Аннотация: Текст загадошный, но мне скорее нравится.
Не делайте мне смешно!
Грустная ночь бредет по улице. Длинными ногами топчет грязные тротуары, щурится на пыльные лампы фонарей. Все ближе и ближе к теплому свету тянется лакомка-ночь, ближе к леденцам окон, с которых так вкусно слизывать черным языком горькую изморозь человеческих страхов и снов.
Вот - вдруг - остановилась, приникла и тянет через соломинку неплотно закрытой форточки особенный, редкий коктейль. Полынной водкой в напитке - страх. Лаймовым соком - любопытство. Затаенная радость - пахучий мятный листик. И еще что-то, не названное, притягательное, вку-у-усное. Не сразу, исподволь, неохотно за оттенками вкуса появляются призраки мыслей и слов...
- Серия, ты понимаешь, Наташка, это - серия! Самая, блин, настоящая! Один - это блажь, прихоть, корысть, да что угодно! Два - это серия! Ты понимаешь, се-ри-я! - мужской голос неприятно истеричен.
- Я? Я понимаю, - женский голос равнодушным айсбергом надвигается на "Титаник" мужского крика. Крик разваливается и беспомощными щепками кружится по комнате, натыкается на круглый стол, на пузатый шкаф, на старые уютные кресла, бутылку плохого вина и два бокала.
Женщина брезгливо стряхивает тонкими пальцами обломки мужского голоса со своих точеных коленей, целомудренно прикрытых клетчатой юбкой.
- Они погибли... как?
- Выстрел в голову.
- Снайпер?
- Стреляли в упор.
- Сзади?
- Одного сзади, второго сбоку.
- Самоубийство?
Теннисная партия реплик прерывается. Мужчина машет руками так, будто вопрос - это муха, которую можно прихлопнуть:
- Ты все время говоришь глупости! Я знаю, ты нарошно! Ты хочешь меня разозлить! Я зна-а-аю... - в мужском голосе жалобная, беззащитная злость.
- Или может, обратимся к врачу? Ни-че-го я не хо-чу! - кривляясь накрашенными губами, декламирует женщина детский стишок.
Полное лицо мужчины вспыхивает красными пятнами щек:
- А я тебе больше ничего не скажу! Не имею права! Между прочим, это тайна следствия! И вообще, почему ты все время спрашиваешь?
- Тайна? Ха-ха-ха, - четко и раздельно произносит женщина. - Ты делаешь мне смешно. В нашем курином городе - тайна?
Женщина одним движением поднимается с низкого кресла. Долго роется в шкафу, находит нечто, прячет в кулаке за спиной и дразнящей походкой надвигается на мужчину. Приблизившись, прижимает что-то теплое и мягкое к лицу собеседника, отнимает руку и смеется. Мужчина испуганно машет руками, на пол падает пушистое черное нечто.
- Глу-у-упенький Тюлька, ты чего испугался? Тебе идут усы! Ты будешь похож на... скажи, как его звали? Такой же толстенький, и все время ходил в красивых усах! Его в телеви-и-изоре показывали! Ну вспо-о-омни, ты же знаешь, у меня плохая память на всякие смешные иностранные имена-а-а! Ну скажи-и-и!
Мужчина смотрит на женщину с искренней ненавистью, суетливо выбирается из кресла, в которое только что плюхнулся, выбегает из комнаты, некоторое время возится в маленьком коридоре и пыхтит от усердия, пытаясь попасть пухлыми руками в рукава тесного пальто. Хлопает входная дверь.
"У... коза тощая, сорок лет бабе, а все девочку из себя строит..." - мужчина семенит по темной улице и бормочет себе под нос что-то невнятное, недовольное и совсем немного восхищенное.
"Тут полгорода с дырками в башке ляжет, а она будет "ни-че-го я не хо-чу"... Самоубийство, ха! Наташка-дурашка... Вот интересно - совсем не боится, или просто хорохорится? Тут самому как-то так..." - толстяк с "корочками" следственного отдела в кармане проглатывает повисшее на языке "страшно" и заменяет неприличное слово неловкой паузой.
