Русавин Андрей Сергеевич : другие произведения.

Сказ Про Иванушку-Дурачка. Околесия четырнадцатая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В околесии четырнадцатой рассказывается, как млад Иванушка-дурачек вел настойчивые поиски того, что мнил подлинным счастием. Интересно: чего бы это? А о путях к настойчиво искомому он рьяно расспрашивал при личных встречах печку, яблонь и речку. И знаете, что те ему ответили? В этой же околесии главная героиня Сказа – мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – совершенно откровенно высказывается о том, где распитно да трапезно на Руси.
   СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
  
   Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
  
   Околесия четырнадцатая
  
   КАК МЛАД ИВАНУШКА-ДУРАЧЕК
   ЛУЧШЕЙ ДОЛИ – СЫТНОЙ ЖИЗНИ ИСКАЛ
  
   Посвящается Марине Васильевне Чайкиной-Боресковой
  
   Вот я, добрый молодец, трои сутки пролежал – и очнулся. Встал, отряхнулся, на все стороны оглянулся – и двинулся. Направился, голодный, шукать соби лучшую долю – сытную жизнь. Каков ни есть, а хочу есть. Гамбургеры хочу! Пепси-колу алкаю! Ма... ма... ма... манго жажду! Фи... фу... фо... фа... фейхоа! Банан! Где питко да едко – туда душа горит!
   Побрел я по роще, по роще всё дремучей. А брюхо-то, брюхо: словно кто в брюшище на колесах ездит!
   А я всё плетусь себе да плетусь! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Сон не берет, дрема́ не клонит, еда из ума нейдет.
   Шел, шел, зубами пощелкивал; наступил на ежа, ахнул – вижу: стоит на поляне печь – русская, белая, с епанчей и со встроенной голландкой, причем последняя – вся в заморских изразцах.
   Говорю печке:
   – Однозначно! Печь, а печь!
   Нет ответа!
   – Печушка, а печушка!
   Ни звука!
   – Печища, а печища!
   Гробовое молчание.
   – Ну ты, диво дивное, чудо чудное, невидаль комнатная, диковина голландская!
   – Гутен таг! Ну, чего тебе? – сладко зевает комнатная невидаль, оборачиваясь то своим голландским, то русским боком. – Чего разбузы́кался*, понимаешь? Почто ты меня разбудил?
   – На ежа наступил, а ты здися дрыхнешь, как ни в чем не бывало! Стыдись!
   – Ладно! А ты кто да откыда?
   – Я – Иванушка-дурачек, обыватель Голодалкиной волости, села Обнищухина.
   – Ну и как та́моньки* у вас дела, идут?
   – Идут, все: торги идут, стройки идут, толки идут. Словом, дым коромыслом идет, однозначно!
   – Ну, стало быть, как стал мир, так и идет! Ну а ты, дурачек Иванушка, ты-то куда идешь?
   – Иду в солдаты або в монахи – того и сам не знам! Аз знам, че нищо не знам! Аз този Сократ! Пещь, а пещь, ты зде́сяка по усем усюдам мычешься, скажи, кудакося мне итить?
   – А чего ты, мил человек, приискиваешь?
   – Чего, чего! Вестимо – чего! Существенно более приемлемой участи – насыщающей будущности! Где глотно да съестно, туды ёчки* алчут!
   – Ах, вот чё! Гут! Гут! Съешь моего ржаного пирожка, скажу, е́жда* сам не допрешь!
   – Ах, нихт ли у тебя гамбургера? Жива душа гамбургеров чает! Я бы приобрел – и на расходы не поскуплюсь! Однако – с отсрочкой платежа: портмонет с собою не прихватил!
   – Найн, гамбургера нема, тильки мой пирожочек из ржички, и токмо бесплатно! Причем сей секунд!
   – Ну, тады зер гут! – поморщившись, соглашаюсь. – Пирожишком пу́зишка не испортить.
   Я поскорей хлебобулочное изделие в хлебало – и подпрыгиваю от нетерпения, жду от диковины голландской отвечанья.
   – Ну шо, дурашка Ваняшка, сам не смерекал-то? – спрашивает диковина диковинная. – Ферштейн?
   – Не-а, муттер печка, совершенно нихт ферштейн! Однозначно!
