- Молодой человек попробовал на язык вкус яда. Он был горько-сладкий, как раз такой, какой нужен - медленный, верный. Одна капля, воспользовавшись неопытностью юноши, высвободилась из горлышка бутылочки и поползла, сверкая, как бриллиант по этикетке с именем жертвы. С минуту он зачарованно глядел на нее, а потом с досады плюнул. Ему-то казалось, что яд подобного назначения должен быть кроваво-красным, у заказчиков нет ни малейшего понятия о красоте.
"Сегодня придет она, а если не придет, если не она, если он сперепугу действительно отравится и будет издыхать, ладно на ее руках, а нет?" Такие мысли только растравляли душу.
Если удастся сразу смешаться с настоящими исполнителями, дальше уже вcе пойдет как надо: черный костюм с крылышками, бледное (разумеется, набеленное лицо), флакончик с надписью и алые губы, самые яркие, точно пил кровь. Но пользоваться помадой ни-ни, Помада - враг любви, Молодой человек заговорщицки подмигнул яркому, карнавальному небу и набрал полный рот сладко-горького вещества. Сорвавшиеся звезды осветили небо.
Прославленный критик Мелантий Жом вернулся домой после очередной блистательно проваленной им презентации, отдал прислуге плащ, его, по заведенному много лет назад обычаю, следовало ожечь (дабы избежать проникновения под кожу яда, которым могли его пропитать подкупленные врагами гардеробщики).
- Боже мой как упростилось и опошлилось в наши дни отношение к смерти. Ведь еще десять лет назад для подобной процедуры нанимали самоубийц, пивших яд и тут же плевавших отравленной слюной на манишки и жилеты, умирая на парадных лестницах, в блеске исчезавших фейерверков. - Подумалось господину Жому, - их смерти вдохновляли женщин. Женщин с горящими глазами и кроваво-красными ногтями, такими длинными, словно были созданы для того, чтобы впитываться в самую сердцевину темного пиона. Женщины, жаждущие любви как смерти, а смерти как наслаждения. Они подстерегали на карнавалах умирающих отравителей, похищая их на несколько горячих объятий у смерти, и не редко умирали вместе с ними, погружаясь в темноту ночи, которая обычно еще чернее после цветных вспышек.
Радостно потирая руки, Жом вошел в кабинет.
Ну и денек сегодня, - посмеивался он. Ведь по дороге была застрелена, заколота длинными шпильками смеющихся гейш из восточного квартала и задавлена уличными пылесосами абсолютно вся его охрана (пятьдесят человек). А это триумф!!!
Перед тем, как переодеться в домашнее, критик со вздохом перечислил деньги семьям погибших и отдал распоряжение секретарю о новой партии пушечного мяса, как он называл их по старинке. Секретарь напялил резиновые перчатки и привычным жестом, как правило свойственным врачам, бросил в ведро истекающие плевками башмаки. - Странное дело, еще м-м Шанс полвека назад писала об этих нечистотах. "Завистники улыбаются вашей манишке и плюют на подол". Вот как сказано, не то что сейчас. - Тут только Жом заметил на специальном беспредметном, а значит обычно бездействующем, столике красноватую коробочку.
- Что это, Жак? - нарочно противным голосом загнусавил критик.
На самом деле ему здорово делалось интересно при виде пакетиков, коробочек, ящичков... Словом всей той ерунду-содержащей тары, в которой подстерегала его новая загадка.
- Вот уж не знаю. Полдня голову ломал, ничего не получается.
- И что же, это вся корреспонденция на сегодня?
- Никак нет. Маркиза де Ревня изволила прислать букет со скорпионами. Так над этим даже Марья, на что дура, смеялась, по кухне каталась, банку молока со стола грохнула.
- Вот стерва, - неизвестно про кого выругался критик.
- Актер де Бют, которого ваша милость изволили третьего дня опозорить и из театра выгнать, прислал к обеду коробку конфет с цианистым калием. На крышке золотыми литерами было выведено "Кушать подано".
- Вот это кстати, - оживился Жом. - Я как раз хотел распорядиться прикупить яда для чернил... фестиваль грядет...
- Посылка еще была анонимная, с пошлой бомбой. Потом поэтишка этот Морвсеммор сборник стихов на отравленной бумаге напечатанный, принес.
- Вот это он зря, его вирши так плохи, что сами по себе способны расстроить пищеварение.
- А это,.. - секретарь кивнул в сторону коробки. - Черт знает, что такое. Я уж думаю, не нормальная ли корреспонденция?
