Гарин Андрей : другие произведения.

Валька

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   валька
  
   Все хорошее происходит лишь в нашем воображении,
   Все плохое случается наяву.
   Обратное тоже верно.
  
  
   События, даты, имена персонажей, названия улиц, институтов, городов и стран абсолютно вымышлены и не имеют ничего общего с реальностью
  
  
  
   1.
   В то раннее майское утро семьдесят затертого года было мое дежурство, но я никак не мог заставить себя встать. Портвейн за номером "семьдесят два", принятый накануне в немереных количествах моим, пусть и неплохо тренированным, но не приспособленным к таким ударам по печени, двадцатилетним организмом, не успел еще превратиться в воду, углекислый газ, а также прочие, не делающие нашу жизнь краше, углеводороды.
   Голова моя не хотела отклеиваться от подушки. В желудке что-то тихо происходило и просило не беспокоить. Сквозь пыльную мембрану настенного репродуктора гимн советского союза уже допиливал последние помпезные аккорды, а у противоположной стены нашей крохотной комнатки на своей скрипучей, как телега, раскладушке еще менее благозвучно исполнял свою партию Леха, мой напарник по комнате и друг детства. Оба источника издавали невыносимые звуки и спать дольше было уже невозможно.
   Тянуть резину не было никакого смысла, иначе втискиваться в переполненный изношенными строительством коммунизма телами автобус, следующий до станции метро Юго-Западная, пришлось бы на пустой желудок. Другого способа добраться из нашего района, заброшенного на дальнем краю строящейся олимпийской деревни, до ближайших центров цивилизации не существовало. Нуль-транспортировка, еще не была открыта на том историческом этапе, всуе именуемом "развитым социализмом". Пребывание в переполненном автобусе, лишь внешне отличающемся от гитлеровской душегубки, даже на неотравленный дрянным пойлом желудок, удовольствие не из тех, что я занес бы в список необходимого для жизни.
  
   Хотя такого списка не было на бумаге, он существовал в моей голове, причем постоянно мною пополнялся и совершенствовался. Этот секретный список являлся неотъемлемой частью грандиозного, не менее секретного, Плана, пока еще только приблизительно набросанного, но, тем не менее, уже постепенно мною реализуемого.
   Согласно Плану, не позже, чем на середине жизненного пути, меня должен был поджидать отдельный Благоустроенный Остров, где я, окруженный семьей и роскошью, собирался провести остаток дней своих. По плану Остров должен был находиться где-то в тропиках, но не слишком близко к экватору, поскольку я плохо переношу жару и все такое.
   Однако, до середины жизненного пути, судя по всему, еще было далеко, поэтому выходить из дома нужно было через полчаса, чтобы успеть на лекции к восьми пятнадцати. Острова островами, портвейн портвейном, а учеба пока еще стояла на первом месте.
  
   Надо заметить, что я, вообще-то, практически не пью. Во всяком случае, ни в те далекие времена, ни, тем более сейчас, когда мой организм даже с большой натяжкой неплохо тренированным никак не назовешь, меня никогда нельзя увидеть озабоченно спешащим с авоськой в винный магазин в конце рабочего дня или стоящим в очереди за пивом. Как минимум, потому, что там, где я живу сейчас, почти никогда не бывает очередей. Особенно за пивом. Тем более не бывает авосек. Будь наоборот, мой Остров назвать Благоустроенным было бы никак нельзя.
  
   В этом моем ужасном состоянии виноват был Леха. Он всегда пил как лошадь. Леха запросто мог выпить весь тот чертов портвейн в одиночку и ему было бы хоть бы что, ни в одном глазу. Я же, со свойственным всем придуркам стремлением всегда быть не хуже всех, вынужден был не отставать от него и пить эту дрянь наравне с Лехой и со всеми прочими придурками из нашей группы, несмотря на то, что мой организм самой природой вообще не был приспособлен для употребления алкоголя. Для чего мой организм конкретно приспособлен природой, я в точности не знаю до сих пор, но для чего он не приспособлен - так это для употребления алкоголя внутрь в немереных количествах. Теперь я знаю это точно.
   С одной стороны, я не виноват в том, что существовала эта дурацкая традиция - как только собирается какая-нибудь компания, особенно если это твои однокашники или друзья, всем обязательно надо пить до тех пор, пока либо все не выпито или пока все не дойдут до состояния зомби.
   С другой стороны, если никто не будет соблюдать традиции, даже дурацкие, то вроде бы могут рухнуть устои. В правильности устоев я в то время еще не сомневался, поэтому пока приходилось следовать традициям.
  
   Наконец, вдохновляемой образом песчаного пляжа, мерцающего под тропическим солнцем, и яхты, покачивающейся на медленных океанских, а возможно, средиземноморских, водах, я страшным усилием воли отлепил свой разламывающийся на куски организм от пропотевшей простыни.
   Собирая на ходу, я донес его до двери, заставил одну из трясущихся мелкой дрожью рук нашарить радио и прекратить, наконец, это невыносимое грохотание.
  
   Любашка, счастливая, на звуки гимна никак не реагировала и продолжала крепко спать, тихо посапывая, после ночи любви, бурной, как аплодисменты на двадцать четвертом съезде кпсс, совершенно бесстыдно раскидав свои конечности на моей, еще до вчерашнего вечера, вечно одинокой и невинной постели.
   Леха же храпел во сне как раненный вепрь. Я в жизни ни разу не встречался вепрей, ни раненых, ни здоровых, но я уверен, что раненные они должны храпеть именно так, как храпел тем утром Леха.
   Я злорадно подумал, не поискать ли какой-нибудь выключатель и у этого чертова вепря, но он, видимо, почувствовав шестым чувством мои намерения, храпеть вдруг перестал самостоятельно. Моему организму, и без того сотрясаемому внутренними процессами, от этого стало немного легче. Задрав клочкатую бороденку и причмокивая толстыми губами, Леха продолжал уже без лишнего шума дрыхнуть на своей раскладушке, урывая остатки сна.
   Тут я с удивлением обнаружил, что на мне практически ничего нет, кроме какой-то инородной вещи, странным образом затрудняющей мои передвижения. Проверив на ощупь, я обнаружил, что это обыкновенный презерватив, в просторечье именовавшийся "изделием номер четыре".
   Изделие намертво присохло к соответствующим поверхностям, а также к внутренней части бедра. Подсознательно догадавшись, что в целях личной гигиены не помешает избавится от этого отвратительного предмета я, не задумываясь о последствиях, просто схватился за него и рванул...
   Поскольку девственности я лишился лишь этой ночью, привычки пользоваться подобными изделиями у меня не было никакой, поэтому вместе с частью естественной растительности, я чуть было не расстался и со своим маленьким другом, что волею судьбы оказалось внутри "изделия номер четыре". Во всяком случае мне так показалось в первый момент.
   Глаза мои выскочили из орбит, во всяком случае так мне показалось и я не знаю как мне удалось сдержаться и не перебудить всю квартиру. Некоторое время я стоял судорожно открыв в немом крике рот и вцепившись обеими руками в то место где обычно находится наша девственность. Через некоторое время, когда цветные круги и звезды в глазах немного поугасли, я с облегчением почувствовал, что буду жить...
   Между тем, изделие номер четыре, вырвавшись из моей руки, улетело куда то в темноту, шлепнувшись обо что-то, как слизняк. Я не придал этому особого значения. С трудом найдя в темноте свои трусы, я кое-как натянул их, при этом, потеряв равновесие, я чуть не упал сначала на Любашку, а потом на Леху. Справившись кое-как с силами тяготения, я тихо прикрыл за собой дверь и, держась за свежеобклееный на днях чешскими обоями коридор, прилипая голыми пятками к свеженалаченому паркету, поплелся на кухню.
  
   2.
   Два года назад, победив со второй попытки приемную комиссию авиационного института, и поселившись при помощи моей стенодробительной мамули в почти новой двенадцатиэтажке на окраине Очаково, мы с Лехой сразу договорились дежурить через день. Дежурный должен был вставать в шесть утра и готовить завтрак на двоих.
   Несмотря на то, что радио играло для меня всего лишь роль будильника, поскольку настоящего будильника в наличии не было, да и все равно ему, наверное, нельзя было бы довериться, государственный гимн, который исправно начинал грохотать в шесть утра, я с тех пор возненавидел всей душой и навечно. Аминь.
   Свободный от дежурства мог спать лишних полчаса. Для меня это было бы счастьем, особенно тем утром. Но я был несвободен.
  
   На завтрак мы с Лехой всегда пили кофе. Заварить вовремя кофе - было главной задачей дежурного. Потому что, для того, чтобы проснуться окончательно и бесповоротно одного желания получить высшее образование и место под тропическим солнцем было недостаточно. Это была другая, свято поддерживаемая последние два года, традиция. Против этой традиции я не имел и до сих пор не имею ничего против.
   С трудом справившись со спичками при помощи трясущихся конечностей, я поджег природный газ и поставил маленькую плоскую алюминиевую кастрюльку на огонь. Важно было не прозевать, когда закипит вода иначе природный газ мог перестать быть другом. Чтобы не заснуть, я включил тихонечко радио на кухне и присел на холодную табуретку, время от времени, клюя носом.
   Дикторы уже несли какую-то хрень бодрыми советскими голосами, что-то про Ильича и его шайку, про очередные достижения советского народа под его мудрым руководством, про практически сгнивший американский империализм, про битву за урожай, что именно - было неважно. Мне было важно лишь то, что говорили они бодро и это было то, что нужно.
   Кстати, зависмость между степенью бодрости государственного вещания и тем, как идут дела в государстве обратно-пропорциональная. Чем хуже дела, тем бодрее и радостнее становятся вести с полей.
  
   Вода, наконец, закипела. Я бросил в воду пять ложек кофе. Если бы в моей постели не лежала девушка, которая этой ночью наконец-то лишила меня девственности, я положил бы только три. Несмотря на ужаснейшее самочувствие, я, невольно улыбнувшись, живо вспомнил подробности этой ночи. С прыщавого пионерского детства, я, как всякий нормальный пионер, тайно мечтал об этом ночами. Впрочем, что Бога гневить, оно было несильно прыщавым, можно сказать вообще не прыщавым - спасибо родителям за гены и качественное питание, которое было в те времена доступно только жителям необозначенных на карте секретных поселений, за тройным проволочным ограждением ковавших тайное оружие партии. Впрочем, мечтал я об этом также днями и утрами, не исключая перерывов на завтрак, обед и ужин и школьных перемен.
   В моем воображении этот сладостный момент во всевозможных интерьерах, вариантах и лицах происходил миллионы раз... Наконец, это событие стряслось со мной в реальной жизни и, как я, прошлый, полагал, я должен был чувствовать нечто совершенно особенное. Однако, честно проанализировав сигналы, поступающие от разных подразделений моего организма, я, кроме жжения в паху, ломоты в костях, головной боли и подступающей к горлу желчи я, настоящий, почти ничего не чувствовал...
  
   3.
   Как только я бросил кофе в воду, кипение тут же прекратилось и я приступил к окончательному этапу приготовления кофе на троих.
   В конце семидесятых были времена, когда хороший чай частенько исчезал из магазинов, но, то ли отношения с латиноамериканскими режимами у союза были лучше чем с режимом Индиры Ганди, то ли по какой другой причине, молотый кофе почему-то бесперебойно продолжал поступать откуда-то из-за океана. Он продавался в ярких двухцветных коробках. Одной такой коробки нам с Лехой хватало на неделю. Мы могли некоторое время выживать без хлеба или без полудохлых молочных сосисок, но без кофе мы существовать не могли. Когда показывалось картонное дно, это был сигнал к походу в магазин согласно графику. По моим прикидкам, кофе должен был закончиться через два дня, значит теоретически в магазин предстояло идти Лехе. Впрочем, один хрен, наверное, мы, как всегда, пойдем вместе.
   Это был, между прочим, большой вопрос - пойдем ли мы в ближайшее время вообще в какой-либо магазин!
   Денег у нас с Лехой оставалось в обрез. Я уволился с кафедры еще месяц назад, поскольку вдрызг разругался с Дадиком Баканяном, бывшим баскетболистом, старшим ассистентом кафедры, и невероятным козлом. А до ближайшей стипендии нужно было еще дожить. Мало того, я опасался, как бы по результатам сессии меня вообще ее не лишили, а из родительского гнезда денег что-то давно не поступало. Кроме того, вчера я разбрасывал в какой-то забегаловке последние деньги направо и налево, как Савва Морозов на маевках. Вот же дурак, Боже ж ты мой...
  
   На поверхности образовалась пенка и вода, наконец, снова начала закипать. Как только пена поднялась до краев, я тут же выключил огонь и снял кастрюльку с плиты. Торопясь, я помешал в кастрюльке чайной ложечкой, не дожидаясь пока осядет гуща, налил кофе в кружку, с трудом в нее попав, добавил пару кусочков сахара, потому что без сахара меня могло бы стошнить, по-прежнему трясущимися руками размешал его и, наконец, сделал жадный глоток. Крупинки еще, черт возьми, не осели, и горячо было ужасно, но вкус был что надо.
   Я с надеждой прислушался к своим ощущениям. Желудок недоуменно побурчал немного, но в общем и целом не возражал. Еще глоток. Голова немножко начала варить. Еще парочку. Руки, наконец, почти перестали трястись. Мне намного полегчало. Становилось очевидно, что я остаюсь среди живых.
   Надо отдать должное Любашке, если бы не она, я бы наверняка чувствовал себя гораздо хуже, а может быть и вовсе отдал бы Богу душу. Я временно забыл про похмельный синдром и снова вспомнил прошлую ночь. До меня начало доходить что это было все-таки здорово! Сбылась мечта идиота! Черт возьми, если бы не нелепый перебор с содержанием алкоголя в крови, воспоминания об этой ночи были бы сейчас самым главным для меня. Праздник был немного подпорчен... Лишиться, наконец, чертовой девственности, это же важнейшее событие!
   Я сделал еще пару глотков, закрыл кастрюльку крышкой, чтобы не остывала, и поплелся в ванную приводить себя в порядок.
  
   4.
   Скоро запах кофе разнесся по всей квартире.
   "Привет!", на кухне появился Леха. Всклокоченные волосы торчали в разные стороны как у типичного полоумного ученого из голливудских муви.
   В семидесятые мы все носили длинные волосы. Я, например, старался подражать Джону Леннону, старательно раскладывая волосы на две половинки вокруг лица. Было довольно похоже. Но на этом мое сходство с Ленноном кончалось. Я не сочинял великую музыку и не был мультимиллионером в свои двадцать лет.
   Отработанным движением Леха обеими руками всклокочил свои легкие волнистые волосенки. Он делал это специально, чтобы они казались гуще и не бросалась в глаза намечающаяся лысина. Леха, как большинство блондинов, начал подавать признаки будущей проплешины еще со школы, что вместе со слегка оттопыренными ушами и толстыми губами создало у него целый букет юношеских комплексов. Зато, как будто уравновешивая слабость головной растительности, растительность на Лехином лице могла дать сто очков вперед любому грузину.
   Еще в школе Леха отрастил усы. Они нужны были ему, чтобы скрыть чрезмерную припухлость губ. Для подростка очень важно быть красивым и мужественным. Толстые губы не украшают подростка. Они не являются признаком мужества. Это известно каждому подростку.
   К этому лету Леха отрастил настоящую бороду. Притом, что он был натуральнейший блондин, усы у него были темно-рыжие, а борода была угольно черной. Было такое впечатление, что весь меламин, распределяемый из неведомого центра управления Лехиным организмом по волосяным провинциям, застрял навсегда на полустанке под названием Борода. Некоторая полуразбавленная но вполне еще годная часть его по блату досталась полустанку Усы, но он так никогда и не был получен в конечном пункте назначения, которым, возможно, и являлась бедная Лехина Голова.
   Эта странная разношерстная растительность делала его гораздо взрослее его реальных двадцати, чего он, как раз и добивался.
  
   Мне тоже, как и всем вьюношам в этом возрасте, хотелось выглядеть старше. Но, к сожалению, усы были моей несбыточной мечтой. Мои попытки отрастить усы окончились полным провалом. Они росли досадно медленно и были практически прозрачными. В результате создавалось впечатление, будто у меня под носом какая-то грязь или что-то вроде остатков засохшей ряженки. Помучившись с полгода, я, наконец, принял по-настоящему мужественное решение - сбрить этот мусор под носом к чертовой матери. И когда в один прекрасный день я смыл пену с лица и причесался, я обнаружил, что выгляжу без этой дряни под носом гораздо мужественнее. И вообще, оказалось, я повзрослел уже безо всяких усов. Не исключаю, что если бы я этого не сделал, девственности мне пришлось бы лишиться намного позднее.
  
   5.
   "По честнянке, я думал что мы сегодня остаемся без кофию", Леха с очевидным удовольствием сделал глоток кофе.
   "Сила воли... ее не пропьешь...", пояснил я, еще слабый, но уже живой. Леха оглянулся на дверь и шепотом спросил меня:
   "Ты как Любашку подцепил, я не понимаю?"
   "Я и сам не понимаю... Мне кажется это она меня сама подцепила. Не помню где. Надо у нее спросить... Ты лучше скажи, ты сам-то куда исчез...?".
   "Слушай, а ты с ней это... того?" спросил Леха.
   Я лишь многозначительно пошевелил бровью в ответ, дескать, спрашиваешь!
   "Везет же... Головка не болит?"
   "Ох, болит пока... Еще как..."
   "Обе?" сострил Леха. Я сделал вид, что не понимаю глупых шуток, но на всякий случай прислушался к своим ощущениям. Сказать по честному, побаливали обе. Но боль в голове была просто ужасной!
   "Башка просто трещит... подташнивает слегонца... Но в принципе приемлемо. Если бы Любашка не поездила на мне хорошенько, было б хуже некуда. Все-таки, как я теперь понимаю, секс помогает перерабатывать алкоголь...", несмотря на то, что я был еще пока совершенно неопытен в области половых отношений, поскольку это был мой первый настоящий секс в жизни, я старался не подавать виду и рассуждал, как опытный чувак и уже был готов пустится как бы невзначай в подробности, но тут открылась дверь из коридора и появилась Любаша, свежая, аккуратно причесанная и накрашенная, в легком весеннем платье, которое нагло выпячивало ее, уже близко знакомые мне, прелести .
   "Как классно пахнет! Мальчики, а мне кофе дадут?"
   "Дадут, дадут, ты только потише!", зашикали мы на нее, "Хозяев разбудишь!".
   "Ой...", Любаша невольно прикрыла рот рукой.
   "Быстро закрывай дверь! Иди сюда!", я замахал ей руками.
   Мы галантно заторопились встать со своих стульев, затолкавшись на крошечном пространстве совдеповской кухни. Люба уселась на краешек моего стула, оставив мне половинку. При этом ее груди явно и недвусмысленно сообщили о своем пристутствии на празднике жизни из под тонкой ткани при помощи бесстыдно торчащих сосков. Я заметил, что Лехины зрительные рецепторы немедленно зарегистрировали этот животрепещущий сигнал. Леха заметил, что я это тоже заметил и мы оба заметили, что Люба заметила, что именно мы заметили. Однако она нисколько не смутилась и лишь как ни в чем ни бывало, наклонилась вперед, при этом как бы невзначай еще раз послав в наш космос очередной сигнал, и схватила мою кружку. Очевидно было, что ей нравилась эта игра. Леха сел на свой стул, слегка покраснев кожными покровами сквозь недополучившие вышеупомянутых поставок волосяные покровы. Я не покраснел, но с радостью почувствовал, что благоплучно возбудился. Все снова устроилось.
   "Ммм! Классно! Чья работа?", одобрила мою стряпню Любашка, отхлебнув из моей кружки, пока я готовил ей персональную.
   "Я варил..." вяло, но с гордостью доложил я.
   "Молодец, Дрюнчик!", похвалила меня Любашка, погладив по ягодице. Я немедленно продолжил возбуждаться.
   "Кстати, как ты себя чувствуешь?", тут она озабоченно посмотрела на меня.
   "Отлично чувствую себя... Если по правде, ужасно... Если по честнянке, я вообще еле живой. Вчера перебрали так, что дальше некуда...", снова плавно призмеляясь на краешек стула, сообщил я.
   "Бедняжка! Головка болит?", снова погладила меня по голове Любаша. Леха хрюкнул в свою кружку. Люба строго посмотрела на Леху.
   "Да уж, ребята, вы вчера нажрались как свиньи... Леша, а ты как себя чувствуешь?".
   "Кто? Я что ли? Отлично!", у него была дурацкая привычка все время переспрашивать, прежде чем ответить на любой вопрос. Леха почесал с хрустом бороду, поставил кружку с кофе на стол, намазал бородинский хлеб маслом, посыпал его сахаром и с аппетитом откусил сразу половину, обильно усеяв при этом бороду крошками и сахаром.
   "Я гы казал пгек-гасно шебя чуг-твую! Бываво и хугэ конехно!", отвечал он с набитым ртом.
   "А... Он никогда не болеет...гад...", вслух позавидовал я, осторожно пытаясь скормить своему организму кусочек обыкновенного черного хлеба безо всяких добавок.
   "У него такой желудок, гвозди переварит...".
   Леха действительно мог выпить сколько угодно, не подавая признаков не то что отравления, а даже опьянения. Для меня же и стакан портвейна был почти смертельной дозой. Накануне я сдуру превысил смертельную дозу в несколько раз.
   "Ты не стесняйся, Любаша, угощайся чем бог послал!", гостеприимно пододвинул Леха Любашке хлеб и масленку.
   "Спасибо, Леша!", вежливо поблагодарила его Любаша - "Вам что, не положено водить девчонок?".
   "Э-э...", я замялся.
   Девочнок у нас здесь ни разу не было вообще. В сущности, мы до вчерашнего дня оба были девственниками. Поцелуи на дискотеках и стремительные ощупывания девочек в тесных школьных коридорах, забитых толпами, спешащими в буфет на перемене, не в счет. Вообще-то у Лехи была девушка, но она осталась дома, за две тысячи километров от Москвы, и Леха тщательно хранил ей верность, надеясь, что она хранила то же самое для него. Спустя несколько лет они, наконец, поженятся и уедут в Красноярск, но пока между ними были абсолютно платонические отношения. Во всяком случае, насколько мне было известно.
   Я же свою первую школьную любовь, которая преподала мне урок номер один, научив целоваться, уже почти забыл, тем более что она, не успев получить аттестат, выскочила замуж, родила и, как я обнаружил в свой первый приезд домой из Москвы, в свои двадцать уже успела превратиться в здоровенную дебелую бабищу. Хотя, надо отдать ей должное, лицом она все еще была что надо.
   "Да, в общем-то, мы как-то не обсуждали даже этот вопрос...", Леха поглядел на меня в надежде на то, что я выручу его. Но он забыл, что я уже перешел из разряда девственников в разряд полноценных самцов и меня все эти душевные нюансы уже не волновали. Бородатому девственнику пришлось выкручиваться самостоятельно.
   "Что не запрещено, то разрешено, я так думаю...", сделал Леха туманное заключение.
   "Я что-то не уверен, что Елена разделит твои диссидентские взгляды...", я, наконец, пришел ему на выручку.
   "Какая Елена?", посмотрела на меня Любаша, отрывая кусок хлеба своими крупными белыми зубами.
   "Да это хозяйка наша, Елена Васильевна...", разъяснил Леха. Люба сделала очередной аккуратный глоток из своей кружки, повернулась к нему и спросила:
   "Она не одобряет случайных связей?", спросила Любашка. Леха в ответ снова покраснел.
   "Не знаю я, что она одобряет, а что нет, но, по-моему, она изрядная жопа и стерва, извините за выражение", пришла моя очередь.
   "За какое именно?!", переспросила Любаша.
   "Что какое?"
   "Выражение говорю какое?"
   "А ты одобряешь?", спросил ее, набравшись, наконец, наглости Леха.
   "Что?", теперь уже Любаша переспросила его с набитым ртом. Неужели и у нее была такая же глупая привычка, переспрашивать каждый вопрос, подумал я.
   "Ну... Случайные связи одобряешь?", уточнил Леха, снова приобретши свой естественный природный цвет, хитро поглядывая на меня. Я только пожал плечами, будто меня это не касалось. Любаша, надо отдать ей должное, снова нисколько не смутилась, спокойно прожевала свой кусок и запила его кофе.
   "Ты имеешь в виду... что я с Дрюней переспала?", такая неожиданная прямота вогнала в краску теперь уже меня. У меня даже головная боль прошла.
   "Так я не вижу здесь ничего страшного. Во-первых, я давно уже собиралась это сделать, подходящего случая только не было. Во-вторых, мы учимся в одной группе...", начала обстоятельно разъяснять она Лехе, загибая пальцы - "...поэтому случайной связью я бы это никак не назвала. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я его знаю уже два года, он мне нравится и все такое. Хотя, я, конечно, не собираюсь за него замуж...", она посмотрела на меня, скалясь своими белыми зубищами.
   "Как?", возмутился я - "А я-то думал, что после всего ты просто обязана на мне жениться!". Любаша оценила мое остроумие, радостно засмеялась и прижалась ко мне своей потрясной грудью. Леха немедленно зыркнул зрительным рецептором. Любашка продолжая как бы невзначай касаться меня своими сосками, продолжала.
   "Во-вторых, немаловажный нюанс, мы пользовались противозачаточными средствами".
   "Да...", подумал я про себя, "этот нюанс я уж точно запомню надолго.."
   Леха, красный, старательно пережевывал последний кусок, не зная, что на это сказать. До таких откровенных подробностей даже мы в наших с ним разговорах о сексе не доходили никогда.
   "И, в-третьих, я люблю потрахаться, и ничего тут не попишешь! Вот я и трахаюсь...".
   Это было что-то! Я с восторгом смотрел на Любашку. У Лехи тоже отпала челюсть и недожеванный бородинский хлеб чуть не выпал из Лехи. Должно быть, он уже пожалел, что так долго и честно лелеял свою замшелую невинность.
   "Любаша, ты просто прелесть!", похвалил я ее. Она чмокнула меня в губы и нежно потрогала мой зад.
   "Хм!", издал неясный звук Леха. Тут я посмотрел на часы и чуть не подскочил на месте.
   "Если мы через две минуты не будем на остановке, до метро пойдем пешком!". Леха поперхнулся остатками кофе, окончательно превратив свою бороду в подобие мочала. Мы побросали посуду в раковину, похватали свои вещи и пулей выскочили из квартиры. Леха вытрясал бородинские крошки из своей засахаренной бороды уже на бегу.
  
   6.
   Нам удалось втиснуться в автобус в самую в последнюю секунду, без стеснения оттеснив конкурентов, уныло отстоявших свое на остановке.
   Затем мы долго и честно тряслись в метро. В это время вагон был набит так, что можно было спать стоя, не опасаясь упасть. Главное было - не выпустить во сне из рук вещи, которые могли быть легко унесены с толпой на другой конец Москвы.
   Иногда, когда еще я был девственником, по пути в институт я действительно по-настоящему засыпал, и колени мои перестав получать от мозга соответствующие управляющие сигналы, анархистски расслаблялись и предательски подгибались. Мне еще во сне становилось от этого смешно, и я просыпался, хохоча над самим собой. Соседи не косились на меня как на ненормального, потому что сами то и дело приседали и клевали носами - советский народ заступал на трудовую вахту.
   Но все это было в далеком девственном прошлом. Теперь мне было не до сна. Любаша стояла рядом, тесно прижавшись ко мне всем телом и кажется дремала, уютно уткнувшись лицом. Я вдыхал ее запах с удивлением и наслаждением. Вчера она пила этот проклятый портвейн почти с нами наравне и даже курила, но ничем подобным от нее не пахло. Только легкий запах влажных еще волос и каких-то духов. Меня всегда удивляет эта способность женщин не впитывать в себя все эти паскудные попоечные запахи, буквально липнущие к мужчинам.
   Мне было уже практически хорошо. Тут Любаша перестала дышать мне в солнечное сплетение, подняла голову и посмотрела в лицо.
   "Слушай, я забыла кое-что... Я вчера вечером постирала свои трусики и повесила сушиться в ванной, принесешь мне завтра ладно?"
   "В ванной?!", выпучил я на нее глаза. "Ты оставила их в ванной!!?".
   "Там... на веревочке в дальнем углу... Мы же так торопились, я совсем про них забыла".
   "Мама моя...!", я представил, что я услышу сегодня вечером от Елены.
   "Надеюсь ты не оставила там свой лифчик?".
   "Какой лифчик? Дрюня, я вообще не ношу лифчиков!", чуть ли не на весь вагон с гордым возмущением заявила Любаша.
   "Я не знал... то есть забыл... то есть знал, но забыл...", я только молча усмехнулся, ловя краем глаза недоуменные и завистливо-восторженные взгляды соседей. Я шепотом полюбопытствовал:
   "Послушай, ты оставила свои трусы в ванной, а что ты... э.... надела в таком случае?"
   "Во-первых, не трусы, а трусики. Во-вторых, неужели ты думаешь, я ношу с собой запасные?".
   "Так ты что...? Вообще?...", у меня даже захватило дух, "Совсем ничего!?...", с восторгом представил я себе нечто невероятно заманчивое. Только от одной мысли, что под легким любашкиным платьем ничего нет, у меня сразу началась бешенная эрекция. Люба лишь слегка приподняла брови и загадочно улыбнулась.
   "Кое что есть...", проинформировала она меня, "Ого! У нас кажется что-то встало?"
   "Тс-с... ну ты крутая девчонка!".
   "Ценишь?", Люба запустила свою руку мне под куртку и слегка сжала мою ягодицу, а другой пощупала явную выпуклость, возникшую с противоположной стороны.
   Я был в восторге. Вот оно преимущество нового этапа в моей жизни! Новые грани и безграничные возможности в отношениях с девушками! Девственная обыденность отступила, растаяла в прошлом как дым. Мы с Любашкой прислонились к двери с надписью "Не прислоняться" и бездумно хихикали всю дорогу, дыша на стекло и забыв обо всем на свете.
  
   7.
   Весенняя зачетная сессия была в самом разгаре. Чтобы не вылететь из института, по уму, надо было каждый день сидеть с утра до вечера и готовиться к последним зачетам. Как мы с Лехой не старались быть прилежными студентами у нас это получалось не очень. Особенно в последнее время.
   На Соколе толпа нас вынесла наружу. Снаружи было уже светло и ясно, несколько секунд можно было хлебнуть свежего утреннего кислорода еще не профильтрованного многократно сквозь пробеломореные легкие и проржавевшие глушители. Затем, уже другая толпа, лишь слегка изменившая свой социально-химический состав, запрессовала нас в трамвай под номером "шесть". Добрая половина народа выпала из трамвая у "гидропроекта", а через пару минут мы подползли к "строгановке".
   Почему остановка называлась "строгановское училище", а не "московский авиационный институт", мне до сих пор неясно. Маи, пожалуй, будет поближе. Может быть, потому что наш институт имел некий специальный режим секретности? Впрочем, хорошо, что остановку не назвали "пищевой институт". Это дало бы очередной повод для вековой вражды. К "пищевому" у всех маевцев от самого зеленого козерога, до махрового дипломника, было особое отношение. С "пищевиками" дрались стенка на стенку по малейшему поводу. Из-за девчонок на дискотеках, из-за карт, из-за черт те чего. Правда, последние два года было нечто вроде периода перемирия, и нам с Лехой пока еще не довелось, слава Богу, участвовать в этих бессмысленных и жестоких битвах. Я всегда не прочь был подраться, но побоищ типа стенка на стенку терпеть не могу. Я волк-одиночка.
  
   Альма-матер встретила нас знакомыми лицами.
   "Ой, привет Вова!", прощебетала Любаша, продолжая висеть на мне, уже изнемогшем от желания. Вова, наш староста, не заметив моего явного либидо, сразу ухватил меня за рукав.
   "Привет, салаги!"
   Вова, как бывший армеец смотрел на всех неотслуживших в Красной Армии немного свысока и все еще не избавился от армейских привычек. Впрочем был он человек безобидный и добрый, скрывая свою доброту и безобидность под кожурой "дедовских" замашек. Мы его звали Дедушка Вова.
   "Привет дедушка..."
   "Как головка, не болит?", я уже понял, что отвечать на этот идиотский дежурный вопрос ни к чему и только молча возвел очи горе. Леха хихикнул где-то за спиной.
   "Все понятно! Кто в армии не служил тот пить не может! Что с вас возьмешь с салаг...", завел было свою волынку Дедушка Вова.
   "Любашка! Передай девчонкам, что стипендия переносится на неопределенное время! Денег пока не будет. Я вчера всю вашу стипендию в метро потерял...".
   Мы все в немом ужасе выпучили на него глаза. Он что, хочет обречь нас на вымирание?! Моя эрекция мигом завяла и исчезла как улитка в ракушке.
   "Шутка юмора! Расслабились! В кассе просто вчера не было денег. Забыл вам сказать...". Это была ежедневная порция армейского юмора.
   Любашка накинулась на него с кулаками. Дедушка Вова, хихикая, уклонялся от хлипких неумелых ударчиков. Ни один, само собой, не достиг цели. Любашка быстро сдалась и снова приклеилась ко мне. Я уже перевел дыхание, а улитка тут же снова показалась из своей ракушки. С голоду помирать в мой План не входило.
   "А я собиралась кое-что купить...", Любашкина рука бесстыдно скользнула мне под рубашку. Очевидно она несильно расстроилась. Судя по Любашкиным шмоткам, родители ее денег не считали.
   "На следующей неделе обещали. Когда именно, пока не знаю. Возможно, сообщу сегодня после лекций".
   "Ну ладно, ребята, пока! Я выхожу!", помахала Любашка всем и мне лично: "Пока, Дрюнчик...". Любашка чмокнула меня в губы и выскочила из трамвая, оставив простывать мой нагретый ее грудями бок. Дверь закрылась. Я наблюдал за ней с глупой счастливой улыбкой, пока она не скрылась в подземном переходе, на прощанье послав мне аэропоцелуй. Ей придется еще пройти до маевской проходной длинными дворами на Дубосековскую в глубине квартала. Почему-то, центральный вход в институт со стороны Волоколамки был заколочен наглухо, видимо, еще героями-панфиловцами со времен битвы за Москву.
  
   "Следующая остановка панфиловцев...", хронически усталым голосом объявил по радио водитель трамвая. Меня всегда поражало, что в любой стране при любом режиме, обязательно находятся люди, способные вставать в четыре утра, чтобы изо дня в день, из года в год, из жизни в жизнь, снова и снова запускать и направлять огромную, почти никогда не останавливающуюся махину общественного транспорта. С одной стороны, я восхищаюсь ими, с другой, мне их жаль. По-моему, это какой-то особый сорт людей, способных отдать свою единственную и неповторимую жизнь в жертву этому ржавому, разваливающемуся на ходу, грохочущему и изрыгающему в атмосферу отравляющие вещества, бестолковому молоху. Впрочем, это, конечно, не решенный еще до конца вопрос - на что мы должны потратить нашу единственную и неповторимую жизнь...
   Как только Любашка выскочила из трамвая, Леха материализовался, но, надо отдать ему должное глупых вопросов он не задавал, только корчил рожи и закатывал глаза.
   Первые три пары были на военной кафедре, которая располагалась в отдельно от основной территории на улице вышеупомянутых героев. Чтобы попасть туда, нужно было перейти через Волоколамку по подземному переходу. Когда мы вышли з трамвая Леха хлопнул меня по плечу и скабрезно улыбаясь приступил к расспросам:
   "Ну что, Ромео, как она?"
   "Кто?", Лехина дурацкая привычка переспрашивать почему-то прилипла ко мне.
   "Джульетта твоя сисястая..."
   "Любашка-то? Классная девчонка, не видишь что ли? Много ты в сиськах понимаешь! Что с тебя возьмешь, девственник..."
   Леха сначала угрюмо засопел в ответ, но обижался недолго, секунды две, и снова начал домогаться. Что я мог поделать? Я не удержался и рассказал все начистоту. Я небрежно похвастался тем, что первый раз я кончил Любашке прямо в рот и она умудрилась к моему восторгу не пролить ни капли, а в течение двух или трех других раз я даже порвал "изделие номер четыре" в клочья, что, понятно, было уже гиперболой. Меня распирало от гордости и подсознательно мне хотелось, чтобы о моем ночном подвиге узнала вся страна, но кроме Лехи поведать о нем было пока некому. Дедушка Вова не слышал нашего разговора, поскольку уже развешивал свою красноармейскую лапшу на уши коллеге с параллельного потока.
  
   8.
   На первых парах можно было вполне отоспаться, если проявить находчивость и бдительность. Военное дело не требовало особого напряжения умственных сил - для успешного постижения "секретов побеждать" необходимы были простейшие качества: умение быстро писать слева направо и способность к мимикрии.
   До сих пор не понимаю, что могли бы предпринять в плане защиты Родины от загадочного Внешнего Врага офицеры, обученные таким манером. Разве что повести строевым шагом своих подчиненных сдаваться... С другой стороны, научиться "военному делу настоящим образом" даже за два года в настоящей красной армии все равно невозможно. Судя по рассказам моего брата, который по юношеской дурости оттрубил в стройбате на полную катушку, скорее даже наоборот... Вышедши из институтских стен лейтенантами, я в отличие от него, хоть знал чем отличается сопромат от матанализа. Вернувшись же из стройбата, мой брат узнал там только как пить водку, варить чефир и ненавидеть родное отечество во всех его проявлениях.
  
   Пономарь в погонах подполковника читал нам по своему конспекту, а мы, как полковые писари, аккуратно записывали за ним слово в слово. Впрочем, если успеть занять место в задних рядах, примерно на расстоянии пушечного выстрела от кафедры, можно было неплохо вздремнуть. Чтобы голова не падала на стол, нужно был просто подпереть ее чем-нибудь, например, линейкой или карандашом. В чем-чем, а в этом искусстве спать, не теряя военной выправки и не отключаясь полностью, мы действительно преуспели.
   Переписать конспект можно было и попозже, главное успеть до того, как староста заберет наши конспекты в спецчемодан и сдаст их обратно в спецотдел под роспись на секретное спецхранение. Для этого будет достаточно времени, поскольку после лекции обычно следовали несколько часов для "самостоятельного изучения материала", каковое заключалось в том, что те, кто спал на лекции, передирали у тех, кому этого сделать не удалось. Последние в свою очередь наверстывали упущенное. Они спокойно могли вздремнуть, расположившись с гораздо большим удобством, например, внутри огромных цилиндрических кусков расчлененного чего-то, на вид довольно баллистического.
   Впрочем, мне было не до сна. Перед моиги глазами стояли только Любашкины прелести, и я мечтал о том, чтобы поскорее закончилась эта нудь и я мог бы прикоснуться к ним еще разочек.
  
   Последняя лекция в тот день была лекция по математическому анализу. После нее начиналась зачетная сессия. Мы с Лехой сидели как всегда рядом среди небольшой общины дружственных особей мужского рода. Любашка время от времени посылала мне многозначительные мысленные сигналы с другого конца зала из среды особей противоположного пола. Я отвечал ей не менее многозначительными сигналами. Все нам было ясно без слов. По молчаливому согласию мы пока решили не демонстрировать человечеству наши особые отношения слишком явно.
   Профессор Каратян ничего особо математического в этот день нам не сообщил, зато рассказал несколько смешных историй из жизни маевского научного сообщества, при этом совершенно не стесняясь в выражениях, что, кстати, всегда было ему свойственно. Звонок еще не прозвенел, до конца учебного года оставалось еще пятнадцать минут и тут профессор попросил парней остаться, а девчонок собраться в соседней аудитории, размером поменьше. После этого он пожелал нам успеха и попрощался до встречи на экзаменах. Все недоуменно зашушукались. Девчонки собрали свои пожитки и щебеча покинули нас. Я снова вспомнил, что у Любашки под платьем ничего нет. Промелькнула мысль, куда же именно улетело "изделие номер четыре"?
   Учебный год закончился неожиданно.
   Вместо матанализа оставшиеся пятнадцать минут доктор из областного венерического диспансера рассказывал нам, каким образом нужно предохраняться при половых сношениях, как уберечься от беременности и что делать, если уберечься не удалось, девушка забеременела или как быть если подхвачен триппер.
   Эта короткая лекция вызвала бурное оживление в рядах вечно недосыпающих и вечно забывающих предохраняться студентов. Такая необычная по тем временам лекция была организована ввиду резко упавшего в последнее время морального облика маевцев и широко распространившихся, особенно в среде студентов, живущих в общежитии, неприличных заболеваний.
   Внимательно запомнив, каким образом нужно мочиться после полового акта, если под рукой не оказалось презерватива, и, насмеявшись до колик, я сунул потрепанный за год конспект в сумку, и мы с Лехой пошли в столовую. Мой юный организм все же справился с алкогольным отравлением и надо было в знак признательности его хорошенько заправить.
  
   9.
   После того, как последний контейнер был забит гнилыми капустными листами, и прозвучал сигнал отбоя, Дедушка Вова, отправил девчонок домой. Однако ушли не все. Любаша, Иринка и Маргуля остались.
   Тогда мы, зеленые юнцы, напропалую еще не спали после попоек с нашими девчонками и считали, что отметить окончание субботника мы должны в узкой мужской компании. Тем не менее, этих девчонок никто прогонять не стал. Они были какие то свои.
   Мы собрались в темноватой холодной и грязной бытовке, и Володя достал, наконец, из своего рюкзака долгожданную "бомбу" - семьдесят второй портвейн в бутылке объемом ноль целых восемь десятых литра.
  
   Так оно все и началось.
   Это было наша не первая уже студенческая попойка. Начало бесконечной и разнообразной череде пьянок, которой все же было суждено однажды кончиться, было положено еще два года назад в ресторане "Лабиринт" на Калининском, где мы бурно и с купеческим размахом отметили сдачу первого экзамена.
   Кроме того, это была еще одна студенческая традиция - после тяжелой работы в очередном "овощегноилище", или каком нибудь подмосковном колхозе "на картошке", обязательно должна была состояться коллективная пьянка. Но до этого дня мне как-то удавалось не пересекать определенную черту.
   Конечно же, одной "бомбы" нам не хватило, Вова достал вторую, затем сбегали за третьей и за четвертой. Сколько было выпито в тот вечер и где продолжено, невозможно вспомнить. Я почему-то помню отчетливо только то, что закусывали мы российским сыром, потому что купить дополнительную закуску поручили мне. Он был заботливо тонко порезан доброй толстой продавщицей и завернут в дешевую серую пергаментную бумагу.
  
   Скорее мы отмечали не окончание субботника, которых в нашем советском детстве и отрочестве было полно и они к этому времени стали обыденностью. Мы отмечали праздник нашей новой, взрослой, как мы считали, жизни. Мы с Лехой уехали за несколько тысяч километров от дома и, несмотря на то, что мы еще не заработали самостоятельно ни копейки, получали мизерные стипендии и до сих пор висели на шее у родителей, тем не менее, чувствовали себя как орлы, парящие над Гималаями - свободными и всесильными.
  
   Мы ржали от беспричинного веселья, радуясь долгожданной свободе принимать собственные решения, пусть в большинстве своем совершенно идиотские, но свои. До икоты гоготали над анекдотами про Брежнева и Чапаева, кидались капустными кочанами, одним словом, веселились на славу. Затем нас видимо, попросили очистить помещение, и веселье переместилось в какую-то забегаловку, а после - на улицы вечерней Москвы.
   Начали мы пьянку почти в полном составе мужского поголовья нашей группы. Когда мы вышли через проходную на такую же грязную и холодную как "овощегноилище" улицу было темно, хоть глаз вынь. Наш "споенный" коллектив постепенно начал незаметно распадаться на отдельные фракции. Фракции формировались по принципу места жительства.
   Через некоторое время метро поглотило и остальные лица. Трудно вспомнить что-то конкретное - куски... Видимо сыр был слишком тонко порезан для такого количества выпитого. А может выпито было слишком много, потому что через некоторое время действительность полностью растворилась в тумане пьяного бреда. Беспорядочные размытые кадры мелькали перед глазами, утратив смысл и логическую последовательность.
  
   10.
   Видимо, душа моя отделилась на некоторое время от моего отравленного дешевым алкоголем тела и брезгливо наблюдала за всем происходящим откуда-то из-под потолка вагона, занося наблюдения в специальный журнал. Одним глазком мне удалось в него заглянуть.
   Дедушка Вова, никогда не расстававшийся со своим настоящим кожаным портфелем, прислонившийся к дверям, аккуратно блюющий в этот свой портфель. Затем он так же аккуратно закрывает свой портфель и, даже не пошатнувшись, выходит на следующей остановке, видимо на несколько мгновений обретя прояснение сознания, которое всегда наступает после опустошения желудка. Мне кажется, это есть интересный факт, который заслуживает внимания отечественной и мировой науки.
   Я, стоящий у этой же двери, окруженный пустым пространством и блюющий просто на пол вагона за неимением портфеля. Почти мгновенно образовавшийся вакуум вокруг меня...
   До сих пор я удивляюсь, как никто из нас не попал тогда в отделение. Впрочем, пьянство в стране советов было обыденностью и в милицию попадали в основном, скорее, те, кто, наоборот, выделялся ненормальной трезвостью мысли.
   Как обнаружилось на следующий день, где-то я потерял мешок со спортивной обувью, но папку с конспектами и последние остатки денег удалось сберечь. Я принципиально не пользовался кошельком и носил деньги в карманах, несмотря на то, что в результате такого обращения они превращались в неопрятные комочки, красящие карманы в странные цвета.
   Впрочем, я и так давно уже ненавидел свои отечественные красные кеды, сделанные, казалось, не из резины, а из какого-то красного чугуна, и в глубине души на секунду порадовался неотвратимой необходимости покупать новые, и, наверное, скорее всего, вожделенные вьетнамские.
  
   Чтобы доехать до "юго-западной", надо сделать пересадку на "площади революции". Однако, произвести эту простейшую операцию мне оказалось не по силам. Голова моя то и дело клонилась долу и я проспал эту остановку. С трудом продрав глаза, я с удивлением обнаружил что за окном вагона никакая не площадь никакой не революции, а совершенно ненужная мне "преображенка".
   Я подивился этому, но, делать было нечего, я выполз из вагона. Я, с трудом выдерживая направление, перебрался на другую сторону перрона и упал на широкую дубовую лавку, отполированную миллионами задниц москвичей и гостей столицы. Этим удивительным дубовым скамейкам, сделанным с запасом прочности, достаточным, чтобы выдержать задницу слона, мне кажется, не будет износа как минимум еще пару тысяч лет. Я опустил слипающиеся галаза и вдруг обнаружил у себя между ног простую и ясную как день, надпись из трех букв, кем-то трудолюбиво и аккуратно выгравированную на гладкой поверхности скамьи. К этому нечего было больше добавить. Мне стало почему-то от этого дико смешно.
   Интересно, какие выводы сделают археологи о нашей цивилизации, подумал я, читая надписи, нацарапанные тупыми перочинными ножами, блатными заточками и свернутыми в трубочку бутылочными пробками, на загадочных нетленных скамьях выкопанных ими с глубины в сотню метров через сто тысяч лет после очередного всмирного потопа или ледникового периода? Останутся ли эти буквы к тому времени в алфавите?
   Следующий поезд подошел лишь минут через пятнадцать. Надпись между ного я уже выучил почти наизусть и мне стало скушно, и я чуть не проспал "паровоз". В последний момент я успел проскользнуть сквозь безжалостно закрывающиеся двери и, упав на мягкое дермантиновое сиденье, немедленно заснул. Очнулся я на "площади маяковского", снова проскочив "площадь революции", но уже в другом направлении. Это начало меня злить. Мне пришлось снова выбираться из уже практически пустого вагона, при этом я хорошо получил по заднице вагонными дверями.
   Только через двадцать бесконечных минут пришел следующий состав. Я сел в вагон с твердым намерением, ни в коем случае, даже на секунду не закрывать глаза и, тем не менее, я опять заснул, лишь прикоснувшись к поверхности дивана. Проснулся я на уже знакомой "преображенке". В отчаянии обнаружив, что я снова проехал мимо "площади революции", я чуть было не заплакал. Я уже начал думать, что никогда не выберусь из этого проклятого заколдованного лабиринта имени Ленина и мне стало страшно и одиноко.
   Измученный этими средневековыми пытками я, шатаясь, выполз из вагона и в отчаянии пнул уже знакомую скамейку. Она в ответ злорадно чуть не сломала мне ногу. Я решил, что поезд не придет уже больше никогда и я так останусь в подземном царстве с переломанными конечностями навеки. Я сидел посреди пустого перрона рядом со скамейкой один-одинешенек и то и дело клевал носом. Толстая тетка в фуражке и с красным кружочком в руках косилась на меня с сожалением, смешанным с презрением с дальнего конца перрона, находившегося от меня на расстоянии шестьдесят километров.
   Поезд все же пришел. Чтобы снова не проспать, я гениально догадался не садиться на диван и поехал стоя. Это было нелегко, потому что ноги мои под воздействием алкоголя значительно ослабли и то и дело подгибались. Вестибулярный аппарат совершенно разладился и с трудом справлялся с вагонной тряской, а спать я мог, как оказалось, даже стоя. Руки держали поручень слабо и я то и дело терял с ним контакт, бестолково хватая непослушными пальцами сильно разреженный воздух и несколько раз мне пришлось упасть.
   Чудовищным усилием воли я, наконец, заставил себя не смыкать глаз, и добрался, наконец, до соответствующей "площади". Близость желанной цели несколько оживила мой организм и я с максимальной поспешностью выскочил из проклятого вагона и, гордый своей победой над собой и над проклятым заколдованным подземельем, показал ему фигу. Поезд, обидевшись, хлопнул дверями и с воем спрятался в тоннеле.
   Однако победа моя была пирровой - все переходы закрылись к чертовой матери! Все поезда ушли ночевать в депо до утра. А мне, измученному пьянством, усугубленным сизифовыми трудами, до крайности, пришлось подниматься наружу. Ученый скамейкой я не стал пинать ни в чем не повинный эскалатор и он в благодарность мирно доставил меня на поверхность.
   Я переместился из подземельного тепла в холод ночной столицы скачкообразно. Темная пустая площадь. Ни одного автомобиля, ни одной живой души. Автобусы, троллейбусы и прочий общественный транспорт давно уже спали в своих отстойниках. Было почти два часа ночи.
   Каким-то необъяснимо телескопическим зрением и обостренным слухом, которые бывают свойственны только совершенно пьяным людям, я вдруг запеленговал на противоположном конце площади, размером с небольшую солнечную систему, одну единственную машину и, стоящих около нее, мужчину и женщину, говорящих почему-то по-немецки. Это обстоятельство несказанно обрадовало меня, возможно, потому что меня пытались научить в школе немецкому и я вообразил, что овладел им в совершенстве, а может из-за все еще не угасшей тяги к приключениям. Я твердо решил использовать этот редкий шанс продемонстрировать свои лингвистические способности и стремительно направился к немецкоговорящей парочке напрямки через межпланетное пространство.
  
   "Заген зи мир биттэ..." - начал я, даже не зная как закончить единственную засевшую в мозгу немецкую фразу, достигнув другого конца космоса.
   "Тебе чего, парень?" - на неожиданно чистом русском участливо спросил меня мужик. Невообразимо красивая женщина с якро накрашенными губами и вызывающими даже из-под пальто грудями с уже знакомой со времен подземелья смесью брезгливости и испуганного удивления, молча уставилась на меня. Возможно, она была настоящей немецкой фрау.
   "Нихт... их хабе нихт..." - упрямо настаивал я на продолжении беседы на чуждом мне наречии, незаметно примагнитившись взглядом к ее сиськам, плавно обтекаемым мягкими складками длинного пальто из какого-то неведомого инопланетного материала. Это меня почему-то сразу возбудило.
   "Да ладно тебе, говори по-русски...", великодушно прекратил ее спутник мои лингвистические мучения.
   "Отвезите меня домой... битте?...", легко перешел я на другой язык.
   "Куда тебе, чудак?"
   "Мне в Очакино... Очаково, то есть..."
   "С ума сошел - в такую даль? Поймай тачку, вон идет, кстати. Деньги-то есть?"
   "Яволь, мин херц... Их хабе деньги...", я зачем-то начал вытаскивать из карманов мятые купюры, десятки и трешки посыпались на асфальт и тут же начали разбегаться во все стороны при сообщничестве ветра. Я поспешно бросился их ловить, не удержал равновесия и упал на колени прямо перед спутницей "минхерца", непроизвольно схватившись за подол ее чудесного пальто. Она с неожиданным смехом увернулась и вдруг бросилась мне помогать.
   "Данке шон хер..."
   "Сам ты хер...", с усмешкой сказал мужик, подзывая такси. Такси послушно подкатило.
   Добрый человек, он посадил мой измученный организм в такси и захлопнул дверь, от чего у меня заложило уши и начало слегка подташнивать. Зато я начал перемещаться, наконец, в направлении дома, а немецкоговорящие существа остались в прошлом.
  
   Вдруг я обнаружил, что кто-то сидит рядом со мной на заднем сиденье. Я с трудом повернул голову и сфокусировал зрение на загадочном темном объекте.
   "Эй, ты кто?...", пролепетал я непослушным языком. Свет редких уличных фонарей вдруг высветил лицо объекта. На меня смотрела, улыбаясь, Любаша.
   "Любашка... Это ты что ли? Ты почему здесь?", глупо спросил я.
   "Потом расскажу... Тебе куда ехать, Дрюнчик?". Я с трудом ей объяснил.
   "Ленинградка отменяется. Поехали в Очаково", приказала Любашка шоферу.
   "Как скажете, девушка...", с нескрываемой радостью согласился тот. С Очаково, очевидно, можно срубить гораздо гуще.
   "Данке шон...", заплетаясь в собственном языке сказал я.
   "Чего-чего?", засмеялась Любашка. Я только вяло покрутил головой. Меня начало укачивать и вдобавок я начал икать. Однако, я умудрился мужественно пережить двадцать минут качки и крутых поворотов и не испачкать интерьер. В те времена, если не ошибаюсь, доехать из центра столицы до Очаково стоило никак не больше "трешки". Когда же такси остановилось рядом с моим домом, я, с непонятно откуда взявшейся щедростью, отдал таксисту "десятку" - свой двухнедельный обед в студенческой столовой напротив главного корпуса.
   Затем я буквально вывалился из такси "Данке шон, хер... шеф! Их волле нихт сдача... Ду хаст аллес...". Немецкий полился из меня свободно и легко как песня.
   Любаша, смеясь, подхватила меня под руку.
   "Дас ист айниге лужа...", вспомнил я, "...нихт геен хир битте нихт...", совсем уже заплетающимся языком не забывал я инструктировать Любашку.
  
   Я полагал, что Леха уже добрался до дома и храпел на своей старенькой пионерской раскладушке в нашей крохотной комнатушке на втором этаже двенадцатиэтажки, стоящей рядом с будущей Олимпийской деревней. Однако, Лехи дома почему-то еще не было.
  
   Где он оторвался от меня, когда и как - уже не узнать никогда. Я его забыл тогда расспросить, поскольку вскоре другие бурные события заполнили нашу жизнь. Этого уже не получится узнать никогда - потому что он погиб лет пять назад, не дожив до своих сорока, при каких-то таинственных обстоятельствах, найденный повесившимся в собственной квартире в номерном Красноярске.
   Судя по моему последнему с ним телефонному разговору из моего офиса в середине девяностых, он преуспевал в каком-то своем очередном бизнесе. С чего он решил вешаться, не объяснила даже его жена, первая и единственная его женщина. "Не хотел жить..." сказала она мне через пару дней после похорон, на которые я не смог заставить себя поехать. Несмотря на то, что Леха был полон комплексов и странной склонности к риску с детства, все же я думаю, что ему, как говорится, помогли...
   Вполне может быть. В России девяностых это правило - нет человека, нет проблемы - стало общим местом. Как, впрочем, остается и до сих пор.
   Но в то время мы с Лехой были далеки от таких мыслей. Мы радовались жизни и торопились жить.
  
