Жизнь в Советском Союзе была...
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Записки закоренелого "совка" Это произведение, к сожалению, публикуется в сокращенном варианте. Самиздат не позволяет вставлять все фотографии, которые я бы хотел использовать как иллюстрации к своим мемуарам. Но благодаря блогу "Челябинский Челябинск" Вы можете увидеть место действия: http://chelchel-ru.livejournal.com/237568.html За что огромное спасибо челябинским фотографам
|
"Жизнь в Советском Союзе была ...."
Записки закоренелого совка
ЧАСТЬ 1
Место жительства.
Глава 1
"Ab ovo"
Автобиография каждого человека начинается с момента его рождения. Моя тоже не будет исключением. Однако, прежде чем говорить о моем появлении на свет, пожалуй, уместно будет рассказать о людях причастных к этому славному событию - о моих родителях.
Я не стану набивать себе цену, выдумывая благородных и состоятельных предков. Родители мои были простыми нормальными людьми. Отец - Алексей Васильевич - был из семьи железнодорожных рабочих со станции Грязи, а предки матери - Нины Сергеевны - рыбачили на Каспийском море. Познакомились они в 1946-м году в селе Крайновка, расположенном на западном побережье Каспийского моря. В то время это был один из райцентров Грозненской области РСФСР.
Мама после окончания семилетки в местной школе устроилась работать телеграфисткой в районной конторе связи. Девушкой она оказалась способной, с математикой на "ты", и довольно быстро её перевели на должность старшего бухгалтера в этой же организации.
Отец, только что демобилизовавшийся из армии двадцатипятилетний фронтовик, попал на Северный Кавказ благодаря случайным жизненным обстоятельствам.
В свое время я не догадался спросить у родителей, где именно и как они познакомились, но село было не такое уж большое, так что, скорее всего это произошло либо на почте, где трудилась мать, либо в районном доме культуры, где устроился работать отец. С его слов он был заведующим Крайновским клубом, который по статусу считался районным домом культуры. Отец организовал там духовой оркестр, игравший на торжественных мероприятиях туш в честь передовиков, был ведущим на праздничных вечерах и концертах, а также завел при клубе театральный кружок, с которым ставил незамысловатые пьесы известных и неизвестных советских драматургов. На серьезные постановки не хватило бы талантов ни у местных доморощенных актеров, ни у него, как у режиссера. Отец довольно честно оценивал свои возможности как театрального деятеля, поскольку из-за войны он ничего, кроме рабфака, закончить не успел.
9 мая 1947 года мои родители поженились. Поскольку Нина Сергеевна в тот момент была круглой сиротой и не имела ни кола, ни двора, то надо ли удивляться, что никто не стал препятствовать ее браку. 18 лет ей исполнилось буквально за месяц до дня бракосочетания. Отцу в то время шел 26 год.
В ноябре 1948 года у них родился первенец - мой старший брат Юрий. Тогда мамаши долго с младенцами не сидели, и уже в феврале 1949 года мама вышла на работу. Ставка старшего бухгалтера была уже занята. Пришлось делать карьеру заново. Принятая в контору связи старшей телеграфисткой в феврале она уже к июню становится заместителем начальника конторы. Однако и этот её карьерный рост вскоре опять прервался. В августе 1949 года мои родители спешно покидают Крайновку.
Причиной тому, по рассказу отца, была кампания против космополитов. Отец, как я уже говорил, работая завклубом и заведующим библиотекой, являлся чуть ли не единственным представителем творческой интеллигенции в райцентре. Поэтому, когда волна борьбы с безродными космополитами докатилась, наконец, до их глубинки, то именно он оказался удобным объектом нападок и отчетов с рапортами о принятии мер против преклонения перед западом. Человек он бы пришлый, без роду и племени, влиятельных покровителей и родственников в Грозненской области не имел. Кто бы за него вступился?
Пусть он не был евреем, но осмеливался читать со сцены стихи Есенина и юмористические рассказы полузапрещенного Зощенко, не называя, впрочем, имен авторов. Да и пьесы ставились каких-то непонятных драматургов с подозрительными фамилиями.
Как мне объяснял отец, из-за малого количества коротких пьес с небольшим числом действующих лиц, написанных авторитетными советскими драматургами, он сам вынужденно сочинял театральные миниатюры, слепленные по всем шаблонам соцреализма и проповедующие согласно веяниям той эпохи борьбу хорошего с еще лучшим. Но поскольку папа мой не был членом литературных союзов, то ставить пьесы собственного сочинения права не имел, и потому скрывал свое авторство. Начальству он говорил, что написаны эти пьески ленинградскими и московскими драматургами, и называл при этом популярные еврейские фамилии. Все равно начальники проверять существование автора не будут: не все же они завзятые театралы, следящие за новинками драматургии.
Поэтому, когда запахло жареным, и речь пошла о возможном запрете на профессию, (за космополитизм на излете сталинской эпохи уже не расстреливали, да и не сажали, но лишали должностей с такими записями в трудовой, что мало не покажется), отец решил уволиться сам, не дожидаясь, пока его выпроводят поганой метлой. Заодно родители решили сменить и место жительства. Крайновка не стоила обедни, особого смысла держаться за нее не было. Так мои родители оказались в Молдавии.
Я долго не мог понять, почему именно в эту республику они поехали, ведь никаких молдавских корней у них не просматривалось. Ответ нашелся случайно. Разбирая старые семейные фото, я обнаружил фотографии одного из старших братьев отца - Михаила Антонова. Оказывается, Михаил после демобилизации из армии обосновался в этой южной республике в городишке Леово. Видимо, после войны братья списались, и когда младшему Алексею стало туго, старший Михаил предложил переехать поближе к нему. Именно в этот город на самой границе с Румынией отец с матерью приехали в конце августа 1949 года. Понятно, что сына Юрия они взяли с собой.
Первого сентября 1949 года мать уже устраивается работать бухгалтером в Совхозрабкооп Леовского Райпотребсоюза. Отцу нашлась должность заведующего совхозным клубом и библиотекой. Но долго побыть руководителем очага культуры папе не довелось. Уже в январе 1950 года его должность сокращают и вынуждают искать другое место работы.
В солнечной Молдавии рабочие места есть только в сельском хозяйстве, но тут отцу повезло: он вербуется в кочевую строительную контору Мостопоезд N 424. Почему кочевую? Потому что у этой мостостроительной организации нет никакой постоянной базы и она, восстанавливая разоренную войной страну, просто переезжает всем составом от одной стройки до другой. Люди с семьями живут в вагончиках, места постоянной прописки не имеют и подчиняются полувоенному МПС.
Весной 1950 года мои родители переезжают в г. Щурово Московской области, там Мостопоезд N 424 строит мост через реку Оку.
Мать в Подмосковье на работу то ли не берут, (в мостостроительной организации для женщин рабочих мест было не так много), то ли она сама решила быть домохозяйкой, ведь в сентябре 1950 года у Юры появляется младший брат - Володя. За двумя пацанятами нужно приглядывать.
Город Щурово сейчас бесполезно искать на карте Московской области, так как в 1960 году он административно вошел в состав Коломны и стал ее городским районом.
Аналогичная история, кстати, произошла и с Крайновкой. Село, по счастью, не исчезло с карты страны, но потеряло высокий статус районного центра, став рядовым поселком. Не стало в Крайновке ни райкома КПСС, ни райисполкома, ни райсуда, ни
райотдела милиции, ни других районных организаций, а вместе с ними исчезли и все привилегии и возможности для дальнейшего развития населенного пункта. Произошло это в результате нового возникновения Чечено-Ингушской АССР. Грозненская область была ликвидирована, и поселок Крайновка из состава РСФСР административно перешел в подчинение к Дагестанской АССР.
Так что мои старшие братья в своих свидетельствах о рождении имеют записи о несуществующих ныне административных единицах: Юрий - отмененную Грозненскую область, а Владимир - растворившийся в Коломне городок Щурово.
.
В Щурово мои родители жили где-то до конца 1954 года. За это время отец сначала стал кузнецом-молотобойцем, а позднее выучился на электросварщика. Мама была домохозяйкой, а их дети совершили свой первый подвиг, достойный упоминания в семейной хронике.
Случилось это летом 1954 года. Пятилетний Юра узнал, что в Москве закончено строительство нового высотного здания - Московского государственного университета. Узнал он об этом от взрослых: родителей или соседей-мостопоездцев, которые регулярно по выходным посещали столицу с целью что-нибудь там прикупить. Восторженные их отзывы о новой громадине: "Красоти-и-ща! Не то, что домишки в Щурово или в Коломне", зародили у него интерес к новостройке. И братец решил сам посетить златоглавую, чтобы лично оценить здание, построенное Львом Рудневым со товарищи.
Выбрав время, когда отец был на работе, а мать ушла по делам, пятилетний Юра смело отправляется на автобусную станцию. Он точно знает, что именно оттуда идут автобусы до самой Москвы. За компанию берет младшего, трехлетнего Володю. Но двух маленьких ребятишек без билетов и без сопровождающих взрослых быстро вычисляют и, недолго думая, высаживают из автобуса еще до того, как он тронулся.
Чем отличается настоящий пацан от какого-нибудь тюфяка? Делами! Пацан решил - пацан сделал. И при чем тут возраст, если есть желание претворить в жизнь давно задуманное.
Решение пришло мгновенно: катался же Юрий уже с друганами на автомашинах, пристроившись на заднем бампере, а почему бы не прокатиться так до Москвы? О том, что расстояние от Щурово до столицы больше 90 км и, следовательно, автобус даже без остановок будет ехать часа два, пятилетний путешественник не догадывался. В столь юном возрасте подобные мрачные мысли мальчиков не посещают. Пацан придумал - пацан осуществил. Решив, что Вовке такое путешествие еще не по силам, Юра отправил младшего брата домой. Сам же незаметно подкрался к автобусу и, крепко зацепившись за какую-то железяку, взобрался на задний бампер. Путешествие в столицу началось...
