Гинза. Она началась с серебряных монеток Токугавы, пережила пожар и землетрясения, люди покидали её и возвращались вновь. Предки отдали её на откуп настырным гайдзинам, жаждавшим подчинить себе очередную землю. Думали, что справятся. Но нет. Как вирус проникает в здорового человека через маленькую ранку, так и чужая жизнь исподволь просочилась в наш уклад, изменив многое, что служило опорой нашим предкам.
Сейчас она спит, сытая довольная шлюха, получившая за ночь деньги и сумевшая припрятать больше обычного для себя.
Ненавижу Токио. Ненавижу так, как может только выросший в деревне человек. Ставшие привычными шум, суета, постоянное ощущение того, что опаздываешь куда-то всё равно выматывают. Но я терплю. И ударю любого, кто скажет хоть слово плохо о городе, чуть не сломавшем меня.
- Ханширо, ты опять завтракал лимонами?
Чуть хмурюсь. Чего?
- Лимонами завтракал, - Казе сосредоточенно смотрит на дорогу, ловко лавируя среди потока машин. Если бы не его опыт и невероятная наглость торчать бы нам сейчас далеко позади, в самой гуще утренней пробки. - У тебя морда сейчас - во!
Он крутит рукой в воздухе, пытаясь пальцами изобразить выражение моего лица, а я смотрю на своё отражение в зеркале заднего вида. Да, он прав, я ужасно выгляжу. Только заметно это лишь мне, да моим немногочисленным друзьям.
- Я не выспался, Казе. Отстань.
Это правда. Я взялся за слишком сложный перевод, долго тянул время, не желая начинать работу, а теперь судорожно стараюсь закончить вовремя. И чтобы сделать работу хорошо, приходится спать на час меньше каждый день. Для меня это сложно.
А Казе мне не верит. Он постарается вытащить меня куда-нибудь в город, или, наоборот, к океану и устроит допрос с пристрастием. Он мастер вытаскивать на свет чужие секреты. Вот и сейчас он бросает на меня быстрые взгляды, прикидывая, как бы лучше подобраться ко мне и узнать, что на этот раз привело меня к "настроению-ноль".
Казе, я действительно устал. Я вру сам себе, что сплю всего лишь на час меньше. Этой ночью я не мог уснуть совсем. У меня весной всегда так. Хандрю, иногда огрызаюсь. Вы с Юмико знаете о моей весенней ворчливости. Чаще всего подшучиваете надо мной, называя дряхлым стариком. А я старше-то всего на два года!
- Слушай, Ханширо, а мы давно не заглядывали с тобой к Рейко-тян. Может, позвонить ей?
- Казе, посмотри на меня. Внимательно! Думаешь, я способен высидеть чайную церемонию?
И я не хочу опять уходить один оттуда, Казе наверняка же останется у Рейко на ночь. А я потом не смогу в глаза смотреть его жене и врать, что мы с ним просто напились у меня дома, и Казе остался ночевать. Юмико прекрасно чувствует, когда я лгу.
Он молчит, и я благодарен ему за это.
В коридорах университета прохладно. Ещё почти никого нет, я встречаю только незнакомую женщину в строгом сером костюме. Одно время мы идём рядом, но она продолжает подниматься дальше, тогда как мне сюда, на третий этаж. Теперь направо, третья дверь...
- Куроки-сенсей! Куроки-сенсей!!
Замок в двери еле слышно щёлкает, когда я отпускаю ручку. Ко мне по лестнице бежит Хакуми, перепрыгивая через ступеньку.
- Сенсей, вы просили напомнить. Вот, пожалуйста, - лёгкий поклон и она уже убегает дальше, оставив в руках у меня тонкий белый листок, исписанный красивым аккуратным почерком. Хм, а ведь я и, правда, забыл: сегодня вечером репетиция студенческого театра, где я смогу застать наконец-то Канео. Моя личная головная боль. Знал бы заранее, что в группе будет такой человек - отказался бы от кураторства сразу. Канео талантлив, умён, учится хорошо, но недавно опять отличился, устроив драку прямо на лекции. Ещё одна такая выходка, и его отчислят. Декан уже вызывал меня к себе в прошлый вторник. А Канео молчит, словно поклялся держать язык за зубами, чего б ему это ни стоило.
Вздохнув, я открываю, наконец, дверь и, уже зайдя внутрь, успеваю заметить, что Хакуми так и стоит на лестнице, делая вид, что роется в рюкзаке. Сегодня у неё был особенный день: она могла поговорить со мной не подвергаясь опасности, что я узнаю про её маленькую тайну. Она влюблена в меня. Как узнал? Случайно. Стал замечать, что встречаю всё время то в коридоре, то у аудитории, где у меня лекция. Или в небольшом проходном зале между двумя корпусами. Один раз я не сразу поднялся по лестнице из него, а стоял и наблюдал, что она станет делать. Хакуми посидела немного и убежала, улыбаясь.
Как специально у меня сегодня три лекции, и все - с перерывами, теперь вместо четырёх часов я проведу тут шесть. Эти бестолковые "окна" настолько малы, что даже не сходить пообедать: единственное приличное кафе в паре кварталов отсюда, пока доберёшься, пока приготовят... Заканчивать начатые лекции ко второму семестру тоже не получится: только настроишься, как уже пора идти на занятие.
Я не люблю думать в большой группе. Мне почему-то кажется, что мои молчаливые размышления принимают за лень и нежелание трудиться. Казалось бы, какая мне разница, но воспитание не позволят даже позволить допустить обо мне мысль, что я способен спать на работе.
Чтобы к концу дня не забыть о встрече с Канео, пишу себе заметку в телефон. И на столе в кабинете оставляю яркую оранжевую бумажку, наклеиваю прямо на лампу: "Ка-сан. 18.00. Акт. зал".
