Думали ли вы когда-нибудь, что человек и дикий зверь могут разговаривать друг с другом? Могли ли вы себе представить, что они могут общаться на равных, что они могут дружить и помогать друг другу сознательно и бескорыстно? Я тоже не думал, пока не произошла со мной одна история. Правда, история эта произошла на войне. И мне кажется, что в другое время и не могла она произойти. Просто человек на войне поставлен в такие условия, которые его приближают к животному, те же законы дикой звериной жизни вступают в силу: ты должен убить, что бы выжить; ты должен выжить, любой ценой, что бы убить своего врага; ты должен быть сильным, помочь своему другу, что бы вдвоём быть ещё сильнее и больше убить врагов, чтобы жить дальше, чтобы легче жилось вашим детям...
На этот раз бой выдался тяжёлый и долгий. Мы выполнили задачу - разорили тренировочный лагерь, перебив практически всех его обитателей. Они сопротивлялись упорнее, чем обычно сопротивляются представители жёлтой расы, потому что ждали нас, были готовы к нападению. Много наших ребят полегло в этом бою. И Юрка - тоже... Он был справа. Мы вели беспорядочный огонь по цепочке валунов, за которой засело штук двадцать узкоглазых, преграждая дорогу всей нашей группе. Вдруг его очередь пошла вверх и была длиннее, чем требовалось. Я бросил взгляд туда: Юрка оседал назад, запрокинув голову, вместо лица - кровавое месиво. На миг сердце сжалось, но несколько пуль прожужжали совсем рядом от моей головы, обдав горячим микроскопическим ветерком, и я тут же забыл про Юрку, на время.
Кудашёв перекатился поближе ко мне, чтобы заполнить образовавшийся пробел в нашей цепи, отстегнул гранату и показал двумя пальцами на меня. Я понял сигнал и приготовился к броску. Ребята на правом краю, так же по его сигналу, усилили огонь. Он резко встал и метнул гранату. Я рванул из укрытия. Успел добежать до валунов, присел за них на одно колено, напрягшись всем телом. Кудашёв опять вскочил, метнул вторую гранату, но не успел скрыться обратно. Схватив пулю, плашмя упал вперёд, вытянув руки. Граната долетела, всё же куда надо. Подождав мгновение конца камнепада, я перекатился за валуны и открыл огонь. Вот тут они меня не ждали. Я крошил удивлённые, испуганные, искажённые ужасом жёлтые лица с узкими глазами, с трудом подавляя ликование.
Рожок кончился. Тут же за валуны перемахнули остальные и залегли, впереди был следующий рубеж. Серёга Агафонов свалился почти на меня. Он окинул быстрым взглядом пространство, заваленное трупами, и благодарно похлопал меня по голове. Я выполнил свою маленькую задачу, и за Юрку тоже...
Так, преодолевая рубеж за рубежом, мы с трёх сторон захватили весь лагерь. В командной палатке не сопротивлялись, они вышли с поднятыми руками. Но мы их расстреляли: не было у нас задания тащить с собой пленных. Усталые, грязные, но довольные собой, мы собирались, было "пошарить" по лагерю, но кто-то заметил колонну бронетранспортёров на дороге. На этих нас уже не хватит. Пришлось срочно уходить.
Мы двинулись в горы по единственной тропе, шедшей из лагеря. Подъём был тяжёлый, крутой, а самое худшее, что гора в этом месте без складок. Мы были как на ладони. Бронетранспортёры подъехали к подножию горы и открыли огонь из стволов и пулемётов. В это время из них посыпались солдаты, построились в цепь и начали подъём.
Орудийным огнём тропа была мигом перепахана. Ноги съезжали вниз, осколки, воем разрывая душу, проносились в разных направлениях. Люди падали, вставали, снова падали, снова вставали, некоторые оставались лежать... Взрывы, стоны, вопли, ругань, мат... Но ползли вверх, кто мог...
Мы уже достигли вершины горы, оставалось всего несколько метров, когда я услышал взрыв, слишком сильный. "Ничего себе, совсем рядом!"- промелькнула у меня в голове мысль, и я почувствовал резкий удар в бедро, и, как будто бы горячий утюг приложили к этому месту. Сильнейший порыв горячего ветра подхватил меня, как перышко, и швырнул мордой на камни... Я постарался открыть глаза, и вроде бы открыл их, но ничего не увидел...
Я оказался в каком-то другом мире, где не было войны, где спокойно качались деревья, какие-то люди медленно ходили по аллеям, я отчётливо видел вдалеке пруд, где купались дети, а я сам сидел на скамейке в тени какого-то раскидистого и красивого куста. Внезапно острая, резкая боль пронизала ногу, до меня, как бы издалека, сперва еле-еле, потом всё громче, начали долетать крики, стрельба, взрывы, как из тумана медленно проявлялись силуэты бегущих людей. Меня кто-то волок наверх за обе руки, не видно было кто. Мы были уже на гребне горы. Ещё один рывок, и мы в безопасности.
Теперь я полностью пришёл в себя. Я смотрел на выбившихся из сил ребят. Все тяжело дышали, кто, сидя, кто, лёжа, расслабясь, дали себе короткую передышку.
- Пора. Встать! - прозвучала команда через минуту.
Я взглянул на свою ногу, которая теперь нудно ныла: здоровый кусок мяса был вырван из неё в районе бедра и колена, виднелась кость, какая-то неестественно белая и чистая, на фоне развороченной плоти. Она кровоточила довольно сильно. Я достал жгут из "аптечного" кармана и стал перетягивать ногу. Я понял, что не встану. Не встану вместе со всеми и не пойду. Я поднял глаза. Ребята смотрели на меня, молча: они тоже это поняли...
Объяснять никому ничего не надо было. В группе спецназа есть закон: простая математика - полноценный боец важнее раненного, поэтому раненых не тащат, чтобы не подвергать риску остальных.
- Пошли, - скомандовал лейтенант и двинулся вниз.
Все кто поднялся, цепочкой, устремились за ним. Проходя мимо меня, они отдавали лишние магазины, гранаты, патроны. Серёга Савин положил около меня несколько автоматов, которые принадлежали убитым. Он задержался мгновение, посмотрел мне в глаза, прощаясь навсегда, повернулся и пошёл за всеми...
Я знал, что должен был делать. Туго перевязал проклятую ногу, чем попало, зафиксировав коленный сустав с помощью трёх шомполов от автоматов. Убрал жгут. Подполз к краю гребня, посмотрел за него. Цепь врагов была ещё далеко, примерно метрах в пятистах. Они методично карабкались вверх, экономя силы. Я не стал их считать, определив примерно, что это был взвод. Я разложил вокруг себя свой арсенал с тем расчётом, что бы дотянуться до любого предмета легко и быстро. Отвязал флягу, сделал три больших глотка, взглянул ещё раз вниз. Судя по скорости продвижения солдат, у меня есть минут пятнадцать времени на "отдых".