Промчавшись совсем немного по улицам городка, автобус взбрыкнул на очередной колдобине и....
Вот не даром говорят, что в России две беды. Если бы дороги в стране делали правильно, может быть и увидел бы братец здание МГУ, хотя я все же сильно в этом сомневаюсь. Ну а так слетел наш путешественник с бампера, умудрившись инстинктивно схватиться за него руками, и... оказался в положении ковбоя из вестерна, которого злые бандиты тянут на веревке за лошадью, несущейся по прериям во весь опор. Несколько десятков метров Юра проехал так: держась обеими ручками за автобус, скользя по дорожной глади собственным животиком и коленками, собирая одну тонну дорожной пыли за другой. Но потом брат решил, что путешествовать таким необычным способом несколько утомительно да и приезжать в столицу СССР в замызганном виде тоже негоже, поэтому, разжав руки, он отпустил транспортное средство на волю. Облегченный автобус радостно умчался вдаль, а Юра, отряхиваясь и потирая ушибленные места, спустился к Оке, чтобы привести себя в порядок.
После этого он снова вышел на трассу и подумывал, а не отправиться ли в Москву пешком? Но громадина 900 метрового моста, соединяющего Щурово и Коломну, оказалась для него непреодолимой. Юрик точно знал, что стоит ему ступить на мост и пройти по нему несколько метров, как мост обязательно рухнет, развалится на кусочки, и он, такой хороший парень, непременно упадет с головокружительной высоты на самую середину реки, в самую ее глубину, где зловещие водовороты не дают возможности спастись незадачливым пловцам. Долго стоял брат перед этим мостом и никак не решался его преодолеть.
Может, потому он и цел до сих пор, этот мост, что в далеком 1954-м маленький мальчик не вступил на него и тем самым не разрушил его полностью.
Отцу, пришедшему с работы, сказали, что "евоного Юрку" видели у автостанции, всего взъерошенного и растрепанного, но неунывающего. Когда отец нашел старшего сына, тот в рваной одежде и чумазый отплясывал русского под баян какого-то мужика. То ли от полноты чувств, переполнявших его, плясал братец, то ли зарабатывали они так на пару с мужиком - один на бутылку, другой на мороженку. На этом концерт самодеятельности для юного танцора был окончен.
Мост в Щурово был построен. В конце 1954 года мостопоезд решили отправить на новый объект в Казахстан. Накануне этого в августе 1954 вышло постановление Совета Министров СССР N1723, согласно которому Мостопоезд N424 из Министерства путей сообщения перешел в подчинение Министерства транспортного строительства. Страна переходила на мирные рельсы. Полувоенная организация становилась гражданской.
Как известно, в то время главный советский волюнтарист Никита Сергеевич Хрущев объявил о планах по освоению целинных земель. И, следуя указаниям партии, боевой отряд мостостроителей в первых рядах целинников в январе 1955 потянулся в Акмолинск (ныне столица Казахстана - Астана).
Работы было много. Нашлось место и для матери. Она устроилась буфетчицей в столовую ОРСа. Отец в Акмолинске пристрастился к охоте и большинство семейных фотографий, где он с ружьем или богатой добычей, сняты именно в Казахстане.
В Акмолинске многие мостопоездцы, включая моего отца, получили вполне заслуженные медали за освоение целины. Выполнив все задания партии и правительства, в августе 1957 года Мостопоезд N424 отправляется на север и прибывает на Южный Урал в город Челябинск.
В министерстве было решено, что именно в этом городе Мостопоезд N424 встанет на прикол. В Челябинске будет развернута база мостостроительного треста, и на стройки мостов и путепроводов больше не будут выезжать эшелонами, всем кагалом с детьми и женами, как прежде. В командировки вахтовым методом будут ездить только необходимые работники.
Людей селили прямо там, где встали эшелоны,- на платформе "19 км" - (ныне это поселок Федоровка на юге Челябинска). Вскоре из привычных всем вагончиков людей распихали по быстро возведенным засыпным дощатым баракам.
Потом вдруг пошли разговоры о том, что Мостопоезд будет для своих работников строить нормальное жилье - каменные дома с отоплением, с водопроводом, с канализацией и прочими удобствами. И строить будут в самом Челябинске.
Отец оказался одним из самых сообразительных. Узнав о таких перспективах, он, с его слов, самым первым обратился в профком и встал в очередь на получение жилья под номером 1, чем вызвал явное недоумение у своих коллег. Многие знакомые вертели пальцем у виска и говорили:
- Леша, ты, что дурак? Ты же "колесные" потеряешь!
Отец в спор не вступал и молча гнул свою линию.
"Колесными" в то время называли деньги, которые выплачивали за разъездной характер работ, и их размер был от 40 до 70 процентов от оклада. Деньги весьма приличные, надо сказать. Но у отца были свои резоны. На момент постановки на учёт у него уже было два сына, ради которых, собственно, он и решил бросить якорь в Челябинске. Пацанам надо было ходить в нормальную школу, а не мотаться по случайным поселковым учебным заведениям. Да и самому ему на четвёртом десятке лет уже надоела кочевая жизнь, хотелось покоя и обывательского комфорта. К тому же и жене в большом областном центре проще было бы найти службу, и отпадала необходимость цепляться за любую работу в Мостопоезде.
Для того, чтобы иметь возможность претендовать на квартиру площадью побольше, мои родители решили завести третьего ребенка. Хотели девочку - мамину помощницу. Но поскольку в те древние времена способов узнать пол будущего ребенка ещё не существовало, родителей ждал неожиданный сюрприз. В январе 1959 года моя мама родила ... двух детей, двух мальчиков - двойняшек: меня и брата Алексея.
Вскоре время подтвердило правоту отца. Сперва переименовали организацию. Вместо подвижного слова "Мостопоезд N 424" ее обозвали скромно "Мостоотрядом N16". Кочевая жизнь кончилась навсегда. Потом перестали выплачивать "колесные" только за то, что ты - штатный сотрудник этой организации. Их начисляли исключительно тем, кто уезжал работать в командировку на объект и не мог регулярно возвращаться домой.
Потом подтвердились слухи о строительстве комфортного жилья, "Мостоотряду" выдели участок под застройку в городской черте. В профком началось паломничество. Очередь сразу разбухла и растянулась на годы. Многие мостостроители смогли выехать из бараков только в 60-е и 70- е годы. Причем, позднее "Мостоотряд N16" строил себе жилье уже не в черте города, а в той же самой Федоровке. И хотя со временем поселок был включен в состав Советского района города Челябинска, но окраиной бывший "19 км" так и остался. Все равно всем хотелось переехать оттуда поближе к центру.
Глава 2
Дом
Для начала Мостоотряду в Челябинске под строительство жилья отдали небольшой пустырь в Заречье, ограниченный теперешними проспектом Победы, улицами Краснознаменной, Дальневосточной и Колхозной.
Дома строили один за другим. До этого момента на Колхозном поселке существовал исключительно частный сектор, и только здание школы N9 громадой возвышалось над одноэтажными домиками. А тут сразу столько двухэтажных многоквартирок!
Первыми выросли засыпные двухэтажные деревянные дома номер 23 и 29 на улице Колхозной, затем ведомственный детский сад, а потом и два первых двухэтажных кирпичных дома на улице Краснознаменной. С мостоотрядовскими домами в поселок шагнуло и такое достижение цивилизации, как асфальтированные тротуары. До этого здесь имелись только грунтовые дороги.
Наш дом построили осенью 1959. Потом его принимали и утрясали списки на заселение. Будущие владельцы, по рассказам родителей, по очереди ездили охранять свое жилье от "незаконных захватчиков", уж не знаю, были ли реально случаи самозахвата жилья в СССР, но, тем не менее, и старшие братья, и родители эпизодически ездили ночевать в новых квартирах. И вот торжественный момент - ордера на вселение были получены, и в январе 1960 года наша семья переехала в новую трехкомнатную квартиру.
Первый год моей жизни, прожитый в бараке на платформе "19 километра", я не помню совершенно. Потому считаю себя коренным челябинцем, поскольку и родился я в челябинском роддоме, да и крещен был в челябинской церкви, которая находилась в то время где-то в районе Переселенки.
Квартиры, по мнению бывших обитателей вагончиков и бараков, были просто шикарные: полнометражные, потолки под три метра, фасадные стены сантиметров в 70 толщиной, большие окна, паровое отопление, водопровод с холодной водой, ванна с титаном, туалет с нормальной канализацией, а на кухне - печка, на которой можно было готовить. Красотища! Балконов, правда, не было, но зато, не выходя из подъезда, можно было спуститься в подвал, где для каждой квартиры была оборудована ячейка, предназначенная для хранения дров и угля. У жильцов из деревянно-засыпных домов по улице Колхозной тоже были хозяйственные подсобные помещения - сарайки, которые располагались на улице, и в осенне-зимний период посещение их было связано с некоторыми сложностями.
Следом за нашими домами сдали и дом N 34 по Краснознаменной. Он тоже был из кирпича, но, похоже, уже попал под хрущёвское стремление к экономии средств в строительстве и под борьбу с излишествами. При тех же габаритах, что и предыдущие два дома, в него уже умудрились втиснуть 16 квартир. Потолки в нём стали ниже, стены тоньше, оконца меньше, там уже не встанешь в полный рост на подоконник, и подвала в доме не предусматривалось. Для хранения дров имелись только сараи на улице.
