Глава вторая. Свет. Забвение. Ничто.

Когда свет уходит остается тьма.
Когда имя забыто остается тишина.
Когда душа сдается приходит ничто.

Окно было распахнуто настежь, и густой влажный воздух наполнил комнату запахом прелой листвы, трав и цветов. Вперемешку с ними тянуло пылью грубой, назойливой, въевшейся в стены. Снизу доносилось мерное чавканье вьюнов. Где-то переговаривались погонщики, зевали, смеялись, обменивались приветствиями и новостями. Что-то всполошило птиц. Они взметнулись с шумом, хлопая крыльями, перекрикивая друг друга. Затем раздался веселый визг детей, топот убегающих ног, окрики матерей. Смех растворился в общем гуле скрип телег, голоса, шаги, топот животных, крики птиц. Я никогда прежде не слышала такого шума. Даже в самый оживленный день дверец хранил в себе тихий покой, наполненный пением птиц и журчанием воды в фонтанах. Но то, что касалось моего слуха сейчас даже отдаленно не напоминало дом. Где я?

С улицы донесся аппетитный аромат свежих лепешек и тушеных с нектаром плодов. Мой желудок требовательно заурчал, и я медленно приоткрыла глаза. Веки были тяжелыми. Мне потребовалось немало усилий, чтобы их хоть немного распахнуть. Я лежала на кровати, с протертыми занавесками. Ткань была вытерта до прозрачности, и казалось, что одно неосторожное движение распустит ее в пыль. Когда-то на ней, наверное, плелся зеленый узор, напоминающий витую ветвь теперь остались только бледные призраки цвета, как воспоминание, которое стерлось. Потолок нависал сверху тусклой, серой пустотой краска облупилась, в углах чернели пятна времени, и от него будто тянуло сыростью. Покрывало тонкое, как просушенная листва, сплетенное из грубого, колючего волокна. Оно пахло затхлостью, старостью и сухим духом забытых вещей, той въедливой, назойливой пылью, что скапливается, когда о вещах забывают. Кажется, его не выбивали годами. Все вокруг дышало обветшалостью. Как будто и сама жизнь в этом месте когда-то ушла

Я попыталась приподнять голову, но тело было тяжелым, как будто оно принадлежало не мне. Плечи ломило, мышцы ныли, веки тянули вниз. Движение отозвалось глухим звоном боли в висках. В груди поселилась пустота, вязкая, гулкая. Как будто внутри меня не было ни мыслей, ни чувств только мрак и странная, пульсирующая тяжесть. Я попыталась вспомнить хоть что-то. Безуспешно.

С улицы вдруг донесся крик погонщика, затем глухой, неприятный хруст дерева. Сквозь брань, я уловила суть: один из вьюнов подошел слишком близко к обочине, и тяжелая телега, которую он тянул, налетела на камень. Но могучее животное решило, что это его не касается налегло на упряжь всем своим массивным телом и продолжило путь, не переставая чавкать корм, словно ничего не произошло. Колесо жалобно треснуло и вывернулось вбок, телега опасно накренилась, и в тот же миг лопнули ремни, не выдержав груза. С громким звоном и глухими ударами тяжелые мешки, связки и корзины высыпались на землю. А вьюн? Он даже не замедлил шаг. С невозмутимым упрямством продолжал тянуть перекошенную телегу, не обращая внимания ни на крики, ни на грохот, ни на мольбы погонщика. Тот, задыхаясь от злости, разражался ругательствами громко, зло, почти отчаянно. Но остановить вьюна было делом почти невозможным, особенно когда впереди его ждало лакомство. Животное было огромным, как сама упрямость, и в его тяжелых шагах звучала простая, безжалостная логика: идти значит жить. И есть.

Но что я тут делаю? Это явно не дворец. И не храм. Я напряглась, все еще не в силах пошевелиться. Смутные обрывки воспоминаний всплывали в голове, как рваные сны, как клочья тумана. Мелькали и тут же исчезали, прежде чем я успевала за них уцепиться. Образы неясные, яркие, пугающие проплывали перед глазами. Цветок. Луна. Чьи-то руки. Тяжесть на груди. Но все тонуло в темноте.
Будто мои мысли были рыбой в мутной воде: вспыхнут серебряной чешуей и исчезают в глубине. А я я лишь сидела на берегу и не могла поймать ни одной из них.

Вы слышали, вы слышали? по комнате покатился испуганный крик какой-то женщины с улицы. В ее голосе был и ужас, и печаль, и жгучее желание поделиться новостью с погонщиками. Вы слышали вести из дворца! Ужас какой!!!

При упоминании дворца, я вся напряглась и обратилась в слух. Что случилось?

- Фиарина! Фиарина умерла!