"А если...", - мысли мужчины медленно разворачиваются в другую сторону: "а она сама могла бы вот так... в упор? Она ж безбашенная совсем... или не совсем?"
Темная улица отодвигается на второй план и уступает место солнечному классу. Ноги мужчины машинально отмеряют шаги, а память подсказывает все новые и новые детали двадцатилетней давности. Девочка в аккуратных косичках балансирует изящными стрекозиными ногами на подоконнике. Ироничное весеннее солнце заключает пари с лакированными лужами - прыгнет или нет? Третий этаж, под окнами - плитки тротуара. Можно ногу сломать, а можно голову разбить - лотерея. И пухленький мальчик, у которого в кармане еще нет "корочек", а есть две ириски и один шоколадный батончик, в ужасе цепляется руками за стрекозиные ноги. Под гогот десятков ртов девочка стряхивает прилипшие к ногам чужие руки и легким движением спрыгивает с подоконника.
- Глу-у-упенький Тюлька, ты что, и правда поверил, что я прыгну? Глу-у-упенький Тюлька... А если бы я прыгнула - ты бы за мной - прыгнул? Скажи, Тю-ю-юлька, прыгнул бы?
Гогот становится невыносимым, плотным и тяжелым. Красный и потный, Вова Тюлин с усилием пробирается к выходу из класса и бежит прочь из школы, тяжело ступая на те самые плитки, на которые так и не прыгнули стрекозиные ноги. И где-то там, среди раскрытых смеющихся ртов остались в памяти Димка и Юрик, и там они будут жить еще долго, и ничего, что их тела сейчас лежат в городском морге, и в каждом - аккуратная дырочка. Димкина - сзади, а та, которая Юрика, - сбоку...
Темная улица возвращается, возвращаются мысли: "А зачем ей - Димку и Юрика? Мотив должен быть... Мотив... какая-то выгода, корысть... или чувство - сильное... Зависть... Ненависть..." - старший следователь городского отделения внутренних дел Владимир Иванович Тюлин шагает все медленнее и медленнее, размышляя над тем, кому понадобилось убивать двух человек, у которых не было ничего, совершенно ничего общего... Почти ничего - кроме того, что двадцать лет тому назад они учились в одном классе вместе с Вовой Тюлиным и Наташкой Небесной... С недосягаемой, неземной, стрекозиной Наташкой.
Владимир Иванович снова и снова проигрывает в памяти турнир, в котором только что потерпел позорное поражение и не хочет думать о том, что все должно было быть совершенно иначе. Не хочет, отбивается от заманчивых картин, но то-как-все-должно-было-случиться шаг за шагом вытесняет реальность.
Вот Наташка слышит зловещее слово "серия" и тут же испуганно закрывает лицо руками. Ей страшно, она боится. Она балансирует на грани ужаса, а сильные руки уверенно ложатся ей на плечи. Их никто не стряхивает и смех... Не звучит смех, нет хохота. Никто не улыбается. На этот раз все серьезно.
Замечтавшись, Владимир Иванович не замечает тревожный красный глаз светофора. Черная иномарка пронзительно сигналит. Мечты разбегаются. "И все таки, почему она не боится? Почему?" - думает Владимир Иванович. У него за спиной раздается мерзкое хихиканье. Ночь знает, почему...
Многим людям нравится читать детективы. В этих замечательных книгах всегда есть преступник, который обязательно оставляет улики. Не потому, что он глуп или небрежен, а специально для того, чтобы читатель подумал над разными занимательными вопросами. Что за инициалы вышиты на батистовом платке, найденном возле трупа? Кому принадлежат волосок, шерстинка и алый помадный след на кромке бокала? Что за клочки бумаги догорают в камине?
Хорошо, когда много улик, а еще лучше, когда заботливый автор собирает всех подозреваемых в старинном замке или на острове, с которого невозможно выбраться. Корабль тоже неплох. И самолет... Еще лучше, когда у преступления есть свидетель. Его потом тоже можно убить и оставить новые улики.
