Просто не выходи на болото, когда зажгут фонари!...
Башня Rovan
А хрен ли я не Демиург?
...И была зима. И был снег.
И ничего не было. Было холодно. Просто холодно.
...И было глупой попыткой спастись, бежать, бежать так просто и безнадежно, бросив все, не зная, зачем... Зачем тебе - эта метель, эти безысходные прямые улиц чужого города, эти рваные оранжевые огни фонарей, равно нелепые и равно тонущие в понимании все того же и единственного: холодно! Как это было глупо - метаться по чужому городу, когда - ведь можно отыскать где-нибудь - у вокзала они точно есть - телефоны по монеткам, ведь кто-то здесь да знает, ведь можно же - найти склерозник, снять трубку, кинуть монетку - хотя бы тот ледяной круг пяти рублей, стиснутый в ладони, как говорят - до боли, но совсем не больно, просто чтоб хоть что-то чувствовать, кроме - холодно, но ничего, только то, что он еще теплей ладони - глупый ледяной кружок, лучше б ты был лезвием... Но ведь можно, можно - снять трубку, набрать номер, крикнуть: "Помоги!" Если бы еще уметь просить... Но как просить, как уметь - зная ответ так заранее и безнадежно?
Скажи нам, как имя беде твоей - и мы укажем, где спасение твое! Нет имени беде моей, ибо имя ей - я... И нет мне спасения...
Оглашенные, изы...
И из угла в угол - потому что углы, потому что прямые - по метели, потоком ветра, волей ветра, пустыми, черными, выбитыми, заделанными фанерой окнами изнанки любого центра... Как срезают твои прямые, город! Как вечный мост под ногами. Мост, который - лезвие. Может быть - в этом дело? Уводил - и было холодно... Пустотой, метелью, небылью, можно ли заплутать в прямых? - можно - потому что есть ли среди путей твоих путь - к спастись?
Назови по имени беду свою, и мы скажем - куда тебе бежать.
Нет имени беде моей. Имя ей - я. И нет мне спасения...
Есть только снег.
Холодно!
Путаться, блуждать, теряться, смотреть, как наступает темнота, как совсем густеет крошево неба и метели... Обрываться - шаг за шагом, трамвайным звоном, глядеть в небо... Чтобы в конце концов, из скучной узости какого-то переулка - улицы, в таком городе переулков не бывает - найти и выйти...
От того, что было дальше, от того, что было - за, остались отсветы... Красным небом - заревом... Фонари, мосты и небо... Берега метель вычеркнула, оставив только воду. Все - пространство воды... Всю реку сразу - темную, тяжелую - вот сейчас, под взглядом замерзающую - но еще высокую, еще гневную - тем часом воды, когда она вся -под мостом... Когда - что там над ней - небо? - все - мост. Воду - и камень... Особенно красный - под этой поддельной оранжевой теплотой фонарей - гранит...
Значит - вот он, ответ твой и выход?
Я иду!..
И так неуверенно, что дело явно не в том, что под ногами - не по грязному городскому, сметенному машинами снегу, не по раскатанному льду... С первого взгляда - с первого ответа на взгляд... Так идут к воде - точно уже по ней - точно уже - ей... С первой - последней - степенью поверившей неуверенности...
Как имя беде твоей?...
И дойти, и спуститься ниже, к самому низу, здесь правильные ступени - до воды, в воду... В такой - тихой - от твердого знания неуверенной - медленности шага - даже не остановившись - так сбросить сейчас багровой округлости гранитных перил черную шерстяную ложь пальто - может, хоть так теплее... Но точно - что так правильнее...
- Здравствуй! А ты все еще не замерзла? Ты ждала меня?
И опуститься - у самой воды, не заметив, что на колени, пробовать ладонью - тяжесть, отзвук - всю песню ледостава... К чему - ладони тянутся до воды? Напиться? Умыться? Согреться?.. И слушать, слушать, как шуршат маленькие, только что смерзшиеся льдинки у краев ступеней... То ли: тише, то ли: не спеши: помнишь клятву...
Помнишь! - Так не клялась бы... Так не...
Простите - но я - ничего... Но я - не... Но я просто хочу согреться...
Потому что разве бывает - так холодно... Что только ладонь - отпущенную подобрать отзвук тяжести твоего ледостава - жжет?
