(Повесть из Фантастического альбома Шестиструнных рассказов)
"А дело его ко мне состояло в том, что всего за пять рублей он предлагал в полную и безраздельную собственность партитуру Труб Страшного Суда".
А. и Б. Стругацкие, "Хромая судьба"
1. Вячеслав Безруков.
Ночью, переворачиваясь в постели с боку на бок, я приоткрыл глаза и сразу почувствовал, что в комнате что-то не так. Оторвав голову от подушки, я тупо уставился на дверь, ведущую в коридор. Дверь была закрыта, но из-под неё пробивалась яркая полоска света: в коридоре горел свет. Это было более чем странно, потому что в квартире я был один, и перед сном по три раза проверил, закрыта ли входная дверь, закручены ли краны, выключен ли газ. И вообще, я не терплю спать при свете. Это моя Танька, если ночует дома без меня, то боится спать в темноте и включает настольную лампу или свет в коридоре, как она говорит - для безопасности. Но сейчас Татьяна, вместе с сыном Борькой, уехала на несколько дней к маме, оставив меня блаженствовать в одиночестве. Однако моё блаженство, видимо, кто-то решил нарушить.
Я откинул одеяло и сел. Сердце глухо забилось. Несколько секунд я прислушивался, не донесется ли какой-нибудь звук из коридора. Нет, всё тихо. Кто там может быть? Грабители? Или приехала Танюха? А может, я и вправду забыл вечером выключить свет? Я поймал себя на мысли, что оглядываю комнату в поисках тяжелого предмета. Постепенно глаза привыкли к темноте. Книга, магнитофон, светильник - не годятся; стул, гитара - не удобно; жаль, что гантели и утюг лежат в детской комнате; ага, вот удобная штука - ваза для цветов. Почему-то на память пришла история из детства. Старший брат как-то спросил меня, что я буду делать, если под нашим окном увижу опасного преступника, которого ищет вся милиция. В то время у нас в квартире, где мы жили - а жили мы на третьем этаже, - у окна стоял телевизор, и я, не задумываясь, ответил, что брошу его на голову бандита. "Ну и дурак, - ответил брат, - а я бы сбегал на кухню, налил бы в банку воды и бросил бы её!". Я возразил, что пока бы он так бегал, да наливал воду, то преступник уже смылся бы. "Зато, телевизор остался бы цел", - ответил брат.
Что ж, ваза - не телевизор, можно пожертвовать.
Интересно, какие только мысли не лезут нам в голову в такие вот минуты испуга. И главное, что все они проносятся в голове, как вихрь, и описывать их словами бесполезно, потому что человек зачастую думает не отдельными словами, а какими-либо образами или интуитивными понятиями. А в моменты испуга и страха он, скорее всего, вообще не думает, а действует инстинктивно. Интересно заметить, что некоторые писатели в своих романах любят описывать, что думает их герой. Например, "он стал размышлять о ...", или "он вдруг подумал, что ...", - и далее бесценные мысли героя на пару страниц излагаются на бумаге. Хотя в реальном времени на всё обдумывание у него может уйти лишь секунды полторы-две.
Итак, все эти вышеизложенные мысли пронеслись у меня в голове за полторы-две секунды, пока я медленно приближался к двери, подняв вазу на уровне головы. Внезапно свет в коридоре потух. Стыдно признаться, но придется: мне стало страшно. Как говорят в таких случаях некоторые писатели в своих романах: "мурашки поползли у него по спине...". Я постоял несколько секунд, прислушиваясь, но в квартире стояла мертвая тишина. И тогда я стал потихоньку приоткрывать дверь в коридор...
Короче, никого в квартире я не нашел. В следующие три минуты я облазил все комнаты, включая ванну и туалет, и даже заглянул для верности под диваны и столы. А потом я выяснил: выключатель в коридоре сломался. Из него выскочила какая-то пружинка или железяка, и он сам теперь решал, когда ему включиться и когда выключиться. Я поковырял в нём отверткой и сделал так, чтобы теперь он сам никогда не включался, а затем забрался под одеяло.
Сон, конечно, не шёл. Не знаю, сколько времени я ворочался под одеялом, но в тот момент, когда я стал проваливаться в объятья крылатого Морфея, я отчетливо услышал, как в коридоре раздался хлопок. Я встрепенулся, как охотничий пёс, почуявший добычу. Чёрт знает, что! Это уже слишком. Я молча дал себе команду "Пиль!" и проделал те же действия, что делал пол часа назад, за исключением эпизода с вазой. Выйдя в коридор, я увидел на полу Популярную Музыкальную Энциклопедию, которую потерял неделю назад. Теперь я вспомнил, что примерно неделю назад, придя домой из библиотеки, я почему-то засунул энциклопедию на верхнюю полку в прихожей, где она благополучно пряталась, пока я её потом разыскивал по всем комнатам. Надо признаться, что эта полка, предназначенная для шапок, шарфов и прочих вещей, висела несколько кривовато, за что меня неоднократно пилила моя дорогая супруга. Она явно недопонимала, что у такой творческой личности, как я, не всегда хватает вдохновения для выравнивания горизонта какой-то прозаической полки. Хотя все препинания по этому поводу у нас с Танькой заканчивались моим клятвенным обещанием прибить эту полку нормально, но дальше обещания дело не шло. И это, по-моему, устраивало нас обоих: женщине просто необходима хоть какая-нибудь причина для "распиливания" мужчины. И если я полку прибью ровно, то Татьяне придётся искать другую причину. Впрочем, для неё это - раз плюнуть.
Очевидно, что Энциклопедия, пролежав на полке неделю, подверглась сложным гравитационным воздействиям, законы которых ещё не до конца исследованы людьми, и именно этой ночью было нарушено зыбкое равновесие, удерживающее эту книгу на двухметровой высоте от пола, вследствие чего она и грохнулась с этой самой высоты, как говорится, со всеми вытекающими последствиями.
Я поднял книгу и раскрыл на первой попавшейся странице. В глаза бросились названия статей: Духовой оркестр, Духовые музыкальные инструменты, Дьявольская прелюдия, Дуэт... Я закрыл Энциклопедию, аккуратно положил её на стол, выключил свет и забрался в постель. До рассвета оставалась пара часов. Я зевнул - верный признак того, что засну теперь не скоро.
Кошмарная ночь. Я лежал с закрытыми глазами. Мои мысли рассеянно разбрелись по всем закоулкам мозговых извилин, и лишь одна из них лениво напоминала о себе примерно таким содержанием: как мало надо человеку, чтобы вывести его из равновесия и обеспечить его бессонницей и скверным настроением. Не хватало еще, чтобы зазвонил телефон, или прорвалась какая-нибудь труба, или случился ещё какой-нибудь катаклизм. Для полного счастья... И что это ещё за "Дьявольская прелюдия" в энциклопедии? Надо будет с утра посмотреть... Хорошо, что завтра не надо рано вставать... Почему Татьяна не позвонила, как она добралась?.. Репа, гад, полтинник до сих пор не отдал...
