Фон за спиною ведущего программы новостей был цвета полуденного неба - в это время солнце во внешнем мире светит особенно жестоко, и даже вечно чёрный купол над полисом приобретает цвет тёмно-синий, глубокий и спокойный.
Сообщение об аварии на 2-й электростанции, сменилось репортажем из зоны "В", в которой полиция всё никак не могла подавить беспорядки, после чего эфир заполнила пустая болтовня одного из представителей администрации полиса. Но стоявший посреди комнаты человек в тёмно-сером вязаном свитере словно и не слышал ни звука. Лицо его напоминало толстую темно-коричневую искусственную кожу - морщинистую, покрытую маленькими чёрными дырочками, неживую, безразличную ко всему. Да и весь он походил на длинное серое щупальце, которое прорвалось сквозь пол и вытянулось в предсмертной агонии
Человек медленно листал блокнот, а диктор на экране дешёвого телевизора продолжал о чём-то говорить, рассказывать, зачитывать документы, спрашивать мнения каких-то весьма важных людей. Этот тихий шум тоже можно было назвать своеобразным фоном.
Галогенная лампа заливала комнату ярким, неестественно белым светом. В этом свете страницы блокнота, казалось, светились изнутри.
Блокнот был старомодным, с обложкой из коричневой кожи, покрытой разнообразными тиснеными линиями и геометрическими фигурами. Такими мало пользуются, их продают разве что для подарков - кому придёт в голову использовать бумажные блокноты, если есть недорогие и удобные электронные!
Почти все страницы были когда-то заполнены записями, теперь же они темнели следами толстого чёрного маркера. Человек время от времени находил незачёркнутые строчки, читал их, застывая, как будто выносил неслышный приговор, потом решительно уничтожал и их - номера, по которым больше не ответят, на которые больше не стоит звонить.
Над одной из строчек он задумался несколько дольше. Наконец, закрыл блокнот, заложив указательным пальцем найденную страницу, сделал шаг к столу, положил маркер и протёр слезящиеся глаза.
На столе большую часть места занимал массивный компьютер с откинутой панелью 15-дюймового монитора и совершенно исцарапанным серебристым блоком. Рядом лежал выключенный коммуникатор, пара блестящих ручек, несколько дисков, три пластиковые бутылки с минеральной водой, стопка ровных белых листов, на которых петитом был напечатан то ли договор, то ли инструкция.
Человек в сером свитере склонился над столом и коснулся рукой края монитора, на котором горело окно программы связи и несколько других, маленьких и чёрных. Немного поглядев в монитор, будто раздумывая над чем-то важным, человек положил блокнот, поднял голову и посмотрел на стену.
Там на аккуратных крючках висели ножи. Они покрывали всю стену - лезвия прямые и изогнутые, хромированные и воронёные, украшенные золотом и исцарапанные, новые и иззубренные. Каждый - индивидуальное творение мастера, подобных которому нет. Ни одного серийно выпущенного клинка.
Человек подошёл к стене и провёл пальцем по одному из экспонатов. Вдоль хищно изгибающегося лезвия лёгкими буквами мастер написал название ножа - "Cougar". Перед названием - затейливый узор, сплетающий буквы имени и фамилии мастера, его фирменное клеймо. Длина тёмного, не дающего бликов лезвия была чуть больше двенадцати сантиметров. Клино скелетонизированный - с отверстиями вдоль тупой кромки. Рукоятка - обтянута каким-то чёрным матовым материалом, рельефная и удобная.
Человек, казалось, забыл обо всём, глядя на это изящное воронёное лезвие. Старик Куортон превзошёл самого себя в этом шедевре, подумалось ему. Этот нож просился в руку, он был воплощением стремительности, точности. Когда-то на нём была человеческая кровь. Теперь же ничто не напоминало об этом - заново отполированный, он выглядел как новенький.
На лице человека появилась тёплая улыбка. Он снял нож с крючка и подержал его на ладони, как младенца. Осторожно, двумя пальцами поднял клинок к свету, посмотрел вдоль лезвия. Пальцы погладили рукоять, сомкнулись вокруг неё.
Он внезапно взмахнул ножом, пригибаясь, наклонившись вперёд. Удовлетворённый, снова повесил нож на крючок и отошёл к окну. Там были видны, в основном, стены соседних домов, покрытые тенями, отсветами и голограммной рекламой. Только в узкий промежуток между зданиями проглядывало расстилающееся море колючих огней - ночной полис.
Одна реклама была статичной. В широком светлом прямоугольнике была нарисована синяя бутылка газированного напитка, отбрасывающая зелёную тень. Крупными пляшущими буквами был выведен короткий слоган: "Зарядись Энергией Сейчас!". Вторая реклама - зацикленная подборка кадров. Скачущие люди усиленно призывали людей покупать какие-то таблетки, над ними мигала надпись "Забудь О Боли И Радуйся Жизни!".
Эти огромные панно раньше вызывали у человека в сером свитере приступы глухого раздражения, но с годами он привык и словно абстрагировался от рекламы, он замечал её только тогда, когда на стены вешали особенно неприятные и резкие изображения. А есть и такие люди, подумал он, которые не могут привыкнуть к рекламе, постоянно приходят в бешенство при её виде. Пустая трата нервных клеток.
Таков современный мир, в который раз подумал человек, в нём повсюду одна реклама. Если выключить все голограммы, все неоновые объявления, все вывески, то в полисе станет наполовину темнее.
Человек устало прислонился лбом к холодному стеклу - обычная, часто встречающаяся поза. Многие, вглядываясь в мир, лежащий за окнами, рефлекторно прислоняются лбом к стеклу, оставляя потом запотевшие пятна неправильной формы. Словно сознание хочет вырваться из опостылевших оков, но натыкается на безжизненную плоскость.
Человек смотрел на далёкие огни полиса сквозь узкую щель между домами. Он знал, что там - такие же огни, какие горят в окнах напротив, но те огни далеки от него, кажутся иными, даже немного таинственными, если в современном мире ещё можно употреблять это слово. Иногда человек задумывался, как выглядит его лицо со стороны улицы, узкое худое лицо, вжавшее лоб в холодное двухслойное звукоизолирующее окно. Но это лишь пустые мысли, с улицы его окно даже не увидеть под рекламой какого-нибудь напитка или увеселительного заведения.
Вздох оставил на стекле быстро тающий овал.
Человек снова протёр слезящиеся глаза. Сегодня он недопустимо много времени провёл за компьютером и потому чувствовал недомогание.
Он позвонил по всем номерам, какие были в его блокноте, пользуясь компьютером, чтобы следить за каждым звонком.
Люди, которым принадлежали прозвоненные номера, все в своё время обещали помощь, они называли себя друзьями, они приветливо улыбались. Но теперь, когда они действительно нужны ему - линию выключали, отсоединяли его, помещали в "чёрный список" своих коммуникаторов.
Только один номер остался в блокноте. Последний номер, по которому он не звонил уже два года.
Человек снова вздохнул и, сощурив глаза, как в детстве, покачал головой из стороны в сторону, следя за игрой искажённого света. Огоньки стали звёздами, их прохладное мерцание подмигнуло ему и тоже качнуло лучами-крыльями.
Он не спешил снова коснуться клавиш компьютера, чтобы набрать последний номер.
Всё может быть. Этот номер уже десять раз мог стать мёртвым - связанным с уже несуществующей картой памяти, перегоревшей, или переписанной, или забытой в выброшенном коммуникаторе.
Человек в сером свитере отошёл от окна и положил руку на батарею. Пальцы, замёрзшие от холодного стекла, быстро оттаяли. Человеку показалось, что в комнате недостаточно тепло, и он повернул ручку, расточительно увеличивая накал.
Потом он медленно сел в кресло, положил обе руки на клавиатуру - пока ещё бессильно, не нажимая клавиш. Не спеша использовать свой последний номер, как экономил когда-то последнюю пулю...