За спиной как-то незнакомо скрипит дверь. Профессор Фудзимура открывает дверь быстро и властно, Юрико - распахивает так, словно хочет разом впустить в кабинет как можно больше ветра. И это, надо сказать, ей каждый раз удаётся, окно с утра всегда распахнуто, так что уже не раз приходилось собирать разлетевшиеся по кабинету листки бумаги. Я же с детства приучен к тишине, и коллеги до сих пор подскакивают на месте от щелчка замка, когда я утром тихонько закрываю за собой дверь.
В этот раз дверь открывается медленно, словно давая посетителю время немного оглядеться и решить, как себя вести. Так поступают нерешительные люди, приходящие на новое место. Только в нашем коллективе нерешительным не место, та же Таками сразу завалит кучей дел, которые должна делать сама, но в силу полной беспечности и, что скорее всего, близкого родства с завкафедрой, делать не желает.
- Здравствуйте, меня зовут Накамура Акира, - парень заметил мой силуэт у окна. - Я новый преподаватель истории. Не покажете, где моё место?
Голос у него негромкий, но твёрдый, а вежливость... Либо он всегда такой, либо просто решил пока не нарываться. И такое тоже было... Такахаси сначала всем улыбался, а потом хамить начал даже начальству, женщин ни во что не ставил. Я потом узнал, что он бил свою жену, чтоб место знала, как он говорил. Он утверждал свою власть, а Фудзико заступалась за него и просила не вмешиваться в их семью.
Мужчина и женщина под одной крышей. Женщина в моём доме. Для меня это странно.
Спохватываюсь, понимая, что меня ждут.
- Простите, проходите пожалуйста, - произнося эти стандартные фразы я успеваю справиться с лицом и сердцем.
Это же не ты... да?
Пока он идёт к своему столу, я пристально смотрю, выискивая различия, убеждая себя - не ты! И походка не такая (ты всегда немного сутулился и, даже одевая костюм, руки всегда совал в карманы), и запах не тот (от тебя пахло чем-то свежим, цитрусовым... мандаринами), волосы короткие и чёрные (ты часто подкрашивал свою шевелюру тёмно-рыжим). И ты никогда не вёл себя настолько аккуратно, ты не садился на стул, а падал на него. И кружку хватал сразу двумя руками, не признавая ручки.
Сев за свой стол, я включаю ноутбук, желая просмотреть конспект сегодняшней лекции.
"Существует несколько гипотез о возникновении языков, и ни одна из них не может быть подтверждена фактами, слишком далеко отстоит во времени это событие, не подкреплённое никакими письменными источниками. Их невозможно воспроизвести в эксперименте, поэтому они так и останутся навсегда лишь гипотезами
Изучением вопросов, касающихся возникновения языков занимается эволюционная лингвистика. Основная проблема этой науки кроется в недостатке эмпирических данных: многие языки появились, развились и исчезли до возникновения письменности в том или ином виде. Один из разделов данной науки занимается реконструкцией протоязыков..."
Что-то мешает мне сосредоточиться... Хмурюсь, видя в глянцевом мониторе как в зеркале, сходятся у переносицы брови.
Знакомый запах. Гранат. Галлюцинации?
...Пальцы неуловимо пахнут кислым, а кровавый сок стекает по ладоням, скапливается на запястьях и чертит неровные дорожки дальше к локтям. Ты безумно любишь гранаты, и они не переводятся в нашем доме. Я покупаю их тебе каждый день, мне ничего не стоит заехать с работы в супермаркет и отстоять длинную очередь на кассе.
Я заканчивал второй курс аспирантуры, ты учился на третьем, получая высшее. Я заменял Фудзимуру-сан, читал вам наспех написанные ночами лекции по западно-германской культуре, а ты приходил на занятия с другом-филологом, бросая ради факультатива свои эксперименты с полупроводниками. Длинные до плеч волосы, чёрная рубашка с темно-фиолетовой майкой под ней и белые брюки. Длинная цепь на поясе, кольцо-ящерка на пальце и невообразимо запутанное ожерелье из янтаря. Оно обвивало твою шею, а чёрный ониксовый крест был почти не виден из-под янтарных нитей.
Сначала я не замечал тебя. Потом, отметив, что ты молчишь на семинарах, дал задание подготовить доклад. Ты справился блестяще, а я даже и не знал, что ты ходишь сюда просто так, ради интереса. Как-то раз ты не пришёл, а я отчитал тебя за пропуск. И никто не поправил меня.
А сейчас ты сидишь у меня на кухне, перепачканный соком гранатовых зёрен, и поглядываешь на меня из-под ресниц.
Нао, мой Нао...
...Это не ты, это новенький, Акира, чистит свой гранат, не зная, что вызывает во мне прошлое, которое и забыть не хочется, и вспоминать до сих пор больно.
Это не ты, Нао. Если мы с тобой сейчас встретимся, вряд ли ты меня узнаешь. Дед говорил, что при новом рождении память о прошлых жизнях к душе возвращается, только если та готова это принять.
Мы можем ещё долго не узнавать друг друга.
Встряхиваюсь. Мой друг прав, я позволил себе расклеиться. По мёртвым не надо плакать, они ушли в лучший мир. Скорбь и слёзы только привязывают их к этому, заставляя страдать и становиться злыми духами.
Старенький телефон поскрипывает, пока я набираю сообщение. Думаю, Казе обрадуется, узнав, что я решил составить ему компанию у Рейко. Надо будет заказать полную церемонию, чтобы отдохнуть.
И никаких цитрусовых в ближайшие дни. Я не выдержу, если кто-нибудь принесёт даже апельсины.
К чёрту...
Текст лекции ко второй паре суховат, но сейчас некогда думать, чем его разбавить. Там много цитат, как из произведений, так и из критики. Интересно, кто составлял план лекций? За два часа нереально дать даже обзор! Литература Европы, Америки, России...