Когда мы переехали в новый дом, вдруг выяснилось, что у нас нет мебели. В бараке, в единственной нашей комнате, нам ее ставить было некуда, поэтому, кроме кроватей и стола да пары самодельных табуреток, у нас имелся лишь фирменный "мостопоездский" сундук, сделанный плотниками нашей организации, и самодельные книжные полки.
А здесь, все-таки, настоящая квартира и три полнометражные комнаты. Пришлось обрастать мебелью. Купили плательный шкаф, буфет, кожаный диван с маленьким зеркалом в высокой спинке и шесть парадных стульев.
И вот одно из воспоминаний детства. Приходишь в гости к соседям, а там все, как у тебя дома: у Наумовых и диван, и гардероб точно такой же, как у нас; зайдешь к Филиппенковым, а у них стулья один в один как наши, только светлее, и буфет точь-в-точь такой же. Просто, мы заезжали в дом одновременно, и родители все вместе по мебельным магазинам бегали, покупая одинаковую мебель.
Вот только электротехника у всех была разная. Телевизор и большая ламповая радиола появились у нас рано, на моей памяти они были всегда, а вот первый малюсенький холодильник "Орск" мать купила, когда мы с братом уже в школу пошли.
Так что жизнь потихоньку налаживалась.
Глава 3
Двор
В момент, когда я более-менее самостоятельно начал покидать квартиру и отправляться на исследование окружающего мира, двор выглядел так: первое, что я видел, выходя из своего подъезда, - это здание котельной, отапливающей все дома нашего квартала. Главным украшением этого кирпичного здания в полтора этажа без окон и с широкими воротами была высоченная по моим детским впечатлениям труба. Сейчас-то я понимаю, что была она не выше пятнадцати - двадцати метров, но тогда-то она точно собой подпирала небо. Три или четыре стальных растяжки удерживали ее на постаменте. Один из этих стальных канатов цеплялся за землю рядом с моим подъездом и неоднократно служил объектом игр и различных экспериментов дворовой детворы.
В отопительный сезон из жерла трубы валил черный дым (топили обычно углем), и знающий человек сразу по нему определял, с какой стороны нынче дует ветер и какое у нас атмосферное давление, синоптиков не надо.
Из ворот кочегарки стремительно выскальзывали рельсы и обрывались метров через десять. По рельсам можно было ходить безбоязненно, поезда по ним не ходили. И только став постарше, я, наконец, узнал, что предназначена эта железная дорога была для вагонетки, на которой с заасфальтированной площадки перед котельной привезенный самосвалами уголь подвозили поближе к печам.
Иногда ворота кочегарки были широко распахнуты и, пройдя мимо них с занятым видом, можно было быстро-быстро зыркнуть внутрь помещения и увидеть, наконец, что же там, все-таки, имеется. В вечном сумраке виднелись те же рельсы, убегающие в огромную пустоту зала с высокими потолками, куча угля на каменном полу, какие-то зловещие стальные механизмы и тяжеленные двери заслонки. Ну а если учесть, что хозяевами всего этого были весьма серьезные дяденьки в чумазых одеждах, то не трудно догадаться, что кочегарка в детском восприятии представлялась довольно-таки страшным и запретным местом, этаким местным Мордором.
Направо от котельной буквой "П" стояли деревянные сарайки жильцов дома N 23 по улице Колхозной. Хотя, если быть дотошным, то между этими сараями и котельной находилась еще и помойка, куда жители двора стаскивали всякую дрянь и пищевые отходы из своих квартир. Железных контейнеров, как сейчас, тогда не придумали, и помойкой служил большой побеленный известкой деревянный ящик с дощатой же крышкой.
В теплое время года от ящика дурно пахло, а летом на нем плодились огромные зеленые мухи, вызывавшие всеобщее отвращение. Если к обычным домашним мухам все относились терпимо, а рыболовы даже использовали их как наживку для рыбалки, то зеленых их собратьев не любил никто. Поэтому это место нашего двора никогда не казалось нам интересным, и мы его всячески избегали. Да и сейчас я упоминаю о нем в последний раз.
Время от времени мусорный ящик периодически разгружал несчастный, по нашим понятиям, мужичок с лопатой. И хотя он приезжал к нам во двор на машине, этого мужичка не обступали любопытные дети, не вертелись вокруг него, и никто из ребятишек ему не завидовал, мечтая оказаться на его месте, даже несмотря на то, что он целый день катался на машине. А чего ему завидовать? Ведь машина у него была "мусоркой" и катался дяденька только от помойки до помойки.
.
Другое дело - сарайки. Вот возле них была какая - никакая жизнь. Там можно было играть, там можно было увидеть много интересного. То кто-нибудь из мальчишек возьмется за ремонт своего велосипеда, и вокруг него соберётся группа ребятишек "советчиков-специалистов". То кто-то из мужчин начнет строгать какую-то деревяшку или пилить железку, и можно, сидя в сторонке, посмотреть, как ловко и умело он это делает. То хозяйка из 23-его дома распахнет дверь своей сарайки, и можно увидеть, что у нее в ячейке вырыт погреб, из которого она поднимает на свет божий какие-то свои запасы для встречи гостей. Бывало, что перед началом охотничьего сезона кто-то из мужиков возьмется делать войлочные пыжи из старого валенка - тоже весьма любопытное зрелище.
На шиферной крыше сараев можно было играть в баши - разновидность игры в догонялки - и демонстрировать свою ловкость, перепрыгивая с нее на рядом стоящие металлические гаражи и обратно. В общем, нескучное было место.
Еще правее сараев располагался сам 23-й дом по улице Колхозной. Был он деревянный, засыпной, оштукатуренный и побеленный в желтый или желто- оранжевый цвет. В нем было два подъезда и восемь квартир. В отличие от кирпичных домов по улице Краснознаменной, в нём не было ванных комнат, и жильцам этого дома приходилось мыться либо в корыте на кухне, предварительно подогрев воду в тазике, или в ведре, либо ходить в баню. Лестничные пролеты между этажами в 23-м доме были деревянными и потому казались прикольными и симпатичными.
Вдоль проспекта Победы двор был огорожен полутораметровым штакетником с двумя калитками: одна возле 23 дома по Колхозной, а вторая у 28-го дома по улице Краснознаменной. На площадке между этими двумя домами периодически то возникала, то исчезала песочница для детей.
28-й и 30-й дома на Краснознаменной мало чем отличались друг от друга. Даже расположение комнат в квартирах было аналогичным. Только дом N28 был построен был буквой "Г", что позволило втиснуть в него по одной лишней квартире на каждом этаже первого подъезда. Всего их было 14. Кроме того, подвал 28-го дома, в отличие от подвала дома N 30, имел сквозной проход, и если двери туда были открыты в обоих подъездах, то из подъезда в подъезд можно было пройти через подвал, не выходя на улицу.
Узнал я об этом случайно, уже в отроческом возрасте, когда именно в этом подвале была устроена игра со стрельбой из пистолетов с пистонами. Команды "бойцов" заходили в подвал с разных подъездов, где-то на середине встречались и устраивали перестрелку. В кромешной темноте подвала вспышка и звук от сработавшего пистона давали иллюзию настоящего выстрела, так что игра ребятишкам нравилась. Вот только жильцам первого этажа быстро надоели табуны пацанов, бегающих под их квартирами мимо их ячеек, да еще и устраивающих там шумные дуэли. Двери подвалов вскоре оказались на запоре.
От 28-го дома до дома N30 по Краснознаменной двор также был огорожен штакетником, в котором тоже имелась калитка для пешеходов. Забор простоял лет восемь, добросовестно исполняя свои ограничивающие доступ обязанности. А потом его сломали. И я даже видел, кто это сделал и как. Один из столбов калитки подгнил, и стал клониться к земле. Вместе с собой он тянул вниз и большой пролет прибитого к нему штакетника. Гуляя по двору, группа малолетних бездельников в возрасте от семи до десяти лет обнаружила эту неустойчивую конструкцию и опытном путем определила, что если навалиться на забор, то согласно законам физики, он начинает вибрировать вверх-вниз, позволяя бесплатно покачаться.
Одного ребенка забор качал легко, с двумя сорванцами тоже справлялся. Но ждать своей очереди для получения удовольствия никто не хотел, и мы навалились на него сразу впятером или вшестером, пролет-то был длинный...
Надо ли говорить, что трудяга-забор такого напора не выдержал и, качнувшись несколько раз, с жалобным треском рухнул на землю. Сразу раздался рев моего ровесника Вовки Попова. Он единственный серьезно пострадал от этого падения, разбив себе нос до крови. Все остальные сразу разбежались и сделали вид, что они тут ни при чем. Ревущего Вовку увела его старшая сестра Валентина, а мы пошли искать себе другое развлечение.
Поваленный забор пролежал неделю или две. ЖЭК Мостоотряда восстанавливать его не спешил, и через некоторое время его сломанные пролеты растворились в ночи. Скорее всего, жители частного сектора Колхозного поселка растащили его на дрова. Они всегда заботливо собирали в наших дворах все деревянное, что считалось бесхозным и могло быть использовано в роли топлива для печи. Бесхозным же они считали все, что не было хорошо прибито или основательно вкопано.
На маленьком пустыре между домами 28-м и 30-м долгое время не было ничего интересного, мы даже игр там не устраивали. Но однажды туда прикатил экскаватор "Беларусь", который вырыл на нем большую яму. Потом было еще несколько строительных операций, и, в результате всех этих трудов там появились два погреба. Принадлежали они двум семьям, живущим в нашем доме: Наумовым и Сухомлиновым, которые стали хранить там фрукты и овощи.
Осталось упомянуть последние два объекта нашего двора. Первый- это длиннющий забор детского сада N175, ограничивающий наш двор слева, а второй - трансформаторная будка, всегда, по счастью, закрытая и потому безопасная. В лучшем случае её использовали в качестве отбойной стенки для футбольного мяча.
