Когда я родилась, моя мама напоминала раскаленную печь, а акушерка загорела до черноты, за что и выставила круглень-кий счет.
Уже в три года от меня спокойно прикуривали друзья семьи и посетители нашего салона. Тетка Лукерья хотела, было, объявить меня чудом, но все испугались нашествия богомолок и странников, которых в Москве в тот год было премного. Прислуга однозначно заявила, что от барышни, то есть от меня, у нее и так хлопот по-лон рот, а от паломников грязи не оберешься, и если господа меня чудом объявлять станут, ноги ее боле в этом доме не будет. А тогда и дому и салону конец, ведь Мавра и за прислугу и за кухар-ку и нянькой мне была. В начале, ее правда Марфой звали, это, пооб-щавшись с младенцем, Маврой стала. А возни со мной было и в прав-ду много, чуть не успеешь и простынок не досчитаешься, одни угли. Мавра плакала, бывало, что на мне вещи, как на огне горят, и то, правда.
Тетка в церковь меня еще таскала, да от святой воды я пшикала не богоугодно, так что Лукерья Петровна меня от сраму в покое оставила, а родителям присоветовала набрать большой чан с водой и притопить меня там малость, чтоб дух огневой сам вышел. Для де-ла такого она в губернии за сто верст монастырь татарами разру-шенный выискала. Но отец запротестовал, говорил: "Де негоже божье место в баню превращать". 0н то все предвидел. "А с годами, - говорил, - огонь этот поглубже запрячется, как тело подрастет, а то, пока маленькое оно, пламя все тут, как в угле. В чем-то прав он был, огонь поуменьшился, но не от размеров, разумеется, скорее сама сдерживаться приучилась, хорониться, да и что подела-ешь, ежели природа моя такая. По виду я смугла, волосы, словно пла-менем рыжим поддернуты, с бронзой плавленой еще сходство имеют, глаза карие. Болеть я в жизни не болела, всякую холеру выжигала, иной раз братик или сестричка занемогут, так я их обхвачу, расце-лую, вместе с ними лягу, так болезнь и сбежит, старшая я, и ребят любила всегда, да только бледные они, малохольные, рядом с ними я как пышка испеченная перед тестом нетронутым, холодным.
Из-за внешности такой родители мои перемучались - мать княжна русская (в смысле русая) - бледна да нежна, отец финн - альбинос. Придумали с горем пополам дальнюю родню, то ли грузин, но ли инду-сов. А Мавра меня цыганочкой звала, над салоном отец, любивший точности, знак огня прибил, хотя с моим появлением топили разве что для отвода глаз.
Шутники писали в альбом, что я будто бы помесь принцессы и дракона, только пламени не извергаю. - Почему же нет? Поначалу меня еще спать укладывали, потом мучатся, перестали. Не могу я ни спать, ни лежать, колеса огненные с язычес-ких праздников во мне крутятся, не остановятся.
Женихи стороной обходили, ну и Бог с ними. Пока в усадьбе жили то-то приволье - целый день с конями, они меня любили, цыгане то же привечали. А как в город свезли замуж выдавать, скука смертная. Туда не пойди, сюда не ступи, то не скажи, это не брякни, а тут еще батюшка одному графенку заезжему проигрался в прах, имение, усадьба с мо-лотка пошли. Сестра Ксения в монастырь подалась, хотели и меня туда, да граф, что отца обыграл, как раз к нам обедать приехал.
Вот не поверите, а как глазами я с ним встретилась, сразу поняла, моим будет, ни такие жеребцы под моей уздой ходили. Так родным и сказала. Мать в обморок, сестры в слезы, а тетка по городу бегала, бегала и все про того графа разузнала. Прилетела, ни жива, ни мертва, говорит: - граф этот хоть и весьма богат, а вампир первостатейный, колдун будто бы, алхимик, а в доме его четыре гроба стоят, и в трех из них ведьмы вампирши лежат, а в четвертый он сам лазает. А еще, будто плащ у него черный, как крылья летучей мыши и много душ невинных он загубил, графинь, принцесс разных и что хуже, говорят, была у него одна танцов-щица! Но о том и говорить то не прилично, об этом шепчутся, так как Дракула очень богат, и предположениями такими репутацию его зама-рать можно. Оплакали, помолились, а через три дня и свадьбу сыграли.
Вот только за эти три дня я намучалась, четыре раза огонь из меня так и летел, взгляды искрами рассыпались, в ручках кочережки ломались. Платье свадебное истлевало на примерках. Мавра сказывала, что за всю жизнь такого убытка от меня не видела, как перед этой свадьбой.
А жениха привели, худой, бледный, на покойника похож, только глаза горят, вот глаза мне его нравились.
В том, что все вздохнули спокойно после нашего отъезда, нисколь-ко не сомневаюсь. Но правде говоря, никогда раньше такой жар от меня ни шел.
Год прошел чудесно, если не считать того, что ведьм мерзавок, я лично за волосья на улицу вытолкала. Дракула повзрослел, порозовел, говорили, поправился даже малость. А что, ему идет. Характер поживее стал, и мне этот брак на пользу, как никак дама, мужа своего люблю до жути. Так что год мы практически негде не бывали, друг на друга нарадоваться не могли.
А весной он сбежал. Я чуть не умерла, не пла-кала, врать не буду, только гнев во мне кипел, слезы испепелял, сомне-ния разные в голову заталкивал:- Что если муж мои другую нашел? Вдруг я ему чем-то не нравилась, не подходила? Тонкости во мне нет, нежности, это правда, врать не буду. Зато любила я его, мочи нет! Задушить была рада, зацеловать, что б ни о чем не думал, только моим был. Через три дня мальчишка из слуг сознался, в порт, мол, граф уехал. Я на коня и за ним.
А что, такая любовь. В порту кораблик наш уже на всех парусах далеко в море плыл, ну я благо денег с собой взяла, другой наняла, паруса сама ставила, день и ночь на горизонт смотрела, пока вдруг зарево над головой не заметила. Матросики от меня в страхе разбегаются, посмотрела, а волосы мои пламенем золотым сделались, огненными змеями обвили мачты, засуе-тились, заплясали по парусам. Капитан меня возьми и в воду сбрось. Минут пятнадцать поплавала, а тут и другие попадали. Да хорошо, не далеко ушли, два суденышка на помощь идут. Увидели меня, закрича-ли: - Человек, мол, за бортом!
А как вытащили, опять напасть, искры во все стороны попрыгали, огоньки разноцветные по мачтам заплясали. Любо дорого. Капитан возьми и заори: "Женщина на борту, женщи-на"! и плюх меня обратно. А с другого корабля уже орут: "Человек за бортом, человек за бортом"! Схватили, подняли. Только волосы с лица убрала, что такое, опять: "Женщина на корабле"! Так и кидали, пока муж не подоспел.
Обнял он меня, на руки поднял, в шейку поцеловал, укусил даже. А что, такая любовь. Никуда он от меня теперь не денется. А что, тонкости во мне, хрупкости нет. Да кому нудны они? Сила есть, страсть не человеческая. Он один такой на свете, уникальный мой, и я тоже.
Дракула иногда мне так и говорит: - И почему это меня чудови-щем называют?
Не знаю, милый, откуда мне знать. - Я же ничего от него, кроме нежности не видела. А что, такая любовь.