Я резко распахнула глаза и не менее резко села. Сердце пропустило удар, а потом начало колотиться с неистовой силой о ребра. Что? Кто-то из сестер умер? Нет, не может быть! Я хотела закричать, позвать кого-нибудь, узнать что же случилось, но слова никак не хотели вылетать, больно царапая горло изнутри. Я начала хватать воздух ртом, стараясь выдавить из себя хоть звук, но получался только хрип. Что происходит?

- Мианирия, самая младшая Фиарина умерла в священную ночь!

Я удивленно вскинула брови. Что они сказали? Я умерла? Нет, не может быть. Я же тут. Живая и здоровая. Неправда!

Мианирия, Мианирия умерла. Да... Вот горе-то А что Фиран?.. Она же такая юная была Бедная девочка

Снизу гудело, как в потревоженном улье. Голоса то взлетали до крика, то срывались в шепот. А я сидела в полном оцепенении, пытаясь осознать услышанное. Они говорили обо мне? Они говорили, что я умерла. Но как такое возможно? Я подняла руку к груди, чтобы унять бешеное биение сердца. Пальцы наткнулись на нечто теплое и твердое. Я опустила взгляд, и увидела ожерелье. Лунный цветок. Он не сиял, как ночью, но едва заметно переливался молочным сиянием, будто все еще хранил в себе отголосок магии Луны. Будто шептал: это правда. И тогда все вспыхнуло в памяти.

Тень.

Я шумно выдохнула. Лавина воспоминаний накрыла меня с головой тяжелая, хлещущая по лицу, сбивающая с ног. Цветок. Завораживающее мерцание лепестков. Тяжелая рука на плечах. Магия, что кружилась в воздухе. И укол. В шею. Острый, резкий, как укус и короткая вспышка боли... а затем тьма. Я умерла

Нет, не может быть. Это все неправда. Это все сон. Сон.

Мне, наверное, ночью кошмар снился Иначе Как? Мысли проносились в моей голове одна за другой с невероятной скоростью. Мне стало нахватать воздуха, сердце забилось еще быстрее, в голове застучало отчаянье. Я отказывалась верить, в то что говорили за окном. Отказывалась.

Я не умерла. Я просто уснула. Это наваждение. Обман. Я проснусь и все исчезнет. Я судорожно зажмурилась, надеясь провалиться обратно в беспамятство хоть куда-нибудь, где все это окажется ложью. Но с улицы вновь донесся голос: Фиарина мертва. Голова закружилась, а я почувствовала подступающую тошноту внутри. Я не могла, нет, богиня Но подвеска, что была в моих руках и боль от укола все было настоящим. Таким же как и тьма, что тогда поглотила меня, до сих пор жила внутри вязкая, тяжелая.

Но прежде, чем закрыть глаза и провалиться в забвенье, я успела увидеть Тень. Он стоял там, в слабом свете восходящего солнца, неотвратимо безмолвно, и пугающе тихо. Он не торопился. Не прятался. Знал, что я уже не смогу убежать. Я думала, что я умерла, но вот вот я здесь. Где здесь? И почему живая?

Все еще тяжело и рвано дыша, сжимая подвеску между пальцев, я осмотрелась. Я была укрыта старым грубым покрывалом. У изножья кровати была невзрачная тумбочка из серого камня, края которой были обиты, а поверхность исцарапана. Выцветшая краска на стенах облезла клоками и растрескалась от старости. Протертый до дыр ковер лежал около кровати, как будто его бросили и забыли уже очень давно. Посередине комнаты стоял небольшой плетенный стол. На нем пустая тарелка, от которой все еще исходил аромат еды. Рядом мятый железный кувшин, несколько тарелок поменьше, с остатками трапезы: лепешки, сладкие плоды, ягоды Живот заурчал, напомнив, что он точно еще жив. Но я заставила себя смотреть дальше. Дверь была открыта. В просвете виднелся коридор, выложенный серым камнем. Оттуда доносилось безмолвие. Непроглядное, давящее, безысходное. Как надгробная плита. Мне стало жутко. Я перевела взгляд к окну, из-за которого доносились взволнованные горестные голоса. И в ужасе вскрикнула. Тело дернулось само, я отпрянула, вжалась спиной в холодную каменную стену.

У окна стояло мягкое глубокое и протертое кресло того же выцветшего бордового цвета что и покрывало на кровати. Но напугало меня не кресло. Тень. Он сидел там. Безмолвно. Беззвучно. Без движения. Застывший будто камень. Я в ужасе закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Тень не шелохнулся. Я застыла, прижимая ладонь к губам, боясь издать звук. Шевельнуться. Вздохнуть. Боль туго сжала меня изнутри. Он хотел, чтобы я его увидела. Он ждал этого момента. Я замерла как перед смертельно опасным зверем. Только зверь, наверное, убежал бы, завидев Тень.