***
В семь часов вечера в клубе "L'Espoir" посетителей было немного. Впрочем, здесь никогда не бывает слишком многолюдно.
Это один из тех клубов, которые так трудно найти среди угрюмых однообразных домов, даже если вы знаете точный адрес - третий уровень 43-й улицы зоны "G", дом номер 32. Вы без труда найдёте дом номер 30 - здесь огромный магазин косметики, сверкают голограммные рекламы, светятся логотипы известных парфюмерных фирм, с огромных плакатов смотрят отпугивающие своей пустотой глаза моделей. Этот, как его называют, "мегастор" тянется вдоль третьего уровня, сразу переходя в 32 дом, в котором на втором этаже горит неон вывески модного кинотеатра. На первом этаже сквозь десяток затемнённых синих окон вы увидите обширное помещение, столики, сидящих и ходящих людей - но чтобы среди других дверей, ведущих в мелкие магазинчики, разглядеть сделанную из синего непрозрачного пластика дверь клуба "L'Espoir", вам надо остановиться и приглядеться повнимательнее. А жизнь так стремительна, что у большинства на это нет времени, они суетятся и проходят мимо, и лишь некоторые из них гадают, где же находится вход в этот зал за тёмно-синими окнами.
Внутри клуба всегда царят голубые сумерки, словно здесь клубится незримый туман. Оттенок освещения подобран очень точно - он достаточно светлый, но не раздражает глаза. Сначала даже непонятно, откуда же идёт этот свет, кажется, что он просто рождается посередине зала, оседает синевой на лицах посетителей.
Немногочисленные гости клуба в этот ранний вечер расселись за шестигранными столиками, рассеяно пили, вполголоса беседовали. На невысокой сцене у дальнего угла играл саксофонист. Звук его баритонистого саксофона оставлял всех равнодушными, ни один человек не смотрел в сторону музыканта с интересом.
Улыбающийся бармен - маленький сухонький старичок в очках, - который получил свободную минутку и присел на стоящий за стойкой высокий стул, подмигнул музыканту. Саксофонист отнял от губ свой инструмент и что-то сказал бармену в ответ. Тот покачал головой, усмехнулся и, бросив несколько слов, снова подошёл к стойке, чтобы налить новому посетителю бокал изумрудного ликёра.
Любитель ликёра расплатился и вернулся за свой столик, где его ждал человек с узким худым лицом, одетый в длинное чёрное пальто, из-под которого выглядывал ворот тёмно-серого свитера. Не слыша шагов несущего ликёр, он скрестил пальцы лежащих на столе рук вокруг стакана с ароматным кремовым напитком, склонил голову, словно задремал, вдыхая испаряющийся алкоголь.
- Люгер, - окликнул его подошедший, садясь за стол, - ты бы сдал пальто в гардероб.
Люгер поднял голову. В его карих глазах не было и тени сна.
- Нет, Мишель, я, пожалуй, останусь в верхней одежде. Что-то я сегодня никак не могу согреться.
Он откинулся на спинку стула, сделал большой глоток, глядя на собеседника.
Тот в свою очередь медленно поднёс к губам бокал.
На Мишеле был потёртый пиджак из коричневого вельвета, надетый поверх плотной тёмно-зелёной рубашки с расстёгнутой верхней пуговицей. На левом плече пиджака была протёрта узкая полоса, словно он часто носил тяжёлые сумки.
Лицо Мишеля напоминало своим контуром равнобедренный треугольник, у которого отрезали нижний угол. Широкий выпуклый лоб был покрыт глубокими морщинами, на него падали короткие непричёсанные волосы. Глаза, такие же карие, как и у Люгера, смотрели из-за тонких линз очков в золотой оправе с выражением, в котором можно было различить одновременно насмешку и печаль, боль и глубокий ум.
Это лицо было удивительно живым, оно дышало энергией, теплотой. Среди остальных людей оно выделялось, как выделяется лицо человека среди картонных масок, как отличается лицо стоящего в комнате от смутных очертаний лиц прохожих за окном. Оно было очень запоминающимся, оно западало глубоко в память. В любой момент можно было вызвать его обладателя к жизни перед мысленным взором. Глаза, которых больше нет ни у кого, правильной формы нос с маленькими ноздрями, уголки губ, поднимающиеся и опускающиеся, словно живущие своей отдельной жизнью, длинные тонкие пальцы с ногтями "лопаточкой", немного сутуловатая осанка. Все эти мелочи наполняли мысленный образ, были неотделимы от него. Его можно было сравнить с детализированным и чётким портретом кисти мастера рядом со многими другими стандартными портретами. И там и там есть глаза, нос, руки, плечи, но будет чувство, что не хватает чего-то неуловимого, невыразимого словами.
Мишель был из тех людей, в каждом движении, каждом жесте, каждом слове которых есть отпечаток своего неповторимого стиля. Такие люди словно очаровывают окружающих, заставляют их невольно подражать себе. Но никому не дано произносить слова с теми же интонациями, двигаться с такой же уверенностью.
У Мишеля была одна особенность, очень не нравящаяся многим людям: при беседе с ним собеседнику казалось, что Мишель знает неизмеримо больше него о предмете разговора. Как он этого добивался, оставалось загадкой.
Люгер молча сидел и внимательно смотрел на друга, отмечая, как он постарел, изменился за то время, что они не виделись. Глаза стали резче выделяться на лице, заметно прибавилось морщин - это оттого, что Мишель всегда обладал очень подвижной мимикой. Люгер всегда завидовал тому, сколько было у его друга разных выражений лица, тому, как без слов он мог выразить практически всё.
- Ты долго мне не звонил, - сказал Мишель, прерывая затянувшееся молчание. - Целых два года. Я пытался сам дозвониться до тебя, но твой номер уже изменился.
Люгер кивнул несколько раз, коротко и быстро.
- Да, я потерял карту памяти со старым номером. Я виноват перед тобой. Сначала как-то забывал позвонить, потом уже было неловко. Я чувствовал неприятную робость, не знаю, как ещё назвать это чувство.
Глаза Мишеля смотрели всё так же насмешливо-печально.
- Мы встретились в этом клубе более получаса назад. За это время я рассказал тебе, что было со мной за отчётный период. Мы пошутили, посмеялись. Но ты так и не сказал мне ничего важного о своей жизни, если не считать бесценных сведений о том, что твоя коллекция ножей достигла почти двух сотен. Давай, не стесняйся, - с тихой улыбкой подбодрил он Люгера, наклоняясь вперёд и ставя свой бокал на стол. - Выкладывай, что там произошло. Судя по твоему виду, у тебя не всё хорошо.
- Да, жизнь в последнее время меня не балует. Я недавно вышел из больницы, до конца ещё не совсем оправился. Теперь мне нельзя работать за компьютерами. От них у меня сильно болят глаза, кружится голова, а после чувствую себя таким разбитым и уставшим, что просто ложусь и мгновенно засыпаю, причём сколько бы ни проспал, встаю невыспавшимся. Мышцы тоже побаливают, их иногда сводит странной судорогой, принимаю тогда "Норн-АГ", такие, знаешь ли, зеленоватые таблеточки, пятьдесят штук в пачке. И ещё куча всего остального по мелочам, - Люгер грустно улыбнулся и развёл руками. - Такова наша жизнь. Мы окружили себя многочисленными излучениями, наслаивающимися друг на друга, мы потребляем вредную пищу, каждый день принимаем недопустимую дозу радиации. А главное - мы живём в вечной ночи. Темнота лишает нас здоровья.
Мишель медленно кивнул, доля печали в его взгляде немного увеличилась.
- Да, - устало произнёс он, - мы стареем. Ритм жизни увеличивается, и я вижу некоторую закономерность в том, что так резко сократилась её средняя продолжительность. Ведь нам, старикам, становится непонятна царящая вокруг суета, мы выпадаем из этой новой жизни. Я тоже в последние два года сильно сдал. Если так будет продолжаться и дальше, то, чувствую, не дотяну до своего пятидесятилетия.