С последней совсем худо. Я не понимаю русских писателей. Они слишком мечутся, выискивая сотни оправданий раз совершённому поступку - своему или персонажа, - вместо того, чтобы продолжать двигаться дальше. И в то же время мастерство описания характеров, природы, лиц завораживает. Помню, с каким удовольствием я переводил Куприна для небольшого литературного журнала. Я настолько увлёкся, что к концу работы начал изучать русский язык, чтобы прочесть в оригинале.
Откидываюсь на спинку стула и прикрываю глаза. У меня ещё двадцать минут до начала пары, плюс ещё пять пока все угомонятся. Нет, надо отказываться от лекций по мировой литературе, они меня доконают. Или я угроблю студентов, которые читают что угодно, только не заданное по программе.
- Извините, Куроки-сан уже пришёл?
И кому я нужен в такую рань?
- Да, проходите, пожалуйста, он там.
За кактусом. Или фикусом. Не помню, как называется то растение, что отгораживает меня от всего остального кабинета.
- Ханширо, это я... Я ключи принёс.
- Положи на стол, пожалуйста.
Подведите к моему столу провода и пустите по ним ток - я не открою глаз.
- Ханширо... - тяжёлая связка стучит об стол. - Широ...
- Фудзивара-сан, мы выяснили всё ещё на прошлой неделе.
- Ты не передумал?
- Нет.
Тишина. Потом удаляющиеся шаги и скрип двери.
Оказывается я не дышал четыре минуты и двадцать одну секунду. В голове шумит, к вечеру точно разовьётся мигрень. Буду лежать дома с включённым телевизором и мотать нервы сам себе, пока не успокоюсь. Пока не вспомню, что на вопрос, почему мне так катастрофически не везёт в отношениях, ответ один единственный.
Это именно отношения. Любил я только одного человека.
- Куроки-сан, возьмите пожалуйста...
Запах чая и лимона успокаивает. Я беру у Акиры кружку и благодарю его. Мальчишка угадал, чай лучше любого лекарства успокаивает меня. Нао всегда готовил его, именно такой, с лимоном.
- Не переживайте, я никому не расскажу об этом происшествии...
Киваю. Спасибо. Но кривлюсь я именно от твоего чая, а не от ситуации.
Да, мне бы не хотелось терять дружбу с Юрико -- она интересный собеседник, хоть и брезглива и с опаской относится ко всему, что выбивается из общепринятого мнения. Ну даст мне Кёске в зубы, чёрт его знает, за что. Остальным всё равно, они слова поперёк мне не скажут, я пугаю их своей... нелюдимостью? Казе это так называет. "Ханширо, - орёт он мне в ухо, затащив в очередное караоке, - сделай морду проще, от тебя люди шарахаются!" У русских есть шикарное слово для определения меня в обществе: бирюк. Живу один, ни с кем не общаюсь, улыбаюсь редко и даже не по праздникам. Вечно себе на уме, как та киплинговская кошка.
Акира тем временем оставляет меня наедине с чаем и моими воспоминаниями. Монитор ноутбука и большое растение отгораживают меня от него, я слышу только как шуршат перекладываемые бумаги, поскрипывает карандаш, тихо шелестят клавиши.
- Куроки-сан, простите, а как мне распечатать? Тут столько принтеров висит... Извините, что беспокою...
- Ничего страшного, Накамура-сан, я тоже сначала растерялся. Смотрите...
Склоняясь над плечом Акиры, чувствую, что уставший от последних нервных потрясений разум судорожно начинает выстраивать стенку между мной и человеком, чьё тепло так явственно греет мне грудь.
Чтобы потом, если вдруг что-то случится, это были отношения, а не...
Звонок на пару звенит, как только я оставляю Акиру с принтером наедине. Надеюсь, мне приготовили проектор...
Лекция у первого курса проходит привычно и спокойно. Я стараюсь не нагружать их особо сильно новыми терминами, показываю лишь множество слайдов. Рассказывая о происхождении устной и письменной речи, немного касаюсь происхождения человека и рас. Собственно на это и уходит львиная часть занятия. Меня слушают внимательно, но не оттого, что я такой вот прекрасный педагог. Просто немного страшно навлечь на себя мой гнев. Да ладно вам, я не кусаюсь. И даже на зачёте не буду придираться за поведение, ко мне, вообще, можно не ходить...
Но этого я им не говорю. Старшие курсы расскажут, и тогда только половина будет приползать с утра в университет, остальные предпочтут отсыпаться, пока есть возможность. Единственную пакость, которую я им устрою, так это назначу зачёт в субботу с утра. В восемь. Загоню в аудиторию, посажу по местам и буду выпускать по одному...
Ага, сенсей, мечтайте великодушно. Сами-то любите в субботу поспать подольше.
Потратив чуть больше обычного времени на рассказ о типах письменности - не оказалось нужного слайда - едва успеваю раздать распечатки с нужной литературой.
- Обратите внимание на первую и третью книги, - говорю уже под мелодичную трель звонка, - по ним будете сдавать зачёт.
Девушка на первом ряду судорожно переписывает схему с доски, но всё равно не успевает. Она, нахмурившись, резко захлопывает тетрадь, бросает её в сумку и долго не может попасть ручкой в колпачок.
- Ещё минутку внимания! - мой голос легко перекрывает шум от закрываемых тетрадей, застёгивающихся сумок и бурного обсуждения. - Староста группы пусть подойдёт ко мне после занятий, я дам все схемы и таблицы к лекциям, чтобы вы потом на них не отвлекались. Но это не освобождает от прослушивания лекций и выполнения заданий.
Нет, ну ничто, кажется, не может остудить пыл студенческой братии, стремящейся к выходу из лекционной! Ну-ну, посмотрим на вас месяца через два на первом семинаре.
Ожидая, пока толпа схлынет, ловлю на себе чей-то взгляд и на мгновение покрываюсь холодным потом. Ты?!
Но разум справляется с нахлынувшими эмоциями гораздо быстрее пустившегося в заячий галоп сердца. Это очередной лохматый парень в тёмной рубашке и светлых брюках, каких сотни бродят по коридорам университета, и тысячи - по улицам Токио. И смотрит он не на меня, а на стоящую рядом со мной девушку.
