Это было в те давние, давние времена, когда людей во Вселенной было так мало, что каждой женщине принадлежала целая планета. Мужчинам же в ту пору вообще ничего не принадлежало, кроме звёздных кораблей, на которых они, подобно мотылькам, порхающим с цветка на цветок, перелетали с планеты на планету. От этого у женщин иногда появлялись дети. Если такой ребёнок оказывался дочерью, то он становился наследником материнского мира, если же это был мальчик, то мать растила его до определённого возраста, затем сажала в звездолёт и отправляла к звёздам.
Жил-был человек по имени Ханай: он был сыном Китеры - той самой Китеры, о красоте и любовных подвигах которой говорила вся Вселенная. Ханай не уступал матери ни в красоте, ни в обаянии, ни в любовных авантюрах: однако помимо этих он проявлял замечательные образцы и других, сугубо мужских качеств, которые необходимы звёздным путешественникам. Победитель драконов, пожиратель сердец, гроза теней - какими только эпитетами не величали его в пространствах Млечного пути! Во всей Вселенной не было чудовища, не мечтавшего свести с ним счёты; в бесчисленных мирах не было мальчишки, который не грезил бы его подвигами; а если бы вздохи всех влюблённых в него красавиц собрать в один - получился бы ураган, задувший звёзды в шестой части Галактики.
Приглянулся, однако, Ханай и такой красавице, которая одним взглядом своим могла погасить звезду. Звали её Коллапсо, царица Огигии.
На крайнем западе мира, далеко от проторенных дорог и обитаемых миров летит планета Огигия. На сотни световых лет вокруг - ни одной звезды: только маленькая звёздочка Отшельник, которая вращается вокруг Огигии, дарит ей тепло и свет. Каких только страхов не рассказывают об этом колдовском мире и его царице: и про лес повешенных, и про озёра, в которых вместо воды плещется человеческая кровь, и про баштаны, на которых вместо арбузов и дынь лежат мёртвые головы. Оно и понятно: чего только не присочинят, если нет достоверной информации. А вестей из Огигии не поступало по простой причине: ещё ни один звездолётчик, направивший свой корабль на манящий огонёк Отшельника, не вернулся обратно.
Казалось бы, всё яснее ясного - если так, если оттуда не возвращаются -то и лететь-то туда зачем? Ан нет: оплела колдунья Коллапсо чарами своими колдовскими всю Галактику, точно гигантский спрут протянул щупальца во все края мира. И горе тому, кто приглянулся прекрасной отшельнице: царица тотчас посылала в его магический кристалл своё изображение - а тот, кто хоть раз, хоть мельком видел её облик, уже не мог устоять. Никакая сила не в состоянии была удержать обречённого на её любовь - он бросал умирающего брата, любимую женщину, - порой среди любовных обьятий, - точно сомнамбула, шёл к своему кораблю и направлял его на свет далёкой, почти невидимой звезды.
Не повезло и Ханаю: загребущий взор Коллапсо настиг его на поле сражения. Это произошло на планете Троя, где Ханай с дюжиной молодцев защищал цитадель царицы Елены - завистливая и ревнивая Поллада наслала на неё несметные полчища риплей. Мерзкие существа, похожие на младенцев с рожицами полуобезьян-полубульдогов сплошной лавиной наползали на замок, самые прыткие уже взобрались на стены. Ханай рубил со всего плеча - каждый его удар лишал жизни нескольких чудовищ. Хуже приходилось Гектору, который рубился спиной к Ханаю. Рипли облепили его по пояс: Гектор извивался, неистово вращал мечом, питаясь стряхнуть с себя эту погань; в какой-то момент ему удалось освободиться от их зубов и когтей. Он потерял равновесие и, всего на миг, обернулся к ним спиной - и в этот самый миг мерзкое белое тельце взвилось в воздух, и рипль повис, вонзив зубы в незащищенный загривок Гектора. Гектор завопил, замотал головой, затряс плечами, пытаясь стряхнуть с себя зверя - но тщетно. Ханай поспешил на помощь. Он уже занёс меч, прицеливаясь, как ударить, чтобы не задеть товарища - и в этот миг случайно взглянул на магический кристалл, который носил на запястье.