Он достал из серебряного портсигара длинную тонкую сигарету, закурил, выпустил клубы ароматного дыма, похожего на выпущенных на свободу серых шерстистых зверей. Свободной рукой придвинул поближе к себе круглую стеклянную пепельницу, откинулся на спинку стула.
В клубе прибавилось людей. Уже почти все столики были заняты.
Люгер поставил локти на стол и упёр кулак правой руки в ладонь левой - привычка.
- Я ушёл с работы, на которую устроился, как ты помнишь, пять лет назад, - сообщил он, нечётко произнося слова, что было, в принципе, ему несвойственно. - Теперь она противопоказана мне... А найти новую работу, не связанную с компьютерами, в наше время очень сложно. Деньги почти кончились. Вчера даже думал, а не продать ли мне несколько экземпляров из коллекции ножей... Но нет... Я не могу... Лучше всё остальное продам - компьютер, мебель, но не коллекцию... Я звонил вчера всем тем, кто раньше называл себя моими друзьями. Но все они были неискренни. Я следил через компьютер за тем, как соединяются линии связи, и видел, как одни из них отключали свои коммуникаторы, другие заносили меня в "чёрный список". Они на самом деле всегда были равнодушны ко мне. Я знаю, наш мир таков, что большинство живёт, отгородившись от всего внешнего, они не хотят никого к себе впускать. Всё это давно известно, и не в наших силах изменить такой порядок вещей. Но как же грустно в тот момент, когда перестаёшь цепляться за самообман и понимаешь, как ты на самом деле одинок...
Саксофонист уже кончил играть. Он сидел на высоком стуле за стойкой бара, низко опустив плечи, опорожняя бутылку водки. Бармен что-то сказал ему, музыкант только коротко ответил, не поднимая головы, и продолжил своё саморазрушение.
- Это так, - согласился Мишель, стряхивая пепел с сигары.
Он молчал и смотрел на руки друга. Люгер опустил взгляд на свой стакан с кремовым напитком, сделал медленный глоток.
- А ты не думал о том, чтобы вернуться к старому ремеслу? - спросил внезапно Мишель.
Люгер поднял голову.
- Нет, - ответил он, глядя на Мишеля с таким выражением, словно тот намеренно растревожил старую рану. - Я ведь обещал своей матери, что больше не вернусь на прежний путь. А такие обещания не нарушаются. Хотя физически я ещё в достаточной форме для той работы, если даже в чём-то ослабел, опыт заменил бы это. Но нет, я решил окончательно ещё восемь лет назад, дороги нет.
Мишель усмехнулся:
- Жаль, ведь ты был неплох, очень неплох... Как раз твоё прежнее занятие не связано с компьютерами. Если ты сейчас ищешь работу, то я могу предложить тебе нечто подобное. Что если ты посмотришь на всё с другой стороны?
Люгер развёл руками:
- Ты имеешь в виду работу телохранителем? Да кто возьмёт меня? Там нужен человек помоложе, хотя, честное слово, моя реакция не хуже любого юноши.
Мишель сделал неопределённый жест:
- Ну,.. не сказал бы, что телохранителем, но нечто в этом роде. Один мой знакомый всегда отзывался о тебе с уважением и сейчас как раз ищет кого-нибудь на определённую должность. Я не знаю всех деталей, и тебе лучше всего самому поговорить с ним.
Люгер поднял бровь:
- Если что-то противозаконное, то я пас. Я же сказал, что вышел из игры.
- Да нет, ничего противозаконного там точно нет. Так что смело можешь прийти на встречу. В конце концов, что ты теряешь?
На сцене клуба Люгер заметил оживление: туда вышли барабанщик и басист, теперь они готовились к игре, подключали микрофоны и усилители.
Мишель усмехнулся и встал со стула.
- Прошу извинения, сейчас я тебя ненадолго покину.
Короткими неторопливыми шагами, слегка прихрамывая, он подошёл к музыкантам, те встретили его дружескими рукопожатиями. Мишель взял прислонённую к комбо-усилителю чёрную матовую гитару и нагнулся к небольшому пульту, перетыкая шнуры, подкручивая какие-то ручки. Он уселся на принесённый басистом от барной стойки высокий стул, провёл рукой по струнам, сыграл короткую мелодию, еле слышную среди шума клубных разговоров. Потом Мишель поднял голову куда-то вверх и сказал несколько слов.
Диалог с невидимым звукорежиссёром с перерывами на пробу звука не скоро привёл к желаемому результату, но наконец он удовлетворённо улыбнулся и поднял вверх большой палец. Другие музыканты к этому моменту уже закончили свои приготовления и терпеливо ждали Мишеля. Толстый барабанщик, зажав в руках палочки, натянул покрепче свою кепку, одетую козырьком назад, высокий худой басист отбросил мешающую прядь чёрной чёлки. Мишель снял очки, достал из верхнего кармана пиджака тёмную тряпочку, аккуратно протёр их и снова одел. Золотая оправа блеснула на миг.
Они ещё не начали играть, а в клубе становилось всё тише. Словно все собравшиеся пришли специально ради концерта и теперь готовились получать удовольствие, создавали необходимую атмосферу - привычную и уютную, как будто здесь никогда не было случайных посетителей, только старые члены клуба, проводящие свои вечера в одной и той же компании.
По доброй традиции барабанщик задал ритм, постукивая палочкой о палочку. И вот они втроём одновременно начали играть энергичную и заводную музыку, от звуков которой у Люгера защипало в носу: он уже и не помнил, сколько лет прошло с тех пор, как он последний раз слушал эту песню.
Тоска по прошлому, улыбнулся он про себя. Впервые за последнее время она была приятной, а не щемяще-печальной.
Длинные тонкие пальцы Мишеля забегали по грифу, он ссутулился ещё больше, но голова была поднята и покачивалась в ритм песни, на лице играла странная улыбка. Как во взгляде Мишеля можно было одновременно увидеть противоречивые эмоции, так и улыбка его была одновременно радостной и виноватой, несмелой и задорной, да ещё чуточку грустной. Музыка словно омолодила его, или же это только кажется издалека, подумал Люгер, глаза-то уже не те.
Басист подошёл к микрофону, опущенному так низко, что приходилось наклонять вперёд голову - видно, такова была его привычка.
Странное дело, подумал Люгер, сколько я себя помню, эту музыку всегда играли и слушали в основном те, кому было в районе сорока и старше. Среди молодых она никогда не была популярна. Такое чувство, будто люди, вырастая, через другие музыкальные направления в конце концов приходили к такому.
В этом стиле даже относительно весёлые песни, как та, с которой Мишель и его приятели начали свой концерт, не были безудержно оптимистичными, они все основывались на привычной всеобъемлющей грусти, словно это были лишь редкие минуты радости людей печальных и одиноких.
Словно в подтверждение мыслей Люгера, энергичная песня кончилась, и из гитары Мишеля полились протяжные, плачущие ноты. Теперь пальцы больше не порхали над грифом подобно пальцам призрака, они спокойно опускались на точное место, зажимали как раз тот аккорд, который был нужен в ровной последовательности этих меланхоличных звуков. Люгеру пришло на ум сравнение Мишеля с человеком, решающим математическую головоломку, состоящую в угадывании закономерностей ряда чисел, чтобы продолжить его своей цифрой.
Люгер оглядел клуб. Ему всегда было интересно наблюдать за тем, как разные люди слушают музыку. Кто-то любит смотреть на человека за игрой или за работой, а Люгеру было интересно то, как одну и ту же мелодию можно воспринимать по-разному в зависимости от душевного состояния.