   Уже с трудом попадая ключом в замочную скважину, я внезапно почувствовал приближение очередного приступа тошноты. Я заторопился. Тем не менее, нам удалось, как мне показалось, проникнуть внутрь тихо, никого не разбудив. Во всяком случае, ни Борюсик, ни Елена Васильевна не подали никаких признаков беспокойства. Бросив чудом сохранившиеся конспекты на свою кровать, я прямиком рванул в туалет и вывернул в унитаз остатки российского сыра и портвейна.
   Как ни старался я делать это тихо и аккуратно, думаю, что звуки разносились по всему Очакову. Тем не менее, хозяева спали или делали вид, что спали.
   Надо отдать им должное, до тех пор они не вмешивались в нашу бурную личную жизнь. Они получали свои деньги, почти равные месячной зарплате советского инженера и единственное, о чем они нас просили, не очень сильно шуметь по ночам.
  
   11.
   Борюсик был обыкновенным тихим советским трудящимся. Более нормального занятия для советского человека семидесятых трудно представить. Борюсик не был космонавтом или летчиком-испытателем. Милиционером, пожарником, врачом, учителем и инженером он тоже не был.
   Борюсик работал слесарем-сантехником. Уходил он на работу в свой ЖЭК очень рано, а приходил очень поздно.
   Между тем, Боря казался мне неординарной личностью. Как оказалось впоследствии, он действительно был замечательным в своем роде человеком.
  
   Несколько недель назад Борюсик и Елена закончили ремонт в своей двухкомнатной квартире. Они сняли обыкновенные деревянные покрашенные стандартной коричневой краской полы и заменили их паркетом, который в те времена можно было встретить, прямо скажем, далеко не в каждой советской квартире. Кроме этого, они умудрились даже передвинуть гипсовую перегородку, отделяющую прихожую от их спальни-гостиной. Думаю, что официально это им вряд ли было бы позволено сделать, поэтому операция по перенесению перегородки был сделана наличными силами и без лишнего шума. Нас с Лехой призвали на помощь на завершающей стадии.
   Когда перегородка была аккуратно вырублена Борюсиком по периметру, мы помогли ее аккуратно завалить и уложить на пол. После чего стена была передвинута на метр глубже в прихожую, в результате чего прихожая превратилась в узенький коридорчик, но зато хозяйская спальня стала по-настоящему хозяйской - широкой и просторной. Борюсик закрепил перегородку на новом месте быстро и умело. Он заново обклеил ее чешскими обоями и через день, любая жэковская комиссия, занеси ее черт в нашу квартиру, не смогла бы даже догадаться, что стена стоит не на своем месте. За неделю Борюсик отциклевал и покрыл лаком новый паркет. Вскоре стандартную двухкомнатную квартиру было не узнать.
  
   Когда работа была, наконец, закончена, Елена и Борюсик пригласили гостей. Когда все напились и наелись и начались, как обычно, пьяные разговоры, Борюсик деликатно постучался в нашу келью и великодушно пригласил нас с Лехой выпить и закусить. Елена занимала гостей за дверями спальни, а мы уселись на кухне.
  
   Борюсик, пьяный и веселый, налил водки себе и нам с Лехой, пододвинул закуску - черный хлеб, селедку под шубой и соленые грибы и произнес странный тост:
   "Все хорошее случается с нами лишь в нашем воображении, а все плохое случается наяву... Между тем, обратное верно!", Борюсик поднял свой стакан, "Выпьем за то, чтобы с нами все всегда случалось именно так, то есть наоброт!".
   "Интересная мысль!", уважительно покачал головой Леха, "Никогда ничего подобного не слышал... Я готов выпить за это!", и выпил свою водку.
   "Что ж, я тоже предпочитаю, чтобы пусть сны были кошмарными, но зато действительность бы радовала!". Я никогда не любил водку, но, по такому случаю, выпил и закусил. Тем более что ужин мы с Лехой давно уже пропустили, сидя тихо как мышки в своей комнатке, чтобы не вертеться под ногами у гостей и не надеялись поужинать раньше, чем за завтраком. Я набросился на селедку под шубой, как голодающий поволжья, а Леха с Борюсиком закусили солеными груздями.
  
   "Борис Михалыч...", вежливо обратился к нему Леха. Борюсика мы звали Борюсиком, конечно же, только между собой. В миру так его звала еще только Елена Васильевна, его жена.
   "Леха, друг! Зови меня Боря!", обнял его Борюсик с пьяной нежностью, "Договорились? Давай выпьем на брудершафт!".
   Леха с Борюсиком выпили и поцеловались. Я повинности пить с хозяином на брудершафт благополучно избежал сделав вид, что страшно занят с селекой.
   "Боря... Поясни... свою мысль, пожалуйста", попросил его Леха, между тем еще ни разу не закусив. Борюсик вздохнул неожиданно невесело и начал:
  
   "Вы ребята молодцы, что учитесь. Это правильно... надо учиться! Ни за что не бросайте ученье. Ни за что! Получайте свои корочки и живите как люди! Не теряйте времени..."
   "Да мы вроде и не собирались ничего бросать...", пробубнил я, спеша набить рот.
   "Ты, Дрюня, слушай сюда. Вы, возможно, сейчас этого и не поймете... Вам сколько сейчас? Двадцать? Двадцать один уже? Я помню себя в этом возрасте. Только в отличие от вас, меня в этом возрасте драли во все дыры деды в армии...",
   "Что буквально драли?", удивленно переспросил я.
   "Было как-то раз, что и буквально... Еще лет десять назад об этом вспоминать было невозможно. Знаете, такое унижение... сейчас уже все как-то улеглось, и я вспоминаю о себе, как будто это случилось не со мной. Но все равно, это ужасно. Драли, по жопе табуреткой били, сортиры зубной щеткой... знаешь, что только в армии не придумывают, чтобы тебя опустить.
   И ты понимаешь, через эту пакость в армии приходится пройти почти каждому! Сегодня тебя трахают деды. Завтра ты стал дедом и трахаешь таких же, как ты сосунков-салаг. Вам, парни, повезло, вы молодцы, пошли учиться и этой "школы жизни" вам попробовать не получилось. И не дай вам Бог!
   А мне вот лень было думать о каких-то институтах... Да я и в школе-то не учился. Предпочитал играть в карты, трахать девок по подвалам и жрать водку. Когда спохватился, было поздно, пришла повестка из военкомата... Ты сейчас, наверное, думаешь, что жизнь бесконечна. Вот когда тебе исполнится сорок, как мне, ты почувствуешь, что у жизни может быть конец. И ты начнешь относиться к жизни совсем по-другому... совсем по-другому...", Борюсик замолчал и уставился в космическое пространство.
   Леха незаметно взял инициативу и начал разливать по стаканам. Я просигналил Лехе соответствующими рецепторами, дескать, я пас. Леха кивнул и не стал мне наливать. Они снова выпили. Борюсик как будто стряхнул с себя какие-то черные мысли и продолжал:
   "Вот ты скажи мне, Андрюха", почему-то обращаясь персонально ко мне спросил Борюсик, "Сколько тебе нужно денег для счастья?"
   Вопрос был неожиданный, хотя иногда я и задумывался о том, что бы я делал если бы на меня свалилась куча денег. Например, в размере годовой стипендии. Такое количество денег казалось мне невообразимым и на что их можно потратить было за пределами моего воображения, вкормленного и вспоенного худосочной советской потребительской корзиной.
   "Для полного?", переспросил я, "Хм. Боюсь для полного счастья, денег в природе не хватит".
   Борюсик как будто протрезвел и посмотрел на меня заинтересованно.
   "Тебе что, много денег нужно?".
   "Я бы рублей двести... нет триста в месяц иметь не отказался. За три-четыре года можно на машину спокойно скопить, то-се..."
   "Э-э...", Борюсиск махнул на меня рукой, "Это что разве много, ты думаешь?".
   "Ну а ты сам-то сколько получаешь, Боря?", ответил я ответом на вопрос.
   "Я? Ты спрашиваешь, сколько я получаю?", похоже, привычка отвечать вопросом на вопрос передавалась как респираторная зараза - по воздуху. Борюсик засмеялся как оперный демон. Затем он вдруг приставил палец к губам и заговорщически произнес:
   "Тс-с-с... Сейчас не обо мне! Оставим эту тему пока! Нам государство все равно не даст зарабатывать сколько хочешь, правильно? А ты вот скажи мне, Лексей, что такое государство? А?"
   "Да вроде и так все ясно...", задумался над простым, казалось бы, вопросом Леха, - "Мы в этом семестре как раз проходили "Государство и... с чем его едят..." или что-то вроде этого. Ленин написал"
   "Пенек, подумал я, должен помнить! В этом семестре экзамен по кпсс, а он не задумывался!", но промолчал об этом по причине природной деликатности.
   "Да что тут думать! Все ясно и так! Мы же в этом семестре проходили..."
   Тут меня перебил Борюсик:
   "А зря! Надо думать!", Борюсик возвысил голос как лектор на трибуне.
   "Проходили они! Говорю вам, парни, государство это такая система, которая придумана, чтобы обирать нас до нитки. Не хочешь отдавать, силой возьмет. А теперь сам посуди, почему государству можно, а нам нельзя? А с какой стати? Я тоже хочу жить как... человек. Человек не должен жить как пешка. Человек должен жить как... человек, одним словом"
   Тут я прервал Борюсика:
   "Так вы... ты считаешь, что государство вообще не нужно? Так что ли?"
   "Сложный вопрос, конечно. Я об этом тоже много думал", язык у Борюсика заплетался, тем не менее, излагал он довольно связно.
   "Не исполнять свое предназначение винтика, не следовать приказам, а думать! Ты не смотри, что у меня образования нет. Я с виду может и простой слесарь, но я знаешь, сколько книг за последние десять лет прочитал? Не знаешь! Может побольше, чем иной профессор за всю жизнь! Я когда свободен от... работы, из библиотек не вылезаю...", при этих словах Борюсик налил себе водки и хлопнул одним махом, даже не поморщившись.
   "Государство говоришь? Ясно, говоришь, все? В принципе так оно, конечно... Так, да не так. Принято считать, что государство это система. А на самом деле, государство - это люди! Сам посуди, кто они такие, эти люди, что сидят в Кремле, или в Доме Советов, или в самом захудалом сельсовете? Они и есть государство! Такие же люди как мы с тобой! Две руки, две ноги, одна голова. Чаще не самая лучшая. Спрашиваю я, чем они лучше нас? И чем мы хуже их?
   Я лично считаю, что я не хуже их! Во многих отношениях даже лучше. Я, знаешь ли, никого не посылаю воевать в какой-то сраный, никому не нужный Афган, а они посылают! С чего спрашивается наши пацаны, сам подумай, они даже младше тебя, должны погибать за тыщи километров от дома? Думаешь, им нужен этот Афган? Или может, тебе нужен Афган?"
   "Лично мне не нужен...", согласился я. Шушукания про Афганистан не прекращались и в институте. Брат одного моего приятеля сдуру добровольно пошел в военкомат и попросил, чтобы его отправили воевать. Брату он сказал, что дескать хочется пострелять, руки чешутся. Его там на следующий же день после прибытия свои же и хлопнули, по ошибке, такие же любители пострелять.
  
   "Вот и мне не нужен! Спроси любого - никому он не нужен. Кому-то он нужен, однако? Я тебе скажу кому он нужен...", Борюсик понизил голос и прошептал:
   "Да только этим блядям в правительстве он и нужен! И знаешь зачем?"
   "Откуда ж я могу знать? Безопасность рубежей?", предположил я. Борюсик радостно засмеялся.
   "Ну, сказал! Безопасность рубежей! Да чем рубежи дальше, тем они становятся опаснее, дурья твоя башка! Я тебе скажу зачем. Я, парень, получаю информацию, так сказать, из первоисточника. Мне газет читать не нужно и программу "Время" смотреть ни к чему. Там все равно все врут. Знаешь сколько шишек я встречаю...э... в библиотеке? Достаточно для того, чтобы знать о нашей внешней и внутренней политике лучше чем, сам Ильич! Так вот, что им там интересно в Афгане - так это анаша!"
   "Анаша? А что это такое?"
   "Ты не знаешь что такое анаша?! Ну, ты, просто сама невинность! Анаша, или травка, или дурь, или марихуана, как только ее люди не зовут, наркотик одним словом! Делается проще простого - сушеная конопля рубится в крошку и курится как табак! Я когда в средней Азии служил, знаешь, сколько этой дряни выкурил?"
   "Понятия не имею. Сколько?"
   Борюсик проигнорировал мою остроту и продолжал:
   "Вот когда меня в задницу деды все хором поимели, я чуть не повесился, хорошо друг дал травы покурить, отошел. В армии без водки или без наркоты выжить практически невозможно. Да все ее там курили, курят и будут курить. Тебя имеют, а ты косячок запалил и все снова хорошо. Иначе в красной армии не выжить..."
   "А для чего ее курить-то, я не понимаю? В чем кайф-то?", продолжал я.
   "Вот то-то и оно, в самую точку! Кайф! Когда куришь - кайф ловишь страшенный! Весело становится и хорошо, как на небесах. Я там конечно еще не бывал, и пока не тороплюсь, но, думаю, что там примерно так и есть. Когда травы обкуришься, жизнь становится в кайф! Все проблемы - не проблемы, ты сильный и смелый, море по колено, боли не боишься, ничего не боишься, кажется, что ты можешь делать что хочешь! Но в этом-то и весь секрет, что ты перестаешь себя контролировать. Все тебе только кажется. А я этого не люблю. Если на наркоте сидишь, трудно ясность сознания соблюдать. Но к траве привыкаешь, трудно потом бросить. Я еле завязал. Чуть наркоманом не стал. А многие ведь так и подсели на анашу на всю жизнь. Наркошами законченными из армии вернулись. Здесь травы не могли достать, так на таблетки садились, клей начинали нюхать, короче хуже некуда".
   "А я никогда не слышал об этом!"
   "А откуда тебе слышать? В газетах об этом не пишут. Боже упаси в советской газете написать, что пол-армии сидит на наркоте! Наша армия должна быть самой лучшей в мире! Э-э..." - Борюсик махнул рукой.
   "А на черта Леониду Ильичу анаша-то, я не пойму?"
   "А-а! Вот тут-то собака и зарыта! Лично дорогому Леониду Ильичу травка возможно и ни к чему. Но травка стоит денег и не малых! Знаешь сколько косяк стоит?"
   "А что за косяк такой?"
   "А, ты ж не знаешь... Косяк - это одна самокрутка, доза. Грамма два всего, а стоит, десять рублей!"
   "Как три бутылки водки! Не может быть!"
   "Зато кайфу на все десять бутылок! Так вот прикинь сам, два грамма это десять рублей! Килограмм соответственно пять тысяч. Десять килограмм - пятьдесят тысяч рублей! А сто килограммов? А тонна? Прикидываешь?"
   "Ничего себе! Куча... А почему так дорого-то?"
   "Да потому что запрещено! А что запрещено, то всегда денег стоит, потому, как из-под полы продается. Джинсы, к примеру, на базаре почем?"
   "Джинсы? Настоящие двести..."
   "Им красная цена - десять в базарный день! Но их нет в свободной продаже, вот они на Беговой или там у ГУМа ломят цену в двадцать раз больше! Ты ж не пойдешь покупать обыкновенные брюки за двести рублей, правильно? Тебе джинсы подавай! Потому что модно. Вот ты за них и выкладываешь пару сотен. А это, между прочим, почти полторы инженерных зарплаты! Вот и с наркотой такая же история! Растить ее нельзя, употреблять нельзя, ничего нельзя, а людям хочется кайф словить! Вот они за нее и переплачивают!"
   "А почему нельзя-то?", не унимался я.
   "Почему? А потому, что если ее разрешить, на чем тогда наши генералы и генсеки деньги делать будут? Вот они и принимают такие законы, чтобы товар был запрещен, и сами же товар этот втихаря поставляют. Если бы в союзе джинсы производили, стоили бы они двести рублей? Да ни за что! Стоили бы как обычные брюки с "Большевички"... вот так и наркоту разреши - кто будет такие деньги за какую то сушеную траву платить? Ясно что никто, если ее можно в любой аптеке за копейки купить! На чем деньги делать? Вот они и держат ее вне закона, якобы поскольку она вредна для народного здоровья! А водка не вредна? Тем не менее, ее никто вне закона не объявил. Почему? Потому что государство водкой торгует монопольно и на ней миллиарды делает! Еще с Петра Первого, чтобы ему в гробу перевернуться, пошло... он тоже еще тот козел был.
   Да только людям, которые работают на государство этого мало. Если они под свой контроль поставят поток наркоты из Афганистана в Европу, а там глядишь и в Америку, так это ж... бешеные деньги пойдут!
   У них, между тем, для этого все есть - самолеты, машины, корабли, что хошь. И даром. Все армейское. Конопля растет в Средней Азии. Узбеки, таджики, думаешь, что хлопок выращивают? Сейчас! А кто ее затем продает? Да государство же и продает! Но основная наркота в Афгане. Там не только конопля, там опиум.
   В основном "освободители" там наркотой занимаются, а не освобождением трудового народа Афганистана. На народы им насрать с высокой башни. С кремлевской причем. Часть наркоты идет сюда, в Союз, в Москву в основном. Здесь знаешь сколько наркоманов?"
   "Не знаю..."
   "Ну и продолжай не знать... Тыщи! Десятки тысяч. А принято говорить, что в союзе наркоманов нет. Все врут... Кроме Союза наркоманов хватает по всему миру. Кто-то ж должен снабжать всех этих несчастных. Между прочим не была бы наркота вне закона, в сто раз меньше народу на нее подседало бы. В основном наркоманы кто? Молодежь. Для молодежи главное запретный плод вкусить. Будет наркота легальна, она молодежи даром будет не нужна.
   Так вот - основной поток идет через Среднюю Азию из Афгана, десятки, а может, сотни тонн! Представляешь, какие деньги? Советская власть до сих пор контролировала только свои республики. А сейчас они хотят контролировать и источник - Афган. Американцы тоже этого же хотят. Там в правительстве такие же гниды. Вот и воюют народы наши из-за бабок которые гниды в верхах поделить не могут.."
   "Ты хочешь сказать, что за это там Россия и Америка воюют?"
   "Спрашиваешь...", Борюсик удовлетворенно откинулся на спинку стула и посмотрел на меня как на первоклашку.
   "То-то и оно. За то и воюют. Кто будет наркоту контролировать - у того и деньги, у того и власть. Не думай, что они там социализм, коммунизм или еще какой "жопизм" строят. Если больше денег можно будет заработать при капитализме, а это уже очевидно, будь спок, коммунисты превратятся в капиталистов! Перестроят под каким-нибудь предлогом СССР в Союз Советских Капиталистических Республик. Лет через пять-десять так и произойдет, попмни мои слова".
   Мы с Лехой переглянулись. Таких рассуждений нам еще не приходилось слышать ни разу.
   "Вот тебе и государство... При этом они сволочи, говорят красивые слова и учат нас жить. Почему эта сволочь может рассекать на черной чайке и жить в роскоши, и ради нее движение на полгорода остановят, а я, простой слесарюга, в это время должен в нетопленом трамвае мерзнуть, на свои жалкие двадцать семь метров пробираясь с другого конца Москвы? Это что - историческая необходимость такая? Или это какое-то наказание мне?
   А за что мне наказание? Я что, плохо делаю свое дело? Нарушаю какие-то законы? Делаю я свое дело получше остальных, ничего не нарушаю! Получается наказание мне ни за что! Вот ни хрена себе! Спрашивается как же так! У нас же народное государство! Развитой социализм! Я народ, а мне наказание ни за что ни про что! В чем же фокус, спрашивается? А фокус в том, что просто у них сила и поэтому они заставляют меня ездить в трамваях и жить в нищете и неведении...". Борюсик уже стоял во весь рост и вещал как Ленин, заложив одну руку в карман, а другую вытянув куда-то вдаль, за окно, в направлении гастронома.
   "А зачем им нужно все это... Ну, заставлять тебя... нас ездить на трамваях?... Жить в нищете и все такое?", спросил я.
   "Зачем?", театрально наклонив голову вбок, тихо переспросил Борюсик и снова присел на свой стул. При этом он посмотрел на нас с Лехой так, будто нашел доподлинно Янтарную комнату. И, наконец, роняя слова как Маяковский, произнес:
   "А затем, чтобы управлять нами! Вот зачем!".
   Мы с Лехой снова переглянулись. Я думал обнаружить в Лехиых глазах, дескать, допился наш Борюсик. Однако, Леха внимательно и серьезно слушал Борюсика.
   "Что, удивляешься? Разочарован? Ты думал, что мир вращается вокруг твоей персоны и настроен только на то, чтобы ублажать тебя? Что вокруг царит справедливость и благость? Государство только и думает, как бы накормить тебя посытнее, да выучить поумнее? А ты не нужен государству сытый и умный! Ты нужен ему голодный и озабоченный сиюминутными проблемами, чтобы у тебя не было времени и сил задумываться о чем-то еще! Пора уже вам, парни, протереть свои розовые очки. Немногие на это, кстати, способны. Большинство конечно, вообще об этом не думает. Даже ни разу в голову не придет за всю жизнь подумать о том, а так ли я живу? А за каким хреном я вообще появился на белый свет?
   И за каким опять же хером я точу один и тот же болт до самой пенсии, на которую можно только с голоду не помереть? За каким хером учить учеников одной и той же хрени, типа "луч света в темном царстве", проверять ночами тетради, что, кстати, государством не оплачивается, и так всю жизнь, изо дня в день до самой смерти за получку, на которую даже до следующей не протянуть, чтобы они, выучившись, затем наплодили таких же болтов и учили их делать то же самое?
   Так вот живет себе человек, точит свой болт, пьет свою водку, смотрит свой телик изо дня в день, слушает про заботу партии и правительства, про решения очередного съезда партии, а однажды хлоп!- помрет он, свезут его на кладбище, через день забудут и не ясно за каким чертом он народился, для чего жил, точил этот херов болт, и на что на самом деле он был способен..." - Борюсик взъерошил свои жидкие волосенки и посмотрел на нас.
   "Вы знаете, парни, а ведь, между прочим, большинство народу довольно такой жизнью! Получил в кассе свою жалкую получку, купил палку колбасы, водки выжрал, лег перед теликом, хоккей или там "семнадцать мгновений" посмотрел, заснул на середине, а утром снова на смену, к станку. И так всю жизнь, изо дня в день. Но ведь что удивительно, им ведь и не надо другой жизни! Был бы телик, пара соток под картошкой, своя клетушка в многоэтажке, желательно в новой, но можно и в "хрущобе" - и человек счастлив! Им ведь больше ничего и не надо! Миллионы людей родятся, растут, вянут, засыхают и превращаются в перегной, как обыкновенная трава. А я так уже не могу... Я не хочу быть травой, не хочу быть перегноем!", Борюсик хлопнул ладонью по столу так, что со звоном подскочила пустая селедочница. Я ловко поймал ее на лету.
   "Что же тогда делать?...", серьезно спросил его Леха.
   "Что делать? А жить надо так, чтобы...", Борюсик не успел сообщить как надо жить, потому что дверь открылась и раскрасневшаяся от выпивки Елена Васильевна ввалилась в кухню.
   "О чем это вы тут толкуете?", бесцеремонно разрушила она наше философское настроение. Елена внимательно посмотрела на Борюсика. "Ага, понятно! Опять, небось, про государство и революцию песню завел? Боря, ты давай это прекращай, подведешь и нас и ребят под монастырь ", Борюсик жалобно посмотрел на нее, затем он встал и сказал:
   "Ну ладно, парни, надо гостей провожать, поздновато уже... потом как-нибудь договорим", и вышел, пошатываясь, из кухни.
   Я уже наелся и глаза у меня слипались. И, вообще, я устал от Борюсика. Мы с Лехой незаметно проскользнули сквозь галдящих как сороки гостей, столпившихся в тесной прихожей, и завалились спать, каждый оставшись при своей точке зрения на государство и революцию. Леха, перед тем как захрапеть, успел бробормотать:
   "А ведь он прав, сучий потрох..."
  
   12.
   Любаша спокойно сидела на моей койке, пока я умирал в туалете. Очевидно, она почему-то знала что я нынче не умру.
   Выпив литров сорок воды и промыв, наконец, желудок, я почувствовал себя лучше. Я даже заставил себя залезть под душ и после этого, ожил почти совсем, но зато сразу же захотел спать. Вода достигала нашего этажа только на короткое время в середине дня или в глухое ночное время. Поэтому хорошенько помыться нам удавалось нечасто. Освежившись и придя в себя, я мечтал уже только о том, чтобы рухнуть в постель и отключиться.
   Держа в одной руке свои грязные шмотки, другой придерживая полотенце на ужавшихся до микроскопических размеров чреслах, я тихо прошлепал в нашу комнатку.
   Я совсем забыл, что я не один. В свете луны, проникавшем в нашу келью через тюлевую занавеску я сразу разглядел, что на Любашке была только комбинации, или чего-то в этом роде.
   "Ух ты...", только и сказал я, еле умудряясь держать глаза открытыми.
   "Я быстренько в душ...", прошептала Любаша мне на ухо, слегка обдав меня легким запахом алкоголя и пота и выскользнула из комнаты.
   Я залез под одеяло, глупо улыбаясь в неясном сладком предчувствии, и тут же провалился в сон без снов.
  
   Я не слышал, когда она вернулась, свежая и, как говорится, прохладная как ландыш, поскольку спал я как пожарная лошадь и не проснулся, даже когда она залезла под одеяло и попыталась завести меня. Я был бесчувственен как бревно.
   Однако, видимо, Любашка, наконец, смогла гальванизировать мои батарейки. Мое бесчувственное тело начало действовать, в то время как мозговое вещество продолжало спать. Тело мое, обретши самостоятельность без хозяйского присмотра, изъявило сильнейшее либидо. Любашка села на меня верхом и наши тела трахались как кошки. Я полагаю, что на станции метро "Очаковская" было слышно, как мы кончили. Но поскольку мозг мой в то время спал, я за это не должен нести никакой ответственности. До Любаши у меня была только одна девушка. Я всегда полагал, что то, что было у меня с ней в школе и есть секс. Однако это был детский лепет, по сравнению с тем, что стало мне доступным с Любашкой.
  
   Когда Леха, наконец, приполз в середине ночи, Люба, выложившись как спринтер на дистанции, спала сном младенца. Мой мозг внутри моего измочаленного тела, которое больше не хотело шевелиться, бесполезно пытался заснуть, поскольку постоянно чувстувовал рецепторами горячее тело Любашки, командный центр которого, по всей видимости, преспокойно спал. Мои центры вовсю проводили штабные учения. Гладкие Любашкины касания жгли мои границы специальными сигналами и не давали штабу покоя.
   Когда мое тело при помощи слуховых рецепторов зарегистрировало шаги в коридоре и послало сообщения в мозг, все еще находящийся в замешательстве, и голова снова начала посылать сигналы по всем необходимым направлениям, я, наконец, вернулся к действительности и феномен раздвоения растворился в темноте. Возможно, просто душа моя передумала и вернулась на землю.
  
   Дверь тихонько растворилась, и в темноте появились знакомые очертания нечесаной головы.
   "Живой?", тихо спросил я Леху.
   "Не уверен...", хрипло пробормотал он в ответ, "Пришлось добираться на перекладных..." Затем, видимо, привыкнув к темноте, увидел, что я не один и спросил: "Кто это?", Леха подошел ближе и наклонился, попытавшись разглядеть, кто там лежит у стенки, обдав меня запахом портвейна, чуть не вызвав у меня тошноту.
   "Любка что ли? Вы что делаете?", глупо спросил он.
   "Тихо ты!", зашикал я на него, отстраняя его бородатую, пропахшую табаком и портвейном рожу. "Спит человек... И вообще прет от тебя портвейном, невозможно дышать...".
   "Интересно, а чем это меня должно еще переть? Портвейн пили? Пили! Портвейном и прет...", хихикнул Леха, "Ничего, я тихо...".
   "Не волнуйся, я уже не сплю. Привет Леша!", неожиданно раздался заспанный голос Любашки, она потянулась и повернулась на бок. При этом рука ее тут же скользнула мне между ног и принялась работать. Затем, как ни в чем ни бывало продолжила:
   "Мы сейчас... отдыхаем...". Я почти не слышал о чем они говорили и был целиком сосредоточен на том, что происходило под одеялом.
   "А... ну тогда ладно, отдыхайте. Не буду вас беспокоить."
   "Спасибо...", вежливо ответила Люба и вдруг нырнула под одеяло. Я вдруг почувствовал нечто неслыханно божественное.
   "Пожалуйста...", не менее вежливо ответил ей Леха.
   Мне этот разговор показался дико смешным, и я прыснул, прикрыв рот. Люба отрвалась от своего чудесного занятия и приглушенно засмеялась под одеялом. Я был на самой грани.
   "Тише вы, дураки!", зашипел Леха и бросил в нас подушкой. Подушка не долетела до цели. Мы с Любашкой продолжали хохотать - я, прикусив руку, а она под одеялом.
   "Я бы конечно посмеялся вместе с вами, но не могу - спать хочу. Извините, не могу пойти спать в другую комнату... Там занято. Кстати, подушку извольте вернуть!", потребовал он.
   Я с трудом нашарил подушку на полу и швырнул назад. Леха пристроил ее под голову и, не раздеваясь, вытянулся на раскладушке. Я презрительно называл Лехину раскладушку "узкой девичьей постелькой". По жеребьевке мне досталась кровать размером существенно побольше и, как оказалось, поудобнее.
   Через минуту он уже храпел, а мы с Любашей постарались кончить на этот раз тихо. Я не уверен, что у нас получилось потому что душа моя снова отделилась от тела...
  
   13.
   Вечером я Любашку так и не встретил. Я просидел в библиотеке до закрытия. Когда меня выгнали технички, я решил, не задерживаясь, ехать домой и отсыпаться. Когда я вышел из автобуса, было уже темно. Хозяева уже, наверное, спали. Голова давно уже не болела, но дико хотелось спать.
   Перед подъездом кто-то, наконец, заботливо проложил доску через лужу.
   "Вот нашелся же наконец добрый человек!, подумал я ласково, "Дай Бог тебе..."
   Прямо на середине лужи доска вдруг треснула, и я по щиколотку провалился в грязную жижу.
   "Черт!". Я стоял посередь черной воды и прикидывал возвращаться назад или прорываться вперед. Отступать не было смысла. Ботинки все равно были полные воды. Я, уже не осторожничая, форсировал препятствие и зашел в подъезд, чавкая ботинками, оставляя грязные следы, которых, между прочим, и без этого уже было множество. Судя по всему, я был не первый, кто попался на эту удочку. Это немного утешило меня. Сами знаете, когда еще кому-то плохо так же как тебе, становится почему-то легче.
   Лифт, конечно, как обычно не работал и стоял на первом этаже, тупо и безжизненно раззявив двери. Я как обычно поднялся по лестнице. Ботинки полные дряни значительно снижали скорость подъема. Наконец я все же добрался до родного шестого этажа. Осторожно отпер дверь. Несмотря на позднее время, стеклянная дверь в комнату хозяев была открыта, бормотал телевизор.
  
   Я скромно присел на корточки, чтобы наконец разуться. Мокрые шнурки развязывались неохотно, а ботинки не хотели расставаться с сырыми носками, как будто нарочно оттягивая момент, когда я, наконец, смогу упасть на свою кровать и, наконец, выспаться по-человечески.
   Я все же победил тупые силы природы и в тот момент, когда я собирался с силами подняться с колен, какая-то тень упала на меня. Я медленно поднял глаза.
   В дверном проходе стояла Елена Васильевна.
   "Пришел?", как будто и так не ясно было, что я пришел, а не прилетел на помеле. Особенно судя по следам на новом ленолеуме.
   "Ага...пришел. Здрасьте, Елена Васильевна..." я с кряхтением поднялся с корточек и честно посмотрел на нее.
   "Я сейчас тут почищу... я быстро! В лужу провалился, черт...".
   "Я и не знала, что вы, мальчики, носите женское белье.", прервала меня Елена.
   "Какое еще такое белье?..." не сразу сообразил я.
   Тут Елена вынула из-за спины крохотную красную тряпицу и подсунула мне под нос. На вид это было как шелк, симпатичная такая вещица.
   "А!... это...", я совсем забыл про Любашины трусики. Я протянул руку в попытке завладеть ими. Елена шустро отдернула руку с трофеем.
   "Это, вообще-то, мои... Вернее не совсем мои... Вернее сказать не мои. Так одного моего знакомого. Вернее, знакомой...".
   "Интересно мне, как трусы одной твоей знакомой оказались в моей ванной, а?".
   "Ну, во-первых, это не трусы, а трусики. А во-вторых... Да что за дела? В конце концов, это моя личная жизнь, Елена Васильевна! Что я не могу познакомиться с девушкой?"
   "Вот что, мой дорогой. С девушками ты знакомиться можешь, конечно, сколько влезет. Но вот трахаться с ними в моей квартире и при этом орать как кошки на всю Ивановскую, извини. Мало того, еще и гондоны рваные по стенам понаразвешивали - это вообще ни в какие ворота! Ты что ли будешь обои переклеивать?". Я покраснел как свекла. Черт! Совсем забыл! Вот он значит куда улетел, слизняк...
   "Сегодняшняя ночь была последней каплей. Если раньше вы только блевали по ночам и песни пели, то теперь оргии устраиваете! С меня хватит! Я даю вам две недели, чтобы найти новую квартиру. Мы уезжаем в отпуск, чтобы к нашему отъезду вас тут не было. Ключи, пожалуйста!"
   Я разинул рот и молча стоял, глупо держа башмаки в руках. Грязная вода капала на пол. Капли отбивали время как метроном. Периоды времени между ударами все удлиннялись. Это означало что пол становился все грязнее, зато башмаки мои становились все чище. Относительно пола, конечно. Все относительно.
   "А как я... Как мы..."
   "Не волнуйся, не пропадете. Я уже в отпуске. Буду все время дома, дверь открою. Давай-давай".
   Я, уже ничего не спрашивая, переложил ботинки в одну руку, вытер другую об штаны, достал ею из кармана ключи и отдал их Елене.
   "Спасибо, мой дорогой. Держи свое исподнее". Елена бросила Любашкины трусики мне в лицо как дуэльную перчатку. Я поймал их той же рукой безошибочно как робот, специально предназначенный для ловли женского белья.
   Мой ответ никому не требовался. Дверь безжалостно захлопнулась. У меня его и не было все равно... Жизнь показала свое истинное лицо. Я проглотил слюну, которая почему то стала горькой, и поплелся в уже не нашу келью, со злорадством оставляя грязные следы на уже не нашем паркете.
  
   Мы сидели с Лехой на крыше.
   Он заявился поздно. Как всегда, засиделся у тетки за чаем - ждал звонка из дома. Приехал на последнем поезде метро. Я ждал его, чтобы обсудить "пренеприятнейшее известие" - все равно спать не мог, сидя на своей кровати, дожевывая последнюю пластинку "риглис", купленную на Беговой, и уныло бренча на гитаре. Впрочем, даром время не прошло. Я, наконец, подбрал гитарную партию к "Let me roll it", что давно никак не получалось у меня сделать. Правда, нужно было еще расшифровать слова, что с учетом хиппового слэнга Маккартни и моего нулевого знания английского было практически безнадежным делом.
   Вообще, я давно заметил за собой, что неприятности, стрессы и все такое стимулируют вдохновение и мозговую деятельность вообще. Наверное, этот факт должен однажды заинтересовать ученых. Если их вообще что нибудь интересует. Кроме науки.
   Леха, конечно же, тоже провалился в ту же самую яму перед подъездом и зашел, тихо матерясь. Елена к счастью уже спала и ему удалось ее не разбудить, поэтому судьбоносную новость сообщил ему я.
  
   "Слушай, старикашка", сказал я ему, " кроме всего прочего, оказывается, Елена днем прокралась в нашу комнату и забрала наши паспорта. Она не хочет отдавать их, пока мы не заплатим за последний месяц..."
   Леха перенес неожиданный удар судьбы стойко. Он умел держать удар. Ничего не сказав, он достал из тумбочки чертов банановый ликер и с наслаждением выпил прямо из горла. У Лехи хватило такта не прелагать мне это человеконенавистническое изобретение северовьетнамского коммунистического режима.
   Дело в том, что с банановым ликером у меня связана особая история. Этот ядовито-желтого цвета продукт мы купили пару месяцев назад с очередной стипендии. Безо всякого повода, так просто, наверное, нас, как сорок, привлек его необычный яркий цвет. Собственно, я предложил купить эту дрянь. Леха обычно предпочитал чего-нибудь попроще, 72-й портвейн, водку или, в крайнем случае, "фруктово-выгодное". Сам не знаю, какой черт меня дернул... почему-то мне его страстно захотелось. Принесли мы его домой, сразу же налили по пятьдесят грамм и выпили. Лехе этот сладкий как халва сироп сразу пришелся по вкусу. Что касается меня, то не прошло и пяти минут, как меня вывернуло наизнанку. Я еле успел добежать до туалета. Меня полоскало затем добрых два часа с небольшими перерывами, в которых я лежал, мокрый от пота, трясясь как в лихорадке и думая, что отдаю концы. Что там такое было в этом сиропе неприемлемое для моего организма, не знаю. Может быть цвет. С тех пор при одном только виде густой ярко-желтой жидкости у меня подступал к горлу комок.
   Леха, со спокойным сочувствием наблюдая за тем, как я отдаю концы, допил всю бутылку в тот же вечер в одиночку и сладко заснул. На следующий день он сходил в гастроном, купил еще одну и каждый вечер прикладывался к ней перед сном.
   Леха вытер засуропившиеся усы, аккуратно завинтил пробку и убрал бутылку обратно в тумбочку.
   "Пойдем что ли на крышу, подышим воздухом...", предложил он.
   "Пойдем, подышим...". "Подышать" для Лехи означало покурить на улице.
  
   Привычным путем через черную лестницу за лифтовой шахтой мы поднялись на крышу. Сидеть на крыше по ночам, когда на душе было плохо, или наоборот, хорошо, или просто так, от нечего делать, тоже было одной из наших традиций.
   Я уселся на все еще теплый рубероид. Леха же встал, подошел к самому краю крыши и закурил там свой любимый "Космос", со смаком выпуская дым и озирая горизонт. По правде говоря, ничего особо примечательного в этом районе столицы, особенно днем, не наблюдалось. Далеко на востоке, за жиденьким заболоченным леском, посреди которого таилось кладбище, обреченное на уничтожение, на юге и на западе, еще еле-еле светящемся ушедшим на другую сторону земли солнцем, ничего кроме новых совершенно одинаковых двендцатиэтажек и убогих хрущевок до самого горизонта ничего больше не было. Зато ближе к нам громоздились высотные общежития строящейся олимпийской деревни. Однако ночью, под плюющими на все человеческие проблемы звездами и луной, с высоты двенадцати этажей, обычные хрущевки, теснящиеся друг к другу, как слепые котята, начинали светиться как драгоценности, а фары далеких и невидимых автомобилей высвечивающие движущийся перед ними кусок МКАД, превращались в НЛО на бреющем полете...
  
   Леха любил ходить по краю крыш с детства. Он совершенно не боялся высоты. А может и боялся, но таким образом покорял какой-то один из своих многочисленных комплексов.
   Я, сказать по честному, с детства не любил эти его дурацкие заигрывания с высотой, но отучать его было бесполезно. Подъемные краны, мосты, крыши, всякие развалины и заборы - это была его стихия.
   Глядя на то, как он балансирует на краю, я всегда невольно начинал представлять, как он вдруг оступается и летит камнем вниз, бессмысленно суча конечностями, и через пару секунд с хрустом врезается в бетонную отмостку. С воем подъезжает скорая помощь, собираются зеваки посмотреть на бесформенный кровавый ошметок... приносят лопату и начинают отскребать Леху от бетона. Какая-то женщина падает в обморок... и все такое в том же духе. Я где-то читал, что тело упав с такой высоты, даже отскакивает как мячик, прежде чем окончательно приземлиться и разбиться в лепешку. Бррр....
   Я с трудом отогнал привычное наваждение, и молча сидел и ждал, пока он настоится на краю. Я понимал, какая буря сейчас творится у него в душе. Моя буря уже более-менее улеглась.
  
   "Что за хрень! Она выгоняет нас посередь сессии и еще хочет, чтобы мы ей платили! Она же обещала, что мы можем жить здесь сколько угодно!"
   "Она же не уточнила кому угодно, правильно?", возразил я, "Вот ей сейчас угодно, чтобы мы выметались отсюда, и будь добр - выметайся!"
   "Но она же прописала нас здесь до конца года!", возмутился Леха.
   "Ну и что? Побежишь жаловаться в паспортный стол? Скажешь, что родная тетка нас выгоняет, поскольку мы почти каждую неделю заявляемся пьяные как грузчики, трахаемся как кошки и развешиваем гондоны по стенам? Скажи спасибо и на том, что у нас хоть прописка есть и сиди лучше тихо"
   "Я вообще не трахаюсь, кстати..."
   "Нашел чем гордиться!", подковырнул его я.
   "И потом, какие это еще гондоны?..."
   "Так к слову пришлось...", понял я, что наговорл лишку.
   "Ладно замнем, для ясности. Слушай! Я не думаю, что она захотела бы, чтобы в милиции узнали, что она прописывает никаких не племянников!"
   "Ой, да брось ты! Что ты шантаж задумал? Возможно, она и не хотела бы, да только она, сволочь, просчитала все наперед. Я, во всяком случае, так думаю, иначе она не вела бы себя так нагло. Если мы начнем добиваться справедливости, чем это кончится? Возможно, ее оштрафуют слегка, пожурят... Зато нас уж точно не просто пожурят, а надают по шапке так, что мало не покажется, лишат московской прописки и вытурят... на стоый километр. Это в лучшем случае... Правильно?"
   "Да уж...", Леха почесал репу.
   "Проблема - где взять деньги? У меня до стипендии осталось двадцать рублей... давать будут еще неизвестно когда..."
   "У меня есть тридцать...Надо еще хотя бы полторы сотни... Жрать тоже за бесплатно не получается. Надо где-то доставать."
   "Родители давно ничего не подбрасывали. В ближайшее время вряд подбросят..."
  
   Если бы я отправил телеграмму отцу и попросил, он, конечно, помог бы мне, хотя в те дни ему было точно не до меня и до моих финансовых проблем. Я не стал этого делать, потому что не представлял, как я буду объяснять моим родителям, почему нас выпирают из квартиры, которую они нам с таким трудом организовали. Не скажешь же что, потому что трахался как бешеный лось и перебудил всю округу.
  
   "Может попросить ее подождать до осени? Вернемся из стройотряда, заработаем, заплатим...", предположил Леха.
   "Какой стройотряд, Леха!? Мы еще не сдали сессию! И вообще, даже если она согласится подождать, не думаю, что эта блядь, не сдержался я, - "отдаст нам паспорта... что она дура? Может она и блядь, но уж точно не дура... А нам без паспорта, сам знаешь, как без штанов. Мы даже в чертов стройотряд не сможем поехать"
   "Вот же блядь!...", не сдержался уже Леха. "У тетки мы не сможем жить без конца! И так получается какая-то коммунальная квартира. Она, дядька, Валька и нас двое - пять человек в трех комнатах! Жить придется посередь гостиной! Блин, сколько раз зарекался не оставлять документы дома!"
   "Зарекалась ворона говно клевать, да вот разве последнее с клюковкой...", подбавил я немного народной мудрости.
   Леха поднялся и снова подошел к краю. Он зажигал спички и бросал их вниз. Думаю, что они сгорали и гасли на уровне шестого этажа. Непосвященному они могли бы показаться падающими звездами, исполняющими желания. Если бы в этот момент Елена Васильевна смотрела в окно, она могла бы загадать желание и оно, возможно, сбылось бы и вся наша жизнь пошла бы по другим рельсам.
   Но, судя по дальнейшим событиям, она в окно не смотрела, а просто храпела на пару с Борюсиком или трахала его на своей огромной железной кровати с никелированными шишечками.
  
   Наконец, Леха насмотрелся в свою чертову бездну и, вернувшись, уселся рядом со мной молча, продолжая курить. Через шесть затяжек Леха удивился, почему Елена вдруг отобрала у меня ключи. Я предположил, что таким образом она хочет меня принудить приходить до комендантского часа и вести себя тише воды.
   "Тоже мне воспитатель...сука драная!", выругался я.
   "Думаю, что ей наплевать, когда мы заявляемся...", задумчиво выпустил дым Леха, - "Скорее всего, она просто боится, что мы что-нибудь у нее сопрем перед уходом".
   "Что у нее переть-то?"
   "Кто ее знает... Значит есть что, раз она опасается... Логично?"
   "Ну и хрен с ней, пусть подавится своим ключом. Специально свистну у нее... столовое серебро".
  
   Столового серебра я у Елены, правда, ни разу не видал, как впрочем, и прочих особых ценностей. Старая продавленная пружинная кровать, на которой, она, возможно, однажды, чуть не забыл рассказать, могла лишить меня моей девственности, опередив Любашку, стандартная полированная мебель, телевизор "Рекорд", стеклянный хрусталь в буфете... Так, всякий хлам. Несмотря на то, что они провернули недешевый ремонт, они не производили впечатление богатых, или, по крайней мере, шибко обеспеченных, как, например, Лехины столичные родственники.
   То были, сразу видно, люди интеллигентные и, что называется, зажиточные. Тетка Валя была заслуженной учительницей, а дядька Саша был каким партийной бонзой, то ли секретарем райкома то ли горкома, одним словом, начальником.
   У них было все. Огромная трехкомнатная квартира "улучшенной" планировки, обставленная импортной мебелью, своя серая "Волга", не считая черной служебной, своя дача за городом и все такое, без чего начальник не мог чувствовать себя настоящим начальником. Кроме того, в последнее время дядя Саша не вылезал из загранкомандировок, где он и пребывал в тот момент в очередной раз. Что делали партийные работники за границей, я не очень сильно представлял, да и не задумывался над этим. Я не очень то ясно представлял тогда что такое вообще заграница.
   Возможно, дядя Саша обменивался то ли партийным, то ли революционным опытом с кубинскими или немецкими товарищами, смотря какого опыта у него было больше.
   Я был у них дома всего один раз, роскошь обстановки поразила меня. Мои родители, работники руководящего звена, были далеко не нищие люди. Но, по сравнению с хоромами, в которых жила Лехина московская родня, трехкомнатная квартирка моих предков в закрытом степном городке, прописаться в котором в те времена означало почти верх мечтаний для большинства советских инженеров, была просто хижиной дядюшки Тыквы.
  
   "Живут же люди...", вяло думал я, продолжая механически жевать жвачку. Между тем, она уже утратила абсолютно все свои вкусовые свойства, превратившись в бесвкусный кусок невнятной дряни, лишь заставляющий организм бессмысленно генерировать слюну. В те времена жевательная резинка была страшным дефицитом, и купить ее можно было только на черном рынке у так называемых спекулянтов.
   Я, наконец, вытащил ее изо рта и с сожалением прикидывал, куда бы ее пристроить.
   "Погоди-ка, не выбрасывай жвачку, дай-ка мне ее сюда...", сказал вдруг Леха.
   Я в недоумении посмотрел на него. Ничего не сказав, я отдал ее Лехе. Он достал свой ключ, быстро и ловко снял с него слепок. Вне организма резинка быстро затвердела и дала слепок отличного качества, повторив даже царапины на ключе. Какой универсальный заграничный материал, подумал я про себя. Может он для этого и предназначен а вовсе не для жевания?
   "На черта тебе это?", я с подозрением посмотрел на Леху.
   "Пока сам не знаю. Так, на всякий случай. Елена наверняка завтра отберет и мой ключ".
   "До сих пор не верится, что нас вытуривают на улицу... Может это нам только почудилось? С похмелья, может быть...", задумчиво плюнув на дальность, задал я риторический вопрос.
   "Хотелось бы, чтобы было так... Но хорошее случается с нами только в нашем воображении, плохое же сплошь и рядом происходит на самом деле...".
   Поговорив еще немного о том о сем, мы пошли спать. Завтрашнее утро могло все же быть мудренее этого нерадостного вечера.
  
   14.
   На следующее утро, когда мы грустно пили свой кофе на кухне, Елена действительно вылезла из своей комнаты, без стеснения тряся своими большими как мячи сиськами под заспанной ночной рубашкой и без долгих разговоров отобрала у Лехи ключи. Леха только молча и многозначительно посмотрел на меня, дескать, что я говорил?
   Затем Леха было заикнулся о паспортах, но Елена уперла руки в крутые бедра, выпятив не слишком большой, но и не маленький живот и обнаружив под ним явный намек на мощную густую и жесткую поросль, выпирающую сквозь ее ночное одеяние и заявила:
   "Извините, дети, паспорта против денег! Вы мне что обещали? Обещали не блевать в туалете по ночам? Обещали не приходить в три часа ночи? Вашими обещаниями только подтереться!"
   "Но в Москве без паспорта все равно как голому на вокзале...", жалобно пропищал я.
   "Елена Васильевна, ну, пожалуйста..." канючил в свою очердь Леха.
   "Ничего, перебьетесь. Быстрее шустрить будете с деньгами."
   "Может мы и блюем в туалете, но не каждый же день! Да и деньги до сих пор платили всегда вовремя! Почему такое недоверие?", неожиданно для себя осмелел я.
   "Вовремя? Деньги за март я получила когда? Второго апреля! А должна когда? В начале марта! Деньги за январь когда? Вместе с февральскими. Все! Больше я вам не верю! Ну а гондоны эти я вам вообще никогда не прощу!", Елена развернулась и, тряся мощными ягодицами под мятым шелком рубашки удалилась в свою спальню досыпать или чем она там занималась по отпускам.
   "Трахнуть бы ее...", сказал Леха, когда дверь в спальню закрылась за этой стервой. "Слушай, какие такие гондоны?", Леха подозрительна смотрел на меня.
   "Да так... Не обращай внимания. Фигура речи...", пробормотал я.
   "Фигура... Сука она, конечно, но фигура есть... И сиськи у нее что надо".
   "Размечтался! Пока что она нас трахает, как хочет. Да и сиськи у нее висят до пупа", - слукавил я. На самом деле ее огромные круглые дыни всегда меня заводили и будили чудесные юношеские фантазии.
   "Между прочим, не поверишь, однажды я ее на самом деле чуть не трахнул... А вернее она меня", не выдержал и проговорился я.
   "Как так? Врешь! Почему раньше не рассказывал?" Леха уставился на меня как будто увидел впервые.
  
   Я долго держал эту историю при себе. Но тут я решил ему рассказать. Дело было так.
   Однажды после тренировки я приехал домой довольно рано, часов в десять. Была пятница, конец недели, слава богу! Борюсик как всегда по вечерам отсутствовал, видать, отдыхал где-то со своими дружками по домино или в чем там упражняются слесаря-сантехники после смены, и пока не было очереди в ванную, я сразу же полез в душ. Стоя под горячей водой, я как все юноши в моем возрасте предавался эротическим мечтам, что естественно отразилось на размере одной из частей моего тела. Когда я, наконец, выключил воду, вылез из ванны, и уже почти совсем вытерся, дверь неожиданно открылась и в проеме появилась Елена Васильевна.
   "Занято!", запоздало пискнул я. Я поспешно попытался прикрыться полотенцем, но она, похоже, успела разглядеть, что член у меня в предбоевой готовности.
   "Я вижу. Это ничего, ты меня нисколько не стеснишь. Мне нужно только взять кое-что здесь...", Елена, одетая в одну ночную рубашку, спокойно вошла в ванную и приблизилась ко мне вплотную, задев меня своими большими сиськами. Мой маленький друг встал как кол. Я не знал куда деваться.
   "Ого! Ты уже большой мальчик!", Елена Васильевна приблизилась ко мне вплотную и неожиданно запустила руку мне под полотенце и схватила меня за яйца. Сказать "схватила", было бы, пожалуй, не совсем правильно. Она довольно бережно обращалась со всем этим хозяйством. Я бы даже сказал с эдакой грубой нежностью. Затем она схватила меня прямо за член. Это меня так завело, что я думал, еще немного и я кончу прямо ей в руку. Полотенце мое соскользнуло и упало на пол.
   "Елена...э...Васильевна...", сердце мое делало тысячу ударов в минуту. Мне было невероятно приятно почувствовать ее горячие руки на моем пенисе, но я невинное дитя не знал, как себя вести в такой ситуации и глупо стоял, отпрянув назад.
   "Хочешь, я тебя трахну?", она приблизила свое лицо ко мне, по прежнему держа мое хозяйство в руках... Ее шелковая рубашка соскользнула с плеч, обнажив ее белые груди. Огромные коричневые соски скользили по моей груди вверх и вниз, касаясь взведенной боеголовки.
   "Да я... не знаю... как..." Я не знал, куда деваться от ее большого ярко раскрашенного рта. Густой запах парфюмерии исходил, казалось из каждой ее поры. Если бы не этот запах, возможно, моя девственность приказала бы долго жить в тот же момент. Дело в том, что я почему-то не выношу запаха дешевой парфюмерии.
   Но тут, слава богу, в дверь позвонили...
  
   Леха завистливо покачал головой, то ли веря мне, то ли не веря. Зачет в этот день мы не сдали, потому что препода тоже, видимо, выгнали из квартиры, и он был не в настроении...
   На следующий день после очередной консультации Леха уехал на переговоры к тетке. Меня, кстати, всегда тянуло спросить Леху, почему такая сякая Елена Васильевна прописала нас с Лехой в своей квартире, пусть временно, пусть за деньги, прикинувшись нашей теткой, но Лехина настоящая тетка, которая так его любила, об этом даже ни разу не заикнулась. Но я его не спрашивал, чтобы не разрушать его идиллические отношения со столичной родней. Не зря говорил Булгаков, квартирный вопрос испортил москвичей.
  
   15.
   В этот день нам удалось состыковаться с Любашкой два раза. Один - до, другой - после занятий. Быстро перепихнувшись с Любашкой под лестницей в главном корпусе, я приехал на Озерную из института пораньше. Несмотря на то, что я был без пяти минут бомж, я ходил в последнее время петухом, гордясь своими успехами на эротическом фронте. Эти успехи требовали, конечно, значительных усилий, но в моем возрасте о такой усталости мечтает каждый сопляк.
   Ученые давно знают, что максимум сексуальной активности приходится на возраст между шестнадцатью и двадцатью двумя годами, но почему-то нам, простым людям земли, об этом не говорят и нам до всего приходится доходить своим умом.
  