... Голова Гектора завалилась набок, рыцарь рухнул на колени, и волна риплей накрыла его с головой. Защитники замка дрогнули, попятились: рипли сметали их, как бурный поток сметает всё на своём пути. Вот чудовища уже в замке, жуткая белесая волна захлестнула залы, коридоры, лестницы, поднимаясь всё выше, к покоям царицы. Вот уже небо содрогнулось от отчаянных воплей Елены, зовущей на помощь. Но Ханай не слышал её, не видел он и гибели товарищей: медленно, точно повинуясь неслышному приказу, он опустил меч, засунул его в ножны и пошёл к своему звездолёту. Рипли ещё не завершили свой кровавый пир - а его прославленный "Симсим" уже оторвался от поверхности Трои и взял курс на Отшельник.
И всё, и пропал рыцарь: околдовала его царица Коллапсо, оморочила так, что даже в её объятьях он мог мечтать только об её объятьях. Шли годы: уже товарищи сокрушённо умолкали, вспомнив его в разговоре, и женщины, помнившие его, украдкой смахивали слезу. А ему и горя мало: знай себе воркует со своей ненаглядной, в вечной любви ей клянётся. Семь лет провёл Ханай в сладком плену: когда же пошёл восьмой год, начали таять чары колдовские, проступила во взоре рыцаря иная тоска - тоска, с которой мужчина рождается и умирает, тоска по звёздам.
Лежит он однажды и вздремнул будто, и привиделось ему: спит рядом с ним на ложе любовном не девица-краса, а ведьма старая, костлявая, синяя вся, во рту один зуб - да и тот огнём горит. Встрепенулся Ханай, прогнал дремоту - да нет, всё в порядке - вот она, его Коллапсо - разоспалась, покраснела - щёчки, как лепестки у розы. Успокоился Ханай, опять дремота повела - и снова на месте красавицы будто храпит ведьма старая, поганая! Тьфу, ты, - встрепенулся молодец - и наваждение вновь исчезло. Э, да это неспроста, - говорит себе Ханай. Встал тихонечко, боком, боком, да в сени, да со двора, да в лес, лесом, лесом - на поле, где стоял его богатырский "Симсим". Глядь - ан нет звездолёта! Только каменная скала возвышается на том месте, где он его оставил. А вокруг таких же скал - видимо-невидимо! Видать, не одну вольную душу погубила ведьма лютая...
Нечего делать - пришлось Ханаю возвращаться к Коллапсо. "Где был, мой золотой?" - глазки-щёлочки, а из них огонь сатанинский. "Да то я... по нужде..." - прячет глаза Ханай.
Ничего не сказала на то Коллапсо, но с той минуты не спускала с него глаз, не отпускала от себя ни на шаг - нутром чуяла ведьма лютая, что раскусил её рыцарь. А Ханай и себе на уме: на всякие чары должны быть противочары, думает он. И всё подмечает, подмечает... И не напрасно: заприметил он, что Коллапсо, ложась спать, не снимает с себя поясок чёрный из драконовой кожи, расшитый знаками золотыми. Намотал себе на ус, дальше наблюдает: на пояске том ноженки бархатные, а в ноженках - палочка блестящая, к пояску цепочкой серебряной прикована. И это намотал себе на ус, смотрит, что будет дальше. А дальше видит и вовсе чудеса! Когда они, к примеру, спать ложатся, то, если Коллапсо нужно, чтобы что-нибудь окаменело, то она коснётся одним концом палочки - и окаменеет; а если уже не нужно, то прикоснётся другим концом - и обратно раскаменеет. Так вот она в чем, хитрость колдовская! - обрадовался Ханай. Но как украсть волшебную палочку? Снять её можно только с поясом, а пояс не снимешь и со спящей - чутко спит ведьма лютая.
