Аннотация: Немного химии и знакомых, зато много альпинизма, о котором автор невнимательно читал.
Оглавление:
--
Глава 1. "Горная порода"
На часах было сильно за одиннадцать, когда Мякичев отодвинул опустевший бокал и выпрямился, сделав плавное движение плечами. Он сидел за столиком в клубном ресторанчике и только что закончил свой ужин.
Обычно это было тихое и спокойное место, окутанное тишиной или негромкой музыкой и заполненное спокойными посетителями. Теперь же ровно половину ресторанного зала перегородили провода. Мякичев занимал столик на живой половине, потому что другая была фальшивой - там сидели статисты. Хорошая у них работа - изображать за деньги то, что люди обычно делают бесплатно. Например, есть.
Обычные посетители были вокруг. Теснота. Справа общается на сербском пожилая пара: оба - сухонькие, седые и в огромных роговых очках. Слева - рослый детина с татуировкой, украшающей витиеватым узором его бритый череп, негромким голосом выговаривает официантке за невнимательность. В дальнем углу перешёптывались и хихикали не то мать с дочерью, не то две лесбиянки: невысокие, крепкие, бритые. Никого из этих людей Мякичев не знал, а ведь он являлся одним из четырёх совладельцев клуба "Горная порода". Впрочем, сам он здесь бывал редко, особенно в последние годы. Мякичев не умел заставить предприятие приносить прибыль, зато хорошо определял, в какое предприятие стоит вкладываться. Отец называл это чутьём.
Ресторанная зала представляла собой комнату, слишком большую для своих двенадцати столиков. Высокий потолок покрывали неровные, наплывающие друг на друга волны штукатурки, между которыми родимыми пятнами темнели вкрапления вулканических пород. Тёмно-серые стены украшал узор переливающегося как ртуть водопровода. В переплетениях труб, как пауки на отсыревшей от утренней росы паутине, висели фотографии гор и скал, под солнцем и снегом, мастерски сделанные и отвратительного качества, большие и маленькие. Фотографии делились на три вида. Белые рамки обнимали снимки непокорённых гор, чёрные - снимки уже покорённых, тёмно-красные демонстрировали горы-убийцы. Первые и последние типы фотографий чаще всего были безлюдны - на них расположились "противники" альпинистов: гордые, коварные, опасные, достойные уважения. Всё это было бутафорией. Клуб, хотя и "элитный" (и единственный в городе), был невелик, и достижения за ним числились весьма небольшие. Впрочем, и заоблачных вершин до сих пор остаётся предостаточно, почему бы некоторым не покориться альпинистам "Горной породы"?
Всю эту, обычно идиллическую, картину нарушали светильники на корявых ногах и прочий киношный инвентарь, оператор с громадной камерой, режиссёр, который постоянно был чем-то недоволен и целая толпа народу, большинство из которого ничем не занимались.
Мякичев украдкой рассматривал крупную фотографию в чёрной рамке: среди снегов замерли трое. Он сам смело улыбался, сдвинув солнцезащитные очки на лоб, а Ленка слегка прижалась к нему, словно чего-то испугавшись. Слева от них гордо выпрямился Руслан - его неизменный спутник в горах. Лицо его, с неаккуратной, только начавшей отрастать бородой, было торжественно. Он умудрялся даже в тяжёлых ситуациях выглядеть торжественно. Затем фотографию загородила собой девушка в джинсах и майке, щедро украшенной изображением Микки-Мауса в шапке-ушанке. Одна из киношных шестерёнок, видимо. Поймав взгляд Мякичева, она нахмурилась.
Послышался грохот и ругань. Через весь зал, не обращая внимания на съёмки, провода и прочие препятствия, шёл невысокий человек, оставляющий за собой полосу разрушений. Тех, кто пытался его сердито вразумить, он на ходу засыпал отборной бранью (ни разу не повторился), а паренька с хлопушкой, обозначающей дубль, вообще уронил носом в пол.
- О чём задумался? - поинтересовался он, плюхнувшись на стул напротив Мякичева. В руках - меню, которое, видимо, успел подхватить с пустого столика.
- Яркий выход, - кивнул ему Мякичев. - Добрый вечер.
Это было в стиле Локтя - появиться и делать вид, что ничего не произошло. В последний раз Мякичев видел его пару лет назад, когда их пути пересеклись на Пике Коммунизма. Тогда они очень крепко поругались из-за погоды. Если бы не спокойствие Мякичева, дело бы скорей всего дошло до драки. Была у Локтя такая всем известная манера - доводить переговоры до мордобоя.
Локоть жестом отшил подошедшую официантку и подозвал другую - крепкую, неказистую азиатку с удивительно могучим бюстом. Вообще-то она была задействована в съёмках, но появилась по первому зову. Говорил он с ней вежливо, глядя в вырез её блузки, расспросил о меню, заказал рыбу и вино. Мякичеву подумалось, что она всё это сейчас вынет из своих необъятных закромов. Локоть же сохранил полную невозмутимость. Официантка удалилась. Режиссёр громко возмущался. К столику направилась дипломатическая миссия от работников киноискусства. Мякичев откинулся на спинку стула, и сразу сделался почти вдвое больше. Он был человек рослый и крепкий, но умел ловко скомпоновываться в узких пространствах. Локоть кивнул татуированному бугаю и тот учтиво наклонил голову, а затем поднялся. Со стола старичков прибыло приветствие:
- Добро вече, Локоть!
- Здраво, - ответил тот.
- Вы кто вообще такой?! - начал беседу с Локтёвым молодой парень, полный, в полосатом костюме без пиджака.
- Это правильно, что на "вы", - похвалил Локоть. - Я - Андрей Локтёв. Вопросы?
- Артист больших и малых... - пробормотал кто-то из-за спины полосатого.