Когда заканчивается хоровое выступление улик, на сцену детективного действа выходит исполнитель сольной арии - мотив. Обычно мотивы бывают корыстные и любовные. Иногда - корыстно-любовные. И если сыщику удается узнать, кому из подозреваемых больше всех нужны деньги или чужая жена, то можно легко догадаться, кто настоящий преступник. Есть еще парочка редких, но хороших мотивов - тайна, которую нужно обязательно от кого-нибудь скрыть. Или ненависть, которую больше нет сил прятать...
Настоящие сыщики выуживают мотивы из головы преступника так же легко, как улики из ящика стола. Невинные вопросы ведут в коварные ловушки, а ненароком брошенные реплики тут же подвергаются изящному расчленению в поисках подозрительного смысла... И вот уже в руках у сыщика тонкие ниточки, которые ведут - одна - к преступнику, остальные - просто к людям, которым приятно было бы увидеть убитого именно в том состоянии, в котором он и пребывает с самого начала спектакля.
Вот осветители приглушают свет, и тревожные блики освещают элегантные па сыщика. Тс-с-с... ни звука из партера! Оркестр исполняет адажио Алиби! Сейчас, вот прямо сейчас торжествующий герой узнает, кто же заручился подозрительными доказательствами собственной благонадежности на вечер пятницы или утро понедельника... И это будет преступник, потому что разве нормальному человеку придет в голову запоминать, во сколько приходил почтальон, и когда - соседка?
Представление идет своим чередом, близится финальный вальс, сыщик и преступник с волнением глядят в зрительный зал...
Как только все улики и мотивы занимают положенные им места, в зале гаснет свет и на сцену выходит великий сыщик. Он произносит нечто вроде: "О! Эт-то была интересная зад-дачка, но мне каж-жется, я уже знаю, кто здесь преступ-ник!", после чего собирает всех подозреваемых в одном большом зале и стряпает перед ними лазанью из теплых улик, перекладывая их соусом из вкусных логических цепочек. Восхищенный преступник бросается на сыщика, из-за портьеры выскакивают дюжие полицейские... аплодисменты... занавес...
Каждый вечер представление идет своим чередом. И актерам наплевать на то, что в жизни все происходит совершенно по-другому. Что бравые сыщики имеют все шансы стать жертвой и боятся смерти и - еще больше - когда над ними смеются. Что с помощью улик можно изобличить кого угодно - но только не настоящего преступника. Что мотивы не запутываются в приличный аккуратный клубок, а погружаются в вязкий кисель человеческих пороков, превращая его в нечто гораздо более отвратительное, чем глянцевое театральное преступление.
Скороговоркой в наушниках звучит старательный детский голос. Блестящий коробок плеера разбрасывает яркие блики.
- Учат в школе, учат в школе, учат в шко-о-оле... - подпевает женщина. Клетчатая юбка совершенно несолидным образом подпрыгивает в такт. Стройные ноги поднимаются на четыре щербатые ступеньки, рука толкает тяжелую дверь.
"Чья-то мамаша", - думает охранник и равнодушно смотрит в окно.
"Он думает, что я - чья-то мамаша", - думает женщина и дружелюбно кивает охраннику.
"Глупенький Тюлька... И такой смешной, когда боится... И так хочет узнать, кто же это сделал... Интересно, а если он узнает - его повысят? Или дадут премию? А если не узнает, то будет выговор. Но выговор - это не страшно. Это просто бумажка. Если не узнает... Ему каждый день будет страшно. Это так видно, когда ему страшно. Он сразу делает вид, что ему совсем не страшно и выглядит таким испуганным и жалким... Глупенький Тюлька..." - женщина медленно идет по коридору и считает двери.