Именно в тот момент, когда я стал пересекать неуловимую границу между сном и явью, со мной приключилась одна необычная штука, ради которой я так подробно описываю свои ночные злоключения. Ко мне в голову залезла музыка. С одной стороны, ничего странного в этом нет, так как я по профессии - музыкант, и различная музыка частенько звучит в моей голове. Да что там говорить, музыка практически никогда из головы не выходит, а живет там постоянно, и тогда, когда я еду в троллейбусе, и когда болтаю с друзьями, и когда мою посуду, и когда смотрю футбол, и когда я ругаюсь (или целуюсь) с Танькой, и даже тогда, когда я сижу на концерте и слушаю другую музыку. Такова доля всех музыкантов. Но! Вся эта музыка: обрывки знакомых мелодий, популярные песенки, известные произведения, собственные сочинения и импровизации, - они все как бы находятся внутри меня и хранятся в моей памяти, время от времени беспорядочно появляясь в моих мыслях. С другой стороны, музыка, которая явилась ко мне этой ночью, была не моя и пришла со стороны. Не знаю как, но я это очень хорошо почувствовал. Как будто в голове у меня заработало радио, по которому транслировались эти необычные звуки. Эти звуки я не мог ни изменить, ни как-то выгнать из головы, ни остановить. Что-то ужасное и зловещее было во всём этом, да и в самой музыке: тягучие аккорды, ломаная неуловимая мелодия, обрывки музыкальных фраз, вопиющие звуки... Как в кошмарном сне. Впрочем, сон ко мне тоже пришел. Опять же, не знаю как, но я это почувствовал. И снились мне какие-то темные, кривые коридоры со множеством дверей, среди которых я никак не мог найти свою заветную дверь. И какие-то этажи и лестничные пролёты с поломанными ступенями и дырами, через которые я прыгал и карабкался всё время вверх...
Утром я проснулся, как ни странно, вполне выспавшийся. Ночные приключения начисто вылетели из головы. О них я вспомню позже, несколько часов спустя и тоже при довольно странных обстоятельствах.
Хорошо просыпаться не по звонку будильника, а когда захочется, кода отлежишь все бока и, как говорит моя Танька, сдашь нормы на пожарника. Человек научился делать космические корабли, подводные лодки, изобрел телевизоры, компьютеры, придумал массу развлечений и удовольствий, но не смог пока избавиться от раннего просыпания и вставания на работу. Поэтому каждое утро, когда можно спать "до упора", я воспринимаю, как подарок судьбы. Хотя, я подозреваю, что когда человечество сможет спать столько, сколько захочет, оно вымрет от лени, как когда-то, миллионы лет назад, вымерли динозавры.
Итак, настроение у меня было отличное. Во-первых, на работу можно заявиться только к одиннадцати. Работаю я в музыкальном училище, преподаю класс гитары. Сегодня у меня всего две пары, и после обеда можно зайти в Дом культуры и поиграть с ребятами в нашем "Белом Драконе". Во-вторых, я дома "совсэм одын", а это создает массу удобств. Можно, например, не заправлять с утра постель или мыть посуду раз в три дня, а вечером зачалить с ребятами в "Бочку", а потом взять еще пару пива домой, и посидеть одному с гитарой. Я люблю одиночество. Если оно не слишком долго затягивается. Однажды по телевизору я услышал гениальные слова одного знаменитого человека: "Художник всегда одинок, и если он не убегает в своё одиночество, то он перестаёт быть художником". Разумеется, слово "художник" здесь надо понимать в широком смысле, то есть как человека творчески одаренного. Отсюда, логично предположить, что если я люблю одиночество, следовательно что? Правильно, я - творчески одаренная личность!
Я нашел на столе лист бумаги, на который вчера на бело переписал свою новую песню. Вот они, плоды творческих мук! Довольный, я пропел про себя текст песни. Так. Неплохо, черт побери! После обеда пойду, попробуем с ребятами сделать. В ДК размещалась наша рок-группа "Белый дракон". Наша команда была довольно популярна в городе. Хотя некоторые обзывали нас не белыми драконами, а белыми медведями. Но это, скорее, от излишней симпатии, чем от злости.
Я положил текст обратно на стол, и тут мой взгляд упал на Популярную Музыкальную Энциклопедию. Она лежала, раскрытая на букве "Д". Машинально я прочитал названия статей: Духовой оркестр, Духовые музыкальные инструменты, Дуэт... Какие-то смутные воспоминания и образы возникли в моей голове. Такое чувство, что я никак не могу вспомнить что-то очень важное. Я мысленно пожал плечами и закрыл книгу.
На работу я решил выйти пораньше. Я люблю, не спеша, пройтись пешком, а не душиться в тесном троллейбусе. Во время прогулки можно поглазеть по сторонам и полюбоваться на ножки молоденьких студенток, которые гуляют по проспекту в любое время дня и ночи. И когда они только успевают посещать лекции! Приятно также, чего греха таить, видеть на себе их волнительные взгляды и иногда слышать за своей спиной их восторженные возгласы: "Ой, девочки, смотрите, Слава Безруков пошёл!" Н-да! Как говориться, "не сотвори себе кумира, а лучше сделайся им сам!".
Погода была очаровательная и приятная, какая и должна быть в мае месяце: яркое солнце, легкие облака и прохладный, освежающий ветерок. Я выбрал черные туфли, джинсы, свою любимую полосатую рубаху и кожаный пиджак. И конечно, темные очки.
Когда я в прихожей уже завязал шнурки на туфлях, раздался телефонный звонок. Сколько раз я себе говорил - не снимай трубку, когда стоишь на выходе. Но ведь могла позвонить Татьяна. Вообще-то я в приметы не верю, но вот такие звонки, которые раздаются в неподходящий момент, ничего хорошего не предвещают. Более того, они способны изменить ход истории, то есть начисто поменять твои планы. Только вот ты стоял и планировал пойти туда-то и туда, а затем зайти туда и туда-то, как вдруг раздается звонок, и после телефонного разговора ты уже думаешь, на кой чёрт тебе надо переться туда-то и туда, если такие дела творятся в мире!
