Эриксон Стивен : другие произведения.

Охотники за костями 1 часть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  Стивен Эриксон
  
  Охотники за костями
  
  Том 1
  
  Сказание шестое из Малазанской Книги Павших
  https://knizhnik.org/stiven-erikson/ohotniki-za-kostjami-tom-1/1
   Посвящается Кортни Уэлчу.
  
   Играй, играй, мой друг.
  
  * * *
  Благодарности
  
  
  
  
  
  [cover.jpg]
  
  
  Благодарю обычный свой список подозреваемых, включая читателей первоначального варианта-черновика – Криса, Марка, Рика, Кортни и Билла Хантера, который оказал мне неоценимую помощь в разработке и полном описании вариантов Колоды Драконов – только, слушай, Билл, давай ты больше не будешь ходить много миль под проливным дождём, ладно? Спасибо Кэму Эсслмонту за тщательнейшую вычитку – рад, что хоть кто-то из нас разобрался с хронологией. Как всегда, благодарю вас, Клэр и Боуэн. Спасибо работникам бара «Italia» за то, что подсобили мне с ещё одной книгой – три повести и четыре романа, и ещё двадцать две тысячи чашек латте, вот это у нас с вами счёт вышел, да? Благодарю Стива, Пери и Росса Дональдсона за дружбу. А также Саймона Тэйлора, Патрика Уолша и Говарда Морхейма за отличную работу.
  
  Карты
  [i_001.png]
  [i_002.png]
  [i_003.png]
  
  Список персонажей
  Малазанцы
  
  Императрица Ласиин, правительница Малазанской империи
  
  Адъюнкт Тавор, командующая Четырнадцатой армии
  
  Кулак Кенеб, командир дивизии
  
  Кулак Блистиг, командир дивизии
  
  Кулак Тин Баральта, командир дивизии
  
  Кулак Темул, командир дивизии
  
  Нихил, виканский колдун
  
  Бездна, виканская ведьма
  
  Ян'Тарь, помощница Тавор
  
  Лостара Йил, помощница Жемчуга
  
  Жемчуг, Коготь
  
  Нок, адмирал Имперского флота
  
  Банашар, бывший жрец Д'рек
  
  Хеллиан, сержант городской стражи в Картуле
  
  Урб, картульский стражник
  
  Дохляк, картульский стражник
  
  Неженка, картульский стражник
  
  Быстрый Бен, Высший маг в Четырнадцатой армии
  
  Калам Мехар, убийца
  
  Свищ, найдёныш
  Некоторые солдаты четырнадцатой армии
  
  Капитан Добряк, Ашокский полк
  
  Лейтенант Порес, Ашокский полк
  
  Капитан Фарадан Сорт
  
  Сержант Скрипач/Смычок
  
  Капрал Битум
  
  Спрут
  
  Флакон
  
  Корик
  
  Улыбка
  
  Сержант Геслер
  
  Капрал Ураган
  
  Мастер-сержант Смелый Зуб
  
  Может
  
  Мазок
  
  Эброн
  
  Синн
  
  Хруст
  
  Сержант Бальзам
  
  Капрал Смрад
  
  Горлорез
  
  Масан Гилани
  Другие
  
  Кулат, селянин
  
  Нуллисс, селянка
  
  Хэйрит, селянка
  
  Чаур, селянин
  
  Ното Бойл, полковой лекарь (целитель) в Войске Однорукого
  
  Хурлокель, всадник разъезда в Войске Однорукого
  
  Капитан Речушка, офицер в Войске Однорукого
  
  Капрал Футгар, офицер в Войске Однорукого
  
  Кулак Рита Буд, офицер в Войске Однорукого
  
  Ормулогун, художник
  
  Гамбл, его критик
  
  Апсалар, убийца
  
  Телораст, дух
  
  Кердла, дух
  
  Самар Дэв, ведьма из Угарата
  
  Карса Орлонг, воин-теблор
  
  Ганат, яггутка
  
  Злоба, одиночница и сестра Госпожи Зависти
  
  Корабб Бхилан Тэну'Алас
  
  Леоман Кистень, последний предводитель восстания
  
  Капитан Синица, офицер городской стражи И'гхатана
  
  Карполан Демесанд, из Тригалльской торговой гильдии
  
  Торахаваль Делат, жрица Полиэль
  
  Резчик, некогда – Крокус из Даруджистана
  
  Геборик Призрачные Руки, Дестриант Трича
  
  Скиллара, беженка из Рараку
  
  Фелисин Младшая, беженка из Рараку
  
  Серожаб, демон
  
  Маппо Коротышка, трелль
  
  Икарий, ягг
  
  Искарал Прыщ, верховный жрец Тени
  
  Могора, д'иверс
  
  Трулл Сэнгар, тисте эдур
  
  Онрак разбитый, развязанный т'лан имасс
  
  Ибра Голан, т'лан имасс
  
  Монок Охем, заклинатель костей из т'лан имассов
  
  Минала, командир Теневого отряда
  
  Ибра Голан, т'лан имасс
  
  Монок Охем, заклинатель костей из т'лан имассов
  
  Минала, командир Теневого отряда
  
  Томад Сэнгар, тисте эдур
  
  Пернатая Ведьма, рабыня-летэрийка
  
  Атри-преда Ян Товис (Мгла), командир летэрийцев
  
  Капитан Варат Тон, офицер под командованием Мглы
  
  Таксилиец, переводчик
  
  Альрада Ан, шпион тисте анди среди тисте эдуров
  
  Сатбаро Рангар, арапайский колдун
  
  Охотники за костями
  
  Том 1
  Ибо всё возможно
  В сей нисходящий век,
  Когда герои оставляют за собой
  Лишь железное кольцо имён
  Из глоток бардов,
  Я стою в сердце безмолвном
  Жажду слабого биенья
  Жизней, распавшихся в прах,
  И шелестящий шёпот
  Провозглашает погибель славы,
  Ведь песни стихли,
  Угасли в слабеющем эхо,
  Но всё возможное,
  Все чертоги и залы
  Пусты для криков моих —
  Ибо кто-то же должен
  Дать ответ
  Дать ответ
  На всё это
  Кто-то
  Торбора Фэтена. Век нисходящий
  
  Пролог
  1164 год Сна Огни
  Истрал'фэннидан, пора Д'рек, Червя Осени
  Двадцать четыре дня с гибели Ша'ик в Рараку
  
  Широкие полотна паутины поблёскивали меж башен над головой, и лёгкий ветерок с моря теребил тонкие нити так, что на город Картул опустилась водная дымка, как это происходило каждое утро в Чистую пору.
  
  Человек может привыкнуть почти ко всему, и поскольку жёлтополосые пауки-паральты первыми захватили зловещие башни после того, как остров покорили малазанцы, – а было это несколько десятилетий тому, – времени прошло вполне достаточно, чтобы приспособиться к такому положению дел. Даже при виде застрявших в тенетах между двумя десятками башен чаек и голубей, которыми потом кормились крупные – с кулак величиной – пауки, жители города Картула испытывали лишь лёгкое отвращение.
  
  Увы, сержант Хеллиан из городской стражи Септархова квартала была исключением из этого правила. Ей частенько казалось, что некие боги до колик смеются над её несчастьями, в которых они, несомненно, и повинны. От рождения она панически боялась пауков и прожила все девятнадцать лет своей жизни в непередаваемом ужасе.
  
  Так почему бы не уехать отсюда?
  Этот вопрос снова и снова задавали её друзья и знакомые – спрашивали столько раз, что Хеллиан уже сбилась со счёта. Но уехать было не так просто. Даже – попросту невозможно! Мутные воды гавани пятнали куски сброшенной при линьке кожи, обрывки паутины и набухшие трупики птиц. На суше дела обстояли ещё хуже. Молодые паральты, сбежавшие от голодных старших пауков в городе, гнездились среди известняковых скал, окружавших Картул. И, несмотря на молодость, были ничуть не меньше агрессивны и ядовиты. Хотя торговцы и фермеры твердили, что можно целый день идти по дороге и ни одного паучка не увидеть, Хеллиан было всё равно. Она знала, что боги только того и ждут. И пауки тоже.
  
  Будучи трезвой, она внимательно и дотошно следила за всем, что происходило вокруг, – как и положено сержанту городской стражи. Поскольку же Хеллиан не могла постоянно напиваться в хлам, а холодная трезвость доводила её до истерики, сержант ловко танцевала на канате под названием «в подпитии». И, как следствие, не знала о том, что у Вольного причала бросил якорь странный корабль, который вошёл в гавань ещё до рассвета и следовал, судя по флагу, с острова Малаза.
  
  Собственно, корабли с Малаза не были в Картуле чем-то особенно примечательным; однако уже пришла осень, и преимущественные ветры Чистой поры закрывали почти все пути на юг, по меньшей мере, на два месяца.
  
  Будь мир не таким мутным, она могла бы также заметить – если бы нашла время пройтись к причалу, на что решилась бы только под угрозой смерти – что там пришвартовался не обычный барк или торговец, и даже не военный дромон, а вытянутое, тонкое судно, каких не строили в Империи уже лет пятьдесят. Загадочные резные узоры украшали острый, как клинок, нос, миниатюрные изображения червей и змей тянулись по боковым панелям планширя до середины корабля. На боку квадратной, непривычно высокой кормы крепилось рулевое весло. Команда насчитывала человек двадцать молчаливых моряков, которые не проявили желания сойти на берег и остались на покачивавшемся у пристани судне. Перед самым рассветом, как только опустили трап, на мол сошла одинокая фигура.
  
  Всё это Хеллиан узнала позже. Её разыскал гонец – местный мальчишка, который – когда не нарушал закон – болтался в порту, надеясь, что его наймут проводником по городу какие-нибудь приезжие. Она сразу почувствовала, что обрывок пергамента, который ей вручил мальчишка, был весьма недурно выделан. Содержание краткого послания заставило Хеллиан нахмуриться.
  
  – Так, парень, а ну-ка опиши человека, который тебе это дал.
  
  – Не могу.
  
  Хеллиан оглянулась на четверых стражников, маячивших на углу улицы позади неё. Один из солдат подошёл к мальчишке и поднял его, ухватив за воротник потрёпанной туники. И слегка встряхнул.
  
  – Освежил память? – поинтересовалась Хеллиан. – Лучше вспоминай, потому что денег не дождёшься.
  
  – Не могу я вспомнить! Я ему в лицо смотрел, сержант! Только… не могу вспомнить, как оно выглядело!
  
  Она окинула мальчика взглядом, затем хмыкнула и отвернулась.
  
  Стражник опустил парня на мостовую, но хватки не разжал.
  
  – Отпусти его, Урб.
  
  Парень помчался прочь что есть духу.
  
  Небрежным жестом Хеллиан приказала своим солдатам следовать за собой и пошла прочь.
  
  Септархов квартал был самым тихим районом в городе, хоть и не благодаря особому тщанию со стороны Хеллиан. Здесь расположились несколько торговых зданий, а жилые были населены преимущественно послушниками и служками дюжины храмов, что заняли главную улицу квартала. И если вор хотел жить, он бы никогда не подумал обокрасть храм.
  
  Она вывела свой взвод на главную улицу и в который раз приметила, как обветшали многие из храмов. Пауки-паральты полюбили сложную резьбу, купола и тонкие башенки, и, похоже, войну с ними жрецы проиграли. Под ногами хрустели кусочки хитина.
  
  В прежние годы первую ночь Истрал'фэннидана, которая только что завершилась, отметили бы всеостровным празднеством, многочисленными жертвоприношениями и подношениями Д'рек, Червю Осени, богине-покровительнице Картула, а первосвященник Великого Храма, Полудрек, прошёл бы через город по ковру из плодородных отбросов, шествуя во главе торжественной процессии, ступая босыми ногами по наполненной опарышами и червями жиже. Дети гоняли бы по улицам хромых собак, а загнанных – забивали камнями, выкрикивая имя своей богини. С приговорённых к казни преступников прилюдно содрали бы кожу, переломали кости, а затем швырнули беспомощных в яму, полную мертвоедов-могильщиков и красных листовёрток, которые пожирали бы тела ещё четыре или пять дней напролёт.
  
  Но всё это, разумеется, бывало лишь до малазанского завоевания. Своей главной целью Император избрал именно культ Д'рек. Он прекрасно понимал, что центром власти в Картуле был Великий Храм, а самыми могущественными чародеями острова – жрецы и жрицы Д'рек, которыми управлял Полудрек. Таким образом, неудивительно, что в ночь перед морским сражением, в ночь, когда в полной мере проявили себя пресловутые Танцор и Стерва, Госпожа Когтей, все чародеи этого культа были уничтожены, в том числе и Полудрек. Ведь первосвященник лишь недавно обрёл свой сан при помощи храмового переворота, а его изгнанным соперником оказался не кто иной, как Тайшренн, новый – на то время – Высший маг Императора.
  
  Сама Хеллиан знала о тех празднованиях лишь понаслышке, поскольку их запретили, как только малазанцы установили на острове власть Империи, но ей много и часто рассказывали о тех достославных днях, когда остров Картул был вершиной цивилизации во всём мире.
  
  Все были согласны с тем, что нынешнее омерзительное положение сложилось по вине малазанцев. Воистину, осень осенила остров и его мрачных жителей. Ведь завоеватели погубили не только культ Д'рек. Они упразднили рабство, очистили, засыпали и навеки замуровали червивые ямы. В городе даже появился дом, в котором какие-то недалёкие альтруисты привечали хромых собак!
  
  Стражники миновали скромный храм Королевы Грёз и – напротив – многим ненавистный храм Теней. Прежде в Картуле были признаны лишь семь религий, шесть из которых были подчинены культу Д'рек, – потому квартал и назывался Септарховым – Солиэль, Полиэль, Беру, Огнь, Худ и Фэнер. После завоевания к этим богам присоединились другие – два вышеупомянутых культа, а также клир Дэссембрея, Тогга и Опоннов. А Великий храм Д'рек, что оставался по-прежнему самым большим строением в городе, обветшал и начал разрушаться.
  
  Человек, стоявший у широкой лестницы, что вела ко входу в храм, был одет как малазанский моряк – в просмолённые кожаные штаны и поношенную рубаху из тонкой парусины. Тёмные волосы были заплетены в длинную косу, которая свисала у него между лопаток. Когда мужчина обернулся на звук шагов, сержант увидела пожилое лицо с ровными, мягкими чертами, хотя что-то было не так с глазами незнакомца: они блестели, словно в лихорадке.
  
  Хеллиан глубоко вздохнула, чтобы проветрить полупьяную голову, затем показала моряку пергамент:
  
  – Это ваше, я так понимаю?
  
  Незнакомец кивнул:
  
  – А вы командуете стражей в этом квартале?
  
  Она улыбнулась:
  
  – Сержант Хеллиан. Капитан умер в прошлом году – нога у него сгнила. До сих пор ждём замены.
  
  Брови незнакомца иронически взлетели.
  
  – Но не повышения, а, сержант? Видимо, следует заключить, что для нового капитана обязательным требованием является трезвость.
  
  – Вы написали, что в Великом Храме будет заварушка, – заявила Хеллиан, решив не обращать внимания на грубость незнакомца.
  
  Она отвернулась и принялась разглядывать массивное строение. Хеллиан нахмурилась, заметив, что двойные двери храма оказались закрыты. В такую торжественную ночь – это было просто немыслимо.
  
  – Я полагаю, да, сержант, – отозвался малазанец.
  
  – Вы прибыли сюда, чтобы поклониться Д'рек? – спросила Хеллиан, чувствуя, как сквозь винные пары пробивается червячок тревоги. – Двери заперты? Как вас зовут и откуда вы?
  
  – Меня зовут Банашар, я с острова Малаза. Мы прибыли этим утром.
  
  Кто-то из стражников позади хмыкнул, и Хеллиан задумалась. Затем внимательнее присмотрелась к Банашару.
  
  – На корабле? В это время года?
  
  – Мы спешили, как могли. Сержант, думаю, нам придётся взломать двери Великого Храма.
  
  – А может, лучше просто постучать?
  
  – Я пытался, – ответил Банашар. – Никто не отозвался.
  
  Хеллиан замешкалась.
  Вломиться в Великий Храм? Кулак мне за такое сиськи на сковороде поджарит.
  
  – На ступеньках-то мёртвые пауки, – внезапно пробормотал Урб.
  
  Все обернулись.
  
  – Хвала Худу! – буркнула Хеллиан. – И много их тут.
  
  Она с любопытством подошла ближе. Следом шагнул Банашар, а вскоре к ним присоединились и остальные стражники.
  
  – Похоже, будто они…
  
  Хеллиан покачала головой.
  
  – Разложились, – закончил Банашар. – Сгнили. Сержант, займитесь, пожалуйста, дверьми.
  
  Хеллиан всё ещё не могла решиться. Ей в голову вдруг пришла тревожная мысль, и стражница пристально уставилась на малазанца.
  
  – Говорите, спешили сюда, как могли? А зачем? Вы что – послушник Д'рек? Непохоже. Зачем вы сюда явились, Банашар?
  
  – Предчувствие, сержант. Я был… много лет назад… жрецом Д'рек в Джакатакском храме на острове Малазе.
  
  – И предчувствие заставило тебя проделать весь путь до Картула? Ты меня за дуру держишь?
  
  В глазах мужчины вспыхнул гнев:
  
  – Ты, очевидно, слишком пьяна, чтобы почуять то, что слышу я. – Он взглянул на стражников. – У вас тоже нос заложен или я не одинок в своих опасениях?
  
  Урб нахмурился, затем сказал:
  
  – Сержант, я думаю, нам придётся выломать двери.
  
  – Так займитесь этим, чтоб вас разорвало!
  
  Сержант стояла и смотрела, как стражники выбивают створки. На шум сбежалась толпа, и, выйдя вперёд, Хеллиан заметила высокую женщину в жреческом одеянии. Та-ак, и что теперь?
  
  Но женщина не сводила глаз с Банашара, который также её заприметил и теперь пристально и сурово смотрел в ответ.
  
  – Что ты
  здесь делаешь? – требовательно спросила женщина.
  
  – А ты ничего не почувствовала, Высшая жрица? Похоже, благодушная беспечность – болезнь, притом весьма заразная.
  
  Взгляд жрицы метнулся к солдатам, которые высаживали двери.
  
  – Что произошло?
  
  Правая створка треснула, а затем рухнула внутрь под последним ударом ноги.
  
  Хеллиан жестом приказала Урбу войти, потом последовала за ним. Позади трусил Банашар.
  
  Оглушительная вонь, в полумраке на стенах видны широкие потёки крови, куски мяса на плитках пола, лужи желчи и фекалий, а также обрывки одежды и клочья волос.
  
  Урб сделал лишь пару шагов и теперь замер, глядя на то, в чём стоял. Хеллиан вышла вперёд, и рука её невольно потянулась к фляжке у пояса. Ладонь Банашара остановила это движение.
  
  – Не здесь, – проговорил он.
  
  Хеллиан грубо стряхнула его руку.
  
  – Катись ты к Худу! – прорычала она, вытащила из-за пояса флягу и откупорила; затем перехватила три быстрых глотка. – Капрал, бегом – найди командира Чарла. Нам нужно подразделение, чтобы всё тут оцепить. И пусть передаст весть Кулаку, мне здесь нужны маги.
  
  – Сержант, – сказал Банашар, – это дело жрецов.
  
  – Не будь идиотом! – Она жестом подозвала остальных стражников. – Обыскать тут всё. Вдруг остались живые…
  
  – Не остались, – объявил Банашар. – Высшая жрица Королевы Грёз уже ушла, сержант. Значит, все остальные храмы тоже будут поставлены в известность. Начнутся расследования.
  
  – Какие-такие «расследования»? – рявкнула Хеллиан.
  
  Банашар поморщился.
  
  – Жреческие.
  
  – А ты что же?
  
  – Я уже видел довольно, – ответил малазанец.
  
  – Даже и не думай скрыться с глаз, Банашар, – заявила Хеллиан, разглядывая бойню. – В первую ночь Чистой поры здесь обычно устраивали оргию. Похоже, она малость вышла из-под контроля. – Ещё пара глотков из фляги, и вот впереди уже замаячило блаженное беспамятство. – Тебе придётся ответить на много вопросов…
  
  Её перебил голос Урба:
  
  – Он ушёл, сержант.
  
  Хеллиан резко развернулась:
  
  – Проклятье! Ты что же, не следил за этим ублюдком, Урб?
  
  Здоровяк только развёл руками:
  
  – Это вы с ним говорили, сержант. Я за толпой снаружи приглядывал. И мимо меня он не проходил – это наверняка.
  
  – Разослать всем описание. Нужно его отыскать.
  
  Урб нахмурился:
  
  – Кхм, я что-то не могу вспомнить, как он выглядел.
  
  – Проклятье, я тоже.
  
  Хеллиан подошла к тому месту, где стоял Банашар. Прищурилась, глядя на отпечатки ног в крови. Следы эти никуда не вели. Колдовство. Ненавижу колдовство.
  
  – Знаешь, что я слышу сейчас, Урб?
  
  – Нет.
  
  – Свист. Слышу, как Кулак посвистывает. Знаешь, почему он посвистывает?
  
  – Нет. Слушайте, сержант…
  
  – Это всё сковорода, Урб. Миленько так шипит на ней масло, вот он и радуется.
  
  – Сержант…
  
  – Куда он нас отправит, как думаешь? В Корел? Там полный бардак. Может, в Генабакис – хотя там, вроде, чуток поутихло. А может, в Семь Городов? – Одним глотком она прикончила остатки грушевого бренди. – Одно точно скажу, Урб, пора нам точить мечи.
  
  На улице снаружи послышался топот тяжёлых сапог. По меньшей мере, полдюжины взводов.
  
  – На кораблях ведь не бывает много пауков, верно, Урб? – Хеллиан обернулась, подавила головокружение и всмотрелась в жалкое выражение его лица. – Правда ведь? Скажи, что правда, чтоб тебя разорвало!
  
  Около сотни лет назад молния ударила в старую гульдиндху, белый огонь копьём прошил сердцевину и расколол могучий ствол. Чёрные пятна гари давно уже выцвели под бесчисленными лучами пустынного солнца, что лились на источенную червями древесину. Куски отвалившейся коры лежали теперь грудами среди оголённых корней, которые сетью опутали вершину холма.
  
  Этот курган – ныне бесформенный, а некогда круглый в основании – господствовал над всей долиной. Стоял одиноко – рукотворный остров посреди моря хаотического, беспорядочного пейзажа. В глубине, под грудой валунов, песком с землёй и вязью мёртвых корней треснул замковый камень, державший свод выложенной плитами погребальной камеры, – и свод обрушился, заполнил небольшое пространство и лёг неимоверным грузом на укрытое в гробнице тело.
  
  Дрожь шагов так редко долетала до этого тела – едва ли несколько раз за прошедшие бессчётные тысячелетия, – что пробудила давно дремлющую душу, которая вся обратилась во внимание, почувствовав не одну пару ног, но дюжину. Путники взобрались по крутому склону и собрались наконец вокруг мёртвого дерева.
  
  Клубок чар, оплетавший древнее создание, перепутался и смешался, но многослойная его сила оставалась нерушимой. Тот, кто пленил его, потрудился на славу, сотворив заведомо долговечные ритуалы – окроплённые кровью и напитанные хаосом. Они должны были держаться вечно.
  
  И в этом намерении крылось кичливое тщеславие, ибо оно подразумевало надежду на то, что однажды смертные лишатся всех злых умыслов, избавятся от отчаяния. Что будущее окажется безопаснее жестокого настоящего, а прошлое останется прошлым и никогда не вернётся вновь. Двенадцать худых, укутанных в грязные, изодранные льняные балахоны с капюшонами фигур, чьи лица скрывали серые вуали, прекрасно знали, какой опасностью грозят опрометчивые решения. Увы, они знали также и вкус отчаяния.
  
  Всем было суждено высказаться на этом собрании – в порядке, установленном положением различных звёзд, планет и созвездий, невидимых ныне за голубизной неба, но всё равно известных. Заняв свои места, путники долго молчали, прежде чем заговорил первый из Безымянных.
  
  – И вновь нами движет необходимость. Давным-давно предвиден был этот ход событий, указующий, что все наши усилия пропали втуне. Во имя Пути Мокра я свершаю обряд освобождения.
  
  При этих словах существо в кургане ощутило щелчок, и пробуждённое сознание внезапно обрело личность. Его звали Деджим Нэбрал. Он родился накануне гибели Первой империи, когда улицы города пылали, а воздух оглашали вопли массовой резни. Ибо пришли т'лан имассы.
  
  Деджим Нэбрал, рождённый вполне сведущим, дитя с семью душами, выбрался – измазанный кровью, дрожащий – из остывающего тела своей матери. Дитя. И чудовище.
  
  Т'рольбаралы, демонические создания самого Дессимбелакиса, сотворённые задолго до того, как Император задумался о Псах Тьмы. Т'рольбаралы, уродливые ошибки, изгнанные, истреблённые по личному приказу Императора. Кровопийцы, людоеды, наделённые таким хитроумием, какого даже Диссембелакис не мог себе вообразить. Поэтому семеро т'рольбаралов сумели на некоторый срок укрыться от преследователей, срок достаточный, чтобы передать части своих душ смертной женщине, вдове, чей муж погиб на Трелльской войне, сироте, которую никто не заметит, женщине, чей разум помутился, а тело можно было превратить в сосуд вскармливания, М'эна Махиби, для семиликого ребёнка-т'рольбарала, что быстро рос в её чреве.
  
  Ребёнка, рождённого в ночь неслыханного ужаса. Если бы т'лан имассы нашли Деджима, они бы действовали без колебаний: вырвали семь демонических душ, сковали их на вечность, полную боли и мук, цедили бы из них силу – медленно и рачительно, чтобы подпитывать могущество заклинателей костей в своей непрестанной войне против яггутов.
  
  Но Деджим Нэбрал спасся. Сила его росла, ибо он кормился ночь за ночью на развалинах Первой империи. Деджим всегда скрывался – даже от тех немногих одиночников и д'иверсов, что пережили Великую Резню, ибо даже они не смирились бы с существованием т'рольбарала. Некоторых из них он тоже пожрал, потому что был хитрее их и быстрее, и если бы только на его след не вышли Дераготы…
  
  В те дни у Псов Тьмы был хозяин – умный, поднаторевший в ловчих заклятиях – и единожды избрав цель, он шёл к ней неотступно.
  
  Одна-единственная ошибка, и закончилась свобода Деджима. Узы и наложенные поверх иные узы отняли у него даже самосознание и с ним – чувство того, что некогда всё было… иначе.
  
  Но теперь… т'рольбарал вновь пробудился.
  
  Заговорила женщина из Безымянных:
  
  – К западу и югу от Рараку раскинулась равнина, плоская и безлюдная на многие лиги во всех направлениях. Когда пески сдувает ветер, открываются миллионы разбитых черепков, и перейти равнину босиком значит оставить кровавый след. В этой картине скрыты жестокие истины. На пути прочь от дикости… некоторые сосуды должны разбиться. А путник должен заплатить дань кровью. Силой Пути Тэлас я свершаю обряд освобождения.
  
  В кургане Деджим Нэбрал ощутил своё тело. Измученную плоть, искорёженные кости, острый гравий, текучий песок, немыслимый груз, что давил на него сверху. Агония.
  
  – Поскольку мы сотворили эту дилемму, – проговорил третий жрец, – нам же должно и дать начало её разрешению. Хаос преследует этот мир, и всякий мир за ним. В морях реальности можно найти множество слоёв, где одно бытие перетекает в иное. Хаос грозит штормами, приливами и неверными течениями, всё повергает в ужасный беспорядок. Мы избрали один поток, ужасную, нескованную силу – избрали, чтобы вести её, направлять невидимо и самовластно. Мы решили столкнуть одну силу с другой, дабы вызвать их взаимное уничтожение. И мы берём на себя ужасную ответственность, но единственная надежда на успех – с нами, в том, что мы делаем ныне. Во имя Пути Дэнул я свершаю обряд освобождения.
  
  Боль ушла из тела Деджима. Т'рольбарал был по-прежнему пленён и не мог шевельнуться, но чувствовал, как плоть его исцеляется.
  
  Четвёртый Безымянный провозгласил:
  
  – Мы обязаны почтить скорбью грядущую гибель достойного слуги. Скорбь эта, увы, окажется краткой и столь неравной верности этого несчастного. Разумеется, не только это требует от нас скорби. Но по другому поводу мы, я полагаю, достигли согласия и смирения, иначе не собрались бы здесь. Во имя Пути Д'рисс я свершаю обряд освобождения.
  
  И семь душ Деджима Нэбрала разделились, обрели самостоятельность. Д'иверс, но куда больше, чем просто д'иверс. Не семь в единстве, хотя и так можно было сказать, но семь разных личностей, независимых, но объединённых.
  
  – Мы ещё не осознали все повороты этой дороги, – проговорила пятая жрица, – и потому наши отсутствующие родичи не должны оставлять усилий. Нельзя недооценивать Престола Тени. Он слишком много знает. Об Азатах. Быть может, и о нас самих. Он ещё не враг нам, но само по себе это не делает его и нашим союзником. Он… всё смешивает. И я бы хотела, чтобы мы прекратили его существование при первой же возможности, хоть и понимаю, что по этому поводу я – в меньшинстве в нашем культе. Но кто лучше меня знает Владения Тени и их нового повелителя? Во имя Пути Меанас я свершаю обряд освобождения.
  