Прошло мгновенье, Тень не шелохнулся.

Прошло еще одно, Тень не шелохнулся.

Прошло еще несколько мгновений и мое сердце осмелилось ударить. Тень не шелохнулся.

Еще удар сердца, и снова ничего. Еще несколько ударов и снова ничего. Только застывшая тишина. Мое тело не сразу, но начало оживать. Сердце наконец забилось, зубы застучали от страха, а меня охватила крупная дрожь. Тень не шелохнулся.

Может быть, он спит? подумала я. По детски. Совсем наивно.

Я опустила руку, стараясь дышать тише, и всмотрелась. Черная плотная броня покрывала его с головы до ног. Ни клочка кожи. Не было видно даже, вздымается его ли грудь. Капюшон скрывал его волосы, маска все лицо, все что ниже было плотно закутано в плащ. Ни глаз, ни рук, ни ног, ни даже намека что он вообще там. Живое воплощение отсутствия. Я когда-то читала о том, что броня Теней сделана из ткани, дарованной богиней своим Темным жрицам. Она скрывала не только своего обладателя, ткань буквально заглушала все запахи, звуки, движения, даже тепло тела. Ни поскрипывания брони, ни шорохов дыхания. Даже самые лучшие ищейки не могли учуять наемника, затаившегося в тени. Даже самые зоркие не могли заметить охотника, пока не становилось слишком поздно. Я напряглась из всех сил, слушая тишину, стараясь заметить хоть какой-нибудь признак жизни под броней. Но он оставался черным, непроглядным монолитом.

Прошло довольно много времени, и мой страх понемногу отступал. На его место пришло любопытство Может, его вообще там нет? Кто еще так близко видел Тень? Только мертвые. Я вздрогнула. Мертвой то я была. Пока что.

А может, правда, нет? Голос надежды не унимался, наоборот из робкого шепота перерос в более уверенное вопрошание. А если его нет? Ушел? Спит? Со стороны все выглядело так, будто кто-то усадил пустую броню в кресло. Пугающе безмолвно. Шокирующе неподвижно.

А совсем рядом дверь. Приоткрыта. Дорога свободна. Я могла бы

Нет! оборвала я себя.

Я медленно спустила ноги с кровати и села на край, сложив руки перед собой. Все слишком просто. Я не знала есть ли Тень под броней. А вот манящая надеждой открытая дверь была совсем рядом. Я сцепила пальцы в замок, чтобы руки не дрожали. Какой у меня шанс на спасенье? Дверь словно говорила попробуй убежать, все вопило об этом, но нет. Что-то мне подсказывало что все слишком просто. Слишком тихо. С Тенями такого не бывает. Они любят заставать врасплох, в самый неожиданный момент. А за дверью была странная, гнетущая тишина. Оживленная улица, бойкая жизнь снаружи и оглушающая тишина внутри. Все слишком подозрительно.

Я сидела. Тень сидела. В комнате не шевелился даже воздух.

Я вздохнула и перевела взгляд на стол. Мой живот снова заурчал. Громко и предательски, как будто происходящее его не касалось. Он, похоже, смертельной опасности не ощущал, поэтому сидеть без дела тихо не собирался. Он отчаянно вопил о своей пустоте. Что ж

На свой страх и риск, не отводя взгляд от все той же застывшей Тени, я тихо поднялась и потянулась за плодами. Можно ли мне? Не отравлены ли они? Вопросы роились в голове, но я быстро сцапала самый крайний плод и вернулась на кровать. Даже рядом со столом останавливаться не решилась. Тело все еще было тяжелым, слушалось плохо, ноги тряслись, а пальцы едва могли удержать плод. Но все же я жадно вцепилась зубами в спелую мякоть, и по моим губам тут же потекла сладкая влага. Проклятье. Губы не слушались и пару цветных капель упало на платье. Не отстирается. Пигмент сильный, поэтому маленькие светлячки и сияют разными цветами, наевшись плодов. Я вытерла подбородок ладонью, надеясь, что смогу умыться позже, и вновь вцепилась зубами в плод.

- Почему не побежала?

Я подпрыгнула на кровати. Я успела доесть плод, и теперь жадно облизывала сладкие от сока пальцы, посматривая на второй, оставшийся на тарелке. Что бы сейчас сказала Фиранелла. Тишину внезапно разрезал голос. Низкий, бархатный, обволакивающий. Он струился по комнате словно мед густой, липкий, сладкий. Этот голос мог бы свести с ума одной фразой. От него по телу рассыпались искры, а кожа покрылась мурашками. Он рокотал, как теплая волна, лениво накатывающая на берег в безветренный полдень. Я резко повернула голову и замерла.

Тень.