И затаился Ханай, залёг на дно, что сом усатый. А сам так уже ластится к жене, так ей угождает - лишь бы усыпить её бдительность. Но и жена не дремлет: чует, что неспроста подобрел муж, ох, неспроста.
Случился праздник. Прилетела к Коллапсо погостить её сестра - людоедка Андрогиния. Вылезла она из своей таратайки, перемигнулась с сестрой - и ёкнуло сердце богатырское: съедят!
А что в те времена летали только мужчины, а женщины знай себе сидели каждая на своей планете, то была Андрогиния не совсем женщиной. То есть совсем, но не только. Выглядела она так: спереди женщина, а сзади - мужчина. Или наоборот. Два переда и ни одного зада. Растопили печь, села Коллапсо посудачить с сестрой - долго не виделись, а Ханай тем временем взял бутылку и подошёл к мужской половине. Выпили они, помолчали, а тогда мужская половина и спрашивает:
- Думаете, зачем печь растопили?
Ханай икнул - да так несмело:
- Может, кума хотят побаниться с дороги?
- Как бы не так, - покачал головой гость. А кума чувствует, что её головой крутят, да из-за плеча:
- О чём это вы там секретничаете?
- Да то мы о политике, Гинюсь, о политике! - успокаивает мужская половина.
- Смотри мне! - кума из-за плеча.
Пропустили ещё по стакану, закусили, помолчали.
- Кум, - говорит Ханай. - А вы того... не могли бы уговорить свою? Ну... чтобы не ели.
- О чём вы говорите! - сокрушённо вздохнул кум. - Вы вон к своей вроде бы и не приклеены - и то слова поперёк не молвите.А что уже мне... Одно могу обещать, кум, - расхрабрился гость. - Я вас выблюю!
Выпили по третьей. - Немного повело.
- Разве вот что, кум, - говорит мужская половина. - Если я хорошенько напьюсь, то и моей в голову ударит. Голова-то у нас одна... Вот если бы ещё и вашу подпоить... Помнится мне, кума Коллапсия питает слабость к черносмородиновой настойке. А у меня в загашнике припрятана бутыль - если я не ошибаюсь, как раз с такой настоечкой, - и громко, так, чтобы слышали женщины: - Кум, а не сходить ли вам в нашу таратайку? Там у меня сюрпризец для кумы припрятан...
- Какой ещё сюрпризец? - насторожилась женская половина. Она хоть и составляла одно целое со своим, всё же ревновала - кто знает, чем он занимается у неё за спиной?
- А-а, а вот посмотрим, - говорит кум. - Сюрпризец на то он и сюрпризец, чтобы не говорить, какой.
Короче говоря, послали Ханая за сюрпризом. Идёт он, а сердце так и стучит: "Бе-ги, бе-ги!" Залез в Андрогинину таратайку, сел в кресла пилотские, руки на рычаги положил... Вздохнул горько - и полез в загашник. Не таким человеком был Ханай, чтобы с бутылкой улепётывать. Да и, если совсем честно, не по вкусу ему была черносмородиновая.
Коллапсо как увидела сюрприз, руками сплеснула - и полезла к куму целоваться. Уж как ревнивая сестра не отбрыкивалась, не отползала, оттаскивая своего драгоценного - ничего не помогло! Зацеловала его Коллапсо чуть не до смерти.
А Ханай тем временем и на стол собрал. Не успели родственнички очухаться, глядь - уже и бутыль откупорена, и стаканы налиты, и заесть есть чем. А Ханай, как образцовая хозяйка, ещё и припрашивает. Коллапсо было засомневалась: может, подождём, пока закусь поспеет? А кума - ей в голову уже ударило выпитое кумом - прямо умирает со смеху. Уж очень ей смешным показалось, что закусь сама и наливает, и припрашивает. Выпили, затем повторили, затем ещё: так, худо-бедно допились до того, что забыли, кого в печь собирались сажать. Хотели кума - да от кумы не оторвёшь, а вдвоём не пролазят. Отчитали хозяйку за узкую печь, ещё по сто - да с тем и отрубились.
