Кто-то оставил на ветке клёна стеклянные бусы. Я услышала, как они прозрачно звенели на ветру. Наигрывали до боли знакомую мелодию. Я прикоснулась к холодному стеклу, и оно растаяло, словно лёд. А ветер подхватил тонкую ленту, державшую бусы, и понёс в город. На крышах многоэтажек, рассыпанных под моими ногами, лежал последний зимний снег.
"Хотелось бы мне уснуть в этих сугробах", ‒ промелькнуло в голове.
‒ Ирис, нам пора, ‒ раздалось за спиной.
‒ Да. Прости, ‒ почти шёпотом отозвалась я.
Мы оставили под клёном цветы и спустились с холма в город.
В утренней тишине было слышно, как растворяется в воздухе пар от нашего дыхания. Облака-туманы замёрзли, и небо покрылось тонким матовым льдом. Зацепившись за провод, повисший между высокими крышами, вверх беззаветно тянулись воздушные шары.
‒ Слушай, в августе одуванчики же не цветут?
Вопрос застыл в морозном воздухе и превратился в иней.
‒ До августа ещё полгода.
‒ Понимаю. Но этот вопрос давно крутится у меня в голове. Глупо, правда?
‒ Вовсе нет.
Мартин был всё тем же. Или же только казался таким. За его неизменной немногословностью совсем не было видно всё то остальное, что обычно наполняет человеческую душу.
Больше он ничего не говорил. Мы шли по тротуарам, дальше и дальше, но как будто не двигались с места. А мир всё также неумолимо быстро бежал вперёд.
Арлин уже ждала нас в кафе. Сидела за столиком со скучающим видом.
‒ Я заказала нам бергамотовый чай, ‒ только и сказала она с улыбкой, увидев нас.
Мы жили так, как никто никогда не жил до нас и уже никогда не будет после.
Почему же ты оставила эту жизнь?
Мартин практически залпом выпил чашку чая и ушёл, сославшись на неотложные дела. Я смотрела ему вслед, и горькая печаль подступала к горлу, сдавливала лёгкие.
‒ Он только хуже себе делает, ‒ сказала Арлин. - Знаешь, я беспокоюсь за него. Да и за тебя тоже. Из всех нас тебе сейчас тяжелее всего.
‒ Я бы так не сказала.
‒ Как ты себя чувствуешь, Ирис?
В груди разрасталась пустота. Жизнь, что некогда зародилась внутри, теперь исчезла. Вместе с моим сердцем. Быть может, оно никогда не существовало. Просто кто-то нарисовал его чернилами на тонкой бумаге.
Мне нужно вырваться из этого проклятого города.
‒ Я всё ещё вижу тот сон, ‒ ответила я, не смотря Арлин в глаза. - Самолёт трясётся, словно в лихорадке. От страха я закрываю глаза. Что-то взрывается в хвостовой части. Пахнет гарью. Сознание теряется в оглушительном грохоте. А потом в ушах лишь шум ветра. Я открываю глаза. И ничего нет. Только голубое небо. Пустое голубое небо.
‒ И ты всё ещё плачешь по утрам?
Я не ответила. Только сильнее отвернулась от Арлин.
‒ Прости, я не хотела задеть тебя...
‒ Думаю, тогда не Наоми должна была умереть, а я. - Арлин застыла с чашкой в руках, поражённая в самое сердце. - Моя жизнь с самого начала ничего не стоила. Это я должна была лететь в самолёте тогда. Мама и брат... они бы справились с этим. Такую пустышку, как я, забыть легко.
Лучше бы это сердце никогда не начинало биться.
Арлин вдруг поднялась со стула и стала наматывать шарф.
‒ Что ты делаешь?
‒ Мы уходим. Собирайся, ‒ бросила она, оставляя на столе деньги.
Я помню, как небеса раскололись пополам.
Но тогда она пожертвовала собой, остановив войну.
Как красив был её недолгий танец.
Город выцвел, наполнился траурной тишиной. Сырой холод заползал под одежду, пробирая до костей, и в лицо сыпало мелкое крошево инея. Небо застлал туман, серый, как дым. Поглотил вершину часовой башни, точно хотел обезглавить её. От реальности осталось лишь название. И то уже утратило привычный смысл. Таким должно быть утро в лунном кратере.
‒ И куда ты ведёшь меня, Арлин?
‒ На холм, к Наоми.
Странно было приходить туда во второй раз. Казалось, что кроме нас кто-то ещё успел навестить её.
‒ Ты была здесь утром? - спросила Арлин, увидев под клёном синие ирисы.
‒ Да. Вместе с Мартином.