Кто-то сидел, наклонившись вперёд, ловя каждый звук всем своим телом, словно резонируя с музыкантами. Другие откинулись на спинки кресел, они курили, пили вино, музыка не особенно трогала их, она была лишь фоном, как телевизор для Люгера - и такая мысль оскорбила его. Синее освещение делало чёткими черты их лиц, заставляло их казаться решительными и правильными, пряча рыхлую кожу и мешки под глазами. Были и такие, кто сидел, склонив голову, положив руки на стол или скрестив их на груди. Эти люди случайно обнаружили, что музыка удивительным образом передаёт их собственные чувства и переживания, их мысли и эмоции. Музыка заставила их вспомнить о чём-то, посадила перед зеркалом, чтобы они заглянули в своё собственное привычное и одновременно незнакомое и чужое лицо. Кто-то негромко постукивал пальцами в такт, кто-то шёпотом разговаривал со своими подругами, а один посетитель, севший за самый близкий к сцене столик, налил себе уже третий стакан глинтвейна.
Мишель больше не смотрел на зал, он, видимо, был поглощён своим внутренним миром, спектром ощущений, которые рождала в нём музыка, извлекаемая его же пальцами. Они двигались механически, а Мишель смотрел в пол перед собой, словно он тоже был одним из зрителей.
Люгер отключился где-то в районе пятой или шестой песни. Он воспринимал их инстинктивно, не разбираясь, по большому счёту, ни в каких частях музыкальной науки, и даже сам не заметил, в какой момент погрузился в собственные мысли.
Сначала музыка пробуждала в нём лишь короткие образы, случайные ассоциации. Потом внезапная волна памяти захлестнула его, вырвала из внешнего мира, мириады иных звуков заполнили голову. Люгер чувствовал, как натягивается невидимая мембрана, сквозь которую что-то рвётся к нему, он поворачивался, метался внутри, то убегая прочь, то стремясь обратно, выныривая на поверхность, чтобы новые протяжно-вибрирующие ноты окутали его хрустальными нитями, бросили навстречу смутно-тревожащим воспоминаниям.
Люгер взглянул памяти в лицо - и увидел тёмные колодцы глаз, похожих на застывшие обсидиановые капли, горьковатый жемчужный свет от кожи, беззвучный шёпот изломанных печалью губ. Он попытался закрыть глаза, но образ, наполненный музыкой, вызванный ею к жизни, словно древним заклинанием, решительно обжёг мозг, и, задыхаясь, сквозь стиснутые зубы он прошептал одно-единственное имя...
Он очнулся, только когда в клубе все бешено зааплодировали.
Музыканты недвижимо стояли (даже Мишель поднялся со своего стула). На лице барабанщика было самое обычное бесхитростное счастье - он подарил радость другим людям и доставил себе удовольствие, и потому он прямо-таки светился, глядя на рукоплещущий зал. Басист устало перетянул гитару так, что её гриф смотрел в пол, второй рукой держался за хромированную стойку микрофона, его глаза останавливались то на одном, то на другом человеке, резко перескакивая по всему клубу. На лице Мишеля была улыбка лукавая и одновременно открытая и искренняя. Люгер в который раз удивился тому, как Мишель в один и тот же миг может выражать такие разные эмоции, причём не специально, это его врождённый талант, неповторимый и завораживающий.
Люди хлопали и кричали до тех пор, пока басист снова не перетянул гитару в нормальное положение, сыграл короткий мясистый рифф. Тогда мгновенно стало тихо, словно невидимый звукорежиссёр отключил эффект аплодисментов. Музыканты переглянулись, барабанщик постучал палочкой о палочку, и они заиграли старую-старую песню, с простыми словами и простой мелодией. Отдельно от песни эти слова были бессмыслицей. Но внутри музыкальной ткани они что-то значили, хотя ни один из слушателей никогда бы не смог выразить словами, что именно. Просто это были маленькие обрывки фраз, рождающихся у каждого в душе, отзвуки воспоминаний, грусти, радости, боли потерь и счастья обретения. И мысли, вызываемые этой песней были похожи друг на друга лишь маленькими словечками. Словно, увидев разрозненные буквы, каждый сплёл их в имя, каждый в своё единственное дорогое имя, в свою светлую печаль.
Это была отличная песня, чтобы закончить ею выступление. Быстрая и задорная, она складывалась из незатейливых вещей, да и смысл её был немудрёным: пусть нет повода для радости, никогда не будет неуместной улыбка, даже если она беспричинна. Все посетители встали с мест, они хлопали в ритме песни, они пели её, потому что это была такая песня, которую поёт весь зал, и в этом единстве каждый забывает о своих недостатках. Ты с нами, если хочешь петь нашу песню.
Потом, услышав её в студийном варианте, другие люди пожмут плечами и удивятся, что в ней такого гениального, но те, кто хоть раз слышали её живое исполнение, улыбнутся с видом знающих, мудрых людей. Те, кто хоть раз пел эту песню вместе с залом, скажут: "Да, это хорошая песня. Но всё же насколько сильнее она звучит живьём..."
Концерт окончился, и музыканты начали собирать свои инструменты и оборудование. Люгер увидел, что многие из посетителей подходят к ним, чтобы поговорить, видимо, здесь действительно собирались всегда одни и те же люди, знающие друг друга.
Мишель прошёл к нему сквозь редеющую толпу. Не садясь, он взял со стола оставленный им ранее бокал с недопитым ликёром и сделал несколько глотков.
- Ну как? - спросил он Люгера, внимательно вглядываясь в его лицо.
- Просто великолепно, - отозвался Люгер, вставая и беря со спинки стула свой плащ.
Этими короткими словами они выразили больше, чем другие - длинными громкими фразами.
Они немного помолчали, выйдя из клуба и стоя посреди тротуара, глядя на снующих вокруг людей.
- Ночью заметно холоднее, - сказал Люгер, поднимая воротник пальто.
- Да, - Мишель пожал плечами. - Предполагается, что ночью люди в большинстве своём спят, поэтому энергию теплосистем экономят. Но это не так. Полис не спит никогда.
- Неужели за столько лет нельзя было создать такие защитные экраны, которые бы пропускали необходимое количество тепла, задерживая радиацию, излучение и N-фактор? Мы, кажется, целую вечность будем жить под этими непроницаемо-чёрными, холодными куполами...
Мишель не ответил ему. Он посмотрел на часы и сунул руки в карманы, тем самым движением, которое было так характерно для него, так привычно глазу Люгера.
- Завтра встретимся в одиннадцать часов на 6-й станции линии "d". В центре зала. Я тебя провожу к тому человеку, о котором говорил. Придёшь?
- Да.
- Ну вот и ладно. Пока.
И Мишель ушёл, на прощание улыбнувшись и показав Люгеру сложенные в знак победы пальцы.
***
Это был один из самых больших небоскрёбов, которые Люгеру когда-либо приходилось видеть в полисе. К таким зданиям принято подъезжать на шикарных автомобилях, а не подходить пешком, как это сделали они с Мишелем.
В вестибюле их сразу же встретил высокий худой человек, распространяющий вокруг себя запах модных духов. Он учтиво поклонился Мишелю и Люгеру, оправил свой безукоризненный костюм и повёл их к лифту.
Внутри здания сновали люди в таких же чёрных костюмах и белых рубашках. Кто-то просто стоял на месте, без видимого дела, но постоянно осматриваясь по сторонам, словно на страже. Другие же работали за компьютерами или просматривали бумаги. Люгеру пришла в голову мысль, что здесь формой одежды были эти одинакового покроя костюмы, и рубашки того фасона, который носят, не застёгивая две верхние пуговицы и выправив уголки ворота поверх пиджака.
В соответствии с последними веяниями архитектуры, лифт был вынесен на стену здания. Подойдя близко к толстому холодному стеклу, Люгер молча смотрел на оставляемый внизу город. В этой части полиса было особенно светло - здесь недалеко до финансового центра, вокруг которого расположен самый процветающий район. Глаза вскоре начали болеть от яркого света, и Люгер поднял голову вверх, к бесконечному чёрному небу. Из-за темноты казалось, что энергокупол висит невысоко, почти касается крыш самых высоких зданий, хотя на самом деле он выше, гораздо выше.