Третья дверь по левой стороне на втором этаже. Женщина проходит мимо, разглядывает деревянный щит с разноцветными пятнами объявлений. Идет обратно, замедляя шаги напротив третьей двери, теперь уже по правой стороне. Прислушивается. Ей кажется, или именно за этой дверью слишком тихо? Может, там пишут контрольную? Или все мальчики и девочки бегают кросс на стадионе за школой, а учительница в больших старомодных очках тихо шуршит непроверенными тетрадями?
Дверь открывается и два удивленных взгляда сталкиваются на пороге класса.
- Что ты здесь делаешь? - два голоса наполнены взаимным подозрением.
- Нет, это ТЫ что здесь делаешь? - Владимир Иванович Тюлин выходит в коридор и захлопывает за собой дверь класса.
- Я... - Наталья собирает слова для ответа и тут же теряет их снова от резкого электрического звонка и деловитого топота перемены. Ее собеседник проводит ладонью по лицу, как будто снимая липкую паутинку мысли, и пробирается к лестнице.
На центральной улице - двухэтажное, когда-то белое здание. На втором этаже - пыльный кабинет. В кабинете - старый, заваленный бумагами стол. На столе, поверх бумаг - большой белый лист ватмана. Один угол листа прижимает к столу пустая чашка, второй - пепельница с конфетными фантиками, третий - дырокол, а четвертый придерживает одна пухлая рука, в то время как вторая тянется за полупустой банкой кофе.
Наконец лист надежно закреплен на столе. Владимир Иванович Тюлин вооружается карандашом и длинной линейкой. На листе возникают аккуратные клетки таблицы. "ФИО", - пишет черная шариковая ручка в левой верхней клетке. Замирает, задумавшись, и затем выводит мелким почерком: "Проживает в городе (да, нет)", "Мотив (да, нет)", "Алиби (да, нет)".
Раздается телефонная занудная трель. Владимир Иванович считает до десяти. Телефон настаивает. Неохотно, Владимир Иванович снимает трубку. Знакомый голос в трубке восторженно рассказывает о каких-то отпечатках и поддельных документах. Владимир Иванович нетерпеливо слушает. Голос никак не хочет понять, что следователь Тюлин занят чем-то более интересным, чем новые улики по старому делу, которое все равно скоро уйдет в архив. Наконец голос выдыхается, и трубка возвращается на место.
Время от времени заглядывая в блокнот, Владимир Иванович деловито заполняет таблицу. Буква "А" - Антонова и Арушкин. В городе проживают, мотивов и алиби нет. Буква "Б" - Белковский. В городе не проживает, мотива нет, алиби - не известно. Буква "В"... Буква "К"... Буква "Н". Небесная Н.В. Наталья Владимировна. В городе проживает, мотив... Ручка замирает и перепрыгивает на клеточку "алиби". И снова замирает. Нет алиби у Небесной Н.В. Дома была Наталья Владимировна. А что такое - дома? Сейчас дома, а через пять минут - где? И мотива тоже... нет?
Владимир Иванович откладывает ручку. Что такое - мотив? Вот его, школьника Витю Тюлина, Димка и Юрик все время дразнили "жирной Тюлькой" и цепляли на спину бумажки, на которых писали "свежее сало". Было ему тогда обидно? Было. Горько? Было. Ненавидел он Димку и Юрика? Пожалуй, можно сказать, что да, ненавидел. А сейчас? А сейчас он Владимир Иванович Тюлин, уважаемый в городе человек, следователь. Высшее образование, пистолет в кобуре. Что ему сейчас Димка, Юрик и смешная детская кличка?
В кабинете неожиданно темнеет. Владимир Иванович удивленно смотрит на часы и подходит к окну. Из-за крыш соседних домов надвигается тяжелая туча. Люди на автобусной остановке похожи на взъерошенных ворон. Владимир Иванович близоруко щурится. Чуть в стороне - застывший силуэт... смутно знакомый. Наташка? Силуэт медленно поднимает руку... Владимир Иванович отпрыгивает от окна и несколько секунд пытается унять испуганные удары сердца. Затем решительно подходит к окну, но силуэт уже закрыт большим темным зонтиком - и автобус прячет остановку прежде, чем Владимиру Ивановичу удается как следует что-нибудь разглядеть.