Обычно, по таким звонкам у меня специализируется Коля Репнянский, или по-простому - Репа. Он любит звонить тогда, когда я уже собрался выходить из квартиры и взялся за ручку двери. Или тогда, когда я возвращаюсь откуда-нибудь и ещё на лестничной площадке слышу, как у меня в квартире надрывается телефон: тогда я лихорадочно ищу ключи по всем карманам, тороплюсь быстрее открыть дверь, роняю ключи, ругаюсь нехорошими словами, в конце концов, хватаю трубку, чтобы услышать в ней неторопливую занудную Репину речь: "Привет, старик! Ты ещё жив?" Что интересно, когда я куда-нибудь собираюсь уходить, то Репа по телефону отговаривает меня и находит сотню причин, чтобы я именно сегодня сидел дома и никуда носа не высовывал. Когда же я, уставший и измочаленный, возвращаюсь домой с работы или с дикого "сейшена", или с ночного кабака с одной только мыслью - упасть на диван и не шевелиться, то Репа настойчиво мне предлагает срочно явиться туда-то и туда-то, мотивируя это тем, что для меня (или для него) это вопрос жизни и смерти. Вообще-то Репа мне нравится, несмотря на всю его занудливость и вредность. Репа - это наш балалаечник. Парень он, как говорится, неказистый, но стоит ему взять в руки балалайку - и это уже другой человек. И вы невольно прощаете ему все приколы и шуточки. Потому что балалайка в его руках не просто поёт, она - творит чудеса. Даже самый отпетый рокер не останется равнодушным к Репиной игре, и будет слушать с открытым ртом балалаечные переборы и коленца, с трудом скрипя от натуги своими двумя извилинами в голове.
Я прямо в туфлях прошел в комнату и взял трубку. Из неё раздался занудный и неторопливый голос:
- Привет, старик! Ты ещё жив?
- А, Репа! Привет! Слушай, я спешу, ты чё хотел?
- Куда?
- Что "куда"?
- Спешишь куда?
- На работу, конечно, в училище. Куда я могу ещё спешить?
В трубке раздалось неторопливое сопение, потом Репа произнес:
- Не советую.
- Что не советуешь?
- Идти.
- Куда идти?
- В училище, конечно. Куда ещё я могу не советовать тебе идти!
Я начал потихоньку заводиться:
- Слушай, Репа, ты можешь толком объяснить, что случилось?
- А чего тут объяснять? - Репа опять засопел, - Эдуард Модестович всех гоняет в хвост и в гриву. Если на него нарвешься - порвет на части.
Эдуард Модестович - наш директор училища. Вообще-то он мужик не злой. Это Репа сгущает краски.
- А с какой стати? - спросил я.
- А с такой! Ты был во дворце, на улице Садовой, в кабинете номер 310?
Ё-моё!! Про Садовую улицу я совсем забыл. И если я действительно столкнусь с Модестовичем, то будет очень неловко, так как я ему еще несколько дней назад клятвенно обещал побывать на Садовой. И дело тут было вот в чём.
Примерно месяц назад у нас в училище состоялось собрание, и Эдуард Модестович лично соблаговолил выступить перед нами и сообщить следующее. Из столицы к нам прибыл какой-то крупный ученый, сотрудник какого-то отделения Академии Наук, который проводил исследования в области психологии, связанной с музыкальными способностями человека. Что-то вроде исследования музыкальной энтропии общества и композиторского потенциала человека. Никто из нас ничего толком не понял, но главное, что здесь применялись новейшие научные разработки, новые методики и современные технологические достижения. И всем нам надлежало принять участие в этом грандиозном эксперименте и быть благодарными, что научная мысль нуждается в нас, простых служителях искусства и что мы можем послужить во благо прогрессивного развития человечества. Что же требовалось от каждого из нас? А требовалось каждому преподавателю, который считает себя не просто музыкантом, но и творческой личностью (тут Эдуард Модестович почему-то внимательно посмотрел на меня), "э-э..., так вот, каждому преподавателю необходимо побывать на улице Садовой, во дворце, в здании филиала Педагогического университета, где расположился этот самый ученый, и принести с собой свою композиторскую работу, своё сочинение, которое будет подвергнуто специальному исследованию. Тому, кто не занимается непосредственно композиторской деятельностью и не имеет своих сочинений, можно принести любую, э-э..., я повторяю, любую творческую работу: хоть доклад к семинарскому занятию, хоть стихи ко дню рождения дочери, либо просто переписанные своей рукой любые ноты. Тому, кто имеет композиторские наклонности, надо принести одно своё сочинение. Не важно, большое оно или маленькое, гениальное оно или нет, песня это или симфония, главное, чтобы оно было вашим. Кстати, аппаратура распознает плагиат мгновенно. Учтите это! Среди молодежи сейчас модно заниматься различными новыми, мягко говоря, направлениями в музыке. Например, э-э..., всякие там джаз-рок-фолки, гипертрафики или синтетическая музыка (Эдуард Модестович опять выразительно взглянул в мою сторону), так вот, можете принести с собой свои записи, свои компакт-диски. Но желательно и очень желательно нести ноты, причем записанные собственноручно, от руки, а не набранные на компьютере. Это связано с тем, что исследоваться будут не только качества ваших творений, но и ваш почерк, анализ которого повлияет на всю психоаналитическую картину исследования. Учтите, что договор с Академией Наук будет подписан сразу же после нашего собрания, так что не подведите меня. Э-э..., если вопросов нет, прошу, э-э..., голосовать!"
Вопросов у нас, конечно, была масса, но, учитывая, как нам казалось, всю абсурдность и нелепость этих исследований, никто никаких вопросов не задал. И все с умным видом проголосовали "за".
С тех пор я несколько раз пытался побывать на Садовой и даже выбрал один свой этюд, сочиненный совсем недавно и аккуратно переписанный мною на нотную бумагу, но на Садовую я так и не попал. Не судьба. Какие-то странные обстоятельства мне всё время мешали преодолеть те четыре троллейбусные остановки от музучилища до Садовой улицы.
Я честно признался Репе:
- На Садовой я не был.
- Ну и правильно! Ни хрена хорошего там нет, - Репа взорвался. - Фуфло всё это, фуф-ло! Эти дурацкие умники возомнили, что всё могут просчитать, всё могут измерить и разложить по полочкам! Но ведь это - музыка, старик, понимаешь, музыка! Как можно померить процент вдохновения или высоту полета души? Старик, они тут все халявщики, со своими суперкомпьютерными технологиями и методиками, ни фига ничего они не исследуют, а душат, душат...
- Подожди, подожди, что-то я не понял, ты что, был на Садовой?
- Ну, был, был...
- И что там, ты можешь толком объяснить?
- Я же тебе говорю, фуфло там полное, компотами занимаются.
- Какими компотами?
Репа закричал в трубку так, что мне пришлось отодвинуть её от уха:
- КОМПОТ! КОМпозиторский ПОТенциал они там измеряют! Сволочи.
Я немного опешил от такого потока информации.
- Так что мне делать? - спросил я.
- Что именно?
- Ну, идти мне на Садовую или нет?
- Не фиг тебе тут делать, - Репа опять засопел, - хотя, с другой стороны, если встретишь Модестовича...
- Ну и что ты мне посоветуешь?
