Антонова Елена Юрьевна : другие произведения.

Маска.ч.1. Возьми мой мир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В романе две главные героини, женщина средних лет, журналист из России, и молодая девушка, студентка из Канады. И много волшебных героев - черный кот, собака, похожая на крупного английского дога, лось, хитрый домовой, говорящий карп, заколдованная королева. А еще - Луноликий брат мой, Энсис и Лэс. Кто они? Может быть, всего лишь маски, за которыми так удобно прятаться...

Маска

Часть I

Возьми мой мир

  
  
  

Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.

Песнь Песней Соломона

  
  

Где сроки спутаны, где в воздух ввязан

Дом - и под номером не наяву!

Я расскажу тебе о том, как важно

В летейском городе своем живу

Марина Цветаева, Прага, 1923 г.

  
  
  

ИЗБА

  
  
   Я сидела в своей бревенчатой избе довольно долго, и мне наконец это начало надоедать. Ведь, согласитесь, если тебя запирают не спросясь, даже в месте твоей давней неосуществленной мечты, твоего необыкновенного хрустального замка, в конкретном случае -- сказочной избы возле богом забытого леса, все равно это, мягко говоря, мало радует. Потому что, во-первых, все хорошо в свое время, а во-вторых - я терпеть не могу, когда меня вынуждают к чему-либо, и с годами эта неудобная для окружающих и в первую очередь для меня черта не сгладилась, а как раз наоборот. Хотя, если подумать - то, что во-первых, можно было бы поставить и на второе место, а
   то, что во-вторых... ну и так далее. Кто еще не бросил этот текст, поймет, о чем я хотела сказать.
   Более того, он поймет, что мне никак не приступить к самому главному. Как нерадивому ученику, который долго чинит карандаши, готовит набор стиральных резинок и прочих нужных вещей, только чтобы оттянуть момент, когда все же придется сесть за школьное сочинение.
   Но как бы я ни тщилась до бесконечности сотрясать воздух потоком словес, мне все равно придется признать в твердом уме и трезвой памяти, что я прекрасно знаю, кто умудрил со мной такую штуку. Луноликий брат мой -- которого я видела так близко, что сумела рассмотреть его в подробностях. Эти подробности мне совсем не понравились. Потому что он был как две капли воды похож на меня. Эдакая мужская половина, воплощенная в мир самым странным образом.
   Его лицо серебрилось и переливалось. Переливался и серебрился чешуйчатый костюм. Его глаза были холодны и печальны, как у Георгия Победоносца, который каждый раз одерживает победу лишь над самим собой. Он внимательно смотрел на меня, строгий даритель небес.
   Признаться, его дар не казался мне таким уж желанным...
   Но какие претензии могу я ему предъявить в самом деле! Ведь он всего-навсего исполнил то, чего мне хотелось. Вот и получила -- чистый бревенчатый домик возле нескошенного луга и синего загадочного леса, полный романтически-древних фолиантов. Где даже, наверное, сидел на крыше черный братец-кот. И где больше не было никого. Ни души. Наверное, я когда-то просто жаждала, чтобы меня оставили в покое. Но это было так давно...
   Луноликий брат мой ничего не сказал мне. Он только махнул своей серебристой рукой и пропал - будем надеяться, не навсегда. А за окном пошел дождь.
  
  

МИР

  
  

Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, -- и польются ароматы его!

Песнь Песней Соломона

  

Чем окончился этот случай --

Не узнать ни любви, ни дружбе.

С каждым днем отвечаешь глуше.

С каждым днем пропадаешь глубже.

Марина Цветаева, Прага, 1923 г.

  
  
   Моя взрослая дочь говорит, что воздух здесь пахнет огурцами и никто никуда не спешит. Мне кажется - зелеными яблоками с прозрачной восковой кожицей. А вот насчет того, что никто и никуда -- Матерь Божья Казанская, смилуйся надо мной, дай мне многое терпение -- это она, конечно, более чем права. Интересно, они собираются заканчивать полосы, ночь ведь на дворе? Впрочем, что я - ночь еще отнюдь не глубокая, и когда это в версточный день, черт меня дернул пойти в редакторы, я возвращалась домой раньше двенадцати?
   -- Анастасия Ивановна, посмотрите на этот "матрасный" ужас, сегодня дизайнеры совсем обалдели. Я понимаю, что зарплату задерживают, но это же не повод ни черта не делать!
   Ответсек Павел Иванович Велихов (за глаза -- Паша-волк) у нас мужик суровый, спуску никому не даст. Философия жизни у него такая. Он считает, что качество труда не должно зависеть от количества получаемых дензнаков.
   -- Вы думаете, когда вам свалится на голову прилично оплачиваемый заказ, вы сможете наконец показать свое непревзойденное мастерство, гении дизайна? -- ругается он со своей свитой. -- А пока - так себе, можно халтурить, спустя рукава и распрямив извилины?! И не надейтесь, голуби, пока дождетесь, ни черта уже не сможете. Плохие привычки гораздо жизнеспособнее, чем хорошие. А профессионал, он всегда профессионал, ему на туфту времени своего жалко, да и противно.
   Нельзя сказать, что с ним не пытаются спорить, приводя не менее весомые аргументы. Например -- что лишь в здоровом (читай - сытом) теле присутствует здоровое желание трудиться. Или еще - вдохновение приходит далеко не каждый день. А когда вынужден заботиться лишь о хлебе насущном, то и вовсе его не дождешься, вдохновения этого. Впрочем, тут они лукавят, ребятки наши. Зарплата у них, конечно, не супер, но и не так уж плоха для нашего среднестольного города. Просто лень им сегодня выдумку проявлять, видать, вчера Томкин день рождения бурно и долго справляли.
   -- Паша, скажите охламонам нашим, я это не подпишу, а если заартачатся, сама приду в версточную, расскажу им, что думаю по этому поводу и по многим другим тоже...
   Да, душеспасительные беседы проводить мне сегодня явно противопоказано, лучше бы не доводили. Всю ночь прокрутилась, почти до утра. Вроде есть мужик рядом, а вроде и нет, кто же это выдержит? Худо ему, а мне с ним давно никак. Знает он, вот и мается. Господи, ну потерпел бы немного, подождал, может у меня возрастная депрессия. Я сейчас никого не люблю, зачерствела, как пересохший хлеб - голод утолить могу, радость дать не в силах. Не расходиться же вот так сразу, у кого не бывает...
   -- Настя, ты где? -- мобильный проснулся, как всегда, вовремя. Отключить бы его, да вдруг дети позвонят?
   -- Андрюша, я еще на работе, журнал не клеится. Ты уже дома?
   -- Нет. Я хотел предупредить, что задержусь, кое-что надо подработать, скоро не жди. Пока, до связи.
   Елки-палки, так и мужика можно потерять, прошу заметить, уже второго. А будет ли третий еще большой вопрос. Однако и мысли у тебя,
   девушка, прямо скажем, симптоматичные. В вольные стрелки намылиться собираешься, думаешь, он не понимает?
   ...А на юге воздух пахнет горячими спелыми помидорами, сухой акацией, водорослями и солью. Это тоже говорит моя в высшей степени взрослая дочь. Я с ней и не спорю. Я хорошо, слишком хорошо помню эту терпкую, сладкую смесь. Фиолетовые летние вечера, не спадающая даже к ночи жара, светлячки в августовском море. Наш с Татариновым медовый месяц, головокружительные любовные хороводы. Мы строили планы на долгую счастливую жизнь. Жизнь эти планы корректировала, как хотела. После развода Олег уехал к себе в Крым. Я осталась в Питере. А потом пришло время, когда Машка, непредсказуемое дитя жарких южных ночей, заявила: "Надоел мне, мамчик, твой город-герой, жемчужина мировой культуры. Мне в этом архитектурном музее жить холодно и неуютно".
   И укатила учиться в Москву. Упрямством она, пожалуй, в отца. Хорошо еще, что помягче да подобрее, с ней хоть говорить можно - выслушает. Не то, что с ее братом. Егор суров и молчалив, что-то там себе думает, добрый молодец, а что попробуй, догадайся. Я, конечно, догадываюсь -- сын не муж, но кому от этого легче. Кому легче, если Машка живет в Москве. Егор с Олегом на юге по экспедициям мотается. Я скучаю по ним страшно.
   Ну что мне теперь с этим делать? Бросать свой дом, свою работу, своего мужчину? Ехать к Машке в столицу, начинать все сызнова? Кто меня там ждет? Тянуть Егора в Питер учиться? Пробовала. Но, как говорят в Украине, "то марна праця, панi". Пока сам не надумает, ни за что не уговоришь. Да и так ли я нужна им, своим взрослым детям? Сама знаю, что нужна, но в небольших количествах. Как, впрочем, и положено.
   -- Анастасия Ивановна, надо переверстывать полосу, заказчики прислали рекламу, требуют на вторую.
   -- Зураб, они позже не могли проснуться, да пошли ты их... в следующий номер!
   -- Анастасия Ивановна, я из них серию планирую выжать, упустить не хочу. В конце концов, что у нас самое главное в журнале?
   -- Ну, ясное дело, Зураб, не журналисты и не их материалы. Такова наша суровая се ля ви. Ладно, ставь их, сволочей. Сколько от полосы останется?
   -- Думаю, одна треть, не больше.
   -- Боюсь, не только вторую придется переверстывать. Сонин материал снимать ни в коем случае нельзя, скиснет. А к рекламному блоку пусть подверстают что-нибудь из Интернета по теме, да расставят позаковыристей.
   -- А не сильно им хорошо будет, Настя Вановна?
   -- Лукавый ты восточный человек, Зурабчик, сам же поешь - рекламодателя надо холить и лелеять, прежде чем в сети засовывать. А потом - "не сильно ли им хорошо будет?" Главное, это я тебе ответственно заявляю, чтобы нам неплохо было. Скажи Паше, сейчас подойду, будем перекомпоновывать страницы.
   Ну вот, работы нам всем, кажется, хватит до ночи. Может, и к лучшему, чем сопли распускать?
  
