Военные преступления нацистов с особой жестокостью проходили на территории УССР,БССР и конечно же РСФСР
Русский геноцид был самым страшным....у нацистов уже были заготовлены планы по центрам
Голод, остановка и разрушение предприятий, безработица, бегство в деревню, мобилизация на принудительные работы «через специально для этой нели созданную организацию» для службы «немецким интересам» — вот участь, еще до войны предуготованная немецко- фашистскими извергами «областям Средней и Северной России».
В разделе «Зеленой папки Геринга», озаглавленном «Отношение к населению по территориальным признакам», мы читаем следующие зловещие строки:
«Особые условия в великорусском Ленинграде, городе, весьма зависимом в продовольственном отношении, требуют особых мероприятий, которые будут предприняты своевременно».
И далее такое же недвусмысленное заявление по поводу Москвы:
«Московская и восточные области, населенные велико- руссами, составляют в смысле отношения к населению такую же трудную проблему, как Ленинградская область, особенно вследствие того, что многомиллионный город требует больших продовольственных дотаций. На основе опыта первых недель войны будут даны указания в отношении подлежащих проведению мероприятий».
Речь шла об уничтожении городов со всем населением
УНИЧТОЖЕНИЕ
Карательные экспедиции опустошали целые области. Зимой сорок третьего под Полоцком можно было наблюдать ужасающую картину.
В Лельчицком районе расстреляно мирных жителей от начала немецкой оккупации около 7500 человек
«Все деревни в округе были сожжены, оставшееся в живых население жило в окрестных лесах и землянках. Питались люди тем, что удалось вынести из горящих домов. Кое-кому, может быть, одной семье из двадцати, удалось даже сохранить какую-нибудь скотину, в частности, коров.
Скотина тоже находилась в землянках, отделенная от людей перегородкой из жердей. Из жердей же были сделаны нары, застланные соломой. На нарах днем и ночью ютились взрослые и дети. Люди откровенно бедствовали»
Уничтожение деревень сказывалось на жителях городов. Больше не у кого было достать продовольствия, и горожане умирали от голода и тифа. Зимой 1943 года в некоторых городах прифронтовой полосы полностью прекратили выдачу хлеба.
Так для жителей оккупированных областей открывается новая страница ужасов; теперь тех, кто уцелел после бесчинств карателей, гонят прямо в лагеря смерти.
Вот воспоминания ребенка, угнанного в один из таких лагерей и чудом выжившего:
«Однажды мы увидели приближающиеся военные части. У всех была одна и та же мысль: должно быть, это войска СС, которых все так боялись. Крестьяне бросились бежать, забрав с собой скотину и все, что могли унести, но немцы стали нас настигать, началась стрельба. На одной из телег была женщина с ребенком, ее подстрелили; она упала с телеги, но никто даже не обратил на нее внимания.
Немцы нас окружили и под ружьем повели обратно в деревню. Мертвые и раненые так и остались лежать. А когда мы подошли к деревне, мы не могли поверить глазам, какой там был ужас: немцы подожгли все избы, кроме одной.
Вокруг все горело, носились обезумевшие лошади, повсюду летали искры. Нас подвели к уцелевшей избе, в которой сидели немецкие военные. Нам было сказано занять место в трех очередях и предъявить документы. В первой очереди были женщины и дети, в другой — старики, в третьей — евреи.
После проверки документов группу стариков оставили в избе; ее заперли и тут же подожгли. Нашу группу под ружьем отвели в сторону, оттуда мы видели, как эта изба горит. Первую группу, в которой были и дети, заставили рыть яму. Земля была замерзшей, и яму вырыли неглубокую.
Евреям приказали выстроиться перед ямой, и каждый из них получил по одной пуле. Они падали в яму, крича и плача. Даже после того, как солдаты набросали в яму землю, мы еще долго слышали эти ужасные стоны. А старики живьем сгорели в запертой на замок избе. Забыть это нельзя»
Когда женщин и детей гонят в лагеря — это ужасное зрелище. Пожилые немецкие солдаты, воспитанные в нормальной стране, а не в нацистском Рейхе, на коротких стоянках, таясь от офицеров, суют ребятишкам что-нибудь съедобное и подбадривают: не отставайте, а то вас убьют.