Он не просто был здесь. Он уже успел немного откинуть капюшон и часть маски. Я должна была его бояться. Должна была его ненавидеть. Но на одно короткое мгновенье забыла обо всем. Я увидела его глаза. Только их, но даже этого хватило, чтобы забыть, как собиралась кричать от ужаса. Кажется, даже мурашки забылись и замерли в немом изумлении. Его глаза завораживали. Это были не просто глаза это были два зеркала, поймавших прекрасный лик самой богини Луны. В них клокотала, дышала, жила ее сила древняя, как само время, и неукротимая, как приливные волны. Зрачки его мерцали лунным светом то сгущался в плотные яркие млечные вихри, то истончался до прозрачности серебристого тумана над ночным озером. Серебро в его взгляде было не металлом оно было плотью лунного света, выплавленной из ночных тайн и дыхания самой богини. Это был не взгляд. Это было откровение, пробирающее до костей. Я не моргала. Не смела. Я восхищалась. Богиней. Ее силой. Ее тайной.

- Так почему не побежала? Напомнил мне Тень о существовании его всего остального, не только глаз

- А П-п-по-мог-г-г-ло бы? заикаясь, прошептала я.

- Нет, тихо ответил он. Честно, и с тенью сожаления. Я, похоже, ему охоту испортила

Он встал. Плавно и бесшумно начал стягивать черные перчатки. Я вздрогнула, вспомнив как они касались моей шеи. Быстро, ловкими движениями он расстегнул ремни, удерживающие плащ. Плащ лег на кресло рядом с перчатками, а следом маска и капюшон. Тут же черные, как сама ночь, волосы рассыпались по плечам. Не просто черные. Они сияли. Сияли темнотой. Раньше я верила, что светиться может только свет но его тьма переливалась, будто в ней жили искры. Она мерцала.

От него исходила безмолвная, плотная сила, как прилив под Луной. Она не звучала, она вплеталась в воздух, сгущая его в дрожащие волны. Воздух под ее давлением рождал узоры: то сжимался в бархатные складки, то истончался до прозрачности паутины. Будто сама богиня накинула на мир свою вуаль, сотканную из лунного света и теней. Когда первая волна силы докатилась до меня, внутри что-то щелкнуло. Кожа вспыхнула мурашками. Не от страха, от узнавания. Волосы на теле встали дыбом. Каждая клетка тела отозвалась на этот зов, этот безмолвный рокот силы, пронизывающий до самых костей. Внутри пробежала дрожь. Сначала легкая, как дуновение ночного ветра, затем нарастающая, превращающаяся в цунами. Она катилась по жилам, горячая и густая, будто раскаленная лава, вплетенная в кровь. Я знала это ощущение. Чувствовала раньше. Оно было знакомо но лишь по краю, лишь эхом. И только рядом с другими жрицами когда они кружились в ритуальных танцах. Изредка мне удавалось лишь слегка прикоснуться к этой силе. Но он не танцевал. Он просто был.

Казалось, он и вовсе забыл о моем присутствии. Он молча, спокойно сбрасывал броню как ни в чем не бывало. Рубаха и штаны под доспехами облегали его тело, как вторая кожа. Он двигался с той же безупречной точностью, с какой наверняка сражался будто каждое движение оттачивалось не ради красоты, а ради выживания.

А я только смотрела. Безмолвно. Не в силах отвести взгляд. Не в силах не чувствовать эту силу чужую, запретную, недосягаемую, но такую желанную. И именно это ощущение не красота, не страх, а узнавание кольнуло больнее всего. Внутри ощетинилось то самое чувство, что грызло меня с того дня, когда храм остался безмолвен к моим молитвам. С того дня, когда я не прошла посвящение. Стыд. Он разлился под кожей, как чернила в воде густой, удушающий, позорный. Я дочь лунного света, выросшая в уверенности, что однажды стану проводником воли богини. Отвергнутая дочь. А он ничего не делал, только существовал. Его сила темная и безжалостная, как безлунная ночь. Моя... Моя так и не пробудилась.

Он сбрасывал броню с той же естественностью, с какой я когда-то впитывала знания светлой Луны уверенно, почти благоговейно. И в этом было что-то... священное. Несмотря на всю тьму в нем, это была сила богини. Та самая, к которой я так отчаянно стремилась. Губы дрогнули. Не от злости от тоски. Впервые за долгое время я почувствовала силу, но не от молитвы, не от танца, а от того, кто пришел принести мне смерть. И восхищалась им. Мне стало стыдно. Глубоко. До дрожи. Как будто я предала все, что во мне еще оставалось живым. Я боялась, что еще немного и забуду, зачем жива. Я запретила себе чувствовать. С неимоверным усилием заставила себя смотреть на него по-настоящему. Только одежду. Только тело. Только наемника. Только бы не чувствовать.

