Здесь с неба почти никогда не накрапывало дождя. Собственно, он и не знал такого слова - "дождь".
Все было просто: начинался вечер, загорались фонари - там, где они были, а для улиц его района фонари были скорее роскошью. Все было как всегда: грязный замусоренный дворик, в очередной раз подожженный кем-то мусорный контейнер, воняющий на всю округу...
И только про одно нельзя было сказать: "Как всегда". Наверное, он один из всех обитателей этих домов, шел по узенькой дорожке, попинывая валяющиеся смятки жестяных баночек и прочий мусор - помойка расползалась на весь двор, - со странным чувством ожидания чего-то еще иного. Может быть, один такой он был и во всем городе. Впрочем, он об этом даже знал. Знал, и не ждать было проще, и все-таки каждый вечер он ждал, что что-то случится.
И случилось.
Следы начинались за домами, на пустыре, невысоком холме, чья низина была столь же завалена мусором, как и вся округа, а верх - украшали развалины непонятного бетонного сооружения - то ли гаража, то ли подстанции, то ли еще какой-то гадости. Как ни странно, хорошо сохранившаяся - похоже, просто заваренная изнутри - дверь мешала легкому проходу внутрь и использованию этой развалюхи в качестве сортира, впрочем - соответствующим ароматом и так разило на всю округу. Собственно, он остановился около фонаря, воткнутого внизу под этой будкой, фонарь тут был абсолютно не нужен, вероятно, поэтому и горел, и полез в карман за сигаретами. Тогда-то он и заметил - следы... Обыкновенные следы маленьких рифленых подошв на настолько пыльном асфальте, что поначалу хранил следы так хорошо, как не хранит и свежеположенный.
Он и не понял, почему в голове скользнула мысль, во что умудрился вляпаться неизвестный прохожий, посетивший этот пустырь: следы были мокрыми... Потом пошел вперед, прошел несколько шагов и неожиданно повернул назад к фонарю.
Его город не знал, что такое дождь, почти не знал, что такое ветер - его рождали только поезда метро, только вихрем несущиеся роскошные машины на центральных улицах, а здесь, на заброшенном пустыре, пыль, давно-давно похоронившая собой асфальт, сохраняла следы долго-долго, рассказывая внимательному наблюдателю, из какого дома была компания, оглашавшая пьяными воплями окрестности вчерашней ночью, и где именно оставила она дурно пахнущие следы своего пребывания. Хотя таковых наблюдателей здесь, скорее всего, не водилось.
Но впрочем, дело было просто в том, что пыль хорошо сохраняла следы. И в том, что, вернувшись к фонарю, он - почти неожиданно для себя - убедился в правильности своей догадки... Потому что те следы - цепочка мокрых маленьких рифленых подошв - не шли ни от какого дома... Они вообще ниоткуда не шли, а просто возникли - прямо на середине замусоренной и пыльной дороги, под этим неуместно-торчащим фонарем. Конечно, нашлись бы тысячи резонных объяснений, да и проще всего было попросту их не заметить...
А он - он напомнил себе шепотом: "Я - дурак," - и пошел по следам.
Он понял - начиналось что-то... Но как должно называться это что-то он никак не мог вспомнить. Чушь? Фигня? Бред? - Слова и покрепче приходили в голову, но он четко знал: это было - не то... А между тем, имя у этого было, только он никак не мог вспомнить, какое.
Впрочем, он не очень удивился, что им оказалось по пути. Следы вели к его дому, что торцом своим упирался в тот самый пустырь. Свой дом он временами именовал "башней", большая же часть города именовала и этот дом, и весь его район, все эти задворки, прячущиеся за парадными фасадами нарядных магистралей, попросту глубокой жопой.
Может быть, двор его башни был единственным, в котором пара торчащих полураздолбанных "ракушек" использовалась в качестве сортира и помойки - как впрочем, здесь использовалось все; да и пара развалюх, к которым название "машина" было почти неприменимо: они не годились и на запчасти, явно стремилась к тому же. Короче говоря, это было одно из самых загаженных и нищих мест города.
А маленькие следы рифленых подошв - по-прежнему мокрые - пересекали двор и направлялись в подъезд башни. В его подъезд.
В подъезде пахло кошками - и не только кошками, как всегда не горел свет, поскольку последние лампочки в нем разбили - кажется, еще до его рождения, во всяком случае, света в нем он не помнил, стены покрывали в несколько слоев надписи, преимущественно матерные, лифт стоял где-то с того же времени, как и не горели лампы - в его обгорелую коробку, застрявшую где-то посередине он лазил еще ребенком, и было пыльно. В городе везде было пыльно, только кое-где с этой пылью боролись, а здесь - никто и не стремился.
В подъезде неизвестный снял и стряхнул что-то очень мокрое - пыль свернулась в темно-серые катышки, и зашагал по лестнице наверх. Собственно, он уже почти догадывался, что незваный гость идет к нему, а потому - сочувствовал бедняге, вынужденному шлепать пешком на самый верх "башни". Впрочем, где-то он подумывал, или что-то подсказывало ему, что гость, скорее всего, окажется гостьей.
Преодолев последнюю преграду на своем пути - а именно дверь своей квартиры, он понял, что догадки были верными - и та, и другая... Дверь он не запирал, за очевидной ненужностью такового: мало нашлось бы желающих добираться до верха башни, да и брать было нечего.
А в квартире поселился слабый след иного аромата. Что-то в нем было от сырости, но не от затхлой сырости протекающих труб, так хорошо знакомой всем обитателям нищих кварталов города. Нет, эта была иной, странной и свежей, он не мог бы сказать, какой, но мог бы сказать четко: его город такой сырости не знал.
