Мотор встал совершенно внезапно, безо всякой стрельбы, чихания и сбоев, так, словно кто-то нажал на кнопку "Стоп". Наступившая тишина казалась совершенно глухой, искусственной, ватной, как рваные клочья густого тумана, который спускался косыми полосами с яра и был окрашен в несвойственные ему розовые оттенки встающим над миром солнцем. Все казалось совершенно незнакомым и напоминало хорошо выстроенные театральные декорации.
"Эй, на барже, кур кормил ?!", - проорал вдруг истошным голосом сидящий на заднем сиденье лодки Игоряха. Звук его голоса не отразился, как это обычно бывает, отдаленным эхом от высокого берега, а затих где-то на полпути к нему, увяз в зыбкой и до озноба влажной пелене.
"Ну, чего разорался?" - Сережка, и без того раздраженный "нелетной погодой", продолжал сидеть, положив руки на руль, за треснувшим ветровым стеклом. Лицо его было мрачнее тучи. Чувствовалось, что его вот-вот "прорвет".
" Да вон, баржа какая-то впереди. Прямо на нас прет", - начал оправдываться Игоряха.
" Да не прет она никуда", - подал голос дремавший до этого рядом с Сережкой Валентин. Он поднял голову с положенной на колени зачехленной палатки, служившей ему подушкой, и теперь всматривался вперед. "На якоре стоит. Видишь, вон справа, трос в воду уходит. Куда им сейчас в тумане-то плыть, если даже берегов не видать? Вот она и встала посреди реки, пока не раздует маленько".
Между тем, лодку заметно сносило течением. Сережка, нехотя поднялся с пригретого места и, ежась от пробиравшегося под одежду утреннего холода, стал переползать через короба и рюкзаки на корму, к мотору, что бы выяснить причину его такого подлого поведения. Среди них троих он был единственным, кто хоть что-то в этом понимал.
" Лишь бы не заклинило, - проворчал он, отодвигая в сторону бензобак, чтобы было удобнее встать, - а то батя точно пристрелит. И так уже предупредил, что больше давать не будет".
К их общей радости, с мотором ничего плохого не случилось, по крайней мере, на первый взгляд: маховик легко проворачивался , бензин исправно поступал и даже "искра" оказалась на месте. Однако вскоре их настроение омрачилось тем, что он упорно не желал заводиться. Сережка аж вспотел и снял фуфайку, дергая за веревку стартера, а железяке этой - хоть бы что.
"Вот сволочь, даже не схватывает!" - Сережка устало бухнулся на сложенный тент и от отчаяния плюнул на плывущую рядом с лодкой, так же по воле течения, щепку. "Насобирали груздей, блин!" Он осмотрелся по сторонам и скомандовал: "Ну, чего сидите? Хватайте весла, да к берегу гребите, а то сейчас снесет куда-нибудь на мель. Выталкивайся потом".
Валька с Игоряхой послушно принялись доставать заваленные скарбом алюминиевые весла и, громыхая ими, вставлять уключины в гнезда, без особого, впрочем, энтузиазма. Лодку к тому времени уже вынесло из полосы тумана. Берега в этом месте оказались на одинаково большом расстоянии. На одном из них были видны окраины какого-то большого поселка. Так далеко сережка почти никогда не заезжал и он никак не мог припомнить, что это был за поселок. Отец никогда о нем не рассказывал.
"Ладно. Разберемся", - подумал он и стал соображать, что ему делать с мотором дальше.
Пока ребята неумело, в разнобой пытались выгрести с фарватера, послышался звук мотора и из полосы тумана, стелившейся ниже по течению, выскочила лодка "Казанка". Сделав небольшую петлю, она направилась к ним. Управлял ею чаморошного вида мужик, одетый в здоровенный плащ и шапку-ушанку, чем напоминал известного мультяшного персонажа. Сбавил скорость, он прошел метрах в пяти вдоль борта, крутанулся на месте и заглушил мотор.
"Здорово, парни. Куревом не богаты?" - хрипло, но весело прокаркал мужик.
Сережка вопросительно посмотрел на Вальку, единственного курящего среди них. Тот молча начал шарить у себя за пазухой в поисках пачки.
"Ну, подгребай сюда, угостим", - крикнул Сережка мужику и принялся доставать из-за заднего сидения раскладной ящик с инструментами.
Мужик схватил валявшийся у него в лодке обломок деревянного весла и, не вставая с места, начал радостно им орудовать, быстро сокращая расстояние между лодками. "Чего с мотором-то?"
Сережка лишь пожал плечами. "А черт его знает. Сдох ни с того, ни с сего. Все, вроде, в порядке, а не заводится".
"Зажигание надо смотреть", - мужик уже держался одной рукой за борт их лодки, а другою запустил в протянутую пачку "Примы", стараясь выудить побольше.
"Да я смотрел. Вроде, все нормально".
