Аннотация: Это последняя глава, и еще будет эпилог.
Название: Офицер и джентльмен.. Автор: ankh976
Ориджинал Рейтинг: NC-17 Жанр и теги: слэш, нц-17, миди, процесс, начальник/подчиненный, война, солдатня, многа херта, а под конец - комфорт, комфорт, ХЭ Размер: мини пока Статус: в процессе Саммари: Про благородного человека, попавшего в совсем неблагородные условия, но сохранившего себя и снова оказавшегося на коне. Отношения начальник/подчиненный, война и военнопленные, издевательство над стокгольмским синдромом, ПАФОС! и ПАТРИОТИЗМ!, сомнительное согласие и любовь с последнего тыка.
Офицер и джентльмен. Часть двадцать третья: Прощание.
***Френц и легенды.
- Френци, мне кажется, Великий Вождь хочет свести меня с ума, - Герин изобразил бокалом мертвую петлю. - Вообрази, он заявил, что намеревается отметить годовщину Победы большой амнистией, - рейхсляйтер на несколько секунд замолк, вглядываясь в коньячные глубины, а потом рявкнул: - Вот как это понимать, а?! Меня чуть кондратий не хватил, когда я эту ересь услышал!
- Гери, ну что ты так волнуешься, ну не хочешь ты никого амнистировать, так давай всех расстреляем по-быстрому, никто и не заметит, клянусь, - Френц с самым преданным выражением лица подался вперед и для убедительности прижал руку к груди. В руке был тоже бокал, и Герин с любопытством проследил за его полетом на пол. Френц встал, решительно раздавил осколки каблуком и повторил: - Клянусь, мой дорогой рейхсляйтер. Можешь даже самолично ликвидировать кого-нибудь особо неприятного, если тебя это успокоит.
- Амнистия, - прошептал Герин. - Вокруг одни идиоты. На кого Родину оставлять, Френци? Оглянуться не успеешь, а они наводнят тут все уголовниками. Френц опустил глаза и все понял, он вспомнил, как давным-давно, три года назад, в другой жизни, во франкширском поместье барона фон Тарвенга Герин улыбался вот также отрешенно и смотрел вдаль, словно видел перед собой распахивающиеся волшебные горизонты, прекрасный новый мир, ложащийся к его ногам. Товарищ Тарвенг, Великий Вождь, был тогда лишь хитрым политиком, закулисным интриганом. А сам Френц - мальчишкой-гусаром, отчаянно желающим попасть в легенду. "А я?" - подумал Френц, эти два слова когда-то оказались для него чудесным ключиком, открывшим двери в эту легенду, в кровавый и зловещий эпос, достойный безумных предков. Сейчас Герин отряхивал ее, словно прах, главный герой покидал сцену, и Френц знал, что с ним уйдет ослепительный блеск свершающейся на глазах истории, игра превратится в будни, загадочные пустыри - в помойки, а кровь обернется бурой грязью и бессмысленной виной.
- Да, - сказал Френц, - чую запах разложения. Никак бл..дь Родина сдохла? - Да, ты прав, амнистируем политических. Это вольет свежую кровь в наше унылое существование, - оживился Герин. - Много их у нас? - Мало. - Жаль. Но амнистия есть амнистия.
Френц дернул звонок, вызывая прислугу, и отошел к окну, пока убирали осколки. Ночной сад тянул к небу изломанные черные лапы, шел мокрый снег. "А я?" Он прислонился лбом к стеклу и подумал, что завтра надо встретиться с рейхсминистром здоровья нации, и еще про финансирование полиции, и опять же - амнистия... Интересно, чем займется Герин в своем очередном прекрасном новом мире? - Поведай, дорогой друг, о своей скорой и героической гибели. - Это будет вульгарная авиакатастрофа, Френц. Через пару месяцев, в начале мая. - Да уж, - Френц закинул голову, словно пытаясь разглядеть далекие тучи во тьме, - эпично бл..дь.
Герин протянул ему новый бокал коньяка, и он принялся греть его в ладони, небрежно покачивая. Он хотел думать о делах, ведь ему всегда было интересно об этом размышлять, о хитрых комбинациях и молниеносных операциях, но мысли безучастно разбегались, и тогда он стал вспоминать рыжую Мартину, как она танцует партию Жизели. Легкие летящие движения, твердое точеное тело балерины... А без одежды танец бы приобрел особую пикантность, надо будет намекнуть девочке о персональном выступлении... Френц мимолетно усмехнулся и тут же с гневом развернулся к Герину: - Какого черта ты сваливаешь на тот свет в мае, мы же них..я не успеваем с полицией и... - Френци. - Что, Гери? Что? - Есть долги, по которым не расплатишься пока не сдохнешь. Вот, например, долг перед Родиной. Я буду нужен ей снова и снова. - И ты решил все свои долги простить? - ухмыльнулся он. - Молодец. - Да.