- Замолчи, - шикнул тот. - Я - Курков, режиссёр. Какое право вы имеете срывать нам съёмки? Мы, между прочим, можем...
Мякичев подумал, что стоит вмешаться.
- И вы тратите своё время, - сказал он довольно резко. - Чтобы вы не спрашивали, кто я, я представлюсь. Вениамин Мякичев, один из владельцев клуба. Я в курсе договора и мне он не очень-то нравится. Если хотите, можем его пересмотреть.
Режиссёр соображал довольно быстро, на что Мякичев и рассчитывал. Тот быстро оценил ситуацию, и спросил сердито:
- Вы дадите нам работать?
- Разумеется, - развёл руками Мякичев, - как и предписано договором. Он взглянул на часы: - У вас ещё сорок минут.
Режиссёр тоже посмотрел на часы и отошёл.
- Работаем! - крикнул он.
- Работайте-работайте, - пробурчал Локоть.
- П-шол ты, - сквозь зубы прошипел режиссёр, не оборачиваясь.
Локоть почесал нос и поднялся. Точнее, попытался подняться, но позади него уже стоял татуированный здоровяк, который положил свою, необыкновенно худую и жилистую ладонь на его плечо.
- Извинитесь, пожалуйста, - вежливо предложил он режиссёру.
Тот остановился, потом медленно обернулся. Здоровяк смотрел на него нежно и слегка улыбался. Маленький Локтёв слегка набычился, и глядел со всей серьёзностью, а рослый, свободно рассевшийся усатый хозяин клуба наблюдал с интересом. Куркову стало не по себе - он был человек достаточно опытный, чтобы отличить реальную, почти фактическую опасность от "возможной". И он... извинился.
Мякичев проводил взглядом возвращающегося к своему столику здоровяка, а затем некоторое время смотрел на Локтя. И ведь этот стареющий коротышка имеет право на такое поведение! Андрей Локтёв - вероятно, один из лучших альпинистов Млатска - никому не нужного городка, живущего за счёт ткацкого производства. Впрочем, несмотря на регалии и даже самолично написанную книгу, которую Мякичев когда-то читал, Локоть не казался ему приятной компанией.
Локоть был невысокий, сухонький мужчина, с быстрыми, проворными движениями. Несмотря на это, с первого взгляда создавалось впечатление, что он тяжелее, чем выглядит. Острый нос его с широкими ноздрями словно всегда принюхивался, а крупные глаза - щурились. Редкие, тронутые сединой каштановые волосы неуклюже прикрывали уши, а на затылке были собраны в нечто вроде косички. Вся его фигура, костлявая, жилистая, казалась ощетинившейся: колючий кадык, острые локти, торчащие из закатанных рукавов, костистые, внушительного вида пальцы. На лице его, худом и загорелом, навсегда поселилось выражение хитрости. Уши его, проколотые везде, где только можно, украшали разноцветные колечки, которые позвякивали, когда он резко поворачивал голову. Одет он был в чёрную толстовку и джинсы. Мякичев догадывался, почему он подсел за этот столик.
Лена погибла два года назад - они тогда отправились в горы вдвоём. В горах как нигде можно почувствовать себя без посторонних взглядов. Тогда. Это было спустя полгода после их женитьбы. Их ещё называли "молодожёнами". Однозначной версии того, почему и как она сорвалась, так и не возникло. Тело обнаружила поисковая группа под руководством Руслана - Мякичев в поисках не участвовал. О Ленке он никогда не думал, как о супруге.
А Руслан разбился год назад. Сначала его приложило о скалу, а затем он сорвался вниз. Причиной смерти был бракованный карабин, перетёрший верёвку.
После этого Мякичев совершал восхождения в одиночестве. Это было против правил клуба, но для некоторых всегда делают исключение. Во-первых, с такими как он никто не стремится идти вместе. Во-вторых, все неосознанно ждут, что Мякичев наконец найдёт свою смерть. Но он каждый раз возвращался. И последний год провёл в непрерывных экспедициях.
И сейчас, глядя на старого альпиниста, он сообразил, что с Локтём произошло то же самое, только пять-шесть лет назад. А то и больше. Все его друзья-напарники со временем сгинули среди красных рамок. Интересно, вспоминает он о них?
Локоть решил предложить сотрудничество.
А пока он отпил только что принесённый аперитив. Мякичев продолжал рассматривать фотографию в чёрной рамке. Ему не было дела, что соратники Локтя погибли все до одного, но было дело до того, от чего именно они погибли. Он не проводил расследования. В горах несчастные случаи скорее данность, чем редкость. Уж кому, как ни ему, не быть в курсе?
Мякичев думал, что неожиданный сотрапезник всё ещё рассматривает киноделов за работой, но тот вдруг спросил, указывая куда-то за спину Мякичева:
- Ты знаешь его?
Тот оглянулся. Теперь за самым дальним столиком сидел совершенно седой человек с тщательно выбритой усталой физиономией. Если бы Мякичев не знал его лично, то дал бы ему лет шестьдесят. Конечно, он его не заметил. Седой относился к тем людям, которые могут затеряться в любой обстановке. Интересно, был он здесь, когда Мякичев осматривался в прошлый раз? Лесбиянки - на месте, старички-очкарики усиленно жуют, здоровяк рассматривает вино на дне фужера, нацепив очки. А вот седой...
Человек спокойно наблюдал за ними. Он не отвёл взгляда, поняв, что его заметили. Стёкла его очков блеснули. Он наблюдал открыто, но Мякичев совсем не чувствовал его взгляда и ему упорно казалось, что седовласый смотрит сквозь него. Мякичев зачем-то кивнул ему и отвернулся.