Вспоминала одна из угоняемых девчушек:
«Я видела, как эти солдаты, когда могли, гладили наших детей незаметно по головкам и худым плечикам, хотя за жалость могли поплатиться. Когда нас погнали к Лепелю, один старый немец, который говорил по-русски, сказал мне, чтобы я исхитрилась и бежала. Мне удалось это сделать»
Но бежать удается немногим. И лагеря гостеприимно встречают своих новых узников.
«Машина остановилась, и мы, нас было человек двадцать, не могли слезть с машины, настолько были истерзаны. Нас, как мертвых собак, сбросили на землю, и комендант приказал ползти к баракам.
Подгонял плеткой… Стоит возле одного барака женщина и кормит грудью ребенка. И как-то, знаете… И собаки здесь, и охрана, все остолбенели, стоят и не трогают. Комендант увидел эту картину… Подскочил. Выхватил из рук матери ребенка…
И, знаете, там была колонка, колонка воду качать, он этого ребенка бьет об это железо. Мозги потекли… Молоко… И я вижу, мать падает, я вижу, понимаю, я ведь врач… Я понимаю, что у нее разорвалось сердце…»
В рамках «борьбы с партизанами» немецкие каратели уничтожали целые семьи.
РАССКАЗЫ ДЕТЕЙ
Рассказы детей, чудом уцелевших в ходе этих бесчеловечных акций, приведены в книге Светланы Алексиевич «Последние свидетели».
«Вот согнали всех нас, всю нашу деревню. Поставили впереди пулеметы и приказали отвечать, где партизаны, к кому они заходили. Все молчали. Тогда они отсчитали каждого третьего и вывели на расстрел. Расстреляли шесть человек: двух мужчин, двух женщин и двух подростков…
Скоро немцы вернулись… Через несколько дней…
Собрали всех детей, нас было тринадцать человек, поставили впереди своей колонны — боялись партизанских мин.
Мы шли, а они за нами ехали. Если надо было, например, остановиться и взять воду из колодца, они сначала запускали к колодцу нас. Мальчишки не так боялись, а девочки шли и плакали. А они за нами на машинах… Помню, что мы шли босиком, а еще только начиналась весна… Первые дни…
Хочу забыть…
Немцы ходили по хатам… Собирали тех, у кого дети ушли в партизаны… И отрубили им головы посреди деревни… Нам приказали: „Смотрите“. В одной хате никого не нашли, поймали и повесили их кота. Он висел на веревочке как ребенок».
Убитый мальчик Витя Черевичкин с голубем в руках
Люба Александрович, 11 лет
«Как нас расстреливали…
Согнали к бригадирской хате… Всю деревню… Теплый день, трава теплая. Кто стоял, а кто сидел. Женщины в белых платках, дети босиком. На этом месте, куда нас согнали, всегда собирались в праздники. Песни пели…
Из тех, что стояли впереди, отсчитали четырнадцать человек. Дали им лопаты и приказали копать яму. А нас подогнали ближе смотреть, как они копают. Копали быстро-быстро. Я помню, что яма была большая, глубокая, на полный человеческий рост. Такие ямы копают под дом, под фундамент.
Расстреливали по три человека. Поставят у края ямы — и в упор. Остальные смотрят… Не помню, чтобы с детьми родители прощались или дети с родителями. Одна мать подняла подол платья и закрыла дочке глаза.
Расстреляли четырнадцать человек и стали закапывать яму. А мы опять стояли и смотрели, как забрасывают землей, как утаптывают сапогами. А сверху еще лопатками похлопали, чтобы было красиво. Аккуратно. Понимаете, даже углы срезали, почистили. Один пожилой немец вытирал платком пот со лба, как будто он в поле работал. Понимаете? Не забыть…»
Леонид Шакинко, 12 лет
«Уже солнышко взошло…
Пастухи собирали коров. Каратели дали время выгнать стадо за речку Грезу и стали ходить по хатам. Заходили со списком и по списку расстреливали. Читают: мать, дед, дети такие-то, по стольку лет. Проследят по списку, если одного нет, начинают искать. Под кроватью ребенка найдут, под печкой…
Когда всех найдут, тогда стреляют…
У нас в хате собралось шесть человек: бабушка, мама, старшая сестра, я и два младших братика. Шесть человек… Увидели в окно, как они пошли к соседям, побежали в сени с братиком самым маленьким, закрылись на крючок. Сели на сундук и сидим возле мамы.