  И тогда Деджим осознал силу своих теней, семи ловких обманщиков, загонщиков в засаде для необходимой охоты, что питала его и приносила столько наслаждения – куда большего, чем радость от набитого брюха и свежей, тёплой крови в жилах. Охота приносила чувство… господства. И господствовать было великолепно.
  
  Шестая Безымянная заговорила со странным, нечеловеческим акцентом:
  
  – Всё, что происходит в смертном мире, придаёт форму земле, по которой шествуют боги. Оттого они всегда не уверены в следующем шаге. Нам суждено готовить паденья, копать глубокие, смертоносные ямы, ставить силки и ловушки, сотворённые Безымянными, ибо мы – руки Азатов, мы – орудие воли Азатов. Наша задача скрепить целое, исцелить разорванное, привести врагов к уничтожению или вечному заточению. И мы не потерпим неудачу. Я призываю силу Расколотого Пути, Куральд Эмурланна, и свершаю обряд освобождения.
  
  По миру раскинулись его любимые тропки, разорванные, разрозненные тропки, прежде Деджим их использовал на славу. И он пройдёт по ним вновь. Скоро.
  
  – Баргасты, трелли, тартено тоблакаи, – рокочущим голосом проговорил седьмой жрец, – все живые потомки крови имассов, каковы бы ни были их претензии на чистоту происхождения. Эти претензии – новая выдумка, но и у неё есть своя цель. Она подчёркивает разделение, изменяет путь, что был нахожен прежде, и тот, что ещё только предстоит пройти. Она рисует изображения на знамёнах во всякой войне и, тем самым, оправдывает бойню. Следовательно, цель её – утвердить удобную ложь. Чрез Путь Телланн я свершаю обряд освобождения.
  
  Огонь в сердце, внезапный барабанный бой жизни. И холодная плоть согрелась.
  
  – Холодные миры скрываются во тьме, – прохрипел голос восьмого из Безымянных, – и хранят они тайну смерти. Тайна эта велика. Ибо смерть приходит как знание. Узнавание, понимание, приятие. Вот и всё – ни больше, ни меньше. Придёт время, быть может, не так уж и нескоро, когда смерть найдёт собственное лицо во множестве граней и родится нечто новое. Во имя Пути Худа я свершаю обряд освобождения.
  
  Смерть. Её у Деджима отнял хозяин Псов Тьмы. Наверное, стоило бы её себе вернуть. Но не сейчас.
  
  Девятый жрец тихо, мелодично рассмеялся, затем сказал:
  
  – Где всё началось, туда и вернётся в конце. Во имя Пути Куральд Галейн, Истинной Тьмы, я свершаю обряд освобождения.
  
  – И силой Рашана, – нетерпеливо прошипел десятый Безымянный, – я свершаю обряд освобождения!
  
  Девятый жрец вновь рассмеялся.
  
  – Звёздное колесо вертится, – произнёс одиннадцатый Безымянный, – и оттого напряжение растёт. Есть справедливость во всём, что мы делаем. Во имя Пути Тирллан я свершаю обряд освобождения.
  
  Все ждали, когда же заговорит двенадцатая жрица. Но она промолчала, лишь вытянула тонкую, покрытую рыжевато-красной чешуёй руку, которая явно не принадлежала человеку.
  
  И Деджим Нэбрал ощутил чьё-то присутствие. Разум – холодный и жестокий – просочился сверху, и д'иверсу вдруг стало страшно.
  
  – Ты слышишь меня, т'рольбарал?
  
  Да.
  
  – Мы освободим тебя, но ты должен заплатить нам за свою свободу. Откажешься – и мы вновь отправим тебя в бездумное забытьё.
  
  Страх перерос в ужас.
  Какой платы вы от меня требуете?
  
  – Ты принимаешь наши условия?
  
  Да.
  
  Тогда она объяснила Деджиму, что от него требуется. Вроде бы всё просто. Лёгкая задача, которую нетрудно исполнить.
  
  Деджим Нэбрал испытал облегчение. Времени много не займёт, жертвы недалеко отсюда, а когда дело будет сделано, д'иверс будет уже никому ничего не должен и может делать всё, что ему вздумается.
  
  Последняя, двенадцатая из Безымянных, которую некогда знали как сестру Злобу, опустила руку. Она понимала, что из дюжины собравшихся здесь лишь она одна переживёт явление этого беспощадного демона. Ибо Деджим Нэбрал голоден. Печальное стечение обстоятельств. И печально видеть потрясение и ужас на лицах товарищей, когда она сбежит, – на краткий миг, прежде чем на них нападёт т'рольбарал. У неё, разумеется, имелись на то причины. Первой и главной из которых было простое желание остаться среди живых – ещё на некоторое время, по крайней мере. Что до других причин – до них было дело только ей и ей одной.
  
  Злоба сказала:
  
  – Во имя Пути Старвальд Демелейн я свершаю обряд освобождения.
  
  И от её слов потекла вниз по мёртвым корням дерева, по камню и песку, растворяя чародейские узы, сила энтропии, известная миру как отатарал.
  
  И Деджим Нэбрал восстал в мир живых.
  
  Одиннадцать Безымянных начали свои последние молитвы. Большинство из них не успели договорить.
  
  На некотором расстоянии от кургана вскинул голову на звук далёких криков покрытый татуировками воин, который сидел, скрестив ноги, у небольшого костра. Он взглянул на юг и увидел, как над грядой холмов на горизонте тяжело взмывает, поблёскивая чешуёй в умирающем свете дня, дракон. Глядя, как тварь поднимается всё выше в небо, воин нахмурился.
  
  – Вот сука, – пробормотал он. – Надо было догадаться.
  
  Он вновь уселся, а крики вдали уже стихли. Длинные тени от скал вокруг его лагеря вдруг показались тревожными, густыми и грязными.
  
  Таралак Вид, воин-грал, последний из рода Ирот, харкнул и сплюнул в ладонь левой руки. Сдвинул руки, чтобы равномерно распределить слизь, а затем использовал её, чтобы пригладить особым жестом свои чёрные волосы, чем вспугнул на миг тучу мух, которые ползали в его шевелюре. Но вскоре насекомые уселись обратно.
  
  Некоторое время спустя воин ощутил, что существо закончило трапезу и двинулось в путь. Таралак поднялся. Пописал в костёр, чтобы затушить его, затем собрал оружие и пошёл по следу демона.
  
  В нескольких жалких домишках у перекрёстка жили всего восемнадцать человек. Вдоль берега бежала Тапурская дорога, а в трёх днях пешего пути к северу расположился город Ахоль-Тапур. Другая дорога – по сути лишь разъезженная грунтовка – пересекала Пат'Апурские горы в глубине континента, а затем тянулась на восток, мимо этой деревеньки ещё на два дня пути, а затем вливалась наконец в тракт у берега Отатаралового моря.
  
  Четыре века назад на этом месте стояло процветающее поселение. Южная гряда купалась в твердолиственном лесу с особой, похожей на оперение листвой. Этот вид деревьев совершенно исчез на субконтиненте Семи Городов. Закономерно, что из такой древесины делали саркофаги, и деревня прославилась в городах до самого Хиссара на юге, Карашимеша на западе и Эрлитана на северо-западе. Но промысел умер вместе с последним деревом. Молодая поросль пропала в желудках коз, верхний слой почвы сдули ветра, и деревня за одно поколение погрузилась в теперешнее жалкое состояние.
  
  Оставшиеся восемнадцать жителей теперь предоставляли путникам услуги, спрос на которые падал день ото дня – продавали пресную воду караванам, чинили хомуты и тому подобное. Однажды, два года назад, в деревне проездом появился малазанский чиновник, который бормотал что-то о новой насыпной дороге и форпосте с постоянным гарнизоном, но все эти планы были направлены на борьбу с нелегальной торговлей отатараловой рудой, которая с тех пор практически сошла на нет, благодаря другим усилиям Империи.
  
  Недавнее восстание едва коснулось коллективного сознания жителей, если не считать редких слухов, которые приносили гонцы или преступники, проезжавшие через деревеньку, но даже они уже довольно давно не появлялись. Да и всё равно, восстания – это для других.
  
  Поэтому появление вскоре после полудня пяти фигур на ближайшем подъёме дороги, ведущей вглубь континента, было быстро замечено – и весть мигом долетела до номинального главы местной общины, кузнеца по имени Баратол Мехар, единственного жителя деревни, который в ней не родился. О его прошлом во внешнем мире почти ничего не было известно – кроме очевидного: тёмная, почти ониксовая кожа выдавала в кузнеце выходца из племён юго-западной оконечности субконтинента, что жили отсюда на расстоянии сотен, а то и тысяч лиг. Изогнутые шрамы на щеках выдавали в нём воина, как и тонкая сеть старых ран и порезов на руках и предплечьях. Он был известен как человек немногословный и молчаливый – во всяком случае, он никогда резко не высказывался по тому или иному поводу – а потому отлично подходил на роль неофициального главы деревеньки.
  
  В сопровождении полудюжины взрослых жителей, которым ещё не было чуждо любопытство, Баратол Мехар прошёл по единственной улице и оказался на краю поселения. Дома с обеих сторон от него были разрушены и давно заброшены: крыши провалились, стены раскрошились, их занесло песком. Примерно в шести десятках шагов неподвижно застыли пять фигур – только ветер шевелил потрёпанный мех плащей. Двое держали в руках копья, за спинами остальных троих виднелись длинные двуручные мечи. Некоторым из пришельцев не хватало конечностей.
  
  Зрение Баратола было уже не так остро, как в былые годы. Но даже отсюда…
  
  – Джелим, Филиад, идите в кузню. Идите медленно, не бегите. За свёртками с мехами стоит сундук. На нём замок – сбейте его. Достаньте топор и щит, и рукавицы, и шлем – кольчугу не трогайте, надевать её времени нет. Всё, идите.
  
  За все одиннадцать лет, что прожил среди них Баратол, он никогда никому не говорил столько слов подряд.
  
  Джелим и Филиад потрясённо уставились на широкую спину кузнеца, затем страх стиснул их внутренности, оба развернулись и зашагали – будто деревянные, огромными, неуклюжими шагами – обратно по улице.
  
  – Разбойники, – прошептал Кулат, пастух, который забил свою последнюю козу в обмен на бутылку горячительного от каравана, проходившего здесь семь лет назад, а после ничего уже не делал. – Может, им просто вода нужна – у нас ведь нет больше ничего.
  
  Маленькие округлые камешки, которые бывший пастух держал во рту, пощёлкивали в такт словам.
  
  – Не нужна им вода, – откликнулся Баратол. – Остальные – идите, найдите себе оружие, хоть какое-то… хотя нет, не нужно. Просто разойдитесь по домам. И не высовывайтесь.
  
  – Чего они ждут? – спросил Кулат, в то время как другие пустились наутёк.
  
  – Не знаю, – признался кузнец.
  
  – Ну, по виду, они не похожи ни на одно племя из тех, что я видел.
  
  Бывший пастух некоторое время посасывал камешек, затем добавил:
  
  – Да ещё меха – не жарковато им в мехах-то? И шлемы костяные…
  
  – Костяные? У тебя глаз получше, чем у меня, Кулат.
  
  – Только глаза и служат ещё, Баратол. И приземистые… Ты сам, может, узнал, какого они племени?
  
  Кузнец кивнул. Позади он уже слышал тяжёлое дыхание приближавшихся Джелима и Филиада.
  
  – Думаю, да, – ответил Баратол на вопрос Кулата.
  
  – Будет от них беда?
  
  Перед кузнецом возник Джелим, согнувшийся под весом двулезвийного боевого топора, рукоять которого была окована полосками железа и украшена темляком из цепи. Отточенные лезвия арэнской стали поблёскивали серебром. Между ними торчало жало с тремя зубцами, гранёное, как арбалетная стрела. Юноша смотрел на оружие так, словно держал в руках императорский скипетр.
  
  Рядом с Джелимом уже стоял Филиад с чешуйчатыми железными рукавицами, круглым щитом и шлемом с решётчатым забралом.
  
  Баратол забрал у него рукавицы и натянул их. Чешуя шла по предплечьям до выпуклых налокотных чашек, которые крепились к рукам ремнями чуть выше сустава. Внутри каждого рукава протянулась железная полоса – от чашки до запястья. Затем кузнец принял шлем и нахмурился.
  
  – А вот стёганый подшлемник ты забыл. – Он вернул шлем юноше. – Давай щит – привяжи его мне к плечу. Чтоб тебя, Филиад, крепче! Хорошо.
  
  Затем кузнец потянулся за топором. Джелим обеими руками и с большим трудом поднял оружие так высоко, чтобы правая рука Баратола скользнула в цепной темляк, перекрутив его дважды, прежде чем пальцы сжались на рукояти. Кузнец поднял секиру без заметных усилий. Затем сказал обоим:
  
  – Убирайтесь отсюда.
  
  Кулат остался:
  
  – Они пошли вперёд, Баратол.
  
  Кузнец не отводил взгляда от пришельцев.
  
  – Я не слепой, старик.
  
  – Ан нет, видно, слепой, раз тут остаёшься. Говоришь, ты опознал племя… Может, они за тобой пришли? Старая кровная месть?
  
  – Возможно, – согласился Баратол. – Если так, остальным ничего не грозит. Они уйдут, когда покончат со мной.
  
  – Почему ты так уверен?
  
  – Я не уверен. – Баратол поднял топор половчее. – От т'лан имассов никогда не знаешь, чего ждать.
  
  Книга первая
  
  Тысячепалый бог
  По извилистым тропам сошла я в долину,
  Где низкие стены из камня всегда разделяли
  Хозяйства крестьян и иные владенья,
  И всякий надел был отмерен, играя
  Свою роль в общем узоре, —
  Что хорошо понимали местные жители,
  Ибо единый план вёл в дневных трудах
  И подавал руку помощи в сумраке ночи,
  Чтоб проводить до дверей, к радостной пляске псов.
  Я шла, покуда меня не окликнул
  Старик, оторвавшийся от работы,
  Прикрывший улыбкой тревогу и неприязнь.
  Я просила его рассказать всё, что он знает
  О землях к западу от долины,
  И с радостью он поведал, что там
  Раскинулись города – странные и многолюдные —
  Под властью монарха и сонма сварливых жрецов,
  Ещё он сказал, что видел когда-то
  Пыль, поднятую войском,
  Спешившим на битву куда-то – наверное,
  К ледовым пустошам юга,
  Так я узнала всё, что ему было ведомо – не так уж и много.
  С рожденья долины он не покидал
  И до сих пор не ведал – да и, по правде, знать не хотел, —
  Что великие планы касаются и низкородных.
  Всюду, во все времена
  Любопытство покрывается пылью
  И тихо ржавеет. Этот хоть не поленился
  Спросить, кто я, зачем пришла и куда держу путь.
  Оставалось с улыбкой ответить, что я направляюсь
  В многолюдные города, но прежде должна
  Пройти через эту долину. Старику бы заметить,
  Что псы его уже замертво пали в пыли,
  Ибо мне было позволено отвечать, что ныне я здесь,
  Госпожа Болезней и Мора, и это, увы, лишь часть
  Куда большего плана.
  Рыбак кель-Тат. Позволение Полиэль
  
  Глава первая
  
  В такие дни на улицах властвует ложь.
  Высший маг Тайшренн. «Коронация императрицы Ласиин», записанная имперским историком Дукером.
  1164 год Сна Огни
  Пятьдесят пять дней со смерти Ша'ик
  
  Своенравные ветра подняли поутру тучу пыли, так что все путники, входившие в Эрлитан через восточные ворота, были с ног до головы покрыты коркой цвета красного песчаника окрестных холмов. Словно по мановению руки чародея, перед стражниками один за другим возникали торговцы, паломники, погонщики скота и путешественники – выходили из мутного марева, склонив головы, искали укрытия под сенью ворот, прищурив глаза под складками грязных полотняных шарфов. Запылённые козы тащились следом за пастухами, кони и волы низко опустили головы, а вокруг их ноздрей и глаз пыль ссохлась в корку, повозки тихо шипели – это песок сыпался в щели между старыми досками на дне. Стражники смотрели и думали лишь о конце дежурства, бане, еде и тёплом теле рядом – достойной награде за службу.
  
  Они сразу отметили в толпе пришедшую пешком женщину, но по неподходящей причине. Закутанная в тугие шелка фигура с лицом, укрытым широким шарфом, вполне заслуживала второго взгляда, по меньшей мере, грациозной походкой и крутыми бёдрами. Стражники, как и все мужчины, не могли устоять перед собственным воображением, которое мгновенно дополнило картину.
  
  Она заметила их мимолётное внимание и поняла его правильно, так что не обеспокоилась. Куда хуже было бы, окажись среди стражников хотя бы одна женщина. Она-то наверняка бы задумалась над тем, что путешественница входит в эти ворота, пешком, по дороге, которая тянется на многие лиги среди безводных, безжизненных холмов, а потом ещё десяток лиг вилась вдоль малонаселённого кустарного леса. Тем более странно было видеть, что путница не тащила на плечах никаких припасов, а тонкая кожа её мокасин почти не износилась. Будь стражники женщинами, они бы остановили её и принялись осыпать опасными вопросами, ни на один из которых она не была готова ответить правдиво.
  
  А значит, стражникам повезло, что они родились мужчинами. И повезло вдвойне, что они полностью поддались заманчивым посулам воображения и следили за ней безо всякого подозрения, лихорадочно раздевая её взглядами с каждым покачиванием бёдер, движением, которое она лишь едва-едва подчеркнула.
  
  Выйдя на перекрёсток, она повернула налево и пропала из поля зрения стражников. Здесь, в городе, ветер был слабее, но мелкий песок и пыль продолжали сыпаться с неба, окутывая всё и вся одноцветным порошком. Женщина продолжала идти через толпу, постепенно, по спирали, подбираясь к Джен'рабу, центральному телю Эрлитана, огромной многослойной руине, где жили лишь крысы – равно четвероногие и двуногие. Когда женщина увидела наконец развалины, она отыскала таверну – судя по виду, без претензий на то, чтобы быть чем-то большим, чем местная забегаловка с несколькими шлюхами в комнатах на втором этаже и дюжиной завсегдатаев на первом.
  
  Рядом со входом в таверну располагалась арка, ведущая в небольшой сад. Женщина шагнула туда, чтобы отряхнуть пыль с одежды, затем подошла к неглубокому бассейну с мутной водой под маленьким фонтаном, где развязала шарф и плеснула себе в лицо, чтобы пропала резь в глазах.
  
  Потом женщина вернулась на улицу и вошла в таверну.
  
  Сумрак; под низким белёным потолком клубится дым очага и масляных ламп, дурханга, итральба и ржавого листа; набита на три четверти, все столы заняты. За несколько мгновений до неё в общий зал вошёл какой-то юноша и теперь, захлёбываясь, рассказывал о приключении, в котором едва сумел выжить. Проходя мимо, женщина позволила себе слегка улыбнуться, но улыбка, кажется, вышла более грустной, чем она сама того хотела.
  
  Женщина отыскала место у стойки и жестом подозвала бармена. Тот остановился строго напротив и пристально осматривал её, пока незнакомка заказывала (по-эрлийски и без акцента) бутылку рисового вина.
  
  Выслушав, он сунул руку под стойку, где звякнули бутылки, и сказал по-малазански:
  
  – Надеюсь, ты не ждёшь, что вино стоит своего имени, девочка. – Бармен разогнулся, смахнул пыль с глиняной бутылки, затем присмотрелся к пробке. – Эта хоть запечатана.
  
  – Сгодится, – отозвалась женщина, по-прежнему на местном диалекте, и выложила на стойку три серебряных полумесяца.
  
  – Всё пропить собираешься?
  
  – Мне понадобится ещё комната наверху, – отозвалась она, вытягивая пробку, а бармен поставил на стол оловянный кубок.
  
  – И чтобы на двери был замок, – добавила незнакомка.
  
  – Тут Опонны тебе подсобили, – заметил хозяин. – Одна комната как раз освободилась.
  
  – Хорошо.
  
  – Ты из армии Дуджека? – спросил он.
  
  Женщина налила полный кубок янтарного, немного мутного вина.
  
  – Нет. А что, она здесь?
  
  – Остатки, – ответил хозяин. – Основные силы выступили маршем шесть дней тому. Конечно, оставили здесь гарнизон. Я потому и спросил…
  
  – Я ни к какой армии не принадлежу.
  
  Тон её ответа – холодный и сухой – заставил его замолчать. В следующий миг бармен отошёл к другому клиенту.
  
  Женщина выпила. Пока снаружи медленно мерк дневной свет, она планомерно занималась содержимым бутылки, а в таверне ещё прибыло народу, голоса зазвучали громче, а локти и плечи касались её куда чаще, чем было необходимо. Она не обращала внимания на эти бытовые приставания и не сводила глаз с жидкости в кубке.
  
  Прикончив наконец бутылку, она повернулась и неуверенной походкой двинулась через толпу к лестнице. Осторожно поднялась наверх, опираясь рукой на хлипкие перила, и смутно осознала, что кто-то – неудивительно – пошёл следом за ней.
  
  На верхней площадке женщина прислонилась спиной к стене.
  
  Незнакомый мужчина вскоре оказался рядом, и глуповатая ухмылка застыла на его лице, когда остриё ножа прижалось к коже под его левым глазом.
  
  – Возвращайся вниз, – посоветовала женщина.
  
  Капелька крови пробежала по щеке мужчины, собралась на подбородке. Он дрожал, дёрнулся, когда остриё вошло чуть глубже.
  
  – Пожалуйста… – прошептал он.
  
  Женщина чуть пошатнулась – и невольно рассекла ему щёку. К счастью, клинок скользнул вниз, а не вверх – в глаз. Мужчина закричал и отшатнулся, вскинув руки, пытаясь остановить поток крови, затем неуклюже бросился вниз по лестнице.
  
  Снизу послышались выкрики, а затем – грубый хохот.
  
  Женщина уставилась на нож в руке, гадая, откуда он там взялся и чья кровь поблёскивает на клинке.
  
  Не важно.
  
  Она пошла искать свою комнату и в конце концов нашла её.
  
  Мощная пыльная буря имела вполне естественное происхождение: она зародилась на просторах Ягг-одана и теперь кружила противосолонь по самому сердцу субконтинента Семи Городов. Ветра метнулись к северу вдоль западной кромки холмов, нагорий и старых гор, окружавших Священную пустыню Рараку, что стала ныне морем, и ввязались в войну грома и молний по всей протяжённости гряды, которую было видно из Пан'потсуна и Г'данисбана. Развернувшись к западу, буря вытянула извилистые щупальца, одно из которых обрушилось на Эрлитан, прежде чем рассеяться над Эрлитанским морем, а другое достигло города Пур-Атри. Основная масса бури отодвинулась вглубь континента и вновь набрала силу, впиваясь в северную оконечность Таласских гор и охватив города Хатру и И'гхатан, прежде чем повернуть на юг в последний раз. Естественная буря, быть может, последний дар старых духов Рараку.
  
  И бегущая армия Леомана Кистеня приняла этот дар – скакала под безжалостным ветром дни напролёт, и дни сливались в недели, а мир сжался в сплошную стену песка в воздухе, который вызывал у выживших воинов горькие воспоминания – память о священном Вихре, молоте Ша'ик и Дриджны Апокалипсиса. Но даже в горечи скрывалась жизнь, а в ней – избавленье.
  
  Малазанская армия Тавор по-прежнему преследовала мятежников – без спешки, без опрометчивой глупости, которую она показала сразу после смерти Ша'ик и гибели восстания. Теперь охота превратилась в размеренное мероприятие, тактическое преследование последних организованных сил, противостоявших Империи. Сил, которые, по слухам, несли с собой Священную книгу Дриджны, семя надежды для измотанных повстанцев Семи Городов.
  
  И хотя Книги у него не было, Леоман Кистень проклинал её ежедневно. С почти религиозным пылом и чудовищным воображением он изрыгал проклятья, которые, к счастью, уносил ветер, так что лишь Корабб Бхилан Тэну'алас, скакавший рядом с командиром, их слышал. Когда Леоман уставал от своей бесконечной тирады, он начинал изобретать сложные способы, чтобы уничтожить фолиант, как только тот попадёт ему в руки. В огонь, в конскую мочу, в желчь, в пламя морантской взрывчатки, дракону в брюхо… и так продолжалось до тех пор, пока измученный Корабб не отводил коня в сторону, чтобы скакать в компании более взвешенных повстанцев.
  
  Которые тут же принимались осыпать его тревожными вопросами, бросая беспокойные взгляды на Леомана. Что он там говорит?
  
  Молится, отвечал Корабб. Наш командир целыми днями молится Дриджне. Леоман Кистень, говорил он, человек благочестивый.
  
  Благочестивый, как же. Восстание разваливалось на куски, разлеталось по ветру. Города сдавались один за другим, едва завидев имперские легионы и корабли. Горожане обращались против своих же соседей, страстно желая предоставить малазанцам преступников, повинных во множестве жестокостей, совершённых во время восстания. Прежних героев и мелких тиранов тащили на суд оккупантов, и жажда крови была сильна. Такие вести приносили им караваны, которые мятежникам удавалось перехватить в ходе своего непрестанного бегства. И с каждой такой новостью Леоман становился всё мрачнее, словно едва сдерживал ярость, бушевавшую в его душе.
  
  Это всё от разочарования, повторял себе Корабб и всякий раз вздыхал при этой мысли. Народ Семи Городов так легко и быстро отрёкся от свободы, купленной ценою столь многих жизней, и в этом скрывалась горькая истина, омерзительное свидетельство низкой человеческой природы. Значит, всё было зря? Как мог бы тогда благочестивый воин не испытывать самого острого разочарования? Сколько десятков тысяч людей погибли? И ради чего?
  
  И Корабб повторял себе, что понимает своего командира. Понимает, что Леоман не может просто сдаться, пока нет, а возможно, никогда и не сможет. Держась за прежнюю мечту, он придаёт смысл всему, что произошло.
  
  Сложные мысли. Долгие часы Кораббу пришлось хмуриться, чтобы прийти к ним, чтобы проникнуть в сознание другого человека, увидеть мир его глазами, пусть лишь на миг, прежде чем отступить в недоумении. Выходит, он увидел на миг то, из чего сделаны великие вожди – в битве, в делах державных. Способность менять в уме точку зрения, видеть предмет со всех сторон одновременно. А Кораббу, честно говоря, по силам было лишь держаться одного ви́дения – своего собственного – посреди хаоса и беспорядка, которыми мир так щедро его одаривал.
  
  Если бы не командир, Корабб наверняка бы пропал.
  
  Взмах руки в перчатке, и Корабб пришпорил своего скакуна, чтобы оказаться рядом с Леоманом.
  
  Замотанное шарфом лицо под плотным капюшоном склонилось поближе, пальцы отдёрнули ото рта грязный шёлк, чтобы командир смог прокричать слова, которые расслышал Корабб: «Ну и где мы, Худ нас побери?»
  
  Корабб ошеломлённо уставился на Леомана, затем прищурился и вздохнул.
  
  Её палец вызвал столпотворение, прорыв канавку поперёк нахоженной дорожки. Муравьи в замешательстве бегали туда-сюда, а Самар Дэв следила за их возмущённой вознёй, за тем, как вскидывают головы и разевают жвалы солдаты, словно готовые бросить вызов самим богам. Точнее, в данном случае, женщине, которая медленно умирала от жажды.
  
  Она лежала на боку в тени повозки. Солнце едва миновало зенит, и воздух был тих и неподвижен. Жара совершенно лишила её сил. Похоже, ей уже не удастся продолжить свою войну с муравьями, и эта мысль вызвала укол сожаления. Внести беспорядок в предсказуемую, омерзительно-однообразную жизнь – это ли не достойная цель? Ну, может, и не достойная, но уж точно интересная. Вот такие – богоподобные – мысли в последний её день среди живых.
  
  Её внимание привлекло движение. Пыль на дороге задрожала, и вдали послышался приближающийся гром, гулкий, точно дробь глиняного барабана. По этому тракту в Угарат-одане путники ездили нечасто. Его проложили в далёком прошлом, когда караваны ходили по десяткам торговых путей между дюжиной больших городов, центром для которых служил старинный Угарат, но все эти города, за исключением Каюма на берегу реки и самого Угарата, обезлюдели больше тысячи лет тому назад.
  
  Но всё равно даже одного всадника хватило бы, чтобы её спасти, ибо Самар Дэв обладала достойным набором женских чар и оказалась здесь одна. По слухам, этой дорогой иногда пользовались разбойники и налётчики для перехода между нахоженными торговыми трактами. Однако разбойники славились отсутствием всякого великодушия.
  
  Топот копыт приблизился, затем замедлился, и в следующий миг Самар Дэв обдало тучей горячей пыли. Конь фыркнул – до странности злобный звук, – а потом послышался более мягкий стук: всадник спрыгнул на землю. Тихие шаги прозвучали совсем рядом.
  
  Кто это? Ребёнок? Женщина?
  
  Рядом с тенью от повозки легла другая, и Самар Дэв повернула голову, чтобы рассмотреть фигуру, которая обошла повозку и теперь разглядывала женщину на земле.
  
  Нет, не ребёнок и не женщина. Да и не человек вовсе, наверное. Какое-то чудище. На невероятно широких плечах изодранная белая шкура. За спиной меч из осколка кремня с обмотанной кожей рукоятью. Самар Дэв заморгала, стараясь рассмотреть его получше, но яркое небо позади незнакомца помешало ей. Настоящий великан, который ходит тихо, словно пустынный пард, – оживший кошмар, галлюцинация.
  
  А затем он заговорил, но явно обращался не к ней.
  
  – Придётся тебе отложить трапезу, Погром. Эта ещё жива.
  
  – Погром ест мёртвых женщин? – хриплым голосом спросила Самар. – С кем же ты путешествуешь?
  
  – Не с кем, – ответил великан. – На ком.
  
  Он подошёл ближе и присел на корточки рядом с ней. Что-то было у него в руках – мех с водой, – но женщина просто не могла отвести взгляда от лица незнакомца. Ровные, грубые черты, рассечённые безумной татуировкой в виде разбитого стекла, меткой беглого раба.
  
  – Я вижу твою повозку, – сказал великан на племенном диалекте, но со странным акцентом, – но где зверь, который её тащил?
  
  – На днище, – ответила она.
  
  Великан положил мех рядом с ней и поднялся, подошёл к борту и наклонился, чтобы заглянуть внутрь.
  
  – Там мёртвый человек.
  
  – Верно. Это он. Сломался.
  
  – Он тащил повозку? Неудивительно, что умер.
  
  Самар Дэв потянулась и сумела сомкнуть обе руки на горлышке меха. Вытянула затычку и наклонила его ко рту. Тёплая, чудесная вода.
  
  – Видишь рядом с ним двойные рычаги? – спросила она. – Если нажимать на них, повозка едет. Это моё изобретение.
  
  – Тяжёлая работа? Зачем же нанимать для неё старика?
  
  – Это был потенциальный инвестор. Хотел своими глазами увидеть, как всё работает.
  
  Великан хмыкнул, и Самар поняла, что он пристально разглядывает её.
  
  – Всё шло хорошо, – продолжила она. – Поначалу. Но затем она сломалась. Сцепление. Мы собирались выехать только на полдня, но старик нас отвёз слишком далеко, а после упал замертво. Я собиралась возвращаться пешком, но потом сломала ногу…
  
  – Как?
  
  – Пнула колесо. В любом случае, идти я не могу.
  
  Он продолжал смотреть на неё, как волк на хромого зайца. Самар отхлебнула ещё воды.
  
  – Ты собираешься повести себя некрасиво? – спросила она.
  
  – Теблорских воинов ведёт к насилию кровь-масло. У меня его нет. Я уже много лет не брал женщину силой. Ты из Угарата?
  
  – Да.
  
  – Мне нужно войти в город, чтобы пополнить припасы. И я не хочу неприятностей.
  
  – С этим я могу помочь.
  
  – Я хочу остаться незамеченным.
  
  – Не уверена, что это возможно, – пробормотала Самар.
  
  – Сделай это возможным, и я возьму тебя с собой.
  
  – Ну, это просто нечестно. Ты в полтора раза выше обычного человека. На лице у тебя татуировка. Твой конь ест человечину… если, конечно, это вообще конь, а не энкар'ал. А на плечах у тебя, похоже, шкура белого медведя.
  
  Он отвернулся прочь от повозки.
  
  – Хорошо-хорошо! – поспешно воскликнула Самар. – Я что-нибудь придумаю.
  
  Он опять подошёл ближе, забрал мех с водой, перебросил его через плечо, а затем поднял женщину за пояс. Одной рукой. Боль пронзила правую – сломанную – ступню.
  
  – Ох, Семь Псов! – прошипела женщина. – Ничего унизительнее ты просто не придумал?
  
  Воин молча отнёс её к своему коню. Самар увидел, что это не энкар'ал, но и не совсем обычный конь. Высокий, стройный, бледного окраса, серебристая грива и хвост, глаза – кроваво-красные. Одиночная узда, ни седла, ни стремян.
  
  – Стой на здоровой ноге, – приказал воин, поворачивая женщину в воздухе.
  
  Затем подхватил какую-то верёвку и запрыгнул на спину коня.
  
  Задыхаясь, Самар Дэв прислонилась к боку скакуна и проследила взглядом за двойной верёвкой в руках великана. Похоже, он волочил за собой что-то на скаку. Две огромные, подгнившие головы. Собачьи или медвежьи, но такие же гигантские, как и сам всадник.
  
  Воин протянул руку и бесцеремонно подхватил её, а затем усадил позади себя. Новая волна боли, в глазах потемнело.
  
  – Незамеченным, – повторил он.
  
  Самар Дэв оглянулась на огромные головы позади.
  
  – Само собой, – только и сказала она.
  
  В маленькой комнатке – пыль и темнота, спёртый воздух и запах пота. Через две прямоугольные прорези под низким потолком внутрь прорываются судорожные вздохи прохладного ночного воздуха, точно сигналы из ожидающего снаружи мира. Но женщину, которая съёжилась на полу рядом с узкой кроватью, миру придётся ещё немного подождать. Обхватив руками поджатые колени, свесив голову так, что лицо укрыли маслянистые космы чёрных волос, она плакала. А плакать значило уйти в себя, полностью, скрыться во внутреннем пространстве – куда более жестоком и неумолимом, чем внешний мир.
  
  Она плакала о мужчине, которого бросила. Сбежала от боли, которую видела в его глазах, боли, рождённой любовью, которая заставляла его идти следом за ней, повторять каждый шаг, но не позволяла приблизиться. Этого она просто не могла позволить. Изысканный узор на капюшоне змеи обладал своеобразным очарованием, но яд от этого не становился менее смертоносным. Как и она сама. Не было в ней ничего – она не могла найти в себе ничего – достойного высшего дара любви. Ничего, что делало бы её достойной его чувства.
  
  Он закрывал глаза на эту истину, и это был его недостаток, его вечный недостаток. Он всегда был готов, а может, даже нуждался в том, чтобы верить в добро там, где никакого добра не было. И такую любовь она не могла вынести, не могла повести его по своему пути.
  
  Котильон это понял. Бог прозрел глубины этой смертной тьмы и увидел всё столь же отчётливо, сколь и сама Апсалар. И потому не было ничего скрытого в словах и молчании, которыми она обменялась с богом – покровителем убийц. Взаимное признание. Задачи, которые он перед нею поставил, соответствовали его аспекту и её особым дарованиям. Когда тебя признали виновным, уже поздно возмущаться приговором. Но Апсалар не была богиней столь оторванной от всякой человечности, чтобы найти в аморальности утешение, убежище от собственных деяний. Ей становилось всё труднее… труднее справляться со всем этим.
  
  Не будет он по ней долго тосковать. И глаза у него медленно, но откроются. И увидят другие возможности. Он ведь сейчас странствует с двумя другими женщинами – так ей сказал Котильон. И вот. Он исцелится, не будет долго одинок, в этом она была убеждена.
  
  И этого было вполне довольно, чтобы подпитывать пламя жалости к себе.
  
  Но всё равно перед ней стояли задания, которые следовало исполнить. Не годится слишком долго поддаваться непрошеной слабости. Апсалар медленно подняла голову, осмотрела скудную, пыльную обстановку. Попыталась вспомнить, как сюда попала. Голова раскалывалась, в горле пересохло. Утерев слёзы, она осторожно встала. За глазными яблоками пульсировала боль.
  
  Снизу раздавались звуки таверны: два десятка голосов, пьяный хохот. Апсалар нашла свой подбитый шёлком плащ, вывернула и набросила на плечи, затем подошла к двери, открыла её и оказалась в коридоре. В нишах подслеповато мигали две масляные лампы, освещая перила и лестницу в дальнем конце. Из комнаты напротив доносились приглушённые стоны, там занимались любовью. Женские вскрики казались слишком мелодраматичными, наигранными. Апсалар прислушалась ещё ненадолго, пытаясь понять, что именно в них её встревожило, затем двинулась через хоровод теней к лестнице и спустилась вниз.
  
  Было уже поздно. Скорее всего, хорошо за полночь. В общем зале таверны сидело человек двадцать, половина из них – в одежде караванных охранников. Они не были тут постоянными посетителями, судя по неприязни, которая сквозила во взглядах оставшихся завсегдатаев. Подходя к стойке, она заметила, что трое из них были гралами, а пара женщин – пардийками. Оба племени весьма неприятные, так, во всяком случае, их характеризовали тревожные воспоминания Котильона. Вели они себя заносчиво, громко переговаривались хриплыми голосами и следили за Апсалар взглядами, пока та шла к трактирщику. Она решила быть осторожной и отвела глаза.
  
  – Я уж думал, ты умерла, – сказал хозяин таверны, доставая бутылку рисового вина и ставя её на стойку перед Апсалар. – Но прежде чем ты упьёшься, девочка, я хочу увидеть деньги.
  
  – Сколько я тебе должна?
  
  – Два серебряных полумесяца.
  
  Она нахмурилась:
  
  – Я же тебе уже заплатила.
  
  – За вино. А потом провела в номере ночь, день и ещё вечер – и за сегодня я с тебя возьму, поскольку никто уже его до завтра не снимет. И наконец, – хозяин взмахнул рукой, – ещё за эту бутылку.
  
  – Я не сказала, что её беру, – ответила Апсалар. – Но если у тебя осталась еда…
  
  – Что-то да осталось.
  
  Она вытащила кошель и выудила из него два полумесяца.
  
  – Бери. Учти, что это и за сегодняшнюю ночь.
  
  Тот кивнул.
  
  – Вино пить не будешь?
  
  – Нет. Налей мне савр'ака, пожалуйста.
  
  Хозяин забрал бутылку и пошёл прочь.
  
  С обеих сторон от неё возникли фигуры. Пардийки.
  
  – Видишь вон тех гралов? – спросила одна из них, кивая в сторону ближайшего стола. – Они хотят, чтобы ты для них станцевала.
  
  – Не хотят, – ответила Апсалар.
  
  – Нет, хотят, – заявила другая женщина. – Они даже заплатят. Ты ходишь, как танцовщица. Мы все это увидели. Ты их не хочешь расстраивать…
  
  – Именно. Потому и не буду для них танцевать.
  
  Эти слова явно сбили пардиек с толку. Пока они собирались с мыслями, подошёл бармен с кружкой пива и оловянной миской с козьим супом. В каплях жира на поверхности плавали несколько белых волос – доказательство происхождения блюда. Рядом хозяин положил кусок тёмного хлеба.
  
  – Подойдёт?
  
  Апсалар кивнула:
  
  – Спасибо.
  
  Затем повернулась к той женщине, что заговорила первой:
  
  – Я – Танцовщица Тени. Так им и скажи, пардийка.
  
  Обе женщины резко отшатнулись, и Апсалар облокотилась на стойку, прислушиваясь к шепоткам, которые побежали по таверне. Внезапно вокруг неё образовалось пустое пространство. Вот и хорошо.
  
  Хозяин с опаской разглядывал её.
  
  – А ты умеешь удивить, – пробормотал он. – Этот танец запрещён.
  
  – Верно.
  
  – Ты из Квон-Тали, – сказал он, понизив голос. – Я бы сказал, из Итко-Кана, судя по разрезу глаз и чёрным волосам. Только вот никогда я не слышал о Танцорах Тени из Итко-Кана. – Он наклонился поближе. – Я родом из Гриса, видишь ли. Служил в пехоте, в армии Дассема. В первой же битве получил копьём в спину, на том дело для меня и кончилось. Не попал я в И'гхатан, за что каждый день благодарю Опоннов. Сама понимаешь. Не видел, как погиб Дассем, и очень этому рад.
  
  – Но историй у тебя всё равно полно, – заметила Апсалар.
  
  – Верно, – согласился хозяин и энергично кивнул.
  
  Затем внимательно посмотрел на неё. Хмыкнул и отошёл прочь.
  
  Апсалар поела, отхлебнула пива, и головная боль медленно отступила. Через некоторое время она вновь жестом подозвала бармена.
  
  – Я сейчас уйду, – сказала она, – но комнату оставь за мной, никому не сдавай.
  
  Тот пожал плечами:
  
  – Ты за неё заплатила. Я закрываюсь после четвёртого колокола.
  
  Апсалар поднялась и пошла к двери. Охранники каравана следили за ней, но никто не попытался пойти следом – по крайней мере, сразу.
  
  Апсалар понадеялась, что они вняли предостережению. Сегодня ночью ей и так предстоит убить человека – и одного будет вполне достаточно.
  
  Оказавшись снаружи, Апсалар на миг задержалась. Ветер стих. Размытыми пятнышками за пеленой поднятого бурей песка поблёскивали звёзды. В прохладном воздухе – ни единого движения. Закутавшись в плащ и прикрыв нижнюю часть лица шёлковым шарфом, Апсалар повернула налево и зашагала по улице. Рядом с узким переулком, в котором разлилась густая тень, она внезапно скользнула во мрак и исчезла.
  
  Через несколько мгновений две пардийки осторожно подобрались к переулку. Остановились, изучая извилистую улочку, и никого не увидели.
  
  – Правду сказала, – прошипела одна из женщин и сотворила охранный знак. – Она ходит по теням.
  
  Другая кивнула:
  
  – Нужно сообщить нашему новому господину.
  
  И обе пардийки поспешили прочь.
  
  Стоя на Пути Тени, откуда две женщины казались призрачными фигурами, которые дрожали и то и дело пропадали, Апсалар ещё дюжину ударов сердца следила за тем, как они идут обратно по улице. Ей было любопытно, кто же упомянутый новый хозяин, но по этому следу придётся пойти как-нибудь в другой раз. Отвернувшись, она принялась рассматривать теневой мир, в котором очутилась. Вокруг раскинулся безжизненный город. Он ничуть не был похож на Эрлитан, архитектура казалась грубой и примитивной. Повсюду виднелись укреплённые камнем прямоугольные входы в прямые, узкие коридоры улиц. По мостовой никто не ходил. Здания по обе стороны от неё поднимались на уровень едва ли второго этажа, везде были плоские крыши и ни единого окошка. В сумраке зияли провалы высоких и узких дверных проёмов.
  
  Даже в воспоминаниях Котильона не было подобного проявления Владений Тени, но это её не удивило. Тень, похоже, состояла из бесчисленного количества слоёв, и обломки Расколотого Пути бывали куда крупнее, чем можно бы ожидать. Этот мир постоянно пребывал в движении, словно какая-то сила заставляла его фрагменты мигрировать, без конца перемещаться по смертному миру. Над головой раскинулось сизое небо – так во Владениях Тени выглядела ночь. Воздух вокруг был тёплым и влажным.
  
  Один из проходов вёл в сторону плосковерхого холма в центре Эрлитана, Джен'раба, бывшего некогда престолом Фалах'да, но превратившегося ныне в груду развалин. Апсалар зашагала вперёд, не сводя глаз с огромной, полупрозрачной груды разбитого камня. Проход вывел её на четырёхугольную площадь, каждая из стен которой была украшена рядом цепей с кандалами. В двух местах по-прежнему лежали тела. Иссохшие, осевшие в пыль останки покоились на тонкокостных грудных клетках. Одно из тел оказалось напротив Апсалар, другое – у стены слева. В дальней стене справа виднелся следующий проём.
  
  Движимая любопытством, Апсалар приблизилась к ближней фигуре. Наверняка сказать было сложно, но похоже, тело принадлежало тисте – то ли анди, то ли эдуру. Длинные прямые волосы совершенно выцвели от старости. Одежда сгнила, остались только сухие полоски да проржавевшие кусочки металла. Когда Апсалар присела на корточки перед трупом, рядом взметнулся маленький вихрь пыли, и брови девушки поползли вверх, когда из сумрака медленно сформировалась тень. Полупрозрачная плоть, кости будто мерцают изнутри, лицо скелета с чёрными провалами глаз.
  
  – Это моё тело! – прошептала тень, хватая костистыми пальцами воздух. – Не твоё!
  
  Слова прозвучали на языке тисте анди, и Апсалар с удивлением осознала, что понимает его. Иногда воспоминания Котильона и скрытые в них знания всё ещё поражали её.
  
  – Зачем мне это тело? – спросила девушка. – У меня и своё есть.
  
  – Не здесь. Я только призрака вижу!
  
  – Я тоже.
  
  Тень явно была ошарашена:
  
  – Ты уверена?
  
  – Ты умерла давным-давно, – сообщила Апсалар. – Если, конечно, это твоё тело здесь в цепях.
  
  – Моё собственное? Нет. То есть, думаю, что нет. Хотя мало ли. Почему вдруг нет? Да, это была я. Когда-то. Давным-давно. Я его узнала. Но это ты призрак, а не я. Я себя никогда лучше не чувствовала. А ты выглядишь… нездоровой.
  
  – Тем не менее, – перебила Апсалар, – у меня нет намерения красть у тебя труп.
  
  Тень протянула руку и погладила гладкие, бледные волосы.
  
  – А я ведь была красива. Мною восхищались, за мной ухаживали молодые воины анклава. Может, я и сейчас красива, только мой дух так… поизносился. Что виднее смертному оку? Юность и красота плоти или мерзкая тварь, что прячется внутри?
  
  Апсалар вздрогнула и отвела глаза.
  
  – Думаю, зависит от того, насколько пристально смотришь.
  
  – И насколько у тебя острое зрение. Да, согласна. А красота – она ведь так мимолётна, правда? А мерзость? О, мерзость вековечна.
  
  Новый голос послышался со стороны второго трупа в цепях:
  
  – Не слушай её! Подлая гадина, посмотри, до чего ты нас довела! Скажешь, я виновата? Вот уж нет! Это я была честной. Все это знали! И более красивой, кстати, что бы она там тебе ни наплела! Иди сюда, любезный призрак, и выслушай правду!
  
  Апсалар поднялась:
  
  – Это не я тут призрак…
  
  – Обманщица! Неудивительно, что ты предпочла её, а не меня!
  
  Апсалар уже могла разглядеть вторую тень, точную копию первой. Та парила над своим трупом, точнее, над телом, которое считала своим.
  
  – Как вы обе здесь очутились? – спросила девушка.
  
  Вторая тень указала на первую:
  
  – Она – воровка!
  
  – Ты тоже! – парировала первая тень.
  
  – Я просто пошла за тобой, Телораст! «А давай-ка проберёмся в Цитадель Тени! Там ведь никого нет! Унесём оттуда неслыханные сокровища!» И почему я тебе поверила? Дурочка я…
  
  – Вот уж в этом мы сходимся во мнениях! – не смолчала та.
  
  – Вам обеим нет смысла оставаться здесь. Ваши тела истлеют, но оковы их никогда не отпустят.
  
  – Ты служишь новому хозяину Тени! – закричала вторая тень, словно это было обвинение. – Этому жалкому, скользкому, мерзкому…
  
  – Тихо ты! – прошипела первая тень, Телораст. – А то он вернётся и опять будет над нами издеваться! Я, например, вовсе не горю желанием снова его увидеть. И этих его проклятых Псов тоже.
  
  Тень подплыла ближе к Апсалар:
  
  – О милейшая слуга восхитительного господина, отвечаю на твой вопрос: мы и вправду с радостью бы покинули это место. Но куда же нам идти? – Тень взмахнула полупрозрачной костистой рукой. – За стенами города скрываются ужасные твари. Хитрые, голодные, многочисленные! А вот если бы, – промурлыкала она, – нас кто-то сопроводил…
  
  – О да! – воскликнула вторая тень. – Сопроводил до ворот – скромная, необременительная обязанность, но мы были бы так благодарны!
  
  Апсалар ещё раз оглядела призраков:
  
  – Кто пленил вас здесь? И говорите правду, иначе никакой помощи от меня не дождётесь.
  
  Телораст глубоко поклонилась, затем опустилась ниже, и Апсалар даже не сразу осознала, что тень распростёрлась ниц.
  
  – Сказать правду. Об этом мы бы не стали лгать. Лишь яснейшие воспоминания и совершенную истину ты услышишь здесь. То был владыка демонов…
  
  – Семиголовый! – перебила вторая тень, подпрыгивая на месте от едва сдерживаемого возбуждения.
  
  Телораст сжалась:
  
  – Семиголовый? У него было семь голов? Может, и так. Почему бы и нет? Да, семиголовый!
  
  – И которая голова, – вкрадчиво спросила Апсалар, – считала себя владыкой?
  
  – Шестая!
  
  – Вторая!
  
  Тени с ненавистью уставились друг на друга, затем Телораст воздела к небу костяной палец:
  
  – Именно! Шестая справа, она же вторая слева!
  
  – Ай, молодчина, – восхитилась другая.
  
  Апсалар обратилась к ней:
  
  – Твою подругу зовут Телораст, а тебя?
  
  Тень вздрогнула, затем тоже распростёрлась ниц, подняв небольшие клубы пыли.
  
  – Князь… Король Жесток, Погибель Всех Врагов. Грозный. Божественный. – Тень смешалась, затем начала снова: – Княжна Демура? Возлюбленная тысячи героев, мускулистых, суроволиких мужей! – Снова вздрогнула, что-то тихо пробормотала, затем вцепилась пальцами в собственное лицо. – Военачальник, нет, двадцатидвуглавый дракон! С девятью крыльями и одиннадцатью тысячами клыков. Если бы повезло…
  
  Апсалар скрестила руки на груди:
  
  – Как тебя зовут?
  
  – Кердла.
  
  – Кердла.
  
  – Я долго держаться не умею.
  
  – Вот поэтому нас и настигла такая жалкая погибель! – разъярилась Телораст. – Ты должна была следить за тропой!.. Я тебе внятно сказала следить за тропой…
  
  – Я следила!
  
  – Но Пса Барана не приметила…
  
  – Я видела Барана, но следила-то за тропой.
  
  – Так, ладно, – вздохнула Апсалар. – Зачем мне вас провожать до ворот? Назовите причину, пожалуйста. Хотя бы одну.
  
  – Мы – преданные спутники, – заявила Телораст. – Мы останемся с тобой, какая бы ужасная гибель тебя ни постигла.
  
  – И будем вечно стеречь твоё разорванное тело, – добавила Кердла, – по крайней мере, пока не придёт кто-то другой…
  
  – Если только это не будет Идущий по Граням.
  
  – Ну это само собой, Телораст, – согласилась Кердла. – Мы его не любим.
  
  – И Псов тоже.
  
  – Разумеется…
  
  – И Престола Тени. И Котильона. И Апт. И ещё этих…
  
  – Ладно! – взвизгнула Кердла.
  
  – Я доведу вас до ворот, – сказала Апсалар. – Где вы сможете покинуть этот мир, раз уж вы, кажется, этого хотите. Вероятнее всего, вы сразу окажетесь под сводами Врат Худа, и это будет милость для всех, кроме, пожалуй, самого Худа.
  
  – Она нас не любит, – простонала Кердла.
  
  – Не говори этого вслух! – рявкнула Телораст. – Иначе она сама это поймёт. Пока что она не уверена, и это для нас хорошо, Кердла.
  
  – Не уверена? Ты что, оглохла? Она же нас только что оскорбила!
  
  – Это не значит, что она нас не любит. Не обязательно. Может, мы её раздражаем, но мы ведь всех раздражаем. Точнее, ты всех раздражаешь, Кердла. Потому что ты ненадёжная.
  
  – Я не всегда ненадёжная, Телораст.
  
  – Идёмте, – позвала Апсалар, направляясь к выходу. – У меня ещё есть дела сегодня ночью.
  
  – А как же тела? – всполошилась Кердла.
  
  – Они останутся здесь, ясное дело. – Апсалар обернулась к теням: – Либо идите за мной, либо оставайтесь. Выбор за вами.
  
  – Но нам так нравились эти тела…
  
  – Да ладно, Кердла, – принялась уговаривать подругу Телораст, – мы себе другие найдём.
  
  Огорошенная этим замечанием, Апсалар резко взглянула на Телораст, но затем вновь зашагала к тёмному проёму.
  
  Две тени вздрогнули и полетели следом.
  
  Ровную поверхность высохшего озёрного ложа покрывала сетка трещин, рождённых десятилетиями солнечного жара. Ветер и песок отполировали высохший ил так, что он поблёскивал в лунном свете, точно серебро. В центре старого озера виднелся глубокий колодец, окружённый кирпичным бортиком.
  
  Передовой разъезд колонны Леомана уже добрался до колодца: воины спешились и осматривали его, а основной строй всадников спускался в долину. Буря утихла, и над головой засверкали звёзды. Измотанные всадники и измученные кони медленно тянулись по растрескавшейся земле. Над головами воинов метались накидочники, вертелись и пикировали, чтобы удрать от вышедших на охоту ризанов, которые вились среди добычи, словно крошечные драконы. Непрестанная воздушная война сообщала о себе хрустом хитиновых панцирей и тонкими вскриками умирающих накидочников.
  
  Корабб Бхилан Тэну'алас наклонился в седле так, что скрипнула лука, и сплюнул на левую сторону. В знак пренебрежения, проклятья громовым отзвукам битвы. И чтобы избавиться от вкуса песка во рту. Он оглянулся на Леомана, который молча ехал рядом. Беглецы оставляли за собой след из мёртвых коней, и почти все воины уже пересели на вторую, а то и третью сменную лошадь. Дюжина воинов сегодня не выдержала заданного темпа: пожилые люди, которые мечтали о последней битве против ненавистных малазанцев под благословенным взором Ша'ик, но лишились этой возможности из-за предательства. Многие в истерзанном отряде пали духом, и Корабб это знал. Легко было понять, как можно утратить надежду во время такого жалкого бегства.
  
  Если бы не Леоман Кистень, Корабб и сам бы, наверное, давно, сдался, ускользнул бы в клубы песка, чтобы искать свою собственную судьбу, сбросил бы форму солдата повстанческой армии да и поселился бы в каком-нибудь отдалённом городе, чтобы мучиться воспоминаниями об отчаянии до того самого дня, когда за ним придёт Жнец Душ.
  
  Всадники добрались до колодца, рассыпались, чтобы разбить круговой лагерь вокруг животворного источника. Корабб натянул поводья следом за Леоманом, оба спешились, и сапоги их захрустели на ковре из костей и чешуи давным-давно мёртвой рыбы.
  
  – Корабб, – позвал Леоман, – пойдём со мной.
  
  Они двинулись на север и вскоре, отойдя на полсотни шагов от заставы, остановились посреди растрескавшейся плоской долины. Корабб заметил неподалёку небольшое углубление, в котором покоились полузасыпанные куски глины. Обнажив кинжал, он подошёл и присел на корточки, чтобы поднять один из этих кусков. Разломил его и увидел внутри скорчившуюся жабу, выковыряв её, Корабб вернулся к своему командиру.
  
  – Нежданное лакомство, – заметил он, отрывая иссохшую лапку и вгрызаясь в жёсткое, но сладкое мясо.
  
  Леоман уставился на него в лунном свете:
  
  – К тебе придут странные сны, Корабб, если будешь их есть.
  
  – Духовные сны, да. Они меня не пугают, командир. Если б только не перья.
  
  Последние слова Корабба Леоман никак не откомментировал. Он расстегнул застёжку шлема и стащил его с головы. Посмотрев на звёзды, командир восставших сказал:
  
  – Чего мои солдаты ждут от меня? Что я приведу нас к невозможной победе?
  
  – Тебе предначертано нести Книгу, – пробормотал с набитым ртом Корабб.
  
  – Но богиня мертва.
  
  – Дриджна – нечто большее, чем эта богиня, командир. Апокалипсис – это в равной степени и особое время.
  
  Леоман покосился на него:
  
  – Ты по-прежнему умеешь меня удивить, Корабб Бхилан Тэну'алас, – хоть я и знаю тебя много лет.
  
  Польщённый комплиментом (точнее, словами, которые принял за комплимент), Корабб улыбнулся, затем выплюнул косточку и сказал:
  
  – У меня было время подумать, командир. На скаку. Я много думал, и мысли мои блуждали странными тропами. Мы – Апокалипсис. Последняя армия восстания. И я считаю, что нам суждено явить миру эту истину.
  
  – Почему ты так считаешь?
  
  – Потому что ты ведёшь нас, Леоман Кистень, а ты не станешь убегать, как жалкая сурикрыса. Мы скачем к некой цели… Знаю, многие здесь считают, что мы просто бежим, но только не я. Только не я.
  
  – «Сурикрыса», – задумчиво повторил Леоман. – Так в Эрлитане называют грызунов Джен'раба, которые едят ящериц.
  
  Корабб кивнул.
  
  – Длинных таких, с чешуйчатыми головами. Да.
  
  – Сурикрысу, – снова повторил Леоман, – почти невозможно поймать. Они умеют проскользнуть в такую щель, куда не всякая змея влезет. Череп, будто на петлях…
  
  – И кости, как зелёные побеги, да, – добавил Корабб, обсосал череп жабы, а затем отбросил его в сторону.
  
  И увидел, как тот вдруг выпустил крылья и воспарил в ночное небо. Затем воин взглянул на покрытое перьями лицо своего командира:
  
  – Питомцы из них никуда не годные. Как напугаются, сразу прячутся в ближайшую дыру, какой бы крохотной она ни была. Говорят, одна женщина умерла от того, что сурикрыса ей в ноздрю забралась. А когда они застревают, начинают выгрызать себе путь. И перья, перья повсюду.
  
  – Что ж, думаю, в питомцы их больше никто не берёт, – пробормотал Леоман, разглядывая звёзды. – Так мы, говоришь, скачем навстречу собственному Апокалипсису? Что ж…
  
  – Можно бросить коней, – сообщил Корабб. – И просто улететь отсюда. Куда быстрей получится.
  
  – Это было бы неблагородно.
  
  – Верно. Достойные создания, наши кони. Ты поведёшь нас, о Крылатый, и мы всё сумеем превозмочь.
  
  – Невозможная победа.
  
  – Множество невозможных побед, командир.
  
  – Хватит и одной.
  
  – Ну, хорошо, – согласился Корабб. – Значит, одной.
  
  – Не хочу я этого, Корабб. Ничего этого не хочу. Я подумываю о том, чтобы распустить армию.
  
  – Не получится, командир. Мы возвращаемся к месту своего рождения. Такая пришла пора. Пора строить гнёзда на крышах.
  
  – Думаю, – проговорил Леоман, – тебе пора ложится спать.
  
  – Да, ты прав. Пойду спать.
  
  – Давай. А я здесь ещё задержусь.
  
  – Ты – Леоман Оперенье, и всё будет по воле твоей.
  
  Корабб отдал честь и зашагал обратно к лагерю и стае огромных стервятников над ним. «Оно и неплохо, – подумал он. – Стервятники-то выживают потому, что другие создания не выжили».
  
  Оставшись в одиночестве, Леоман продолжал вглядываться в ночное небо. Он пожалел, что рядом нет Тоблакая. В воине-великане не было ни капли неуверенности. Увы, скрытности и осторожности ему тоже недостаёт.
  Костеломная логика Карсы Орлонга никогда не позволила бы скрыть неприятные истины.
  
  Сурикрыса. Об этом нужно ещё подумать.
  
  – С этим в город нельзя!
  
  Огромный воин оглянулся на собачьи головы позади, затем поднял Самар Дэв с седла, поставил её на землю и спешился сам. Смахнул пыль с мехового плаща и подошёл к стражнику на воротах. Подхватил его и швырнул в ближайшую тележку.
  
  Кто-то закричал – и тут же замолк, когда великан обернулся на звук.
  
  В двадцати шагах от них по улице мчался прочь второй стражник, который направлялся, как подозревала Самар, в блокгауз, чтобы привести ещё два десятка солдат. Она вздохнула:
  
  – Не слишком-то хорошее начало, Карса Орлонг.
  
  Первый стражник, раскинувшийся среди обломков тележки, не подавал признаков жизни. Карса смерил взглядом Самар Дэв и сказал:
  
  – Всё в порядке, женщина. Я голоден. Найди мне таверну. С конюшней.
  
  – Нам придётся двигаться быстро, а я на это неспособна.
  
  – Проявляешь себя слабым звеном, – заметил Карса Орлонг.
  
  На расстоянии нескольких кварталов послышался звон колокола.
  
  – Посади меня обратно на коня, – сказала Самар, – и я тебе укажу дорогу, сколько бы от того ни было толку.
  
  Великан шагнул к ней.
  
  – Только поосторожней, пожалуйста, – моя нога тряски не выдержит.
  
  Теблор презрительно скривился:
  
  – Ты мягкая, как и все дети.
  
  Однако, сажая её обратно на спину своего скакуна, он был менее резок, чем в прошлый раз.
  
  – Вот сюда, по боковой улочке, – сказала она. – И прочь от колоколов. На Тросфальхадановой улице есть трактир, недалеко отсюда. – Бросив быстрый взгляд направо, она заметила взвод стражников в дальнем конце главной улицы. – И поторопись, воин, если не хочешь провести ночь в тюремной камере.
  
  Вокруг уже собрались зеваки. Двое подобрались к мёртвому или бесчувственному стражнику, чтобы осмотреть бедолагу. Другой стоял рядом и громко причитал по поводу своей разбитой тележки, указывая пальцем на Карсу, – правда, только когда огромный воин поворачивался к нему спиной.
  
  Они двинулись по улице, идущей вдоль старой городской стены. Самар нахмурилась, глядя на зевак, которые решили пойти следом.
  
  – Я – Самар Дэв, – громко заявила она. – Хотите, чтоб я прокляла вас? С кого начать?
  
  Горожане отшатнулись, а затем развернулись и устремились прочь.
  
  Карса оглянулся на неё:
  
  – Ты ведьма?
  
  – Даже не представляешь, насколько.
  
  – И если бы я тебя оставил на тракте, ты бы меня прокляла?
  
  – Это наверняка.
  
  Он хмыкнул, помолчал ещё шагов десять, затем снова обернулся:
  
  – Почему ты не призвала духов, чтоб они исцелили тебя?
  
  – Мне им нечего было предложить, – ответила Самар. – Духи пустыни – голодные твари, Карса Орлонг. Алчные и ненадёжные.
  
  – Плохая из тебя ведьма, если тебе приходится с ними торговаться. Могла бы просто сковать их чарами и потребовать, чтобы исцелили твою ногу?
  
  – Кто сковывает других, сам рискует оказаться в оковах. Я не пойду по этой дороге.
  
  На это он ничего не ответил.
  
  – Вот Тросфальхаданова улица. Вон там, видишь, большой дом, окружённый стеной? Называется «Лесной трактир». Торопись, пока стражники не добежали до угла.
  
  – Они нас всё равно найдут, – сказал Карса. – Ты не справилась со своей задачей.
  
  – Это не я швырнула стражника в тележку!
  
  – Он говорил грубо. Ты должна была его предостеречь.
  
  Они добрались до ворот, ведущих во двор трактира.
  
  Позади послышались крики. Самар развернулась на коне и увидела, как к ним бегут стражники. Карса встал между ней и солдатами, высвобождая свой огромный кремнёвый меч.
  
  – Постой! – закричала Самар. – Дай мне сначала поговорить с ними, воин, иначе тебе придётся биться со всей городской стражей города.
  
  Великан замешкался:
  
  – Они заслуживают пощады?
  
  Самар некоторое время неуверенно смотрела на него, затем кивнула:
  
  – Если не они сами, то их родные и близкие.
  
  – Вы арестованы! – крикнул кто-то из-за спин приближавшихся стражников.
  
  Татуированное лицо Карсы потемнело.
  
  Самар сползла со спины коня и на одной ноге допрыгала до великана, чтобы встать между ним и стражниками, которые уже обнажили свои скимитары и полукругом разошлись поперёк улицы. Позади собирались зеваки. Самар подняла руки:
  
  – Это недоразумение.
  
  – Самар Дэв! – прорычал один из солдат. – Лучше отойди в сторону, это не твоё дело…
  
  – Нет, моё, капитан Инашан. Этот воин спас мне жизнь. Моя повозка сломалась в пустоши, а сама я сломала ногу – вот, посмотри! Я умирала. И поэтому воззвала к духу диких земель.
  
  Глаза капитана округлились, когда он взглянул на Карсу Орлонга:
  
  – Это дух?
  
  – Наверняка! – ответила Самар. – И он, разумеется, не ведает ничего о наших обычаях. Поведение стражника у ворот дух принял за враждебное. Он ещё жив?
  
  Капитан кивнул:
  
  – Без сознания просто. – Затем он указал на отрубленные головы псов: – А это что такое?
  
  – Трофеи, – ответила Самар. – Демоны. Они сумели вырваться из своего мира и приближались к Угарату. Если бы этот дух их не убил, они бы учинили здесь великую бойню. А поскольку в городе не осталось ни одного толкового мага, нам бы пришлось несладко.
  
  Капитан Инашан сузил глаза и посмотрел на Карсу:
  
  – Ты понимаешь мои слова?
  
  – До сих пор они были вполне просты, – отозвался воин.
  
  Капитан нахмурился:
  
  – Она говорит правду?
  
  – Больше, чем сама понимает, но всё равно есть неправда в её рассказе. Я не дух. Я – Тоблакай, некогда бывший телохранителем Ша'ик. Но эта женщина заключила со мной сделку, как с духом. Более того, она не знала, ни кто я такой, ни откуда прибыл, поэтому могла вообразить, что я – дух диких земель.
  
  Когда прозвучало имя Ша'ик, среди стражников и горожан послышались возбуждённые выкрики, и Самар заметила растущее понимание в глазах капитана.
  
  – Тоблакай, спутник Леомана Кистеня. Мы слыхали о тебе. – Он указал скимитаром на шкуру на плечах Карсы. – Убийца одиночника, белого медведя. Палач предателей в Рараку. Говорят, ты сразил демонов в ночь перед гибелью Ша'ик, – добавил он, глядя на подгнившие, изодранные собачьи головы. – А когда её убила адъюнкт, ты выехал против всей малазанской армии – и они не решились биться с тобой.
  
  – Есть правда в твоих словах, – сказал Карса, – если не считать разговора с малазанцами…
  
  – Один из приближённых Ша'ик! – быстро встряла Самар, чувствуя, что великан собрался сказать что-то очень неразумное. – Как можем мы, жители Угарата, не приветствовать тебя с распростёртыми объятьями? Малазанских солдат изгнали из города, и теперь они умирают с голоду в крепости Моравал на другом берегу реки – осаждённые и безо всякой надежды на освобождение.
  
  – В этом ты ошибаешься, – прогудел Карса.
  
  Ей ужасно захотелось пнуть его ногой. С другой стороны, в прошлый раз всё закончилось сломанной ступнёй, верно? Ну и ладно, упрямый вол, вешайся сам, как хочешь!
  
  – О чём ты? – спросил капитан Инашан.
  
  – Восстание сломлено. Малазанцы возвращаются себе города десятками. Рано или поздно они доберутся и сюда. Советую вам заключить мир с местным гарнизоном.
  
  – А тебя самого это не поставит под угрозу? – спросила Самар.
  
  Воин оскалил зубы:
  
  – Моя война окончена. Если они не смогут это принять, я их всех убью.
  
  Смехотворное обещание, но почему-то никто не засмеялся. Капитан Инашан подумал, затем вложил в ножны свой скимитар, и солдаты последовали примеру командира.
  
  – Мы слыхали рассказы о гибели восстания, – произнёс Инашан. – Что до малазанцев в крепости, увы, может быть, – слишком поздно. Они там просидели много месяцев. И уже некоторое время мы никого не видели на стенах…
  
  – Я пойду туда, – сказал Карса. – Нужно дать им знак мира.
  
  – Говорят, – пробормотал Инашан, – что Леоман всё ещё жив. Что он возглавляет последнюю армию и поклялся продолжать борьбу.
  
  – У Леомана свой собственный путь. На твоём месте я бы не стал на него полагаться.
  
  Этот совет не пришёлся ко двору. Разгорелся многоголосый спор, пока Инашан не повернулся к своим солдатам и не заставил их замолкнуть, подняв руку.
  
  – Это дело нужно представить на суд Фалах'да. – Он вновь обернулся к Карсе: – На эту ночь ты остановишься в «Лесном трактире»?
  
  – Да. Хоть он и не выстроен из лесного дерева, так что назвать его следовало бы «Кирпичным трактиром».
  
  Самар рассмеялась:
  
  – Это ты можешь сам сказать хозяину, Тоблакай. Капитан, это всё?
  
  Инашан кивнул:
  
  – Я пришлю целителя, чтобы вылечить твою ногу, Самар Дэв.
  
  – И за это я благословляю тебя и твой род, капитан.
  
  – Покорно благодарю, – с поклоном ответил солдат.
  
  Весь взвод пошёл прочь. Самар повернулась к воину-великану:
  
  – Тоблакай, как же ты так долго умудрился выживать в Семи Городах?
  
  Тот посмотрел на неё сверху вниз, затем вновь забросил каменный меч за спину.
  
  – Нет такой брони, что сдержала бы удар истины…
  
  – Если ведёт её твой меч?
  
  – Да, Самар Дэв. Я обнаружил, что дети это довольно быстро понимают. Даже здесь, в Семи Городах. – Он одним толчком открыл ворота. – Погрому понадобится стойло вдали от других зверей… по крайней мере, до того, как он утолит голод.
  
  – Не нравится мне это, – пробормотала Телораст и нервно поёжилась.
  
  – Это ворота, – сказала Апсалар.
  
  – Но куда они ведут? – спросила Кердла, чуть покачивая головой.
  
  – Наружу ведут, – повторила девушка. – К Джен'рабу, в город Эрлитан. Туда я и направляюсь.
  
  – Тогда и нам туда же, – заявила Телораст. – Там есть тела? Надеюсь, что есть. Здоровые тела из плоти.
  
  Девушка уставилась на двух призраков:
  
  – Вы собираетесь украсть тела, чтобы они стали жилищем вашим духам? Не уверена, что могу вам это позволить.
  
  – Нет-нет, ничего подобного! – заявила Кердла. – Это ведь было бы одержание, а одержание – это сложно, очень сложно. Память просачивается туда-сюда и вызывает замешательство и внутренние противоречия.
  
  – Верно, – согласилась Телораст. – А у нас никаких противоречий и в помине нет, правда? Нет, дорогуша, просто нам нравятся тела. Поблизости. Они нас… успокаивают. Вот ты, например. Ты нас ужасно успокаиваешь, хоть мы и не знаем твоего имени.
  
  – Апсалар.
  
  – Мёртвая она! – взвизгнула Кердла и добавила, обращаясь к Апсалар: – Я знала, знала, что ты – призрак!
  
  – Меня назвали в честь Покровительницы Воров. Я – не она во плоти.
  
  – Здесь она, наверное, не врёт, – сказала Кердле Телораст. – Если помнишь, Апсалар была вовсе на неё не похожа. Настоящая Апсалар была имасска, ну, или почти имасска. И особым дружелюбием не отличалась…
  
  – Потому что ты ограбила её храмовую сокровищницу, – заявила Кердла, продолжая ёрзать в облачке пыли.
  
  – И до того тоже! Решительно недружелюбная была, а эта Апсалар, которая здесь, она добрая. Сердце у неё едва не разрывается от тепла и милосердия…
  
  – Довольно, – сказала Апсалар и снова повернулась к вратам. – Как я уже говорила, они ведут к Джен'рабу… для меня. Вас двоих они вполне могут доставить во Владения Худа. Я не готова отвечать за то, что вы можете оказаться у Врат Смерти.
  
  – Владения Худа? Врата Смерти? – Телораст начала двигаться туда-сюда, и Апсалар далеко не сразу поняла, что так привидение расхаживает из стороны в сторону, погрузившись в землю по колено. – Этого бояться не стоит. Мы слишком сильны. Слишком мудры. Слишком хитры.
  
  – Мы когда-то были великими магами! – заявила Кердла. – Некромантами, духовидцами, призывателями, владыками Павших Обителей, Господами Тысячи Путей…
  
  – «Госпожами», Кердла. Госпожами Тысячи Путей.
  
  – Да, Телораст. Точно. Госпожами. Чего это я? Прекрасными госпожами, фигуристыми, томными, страстными, иногда даже жеманными…
  
  Апсалар шагнула во врата.
  
  И вышла на развалины рядом с фундаментом рухнувшей стены. Ночной воздух обжёг её холодом, звёзды резко вспыхнули над головой.
  
  – …и даже сам Каллор робел перед нами, правда, Телораст?
  
  – О да, ещё как робел.
  
  Апсалар оглянулась и увидела позади двух призраков. Вздохнула:
  
  – Владений Худа вы, как вижу, сумели избежать.
  
  – Руки коротки. И неуклюжи, – фыркнула Кердла. – А мы – слишком быстры.
  
  – Как мы и предрекали, – добавила Телораст. – Что это за место? Тут всё развалилось…
  
  Кердла выбралась на остатки фундамента.
  
  – Нет, Телораст, ты, как всегда, ошиблась. Я там внизу вижу дома. Огни в окнах. И в воздухе пахнет жизнью.
  
  – Это Джен'раб, – сказала Апсалар. – Старый центр города, который обрушился давным-давно под собственным весом.
  
  – Как обрушатся рано или поздно все города, – заметила Телораст, пытаясь подобрать с земли обломок кирпича, но призрачная рука прошла сквозь предмет. – Ах, в этом мире мы совершенно бесполезны.
  
  Кердла взглянула сверху вниз на подругу:
  
  – Нам нужны тела…
  
  – Я вам уже сказала…
  
  – Не бойся, Апсалар, – промурлыкала Кердла, – мы не обидим тебя без причины. Тела-то нам не обязательно разумные.
  
  – А тут есть что-то вроде Псов? – спросила Телораст.
  
  Кердла фыркнула:
  
  – Псы разумные, дурочка!
  
  – Только глупые, как пробка!
  
  – Не настолько глупые, чтобы попасться на наши уловки.
  
  – А имбрули здесь есть? Или стантары? Лютуры – есть здесь лютуры? Чешуйчатые, хватают добычу длинными хвостами, и глаза у них, как у нетопырей-пурлитов…
  
  – Нет, – ответила Апсалар. – Таких созданий тут нет. – Она нахмурилась. – Все твари, которых ты перечислила, родом из Старвальд Демелейна.
  
  На миг оба призрака замолкли, затем Кердла змеёй сползла вниз по стене и остановилась так, что её полупрозрачное лицо зависло точно напротив Апсалар:
  
  – Правда? Вот так удивительное совпадение…
  
  – Но вы говорите на языке тисте анди.
  
  – Неужто? Это ещё загадочней!
  
  – Просто необъяснимо, – согласилась Телораст. – Мы, хм-м, мы решили, что это твой язык. В смысле, твой родной язык.
  
  – Но почему? Я же не тисте анди!
  
  – Разумеется! Ну, хвала Бездне, теперь это прояснилось. Куда мы пойдём отсюда?
  
  Подумав немного, Апсалар ответила:
  
  – Вам обеим лучше остаться здесь. У меня есть задание, которое нужно исполнить сегодня ночью, и оно не подразумевает присутствия спутниц.
  
  – Оно требует скрытности! – прошептала Телораст и пригнулась пониже. – Мы так и поняли. Есть в тебе что-то от воровки. Родственные души – мы трое. Воровство… и, быть может, нечто более мрачное.
  
  – Ясное дело, что мрачное! – отозвалась со стены Кердла. – Она ведь служит Престолу Тени, или Покровителю Убийц. Нынче ночью прольётся кровь, и прольёт её наша смертная спутница. Она – убийца, и нам бы это сразу понять: скольких мы за свой век убийц-то повидали. Ты присмотрись, Телораст, у неё припрятаны отточенные клинки…
  
  – И пахнет от неё выдохшимся вином.
  
  – Оставайтесь здесь, – приказала Апсалар. – Обе.
  
  – А если мы уйдём? – поинтересовалась Телораст.
  
  – Тогда я сообщу Котильону, что вы сбежали, и он пошлёт Псов по вашему следу.
  
  – Принуждаешь нас служить! Осыпаешь угрозами! О, Кердла, нас обманули!
  
  – Давай убьём её и заберём себе тело!
  
  – Не стоит, Кердла. Что-то в ней есть… пугающее. Ладно, Апсалар, которая не Апсалар, мы останемся здесь… на какое-то время. Пока не уверимся, что ты погибла или с тобой случилось что похуже, – до тех пор и останемся здесь.
  
  – Или пока ты не вернёшься, – добавила Кердла.
  
  Телораст зашипела как-то странно, точно рептилия, затем сказала:
  
  – Да, идиотка, это и есть другой вариант.
  
  – Так чего ж ты сама не сказала?
  
  – Потому что он – очевидный! Зачем мне утруждаться и оглашать очевидное? В общем, мы будем ждать здесь. Вот в чём суть.
  
  – Может, для тебя это и суть, – протянула Кердла, – но уж не обязательно для меня. И я не подумаю утруждаться и что-то тебе объяснять, Телораст.
  
  – Всегда-то ты слишком любила очевидности, Кердла.
  
  – Так, вы обе! – сказала Апсалар. – Замолчите и ждите здесь, пока я не вернусь.
  
  Телораст прислонилась к фундаменту стены и скрестила на груди руки:
  
  – Да-да-да. Иди. Нам наплевать.
  
  Апсалар быстро перебралась через завалы разбитого камня, пытаясь отойти как можно дальше от двух призраков, прежде чем примется за поиски тайной тропы, которая, если всё пойдёт хорошо, приведёт её к жертве. Девушка проклинала сентиментальность, столь ослабившую её решимость, что Апсалар оказалась теперь скована с двумя безумными привидениями. Она понимала, что нельзя их бросить. Если за ними не следить, они обрушат хаос на Эрлитан. Призраки слегка перестарались, пытаясь убедить девушку, что они совершенно безвредны, да и вряд ли их обрекли на заключение во Владениях Тени совсем уж без причины – этот Путь служил вечным узилищем множеству созданий, и мало кто из них мог пожаловаться на несправедливость приговора.
  
  Отдельного Дома Азатов на Пути Тени не было, и поэтому в случае опасности приходилось прибегать к более традиционным методам. Так, по крайней мере, казалось Апсалар. Почти всякий неизменный блок в Тени был пронизан нерасторжимыми цепями, а в земле, в кандалах на этих цепях лежали тела. И сама она, и Котильон не раз находили менгиры, тумулусы, древние деревья, каменные стены и валуны, служившие тюрьмой безымянным узникам – демонам, взошедшим, ревенантам и призракам. Посреди одного из каменных кругов лежали в оковах три дракона – мёртвые по всем внешним признакам, но плоть их не высыхала и не гнила, а пыль оседала на вечно открытых глазах. Котильон наведывался в это жуткое место, и часть его беспокойства пропитала воспоминания бога. Апсалар подозревала, что в этом событии было что-то ещё, что-то важное, но далеко не всю жизнь Покровителя Убийца она могла вспомнить.
  
  Девушка гадала, кто же сковал всех этих созданий. Какая неведомая сущность обладала такой силой, чтобы повергнуть во прах трёх драконов? Столько всего во Владениях Тени не поддавалось понимаю Апсалар. Да и пониманию самого Котильона, как она подозревала.
  
  Кердла и Телораст говорили на языке тисте анди. Но выказали отличное знание владений драконов – Пути Старвальд Демелейн. Они лично знали Госпожу Воров, которая давным-давно пропала из пантеона, хотя, если была хоть крупица правды в даруджистанских легендах, на краткий миг возвратилась чуть менее века тому назад, а затем вновь исчезла.
  
  Она хотела украсть луну.
  Это была одна из первых историй, которую Крокус рассказал девушке после того, как Котильон покинул её сознание. Побасёнка с местным колоритом, придуманная, наверное, чтобы усилить позиции культа в регионе. Однако Апсалар было даже слегка любопытно. Ведь они с этой богине были тёзками. Имасска? Не существует традиционных изображений Госпожи – и это странно, больше похоже на запрет, установленный самими храмами. Какие там у неё символы? Ах да. Отпечатки ног. И вуаль.
  Апсалар решила, что потом как следует расспросит призраков об этом.
  
  В любом случае, она была вполне уверена: Котильону совсем не понравится, что она освободила этих призраков. Престол Тени будет в ярости. И то, и другое вполне могло подтолкнуть её к этому шагу. Когда-то я была одержима богом, но не теперь. Я по-прежнему служу ему, но так, как сама считаю нужным.
  
  Смелое заявление, но только за него и оставалось держаться. Бог использует, а затем отбрасывает ненужный инструмент. И забывает о нём. Да, Котильон, похоже, оказался не таким бесчувственным, как прочие боги, но насколько можно на это полагаться?
  
  В лунном свете Апсалар приметила тайную тропу, которая вилась среди развалин. Девушка пошла по ней – бесшумно, используя всякую доступную тень, – к сердцу Джен'раба. Довольно праздных мыслей. Нужно сосредоточиться, иначе жертвой сегодня может оказаться она сама.
  
  Предательству дóлжно дать ответ. Это задание она исполняла больше для Престола Тени, чем для Котильона, так, во всяком случае, ей сообщил Покровитель Убийц. Сведение старых счётов. Интриги и так становились всё сложней и запутанней, если судить по тому, каким возбуждённым и вспыльчивым стал в последнее время Престол Тени. И его тревога частично передалась Котильону. Поговаривали об очередном Схождении сил. Более мощном, чем любое из прошлых, и каким-то образом Престол Тени оказался в его центре. В центре всего.
  
  Впереди замаячил осевший купол храма, единственная уцелевшая конструкция в этой части Джен'раба. Скорчившись позади массивного каменного блока, поверхность которого испещряли загадочные символы, Апсалар осмотрела подходы. Вход просматривался с бессчётного количества направлений. Трудновато придётся, если кого-то поставили сторожить тайный вход в храм. Приходилось предположить, что охранники прятались где-то неподалёку, укрывшись в трещинах и развалах по обеим сторонам тропы.
  
  В этот миг Апсалар заметила движение, что-то метнулось наружу из храма и сразу же повернуло налево от неё. Слишком далеко, чтобы толком рассмотреть. Одно было понятно. Паук сидел в центре своей паутины, принимая и отправляя на дело агентов. Отлично. Если повезёт, тайные стражи примут её за одного из таких соглядатаев – конечно, если для них не установлен особый маршрут, меняющийся каждую ночь.
  
  Был и другой вариант. Апсалар вытащила длинный, тонкий шарф, который назывался «телаб», и обернула вокруг головы так, чтобы открытыми оставались только глаза. Она обнажила ножи, в течение двадцати ударов сердца рассматривала путь, который предстояло проделать, а затем рванулась вперёд. Быстрота давала преимущество неожиданности, да и попасть в девушку так было бы труднее. Мчась среди развалин, Апсалар ждала глухого клацанья арбалета, свиста стрелы в воздухе. Но ничего не услышала. Добравшись до храма, она увидела трещину в куполе, которая служила входом, и устремилась внутрь.
  
  Апсалар скользнула во тьму и замерла на месте.
  
  В проходе стоял запах крови.
  
  Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, она задержала дыхание и прислушалась. Ничего. Девушка уже могла разглядеть перед собой уходивший вниз коридор. Она осторожно двинулась вперёд, остановилась у входа в большую комнату. На пыльном полу, в растекавшейся всё шире луже крови лежало тело. На противоположном конце комнаты виднелся занавес, укреплённый над дверной рамой. Кроме тела, в чертоге были только несколько скромных предметов мебели. Жаровня давала судорожный, оранжевый свет. Воздух горчил от запаха смерти и дыма.
  
  Апсалар подобралась к телу, не сводя глаз с занавешенной двери. Чувства убийцы подсказывали ей, что за тканью никого нет, но ошибка в таком деле могла оказаться фатальной. Остановившись над скорченной фигурой, она вложила в ножны один из кинжалов, а затем левой рукой перевернула тело на спину. Чтобы увидеть лицо.
  
  Мебра. Похоже, кто-то сделал за неё всю работу.
  
  Движение в воздухе позади. Апсалар нырнула вниз и перекатилась влево, а над ней сверкнула метательная звёздочка, которая затем пробила дырку в занавесе. Остановившись в приседе, Апсалар обернулась к выходу наружу.
  
  Из которого появилась туго затянутая в серую одежду фигура. В левой руке она сжимала ещё одну метательную звёздочку, на лучах которой блестел яд. В правой руке убийца держал широкий, загнутый нож-кеттру. Лицо его скрывал телаб, но вокруг глаз на чёрной коже белела сложная татуировка.
  
  Незнакомец шагнул в комнату, не сводя глаз с Апсалар.
  
  – Глупая женщина, – прошипел он по-эрлийски, но с сильным акцентом.
  
  – Южный клан семаков, – проговорила Апсалар. – Ты ушёл далеко от дома.
  
  – Свидетелей быть не должно!
  
  Его левая рука резко метнулась вперёд.
  
  Апсалар выгнулась. Железная звёздочка пролетела мимо, ударилась о стену позади неё.
  
  Следом бросился семак. Он резко рубанул вниз и вбок левой, чтобы отбить в сторону её руку с кинжалом, а затем попытался ударить кеттрой в живот Апсалар, чтобы выпустить ей кишки. Но не преуспел.
  
  Левая рука семака ещё только опускалась, когда Апсалар шагнула вправо. Ребро его ладони сильно ударило её по бедру. Манёвр Апсалар принудил второго убийцу потянуться кеттрой следом. Но задолго до того, как удар мог бы достичь цели, девушка вогнала свой клинок между его рёбер так, что остриё прошило сердце сзади.
  
  С полузадушенным стоном семак осел, соскользнул с лезвия кинжала и рухнул на пол. Убийца испустил последний вздох и замер.
  
  Апсалар вытерла свой клинок о бедро семака, затем принялась разрезать на нём одежду. Татуировка покрывала всё тело убитого. Довольно обычное дело для воина Южного клана, но вот по стилю она не походила на семакскую. По мускулистым рукам и ногам семигородца вилась загадочная надпись, похожая по форме на знаки, которые девушка видела на камне в развалинах около храма.
  
  Язык Первой империи.
  
  С растущим в сердце подозрением она перевернула тело, чтобы поглядеть на спину. И на правой лопатке семака увидела тёмное пятно, напоминавшее грубый треугольник. Там располагалось его имя. Раньше, до того, как его символически стёрли.
  
  Этот человек был жрецом Безымянных.
  
  Ох, Котильон, тебе это совсем не понравится.
  
  – Ну что?
  
  Телораст подняла взгляд:
  
  – Что «что»?
  
  – Она красивая.
  
  – Мы красивее!
  
  Кердла фыркнула:
  
  – На данный момент я не могу согласиться.
  
  – Ладно. Но только если тебе нравятся такие – мрачные и смертоносные.
  
  – Телораст, я спрашивала, останемся мы с ней или нет.
  
  – Если уйдём, Идущий по Граням будет нами очень недоволен, Кердла. Ты ведь этого не хочешь, правда? Он уже был нами как-то недоволен, помнишь?
  
  – Ну, хорошо! Обязательно было напоминать, да? Значит, решено. Остаёмся с ней.
  
  – Да, – сказала Телораст. – Пока не найдём способ выйти из этой дурацкой ситуации.
  
  – В смысле, перехитрить их всех?
  
  – Разумеется.
  
  – Хорошо, – протянула Кердла, растянувшись на обломках стены и глядя на звёзды. – Потому что я хочу получить обратно свой престол.
  
  – Я тоже.
  
  Кердла принюхалась:
  
  – Мертвецы. Свежие.
  
  – Да. Но не она.
  
  – Не она, – помолчав, призрачная женщина добавила: – Выходит, не только красивая.
  
  – Да, – мрачно согласилась Телораст, – не только.
  
  Глава вторая
  
  Следует принять за данность, что мужчине, ставшему самым могущественным, самым ужасным, самым смертоносным чародеем в мире, необходима рядом женщина.
  
  Однако, дети мои, из этого вовсе не следует, что женщине, достигшей такой мощи, необходим мужчина.
  
  Кто же захочет быть тираном?
  Госпожа У. Малазская городская школа для подкидышей и беспризорников
  1152 год Сна Огни
  
  Призрачный, то и дело исчезающий, туманный и пронизанный вспышками силуэт Амманаса ёрзал на древнем Троне Тени. Похожие на полированный гематит глаза бога были устремлены на щуплую фигурку перед престолом. Голова пришельца была совершенно лысой, если не считать редких спутанных клочков чёрных с проседью волос за ушами и на затылке. Кустистые и не менее спутанные брови подёргивались и хмурились, отражая отчаянную бурю эмоций на сморщенном лице.
  
  Пришелец бормотал, притом довольно громко:
  
  – Не такой уж он и страшный, верно? То тут, то там, то есть, то нет, здесь и посюду сразу, неверный призрак неверной воли и, вероятно, неверного разума – лучше бы ему этих моих мыслей не знать – так что надо выглядеть суровым, нет, внимательным, нет, довольным! Нет, постой. Униженным. Перепуганным. Нет, восторженным. Но не долго, это утомительно. Казаться заскучавшим. Ох, боги, что я только думаю? Только не заскучавшим, как бы это всё на деле ни было скучно, а он всё пялится на меня сверху вниз, а я на него снизу вверх, а Котильон там стоит под стеной, скрестил руки на груди да лыбится – разве же это достойная публика? Вовсе не достойная, так я скажу. О чём я там думал? Ну, по крайней мере, я думал. Более того, я думаю,
  и можно предположить, что Престол Тени занят тем же, если, конечно, счесть, что мозги у него ещё не до конца вытекли, он ведь теперь из одной тени состоит, что же их внутри-то удержит? Суть в том, что мне со всех сторон лучше самому себе напомнить, что я, собственно, и делаю сейчас: суть в том, что он меня призвал. И вот я явился. Как истинный слуга. Верный. Ну, более или менее верный. Достойный доверия. По большей части. Скромный и почтительный – это всегда. По всем внешним проявлениям, а что внешне проявляется, то только и важно в этом мире, да и во всяком ином. Верно ведь? Улыбайся! Гримасничай. Кажись услужливым. Умным. Утомлённым, успокоенным, умышленным. Стой, как можно выглядеть «умышленным»? Какое это будет выражение лица? Это нужно обдумать. Но не сейчас, потому что это всё не умышленно, а просто мысленно…
  
  – Тихо!
  
  – Но я ничего не говорил, Господи! Так, лучше сейчас отвести глаза и хорошенько это обдумать. Я молчал. «Тихо». Может, это он общее замечание сделал? Наверное, так и было. Теперь ответный взгляд – почтительный – и сказать вслух: Истинно так, Господи. Тихо. Вот так. Как он отреагирует? Удар его хватил, что ли? Как в таких тенях разобрать? Вот если бы я сидел на троне…
  
  – Искарал Прыщ!
  
  – Да, Господи?
  
  – Я принял решение.
  
  – Да, Господи? Ну, если уж решил, так почему же прямо-то не сказать?
  
  – Я решил, Искарал Прыщ…
  
  – Ну вот! Опять! Да, Господи?
  
  – Что ты… – Престол Тени замолк и провёл рукой по глазам. – Ох-хо-хо… – добавил он полушёпотом, затем сел ровнее. – Я решил, что ты сгодишься.
  
  – Господи? Глаза отвести! Этот бог с ума сошёл. Я служу безумному богу! Какое выражение тут лучше подойдёт?
  
  – Вон! Убирайся отсюда!
  
  Искарал Прыщ поклонился:
  
  – Конечно, Господи! Незамедлительно!
  
  Затем он замер в ожидании. Оглянулся, бросил умоляющий взгляд на Котильона.
  
  – Меня же призвали! Я не могу уйти, пока этот мутный кретин на троне меня не отпустит! Котильон понимает – что это в его холодных, ужасных глазах? Веселье? Так почему же он ничего не говорит? Почему не напомнит этому полоумному рохле на троне…
  
  Амманас зарычал, и Высший жрец Тени Искарал Прыщ исчез.
  
  Некоторое время Престол Тени сидел неподвижно, затем медленно повернул голову, чтобы взглянуть на Котильона.
  
  – На что это ты так смотришь? – резко спросил бог.
  
  – Почти ни на что, – ответил Котильон. – Ты в последнее время стал довольно… бесплотным.
  
  – Мне так больше нравится.
  
  Оба некоторое время молча смотрели друг на друга.
  
  – Ладно, ладно, я немного перенапрягся! – Вопль раскатился эхом, затем бог успокоился. – Думаешь, он поспеет вовремя?
  
  – Нет.
  
  – А если поспеет, думаешь, его будет достаточно?
  
  – Нет.
  
  – Тебя-то кто спрашивал?!
  
  Котильон смотрел, как Амманас извивается и ёрзает на троне. Затем Владыка Тени замер и медленно воздел горе тонкий палец.
  
  – У меня есть идея.
  
  – Оставлю тебя её обдумывать, – проговорил Котильон, оттолкнувшись от стены. – Пойду прогуляюсь.
  
  Престол Тени не ответил.
  
  Оглянувшись, Котильон заметил, что тот пропал.
  
  – О да, – пробормотал он, – вот это
  хорошая идея.
  
  Выйдя из Цитадели Тени, он задержался, чтобы рассмотреть ландшафт, раскинувшийся перед ним. Пейзаж здесь имел привычку меняться в мгновение ока, но только когда никто не смотрел, что казалось покровителю убийц истинной милостью. Гряда поросших лесом холмов справа, балки и овраги впереди и призрачное озеро слева, по которому плыли полдюжины кораблей под серыми парусами. Демоны-артораллахи, похоже, пошли в набег на прибрежные деревни апторов. Редко окрестности озера появлялись так близко к цитадели, и Котильона это слегка обеспокоило. Демоны этого мира, видимо, лишь выжидали. Они почти не обращали внимания на Престола Тени и жили, в целом, так, как сами того желали. А это обычно подразумевало свары, молниеносные нападения на соседей и грабёж.
  
  Амманас вполне мог бы повелевать ими, если бы захотел. Однако почти никогда этого не делал, вероятно, чтобы не испытывать пределы их верности. Или, может, бог был слишком занят другими делами. Своими планами и интригами.
  
  Дела обстояли неважно. Перенапрягся, Амманас? Я не удивлён.
  Котильон мог бы посочувствовать – и почти ему посочувствовал. Прежде чем напомнил себе, что Амманас почти все опасности навлёк на себя сам. И на меня, если уж на то пошло, – тоже.
  
  Тропы впереди лежали узкие, извилистые и неверные. Каждый шаг потребует предельной осторожности.
  
  Да будет так. В конце концов, мы ведь уже делали это. И преуспели.
  В этот раз, конечно, на кон было поставлено куда больше. Быть может, слишком многое.
  
  Котильон зашагал к изрытой равнине впереди. Через две тысячи шагов перед ним открылась тропа, уводящая в балку. Тени плясали меж грубых каменных стен. Не желали расступаться, извивались, точно водоросли на мелководье, опутывали его ноги.
  
  Столь многое в этом мире утратило своё законное… место. Сутолока возникла в закутках, где собирались тени. Призрачные крики донеслись до его ушей, словно издали, голос множества утопающих. На лбу Котильона выступили капельки пота, и бог ускорил шаг, пока не миновал эту воронку.
  
  Тропа взбиралась всё выше и вывела наконец на широкое плато. Когда покровитель убийц выбрался из балки, пристально глядя на далёкий круг стоячих камней, он почувствовал рядом чьё-то присутствие. Обернулся, чтобы увидеть, как вышагивает рядом с ним высокое скелетоподобное создание, облачённое в лохмотья. Не так близко, чтобы протянуть руку и дотронуться, но всё равно ближе, чем предпочёл бы сам Котильон.
  
  – Идущий по Граням. Давно я тебя не видел.
  
  – Не могу сказать о тебе того же, Котильон. Я иду по…
  
  – Да, я знаю, – перебил Котильон, – ты идёшь по путям незримым.
  
  – Для тебя. Но Псы не разделяют этого твоего недостатка.
  
  Котильон нахмурился, глядя на странное создание, затем оглянулся и увидел в тридцати шагах позади Барена. Пёс опустил массивную голову к земле, глаза его мерцали багрово-алым.
  
  – Он тебя выслеживает.
  
  – Их это развлекает, я полагаю, – проговорил Идущий по Граням.
  
  Некоторое время они шли молча, затем Котильон вздохнул:
  
  – Ты искал меня? Чего ты хочешь?
  
  – От тебя? Ничего. Но я вижу, куда ты направляешься, и желаю стать свидетелем.
  
  – Свидетелем чего?
  
  – Вашего разговора.
  
  Котильон нахмурился:
  
  – А если я бы предпочёл, чтобы ты ничего не слышал?
  
  Вечная усмешка черепа на миг стала будто шире.
  
  – В Тени невозможно спрятаться, Узурпатор.
  
  «Узурпатор». Я бы давно убил этого ублюдка, если б он не был уже мёртв. Давно.
  
  – Я тебе не враг, – проговорил Идущий по Граням, будто угадав мысли Котильона. – Пока не враг.
  
  – У нас и так более чем достаточно врагов, – продолжил Котильон. – И поэтому новых мы себе не желаем. К сожалению, поскольку мы не знаем ни твоих целей, ни побуждений, мы не можем и предвидеть, что оскорбит тебя. Посему – в интересах мира между нами – просвети меня.
  
  – Этого я не могу сделать.
  
  – Не можешь или не хочешь?
  
  – Это твоя слабость, Котильон, а не моя. Твоя – и Престола Тени.
  
  – Просто отличный ответ.
  
  Идущий по Граням, казалось, обдумал саркастическое замечание Котильона, затем кивнул:
  
  – Верно.
  
  Давным-давно.
  …
  
  Они приблизились к стоячим камням. Ни одной перекладины в круге не осталось, лишь обломки усыпали склоны, словно давний взрыв в центре кольца разметал массивные глыбы – даже те валуны, что по-прежнему стояли, были наклонены наружу, будто лепестки цветка.
  
  – Не самое приятное место, – заметил Идущий по Граням, когда они повернули направо, чтобы войти через главный вход – по аллее, ограждённой низкими, полусгнившими деревьями. Все стволы были перевёрнуты и тянули к небу остатки узловатых корней.
  
  Котильон пожал плечами:
  
  – Почти такое же приятное, как и всякое другое в этом мире.
  
  – Можешь считать и так, раз не обладаешь моими воспоминаниями. Ужасные события – давно, очень давно, но эхо всё ещё живёт здесь.
  
  – Тут мало остаточной силы, – проговорил Котильон, когда они подошли к двум самым крупным камнями и прошли между ними.
  
  – Верно. Разумеется, на поверхности дело обстоит иначе.
  
  – «На поверхности»? Что ты имеешь в виду?
  
  – Стоячие камни, Котильон, всегда до половины вкопаны в землю. И создатели их редко не понимали важности этого обычая. Верхний мир – и нижний.
  
  Котильон замер и оглянулся на перевёрнутые деревья.
  
  – И то, что мы видим здесь – отдано нижнему миру?
  
  – В некотором роде.
  
  – А проявление верхнего мира должно находиться в каком-то ином Владении? Где путник увидит склонённые к центру камни и верхушки деревьев?
  
  – Если только они не ушли целиком в землю или уже не истлели. Этот круг очень стар.
  
  Котильон вновь повернулся и принялся разглядывать трёх драконов напротив: каждый лежал у основания стоячего камня, но массивные цепи уходили вглубь рыхлой земли, а не внутрь выветренной скалы. Кандалы на шеях и четырёх лапах, другая цепь обёрнута за плечами, охватывая крылья каждого дракона. И все цепи натянуты туго, чтобы ни один не мог пошевелиться, даже приподнять голову.
  
  – Всё как ты сказал, Идущий по Граням, – пробормотал Котильон. – Неприятное место. Я и забыл.
  
  – Всегда забываешь, – заметил Идущий по Граням. – Тебя одолевает восхищение. Такова остаточная сила в этом круге.
  
  Котильон бросил на него быстрый взгляд:
  
  – Я зачарован?
  
  С тихим стуком костей скелет пожал плечами:
  
  – Эта магия лишена цели, кроме той, которой достигает. Очарование… и забвение.
  
  – Трудно в это поверить. У всякого чародейства есть цель.
  
  Мертвец вновь пожал плечами:
  
  – Они голодны, но не могут питаться.
  
  Миг спустя Котильон кивнул:
  
  – Значит, эти чары принадлежат драконам. Что ж, это я могу принять. Но что до самого круга? Сила его умерла? И если так, почему драконы до сих пор скованы?
  
  – Не умерла, просто никак на тебя не действует, Котильон. Ибо ты – не его цель.
  
  – Разумно.
  
  Бог обернулся и увидел, как в круг вошёл Барен, обогнул полукругом Идущего по Граням, а затем сосредоточил внимание на драконах. Котильон увидел, как шерсть у Пса поднялась дыбом.
  
  – Можешь ответить, – спросил он Идущего, – почему они не говорят со мной?
  
  – Возможно, ты ещё не сказал им ничего, что стоило бы ответа.
  
  – Возможно. Как ты думаешь, каков будет ответ, если я заговорю о свободе?
  
  – Я здесь, – ответил Идущий по Граням, – чтобы узнать это.
  
  – Ты читаешь мои мысли? – вкрадчиво спросил Котильон.
  
  Огромная голова Барена медленно повернулась, глаза Пса смерили Идущего, и зверь сделал один шаг к нему.
  
  – Таким всеведением я не обладаю, – спокойно ответил Идущий по Граням, словно и не заметил намерения Барена. – Хотя тебе могло бы так показаться. Но я существовал бессчётные века до тебя, Котильон. Все узоры мне ведомы, ибо они уже складывались несчётное множество раз. Учитывая, чтó ждёт нас всех, предсказать это было нетрудно. Особенно, учитывая твоё сверхъестественное чутьё. – Чёрные провалы глазниц Идущего словно разглядывали Котильона. – Ты ведь подозреваешь, что драконы стоят в сердце всего, что вскоре произойдёт?
  
  Котильон указал на цепи:
  
  – Они, наверное, дотягиваются отсюда до верхнего мира? А что это за Путь?
  
  – Как ты думаешь? – парировал Идущий по Граням.
  
  – Прочти мои мысли.
  
  – Не могу.
  
  – Значит, ты здесь потому, что отчаянно хочешь узнать, что я знаю или хотя бы подозреваю.
  
  Молчание Идущего было достаточно красноречивым ответом. Котильон улыбнулся:
  
  – Полагаю, я всё же не буду пытаться говорить с этими драконами.
  
  – Но рано или поздно попытаешься, – отозвался Идущий. – И когда попытаешься, я буду здесь. Так зачем хранить молчание сейчас?
  
  – Ну, я полагаю, затем, чтобы пораздражать тебя.
  
  – Я существовал бессчётные века до тебя…
  
  – Так что тебя уже раздражали, да, понимаю. И наверняка станут раздражать в будущем.
  
  – Попытайся, Котильон. Вскоре, если не сейчас. Если, конечно, хочешь пережить предстоящие потрясения.
  
  – Ладно. Если ты назовёшь мне имена этих драконов.
  
  Ответил скелет явно неохотно:
  
  – Как пожелаешь…
  
  – И кто и почему сковал их здесь?
  
  – Этого я не могу сказать.
  
  Некоторое время они смотрели друг на друга, затем Идущий вскинул голову и заметил:
  
  – Похоже, мы зашли в тупик, Котильон. Каково твоё решение?
  
  – Ладно. Возьму, что могу.
  
  Идущий по Граням повернулся к драконам:
  
  – Это чистокровные. Элейнты. Ампелас, Кальсе и Элот. Преступление их… честолюбие. Преступление вполне распространённое. – Мертвец вновь обернулся к Котильону. – Быть может, даже заразное.
  
  В ответ на этот прозрачный намёк Котильон лишь пожал плечами. Подошёл ближе к скованным зверям.
  
  – Думаю, вы меня слышите, – тихо произнёс он. – Приближается война. Осталось всего несколько лет. И она втянет в себя практически всех Взошедших из всех Владений. Мне нужно знать, на чьей стороне будете биться вы, если вас освободить.
  
  Полдюжины ударов сердца царила тишина, затем хриплый голос прозвучал в сознании Котильона:
  
  – Ты пришёл сюда, Узурпатор, чтобы найти союзников.
  
  Другой голос – явно женский – перебил его:
  
  –
  Скованные данью благодарности за освобождение. Будь я на твоём месте, не стала бы рассчитывать на верность или преданность.
  
  – Согласен, – кивнул Котильон, – это проблема. Предположим, вы потребуете, чтобы я освободил вас прежде, чем мы заключим договор.
  
  – Это честно, –
  произнёс первый голос.
  
  – Увы, я не слишком заинтересован в честности.
  
  – Боишься, что мы пожрём тебя?
  
  – Ради краткости, – пояснил Котильон, – а ваш род, как я понимаю, весьма ценит краткость.
  
  Затем заговорил третий дракон – глубоким, тяжёлым голосом:
  
  –
  Раннее освобождение и вправду избавило бы нас от необходимости договариваться. К тому же мы голодны.
  
  – Что привело вас в этот мир? – спросил Котильон.
  
  Ответа не последовало. Покровитель убийц вздохнул:
  
  – Моё желание освободить вас может стать сильнее – при условии, конечно, что я смогу это сделать – если я сочту, что вас сковали здесь несправедливо.
  
  Драконица спросила:
  
  – И ты воображаешь, что сможешь рассудить?
  
  – Сейчас не лучший момент, чтобы проявлять вздорный нрав, – раздражённо ответил бог. – Тот, кто последним принимал такое решение, явно рассудил не в вашу пользу да ещё и сумел воплотить приговор в жизнь. Я подумал, что века в цепях могли подтолкнуть вас к тому, чтобы переосмыслить свои побуждения. Но, похоже, сожалеете вы лишь о том, что оказались слабее того, кто последним решил судить вас.
  
  – Да, –
  ответила она. – Об этом мы сожалеем. Но не только об этом.
  
  –
  Хорошо. Поведайте мне об остальном.
  
  – Мы сожалеем, что тисте анди, которые вторглись в этот мир, были столь тщательны в разрушении, –
  проговорил третий дракон, – и столь уверены в том, что престол должен оставаться пустым.
  
  Котильон медленно и глубоко вздохнул. Покосился через плечо на Идущего по Граням, но скелет молчал.
  
  – И что же, – спросил Котильон у драконов, – так ожесточило их?
  
  – Отмщение, разумеется. И Аномандарис.
  
  – Ага, кажется, теперь я могу понять, кто пленил здесь вас троих.
  
  – Он нас почти убил,
   – сказала драконица. – Чрезмерная реакция с его стороны. В конце концов, лучше элейнты на Престоле Тени, чем очередной тисте эдур или, хуже того, узурпаторы
  .
  
  – А элейнты, выходит, не узурпаторы?
  
  – Твоё буквоедство нас не трогает.
  
  – Это произошло до или после Раскола Владений Тени?
  
  –
  Бессмысленное разделение. Раскол продолжается и доныне, а что до сил, сговорившихся, чтобы подстроить его, то их много и суть их различна. Как стая энкар'алов, что бросается на раненую дриптхару. Уязвимое всегда привлекает… тех, кто им питается.
  
  – Значит, – проговорил Котильон, – если вас освободить, вы вновь попытаетесь занять Престол Тени. Но на сей раз его уже занимает другой.
  
  – Истинность твоего утверждения можно оспорить, –
  сказала драконица.
  
  –
  Это спор о терминах, – добавил первый дракон. –
  Тени, которые отбрасывают другие тени.
  
  – Вы считаете, что Амманас сидит на неправильном Троне Тени.
  
  – Истинный Престол стоит даже не в этом фрагменте Эмурланна.
  
  Котильон скрестил руки на груди и улыбнулся:
  
  – А сам Амманас?
  
  Драконы молчали, а затем он почувствовал – к своему огромному удовлетворению – их внезапное беспокойство.
  
  – Это любопытное заявление, Котильон, – проговорил за спиной бога Идущий по Граням. – Или ты просто лицемеришь?
  
  – Этого я не могу сказать, – ответил Котильон с лёгкой улыбкой.
  
  Драконица заговорила:
  
  – Я – Элот, Госпожа Иллюзий, по-вашему – Меанаса, и Мокры, и Тира. Претворительница Крови. Всё, что просил К'рул, я сделала. А теперь ты смеешь сомневаться в моей преданности?
  
  – Ага, – кивнул Котильон, – значит, как я понимаю, вы знаете о неизбежной войне. А знаете ли вы, что ходят слухи о возвращении К'рула?
  
  – Кровь его отравляет зараза, –
  сказал третий дракон. – Я – Ампелас, который претворил Кровь в тропы Эмурланна. Чародейство тисте эдуров родилось из моей воли – теперь ты понимаешь, Узурпатор?
  
  – Что драконы склонны к грандиозным претензиям и громким заявлениям? Да, Ампелас, это я вполне понимаю. И что же? Я должен теперь заключить, что для всякого Пути – Старшего или Младшего – есть соответствующий дракон? Что вы – оттенки
  крови К'рула? А как же драконы-одиночники, такие как Аномандарис и, важнее, Скабандари Кровавый Глаз?
  
  – Мы, –
  проговорил после паузы первый дракон, – удивлены, что тебе известно это имя.
  
  – Потому что вы давным-давно его убили?
  
  – Плохая догадка, Узурпатор. Тем хуже, что ты открыл пределы своего невежества. Нет, мы не убивали его. В любом случае, душа его жива, хоть и испытывает муки. Та, чей кулак раздробил его череп и тем разрушил его тело, не служит ни нам, ни, как мы полагаем, кому-либо другому, кроме себя самой.
  
  – Значит, ты – Кальсе, – сказал Котильон. – Какой же Путь ты называешь своим?
  
  –
  Громкие заявления я оставляю сородичам. Мне нет нужды производить на тебя впечатление, Узурпатор. Более того, мне приятно видеть, как мало ты на самом деле понимаешь.
  
  Котильон пожал плечами:
  
  – Я спросил об одиночниках. Скабандари, Аномандарисе, Оссерке, Олар Этил, Драконусе…
  
  Позади заговорил Идущий по Граням:
  
  – Котильон, ты ведь уже наверняка понял, что эти три дракона искали Трона Тени из благородных побуждений?
  
  – Да, Идущий, чтобы исцелить Эмурланн. Это я понимаю.
  
  – Разве ты сам не того же взыскуешь?
  
  Котильон обернулся к скелету:
  
  – В самом деле?
  
  Идущий по Граням был, кажется, поражён, но в следующий миг чуть вскинул голову и сказал:
  
  – Не исцеление тебя беспокоит, но – кто воссядет на Престол после.
  
  – По моему разумению, – ответил Котильон, – когда драконы исполнили то, о чём просил К'рул, им приказали вернуться в Старвальд Демелейн. Им – как источникам всего чародейства – нельзя было позволять вмешиваться или активно действовать в мирах, иначе чародейство стало бы непредсказуемым, что, в свою очередь, подкармливало бы Хаос – вечного врага во всём этом грандиозном плане. Но одиночники создавали затруднение. В их жилах текла кровь Тиам, и благодаря этому они обладали огромной силой элейнтов. Но они могли странствовать, где заблагорассудится. Могли вмешиваться – и вмешивались. По понятным причинам. Скабандари был изначально эдуром, потому и стал их героем…
  
  – После того, как истребил эдурский королевский род! –
  прошипела Элот. – После того, как пролил драконью кровь в самом сердце Куральд Эмурланна! После того, как открыл первую, смертельную рану на этом Пути! Неужели он не понимал, чтó на самом деле есть врата?
  
  – Тисте анди приняли Аномандариса, – продолжил Котильон. – Тисте лиосаны – Оссерка. У т'лан имассов есть Олар Этил. Эти связи и рождённая ими верность – очевидны. Драконус – куда большая загадка, конечно, поскольку он долгое время отсутствовал…
  
  – Самый омерзительный из них! –
  завопила Элот, и голос её так прогрохотал в голове Котильона, что бог вздрогнул.
  
  Отступив на шаг, он поднял руку:
  
  – Избавьте меня от этого, прошу. Мне, честно говоря, всё это совершенно не интересно. Кроме того, что элейнтов и одиночников разделяет вражда. За исключением, быть может, Силаны…
  
  – Её соблазнил и очаровал Аномандарис! –
  рявкнула Элот. – И бесконечные мольбы Олар Этил…
  
  – Принести огонь в мир имассов, – закончил Котильон. – Это ведь её аспект, верно? Тир?
  
  Ампелас заметил:
  
  –
  Он не так мало понимает, как ты думал, Кальсе.
  
  – С другой стороны, – продолжил Котильон, – ты ведь тоже претендуешь на Тир, Элот. Ах, умно поступил К'рул, вынудив вас разделить власть и силу.
  
  – В отличие от Тиам, –
  проговорил Ампелас, – когда нас убивают, мы остаёмся мёртвыми.
  
  – И это подводит меня к тому, что мне на самом деле нужно понять. Старшие боги – они ведь не просто все из одного мира, верно?
  
  – Разумеется.
  
  – И как давно они здесь?
  
  – Даже когда Тьма правила безраздельно,
   – ответил Ампелас, – существовали силы стихий. Неприметные и невидимые до прихода Света. Связанные лишь своими собственными законами. Природа Тьмы такова, что она правит лишь самою собой.
  
  – А Увечный Бог – из Старших?
  
  Молчание.
  
  Котильон заметил, что задержал дыхание. Он избрал извилистый путь к этому вопросу и многое узнал по дороге – столько всего, о чём следовало подумать, что разум его оцепенел от потрясения.
  
  – Мне нужно знать, – сказал он, медленно переводя дух.
  
  – Зачем? – спросил Идущий по Граням.
  
  – Если он Старший, – ответил Котильон, – возникает следующий вопрос. Как можно убить стихийную силу?
  
  – Ты нарушишь равновесие?
  
  – Оно уже нарушено, Идущий! Этого бога сбросили на лицо мира. И сковали. Сила его разорвана в клочья и скрыта в крошечных, почти безжизненных Путях, но все они прикованы к миру, из которого пришёл я…
  
  – Не повезло этому миру, –
  заметил Ампелас.
  
  Чванливое презрение в этих словах задело Котильона за живое. Он глубоко вздохнул и молчал, пока не стих гнев. Затем вновь обратился к драконам:
  
  – Из этого мира, Ампелас, он отравляет Пути. Все Пути. Вы сможете справиться с этим?
  
  – Будь мы свободны…
  
  – Будь вы свободны, – с жёсткой улыбкой перебил Котильон, – вы снова принялись бы преследовать свою прежнюю цель, и во Владениях Тени вновь пролилась бы драконья кровь.
  
  – Думаешь, вы с твоим приятелем-узурпатором на такое способны?
  
  – Вы сами это признали, – отозвался Котильон. – Вас можно убить, и если вас убить, вы не воскреснете. Неудивительно, что Аномандарис сковал вас троих. В упрямой глупости вы не знаете себе равных…
  
  –
  Разбитый мир – слабейший из всех! Почему ты думаешь, что Увечный Бог воздействует через него?
  
  – Спасибо, – тихо сказал Ампеласу Котильон. – Это я и хотел узнать.
  
  Он повернулся и пошёл прочь из круга.
  
  –
  Стой!
  
  – Мы, – бросил через плечо бог, – ещё поговорим, Ампелас, прежде чем всё полетит в Бездну.
  
  Идущий по Граням последовал за Котильоном.
  
  Как только они вышли из каменного круга, скелет заговорил:
  
  – Мне стоит пристыдить себя. Я недооценил тебя, Котильон.
  
  – Это распространённая ошибка.
  
  – Что будешь делать теперь?
  
  – Зачем мне тебе это говорить?
  
  Идущий по Граням не ответил сразу. Оба продолжали спускаться по склону, а затем вышли на равнину.
  
  – Тебе стоит мне об этом сказать, – проговорил наконец скелет, – потому что я, возможно, захочу оказать тебе помощь.
  
  – Это значило бы для меня намного больше, если бы я знал, кто… что… ты такое?
  
  – Можешь считать меня… стихийной силой.
  
  По телу Котильона пробежал холодок.
  
  – Вот как. Хорошо, Идущий. Похоже, что Увечный Бог начал наступление на многих фронтах. Первый Престол т'лан имассов и Трон Тени беспокоят нас больше всего – по понятным причинам. И в этой борьбе мы одиноки – не можем даже положиться на Псов, учитывая какую власть над ними явили тисте эдуры. Нам нужны союзники, Идущий, и они нам нужны срочно.
  
  – Ты только что бросил в круге трёх таких союзников…
  
  – Союзники, которые не откусят нам головы, как только опасность минует.
  
  – Ах, вот в чём дело. Хорошо, Котильон, я обдумаю это положение.
  
  – Только не вздумай спешить.
  
  – Здесь есть какое-то противоречие.
  
  – Видимо, да, если совсем не понимать, что такое сарказм.
  
  – Ты меня заинтересовал, Котильон. И это – редкостное событие.
  
  – Я знаю. Ты существовал бессчётные века…
  
  Слова Котильона стихли.
  
  Стихийная сила. Похоже, и вправду существовал. Проклятье.
  
  Столько было точек зрения, с которых можно рассматривать такую ужасающую необходимость, целые полки мотивов и побуждений, из которых изгонялись все оттенки морали. И Маппо Коротышку они просто ошеломляли, так что оставалась лишь печаль – чистая и холодная. Мозолистые ладони чувствовали, как медленно уходит из камней память ушедшей ночи, и скоро скала познает жестокость солнечного жара – её изъязвлённое, изрытое корнями подбрюшье, которое не видело солнца бессчётные тысячелетия.
  
  Он переворачивал валуны. С рассвета уже шесть камней. Грубо отёсанные доломитовые плиты, под каждой из которых находил россыпь сломанных костей. Маленьких, окаменевших костей, хоть и раздробленных безысходным весом камня, но по-прежнему складывавшихся в цельные, насколько мог судить Маппо, скелеты.
  
  Были, есть и всегда будут самые разные виды войн. Трелль понимал это, чувствовал в обожжённых, исполосованных шрамами глубинах своей души, так что даже не испытал потрясения, обнаружив останки яггутских детей. И ужас лишь краем коснулся его мыслей, оставив только самую старую подругу – печаль.
  
  Чистую и холодную.
  
  Войны, в которых солдат сражался с солдатом, чародей сходился с чародеем. Убийцы стояли в боевых стойках, и клинки ножей мерцали в ночи. Войны, в которых одни бились на стороне закона, а другие решительно избрали сторону беззакония; войны, в которых разумные вышли против безумцев. Трелль видел, как за одну ночь вырастают в пустыне кристаллы, грань за гранью открывались, точно лепестки цветка, и Маппо казалось, что жестокость открывается точно так же. Один инцидент вёл к другому, а из них вспыхивало жаркое пламя, поглощавшее всё и вся на своём пути.
  
  Маппо отнял ладони от нижней стороны валуна и медленно поднялся. Оглянулся на своего спутника, который по-прежнему бродил по колено в воде у берега моря Рараку. Точно ребёнок, открывший для себя новое, неожиданное удовольствие, он плескался, трогал руками тростник, явившийся словно из воспоминаний самого моря.
  
  Икарий.
  
  Мой кристалл.
  
  Когда пламя поглощало даже детей, пропадало различие между разумными и безумцами. Маппо знал этот свой недостаток: стремление отыскать, понять правду каждой стороны, постичь мириад оправданий для самых зверских преступлений. Имассов поработили коварные яггутские Тираны, привели их к ложной вере, заставили совершать неописуемые, чудовищные вещи. Но затем они раскрыли обман. И свершили возмездие – сначала против самих Тиранов, затем против всех остальных яггутов. И кристалл рос, грань за гранью…
  
  И дошло до такого…
  Трелль вновь посмотрел на детские кости. Под доломитовыми глыбами. Не известняковыми, ибо на доломите было легче вырезать знаки: мягкий камень вбирал их силу и разрушался медленнее, чем обычный известняк. И глыба сохранила знаки, сглаженные и поблекшие за тысячи лет, но всё равно различимые.
  
  Мощь заклятий держалась, хотя те, кого они связывали, уже давно умерли.
  
  Говорят, доломит хранит воспоминания. Таково было, во всяком случае, поверье треллей, народа Маппо, который часто встречал на своих кочевых путях подобные сооружения имассов, наспех созданные гробницы, священные круги, обзорные камни на вершинах холмов, – встречал, чтобы затем тщательно избегать. Ибо мрачная сила таких мест была физически ощутимой.
  
  Так мы себе говорили.
  
  Маппо сидел здесь, на берегу моря Рараку, посреди места древнего преступления, но не чувствовал ничего, кроме отзвуков собственных мыслей. Камень, к которому он прижимал ладони, хранил лишь самые недавние воспоминания. Холод темноты, жар солнца. Лишь их и ничего больше.
  
  Недавние воспоминания.
  
  Послышался плеск – Икарий выбрался на берег. Глаза ягга светились от удовольствия.
  
  – Достойнейшая награда, а, Маппо? Эти воды меня оживили. Отчего ты не хочешь искупаться и тем принять благословенный дар Рараку?
  
  Маппо улыбнулся:
  
  – Это благословение быстро сотрётся с моей старой шкуры, друг мой. Боюсь, безнадёжное дело тратить на меня бесценные дары, так что не рискну разочаровать новопробуждённых духов.
  
  – Я чувствую, – проговорил Икарий, – словно поиск мой начинается заново. И я наконец узнаю истину. Узнаю, кто я. И что совершил. И узнаю также, – добавил он, подходя, – причину твоей дружбы, того, что всегда ты рядом со мною, хоть я вновь и вновь теряю себя. О, боюсь, я обидел тебя – нет, прошу, не печалься! Я просто не понимаю, зачем ты столь полно жертвуешь собой. Из всех возможных видов дружбы этот, должно быть, для тебя самый разочаровывающий.
  
  – Нет, Икарий, нет никакой жертвы. И разочарования нет. Просто мы – это мы, и так мы живём. Вот и всё.
  
  Икарий вздохнул и отвернулся, чтобы окинуть взглядом новорожденное море.
  
  – Мне бы твоё спокойствие духа и ясность мыслей, Маппо…
  
  – Здесь погибли дети.
  
  Ягг быстро обернулся, взгляд его зелёных глаз впился в землю рядом с треллем.
  
  – Я видел, как ты переворачивал камни. Да, вижу останки. Кем они были?
  
  Прошлой ночью кошмар стёр память Икария. В последнее время это происходило всё чаще. Тревожно и… тяжко.
  
  – Яггутами. Следы войны с т'лан имассами.
  
  – Ужасное деяние, – проговорил Икарий.
  
  Солнце уже начало испарять капельки воды с его безволосой, серо-зелёной коже.
  
  – Как же могут смертные столь бесцеремонно относиться к жизни? Взгляни на это пресноводное море, Маппо. Новорожденное побережье кипит нежданной жизнью. Птицы, насекомые и новые растения – столько радости открывается здесь, друг мой, что у меня разрывается сердце.
  
  – Бесконечные войны, – сказал Маппо. – Жизни борются друг с другом, каждая пытается оттолкнуть остальных, чтобы одержать окончательную победу.
  
  – Нынче утром ты мрачный спутник, Маппо.
  
  – О да, правда. Прости, Икарий.
  
  – Задержимся здесь?
  
  Маппо присмотрелся к другу. Без верхней одежды он казался более диким, более варварским, чем обычно. Краска, которой ягг маскировал цвет своей кожи, уже почти выцвела.
  
  – Как пожелаешь. Это ведь твоё странствие.
  
  – Знание возвращается, – проговорил Икарий, не сводя глаз с моря. – Дар Рараку. Мы стали свидетелями явления вод здесь, на западном берегу. Значит, дальше к западу будет река, и множество городов…
  
  Глаза Маппо сузились.
  
  – Только один достойный такого названия, – заметил трелль.
  
  – Всего один?
  
  – Остальные обезлюдели тысячи лет тому, Икарий.
  
  – Н'карафал? Требур? Инат'ан Мерусин? Все погибли?
  
  – Инат'ан Мерусин называется теперь Мерсином. Последний великий город на реке.
  
  – Но их было так много, Маппо. Я помню их названия. Винит, Хэдори-Куил, Трамара…
  
  – Все они проводили масштабную ирригацию, выводили речные воды на равнину. Все вырубали леса, чтобы строить корабли. Это ныне мёртвые города, друг мой. А река, воды которой были некогда столь чистыми и сладкими, теперь отяжелела от ила и почти пересохла. Равнины потеряли верхний слой почвы, превратившись в Лато-одан к востоку от реки Мерсин и Угарат-одан – к западу.
  
  Икарий медленно поднял руки, прижал ладони к вискам и закрыл глаза.
  
  – Так давно, Маппо? – с дрожью в голосе прошептал он.
  
  – Быть может, море пробудило эти воспоминания. Ибо тогда оно тоже было морем, по большей части пресным, хотя солёные воды просачивались через известняковое нагорье из бухты Луншань – каменная стена разрушалась, как она разрушится вновь, я полагаю, если море дойдёт на севере до своих прежних берегов.
  
  – А Первая империя?
  
  – Она угасала уже тогда. И не оправилась. – Маппо помедлил, видя, как его слова ранят друга. – Но люди вернулись в эти земли, Икарий. Семь Городов. Да, название родилось из старинных воспоминаний. Из древних развалин взошли новые города. Мы всего в сорока лигах от одного из них. Лато-Ревая. Он на побережье…
  
  Икарий вдруг резко обернулся.
  
  – Нет, – сказал ягг. – Я ещё не готов уплыть, пересечь океан. Эта земля скрывает тайны – мои тайны, Маппо. Быть может, древность моих воспоминаний окажется нам на руку. Земли в моей памяти – это земли моего прошлого, и в них я могу обрести истину. Мы пойдём по этим древним дорогам.
  
  Трелль кивнул:
  
  – Тогда я сверну лагерь.
  
  – Требур.
  
  Маппо повернулся, подождал с нарастающим в душе ужасом.
  
  Глаза Икария были теперь устремлены на трелля, вертикальные зрачки сузились в чёрные щёлки от яркого солнечного света.
  
  – Я помню Требур. Я провёл много времени там, в Городе Куполов. Я что-то сделал. Что-то важное. – Ягг нахмурился. – Я сделал… что-то.
  
  – Тогда нас ждёт тяжёлое странствие, – проговорил Маппо. – Три, может, даже четыре дня пути до Таласских гор. Ещё десять, по меньшей мере, чтобы добраться до течения реки Мерсин. Русло ушло от того места, где стоял древний Требур. Ещё день ходу на запад от реки, чтобы увидеть его развалины.
  
  – А деревни или иные поселения на нашем пути будут?
  
  Маппо покачал головой:
  
  – Ныне эти оданы почти обезлюдели, Икарий. Изредка с Таласских гор спускаются племена ведаников, но не в это время года. Держи лук наготове – тут водятся антилопы, зайцы и дролиги.
  
  – Значит, есть источники?
  
  – И я их знаю, – сказал Маппо.
  
  Икарий подошёл к своим вещам.
  
  – Мы ведь уже это делали, да?
  
  Да.
  
  –
  Давно уже мы не ходили этой тропой.
  
  Почти восемьдесят лет прошло. Но когда мы наткнулись на руины в прошлый раз, ты ничего не помнил. Боюсь, сейчас всё будет иначе.
  
  Икарий остановился, сжимая в руках укреплённый рогом лук, и посмотрел на Маппо:
  
  – Ты так терпелив со мной, – проговорил он со слабой, грустной улыбкой, – а я всё брожу, потерянный и заблудший.
  
  Маппо пожал плечами:
  
  – Так мы живём.
  
  Далеко на юге горизонт закрывали горы Пат'апур. Они покинули город Пан'потсун почти неделю тому, и с каждым днём количество деревень на пути уменьшалось, а расстояние между ними увеличивалось. Шли мучительно медленно, но того и следовало ждать, путешествуя пешком да ещё и с безумцем в отряде.
  
  Под слоем пыли загоревшая кожа демона Серожаба казалась оливковой, когда он выбрался на валун и присел рядом с Резчиком.
  
  –
  Объявление: говорят, что пустынные осы охраняют драгоценные камни и другие сокровища. Вопрос: Резчик слыхал такие рассказы? Выжидательная пауза.
  
  – Больше похоже на чью-то глупую шутку, – ответил Резчик.
  
  Внизу открывалась небольшая площадка, ограждённая каменными выступами. Там они разбили лагерь. Силлара и Фелисин Младшая сидели на виду, возились с походным очагом. Безумца нигде не было видно. «Опять куда-то забрёл, – подумал Резчик. – С призраками разговаривает, а вероятней того – с голосами у себя в голове». Нет, конечно, Геборик нёс свои проклятья, был отмечен полосами тигра на коже, благословением бога войны, и голоса эти, вполне возможно, реальны. Но всё равно, если много раз сломить человека…
  
  – Запоздалое наблюдение: Личинки в глубинах гнёзд. Или ульев? Задумчиво: Ульев? Гнёзд.
  
  Нахмурившись, Резчик покосился на демона. Плоская, безволосая голова и широкое четырёхглазое лицо сильно опухли от укусов ос.
  
  – Ты же не… О да.
  
  – Ярость – их обычное состояние, как я теперь думаю. И когда их убежище разбилось, они больше разъярились. Мы сошлись в жужжащем бою. И, видимо, мне пришлось хуже, чем им.
  
  – Чёрные осы?
  
  – Склонить голову, вопрос: Чёрные? Испуганный ответ: Ну да, а что? Чёрные. Риторический вопрос: А это было важно?
  
  – Радуйся, что ты – демон, – сказал Резчик. – Если взрослого мужчину ужалят две или три таких осы, он умирает. Десять укусов убивают лошадь.
  
  –
  Лошади – у нас они были… у вас были. Мне пришлось бежать. Лошади. Большие четвероногие животные. Сочное мясо.
  
  – Люди на них ездят верхом, – сообщил Резчик. – Пока они не падут. А потом мы их едим.
  
  – Многообразная польза – великолепно, безотходно. А ваших мы съели? Где можно найти других?
  
  – У нас нет денег, чтобы их купить, Серожаб. А своих лошадей мы продали в Пан'потсуне, чтобы купить припасы.
  
  –
  Настойчивая прагматичность. Нет денег. Значит, нужно отобрать, мой юный друг. И так ускорить странствие – и привести его к долгожданному завершению. Тоном выразить слабую степень отчаяния.
  
  – По-прежнему нет вестей от Л'орика?
  
  – Встревоженно: Нет. Мой брат молчит.
  
  Некоторое время оба молчали. Демон покусывал шелушащиеся губы, к которым, как заметил, присмотревшись, Резчик, прилипли раздавленные осы. Серожаб съел осиное гнездо. Неудивительно, что осы разъярились. Резчик поскрёб щёку. Нужно побриться. И вымыться. И найти чистую, новую одежду.
  
  И цель в жизни. Когда-то, давным-давно, когда он был ещё Крокусом Новичком из Даруджистана, дядя начал было готовить новый путь для Крокуса. Юноши-придворного, многообещающего молодого человека, привлекательного для молодых, богатых и избалованных дам города. Это устремление долго не продержалось. Его дядя умер, как умер и сам Крокус Новичок. Не осталось даже праха, который можно было бы развеять.
  
  Я уже не то, чем был прежде. Два человека с одинаковыми лицами, но разными глазами. Разными в том, чтó они видели, в том, чтó отражают в ответ миру.
  
  – Горький вкус, –
  проговорил в его мыслях голос Серожаба, когда длинный язык собрал с губ последние кусочки насекомых, а сам демон тяжело вздохнул. – Но та-а-ак питательно. Вопрос: Можно лопнуть от того, что внутри слишком много?
  
  Надеюсь, что нет.
  
  –
  Давай лучше найдём Геборика, если хотим с пользой потратить этот день.
  
  – Приметил раньше. Призрачные Руки пошёл обследовать скалы наверху. След тропы повёл его вперёд и вверх.
  
  – Тропы?
  
  – Вода. Он искал исток ручья, который мы видим внизу, рядом с мясистыми женщинами, которые, сказано с завистью, так тобой восхищаются.
  
  Резчик поднялся:
  
  – Мне они не кажутся такими уж мясистыми, Серожаб.
  
  – Любопытство. Горы плоти, водохранилища – на бёдрах и сзади. На груди…
  
  – А понял. В этом смысле мясистые. Слишком уж ты плотоядный, демон.
  
  – Да. Полное и совершенное согласие. Мне пойти за Призрачными Руками?
  
  – Нет, я сам. Думаю, всадники, которые обогнали нас на дороге вчера, не так далеко, как следовало бы ожидать, и я бы хотел, чтобы ты охранял Скиллару и Фелисин.
  
  – Никто их не отберёт,
   – заявил Серожаб.
  
  Резчик покосился на скорчившегося на камне демона:
  
  – Скиллара и Фелисин – не лошади.
  
  Большие глаза Серожаба медленно моргнули – сперва те, что располагались рядом, затем пара сверху и снизу. Язык метнулся вперёд.
  
  – Блаженно: Конечно, не лошади. Недостаточное количество ног, как было вовремя замечено.
  
  Резчик отступил к краю валуна, затем прыгнул на соседний в осыпи, ухватился за край, подтянулся и выбрался на него. Это занятие мало чем отличается от того, чтобы карабкаться на балконы или стены усадеб. Восхищаются мной, значит?
  В это было трудно поверить. Смотреть на него, конечно, приятнее, чем на старика или демона, но вот восхищение – это перебор. Он этих женщин совершенно не мог понять. Ссорятся, точно сёстры, соревнуются во всём, состязаются в вещах, которые Резчик не мог ни понять, ни заметить. А в следующий миг – очень близки, словно у них общий секрет. И обе носятся с Гебориком, Дестриантом Трича.
  
  Может, войне нужны няньки. Может, богу это нравится. Жрецам нужны послушницы, верно? Этого, наверное, стоит ожидать от Скиллары, поскольку Геборик вытащил её из ужасного существования да ещё и исцелил каким-то непонятным образом – если Резчик вообще правильно понял по обрывкам фраз, которыми они обменивались. Скилларе было за что благодарить старика. В случае с Фелисин дело было, скорее, в отмщении, свершённом к её полному удовлетворению против человека, который ужасно с ней обошёлся. Всё сложно. Итак, минутку подумать, и становится ясно, что у них есть секреты. И слишком много. А мне-то что за дело? Женщины – просто месиво противоречий, окружённое смертоносными ямами и провалами. Подходи на свой страх и риск. А лучше – держись подальше.
  
  Он добрался до колодца в склоне и начал карабкаться вверх. Вода стекала по вертикальным трещинам в скале. Вокруг вились мухи и другие крылатые насекомые; углы колодца густо заплели паутиной хитрые пауки. Когда Резчик выбрался наверх, его уже здорово покусали, а руки и ноги покрыли толстые грязные нити. Юноша задержался, чтобы очистить одежду, а затем огляделся. Тропа вела наверх, вилась среди скал. Он двинулся вперёд.
  
  В таком бессистемном, неразмеренном темпе им идти до побережья многие месяцы. А там ещё придётся искать корабль, который отвезёт их на Отатараловый остров. Запретное плавание, к тому же воды вокруг острова тщательно патрулируют малазанцы. Точнее, патрулировали до восстания. Вполне возможно, они ещё не успели восстановить охрану.
  
  В любом случае, начинать путь нужно ночью.
  
  Геборик должен был что-то вернуть. Что-то найденное на острове. Всё это было очень запутано. А Котильон почему-то захотел, чтобы Резчик сопровождал Дестрианта. Точнее, защищал Фелисин Младшую. Путь туда, куда прежде не было пути.
  В общем, это была не лучшая мотивация. Бегство от отчаяния – жалкая попытка, особенно учитывая её безуспешность.
  
  Восхищаются, говоришь? Да чем же тут восхищаться?
  
  Впереди послышался голос:
  
  – Всё загадочное – приманка для любопытных. Я слышу твои шаги, Резчик. Подойди и взгляни на эту паучиху.
  
  Резчик обогнул скалу и увидел Геборика, который стоял на коленях перед дубовым пнём.
  
  – И если к приманке добавить боль и уязвимость, она становится стократ привлекательней. Видишь эту паучиху? Под веткой? Дрожит в паутине, одна нога сломана, дёргается, будто от боли. Ибо добыча её не мухи и не мотыльки. О нет, она охотится на других пауков!
  
  – Которым глубоко плевать на боль и загадочность, Геборик, – возразил Резчик, присаживаясь рядом, чтобы рассмотреть паука – размером с ладонь ребёнка. – Это не её нога. Это костыль!
  
  – Ты вообразил, будто другие пауки умеют считать. Она знает, что нет.
  
  – Всё это очень интересно, – сказал, поднимаясь, Резчик, – но нам пора выходить.
  
  – Мы все смотрим, как завершится игра, – произнёс Геборик, разглядывая свои странные, пульсирующие руки с когтями, которые то появлялись, то исчезали на культях.
  
  Мы? Ах да, ты и твои невидимые друзья.
  
  –
  Вот уж не думал, что в этих холмах много призраков.
  
  – И ошибся. Местные племена. Бесконечные войны – лишь тех, кто пал в битве, я вижу лишь их. – Призрачные ладони сжались и разжались. – Исток ручья рядом. Они бились за контроль над ним. – Жабье лицо Геборика сморщилось. – Всегда есть причина. Или причины. Всегда.
  
  Резчик вздохнул, посмотрел на небо:
  
  – Я знаю, Геборик.
  
  – Знание ничего не значит.
  
  – И это я тоже знаю.
  
  Геборик поднялся:
  
  – Величайшее утешение Трича – понимание того, что всегда есть бесконечное множество причин для войны.
  
  – А тебя это тоже утешает?
  
  Дестриант улыбнулся:
  
  – Идём. Демон, что говорит с нами в мыслях, одержим плотью. У него даже слюнки текут.
  
  Оба пошли обратно по тропе:
  
  – Он их не съест.
  
  – Не уверен, что именно такова природа его желания.
  
  Резчик фыркнул:
  
  – Геборик! Серожаб – четверорукий, четвероглазый лягушонок-переросток.
  
  – С на удивление безграничным воображением. Скажи, много ты о нём знаешь?
  
  – Меньше твоего.
  
  – До сего дня, – сказал Геборик, подводя Резчика к более долгому, но менее опасному пути вниз, чем тот, которым воспользовался даруджиец, – мне не приходило в голову, что мы почти ничего не знаем о том, кем был Серожаб и чем занимался в своём родном мире.
  
  Таких долгих периодов вменяемости с Гебориком давно не случалось. Резчик в глубине души понадеялся, что если что-то изменилось, то так и останется.
  
  – Можем его расспросить.
  
  – Так и сделаю.
  
  В лагере Скиллара забросала песком последние угли в костре. Подошла к своему заплечному мешку и села, опершись на него спиной, а затем добавила ржавого листа в трубку и потянула воздух, пока не появился дымок. Рядом, напротив Фелисин, уселся Серожаб и принялся странно поскуливать.
  
  Так долго она почти ничего не видела. Укуривалась до бесчувствия дурхангом, лелеяла инфантильные мысли подброшенные прежним хозяином, Бидиталом. Теперь она освободилась и широко открытыми глазами взирала на все сложности мира. Демон, похоже, хочет Фелисин. То ли сожрать, то ли совокупиться – тут уж трудно разобрать. А сама Фелисин относится к Серожабу как к псу, которого проще погладить, чем пнуть. И демон мог себе из-за этого навоображать боги ведают чего.
  
  С другими он говорил в мыслях, но к Скилларе ещё ни разу не обращался. Из вежливости те, с кем он беседовал, отвечали вслух, хотя, разумеется, это было необязательно – да они, наверное, чаще и отвечали молча. Скилларе-то откуда знать. Она не понимала, почему демон выделил её, что увидел в ней такого, что напрочь лишало его разговорчивости?
  
  Что ж, яд действует медленно. Может быть, я… невкусная.
  В прежней жизни она бы почувствовала обиду или подозрение, если бы вообще хоть что-то почувствовала. Но сейчас ей было, в общем-то, всё равно. Что-то в ней формировалось, становилось самодостаточным и, как ни странно, самоуверенным.
  
  Наверное, это связано с беременностью. Ещё почти незаметной, но дальше будет только хуже. И на этот раз не будет алхимических эликсиров, чтобы вытравить из неё семя. Оставались, конечно, иные средства. Она ещё не решила, сохранить ли ребёнка, отцом которого был, вероятнее всего, Корболо Дом, но, может, и один из его подручных или ещё кто. Впрочем, не важно, поскольку отец ребёнка почти наверняка уже мёртв, и эта мысль доставляла Скилларе радость.
  
  Постоянная тошнота её изматывала, но хоть ржавый лист помогал немного. Груди ныли, и от их веса болела спина. Это было неприятно. Ела она теперь за двоих, и начала полнеть, особенно на бёдрах. Остальные просто решили, что все эти изменения вызваны постепенным выздоровлением – она уже неделю не кашляла, а ноги укрепились от постоянной ходьбы – и Скиллара не собиралась их разуверять.
  
  Ребёнок. Что с ним потом делать? Чего он от неё будет ждать? Что вообще делают с детьми матери? Продают, по большей части. Храмам, работорговцам или евнухам из гаремов, если родится девочка. Или можно его оставить и научить попрошайничать. Красть. Торговать собой.
  Такие заключения она сделала, основываясь на том, что видела сама, и рассказах беспризорников из лагеря Ша'ик. В общем, выходило, что ребёнок – это своего рода инвестиция. Это разумно. Процент за девять месяцев страданий и неудобств.
  
  Наверное, можно и так поступить. Продать его. Если, конечно, она не вытравит его раньше.
  
  Вот уже дилемма, но времени полно, чтобы её хорошенько обдумать. И принять решение.
  
  Серожаб повернул голову и посмотрел куда-то за спину Скилларе. Та обернулась и увидела, как четверо мужчин появились и замерли на краю площадки. Четвёртый вёл в поводу лошадей. Всадники, что обогнали их вчера. Один из них держал в руках взведённый арбалет, направленный на демона.
  
  – И лучше, – прорычал один из мужчин, обращаясь к Фелисин, – держи эту проклятую тварь подальше от нас.
  
  Его приятель расхохотался:
  
  – Четвероглазый пёс. Да, женщина, возьми-ка его на привязь… живо! Мы не хотим проливать кровь. Точнее, – добавил он, – не хотим проливать больше, чем нужно.
  
  – Где двое мужчин, которые с вами были? – спросил человек с арбалетом.
  
  Скиллара отложила трубку.
  
  – Не здесь, – ответила она, поднимаясь и поправляя тунику. – Делайте то, зачем пришли, и уходите.
  
  – Вот это правильный подход. А ты, собачница, будешь такой же разумной, как твоя подружка?
  
  Фелисин молчала. Она побелела.
  
  – Не обращайте на неё внимания, – сказала Скиллара. – Меня на всех хватит.
  
  – А может, по нашему счёту и не хватит, – осклабился арбалетчик.
  
  Улыбочка даже не самая уродливая, решила Скиллара. У неё всё получится.
  
  – Придётся тогда мне вас удивить.
  
  Мужчина передал арбалет одному из своих товарищей и расстегнул пояс телабы.
  
  – Это мы посмотрим. Гутрим, если пёс хоть шелохнётся, убей его.
  
  – Он побольше всех собак, каких я видел, – заметил Гутрим.
  
  – Стрела-то отравлена, забыл? Ядом чёрной осы.
  
  – Может, просто убить его сейчас же?
  
  Его спутник подумал и кивнул:
  
  – Валяй.
  
  Лязгнул арбалет.
  
  Правая рука Серожаба перехватила стрелу в воздухе, затем демон осмотрел её и слизнул языком яд с острия.
  
  – Побери меня Семеро!.. – ошеломлённо прошептал Гутрим.
  
  – Слушай, – сказала Скиллара Серожабу, – не устраивай тут сцен. Всё в порядке…
  
  – Он не согласен, – ломким от страха голосом сообщила Фелисин.
  
  – Так переубеди его.
  
  У меня всё получится. Как раньше. Не важно, это ведь просто мужчины.
  
  – Не могу, Скиллара.
  
  Гутрим перезаряжал арбалет, а первый мужчина и тот, что не был занят лошадьми, обнажили скимитары.
  
  С ужасной скоростью Серожаб рванулся вперёд, а затем прыгнул вверх, широко распахнув пасть. Которая одним махом охватила голову Гутрима. Нижняя челюсть демона выскочила из сустава, и голова человека полностью скрылась из виду. Вес и сила прыжка Серожаба повалили его. Послышался жуткий хруст, тело Гутрима забилось в конвульсиях, разбрызгивая естественные выделения, а затем обмякло.
  
  Челюсти Серожаба сомкнулись с треском и скрежетом, затем демон отступил, оставив на земле обезглавленный труп.
  
  Остальные трое потрясённо смотрели на эту сцену. Теперь они принялись действовать. Первый закричал – придушенно, с ужасом – и рванулся вперёд, замахиваясь скимитаром.
  
  Выплюнув изломанную, кровавую массу волос и костей, Серожаб прыгнул ему навстречу. Одной ладонью перехватил руку с саблей, вывернул её так, что локоть хрустнул, плоть разорвалась и хлынула кровь. Другая ладонь сомкнулась на горле человека, сжалась, ломая хрящи. Вопль нападавшего так и не вырвался из лёгких. Глаза выкатились из орбит, лицо посерело, язык вывалился изо рта, точно невиданное животное, что пытается вырваться на волю, и человек рухнул под ноги демону. Удерживая третьей ладонью другую руку, Серожаб использовал четвёртую, чтобы почесать спину.
  
  Мужчина с саблей ринулся к своему товарищу, который уже пытался забраться в седло.
  
  Серожаб снова прыгнул. Кулак демона с хрустом врезался в затылок бегущего, проламывая череп внутрь. Тот растянулся на земле, сабля закувыркалась в воздухе. Последнего Серожаб настиг, когда тот уже вставил одну ногу в стремя.
  
  Лошадь с визгом отшатнулась, а Серожаб стащил человека на землю, а затем укусил его за лицо.
  
  В следующий миг вся голова скрылась в пасти демона. Снова послышался скрежет и хруст, снова судороги и агония. Затем – милосердная смерть.
  
  Демон выплюнул раздробленный череп, который болтался в мешке из кожи, бывшем прежде головой. Он упал так, что Скиллара взглянула в мёртвое лицо – ни плоти, ни глаз, только кожа сморщенная и синюшная. Она ещё миг смотрела на голову, а затем усилием воли заставила себя отвернуться.
  
  И увидела Фелисин, которая отступила так далеко, как только смогла, прижалась спиной к скале, поджала колени и закрыла ладонями глаза.
  
  – Уже всё, – сказала Скиллара. – Фелисин, всё кончилось.
  
  Девушка опустила руки, на лице её застыло выражение ужаса и отвращения.
  
  Серожаб поволок тела куда-то за груду валунов, причём быстро. Не обращая внимания на демона, Скиллара подошла к Фелисин и присела рядом.
  
  – Будь по-моему, всё было бы проще, – сказала она. – По крайней мере, не так грязно.
  
  Фелисин смотрела на неё широко распахнутыми глазами:
  
  – Он высосал им мозги.
  
  – Я заметила.
  
  – Он сказал: «Вкуснотища».
  
  – Он демон, Фелисин. Не пёс, не домашний зверёк. Демон.
  
  – Да, – еле слышно прошептала девушка.
  
  – И теперь мы знаем, на что он способен.
  
  Фелисин только кивнула.
  
  – Поэтому, – тихонько проговорила Скиллара, – не стоит с ним слишком сближаться.
  
  Она поднялась и увидела, как с холма спускаются Резчик и Геборик.
  
  – Триумф и гордость! У нас есть лошади!
  
  Резчик замедлил шаг:
  
  – Мы слышали крик…
  
  – Лошади, – проговорил Геборик, подходя к перепуганным животным. – Вот это удача.
  
  – Невинным тоном: Крик? Нет, друг Резчик. Это просто Серожаб… пускал ветры.
  
  – Ну да, конечно. А лошади просто сами собой сюда забрели?
  
  – Уверенно: Да! Удивительное дело!
  
  Резчик наклонился, чтобы рассмотреть странные потёки в пыли. Рядом виднелись отпечатки ладоней Серожаба, который явно пытался замаскировать следы.
  
  – Это кровь…
  
  – Потрясение, смятение… сожаление.
  
  – Сожалеешь? О том, что здесь произошло, или о том, что тебя вывели на чистую воду?
  
  – Лукаво: Ну, разумеется, о первом, друг Резчик.
  
  Скривившись, Резчик перевёл взгляд на Скиллару и Фелисин, присмотрелся к выражениям их лиц.
  
  – Думаю, – медленно произнёс юноша, – мне стоит радоваться, что я не был здесь и не видел того, что вы обе видели.
  
  – Да, – ответила Скиллара. – Радуйся.
  
  – Лучше держись на некотором расстоянии от животных, Серожаб, – окликнул демона Геборик. – Они и меня недолюбливают, а тебя – просто ненавидят.
  
  – Самоуверенно: Они ещё просто со мной толком не познакомились.
  
  – Я бы такое даже крысе не дала, – презрительно бросила Улыбка, ковыряясь в кусочках мяса в оловянной миске, которую держала на коленях. – Смотрите, даже мухи на него не садятся!
  
  – Они не от еды улетают, – заметил Корик, – а от тебя.
  
  Она насмешливо ухмыльнулась:
  
  – Это называется «уважение». Знаю-знаю, для тебя это слово иностранное. Сэтийцы – это просто неудачная версия виканцев. Все это знают. А ты – неудачная версия сэтийца. – Она подняла миску и толкнула по песку в сторону Корика. – На! Засунь в свои полукровские уши да сбереги на будущее.
  
  – Она такая милая после целого дня в седле, – с широкой белозубой улыбкой сообщил Корик Битуму.
  
  – Будешь дальше её подначивать, – сказал капрал, – сам же потом пожалеешь.
  
  Он тоже разглядывал содержимое своей миски, и обычно невозмутимое выражение сменилось на его лице лёгкой гримасой омерзения.
  
  – Конина, точно вам говорю.
  
  – Конское кладбище раскопали, – предположила Улыбка, вытягивая ноги. – Убить готова за жирную рыбину, запечённую в глине на углях, где-нибудь на берегу моря. Жёлтую от пряностей, завёрнутую в водоросли. И кувшин мескерского, и ещё достойного паренька из деревни. Крепкого такого фермера…
  
  – Худова песня, хватит! – взревел Корик. Он наклонился и сплюнул в огонь. – Ты одну только историю знаешь – как подмяла какого-то свинопаса с пушком на щеках. Проклятье! Улыбка, мы её уже тысячу раз слышали. Как ты по ночам убегала из отцовского поместья, чтоб ладони да колени перепачкать на берегу. Где это было, напомни? Ах да, запамятовал, в воображении маленькой девочки…
  
  Нож вонзился в правую икру Корика. Тот взвыл, отпрянул, а затем схватился за ногу.
  
  Солдаты из соседних взводов начали оборачиваться, щурясь в затопившей весь лагерь пыли. Любопытство их, впрочем, оказалось недолговечным.
  
  Корик разразился потоком грязных ругательств, пытаясь обеими руками остановить кровь, и Флакон поднялся со своего места:
  
  – Видишь, чем всё заканчивается, когда взрослые нас оставляют поиграть самих? Не дёргайся, Корик, – добавил он, подойдя ближе, – я тебя подлатаю… много времени не займёт…
  
  – Поторопись, – проревел в ответ сэтиец-полукровка, – чтобы я быстрей смог горло перерезать этой сучке.
  
  Флакон оглянулся через плечо на женщину, затем наклонился поближе к Корику:
  
  – Полегче. Она малость побледнела. Не попала, значит…
  
  – Так куда ж
  она на самом деле целилась?!
  
  Капрал Битум поднялся на ноги и сказал, качая головой.
  
  – Смычок будет тобой недоволен, Улыбка.
  
  – Он ногой дёрнул…
  
  – А ты в него метнула нож.
  
  – Он меня обозвал «маленькой девочкой». Спровоцировал.
  
  – Не важно, как это всё началось. Попробуй извиниться: может, Корику того и хватит…
  
  – Ещё чего, – буркнул Корик. – Скорей Худ уляжется в собственную могилу.
  
  – Флакон, ты кровь остановил?
  
  – Почти, капрал.
  
  Флакон бросил нож в сторону Улыбки. Мокрый клинок упал к её ногам.
  
  – Вот спасибо, Флакон, – возмутился Корик. – Теперь она может ещё разок попробовать.
  
  Нож вонзился в землю между сапогами полукровки.
  
  Все взгляды впились в Улыбку.
  
  Флакон облизал губы. Лезвие пролетело слишком близко от его левой руки.
  
  – Я туда целилась, – сообщила Улыбка.
  
  – Ну, что я тебе говорил? – до странности высоким голосом спросил Корик.
  
  Флакон глубоко вздохнул, чтобы замедлить отчаянное сердцебиение. Битум подошёл и выдернул нож из земли.
  
  – Думаю, пока пусть побудет у меня.
  
  – Плевать, – бросила Улыбка. – У меня других полно.
  
  – И ты их из ножен доставать не будешь.
  
  – Так точно, капрал. Пока меня никто не провоцирует.
  
  – Она чокнутая! – пробормотал Корик.
  
  – Она не чокнутая, – возразил Флакон. – Просто скучает по…
  
  – Какому-то юному фермеру из деревни, – ухмыляясь, закончил Корик.
  
  – Двоюродный братец её, небось, – добавил Флакон, правда так тихо, чтобы расслышал только Корик.
  
  Тот расхохотался.
  
  Ну, вот и всё. Флакон вздохнул. Ещё один опасный миг на бесконечном марше миновал, и пролилось лишь чуть-чуть крови. Четырнадцатая армия устала. Извелась. Сама себе опостылела. Её лишили возможности принести возмездие Ша'ик и убийцам, насильникам и головорезам, что следовали за ней, а теперь гнали в медленную погоню за последними остатками армии бунтовщиков по разрушенным, пыльным дорогам, по безводным, иссушенным землям, через пыльные бури и вихри. Четырнадцатая ждала развязки. Она жаждала крови, но до сих пор кровь лилась по большей части её же собственная, ссоры перерастали в открытую вражду, и дела шли всё хуже.
  
  Кулаки делали всё, что могли, чтобы поддерживать дисциплину, но они были так же измотаны, как и остальные. Хуже того, среди капитанов рот было очень мало офицеров, достойных своего звания.
  
  А у нас и вовсе капитана нет с тех пор, как Кенеба повысили.
  Ходили слухе о новых рекрутах и офицерах, которые, дескать, высадились в Лато-Ревае, а теперь топали где-то позади, пытаясь нагнать армию, но слуху этому было уже десять дней. Даже улитки догнали бы их за это время.
  
  В последние два дня вестовые то и дело сказали туда-сюда по дороге, убираясь с пути колонны, а затем вновь возвращаясь на тракт. Дуджек Однорукий и адъюнкт вели оживлённую беседу, это было ясно. Неясно только, о чём они говорили. Флакон подумывал, не подслушать ли, что делается в шатре командования, как он уже не раз делал на пути от Арэна до Рараку, но его нервировало присутствие Быстрого Бена. Высший маг. Если Бен перевернёт камень и найдёт под ним Флакона, тому сам Худ не позавидует.
  
  Треклятые бунтовщики могут бежать хоть вечно, да так, наверное, и сделают, если у их командира есть капля мозгов. Он мог в любой момент дать последний бой. Героический и возвышенный в своей бессмысленности. Но похоже, для этого он был слишком умён. И бунтовщики бежали – на запад, строго на запад, в пустоши.
  
  Флакон вернулся на своё место, набрал пригоршню песка, чтобы стереть кровь Корика с ладоней и пальцев. Мы друг другу просто нервы мотает. Вот и всё.
  Его бабушка знала бы, что делать в такой ситуации, но она давно умерла, а дух её был привязан к старой ферме на окраинах Джакаты, в тысяче лиг отсюда. Она как живая вставала перед его внутренним взором: вот она качает головой, щурясь на свой привычный манер, точно безумный гений. Она была мудра, знала пути смертных, прозревала всякую слабость, всякий недостаток, читала неосознанные жесты и мимолётные гримасы, как открытую книгу, рассекала запутанную плоть, чтобы открыть голые кости истины. Ничего от неё нельзя было скрыть.
  
  Но поговорить с ней Флакон не мог.
  
  Однако есть ведь другая женщина… верно?
  Несмотря на жару, Флакон поёжился. Она по-прежнему являлась ему во снах, эта ведьма Эрес'аль. По-прежнему показывала ему древние ручные рубила, разбросанные по этой земле, точно листва мирового древа, развеянная ветрами бессчётных веков. Он знал, например, что в полусотне шагов от дороги к югу раскинулась долина, в которой полным-полно этих треклятых штуковин. Рукой подать, лежат, ждут его.
  
  Я их вижу, но пока не понимаю, чем они важны. Вот в чём проблема. Я для этого не гожусь.
  
  Маг приметил движение у своих сапог и увидел, как мимо ползёт раздувшаяся от яиц цикада. Флакон наклонился и поднял её, ухватив за сложенные крылышки. Другую руку он запустил в мешок и выудил чёрную деревянную коробочку, в крышке и стенках которой были проделаны крошечные отверстия. Он отодвинул задвижку и откинул крышку.
  
  Счастливый Союз, их скорпион-победитель. От внезапного потока света он попятился к угол и угрожающе поднял хвост.
  
  Флакон бросил цикаду в коробочку.
  
  Скорпион уже понял, чего ждать, поэтому метнулся вперёд и в следующий миг принялся уплетать ещё живое насекомое.
  
  – Легко тебе, да? – тихонько прошептал Флакон.
  
  Что-то упало на песок рядом с магом – плод карибрала, округлый и зеленовато-жёлтый. Флакон поднял глаза и увидел стоявшего рядом Спрута.
  
  В руках сапёр держал пригоршню фруктов.
  
  – Угощайся, – сказал он.
  
  Поморщившись, Флакон закрыл крышку над Счастливым Союзом.
  
  – Спасибо. Где ты их раздобыл?
  
  – Прогулялся, – ответил Спрут и кивнул на юг. – Там долина. И полно карибраловых лоз.
  
  Старый солдат принялся бросать плоды остальным членам взвода.
  
  Долина.
  
  – И ручных рубил тоже полно?
  
  Спрут прищурился:
  
  – Не приметил. Что это у тебя на руках? Подсохшая кровь?
  
  – Моя, – прорычал Корик, который уже вгрызся в свой плод.
  
  Сапёр остановился, оглядел неровное кольцо солдат вокруг, наконец перевёл взгляд на капрала Битума, который только пожал плечами. Этого, видимо, хватило, потому что Спрут бросил последний круглый карибрал Улыбке.
  
  Которая поймала его на клинок ножа.
  
  Остальные, включая Спрута, смотрели, как она точными движениями разрезает кожуру.
  
  Сапёр вздохнул:
  
  – Пойду-ка я найду нашего сержанта.
  
  – Хорошая мысль, – одобрил Флакон.
  
  – Ты бы выпускал Союз иногда погулять, – заметил Спрут. – Ножки размять. Мазок и Может нашли себе нового скорпиона – никогда таких не видел. И требуют реванша.
  
  – Скорпионы не могут «размять» ножки, – возразил Флакон.
  
  – Это я фигурально.
  
  – А-а.
  
  – Ладно, – буркнул Спрут и пошёл прочь.
  
  Улыбка умудрилась снять всю кожуру с плода одним цельным куском, который навесом бросила в сторону Корика. Тот смотрел себе под ноги и подпрыгнул на месте, заметив краем глаза движение.
  
  Девушка фыркнула:
  
  – Это тебе. Можешь добавить в свою коллекцию амулетов.
  
  Сэтиец-полукровка отложил карибрал и медленно поднялся, затем поморщился и бросил на Флакона гневный взгляд:
  
  – Я думал, ты её исцелил!
  
  – Верно думал. Но ныть всё равно будет.
  
  – «Ныть»? Да я еле стою.
  
  – Потом полегчает.
  
  – Она ведь побежит, – заметил Битум. – Забавно будет смотреть, как ты за ней ковыляешь, Корик.
  
  Здоровяк сдался.
  
  – Я человек терпеливый, – заявил он, усаживаясь обратно.
  
  – О-о-о, – протянула Улыбка, – я вся уже взопрела от нетерпения.
  
  Флакон поднялся на ноги.
  
  – Пойду прогуляюсь, – сообщил он. – Не убивайте никого, пока не вернусь.
  
  – Как раз, – заметил Битум, – если кого-то убьют, от твоего целительства будет мало толку.
  
  – Я не про целительство. Посмотреть же хочется.
  
  Они выехали на север, чтобы скрыться из виду разбившей лагерь армии, перевалили невысокую гряду холмов и очутились на плоской, пыльной равнине. В двух сотнях шагов вдали виднелся низкий бугорок, украшенный тремя гульдиндхами. Оказавшись в тени широких, плотных листьев, они принялись распаковывать припасы, в том числе – кувшин алчбинского эля, который неизвестно как сумел раздобыть Скрипач, – а затем уселись ждать прибытия Высшего мага.
  
  Калам заметил, что прежняя непоколебимая весёлость Скрипача ослабла. Больше седины в рыжеватой бороде, некая отрешённость во взгляде бледно-голубых глаз. Нечего скрывать, с тех пор, как всю славу имперского возмездия умыкнули у них из-под носа в ночь перед решающей битвой, в Четырнадцатой армии было полно обиженных, озлобленных солдат, да и долгий тяжёлый марш сказывался. Всем этим можно было бы объяснить состояние Скрипача, но Калама так просто не проведёшь.
  
  Что бы там ни пелось в таннойской песне, Вал и остальные были мертвы. Стали призраками в ином мире. Впрочем, Быстрый Бен рассказал им, что официальные рапорты были не совсем точны. Молоток, Хватка, Мураш, Дымка, Штырь, Перл… они выжили и теперь нежились на перинках в Даруджистане. Вместе с капитаном, Ганосом Параном. Добрые вести, и они помогли. Но самую малость.
  
  Скрипач и Вал были близки, как братья. Вместе их было не остановить. Вдвоём они выдумывали такое… чаще опасное, чем забавное. Они были такой же легендой, как и сами «Мостожоги». Тогда, на берегу озера Азур, они приняли роковое решение: расстались. Для всех нас роковое, выходит.
  
  Калам толком не понимал, что это за Восхождение. Как этот духовидец благословил роту солдат; как потом разорвалась ткань реальности в Рараку. Его и ободряла и тревожила мысль о невидимых хранителях – призрак Вала спас жизнь Скрипачу… но где Скворец? Он-то вообще хоть где-то появлялся?
  
  Та ночь в лагере Ша'ик была сущим кошмаром. Во тьме слишком многие руки обнажили клинки. И некоторых призраков убийца видел собственными глазами. Давно погибшие «Мостожоги» вернулись – мрачные, как похмелье, и уродливые, – точно как при жизни. Если ему когда-нибудь попадётся этот таннойский духовидец, про которого говорил Скрип…
  
  Сапёр расхаживал туда-сюда в тени деревьев. Сидя на корточках, Калам Мехар присмотрелся к старому другу.
  
  – Ладно, Скрип, давай, говори.
  
  – Плохо всё, – пробормотал сапёр. – Даже не сочтёшь. Будто штормовые тучи собираются на горизонте – отовсюду.
  
  – Теперь ясно, почему ты такой кислый.
  
  Скрипач прищурился:
  
  – Сам-то ты не многим лучше.
  
  Убийца скривился:
  
  – Жемчуг. Прячется, чтобы не попасться мне на глаза, но всё равно где-то рядом. Можно было бы ожидать, что эта пардийка… как бишь её?
  
  – Лостара Йил.
  
  – Ага, она. Можно было бы ожидать, что она уж выбьет его из седла.
  
  – Эти двое играют в свою собственную игру, – заметил Скрипач, – и пусть их. Как ни крути, понятно, что он тут до сих пор потому, что Императрице нужен кто-то рядом с Тавор.
  
  – Всегда у неё с этим проблемы, – со вздохом пробормотал Калам. – С доверием.
  
  Затем он покосился на сапёра:
  
  – Ты прошёл с Тавор весь путь от Арэна. Распознал её? Хоть примерно?
  
  – Я же сержант, Калам.
  
  – Вот именно.
  
  Убийца ждал.
  
  Скрипач поскрёб бороду, подёргал за ремешки свой помятый шлем, затем расстегнул и отбросил его в сторону. Снова принялся ходить туда-сюда, пиная ногами листву и ореховую скорлупу. Отмахнулся от кровного слепня, который завис перед самым лицом сапёра.
  
  – Она из холодного железа, Калам. Но ещё не испытана. Сможет она думать в бою? Сможет принять командование в поспешном отступлении? Видит Худ, её любимый Кулак, этот старик, Гэмет, не мог. Это не слишком хорошо говорит о её способности выбирать.
  
  – Она ведь его знала давно?
  
  – И доверяла ему, да, так и было. Он просто измотался. Что-то я стал не таким великодушным, как прежде.
  
  Калам ухмыльнулся, отвёл глаза:
  
  – «Великодушный». Да, уж это точно Скрип. – Убийца указал на костяной палец, болтавшийся у пояса сапёра. – А с костями что?
  
  – Да, здесь она не подкачала, не спорю. Может, Опонны подсобили.
  
  – А может, и нет.
  
  Скрипач пожал плечами. Его рука метнулась вперёд и сжала слепня. Сапёр раздавил его между ладоней – с явным удовлетворением.
  
  Внешне постарел, верно, но такой же быстрый и злой, как прежде. Волна сухого, мёртвящего воздуха разметала листву по песку, затем послышался громкий хлопок и Быстрый Бен шагнул из Пути. И зашёлся кашлем.
  
  Калам поднял кувшин с элем и принёс магу:
  
  – Держи.
  
  Чародей хлебнул, снова закашлялся, затем сплюнул:
  
  – Нижние боги, этот Имперский Путь – просто ужас.
  
  И снова хлебнул.
  
  – Отправь меня туда, – попросил Скрипач, подходя ближе, – чтобы мне тоже дали выпить.
  
  – Рад видеть, что настроение у тебя улучшилось, – заметил Быстрый Бен, передавая сапёру кувшин. – Скоро у нас будет компания… но не раньше, чем мы перекусим, конечно, – добавил он, приметив свёртки с едой. – Я такой голодный, что готов жрать кровных слепней.
  
  – Можешь мне облизать мне ладонь, – посоветовал Скрипач.
  
  Чародей замер, оглянулся:
  
  – Ты из ума выжил. Скорей я стану лизать руки торговцу верблюжьим навозом.
  
  Он принялся разворачивать листья, в которые была упакована еда.
  
  – Как прошла встреча с Тавор? – спросил Калам, присоединяясь к другу.
  
  – Мне угадать не легче твоего, – ответил Быстрый Бен. – Видал я и прежде людей в осаде, но она возвела стены такие глухие и высокие, что даже дюжина озлобленных драконов, наверное, не пробьётся… а ведь врага нигде не видно.
  
  – Тут ты, может, и ошибаешься, – заметил убийца. – Жемчуг не вертелся рядом?
  
  – Ну, занавесочка слегка дрожала.
  
  Скрипач фыркнул:
  
  – Он не настолько плох. Это, наверное, Ян'тарь.
  
  – Я не буквально, Скрип. Кто-то был на Пути. Рядом. Подсматривал.
  
  – Значит, Тавор отложила свой меч, – заключил Калам.
  
  – При мне она, слава богам, никогда его не держит.
  
  – Ага, значит, предупредительная!
  
  Чародей мрачно взглянул на Калама:
  
  – Не хочет высосать насухо своего Высшего мага, ты хочешь сказать?
  
  – Прекратите вы, – возмутился Скрипач. – У меня уже в голове такие картинки, что лучше не надо. Дай лучше кусочек лепёшки-сепахи… нет, не той, от которой ты уже откусил, но всё равно спасибо, Бен. Вон… ай, ладно, забудьте.
  
  Сапёр сам потянулся за хлебом.
  
  – Эй! Ты же мне песок в еду натрусил!
  
  Калам уселся на пятки. Скрипач словно молодел на глазах. Вот и хмурится, как раньше. Слишком надолго откололся от армии и всего, что к тому прилагается.
  
  – Что? – поинтересовался Скрипач. – Боишься зубки до корней стереть? Тогда лучше хлеб не жуй.
  
  – Да не такой уж он и засохший, – пробурчал с набитым ртом чародей.
  
  – Верно, но песку в нём полно, Бен. С мельничных жерновов. Как бы там ни было, из меня теперь всё время песок сыплется. У меня песок в таких местах, что ты себе представить не можешь…
  
  – Прекрати, у меня уже тоже картинки в голове.
  
  – Если так дальше пойдёт, – беззастенчиво продолжил Скрипач, – я могу год просидеть в Даруджистане и всё равно буду испражняться песчаными кирпичиками…
  
  – Да прекрати же!
  
  Калам прищурился, глядя на сапёра:
  
  – В Даруджистане? Собираешься присоединиться к остальным?
  
  Сапёр отвёл глаза:
  
  – Когда-нибудь…
  
  – Когда-нибудь скоро?
  
  – Не собираюсь я сбегать, Калам.
  
  Убийца лишь на миг перехватил взгляд Быстрого Бена и откашлялся:
  
  – Ну… на самом деле, может, тебе и стоит сбежать, Скрип. Если бы я давал тебе совет…
  
  – Если бы ты взялся советовать, я бы понял, что нам всем крышка. Спасибо, что настроение испортил. Бен, передай эля, пожалуйста. В горле пересохло.
  
  Калам сдался.
  Ладно, хоть это, по крайней мере, прояснилось.
  
  Быстрый Бен смахнул крошки с ладоней и сел поудобней:
  
  – У неё есть виды на тебя, Калам…
  
  – У меня и так на одну жену больше, чем надо.
  
  – А если она хочет, чтобы ты собрал взвод убийц?
  
  – Что?! Из этого сброда?
  
  – Ну-ну! – прорычал Скрипач. – Я знаю «этот сброд».
  
  – И что?
  
  – И ты прав, конечно. Бестолковые они.
  
  – И всё равно, – сказал чародей, пожимая плечами. – К тому же, она, наверное, захочет, чтобы ты это сделал втихую…
  
  – При этом Жемчуг вас подслушивал. Конечно.
  
  – Нет, это уже потом было. Вторая часть нашей встречи прошла для зрителей. На чистоту мы говорим раньше, прежде чем подоспеет Жемчуг или кто другой. Она устраивает наши встречи в самые непредсказуемые моменты. Посылает ко мне Свища.
  
  Чародей сотворил охранное знамение.
  
  – Да он просто найдёныш, – сказал Скрипач.
  
  Но Быстрый Бен только покачал головой.
  
  – Значит, она хочет получить собственный отряд убийц, – проговорил Калам. – Так, чтобы Когти не узнали. Ох, не нравится мне это, Бен.
  
  – Кто бы ни прятался за стенами, Лам, глупости там нет.
  
  – Да вообще вся эта затея глупая, – объявил Скрипач. – Она же подавила восстание – чего ещё хочет Ласиин?
  
  – Сильна, когда надо иметь дело с врагами, – проговорил Калам. – И слаба, когда нужно завоевать сердца.
  
  – Тавор не по этим делам, так в чём проблема?
  
  – Она может прославиться, завоевать сердца. Ещё несколько успехов – явных, где видно будет, что это не просто везение. Да ладно тебе, Скрип, ты же знаешь, как быстро армия может перемениться.
  
  – Только не эта армия, – буркнул сапёр. – Она и так едва с земли поднялась. Мы – очень шаткая братия. Бен, она об этом хоть подозревает?
  
  Чародей подумал немного, затем кивнул:
  
  – Думаю, да. Но она не знает, что с этим можно сделать, кроме как поймать Леомана Кистеня и стереть в порошок вместе с его войском.
  
  Скрипач хмыкнул:
  
  – Вот этого Спрут и боится. Он считает, что мы все освежимся Раналом прежде, чем всё закончится.
  
  – Раналом? Ах, ну да.
  
  – Он мне уже мозги проел, – пожаловался Скрипач. – Всё талдычит про «ругань», которую припрятал на случай, если придёт к нам неминуемая гибель. Вы бы видели лица новобранцев, когда он на эту тему разливается.
  
  – Похоже, со Спрутом надо поговорить.
  
  – В рыло ему надо дать, Лам. Уж поверь, меня так и тянет…
  
  – Но сапёры так друг с другом не поступают.
  
  – Но я ещё и сержант.
  
  – Но он тебе нужен на твоей стороне.
  
  Сапёр мрачно согласился:
  
  – Угу.
  
  – Ладно, – заявил Калам, – я его наставлю на путь истинный.
  
  – Только осторожно, он тебе под ноги может «шрапнель» бросить. Не любит убийц.
  
  – А кто их любит? – философски заметил Быстрый Бен.
  
  Калам нахмурился:
  
  – А я-то думал, что меня любят и ценят… по крайней мере, друзья.
  
  – Мы просто не рискуем, Калам.
  
  – Вот спасибо, Бен, я это запомню.
  
  Вдруг чародей поднялся:
  
  – Сейчас прибудут наши гости…
  
  Скрипач и Калам тоже встали и обернулись, чтобы увидеть, как вновь распахиваются врата Имперского Пути. Наружу вышли четверо.
  
  Убийца узнал двоих и ощутил одновременно радость и беспокойство: тревогу – при виде Высшего мага Тайшренна и искреннюю радость от встречи с Дуджеком Одноруким. По обе стороны от Тайшренна шли телохранители – один, пожилой сэтиец с навощёнными усами, казался отдалённо знакомым, будто Калам уже когда-то видел его, давным-давно. С другой стороны от чародея вышагивала женщина лет тридцати пяти – сорока пяти, ловкая и атлетически сложенная, что было хорошо заметно под тугими шелками. Глаза у неё были мягкие, тёмно-карие и насторожённые; миндалевидное лицо обрамляли коротко подстриженные на имперский манер волосы.
  
  – Расслабься, – тихонько прошептал Быстрый Бен Каламу. – Я же говорил, роль Тайшренна в… прошлых делах… мы неправильно поняли.
  
  – Это ты так говоришь.
  
  – И он пытался защитить Скворца.
  
  – Да только опоздал.
  
  – Калам…
  
  – Ладно, я буду вести себя культурно. А тот сэтиец – это что, его старый телохранитель? Со времён Императора?
  
  – Да.
  
  – Унылый ублюдок? Всегда молчит?
  
  – Точно он.
  
  – Он, похоже, слегка переспел.
  
