Реверсия. Глава 2
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Наброски кобры
1.
Доигравшись до Оскара, отшлифовав сорок пятый
и во славу новой чумы восхваляя Пирра, -
завязь ржавой звезды осыпалась кровавыми пятнами,
отравляя свободу в страдающем теле мира.
2.
Любой закон глупее, чем остаток
эйнштейнова деления на ноль:
так, офицер нацистского гестапо
есть сопряжённый множитель Остапа
(их общий знаменатель - Ной).
3.
Тепличный фронт? Оркестр батарей?
Двуглавая орлица в катапульте?
Диванный марш-бросок в квартирном культе
безличности?
Но горстка бунтарей
устала быть запавшей кнопкой в пульте,
сырьём для новостей, мишенью пули,
придатком безъязыких букварей...
Сентябрь 2014
Развивая Пушкина
...Старик ушёл. Старуха, расколов
на щепки ненавистное корыто,
бесхитростный готовила бульон
из водорослей, соли и голов
червонной масти: рыбная коррида
закончилась нестираным бельём
скупой крестьянской выделки в обтяг
усохших для дворянских атрибутов
крестьянских тел, изогнутых дугой.
Чешуйки государыни в лаптях
останутся надолго. И тугой
штормящий ветер, сдуру перепутав
приливы и отливы, сохранит
сам берег в неизменности, как память:
след старика, проложенный к воде,
и плач вдовы.
...облобызав гранит,
старуха отрешённая копает
сокровища, зарытые нигде.
17 октября 2014
Tarantul
Драпая, как безумный хромой паук,
время стремительно выбежало за полночь,
выкусив в памяти дырку. Ни лиц подруг,
ни их телефонов. Если ты вдруг запомнишь
что-то подобное в будущем - сплюнь в блокнот:
стишки, выпадая в осадок, имеют свойство
переживать людей, от среды блатной
до архитекторов душ из свечного воска.
А покуда в углах паутина - повесь гамак
и вращай целый мир, повернувшись к избушке задом,
признавая всё то, что не покорил Ермак,
своей малой родиной; вектор прозрения задан
внутренним компасом. Робкая месть часам
за совокупление стрелок два раза в сутки
холодной не вышла: съёжившись, ты почесал
кенгуру, дав зарок из тюремной утробы-сумки.
Октябрь 2014
Басенка сквозь время
За нами двое в чёрном - глаз да сглаз.
Иначе в чью-то глотку влезем рыбьим
колючим позвоночником, на раз
заткнув фонтан-конвейер, либо выбьем
обрюзгший зуб, способный лишь на цык.
Мы - локоть в кружевах-кровоподтёках,
укушенный и близкий, будто цинк
для Родины, не видящей в потёмках
excelsior. Мы - стражи пирамид:
пусть человечность, дремлющая в сфинксе,
вернётся к нам и, может, сохранит
черновики о каждом, кто не свыкся
с амфитеатром пешечных бравад,
знамён, девизов, в такт хамелеону
мигающих в сто тысяч киловатт
сильней, чем грезилось Лаокоону.
Октябрь 2014
Echos. Residuum
Светлане Кудрявцевой
В былые дни я вырыл здесь окоп.
А нынче, раскопав заместо каски
научный скарб, ты смотришь в микроскоп,
примерив инфузорию из сказки
про Золушку. Но современный принц,
на четверть - жид, на три - гестапов фриц,
предпочитает прятать изумруд
под половицей, вскрикивать "naturlich!" -
гоняя мух, что в ужасе замрут
башкою в пыль, повесившись на тюлях.
Краеугольный холостяцкий быт:
почти что жив, почти что не убит.
Покуда мойры ткали сарафан
в приданое возлюбленной мамзели,
принц прыгнул в персональный саркофаг,
покрылся паранойей. И глазели
щебечущие радостно борцы
за воздух, как полопались дворцы.
Последний, гордо выгнув три стены,
нависнул над садком Семирамиды;
но, будучи рахитным со спины,
казался лишь наброском пирамиды.