В квартире было тихо. Пожалуй - очень тихо, но он все равно мог понять, его встретило не обычное застарелое нежилье, несомненно, кто-то живой был, это угадывалось не только по поселившемуся запаху, но и по неуловимо-непонятному чему-то еще.
Он на миг остановился в коридоре, оценил состояние пола и пыли на полу - было много, понял, что снимать ботинки явно не имело смысла - и его незваная гостья тоже разделяла это мнение и, немилосердно заскрипев дверью, шагнул в комнату.
Его комната больше походила на свалку разнообразного хлама, настолько укрытого пылью, что было уже не совсем ясно, какие именно предметы составляли этот хлам. Из всей обстановки выделялись только старые, он говорил, жестяные жалюзи, раз и навсегда зависшие по самой раздражающей глаз диагонали окна, ну и соответственно, диван, который, несмотря на всю свою продавленность, чересчур четко утверждал, сколько он бывает и ночует в своей квартире. Ответ был - очень немного.
Впрочем, сейчас этот диван ничего не утверждал. Он использовался по назначению и радостно впивался всеми пружинами в бока рискнувшей на нем уснуть.
Она спала, и спала так крепко, что ее не разбудила бы не только немилосердно скрипнувшая входная дверь (две двери, поскольку входная скрипела ничуть не тише), но и, вероятно, даже охранная сигнализация, включенная непосредственно под ухом. Хотя проверять так ли это и изображать из себя эту самую сигнализацию он не собирался: слишком хорошо знал он ту усталость, что дает только-только стянуть с себя ботинки, не позаботившись их даже расшнуровать как следует, и свалиться, даже на такое орудие пыток, как его диван. Он только шагнул вперед, стараясь не задеть ничего из оного хламника, что могло обрушиться с очень звучным грохотом, что с его стороны требовало усилий: хлама было много, а возможность прохода была минимальной. Потом - задумался, оценивая сравнительную чистоту того, что служило незнакомке в данный момент, одеялом, а видимо - верхней одеждой, как оно называлось, он не знал, знал, что не накидка, во всяком случае, за одеяло оно хорошо сходило, и пола, на который край данной одежды свалился с дивана, делая вывод не в пользу пола. После чего - наклонился - в хламнике что-то все-таки свалилось, правда всего лишь с тихим "шлеп" - и вернул данную часть одеяла непонятного названия на место, в смысле на диван, в смысле - на незнакомку. Оно было шерстяным и несколько мокрым, на миг он подумал поискать где-нибудь в хламнике что-то вроде одеяла, но покосился на хламник и с неохотой понял, что это - явно бесполезное занятие...
А потом - что-то, укрепленное на этом "одеяле" глухо звякнуло о край дивана, и он, почти не осознавая, посмотрел, что. Вероятно, этим данное одеяние скреплялось, поскольку никаких следов застежки он не разглядел. Брошка... Только называть брошкой это не хотелось... Точно уцепившись лапками за край черной шерстяной непонятной одежки сидело маленькое серебряное создание с крыльями, работа была настолько филигранной, что в первый миг он слегка испугался: "А вдруг оно - живое..." Потом пришло слово: "Его зовут - дракон..."
А вслед - наконец-то вспомнилось, каким должно было быть то слово, которое он не мог подобрать там, на пустыре, направляясь по следам. Начиналась - сказка. Дальше, правда сообразить было уже трудно. Такого слова его город почти и не знал, сохранив только в выражениях вроде "сказки рассказываешь", таким мягким, неругательным синонимом к словам покрепче, приходившим ему в голову по дороге. Только теперь почему-то подумалось, что, наверное, это ведь как-то по-другому... Ничего, я у нее спрошу, когда проснется.
А на его город медленно спускалась очередная ночь...
Утро наступало как раз вовремя - чуть позже того, как надо было просыпаться на работу тем, кто должен там быть где-то около восьми утра, их небо встречало пыльной свинцовой серизной. Над его городом небо всегда было серым. Впрочем, он и подумать не мог, что небо бывает другого цвета.
Но они проснулись гораздо позже. Он, так и не решившись разбудить незнакомку, свернулся на второй, еще более драной пародии на диван на так называемой кухне. Небо уже приняло светло-светло серые тона, когда он проснулся. Значит, был уже почти день. Он потянулся, вспомнил вчерашнее, поднялся, потянулся снова, отчаянно пытаясь привести в относительный порядок организм после спанья почти исключительно на пружинах, попытался открыть кран - воды не было, сказал нехорошее слово по этому поводу и направился в комнату...
Он только-только заскрипел дверью, как уже услышал растерянный - невысокий, слегка хрипловатый, как-то непривычно ему произносящий слова - голос незнакомки:
- Ой... Здравствуй!
- Ну, здравствуй!
Она сидела на этом самом орудии пыток и расчесывала, а судя по ее виду, скорее раздирала спутавшуюся за ночь роскошнейшую рыжую гриву.
- А ты кто? - выпалила она следом.
- Живу я здесь... - почему-то невнятно ответил он. Может быть, потому что ему совсем не хотелось представляться этой незнакомке так, как его тут все звали... А имя, занесенное в метрики, не вспоминалось столь давно, что он его почти забыл...
- Ой, - снова сказала она. - Ты извини...
- Да... Я ничего... Только вот воды опять нет.
- Ну ладно...
- И жрать нечего, - как-то виновато добавил он, - Ну, какие-то консервы где-то жили... Если еще живы... Надеюсь, что электричество есть...
- Ой, - это она выдала третий раз. Ей явно передался его виноватый тон. - Сейчас, я у себя посмотрю...