Тенью оказался мужчина лет тридцати высокий, с плечами, рассчитанными на тяжесть доспехов, но без грубой массивности.  Каждый мускул под облегающей тканью дышал скрытой силой, каждое движение было выверено до миллиметра. Темная одежда сливалась с ним, как вторая кожа, подчеркивая сухую рельефность живота, узловатых предплечий, длинных пальцев, способных в одно мгновение сжать горло или нежно поднять упавшую прядь волос. Когда он снял перчатку, я заметила шрамы тонкие, как паутина, оплетающие его суставы. Не следы битв, а скорее отметины ремесла, знаки его искусства. Отметины точности и неизбежности. Он двигался с холодной грацией хищника тихо, неспешно, но с уверенностью того, кто знает: любое движение может стать смертельным. Это был не тот массивный великан с бугрящимися мышцами, каких я видела во дворце воинов с границ, которых отец награждал за храбрость. Их наряды трещали по швам, плечи напоминали древние арки, руки корни деревьев. Они были похожи на вьюнов в броне огромные, неповоротливые, внушительные. Но Тень был другим.

В нем не было лишнего. Ни в теле, ни в движениях. Он был собран, выверен, гибок. Сильный, но не тяжеловесный, он двигался с грацией зверя в кроне деревьев: тихо, точно, смертельно. Даже когда он аккуратно сложил броню на кресле и подошел к окну, скрывшись в полупрозрачной занавеске, он оставался Тенью. Безмолвной. Скрытой. Опасной. Настоящим хищником.

Долго пялиться будешь? бросил он, даже не оборачиваясь.

А сколько можно? выпалила я, не подумав.

Он хмыкнул, но ничего больше не сказал. Комнату наполнила тяжелая тишина. Ему, похоже, было решительно все равно, что я здесь. А я не знала, что делать. Я заерзала. Все тело гудело не проходящей тяжести, как будто внутри меня кто-то поставил камень. Я покрутила запястья, сжала и разжала пальцы. Не помогло. Ничего не помогало. Снаружи раздался новый крик, а сразу за ними глухой рык скакуны. Мое сердце вздрогнуло от надежды и тут же провалилось в бездну. Воздух над лесом разрезал трубный зов. Знакомый, пронзительный, с которым не спутать ничего. Громогласный, раскалывающий небо. Смерть. Трубы возвещали траур. Кого-то из правящей семьи больше нет. Меня больше нет.

Скакуны пронеслись по мостам, рыча, оглашая улицы знаком траура. С наступлением темноты все увеселительные заведения закроются. Ни смеха, ни радости, ни веселья. Дворец закроет двери. Три дня тишины. Три дня слез. Все, кто был внизу горестно зашептались, а потом разбрелись кто куда. Все вокруг стихло. Вьюнов останавливали прямо прямо посреди дороги, детвора исчезла, топот ног сменился пронзительной тишиной. Еще мгновенье назад шумная и живая улица вдруг затихла и погрузилась в какое-то траурное уныние.

Дворец объявил о моей смерти.

Мне стало так отвратительно. Я была здесь. Живая и здоровая. А моих родных сейчас разрывают горе и страдания. Грудь сдавило. Руки задрожали. А к глазам подступили слезы. Все разом. Хлынуло, как ледяная вода. Меня затошнило от отвращения и вины, и вопрос вылетел из моего рта быстрее, чем я успела его обдумать:

- Почему я еще жива?

Тень медленно отвернулся от окна. Его взгляд скользнул по мне холодный, безразличный ии взвешивающий? Он выглядел так будто сравнивал, прикидывал внутри себя, хладнокровно. Он медлил, но в то же самое время его обжигающий равнодушием взгляд безучастно скользил по мне, как будто искал что-то.

- За твою смерть мне не заплатили, произнес он ровно, но в голосе прозвучала едва уловимая жесткость. Пока не заплатили.

Брови сами поползли вверх. Никогда раньше не слышала, чтобы Тени соглашались брать заказ без полной оплаты. Хотя, правду сказать, про Теней я вообще мало что слышала. А в то что слышала, не хотелось верить. Я точно знала про Теней только две вещи что они были безупречны в деле убийства, и нанять их стоило не просто дорого, а неприлично дорого. Были другие наемники, промышлявшие убийствами, но они и близко не подходили к границам леса стража перехватывала их раньше. А Тени орудовали где хотели, доводили дело до конца и ни одной жертве не удавалось уйти. Но их услуги мог оплатить не каждый, даже не каждая богатая семья могла себе нанять такого убийцу. Обычно их жертвами становились самые богатые, влиятельные и сильные члены правящих домов, или те, кто мог с ними сравниться. Но я?