   Устало поднявшись по слабо освещенной лестнице, я, как всегда, по привычке начал нашаривать ключ в кармане, но вспомнил, что он конфискован моей пышнотелой хозяйкой. Я еле успел постучать, как дверь неожиданно распахнулась и Елена Васильевна впустила меня.
   "Ну что, мой дорогой, будем рассчитываться или нет?"
   "Не знаю что сказать, Елена Васильевна, угрюмо уставился я в пол, - "пока денег нет совсем. Стипендию задерживают почему-то..."
   "Работать надо, мой дорогой, а не на стипендию рассчитывать, и уж тем более не развлекаться!", покачала она головой.
   "Так я и работаю! Всю последнюю получку, между прочим, вам отдал в прошлом месяце!", возмутился я. Она как будто не слышала.
   "Время идет... А то смотри, может натурой рассчитаешься? Ты же уже опытный мальчик! Пару-тройку раз трахнемся - и в расчете!", усмехнулась она многозначительно.
   Я скромно потупил взор, невольно представив себе ее огромное заросшее густыми волосами лоно и громадные груди. Ее титанические формы не были в моем вкусе, я всегда предпочитал более спортивных женщин. Однако мой младший товарищ, до этого смирно дремавший после честно отработанного подлестничного секса всего лишь несколько часов назад, вдруг ни с того ни с сего проснулся и с готовностью начал расправляться как складной метр.
   "Почему бы и нет?", подумал я, "...от меня не убудет, в конце концов. Расслабься, как говорится, и получи удовольствие!"
   Но вслух произнес другое:
   "А как же Леха? Он как рассчитываться будет?" это было конечно глупо. Но благородно.
   Елена усмехнулась и, вдруг, распахнула свой расписанный восточными огурцами шелковый халат и моему, не успевшему еще насытиться женскими прелестями, юношескому взору явились роскошные формы.
   Между прочим, груди у нее были хоть и большие, но вполне приемлемой формы. Соответствующего размера гигантские соски призывно подрагивали на белоснежных шарах, покрытых многочисленными нежно-голубыми прожилками. Небольшой животик имел, конечно, место, но тоже был вполне ничего. Во всяком случае, ожидаемых безобразных жировых складок я не обнаружил. Скорее он даже был довольно привлекательным в своей ничем не стесняемой гладкой округлости, плавно скатывающейся вниз, туда, где мой взгляд уперся в нечто еще более замечательное.
   Самое удивительное, что волосы на лобке Елены Васильевны были именно такими, какими я воображал их. Их было много, и они покрывали буйной курчавой порослью весь низ живота и нескромно переползали на внутренние части бедер. Ярко-розовый невероятно большой клитор призывно мерцал в этих зарослях. Я возбудился страшно при виде этого чудовища.
   "Пусть у Лехи голова не болит!... Ты за него вполне со мной рассчитаешься...", понизив голос почти до шепота, ответила на мой дурацкий вопрос Елена, начиная шумно дышать.
   Она подошла ко мне и, решительно взяв мою руку, точным движением погрузила ее в свое бесстыдное лоно. Клитор был уже скользкий и горячий. Не встречая никакого сопротивления, мои пальцы провалились в ее горячую, готовую к приему посетителей, глубину. Я ощутил мягкую и ребристую внутренность наполненную смазкой. Не знаю, как она сделала это, но мои пальцы сами собой проникли внутрь ее просторного влагалища. Большой палец уперся в громадный клитор, который разбух до размеров небольшой сосиски и упруго пружинил под моим пальцем. Я, уже более-менее опытный в этих делах, автоматически начал тискать его.
   Елена Васильевна издала какой-то невнятный звук и обвила мою шею своими ручищами, прижавшись ко мне всем роскошным и неожиданно гибким телом. Я с удивлением обнаружил ее ногу на своей пояснице. Мой маленький друг уже перестал быть маленьким и нетерпеливо просился наружу. Тут я вспомнил, что мы совсем недавно с ним честно отработали на том же поприще и еще не освежились после этого.
   "Мне надо, пожалуй, подмыться...", задыхаясь от желания и жаркого дыхания Елены Васильевны, слегка сдобренного каким-то алкоголем, сообщил я. Елена неохотно сняла свою ногу с моей поясницы, ловко сжала свои недра, и моя рука легко выскользнула из ее влагалища.
   "Иди... только быстро, пока не передумала...", трогая себя за сиськи ярко наманикюреными пальцами, великодушно опустила она меня.
   Я бросил свои вещи прямо в прихожей и почесал в ванную, на ходу снимая с себя одежду и бросая ее на пол.
   Я встал под душ и едва успел смыть со своего дружка Любашкины секреции, как дверь в ванную открылась и Елена отдернула занавеску. Я не успел выключить воду. Горячая вода продолжала бить мне в спину. Мой самопроизвольно подрагивающий член оказался прямо на уровне ее груди.
   "Дежавю... это со мной уже было когда-то...", ускользая, мелькнула мыслишка в моей отупевшей от первобытного желания голове.
   Елена Васильевна схватила его, и он тут же оказался у нее глубоко во рту. Она сделала несколько восхитительно сладких глотательных движений, и я тут же бурно кончил прямо ей в рот. Она ожидала этого и, к моему удивлению и восторгу, умело заглотила все мои извержения. Она продолжала держать мой член во рту, лаская его языком до тех пор, пока он не обмяк. Только после этого выпустила мой пенис из своего рта, продолжая держать его в руке. Он тут же снова начал набухать как почка в ускоренном кино по ботанике.
   "Ого!... Ты снова уже готов!", с нежностью лосихи смотря мне в глаза прорычала Елена Васильевна липкими губами, продолжая ласкать мой орган руками.
   Я был опустошен и чуть не валился с ног от слабости. Я пошатнулся и невольно ухватился за ее плечо. Она подхватила меня за ягодицу одной рукой, не дав мне упасть, другой она продолжала держать мой член в руке, слегка сжимая и разжимая скользкие пальцы.
   "Тщ-щ... Не падай пока...",
   Пар от горячей воды и запах наших выделений смешивались в невыносимо сексуальный коктейль. Несмотря на то, что я кончил уже в третий раз за этот день, знакомого сонливо-бессмысленного состояния не наступило. Была только временная слабость, но желание, к моему удивлению, снова быстро нарастало. Мало того, оно было гораздо сильнее того, что я испытывал пять минут назад в коридоре при виде ее горобразных сисек и заросшей густым лесом влажной долины.
  
   Елена безошибочно угадывала мое состояние и, зная, что все еще впереди, продолжала умело приводить в чувство моего приятеля. Тот, проявляя чудеса стойкости, продолжал увеличиваться в размерах и приобретать необходимую стойкость. Она снова взяла его в рот и новое до этого неизведанное наслаждение переполнило меня.
   "Быстрый ты!", на секунду выпустив мой пенис, уже распухший до необычно странных размеров и ставший похожим на литовский сервелат, сказала Елена, "Ну да ничего, сейчас ты у меня долго не кончишь!". Она снова продолжила оральное соитие. Ее груди с упругими как будто резиновыми сосками скользили по моим бедрам. Они были твердые как баскетбольные мячи, горячие и мокрые от пота. А может от пара. А может от того и от другого. Халат Елены промок почти насквозь и, наконец, Елена сбросила свой никчемный наряд на пол и, не выпуская моего члена изо рта, поднялась ко мне в ванну и задернула шторку.
   Горячая вода била острыми струями в мою спину и ягодицы, заводя меня еще больше. Елена опустилась на корточки и продолжала заглатывать мой пенис так, что ее нос упирался мне в живот, а затем, медленно выпускала его из своей глубокой и просторной лосиной глотки. Затем она слегка обволакивала своими мягкими и горячими губами головку моего члена, почти совсем не оказывая на нее никакого давления, одновременно лаская ее скользкой, как внутренность влагалища нижней стороной языка. Ее пальцы одновременно нежно сжимали и разжимали мою набухшую и круглую, как монгольфьер, мошонку. Другая рука, также едва касаясь, скользила по моей ягодице, под потоком шумящей воды.
   Наконец, когда я начал вцепляться в ее спутанные мокрые волосы на голове, она выпустила мой пенис изо рта, встала и, развернувшись ко мне спиной, наклонилась, упершись руками в кафельную стену, открыла моему взору громадную разверстую как кратер вулкана вагину.
   Я не успел налюбоваться этим необычайным зрелищем, потому что Елена быстро поймала мой пенис своей умелой рукой и он провалился в эту бездну. Вагина ее была действительно необычайно просторной. Мой член буквально потерялся бы там, если бы не ее особое умение. Сжимая стенки влагалища и затем, вдруг отпуская их, она то обхватывала меня как тисками свой горячей скользкостью, то давала мне почти полную свободу, при этом совершая классические возвратно-поступательные движения.
   Это были совершенно новые для меня ощущения. Я инстинктивно начал двигаться ей на встречу все быстрее и быстрее. Елена Васильевна неожиданно начала громко стонать и что-то выкрикивать, матерясь при этом как извозчик. Это сначала удивило меня, и я с испугу даже остановил свое движение.
   "Что-то не так?", вежливо остановив свой поршень, спросил я.
   "Все так! Не останавливайся! Трахай, трахай меня, сукин ты сын! Трахай меня блядь, еби меня!", заорала она еще громче.
   Это почему-то завело меня еще больше. Наше дикое животное соитие продолжалось мне кажется бесконечно, но, наконец, я снова кончил прямо в нее и в этот момент я сам заорал, так как будто, мои яйца взорвались. Елена заорала тоже, я вонзил свой член как мог глубоко и мы замерли так примерно на сутки.
   Наконец, Елена Васильевна медленно выпрямилась, мой пенис выпал из нее как птенец из гнезда. Она повернулась ко мне, сочно поцеловала меня в губы своими большими красными губами, оставив у меня во рту странную смесь из сладкой помады, портвейна, и еще чего-то соленого и непривычного на вкус, и, небрежно оттеснив меня, сама встала под душ. Не обращая на меня никакого внимания, как будто она была одна, Елена Васильевна тщательно подмылась и, не вытираясь, как ни в чем ни бывало, вышла из ванной.
   Я посмотрел вниз на честно отработавшего свое сегодня дружка и не узнал его. Красный и разбухший как вареная сарделька, он еле шевельнулся в ответ. Только тут я почувствовал, что батарейки у меня практически полностью сели. Я из последних сил добрался до постели и уснул как убитый.
   Посреди ночи я неожиданно проснулся. Мне показалось, что я не подобрал свои вещи в коридоре. Я представил, как вернувшийся с ночных посиделок Борюсик идет из прихожей по коридору и отклеивает от стен присохшие презервативы, собирает с пола мои носки, самодельные джинсы, потом потную футболку и, наконец, мои несвежие трусы. Я выскочил ему навстречу, выкрикивая: "Это не мое! Не мое!...". и вдруг я увидел чьи-то ноги на полу, торчашие из дверей кухни. Я оттолкнул Борюсика, рванул в кухню и...
   Я в ужасе включил свет и сел на кровати. Однако, все мои вещи, аккуратно сложенные лежали рядом на стуле. Я посмотрел на часы. Они показывали три часа ночи. Час быка, автоматически отметил я, старый фан Ивана Ефремова. Лехи все еще не было. Видимо, переговоры на яхте затянулись.
   Испуг прошел, на смену ему пришла какая-то странная умиротворенность, я снова упал на подушку и все системы немедленно отключились до утра.
  
   16.
   На следующий день Леха сообщил мне, что мы сможем пожить у его тетки некоторое время, пока не найдем другое жилье. Я в принципе был не против покантоваться некоторое время в роскошной обкомовской квартире, но имея в уме новые обстоятельства моей интимной жизни я сообщил ему, что, возможно, мне удастся договориться с Еленой.
   "Натурой что ли рассчитаешься?", усмехнулся он.
   "Ну...Почти угадал...", удивившись его проницательности, ответил я.
   "Ты как хочешь, а я сегодня вещи забираю и буду жить у тетки... Как надумаешь, дай знать. Вторую раскладушку поставим. Будем спать в гостиной. Перебирайся, веселей будет!". Я кивнул, дескать, спасибо, подумаю. Тут мне припомнились увесистые прелести Елены Васильевны, и, несмотря на глубокую корыстность моей новой страсти, мне, почему-то, пока расхотелось, перебираться в партийные хоромы.
   Тут, совсем некстати, подошла Любашка, и Леха испарился.
   Она затащила меня на маленький пустырь между гаражами и какими-то сараями напротив главного корпуса за институтской столовкой и там страстно овладела мной. Кончала она как всегда шумно и быстро. При этом она, в отличие от небрежной Елены Васильевны, никогда не забывала аккуратно натянуть "изделие номер четыре".
   После этого она сманила меня в кино, у нее был абонемент на фильмы про Франкнштейна. Жутое дерьмо, надо сказать, но в те времена это были настоящие фильмы ужаса. Народу было немного, мы сели на задний ряд и там, практически не привлекая постороннего внимания до самого последнего момента, повторили все то же самое, но только уже в более комфортабельной темноте.
   В тот момент когда из темноты затопленного подвала мельницы вдруг появился чертов Франкенштейн, чтобы задушить несчастную деревенскую дуру, по глупости свалившуюся в этот подвал, Любашка кончила и, как всегда, закричала, но никто не обратил на это внимания потому все тоже закричали от неподдельного ужаса. Любашка Франкенштейна даже не заметила. Он ее тоже.
   После кино я успел смотаться на тренировку. Там, привычно отжимаясь от пола на кулаках, я, вдруг, впервые почувствовал, что возможности моего организма имеют пределы. После тренировки сэнсей почему-то поинтересовался моим самочувствием и спросил у меня когда я в последний раз видел себя в зеркало. Я ответил, что никогда.
   Вернувшись в Очаково, по обыкновению, усталый и потный, поскольку в советских школах, где обычно базировались полуподпольные секции, душ почему-то не предусматривался. Я, даже не успев снять ботинок, тут же в прихожей стал жертвой ненасытной Елены. Она набросилась на меня немытого как бешенная и удовлетворяла свою огромную похотливую плоть до тех пор, пока я не перестал подавать признаки жизни.
   Когда я дополз до нашей комнатушки, оказалось что от Лехи осталось только пыльное пятно на полу, на том самом месте, где стояла его скрипучая "узкая девичья постелька". Я успел лишь подумать, что забыл посмотреть в зеркало.
   Я остался один на один с нашими проблемами и свихнувшейся на почве секса взрослой замужней женщиной.
  
   17.
   Так продолжалось две недели.
   В первой половине дня между консультациями и зачетами меня пользовала неутомимая Любашка, которая для повышения боевой готовности уже перестала вовсе надевать нижнее белье.
   Во второй половине дня на меня набрасывалась совсем озверевшая от отпускного безделья Елена Васильевна и буквально не вынимая меня из себя, таскала меня как тряпичную куклу из ванной в кухню, из кухни в прихожую, а оттуда, обесстыжев окончательно, на свое пружинное супружеское ложе с никелированными набалдашниками.
   Обе эти женщины, кончая, орали как сумасшедшие. Я уже начинал мечтать о тишине и о своем еще недавнем невинном прошлом.
  
   Быстро прошла та пора, когда я упивался своим статусом самца. Сбылась мечта пионера, однако, к концу второй недели я ослаб настолько, что уже кончал молча, глядя в голубое небо или, соответственно времени суток, в потолок, думая о совершенно посторонних вещах, например, о том, как здорово было бы поскорее оказаться в уютном вагоне метро и уснуть там, мирно клюя носом, ни о чем не думая, или проглотить хотя бы корочку черного хлеба. К концу третьей недели, я не только перестал показываться на тренировках, но без посторонней помощи не мог уже даже завязать шнурки.
   Единственное, что продолжало еще функционировать в моем истощенном донельзя организме, был мой совсем съехавший с катушек пенис. Впрочем, он тоже начинал подавать первые признаки усталости, перестав практиковать такую обычную в этом возрасте вещь, как утренняя эрекция. Это, правда, представляло бесспорное удобство в смысле пользования бытовыми удобствами, но начало вызывать у меня опасения в отношении моего физического здоровья.
   Проснувшись одним прекрасным утром, я случайно заглянул в зеркало, куда собственно давненько уже не посматривал. Оттуда на меня смотрело бледное осунувшееся существо с черными кругами вокруг глаз, больше напоминающее узника концлагеря, чем пышущего здоровьем двадцатилетнего молодого человека. До меня дошло, что если так будет продолжаться и дальше, то мне скоро будет не нужен ни паспорт, ни зачетная книжка, ни диплом и вообще ничего уже не будет нужно, потому что я просто отдам концы в момент очередного соития. Я решил взять тайм-аут.
  
   Любашка удивилась, когда я отказался уединиться с ней в пустующем женском туалете, не функционировавшем уже с полгода по причине срочного ремонта. Я, слабым голосом сославшись на слабое нездоровье, избежал изнасилования. В Очаково я поехал не сразу. Прошатался до позднего вечера в Ленинских Горках, оттягивая неизбежный разговор с Еленой Васильевной. У меня даже появилась мысль, а не переночевать ли мне в кустах, на берегу какой-нибудь тихой заводи.
   Но в кустах все места оказались уже заняты, и мне вернуться на Озерную все равно пришлось. Елена Васильевна, похорошевшая и расцветшая за последние недели как аленький цветочек, была готова, как всегда. Борюсик, как всегда, отсутствовал. Я снова оказался один на один с сексуально-озабоченным чудовищем.
   Набравшись мужества, усиленного обострившимся инстинктом самосохранения, я заставил себя сделать официальное заявление:
   "Елена Васильевна...", я, между прочим, несмотря на наши более чем близкие отношения, по-прежнему звал ее по имени отчеству, "...мне нужен типа... перерыв. У меня сессия в разгаре и все такое. Я даже к зачетам не успеваю готовиться. Мы только трахаемся, трахаемся... у меня уже сил нет. Я устал, как грузчик... И вообще, мне кажется, что мы уже с вами типа... в расчете. Не могу ли я попросить вас отдать мне мой паспорт и... ключ...?".
   "В расчете, говоришь?", Елена обидчиво запахнула полы уже привычно распахнутого халата, обдав меня запахом каких-то приличных, возможно, дорогих духов, "Так значит ты, парень, трахал меня только из-за денег? Вот они нынешние мужики! Одна корысть на уме...", она хлопнула дверью своей спальни, и ключ повернулся в замке.
   Я робко постучал в дверь:
   "Елена, открой... Ты не совсем правильно меня поняла... Я собственно не против...", невольно я перешел на "ты". Замок злобно клацнул и дверь снова открылась. Елена стояла в проеме, гордо выпятив свои сиськи, обтянутые новым шелковым халатом, как тараны и уперев руки в боки.
   "Ты мне, пацан, не тычь! Я тебе не шалава какая-нибудь, которая трусы забывает по чужим квартирам! Я взрослая женщина! И зови меня по имени отчеству, сопляк. Не знаешь, как обращаться с женщинами, не суй свой член куда ни попадя! Думаешь, хер отрастил и мужиком стал? Считай, что между нами ничего не было! Салага! Чтобы ноги твоей завтра здесь не было! Паспорт против денег!" Дверь снова захлопнулась.
   Я в изумлении хлопал глазами некоторое время, тупо смотря на рубчатое стекло. Я мысленно приказал маленькому другу идти в свою конуру. Он уже и сам сообразил что к чему. Потом я начал собирать вещи.
  
   18.
   Лифт, как обычно, не работал, и, как обычно, пришлось тащиться по лестнице. Мы в жизни не поднимались так медленно...
   Я уже три дня как перебрался к Лехиной тетке. У нее было классно, по нашим провинциальным понятиям даже роскошно. Три комнаты, кухня метров двадцать, огромная прихожая, ванная и туалет отдельно, импортная мебель и все такое, но все время не оставляло ощущение, что ты там приживалка.
   Лехина тетка была, конечно, вежливой и интеллигентной, и дядька Саша тоже был мужик что надо, даром, что партийный функционер. Но всем своим видом они давали нам знать, что мы их стесняем.
   Я, черт возьми, не люблю сидеть ни на чьей шее. Еще больше не люблю, когда мне сначала предлагают стул присесть, а потом начинают вытаскивать его из-под меня, намекая, что не мешало бы стул-то уже и освободить, дескать, самим не хватает. Чертова советская интеллигенция...
   С одной стороны хочется быть гостеприимными, а с другой - самим мало.
   И потом, привыкнув за два последних года спать на роскошной широкой постели, для меня было не очень-то в кайф каждый день скрипеть раскладушкой, раскладывая ее посередь проходной комнаты. Ни тебе уютной лампы рядом на столе, при которой можно почитать "Над пропастью во ржи" или побренчать на гитаре, ни прочих маленьких, но нужных удобств. Вместо этого, сиди, клюй носом как сова, жди, когда все насмотрятся свой чертов телевизор и пойдут спать в свою роскошную спальню.
  
   Но во всей этой бочке дегтя была все-таки ложка меда.
   Я говорю о Лехиной двоюродной сестре.
   Звали ее Валька.
   Ей было всего шестнадцать, она была "мсмк" по спортивной гимнастике и уже заканчивала свою спортивную карьеру. Вся стена в ее комнате, куда мне удалось как-то заглянуть одним глазком, была увешана от пола до потолка грамотами и медалями и всякими прочими регалиями. Кроме того, у нее был еще специальный шкаф, в котором хранились всевозможные кубки и прочие чемпионские причиндалы.
   Мне ее достижения внушали уважение и трепет.
   Удивительное это было существо. Она, казалось, перемещалась в пространстве, не касаясь земли, настолько легкой была ее походка. Когда останавливалась, что бы она ни делала, какую бы позу ни принимала, она становилась похожей на изящную статуэтку.
   Интересно, что у нее были такие же светлые и слегка вьющиеся волосы как у Лехи, только их было у нее в тысячу раз больше, и они сидели у нее на голове эдакой замечательной пушистой шапочкой. Ей, как впрочем, и всем, занимающимся серьезным спортом, не были свойственны чертовы закидоны, характерные для всех шестнадцатилетних девчонок-подростков. Спортсменки, вообще, мне кажется, взрослеют раньше. Несмотря на то, что другую половину комнаты, не занятую спортивными регалиями, занимали куклы и разные девчоночьи игрушки, и она любила подурачиться, Валька была взрослой. Это я ценил в ней больше всего.
   По честнянке если, так эта маленькая гимнастка просто сразу околдовала меня. Когда я впервые появился в их доме, мне показалось, что я ей понравился. Я втайне надеялся на это. Во всяком случае, она была не против поболтать вечером на кухне со мной после тренировки, и слегка со мной пококетничать.
   Прошло всего три дня, а я уже забыл про Любашку, про ненасытную Елену Васильевну и все свободное место в моем сердце было занято этой малявкой. Впрочем, я не подавал виду. Не хватало мне еще вступить в половую связь с дочкой заслуженной учительницы и секретаря горкома.
  
   В один прекрасный день, мы возвращались с Лехой после сдачи очередного зачета, уставшие и вымотанные, как собаки. Мы решили прошвырнуться по площади трех вокзалов, посмотреть, нет ли объявлений о сдаче квартир. Кроме того, там всегда болтались люди, предлагающие приезжим провинциалам жилье. Сколько можно было сидеть на шее у родственников, в конце концов?
   Мы вышли на поверхность на Казанском вокзале. С тяжелыми сумками, набитыми конспектами, мы практически сливались с толпой приезжих. Надо честно сказать, что мне это было неприятно.
   Я в то время не хотел быть приезжим. Я страстно хотел походить на москвича. Сейчас я понимаю, насколько это было глупо. Сейчас я, например, наоборот, не хочу походить на москвича. Предложите мне даром московскую прописку - Боже меня упаси! Не люблю я их, столичных....
   Не то чтобы я не люблю всех москвичей поголовно, но мне почему-то не нравится то, во что превращаются люди, живущие в столице. Они смотрят на всех приезжих как на докучливых насекомых, вечно изображают из себя страшно занятых, дальше всех продвинутых и все такое. Будто бы в том, что мама с папой сделали их в Москве является их личной заслугой! Человек с московской пропиской - это совершенно другая порода людей.
   Но тогда, вырвавшись из провинциальной глубинки, я старательно делал все, чтобы ни в коем случае не походить на провинциала. Мы с Лехой даже разговаривать старались "акая" как москвичи, хотя нет-нет, а наш провинциальный акцент прорывался наружу и выдавал нас с головой.
  
   Так случилось и в этот раз. Нервное напряжение после сдачи зачета давало себя знать, и мы ржали как лошади на весь вокзал над какой-то дурацкой шуткой.
   Не успели мы захлопнуть свои пасти, как к нам подошел милиционер, козырнул и попросил отойти в сторонку. Мы, еще не ведая чем это может обернуться, с приятностью подчинились.
  
   Есть еще одна вещь, которая мне очень не нравится. Необходимость подчиняться стражникам. Ненавижу стражников. В каждой стране, в каждом обществе обязательно находятся люди, которые с радостью идут ограждать власть от граждан, которые по недосмотру, лени ли, или просто по собственной глупости, так или иначе, допустили эту власть к власти над ними.
   Удивительно то, что все эти милиционеры, полицейские, прокуроры, судьи, палачи и прочие служащие так называемой правоохранительной системы, которых я называю одним словом - стражники, формально являются теми же самыми гражданами, которых они по долгу службы должны хватать, допрашивать, обвинять, судить, наказывать и казнить. Разница же есть и огромная.
   Перейдя на службу государству, эти граждане из обыкновенного сырья для делания большой и маленькой политики, каковым являемся все мы, даже если нам посчастливится улететь на другой конец Солнечной системы, автоматически превращаются в неких неприкасаемых херувимов и серафимов, обладающих совершенно особыми правами и возможностями.
   По долгу своей службы эти серафимы, понятно, обязаны каждый день сталкиваться с такими потоками грязи, что трудно даже себе представить. Однако мало кого из них заставляют делать эту работу силком. В серафимы идут добровольно и исполняют обязанности рьяно, добросовестно и с наслаждением.
   Я никогда не понимал и не пойму, что заставляет людей одевать неудобную уродливую форму, обвешиваться тяжелой амуницией, вдевать ноги в сапоги и изо дня в день, из года в год, всю жизнь, до самой пенсии стоять на вокзале, незаметно наблюдая за толпой и выуживая из нее, время от времени, тех, кто имел несчастье слишком громко что-то сказать, засмеяться, или просто иметь "немосковское" лицо.
  
   "Ваши документики, пожалуйста...", тихо попросил он нас, незаметно прижав одним своим взглядом к стенке и оттеснив спиной вокзальную жизнь.
   "Какие еще документики?", глупо переспросил я.
   "Ваши паспорта покажите!", пока еще терпеливо разъяснил нам сержант или кто он там был этот стражник.
   "Паспорта?...", тут я понял, что мы, наконец, влипли.
   "Паспорта? У нас сейчас, э... понимаете... паспортов как бы нет... но они вообще-то есть!..."
   "Они на прописке, в отделении...", начали мы с Лехой наперебой объяснять, как и что. "Но у нас есть вот... пропуск в институт..."
   "Тэкс!", с плохо скрываемой радостью подытожил стражник, "Нет паспортов? Ну что ж... Пройдемте!"
   "Так вот пропуск-то, посмотрите!... Мы учимся в институте!...", пытался показать менту свой пропуск Леха. Тот даже не взглянул на него, показывая рукой направление, куда нам предлагалось "пройти" и слегка подталкивая меня под локоть другой. Я мягко попытался уклониться от приглашения, вежливо и плавно избегая контакта.
   "Пройдемте!", уже настойчивее потянул он меня за рукав.
   "Подождите! В чем дело!... Мы живем в Москве! Никого не трогаем! По конституции мы не обязаны таскать с собой паспорта...", начали шуметь мы. Тут как из-под земли, подоспел второй мусор, и они безо всяких уже намеков на вежливость скрутили и грубо поволокли нас на виду у всего честного народа в привокзальное отделение.
  
   Даже не хочется вспоминать все, что там пришлось нам пережить. Само собой, нас и наши сумки обыскали, все, что при нас было, включая кошельки, ключи, мелочь и маевские пропуска, отобрали. За каким-то хреном вытащили шнурки из ботинок и ремни из штанов. До сих пор не понимаю, зачем все это делается во всех ментовках мира? Что они боятся, что арестованные начнут сразу вешаться или вешать друг друга? Или они боятся, что шнурки, ремни и галстуки могут быть обращены против представителей закона?
   Кроме того, совершенно непонятно, почему человек, еще ничего не совершивший, просто задержанный для выяснения обстоятельств, на основе лишь каких-то смутных подозрений, взбредших в башку какому-нибудь сержанту-лимитчику, автоматически превращается в объект для издевательств и унижений со стороны всех, кто имеет фуражку на макушке.
   Непонятно, зачем раздевать человека догола и совать в задницу арестованному палец? Почему человек должен мучаться всю ночь на жестких досках в окружении татуированных с ног до головы уголовников?
  
   Одним словом, этой ночью мы с Лехой вкусили прелесть привокзальной ментовки на полную катушку. Нас выпустили только на следующее утро, когда выяснилось, что мы действительно прописаны в Очаково. В семь утра тетя Валя, приведшая в действие нужные рычаги, приехала за нами на такси.
   Нам вернули наши вещи за исключением денег. В кошельках у нас не остались даже проездных билетов. Все наши деньги, что были при нас, включая мелочь, загадочно исчезли без следа в закромах родины, то ли в ментовских карманах. Но, самое главное, что так же без следа исчезли наши в твердой обложке толщиной с полпальца зеленого коленкора маевские пропуска. Мы окончательно превратились в людей безо всякого намека на документы и без определенного места жительства.
   Когда тетя Валя, не спавшая всю ночь, и расстроенная дальше некуда, уехала, наконец на работу, мы с Лехой устроили совещание. Было очевидно, что без документов нам существовать больше уже никак нельзя. И в строжайшей тайне мы разработали спецоперацию.
  
   19.
   Леха достал из дядькиной заначки последние деньги, смотался в ближайший металлоремонт и со жвачечного слепка ему там сделали ключ. Правда, содрали с него вместо обычных рубль пятьдесят все десять. Сказали, что за конспирацию. Несмотря на то, что все наши деньги остались в ментовке на Казанском, Леха не стал торговаться, пришлось пойти на эти расходы.
   Наш план представлял из себя гениальнуюй смесью военной хитрости и гражданского нахальства.
   Елена с Борюсиком, как нам было известно из первоисточника, уехали на днях в отпуск. Мы решили под покровом темноты проникнуть в квартиру и, просто-напросто, забрать то, что нам принадлежит по праву. Вряд ли, подумали мы, они утащат наши паспорта с собой в Сочи, или куда они там собрались. А долг за квартиру отдадим, когда будут деньги. Мы, как граждане СССР, не можем существовать без паспортов. В конце концов, на нашей стороне конституция, едят ее мухи!
   К выполнению операции решили приступать немедленно, этой же ночью.
  
   Мы были теперь чужие в этом доме, нас никто здесь не ждал, впрочем, нас и раньше-то никто не поджидал с разогретым ужином, но теперь нас просто не хотели здесь видеть.
   А мы не хотели, чтобы кто-то видел и слышал нас, незваных гостей. На лестнице света не бывало почти никогда, поскольку жильцы выкручивали лампочки на лестничных площадках для собственных нужд. Было темно как в заднице у афроамериканца. Но пока мы поднимались по лестнице, глаза привыкли к темноте. Мы прокрались по коридору к нашей когда-то двери. Было тихо и жутковато.
  
   Ключ на удивление сразу подошел, и дверь открылась без шума. В квартире было совершенно тихо, только далеко-далеко тикали часы... Я по привычке потянулся к выключателю.
   "Не зажигай свет!", прошептал Леха, хватая меня за руку. "Где-то у Борюсика был фонарь...".
   Леха открыл шкафчик в прихожей. Дверь пронзительно заскрипела. Мы замерли. Струйка пота побежала по спине. Чтобы найти фонарь в темном шкафу, нужен был еще один фонарь.
   "Ладно, хрен с ним фонарем. И так уже вижу как кошка в темноте", прошептал снова Леха.
   "Давай сначала посмотрим в спальне, так, на всякий случай...", сказал я в ответ. Я на цыпочках подошел к двери и легонько потянул за ручку. Дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Я потянул еще. Результат тот же.
   Дверь в спальню была закрыта на ключ. Снаружи. Это было плохо.
   Но с другой стороны, это значило также, что дома никого не было. Это было хорошо.
   "Вот же блин!...", уже вполголоса сказал я, "...и что теперь?"
   Леха, ни слова ни говоря, достал их кармана еще один ключ и вставил в замок. Ключ со скрежетом повернулся, и Леха медленно открыл дверь. Свет с улицы проникал внутрь, и было очевидно, что в комнате пусто.
   Я с облегчением вздохнул.
   "Откуда у тебя ключ-то?", по-прежнему шепотом спросил я Леху. Леха только усмехнулся. "Потом расскажу. Иди, проверь быстро, нет ли кого в нашей комнате, а я поищу паспорта".
   В нашей комнате было пусто. Я зашел и сел на свою койку. У меня не было сексса уже неделю. Батарейки полностью перезарядились и требовали действия. Когда мне еще придется побаловаться на такой роскошной постели с...кем? "Андрюха! Иди сюда" услышал я громкий шепот Лехи.
   Я вскочил
   "Иду!"
   Леха стоял в хозяйской спальне у раскрытого серванта и держал что-то в руках. "Нашел?". "Нашел, держи, это твой, кажется. Я что-то никак мой не могу найти". Леха повернулся и почти не глядя, бросил мне потрепанную книжицу, продолжая что-то копать в серванте. Я неловко попытался поймать, но паспорт выскользнул у меня из рук, каким-то нелепым рикошетом отскочил к стене над кроватью с никелированными шишками и соскользнул на пол. "Черт! Обязательно надо было кидать!", проворчал я. "Что такое?" Леха обернулся в недоумении. "Что, что... Паспорт улетел... хрен знает куда... куда-то за кровать. Нельзя было, что ли просто подать?".
   Я встал на корточки и полез под кровать. Куча всякого пыльного хлама заполняла все межкроватное пространство. "Блин, хрен тут что найдешь теперь впотьмах", проворчал я из-под кровати.
   "Что там?", продолжал надоедать Леха.
   "Что? Дед в пальто. Тут столько хлама, хрен что найдешь! Придется все вытаскивать теперь". Я потянул какой-то сверток, приблизительно пытаясь угадать направление, в котором нужно было искать завалившийся паспорт.
   "Принимай, давай!"
   Леха принял от меня какой-то мешок, видимо со старым одеялом или шубой. Какие-то коробки, валенки и прочую дрянь. Наконец я добрался до пола. В темноте я начал шарить рукой, пытаясь нащупать паспорт. Наконец я нащупал что-то, напоминающее его самым кончиком пальцев. Однако я никак не мог подцепить. Я уперся одно рукой в пол и другой попытался достать. Есть! Я ухватил крепко, как мог свой документ и тут пол под моей рукой начал как-то странно себя вести. Он не то чтобы провалился, но как-то подался. Я удивился и испугался одновременно. Я подумал, что у меня опять что-то не в порядке с моей чертовой башкой. Я надавил на него всем весом и паркетина с легким скрипом отделилась от остального пола и приподнялась.
   "Постой-ка... Тут кажется что-то странное в полу". Я потянул за паркетину и целая пластина из трех или четырех паркетин вдруг сразу вышла из пола.
   "Тайник у них тут что ли?..." я с опаской засунул руку в глубину и нащупал что-то шелестящее на ощупь. Я вытащил небольшой мягкий, но в то же время увесистый пакет и подал его не глядя назад Лехе.
   "Посмотри-ка что там?". Через некоторое время я услышал свист.
   "Ни хрена себе! Ты знаешь, что это ты вытащил?".
   "Нет, конечно... А что я вытащил?"
  
   "Деньги, твою мать!".
   Мозг, получивший эту информацию, вдруг закоротило и он послал в мышцы тела какие то странные путанные сигналы. Тело совершило бестолковое и быстрое движение безо всякой конкретной цели. В результате я ударился головой о кроватное железо.
   "Какие еще деньги?", с целью перепроверить полученную извне информацию заставил меня переспросить мозг. Я повиновался. Информация подтвердилась.
   "Обыкновенные советские деньги! Тут целая пачка... Сейчас посмотрю". Леха видимо отошел к окну и снова присвистнул
   "Ты знаешь сколько здесь?"
   "Откуда мне знать? Сколько?"
   "Тысяча не меньше!"
   "Что-о?"
   "Блин! Тысяча рублей червонцами!".
   Я, еще не веря услышанному, снова запустил руку в дыру и достал еще несколько таких же пачек. Там все было ими забито, куда доставала рука.
   "Ну-ка посмотри эти!"
   "Мама моя! Да тут у них целая куча денег!"
   "Дай мне зажигалку!", мои чертовы зубы начали стучать от возбуждения. Леха сунул мне свою зажигалку и мне пришлось ей чиркнуть, наверное, сто тысяч раз, пока она не заработала, и я заглянул в дыру.
   Там, в дыре под паркетом, сколько можно было видеть во все стороны, лежали пачки денег.
   Я выключил эту чертову зажигалку, потому что она нагрелась как хрен знает что, и я в полной темноте на ощупь начал лихорадочно доставать их, чертовы пачки, оттуда одну за одной. Через некоторое время я начал чихать от пыли и вылез наружу, чтобы передохнуть. Глаза мои уже снова привыкли к темноте, и я увидел на полу огромную кучу денег. Там лежали в основном пачки десяток и пятерок, аккуратно перетянутые бумажными веревочками по сто штук в каждой. Кроме того, попадались пачки по пятьдесят и даже по сто рублей.
   Мы с Лехой смотрели на нее, не отрываясь, затем одновременно взглянули друг на друга.
   "Там, по-моему, еще столько же, если не больше", сказал я дрожащим голосом.
   "Сколько здесь ты думаешь?", спросил я Леху.
   "Я не думаю. Я знаю! Уже сосчитал... Не поверишь!"
   "Сколько" шепотом спросил я. Меня снова начало трясти.
   Леха тихо произнес: "Здесь триста пятьдесят тысяч рублей не считая мелочи - нескольких пачек рублевыми купюрами!".
   У меня захватило дыхание.
   "Не может быть!"
   "Андрюха! Мы богачи!". Тут я пришел в себя.
   "Ты что же ... хочешь все это того?...скомуниздить?"
   Леха лукаво почесал бороду. Похоже, у него уже созрела какая-то идея.
   "А ты будто не хочешь? Почему нет? У них там еще море этих хреновых денег! Оставим им половину. Половину нам".
   "Нам?... Но,... это типа... чертов грабеж вроде бы? Воровство?"
   "Не думаешь ли ты, пенек, что они побегут в милицию заявлять о грабеже? И потом они же нас тоже грабанули? Паспорта отобрали без спросу, это не грабеж что ли?"
   "Э-э... ты хочешь сказать...", до меня начало доходить.
   "Откуда у простого советского техника столько денег? Сам подумай!"
   "Действительно откуда?", переспросил я.
   "Вот и я говорю. Чтобы честно заработать эти деньги простому советскому инженеру нужно..." Леха пошевелил губами, подсчитывая в уме.
   "Двести лет как минимум!" опередил я его.
   "При зарплате 120 рублей в месяц нужно примерно триста лет чтобы заработать эти деньги!", поправил меня Леха, "А если ты говоришь там еще столько же, то тогда шестьсот лет! Для такого возраста неплохо они сохранились? И, потом, я что-то чертовых инженеров в этой квартире не встречал пока".
   Мы уставились друг на друга как ошалелые.
   "Они что банк ограбили?" спросил я Леху.
   "Хрен их знает... может, банк... Может, наследство получили... Только... тогда они не хранили бы деньги под полом. Да нет... какое еще наследство... Что-то тут не так. Не знаю я, где они столько денег надыбали. Но знаешь что, Андрюха...", Леха посмотрел на меня так, как будто его осенило, "В милицию жаловаться они не побегут!".
   "Слушай Леха, я теперь понимаю, почему они паркет у себя перестилали - тайник этот делали!".
   "Точно!".
   "Получается, где они эти чертовы деньги хранили до этого? В подушке что ли?".
   Мозг заставил тело схватиться за голову: С минимальным запазданием я выполнил простую команду.
   "Слушай! Я просто схожу с ума! До меня только сейчас дошло! Нам этих денег хватит на всю жизнь!" Я не верил тому, что с нами происходит. Мы сидели на полу в чужой квартире, тайно в нее пробравшись, перед кучей денег. В течение нескольких минут мы из бедных студентов, тянувших от стипендии до стипендии, превратились в несусветно богатых нуворишей!
   "Ну что, все деньги берем? Или оставим им половину?", уже по-деловому начал Леха
   "Давай для интересу хоть посчитаем сколько они тут скопили?", предложил я.
  
   Нам потребовалось еще полчаса, чтобы вынуть все деньги из-под пола и пересчитать. Мы пересчитали деньги несколько раз, каждый раз получалась другая сумма. Наконец результат стал повторяться.
   Оказалось, что под паркетом рядовой двухкомнатной квартиры площадью двадцать семь квадратных метров в ничем не выделяющейся типовой двенадцатиэтажке на окраине Очаково хранилось один миллион триста пять тысяч рублей в купюрах всех возможных достоинств. Миллион триста пять!
   Столько денег сразу и живьем мы не видали ни разу в жизни. Разве что в "бриллиантовой руке". Думаю, что большинство советских трудящихся не видали никогда денег больше чем их месячная зарплата. Я попросил Леху:
   "Леха, ущипни меня, мне кажется я сплю...". Леха лишь улыбнулся, глядя на меня горящими как у Франкенштейна в темноте глазами.
  
   Наконец мы честно поделили деньги на две части. Мы решили оставить себе шестьсот тысяч преимущественно в мелких купюрах от рубля до пятидесяти, трезво рассудив, что с крупными купюрами может возникнуть чересчур много ненужных проблем. С другой стороны, чем меньше купюры, тем больше они занимали места.
   Тем не менее, Елене с Борюсиком мы оставили самые крупные купюры и с десяток-другой пачек достоинством помельче. Чтобы они не сразу обнаружили пропажу, мы сложили под паркет всякий бумажный хлам, которого под кроватью оказалось предостаточно. Поверх него я снова аккуратно уложил деньги и вставил паркетины на место. Коробки и все прочее барахло снова затолкали под кровать.
   Вроде бы ничего не было заметно.
   "Если у них такая куча денег, почему они живут так бедно?", спросил я, "Давно бы перебрались в какую-нибудь сталинскую башню на Красной Пресне или, по крайней мере, в какую-нето приличную новостройку. Или вообще купили бы себе дачу. Машину опять же. А то живут как свиньи. Да еще из нас деньги вымогают. Слушай, Леха это вообще скотство, я считаю, с их стороны. Сидеть, а вернее спать на таких деньгах и вымогать самым подлым образом каких-то сто двадцать рублей!", до меня только сейчас дошла вся нелепость ситуации.
   "Я тоже думаю об этом", сказал Леха аккуратно складывая наши деньги в полиэтиленовый пакет - "И знаешь, что я думаю? Они просто не могут показать свои деньги никому. Он обыкновенный слесарь, она - техник. Они просто обязаны тянуть от зарплаты до зарплаты и жить как все. Купи они машину, сразу ОБХСС прибежит выяснять, откуда деньги. Я уж не говорю про дачу. Смеешься тоже...".
   Он был чертовски прав. Прав, как всегда. Леха всегда мог разложить все по полочкам, и самые сложные вещи становились простыми и ясными как белый день.
   "Точно. Может она для этого сейчас и учится в МИИГе, чтобы получить инженерскую корку. У инженеров зарплата повыше... наверное, через пару-тройку лет могли бы перебраться и в трехкомнатную квартиру. Может даже улучшенной планировки".
   "Запорожец бы купили...", добавил Леха. Мы засмеялись.
   "А может даже мотоцикл! "Урал"!"
   "Мопед!..." Мы начали ржать как сумасшедшие.
   "Тихо!..." Леха зашикал на меня. "Соеседи услышат... Давай уже убираться отсюда"...сказал Леха.
   "Точно... Стой! Легко сказать убираться", ответил ему я. "Деньги то в мешок не лезут, посмотри!". Мешка действительно хватило только на половину денег.
   "Может, сложим в авоську?"
   "Не, под кепку!"
   "Семен Семеныч!", мы снова заржали. На этот раз уже гораздо тише.
   "Шутки шутками, а деньги-то, правда, надо куда девать. Не рассовывать же по карманам?", сказал я, стуча зубами. Все более сильное возбуждение охватывало меня. Мое сознание суетливо металось по узкому темному коридорчику невероятной ситуации, в которой оно оказалось, стараясь не отвлекаться на посторонние мысли обо всем и прочие мелочи, но подсознание хватало из потьмы за рукав и тянуло, тянуло, вызывая дикие образы белых яхт, шикарных особняков и прочей несуществующей роскоши...
   "И то верно. Слушай, давай пошарим в кладовке или на кухне. Наверняка там какая-нибудь сумка или мешок найдется", предложил Леха.
   Мы встали и на цыпочках вышли в коридор. В прихожей в шкафу сразу же нашли маленькую затрепанную хозяйственную сумку, в которой Борюсик держал всякий хлам вроде изоленты, разводных ключей, пакли и прочей дряни, неизбежно поселяющейся в каждом советском хозяйстве.
   Вытряхнув в шкаф барахло из сумки, мы аккуратно сложили в нее остальные деньги.
   "Увесистая сумочка!", сказал я, приподнимая ее. Тут вдруг ручки затрещали и неожиданно оторвались. Сумка с грохотом упала на пол!
   В ночи шум показался нам ужасным.
   "Тихо, блин! Точно соседей разбудим!", зашипел Леха.
   "Да я не виноват! Ты видишь, какой хлам!", начал я оправдываться шепотом.
   Леха схватил меня за рукав.
   "Тихо!".
   Мы замерли и стояли неподвижно несколько минут. Сначала было тихо. Вдруг внизу хлопнула дверь и кто-то начал подниматься по лестнице. В дверь задубасили.
   Мы с Лехой выпучили глаза от ужаса и не двигаясь.
   "Эй, там! Вы нам дадите спать или нет?! Сколько можно? Второй час ночи!" женский скандальный голос за дверью еще некоторое время выкрикивал ругательства. Мы стояли ни живы, ни мертвы. Меня начало снова трясти. Леху по всему видать тоже.
   "Молчи!", одними губами проговорил он, глядя белыми глазами на меня. Я только затряс головой.
   На площадке открылась дверь. Тихий голос начал что-то говорить.
   "Что-то таскают сегодня всю ночь по полу, грохочут! Невозможно спать! Мне завтра на смену в пять утра! Что за блядство!". Снова завелся скандальный голос. Тихий голос что-то продолжал внушать скандальному. Тот отвечал несуразно громким криком
   "А мне что! Вот ты и звони! Пусть приедут и разберутся. Мы люди рабочие, нам телефонов не положено! Не то что вам инженерам!", продолжал разоряться удаляющийя бабий голос. Крики, наконец, затихли, дверь внизу с ужасным грохотом захлопнулась. Затем кто-то подошел к нашей двери. Шаги некоторое время тихо шаркали под дверью. Затем тихо постучали. Тишина. Кто-то долго стоял под дверью, видимо прислушиваясь. Шаги снова зашаркали, удаляясь. Дверь на площадке аккуратно закрылась. Наконец все стихло.
   "Бляха муха, не хватало, чтоб еще милиция приперлась!", почти неслышно зашлепал губами Леха мне в лицо, схватив меня за руку.
   "Да ладно, что нам милиция! Паспорт у меня при себе!", попытался острить я.
   "Очень смешно! Давай быстро на кухню!".
   "Стой!" прошипел я.
   "Может он стоит под дверью и слушает!". Мы замерли. Мы стояли так пять минут, мне казалось, я слышу, как пот катился по моей спине.
   Все было тихо.
   "Ушли, кажется..." Мы на цыпочках выбежали из спальни в коридор и ринулись на кухню. Я рывком открыл дверь и тут же встал как вкопанный. Сердце мое остановилось.
   На полу маленькой шестиметровой кухни в луже какой-то ужасно блестящей и темной как смола жидкости сияя в лунном свете белым лицом ногами к выходу лежала очевидно неживая Елена Васильевна...
  
   20.
   Я смотрел на неподвижное тело на полу и не мог пошевелиться. Пот бежал струями из-под мышек, по спине и по груди, по лбу и по вискам. Казалось, пот тек у меня изо всех возможных отверстий, включая те, о которых не принято говорить в приличном обществе. В мгновение я стал мокрый с ног до головы, однако во рту у меня пересохло.
   Леха прошептал мне снова в самое ухо: "Ну что там?". Я вздрогнул и пришел в себя. Я повернулся к Лехе и, глядя на него страшными глазами, молча указал пальцем вниз. Однако он уже сам все увидел.
   "Ни хера себе!", по складам выматерился Леха. Постояв, вцепившись в косяки, неподвижно глядя в кухню несколько секунд, он пришел в движение и быстро проскользнул мимо меня в кухню и склонился над Еленой Васильевной. Я не мог себя заставить даже посмотреть в ее сторону. Наконец я смог произнести не своим голосом
   "Она живая или что?...".
   "Что-то не пойму пока...вроде бы не живая. Пульса не могу найти".
   "Ага, блядь!... Вот он!"
   "Что это?".
   "Мой паспорт, вот что! За каким хером он ей был нужен?", поправляя халат на неподвижном теле, говорил тихо и зло Леха. Он снова бесстрашно взялся за безжизненную руку, подержал ее несколько секунд и рука с жутковатым глухим звуком упала на линолеум.
   "Кто ее...", начал я.
   "Убил?..." переспросил Леха. Наконец он встал и посмотрел на меня с усмешкой. Я понял насколько глуп был мой вопрос. Леха закрыл за собой дверь на кухню:
   "Я надеюсь, тот, кто ее убил, не прячется сейчас в ванной..."
   Я с испугом обернулся и посмотрел в зияющий чернотой дверной проем в ванную.
   "Задай глупый вопрос, получишь глупый ответ...", Леха потянул меня за рукав, "Давай делать ноги отсюда!"..
   Я схватил сумку в охапку, кое-как застегнув старую металлическую молнию. Леха взял на себя мешок. Он оглянулся по сторонам и вдруг, поставив на пол тяжелый мешок, неожиданно открыл кухонную дверь и скрылся на кухне на несколько секунд.
   "Ты чего там забыл опять?", нетерпеливо спросил я его.
   Ни слова не отвечая, Леха продолжал шебуршать на кухне. Я видел из коридора неподвижные белые ноги на полу и не осмеливался даже заглянуть внутрь. Наконец, осторожно обойдя тело на полу, Леха появился, держа в руках какую-то тряпку. Я, ничего не понимая, переступал от нетерпения. Леха начал зачем-то протирать тряпкой сервант, ручки дверей, косяки, что-то еще. Я подумал, что Леха, возможно, уже сошел с ума.
   "Ты что с катушек съехал?".
   "Отпечатки", спокойно ответил Леха, продолжая методично и быстро протирать, мне казалось, все подряд.
   "Отпечатки? Какие отпечатки?".
   "Ты что кино не смотришь? Книжек не читаешь? Слышал когда-нибудь про отпечатки пальцев? Вот какие отпечатки. Наши с тобой хреновы отпечатки везде! Этот тр... тело рано или поздно найдут, правильно ведь? Ясно всем будет интересно, кто последний побывал в этой долбаной квартире. По отпечаткам нас с тобой вычислят, и загремим под панфары на всю катушку... Понял?"
   "По-понял..."
   "Вспоминай быстро, где еще наоставлял свои пальцы?"
   "По-под кроватью может быть...", продолжал заикаться я.
   "Под кроватью пыльно?"
   "Еще как. Наверно сто лет не прибирались", наконец справился я с заиканием.
   "Тогда все, хрен с ним. Открывай дверь, только не трогай ничего голыми руками". Я спустил рукав и, прихватив ручку замка рукавом медленно ее провернул. Замок открылся практически бесшумно. Дверь тихо сама отшла от косяка, раскрыв щель шириной не больше пальца.
   За дверью было темно как в заднице у негра. Я тихо потянул ручку на себя и дверь раскрылась без скрипа. Мы с Лехой выскользнули на лестничную площадку. Леха прихватил полотенцем наружную ручку и закрыл чертову дверь.
   "Где хренов ключ?", спросил Леха. Я достал ключ из кармана и, нащупав в темноте замочную скважину, вставил в нее ключ. Ключ зашел наполовину и вдруг уперся.
   "Черт!"
   "Что еще?" Леха схватил меня за плечо.
   "Не идет почему-то..."
   Вдруг далеко внизу хлопнула дверь, и послышались голоса. Я снова почувствовал, как волосы зашевелились на голове.
   "Бежим!"
   "Стой! Дай я!" Леха оттолкнул меня от двери и сунул мне свой мешок. Я послушно схватил его и отошел в сторону. Голоса снизу замолкли, зато послышались шаги по лестнице. Кто-то поднимался наверх.
   "Милиция!" осенило меня. "Вызвали милицию, Леха!"
   "Тихо ты... закроем дверь и уходим через мусорный ход..." Леха продолжал возиться с замком.
   "Не идет?"
   "Да вошел..., почему-то не поворачивается... Нет, есть!"
   Тут, наконец, замок мягко щелкнул задвижкой, заперев тело бывшей тайной миллионерши Елену Васильевну на ее кухне. Душа ее возможно блукала где-то неподалеку.
   "Бежим уже!" я начал совать Лехе его злосчастный мешок. Руки у меня уже начало сводить от напряжения. Сумка вот-вот могла снова грохнуться на пол. Леха мешок не брал, продолжая ковыряться в замке.
   "Подожди ты, бля... Теперь не могу вытащить..."
   "О блин!" чуть не завыл я в ужасе.
   Шаги, казалось, были уже совсем рядом, всего двумя этажами ниже. Снова послышались голоса.
   "Какой этаж-то?..." смог разобрать я в ночной тишине низкий мужской голос, нисколько не стесняющийся нарушить тишину.
   "Шестой, должно быть.." ответил другой голос, придавленный.
   "Этот-то какой я спрашиваю?" переспросил первый.
   "А...Сейчас фонарь достану..." Шаги внизу остановились. Послышалась какая-то возня. Свет замелькал, проникая снизу в лестничных щелях.
   "Четвертый, кажись...." доложил второй.
   "Пошли дальше... Еще парочка. Какого хера они свет выключают?" возмутился первый.
   "Лампочки выкручивают, козлы..." ответил ему придавленным голосом второй.
   "Леха!...", прошипел я, чувствуя, что еще немного, и я намочу в штаны от страха.
   "Есть!" Леха быстро протер своим полотенцем дверь, схватил свой мешок и мы, как могли, бесшумно заскользили в другой конец коридора к выходу на чердак.
   Слава богу, дверь на черный ход была открыта. Леха растворил дверь, она предательски заскрипела. Волосы у меня на голове зашевелились. Мы оказались на черной лестнице. Однако здесь было гораздо светлее. Луна проникала через грязные окна, освещая перекрученные неведомыми силами тонкие железные перила и, поселившийся на этих ступенях навсегда, мусор. Стараясь не наступать на густо рассеянные бумажки, мы медленно, но без остановок двинулись вниз. Как всегда воняло чертовой кошачьей мочой и прочими испражнениями. Но не успели мы пройти и пролета, как вдруг Леха стал и остановил меня. Я замер.
   Внизу слышны были шаги. Кто-то шел нам навстречу!
  
   Леха поднял на меня глаза, и я понял его без слов. Ни слова, ни говоря, мы рванули обратно. Пролетая площадку шестого этажа, я механически зарегистрировал свет, мелькающий под дверями и голоса, приглушенные картонной дверью. Не останавливаясь, мы почти бесшумно, как привидения, продолжали нестись вверх.
   Девятый... десятый... одиннадцатый. Двенадцатый! Наконец, хренова лестница кончилась. Мы были на крыше. Леха догнал меня, когда я уже с трудом открыл тяжелую, обитую железом дверь. Ночной воздух ударил в лицо. Я вывалился на крышу почти без сил. В груди жгло, воздуха не хватало, системы работали на пределе. Только тут я понял, какого чертова напряжения стоило нам взлететь одним духом на шесть этажей вверх. Ноги у меня подогнулись, и я сел на грубую поверхность плоской кровли и сплюнул, наконец, горькой слюной. Леха швырнул мешок рядом и налег на дверь плечом. Та с трудом встала в дверную коробку.
   Леха накинул ржавый засов на петлю а я, пошарив вокруг, нашел какой-то шкворень, вставил его в замочную петлю и мы, наконец, почувствовали себя более-менее в безопасности. Леха соскользнул по стене, уселся рядом со мной на теплый рубероид и тоже обессилено сплюнул.
   "Вот это приключение!", прохрипел он, повернувшись ко мне.
   "Да уж, блин! Это тебе не по кладбищам по ночам шататься!", я посмотрел на него и мы беззвучно засмеялись. Это была чертова истерика.
  
   Однажды я рассказал Лехе как мой дед, когда он был еще таким же молодым придурком как мы, на спор сходил ночью на кладбище. А чтобы доказать друзьям, что он там действительно был, принес листочек с какого-то чертова венка. Друзья деда, такие же ослы, естественно, сразу зауважали его за недюжинную храбрость.
   Леха, недолго думая, тут же предложил мне сходить на кладбище проверить наше гражданское мужество. Я тогда еще подумал, и за каким же хреном я рассказал ему про своего деда? Однако пришлось идти.
  
   Между Очаковым и Юго-Западной есть огромное кладбище. А может уже и нет. Во всяком случае, тогда было. Вот туда мы и пошли. Бродили, бродили как дураки среди могил, страшно было - жуть. Хоть нам и говорили в школе, что привидений не бывает, а все равно было жуть как страшно. Какая-нибудь чертова птица заорет в темноте, или ветка треснет, мы с Лехой начинали сразу хвататься друг за друга. Кто знает, что там делается впотьмах, правильно?
   Доказав самим себе наличие задатков мужества, мы уже решили идти домой, однако, никак не могли найти выход. Мы чуть было не заблудились на этом хреновом кладбище и не остались там навечно. Когда я уже начал думать, что мы будем там жить, как какие-нибудь вампиры, пристроившись между могилами, выход неожиданно нашелся. Я проклял свою болтливость и своего деда, а Леха же просто наслаждался своей чертовой смелостью. Хорошо хоть не полез на какой-нибудь хренов обелиск наслаждаться своей чертовой высотой и не начал рвать листочки со всех этих вонючих венков.
   С тех пор я, тысячу раз думал, прежде чем рассказывать Лехе что-нибудь эдакое.
  
