Аннотация: Обновление от 25 апреля 2010 года. Предпоследняя глава
Глава 17
Одно можно сказать наверняка:
не будет ни быстрой развязки,
ни триумфальных походов
на Берлин или Париж.
Ф.Энгельс
Сергей с надеждой вглядывался в облака пыли, поднятые взрывом: турки должны погибнуть в этом аду, ну или хотя бы прекратить атаку. Минаев вздохнул было с облегчением, когда на протяжении минуты, показавшейся ему вечностью, никто не появился из геенны огненной. Но вдруг...
Он даже не увидел - он угадал силуэты людей, идущих в атаку через зазоры в колючей проволоке. Наплевав на взрыв, наплевав не смерть, наплевав на жизнь, - турки шли в бой. Молча шли, не тратя ни на что, кроме боя, сил и внимания. Хуже всего, когда враг молчит, это кирилловец знал по себе. Когда даже материться не хочется - это плохой знак, знак того, что ты идёшь умирать. Ты идёшь умирать, ты понимаешь это, и, что самое страшное, ты этого хочешь. И всё идёшь, идёшь вперёд, стреляешь, колешь врагов штыком...
- Товсь!
Наши успевали сделать ещё один-два выстрела, перед тем как османы окажутся в окопах. Можно было принять бой прямо здесь, но тогда враг сомнёт остатки отряда, численностью возьмёт!
- Отходим! Отходим! Залп по врагу! И отходим! Залп!
- Есть! - через секунду раздался нестройный винтовочный залп, скосивший первый ряд наступающих турок.
Они шли прямо по трупам и падали на трупы же, - и всё это молча.
- Чтоб вам...- Сергей выматерился в полный голос. - Отходим!
В окопах были проделаны ходы, которые вели ко второй линии обороны. Требовалось пробежать саженей десять, потом вылезти на изъязвлённую воронками равнину, потом ещё шагов сорок - и вот уже оборудованные позиции. Лишь бы турки дали времечко! Лишь бы пообождали!
Не вышло...
Османские солдаты сами, не проронив ни слова, (Минаев так и не услышал вражеских команд) открыли огонь. Вокруг падали люди. Анищенко, выругавшись, пальнул из винтовки по врагам и начал командовать отход. Рядом с ним землю обнял рядовой Побегайло, из последнего призыва Великой войны: пуля пробила сонную артерию, смерть была практически мгновенной. Не дождалась невеста из Екатеринодара безусого Петьку Побегайло. А как он хотел, как мечтал о свадьбе, чуть ли не каждый вечер рассказывая, как они с Маруськой будут жить душа в душу, как кольцами обмениваться будут, как спровадят гостей, чтобы не мешали, в самую главную ночь их жизни. Не вышло у Петьки ничего: турецкая земля его не отпустила.
- Отходим!
Сражаться за окопы теперь стало бессмысленно: турки были уже в десяти шагах. Мстя за убитых товарищей и недели поражений и безуспешных атак, враги будут драться что японские самураи, беспощадно и яростно.
Минаев вытащил на себе раненого унтера Малькова, которого турецкая пуля задела за левый бок, Анищенко подхватил беднягу, помог донести до второй линии - и тут же раздался новый залп турок. Османы заняли окопы и выстрелили вслед отходящим русским.
- Вашбродь...Отвоевался...- приглушённо застонал Алексей Михайлович, упавший на Минаева.
- Врёшь! Алёшка, врёшь! - никогда Сергей не обращался так к Анищенко.
Что ж, всё бывает в первый раз. А это, наверное. Был и последний: лицо унтера посерело, губы бесшумно зашептали отходную молитву, а веки почти закрылись, оставив лишь узкую щёлочку белков.
Тут же подбежало двое рядовых, и втроём кирилловцы смогли Анищенко прислонить к стенке окопа. Только сейчас Минаев увидел, что руки его все - в крови, и что кровь эта ручьями стекает из раны в животе Алексея.