Просыпается Коллапсо с головой понятно какой, глядь: нет Ханая! Сестру будить: ах ты, такая-растакая, сама всё съела, мне ни кусочка не оставила! Кума спросонок: да не ела я, не ела, сама небось и слопала, вон - распоясалась, весь живот наружу. Коллапсо хвать себя за живот - пропал, пропал её поясок колдовской из кожи драконовой! Взвизгнула ведьма, вскочила, да в сени, да со двора, да в лес, лесом, лесом - да на поляну... Глядь - стоит целый лес кораблей - и новые, и не очень, и совсем древние, ржавчиной изъеденные... Расколдовал их Ханай, превратив обратно из камня в железо: пусть знает зазевавшийся гость, что ждёт его на Огигии. А самого Ханая и "Симсима" его богатырского уже и след простыл.
Застонала Коллапсо, руки её опустились, ноги подломились. Села, на чём стояла, и завыла - бессильно, тонко, по-щенячьи. Поскулила она так, поскулила, затем вскочила на ноги, задрала лицо к небу, сжала кулаки и закричала:
- Будь же ты проклят, изменник, предатель, потаскун, сучий хвост! Как мне, так и тебе. Где бы ты ни был теперь, да настигнет тебя моё страшное проклятье. Пусть же отныне каждый раз, когда ты будешь лгать, изо рта твоего выскакивает противная белая мышь! Больше не будешь обманывать бедных несчастных женщин, так твою и растак.
А Ханаю и горя мало. Не стало ему от колдуньиных проклятий ни жарко ни холодно - только слегка икнулось.
Давно это было - с тех пор и мужчины перешли к оседлой жизни, и женщины вроде бы отошли от занятий колдовством - однако ещё и теперь, если кого-нибудь помянут, то, будь он даже на другом конце мира, ему обязательно икнется.
2. В садах Эдема.
Не раз и не два облетел Ханай Галактику, прежде чем снова решился сделать посадку. И на этот раз он выбрал отшельницу - планету Эдем, летевшую в пространстве далеко от проторенных трасс. Не привлекали отважного рыцаря женщины с обочин больших дорог.
Об Эдеме, в отличие от Огигии, не было не только дурных, но и вообще никаких слухов. Да что слухи - и слыхом никто не слыхивал о такой планете. Поэтому и Ханай, обнаружив её в невообразимой дали от всех обитаемых миров, счёл себя первооткрывателем; если бы он знал, как он в этот момент ошибался!
Поверхность Эдема представляла собой сплошной океан. Лишь в одном месте из волн поднимался сказочный остров Эя, весь поросший садами. Диковинные деревья на острове целый год цвели и плодоносили, ибо здесь круглый год царило лето. Сады были усеяны густой сетью тропинок и ручейков. Ручьи стекали в океан, тропинки же выбегали на широкие аллеи, которые вели к дворцу царицы Сирсэи, владычицы острова.
В отличие от других цариц, Сирсэя жила не одна на своей планете: её окружала многочисленная свита молодых женщин и юных девушек. Все они были красавицы редкие, однако сама царица эатмевала их своей красотой, как затмевает полная луна далёкие звёзды.
Памятуя о вероломном коварстве женщин, Ханай посадил корабль на воду, далеко от Эи, а сам причалил к острову на небольшом быстроходном катерке. Катерок он тут же вытащил на берег и превратил в булыжник, прикоснувшись к нему волшебной палочкой. Едва он успел это сделать, как на него набросились полуголые красавицы, выскочившие из кустов. Ханай подумал, что его собираются насиловать, и перепуганно завопил - но красавицы схватили пришельца и потащили его к своей царице.