В отведённом учителям кабинете шумно, пахнет чаем и... мандаринами. Акира уже беседует с Кёске и Юрико, а меня останавливает профессор Фудзимура.
- Как первый курс? - интересуется он, стараясь не дышать в мою сторону, зная, как я не люблю запах его сигарет.
- Как разведчики на задании, - пожимаю плечами. - Смотреть - смотрят, а себя ничем не выдают.
Это потом они начнут вести себя более активно и, если позволить, сядут на шею.
Юрико, заметив меня, показывает мне издалека сначала банку кофе, потом пакетик какао и, наконец, огромную коробку с чаем. Я, повернувшись к завкафу лицом и сложив руки за спиной, показываю ей два пальца. Шоколада хочу. Много и с перцем.
Конечно, перца в какао нет, зато он есть в пицце, которую снова заказал Кёске. На всех. Свою долю я с чистой совестью, сославшись на несуществующий гастрит, отдаю Акире. Это не по-товарищески, подвергать его риску заработать несварение желудка, но меня тошнит даже от запаха пережжённого масла. Я лучше на втором перерыве спущусь в кафе. Надеюсь, у Юрико уже не будет занятий, и она составит мне компанию.
Я разглядываю её стройную фигуру со своего места, замечаю, что она слегка флиртует с Акирой. Он смущается, постоянно отводит взгляд и нервно крутит в пальцах зубочистку. При этом Юрико иногда поглядывает на меня: замечаю ли... А я в который раз ловлю себя на мысли, что даже интересуйся я женщинами, из нашего брака не вышло бы ничего. Мы слишком независимы, привыкли к свободе. Я никогда не мог отказать нравящейся мне женщине ни в одной просьбе, она бы вертела бы мной, как ветер флюгером. Я бы начал нервничать, кричать на неё, она - начнёт обижаться. Потом решит загладить все проблемы беременностью, а я останусь в семье только ради ребёнка. Нет, наш, даже гипотетический, брак - совершенно дурацкая идея. Да и одна мысль о сексе с женщиной приводит меня в некоторое недоумение. Это всё равно что зимой пытаться согреться мороженым.
Кстати о...
- Кёске! А где обещанный килограмм мороженого?
"Точно! Да! Где, Кёске?"
- Ханширо, как ты не вовремя!! - ноет тот. - Три дня до зарплаты, принесу, обещаю!
У него настолько страдальческое лицо, что улыбаюсь даже я. Знает же, плут, что я никому не скажу, что денег у него нет не из-за пресловутого "три дня до зарплаты", а из-за очередного проигрыша на тотализаторе.
Звонок на занятия и я остаюсь один на один с мыслью о том, что если я отпущу третий курс пораньше, то успею до обеденного часа пик сходить в супермаркет неподалёку и купить это мороженое. А потом выпить чаю с Юрико и Акирой, у которого тоже нет лекций в это время.
Я остаюсь в кабинете один, тишину нарушает только шум кондиционера. И в этой почти-тишине у меня начинает болеть голова. Боль появлялась в течение всего утра, только сначала от неё меня отвлекал Акира, потом лекция. А сейчас, когда сознанию зацепиться не за что, она набирает обороты.
Боль не проходит и к началу второй лекции, а ближе к концу, я, извинившись, прошу группу посидеть тихо и ухожу в медпункт. Судзуки-сан, качая головой, меряет мне давление и, ворча на нерадивую молодёжь, даёт мне какую-то таблетку.
- Никакого кофе! Вредно! - как отрубает он.
Обиднее всего, что кофе я и не пил сегодня. Это всё память.
За оставшиеся двадцать минут от лекции я не успею рассказать тему до конца, поэтому сбрасываю старосте на флеш-карту конспект, и мы до конца пары обсуждаем политику. Я не люблю эту тему, но внимательно слушаю студентов, которых волнует всё, от "Бури в пустыне" до того, кто всё-таки первым достиг Антарктиды.
- Ну, до драки у нас не дошло, - студенты дружно смеются. - Надеюсь перед следующей лекцией услышать пятиминутный доклад про Антарктиду: кто, зачем и когда туда отправился. Докладчика сами выберете.
Они согласны. Впереди ещё какая-то лекция, мне благодарны за этот нечаянный перерыв, и небольшое задание "не по теме" никого не напряжёт.
- Кентаро! - кричит полноватый парень с верхнего ряда. - Выбирай, или пиво, или доклад!
Тот вскидывает голову от конспекта - рисовал что-то - и, покосившись на меня, жестом называет адрес.
- А-аа-а!! Ке-ен, ну давай доклад приготовим! Отец не даёт мне больше денег! - парень продолжает демонстративно канючить.
В аудитории хохочут, я же поспешно отворачиваюсь, чтобы не увидели мою гримасу: таблетка хоть и приглушила боль, но она ещё чувствуется, толкаясь в затылок в ритме сердца.
В супермаркете мне не везёт. Торт-мороженое, как специально, последний, забирает девушка в розовом пальто. Ну не отбирать же у неё? Я покупаю яблок, орехов и, не устояв, пакетик мятных леденцов.
Таких, как любил ты. Но не возвращаться же теперь от самой кассы к прилавку.
Моими покупками удивлены, но от орехов никто не отказывается. Леденцы я малодушно прячу в сумке, не желая делиться ни с кем воспоминаниями. Юрико как-то принесла фотографии с Окинавы, куда ездила с семьёй брата, а потом, слегка надувшись от обиды, спросила, почему я не смотрел альбом вместе со всеми. Я извинился, сказал, что рос на Окинаве, что у меня сложные воспоминания о том времени. Проще было придумать ссору с дедом, чем рассказать правду о тебе.
Слишком всё ещё было остро и больно без тебя.