Я вновь поерзала на кровати, разминая тяжелое тело. Жрицы обладали неприкосновенностью даже для Теней. Они служили только богине, и ни подкупы, ни угрозы на них не действовали. Но кому-то понадобилась моя смерть. А я ведь даже не жрица Тень следил за мной взглядом, в котором, кроме равнодушия, трудно было уловить хоть что-то еще. И все же что-то здесь было не так. В глубине его глаз, за серебристой мглой, на миг вспыхнуло что-то острое подозрение? Или расчет? Он знал то, чего не говорил. Может, кто-то вмешался? А может может, он сам решил, что я нужнее живой? Вопросы роились в голове, вытесняя друг друга. Я не решалась произнести их вслух но и отвести взгляд от наемника тоже не могла.

За тебя заплатили только половину суммы, он пожал плечами. Чтобы найти оставшуюся, я дал две недели.

Две недели?

Голос предательски дрогнул. Так что мне теперь с этим таскаться две недели? Богиня, помоги. Пальцы сами сжали лунный цветок на груди. Сердце заколотилось. Две недели неизвестности и ожидания.

Если за две недели заказчик найдет нужную сумму ты умрешь.

Но почему? Зачем я кому-то понадобилась? сорвалось с губ. Зачем вообще кому-то убивать младшую дочь правителя, которую должны были сослать на самую границу? Я не прошла посвящения. Я не жрица. Я никто. Что я могла сделать?

Мне все равно. Я не спрашиваю причин, холодно бросил Тень. Его голос звенел равнодушием.

Может, ты последние сапожки утянула у кого-то. А может, оскорбила. Может, кому-то не нравится твой нос. Или, может просто потому, что ты дочь правителя. Мне нет до этого дела.

Последние слова он произнес с едва уловимым нажимом или мне это показалось? В комнате вновь воцарилась тяжелая тишина. Тень оставил меня с невысказанными вопросами, а сам, безразлично, почти лениво развалился на кресле. Он достал из кармана штанов какой-то мешочек, из которого извлек камень молочного цвета, больше похожий на заготовку для массивного кольца или подвески. Тут же он вынул кусок грубой, шуршащей ткани и принялся методично полировать поверхность камня, выискивая малейшие шероховатости. Он был до такой степени спокойный и равнодушный, что меня буквально начало трясти изнутри. То ли от страха, то ли от ярости. Я попыталась успокоиться. Он сказал, что через две недели все решится. Но что решится? Что я умру? Опять? А может Мысль ослепила меня изнутри как яркая вспышка света в грозовой туче. А если заказчик не соберет нужной суммы? И кто-то другой заплатит за меня сполна? Кто-то кто влиятелен. Кто-то сильный. Кто не нуждается в деньгах. Мой отец. Я ведь могу попытаться перебить цену... Могу ведь? Хоть кто-то заплатит за меня? Я начала говорить робко, как бы издалека.

- А если заказчик не соберет вторую половину оплаты?

Тень нахмурился, как будто я насекомое надоедливое, мешающее его важному занятию. Он поднял на меня взгляд, оценивающе скользнул по мне, будто пытаясь что-то найти. Но вслух лишь холодно бросил:

- Не думал над этим.

Я сжала зубы. С какой легкостью он это говорил, как будто решалась не моя судьба, а куда сдвинуть ночной горшок, чтобы не мешал. Он убрал камень в мешочек, отложив на время свое занятие, и вновь окинул меня взглядом. Правда понять, о чем он думает я не могла на его лице все так же было безразличие, а светлые глаза будто спрашивали ответ у меня.

- Хотя вопрос хороший.

В его голове явно сложился ответ, но ему потребовалось еще немного времени, чтобы ответить.

- Я тебя продам.

- Продашь? с раздражением скрипнула я зубами, но тут же себя одернула. Надо быть спокойнее. Не злить его

В Сильвияре рабство было запрещено. Строго. За попытку удерживать кого-то в неволе смертная казнь или пожизненное заключение. Это не считая телесных наказаний и позора перед всем народом. Владеть рабами считалось гнусным и постыдным. И неважно, был ли ты виреном или чужеземцем. Торговцев, что приводили с собой рабов из других земель, изгоняли. С ними никто не торговал. Иногда прогоняли всех купцов, что пришли вместе с владельцем раба. А тем, кого однажды выгнали, навсегда запрещали пересекать границу леса. Рабам же, наоборот, разрешалось уйти от своего хозяина и поселиться в лесу. Их защищали вирены. И никакая сила не могла этому воспротивиться. В лесу не терпели ни рабства, ни насилия. Отец казнил бы любого, кто посмел бы нарушить этот закон Но если товар я? Он заплатит. Он должен заплатить. Я сжала кулаки до боли, стараясь не выдать, как глубоко меня уязвили его слова. Нельзя показывать слабость. Я распрямилась и гордо вскинула голову.

