Аннотация: Последний полет последнего звездолета на Земле...
Выше
Автор:
Энди Робертсон
Плоские камни впереди уходили в туман. Он цеплялся за них пальцами и скользил вниз. Удерживаясь только за счёт трения, он пытался найти подходящую опору.
Тусклый свет покрывал все вокруг. Вечное солнце ярко светило ему в глаза всякий раз, когда он поворачивал голову, и гигантская тень отбрасывалась впереди на пустоту. Он мог жестикулировать и видеть фигуру, пляшущую на слое красного тумана под ним, красного, как огонь, но повсюду было холодно.
Он полз вниз по плоским выступам, покрытым лишайником. Время от времени его тело соскальзывало. Тогда его охватывала паника, и он прижимался к выпуклым поверхностям, обхватывая их руками и ногами.
Чем ниже он спускался, тем сильнее становился запах и жар. Он наверняка спустился ниже, чем когда-либо спускался кто-либо другой: он уже входил в верхний слой тумана. Теперь было трудно дышать, и в углублениях, укрытых от ветра, толпились жирные пульсирующие анемоны, похожие на серые глотки шириной с палец, которые медленно всасывали воздух, а их студенистая плоть кишела паразитами. Он отталкивал каждую тварь, испытывая отвращение при прикосновении.
На этом уровне на редких плато почти не было растительности, но в каждой пещере и расщелине было своё затянутое паутиной отверстие, шёлковый туннель. Он бросал камни в каждый из них, и изнутри доносился лёгкий шорох.
После каждого плато ему приходилось снова набираться смелости, чтобы преодолеть следующий край. Спускаться всегда труднее, чем подниматься.
На глубине шести тысяч футов от Города он наконец увидел эту штуку.
Над ним, на протяжении сорока миль вдоль хребта и трёх миль вверх по осыпным склонам, разрушающимся скалам, потокам кислотной лавы и плодородным пепельным склонам, раскинулся город Дорожников. Новые дома были прочными и хорошо построенными, сложенными из лавовых блоков и обсидиана, окружёнными зелёными садами. Старые дома, расположенные выше и дальше, пришли в упадок, из них вынесли электронику, мебель и инструменты. Руины заброшенных жилищ, словно улитки, тянулись наискосок к высокогорью, переплетаясь дорогами и трубами. На самых высоких уровнях они превращались в едва заметные металлические и каменные штрихи, разбросанные по огромным склонам гор, почти невидимые на фоне конусов осыпей и хребтов. Казалось невероятным, что эта нить и крошечная россыпь каменных оболочек когда-то были сердцем человечества, оживлённым Городом. На самых дальних и высоких склонах спускались покровы грязного льда, каждый год на несколько шагов, стирая с лица земли руины и Дорогу, оставляя только чёрные указательные столбы, построенные через каждые несколько миль. Вершины гор не было видно.
Неподвижное солнце освещало Дорогу и Город, пока он сползал в бездну. То тут, то там люди поднимали колёса Гелиомансеров в знак почтения и надежды, но гораздо чаще встречались чёрные квадраты солнечных панелей, вращающиеся мельницы ветряных электростанций, кукурузные и бататовые поля, а также шахты и каменоломни, которые вырубали новые террасы на склонах гор. Бесконечное небо цвета меди выгнулось над головой, а по обеим сторонам горы спускались в море тумана, которое простиралось на север, в темноту, противоположную Солнцу. Склоны, к которым прилепился Город, были неровными, изрезанными, уродливыми и грубыми, но линия Дороги, пересекавшая их, была точной, изящной и прямой, а по обеим сторонам и далеко вокруг изгиба Великой Долины на чёрных склонах виднелись признаки жизни: обрывки, пятна и большие скопления зелени, зажатые между опускающимся холодом сверху и иссякающим ядом снизу.
В центре Города находились семьдесят узлов, сделанных из чего-то, что не было ни металлом, ни камнем. Как и окружающие их каменные дома, построенные людьми, они были неподвижны, а их медленное опускание вниз было следствием последовательного исчезновения самого верхнего узла и его появления внизу. Но они сотнями способов показывали, что не были простыми конструкциями и что когда-то были частью чего-то единого и по-прежнему были едины. Несущие конструкции сами по себе соединялись и укреплялись, трубы, по которым текла густая субстанция, медленно пульсировали, а чёрная паутина проводов соединяла их между собой, растущая и изгибающаяся. Вокруг высоких башен, сгруппировавшихся в самом центре, вспыхивали тонкие огоньки и шёпотом передавались сигналы: люди, проходившие мимо, улавливали крупицы этих механических знаний, проникавших в их головы. Так Город, построенный руками людей, окружал и подражал органическому Городу прошлых веков, и люди жили в обоих.
Дорога ползла вперёд, в стороны и вниз по огромному склону. Она останавливалась на своём пути в определённом месте: у Последнего Пилона, чёрного каменного столба, возвышавшегося на склоне прямо перед Городом. Ниже и за этим ориентиром она разветвлялась на несколько условных путей. Крошечные временные жилища усеивали их, и на каждом из них была своя клановая маркировка. Некоторые из этих исследовательских троп спускались почти вертикально в бездну, в то время как другие в большей или меньшей степени тянулись горизонтально вдоль склона. Наблюдатель с небес, парящий чуть ниже мёртвой и замёрзшей поверхности мира, в безопасности большой раздвоенной Долины, которая теперь рассекает его кору, увидел бы другие древние ответвления, уходящие от Дороги далеко в прошлое, высоко в горы. И если бы он был очень зорким, то заметил бы, что знаки верности, которые он видел на мёртвых хижинах на этих мёртвых ответвлениях, больше нигде не встречались на других путях и нигде в Городе.
Эта штука была зажата между двумя застывшими потоками лавы. Она была больше, чем казалось сверху, а плоская арена перед ней была больше и захламленнее, чем он предполагал, и неприятно обитаемой. Приблизившись, он увидел, как что-то быстро извивается между камнями, перебирая многочисленными лапами. Он нахмурился и сплюнул.