Еще одного спутника своей непрошенной гостьи - потерханную, слегка грязную и неумело зашитую кое-где сумку, завалившуюся за диван он не заметил... Она же - полезла, пошуршала там чем-то и извлекла...
Ну, нет, запасы ее были скромными... Извлекла она всего лишь несколько яблок и половинку длинного белого батона...
- Ой, ну вот и все, - сказала она, а потом, поймав его удивленный взгляд, добавила. - Это едят.
- А как? - его удивленный взгляд был устремлен конкретно на яблоки. В городе такого не водилось...
- Вот так, - она извлекла одно из яблок из пакета и сделала ему сочный "хрусть"...
- А... - он с охотой последовал ее примеру. - Ой, а вкусно...
- Яблоки, однако... А у вас такого нет?
- Нет... А может есть, но очень дорого...
- Понятно... - она обвела взглядом его комнату, и заговорила, явно размышляя вслух, - так, электричество, водоснабжение, которое временами отключают, старый телевизор, центральное отопление...
- Не работает, - уточнил он.
- Угу... И наверняка одни консервы.
- Ну да... А ты о чем?
- Пытаюсь понять, куда меня занесло, - объяснила она. - А всяких там звездолетов, лазеров-бластеров и всего такого прочего у вас не водится?
- Что это? - удивленно произнес он.
- Упс, - такого ответа девушка явно не ожидала. - Ладно, там разберемся...
- Слушай, а как ты вообще угодила сюда?
- Да чтоб я знала... - мрачновато произнесла девушка. - Послушай, а мы вроде так и не представились... Я - Рыжая...
- А я - дурак, - не очень охотно отозвался он спустя некоторое время, и уточнил, - последний в этом городе...
Она посмотрела на него слегка удивленно, но совсем не так, как он ожидал:
- Эк тебя... - улыбнулась она. Он ожидал неизбежного выразительного презрения в голосе... Она улыбнулась, но в улыбке ее веселья было мало.
- Угу, - отозвался он, сам не заметив, когда умудрился вытащить из ее пакета второе яблоко и в него впиться.
Она встала и подошла к пыльному-пыльному, невозможно пыльному окну: на его памяти окно не мыли, и вероятно, до его памяти, тоже, а если помнить, сколько пыли было в городе, то неудивительно было насколько недалеким был вид из этого окна... Честно говоря, он вообще удивлялся тому, что это окно еще хоть как-то пропускает свет. А поскольку опыта обращения с его хламником она не имела, она что-то свалила в нем, в и без него не очень-то свежий воздух комнаты взлетело облако пыли, Рыжая громко чихнула, и следом за чихом подвела итог увиденному из окна:
- Ну и жопа!
- Ты что - отсюда? - почти грустно спросил он. Чудо угрожало рассыпаться, не начавшись: не считать же за него яблоки? Но все-таки не рассыпалось:
- Нет... Совсем нет. А что?
- Да... Просто здесь мой район так называют, - пояснил он. - Ну, он такой, трущобный, засранный... А ты может еще съешь чего-нибудь? - вырвалось у него следом.
- Ну, наверно...
Добрались на кухню, он залез в пародию на холодильник - в нем было ненамного холоднее, чем в кухне, а в ней было в общем-то вполне тепло, выволок оттуда пару банок, покосился на срок годности - сходило, выставил на хромоногий стол (ножек было четыре, но одна была покороче остальных - и сантиметров на пять), после чего посмотрел на Рыжую, усевшуюся на второе пыточное ложе, за предельной степенью пыточности сосланное в кухню - на нем-то он и спал. Эти банки явно не вызвали у нее доверия:
- А это - едят? - с веселой вежливостью осведомилась она.
- С трудом, - честно признался он, открывая одну из них.
Еще более подозрительно Рыжая посмотрела на невнятно-неприятного вида белесоватую студенистую массу, принюхалась - она слегка кисловато пахла, наконец рискнула подцепить маленький кусочек данного вещества на валяющуюся чайную ложку и отправить ее в рот. И подавилась - заметно, но совсем не картинно, сглотнула, шумно продышалась и выдала:
- Ох... Я-то думала, такую гадость только придумать можно... Наверняка гуманитарная помощь...
Он на миг задумался: слово было незнакомым...
- Наверное...
- А ты конечно, безработный?
- Угу, - кивнул он, с большим успехом чем Рыжая принявшись поглощать эту гадость.
- Потому как дурак?
- Угу, - снова повторил он.
- Дерьмовый у тебя город... Хотя так оно всегда и бывает... А тут еще и я на твою шею... - последнюю фразу произнесла несколько тише, точно для себя.
- Ты - это хорошо, - быстро, неожиданно для себя выпалил он. - А все-таки - откуда ты?
- Ох, - с этой фразой Рыжая схватилась за голову. - Как же сложно это объяснить... Сложнее - только быть этим...
Но она объяснила... И вроде бы - объясняла долго... Сначала он не понимал слов, потом уже не понимал - а были ли слова, потом вообще не понимал, что было и где он... Слов было не надо, было что-то другое, и сам был где-то не здесь и кем-то другим, и ветер, сильный, но ласковый, пахнущий травами (как это?) встречал и трепал волосы - где-то еще...
Сказка кончилась - скоро и просто... Небо за окном было по-прежнему светло-серым. Кран утробно рычал, пытаясь извергнуть тонкую струйку очень ржавой воды...
Рыжая подняла глаза... Он не ожидал, что взгляд ее будет настолько усталым:
- Рыжая, - тихо спросил он, - а что такое Дорога?