Кирпич просел. Забытая скрижаль
грызёт фундамент с вежливым "мне жаль".
...Сутулая походка октября
передаётся мне обычно вкупе
с психозом листьев: нервно теребя
редеющий висок, лысею в кубе.
К подошвам пришвартовываясь, грязь
твердит, что я дерьмовый, в общем, князь.
Но загнанное в угол deja vu,
оскалившись улыбкой анаконды,
не в силах больше прошипеть "живу!" -
на брюхе уползает в катакомбы,
оставив от шести минувших лет
не тьму ещё, почти уже не свет.
Ноябрь 2014
Одному товарищу
Андрею Иванову
На треть мудрец, на треть циничный чёрт.
В остатке - айсберг, спрятавший под воду
груз силы в правде жизни, как отчёт
за прошлое, как месть громоотводу:
сноп искр громовержцу за плоды
познания - сырьё для кальвадоса.
Струна упрямо кутает лады
обрывками мелодии Атоса.
Ступай конём не в шахматную степь,
но - на распутье, как заправский витязь:
где жизнь хрипит в лицо: остановитесь! -
там смерть берёт гитару, чтобы спеть.
Ноябрь 2014
***
Безрассудный потомок рыцарей и монголов,
я когда-то видел гадюку в любом уже.
А теперь измеряю стаканами спирт глаголов
и провижу грядущее с точностью до уже.
Нарастил на хребет новых мачт, куполов и башен,
чтоб из каждой стихии был виден её предел.
И Олимп покорён, и потешный Парнас загажен;
правда, морду вандала я так и не разглядел.
Говорят, у него прыщи от хорошей жизни,
а от сытной кормёжки лопается узда.
Остаётся грозить кулаком, мол, "ещё покажись мне!"
Но повсюду нахально светит его звезда.
Вот и выкрутил лампочку; в пробку вонзаю штопор.
Поздравляю себя с темнотой - вот и весь резон.
Тост за здравие чёрных дыр: я бы их заштопал,
да не хочется портить иглами горизонт.
9 декабря 2014
***
My thoughts are stars I cannot fathom into constellations.
John Green*
Мы встретимся с тобой на похоронах
друг друга, оставаясь незаметны
для остальных, узнав друг друга по
пронзительному шёпоту деревьев
и шороху несделанных шагов,
ведущих через время и пространство,
узнав по бледной коже облаков,
копирующих судорогу тени
на мраморе чуть впалых щёк, узнав
по цвету губ, сливающихся с небом,
по красной тачке, мчащейся на свет
рождественской гирлянды метастазов.
Мы встретимся с тобой на похоронах
друг друга. Дождь, рисуя на асфальте
твои глаза, не передаст ни слёз,
ни боли, ни застывшего безумья
последней пытки - разглядеть тебя
сквозь панцирь онемевшей роговицы.
Как многое зависит от дождя!
От капель, выбивающих стаккато
по мостовой в надежде обрести
чуть большее, чем смерть, за право жизни:
стать музыкой. Но музыке, увы,
созвучны только гаснущие звёзды.
Мы встретимся с тобой на похоронах
друг друга, обращая в бесконечность
отчаянье окаменевших цифр,
абсурдность геометрии, в которой
нам удалось, Евклиду вопреки,
сомкнуть одной фигурою мгновенья,
отпущенные нам. И вот, найдя
в безлунном полумире отражений,
в предсмертном зазеркалии зрачков,
твоё лицо, срывая амальгаму
с обмёрзших губ, я выдохну слова
из глубины глухонемой Вселенной:
мы встретимся с тобой на похоронах
друг друга. И, соединив ладони
в отныне неделимое, уйдём
в единственную нашу бесконечность,
зажатую, как оберег, в руке
живого и здорового ребёнка.
Декабрь 2014
________
* Мои мысли - это звёзды, которые я не могу собрать в созвездия.