- Действительно, черт знает что. А на лучи как?..
Первая проверка.
- А то один физик сочинил, помнится, гадость, после которой критик Тромб рассыпался на конфетти, тоже ничего не обнаружили.
- Тaк я эти опыты все в картотеку заношу и реакции вырабатываю. А тут чисто. Ни игл, ни слез девственниц, тех, что после девяноста лет очень вредные, знаете ли... Ничего.
- Ну ладно, критик сорвал красную бумагу, перед ним лежала тетрадь.
Жом устроился в кресле и начал читать:
"Мой милый, ступени дворца Чалин еще помнят тепло наших тел, хотя столько раз их уже после этого ласкал прибой.
Вода заполнила комнаты, кроме одной.
И я лежу в хрустальной ладье, под балдахином сновидений. В воздухе застыли сиреневые искры, ставшие свидетелями нашей страсти.
Твои губы были и сладки и горьки..."
В комнату вошел лакей. - Только что сообщили, что м-ль Шарше де Бравур скончалась.
Шарше, первая красавица, по общепризнанному мнению любовница философа Мешанье, все теории которого Жом должен был через неделю разбить и еще через девять дней присутствовать на его похоронах. Странное дело, нашла время, разворчался критик. Честно говоря, он всегда считал, что знал все об этой паре. Дело было так: безумный профессор, страстный коллекционер тратил все свои деньги на книги, ежедневно ругаясь с семьей своего брата, члены которой, имели надежду быть его наследниками. Шарше де Бравур страдала той же болезнью - тратой денег, которой был подвержен Мешанье, с той лишь разницей, что ежечасно атакованные ею магазинчики торговали одеждой, парфюмерией или были антикварными лавочками. Однажды на званом обеде они познакомились и уехали вместе. На следующий день красавица Шарше заказала в букинистическом магазине лучшие собрания сочинений Вольтера, Петрарки и Вельтмана. В тот же день продавщицы белья приметили маленького профессора, суетно рассовывающего по пакетам сиреневые, голубые, лиловые, пурпурные чулочки. А повсюду летали довольные приказчики, перетаскивая из конца в конец километры тафты и кружев.
После этих событий все в городе ходили довольные и только один Жом догадался о порочном договоре. Преступление, раскрытое за пятнадцать минут. Оказывается, Мешанье и де Бравур делали покупки друг для друга, руководствуясь подробными списками, составленными накануне. Правда, теперь они вдвое больше времени тратили на магазины, но зато с лихвой покрыли его недостачу, не ругаясь с родственниками.
И вот Шарше умерла, черт бы ее побрал совсем. Кому приятно добивать человека, только что похоронившего свою возлюбленную (пусть даже Жом знал, что это не так). Да, победа обещавшая быть такой сладкой, теперь утверждалась в своей ненужности. Мелантий вздохнул и вновь принялся за рукопись:
"Мой милый, далекий в мире подлунном, в мире, что как раз над адом, где пожилые черти мучаются по ночам от стука твоей машинки...Поцелуй меня в уста, охваченные пламенем расцветшего папоротника, загляни в глаза. Глубже, глубже..." - Минуту Жом ясно видел извивающуюся в истоме женщину, комната задыхалась в ее духах, а осчастливленный прикосновением коврик покрылся японскими неблагопристойностями, одновременно со всех сторон запели птицы, зажурчал до одури знакомый мотив:
"Я нежность и сила,
Вода и огонь.
Я двери открыла
Войти в них изволь..."
Зашумели листья на высоких деревьях, ветка ясеня стегнула Мелантия по лицу, но от этого он только ускорил шаг, впереди на поляне ярко сверкал то ли плащ, то ли большой костер. Нет, это женщина, звала его из огня, черные волосы перевивалась с рыжим пламенем, отблески которого плясали по лицу, сверкали в глазах. Мужчина протянул руки.
В этот миг дверь в комнату открылась, на пороге стоял секретарь по литературным делам Александр и слуга. Жом обтер лицо, отложил в сторону тетрадь, но не очень далеко, чтобы иметь возможность сразу же продолжить чтение.
- Вы не здоровы? - осведомился Александр и, не дожидаясь ответа, положил перед патроном несколько новеньких книг. - Только что из типографии.
Критик рассеянно пробежал глазами по зелененькой обложке нового женского сборника под очень подходящим названием "Замшевая книжечка", Зевнув, он расколол ядовитую конфету, она была в форме мужской фигурки и символизировала, скорей всего самого Жома, отломил голову, обмакнул перо и написав поверх названия "Замшелая", вернул секретарю. Вторым по очереди оказался популярный религиозный журнал "Новый требник".