Как увидел Ханай Сирсэю, спускавшуюся ему навстречу по зеркальным ступенькам хрустального дворца - сердце его забилось, как птица в силке, разум помрачился и стало нечем дышать. Отпустили его захватчицы, отошли и скрылись - а он стоит, как идол тьмутараканский, ни слова сказать, ни пошевелиться не может. Подошла к нему Сирсэя, взяла за руку - и всё, и пропал рыцарь...
Но шли месяцы, месяцы копились и годы - и понемногу стало рассветать в окутанном сумраком страсти рассудке Ханая.
Стал он замечать уже не только крылья белые - но и когти острые, не только любовное воркованье - но и хищный клёкот. Да и слишком неравными были силы: Ханай исхудал, стал плохо спать и есть, вокруг глаз появились тёмные круги. Все чаще прикладывался к бутыли с настойкой - из-за обилия садов её здесь пили вместо воды. Встреч с царицей пытался избегать, а если не удавалось - выезжал только за счёт волшебной палочки. Перестали привлекать его и другие островитянки: любил уединяться только с Эльпенорой, и то лишь потому, что нашёл в ней достойную собутыльницу.
Перемены в возлюбленном не могли укрыться от глаз Сирсэи - она узнавала тоску в его глазах, видела его прохладность в отношении к себе и к своим подданным, замечала пристрастие к настойке и понимала, что всё это значит. Она видела всё это уже не в первый раз. Именно такими в конце концов становились все мужчины, которых ей удавалось заманить в свои сети. Их было много, этих мужчин, очень много - и каждый из них вёл себя именно так перед тем, как ему в голову приходила роковая мысль бежать из Эдема. Роковая потому, что от Сирсэи не сбежал ещё ни один человек.
Но вот отношение Ханая к царице снова резко переменилось: таким он стал ласковым, таким предупредительным, так ей во всём пытается угодить! Вздохнула Сирсэя - да делать нечего. И это ей приходилось видеть уже не раз: именно так вёл себя всякий, кто принял окончательное решение и уже назначил для себя час побега.
Пришла она к Ханаю и говорит:
- Собирайся, Ханай: поведу тебя там, где ты не был, покажу то, чего не видел, дам отведать того, о чём не знаешь.
Взяла его под руку и повела в заветные чащи Эи. Шли они, шли, уже не стало аллей, кончились и тропинки, вокруг - лес нетронутый, замшелый, паутиной поснованный - а они все идут.
Долго ли, коротко ли - вышли на широкую поляну. Посреди поляны дерево растёт разлогое, вокруг него змей лежит огромный, страшный, глаза - как тарелки, зубы - что ребра. Произнесла царица заклинание - и змей отполз в сторону. Подошли они к дереву.
- Это - древо познания, - сказала Сирсэя. - Всякий человек знает половину мудрости. Вкусивший плод этого древа узнает всю мудрость, - она сорвала два похожих на яблоки плода, один подала Ханаю, второй надкусила сама. Ханай было засомневался, но, увидев, с каким аппетитом Сирсэя расправляется со своим плодом, надкусил и себе. Царица же, заметив, что рыцарь медлит и опасаясь, как бы он не передумал, спросила:
- Любишь ли ты меня, как прежде, золотой мой?
- Да, - сказал Ханай, пытаясь проглотить кусок. Но не тут-то было: сбылось проклятье колдуньи Коллапсо, которое она послала ему вдогонку: "Пусть же каждый раз, когда ты солжёшь, изо рта твоего выскакивает белая мышь!" Ханай солгал, что любит Сирсэю, и белая мышь метнулась вверх по его пищеводу, чтобы выскочить изо рта. Но кусок преградил ей путь: тщетно она упиралась всеми лапами, царапалась, наскакивала на неожиданное препятствие - кусок плода познания намертво встал поперёк горла, и бедная тварь так и не смогла выбраться.
С тех пор у каждого мужчины на горле можно увидеть маленький бугорок. И ещё одно наследство осталось нам от угощенья Сирсэи: если какому мужчине приходится сказать неправду, то ему делается не по себе, как будто что-то скребёт изнутри - это белая мышь пытается выскочить изо рта, но её не пускает "ханаево яблоко".