  

ИЗБА

  
  
   Дом был не так уж плох. И не так уж пуст. В обширном подвале меня поджидали гастрономические сюрпризы. С потолка свисали розовые пахучие окорока, гирлянды колбас и даже подсушенные гроздья винограда. Седоватого-фиолетового цвета крупные ягоды неплотно прилегали друг к другу и источали тонкий аромат спелой осени. На полках высились горками замечательные консервы - рыба, оливки, черные греческие маслины, овощное ассорти. Немного дальше сбились в стаю круглые головки сыра. В банках желтели миниатюрные лисички и выставляли напоказ плотные крутые шляпки цари грибов белые. В деревянной кадке притомилась моченая капуста с клюквой и яблоками.
   В углу обнаружился склад галет, тонких вафельных листов и горшочки с медом. По одному только дивному запаху, не говоря уже о цвете, желтоватом, белом, густо-коричневом, кремовом, можно было воочию представить себе, с каких цветов собирали пчелы бесценный нектар. Майское разнотравье, мелкий невзрачный донник, раскрытые навстречу солнцу подсолнухи, гречиха, акация, липа, софора. Мне сразу припомнилось, как одуряюще сладко пахнет в июле липовый цвет, плавится асфальт под полуденным солнцем и дрожит, дрожит жаркое марево напоенного ароматами воздуха. А если отойти подальше от распаренного, набитого душными выхлопными газами города, чуть-чуть к окраине, всего-то немного в сторону от автомобильных трасс, мир предстанет таким, каков он и есть на этой земле, без уродливых коробок домов, назойливого шума снующих туда-сюда машин, визгливых трамвайных трелей.
   В знойной тишине неподвижно застыли кисточки иван-чая, из-под камня в овраг, прикрытый высушенной солнцем травой, с легким шуршанием перебегают разноцветные ящерицы, и кружат, кружат над цветами удивительные, нежные, прекраснейшие создания природы -- бабочки. Они лениво и мерно поднимают и опускают голубые, желтые, белые свои крылья, зависая над простенькими полевыми цветами. А на пропитанных солнцем степных дорожках, изящно пикируя, совершают посадку янтарно-желтые и красные, как пожар, стрекозы с крупными сетчатыми глазами. Прилипают к тонким стеблям и листьям синие, голубые, зеленые стрекозки-стрелки. В
   траве возятся невидимые жуки и божьи коровки, и случается вдруг прыгнет на руку, расправив цветные крылья, бедолага кузнечик. Мир не молчит, но живет своей жизнью, неназойливо и спокойно, позволяя мыслям плыть за облаками над разноцветным полем.
   И хорошие мысли, надо сказать, приходят тогда в голову. А вот закинуть меня в этот Богом забытый, хоть и явно сказочный уголок, было мыслью абсолютно вредной. Эй, Луноликий брат мой, появись, поговорим! Не хочет. Или, что совсем было бы худо, не может?
   Ладно, похоже, среди яств царских одного я здесь не найду - чая. Так что придется брать корзинку, да идти собирать травку-муравку. Главное, не ошибиться и не насушить себе какой-нибудь белладонны, куриной слепоты или въедливого болиголова. Галюники словить только мне не хватало, и так жизнь сплошная иллюзия.
   Да, еще у нас в плане отыскать речку, желательно чистую, как горный хрусталь. Впрочем, мы такую и заказывали, не правда ли? В чистой холодной речке должна водиться пятнистая форель, рыба очень даже вкусная. Ну, на худой конец зеркальный карп или щука, только, пожалуйста, не ученая!
   Ученого мне хватит за глаза кота. Толстый, шерсть лоснится, спинку выгнул, хвост поднял -- вошел он вчера к вечеру как хозяин в избу и что-то, мать честная, то ли прохрипел, то ли промяукал. Глазами желтыми смотрит в упор, мол, чего, дура, непонятного. А если и непонятно с первого раза, то напряги мозги свои убогие...
   Я ему сгущенного молока развела в блюдечке, поставила, окорока отрезала. Он, гад, откушал и опять хрипит: "кысь", "крысь", "мрысь". Леший его знает, чего хочет!
   В конце концов, жил же он здесь как-то до меня, не бедствовал, вон бока какие крутые. Небось, на воле мышек-полевок полно, да и птиц в синем лесу навалом, растряс бы свою неземную красоту, поохотился.
   Тоже мне, Чеширский кот без улыбки, но с российской разбойничьей наглостью. Ну вот, опять об ноги трется и шепелявит: "крис", "крис" -- как зовет...
   Сразу и ни с того ни с сего стало ясно, что зовет он меня. Что имя мне Кристина, а в просторечии Крис. Крис, хрустальное имя, чистый звук, как журчание речки. Эй, котик, может, еще что про меня сообщишь?
  
  
  

МИР

  
  
   -- Настасья, ты чего трубу не поднимаешь, я уже целый час тебя набираю, аж вспотела! - моя испытанная в жизненных боях подруга Зинуля ужасно темпераментна и склонна к преувеличениям, без них жизнь ей кажется тусклой, как Питерское небо в ноябре. Представляю, как она в данный момент выкатила от напряжения глаза и изогнула свой назло врагам гибкий стан. К тому же у нее скверная привычка орать в трубку так, что обычно после пяти минут разговора с ней у меня начинает резонировать барабанная перепонка, молоточек колотит по наковальне как бешеный и ссорится со стременем -- если я чего-то не напутала в ушных анатомических подробностях.
   -- Мать моя, ты чего расшумелась, тут я, никуда не делась. На Луну не улетела, в Париж тоже. Сижу дома, никого не трогаю.
   -- А Андрея куда дела?
   -- На рыбалку уехал со приятели, корюшка у них "пошла".
   -- Слушай, что у вас происходит? Какая такая рыбалка, если ты на прошлой неделе только приехала и с тех пор на работе горишь с утра до вечера!
   -- Обыкновенная, сезонная. Зинуль, не драматизируй, мы же не молодожены, а мужикам нужна свобода воли и свои очень серьезные и очень мужские занятия... Да и мне, кстати, тоже отдохнуть не мешает.
   -- От кого? Не от него ли часом? В общем, Настасья, выезжаю, чую, надо во всем разбираться на месте!
   В чем в чем, а в чутье Зинухе не откажешь. Появляется она всегда вовремя, как будто телеграмму ей кто отбивает - так, мол, и так, подруга, сигналю международный SOS и русский "караул!". И понимает все как есть, а не так, как пытаешься ей, ничтоже сумняшеся, представить. Ох, не обмануть мне ее, боюсь, придется сегодня разговоры душевные разговаривать.
   -- Настька, у тебя лимончик найдется, а то забыла купить...
   Зинуля ворвалась в квартиру как вихрь, и сразу стало казаться, что в нашей не такой уж маленькой прихожей толчется, как минимум, человек пять.
   -- Раздевайся, подруга, и не суетись. Есть у меня лимон. А также уха, картошка жареная и рыбные тефтели - подойдет?
   -- Подойдет, подойдет. Можешь к ним добавить грибочков маринованных, нарезку какую-нибудь и, главное, сырку, сырку побольше настрогай.
   -- Ты с коньяком...
   -- С хорошим коньяком. Сейчас "колоть" тебя буду. А то ты, я смотрю, такая спокойная стала, до невозможности. До холодных обмороков.
   -- Устаю я просто, годы-то не назад бегут, вперед, силы не те...
   -- Вас понял, мою руки и перехожу на прием.
   О чем я, интересно, могу ей рассказать? О том, как каждый день в себе копаюсь до умопомрачения? Как просыпаюсь по утрам и думаю: "Господи, опять я - тут!" О том, какую испытываю скуку, выслушивая очередные байки на очередной журналистской тусовке? Равно как и бесконечные похвальбы себе любимым и жалобы на непонимание, недооценку, материальные затруднения, кризис жанра, непрофессионализм молодого поколения и тысячу прочих "не", в которых не присутствует одно единственное "да" -- как хоть что-нибудь сделать для того, чтобы положение изменилось? Ну, хоть чуть-чуть. Боюсь, это мало кого интересует, ведь тогда и не на что будет жаловаться, а тем паче списывать тотальное непонимание сплошь непризнанных гениев. Которые писать и не умеют, и не хотят. Ну вот, дорвалась, пошло-поехало...
   В конце концов, кто виноват в том, что умирает жанр. Это обычное переходное явление в обычный застойный период, который сменится потом большим вселенским взрывом. И покатит, покатит ниспровержение основ -- хипповый стиль, хулиганский дизайн, веселая сочная строка. Это нормально и должно так быть, и бывает в мире всегда. А мы пока что, давясь, доедаем свой невкусный хлеб, допиваем глоток - да и что еще нам, бедолагам, остается делать?
   -- Зина, полную не лей, мне еще Андрея встречать, да и дел полно.
   -- Будем живы и живы радостно!
   Что-что, а жить радостно Зинуля "училась не по учебникам". Успела за свои годы вырастить двоих детей, как говорят, от очень разных мужей. А расходясь с мужьями, умудрялась оставаться с ними в нормальных дружеских отношениях. Она считает, что в жизни все течет и все меняется и это естественный процесс, из которого нечего делать трагедию. Ну, разве что драму. Совсем без драм нельзя, они облагораживают характер и разнообразят существование. Дети нагружают ее кучей проблем, своих и чужих, от чего она вовсе не страдает, а напротив, как будто набирается сил. Хотя порой и ей этих сил недостает. Тогда она едет за город в свою избушку на курьих ножках, громко называемую домом. Дом находится в процессе строительства уже который год, и иногда мне кажется, что если бы его окончательно достроили, Зинуля тут же выдумала, что бы эдакое сотворить в нем еще. Она не может сидеть и философски страдать без дела по определению своего характера. Чего, увы, нельзя сказать обо мне.
   -- Ну а дальше-то что?-- Как замечательно, что она не имеет никакого отношения к моей профессии, и я могу со вкусом и без опаски рассказывать ей все, что мне хочется.
   -- Ты понимаешь, сидит это ничтожество, эдак вальяжно развалясь в своем офисном кресле, и выговаривает мне как девочке. Я, дескать, Анастасия Ивановна, человек мягкий и учредитель не самый плохой. В журнальные ваши дела не вмешиваюсь, кандидатов на должности представлять не требую, с полосами вы ко мне на проверку не бегаете. Однако надо же и вам понимать политику учреждения и посмешище из меня на весь город не делать. Все эти намеки в статьях Ганиной и многозначительные аббревиатуры слишком прозрачны и никого не обманывают. В.В., Б.Б., В.М., Б.Г. и прочее. А кому, скажите, нужна была демонстрация с фотосессией с Дворцовой площади?! Я с вами работаю не первый год, но если так пойдет дальше...
   -- Мягкий он, понимаешь? Мягкотелый - это да. При этом подлый и скользкий, как уж. Насчет того, чтобы стравить конкурентов, подставить кого, а самому свалить в сторонку и похихикать в кустах, это он мастак, не спорю. Только чтобы не принимать решений, не светиться ни в коем разе, пускай другие отдуваются. Морочит мне голову про В.М. да В.В. От кого, из каких неиссякаемых источников ему, убогому, денежки текут, с кем он на самом деле до смерти поссориться боится -- и ежу колючему понятно. Но зачем же уж так явно пресмыкаться, в такие пикантные позы становиться -- еще уважат ненароком. К тому же у них не полные кретины сидят, думаю, понимают, что во всем мера нужна, а профессионализм складывается из сложноподчиненных предложений, а не из "чего изволите". Выволочку он мне устроить решил со вселенского перепугу, урод! Во мне и так внутренний цензор, как червь, сидит. Сказываются издержки редакторской выучки.
   -- Ну и как ты выкрутилась?
   -- Да как, Зин, нового особо ничего не выдумывала. На жадности его немереной сыграла. Вы, конечно, говорю, Борис Евгеньевич, можете и меня сменить, и стилевое направление журнала. Только припомните, что нами найдена и занята ниша, которая долго пустой не останется. Моя важнейшая забота на данном этапе -- не дать снизиться рейтингам издания, а это можно сделать только в условиях взаимной любви с читателем. Вы же понимаете, что пресные материалы публике не интересны, они их в советские времена накушались. А будут неинтересны - покупать журнал никто не станет, партийную разнарядку давно, какая жалость, отменили. Соответственно, и рекламодатели разбегутся кто куда. Вы, Борис Евгеньевич, нам арендную плату дотируете, да коммунальные расходы, а с типографией и зарплатой мы сами справляемся - разве плохо? К тому же, чем вам, например, Б.Г. не угодил, Бориса Гребенщикова никто иначе и не называет.
   -- Короче, шлангом садовым прикинулась.
   -- Не совсем, а надо бы. Боюсь, Зин, это только начало, он злопамятный и теперь в своей обычной манере будет удобного времени дожидаться, чтобы пакость мне сделать. А сильно давить начнет, я сгибаться не стану, ты ведь знаешь.
   Вот рассказываю Зинке жалостливые истории, а ведь, положа руку на сердце, лукавлю! В действительности же - как я тогда яростно обрадовалась весомому, солидному поводу швырнуть своему драгоценному учредителю заявление на стол, хлопнуть дверью и стать свободной. Сво-бод-ной! Только вот от кого и от чего? Кабы знать ответы на вопросы, не стоило бы себя и мучить. Но знание порождает спокойствие. А спокойствия у меня как раз и нет. Значит, пока надо терпеть.
   -- Ну, мать, не переживай. Если что, Андрей прокормит, пока будешь осматриваться, чай, ты у нас девка замужняя.
   -- Мда...
   -- Таак... Кажется, мы приступаем ко второй и самой существенной части Марлезонского балета. Говори, рассказывай. Только не свисти, ладно...
   -- Зинуль, свисти, не свисти, а песни не получится. Не знаю я ничего.
   -- А о чем ты ничего не знаешь?
   -- Сказать, Зина, так и сбудется. Давай лучше обойдем предмет молчанием.
   -- Ладно, обойдем. Я знать не знаю и, понятно, не догадываюсь, в чем дело, но хочу заявить, что не мешало бы тебе и по сторонам оглянуться, а то скиснешь, как окрошка в жаркий день. Ну, что примолкла?
   -- На кого оглядываться? Да и зачем?
   -- Между прочим, Зураб на тебя своими волоокими восточными глазками, ох как зыркает...
   -- Во-первых, не фантазируй, ему 36, а мне, как тебе известно, 46 - на что я ему, гурману, нужна. Во-вторых, мне только не хватало служебного романа, причем руководителя с подчиненным. А в-третьих - он мне абсолютно в этом смысле не интересен.
   -- Ну, во-первых, твои 46 вот-вот скончаются, 47 уже на носу...
   -- Спасибо, подруга, всегда умеешь сказать приятное...
   -- Во-вторых, менеджера вашего я так вспомнила, для примера. А в- третьих - ты знаешь лучший способ встряхнуть душу?
   -- Ага, и тело. Зин, мне альянсы эти не нужны, проходила уже, больше не хочется. К тому же, как, ты думаешь, я потом Андрею в глаза смотреть буду?
   -- О, ля-ля... А вот скажи мне, совестливая ты наша, у тебя есть гарантия, что он сейчас на рыбалке?
   -- Ну, гарантией корюшка будет.
   -- Ее и с рук можно купить при желании...
   Мысль интересная. А главное, свежая. Так, может, это не он со мной, а я с ним мучаюсь? Что же, если я его до этого довела, плохи мои дела. Совсем плохи.
   -- А ты не хочешь, Настасья-сан, для профилактики истерику ему, например, закатать? Покричать, поплакать, повыяснять отношения?
   Зинуля всегда ищет варианты в действии, ее душа не терпит тягучего ничегонеделания.
   -- Нет, Зин, не хочу. Совсем не хочу, да и не умею. К тому же, ты знаешь, ловить мужика на изменах - занятие бездарное и бессмысленное, все равно не поймаешь. Да и о чем мы с тобой говорим? Он не первый год рыбалкой увлекается, так что, я думаю, тут все okey.
  
