Слипшиеся желтой грязью веки - кажется, я проснулся. Голова еще забита туманом, и я долго смотрю в одну точку, без единой мысли. Время проносится мимо. Я будто бы старею - будто бы тело в секунды слабеет. Остается лишь немощь и пустота.
Солнце бьется сквозь тонкие окна, такие же тонкие шторы, и жарит кожу лица. Иногда струя попадает в глаза, и бровь моментально опускается стеной. Белые кафельные стены, как медные щиты персидских воинов, угрожающе поблескивают. Толстая пластиковая трубка прижала язык вниз, уходит глубоко внутрь меня и с усердием заставляет дышать. Капельница пуста, а возле её воткнутой иглы след от засохшей крови. Продолжаю сверлить взглядом стену и совсем не думать.
Реанимационное отделение. Интенсивная терапия. Шесть дней искусственной комы, выход из нее, полное бессилие и полное одиночество. Иногда мелькает стягивающая боль швов на груди. В остальное время тело бесчувственно. С левой стороны слышен шум и писк покрывшихся пылью приборов. Раз-два.........................................еще Раз-два........................снова Раз-два - так бьется мое сердце. В открытой двери в коридор видно красное свечение. Не единой живой тени, и только редкое пение птиц напоминает, что живые тени все же случаются.
Не знаю, когда я проснулся: может лишь вчера, а может уже месяц назад. Организм истощен - глаза и мысли открываются минут на двадцать, затем снова забвение. Иногда открываются только глаза, иногда только мысли. Иногда глаза открываются и видят перед собой темноту, слабо обдаваемую красным контуром свечения из коридора. В такие дни аппарат пищит так: Раз-два...Раз-два...Раз-два. Это от страха, или вернее от испуга. Страшно было в первый день.
Капельница была едва начатой. Желтой грязи в глазах было до смешного мало, и веки распахивались легко и широко. Я старательно вспоминал, где я и кто я. За окном гремели сирены. Рев машинных моторов, крики людей. Гул самолетов, выстрелы и взрывы. Я же был глубоко в себе. И метафорически и весьма буквально: правая рука еще двигалась - ощупывала швы, ногтем вковыревалась в не заросшие раны. Наверное, были силы встать. Наверное, встань я тогда, уйди по красному коридору, по лестнице вниз, к паникующей толпе, меня забрали бы собой. Или умер бы среди взрывов... в одном из взрывов. Кто знает?!
Раз-два............Раз-два. Медленно и слабо. Мысли, одна за другой, начинают появляться перед буравящим стену взглядом. Я вспоминаю, кто я. Где я. Осознаю, что я лишь щенок, замурованный в собственной будке. Почему шланг, уходящий в мое горло гофрированный? Каждый изгиб клином впивается в мои губы, в мой язык, и глубже. Словно осиновый кол, убивающий последнее живое, что осталось в бледном теле вурдалака. Острая боль в недрах каждой из оставшихся вмятин. И тяжестью в тонну по подбородку, уходит влево и уже там над каждым моим вдохом работают пластмассовые поршни. Когда поршень доходит до крайней точки слышен глухой стук. Шипение, а затем стук: шшшшшшшТукшшшшшшшТук. Так я дышу.
Недавно пытался сжать кулак - потерял сознание на третьем согнутом пальце. Что вообще осталось во мне кроме дыхательного шланга?? Есть только шшшшшшшТук и Раз-два. Это весь я. Если бы было хоть немного жидкости, пустил бы слезу. Большую, мокрую, чистую. Стремительно разрывающую слой желтой грязи и несущуюся в мир. Что бы все увидели! Что бы увидел хотя бы кто-то...
Плетет свою паутинку паук. Почти у стены, с самого потолка, медленно едва заметно сооружает нити. В стремительной жизни человека такое невозможно высмотреть. Когда тебе больше ничего не видно не высмотреть такое, как минимум, трудно. Даже невозможно. Я раб этого шоу: с членистоногим ведущим, и аккомпанементом шипения и писка. Смотрю, как завороженный. Маленькие лапки выкручивают нить за нитью. С каждой новой серией нитей все больше - когда мой экран отключается, а приемник прекращает потребления энергии, ведущий передачи успевает выстроить огромные декорации. И лишь в прямом эфире не торопится. Вечность на сантиметр нити.