- Это Новаро, - сказал Мякичев. Локтя заслонила официантка с подносом. Пока она, слегка склонившись, ставила на столик блюдо с рыбой и бутылку белого вина, Локоть разглядывал своё отражение в опустевшем фужере. Он поблагодарил её и аккуратно отрезал небольшой кусочек рыбы. Затем он нанизал его на вилку и принялся тщательно разглядывать с видом ресторанного критика.
- Я здесь знаю всех, - сказал Локоть, - кроме него. Расскажешь? - спросил он после того как ловким движением, разрушившим всё дегустационное величие, забросил кусок рыбы в рот и неторопливо его разжевал. - Никогда не слышал о его подвигах.
"А ведь подвиги действительно должны быть", - подумал Мякичев.
Громко лопнул воздушный шарик. Локоть вздрогнул.
В клубе "Горная порода" было одно главное правило, остальные теми или иными способами обходили или нарушали. Сюда принимали только тех, кто обладал достаточной репутацией в горнолазных делах. Проще говоря, новичков здесь не было. Пол, возраст, материальное положение, цвет кожи и политические убеждения формально в расчёт не принимались. Нормы морали, как подозревал Мякичев, тоже. Ему казалось, что сюда легко пустили бы и педофила, убегающего от полиции, если у него имеются достаточные достижения в покорении гор. И сейчас он должен сказать Андрею Локтёву, стоявшему чуть ли не на всех вершинах, о том, что он ввёл в клуб человека, ни разу в горах не побывавшего.
- Пьер Новаро - мой старый знакомый, - начал он. - Когда-то мы с ним вместе учились. В одном и том же институте.
- Сколько всего! - тут же попался в ловушку Локоть. Он взмахнул рукой и Мякичев с неудовольствием отметил капельку жира, попавшую на свежую скатерть с вилки. - Он француз? И сколько ему лет было, когда он учился?
Мякичев подумал о стакане абрикона, который клуб заказывал непосредственно из Армении. На бутылке обычно красовался Арарат. Он не удержался и бросил взгляд на бутылку локтёва аперитива. Локтёв немедленно плеснул ему. Мякичев отпил. Ракия. Абрикосовая.
Мимо пронесли крупную статую Венеры Милосской, только без отбитых рук. Тащила её подмышкой девушка в футболке с Микки-Маусом. Статуя, вероятно, была пенопластовой.
- Не знаю, можно ли его считать французом. Родители у него - французы. Или, - Мякичев прикинул, - их родители. Может, его бабка с дедом сюда перебрались. Крепкий аперитив.
- В самый раз, - кивнул Локоть.
- Верно.
Мякичев сделал ещё один глоток и почувствовал, как рот наполняется слюной. Он сглотнул.
- Сколько вам лет? - спросил он неожиданно.
У киношников что-то с грохотом обрушилось. Оказалось - ваза. Мякичев мысленно прикинул ущерб.
Локоть передвинул часы пониже на запястье. На коже остался вдавленный след. - Браслет маловат, - пояснил он, - всё никак не сменю.
- Мне пятьдесят два, - сказал он, будто что-то вспомнив.
- Тебе пятьдесят два, а я тебя на четырнадцать лет моложе.
Локоть обернулся и некоторое время, не смущаясь, рассматривал предмет разговора.
- И ему - тридцать восемь? - он снова принялся за еду, тщательно окуная каждый кусочек в соус. - А я бы дал минимум... ммм... - он замолчал, жуя, - минимум на десять больше. И кто он?
Мякичев подумал, что на такой вопрос любой ответ будет выглядеть правдоподобно, но неожиданно для себя ответил правду:
- Не имею представления.
Локоть поднял взгляд с тарелки и внимательно посмотрел на него.
- А в горах он бывал? - поинтересовался он. Локоть вовсе не попал в ловушку. - Или тоже не знаешь?
Пока Мякичев подбирал подходящий ответ, Локтёв съел последний кусочек рыбы, взял бутылку, из которой так и не отпил, и поднялся.
- Тогда давай его самого спросим? - предложил он и ткнул остолбеневшего собеседника пальцами в плечо. - За мной!
Мякичев поднялся чисто машинально.
--
Глава 2. Незаметный опыт
По углам комнаты маячили бра, и только стол, заполненный ретортами, спиртовками и колбами, был ярко освещён. Стол и две лампы над ним, словно снятые с потолка морга, вторглись в мир этой комнаты откуда-то извне. Дорогая старинная мебель, мягкий свет, картины, книжный шкаф, растения в изящных горшках, безделушки на столе - всё это говорило о владельце, не лишённом вкуса и умения подбирать вещи. Стол же, громоздкий, металлический, без каких-либо украшений, подошёл бы скорее для какой-нибудь сельской больницы или школьного кабинета труда.
Человек в белом халате сидел в мягком кресле и, поглядывая на стол, делал записи. Писал он не глядя на бумагу, отодвинувшись от источника света. Жидкость в ближней к нему реторте переливалась в спектре от лимонно-жёлтого до золотого цвета.
- По сути - ничего не меняется, - пробормотал человек. - Только цветовая палитра.
Формулу цвета он написал тоже довольно давно, но со временем она непрерывно усложнялась.
Каждая схема состояла из нескольких идущих последовательно цветов. Цвет, обозначающий эмоциональное состояние до приёма препарата, затем во время действия препарата, и после окончания действия. Наибольшее внимание уделялось второму периоду. За одиннадцать лет экспериментов картотека сделалась весьма внушительной - скоро оттенков будет недостаточно.
Вспомнились сегодняшние события. Съёмки, за которыми он наблюдал. Странно, разве режиссёров не обучают стратегии, тактике? Они, ведь, в некотором роде генералы. По крайней мере они, задолго до всех остальных должны видеть окончательную картину. Что-то в кинопроизводстве есть привлекательное. Его не интересовал внешний блеск или даже гонорары. Итоговая сборка -- вот что интересно. Когда из видеоряда, комьютерной графики, музыки нужно собрать фильм.