  
  

ИЗБА

  
   Мне бы тень наводить на плетень, мне бы к солнцу гонять облака,
   так зовет убегающий день, ну а я тут сижу - почему? А действительно, какого лешего, не к ночи будь сказано, я прилипла к этому дому?
   Не пойти ли мне погулять, дорожки к миру поискать! Тьфу ты, что за рифмованная дребедень ко мне липнет! По-моему, это не есть признак моего хорошего состояния.
   Еще бы, после похода к речке, в действительности оказавшейся вовсе не такой уж чистой и хрустальной, мне некоторое время на божий простор выходить не хотелось. Хотя, кто знает, может быть, я испугалась напрасно? В конце концов, говорящий карп, при наличии ученого кота, должен был проживать здесь просто по законам жанра.
   У речки было прохладно, легкий ветерок раскачивал метелки осоки и прятался в коричневых бархатных пальцах рогоза. Квадрат рогоза напоминал бравую армию в щегольских с иголочки мундирах. Правда, армию, расположившуюся на отдых и слегка расслабившуюся. Где-то в зарослях потренькивала пеночка-теньковка, а из леса доносился свист желтобрюхой иволги. Наверное, к вечеру здесь вовсю запоют лягушки, а обитателей окрестностей станет привычно пугать гулким уханьем ушастая сова. Впрочем, этих самых обитателей что-то я пока тут ни разу не встретила.
   В это время над гладкой речной водой приподнялся карп и прошамкал смешными толстыми губами, порциями захватывая воздух: "Рад приветствовать вас, королева Крис!
   Мать честная, я еще и королева -- упала я от неожиданности на влажный прибрежный песок.
   -- Мне жаль, что я невольно напугал Вас, -- продолжал шамкать говорящий карп, от усердия высунувшись из воды почти уже наполовину. -- Но радость видеть нашу повелительницу в добром здравии на землях ее исконных заставила меня произнести эту маленькую речь.
   Карп пробормотал еще что-то и смущенно ввинтился в воду, оставив на поверхности расходящиеся круги. Чему я была очень рада. Мне требовалось переварить полученную информацию.
   Срезав гибкий и прочный ивовый прут, я приладила к нему импровизированный поплавок и грузило. Крючок я выточила накануне, скуки ради, из металлической окантовки пояса на джинсах. Что же, попробуем развлечься рыбалкой и поразмышлять над этими волшебными сюрпризами. Надеюсь, остальные рыбы, если они, конечно, имеются в этой нехрустальной, но вполне похожей на настоящую речке, не являются говорящими. А также поющими, танцующими и мыслящими человеческими категориями.
   В самом деле, больше никто не озадачивал меня беседами из глубины вод. К полудню я наловила самых что ни на есть обыкновенных, замечательных плотвичек, красноперых окуньков, плоских уклеек и бородатых пескариков. Мелочь, конечно, но будет из чего сварить вкуснющую уху. Недалеко от избушки, на боковой дорожке, ведущей к лесу, приметила я недавно что-то вроде жаровни, а над ней круглое кольцо для котелка. Колючих окуньков отдам коту-котофеевичу, надо же и ему полакомиться.
   Что ни говори, а все-таки спокойнее, когда соблюден привычный порядок вещей. Когда рыбы-дуры плавают в воде и представляют собой потенциальный ужин для человека. Когда сохраняется питательная цепочка, в конце которой сидит себе с удочкой человеческая особь и размышляет о смысле жизни, ощущая прохладу реки и любуясь закатом.
   Солнце действительно садилось, пышно распуская по земле розовато-янтарные лучи. И я поспешила домой, чтобы не нарваться ненароком на какую-нибудь более опасную неожиданность, чем говорящий карп. Кто его знает, что за законы у этой сказки. А может, она страшная, по крайней мере, для меня.
   Я чистила рыбу на крылечке и размышляла о карпе, который, кстати, так больше и не появился, может, боялся нарушить покой моего Королевского Величества - когда рядом, как всегда неслышно, нарисовался кот.
   -- Крис, крис, -- хрипло промяукал он и стал обходить меня кругами, топорща роскошные усы. Ну, ясное дело, рыбкой попотчеваться не против.
   -- Сейчас, друг мой царственный, уху варить будем. Я подняла котелок и направилась по дорожке к жаровне. Кот остался сидеть на месте столбиком. Его желтые глаза смотрели не мигая. Что-то мне в нем сегодня не нравилось.
   Наверное, я устала от всех этих непрошеных чудес и негаданного одиночества. Потому что было мне как-то не по себе. Как будто кто-то предостерегающе поднял руку и пытается меня остановить. Чем дальше продвигалась я по тропинке, тем больше разрастался во мне ледяной шарик тревоги. Он грозился заполнить всю меня непереносимым ужасом. Да что за игры, в самом деле! Я разозлилась сильно, тем более мне этого так давно хотелось...
   И в этот момент увидела ее. Облезлая разноцветная кошка сидела посреди дорожки, загораживая проход к нужной мне жаровне. Ее вытянутый параллельно земле хвост подрагивал на кончике, мерно мотаясь из стороны в сторону.
   -- Не пущщу, не тыы зздессь хоззяйкаа! - услышала я так явственно, как будто шипели мне на ухо. Кошка сидела молча. Хвост бился по земле, задевая сухие травинки. Я стояла столбом. Мне было очень страшно.
   Казалось, никакая сила не заставит меня сдвинуться с места. Но я сделала шаг, потом второй. Я приближалась к ее наглым, бессовестным глазам, а в голове у меня билось ее "ухходи, раззорву...".
   Из-за спины возник мой славный кот, хвост у него был поднят трубой. На мягких лапах он приблизился к ободранному чудовищу. Сел. Коротко прокричал: "Ауаяяя!".
   Больше оттуда не доносилось ни звука. Они сидели друг против друга и молчали. Хотя голову могу дать на отсечение - разговор состоялся. Через какое-то, неопределимое для меня время кошка повернулась и медленно пошла по направлению к лесу. В повадке ее не было смирения.
   Я соорудила костер на поляне за избушкой. Обложила круг камнями, врыла по бокам в землю две рогатины, укрепила поперек толстую суковатую палку и повесила над огнем котелок. Вода весело забулькала, через полчаса потянулся к реке наваристый дух рыбы и пахучих трав, которые росли тут же, возле избушки в изобилии - только руку протяни. Дикий лук, листья одуванчика и крапивы, петрушка, немного перечной мяты, молодой горошек - все пошло впрок.
   Время клонилось к полуночи, когда я, обжигаясь, хлебала ароматную уху. Далеко в небе желтела полная луна, сигналя темными глазами-пятнами, черными кратерами, сухими морями, горными хребтами. Наевшись свежей рыбы, кот мирно спал на веранде. Ледяной комок внутри медленно таял, и только следы безотчетной тревоги не давали мне сделать вид, что, в общем-то, ничего и не случилось.
   Засыпая, я думала о мире и о Луноликом брате моем, бросившем меня на произвол - только чьей? - судьбы. И о том, что мне, конечно, привиделись -- и этот дом, и этот карп, и эта сумасшедшая дикая кошка, и их странный с Мичем спор.
   "Мич, почему Мич?" - встрепенулись сонные мысли.
   -- Потому что этого кота зовут Мич, разве он тебе еще не говорил? - улыбнулся Луноликий брат мой.
   Он сидел возле кровати. Перистых крыльев его не было видно.
   - Наверное, говорил, просто я не заметила, -- покладисто согласилась я. Мне было приятно, что кто-то есть возле меня.
   И еще то, что Мич так и остался спать на веранде. Это было хорошо. Почему хорошо, додумать я уже не успела.
  