- А ничего я тебе не советую. Иди куда хочешь. Только смотри потом, не говори, что я тебя не предупреждал...
Я решил воспользоваться Репиным замешательством, чтобы напомнить ему про должок:
- Кстати, Репа, ты когда мне вернешь...
В трубке раздались короткие гудки. Вот так всегда. Необъяснимым чутьем Репа предугадывал вопросы о требовании долгов и в этих случаях действовал профилактически: уходил от этих вопросов раньше, чем они ему задавались.
Я вздохнул и подошел к своему столу. На Садовую всё-таки придется сегодня пойти. От судьбы не уйдешь. Так. Где же этот чертов этюд, который я два часа переписывал в нотную тетрадь? Я просмотрел свои бумаги, пошурудил папками на полке, но этюда не нашел. Наверное, оставил его на работе или забыл в ДК. А может быть, лежит где-то здесь, рядышком, в коридоре или на кухне. Искать некогда, без Таньки всё равно не найти, придется выбрать что-нибудь другое. Я достал папку с песнями. Нет, свои песни я им не дам. Слишком явно и конкретно в них просвечивается моя мысль. Пусть помучаются с чем-нибудь другим. Тем более, что мои песни почти не записаны в нотах: только тексты и аккорды. А мелодии я и сам помню. Так, что тут ещё есть? Сонатный цикл. Нет, свои сонаты я им тоже не дам. Слишком дорого они мне дались. Как сказал бы какой-нибудь писатель в своем романе: "они достались ему потом и кровью"... Тем более, что они набраны на компьютере... Вообще, действительно, дурацкая затея. Ну, как можно по одному листочку с нотами, написанными от руки, определить композиторские дарования человека или, как его там, потенциал и энтропию? Дурдом! Ага, вот, пожалуй, то, что нужно.
Я раскрыл старенькую нотную тетрадь, где хранились мои "Печальные истории". Давно когда-то, не помню когда, по-моему, в период тоски и первой моей любви я сочинил штук восемь этих печальных историй. Тогда у меня еще не было компьютера, и все истории я записал от руки. Это очень кстати. Вот, одну из этих историй, я и отдам на растерзание научно-техническому прогрессу. Пожалуй, возьму самую первую - "Печальная история Љ 1". Не потому, что она самая печальная, а потому, что её легче выдрать из тетради.
Я вырвал из нотной тетрадки одну страничку, положил её в красную папку. Туда же положил свою новую песню. И наконец-таки вышел из квартиры.
Время поджимало, и я всё-таки был вынужден поехать на работу на троллейбусе. Подъезжая к своей остановке, я ещё из окна троллейбуса увидел, что на ступеньках училища стоят и оживлённо беседуют Эдуард Модестович с Иваном Сергеевичем - руководителем нашего народного отделения. Это были как раз те двое людей, с которыми мне менее всего хотелось бы сейчас встретиться. Я вышел из троллейбуса, прошёл в небольшой скверик, расположенный невдалеке, и сел на скамейку, не упуская из виду вход в училище. Придётся подождать, пока путь не станет свободным. Как говориться, кто понял жизнь - тот не спешит.
Рядом со мной раздался голос:
- Простите, молодой человек, разрешите присесть на вашу скамейку?
Я повернул голову и увидел немолодого мужчину немного странной наружности. Приятное интеллигентное лицо, аккуратная седеющая бородка, очки в тонкой оправе, внимательные умные глаза не стыковались с его одеждой: какой-то старомодный серый, замызганный плащ, помятые брюки, стоптанные туфли. На голове - тёмно-зеленая фетровая шляпа, из-под которой торчали седые короткие волосы. В чуть приоткрытый рот выглядывали желтоватые зубы с дыркой в переднем ряду. Похоже, что манеры его были также старомодны, как его одежда: он стоял передо мной, немного согнувшись в поклоне, прижав правую руку к животу, а левой чуть касаясь шляпы, как бы говоря, что не прочь приподнять её, если этикет знакомства будет довершён до конца. На пальцах левой руки я заметил золотое кольцо и дорогой перстень.
Я ответил, что, разумеется, не возражаю, если он присядет. Что он и сделал.
Есть такие люди, внешний облик которых говорит о том, что они не умеют молчать в обществе собеседника и с легкостью заводят разговор даже с незнакомыми людьми. Я подумал, что мой сосед по скамейке, несомненно, из такой породы людей, и не ошибся. Не прошло и пяти секунд, как он произнёс:
- Прошу прощенья, молодой человек, но я терпеть не могу садиться на пустые скамейки. Знаете, есть такая болезнь, когда человек боится остаться один в пустой комнате. Клаустрофобия называется. Вот, у меня что-то вроде этого. Причем, один в пустой комнате я очень даже люблю оставаться, а вот на улице... Извините, может, я лезу не в своё дело, но у вас развязался шнурок.
Действительно, на правой туфле болтались шнурки. Я поблагодарил своего собеседника и наклонился, чтобы их завязать. Тем временем, мой незнакомец продолжил:
- Простите, молодой человек, может, я опять лезу не в своё дело, но позвольте мне сделать вывод, что такие пальцы, как ваши, способны не только завязывать шнурки, но и воспроизводить чудесную музыку. Поверьте, я много видел разных пальцев на своём веку и могу с лёгкостью отличить пальцы музыканта от пальцев плотника или врача. Я даже догадываюсь, каким инструментом вы владеете. Ведь вы - музыкант, не правда ли?
Я выпрямился и, немного замешкавшись, ответил:
- Ну... Встретить музыканта возле музыкального училища - в этом нет ничего странного.
- Ну, вот и хорошо, - незнакомец повернулся ко мне и пристально посмотрел в глаза.
Хотя я был в тёмных очках, но чувствовал, что это не мешает ему заглядывать в глубину моей души. Мне стало как-то не по себе. Взгляд его на мгновенье стал жестким и пронизывающим, а затем опять потеплел. Мне показалось, что он не тот, за кого хотел бы себя выдать. Хотя, с какой стати ему передо мной себя за кого-то выдавать?
- Что вы на меня так смотрите? - спросил я его.
- Нет-нет, ничего. Простите. Вы, надеюсь, понимаете, что наша встреча не совсем случайна?
Так, всё понятно! Терпеть не могу таких вот встреч и разговоров на улице. Сначала тебе говорят, какая хорошая погода и как прекрасно поют птички на дворе, потом просят червонец на пиво или на лечение больной дочери в Харькове, а затем оказывается, что у тебя свистнули кошелёк. Я прихватил свою красную папочку и привстал, чтобы уйти.
- Ради бога, простите, вы совсем не так меня поняли, - незнакомец потянул меня за рукав и усадил на место. - Понимаете, мне просто порекомендовали обратиться к вам.
- Кто порекомендовал?
