- Господи, Господи, Господи... - боль сломалась секунду назад и я готов был плакать о ней. - Господи, Господи, Господи... - что-то было рядом, кто-то был рядом, но я не видел, не слышал, не... - Господи, Господи, Господи... - в моем теле - несколько дюймов стали, и если боль исчезла, то... - Господи, Господи, Господи... - еще немного, и я не смогу говорить. Но Ты ведь слышишь мысли, Господи? Ничего, я скоро умру. Жаль, правда, что так и не смогу пообщаться с Тобой. Я попаду этажом ниже... - Господи, Господи, Господи... - Неужели это - смерь, неужели - так глупо, неужели - со мной? - Господи, Господи, Господи... - Я...
Он зашел медленно, будто бы вплыл, с той неспешной уверенностью, с какой заходят в свой дом старые служащие. Поднял руку, поправил темную широкополую шляпу, осмотрел панораму тел, разбросанных по грязному полу таверны. Я проследил за его взглядом и улыбнулся. Этого парня я таки достал. И вот этого. И еще этого, кажется, но тут я не уверен.
Гость развернулся, встретился со мной взглядом. Спросил:
- Ты Марло? Тот, который Кристофер?
- Ну, я, - осторожно буркнул.
- Я к тебе.
- Поздно! - истерически захохотал я. - Я уже умер, если ты не в курсе.
- В курсе, - кивнул он.
- Ну и?
- А что это меняет?
- Но ведь...
- Если бы ты был бесчувственным и бессмысленным бревном, тогда да, конечно. Но ведь этого не наблюдается, правда?
- Нет.
- Ну вот.
- А как же ад? И рай, если уж на то пошло?
- Разве ты не знаешь, что ад был построен для одного-единственного узника - Падшего?
- Я... думал иногда. И сам боялся своей ереси.
- Ох, люди, люди...
- А рай?
- А он тебе надо?
- Нет, наверное. Просто приятно иногда думать, что есть место, где все счастливы.
- Есть, - кивнул он и усмехнулся.
- А зачем ты тогда ко мне пришел? - поинтересовался я.
- Не к тебе. За тобой.
- Зачем?
- Ты гений.
- Это, конечно, приятно слышать, но я смутно подозреваю, что мертвым глубоко безразличны похвалы.
- Это констатация, признание должности.
- Да?
- Да.
- Ну и? Хороша профессия?
- Тебе лучше знать, - пожал он плечами.
Я только покачал головой, сел, откинул волосы со лба и хмыкнул:
- Это бред.
- Да нет, - промолвил он и что-то неизмеримо великое мелькнуло на миг в его лице. - Ты ведь действительно гений.
- Мертвый, - уточнил я.
- Мертвый, - согласился он. - Ты не подходишь, потому и умер.
- А что, гениев много?
- Высшие - жуткие перестраховщики, - ухмыльнулся он. - Если я правильно помню, вас тут изначально было трое. Один умер лет в двенадцать, кажется, от холеры, чумы в тот год не было. В общем, это не важно. Теперь - ты.
- За что?
- Гений должен стоять на ступень выше остальных. А не на несколько, как некоторые.
- Так я оказался... слишком хорош?
- Ты просто не подошел, парень.
- Кто он?
- Ты его знаешь. Он пишет для Шекспира.
- Этот обормот? Но я ведь...
- В том то и дело, - скривился он, - что ты ведь.
- Черт... Это несправедливо!
- Что есть справедливость? Миропорядок, воля Бога? Тут все налицо. Невиновность? Но ведь и он не виноват.
- Этот... Этот...
- Они не узнают его имени. Никогда. Он не будет пытаться кроить историю, как ты. Он будет просто писать и играть, и ему даже не дадут делать это самостоятельно.
- Он будет жить. И - будет гением.
- Ну и что? Ты тоже. Тебе ведь двадцать девять, да? Значит, из возраста молодого человека ты уже вырос, а что не дожил до старости - так уж вышло. И еще - ты просто не сможешь существовать как он, пара месяцев - и станешь самоубийцей. Что, я не прав?
- Прав. Абсолютно. Но ведь это целых пара месяцев...
- Что уж тут говорить. Ты труп, Марло. Пора начинать смиряться.
- А это обязательно?
- Нет. Просто - так легче коротать вечность.
- Меня забудут.