"Ну, тогда разбирай, поршневую смотри", - опять же весело, словно говоря о пятиминутном деле, молвил мужик, оттолкнувшись от их лодки и прикуривая. "Пониже немного сплавьтесь, там за косою - леспромхозовская лодочная. Я только оттуда. Там на бонах и разбирать удобнее, и в будке у дежурного погреться можно". С этими словами мужик прямо на "скорости" завел мотор и, махнув рукой, помчался дальше, скрывшись вскоре в облаках тумана, из которых ребят только что вынесло течением.
"Что делать будем?" - кисло спросил Игоряха, разглядывая смутно видневшиеся на берегу коробки казенных деревянных домов.
"А что, правильно мужик говорит - взял слово Валька - ты, Серег, там пошамань с ним чего-нибудь, вдруг заработает, а мы пока к лодочной подгребемся. Если что, так там и разбирать будем".
Лодочная станция представляла собой несколько деревянных бонов с номерками и вбитыми скобами, расположенных по периметру квадрата и обнесенных стальной сеткой высотой, примерно, в человеческий рост. На стальном понтоне, у самого выезда, стояла будка дежурного. Располагалось все это хозяйство в небольшом затоне, образованным высоким крутым берегом и отходящей от него большой песчаной косой.
В городе, где ребята жили, тоже была небольшая лодочная станция, но она выглядела гораздо, цивилизованней и опрятней. Хотя, они и на ней-то ни разу не бывали: Сережкин отец работал на речном рейде и лодка их хранилась тут же, в небольшом ангаре.
Когда Валька с Игоряхой подгребли к косе, к самому ее кончику, солнце поднялось уже высоко и несмотря на все еще густой туман, лодочная выглядела довольно оживленно для столь раннего часа, что было в общем-то и понятно: наступали выходные и, кроме того, на следующую ночь открывалась охота.
Ребята решили подойти вплотную к бонам и, протащив лодку немного повыше, встали в протоке, прямо напротив выезда из лодочной и будки дежурного, из трубы которой зазывно вился и уходил в синее утреннее небо седоватый дым.
Дежурные только что поменялись и сейчас "на вахте" стояли двое, совершенно противоположной наружности: один - молодой здоровенный детина, грубыми чертами обветренного лица и запущенной бородой напоминавший древнего германца-варвара, другой - опрятно одетый дяденька хлипкой наружности и пенсионного возраста. По отношению друг к другу они держали себя так, словно вместе съели пуд соли. Заметив "чужаков, они, поначалу, повели себя воинственно, затем, выяснив, что к чему, дали таки свое "добро" на временный постой. Как это обычно водится, они начали засыпать Сережку советами, как от такой беды избавится, но вскоре, к Сережкиному облегчению, бросили это занятие: "долг службы" обязывал заняться другими делами.
Тем временем, ребята втащили лодку кормой на берег, сняли с транца мотор и Сережка, расстелив на песке кусок брезента, занялся его разборкой. Дело, в общем-то, было для него знакомым, так как он уже не раз помогал отцу перебирать старые моторы, но ведь это было в мастерской, а вот что бы так ...
Игоряха с Валькой, чтобы не терять напрасно время, взяли удочки и донки, валявшиеся в лодке, и двинули вверх по косе в поисках удобного для рыбалки места. А лодочная продолжала жить своей жизнью, с точки зрения стороннего наблюдателя, весьма примечательной и своеобразной. Сережка, занятый работой, поначалу не обращал на нее внимания, однако мало-помалу он стал прислушиваться и наблюдать краем глаза за тем, что там творилось.
Представление началось с того самого мужика на "Казанке", которого они угостили сигаретой. Спустя, примерно, часа полтора, он подрулил к будке дежурного и по физиономии его можно было легко догадаться, что он готов был лопнуть от злости. На звук мотора из будки выскочил Варвар (Сережка так его и окрестил).
"О, глянь, Матрос вернулся. Матрос, ты чего это?"
В ответ Матрос, отчаянно жестикулируя и брызгая слюной, произнес нечто такое, что Сережка, пораженный конструктивной сложностью сего высказывания, забыл на некоторое время о работе. С ходу он понял лишь то, что речь шла о тумане.
"Где я крутанулся - хрен его знает, - продолжал кипятиться Матрос, - все бело, так что берегов не видно".
"Так ты когда заметил, что назад-то едешь?" - спросил его вышедший на крик второй дежурный, которого Сережка прозвал про себя Хлипким.
"Так как раз вот у острова, когда дома на берегу увидел. Еще, главное, не понял сразу-то. Думаю: во, хорошо как - уже приехал! А оно - вишь чего...".
И он разразился очередным изощренным ругательством.
"Так ты теперь чего, не поедешь больше?" - снова вопрошал его Хлипкой, спускаясь на бон, что бы поднять перекидную доску, лежащую поперек въезда в лодочную.