- Ну, как бы вам это сказать... - он повертел головой по сторонам.
Вокруг было пусто. Лишь в конце аллеи стояли два силуэта: каких-то два молодых человека в длинных черных плащах. Я почему-то сразу про них подумал: "люди в чёрном".
- Впрочем, это не важно, - продолжил он, - поверьте мне. Собственно говоря, я имел ввиду, что сам бог послал ко мне музыканта, то есть вас. Вот, возьмите, вы должны это взять!
Он внезапно достал из внутреннего кармана плаща сверток и протянул мне.
- Что это? - спросил я.
- Берите, берите, это вас заинтересует!
Я развернул свёрток, в котором оказалось несколько листов бумаги с нотами. Партитура какого-то концерта. Смутная мысль посетила меня. Как будто те события, которые происходили сейчас со мной, уже где-то с кем-то были, и я про них уже слышал или читал раньше.
- Уж не партитуру ли Труб Страшного Суда вы мне предлагаете? - спросил я.
- Да нет, что вы, что вы! - Он замахал руками и при этом странно заулыбался, зияя дыркой в переднем ряду зубов. - Хотя, с другой стороны, кто его знает...
- Вы знаете, я, как-то, партитурами не интересуюсь, - я отдал ему листы обратно, - они для меня, как китайская грамота.
- Ах, да! Что это я! Совсем забыл, ведь вы - гитарист. Это моя вина. - Он взял листы, свернул их трубочкой, покрутил в руках, проделав какие-то странные манипуляции, и опять протянул их мне. - Вот, возьмите, теперь всё в порядке.
- Да зачем они мне нужны?
- Нет, вы всё-таки взгляните, взгляните.
Я взглянул. Теперь это были ноты для гитары. Я плохо читаю ноты с листа, но аккорды в первых тактах меня заинтересовали. По крайней мере, такую музыку я раньше не встречал. Да и сама запись нот была странной: похоже, что ноты были написаны перьевой чернильной ручкой (а, может быть, даже гусиным пером?), и линии нотного стана были неровными и кривоватыми, то есть, явно нарисованными от руки. Тем не менее, запись нот была сделана аккуратно, каким-то особым, красивым почерком.
- Да, интересно... И как это всё называется?
- Это Дьявольская прелюдия, - ответил он, - там должно быть написано.
- Почему же это "дьявольская"? - Я пролистал все листы, но нигде никаких надписей не нашёл. - Тут, кстати, ничего не написано. Ни названия, ни автора. Её что, сочинил дьявол?
- Как вам сказать? Конечно, если прелюдия дьявольская, то можно подумать, что её сочинил сам дьявол. Но, с другой стороны, гораздо умнее предположить, что её сочинили в честь дьявола. То есть, сочинили и посвятили дьяволу.
- Да разве можно посвящать музыку дьяволу?
- Молодой человек! Тысячи лет человек придумывал, сочинял и посвящал музыку богу и в честь бога, можно даже сказать, что настоящая музыка зародилась, благодаря церкви и поклонению богам. И если есть музыка, посвященная богу, то почему не должно быть музыки, посвященной дьяволу?
Я пожал плечами.
- Ну, хорошо. А откуда это у вас? - спросил я.
- Как вам сказать? Это очень длинная история. Да это и не важно...
- И что же, вы хотите мне их подарить?
- Да, молодой человек, именно вам я хочу их подарить. Вернее, отдать. Видите ли, здесь есть одна загвоздка.- Он внимательно посмотрел на свой перстень на левой руке, подышал на него и затем потёр о край плаща.- Просто так я не могу подарить вам эти ноты. Даже если бы сильно этого хотел. Это такая вещь, которую нельзя просто так дарить или передавать из рук в руки. Их можно только продать. Иначе может случиться непоправимое. Я не говорю о какой-либо крупной сумме, здесь вполне уместна чисто символическая плата. Надеюсь, у вас найдётся несколько монет?
Так. Я подумал, а не послать ли его к чёрту или лучше к чёртовоё матери, или ещё лучше к дьяволу? Но, во-первых, не хотелось отдавать назад ноты, а во-вторых, он ведь так просто не отстанет.
Он внимательно посмотрел мне в глаза. Его взгляд опять стал колючим и жёстким, я бы даже сказал, угрожающим.
- Да-да, молодой человек, я просто так не отстану.
Чёрт! Лучше с ним не связываться.
- Да-да, молодой человек, лучше со мной не связываться.
Мы смотрели друг на друга ещё несколько секунд. Затем я полез в карман и достал червонец.
Он сразу оживился, быстро выхватил деньги, потом вскочил со скамейки и принялся раскланиваться:
- Покорнейше вас благодарю! - Он приподнял шляпу и улыбнулся своим щербатым ртом. Затем, посмотрев по сторонам, наклонился ко мне и тихо произнёс: - Большое спасибо вам, Вячеслав Сергеевич! Если бы вы знали, от какого груза меня освободили! И учтите, не смотря ни на что, это - бесценный груз, бесценный! Берегите его!..
- А, собственно говоря, - спросил я, - откуда вы знаете...
В этот момент у меня зазвонил мобильный. Я достал его из кармана и приложил к уху. Звонила моя Татьяна:
- Славик, привет! У меня всё нормально, доехали хорошо!
- Таня? Ты откуда звонишь?
- Я от мамы, телефон у соседей взяли. Поэтому долго болтать не будем, я вечером тебе перезвоню домой и всё расскажу. Будь дома, целую!
- Как там Борька?..
Телефон отключился. Я спрятал его в карман и посмотрел по сторонам. От моего незнакомца не осталось и следа. Будто испарился. Аллея была пуста, лишь в конце неё по-прежнему стояли "люди в чёрном". Скамейки тоже были пусты. Впрочем, я забыл, он на скамейках один не сидит... Странная история. Я взглянул на вход училища: ступеньки были свободны. Значит, можно идти. Положив только что приобретённые мной ноты в свою красную папку, я поднялся со скамейки.
В училище, как всегда в это время дня, было шумно и многолюдно. Студенты болтались по коридорам и лестницам, некоторые из них в закоулках коридоров играли на кларнетах и баянах, не обращая ни на кого внимания. Некоторые жевали булочки и отнимали их друг у друга. Некоторые строили друг другу глазки. Большая тусовка. И когда они только успевают посещать занятия и учиться?
Я благополучно миновал два этажа, а вот на третьем меня поджидала "засада". Нос к носу я столкнулся с Эдуардом Модестовичем.
- Э-э... Вячеслав Сергеевич! Нехорошо получается! Вы же обещали! Э-э... Прошу вас, сегодня же!
Я, как мог, изобразил на своём лице покорность, виноватость, смущение, извинение и послушание и ответил:
- Обязательно, Эдуард Модестович, обязательно. Я вот, уже и ноты приготовил.