Джон Грин (англ.)
***
Жизнь в коммунальной стабильности карцера.
Смерть в Новый год, со Снегурочкой под руку,
мордой в салат, наслаждаясь танцами
розовощёких нетрезвых отроков.
Из поколения в поколение,
из предыстории в постапокалипсис:
мудрость оленя и орден Ленина
разом, по блату, - тем, кто покаялись.
Это не грех, это шалость детская:
пальцы скрутив, точно узел Гордиев,
в зеркале быть молодыми и дерзкими,
в жизни - уже ни на что не годными.
И, под сарафаном нашарив радио,
вырвет проводку связист без адреса:
гнилостен пир с сухарями-правдами,
крестная масть воровского атласа.
18 декабря 2014
***
Отыщите меня по весне, когда снег растает,
когда мёртвые псы, отогревшись, вернутся в стаю,
когда старый приёмник объявит сезон охоты,
когда грязный асфальт отшлифуют собой пешеходы,
превратившись в свирепый наждак, в дикобразов, в шприцы,
когда вздуются вены на синих запястьях жрицы
плотоядных земель, где больные ростки озимых
прикрывают собой очертания гнёзд осиных,
где ручьи не впадают в реки, а только в спячку,
где деревья, сгноивши почку, распустят пачку
для вцепившихся в сук балерин на опасной ветке,
вечных чёрных вдовцов из невидимой контрразведки.
Отыщите меня по весне, когда будет мокро,
когда мокрое дело, и в горьких слезинках морды
на ментовском столбе тех героев, кого, попутав,
чёрт вербует в холопы Гитлеров и капутов.
Семафор просигналил отбой, закрывая веки,
выгнув рельсы до треска в рёбрах грядущей вехи -
предпоследней эпохи застывшей весенней грязи
в ожиданье спасителя в рваной джинсовой рясе.
Быть распятым на красном кресте - не нужна отвага.
Облака провоняли больницей: всё та же вата
тех же капельниц-горизонтов, сухих и звёздких,
забивающих горло хрипящим комком извёстки.
25 декабря 2014
ЗБС
Путь-дорожка из дому уже не выведет:
на пороге - живой, на свободе - мёртвый.
Кто-то доброй рукой на граните выдавит
пару строк, отзвучавших последней мантрой.
Пару строк, из которых я криво сотканный,
дряхло сбитый, любовной соплёй измазан,
недовольный Москвой и её высотками,
петербургским дождём и водою с Марса,
поднебесным тотальным оргазмом глупости
и заоблачным пальцем, в виске крутящим.
Обломайтесь, рога! Обломитесь, лопасти!
Поперхнись, папироска, живым курящим!
Здравствуй, время моё, здравствуй, время-денюжка!
Здравствуй, мир мой! Я - дырка в твоём кармане.
Твой хандрозый скелет, заслоняющий тенью шкаф,
из которого - песенка, писк, комарик!
Гость незваный, татарин, угрюмый заполночь,
в горле космоса - рыбы бесхвостой хрящик.
Богомаз-музыкант, я спою вам заповедь
бледнолицых стишков, - и сыграю в ящик.
26 декабря 2014
***
Я плавать не умею - оттого
я захлебнусь своими же стихами,
пытаясь превратиться в одного
из тех, кто черепашьими шагами
смогли догнать трёх первенцев-слонов,
взвалив весь мир на собственные спины.
Я постигал отсутствие основ,
смотря на жизнь голодным взглядом псины,
которую железным сапогом
пинали в морду дети постмодерна.
Я не был им ни другом, ни врагом.
Не чтил ни Президента, ни Бандеру.
Я мимо нот: случайный диссонанс
в симфонии грядущих поколений.
Я видел мир, упавший на колени, -
и этот мир набросился на нас.
30 декабря 2014
***
Попавшие под колесо фортун,
впечатанные в сизый грунт с момента
явления на свет. В безмолвном рту -
застывшая оскомина цемента.