Глава 4
Мир вокруг нас
Северной границей нашего двора был теперешний проспект Победы. Уже тогда весьма широкий и с самой настоящей мостовой из крупных гладких камней, вкатанных в землю. Асфальт положили позднее, когда было решено начать строительство Северо-Западного района.
Движение по проспекту было нечастое, машины ездили редко. Из общественного же транспорта иногда проходил какой-то рейсовый автобус, остановка которого распологалась как раз у дома N28 по Краснознаменной, но меня на нём почему-то ни разу никуда не возили. Я подозреваю, что это был либо какой-то пригородный маршрут, куда нам не надо было ездить, либо это был садовый автобус до первого товарищества "Любитель", где нас, понятное дело, тоже никто никогда не ждал.
А ещё дальше за проспектом, говорят, был большой пустырь, который Челябинское автомобильное военное училище использовало как автодром. Но автодром там был недолго. Выполняя наказы ЦК КПСС и лично товарища Хрущева, квартал от улицы Краснознаменной до Свердловского проспекта и от проспекта Победы до улицы Островского быстро застроили пятиэтажными домами.
Настолько быстро, что автодрома я сам лично не помню, просто доверяю рассказам более взрослых товарищей, а вот дома по улице Краснознаменной 27 и 29, вроде как, уже стояли, значит, их точно построили года до 1965. Эти два дома и парочка стоящих за ними образовывали местный "Шанхай". Почему именно так называлось это место, я не знаю, но среди его обитателей действительно было много, как сейчас говорят, лиц неславянской внешности с азиатскими чертами лица. В большинстве своём молодежь этого "Шанхая" тяготела к криминалу. Среди жителей Колхозного поселка тоже было много татар, но по менталитету они заметно отличались от "шанхайцев".
Со старого места шанхайская братва привезла и некоторые свои привычки. Во-первых, террор к окружающим. Правда, на "Колхозке" им пошустрить не удавалось, там и своих хулиганов хватало, но мирное население новостроек в своем и соседних кварталах обижать у них получалось. Во-вторых, они выстроили целый городок из сараюшек и каких-то будочек, где держали голубей, собак и прочую живность, заняв под это дело пешеходную часть проспекта Победы напротив своих домов вдоль забора автомобильного училища. Снесли этот "зоопарк" только через несколько лет при асфальтировании проспекта Победы.
С шанхайцами наши мостопоездские парни не дружили, а порою и дрались. Пацаны помладше, согласно легендам, не раз устраивали массовые дуэли, бросаясь друг в друга камнями, на "Великой Куче Щебня", которая тогда была пограничной между нашими владениями и располагалась на том месте, где теперь стоит дом N 204 по проспекту Победы. Мы вообще долгое время относились к "шанхайцам" так же, как жители Средиземья относились к оркам: опасные и неприятные соседи.
На восток от нашего квартала у нас был один сосед: великий и могучий. Нет не Китай, а ЧВАКУ - Челябинское военное автомобильное командное училище. Оно занимало всю территорию бывших Красных казарм. Между прочим, я еще застал времена, когда остановка общественного транспорта, именуемая ныне "Улица Калинина", называлась именно так: "Красные казармы". Глядя из окна автобуса (троллейбус по Свердловскому проспекту еще не ходил), я думал: "Интересно, а почему она так называется"? И приходил к выводу, что либо в честь неказистого строения, побеленного в нежно розовый цвет, через двери которого входили и выходили военные, либо в честь Красной Армии. На самом деле старое здание КПП училища и гарнизонного магазинчика, которые я видел тогда из окна автобуса, к названию остановки отношения не имели. Позднее, гораздо позднее, попав однажды на территорию училища, я, наконец-то, увидел те самые знаменитые дореволюционные казармы 196-го Инсарского полка, в честь которых и называли военный городок и автобусную остановку. Они действительно красные, поскольку построены из красно-коричневого кирпича.
Вот курсанты из училища нам нравились. Во-первых, они были мирные люди, хотя и военные. С местными парнями они не дрались, деньги у ребятишек не отнимали, подзатыльники мелкоте не отвешивали. Во-вторых, после недавно закончившейся войны у всех пацанов Страны Советов ещё был культ военных, и ко всем служивым мы относились очень хорошо. Да и сами курсанты шестидесятых годов были не то, что нынешние солдатики и офицеры, строевая выправка и дисциплина у них была на высоте. Ну а в-третьих, автомобильное училище было неиссякаемым источником воинской атрибутики - пилоток, звездочек, эмблем и погон, всего того, что так ценно для мальчишек. Поэтому не удивительно, что многие юноши нашей округи поступали в это училище.
С юга от нас был "Тот Двор" - единокровные наши мостопоездцы - дома 34-й по улице Краснознаменной и 29-й по Колхозной. По идее мы должны были жить с ними одним большим кварталом, но между нами втиснули детский сад, и своим забором он аккуратно разгораживал нас на два самостоятельных двора. Люди вместе работали, дети вместе ходили в садик и в школу, но все равно говорили: "а он в том дворе живет", или "мама, я в тот двор пойду, там в футбол поиграю". Все сразу понимали, о чем речь и где надо искать человека. В общем, это были наши главные союзники. И хотя в каждом дворе была своя шайка-лейка, но нам ничего не мешало объединять свои усилия в экстренных случаях.
В дальнем углу "того двора" располагалась баня N7, огороженная с трех сторон деревянным забором. Возводилась она одновременно с тем же 34-м домом - мои старшие братья бегали еще по обеим стройкам. Возможно, баню даже строил Мостопоезд, но мы как-то не считали ее своей, уж слишком много народу с Колхозного и Аэродромного поселков ее посещали. Мы были капельками в их океане, а баня была как бы нейтральной землей. Постоянное присутствие взрослых и частое появление в бане курсантов не позволяло каким-либо молодежным дружинам заявить свои права на ее территорию, и мы, даже будучи малышами, не боялись туда ходить по одному, но в тоже время не чувствовали себя там и хозяевами.
С юго-запада, сразу за котельной находилась школа N9. Самое высокое здание в округе до строительства на нашей улице девятиэтажных домов. Хотя этажей в ней было только четыре, но это были полнометражные этажи в 3- 3,5 метра высотой, так что даже пятиэтажные хрущевки с их потолками в два двадцать не могли смотреть на нее сверху вниз.
Возле школы были: стадион с футбольным полем, малая спортивная площадка с баскетбольными щитами, сквер с кустарниками и тополями, внутренний двор с какими-то сараями и гаражом и весьма приличный школьный сад с фруктовыми деревьями и кустами. Все это хозяйство, размером примерно в гектар, было огорожено солидной железной оградой с острыми пиками по верхней кромке. Правда, уже в то время в железном заборе кое-где были дыры. Напомню, все-таки дело происходило в России, а наш народ обходить препятствия не любит и по возможности всегда прокладывает себе короткие пути.
Школьный сад - это вообще отдельная песня. Это место было одновременно притягательным, романтичным, героическим и опасным. Что самое интересное, поначалу сад даже охранялся. Там имелся самый настоящий сторож, тот самый, который с "ружжом и с солью". Я, будучи мелким, сам видел какого-то старичка- пенсионера с винтовкой за спиной (скорей всего "воздушкой"), который через забор переругивался с нашими старшими пацанами.
Потом сторожить сад перестали, урожай срывали до того, как он успевал созреть, так что, как плодоовощное хозяйство школьный сад захирел, но зато часто использовался для всяких тайных дел. Среди зеленого массива деревьев и кустарников теперь можно было скрываться, прятаться, заниматься всякими запрещенными вещами, типа курить, выпивать и играть в азартные игры, но также легко можно было нарваться на неприятности.
Чисто на западе, прямо за котельной и за сарайками 23-го дома начиналась "Колхозка"- застроенный частными домами огромный массив Колхозного поселка. Он располагался и за школой, и за баней, и только берег реки Миасс был ему естественной границей на юге, а на север он перетекал за проспект Победы и тянулся до улицы Каховского, ныне Комсомольского проспекта. Еще дальше на запад, с улицы Аэродромной, ныне Косарева, начинался уже Аэродромный поселок. Тогда для нас они были неразличимы с Колхозным и потому сливались в одно большое море частного сектора под названием "Колхозка".
Менталитет у ребятишек Колхозного поселка заметно отличался от нашего. У них у каждого был "свой двор" в несколько соток, и только за высоким забором находилась общая улица. У нас же личными были только наши квартиры, а у кого и просто комната в коммуналке, и общее начиналось сразу за их порогом. Общими для нас были и двор, и подъезд, и лестничная площадка, а для некоторых даже и кухня с ванной и санузлом.
Мы редко сидели по домам и много гуляли на улице в общем дворе, собираясь иногда в большие команды. Дети с " Колхозки" тоже общались с соседскими ребятишками, но не помню, чтобы в их играх я видел более пяти человек сразу. Так что мы росли чуть больше коллективистами, а они все чаще индивидуалистами.
В те давние времена жизнь на "колхозке" была почти деревенской. Практически в каждом дворе было по собаке. Многие жители держали скот, начиная с коз и свиней и вплоть до коров с лошадьми. Иные имели гужевой транспорт, а по улицам поселка гордо бродили стаи кур и даже гусей.
Чуть не треть населения Колхозного поселка были татары и башкиры. Их непривычные азиатские лица поначалу в детстве внушали мне если не страх, то тревогу: "Это чужой, может быть опасен"! Иногда эти ожидания неприятностей сбывались. Но в отличие от "шанхайцев", колхозненские хулиганы (а пацанов с криминальными наклонностями там тоже хватало) крайне редко сбивались в большие банды, и я не помню ни одного случая, чтобы они пытались наезжать на парней с наших дворов. Наоборот, после совместного обучения в 9-й школе, многие наши пацаны легко находили с ними общий язык и начинали дружить. Большинство школьных друзей моего старшего брата Юрия жили и воспитывались на Колхозном поселке.