   – Ах, молодость, молодость: сусло не брага, молодость не человек! Молодость рыщет – от добра добра ищет! Хальт! Хальт! Да никуды ж не ходы́, оставайся на месте! – отвечает чудо чудное.
   Обиделся я, Иоанн-дурень, на диво дивное за таковский сказ, ну и дале помчался.
   – Фу! Доннерветтер! Хотелось как лучше, а получилось як всевда, – молвило мне вослед нагревательное устройство. – Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, понимаешь! Эк понесся: ни конному, ни крылатому не догнать!
   А я устремился, голодне́хонек, искать себе чаемого счастья – сыто́го житья-бытья. Каков я ни есть, а влечет меня кушать. К гамбургерам влечет! К пепси-коле угодно! К ма... ма... ма... манго неудержимо тянет! К фельд... фейц... фейн... фихт... фейхоа! К банану! Где глотатно да кушно – о том волнения, о том предчувствия в груди!
   Подыба́л* я по лесу, по лесу всё дебри́стому. А чрево-то, чрево: точно кто в чревище на дрожках катит!
   А я всё тащусь себе и тащусь! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Ох, хорошо! Со́нница не овладевает, забытье́ не одолевает, кушанье одно в соображении.
   Аз дыбз, дыбз, аз шасть, шасть, аз зубищами щелк да щелк, клац да клац; налетел на что-то, лбом треснулся – бум! – выругался, пялюсь: вырисовывается в де́бряном лесу яблонька.
   – Стой! Хто идет? – спросонок шепчет лесная яболонь. – Год дэм! Хто ето ту́тоди разоралси? Хто ту* зачем-то мене пробудил?
   – Стою! Я иду! Я, я, я, понимаешь! Аз, одним словом! – ору и лобик тру. – Ой, а шишка-то у меня на лбине – о-го-го! Ну ничего себе!
   – Ай, и у меня тоже – о-го-го! У-у-у, йес! Ну надо же! И́дешь, а перед носом своим ни шиша не видишь! Куды смотришь, зараза?
   – И смотрю, да не вижу: за деревьями леса не видать, а за лесом – дерева!
   – Ну, вот видишь! И не видишь, да и́дешь! Однозначно! Ну, хау ду ю ду?
   – Да! Иду, не иду; пошел, не иду, а пришел, так иду!
   – Ноу, не идет тебе так говорить!
   – Но-но! Идет, не идет, а сказать уж скажу!
   – Йес, ну, ты идешь на ссору и на драку; ты на то идешь, чтобы побраниться!
   – Иду не иду, а деваться некуды – можно и побраниться!
   – Да ты шо за фрукт да откедова? Ху а ю?
   – Нихт, я не ху! Я – Ивасенька-дурандасенька, автохтон Голодайкиной вобласти, се́льбища Обнищайкина.
   – Ну и как та́мички* у вас всё идет? Олл райт?
   – Рай не рай, а у нас усё идет аки всегды́: день за днем идет, месяц за месяцем, год за годом!
   – Стало быть, год идет за годом, а ничего не меняется! Год дэм!
   – Да! М-м-м! Год идет за годом, а мы не умнеем!
   – Ах, это оттого, – вздыхает деревце, – что ничего в голову не идет!
   – Безусловно! Яблонь, а яблонь, ты здесетко сыздавна торчишь да всю пущу ведаешь, изъясни, кудась мне идти?
   – Иди своим путем, своею дорогою! Гоу, гоу!
   – О-го-гоу! А где мой путь, где моя дорога?
   – А чего ты, лаком хомо сапиенс, доискиваешься? Вот ю вонт?
   – Вот, вот, эвтого самого: благоволительного провидения – неисчерпаемого пропитания! Где питно да снедно – тудыя́к* сердце рвется! Вот так вот!
   – Пли-и-из, поснедай мое лесное яблочко, изъясню, естли сам не сообразишь! Мне тут в дни оны хозяин сада, мичуринец заядлый, веточку с новым сортом яблочков привил – вку-у-усные, вери мач! Я как-то одним угостила очаровательнейшую девушку по имени Эвга – ей понравилось, вери мач!
   – А нету ли у тебя ма... ма... ма... манго? Жива душа ма... ма... мангов страждет! Я бы купил – и за ценой не постою! Но токмо в долг: кошелек дома позабыл, понимаешь!
   – Не, ма... ма... мангов нетуть, ноу, ноу, толькя мои лесные яблочки, и токо безвозмездно и незамедлительно, йес!