Размолотый в зубах палеолит.
Пещерный крик в светодиодных джунглях.
Кровосмешенье выцветших элит
и маргиналов, пляшущих на углях.
Истлевший век, сзывающий на пир;
в пасьянсы разложилась биомасса.
Встречает зиму ядерный вампир,
не помнящий ни Библии, ни Маркса.
Идейный блеск глазниц. Радиофон.
Привычка тела к праздничным веригам.
Единый цвет защитных униформ
как знак победы горечи над криком.
Бессильные, но честные врачи:
гангрена от смешного заусенца.
Пузатый бункер держится за сердце,
молитву звёздам шепчущий в ночи.
1 января 2015
***
Нам выпала угрюмая судьба
распятых распинателей Вселенной,
низверженных хранителей суба-
томных частиц. Разбужены сиреной
заместо деревенских петухов,
мы видели, как закипает гравий,
как лопнули глазницы у стихов,
поймавших взгляд с военных фотографий,
как девочка-весна звала грача -
но к ней опять летел бомбардировщик,
закашлялась напалмом - и, горча
во всё воронье, изрыгнула общих
теорий гуманизма трупный яд.
Контужный месяц сунул шею в петлю.
Шагай, шагай, воинственный отряд.
И пой патриотическую песню.
4 января 2015
***
Перо, выводящее стих, мемуар, каракуль,
есть способ общения с мёртвыми, будь то индеец
или - ранее - птица. Перо вообще оракул
мысли, жертвенник времени за идею с
синим крылом, за право, рискуя клювом,
перегрызть облака, что всегда держат нос по ветру.
А после в промокших кедах отчалить к лунным
океанам, не принимая дождя на веру.
Уплывающий в звёзды маленький наутилус
рвёт рыбацкие сети, высвобождая в рыбах
ощущение жизни, горячее, как латинос,
танцующий сальсу где-нибудь на Карибах
всегда босиком: чувствовать единение
с природой важнее, чем выбежать в скороступах
навстречу очередному оледенению
и стать его частью, вечность меж строк застукав.
Январь 2015
Delirio
Несчастные извилины скрутив
в бараний рог, в мычащий лабиринт,
я эту архимедову спираль
одним концов вонзил бы в механизм
Вселенной, исчерпавшей свой ресурс:
необходимо что-то заменить
самим собой - когда б не на века,
так хоть на радость тем, кто, приходя
чинить сей механизм, найдёт внутри
смешливую и наглую спираль,
списав на юность собственно кураж,
стремленье хером гвозди забивать,
сознания причудливый поток,
при вагонетке опыта - вагон
Надежды. Опломбированный. В нём
я был, как Ленин, скрыт от глаз и пуль.
От воздуха - подавно. Уж не здесь
ли кроется того причина, что
мне так претит тантрический уклад
распутницы Вселенной? Кружева
созвездий и обвислость энтропий?
В той скорлупе, в скафандре, как консерв,
я долго кислородно голодал -
и оттого мой мозг стал сонмом язв,
что твой желудок, жрущий сам себя.
Другим концом спирали я заткну
континуум пространство-временной,
и время если вспять не поверну,
то поверну его лицом к себе:
увижу рожу ветра перемен,
взгляну в его заплывшие глаза,
в которых пьяно щурится зрачок
и трезво стекленеет пустота.
Как в банку трёхлитровую, в неё
хоть мёд клади, хоть наливай рассол:
спустя столетье, их не отличишь.
И вот, приподнимая горизонт,
как верности пространству поясок,
я рассмотрел бы этот скучный мир
(возможно, эдак вышло б веселей,
чем щупать глобус, ряженый в корсет
меридианов, что всегда стоят,
и параллелей, что наоборот).
Лабораторный сей эксперимент
пусть завершает праздничный салют
космических масштабов, дикий пляс
галактики, сорвавшейся с цепи,
иных миров безудержный шабаш
и карусель поехавших планет:
вполне счастливый свадебный коллапс.