В своей работе ему пока не удавалось получить пресловутый "фильм". Собрать его из результатов исследований. А иногда, - такой момент наступил сейчас, - ему хотелось опустить руки, бросить исследования или продать их. Или хотя бы опубликовать. Наверняка покупателей нашлось бы немало. Он даже представлял, какими тиражами станет расходиться препарат и какие проблемы он вызовет в мире.
Свет моргнул. Седой вздрогнул и тут же стал оценивать собственные эмоции. Тренировать мозг, чтобы он стал смотреть на эмоции со стороны, пришлось не один год, но время не было потрачено впустую. Учёный давно воспринимал эмоции как цвета. Он взял в руки палитру.
Со временем в вопросах цвета он начал разбираться не хуже иных художников. Он в совершенстве запомнил все номера и коды системы цветоопределения "Пантон" и мог на глаз определить, какой код соответствует цвету. Все это требовалось ему, чтобы не описывать нужный цвет в формуле, а просто указывать его код.
Ему многое пришлось изучить в погоне за исследованиями. Иногда после эксперимента учёный, чтобы расслабиться, делал заметки для будущей книги. Сначала это было серьёзное научное исследование, понятное лишь специалистам, но затем он понял, что книга не получит популярности, если не будет обнародован сам препарат, поэтому изменил и жанр, и стиль. Теперь произведение напоминало фантастический роман и вполне могло заинтересовать публику. Впрочем, он тоже был далёк от завершения. Столько мыслей! Он наслаждался их потоком.
Мазнув пустую клетку жёлтым цветом - страх потери лица, как и любой страх, у него находился в жёлтом спектре, - учёный отложил карточку на стол: подсохнуть.
Сочетаниями эмоций он занялся относительно недавно и уже чувствовал, насколько бесплодны предыдущие исследования. У эмоций просто-напросто было бесконечное число вариантов. Составление бесконечного и бесполезного каталога при помощи гениальной формулы иногда начинало выглядеть святотатством.
Учёный поднялся со своего места и прошёлся по комнате. Часы, похожие на каменную глыбу, показывали полшестого вечера. По привычке он прикинул, когда следует выйти из дома, чтобы успеть на работу. И тут же вспомнил, что он больше не работает.
Тем не менее, он вышел в прихожую, отворил закрытый на ключ шкаф и снял с вешалки старое, полинявшее пальто, делавшее его похожим на обитателя трущоб. Некоторое время он стоял, словно в нерешительности, но затем надел его. Затем ноги обул в грязные ботинки, на руки натянул перчатки без пальцев, на седую голову - косматый черноволосый парик, а на парик - старую кепку. Посмотрелся в зеркало, потом вынул из ящика изоленту, отрезал кусок и залепил дужку очков. Руки уже были грязные. Обтёр лицо, оставив след. В зеркале отразился донельзя усталый бомж с угрюмым выражением лица и боязливым взглядом. Не "Человек с рассечённой губой", но тоже сойдёт. Он подхватил старый рюкзак, выключил свет и покинул квартиру.
Несмотря на поздний час было ещё светло - это воспринималось нормально. Зато холод, отвратительный сырой ветер неприятно удивляли. Люди, идущие с работы, сгибались под его порывами, но по-прежнему не желали смириться с тем, что лето закончилось в начале сентября. Ещё бы! Все были одеты по-летнему, особенно девушки. Развевались волосы и юбки. Он пошарил в кармане и вынул бычок сигареты. Помял его между пальцами и вставил в уголок рта. В урне копалась старуха в длинной замызганной куртке и кедах. Рядом стояла тележка. Он с удовлетворением убедился, что одет похожим образом. Он встал у стены дома, ссутулившись и наблюдая исподлобья за прохожими.
--
Глава 3. Переговоры
За окном маячил серый, словно успевший запылиться, день. Такие дни, что бы за них не произошло, редко задерживаются в памяти. Это время испытаний для тех, кто хочет сразиться с такими могучими противниками, как лень или хандра.
Мякичев смотрел на разложенные на кровати вещи. Термобельё и носки, перчатки и запасная старая, "счастливая" пара тёмных очков. Верёвки и тросы, крюки, карабины, буры и ледорубы (у него их было шесть штук, а требовалось выбрать только два). Мякичев собирался в горы. Возможно, в связке с ним пойдёт Локоть.
На самом деле ему просто нечем заняться. Бесполезные сборы - ведь ни время, ни место, ни маршрут ещё не выбраны, да и переговоры с Локтём не доведены до окончания. Если идти в одиночестве, брать придётся больше.
Он перенёс предмет за предметом на стол и разложил их на нём. Кроватью он решил воспользоваться по прямому назначению - сдвинул подушки в кучу и с удовольствием рухнул на них так, что взвизгнули пружины.
Квартира Мякичева была невелика и не роскошна, особенно учитывая его состояние. Стены обтягивали тёмные с синеватым оттенком обои, а пол - серый, под кедр, ламинат. Кухня превышала комнату почти вдвое, хотя хозяин там почти не бывал. Комната разделялась на четыре видимые невооружённым взглядом "зоны" - по одной в каждом углу. В одном углу устроился стол, в другом - кровать, в третьем - огромный гардероб с зеркалом, а в четвёртом - самая ценная вещь в квартире - старинное пианино. Вся обстановка подбиралась исключительно по функциональности - красота или сочетаемость хозяина не интересовала.