Так и не пришлось Ханаю узнать всю мудрость. Что это была за мудрость, однако, он узнал в тот же вечер - когда уединился в своих покоях с юной красавицей Эльпенорой.
К тому времени они были уже в хорошем подпитии и сидели, покачиваясь.
- Х-ханай, - сказала Эльпенора, глядя на него в упор затуманенными глазами. - П-под-думать т-только... Т-ты, Х-ханай, гроза д-драк-конов...
- Я, Х-ханай, - попытался подбочениться доблестный рыцарь.
- Я... я г-грезила т-тобой, ещё к-гда б-ла м-мальчиком...
Ханай подумал, что Эльпенора слишком много выпила и что-то путает:
- Н-нет, Х-ханай. Я б-была п-парнем. Я п-рлетел сюда на корабле. Это проклятая ведьма Сирсэя сделала из меня девушку. Она из всех сделала - Эврилох, Политей, Агий, Т-тиресий, - все, все были мужчинами. Она и из тебя сделает.
- Ч-то... сделает?!- не понял Ханай.
- Ж-женщину.
- К-как ж-женщ-ну?
- Оч-нь просто, - сказала Эльпенора и поведала Ханаю, как царица мужчин в женщин превращает.
Оказывается, и вправду очень просто: гостя, который охладевал к ней, коварная царица вела в чащи глухие, где росло дерево заветное. "Всяк живущий знает полмудрости, - говорила она ему. - Отведай плод от древа сего, и ты узнаешь всю мудрость". Съедал гость плод волшебный, и тотчас приметы мужские сходили с тела его и взамен их женские появлялись. "Ну так что, - мстительно хохотала колдунья. - Не я ль тебе говорила: отведай плод, и узнаешь всю мудрость? До сих пор ты знал только мужскую часть мудрости: теперь тебе открылась и женская..."
Эльпенора умолкла. Взглянул, Ханай, а на ней лица нет: вмиг протрезвела красавица, глазами, полными ужаса, смотрит на что-то за его спиной. Обернулся Ханай - стоит в дверях Сирсэя, лицо злобой перекошено, зелёным пламенем горит, а взоры - взорами испепеляет:
- Всё воркуете, голубочки? А я за тобой, Ханай. Или не рад меня видеть?
Вскипел рыцарь, хмельная удаль ударила ему в голову:
- Оставь меня, ведьма лютая! Ты мне уже в печёнках сидишь!
- В печёнках, говоришь? - криво усмехнулась царица. - Попомни же слова свои, ненаглядный мой... - сказала так и исчезла, будто её и не было. Обернулся Ханай к Эльпеноре - ан и Эльпеноры уже нет! Протёр глаза, взглянул вокруг - и хмель как рукой сняло: сидит он уже не в постели пуховой, а на холодном каменном полу, не в покоях роскошных, а в подземелье глубоком - без дверей, с одним окошком - высоко-высоко, у самого потолка!
Сидит Ханай в своей темнице, сидит день, ночь сидит - никто к нему нейдёт. Но вот наступил второй день. Сидит Ханай и замечает: тень, словно тучка набежала на окошко, набежала - и опять убежала. Появилась - и снова исчезла. А окошко-то - саженях в пяти, а то и семи от пола, никак не выглянуть, не разузнать, что там за тучки бегают! Однако смотрит Ханай: стены-то темницы неровные, камни нетёсаны, где на палец, а где и на пядь выступают! Так что если вот сюда ногу, а вот здесь держаться... И-эх!. Где наша не пропадала?. Разве только там, куда не шла. Встал Ханай, поплевал на ладони - и полез на стену. Не прошло и трёх минут, а он уже был на самом верху.
Выглянул из окошка - и увидел лужайку перед стенами хрустального дворца. На лужайке - разноцветная стайка придворных дам. Взволнованные дамы подходят к его окошку и внутрь заглядывают - отсюда и тучки.