   Наконец приступ идиотского веселья закончился, и мы уставились друг на друга.
   "Что будем делать дальше?", спросил я Леху, будто он был последней инстанцией.
   "Давай посмотрим, что там внизу..." предложил Леха. Он быстро встал и, хрустя каменной крошкой, подошел к краю крыши. Я нехотя последовал за ним. Ну не люблю я края крыш! Особенно двенадцатиэтажных высоток. Высота никогда меня не манила. Я всегда боялся высоты, в отличие от этого чертова идиота! Ему всегда было в кайф пощекотать себе нервы, рискуя свалиться в очередную бездну. Вот и сейчас он спокойно подошел к кромке кровли на полшага и, только потом, на самом краю, как ни в чем не бывало, прилег на живот и спустил голову вниз.
   Мне было дико страшно, но, тем не менее, за три метра до самого края я тоже лег на живот и подполз к самой кромке.
   Холодок в нижних этажах моей технической системы как воздушная тревога всегда предупреждал меня о близкой опасности высоты. Двенадцатиэтажная высь сразу взвыла беззвучной сиреной в моих мокрых от пота штанах. Я не смог пересилить себя и подползти к краю.
   Леха спокойно смотрел вниз несколько секунд, медленно как локатор вращая головой, затем он повернул ко мне свою кудлатую башку, посмотрел на меня и сказал:
   "Так..."
   "Ну?...", нетерпеливо переспросил я, "Что!?".
   "Есть хорошие новости и есть плохие".
   "Блин... Ладно, давай плохие..." попросил я.
   "Плохие новости - это, похоже, действительно милиция. Белая "шестерка" внизу стоит", доложил Леха.
   "Какие тогда хорошие ?" спросил я, отползая от края подальше.
   "Хорошие новости состоят в том, что машина только одна. Это, во всяком случае, не облава".
   "Ты думаешь, это так... типа проверка?..." в надежде на лучшее спросил я, чувствуя всем телом тепло, идущее от нагревшегося за день рубероида.
   "Надеюсь, что они не будут ломать дверь. С чего им ее ломать? Если не будут ломать дверь, не обнаружат тело. Во всяком случае, не сейчас", Леха задумчиво покусал кончик уса. Я уже совсем забыл про неподвижное тело, оставшееся на кухне и волосы снова встали на голове дыбом. Правда, было уже не так страшно. Я начал привыкать к телам на кухнях.
   "Значит, не будут нас искать, правильно?" предположил я.
   "Правильно..."
   "Что будем делать? Ждать пока уедут?"
   "Не думаю, что сидеть и ждать - хорошая идея...", почесал Леха затылок.
   "У тебя есть какая-то идея получше?", посмотрел я на него.
   Леха неожиданно встал на ноги и, подойдя к самому краю, снова заглянул вниз. Чертова сирена у меня в штанах немедленно завыла страшным воем.
   "Леха!!! Отойди от края!", страшным шепотом зашипел я. Я встал на четвереньки и невольно попятился в ужасе назад. О, как я не любил его идиотские шуточки с высотой.
   Носки Лехиниых ботинок на три сантиметра выдвигались над чертовой бездной. Он постоял так еще несколько долгих секунд, а сирена выла и выла. Наконец, он отошел от края, насмешливо поглядывая на меня. Сирена в штанах, наконец, замолкла на самой высокой ноте, что-то там окончательно оторвалось, наконец, и отключилось.
   Отползши от края на добрых три метра, я встал на ослабевших ногах и посмотрел на Леху.
   "Ну, уел, уел. Боюсь я высоты, что я могу сделать?"
   "Нашел чего бояться. Страх наш вот здесь!" и Леха постучал пальцем себя по лбу, "А не там!", и он потыкал большим пальцем в сторону бездны.
   "Не знаю я, где у нас что, а только я, блин, не хочу превратиться в чертову лепешку в самом расцвете лет! Если ты хочешь шмякнуться на хренов асфальт с высоты сорок метров - это твое дело. Только без меня. У меня есть дела поважнее. Мне еще столько всего надо сделать..."
   "Ну, ладно-ладно, больше не буду", примирительно сказал Леха. "и вообще я даже не успею узнать что я уже умер. Действительно, а как я узнаю что меня уже нет?"
   "Нашел, блин, время филосовствовать! Телеграммой тебе сообщат. На тот свет...
   "У меня есть идея". Леха достал свой "Космос" и закурил. Я не курил и молча ждал от него продолжения.
   "Попробуем спуститься через второй подъезд, как думаешь?"
   "Прямо сейчас? А если дверь закрыта?"
   "Сначала давай проверим. С чего ей быть закрытой? Эта же открыта! Если закрыта, тогда уж... по пожарной лестнице..."
   "!!!??? Она же кончается на втором этаже!" с ужасом вспомнил я.
   "Ну, скажем не на втором, а так... на высоте метров трех. Можно спрыгнуть запростяк".
   "Ни хрена себе! Три метра - запростяк! Можно все ноги переломать к черту!"
   "Ну, хорошо. Что ты предложишь? У тебя есть идеи получше?"
   "Да... в общем нет..." помолчав, вынужден был признать я.
   "Хотя стоп! Есть! Мы забыли про эти чертовы деньги! Если полезем по пожарке, как мы потащим эти долбаные мешки? Они ж килограмм по десять потянут каждый! И вообще, даже если удастся спуститься через подъезд с мешками, как мы потащим эти хреновы мильены через всю хренову Москву? Блин, любой хренов мент нас остановит и поинтересуется какого это хрена мы тащим во втором часу хреновой ночи!"
   "Правильно... я об этом и не подумал"
   "Надо эти долбаные деньги куда-то срочно спрятать, так ведь?"
   "Правильно. Куда?", Леха докурил, наконец, хренову сигарету и, бросив окурок под ноги, задумчиво давил его, пока то не перестал подавать признаки жизни. Затем почесал голову. Я решил проверить выход через второй подъезд. Леха снова пошел на край кровли.
   "Пойду, посмотрю другую дверь..." и я направился к будке на другой конец крыши. Дверь, к счастью, была открыта. Разбитая и покосившаяся, как и все общественные двери в многоквартирных домах, она еле держалась на петлях. Я бегом вернулся и с облегчением доложил об этом Лехе.
   "Это хорошо", сказал Леха, "Пошли уже..."
   Мы взяли наши "вещи" и направились к лифтовой шахте.
  
   Мы не дошли до нее трех метров, как вдруг за нашими спинами раздался стук. Кто-то пытался открыть дверь, через которую мы только что попали на крышу. Были слышны голоса.
   Мы, не сговариваясь, побежали, сломя голову. Снова очутившись в затхлой темноте лестничной площадки, я неожиданно оглох и ослеп. Не останавливаясь, мы на ощупь начали спускаться вниз. Окна верхних этажей были заколочены фанерой, в этом и была причина непроглядной темени. Мы вынуждены были двигаться медленно и осторожно. На десятом этаже стало светлее. Мы пошли быстрее.
   Вдруг внизу раздался шум.
   "Тсс!" прижал Леха палец к губам. Я и без него был тише воды. Мы остановились. Невероятно! Навстречу нам далеко-далеко внизу приближались шаги! Нас окружали со всех сторон!
   "Что за хрень... К пожарке!"
   Мы, снова не сговариваясь, рванули наверх. Снова дверь наружу. Свежий воздух ударяет в легкие и звезды шелестят над головой. Соседнюю дверь по-прежнему пытались взломать. Кто-то пинал изнутри.
   "Без паники!", в панике пролепетал Леха.
   "Деньги!", в еще большей панике прошептал я.
   "Спрячем деньги и бежим через пожарку!", Леха пихал меня обратно. Мы снова бросились обратно в шахту лифта.
   "Куда прятать-то, твою мать!", в отчаянии вопрошал я. Шаги снизу были уже громче. Кто-то медленно поднимался тремя-четырьмя этажами ниже.
   Леха достал зажигалку и посветил. За бетонной шахтой лифта мы обнаружили узкое пространство. Мы, стараясь делать это как можно тише, кое-как сунули туда наши мешки, забросали попавшимся мусором, которого здесь было в достатке и рванули назад, к пожарной лестнице.
  
  
   Дверь позади нас уже трещала. Мы подползли к пожарной лестнице. Леха полез первым. Не мешкая ни секунды, он начал быстро спускаться. Боязнь высоты, как я уже упоминал, ему была незнакома.
   "Главное, не смотри вниз!", сказал он мне напоследок.
   Но мне было жутко страшно, однако, деваться мне было некуда и я, изо всех сил вцепившись в гладкое железо перил, поставил ногу на первую ступеньку.
   Хренова сирена тут же снова включилась. До сих пор поражаюсь, какой чертов идиот проектировал эти лестницы! Ступени были гладкие, как будто их специально полировали. Никакого ограждения не было предусмотрено. Не то что рядовой гражданин, профессиональный пожарник не смог бы долго продержаться на такой лестнице и минуты!
   Не знаю, откуда взялись у меня силы, отчаянно цепляясь за последнюю надежду, и стараясь не смотреть вниз, я спустился до самого низа и благополучно спрыгнули на землю. Слава Богу у чертовых архитекторов не хватило ума сделать бетонную отмостку пошире, и я приземлился на траву буквально в миллиметре от хренова бетона. Душа Елены Васильевны наверняка смеялась, порхая над нашими головами.
  
   Молча, мы поднялись на ноги и рванули прочь от проклятого дома. Мы мухой пересекли детскую площадку, кубарем спустились по пригорку и, пригибаясь, одним быстрым рывком достигли соседнего дома. Там завернули за угол и, пробежав почти до самого конца, наконец, остановились. Дышать было тяжело, в горле было сухо, грудь, казалось, разрывалась на куски.
   "Погодь", сказал Леха. Он вернулся назад и выглянул из-за угла. Я поспешил за ним.
  
   У подъезда стояла "шестерка" с мигалкой. Мент не спеша прохаживался рядом с машиной и что-то говорил в рацию, поглядывая вверх.
   "Как они узнали, что мы пошли на крышу?", спросил меня Леха.
   "Откуда ж я знаю! Вон, у мусора спроси лучше... Услыхали, наверное... Мы же не чингачгуки! Шума, наверное, наделали"
   "Хм... Не думаю, чтобы они нас слышали. Я надеюсь, что они просто так решили проверить. Только бы они не вошли в квартиру. Иначе это действительно будет абзац!"
   Вдруг из-за угла вырулил "батон" с красными крестами на боках и остановился рядом с ментовской "шестрекой". Мент повернулся, неспешно помахал водителю рукой и снова задрал голову наверх, на крышу.
   "Нашли!"...
   Мы посмотрели друг на друга и рванули обратно, через грязный пустырь позади дома в сторону олимпийской стройплощадки.
  
   Мы быстро достигли края пустыря и сразу же растворились в темноте строительной площадки среди гигантских куч земли, жилых вагончиков и строительной техники. Бетонные громады недостроенных олимпийских общежитий высились над нами как стены каньона. Но нас они не пугали, здесь нам был знаком каждый проулок. Даже в темноте, мы почти безошибочно находили дорогу среди канав, обломков бетона, куч строительного мусора, тракторов, экскаваторов, буровых установок и покореженных металлоконструкций.
  
   21.
   Сколько раз мы шатались по этой стройке с Лехой по ночам, когда строители расходились по домам, а сторожа, выжрав положенную чарку, дрыхли в своих вонючих бытовках, ни черта не слыша и не видя.
   Мы как раз прочитали "Пикник на обочине" и нас сразу же потянуло на приключения. Лучшей моделью "зоны" была стройплощадка олимпийской деревни. Огромная территория, заставленная строительной техникой, котлованы, штабеля бетонных перекрытий, и прочий разнообразный строительный хлам,
   Мы залезали на самый верх многоэтажек и бродили там в зловещей темноте, воображая себе невесть какими сталкерами. Это были опасные приключения, но нашим организмам, еще не уставшим от однообразия мира они были нужны как воздух, как пища.
   Я почти всегда был с собой старенький "зоркий", собранный из отходов военного производства, и я щелкал с высоты, пытаясь поймать то удивительное ощущение захватывающего дух пространства. Проявлял я пленку сам, а вот печатать приходилось у одного знакомого. Надо сказать, что в те времена, фотограф я был никакой. Большинство снимков было просто откровенный мусор, какими, впрочем, являются большинство любительских снимков.
  
   Вместо "захватывающего дух пространства" на отпечатках проявлялись лишь кривой горизонт, режущий снимок пополам, какие-то неясные объекты, провода или просто темнота из-за неправильно выставленной экспозиции. Даже если удавалось экспонировать кадр правильно, из-за ужасной композиции он совершенно не радовал глаз.
   Я злился на самого себя. Мне казалось, что фотография дело проще пареной репы. Наводи и жми. Однако так просто не получалось. Я в отчаянии несколько раз порывался грохнуть ни в чем неповинный "зоркий" об пол. Однако я не отступал и в результате я открывал для себя все новые и новые секреты.
   И однажды мне удалось все же ухватить у вечности один действительно исключительный момент.
   Был ясный день. Солнце было лишь слегка затянуто легкими облаками и давало неконтрастный рассеянный свет. Леха, как всегда, торчал на краю крыши. Я пристроил свой фотоаппарат на кромку вентиляционной трубы, взвел автоспуск и попросил Леху не двигаться. Он, впрочем, и так не двигался. Леха лишь повернулся ко мне лицом, а к вечности задом и спокойно стоял на самом краю, покуривая свой бесконечный "космос", глядя в объектив.
   "Не двигайся!". Я умостил фотоаппарат на краю трубы так, чтобы он не шелохнулся и нажал на спуск. Сам я бросился к Лехе и сел на корточки перед ним.
   "Не мигаем!", и сам напряженно уставился в объектив, всей спиной ощущая разверзшуюся в полуметре за спиной бездной. Леха вдруг ухватил меня за шиворот и слегка потянул назад. Я в ужасе замахал руками, пытаясь сохранить равновесие и в этот момент, как положено через пять секунд, автоспуск сработал, а через пять дней я получил замечательный отпечаток.
   Леха с усмешкой выпуская дым изо рта, спокойно стоит на самой кромке кровли шестнадцатиэтажного дома. Я сижу рядом на корточках в такой напряженной позе, будто пляшу в присядку, руки при этом у меня судорожно хватают воздух впереди а на лице с открытым ртом и бессмысленно вытаращенными глазами застыло выражение неожиданного испуга. Зато за нашими спинами было видно только небо и далекий-далекий туманный горизонт. Мы с Лехой как будто плыли в небе, едва касаясь какой-то несущественной поверхности, не обремененные ничем, кроме собственных взглядов на жизнь. Лехин - насмешливый, и мой - испуганный и еще не определившийся.
   В восторге от неожиданной удачи глядя на этот снимок, единственный, удавшийся со всей пленки, я тогда понял, что фотография - это великая сила.
  
   Местами у зданий не было еще наружных стен, был возведен только несущий каркас. И от опасной пропасти тебя отделял только легкий временный металлический заборчик, а местами и вообще ничего...
   Однажды ночью мы залезли на самый верхний этаж одной из многоэтажек и бродили там в поисках выхода на крышу. Я уже говорил, что крыши были для нас любимым местом времяпрепровождения. Только я не любил ходить по краю. Но меня всегда завораживал вид с высоты.
   А Леха, псих хренов, его так и тянуло к краю, встанет на самом краю и, например, мочиться с высоты в полста метров, или просто смотрит вниз и воображает себя вороной или я не знаю какой еще чертовой птицей. Того и гляди, закаркает и полетит.
   Так вот, ходим мы по этим лабиринтам, ходим, то одну дверь откроем, то другую, темно - хоть глаз выколи. Леха открывает очередную дверь и в лицо нам вдруг ударяет свежий воздух. Он останавливается как вкопанный. Я его по привычке так подталкиваю слегка в спину, дескать, чего встал, пошли уже. А он как заорет, что у меня волосы на голове дыбом встали!
   "Чего орешь!", заорал я на него в свою очередь и не знаю что делать.
   А он знай себе блажит! И тут до меня, наконец, доходит. Я смотрю, а в проеме-то ничего нет, только звезды во все небо и ночная Москва во всей красе. Да только мне уже было не до ночной Москвы, потому что Леха повис на дверной ручке и вот-вот вывалится наружу! Дверь-то наружу открывалась, да только за дверью этой ничего не было! Ни пола, ни балкона - ничего! И Леха остался жив только потому, что вцепился в ручку мертвой хваткой и тянет дверь на себя как дверной доводчик и ни туда ни сюда - повис над пропастью! Я еле его втащил обратно. Дверь захлопнулась. Втащил я его обратно, и мы упали на пол.
   "Я, кажется, в штаны намочил...", через некоторое время доложил Леха.
   "Намочишь тут!... Какой мудак устраивает двери в никуда? Убивать надо таких...", ругался я.
   Мы потом только, когда приперлись на стройку при свете дня, сообразили - это был выход на пожарную лестницу или что-то вроде этого, да только эту чертову пожарную лестницу эти хреновы строители олимпийской деревни еще не успели приделать! Видимо, все же к олимпиаде ближе они ее присобачили, поскольку я никогда потом не слышал про олимпийцев, вывалившихся с четырнадцатого этажа...
  
   Иногда мы подбирались к вагончику сторожа и кидали и камушек в окно, дожидаясь пока он проснутся. Перепуганный старик включал свет и оставался внутри, видимо, боялся выйти наружу. Нам его трусость казалось почему-то дико смешной, а наша храбрость будоражила кровь. Мы тогда еще толком не знали, что такое настоящий страх...
  
   Наконец, мы пересекли огромную стройплощадку и вышли на заболоченный пустырь. Еще с полкилометра бездорожья, грязи и неожиданных луж и мы, наконец, вышли к станции метро.
   На "Юго-Западной" не было ни души. Ртутные фонари освещали неестественным светом пустое шоссе и безлюдные тротуары. Мы скрылись в тени у запертого входа в метро и стали ждать.
   Только лет через десять Москва официально превратится в никогда не спящий мегасити. В брежневские времена было не принято шататься по ночам. Благовоспитанные трудящиеся должны были чинно спать, готовясь к новым трудовым свершениям. Впрочем, даже если бы кому-то и пришло в голову поразвлечься ночью - выбор был не шибко большой.
   Ночные рестораны и казино тогда были только в отелях "Интурист". Рядовых трудящихся туда не пускали. Только иностранных граждан и советских проституток. Даже столь привычных сейчас круглосуточно светящихся киосков, торгующих вечными "сникерсами" и пивом тогда и в помине не было. Вся ночная жизнь происходила подпольно, как во времена сухого закона в Америке.
   Однако, тем не менее, таксисты, пусть и государственные, уже существовали, шныряя по Москве, в надежде подобрать припозднившихся клиентов и сорвать с них по ночному тарифу без счетчика.
   "Такси?", спросил я Леху.
   "Само собой!", сказал он и закурил.
   "Сколько такси сейчас будет стоить? Как думаешь? В прошлый раз от центра до дома у меня по счетчику было три рубля. Только я как дурак отдал десятку..."
   "До "Станкина" рубля три, не больше, даже ночью...".
   Я пошарил в кармане и достал мятый рубль и пару пятаков. Больше ничего не было.
   "У меня с собой только рубль... вот... еще десять копеек. Этого не хватит. У тебя деньги есть?" спросил я Леху.
   Леха молча достал из-за пазухи толстенную пачку десятирублевок и передал мне. Я изумленно раскрыл рот.
   "Держи! На мелкие расходы", хитро улыбнулся Леха, достал еще одну пачку и тоже отдал мне ее. Это были сотки. Десять тысяч рублей!
   "Я-то и не сообразил! Тьфу ты! А когда ты успел-то?..."
   "Я так и знал, что ты не сообразишь со страху. Сунул несколько пачек в карман, пока ты бегал двери проверял. Кто знает, когда мы сможем эти мешки из лифта забрать?"
   "Это классно, Леха! Это ты молодец! Давай делить..."
   "Не волнуйся. Я себе такую же взял..."
   Я держал пачки денег в руках и жадно разглядывал их, щупал и не мог наглядеться. У меня одного в руках было двести ленинских стипендий!
   "Слушай, Андрюха! Спрячь уже!", сказал Леха, тревожно оглядываясь по сторонам.
   Я надорвал упаковочную ленту и выудил из пачки несколько новеньких хрустящих купюр. Сложив вчетверо, положил их в карман джинсов. Остальное засунул в задний карман. Было не слишком удобно, но зато вроде бы не видно со стороны. Однако мешало двигаться. Я переложил деньги за пояс и выпустил рубашку наружу. Вроде бы стало поудобнее. Я буквально был просто не готов иметь при себе такие деньги! Никогда не знаешь когда тебе подвалит удача...
  
   22.
   Нам не пришлось ждать долго. Минут через десять на западе показались огоньки автомобиля.
   Такси! Мы вышли к кромке шоссе и проголосовали. Через двадцать минут мы уже выходили у лехитеткиного дома. Сдачи не надо! Таксисит уехал осчастливленный.
  
   Тетя Вера не спала. Ждала нас. Глядя на наши грязные башмаки, штаны и рубахи, она, ничего не сказав, только покачала головой и многозначительно посмотрела на часы. Интеллигентная женщина!
   "Леша! Тебе звонила мама... Я не знала, что ей сказать, сказала, что у вас все в порядке... Ладно, мойтесь, ешьте. Она завтра снова позвонит".
   Тетя Вера выдала нам по комплекту чистых полотенец, заботливо разогрела чай и жареную картошку и, оставив все это на кухне, ушла спать. Рано утром ей нужно было как всегда на ее чертову работу.
  
   Когда я вышел из ванной, Леха уже доедал свою порцию и допивал чай. Я сел напротив и спросил:
   "Ты куда спрятал деньги?"
   "Держу пока в кармане", шепотом ответил он. Квартира была большая, так называемой "улучшенной" планировки, вряд ли кто-то что-нибудь слышал, но все же мы старались соблюдать конспирацию, "На ночь, наверное, придется спрятать в сумке. У тебя есть другие варианты?".
   "Под подушкой. Как все нормальные люди...", мы захихикали как идиоты.
   "Ладно, Андрюха, поешь - посуду сложи в раковину, не мой, поздно уже, завтра... Я - спать..."
   "Давай..." махнул я ему рукой, Леха ушел, а я жадно набросился на уже остывающую картошку, запивая ее чаем. Однако я оставался на кухне один недолго.
  
   Дверь тихо открылась и быстро закрылась. На кухне почти беззвучно материализовалась Валька.
   "Фу ты! Испугала!", я вытер губы салфеткой и прикрыл ею свои чресла. На мне ничего не было, кроме сырого полотенца.
   "Валька, ты чего не спишь? Три часа ночи почти!" спросил я ее изумленно. Мне ни разу еще не приходилось оставаться с ней наедине.
   "А... Не спится...". она была в одной ночной рубашонке и, очевидно было, что под ней ничего не было. Торчащие соски скользили под рубашкой, ноги светились сквозь тонкий хлопок. У меня сразу же встало все, что положено. Я пододвинулся ближе к столу.
   Валька подошла к холодильнику и достала из него бутылку кефира. Затем она открыла кухонный шкафчик и, встав на цыпочки, потянулась, доставая кружку с верхней полки. Рубашка задралась немного выше ягодиц. Под рубашкой действительно ничего не было.
   На секунду я успел разглядеть нечто весьма заманчивое между этих гладких, спортивно-мускулистых, но удивительно стройных ног нечто розовое и притягивающее взгляд как магнит, но рубашка снова опустилась и скрыла заветное место. Не поворачиваясь ко мне, Валька налила кефиру в кружку и жадно выпила половину. Поставив кружку на стол, она, наконец, повернулась ко мне и, опершись руками сзади на стол, улыбаясь, уставилась на меня. Над верхней губой появились забавные кефирные усы.
   Свет из-под шкафчика пробивался сквозь ночную рубашку и очерчивал ее точеную ужасно привлекательную маленькую фигурку. На мгновение мне показалось, что на Вальке уже вообще ничего нет. Мысленно я ее уже раздел. Я забыл про свою чертову картошку. Стараясь не глядеть на нее, я, тем не менее, во все глаза смотрел на нее.
   По-моему, она поняла, что именно я увидел. Кроме того, она, похоже, была нисколько не против этого. И вообще, если все хорошенько рассудить, такая демонстрация не могла пройти без ее личной санкции.
   Между тем, слегка виляя своими узкими бедрами, она не спеша, подошла к столу и присела на краешек табуретки рядом со мной, поставив кружку с кефиром перед собой. Она наклонилась и взяла одну картошинку с моей тарелки.
   "Понравилось?" спросила она?
   "Что... Картошка?..." глупо переспросил я, прекрасно понимая, о чем идет речь.
   "Нет... то...",
   "Что то?...", снова переспросил я.
   "То, на что у тебя встал..." констатировала Валька, игнорируя мой вопрос и выуживая следующую картошинку. Я покраснел, и возбуждение мое уже дошло до предела. Я не знал, что делать в такой ситуации.
   "А у тебя усы кефирные", перешел я в оборону. Валька хмыкнула, довольная, видимо, тем, что я принял ее условия игры.
   "Хочешь кефирчика?" спросила Валька.
   "Давай..."
   "На..." она неожиданно наклонилась ко мне через стол и, прикусив нижнюю губу, подставила мне свою верхнюю припухлую губу с кефирными усами. Ее маленькие круглые грудки почти полностью вывалились из рубашки. Крепкие маленькие пальчики медленно крутили недопитую кружку. Голубые светлые глаза открыто смотрели прямо и насмешливо. Лицо ее было так близко, что я буквально ощущал все ее тридцать шесть с половиной градусов своей кожей.
   "Оближи, мне не жалко..." прошептала она. Я усмехнулся и, не выпуская вилки из рук, стал слизывать холодный кефир с ее горячих губ. Это было невыносимо сексуально. Валька не шевелилась, только слегка подрагивала и смотрела мне прямо в глаза.
   "Это же ряженка, не кефир...Сладкая..."
   "Это я сладкая..."
   Облизав ее верхнюю губу, я медленно поцеловал ее в губы. Она не отстранилась, но и не ответила мне поцелуем. Я немного отодвинулся и посмотрел на нее. Она насмешливо смотрела мне прямо в глаза. Вдруг она положила руку мне на затылок и с силой прижалась к моим губам. Ее язык сразу же проник ко мне в рот и начал щекотать мой. Это было чертовски сладко и возбуждающе. Просто невыносимо! Для шестнадцатилетней девчонки она целовалась как чертов профессор! Правда, поцелуй этот длился всего несколько секунд.
   Вдруг Валька вскочила из-за стола и без слов выскользнула из кухни, оставив меня наедине с моей эрекцией и остывающей жареной картошкой.
   "Уф!" только и смог выдохнуть я. Мой член стоял как кол. Такого насыщенного разного рода событиями дня у меня не было ни разу в жизни! Некоторое время я сидел, тупо глядя в пространство. Затем, когда возбуждение немного улеглось, я быстро доел свою картошку, допил Валькин кефир, свой холодный чай вылил в раковину и понес свою эрекцию спать на раскладушку.
  
   23.
   Утром я проснулся в девять часов. Была абсолютная тишина, только тикали стенные часы. Я посмотрел на них и понял - проспал первую лекцию, и похоже просыпал следующую. Лехина раскладушка стояла убранная в углу. Я удивился этому, вскочил, и, на ходу натягивая одежду, выглянул в прихожую.
   Судя по тишине, я был в квартире один. Все, включая Леху, ушли. Я походил, негромко и вежливо аукая по квартире - никого не было. Только огромный серый сибирский кот Васька небрежно проскрипел что-то из кухни.
   Не тратя зря времени, я привел себя в порядок, побрился, причесался и лихорадочно начал собираться в институт.
   И тут, наконец, я вспомнил, что лекции уже давно закончились, вовсю идет зачетная сессия и сегодня у меня всего лишь пара консультаций. Открыв сумку, с которой я таскал свой институтский скарб, я вдруг обнаружил две пачки денег - одну красную, другую сиреневую.
   Тут я вдруг вспомнил все приключившееся прошлой ночью, начиная подпаркетным кладом, телом на далекой очаковской кухне и странным поцелуем на кухне другой.
   Я проснулся с совершенно пустой головой, и вдруг события навалились на меня валом, мысли в голове зашумели, ноги мои, ослабевши, подогнулись и я сел на раскладушку.
  
   Только сейчас до меня начало доходить, насколько кардинально изменилась моя жизнь всего лишь в течение нескольких часов. Я снова посмотрел на часы и прикинул - всего семь часов назад, я еще был невинным младенцем. И вот не успели пропеть петухи, а я уже успел стать свидетелем загадочного убийства, а также владельцем несметного по советским понятиям количества неясного происхождения денег.
   Я встал с раскладушки, медленно пошел в прихожую и взял свои ботинки, измазанные болотной грязью до неузнаваемости. Пошел затем в ванную и тщательно их отмыл. Огромные куски грязи отваливались от них и постепенно растворяясь, исчезали в канализации. Я отнес ботинки в прихожую и аккуратно поставил их на газетку сушиться. После этого наступила очередь носков и прочего мелкого тряпья.
   Несмотря на мощные финансовые рычаги, неожиданно оказавшиеся у меня в руках, между тем, думал я, задумчиво намыливая носки огромным куском хозяйственного мыла, я все еще продолжаю числиться студентом первого курса дневного отделения Московского Авиационного Института имени славного революционера Серго Орджоникидзе, имеющего, кстати, такое же неясное отношение к авиации, как и к образованию вообще! И сегодня у меня, как у всякого другого студента, две консультации - по диффурам и теории комплексных переменных, которые ни в коем случае нельзя пропустить, если я не хочу застрять в зачетной сессии до следующей осени, и если я хочу получать стипендию в следующем семестре...
   Впрочем, какая к черту стипендия? У меня в сумке лежит стипендия на семнадцать лет вперед!
   От этой неожиданной мысли, кусок мыла выскользнул из рук, упал в раковину, приобрел там неожиданно значительный заряд кинетической энергии и, отскочив от гладкой керамической поверхности, по сложной траектории ускакал в ванну. Пока я вылавливал его там, разные другие не менее приятные мысли роем пронеслись в моей голове. Поймав, наконец, непослушное мыло, я положил его на место, включил воду в раковине, чтобы смыть грязь от ботинок и вернулся в комнату.
  
   Я повесил выстиранные носки и трусы на батарею так, чтобы они не резали глаз обитателям квартиры и снова сел на раскладушку. Достав из заначки последнюю пару чистых носков я с удовольствием натянул их.
   Эти деньги реально существуют сейчас и здесь! И я могу взять эти деньги, пойти и потратить их, на что мне заблагорассудится!
   Я достал деньги из сумки и, до сих пор не веря своим глазам, уставился на две аккуратные увесистые пачечки. На бумажных ленточках было типографским способом отпечатано: Госбанк... Кассир... неясная подпись..., дата... Деньги были реальные и их можно было держать в руках, нюхать их, прятать в карман и доставать их оттуда, тратить их на все мыслимые и немыслимые удовольствия...
   Стоп! Деньги деньгами, а институт институтом! Не собираюсь ли я бросать институт? С какой стати? Я люблю свою альма-матер, я поступал в него два года подряд, это мой институт! У меня, кроме того, здесь классные друзья и... подруги. Подруги надо сказать, вообще что надо, просто блеск! Меня здесь наконец-то лишили девственности! С нашим, причем, удовольствием. Да и образование вроде бы никому еще никогда не мешало!
   Я сложил деньги обратно на самое дно сумки, предварительно выудив из уже раскрытой пачки пару десяток и переложив их в карман штанов...
  
   И тут я обнаружил записку. Сложенный вчетверо листок из тетрадки в клетку лежал в моей сумке на самом виду. Как я мог ее не заметить? Я развернул записку и прочитал. Аккуратным женским почерком, безо всяких знаков препинания, в ней было написано:
   "увидимся вечером во дворе если хочешь сладкого еще"
   А ниже следовала приписка, видимо сделанная уже на коленке:
   "интересно откуда у тебя столько денег я одолжила сто руб спсб"
  
   Наша с Лехой тайна уже перестала быть только нашей тайной. Произошла утечка... Я растерянно почесал голову и застегнул сумку. Ну вот еще одна проблема... Что теперь делать? С одной стороны, Валька классная девчонка и, возможно, ей можно довериться. С другой, черт ее знает, что там с другой, напряженно думал я. Ладно, решил я, будет проблема, будем ее решать. Чего раньше времени паниковать, подумал я и сам удивился своему спокойствию.
   Я посмотрел на часы. Пора. До маев пилить почти час. Я оглянулся, проверяя напоследок, не забыл ли чего и вышел, захлопнув за собой английский замок...
  
   24.
   Часов в десять вечера я постучал в дверь. Мне открыла тетя Вера. Она была босиком и в платье, заткнутом за пояс. В руках у нее была половая тряпка. В глубине коридора на меня смотрела во все глаза Валька и улыбалась до ушей. Везде, сколько хватало глаз, пол был был сырой. Местами стояли лужи. Ковры и дорожки, мокрые, были свернуты и темной грудой валялись у стены в коридоре.
   "Что случилось?". Тетя Валя, устало вытерев лоб тыльной стороной руки, ни слова не ответив, ушла в глубину квартиры.
   "Мы залили соседей. Кто-то забил сток в ванной и при этом еще и не выключил воду в раковине. Наверное, я знаю, кто это был."
   "Я???"
   "Андрей. Я думаю. Что тебе. Надо искать. Другое место..." тетя Валя появилась в коридоре. "У наших знакомых. Есть знакомые. Которые... сдают квартиру... я тебе дам телефон... позвони им и постарайся завтра выехать. Нам придется делать ремонт... это похоже надолго...". она снова ушла.
   Валька подошла ко мне вплотную, неожиданно взяла меня за пояс и, притянув к себе с неожиданной силой, быстро клюнула меня в губы. При этом ее пальцы проникли глубоко вниз под джинсы, ухватив за резинку трусов. Мой маленький друг тут же встрепенулся и поспешил ей навстречу, через две секунды, с собачьей готовностью уткнувшись в Валькины пальцы. Она, ухмыльнувшись, тут же убрала свою бесстыжую руку. Я проглотил слюну.
   "Хорошо, что папа вернется только через неделю. Был бы скандал" сказала она негромко, так, чтобы слышал только я. Затем она таким же быстрым и скользящим движением отстранилась и оказалась на другом конце прихожей. Валька взяла оцинкованное ведро, выдала мне тряпку и добавила уже громче:
   "Давай, вперед, Дрюнчик! Еще не все осушено!" и ушла, вертя своей маленькой спортивной задницей. Я повесил свои вещи на вешалку, закатал штаны и принялся собирать воду с пола.
  
   Вечером мы сидели с Лехой на кухне, выжатые как лимоны. Валька не показывалась из своей комнаты. Тетя Вера ушла спать.
   Я рассказал Лехе про то, что Валька обнаружила в моей сумке деньги. Про то, что мы с ней делали ночью я кое-как умолчал.
   "Скажешь, что нашел, да и все, подумаешь..." предложил Леха. "В конце концов, она же видела только пачку... ну две..."
   "Пачку! Две! Вы послушайте его! Это десять тысяч! Десять тысяч, это, между прочим, зарплата твоей тетки за десять лет непрерывного труда!..."
   "Восемь..."
   "Что?"
   "За восемь лет непрерывного труда... и примерно пять лет непрерывного труда дядькиного..."
   "Подсчитал уже все. Вы поглядите на него! Я, между прочим, дал тетке Вале двадцать пять рублей на ремонт..."
   "И что?"
   "Взяла... но остаться здесь навсегда, знаешь ли, так и не предложила..."
   "Да ладно... Я тоже с тобой поеду, не волнуйся!"
   "А чего тебе здесь не живется-то?"
   "А..." Леха махнул рукой. "Не хочу, чтобы моя личная жизнь проходила перед глазами у них... они конечно хорошие люди, но это не так, то не эдак... даже не покуришь толком... да и родители все время названивают, заботу проявляют... Что я им мальчик? Надоело..."
   "Кстати, действительно кое-кто пока еще мальчик, насколько я знаю... Ну ладно, ладно не буду! Мне веселей будет. Квартплату пополам, как обычно?"
   "Само собой! Да что квартплата!..."
   "Действительно, что нам теперь квартплата. Что мы Гекубе... Слушай Леха, а когда будем забирать остальные деньги?", обернувшись на дверь еще более тихим шепотом спросил я Леху.
   "Я думаю, что надо подождать, пока все уляжется... Знаешь, ну там расследование и все такое..."
   "А ты не думаешь, что кто-нибудь может их найти. Мало ли кто там по крыше шарится... бомжи там всякие..."
   "Тоже конечно верно... Надо бы их выудить побыстрее оттуда. Но я боюсь, что там менты сейчас скорее шарятся. Опасновато..."
   "Может, сегодня съездим? На разведку? Со стороны посмотрим... там видно будет, а?"
   "Посмотри на часы - времени уже скоро двенадцать. Метро скоро закроют...", засомневался Леха.
   "На кой нам метро, чудак!? Сам подумай! У нас денег - куры не клюют! Возьмем запростяк тачку и мухой слетаем туда и обратно!"
   "Точно! Я и забыл... еще не привык деньги тратить. С деньгами такой кайф! Слушай, я сегодня пообедал в Праге. Так классно!"
   "А я в Арагви! Меня еще пускать суки не хотели. Дал швейцару рубль, так они чуть мне там всю задницу не вылизали! Пообедал аж на шесть рублей! Во было классно! Цыпленок с табаком, харчо..."
   "В табаке а не с табаком, деревня... Погоди-ка, потом расскажешь! Погоди..." прервал меня Леха,- "...допустим, мы заберем деньги сегодня, но куда их денем-то?"
   Я об этом, конечно, не подумал.
   "Э... может на стройке спрячем?"
   "На стройке? Ты имеешь в виду олимпийскую деревню? Как временный вариант может и сойдет... ну да ладно, давай смотаемся по быстрому..."
   Мы крадучись вышли из кухни. Мне показалось, что дверь в Валькину комнату была приоткрыта. Когда я обернулся, никакой щели уже не было. Я Лехе ничего не сказал. В конце концов зрительные рецепторы иногда дают сбой.
  
  
   25.
   Таксист высадил нас кварталом выше на Озерной, как мы и просили. Мы рассчитались с ним без сдачи, подождали, пока он, довольный, скроется за углом и пошли пешком обратно. Перед злосчастным домом все было тихо и спокойно.
   "Никакой активности не наблюдаю..." сказал Леха, внимательно приглядываясь из-за соседнего дома к нашему когда-то подъезду.
   Почти все окна к этому времени уже погасли. Время было за полночь. Мы обошли наш дом и заглянули в наше окно. Света не было нигде...
   Мы снова вернулись и через соседний подъезд по лестнице поднялись на самый верх. Мы предусмотрительно прихватили с собой фонарик и пару рюкзаков. Я взял свой, в котором хранил все свои вещи, Леха прихватил рюкзак дяди Саши. Мы шли, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Все было тихо...
   Я не очень надеялся что деньги до сих пор никто не упер. И вообще я думал, может и не было никаких денег? Все почудилось. Не бывает так. Не бывает.
  
   Деньги были на месте. Мы быстро рассовали пухлые пачки по рюкзакам и двинули вниз. Никого не встретив, мы вышли из дома, быстрым шагом пересекли детскую площадку, спустились по пригорку и, наконец, оказались на стройке.
   Мы подошли к буровой установке и привычно спрятались в ее темных недрах.
  
   "Где будем прятать-то? Места много, а отовсюду все видать... куда девать все это добро?"
   "Давай закопаем, а?" предложил Леха.
   "Закопаем?..." растерялся я, "У нас даже лопаты нет..."
   "Подумаешь лопата! Это же стройка! Лопату что ли здесь не найдем?"
   Мы оставили мешки под буровой и тихо направились к ближайшему зданию. На удивление быстро на первом же этаже мы нашли целую россыпь всевозможного шанцевого инструмента. Все это свободно лежало сваленное в кучу прямо в подъезде, прикрытое от нескромного взгляда рваными ватниками. Мы прихватили две совковых лопаты и кайлу - основные инструменты при посредстве которых был построен развитой социализм.
   "Где будем копать?", спросил я Леху, когда мы вернулись под сень буровой.
   "Надо где-то на пустыре...".
   "Ясно, что не посередь площади! Но где конкретно?"
   "Я знаю, кажется где..."
   "Веди тогда, Сусанин..." и Леха повел меня на окраину олимпийской деревни, туда, где она соседствовала с болотом. Мы продрались через горы мусора и кусты на окраине стройплощадки, спустились с длинного пригорка, поросшего неизвестным кустарником, и вышли на небольшую прогалинку.
   "Здесь!", Леха воткнул кайлу в мягкую землю рядом с кустом черемухи или чего там растет на болотах и мы начали копать.
   Однако земля была мягкая только сверху. Ниже пошли бесчисленные камни. Чем глубже - тем они становились крупнее. Когда яма стала глубиной по колено, показалась вода.
   "Так... кажется пошли водоносные слои..." констатировал этот бесспорный факт Леха, - "...во всяком случае от жажды не помрем".
   "Да уж...ведьмин студень какой-то. Похоже, закапывать дензнаки на болоте - идея не из самых гениальных...", согласился я.
   "Давай поищем место повыше...", не смутился Леха.
   "Не хватало еще, чтобы наши деньги сгнили...".
   Наконец нам удалось найти идеальное место, во всяком случае, лучшее, какое только можно найти без специального оборудования глухой ночью на окраине охраняемой стройплощадки всесоюзного значения.
  
   Когда яма была почти готова, мы присели отдохнуть. Я устал как собака и вспотел как мышь. Ночь была тихая и прохладная. Луна и звезды горели так ярко, что хотелось их выключить.
   Леха закурил. Я спросил его:
   "Слушай Леха, давно тебя хотел спросить, а почему ты куришь?"
   "Не знаю, честно говоря... нравится, наверное. Я как-то не задумывался об этом... все курят..."
   "Это ж, наверное, вредно?"
   "Ясно, что не полезно... Зато приятно"
   "А я никогда не курил. Если не считать отцовского "Беломора" и кубинских сигар в детстве. Такая дрянь, я тебе скажу! А сигареты ни разу не курил... Дай мне что ли попробовать?"
   "Пожалуйста, попробуй...", удивился Леха.
   Леха достал для меня сигарету. Я понюхал ее и осторожно взял ее в рот. Аромат у сигареты был сильный и удивительно приятный. Леха поднес зажигалку. Я начал прикуривать.
   "Только пока не затягивайся. Втяни дым в рот, но не вдыхай!"
   Я слегка втянул в рот дым. Дым был легкий и тоже приятный на вкус. Во всяком случае, вонючий и едкий сигарный дым не шел с сигаретным дымом ни в какое сравнение.
   "Ммм...Неплохо!" Я затянулся по-настоящему. Голова у меня тут же закружилась и крыша неожиданно поехала.
   "У! Вот это кайф!". Когда я докурил сигарету до половины, мне казалось что я пьян в доску.
   "Ну, как?" участливо спросил Леха.
   "Кайф! Я как будто полстакана водки выпил!"
   "Ну, это у тебя с непривычки. Так сильно не должно действовать", Леха с интересом посмотрел на меня. Меня действительно развезло как от водки.
   "Мне кажется, у меня теперь начинается новая жизнь...." неожиданно для себя заявил я, - "Все теперь должно быть по-новому!"
   Леха тихо засмеялся и сказал:
   "Это точно! Если у тебя есть триста тысяч денег, жизнь начинается другая..."
   "Триста тысяч! Это ж огроменная куча! Слушай, Леха. Ты что купишь в первую очередь?" спросил я, затягиваясь уже на всю катушку.
   "Даже не знаю пока..." Леха почесал свою кудлатую голову, "Наверное, куплю первым делом гитару...", Леха иногда брал у меня уроки музыки и давно хотел иметь свою гитару.
   "Я тоже. Куплю себе Музиму. Нет, две! Акустику и электрическую!"
   "Мне акустики хватит..."
   "Квакушку куплю хорошую..."
   "О! Джинсы!" вспомнил Леха. Мы ходили в самодельных джинсах, пошитых в нашем провинциальном ателье еще пару лет назад и им уже давно была прямая дорога на свалку. Они устарели не только физически, но и морально.
   "Это само собой! Джинсы "левис"!"
   "Ливайс!" Поправил меня Леха. Он изучал в школе английский язык и знал, как правильно произносить английские слова. Я изучал немецкий и произносил все английские слова с немецким акцентом.
   "По-немецки "левис". Пусть будет "ливайс"... Но я все равно их куплю. Поеду завтра на Беговую и куплю первым делом. Еще ботинки куплю себе финские, на платформе. Каблук пять сантиметров. Красные..."
   "Почему красные-то?.
   "Потому что настоящие ботинки, как и самолет, могут быть любого цвета, но обязательно красного!" вспомнил я традиционную маевскую шутку. Леха радостно заржал.
   "А я куплю синие!"
   "Пусть будут синие, но обязательно смотри, чтобы были красного цвета!" наставлял я его, докуривая сигарету.
   "А я, наверное, куплю себе шляпу. Большую такую фетровую шляпу..." продолжал, отсмеявшись, мечтать Леха.
   "Да, согласен, шляпа нужна. Я тоже куплю..."
   "Красную?", уточнил Леха.
   "Не... Серую...", ответил я, отсмеявшись. "Я даже знаю где. В Польской Моде...".
   Так мы фантазировали пока не начал тлеть фильтр. Одновременно с этим наши фантазии на тему красивой жизни истощились. Поэтому мы начали перекладывать деньги из рюкзаков в яму.
   Когда половина пачек оказалась аккуратно сложенной на дне ямы, меня вдруг осенило.
   "Послушай, Леха! Ну не дураки ли мы? Это ж бумага! Надо, наверное, все это во что-то завернуть?"
   "Точно!" Леха снова начал чесать репу.
   К этому времени мы уже практически видели в темноте как кошки, поэтому для нас не составило большого труда найти какой-то тюк и снять с него полиэтиленовую пленку. В эту пленку мы и завернули деньги. Мы прихватили с собой по нескольку пачек на черный день, сколько влезло карманы и, наконец, закопали деньги.
   "Ну, кажется теперь все..." вытер Леха пот со лба. Потом вытер его еще раз и еще раз. Затем еще и еще.
   "Да что за черт!" Леха тер и тер лицо и не мог остановиться, - "Что такое-то? У меня все лицо чешется. Просто невозможно!"
   "У меня тоже чешется... Я не знаю что такое..." у меня тоже все начало дико чесаться.
   "Чесотка что ли какая-то?"
   "Может клеща какого-то подхватили..." Леха чесался и чесался как бешенный.
   "Стой!" вдруг понял я, в чем дело. "Стой, говорю! Перестань чесаться! Я знаю, в чем дело! Это стекло! Мы ж, идиоты, сняли пленку со стекловаты! Она ж вся в стекловолокне. Вот мы и чешемся как вшивые козлы! Терпи!"
   "Не могу!" взвыл Леха.
   "Ты что забыл? Помнишь, мы в детстве прыгали в стекловату на деревокомбинате? Мы так же чесались потом неделю как свиньи. Один способ только избавиться от этой чесотки - вымыться. Давай по быстрому домой и в ванну...".
   Мы расшвыряли лопаты по сторонам и рванули на "Юго-Западную", чешась как бешеные.
  
   26.
   Был третий час ночи. Мы снова сидели на кухне и снова жадно поедали холодную жареную картошку. Вся наша жизнь в последнее время переместилась в темное время суток. А вернее сказать, дневную часть нашего существования мы проживали как обыкновенные советские студенты, а в ночное время, превращались в нечто, еще пока не поддававщееся определению. Это нечто прокрадывалось темными коридорами в чужие квартиры, обнаруживая там трупы еще недавно весьма живых и необычайно похотливых женщин, горы дензнаков неясного происхождения и принадлежности, улепетывало чердаками и пожарными лестницами от погони, затем закапывало мешки с деньгами на темных необитаемых пустырях, одним словом вело неординарный и сложный образ жизни броуновской молекулы. Времени на сон при таком пропитанном адриналином распорядке дня практически не оставалось.
  
   Леха весь пошел красными пятнами, как будто его приготовили по рецепту конька-горбунка. Однако несмотря на неестественный цвет кожных покровов, который он приобрел после получасового стояния под горячим душем, ему сильно полегчало. Тем не менее он все еще страдал.
   Я страдал тоже. Но не так интенсивно. Мне пришлось легче, поскольку я вовремя сообразил, что к чему и не втирал строительную стекловату в лицо как этот безумец. Я был практически в форме. При этом я держал свою сумку все время при себе, даже в ванной. Она исейчас лежала под моим стулом. В ней лежало пятьдесят с небольшим тысяч рублей. Эта была огромная сумма. По меркам тогдашнего уровня зарплат, простой советский инженер смог бы сколотить подобную сумму примерно за двадцать пять лет. При этом он должен был питаться у знакомых и родственников на халяву все эти годы, не менять белья, носков и постельного белья, поскольку жить ему пришлось бы на вокзале.
   Несмотря на простоту этих арифметических подсчетов возможности, открывшиеся передо мной были все еще за пределами моего воображения.
   Попробуйте представить австралийского бушмена, которому по счастливому стечению обстоятельств достался новенький "мерседес". Он в жизни своей, как и его ближайшие родственники существовашие до него тысячами беззаботных лет в этой же бескрайней великой пустыне среди кенгуру, диких собак динго и личинок майских жуков, которые они ловко выкапывали заостренной палочкой, никогда не водил машину. У него нет никакого понятия о двигателях внутреннего сгорания, аккумуляторных батареях, кондиционерах и кожанных сиденьях, и он лишь смутно догадывается о назначении диковины которая оказалась в его распоряжении. Он осторожно крутит сухими, никогда не знавшими мыла, темными как у египетской мумии пальцами рулевое колесо, неуклюже нажимает кнопочки с загадочными иероглифами, вскоре довольно успешно научивается открывать и закрывать двери и раскладывать сиденья, но ничего особенного с этим сверкающим монстром не происходит. Машина не едет. Но он не сильно расстраивается, потому что во-первых и не знает, что она может ехать, во-вторых, ему в жизни никогда не приходилось куда либо спешить.
   Я, будучи таким же бушменом в финансовых делах, совершенно не представлял какой силой и возможностями обладает существо, владеющее таким количеством денежных знаков, поскольку я никогда и не подозревал, что мне когда нибудь могут потребоваться какие то особые силы и дополнительные возможности.
   Одним словом я просто не представлял что со всем этим счастьем делать. Избавившись от вьевшегося в кожу пота и триллионов микроскопических стекляннных волоконец я просто наслаждался простой едой, чистотой и покоем.
  
   Мне хотелось поговорить с Валькой и расставить, наконец, все точки над "и". Однако она не появлялась, вынашивая видимо среди своих кубков и медалей в своей персональной ячейке неведомые мне соображения. Между тем, завтра с утра мне нужно было собирать вещи и убираться из этого дома и я не знал когда вновь увижу загадочную Вальку.
   Мы, добили картошку и наполнили кружки никогда не переводившемся в этом доме кефиром.
   "Слушай, Леха, я все время думаю о... Елене...э... Васильевне. Вернее о том, что с ней... э... стряслось. Ну, короче, что там мы видели. Вернее не видели... одним словом что там... произошло."
   "Я тоже... они вроде бы собирались в отпуск... Знаешь, что я думаю? Я думаю, что все это, я имею в виду, что там стряслось, как-то связано с этими чертовыми деньгами..."
   "Ты думаешь... Ты думаешь, что это из-за этих денег ее убили?!..."
   "Мне кажется, что есть какая-то связь. Я не знаю, откуда у них деньги, чьи они вообще... украли они их, одолжили, заработали, хрен их знает... Но мне кажется, что не из-за чего больше ее убивать... а деньги огромные..."
   "Не в шахматы же они их выиграли, в конце концов?" предположил в шутку я. Вдруг Леха посмотрел на меня несколько ошарашенно.
   "Послушай! А ведь точно! Шахматы не шахматы, а в карты они могли запросто выиграть!"
   "В карты? Миллион рублей?!"
   "А что, ты знаешь, как здесь люди играют? Я слышал такое... Ты помнишь Борюсик каждый почти вечер уходил играть... якобы в шахматы? А может он и не в шахматы играл?"
   "Ты что, думаешь, он в карты играет?.. играл..."
   "Запросто. Если так, то тогда все сходится. В конце концов, он мог проиграться в пух и прах. Долги не платил. За долгами пришли, денег не дают, вот они Елену и прибили..."
   "За деньги? За карты?! Да не может быть!"
   "Еще как может. Я слышал за копеечный карточный долг могут убить... говорят очень большие состояния крутятся. Влиятельные люди играют...".
   "Какой-то ужас ты мне рассказываешь... как такое может быть? Кстати где он и что с ним?"
   "Вот я и думаю, куда же это Борюсик-то делся? Поди, в бега пустился. "
   "Неужели у него долгов вышло больше чем на миллион?"
   "Выходит так... впрочем ничего я не знаю. Но дело точно тут нечисто"
   "Так послушай, Леха, выходит, что если мы у него забрали половину... то он теперь и вовсе не сможет рассчитаться? И его что... того? Кокнут?"
   "А что...Запросто может быть и такое..."
   "Погоди, он, что совсем дурак, не допрет, кто у него деньги спер? Паспорта пропали, ясно, что мы их взяли!"
   "Паспорта? А ведь запросто допрет!"
   "И что тогда?"
   Этот вопрос остался висеть в воздухе, даже когда мы выключили свет на кухне и тихонечко прошлепали босыми ногами через всю квартиру по направлению к нашим раскладушкам и провалились в глубокий и крепкий сон людей, необремененных материальными заботами.
  
   27.
   Следующую ночь я решил провести в гостинице. Почему бы и нет, подумал я. Денег у меня просто навалом, можно хоть всю жизнь в гостинице жить. Только вот в какой именно? Я долго думал, в какую гостиницу податься.
   Надо признаться честно, я ни разу не селился в гостиницах, если не считать поездок всей семьей на юг. Когда мы с братом еще ходили под стол, родители каждое лето ездили в отпуск на юг. И они всегда таскали нас с собой. Каждый божий год они собирали чемоданы и увозили нас на южное побережье крыма на целый месяц.
   Постепенно мне даже стало казаться, что я уже не могу жить без всех этих алушт, батумов и сочей. Правда, мне никогда не нравились пустые как монастырские кельи сдаваемых внаем хрущевских каморок, переполненные галечные пляжи под невыносимо жгучим солнцем и толкучки на колхозных рынках. Мне кажется, летом на малюсеньком пятачке на юге страны собиралось почти все ее чертово население.
   Еще больше я не любил поездов дальнего следования. В них почему-то никогда не работали кондиционеры, и мы целых три дня должны были умирать от чертовой жары.
   Но что мне нравилось и ради чего я готов был терпеть все вышеупомянутые лишения, так это море. Я всегда любил воду. Особенно морскую. Море являлось значительной частью моего Секретного Плана.
   Еще до того, как меня занесло каким то демоном случайностей в легкую атлетику и до того еще, как я оказался в цирковой секции, после того, как в одну из наших первых поездок на юг я чуть было не утонул в ласковом Черном море буквально на глазах у родителей, они твердо решили, что пришла пора учить меня плавать и отдали меня в секцию плавания.
   Плавать я научился очень быстро, но, как спорт, плавание меня не привлекало. Я не стал мастером спорта и звездой мировой величины, но свой первый разряд я все же получил и значительно укрепил свой организм. В секции плавания меня, как минимум, научили правильно перемещаться в воде, а не позорно барахтаться на мели, как делает это прочее неквалифицированное большинство. Затем, правда, неизбежно начались соревнования, но соревноваться мне почему-то не понравилось и, едва научившись не тонуть, я бросил плавание.
  
   По правде говоря, я нигде не задерживался надолго. Дольше всего я продержался в легкой атлетике, куда нас вместе с Лехой пригласил тренер, обнаружиший что мы выжили после десятикилометрового лыжного марафона. Мы пробегали под его началом два года, прежде чем я снова понял, что этот лошадиный спорт тоже не для меня. Тренироваться каждый божий день по несколько часов до посинения, чтобы потом блевать после каждого забега на каких-нибудь областных соревнованиях ради штампа в книжке спортсмена, было не тем, чему я хотел бы посвятить жизнь. Леха еще некоторое время поблевал и даже доблевался до кандидата в мастера, прежде чем предпочел легкой атлетике курение крепких сигарет.
  