Гардероб, белый, на металлическом каркасе, выглядел и весил так, словно сделан из мрамора. В основном его заполняло альпинистское снаряжение, разложенное на полках и одежда, развешенная кое-как. Пианино, тоже белое с богатой позолотой, напоминало престарелую невесту, наряжённую в оставшееся в наследство, дорогущее и старинное, подвенечное платье. На нём покоилась стопка нот. Стол из светлого дерева, местами красный, с хромированными ножками и ручками ящиков, сверкающий лаком, дорогой, старинный, использовался своеобразно. Сбоку были прикреплены тиски, а столешницу покрывали царапины и трещины - видимо, на него часто роняли что-то тяжёлое. Черепаховая кровать с горой подушек и массивным матрасом, просторная и мягкая, напоминала о деревенском уюте. Рядом с ней, словно оскорбление, висел на ввинченном в стену буре синий спальный мешок. Ко всему этому следует добавить чёрный металлический стул у окна, на котором лежало сложенное одеяло.
Мякичев лежал и, скосив глаза, рассматривал собранное на столе снаряжение. Мысли его блуждали. Затрещал мобильный. Некоторое время пришлось потратить, чтобы найти его. Звонил Локтёв, это Мякичев понял ещё до того как увидел на дисплее слово "Локоть".
- Слушаю, - сказал Мякичев.
- И тебе не хворать! - голос Локтёва звучал весело. - Дело есть.
- Касательно альпинизма? - на всякий случай спросил Мякичев.
- Конечно. Я составил маршрут, думаю, тебе тоже следует с ним ознакомиться. Погода очень нестабильна.
- Присылай, - Мякичев нахмурился, - это большая честь?
- Правильно, - согласился тот, - очень немногие её удостаивались. Кстати, есть ещё одна мысль. Ты слушаешь?
- Да, - Мякичев зевнул.
- Я подумал, что нужно взять с собой третьего.
"Зачем тащить балласт?" - подумал Мякичев. И тут же отогнал эту мысль. Локоть был слишком опытен, чтобы брать с собой лишних людей. Вообще он такого высокого мнения о своих альпинистских навыках, что трудно представить, кого он мог удостоить чести своей компании.
Пришла другая мысль: "Локтю нужен свидетель". И тут же продолжение: "Если он не доверяет мне, значит сам едва ли замыслил нечто опасное".
- Тебе видней, - сказал он. - И кого ты предлагаешь?
Мякичев поднялся и прошёлся по комнате. Локоть молчал. Мякичев остановился напротив окна. Лил дождь, плыли зонты. Чудовищная погода для начала сентября. Мякичев собирался отправиться на прогулку, но не был уверен, что у него есть здесь зонт.
- Я проверил тех, кто понадёжней. Артёмова - в больнице (сломала бедро), Олег и его группа уже на маршруте на Эльбрусе, Вешалка и его ребята - тоже, Грач зазвездился, Матрёшка обзавелась мужем и проводит с ним медовый месяц в Аризоне...
Мякичев слушал это перечисление без особого воодушевления. Данные хранились в журнале "Направлений" клуба, где с ними могли ознакомиться управляющие или родственники. Локоть не принадлежал ни к тем, ни к другим. Интересно, богата ли была его погибшая супруга?
Локоть всё ещё перечислял. Мякичев не перебивал. Тем временем он вынул из ящика стола свою записную книжку и принялся её листать.
Ему очень хотелось понять, что замыслил Локоть. Мякичев знал, что тот очень хочет утвердиться в правлении клуба. Да и по статусу положено. И по возрасту пора. Единственный, кто препятствовал исполнению этой нелепой мечты был он, Мякичев.
- В результате - пшик! - тем временем подвёл итог Локоть. - Никого надёжного сейчас найти не удастся, сам понимаешь, сентябрь, сезон.
"И что же насчёт ненадёжных?" - подумал Мякичев.
- Мне некого предложить, - сказал он, - последнее время я ходил в горы в одиночестве.
Записная книжка пестрела вычеркнутыми номерами и фамилиями. Друзей-альпинистов у Мякичева было предостаточно, но что-то ему подсказывало, что ввязывать их в эту экспедицию не стоит. Возможность выбора ему явно представили для проформы.
- А как насчёт твоего приятеля-француза?
- Он не слишком опытен в восхождении, - начал Мякичев.
- Француз вполне хорошо пересказывал подробности нескольких переходов, в которых несомненно участвовал - по подробностям видно. Ты уверен, что он - рохля?
- Нет, не уверен, но это ничего не значит. Я должен быть уверен в профессионализме, - заупрямился Мякичев, - и вы - тоже.
- Я - профессионал и ты, вроде бы - тоже, - отрезал Локтёв. - Думаешь, не научится?
Мякичев тактично проигнорировал это "вроде" и постарался вспомнить Пьера, которого знал во время учёбы. Только вот то, что ему вспоминалось, к учёбе относилось слабо. Без "француза" не обходилась ни одна вечеринка. Пьер был талантливым барменом и даже придумал несколько новых коктейлей. Но это - по мелочи. Главным его талантом было изготовление превосходных "колёс" - Мякичев сам сидел на них, пока не променял зависимость от таблеток на зависимость от альпинизма. Возможно, всё это означало, что "француз" хорошо разбирается в ботанике и химии.
Плюс ко всему этому Пьер был ростовщиком. Сколько он зарабатывал на таблетках, никто не знал, но в долг он мог ссудить весьма солидные суммы. Сам он тратил мало - Мякичев вспомнил потрёпанный синий пиджак с множеством внутренних карманов, который "ростовщик" носил почти круглый год.
Память заработала. Мякичев вспомнил о высоких оценках и похвалах профессоров в адрес "француза". Тот хорошо понимал, что нужно знать.
И ещё он был безжалостен, но не докучлив. Иногда торговал в долг и никогда не задевал тех, кто возвращал долги. К счастью, у Мякичева всегда было чем платить - благодаря спонсированию от отца. Интересно, Пьер уже тогда был седым? Мякичев не мог вспомнить.
- Почему он?