Следователь Тюлин тяжело опускается на стул, подпирает голову руками, аккуратные буквы таблицы расплываются перед глазами, а мысли устраивают совершенно безобразную чехарду.
Все тот же круглый стол. Тот же пузатый шкаф. Владимир Иванович тонет в низком кресле. В его глазах - плохо скрываемое торжество и нарочитая грусть. Женщина в кресле напротив рассеянно верти т в руках высокий бокал на тонкой анемичной ножке.
- Наташка... - мужчина замолкает. На его лице сменяются выражения так, будто он подбирает подходящий галстук.
- Ну чего тебе? - женщина выглядит уставшей.
- Наташка... - и снова пауза.
- Я уже сорок лет как Наташка! - неожиданно вспыхивает женщина. - Ты опять пришел жаловаться? Ты двадцать лет приходишь ко мне и ноешь! Ты думаешь, у меня нет других дел - только вытирать тебе сопли?
- Наташа! - мужчина хочет что-то сказать, но у него нет шансов против словесной женской лавины.
- Или, может, это у тебя нет дел? Тебе нечем заняться? В этом городе уже закончились преступники? Ты уже всех поймал, а, Тюлька? Всех-всех? - женщина взмахивает руками и возмущенно вдыхает пыльный воздух.
- Я знаю, кто убил Димку и Юрика, - слова на мгновение зависают в воздухе, тяжело падают на журнальный столик и скатываются на ковер.
- Правда? Так быстро? И кто же?
Пауза.
- Нет, правда, кто? Или это тоже - "тайна следствия"?
- Наташа, зачем ты их убила?
Глаза женщины широко открываются, выражение удивления, едва возникнув, сменяется улыбкой.
- Как это - зачем? - женщина старательно изображает грубый мужской голос. - Разве ты не знал, что я - маньяк? Или правильно будет - маньячка? - Женщина не выдерживает, и шарики смеха раскатываются по комнате. Лицо мужчины искривляет гримаса.
- Смеешься, да? Смеешься, Наталья Владимировна? Я тебя пожалел по старой памяти, не стал на допрос вызывать, повесткой, как положено... А зря! Очень даже зря!
На лице женщины проступает недоумение.
- Ты что, Тюлька, серьезно?
- Более чем, Наталья Владимировна, более чем! - Владимир Иванович украдкой любуется своим отражением в зеркальной двери пузатого шкафа. - Все улики, как говорится, налицо!
- Какие... улики? О чем ты, Тюлька? Ты с ума сошел?
- Самые обыкновенные, Наталья Владимировна. Самые обыкновенные. Вот, например, алиби. Алиби у вас нет. На одно убийство нет. И на второе - тоже нет. Правильно?
- Нет... А что, у всех остальных - есть? - женщина удивленно смотрит на собеседника, так, как будто он на ее глазах превратился в дрессированного льва в костюме и галстуке.
- А мы сейчас, Наталья Владимировна, про остальных не говорим. Мы про вас говорим, про ваше, между прочим, будущее! Итак, алиби у нас нет. Более того! - мужчина делает рукой театральный жест и откровенно нравится самому себе. - У нас есть мотив!
- Мотив? Какой мотив? - женщина осторожно ставит бокал на столик.
- Риск. Адреналин. Опасность. Игра. Вот такие мотивы! - торжество переполняет Владимира Ивановича. - А еще ты стреляешь. Ведь правда?
- Стреляю... стреляла, еще в институте... - Наталья Владимировна бросает взгляд на шкаф. - Но у меня разрешение... только газовый...
Мужчина машет руками:
- Ой, только не говори, что в нашем городе сложно достать пистолет! И ты ведь не дура, ты его дома не держишь. А где? В гараже? Да ладно, все равно найдем! И в школе я тебя видел! Почему-то больше никто возле нашего бывшего класса не крутился, только ты! Вот так вот, Наталья Владимировна! Вот так вот! - мужчина замолкает и торжествующе следит за сменой выражений на лице собеседницы.