Я раскрыл красную папку и показал ноты. Эдуард Модестович рассеянно взял листы, заглянул в них и побледнел:
- Э-э... Однако, однако! Не ожидал я от вас такого, Вячеслав Сергеевич, не ожидал! Знаете что? Я бы, э-э..., не советовал вам кому-нибудь это показывать.
Он сунул ноты обратно мне в папку и стал быстро спускаться по лестнице вниз. Чёрт! Это была злополучная Дьявольская прелюдия.
- Эдуард Модестович! Это же не те ноты! - кричал я ему вслед, но он, не глядя на меня, свернул за поворот лестницы.
Странные и удивительные вещи приключаются со мной сегодня. Что ж за день такой!
Я наконец-таки добрёл до своего кабинета. Здесь мой ученик, Никита Толстокоров, разыгрывался на гитаре. Я ему сказал, чтобы он вышел минут на десять - мне надо побыть одному. Никита с радостью вылетел вон.
Я сел на стул и отдышался. Достав из папки ноты прелюдии, я обомлел. На первой странице вверху, перед нотной записью, крупным, каким-то витиеватым и заковыристым почерком было написано: ДЬЯВОЛЬСКАЯ ПРЕЛЮДИЯ. Я голову могу дать на отсечение, что раньше этого заголовка здесь не было. Или у меня что-то с глазами? Или головой? "Мартышка к старости слаба глазами стала..."
Сердце учащенно забилось. Немного волнуясь, я поставил ноты на пюпитр и взял гитару в руки.
Следующие десять минут я плохо помню, что творилось со мной. Помню, что я стал потихоньку проигрывать прелюдию, разбирая такт за тактом. Помню, что я ясно понял, что где-то слышал эту злачную музыку раньше, что она знакома мне. Помню, что у меня перед глазами сначала плыли какие-то круги и темные пятна, а потом появились, как в тумане, темные, кривые коридоры со множеством дверей, среди которых я никак не мог найти свою заветную дверь. И какие-то этажи и лестничные пролёты с поломанными ступенями и дырами, через которые я прыгал и карабкался всё время вверх...Помню, что несколько раз распахивались двери в мой кабинет и кто-то упорно заглядывал в них, а когда я поворачивал голову, чтобы рассмотреть его, то дверь с треском захлопывалась. Помню, как в коридоре раздавался топот ног, как будто стадо слонов пробегало мимо, помню, как надо мной несколько раз вспыхивал и гас свет, как за окном выли собаки и как дребезжали стёкла от неожиданно налетевшего ветра...
Очнулся я тогда, когда дверь в очередной раз приоткрылась, и в неё зашёл Никита.
- Вячеслав Сергеевич! Ну что, мы будем сегодня заниматься?
2. Сергей Конев.
Во рту сушняк, как в дупле. Башка трещит... Сколько ж мы вчера вылакали?.. Всё, пора завязывать. Каждое утро одно и то же. Каждое утро я клянусь завязать, и каждый вечер развязываю. Но сегодня всё, последний раз с Витьком сегодня отработаю, заработаем на лекарство и всё, больше ни-ни... "Брошу пить, курить, сношаться, начну спортом заниматься, подкоплю рублишек пять, и опять..."
Витёк советует идти к "Граниту", там вроде с утра народу больше. А мне по барабану, хоть к "Граниту", хоть на "Кольцевую". Лишь бы быстрей дотащиться. Чёрт! Пить! Пол жизни за бутылку пива!! "А в кармане ни копья, эх, хренова жизнь моя..."
Мы расположились чуть поодаль от входа в "Гранит", чтобы не раздражать тамошних охранников. Секъюрети долбанные, удоды.
Я достал из кофра гитару и тут же уселся на него, прислонив его к небольшому парапету. Витёк достал скрипку, раскрытый футляр положил на асфальт, перед собой.
Мы настроились.
- Ну что, маэстро, с чего начнём? - спросил меня Витёк. - может, чё споёшь?
- Издеваешься? Мне не то, что петь - думать трудно. Играй что хочешь, хоть Аве Марию, хоть Мурку. Мне по барабану.
Он заиграл Мурку, я стал подыгрывать. Народ с любопытством и интересом смотрел на нас. Как на пингвинов в аквариуме. Ну и хрен с ними со всеми! Я уже давно отвык смущаться, а тем более волноваться и краснеть, играя "для народа". Гады, хоть бы кто монету бросил! С утра работать сложно. Публика ещё напряженная, все деловые, снуют туда-сюда. Хотя, никогда не угадаешь, когда повезёт. Иногда целый день паришься, и кроме двух мятых червонцев тебе ничего не кинут. А иногда за пол часа столько капусты нарубишь! Впрочем, удача на то и удача, чтобы редко приходить.
Витёк сказал:
- Давай что-нибудь из Битлов сыграем. С утра Битлы должны хорошо идти.
Я промолчал. Мне по барабану. Хоть Битлов, хоть Ай-Си Ди-Си. Что-то я злой сегодня с утра. А когда я злой, то мне лучше рот не открывать.
Мы заиграли набившую оскомину "Естудэй". А дальше случилось то, что круто поменяло моё настроение на 180 градусов. Интересно, как мало человеку надо, чтобы вдохнуть в него надежду и ощущение счастья. От какой, подчас, мельчайшей ерунды зависит наше настроение! И ведь ровным счётом ничего особенного не произошло. Ничего ведь не произошло такого, что не происходило раньше. Почти.
Просто шла по улице красивая баба. Шла она по дальней от нас стороне, но я сразу заметил её. Вернее, я сначала заметил её ноги в темных соблазнительных колготках и красивые черные туфли на высоком каблуке. А потом уже всё остальное: стройную фигуру в модном костюме, длинные, волнистые чёрные волосы, чуть вздернутый нос и черные очки на глазах. И идёт она так, как только умеют ходить красивые бабы: ни на кого не глядя, как будто она одна на проспекте, грудь вперёд и каблучками - цок-цок. И ведь знает, зараза, что все на неё только и пялятся.
Как только она с нами поравнялась, то сделала резкий поворот, и эти восемь или девять шагов, которые она шла к нам, мы уж с Витьком смотрели на неё, как кролики на удава. А сами лабаем Естудэй. Она подошла, покопалась в своей сумочке, элегантно так присела, опять же так, как это умеют делать только красивые бабы, и положила (не бросила, а положила!) в футляр горсть монет. И при этом она поверх своих темных очков посмотрела мне в глаза.