   Зато цирковая секция пришлась по моей натуре. Подкидные доски, батуты, сальто, фляки и весь прочий цирковый антураж мне нравились как ни что другое. Правда, судьба снова решила что это не моя стезя и через год занятий, когда я уже освоил основы, тренер тайно пригласил моих родителей и сообщил им, что мне, несмотря на мои очевидные способности в этом деле, лучше бы с акробатикой завязать, поскольку, обнаружилось, что я иногда теряю сознание. Во как.
   Я не брякался в обморок в буквальном смсле, а непредсказуемо отключался на секунду, другую. Что-то там у меня было не совсем в порядке с вестибулярным аппаратом, какие-то связи внешних рецепторов с внутренними информационными центрами. Штаб иногда терял связь со своими передовыми разведотрядами.
   Для нормальной жизни такие вещи - ничего страшного, сказал тренер, а для акробатики опасно, поскольку нужен постоянный контроль над положением тела в пространстве и все такое, и я вынужден был закончить свою карьеру в цирке на самом взлете, избежав падения.
   Занятия не прошли для меня даром. Я шутя мог обойти на руках спортзал, чего не мог сделать во всей школе никто другой. Я мог после небольшого разбега, высоко выпрыгнуть, рыбкой пролететь в воздухе, приземлившись на руки у самой земли сделать кувырок, и встать как ни в чем ни бывало, не свернув себе шеи. Эти способности сильно поднимали меня в собственных глазах и глазах одноклассников и, что немаловажно, в глазах одной девочки, в которую я был влюблен. Цирковая секция просуществовала в городе недолго. По неведомым мне причинам, ее, как я слышал, вскоре после моего ухода закрыли. Судьба снова сделала невидимое распоряжение.
  
   Что же касается гостиниц и отелей, то родители мои однажды пытались остановиться в какой-то гостинице на юге, и получили, что называется, негативный опыт. В советские времена, почему-то, попасть в гостиницу было непросто. Первое что вы видели при входе в любую гостиницу надпись "Мест нет!". Несмотря на то, что я был в те времена совсем малец, я помню это ощущение унизительного неравенства, граница которого проходила по не очень чистой доске гостиничной стойки, за которой начинался другой мир - таинственный мир людей, допущенных к государственной кормушке, нарисованный на холсте обыденности, как очаг папы мальчика по имени Буратино. Моим родителям, обремененным нами и твердым убежденностью в том что советский человек никогда не опустится до взятки так ни разу и не удалось попасть по другую сторону этого холста. А может они и не подозревали что позади холста что-то есть.
  
   Теперь мне предстояло попробовать все же проткнуть своим длинным носом этот таинственный холст. Я твердо решил узнать где же все таки предел моих возможностей.
   Не знаю почему, но когда передо мной стоит какой-нибудь выбор, я, даже если у меня ни шиша нет в карманах, всегда выбираю все самое лучшее и все самое дорогое. В том случае, правда, все было по-другому, денег у меня было хоть завались, так что я решил избрать объектом своего эксперимента гигантскую гостиницу "Украина".
   Не буду рассказывать, какой разговор у меня состоялся со швейцаром. Потому что разговора практически никакого не было. Была мгновенная метаморфоза от презрительного взгляда, проходящего сквозь меня как луч гиперболоида, до участливого лебезения, выражающегося в предупредительном до омерзения открывании огромных входных ворот и назойливых попытках завладеть моим багажом, состоявшем из одного единственного тяжелого как гиря рюкзака, набитого несвежими шмотками и увесистыми пачками дензнаков. Он так упорно цеплялся за мой юкзак, что я заподозрил у гиперболоидного ливрейщика рентгеноскопические способности.
   С теткой за стойкой, напомнившей мне мою учительницу по русскому языку и литературе, страшную стерву, отравившую значительную часть моего счастливого детства, я уже не церемонился. Ходячий гиперболоид, сам того не ведая, подарил мне волшебную палочку для проникновения сквозь нарисованные холсты и прочие разнообразные невидимые преграды.
   Без лишних слов, я просто сунул в паспорт червонец, дзинь, и я не успел моргнуть и глазом, как оказался в роскошном одноместном люксе с телевизором, ванной и роскошной, громадных размеров двуспальной, а может быть и четырехспальной кроватью. Волшебная палочка сработала!
  
   Возможно, что-то не передалось мне из генного набора моего отца, который так и не смог преодолеть в себе врожденного презрения к взяткодателям и взяткополучателям до самой смерти и всю жизнь оставался гордым обитателем хрущоб, к сожалению, полагающихся тем, кто получает то, что дают им те, кто получает то, что хочет. Я всегда уважал твердость моего отца в отстаивании своего нонконформизма, и даже гордился этой его способностью верить в праведность своей ортодоксальной ненависти и презрения к касте взяточников и взяткодателей, хотя и подозревал, что за священной этой ненавистью кроется скорее всего простая житейская нерешительность. Однако, мне не пришлось кривить душой, я не успел испытать этого презрения, поскольку я обнаружил, что вместо оного я испытываю к ливрейному ничтожеству и перевоплотившейся учительнице литературы всего лишь обыкновенную жалость.
  
   28.
   Я принял ванну. Я не просто смыл с себя грязь, я буквально принял ванну, пролежав в горячей воде целую блаженную вечность. Я одел все относительно чистое, что смог обнаружить в своем чугунном рюкзаке, и развалился на очевидно чистых простынях. Я никогда до этого не испытывал подобного ощущения. Я чувствовал себя не просто покойно и защищенно, я почувствовал, наконец, свою полнейшую независимость от окружающей среды.
   В номере было, пусть не по-домашнему, но уютно. Никто не мельтешил перед глазами взад и вперед, с деловым видом шлепая тапочками из комнаты в комнату. Мне не надо было как бедному родственнику скромно забиваться в дальний уголок дивана, чтобы не дай бог не занять чье-либо место, пока все пялятся в телевизор...
   Кстати, я решил включить телевизор. Только что началась программа "время". Несмотря на то, что в основном мне предлагались "вести с полей" и прочая дребедень, я с неожиданным удовольствием проглотил всю ее от начала до конца.
   После "времени" мне показали очередную серию "семнадцати мгновений весны". Я до сих пор не прочь ее посмотреть и сейчас, потешаясь наивности наших представлений о механизмах, ворочающих нашей жизнью, а в те времена для меня это был захватывающий триллер.
   Когда Штирлиц выпил водки и закусил испеченной в камине картошкой, а потом сидел с глупой пьяной улыбкой в своем роскошном немецком особняке, такой одинокий и всеми заброшенный, мне вдруг стало его жалко. Так жалко, что даже чуть не навернулись слезы на глаза. А потом мне стало жалко самого себя.
  
   Лежу я на огромной мягкой постели и думаю, никому-то я не нужен, никто мне не приготовит ужин, не пригласит попить чайку и поболтать о том, о сем и все такое, как вдруг зазвонил телефон. Я чуть не свалился со своей роскошной кровати от неожиданности. Я даже не заметил, что в номере есть персональный телефон. Телефон легко запеленговался на прикроватной тумбочке.
   Я с удивлением снял трубку, поскольку звонков ни от кого не ждал. Как удобно, между прочим, подумал я, не надо бежать ни в какую прихожую или к соседям, чтобы сделать один ерундовый звонок.
   "Добрый вечер...", услышал я тихий и вкрадчивый женский голос.
   "Добрый вечер...", как эхо отозвался я. Хотя в жизни никого так не приветствовал. Меня всегда тошнило от всех этих невыносимо вежливых "добрый день" и "добрый вечер". Мне всегда казалось, что это какие-то киношные слова, нормальные люди не должны так говорить.
   "Не хотите ли развлечься сегодня вечером?", продолжал еще более вкрадчиво и томно голос в трубке.
   "Развлечься? Как это? Что вы имеете в виду?...", ни черта не понял я.
   "Не хотите ли девочку на вечер или на ночь?", терпеливо разъяснил голос. Тут до меня начало доходить, каким образом мне предлагают развлечься. Я, конечно, опешил от такого предложения и немного испугался.
   "То есть... э... в каком смысле девочку?..."
   "Очень симпатичную опытную девушку, искушенную во всех видах интимных удовольствий", по-прежнему почти шепотом продолжал внушать мне голос.
   Ну и ну! Почему бы и нет, подумал я, в конце концов, я уже довольно опытный специалист в области интимных удовольствий, и сказал в трубку:
   "Почему бы и нет? Давайте сюда вашу девочку!".
   "Вам на ночь или на вечер?"
   "Э... А какая разница?", глупо спросил я.
   "На ночь будет стоить дороже", уже по-деловому заговорила мадам.
   "Стоить?..., до меня еще не дошло, что за все нужно платить. "Ну что же дороже, так дороже. Не дороже денег?", сострил я.
   "Не волнуйтесь, не дороже...", с готовностью засмеялся над моей бородатой шуткой женский голос, "...Ждите, через полчаса-час девочка будет..."
   "Послушайте, э... как вас..., а нельзя ли заказать так же чего-нибудь перекусить, а?", вовремя сообразил я. Вид печеной картошки, которую уже давно съел Штирлиц, разбудил зверский аппетит. В конце концов, я уже не помнил когда я ел в последний раз.
   "Я надеюсь, что у вас должно быть что-нибудь посущественнее печеной картошки?".
   "Картошка? Ну что вы! Что угодно из запасов нашего ресторана и даже больше! Никаких проблем! Что желаете? Икорочки? Расстегайчиков? Шампанского?".
   "Ух, ты!", у меня аж захватило дух от восторга. Я даже не помнил, когда в последний раз я видел черную икру. А про расстегайчики мне и вовсе, по-моему, приходилось читать только у Гиляровского.
   "Эх! Гулять, так гулять!", подумал я, - "Давайте ваши расстегайчики, икорочку и все такое, только побыстрее, пожалуйста, я тут буквально помираю с голоду!"
   "Будет сделано сию минуту!"
   Ну и ну! Я сел на кровати. Невиданные возможности открывались передо мной. Хочешь растегайчиков посередь ночи? На тебе растегайчиков! Хочешь икорочки? Пожалуйста! При этом не нужно стоять за всем этим в очереди где-нибудь в Елисеевском, все можно получить, не выходя из комнаты. Волшебная палочка продолжала работать безотказно.
   Трясясь от возбуждения я вскочил с кровати, подошел к двери, прислушиваясь, не несут ли уже заказ, хотя это было глупо, конечно. Я уже говорил, нуль-транспортировки тогда еще не было и в помине. Мне было чертовски любопытно узнать, как именно это все произойдет. Принесут все это на подносе или привезут на тележке? Кто принесет и как скоро? Позвонят или постучат?
   В чем была разница между мной сегодняшним, расслабляющимся в роскошном гостиничном номере и мной вчерашним, еще несколько дней назад не знавшим, как протянуть от стипендии до стипендии? Действительно в чем, прикидывал я? А разница была всего лишь в том, что сейчас у меня карманы были набиты деньгами и в результате я ни в чем не находил себе отказа.
  
   Я все еще метался по номеру в одних трусах, когда раздался предупредительный стук в дверь. Не прошло и пяти минут! Я подошел к двери и распахнул ее. Перед дверью стоял столик на колесиках, накрытый скатертью.
   Пожилой солидный дядька, не будь он весь в белом, я бы сказал что это наш подполковник с военной кафедры, ласково улыбаясь, вкатил все это хозяйство ко мне в номер, аккуратно прикрыв за собой дверь. Жестом фокусника он снял скатерть, прикрывающую его передвижной ресторан. На столике оказалось шампанское в блестящем серебряном ведерке, наполненном льдом, которое я видел только на картинке в маминой книге "Советская кулинария", диковинной формы посудина такая же блестящая, изящная вазочка с икрой, зелень, цветы, вилки, тарелки, пара бокалов. Затем он расставил все на столике и встал, глядя на меня, как будто в ожидании чего-то. Я посмотрел на него, слегка растерянно улыбаясь, дескать, что-то не так?
   Мужик как бы невзначай сделал пальцы щепотью и потер их друг о друга. Все стало ясно. Чаевые! Я же слышал об этом, официантам надо всегда давать чертовы чаевые. Никаких проблем! Я обнаружил что из одежды на мне только носки и не совсем старые "семейные" трусы. Слегка смутившись, я кинулся к штанам, валявшимся на полу рядом с кроватью, пошарился в карманах, наугад вытянул первую попавшуюся бумажку, это оказалась пятерка. Я сунул ее в протянутую руку обтянутую белой перчаткой.
   "Премного вам благодарен!", старорежимно поблагодарил меня переодетый подполковник.
   "Ступай братец с Богом!", в тон ему ответил я безо всякой доли иронии.
   Мужик поклонился и укатил тележку, тихо закрыв за собою дверь.
  
   Так! Я потер руки. Ну-ка посмотрим, что там едят по другую сторону холста! Я открыл кастрюльку. Чудесный аромат заставил меня забыть обо всем. Расстегаи были горячие, удивительно вкусные и исменно такие, какими их описывал Гиляровский в своей "Москве и москвичах". Только съев за один присест четыре огромных сочных пирога и запив их полбутылкой шампанского, я вспомнил, что, между прочим, я жду гостей.
   Вернее гостя. Гостью. Девушки по вызову.
   Тут в дверь снова постучали. Я вытер руки салфеткой и еще не успев смутиться подбежал по бесшумному ковру к двери. Неужели так быстро? Я открыл дверь, и мои глаза чуть не выскочили из своих мест.
   На пороге стояла Валька, Лехина двоюродная сестра.
  
   29.
   Я не знаю, какими словами можно описать то, что чувствовал я. И уж тем более я не знаю, как можно описать то, что чувствовала Валька, увидев меня. Она просто стояла и смотрела на меня, разинув свой милый розовый ротик.
   Первое, что мне пришло в голову, что вот-вот должна прийти заказанная проститутка, и что может подумать обо мне Валька, когда она столкнется с девушкой по вызову.
   Второе, что мне пришло в голову, это что Валька, наверное, не одобрила бы мое поведение и что надо что-то срочно предпринять.
   И, наконец, третье, о чем я подумал, так это то, что, интересно, делает Валька здесь в гостинице, в такое позднее время. И одета как-то странно... Шикарно я бы сказал она была одета, я у нее никогда не видел таких чертовски классных и судя по всему дорогих вещей.
   Но я не успел ничего сказать, потому что Валька закрыла рот, вошла внутрь, буквально втолкнув меня и закрыла за собой дверь на защелку.
  
   "Интересно, что ты тут делаешь?", хором сказали мы друг другу. В результате, непонятно было, кто кому должен отвечать.
   "Нет, это я хотел спросить тебя, что ты тут делаешь?", повторил я свой вопрос. Валька ничего не сказала, она бросила свою сумочку на кровать и села тут же, положив ногу на ногу.
   "Что я делаю здесь?...хм...", Валька покачала головой, подбирая ответ и при этом не спуская с меня глаз. Мне показалось на один момент, что это вовсе и не Валька сидит на моей кровати в моем номере. Она была неописуемо красива и казалась немного старше своих лет.
   На ней были модельные туфли на тонком каблуке узкая, коротюсенькая, обтягивающая ее попку юбка и такая же коротенькая и почти прозрачная маечка под легким шелковым пиджаком. На шее была крученая толстенная золотая цепь, в ушах какие-то здоровые золотые штуковины. Губы и глаза были ярко накрашены как у девушки с журнальной обложки.
   "Погоди, как ты узнала, что я здесь?... Валька, я ничего не понимаю...", и украдкой посмотрел на часы. По моим прикидкам заказная девушка должна была прийти с минуты на минуту. Я не знал что мне, черт подери, делать.
   "Что ты смотришь на часы?", спросила Валька, плавно качая обтянутой блестящими колготками ногой, "...Ждешь кого-то?".
   "Э... я жду?... да нет... никого не жду... ну в общем-то... да ты мне скажи, что-то случилось что ли? Как ты меня нашла?".
   "Я так и думала, что с твоими деньгами ты запросто мог жить в гостинице..."
   "С какими еще деньгами?", сделал я вид, что не понимаю.
   "Понимаешь, Андрюша,... я случайно обнаружила деньги в твоей сумке. Не думай, пожалуйста, что я шарилась в ней!"
   "???"
   "Просто, ты бросил сумку под раскладушку и не закрыл. Все из нее вывалилось. Я зашла утром в гостиную, пока ты спал и нашла. Скажи спасибо, что это я ее нашла, а не мама. Она никогда столько денег сразу не видела. Это же ее зарплата лет за десять".
   Я с облегчением вздохнул. Значит, видела только первые десять тысяч. Я снова посмотрел на часы.
   "А когда вы с Лехой явились следующей ночью только под утро. Я поняла, что у вас какой-то секрет. Тайна какая-то..."
   Я понял, что разговор не на пять минут. Ну что ж я же сам хотел поставить точки над "и". Давай поговрим.
   "Ты хочешь сказать, что пришла, чтобы сообщить мне все это что ли? Да как ты узнала-то, что я здесь живу...? и вообще...". я был все ж таки в растерянности. Валька встала и подошла ко мне вплотную.
   "Не против, если я воспользуюсь туалетом? Мне нужно пописать... я ехала сюда через пол-Москвы...", глядя на меня своими сумасшедшими накрашенными глазами, без тени смущения проинформировала она меня о своих естественных нуждах.
   "Туалет...там", я махнул рукой в направлении роскошно обставленной ванной.
   "Погоди, Валька, значит ты не обыскивала специально наши вещи?"
   "Подожди минутку... Я сейчас!", проигнорировав мой прямой вопрос, Валька упорхнула. Она прошла мимо, обдав меня сногсшибающим ароматом. Щеколда в ванной защелкнулась.
   Ее сумка осталась на кровати.
   Я посмотрел на часы. Ситуация становилась какой-то щекотливой.. Сейчас должна заявиться девушка по вызову, а в моей ванной справляет естественную нужду другая... ну и ситуация...
  
   Что ж, решил я, раз она может позволить шариться в моих вещах, почему бы мне не проверить ее? Я сомневался, прирожденная любопытность и привитая деликатность некоторое время боролись, в результате первая победила. Я открыл Валькину сумку и вывалил ее содержимое на матрас. На шелковом покрывале, вышитом оргиями драконов и каких-то огурцов, оказались:
   Губная помада, судя по всему, наверное не наша, импортная,
   Тушь для ресниц, тоже самое, в красивой коробочке,
   Проездной билет, обыкновенный, с какими то милыми калябушками на полях, сделанными мельчайшим как бисеринки девичьими буковками, у меня был такой же, только без буковок,
   Десять рублей и мелочь разного достоинства, отчечественные, у меня таких было море разливанное, не считая мелочи,
   Полупрозрачные трусики, совершенно новые, судя по этикетке на иностранном языке, и исключительно возбуждающие воображение,
   Вата обыкновенная, воображение особенно не возбуждала, скорее наоборот,
   Шариковая ручка, импортная, красивая, у меня никогда таких не было, сразу захотелось присвоить, но забыл,
   Резинка, обыкновенная школьная, для стирания глупых описок, полезная вещь,
   Транспортир, сами понимаете отечественный, иногда бывает нужен,
   Две тетрадки по 96 страниц каждая, обе в клеенчатом черном переплете, с какими-то знаниями внутри, я не стал вникать, было не до знаний,
   Учебник русского языка и литературы, говорить не о чем,
   Задачник по математике, то же самое, не до грибов,
   Колготки, наверное импортные, судя по всему, тоже весьма возбуждающие воображение,
   Пять удивительно красивых разноцветных презервативов в прозрачной пластиковой упаковке с надписями на английском языке, нет слов, какие красивые, один я не удержался и спер, затем еще один,
   Двести предположительно американских долларов купюрами разного достоинства, преимущественно пятерками, никогда не видел долларов до этого, вот они какие,
   Конверт с довольно затертым комплектом игральных карт кустарного производства неплохого, впрочем, качества с порнографическими картинками вместо традиционной рубашки, сильно возбуждающие, хотел бы я быть тем фотографом,
   Все, больше ничего.
   Интересный набор необходимых вещей для простой советской девушки, красавицы, комсомолки, чемпионки. Я начал внимательно изучать карты с совокупляющимися разными способами отборными человеческими особями.
  
   В ванной раздался шум спускаемой воды, затем сразу же включился душ. Мыться, что ли собралась? Что за существо эта Валька?, задал я себе риторический вопрос. Я сложил, улыбаясь, Валькины вещи обратно в ее сумку. Потом, не в силах себя пересилить, снова достал карты и присел на кровать.
   Я рассматривал картинки, борясь с эрекцией, когда в комнату вошла Валя с мокрыми после душа волосами.
  
   "Ну что, уже ознакомился с содержимым моей сумки? Карманы будешь проверять?"
   "Э.. нет, спасибо. Очень интересное содержимое, надо сказать... Мне интересно, как бы понравилось содержимое твоей сумки твоей маме?"
   "Это не проблема! Моя мама-женщина и она прекрасно понимает, что каждая женщина, должна всегда иметь с собой запас ваты во время месячных, и презервативы чтобы не забеременеть. Мне, между прочим, содержимое твоей сумки тоже очень понравилось".
   "Послушай Валька, сколько тебе лет?"
   "Шестнадцать. Если ты спрашиваешь про секс, то я узнала что это такое два года назад. Мне понравилось. Спасибо нашему учителю по физкультуре Анатолию Евсеевичу".
   "Звучит очень впечатляюще!"
   "Послушай, Дрюнчик, у тебя пятьдесят тысяч. У Лешки столько же. Откуда у вас столько денег? Вы что ограбили банк?", спросила тихо Валька, присаживаясь рядом со мной на кровать и, как ни в чем ни бывало, убирая у меня из рук порнографические карты.
   Значит все-таки увидела, расстроился я.
   "Никого мы не грабили...", я смотрел на часы с несчастным видом.
   "Да не смотри ты на часы, дурачок!", сказала Валька, кладя мне руку на бедро. Думаю, что моя эрекция была уже видна даже из коридора, "Она уже пришла..."
   "Кто пришла...?", переспросил я. Валька смотрела на меня с хитрой ухмылкой и молчала, перебирая пуговицу на своей прозрачной шелковой блузке. Лифчика очевидно под ней не было.
   "Как ?... погоди, погоди!... так что же... девочка по вызову это...?"
   "Это я и есть", спокойно подтвердила Валька.
   "???".
   "Да, Дрюнчик, это я...".
   "И ты что... хочешь... ну.... типа..."
   "Да именно это я и хочу сделать... трахнуть тебя! Причем хочу уже давно...".
   Я сидел и хлопал глазами.
   "Не ожидал? Потом все тебе расскажу. А сейчас... давай сыграем на раздевание в очко?", предложила Валька, - "Если ты выигрываешь, то трахнешь меня и потом расскажешь что это за деньги у вас. Даже презервативы не понадобятся, у меня все равно месячные... будет классно. Если я выигрываю, то я трахну тебя и ты все мне расскажешь, договорились?"
   "Погоди, Валька, ты что с ума сошла?..."
   "Конечно, сошла! Дурачок, не видишь что ли, что я уже давно по тебе с ума сошла? Тебе кстати не нужно в душ?"
   "Да погоди ты, нет, я только что... даже голова еще мокрая... объясни, зачем тебе все это..."
   "Молодец!", Валька взъерошила мне волосы. На секунду она приблизилась ко мне так близко, что я снова почувствовал ее тепло и легкий аромат каких-то духов, напоминающих запах то ли арбуза то ли дыни.
   "Я же сказала, потом все объясню. Мой ход первый!", начала тасовать карты Валька.
   В общем, поскольку на мне были только трусы и носки, через три минуты я проиграл вчистую. Но это было, надо сказать, чертовски приятное поражение, поскольку Валька трахнула меня по полной программе...
  
   Я ей, конечно же, спустя пару часов все рассказал и задал ей свои вопросы, а она все рассказала мне. Не знаю даже, чья история была удивительнее.
   Меня почему-то нисколько не смутило то, что Валька была проституткой. Больше меня удивило то, что дядя Саша получил свое повышение благодаря Вальке, сам не зная того. Валька рассказала мне, как она переспала с одним из инструкторов московского горкома партии и ни о чем не подозревающий папаша после этого быстро пошел на повышение. Она, конечно, только посмеивалась над ним, когда он напыщенный и важный втолковывал ей о том, какой он нужный и незаменимый и как важно учиться и все такое, чтобы подняться так высоко.
  
   Я, правда, сразу позабыл об этом, не придав особого значения этой истории. Потому что я просто по-настоящему влюбился. Если бы мне кто-нибудь напомнил в тот момент о Любашке или о ненасытной Елене, я бы даже не вспомнил кто они такие. Для меня существовала только Валька и больше никто.
   То, что она была настоящей проституткой, наоборот, меня даже заводило. Поэтому, мы с ней играли в ее игру почти без перерыва. Она снова выиграла, потом через часик, немного отдохнув, выиграл я. Потом еще и еще. Одним словом это была ночь сплошных побед.
  
   30.
   На следующее утро я проснулся от голода. Валька исчезла. Я посмотрел на часы - время шло к обеду. Моя одежда была аккуратно сложена на стуле и сверху лежала записка как обычно без знаков препинания:
   "мне надо показаться дома и кое какие дела встретимся скоро целую валька".
   Где встретимся, когда? Было непонятно, но ощущение неожиданно свалившегося на меня счастья осталось.
   Я, не спеша, привел себя в порядок и вышел на улицу. Швейцар на входе в гостиницу степенно поклонился и мне показалось подмигнул как заговорщик. я снисходительно улыбнулся ему как барин. Был ясный солнечный день - такой день, какие я люблю больше всего. по моему плану на моем Острове такая погода должна была быть круглый год. Вся зелень уже как положено расцвела, было тепло, но не жарко. Специальная погода для счастья. Мое самое любимое время года.
  
   Это был день покупок. Я съездил в "лейпциг" и купил наконец долгожданную "музиму", к ней чехол и струны а также ццелую коллекцию медиаторов. Я завез гитару в гостиницу и, оставив ее, поехал на такси в цум, хотя до него можно было дойти за пятнадцать минут. Там я приобрел вожделенную "практику", гэдээровский фотоаппарат с настоящей "цейссовсской" оптикой и с ттл-замером, и к ней всякое прочее нужное нормальному фотографу имущество.
   Потом я шатался по центру с камерой и щелкал все подряд. Я покупал на каждом углу мороженое и газировку, съел цыпленка табака в "арагви", сходил в кино.
   На этом мое представление об обеспеченной жизни завершалось. Моя фантазия исчерпала себя. Я просто не знал, на что еще можно потратить эти чертовы деньги. На мороженое я уже не мог смотреть, от газировки меня то и дело тянуло к каждому кусту. Наконец, к вечеру усталый как ишак, я вернулся в гостиницу как к себе домой. Валька, почему-то в школьной форме, уже ждала меня в моем номере. После того, как я трахнул ее, даже не снимая с нее формы, я рассказал о том, что купил и уже не знаю, что бы еще такого приобрести. Она смеялась до упада.
   "Ты даже не знаешь как обращаться с такими деньгами, Дрюнчик. Я тебя так и быть научу...", сказала Валька, выскальзывая из школьного платьица и направляясь в ванную.
   "После...", попросил я.
   Мы включили душ и занялись для начала подводной любовью и, кажется, занимались ей до позднего утра.
   Валька оказалась хорошим партнером не только по сексу но и по приключениям. Она научила меня, как и где нужно получать настоящее удовольствие от обладания деньгами.
  
   31.
   Короткая джинсовая юбчонка плотно обтягивала маленькую попку, милая трикотажная кофточка, также далеко не советского производства, добросовестно информировала окружающих о своем содержимом. На изящных маленьких ступнях красовались настоящие модельные туфли, делая Вальку выше на восемь сантиметров.
   На ней не было больше того кричащего макияжа, с которым она заявилась ко мне в первую нашу ночь. Валька накрасилась как настоящая женщина, лишь едва-едва коснувшись прозрачной помадой губ и почти не подведя глаза. Она собрала волосы лентой на лбу, став лет на пять старше и на столько же сексуальнее. Таксист, старый армянин, только разинул рот и прицокнул языком.
   "В "лабиринт" на Калининском, папаша!", скомандовал я.
   И такси понесло нас навстречу нашей судьбе.
  
   Метрдотель или как там зовут этих царственного вида шестерок, не хотел нас сначала пускать, с намеком поглядывая на мои мятые джинсы и стоптанные башмаки. Однако, не менее мятая "трешка", появившаяся из мятого кармана в секунду изменила отношение к нам. Бумажка растворилась в холеной ладони и нас, как почетных гостей, провели в дальний конец зала и усадили за отдельный столик.
   Пока мы шли через зал, мужские головы поворачивались вслед за Валькой как намагниченные, и, казалось, слюни бежали у них, от одного только вида Валькиных маленьких ягодиц, двигающихся под юбчонкой и ее маленьких сисечек, подрагивающих при каждом стуке модельных каблуков.
   "Валька, ты просто красавица!", прошептал я ей на ухо.
   "Я знаю!", шепнула она в ответ, благодарно улыбнулась и стиснула мой локоть. Между прочим, у нее были очень сильные пальцы. Повиси-ка всю жизнь на брусьях!
  
   Из меню мы выбрали "котлеты по-киевски", какой-то салат, лаваш и бутылку "кинзмараули". Заказ сделал я, но предварительно Валька меня очень квалифицированно проконсультировала, обнаружив удивительно точное знание предмета. Как и предполагалось, нам предложили "водочки для разгоночки", но мы гордо отказались и заказали только вино, чем вызвали к себе явное уважение.
   Когда официант ушел, я спросил загадочную юную женщину, сидящую передо мной.
   "Валька, а откуда ты знаешь, что нужно заказывать, а что не нужно? Ты что, была уже в ресторанах?"
   "Была. Пару-тройку раз..."
   "Впрочем, что я спрашиваю... Если ты... общаешься с секретарями горкома... Валя, ты меня, честно говоря, поражаешь! Тебе всего шестнадцать лет, а ты уже столько всего знаешь и э... умеешь! Расскажи хотя бы, откуда ты знаешь, разницу между "кинзмараули" и этм, как его... "гвардцители"?"
   "Какое еще "гвардцители"?", засмеялась весело Валька - "Гвардцители - это же не вино!"
   "А что же тогда?!" переспросил я, перекрикивая музыку.
   "Это каша! Совершенно не съедобная!", Валька махнула на меня рукой и продолжила объяснение тонкостей ресторанного этикета. Мне было с ней весело и интересно.
  
   Наконец нам доставили заказ. Его именно доставили, а не принесли. На специальной тележке стояли серебряные тарелки, накрытые специальными крышками, бутылка вина в корзиночке и какие-то цветы в вазе. Официант налил вино в мой бокал и предложил мне попробовать его. Я не выпил его залпом, как мы пили портвейн в колхозе несколько дней назад, а с видом знатока попробовал его и важно кивнул, как мне объяснила Валька. Валька незаметно показала мне большой палец. Официант, видимо увидев, наконец, во мне опытного клиента, уважительно поклонился и наполнил наши бокалы. Затем он выставил тарелки на стол и снял с них крышки. Удивительный аромат заставил меня забыть об этикете и наброситься на еду. Я и не подозревал, что еда может быть такой вкусной. Официант снова поклонился и незаметно исчез.
   Бутылка вина быстро опустела. С тех пор, кстати, я предпочитаю грузинские вина всем прочим. Мы заказали еще одну, и она тоже исчезла в мгновение ока. Я не чувствовал себя пьяным совершенно. Я просто чувствовал себя счастливым до кончиков пальцев.
  
   Мы танцевали с Валькой как сумасшедшие под музыку "аббы", которую совершенно классно живьем пели с эстрады две очень потрепанного вида женщины в сопровождении не менее потрепанных пожилых музыкантов, наряженных в чинные черные таксидо. Однако, несмотря на потрепанность, музыку они делали мастерски, во всяком случае, так мне казалось после двух бутылок грузинского вина.
   Объявили медленный танец и пожилой дядька запел молодым голосом Маккартни "Yesterday". Валька обняла меня за шею и положила голову мне на грудь, и мы начали просто медленно покачиваться, почти не переступая, под чудесную песню. Валька была мокрая от пота и от этого, еще более соблазнительной. Я почувствовал сильное желание.
   "Я хочу, чтобы ты меня снова трахнул...", неожиданно прошептала она мне на ухо.
   "Прямо здесь?" удивился я.
   "Я, конечно, понимаю, что это, в общем-то, не принято, но я бы не возражала, если бы ты сделал это прямо здесь!" и Валька медленно обвила меня ногой, почти повиснув на мне на несколько секунд. Она была легкой как котенок. Я заметил, что на нас посматривают исподтишка почти все, сидящие за окружающими танцплощадку столиками.
   "Не забывай, мальчик, что женщина во время месячных становится очень сексуальной!".
   "Я и не знал что у женщин бывают месячные..."
   "Правда что ли?", с подозрением посмотрела на меня Валька.
   "Шутка. Догадывался. На уроках природоведения, по-моему, что-то такое нам рассказывали. Или ботаники..?", начал я валять дурака.
   "Дурачок. На уроках химии вас должны были во все посвятить. Органической. Давай куда-нибудь зарулим отсюда?", предложила она мне.
   "Куда? В номера?"
   "Кстати, почему бы и нет?", Валька подняла ко мне лицо, "Тем более номер у тебя уже есть? И будем трахаться всю ночь, как кошки, а?", язык у Вальки уже начинал немного заплетаться, но задору наоборот прибавилось. Она смотрела прямо в глаза, прижимаясь ко мне мокрыми грудками.
   Я не успел ответить, "yesterday" закончился. Все захлопали, а мы подошли с Валькой к "маккартни". Я сказал, что обожаю "битлз" и дал ему "трешку". "Маккартни" принял деньги с полным достоинства поклоном и бумажка неспешно ушла в карман его смокинга.
   Мы вернулись за свой столик. К музыкантам подошел раскрасневшийся кавказец, сказал что-то "маккратни" и через минуту музыканты заиграли что-то вроде "лезгинки".
   "Ну все, сейчас начнется..." вдруг сказала Валя.
   "Что начнется?", не понял я.
   "Да... Веселье...Они называют это весельем...".
   "Кто они?"
   "Черные...", почему-то погрустнела Валька, подперев щеку ладошкой. Мы молча уставились на толпу пляшущих человечков. Плясали они долго и шумно. Так пляшут только пьяные люди. Каждому из них кажется, что он движется легко и красиво, в то время как со стороны он выглядит не изящнее чем хромой пингвин. Когда "лезгинка", наконец, закончилась, к музыкантам снова подошел грузин и ансамбль заиграл антоновскую "у берез и сосен". От толпы кавказцев отделился один и направился в нашу сторону.
   "Только не к нашему столу", подумал я про себя.
   "Сейчас этот генцвали попросит меня потанцевать с ним..." успела предсказать Валька.
   Кавказец подошел и нагло опершись волосатыми смуглыми кулаками в стол, с совершенно киношным сталинским прононсом спросил, обращаясь к Вале и не глядя на меня:
   "Дэвушька, будыш со мной танцэват!"
   "Дэвушька устала и хочет одохнуть", проинформировал я каказца. Валька сидела прямо и молча кусала губы.
   "А ти зачэм говоришь, еслы тэбя ныкто нэ спращиваит?", наконец посмотрел на меня кавказец. На каждом пальце у него было по "гайке".
   "Слушай, друг, просто расслабься и тем же маршрутом двигай обратно. Пожалуйста...", попросил я, подобрав под себя ноги, готовясь внутренне к неприятностям. Адреналин уже подавался куда полагется небольшими порциями из соответствующих кладовых.
   "Что такое, я нэ поэл?"
   "Аслан! Иди, давай сюда! Хватит уже людям голову морочить!" позвали вдруг кавказца его друзья сквозь музыкальный шум.
   "Спасибо, я не хочу... В другой раз..." тихо сказала Валька.
   "Вот это савсэм другой разговор! Все будет так, как пожилайт женщин! Особенно такой красивый!", неожиданно став покладистым, произнес кавказец улыбнувшись
   "Пока, Аслан!" помахал я ему ручкой.
   "Увидимся еще, да?" и, подмигнув зачем-то мне, он ретировался.
   "Фуу.. пронесло...Это они тебя проверяли...", сказала мне Валька без тени веселья в глазах.
   "Проверяли? Кто они?"
   "Чечены..."
   "А... я думал грузины... то-то имя какое то негрузинское..."
   "Грузины не такие. Они славные..."
   "А чего чеченам меня проверять?"
   "Ты знаешь, Дрюнчик, давай уйдем отсюда поскорее... я потом объясню тебе, ладно?" попросила Валька.
   "Хорошо, давай..." желание веселиться в этом месте у меня уже пропало.
  
   Я подцепил глазом официанта, и он был тут как тут. Мы попросили счет. Счет был уже готов, и он положил бумагу на тарелку. Сумма "Двадцать два рубля, десять копеек" написанная размашистым женским почерком меня поразила. Я никогда не обедал в институтской столовой больше чем на 60 копеек.
   Тем не менее, я, не подав вида, бросил на тарелку три червонца, мы встали из-за столика и вышли под гремящую музыку из темного зала, на прощанье показав "маккартни" большой палец. Тот, не отрываясь от микрофона, помахал нам на прощание рукой.
  
   "Я на минутку в туалет. Я мигом!", Валька звонко цокая каблуками по мраморному полу, исчезла за дверью женского туалета. Я тоже вспомнил о естественных надобностях своего организма. Отворив тяжелую облицованную голубым пластиком дверь, я зашел в мужской туалет. Дверь медленно закрылась за моей спиной мощным скрипучим доводчиком. В не слишком чистом туалете никого не было.
   Я стоял на мокром полу, стараясь не наступать в особо глубокие лужи мочи, уставясь в окрашенную фисташковой краской стену и, пока рефлексы делали свое дело, думал о том, что оказывается жизнь гораздо сложнее и многообразнее, чем я предполагал. Как классно мы начали этот вечер, и как гадко этот хренов Аслан, или как его там, под конец все испортил. Правда, бывало и хуже, думал я. Во всяком случае, все не закончилось дракой, такой, например, как закончилась наша первая пьянка в этом же "Лабиринте" почти два года назад, когда мы всей группой отмечали сдачу первой сессии.
  
   32.
   Я в принципе был не против драк, и я бы даже сказал, что подраться я любил. Иногда. Но не стенка на стенку, а один на один, в крайнем случае двое на одного, но, пожалуйста, без особых жертв, переломов там, увечий, ножей и бутылок, и уж конечно без стражников.
   Все-таки занятия в цирковой школе не прошли даром. Несмотря на то, что прыжки на подкидной доске в акробатической секции пришлось отменить по причине слабости вестибулярного здоровья, фляк и обратное сальто я успел освоить.
   Каратэ тогда в союзе только начиналось и им занимались только избранные. Пять раз в неделю в течение двух лет далеко не достаточно для постижения вершин мастерства, для этого надо лет двадцать, не меньше, но вполне приемлемо, чтобы чувствовать себя уверенно в уличных перепетиях. Через годик, я планировал получить коричневый пояс, а там и до черного рукой подать, мечтал я. Кроме того, совсем недавно мы начали изучать навыки использования всевозможных случайных предметов для самообороны. Это оказалось неожиданно интересно. Например, обыкновенным, даже не совсем обязательно остро отточенным, карандашом или даже шариковой ручкой вполне можно...
  
   Скрип дверного доводчика прервал мои размышления. Я с трудом вернул джинсы в исходное состояние и повернулся на звук. Три кавказца стояли, радостно улыбаясь мне из-под усов, как бы невзначай блокируя выход. Один из них, конечно же, мой старый знакомый Аслан, или как его там, с "гайками" навинченными чуть не на каждый палец.
   Два других были похожи как близнецы, даже одеты были почти одинаково, в колоколах из дорогой ткани и крутые "гипюровые" рубашки. Различие, правда, было. Один имел полный рот золотых зубов. Другой имел только одну фиксу. Скользнув по их темным лицам вежливым взглядом, я двинулся к выходу, стараясь не встречаться ни с кем глазами. Тот, что имел максимальное количество драгоценного металла во рту, вытянув руку, остановил меня. "Крепежа" на пальцах у него тоже было с запасом.
   Не очень-то хотелось получить этим слесарным набором по зубам, подумал я.
   "Погоди дорогой, поговорить надо!", весело попросил меня кавказец.
   Черт..., подумал я влип все таки, а вслух произнес:
   "О чем говорить будем?", я приготовился к обычной в таких случаях словесной артподготовке, частенько так и не заканчивающейся тяжелыми бомбардировками. На что я собственно и надеялся.
   Впрочем, разговора в обычном смысле слова не получилось, хотя я и не ждал особо длинных речей, ну тут уж они были просто гениально кратки.
   Они просто сразу же начали меня бить. В прямом смысле слова бить меня конечно у них получилось не сразу, поскольку первый удар, который попытался нанести мне "зубастик" проехал мимо.
   Я думаю, что они тоже уже прилично набрались, так как действовали не слишком быстро. А может они просто хотели немного развлечься и на особое сопротивление с моей стороны не рассчитывали потому и напрягались сильно.
   В конце концов, у меня же на лбу не написано "мой сэнсэй В.Дубнин". Но надо отдать ему должное, он всегда нас учил, рубятат, постарайтесь избежать драки, если это возможно, но уже если нет другого выхода, деритесь. Причем деритесь так, как если это ваша последняя в жизни драка. Упавшего противника не щадить, добивать. Не насмерть конечно, но так, чтобы больше не вставал. Жестоко, но эффективно. Всякое киношное дерьмо, когда противники ждут пока тот или другой поднимется с пола, соберется с мыслями и только тогда начинают друг друга валтузить, не для настоящей жизни. В жизни все не так. Лежачего бьют насмерть.
  
   Одним словом, первый удар золотозубого джигита проехал сильно мимо, и бедный малый, конечно же, провалился в пустоту. Я счастливо ушел в сторону и, успел ткнуть ему короткий прямой правой прямо по его чудесным, сияющим как подсвечники золотым зубам. Хороший такой, хрустящий прямой удар. Повезло. Он изумленно заморгал глазами, теряя фокус и зашатался. Зашатался, но не упал, а эдак ошарашенно привалился к стенке, пытаясь остаться на ногах.
   Из разбитого рта побежало, все его золото, судя по всему, местами сильно деформировалось, не успел разглядеть подробностей, но думаю, что к зубному врачу ему на следующий день наверняка пришлось обратиться.
   К сожалению, я не успел так же чисто избежать второго удара от фиксатого, я его увидел поздновато и его волосатый кулак скользнул по уху, не сбив меня с ног, но сильно оглушив.
   Я успел ответить ему моим любимым ударом - ногой в солнечное сплетение и фиксатый захватал ртом воздух. Зато мои новые с иголочки джинсы с оглушительным треском разошлись по шву, и я почувствовал как атмосферный воздух непрошенным врывается в промежность. Шов разошелся почти полностью от переда до самого верха сзади.
   Я тоже поплыл, с усилием помотал головой, пытаясь прийти в себя. Но тут пришла очередь Алсана. Дико заорав, кавказец перешел в атаку. Правда, он не пытался достать меня кулаками, он просто бросился на меня всей массой и буквально снес меня с места, стиснув меня своими ручищами. Тут я вам скажу мне уже пришлось несладко. Сходу он прижал меня к кабинке сортира и хорошо размахнувшись, припечатал мне коротким по тому же уху. В голове стоял звон как на "Соколе" в крестный ход.
   "Да что вы все по уху, да по уху!" заорал я, почти не слыша себя и закрываясь руками, "Больно же!"
   Аслан немного опешил и тормознулся на долю секунды. Этой одной восьмой мне хватило, чтобы ткнуть его хорошенько коленом по яйцам и обеими руками оттолкнуть его.
   Между прочим, толкаться надо тоже уметь. Нас этому тоже учили. Если вы толкнете своего противника только руками, толчок получится слабый и неэффективный, если же в момент толчка вы сконцентрируете всю свою массу, полчок получится мощный, как удар.
   Так и вышло, Аслан отлетел далеко назад, столкнувшись по пути с фиксатым, который в этот момент надумал, наконец, прийти к Аслану на помощь. Они чуть было не упали оба, и, скользя по залитому мочой полу, начали хвататься друг за друга, что дало мне секундную передышку и возможность пробиться, наконец, к двери. По пути я лягнул хорошенько по коленке того, что имел полный род золота, в результате он, наконец, упал, что меня глубоко удовлетворило. Однако штаны мои разошлись в результате совершенно неприлично, что меня ужасно огорчило, и я, чудом увернувшись от уравновесившегося Аслана, выскочил из туалета.
   Снаружи уже начала собираться толпа. Я ошарашенно оглянулся по сторонам, ища глазами Вальку. Она, оказывается, была прямо передо мной. Валька сразу поняла что происходит.
   "Ты живой!?" бросилась она ко мне. Я, ни слова не говоря, развернул и потащил ее к выходу.
   "Двигаем отсюда! Быстро!", и мы побежали.
   Тут дверь туалета распахнулась, и оттуда с ревом вылетели все трое, один за другим. Толпа расступилась в радостном испуге и в кровожадном предвкушении побоища. Но для меня это было уже слишком. Я схватил крышку с ближайшей урны и метнул ее навстречу совсем потерявшим человеческий облик кавказцам. Крышка со звоном отлетела от башки фиксатого, и тот рухнул как мамонт, заорав еще громче из-за, надеюсь, сломанного носа. Впрочем, носяры у них были ого-го, и неизвестно, что пострадало сильнее. Может быть крышка пришла в негодность.
   По лестнице с криками, перекрывающими прелюдию из оперы "Иисус Христос" спешили другие кавказцы на подмогу, и вообще, поднялся страшный шум и я принял решение включить вторую космическую скорость.
  
   Держась за руки, мы понеслись с Валькой к выходу. Швейцара, по несчастью оказавшегося у нас на пути и не успевшего увернуться, мы снесли, как былинку. Он грохнулся всей своей тушей на пол, уронил по пути свою конторку и разбил ею стекло в дверях. Наши преследователи, споткнувшись о его тушу, устроили кучу малу.
   Звон выпадающего из дверной рамы дорогого цветного стекла еще слышался сзади, а мы уже садились в ближайшую тачку, которых, слава Богу, стояло у входа в ожидании поддатой клиентуры навалом.
   "Гони! Гони!! Гони!!!!" Заорали мы таксисту хором и машина, завизжав шинами, сорвалась с места и понеслась по Калининскому проспекту на бешеной скорости. Вдогонку нам прилетела бутылка и разбилась о багажник. Машина вильнула, но с курса не сбилась. Водила только выматерился.
   Валька дико захохотала. Я тоже. Это был, конечно, смех ненормальных, но нас можно было понять, мы, в общем-то, вышли практически невредимыми из серьезной заварушки, если не считать слегка припухшего уха, по которому мне съездили дважды.
   "Куда вас, ребятки?" Не отрываясь от мелькающей навстречу дорожной обстановки, спросил нас водитель.
   "В Украину! Быстрее!" заорали мы хором.
   "Украину? Есть Украина!"- бодро ответил водила - "Держитесь за стулья!".
  
   Таксист получил пять червонцев и уехал, я думаю домой, поскольку выполнил свой ночной план за десять минут, от души пожелав нам счастливой ночи.
   Тихий холл был освещен лишь в районе конторки. Лифт стоял открытый на первом этаже. Мы, стараясь ступать неслышно, проскользнули в кабину. Двери сомкнулись, и мы остались в лифте одни. Я нажал кнопку с цифрой "16" и пол, слегка подсогнув нам ноги в коленях, неслышно понес нас наверх.
   "Даже паспорт не спросили..." сообщил я.
   Валька вдруг нажала кнопку "стоп" и лифт плавно затормозил и остановился где-то между этажами.
   "Давай прямо здесь...", она задрала свою фирмовую юбку и быстро вытащив из-под нее трусики, бросила их на красный ковер... "Не могу больше!...Хочу сейчас..."
  
   33.
   Через час, когда мы, обессиленные ужинами в злачных местах, драками в сортирах и сексом, валялись на огромной роскошной кровати, я, наконец, спросил Вальку:
   "Послушай загадочная женщина, я могу понять карты, презервативы и все такое, но откуда у тебя американские деньги? Ты что работаешь в турагенстве или в министерстве иностранных дел?"
   Валька молчала некоторое время, глядя в потолок. Затем она села на кровати, повернулась ко мне и чертовски серьезным голосом спросила:
   "В некотором роде да... Ты на самом деле хочешь знать, откуда у меня эти деньги?"
   "Конечно на самом!"
   "Ну, хорошо, я тебе скажу... я, правда не уверена, что тебе это понравится..."
   Я приподнялся на подушке, заложил руки за голову и приготовился слушать, любуясь Валькой. В свете города, падающем через окно, она выглядела как ужасно изящная статуэтка. Совершенно голая, она сидела прямо и гордо, поджав под себя свои газельи ножки. Маленькие грудки с нежными розовыми сосками и плоский живот буквально сияли в лунном свете. Встрепанные волосы светились как нимб вокруг головы. Я просто изнемогал от ее красоты глядя на ее маленькое узкое личико.
   Валька между тем, смотрела на меня совершенно серьезно.
   "Да говори, чего уж..."
   "Ну ладно... Держись за подушку... Я... валютная проститутка..."
   "Что это значит?", я сел на кровати.
   "Я ж говорила, что тебе не понравится...."
   "Да почему ж... я ж ничего не сказал... я, в общем-то, ничего не имею против... только я не понимаю, что это значит валютная? И вообще, у тебя ж родители прилично зарабатывают и все такое..."
   "Да при чем тут родители? Я устала быть маленькой! Все эти ку-ку сю-сю уже достали дальше некуда. Я хочу быть самостоятельной! И потом мне нравится такая жизнь. Меня ценят. Понимаешь? Чтобы со мной переспать, Иностранные консулы в очередь встают!..."
   "В очередь?!", я ошарашено смотрел на нее.
   "И платят не рублями, а настоящими баксами!..."
   "Баксами? Это что? Не слышал никогда..."
   "Бак. Американцы так называют свой доллар. Один бак. Много баксов".
   "И сколько же тебе платят?"
   "Сто баксов за час... Я откладываю. Я уже скопила десять тысяч баксов..."
   "Сто баксов... Это что сто дипломатов?" быстренько прикинул я в уме, "Это как много?", по честному сказать я особенно не представлял ценности американских долларов. Единственное что мне было известно про "валюту", так это то, что в валютном магазине "Березка", в который мне лишь однажды удалось попасть по недоразумению, можно было купить все. Так, во всяком случае, говорили в народе.
   "Ну, в общем, прилично... Этого мне уже хватит, чтобы учиться в университете...."
   "Учиться в университете? У нас же образование бесплатное!"
   "Я хочу учиться не в МГУ, а в Кембридже. ...Я... хочу уехать однажды из союза... в Америку...".
   "Уехать...? Почему именно в Кембридже?", Валька продолжала удивлять меня.
   "Это лучший университет в мире. Я хочу стать адвокатом..."
   "Адвокатом?"
   "Адвокаты зарабатывают кучу денег..."
   "Так ты и так зарабатываешь кучу денег! Постой-ка...а как же насчет меня?... Как ты ко мне попала?"
   "Просто дежурная стукнула кому положено что поселился чувак с деньгами и меня к тебе отправили..."
   Валька скромно кивнула головой. Мне показалось, что над ее головой вдруг засветился нимб, и ангельские крылышки чудесным образом вспыхнули в темноте.
   "Дрюнчик, ты совсем другое дело, я просто влюбилась в тебя, как только увидела тебя с первого раза, еще в прошлом году, когда помнишь вы с Лехой к нам зарулили? Просто втюрилась как дура...".
   У Вальки в глаза почему-то были на мокром месте. У меня же просто не было слов.
   Я смотрел на нее и у меня вдруг проснулась к ней ну такая нежность! Мне почему-то тоже захотелось плакать. Вообще-то я практически не плачу никогда. Хотя нет, если быть честным, я плакал, когда год назад мама позвонила и сказала, что бабушка умерла.
   Тут у меня почему-то защипало в глазах, и я подумал, не хватало еще, чтобы шестнадцатилетняя девчонка видела мои слезы. Я помотал головой, прогоняя слабость, и сказал ей:
   "Вот это да! Я и не мечтал об этом. Вернее я только об этом и мечтал! Валька!..."
   Валька встала на четвереньки и скользнула ко мне. На секунду я увидел розовый лепесток, заманчиво торчащий среди почти прозрачных волосков и это видение мгновенно привело меня в боевую готовность.
   "Ты знаешь, я тоже втюрился в кое-кого...", неожиданно для себя заявил я ей, когда она, почти невесомая коснулась внутренней стороной своих бедер моего живота. Я сказал ей это и сердце у меня так защемило-защемило. И на душе стало так хорошо-хорошо.
   "Мне не важно, какие там консулы... или послы там какие... с тобой спали, не знаю... и знать не хочу... в конце концов, ты тоже у меня не первая..."
   "Я не первая!?... Впрочем, знаю! Я же видела в твоей сумке женские трусики. И кто же это она?"
   "Одногруппница... Зовут ее...", я не успел представить Любку Вальке.
   "Ладно, ладно... не продолжай, не хочу знать. Неважно... Так ты на меня не злишься?", Валька приблизила ко мне свое сияющее лицо в куче спутанных жестких на вид, но совершенно мягких на ощупь светлых волос.
   "Да я вообще тобой горжусь, Валька! С босоногого детства..., с детского садика буквально, мечтал переспать я настоящей проституткой! А тут, тем более, с валютной подвалило! Я, правда, не знал, что они могут быть такие молоденькие и красивые..."
   "Правда?..." Валька нежно коснулась своими сосками моей груди как раз там, куда упали ее слезы и почти вплотную приблизила свои маленькие губки к моим губам. Легкий запах "кинзмараули" был просто небесным.
   "Еще какая правда... Ты вообще "сногсшибательная"! Знаешь почему? Потому что ты в ресторане сшибла с ног швейцара!", прошептал я, скользя ладонями по бархатистой коже ее спины и дрожа как конь от возбуждения.
   "Что вы говорите? А я и не заметила! Какого еще швейцара?", Валька, смеясь, извивалась под моими руками.
   "Просто швейцаросшибательная какая-то..."
   "А ты членоторчательный...".
   Я засмеялся, забыв про распухшее как оладья ухо.
   "И вообще вы милый такой мистер... Я обслужу вас, сэр, по полной программе...", Валька хитро улыбнулась своими сияющими глазами и медленно заскользила вниз, вниз...
  
   34.
   Я увидел Леху только на следующий вечер. Весь день с утра я был чертовски занят. Мы шатались с Валькой, а вернее она таскала меня по каким-то неизвестным мне доселе магазинам и черным рынкам и мы покупали разные вещи. Мы купили несколько пар джинсов, мне и Вальке, несколько шикарных брюк для меня, хороший импортный пиджак, которого мне уже давно не хватало, дорогие часы "сэйко", мне и Вальке, мне побольше размером, ей поменьше, рубашки, белье, носки, даже пару финских лифчиков без швов телесного цвета, от которых Валька была без ума, я впрочем, тоже, причем ее размера долго не могли найти, но потом все же нашли с доплатой, колготки, туфли, ботинки и всякую прочую полезную и бесполезную лабуду.
   Весь этот разнообразный гардероб мы еле дотащили до гостиничного номера. Валька позвонила домой и сказала матери, что ночевала у подруги, у нее все нормально и она вернется сегодня вечером или завтра утром. Тетя Валя была занята переговорами с работягами, занятыми на ремонте квартиры, и, думаю, была даже довольна, что никто не вертится у нее под ногами, поскольку хотела все сделать до приезда дяди Саши.
   Однако наш медовый месяц в гостинице продолжался недолго.
  
   На следующий день в гостиницу притащилась какая-то иностранная организация, и меня попросили срочно освободить номер. Не помогли даже намеки на денежное вознаграждение. Как мне объяснил швейцар, звали его дядя Коля, и был он вполне, как оказалось нормальный мужик, лучше пока на некоторое время здесь не показываться, если не хочешь попасть на карандаш агентам кгб, которых сопровождали делегацию в количестве едва не меньшем чем сама делегация. Иностранцы в те времена были для советских людей чем-то вроде божеств, снисходящих с небес. Ни к кому на карандаш я попадать не собирался, пришлось мне съехать с гостиницы.
  