Комья земли летели из-под ставших тяжелее гранита рук Сергея.
- Будешь жить! Поставим на ноги! Будешь!
- Конечно, Вашбродь, всё в лучшем виде будет...Дайте только отдохнуть...- Анищенко стал хватать ртом воздух.
Ртом, из уголка которого закапала кровь: лёгкое пробили.
- Вы простите меня, Сергей Михайлович, что ребяток на вас оставил, - Алексей, хрипя, собрал последние силы и, не открывая глаз, положил руку на плечо командира. - Вы уж не обессудьте...
Капля крови упала на георгиевский крестик.
Луч вышедшего из-за туч солнца осветил металл награды, добытый кровью и напитанный кровью же.
Мир простился с Алексеем Михайловичем Анищенко, чья душа улетела в лучшие края.
- Чтоб вас! - закричал Минаев, подхватив обронённую умершим на его руках унтером винтовку. - Чтоб вас!
Он высунулся из окопа и выстрелил, и тут же его сжали и прижали к стенке окопа те двое рядовых, что помогли Сергею Анищенко усадить.
- Пустите! Я сказал, пустите! - Минаев силился вырваться из цепких как кошачьи лапы рук кирилловцев. - Пустите!
Минаев сделал ещё один рывок и успокоился. Он вздохнул глубоко-глубоко, не отрывая взгляда от бледнеющего прямо на глазах Анищенко.
- Ваше Благородие! Идут турки! Лезут! Ваше Благородие!
Эти слова доносились с другой планеты, никак иначе: они были настолько тихие, настолько ненужные сейчас Минаеву...Настолько опостылевшие...
И всё-таки Сергей смог вернуться обратно, смог взять себя в руки.
- Пустите, - он сказал это тоном генерала, никак не меньше, и солдаты машинально ослабили хватку. - Слушай мою команду! Пулемёты! Открыть огонь по врагу! Дать одну очередь! Солдаты! Штыки примкнуть! Выбить турок!
Солдаты молча исполнили приказ. Затренькали пулемёты, заставляя турок пригнуться и спрятаться в окопах.
- За мной! Вперёд! Ура! - Минаев, примкнув штык, не поднялся даже - взлетел на бруствер. - Ура!
Сергей ринулся в атаку. Впереди, в считанных шагах, турки поднимали головы, понимая, что могут не успеть перезарядить винтовки. А позади бежали стрелки Босфорского корпуса - и тоже молча, зная, что вот-вот смерть придёт за ними. Или за врагами. Или за теми и другими.
"Выбьем гадов!" - перед глазами Минаева за какую-то долю секунды прошли сцены из одного из сражений Великой войны. Австрийцы выбили их батальон из окопов, хотели уже было там закрепиться, но отряд, перегруппировавшись, в штыки ударил по врагу и заставил отступить, оставив на поле боя почти две трети состава и половину офицеров. В тот раз удача улыбнулась нашим только потому, что контратака произошла считанные минуты спустя после австрийской атаки. Теперь оставалось повторить тот, былой, успех.
Воспоминания закружились вихрем, оставляя капли впечатлений, обрывки образов и отзвуки слов, а после исчезли, оставив место лишь сосредоточенности и холодной решимости: через мгновение началась штыковая. Кирилловцы ворвались в окопы разом, обрушившись на турок, исступлённо дерясь с ними.
Сергей воткнул штык в совсем молодого турецкого офицерика, когда откуда-то слева на него налетел "башибузук". Времени вытащить винтовку не было - турок уже вот-вот должен был ткнуть Минаева ятаганом под рёбра - и кирилловцу пришлось припомнить опыт драк в окопах. Обрушив дар кулака на голову турка, Сергей левой рукой со всей дури ударил османа в челюсть, сбил с ног принявшегося хватать ртом воздух противника и, отобрав ятаган, всадил его по самую рукоятку в шею "башибузуку". Секунду спустя кирилловец уже набросился на другого турка, орудуя всё тем же ятаганом, вдоволь напившимся крови. Ему-то было всё равно, чью пить кровь, лишь бы - пить, и Минаев с радостью утолил эту жажду.
