- Ваше величество, - поклонился Кан Гуанли, - уже поздно. Вам нужно отдохнуть.
- Да, - император Иочжун отложил кисть и с кряхтением потянулся. Старость не радость... Нет, стариком он себя не чувствовал, и всё же суставы всё чаще напоминали о себе. Эх, вскочить бы сейчас на коня да промчаться по окрестностям столицы, как когда-то. Когда небо было выше, солнце ярче, а императрица, ещё вчера просто сестра молодого, но многобещающего чиновника - совсем юной, но уже сногсшибательно красивой девушкой, глядевшей на своего августейшего супруга влюблёнными глазами. Только что завоёванная власть кружила голову, вся империя простиралась у ног, и казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть - и будет налажена в ней идеальная жизнь, как при древних мудрых царях.
И где теперь та бесшабашная юность, та глупая, но такая прекрасная самоуверенность? Он и его соратники - все они были преисполнены радужных надежд. Потом эти надежды потускнели, поистрепались и сгинули вместе с большей частью соратников. Кто-то ушёл в отставку, кто-то погиб, кого-то пришлось сослать, а то и казнить. А императрица из обожающей его красавицы превратилась в сварливую грымзу, которую и видеть лишний раз не хочется. Впрочем, даже неприязнь к ней вылиняла до привычно подавляемого раздражения. Всё мельчает со временем, даже чувства. А ведь когда-то он ненавидел её почти так же страстно, как до того любил. Лишь боязнь потерять лицо удержала его от того, чтобы лишить её титула и сослать куда-нибудь подальше, а то и вовсе казнить.
Теперь между ними установилось что-то вроде напряжённого равновесия. Её величество больше не пыталась лезть в его дела, а он больше никак не вмешивался в её. Порядок во Внутреннем дворце она поддерживала образцовый, и не осталось в нём больше ни одной женщины, ради которой стоило бы начинать конфликт. Единственное, о чём он по-настоящему жалел, так это о том, что полностью оставил старшей жене заботы об их сыне. Всё было не до того, государственные дела поглощали всё время, а дети и должны жить в гареме со своими матерями до достижения определённого срока. Ему постоянно казалось, что этот срок ещё не наступил. А когда он спохватился, было поздно. Трясущаяся над единственным ребёнком Ильмин изрядно разбаловала мальчишку. В какой-то степени, конечно, её можно понять...
Впрочем, Иочжун признавал, что в Тайреновом характере нужно винить не только мать. Иногда ему становилось почти страшно от того, насколько сын походил на него самого в молодости. Та же самоуверенность, тот же избыток сил, та же святая убеждённость, что нужно совсем немного, всего-то несколько реформ, чтобы наступили всеобщее счастье и благоденствие. Император искренне пытался предостеречь строптивое чадо, избавить от повторения своих ошибок, вбить в его упрямую голову, что самовольство, увлечение новшествами и пренебрежение правилами и добродетелями ни к чему хорошему не приведёт. Без толку. Видно, так уж устроен человек, что мудрость к нему приходит только с годами и совершёнными ошибками.
Если бы древо императорского рода было по-прежнему крепким, если бы выпускало ветки и выращивало листья, беспокоиться было бы не о чем. Из многих вариантов всегда можно выбрать один подходящий. Но в том-то и дело, что выбора Небеса ему не оставили. А ведь у его деда было четырнадцать сыновей! У отца - уже только пятеро. Неужели драконья кровь оскудевает, неужели Небо отнимает свой мандат у рода Луй, неужели и правда его грехи переполнили чашу? Ведь Тайрен и вовсе бездетен...
Хотя нет, уже не бездетен. Один ребёнок у него всё-таки есть. Бесполезная девчонка, но это внушает надежду. Будем молить Небо, чтобы и Мекси-Цу скоро порадовала. Поживут в горной крепости на покое, возможности бузить у наследника будет куда меньше, вторая беременность должна пройти удачней. А если Тайрен будет вести себя хорошо, то и кого-нибудь из наложниц можно будет к нему отправить. Кажется, кто-то подавал прошение о том, чтобы позволить разделить его изгнание...
Да не кто-то, а та самая Соньши.
Воспоминание об этой странной наложнице заставило императора нахмуриться. Ведь он искренне был готов оказать ей милость! Его милостей добивались, за них сражались и интриговали. Но никогда ещё не случалось так, чтобы милость швыряли ему в лицо.
- Ваше величество, - заботливый, как нянька при младенце, Кан Гуанли снова поклонился. - Желаете пройти в сразу в опочивальню? Или прикажете приготовить омовение в купальне?
- Не так уж сейчас и поздно, - император тряхнул головой, принимая неожиданное решение. - Вот что, раз с бумагами на сегодня всё, я желаю посетить темницу Бокового дворца. Посмотрим, как там поживает Луй Соньши.
Луй Соньши сидела на топчане, подтянув колени к груди и обхватив их руками. В полумраке темницы одетая в светлое платье девушка походила на неподвижного призрака. Непривычно светлые волосы сливались со стеной, черты бледного лица выглядели чуждыми, хотя и не сказать, чтобы неприятными, если к ним присмотреться. Когда Тайрен приблизил чужестранку, Иочжун не удивился - молодёжь падка на экзотику. Но то, что она продержалась рядом с его легкомысленным сыном целых два года, и впрямь наводило на размышления. Может, действительно приворожила? Он мог бы и поверить, но когда узнал, что на этом настаивает императрица, скептицизма поприбавилось. Прав Руэ Чжиорг, Ильмин просто пытается оправдать своё чадо всеми возможными способами. И всё-таки любопытство оставалось.
Было тихо - император отослал сопровождающих, так что девушка поняла, что на неё кто-то смотрит, далеко не сразу. Вот она подняла голову, и Иочжуна вдруг посетила мысль, что неправы все те художники и литераторы, что изображают отчаяние как громкие рыдания, раздирание одежд и вырывание волос. Отчаяние - это вот такая маленькая скорчившаяся фигурка в углу. Между тем наложница не двигалась, и Иочжун даже подумал, что она не узнаёт, кто перед ней. То ли слишком темно, то ли тронулась рассудком. Но потом она всё же встала с топчана, опустилась на колени и поклонилась, как положено:
- Приветствую ваше величество.
- В деле моего сына нет доказательств ни твоей вины, ни твоей невиновности. Ты могла бы выступить в свою защиту, но ты сама не захотела воспользоваться предоставленной возможностью. Понимаешь, что это значит?
- Да, ваше величество, - она опустила глаза, действительно огромные на этом бледном лице. - Я понимаю.
Её привычка говорить о себе не в третьем лице резала слух, но сейчас это было не важно. Император подождал ещё, но девушка больше ничего и не добавила.
- Зато я не понимаю, - сказал Иочжун. - Не понимаю, почему ты предпочла смерть жизни. Ты ещё молода. На тебе нет никакого долга, требовавшего отказа от всего. Так почему ты захотела умереть? Неужели тебе не страшно?
- Мне страшно. Мне так страшно, ваше величество, что я не рыдаю от страха, кажется, только потому, что уже выплакала всё, что можно. Но эта женщина... Цаганцэл...
- Она так дорога тебе?
- Нет... Не в этом дело. Мы с ней - товарищи по несчастью, мы обе пострадали из-за одного и того же дела, и обе - несправедливо. Так как же я могу её предать?!