Локоть ответил не сразу.
- Я скажу честно. Не слишком я тебе доверяю, Мякичев. Но твой профессионализм я ценю и хочу посмотреть на тебя в деле. Мне бы пригодился напарник на долгое время.
Обалдевший Мякичев ждал продолжения. Прямо предложение руки и сердца!
- А ничто так не показывает мастерство отдельных людей, как... ну, в общем, разношёрстная команда. Когда все ещё не сработались, понимаешь?
- Вроде того, - Мякичев задумался. - Новаро совсем не глуп, - сказал он, - но вряд ли обладает достаточной сноровкой. Он словно почувствовал на себе чей-то взгляд. - И физической подготовкой - тоже. Вряд ли.
- Ты так думаешь, или знаешь наверное?
- Думаю.
- Тогда почему он в клубе? - голос Локтя прозвучал жёстко.
Этот вопрос не давал ему покоя ещё с первой беседы о "французе". Он помнил, как Мякичев неуклюже уходил от ответа, но не настаивал. В разговоре с Новаро Локоть выяснил, что опыта у того вполне достаточно, чтобы сдать экзамен, и с мозгами всё вполне прилично. Потом Локтёв позвонил одному из управляющих и попросил составить список свободных для экспедиции людей. Вместо этого получил список занятых. Локтёв подождал ответа и поинтересовался:
- Ты ему не доверяешь?
- Вполне доверяю, - тут же ответил Мякичев, и это было правдой.
Дело в том, что Пьер хранил две его весьма скверные тайны и делал это как настоящий друг. Мякичев решился.
- Давайте так сделаем, - сказал он. - Раз инициатива ваша, вы и попробуйте его пригласить. А то мы шкуру не убитого медведя делим.
- Замётано. То есть, ты его кандидатуру одобряешь?
- Одобряю.
- Хорошо. Тогда созвонимся.
- Пока.
Мякичев нажал отбой. Ему пришло в голову, что и ему самому свидетель не помешает.
***
Возле дверей ресторана со скучающим видом стоял швейцар - полный мужчина в нелепой зелёной с чёрным ливрее. По одному этому Мякичев понял, что "Водевиль" - один из примечательных, хотя и безызвестных, городских ресторанов, переживает не лучшие времена. Сам того не замечая, Мякичев поправил свой галстук. Затем, набрав побольше воздуха в грудь, решительно направился к дверям.
Внутри ресторан ещё сохранил остатки фешенебельности. Дорогие драпировки, картины, светильники в виде свеч в канделябрах - всё в тон и на своих местах. Когда Мякичев вошёл, старинные башенные часы начали бить.
Прошло всего три года, но этот старательно подобранный антураж утратил весь лоск. Новый управляющий был бездарностью. Полы теперь не сверкали чистотой, на рамах картин виднелась пыль, вместо Вечного Дворецкого, красивого старика, одного из артефактов ресторана, за конторкой стоял прилизанный голубоватый паренёк.
Вечный Дворецкий - Мякичев вспомнил о нём - сколько же ему теперь? Вечный Дворецкий был уже немолод, когда юный Мякичев приходил сюда, держась за руку отца.
- Добрый день, - мрачно поприветствовал его новый администратор. Мякичев пристально взглянул на него. Ресторан, бесспорно, впадает в нужду, когда даже его "лицо" несчастливо. На этом "лице" Мякичев прочёл маленькую зарплату и штрафы, и придирки, и сверхурочные.
"Я, видимо, становлюсь правильным бизнесменом", - с усмешкой подумал он.
- Здравствуйте, - сказал он. - На моё имя был заказан столик. Я - Вениамин Мякичев.
Администратор даже не взглянул в бумаги.
- Всё верно, господин Мякичев, - быстро сказал он. - Вас уже ждут. Позвольте, я вас проведу.
- Я хорошо знаю это место, - ответил Мякичев, - не утруждайтесь.
Он нарочно ответил презрительно и высокомерно - для проверки.
В глазах паренька мелькнул гнев. Мякичев вспомнил, как Вечный Дворецкий лично вышвыривал недостойных посетителей. И улыбнулся в усы.
- Знаете, до вас здесь очень долго работал один старик, - сказал он. - Мы его звали Вечный Дворецкий, только не помню, почему.
- Я могу объяснить, - кивнул паренёк. - Его обязанности похожи на обязанности дворецкого. А фамилия наша - Вечный. Я - его внук.
- Как он поживает? - полюбопытствовал он, уже соображая, как бы половчей подкинуть денег этому вечному семейству.
- Он никогда не бездельничал, господин Мякичев. "Кто хорошо работает, тому некогда болеть".
- Да, я это тоже от него слышал, - согласился тот.
- Он не болеет.
Мякичев взглянул на часы и направился в зал.
Заняты были только два столика. За одним расположился живописный толстяк, похожий на монаха Тука - огромный, с шапкой каштановых волос, одетый в светло-серый костюм. Он быстро и проворно маневрировал по тарелке вилкой и ножом. За столом у стены сидела госпожа Илеркова - полная, цветущая женщина, выглядящая немного за сорок, хотя на самом деле ей было основательно за пятьдесят. Лицо её с маленьким круглым подбородком, строгими скулами и большими коровьими глазами ничего не выражало.
- Здравствуй, - сказал Мякичев, остановившись у её столика.
- Здравствуй, сынок, - милостиво кивнула она, - как всегда опаздываешь.
Мякичев молча сел.
- ...и заставляешь мамочку ждать.
Мякичев не отреагировал.
- ...а ведь у неё есть важные дела.
У столика возник официант.
- Исчезни! - шикнула на него госпожа Илеркова.
Исчезнуть столь же быстро, как появиться, официант не умел - он оступился и едва не упал, зацепив стул. Мякичев понял, что здесь ему уже не официантить. И поделом.