Вот такая у нас была окружающая среда.
Часть 2
"За детство счастливое наше спасибо...."
Глава 1.
Первые воспоминания
Самые ранние мои воспоминания связаны с яслями. Следовательно, я помню себя где-то с двух-трех летнего возраста. Воспоминаний три.
Первое - меня оставили в яслях в ночной группе. Как я выяснил у матери позднее, связано это было с тем, что мой брат-двойняшка Леша подцепил какую-то детскую инфекцию, и, чтобы я не составил ему компанию, в целях изоляции от больного, меня не взяли домой. И вот лежу я весь одинокий на раскладушечке. Почему одинокий? Потому что в стороне от всех остальных ребятишек. Им раскладушки поставили как обычно в центре группы (так называлась комната, в которой дети проводили свое основное время: и спали, и ели, и играли), а мне, как внеплановому и, вдобавок, брату инфекционного больного, - чуть в стороне, возле рабочего помещения нянечки. Оно отделено от группы деревянной перегородкой с окошками под потолком. Возле этой перегородки я и лежу. В нашей комнате свет выключен, а вот в хозяйстве нянечки горит какая-то лампа, непогашенная видимо специально. Через матовое стекло перегородки ее рассеянный свет частично падает в залу и создает полумрак, в котором видно лежащих детей. Все ребятишки уже спят, поскольку тихо- тихо, и никто не отвлекает меня. Я смотрю на это освещенное стекло, мне абсолютно не страшно и я думаю: "Мама скажет братику Вове купить эту штуку мне, Володя пойдет в магазин и купит мне это".
Я, убей бог, не помню, что именно мне должны были купить, но точно знаю, что послать за этим должны были именно братика Вову.
Воспоминание второе. Короткое. Действующие лица те же. Брат Володя ведет нас на выход. Я первым подбегаю к массивной двустворчатой двери, толкаю её и вижу ярко освещенную солнцем улицу. Прямо передо мной тротуар, за ним небольшой газончик, а еще дальше - широкая асфальтированная дорога, по которой в обоих направлениях едут машины: легковые, грузовые и даже троллейбус.
Потом мне объяснили, что, скорее всего, и это мое воспоминание о яслях. Просто в ясли нас водили, а поначалу, и носили через весь город на улицу Свободы, 161. Железнодорожные ясли все были в районе вокзала. Оттуда мои воспоминания и об интенсивном автомобильном движении на дороге, и о троллейбусе. Хотя брат Владимир считает, что это воспоминание вряд ли связано с яслями, дескать, у них не было выхода на улицу, а только во двор, так что дверь в солнечный мир я распахивал в какой-то другой организации, возможно, в детской поликлинике.
Тут нельзя не упомянуть о героическом поведении моих старших братьев Юрия и Владимира, которые буквально на своих загривках таскали нас с Лешкой через весь город в ясли. Это они нам с братцем тогда казались большими и взрослыми, но на самом деле им было тринадцать и одиннадцать лет. Надо также учесть, что общественный транспорт в то время мимо нас еще не ходил. Юра и Володя сначала вели нас на трамвайную остановку у Теплотехнического института. Правда, вели - это сильное преувеличение. Идти пешком так далеко - по теперешнему целых две трамвайных остановки - мы сами ещё не могли. Поэтому братья сажали нас к себе на загривок и так несли на собственных шеях. Потом надо было вместе с нами, не потеряв, впихаться в переполненный трамвай N3, идущий до вокзала, выйти в районе улицы Евтеева и тащить нас ещё целый квартал до улицы Свободы, там раздеть и сдать воспитательнице.
Надо учесть, что лето на Урале короткое, а в другие сезоны на улицах то скользко, то сыро, а на бутузах - полная экипировка вплоть до валеночек и шапок с шубейками зимой. Это ведь тоже что-то весит. Да и сдать воспитательнице утром - этого мало, надо еще и вечером нас забрать. Но обычно по вечерам за нами приходила мама. Как она одна вела нас двоих домой через весь город, не представляю.
Третье мое воспоминание связано с выпускными торжествами в яслях. Все мальчики, как одна футбольная команда - черные шортики, белые рубашечки, девочки - тоже белоснежные с большими бантами на головках. Что именно происходило на торжестве, я не помню. Но то, что после него нам дали на прощание поиграть новыми игрушками, в памяти отложилось. Я увлеченно катал реактивную ракету-самолет с инерционным двигателем. Ее сначала надо было раскатать, прижимая к полу и толкая вперед, а потом можно было отпустить, и ракета сама, жужжа мотором, ехала вперед на два или даже три метра. Единственно, надо было успеть прибежать на место ее остановки первым, чтобы другие мальчики не подумали, что ракета бесхозная и с ней никто не играет. Вот так, играючи, я расстался с младенчеством.
С концом СССР и появлением РФ эти ясли закрыли за ненадобностью, детей в начале девяностых годов женщины практически не рожали. Теперь в этом помещении на улице Свободы, 161 располагается несколько контор, и центральное место занимает Межрайонное управление инспекции исполнения наказаний. Там, где резвились советские дети, "граждане начальники" стали решать судьбы осужденных. Это - история страны, однако.
Глава 2.
Детский сад
I
Свой детский сад я помню хорошо. Даже самый первый день, проведенный там. Чуть ли не на другой день после выпуска из яслей нас с Лешкой сдали в садик, тот самый N 175, что располагался возле нашего дома. Тут-то старшие братья, наконец-то, вздохнули с облегчением. Им уже не надо было вставать чуть свет, чтобы тащиться с нами через весь город к вокзалу. Теперь достаточно было открыть нам дверь квартиры и скомандовать: "Вперед"! А потом, не торопясь, переместиться к окну в спальне и убедиться, что мы оба добежали до входа в садик. Вечером же одному из них надо было, между делом, заглянуть в детское учреждение и, ткнув пальцем, сказать воспитательнице: "Мне вот этих двоих, заверните, пожалуйста".
Но все это было потом, а вот в первый раз нас, как полагается, привела в садик мама. Впервые попав в непривычную обстановку, где всё незнакомо и все чужие, осознав, что остаемся одни, мы с братом дружно заплакали. Ревели долго, поддерживая друг друга, но мама уже ушла, воспитательница устала нас успокаивать, и вдруг я увидел знакомое лицо. К нам из недр учреждения вышла тетя Лида Филлипенкова - подруга матери и моя крестная, а также наша соседка по подъезду, часто заходившая к нам в гости. Правда, одета она была странно - в какой-то белый фартук. Как оказалось, она работала в этом садике поваром. Увидев ее, мы с Лешкой перешли с рева на всхлипывание, а потом и вовсе успокоились. А тут еще нашу группу вывели на улицу, и тогда я познакомился со многими своими сверстниками. Это были ребятишки с нашего и "того" двора, из мостопоездского дома "на Солнечной", а также с Колхозного поселка. Особенно мне запомнилось, что в группе было два совершенно одинаковых пацана, так я впервые увидел братьев-близнецов Новиковых.
.
II
Детский сад был ведомственный, Мостопоезда N16. И естественно, что большинство ребятишек были детьми мостостроителей, хотя попадались и просто ребятишки с Колхозного поселка, видимо, по разнарядкам районо. Здание было небольшим, таким же, примерно, как наши дома, тоже двухэтажное. Рассчитан садик был на четыре возрастных группы: младшую от 3 лет, среднюю для четырехлеток, старшую для пятилетних и подготовительную для тех, кому через год надо будет идти в школу. У каждой группы была своя большая спально-игровая комната на 3 окна, называемая группой, и свой участок во дворе. Малыш, попавший в этот садик, по мере взросления успевал пожить во всех четырех группах-комнатах и поиграть на всех участках. В садике была своя кухня, прачечная, медицинский кабинет с регулярно присутствующей медсестрой, музработник с фортепиано, завхоз, заведующая и полный штат нянечек и воспитателей. Кроме того, к территории детского сада примыкал небольшой участок земли, где росли фруктовые деревья и ягодные кустарники. Вроде как сад витаминов для ребятишек. Так что лозунг: "все лучшее детям" в те времена соблюдался.
На границах между смежными участками разных групп имелись две большие деревянные веранды. Во время дождя или в непогоду там можно было играть детям - и на свежем воздухе, и в тоже время никто не мокнет и не пачкается, а в летнее время на верандах часто накрывали столики для обеда или полдника, и ребятишки кушали на свежем воздухе.
Детский сад был круглосуточный, т.е. при необходимости можно было сдать туда ребенка на всю рабочую неделю. Многие так и делали. В понедельник приводишь, а в субботу забираешь. Почему в субботу? Ну, так в СССР до марта 1967 года была официально шестидневная рабочая неделя и наши родители по субботам, хотя не полный день, но работали. Местных ребятишек в садике на ночь оставляли редко, но многие мостостроители, жившие и работавшие в Федоровке на "19 км", этим часто пользовались. Ведь практически нереально было каждый день ездить в Челябинск на электричке, там садиться на трамвай, а добравшись до Теплотехнического института, идти пешком - транспорта еще никакого нет - больше километра до садика да еще в горку. Сдать там ребенка воспитателям, и затем весь этот путь обратно: пешком, на трамвае, в электричке, да еще и успеть к 8-00 на работу.