И подберешь...
Тогда фонари погаснут... И на всю воду ляжет - издали, из ниоткуда, из-за крошева метели - всей россыпью отсветов - от беспечно-золотого - до того несказуемого, когда пламя - почти темнота, а темнота - пламя - невозможной призрачностью огней - с того берега... С какого того? Они не горят. Они не могут гореть... Только в праздники... Чей сегодня праздник? - Мой!
Маяками - какому кораблю?
Ну так пусть - горят... Пусть все - горит! И сыплется в воду - спором - отсветов и метели - братством - равенством льда и огня... Как же они горят!
Ярче фонарей - ярче века - ярче правды - ярче крыльев моих - как негасимы огни ада твоего, господи! - но что ж мне так холодно?!
И тогда решишься - и поднимешься...
И изумленно застынешь, не успев одолеть ступеньки...
Ведь город, ведь время, ведь место... А ты совсем забыла людей... Но какие могут быть люди - там, где все фонари - погасли? А тебе идут навстречу...
Высокий - чужой - темный... И, опасаясь поднять глаза - опасаясь вызвать - смотришь, как - как в той же воде - застывают в складках отсветы... От ярости оранжевого - до темноты несказанного... Может быть, тот?
- Вы давно ждете меня, Госпожа?
Так не говорят - ветром и огнем, жжет уже не только руку - но только жжет... И тогда все-таки - смотришь в глаза... И в их темноте пляшут - снежные вихри, а где-то далеко за ними, в самой глубине, в самом - том - просыпаются и спорят сполохи - того пламени, что никогда не умело - ни светить, ни греть...
- Да, я ждала тебя!.. Я слишком долго тебя ждала!
И неназванный, но узнанный - возрадуется пламень, и полыхнет - по снегам - чужой радостью... Если говорят "полыхнет" про огонь, что светить никогда не умел:
- Так время, Госпожа!
- Время!
- С праздником!
И взлетит рука, и укажет - совсем не туда, куда казалось бы... Назад. В позабытое "назад". Что там, когда все фонари погасли?
Темнота... Нет домов, нет города, нет ничего - темнота - и другая: как-то темней и гуще. В темноте - метель. А на границе, там, где была дорога, именно - границе, потому что до нее еще стелется - тем не белым цветом ночного снега, незапятнанной пушистостью, предательской ровностью снегов - как там - по колено или по горло? - там, где еще почему-то видно - мигом возникшим расходящимся следом - взвихренностью снега - что? Темнота дерева, изгиб, смутный отсвет в глубине - меха, тяжесть толщины полозьев - сани? Пусть будут. Неузнаваемы. Не этого века - где забава, в дальний путь, в недобрый путь... Коней заметишь, только когда соизволят - проявиться из темноты, не явились бы - не заметила: темны. Темноты темнее. Мороком - отсветом: легким отходом снега - препятствием на пути метели. Темны, как сама та темнота... Может быть - их вовсе нет?
Идешь, впрочем, не оглянувшись... Идешь, боясь оглянуться... Потому что вдруг - проснусь? И ничего не будет - кроме ледяной воды - перед? Вдруг там даже фонари не погасли...
Или уже не помня? Боясь - другого... Идешь - не оглянувшись, по той сыпучей нетронутой белизне - глубине - явно больше, явно глубже, не по колено, не по горло, ступишь - ухнешь целиком, просто идешь - поверх, с такой невозможной легкостью - сна ли, небыли - чего? - кого? - что уже боишься увидеть, что за тобой за следы...
Или просто того, что там уже нет - назад?
Мех там и вправду будет. Большой. Тяжелый. Черный, длинный, тронутый по кончикам серебром - чей такой?
Ты так и не заметишь, когда эти кони - полетят... Заметишь только - как...
Снегом в лицо, ветром в лицо, легкостью небыли и полета - где летим - не знаю: в метели, сквозь метель, - догоняя ветер - быстрее ветра - наконец, ветром самим... Взгляд не успевает - и остается только снег, снег на таком пути - осколки - ледяные, острые... А может быть уже - звезды?
Как же изощрялся век тот, остающийся явно позади, в стараниях своих - мчатся быстрее... Ревом и скоростью, дымом, стуком - точно время нагнать...