- "Непотребник", - заключил он. - Разработайте темы до завтра.
На три других он даже не взглянул, нетерпеливо постукивая пальцами. - Ну, что еще?
- Начальник охраны просил по возможности не выходить из дома. Вашего последнего двойника только что... - Жак неуверенно пожал плечами, - сгорел?
- Как сгорел?
- Мне так сказали. На работе...
- Сгорел. Ну-ну. Странно, добрались, значит. Мне-то казалось, что он совсем и не похож... Н-да...
- Прикажите опубликовать?
- Непременно... Сгорел? Ну что ж, пусть дадут нового.
Из открытого окна противоположного дома зазвучала музыка:
"Я черная кошка,
Я призрачный свет.
И где мне блаженство,
И в чем мой секрет?"
Жом вздрогнул и поглядел на тетрадь. - Какое же у нее воздействие?..
А может, неизвестный яд уже проник в его кровь и теперь путешествует по галереям сосудов, нежный и приятный? Возможно он из серии "Желанной смерти", которую пьешь, пьешь и все тебе мало? Как любовь, как жизнь... На улице взорвали сразу несколько петард, сиреневые лучи упали на портрет Шарше де Бравур и так и остались там удивленные, очарованные. Мелантий отпугнул лучи и погладил ее по волосам.
- Милая, милая моя Шарше, Шахрезада, Прозерпина. Дорогая моя Персия, Индия, Венеция. Ты сегодня ляжешь одна в расписанный японскими миниатюрами гробик, чело твое увенчает корона из черного жемчуга, руки обовьют алчущие любви кораллы. К щекам, таким нежным, таким белым прильнут прозрачные лилии. Но пусть не мнят они о себе слишком многого, так как они грубы и пошлы рядом с твоей кожей, их лепестки будут напоминать мертвую бумагу. О Шарше, Шарше, Тленинс, богиня смерти и любви, возжелала тебя единственную, прекрасную. Она отобрала у меня все, все, ты слышишь, Шарше, я как рыцарь с копьем на коне убивал всех, всех, на ком только останавливался твой чарующий взгляд. Еще совсем немного, любовь моя, я сэр Жом победил бы Мешанье, и ты стала бы моей. Может быть, о Шарше, жестокая Шарше. Ответь мне.
Ресницы на портрете слегка вздрогнули, губы зашевелились, преодолевая сопротивление холста, красавица подняла руку и властно указала на тетрадь. Мелантий следил в благоговейном страхе, ибо портрет был так устроен, что мог говорить, но лишь при жизни госпожи де Бравур, Жом поднял тетрадь:
"...0 рыцарь, чье лицо сокрыто забралом ночи, а глаза светятся страстью, точно венецианские, карнавальные звезды, - прочитал он, - Паладин, странник с мечом и лирой. Посмотри на меня, дрожит водной рябью влюбленное море, поднимается лотос, на каждом лепестке которого мы будим заниматься любовью, иди же ко мне. - Мелантий весь подался вперед на свет огромного цветка, вода под его ногами была на удивление мягкой и теплой, ароматные волны облекли его прозрачным плащом, электрические скаты, выстроившись в цветные гирлянды, освещали глубину, открывающуюся под ногами. Алмазные тритоны выкатывали перед собой раковины полные жемчужин, золотились рыбки, молчаливые, потому что во рту у каждой сияло по кольцу исполнения желаний. Казалось, протяни руку и возьми, на плавниках ярко и удобно был выведен размер и проба. Разглядывая все эти чудеса, мужчина пробирался все дальше и дальше. Вблизи лотос напоминал величественный замок, где из каждого окна лился волшебный свет, и небо над ним отражало столь любимое и желанное лицо Шарше. Неожиданно Мелантий обнаружил, что все это время сжимал в руках портрет, сорванный со стены.
- Со стены... Что же это? - критик выпустил из рук драгоценный образ, и лицо Шарше полетело вниз в теплую, жемчужную бездну, грустно улыбаясь на прощание. Жом вскрикнул и бросился за ним, волны расступились, образуя приветливую воронку. Еще секунда и цветочный замок сомкнул лепестки, устремляясь в глубину за своей жертвой, затянутые круговращением звезды одна за другой летели в воду, освещая великолепную картину.