Прозвучал приятный звуковой сигнал, и двери лифта бесшумно открылись. Молодой человек проводил Люгера и Мишеля вдоль по богато отделанному коридору, они прошли сквозь чёрные блестящие двери, рядом с которыми неподвижно стояли двое громил - бритоголовых, с короткими толстыми шеями, угловатых, но всё в тех же дорогих чёрных костюмах.
За дверью пол был устлан тёмно-синим ковром, и все шаги стали бесшумными.
Люгер и Мишель зашли в не очень большую комнату со стенами, облицованными белыми панелями. На потолке бесшумно рассекали воздух лопасти гигантского вентилятора. Впереди стояло два шкафа, и между ними - большой деревянный стол. Люгер этому расточительству ничуть не удивился: если всё здание так роскошно, то действительно, почему бы руководителю не позволить себе такое дорогое удовольствие, как стол из настоящего дерева.
Сидящий за столом действительно был похож на руководителя. Это был человек с очень широкими, массивными плечами и пропорциональной им огромной головой. Волосы он умащивал каким-то гелем и зачёсывал назад, отчего длинный орлиный нос, казалось, вытягивался ещё дальше. Взгляд больших чёрных глаз выдавал такую неистощимую энергию, живущую в этом человеке, что появлялось чувство, будто он готов в любую секунду вскочить с места и броситься в драку. Но это было лишь внешнее впечатление, потому что сидящий за столом человек был уже стар, приблизительно лет пятидесяти пяти, и теперь ему оставалось только спокойно сидеть в своём жёстком кресле с высокой спинкой. На нём была такая же одежда, как и на остальных сотрудниках, но сразу видно, насколько более высокого качества. Ткань, из которой был сделан пиджак, его покрой, то, как хорошо он сидел, - всё выдавало продукцию престижного модельера Алекса Герзу, который, как известно, в последние десять лет шьёт очень редко, только на заказ и только за очень большие деньги.
Рядом со столом, слева и справа, стояли то ли его телохранители, то ли ближайшие советники.
Один - похожий на недвижимую статую, высокий, лысый, с пронзительными голубыми глазами. Свой пиджак он застегнул на все пуговицы. По угрюмому взгляду исподлобья и крепко сжатым тонким губам угадывался человек с тяжёлым, упрямым характером.
Второй был мало на него похож - плечистый здоровяк с густой шевелюрой чёрных блестящих волос. Он расстегнул все пуговицы своего пиджака и стоял, соединив руки за спиной, отставив правую ногу и перенеся вес на левую. Его взгляд был насмешливым, этот человек как будто ждал удобного случая, чтобы разразиться громовым хохотом. В отличие от своего товарища, он стоять неподвижно не мог, постоянно крутился на месте, поводил плечами, головой, притопывал носком лакированного ботинка.
Сидящий за столом приветливо улыбнулся и сделал приглашающий жест. Молодой человек, провожавший Люгера и Мишеля, кинулся к стене, взял для них два стула и поставил их перед столом.
- Я много слышал о вас, мистер Бергсон, - приятным низким голосом сказал сидевший, кладя руки на стол ладонями вниз. - И вот, наконец, я могу вас видеть своими глазами. Меня зовут Гомез, я - глава компании, в здании которой вы находитесь.
- И чем же занимается ваша компания? - спросил Люгер.
- Мы работаем в сфере медицины, - ответил Гомез. - Различные регулярные процедуры, вы знаете, о чём я говорю. В наше время вредное влияние внешней среды на организм человека столь огромно, что это влечёт необходимость с определённой периодичностью проходить курсы профилактики и очищения организма в специальных центрах. Мы имплантируем наноботов в тело человека. Они путешествуют по кровеносным сосудам, чистят их, регулируют различные процессы, сигнализируют о необходимости обратиться к врачу. Очень дорогое удовольствие, как вы понимаете.
Он сделал паузу, сплёл и расплёл пальцы.
- Мигель уже сообщил вам, зачем я хочу вас нанять? - поинтересовался Гомез.
- Нет, я только обрисовал ему всё в общих чертах, - отозвался Мишель.
- Отлично. Очень хорошо. Итак, как вы понимаете, мистер Бергсон, мы прекрасно осведомлены о вашем прошлом, и именно благодаря тому, что мы о вас знаем, так мечтали заполучить вас для нашего дела.
Люгер холодно произнёс:
- Ваши сведения, видимо, устарели. Что было, давно забыто. Я больше не работаю в той области, на которую вы обратили такое внимание. К тому же я начинаю стареть.
- И тем не менее определённые навыки у вас сохранились, - продолжил Гомез. - Для моего дела не так уж и необходима превосходная физическая подготовка. Вы нам нужны, в основном, ради ваших знаний. Ведь вы общались с известнейшими людьми...
- Правда, с большинством - очень непродолжительное время, это неустранимый недостаток профессии хитмена, - усмехнулся Мишель.
Люгер слегка поморщился: ему не нравилось, когда его называли этим словом, потому что оно неверно определяло его прежнюю работу. Хотя он отрёкся от своего прошлого, он всё же чувствовал какую-то профессиональную гордость, и потому не терпел, когда его пытались очернить. От выражения своего негодования он удержался только потому, что знал - Мишель вовсе не хотел его обидеть, он прекрасно понимал все чувства Люгера и позволил себе произнести слово "хитмен" просто в качестве шутки.
- Лично я бы сказал, что слово "хитмен" не полностью выражает суть прежней работы мистера Бергсона, - неожиданно вступился за Люгера человек с голубыми глазами, чётко выговаривая каждую букву. - Здесь всё гораздо сложнее. Хитменами мы называем тех, кто просто приходит и убивает одних людей по заказу других, а мистер Бергсон выполнял гораздо более широкие функции.
Он произнёс эти слова так, словно у него была личная вражда с Мишелем.
Гомез кивнул:
- Ты прав, Бруно, ты прав. Но я думаю, что Мигель и сам прекрасно знает это, так что твоё высказывание было неуместным.
Бруно опустил взгляд в пол, потом снова поднял его на Люгера.
Гомез снова обратился к Люгеру:
- Вы знаете всё об определённой сфере деятельности, и это имеет неоценимую важность для нас. А насчёт здоровья наша компания может позаботиться.
- Ближе к делу, господин Гомез, ближе к делу. Я в последнее время очень быстро утомляюсь, не понимаю намёков, и потому просто скажите мне, зачем вы хотите меня нанять? - прервал его Люгер, пока что решительно не понимающий, зачем Мишель привёл его сюда и о чём так туманно толкует этот импозантный господин.
- Видите ли, господин Бергсон, это дело очень... как бы так лучше выразится, личное. Оно почти не связано с потребностями компании, разве что косвенно, - Гомез сделал паузу и посмотрел в стол, словно не решаясь сказать напрямик. - Мой брат и его жена год назад попали в аварию. С их смертью на мои плечи легла обязанность заботится об их сыне, Диего. Кроме меня у моего племянника больше никого не осталось из родни. Но, боюсь, мне не по силам воспитывать его так, как следует, потому что я слишком стар, занят делами компании до такой степени, что не могу уделять племяннику достаточное количество внимания, а ему только 19, и оставлять его воспитание на самотёк я не имею права. У него появились вредные привычки. Он потерял интерес к своему образованию. Такого я допускать не могу. В конце концов, после моей смерти компанией станет руководить именно Диего, а он к этому пока не готов.
- Разрешите, я закурю, - перебил его Мишель, доставая сигарету.
Лицо Гомеза сморщилось.
- Только не здесь, друг Мигель, только не здесь. Лучше выйдите в соседнее помещение и откройте там окно.
Мишель вышел, на ходу доставая зажигалку.
Гомез проводил его сочувствующим взглядом и вздохнул.
- Надеюсь, господин Бергсон, вы не изменили своих привычек и по-прежнему не курите?
