Аннотация: "Гости за дверью". Фантастическая трагикомедия. Действие пьесы происходит в середине XIX века.
Гости за дверью
Фантастическая трагикомедия в двух актах
Действующие лица:
Князь Владимир Алексеевич Нижеславский, литератор.
Мавра, его кухарка.
Гости:
Евгений Николаевич Успенский.
Толик Мыжиков.
Жанна Светушенко.
Казимир Вензелевич.
Иван Макарович Крысь.
Голоса из шкатулки.
Первый акт
Действие пьесы происходит в конце мая (если быть точным - 27 мая) 1847-го года в доме князя Нижеславского на окраине Москвы, а именно - в кабинете князя. Обстановка не блистает роскошью: князь Нижеславский небогат. Письменный стол, кресло, несколько стульев, книжные полки, на них много книг, в том числе весьма старинного вида. На столе металлический поднос, рядом исписанная кипа бумажных листов (рукопись) и подсвечник со свечами. Свечи не зажжены: всё сияет светом ясного майского дня - в доме просторные окна. В кабинете две двери: одна большая дверь справа ведёт в гостиную и к парадному входу, вторая маленькая дверь сзади, она закрывает вход в чулан; за чуланом - кухня и чёрный ход. Князь стоит за столом, у него в руках раскрытый журнал. Князь - мужчина среднего возраста (около сорока пяти лет); его лицо, что называется, некрасивое, но располагающее. Он не носит ни бороды, ни усов, ни бакенбард; одет по-домашнему, в закрытый халат.
Князь (кричит): Мавра, Мавра! Иди сюда! Ты только послушай, какой дурак этот Белинский!
Из двери сзади выходит Мавра. Это старуха лет шестидесяти пяти в платке, её вид полностью соответствует нашим представлениям о старой кухарке XIX века. Держится Мавра с Князем иногда ласково, иногда наигранно ворчливо, но с чужаками она может быть сердитой по-настоящему. Говорит громко - слегка глуховата.
Мавра: Что такое, барин?
Князь: Послушай, что написал этот... чахоточный Виссариоша (читает). "...И ещё одна странная новинка свежего нумера "Отечественных записок" - повесть кн. В. А. Нижеславского "Посмертный архив капельмейстера Бубликова". В давнее время кн. Владимир Нижеславский снискал себе заслуженную славу недурными пиэсами "Два извозчика", "Сватовство стряпухи", "Рождественские похождения квартального Зюзюшкина". Талант его был хотя невеликим...".
Мавра: Ах он, подлец, скверный мальчишка!
Князь: (продолжает) "Хотя невеликим, но подлинным; наблюдательному и добродушному кн. В. Нижеславскому удавались записи живых картинок уличного быта Москвы. Увы, этот автор пошёл по ложному, какому-то мистическому, ложногофмановскому пути; уже "История княгини Р., рассказанная ей самой" и сумбурное "Видение в Липках" поведали нам об этом. Мы решительно не можем сказать ничего о "Посмертном архиве капельмейстера Бубликова"; недостаток этой повести - её фантастический тон; фантастическое в наше время может иметь место только в домах умалишённых, а не в литературе, и находиться в заведовании врачей, а не поэтов" (бросает раскрытый журнал на стол). Нет, каков гусь! Только в домах умалишённых...!
Мавра: Как раз скажу о доме умалишённых. В пятнадцати верстах отсюда лечебница Адама Карлыча Фогеля. Доктор укатил в Германию к родне, оставил больных на попечение одному только сторожу, а сторож старик и горький пьяница. А ну как больные разбегутся, ночью проникнут к нам, да и прирежут нас в постелях.
Князь: Никто к нам не проникнет, если ты, Мавра, не будешь забывать запирать на ночь чёрный ход.
Мавра: Нет, барин, зря вы отправили всех слуг в деревню к тётушке Елизавете Фёдоровне. Надо было оставить двоих или троих молодцев для защиты...
Князь: На что молодцы? Будут топотать сапогами, шуметь, мешать сосредоточиться, ещё и девок начнут к себе водить. Нет, Мавра, моё уединение - дело законченное, словно геометрический круг. Я уединился в этих бедных московских пенатах как Гораций... как римский император... как там его, Диоклетиан... Домициан... я одиноко ращу свою капусту, в метафорическом, конечно отношении. Я кинул суетный свет с его пустоголовыми франтами и надменными красавицами, с завистливыми литераторами и тупоумными критиками, а паче всего с дураками обоего пола, коими кишит весь свет. Отныне моё уединение прерывают только посещения легкокрылой Музы, мальчишка-книгоноша Васька, одаряющий меня редкими фолиантами, (умилённо) да ты, моя ненаглядная Мавруша, милая наперсница моего сурового одиночества. Что почитать тебе, голубица, из моей рукописи? Прочту, пожалуй, самое начало (читает). "Эти записи доставлены нижеподписавшимся человеком, весьма примечательным в некоторых отношениях. Занимаясь в продолжение нескольких лет месмерическими опытами...".
Мавра: Это про надворного советника, отправившего вас на месмерическом сеансе в 2017 год? Читывали мне это, барин, и раз пятьдесят.
Князь: А о полётах на Луну? На Марс?
Мавра: И это читали, барин.