Взрывная волна, разнесла в хлам дверь кабинета, отбросила Жома к окну, завалив книгами и конфетами. Некоторое время одуревший от грохота Александр бесцельно бегал по дому, не зная, что делать: тушить или поддерживать огонь. Дело в том, что горел стеллаж со статьями патрона, а этот огонь он считал священным. В кабинете критика прорвало трубу, и воды там было больше, чем хотелось бы. Наконец на шум и крики сбежалась новая охрана, плохо ориентирующаяся планировке дома и хорошо в ценных вещичках. Служанка первым делом кинулась на поиски хозяина и нашла его совершенно не пострадавшего от взрыва, но порядком нахлебавшегося воды. В руках он сжимал тетрадку, с которой, видимо, работал до происшествия. В комнате творился разгром, по стенам болтались зеленые водоросли, но более всего удивлял ничем не перешибаемый запах духов, славно заглушающий серую вонь.
Похороны де Бравур были отмечены серебряными и белыми цветами. Даже листья на деревьях кладбища за одну ночь поседели, а небо было черно-бархатное с единственной луной.
Мешанье поднес клетчатый, с полосами помады, платок к сухим глазам, от чего они стали выглядеть как бы наполненными слезами. Процессия, по великолепному решению господина де Бют, сначала заворачивалась вокруг гроба по спирали, а потом должна была развернуться подобно гигантской змее, разлетевшись на молекулы человеческих существ, которые, как предполагалось на этом ответственном витке, бегут от гроба со всех ног, не оглядываясь и отряхивая прах с одежды и одежду с тел своих, дабы не унести частичку смерти. Понятия не имевший о ритме и жестикуляции положенной в данном действии Мешанье целиком и полностью выпадал из придуманного рисунка, так что поначалу его не хотели брать, да и он сам недоумевал, для чего находится здесь, но приличия ради все-таки настоял на своем участии и даже сделал два-три кривых поклона в самом начале ритуала, после чего лишился всяких сил, и двум совершенно голым плакальщицам пришлось буквально держать его на руках. Для выполнения этих почетных обязанностей им разрешили расстаться с одеждой сразу, не дожидаясь последнего действа. Когда от лица де Бравур отделилось еле заметное облачко, Мешанье приманил его на заранее припасенный флакончик духов, радостно вздохнув, когда оно все уместилось там.
Жом не присутствовал на похоронах, он видел все во сне.
В квартире Мелантия Жома был восстановлен порядок, и лишь мокрые водоросли, пролетая то тут, то там выдавали недавнюю трагедию. С точки зрения врачей Жом был абсолютно здоров, но сердце его захватила какая-то ошеломляющая тоска, от которой он мог сначала молчать целый день, уставившись в окончательно испорченный женский портрет, а потом выл ночи напролет, мешая всем вокруг. Тогда с соседней крыши приходила писательница-романистка с пузырьком снотворного, после чего он начинал жить, то есть видеть сон.
...Эту ночь он снова летел к замку-лотосу, на каждом лепестке которого красовались лица и маски Шарше - маленькой и юной, маски возраста, так и не достигнутого ею. Но в этот раз Мелантий перевел взгляд на тени между лепестками и увидел Мешанье в колдовской мантии, с рассеченными звездами по обшивке, рядом с ним в черном бархатном кресле лежала, развалясь Шарше. Сердце Мелантия дрогнуло и запросило пощады. Он уже хотел бежать обратно, но, честно говоря, трудно противостоять силе, которая в тебе души не чает. Жом застонал, припав щекой к образовавшейся в воздухе стеклянной пленке.
- Мой милый, мой господин, повелитель лунного света, - прошептала Шарше, - этот человек скоро покинет твой мир, он уже почти не опасен.
- Ты сделала больше, чем может человек.
- Ах, как я его ненавижу, - де Бравур отпила глоток ночи без лунного луча и стало светлее. - Ты не знаешь, он погубил все. Стоило мне только подумать, что вот я нашла друга или любовь, как тут же словно призрак возникал он. И рыцари ржавели, застывая причудливым саксаулом, принцы исчезали, короли таяли, как сладкая вата, а я должна была делать вид, что меня это не касается! Много раз я задавалась вопросом: в чем я провинилась перед Жомом. И не находила ответа. Я запуталась, а реальность ускользала от меня ночной бабочкой. Когда ты предложил мне расквитаться с ним и заодно выручить твою презентацию, я была уже на краю гибели.
- Ты не жалеешь, что сделала это?..