‒ Наверно, она грустит от того, что я почти не прихожу сюда. Это место постоянно напоминает мне о её брате, знаешь.
Арлин грустно улыбнулась. Мы сели на склоне и долго в тишине смотрели на город, освобождающийся от пут тумана.
‒ Интересно, где он сейчас, ‒ протянула Арлин, дыша на ладони.
‒ Ты про Хью?
‒ Ну да. Я почти забыла его лицо. Удивительно, именно эти воспоминания стёрлись легче всего. Но его имя пока что цело в памяти. И я о нём часто думаю. Даже зову иногда: "Эй, Хью, где ты там?"
Она тихонько посмеялась. И какая-то душераздирающая грусть послышалась в её голосе.
‒ Он так внезапно исчез. Ничего не сказал. А я до сих пор надеюсь получить от него весточку. Пусть даже это будет одно лишь: "Прощай".
Арлин замолчала, склонив голову. Прикоснулась пальцами к щеке. Так она делала, когда забывала что-то важное.
‒ Сегодня кто-то оставил на ветке клёна ледяные бусы, ‒ сказала я, подняв голову к небу. - Как думаешь, мог Отто приходить сюда?
‒ Кто знает. Но это очень на него похоже.
‒ Ты права. Они так красиво звенели на ветру. - Я вспомнила их мелодию, и мне стало легче. Печаль стихла, и душу наполнил покой. Я закрыла глаза, и по телу разлилось тепло. Словно кто-то любящий обнимал меня. Может, это была Наоми. Может, мама или брат. Никогда прежде я не чувствовала себя такой счастливой. - Похоже на колыбельную из музыкальной шкатулки. Ту, что Наоми любила напевать. Помнишь, как она говорила?
‒ Границы мира недостижимы, но у нас впереди целая вечность.
‒ Точно.
Я открыла глаза, и тёплое чувство прошло. Глубокий вздох рассеял воспоминания о нём. Они пропали, но не умерли: растворились в холодном воздухе. Я посмотрела вниз. Казалось, город был жив лишь наполовину, как будто сама душа его смертельно устала. В тот момент я познала грядущее. И впервые за долгое время моё лицо озарилось улыбкой.
‒ Похоже, всё, на что мы способны, ‒ хоронить друзей, которых сами же обрекли на смерть. - Я почувствовала на себе вопросительный взгляд Арлин. - Поэтому, Наоми, пой этому городу колыбельную.
Лёгкий ветерок погладил меня по щеке.
Одуванчиков не бывает в августе.
‒ Что с тобой, Ирис? Ты влюбилась?
‒ Да, мне так кажется.
‒ И кто же он?
‒ Не знаю. Мы ещё не встретились.
‒ Подожди... ‒ хотела возразить Арлин, но я перебила её.
‒ Не переживай. Я обязательно познакомлю вас. Но пока ещё слишком рано.
Арлин только засмеялась в кулак.
‒ Я хочу отпустить волосы.
‒ Но тебе так идёт с короткими. Не нужно.
‒ А мне нравятся твои. Длинные и гладкие, точно ленты. Мои никогда не будут такими красивыми. Да и не отрастут так сильно за год.
‒ Вы встретитесь через год?
‒ Да. Снежным февральским вечером.
Стена облаков поднималась над горизонтом, точно огромная волна, готовая вот-вот обрушиться на город. Такое уже случалось однажды.
‒ Тучи сгущаются, ‒ сказала я, поднимаясь с земли. - Грядёт война, Арлин.
‒ Та же, что и тогда?
‒ Нет. Другая война.
Я обернулась: Арлин всё поняла, а потому ей стало страшно.
‒ Тебе лучше покинуть город. И Мартину тоже. Я же останусь здесь.
‒ Но, ‒ Арлин вскочила на ноги, ‒ разве не опасно оставаться здесь?
‒ После встречи с ним я не смогу уйти. А если я его не встречу, будет только хуже.
Арлин смотрела грустно и сочувствующе. Она опустила руки, осознавая, что бессильна.
‒ Не грусти. Пока покидать город рано. Я скажу, когда придёт время. И ещё успею познакомить вас. Обязательно успею.
Я спустилась со склона и зашагала в город, оставляя Арлин одну на холме. Она хотела остановить меня, крикнуть что-нибудь в спину, но не могла подобрать нужных слов. Или знала, что никакие слова меня не остановят.
Вам лучше навсегда забыть обо мне.
Одинокий клён, что растёт на вершине холма. Сердце девушки, что однажды спасла этот город.
Мы приходим и уходим. Жизнь - мгновение; и наше величайшее счастье - возможность исполнить этот танец.