Князь: А вот это? (читает) "Настанет время, когда книги будут писаться слогом телеграфических депешей... типографии будут употребляться лишь для газет и визитных карточек; переписка заменится электрическим разговором...".
Мавра: Читали.
Князь: (лукаво улыбаясь) Мавруша, я отыскал тебе подареньице, с коим ты, держу ручательство, не знакома; ведь я сочинил это сегодня утром. Последняя страница моей повести "Москва в 2017 году". Воистину, сегодня самый лучший день моей жизни! Я поставил точку в повести, и когда ж поставил? Двадцать седьмого мая 1847 года! А повесть моя завершается двадцать седьмого мая 2017 года, сто семьдесят лет тому вперёд. Такой день! Мавра, неси рейнвейну из погреба, вдвоём отпразднуем завершение повести!
Мавра: Был рейнвейн, да весь вышел.
Князь: С чего бы он вышел? Ты, Мавра, его вылакала?
Мавра: Князь, может лучше водочки?
Князь: (укоризненно) Мавра, откуда в моём доме водочка? Я её не пью лет семь, с того дня как мне стало нехорошо в трактире. Признавайся, Мавра - покупаешь водочку на барские деньги?
Мавра: Ну вот, хотела как лучше, а всё испортила. Правду говорят люди: не делай добра, не будет и зла.
Князь: Мавруша, я прощаю тебя... в честь такого знаменательного дня. Послушай же последнюю страницу моей... (чуть не плачет от восторга) моей новорожденной повести! (берёт лист рукописи, читает вслух - громко и с воодушевлением) "Майский день. Лёгкий весенний зефир слегка помавает младыми листами дерев. Снизу, с Москвы-реки, доносится сладостный ток расцветшей сирени. Соловьи затаились в прибрежных кустах, готовясь встретить дружным хором явление серебряной владычицы-Луны. Закатное солнце косыми лучами озаряет распростёршуюся у моих ног живую панораму новой Москвы, Москвы нашего далёкого потомства. Колико нежных чувств теснится в моей груди, распирая её вздохами живосердечного умиления!".
Мавра: "Колико" - подъяческое слово. Его уж никто из нынешних литераторов не использует.
Князь: (умилившись) Ах, ты мой критик. Не нужен мне никакой Белинский, никакой Шевырёв, никакой Степан Дудышкин, мне надобна только ты, моя Мавруша. Кто посоветовал мне восемь лет назад отнести Краевскому в "Отечественные записки" моих "Двух извозчиков", принесших мне первую славу? Ты, Мавруша. Кто сказал мне убрать пятую главу "Посмертного архива капельмейстера Бубликова" как ненужную и утяжеляющую действие? Ты, Мавруша. Слушай же дальше (продолжает читать вслух). "Коль славно наше потомство в своём прекраснейшем будущем! Коль велик рассудок человеческий!".
Мавра: (прислушавшись): Барин, в чулане мышь шумит (подходит к задней двери, открывает её и тут же закрывает, меняясь в лице; она увидала за дверью что-то потрясшее её, что-то жуткое; но Князь не замечает этой перемены).
Князь: (продолжает вдохновенно читать) "Уста мои страстно лепетали два святых слова: рассудок и прогресс, прогресс и рассудок. Люди далёкого будущего прислушались к гласу рассудка и ныне живут в земном раю. Вот уже сто лет они не знают, что такое война. Воистину чуждое этим счастливым смертным слово - "война"; я вотще подступался к ним с этим роковым словом, но оно казалось им диким и непонятным. Лишь один седовласый старец поведал мне: "Самая последняя война на земле отшумела сто лет назад, когда я пребывал во младенчестве". Насельники 2017 года не знают, что такое преступление, убийство, насилие, обман, подкуп, чёрная зависть. Они сладко вкушают достойные плоды человеческого разума и мирного прогресса. Мне предстояла тяжёлая минута возвращения в мой постылый 1847 год с его бестолковыми извозчиками, ушлыми лотошниками и алчными ростовщиками. Я стоял на краю крутоспуска Воробьёвых гор, озирал живое сткло грядущих храмин и шептал: "Драгие потомки! Я отныне никогда не увижу вас; но вас увидит мой счастливый правнук!".
Раздаётся звон колокольчика у парадного входа.
Мавра: Барин, не слушайте! Это попрошайки. Много их, сукиных детей, ходит под нашими окнами...
Князь: Мавра, это не попрошайки. Я должен признаться тебе: прошлым месяцем я забрёл по старой памяти в Архив Министерства иностранных дел; я ведь там служил два десятка лет тому назад. Конечно, меня там уж никто не помнит, всё переменилось. И вот я попросил служащих Архива, чтобы в мой дом прислали б чиновничка разобрать бумаги прадеда Михайлы Лукича; они в шкатулке, а шкатулка лежит в гостиной, в старом шкапе... (снова раздаётся звон колокольчика). Ну, ступай, Мавра, да отвори дверь гостю!
Мавра весьма неохотно открывает большую дверь справа, выходит за дверь, через полминуты снова вбегает в ужасе.
Мавра: Барин, гоните его! Это же вор, это ж известный в нашей округе мошенник!
Князь: Полно тебе дурачиться, Мавра!