Короче, замыкая бытие
на самое себя, я б вызвал искр
здоровенный столб, пожар во всех концах
Вселенной разом. Впрочем, голове
пропащей апокалипсис смешон.
Январь 2015
***
Ирине В.
Климатическая зима. На дорогах щи.
В этом городе - хоть потеряйся, хоть отыщи:
тут воды не так много, чтобы концы - туда.
Это не Петербург, где повсюду - вода, вода.
Это - гордая птица: почти что родной Урал,
где прокуренным клювом заводы дымят "ура!" -
но всеобщая печка сжигает в ничто акцент.
В прежний час здесь с мечом долгоручным давал концерт
некто Юрий... А ныне, с гитарой, - батыр Ермен.
Это город ценителей жанров и перемен,
обязательно - к лучшему, ибо, ныряя в пасть
даже к лучшему, можно в горло не то попасть.
Климатическая зима. Плюс один, плюс три.
Здесь бывают морозы, но чаще всего - внутри,
под чешуйками кожи, которую драят так,
будто это доспех, а в ворота стучится враг.
Но дверной глазок до сих пор не подвёл зрачка.
Как взгрустнётся - достань ностальгию из рюкзачка,
посмотри на неё, улыбнись и повесь на гвоздь:
вспоминай о прошедшем. Оно здесь нечастый гость.
Впрочем, каждый себе маляр, чтобы красить мест,
до которых добрался, сто вёрст и сто звёзд окрест.
И палитра смеётся, и кисти готовы в бой.
Я прошу этот город... приглядывать за тобой.
18 января 2015
Посвящается деревьям
За окном не улица, а квартира.
Весь пейзаж - угловатые очертанья
умертвлённых деревьев, их перспектива
лакированной мумии, вычитанья
из лесного множества: лесорубы,
запуская булат в молодые корни
и в усохшую плоть наживив шурупы,
заглушали хрипы в древесном горле.
Эта жертва памятью ради места,
эта жертва корнем во имя зада -
образ жизни двуногих: тем мягче кресло,
чем обильней слюна в бородёнке зама.
Только листья бумаги, мертвецки-белой,
шелестят по ночам, слыша зов природы
сквозь бетонный панцирь окаменелой
черепахи столетий, жующей годы.
Январь 2015
***
С неизвестной поры у меня появилось
желание вывернуться карманом
от милостыни прошлого: впасть в немилость
к будущему проще, чем сесть брахманом
в поезд Лотос, "Нирвану" поймав в киоске
"Рыболов" между рюмочной и клозетом.
Но на флаге будущего полоски
не имеют тонов, вопреки газетам
типа "Правды" и культам религий лживых.
Это - цвет вообще, цвет дыры в подкладке
кармана души, где с рождения жило
лишь Ничто, с пустотою играя в прятки.
Отсчитав двадцать два, заблудился в чаще.
Так был юный дубок посвящён в Иггдрасили:
чтобы впитывать горькую соль настоящего,
человекам - невыносимого.
Январь 2015
Рыжему
В России друг от друга города столь далеки, что вздрагиваю я, шепнув "прощай"...
Как там, за городом? Звёздочки-фонари?
Ангел свечою ровняет чертятам шерсть?
Кто-то приходит к электрику в тридцать три;
кто-то стучится в котельную в двадцать шесть.
Эта земля не выносит большой беды.
Эта земля не выносит большой любви.
Слово - не мумия: как ни вяжи бинты,
смирно лежать не будет, хоть пасть порви.
Хоть по губам топором, хоть пером в ребро:
финская сталь, блеск-ограночка, все дела.
В три поколения пропитое добро
бродит по свету в чём мать его родила.
Кто-то, скупясь на закуску, махнёт стакан.
Кто-то махнёт в депо, отдавая честь
резким гудком. Точка. Тире. Строка -
линия губ, чтоб слепые смогли прочесть.
Но город закрыли на въезд, и ключей не жди.