Юрико снова готовит мне какао, Акира режет пару яблок. Да, так не принято... чай на работе, общение между парами, совместные посиделки после работы. Но завкаф всегда умел подбирать себе странных людей, даже не понимая порой, в чём их странность.
Через час, когда от орехов почти ничего не остаётся, Акире звонит невеста. Он не рад не только звонку, но и самой невесте.
- Глупость, представляете? - он вздыхает и ломает в пальцах очередную зубочистку. - Из-за того, что я не умею держать руки при себе, теперь приходится жениться.
Его невеста беременна. Свадьбу сыграют после рождения ребёнка, а пока она живёт в Токио, вдали от родного посёлка, где всё ещё сильны традиции.
Мы сочувственно киваем, Акира хорохорится - я справлюсь!! - а у меня еле получается сдержать ухмылку: мне не грозит случайная беременность, тут проблемы иного свойства.
На последней лекции опять третий курс, но не филологи, а биологи. И читаю я у них не языкознание, а философию. Позволив себе улыбнуться в ответ на приветствие, даю задание: "Эвтаназия - за и против". Та трансляция по "Скай Ньюс"1 всё не идёт у меня из головы, вспомнился этот сюжет, и крутится теперь в мыслях, что я - эгоист.
У тебя же не было такого выбора.
Да-а, сегодняшние занятия я провёл просто на "отлично". Поздравляю, вас, сенсей... Кстати, вам ещё проверять всю эту однообразную писанину. Там не будет ничего нового, всё те же слова о свободе выбора, или о неприемлемости "добровольной смерти".
Честно? Однажды я очень жалел, что не могу прекратить мучения любимого человека. Я уговаривал себя тем, что... Что ты уже не понимаешь того, что происходит.
- Куроки-сенсей... - смутно знакомая девушка кладёт мне на стол листок. - Я всё.
Плотная нелинованная бумага исписана ровными столбиками иероглифов. С двух сторон.
- Да, хорошо. Посидите, осталось недолго.
В свете моих размышлений последняя фраза звучит зловеще.
До разговора с Канео ещё час, заходить в кабинет не хочется, тем более неохота видеть Акиру. Это он принёс с собой непрошенные воспоминания.
Я выгуливаю их по территории университета, сначала вокруг корпуса, потом по аллее, и, наконец, не выдержав, сбегаю к озеру под деревья. Брожу по берегу, стою, облокотившись о перила мостика, а мимо проходят совершенно чужие люди, и им до меня нет никакого дела. Ну, кроме девушки в светленькой курточке, которая, пользуясь моментом, фотографирует меня. Зачем? Ничего примечательного во мне нет, так человек в чёрном костюме среди голых веток...
Уходя, я встряхиваюсь и, потянувшись, взлохмачиваю себе волосы. Кажется, словно солнце начинает греть сильнее и становится немного теплее.
И совершенно точно в тишине парка слышна серия быстрых щелчков затвора...
- Канео, подойди на минуту, - как я и думал, репетиция для него - святое, поэтому идея придти в актовый зал себя оправдала.
Канео отзывается неохотно, правильно подозревая, что я явился для того, чтобы прочесть ему очередную нотацию. Но мне этого делать никак не хочется: действие таблетки заканчивается, и, несмотря на прогулку и отдых, медленно набиравшая весь день силу головная боль снова прочно селится в затылке.
- Куроки-сенсей? Вы что-то хотели?
Хотел. Чтоб меня наконец-то отпустили домой.
- Да, Канео. Попросить тебя об одолжении...
Перестать вести себя как идиот малолетний. Я могу понять тебя и твои мотивы, но, прости, мы сейчас по разные стороны.
- Слушаю Вас.
Нет, ты не слушаешь. Ты издеваешься, желая заставить меня потерять контроль над собой и наговорить тебе кучу неприятных вещей. Не дождёшься.
Или это у меня паранойя.
- В подшефном нашему университету детдоме будет праздник. Я хотел бы, чтоб ты помог организовать представление для детей.
И как минимум два месяца ты будешь занят и перестанешь нарываться на скандалы. Сценарий, костюмы, репетиции. Твоя гордость не позволит тебе сделать работу спустя рукава. Ты же хочешь потом продолжить учёбу и стать режиссёром. Только вот зачем тебе тогда филологический...
- Извините, Куроки-сенсей, я вынужден сообщить...
- Канео, - перебивать невежливо, но кузнечный цех в моей голове совершенно другого мнения насчёт правил этикета. - Я уверен, что никто кроме Вас не сделает хорошо этой работы. Я видел Ваши постановки и они... - я даже не кривлю душой, - ...мне понравились.
Тем более, я предлагаю тебе не просто постановку, а возможность показать себя вне стен университета. И показать с хорошей стороны.
- Я подумаю, Куроки-сенсей. Я могу идти?
Мне совершенно не нравится такой Канео. Да, сейчас на нём всё та же белая майка, чёрные, слегка вытянутые джинсы и тёмно-зелёная незастёгнутая рубашка... Да, он всё так же лохмат и носит свои дурацкие кривые очки. Но при этом он говорит настолько правильно, что мне становится тошно. Вот и думай теперь, то ли это дань уважению, то ли тонкая издёвка.
- Только не задерживайте с ответом, пожалуйста.
Он кивает.
Уже отойдя от него на пару метров, слышу сердитое шипение Канео: "Манипулятор чёртов!" Теперь я уверен, что он согласится на эту работу. Тем более, это будет сделано всё для детей, а у Канео у самого маленькая сестрёнка, и я видел, как он таскает её с собой, когда нет возможности оставить её с матерью.
Про его отца я даже вспоминать не хочу. Неприятный человек. Деспот и тиран. Работает в полиции, а выглядит, как якудза.
- Старый извращенец! - догоняет меня чей-то голос.
- Ну не такой уж и ста-арый... - хихикает другой. - Но извращенец - факт!
- Ты ещё влюбись!
- Baka!!
И в очередной раз чужой смех вгрызается в виски моей болью: меня нельзя любить?