Князь выходит за большую дверь, затем возвращается вместе с Успенским. Успенский сухощавее Князя, немного ниже его ростом и старше Князя; ему около пятидесяти пяти лет. У Успенского сухое непримечательное лицо, живые наблюдательные глаза и узкие седые чиновничьи бакенбарды. Одет он в старый потёртый вицмундир.
Мавра: Этот человек... он возник в чулане, он вышел через чёрный ход, обошёл наш дом и явился к парадному ходу...
Князь: (успокаивающим тоном) Мавра, ты ведь сама понимаешь, что такого не может быть. Ступай, голубушка, на кухню.
Мавра уходит в заднюю дверь.
Успенский: Чиновник Архива Министерства иностранных дел Евгений Николаевич Успенский к вашим услугам-с.
Князь: Успенский? Из жеребячьего племени?
Успенский: Да-с. Из того самого. Мой отец - благочинный Ярославской губернии, Бурмакинского уезда, села Гребнёво Николай Успенский. Сам я окончил Ярославскую семинарию.
Князь: Что ж не пошли по стопам папаши?
Успенский: В нашем уезде нет стольких приходов, сколько у меня есть старших братьев. Вот и пришлось идти по чиновной части, так сказать прибиваться от жеребячьего племени к крапивному семени. Так-то, ваше высокородие-с.
Князь: Я польщён. Вы сейчас меня в статские советники ненароком произвели. Сами-то в каких чинах будете?
Успенский: Титулярный советник-с.
Князь: Такие почтенные лета и такие малые чины...
Успенский: Так ведь я, как вы изволили заметить, из жеребячьего племени. Нам, поповичам, начальство ходу не даёт-с, мы не князья какие-с.
Становится видно, что Князь и Успенский похожи: Успенский сухо сдержан, Князь мягок и иногда сентиментален, но оба они могут быть и властными, и гневными (Князь бывает глуповато восторженным, чтобы не быть злым). Оба ироничны, оба понимают друг друга с полуслова; и им доставляет удовольствие обмениваться подколками.
Князь: Ну уж, ходу дают князьям. Пред вами князь, он два года служил, у вас в Архиве, между прочим, потом три года был профессором истории в Московском университете; в 1835 году вышел в отставку окончательно. Так и не выслужился выше коллежского секретаря. Так что мы равны, оба-два благородия. Вы даже выше меня на одну ступеньку в Табели, ваше титулярное благородие.
Успенский: Но вы же князь-с, ваша светлость...
Князь: Моя тёмность. Давайте... без этих китайских церемоний. Вы для меня Евгений Николаевич, я для вас Владимир Алексеевич.
Успенский: Слушаюсь.
Князь: У меня к вам, Евгений Николаевич вот такая заботушка... Прадед оставил мне бумаги. Род князей Нижеславских известен с пятнадцатого века; а я - предпоследний представитель нашего достославного выморочного рода, чёрт его дери. Мой papa Алексей Фёдорович и моя maman Екатерина Ксаверьевна померли в один месяц от холеры. Мой дед Фёдор Михайлович не отличился долгими летами; он был убит ядром под Рымником в звании маиора. Зато мой прадед, Михайло Лукич, жил долго. В молодости он был близок ко двору императрицы Анны Иоанновны, гащивал у самого Остермана, дружил со злосчастным Волынским. В царствие смиренной Елизаветы угодил в опалу и был сослан до конца дней в имение. С того времени наш род падает - ныне в живых лишь моя тётушка Елизавета Фёдоровна да я; и у нас вдвоём не наберётся осьмидесяти душ. Тётушка дряхла и старая дева, мне Господь тоже не даровал потомства. Я, конечно, написал о моём счастливом правнуке, но это... метафорическая фигура речи. Детей у меня нет, внуков и правнуков не предвидится. Кому оставить бумаги прадеда... записки Остермана и Миниха... письма Кантемира? Некому. Евгений Николаевич, в шкатулке, находящейся в шкапе гостиной... я вам сейчас покажу, бумаги-то и лежат. Разберите их, и всё, что имеет маломальскую ценность, возьмите в Архив...
Успенский: Будет сделано-с. А где я мог бы... руки умыть с дороги?
Князь: И ещё кое-что свершить, как я вижу... Колодезь во дворе. Я вас к нему сейчас проведу. А насчёт кое-чего... Вы уж меня простите... Дом наш старинный, осьмнадцатого столетия. Ватерклозет не проведён. Я всё собираюсь устроить, да недосуг. Так что мы с Маврой, не обессудьте, ходим за кое-чем... в ближайшую рощицу (кричит). Мавра!
Мавра (выходит из задней двери): Что такое, барин?
Князь: Я сейчас проведу барина во двор, к колодезю. Заодно покажу ему, где в гостиной лежит шкатулка с бумагами. А ты потом отведи его... в рощицу, одним словом...
Князь, Успенский и Мавра уходят через большую дверь справа.
Проходит немного времени. Вдруг задняя дверь открывается, и в кабинет входит Толик Мыжиков. Это парень лет тридцати семи, высоченный, с широченными плечами, круглолицый, румяный; в нестаром возрасте он уже нажил большое пузо; в общем, заслуживает определение "амбал". Толик - первый персонаж пьесы, который одет по-современному. Для нашего времени и для тёплого конца мая выглядит Толик привычно, но по меркам XIX века смотрится дико: маечка-сетка, сквозь которую просвечивает голый торс, рвано обрезанные джинсовые шорты, кеды, рюкзачок за плечами. Голова Толика обрита наголо. По складу души и по поведению он непосредственный и простодушный, как ребёнок. Толик медленно ходит по кабинету, разглядывая его со смесью интереса и некоторого разочарования.