   Квартира, про которую говорила тетя Валя, была уже занята такими же студентами. Пришлось срочно заняться поиском другой и мы, совершенно случайно нашли, наконец, квартиру в Тушино. У этой квартиры было только одно единственное, оно же последнее достоинство - до института было рукой подать. Но у этой квартиры был, как минимум, один существенный недостаток - ее хозяева. Алкоголики, они практически никогда не просыхали. Я, во всяком случае, не видел их по настоящему трезвыми ни разу.
   Не знаю, где они работали и на что жили, но, если, они не гудели с друзьями дома, что было просто кошмаром, то они гудели где-нибудь еще и, что было раем, частенько там же где-то и пропадали целыми сутками. Платили мы им, правда, в два раза меньше, чем Борюсику с Еленой.
   Нормальному человеку трудно представить, что могут быть такие берлоги. Поначалу мне было просто страшно туда зайти, но у меня не было выбора. Впрочем, я надеялся, что это ненадолго. Скоро кончится сессия, затем стройотряд, а там видно будет. Может и общагу получу, надеялся в тайне я.
   Все пространство квартиры, если оба этих понятия применимы к этой берлоге, было завалено каким-то хламом, больше напоминающим мусор. В нашей комнате из мебели был только продавленный матрас и неизменная Лехина раскладушка. На окнах вместо занавесок были приклеены прямо к стеклу старые газеты. После долгих препирательств мы получили в придачу еще старый покореженный временем и сыростью круглый стол и пару венских когда-то стульев.
   С непривычки любого могло бы стошнить, окажись он в нашем новом жилье, особенно низкий класс нашего нового жилья был заметен по контрасту с моим предыдущим роскошным номером в гостинице. Однако моя Валька помогла привести нашу конуру в более менее приличный вид и когда, однажды поздно вечером, я посадил Вальку в такси, чтобы отправить ее домой, вернувшись, я обнаружил Леху с удивлением стоявшего посреди нашей комнаты и разглядывающего чисто вымытый пол, новые занавески и цветы на столе.
   "Можно жить!", одобрительно цокнул языком Леха.
   Леха, в принципе, мог бы продолжать жить у тетки, но он решил, что личная свобода стоит лишений и, кроме того, он не хотел оставлять меня одного в беде. Хотя в последнее время, в этой квартире чаще бывала Валька, чем Леха, поскольку тот вынужден был помогать тетке с ремонтом протекшего потолка и последнюю неделю частенько у нее оставался ночевать.
   Мы с Валькой несколько дней подряд прожигали жизнь на полную катушку, умудряясь при этом держать наши отношения в тайне не только от тети Вали, но даже от Лехи. Наконец нам волей неволей пришлось сделать перерыв.
  
   "Ты почему, пенек, не пришел на зачет по диффурам?", спросил меня удивленно Леха прямо в проходе, сразу же, как только он открыл мне дверь.
   С этой Валькой я совершенно забыл про учебу! Я пропустил самый несдаваемый в природе зачет! Мама моя! Меня же не допустят до сессии!, пронеслось в моей непутевой башке!
   "Вот и я говорю... Что за черт? Тебя ж к сессии не допустят!" Леха сочувственно посмотрел на меня, как будто читая мои мысли, - "...Ты экзамены-то собираешься сдавать?"
   "Да вроде собирался..."
   "Ты где вообще пропадаешь? Любка вроде на зачете была. Новая мочалка что ли? Ладно, не тушуйся... Завтра Дифура будет на кафедре с утра до обеда. У тебя еще есть шанс попасть на последнюю сдачу вместе с теми, кто пролетел в этот раз. Давай не прозевай! Готовься хорошенько. Я еле сдал! Такая, я тебе скажу, сука! Слава богу, со следующего семестра ее больше не будет... Через неделю история кпсс!".
   Я сбегал до автомата и отменил нашу с Валькой вечернюю культурную программу. Договорились, что она будет ждать меня в нашей квартире, тем более Леха снова должен был у тетки заканчивать затянувшийся ремонт. На вечер мы планировали Большой театр.
  
   Мне довелось побывать в Большом Театре до этого один раз. И проник я туда через служебный вход. Один мой приятель подрабатывал там то ли уборщиком, то ли помошником уборщика, и по его пропуску в Большой Театр проникло один за другим сразу пять человек. Нас могли тогда в лучшем случае просто вышибить, а в худшем случае закатать в каталажку. Но нас влекло туда на какой-то "служебный просмотр" боевика с Брюсом Ли, и всякая опасность была просто ничто по сравнению с возможностью увуидеть нашего кумира. Боевик оказался что надо, конечно, но что меня поразило больше всего, так это странная голубоватость собравшихся на просмотр танцовщиков. У меня сложилось такое впечатление, что танцовщики были меньше похожи на мужчин, чем танцовщицы. И те, и другие имели ярко накрашенные глаза и набеленные лица. Мне показалось, что я оказался среди каких-то странных бесполых существ. Валька сказала мне, что, скорее всего, так оно и есть. Люди искусства в поисках себя очень часто меняют пол.
   Мы с Валькой собирались зайти в Большой с центрального входа, по билетам и чинно посмотреть Лебединое Озеро. Однако, из-за того, что я прошляпил зачет по диффурам, "Большой" пришлось отложить. Валька сказала, ничего страшного, билеты она сдаст за две цены.
  
   С раннего утра был уже на кафедре математики. Дифура, жуткая стерва, наш препод, была уже на месте.
   "Ага! Пришел, наконец... Заходи...", с кровожадной вежливостью пригласила она меня и указала на стул напротив. На кафедре в это раннее время никого не бывает кроме чокнутых фанатиков вроде Дифуры. Дифура, так мы ее звали. Курс по дифференциальным исчислениям и теории комплексных переменных читался нам всего лишь два семестра, но Дифура умела сделать это так, что потом все вспоминали эти два коротких семестра как бесконечный кошмар.
   Дифура, видимо, считала, что на белом свете нет ничего важнее дифференциальных уравнений. Ну, разве, что только теория комплексных переменных. Без чего другого, а уж без этих двух суперважных наук будущему советскому инженеру никак нельзя было обойтись. Я до сих пор не знаю, за каким хреном брать квадратный корень из "минус единицы"? Кто-нибудь может мне это объяснить?
   Я вообще-то не против науки, но если это уж так важно, то почему бы не постараться преподнести всю эту чешую как-то поинтереснее что ли, чтобы хотя бы не клонило в сон на лекцияхи не кидало в холодный пот на зачетах. Вовсе незачем устраивать из рядового зачета экзекуцию!
   Между прочим, однажды, спустя много лет после, я изучил приложение к своему диплому и обнаружил, что на историю кпсс и политэкономию мы потратили чуть ли не в три раза больше времени, чем на изучение нашей непосредственной специальности! А на изучение диффуравнений мы потратили в два раза больше времени, чем на изучение моей специальности.
   Но на этот раз обошлось без многочасовой психотерапии. Я, просто вложил пятьдесят рублей в зачетку и ни слова не говоря бросил ее на стол.
   Если бы раньше я знал, что продается и покупается практически все, я бы не забивал себе мозги ненужным хламом и не мучился бессонными ночами перед экзаменами над исписанным мелким почерком чужими конспектоми. Но политэкономия нас этому не учила.
   На фоне пятидесяти рублей нужность теории комплексных переменных сразу же потускнела. Брови Диффуры поползли на лоб. Она посмотрела на меня изумленно, но не сказала ничего. Удачу надо хватать за хвост. Полтинник с чудесной скоростью сдифференцировался как мнимая единица, будто его и не существовало, а искомая закорючка материализовалась в моей зачетке. Эксперимент прошел успешно. Надеюсь, она потратила эти деньги на доброе дело.
   Вздохнув с облегчением, я засунул зачетку подальше и вышел на улицу. Я втягивал свежий воздух свободы до самого последнего бронха и радостно улыбался сам себе. Я ощущал себя властелином мира. Для меня все шире приоткрывалась новая грань жизни. Вот она, сила денег! Еще совсем недавно капиталисты, казались мне, как и всем советским людям, воспитанным в спартанских условиях сплошных самоограничений, врагами человечества, ослепленными бессмысленной погоней за наживой, то теперь погоня за наживой уже казалась мне лично вполне осмысленной. Иметь каптал было совсем не так уж и плохо. Это давало совершенно неизведанную ранее свободу! Ты не зависишь от случая. Если у тебя есть деньги, во многом случай зависит от тебя. Было о чем подумать.
   Я решил подумать об этом за обедом и пошел в столовку напротив главного корпуса. Не все же время, в конце концов, шиковать по ресторанам, решил я. Я хотел побыть с часик ближе к народу и угостить себя простой студенческой едой.
   Вся информация о дифференциальном исчислении, мнимых единицах и прочей мнимой лабуде полностью выветрилась из моей головы еще до того, как я занял очередь на раздачу.
  
   Я взял себе простую, абсолютно некиевскую котлету из мяса неизвестного животного с простым пюре на воде, кусок уже подсохшего хлеба из глины, какой-то жиденький супчик, само собой компот из сухофруктов, заплатил за все это пятьдесят восемь копеек и, пуская слюни, пошел искать свободный столик.
   За единственным свободным столиком сидел никто иной, как Любашка собственной персоной. Она радостно помахала мне рукой издалека, и я не без удовольствиея присоединился к ней. Я уже начисто забыл о ее существовании. Хотя наши сексуальные отношения еще пару недель назад казалось, достигли апогея.
   "Любанчик, привет!"
   "Привет, Дрюнчик!", Люба скромно ковырялась в винегрете. Это был ее обычный обед. Она была склонна к полноте. Впрочем, когда я в последний раз видел ее без одежды, мне показалось, что она была просто девушка с хорошо развитыми формами. Эти формы не оставались без внимания со стороны мужской половины института никогда. Сразу, как только я исчез из пределов Любашкиной досягаемости, мое место занял зампред профкома. Когда я обнаружил это, меня это в некотором роде даже порадовало.
   Тем не менее, я, по-прежнему, не утратил своей притягательности для Любашки. Я сел рядом, она тут же положила свою руку на мое бедро. В последнее время эрекция была моим постоянным спутником, так что я даже не обратил внимания на это и жадно принялся поедать все, что Бог послал сегодня мне к обеду.
   "Андрюша, Володя сказал, что ты можешь получить степуху у него в общаге. Только он просил зайти завтра", Володька, наш староста, на днях переселился в общагу, счастливчик. Армейцам давалась такая счастливая возможность заселиться в общагу в обход общей очереди. В результате почти вся общага жила по армейским понятиям.
   "Степуха? Надо же! Я думал, стипендию в маях уже вообще отменили. Мы с Лехой тоже подали заяву на общагу, но что-то глухо... Понятно, Вова в красной армии отслужил, не то что мы, салаги, недоноски гражданские. Армейцам почет и уважение, приоритет и все такое...", говорил я Любашке с набитым ртом.
   "Дрюня, хватит трепаться! У меня к тебе серьезное дело. У меня родичи уезжают на выходные...", Любашка многозначительно замолчала.
   "Угу?...", я посмотрел на нее вопросительно.
   "Ты забыл что ли? я здесь рядом живу... Ты же знаешь, прямо на "Соколе". Приходи сегодня... мы отметим наш последний секс...", Любкина рука оказалась уже в непосредственном контакте с центром интимных удовольствий.
   "В каком смысле отметить? И почему последний?".
   "Слушая, Дрюнчик, не знаю, как тебе сказать... Наш председатель профкома предложил мне поехать вместе с ним в Болгарию!"
   "Погоди, это ж вроде был зам?", удивился я.
   "Зам уже в прошлом!", махнула она рукой, "Председатель такой классный... И потом, я всегда мечтала побывать за границей! Не исключаю, что я выйду за него замуж... Ты не против, а?", Любашка просительно посмотрела на меня, подхалимски поглаживая мое бедро.
   Надо сказать, что внутренне я просто ликовал. Любашка сама избавила меня от необходимости как-то объяснять мое к ней охлаждение. Я был просто благодарен председателю профкома за это.
   "Любаша, я должен тебе сказать, что ты была моей первой настоящей женщиной", в ответ Любка расцвела благодарной улыбкой.
   "Я конечно не претендую на то, что я был твоим первым мужчиной...", я вопросительно посомтрел на нее. Любашка понимая, что вопрос был риторичесмкий, лишь улыбнулась еще шире.
   "Ну да это и к лучшему. Я тебе очень благодарен за это. Потому что, сама понимаешь, самоудовлетворение как-то опустошает и... сужает кругозор, знаешь ли... но в свете твоего нынешнего положения, я, черт возьми, должен принять мужественное решение и...отказаться то посещения твоего семейного гнезда...", очевидно стало, что Любашка немного расстроилась.
   "Ревнуешь?"
   "Боже упаси! Но у меня есть встречное предложение... хочешь его выслушать?"
   "Давай!", Любашка заговорщически подвинулась ко мне.
   "Пойдем, поищем какую-нибудь пустую аудиторию прямо сейчас?"
   "Ты намекаешь?...", Любашка расплылась в улыбке.
   "Не намекаю, а ясно говорю, что я хочу трахнуть тебя в последний раз прямо сейчас, пока ты незамужняя девушка и пока еще дифференциальное исчисление не выветрилось окончательно из моей головы!..."
   "А причем здесь исчисление-то, не пойму?", засмеялась неунывающая Любашка.
   "А притом, что оно здесь совершенно ни при чем, и делает меня счастливым!".
   Я был избавлен богами от необходимости объяснять Любашке, расчетливо отдававшейся по инстанции, все мои душевные движения.
   "Согласна!", страстно прошептала она.
   Мы оставили наши подносы прямо на столе и, проигнорировав лаконичный рукописный призыв "Поел - убери!" на стене, и, съедаемые животным желанием, заспешили в третий корпус. Почти все аудитории были пусты. Только уборщица возила грязной тряпками по несчастному паркету. Мы поднялись на самый верх, и за плакатами, объясняющими порядок действий при ядерном взрыве, слились, как говорится, в экстазе.
  
   Мы кончили вместе и как всегда, черт возьми, шумно. Любаша заводилась и кончала очень быстро. Я очень ценю это редкое качество в женщинах, поскольку сам я скоростник, каких поискать. Мы бросили использованный презерватив в ведро уборщице, пока та зевала где-то за углом и, спустившись вниз, разбежались. Договорились встретиться на экзаменах. А я, помахивая пакетом с деньгами, отправился на трамвайную остановку. Мне не пришло в голову, что я только что кому-то изменил. Почему-то эта мысль лишь подняла мое настроение. На самом деле я не чувствовал что я изменил Вальке. В конце концов она была убежденной проституткой, а сдругой стороны изменял же я Любашке с Еленой, а Любашка мне с председателем профкома, но в результате все оказались довольны! Ну может быть, за исключением Елены Васильевны... Я пострался отмахнуться от этой мысли. Ничего не хочу больше знать об этом!
  
   Перед тем как спуститься в метро, я перешел Волоколамку и купил в галантерейном магазине не сильно бросающуюся в глаза спортивную сумку, переложил в нее "фирменный" пакет с почти нетронутыми деньгами. Затем, подумав, решил оставить все-таки пару тысяч. Но я никак не мог придумать, куда их засунуть. В задних карманах они не помещались. Привычка всегда иметь при себе деньги уже впиталась в кровь, но там они явно были как-то не на месте. Я переложил деньги из заднего кармана в носки. Получилось довольно удобно. Во всяком случае, они не топорщились и не мешали сгибаться и садиться.
   Потом я поехал на Комсомольскую. Выходя из метро, я предусмотрительно проверил наличие паспорта. Это я делал теперь автоматически постоянно. Я положил сумку в автоматическую камеру хранения на одном из трех вокзалов. Номер, как всегда, записал на руке. Пора было ехать домой в Тушино. Скоро должна была подъехать Валька. Я должен был привести себя в порядок к ее приходу. Не хватало еще чтобы она учуяла запах мимолетной измены.
  
   35.
   Какие-то идиоты понаставили у самого подъезда машины. Одна была в дым раздрызганая "жига" ярко-когда-то-зеленого цвета. Правое крыло было сплошь все замазано белой шпаклевкой. Видимо ждало очередной покраски после очередной аварии.
   Другая была вполне приличная черная новая "волга". Номер у машины был какой-то необычный. Почти сплошные нули. Я незлобно выругался, протискиваясь мимо задрипанной "жиги" в подъезд.
  
   Не успел я вставить ключ в замок, как дверь открылась сама и в проеме обнаружился какой-то незнакомый тип с полным ртом железных зубов. Я не успел ничего сказать и даже подумать, как откуда-то прилетел тяжеленный кулак и ударом, по-видимому, в лоб свалил меня на пол.
   Наверное, я потерял сознание на несколько секунд, потому что очнулся я на полу в своей комнате и в лоб мне упиралось что-то холодное. Я с ужасом обнаружил, что это не что иное как дуло пистолета.
   "Очухался?", спросил кто-то прокуренным голосом. Меня как котенка схватили за шкирку и поставили на ноги. Голова кружилась, лоб горел огнем. Я огляделся, не поворачивая головы.
   Казалось вся квартира была полна каких-то незнакомых людей. На самом деле их было всего трое. Но они все время двигались, искали что-то и создавалось впечатление, что в квартире не продохнуть от посторонних. От них буквально было не продохнуть, поскольку они постоянно курили, бросая окурки на пол и от них несло перегаром.
   Валька сидела в углу на матрасе, сжавшись в комочек...
   "Где бабки?" спросил меня четвертый, которого я сперва и не заметил. Он сидел в глубине комнаты на стуле у окна. Хороший костюм, блестящие ботинки, золотые часы и все такое. Во рту высохло.
   "Вы кто?..." пискнул я и тут же получил по почкам чем-то железным. Было так больно, что я на несколько минут потерял дыхание, ноги подкосились, и я опустился на колени прямо на пол. Мне стало по-настоящему страшно.
   "Спрашиваю последний раз, где бабки?"
   "Какие бабки?", севшим голосом в последней надежде переспросил я и тут же получил пинок по печени. Больше я уже ничего спрашивать не мог.
   "Только не говори мне, что ты оставил деньги в камере хранения..." Холеный тип подошел и наступил мне на руку.
   Он присел рядом со мной на корточки взял эту руку и, показав ее своим друганам, добавил:
   "Нет, смотрите-ка, точно ведь в камере хранения оставил. Номерочек-то от камеры ведь?"
   "Просто скажи нам на каком вокзале держишь, и мы уедем. Я понимаю, с каждым может случиться. Не в том месте, не в то время.... мы тебя простим на первое время... убивать не будем, не ссы. Отработаешь... Ты только учись на пятерки..." бандиты заржали.
   "Не хочешь говорить? Мы тебя больше пока бить не будем. Будем бить твою бабу..." сзади раздался звонкий удар. Валька вскрикнула.
   "На Ярославском..." тут же раскололся я.
   "Сгоняй-ка Колян на Ярославский, номер 1234... стой-ка. Там все деньги? Или не все?"
   "Все..."
   "Слушай студент, ты такой умный! Вы все такие умные? Но ты такой предсказуемый! Гляди, если врешь!".
   Все снова заржали. В моих глазах потемнело, что означало, инстинкт самосохранения отключился, и я в ярости бросился на холеного, вернее я только успел подумать об этом, а может даже замахнулся, а может даже успел ударить, не помню, но вдруг на меня снова обрушился сначала свет, а затем темнота и я отключился.
  
   "...значит так, нам пора, молодой человек. Мы передумали, на вокзал ты съездишь сам. С тобой поедут наши ребятки, проследят, на случай если ты чего забыл. А девку мы возьмем с собой. Будем трахать ее каждые полчаса, пока ты не привезешь нам капусту. Как братва, расслабимся?"
   "Да какие проблемы, можем прям сейчас начать... девка - класс! Маленькая только, блядушка...".
   Вальку уже вывели наружу, она сидела в "волге" на заднем сиденье маленькая но не сильно испуганная. Держалась она молодцом. Меня же втиснули на заднее сиденье между двумя молодыми жилистыми шнурками с боксерскими мордами, и мы поехали со двора. Только выехав на Тушинскую "волга" повернула направо, а "жига" налево и мы понеслись на дикой скорости на Площадь Трех Вокзалов.
  
   36.
   Когда мне уже сняли швы и все кончилось, я долго не мог понять, каким же чудом мне удалось от них удрать. Никаких чудес, моя феноменально плохая память сослужила мне хорошую службу.
   Я всегда путал Казанский с Ярославским. Ярославский с Ленинградским, а тот в свою очередь почему то с Рижским. Однажды я опоздал на поезд, который должен был отвезти меня домой на каникулы, потому что вместо Ярославского, заявился на Казанский и все ждал там свой поезд, в то время, как он уже давно выехал из пределов Московской области. Вообще памятью я никогда не мог похвастаться. Как-то даже я умудрился приехать на регистрацию авиарейса точно в указанное время, но ровнехонько на сутки позже.
  
   "Жига" свернула прямо на тротуар и остановилась чуть ли не в зале ожидания. Я увидел неподалеку мента, по хозяйски прогуливающегося по тротуару, и первым моим порывом было воззвать к нему за помощью. Однако он, к моему удивлению, видимо узнав кого-то из моих новых друзей помахал им издалека и, отвернувшись, ушел за угол. Я понял, что жизнь дала явную трещину. Милиция выручать жертв бандитизма не собиралась.
   Один из бандюков остался ждать за рулем. Двое боксеров повели меня по подземному переходу вниз к автоматическим камерам хранения.
   Тут я понял, что опять я перепутал эти чертовы вокзалы. Меня тащили к автоматам Ярославского вокзала, а деньги я оставил на Казанском. Я лихорадочно думал, что же предпринять. Боксер в кепке быстро нашел проход с нужными номерами, по записям на моей руке. Когда мы шли по проходу какая-то здоровенная тетка с худым-худым дядькой загородил нам проход. Боксер вежливо пропустил их. В это время второй стоял в проходе и оглядывался не спеша по сторонам. Тот, что в кепке подошел к нужной дверке, набрал код и ящик, к моему несказанному удивлению открылся. Он достал оттуда огромный чемодан и, усмехнувшись, сказал мне:
   "Что студент, в отпуск собрался? На юга? Давай, бля, хватай и тащи к машине", он легко достал чемодан из бокса и дал мне. Я пребывал в таком изумлении, что послушно взял чемодан и чуть было его не уронил. Чемодан был тяжелый как танк, килограмм сто, если не все двести. Я потащил эту хабазину, еле отрывая от пола. Тот, что стоял в проходе лишь криво скалился, глядя на мои мучения. Однако у них не было, видимо времени на развлечения, поэтому он подошел и выхватил чемодан у меня из рук. Я с радостью расстался с непосильной ношей и поплелся между боксерами. Мы почти уже вышли из прохода, когда я услышал какие-то крики, шум и вдруг кто-то изо всех сил толкнул меня в спину. Я потерял равновесие и полетел вперед, сбил с ног боксера, тот уронил чемодан и тоже полетел на пол, я перелетел через чемоданище и растянулся на грязном кафельном полу.
   "Держите их, хватайте! Да что ж это делается, не успеваешь оставить вещи в камере хранения, а их уже увели!!! Что за камера хранения такая!?" толстенная тетка верещала на весь вокзал, хватая чемодан с пола и пиная ногой в направлении упавшего боксера. За ее спиной мельтешил худой дядька и целый выводок детей мал мала меньше. Мой второй охранник стоял, ошалело вертя головой. Первый уже поднялся с пола и пытался выхватить чемодана из рук тетки, но, получив от нее неожиданно мощный удар по шее, тут же полетел на пол. Они были, очевидно, в разных весовых категориях. Не ожидая получить такой нокаут, он тряс головой пытаясь понять, в чем дело. Я уже понял, в чем было дело, невероятно, но факт. Ящик за одним и тем же номером, но на разных вокзалах был заперт одним и тем же шифром.
   Ну что ж вы хотите! Я бы тоже поднял шум, если бы мой чемодан поперли прямо у меня на глазах. Не выпуская чемодан из рук, тетка дубасила моих сопровождающих толстыми как бревна руками, те растерянно матерясь, не решаясь драться по настоящему, отмахивались от нее как могли, временно забыв про меня. Уже собралась толпа, поднялся возмущенный гвалт, все хотели ловить вора. Я понял, что такой шанс упускать нельзя, вскочил на ноги и рванул, что было сил наутек.
   Я миновал выход к поездам, один, второй и пробежал шпарить вперед. Я оглянулся назад, никто меня не преследовал. оказался в вестибюле метро.
   Я пробежал как ураган мимо тетки в форме: "Проездной!" она не успела ничего сказать, как я уже гремел вниз по элеватору. Народу было не продохнуть. Оказавшись на перроне, я смог отдышаться. Вдруг до меня дошло, почему за мной никто не гонится!
   Бандиты, наверное, просто сообразили, что чемодан был неправильный, как-то разрулили ситуацию на Ярославском и двинули на Казанский к настоящему ящику. Номер-то им известен! Я решил, что в этих деньгах мое с Валькой спасение и что было сил понесся к выходу на Казанский вокзал.
   Теперь кто вперед!
   Обычно я всегда плутаю по вокзалам, переходам, метро и прочим подземным коммуникациям. С такой скоростью я еще ни разу не находил нужную точку в пространстве. Однако, припомнив о своих приключениях в привокзальной милиции, чтобы не привлекать внимания, я вынужден был все же снизить скорость до быстрого шага и постараться придать своему лицу более менее беззаботное выражение, насколько конечно я мог себе позволить быть беззаботным в такой ситуации.
   Однако я опоздал. Я чуть было не столкнулся с ними нос к носу. Бандиты уже открывали ячейку и доставали оттуда мою сумку. Вернее, они уже достали ее. Один открывал ее, чтобы проверить содержимое, а "кепочка" вертел головой, видимо стараясь не прозевать меня. Буквально чудом он не увидел меня. Я вовремя спрятался за угол. Слава богу, подумал я, что не затолкал в сумку документы. В конце концов, здесь лишь небольшая часть денег. Основная закопана на олимпийском пустыре. Хрен с ними с деньгами, подумал я, надо как-то Вальку выручать...
   Мозги мои буквально кипели и решение пришло быстро.
  
   Когда бандиты вышли из подземного перехода у Ярославского, я уже сидел на заднем сиденье такси и наблюдал, как один из них подошел к автомату и пару минут говорил, размахивая руками, как-будто оправдываясь перед невидимым собеседником. Наконец он закончил, бросил трубку на крючок. Промазал, трубка осталась висеть на шнуре, он злобно плюнул на тротуар и сел в машину.
   Мое такси тронулось вслед за приметной бандитской "копейкой" и мы понеслись по Каланчовке, по Мясницкой и дальше по проспекту Мира на юг. "Копейка" неслась на предельной скорости, однако мой приятель таксист тоже не зевал. "Копейка" недолго попетляв, свернула где-то в районе Марьиной рощи и, наконец, сбавила скорость.
   "Держись подальше от них, нельзя чтобы они нас увидали..." попросил я шофера.
   "Не волнуйся, браток..."
   Слава богу, такси были здесь не редки и, как по заказу несколько "волг" с шашечками на бортах даже ехало в том же направлении, так что мы пока оставались не замеченными, следуя за зеленой копейкой метрах в ста позади. Вдруг наша "копейка" остановилась у тротуара.
   "Продолжай двигаться! Объедь ее и остановись во-он у того столба!", я лег на сиденье, таксист, между тем, в точности выполнил мои указания.
   "Друг, выйди, пожалуйста, из машины и открой капот или что... Изобрази, что неисправность какая... колесо попинай... короче сделай вид, что ты ни при чем!", попросил я водителя.
   "Трешку добавить надо будет...".
   "Будет тебе червонец!".
   "Ну за червонец я тебе все колеса поснимаю и назад поставлю!"
   Он вышел, потягиваясь и потирая поясницу, открыл багажник и, достав насос, начал не спеша подкачивать колесо. Я осторожно высунул голову из-за спинки сиденья и продолжил наблюдение за "копейкой".
   Все трое уже вышли из машины и быстро направлялись, не оглядываясь к крайнему подъезду обычной панельной пятиэтажки. Таких хрущевок здесь было полно. Я записал на руке номер дома.
   Боксер в кепке держал в руках мою новенькую сумку. Остальные поспешали за ним. Оставалось узнать какая квартира... Тут я, наконец, увидел, что черная "волга", перед которой остановилась "копейка", тоже мне знакома. На номере были почти сплошные нули. Я решил, что скорее всего именно здесь и находится моя Валька. Ладно, думаю, выясним попозже, теперь важно закончить вторую часть моего плана.
   Я шепотом окликнул водителя через форточку.
   "Все старик, поехали отсюда! Все мне ясно теперь..."
  
   37.
   Я вышел у "станкина", за квартал до теткилехиного дома и отпустил машину. Как и обещал, я дал ему еще два червонца. На прощание он сказал мне:
   "Послушай, друг... Спасибо тебе конечно за бабки... Я не знаю, у кого на хвосте мы сейчас сидели, только я понимаю так, что ничья жена здесь ни при чем... Мой тебе совет, будь осторожен, не шути с ними. В этом районе живут непростые ребята. Понимаешь?"
   "Не понимаю. Почему это?", спросил я.
   "Номера у "волги" видел? Сплошные нули... Такие номера бывают только у крутых... ну понимаешь, у кого есть свои люди в ментовке", разъяснил он.
   "А... понятно тогда. Спасибо за совет. Буду иметь в виду...", я удивился полученной информации, но виду не подал и даже попытался улыбнуться.
   Таксист покачал головой:
   "Удачи тебе, парень!", и уехал обратно в нормальную жизнь.
  
   Леха был дома и прилежно читал конспект по истории кпсс. Тетка Валя была на работе. Я рассказал ему обо всем, что произошло за сегодняшний день. Он слушал, разинув рот. Леха не стал пока выяснять, с чего это вдруг Валька оказалась в моей проклятой квартире, он был чертовски деликатный и сообразительный парень. Зато он согласился с моим планом практически без исключений. Леха взял сумку с деньгами, переоделся и через десять минут мы уже стояли на обочине и ловили такси. Как назло ни одной тачки не было видно.
   "Зачем же ты тачку-то отпустил?", сокрушался Леха. Видно было, что он страшно нервничает. Все-таки мы влипли в такую историю с этими чертовыми деньгами!
   "Зачем-зачем! Совсем необязательно каждому-то таксисту знать, куда я еду и к кому иду, ясно?".
   "Может быть и правильно..." согласился Леха.
  
   "Марьина роща, седьмой проезд...", сказал я таксисту, усаживаясь на переднее сиденье. Леха со своей сумкой уселся сзади и, не спросив разрешения, открыл окно и закурил. Водила тоже, сволочь, дымил всю дорогу. Кроме того, он сразу начал трепаться, пытался завести разговор, но мы всю дорогу молчали, как немые. В конце концов, таксист плюнул и включил магнитофон. У него был крутой фирменный "панасоник" и мы были вынуждены всю дорогу слушать какой-то блатной фольклор.
   Мне было и без этого страшно, а при звуках хриплых блатных голосов стало еще страшнее, но у меня не было выбора. Судьба...
   Я попросил остановиться за квартал до нужной пятиэтажки. Уже спускались сумерки. Я заплатил точно по счетчику, ни копейкой больше, потому что за двадцать минут пути я успел возненавидеть блатную романтику и всех, кто ее уважает. Шофер пытался канючить, выпрашивая чаевые, но мы его послали куда подальше. Он злобно выматерился и убрался восвояси.
  
   "Копейка" стояла все там же. Черная "Волга" с загадочным номером исчезла. Может это было и к лучшему, подумал я. Я сел на скамейку неподалеку в придорожных кустах акации, Леха расположился бесстрашно рядом с подъездом, закурил как обычно, и мы принялись ждать.
   Уже совсем стемнело, когда знакомая рожа появилась из подъезда. Боксер в кепочке сел в "копейку" и завел мотор, выхлопная труба затрещала и машина тронулась, но остановилась, не проехав и пяти метров. Бандит вышел из машины и обошел свою тачку со всех сторон. Правое переднее колесо полностью спустило.
   Чтобы выкрутить ниппель, выпустить воздух из камеры, затем навернуть крышку обратно Лехе потребовалось двадцать секунд. Как он потом рассказал мне, страшнее всего было подобраться к машине. Ему казалось, что за нами наблюдает вся округа. Но Леха всегда любил опасность...
   Боксер, ругаясь как сапожник, полез в багажник, достал насос и начал качать колесо в точности, как сегодня днем то же самое здесь делал мой таксист. Только колесо у него никак не накачивалось, спускало то и дело. В сердцах грянув насосом оземь, он развернулся и поспешил обратно в подъезд. Я вскочил со скамейки и побежал за ним. Операция вступала в завершающую стадию.
  
   38.
   Квартира была совсем недалеко - на втором этаже. Мы успели заметить в какую дверь он вошел. В темноте подъезда мы достали из сумки приготовленные арматурины и поднявшись на полпролета выше, стали ждать. Ждать пришлось совсем недолго.
   Вскоре "кепочка" вышел, по-прежнему матерясь, но не успел он закрыть за собой дверь, как я из темноты ударил его по голове железной палкой. Он упал молча и тяжело как мешок. Я прикрыл дверь. Замок был обыкновенный.
   Мы быстро обыскали бессознательного бандита. За поясом у него мы нашли "макаров". Леха проверил обойму, она была полная. Он отдал мне свою палку, вооружившись пистолетом. Мы, переглянувшись в потемках и кивнув друг другу, открыли дверь и ворвались в логово врага, если выражаться военным языком, воспользовавшись фактором неожиданности.
   Никто из обитателей не успел опомниться. Леха сразу же рванул в комнату, а я влетел на кухню.
   Там за накрытым клеенкой столом, под лампочкой без абажура, свисающей с потолка на мохнатом витом шнуре, сидели еще двое. Знакомые все лица. Но на этот раз они были в одних майках и трусах. Руки, плечи и вообще вся видимая поверхность их жилистых и белесых, не тронутых загаром, тел была испещрена татуировками.
   Я с размаху хрястнул по голове ближайшего, от сразу же отключился и свалился со стула как кукла. Другому я, заорав дурным голосом, приказал лечь на пол. Он без слов повиновался. Как только он оказался на полу, я спросил:
   "Кто еще в квартире?"
   "Никого! Только мы!...Не убивай!...браток!..."
   Из комнаты донесся Лехин голос:
   "Как ты там, справишься?"
   "Нормалек! Валька там?", ответил я ему.
   "Здесь...", услышал я ответ прямо над ухом. Леха уже появился на кухне.
   "Как она?", спросил я его.
   "Плохо... Изнасилована дальше некуда...", сказал он, стиснув зубы.
   "Что... Они?"
   "Похоже..."
   "Не убивай браток!... Мы не хо..."
   Я ударил его по башке арматуриной изо всех сил. Он ткнулся лицом в пол и замолк. Темная лужица быстро начала растекаться по обшарпанному деревянному полу.
   "Что?..." я поднял глаза на Леху.
   "Ее надо в больницу и чем быстрее, тем лучше...". Я начал хлестать тяжелым ребристым прутком лежащие на полу тела. На покрытых синими татуировками руках и спинах сразу же появлялись багровые отпечатки. Леха остановил меня, схватив за руку, мертвой хваткой вцепившуюся в окровавленную арматурину.
   "Убьешь...".
  
   Я до сих пор помню ужас, который охватил меня при виде Вальки. Она сидела на полу абсолютно голая, пристегнутая обеими руками настоящими наручниками к батарее отопления. Я старался не смотреть на то, что еще недавно было ее лицом... Затравленным взглядом она смотрела на нас, казалось не узнавая, и трясла головой из стороны в сторону.
   "Суки... ну суки!... Леха! Ключи от наручников!", потребовал я, поддерживая бедную измученную девчонку, у которой уже не было сил даже сидеть.
   "В ш-ш-штанах у кого-то на к-к-кухне!", вдруг подала она голос. Голосок ее был хриплый и жалкий, больше похожий на шепот. Леха убежал в коридор.
   "Суки! Суки!... Где ключи! Суки синие!", судя по звукам, он пинал там бесчувственные тела и ему никто не отвечал. Видимо приложил я их крепко. Я взял какую-то тряпку с продавленного дивана и накрыл Вальку. Постепенно она перестала трясти головой и только повторяла хриплым заикающимся шепотом:
   "Я з-з-знала...ты п-п-ридешь... только п-п-п-очему так долго-о-о... я не могу..."
   "Все, все, все...Сейчас мы отсюда уберемся..." как мог успокаивал я ее. Я попытался погладить ее по голове, но это было почти невозможно из-за ран на лице.
   Тут Леха вернулся с ключами. Мы сняли наручники и Валька повалилась мне на руки. Я поднял и переложил на диван.
   "Не х-х-хочу с-с-сюда больше... они з-з-здесь меня..."
   Леху было не узнать. Зубы у него буквально выбивали дробь. Вдруг Валька закивала головой часто-часто, побелела и отключилась...
  
   Я не знал, что делать с людьми, когда они отключаются. Я только бестолково тряс Вальку, и ее голова моталась как у куклы.
   Леха непрерывно и громко матерился в коридоре. Через некоторое время он приволок в комнату "кепочку" и прислонил его к дивану. "Кепочка" начал приходить в себя. Его глаза бессмысленно блуждали по нашим лицам, руки слабо сжимали-разжимали пальцы. Леха размахнулся и с хрустом ударил "кепочку" по зубам пистолетам. Голова того мотнулась как на ниточке и повисла. Он снова отключился. Слюни и кровь потекли густым киселем из разбитого рта.
   Леху больше не трясло. Лицо его было такое же белое как у Вальки и глаза... Глаза были не Лехины. Это были какие-то дырки, а не глаза. В них невозможно было смотреть. Он замахнулся, и я еле успел поймать его за руку. "Кепочка" завалился набок и голова его со стуком упала на пол.
   "Леха, приводи быстро машину в порядок! Хватит... убьешь еще!".
   Леха сунул "макарова" в карман и молча вышел из квартиры.
   Я нашел Валькины вещи, моей сумки с деньгами нигде не было, ну и черт с ней, решил я, главное Валька жива осталась. Только вот лицо...
   Я вышел с Валькой на руках минут через десять, когда Леха уже завел машину. Я чуть не поскользнулся, наступив в темную лужу, растекшуюся из-под "кепочки". Что творилось на кухне меня уже не интересовало. Я уже приблизительно знал, как выглядят кухни в подобных обстоятельствах.
  
   "Леха, только не гони! Держи скорость! Нам сейчас с ментами встречаться сам понимаешь никак нельзя..."
   Вальку я кое-как одел и ее с трудом узнаваемое лицо лежало у меня на коленях. Валька вернулась в сознание, она свернулась калачиком и ее бил сильный озноб. Слезы лились из опухших глаз непрерывным потоком. Мои джинсы промокли насквозь от Валькиных слез, а она все что-то говорила, говорила... Я смотрел в окно и чувствовал только одно желание - чтобы все это происходило не с нами. Не со мной...
  
   39.
   Леха остановил копейку недалеко от Склифы у ближайшего телефона. Я осторожно положил Вальку на сиденье, зашел в автомат и набрал 03.
   "Минутку..." ответил бодрый веселый женский голос. Я ждал пять минут, пока она наговорилась с кем-то, прикрыв трубку. Где-то там слышался смех. Наконец она соизволила поинтересоваться у меня что случилось. Я не сдержался.
   "Наговорилась? Теперь слушай сюда! На перекрестке рядом со Склифосовским... мы нашли девушку. Она сильно избита и..., похоже, изнасилована, срочно шлите помощь.
   "Так...Ваше фамилия, адрес..."
   "Перебьешься... Я бы лучше твою фамилию спросил, чтобы знать, кто с работы полетит... да времени нет. Девчонка сидит на лавке около дома номер пять, прямо на перекрестке. Она очень плохая, если с ней что-то случится, я тебя выкопаю из-под земли и сверну твою шею, поняла?! Высылай скорую немедленно!"
   "Скорая уже в пути... Совсем не нужно было грубить...", нисколько не испугавшись, равнодушным голосом ответила дежурная.
   "Посмотрим, в каком она пути..." я повесил трубку и выскочил на улицу.
   "Валька, сейчас приедет скорая, мы тебя оставим здесь на скамейке одну, но будем за тобой приглядывать воон оттуда, пока они тебя не заберут, так что ты ничего не бойся, никто тебя не тронет... я с тобой..."
   "Да..."
   "Как только они тебя заберут, мы поедем домой и расскажем все тете Вере, как ты просила. Что сказать скорой ты знаешь, да?"
   "Да...напали на улице...избили...изнасиловали..." Валька старалась не плакать, но слезы побежали по лицу.
   "Все будет хорошо... Мы должны закончить это дело, иначе они тебе... и нам покоя всю жизнь не дадут, правильно?"
   "Да... правильно... убей их..." сквозь слезы проговорила Валька, "Только... я сильно страшная?..."
   "Да нет, соврал я, только очень грязная... Ничего... бывает и страшнее.... они тебя запросто починят...". По дороге я успел внимательно рассмотреть Валькины раны на лице. Я конечно не хирург, но мне показалось, что не так страшен черт как его малюют. Просто лицо сильно распухло и было все в грязи, крови и синяках.
   У меня однажды было такое же лицо, когда меня били впятером. Мне тоже было страшно смотреть на себя в зеркало и ничего - прошло. Даже никаких следов не осталось.
   "Ты... потом... придешь?..."
   "Спрашиваешь! Конечно приду, милая!"
   Я уложил Вальку на скамейку, потому что сидеть она не могла. Леха тут же отогнал копейку в конец улицы в какой-то заваленный мусором двор. Я вышел из машины, Леха остался за рулем. Я наблюдал осторожно за Валькой из-за угла. Валька то и дело приподнималась на локте, оборачивалась ко мне, я махал ей рукой из-за угла, ее хрупкая фигурка то и дело заваливалась на бок и сердце мое щемило от жалости. Скорой все не было...
  
   Скорой все не было и не было. Вдруг откуда-то донесся шум шин. Наконец-то подумал я. Только почему без сирены? Однако, это была не скорая. Какая-то "шестерка" подкатила к тротуару и остановилась рядом с Валькиной скамейкой. Открылись окна и из машины раздались какие-то голоса. Я почувствовал, что Валька снова влипла в неприятности.
   Стараясь держаться в тени дома, я бегом поспешил Вальке на помощь. Я оказался как раз за кустами ее спиной, когда из машины вывалили четверо парней и окружили Вальку со всех сторон.
  
   Я продрался сквозь заросли акации и оказался лицом к лицу со шпаной. Один из них, самый здоровый, уже сел на скамейку и начал лапать Вальку.
   "Кто ж тебя так отделал, а милашка...?". Валька только отворачивала от него лицо и слабым голоском просила:
   "Пожалуйста... не надо... пожалуйста..."
   Остальная шпана радостно хихикала и, по всему видно было, готовилась к развлечению. Однако это был не их день. Один из обернулся и увидел меня. Он потянул за рукав своего соседа.
   "Вечер развлечений отменяется. Расходимся по быстрому!" тут уже все обернулись и посмотрели на меня с удивлением.
   "Это что еще, бля, за клоун..." начал острить тот, что лапал Вальку.
   "Перестань лапать девчонку, забирай своих шох и двигай отсюда..."
   "Чего-чего...?", здоровый встал со скамейки и незаметным движением выхватив "бабочку" завращал ей с впечатляющей ловкостью, приближаясь ко мне.
   "Да я тебе сейчас ляжки порежу, фраер! Ты у меня сейчас, бля, кровью ссать будешь!"
   "Да что вам всем неймется что ли..." пробормотал я себе под нос. Меня снова начала трясти нервная дрожь. Я быстро достал из-за пояса "макарова", внушительно устрашающего из-за привинченного глушителя и щелкнул предохранителем. Он сразу же остановился.
   Тут все остальные разглядели оружие у меня в руках, и наглое веселье сменилось страхом в их глазенках.
   "Все понял, братан, все понял... Никаких проблем..." "бабочка" как по волшебству исчезла и вся банда попятилась назад.
   Я тихо сказал:
   "Без скандала и шума дуйте отсюда... или я сейчас всех постреляю. Мухой!" прикрикнул я на них. Я не удержался и стрельнул по фаре для острастки. Выстрела почти не было слышно, но стекло брызнуло во все стороны со страшным звоном.
   Братву не нужно было уговаривать и их как языком слизнуло. "Шестерка" завизжала скатами и исчезла, как ее и не бывало. Тут, наконец, где-то далеко раздался вой сирены.
   "Все Валюнчик, это скорая... Будь хорошей девочкой, я знаю, ты сможешь, моя милая... я буду здесь, когда они тебя заберут, хорошо?"
   Валька попыталась улыбнуться. Скорая уже была совсем рядом. Я осторожно чмокнул ее в разбитые губы и еле успел спрятаться в кустах. Я стоял в темных кустах все это время и следил, как Вальку без лишних слов уложили на носилки и осторожно загрузили в медицинский "батон". Врач была пожилая женщина, и она обращалась с Валькой как со своим дитем. Валька оглянулась в мою сторону и глаза наши встретились. Дверь захлопнулась, и машина, включив сирену, укатила в направлении Склифы. Я, к своему удивлению, послал ей вслед воздушный поцелуй.
   Теперь я был спокоен за Вальку, и мы могли, наконец, ехать домой.
  
   40.
   Леха уже весь обкурился, поджидая меня и провонял табачищем всю машину. Впрочем, граждане, которые в ней до этого обитали, духами ее тоже не пропитывали. Я открыл форточку, дышать было совершенно нечем. Меня все еще трясло.
   "Дай, что ли и мне закурить...", решил я успокоить нервы.
   "Ты жвроде не куришь..."
   "Дай говорю!"
   "Да пожалуйста! Держи бычок, последняя..."
   Я затянулся обслюнявленным окурком и нервная дрожь начала постепенно проходить. Леха медленно выехал из двора и мы снова помчались по ночным улицам.
   "Ты что того...подстрелил кого-то?", спросил он меня.
   "Так...ерунда, вышиб фару, для доходчивости... слушай, Леха, ты держи скорость! Пожалуйста...". Леха в ответ мне просто кивнул.
   Мы проехали почти пол-Москвы молча. Наконец Леха снова заговорил.
   "Слушай, у вас с Валькой... давно?...".
   "Да не так уж и давно... С того дня как, я переселился в гостиницу...". Леха молчал. Я продолжил:
   "Не поверишь. Оказывается... Ну, в общем, она тоже на меня запала... как говорится, с первого взгляда... Ну и я втюрился...".
   Я пока не стал ему рассказывать про Валькины заграничные планы, отложив до удобного случая.
   "Везет тебе, Дрюня... Знаешь, старик, а у меня еще ни разу в жизни секса не было..." наконец признался мне Леха.
   "Да знаю... Ничего страшного... Вот закончим дело, сдадим сессию и купим тебе проститутку. Валютную... она тебе покажет, что к чему. А потом поедешь домой и трахнешь свою Альку по всем правилам..."
   "Спасибо..." ни к селу, ни к городу поблагодарил меня Леха.
   "Не за что. Если хочешь я могу рядом постоять, свечку подержать. Ну, это потом, а пока, извини, просто подрочи...", вежливо ответил я ему. Мы заржали как сумасшедшие.
  
   Думаю, не нужно объяснять, как нам было нелегко объяснить тете Вале, что случилось с Валькой. Она, не растерявшись ни на секунду, немедленно накинула что-то на себя и вызвала такси по телефону. Мы все вместе спустились вниз. Леха прихватил из заначки сигареты.
   Такси прибыло быстрее, чем скорая. Все это время молча стояли у подъезда, вглядываясь в темень. Не знаю я, о чем думал Леха. Могу догадываться, о чем думала тетя Валя.
   Я же думал о том, что если бы мы не залезли в эту чертову квартиру, не взяли эти чертовы деньги, с Валькой бы ничего не случилось! И нам с ней совершенно не нужны были бы эти проклятые миллионы, чтобы быть счастливыми... все, что нам было нужно, это мы сами. В конце концов, она угощала меня кефиром, еще ничего не зная о моих деньгах.
   Такси полетело в Склифу, не обращая внимания на ограничения скорости. Тетя Валя выскочила и побежала в приемный покой. Леха рассчитался с водителем, и мы поспешили, еле успевая за Лехиной теткой.
  
   В реанимацию пускали только родственников. Мы сказали, что мы ее братья. Валька лежала в отдельной палате вся перебинтованная. Молодой врач сказал тете Вале, что они сделали какую-то операцию и что "состояние тяжелое, но стабильное". Что это означало, мы не знали. Вальку накачали лекарствами, и она была уже без сознания. Тетя Валя осталась с ней на ночь. Ей дали койку в той же палате.
   Я попросить койку для себя не решился. Видимо, я не знал, что мне наплести тете Вале. Сейчас я понимаю, что надо было дать кому-нибудь на лапу, и я мог бы побыть рядом с Валькой несколько лишних дней.
   А тете Вале вообще тогда было все равно. Даже если бы я попросил у нее руки ее дочери, или сообщил ей что она получила наследство от богатого дядюшки из Америки, она не поняла бы, о чем я толкую... Она сидела на своей койке, обняв колени и непрерывно смотрела на Валькино забинтованное лицо.
  
   Мы вышли с Лехой на улицу. Леха, само собой, закурил. Я плюнул на свое драгоценное здоровье и закурил тоже. На крыльцо вышел молодой доктор. Стрельнул у нас сигарету. Видимо он на свое драгоценное здоровье тоже плюнул... Сидя на теплом бетоне крыльца, некоторое время мы молча смотрели в темноту. Машины "скорой помощи" подъезжали и уезжали. Затем доктор заговорил.
   "Я так понимаю, что вы братья этой девушки?", мы кивнули.
   "Я пока ничего не говорил ее матери, но, наверное, вам можно сказать... У девчонки сильные повреждения, внутреннее кровоизлияние... лицо мы починили, а вот... матка и все такое... Могут быть осложнения вплоть...", доктор замолчал.
   "Вплоть?...", переспросили мы хором и уставились на него. Доктор бросил окурок, раздавил его и закончил свою мысль:
   "Я не могу сказать ничего конкретно... Но... надо быть готовым к серьезным осложнениям...".
   Доктор похлопал меня по плечу, и спросил:
   "Ты что-то не сильно похож на ее брата. Твоя девушка? Не волнуйся, никому не скажу...", Я кивнул в ответ.
   "Хорошая девчонка, красавица... спортсменка?"
   "Гимнастка... мсмк...", уточнил я.
   "Не мог я ее видеть по телевизору?", я в ответ только безнадежно махнул рукой. Тут медсестра выглянула из дверей и позвала его:
   "Миша, хватит курить, ножевое!..."
   "Сейчас буду! Ну ладно, я побежал... опять какие-нибудь алкаши друг друга порезали... Каждый божий день!... Режут и режут... идиоты! Вы, вот что, ребята, сейчас идите домой, поспите. Смысла нет вам здесь сидеть... Мы все, что нужно было, сделали. Все равно она будет спать до завтрашнего обеда...Спасибо за сигаретку!", и ушел чинить своих алкашей.
  
   41.
   Утром у нас был последний экзамен. Я до сих пор не понимаю, как мы с Лехой умудрились его сдать. Между тем, историю кпсс мне в эту сессию сдать не удалось. Перенесли на осень. Тем не менее, так или иначе, сессия для нас закончилась, и это был праздник.
   Назавтра половина группы разъезжалась кто куда. Кто домой на каникулы, кто в стройотряды, кто просто на дачу, кто в Болгарию с председателями профсоюзных комитетов. Мы с Лехой зашли в профком и получили свои авиабилеты - мы уезжали со стройотрядом в Норильск. У Лехи были сомнения, что его возьмут до последнего момента. А я и не сомневался. Все равно, без меня и моей новой гитары агитбригада никуда бы не делась. Понемногу я переставал быть рядовым винтиком. Кто-то где-то не мог уже без меня обойтись.
   Дедушка Вова собирал деньги. По традиции требовалось отметить сдачу сессии и окончание курса посредством пьянства. Если бы не история с Валькой, можно было бы вздохнуть с облегчением. Я, вообще-то, надеялся быть на этой вечеринке вместе с ней. Все мужики просто отпали бы, увидя мою "сногсшибательную" подругу. Я был уверен, даже Любашка оценила бы ее. Но не судьба была моей Вальке познакомиться с моей группой. Что ж, судьба играет на трубе, как говорится, а труба играет человеком. Или наоборот. Как ни верти, ничего хорошего.
   У меня скребли кошки на душе. Я не мог себя заставить веселиться в то время, как она лежит в Склифе вся забинтованная и израненная. Кроме того, я знал, что сегодня все нажрутся как свиньи, а я уже к этому времени устал от пьянства во всех его формах.
  
   Я сдал Дедушке Вове свою десятку и сказал, что не смогу пойти, есть дела, но сделать свой взнос в общее дело считаю святой обязанностью. Вова обрадовался дополнительному доходу. Все знали, что он все равно заначит какую-нибудь мелочь, никто никогда не требовал от него отчета, да хрен с ним, подумал я, пусть оторвется.
   Леха сказал мне, что твердо решил сегодня напиться до поросячьего визга и пошел со всеми в ресторан. Любашка огорчилась тому, что меня не будет, она тоже собралась в ресторан, но отнеслась с пониманием к моему решению.
   И тут мне пришла в голову одна забавная мысль.
   Я отвел Любашку в сторонку и попросил ее сделать Лехе от меня небольшой подарок - лишить его девственности к чертовой матери. Она сказала, что меня бы лишила еще хоть тысячу раз с огромным удовольствием, несмотря на то, что она почти уже замужняя женщина, а насчет Лехи тысячу раз подумает, потому что он не в ее вкусе. Я сказал, что думать тут нечего, надо спасать человека. У него застой в тестикулах и все такое. И потом, к концу пьянки все равно все будут в ее вкусе. Она сначала осуждающе посмотрела на меня, но потом рассмеялась и пообещала сделать все возможное. Я поцеловал ее в лоб по-братски в знак благодарности, но она вывернулась и поцеловала меня в губы взасос. Я сказал, что благословляю ее на подвиг и вручил ей ароматный как жвачка импортный презерватив на счастье. Она с восхищением вынуждена была признать: "красивый...".
   Я дал ей полтинник на такси и представительские расходы и уехал в Склифу. Любашка до сих пор не знала о существовании Вальки.
  
   42.
   Валька уже пришла в сознание и ждала меня. Она, морщась от боли, попыталась подняться на своих подушках, но я уложил ее обратно.
   "Мне укол поставили. У меня ничего не болит... Только слабость какая-то..."
   "Вот и хорошо, моя сладкая. Когда ты выйдешь отсюда, мы поедем с тобой на юг. Я вернусь со стройки и поедем. Как раз будет бархатный сезон и все такое. Хорошо?", я держал ее за руку. Рука была горячая.
   "Ага...обязательно поедем. Только у меня в сентябре чемпионат...", Валька слабо сжимала мою руку.
   "Ну не весь же сентябрь твой чемпионат будет?", улыбнулся я ей в ответ и невольно подумал, что этот чемпионат, похоже, может состояться без Вальки.
   "Ко мне девчонки с команды обещали сегодня прийти...", слабо улыбалась сквозь бинты Валька, "и ребята...".
   "Видишь как тебя ценят! А где тетя Валя?"
   "Только что уехала на работу отпрашиваться. Хочет взять неделю без содержания... я ей говорила - не надо. Несколько дней полежу и домой вернусь. Она ни в какую..."
   "Ничего, тебе веселей будет!"
   "Ты ей пока ничего не рассказывай, ладно?...", Валька строго смотрела на меня, а голосок был слабый, как у маленького ребенка.
   "Конечно, потом как-нибудь... вернемся из Сочей и расскажем. Я буду тебе помогать!"
   "Из милиции приходили... Я им сказала, что ничего не помню..."
   "И правильно... Мы с Лехой сами теперь разберемся..."
   "Только, Дрюнчик, пожалуйста, будьте осторожнее, ладно? Не оставляй меня на этой чертовой планете одну, хорошо?", совсем уже слабым голоском проговорила Валька.
   "Не волнуйся моя маленькая! Не оставлю!"
   Тут в палату зашла медсестра и сказала:
   "Вам, молодой человек, пора... Девочке надо поспать. Мы ей сделали укольчик, и она сейчас проспит до вечера".
   "Хорошо, хорошо! Я побегу, Валька! Зайду вечером... или ночью... Как захочешь!".
   "Сегодня больше не приходите. Завтра, не раньше обеда, понятно?", сказала мне сестра.
   Валька еле улыбнулась запекшимися разбитыми губами и слабо помахала мне рукой. Ее глаза уже закрывались. Укол начал действовать.
  