Тень медленно и грациозно поднялся. И двинулся в мою сторону с той самой хищной неумолимостью, от которой по телу побежали мурашки. Мое сердце замерло. Внутренности съежились в болезненный комок. Он приближался, как зверь, что выбрал жертву. Даже глаза его сузились точно следил, точно прицелился. Держать свою гордость оказалось сложнее чем я рассчитывала.

- Надо признаться ты неплохо сложена. Светлая кожа. Руки что не знали тяжелой работы.

Он протянул ко мне свою открытую ладонь. Я сглотнула. И со страхом вложила ему свою дрожащую руку. Едва оторвала ее от груди. Его широкая ладонь оказалась теплой. Он тут же сжал мои холодные пальцы стальной хваткой и легко потянул меня вверх, заставляя встать. Окинул пристальным взглядом с головы до пят, рассматривая в полный рост, и продолжил:

Невысокая. Хорошая осанка. И да руки без единой царапины. Нежные руки.

Мое сердце билось так словно пыталось пробить себе дорогу на свободу сквозь ребра. Но я стояла. Заставила себя стоять и молчать, стиснув зубы. Он рассматривал меня как товар.

- Необычный цвет глаз.

Второй рукой он мягко, но уверено, почти интимно приподнял мой подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом Его лицо оказалось совсем близко. Глаза холодные, равнодушные, опасные.

Цвет стали. Необычно. Я бы сказал экзотично для твоего народа.

Я прикусила задрожавшую нижнюю губу. Экзотикой он назвал то, из-за чего меня не приняли в храм. Мои глаза должны были быть светлыми, серебристыми, белыми. Или как у отца желтыми. Но они были темного, серого, цвета тусклой стали.

- Такие же редкие, как и цвет волос. И не как у вирен. в его голосе прозвучало что-то почти заинтересованное. Но тут же исчезло, будто мне показалось.

Он провел рукой по моим волосам, пропуская их сквозь пальцы. В тот же миг по спине пробежали мурашки. Грязно. Унизительно. Но его движение было таким мягким, почти ласковым, что я с ужасом почувствовала, как загорелись щеки. И не как у жриц мрачно подумала я, все еще пытаясь унять и страх, и бешеный пульс, и досаду от собственных неудач. А еще тот голос приличия, что вопил внутри, что он подошел непростительно близко. Настолько близко, что я ощущала его дыхание на своем лице. В голове металась мысль о побеге через манящую открытую дверь. Обида душила: с какой легкостью он перечислял все мои экзотические недостатки. Злость клокотала: меня рассматривали, как вещь на прилавке. Меня буквально разрывало изнутри от желания влепить ему пощечину и забиться в темный угол.

- Ты явно не создана для работы. Подвел итог он

И я почувствовала облегчение. Тень облегчения. Меня признали непригодной. Снова. Но в этот раз я даже внутренне заликовала. Ведь если товар никудышный, его труднее продать. А значит, предложение отца станет более привлекательным. В моей голове даже начала зарождаться робкая тень надежды. Если Тени все равно придется куда-то меня сбыть, пусть даже как рабыню, моя семья заплатит больше. Гораздо больше. Позора, мне, конечно, не смыть. Но я смогу исчезнуть: уйти в дальний храм, или выйти замуж и уехать на западные границы. Да даже мой жених и тот при помощи отца сможет обеспечить выкуп, или даже предложить больше. План показался почти разумным. Я даже улыбнулась. Где-то под ребрами, вопреки всему, теплился крошечный свет надежды. Вот только то, что произошло дальше я никак не ожидала.

Я уже почти поверила в этот жалкий план спасения, когда он отпустил мои волосы, и ухватил пальцами за ткань платья на моих плечах и резко дернул. Раздался звук разрываемой одежды. А я только кожей успела почувствовать, как мое платье соскользнуло с тела и упало к моим ногам. Я вскрикнула. Горло сжалось так, что крик вышел хриплым, почти беззвучным. Руки взметнулись вверх инстинктивно, отчаянно, но он перехватил их на полпути, сжал запястья так, что кости затрещали, и с силой прижал к бокам. Я рванулась, но его хватка была крепче стали. Осталась только нижняя юбка и тонкое белье. На коже холод. В груди только жар. Меня трясло. Паника росла волной, но за ней, где-то под обломками сознания, вспыхивала злость. Но тело больше не слушалось. Оно больше мне не принадлежало. Только беспомощно дрожало.

Голова закружилась. В висках застучало. Воздух стал густым, как в кипящей печи. Я хватала его ртом, но легкие не слушались. Колени подогнулись, тело обмякло. Я падала, как подкошенная. Он резко дернул меня вверх, заставив встать. В глазах помутнело, но сквозь пелену я видела его холодный, оценивающий взгляд.