- Эх... - она пожала плечами. - Знаешь, я лучше тебе покажу. Когда найду, как отсюда выбираться... Может быть, ты - тоже... - она говорила медленно, уже не тем детским тоном, каким поприветствовала его, точно за то время, пока рассказывала ему свою сказку - простую и непонятную, поняла что-то слишком неприятное. Потом замолчала и через какое-то время задала очередной совершенно приземленный вопрос:
- Ты куришь?
- Да...
- Работаю стрелком, - высказалась она в ответ.
Он протянул пачку, честно предупредив:
- Они тоже скверные...
- Ничего...
Он долго вычиркивал огонек из хреновой зажигалки, закурили, Рыжая снова подошла к пыльному-пыльному окну и посмотрела вниз... Он остался сидеть, посматривал, изучая ее... Сейчас, без загадочной верхней одежды, она вполне могла бы выйти в город, и никто не посмотрел бы на нее странно: просто рыжеволосая девушка лет - ну сколько ей? - двадцать - двадцать пять... Водолазка, джинсы, ботинки, - черные, ношеные, очень ношеные... И руки - в кольцах, много колец - почти на каждом пальце, только мизинцы и большие - без, а на каких и по два; серебро - для города целое богатство... "Эксцентричная богачка," - усмехнулся он. А потом четко понял: нет, все равно, пусть - ничего странного в облике, чего-то другого - ей не скрыть... И с какой-то радостью поймал мысль: нет, любой в городе будет точно вправе сказать ей вслед - дура!
Она стояла у окна и всматривалась куда-то туда, сквозь пыльные стекла... Серый ли пыльный свет прибавлял ей лет - и какой-то странной старой усталости лицу, или свет бы не при чем? Он уже собирался что-нибудь спросить, но тут кран страшно рыкнул, и вода таки полилась. И Рыжая развернулась...
Ее вопрос был совершенно дурацким:
- А туда, наружу, выйти можно?
- Ну, пойдем, побродим... - согласился он. И не очень охотно, запинаясь, проговорил следом. - Только ты, ну, это, ну, то под чем спала... не надевай лучше, ладно...
- А, плащ... Ну, хорошо. Понятно, в общем-то, - она тоже запиналась, - явно думая о другом, и другом - совсем невеселом...
Потом они спустились по лестнице, вышли, прошли через двор дома, по той же самой дорожке направились к пустырю... Рыжая обогнала его еще на лестнице, и шла несколько впереди. Он только несколько раз ловил ее случайный взгляд - непонятно-встревоженный, точно ищущий что-то - и никак не находящий... На пустыре же, чуть не доходя до пресловутого фонаря она остановилась, подождала его...
- У вас слишком тихо... - негромко произнесла Рыжая.
Он удивился. Его квартал вовсе не был тихим. Он жил всегда - шумной, горькой, бранящейся на все гулкие запертые колодцы дворов жизнью нищего квартала...
А потом она снова спросила. И снова нелепо. Только ему этот вопрос просто не был понятен:
- У вас что, осень?
Она смотрела вниз... Вниз, туда где сквозь смятки консервных банок, обрывки газет, сигаретные пачки и прочий, более крупногабаритный и разнообразный мусор еще пробивалось нечто - серо-желто-пыльное... Он знал, это называется "трава" - но, наверно, это совсем не та трава, которой странно и пряно пахнет ветер где-то там в невозможном далеко, о котором рассказывала Рыжая...
- Осень, - тихо попробовал он звучание непонятного слова. Оно отзывалось сыростью - той самой непонятной, свежей и почему-то грустной сыростью, принесенной ей вчера в его дом. - А что такое осень?
Только она его, кажется, не услышала. Она смотрела на него, но он не мог бы сказать, что она его видит...
А потом она задала второй вопрос... И - то ли ему показалось так в более светлом освещении улицы, то ли и вправду - мигом - лицо слишком бледное:
- У вас что, всегда так?
- Ну, да... - тихо сказал он и понял - не показалось... Она действительно - побледнела...
И тогда понял - в ее глазах, по-прежнему его не видящих, отразился страх, и не просто страх - темный, нездешний почти ужас... Потом - почти беззвучно, выдохом, шевельнулись губы, выдохом - и все-таки это было слово. Кажется - это была короткая беззвучная - мольба? - неизвестно кому: "Нет!" Что так напугало ее?
Они стояли довольно долго... Нескоро Рыжая - точно отдышалась - беззвучно попросила у него сигарету, и только после пары быстрых, нервных затяжек, задала следующий - тоже непонятный вроде бы вопрос:
- Город, - она запнулась. - Только город, да? Что такое страна ты не знаешь?
- Ну, да... А что так напугало тебя?
Она снова не ответила. Шагнула вперед, остановилась, затянулась снова. И заговорила - прерываясь, точно на ходу собираясь со словами - все еще не желая верить тому, что говорила:
- Боюсь, я долго буду сидеть на твоей шее...
- Что случилось, Рыжая? - совсем неожиданно для себя выпалил он.
Произнести эту фразу ей было еще труднее:
- Боюсь, отсюда нет Ворот... - она запнулась, потом заговорила снова, может быть, отвечая на тот его вопрос. - Город. Я просто поняла, куда меня занесло. - Потом она снова замолчала, а потом - так же сильно не желая себе верить, как зная что это правда, назвала...
...Потому что все, кто когда-то забредал в Дом у Дороги, а может быть и те, кто не забредал в него, рано или поздно слышали про этот город... И кто-то хотел считать его страшной сказкой, но почти все знали, что он и в самом деле существует... Никто не знал, почему так случилось - говорили по-разному. Может быть, когда-то, и когда-то давным-давно, ему просто удалось погубить тех, кто бы мог его любить... А он остался... Мертвый город - город, у которого не бьется сердце, потому что в него никто не верит. Мертвый город. Запертый город. Город, из которого нет Ворот...