Рёвом зашёлся слонёнок-завод, трубя
вторую сонату, срывая с небес дожди-
аплодисменты. Последние для тебя.
Встань-ка на табуретку: так лучше вид
на облака, на заброшенные гаражи.
На океан. И если он ледовит -
значит, по льдинам закладывай виражи.
Как там, дружище? Ангелы-мотыльки?
Солнце - настольная лампа? Немой курорт...
Кто в тридцать три за других отдаёт долги,
кто - в двадцать шесть, забивая стихами рот.
Январь 2015
Space-Dye Verse
Анастасии Кувшиновой
Тугая ночь гитарною струной
звенит. И пусть червями сточен гриф -
я снова оказался пред стеной,
как если бы забыв или простив.
Рассыпанных в созвездья фонарей
срывая серебрящуюся гроздь,
я снова оказался у дверей,
скрипящих мне, что я всего лишь гость.
Тропинка, где однажды нас свела
судьба, как нарк, сторчалась под жнивьём.
Но сколько там ни прячься в зеркала,
мы меньше амальгамы проживём.
И, в сотый раз сквозь память пропустив
калейдоскоп событий, жестов, встреч,
я в звёздном небе узнаю мотив
той музыки, которой не сберечь.
Февраль 2015
Echos. Another
Светлане Кудрявцевой
Она иногда грустит, но совсем иначе -
не так, как тогда, причину найдя в смычке,
когда под окном бунтовал надоевший мальчик,
сжимающий розу в розовом кулачке.
Теперь её мальчики наверняка - мужчины:
у их идеалов на вырост иной фасон.
Но первые мрамор лица рассекут морщины,
сползая по зеркалу, - и вот ей уже во всём
мерещится призрак детства, глядящий прямо
в глаза, и его усталый, немой укор.
Магнит с холодильника ближе, чем полюс драмы;
но стрелку на компасе дёргает до сих пор.
Февраль 2015
Qualustralis
Заливает потопом рай. Разбрелись все жильцы по миру.
Опечатанная церква небожителями пуста.
Моль гнездится среди молитв; клей елея слепил уста.
Литургический сонный квак так похож на спаси-помилуй.
Бога ряской ли повело? Дотянуть до открытых вод бы,
ну а там - парусам простор: и белеющим, и седым.
Только воды уже отошли. Мировой океан, что отбыл
свой пожизненный срок, устал быть крестилищем всем святым.
Вифлеемской звезды морей, где гарцуют в камзолах сельди,
потускнел первородный взор, перейдя на стоваттный нимб.
Но, зайдя за буйки икон, заикающихся пред ним,
некто в белом спасает рыб, разрывая канонов сети.
Небо вышло из берегов - и плывущие в море кони
тянут в небо большой корабль, где, быть может, бедняга Ной,
заблудившийся в подпространствах музык Эннио Морриконе,
пишет песнь о святой земле, что размыта морской волной.
2015
Ab-t
Аритмия дождей. Тень вгрызается в сны,
оставляя следы на размытой дороге
ржавым колером кровоточащей десны.
Жизнь уходит сквозь пальцы, впечатавшись в строки.
Видеть в треснувшем зеркале собственный труп,
надорвавшимся горлом плюющий бекары
кровеносных тромбонов и лопнувших труб;
так оркестр Аида встречает Икара.
В двадцать первом Икар - истребитель, пилот,
авиатор-мечтатель с пустым бензобаком, -
признаёт свою жизнь непригодной для од,
свои мощи бросая бродячим собакам.
Оттого, что ли, спазмами крылья скрутив,
стал воронкой для времени, конусом скорби,
острой клоунской шапкой пронзая мотив
паровозов и флейт, Ариадны и кобры,
пел - фальшивил! - свистком над огнём и водой.
Кипятил пустоту. Согревал безысходность.
Только в том, кто чужой преисполнен бедой,
Бога нет: пустота есть страдания плотность.
Февраль 2015
Связаться с программистом сайта.