  
   * * *
  
   Утром забавно вспоминать вечерние страхи. Я отправилась к злополучной жаровне, весело помахивая котелком. Кот, у которого теперь было имя, степенно вышагивал рядом. Никаких драных кошек и прочих устрашающих явлений не было видно и в помине. Ярко светило солнце, из травы выпрыгивали кузнечики, из леса доносилось пение еще не попрятавшихся от жары птиц. "Мрыым, Криссс", -- протянул Мич, когда мы подошли к закопченному дочерна металлическому кругу.
   На грязной поверхности жаровни четко выделялись следы -- как будто кто-то в ярости царапал ее когтями, оставляя на тусклом металле глубокие борозды.
   -- Вот клятое животное, - поежилась я, - клятое и мстительное. Вернулась сюда втихаря и оставила свои поганые метки.
   Но кто знает, может быть, она была хозяйкой этих мест, пока не появилась я и вместе со мной Мич? Хотя, не много ли я о себе возомнила? Может быть, их соперничество имеет свою давнюю историю? Да-а-а, похоже, не так уж ладно в милом пряничном государстве, королевой которого назвал меня вчера сумасшедший карп.
   Я повернулась и быстро пошла к дому. Мне не хотелось думать о том, что царапины были слишком длинны и слишком глубоки. Для любой кошки. Даже для той твари, которая с шипением встретила меня вчера на пути к лесу. Они гораздо больше походили на следы длинных отточенных человеческих ногтей. Которые почему-то были способны так глубоко процарапать металл.
  
  
  

МИР

  
  
   Как быстро прошло лето. Вот уже и зажелтел парк за окнами моего кабинета. Запахло прелыми листьями, и опять потихонечку нарастает внутри "охота к перемене мест". Похоже, только и осталось во мне живого, что эта неуемная, непобедимая страсть к дороге. Увы, придется загнать ее поглубже и мобилизовать силы на трудовой подвиг. Труба зовет, журнал не ждет. Хотя, если честно, все это уже давно стало для меня профанацией творчества, оброком на ниве словесных посевов.
   К тому же ужасно хочется спать. Сегодня ночью светила полная луна, а шторы были задернуты неплотно. Покрутившись с боку на бок некоторое время, я поняла, что сна у меня ни в одном глазу, и покорно вышла на кухню курить. Андрей не шевельнулся. Так крепко спит?
   Кажется, объяснение нельзя больше оттягивать, иначе скоро все прахом пойдет. Однако не ночью же выяснять, елки-палки, отношения! Ох, голова моя садовая, кленовая, бедовая...
   -- Настя, что за романтические бдения под луной?
   Все-таки не выдержал, поднялся. Глаза усталые, в темном ежике волос пока еще не очень заметная седина. Сколько мы уже с ним не были близки, месяцев шесть? Нет, кажется, больше. Господи, что же с нами происходит?
   -- Извини, не спится. Ты, знаешь, Андрюша, а я в юности страдала приступами лунатизма. Причем сама об этом не подозревала, до того как нас на втором курсе не отправили в очередной раз в колхоз убирать с полей виноград. Был очень холодный сентябрь, урожай пропадал на корню. Мы ставили на поле ведро, жгли в нем ветки, щепки, бумагу и периодически бегали туда греться, как к печке. А вечерами пили молодое вино и, как дети, рассказывали страшные байки. После одного такого вечера девчонки обнаружили меня ночью перед дверью. Я пыталась выйти из хаты и наделала шума, опрокинув по дороге керосиновую лампу. Знаешь, такие тогда почти все держали на случай отключения света, а в деревне тем более там свет давали, по-моему, только по праздникам. Да. Так вот, я стояла перед дверью с открытыми глазами, что-то говорила, отвечала на вопросы, правда, невразумительно. Они даже сначала не поняли, что я ничего не соображаю, просто сплю.
   -- Может, ты просто вина перепила и тебе что-то почудилось?
   -- Нет, я ничего совершенно не помнила, когда меня разбудили. Это повторялось со мной еще несколько раз. А потом прошло с возрастом. Я даже об этом забыла, вот только сегодня почему-то вспомнила.
   -- Подходящие разговоры для двух ночи, ты не находишь?
   -- Да, действительно. Андрей, у тебя кто-нибудь есть?
   -- Настя, если я тебе скажу "нет", ты все равно не поверишь...
   -- А ты скажи "да".
   -- Это будет неправда.
   -- Тогда скажи хоть что-нибудь...
   -- А ты не думала, что дело не во мне?
   -- Думала. Но я не могу справиться с этим одна. Андрюша, давай поговорим.
   -- Но не ночью же, Настя, завтра рано вставать. Идем спать.
   -- Ты иди, я еще посижу немножко.
   Как же мне хотелось подойти к нему, тихонько уткнуться лбом в плечо и больше ни о чем не думать. Так просто. Если бы было возможно. Но он прав - нашла время для объяснений. Он бывает прав всегда. И за семь лет жизни с ним мне это, кажется, сильно надоело.
   Никакие объяснения уже ничему не помогут. И никакого, по большому счету, значения не имеет, есть у него кто-то или нет. В конце концов, даже если и нет, так будет. Он же не железный.
   Нет, работник из меня сегодня никакой. Думаю, наличный состав родного журнала сможет вполне справиться и без меня.
   -- Женечка, привет, дорогой, -- я пропела в трубку лучшим из своих голосов, но, кажется, не смогла его обмануть.
   -- Привет, Настен, давно не слышались. Выпьем по чашечке кофе?
   -- Если у тебя найдется время...
   -- Скажи еще "если ты не против, дорогой!"
   -- Могу. Только сразу брошу трубку, а то ты меня уничтожишь морально даже на таком расстоянии.
   -- Ладно, не подлизывайся. Тебя устроит в три? Тогда встречаемся на Восстании. И попробуй опоздать!
   Женьку Шевелева я знала, кажется, всю свою жизнь. Сначала, когда мы были студентами, он безуспешно пытался за мной ухаживать, впрочем, совсем недолго. Да и неудивительно. На нашем "женском" факультете был такой богатый выбор, что и святой, каковым он отнюдь не являлся, не выдержал бы. Насколько я помню, Женька не терялся. И, насколько я помню, девушкам он всегда нравился.
   Это потом его, как и всех нас, накрыло волной жизненных забот и неурядиц. Он был дважды женат и разведен. Поднялся на высокую в нашей иерархии должность, а потом его сбросило вниз. Какое-то время он сидел без работы, приторговывая шмотками на рынке. Выжил и даже сумел открыть небольшое издательство, которое до сих пор держалось на плаву.
   Он выпускал в свет целую кучу чтива для массового потребителя и литературу для интеллектуалов, умудряясь соблюдать в этом нужный для выживания баланс.
   Он помогал своим двум дочкам и оставался в приличных отношениях со своими бывшими женами. Его умение ценить дружбу превыше всего я испытала на себе.
   Наши дорожки пересеклись странным образом в те времена, когда я только развелась с Олегом и уехала зализывать раны на побережье, подкинув Машку и Егора родителям. Сосны, дюны, неприветливое мутно-стального цвета море, накатывающее на берег барашки волн. Я одиноко бродила по пляжу, со мной пытались знакомиться. Помню, как меня это раздражало. Хотелось душевного тепла без взаимных обязательств. Чего, ясное дело, найти здесь я и не рассчитывала.
   Женька встретился мне через неделю. Он приехал в Юрмалу в командировку, благодаря своему напору и обаянию быстренько провернул все дела и рванул к морю. Мы столкнулись нос к носу, прогуливаясь по берегу, и обрадовались так, как только могут встретившиеся на чужбине земляки.
   Сосны высились сторожами-великанами. Горел костер, пахло дымом и горькой смолой. К тому времени мы уже наговорились обо всем на свете. Молча подкладывали в костер смолистые ветки, ворошили угли, глядели на языки пламени. Воздух вокруг звенел от напряжения. Мы были молоды, в наших жилах текла горячая кровь, смешанная с красным Гурджаани. Где-то далеко, в шумном, трудном, взрослом мире остались мои тревоги, и обиды, и заботы, и отчаяние. Где-то далеко была его жизнь, и его работа, и его и мои дети.
   Мы занимались любовью на его жесткой кожаной, ужасно неудобной куртке. Хвойные иголки добирались до тела в самые неподходящие моменты, щекотали, покалывали. Сосновые ветки шумели, покачивались, тянулись к самому небу. Нам было фантастически хорошо.
   Утром он уехал домой. Я добивала свое курортное существование еще неделю. А по возвращении в город долго ему не звонила. Панически боялась -- вдруг он захочет продолжения.... Которого по определению не должно было быть. Впрочем, Женька не звонил тоже. А когда нам пришлось встретиться в одном из издательств, он ничем не напомнил мне о той нереальной ночи. Мы остались хорошими друзьями, а может быть, чуточку, совсем немного больше. Как раз настолько, насколько нужно, чтобы понимать друг друга с полуслова, приходить на помощь по первому зову или просто без затей поплакаться на жизнь. Ему не нужно было бряцать передо мною железными доспехами мужчины, а мне не надо было делать вид, что я всепонимающая, мягкая, пушистая и в то же время пуленепробиваемая. Это очень облегчало общение.
   Мы могли не видеться подолгу. Но когда жизнь уж очень доставала нас, его или меня, мы выбирались в одно из многочисленных уютных кафе нашей кофейной столицы и просто болтали ни о чем. Иногда только этого было достаточно, чтобы прийти в себя.
   Постепенно фраза "выпить чашечку кофе" стала у нас условным сигналом, которым мы маячили друг другу: "Эй, как там у вас на берегу, неплохо было бы встретиться, поврачевать душевные раны".
   Я появилась на площади ровно в три, хотя, по большому счету, могла бы и раньше, в редакции все равно было нечего делать. Женька уже ждал на боковой улочке в машине, покуривая в приоткрытое окошко. Был и остался замечательным позером. Надо, надо признать, у него это красиво получается, без напряжения. Поза, рука, взгляд...
   -- Слушай, ты еще немного так покрасуешься, начнет собираться толпа жаждущих близкого общения девушек...
   -- С тобой разве что получится... Вечно ты вовремя приходишь!
   -- На тебя не угодишь, то не смей опаздывать, то вовремя не приходи...
   -- Выглядишь хорошо.
   -- Не льсти, друг мой. Хорошо -- это когда синяки под глазами в пол-лица и слегка затуманенный взгляд?
   -- Они тебя не портят. Куда пойдем, в Журналистов?
   -- Еще не хватало, в три-то часа дня! Чтобы меня там вмиг срисовали и доложили кому следуют, с кем я общаюсь в разгар утомительного рабочего дня вместо того, чтобы усиленно трудиться.
   -- Между прочим, я директор издательства, у тебя со мной вполне могут быть производственные дела.
   -- Вот именно... Дела, неизвестные учредителю. К тому же там слова спокойно не скажешь, будешь оглядываться все время, кодировать имена и фамилии и произносить их шепотом.
   -- Ладно, ладно, кто бы спорил, только не я. А махнем-ка мы с тобой на Васильевский, там есть вполне приличная кафейня. Конечно, не "Юсупов" или "Матисов домик", но кому она нужна, эта отвратительная буржуазная роскошь...
   -- Ты знаешь, иногда все же очень хочется...
   -- Правда? Приехали. Прошу, мадам.
   Все-таки у моего друга хороший вкус. Когда он откопал это удивительно уютное, маленькое кафе? Здесь было спокойно и как-то вне времени. Интересно, он возит сюда своих дам? Вряд ли, не тот интерьер...
   -- Ты, знаешь, Женя, оказывается, самка корюшки выметывает в нерест до сорока тысяч икринок. А растет медленно. В шесть лет вырастает всего до двадцати сантиметров и весит не больше сорока грамм. Поведенческие реакции у нее уникальные...
   -- Очень полезные сведения. С чего это ты корюшкой так заинтересовалась?
   -- Просто книжку читала. Андрей на рыбалке был, а я изучала науку лова.
   -- И что?
   -- Ничего. Там написано, что при подледном лове удочкой в день можно наловить до 300 штук. А икра после созревания поднимается со дна на слизистых парашютиках. Жень, если я останусь без работы, возьмешь меня к себе в издательство? Буду трудиться не за страх, а за совесть...
   -- Контора у нас небольшая, сама знаешь. Но для тебя место, так и быть, найдем. Будешь какого-нибудь охламона, который русский язык забыл выучить, а в писатели подался, редактировать. А в чем проблема? Учредитель съедает или журнал наконец осточертел?
   -- И то, и другое. И еще третье, пятое и десятое...
   -- Третье, пятое и десятое - из какой оперы? Про стресс или депрессию?
   -- Ты такие умные слова знаешь?
   -- И не только эти. А ты не замечала, какой я замечательно всесторонне развитый?
   -- Фанфарон хренов. Интеллектуал на ниве инженерии человеческих душ...
   -- А ты - формирования общественного мнения. Не хухры-мухры какие-нибудь, а воспитание самосознания масс! Я просто в восхищении!
   Мы пили крепкий ароматный кофе. В креманках подтаивали сиреневые шарики черничного мороженого, белоснежной чалмой высились в вазочках взбитые сливки. В окно заглядывала желтыми глазами матушка осень, я помешивала ложечкой кофе и чувствовала, как начинает таять в груди ледяной комок отчаяния.
   -- Ну, а что обо всем этом думает твой муж? - Женька затянулся сигаретой, и пепел упал мимо пепельницы, на стол.
   -- О чем, Жень, конкретно?
   -- О третьем, пятом и десятом. Может быть, еще -- о том и другом...
   -- Он не думает.
   -- Совсем?
   -- Да он и не знает ничего, Жень. Я ему не говорила.
   -- А он не спрашивал... Похоже, ты вступаешь в очередную полосу реформирования и тотальной трансформации...
   -- Ну что за слог! У своих авторов научился? И почему, Бога ради, в очередную? Может быть, ты считаешь, что мне все это нравится?
   -- Прошу заметить, слогу учусь у твоих авторов. Что касается остального... Настюха, ты думаешь, я всего этого не знаю? Не проходил? Я ведь и сам точно такой же, не сидится мне на месте ни фига. Ничего, не боись, прорвемся.
   Мне с тобой легко и спокойно, друг мой Женька... И не потому ли, что наши отношения не омрачают иные чувства?
  