- Нет. Моя смерть имеет смысл и цель. Я не могла бороться с ним, оставаясь светской дамой, тогда как теперь я нечто - призрак, голос, дым... Однажды я подумала, ну раз этот человек так ненавидит меня, что истребляет все вокруг, не лучше ли было бы, убей он меня сам. Я хотела привлечь его внимание, начала покупать красивые вещи, зная, что просто не хватит времени все их переносить, косметику, которой можно было перекрасить армию...
- И появился я.
- Да. И я счастлива. Ты такой умный, светлый, с тобой я узнала, что такое жизнь. Хочешь выпить?
Мешанье взял бокал, некоторое время они молчали.
- Выпьем за упокой души Мелантия Жома, - наконец произнес колдун. - Он намертво завяз в сновидениях, обжегся у лесного костра, потонул под белым лотосом... пустое.
- Слушай, что я тебе скажу, - де Бравур казалась грустней. - Я хочу, чтобы, пока я такая, ты всегда следил за свечой, в которой горит моя жизнь.
- Ну конечно, - Мешанье налил еще, развалясь у ног Шарше, - Эта свеча - средоточие твоей жизни, это возможность для тебя сохранять изумительное тело не доступное призракам, прекрасные волосы, которые я так люблю целовать. Словом все то, что дает тебе возможность жить как стихия, и как человек. И она будет гореть вечно... Вечно! Ты веришь мне?
- Да. - Шарше обхватила его голову руками. - Я люблю тебя.
- Я тоже.
- Иди ко мне.
- Подожди, у меня еще есть одно дело. Мешанье поправил сползшую мантию. - Смотри, - он ласково повернул голову Шарше так, чтобы она могла одновременно видеть припавшего к стеклу Мелантия и горящую черно-золотым пламенем свечу. И затем медленно затушил фитилек.
Мелантий кричал так, что вполне мог бы проснуться. Но в тот момент этого не произошло.
Мелантий откинул одеяло, комната пахла илом, повсюду свисали, капая и переливаясь в блеске настольной лампы густые водоросли. - Будуар Офелии, да и только, - проворчал он, и ледяная вода, бесшумно ползущая теперь по одеялу, неожиданно ужалила его бедра.
- Нет, мне уже не суждено поправиться, никогда... - Несколько раз бестолково дернул за, до мерзости мокрый, склизкий шнурок, пытаясь разбудить сначала заржавевший и в конец охрипший звонок, а потом горничную.
"Приплыла к нему Марья, сказала..." Все это до невероятности похоже на жалкую пародию, не знаю на что. Жом с тоской поглядел на досочки, которые заботливая прислуга только что проложила для него. - Нет я знаю, что это за пародия, - наконец вслух высказался он, перебравшись к письменному столу. " Это пародия на Мелантия Жома.
Вокруг покачивались в ритме шансона тяжелые, а значит обладающие большей жизненной силой, и безвозвратно тонули легкие предметы мелкой канцелярии. У кофе сохранялась завидно нормальная температура - 36,6®, о чем в который раз докладывал взъерошенный Александр. - Пейте сударь, вам на пользу. А вода, бог ее знает или черт, откуда эта вода, не иначе...
Жом уже не слушал, теперь его мучило сомнение, он ясно помнил, что секретарь, вроде, не носил волос, не на зло ли теперь он их отпустил и зарос? Но сказать об этом напрямик Мелантий стеснялся, так как вполне могло быть, что Александр всегда ходил таким чучелом, - черт, да можно ли помнить бреются или помадятся слуги. - Будь он даже отлакирован, все равно Жом не обратил бы раньше на это внимания. - Не хватало еще знать цвет глаз! - критик испугался собственной мысли, но вместо того, чтобы зажмуриться впился в лицо Александра - глаза были голубые и очень яркие.
Мелантий бегал по улицам пока не нагулял аппетит, Вдруг очень захотелось чаю. Он не знал, куда идти и осведомился у тетрадочки, с которой теперь не расставался. На открывшейся странице был написан адрес.
Жом влетел в бесстыже распахнутую дверь подъезда, не забыв однако прихватить парочку желтых роз (к чаю). Мягкость ступеней показала, что он у цели, перед ним блистала, излучая и скрадывая одновременно свет, голубая, плюшевая дверь. Ковры, которыми была выстлана площадка, обладали восхитительной нежностью и прямо таки жаждали, чтобы их погладили.
Дверь открыла вопреки ожиданию сама Шарше в пеньюаре из голубых перышек. Жом молча протянул ей цветы.