"А мне куда теперь ехать-то? Бензина литров пять всего и осталось. Да и ну ее на хрен, эту тещу! Пускай сама отаву косит. Было бы для кого, а то две козы всего и есть-то".
И Матрос, протолкнув лодку вперед, стал пробираться на свою стоянку.
Посмеявшись про себя, Сережка вновь попытался сосредоточится на работе, но тут его внимание привлек страшный треск, донесшийся со стороны заросшего ольхой и малиной крутого берегового склона над лодочной. Через несколько секунд он увидел, как какой-то человек неопределенного возраста с перекошенным от ужаса лицом и в суконной куртке вылетел, со скоростью реактивного снаряда, из зарослей на велосипеде. За спиной его был рюкзак с торчащей из него двадцатилитровой канистрой. Сережка, глядя на этот аттракцион, даже выронил отвертку из рук. Берег под угором был топким и илистым. Когда переднее колесо велосипеда увязло в этом болоте, наездник слетел с него через руль и, преодолев метра два по воздуху, плашмя приземлился у самой кромки воды. Висевшая за спиной канистра, пристукнула его сверху по голове от чего та ушла в грязь по самые уши. При этом раздался характерный наполненный звук.
"Бензин везет", - подумал Сережка.
На бонах этот "номер" был встречен дружным хохотом: "Ну, ты дал, Кулибин!"
Тот, кого звали Кулибиным, с трудом приподнял голову, затем, высвободив из под лямки рюкзака одну руку, сбросил с себя канистру и встал на колени. Теперь он напоминал какого-то загадочного зверя.
"Ну чего ржете-то, бараны?!" - зло выкрикнул он. "Вас бы так!"
"Ты просеку в малиннике делаешь что ли?" - спросил его один из дежурных с издевкой.
"Ага, - подхватил другой, - что бы червей было удобнее копать".
"Да пошли вы...". Кулибин поднялся на ноги и подошел к краю воды, что бы умыться. "Цепь у меня слетела как раз на самом краю. Затормозить не смог". И он начал приводить себя в порядок.
Некоторое время спустя, подошла еще одна лодка, в которой сидели двое. По их облику нетрудно было догадаться, что это были отец и сын: оба тощие, длинные и конопатые с единственной очевидной разницей - в возрасте.
"Дежур-р-р-ный!!!" - грозно заорал старший, когда лодка гулко ударилась бортом о железный понтон. "Спишь, что ли?!"
Оба вахтера тут же выскочили наружу с явным намерением урезонить бузотера, но, завидя приехавших, приняли благодушный вид. Видимо, к подобным штучкам со стороны этой парочки уже все привыкли. "Хлипкой", при этом, вовсю "наворачивал" кусок черного хлеба с зеленым луком. Ссудя по слегка покрасневшему лицу - не просто ради того, чтобы утолить голод.
"Глянь-ка, Вась, - обратился он к напарнику, - опять полные корзины чего-то. Чего приперли-то, Рыжие?".
"А это, уважаемый Степан Иванович, не вашего собачьего ума дело", - проговорил старший из Рыжих, выбираясь на понтон, чтобы подтянуть лодку к бону. Младший, тем временем, все также продолжал сидеть, нахохлившись, на передней скамейке.
"Чего насобирали-то?" - обратился к нему Варвар.
"Брусники", - коротко ответил тот, словно выходя из оцепенения, и слегка потянулся, расправляя затекшие конечности.
"Дак, она же еще недозрелая!"
"Сам ты недозрелый, - вновь парировал старший Рыжий, привязывая лодку к скобе, вбитой у самого въезда на лодочную, - а она - как раз самое то. Пойдет для продажи". Он скинул с себя плащ, бросил его в лодку и прикрикнул на младшего: "Витька, ты чего там, совсем примерз? Пойдем пока погреемся".
Младший на это предложение как-то обеспокоено задергался. "Бать, может, давай, это... все до дому сначала отнесем, а?"
"Успеем еще. Куда торопиться?"
И старший, вместе с дежурными, скрылся за дверью будки, куда, впрочем, вскоре нырнул и поставивший лодку на место Матрос. Из-за дверей тут же донеслись возгласы приветствия, межуемые с отборной, по такому случаю, матерщиной и радостное ржание.
Судя по выражению лица младшего Рыжего, Сережка понял, что тот находился тоже не в радужном расположении духа и даже не знал, как ему теперь и быть.
"Что, заклинило?" - вяло спросил он у Сережки, неспешно выбираясь из лодки. "Бывает". И с большой неохотой, словно его тянули на аркане, он пошел за отцом.
Сережка, к тому времени разобравший мотор уже почти наполовину, почувствовал вдруг острое желание чего-нибудь съесть, или, хотя бы, выпить кружку горячего чая. Хоть дымка на небе уже и исчезла, и солнце грело вполне прилично, он не мог толком согреться. От работы в полуприсяде ноги его затекли, спина устала. Нужно было немного передохнуть.