  
  

ИЗБА

  
  
   Я сегодня поймала на речке странную рыбку. Поплавок зашевелился чуть-чуть - мне показалось даже, он просто качается на воде. Однако, подтянув леску, я увидела, что на крючке и в самом деле что-то есть. Рыбешка была величиной с мою ладонь. Белое брюшко, прозрачные игрушечные плавнички. Она отливала странным фиолетовым цветом и тонко пахла свежими огурцами. Я сняла ее с крючка и подержала на ладони. А потом отпустила обратно в прохладную толщу реки. Сама не знаю почему. Может быть, мне стало ее жалко? Какая-то непонятная тревога слегка коснулась моих плеч и пропала, я едва успела ее уловить.
   Ага, а вот и мой подданный Карп, давно я что-то его не видела...
   -- Мир да пребудет с вами, мудрая королева! - как всегда смущенно, но достаточно явственно пробултыкал он и заплескал толстыми плавниками. Немного подержался над водой, видимо, ради торжественности момента, и исчез, распуская круги.
   Мудрая, значит. Я рада вам понравиться, мой друг! И почему-то мне кажется также, что на удачный улов мне сегодня рассчитывать нечего.
   Что же, смотаем удочки и сделаем наконец то, что нашему Королевскому Величеству уж давно надо было сделать. А именно - посетим других подданных нашего королевства. Живущих в лесу, так ненавязчиво окантовавшем место моего невольного здесь пребывания.
   В глубине души я надеялась, что Мич пойдет со мной. Право, мне было бы с ним веселее. Да что там говорить, мне было бы с ним не так страшно. Он не пошел. Равнодушно остался нежиться возле избы на солнышке. В который раз я подумала, что у этого мира свои законы. Но даже если... Все равно, не сидеть же мне век у избы!
   Лес был обыкновенный. Светлый и прохладный. Под зелеными глянцевыми листьями копытня возились жучки. Пахло валерьяной и зверобоем. На прогретой солнцем поляне устроились буковица, васильки, золототысячник, разноцветный клевер. В траве ползали божьи коровки, деловито сновали муравьи, перепрыгивали с места на место кобылки. Было тихо в этот не ранний для леса час. Только изредка подавали голос птицы.
   Тут и там попадались кротовьи ходы с горками насыпанной земли, в стволах деревьев чернели дупла. Наверху, среди веток, мелькали иногда серо-коричневые тщедушные тельца белок и показывались их любопытные ушастые мордочки. Лес жил своей жизнью -- без лишних торжеств и утомительных чудес, прекрасный в своей незыблемости. Я вышла на просеку, опустилась в траву, прислонилась спиной к надежному широкому стволу дуба и чуть прикрыла глаза. Радужные кольца поплыли, перегоняя друг дружку, под ресницами. Время текло незаметно.
   Сладкие речи, чужие губы, холодные синие глаза. Калейдоскоп красок и образов. Где мой мир? Я встряхнула головой. Вот что значит набродиться по лесу. Да еще в одиночестве.
   Вдалеке над просекой пролетела в прыжке грациозная золотистая косуля. Ее бока лоснились под косыми лучами опускающегося на лес солнца. Мне показалась, что она летела не от земли, а от верхушек деревьев и пропала потом в густых зеленых кронах. Но нет, вот она стоит, прислушивается, тревожно повернув голову. Совершенное создание природы.
   Эй, подданные королевства Крис, вы слышите меня? Тихо. Как бы не заблудиться и успеть к дому до ночи...
   Мича на месте не было. Наверное, ушел на охоту, не дождавшись пока его накормят избушечьими деликатесами. А может, просто соскучился по воле и острым ночным запахами.
   Что же, Мич, сейчас я поужинаю и займусь сборами. Наполню под завязку рюкзак едой из кладовки, запасусь водой. Туго сверну и привяжу к сумке теплое одеяло. А завтра на рассвете отправлюсь в дорогу через лес, который так плотно окружил маленькое королевство Крис с хрустальной речкой и уютной избушкой. В конце концов, не бесконечен же он, этот лес. И что-то ведь должно за ним быть?! По крайней мере, я на это очень надеюсь.
   Ну вот, кажется, свечи закончились... Плохо остаться совсем без света. Мать честная, а это еще что такое?
   Под потолочной балкой, с которой свисали сухие пучки полевых трав, тонкой змеей тянулось что-то вроде... электрического провода?
   Змейка почти сливалась с темным деревом сруба. В конце ее, в небольшом зазоре между бревнами, спряталась маленькая кнопка-пуговка. Как могла я, излазившая здесь все, не заметить ее раньше? Новые шутки, веселые и ужасные соблазны?
   Смотри, Луноликий брат мой, безответственный фантом, равнодушное создание, безукоризненное, как бог, и скучное, как последняя неделя весеннего семестра - смотри, я нажимаю на нее...
  
  
  
  
  

ВЕТЕР

  
   -- Мне холодно, Энсис. Черные вихри бушуют вокруг и исчезают в воронке мироздания.
   -- Ты видишь свет, Лэс. Ты видишь, мириады пылинок пляшут в горячем голубом свете Короны.
   -- Оставь, Энсис. Клочковатый серый туман вьется вокруг. Клочковатый холодный туман. Лицо твое - серебристая скользкая рыба. Тело твое - жемчужные капельки мира. Рукава плаща твоего усыпаны триллионами звезд. Орел и Возничий, Райская птица и Волопас, Ворон и Чаша, Ящерица и Эридан, Дракон и Компас, Павлин и Змееносец. Все ближе осколки созвездий, все дальше теплый мир дорог. Ты не можешь согреть меня, Энсис. Промелькнули Тукан и Лира, Единорог и Лев, Столовая Гора и Октант, Летучая Рыба и Гончие Псы. Южный Крест освещает кому-то путь, поднимает скипетр Северная корона, сверкает семизвездием Большая Медведица и припадает к ней Малая.
   Ты держишь в руках карты судеб, Энсис. Вот Каус Бореалис с голубой Венерой, мрачный Хирон с нежной Суляфат, золотистый Марс Столовой Горы, неукротимый Плутон в бета Вороне. Вот непобедимый Уран и Гомейза, Эрос и блестящий Арктур, Крест Судьбы и Альгораб.
   -- Ее полет спрятан в альфа Тельца, ее страхи победит Альдебаран, в конце пути ее светит Мицар, спрятавшись в лапе Большой Медведицы. Ты знаешь это, Лэс.
   -- Ты присвоил себе права Судьи и Творца, Высшего Закона и Конечности Лет. Кто вручил тебе Жезл, Энсис? Кто просил тебя Вершить? Кто дал тебе в руки золотистые нити, шелковые тонкие нити судьбы? Кто перепутал пряди волос над дольним миром? Теплые комочки счастья и горя, побед и познаний, прозрений и мук, терпений и жертв, рождений и смерти. Сладкие песни ветра, крики птиц, дыхание пустынь, запах горных рек, терпкий аромат степей.
   Мне холодно, Энсис. Кто из них давал согласие на твое Право?! Кто из них добровольно подчинился Тому, кто был и будет, Тому, кто спокоен и вечен, Тому, кто бесстрастен и неподкупен? Тому, кто не знает сомнений, Тому, кто не ведает жизни.
   -- У меня нет Права, Лэс. Я не Вершитель, Лэс. Меня не было и не будет, Я -- есть. Всегда и никогда. В начале и в конце. Везде и нигде.
   Рукава плаща моего украшают мириады созвездий, лицо мое -- серебристая плоская рыба, тело мое в жемчужных капельках горячих солнц. Бушуют в доме моем черные вихри мирозданий и распадаются на куски в бездонной воронке вечности. Пылают голубым светом Рея и Дона, Гест и Табл, Фост и Астрей. Клубятся серые клочки туманов и вновь проливаются бесформенной грудой вод. Радуги цветут на Земле. Я не Хозяин этому, Лэс.
   -- Нет пределов миру твоему. Но ты не можешь согреть меня, Энсис.