   – Ну, чудно, чудно! – уступаю, нахмурившись. – Вот и хорошо, что й-есть! Ну, так и быть! Яблочко зубам не порча.
   Я поскорей лесной фрукт в рот – и подскакиваю от вожделения, ожидаю от древонька-дичка отве́тованья.
   – Ну что, дурандасенька Ивасенька, сам не раскумекал-то? – спроха́ет яболонь.
   – Не-е-е, маманечка яблонь, прости: пока еще не постиг!
   – Ах, младость, младость: сусло не брага, младость еще далеко не хомо сапиенс, совсем не сапиенс, йес! Младость шатается – от доброт* доброт домогается! Да никуда-тка не ходи-тка, не покидай данной позиции! – отве́тует лесная яблонька.
   Оскорбился я, Иваха-дураха, на яблонь за этакий отклик, да и дальше поперся.
   – Фу-ты! Год дэм! Хотелось как лучше, а получилось яко всялды́, – выпалила мне вдогонку яболонь, тряся веткой с плодами сорта «пепи́н лондонский». – Фу-ты, ну-ты, ляжки гнуты! Эк навострил лыжи: ну ни конному, ни крылатому не настигнуть! Однозначно! У-у-у, йес!
   А я потопал себе, голодне́шенек, сыскивать светлую полосу – вечную сыть. Каков ни на есть, а приспичило жрать. Гамбургеров захотелось! Пепси-колу вкушать приспичило! В ма... ма... ма... манго влюблен! В фейхе... фейху... фейха... фейхоа! В банан! Где глотатко да жратко, туды́тка сознание тяготеет!
   Повлекся я по пуще, по пуще всё глухоманной, вековечной. А пу́здро-то*, пуздро: бу́ди* кто в пуздрище на КаМАЗе несется!
   А я всё топ себе да топ! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Лепота! Сонливость не возникает, дреманье не наступает, жрачка из памяти не выпадает.
   Йес, аз пер, пер, зубами пощелкивал; вдруг угодил одною ногою в нечто пахучее, желеобразное – гляжу: а в за́поведи* – берег кисельный. Побрел я по брегу, по брегу всё кисельному.
   Аз влекся, влекся, скрозь зубы поплевывал, да неожиданно преграду на пути своем встретил, замер – не то б пропал! – зырю: в сузе́мье* река – вся из молока, берега из киселя.
   Обращаюсь к молочной реке, кисельным берегам:
   – Ну ни черта себе! Речка, а речка!
   А речка плещет себе и плещет.
   – Реченька, а реченька!
   А реченька знай себе журчит!
   – Реча́жина, а речажина!
   – Шо?
   – Стий, хто йде!
   – Стою! Я йду! Ну, чого тоби? – томно вздыхает млечная речка, кисельные бережки и останавливает свой сонный ход. – Що это ты тутоцки разга́мился*? Май ёк йатри ху!* Я теку через тридевять царств, через тридесять государств, никого не обижаю! На фига ж ты мени разбужа́л*? А мне снилось такое чудесное со́ние – про великого героя Раму и его прекрасную жену Ситу, которая была дочерью Матери – Сырой Земли!
   – Ах, ху не ху, а я во что-то такое мягкое и пахучее ноженьку увязи́л*, однозначно! Не в курсе, во что? Или в кого? Ху из ху?
   – А-а-а, это ты в мой киселек допустил наступку да конечность свою увязе́нил*, вот шо! У меня берега из киселя, понимаешь! Хинди ме иско кья кахте хай?* О-о-о, вспомнила! Киссел!
   – А-а-а! А я и не знал! Ну надо же!
   – Бэ-э-э! Теперь вот знай!
   – Ладно! Теперича буду иметь понятие!
   – А ты хто да откелича?
   – Я – Ивасецка-дурасецка, сеземьць* Голодашкиной во́бласци, сельца Обнищуцина.
   – А я – тутошняя речушка, я эта... как её... галактикос! Йах мера кард хай.* Ну дык шо та́моди* у вас в сели́шке, хорошо ль?
   – Не то хорошо, цто хорошо, а то, цто к цему идет-ходит. Однознацно!
   – А-а-а, хорошо! Ну так цто там у вас, ходит ли молодец в кафтане, идет ли девка в сарафане?
   – Ходит! Идет!
   – А идет ли девка за молодца?