Слегка столкнув с берега свою лодку, он по ней, как по мосту, перебрался через протоку, отделявшую косу от лодочной, и пошел в будку. Там было уже полно народу. В воздухе плотно стоял табачный дым, хоть топор вешай, на столе было неубрано. Разговор в этот момент шел о том, кому сходить за дровами, которые лежали неколотыми чурками на берегу, возле небольшого, крепкого сарая, служившего складом имущества лодочного кооператива.
"А вон, как раз парнишка сходит", - тут же нашелся кто-то при виде вошедшего Сережки. А тот, в общем-то, и сам был готов предложить свои услуги, заодно и подразмяться. Топор валялся тут же, в углу, возле двери.
Раззадорившись, он наколол даже больше, чем мог унести, и только собирался расколоть еще пару чурок, в качестве "вступительного взноса", как за спиной его раздался голос: "Что ты для них, для алкоголиков стараешься? Я специально их неколотыми привез, чтобы эти лоботрясы хоть маленько шевелились. Бросай, давай, это дело". По деревянному трапу неспеша спускался пожилой, но довольно крепкий, с темным от загара лицом мужчина. Он был высок, имел орлиный взгляд и под стать ему, с горбинкой, нос. Сережка понял, что это был председатель кооператива, о котором нет-нет, да упоминали в разговоре мужики. Называли они его при этом Павлинычем. Видимо это было его отчество. Смущенно пробурчав что-то оправдательное, Сережка пошел с топором и охапкой дров к будке.
С приходом Павлиныча жизнь на лодочной потекла более упорядоченно. Лишний народ был из будки изгнан (Сережке, однако, позволили согреться и испить чаю), там был наведен порядок, каждый занялся своим делом. Или, по крайней мере, создал такую видимость.
Как выяснилось, на этот день была назначена отработка по благоустройству лодочной для тех, кто еще не отработал установленные уставом лодочной часы. "Благоустройством" это можно было назвать с большим натягом, так как речь шла о том, что бы хоть как-то не дать всей этой полусгнившей конструкции развалиться окончательно. Желающих исполнить трудовую повинность набралось немного, человек пять-шесть, в том числе и Рыжий старший, для которого это был удобный повод не идти домой, а еще задержаться на лодочной, которая, по всей видимости, была его вторым домом. Летом, разумеется. Младшему Рыжему ничего не оставалось, как подключиться к этому мероприятию. Все они были умело организованы Павлинычем и тут же, без долгих отлогательств, принялись за работу.
Сережка, выпив кружку заваренного со смородиновым листом чая, поступил точно так же. Вскоре он выяснил одно очень неприятное обстоятельство: в моторе оказалось все совершенно исправным и невозможно было обнаружить каких-либо видимых причин его отказа. Вытащив из лодки капот и сев на него перед этой грудой железа, он стал обмозговывать такое положение дел. Как он понял позже, этого делать как раз и не стоило. Задумчивый вид перемазанного в машинном масле человека над разобранным мотором неизменно, словно магнитом притягивал к себе тех, кто занимался этим раньше, то есть, практически всех, кто находился на лодочной. Все, естественно, подойти не могли, но небольшая компания все же вскоре вокруг Сережки образовалась. Первым из них был Кулибин. Толком даже не узнав сути дела, он с ходу начал давать советы. С того же начинали и все прочие. Через полчаса из советов можно было составить целую книгу, но почти все они были практически бесполезны, потому что с подобной загадкой еще никто ни разу не сталкивался. Причем, каждый из собравшихся был уверен в том, что его совет был самым правильным и они начинали яростно спорить между собой. Больше всех кипятился Матрос. Когда Сережке все это надоело, он решил пойти на хитрость. Он встал, потянулся и, делая вид, что мотор его больше не интересует, пошел, прогуливаясь вдоль косы. Таким образом, советчикам больше было некому давать свои советы и вскоре они должны были непременно разойтись по своим делам.
На лодочной работа кипела вовсю. Трое из мужиков пытались пропустить под одним из бонов толстый стальной трос, чтобы стянуть боны покрепче между собой. После нескольких безуспешных попыток, один из них предложил привязать конец троса к бревну и толкнуть его под бон, что бы оно всплыло уже с другой стороны. Сказано - сделано. Притащили с берега небольшое бревнышко, примастырили к нему конец троса, встав на один край бона,с силой толкнули его, под углом, концом вниз. Через доли секунды, под тем же самым углом, бревно выскочило обратно, как и положено всему тому, что легче воды. При этом оно едва не шарахнуло в лоб автору этой идеи, который наклонился, чтобы посмотреть, как оно "уйдет". С матюгами была предпринята вторая попытка проделать этот фокус. Затем третья. Оба Рыжих, менявших неподалеку дощатый настил, бросили работу и за всем этим наблюдали. "Мужики, что вы делаете? Оно же деревянное!" - радостно, словно обрадованный сделанным им открытием, проорал вдруг старший. По его изменившемуся голосу можно было легко догадаться, что Рыжий принял ужу изрядно "для поднятия тонуса".