* * *

  
   Пройдут века и соединятся звезды. Пробегут дни и соединятся души. Промелькнут секунды и истекут века.
   Так зачем яблоку возвращаться на ветку? Зачем реке течь по сухому руслу? Я увижу тебя и весь мир вернется ко мне.
  
   Крыло мое спело рваную Песню ветра.
   Память забилась в сетях воспаленных снов.
   Чего же ты ждешь...
  

ГОРОД

  
  
   -- Сонька, ты чего сидишь, Настя просила всех собраться в Читальне в три часа.
   -- А сейчас сколько?
   -- Компьютер перед тобой, посмотри, уже три и есть.
   -- Вот блин, у меня материал срочный, ничего не успеваю. Что ей в голову стукнуло, не в курсе?
   -- Откуда? У начальства свои фантазии...Сонь, вечерком в кафешку сходим?
   -- Ты здесь на меня не насмотрелся, Петюня? Говорю же, материал срочный.
   -- Ну, ясное дело. Как Петя, так материал срочный, как Коля, так и время находится.
   -- Не бубни, mon cher, пошли к редактору пентюлей получать...
   Мои замечательные сотрудники как всегда спешат медленно. Еще бы, у них свои дела. Смеются, переговариваются. А ведь я буду за ними скучать...
   -- Ну, что все устроились?
   -- Устроились, устроились. Со стульев падать удобно будет.
   Петенька Громов зубоскалит изо всех сил, на Соньку впечатление произвести пытается. Напрасный труд, мой милый друг, сия девица тебе не по зубам.
   -- А с чего это вы со стульев валиться собрались, интересно?
   -- Вдруг нам премию за что-нибудь выписали? А, Настасья Вановна?
   -- Ну, да, премию. За примерное поведение. Опомнитесь, дорогие, какие такие премии в условиях рыночной экономики с нечеловеческим лицом.
   -- И с нашим учредителем...
   -- Слушай, Милка, а Настасья что-то нервничает. Не к добру это.
   -- Ты думаешь?
   -- Что тут думать. Посмотри, какое у Паши-волка мрачное лицо.
   -- А у него оно когда-нибудь радостным бывает?
   -- Не скажи... И Зураб не излучает счастья.
   -- Мало ли, может, у него на сегодня свиданка обломалась...
   -- Ребятки, я вас собрала, чтобы сообщить...
   -- Что к нам едет ревизор...
   -- Ревизор не едет...
   -- Ну, слава Богу!
   -- Я подала заявление об освобождении от занимаемой должности. Борис Евгеньевич его подписал, в принципе он согласен. Я обещала поработать еще недельку - другую, пока он найдет мне замену. Да и дела надо будет передать. Что вы затихли? Все остается по-старому, никто не уходит, кроме меня.
   -- Ничего себе, по-старому...
   -- Пусть будет по-новому, это и к лучшему. Может, вы не заметили, но журналу давно требуется другая концепция, его надо обновить, вывернуть наизнанку. А у человека со стороны взгляд "незамыленный", он всегда приходит с массой свежих идей.
   -- Я себе представляю эти идеи... Нам, знаете ли, и так было неплохо. К тому же надо свежака - в чем проблема, работнем!
   Сонька в огорчении. Есть из-за чего. Придет какой-нибудь урод и начнет ей руки выкручивать, чего ее творческая натура вряд ли потерпит. Ничего, подруга, ты талантлива, за это и терпи. И закаляйся "как сталь".
   -- Что я могу сказать, так получилось. Новые идеи будете разрабатывать с новым редактором.
   -- Вам какое-нибудь место козырное предложили?
   -- Нет, я просто решила отдохнуть.
   -- На Канарах? Или в Испании? Для этого трудовому человеку отпуск полагается...
   -- С отпуском не получается. Все, ребятки, ничего уже не изменить. Ухожу я не завтра, так что если у кого какие проблемы, подумайте, может быть, за оставшееся время успеем их разрешить.
   Лица у всех вытянутые. Известие в любом случае неприятное. Какой бы я ни была. А мне хочется думать, что была я не так уж плоха.
   -- Я тебе говорила, видно, ее Полозов окончательно достал.
   -- Такой достанет. Хотя у Насти и у самой характер не мед липовый. Зурабчик, дорогой, пойдем, покурим. Что там у них стряслось, знаешь? И какого "перца" нам теперь в "главные" определят?
  
  
   * * *
  
   -- Привет, Андрей.
   -- Добрый вечер, Настя. Ты сегодня рано освободилась?
   -- И даже соорудила приличный ужин. Доставай из холодильника салат. В духовке картошка с мясом. На столе рыба в томате. Послушай:
   "Я не знаю, с каких пор
   Эта песенка началась,
   Не по ней ли шуршит вор,
   Комариный звенит князь?
   Я хотел бы ни о чем
   Еще раз поговорить,
   Прошуршать спичкой, плечом,
   Растолкать ночь - разбудить"
  
   А вот другой вариант:
   "Я по лесенке приставной
   Лез на всклокоченный сеновал,
   Я дышал звезд млечной трухой,
   Колтуном пространства дышал.
   И подумал: зачем будить
   Удлиненных звучаний рой,
   В этой вечной склоке ловить
   Эолийский чудесный строй?"
  
   -- Это кто?
   -- Мандельштам
   -- А рыбу сама делала?
   -- Сама, сама... Смотри, вот это черновой:
  
   "Чтобы розовой крови связь,
   Этих сухоньких трав звон,
   Уворованная нашлась
   Через век, сеновал, сон"
  
   -- И беловой вариант:
  
   "Чтобы розовой крови связь
   И травы сухорукий звон
   Распустились: одна скрепясь,
   А другая - в заумный сон"
  
   Поразительно. Чуть-чуть подправил здесь, слегка мазнул там. Лаборатория гения. Возьми Мерло в буфете. Я с тобой тоже поем.
   Вино по бокалам разливает, а глаза прячет. И ничего не спрашивает. Ой-йой-йой, Настя, ой-йой-йой, держи удар, сейчас будет больно...
   -- Настя, раз уж мы сегодня с тобой спокойно, как люди ужинаем, не глубокой ночью, и никуда не спешим...
   -- Андрюша, мы последнее время спешим только от самих себя...
   -- Да, Настя, это правда. Я давно хотел с тобой поговорить...
   Ну, все. Ты хотела объяснений. Кажется, ты их, подруга, дождалась...
   -- Боюсь, мы немного с этим опоздали, Андрюша, чтобы поговорить. Может быть, лучше просто начнем с чистой страницы? Пропустим все, что было. Ведь, собственно, ничего такого и не было, а, Андрей?
   -- Подожди, Настя. Я хотел тебе сказать... Я думаю, мне лучше на время переехать к себе. Побыть одному.
   -- Действительно -- одному?
   -- Действительно.
   -- Андрей, если мы сейчас разъедемся... Если будем врозь... Потом уже ничего не поправим...
   -- Может быть, наоборот, кто знает?
   -- Ты знаешь. И я знаю.
   -- Я перееду завтра.
   -- Ты собирался давно... Хорошо, Андрей. Пусть так и будет. Поедешь с утра?
   -- Как только вещи сложу. Спасибо за ужин.
   -- Я старалась...
   Для одного дня это, кажется, перебор. Впрочем, и не для одного -- тоже. А чего, собственно, я ожидала? Трудно склеить то, что не разбивалось. Найти черную кошку в темной комнате. И так далее и тому подобное. Умники, философы дзенбуддийские, мудрецы, чтоб вам...
   "Жизнь себя перемогает,
   Потихоньку тает звук,
   Все чего-то не хватает,
   Что-то вспомнить недосуг.
   А ведь раньше лучше было,
   И, пожалуй, не сравнишь,
   Как ты прежде шелестила
   Кровь, как нынче шелестишь.
   Видно, даром не проходит
   Шевеленье этих губ,
   И вершина колобродит,
   Обреченная на сруб"
  
   Господи, Господи, Господи... Где же взять силы?
  
  
  

* * *

  
   Хоть бы телефон зазвонил. Зазвони, родненький, пусть хоть кто-нибудь обо мне вспомнит, ну, пожалуйста, что тебе стоит?! Да уж, дождешься... пусто-то как!
   Ладно, если все Магометы мира не желают идти ко мне, то я стану горой...
   -- Зин, привет, куда ты пропала, я уже не слышала тебя недели две.
   -- Да Димка, негодяй, девчонку новую завел, а учебу побоку. Ты же знаешь, его пока повоспитываешь... Потом уже сил ни на что не остается.
   -- Зин, приезжай ко мне, у меня салат в холодильнике пропадает. И разные другие яства.
   -- Интересно, у тебя мужика, что ли, в доме нет? Или опять на рыбалку умотал?
   -- Может, и умотал, только не из моего дома...
   -- Эй, ты чего городишь? Настя?
   -- Ушел он вчера, Зин. Собрал вещи - и ушел.
   -- Куда это?
   -- К себе. Ты же знаешь, у него квартира есть.
   -- Ага. Я всегда тебе говорила, что ее надо продать. А деньги на себя и детей потратить. И польза была бы, и уходить ему было бы некуда. Пусть бы сидел при тебе и думу думал, как ему дальше быть. Ох, мать, чуяло мое сердце, предупреждала я тебя. Чего молчишь? Что у тебя еще?
   -- Я вчера заявление об уходе Борису на стол положила. Сказала, что у меня изменились планы и в журнале я больше работать не могу.
   -- Твою дивизию! Ты, мать, совсем с ума съехала. Он, конечно, не уговаривал.
   -- Нет, Зин. По-моему, даже обрадовался.
   -- Еще бы, такой подарок ему сделала, сработала на опережение. Впрочем, как всегда...
   -- Думаю, особых проблем с подбором нового редактора у него не будет.
   -- А с какого бока теперь тебя это волнует? Пусть сам заботится. Пускай покрутится, попробует найти кого-нибудь с твоей работоспособностью и уровнем квалификации. Ты Андрею-то рассказала?
   -- Не успела, Зин. А потом, когда он вещи начал собирать, мне уже как-то и не хотелось.
   -- Ну, и что ты теперь собираешься делать? Ох, ешкин кот!
   -- Салат есть. Ты приедешь?
   -- Сегодня не смогу, у меня встреча на полмиллиона. Ты Женьке-то звонила?
   -- За каким лешим? Во-первых, я еще как минимум пару недель буду работать. Во-вторых, мне действительно давно пора отдохнуть. Последний хлеб я не доедаю, сдам дела по журналу и съезжу к Машке в Москву. Похожу по знакомым, загляну на выставки, в театры. Может, и Егор со своей экспедицией как раз закончит и сможет подъехать. Короче, конец света устраивать не будем. И я тебя прошу, Жене ничего не говори. Я не могу сейчас к нему обращаться.
   -- Почему? Опять жизнь себе усложняешь?
   -- Ничего я не усложняю. Один мужик ушел, значит, к другому тут же кидаться? Нет, мать, так не пойдет, этого я не могу себе позволить. К тому же, знаешь, я устала. Не хочу я никого из них видеть. Все. Беру тайм-аут.
   -- Может быть, я чего-нибудь недопонимаю? Женька у тебя как будто в друзьях числился? Ладно, завтра приеду, разберемся...
  