- Как? Это мне? - де Бравур схватилась за сердце и сияние вокруг нее как-то съежилось и замигало.
- Что, цвет не нравится?! - Мелантий впился глазами в ее шею, так бы и смял, точно белую змею.
- Цвет? - Шарше попятилась, - Я терпеть не могу желтые. Это цвет... Цвет... Как вы могли, Жом, злой, не женственный... дурно воспитанный... - Грудь ее вздымалась в ритме:
"Я в пламень входила, искала тебя
Мне радостно было от звезд и огня.
А ты отказался мне руку подать,
и снова могиле желаешь предать.
Я словно огонь!
Ты живой, но как лед.
Кто умер из нас?
Кто живет? Кто живет?
Я нежность и сила,
желанье и мгла,
Так что же такого,
Что я умерла?...
- И их две?! Кому вы их принесли, злой, гадкий Жом. Вы... вы изверг, за что?.. Я понимаю, когда вы изводите своими статейками поэтов и музыкантов, скармливая им по кофейной ложечке свой яд, пока они не засыхают, как сорванные гладиолусы. Вы... гадкий, вы любите мучить.
- Вы тоже.
- Я? Я женщина. И, между прочим, я не пишу, не танцую, скажу больше - я не играю ни на одном инструменте, поэтому не могу понять, что вы нашли во мне.
- Вас!
Шарше блеснула глазами, ее гладкие, искрящиеся на изгибах бедра заколыхались. Мелантий прошел в комнату.
- Вы меня интригуете. - Вазочка из лазурита наполнилась водой.
- К делу, - Жом сам испугался своего тона, но, отступать было поздно. - Я пришел исполнить последний долг, засвидетельствовать, так сказать...
- Что?
- Присядьте, - Мелантий пододвинул пуфик, чтобы избежать падения тела, но тотчас понял тщетность предосторожности.
- Я пришел на поминки.
- Чьи?!
- Твои. - Жом решил быть грубым.
- Как?!
- Ты умерла.
- Когда?
- Неважно.
- А почему мне никто не сказал?
- Боятся и вообще невежды.
- Но я жива!
- Иллюзия.
Шарше схватилась за грудь. - Сердце бьется.
- Остаточные явления, память тела.
Де Бравур заплакала. - Что делать-то?
- У тебя выпить есть?
- Ликер "Розовый сон", вино "Искусство любви"...
- Не пойдет. А покрепче чего?
- Я не пью.
- Не о тебе речь.
- Нету.
- Ну, сбегай.
- Что? Я сама? Это немыслимо.
- Ты забыла, теперь все по-другому.
- Ах да. - Шарше отсутствовала минут семь и появилась с мутной, заляпанной бутылью.
- Ну, это уже неправда! - Жом ущипнул себя и тут же проснулся.
- Сударь, что с вами? - Мелантий лежал на камнях под мостом.
Нищенка без возраста помогла ему подняться.
- Я больше не могу, - подумал он. - Я больше не хочу, ничего не хочу. - Жом поежился от холода и только тут увидел нищенку. Машинально сунул руку в карман, но мелочи не оказалось, лишь шоколадная конфетка в форме фигурки мужчины. - На.
- Вот спасибо, сын будет в восторге, - заулыбалась она.
- Ой, нет. - Мелантий выхватил конфету и бросился бежать.
По лицу женщины катились слезы.
Мысль о самоубийстве казалась заманчивой. И что может быть проще для него, прославленного и знаменитого, нужно лишь выйти на залитую солнцем улицу, лишь пройтись, посвистывая, отражаясь во всех витринах. Ах... Первая пуля, первая бомба, первый танк... И тут Жом окаменел.
- Мамочки, да ведь я и никто другой ночевал под мостом, бегал по всему городу и что же?
Свернув в незнакомый переулок, он оказался у дворца Поцелуй и только тут перевел дух. В доме маркизы де Ревня квартировал поэт Морвсеммор. Жом ворвался к нему.
- Ну, здравствуй.
- Привет, - поэт помешал что-то в кастрюльке, на нем был выцветший халат и тапочки с бубенчиками.
- Привет.
- Славно.
- Вы мне ничего не хотите сказать?
Последовала пауза.
- Ничего. Вы же, я вижу, не одолели мою книжечку. Хотя, по блеску в глазах я мог бы заключить, будь помоложе, что вы начали с середины. Но это не так, вы просто загуляли по лабиринтам своей душонки. Что страшно? Хотите компотику холодненького?