Не догонит.
И всеми, и тобой подзабылось, что лететь сквозь время умеют только ветра и кони...
Если, конечно, кони там есть...
Где - "когда" в таком полете, и когда этот бег - встал?
Но встал - и, вспоминая, как смотреть, оглядишь темноту... Будет снег - но утихнет, завесой, хлопьями, будет валить он с неба, иной песней, иным ритмом - затихающим, плавным, и попробуют руки подобрать - танец... И будет тихо, насущно-тихо, и первый звук этого мира - дальний, непонятный, глухой - странным отголоском песни падающего снега зазвучит в тебе... И сквозь снег прорежутся - крылатым, бьющимся орнаментом, и небо разбивающим в витражи свои - тонкие зимние ветви...
Небо? И лучше было бы - не смотреть. И зачем - об этом небе?
Оно темно - той же неведомой густотой и чернотой. Оно низко - может быть, эти руки ветвей умеют его зачерпнуть. Его - а там, вслед... Там снег, снег... И все же в этом небе - звезды... Кажется, ниже снега... Просто явно не понять, где кончается снег - и начинаются они... Может, они и сыплются... Низко, слишком низко, не то, чтобы ярко - остро, и слишком много - и слишком явно по-чужому любому берегу земли - нет таких созвездий - быть не может - рассыпающимся, вьющимся сверком - тропой - и там тоже ветер, и если ступить, поймешь, какой он холодный... Тропой - подсказываешь себе и на ходу - Мостом - единственным, который вьется... Звездный Мост? Земля, вставшая под Веретеном Времен? Но никакой не может здесь встать... Здесь, где все берега земли равно кончаются.
Узнавание будет незнакомо-горьким. Знаю. Знаю - земли, вставшие там, где не может быть земли. Пограничье? Перекресток? Край Света? - Еще один. Знаю. Знаю - не ту...
- Где мы?
- Здесь... - и, странно улыбнувшись, поведут тебя по снегу - туда, к ветвям и...
А за ветвями - споря и вторя - новой темнотой в снегу - странной резьбой взлетающих башен - что это - дом?
Имени такому все равно не будет... Так построил бы ветер, восхотевший дома... Так умеет только песня падающего снега... Так растут дороги и ветви... И так обрывается взгляд, до тоски ищущий в веке том - в любом веке - именно его, невозможного...
Так тоскуют. Живут - не так...
Этот дом строился ветром. И ветер слишком легко войдет туда снова.
- Где мы?
- Нигде. То есть - дома.
Разве у тебя бывает - дом?
Как имя беде твоей?
Здесь странно горит огонь - и ветер слишком свободно гуляет где-то в высоких сводах, отыскивая следующий звук для ожидания этой тишины... Бродит - ветер, заблудившийся в собственной песне, и перебирает по стрелам сводов - отсвет за отсветом... Алый, темно-красный - еще темнее - и так до того самого... Ветер и огонь подбирают песню - кого они зовут третьим - в круги свои... Третьим, четвертым... Нет, именно третьим...
- За вас, Госпожа!
- Я не Госпожа!
- За вас, странница!
- Я бродяга! - и странный холод темного серебра жжет ладони. - За встречу! Радуйся, Безымянный мой!
Алый - темно-красный - еще краснее - все оттенки тех гранатовых и багровых... Но как горчит твое вино, Равный? Трава Дорог? Но разве мы опять прощаемся?
- Встреча. Радуйся!
И слушаешь... И ветер и огонь - ждут... Но почему-то медлишь, добираешь последние капли - темно-красной необъяснимой горечью, остающейся слишком надолго... А ветер бродит в сводах - пробует первые отзвуки, самое начало того, что должно быть - дальше... Дом, построенный ветром, чтобы проще было петь - неуютный, как восторг... И поет, и пробует, щедро и далеко рассыпая смутное и темное пламя - так далеко, что даже не видишь, что оно. Блесками, отсветами, игрой по сводам - и так до самой темноты - где-то вверху и как-то глубоко - окон. Из-за ветра, из-за смысла - смотрят отчужденной, хищной узостью - и нельзя иначе: бойницы. Не спасет и не обманет - то, какой легкой радостью рассыпаются там отсветы. Слишком высоко, чтобы увидеть. Но - видишь...
