Это больше чем преступление - это политическая ошибка
(Жозеф Фуше)
Когда в жаркий июньский день 64-й автобус везет меня к пляжу, я занимаю заднее сидение и смотрю в окно. Автобус бодро мчится по улице Жаботинского, поворачивает у железнодорожной станции, и уже едет по улице Арлозорова прямо на запад, к морю. Когда он пересекает улицу Бен-Гуриона какая-то странная мысль проносится в голове. Я говорю себе: Нет, этого не может быть! - и даже взмахиваю рукой, отгоняя глупую мысль, как будто прогоняю муху, и кто-то из пассажиров косится на меня - всё ли в порядке? Да нет, я - в порядке. Я выхожу на улице Дизенгоф и направляюсь к пляжу. На углу Английское посольство объявляет часы работы своей библиотеки. Все его окна закрыты - лето. Я плаваю в море, загораю, терпеливо жду заката и опять не вижу обещанного зелёного луча. Солнце проделывает свой стандартный трюк - исчезает, не коснувшись горизонта. Английское посольство уже мрачно и молчаливо. 64-й автобус подхватывает меня и увозит домой. На этот раз он только пересекает улицу Арлозорова и поворачивает на улицу Жаботинского. Я закрываю глаза. Я знаю, что будет дальше. Будет улица Бен-Гуриона, а затем... та же самая мысль, испугавшая меня на пути сюда. Нет, этого не могло быть. Нет, не могло... А что же было?
- Ты, сукин сын - ты видимо хочешь остаться в лейтенантах всю жизнь?
Мальчишеское веснушчатое лицо осталось неподвижным; голубые глаза смотрели прямо, выше головы низкорослого мужчины впереди него.
- Ты не хочешь сделать карьеру? Что ж, тогда я ошибался на твой счёт.
- Сэр, они ведь евреи, такие же, как и мы.
Большая проплешина, окаймлённая белым венком волос, почти ударила в мальчишеский подбородок:
- Евреи? Ты сказал - евреи? Молокосос - что ты понимаешь в этом деле? Они дьяволы! Они ищут любую возможность разрушить всё, что мы создавали годами. Они убивали англичан, потом тех из нас, кто сотрудничал с англичанами, теперь они готовы убить всех остальных. Вот почему им нужно это оружие. Разве это не ясно? Не ясно? - Короткие пальцы крутили пуговицу на рубашке юноши. - Но я скажу тебе больше. На корабле есть человек, который пятнадцать лет назад убил моего друга - моего лучшего друга, который был для меня как брат. Ближе чем брат. Тот человек застрелил его на берегу моря как собаку. Ты не помнишь эту историю, ты тогда еще ходил под стол пешком. Но тот человек ушел от возмездия - англичане оказались слабы, развели канитель с опознаниями, потом не выдержали всяких протестов. Я должен отомстить сам, ты понимаешь? - Короткая шея казалась красной от крови. - Ты понимаешь?
- Мои солдаты могут отказаться стрелять.
- Скажи им, что поляк на борту. Скажи им, что если они не уничтожат этот карабль сегодня, привезенное на нём оружие убьёт их завтра. - Маленькие колючие глаза шарили по мальчишескому флегматичному лицу. - Иди! Если через полчаса я не получу рапорт, можешь подавать в отставку.
- Да, сэр.
Он мерял шагами комнату. С-э-р. Новое поколение. Иммитируют англичан даже в мелочах. И эта манера - не глядеть прямо в глаза. Этот паренёк не самый худший, но нужно было бы уделить ему чуть больше внимания, дать школу. Да, нужно было... А сейчас всё зависит от него. - Он остановился. - Я ждал этого дня пятнадцать лет. Пятнадцать долгих лет. Я должен отомстить за Хаима, который был для меня - он бросил быстрый взгляд на парадный портрет на стене и передёрнул брюками, что-то мешало ему - как Киров. Правда, Хаим занимал должность, делавшую его уязвимой. Его длинная красивая подпись с двойным "ff" в конце задевала слишком многих людей; да, слишком многих - каждый хотел получить заветную желтую английскую бумажку, чтобы спасти родителей, братьев, но этих бумажек было всего-ничего. Поэтому его смерть была делом времени. Конечно, все мы рисковали - мы оба пытались вытащить из Европы наших товарищей по борьбе, конечно, самых преданных и энергичных. Однако, Хаим начал принимать важные решения сам, не считаясь со мной, подрывая будущее нашего государства. - Он остановился перед портретом и повторил последние слова. Портрет был сравнительно новый, в маршальской шинели и белых перчатках; он не любил его - черезчур помпезный для политика. - Я не спорил до момента, когда Хаим решил дать разрешение на въезд поляку. Я не стал устраивать скандала - скандалы и ссоры в политике приносят лишь ущерб...
- Сэр! - Мальчишеский голос на другом конце провода звучал растерянно. - Корабль в огне. Они начали прыгать с корабля. Что нам делать?
- Продолжайте стрелять!
- Мои люди нервничают. Море красно от крови.