В глазах Сергея потемнело, жизнь распалась на отдельные сценки, точь-в-точь как в синематографе. Вот - падающий под ноги кирилловца турок, схватившийся за исполосованный живот. Вот - несколько наших стрелков, выбивших целый десяток турок из окопов. А вот - снова те же стрелки, но уже упавшие на дно траншеи, истекающие кровью, умирающие...А вот - тот самый десяток турок: Минаев стал для них проводником отсюда на тот свет.
А это...
А это был сам Сергей. Он тяжело дышал, с хрипом, сплёвывая кровавую пену разбитыми губами. Озираясь затравленным волком, кирилловец приходил в себя. Пелена спала с глаз, и теперь ему открылась картина окопов, заваленных трупами русских и турок. Вцепившиеся друг в друга, они и на тот свет уходили не порознь, а вместе. Смерть примирила их, ведь она не делала ни для какого различий, не одаривала и не крала, а забирала своё, положенное по закону жизни (какой грустный каламбур)...
Минаев сглотнул. Незаметно, исподволь пришло осознание: отбили. Отбили окопы! Удовлетворённо хмыкнув, кирилловец отёр губы и выглянул из-за бруствера: сквозь не осевшую ещё дымку шли в атаку турки. Шли...Турки...
Сергей оглянулся. Наши тонким ручейком растеклись по траншеям. Не сдержать нового удара...Не сдержать...Отступать? Что же делать?
На размышления оставалось мгновение-другое, не больше: турки не станут ждать. Османы идут на смерть, а в этом деле промедление только хуже: есть время, чтобы понять, ЧТО же с тобою будет сейчас! И турки спешили, спешили на смерть, чтобы не успеть подумать о ней. Вот такая вот странная штука - жизнь. Погибнуть скорей, чтобы не задуматься, что погибнешь...
Что же делать?
Человек сорок - вот и весь отряд. Уставшие, израненные, прикрытые сзади только двумя пулемётами, они ждут приказа Сергея. Те, что поблизости, смотрят прямо в глаза Минаеву, беззвучно моля: "Поскорей! Поскорей реши!". Иные пересчитывали патроны и крепили разболтавшиеся штыки. Кое-кто собирал патроны у погибших турок: пригодятся ещё!
А турки шли, готовясь сделать залп. Минута, и они, выстрелив из винтовок, бросятся в окопы с обнажёнными ятаганами.
Сотня или две турок против сорока уставших русских...Кто - кого? Сколько же выживут после боя? Десяток? Никто?
Голос его потонул в рёве моторов. Сергей запрокинул голову, чтобы вглядеться в небо: сине-серую облачную кашу вспороли огромные машины. "Ильи Муромцы" шли на бой, спускаясь к земле. Турки остановились, вглядываясь в летящую на них смерть - и вскоре загомонили, заторопились, заволновались. Кто-то принялся стрелять по нашим бомбардировщикам, кто-то бросился назад, кто-то залёг в воронках. Самые храбрые - ринулись вперёд, на отряд Минаева.
- За мной! - Сергей взмахнул ятаганом.
Две толпы сшиблись, с матом и криками, началась потасовка - замершая, едва на землю упали первые авиационные бомбы. Вдосталь истерзанную равнину начали буравить разрывы и всполохи пламени. Земля под ногами Минаева тряслась, трудно было устоять на месте и не зарыться в какую-нибудь нору, желая пересидеть в тишине этот вновь вернувшийся на Босфор ад.