В окне послышался отзвук металлического подоконника - птицы. Ритмичные постукивания в покрытое пылью окно стеклопакета клювом. Наверное, клювом. Голову уже не повернуть. Края глаз отделаны желтой неровной полосой. Местами уже коричневой и затвердевшей. Окна не видно, но так звучать могут только птицы. Может падальщики? Пришли полакомиться еще теплым телом?! Хотя и от тела осталось хоть что-то вряд ли: его тоже не видно, но я чувствую, как нижние веки опустились глубоко вниз. Думаю, такая картина и на всем теле - только кожа, свисающая на костях. Скелет в подарочной упаковке. Кому подарок? Будущим поколениям, которые, как мы ужасались Освенцимом, ужаснутся больничной палатой. Только, вместо кадров кинохроники, покрытый пылью труп. Были бы силы, лег бы в необычную позу - оставил бы потомкам вопрос "Почему?". Но, видимо, все же уйду без вопросительного знака. Многоточием после слова "забыли".
Мир ушел от меня. Может, в соседней палате есть еще один такой же. Может нас тысячи, которых оставили миллионы. Слабые тормозят сильных. Слабые - обуза. Праведное большинство станет абсолютом, если вырезать неказистое меньшинство. Или просто оставить на дороге... смятой алюминиевой банкой, допитой в пути и брошенной за ненадобностью. Раз-два.........................Раз-два....................Раз-два - я спокоен. Я еще жив. Стало будто бы холодно. Будто теплое лето резко сменилось вечной мерзлотой. Онемевшее тело, оказывается, еще способно чувствовать. Меня даже немного трясет. Но я спокоен - Раз-два...............Раз-два. Экран отключился.
...
Веки потяжелели. Еще во тьме бессознания я проговаривал алфавит - дошел до Ф и, как всегда, сбился. Слышится уже привычный писк. Неспешный, размеренный. Шипение вдоха и выдоха, как всегда механически точное. Никаких звуков птиц и никакого солнечного света сквозь тонкие веки. Глаза закрыты, и я блуждаю в своем космосе. Думаю о родных. О рабочих буднях. О студенческих пьянках и школьной столовой. О первом поцелуе. О коротких рыжих волосах, щекочущих подбородок, когда мы спали с ней рядом. Прямая моей жизни обратилась спиралью - теперь не понять, что было раньше. Все перемешалось в не самый интересный винегрет. Хотя..., был в винегрете и виноград.
Она, ярким плодом тропического дерева выделяющаяся на тарелке моей жизни. Огонь, жгущий изнутри. Мощный, как тысяча армий, опустошающий, как морфин внутривенно. Скоротечный, как день облитый счастьем. В мешанине воспоминаний непонятно, как она пришла, и когда ушла. Вот её обнаженное тело, прикрытое моей футболкой, вот её могила, а вот её дрожащий от скромности взгляд. Что было раньше? "Яркой жизни - яркую смерть" - говорит она почти шепотом, на больничной койке. Просит меня. Умоляет меня. Вот я вынимаю провод из розетки. Её последние "Раз-два.......". Искривившиеся в словах губы. Вот держу её руку в страхе упасть с колеса обозрения. Её смех. Слезы - трамвай переехал кота. Её зажмуренные глаза. Мои руки прижимают её голову к себе. Пальцы в её волосах. Запах бледной сухой кожи и парафина. Четыре деревянные стенки, обитые красным бархатом. Алая подушка под головой. Шепот вдалеке "...убийца...". Субботнее утро. Завернутые в плед, близко-близко друг к другу. Тепло от дыхания, её холодные руки, мои холодные руки. Дрожащие ноги, трущиеся об мои. Страх произнести хоть слово. Скромное "привет" еще не знакомой рыжей девчонке.
Глаза приоткрылись. Мрак и едва заметная красная подсветка внизу. Упавший на переносицу волос - царапающий под кожей зуд. Серебристый блик паутины у невидимой стены, под невидимым потолком. За окном, кажется, дождь. Или просто воображение разыгралось. Высохший рот искривила улыбка - "Я еще жив". Назло своим же прогнозам. Улыбка тут же ушла, и вернулось отчаянье - "Я еще жив". Тягостное существование продолжалось размеренным шшшшшшшТук. Птиц больше не слышно. Видимо мое "теплое тело" им уже не по вкусу. Кому-то все же придется меня сожрать! Не зверям, так сапрофитам. Гора углеводородов пропустит этап в пищевой цепочки, и сразу уйдет к микробам! Почему трупами не кормят животных? Или бедных голодных людей? Природа - не бездонная чаша, нужно экономить. Вновь улыбнулся вокруг режущего рот шланга.