Лучше бы не было этого времени: в голову начали лезть мысли. Я повернулся на спину, уставился в небо. Бледное горное небо, чужое небо, даже облака здесь были не те, непривычные. Они проплывали надо мной очень низко, давя своею близостью. Я представил себе, как очень скоро полечу между этих облаков в даль, в новый мир... Какой он? Ничего - скоро узнаю...
Я повернулся на живот, выглянул вниз. Узкоглазые были уже в ста метрах от меня. "Ну, суки, держитесь..." - я приготовился стрелять, улёгшись поудобнее. Боеприпасов у меня достаточно, что бы дорого продать свою жизнь.
Китайцы ступили на перепаханный их же бронетранспортёрами участок горы. Подъём их замедлился, цепь распалась. Они забирались спокойно, видно не предполагая, что их здесь могут ждать. Когда первый из них был на расстоянии примерно метров двадцати, я начал свою работу...
Прятаться им было негде, я доставал сверху и залёгших. Они долго не сопротивлялись. Пустились с горы бегом, не оглядываясь, спотыкаясь, падая, катясь кубарем. Некоторые оставались лежать.
Они остановились примерно на середине горы, сообразив, видимо, что дальше бежать нет смысла - прицельный огонь с такого расстояния невозможен. Я порадовался, увидав, что их осталась всего третья часть от целого взвода. Но что меня огорчило, так это то, что я увидал ещё одну цепь, которая вышла из разорённого лагеря и начала подъём в гору. Судя по длине её, тоже примерно взвод...
Снова у меня было время подумать. Мне совсем не хотелось умирать, ведь я прожил всего-то девятнадцать лет. Но, проведя в Афганистане уже пять месяцев, я свыкся с мыслью о смерти. Сначала, глядя на погибших товарищей, ощущал холодок на спине. Никак не мог поверить, что я окажусь следующим. А по мере того, как редели наши ряды, как всё меньше становилось тех, с кем мы целый долгий год в учебке рядом жили, ели, спали, с кем говорили, делили и невзгоды и радости армейской жизни, в душе копилась злость и ненависть. Появилось осознание необходимости этой войны, ведь не зря же они все погибли, не зря же погибну и я. Появилось чисто животное чувство страха, не того страха, от которого немеют руки и ноги становятся ватными, а того, что заставляет человека быть собранным, внимательным, концентрированным, который заставляет человека делать чудеса, неподвластные ему в обычном состоянии. Мы жили в постоянной борьбе за существование, как звери, мы были готовы к этой борьбе, мы были готовы драться до последней возможности, убивать до последнего патрона, вгрызаться зубами, когда патронов больше не останется. И всё это ради жизни, с которой и расстаться было так же реально, если враг окажется сильнее, или быстрее, или хитрее...
Почему-то в этот момент мне вспомнились собаки. Старые служебные собаки, которые кидались на нас, при отработке приёмов борьбы с ними. У них были бешенные бессмысленные глаза, оскаленные пасти, из которых лилась слюна. Они до смерти боялись нас, но кидались. Кидались, потому что их приучили так, за это их кормили. Ненавижу собак! ...
Китайцы были уже близко. Теперь они не шли по тропе, а разделились на три группы. Тупые китайцы,- все их три группы были у меня, как на ладони. На этот раз я не стал подпускать их так близко, как в прошлый, ведь их было больше. Я начал стрельбу не спеша, тщательно целясь. Они пустились бегом наверх, беспорядочно стреляя. Я стрелял в ответ, как в тире... Их опять осталось мало, и они не выдержали. Снова пустились в бегство: с горы, без оглядки, оставив штук двадцать трупов у вершины горы.
На этот раз они не остановились в середине, а совсем спустились в лагерь. Бронетранспортёры открыли огонь из стволов, но снаряды перелетали гору или взрывались на склоне, не причиняя мне беспокойства. Я понял, в чём дело: просто солнце вот-вот сядет, а ночью китайцы не воюют. Значит, ночь я могу спать спокойно. А утром, с рассветом, прилетит вертолёт, может быть и два, вот тогда мне - крышка. Китайцы - ребята предсказуемые. Но мне то не легче, от вертолётного огня на этой чёртовой горе не у крыться, не спастись...
Чтобы не впадать в панику, я осмотрел свои боеприпасы: один неполный магазин, две гранаты, Макаров с патронами, нож и всё. Не густо! Я взял флягу, выпил остатки воды. Тоже грустно, пить обязательно захочется до прилёта вертолётов. Нога ныла, во время боя я забыл о ней, а сейчас она болела нестерпимо нудно и тупо. Я повернулся на спину, уставился в вечернее небо и ощутил, как же я устал сегодня. Сегодня... А завтра - у меня уже не будет...
Китайцы снова открыли огонь из орудий бронетранспортёров. Теперь мне было видно, как далеко перелетают снаряды и взрываются на противоположном склоне, за ложбиной. Унылый горный пейзаж. Голые скалы одинакового светло-коричневого цвета, кое-где россыпи камней, снежные вершины вдалеке. Ни дерева, ни живой души... По ложбине видна еле заметная тропа, по ней ушли ребята на запад...
- Стоп! - подумал я, - Тропа-то продолжается и на восток!
Как утопающий хватается за соломинку, так и я ухватился за эту мысль:
- Узкоглазые, если не найдут меня на вершине, наверняка пойдут по тропе на запад, к границе Афганистана...
Я не знал, что на востоке, не знал дороги, но я точно знал, что меня ждёт здесь. Так неужели буду я, как корова, лежать тут и ждать вертолётов? Нет, не тому меня столько учили в учебке, не за тем я вообще родился на белый свет!
С трудом мне удалось подняться на ноги, опираясь на автомат. Окинув взглядом гребень горы, не найдя ничего примечательного, я двинулся вниз. Вниз, это не вверх, идти, конечно легче, но мешала острая боль при каждом шаге, начинаясь в ноге, она отдавалась в спину, заканчивалась в голове. Не смотря на это, я довольно быстро спустился в ложбину, не останавливаясь, устремился на восток. За ночь мне необходимо как можно дальше пройти, если повезёт найти укрытие и воду. Что важнее? Я уже сомневался, очень хотелось пить.
Стемнело. Ночью в горах не так уж темно, ярче светят звёзды, а если луна ещё взойдёт, будет почти как днём. Воздух был совершенно неподвижный, но свежий. Ни ветерка, ни звука, нигде никакого движения. Только звёзды, не мерцая, вылупились на меня безразличными крохотными огоньками. Какое им дело? ... А я брёл, хромая, изнывая от боли, стиснув зубы, старался уйти от смерти.