Толик: (рассматривая обстановку) Да уж, некруто, некруто жили князья в девятнадцатом веке (видит на столе раскрытый журнал). Опа! Кошмар моих школьных лет, Белинский! Урод, в натуре!
Из большой двери входит Князь.
Князь: Удивительно точная характеристика. Урод в натуре.
Толик: (увидел Князя) О, вот и сам князь нарисовался. Ну, князь, ща рукопожахнемся (подходит к Князю, бьёт его с размаху по руке, зажимает руку удивлённого Князя и долго трясёт её). Мыжиков. Как в кино, не Чижиков, и не Рыжиков, и не Пыжиков, и не Мужиков, а Мыжиков. Фамилия такая, редкая у меня. Звать Толиком. Или Толей, как вам будет угодно. Вообще у меня все кличут меня Толяном, но вы же князь, вам, наверное, будет впадлу такое обращение.
Князь: Ну, Анатолий...
Толик: Э-э, бросьте. Анатолием, да ещё Петровичем в нашей конторе меня называет только один-единственный гад.
Князь: В конторе? Вы... ты конторщик?
Толик: Ни боже мой. Я водила.
Князь: Кто?
Толик: Ну, шофёр (спохватившись). Ах, да, вы ж темнота некультурная, у вас же ещё автомобили не изобретены... Я кучер. Кучер я. Вожу нашего директо... барина Леонида Егоровича Свистунова туда-сюда... на лошадках... на шарабане... на тарантасе.
Князь: Значит ты, малый, кучер?
Толик: Ага.
Князь: А что ж ты так странно вырядился? Какая-то гунька кабацкая, какое-то рубище и гноище, нищенская котомка...
Толик: (беззлобно) Сам ты нищенская котомка, сам ты гунька кабацкая, сам ты рубище и гноище... о двух ногах. Вот так-то, товарищ князь (пауза). Ну, накосорезил я слегонца, с кем не бывает. Мне Макарыч сказал: срочно беги в восемьсот сорок седьмой год - а то америкосы кинут предъяву в ООН, портал закроется, вот я взял ноги в руки и прибежал, не успев переодеться по-вашему, аутитечно. Не было у меня времени, это ж надо понимать.... Ща, князь, будем селфиться. Точней, я буду селфиться, а мы будем фотиться. Я дома выложу фотки с тобою всюду - и в Фейсбук, и в Твиттер, и в Инстаграм, и к Одноклассникам, и даже в Лайвджорнал, хотя Лайвджорнал отстой. Десять тысяч лайков будут мои; ещё бы - с самим аутитечным князем девятнадцатого века фоточки. Эх, жаль, нам зерошку не дают, а то я сейчас звякнул бы отсюда корешу Коляну; да в нашей кривой конторе зерошки положены только самым крутым шишкам, такие дела.
Князь: Послушай, малый, ты на каком языке говоришь? То ли по-русски, то ли не по-русски; я половину твоих слов не понимаю. Десять тысяч лаек, крутые шишки, кривые конторы?
Толик: Не бери в голову... это я на нашенском, на ярославском наречии балакаю. У нас, на Ярославщине все так общаются. Ярославские - ребята справские.
Князь: Надо бы тебя познакомить с Владимиром Ивановичем...
Толик: С каким Владимиром Ивановичем?
Князь: Да так... с одним моим приятелем (после паузы). Права была Мавра. Завтра же вызову из деревни слуг.
Толик: (оглядывая Князя не без жалости) Какое завтра, дядя?
Князь: (удивлённо) Как какое?
Толик: Крандец тебе, дядя. Завтра для тебя не наступит. Ты же живой мертвец, дядя. Ты ж через пять часов будешь трупом...
Князь: (потрясённо) Каким?!
Толик: Холодным.
Князь: Как?!!
Толик: Как, как... кверху каком, вот как. У меня память на цифры отменная, нам, води... нам, кучерам это положено. Я ж помню: во всех наших учебниках написано, чёрным по белому: князь Владимир Алексеевич Нижеславский, русский писатель. Год рождения - двадцать, ноль два, тысяча восемьсот ноль два, то бишь родился ты, братишка, двадцатого февраля тысяча восемьсот ноль второго года.
Князь: Действительно. Двадцатого февраля тысяча восемьсот второго года...
Толик: А год твоей смерти - двадцать семь, ноль пять, тысяча восемьсот сорок семь. Всё у тебя в рифму - и рождение, и смерть... Значится так, найдут тебя завтра неживого в этой комнате. Вместе с кучей сожжённой бумаги на подносе... типа какая-то шняга... про Москву две тысячи семнадцатого года. Я эту шнягу слыхал краем уха, потому что от неё уцелела одна страница, самая последняя... хренотень... про майский день и сирень... блин, опять рифма. Эту страницу америкосы нашли, уж не знаю как. А тебе, товарищ князь, суждено погибнуть от пистолетной пули, такие дела...