С верной легкостью встречают те отсветы - мелкие, острые - поневоле назовешь: осколки - сумрак мелких стекол, собранный в темной и резкое - никак не кружево - но как тогда? - переплета... Витраж - верной попыткой повторить осторожный рисунок ветвей там, за этими окнами. Напрасной попыткой. Таким острым изломом может идти только металл - и мертвые ветви... И блики сбивают с толку - с цвета... Витраж - фиолетовый? Нет... Красный, конечно, можно размешать до того, что он станет почти фиолетовым - но все-таки это красный... И как светом ударило - видишь... Излом черных ветвей в огненном небе - это тоже было... Красный. Очень красный. Если здесь взойдет солнце, покажется, что дом загорелся. Покажется?
Но здесь никогда не взойдет солнце. Потому что там, где кончаются все берега земли, время - стоит...
- Я бы мог сказать все это и иначе, - медленно, как та песня, что подбирают огонь и ветер, ответят твоему скользящему взгляду. - Но ведь ты совсем не того хотела...
Но медлишь, все еще медлишь, вслушиваешься - как с ветром под своды врывается - новым голосом песни, таким же ждущим и безжалостным как другие - тот далекий гул и рокот, что был первым звуком этого мира - или единственным его звуком...
- Что у тебя за домом, Безымянный?
Улыбка - и:
- Море.
Звук - песни. Верный. Последний. После него медлить уже нельзя.
- Да, я ждала от тебя - такого...
И встаешь. А встать - это уже согласиться с огнем, ветром - и морем. И правдой того невозможного "было"... Встать - уже выйти в песню... Согласиться быть - ведомым... Или?
Чем выйдет - танцем ли? Поединком ли?
И в глазах Безымянного - ни малейшей улыбки. Отрешенная серьезность - огня и стали... Танец? Обряд? Правда?
Впусти ветер в сердце - и посмотри, останешься ли сам? Впусти ветер в сердце - и посмотри, что останется...
И ветер, ветер, ветер - исторгающий за пределы, до самых высей чужого и неведомого восторга, дотуда, где все замолкает, где он сам безмолвен... И не пересказать - ибо слова заведомо исчезают раньше...
И пламя в глазах Равного - смеется. Тем смехом, который знают только огонь - и боги, милосердия не сказавшие, только - Судьбу.
Было - не было? - Не было - было? Не успев понять, что очнулась, стоишь - успев понять - на берегу, и смотришь в небо... А в небе...
Где это было, когда - я уже плохо помню, но кто-то однажды сказал, что время - прямая, и размахнулся маятником - и разбил зеркало между землей и небом, и посыпались - сквозь Веретено Времен осколками... Долго ль нам?
Слово "вечность" складывается из горечи, вот и бродишь - по свету осколочком, учишься словам человеческим - а не получается...
Что - кончилось?!
Стоишь - под Веретеном Времен, зыбкие, сыплющиеся звезды, не в начале, не в конце - вне, у моря, никогда не знавшего других берегов... Стоишь, забывая понять - и смотришь, точно со стороны, откуда-то с точки зрения этого снега, что падает тебе на ладони - и забывает таять... Кто ты?
Босиком на снегу - глядя в небо - какого цвета у нее? - тебя? - глаза, может быть, она не знает, потому что нет тех зеркал, что умеют ее отразить... И странная - рождающая ветер - легкость - наряд? - просто залитость, и от не-рвущейся вокруг темноты покажется - просто черным, но на самом деле - разладом и братством, черного - с той самой темнотой красного, темнотой огня самого явного жара - что порой прорвется таким нестерпимо алым - для огня, не умеющего светить - цвета тех небес... А над нарядом - надо всем, с ними проще запрокинуть голову - к небу, и так невозможно склониться - крылья. Поняв, что она - ты, ты так никогда и не узнаешь, чем им рвануться на этот раз - холодом или огнем. Впрочем, мало разницы - потому что на тех берегах лед и огонь - одно.
Как оно - Имя тебе?
И ворвется в еще не устоявшееся понимание требовательный голос - Равного:
- Помнишь?
- Помню.
- Молчи!