   – Она бы шла, да он не берет!
   – А он шо? Поцему не берет?
   – А ему шо? Ему только б пилось бы да елось, да дело б на ум не шло!
   – Ах он, такой-сякой!
   – Да, такой! А впроцем, он бы брал, да она не идет!
   – А она цто? Поцему не идет?
   – А ей цто? Ей только б пилось бы да елось, да дело б на ум не шло!
   – Ах она, такая-сякая! Так у вас всё и идет?
   – Да, так и идет!
   – А детки?
   – А цто – детки?
   – А детки – идут?
   – А-а-а, детки! Детки-то идут! Они идут как всегда: детки идут за детками, детки за детками!
   – Ах, вот що! Ну, вот бачишь, как всё хорошо у вас идет! А ты куды идешь?
   – Ах, сам в неведении куда-тка – иду, кудыкося глаза таращатся да ноги загребают, вот цё!
   – Хорошо, вот шо!
   – Рецка, а рецка!
   – Чё?
   – Молочненькая реченька, кисельненькие бережочки, ты ведь повсюду течешь, через тридевять царств, через тридесять государств, так поведай, кудаткабы мне пойтить?
   – Кучх сочна чахийе.* А чого ты, душа-чоловик, жаждешь?
   – Лучезарного фатума – то бишь обильного пищей существования! Где сосатно и лакомно – тудысь дух мой у... у... устремлен! Однозначно!
   – Полакомься моим простым киселиком с молочком, поведаю, буде сам не возьмешь в толк.
   – А нет ли у тебя пепси-колы? Или кока-колы? Жива душа пепси-колы али кока-колы изволит! Я бы раскошелился! Уж я бы расщедрился, развязал мошну! Но не сейчас, аз воздам опосля: сперва надо сбегать до хаты за гаманко́м*!
   – Несть, пепси-колы нетука, кока-колы тоже нетуткась, то́личко мой киселик простой с молочком, и тольки задаром! И прямо тенчас*, вот чё!
   – Ну, гоже, гоже! – соизволяю, скривившись. – Так и быть уж! Киселику с млеком всевды́ в те́зеве* место есть, несмотря ни на цто.
   Нечего делать, вот я, гарный парубок, киселя наелся, молока нахлебался, с ястре́бою* недовольною остался. А сам подергиваюсь от свербежу, дожидаюсь от речки отпове́дыванья*.
   – Ну, цё, дурасецка Ивасецка, сам не рассудил-то? – пытаеть речка.
   – Ни-и-и, матоцка рецка, еще не смекнул!
   – Ах, вьюношестьво, вьюношестьво: сусло не брага, вьюношестьво не чоловик! Вьюношестьво свига́еть* – от добри́н* добрин шукаеть, понимаешь! Да никудакося не ходя́й, не изменяй своего нынешнего местопребывания! – отпове́дывает молочная река, кисельные берега.
   Разгневался я, Иоганн-дуранданн, на речонку за подобный базар, да и одале́че* ринулся.
   – Тьфу ты! Хотелось как луцце, а полуцилось ако завсёгды, – сгундела мне всуго́нь* река. – Вот оно що! Фу-ты, ну-ты, мослы гнуты! Эк рванул: ну ни конному, ни крылатому ни за что не захватить! Эхма, пхир милеге*, миляга!
   И потекла флегматичная речажина дальше, млея от чудного сновидения про Раму и Ситу!
   А я пошагал, оголодавший, изыскивать себе завидную судьбину – сыте́нькую житуху. Каков ни на есть, а угодно мне лопать. С гамбургеров тащусь! Пепси-колу угодно! Ма... ма... ма... манго бла... бла... благоугодно! Эту – как ее? – фейхау... фейхуа... фейхоа! Банан! Где проглотно и ло́патно – туда́кося ретивое летит!
   Поплелся я по брегу, по брегу всё кисельному. А утроба-то, утроба: чисто кто в утробище на тракторе мчится – и при этом цитирует строки из стихотворения поэта Ивана Молчанова: «Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати!»
   А я всё шагаю себе да шагаю! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Божественно! Сонность не достает, дре́мушка-дрема́ не сгибает, едь* занимает воображение.