Мелантий решил, что именно туда Морвсеммор положит яд, и улыбнулся. Надо же, в компот. Откуда у него такая склонность к домашнему. Сказал бы еще в манную кашу.
Меж тем поэт вынес из грязной кухоньки замызганную кастрюльку и поставил ее перед Жомом. Тот яростно схватил ее и не отступил, пока всю не опорожнил полностью.
Вот это да! - хозяин присвистнул. Жом стоял с закрытыми глазами, ожидая конца. Компот с настойчивостью солнечного света сладким, ароматным потоком проникал во все потаенные уголки тела, завладевая им и наполняя каким-то своим невообразимым сухофруктвенным символом. Но вскоре ощущение исчезло. Мелантий увидел себя со стороны, стоящего с закрытыми глазами и глупой улыбкой в чужой квартире у пустой кастрюли. Фу.
- Дайте посмотреть ваши стихи, - взмолился он.
- Опоздали, батюшка, поезд ушел. Ими сейчас зачитывается самая большая артель извозчиков. И скоро я сяду в экипаж и полечу, полечу...
- Умоляю, какая артель?
- Нет.
- Можно я поеду с вами?
- Еще чего. Это мое. Это только для меня, закатное солнце во всей его алости, вершина счастья. Это не делят, особенно с вами. Но не надо думать, что я делаю это из-за вас. Поэты часто являются провидцами, так вот, сквозь блеск и пожар вашей славы, сквозь расшаркивание и канонаду я знал, я видел уже тогда, что вы будете ползать, умоляя о смерти.
- Вы ненавидите меня?
- Нет, я жалел вас, именно поэтому я одарил вас моими стихами, чертовой дюжиной страничек на пропитанной ядом бумаге. Ласковая, прекрасная смерть. Отвергнув этот дар, вы обрекаете себя на невозможность и половинчатость. И не отворачивайтесь, вы не можете, не хотите и не приспособлены жить в других мирах. Вы бескровны и лишены огня. Сновидения не пугали бы вас, получись уйти в них безвозвратно, утратив память, но это не произойдет. Врешь. Не получится. И потом, твоя смерть - крысиное бегство. Я же не бегу, ни от вас, ни от жестокого мира, я возношусь из этой хибары в шалаш Авеля, но ни сразу, сначала я отбешусь, отпляшусь, меняя личины венецианского карнавала, окунусь в реки языческих праздников, пущу по волнам лодочку собственного лица, утыканного свечками...
Мелантий вышел из квартиры, слегка касаясь серой стены, его душа еще барахталась между двух берегов, не в силах причалить ни к одному из них. А где-то в блеске фиолетовых фейерверков, шатаясь в ритме: "Я нежность и сила...", плелся, смакуя горько-сладкий вкус, молодой человек с бледным лицом и поразительно красивыми губами. В теплом, летнем воздухе слышался плеск воды, это причаливала хрустальная лодочка прелестной феи, а со стены замка уже стекали в изумрудной истоме прохладные листья дикого винограда в единственном желании, страстном, как жизнь и смерть, коснуться ее локона...
Открыв глаза, а все время он ходил с закрытыми, дабы не расточать силы на справедливые возмущения, Мелантий явственно различил перед собой крохотный магазинчик похоронных принадлежностей, чуть прикрываемый сверху густыми ветвями цветущей яблони. Таких магазинчиков Жом повидал на своем веку превеликое множество. Ему всегда нравилось торжественное переплетение черного и белого, и множество, множество разнообразных зеркал, затыренных в самых неожиданных для них местах. Все это Жом представлял так явственно, что у него сильнее забилось сердце. Но первым делом, он едва сдерживал нетерпение, было посещение "До похоронного отдела", здесь увитая траурными бантиками, бережно уложенная в большие подарочные коробки с цветами, расписанная светлыми отражающими красками, жила смерть. "Ласковая смерть" в виде нежного цветка, который невозможно не поцеловать. Эту смерть покупали для безнадежно больного ребенка, чтобы уменьшить его страдания и сделать последние моменты жизни прекрасной сказкой. "Смерть в любви" с небольшим содержанием наркотика, являвшего страдальцу предмет его страсти, дающая утоление и отдохновение, когда счастливый любовник прощался с жизнью в объятиях чудесного существа. "Смерть мягкая и медленная", как угасание свечи, "Смерть торжественная" на руках у плачущей толпы, с коленопреклоненными королями (количество по желанию заказчика) и роскошными похоронами, речами, в которых признавались все добрые поступки, включая вытертый нос младшего братика, или уборку собственной комнаты.