Люгер кивнул. Он не разделял резкого отвращения, которое, видимо, чувствовал к курению Гомез, но сам никогда даже не пробовал ни табак, ни наркотики.
Люгера уже начал нервировать Бруно, не сводящий с него взгляда своих выпученных стеклянных глаз. Чувство антипатии возникло на уровне интуиции, подсознания, и нельзя было догадаться, что именно его вызывает - но Люгер привык доверять первому впечатлению.
- Это очень хорошо, - сказал Гомез удовлетворённым тоном. - Теперь я должен объяснить вам, в чём будут заключаться ваши обязанности, если вы примете моё предложение, - продолжил говорить Гомез. - Вы должны стать постоянным спутником Диего, его тенью. Вы уже давным-давно вышли из юного возраста, вы имеете колоссальный жизненный опыт, и потому можете быть для Диего хорошим учителем. Вы будете следить за тем, чтобы он правильно говорил, чтобы учился сдерживать свои эмоции, чтобы не тратил время на пустяки или не причинял вред своему здоровью - в последнее время молодёжь, как я вижу, только к тому и стремится, чтобы дать больше работы медикам. Конечно, вы будете следить и за безопасностью Диего, ведь в наше время опасно даже просто гулять по полису, а мой племянник имеет склонность к посещению самых отвратительных районов полиса, при этом терпеть не может никакого эскорта. Никаких телохранителей. Всё будет зависеть только от вас. Вы поняли мою мысль?
Люгер усмехнулся:
- Да, я понимаю вас и понимаю также, почему Мишель сказал мне, что работа, которую вы предлагаете, в некотором смысле противоположна моему прежнему ремеслу.
Гомез улыбнулся, и его улыбка была похожа на трещину в бетонной плите.
- Итак, вы согласны? - спросил он.
- В общих чертах да, - спокойно ответил Люгер. - Надо только обговорить мелочи - график работы, оплату... ну, вы знаете всё это.
- График работы у вас будет постоянным. Как я сказал, вы будете тенью моего племянника. В вашем распоряжении остаётся время, в течение которого он будет спать либо заниматься с учителями. Ваши апартаменты будут на тридцать первом этаже. Они весьма приличны, по крайней мере, лучше тех квартир, в которых вам приходилось жить в последние годы. Вам здесь всё покажут, вы должны хорошо ориентироваться в этом здании. Насчёт оплаты не беспокойтесь. Для начала я даю вам месячное жалование в размере двадцати пяти тысяч кредитов. Это вас устраивает?
Люгер кивнул, внешне оставаясь невозмутимым: на его последней работе полная загруженность приносила максимум две-три тысячи кредитов.
- И ещё кое-что, раз уж мы обо всём договорились, - Гомез наклонился ближе к Люгеру, его голос стал тише и глуше. - Дело в том, что в нашей компании поддерживается очень высокая степень единства. Наши сотрудники почти никогда от нас не уходят, они даже живут здесь неподалёку, в принадлежащем компании жилищном корпусе. Их проблемы - это проблемы всей компании. Мы живём, как одна большая семья. Соответственно, мы хотим, чтобы каждый новый сотрудник вливался в нашу Семью, становился её полноправным членом. Вам потребуется соблюдать определённые правила, касающиеся вашего поведения и одежды.
Люгер остался равнодушным. Форма так форма. Он уже не в том возрасте, чтобы протестовать против всякого эфемерного нарушения своей свободы. В конце концов, сотрудники этой компании одевались так, как не одеваются и некоторые крупные бизнесмены.
Гомез отодвинул верхний ящик шкафа и достал пачку листов в прозрачной папке.
- Вот, вы можете прочитать эти правила поведения. Также я составил для вас инструкцию относительно того, что именно входит в ваши обязанности и в каком направлении нужно оказывать воздействие на Диего. Что касается внешнего вида, то вы, наверное, уже обратили внимание на общие черты нашего стиля. Первым делом вы с Диего должны будете отправиться за покупкой необходимой одежды, соответствующей нашей Семье, он проконтролирует вас для первого раза. Вы понимаете меня, не так ли?
Люгер снова молча кивнул.
Стоящий на столе портативный компьютер подал звуковой сигнал. Гомез придвинул его к себе, поднял крышку монитора.
- Диего скоро прибудет сюда. Я специально его вызвал, чтобы вы познакомились с ним. Пока его нет, позвольте спросить, какое оружие у вас есть?
Люгер пожал плечами:
- Только холодное. Я не люблю огнестрельное.
- Да-да, знаю, - согласился Гомез, - И я много наслышан о вашей коллекции ножей. Когда вы перенесёте её в наше здание, обязательно зайду полюбоваться на неё.
Мишель вернулся в комнату и снова сел на стул. От него распространялся запах крепкого табака.
- Но вам всё же необходимо будет иметь и огнестрельное оружие, - продолжил Гомез, - потому что у ножей есть один недостаток - они имеют очень мало шансов против человека, вооружённого пистолетом.
- Ну, - усмехнулся Люгер, - многие отмечают у ножей ещё один недостаток - приходится очень долго учиться, чтобы использовать их с максимальной эффективностью. А насчёт того, сколько у кого шансов, то я скажу, что всё зависит от конкретной ситуации.
- Тем не менее, - сказал Гомез, - вам необходимо будет иметь при себе хотя бы пистолет. Какие у вас будут пожелания насчёт него?
Люгер развёл руками:
- Ну, лучше уж револьвер, чем пистолет. Я не знаю, какие новинки появились в последнее время. Хотелось бы что-нибудь из старых моделей, которыми я когда-то пользовался. Старый трюк лучше новых двух.
Гомез улыбнулся:
- Так я и знал. Специально для вас мы приготовили нечто особенное. Эдмонд, достань.
Гомез кинул ключ широкоплечему здоровяку. Ловко поймав брелок, Эдмонд отпер один из ящиков левого шкафа, достал оттуда коробку из матового чёрного пластика. Он поставил её на стол, отщёлкнул металлические замочки, откинул крышку и развернул так, чтобы Люгеру было видно содержимое.
Изнутри коробка была выложена красной бархоткой. Люгер наклонился вперёд, чуть привстав со своего стула, и взял лежавший в аккуратном углублении револьвер. Это было массивное оружие 11-го калибра, с удобной деревянной рукояткой и очень длинным стволом, шестизарядник. Мастер добился такого оттенка металла, что револьвер выглядел очень старым, местами потемневшим от времени, как бы носящим следы долгого использования. Он не был похож на блестящую игрушку, это было, прежде всего, средство лишения жизни, суровое устройство для стрельбы, а не для запугивания.
Люгер повертел его в руках, отщёлкнул барабан, заглянул в широкие чёрные отверстия патронника. Защёлкнув барабан, он взвёл курок и протянул руку в сторону, целясь в окно. Ход спускового крючка был довольно тугим, но вполне приемлемым. Судя по длине ствола, по работе спускового механизма и качеству исполнения мелких частей, это было высокоточное оружие.
"Да, давненько моя рука не ощущала вес оружия", - подумал Люгер. Странное дело - пока он не брал в руки револьвер, он испытывал что-то вроде отвращения к оружию, это чувство появилось у него с тех пор, как он распрощался со своим ремеслом. Но теперь Люгер чувствовал некое искушение, влечение к оружию, желание поскорее опробовать его в деле, ходить по улицам, снова ощущая надёжную тяжесть в кобуре подмышкой или на поясе.
- Такой калибр я люблю, - медленно произнёс Люгер, глядя вдоль ствола в окно. - Малокалиберные - это баловство, а 13-й калибр непригоден для прицельной стрельбы из-за отдачи, не знаю, как люди этого не поймут. 11-й - в самый раз.
- Да, многие судят об оружии по его размеру. Каждый крутой парень в фильмах ходит с 13-ым калибром, и все тоже хотят иметь 13-й, - с усмешкой заметил Эдмонд. - А этот револьвер - самый оптимальный инструмент для ваших целей. У него отличная кучность стрельбы, современный механизм гашения отдачи, к тому же это очень надёжное оружие. Можно не бояться, что его заклинит в самый неподходящий момент. Это доработанная копия модели, использовавшейся ещё до Катастрофы.