Окончательно успокоиться мне удаётся только в кабинете после чашки какао, выпитого в одиночестве в ожидании вызванного такси. Можно. Ты же любил.
Мне при рождении, наверное, встроили особый приборчик... Что-то вроде счётчика Гейгера, только реагирует он не на радиацию, а на неприятности. Когда я уже убираю помытую чашку в шкафчик, непроизвольно морщусь, понимая: сейчас будет гадость.
Гадость появляется через минуту.
- Фудзимура-сан? - какого... кхм... он ещё тут?
- Куроки-сан, я рад, что застал Вас...
Мне не нравится, как бегают его глазки, как он вытирает шею платком... Приборчик во мне уже не пощёлкивает, а истошно воет.
- ...к сожалению Шимитсу-сан больше не сможет вести занятия в нашем университете, а его часы уже насчитаны. И мы не можем оставить наших иностранных студентов без занятий! - профессор смотрит на меня так укоризненно, словно это я только что предложил отменить все занятия у гайдзинов.
- И?
- На сегодняшнем заседании, - профессор даже не заметил моей фамильярности, - было решено, что эти занятия будете проводить Вы.
У меня есть два варианта... Либо сказать сейчас "какого чёрта?!" и хлопнуть дверью (тогда я могу потерять работу, зато больше никогда не увижу эту довольную рожу), либо соглашаюсь и принимаю нагрузку (в этом случае я просто перестаю нормально спать, есть, жить...).
- ...Шимитсу-сан завтра передаст вам все свои материалы и план занятий...
Ну да, мнением индюшки накануне Дня Благодарения никто не интересуется.
- Хорошо, Фудзимура-сан.
- Ну вот и ладненько... Вот и хорошо. Хорошего Вам отдыха, Куроки-сан!
Вашими стараниями у меня его до конца марта2 следующего года не будет.
В такси душно, я приоткрываю окно и погружаюсь в приятное оцепенение, такое, когда хочется ехать и ехать... неважно куда, главное - двигаться вперёд. Или по кругу.
Дом встречает тишиной и прохладой. Я настолько устал, что раздеваюсь прямо на пути к душу. Сейчас бы ванну, полежать час-другой... "К чёрту всё! - обещаю сам себе. - Через год у меня будет нормальная квартира, а не эта... пародия на лошадиное стойло3". Но именно необходимость стоять, уперевшись руками в стенку, а не накативший приступ злости на самого себя, не даёт мне уснуть прямо тут.
После душа - сок, пара кусочков хлеба... Нахожу сил собрать одежду и бросить неаккуратной кучкой в углу комнаты. Будильник в телефоне - на полшестого и спать! Но приходится задержаться немного на кухне и написать записку, придавив листок тяжёлой глиняной кружкой.
"Планы!!!"
Всё! Вот теперь точно, носом - в подушку и спать! И не обращать внимания на крутящиеся перед закрытыми глазами строки...
Но даже через час я всё ещё лежу, уставившись в потолок. У соседей за стенкой бормочет телевизор, а я в который раз мысленно перечитываю письмо, спрятанное в одной из моих книг...
* * *
"Здравствуй, Нао. Сегодня такой день, что мне хочется самому себе рассказать нашу историю снова, вспомнить пережитое вместе, и то, чего не успели. Поговорить с тобой. Я не знаю, что потом сделаю с этим воспоминанием, может, оставлю себе, а, может, сожгу и отдам ветру. Пусть носит по миру.
Ты можешь назвать меня суеверным самураем, но за великое счастье всегда идёт расплата огромным горем. Раньше я сам не верил в это, а теперь... Дед мне говорил, чтобы я остерегался показывать людям свою радость: позавидуют и накличут беду. Вот я и не улыбался почти никогда, пока не встретил тебя. Раньше только море могло видеть мою улыбку, а ты научил меня дарить её всему миру.
Я бы мог и сейчас делиться со всеми своей радостью, да только вижу, что на улыбающегося человека косо смотрят. "Как может он быть счастлив, когда вокруг столько дел, столько надо успеть, а он ходит и тратит наше время на то, что мы отвлекаемся от своей жизни, глядя на него? Да кто он такой?!" Вот так возникает раздражение, зависть, а они тянут за собой желание, чтоб вот у этого улыбчивого, хоть что-то да и было плохо.
Опять я о нехорошем, да, Нао? Вот такой я теперь, оглядываюсь постоянно. Как усталый тигр, по следу которого идут охотники.
Однажды отец спросил, кто ты мне, и я ответил - друг. Нет, я не отрекался, я не хотел нам проблем с моей семьей. Особенно с отцом. Никто не виноват, что он рос в то время, когда всё западное считалось единственно правильным. Именно из-за этого мы не понимаем друг друга. Меня воспитывал дед, а отец к тому времени, когда со мной можно было уже осмысленно разговаривать, забыл Путь Богов. Ярый католик, он молился Христу и таскал всю семью по воскресеньям на службу. Я высиживал её, а вечером убегал в небольшой храм в квартале от дома и просил пресветлую Аматерасу... О разном просил, своими словами, а не чужими английскими.
А дед всё про меня знал. И про мои "упражнения" в школе, и про Тенджиро - тоже. Я как-то приезжал в старое додзё, видел его. Тен постарел, стал ещё больше похож на сушёную рыбину, но в нём до сих пор есть та сила, которая так привлекла меня когда-то. О нет, Тен сам не забыл ничего.
- Дрянной мальчишка!! - кричал он, нападая на меня с боккеном под удивлёнными взглядами учеников. - Как ты посмел забыть, что ты - мужчина?
Представляешь, Нао? Тен бил меня бамбуковой палкой и обижался на то, что я совсем забросил додзё и занятия. Я не рассказывал тебе, но сенсей тоже отхлестал меня, и я ни разу не отдёрнулся. Они правы.
Заслужил.
Потом сидел с ними у додзё, пил чай и клялся себе вернуться сюда и продолжить начатое.