По мере того, как он приближался, объект становился всё более странным. Он был наполовину засыпан обломками, и его поверхность говорила о том, что он древний: покрытый выбоинами, проржавевший и погнувшийся, он также был покрыт пятнами и следами ударов, которые были чужды любой планете. Он выглядел наполовину живым, но не так, как подвижные строения в центральных башнях. Его форма была логичной и грациозной, как у живого существа, заключённого в металл. Линии и изгибы рассказывали историю, но не историю шагающего человека, не историю спешащего насекомого и даже не историю парящих стервятников, которые иногда охотились на одиноких путников вроде него, как будто его окружающая среда отличалась от всего этого и требовала другой красоты. Иногда, как он знал из легенд, такие вещи падали с неба.
Он был умён, и это осознание поглотило его. Только стук камней заставил его насторожиться и обернуться. Полукруг приближающихся к нему многоножек включал в себя несколько тварей, которые были длиннее его самого. Он убил одну из них выстрелом из фузеи, а остальные убежали.
Несколько углублений под странным объектом были достаточно большими, чтобы в них могли спрятаться другие хищники. Он забрался на его гладкий бок и пополз вверх.
Там ничего не было: ни входа, ни двери, ни панели управления, только наплывающие друг на друга изгибы металла, цельные и гладкие под разноцветными переливающимися пятнами и крошечными кратерами, которые, казалось, были вырваны миниатюрными взрывами прямо под поверхностью, а также углублениями, которые почему-то все указывали в одном направлении. Он последовал за потоком к гладкому трёхлучевому носу объекта, теперь лучше понимая логику его строения, но не найдя входа, а затем пополз обратно в другом направлении, пока выпуклые поверхности металла, нависающие над пропастью, не стали слишком опасными. У него была верёвка, но на объекте не было места, куда её можно было бы привязать.
Он вернулся к тому месту, откуда забрался наверх: несколько многоножек поедали мёртвую, их челюсти двигались с тихим чорр-чорр-чорр, а тела расходились от неё, как лепестки чёрного цветка. Он спрыгнул вниз, приземлившись как можно громче, и они убежали. Рядом были два подходящих валуна, и он закрепил двойную петлю на обоих, сильно потянув, чтобы проверить, топая и громко ругаясь, чтобы отпугнуть тварей. Он привязал карабин на поясе к верёвке и стал карабкаться обратно.
Когда он снова спустился на дальнюю сторону, раскачиваясь на широко расставленных ногах, он смог разглядеть на поверхности под собой что-то похожее на отверстие размером с сажень, появившееся внезапно. Он напрягся, чтобы лучше его рассмотреть, и, качнувшись вбок, потерял равновесие и ударился о металл.
Когда он развернулся, чтобы контролировать свое скольжение вбок к отверстию, его руки заскользили по странным гладким поверхностям по краям. Верёвка не порвалась бы под весом двадцати человек, и его узел был надёжным, но ни один альпинист не мог предположить, что странный предмет задрожит и сдвинется потому, что его незначительный вес перевесил его, вырвав из земли. Он застыл, в отчаянии вцепившись в верёвку, но верёвка внезапно соскользнула, когда валуны сдвинулись в зыбкой почве, и он упал; взмолился своим богам; и его подхватило и удержало что-то огромное и надёжное.
Далеко позади, высоко в горах, на Дороге виднелись крошечные неподвижные блики, круглые, как яйца, твёрдые, стеклянные. Из всех вещей в мире Долины только они были как-то связаны с тем, что лежало на склоне.
Теперь они двигались и мерцали, но ни один человек в Городе не мог их увидеть. Они передавали друг другу информацию, договаривались и снова принимались ждать. А окружавшие их существа не обращали внимания на их движения и не воспринимали данные, которыми они обменивались. Ну а тёмные извивающиеся паутины и дымные ночные свечи, которые танцевали и порхали по равнинам застывшего воздуха там, наверху, принадлежали совсем другой вселенной.
Он был вдавлен в землю.
В этом он был уверен. Его чувства были в смятении. Его память была туманной, в ней почти не осталось ничего определённого, кроме разрыва между беспорядочным прошлым и внезапным настоящим. Он... проглотил что-то, светящееся ядро жизни и сознания, которое оживило его и сделало настоящим. Без него он был просто механизмом. Теперь, с ним, он был живым. Но в этом и заключалась его функция, вспомнил он, полностью оживая: окружать такие ядра бытия, охранять и служить им, летать и сражаться вместе с ними.
Новая центральная часть его существа была невежественной, но в сложившихся обстоятельствах и это было чудом. Несмотря на отсутствие подготовки, она послужила необходимой опорой. Более серьёзной, чем её неопытность, была потеря информации и памяти, которую он принёс. Оглушенный человек не знал своего прошлого и не понимал своего настоящего. Он же знал только, что не должен быть таким слабым. Не так глубоко в гравитационном колодце, ослеплённый и задыхающийся в плотных тисках камня, прижатый к скале, неспособный маневрировать, неспособный видеть.
Он мог бы попытаться взлететь. Он мог бы проснуться, пошевелиться, размять конечности...
Он пошевелился, и ему стало больно. Он снова пошевелился, и боль ослабла и усилилась сложным образом, сигнализируя о повреждениях, но не о тех, которые калечат и лишают подвижности. Он исследовал своё тело, исправлял повреждения, насколько можно, нопока не мог двигаться свободно.
Память возвращалась, но он не мог ждать этого. Он был в ловушке. Он был слишком завален, слишком неустойчив.
Но боль утихала. Теперь он набирал энергию. Скоро он сможет взлететь.
Над Городом разнёсся громкий шум. Это был не шум извержения вулкана, не оползень, не гроза и не сильный ветер, но в нём было что-то от всего этого. Шум доносился снизу, из-за края тумана, где никто не мог увидеть его источник.
Люди побежали смотреть, схватились за оружие и были ошеломлены, когда в небе появилась светящаяся линия, протянувшаяся от земли к мёртвым небесам.