И не было в Доме у Дороги худшего проклятья, и проклятья не было: никто, даже в минуту крайней запальчивости, в минуту вскипевшей злобы не сумел бы пожелать такого никому: да чтоб тебе угодить в Город Убитой Травы!
Рыжая сделала пару шагов вперед - неуверенно, ссутулившись. Потом остановилась, может быть - огляделась: обычный, на редкость замусоренный пустырь, грязно-желто-серые жухлые стебли, почти похороненные всевозможным мусором, насупившиеся, серовато-пыльные, обычные дома-высотки, серое небо над ними - небогатая рабочая окраина со всеми своими "прелестями жизни". И в общем-то и день сошел бы за обычный раннеосенний день - в других городах... Хотя, нет, для обычного осеннего дня чего-то не хватает - может быть, тоскливой осенней сырости, здесь слишком сухо - и слишком пыльно. Да - нет ничего страшного, все обычно... Если только не знать, что все это так - навсегда. А еще - тишина, глухая тишина где-то вне слуха, где-то там, где всегда и везде привыкла что-то слышать, отсутствие незаметного, но необходимого отзвука - дико, странно, невозможно - точно это не у города не бьется сердце, а у тебя самой...
- Оно всегда серое? - снова задала дурацкий вопрос Рыжая. Она смотрела в небо.
- Ну, да, сейчас же день, - тихо согласился он. - А что, оно бывает другого цвета?
- Бывает... - почти шепотом отозвалась Рыжая, а потом, для него, а может и для себя неожиданно улыбнулась. - Ну, ничего, я попробую... Пойдем, посмотрим - этот город...
А город был как город, и ничего страшного не было... Все было так же, как в иных городах...
Он повел ее в центр. Такой же, как все центры. Точно так же неслись по нарядным улицам в общем разноцветно пыльно-лаковом потоке неслись машины, обдавая проходящих пыльным ветром, точно так же многолюдны были тротуары центральных улиц, осененных многоцветным сиянием разнообразнейших витрин и вывесок, разве что - чаще приходилось мыть эти роскошные огромные стекла; а прятавшиеся за их разноцветными фасадами переулки были, в основном, пыльными и неприглядными, яркой чистотой блестели лишь элитные кварталы; закопавшиеся за серыми высокими заборами... Не каждый находил, что на самом деле глазу отдохнуть было не на чем, прихотливая игривость и извитость переулков иных городов не была знакома этому, от улице к улице, от дома к дому, скользил глаз по четким прямым линиям, даже в неоновых шнурах реклам мало было прихотливых извивов, город казался невозможно-прямолинейным пространством. И еще - даже стиснутых бетоном набережных, выпрямленных, выглаженных рек не мог позволить себе этот город, если в нем и были какие-то реки, а должно быть - были, брал же он откуда-то воду, то давным-давно упрятались в трубы под землю, впрочем, никто и не помнил, а были ли в Городе Убитой Травы - реки. Но замечалось это нескоро, если вовсе замечалось, а так - ничего страшного не было, город был как город и люди как люди... Люди спешили, встречались, спорили, заходили в магазины, делали покупки, летели мимо во всевозможных машинах, некоторые даже улыбались... И в метро - поезда рождали ветер, и так же соседствовала на стенах вагона реклама безопасного секса и пути к богу очередной секты, и в одном вагоне, поперегонно или вместе, спорили и сливались голоса попрошаек, проповедников, торговцев чем-то дешевым и некачественным, и девушки с очень накрашенными и чуть прыщавыми лицами так же внимательно читали любовные романы из жизни высшей элиты города... Все было как везде, все было как всегда, и ничего в этом страшного не было, и только улицы, точно споря со своей безысходной прямолинейностью, для глаза незаметно заворачивались в какие-то непостижимые петли, снова и снова выводя в город, на какой-то уже однажды пройденный перекресток, хотя, казалось, шел ты совсем в другую сторону - бог весть, как мучался тот, кому приходилось создавать его карту, если, конечно, таковой когда либо был... И ничего страшного не было, и люди жили, толкались, спешили куда-то, пропадая в прямолинейной однозначности улиц, порой злорадно бурчали что-то толкнувшему вслед, порой - и улыбки не совсем чужды были их лицам. Ничего страшного не было - ведь даже в вечно сером небе, с которого никогда не капает дождь, в общем-то нет ничего страшного, если ты никогда и не знал, что оно бывает другим, если ты никогда и не знал, что такое дождь... Подумаешь - серое небо, подумаешь - вечно в кольцо заворачивающиеся улицы, которые никогда не выпустят тебя из города - на свете столько других вещей на которые стоит обращать внимание... Подумаешь - пыль, ведь в элитных кварталах дворы ежедневно моют, а уж чтоб жить в элитном квартале - это ты, дорогой, сам постарайся! И город улыбался в ответ - безупречной белой улыбкой с рекламы стоматологической клиники, и ничего страшного не было... И, может быть, в этом и было самое страшное...