III
Я помню себя во всех группах и на всех площадках, воспоминаний много и описывать их все не имеет смысла, поэтому расскажу о самых интересных. Ну, например, как в малышковой группе мы "копали картошку". Эту игру мы подсмотрели в жизни. В те давние времена многие промышленные предприятия и конторы брали в аренду землю у колхозов, где труженики этих организаций могли вырастить себе урожай картофеля. Коллективно выезжали на посадку - предприятие обычно выделяло транспорт - коллективно ездили на прополку и окучивание, а потом также дружно выкапывали выращенные корнеплоды. А поскольку ездили по выходным и порой всей семьей вместе с детьми, оставить-то их дома не с кем, все взрослые в поле, то многие из нас видели, что это за процедура и как она проходит. Вот и мы, подросшие за зиму кандидаты в среднюю группу, тоже решили сажать картошку. Взяли детские лопаточки и пошли искать себе поле. Площадка для прогулки была утоптана нами донельзя, и детской лопаточкой ничего отщипнуть на ней было невозможно. Поэтому под посадку картофеля мы решили использовать песочницу, благо песка было много, и он был свежий. (У мостопоезда были свои карьеры, поэтому не было никаких проблем пригнать пару самосвалов песка для садика и еще пару для песочниц детей в своих дворах.)
Мальчики дружно принялись вскапывать песок в песочницах лопатками, а девочки вместо картофелин бросали туда те же горсточки песка - все как у взрослых. Через десять минут, благодаря преимуществу коллективного труда, вся песочница была вскопана, засеяна, и довольные детки стали придумывать следующую игру.
Кстати именно в то время вместо кепок и панамок у мальчиков в моду вошел новый головной убор - матросская бескозырка с ленточками, как у настоящих моряков с гордой надписью "Герой".
IV
Мои воспоминания о пребывании в средней группе сильно связаны с политикой. Эта самая политика пришла в виде достаточно свежей тогда песни Пахмутовой и Добронравова "Куба - любовь моя". Мы без конца слышали ее по телевизору и радио, сами пели ее на музыкальных занятиях, а тут еще и девочкам ставили танец на эту мелодию. В 1963-м году вообще в моде было все кубинское: сахарный тростник, Фидель, Че Гевара и их революция. Политика, однако! Пропаганда работала на всю катушку.
И вот, в который раз, посмотрев на репетицию танца наших девочек, одетых в красивые платья и украшенных алыми, огромными бантами, я не сдержался и начал возмущаться, обратившись к пацанам, сидевшим вместе со мной вдоль стеночки на стульчиках:
- А чего это наши девчонки такие наряженные?- язвительно спросил я вполголоса. - Ведь кубинские революционеры - бедные и таких нарядов себе позволить не могут.
"Ага, не могут!". "Ишь, вырядились!"- зашептали мальчики, недовольные тем, что их заставляют сидеть и уже полчаса смотреть на девчачий танец, а играть не позволяют.
Но на нас строго взглянула воспитательница, и мы замолчали. Бунт в средней группе детсада был прекращён. Вот так нас мучили коммунистической пропагандой!
Запомнился и праздник, связанный с днем Советской Армии 23 февраля, в основном тем, что к нам в группу пришли гости из военного училища, и среди них была и девушка в военной форме. Мы впервые не в кино, а наяву увидели женщину - военную. На мальчишек это произвело впечатление. Удивительно, но от девушек тоже бывает толк, оказывается, некоторые из них служат в армии!
Остались ещё и другие воспоминания о средней группе. В тот год отцу выделили на заводе путевку в заводской профилакторий, расположенный на Черном море. Отец уехал, а я стал считать дни до его возвращения. Досчитать надо было до двадцати, точно помню. Но на втором десятке я по какой-то причине сбился, и решил начать считать сначала. Каково же было мое удивление, когда отец приехал уже через четыре или пять дней нового отсчета. Где-то я явно ошибся, или отец не доотдыхал.
Отец, приехав, рассказал про море, про волны, про теплоход, на котором катался, показал фотографии. Чуть позднее, лежу я как-то во время сончаса на своей раскладушке в садике, смотрю в окно на проплывающие белые облака в голубом небе и думаю: "Вот отец на море был, на теплоходе катался, а мне уже четыре года, а я нигде не был и ни на чем не плавал". И так мне обидно стало, что даже слезинка набежала на глаза.
Уж не знаю, на кого повлияла эта слезинка, но очень скоро садик в полном составе привезли на берег Первого озера, и там каждую группу по очереди прокатили на каком-то то ли большом катере, то ли маленьком теплоходике. Я не помню, что это было за судно, но заходили мы на него всей группой - человек 25 вместе с воспитателем. Там имелся какой-то пассажирский салон, но мы недолго в нем просидели, выбегая из салона на воздух и гоняя вдоль бортов. По правому борту мы обнаружили дверь в машинное отделение, куда по очереди заглядывали в щелку, но зайти побоялись, уж больно там громко грохотал двигатель
Пребывая именно в средней группе, я впервые увидел печально знаменитого местного маньяка "дядю Сашу", но этот персонаж достоин отдельного сюжета, и я расскажу о нем позднее.
V
В старшей группе нам было не до политики, этот год прошел на спортивной волне. В то время советские спортсмены завоевывали множество наград в разных видах спорта, но, что особенно приятно, в футболе и хоккее. Победы наших атлетов охотно пропагандировали в эфире, проводя регулярные радио и телерепортажи со спортивных соревнований. Естественно, что все это бурным потоком вливалось в уши неокрепших еще детей, и многие из них, поддавшись этой "зловредной" коммунистической пропаганде, начинали увлеченно гонять мячик летом и шайбу зимой.
Поддался этой пропаганде и я. И потому ли, что первая пятилетка шестидесятых годов прошлого века была связана с успехами автозаводцев, или просто название запало в душу, но я стал ярым болельщиком московской футбольной команды "Торпедо". Я наизусть знал всех ее игроков, смотрел все их матчи, которые показывали по центральному телевидению, и увлеченно слушал репортажи по радио. В хоккее я поначалу болел за ЦСКА, и только когда челябинский "Трактор" в 1965 году появился в высшей лиге, я стал болеть и за местную команду мастеров.
Поскольку телевизоры и радиоприемники имелись во многих семьях, то таких увлекающихся мальчишек, знающих кто такие Лев Яшин, Эдуард Стрельцов и братья Майоровы вместе со Старшиновым, в нашем садике было много. Мы летом рьяно бегали за мячом по площадке, оттеснив девочек к песочнице и скамейкам, а зимой также рьяно боролись за шайбу на деревянном, покрытым инеем полу беседки. Там с трех сторон были деревянные бортики, так что наша шайба редко улетала с поля, а то, что на полу не было льда, нам не мешало, мы же бегали не на коньках, а в валеночках.
Кроме того, именно в это время как-то заметно активизировался аэродром ДОСААФа на пустыре за Аэродромным поселком. Может самолеты и раньше с него взлетали, но мне хорошо запомнились именно эти 1964-1965 годы. Мерно урча над нашими головами, барражируют либо "кукурузник" АН-2, либо моноплан ЛИ-2, а мы, задрав головы, радостно приветствуем их визгом и, как бы сейчас сказали, кричалкой:
"Самолет, самолет!
Ты возьми меня в полет!
А в полете - пусто!
Не растёт капуста".
В чем смысл последних двух строк, хоть пытайте, - не скажу, не знаю. Но слов из кричалки не выкинешь.
Иногда самолет пролетал не один. На тонкой, едва различимой нити он тащил за собой планер, а бывало, что сразу два. И потом уже эти планеры, поднятые и разогнанные моторным самолетом, долго кружили над нашим поселком, и их бесшумный свободный полет вызывал у нас не меньший восторг.
Радовались мы и парашютистам, прыгавшим с самолетов на том же досаафовском аэродроме. Сначала по небу, рыча мотором, пролетал самолет. И хотя летел он достаточно далеко от нас, но шум его мотора все равно достигал слуха. Потом от него отделялись маленькие точки, и вдруг в голубом небе, словно цветы, распускались - раскрывались маленькие разноцветные купола, которые плавно и неспешно опускались на землю.
Это сейчас авиация - развлечение и досуг для богатых, а тогда и простым смертным позволялось этим заниматься. По крайней мере, Валентина Попова - старшая сестра Вовки Попова, моего сверстника, жившего в нашем дворе и ходившего вместе со мной в садик, а потом и в школу,- спокойно записалась в секцию при этом аэродроме и даже прыгала там с парашютом.
В те же годы проявился у нас интерес и к детским приметам. У ребятишек нашей группы сформировалось стойкое убеждение, что коли поймаешь на листочке кустарника, окружавшего наш участок, божью коровку, то ее надо обязательно отпустить. А если раздавишь ее, то обязательно пойдет дождь. Не верите? А зря! Любой ребенок из нашей группы мог подтвердить это на примерах из своего опыта. Поэтому, поймав божью коровку, мы, посмотрев, как она ползает по пальцам, всегда ее отпускали, подбрасывая вверх и напевая: "Божия коровка, улетай на небо, там твои детки кушают конфетки". И после этого до самого вечера была солнечная погода.
Также летом 1965 года наш 175-й детский сад выехал на пикник. Ребятишек посадили в автобусы мостопоезда и вывезли на берег озера. Какого именно - не скажу, не помню, да и название по малолетству мы вряд ли спрашивали. Но точно помню, что место было безлюдное, никаких поселков поблизости, но рядом был березовый лес. Воспитатели соорудили большой шалаш, нагнув пару берез и набросав на них веток. В этом шалаше мы прятались от солнечного зноя, а также спали во время сончаса. Обед и полдник на свежем воздухе нам тоже организовали, так что все детишки остались довольными. Купаться нам только не разрешили, но я и не помню, чтобы кто-то сильно рвался в воду.
Сейчас трудно представить такой выезд за город. И родители многие не поймут, да и районо не одобрит. Как это современных детей в не оборудованное ничем место, да они же все травмируются и отравятся, а тех, кто не пострадает сразу, обязательно закусают энцефалитные клещи.
