Солнце светило не так ярко, как в полдень, но всё равно было тепло и уютно. Дети играли на турниках и в песочнице. Молодые мамы сидели на ярко разукрашенных скамеечках, мило делились друг с другом семейными несчастьями, и радостными моментами из жизни их малышей. Покачивая колясками и красивыми в прозрачных чулках ножками, они так весело хохотали, не замечая ничего вокруг себя. Я катался на качели, совсем молодой четыре года от роду, в белой тенниске, привезённой мамой из Чехословакии, накрахмаленные шортики с парусником так солидно смотрелись на моих загоревших ногах. Только босоножки, которые постоянно рвались, нервировали меня, это болезнь моего несчастного детства. Ветер обдувает моё крепкое сильное тело, я как капитан у штурвала своего корабля лечу, лечу... Я смотрю на людей с высоты птичьего полёта, они прекрасны. Выше! Ещё выше, с каждым движением тела я словно подбрасываю свой корабль к синему небу, я чувствую каждое мгновение, каждое шевеление земли. И не преграда мне ни война, ни немцы, и ни проклятый Гитлер, ведь красные всех сильней. Все у моих ног, молоденькие мамочки с колясками, толпа мужчин не ушедших сражаться за родину, играют в карты за деревянным столом в центре нашего дворика обсаженного по периметру карликовыми берёзками. Обсаженные парни с гитарами и спиртом, их даже не видно, их даже не видно мне, капитану прекрасного корабля, не видно за торчащей, как айсберг, оградой. Дети, много детей, все оборванные, грязные, голодные и злые, это видно с высоты и я констатирую этот факт. Честь имею, полны вперёд! За родину мать! Я так сильно раскачал качели, что, приземляясь, ноги слетают со скамейки, и я как соломинка, держась руками за железные, скользкие от пота поручни, болтаюсь на ветру, на тёплом добром ветерке парю и улыбаюсь, честь имею господа, пардон и мон амур! И снова вверх, потом вниз, вверх, вниз! Тело заносит то назад то вперёд. В моих неиспорченных радиолокационной дребенью ушах разносятся крики вселенной, и все, каждый из нас принимает в этом своё участие. Стук костяшек о стол, и ядерный хрип пропойцы:
- Да пошёл ты на хуй чёрт голимый!
Они говорят на непонятном мне, вероятно взрослом языке, он так совершенен, отвратителен и прост:
- Сравнил, блядь, хуй с морковкой.
А птицы летят, летят откуда-то издалека возможно из Берлина, где мой отец сейчас срывает простреленный кровью флаг, где моя мать голыми руками вытаскивает осколок из груди истекающего алой желчью ефрейтора Говноедова. Где нет больше чистых, прокуренных слюнявыми сигаретками стен, и где нельзя вить свои милые гнёзда синицам и журавлям. Где пьяные фрицы, с перевязанными головами бегут, спотыкаясь о трупы своих товарищей, проклиная меня, моих родителей и всю нашу великую страну, и где я, возможно, когда-то буду комендантом. Ах! Я так прекрасно себя чувствую, в эту весеннюю пору, вдыхаю грудью аромат жареного хлеба, и размышляю о любви. Моя любовь уже ушла, она ушла вместе с отрядом военнопленных украинских партизан, куда-то в сторону полесских лесов, под дулом советского автомата. И не успел я сказать, потому что долог мой путь, и фарватер уж не найти в этой беспроглядной пучине жидовских интриг. Мой корабль уж пуст, я один капитан борозжу здесь просторы вселенной, подождите меня, я от вас ухожу, и слова мои станут нетленны. Здесь война, там война, а как же мы? Мы, те, кто рождён. Забыть ли нам эти мгновения, так и летим на своих кораблях, затыкая соломой, чёрные дыры красной любви на белой постели.
В путь! Полетели, это не моё собачье дело, пусть живут, как хотят, а я, гражданин, рождённый двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года в пять часов утра, заявляю, что русские не сдаются! Клянусь своими качелями, любимым синим небом детства, что...
Я так сильно увлёкся собственной персоной, и совсем не заметил, как из маленькой коляски одной из прекрасных мамаш выполз малипусенький карапуз, он такой блаженный и безобидный в розовом комбинезончике направлялся ко мне полюбопытствовать, с каждой секундой всё ближе и ближе приближаясь к моему летящему на всех парах кораблю, и вот он уже подо мною.
- Нет! Уйди!
- Коля! Коленька!- заорала обезумевшая от ужаса молодая мама.
Корпус моего фрегата вошёл малышу прямо в лицевую часть, и пробил его тонкий череп. А мужчины, незаметив этой страшной аварии, хотя на фоне времени это всего лишь маленькая капля крови в зелёной траве, продолжали свою интереснейшую партию:
- Ходи, ты, ёбаная жаба!
Сердце моё застучалось и почти ушло в пятки, я остановил корабль, сбросил канаты, спустил трап и вышел на землю, тело лежало неподвижно в ожидании помощи.
Качели качаются и до сих пор, и камень стоит на стране, и эхо разносится с розовых гор, как пушечный взрыв на войне.
Ну что же прощайте, покинул я вдруг, на камне оставил слова и пусть исцелится мой маленький друг, и вмиг разнесётся молва.
Ужасно конечно, смотреть на эту картину, и понимать, что сие возможно. Вот так кусочек! Маленький, а какой душещипающий кусочек жизни и это прекрасное синее небо, и качели, и камень и крест...