- Я тебя слушаю, - сказал Мякичев. На мать он не смотрел, а оглядывал зал.
Картины со стен здесь уже исчезли. "Подлинники", - подумал Мякичев, - "надеюсь, их хотя бы за достойную цену продали".
Мать что-то говорила, но он слушал в пол-уха. Он и так знал, к чему всё будет сведено. Слово "деньги" не прозвучало - его заменили словом "средства". Безумная идея насчёт таксопарка. Мать хотела видеть своё имя на всём, странно, что этот ресторан она не переименовала в честь себя. Мякичев незаметно вздохнул.
- Понимаешь, сын, свой таксопарк это не только огромный доход, но и собственная сеть весьма надёжных информаторов, - говорила она, доверительно наклонившись к нему.
Он с трудом заставил себя принять заинтересованный вид.
- Неплохая мысль, - сказал он, - в городе не было такси, но теперь он здорово разросся.
Перед ним, словно во вспышке молнии, на одно мгновенье, зато необыкновенно чётко возник образ незнакомого человека. Это был старик, очень грязный, заросший, одетый в такой же грязный и местами кое-как подшитый или перетянутый скотчем фрак. На ногах - брюки со штрипками, заляпанные и будто пыльные. Настоящий, когда-то очень дорогой фрак! Серая, покрытая пятнами рубашка и окаймлённые коркой грязи манжеты, из которых выглядывают бугристые, нечистые руки. Лицо старика искажала ставшая уже привычной гримаса боли. Ни жизнь, ни желания в его глазах не вспыхивали. Из ушей торчали длинные седые волосы. Вся его фигура, нелепая, тем не менее внушала нечто, похожее на уважение. Он был тощ и жилист. И, возможно, ещё крепок.
Госпожа Илеркова продолжала предъявлять меткие аргументы.
- ...такси оживит бизнес.
- ...можно будет увеличить цены на продажу авто в наших салонах.
Мякичев вдруг услышал слабый шорох и, стараясь не отвлечь мамашу от её грёз, оглянулся. С потолка вниз струилась белая полоска пыли, слабая едва заметная, но оставляющая на полу невесомый белый след. Вверх Мякичев не стал смотреть, он и так очень ясно представил хлопья плохой побелки, которые, словно струпья, покрывают потолок. И ещё этот старик...
- ...такси можно связать с некоторыми из наших магазинов.
- ...обход конкурентов - доставка клиентов или товаров к нашим магазинам, даже если они дальше конкурентных.
Теперь Мякичев понял, что речь идёт скорее о "маршрутках" или миниавтобусах, чем о "горбатых с шашечками". Эдакие американские школьные автобусы, только для магазинов.
В принципе, идея не была чем-то совсем невозможным. Проблема была только в том, что Млатск изначально был пешеходным городом, и большинство закоулков были просто недоступны для автомобилей. Да и вообще добраться куда-либо пешком было куда проще и быстрее, чем на машине.
Он терпеливо ждал подходящего момента. Мякичев хорошо знал мать и понял, что рано или поздно этот момент настанет. Наконец, прямо посередине дифирамбов этой гениальной идее и перечислении выгод от неё, он спросил:
- Сколько?
Сначала мать возмутилась грубостью вопроса и некоторое время говорила о старых, потраченных на сына заботах и деньгах, но, заметив, что он не слушает, вернулась к интересующей её теме.
Тем временем в зале заполнились ещё три столика. Постоянные клиенты. По сияющим глазам дочек и сердито поджатым губам мамаш Мякичев понял, что молодой администратор умеет понравиться. Казанова чёртов! Разнёсся запах еды. Интересно, на кухне работает потомок ТОГО повара?
Мякичев отвлёкся и поэтому даже вздрогнул, когда мать назвала требуемую сумму. Она это заметила и начала постукивать пальцами по столу.
- А чего же ты хотел, мой милый? - начала она. - Просто так ничего не даётся. Я бы не стала тебя тревожить, если бы у меня было достаточно собственных средств...
Мякичев недавно провёл расследование по поводу материнских счетов. Она не потратила ни монеты со дня смерти отца, зато приобрела почти в три раза больше - вытягивая деньги из сына.
Она вопросительно взглянула на него. Мякичев понял, что должен что-то сказать.
- Я могу предложить тебе эти деньги при одном условии.
Он ждал ещё одну порцию тухлой воды, но мать просто ждала.
- Я куплю за эту сумму "Водевиль".
Она опешила, но быстро взяла себя в руки. Прошлые разы ей было достаточно потребовать.
- На какой срок? - наугад спросила она.
- Я хочу не арендовать, а купить, - ответил он. - "Покупка - это приобретение чего-либо за деньги или другие материальные ценности".
Она с ненавистью уставилась на него. Мякичев ждал. Он подозревал, что её жадность никогда не подвергалась такому испытанию, особенно после смерти отца. Он с трудом сдерживал улыбку.
Полился новый поток красноречия, только теперь он продолжался много дольше, чем прежние. Во время него Мякичев успел заказать себе кофе - начинала болеть голова. Она говорила, а он тем временем вспоминал о звонке Локтя. Интересно, договорился он с Пьером или нет?
Мать всё говорила. Госпожа Илеркова (после смерти мужа она вернула свою девичью фамилию) чувствовала, что очередной источник финансов для неё потерян. Она несколько лет старалась разорить сына, чтобы он, наконец, сделался зависимым от неё - и всё напрасно. Мальчик обладал талантом отца. И давить на него не стоило - она перестаралась.
Она продолжала зудеть, хотя и поняла, что сын не слушает.
- Мне кажется, что ты не понимаешь всей...
- Все мои свободные средства сейчас в деле, - прервал её Мякичев, - закрытие вкладов ведёт к штрафам.