- Ты воин, а воину не пристало сидеть дома. Ты всё ещё занимаешься каллиграфией? Кисть, как и меч, тренирует дух и тело.
Помнишь, Нао, как мы вместе переписывали на пергамент стихи? Ты владел азами каллиграфии, данными тебе в школе, и мне было легко учить тебя. Я не говорил тебе, что это мои стихи, и тем более мне было приятно, когда ты хвалил их. Теперь эта книга, переплетённая тобой в плотную обложку, лежит у меня в столе. Нао, я, как и обещал, начал иллюстрировать её. Купил тушь, набор кистей. Иногда, когда совсем становится грустно, я сажусь за столик и рисую горы. Или океан и песчаные пляжи. Я стараюсь передать дух, а не сюжет. Недавно нарисовал журавля, раскинувшего крылья вокруг солнца. Это ты, Нао. Ты сам говорил, что я - твоё солнце.
Я тебе верю.
Нао, помнишь Казе? Они с Юмико всё-таки поженились, так что я всё-таки проспорил тебе букет цветов и одного из своих тигрят... Свадьба будет весной, в марте. Я, естественно, приглашён. Вот только, как всегда, не знаю, что дарить. На день рождения выбрать подарок проще. Подарю им свою фотографию, чтоб помнили, кто их познакомил. Они собираются потом на Окинаву, на неделю или две, как Юмико с работы отпустят.
Я тоже возвращался туда, с семьёй ездили. Только жили не в том отеле, что с тобой. Хвала Пресветлой, отцу некогда было заниматься покупкой билетов, бронированием номеров, так что я сам выбрал. Это был замечательный месяц. Тихий. Я брал краски и уходил к морю. Чаще всего я даже не прикасался к кистям, сидел на песке под тентом, смотрел вдаль. Или засыпал, убаюканный шумом прибоя. Мне даже снились сны. В них я бродил по какому-то городу, где каменные дома липли один к другому, как соты в пчелином улье. Порой они даже смыкались над моей головой, словно я попадал в пещеру, выход из которой остался далеко позади. Один раз я видел его со стороны, с высокого холма над морем. Казалось, что дома висели на огромной скале, как осиное гнездо.
Это тяжело, Нао, писать тебе...
Тяжело было и начинать жить без тебя, что бы там женщины ни говорили о "толстокожести" мужчин в чувствах. Мужчины разные бывают. Тебе ли не знать... Мой начальник, Фудзимура-сан, всегда вредный, но в то время я был благодарен ему за то, что свалил на меня столько работы.
Я ведь так и не переехал в ту квартиру, что мы выбрали для нас с тобой.
Испугался.
И не захотел, чтобы однажды туда пришёл чужой человек и остался. Это должен был быть наш дом.
Ты просто упал в обморок, Нао, ты помнишь, да? Это было страшно: я вдруг понял, что не слышу больше твоих шагов по тропинке за спиной. Обернулся, а ты уже лежал, неловко раскинув руки и подогнув ногу. В тот день я благословлял всех тех людей, кто придумал гарнитуру для телефона. Я нёс тебя к пляжу, к той большой каменной лестнице, что ведёт к городу, а сам разговаривал с оператором. Нет, ты не болеешь ничем, я знал бы. Нет не наркоман, ни следа от иголок, да и нюх у меня, как у пса. Ммм... Я впереди шёл, не видел. Просто упал, скорее всего, не буду врать. Да, я понимаю, что от меня сейчас ничего не зависит, но, девушка, миленькая, чем я могу сейчас ему помочь? Идти быстрее? Да я уже бегу...
Скорая уже ждала нас на площадке перед лестницей. Глядя на то, как в тебя втыкают иглы, я мог только молиться. Но не как отец - чужому богу, а Пресветлой, в чью любовь и справедливость я верил всю жизнь.
Уже потом, в больнице, врач говорила что-то твоим родителям, а я смотрел на томограмму, ничего не воспринимая. Только слова "Извините, но это опухоль..." намертво вгрызались в память. И я злился: никакие извинения не могли ничего уже изменить.
"Нао, слышишь? - шептал я у дверей реанимации. - Я не отдам ей тебя".
Как только твой отец не догадался о нас? Мать была слишком поглощена горем, а вот Судзуки-сан... Или его пристальный взгляд не был направлен именно на меня? Твой отец властный человек, у него не может быть лёгкого сердца.
- Это конец, Широ, - отвечал ты несколько дней спустя, сидя на койке и укутавшись в тонкое одеяло. - Но, у нас сесть ещё немного времени. Если, конечно...
Я тогда не дал тебе договорить. Это же глупость, Нао! "Молчи, мальчишка мой неразумный, молчи, слышишь?!" - судорожно думал я, падая на край койки и обнимая тебя.
- Наохито, я с тобой, понял?
Ты кивнул, и я смог тебя отпустить, чтобы не мешать медсестре бинтовать твою руку. Слишком много капельниц, уколов, твои тонкие вены не выдерживали, и на сгибах локтей появились кровоподтёки.
Пока ты был в больнице, я читал. Я стал экспертом по опухолям, мог легко говорить с врачом, выясняя, как лучше тебя лечить, как готовиться к операции. Мы месяц просидели дома, помнишь? Выехали только один раз в Киото: погулять, посмотреть на храм. Я молился тогда, Нао. За тебя, о твоём здоровье. Глупый, ты не хотел молиться со мной, а я не настаивал. Может...
Всё, не надо о том, что могло бы быть. Это замкнутый круг.
Операция помогла ненадолго. Через полгода ты снова начал жаловаться на головную боль. Если б опухоль удалили всю, то у тебя был бы шанс, но... Врачи не смогли: слишком глубоко она проникла. Нао, прости, что вспоминаю это, но я не хочу забывать ни дня, проведённого с тобой.