- Неплохо. Хмыкнул он. Скучающее. Равнодушно.

Я сглотнула. Все тело тряслось. Слезы жгли глаза. Мне хотелось завыть, упасть, прикрыться, исчезнуть но вместо этого я сжала зубы. До боли. До хруста. Немного, но помогло. Я смотрела прямо перед собой в пустоту. Смотрела, потому что это было все, что я еще могла делать. Ладони жгло от боли- я вонзила в них ногти, чтобы не упасть. Но Тень не остановился. Ему как будто показалось мало того унижения, которое я уже испытала. Его ладони коснулись груди. Теплые, обжигающие. Не грубо нет. Наоборот. Словно бережно. Словно оценивая. Он сжал, провел по коже. Я не слышала его слов, но слышала, как внутри рвется что-то важное. Что-то, что еще держало меня на месте.

Ребра. Живот. Край юбки. Его пальцы шли вниз. По коже в след пылал огонь. По венам разливался стыд. Грудь сжималась от страха, от ярости, от безысходности. Я задыхалась. Жар, озноб. Мурашки словно топтали мою плоть изнутри, разрывая меня в пыль. Богиня, пошли мне смерть, только и звучало в голове. Снова и снова.

Он обошел меня. Волосы перекинул через плечо. Мягко. Ласково. Отвратительно. Я даже не поняла, как. Только тело дернулось от прикосновения к спине. Пальцы прошли вдоль позвоночника. Я завыла. Не от боли. От того, что это было последним. Последней границей. Юбка скользнула вниз. За ней белье. Я осталась обнаженной. Целиком. Как нерв. Я была уже даже за пределом того, что можно вынести Я больше не существовала. Осталась только кожа. Тело.

- Хорошие его голос был где-то далеко. Слова пыль.

Я не отвечала. Не дышала. Только стояла. Или уже падала? Я не была. Я тихо молилась. Молилась о смерти, о ее милосердии. Хотела исчезнуть.

- Нет, для работы ты точно не создана. сказал он, появившись передо мной.

Я не смотрела. Не могла. Я все-таки обхватила себя руками, не чтобы спрятаться, а просто чтобы не рассыпаться.

Я продам тебя в Лиловый дом. Ты ведь знаешь, что это такое?

Сердце пропустило удар. Я подняла замутненный взгляд. Встретила его глаза. Лунные. Пустые. И кивнула. Медленно. Механически.

Лиловые дома. Я слышала о них шёпотом, украдкой, рассказы, что принесли торговцы из родных краев. Домами удовольствий называли заведения, где можно было купить себе раба для эротических утех на любой вкус и размер кошелька. Чем выше был статус дома, тем более экзотичные услуги он предоставлял, тем выше было качество рабов и тем дороже он брал за свои услуги. Лиловые дома же славились своей изысканностью, разнообразием и неприличной стоимостью. Их называли вершиной среди домов удовольствий. Говорили, что туда брали только лучших. Самых желанных. Самых дорогих. Тех, кто умел быть искусством. Уникальных. Незабываемых. Таких, за кого платят не за ночь за привилегию прикоснуться.

- Лиловые дома находятся на севере, где вирена довольно редкое явление, с учетом твоих глаз и волос, и если учесть те сплетни что до меня дошли о тебе, я думаю смогу выручить за тебя вполне приличную сумму.

- Сплетни? непонимающе тихо повторила я. Смысл слов до меня не доходил, я шевелила губами механически.

Наемник меня толкнул в грудь. Не больно, но сильно. Безвольно как брошенная кукла, повалилась спиной на кровать. Он схватил за лодыжку. Притянул к краю. Раздвинул ноги. Я я не думала. Я не могла думать.

Его голос холодный, как лед:

Девственница. За это платят больше

Я зажала кулаки. Закрылась руками. Закрыла глаза. Не из-за прикосновения из-за всего. Из-за мира. Из-за себя. Из-за того, что больше себе не принадлежала. Смерть была бы милостивее. Из глаз хлынули слезы, а из груди рвался вой. Он отпрянул. Отшвырнул мою ногу. Я скрутилась клубком. Закрылась. Пряталась под покрывалом. Плакала. Что-то укололо в шею. Жжение. Тяжесть.

Ненавижу, когда хныкают, произнес он.

Я падала. Вовнутрь. Все дальше. Лицо, имя, голос, слезы темнота слизывала вся. Челюсть разжалась. Грудь отпустило. И в последний момент, когда сознание уже скользило в темноту я услышала только тишину. Не боль. Не страх. Не себя. Только пустоту. Темнота будто и меня поглощала из этого мира. Я молилась что больше никогда не открою глаза. Я стала ничем.