   Плелся, плелся, покрехтывал – мне на голодный зуб не попадайся! – внезапно поскользнулся, упал, встал, отряхнулся – и очи вылупил: стоит на побережье храмик, церковь расчудесная – вся из пирогов складена, лепешками вымощена, оладьями повершена, блином накрыта. Вокруг лохматые собаки лают, больно кусают – внутрь не пускают.
   Вступил я на паперть, зрю: двери. Калачем двери заперты, кишкою бараньей задернуты.
   Ту́тытька аз, шустрый хлопец, догадался, калач переломил да машинально съел, кишку собачонкам отдал. Собачки и отступились.
   Вошел я в церкву. В ней всё-всё расчудесное, понимаешь: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. А чаемого банана – ну нет как нет, однозначно! Ну, я и осерчал! Эх, тутовона аз и выразился: крепко, по-нашенски!
   Ну, хорошо, выскочил заспанный поп толоконный лоб, одет в ризы соломенные. Попи́н* присел – блин и поел! Ныне уж не упомню, кто – кого: пресвитер – блина, или блин – иерея!
   Удивился я, Ивашечка-дурачечек, таким чудесам, ну и далее поковылял. Посеменил, неизменно голодающий, выискивать себе чудного жребия – полного живота. Гамбургеров домогаюсь! На пепси-колу облизываюсь! По ма... ма... ма... манго вздыхаю! По фейхоа! Но особенно – по банану! Всегда! Аз каков ни на есть, а охоч усё трескать. Где дерябно да трескатно – тудась аппетит меня у... у... устремляет!
   И пополз аз по бережку, по бережку всё кисельненькому. А кезю́к-то*, кезюк: бу... будто кто в ке́зеве* на бу... бу... буль... буль... бульдозере гонит!
   А я всё пресмыкаюсь да пресмыкаюсь себе, по-пластунски пресмыкаюсь! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Прикольно! Спячка не охватывает, дрему́ха не охмуряет, е́дево* из головы не выходит.
   Поло́зил*, полозил, зубоцками звякал; дополозил до первого, второго, третьего, четвертого, пятого, шестого, седьмого неба, споткнулся о золотой кирпич, валявшийся подле какого-то монументального долгостроя, выпалил свой подробнейший комментарий, да и замечаю: ходит зде* бык печеный, в одном боку нож точеный, в другом боку вилка. Подле расхаживают рюмка и горилка, песни горланят, прохожих бьют да буянят. Кому надо закусить, изволь резать да кроить! Аз и возрадовался!
   Ну, и где распитно да трапезно на Руси? Мабудь, на небеси?
   Нет, ну нет, нет, нет на небеси этого – как бишь его? – банана! Ни шофёру, ни пешему, ни конному, ни крылатому не достичь! Однозначно, понимаешь!
  
   Высокоумные примечания
  
  * Разбузы́каться – расшуметься (от слова буза).
  * Та́моньки – там.
  * Ёчки – душа, сердце.
  * Е́жда – ежели.
  * Дыба́ть – шагать.
  * Ту – тут.
  * Та́мички – там.
  * Тудыя́к – туда.
  * Добро́та – животы, добро, имущество.
  * Пу́здро – пузо.
  * Бу́ди – будто.
  * За́поведь – заповедный лес.
  * Сузе́мье – глухой лес.
  * Разга́миться – расшуметься.
  * Май ёк йатри ху (хинди) – я путешествую.
  * Разбужа́ть – разбудить.
  * Увязи́ть – дать увязнуть.
  * Увязе́нить – увязить.
  * Хинди ме иско кья кахте хай? (Хинди) – как это называется на хинди?
  * Сеземьць (др.-русск.) – т. е. «сеземец», житель сей земли; антоним – иноземец.
  * Йах мера кард хай (хинди) – вот моя визитка.
  * Та́моди – там.
  * Кучх сочна чахийе (хинди) – надо подумать.
  * Гамано́к – кошелек.
  * Тенчас – сейчас.
  * Те́зево – пузо.
  * Ястре́ба – утроба.
  * Отпове́дыванье – ответ.
  * Свига́ть – слоняться.
  * Добри́на – добро́та.
  * Одале́че – далее.
  * Всуго́нь – вдогонку.
  * Пхир милеге (хинди) – до встречи.
  * Едь – еда.
  * Попи́н – поп.
  * Кезю́к – пузо.
  * Ке́зево – пузо.
  * Е́дево – еда.
  * Поло́зить – ползти.
  * Зде – здесь.
   Продолжение следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"