Они стояли рядом и смотрели на падающий снег, Герин задумчиво разминал сигариллу и вдруг фыркнул: - А Эштон сказал, что я уже отдал все свои долги. Френц немедленно вообразил себе Эштона, в балетной пачке, но снизу голого, на фоне декораций к "Лебединому озеру". - Нет, ну, раз Эштон сказал, то говно-вопрос. Эштон-то у нас голова. - Точно. И он, кстати, обещал попрятать мои деньги по закрытым фондам и ловко вывести большую часть из страны. - А особенно - из твоего кармана. - Ну, это-то само собой, - засмеялся Герин. - Лавочник твой Эштон, - злорадно ухмыльнулся Френц. - Я бы сказал - заводчик. - Лавочник. - Заводчик. Воображаемый Эштон сделал тем временем гран-батман и изящно закружился, явно намереваясь станцевать Умирающего лебедя, и член его при этом маняще подрагивал, а ягодицы призывно шевелились. "Френц", - сказал он, глядя очень печально, - "Злые охотники подстрелили меня в задницу, но я могу тебе отсосать. Всего двадцать процентов отката." Френц хихикнул с удовольствием протянул: - Лавочник, Гери. Ла-воч-ник. - Солдафон. - И тем горжусь.
Смеясь, они вернулись к камину, и там Герин тихо спросил: - А ты бы, Френц, чем занялся, если бы был свободен? - Меценатом бы был, - Френц мечтательно закатил глаза, - театралом бл..дь. - Ну, - ухмыльнулся Герин, - ты у нас и так театрал. Френц осторожно покосился на него и снова уставился в огонь. Он подумал о свободе. Всю жизнь он делал только то, что хотел. Но была ли она у него? Он вспомнил родовое поместье своего детства, бескрайние холодные леса вокруг, серое море, и свое бесконечное одиночество. - Я охоту люблю, - слабо улыбнулся он, прикрывая глаза, - можно даже не стрелять. Просто сидеть в засаде и... смотреть... На зверье. - Мы в Сагенею поедем, - помолчав, обронил Герин. - Я слышал, в Новом Свете водится много диких обезьян. - А в Сагенее - сагенейских дьяволов, - с деланным безразличием заметил Френц. - Дьяволов? - Да. Говорят, они жутко вопят по ночам. - Как это мило.
***Герин и лабиринты.
...Эштон встает из-за стола, увидев его, а потом медленно опускается на колени, закидывает голову, не сводя взгляда, и слова застревают у Герина в горле. Он думает, что Эштон делает с ним, что хочет этой своей покорностью, и до конца жизни он не посмеет ни отказаться от своей, ставшей уже иллюзорной, над ним власти, ни позволить себе не оправдать его ожидания. И поэтому он не говорит того, зачем пришел - потому что точными выверенными движениями, болезненно красивыми в своей завершенности они медленно затягиваются в привычный лабиринт страсти. И каждый раз давно знакомые ступени ведут в неизвестность.
*** - Конечно же. Френц. Как же я смел надеяться, что в этой жизни меня ждет хоть что-то хорошее. Хотя бы отсутствие в ней Его Сиятельства, Герин. - Ты несправедлив, Эштон. Он разглядывает фрески на потолке своей своей спальни и думает о том, что там можно будет завести собаку. Черную. Или даже двух. Они будут преданно бежать за ним по лесу и тыкаться мокрыми носами в ладони. Лежать рядом на привале, и грызться у камина. Он раскидывает руки в стороны и закрывает глаза. Кажется, у него нет ни единой свободной минуты в последнее время. Так много надо успеть, прежде чем можно будет оставить эту жизнь. Но он уже не здесь. На обратной стороне век он видит бесконечные степи и арктические льды. Он никогда не был в Новом Свете и не знает - каково оно там. В тишине он прислушивается к далекой музыке. Кажется, это самба. Он улыбается: впервые он не может узнать произведение, впервые за долгое время это не бесконечные повторения, а импровизации.
- А если... если тебе придется выбирать? - Эштон наклоняется над ним, пристально смотря в глаза, кладет ладонь на щеку, чувствительно сжимает подбородок. - Кого бы ты выбрал, Герин? - Мне не пришлось бы выбирать, Эштон, Френц никогда не потребует такого выбора, - он резко переворачивается, после короткой борьбы подминает под себя упирающегося мужчину. На лице Эштона отражается мимолетная боль: - Он не потребует, вот как. А мои слова - ничего не значат. Верно, Герин? - Верно, - улыбается Герин и сильно тянет его за волосы, заставляя открыть шею - чтобы прихватить губами кадык и провести по чувствительному месту сбоку.
- Верно, - говорит он и прикусывает вздрогнувшие губы любовника, - ничего не значат. Потому что ты принадлежишь мне, мелочный ты шантажист, и твои слова ничего не значат, понимаешь? Эштон гневно сверкает глазами и вырывается, а Герин шепчет ему на ухо: - А за твои грязные манипуляции, дорогой, ты заслуживаешь... Он делает выразительную паузу и чувствует, как расслабляется под ним Эштон, перестает вырываться, прижимается к нему всем телом, и Герин ощущает его внутреннюю дрожь и низко тянет: - Пятьдесят ударов, - он смотрит в затуманившиеся глаза любимого и добавляет с улыбкой, зная, что выбьет этим разочарованный стон: - Но утром, сегодня я устал.
Он опускает голову на грудь Эштона и проваливается полудрему, далекая мелодия слышится лучше, и ему кажется, что можно уже разобрать отдельные музыкальные фразы, или это так стучит сердце франкширца? Эштон гладит его по спине и едва слышно говорит: - А твой чертов солдафон будет сам выводить свой капитал? - Неужели поможешь? - сонно спрашивает Герин, он переползает на подушку, подтягивает к себе хмуро молчащего Эштона, утыкается носом ему в затылок и снова уходит в темные проходы, слушать далекую музыку.
- В конце-концов, он же помогал мне с безопасностью все это время, - бурчит Эштон и нервно ежится, от того, что ему фыркнули в шею. - Вряд ли вы будете видеться чаще раза в неделю... - заплетающимся языком успокаивает его Герин. - Мирная жизнь, она такая... мирная...
***Эштон и чудовища.
Герин затихает за его спиной, и Эштон подносит узкую ладонь любовника к губам, целует в самую серединку, и разворачивается к нему лицом. Герин похож на фарфоровую куклу во сне, холодную и хрупкую, и он не понимает - почему. Ничего хрупкого ведь нет в этом человеке, а его страсть ли, гнев - сжигают дотла. "Целыми городами", - подумал Эштон, - "Мирная жизнь, надо же, объяснил".
Эштон знал о мирной жизни все - в конце-концов, он жил ею и здесь. Работа, коллеги и светские знакомые, культурные мероприятия и визиты - дойстанский вариант уже практически не отличался от того, что было у него на родине. Это Герин каждый день уходил на войну, и ночами - приносил ее ему. Своими мундирами, револьвером под подушкой и в туалете, внезапно мертвыми глазами посреди обычного разговора... и, естественно, Френцем, одно присутствие которого превращало их общество в филиал казармы на выезде. "Если они и в Новом Свете ввяжутся во что-нибудь подобное, я уйду от него", - с бессильной злостью обещает он себе то, что не знает - сможет ли выполнить.
Острое возбуждение, вызванное недавней борьбой, зловещими угрозами Герина, его объятиями, не дает ему уснуть, и он думает об инкубах, средневековых похотливых демонах. Кажется, они были тоже белобрысыми? Он проводит кончиками пальцев по щеке спящего, вниз вдоль шеи, по гладкой груди. И, наверняка, кожа демонов - в воспаленном воображении богословов - была такой же фарфоровой, и цвет ее почти не менялся на сосках и в паху. Он обводит сосок по кругу и едва заметно улыбается, когда тот отзывчиво съеживается. Демоны отзывчивы - позови, и они придут. И откусят тебе голову. Он перекатывает на губах бледную горошину, быстро ласкает языком, и его личный демон тихо вздыхает и изгибается в его руках, когда он опускается все ниже, и плоть под его поцелуями восстает, а Герин все не желает просыпаться. И только когда Эштон закидывает его ногу себе на плечо и плавно входит в податливое горячее тело, Герин шепчет: "Эштон, ты просто чудовище какое-то... ненасытное... ебливо, стозевно и лаяй..." Эштон не понимает двух последних слов, очередное дойстанское наречие, но он склоняется низко-низко, чтобы увидеть, как румянец окрашивает скулы Герина прозрачно-кремовым оттенком веджвудского фарфора, как вздрагивают черные пушистые ресницы, все так же напоминающие ему крылья бабочек, так же, как тогда, во Франкшире, в другой жизни, в его министерском кабинете.
*** Эштон поднял голову, отрываясь от бесконечных бумаг: Герин с Френцем смеются, глядя друг другу в глаза, у ног Френца пристроилась очередная актриска из его бесконечного ряда, он роняет руку, едва касаясь ее плеча, и та кошачьим движением трется о нее щекой. Эштон сам пришел к ним, ему было тоскливо одному в кабинете, и теперь попирает все приличия, занимаясь делами при гостях.
Впрочем, это и не его гости. И скоро они все уйдут... в оперу, кажется. Вот там он и решит, что сделает с землями. "Надо сохранить неприкосновенным майорат фон Аушлицей" - "Но зачем, Герин, это же глупо, оставлять такие следы" - "Потому что это майорат, Эштон" - "Зачем майорат бывшему, заметь, графу, что за идиотские предрассудки?!" - "Пройдет пять-десять лет, нас все забудут, и Френц восстановит свою фамилию - чтобы передать все наследнику. Это единственный долг аристократа перед родом."
- Представляешь, было найдено лечение от нейронной чумы, - Герин откидывается в кресле, прикрывая глаза, и Эштон вспоминает, что от этого, кажется, умерли его мать и сестра. - Наши, мой любимый фюрер? - Как ни обидно - швейцеринцы, их Королевская клиника. За следующего "любимого фюрера" - получишь в глаз. - Это же бомба, - Френц переходит на северо-дойстанский, - еб..ная биологическая бомба, мой дорогой рейхсляйтер... - Да, - равнодушно улыбается Герин, - Дойстан начинает и побеждает. Вы случайно заразились чумой? Приходите к нам лечиться. Дойстан превыше всего. Я думаю передать это дело на контроль Людвигу, как считаешь? - В такие минуты мне жалко отходить от дел, мой дорогой рейхсляйтер. - Не отходи, задержись еще немного, мой друг, тебе понравится... - Без тебя это будет совсем не весело, Гери...
Эштон встал. Кажется, о его присутствии все забыли? Он берет белые оперные перчатки, медленно натягивает их и с кривой ухмылкой замечает: - А если выпустить на волю ослабленные чумные штаммы, то я бы купил еще пару фармацевтических компаний - раз вакцина уже есть. Новый штамм - новая вакцина. Золотое дно, господа. - О, Господи, - смеется Герин, закрывая лицо рукой, - он просто чудовище, Френци, настоящее чудовище, а ты говорил - лавочник. - Да, Эштон, вы меня приятно разочаровываете. Эштон открывает рот для ответной колкости, но вместо этого с гадкой улыбочкой произносит: - Ты ведь не против, если я слегка посотрудничаю с этим вашим Людвигом, Герин? - Все, что ты захочешь, дорогой. - Ты только что позволил ему отравить нах..й полмира, или у меня галлюцинации? - Френц восхищенно смеется. - Ну, если это пришло в голову нашему Эшти, то рано или поздно... ничего не поделаешь, друг мой, - Герин рассеянно пожимает плечами и достает портсигар. - У нашего Эшти слишком умная голова.
- Прекратите говорить обо мне в третьем лице. - Хватит говорить на непонятных языках, это неприлично! - одновременно с ним возмущается френцева девочка, и ее кавалер, хихикая, рассыпается в извинениях перед "моей прекрасной леди, чьи очи подобны звездам на грозовом перевале, простите ли вы нас, недостойных, о, богиня..."
Герин давится дымом, развлеченный совпадением высказываний актриски и своего любимого, а Эштон негодует: "Мы, кажется, опаздываем на вашу оперу?" Рейхсляйтер встает единым движением и в следующую секунду оказывается прямо перед ним: - Балет, Эштон, - горячий шепот обжигает его ухо, и он вздрагивает от внезапного возбуждения, а в следующую секунду передергивается от непонятного чувства, когда Френц мурлычет ему с другой стороны: - Лебединое бл..дь озеро, Эштон.