Сережка, между тем, начал слегка беспокоится за своих друзей. Был уже почти полдень, а они и не думали появляться. Клев что ли хороший? Или костер разожгли, да пригрелись? Но идти их искать он не собирался. Куда они денутся? Да и мотор, как ни крути, нужно было снова собирать в кучу.
Как он и предполагал, толпа советчиков рассосалась в течение десяти минут. Матрос одним из последних перебрался с косы по Сережкиной лодке обратно на лодочную. На корме он задержался и сказал, подмигнув левым глазом: "Короче, без поллитры здесь не разобраться". И, как оказалось через несколько минут, Матрос имел это в виду вполне серьезно: мужики выбирали гонца в магазин, скидывались деньгами. Рыжий старший предлагал кому-то купить ведро брусники, причем, дешевле, чем оно могло стоить на рынке.
У разобранного мотора оставался лишь молодой парень, года на три старше Сережки, которого все звали Петрухой. Он был хорошо сложен, имел белокурые, слегка вьющиеся волосы, довольно утонченное лицо, портило которое отсутствие одного глаза. Вернее, глаз-то был, но искусственный. Об этом говорил тот факт, что цвета он был немного другого и смотрел совсем в другую сторону. Петруха слегка картавил. Речь его была сплошной матерщиной, даже когда в этом не было видимой необходимости. Он лежал на песке возле расстеленного брезента, словно греющийся на солнце кот, никуда не спешил, с советами не лез и лишь иногда лениво спрашивал у Сережки о рыбалке или грибах в тех местах, куда они обычно ездили.
"Дак, ты один, что ли поехал-то?"
"Не-е, с друзьями. Они тут куда-то по косе порыбачить пошли. Уж, вроде, придти должны, да что-то не видать. Клев, наверно, хороший".
"А-а. Ну-ну".
Петруха ненадолго задумался, затем сказал, отбросив в сторону сухую травинку, которую до этого держал во рту: "Тут, на этих косах, осторожно надо ходить..."
"А что такое?" - насторожился Сережка, замерев с гаечным ключом в руке.
" Тут местами - пески зыбучие, как трясина на болоте. Плывуны, одним словом. Я раз тоже, с корешком тут с одним, на рыбалку поехал. Ну, пристали к косе какой-то, он из лодки на берег выпрыгнул и ушел сразу по пояс... Ему бы, дураку, сидеть спокойно, а он дергаться давай. И до воды-то главное, всего полметра было. Я ему говорю, ты, мол, поднырни к воде-то понизу, а он орет только как придурок. Я его тянул, тянул... Задолбался весь с ним..."
"Ну?"
"Чо, ну? Утонул, на хрен, да и все дела".
Сережка был таким рассказом буквально шокирован. Он был готов уже бежать на поиски друзей, как они сами появились из-за зарослей ивняка, начинавшихся метрах в пятидесяти от лодки. Оказалось, что они, действительно, нашли прикормленное кем-то место, где довольно сносно клевало, а Вальку, в таких случаях, оттянуть от воды было не легко. Но Валькин азарт не шел ни в какое сравнение с тем, свидетелями чего они вдруг стали.
"Прикинь, - рассказывал Игоряха, - вылезает из кустов какой-то дедуля-пенсионер, рук обеих нет и удочка под мышкой культяпки зажата".
"То есть, как это рук нет?" - не поверил Сережка.
"Натурально, по локти. Подошел он ко мне и просит, помоги, мол, сынок, удочку забросить. Я чуть не офигел. У него к толстому концу удилища сандаля кожаная приколочена. Он в нее ногу продел и готово дело - хоть сейчас забрасывай, да подсекай. Ну, я ему леску размотал, червя насадил, глубину настроил. Он на бревнышке пристроился и сидит себе, рыбачит. Закурить попросил помочь. "Беломора" пачка в кармане, спички, все дела. Место-то, оказывается, он и прикормил. Я, говорит, здесь всегда рыбачу. Я ему: "Как же ты, дед, дальше-то рыбачить будешь? Мы ведь сейчас уже уйдем". "А у меня, -говорит, - внук сейчас подойти должен". Во, рыбаки-то какие бывают!"
"Да это Митрич, электрик наш бывший с лесопилки, - проговорил Петруха, поднимаясь, чтобы идти, - для него рыбалка - это все. Он пока с руками был и зимой, и летом на реке пропадал".
"А руки-то куда делись?"
"Да, говорят, по пьяни полез куда-то в будку трансформаторную, ну его и шарахнуло током. Сам-то - живучий черт, а руки начисто обгорели".
Из пойманной ребятами рыбы было решено сварить уху. Маленькую такую, на троих. Голод поджимал, и за дело взялись дружно. Между тем, близился полдень. Солнце стояло в зените и становилось даже жарко. Появилась обычная для погожих августовских дней мошкара.
На лодочной народу заметно прибыло, и уже несколько лодок ушли вверх по реке. Люди в них горели предвкушением охотничьего азарта. Одна из лодок грузилась тут же, возле будки, встав одним бортом к понтону, где еще недавно стояла лодка Рыжих. Сразу было видно, что ехать собрались люди серьезные: лодка была ухоженной, были даже дворники от дождя на ветровом стекле, на транце висело два "Вихря".
"Да, под двумя-то моторами как на крыльях пойдет, даже если под завязку загрузить", - думал Сережка, краем глаза наблюдая за сборами.
Чтобы пройти вдоль косы к реке и не цеплять при этом моторами дно (местами тут было довольно мелко), мужики, человек шесть, решили пройти пешком до конца косы, в то время, как один из них вывел бы лодку на реку. Дежурные стояли тут же и, опершись о небольшие деревянные перильца, за всем этим наблюдали.
"Не-е, мужики, что-то вы тут намудрили. Столько грузу разве потянет?" - почесал в затылке Варвар.
"Потянет-потянет. На глиссеровку только выйти, а там полетим - не догонишь!" - уверяли мужики, перебираясь через протоку по Сережкиной лодке, испросив, у него на то разрешения, чисто формально. Последний из них, очевидно, хозяин лодки, стоял на бону возле носа и проверял, все ли было погружено. В руке он держал зачехленное ружье.
Хлипкой, с покрасневшего лица которого не сходила блаженная улыбка, вдруг промолвил: "Ружье-то ведь можно только с "ноля" брать". Подразумевалось под этим, видимо, время открытия охоты - "00 часов 00 минут", то есть полночь.
Человек с ружьем посмотрел на него задумчиво и вдруг ответил такой фразой, от которой в приличном обществе заворачиваются уши. Варвар, так же неожиданно, сорвался с места, в три прыжка оказался возле обидчика и схватил его за грудки.
"Он тебе в отцы годится, а ты как ему отвечаешь?!" - зарычал он в бешенстве. Мужик этот, несмотря на небольшой свой рост, был необычайно крепок и коренаст, он вряд ли даже отличался от Варвара своей весовой категорией, и десятка был явно не робкого. Он выпустил из рук ремень ружейного чехла (ружье упало возле его ног) и, слегка напряженно, но отчетливо произнес: "Руки убери".
Сережку, продолжавшего сборку мотора на то время, пока варилась уха, такие обстоятельства начали пугать: в случае драки, а она, вероятно, будет не слабой, могла пострадать и его лодка. Почти так оно и вышло: завидя такой оборот дела, те, что уже успели перебраться на косу с топотом и грохотом ринулись по Сережкиной лодке назад. Сережка уже не обращал внимания на то, что лодка была вся перепачкана песком и глиной, теперь его заботила хотя бы целостность ветрового стекла, через которое все перелезали кто как мог, поддав по нему иной раз носком или пяткой сапога.
Но в том, что мужики перебрались с косы на бон, толку было мало, так как их товарищ стоял спиной к узкой перекидной доске, служившей мостиком над въездом в лодочную. На ней-то они и встали, как пингвины, один за другим, соображая, как поудобнее придти на помощь.
Сцепившиеся так и стояли, яростно глядя друг другу в лицо. Каждый из них понимал, чем все это может закончиться, и ни один из них не решался ударить первым. Такое противостояние, однако, длилось недолго. Хлипкой, который был более остальных умудрен жизненным опытом, видя, что дело запахло паленым, поспешил пойти на примирение: "Вася, ладно, все нормально. Я ведь даже не обиделся". Но окончательно уладить это дело удалось вездесущему председателю лодочной. Со здоровенным дрыном в руках Павлиныч вынырнул откуда-то из-за угла будки и заорал таким зычным голосом, которого от него Сережка и не ожидал: "А ну-ка, разбежались все в разные стороны, а не-то в миг бошки поотшибаю!" Варвар, помедлив немного, отпустил мужика, все так же зло пообещал поговорить с ним в другой раз и, не торопясь, ушел в будку.
Мужики, каждый по-своему, также выразили надежду на будущую встречу, и вся экспедиция вновь потянулась через Сережкину лодку на косу, в то время, как их товарищ, не задерживаясь, отчалил, завел один из моторов и осторожно, малым ходом, стоя во весь рост, чтобы лучше видеть, повел лодку по протоке к реке.
Сборка мотора уже близилась к концу и, пообедав, ребята вместе завершили это дело. Повесив мотор обратно на транец лодки и развернув ее теперь уже носом к косе, Сережка стал пробовать заводить. Мотор все так же не подавал и признаков жизни. Начала собираться все та же компания "технических экспертов", только теперь уже мало кто из них мог связно говорить и от того советы их были еще более надоедливы.
"Конечно, - кричал Матрос, - если поршни окнами в другую сторону поставить, разве он заведется!"
"Да не снимал я поршни, - отвечал Сережка устало, не решаясь послать всех куда подальше, - цилиндры только сдернул, чтобы кольца посмотреть".
Кулибин, едва не упав в воду, переполз к Сережке в лодку и, со словами "Свечи надо проверить", стал отпихивать Сережку от мотора. Тот, махнув на все рукой, уселся на переднее сидение, чтобы, заодно, дать себе отдохнуть.
"Разве это нагар?" - проорал Кулибин, икнув и держа вывернутую свечу перед своим носом. "Это же туфта, а не нагар! Понимаешь, туфта! Нагар каким должен быть, а? Коричневым! А у тебя что?"
Тут он споткнулся о бензобак и начал падать из лодки головой вперед, но так как лодка стояла вплотную к бону, он "всего лишь" стукнулся о него лбом и рассадил бровь. Свечу при этом он уронил в воду.
"А и черт с ней! Еще есть. Все равно старая была", - начал успокаивать себя Сережка.
"Гони ты их всех к .....ой матери!" - посоветовал подошедший в этот момент Петруха. В отличии от всей прочей компании он был абсолютно трезв, по крайней мере, с виду. "Чего пристали к парню? Сам он, без вас разберется".
И вся дружная команда пошла лечить раненого.
Петруха присел на корточки возле кормы. "Ты их не слушай. Они тебе насоветуют".
Сережка снова перебрался к мотору. "А почему его Кулибиным называют? У него что, фамилия такая?"
"Да какая к черту фамилия! Кто тут друг друга по фамилиям-то знает? Любит всякую херню изобретать, умника из себя строит, вот и прозвали так. В том году все лето двигатель дизельный на лодку прилаживал, токаря в леспромхозовской мастерской достал своими железяками. То выточи ему, да другое. Ну, сделал, так эту баржу потом вшестером едва на воду спихнули. И пошла она у него с этим дизелем так, что на веслах обогнать можно, а на другой день и, вообще, затонула: уплотнение по винтовому валу худое было, вода за ночь набралась... Так он ее и бросил".
"Как бросил? И доставать не стал?"
"Да какой там хрен! Ее и трактором-то было бы не вытащить. Тем более, что лодку все равно уже испортил, а дизель не свой, ворованный".
Было уже далеко за полдень, солнце светило с другого боку, стоял полный штиль, слышны были лишь голоса на лодочной, да крики чаек. Валька с Игоряхой снова куда-то убрели. Сережке же ничего не оставалось, как возобновить попытки завести мотор. Что он и делал. Остервенело, пока не выбился из сил.
Петрухе, в конце концов, надоело смотреть как он над собой измывается.
"Что ты его дерешь? Он ведь даже не схватывает!"
"Ну а что делать?"
"Что делать - что делать...", - передразнил его Петруха, перебираясь с бона в лодку. "Снимать штаны и бегать. Отвинчивай стартер. Зажигание будем смотреть".
Петруха, видимо, уже давно на этом съел собаку. Сережка и не подозревал, насколько тонкое это дело - проверка и регулировка зажигания. Петруха делал все молча, лишь иногда удовлетворенно хмыкал. Только когда он добился чего хотел и, намотав шнур прямо на маховик, проверил искру, поучительно произнес: "Ты думаешь, если искра есть, то уж и порядок? Черта с два! Тут есть еще куча мест, которые нужно проверить, что б он завелся. Мы с пацанами раз "Вихря" свистнули в деревне за рекой, так я его чуть в реке не утопил, гада. Уже потом только, методом "научного тыка", допер как его заводить: из верхнего цилиндра свечу выворачиваешь, заводишь на одном нижнем, прогреваешь, заворачиваешь свечу обратно, и только после этого он заведется и заработает на обоих цилиндрах. Во как!... Ну, ладно, пробуй. Стартер пока не ставь, за маховик крути, может еще подрегулировать придется".
И, "чихнув" разок, буквально с третьего рывка мотор взревел, как ни в чем не бывало. У Сережки отлегло от сердца. Тупое отчаяние в душе тут же сменилось почти что беззаботной радостью. Он немного погонял мотор на разных оборотах и, заглушив, спросил: "И что было?"
"Похоже на "массу" немного пробивало, да и по мелочам много чего".
Все также не спеша, Петруха стал перебираться обратно на лодочную, где начала уже происходить вечерняя смена состава. Народ появлялся все более трезвый и деловой, имея серьезные намерения с толком провести выходные. Хотя, кое-где еще маячили все те же, намозолившие за день глаза, личности. Кулибин, качаясь, словно осинка на ветру, стоял на бону, который вел к берегу, и пытался отцепить от стальной сетки, огораживающей лодочную, свой велосипед. Рыжий старший стоял возле будки и выкрикивал приветствия всем вновь прибывшим, предлагая тут же купить у него ведро брусники. Цена была уже вдвое меньше той, что он запрашивал утром и равнялась стоимости бутылки водки. Младший рыжий, все также квело, ковырялся с чем-то у себя в лодке. Павлиныч, зычный голос которого доносился из будки, производил смену дежурства. Как говорится: "Пост сдал, стакан принял". Матрос, разжившись у кого-то бензином, решил повторить свою утреннюю попытку уехать к теще и сейчас бестолково, но упорно, с грохотом ударяясь то об одну, то о другую лодку, выгребал к выходу из лодочной.
Сережка привинтил стартер и начал торопливо собирать разбросанный повсюду инструмент и прибираться в лодке. К тому времени появились и его друзья, и стали помогать наводить порядок после происходившего днем "великого перемещения народов". Чтобы добраться до места затемно, нужно было торопится и поужинать было решено позже, уже на ходу.
Когда уже почти все было готово к отплытию, в протоке раздался рев мотора и тут же началась кутерьма: Матрос, выведя наконец-то лодку с лодочной, завел мотор прямо "на скорости", сам о том и не подозревая. Лодка тут же рванулась с места, но не вперед, а по кругу. Нос ее задрало кверху и набок, она была готова перевернуться. И перевернулась бы, если бы ее не бросило в сторону косы. Мотор, ударившись о дно на мелководье, вылетел из воды и завыл хриплым, булькающим звуком. Лодка оказалась наполовину на берегу, но Матроса в ней уже не было. Оказавшись за бортом в первое же мгновение, он барахтался теперь в воде, и явно собирался пойти ко дну. Народ на лодочной всполошился, кто-то что-то кричал, но из-за дикого, бьющего по нервам рева все еще работающего и разбрызгивающего винтом веер брызг мотора слышно ничего не было.
Первым из ребят опомнился Валька, который стоял на берегу и готовился к тому, чтобы отчалить. Он бросился бежать вдоль кромки воды, на ходу стаскивая с себя рубаху и дрыгая ногами, чтобы сбросить отцовские, не по ноге большие сапоги. Сережка, споткнувшись в прыжке за борт, шлепнулся на песок, вскочил и бросился следом. Подбежав к лодке Матроса, он заглушил мотор и попытался сбросить ее обратно в воду. Валька же уже вовсю наяривал саженками к утопающему, которого к тому времени уже почти не было видно. Когда Валька схватил его за одежду, друзья столкнули наконец-то лодку в воду и гребли, как на каноэ, один - обломком весла, другой - какой-то доской, к нему на помощь. Втащить Матроса в лодку у них не получалось, не хватало сил. Это удалось сделать, когда с лодочной подоспели мужики на такой же "Казанке". Голова у Матроса была разбита и ободрана. Кровь текла ручьями и было удивительно, что он был еще в сознании. На бону его подхватили на руки и потащили по сходням на верх, в гору, где стоял чей-то старенький "УАЗик", чтобы отвезти в медпункт, который, как оказалась, в поселке все же был.
Ребята были насквозь сыры, особенно Валька. Их колотило нервной дрожью и по началу они не могли даже просто разговаривать.
На лодочной же волнение улеглось довольно быстро. Очевидно, такие сцены были здесь явлением не редким.
Все также молча переодевшись в сухое, ребята постепенно начали приходить в себя. Пора было трогаться в путь.
Сережка проверил еще раз мотор. Тот заводился, ч то называется "с пол-оборота". Последними, за кем они могли наблюдать, выгребаясь по протоке к реке, были Рыжие. Они сидели на лавочке, расположенной с обратной стороны будки. Младший плакал и корил отца, громко и пьяно всхлипывая: "А говорил, на станцию пойдем, в поездах продавать будем, бабок срубим..."
"Не боись! Вся осень впереди. Насобираем еще этих ягод целый вагон", - все также бодро пытался отвечать ему старший, с трудом выговаривая слова, меж которыми сквозила неуверенность.
Чуть красноватое, клонящееся к закату солнце, как театральная рампа высвечивало их двоих на фоне зеленой, дощатой стены будки. На сцене были они одни. Оставалось лишь подать занавес.
Двумя днями позже, поздним вечером, уже в темноте, ориентируясь по бакенам и створам, друзья возвращались назад. Словно сговорившись, они пристально вглядывались в берег по левому борту, пытаясь отыскать место, где была та лодочная. Но ни ее, ни самого поселка, даже ни единого огонька они так и не смогли разглядеть. Словно ничего этого и не существовало.