- Скажи им, что мы расскрыли антиправительственный заговор. Скажи им, что если они упустят поляка, я отправлю их всех в тюрьму как сообщников. Ясно? - Он повесил трубку и начал мерить комнату шагами.
- После некоторой школы парень может вырасти в мужчину. Пора искать молодых людей для опоры в будущем. Почти не осталось преданных людей вокруг - у старых товарищей возникают свои амбиции, иногда непредсказуемые. Как пятнадцать лет назад... - Он остановился возле окна и поправил гардину. - Да, я до сих пор не понимаю, что произошло. Я нашёл того мальчика дождливым вечером где-то в пригороде и объяснил ему, что его родители не получили въездной визы только потому, что Хаим единолично решил вопрос в пользу других. Я показал ему документы с грифом секретно и его длинной красивой подписью с двойным "ff". Парень не сказал ни слова (возможно, он даже не верил мне!), но я уже мог предсказать, что случится дальше. Все знали о привычке Хаима гулять вечером с женой по берегу моря. Следующие дни я мог играть роль зрителя. И ждать. Я мог даже уехать за границу. Анонимный звонок в английскую полицию несколькими днями позже с именами возможных убийц (конечно, оппортунистов, наших врагов, всегда готовых сделать нам подлость) должен был дать правильное направление всей истории. Английская полиция славилась добросовестностью. - Он быстро взглянул на портрет через плечо и кашлянул в кулак. - Неужели он говорил вслух? Эта скверная привычка появилась у него тогда же, пятнадцать лет назад, когда он понял, что вокруг нет никого, с кем бы он мог поговорить просто так...
- Давид, ты что - рехнулся? Поляк вещает с корабля по радио, говорит, что ты сводишь с ним личные счёты. На берегу огромная толпа народу. Ты слышишь меня? Останови стрельбу! Останови...- Он положил трубку.
- Идиоты! Они думают, мне нужен мёртвый поляк. - Он посмотрел на молчащую в углу черную коробку радио. - Кретины! Он мне нужен живой...чтоб вас держать на привязи. Овчарки верны только тогда, когда волк рядом... Так почему я проиграл в тот раз? Где я допустил ошибку? Фактически, это было двойное поражение. Парень, уже мой парень, связанный со мной кровью, в минуту отчаяния пришёл не ко мне, а к известному раввину и рассказал ему всё. Парень был готов сдаться властям. Раввину пришлось не сладко - по галахе еврей не может сдать еврея неевреям. Но раввин сделал умный ход (хороший политик должен уметь оценивать удары своих врагов) - он позвонил мне и пообещал разгласить обстоятельства дела в случае смертного приговора. Параллельно он начал кампанию в средствах информации. - Я до сих пор помню этот ненавистный голос по радио: граждане, человек, обвиненный в убийстве невиновен! Несколько напыщенно на мой вкус...
- Давид! Давид! Корабль горит! Всё английское посольство наблюдает за пожаром с балконов. Мы не можем...- Он поморщился и прижал пальцем рычаг.
Раввин был чересчур известен, чтобы устраивать публичные дискуссии. Мне пришлось дать отбой. Я даже поговорил с вдовой, прося не узнать обвиняемого на опознании (мы не можем терять наших товарищей, правда? Ведь не так много из нас осталось в живых...), а затем давить на англичан по своим каналам, добиваясь оправдательного приговора из-за "недостаточности улик". Честь спасения была оставлена раввину - политик не должен выглядеть слишком милосердным. В конце-концов, тот парень - не Дрейфус. Через месяц после окончания процесса, парень совершил самоубийство - так, по крайней мере, сообщили газеты. Раввин умер через два года от сердечного приступа. Я его понимаю - кто может выдержать, когда твои книги, смысл и результат всей жизни, бросают тебе в лицо? Бросают те, кого ты считал своими учениками? Мне даже не пришлось ничего придумывать - кто-то из друзей вспомнил историю из двадцатых, когда раввин потребовал от англичан аррестовать какого-то еврея из числа своих противников после какой-то их свары...
- Сэр! Юношеский голос на другом конце провода чуть запнулся. Люди с корабля, которые добрались до берега, говорят, что поляк скрылся в темноте на лодке. - Юношеский голос прокричал несколько хриплых слов кому-то в сторону. Он ждал. - Тот человек серьёзно ранен или мёртв.
- Прекратите стрелять. Мы напугали их достаточно. Накормите пленных. Объявите благодарность своим людям, полковник. - Он мягко положил трубку на рычаг.
- Хорошая работа. - Он вернулся к окну и поднял гардину. - Да, этот парень станет мужчиной. Полковника будет сейчас достаточно для него. Позже он вырастет до генерала. - Он опять взглянул на усатый портрет. Кажется он схватил идею - политик всегда должен держать лишнюю пару перчаток в заднем кармане. Человек на корабле не должен был сойти на берег - он был последним свидетелем той истории - не известно, как много он знал. Сейчас история была закончена - и на том же месте, где и началась пятнадцать лет назад - хороший стиль для политика. Реванш был полон. Даже с некоторым сюрплюсом. Всё остальное было неважно.