- В то время умели делать оружие, - негромко сказал Мишель. - Жаль, что так мало его сохранилось. Теперь-то нас отбросило назад, мы ничего лучше и не создали.
- Таковы уж люди, - рассудил Гомез. - Лучшее, что осталось от той цивилизации, которая жила на Земле до Катастрофы - это оружие. Лучшее выражение прогресса нашего общества - это опять-таки оружие.
Люгер покачал головой: эта мысль не раз приходила в голову и ему.
Он усилием воли заставил разжаться пальцы правой руки, беря стальное сокровище левой; всё его существо желало только одного - продолжать обладать этим великолепным револьвером, чувствовать его холод, его вес, его запах. Это было похоже на то, что испытывает человек, бросивший курить, но не удержавшийся от искушения, найдя за шкафом полную пачку. Что-то внутри Люгера упрекало его за слабость, но тут же находило этой слабости оправдание.
Он положил оружие обратно в сделанное для него углубление, провёл рукой по выступающим над бархоткой частям различных предметов для ухода за револьвером.
Эдмонд достал из шкафа небольшой металлический ящик с удобной ручкой на крышке.
- Здесь модифицированные патроны повышенной мощности, - пояснил он. - Их ведь можно использовать только в оружии, специально для них предназначенном, поэтому мы снабдим вас таким количеством, какое потребуется. Обычные можно купить в магазинах, под такой пистолет там продают много отличных модификаций патронов, так что вы сами выберете на свой вкус. Я особенно рекомендую H&S 10x22мм FMJ, дульная скорость 300м/с, энергия 800Дж, масса пули 12,6г. Это классика. Хороши при стрельбе по целям, защищённым тонкими стенами или дверцами автомобилей, отдача уменьшена по сравнению с монстроидальным H&S 10x22 Auto. Можно ещё использовать 10-GYT-R, в них стальной сердечник и смещённый центр тяжести - благодаря этому они отлично пробивают бронежилеты и выделывают такие интересные штуки в теле жертвы, что их в последнее время хотят запретить... Есть ещё H&S 10-SS с мягкими наконечниками, в которых сделаны специальные прорези - эти пули раскрываются в теле, подобно тому, как цветы распускают свои лепестки, их выходное отверстие больше входного в несколько раз.
Эдмонд говорил очень быстро, проглатывая окончания, и Люгер понимал его с трудом.
- Интересно знать, - осведомился Люгер насмешливым тоном, - кто мне продаст патроны, если у меня нет разрешения на ношение оружия, а с моей биографией, запечатлённой на Универсальной Информационной Карте, мне его не выдадут никогда. Не хотелось бы носить с собой револьвер без лицензии, ведь в последнее время полиция полиса особенно ужесточила контроль над использованием и хранением оружия.
Люгер вспомнил виденную недавно передачу, в которой поджарый руководитель Департамента Полиции пообещал навести порядок в ближайшие пару лет, чтобы можно было безопасно ходить в любом районе полиса и в любое время суток. Мечтатель.
Гомез махнул рукой, будто говоря, что уж о подобных мелочах можно не беспокоиться, работая на такого серьёзного человека, как он.
- Спросите об этом Диего, он вам поможет подправить ваш УИК, - посоветовал Гомез и посмотрел на экран, - Кстати, он уже поднимается к нам на лифте.
Через пару секунд двери комнаты раскрылись перед долгожданным племянником Гомеза.
Диего не вписывался в чопорную атмосферу этого кабинета. Во-первых, вместо строгого костюма он был одет в самую обычную уличную одежду, как тысячи других парней - чёрные штаны, на которых сбоку был серый след, словно Диего пробирался между грязных автомобилей, футболка, поверх неё - наброшена теплая клетчатая рубашка с двойной подкладкой. Во-вторых, здесь все двигались очень ровно и прямо, словно по рельсам, а Диего, размахивая левой рукой, быстро подошёл к столу Гомеза и грохнул на него свой тёмно-зелёный потёртый рюкзак. В-третьих, все люди в этом здании имели аккуратные причёски, а волосы Диего торчали во все стороны и норовили закрыть глаза.
Мишель, убрав ногу, чтобы Диего ему её не отдавил, проводил племянника Гомеза насмешливым взглядом.
Сам же Гомез смеяться не собирался.
- Диего, мальчик мой, ты совершенно не следишь за своей походкой. Ты переваливаешься на ходу, как гусь, размахиваешь рукой и сутулишься...
- А что такое гусь? - перебил его Диего, садясь на край стола.
Гомез вздохнул и не ответил.
- Если бы ты больше времени уделял своим урокам, - саркастически изрёк Эдмонд, скрещивая руки на груди, - то ты бы знал такие элементарные вещи. Гусь - это большая белая птица, чьими перьями в древности писали, а мясо использовали для еды. Пишут, что оно было довольно вкусным.
Диего презрительно посмотрел на него:
- Да ладно тебе старьё всякое вспоминать, какая мне разница, что такое гусь, если их больше не существует.
Люгер подумал, что его поколение ещё использует такие идиомы, как поговорка про гуся, хотя лишь интуитивно, не понимая их до конца, но новое поколение вообще не имеет никакого представления об их смысле.
Диего обвёл глазами кабинет.
- Это ты - Люгер Бергсон? - обратился он к Люгеру.
Прежде, чем Люгер успел утвердительно кивнуть, Гомез легко столкнул племянника со стола.
- Я же просил тебя не садиться на стол! Настоящий джентльмен не должен ежесекундно думать, куда бы опустить свой зад, он должен уметь прямо стоять на месте, - гневно сказал он.
Диего, понимая, что в эту минуту дядя не потерпит никаких реплик, промолчал и снова обратил своё внимание на Люгера.
- Вот таков ваш будущий подопечный, господин Бергсон, - раздражённо сказал Гомез, оправляя рукава. - Как видите, экземпляр не из лучших.
- Такие меня устраивают больше. Ненавижу безупречность, - ответил Люгер.
***
Диего превосходно водил машину. Очень спокойно, плавно. Люгер знавал водителей, из-за которых пассажира постоянно кидало в стороны, как на детском аттракционе. Даже на многочисленных поворотах Диего был так бережен, словно нёс автомобиль на руках.
Вскоре они добрались до скоростной трассы. Диего дождался сигнала светофора и встроился в трафик. Теперь можно было ехать по прямой.
- Нам ещё минут десять пути, - быстро сказал Диего, не отводя глаз от дороги. - Я думаю, не стоит отправляться в ателье для пошива индивидуального костюма. Это годится только для тех, у кого плохая фигура, им серийную вещь не подобрать, вот и шьют индивидуальные.
Люгер кивнул.
- Так что сейчас едем в "Gyioni". Я бы отправился совсем в другие места, но дядя очень щепетилен в вопросе одежды. Сам-то я в менее помпезных местах затовариваюсь, - добавил Диего насмешливым тоном.
Диего оказался очень быстрым человеком. За краткий промежуток времени, пока Гомез давал Люгеру указания и попросил его принести определённую клятву, Диего успел с помощью небольшого компьютера из своего рюкзака подправить УИК Люгера и записать на неё разрешение на хранение и ношение оружия. Револьверу был присвоен и заранее внесён в полицейскую базу данных идентификационный номер 1948540.
"Надо будет в скором времени потренироваться в стрельбе, раз уж я буду носить оружие", - подумал Люгер. За долгие годы мастерство стремительно исчезает, а огнестрельное оружие требует еженедельной практики.
Хотя... Люгер был уверен, что в минуту опасности он скорее воспользуется укреплённым на поясе метательным ножом, чем револьвером.