VI
Подготовительная группа детского сада запомнилась мне двумя вещами: тем, что нас вполне серьезно готовили к школе, и ремонтом.
Подготовка для нас началась с того, что всю группу сводили на экскурсию в школу N 9 и показали учебный класс, набитый партами. Причем, набитый в самом полном смысле этого слова. Парты стояли впритык друг к другу, без всяких проходов, а некоторые даже располагались вплотную к стене и боком к доске. Когда же через год я пришел в эту школу в первый класс, то такого скопления парт ни в одном кабинете не увидел - парты стояли скромно в три ряда, по семь штук в ряду и боком к доске никому сидеть не приходилось. Только по прошествии нескольких лет я сообразил, что на экскурсию нас водили летом, когда в школе был ремонт и парты из нескольких классов стаскивали в один, чтобы в пустых кабинетах можно было спокойно белить стены и красить полы.
Ну а потом, после экскурсии в школу, с сентября месяца у нас в подготовительной группе несколько раз в неделю были "уроки", где Тамара Ивановна - наша воспитательница - учила нас писать, читать и считать.
Читать я, правда, к тому времени уже умел, но писать "письменные" буковки, а не печатные, я учился именно в детском саду.
Осенью 1965 года в нашем садике затеяли ремонт. Я не знаю, ремонтировали ли всё детское учреждение или только помещение нашей группы, но помню, что однажды нас с Лешкой, как пелось тогда в одной популярной песенке, "перевели в другой детский сад". Это был детсад N 61 , что располагался на перекрестке улиц Солнечной и имени Володарского.
Вот только не надо меня убеждать, что улицы Солнечная и Володарского в Челябинске не пересекаются и находятся в разных районах города. В то время, которое я описываю, они очень даже были рядом и весьма серьезно пересекались. Поскольку именно так до 1965 года назывались всем известные проспект Победы - бывшая улица Солнечная и Свердловский проспект, носивший в то время название улицы Володарского. Так что новый наш садик находился по сегодняшней адресации в доме N25 по Свердловскому проспекту.
Садик N 61 просуществовал там до конца Советской власти, потом в его помещениях сначала открылся винно-водочный магазин "Казак уральский" с приемным пунктом стеклотары, затем рюмочная, какая-то аптека, коммерческий банк, а теперь там располагаются несколько мелких контор и магазинов.
Этот садик был не чета мостопоездовскому. Во-первых, располагался он не в отдельном здании, как наш, а занимал небольшую часть жилого дома. Два этажа и те в одном подъезде. После нашего простора мне казалось, что он какой-то маленький и тесный. Во-вторых, групп в нем было только две: младшая для 3-х - 4-х леток, размещавшаяся на первом этаже, и старшая для 5-ти - 6-ти летних, на втором. Мы с братом, естественно, попали в старшую. В-третьих, участок для прогулок у садика был один и очень маленький - чуть ли не в одну сотку, разве это можно было сравнить с мостопоездовскими просторами, где у каждой из четырех групп было по отдельной поляне раза в два больше этого пятачка. Поэтому днем нас иногда выводили на прогулку в автомобильное училище, где разрешалось бегать и играть только на футбольном поле. Оно, конечно, было просторное, но ни песочницы, ни качелей и прочих горок, на нем не было.
И это если не считать, что из окон "своего" мостопоездовского садика я видел свой дом и свой двор. В течение дня я наблюдал, как там одиноко гуляет Борька Ровный - мой однолеток, единственный из ровесников, не ходивший в нашу группу, поскольку он жил не только с родителями, а еще и с бабушкой, приглядывающей за ним лучше всякой воспитательницы. Видел, как Генка Мальчиков и Сашка Бардин - ребята постарше, придя из школы, затевают какую-то новую проказу. Как возвращаются вечером с работы мужчины нашего двора, и значит, скоро нас с братом заберут домой.
Из окна этого садика я каждый день видел одно и то же. В газетном киоске "Союзпечати", находившемся от нас через дорогу, на противоположной стороне улицы Володарского (ныне Свердловского проспекта), женщина- киоскер по утрам открывала синие деревянные ставни, закрывавшие стеклянные витрины ее киоска. а по вечерам, наоборот, закрывала. По тротуарам под нашими окнами ходили абсолютно незнакомые мне люди, а по мостовым ездили какие-то автомашины.
В самом центре перекрестка имелась круглая тумба, и днем на нее иногда забирался милиционер-регулировщик, который, махая руками, указывал водителям, куда им ехать. Светофора тогда то ли не было вообще, то ли регулировщик вставал на пост, когда тот не работал.
Из всех посещений этого садика чётко запомнились почему-то только два эпизода: похороны какой-то старушки и кража с расследованием.
Однажды, когда обед уже кончился, а полдник еще не наступил, в самый, что ни на есть "тихий час", когда нам следовало послушно закрыть глазки и предаться дневному Морфею, поспать нам не дали. За окном с нарастающей громкостью вдруг заиграл духовой оркестр. Играл он мелодию грустную и даже траурную, как оказалось, это был похоронный марш. Играл довольно долго и настойчиво, поскольку процессия, которую он сопровождал, то ли неторопливо шла вдоль нашего здания по улице Володарского, будущему Свердловскому проспекту, то ли просто выходила к нему по улице Солнечной, ныне проспекту Победы. Хоронили, как я понял со слов воспитательницы и нянечки, наблюдавшими эту церемонию в окно, какую-то старушку - женщину 60 лет.
Уж не знаю, почему из всех недель посещения этого садика мне запомнился именно этот эпизод. Но такие воспоминания характеризуют, как сильно изменился мир вокруг нас и наш город. Можете ли вы сейчас представить, чтобы сегодня похоронная процессия неторопливо и с оркестром шла по мостовой Свердловского проспекта - одной из основных магистралей города, да еще и в самый разгар дня? И это ведь хоронили ни какого-то знатно-знаменитого гражданина, известного всему городу, а рядовую бабушку. Да сейчас разгневанные автомобилисты сметут любую колонну, которая мешает им проехать по их личным делам. А тогда автомобильное движение на этой магистрали было настолько нечастое, что процессия ему не мешала, водители могли спокойно ее объехать и не создавать пробку.
Да и шестидесятилетних женщин сейчас никто старушками не считает. Самый энергичный возраст, живи и радуйся. А тогда продолжительность жизни у представительниц слабого пола была заметно короче, и 60 прожитых лет считалось солидным достижением. К тому же, если учесть, что в 1965 году этот юбилей праздновали те, кто родился еще при царе и лично помнил Октябрьскую революцию, гражданскую войну, индустриализацию, коллективизацию и прочие исторические события, то в наших глазах они были сродни мифическим персонажам.
Впрочем, лет через двадцать, возможно, также будут относиться и к тем, кто жил и работал в СССР.
Другой эпизод, запавший в мою память, носил криминальный оттенок и связан был с кражей.
Однажды, когда наша сводная группа пришла с прогулки и готовилась приступить к обеду, выяснилось, что произошло страшное преступление. Кто-то из ребятишек, воспользовавшись тем, что воспитатель и нянечка заняты в раздевалке с вернувшимися с прогулки детьми, стянул с подноса бутерброд с повидлом, приготовленный на десерт, и скорее всего его съел. Было проведено следствие с элементами допроса, ведь бутерброды были по счету, а теперь кому-то лакомства могло и не хватить.
Детсадовские шерлоки-холмсы с разбегу, похоже, никого не разоблачили. Никто из детишек не сознавался. Тогда нас покормили, раздали оставшиеся бутерброды- кому именно не хватило украденного - не знаю, и уложили на сончас, приговаривая, что вот сейчас, когда мы уснем, они позовут милиционера с собакой, и "мухтар" непременно выявит воришку.
Поскольку я в преступлении замешан не был, и совесть моя была чиста, то заснул я легко и спал долгим глубоким сном. При подъеме воспитатель и нянечка заявили, что милиция им помогла и преступление раскрыто. Правда, они не объявили нам во всеуслышание имя преступника, съевшего лишний кусочек хлеба с повидлом. Так что окончания этого детектива я, к сожалению, не знаю.
VII
Я повторю общеизвестную истину, что все когда-нибудь кончается, даже ремонт в садике. Через пару-тройку месяцев мы вернулись уже к себе на Краснознаменную, 32, в нашу родную группу, к старым друзьям - приятелям. Где они провели все это время ремонта, я не знаю.
По ходу дела вспомнился еще один "подвиг", совершенный мной в то время.
Детские прогулочные площадки нашего садика были разгорожены газонами с густым кустарником, в дебрях которого, при желании, легко можно было скрываться от кого угодно. А поскольку участки старшей и подготовительной групп были смежными, то никто не мог помешать уйти в кусты на одном участке и незаметно вплотную подобраться к другому.
Вот этим я однажды и воспользовался. Скрытно подобравшись к младшим по возрасту, я из-за кустов бросил на их территорию "ядерный боеприпас". Моя атомная бомба представляла собой бумажный кулек, начиненный обычным песком. Ясен пень, что таким оружием убить никого невозможно, но запросто удается посыпать песком неудачников, над которыми пролетит развертывающийся на лету кулечек. Кто же знал, что среди этих малолетних недотеп окажется и вполне взрослая воспитательница соседней группы.
Если бы я, как известный норвежский террорист, готовил свое злодеяние в одиночку, таясь ото всех, то, наверное, смог бы уйти от ответственности за содеянное. Но я о предстоящем запуске межконтинентальной баллистической ракеты с термоядерным оружием на борту поставил в известность группу своих товарищей, с которыми вместе играл в тот день в песочнице. А некоторые из них даже пошли посмотреть, как я исполнил планируемый мною запуск. Так что стоит ли удивляться тому, что уже через пару минут после того, как в старшей группе раздался визг пострадавших, кто-то из этих наблюдателей выдал меня с головой. Враги не выдают, сдают только друзья.