  
  

ПОПЕРЕК ВСЕЛЕННОЙ

  
   Представляю, какой у меня был дурацкий вид, когда я нажимала на эту чертову кнопку - раз, другой, третий! Интересно, на что я рассчитывала? Разве я видела здесь хоть одну лампочку? Или любой другой электрический прибор? Да будет свет! И загорелась под бревенчатым потолком стосвечовая люстра с хрустальными подвесками! Мда... Может быть, в дальнем запыленном углу валяется забытый кем-то мобильник? А за печкой пристроился Note-book c подключенным Интернетом... Было бы неплохо... Вот дура!
   Запас свечей я нашла на чердаке. Там же обнаружились и другие полезные вещи. Как то: складной охотничий нож в очень приличном состоянии, старая плащ-палатка, моток крепкой конопляной веревки, пара кожаных бурдюков для воды. Что же, можно спокойно собираться в поход, оставив мертвые провода и загадочные кнопки будущему владельцу этого, в высшей степени замечательного королевства. А может быть - нынешнему? Правда, говорящий карп называл меня королевой Крис. Но боюсь, если так, подданные мои скоро останутся без владычицы.
   Ночью мне приснилась Та-Чьи-Когти оставили след на старой жаровне. На длинном бледном лице сверкали холодные голубые глаза, ярким пятном выделялись зеленые чувственные губы. Волосы змеились и рассыпались на ветру. Она тянула ко мне тонкие сильные руки. Заостренные ногти, черные, с лаковыми красными ободками, угрожающе приближались к моей шее. Кажется, она что-то говорила, выплевывала угрозы на непонятном, красивом, гортанном языке.
   Я не испугалась. Я подошла к ней и стерла влажным платком неестественный зеленый цвет с полных губ. Они не были синюшными -- только бледными. Очень бледными. Лицо ее утратило сразу хищную выразительность, медленно опустились тонкие руки, опали разящие когти.
   Она на меня не обиделась. Она вздохнула -- глубоко, печально и свободно.
   Кто ты, непризнанная хозяйка этих мест? И кем был тот, кто грел себе ужин на старой жаровне?
   Я проснулась с первым пением птиц. Сварила кофе, всыпав в закипающую в котелке воду хорошую порцию коричневого пахучего порошка. Позавтракала, размачивая в ароматном крепком напитке твердые галеты. Все, сборы окончены. Где ты, мой друг Мич? Я так хотела попрощаться с тобой, погладить тебя по черной шелковой спинке, услышать твое всегдашнее хрипловатое "Криисс..." Ну вот, оказывается, я очень привыкла к тебе за это время.
   Я направилась к реке по боковой тропинке, через старую жаровню. Мне надоели здешние игры, и я буду идти тем путем, какой посчитаю нужным выбрать, пусть хоть все зловещие чудовища этого обманчивого королевства ополчатся на меня. Тем более не испугаюсь какой-то драной кошки, даже очень дикой и очень злой. В конце концов, может быть, она просто была голодна. А я прогнала ее в лес и не накормила. Сегодня накормлю. Мы с ней помиримся.
   Кошка так и не появилась. Ну, ясное дело, ждать тут ей меня все время, что ли? Тем более, из нашей первой встречи ничего хорошего не вышло. Я бодро приблизилась к заветному месту. Старая жаровня. Закопченная, темная. Без всяких следов. Обыкновенная. Жуткие сказки, глупые цветные сны. Чего я боялась? И о чем теперь сожалела?
   Я сдвинулась наконец с места, и пошла, постепенно ускоряя шаг...
   За моей спиной таяли звуки, похожие на шуршание опавших листьев. Я не стала оглядываться. Меня ждал долгий путь.
   Кот сидел у реки, как заправский сфинкс, сонно щурился на солнце.
   -- Мич, привет, дружище черный!
   Я искренне обрадовалась ему. Он терся о мои ноги, выкручивая восьмерки. Прощается? Знает, что я ухожу не на день? Почему бы и нет, пора привыкнуть к тому, что здесь возможно все.
   -- Ну что, Мич, пойдешь со мной?
   -- "Крисс, яуаяяя", -- пропел он протяжно.
   Он пошел со мной к лесу и вошел в лес. Он не отстал от меня, вышагивал рядом, как будто так и должно было быть. Как будто это было обычным делом, идти со мной через лес. Далеко, туда, куда улетают ночные птицы, и откуда не слышно пока никаких звуков. Я не знаю, когда и где мне выпадет удача. Я решила идти по солнцу, на восток.
  
  

НАСТЯ

  
  
   My heart's in the Highlands, my heart is not here;
   My heart's in the Highlands a chasing the deer;
   Chasing the wild deer, and following the roe;
   My heart's in the Highlands, wherever I go. -
  
   Robert Burns, The Poems and Songs.
  
   (В горах мое сердце... Доныне я там.
   По следу оленя лечу по скалам.
   Гоню я оленя, пугаю козу.
   В горах мое сердце, а сам я внизу.)
  
   Роберт Бернс, Поэмы и песни.
  
  
   Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,
   Как яблоня зимой в рогоже голодать,
   Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому
   И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.
  
   Осип Мандельштам, 1922 г.
  
  
  
   Самолет авиакомпании Lufthansa, совершающий рейс Москва - Торонто, проплывал над Атлантическим океаном. Мне казалось, что он завис над облаками, похожими на белые, мягкие, пуховые подушки. Еще месяц с небольшим назад я ни в дурном, ни в счастливом сне и представить себе не могла, что окажусь на его борту. Сосед слева, упитанный европеец с блестящей лысиной впереди и остатками светлых кудрявых волос, в беспорядке падающими на уши и плечи, усиленно расточал мне комплименты.
   -- Are you a tourist?
   -- Oh, no! I am going in the Toronto University to work.
   -- To work? And what kind of work will you have?
   -- I am a Russian journalist. I'll have some lectures for university students.
   -- Probably it's nice. And I'm very glad to have such a nice lady by my side.
   Его серо-голубые глаза поблескивали, а голос выразительно модулировал. Он предлагал мне колу и минералку, рассказывал о величественной Ниагаре, зимнем Рождественском Торонто, местных обычаях и множестве прочих интересных вещей. Да, друг мой, в молодости ты был еще тот ходок! Что же, поговори, не скупись на взгляды и красивые слова. Тебе это ничего не стоит, а мне совсем не помешает, чтоб загнать подальше, куда-нибудь в левую пятку, подлое внутреннее дрожание под семантически точным названием мандраж.
   Однако, кажется, мой дорогой попутчик, вернее, полетчик, всего хорошенького понемножку, у меня нет на тебя больше сил. Твое журчание не дает мне сосредоточиться и немного поразмышлять. Прийти в себя и осмыслить чехарду, которую устроила мне жизнь.
   -- Do you feel good, Anastasia?
   -- Thank you, Jerry, it's all right. But, I'm a bit tired and I wanna have a rest.
   -- O, well, Nastia, bye.
   Впрочем, нельзя не признать, что в этой игре на ловкость я принимала самое активное участие.
  