Князь: (растерянно) Позволь... Как от пистолетной пули? Я штатский. Я во время войны с французами был десятилетним мальчиком... я служил исключительно по штатской части ... я же пистолета никогда в руках не держал... я же не знаю, как он заряжается. В моём доме ни одного оружия... у нас пистолеты не водятся.
Толик (открывает верхний ящик стола). В натуре, не водятся (вдруг хлопает себя по колену и гаркает так, что Князь вздрагивает от испуга). А! Я был прав! (снова своим обычным голосом) Мы с дружбаном Коляном поспорили. Колян сказал: "Он... ну то есть ты... типа самоубьёшься". А я Коляну: "С чего б князю самоубиваться; князь - правильный мужик, правильные мужики не самоубиваются". Проспорил мне Коляныч ящик коньяка, проспорил! (Князю) Тебя, товарищ князь, убьют, стопудов тебя сегодня вечером убьют.
Князь: Кто?!
Толик: Масоны... и англосаксы. Они всех убили... убивают. Ну, то, что Павла Первого масоны и англосаксы почикали, это у нас каждый ребёнок знает. Так ведь они и матушку Екатерину Великую... тоже угробили...
Князь: Как?!
Толик: Отравленной свечой.
Князь: Почему же тогда остальные люди, кто был во дворце, не отравились?
Толик: Дура, ты дура непросвещённая, товарищ князь. Екатерину отравили не той свечой, которую зажигают. А той свечой, которую в зад вставляют.
Князь: (после паузы) Какие у тебя странные представления об истории...
Толик: (решительным тоном) Не водятся пистолеты, в доме, говоришь? Будут водиться! (снимает рюкзачок, вытаскивает оттуда старинный дуэльный пистолет с длинным стволом). Гляди, товарищ князь... и благодари мудрого Толю Мыжикова. Во. Стволина. Заряженный. Аутитечный.
Князь: Какой?
Толик: Аутитечный. То есть соответствующий исторической эпохе. Так учёные мужи в нашей конторе выражаются. Держи (передаёт Князю пистолет в руки; Князь роняет пистолет на пол). Ах ты (беззлобно), лошара педальная, ёш же твою дивизию (подбирает пистолет с пола, кладёт его в верхний ящик стола и захлопывает ящик). Три пули в стволе, троих масонов и англосаксов грохнешь, когда к тебе ворвутся. Брыщ! Бдыщ! Бдыщ! Уноси готовеньких! Я б посидел с тобой в засаде мальца, да мне через двадцать минут полюбасу валить обратно к себе - ведь закроется портал нахрен. Потрещу с тобой ещё минуток пятнадцать - и вернусь в свою грёбаную Москву две тыщи семнадцатого года, чтоб она провалилась... Ты тоже хорош, князь, нашёл что написать... живое едло грядущих херамин. Соловьи-птички... снесли нафиг яички.
Князь: (беспокойным голосом) Но я...
Толик: Ты штатский, это я слышал. Не парься, товарищ князь, все мы штатские. Я тоже штатский, прям такой, как ты. Я оружие в руках держал только в армии, когда в караул ходил, но это не считается, незаряженным было то оружие. Ну и на охоте с шефом... с барином. Был у меня одноклассник, звать Мишаней, вот тот парняга военный. Мы за одной партой сидели. Вместе попали в армию; я в Калугу, а он - на Кавказ, в Чечню... там у нас тогда война была... как у вас сейчас... ну, Мишаня принял участие в боевых действиях, говорит, что десяток чеченов завалил, брешет, собака. Как дембельнулся наш Миша, так пошёл к Саньке Рваному в пехоту...
Князь: Отчего не в кавалерию?
Толик: (объясняющим тоном) В пехоту это типа... в разбойники.
Князь: В разбойники?
Толик: Ну да, в разбойники... лесные. Тогда ж было время дикое, лихие девяностые кончались. Ну, Мишаня хотел меня тоже подписать... в пехоту. А я ему: "Не... не, братан, извини, без меня. Я парнишка мирный... не катит мне такое. Мишаня потом на стрелке открыл огонь и пятерых загубил. Прикинь, пять душ на его совести. А ему нифига не было; у Саньки Рваного адвокаты крутые - отмазали Мишаню, типа самооборона. Сейчас он цивильный бизнесюк... бога-а-ач, не подступись, пальцы веером, сопли пузырём. А я - простой води... кучер... вожу нашего барина... зато сплю крепко. Жена-красавица, двоих спиногрызов заделал, пацан семи годов и девка малая новорождённая. А сплю крепко. Главное - это чистая совесть. Правильно я говорю, товарищ князь?
Князь: Правильно.
Толик: И чтоб никому не завидовать. Вот наш дире... барин - он хороший человек, душевный. Он и на охоту, и на рыбалку, и в баньку, и водочки с води... с кучером выпьет... и матом покроет, если надо. Он ведь не со зла; с нами иначе нельзя, мы такой народ. А есть у нас один гад... завлаб.
Князь: Кто?
Толик: Заведующий барскими лабазами. Типа бурмистр... И этот гад... такой вежливый... не то что матом... голоса не повысит. Простите-извините, сюси-пуси, тити-тюти. А сам злющий... почище нашего Макарыча... Макарыч хоть в положение к простому человеку входит... а этот - никогда не войдёт в наше положение. Ты погляди в его глаза - как у волка, блин. Я не шучу, волчьи глаза. С работы домой гребёт на метро, потом на электричке трясётся, потом пять кэмэ пешедралом пёхает по Замкадью. Это он из гордости выёживается, чтоб быть не таким, как все. Его, суку, трезвенника, вся наша контора ненавидит. Он давно уж доктор наук, а профессора ему хрен дадут, такие дела...