Крючок слабенький, немец сразу оторвал. Через порог переступил и дал очередь. Я разглядеть не успел, старый он или молодой? Мы все попадали, я завалился за сундук…
Первый раз пришел в сознание, когда услышал, что на меня что-то капает… Капает и капает, как вода. Поднял голову: мамина кровь капает, мама лежит убитая. Пополз под кровать, все залито кровью… Я в крови, как в воде… Мокрый…
Вернулось сознание когда услышал страшный женский голос…
Крик висел и висел в воздухе. Кто-то кричал так, что, мне казалось, он не останавливается. Полз по этому крику как по ниточке, и приполз к колхозному гаражу. Никого не вижу… Крик откуда-то из-под земли идет…
Встать я не мог, подполз к яме и перегнулся вниз… Полная яма людей… Это были все смоленские беженцы, они у нас жили в школе. Семей двадцать. Все лежали в яме, а наверху поднималась и падала раненая девочка. И кричала. Я оглянулся назад: куда теперь ползти? Уже горела вся деревня… И никого живого… Одна эта девочка… Я упал к ней… Сколько лежал — не знаю…
Слышу — девочка мертва. И толкну, и позову — не отзывается. Один я живой, а они все мертвые. Солнце пригрело, от теплой крови пар идет. Закружилась голова…»
Леонид Сиваков, 6 лет
«Как нашу деревню жгли… Все запомнила… Они сначала нас расстреляли, а потом сожгли… Я вернулась с того света…
На улице они не стреляли, а заходили в хаты. Стоим все возле окна:
— Вон Аниську пошли расстреливать…
— У Аниськи кончили. К тетке Анфисе идут…
И мы стоим, мы ждем — придут и нас расстреляют. Никто не плачет, никто не кричит. Стоим…
Помню, как горели у убитой мамы волосы… А у маленького возле нее — пеленки… Мы переползли через них со старшим братом, я держалась за его штанину: сначала — во двор, потом в огород, до вечера лежали в картофлянике. Вечером заползли в кусты. И тут я расплакалась…»
Тоня Рудакова, 5 лет
«Я видел то, что человек не может видеть… Ему нельзя…
Я видел, как ночью пошел под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по ним паровоз…
Я видел, как запрягали в брички людей… У них — желтые звезды на спине… И весело катались… Погоняли кнутами…
Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в огонь. В колодец. А до нас с матерью очередь не дошла…
Я видел, как плакала соседская собака. Она сидела на золе соседской хаты. Одна…»
Юра Карпович, 8 лет
«Война… А пахать надо…
Мама, сестра и брат поехали в поле. Лен сеять… Они поехали, а через час, больше не прошло, бегут женщины:
— Твоих, Дуня, постреляли. На поле лежат…
Осталась я одна с маленьким своим племянником. Моя сестра недавно родила, а ее муж был в партизанах. Вот с этим мальчиком…
Маленький ко мне лезет… Грудь просит… Молока… Оттяну ему сосок, цокает, цокает и заснет. Где он простудился? Как заболел? Сама малая, что я понимала. Кашляет, кашляет. Есть нечего. Коровку уже полицаи забрали.
И мальчик умер. Стонал-стонал и умер. Слышу? Тихо стало. Подняла тряпочки, он черный лежит, только лицо белое, чистое осталось. Белое личико, а сам весь черный».
Дуня Голубева, 11 лет
«Выгнали из сарая колхозных коров, а туда затолкали людей. И нашу маму. Мы с братиком сидели в кустах, ему два годика, он не плакал. И собака наша с нами сидела.