Он не поспевал за Рыжей. Она точно и не шла - она летела, сквозь всех, торопящихся куда-то, шагом, создающим ветер, шагом, уже дающим рвущееся за спиной черную крылатую тяжесть плаща, точно совсем не успевая куда-то, может быть - просто потому, что такая немыслимо-прямолинейная земля ее не держала... Сквозь всех - но не сквозь все. Потому что от взгляда, обгоняющего и этот полет - ничего не ускользало, ничто не смело увернуться . Огромные стекла, ни разу в жизни своей не отражавшие солнца, при всей добросовестности мойщиков уже подергивались серой сеткой пыли, а спрятавшийся за стеклом телевизор транслировал очередной сериал - красивую жизнь элитного квартала: бассейн, коктейли - и вроде бы даже зеленые деревья, хотя изготовлявшие их четко знали, что это - пластик. Супермаркеты и крохотные бутики, всевозможные почти элитные салоны чего бы там ни было, банки, разноцветные потоки машин, роскошные и не очень подземные пассажи, в которые превращены подземные переходы - вечные и четкие, сразу и начисто внятные взгляду неизбежные прямые линии - во всем, даже в немыслимо-вывитой вывеске салона красоты - сама ее нарочитая вывитость в чем-то неуловимом давала прямую, точно была неизбежной обратной стороной ее - для немыслимо уставшего взгляда... И - раньше самих улиц - улавливал взгляд тот миг, когда, протестуя против бесконечной и неизбежной прямой, улицы пойдут вывязывать непостижимые, невидные и бывшие узлы, снова возвращаясь куда-то в город, на шумную, необычно-многолюдную, манящую пестротой, шумом, вкусными запахами, настоянными на том же извечном запахе пыли - площадь...
На площади Рыжая остановилась. Не совсем в потоке - не совсем в стороне - вглядеться... И всю дорогу - неизбежно люди, неизбежно - лица... И все - по-людски непередаваемо разные - в чем-то, в самом главном, в самом страшном - одинаковые. И - во все - вглядываться... И во всех - как неизбежная прямая линия, настигающая в любом нарочитом извиве, четкое, прямое, неизбежное - пугающее осознание того, что все - правильно, у кого - с усмешкой, у кого - и усмешки не осталось... Без отчаянья - смешно ведь отчаиваться из-за того, какого цвета небо? А знал ли город, что такое отчаянье? Скорее всего, знал - земное, понятное, от повода до факта - прямое как улицы. Несомненно знал - и несомненно хорошо справлялся... И скорей всего, жизнь в нем была не так уж и плоха, может быть, и лучше, чем в иных городах. Ведь даже в ежедневно сером небе есть свои прелести - например, не нужно ежедневно выслушивать прогноз погоды.
Тысячи лиц - и во всех глазах четкое, неоспоримое убеждение, что так и надо... И люди все так же живут, идут на работу, делают карьеру, возвращаются, смотрят последние новости - они несомненно есть, должны быть! - и (дамы) сериалы, женятся, ссорятся, мирятся, рожают детей - и дети в назначенный час выходят повторять ту же - безнадежно верную прямую, даже без известного права улиц завернутся в петлю... И так - всегда, и так - навсегда... И - убежденно считая, что наверх, бегут и бегут они по своей прямой. И никто не остановится, чтобы просто взглянуть на небо, а что толку - оно все равно серое... (Хотя - а будь бы хоть один взглянувший...)
И - мельком - поймать собственный взгляд в стекле витрины, взгляд, отрикошетивший в спутника, взгляд, который ты бы ни за что не отдала... Взгляд - не взгляд: пыльно-зеркальные стекла собственного бессилия... Четкое до неизбежности - как вечная прямая - холодком по спине - пустотой в груди осознание: "Я тут ничего не смогу..."
А потом - точно пробуждая ото сна, к ним, остановившимся, подобрался - откуда-то от относительно дешевой - по меркам центра забегаловки - вполне прилично одетый парнишка... Он широко, неправильно - первым встречным как лучшему другу - улыбнулся, а вслед - полетела фраза, такая же, как в иных городах - известная до зубной боли и желания хорошей зуботычины ее произносящему:
- Извините пожалуйста, а можно к вам обратится?
Вероятно, он принял за согласие поперхнувшийся - уже даже не смешок, вылетевший у Рыжей. И продолжил:
- Молодые люди, а вы верите в бога?
Все можно было просто понять, вглядевшись в эти - ярко-голубые, убежденнейшие, тупо-сияющие глаза. Что ж, это было тоже просто - просто, как любая прямая. Может быть, и вера-то была тут совсем не при чем? Что там вещал где-то очередной гуру? И скорее всего - все было как всегда: за самые щедрые пожертвования обещались всевозможные райские блага, а может быть - здесь даже райские блага начинались здесь с перерождения в жители элитного квартала? Воистину, если бы этих кварталов в городе не было - их стоило бы выдумать! (Кстати, а были ли в Городе Убитой Травы - Церкви? Секты точно - были. Должны были быть.)
- Нет, - отрезала она. Ответ отзывался истинно городским пыльным вихрем. А потом тихо - и как-то слишком равнодушно - добавила. - А вы?
На какой-то миг сектант замолчал, даже в сияющих глазах появилось что-то похожее на задумчивость. И Рыжая терпеливо поджидала. Впрочем, потом он еще шире улыбнулся и, как и полагалось, понес какую-то вдохновенную чушь, полностью похожую на то, что несли ему подобные в иных городах. Хотя - ответить он так и не ответил. На пассаже о каком-то великом Учителе, Рыжая как-то замучено улыбнулась:
- Ну да, как всегда... - полупросебя произнесла она, пожав плечами.
- И теперь я обрел смысл жизни, - закончил свой пассаж сектант. - Я счастлив!
- Что, правда? - с каким-то издевательским оскалом поинтересовалась Рыжая.
Он решил вмешаться в разговор:
- Может, пойдем? - произнес он.
- Да, наверно, - слегка растягивая слова, задумавшись, отозвалась Рыжая, после чего, игнорируя сектанта, делающего попытки всучить им какие-то листовки, развернулась, сделала за ним пару шагов. Но потом - когда сияющие голубые глаза сектанта принялись высматривать очередную жертву, - она обернулась. - Послушай, парень, а над вашим раем небо - тоже серое?