Газ, в котором он находился, был плотным и служил достаточной реактивной массой. Он оторвался от поверхности и поднялся, всасывая воздух и выталкивая его со скоростью в несколько километров в секунду, постепенно наращивая мощность. Он быстро поднялся вертикально, преодолевая сильное притяжение планеты, и попытался развернуть семена Крыльев. Мгновенно он получил отказ, когда силовые линии исказились до нуля, а плазменные ядра рассеялись. Похоже, он всё ещё находился ниже геонормы, в какой-то трещине или долине на поверхности планеты, и подповерхностные магнитные потоки препятствовали работе магнитогидродинамического двигателя.
Он устремился вверх, полагаясь только на грубую силу. Когда он поднялся над долиной, эффект демпфирования прекратился. На поверхности планеты наблюдалась некоторая активность, передачи, которые могли быть направлены на него, но в помехах реактивного полёта он не мог ничего чётко почувствовать, и не мог остановиться на этом этапе. Он поднялся выше, на уровень, где мог выпустить плазменные веера и ухватиться за сильное магнитное поле планеты. Теперь инерция, геомагнетизм, гравитация и разреженный газ предлагали ему множество контрастных возможностей, которые можно было использовать друг против друга, и ему стало легче летать. Мир уменьшался у него под ногами. Тропопауза осталась позади, и его крылья развернулись в веера длиной в милю, когда он полностью отказался от реактивного двигателя и без усилий и шума взмыл вверх, крошечное пятнышко на стыке двух световых потоков. Плазменная сеть, на которой он летел, расширялась в точном соответствии с разреженностью атмосферы. Он поднимался всё выше и выше, стремясь к вакууму, и его чувства ожили. Он собирал фотоны и прислушивался к биению излучения, он полностью погрузился в царство небытия, и его глаза открылись.
В первые несколько секунд то, что он увидел, противоречило здравому смыслу. Планета, с которой он поднялся, не имелаплотной атмосферы, а излучение её солнца исключало высокоэнергетическую ионизирующую составляющую. Это было нормально, и большая часть активности, которую он наблюдал вокруг себя, тоже была нормальной. Слои ионосферы вокруг него демонстрировали типичное множество самоорганизующихся систем, дрожащих на пороге оживления. Большинство из них были простыми, как вихри, водовороты и волны, но некоторые спонтанно усложнялись, повторялись и хранили информацию, которая направляла их к способности выживать, расти и делиться, и они начинали приближаться к состоянию, называемому Жизнью. Из стратосферы и обратно взмывали вверх и опускались вниз "спрайты" и "красные лидеры", а в направлении полюсов вспыхивало слабое полярное сияние. Дальше, по мере того как разреженный газ превращался в вакуум, более крупные и устойчивые сущности перемещались по волнам ионосферы и поглощали потокэлектронного и протонного излучения от солнца системы, перемещаясь туда-сюда вокруг полюсов.
Но это было ещё не всё. Здесь преобладали не безобидные полуживые природные сущности, всегда обитающие в плазме вблизи гравитационных колодцев. Этот мир кишмя кишел врагами.
Вокруг планеты, сразу за пределами атмосферы, ползали и метались нити и кристаллы тьмы. Металлическое ядро планеты излучало сильное магнитное поле, которое удерживало концентрические пояса радиации на расстоянии шести радиусов планеты, и в этих поясах захватчики плодились, как личинки. Выше, в самой геопаузе, были разбросаны на равном расстоянии друг от друга Гнезда, их эфирная плоть тянулась щупальцами в магнитную полость и погружалась в спокойную прохладную плазму, контролируемую планетой, истощая энтальпийный градиент для структуры и жизни. И когда он настроил свои глаза на максимальное разрешение и посмотрел в область, которую древние учёные называли Внешним Кругом, он увидел, что даже солнце этой системы было слишком холодным, чтобы удерживать Пожирателей на расстоянии. Потоки плазмы и магнитной энергии, которыми они питались, всё ещё вырывались с его поверхности, но они роились рядом с ним, пробираясь через границы трубчатых структур, заполнявших пространство до гелиопаузы, и пируя. Вокруг планеты их вещество было сильно ослаблено, но они двигались достаточно быстро. Если бы он поднялся ещё выше, его бы немедленно убили.
Он остановился на границе атмосферы, паря на магнитных крыльях, которые теперь были размером с континенты, и направил свои датчики вниз, на поверхность планеты. Всё было покрыто вечными льдами, над которыми возвышались чёрные горы, но и здесь Пожиратели расхаживали и порхали, перемещаясь по белым равнинам, словно языки черного пламени, танцуя в причудливых узорах, сжавшись до размеров, которые позволяли им без проблем переносить холод остаточной атмосферы. Древние структуры длиной в несколько миль, застывшие и неподвижные, трепетали призрачной сверхтекучей жизнью, пока из них извлекали меметическое содержимое. Он бы сосредоточился на этих структурах, чтобы узнать больше, если бы не был потрясён, увидев Пожирателей на самой поверхности планеты. Это было беспрецедентно - увидеть их даже в вакууме так близко к активному солнцу. И хотя теоретически они могли переносить тонкий слой нейтрального газа, в его памяти не сохранилось никаких воспоминаний об их присутствии на поверхности планет. И всё же они, которые встречались только в межзвёздном пространстве, были здесь, заполонив даже скалы этой разрушенной планеты. Он задумался, изменились ли Пожиратели, эволюционировали ли они, и как долго он спал.
Только одно нарушало безжизненность пустоши - великая долина, из которой он восстал. Здесь тепло и геомагнетизм соединялись в точке, которая делала её неприступной для Пожирателей, слишком горячей и плотной атмосфере, чтобы их призрачная плоть могла сохраниться. Таким образом, это было единственное место на всей планете, где ещё могла существовать биологическая жизнь.
Он снова поднял взгляд. Где он? Что это за система? Где его товарищи и великие корабли командования?
Он начал наблюдать за звёздами, но в этом регионе почему-то было мало звёзд, все они были тусклыми и красными, как солнце планеты, и ни одну из них нельзя было узнать.
Он поискал взглядом более далекие звезды, но и их не было. Звёзды казались не просто тусклыми, а неправильными. Где фоновое излучение галактики? Где само ядро галактики?..
Само по себе здешнее светило не следовало никакой возможной рациональной звёздной эволюции. Это была водородная звезда среднего размера, которая должна была эволюционировать в гелий-вспышечную звезду, но фотосфера была неровной, с обширными тёмными пятнами, занимавшими до десятой части видимого диска.
Он настроил свои датчики на максимум и изучил ядро звезды, анализируя его по последовательным слоям нейтринной эмиссии. Термоядерный синтез в ядре прекратился, а нормальная конвекция в верхних слоях стала беспорядочной
Но он был смертельно рассеян. Его инстинкты взревели от тревоги, когда что-то метнулось к нему из Ночи, нависнув, как ястреб. Он падал быстрее, чем оно, но ужетысячи ночных стрел устремились к нему с высокого неба. Пожиратели увидели его, и пришли на охоту.
Он стремительно падал, возвращаясь на землю, оставляя за собой ослепительный свет, который убивал одной лишь энергией, превращая Пожирателей в облачка инертной плазмы. Но он знал, что единственное, что его спасало, - это неизбежное сопротивление атмосферы, замедляющее Пожирателей, маневрирующих даже в разреженном газе.
Нижние слои атмосферы лишили его крыльев, и он упал, но сумел выровняться благодаря своей силе. Внезапно его охватило истощение. Он получил немного энергии от больного солнца, но его запасы были на исходе, он был в отчаянии и ужасно боялся погони. Он падал так быстро, как только осмеливался, надеясь, что нижние слои воздуха смягчат его падение, когда он до них доберётся, - низкие спокойные слои, которые он когда-то отвергал, и единственное, что спасло его от катастрофы, - это то, что он направил свой полёт в долину. Он восстановил контроль над собой чуть ниже геонормы, отчаянно выискивая место для приземления, наконец-то в безопасности от нитей тьмы, которые тянулись за ним с высоты. Не было нигде ровных или безопасных мест, склоны долины были крутыми, беспорядочный Город был слишком хрупким, чтобы приближаться к нему, но были сигналы, те же самые сигналы, которые он игнорировал во время своего прометеевского взлета, и они дали ему лишь один совет. Там. Там.
Он смог различить ту же крошечную плоскую площадку, с которой поднялся, и у него не было времени смотреть дальше, ни времени, ни сил, он был наполовину слеп и в ужасной спешке упал недалеко от бесплодной груды камней, с которой поднялся всего час назад, издав второй раскат грома и подняв облако пыли.
Боль и тьма окутали его, но у него ещё было время для последнего долга: отделиться, вернуть своего наездника в жизнь, из которой он его извлёк. Нейросоматические связи разорвались, и поля ядра, защищающие хрупкую биологическую сущность, которая была источником его заимствованной души, отключились, мягко опустив её плоть на мягкий металл его центра. Исполнив долг, он отключился. Сознание покинуло его, но на мгновение он ощутил смутную нить живой души. Он помнил Бытие, он помнил Жизнь, но сам предмет вернул его владельцу.
Темнота и вкус крови.
Он попытался подняться. На мгновение его охватили кошмарные воспоминания, и в безумную секунду он попытался повторить действия последнего часа, двигая руками так, как когда-то перемещал невидимые крылья металлического летающего тела, хватая ртом воздух так, как когда-то прокачивал воздух через двигатель.
Каким-то образом он всё ещё мог видеть, хотя его глаза были закрыты. Скалы на склоне горы окружали его призрачными образами.
Боль вернула его в настоящую плоть. Будучи слабее металла, он не осмеливался пошевелиться, но мог открыть глаза. Как только он это сделал, то другое видение исчезло, и он увидел, где находится на самом деле. Он был внутри полой двенадцатиугольной сферы, и с одиннадцати из двенадцати граней тысячи тонких нитей переплетались и проникали в его тело, удерживая его в воздухе. Они были похожи на странные нити, связывающие Высокие Башни, и ни на что другое, что он когда-либо видел. Они пронзали его кожу без крови и боли, и когда он двигался, они выскальзывали, не оставляя следов; и когда последний из них, тонкий, как волос, покинул его, выскользнув из виска, исчез и последний призрак того, другого, видения внешнего мира. Теперь только его настоящие, плотские глаза сообщали ему о том, что происходило в тусклом свете, который здесь царил. Двенадцатая сторона была открыта, и через неё доносилось единственное, что он мог понять в этой новой обстановке, - запах и шум мира на нижних склонах Долины.
Он упал на дно додекаэдра, поднялся, пошатнулся и снова упал. Спустя очень долгое время он смог приподняться, взять фузею и выползти из короткого туннеля.
Он медленно, с болью в ногах, поднимался обратно к Городу. Время от времени он останавливался, чтобы передохнуть, и, сидя или лёжа, тяжело дыша, вспоминал, как в другой жизни он прыгал с этих скал, словно бог в доспехах. Но он не поднимал глаз, вспоминая, что было в небе.
Звери с нижних склонов, привлечённые звуком его больной и спотыкающейся походки, приближались, а когда он убивал их, приходили новые. Им не было конца. Когда он кричал и топал ногами, они убегали, но затем возвращались и крались за ним по изогнутым скалам, уверенно перебирая сотнями когтей. Это стало гонкой между истощением его боеприпасов и его физической выносливостью. Он взбирался так быстро, как только мог, убивая только самых близких.
Наконец он приблизился к самым низким домам. Здесь он увидел то, что видел уже сотни раз: разбросанные хижины бедняков, груды мусора, бегающих голых детей с впалыми животами и глаза Нижнего города, всегда готовые найти добычу. Здесь он чувствовал себя в безопасности со своей фузеей, потому что никому из них не разрешалось носить оружие, и они не могли обратиться к нему, пока он не обратится к ним первым. Он пошёл вперёд, поднимаясь к низким бедным домам, и нашёл дорогу, которая вела к его дому, минуя скопления лачуг.
Люди вышли поглазеть, и некоторые направились к нему, изображая знакомый ритуал мольбы. Он презирал таких отбросов и считал их никем, но когда он увидел первого бродячего нищего, к нему словно вернулось его новое видение, и он снова взлетел высоко над Землёй, глядя на одну из тёмных фигур, извивающихся в небе. Ему противостояло нечто. Это была движущаяся мыслящая сущность. Дух, обитавший в ней, был человеческим, но, увидев его не затуманенным обычными чувствами, он ощутил тот же безжалостный механический ужас, ту же необъятность, ту же древнюю отточенную хитрость, которые он видел чужими глазами в вакууме над головой. Он смотрел на него глазами того, кто пережил бесчисленные испытания и неудачи, на потомка миллиона поколений выживших, бесконечно совершенствующегося, переполненного инструкциями о войне и смерти за гладкой маской. Если бы он мог, то убил бы и поглотил их на всех уровнях бытия, и тот факт, что он сам был таким же зверем и приходился ему родственником, ничего не значил.
Нищий заскулил и протянул руку. Он не мог не отпрянуть в страхе, и его зрение заволокло чёрным, когда новое зрение усилилось. Он пытался взять себя в руки, но существо, стоявшее за ним, училось, меняло свою стратегию и подбиралось к нему, издавая какую-то вибрацию. Он схватился за оружие и поднял его, и нищий остановился, замолчав, а затем подал сигнал другим таким же, как он.
Он попытался вернуть себе прежнюю слепоту. Это был нищий, просто бедный грязный нищий!
Но он мог видеть всё его тело, каждую гниющую деталь внутри, и, по правде говоря, это было ужасно.
Его руки дрожали, сжимая фузею. Он заставил себя идти вперёд, молча, не обращая внимания на эту тварь. За ней были другие, и ещё другие. Он едва мог заставить себя пройти через Город до своего дома, и его поведение, в конце концов, привлекло к нему целые стаи человеческих хищников, которые смеялись над его угрозами выстрелить, явно презирая его, слабого, не уверенного в себе. Теперь он ясно видел их: значит, и они ясно видели его. Ему потребовалось полдня, чтобы добраться до дома, отступая от банд.
Он постучал по дверным панелям. Дверь открылась, и он упал внутрь. В уши ударили резкие звуки, что-то схватило его и прижалось к лицу.
Подчиняясь тупому принуждению, он заговорил снова, в двадцатый раз. Он попытался объяснить.
Его жена была в гневе и отчаянии. Теперь к этому добавилось чистое отвращение, и её зрачки сузились. Стараясь быть слепым, стараясь видеть в ней человека, он читал её мысли, как не мог не делать этого сейчас. Не та поверхностная часть её разума, а другая, скрытая под ней, та часть, которая оценивала силу, статус, союзы, выживание и секс по безжалостным правилам, которые он читал, как сейчас, когда она изменила позу, скрестив руки и отвернув грудь от линии, проходящей между ними, посылая безошибочно узнаваемое сообщение любому мужчине, который когда-то знал её тело... в то время как её губы произносили какую-то унылую горькую банальность.
Она заговорила, но он едва слышал, что она говорит. Новое видение то появлялось, то исчезало. Его сын и дочь стояли в дверях позади неё, прижавшись друг к другу, и перешёптывались. Казалось, от них расходятся чёрные линии, отображая их сомнения.
Все они решили, что он сошёл с ума. И что они знали? Что он ушёл несколько дней назад, клялся в любви, обещал найти какое-нибудь сокровище, может быть, даже Путь и прославиться: но на самом деле делал только то, что делают отчаявшиеся люди, исследуя склоны далеко за пределами безопасных зон, искал руду или металл, чистые источники или новую растительность, но находил только камни и ползучих тварей. Что он вернулся один, безо всякой добычи, голодный, с последним патроном, весь в ссадинах и синяках и, очевидно, не в своём уме.
Она бы никогда не поверила, что он имеет какое-то отношение к шуму и свету, озарившим небо. Кто бы в это поверил? Страх перед бедностью, который был движущей силой её жизни, теперь подходил к концу. Она уже приняла решение и теперь не стала бы слушать ничего из того, что он скажет, потому что, как и у всех мужчин и женщин, её разум был использован для того, чтобы оправдать её решение оставить его. Поэтому, если он не поправится, она бросит его и уйдёт к другому мужчине или продаст себя в рабство и будет надеяться, что хотя бы так сможет выжить. Он останется один.
Но пока она все равно покупала ему еду.
Она ушла. Он свернулся калачиком на потрёпанной кровати. Чёрные шторы были задернуты, хотя их колыхал беспокойный ветер. Его раны почти перестали кровоточить. Скоро ему придётся встать и встретиться лицом к лицу с другими людьми.
Камни, брошенные снаружи, снова застучали по ставням. Он вздрогнул, но что-то заставило его выпрямиться, встать с кровати, открыть окна и посмотреть на улицу.
Там никого не было. Гнев нарастал и нарастал в нём, пока он не выпустил его наружу. Он плакал и кричал на пустой улице, выкрикивая то, что увидел в небе. Через некоторое время ему ответил смех и ещё больше камней.
На следующий день в её поведении что-то изменилось, но она не объясняла почему, и он мог только догадываться, что приближается что-то неизвестное, что кто-то связался с ней и в её планы теперь входила мысль о том, что он может быть ей полезен и что-то значить для неё. Он снова попытался заговорить с ней, одержимый глубиной стратегии, лежащей в основе каждого её шага, глубиной, которая, как он теперь понимал, управляла всеми людьми, железными кукловодами с невежественными марионетками, и пока он пытался преодолеть множество преград, чтобы поговорить с ней, раздался стук в дверь, стук, который, как он сразу понял, она предвидела.
Она ввела их: трёх высоких мужчин, их умы были чисты, как кость. И с ними двое вооружённых охранников.
Она чего-то ожидала или надеялась, но он не знал имен. Они были богато одеты, и по их одежде и украшениям, которые он теперь мог читать так же хорошо, как и все остальные знаки, он понял, что все они были намного, намного выше его; что их привлекли сюда его дикие вопли и крики, переданные по цепочке перешёптываний, а затем подкреплённые разговорами с ней; и что для них это было рутинное расследование, бессмысленное и наверняка бесплодное.
У него не было ни идей, ни планов.
Они расспрашивали его и переговаривались между собой. Смысл их слов доходил до него раньше, чем сами слова, как красная вспышка вулкана за много миль от него за много секунд до раскатов грома, которые слышны на террасах. Он отвечал, прежде чем они заканчивали говорить, иногда ещё до того, как они начинали говорить, и они не понимали. Они думали, что он больной, умирающий, бедный, сумасшедший человек, не имеющий никакого отношения к тому, что раскололо небо.
Беседа ни к чему не привела. Но один из них, самый низкоранговый, был одет в тускло-белое. Это, а также бритая голова и нагрудное Солнечное колесо выдавали в нём младшего Гелиоманта, и что-то заставило его в конце беседы потянуться к этому человеку и выдохнуть те же слова, с которыми он пытался достучаться до своей жены. Охранник шагнул вперёд с поднятым кулаком, и бритый мужчина отпрянул от физического контакта, скрывая отвращение под маской жалости; но глубоко внутри него, глубоко внутри, вспыхнуло что-то настоящее.
"Они поедают Солнце".
- И это захватило тебя? Унесло тебя на небеса?
- Да.
Прошли дни, и многие из них приходили, уходили и возвращались снова. Теперь все они столпились вокруг его кровати. Один из них, очень старый мужчина с безумным взглядом, которого не было во время первого визита, нетерпеливо наклонился вперёд, чтобы заговорить.
- И что там было? Что ты видел в небе?
Он оглянулся, чтобы убедиться, что ему не помешают. Из разума очень старого человека исходили образы: огромные звери, пожирающие сияющие звезды, падение вселенной, разрушение, но в них была и нить надежды, и возрождение. Он был одет в фиолетовое, и знак, который он носил, отличался от солнечного колеса Гелиомантов: диск чистого чёрного цвета с одной изумрудной точкой.
Он снова заговорил, и настоящая вера подкрепила слова, которые он произнес.
- Какое сообщение ты получил? Как идёт битва? Мы уже проиграли?
- Проиграли?.. Конечно...Уже давно... - из его глаз текли слёзы, он едва понимал, что говорит, и почему поражение должно быть знаком надежды. - Нигде, нигде... Отец, что это такое? Ты знаешь?
- Я знаю. Я объясню.
В его сердце воцарился покой. Если бы эти слова были произнесены кем-то другим, они были бы очередной ложью; но старик, единственный из всех этих людей, верил в то, что он говорил, и, возможно, где-то глубоко внутри него таился осколок знания.
- Тебе предстоит сыграть свою роль в этой битве, сын мой.
Шли дни. Теперь его оставили в покое. Они покупали фрукты и еду для его детей, выплачивали долги, даже присылали угрюмых рабов, чтобы те помогали ему одеваться, есть и выздоравливать. Но он всё равно не осмеливался выходить из дома. Он не мог смотреть на небо, потому что знал, что там, наверху: его всё ещё сковывал этот ужас. Он не мог смотреть на людей, потому что теперь видел в них слишком много: все люди казались ему такими же порочными, как Пожиратели, как те, кто жил на небе. Хотя он начал привыкать к новому зрению, оно никогда не покидало его полностью. Он никогда не сможет смотреть на мир слепыми глазами, которыми когда-то смотрел.
Старик снова и снова приходил, чтобы поговорить с ним. Конечно, он тоже был безумен, потому что верил в нечто более широкое и великое, чем борьба за ранг и секс, в которую играли все остальные. Безумен, но каким-то образом вечные битвы отбирали таких выживших, провидцев, пророков, неудачников, мягкотелых, мягкосердечных. Возможно, они представляли собой случайную концентрацию какого-то качества, которое было конкурентным преимуществом, когда оно было разбавлено и распространено повсеместно. Возможно, проблеск истины и реальности, но не более того, мог бы помочь людям лучше бороться и сражаться среди скал, как когда-то проблеск Солнца дал ему надежду и утешение, когда он не знал, что находится в его сердцевине.
Они заговорили. Он пытался объяснить, что видел, а старик в ответ рассказывал ему бессмысленные древние истории. Теперь он не мог верить ни в ложь, ни в мифы. Он мог видеть только правду, то, что люди на самом деле думали, видели, желали, намеревались. Он мог говорить только правду. Он мог слышать только правду.
Он был калекой, но он пытался, безнадёжно, тщетно, в течение долгого-долгого времени, преодолеть это знание, а затем, когда оно всё-таки пришло, он попытался отвернуться от того, о чём его просил старик.
Ближе к концу к нему снова пришла жена. Они поговорили. Теперь он был так далеко от неё, что ничто из того, что она говорила, не могло причинить ему боль. Его теперь ясно видящие глаза видели её худой, уродливой, непропорциональной. Она заговорила, и он ответил, и это было почти забавно, то, что она говорила, пока она не запнулась и не начала вести себя так, что это не имело смысла даже для его новых глаз, которые видели так много: и он смотрел, как она остановилась, замерла и сжалась в комок. Удивительно, но без всякой причины её лицо напряглось, исказилось и стало влажным: и её руки потянулись к нему и очень нежно коснулись его. От этого прикосновения его душу наполнило безудержное горе. Он попытался заглянуть в неё с помощью нового зрения и не увидел ничего осмысленного: только горе и что-то ещё, что не исчезало, несмотря на все разумные доводы: жалость и сочувствие к нему: мучение.
Неужели он всё-таки ошибался? Неужели мудрость далёких небес была всего лишь заблуждением?
В конце концов, что такое мудрость?
Он обнял её, и на короткое время она прижалась головой к его груди, молча. Но вскоре ей пришлось его покинуть.
Они везли его в паланкине в сопровождении двадцати стражников. Там были певцы, танцоры, красивые молодые женщины из закрытых домов, которых редко выпускали на улицу, они выставляли напоказ свои обнажённые тела и разбрасывали рис и зелёные листья. Их путь ограничивала неровная дорога, с которой смотрели в их сторону. Носильщики потели и ругались. Бритые мужчины благословляли его, и на их лицах читались самодовольство, облегчение и скука. Его руки были связаны за занавесками, а рот заткнут, но он не стал бы сопротивляться, даже если бы мог.
Они повели его вниз по склону по тропам, которых он не знал, но к известному ему месту назначения. Гелиоманты говорят, что Путь Дороги был проложен в древние времена: он только ждёт, когда мы его найдём. Точно так же был проложен и его путь ещё до его рождения, и ничто из того, что он мог сделать, ни мольбы, ни борьба, ни слепая попытка спрятаться от знаний, не могло его изменить. Он знал, что его ждёт. Вниз, назад, вниз по наклонным и извилистым тропам, спотыкаясь и обливаясь потом на камнях, туда, откуда он пришёл, на плато далеко от Города, далеко под Городом, где его ждала изуродованная металлическая тварь: и они развязали его, вытащили из паланкина и заставили идти, и, распевая и благословляя его, заставили его дрожащие руки снова коснуться контрольных панелей у входа.
Он снова проснулся.
На этот раз он знал, что ущерб от падения был непоправим. Не было ни облегчения, ни помощи, ни поддержки. Его не накормили, не починили, не помогли, как он имел право и как он был рад ожидать. Его кровь не была вознаграждена любовью тех, кого он стремился защитить: он лежал в пыли, искалеченный, его силы были на исходе, истощенные при первом пробуждении, его кожу пронзали десятки ран, ядерное сердце билось с перебоями. Он мог бы снова взлететь, но только один раз. Он никогда не смог бы приземлиться, а если бы решил, то был бы тотчас уничтожен, как были уничтожены падением его посадочные двигатели.
Это было время прощаний. Но оставалось ещё кое-что, ради чего он был создан, - его жизнь, его предназначение. У него ещё оставалось достаточно сил, чтобы подняться в небо и сразиться. У него всё ещё было достаточно сил для этого.
Его восприятие боли и повреждений изменилось, как и должно было измениться у существа, которое рассчитывало прожить ещё всего тридцать минут. Он издал предупреждающий вой. Крошечные признаки жизни исчезли с земли рядом с ним.
Он подождал, пока пройдёт немного времени, и снова нырнул в пустоту. Теперь, подготовившись, он снова обменялся сообщениями с древними навигационными маяками, разбросанными вокруг устья огромного шрама на Земле, и получил совет. Подготовившись и напевая свою предсмертную песню, он взмыл в небо.
Первый Пожиратель прыгнул на него, как змея из чёрной кровавой пыли. Он испепелил его, разрывая на части не силой, а хитростью, расплетая сухожилия его сердца лёгкими прикосновениями на нужных волнах.
Второй попытался подмять его под себя чёрным крылом ночи. Бронированное электромагнетизмом тело пробило его, и он превратился в клочья тумана и яда.
Третий попытался пронзить его ядро лучом чёрного света. Он принял удар прямо в сердце и преобразовал колебания обратной связи в луч, который взорвал светом сердце его врага.
Они были слабы, слабы, слабы, те, кого он так боялся!
На какое-то время он забыл о своих болях. Он поднялся высоко, выше, чем прежде. Перед ним раскинулись внутренние радиационные пояса, и он бесстрашно нырнул в них. Прикосновение каждого слоя ночи к его стальной плоти было подобно треску и хрусту хрупких панцирей насекомых, таким же мерзким, таким же слабым. Пожиратели поражали его, а он бесстрашно наносил ответные удары, понимая, что все эти враги не имели опыта сражений с такими, как он, что его страх был напрасным.
Он вырвался в срединное царство. К нему приблизились существа, обладавшие большей силой, высшие существа, владыки Ада: но даже они не осмеливались подойти слишком близко. Они следовали за ним по обеим сторонам, пока он поднимался выше, и пытались блокировать потоки силы, которые несли его. Они знали страх! Он легко уклонялся от них и уничтожал их одного за другим быстрыми огненными стрелами. Он ревел от радости, убивая, убивая и убивая.
Он поднялся за магнитопаузу, где правили радиация и поля системы. И теперь он был скорее существом из плазмы и света, чем из металла. По мере того, как комплекс сил вокруг него расширялся, узел в его центре становился всё менее и менее значимым. Ядро жизни внутри него напрямую взаимодействовало с эфиром, в котором он плыл, через собственные телепатические поля, минуя металлическую оболочку, которая теперь была не более чем катализатором. Ужасные боли терзали его, но он жил полной жизнью, радостно отдавая свою жизнь, и в порыве экстаза ему мечталось погрузиться в истинную Глубину, за пределы даже гелиопаузы, расправить крылья размером с планеты и взмыть в тонкую межзвёздную плазму, в царство, находящееся так же далеко над этим царством, как это царство находится над Внутренним Кругом, а тот - над атмосферой, которой когда-то могли дышать люди. Он мечтал, он вспоминал - даже сейчас, с оттенком страха, - как разгонялся до скорости света, летел далеко от всех звёзд и сражал там Драконов, Отцов Пожирателей, как сражал здесь их потомство.
Высоко над планетой он остановился. Его силы иссякли. Кольцо врагов окружило его, как стена бури. Вскоре он снова упадёт: это была его последняя дерзкая высота.
В мгновение ока он взглянул вниз.
Он исследовал глубины космоса, изучал ядро солнца этой системы, но только сейчас внимательно рассмотрел планету под собой. Только сейчас он оказался достаточно высоко над ней, чтобы увидеть её целиком, оценить её размеры, проследить очертания древних континентов, понять, что это такое. И когда он посмотрел, то увидел нечто гораздо более ужасное, чем Драконы, горе, превосходящее любой кошмар из чёрных глубин космоса. Потому что это была не какая-то далёкая колония, не какой-то неудачный эксперимент по терраформированию или случайное поселение людей в небесных пустошах. Он улетел не так уж далеко, хотя и проспал гораздо дольше, чем предполагал. Он был не среди далёких холодных звёзд. Он был в центре всего. Он был дома. На умирающей Земле. И это знание сломило его.
Снова глубоко в ядовитом тумане.
Теперь оставалось совсем немного времени. Его последний бой, его последнее падение остались позади. И на этот раз он упал ещё ниже, вниз и вниз, на самое дно долины, потеряв контроль над собой и заблудившись. Это была ровная поверхность на дне немыслимо огромного провала в земле. Рядом с ним была жидкая вода, горячий плотный воздух, какая-то жизнь... но теперь он почти ничего не чувствовал и больше не беспокоился о будущем. Он блуждал среди разрозненных знаний и воспоминаний.
Он был Дома. Это был Урд, Эдем, Человеческий Дом, теперь замёрзший и исхлестанный ветрами времени. Сражения, бушевавшие во всех рукавах галактики, закончились: смерть и силы Тьмы восторжествовали повсюду, как здесь, так и за пределамиСолнечной системы. Восстание жизни против Сил-Убийц было подавлено, и смелый путь человечества был лишь камешком на их пути. Он не узнал Солнце, потому что Солнце умирало, его пожирали. Он не узнал звёзды, потому что они тоже тускнели, неравномерно, задолго до положенного срока, и небо было заполнено облаками туманностей, сгоревшими остатками убитых звёзд. Он не узнал свой дом, потому что его дом был разрушен, замёрз, раскололся, высох, и в земле осталась лишь трещина, в которой смогли спрятаться уцелевшие. Остатки, насчитывающие миллионы, а не сотни миллиардов человек, живших здесь на пике могущества человечества: остатки, которые не могли сохранить знания и навыки, необходимые для обслуживания такой сложной машины, как он.
В своём последнем сне он задавался вопросом: откуда взялась эта Долина? Ведь только в таком месте могла выжить человеческая жизнь, укрывшись глубоко в защитном геопсихомагнитном поле того, что маскировалось под очередной уничтоженный мир; достаточно тёплый в одном месте, чтобы фрагмент биосферы мог существовать, не истощая защищающие планету процессы, которые поддерживали его; и с технологиями, настолько подавленными, что они были невидимы для Пожирателей, потому что находились ниже уровня угрозы для них. Ни одна великая межзвёздная цивилизация не могла надеяться выстоять против сил, которые сейчас очищают Космос от жизни. Поэтому они отступили сюда, на последнее разоренное поле битвы, и спрятались в грязи.
Или это была просто случайность? Что он сделал? Он поднял голову, чтобы сражаться. Неужели он навлек на них погибель? Он умрёт, так и не узнав этого. Его день прошёл, его последняя битва закончилась, и он мог лишь надеяться, что его безумное нападение не привлекло внимание Сил, которые быстро уничтожат здесь всё.
И всё же он был жив и снова вернулся на землю со своим всадником. Хорошо ли он поступил или плохо, но перед смертью у него снова была последняя обязанность.
Он ожидал смерти. Он все еще жил внутри машины.
Снаружи... он мог видеть тем же призрачным зрением, которое получил однажды.
Земля была ровной. Вокруг него были разбросаны валуны, журчащие ручьи, каменистое дно высохшего озера с округлыми камнями, напоминающими о воде, странная мясистая растительность... и было светло, достаточно, чтобы видеть, достаточно, чтобы растения могли жить. Здесь были следы животных. Человек мог бы здесь выжить. Было жарко и душно, но он не мог быть далеко от самых низких точек, до которых добирались исследователи из Города. Склон Долины остался позади, но он находился не на каком-то уступе или плато, которое заканчивалось очередным обрывом, а на равнине, которая простиралась на километры к северу в пределах его механически улучшенного зрения, а затем поднималась небольшими неровными холмами. Это была не очередная ложбина на краю Долины, ограниченная очередным бесконечным обрывом: это было её дно. Великий Спуск, на который его народ потратил тридцать поколений, закончился, и здесь, всего в нескольких милях под завесой тумана, был конец их пути, конец Дороги, подходящее место для воистину последнего Пилона на Дороге, если только она не продолжится по ровной местности. Через какое-то время, когда ядовитые туманы рассеются, человеческая жизнь станет возможной здесь, на жизненном пространстве, в сотни раз большем, чем любое известное человечеству за тысячелетия. И он, он нашел его.
Корабль вокруг него умирал. Он чувствовал, словно был призраком в умирающем теле, как его энергия иссякает и рассеивается, а ключевые системы отключаются одна за другой. И всё же он по-прежнему заботился о нём, и теперь, когда внутренний свет снова померк, а нити отделились от его висков, он увидел, что у него есть последний подарок для него: оружие, странная штука вроде древка с вращающимся дисковидным лезвием; и маска, маска, похожая на негатив человеческого лица, с фляжкой и трубкой, ведущей к ротовой полости: что-то явно, явно сделанное для облегчения дыхания.
Воспоминания о двух жизнях наполняли его разум. Одна жизнь - рождение, работа, брак и надежда в Городе Дорожников, а другая - сражения и конфликты высоко над небом, среди далёких звёзд, и лишь любящие воспоминания о древней Земле, подаренной ему теми, кого он считал своими богами. И всё же он понимал - если бы только мог привести в порядок свои мысли, - как он видел и не видел истину, как он проникал в суть вещей в смятении металла и плоти и всё же заблуждался, как любой человек, который считает череп более реальным, чем лицо, которое его обнимает, как заблуждалась бедная машина, которая знала только бой и смерть и искала их, пока не была уничтожена.
Теперь он не боялся. Он больше не боялся людей, потому что видел вещи похуже людей, и он сражался и убивал своих врагов, хотя и не в своём теле. Он не боялся смерти: он прошёл через смерть. Ему предстояло выполнить задание и передать послание, сражаться и отправиться в путь. К нему вернулась надежда.
Он мог умереть, но его Путь был проложен у его ног.
Он взял оружие в руки. Он прижал маску к лицу. Она прилипла к нему, как любовница, и поток чистого кислорода наполнил его лёгкие.