И раньше, чем успеют дозвучать слова - да и было ли то словами, - порвется слишком ждущая тишина - далеким и явным зовом - хриплым и тревожным... И треснет даль. И взъярится снег. Чтобы несло его - ветром, лютым скоком метели - с этого края сквозь все времена...
Не успев понять, что очнулась... Ты и не очнешься...
И - крыльями ветра, безудержным его летом - ветер - мое сердце... В самую долгую из всех ночей - явной радостью, еще не помнящей о прощании - с праздником! Пусть - колесо уже повернулось, пусть недолги сроки, и все кончено загодя, но час - да наш, и празднуют свое - метельные вихри, и несут сквозь время ликующую песню самой долгой полночи...
И ты, живой и другой, в том теплом доме у моря - спи! Спи - и не смей помнить. И не смей слышать, о чем - у этих ветров песня... В эту полночь, где снег летит равно сквозь все времена... В этот всеми живыми забытый срок, когда расходятся стрелки - когда радоваться чужим ветрам, и срываться - в славословие той, невозможной и закрещенной, но всегда бывшей - и снова вернувшейся - радоваться, той, имя которой знали - все берега Земли - и ни на одном не называли этого имени...
Не выходи - в остановившуюся полночь, где срок радоваться - той, что танцует в снегах... Не выходи из дому - в тот срок, где снег идет - вверх...
Спи! - хотя я знаю, что тебе снится...
Равный мой, Безымянный мой - и почему я не могу любить тебя вечно?
Срок тому празднику краток - как час полночи разводить стрелки... Срок тому празднику - краток, и еще рвется и помнит ветер - в иных берегах земли, еще радоваться тем ветрам до самого рассвета - а вам уже снова встать - там, где будет затихать мелодия ветра - и рассыпаться осколками, сыпаться снегом в море - то, невозможное - созвездию, которого никогда не было и всегда было - Веретену Времен... И останется только слышать, что снова ждет как будто где-то за спиной - та негасимая и верная песня - того праздника, и снова будет - ждать...
И трудно уже будет понимать - чего...
И странно тихо будет смеяться - позабыто почти, как имя ему, - пламя в глазах Равного:
- И чего ты теперь у меня попросишь?
Твоему взгляду придется - послушаться... И, задумавшись, оступиться в снег...
Чего я могу - просить?
Права любить - тебя и только тебя - вечно... Но - можно ли любить того, кто с тобой - одно? Кто и есть - ты... Кто больше ты, чем все, что когда-нибудь смогла сказать...
Равный мой - и не твоим ли даром я с такой неуверенностью каждый раз, когда решаюсь, произношу это словечко "любить"... Точно перевожу его еще с какого-то... Еще бы знать, как оно тут - значит...
Впрочем, я так - все слова произношу...
Равный, а мы вообще это - умеем? Или беда в другом - как?
Чего я могу просить? Права остаться здесь навсегда? Сказать вот об этом - Дом?
Равный, но я зряча... Злым даром - беспамятных - помню... Что Перекресток - не дом, что дом - не здесь... Дороги Домой? - но ее мне самой - ткать, собирать по Веретену Времен - по осколку, по слову, по имени - там, где кончаются слова, а чем тому прорываться на берегах земли - а за дар всегда платят... И подбирать снова - злым даром беспамятных - не помню, сколько, не знаю, доколь - где он, конец этой дороги? И есть ли ей конец?
Кто мне откроет дверь, и где он - мой Дом?
И сколько так - слово за словом, собирать осколки заново, нанизывать круги... Что там надо мною, Светлые - песок или камень?
Как имя беде твоей?
Я - зерно. Я хотеть - не умею...
Права просто остаться здесь навсегда? Но я и так навсегда - здесь...
Потому что, зная этот ветер - какому времени я смогу присягнуть на верность? Потому что зная этот ветер - какому времени, не усмехнувшись, скажешь - твоя?
...Сколько волка не корми - все равно в лес смотрит... Все мы - волки. Чужие и крылатые звери - той стороны света... На любом из берегов земли - стоит мне только остановиться, и я все равно стою здесь... Где-то в полушаге - до конца всех берегов земли. Под Веретеном Времен. Рядом - с тем ветром...