Утром пришли домой, дом стоит, а мамы нет. И людей никого нету. Одни мы остались. Я иду за водой, надо печь топить, братик кушать хочет. На колодезном журавле висели наши соседи.
Повернула в другой конец деревни, там Криничный колодец был, самая лучшая вода. Самая вкусная. И там люди висят. С пустыми ведрами вернулась. Братик плакал, потому что голодный: „Хлеба дай. Дай корочку“. Один раз я его укусила, чтобы не плакал.
Так мы жили несколько дней. Одни в деревне. Люди лежали или висели мертвые. Мы мертвых не боялись, это все были знакомые люди».
Мария Пузан, 7 лет
«Наша хата стояла как раз посередине деревни. К ней всех сгоняли. Все быстро делалось. Связанные люди стояли, опустив головы. По списку пересчитали их и погнали за деревню. Было много деревенских мужчин и учительница.
Женщины и дети за ними побежали. Гнали их быстро… Мы отстали… Добежали до последнего сарая, слышим выстрелы. Люди начинают падать, то упадет, то поднимется. Быстро их постреляли и садятся уезжать.
Один немец с мотоциклом разворачивается и объезжает этих убитых людей. У него в руках что-то тяжелое… Или дубинка, или заводная ручка от мотоцикла… Не запомнил… Он, не слезая с мотоцикла, на тихом ходу раскалывает всем головы… Другой немец хотел из пистолета достреливать, этот махнул головой, что не надо.
Все поехали, а он не уехал, пока всем головы не расколол. Я еще никогда не слышал, как трещат человеческие кости… Мне запомнилось, что они трещали, как спелые тыквы, когда отец рубил их топором, а я выбирал семечки.
Мне так стало страшно, что я бросил маму, бросил всех и куда-то побежал. Один. Спрятался не в хате, а почему-то в сарае, меня мать долго искала. Я два дня не мог слова выговорить. Ни одного звука».
Фашистские палачи улыбаются и довольны жизнью
Яков Колодинский, 7 лет
«Немцы тащили меня в сарай… Мама бежала следом и рвала на себе волосы. Она кричала: „Делайте со мной что хотите, только не трогайте дитя“. У меня еще было два младших брата, они тоже кричали…
Родом мы из деревни Меховая Орловской области. Оттуда нас пешком пригнали в Беларусь. Гнали из концлагеря в концлагерь… Когда меня хотели забрать в Германию, мама подложила себе живот, а мне дала в руки меньшего братика. Так я спаслась. Меня вычеркнули из списка…
Собаки рвали детей… Сядем над разорванным дитяткой и ждем, когда сердце у него остановится… Тогда снегом прикроем… Вот ему и могилка до весны…»
Аня Павлова, 9 лет
«Черный немец навел на нас пулемет, и я поняла, что он сейчас будет делать. Я не успела даже закричать и обнять маленьких…
Проснулась я от маминого плача. Да, мне казалось, что я спала. Приподнялась, вижу: мама копает ямку и плачет. Она стояла спиной ко мне, а у меня не было сил ее позвать, сил хватало, только чтобы смотреть на нее.
Мама разогнулась передохнуть, повернула ко мне голову и как закричит: „Инночка!“ Она кинулась ко мне, схватила на руки. В одной руке меня держит, а другой остальных ощупывает: вдруг кто-нибудь еще живой? Нет, они были холодные…
Когда меня подлечили, мы с мамой насчитали у меня девять пулевых ран. Я училась считать. В одном плечике — две пули и в другом — две пули. Это будет четыре. В одной ножке две пули и в другой — две пули. Это будет уже восемь, и на шейке — ранка. Это будет уже девять».
Инна Старовойтова, 6 лет
«Помню, что каратели черные все, черные… У них даже собаки были черные…
Мы жались к матерям… Они не всех убивали, не всю деревню. Они взяли тех, кто справа стоял, и разделили: детей — отдельно, родителей — отдельно. Мы думали, что родителей будут расстреливать, а нас оставят. Там была моя мама… А я не хотела жить без мамы… Я просилась к ней и плакала. Как-то меня пропустили.
А она, как увидела… Как закричит:
— Это не моя дочь!
…Вот это я запомнила. Глаза у нее не слез были полны, а крови. Полные глаза крови:
— Это не моя дочь!
Куда-то меня оттащили. И я видела, как сначала стреляли в детей. Стреляли и смотрели, как родители мучаются. Расстреляли двух моих сестер и двух братьев. Когда убили детей, стали убивать родителей.
Стояла женщина, держала на руках грудного ребеночка, он сосал водичку из бутылочки. Они выстрелили сначала в бутылочку, потом в ребенка, и потом только мать убили.
Как после всего жить?»
Фаина Люцко, 15 лет
«…В школе в тот день сорвались занятия — все пришли посмотреть на нашего папу. Это был первый папа, который приехал с войны… А папа у нас особенный — кавалер ордена Ленина, Герой Советского Союза — Антон Петрович Бринский…
Папа не хотел быть один. Не мог. Ему было плохо одному. Он всюду таскал меня за собой. Однажды я услышала… Он рассказывал кому-то, как партизаны подошли к деревне и увидели много свежей, вскопанной земли… Остановились… Стоят на ней… Вдруг замечают: эта земля под ними шевелится… Живая земля…
А через поле бежит мальчик и кричит, что тут расстреляли их деревню и закопали… Всю деревню…
Папа оглянулся, видит — я падаю. Больше он никогда при нас о войне не рассказывал…»
Вера Бринская, 12 лет
Продолжать можно долго
ЛИТОВСКИЙ УЖАС
Местечко Понары было литовским Бабьим Яром.
Здесь нацистами и их пособниками из числа местных националистов были уничтожены десятки тысяч невинных людей. Перед отступлением нацисты попытались уничтожить следы своих преступлений; в Понарах запылали костры, на которых жгли трупы.
«Сжигание трупов продолжалось с конца 1943 года до июня 1944 года, — говорится в отчете советской Чрезвычайной государственной комиссии. — За это время из девяти ям с общим объемом 21 179 кубических метров было извлечено и сожжено на кострах не менее 100 тыс. трупов».
Для грязной работы из ближайших лагерей пригнали рабочих. Их тоже ждала смерть, однако одному из узников, Юлию Фарберу, удалось бежать к партизанам.
Его воспоминания о Понарах хранятся в Центральном архиве ФСБ России; в конце апреля 2005 года отрывки из них были напечатаны в газете «Время новостей».
«Слева от шоссе, у колючей проволоки, часовые. На воротах надписи: „Не подходить. Опасно для жизни. Мины“. В центре, за двойной колючей проволокой, круглая яма диаметром 24, глубиной 4 метра. Крупные камни образуют совершенно отвесные стены.
На дне ямы — деревянная хижина — бункер, в котором мы будем жить. Нас заковывают в цепи, которые плотно обжимают ноги чуть пониже колен и не дают возможности сделать шаг более полуметра. После этого шеф — штурмфюрер держит речь:
„Вы будете работать на специальной работе государственного значения, поэтому во избежание побега вы закованы в цепи. Бежать не пытайтесь, так как никто никогда не убежал из Понар и не убежит. За попытку снять цепи — расстрел.
Работайте хорошо. Иначе за саботаж — расстрел. Всякие распоряжения выполнять безоговорочно, иначе расстрел…“
И далее длинное перечисление всех возможных нарушений порядка, за которые — смерть. Невольно возникает мысль: „А возможно ли вообще выбраться отсюда живым?“ Ответ ясен. Если и возможно, то во всяком случае не следуя указаниям штурмфюрера, а, наоборот, нарушив основные из них.
Идем на работу. Котлован диаметром до 100 метров засыпан песком. Если снимешь пару лопат песка, то обнаруживаются… разложившиеся трупы людей; по немецкой терминологии „фигуры“. Рядом с котлованом сооружен очаг.
Этот деревянный помост 7 на 7 метров с трубой посредине. Нужно очистить фигуры от песка. Из плотно слежавшейся массы фигур железными крюками вырывают одну. На носилках перенести фигуру на очаг, где они укладываются елями, плотно, одна к другой.