Раз-два.........................................................Раз-два.............................................Раз-два. Ритм моего танца замедлился. Из вальса я плавно перехожу в похоронный марш. Хотя..., под него не танцуют. Так что тот же вальс, просто оркестр сильно утомился. Не могу понять, чего хочу сейчас больше: что бы они нашли в себе силы на стремительный и ритмичный джаз, уносящий меня к другим танцующим, или чтобы они бросили свои инструменты к чертям? Не знаю. И очень трудно пытаться понять. Думать тяжело. Все чаще замираю без единой мысли, в абсолютной пустоте. А когда вдруг проходит, только и думаю о том что "Чего это нахрен было со мной?!".
Снова блеснула паутина. Зашаталась из стороны в сторону. В отблесках стало видно крылатое насекомое, нервно трясущее всю конструкцию. Тельцем приклеенная к одной из серебристых тонких линий. И от свободы отделяет её один взмах крыла. Но взмаха не было - паук уже ползет по тонкой нити. Серебристый лоскут света закрутился. Жалкое существо завернуто в паутину. Еще есть движение холодных лап, но все усилия тщетны. Теперь тщетны. Яд уже введен. Тело начало разлагаться, превращаться в питательный раствор. Шоу заканчивается, впереди титры. Я закрыл глаза - в этот раз экран выключил самостоятельно.
...
Как же холодно! Я держу её руку. Нет, моя рука слилась с её рукой. Я прошу её, умоляю! Она беззвучно рассказывает 22 параграф учебника по биологии за седьмой класс - "Членистоногие". Её лицо прогнило изнутри и трескается на миллион маленьких кусочков бледной кожи. Маленькие черные точки выедают все новые трещины. Черные точки с черными клыками. Ненасытные. Выжирают контур шевелящихся губ. Короткие рыжие волосы падаю внутрь головы, выглоданной абсолютно. Лишь тончайшие стенки бледной треснутой кожи остались от нее. Лишь оболочка. Губы все так же проговаривают абзацы школьной программы. И вот они уже не полу - оторвались от тела, от оболочки. Шевелятся там. Я заглядываю в её глубь - в ней ничего не осталось. Пустота. Лишь формочка. Как те, с которыми играют дети в песочнице. Смотрю на свою руку: она слита с её рукой. Черные клыкастые перебираются на меня. Заползают внутрь. Раз-два..Раз-два..
РаздваРаздва...Я с силой открываю глаза. Писк выбился из ритма. Шипение стабильно. От несовпадения сердца и легких, трясет каждую мышцу. Тело... я его чувствую. Где-то ползет паук. Нет их тысячи! Я чувствую их! Их мохнатые лапы, их зубы - они уже меня пробуют! РаздваРаздва..готовы пустить в меня свой яд, обмотать в кокон и пировать целую вечность! Судорогой сводит ноги - они уже внутри меня! Уже ползут по венам, через иглу попадают в капельницу и там приступают размножаться! Сейчас выползут из открытого рта, по стенкам шланга, и выжрут мое лицо! Надо опустить взгляд, посмотреть... Нет. Лучше не видеть! Рздварздварздва.. Я кричу! Сквозь гофрированную толщу моих легких. И вдруг отблеск вдалеке. Серебристая паутинка, на ярко освещенном сквозь тонкие шторы. Засохший коричневый кусок грязи попал в глаз, я покосился. Увидел себя. Лишь прикрытую больничной рубашкой грудь, подбородок, три сжатых пальца руки. Провода, уходящие под ткань, белую трубку, идущую по подбородку вверх, и больше ничего. Раз-два......раз-два...разззз
Я не корм! Еще не корм. Улыбка по круглому контуру. Это был сон? Весьма яркий, надо сказать. Очень яркий. В коридоре заморгало красное свечение. Моргай, сволочь, после такого, хоть совсем погасни!
Погас. В дверном косяке поселился черный контур. И тут...ни шипения, ни писка. Уже полминуты, или даже больше. Как не заметил сразу, если только это и было? Эй, машины! Я еще жив. Докажите мне это! Без ответа.
Начало стягивать горло. Грудь тяжелым комом давила на позвоночник. Экран размыло. Картинка смазалась. Губы кривятся, хочу сказать "Нет!". Трубка становится больше. Чувствую, как по ней потекла влага. Взгляд медленно заполняется черным. Все новым и новым пятном. Рыхлыми точками, убивающими краски. Яркой молнией серебристый лоскут, все вокруг него очернело. Лоскут очернел последним. Бесконечная ночь.