   Я вышел из палаты. И чуть не столкнулся с тетей Валей.
   "Вот и он! Постой-ка!", тетя Валя взяла меня за рукав и отвела в сторонку, "Андрей, заметь, я тебя сейчас ни о чем не спрашиваю. Но я чувствую, что произошло нечто такое, чего я не знаю, а ты знаешь! У нас с тобой разговор еще предстоит. И с Лешкой... я всегда вам говорила, что вы домаетесь дурью...".
   "Тетя Валя, я переживаю за Вальку точно также как и вы! Я просто убил бы гадов, которые это сделали! Но мне, честно, совершенно нечего вам сказать! Я не знаю ничего такого, что вы не знаете... или хотели бы знать...", глядя на нее честными глазами сына лейтенанта Шмидта, ответил ей я. В общем-то, я не особенно покривил душой. На нее и так свалилась такая беда. Не хватало ей еще переживать из-за наших приключений!
   Тетя Валя больше не стала ничего говорить. Несмотря на то, что она была занудой мне, честно говоря, было не слишком приятно водить ее за нос. И, вообще, мне все время казалось, что она читает мысли. Я не очень-то люблю, когда кто-то читает мои мысли. Хотя сам я был не прочь знать порой, что думают люди.
   Она посмотрела мне в глаза, я уверен, читая мои мысли, затем молча покачала головой и зашла в Валькину палату.
  
   Иностранцы вместе со своими кгбэшными пастырями, наконец, уехали из гостиницы и я снова вселился в свой номер. Я сунул привычно пятерку дяде Коле и поднялся на лифте на свой шестнадцатый этаж. Я долго стоял под душем, потом заказал безалкогольный ужин, который теоретически должен был бы стать праздничным, и его теоретически должна была бы разделить со мной Валька. С неожиданным аппетитом съел его весь, а потом до упора тупо пялился в телевизор, не видя и ничего не понимая. Затем я заснул как убитый, прямо поверх покрывала.
  
   43.
   Леха только что вылез из своей раскладушки и бродил по теткиной квартире, всклокоченный как леший, когда, ближе к обеду, я заявился к нему за отчетом. Несмотря на то, что выпито вчера ими было, само собой, немеряно, у него был подозрительно счастливый вид.
   Я начал догадываться, что Любашка все же выполнила мою просьбу. Я с нежностью подумал о том, какой она все-таки настоящий друг!
  
   Мне легко удалось расколоть Леху, потому что он буквально пыжился от гордости и счастья и ему самому просто не терпелось рассказать всему миру о том, что расставание с ненавистной девственностью, наконец, состоялось. Единственное, о чем он меня попросил, ни под каким предлогом не рассказывать об этом его Альке. Он все равно не собирался отменять женитьбу на ней. Я честно побожился.
   Любашка сделала его прямо у себя дома на родительской постели. Родители ее где-то шлялись по югам, поэтому, я думаю, шум там стоял еще тот! Однако ночевать она Леху не оставила. Как я понял, оттрахав его, как было обещано, она вежливо вытурила его и Леха, счастливый как женщина, разрешившаяся от бремени, уехал на такси домой, в теткину квартиру отсыпаться.
   Я радостно смеялся, жадно выпивая вторую чашку настоящего индийского чая, и слушая Лехины россказни. Вполне допускаю, что большинство из того, что понарассказывал мне в пароксизме самоблюбования, действительно было правдой. Мы попили с ним чайку с сушками еще некоторое время и поехали в Склифу.
  
   Валькина палата была пуста. Постель была аккуратно застелена свежим бельем. Тетивалиной койки не было вообще.
   "Неужели уже выписали?", с надеждой подумал я, а вслух произнес:
   "Не понял...", пробормотал Леха
   "Наверное, в общую палату перевели...", предположил он, "Из реанимации всегда рано или поздно переводят в общую палату...".
   Мы, наконец, нашли старшую сестру и спросили у нее, куда перевели Вальку. Она серьезно так на нас посмотрела и сказав только:
   "Пойдемте со мной...", повела нас куда-то. Желудок у меня почему-то сжался в комочек и забулькал чаем.
   Она привела нас на другой этаж к какому-то незнакомому кабинету. Она тихо постучала. Из-за двери появился знакомый доктор. Он был не менее серьезен. Он молча кивнул нам головой, дескать, заходите.
  
   В кабинете перед столом, заваленным бумагами, на стуле сидела тетя Валя и качалась всем телом взад и вперед. Лицо ее было залито слезами. Я не хотел думать о том, что было уже очевидно. Леха кинулся к ней.
   "Что случилось тетя Вера?!"
   "Валя умерла...", тихо прошептала тетя Вера.
   "Как...", Леха с изумлением посмотрел на меня.
   "Не может быть... я вчера только с ней... Мы собирались...", я схватился за стену, но вместо стены под руку мне попался лацкан докторова халата.
   "Ночью произошло резкое ухудшение... внутреннее кровоизлияние... Мы ничего не смогли сделать...", доктор тихо-тихо заговорил мне на ухо.
  
   Я смотрел на какой-то значок у него на лацкане, и чувствовал запах свежевыглаженного белья, шедший от его накрахмаленного халата... Потом значок, а с ним и халат вместе с доктором перевернулись почему-то вверх тормашками, и потолок уехал в ноги, а затем, сжавшись в пятачок, куда-то исчез...
  
   44.
   Вальку похоронили на Новодевичьем.
   У свежевырытой ямы собралось столько народа, что казалось хоронят не шестнадцатилетнюю девчонку, а лидера государственного масштаба. Все подъезды к кладбищу были забиты черными "волгами" и новенькими "жигулями". Был даже один "зил". Кроме сравнительно небольшого количества родственников собрались в основном спортсмены, Валькины друзья и знакомые, друзья друзей и знакомые знакомых. Столько знаменитых личностей сразу я не видел ни разу даже по телевизору. Тут все они, то и дело мелькавшие в "Советском спорте", собрались живьем. На их фоне Валькины родственники и даже мы с Лехой выглядели случайными людьми, забредшими на великосветскую вечеринку.
  
   После того, как настоящий духовой оркестр отдудел, наконец, свою кошмарную мелодию, все долго произносили речи. Надо честно сказать, что речи были чертовски неформальные, по всему видно было, что ее любили, многие плакали, глядя на Валькину фотографию в рамке с черной ленточкой наискосок.
   Напоследок Валькин тренер, высокий, крепкий мужик лет сорока, одетый в безусловно дорогие вещи, произнес самую главную речь. По всему было видно, что он в этой среде не последний человек, если не сказать первый. Все внимательно его слушали и согласно кивали головами, многие просто рыдали, когда он говорил, про то, какая она была замечательная, какое светлое будущее ее ждало, как много потерял в ее лице советский спорт и все такое. Под конец, он выразил надежду, что наши доблестные органы сделают все, чтобы наказать убийц и все такое в том же духе.
  
   Мне, правда, было тошно до невозможности от всех этих речей, потому что речами человека не вернешь. Валька, такая крошечная, лежала в наироскошнейшем ящике, какой-то только существовал в природе. Нам с Лехой не удалось даже близко подойти к организации похорон.
   Все быстро и роскошно было организовано людьми из Валькиной спортивной среды. Я ведь тогда даже точно не знал, в каком клубе она тренировалась... Они целыми днями неслышно приходили и уходили в тетивалину квартиру, не оставляя ни тетю Валю ни Валькиного отца, который срочно вернулся из своей бессрочной командировки из Афгана, ни на минуту наедине со своим бездонным горем.
   Я со своим справлялся самостоятельно.
  
   Ее лицо было прикрыто вуалью, потому что раны на лице не успели зажить...
   Когда Валькин тренер закончил речь, он подошел к Вальке, положил цветы ей на грудь и поцеловал в лоб или сделал вид что поцеловал. Я хотел сделать то же самое, но я не мог себя заставить. Я не хотел видеть Вальку неживой...
   Он проделал все это солидно, без спешки. Все это было конечно трогательно, да только Вальке все это уже было все равно. Затем он подошел к тете Вале и что-то долго и тихо говорил ей. Она безучастно кивала ему в ответ. Леха стоял рядом, держа ее за плечи.
  
   Я стоял с самого краю, но, проходя мимо меня, он остановился на секунду, внимательно на меня посмотрел и эдак по-отечески похлопал меня по плечу. Я поднял на него с удивлением глаза, мы ни разу с ним не встречались и вообще, мне казалось никто не знает о нашей с Валькой связи, но я тогда не придал этому особого значения... я вообще стоял в этой толпе и думал обо всем что угодно, только не о том, что хоронят Вальку. Что-то в моем сознании сопротивлялось этому факту, всячески обходило его, и направляло мои мысли на разные, не имеющего прямого отношения к происходящему, подробности.
   Я воспринимал и автоматически фиксировал в памяти все что угодно: нелепые импортные наклейки на темных "пилотских" очках, которые красовались на лицах почти всего собравшегося спортивного сообщества, которые мне почему-то так и хотелось подойти и отскрести, до невероятного блеска начищенные черные ботинки на нетерпеливо переступающих ногах парней, неотступно следовавших за Валькиным тренером, как телохранители, модельные туфли на стройных и мускулистых ногах девушек, подруг Вальки по команде, точно такие же, какие были и у Вальки, отметил я, только черные, но такие же шикарные, прыщ на Лехиной шее, далекий звук двигателей летящего самолета и инверсионный след, тянущийся за ним через все небо..., все что угодно только я не хотел и не мог видеть и слышать происходящее на самом деле...
   После того как, наконец, вся эта ужасная церемония закончилась, оркестр перестал стонать и какие-то алкоголики в синей униформе мою Вальку закопали, до меня, наконец, дошло, что больше я не увижу ее никогда.
   Мне хотелось завыть и, возможно, я тихо выл про себя, смотря себе под ноги, не в силах смотреть на свежий глиняный холм, потому что краем глаза я чувствовал, как люди косятся на меня, покидая кладбище.
  
   Я вдруг совершенно ясно понял, что никогда мы с ней больше не будем бегать абсолютно голые по гостиничному номеру, поливая друг друга шампанским и "байкалом", а потом по часу не будем вместе стоять под душем в стеклянной импортной кабинке, никогда я не увижу, как она сосредоточенно насупив брови, подходит к помосту, прежде чем начать каскад дух захватывающих элементов, и вдруг незаметно скосив глаза на меня, подмигивает мне и посылает воздушный поцелуй одними губами, как она летает вопреки законам тяготения над параллельными брусьями, или как, выкроив совсем немного времени между тренировками и сексом, она пытается внимательно читать учебник по литературе, стараясь не обращать внимания на мои руки, незаметно расстегивающие ее блузку, под которой никогда не бывало лифчика, и, наконец, отбросив книжку в сторону, вдруг поворачивается ко мне и впивается в меня своими сладкими губами.
  
   Я не мог поверить, что все закончилось. Еще вчера все эти милые вещи заполняли мою жизнь до самого верха и, я думал, что они никогда не кончатся...
   Я стоял, кусая кулак, и слезы катились по моему лицу без остановки. Я даже не заметил, как почти все разъехались и Леха увел тетю Валю и дядьку с кладбища. Про меня все забыли. Я подошел к свежему холму, почти полностью заваленному цветами, хотел потрогать землю, но не смог заставить себя. Моя рука не хотела касаться этой ужасной поверхности. Я с удивлением обнаружил, что на своем кулаке кровь, видимо прокушенной моими собственными клыками, спрятал опозоренную нерешительностью руку в карман и, то и дело оборачиваясь, и тряся как старик головой, вышел вслед за ними.
   Леха махнул мне рукой из теткиной "волги", он сидел за рулем, а дядька сзади с теткой, я вяло махнул ему рукой в ответ, дескать, не ждите меня, и они уехали.
   Я остался один. Оказалось, что почти все "волги" и "шестерки", стоявшие у входа на кладбище разом исчезли. Осталось только несколько "волжанок" с "шашечками".. Я взял одну и поехал в гостиницу.
   В гостинице я заказал в номер коньяк и как можно быстрее напился до бессознательного состояния.
  
   45.
   На следующей вечер после "девяти дней" мы сидели с Лехой в узбекском ресторане и доедали лагман, запивая его водкой. Билеты на самолет пришлось пока перекомпостировать. Моя рок-команда, прихватив мои новые инструменты, уехала в Норильск без меня.
   "Я рад, что ты согласен со мной...", сказал я Лехе, закусив куском горячей баранины очередную стопку водки.
   "Не думал же ты, что я сделаю вид, что ничего не произошло? Мою сестру насилуют и убивают, а я буду сидеть как мышка и делать вид, что ничего не произошло?"
   "Знаешь, Леха...", неуверенно начал я, "Я все время думаю о том, что если бы мы не сперли эти чертовы деньги, то с Валькой ничего бы не произошло..."
   "Перестань уже... Ни в чем ты не виноват. Я думаю даже, что в конце концов что-нибудь подобное произошло бы... Не знаю только, почему ты раньше мне все не рассказал... Что, думал, не пойму?", задумчиво произнес Леха, в который раз успокаивая меня. Мы уже не раз обсуждали эту тему, и всякий раз мучался угрызениями совести, а Леха терпеливо успокаивал меня.
   "Она влипла в такие сферы... Что бы Валька там не несла насчет Америка и все такое, я думаю, что кто-то ее втянул во все это дело... судя по всему, там крутятся большие деньги, а из-за больших денег все равно рано или поздно кто-нибудь умирает...". Это был новый аргумент, и я хорошенько задумался.
   "Какая-то сволочь всем этим заправляет..."
   "Я не об этом.", настаивал я на своем, "Мы же... украли эти деньги. Так ведь?"
   "Вор у вора дубинку украл...", усмехнулся Леха, "Согласен. По закону, возможно, украли. Но по совести, они просто нам заплатили. За наши приключения... Лично меня совесть не мучает. Я у них не крал ихние документы. Они у меня... у нас паспорта украли в буквальном смысле этого слова. Правильно?", я в ответ неуверенно покачал головой. Леха ответил сам себе вместо меня:
   "Правильно! Я считаю даже один в этой чертовой каталажке стоит этих денег... радуйся лучше, что мы не завязли там надолго. Я до сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю этот кошмар... ненавижу ментов... Вообще не понимаю, что за люди идут на такую работу? Что за кайф работать ментом? Впрочем, ладно уже... хватит этих интеллигентских сомнений. Деньги взяли? Взяли. Что теперь побежим их возвращать? И что мы скажем? Дескать, ребятки, пожалуйста, верните свои бабки и верните нам Вальку обратно! А мы сделаем вид, что вы не трахали ее всей компанией и не затрахали ее до смерти! Так что ли?".
   "Может ты и прав... конечно, теперь назад дороги нет...", я вздохнул, уронив голову на руки. Я каждый день вспоминал Вальку. Сказать каждый день, значит, ничего не сказать. Каждый час, каждую минуту я видел ее маленькое серьезное личико в шапке коротких светлых волос. Я шел по улице и в каждой встречной девчонке мне чудилась она. Только встречные девушки, так и оставались встречными девушками...
  
   Лагман был доеден, нам подали плов. Мы в последнее время часто обедали в этом ресторанчике недалеко от Белорусского вокзала. Здесь заправлял всем настоящий узбек. Вкуснее лагмана я не ел. Лучше него плов готовил только один парнишка по имени Мурик, родом из Казахстана. Казахский плов я люблю больше чем узбекский, узбекский кажется мне намного жирнее.
   Душевные страдания не отбили аппетита. Скорее наоборот. Когда я ел, я думал только о еде. Во всяком случае, не думать обо всем прочем было легче. Водка тоже помогала. Последние недели мы с Лехой пили почти каждый божий день. Мы не напивались, конечно, но за обедом и ужином, графинчик нам подавали всегда. Не стать бы алкоголиком, думал я, сразу вспоминая хозяев нашей злосчастной квартиры. Возможно, Леха над этим не задумывался, потому что, потом, много лет спустя, он все же спился, бедолажка.
  
   Леха съел половину своей порции, прежде чем возобновил свои рассуждения. Он вечно набивал полный рот и, не прожевав, начинал говорить.
   "Конечно, я прав! И вообще перестань уже пускать эти слюни. Все эти сомнения, искания какие-то... Хватит тебе уже... Сделали, значит сделали. Решили, значит решили. Единственное замечание...", Леха, наконец, проглотил свой рис и продолжил, наклонившись ко мне через маленький круглый стол: "Я не стал бы откладывать до возвращения из Норильска. Я думаю, нам надо все провернуть на этой неделе. Покончим с этим делом и сразу же улетим в стройотряд. Ищи ветра в поле...".
   "Ты думаешь?", я задумчиво пережевывал рисинки.
   "Надо ковать железо пока оно горячо, вот все что я думаю".
   "Ты опять прав. Впрочем, я хотел тебе предложить то же самое. Сомнения сомнениями, а план все-таки как никак мой!".
   "Твой, кто спорит! Тем более, давай сегодня же все и провернем? Кто их знает, куда они смотаются? У меня руки чешутся..."
   "Сегодня? А почему нет?", я немного уже раскис от водки и подумал, что на сегодня уже хватит, "Что нас держит? Все готово... Давай сегодня! Ладно, тогда допиваем свой чай и вперед!", поставил я точку своим сомнениям.
   "Не спеши. Торопись медленно. Дай хоть плов доесть! Может вообще... в последний раз обедаем...", и Леха снова набил рот.
  
   46.
   Днем раньше, примерно в это же время дня, мы как обычно взяли тачку и полетели на Беговую. В те времена на улицах не было такого трафика и на автомобиле, как правило, в любую точку Москвы можно было добраться быстрее, чем на метро.
   Черный рынок еще функционировал. Предстояло теперь решить самую сложную задачу. Мы не были уверены, что нам удастся раздобыть то, что нам было нужно.
   Наконец я увидел мужика, у которого мы с Валькой совсем недавно покупали джинсы и всякие прочие импортные предметы роскоши. Он меня сразу узнал. Все же не каждый здесь оставлял такую сумму, которую шутя выложили мы с Валькой.
   "А привет, шеф! Еще парочку штанов? Что, уже износились?", начал было он снова свои прибаутки, но, увидев, что нам с Лехой явно не до шуток, тут же посерьезнел и забеспокоился.
   "Какие-то проблемы?", быстро спросил он, готовясь к неприятностям.
   "Не волнуйся...", успокоил я его, оглядываясь и отводя его в сторонку, чтобы никто не мог слышать нашего разговора, "С твоими шмотками все в порядке... Нужно поговорить на другую тему..." я не знал, как начать, поэтому сразу выложил все как есть.
   "Слушай, старик, помоги. Нам нужно пистолет... лучше два... Можешь свести с нужными людьми?"
   Мужик внимательно посмотрел на меня.
   "А почему ты думаешь, я могу тебе помочь? С чего ты взял?"
   "Слушай! Не можешь, так и скажи! Только давай не будем воду лить! Наложил в штаны? Мы найдем в другом месте!", я развернулся и собрался уходить.
   "Постой...", он ухватил меня за рукав, "Не горячись... Сам подумай! Я тебя не знаю, правильно? И ты хочешь, чтобы я так вот взял и, как колбасы отрезать!... Волыну, говоришь, ищешь? Это действительно серьезное дело. Заметь я не спрашиваю тебя на черта тебе это"
   "Ну и молодец! Ценю это... Что дальше? Сможешь помочь?"
   "Это, сам понимаешь, будет стоить недешево..."
   "Не волнуйся об этом. Сколько стоит, столько и заплатим... сведи с нужными людьми и спи спокойно...", успокоил его Леха.
   "Хорошо. Есть у меня один человек, да только не вижу я его сегодня что-то... вам когда нужен...э... товар?"
   "Чем быстрее, тем лучше. Еще лучше сегодня!", ответил я.
   "Сегодня?! Ну и ну... Видать сильно прижало, так? Ну ладно, молчу! Не мое дело... дайте подумать. Хорошо! Подождите меня здесь. Вон посидите там на приступочке. Я пойду позвоню, попробую что-нибудь узнать". Мужик собрал свои мешки и ушел куда-то.
   Мы с Лехой уселись. Меня снова начало трясти. Одно дело обсуждать планы и всякое такое, другое дело, когда ты начинаешь реально покупать боевое оружие. Мы с Лехой, похоже, окончательно пересекали черту...
   "Ты как себя чувствуешь?", спросил я Леху - "Лично меня трясет как припадочного...".
   "Меня тоже... Ну да это ничего, нервы... Обычное дело..." Леха, как обычно, начал курить табак. Закурив, он продолжил: "Когда мне было двенадцать лет, Вальке было восемь, но она уже вовсю занималась гимнастикой. Мы приезжали всей семьей в Москву как-то... Я ходил в спортивную школу, смотрел, как она тренируется. Она уже тогда, в третьем классе, была такая взрослая! Мне всегда казалось, что она взрослее меня..." начал рассказывать Леха.
   "Не поверишь, мне тоже показалось, что она взрослее меня с самого первого раза..."
   "Мы с братом все время дрались и ссорились... всю жизнь... я вечно его учил жить..."
   "Я тоже..." вспомнил я свое детство. Мы тоже всегда дрались и ссорились с моим младшим братом. А он, между тем, всегда копировал за мной все подряд, смотрел буквально мне в рот. Старше его всего на три года, я всегда чувствовал себя лидером, а его считал несмышленышем и сопливым пацаном. Видать такие же отношения были и Лехи с его младшим братом Серегой. Похоже, это судьба младших братьев - вечно страдать от своих старших. Но с Валькой была отдельная история...
   "А с Валькой мы никогда не ссорились. Она... была какая-то... ее нечему было учить! Мне сейчас кажется, что я сам у нее мог бы поучиться жить. Мне все время кажется, что она может и знала что-то такое, чего не знал я...", продолжал Леха, задумчиво почесывая свои пегие патлы.
   "Вот это уж точно так...", подумал я про себя, "Лучше бы тебе и вовсе не знать того, что знала она. Или хотя бы того, что знаю я о ней".
   "Я сейчас сижу здесь и трясусь. Как думаешь, она одобрила бы... ну... то, что мы собираемся сделать?"
   "Думаю, что да... Даже если и нет... Я бы все равно это сделал...".
   "Одним словом, знаешь Андрюха, я думаю, что мы не ценим наших близких...", как бы не слыша меня, продолжал Леха, совсем расчувствовавшись, "Я хоть с Валькой никогда и не ссорился, как с Серегой, и не дрался, но такое впечатление, что я все равно что-то упустил, что-то не договорил... Да только уже поздно...", думаю, что еще немного и Леха бы разрыдался у меня на груди. А я на его. Но тут, наконец, появился наш подпольный торговец оружием.
   "Значит так. Будьте здесь через два часа", он посмотрел на часы - "Ровно в шесть. Подъедет серая "волжанка", номер такой-то. В ней будут люди в военной форме. Подойдете, скажете, дескать, мы от Володи, за товаром особого назначения. Дальше, как договоритесь. Готовьте бабки."
   "Сколько готовить-то?" спросил я.
   "Не знаю ребята. Думаю, что пару штук как минимум выложить придется.", мы с Лехой переглянулись.
   "Это за новые. Если с раскопок, может быть и подешевле раза в два-три...".
   "С каких еще раскопок?" не понял Леха. Я тоже вопросительно посмотрел на "Володю".
   "Не знаете? С полей былых сражений, так сказать. После войны в земле знаете, сколько всего осталось? Мины, автоматы, даже танки и самолеты! Вот люди копают, от ржавчины очищают и снова в дело пускают. В основном это так, только попугать, или для коллекционеров там каких..., но бывает, что и почти новое оружие получается. Даже ржой не тронутое... Но только если вам для серьезного дела..." он оглянулся по сторонам, "...если для серьезного дела, всякий хлам не берите. Подведет в нужный момент, в итоге дороже выйдет! Просите новое! Или в крайнем случае с Афгана...".
   "Понятно... Спасибо. Я твой должник..."
   "Никаких проблем, я свои комиссионные имею. Ну ладно, я пошел, удачи. Но только имейте в виду, если что - я вас знать не знаю, видеть не видел!". И он снова ушел на свой пост торговать своими "левисами".
   "Хорошо, мы тоже тебя не знаем... Спасибо, друг!!" вдогонку поблагодарил я его. Он только махнул рукой.
  
   Время до сделки уже привычно скоротали в ресторане при ипподроме. Я когда нервничаю, всегда ем как сумасшедший. Леха, как оказалось, тоже. Кроме того, он бы предпочел хорошенько выпить, но по плану ему предполагалось быть трезвым.
   С другой стороны, нам предстояло серьезное дело, подкрепиться не мешало. Содрали с нас в ипподромовском ресторане, конечно так, будто мы выиграли большой приз на бегах. Видимо, по нашим шмоткам было очевидно, что мы ребята при деньгах. Впрочем, это действительно было так. Мы давно расстались с нашим советским рваньем.
   Спорить с официантом мы не стали, хотя было очевидно, что цены не из меню, но и чаевых ему не дали. Больно рожа у него была наглая. Тоже мне знаток людей... Перебьется. Деньги надо зарабатывать честным трудом...
  
   В занюханном "москвичонке" сидели два прапора. После того, как мы произнесли "пароль", я сел на заднее сиденье, Леха на переднее. Машина сразу же тронулась. В ободранном салоне стоял запах сапогов, несвежего белья и машинного масла.
   "Куда это мы?", забеспокоился Леха.
   "Ты что, парень, хочешь, чтобы мы тут маячили, как идиоты?", ответил ему мой прапор. "Тут ментов и гэбэшников на каждом углу... Такие дела так просто не делаются. Это тебе не штаны покупать. Покатаемся по столице, посмотрим на достопримечательности, по пути и дело обтяпаем. Так безопаснее".
   "Хорошо... Покатаемся... Только имей в виду, Царь-Пушку я уже видел. И мавзолей Ленина нас тоже не интересует", сообщил Леха.
   Прапора засмеялись.
   "Веселые вы ребята!"
   "Да уж веселее просто некуда... Ладно, давай к делу уже...", попросил я.
   "К делу, так к делу", покладисто согласился прапор, "Что интересует? Новое или раритет?". Тот, что сидел за рулем, внимательно следил за дорогой и аккуратно, не превышая скорости, вел машину.
   "Предпочтем новое...", сразу попросил я.
   Прапор одобрительно крякнул.
   "Это правильно! Для серьезного дела? ", переспросил он, доставая тяжелый затертый чемоданчик. В таких чемоданчиках наш староста получал секретные конспекты на военной кафедре.
   "Да так... по воробьям пострелять", не поворачиваясь раздраженно сказал Леха.
   "По воробьям говоришь?", улыбнулся прапор, однако глаза его были серьезны, "Если вам нужно по воробьям, то я рекомендую семь-шестьдесят две. Токарев самое то будет"
   "ТТ?" продемонстрировал знание предмета Леха.
   "Он самый! Самое лучшее оружие всех времен и народов!"
   Прапор достал из кармана замусоленные нитяные перчатки, не спеша надел их и только после этого из чемодана появились два увесистых тряпичных свертка. Он развернул один и в руках у него оказался черный, удивительно красивый в простоте своих угловатых форм, блестящий от масла ТТ. Мои руки сами потянулись к нему.
   На военной кафедре тщательное изучение легкого стрелкового оружия для будущих советских командиров почему-то не планировалось, если конечно не считать "калашникова", разобрать и собрать который за пятнадцать секунд был просто обязан каждый школьник допризывного возраста безо всякой военной кафедры. Пистолетов же нам, будущим офицерам, почему-то не доверяли.
   После преддипломной военной подготовки в лагерях нам, конечно, дадут стрельнуть ровно три раза из "макарова", но это будет только несколько лет спустя. Сейчас мы изучали оружие калибром побольше, преимущественно стратегического назначения, которое в чемоданчике не прячешь. Из любви к оружию, мы с Лехой записались год назад в стрелковую секцию и раз в неделю постреливали в подвале спортивного корпуса из "стечкина". Леха, между прочим, стрелял очень неплохо. Я стрелял вообще отлично, но в цель попадал гораздо реже, чем он.
   "Я "стечкина" и "макара" знаю, "тэтэ" - нет...", честно признался я, "Покажи, как с ним обращаться", попросил я.
   Прапор, ни слова ни говоря, вынул обойму из рукоятки, ловко разобрал и собрал "тэтэшку" несколько раз. Затем передал пистолет мне. Я повторил за ним, поначалу сбиваясь, но затем пошло как по машинному маслу. Леха внимательно наблюдал, перегнувшись через сиденье.
   Надо сказать, ТТ на мой взгляд намного удобнее по сравнению с "макаром", у которого рукоятка - это просто грубо обтесанное полено. У старичка ТТ рубчатая рукоятка ложилась в руку не в пример гораздо более удобно.
   "Берем?", я посмотрел на Леху. Тот серьезно кивнул. "Сколько?".
   "Штука. За штуку...", скаламбурил прапор.
   "Берем оба...", сказал я.
   Торговаться мы с Лехой не стали. Ни слова ни говоря, Леха достал из внутреннего кармана две пачки червонцев и я тут же получил в обмен наше оружие.
   Прапор, мне показалось, облегченно вздохнул.
   "Еще двести доплатите и получите очень полезную вещь...", прапор достал из своего секретного чемоданчика какой-то пухлый увесистый черный цилиндрик с ладонь длиной и с два пальца диаметром.
   "Глушитель. Совершенно необходимая в хозяйстве вещь. Дай-ка мне свою пушку. Навинчиваем его вот так...", и прапор показал как присоединить пистолет к стволу. "В таком виде выстрела не слышно будет даже из соседней комнаты...".
   "Хорошо. Берем!", я посмотрел на Леху. Он снова согласно кивнул и отслюнил прапору положенное.
   "Ну а маслята вам в подарок...", и толстый прапор передал нам две коробки патронов, "Здесь хватит на небольшое Курское сражение. Заряжать вот так...".
   "Расписываться нигде не надо?" наконец расслабился немного Леха.
   "Не, ребята, расписываться не нужно", сказал серьезно прапор, вставляя полную обойму на место и ставя пистолет на предохранитель. То же самое он проделал со вторым.
   "А вот оставлять отпечатки не советую, мой вам стариковский совет. Дело сделаете, бросьте пушки в реку где подальше да поглубже...", мы с Лехой снова переглянулись. Я спрятал снаряженные пистолеты в заранее приготовленную сумку.
   Тут машина подрулила к метро "Проспект мира".
   "Все, разбегаемся, ребятки...", прапор спрятал деньги во внутренний карман. Мы без лишних слов вышли. "Москвичонок" так же не спеша укатил.
  
   Затем мы зарулили в ближайший галантерейный магазин и купили самые лучшие и тонкие лайковые перчатки какие только были. Мы тщательно и долго подбирали размер. Когда мы, наконец, нашли то, что нужно, и попросили завернуть, продавщица как-то странно посмотрела на нас.
   Перчатки сидели на руке как собственная кожа и практически не стесняли движений. У них был один недостаток - они были ярко-зеленого цвета. Согласен, на месте продавщицы я бы тоже посмотрел на людей, в конце мая подбирающих себе перчатки, да еще зеленого цвета, как на идиотов.
   Однако особого выбора у нас не было, все перчатки обычного черного цвета были на толстом красном байковом подкладе, рассчитанные, видимо, на суровую сибирскую зиму. Мы вышли на улицу, выбросили этикетки в урну, сунули перчатки в сумку и пошли ловить такси. Такси уже становилось для нас привычным видом транспорта.
  
   47.
   Когда стемнело, мы подкатили к уже знакомой хрущевке в Марьиной Роще. Все необходимое у нас уже было припасено в сумке. Мы опустили такси там же, где и в прошлый раз. Было уже почти безлюдно. Когда машина уехала, мы зашли в ближайший подъезд и там одели перчатки и черные вязаные шапочки. Мы не хотели оставлять никаких следов. Я состриг свои волосы почти напрочь, потому что, оказалось, они практически полностью поседели, когда я проснулся в гостиничном номере на следующий день после похорон. Леха свои волосы стричь не собирался, но по плану их нужно было прибрать под какую-нибудь шапку, чтобы не натрясти их где не нужно по неосторожности.
  
   Мы достали из сумок пистолеты и навинтили глушители. Затем, загнав патроны в стволы, поставили "тэтэшки" на предохранители и засунули пистолеты под мышки в специальные тряпичные петли, которые мы соорудили заранее. Мы повесили сумки через плечо и, выйдя из подъезда, направились к соседнему дому.
  
   Издалека было видно, что на знакомой кухне и в соседней комнате горит свет. Не останавливаясь, мы зашли в подъезд и на цыпочках подошли к двери. Вынув свои "тэтэшки" из-за пояса, сняли их с предохранителя. Я посмотрел на Леху. Тот кивнул.
   Я постучал. Леха стоял рядом, направив ствол на дверь. За дверью не сразу раздались неспешные шаги.
   "Кто?", и сразу же начал проворачиваться ключ.
   "Свои...", сказал я несвоим голосом. Дверь открылась. На порог стоял знакомый "кепочка" с перевязанной головой и в той же замусоленной кепке поверх повязки. Леха уже держал свой пистолет на вытянутых руках перед собой. Ни слова не говоря, он выстрелил.
   Раздался глухой звук, как если бы кто-то тихонько ударил молотком по бочке, накрытой войлоком. Мягко лязгнул затвор и на пол лестничной площадки неожиданно звонко упала гильза. Посреди забинтованного лба бандита мгновенно появилась черная дырка, а на стене прихожей позади него появилось безобразное пятно. "Кепочка", не успев сказать ни слова, рухнул назад, как будто его снесло ветром. Мы, по-прежнему молча, быстро прошли внутрь, не забыв прикрыть за собой дверь.
   Я пошел на кухню, Леха встал в коридоре так, чтобы видеть и меня и соседнюю комнату.
   "Серый, кто там?...", на прокуренной донельзя кухне сидели двое, голова одного из них была перебинтованы. Я сразу узнал его. Он меня. На столе, как и в прошлый раз, стояла водка, лежали карты, громко и неясно бормотало радио.
   "Это мы...", сказал я, одновременно спуская курок. Снова тот же глухой бочковой звук и звон гильзы. Перебинтованного отбросило выстрелом назад к батарее, и он так и застыл с разинутым ртом.
   Тут зазвенела посуда, второй уже успел вскочить, но я, не целясь, попал ему прямо в грудь. Он схватился за рану и начал хватать ртом воздух. Кровавые пузыри появились на губах. Он захлебываясь, упал обратно на стул и смотрел на меня белыми глазами. Я подошел вплотную, прицелился ему в лоб и нажал спуск. Звенькнул затвор, и кровавая каша из затылка забрызгала весь стол. Гильзы со звоном падали на пол. Он откинулся назад, сполз со стула на пол и забился там в конвульсиях. Это было ужасно. Я имею ввиду эти чертовы конвульсии. Человек уже умер, а тело его еще двигается. Ужасно. Особенно когда видишь это впервые... Запах пороха перебил табачную вонь. В стакане с водкой все еще плескался белесый розовый ошметок.
  
   Я развернулся и быстро вышел из кухни. Леха стоял посреди комнаты с дымящимся стволом. На коленях перед ним стоял второй тип, которого я хлестал арматурой почти месяц назад на этой же кухне. Голова у него была тоже перебинтована грязными бинтами. Он был в синей майке и мятых брюках в тапках на босу ногу. На руках я увидел синие с желтым отливом синяки, растекающиеся вокруг еще сохранивших очертания арматурины отпечатков.
   Но больше всего меня поразило то, что на знакомом диване перед телевизором лежала продырявленная в нескольких местах огромная туша в милицейской форме.
   "Это что, мент? Настоящий?", спросил я Леху.
   "А хрен его знает... Вроде как настоящий. Такая же гнида как все. Да мне все равно...", и затем продолжил разговор со своим "синим" собеседником.
   "Давай быстрее, нам некогда. В деталях, где нам найти вашего шефа и я, возможно, тебя не пристрелю", Леха прижал глушитель к голове "синего". Белесая потная кожа зашипела под раскаленным металлом, но "синий" не решился дернуться и терпел ожог, а возможно он и не чувствовал никакой боли. Страх - лучшее обезболивающее.
   Он тут же начал быстро говорить, прижав жилистые татуированные руки к еще более татуированной груди. Когда он кончил рассказывать, Леха сказал:
   "Посмотри на меня! Это все?", получив утвердительный ответ, он спросил, "Девчонку помнишь?", тот молчал, выпучив на Леху свои мутные глаза.
   "Последний раз спрашиваю, помнишь маленькую такую девчонку?".
   "Я не зна-ал!....", залепетал трясущимися губами "синий".
   "Теперь будешь знать...", Леха быстро приставил пистолет к голове "синего" и спустил курок. "Синий" опрокинулся навзничь как от удара и глаза его закатились. Бинты сразу стали густо-красными.
   "Валька тоже надеялась, что выживет...", словно оправдываясь, искоса посмотрел Леха на меня.
   "Ничего-ничего... Если бы не ты, я бы сам его кончил! Мне Валька рассказывала про него...", успокоил я Лехину совесть. Он вернулся в коридор и нашел в карманах "кепочки" ключи от копейки. Мы открыли газ в кухонной плите и вышли из поганой квартиры. Хорошо смазанный английский замок тихо защелкнулся.
  
   48.
   "В Украину?...", спросил я, садясь в копейку.
   "Ага...", подтвердил Леха и включил зажигание. Теперь в машине тоже пахло порохом. Я засунул свой "тт" под мышку. Глушитель был еще горячий и жег мне бок. Я терпел. Почти пустую сумку я пристроил на колени.
  
   Мы долго колесили по ближним к гостинице дворам, пока наконец не нашли подъезды к грузовым дверям на заднем дворе гигантского гостиничного здания. Леха остановил машину между какими-то гаражами, и мы некоторое время молча сидели в машине. Было тихо, только далеко-далеко из глубины здания пробивался звуки музыки.
   "Мент-то что там делал?", риторически вопрошал я, вглядываясь в темный двор.
   "Да хрен их, ментов, знает... Что они делают вообще по жизни?", так же философски ответил Леха.
   "М-да..., это, между прочим, усложняет ситуацию...", сказал нерадостно я.
   "Ясно, что не упрощает!", согласился Леха. Я усмехнулся.
   "Все равно ничего уже не попишешь. Грохнул и грохнул. Хрен с ним. Может он тоже Вальку... Давай кончать с остальными...".
   Мы, по-прежнему не снимая перчаток, тщательно проверили и дозарядили свои "тэтэшки". Мы вышли из машины и огляделись по сторонам. Во дворе было тихо и темно. Невыносимо воняло прокисшим мусором. Изнанка роскоши.
  
   Мы осторожно залезли на погрузочную аппарель и подошли к обитой железом двери. Я приложил к ней ухо. Далеко внутри шла активная деятельность. Кухонные звуки мешались с музыкой...
   Леха медленно открыл дверь, я заглянул внутрь. Не было никого, но звуки усилились многократно. Какофония из звона посуды, человеческих голосов и музыки заполняла наполненный запахом кухни воздух. Мы проскользнули внутрь и, стараясь двигаться быстро и бес шума, пошли тем путем, про какой рассказал нам "синий". Вскоре мы оказались на черной лестнице.
   "Сплошные черные ходы в последнее время...", тихо сказал я.
   "Я тоже об этом только что подумал...", ответил мне Леха, поднимаясь по ступенькам. Я не чувствовал ни усталости, ни страха, только желание поскорее покончить с этим делом...
  
   В коридире, покрытом красной дорожкой, было тихо. Я постучал в дверь номера, про который рассказывал бандит по имени Серый. За дверью гремела музыка. Я постучал еще раз, за дверью, наконец, раздались шаги.
   "Кто?"
   "Серый...", просипел Леха не своим голосом.
   Дверь немедленно открылась.
   "Серый, ты что здесь ...", раздался голос с кавказским акцентом.
   Я вышел из-за косяка и увидел здорового жирного кавказца в шелковом халате.
   "Эй, вы кто такие?...", но тут наши пистолеты уперлись в лоб жирняги и он растерянно замолк. Но я бы не сказал, что он испугался. Может быть, удивился, но не испугался.
   "Повернись..." сказал я ему. Кавказец даже не подумал подчиняться.
   "А-а! Мои маленькие друзья! Студенты..." наконец начал он, но он не договорил, потому что мы с Лехой одновременно ударили его по башке рукоятками пистолетов. Мне показалось, что кровь брызнула из огромной как арбуз башки.
   "Это я понимаю...", заплетающимся языком заявил жирный кавказец. Ноги его подогнулись и он упал на колени. Темная кровь из разбитой башки быстро закапала на грязный ковер. Бессмысленно хватая воздух руками он медленно завалился на спину и глаза его закатились.
   Музыка орала. Из глубины комнаты слышались голоса, старающиеся ее перекричать. Мы быстро закрыли за собой дверь и, перешагнув через тушу кавказца, двинулись внутрь. Голоса сразу замолкли.
   В огромной, роскошно обставленной комнате за карточным столиком, заваленном деньгами и картами сидело еще трое типов... двое были кавказцы. Однако, третий был...Борюсик!
   Все они сидели не двигаясь и как загипнотизированные смотрели на нас. Вернее на наши пистолеты. Мы как загипнотизированные смотрели на них.
   "Борюсик!... Ты что здесь делаешь?", поразился Леха.
   Борюсик только сглотнул слюну и ничего не смог сказать. Один из кавказцев медленно опустил руку под стол.
   "Руки положи на стол!", заорал на него Леха. Тот вдруг выхватил из-под скатерти нечто похожее на пистолет. Мы нажали на спуск почти одновременно. Зазвенели наперебой затворы. Голова кавказца буквально разлетелась на куски. На столе остался лежать Макаров.
   Борюсика стошнило прямо на его собственные колени.
   "Не убивайте, братки!...", заголосил второй.
   "Какие мы тебе братки, морда чеченская! Не ори, понял?", заорал на него Леха, "И выруби эту музыку к долбаной матери!"..
   "Что здесь вообще происходит? Отвечай, Борюсик! Ты что вместе с ними?"
   "Я... да... я все расскажу! Вы ведь не будете меня убивать?"
   "Посмотрим... Вот что. Нам нужен некий Сергей Сергеич! Где он?", спросил я Борюсика.
   "Сергей Сергеич?...", Борюсик пытался выплюнуть остатки рвоты и его вдруг снова стошнило. Честно говоря, меня чуть было самого не стошнило от вида почти обезглавленного тела, сидящего напротив за столом, и я велел второму столкнуть тело под стол. Тот послушно повиновался.
   "Есть здесь кто-нибудь еще?"
   "Нет... никого больше нет...", Борюсик еле ворочал языком.
   "Что это за деньги?", быстро начал спрашивать его Леха.
   "Выигрыш со всей Москвы за неделю..."
   На столе лежала действительно огромная куча денег. Возможно не меньше миллиона рублей.
   "Чьи это деньги?"
   "С-сергея Сергеича..."
   "Кто такой?"
   "Сергей Сергеич? Он всем заправляет здесь... Игрой в Москве..."
   "Он имеет отношение ко всему этому делу? Я имею изнасилование моей сестры и все такое..."
   "Так это была твоя... ваша... сестра?!..."
   "А ты не знал! Так имеет или не имеет?", переспросил Леха с нетерпением.
   "Да... можно так сказать... имеет...", Борюсик отвечал быстро и с готовностью, не поднимая, однако, глаз.
   "Откуда ж, Борюсик, тогда ты знаешь, что он имеет отношение?"
   "Так... Я ж не знал, что он будет делать! Я только сказал ему, что... ну что, скорее всего, деньги могут быть у вас... я имею в виду...".
   "Погоди, погоди... А причем здесь твои деньги? Мы ж ничего не брали ни у какого Сергея Сергеевича!..."
   "Эти деньги вообще-то не мои... Вернее не все они мои... там был общак... Я являюсь казначеем..."
   "Общак?! Ты имеешь в виду воровской общак?"
   "Ну не воровской, а нашей организации... но, в общем-то, да..."
   "Все ясно...", мы с Лехой переглянулись.
   "Значит, вот почему за нами охотятся... А мы-то думаем! Погоди, а какое отношение Валька имеет ко всему этому?
   "Ну, в общем-то, она тоже работала в некотором смысле на организацию. Сергей Сергеич курирует не только карточные игры, но и проституцию..."
   "Валька работала на Сергея Сергеевича?!!", переспросил в изумлении я. Хорошо, что поблизости оказался стул.
   "Ну не прямо на него, у нее был свой... э... сутенер..."
   "Сутенер? Постой-ка, так это по приказу твоего Сергея Сергеевича его люди трахали Вальку?"
   "Ну... Я не думаю, чтобы он конкретно приказывал им... У нас некоторая инициатива поощряется... Есть как бы определенные методы..."
   "Так, Борюсик, лучше уже заткнись, а то я тебя сейчас пристрелю!... Как видишь, нам уже терять нечего и мы, похоже, будем косить вас под корень... Так, все! Успокоились! Ты знаешь, где это чертов Сергей Сергеевич сейчас?", спросил Леха.
   "Я не думаю, что...", залепетал Борюсик. Леха угрожающе покачал головой и приставил свою пушку к голове Борюсика, "Думаю что... да... знаю...", вдруг стал покладистым тот.
   "Далеко? Близко?"
   "Н-не очень далеко. М-м-можно позвонить...", снова начал заикаться Борюсик.
   "Значит так. Звони ему и скажи, что если он хочет получить эти деньги... кстати, сколько здесь?..."
   "Около миллиона...", Борюсик более менее пришел в себя и уже не заикался. Мы с Лехой одновременно присвистнули.
   "Если он хочет получить свой сраный миллион, пусть приезжает через час в олимпийскую деревню... на стройку, рядом с твоим домом, ну ты знаешь где это... понятно?"
   "Да-да, все понятно...", Борюсик поспешно подошел к телефону и начал набирать номер.
   Пока он возился с телефоном, я заставил второго кавказца собрать все деньги со стола, за исключением тех, чтоб были запачканы содержимым головы его единоверца, и сложить в наши сумки. Они оказались набиты битком. Когда он закончил, я велел ему снять шнуры со штор и связал ему руки. Узлы я всегда умел вязать. В детстве мне попалась книга про морские узлы, и я увлекся ими не на шутку. Кавказец не сопротивлялся, скорее, наоборот. Связав ему руки и ноги и пропустив удавку через шею, я оставил его на полу, рядом со столом. Весь его кавказский гонор испарился и он смотрел на меня как на господа бога. Удивительно, что делает с человеком страх смерти...
   Борюсик тем временем соединился со своим неуловимым боссом.
   "Сергей Сергеич... Эта я,... Шулер... Тут э... есть проблема...", мы с Лехой переглянулись. Леха усмехнулся, покачав из стороны в сторону головой.
   "Люди хотят с вами поговорить... нет, они велели передать... говорят, что У них ваши деньги... да выручка за эту неделю... да, вся... говорят, что если вы хотите получить свои деньги, они ждут вас ровно через два часа в олимпийской деревне... вы знаете?...", Борюсик посмотрел на Леху и сказал: "Сергей Сергеевич хочет с вами поговорить..."
   "Перебьется! Все вопросы потом! Никаких переговоров!"
   "Они говорят, что все вопросы потом... говорят, вы должны приехать один, безо всяких там телохранителей и... прочей армии. Если нет, говорят, денег своих больше не увидите... что?... мы сейчас в гостинице... я не знаю...", Борюсик не успел договорить, Леха вырвал у него из рук трубку и бросил на телефон.
  
   "Хватит трепаться! Пошли отсюда быстро. По дороге расскажешь все..." приказал ему Леха. Борюсик вскочил с коленей, и мы быстро вышли из комнаты. Сначала я не понял, в чем дело. Я не сразу понял, что-то было не так, мы что-то забыли... наконец дошло - жирного не было на полу в коридоре. Он куда-то исчез.
   "Постой...", я взял Борюсика за шкирку.
   "Где моя сумка?"
   "Сумка?... Какая?... А!... с деньгами? Так здесь!... здесь... все здесь...", Борюсик достал из-под стола мою сумку и подал мне ее обеими руками. Я заглянул в сумку. Деньги были на месте. Видать такая небольшая сумма могла пылиться под столом в такой богатой конторе сколько угодно.
   "Постой-ка... Мы кое-что забыли...", Леха вернулся в комнату и, подошел к кавказцу. Тот смотрел на наго как затравленный зверь и не мог сказать ни слова. Леха приставил свой пистолет к его голове. Под кавказцем начала растекаться лужа. Резко запахло мочой.
   "Не убивай... я ничего никому не скажу... пожалуйста, браток...", засипел он, глядя на Леху снизу вверх белыми от ужаса глазами. На лице у него выступил обильный пот. Он буквально лился у него изо всех пор ручьями.
   Леха стоял в нерешительности несколько секунд. Я тоже молчал и смотрел на него. Борюсик стоял рядом со мной и ни на кого не смотрел. Его била крупная дрожь.
   Я понимал, о чем думал сейчас Леха. С одной стороны, это был свидетель. С другой, взять и просто так убить связанного человека...
   "Обещай мне, что уедешь на свой сраный Кавказ сегодня же! Ну!", заорал вдруг на него Леха.
   "Обещаю! Обещаю! Уеду! Сегодня же! Говорил мне дед не езди в Москву! Я, дурак, поехал! Хотел заработать!...", зачастил кавказец.
   "Заткнись!", заорал Леха и хрустко ударил его пистолетом по лицу, кавказец замолчал. Кровь из рассеченного лба мгновенно залила все его темное лицо. Леха плюнул, взял обе наших сумки, наполненных деньгами и сунул их Борюсику.
   "Ты понесешь!", Борюсик, само собой, не стал спорить.
   "Сам говорил, никаких свидетелей...", сказал я. Он, пожав плечами, ничего не ответил.
   "Не могу... так просто взять и....", я был согласен с Лехой, план есть план, но почему-то мне все это уже совсем не нравилось.
  
   Мы быстро вышли в коридор. Я шел впереди, повесив свою старую сумку через плечо, за мной Борюсик в ужасно грязном и вонючем халате и с двумя тяжелыми сумками, за ним шел, оглядываясь назад Леха. Я думаю, что мое сознание тогда периодически отключалось, как в детстве, в цирковой секции. А может сознание просто вычеркивает иногда какие-то события или просто не фиксирует их вовсе.
   Я помню, как в один момент я оглянулся и увидел, как в конце коридора появились стремительно и молча шагающие люди, их было человек пять-шесть. Леха тоже оглянулся и мы, не сговариваясь, побежали по коридору к черной лестнице.
   В темноте лестничной площадки мы остановились и встали лицом к двери. Борюсику мы приказали сесть на пол в углу. Когда она распахнулась, мы начали стрелять. Открыли так сказать огонь. Если это конечно можно назвать огнем, потому что вместо огня был сплошной дым. Собственно выстрелов не было. Стоял лишь оглушительный звон гильз, сыпавшихся на бетон лестничной площадки и эти характерные войлочные удары по бочке. Мы стреляли в них до тех пор, пока все они не повалились на пол, кто в коридоре, а кто прямо на лестнице. Тела громоздились, как на картинах художника Верещагина. Их было пятеро. Последний упал жирный грузин с арбузной головой.
   Они не успели сделать ни одного выстрела. Видимо, не ждали... все таки это был не дикий запад, а советский союз. Советские бандиты никогда не ждут сопротивления.
  
   49.
   Я не помню, как мы спустились вниз. Двадцать этажей как будто бы и не существовало. Какие-то фрагменты. Я, наверное, как говорил мой тренер по цирковой секции, "временно отключался".
   Мы просто вдруг оказались на улице. После этого мы уже бежим к нашей копейке. Я запихал воняющего блевотиной Борюсика на заднее сиденье, он забился в угол и я упал на сиденье рядом с ним. Леха уже сидел за рулем и копейка, завизжав шинами, дала задний ход и мы, сшибая мусорные баки, выскочили с заднего двора.
  
   Потом я помню пустую ночную дорогу, и, наконец, Очаково. Мы бросаем копейку на краю пустыря, затем мы бежим к стройплощадке, и исчезаем в темноте подъезда одного из недостроенных зданий. Борюсик послушно бежал рядом, полы халата хлопали по худым ногам, две тяжелые сумки оттягивали руки, но он продолжал бежать, не отставая.
  
   На площадке второго этажа мы, наконец, остановились и расположились в одной из незаконченных комнат, окнами выходящими на площадь перед зданиями. Мы загнали Борюсика в дальний угол и отдышались. Он бросил сумки на пол и в изнеможении упал на бетонный пол, усыпанный кирпичной крошкой и прочим строительным хламом..
  
   "Ну что ж, Борюсик, давай рассказывай нам все! Что происходит? Кто такой Сергей Сергеевич и все прочее. Считай, что пришло тебе время исповедаться", Леха достал коробку патронов и начал перезаряжать свой пистолет, по-прежнему, не снимая перчаток. Я свой перезарядил еще в машине.
   Борюсик сразу с готовностью начал говорить. Его речь лилась без запинки как по-писанному, как будто он подготовил ее уже давно и только ждал удобного случая, чтобы ее произнести.
   Он рассказал нам столько всего, что из этого можно было составить энциклопедию подпольного бизнеса в тогдашней Москве. Он играл в карты профессионально. Его босс, Сергей Сергеевич, кроме всего прочего заправлял проститутками в Москве. Причем проститутками не низкого пошиба, а только самого высокого класса. Большинство из них были бывшими или действующими спортсменками и спортсменами.
  