Он говорил не с матерью, а с клиентом, которому ничего не был должен.
Она поднялась и взяла сумочку, которую Мякичев не заметил. Блеснула золотая пряжка. Ей в голову пришло что-то театральное, на секунду она почувствовала себя Ариной Петровной. Ей следовало величественно выговорить: "Проклинаю!", но после этого перемирие было бы невозможно. Самой стало смешно.
- Ты меня очень огорчил, сын, - сказала она, улыбнувшись с убитым видом.
Она стояла. Он сидел и спокойно смотрел на неё снизу вверх.
- Мне очень жаль, - ответил Мякичев. - В конце недели я уезжаю в горы дней на четырнадцать. Если сделка тебя устроит, мои адвокаты составят договор. Доброго дня.
Она нацепила сумочку и твёрдым шагом направилась к выходу. Мякичев заказал ещё кофе и подумал, что неплохо было бы составить завещание. Ему пришло в голову: Как будет выглядеть этот старик, если его умыть, подстричь, одеть и подкинуть новую цель в жизни?
--
Глава 4. Эксперимент
Лестница была очень холодной и перчатки оказались к месту. Бесшумно перемещаться по пожарным лестницам его научили операции по доставке (лично) крупных партий таблеток. Тогда же одна из покупательниц, перекупщица, а ко всему прочему ещё и подруга Пьера, Виктория (её звали просто "Лента") научила его стрелять. Впрочем, стрелять ему до сих пор так ни разу не довелось, но умение грамотно целиться и находить удачный угол обзора пришлось на руку.
"Неделю назад был август", - подумал Пьер, очутившись на крыше и растирая окоченевшие руки. Сейчас он даже пожалел, что одет "цивильно". Излишне тёплое бомжовское пальто пришлось бы вполне к месту. Он пригнулся и подобрался к краю крыши.
Вид открывался превосходный, для тех, конечно, кто был способен его оценить. Внизу тянулась узкая Левицкая улица, пересечённая тёмным тупиком как раз напротив его наблюдательного пункта. "Стены" этой улицы состояли сплошь из семиэтажных домов, за исключением той девятиэтажки, на которой он расположился. На первых этажах - магазины, сейчас некоторые уже закрыты, судя по тускло освещённым витринам, на верхних - квартиры. Узкое шоссе сделалось ещё уже из-за насмерть запаркованного транспорта. Стоянка дорога - автомобилисты предпочитали оставлять своих четырёхколёсных коней на улице у дома. У остановки замер автобус, вывернул из своего чрева поток спешащих домой и укатил. Прохожих, идущих с работы, а может быть на работу, было намного больше, чем машин, но наблюдатель знал, что скоро их число заметно снизится.
Пьер осторожно поставил чемоданчик, раскрыл его и принялся за сборку. Вообще-то она занимала не больше пяти минут, но сейчас он нарочно медлил, зная, что времени в избытке.
Когда телескоп был собран, Пьер установил его напротив тупика и нацелил вниз. Затем он, вместо того чтобы наблюдать за жизнью у своих ног, уселся на крышу поудобнее и стал разглядывать ночное небо.
Стеклянный колпак, укрывший землю, рассекали мягкие волны облаков, словно серые отражения на металлическом кубке. Небо, тёмно-синего цвета, приютило оранжево-белый лунный диск, вокруг которого голубела синева. Луна тоже была за решёткой - её перекрывали острые и резко очерченные облака-прутья. И ни одной звезды. Вся эта картина, простая, но полная деталей, непрерывно двигалась, хотя и оставалась на месте. Пьер не мог уловить этапы движения, замечал только, что оно произошло.
Ждать ему нужно было дольше двух часов.
Темней быть уже не могло; зажглись фонари, некоторые витрины погасли, людской поток истончился, а припаркованных автомобилей - прибавилось. Возле переулка-тупика собралась кучка шпаны, и перекуривала, видимо планируя, как провести ночь. Перед одной из витрин неторопливо прохаживалась девушка старшего школьного возраста, ожидая то ли приятеля, то ли клиента. Небольшая бродячая собака боязливо миновала любителей ночных прогулок и забралась под лавку на остановке.
Подъехала машина. Школьница профессиональным движением заглянула в окно. Недолго поговорив, забралась в салон. Машина тронулась.
Затем появилась парочка. Невысокий парень со взбитыми вверх космами, медленно шлёпающий кедами по тротуару и быстро жестикулирующий, вместе с девушкой - миниатюрной блондинкой в очках. Оба были одеты не по погоде легко. Их разговора Пьер не слышал, но сразу определил, что они ссорятся. Девушка что-то без конца говорила, парень равнодушно молчал. Лицо её раскраснелось, и она стала кричать.
Пьер разобрал только одну фразу, центральным словом которой было "ублюдок". Парень остановился, а девушка вдруг с размаху ударила его по лицу.
"Ничтожество!"
Ночные гуляки с интересом наблюдали за этой драмой. Одни ухмылялись, другие равнодушно курили, и только лицо бритого главаря сделалось заинтересованным. Он догадался. Почуял. И Пьер сразу это понял.
Парень некоторое время стоял, потирая щёку - на его лице застыло удивление. Затем он точным ударом поверг спутницу на землю. Двое наблюдателей вскочили. Скандалистка зарыдала. Парень некоторое время стоял над ней. На его лице появилось плохо скрытое удовлетворение. Он протянул ей руку. Девушка отшатнулась. Тогда он ухватил её за шиворот и попытался поднять. Блондинка вырвалась и рухнула на колени. Тогда парень повернулся к ней спиной и пошёл дальше. Проходя мимо переулка, он старательно не смотрел на хулиганов, словно лев, уверенный, что никто не посягнёт на его добычу. Они не шевельнулись. Парень ушёл и даже не оглянулся.