Князь: (удивлённо) Но как бурмистр может быть доктором наук... и профессором?
Толик: Сказано же, не бери в голову. Язык без костей, что хочет, то и лопочет (снова хлопает себя по колену и гаркает так, что Князь подпрыгивает) А! О главном-то чуть не забыл! Щас будем селфиться-фотиться. Сейчас-сейчас (вынимает из рюкзачка палку-штатив для селфи; Князь шарахается от неё). Сейчас сфотимся на века. Сейчас ты, товарищ князь, войдёшь в историю, сейчас запечатлишься-застынешь в объективе (направляет штатив на Князя).
Князь: (невиданная техника перепугала его, так что он кричит во весь голос) Спасите! Помогите! Убивают! Успенский! Мавра! Сюда! На помощь! Караул! Режут! Грабят!
Через большую дверь вбегают Успенский и Мавра. У Успенского свежая царапина на носу, Мавра тоже выглядит помятой.
Успенский: (Толику, тихо, но зловеще) Ба, знакомые всё лица, Анатолий Петрович.
Толик: (изменившись в лице) Вы?
Успенский: (злорадно) Я... А вот я твоему барину, Леониду Егоровичу Свистунову, доложу, где ты, скот, прохлаждаешься. Свистунов барин строгий; сам знаешь, как он в прошлом году с Пашкой Одинцовым поступил (со злорадством). Разложит Леонид Егорович твоё тело белое, рассыпчатое, на конюшне, да и всыпет тебе две сотни плетей, а потом вожжами. А то ещё в зубы двинет, зубов не сочтёшь, Анатолий Петрович, кадр ты наш бесценный (властно). А ну, пшёл, откуда пришёл!
Толик: (смешавшись и пятясь к двери) Да я... да мы (князю). Слышь, князь... ты того... не падай духом... не ссы... когда к тебе... когда тебя... масоны и англосаксы. Держи хвост (указывает на верхний ящик стола) пистолетом. Пистолетом (громко). Рот фронт! Но пасаран! Прорвёмся! (орёт во всю глотку) Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает, врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает!
Успенский и Мавра выталкивают Толика через заднюю дверь.
Князь: А что это у вас, Евгений Николаевич, на носу? Только не говорите, что вас этот... ушкуйник поцарапал. Царапина была, когда вы вошли сюда.
Успенский: Меня поцарапала кошка.
Князь: Какая кошка?
Успенский: Чёрная. Только я присел... в рощице... как откуда ни возьмись - кошка, и - прыг на меня. Вся чёр-р-рная (глядит на Мавру), как душа ведьмы, которая вселилась в эту сатанинскую тварь.
Князь: Э-э, вот только без этого... романтизма. Места у нас отдалённые. В прошлом году бешеную собаку в рощице отловили. У этой кошки слюна из пасти не текла?
Успенский: Нет-с.
Князь: Ну и ладно. В наши места не токмо что дикие кошки, но и лоси с кабанами, и волки с лисами, и медведи забредают - подмосковные леса рядом (Мавре). Мавра, ступай на кухню.
Мавра уходит через заднюю дверь.
Ну, Евгений Николаевич. Вам этот... ушкуйник знаком?
Успенский: Знаком-с.
Князь: Кто это?
Успенский: А вы подумайте-с, Владимир Алексеевич. Башка бритая. Кому головы бреют?
Князь: (неуверенно) Арестантам. И солдатам. Беглый солдат?
Успенский: Ну что вы. Какой солдат, какой арестант - с таким-то брюхом? (пауза) Головы бреют душевнобольным, которых лечат водой. А в пятнадцати верстах от этого дома - заведение доктора Адама Карловича Фогеля, который как раз лечит пациентов электричеством... и водой. Доктор Фогель уехал в Лейпциг, больных сейчас караулит хлипкий дед. Как он удержит этакого лося?
Князь: (упрямо) Он вам знаком?
Успенский: А вам, позволю спросить, знаком ярославский помещик Леонид Егорович Свистунов, член Аглицкого клуба?
Князь: (припоминая) Кажется, да, знаком. Это Леонид Свистунов, который любит охотиться на уток вместе с уездным исправником?
Успенский: Да-с, с Владимиром Ахапкиным, выгнавшим из уезда всех еврейских провизоров и печатавшим свои вирши в "Маяке просвещения..." у Бурачка. Я Свистунова тоже знаю... по службе... и поближе, чем вы. Так вот, у этого Свистунова кучер, мастер на все руки. По ревизской книге зовут Тимошкой, но Свистунов именует его Анатолем. А парень крестьянского имени стыдится, а барского имени совестится - вот и коверкает себя на все лады, то Толиком назовётся, то Толяном, то Толясиком, то Толюсиком. Ещё он пьёт горькую... по нашему русскому обычаю, ну и допился до чертей фиолетовых. Леонид Егорыч отдал малого в лечебницу, заплатил Фогелю, чтобы тот его исцелил от горячки. А малый возьми, да и сбеги в больничной одёжке. К кому он побежал? К вам; вы же - единственный человек, кого он в округе знает... со слов Свистунова.
Князь: Так вот в чём дело... но какую чепуху он тут нёс...
Успенский: Сумасшедший. И грамотный, как вы успели заметить. Начитался гофманов-вельтманов, погорельских-одоевских-марлинских на свою мужичью голову.
Князь: (вспомнил) Как же меток на живое словцо простой русский народ! Водила... надо бы этого молодца, когда он исцелится, отвести к Владимиру Ивановичу.
Успенский: К господину Далю-с?
Князь: К нему (внезапно). Евгений Николаевич, выручите меня. Что значит слово "аутитечный"?
Успенский: Какой?
Князь: Аутитечный. Соответствующий исторической эпохе.
Успенский: Аутентичный. Тут греческий корень.
Князь: Ах, да.
Успенский: Это вам Тимошка сказал?
Князь: Да. Он.
Успенский: Чёрт, чую, этот гость - не последний. Найду Макарыча, старого козла - руки вырву (князю). Макарыч - это сторож в лечебнице Фогеля. Коз-з-зёл... Ладно, я буду в гостиной - бумаги вашего прадеда разбирать, да парадный ход караулить. А за чёрным ходом Мавра на кухне последит (уходит через большую дверь).
Князь: (оставшись один, перечитывает последнюю страницу рукописи) Так... весенний зефир помавает... соловьи затаились... закатное солнце... колико нежных чувств... Мавра права, уберу "колико", потом, не сейчас... потомство... рассудок и прогресс... седовласый старец... достойные плоды... алчные ростовщики... живое сткло... мой счастливый правнук. Конец. Дата... (пишет) Писано двадцать седьмого мая одна тысяча сорок седьмого года Владимиром Алексеевичем Нижеславским в Москве. И подпись (горделиво). Моя подпись - моё достояние; никто другой не распишется так, как я (расписывается с наслаждением).
Вдруг задняя дверь открывается, и входит Жанна Светушенко. Жанна - брюнетка лет тридцати пяти, невысокого роста, корпулентная, с пышным бюстом, с чувственными накрашенными губами; вообще на лице Жанны избыток косметики, и она напоминает бордовую розу - перезрелую и уже слегка засыхающую. В одежде Жанны есть попытка воссоздать наряд светской дамы XIX века, впрочем, не очень удачная. Не хватает вкуса: слишком короткая юбка, слишком крупная брошь, слишком яркие бусы, а что касается нелепой шляпы с огромнейшим пером, то такая шляпа была бы скандальна в любом дамском обществе XIX века, кроме бордельного.
Князь: (увидев Жанну) Вы кто?
Жанна: (сдобным голосом) Я ангел.
Князь: Какой ангел?!
Жанна: Твой ангел-спаситель. Я прилетела к тебе из две тысячи семнадцатого года, чтобы спасти... тебя, и твою грешную душу, чтобы отговорить тебя от не-по-правимого. Князь, не делай этого!
Князь: (удивлённо) Чего этого?
Жанна: Ты сам знаешь, чего этого... не убивай себя. Погляди вокруг. Как прекрасна жизнь! Сирень цветёт, птички поют, листва, это самое... помавает. Ты же сам написал. И, чтоб ты знал, в твоём девятнадцатом веке жить лучше, чем в моём противном двадцать первом. Свежий воздух, отличная экология, натуральная еда, никакой химии. Человече, ты же не понимаешь, в каком раю живёшь. Сама бы осталась жить у тебя, да нельзя. Жизнь замечательна, жизнь удивительна! Жизнь даётся лишь раз. Самоубийство грех перед Богом. Сохрани жизнь, это говорю тебе я, Жанна, твоя светлая гостья из будущего!
Князь: Значит так, сударыня. Сядьте в это кресло... и выслушайте меня внимательно (твёрдым тоном). Я не собираюсь кончать с собой. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. Не собираюсь! Так-то.
Жанна: (обиженно) Скажи это кому другому. Я, что, похожа на дуру? Я, что, дура?
Князь: Сложный вопрос, сударыня.
Жанна: Может быть, ты ещё скажешь, что в верхнем ящике этого стола нет дуэльного пистолета?
Князь: Не скажу.
Жанна: Вот! И из этого пистолета ты застрелишься... через четыре часа. Все самоубийцы боятся открывать свой замысел. Ты решил застрелиться. А я перерешу! Ты не застрелишься!
Князь: Сударыня. Я ничего не решил, я не хочу... я не буду стреляться. Это какая-то ошибка. Какие у вас доказательства?
Жанна: Доказательства? В прошлом, две тысячи шестнадцатом году в издательстве "Эскимо" вышла книга Леопольда Сулакидзе "Таинственные литературные смерти". Обожаю Леопольда Сулакидзе, он такой душка, такой интеллектуал, и в истории так разбирается... он второй Карамзин. Я читала его главу... о твоей смерти раз сто, наизусть заучила (цитирует по памяти). "Гибель писателя Владимира Нижеславского представляет загадку, но не криминальную, а психологическую. Вот что рассказал об этой странной истории в своих мемуарах глава московского сыска Нил Кручинин. "Владимир Нижеславский. Это имя сейчас забыто. А в моей молодости кто не хохотал над похождениями незадачливого квартального Зюзюшкина, кто не проливал слёзы над горькой долей Авдотьи из "Двух извозчиков"? Вышло так, что мне довелось принимать участие в расследовании гибели этого необычного человека. Я в те годы был юным квартальным надзирателем N-ской сыскной части в Москве. Мёртвое тело Владимира Нижеславского было обнаружено утром двадцать восьмого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года зашедшим в дом через незапертый чёрный ход мальчишкой-книгоношей. Тело было одето в закрытый халат. Оно лежало в кабинете у письменного стола с погашенными свечами, ногами в гостиную. Голова писателя была пробита пистолетной пулей, выпущенной из сжатого в правой руке дуэльного пистолета. На подносе находилась груда свежего пепла. Была объявлена в розыск старая кухарка Мавра, проживавшая в доме с господином Нижеславским. Она сама пришла в N-ский участок утром двадцать девятого мая, страшно постарев после суток бегства и ужаса. По показаниям Мавры, писатель в тот роковой день поставил точку в рукописи новой повести и отослал её, Мавру, в лавку за вином, сыром и холодной телятиной. Пришед домой около девяти часов вечера, кухарка обнаружила хозяина мёртвым, а его рукопись сожжённой. Она сказала полиции, что, уходя, заперла чёрный и парадный входы на ключ. Также она показала, что видела в тот день пистолет в верхнем ящике стола хозяина. Никаких следов присутствия посторонних лиц в доме господина Нижеславского обнаружено не было. Я уверен, что в тот вечер произошло самоубийство. Но что побудило рассудительного Владимира Алексеевича Нижеславского сжечь рукопись и нажать на курок? Тайна, унесённая им в могилу". Далее Сулакидзе комментирует: "Последняя страница сожжённой рукописи Владимира Нижеславского обнаружилась в архиве Принстонского университета в мае 2010 года. Утраченная повесть называлась "Москва в 2017 году", она была датирована днём гибели автора и подписана автором; подлинность авторской подписи не оставляет сомнений у экспертов. Привожу сохранившуюся страницу... Майский день. Лёгкий весенний зефир слегка помавает младыми...".
Князь: (стонет) Не надо!
Жанна: Чего не надо? Стреляться тебе не надо, вот чего не надо... Я же понимаю тебя, ты одинок, ты тонкая натура, ты творческая личность. Я тоже творческая личность. Рисую картины, пишу музыку и стихи, в прошлом году издала книгу стихов... "Эскиз пастелью".
Князь: Эскиз посте...? Извините, сударыня.
Жанна: Танцую, пою. Делаю клип - песню на мои слова и музыку в собственном исполнении. Я мечтаю устроить у себя салон, как у графини Евдокии Ростопчиной... чтоб ко мне приходили бы поэты, художники, музыканты, артисты, проповедники... чтобы мы говорили о духовном, о возвышенном... Вот я же не стреляюсь. Хотя я не одинока. У меня есть мой самый любимый человечек, мой муж, Руслан Светушенко, владелец сети продуктовых магазинов "Жанна". Но одиночество - это не смертельно. Главное - верить в себя. Поверь в себя, и тебе расхочется стреляться, это говорю тебе я, гостья из будущего, твой ангел. Погляди вокруг! Сирень... птички... листики...
Князь: (кричит) Сударыня, я не намерен стреляться!
Жанна: Ах-ах, какие мы нервные. И ты хочешь сказать, что при таком нервяке... не будешь стреляться? Ха-ха-ха (после паузы). Ничего, князь, у меня есть средство, которое отвадит тебя от самоубийства... Князь, подари мне ребёнка...
Князь: (удивлённо) Какого ребёнка? Сударыня, в этом доме нет детей.
Жанна: Я хочу получить от тебя ребёнка... сына или дочку... плод нашей страстной безумной любви. Иди ко мне, мой милый...
Князь: Стыдитесь, сударыня, вы же замужем.
Жанна: Мой муж... он, конечно, ревнивый, как Отелло... но он ничего не узнает. Мы скрыты от него завесой веков.
Князь: Я... не могу... я...
Жанна: Молчи! Ни слова больше! Ты подаришь мне ребёночка, пусика-пупсика-пупсёныша, и твой славный род не прервётся в веках. У князей Нижеславских отрастет веточка... тонкая... чудная... в двадцать первом веке. У нашего золотого младенца мать... я...будет... буду принадлежать двадцать первому веку, а отец... ты - девятнадцатому веку (мечтательно). Дитя двух веков! Красивое, как я... и умное, как ты...
Князь: А если наоборот?
Жанна: Что наоборот?
Князь: А если наш ребёнок получится красивым, как я, а умным, как вы, сударыня?
Жанна: Ну хорошо же! Скажу всю правду. Вы дворянин, вы князь. Ваш долг чести - спасти даму, несчастную женщину, спасти меня.
Князь: Что такое, сударыня?
Жанна: Мой муж. Он страстный, как леопард, ревнивый, как Отелло... и бесплодный, как смоковница. Пять лет я не могу заполучить от него ребёнка, а виноват он; он, а не я! Неделю назад муж поставил мне ультиматум: если я в течение этого года не предоставлю наследника... или наследницу продуктовой империи, он со мной разведётся.