Появилась или не появилась - хоть на миг - задумчивость на лице сектанта - Рыжая уже не видела, торопясь нагнать своего спутника.
- Неужели интересно? - решил спросить он. - Их тут много шляется...
- Их везде много шляется... - мрачновато вздохнула Рыжая.
- Ко мне они что-то не цепляются, а тут отловился.
- На меня наверно. С чего бы это? - недоуменно поинтересовалась Рыжая.
- Ну, а чего им надо... Подумал - денег много?
- У ме-ня? - неподдельно-детское изумление на лице Рыжей на миг стерло непонятно-усталое выражение, даже в потускневших глазах зажглась лукавинка. - Да у меня ж не копейки.
- Ты на руки посмотри.
- Ну... А что? - Рыжая выполнила его совет, с абсолютно ошалевшим видом глядя на свои лапы.
- Серебро?
- Ну, почти...
- Оно здесь очень дорогое, - наконец-то уточнил он.
- А... - только сейчас поняв, что к чему протянула Рыжая. Следующая фраза прозвучала немедленно, - И покупают?
- Не совсем же на шею садится... Ну, и пива попьем... Хотя я боюсь подумать, какое тут пиво!
Впрочем, довольно скоро они выяснили, что пиво тут - неплохое.
Возвращались поздно, уже темнело, - и даже привычная, неизбежная до незамечания синева сумерек в иных городах здесь оставалась серой. Закат был желтым, пыльная желтая полоса заката плавила небо, вокруг - щерилось серое, точно тщившись эту пыльную желтизну - съесть... Возвращались, отмывая пивом крепко въевшийся в горло сухой привкус пыли. Рыжая распрощалась со своей походкой-полетом, не шла, а почти тащилась - устало, тяжело, такая походка так же верно давала ощущения за спиной - тяжелого груза...
- Ты как? - тихо спросил он Рыжую.
- Кое-как, - невесело хмыкнув выдала она.
- И - как тебе?
- Тяжко... Неужели ты здесь родился?
- Ну, вроде бы... А - что?
- Невозможный он какой-то... Я бы голову дала на отсечение, что такое можно было только выдумать... А еще лучше бы, - неожиданно вскипела Рыжая, - отсекла ее тому, кто такого понапридумывал... Хотя - как знать, а вдруг он сам...
- Как - город?
- Города временами такие твари... - сумрачно выдала Рыжая.
Потом какое-то время шли молча. Темнело, загорались фонари - правда, не везде - они уже давно свернули в его районы. Шумела вечерняя окраина, как всегда - колесным шумом, отстуком, именующим себя музыкой, голосами, бранью и смехом. И все было бы так похоже на иные города, но за сумрачным гулом вечернего города не вставал - неслышимо ощутимый ритм чего-то еще, чего-то большего, не колотилось, вторя гулу города - его сердце...
Шли дворами. И было все. Настолько все, что в страшное - не верилось. Ведь и в иных городах так же было. Разбредались по домам пришедшие с работы, втаскивали коляски на ступеньки подъездов мамаши, у подъездов гордо покуривали детки лет восьми-десяти, прилежно повторяя в разговоре небогатый набор матерных слов, а кое-где обитали и вполне себе идиллические бабушки на лавочках... Все было настолько нестрашно, настолько привычно, что никак не отделаться было от какой-то нереальной жути такой обыденности.
Прошли мимо длиннющего дома-новостройки, сокращали путь по детской площадке, теснимой со всех сторон гаражами. Все на детской площадке было, как и предполагалось, старым: лесенка с облупившейся краской накренилась, сломанное сиденье качелей черпало пыль, смутный намек на песочницу делал жалкие попытки расползтись по всей площадке, а давно оголенные опоры еще каких-то невнятных физкультурных снарядов, служили для сиденья упоминавшегося вида молодежи. А у сильного намека на песочницу пара взрослых дядей предавалась распитию крепкого спиртного напитка, детка же лет пяти, видно одного из этих дядей, резвилась рядом, выкапывая что-то в песке и радостно смеясь чему-то своему...
Они прошли мимо этой идиллической сцены.
- А дети здесь смеются... - как-то очень тихо, почти для себя произнесла Рыжая. И продолжила вслед. - Как везде. Все - как везде... Интересно, и сколько из них может повторить ту же фразочку...
- Какую?
- Я счастлив, - с неудавшейся у нее идиотски-радостной улыбкой произнесла Рыжая.
- Немногие, - сказал он в ответ. - Но это, наверно, тоже как везде?
- Тоже, - хмыкнула Рыжая. - Такое везде редко говорят... Говорят - "я был" или "я буду". И как всегда - все ждут, что будут, и всем чего-то не хватает: лишней тарелки супа, новомодных штанов, крутой тачки, вселения в элитные кварталы...
- Для меня всегда было загадкой, чего не хватает там, - произнес он.
- Знаешь, Дурак, - она впервые его так назвала. - Ох, как многого... Четвертой машины, чужой жены, киллера для соседа... Людям всегда чего-нибудь да не хватает.
- Это плохо?
- Да никак. Это есть.
Они уже подходили к его дому, выбирались на тот самый вчерашний пустырь. Стемнело совсем. В окрестных домах светились окна, его же башня мрачно оглядывала округу черными стеклами, похоже, опять вырубили свет. Кроме того, отказался гореть и вчерашний фонарь на пустыре. В темноте радостно отливала подвыпившая компания.