Только вот - каково - быть живым, помня тот ветер? И, опустив глаза, - каково - притворяться живым? Да нет, иногда даже пытаться верить, ухватится за время - но это безнадежней, чем когтями за воздух: тот держал... И слышать - с первого шага по земле, просто долго не понимать, что слышишь... Но твой первый шаг уже сказал тебе: виновна. Ни в чем. В том, что есть. В том, что чужая. В том, что время не удержит... Потому что над веком есть - времена, а над ними - всем им край, пограничье еще-не-Вечности, которая уже ничем не пахнет - хотя бы потому что там перестаешь дышать...
И где она, ты земля, что не скажет мне: чужая, Безымянный? Только ты тоже - не знаешь...
И сколько так - учится быть живым, пытаться, плутать и тыркаться - по всем берегам земли, но все равно - знать и слышать только ветер, только все ветра, рвущиеся внутрь: скажи меня! И биться - о свою обреченность на слова, и только слова, когда - знаешь, что то, что ты говоришь, на самом деле - другое...
Угораздь тебя родится ветром - все бы наверно, было правильнее... А так...
И не от того ли, если получается высказать - это навсегда неумелое - по-чужому - слово "любить" - навсегда знаешь, что дальше сорвется рефреном. Первое - будь. А второе - если все-таки нарвешься - на чужой шаг навстречу, только равному не надо объяснять, почему это не могло быть иначе - беги. Ты не знаешь, с чем схватываешься. С еще одной верностью. С подданством, которого не оспорить... Не хочу - ни тебе беды, ни себе долгов: беги! Потому что стоит ветру подуть - с той стороны... И это не зовется - ни бедой, ни болью - я потому так легко и ходила, я легковесна, и я - его... Меня просто - сдует... Но если есть тому имя - то оно Радость. Такая - Радость. Есть и такая. Радость, которой не назвали никакие боги... Радость, которой ни один из них - не простит...
Беги, потому что стоит ветру взлететь - с той стороны - и я в любом тепле замерзну... У любого огня, кроме...
Здесь нет времени, и ты не знаешь, сколько стоишь, опустив взгляд к снегу - не понимая... Но если не любви, и не Дома - тогда чего же у тебя еще просить?...
И снова поймешь, что выбора нет, и никогда не было, что та - во все выводящая песня ветра, ждет снова - то, что должно быть сказано. Слова. Последнего.
И другим - оно просто не может быть...
Теперь покажется, что ты не раздумывала и мига.
- И чего же ты теперь у меня попросишь?
- Весны.
Ты не понимаешь, Равный? Настоящей - Весны...
С самого начала... С самых первых теплых лучей... С их золотых дорог... С этих первых дней, где никто еще не виновен, и только это непрошеное тепло - ложится на ладонь, шепотом, - не помню, позабыто все, кроме боли - таинством: скажи, мы не расстанемся? Не расстанемся...
Но так и должно, чтобы так - вело...
Как мы умеем любить, Равный?
Но кому из нас забыть, когда - зимним ветрам взлетать - еще раз?
Весны. Настоящей весны. Последней.
С тем пограничьем небыли и были, с тем вечным полем, на которое ни разу не взглянул ни один живой... И все заново, и все, как засветло у людей выпадет - ныне не выпадет, ну и что... Волей-волей, друг за другом, полем-полем, кругом-кругом... Праздником. Тем, который у людей не звали... А зовется он - Праздником Прощания...
Праздника... Правды... И молчи о дальше...
Потому что тем утром - которое для живых - будет, это тоже тебе выходить в тишину и безнадежность такого утра... И вспомнив, не слушай, светлый мой, ничего не случилось - снег... Ну и что, что он будет - черным! Снег... Ничего не случилось, светлый мой - лед идет...
И не зачем рассказывать, чем снова восходит - с любой весной - едкой горечью травы Дорог, сказочка - о том, как любил белый снег солнце красное... Только сказок таких не складывают. И не надо...
И только...
Как имя беде твоей?
Моей - тысяче которой - Последней Весны?
...А когда на полузабытых берегах земли, где остался город, где остались все города, настанет утро, когда ты вспомнишь себя живым, и выйдешь к морю - ты увидишь снег. И только снег...
Но не бойся. Все будет. Все начнется сначала... Чтобы тебе приходить - по Весне - золотой дорогой... Разве туда, где я - сумею проснуться?