На этот раз Минаев не впадал в безумие, наоборот: он запомнил всё до мельчайших подробностей. И пушок, едва пробивавшийся над верхней губой убитого им турка. И грязь мундиров наших ребят, падавших на землю, убитых или смертельно раненых ятаганами. Он запомнил "Муромцев", полетевших дальше нести гибель и разрушение. Он запомнил усталость в руках, державших ятаган, окрасившийся в багрянец. Он помнил...Они слишком много помнил, постаревший на целую вечность за эти четыре года Сергей Минаев, не знавший, что будет мечтать о смерти в далёкой земле...
Сергей упал на колени. Больше никого не было, ни впереди, ни по сторонам, ни, наверное, сзади: окопы и бруствер были усеяны трупами павших в бою солдат. Воцарилось молчание, длившееся, кажется, дольше вечности.
Минаев сглотнул. "А если больше никого не осталось? Больше ни единого человека? Только я...Только я на этой проклятой равнине...". Но потом тишина обрушилась, не в силах противостоять напору "Муромцев": бомбы рвались уже на турецких позициях.
Бух...Бух...Бух... И целая рота отправляется на тот свет...
Бух...Бух...Бух...Рушатся окопы, в ошмётки обращаются орудия...
Бух...Бух...Бух...Души отлетают в мир иной...
Кто-то положил руку на плечо Минаева.
- Сергей...- голос был прекрасен...
Кирилловец посмотрел в лицо...прекраснейшей на свете девушке.
- Сергей, за мной...Иди за мной...- она улыбнулась, и на щеках её появились смешливые ямочки. - За мной! Кончилась война! За мной!
Засмеявшись, она побежала вперёд, взметнулись бесчисленные юбки...
В глазах Минаева потемнело, он замотал головой, заморгал - и вот уже вместо прекрасной русой девушки оказался капитан Прохоров, командовавший этим флангом обороны. Он увлёк за собой последних защитников, собрав все силы в кулак. Каких-то пять или шесть сотен бойцов, а может, все семь, все от повара и до телефониста - в каком-то безумном порыве они пошли в атаку на разбомбленные, но не уничтоженные турецкие позиции.
- Вашбродь, может, в госпиталь? - какой-то рядовой подал руку Минаеву, тупо смотревшему вслед обезумевшим храбрецам (или расхрабрившимся безумцам).
- Сам...Я сам...- Сергей поднялся на ноги, прихватив валявшуюся тут же турецкую винтовку.
Её мёртвому хозяину оружие-то не понадобится больше!
Рядовой кивнул и вернулся в строй. Минаев, недолго думая, встал в редкую цепь, растянувшуюся едва ли не на версту. Шли по трупам, обходили воронки, приближаясь к турецким позициям. Вот уже показалась вдалеке чёрная полоска - далёкая линия колючей проволоки. И - всё произошло само собой - над цепью взметнулась песня...
Наступает минута прощания, Ты глядишь мне тревожно в глаза, И ловлю я родное дыхание, А вдали уже дышит гроза. Дрогнул воздух туманный и синий, И тревога коснулась висков, И зовёт нас на подвиг Россия, Веет ветром от шага полков.
Минаев подхватил слова песни. Вспомнилась та, которая могла бы спеть ему эту песню - та, та самая русая хохотушка...Сергей вспомнил, кто она, пришедшая в видении.
Это было так давно, что уже почти перестало быть правдой. Почти. Почти. Это хорошо, что почти. Ведь было так прекрасно. Так замечательно! Марина была прекрасна и чиста, она умела радоваться жизни и пробуждать эту радость в других. У любого, кто смотрел на неё, губы сами собой складывались в улыбку...
Прощай, отчий край, Ты нас вспоминай, Прощай, милый взгляд, Прости-прощай, прости-прощай...
И прекрасные, столько прекрасные глаза! В них хотелось нырнуть, затеряться и уже никогда не возвращать в этот мир, в котором нет, быть просто не может такой красоты! Сергей ловил этот взгляд, ловил, боясь однажды лишиться шанса вновь затеряться в нём, в этом отблеске бездны мирового океана...