Тишина сгущается, и кажется, что Владимир Иванович сейчас станет легче тяжелого воздуха и взлетит под самый потолок.
- Глупенький Тюлька... Зачем ты все это придумал?
Владимир Иванович открывает и закрывает рот, как будто делает зарядку для мимических мышц. Торжество на его лице сменяется злостью.
- Значит, не признаемся? Отпираемся, да? Хорошо... О-о-очень хорошо! Тогда мы вам, Наталья Владимировна, повесточку пришлем, и в камеру, по предварительному! А там ребята все выясняет, там вы все расскажете, уважаемая! Там с вами не будут манерничать - Наталья Владмировна то, да Наталья Владимировна се...
- Убирайся, - женщина одним движением поднимается с кресла. - Слышишь, ты, убирайся! Ты, вечно испуганный, трусливый Тюлька, пришел домой к убийце? "По старой памяти"? Ты ждал, что я тебе руки буду целовать, чтобы ты меня в камеру не отправил? Или ноги?
Мужчина не спешит выбираться из кресла. Женщина бросается к шкафу, выдвигает ящик и лихорадочно роется в ворохе одежды.
- Стреляю, говоришь? Стреляю, да, Тюлька? Еще как стреляю! Сейчас я тебе покажу, как я стреляю! Скажу, что я тебя не узнала! Подумала, что ты вор! А знаешь, как неприятно - когда из газового пистолета? Жаль, не смертельно!
Когда женщина с пистолетом в руке поворачивается к мужчине, он уже стоит в дверном проеме, маленький, толстый, взъерошенный, с безумными глазами.
- Только попробуй, ты, истеричка! Только попробуй! Я тебя тогда... Я... Я...
Женщина опускает руку.
- Что ты мне тогда? Сдашь в архив, как Димку и Юрика? Тебе ведь на самом деле не важно, кто их убил, правда, Тюлька? Если не я - то какая разница, кто? Лишь бы тебя не пугали, маленького! Если больше никого не убьют, ты Димку и Юрика вот так в папочку сложишь аккуратно... Ты ведь аккуратный, правда, Тюлька? И в архив, на полочку... А сам будешь по ночам просыпаться и думать, а вдруг сейчас за тобой придут? А вдруг и в самом деле - серия? И хочется убийцу найти, да, Тюлька? Чтобы не страшно было? Чтобы по ночам не просыпаться? Не-е-ет, ты бы не против, чтобы тебе убийцу на блюдечке принесли! С каемочкой! Прямо в кабинетик! Только чтобы в наручниках - а то мало ли, что? И ты так подойдешь потихоньку и потрогаешь убийцу пальчиком - осторо-о-ожно, да, Тюлька? Ты же у нас осторожный!
Женщина представляет себе, как Владимир Иванович Тюлин одним пальчиком трогает убийцу, бросает пистолет, опускается на пол, закрывает лицо руками. Истеричный смех наполняет комнату и выскальзывает в коридор через неплотно закрытую следователем Тюлиным входную дверь.
Владимир Иванович меряет шагами пыльный кабинет. За ночь, за бессонную ночь, его злость и обида стали только сильней.
"Вот бы ребята пистолет нашли... из которого Димку и Юрика... " - думает Владимир Иванович. "А я бы на него - ее пальчики... только как? Или свидетелей найти толковых? А если - сдадут? Или просто в камере подержать? А на каком основании? Гадина... зараза... Не-на-ви-жу..."
Внутренний телефон противно пиликает. Владимир Иванович снимает трубку. В трубке - голос начальника. "Блин, чего тебе нужно?" - думает следователь Тюлин, вспоминая, по каким из его дел уже вышел срок.
- Владимир Иванович, ты некую Наталью Владимировну Небесную знаешь? - добродушно гудит начальник.