Не знаю, сколько времени мы смотрели друг на друга, может всего-то секунды две, но за эти две секунды я столько увидел в её глазах! Не знаю даже, как сказать. Может это было отчаяние, может печаль, может невостребованная страсть, может ожидание счастья и полёта. Конечно, хотелось бы сказать главное слово: ожидание любви! А может, это было просто понимание. Понимание меня! Но, не знаю, не знаю... Знаю только одно, что в её взгляде не было жалости. Терпеть не могу, когда меня жалеют, и очень остро это чувствую. И так мне стало как-то тепло, как-то свободно и легко, что захотелось бросить всё и идти за этими глазами куда угодно... Даже башка прояснилась.
А она так задумчиво отвела взгляд, повернулась и пошла дальше. Фламинго! Эх, красотка! Встретилась бы ты мне лет пять назад, когда я ещё играл в кабаке, когда я на сцене творил чудеса и девки за мной бегали косяками. Когда меня никто не посмел называть Конём, а только по фамилии: Конев! Да я бы тебя никуда не отпустил, да я бы за тебя...
Витёк подмигнул мне и сказал:
- Ну всё, теперь пруха пойдёт. Красивая, курва! Верная примета: какой первый взнос будет, так и дальше пойдёт! А ты чё-то побледнел, парниша! Петь ещё не захотелось? Как она на тебя...
- Заткнись, дрозд! - беззлобно сказал я, - давай, работай!
Почему-то в голове засел нелепый вопрос: почему, дурак, не побрился с утра? Хотя, куда мне бриться с такой больной головой!
Заиграли что-то из попсы.
Подскочили две пэ-тэ-ушницы. Рот до ушей, хоть завязачки пришей. Одна к другой наклонилась к уху и что-то рассказывает. А та хихикает! Потом наоборот. Другая что-то рассказывает, а первая хихикает. Потом обе сразу хихикают, аж ус... Но смеялись они не над нами. У них что-то своё, личное. Положили они нам пару монет и, также смеясь, удалились. Канарейки!
Солидный мужик, пенсионер, в приличном, но старомодном костюме долго смотрел на нас издали. Наверно фронтовик: на груди у него какие-то знаки - планки такие пластмассовые. Я в них не разбираюсь: то ли за награды, то ли за ранения. Подошёл к нам, положил червонец и медленно, степенно пошёл прочь. Мы с Витьком, не сговариваясь, заиграли ему вслед "Землянку": "Бьется в тесной печурке огонь..." Он оглянулся, улыбнулся и пробормотал: "Спасибо, ребята, спасибо!". Орёл!
Короче, уже через пол часа мы с Витьком торчали в павильоне и лакали пиво, закусывая солёными орешками и пирожками. Кайф! Жизнь продолжается!
Витёк предложил опять идти к "Граниту". Такой шанс, сказал он, упускать нельзя. Руби капусту, не отходя от кассы. Я не хотел идти. Надоело торчать на парапете, как петух на заборе, считать копейки, а вечером их все пропивать. Я заявил:
- Всё, Витёк, завязываю я. Надоело. Уеду я. Есть у меня один вариант...
- Да знаю я! Ты уже год всё уезжаешь и никак не уедешь. Ты вот только скажи: ты уедешь, а долги наши кто отдавать будет?
- Не дрейфь, отдадим как-нибудь.
- Ну, ты, Конь, мечтатель! Пошли работать. Вот, долги отработаем, тогда и делай свой вариант. Пошли, пошли. Сегодня наш день. Деньги к деньгам. Чуешь, как капуста идёт? Это всё она - цыпочка! Как она на тебя смотрела! Пойдем! Вдруг опять её встретим? Представляешь, - Витёк наклонился ко мне и заговорил заговорщицким голосом, - она к тебе подходит, а ты из-за спины достаёшь шикарный букет и говоришь: "Мадам! Позвольте вас поздравить! Вы - наш стотысячный клиент, который кладёт милостыню в этот скрипичный футляр! А посему, вы заслуживаете приз!". И приглашаешь её в ресторан со всеми вытекающими последствиями.
- Ага! И расплачиваюсь в этом ресторане двумя килограммами мелочи, - ответил я.
Я вздохнул и подумал, а ведь действительно, сидела у меня в глубине души такая мысль, что я опять увижу Фламинго, только я эту мысль так глубоко запрятал, что даже боялся подумать, что она у меня есть. Витёк, зараза! Ладно, сегодня поработаем, а там видно будет.
Мы перекурили и снова пошли к "Граниту". Теперь, после пива, можно было и поднапрячь свои голосовые связки. Витёк настроил скрипку, и я запел:
"Детство моё пролетело - и нет,
По мостовым в школьном мелу.
Детство моё не жалело монет
Нищим на углу.
Странная доля, не по годам,
Кланяйся и проси:
Бросьте монетку, мёсье и мадам,
Я подниму, мерси!"
По проезжей части неслись машины. Я заметил, как одна из них - серебристый Мерседес - отделилась от потока и зарулила на стоянку перед "Гранитом". Из правой задней двери вылез Гриша Крутько - местный авторитет. Имел он типичный для бандюгана вид: рост ниже среднего, голова с залысиной, круглый живот - "на девятом месяце", - морда просит кирпича. Был он, как и подобает авторитету, одет в темный цивильный костюм, с ярко-красным, переливчатым галстуком на белой рубашке, - не иначе, гад, как в депутаты лезет. Баклан.
Дальше Гриша сделал то, что меня крупно удивило: быстро, как колобок, он прокатился к передней двери и услужливо открыл её. Оттуда вышел мужик интересной наружности. Когда он выпрямился и стал рядом с Гришей, то оказалось, что он выше Гриши почти на две головы. Был он высокий и худой, длинные черные волосы были сзади завязаны в хвостик и, хотя на нём был простой джинсовый костюм, но сидел он на нём безупречно, я бы даже сказал, шикарно. Если сам Гриша ему открывает дверь, то это что-нибудь да значит!
С другой стороны машины вылезли двое качков и подскочили к Грише и мужику. Охрана. Дятлы. Ясное дело, такие люди очень нужны нашей стране, их надо беречь, поэтому без охраны - никуда. Вся эта группа покрутила головами по сторонам, особенно дятлы, а затем медленно двинулась в нашу сторону.
"Счастье не вечно, Люсьен ушла,
Нищий своё просит в раю.
Вместо него у того же угла
Сам я теперь стою.
Странная доля, не по годам,
Кланяйся и проси:
Бросьте монетку, мёсье и мадам,
Я подниму, мерси!"
Встретившись взглядом с Витьком, я кивнул ему на Гришу и его команду. Витёк дернулся, как будто его ударило током. Он бросил играть и сказал:
- Конь! Давай сматываться!
- Да ладно тебе, всё равно догонят, если им нужно будет. Поздно уже, да и надоело бегать.
Витёк явно нервничал. Между тем, они приближались к нам, и мои надежды, что эта группа "товарищей" (или "господ"?) пройдет мимо нас, таяли с каждой секундой.