Рыжая снова шла впереди, сворачивая уже ко двору его дома, темному и страшному. Он чуть-чуть отстал, шел, вспоминая вчерашний день, случайность мокрых следов под фонарем - и сбывшееся следом. Шел и придумывал какую-то нужную фразу, которую надо было подарить Рыжей, хотя бы для того, чтобы прогнать из ее взгляда притаившееся там пыльное стекло бессильного равнодушия.
В темноте подъезда Рыжая остановилась, они почти столкнулись. Он-то давно привык и к таким фокусам со светом, и к своей лестнице. О Рыжей этого сказать было нельзя. Поднимались "под ручку". В подъезде как всегда было пыльно и воняло. Впрочем, именно в подъезде понималась и еще одна особенность воздуха города - ни утром, ни днем, ни вечером, ни в каких районах он не казался - и не был свежим. Та смутно понимаемая и долженствующая быть разница воздуха между подъездом и улицей - отсутствовала, и там и там было пыльно и воняло. И это не было отличительной особенностью его района. Было так и в центре. Было так и везде. Может быть, от этого не спасали даже кондиционеры, непременно наличествующие не только в домах не только элитных районов, но и в просто-обеспеченных. Хотя, нет, для здешних жителей - несомненно, спасали. Но кто из них знал, что такое - свежий воздух?
- А знаешь, чего не хватало мне? - неожиданно выпалил он где-то на средине подъема, на средине пролета лестницы, у выбитого окна.
- Нет, - произнесла Рыжая.
Он на миг задумался, но все-таки выпалил:
- Тебя. Вернее даже не тебя, а просто - чего-то еще... Может быть - надежды на то, что что-то еще бывает. И вот вчера, я тут шлепал, пытался на работу устроится, не получилось, возвращался назад - и там, под фонарем, следы. Я долго вспоминал, как это называется. Сначала ты называлась - фигня... ну, то, чего не бывает...
- Лестно, - хмыкнула Рыжая, почти перебивая его. - Может, это тебе спасибо сказать, что меня сюда занесло?
- Злишься?
- Да нет... Совсем нет. Если б хоть толк какой был...
Ввалились в квартиру.
- Тьмища! - произнесла Рыжая.
- А в фонарике батарейки сели, - уточнил он.
- А свечек у вас не водится?
- Нет, а...
- Понятно. Еще б сыскать тут сумку, не устроив третьей мировой... Ладно, попробуем. Заодно и объясню, а что это такое.
Сумка сыскалась. В хламнике очередной раз что-то уронили, оно покатилось с жутким грохотом, подняв - судя по ощущениям - немыслимую кучу пыли: расчихались оба. А еще он спросил, а что такое третья мировая.
Сидели на кухне. Пили пиво - благо, запаслись, воды, конечно, не было. В старую консервную банку воткнули свечку, рыжие отсветы танцевали по стенам, он всматривался в непривычную фантасмагорию теней.
- Это называется - свечка? Красиво...
- У вас такого нет?
- Здесь - нет. Фонарики, зажигалки...
- Да, еще - пожары, - оптимистично отозвалась Рыжая. - Лишь бы твои соседи не решили, что тут пожар...
- А могут... Хотя - тут обычно по фигу...
- А...
Горела свечка, плясали тени, Рыжая смотрела на отражение огонька свечки в пивной жестянке. Он - на Рыжую. Фраза сорвалась нечаянно:
- Подумать только, а ведь этого могло и не быть...
- Сказки. Ты могла б и не придти... Или придти, но не сюда... - он замялся и добавил, - в какие-нибудь элитные районы.
- В элитные районы? Я? - Нет! - выпалила Рыжая.
- Тебе они так не нравятся? Ты же их не видела.
- Они в основном одинаковые... - задумчиво произнесла Рыжая. - Во всех городах не так уж и много - разного.
- И ты их везде не любишь?.. - поинтересовался он.
- Ну... Не то чтобы прямо так не люблю, хотя... - Рыжая растянула последнюю фразу, помолчала какое-то время, отхлебнула пива и продолжила - неожиданно быстро. - Они тут, похоже, и сами по себе чудо. Любовные романы, вон, про них пишут, сериалы снимают - куда ж им еще то?
- Ну... Так ты же - настоящее?
- Настоящее, знаешь, это - ну, что-нибудь вроде очередной крутой тачки к подъезду... А я так - шанс на невозможное, - с какой-то не слишком доброй усмешкой отозвалась Рыжая.
- К такой-то матери тачку к подъезду, - хмыкнул он в ответ. - А если нужна просто тарелка супа?
- Тут-то я хотя бы покормить могу... Иногда, - поспешила уточнить Рыжая. - А вот что делать с тачкой я совсем не знаю...
- Ну, а так бывает, если тачка уже есть, и не одна, а все равно - что-то нужно?
- Бывает, наверно. Говаривают иногда - с жиру бесятся... Ну, ничего, им развлечений бы - и не найти? Да хоть по соседу пострелять... Издеваюсь, конечно, все бывает. Может быть, всякие там чудеса и элитных кварталов не минуют... Только можно ими буду все-таки не я? Какой-нибудь гордый нищий аристократ-одиночка в родовом замке - ну, может быть... Но я и элитный квартал - не-ет!
Что было дальше - угадать было довольно просто. Конечно, он удивленно посмотрел на Рыжую:
- А что такое - как это? - аристократ, родовой замок?
- А историю у вас, конечно, не учат? - вопросом на вопрос отозвалась Рыжая. Впрочем, в ее голосе вопроса не слышалось. Поскольку вместо ответа он снова удивленно посмотрел на нее, Рыжая мрачновато изрекла следующую фразу. - Только не говори, что ты хочешь спросить, что такое история... Ну, не в смысле у соседа за стенкой.
- Там нет соседей, - хмыкнул он в ответ. - Ну, молчу, молчу...