Тюлин вздрагивает всем телом и, не доверяя самому себе, переспрашивает:
- Наталью Владимировну?
- Ну да, она вроде вместе с тобой в школе училась!
- З-з-знаю, - осторожно отвечает Владимир Иванович.
- Зайди ко мне, прямо сейчас, можешь?
- М-м-могу, - Владимир Иванович кладет трубку, выходит из кабинета и медленно идет по коридору. "Неужели - жалобу написала? А на что? Угрозы? А как она докажет? Мало ли, кто и что напишет!"
Открывая дверь в кабинет начальника, Владимир Иванович уже практически владеет собой и даже изображает на лице легкую удивленную полуулыбку человека, котором не в чем себя упрекнуть.
- Присаживайся, в ногах правды нет!
Тюлин послушно присаживается на краешек стула, затем, подумав, принимает более раскованную позу уверенного в себе человека.
- Твоя подруга мне уже сегодня три раза звонила!
"Почему он сказал - "подруга"? - встревожено думает Владимир Иванович, а вслух нарочито небрежно отвечает:
- Да? Странно, почему мне не позвонила? Может, телефона не знает?
"Хорошо я ответил!" - думает Тюлин. "Тонко намекнул, что никаких таких дел у меня с этой гадиной не было"
- Говорит, что у нее важная информация по тем делам... ну, которые ты предлагал объединить. Там убитые с тобой в одной школе учились, правильно?
- Правильно, учились.
"Делает вид, что не помнит... К чему бы это?" - подозрительно звучит в голове у Владимира Ивановича.
- Так я ей сказал, чтобы приходила. И тебя позвал - ты лучше разбираешься, что там к чему у вас.
"У вас - это у кого? У меня и у Наташки? Все-таки нажаловалась? А он все придумал про информацию?" - Владимир Иванович украдкой вытирает мокрые ладони.
- Коля, проведи Небесную ко мне! - басит начальник в трубку внутреннего телефона и погружается в разглядывание какой-то бумаги.
"Точно, жалоба!" - тоскливо думает следователь Тюлин и строит в уме мстительные планы.
Открывается дверь. Наталья замирает на пороге и дежурному Коле приходится практически вталкивать женщину в кабинет.
Несколько минут участники импровизированного совещания обмениваются формальными репликами.
- Наталья Владимировна, мы вас слушаем, - начальник нарушает неловкую паузу, - у вас есть информация, связанная с убийством?
Женщина с вызовом смотрит на начальника.
- Да, я знаю, кто убил Димку и Юрика.
- Димку и Юрика? - начальник вопросительно смотрит на следователя Тюлина.
- Головина и Метельского, - подсказывает ошарашенный Владимир Иванович.
- И кто же? - заинтересованно спрашивает начальник.
Наталья медленно открывает сумочку, достает из нее сложенный лист бумаги, разворачивает... Следователь Тюлин и его начальник тянут головы, пытаясь разглядеть написанное.
- Владимир Иванович Тюлин! - торжественно произносит женщина. - Димку и Юрика убил Владимир Иванович Тюлин!
- Да как ты... - Владимир Иванович бросается к Наталье, но начальник с неожиданной для его немаленьких габаритов скоростью загораживает женщину от разъяренного подчиненного.
- Ты подожди, Вова, не горячись, давай послушаем.
Владимир Иванович покорно возвращается на свое место и пытается испепелить женщину взглядом.
- И почему, уважаемая Наталья Владимировна, вы решили, что убийца... - начальник бросает взгляд на подчиненного, - тот человек, которого вы назвали? У вас есть доказательства?
- Конечно! - с вызовом произносит женщина. - Во-первых, у него есть пистолет!
- Что? - мужские голоса звучат дуэтом.
- Это была шутка, - Наталья нервно улыбается. Мужчины удивленно переглядываются. У начальника удивление искреннее, у следователя Тюлина - смешанное с ненавистью.
- А вы знаете, как Владимира Ивановича в школе называли? - неожиданно спрашивает женщина.
Начальник отрицательно качает головой и пожимает плечами.