Идти становилось всё труднее и труднее. Силы оставляли меня. Я чувствовал, как горит лицо - значит, начинается жар. "Как хочется пить!"- сверлила мозг навязчивая мысль. Боль в раненной ноге уже не причиняла мне страданий, её заменила боль в руке, в которой был автомат, игравший роль костыля, очень неудобного и тяжелеющего с каждым мгновением. Я решил, что буду идти до полного изнеможения, потому что если присесть отдохнуть, уже не смогу подняться. Мне казалось, что иду уже целую вечность, но это оказалось не так: подняв глаза к небу, я увидал по звёздам, что был, примерно, час ночи. Оглянулся назад и с ужасом обнаружил, что от спуска с горы меня отделяет расстояние не больше километра. Это значит, что идти мне ещё ох как много. А сил почти не осталось. И так хочется пить...
Я заставил себя не думать. Не думать вообще. Я автоматически передвигал ноги, вернее ногу, считая про себя: "Раз. Два... Раз... Два..." На счёт раз я, опираясь на здоровую ногу, волочу по земле раненную, потом переставляю автомат, дулом в землю. На счёт два, морщась от боли, переставляю другую ногу. "Раз... Два..."- в голове уже стучит, темнеет перед глазами. "Раз... Два..." - лишь бы повязка не промокла от крови, а то будет оставаться след. "Раз... Два..." - пить! "Раз... Два..."- все реже и реже... "Раз..."- может всё-таки отдохнуть? "Два... "- нет, нельзя! "Раз..."- на два уже нет сил...
Я упал. Мне было уже всё равно. Я не мог пошевелиться. Мне было жарко. Я весь был мокрый от пота. Меня трясло какой-то противной дрожью, которая шла изнутри. Перед глазами какая-то пелена...
Последнее, что я смог заставить себя сделать, скатиться с тропы, за более-менее высокий валун. Там, оказавшись на спине, закрыв глаза, я не то что бы уснул, и не то что бы потерял сознание, я просто ушёл на время...
Обратно меня вернул какой-то гул. Я мучительно долго открывал глаза. Разлепив веки, мучительно долго соображал, где я нахожусь. Придя в себя, вспомнив всё постепенно, я глянул в сторону, откуда доносился гул. Там, ниже тропы, по дну ложбины, в ярком лунном свете двигались животные. Они мне показались волшебным видением, серебристые, молчаливые. Это были горные бараны, штук двадцать. Это было стадо. Они передвигались в поисках нового пастбища. И шли они на восток. На восток! Бараны знали куда идти. Они знали, где есть трава, знали, где есть вода. Вода! Знали, как туда пройти. Значит, я должен двигаться за ними. Луна уже в зените, значит, ночь на исходе. Значит, мне надо торопиться.
Отдых в забытье и стадо баранов предали мне сил. С надеждой я поднялся. Всадил себе в ногу ампулу, потуже перевязал рану и вновь пустился в путь. "Раз, два... Раз, два..." - теперь уже быстрее и веселее. "Раз, два... Раз, два..." - луна висела позади меня, освещая путь, предавая сил. "Раз, два..." - дорога пошла немного вниз! "Раз, два..." - скрылся из виду спуск с той проклятой горы, я уже в относительной безопасности, но луна уже низко, утро близко, надо спешить! Надо спешить, а идти опять становится труднее, сил становится всё меньше, пить хочется всё больше...
Луна ушла за вершины гор на юго-западе, небо на востоке посветлело. Дорога круче пошла вниз. Если бы не это, я наверное опять уже упал, силы снова оставляли меня. Я тащился из последних сил, когда услыхал далёкий стрекот вертолётов. Их не было видно. Я застыл в ожидании, прислушиваясь. Через некоторое время звук начал удаляться, то пропадая, то нарастая, усиливаясь эхом... Вновь наступила тишина, мёртвая горная тишина. Мне удалось обмануть смерть, но основная битва с ней ещё впереди. Я это знал, но не собирался сдаваться...
Утреннее солнце залило красным вершины далёких гор, но в низинах ещё царил полумрак. Какая-то большая птица медленно пролетела на восток. А ночное стадо горных баранов? Все стремятся на восток, значит, там есть вода, пища, там - надежда. И я вновь побрёл на восток.
Тропа всё спускалась, петляя между гор, на ней отчётливо виднелись следы стада. Это предавало мне уверенность, но сил было мало. Теперь для каждого шага требовалось собирать все их остатки. Я шёл уже в полузабытьи, едва сохраняя равновесие, ничего толком не видя, изнывая от жажды. Мне приходилось стараться не дышать ртом, потому что было больно, когда воздух проходил через пересохшую глотку, казалось, язык стал большим и твёрдым...
Когда первые лучи солнца проникли в ложбину, стало ещё хуже. Они слепили воспалённые глаза. Щуриться не было больше сил. Казалось, что я нахожусь в каком-то красном тумане. Меня хватило только на то, что бы сойти с тропы и прилечь за большим валуном. И я опять потерял сознание...
Мудра природа! Как устроен человек! Если бы мы были умнее, то прислушивались бы к своему телу, оно многое знает и умеет. Оно умеет выживать, оно умеет заимствовать от природы ресурсы, которых ему не хватает в исключительных случаях. И это не удивительно, ведь тело, по сути, и является неотъемлемой частью природы. Оно родилось на земле из элементов здешнего мира, оно и распадётся на эти же элементы после смерти человека. А что же тогда человек?
Одолеваемый подобными мыслями, усталостью, болью и жаждой, то падая, то поднимаясь, то отчаиваясь, то ободряясь надеждой, кое как проковылял я примерно до полудня, и, когда совсем было обессилел, когда был готов уже бросить борьбу, мне открылась замечательная картина: тропа круто сворачивала влево, вела куда-то вниз, и там торчали из земли между камнями какие то зелёные веточки. Это означало одно: спасение. Там была вода! Как бы в подтверждение этой мысли, я заметил невдалеке горного барана, который вытянувшись вверх напряжённо смотрел в мою сторону. Он был на посту. Он охранял спокойствие самок и молодых баранов. Значит, они нашли корм и водопой. Водопой!
У меня, не знаю, откуда, появились как бы дополнительные силы. Я пошёл быстрее. Я торопился, потому что знал, что этот прилив сил кратковременное явление. Вожак стада нервно заводил головой, потом отвернулся, напрягся, издал какой-то звук, похожий на мычание. Затем послышался топот множества копыт, и стадо, которое я наблюдал ночью, выскочило из ложбины и устремилось прочь. Что могло их так испугать? Что-то было в противоположной от меня стороне. Но что? Или кто? Я подумал: "Вряд ли это люди, они бы выстрелили... Но даже если и люди, я всё равно пойду туда". В этих местах, особенно днём, было много шансов встретить пастухов со стадом, или группу китайских десантников, или караван душманов, или просто курьера, доставляющего опиум. Всё это были враги для меня, все они будут стрелять не думая. "Но я всё равно пойду к воде. Лучше умру от пули, чем жажда и голод меня доконают!" - подумал я, и, собрав последние остатки сил, двинулся дальше...
Последние метры я уже не мог идти. Я упал и не смог подняться. Но я уже видел впереди воду! Это был маленький ручеёк, он поблёскивал впереди, среди камней, то пропадал, то вновь появлялся. Я уже не мог оторвать взгляд от него. В глазах стоял туман, тела я не чувствовал, автомат остался где-то позади. Я полз, сдирая кожу с рук об острые камни. Я полз к воде. К воде...
Вот она!
Я окунул то, что осталось от лица в струю воды. Какая маленькая струя. Но я пил. Пил! Я, задыхаясь, хватал воду. Прохладную, свежую, живую воду. Воду! Я пил воду! Пил! Пил и пил!
В изнеможении я перевалился на спину. Я чувствовал, что сейчас опять потеряю сознание, но вода разливается внутри моего тела. Я чувствовал, как она охлаждает разгорячённые внутренности живительными струями, как она разносит жизнь. Какое чудо - вода! Вода...
Я вновь вернулся в этот мир, когда солнце уже клонилось к вершинам на западе. Вода сделала своё дело - сотворила чудо: я до сих пор жив. Я снова напился, опьянев от воды, умылся, набрал флягу, сел с трудом на землю. Я ощутил, что неимоверно устал, что кроме воды необходима и пища, иначе я не выдержу переход. Теперь я знал, как и куда мне надо идти и представлял себе, сколько мне придётся идти. Но буду идти, пока хватит сил. А когда не хватит, есть у меня ещё Макаров с патронами. Только бы рассчитать так, чтобы капли сил этих хватило нажать курок...
С трудом, поднявшись, я огляделся. Голова стала яснее, и я заметил много того, что пропустил раньше. Ручей, причудливо извивавшийся между камней, тёк по впадине, которая довольно круто шла вниз. Здесь была растительность, хоть и скудная, но она радовала глаз. Была надежда на то, что если спуститься ниже, можно найти какие-нибудь съедобные растения, или встретить каких-нибудь животных, годящихся в пищу. Что придётся стрелять, возможно, обнаружив себя, меня не очень беспокоило. Я понял, что смерть от пули это много лучше, чем от голода и жажды. И я вновь потащился, с трудом волоча раненную ногу, вдоль ручья, вниз.
Не пройдя и двадцати шагов, я уловил какое-то движение впереди. Не услышал, не увидел, а именно уловил, какое-то изменение вокруг. Я остановился, замер и стал прислушиваться, напряжённо вглядываясь в каждую мелочь вокруг. Вот оно! Впереди, за валуном кто-то был. Я сразу вспомнил, как испугались горные бараны. Но кто бы это ни был - человек или зверь, почему же он ничего не сделал со мной, когда я без сознания валялся у ручья? Что-то не так!
Я достал Макаров, стараясь не делать лишнего шума, снял с предохранителя, взвёл курок. Осторожно присел за валун. Подобрал маленький камушек и кинул его так, что бы он перелетел то место, где кто-то прятался. Камешек звонко стукнулся. В ответ послышался короткий приглушённый рык. Ясно: это зверь. Ясно: это хищник. Кто же это? Почему он не убил меня?
Я взял камень побольше и бросил его с силой. И зверь показался целиком.
- Мать твою... Это был барс!
Он приподнялся на передние лапы, высунув голову из-за валуна, вильнув хвостом - толстым, пушистым. Уши прижаты, угрожающий оскал розоватых клыков, золотистые большие глаза с вертикальными зрачками, во всём решимость и грация. Он смотрел прямо мне в глаза. А я прямо в его, медленно поднимая пистолет.
- Почему он не меняет позу? Почему он не готовится к прыжку? Почему он не убегает, наконец, повинуясь инстинкту самосохранения? - мелькали у меня в голове быстрые вопросы, - Почему он не отводит глаза, как положено животным, если судить по книге "Маугли"? Что-то не так!
Барс был у меня на прицеле, осталось сделать последнее лёгкое движение пальцем, что бы оборвать его жизнь, но он так и лежал за валуном, не меняя позы. Я не привык так убивать. Я убивал в бою, убивал, защищаясь, убивал, чтобы выжить, но не просто так убивал. А барс смотрел прямо мне в глаза, и была в его взгляде какая-то глубина, какая-то мысль, какая-то сила. Оскал на его морде пропал, уши выпрямились, он ждал. Ждал с достоинством терпеливо и спокойно, как будто он понимал, что я - его смерть, и не отрываясь, и, не моргая смотрел прямо мне в глаза... А я никак не мог нажать на спуск. Я был заворожён этими умными золотистыми глазами. Я смотрел в них, и не мог оторвать взгляда. Страх мой пропал, я не чувствовал больше опасности. Я опусти пистолет на уровень пояса, поднял левую руку в успокаивающем жесте, и медленно двинулся в обход валуна, за которым лежал барс, стараясь особенно не приближаться.
Когда я обошёл валун, то понял, в чём было дело: задние ноги барса находились в кровяной луже и были неестественно поджаты. Он ранен. Ранен, как и я. Я опустился на камни, расслабившись. Я понял его боль, его положение. Он страдал так же как страдал и я. Было видно, что он так же из последних сил добрался сюда, к воде. Было видно, что он слаб и голоден. Но я увидал в его глазах, которыми он по-прежнему смотрел на меня, что он не сдался, и не сдастся, пока теплится в этом некогда красивом теле, хоть крохотная искорка жизни...
Я не могу точно сказать, что мною двигало тогда. Я не был ни любителем животных, ни "юным натуралистом", ни "умильным добрячком", что кормит бездомных собак, но мне хотелось помочь барсу, облегчить его страдания. Надо было осмотреть рану. Может быть, пристрелить его безболезненно, быстро, в голову, было бы самым гуманным, что я мог сделать для него?
Я стал осторожно подвигаться к барсу, не выпуская пистолета, на всякий случай. Я старался смотреть ему прямо в глаза, открыто и честно, с надеждой, что он правильно поймёт мой взгляд. И он понял... Он расслабился, положил голову на передние лапы, и стал похож на обыкновенного домашнего кота, только большого. Он глядел на меня спокойно, доверчиво, но не так доверчиво-подобострастно, как собака, а как равный доверяет равному, с достоинством.
На задней ноге у барса висел огромный капкан. Два полукольца с зубьями глубоко врезались в плоть, стальная проволока была обмотана вокруг ноги, были многочисленные порезы, видимо, нанесённые этой проволокой при попытках вырваться. Было понятно, что барс потерял много крови и сил в этой борьбе, но победил. Он выиграл первую схватку со смертью и продолжал свою битву за жизнь, как и я сам.
Честно говоря, в тот момент, я забыл, что передо мной дикий зверь. Я отнёсся к барсу как к товарищу, который нуждается в моей помощи. Я говорил с ним человеческими словами, не сомневаясь, что он понимает меня. Я уговаривал его, успокаивал, подбадривал, пока старался разжать зубья капкана. Я чувствовал, какую боль приходится терпеть этому зверю. Я видел, как он терпел ее. Я уважал его за это...
С большим трудом, я освободил лапу барса, промыл раны. У него была переломана кость. Я хотел, было перевязать, обездвижить лапу, но барс не дал мне этого сделать. Он оттолкнул меня передней лапой, причём когти были убраны в подушечки, и посмотрел мне в глаза таким необъяснимым взглядов, в котором я увидал и благодарность, и извинения, и ещё что-то...
Эта хирургическая операция, забрала у нас с барсом много сил, которых оставалось не так-то много. Он обмяк, закрыл глаза. Я ползком добрался до ручья, напился воды, умылся и почувствовал, что нуждаюсь в отдыхе. В отдыхе и еде. Еда! Вот будет моя забота в ближайшее время. Глаза уже слипались. Солнце полностью ушло за горы. На небе начали зажигаться звёзды. "Теперь я уже не один, - мелькнула мысль, - надо бы отползти подальше от своего нового друга, на всякий случай". Но усталость и нервное напряжение взяли верх, и я остался на месте, быстро провалившись в сон...
Открыл глаза уже почти на рассвете. Наконец-то полноценный сон. Он здорово подкрепил меня. Я довольно легко поднялся, умылся в ручье, занялся перевязкой ноги. Мои плескания нарушили чуткий сон барса. Он тоже попытался встать, но с глухим рычанием осел назад. Каким-то неестественным способом, подтягиваясь на передних лапах, он с видимым усилием добрался до ручья и стал лакать из него, как обыкновенная кошка. Мне были видны его раны: они не гноились, и это было хорошо.
Вчера я сравнивал его судьбу - со своей, но сегодня стало ясно, что ему гораздо хуже: я мог кое-как идти, у меня было оружие, он всего этого был лишён. Если он останется здесь, совершенно беспомощный, то обязательно погибнет или от пули случайного прохожего, или от голода. Мне показалось это несправедливо по отношению к такому красивому и гордому зверю. Он, в конце концов, мог напасть на меня, пока я спал, была бы у него пища. Может это моё воображение, но я подумал, что он отнёсся ко мне благородно. Вчера я забыл, что был человеком, а он животным, мы были равны перед природой. Мы были равны в нашей уязвимости, в нашем желании жить. А миру было одинаково безразлично, кто из нас погибнет первым, ни кто из нас не был важнее другого.
Я понял, что если уйду просто так, если брошу этого барса подыхать тут, то совершу нечто роковое непоправимое, о чём буду жалеть потом всю оставшуюся жизнь, если представится мне таковая. Взглянув на него, я поймал внимательный взгляд золотистых глаз: он ждал от меня решения. Я увидал в его глазах признание, что и он меня считает равным, что отныне я не враг ему. "Мы с тобой одной крови, ты и я!" - вспомнились мне строки из "Маугли". И я заговорил с ним. Не было у меня желания сюсюкать с этим зверем, как сюсюкают с собаками их хозяева, ставя себя выше своего питомца, самоутверждаясь в чувстве превосходства, хотя бы над их убогим существом. Я разговаривал с барсом, как с товарищем, как с равным товарищем, который всё понимает и знает, как и я сам.
- Ну что барс? Худо?
- Я буду звать тебя Бос, так проще. Понял? А я для тебя Рррр... так тебе проще.
- Нам надо пожрать. Если не съедим кого-нибудь, нам крышка. Согласен?
- Так я пойду. А ты лежи тут. Лежи тише воды, ниже травы. Я вернусь. Вернусь с едой. Понял? Ну, о'кей, я пошёл, Бос...
Я пошёл вверх по ручью, откуда пришёл, надеясь найти какие-нибудь следы и отыскать свой автомат. Макаров хорош в ближнем бою, но кто из здешних обитателей подпустит меня на двадцать метров? Надо было найти автомат.
Вскоре я обнаружил его, прямо на тропе. Там же я увидал множество следов копыт. Это то самое стадо оставило, что вывело меня к этому ручью. Я пошёл по следам. Следы были широкие, ведь они улепётывали, вспугнутые барсом. Следы поднимались в гору. Преследовать их не было смысла, стадо успело далеко уйти. Но я знал по опыту, что бараны всегда передвигаются небольшими стадами, в одном направлении. Может, это было не последнее стадо? Но ждать их у водопоя не было смысла, они, конечно, почуют запах мой и барса. И я залёг над тропой, между двух небольших валунов, которые меня надёжно прикрывали. Я стал ждать.
Мне случалось сидеть в засадах, но в засадах на людей. Я знал примерно, когда они появятся, сколько их. Кроме того, со мной рядом всегда были мои товарищи. Я был не один. Мы могли перекинуться словом, выкурить по сигарете... Только сейчас я вспомнил, что не курил уже долгое время. И сразу засвербило желание. Это желание пересилило голод. Я постарался отвлечься: окинул взглядом округу, ничего не заметив, принялся чистить автомат...
В засаде провёл я почти весь день, уже почти потеряв терпение, то засыпая, то просыпаясь, то думая о чём-то, то мечтая. И вот на исходе дня, я заметил облачко пыли между горами на западе. Выпив пару глотков воды из фляги, побрызгав себе на лицо, я передёрнул затвор автомата и стал напряжённо вглядываться в ту сторону.
Вскоре на склоне показался вожак. С высоко поднятой головой он обозревал округу, застыв на месте. Затем показались остальные бараны. Они не бежали, а шли. Но шли быстро, целеустремлённо, знали куда. Вожак спустился со склона, занял место впереди. Они приближались. Я замер. Мне надо было подпустить их как можно ближе, что бы ближе было тащить тушу в случае удачи. У меня уже текли слюни.
- Вот бы не подумал никогда, что вид живого барана может вызывать аппетит, - подумалось мне.
Не дойдя до прохода метров тридцать, вожак что-то почуял. Он замер как вкопанный. Остальные бараны сгрудились сзади. Я понял, что пора стрелять. Выбрав небольшого молодого барашка, я тщательно прицелился и нажал на спуск. Короткая очередь разорвала тишину горной ложбины, отозвавшись эхом сразу с нескольких сторон. Стадо сорвалось с места, все в одну сторону, как не удивительно. Они подняли облако пыли, но сквозь него было видно, как один упал, как-то странно резко поджав все четыре ноги одновременно. Теперь у меня была еда!
- Спасибо тебе, Господи! - прошептал я. - Теперь мы будем жить, я и барс!
Только к темноте удалось мне дотащить вроде бы небольшую тушу к тому месту, где меня ждал барс. У меня не осталось сил полностью снимать шкуру, разводить огонь. Я отрезал себе заднюю ногу барана, остальное положил перед барсом. Мы пировали, наслаждаясь мясом, морды у нас были в крови, мы гулко рычали, раздирая куски. Это была жизнь. Трудная и прекрасная. Я временами отрывался от еды, что бы попить из ручья. Ничего вкуснее этого сырого барана я не ел за свою жизнь. Но нельзя было сразу много есть. Я заставил себя остановиться, остатки мяса положил под камни. Посмотрел на барса, он тоже видимо знал это, перестал есть и теперь мылся, не то урча не то мурлыча.
Почувствовав мой взгляд, он поднял на меня свои золотистые глаза. Они светились в темноте. Светились не ярко, каким-то тёплым, ласковым огнём. И я почувствовал радость оттого, что мне удалось достать пищу, спастись от голодной смерти, набраться сил для дальнейшего похода, а главное, что было с кем разделить эту радость...
На следующее утро я проснулся уже в довольно сносной форме. Я уже не чувствовал противной слабости в теле. Далёкие вершины, покрасневшие от восходящего солнца, не раздражали уже взор своей безжизненностью. Ручеёк журчал веселее. Барс уже не спал, зализывал рану, он поприветствовал меня довольным зевком.
- Здорово, Бос! - ответил я, - Как спалось? Как здоровье?
Он взглянул на меня дружелюбно и даже ласково, закончив умывание, принялся за еду. У меня вид сырого мяса уже не вызывал аппетит, и я, нарезая мелкие кусочки, поджаривал их на таблетке спирта. Когда мы закончили завтрак, солнце уже осветило ложбину, подул лёгкий ветерок. Небо было безоблачное, бледно-голубое. Я осмотрел рану барса, она уже начала подёргиваться с краёв сероватой молодой кожицей, следов воспаления не было. Недаром говориться: "заживает как на кошке". После осмотра своей раны, я всадил себе в ногу последнюю ампулу, перевязал, встал. Идти стало на много легче, боль была уже не такая резкая, уже не отдавалась во всём теле и в голове. Я должен был идти.
Барс, глядя на меня, тоже сделал попытку подняться. Это ему удалось, сил у него так же прибавилось, но идти он не мог на своей сломанной ноге. Он взглянул на меня как-то виновато, и вновь опустился на прежнее место. Надо было что-то делать. Сколько времени срастаются кости у барсов? Если как у людей, то он обязательно погибнет за это время. Но я не мог торчать здесь целый месяц, я не зверь. У меня кончатся таблетки спирта, кончатся ампулы, кончатся патроны и я подохну, если это не произойдёт раньше от тоски и одиночества. Вот если бы мне удалось обездвижить ногу барсу, он бы смог ковылять кое-как через пару дней.
И я начал уговаривать его. Я объяснял барсу, что необходимо сделать эту нехитрую операцию, демонстрировал ему свою собственную перевязанную ногу. Он глядел на меня своими золотистыми глазами внимательно, сосредоточенно, не знаю, что он понял и как, но главное до него дошло: он покорно положил голову на лапы, в глазах отрешённость и тоска...
Пока я перевязывал его лапу, барс лежал спокойно и смирно, слегка вздрагивая, если я делал ему больно. Когда всё было законченно, я погладил его по голове. Он сперва напрягся, потом расслабился: видимо ему было приятно. Я гладил его долго, сам, успокаиваясь от этого, пока барс не уснул. Что это было? Как мог дикий хищный осторожный зверь спокойно спать в присутствии своего природного врага? А может быть, это люди считают диких зверей врагами, а не наоборот. И чем, собственно, я, оказавшись в таком положении, полностью лишённым благ цивилизации, вынужденным сам заботиться о своей пище, о своей безопасности, отличаюсь от этого зверя. Я сейчас такой же хищник. Ведь убил же я барана, ведь сожрал же его сырым...
И так я не смог покинуть барса. Мы проторчали на одном и том же месте, около ручья, неделю. Я ещё раз устроил засаду. Не сразу, а только через два дня добыл ещё одного горного барана. Забирался на ближайшую гору, осматривал округу. Ничего не обнаружил. Время шло. Я привык к обществу барса, как и он к моему. Я помогал делать ему первые шаги, поддерживая сзади. При кажущейся силе и массивности, весил он не много, примерно килограммов пятьдесят. Наверно впечатление было за счёт шерсти - густой и пушистой, светло-бежевой с коричневыми пятнами.
Рана моя заживала, ходил я с каждым днём лучше. Таблетки спирта закончились, патронов в автомате оставалось всего двенадцать штук. Был ещё Макаров с двумя полными обоймами, но с его помощью не поохотишься. Всё говорило о том, что пора идти, хоть понемногу, но необходимо продвигаться на запад. На запад, через границу Афганистана, где я найду своих товарищей, где мне помогут, где я буду жить...
Первые дни нам удавалось пройти немного. Затем, то ли барс привык передвигаться на трёх лапах, то ли рана затягивалась, но мы проходили километров пять за день. По ночам устраивали "привал". Иногда такие остановки затягивались, когда надо было пополнить запасы еды. Не всегда, правда, это удавалось. Времени на длительную засаду не было, а животные в этих местах большая редкость, даже мелкие. Птиц вообще я не видал ни разу.
Я всегда шёл впереди, сверху, над тропой, чтобы дальше видеть, а барс тащился около ручья. Интересно было наблюдать, как он переваливается между камнями, непрестанно поглядывая назад, как с беспокойством ищет меня взглядом, если теряет из виду. Я старался не отрываться от него. Если барс отставал, я ждал его, передыхая, или забираясь вертикально в гору.
Так постепенно ручей вывел нас к долине, по которой протекал ещё ручей. Не ручей даже, а по здешним понятиям, целая речка. Долина радовала глаз, после длительного пребывания в голых горах. Кое-где виднелись группы кустов, какие-то низкорослые деревца, южные склоны гор местами покрыты травой. Хаотичные нагромождения камней, видневшиеся то тут, то там, придавали разнообразие этому пейзажу и могли служить хорошим убежищем, когда понадобится. Вдалеке я заметил несколько тёмных точек на зелёных местах, наверное, горные бараны. Здесь была вода, была пища, было, где укрыться, но прежде чем вступить в эту долину, я просидел примерно часа два за камнями, наблюдая вниз. Барс в это время претворялся ковром. Осторожность - вот залог жизни...
Не напрасно мы это делали. На противоположном краю долины я заметил двух всадников. Кто это был, рассмотреть не удалось, очень далеко. Но когда они проезжали мимо тёмных точек на траве, которых я принял за горных баранов, те не сдвинулись с места. Значит это какой-то домашний скот, значит, близко есть ещё люди. Но обходить долину, оставшись без воды и пищи, было невозможно. Значит надо рискнуть.
И я рискнул. Подобрался поближе за остаток светового дня, оставив барса около ручья. Я знал, что он пойдёт следом, медленно. Когда в долину спустились сумерки, они застали меня на западном конце долины. Я лежал за камнями и следил за маленьким домиком, стоящим на небольшой плоской площадке. Домиком это сооружение можно было назвать с большой натяжкой: стены были сложены из необработанных камней, чем-то скреплённых между собой, крышу заменял кусок брезента, подпертый изнутри, наверное, шестом, дверь представляла собой так же кусок брезента, окон не было вообще.
Я понял, что это временная хижина пастухов. Я никогда не встречал такие хижины так высоко в горах, ведь здесь не было пастбищ, для большого стада. В стороне от лачуги, на склоне, где росла редкая трава, паслись несколько овец. Больше никакого движения. Я уже думал подойти к хижине и стал осторожно спускаться к ручью, но меня остановил явный стук копыт, раздававшийся снизу. Я быстро нашёл себе укрытие и стал ждать.
Вскоре появились всадники. Их было двое, скорее всего те же, что я заметил раньше. И с первого взгляда было видно, что это не пастухи. Пастухи так не вооружаются. Сзади всадников на каждой лошади лежало по объёмистому мешку. Впереди них бежала огромная мохнатая собака. Это было хуже всего. "Ненавижу собак! "- подумал я, - "Как теперь подобраться незамеченным?" Хижина же служила перевалочным пунктом для торговцев опиумом: сюда они свозили сырой продукт, где он проходил первичную обработку, а дольше шли "курьеры", доставляли опиум вниз. Именно поэтому её замаскировали под пастушью времянку, привели несколько овец, чтобы не привлекать внимания.
Собака уже почуяла моё присутствие, она вела себя настороженно, напрягая уши, поминутно нюхая воздух, замирая время от времени, вглядываясь в мою сторону. Её поведение заметили и люди, насторожились, сняли со спин автоматы. Я притаился. На их стороне преимущество, поэтому я должен напасть первым, а значит нельзя себя обнаруживать.
Они ничего не заметили, прикрикнули на собаку, слезли с лошадей. То как легко они сняли свои объёмистые мешки, подтвердило мою догадку, что там сырьё. Напасть на них не составляло труда: в хижине не было окон, мешала только собака, она наделает шума. Что же делать?
Собака улеглась на землю недалеко от входа в дом. Похоже, что в крыше было отверстие, оттуда повалил дым. Это было очень кстати: запах пищи заглушит все остальные, а если этой собаке дадут поесть, то я смогу подобраться довольно близко. Но вдруг брезентовый занавес отдёрнулся и появился человек с ведром. Он направился к ручью, неся в одной руке ведро, другой придерживая автомат за ремень. Он крикнул что-то собаке, она вскочила, виляя хвостом, бросилась за ним, обогнала, и стала приближаться к ручью.
Я уже судорожно соображал, за что хвататься - за автомат или пистолет, находясь от ручья метрах в пятнадцати, до хижины было примерно сто метров. Когда собака будет рядом и обнаружит меня, человек не пройдет и половины пути. Я выбрал автомат и потянулся за ним. Собака уверенно бежала, видно, путь ей был очень хорошо знаком. Она уже рядом. Сейчас меня почует. Ненавижу собак!
Вдруг, в тишине долины, раздался громкий гортанный рык. Он исходил откуда-то сверху по ручью. Он прогремел, как выстрел. Собака присела на задние лапы, поджав хвост и навострив уши. Человек замер на месте.
- Барс! - мелькнула мысль, - что ж ты так, подставился!
В следующий миг собака с глухим лаем сорвалась с места по направлению к барсу. Второй человек показался из-за брезентовой завесы. Он был прекрасно виден на фоне освещенного дверного проема. В него я и прицелился.
Первая же короткая очередь достигла цели, я заметил, как всё его тело передёрнулось, и он повалился на спину. Второй заметался, не был готов к такому обороту дела, не заметил, откуда стреляли. В него я попал со второго раза, но истратив весь магазин.
Не было времени упиваться победой. Я со всех ног спешил вверх по ручью, куда умчалась злосчастная собака, вынимая на ходу Макаров из кобуры. Оттуда доносился лай, вой, рычание, там шла схватка, не на жизнь, а на смерть, вернее за жизнь. Барс лежал на боку, подняв обе передние лапы, точь-в-точь как котёнок, играющий бумажным бантиком, но оскал ровных, острых клыков уже не напоминал котёнка. Пёс носился вокруг с кровавой мордой, захлебываясь лаем, ища возможность, напасть сзади, как обычно делают собаки. Ненавижу собак!
Скося на меня глаз, собака была сбита с толку, она рассчитывала увидеть своего хозяина. Пёс сразу потерял самообладание и кинулся к хижине. Но не пробежал и десяти шагов, моя пуля догнала его.
Я подошёл к барсу. Он ещё скалился в сторону пса, шерсть на шее стояла дыбом. Он взглянул на меня своими золотистыми глазами...
-Ну, что ж ты? Где твой инстинкт был? Разве можно так подставляться? Сдержанней надо было быть... - ласково произнес я.
В ответ он заворчал. Я удивленно взглянул барсу в глаза и понял, что он специально зарычал. Он все видел, он понял, в каком я был положении. Он пришел на помощь! Он тоже ненавидел собак!
- Спасибо, Бос! - только и мог я сказать...
Скуден человеческий язык! Не возможно с его помощью выразить порой, то, что чувствуешь...
Но, сантиментам некогда было предаваться. Я пошел к хижине, проверил убитых. Одного пришлось дострелить.
В этот вечер был праздник. Я наконец-то наелся до отвала хорошо прожаренным мясом, мучными лепешками, помидорами, нежился у огня. Я нашел пачку сигарет, закурил после еды... Барс пришел после, когда костер потух. Он недоуменно смотрел, как я пускаю дым. Но ему было хорошо, потому что мне было хорошо. Нам было хорошо - тепло и спокойно...
Но на утро надо было срочно убираться. Лошади не были привязаны и убежали. Лошади всегда возвращаются туда, откуда ушли, если потеряют седока. Значит, сюда скоро кто-нибудь явится, посмотреть, что произошло. А люди там встречались серьезные - деньги ведь огромные...
Я быстро зарезал одну овцу, сделал запас мяса, отобрал из того, что было в хижине, что могло пригодиться: спички, еду, сигареты, взял чужой АКМ, к нему хотя бы были патроны, которые не подходили к моему АКМСу. Затем я сложил в центре хижины всё что могло гореть, и брезентовую крышу в том числе, и мешки с опием, - так поступали пограничники. И я сделал так, что бы сбить с толку возможных преследователей, поджёг всё это.
Мы пустились в дальнейший путь, прихватив с собой ещё воды из ручья. Дальше вдоль его русла нельзя было идти, потому что тропа проходила рядом, а как раз по ней-то и приехали те двое. Значит, другие придут по ней же. Мы с барсом двинули в горы.
В хижине нашлось, чем обновить перевязки. Раны у меня и у барса заметно заживали. Свою ногу я уже не стал фиксировать, а барсу наложил новую шину, хотя его кость уже начала срастаться. Жаль было покидать эту долину. Я окинул взглядом с вершины извивающийся ручей, сверкающий в утренних лучах, группы кустов, подёрнутых светло-зелёными облачками, лужицы травы, груды камней, дымящиеся останки хижины, где мы провели замечательную ночь. Глянул на барса. Он выжидающе смотрел мне в глаза, этот красивый независимый зверь, ставший мне настоящим другом.
- Ну что? Вперёд! - улыбнулся я ему.
И мы перевалили гребень и устремились на запад...
Дорога была тяжёлой. Мы шли без тропы, то забираясь на гребни, то спускаясь в ложбины. Запас мяса и воды постепенно закончился. Приходилось рисковать, возвращаясь к ручью, который по мере продвижения на запад, становился всё полноводнее, всё глубже прятался в ущелье. Однажды, подстрелив маленького горного козлёнка, пообедав им, я вновь направился к ручью. Надо было сделать крюк на север, чтобы напиться и набрать флягу.
Барс тоже научился пить из фляги. Это было забавно: он высовывал язык, а я лил на него воду тонкой струйкой. Тогда он делал языком движения, как будто лакал, тряся головой и фыркая, если капли попадали ему на нос. Но воды ему требовалось раза в два меньше чем мне. Зато жрал он раза в два больше.
Выйдя на вершину над ущельем, я увидал, что оно резко сворачивает на север. Это означало, что дальше нам с ним не по пути. Это означало, что впереди снова трудности: голод, жажда, опасности... Барс тоже это понял, он ободряюще смотрел на меня, и первым начал спуск, показывая личным примером, что не стоит вешать голову, что надо бороться за жизнь до последнего вздоха, до последней искорки надежды, до последней капли крови...
Так мы и поступали. Шли всё время на запад, превозмогая боль, усталость, голод. Но я-то шёл "домой". А барс шёл со мной рядом. Мы объединились и подружились ради жизни. Более простых, чистых и честных отношений между двумя существами просто не могло быть при других обстоятельствах. Каждый из нас отдавал всё что мог, ради общего дела, ради общей задачи, ради высокой задачи - выжить. Каждый готов был, не задумываясь, пожертвовать собой, опять же ради этой высокой задачи.
Путешествие наше закончилось внезапно, как и началось. Однажды, уже на исходе дня, мы спускались в какую-то ложбину, поросшую кустарником, уставшие после дневного перехода, надеясь найти здесь воду. Находясь примерно на середине спуска, я заметил на противоположном гребне цепочку людей. Они шли не быстро, ритмично: человек пятнадцать.
- Это наши, - сказал я радостно, - Только наши группы ходят по гребням!
Идти по гребню тяжело, но далеко видно, и если кто повстречается, то преимущество всегда у того, кто сверху. До них было далеко. Я снял автомат, дал очередь вверх. Группа остановилась. Я дал ещё очередь, повернулся к ним боком. Положил левую руку ладонью на голову, потом вытянул правую вперёд и вверх, градусов на тридцать, - это был наш условный сигнал, по которому мы отличали своих издалека. Передний из группы проделал то же самое, давая мне понять, что я узнан. Потом они, так же цепью, начали спуск.
Я посмотрел на барса. Он грустил. Его золотистые глаза были грустными. Он понял, что мы сейчас расстанемся, навсегда...
- Это должно было случиться, - сказал я, - это же не мой дом...
Я развязал барсу ногу. Рана была в порядке, нога окрепла, через неделю он будет свободно передвигаться. Я был спокоен: барс у себя дома, сможет охотиться, сможет выжить, сможет жить дальше. Прощание наше было коротким, мужским.
- Прощай, Бос, - сказал я, - никогда тебя не забуду, друг...
Он тоже сказал мне "прощай", не то, прорычав, не то промурлыкав. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза...
Потом, развернувшись, побрели каждый в свою сторону: барс вверх, я вниз, не оглядываясь...
Я спускался, глядя себе под ноги, с тяжёлым сердцем. Вдруг воздух прорезали автоматные очереди. Я присел инстинктивно, пули шли выше меня, значительно выше. "Они стреляют в барса!"- прожгла мой мозг страшная мысль. Я вскочил во весь рост, замахал руками. Они меня не понимали, махали руками тоже. Они не могли предположить, что мы с барсом вдвоём. Они думали, что барс охотится за мной.
Я сдёрнул автомат с плеча и пустил длинную очередь над их головами. Группа рассыпалась и залегла, как учили. Я дал повторную очередь. Они притихли. Я оглянулся назад, боясь того, что мог увидеть...
С души свалился камень: барс был жив - он мелкими перебежками, прячась за валуны, продвигался к вершине. Вновь раздалась автоматная очередь. Вокруг барса заиграли фонтанчики гальки. Я озверел - бросился навстречу залёгшим ребятам, орал на ходу, не помню что, и стрелял. Стрелял теперь уже не над головами, а ниже, чтобы осколки камней заставили их пригнуться и прекратить огонь.
Только теперь до них дошло, что я защищал барса. Огонь прекратился. Я бросил автомат, оглянулся. Барс был уже на вершине. Живой и невредимый. Он задержался мгновение, сверкнув в лучах заходящего солнца - красивый, грациозный зверь, хозяин этих гор. Затем исчез за гребнем...
- Крыша в порядке? - спросил подошедший ко мне Мальцев из шестой группы, - ты же в своих палил.
- Ты тоже - в своих, - ответил я.
- Это же Андрюха, из восьмой, - закричал кто-то, - тебя же похоронили!
- Рано! - ответил я, кивнув на вершину, где скрылся барс, - Благодаря ему, рано!
Никто ничего не понял, но расспрашивать не стали. Будет ещё время...
На обратном пути, проходя по мелкому горному кишлаку, уже на территории Афганистана, наша группа была облаяна стаей каких-то бродячих псов, грязных и облезлых. Я снял с плеча автомат, передёрнул затвор...
- Ты что? Правда, что ли, крыша...? - спросил Мальцев, опуская рукой ствол моего автомата, удивлённо вглядываясь в меня.
- Да нет, всё в порядке, - спокойно ответил я, вешая автомат наместо, - просто ненавижу собак...