- Милые дамы, - позвал их Ханай, и стайка прильнула к окошку. - Я знаю, как вас обидела подлая ведьма. Но не отчаивайтесь: на всякие чары есть противочары. Неподалёку от этих мест расположена планета Ардэбор, в глуши лесов которой растут чудодейственные кусты дамополоха, - помолчал Ханай, подождал, пока уляжется муть, поднятая в груди рвущейся на свободу белой мышью, и продолжил: - Так вот: ежели какая дама отведает орешек с такого куста, то она превратится в мужчину. Так что будьте добры, помогите мне выбраться отсюда, и я всех вас отвезу на Ардэбор.
Несказанно обрадовались дамы этому сообщению и с той самой минуты начали рыть подкоп под дворец хрустальный. Семь дней и семь ночей продолжался подкоп: на восьмые сутки услышал Ханай - что-то шуршит за стеной, будто мыши скребутся. Позвал - и услышал в ответ радостные возгласы придворных дам. Обрадованные заговорщицы заработали ещё быстрее, и вскоре Ханая от них отдаляла только стена из мраморных глыб. Тогда коварный узник опять на хитрость пустился: забился он в дальний угол темницы и начал окликать оттуда дам приглушённым голосом, будто между ними, как и прежде, толстый слой земли. Сбитые с толку дамы порыли на голос. К вечеру они выбились из сил и отправились спать, твёрдо решив утром закончить дело.
Ханай только этого и ждал. Едва они ушли, хитрый узник постучал обратным концом волшебной палочки по каменным глыбам в месте подкопа, и мрамор превратился в хрупкий известняк. Выломал Ханай эти глыбы из стены - и оказался в просторной норе, ведущей на свободу.
Спустя полчаса над притихшим островом весело затарахтел мотор его катерка. Дамы, услышав грохот мотора, выбежали на берег: как же они были ошарашены, когда увидели Ханая в стремительно удалявшейся лодке!
- А дам?! А дам?! - обиженно, разочарованно и возмущённо кричали они вдогонку. В память об этом чудовищном обмане Ханая так и называют с тех пор - Адам, и это прозвище так к нему пристало, что его настоящего имени теперь почти никто не помнит.
Ох и неистовствовала в груди молодецкой проклятая белая мышь, когда сзади послышались крики обманутых женщин! Еле дотянул Ханай до "Симсима", который ждал его за ближайшим горизонтом. Загнал Ханай лодку в ангар, заполз по трапу в пилотскую кабину, упал в кресла, руки на рычаги положил...
Ещё ни разу отважный рыцарь не стартовал так тяжело, с такими мучениями, как теперь. Совсем извела его проклятая мышь.
Наконец, когда Эдем остался далеко позади и "Симсим" вышел из зоны его тяготения, Ханай не выдержал. Взял нож, распахнул одежды и сделал себе разрез под ребрами, чтобы выпустить проклятого грызуна. Внезапно разрез расширился, и оттуда вылезла...Кто бы вы думали? Нет, не мышь - ни белая, ни серая, даже не крыса какая-нибудь - а сама царица Сирсэя в полном облачении.
Ухмыльнулась зловредно колдунья, сузила глазки и говорит Ханаю:
- Чему дивишься, мой золотой? Не сам ли ты говорил, что я у тебя в печёнках сижу?
- Э-вв-вв-а-а... - только и смог вымолвить Ханай.
С тех пор Сирсэю так и зовут - Эва. И ещё говорят, что Эва вышла из ребра Адама. Но тут небольшая неточность. На самом деле она у него в печёнках сидела. Это совсем рядом, а дело давнее, так что вполне могли перепутать.
Что было дальше... Дальше было многое - принято полагать, что бегством из Эдема всё только начиналось. Заставила Эва вконец оробевшего Адама искать необитаемую планету, дабы поселиться на ней. Нашли Землю. А так как в ту пору людей во Вселенной уже было так много, что на каждую планету приходилась целая женщина, то и Земля оказалась не такой уж ничейной - она принадлежала таинственной и горькой красавице по имени Лилит.