Они подошли к нам. Гриша улыбнулся ехидной улыбочкой и произнёс:
- Ну, шо, гусляры, притухли? - Гриша любил шо-кать и гы-кать. Я слышал, своё трудное детство он провёл на Украине. - Не боись, морды сегодня бить не будем. - Дятлы довольно зарыготали. - Сегодня у нас другая программа. Будем слушать конкретную музыку. А вы реально играть вот для этого человека, - Гриша снизу вверх посмотрел на длинного. - Представляю: это знаменитый Миша Филармония. Он знает любую музыку. И если вы сыграете то, шо ему нужно, то мы вас не обидим. А нужно ему типа шо-то нового, необычного, незнакомого. А если плохо сыграете, то мои хлопцы с вами порепетирут. Понятно? - Дятлы опять зарыготали.
Я разглядывал Мишу Филармонию. Спортивная фигура, черные без седин волосы. Однако было ему лет пятьдесят или более. Об этом говорили лицо и глаза. Глаза большие, пронзительные, глубоко посаженные, под которыми просматривалась тонкая сеть морщин, прямой нос, крылья которого нервно подрагивали, полные красивые губы, аккуратные тонкие усики и бородка. Страус.
- Ну, шо, Конь, начинай, давай! - Гриша достал из кармана брелок с цепочкой и завертел им на пальце. - Публика в нетерпении.
Я взглянул на Витька. Он стоял нервный и бледный. Я шепнул ему:
- Ну, давай, сбацаем что-нибудь из классики.
Мы заиграли. Миша Филармония пристально смотрел на нас. Он достал из кармана сигарету и дорогую зажигалку. Элегантно откинув крышку зажигалки, прикурил и спрятал её обратно в карман.
Когда мы закончили, то на несколько секунд воцарилась тишина. Гриша вопросительно посмотрел на Мишу. Тот выдохнул струю дыма и сказал:
- Паганини. Соната номер два. Рондо для скрипки и гитары.
Гриша возмущенно на нас наехал:
- Вы шо, пеньки, играете!? Я же сказал конкретно, шо-нибудь новое и неизвестное! Быстро реабилитируйтесь! А не то, пожалеете!..
Вот, удоды, чего пристали! Непонятно, что им надо! Ну ладно, сейчас изображу вам что-нибудь новое и неизвестное!
Я провёл ногтём указательного пальца по открытым струнам, затем левой рукой прижал наугад несколько аккордов, потом заскользил по струнам, выводя простенькую мелодию. Дальше случилось что-то странное. Я играл, как на автопилоте, мои пальцы сами находили нужные звуки и аккорды, сами предугадывали, какую музыку дальше производить. Витёк подхватил мою мелодию и точно и синхронно попадал в такт. Меня захватила игра. Я перестал замечать всё вокруг, кроме гитары и скрипки, и развивал тему всё дальше и дальше, переходя из одной тональности в другую, из одного ритма в другой...
Когда мы закончили, то опять стало тихо. Гриша вопросительно смотрел на Мишу. Тот долго молчал, затем сказал:
- Прикольно!
Он щелчком пальцев ловко стрельнул окурком. Я проследил за его полётом и с удивлением заметил, как окурок, пролетев не менее десяти метров, точно попал в урну.
- Ну, шо будем делать? - спросил Гриша Мишу.
- Пока их оставим, - ответил тот. - Грязные они какие-то. Есть у меня ещё один вариант.
Миша Филармония повернулся и, не оборачиваясь, широкими шагами пошёл обратно, к машине. За ним в припрыжку бежал Гриша и причитал:
- Ну, мы бы могли их отмыть, побрить, приодеть...
Затем Гриша резко остановился, повернулся и подбежал к нам опять.
- Ну, шо, пеньки, завяли? - сказал он, запыхавшись, - ваше счастье, шо вы ему понравились.
Он достал стодолларовую купюру и бросил её в раскрытый футляр. И побежал догонять своих. Баклан галапагосский.
У нас с Витьком буквально челюсти отвисли. Первым очнулся Витёк:
- Я же говорил, что сегодня рыбный день. Вот и зелёненьких дождались! - Он потянулся за купюрой, но я ловко выхватил её у него из-под пальцев. - Ты что?
- А ни что! - ответил я ему, - сам говорил, долги отдавать надо. Вот, сегодня и отнесу Сан Санычу. Мы ему как раз сотню баксов должны.
- Да подождёт твой Сан Саныч. Он ведь сроков не называл! - Витёк явно обиделся и расстроился. - Надо бы это дело, того, обмыть.
Я промолчал.
- Слышишь, Конь! А что это такое ты лабал для этих придурков? И я с тобой вместе?
- Сам не знаю, что-то накатило на меня. Бред какой-то.
- А если бы тебя попросили повторить, сыграл бы снова?
- Вряд ли. Это ж полный импровиз. Такое не повторяется.
Витёк запел:
- "Не повторяется, не повторяется, не повторяется такое никогда..."
- Ладно, концерт окончен, собирай манатки!
- Куда?
- Куда-куда! Сам же говорил, обмыть это надо.
- О-о-о!!
3.1. Евгений Гвоздёв.
Мы поджидали её у подземного перехода, и я узнал её сразу, как только она выползла из темной пасти перехода и поднялась по ступенькам на поверхность улицы. Сердце бешено заколотилось, я почувствовал, что кровь отлила от лица.
Надо же, как молодой сопляк, волнуюсь, как перед первым свиданием!
Я вышел из машины и пошел вслед за ней, отмечая про себя, как она изменилась за эти годы. Немного пополнела, но фигурка ещё в форме, волосы подкрашены, а вот в руке тот же старенький футляр, и наверняка та же самая скрипка. И походка та же. И тот же поворот головы. И туманный взгляд, от которого я сходил с ума девять лет назад. И так же "пижонится", как раньше, - ходит без очков и прищуривается.
Я подумал, как её лучше окликнуть: по имени или по кличке? Хотя, что тут думать, она для меня всегда была только Сильвой. Моей Сильвой. Только моей Сильвой. А сейчас она для меня кто? Сильва или Наташа? Не хочу Наташку, Хочу Сильву! Интересно, а кто я был для неё? Как она меня называла: Женька, Жека, Женечка? Да, я для неё был "милый Женечка", и только однажды она меня назвала - Евгений. В самый последний раз, когда мы расставались: "Прости, Евгений, но нам надо расстаться..." Банально. Как Банально! Всё банально в нашем мире: обиды, ссоры, измены, расставания и пустые слова оправданий и извинений. Не банальны только чувства. Чувства всегда правдивы. Их можно скрывать, драпировать, ретушировать, - для других, но не для себя. Для себя самого свои чувства не скроешь. Вот оно, стучит под рубахой с частотой сто двадцать ударов в минуту, и никуда ты его не денешь.
Я догнал её, и когда между нами было всего пара шагов, тихо окликнул: