Аннотация: Танцевать и умирать (фанданго Љ 36,2019)
Вибрация и Соломатова
"Танцевать"
Фраза на табло замигала красным, и мокрые доски помоста заскрипели под натиском трех десятков женских тел. Соломатова поднялась, и, повинуясь скорее инстинкту, чем здравому смыслу, начала танец. Тело само вспомнило заученные еще в детстве движения. Встать на носочки, поднять подбородок, вытянуть руки... На танец маленьких лебедей это неуклюжее топтание мало походило, но ее соседок это совершенно не интересовало. Все изображали в полой тишине танцевальные движения, стараясь не выходить за очерченный мелом квадрат. Зрители, а может и судьи, ради кого все это затевалось, располагались перед помостом. Несколько гладких, зауженных к верху колонн торчали перед сценой. Никаких глаз у них Соломатова не видела, но от присутствия этих Конусов, так она назвала этих существ, свело мышцы шеи, а затылок налился свинцом. Они давили своей надменностью, совершенной белизной и полной неподвижностью.
Совсем рядом, через пару квадратов, что-то хлопнуло, и упругая волна воздуха толкнула по ногам. Мелкая кровяная взвесь капельками налипла на руках и лице. Во рту появился соленый, с металлическим, освежающий привкус.
Молодая девчушка на два квадрата впереди, со смешной короткой стрижкой, истошно закричала и выскочила из своего периметра, выйдя на край помоста и уставившись на Конусы. Через секунду и она пропала, и снова раздался хлопок, окативший взвесью кровавой пыли. Солнце заиграло на этом облаке яркой веселой радугой.
Соломатова сбилась с ритма, но тут же собралась. Шаг вперед, разворот на пятке. Не смотреть по сторонам, не выходить из квадрата. Это все какая-то извращенная игра, понарошку... Внезапное исчезновение прямо с пары по физике, появление на помосте, и кровавые танцы перед Конусами.
Рядом, в соседней "клетке", отточено выводила менуэт стройная женщина лет сорока, со спокойной улыбкой. Она даже не оглянулась, когда девушки превратились в пыль, словно для нее существовали во вселенной только скрип досок, шуршание босых ног, и вспыхивающая иногда радуга. Глядя на эту механическую женщину, Соломатова с холодным ужасом в животе осознала, что это все происходит на самом деле.
На табло вспыхнула "Остановить танец", и Соломатова упала на четвереньки. Ее выворачивало комками утреннего бутерброда, который ей миллион лет назад сделала мама.
После танцев Конусы пропали. Вот они еще торчали двухметровыми истуканами, а вот на их месте только глубокие круглые вмятины, оставшиеся в сыром песке. Все женщины быстро спустились с помоста, и направились в сторону серого барака.
- Где мы? - спросила Соломатова, догоняя танцовщицу менуэта. - Что за чертовщина тут происходит?
Женщина с улыбкой оглянулась, и произнесла целую речь на каком-то птичьем языке, с тягучими цокающими звуками и невероятными трелями-гласными. Она показывала рукой на небо, потом на помост, затем смачно плюнула в сторону отпечатков Конусов, и под конец подтолкнула девушку в сторону бараков. Иди, мол, дуреха...
Теперь Соломатова поняла, почему никто не разговаривал друг с другом, и все просто молча идут к бараку, словно закончилась обычная рабочая смена на фабрике. Она попробовала заговорить еще с парой девушек, осторожно прикасаясь к ним. Каждый раз в ответ раздавались слова на непонятных, и все время разных языках.
Внутри барак оказался не таким тоскливым, как снаружи. Вдоль длинного коридора располагались отдельные закутки, размером два на два метра, точно как на танцевальном помосте. Над входом висели плотные шторки, из расшитой тропическими цветами ткани. Внутри стояла кровать, складной столик с едой, и узкий шкаф под одежду. Тесновато, но уютно и даже как-то по-домашнему. Соломатова выбрала свободную комнатку, занавесила вход, и укрылась под одеялом с головой, как делала в детстве, если наваливались неприятности. Она пообещала себе, что полежит всего пять минуточек, только согреться и унять озноб, но тут же провалилась в сон.
Распорядок в этом непонятном месте оказался однообразен до скукоты. Каждое утро все обитатели барака выходили к помосту, где их уже поджидали Конусы. Женщины занимали места в очерченных мелом квадратах, и ждали сигнала на табло. Потом все танцевали до тех пор, пока не загоралась надпись об остановке. Одна или две бедолаги превращались кровавый дождик в течение каждого такой танцевального сеанса. И возвращение назад, в комнатки, где на столе ждала еда. Тех, кто не выходил утром на танцы, уже никто больше не видел. Проверять на себе, что с ними происходит, Соломатова не собиралась. Словом, правила сводились к одному -- не хочешь превратиться в мылкие брызги и стать веселой радугой, тогда танцуй.
Вместо исчезнувших появлялись новички, испуганные и ничего не понимающие. Те, кто успевал каким-то чутьем уловить правила, начинали танцевать. Несколько раз Соломатова видела, как из ниоткуда возникла девушка, ровно посередине квадрата. Часто они просто стояли и что-то кричали, пока хлопок не превращал их в кровавую пыль.
Через неделю Соломатова уже освоилась, войдя в некий ритм и обретя если не спокойствие, то хотя бы некую уверенность, и даже перестала паниковать, когда загоралась надпись "танцы" на табло. Она снова пыталась разговаривать со своими соседями, но походило это скорее на общение немых.
Как-то раз после танцевальной смены она не вернулась в барак вместе со всеми, а направилась дальше. Вокруг места, где они жили, раскинулось поле, утыканное пожухлой травой. Она шла и шла, но края этому однообразному пространству не было видно. Когда она оглядывалась, барак и помост никуда не отдалялись, словно привязанные к ней невидимой, но прочной нитью. Она вернулась в барак, и больше никогда не уходила от него.
Соломатова наблюдала за "старичками", которые всегда исполняли сложные и причудливые танцы, и пыталась понять, что ей надо сделать, чтобы не исчезнуть. Часто она разглядывала Конусы, старясь угадать, какие у них предпочтения. Иногда крайний слева, ростом чуть меньше всех прочих, начинал едва заметно дрожать или вибрировать, словно от волнения. Но чаще они просто неподвижно торчали около помоста, собирая свою кровавую долю. И все-таки Соломатова подозревала, что если в совершенстве освоить танец, но Конусы вернут ее назад домой. Иначе, зачем все эти помосты, надписи и радуга на брызгах?
По этой причине Соломатова каждый день тратила все свободное время на повышение своего танцевального уровня. Она стремилась к тому, чтобы каждое движение стало изящным до экстаза и безупречным до автоматизма. Нарисовав соусом на полу линии как на помосте, Соломатова снова и снова кружилась на носочках, изображая радующихся жизни маленьких лебедей. Плавное движение рук все не давалось, возникало какое-то нелепое дрожание в пальцах, и гармония танца нарушалась. Конусы не могли не заметить это, с их внимательностью и чутьем к такого рода вещам.
Судя по колышущимся занавескам в комнатушках и шарканью по полу, остальные женщины также занимались повышением уровня. Каждый стремился по-тихому превзойти конкурентов, чтобы блеснуть перед Конусами своим мастерством.
Через месяц новички перестали появляться, и начали "хлопать" старожилы, даже несмотря на совершенство своих танцев, отточенных многократными повторениями. После очередного утреннего сеанса, к ней в комнатку зашла танцовщица менуэта. Она положила на стол деревянную ножку от кровати, заточенную с одного конца, и что-то произнесла на своем птичьем. Женщина вложила "ножик" в руку Соломатовой, и сделала движение вроде укола куда-то в область ног. Потом показала на соседскую комнату.
- Не понимаю, - ответила Соломатова, пожимая плечами. - Что надо сделать? Зачем это?
Танцовщица рассердилась, отобрала кол и вышла, оставив ошарашенную Соломатову в комнате.
Табло вспыхнуло, и Соломатова начала свой танец. Шаг вперед раз, разворот два, наклон три... Конусы все также смотрят, доски скрипят. Рядом с ней также изящно показывает менуэт женщина. Только в руке у нее появилась деревянная заточка, и рука эта делает плавное круговое движение. Палка впивается в ногу пухленькой девушки-соседки, и та с криком вываливается из своей очерченной границы, падая на доски. Хлопок, пыль и радуга.
Конусы все также молчаливо стоят, пока не загорается табло. Женщина, танцующая менуэт, улыбается и вкладывает в руку Соломатовой испачканную в крови деревяшку, что-то приговаривая на птичьем языке. Но сейчас она поняла все без слов - чтобы старичков не трогали, надо жертвовать новичками. Непонятным пока оставалось, в какую категорию попала она сама.
На следующий день Соломатова сжимала деревяшку в руке, и присматривалась к своей новой соседке. Женщина уже далеко за сорок, с хмурым, и, одновременно испуганным выражением на лице напоминала сельскую библиотекаршу. Она изображала непонятный стиль, от всего понемногу, регги, местами полька, и даже немного вальс. Соломатова старалась держаться к ней лицом, чтобы не упускать из виду. Может, она собьется, и Конусы ее сами утилизируют? Или выберут кого-нибудь другого сегодня?
Женщина то ли что-то чувствовала, а может и просто хотела понять, как лучше танцевать, но тоже все время оглядывалась по сторонам, неловко прижимая руку к туловищу. Соломатова заметила мелькнувшую деревяшку...
Библиотекарша тоже увидела кол в ее руке, и на секунду замерла в нерешительности. Соломатова, уже не таясь, достала свое оружие. Каждый здесь сам за себя. Почему она должна жалеть эту никому не нужную тетку с ее ужасным стилем, которая заявилась сюда, и претендует на ее, такое заслуженное и выстраданное, место на помосте?
Но, несмотря на вроде бы простецкий вид, "библиотекарша" очень ловко нырнула под руку Соломатовой, и со всей силы всадила кол ей в бедро. Потом женщина вернулась в свой квадрат, и продолжила танец, словно ничего и не произошло.
Лежа на отполированных босыми ногами досках, Соломатова удивилась ловкости этой новенькой. Может быть, и ей следовало оттачивать сноровку владения заточенной деревянной палкой, вместо изящества движений? Соломатова вползла в свой периметр, от вытекающей толчками крови нога стала горячей и чужой. Ей показалось, что "библиотекарша" склонилась над ней и заглядывает в лицо. На секунду Соломатова увидела мамины глаза, словно та с тревогой смотрит, не заболела ли дочка...
Почему-то кончики пальцев начало приятно покалывало, как от массажа. Это начало утилизации или просто от потери крови? Соломатова представила, как она превращается в облако крови, а солнце играет на этих капельках цветной радугой.
Вспомнилось детство, когда еще отец не ушел из семьи. Она ходила в танцевальный кружок, и перед гостями мама всегда просила показать танец лебедей. Все потом хлопали, но Соломатова на дух не переносила этих выступлений, как и сам танец.
Ей пришли почему-то в голову именно эти детские и наивные строчки, а не поэты Серебряного века, которых она любила больше всего еще в той, прошлой жизни.
Конусы медлили. Даже женщина, танцующая менуэт, сделала пару ошибок, недоуменно поглядывая на лежащую в крови поверженную неудачницу.
Надпись на табло погасла, но вместо указания "прекратить танец", зажглись слова "читать стихи". Все женщины замерли, не понимая, что делать дальше. Потом крайний слева Конус задрожал совсем уж явно, и раздалось много хлопков, вроде аплодисментов. Все, кроме Соломатовой, исчезли, превратившись в большое облако крови.
- Суки каменные... - прошептала Соломатова, и поползла к краю помоста.- Я не буду читать стихи и танцевать, ясно вам?
Потом упала с помоста, подползла к левому Конусу, и ткнула в него палку. От него исходило тепло, и ощущение спокойствия, как от мамы. Захотелось обнять его и поплакать, чтобы он погладил по голове и сказал что-нибудь ласковое.
- Я домой хочу... - заплакала Соломатова, обнимая Конус.
НЕ БОЙСЯ НАСТЯ ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ МЫ ЛЮБИМ ВСЕХ
У ТЕБЯ ХОРОШАЯ ВИБРАЦИЯ ТЫ СТАНЕШЬ ОДНОЙ ИЗ НАС
Слова в голове возникали оглушающим, пронизывающим каждую клеточку звуком, от которого ныло в зубах.
- Конусики, милые, верните меня домой к маме, - заплакала Соломатова.
ТВОЯ ВИБРАЦИЯ ГАРМОНИЧНА ДЛЯ ВСЕЛЕННОЙ
ТЫ НУЖНА НАМ НАДО ИСКАТЬ ДРУГИЕ ХОРОШИЕ ВИБРАЦИИ
ТЫ БУДЕШЬ В ЭТОМ ПОМОГАТЬ НАСТЯ
Конус задрожал, стал мягким как растаявший пластик, и Соломатова провалилась в него, сдавленная со всех сторон. На мгновенье она ощутила наслаждение от вибрации, которая всегда и везде пронизывала вселенную, от ее начала и до самой бесконечности. Конусы управляли ей, гася плохие колебания, и усиливая полезные. Дышать внутри стало нечем, да и незачем уже...
Надпись "исполнить песню" загорелась на табло, и Света Петрова начала петь, хотя и ненавидела это делать. Но она чувствовала, что так надо, ведь все пели на этом помосте из серых досок. И она затянула песню про елочку, которой чертовски холодно зимой. Не попадая в ноты, пропуская слова и ошибаясь с ритмом, но все-таки пела.
Крайний слева Конус немного сдвинулся, мелко вибрируя...