И вот стою я перед двумя воспитательницами: нашей Тамарой Ивановной и другой, толстой, не очень красивой, не сильно молодой, в очках, да еще и с покрашенными в рыжий цвет волосами, и стыжусь. Вернее меня стыдят. Которая не наша рассказывает, что только вчера вечером она помыла голову, а я, такой нехороший и злой мальчик, засыпал ее чистую голову песком. При этом она требует извинений. А я смотрю на ее редкие рыжие кудряшки и, как опытный преступник, иду в "несознанку", полностью отрицая свою вину.
Меня, конечно же, уличают - свидетелей моего проступка много. Выгораживать меня им резона нет. Тогда я замолкаю. И до сих пор отчетливо помню, что я боялся не того, что меня накажут, а того, что надо повиниться и просто сказать "Простите меня, пожалуйста!". Стыдно было не за злодеяние, которое я совершил, в нем я совершенно не раскаивался, стыдно было просить прощения. Было в этом что-то для меня унизительное. Я молчал долго. До обеда и даже после обеда, когда всех уложили на сончас, я продолжал стоять в углу. Потом я как-то преодолел этот стыд и попросил-таки прощения.
Сейчас, на склоне лет, я готов вполне осознанно и добровольно попросить у этой женщины прощения, за ту свою детскую шалость. Вот только не было бы поздно, ведь ей, если она жива, должно быть далеко за семьдесят.
Летом 1966 года, нас торжественно проводили из садика в школу.
Сейчас детского сада N175 нет. Его здание продано, огорожено новой чугунной решеткой, и вместо сотни детей туда ходит лишь группка взрослых. Старые могучие тополя, засыпающие во время цветения всю округу белоснежным пухом, срублены, площадки заасфальтированы, и вместо качелей и песочниц на них стоит несколько автомобилей. Долгое время в этом здании располагалось Казначейство Калининского района.. А теперь находится контора, управляющая городскими кладбищами. Где когда-то смеялась и играла детвора, сидит несколько граждан и учитывает покойников. Во истину русская классика, как всегда, актуальна: "Где стол был яств, там гроб стоит...".
Часть 3.
Люди же вокруг!
Глава 1
Семья
I
Прежде, чем рассказывать про чудесные школьные годы, я хочу рассказать о людях, что меня окружали.
Начнем с ближнего круга.
В июле 1961 года отец уволился из Мостопоезда 424. Ездить в командировки по далеким стройкам ему больше не хотелось. Он и устроился работать на Челябинский электровозо - ремонтный завод. На ЧЭРЗ командировок не было, работать предстояло в цеху в две смены, а все льготы железнодорожника оставались при нём, поскольку завод также подчинялся МПС. Мать из "Мостоотряда" тоже уволилась и перешла работать на этот же завод в столовую на должность калькулятора.
Вот только не смейтесь, она не исполняла обязанности карманной электронной вычислительной машинки, так тогда называлась начальная бухгалтерская должность в общепите. В ее обязанности входило проведение калькуляции цен на сложные блюда. Как узнать, сколько должна стоить порция борща или салата? Вот специалист с таким смешным названием и рассчитывал стоимость порции блюда, исходя из цен составляющих его продуктов, потраченного труда и столовой наценки.
Старшие братья - Юрий и Владимир - учились в школе N9.
Отец мой, Алексей Васильевич, не смотря на то, что большую часть жизни проработал в рабочих должностях, имел склонность к искусству. Он был самодеятельным музыкантом, игравшим в духовых оркестрах на различных инструментах, дома у нас долгое время хранился корнет-а-пистон. Склонен отец был и к изобразительному искусству. Он написал множество картин маслом: в основном пейзажи и портреты, хотя были и жанровые сценки. Также был папа большим любителем театра, и когда мы переехали в Челябинск, то долгие годы занимался в театральной студии "Юность" (ныне это театр-студия "У паровоза"), участвуя, как актер, во многих ее спектаклях.
Тогда, как и сейчас, эта студия располагалась во Дворце культуры железнодорожников, режиссером-постановщиком спектаклей там была легендарная Зоя Арсеньевна Александрова.
Многие популярные ныне фильмы задолго до того, как их сняли маститые наши кинорежиссеры, я впервые увидел в виде спектаклей именно в этом театре. И если в "Пяти вечерах" роль у отца была эпизодической, то в пьесе Брагинского "Сослуживцы", больше известной под названием кинофильма "Служебный роман", он играл главную роль - Новосельцева. В молодежной постановке "Вестсайдской истории" ему доверили возрастную роль - владельца бара Дока. Задействован он был в "Оптимистической трагедии", в "Игле и штыке", в "Где брат твой, Авель?" и многих других спектаклях. Причем, некоторые прогоны и генеральные репетиции этих спектаклей я наблюдал не из зала, а из-за кулис, что само по себе было весьма интересным и занимательным.
Отец любил читать и охотно покупал хорошие книги, он собрал неплохую по тем временам библиотеку. Когда же с книгами стало напряженно, он записался в городскую библиотеку имени Пушкина, благо она тогда располагалась не так далеко от нас - на улице Каслинской - и приносил книги оттуда. Именно он воспитал во всех своих сыновьях любовь к чтению.
Насколько отец был увлечен искусством, настолько моя мать,- Нина Сергеевна, - была человеком земным. Именно она следила, чтобы мы все были обуты, одеты и накормлены. Она вечно занималась хозяйством: шила, вязала, готовила, мыла, стирала, сушила, гладила - и так до бесконечности. Все-таки, четверо пацанов и один взрослый в доме.
Старшие братья с нами особо не водились, разница в возрасте - десять и восемь лет - развела нас по разным поколениям. Они росли в шумные 50-е, в эпоху восстановления, развенчания и свободы. На нашем становлении сказалась эпоха возраставшего благополучия и мерно-неторопливого развития страны.
Старшие по наказу матери могли за нами присмотреть, куда-то отвести, что-то разрешить или запретить, но личное время проводили в своем кругу, во взрослых компаниях со своими друзьями, не особо посвящая нас в свои дела.
Мы с Лешкой играли со своими сверстниками в наших детских компаниях. Так что, хотя у нас и было два старших брата, но поскольку в наши мелковозрастные проблемы они почти не вникали, то их наличие мало чем нам помогало. Все свои трудности приходилось решать самим, своими силами.
Тут можно рассказать, как они нас воспитывали.
Однажды, когда мы с братом были еще маленькие настолько, что радость выражали веселым гуканьем, а недовольство дружным ревом, мать поручила Владимиру присмотреть за нами, чтобы мы весело гукали и не ревели.
Средний сын добросовестно пошел выполнять возложенное на него ответственейшее поручение. Через некоторое время после его ухода, мама, занятая на кухне, услышала, что плач младших сыновей вроде бы уже прекратившийся, возобновился вновь. Недоумевающая Нина Сергеевна заглянула в комнату и была поражена увиденной картиной. Возле кроватки, в которой находились малыши, сидит ее Володенька и, одной рукой держа перед собой книгу, читает увлекательнейший роман, а другой рукой он равномерно размахивает громыхающую погремушку. Вроде бы все, как надо, вот только одна деталь не позволяла успокоиться шпингалетам: уткнувшийся в книгу средний брат погремушкой равномерно стучит по лбу сидящего на кровати Мишеньку, а Лешенька, видя, как обижают братика, ревёт с ним за компанию - наших же бьют!
Вот так в нас и вбивали любовь к приключенческой литературе.
Другая история про Володю гласила, что однажды ему поручили покрасить бачок в туалете. А бачок, надо сказать, был тогда у нас еще старого образца, располагался высоко на длинной сливной трубе, и вода из него спускалась методом "дерни за веревочку". Так вот, когда Владимир взобрался на табуретку, от запаха краски у него вдруг закружилась голова и он, упав на пол, сломал себе руку.
Долго держалась эта легенда. Лет тридцать. Пока однажды на семейном празднике не зашла случайно речь о котельной, которую я уже описал и которая была "украшением" нашего двора, и о ее высокой трубе. Только тут, в возрасте сорока с лишним лет Володя, вырастивший уже двоих своих детей, признался, что всё в истории про сломанную руку было несколько иначе. Как в том анекдоте про Армянское радио, где на вопрос: "А правда ли...?" Всё оказывается наоборот. Так и здесь выяснилось, что дело происходило совсем не в туалете, а на свежем воздухе, и Владимир вовсе не собирался ничего красить, а просто баловался, и не голова у него закружилась от запахов краски, а руки не выдержали, и он не с табуретки упал, а с высоты в 3-4 метра. А так все правильно - руку он действительно сломал.
Одним из развлечений подростков нашего двора было лазание по трубе котельной. Самые отчаянные поднимались по ступенькам лестницы, приваренной к ней на самый верх. Высота была метров пятнадцать - двадцать, не меньше, и это без всякой страховки. Я сам видел, как это сделал Сашка Наумов. Но большинство предпочитало менее головокружительные эксперименты. Например, по стальной растяжке от этой трубы, начинавшейся у нашего подъезда и проходившей над трансформаторной будкой, можно было, цепляясь за трос ногами и подтягиваясь на руках, подняться на крышу этой самой будки, а потом, уже не подтягиваясь, а притормаживая руками, точно также спуститься с крыши на землю. Вот и Володя, демонстрируя силу и ловкость, без затруднений взобрался по стальному тросу на будку, а вот при спуске ноги у него почему-то сорвались, он вроде бы должен был повиснуть на руках... Но так как держался он за растяжку на разной высоте, руки у него по законам физики стали перекручиваться и он сорвался. В результате - перелом руки, гипс, больница. А сказка про бачок в туалете была придумана для родителей, чтобы они его не наказали за подобные шалости.