   Эта бизнес давал невероятно огромные доходы. По его словам, Борюсик был лишь маленьким винтиком в этой машине для делания денег.
   По мере того, как он рассказывал, он начал приходить в себя. Он выбросил свой вонючий халат в окно и сидел в одних черных семейных трусах и синей майке.
   "Вы думаете, я играю в карты, потому что я такая порочная личность? Зачем, думаете, мне столько денег? В сущности, столько денег мне действительно не нужно. Их просто невозможно использовать по-настоящему, в этой стране. Но для меня деньги уже давно не цель. Мне уже важен сам процесс, понимаете?
   Однажды я представил, что вот так всю жизнь я буду пахать от звонка до звонка в этом вонючем подвале. Чинить одни и те же вонючие унитазы и раковины, видеть одни и те же рожи, пить одну и ту же водку говорить одни и те же разговоры. Мне стало страшно. Я ведь в сущности ничего в этой жизни не видел.
   Сам посуди. Что я видел? Школа, профтехшарага, армия , работа. Все. Везде, где бы ты ни был - ты должен ходить по струнке. Везде одна и та же дедовщина. Шаг вправо, шаг влево - попытка к бегству. Понимаешь? Ничего не происходит. Ничего интересного. Ничего хорошего. Скандалы на работе и в семье не в счет. Хотя я думаю, люди скандалят именно поэтому - им скучно. А ведь в каждом человеке живет какой-нибудь талант. И этот талант просится наружу. Он хочет, чтобы его узнали в лицо, им восхищались."
   Леха, слушая Борюсика, курил сигарету за сигаретой, продолжал наблюдать за площадью через окно и не перебивал. Я отдышался и молча тоже слушал его, машинально вращая свою "тэтэшку" на пальце. Борюсика никто не останавливал и он продолжал.
   "А ему не дают! Сиди, говорят, где сидишь и носа не показывай! Твое дело выполнять решения партии и правительства. Сказано, на картошку - будь добр, иди грязь месить в колхоз. Сказано, в армию - будь добр, оттруби пару лет в самой что ни на есть дыре, куда пошлют...
   А талант хочет жить! Если ему воли не давать, он помрет и сгниет там, внутри и погубит человека. Надо его вовремя выпустить наружу и дать ему расти и развиваться, иначе погибнешь. Может физически ты и будешь жить, но как личность перестанешь существовать, сгниешь".
   "Философ доморощенный...", пробормотал из угла Леха.
   "Да философ! И у меня между прочим есть талант!", обидчиво посмотрел на него Борюсик.
   "Я карточный игрок. Шулер, одним словом. Я еще в детстве начал. С подкидного дурака. Потом в школе преферанс, покер, и понеслась. Знаешь сколько я в школе выигрывал? Ставили по копейке, а к концу года я собирал по тыще, а то и по две! Но по-настоящему меня научили "пулю писать" в армии. Хоть какая-то польза от нее. "Пуля" - моя специальность. В Москве мало кто играет так как я. По пальцам можно пересчитать. Таких людей ценят! И уважают. Но и врагов конечно, не сосчитать... Ты знаешь, какие деньги здесь вертятся? Впрочем, что я спрашиваю? Конечно, знаешь!", Борюсик усмехнулся. Леха шикнул на него:
   "Тише, философ...".
   "Конечно-конечно! Да не беспокойся! Мне эти деньги уже не нужны. Оставьте их себе. Я не шучу, ребята. Мне эти деньги без надобности уже. Детей у нас нет и не будет... Я вам не говорил, наш мальчик в Афгане остался...", Борюсик вздохнул.
   Мы с Лехой изумленно посмотрели друг на друга.
   "Убили его генералы херовы... Ну да ладно... Родителям своим помогите, родственникам, я не знаю... выучитесь хорошенько... детей нарожайте, машину купите, дачу. Короче, пустите их на доброе дело. Только тратьте их осторожно, не давайте власти видеть, что вы при деньгах, сразу заявятся и все отберут...". Борюсик зябко обнял себя за плечи и поежился. Его снова потряхивало.
   "Власть - это подонки еще те...", продолжал он, "Все эта "забота о трудящихся" - сплошное дерьмо, не верьте им. В сущности люди, что сидят в Кремле, это те же воры в законе, что заправляют всей игрой в Москве. Разницы между теми и другими только в том, что одни сейчас сидят в Кремле, а другие на зоне, или только что оттуда вышли.
   Придет время и они поменяются местами. Поверь мне. Так было, есть и так будет всегда...
   Вы что, думали, я бандит? Жулик? Вор? Небось, думали, что я банк ограбил. Это ничего... Что вы еще могли подумать? Да только я не бандит... я беру деньги другим путем. Я работаю головой. Бандиты берут деньги силой.
   Только, если раньше я играл для самого себя, то теперь... в общем, когда я стал выигрывать по крупному, ко мне пришли ребята от Сергея Сергеевича и предложили работать на него. Они особенно не угрожали, но намекнули ясно, что лучше предложение принять. Пришлось делиться, но, зато и игра пошла по крупному.
   Впрочем, я и бандитов тоже понимаю. Ну, вы знаете, кого я имею в виду. Пацанов, что не ходят на завод по звонку, а живут от хабара до хабара. Кто чем промышляет, кто по карманам шарит, кто сберкассы берет, кто на дорогах грабит. Они конечно, не сахар, но я их понимаю. Неинтересно им у станка стоять всю жизнь и точить один и тот же болт... Со временем становишься таким же болтом. Обыкновенным рядовым винтиком. А гайки все затягивают, затягивают... рано или поздно ты не выдержишь - лопнешь или просто резьбу сорвет.
   Износился, тебя выкрутили и выбросили. А на твое место закрутили другой точно такой же винтик. Что с тобой сталось после этого, никого не волнует. Кого волнует судьба винтика? От тебя ничто не зависит, ты просто ничтожная часть огромной машины.
   А братве так жить неохота. Им неохота быть частью чьей-то машины. Им хочется распоряжаться своей жизнью самостоятельно. Вот они и распоряжаются, как могут. Цену они платят высокую, ничего не скажешь. Попался ментам, пожалуйте на зону, но, по-своему, они счастливы. У них жизнь, конечно, опасная, в любой момент можно пулю схлопотать или шило в спину, но зато это их жизнь, понимаете? Они живут полной жизнью, никто им не хозяин, они сами себе хозяева.
   Инкассаторов грабанули, или кассу например ту же заводскую взяли - и гуляют полгода, ни в чем себе не отказывая. Я понимаю, конечно, нехорошо чужие деньги брать, факт.
   А я так уже давно не могу. Такая жизнь не для меня. Я, знаете, уже не могу жить как растение. Я со смены прихожу и для меня жизнь только начинается. Я переодеваюсь в импортный костюмчик, вхожу в гостиницу и становлюсь другим человеком! Жизнь вокруг меня вертится, меня все уважают, со мной считаются, меня ценят и... одним словом, я превращаюсь в человека!".
   "Получается, тебе приходилось жить как бы двойной жизнью? Днем одной, а вечером другой?"
   "Да, получается, что жизнь моя как чемодан с двойным дном. С виду ничего особенного, а если приоткрыть..."
   Тут я перебил Борюсика:
   "Значит самое главное, что тебе нужно, чтобы тебя уважали? Чтоб вокруг тебя крутились? А в чем тогда разница между тобой и... Леонидом Ильичом? Он тоже наслаждается уважением, вниманием, он тоже любит, чтобы ему жопу лизали..."
   Борюсик с сожалением посмотрел на меня.
   "Ничего ты не понял. Ладно, попробую еще раз. В этом-то и фокус! Мне не нужно, чтобы мне лизали жопу. Мне не нужно чтобы передо мной лебезили или чтобы меня боялись. И уважение мне не нужно, так сказать, любой ценой. Я хочу, чтобы во мне уважали меня самого, именно меня, как личность, достигшую определенного совершенства в определенной области человеческих знаний, а не как... генсека толстожопого, который достиг своего положения, топя и подсиживая других.
   Кто он, в сущности, отними у него его звание? Ноль! Абсолютный ноль! Он ничего не умеет и ничего может, кроме как перегрызать исподтишка другому поджилки. Даже книжку про свою собственную жизнь и то не мог толком написать. Да что генсек! Возьми любого государственного человека, начиная с секретаря обкома или начальника милиции! Чем выше человек сидит, тем больше вероятность, что он из себя ничего хорошего не представляет. Вытащи из-под него стул в горсовете, сними с него погоны полковника и он превращается в обыкновенное двуногое млекопитающее, ни на что не способное, кроме как жрать и испражняться под себя.
   А теперь возьми меня. Отними у меня все, да хоть подвесь меня вверх ногами, я себе состояние сделаю за один вечер, не сходя с места! И при этом я никого не отправляю в Афганистан, колхоз или в тюрьму. Я никого не заставляю страдать! Вот в чем разница, понял?"
   "Погоди-ка, Боря! Ты выиграл, раздел человека с ног до головы, и ты говоришь никто не страдает?", умничал я.
   "Дело в том..." совершенно спокойно ответил мне он, - "что люди приходят играть добровольно. Никто их не гонит! Они приносят свои деньги, заранее зная, что кто-то из них эти деньги оставит на столе! Им это нужно! Они приходят играть! Именно играть, а не проигрывать или выигрывать!"
   "Ну и зачем им это?"
   "Пойми ты, чудак-человек, чтобы почувствовать себя живыми! Вот зачем! Когда ты чувствуешь, как извилины твои шевелятся, кровь бежит по жилам, когда ты видишь десятки и сотни тысяч на столе, ты чувствуешь что ты живешь, а не существуешь как трава. Вот зачем!"
   Мне было больше нечего сказать на это. Тут Леха шикнул на нас.
   "Тихо!... кажись они...".
   Я подошел к нему, пригибаясь и выглянул в окно. Был светло. Под луной площадь сияла, как будто под солнцем. Стараясь держаться в тени зданий, ее быстро пересекала группа из пяти человек. Один из них был повыше. Четверо других были крепкие спортивного вида ребята. Один из них, молодой белобрысый парень в спортивной форме и фирменных адидасовских кроссовках, зашел в вагончик к сторожу. Там зажегся свет и почти сразу же погас через несколько секунд. "Белобрысый" вышел из вагончика и махнул остальным рукой.
   Высокий быстро расставил всех по местам. Двое "черных" направились в здание напротив. Высокий и "белобрысый" скрылись в соседнем с нашим, темные окна которого, смотрели прямо на наш балкон.
   Ничего не происходило.
   "Все-таки притащил с собой армию...", Леха смотрел на меня из тени у противоположного конца окна.
   "Да... придется воевать...", я не нашел сказать больше ничего, "Что будем делать? Надо новый план!".
   На обсуждение нового плана у нас ушло всего десять секунд.
  
   50.
   "Сергей Сергеевич! Это я... Шулер!...", Борюсик вышел на балкон и начал махать руками, "Вас просят выйти!...Для разговора!....", ему никто не отвечал. Только эхо каталось по площади. Борюсик обернулся к нам внутрь комнаты и тише, так, чтобы слышали только мы, сказал:
   "В общем, ребята, тратьте свои деньги и наслаждайтесь жизнью!", Леха приказал ему вернуться в квартиру. Борюсик не спеша повиновался, продолжая говорить, он зашел внутрь и продолжил, стоя у окна.
   "Просто не шикуйте, держите язык за зубами, никому ничего не рассказывайте, но и не отказывайте себе ни в чем. Жизнь пройдет - не успеешь оглянуться! Начнешь потом репу чесать, а почему не сделал то, почему не сделал се... поздно будет... Делай все сейчас, сегодня, как говорится, не сходя с места...".
   Тут с улицы раздался негромкий голос, умноженный эхом.
   "Шулер! Выйди-ка на балкон! Вопрос есть...". Борюсик посмотрел на нас с Лехой, как будто спрашивая разрешения. Леха молча смотрел на него. Борюсик вышел на балкон. Я поднялся и тоже подошел к окну. Далеко в тени у дома напротив ощущалось какое-то движение. Оттуда снова послышался голос.
   "Что ты им рассказал, Шулер?". Борюсик скосил на меня глаза. Я посмотрел на Борюсика и молча помотал головой из стороны в сторону. Он в ответ успокаивающе улыбнулся.
   "Да все я им рассказал, Сергей Сергеевич. Абсолютно все...", громко в темноту ответил освещенный луной Борюсик.
   "Это ты зря конечно, Шулер! Подожди минутку!", ответили ему из темноты.
   "Послушай", сказал я шепотом Борюсику, "А как же ты разойдешься с твоей братвой? Они ж, наверное, тебя в покое не оставят? Так и будешь всю жизнь от них бегать?"
   "Ну а что ж. Почему бы и не побегать? Это тоже жизнь, в конце концов...", Борюсик повернулся ко мне и собирался добавить что-то еще, как вдруг он замолчал, удивленно открыв рот, голова его слегка дернулась, а над правым ухом его, среди гладко прилизанных волосенок, появился и начал расти странный бугор. Я смотрел на него с удивлением, между тем бугор этот медленно лопнул и начал раскрываться как бутон. Из бутона появился розовый с красными прожилками пестик, он выдавливался из головы Борюсика как зубная паста из тюбика, одновременно распухая в некий удивительный гриб. Вокруг этого гриба вились какие-то странные кроваво-красные пузырьки или капли как мошки, двигаясь в направлении роста гриба, и чем больше гриб рос, тем больше разнообразного размера мошек его окружало. Вдруг гриб медленно лопнул, разорвавшись на десятки, а может сотни розовых клочков и, смешавшись с блестящими красными мошками и какими-то ужасно белыми осколками и волосами, не поспевавшими за основной массой, в медленном взрыве разлетелся и исчез в темноте. Голова Борюсика, казалось, опомнилась и начала двигаться за разлетевшимися розовыми ошметками, но гораздо медленнее. Она потянула за собой еще более медлительное тело, все еще сплетенные тонкие пальцы, уже перестали двигаться и сжимать друг друга, ноги в грязных шевиотовых штанах как ватные начали подгибаться и, вдруг, время начало снова двигаться и Борюсик почти мгновенно рухнул на бетонный пол.
   Сквозь слепой оконный проем до моих ушей, наконец, дошел хлопок выстрела и тихий звон падающей на бетон гильзы, заглушенный расстоянием. Леха отпрянул от окна и побежал вглубь комнаты.
   Снизу из подъезда по ступеням застучали подошвы. Нам с Лехой ничего не оставалось, как бежать наверх. Мы выскочили на крышу знакомым маршрутом. У нас было в запасе несколько секунд, поскольку бандиты не знали местности, мы же ориентировались в этих руинах как опытные сталкеры в Зоне. Дверь на крышу мы подперли какой-то деревяшкой.
   Мы стояли в середине крыши и лихорадочно соображали, как нам поступить. Леха молча указал пальцем вверх. Я поднял голову. Прямехонько над нами в синем ночном небе чернела огромная конструкция. Это была стрела подъемного крана. Здание было настолько высоким, что кран еле-еле достигал верхнего этажа. Над крышей стрела возвышалась всего на три-четыре метра. Огромный крюк был так низко, что его можно было достать рукой. Я коснулся холодного железа. Тяжеленный крюк едва качнулся в ответ.
   "По тросу не подняться! Весь в масле...", сообразил я.
   "Постой-ка!", Леха через несколько секунд вернулся, катя перед собой легкую алюминиевую конструкцию, наподобие той, что пользуются маляры. По форме она напоминала осадную башню. Он подкатил ее ближе. Металл звякнул. Высоты этой башни было достаточно, чтобы забраться на стрелу крана. Леха полез первым. Когда я взялся за шершавый металл осадной башни, заляпанной краской и раствором, в дверь начали бить чем-то тяжелым.
   "Давай скорее!", шипел Леха сверху, протягивая мне руку в перчатке. Я схватился за нее своей, перчатки прочно сцепились и Леха легко затянул меня наверх. Металл стрелы гулко отозвался на наши шаги. Вдоль гигантской конструкции внутри силовой фермы вела узенькая деревянная тропинка из одной единственной доски. Никакого специального ограждения не было! Только две тоненьких трубы приваренных параллельно тропинке играли роль перил.
   Стрела качалась! Знакомая сирена тут же включилась и начла набирать обороты. Леха держась одной рукой за перила засеменил прочь от крыши, по направлению к башне крана. Делать было нечего, я мелкими шажками заспешил за ним. Как я ни старался смотреть вниз, это было невозможно. Просто смотреть больше было некуда. В свете луны была видна только доска под ногами. Чем дальше мы продвигались, тем казалось сильнее раскачивалась стрела подъемного крана. Наконец крыша под нами закончилась и я увидел далеко-далеко внизу землю. Вернее бетонную площадь, освещенную прожекторами. Мне никогда еще не было так страшно.
   Вдруг вокруг меня зазвенел металл. Я не сразу сообразил, в чем дело. Это были пули, отскакивавшие от металла ферменной конструкции.
   Было ясно, что бандиты взломали дверь и оказались на крыше. Вероятно, они не решились подняться по осадной башне на стрелу и вели огонь прямо с поверхности крыши. Они стреляли почти наугад, поскольку нас освещала только луна. И металл был переплетен так густо, что пули не проникали сквозь все раскосы и стяжки, не долетая до меня несколько метров. Однако звон стоял оглушительный. Я невольно пригнулся и ноги мои чуть было не соскользнули с предательски шатающейся доски. Я в отчаянии ухватился за первое, что попалось под руку. Это не были металлические перила, это был кабель в резиновой оплетке. Я вцепился в него как клещ, но он поехал в сторону и я потерял равновесие, свалился с доски и повис над бездной.
  
   Леха потом рассказал мне, что он был всего лишь в нескольких метрах впереди меня и почти уже достиг поворотной площадки на верхушке мачты, когда увидел, или, скорее, почувствовал, что со мной что-то случилось. Леха встал в полный рост и стрельнул несколько раз в направлении крыши. Звон пуль о ферму на некоторое время прекратился. Леха бросился назад ко мне на выручку.
   Мне казалось, что я висел над пустотой уже с тысячу лет, прежде чем Леха схватил меня за шиворот и не втащил обратно. Когда он, кряхтя и матерясь, почти уже втянул меня на шаткую тропинку, которая казалась мне уже самым желанным на земле островком безопасности, пули снова защелкали и зазвенели вокруг. Выстрелов не было слышно. Я вдруг почувствовал тупой удар в бедро. Не чувствуя боли, я взобрался на тропинку и мы с Лехой побежали по хлипкой досочке под дождем пуль. Мы остановились лишь, когда оказались на круглой поворотной площадке, где сходились в одной точке вертикальная и горизонтальные конструкции крана. Здесь ограждение было понадежнее и повыше, а настил пошире и попрочнее. Мы обогнули кругом огромную вертикальную ферму и спрятались за ней от пуль.
   Прямо под нами была кабина крановщика, который само собой в это время спал спокойным сном где-нибудь в Черемушках или в той же хреновой Марьиной Роще, налившись пивом и совершенно не ведая о том, что происходит на его рабочем месте.
   Звон и щелчки пуль о металл вдруг прекратился. Мы сели на деревянный настил и отдышались. Я почему-то почти не чувствовал своей левой ноги. Вернее я мог ей шевелить, но у меня было такое впечатление, что с ней что-то не в порядке. Я боялся представить, что именно. Наконец я набрался храбрости и потрогал штанину. Почти от самого паха и до колена она была мокрой и скользкой. Я понюхал, а затем облизал палец. Кровь. Это была моя кровь!
   "Что с тобой?", Леха внимательно смотрел на меня.
   "Кажется, меня подстрелили...", пробормотал я, "Я боюсь даже посмотреть, что там...", пожаловался я. Мне действительно было страшно..
   "Дай посмотрю...". Леха наклонился к моей ноге и осмотрел ее. У меня уже кружилась голова. Я старался смотреть куда угодно, только не вниз на свою ногу. Ни слова ни говоря, Леха снял с себя рубашку и быстро перетянул мне бедро почти под самым пахом.
   "Хорошо хоть тестикулы не отстрелили...", попытался пошутить я.
   "Погоди... Еще не вечер... Может, и отстрелят...", пробормотал Леха.
   "Типун тебе...".
   "Ладно, не волнуйся, ничего страшного. Так чиркнуло по внутренней стороне бедра. Кровищи просто много. До свадьбы заживет...".
   "Какой еще свадьбы?..."
   "Обыкновенной, крылья которую в даль несли... Дай посмотреть что там...", и Леха выполз из-за укрытия. Тут же раздалось несколько звонких ударов совсем рядом.
   "Они что там, в темноте, что ли видят, как днем?"
   "Похоже, стреляют уже не наугад. Это точно...", согласился я.
   "Что будем делать?"
   Леха посмотрел вокруг нас и вниз. Мы сидели на крышке люка, который вел из кабины крановщика.
   "У меня есть идея...", сказал Леха, "давай попробуем завести эту хреновину".
   "Давай. Ты хочешь уехать на этой тачке из Очакова?"
   "Нет, просто попробуем перегнать кран к соседнему зданию, там развернем стрелу и слезем на крышу тем же манером..."
   "А как этой штуковиной управлять ты знаешь?", спросил я.
   "Ни разу не пробовал, но думаю, что сумею. Не боги кранами управляют. Разберемся..."
   "Ладно", согласился с планом я, "Ты погоди здесь немного. Я проползу по стреле обратно и прикрою тебя. Как только я начну стрелять, ты лезь вниз и попробуй включиться".
   Я проверил оружие. Пистолет все еще был под мышкой. Я, медленно обогнул мачту, никто в меня не стрелял. Я ползком достиг стрелы и двинулся обратно, давно забыв про страх высоты. Нога начала болеть. Вернее рану стало жечь как огнем. Я приказал себе терпеть, встал на четвереньки и быстро пополз по узкой досочке обратно, навстречу нашим неугомонным преследователям.
   Достигнув примерно середины стрелы, я остановился и перевел дух. Я посмотрел вперед и мне показалось, что я чувствую там какое-то движение. Я лег на живот и задержал дыхание. Как оказалось я вспотел как грузчик. Было жарко и душно. Пот буквально лил мне в глаза. Я вытер лицо, выставил пистолет вперед и снова затаил дыхание. Далеко впереди на самом кончике стрелы показалась тень. Это была чья-то голова. Я прицелился. Дистанция была метров двадцать. Далековато. Я стал ждать. Кто-то тихо взобрался и двинулся мне навстречу. Возможно, меня не было видно и я поблагодарил судьбу за то, что мы с Лехой догадались одеться сегодня в темные шмотки. Все-таки думать иногда бывает полезно для жизни. Тот, кто двигался ко мне навстречу, меня, похоже, не видел. Светлое пятно лицо приближалось.
   Когда в темноте я смог разглядеть лицо, тот остановился и замер. Я прицелился и вдруг увидел, что он тоже делает какое-то движение, как будто поднимает оружие. Я нажал на спусковой крючок. В тот же момент я услышал, как прямо рядом с ухом оглушающе звякнула пуля. Но я оказался счастливее на полсекунды. Я увидел, как безжизненное тело сорвалось со стрелы и полетело вниз, к центру земли. Через несколько секунд беззвучного полета тело хлопнулось прямо на бетон. Я скосил глаза и посмотрел вниз. Вместо человеческого тела на ярко освещенном бетоне расползлось мерзкое бесформенное пятно. Не шути с высотой.
   С крыши раздалась крики и матерщина. Пули снова зазвенели вокруг. Но они облетали меня далеко стороной. Я поднял голову и увидел тех, кто стрелял. Все-таки они оказались в невыгодной позиции. Я-то был выше. Я, невидимый ими, внимательно прицелился и несколько раз быстро нажал спуск. Я видел, как облачка пыли взрывались рядом с шевелящимися в полутьме за бетонной кромкой тенями. Они перестали стрелять и залегли, переговариваясь. Стало тихо. Вдруг в тишине раздался вой электромоторов. Кран медленно дрогнул и покатился. Стрела затряслась мелкой дрожью, и я чуть не свалился со своего насеста. Боязнь высоты вернулась ко мне.
   С крыши донеслись крики. Я вцепился одной рукой в доску, приподнял голову и старательно держал на прицеле все, что могло двигаться на крыше многоэтажки. Вдруг две тени поднялись и, петляя из стороны в сторону, бросились к спуску внутрь здания. Я выстрелил несколько раз, но, похоже, не попал. Двигался кран, двигалась крыша, двигалось все! Бандиты юркнули внутрь и движение на крыше временно прекратилось, зато кран все ускорял свой ход. Я оглянулся назад и прямо под собой метрах в десяти позади увидел Леху, сидящего в стеклянной будке и смотрящего куда-то вниз.
   Вдруг стекло в верхней части будки треснуло и рассыпалось. За ним последовало нижнее. Я понял, в чем было дело. Жулики перебрались этажом ниже и стреляли по Лехе прямой наводкой с балкона. Я увидел их и тут же начал пулять по ним. На секунды огонь с балкона прекратился. В этот момент кран миновал здание и продолжал двигаться в пустоте по направлению к соседнему. Я заорал Лехе, обернувшись назад:
   "Леха! Лезь наверх! Наверх лезь!".
   Я увидел, как Леха стремительно бросился к внутренней лестнице и как обезьяна буквально взлетел на площадку. Через несколько секунд он уже пыхтел позади меня. Кран продолжал медленно, но неумолимо двигаться. Стрела гудела в резонансе.
   "Послушай! А мы почему все еще двигаемся?", спросил я Леху.
   "Я не знаю, как его остановить!", заорал Леха. Кран ехал по рельсам через площадь не слишком быстро, но он и не думал останавливаться. Мало того он ускорялся!
   Соседняя крыша была уже метрах в двадцати, когда я увидел, что внизу по площади стремительно бегут темные фигурки наших преследователей. Как они умудрились спуститься так быстро вниз, одному черту было известно. Двое из них уже догнали кран, и что-то предпринимали у самого подножия.
   "Что они собираются делать?", тревожно поинтересовался Леха, также внимательно наблюдая за суетящимися внизу фигурками.
   "Не знаю...", ответил я, изо всех сил цепляясь руками за доску и стуча зубами. Один из тех, что обогнал кран что-то укладывал на рельсы. И тут меня осенило.
   "Они хотят кран завалить!"
   "Бежим!", заорал Леха. Я, забыв про свою рану, вскочил и побежал что было духу по шаткой тропинке к дальнему концу стрелы. Вся конструкция тряслась и прыгала как сумасшедшая. Леха буквально дышал мне в затылок, если можно так выразиться. Он на самом деле не дышал, а орал как сумасшедший и матерился. До конца стрелы оставалось каких-то метров пять, когда кран дико содрогнулся и, подпрыгнув, стал медленно, как в кино, заваливаться набок. В трех метрах под нами проплывала кровля здания. Справа была уже видна ее кромка. По медленно, но неуклонно кренящейся поверхности мы, что было сил, добежали до конца стрелы, не останавливаясь, прыгнули и с криками ужаса полетели вниз.
  
   51.
   Мы не переломали ноги только потому, что кровля была относительно мягкой. Под водонепроницаемую рубероидную кожуру укладывают стекловату. Та самя стекловата, которая чуть не свела нас со свету несколько дней назад, спасла нам жизнь. Кровля спружинила и мы остались целы, приземлившись на самом краю крыши.
   Буквально над нашими головами как в кошмарном сне медленно, со страшным металлическим воем и скрежетом проплывала заваливающаяся конструкция крана. Однако когда вертикальная конструкция ударилась о стену здания, кроша и проламывая бетонные стены, башня надломилась в середине и верхушка вместе с гигантской стрелой пошла обратно и вместо того, чтобы упасть позади здания на пустырь, стрела стремительно начала валиться обратно, прямо на бетонную площадь, туда, где неподвижно замерли в ожидании результатов своих разрушительных трудов несколько крошечных фигурок. Они видимо не ожидали, что произойдет именно так, потому что не успели разбежаться и огромная металлическая конструкция в геометрической прогрессии, набирая скорость, неожиданно быстро рухнула прямо в центр площади, погребя под собой все незадачливое воинство. Их кошмарные крики были слышны нам даже сквозь скрежет разрываемого страшными перегрузками металла и свист тросов. На площадь с ужасным грохотом рухнули еще с десяток бетонных балконных плит, снесенных башней и стрелой стоял еще несколько секунд и, наконец, наступила тишина.
   "Я намочил в штаны...", сказал Леха. В ответ я засмеялся истерическим смехом. Я сидел на самом краю крыши, как завороженный глядя на разворачивающуюся внизу катастрофу и мои штаны тоже были мокрые как у детсадовца. Леха тоже смеялся как идиот.
  
   Наконец мы пришли в себя и начали спускаться вниз. Выйдя из подъезда, мы осторожно выглянули наружу. Апокалиптическая картина открылась нам. Невероятно громадные покореженные, скрученные куски металлических конструкций, сплетения толстенных тросов, кусков бетона загромоздили всю площадь. Облака густой пыли еще не осели и все было как в тумане.
   "Как думаешь, еще кто-то остался?", спросил я Леху.
   "Не знаю. Очень надеюсь, что никого больше. Я их не успел сосчитать".
   "Я тоже..."
   Мы медленно вышли из подъезда и, осторожно обойдя гору металла, направились к выходу со стройплощадки. В соседних со стройплощадкой жилых домах почти во всех окнах зажегся свет.
   "Скоро здесь будет вся московская милиция...", предрек Леха.
   "Давай уже сматываться отсюда, наверное?".
   "Я бы выкопал сначала деньги!", напомнил мне Леха.
   "Я совсем забыл про деньги. Если мы не выкопаем их сегодня, сюда, боюсь, уже никогда нельзя будет появиться! Куда идти-то теперь? В этой разрухе черт ногу сломит. Не могу сориентироваться", остановился я и начал вертеть головой.
   "По-моему туда...", Леха неуверенно указал пальцем куда-то между соседними зданиями. Вдруг что-то свистнуло у меня над ухом и тут же раздался знакомый металлический шлепок и визг пули. Мы инстинктивно пригнулись и побежали куда глаза глядят. Как оказалось, глаза наши глядели точнехонько в направлении здания, с крыши которого мы совсем недавно перебрались на стрелу подъемного крана. Снова здорово...
   Я оглянулся на ходу. Нас преследовали двое. Один высокий, другой пониже. Оба держали пистолеты. Я, не прицеливаясь, наугад, сделал назад несколько выстрелов. Пистолет дернулся несколько раз, но на последнем выстреле затвор не вернулся. Кончились патроны.
   "Оказывается, еще не все!.. Сколько можно, черт возьми!", на бегу успевал выкрикнуть Леха. Бежать мне было тяжело, нога болела невыносимо. Мы еле успели впрыгнуть в подъезд, когда пули снова застучали по стенам. Одна из них чуть было не догнала нас, просвистев точнехонько между нами и вонзившись в стену перед нами. Осколки штукатурки брызнули в лицо. Я чудом успел прикрыть глаза.
   "Давай наверх! Туда к пожарной лестнице... недоделанной... помнишь?...", хромая, но, не замедляясь, подсказал я Лехе.
   "Понял!", тут же ответил он.
  
   На площадке верхнего этажа мы остановились. Снизу были слышны быстро приближающийся стук каблуков и отрывистые голоса. Мы с Лехой в течение пяти секунд разработали план действий. Важно было, чтобы они увидели, куда мы побежали.
   Леха остался на площадке, а я, как мог быстро, приволакивая горящую ногу, побежал в конец коридора к заветной двери. Дверь была не заперта.
   Я открыл дверь и хлопнул ей, оставив слегка приоткрытой. На ветру она слегка покачивалась. Я достал из кармана несколько последних патронов и перезарядил пистолет. Никто на свете, я думаю, не перезаряжал пистолет с такой скоростью.
   Тут же, наконец, показался из-за поворота Леха. Он бежал что есть сил по коридору.
   "Это я!", подбегая, выкрикнул он. Он не успел добежать до меня, как из-за поворота показались двое наших преследователей. Не останавливаясь, Леха открыл заветную дверь и выскочил наружу.
   "Леха!!!", заорал я в ужасе, но было уже поздно.
   Сам я спрятался за ближайшей дверью, ведущей в жилую, судя по всему, комнату и выставив пистолет по направлению к двери, стал ждать. Слезы неожиданно ручьем потекли из глаз.
   Шаги стремительно приближались. Оба бандюка не останавливаясь, проскочили мимо моей двери и бросились к той, за которой, только что исчез Леха. Я тут же открыл свою дверь и выскочил в коридор.
   Я успел только увидеть, как первый распахнул роковую створку и, видимо, успел заметить, что за дверью ничего нет, потому что он немедленно остановился на пороге и закричал что-то, но второй налетел на него, не останавливаясь, и они оба со страшными криками исчезли в темноте. Дверь за ними захлопнулась. Через пару секунд крики оборвались, и раздался грохот... Потом тишина.
  
   52.
   Я медленно подошел к двери и открыл ее. Как и в прошлый раз, я сначала увидел только звездное небо. Вдруг из темноты раздался Лехин голос:
   "Дай мне руку..."
   "Ты живой?!!", вскрикнул от неожиданности я.
   "Если через секунду ты меня не вытащишь буду мертвый...", и тут из-за косяка появилось еле видное в темноте Лехино лицо. Он стоял, балансируя, на кромке остатка железных перил, торчавших слева из стены. Следом за лицом появилась Лехина рука.
   "Держи крепче... И упрись там во что-нибудь хорошенько. Я не собираюсь их догонять...".
   Я крепко ухватил его за ладонь. Леха перекинул ногу через перила, и я вытянул Леху обратно в коридор. Мы отползли от зловещей дыры и уселись в изнеможении на пол. Оставалось сделать еще совсем немного.
   "Кажется, сработало...", хрипло прошептал Леха.
   "Сработало на сто процентов. Когда сиганул в эту дыру, я думал, все... ты того... съехал с катушек. Я уже приготовился отскребать тебя от асфальта...".
   "Нет пока, не съехал. Хотя съедешь тут... Я же с прошлого раза еще помню, что там оставались перила. Проблема была только в том, что я не помнил наверняка, слева или справа. Угадал, смотри-ка...".
   Я в изумлении посмотрел на Леху и покачал головой.
   "Надеюсь, это все?... больше никого нет?", еле шевеля языком, спросил я Леху.
   "Я тоже... надеюсь...", так же вяло ответил мне Леха, "У меня есть идея...".
   "В последнее время я начал уставать от идей... Надеюсь это последняя?"
  
   Наконец, отдышавшись, мы с Лехой подошли к проему и заглянули вниз. Ничего не было видно. "Ничего не видать, Андрюха. Но, похоже, это все...". За деньгами пришлось совершить невыносимо длинное путешествие вниз, туда на второй этаж, откуда все началось, где у выхода на балкон все еще лежал Борюсик с вышибленными мозгами. Мы вложили ему в руку "макарова" с привинченным глушителем и притащили тяжеленные сумки обратно, к выходу на несуществующую пожарную лестницу.
   Мы подтащили деньги к проему и, разрывая банковские бумажные упаковки, начали развеивать бандитские миллионы по ветру. Почему-то я не испытывал никакого сожаления, пуская огромные средства на ветер. Операция по развеиванию денег заняла всего несколько минут.
   Деньги, радостно шелестя, разлетались в тихом ночном воздухе во все стороны, не спеша приземляться и равномерно распределились по огромной территории. Кому-то повезло тем утром больше, кому-то меньше, но осчастливили мы, я полагаю, многих.
  
   Покончив с этим делом, мы прихватили пустые сумки и поспешили спуститься вниз. Пыль уже почти полностью осела, и мы увидели во всей красе дело рук своих. Гигантская куча покореженного металла загромоздила всю площадь.
   "Вот это да! Титаническая работа!", проговорил пораженно Леха.
   "Что ты хочешь? Битва титанов...", ответил я, удивленный не меньше Лехи космическими масштабами содеянного.
   Искореженная кабинка крановщика отлетела от поворотного круга и приземлилась почти у самого подъезда. Леха сделал несколько шагов и подошел к ней вплотную. Заглянув внутрь, он что-то там разглядывал несколько секунд, затем обернулся и радостно сообщил:
   "Я понял, как его останавливать! Оказывается, очень просто! Вот эта кнопочка..."
   "Боюсь, что поздновато ты это понял, Леха. Его, как видишь, остановили без твоей помощи. Как-нибудь, в другой раз...", успокоил я его.
  
   Хотя, очевидно, нам надо было спешить, мы не удержались и в каком-то приступе некрофилии, завернули за угол, чтобы взглянуть на то, что осталось от бандитов выпавших с верхнего этажа. Хотя, мы приблизительно, знали какое зрелище нас ждет, реальность превзошла даже мое кошмарное воображение.
   Я до сих пор помню их переломанные тела. Они оба шмякнулись на бульдозер, один на крышу, другой на капот. Тот, что упал на крышу, пробил ее насквозь и лежал внутри кабины в виде бесформенной массы.
   Выхлопная труба прошила второго насквозь, руки свисали по одну сторону, ноги в спортивных штанах с тремя адидасовскими полосками, по другую сторону смятого до самого дизеля капота. Глаза его были открыты и рот скалился светящимися под луной зубами в темное небо. Кровь залила весь капот.
   Мне показалось, что это лицо я где-то видел. Превозмогая отвращение, я подошел к нему вплотную и пригляделся.
   То, что я увидел, было невероятно! Скалился в небо никто иной, как бывший Валькин тренер. Глаза его смотрели прямо на меня. Голова деформировалась от удара, но его вполне можно было узнать. Вернее опознать.
   "Леха иди сюда... Ты не поверишь... Етит твою мать...", позвал я Леху.
   "Это же... Валькин тренер!", изумился, подойдя ближе Леха.
   "Это же тип, который... Погоди, погоди! Что же ты хочешь сказать, Валькин тренер, заслуженный человек и все такое и есть этот херов Сергей Сергеевич?!", с еще большим изумлением вытаращил на меня глаза Леха.
   "Заслуженный тренер по спортивной гимнастике по совместительству заведует подпольным синдикатом что ли?..."
   "Выходит так все правда...", сказал я. Многое из того, что с нами произошло, начало для меня выглядеть совершенно по-другому. Кое-что стало совершенно ясным. Например, почему этот "товарищ" так по отечески похлопывал меня по плечу после своей прочувствованной речи на кладбище. Это, видимо, означало, погуляй, дескать, парниша, пока еще немного, скоро и до тебя руки дойдут.
   "Получается, этот мудак заставлял Вальку спать с кем нужно и зарабатывал на ней деньги? Это что же, заслуженный тренер, готовящий олимпийский резерв страны и все такое, по совместительству хренов сутенер? Это что ж такое делается?", посмотрел я на Леху.
   "Не только сутенер, как видишь. Он еще на картах зарабатывал неплохо! Так...", Леха, покусывая ус, смотрел на разбитое мертвое лицо еще недавно действующего в высоких сферах спортивного сутенера.
   "Ну что ж, раз так, дядя... Поработай-ка теперь ты на нас, сукин ты сын...", сказал, обращаясь к мертвецу, Леха.
  
   Я, как зачарованный смотрел как Леха тщательно оставлял отпечатки мертвых пальцев на теле своей "тэтэшки". Мы, между прочим, до сих пор так и были в своих идиотских зеленых гэдээровских перчатках. Правда, они сильно поизносились за сегодняшний вечер. Вернее сказать, пришли в полнейшую негодность.
   Леха вдруг подбросил пистолет высоко, так как только мог, и он шмякнулся рядом с бульдозером на мягкую, перерытую вдоль и поперек строительной техникой, землю. Ветер все еще носил разлетевшиеся купюры по воздуху. Леха подошел ко мне и сказал:
   "Надеюсь, первая смена найдет достойное применение этим деньгам. Как думаешь?"
   "Не знаю, что ты имеешь в виду под "достойным применением", они наверняка передерутся... если не из-за денег, так из-за оружия... Надеюсь, что сдача объекта не задержится и Олимпийские игры из-за нас не отменят.".
   Леха усмехнулся и ответил мне:
   "Насколько мне известно, это были бы первые в истории отмененные игры. Ты знаешь... Думаю, что меня больше не потянет стоять на краю...", сказал он уже серьезно, глядя на изуродованные останки гангстеров.
   "Зарекалась ворона..." пробормотал я, и мы пошли на пустырь.
  
   53.
   Мы еще откапывали свои деньги и запихивали в сумки, когда вдалеке, наконец, раздался вой милицейских сирен и пожарных машин. Мы успели уйти на "Юго-Западную" все тем же болотом.
   Такси пришлось ловить почти полчаса. За это время, наверное, вся московская милиция и все пожарные команды с мигалками и сиренами пронеслись мимо нас по проспекту Вернадского в направлении будущей Олимпийской деревни. Даже пара черных "зимов" в сопровождении мусоров на мотоциклах продефилировали в том же направлении. Никому, слава Богу, не пришло в голову остановиться и спросить нас, а не знаем ли мы чего-нибудь такого особенного про заваливающиеся краны в строящихся олимпийских деревнях. Мы знали много чего...
   "Ну и натворили же мы дел!", сказал Леха с еле сдерживаемой гордостью.
   "Думаю, пора подумать и о заслуженном отдыхе?".
   "Какой к черту отдых? Завтра у нас самолет в Норильск! Мы же советские студенты! Бойцы стройотряда!", усмехнулся он.
   Тут я вспомнил, что ранен, между прочим. Бедро, казалось, горело видимым огнем.
   "Меня, между прочим, подстрелили!", сообщил не менее гордо я.
   "Меня, между прочим, тоже!", Леха повернулся ко мне правым боком, и я увидел в свете уличных фонарей, небольшое кровавое пятно на его предплечье.
   "Подумаешь! Чиркнуло слегка! Меня задело, так задело - это я понимаю!", презрительно оценил я Лехино ранение, демонстрируя ему темную от крови штанину.
   "Чему радуешься, дурачок! Ты как в отряде-то будешь работать?".
   Я растерянно почесал голову, не зная, что сказать.
   "Как поймаем тачку, поедем в "склифу". За деньги там тебя починят так, что завтра будешь как новенький, и в милицию сообщать не будут!", успокоил меня Леха.
   Тут вдруг ударил гром, и началась гроза. Теплый дождь лил и лил, смывая с нас пот, грязь и кровь, нашу собственную и чужую.
   Такси подошло, когда на нас уже не было ни одной сухой нитки. Вовремя. Таксист, парень глупых вопросов задавать не стал. Видимо, что-то в наших взглядах безошибочно подсказало ему, что любопытство и многословие не то, что нам сейчас нужно. Надеюсь, мы заплатили ему достаточно хорошо, чтобы он на всю жизнь забыл про то, где он нас подобрал и куда отвез.
  
   В "склифе" в ту ночь, на наше счастье, дежурил тот же доктор Миша, что принимал совсем недавно Вальку. Он нас сразу узнал. Пока мне зашивали бедро, Леха сидел в его кабинете и сторожил наши деньги. Потом мы поменялись местами и, пока медсестры обрабатывали Лехину ничтожную царапину, я отсчитал доктору пять тысяч рублей. Доктор Миша был парень смекалистый и, предупредив разъяснения с моей стороны, заверил меня, что он никогда нас не видел и забудет нас навсегда, а за двести рублей нас забудут также и медсестры и даже уборщицы. Я дал ему еще пятьсот. После чего мы с Лехой получили еще и по комплекту чисто выстиранного белья и рабочих спецовок почти нашего размера. Три-четыре размера разницы не имели значения. Наше мокрые, почти отмытые от крови грозой шмотки уничтожили в печи.
   До "Станкина" нас отвезли на машине "скорой помощи". Когда мы с Лехой ввалились в тетивалину квартиру, уже светало. Тетя Валя не спала. Она только молча вышла нам на встречу и посмотрела на Леху. Тот так же молча утвердительно покачал ей головой. Мы все поняли друг друга.
   Тетя Валя подошла и обняла и поцеловала Леху, а потом, немного поколебавшись, и меня.
  
   В сущности, на этом моя история заканчивается. Мы спали как убитые до середины следующего дня. Потом мы отвезли деньги в дяди Сашиной "волге" на Курский вокзал и положили их в камеру хранения. Меня на площадь трех вокзалов больше не тянуло. Ну ее к лешему! Береженого бог бережет...
   На следующий день мы улетели в Норильск...
  
   эпилог
   Вернувшись из стройотряда, мы пересчитали остатки денег и честно разделили подарок Борюсика. Денег было столько что пересчитывать пришлось пять раз. Осенью нам дали места в общежитии, но Леха отказался и постоянно жил у тетки. Тетя Вале и дяде Саше он стал заместо сына. Или, вернее, дочери.
   Мы с Лехой практически все им рассказали. Я, впрочем, не стал останавливаться на деталях нашего с Валькой медового месяца и не стал информировать их о том, каким образом дядя Саша получил свое повышение. Дядя Саша, воспользовавшись своими обширными связями, проследил, чтобы следствие по делу о перестрелке в Олимпийской деревне никоим образом никого из нас не коснулось. Очень сильно в этом помогли, между прочим, остальные Борюсиковы деньги, которые мы тем же путем извлекли из-под пола. Слава богу, к тому времени в квартиру еще никто не въехал и замок не поменяли.
   Никаких следов Елены Васильевны мы на кухне Борюсиковой квартиры не обнаружили. Если, кто-нибудь из последующих квартиросъемщиков впоследствии тайник под паркетом и обнаружил, в нем уже не было ничего, кроме пыли.
   Перед самой перестройкой тетя Валя умерла, а за ней вслед и дядька Саша. К тому времени, Леха уже был давно прописан там постоянно и ему в соответствии с тогдашними приватизационными законами по праву досталась их квартира.
  
   Друзья и враги Борюсика больше нас не искали. Никто за нами не гонялся, но, на всякий случай, в год Олимпийских игр я уехал на все лето в институтский спортлагерь в Алуште и работал там как черт, пытаясь понять, в чем смысл жизни, работая там с утра до вечера, разрисовывая стены наскальными росписями, и получая за это шестьдесят пять рублей в месяц плюс кормежку от пуза, а солнце и море без ограничений.
  
   Кормежку я, конечно, съедал сам, а все деньги, отправлял Любашке, потому что Олимпийские Игры в Москве сами понимаете это не фунт изюму. Уважающей себя девушке надо краситься и одеваться соответственно и все такое.
   В конце лета, не успел я вернуться, она, к тому времени уже рассорившаяся с профкомовским членом, страстно отдалась мне приблизительно с тысячу раз, не дав мне почти ни разу воспользоваться противозачаточными средствами, которые достать в постолимпийской столице вообще-то было не проблема, и к Новому Году вдруг начала увеличиваться в размерах, что я обнаружил с удивлением только после того, как я вернулся из Славско, загоревший и открывший новый для себя мир.
   Любаша начала намекать, что мы могли бы пожениться, чтобы не оставить будущего ребенка без отца. Я всячески отпирался, мягко намекая ей, что пока женитьба в мои планы не входит и, в конце концов, аборты в СССР пока церковью не запрещены, и я запросто могу профинансировать это мероприятие, пока Любашка в марте вдруг не родила мальчика с удивительно красивой темной кожей и курчавыми волосами.
   Я, посмотрев на себя в зеркало, и, не найдя никакого сходства с новорожденным, вздохнул с облегчением, которого давно не испытывал с тех пор, как спрыгнул со стрелы подъемного крана на крышу общежития для олимпийцев, и решение, как вы понимаете, пришло само собой.
   После бурных и продолжительных объяснений с семьей, Любашка решила воспитывать своего олимпионика самостоятельно. Предложений руки и сердца от нее мне больше не поступало. Но я зла на нее за невинную девичью хитрость не держу.
  
   Спустя двадцать лет, мы до сих пор с ней переписываемся по электронной почте через океан. Она, наконец, вышла замуж, у нее уже четверо детей, включая черного олимпионика, статью она стала похожа на "женщину, которая поет", но не утратила изящности своей фигуры и, само собой, своей природной сексуальности.
   Ее муж, не поверите все тот же бывший председатель профкома. Они помирились и она выскочила через год после возвращения из декретного отпуска, неплохой оказался мужик, в общем и целом. В недавнем прошлом он, крупный банкир, пережив чудом несколько покушений, решил завязать с финансами. Он написал заявление "по собственному", не торгуясь, продал свой пакет акций, что, впрочем, от него и добивались бомбисты, и ушел на покой.
   Любашка сообщила мне, что он подумывал начать писать мемуары, но никак не соберется, поскольку у него совершенно нет времени на это. Новая вилла в Подмосковье требует ремонта, вокруг участка надо возводить забор, все-таки пять километров по периметру это не шутка, нужен глаз да глаз, этим строителям пальца в рот не клади, и потом еще не все основные персонажи его будущих мемуаров отстреляны и отбомблены, мало того некоторые продолжают карабкаться все выше и выше по ступенькам власти. Кое-кто из персонажей оказался практически на самой вершине и в появлении мемуаров явно не заинтересован.
  
   Кстати, Любашка закончила институт с отличием. Причем, безо всякой помощи со стороны профсоюзной организации. С авиацией ее правда связывает только то, что она сейчас довольно высоко летает. У нее свой бизнес, она рулит довольно известной сетью публичных домов.
   Меня как-то занесло в столицу, на встречу выпускников, и я не смог отказать себе воспользовался ее услугами. Ну не ее лично, конечно, вы понимаете, она женщина семейная, хотя она, конечно же, намекала мне, что старый конь борозды не испортит, а ее замечательно умелого персонала. Остался, между прочим, весьма доволен.
   С Любашей у меня очень милые отношения, как, впрочем, почти со всеми моими бывшими женщинами. Мы даже как-то были с ней вместе на приеме у мэра одной из столиц, не помню, ей богу, как его зовут, по случаю открытия какого-то памятника, то ли Петру, то ли какому-то другому железному феликсу, неважно. У меня осталось ощущение, что в этих кругах ее ценят и уважают как специалиста своего дела.
  
   Деньги, которые подарил нам Борюсик, сослужили хорошую службу всей моей семье. Когда перестройка началась, я удачно их вложил, в том числе большую часть их в "мавродики". Понимаю, конечно, дурость, очевидно ведь было, чем все кончится. Не Мавроди же, в конце концов, первый изобрел пирамиду! Но я решил рискнуть, чутье мне не изменило и мне повезло - вовремя от них избавившись, я счастливо утроил свой капитал.
   Правда, при павловском обмене, мне пришлось отдать четверть моих денег кгбэшнику, который, как и тысячи его таких же мудаков-собратьев по всей стране, важно сидя в кабинете председателя банка, наблюдал за законностью всей этой лабуды от лица народного правительства реформ.
   Но я не жалею об этом, поскольку он организовал мне все самым лучшим образом. Еще бы нет! За такие деньги он должен был мне задницу вылизать! Ну да я не любитель таких развлечений. Пусть лижет, если хочет кому другому.
   Теперь он, а вернее его компания по производству рыбокопченостей, мой клиент, поскольку живет здесь же, недалеко, на самом берегу самого большого в мире озера и все мои деньги давно вернулись с лихвой и даже больше.
  
   Леха уже давно переселился туда, где, говорят, рано или поздно, мы будем все. Причем, переселился он туда при загадочных обстоятельствах. Алька намекала мне, что ему в этом сильно помогли. Не удивляюсь. Он всегда ходил по краю. Но он был и остается моим первым и лучшим другом детства и с ним у меня связаны самые бурные события в моей юности.
   Я все еще держу нашу единственную с Лехой фотографию, сделанную мной на Вершине Москвы, в том семейном альбоме, который хранится на нашей яхте под Питером. Она уже сильно пожелтела, поскольку в спешке была, видимо, плоховато промыта после закрепителя,
  
   Прошу не путать с яхтой на Средиземноморье. Она на десять футов короче, и она не наша, а взятая в лиз, что, впрочем, не умаляет ее мореходных качеств. Зато остров мой. На все сто. Иногда мы живем здесь как отшельники, но чаще, здесь полно друзей.
   Да и вода здесь пресная и климат другой, возможно более влажный, но зато не такой удушающе жаркий как в Средиземноморье, можно даже не пользоваться кондиционером, тем более моя подруга их ненавидит, кондиционеры, и поэтому мне здесь нравится, такой климат по мне, поскольку я не люблю жару еще с того лета семьдесят затертого года.
  
   Поэтому здесь и проходит основная часть моей жизни и жизни моей семьи. Власти здесь такие же сволочи, как и в любой другой стране, но они, по крайне мере, не мешают зарабатывать, а скорее наоборот, и после того, как ты раз в год поделился с ними, как правило, оставляют тебя в покое и не возражают, если ты, даже не обремененный большой семьей, живешь зимой на средиземном море в океанской сорокапятифутовой яхте, а зимой в пятиспаленном доме с камином, перед которым мы всей семьей, играем в лото до поздней ночи, и, естественно, со студией, экипированной по последнему слову, позволяющей снимать любые объекты от "фаберже" до "хаммера", с женихами и невестами в промежутке, не выходя при этом наружу, на тихой улице, в относительно безопасном районе, где практически не встретишь ни ямайцев, ни тамилов, ни русских с их бесконечными разборками, а твоя жена ездит устраивать свадьбы североамериканских трудящихся, наших клиентов, чудаков, которые не задумываются о смысле жизни, а посему легко отдают мне свои кровные, а также кровные америкэн экспресс, визы и мастеркард, за то, чтобы выглядеть в своем свадебном альбоме как голливудские звезды, и на своих сомнительной надобности торжествах, а также гоняет в магазин, куда вполне могла бы ходить пешком, чтобы давать работу своим ногам, за которые я, в свое время, ее и полюбил, кстати, за своими любимыми штруделями с черникой на желтом как канарейка баварском родстере.
  
   Я, конечно же, не рассказываю ей о моем основном бизнесе, хотя она и мой самый близкий друг. Зачем травмировать любимую женщину? Мне, конечно, нравится фотография и все такое, тем более, платят мне вполне достаточно, но я чувствую, что живу по-настоящему только, когда в моей руке рубчатая рукоятка пистолета. Для меня это стало своего рода наркотиком...
   Капитализм, впрочем как и коммунизм и все прочие "измы", суровая вещь! У тех, кто карабкается на вершину, никогда не пропадет нужда в таких людях, как я. Рано или поздно места на той или другой вершине становится мало и у людей возникает необходимость в особых специалистах, которые помогают расширить жизненное пространство. Тогда зовут меня... Таких специалистов, как я, не так уж и много.
   Они не торгуются и выкладывают мне свои денежки безропотно. Хотя, честно говоря, мне эти деньги уже не нужны. Их и так уже некуда девать. Я их беру просто из спортивного интереса, а цену ломлю, чтобы выяснить, на какие же горизонты я уже вышел.
   Впрочем, деньги лишними никогда не бывают, я от гонораров никогда не отказываюсь. Хотят люди их тратить, пусть себе тратят. Это их деньги, они вправе распоряжаться ими, как им хочется. Они и больше никто. Кто-кто, а уже я-то давно знаю это точно. Пока, конечно, не придут такие как я и не распорядятся их судьбой...
  
   Об одном я жалею, нет у меня ни одной фотки Вальки, чудесной маленькой женщины, которая не могла жить как все, потому что не хотела быть травой, и поэтому вынуждена была жить двойной жизнью. Рядом со мной нету Лехи и больше некому убеждать меня в том, что я не виноват в ее гибели.
   С другой стороны, мы конечно с Лехой и думать не могли, что так все кончится. Мы просто действовали так, как нам казалось мы должны действовать в обстоятельствах, которые сами собой складывались. Но, почему-то, это нисколько не утешает меня. Я надеялся, что со временем чувство вины ослабеет, а там глядишь и совсем угаснет.
   Наоборот, с каждым годом мне кажется, что вина за то, что случилось с Валькой, не становится легче. Эта вина живет со мной, не отходя от меня ни на шаг. Она росла и взрослела вместе со мной. Я привык к ней. Бывает, я порой забываю о ней, но я всегда ощущаю ее присутствие где-то рядом, она не спускает с меня своего взгляда. Правда, меня утешает, что рано или поздно она состарится и умрет. Вместе со мной.
   Я, кстати сказать, давно уже рассказал о том, что с нами тогда случилось, моей жене. Она мой лучший и самый верный друг, и она никогда не осуждает меня за то, что я сделал. Это делает мои отношения с моей виной несколько более панибратскими. Я, похлопывая ее по плечу, говорю ей иногда: "Ну что, подруга, оставила бы ты меня в покое уже, а? Может, поищешь кого-нибудь повиноватее? Валька, между прочим, никогда не потерпела бы такого занудства". Она молчит и лишь укоризненно отворачивает взгляд.
  
   Я знаю, что бы Леха не говорил мне, что бы он не думал, какие бы виртуозные логические выкладки не устраивал, это моя вина. Если бы я тогда, в гостинице, отказался от предложения, которое мне сделал вкрадчивый женский голос, Валька не пришла бы ко мне в номер... Впрочем, наверное, мне не надо было садиться в то такси с Любашкой. А может мне не надо было пить "семьдесят второй" портвейн на овощной базе? Никогда не знаешь, куда тебя приведет очередной не до конца продуманный шаг... Да что говорить! Все было бы по-другому!
  
   Не будь Вальки, я бы может и не изменил так круто мою собственную жизнь. За каких-то несколько жарких летних дней семьдесят затертого года я стал другим человеком. Наверное, именно тогда я научился любить. Возможно, что и ненавидеть. Мне кажется, не научившись этому, нельзя понять, за каким чертом мы появляемся на белом свете...
   Не подумайте, Боже упаси, что я втягиваю вас в дискуссию о смысле жизни! Тем более что для меня это давно уже не предмет дискуссий. И знаете почему? Потому что, мне кажется, я знаю, за каким чертом я появился на этом свете. У меня есть своя теория на этот счет. Моя теория состоит в том, что лично я появился на белом свете, чтобы прожить именно эту Мою Жизнь, со всеми случившимися со мной "случайностями" и сделанными именно мной просчетами и ошибками. И никакую другую.
   В этом и есть весь чертов смысл жизни... Мне, между прочим, растолковала все это Валька...
  
   Я, благодарный ей за это, всегда хранил бы ее фотку во всех моих альбомах, начиная, ничем особо не примечательным, простым, но добротным, местного производства и, кончая самым новым южнокорейского происхождения, коричневой кожи и изумительной красоты глубоким тиснением и почти настоящими золотыми углами...
  
  
  
  
   Андрей Гарин
   Март-Июль 2003
  
  
  
   Все права зарезервированы. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена, сохранена в системе поиска или передана в любой форме или любыми другими средствами, такими как, электронный, механический, включая фотокопирование, запись, или иным другими способом, без предшествующего разрешения автора.
  
   All rights reserved. No part of this book may be reproduced, stored in a retrieval system or transmitted in any form or by any means electronic, mechanical, including photocopying, recording, or otherwise, without the prior permission of the author.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Андрей Гарин. Валька.

1 / 117

  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"