- Глупенький Тюлька! Вот как! А еще он был трусом! Еще в школе был трусом! И так и остался! Вы думаете, он зачем в милицию пошел? Чтобы ему пистолет дали и чтобы все его боялись! А на самом деле это он всех боится!
- Э... подождите, Наталья Владимировна, - басит начальник, - а при чем здесь убийство?
- Очень даже при чем! - Наталья упрямо смотрит на начальника. - Может, Тюлька и не стрелял в Димку и Юрика! Но все равно он - убийца!
- Да что вы ее слушаете, она же сумасшедшая! Ее нужно на экспертизу отправить! - не выдерживает Владимир Иванович.
- Нет, уж пускай объяснит, - басит начальник и на всякий случай придвигает руку поближе к телефону.
- Да, убийца! Потому что все знают, что в кабинете следователя сидит глупенький трусливый Тюлька! Который никого не будет ловить! Потому что ему страшно! Потому что у него при слове "убийство" коленки дрожат! И все это знают, - кричит Наталья, затем переводит дыхание и уже спокойно продолжает, - поэтому прошу выдвинуть по отношению к Владимиру Ивановичу Тюлину обвинение в соучастии в убийстве Димки и Юрика.
Владимир Иванович расплывается в улыбке. Истеричка Наташка. Никому другому не пришло бы в голову идти в отделение со своими дурацкими идеями. Просто истеричка и все тут... Владимир Иванович переводит взгляд на начальника, все еще улыбаясь... и видит в его глазах искорки смеха. "Глупенький Тюлька", - читает Владимир Иванович на лице у начальника. "Глупенький трусливый Тюлька". Лицо Владимира Ивановича становится настолько жалким, что Наталья и начальник обмениваются взглядами и... шарики смеха - легкие женские и тяжелые, основательные мужские прыгают по паркету.
Красный, потный, взбешенный Владимир Иванович выскакивает из кабинета начальника, чуть не сбивает с ног дежурного Колю, бежит по коридору, спускается по лестнице... и оказывается практически в объятиях высокого мужчины. Владимир Иванович бормочет слова извинения и пытается обогнуть неожиданное препятствие, но препятствие хватает Владимира Ивановича за рукав:
- Тюлин! Владимир Иванович! А я к вам иду! Хорошие новости! - мужчина радостно трясет руку следователя Тюлина. - Пальчики пришли, по Головину! Есть у нас такие пальчики! Он под Серым ходил, уже года два как, и пальчики одной из "шестерок" ребята нашли! И Метельский, говорят, там тоже повязан был... Так что, живем! "Висяка" не будет!
Владимир Иванович вырвался из рук мужчины, буркнул "Доложишь по форме" и выбежал на улицу. Бездумно пробежал несколько кварталов - все равно куда, лишь бы подальше от этих двоих, которые... От тех двоих, которым он... Запыхавшись, присел на лавочку и закрыл глаза.
- Дядя, ты почему так тяжело дышишь? - раздался детский голос. Тюлин открыл глаза. Возле лавочки стоял мальчик в белой панамке. Владимир Иванович хотел было рявкнуть что-нибудь соответствующее настроению, но неожиданно для самого себя сказал:
- А я убил Димку и Юрика.
- Это плохо... Мама говорит, что убивать - это плохо, - мальчик с комической серьезностью покачал головой, явно копируя кого-то из взрослых. - А ты их совсем убил или понарошку? Мы когда в войнушки играем, мы понарошку убиваем... А ты - как? - с интересом спросил ребенок.
- Я тоже понарошку, - ответил Владимир Иванович. - Я их убил понарошку, только они совсем умерли, понимаешь?
- Не понимаю, - честно ответил мальчик. - Я еще в школу не хожу. А осенью я пойду в школу, и тогда обязательно пойму.
- Учись хорошо, мальчик, - выдавил Вова Тюлин, поднялся со скамейки, подумал "Еще прогул засчитают" и пошел обратно в пыльный кабинет.