С момента моего тридцатилетия прошло почти сорок две жизни.

Мне не стоило напиваться в тот роковой день рождения. Но я был молод и безрассудно эмоционален. Потому подарок жены в виде развода принял особо болезненно. Остальное помню смутно...

Странно пустой бар. Старик с глазами выцветшего неба щедро заказывал синтезированную выпивку на двоих. Кажется, я прихвастнул, что владею забытым искусством каллиграфии не хуже самих Писателей. Моя пьяная ересь не смутила добродушного собеседника. Он даже где-то раздобыл настоящие перо и бумагу. А я старательно вывел мое имя...

Утром вчерашний приятель появился уже на видеограмме с пометкой "официально". Хмель мгновенно испарился. В форме Ордена Букинистов старик внушал трепет даже с экрана. "Завтра в 8:00 явиться по указанному адресу для исполнения гражданского долга". И приговор - мною же подписанный контракт с еще свежими пятнами от виски. Так глупо попасться на удочку. Почему выбор пал именно на меня? Пути Книжников неисповедимы.

К зданию Библиотеки я приплелся полуживым от волнения. Старик провел меня через контрольные пункты и остановился у бронированной двери Хранилища. "Многие пытались бежать, - в его глазах плавали льдинки. - Не рекомендую".

Когда за спиной щелкнул замок, они молча обступили меня. Стеллажи, стеллажи, стеллажи... Красная паутина, живая и пульсирующая, оплетала их металлические каркасы и, связывая, уходила тугим жгутом под купол, где ярко горели буквы мертвого языка: "Pro captu lectoris habent sua fata libelli".

Тысячи затертых переплетов пестрели в холодном свете искусственных свечей, манили жертву. Вскоре я уже сидел посреди огромного Читального Зала. И первая книга распахнула хищную пасть обложки предо мной. Колючая проволока строчек впилась в мозг. Я отдался на ее милость. Тот, кто стал кормом, не принадлежал себе...

В последующие недели я умирал и рождался, любил и убивал, страдал и радовался по велению моих ненасытных господ. А те процеживали сквозь меня бессмертные души, вложенные в них когда-то Творцами. И, жадно шелестя, высасывали мои эмоции. Опустошенный, к концу дня я уползал домой. А на утро все повторялось. Бывало, в знак протеста я накачивался снотворным. Это бесило книги. Они наказывали меня, принуждая заново ощупывать пропущенные позвонки абзацев.

"Скажи, Книжник, - спросил я однажды старика, - ты не боишься Их?" "У меня нет страха, - ответил он не задумываясь, будто цитируя кого-то. - Трепет - это не страх Бога, но страх потерять Его".

Со временем пришло понимание, а с ним и облегчение. Книги уже не терзали мой рассудок. Многих я даже приручил. Теперь при встрече они терлись шершавыми страницами об мои осторожные ладони. Они называли меня "Читатель 3856". Я тоже величал их по порядку, как королей.

Выдернули меня неожиданно, в процессе чтения. "По причине максимально допустимой нагрузки долг считать выполненным". Сухо и гуманно. Спасибо за вновь обретенную "свободу" с неоновыми огнями, мыльными операми и искусственно насыщенным попкорном.

Отныне, здороваясь со мной, знакомые шепчут "Почтенный" и пугливо опускают глаза. Они еще не понимают двойственности моего титула. А я уже не понимаю их. По ночам, выныривая из вязкого омута снов, я силюсь вспомнить, кто я и где нахожусь. Сознание вскоре возвращается. Тогда я представляю себя забытой книгой на дальней полке. Чувствую холод стеллажа...

"Судьба книг зависит от восприятия их читателем", - так переводилась надпись под сводом Зала. И, думая о недочитанном "Номере XLII", я, кажется, разделяю его одиночество.