- От тебя останется восемь пьес и имя.
- Имя? У меня, значит, будет, а у него - нет? Хоть какое-то облегчение.
- Злобный ты человек, Кристофер.
- Просто - в меру эгоистичный. И - это хорошее утешение. Будь оно иначе, ты бы промолчал.
- Ага, - жизнерадостно согласился он.
- Так, где-то тут должна быть выпивка, - поднялся я на ноги.
- Зачем? Ты же труп, упиться не получиться.
- Ну и что это меняет? - исподлобья глянул я.
- Ничегошеньки, - рассмеялся он, и я даже удивился, что во рту у него просто зубы, а не полуметровые клыки.
- Тебе наливать? - спросил я, изымая из-под стола бочонок. - Пиво, кажется, - покрутил я его в руках. - Ага, точно пиво.
- Конечно, наливать! - возмутился он, устраиваясь поудобнее возле стойки. Я бросил на него взгляд и наткнулся на свое тело у стены, как раз за его плечом.
- Не смотри, - тихо проговорил он. - Плоть слаба. Выпьем же за это.
- Всегда мечтал напиться на собственных похоронах, - пробормотал я. - Но и так сойдет. Будем!
- А куда ж мы денемся! - хмыкнул он, отпивая пенку. Я свою кружку выхлебал залпом и налил следующую.
- И еще говорили, что на этом свете нет радостей того, - блаженно улыбаясь, сказал я.
- Врут, - искренне, как мне показалось, согласился он.
- Слушай, у тебя есть имя, друг? - приобнял я его за плечи.
- А, как хочешь, так и называй, - скривился он, и моя рука чуть не залепила мне же по морде, еле уклонился. - Только от Мефистофеля воздержись, ладно? Ты неплохо описал Фауста, конечно, но...
- Значит, будешь Волчьим Пастырем.
- Не тяну на Велиара, - покачал он головой.
- Ну и что? Главное, что мне нравиться.
- И на том спасибо, - хмыкнул он. - Мог же и Гавриилом обозвать.
- Ну что ты! Это было бы неинтересно.
- За вечность, - стукнул он своей кружкой о мою и допил пиво.
- Еще по одной?
- Наливай.
Пиво было паршивым, из дешевых, но лазить тут и искать что получше не было настроения. Так даже лучше - я и не мечтал пить после смерти дерьмовое пойло.
- Знаешь, Велиар, - проговорил я. - Думал, что будет страшно. И больно - до умопомрачения. А вышло как-то... обыденно, что ли.
- Ты хотел смерти-праздника или смерти-испытания?
- И того, и другого, наверное.
- Смерть обыденна, - кивнул он. - Даже обыденнее жизни, ведь там возможны неожиданности, а тут... И боль, и страх - это чувства тела. Ты помнишь?
- Помню, - кивнул я. Это было давно, полжизни назад, когда тринадцатилетним мальчишкой я одолжил у не в меру пьяного солдата абсолютно замечательный нож, а тот - мало того, что заметил, так еще и обиделся. И возвращать пропажу было поздно, оставалось только бежать в и сквозь ночь, как от бешенных собак, как от огня или смерти, и солдат, даром что вдрызг пьяный, несся следом с неожиданной прытью, видя в испуганном мальчишке демона и начальника городской стражи одновременно, а я, хоть и бегал часто дольше и дальше, задыхался и спотыкался, знал, что ему меня не догнать и никак не мог успокоиться, и потом, нырнув в проулок и взлетев на чей-то балкон, лежал, вжавшись в темный камень и дыша быстро и часто, как умирающая лошадь (и слава Богу, что солдат был слишком пьян, чтобы услышать), и все не мог понять - почему, ведь голова была совершенно ясной, а тело, такое послушное раньше тело била дрожь, и прежде идеально скоординированные движения были еще более нетрезвыми, чем у солдата. Да, страх - это чувство тела. Интересно, что еще я оставил там?
- Интересно, что еще ты оставил там? - поинтересовался Велиар. - А ничего. Если очень захочешь, ты сможешь даже испугаться. Или помаяться с похмелья.
- Самообман?
- А разве и жизнь, и смерть, это не самообман?
- Это было бы... слишком пошло.
- А разве не чудесно?
- Чудесно? Дать кому-то своим самообманом обмануть мой самообман? Тьфу, перекроить мою жизнь?
- А перекроить своей чужую? Или чужые? Или весь мир, эту общественную грезу?
- Мы живем на мыльном пузыре...
- Вы живете в чуде.
- Ты лжешь.
- Уличи меня.
- Угу, - грустно кивнул я, понимая, что не получиться. - И где ты был, когда я писал Мефистофеля?
- Если ты ждешь, что я отвечу что-то вроде "смотрел через плечо", то я лучше промолчу.
- Да ладно. Черт, пиво кончается... И что, оно всегда так?
- По гению на кусок времени и пространства? Да.
- Сколько их было в Италии сто лет назад?
- А там одной штукой было не обойтись. Один может идти и вести за собой, а тут мир надо было развернуть.
- Как в первые века христианства?
- Приятно общаться с умным собеседником.
- А где ты был - до? Во времена Юпитера и друидов?
- Я был всегда. Я и такие, как я. Когда царство начинает стареть, оно должно взять новую судьбу и новое имя. Это поняли даже греки Византии.
- Это их не спасло.
- Просто они решили, что одного раза достаточно.
- А разве нет?
- А разве время застыло?
- Они постарели и не заметили этого...
- Все мы меняемся быстрее, чем успеваем это заметить. И поэтому - жизнь прекрасна.
- А смерть?
- А смерть не скучна.
- Это точно, - кивнул я. - Как думаешь, тут где-то еще есть выпивка?
- Думаю, что да. Вопрос только где, не так ли?
- Ага. Слушай, а то, что мы выпили здесь, было выпито там?
- Но мы же его выпили.
- Но мы же не... а, черт! Пиво есть пиво, да?
- Жизнь построена на самообмане.
- А посмертие? Или правильнее будет - пожизние?
- Думаю, пожизние. Но - не звучит как-то. Так вот, оно построено на том, во что ты сумел себя обмануть и заставил поверить при жизни.
- Бред, - покачал я головой.
- Зато весело.
- Мда... Ну что, Велиар, пойдем искать еще бочонок?
- Тебе надо, ты и ищи.
- А ты что, пить не будешь?
- Буду. Но ведь тебе нужнее. Значит, искать будешь ты.
- Аргумент.
- А ведь он искренне восхищается тобой, парень.
- Ну и пусть.
- Он возьмет у тебя все, что сможет взять.
- Кто б сомневался! Раз гений, то возьмет все?
- Почти. Но что-то останется.
- И на том спасибо. Небось, не стиль, темы, герои или приемы?
- Естественно, - усмехнулся Велиар.
- Слушай, давай не будем о нем, - скрипнул я зубами и спустился в погреб. Велиар прав, я сам поступил бы точно так же. Но все равно - было мерзко. Бочонки стояли аккуратными рядами, лениво и любопытно глазея днищами. Я схватил первый попавшийся и побрел наверх. Если бы мне дали время, если бы мне дали время, если бы...
- Херес? - обрадовано потер руки с тонкими, длинными пальцами Велиар, и на одном из них блеснул камень - не кольцо, а именно камень, багряная капелька, вплавленная в кожу.
- Херес? - удивился я, потом глянул на бочонок и кивнул. - Ну да, конечно херес. Ты все знаешь?
- Нет уж! - рассмеялся он. - Зачем тогда жить?
- Но скажи мне, когда он возьмет все у меня, что он будет делать?
- Брать у других. Но они не гении, их хватит не на долго.
- А потом?
- Потом? Спишется дядя. Сопьется. Будет брать у себя но сам не будет брать у жизни, и когда в душе останется только гулкая пустота - умрет.
- Так долго... Я завидую ему, Велиар. Это неправильно?
- Это ничего не изменит.
- Наверное... Черт! - кружка хряпнулась о стол и янтарные брызги вина разлетелись вокруг.
- Скажи мне, Велиар, зачем мы живем?
- Ради грезы, Кристофер, ради мыльного пузыря этого мира, который хочет жить - до безумия, и без устали придумывает вас, чтоб вы потом придумали его.
- А ты?
- Я был всегда.
- Зачем?
- Просто.
- А я?
- Гении заставляют думать остальных, думать - и придумывать.
- Как хороший пинок?
- Нет, пинками служат войны. Как хорошее вино - одурманить людям головы.
- А похмелье?
- Будет, не переживай. В любом случае.
- И поэтому я не гожусь.
- Ага.
- Он поймет?
- Да, он поймет.
- Все-таки он гений.
- Ты знал это всегда, правда?
- Ну и что?
- Налей еще, Кристофер.
- Вот уж не думал, что у старого жмота есть такое вино... - пробормотал я. - Господи, я изо всех сил пытаюсь уйти, но... бред - за плечами висит его лицо... его лицо висит над успешно скопытившейся жизнью, над всем, что я когда-либо писал, что делал и что не сделал... Я не хочу думать о нем и не могу о нем не думать... Он живет, а я - нет, и я никак не могу отделаться от мысли, что - вместо меня...
- А вот это ты зря, Марло. Даже будь у него навязчивая идея, он - не смог бы, как не смог бы ты.
- Я знаю, Велиар, я знаю. Но...
- Пей, Кристофер. Пей. Это пройдет.
- Зачем тебе нужен мертвый гений?
- Каждый гений - это шедевр. Высшие - жуткие перестраховщики. В вас вложили слишком много, чтобы позволить просто исчезнуть, раствориться в смерти.
- Нас складывают, как старое оружие - мало ли что?
- Да. Именно так, Крис. Ты все-таки немало понимаешь.
- Значит, и мое место в этом... своеобразном архиве? До востребования?
- До востребования. Но ты еще можешь остаться здесь на какое-то время. Вечность - это слишком долго, чтобы жалеть дни. Ты останешься?
- Нет.
- Я удивлен.
- Зря. Это ведь ничего не изменит.
- Наверное. Они не отказывались от последних мгновений почти-жизни.
- А мне так проще. Я могу тебя попросить, Велиар?
- О чем?
- Найди мне применение. Какое угодно. Я не смогу лежать на полке, как старая книга.
- Я спрошу.
- Высших?
- А кого же еще?
- И как думаешь, получиться?
- Думаю, это будет забавно.
Он задумчиво осмотрел меня и добавил:
- Особенно если учитывать твой опыт тайной службы.
- Не надо, - мотнул я головой. - Х... из меня тайный сыщик.
Том. Черт, я не смог. Прости, прости мне твою веру в меня, прости мою самоуверенность, прости жуткую справедливость Самого, решившего, что кто-то должен быть наказан, и выбравшего для этого тебя, прости...
- Х... - согласился он. - Но разве это хоть что-то меняет?
- Да.
- Не для меня.
- Может быть.
- Ладно, парень. Я, пожалуй, пойду спрошу.
- А я?
- А ты будешь сидеть тут.
- И все?
- И ждать.
- Но я...
- А что тебе еще остается?
- Да, пожалуй... - опустил я голову, а когда поднял ее, Велиара уже не было, только тела все так же валялись по таверне.
Ингрем. Я даже знал имя того красавца, что вспорол мне тело. Ах, как жаль, что его не было среди павших! Что ж, у маленькой мрази всегда было чудесное чутье корабельной крысы - бежать за миг до того, как коса смерти пролетит над головой. Я с удивлением заметил, что ненависти к нему не наблюдается. Да, представься случай, я бы его убил, но это уже дело принципа. А ненависть... Так должно было быть. Глупая шутка Самого, не менее глупое обвинение в атеизме, кровь Тома, который был слаб телом, но на диво умел играть, умел так, что опытнейший палач никак не мог понять, отчего же умер невезучий Кид, который вместо крика и признаний смеялся, как истеричный демон, щуплый, высокий, нескладный, с жуткой жаждой жизни, с темным огнем в глазах и совершенно невероятной верностью... Прости меня. Пусть Бог носит тебя за пазухой.
Оказывается, даже Сам умеет ошибаться. Пока жил, не верил. Но смерть меняет перспективу. Сегодня меня в любом случае должен был убить Ингрем - для новой жизни в полном и безраздельном владении у Самого. Он, конечно, называл меня другом, и Это мы придумали вдвоем, и в отличии от его остолопов я умел играть, абсолютно замечательно играть, я даже понял и принял его доводы... Но смерть Тома сломала их. А потом... слабый, целиком и полностью контролируемый Ингрем организовал настоящую засаду, которую и я, и Сам посчитали бутафорией, а оно... Я глянул на свое тело и криво усмехнулся. Меня зарезали ножом за двенадцать пенсов, меня, которому члены совета королевы писали объяснительные в Кембридж, карманного гения Самого... Он часто смеялся, что я, дескать, живое воплощение не очень-то и правдивой фразы про из грязи да в князи: сын сапожника, организовывающий тайную службу королевы... Грязь не любит отпускать - меня зарезали таким же ножом, каким чистят рыбу на берегах Темзы.
Наверное, Сам обидится. Может, даже повесит Ингрема. Он у нас собственник, не любит, когда ломают принадлежащее ему. Ну и пусть. Что-то пора оставить.
- Кажись, - согласились с ним откуда-то сверху, и через мгновенье в зале стояли двое: усатый и полный хозяин, вошедший в двери, и его молодой то ли родыч, то ли помощник, спрыгнувший с балки под потолком.
- Хорошие были люди, - задумчиво пробормотал хозяин, отпихивая ногой чье-то тело с прохода.
- Да ну? - засомневался помощник, оглядывая нас, точнее - наши тела.
- Конечно, - серьезно проговорил умудренный летами и опытом выживания хозяин. - Видишь, как мало мебели поломали? Смотри, даже кружки целые остались. Сразу видать, серьезные люди, не то что молодые оболтусы, которые друг другу если по морде съездят, то хорошо, а таверну тебе разнесут в щепы, не заплатив ничерта, будто так и полагается! Тьфу! - смачный плевок шлепнулся на грязный и залитый кровью пол, отнюдь не выглядя там чужеродным предметом.
- Да ну его, - махнул рукой хозяин. - Завтра. Все равно придет стража, будет ругаться, что улики повымыли. А так - может, и получим что, как возмещение ущерба.
- Так это... это тут всю ночь будет?
- А что? Ночью стража спит, сутра узнает, а придет где-то во второй половине дня.
- Но ведь...
- Вот гады! Херес достали! - углядел хозяин мою бочку.
- Лапы прочь! Это мое! - рявкнул я, отодвигая ее подальше от рук хозяина и он, как ни странно, сразу отвернулся, будто все мысли о бочке мгновенно улетучились из его головы.
- Где? - спросил помощник.
- Что? - удивился хозяин.
- Херес.
- Какой? Нету...
Я лишь усмехнулся их диалогу и налил себе еще. Потом сюда пришел еще кто-то, они пили и шумели, обсуждали новые цены и общих знакомых, хозяин деловито перерывал карманы всех безвременно усопших на его территории и ругался на нашу скупость. Я не обращал внимания. Нам было хорошо вместе - мне и моему бочонку. И пусть это опьянение хоть трижды самообман, с ним легче жить, то есть почти жить, существовать, короче.
Ночь постепенно переползала в день, хереса оставалось пару капель на дне. Мне не забыться, мне не уснуть. Зал таверны опустел. Я бродил между телами, подолгу вглядываясь в их лица, придумывая им судьбы, потом остановился над своим и долго смотрел, присев на корточки, в свое застывшее лицо как в чужое, отмечая его странную красоту, жестокость в чертах, которой я не замечал в себе, безумную глубину застывшего взгляда.
- Ну как, нравиться? - поинтересовался кто-то рядом.
- Велиар?
- Ага.
- Ну как?
- Да в общем то ничего...
- Что, совсем? И как же теперь?
- Хороший вопрос, - кивнул он. - Понимаешь, раз я о тебе просил, то мне тебя и отдали.
- И в чем проблема?
- Я теперь не знаю, что с тобой делать.
- Хочешь, подскажу?
- Воздержись, ладно?
- Как скажешь, - мне было хорошо и легко. Кажется, все начинает складываться так, как надо, все в кое-то веки было правильно.
- Только раз мы уж с тобой будем работать вместе, воздержись от Велиара, хорошо? Он же может и не понять...
- Он? Не понять? Бессмысленный? Ладно. Так как же мне тебя называть?
- Я подумаю над этим вопросом, - серьезно кивнул он, и что-то странное, неизмеримо иное и в то же время родное, знакомое, всегда известное проступало сквозь стены таверны, сквозь тела и людей, и лишь земля и небо оставались такими, как были.
- Мне здесь нравиться, - усмехнулся я, разглядывая то, что было вместо. Химера вместо таверны, тела - опавшие листья, странный, красивые в своей несуразности насекомые - люди в ней, и сверкающее ожерелье - кажется, на его месте стояли пивные кружки.