Жом даже поежился от удовольствия, нащупал в кармане горсть золотых монет, удивительным образом исчезнувших накануне, и поплыл, мягко урча себе под нос, на встречу ласковой смерти. Неожиданно, черт знает откуда, появилась красная, страшно грязная машина, криво летящая, только что не кувыркающаяся на ходу.
- Тьфу, гадость, - выругался критик, отскочив на газон.
Иллюзия магазина медленно таяла в воздухе.
- Невезуха.
Дело в том, что похоронные магазины не имели права продавать свои товары до похорон, а предпохоронные до того, пока желание жить не исчезнет совсем. А Жом, хоть и хотел помереть, но не так же, не на улице, не под красной, мерзко-грязной машиной! О Боже...
Дом Мелантия Жома был наконец приведен в порядок. Марья выбросила все, что содержало хотя бы запах смерти: конфеты, статьи, мебель прошлого века, а значит, работы давно умерших мастеров, шторы со следами слез. Дом был чист и стерилен, в нем было невозможно жить...
Когда-то, теперь уже слишком трудно сказать, когда, тем более что Мелантий, став господином Жомом, усиленно забывал все шалости и глупости свойственные ему - Мелантию. Хотя тот был презабавным молодым человеком. Сколько всего они устраивали и изобретали вместе с Лаврентием Тромбом. Золотые денечки, россыпи марципана... Еще до того, разумеется, как публично рассыпаться на конфетти, любезный Тромб научил нашего героя так оформлять свои литературные работы, что они, проходя через мозг читателя, проникали на волю вместе с парами алкоголя и висели потом в воздухе на манер парика эпохи Людовиков. Правда, спиртных припасов на это дело уходило страсть сколько, и с каждым новым днем все больше и больше, так как организм адаптировался и совершенствовался, зато как бывало весело наблюдать, как пьяницы парики эти сорвать пытались. Бывало, бьют, бьют себя по морде, смех один.
Однажды Лаврентий придумал новую штуку - приведшую всю молодежь в восторг. Надо было дождаться бала-маскарада в одном из богатых домов, смешаться с толпой отравителей, пока лакеи будут, разносить шампанское, затаиться в кустах и выждать там, пока на тонких, как лезвие каблучках прощелкает прелестное существо, и тут же вывалиться перед ней с невиннейшим наркотиком на губах и глазами томными, словно говорящими: я вас никогда больше не увижу, делайте со мной, что хотите, и может быть, смерть соединит нас. Штука эта действовала безотказно, и Лаврентий заманивал птичек на каждом вечере.
У Мелантия тряслись ноги, а сердце стучало так, как будто хотело вырваться наружу. Стук каблуков припечатал его к стене, - губы должны быть красными, кроваво-красными и никакой помады, - помада враг любви, - только и успел подумать он, когда черные волосы скользнули по его лицу и чьи-то горячие, руки засуетились на одну секунду, встретившись с преградой фрака, и тут же обрушились ласковым потоком на беззащитную кожу, Мелантий застонал от наслаждения и тут же поклялся луне, что будет любить эту женщину вечно, получись у него только увидеть ее лицо, как тут же сиреневые искры обожгли небо, выхватив из темноты черты первой красавицы королевства Шарше де Бравур.
- Моя душа, по имени Шарше. И моя жизнь по имени Шарше. А как это здорово, что душа и жизнь носят одно и то же имя, потому что теперь я знаю, что не смогу продолжать существование, потеряв душу. 0, Шарше, о моя милая Шарше, как недалеки, несовершенны слова. Я бы хотел выразить чувство звуком, ревом и шелестом. Ты уходишь, как тает сахарная статуэтка, как исчезает дым, как... Нет сил и слов тоже нет.
Думая о том, что вернее всего теперь наняться бальным отравителем и... Мелантий заполз в гамак из живых цветов и в первый раз за последнее время заснул по настоящему, сладостно улыбаясь во сне.
... Молодой человек приподнялся с земли, теперь шаги мерещились ему отовсюду, звонкие, как музыка, неумолимые, точно смерть. Справа - юноша бросился на стук, но ошибся, звук шел явно слева. И снова неудача. Снизу, из под плит, сверху, как раз за облаком. Несносное сердце билось в своей запетой клетке, заглушая прочие звуки. Петарды осветили небо, хотелось пить. Молодой человек отбросил в сторону пробку и залпом выпил всю сладко-горькую жидкость. Сердце стукнуло пару раз, для проформы, и подумало: "на покой".