  
   * * *
  
  
   Несмотря на ноябрь, в Москве шел мокрый снег, периодически налетали порывы холодного ветра. Деревья клонили черные разляпистые руки, трясли изогнутыми пальцами ветвей, выпрямлялись снова.
   Мобильный настойчиво затарахтел почти сразу же после того, как я его включила. Услышав бравурную мелодию, я подумала одновременно о том,
   что надо бы сменить ее на более лирическую, и как хорошо все-таки мне было "вне зоны досягаемости". Телефон замолк как раз в тот момент, когда я наконец выудила его из сумки. Сейчас посмотрим, кто потревожил мой горячечный московский сон. Надеюсь, это не Андрей. Хотя, собственно, я прекрасно знаю, что могу и не надеяться. Зинуля, ясное дело.
   -- Привет, подруга, ты чего разбушевалась?
   -- Ну тебя, Настасья, куда ты делась, в самом деле? Машке звоню, там говорят, она съехала. Ее мобильник не отвечает, твой тоже...
   -- Машка в самом деле переехала на другую квартиру, подешевле. Она сейчас живет с хозяйкой, так что я остановилась у Тани с Петром. Ты же знаешь, у них квартира большая, я их не стесняю. А трубу вот сейчас включила, и то только потому, что Машка должна позвонить, мы с ней договорились встретиться, она мне своего молодого человека будет демонстрировать. У тебя все в порядке?
   -- Да все нормально. Настя, ты позвони Женьке, он тебя разыскать не может.
   -- И не надо. Я же тебе сказала...
   -- Подожди, не отключайся, ты где, я могу тебе перезвонить по другому номеру?
   -- До вечера не сможешь. В данное время я на ступеньках Пушкинского и скоро домой возвращаться не собираюсь.
   -- Послушай, свяжись с Женькой, там что-то по работе... К нему на переговоры приехал некий Джой Эрл, или Эрли Джей, я боюсь перепутать, он издает здесь сборник статей.
   -- Джексон? Интересно... Да, я с ним знакома, встречались на конференции в Штатах.
   А при чем тут работа, и главное дело -- моя?
   -- Пообщайся с Женькой, он тебе все объяснит...
   -- Ты меня заинтриговала. Ладно, Зинчик, пока, своим передавай приветы.
   Перезванивать с мобильного я не стала. Некуда мне спешить. Спокойно обошла импрессионистов, постояла возле Матисса, практически сплошь красного и при этом удивительно неагрессивного. Долго сидела у Таможенника Руссо, отдыхала душой. Почему-то на этот раз не уходилось от Шагала, наверное, его своеобразная энергетика резонировала с моей сегодняшней.
   С Машусей и ее бойфрэндом я встретилась возле храма Христа Спасителя. Мальчик пытался призвести на меня впечатление, Машка тоже заметно волновалась. Неужели все так серьезно? Как много ролей мне пришлось поменять в последний год, и вот, кажется, планируется еще...
   Женьке позвонила уже из дома. Признаться, дело и впрямь стоило того.
   Как поведал мне мой возмущенный друг, английский публицист Джексон Эрл прибыл в Питер по своим делам, одновременно встретившись с Шевелевым по поводу прав на издание своего сборника публицистики и эссе. В процессе дружеской беседы в ресторане выяснилось, что университету в Торонто требуется специалист по русской журналистике с хорошим английским, и Эрл отправляет мэйл за мэйлом некоей мадам Анастасия Терехова, которую он неплохо знает, и ее профессиональный уровень не вызывает у него сомнений. Он хочет предложить ей прочесть цикл лекций, а она куда-то подевалась, молчит, на призывы не отвечает. Это плохо, потому что время идет и подходит к критической точке. А Эрл все же надеется провести переговоры с Настасией. Он пытался связываться с журналом, где она редактор, но и там ее не обнаружил, к своему глубочайшему сожалению. Не сможет ли уважаемый господин Шевелев помочь ему в этом деле?
   Господин Шевелев ответил, что сможет и сделает это для дорогого господина Эрла прямо сейчас! Но тут, к его безмерному удивлению, он обнаружил, что я исчезла из всех видов связи. Исчезла совсем, и ему ничего не сказала, и вообще непонятно, что со мной происходит.
   Представляю себе его разъяренную физиономию! Ушла девушка из прайда и записку на песке не оставила! Хоть и не своя -- но и не чужая ведь!
   Деятельность он развернул бурную, и результат получил скорый.
   Надо бы, кстати, поинтересоваться, откуда в Шевелеве эта непитерская расторопность? Очень похоже на то, что он все же "Не онедужен русскою кровью...", ну хотя бы в малой ее толике.
   Как мне от него досталось! И признаю поделом. Нефиг публичному лицу выпадать из всемирных информационных сетей, даже если этот публичный человек есть усталая, побитая жизнью женщина. Могла пропустить случай, который пришелся, не стану спорить, очень даже кстати. И все-таки принимать предложение Эрла было страшновато.
   -- Жень, что делать, а? Я ведь никогда никаких лекций не читала... Тем более на английском, да еще для канадских студентов...
   -- Ну, конечно - и филфак не заканчивала, и в журналистике не работала, и вообще об этой профессии никакого понятия не имеешь. Настя, прекрати ради бога! Неужели ты курс русской журналистики прочитать не сможешь? -- его голос звучал едко, чувствовалось, он еще злился. -- От тебя ли я это все слышу? Ты, ясен пень, ничего не знаешь о "Ведомостях", и о "Русском инвалиде", и о "Пчеле", "Северных цветах", "Свистке" наконец. Ты их, этих изданий, в глаза не видывала и в руках не держала. Ты, понятно, и представления не имеешь, что у нас все писатели и поэты, начиная с Пушкина и заканчивая Булгаковым, побывали журналистами.
   -- Булгаков, допустим, журналистику ненавидел черной ненавистью...
   -- А говоришь, что не в теме... Да тут поле непаханое, особенно для английских неофитов. По-моему, ты сама прекрасно все понимаешь. Решиться не можешь?
   -- Жень, не старайся, я и так в курсе, что ты у нас мастер красного слова... К этому надо серьезно готовиться...
   -- Вот и готовься. Возвращайся в Питер и садись работать. Время у тебя есть, курс начинается в январе. Хотя, может быть, тебе больше нравиться страдать в одиночестве? Тогда извини...
   -- Не извиню. Разберусь с тобой, когда приеду, жди...
   -- Ага, а я с тобой - вот уж оторвусь на полную катушку...
   -- По какому, хотелось бы знать, поводу?
   Я лукавила изо всех сил.
   -- Найдем. И по тому, что не позвонила и не рассказала о своих проблемах тоже. Короче, Настя, Джексон скоро улетает, так что бросай свой отдых и дуй на переговоры.
   Я пробыла в Москве только еще два дня. Дождалась Егора, который наконец-то собрался приехать в стольный град, потом погрузилась в "Красную Стрелу"...
   Я рада была снова увидеться с Джексоном. Он мне понравился еще на конференции, и потом мы вели с ним оживленную переписку. Мужик он интересный и для западного человека необычайно азартный, (кажется, в его роду наблюдались шотландцы). Мне нравилась его идея о том, что язык народа и его менталитет не просто взаимосвязаны, а и взаимовлияемы. То есть суть его теории сводилась к тому, что язык так же формирует менталитет наций, как характер народностей влияет на состав и структуру своего языка. Гипотеза, как говорится, на стыке. Современные взгляды нейролингвистики круто замешались в ней на космополитизме Льва Гумилева и постулатах раннего Вернадского.
   Уезжая, Эрл сказал, что никого другого в школу журналистики рекомендовать не будет. Скоро я получила официальный контракт и принялась методично подготавливаться к лекциям. Новый год встретила в одиночестве. Переговорила с детьми, с верной подругой Зинулей, у которой опять намечался роман, и она пока не знала, что с ним делать, но кандидата придерживала при себе до вынесения окончательного вердикта. А как же, говорила она, будешь мужиками пробрасываться, в конце концов бог на тебя осерчает. Зинуля явно не хотела, чтобы бог на нее осерчал, не желала она, чтобы он осерчал и на меня. Поэтому усиленно приглашала на Новый год к себе, у кавалера, мол, друг есть, в разводе, на праздник остается неприкаянным.
   Чего-чего, а вот этого мне не хотелось категорически. Что я ей популярно и объяснила. Зинка Плещеева, задушевная подруга, пошумела в ответ, но так, без страсти, скорее по привычке, и быстро сникла.
   -- Ладно, Насть, я понимаю. Тебе готовиться надо, да и отдохнуть перед дальней дорогой не помешает, -- примирительно вздохнула она. И вдруг добавила тоскливо: "Слушай, мать, а не поехать ли нам в Избушку? А, Насть? Махнем? Представляешь себе, простор, сосны шумят..."
   -- А по краям дороги мертвые с косами стоят... Там часам эдак к двенадцати электричество вырубят, телефон перестанет работать, за окнами темень, снег и ветер в чистом поле -- во где романтика! И будем мы с тобой в Новый год сидеть и слезами умываться. Нехорошо, Зинк, целый год проплачем...
   -- Оптимистичная ты наша! Я бы тебе других вариантов сейчас ворох наваляла, да не буду. Сама знаю, что проплачем, у нас ведь есть о чем... Слезы, кстати, очистительная штука, стресс снимает, и для организма полезно.
   -- Полезно, когда не слишком часто. И лучше от счастья.
   -- Кто спорит. Ох, Тереха, как бы я с тобой в Канаду поехала! Жаль, что там бухгалтеры не нужны. Своих, небось, хватает.
   Устала Зинуля моя, и, похоже, нынешний романтический вариант вовсе не то, что ей нужно. Вряд ли из него что-то путное получится. Но мне ли давать советы, когда со своей жизнью не умею разобраться...
   Под Новый год днем позвонил Андрей, пожелал всяких благ, хорошо, что ни счастья в личной жизни. Голос спокойный, не напряженный. Кажется, у него все в порядке.
   Очень хотелось его увидеть, очень. И проверить, все ли в таком полном порядке, как мне показалось. Или просто увидеть, без всяких проверок. Мог бы и зайти, с шампанским, да какой-нибудь мелочью в подарок -- праздник все-таки, любимый и всенародный. Тем более знает, что я скоро уезжаю. Боится?
   Ну да, размечталась. Боится он. Напрягать себя не хочет, расстраиваться и переживать.
   Это потом он будет приходить так просто, отдохнуть, а может, на жизнь пожаловаться или похвастаться чем-нибудь. Попить кофея и съесть пирожок.
   Я злюсь. Ну, еще бы...
   Господи, спасибо тебе, что вся эта маята, этот полный не слишком приятных сюрпризов год остался позади. И что я лечу. И что впереди - дело.
   Вот мой сосед Джерри утверждает, что в Торонто зимой очень красиво...
  
  

КРИС

  
  
   "What mak' ye, sae like a thief?"
   "O come and see," quo' Findlay;
   "Before the morn ye'll work mischief:"
   "Indeed will I," quo' Findlay.
  
   Robert Burns, The Poems and Songs.
  
   ( -Как ты прийти ко мне посмел?
   "Посмел!" - сказал Финдлей.
   - Небось наделаешь ты дел...
   "Могу!" -- сказал Финдлей.)
  
   Роберт Бернс, Поэмы и песни.
  
  
   Дышали шуб меха. Плечо к плечу теснилось.
   Кипела киноварь здоровья - кровь и пот -
   Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
   На полшага продвинуться вперед.
  
   Осип Мандельштам, 1934 г.
  
  
   -- Привет, Крис! Где ты пропадала, почему не приходила на лекции так долго?
   -- Привет, Рой! Разве долго? Всего неделю! Гостила у подруги в Стаффордшире, там здорово! А что, университет так соскучился без меня?
   -- Не знаю насчет университета, но я вспоминал тебя каждый день. Что же тебя так задержало в Стаффордшире? Это ведь скучное место. Но, может быть, тебе удалось увидеть знаменитую улыбку Чеширского кота, тогда это того стоило!
   -- О нет! Знаменитой улыбки я не видела, зато видела самого кота. И даже слышала. Да, его я слышала, а вот улыбки не видела. Ты ведь знаешь, если есть улыбка, то нет самого кота, а если есть кот, то нет улыбки. По- другому не бывает.
   -- Значит, улыбку не видела, а кота встретила?
   -- Скорее он меня, и, знаешь, не слишком приветливо.
   -- Расскажешь?
   -- Я подумаю. А насчет Стаффордшира ты не прав, нет. Я обязательно вернусь туда, это очень интересное место. Ну а у вас что нового?
   -- Приехала русская, из Санкт-Петербурга, говорят, она дока в своем деле. Начала читать нам курс по русской журналистике, история, нравы, современный взгляд и такое прочее.
   -- На самом деле интересно?
   -- Как тебе сказать... Я, по крайней мере, вполне без него обошелся бы. К тому же у русских такие странные фамилии, труднопроизносимые. Как тебе вот это: Тредиаковской. Да, кажется, правильно сказал.
   -- Ничего себе, сочетания... А нашу русскую тоже так сложно зовут?
   -- Нет, ее зовут нормально, Настья Терьохова
   -- Хм, так ничего, а фамилия похожа на ирландскую. Ладно, посмотрим, что она рассказывает...
   -- Послушай, сегодня Дэнни устраивает вечеринку в семь. Я был бы рад, если бы ты пришла. Придешь?
   -- Приду, Рой.
   -- Тогда увидимся. Я буду ждать, Крис. До встречи.
   -- До встречи, Рой. Пока.
   Тогда увидимся, пока...
   Землей запахнет по весне.
   Тогда увидимся, пока.
   Теперь, надеюсь, не во сне.
   Я знаю,
   Я протяну тебе ладонь -
   Возьми мой мир и дай мне свой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  


  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   48
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"