Летят-летят года, Уходят во мглу поезда, А в них -- солдаты. И в небе тёмном Горит солдатская звезда. А в них -- солдаты. И в небе тёмном Горит солдатская звезда.
А потом получилось так, что их дороги разошлись. Минаев хотел наложить на себя руки. Сначала. После, когда прошло время, былые чувства притупились, воспоминания поблекли, а бездонная синева уступила место рутине будней...
Лес да степь, да в степи полустанки. Свет вечерней и новой зари -- Не забудь же прощанье Славянки, Сокровенно в душе повтори! Нет, не будет душа безучастна -- Справедливости светят огни... За любовь, за великое братство Отдавали мы жизни свои.
И только сейчас, в предсмертный час, вернулись эти воспоминания о прекрасной Марине, бывшей когда всем для Минаева...
Летят-летят года, А песня -- ты с нами всегда: Тебя мы помним, И в небе тёмном Горит солдатская звезда.
Но, может быть, надо вернуться и вернуть? Отыскать Марину...И...
Отчаянно захотелось жить, - Сергей понял это. Ему захотелось жить, очень сильно, как никогда раньше. Усталость как рукой сняло, а за спиной будто выросли крылья. Если он выживет - он обязательно вернётся домой, обязательно! Не может не вернуться!
Вернуться...
Прохоров, ещё не подойдя к проходу в колючей проволоке, побежал вперёд, высоко подняв правую руку с зажатым "Кольтом". Капитан уже готов был погибнуть, поднятый на штыки - но время шло, а ничего не происходило. Он миновал развороченные окопы, прошёл меж трупами турок, погибших при бомбёжке - и остановился у развалившейся на части пушки.
Минаев и сам замер на месте, не веря своим глазам: там, впереди, турки бросали оружие в кучи, окружённые...
"Наши..."
- Наши!!! - закричал Прохоров, бросившись навстречу солдатам...с Румынского фронта, которых высадили на берег турецкий тыл буквально сегодняшним утром.
- Наши!!! - донёсся возглас с той стороны.
Через секундочку, такую долгую, такую важную секундочку, посреди окопов и воронок, встретились двое русских солдат - и два "фронта". Ещё годы и годы спустя историки будут спорить, где же раньше произошло соединение десанта и Бсофорского корпуса - здесь или в ста метрах восточней укреплений Верхнего Босфора. Но кому сейчас было до таких мелочей? Только - победа...
"Только - Марина" - улыбнулся Минаев, отбросив далеко-далеко турецкую винтовку. Она больше не понадобится ему, он это знал...
- Господи, счастье-то какое! Отвоевались...- кажется, кто-то заплакал...Может, сам Сергей?..
- Ну что, Александр Васильевич, удалось? - рассмеялся Слащев, откупоривая бутылку "Вдовы Клико". - Обхитрили турок. Смогли! Смогли, Александр Васильевич! Победа!
- Победа...Выжившие никогда не забудут этой победы, Яков...- задумчиво произнёс Колчак, отодвинув в сторону бокал с шампанским.
Адмирал достал из секретера фляжку, открыл её и наполнил гранёную рюмку "хлебной".
- Помянем...Помянем всех, кто не дожил до победы...
- Помянем...- улыбка сползла с лица Слащева, вылившего шампанское на пол и наполнившего бокал из фляжки. - Помянем...Вечная память павшим героям...
Где-то там, за окоёмом, садилось солнце: оно поминало погибших, всех тех, кто пал на полях сражений Великой войны, поминало столь желанною спасительною тьмою. Звёзды засверкали на небосклоне, даря надежду на преображение просыпавшегося от многолетнего кошмара войны мира...
Энгельс Ф. Письмо В.Либкнехту в Лейпциг, 23.02.1888.