Вот тогда я понял - это конец. Она снова начала расти. Твои головные боли, постоянная тошнота и рвота совершенно не выводили меня из себя так, как ты думал, но твой виноватый собачий взгляд рвал сердце на кусочки. Ты думал, что будешь мне не нужен и противен такой, что я трачу на тебя время только из жалости и из-за чувства ответственности. Да, болезнь сделала тебя очень мнительным.
Но я не позволял себе отчаяться и продолжал убеждать тебя, что люблю тебя любого.
- Хоть в рубище, хоть в бриллиантах, - говорил я и верил сам, ведь оно так и было.
А ты верил мне.
И не переставал меня удивлять.
- Найди себе кого-нибудь, тебе же надо...
Ты сказал эту глупость, когда... Когда я постарался свести к минимуму нашу "охоту в постели" (да, я помню, как ты сказал, что чувствуешь себя со мной ланью перед тигром. "Под тигром!" - поправил я...) Ну как я мог думать о своём удовольствии, когда тебе становилось всё хуже? Отец посчитал бы мой добровольный отказ от тебя наказанием... как это у христиан? Епитимьей за содеянное, за грех.
Это не грех, папа. Это любовь.
Пока было можно, я таскал тебя везде, где мы не успели побывать. Выставки, кинотеатры, замки. Я возил тебя на Филиппины, а твой врач ругал потом нас обоих.
- А какая разница? - сказал ты ему. - Я хочу успеть как можно больше.
Ты сдался, Нао.
Мне больно признавать это сейчас, а тогда я чуть не совершил глупость. Я чуть не сбежал от тебя. Помнишь, я не приходил к тебе около недели? Я тогда мотался между университетом и домом. Понимая, что всё равно вернусь к тебе, пробовал жить с решением бросить тебя. Не смог. Я тоже был болен - тобой.
Когда я поздно вечером вломился к тебе в квартиру, то ждал чего угодно, но только не твоей радостной улыбки.
- Мама, я же говорил, что Широ вернётся!
В тот момент я был готов проклясть себя. Я столько времени растил в тебе уверенность в собственных силах, а сам чуть не сломал тебя в тот момент, когда наконец-то ты поверил в себя.
Я был таким эгоистом, Нао.
А ещё мне показалось, что ты понял причину моего отсутствия. И простил.
Я просто испугался и посмел разувериться в своих собственных словах.
Однажды, ты чуть не довёл меня до инфаркта. Ну, в тот день, когда мы с тобой смотрели Death Note: тебе притащил диск какой-то приятель из универа. Ага, додумался: больному человеку аниме про смерть принести. Когда мы уже легли спать, ты, обнимая меня, сказал жуткую вещь:
- Жаль, что такой тетради не существует...
- Почему? - я уже почти спал, ощущая у себя на груди твой голову. Ты, наверное, слушал, как стучит моё сердце.
- Ты мог бы написать в ней, чтобы я ушёл отсюда счастливым.
Вот так. Ты не допустил ни минуты, что можно было бы написать тебе очень отдалённую дату, ты просто захотел быть счастливым в последние дни своей жизни...
В тот момент я поклялся, что ты будешь счастлив. Даже без этой тетради.
У меня не вышло.
Ты терял зрение и не мог читать письма, которые присылал тебе брат с Окинавы. Твой беспомощный взгляд, ровный прямоугольник бумаги, лежащий рядом с рукой. Я знал, что такое может быть, но легче не становилось ни на секунду. Я садился рядом и начинал читать. Потом я читал тебе книги и даже твои любимые журналы про "Формулу-1".
А потом ты перестал слышать. Вернее, как объяснил врач, ты не понимал речи, она превратилась в "белый шум", бессмысленный и оттого пугающий.
Я не хочу вспоминать то, как ты угасал. Скупые строчки из медицинской карточки о появлении вторичных опухолей... Нет, вспоминать тебя оглушённого обезболивающим - выше моих сил даже сейчас. У меня одна надежда, что ты сквозь этот дурман чувствовал моё присутствие. Было настолько плохо, что только рука твоего отца на моём плече не дала мне сорваться в истерику.
Он понял про нас, Нао. И принял. Надо было быть совсем слепым человеком, чтобы не понять... И полной сволочью, чтобы не принять.
Мне казалось, что когда я рядом - тебе легче.
Я - эгоист, ты не раз слышал это от меня в шутку. Так вот, я хочу сейчас помнить только твою улыбку. Искреннюю и чуть смущенную. Помнишь, первое время нашего знакомства ты не мог смотреть мне в глаза? Говорил, что иначе сердце из груди выпрыгнет от счастья. Я никогда больше не встречал таких чувств, Нао.
Ты говорил, найти кого-нибудь... Меня до сих пор преследует эта фраза. Знаешь, мне уже надоели эти "кто-нибудь" настолько, что я снова вернулся в додзё к сенсею. Там есть шанс устать на тренировке так, что не будет сил ни на что.
Нао, я обещаю тебе, что когда буду готов к новым отношениям, то не упущу свой шанс. Я не способен жить один, насколько б я ни был самодостаточным. Та недавно окончившаяся связь принесла больше горечи, сем радости. Хорошо, что Ёдзи не стал скандалить при расставании. Мы...просто спали вместе. Я не чувствовал к нему ничего, кроме желания. Да-да, я слышу твои возражения и верю, что однажды смогу полюбить. Но не такого человека, как он.
Он не был на тебя похож. Ты же у меня единственный такой, мне не нужна замена или копия. Ёдзи был котом. Гулякой. Меня таскал постоянно по барам, или я его искал. А потом выслушивал очередное обещание про "последний раз". Мне не нужны коты, Нао. Мне нужен человек, который будет приходить домой ко мне, а не откуда-то.
Нао, мне легче стало. Написал всё это и успокоился. Кажется, я теперь понимаю, почему женщины так активно ведут дневники. Эй! Не смейся! Я знаю, ты смеёшься сейчас!! Не-ет, Нао, я не... Ну вот, теперь я смеюсь вместе с тобой.