Люгер взглянул на лицо Диего, по которому бегали отсветы проносящихся огней рекламы над автострадой - ядовито-жёлтые, туманно-голубые, кислотно-зелёные, огненно-красные. Неподвижное лицо напоминало поставленную на паузу голограмму. Казалось, что линии носа и подбородка слега подрагивают, расплываются из-за помех электросети.
Люгер улыбнулся - жизнь сегодня сделала поворот к лучшему. Такой привычки у неё не было уже несколько лет. Одним мановением судьбы он оказался в несущемся по главной трассе полиса дорогом автомобиле с почти незнакомым человеком.
Составленная Гомезом инструкция занимала пару десятков страниц. Она была чётко структурирована - от раздела, посвящённого контролю над правильностью речи, до раздела о поведении в общественных местах. Гомез явно был графоманом, имеющим роскошь в виде свободного времени, которое такие люди тратят, строча всякие вещи, в дальнейшем отравляющие жизнь окружающим.
- Когда ты узнал от дяди, что он хочет нанять меня? - спросил Люгер, откладывая папку с инструкциями на заднее сидение.
- Он с этой идеей уже полгода носился, и не отстал бы. Я сам просматривал досье возможных кандидатов, и твоё понравилось мне больше прочих. Так что это не был навязанный мне выбор дяди, - ответил Диего. - Кстати, тебе такая работа, наверное, показалась странной?
- Да нет, - осторожно проговорил Люгер. - Просто я никогда раньше не занимался ничем подобным, и поэтому ещё не совсем понял суть своих обязанностей.
- Ну, дядя должен был тебе сказать, что ты будешь чем-то вроде постоянного компаньона, который удерживает меня от совершения поступков, недостойных будущего главы Семьи, - эту фразу Диего произнёс, мимикой и тоном голоса мастерски пародируя Гомеза, - к тому же при случае ты сможешь выполнить функцию телохранителя. На самом деле, я думаю, мы с тобой договоримся, и ты забудешь про полученные от дяди инструкции. Я согласился на наблюдение за собой только потому, что когда дядя делает предложения, от них очень сложно отказаться. Дело в том, что для него вопрос моего воспитания очень важен. Он к таким вещам подходит строго. Ты, наверное, заметил, как дядя в фирме всех запряг носить однообразные чёрные костюмы. Ему слова поперёк не сказать. Если взбрело в голову, что все члены Семьи должны ездить на шикарных седанах цвета серый металлик, то остаётся только пересесть на что-нибудь вроде моего Void Sigma и говорить спасибо. Впрочем, хорошая тачка. Ничего против неё не имею, но унификацию терпеть не могу ни в каких формах.
Диего приятельски похлопал рукой по рулю машины, стоившей 360 000 кредитов. Люгер пожал плечами - он никогда не разбирался в автомобилях, хотя однажды на всякий случай получил права. Он, конечно, знал, что мир автомобилей целиком и полностью владел сердцами многих десятков тысяч людей, но это было нечто из иной реальности. Просто сначала все люди для Люгера делились на клиентов и заказчиков, и их личная жизнь волновала его не больше, чем проблемы экологии тысячелетней давности. А потом он просто смирился с мыслью, что увлечений и привязанностей существует так много, что каждый может выбрать себе хобби по вкусу. Кому-то нравятся машины. Люгер выбрал клинки.
Погрузившись в размышления, Люгер даже не заметил, что Диего продолжает говорить. Встряхнувшись и отогнав мысль, что уход в себя - явный признак старости, Люгер попытался слушать.
- ...Однообразие страшит меня. Наше общество унифицировано до невозможности, - продолжил свой монолог Диего. - Цель правящей верхушки - создать такой мир, в котором не будет недовольных, в котором все будут мыслить стереотипами. Таким миром легко управлять, легче проводить маркетинговые планы - специалисты со стопроцентной вероятностью предскажут, как поведут себя примитивные обыватели, какой товар, какую музыку, какой фильм они предпочтут. Они говорят, что так экономится огромное количество ресурсов, которые были бы потрачены на выпуск ненужной рынку продукции, но этому верят только те, кто уже окончательно зомбирован телевизором. Я завидую твоему поколению, Бергсон. Оно видело расцвет системы полисов, а мы видим только её закат. Это было единственное благополучное поколение...
- После заката снова приходит рассвет, - ответил Люгер, внимательно глядя на Диего.
- Этого рассвета нам не увидеть никогда, потому что наш мир давно не видел Солнца. Скоро будут праздновать пятидесятилетие. Типа, большой праздник, очередная важная ступень, триумф цивилизации Возрождения и всё такое. Но люди не понимают, что это будет вершина, переломный момент, после которого начнётся движение вниз. Система полисов была обречена с самого начала и уже исчерпала все возможности своего развития. У нас кончаются ресурсы, появляются проблемы с питьевой водой и продуктами, нарастают социальные кризисы, сократилась продолжительность жизни. Человечество, перенёсшее Апокалипсис, будет медленно умирать, и на этот раз не выживет никто.
- Ты так уверен в этом? Откуда ты всё это знаешь? Может быть, наше общество гниёт в духовном смысле, но это может пройти, а физическое существование будет ещё долгим. Учёные надеются, что им удастся решить проблему выхода из-под куполов и организации наземной жизни на обширных поверхностях Земли.
- Всё это только сказки, которые созданы для успокаивания обывателей, а настоящие, истинные факты скрываются от людей. Я читал материалы, за которыми охотится полиция. Если посмотреть в них, то картина мира разительно отличается от той, что показывают в экране телевизора. Общество не сумело создать после Апокалипсиса новую систему производства и распределения, а старая зашла в тупик и теперь медленно угасает, вырождаясь.
Люгер вздохнул: он уже много раз слышал такие слова. В полисе всегда были люди, которые мечтали о той системе, которая существовала в бункерах, когда остатки человечества боролись за выживания. Всеобщее равенство, любовь к труду, безвозмездное распределение материальных благ, атмосфера дружбы и любви... В этом месте пропагандисты переключались на мечты о том, как бы хорошо перестроить на такой лад современное общество.
Люгер же знал, что такие "комьюнити", как их называли, были не во всех бункерах. Во многих местах процветала обычная система подчинения большинства меньшинству, когда одни люди ели и спали, а другие вкалывали за них. Сейчас, впрочем, ходят слухи, что среди всего многообразия полисов есть несколько таких, которые развились из "комьюнити" и сохранили их систему всеобщего равенства.
Старая добрая сказка, подумал Люгер. Он где-то слышал, что то же было и до Катастрофы - такие же разговоры, такие же споры о дальнейшем развитии.
- Наше поколение - это последняя надежда человечества, - с жаром сказал Диего. - Либо мы поведём его к новому миру, либо повторится то, что было раньше - медленное, но всё более ускоряющееся падение, заканчивающееся новой Катастрофой и гибелью людей. Мы должны исправить дорогу, увести человечество с кривого пути...
Люгер снова вгляделся в лицо своего подопечного. Под синим светом рекламы казалось, что Диего гораздо старше, в его облике чувствовалась энергия и фанатичная воля, способная увлекать за собой. Такие люди действительно могут отдать жизнь за свою великую Идею. Люгер искренне надеялся, что он ошибается, и Диего не из распространившихся в последнее время сумасшедших проповедников конца Системы.
За всю свою жизнь Люгер рисковал собой только ради трёх вещей - ради денег, ради своей жизни и ради матери. Красота и величие Идеи были ему безразличны. Но во все времена от Идей исходил слепящий свет, магнетический и гипнотизирующий, заставляющий отрекаться от всего, понуждающий считать их чем-то высшим, сверхъестественным, и потому более ценным, чем любая из человеческих жизней. Люди, сознавая суетность, недолговечность и бренность собственных жизней, всегда хотели верить в нечто бессмертное - будь то бог или Идея. Что-то такое, за что можно отдать жизнь. То, что переживёт и их, и их детей, аккумулирует в себя усилия отдельных личностей, давая им надежду, что вся их жизнь имела некий смысл, высшую цель.