  Быстрый Бен сдавленно фыркнул.
  
  – Что тебя так развеселило, Высший маг? – спросил, подходя, Дуджек.
  
  – Добро пожаловать, Первый Кулак, – сказал Быстрый Бен и добавил почтительный поклон, адресованный Тайшренну. – Коллега…
  
  Тонкие, едва заметные брови Тайшренна взлетели:
  
  – Повышение в боевой обстановке, да? Что ж, быть может, даже запоздалое. Тем не менее, насколько я понимаю, Императрица ещё не утвердила его.
  
  Быстрый Бен широко улыбнулся:
  
  – Высший маг, а ты помнишь другого Высшего мага, присланного Императором в самом начале Чернопёсьей кампании? Крибалаха Рула?
  
  – Рула Грубияна? Да, помню, он погиб примерно через месяц…
  
  – В ужасном чародейском взрыве. Так вот – это был я. В общем, я уже бывал прежде Высшим магом, коллега…
  
  Тайшренн хмурился, явно припоминая подробности старой кампании, затем скривился:
  
  – А Император об этом знал? Должен был, раз послал тебя… если, конечно, он тебя вообще посылал.
  
  – Не стану спорить, там имелись некоторые бюрократические несоответствия, и если бы кто-то озаботился расследованием, вполне мог бы их обнаружить. Но тебе ведь это в голову не пришло, очевидно, поскольку я вполне сумел себя показать в деле – даже спас, помнится… от некоего мага-убийцы из тисте анди…
  
  – Когда я потерял некое вместилище, содержавшее владыку демонов…
  
  – В самом деле? Очень жаль это слышать.
  
  – Того самого демона, который погиб впоследствии от удара меча Рейка в Даруджистане.
  
  – Ах, какая незадача.
  
  Калам наклонился ближе к Быстрому Бену.
  
  – Мне показалось, – прошептал он, – что это ты мне
  предлагал расслабиться.
  
  – Это всё дела далёкие и дальние, – ворчливо проронил Дуджек Однорукий, – и я бы обязательно похлопал, будь у меня вторая ладонь. Тайшренн, придержи своего сэтийца, прежде чем он сделает какую-нибудь глупость. Нам тут кое-что нужно обсудить. Так давайте обсудим.
  
  Калам перехватил взгляд Скрипача и подмигнул. Как в старые добрые времена…
  
  Лежавший плашмя на гребне холма Жемчуг хмыкнул.
  
  – Это же Дуджек Однорукий, – проговорил он. – Он должен быть сейчас в Г'данисбане.
  
  Рядом с ним Лостара Йил зашипела и принялась хлопать себя по телу.
  
  – Блох-клещи, будь ты проклят! Их тут тьма тьмущая. Ненавижу блох-клещей…
  
  – Так попрыгай да потанцуй, капитан, – предложил Жемчуг. – Чтобы они нас наверняка заметили.
  
  – Шпионить – глупо. Я это ненавижу, и уже вспоминаю, как я ненавижу тебя, Коготь.
  
  – Ах, это так мило с твоей стороны. Ладно. Вон тот лысый – это Тайшренн, на этот раз – с Хаттаром и Кыской. Значит, оценивает риск как серьёзный. Интересно, зачем им это именно сейчас понадобилось?
  
  – Что понадобилось?
  
  – То, что они сейчас делают, разумеется.
  
  – Так беги скорей к Ласиин, как верный щеночек, и доложи ей обо всём.
  
  Коготь сполз с гребня холма, перевернулся на спину и сел.
  
  – Не стоит спешить. Мне нужно подумать.
  
  Лостара проскользила по склону до того места, где смогла встать. И сразу же принялась чесаться под доспехами.
  
  – Ну, я дожидаться не буду. Мне нужна молочная ванна с отваром эскуры, причём срочно.
  
  Жемчуг смотрел, как она шагает обратно в лагерь. Чудная походка, несмотря на то, что иногда подёргивается.
  
  Простейшее заклятье отвадило блох от его тела. Наверное, стоило бы и её защитить.
  
  Нет. Так намного лучше.
  
  О, боги, мы просто созданы друг для друга.
  
  Глава третья
  Иарет Гханатан стоит по-прежнему —
  Последний и первый город – и там,
  Где древние насыпи изогнулись луком,
  Высятся песчаные башни, под ними
  Вьются империи, армии маршируют,
  Изломанные знамёна и калеки
  Усыпали обочины, чтоб вскоре стать
  Костями строений, воинами и равно
  Строителями города, что вечно вмещает
  Орду насекомых, ах, как горделиво
  Башни те вознеслись, будто старые сны
  В жарком дыхании солнца, Иарет Гханатан.
  Город-императрица, жена и любовница,
  Старуха и чадо Первой империи,
  А я остаюсь вместе с роднёй —
  Костями в стенах, костями в полу,
  Костями, что ныне отбрасывают
  Эту мягкую тень – первыми и последними,
  Я вижу грядущее, и всё, что было,
  И глина плоти моей узнала
  Тепло твоих рук, жизненный жар,
  Ибо сей город, мой город, стоит,
  Как и стоял, вечно недвижный.
  Кости в стенах (фрагмент надписи на стеле времён Первой империи, автор неизвестен)
  
  – Я могу стать этой вазой.
  
  – Вот этой
  вазой ты точно не хочешь стать.
  
  – Ну, у неё же есть ножки.
  
  – Коротенькие. И по-моему, они не двигаются. Чистая видимость. Я помню похожие штуки.
  
  – Но она красивая!
  
  – А женщина в неё писает!
  
  – Писает? Уверена? Ты видела, как она писает?
  
  – Сама посмотри, Кердла. Там же моча внутри. Этой вазой ты точно стать не захочешь. Тебе нужно что-то живое, с подвижными ногами. Или крыльями…
  
  Они продолжали перешёптываться, когда Апсалар вытащила последний прут из оконной решётки и положила на пол. Вскарабкалась на подоконник и выгнулась, чтобы дотянуться до ближайшего стропила.
  
  – Ты куда? – взвилась Телораст.
  
  – На крышу.
  
  – Мы с тобой?
  
  – Нет.
  
  Апсалар подтянулась и в следующий миг уже скорчилась на пропечённой солнцем глине, под поблёскивающим покровом звёздного неба. До рассвета оставалось немного, и город внизу казался безмолвным и неподвижным, точно умер ночью во сне. Эрлитан. Первый город, в который они прибыли в этой стране. Город, где начал странствие отряд, которому суждено было распасться под гнётом обстоятельств. Калам Мехар, Скрипач, Крокус и она сама. Ах, Крокус так разъярился, когда понял, что их спутники скрыли часть побуждений, заставивших их отправиться в путь – они хотели не только доставить её домой, не только исправить старую несправедливость. Крокус был такой наивный.
  
  Как он там? Она решила, что в следующий раз обязательно расспросит Котильона, но потом передумала. Нельзя продолжать о нём беспокоиться; даже думать о нём не стоит, от этого только прорывает плотину потоп тоски, страсти и сожаления.
  
  Нужно думать о других, более насущных вещах. Мебра. Старый шпион мёртв, чего и хотел Престол Тени, хотя Апсалар и не понимала, зачем богу это понадобилось. Спору нет, Мебра работал на всех, служил то Малазанской империи, то повстанцам, сторонникам Ша'ик. И ещё… кому-то другому. Важно – кому? Она подозревала, что ответ на этот вопрос объяснил бы решение Престола Тени.
  
  Безымянным? Может, убийцу-семака послали, чтобы замести следы? Возможно и даже логично. «Никаких свидетелей», так он сказал. Но свидетелей чего? Какие услуги мог Мебра оказывать Безымянным? Не стоит сейчас искать ответ на этот вопрос. Кому ещё он мог служить?
  
  В Семи Городах несомненно остались приверженцы старого культа Тени. Те, что пережили чистки после малазанского завоевания. Они вполне могли заинтересоваться многочисленными талантами Мебры, тем самым привлекая внимание и гнев Престола Тени.
  
  Ей приказали убить Мебру. Но не объяснили зачем, не приказали поговорить с ним. Значит, Престол Тени считает, что ему уже известно достаточно. И Котильон тоже. Или наоборот, оба пребывают в прискорбном неведении, а Мебра просто слишком много раз переходил из одного лагеря в другой.
  
  В её списке значились и другие цели: несвязный набор имён, но все они находились в воспоминаниях Котильона. Она должна просто переходить по порядку от одного к другому, и последняя цель – самая сложная из всех… но до неё, скорее всего, ещё много месяцев, придётся хитро маневрировать, чтобы подобрать поближе и нанести удар. Неспешно, осторожно выследить очень опасного человека. К которому она не испытывала никакой ненависти.
  
  Это и есть работа для профессионального убийцы. А одержимость Котильоном сделала меня именно убийцей. И ничем иным. Я убивала и буду убивать снова. Мне больше ни о чём не нужно думать. Всё просто. Должно быть просто
  .
  
  И она всё упростит.
  
  Но зачем же богу убивать какого-то мелкого смертного? Мелочное раздражение от камешка, попавшего в ботинок. От ветки хлестнувшей по лицу на лесной тропе. Кто будет долго размышлять, прежде чем вытащить камешек и выбросить его? Или прежде чем сломать ветку? Похоже, я и буду. Ибо я – рука этого бога.
  
  Хватит. Довольно слабости, довольно… неуверенности. Исполни задачу, затем уйди. Исчезни. Найди другую жизнь.
  
  Вот только… как это вообще сделать?
  
  И ведь есть у кого спросить – он недалеко, как она заключила, порывшись в воспоминаниях Котильона.
  
  Апсалар присела, свесив ноги с крыши. Рядом с ней присела другая фигура.
  
  – Итак? – спросил Котильон.
  
  – Убийца-семак из Безымянных выполнил за меня задание.
  
  – Этой ночью?
  
  – Я с ним столкнулась, но допросить не смогла.
  
  Бог медленно кивнул:
  
  – Снова Безымянные. Это неожиданность. Неприятная.
  
  – Значит, не из-за них нужно было убивать Мебру.
  
  – Да. Старый культ зашевелился. Мебра собрался там выбиться в Высшие жрецы. Лучший кандидат – другие нас не беспокоят.
  
  – Убираетесь в доме.
  
  – По необходимости, Апсалар. Нас ждёт схватка. Жестокая.
  
  – Ясно.
  
  Некоторое время оба молчали, затем Котильон откашлялся:
  
  – У меня пока не было времени его проведать, но я знаю, что он здоров, хоть и, по понятным причинам, расстроен.
  
  – Хорошо.
  
  Бог, должно быть, почувствовал, что Апсалар хочет на этом закрыть тему, помолчав, он сказал:
  
  – Ты освободила двух призраков…
  
  Апсалар пожала плечами. Вздохнув, Котильон провёл рукой по своим тёмным волосам:
  
  – Ты знаешь, чем они были прежде?
  
  – Воровками, я думаю.
  
  – Да, верно.
  
  – Тисте анди?
  
  – Нет, но они довольно долго пробыли рядом с теми телами, чтобы… впитать некоторые аспекты.
  
  – Вот как.
  
  – Они сейчас служат Идущему по Граням. Мне любопытно увидеть, что они будут делать.
  
  – Пока им хватает того, что они просто сопровождают меня.
  
  – Да. Думаю, ты входишь в сферу интересов Идущего, Апсалар, из-за… наших прежних отношений.
  
  – Через меня – к тебе.
  
  – Я, похоже, привлёк его любопытство.
  
  – Идущий по Граням. Это ведь вроде довольно пассивный призрак, – заметила Апсалар.
  
  – Мы, – медленно проговорил Котильон, – впервые столкнулись с ним в ночь своего Восхождения. В ту ночь, когда вступили во Владения Тени. У меня уже тогда от него мурашки побежали по коже – и бегают по сей день.
  
  Апсалар покосилась на него:
  
  – Котильон, ты знаешь, что совершенно не подходишь на роль бога?
  
  – Благодарю за доверие.
  
  Она протянула руку и провела пальцами по его скуле, почти погладила. Заметила, как он задержал дыхание, чуть распахнул глаза, но взгляда на неё не перевёл. Апсалар опустила руку.
  
  – Прости. Ещё одна ошибка. Многовато я их делаю в последнее время.
  
  – Всё в порядке, – ответил бог. – Я понимаю.
  
  – Правда? Ну да, конечно.
  
  – Исполни задание, и всё закончится. Больше никто от тебя ничего не потребует – ни я, ни Престол Тени.
  
  Было в его тоне что-то такое, от чего Апсалар почувствовала дрожь. И нечто вроде… угрызений.
  
  – Ясно. Хорошо. Я устала. Устала быть тем, чем стала, Котильон.
  
  – Я знаю.
  
  – Я подумала, что неплохо было бы слегка отклониться от курса. Перед следующей целью.
  
  – Да?
  
  – По прибрежной дороге, восточной. Всего несколько дней пути через Тени.
  
  Бог перевёл на неё взгляд. Девушка заметила лёгкую улыбку на его губах, и почему-то очень ей обрадовалась.
  
  – А что, Апсалар… это будет весело. Передавай ему привет.
  
  – Серьёзно?
  
  – Абсолютно. Ему пора немного встряхнуться. – Котильон поднялся. – Мне пора. Уже почти рассвет. Будь осторожна и не доверяй этим привидениям.
  
  – Врать они толком не умеют.
  
  – Ну, зато я знаю одного Высшего жреца, который использует похожую тактику, чтобы сбивать с толку других.
  
  Искарал Прыщ.
  Теперь уже Апсалар улыбнулась, но промолчала, поскольку Котильон уже исчез.
  
  Восходящее солнце пожаром охватило горизонт на востоке.
  
  – Куда пропала тьма? – всполошилась Кердла.
  
  Апсалар стояла рядом с кроватью и перебирала свой набор скрытого оружия. Скоро нужно будет хоть немного поспать – наверное, сегодня вечером – но прежде стоит воспользоваться дневным светом. Что-то важное скрывалось за тем, что Мебру убил семак. Эта весть потрясла Котильона. И хотя он не просил разобраться, Апсалар всё равно этим займётся. Во всяком случае, день-другой потратит.
  
  – Солнце взошло, Кердла.
  
  – Солнце? Клянусь Бездной, в этом мире есть солнце?! Они что, совсем сдурели?
  
  Апсалар покосилась на перепуганное привидение. Оно начало таять в сероватом свете. Рядом в тени скорчилась Телораст, которая просто онемела от ужаса.
  
  – Кто сдурел? – переспросила девушка.
  
  – Ну… они! Те, кто сотворил, это место!
  
  – Мы таем! – прошипела Телораст. – Что это значит? Мы перестанем существовать?
  
  – Понятия не имею, – ответила Апсалар. – Вы, наверное, станете чуть менее материальными, если вообще были материальными, – но это временно. Лучше вам обеим оставаться здесь. Я вернусь ещё до сумерек.
  
  – Сумерки! Да, отлично, мы будем ждать здесь сумерек. А потом настанет ночь и принесёт тьму, и тени, и тварей, которых можно одержать. Да, жуткая женщина, мы будем ждать здесь.
  
  Апсалар спустилась вниз, заплатила ещё за ночь в таверне и вышла на пыльную улицу. Горожане уже проснулись и торопились на рынок, торговцы волокли за собой гружёных мулов, тележки с певчими птицами в клетках, или кусками солонины, или бочонками с маслом и мёдом. Старики сгибались под тяжестью вязанок хвороста и корзин с глиной. По середине улицы вышагивали двое «Красных клинков», которые с решительным возвращением имперской власти вновь стали грозными стражами закона и порядка. Они шли в ту же сторону, что и Апсалар – да и все остальные люди – к просторному скоплению лагерей караванщиков под стенами города к югу от гавани.
  
  «Красных клинков» обходили стороной, но размеренная походка, руки в боевых перчатках на рукоятях вложенных в ножны, но не перевязанных узлом талваров превращали их заносчивость в нарочитую, оскорбительную провокацию. Тем не менее никто не решался ответить на их вызов.
  
  За миг до того, как Апсалар должна была с ними поравнялась, она свернула в переулок слева. К лагерям караванщиков можно пройти разными дорогами.
  
  Торговец, который нанял на службу пардиек и охранников-гралов, а также проявил недюжинный интерес к присутствию в городе Танцовщицы Тени, в свою очередь, сам вызывал интерес. Вполне возможно, что он просто покупает и продаёт информацию, но даже это пригодилось бы Апсалар – хотя платить за сведения она, разумеется, не собиралась. Нанятые в племенах охранники означают долгое странствие по суше, между отдалёнными городами и малохоженными трактами, что их связывали. Такой торговец наверняка что-то да знает.
  
  Как, кстати, и его охранники.
  
  Она вышла к первому лагерю. С высоты птичьего полёта караванный городок выглядел бы покрытым оспинами – купцы постоянно прибывали и уходили со своими фургонами, конной охраной, сворами собак и верблюдами. На внешних краях устроились торговцы помельче. Расположение было продиктовано какой-то таинственной внутренней иерархией, которая позволяла высокостатусным караванам занимать места в центре.
  
  Выйдя по тропинке между шатрами на главную торговую «улицу», Апасалар принялась за поиски.
  
  К полудню она нашла торговца-тапу и уселась за один из крошечных столиков под навесом, чтобы перекусить зажаренным на палочке мясом с фруктами. Жир потёк по её рукам. Пока что она заметила оживление в лагерях караванщиков, которые успела посетить. Восстание и война явно плохо сказывались на экономике. Восстановление малазанского правления стало благословением для торговли во всей её алчной славе, и девушка видела повсюду открытое ликование. Звонким потоком текли из рук в руки монеты.
  
  Внимание Апсалар привлекли три фигуры. Они стояли у входа в просторный шатёр и спорили, похоже, из-за клетки с щенками. Две пардийки и один из гралов, которых она видела в таверне. Девушка надеялась, что они слишком заняты, чтобы её заметить. Вытерев руки о штаны и стараясь держаться в тени, Апсалар поднялась, вышла из-под навеса и скрылась с глаз этой троицы.
  
  Пока что довольно было их просто найти. Прежде чем допрашивать охранников или самого торговца, следовало исполнить другое задание.
  
  Долгий пеший путь обратно к таверне прошёл без происшествий. Апсалар поднялась по лестнице и вошла в свою комнату. Солнце перевалило за полдень, и думала она уже только о сне.
  
  – Вернулась!
  
  Голос Кердлы послышался из-под деревянного топчана.
  
  – Точно она? – спросила оттуда же Телораст.
  
  – Я узнала мокасины. Видишь, вшитые железные рёбра? Не такие, как у другого.
  
  Апсалар остановилась, стягивая кожаные перчатки.
  
  – Какого «другого»?
  
  – Другого, который тут был раньше, где-то колокол тому…
  
  – Колокол? – переспросила Телораст. – Ах да, ты про эти
  колокола, теперь поняла. Ими измеряют ход времени. Да, Не-Апсалар, примерно колокол. Но мы ничего не сказали. Мы молчали. Он не догадался, что мы здесь.
  
  – Трактирщик?
  
  – Сапоги, потёртые стременами, обшитые бронзовыми чешуйками – ходили туда-сюда, здесь присел, чтобы заглянуть под кровать, но нас не увидел и вообще ничего не увидел, потому что ты ему не оставила вещей, в которых можно было бы порыться…
  
  – Итак, мужчина…
  
  – Мы разве раньше не сказали? Кердла?
  
  – Наверняка сказали. Мужчина, в сапогах, да.
  
  – Долго он тут пробыл? – спросила Апсалар, оглядывая комнату – вору здесь брать было решительно нечего, если, конечно, это был вор.
  
  – Сотню ударов его сердца.
  
  – Сто шесть, Телораст.
  
  – Да-да, сто шесть.
  
  – Вошёл и вышел через дверь?
  
  – Нет, через окно – ты ведь вытащила прутья, помнишь? С крыши спустился, верно, Телораст?
  
  – Или взобрался снизу, с улицы.
  
  – Или, может, из соседней комнаты, то есть справа или слева.
  
  Апсалар нахмурилась и скрестила руки на груди:
  
  – А он вообще через окно входил?
  
  – Нет.
  
  – Значит, Путь.
  
  – Да.
  
  – И это был вовсе не человек-мужчина, – добавила Кердла. – А демон. Большой, чёрный, волосатый, с когтями и клыками.
  
  – И в сапогах, – напомнила Телораст.
  
  – Точно. В сапогах.
  
  Апсалар стащила перчатки и бросила их на прикроватную тумбочку. Растянулась на топчане.
  
  – Разбудите меня, если он вернётся.
  
  – Конечно, Не-Апсалар. Можешь на нас положиться.
  
  Когда она проснулась, было уже темно. С проклятьем Апсалар резко села на топчане.
  
  – Который час?
  
  – Проснулась!
  
  Рядом парила тень по имени Телораст – нечёткий абрис тела во мраке, глаза тускло светятся.
  
  – Ну, наконец-то! – прошептала Кердла с подоконника, где она скорчилась, точно горгулья, и вывернула голову, чтобы взглянуть на Апсалар, которая по-прежнему сидела на топчане. – Два колокола прошло со смерти солнца! Мы хотим гулять!
  
  – Ладно, – пробормотала она, вставая. – Тогда идите за мной.
  
  – Куда?
  
  – Обратно к Джен'рабу.
  
  – Фу-у, мерзкое местечко.
  
  – Я там надолго не задержусь.
  
  – Это хорошо.
  
  Девушка подняла перчатки, ещё раз проверила оружие – всё тело ныло от врезавшихся в плоть рукоятей и ножен двух десятков кинжалов, которые она так и не сняла перед сном, – и подошла к окну.
  
  – Мы по мостику пойдём?
  
  Апсалар остановилась, пристально взглянула на Кердлу:
  
  – Какому мостику?
  
  Призрак обхватил оконную раму и указал наружу:
  
  – Вон тому.
  
  Проявление Тени, что-то вроде акведука, протянулось от подоконника через переулок и здания за ним, изгибаясь затем в сторону Джен'раба. По виду – камень, Апсалар даже могла разглядеть мелкие камешки и куски раскрошившегося раствора.
  
  – Что это?
  
  – Мы не знаем.
  
  – Он ведь из Владений Тени, да? Наверняка. Иначе я бы не смогла его увидеть.
  
  – О да! Наверное. Правда, Телораст?
  
  – Конечно! Или неправда.
  
  – А как давно, – спросила Апсалар, – он здесь появился?
  
  – Пятьдесят три удара твоего сердца. Ты как раз просыпалась. Она ведь просыпалась, верно, Кердла? И дёргалась.
  
  – И стонала. Точнее, простонала. Один раз. Тихо. Полстона примерно.
  
  – Нет, – возразила Телораст, – это я стонала.
  
  Апсалар вскарабкалась на подоконник, а затем, продолжая держаться за стену, шагнула на мост. Нога встала на твёрдую поверхность.
  
  – Ладно, – ошеломлённо пробормотала девушка, отпуская спасительную стену. – Можем и так пройти.
  
  – Мы согласны.
  
  И они пошли вперёд – над переулком, жилым домом, улицей, а затем – грудами развалин. Вдали показались призрачные башни. Теневой город, но совершенно отличный от того, что она видела прошлой ночью. Среди руин внизу поблёскивала вода в каналах, через которые протянулись более низкие мосты. В нескольких тысячах шагов к юго-востоку возвышался массивный купол дворца, а за ним – что-то вроде озера или широкой реки. По её водам скользили вытянутые корабли с квадратными парусами. Корабли из полуночно-чёрного дерева. Апсалар заметила несколько высоких фигур, которые переходили один из мостов в пятидесяти шагах от неё.
  
  Телораст прошипела:
  
  – Я их знаю!
  
  Апсалар присела, внезапно почувствовав себя очень уязвимой на высоком акведуке.
  
  – Тисте эдуры!
  
  – Да, – выдохнула она.
  
  – А они нас видят?
  
  Не знаю. По крайней мере, по нашему мосту никто из них не идёт… пока что.
  
  – Давайте, тут недалеко. Я хочу оказаться отсюда подальше.
  
  – Согласны, о как мы согласны.
  
  Кердла замешкалась:
  
  – С другой стороны…
  
  – Нет, – отрезала Апсалар. – Даже и не думай, призрак.
  
  – Ну и ладно. Просто там, в канале внизу, лежит тело.
  
  Проклятье!
  Апсалар подобралась к невысокому парапету и взглянула вниз.
  
  – Это не тисте эдур.
  
  – Ага, – подтвердила Кердла. – Точно не эдур, Не-Апсалар. Вроде тебя, да, вроде тебя. Только раздутый. Недавно мёртвый… мы его хотим…
  
  – Если привлечёте внимание, на помощь не рассчитывайте.
  
  – А она права, Кердла. Давай, она уходит! Стой! Не оставляй нас здесь!
  
  Добравшись до крутой лестницы, Апсалар начала быстро спускаться. Как только она ступила на бледную, пыльную землю, призрачный город исчез. Позади неё возникли две тени, опустились к девушке.
  
  – Жуткое местечко, – заявила Телораст.
  
  – Но там был престол! – взвыла Кердла. – Я его почувствовала! Чудесный, восхитительный трон!
  
  Телораст фыркнула:
  
  – Восхитительный? Ты ума лишилась. Там только боль. Страдания. Увечье…
  
  – Тихо вы, – приказала Апсалар. – Расскажете мне об этом троне. Но потом. Стерегите этот вход.
  
  – Это мы можем. Мы отличные сторожа. Там кто-то умер, да? Можно нам забрать тело?
  
  – Нет. Оставайтесь здесь.
  
  Апсалар вошла в полузасыпанный храм.
  
  Комната внутри изменилась. Труп семака исчез. Тело Мебры раздели, саму одежду порезали на куски. Немногочисленную мебель методично разобрали на части. Тихонько выругавшись, Апсалар подошла к проходу, ведущему во внутренний покой – занавес, прежде укрывавший его, сорвали. В крошечной каморке за ним – жилой комнате Мебры – при обыске проявили не меньшее тщание. Не обращая внимания на отсутствие света, девушка осмотрела обломки. Кто-то здесь что-то искал – или нарочно запутывал следы.
  
  Апсалар вспомнила, как вчера появился семак. Она-то вообразила, будто он заметил, как она бежит среди валунов, и поэтому решил вернуться. Но теперь Апсалар уже не была так уверена. Возможно, его отправили назад потому, что задание было исполнено лишь наполовину. В любом случае, в ту ночь он не работал один. Она проявила беспечность, думая иначе.
  
  Из внешней комнаты послышался дрожащий шёпот:
  
  – Ты где?
  
  Апсалар вышла обратно.
  
  – Что ты здесь делаешь, Кердла? Я же сказала…
  
  – Двое идут сюда. Женщины, как ты. В смысле, как и мы. Я забыла. Да, мы ведь все здесь женщины…
  
  – Найди тень и спрячься, – перебила Апсалар. – Телораст, тебя это тоже касается.
  
  – Ты не хочешь, чтобы мы их убили?
  
  – А вы можете?
  
  – Нет.
  
  – Прячьтесь.
  
  – Хорошо, что мы решили стеречь двери, да?
  
  Не обращая внимания на призрака, Апсалар устроилась у выхода наружу. Обнажив ножи, она прижалась спиной к покатой стене и принялась ждать.
  
  Апсалар услышала торопливые шаги, шарканье, когда они остановились снаружи, дыхание. Затем первая шагнула внутрь с прикрытым заслонками фонарём в руках. Ещё шаг – и женщина отодвинула заслонку, послав луч света на противоположную стену. Следом вошла вторая женщина, выставив вперёд обнажённую саблю.
  
  Пардийки из охраны каравана.
  
  Апсалар шагнула ближе и вогнала остриё одного из кинжалов в локтевой сустав руки с саблей, а затем ударила навершием другого в висок женщины.
  
  Та повалилась на землю, выронив оружие.
  
  Другая резко повернулась на месте.
  
  Удар ногой пришёлся ей чуть выше челюсти. Женщина зашаталась, фонарь вылетел из рук и с треском врезался в стену.
  
  Спрятав ножи, Апсалар подобралась к оглушённой охраннице. Удар в солнечное сплетение заставил пардийку согнуться пополам. Она упала на колени, затем повалилась на бок, скорчилась от боли.
  
  – В самый раз, – проговорила Апсалар, – я ведь как раз собиралась тебя допросить.
  
  Девушка отступила к первой женщине и проверила, в каком та состоянии. Без сознания, и ещё некоторое время не очнётся. На всякий случай Апсалар отбросила ногой саблю в угол, а затем избавила охранницу от ножей, обнаружившихся в ножнах подмышками. Вернувшись ко второй пардийке, она некоторое время разглядывала стонущую, неподвижную женщину, а затем присела и вздёрнула её на ноги.
  
  Апсалар ухватила правую руку женщины, в которой та держала оружие, и резким движением вывихнула в локтевом суставе.
  
  Женщина закричала.
  
  Апсалар схватила её за горло и с размаху припечатала к стене так, что голова с треском врезалась в камень. Блевотина хлынула на перчатку и запястье девушки. Продолжая удерживать пардийку, она сказала:
  
  – Теперь ты ответишь на мои вопросы.
  
  – Умоляю!..
  
  – Не умоляй. От этого я становлюсь только более жестокой. Отвечай так, чтобы меня устроили ответы, и я, может, оставлю вас с подругой в живых. Понятно?
  
  Пардийка кивнула. По её лицу текла кровь, а под правым глазом набухал вытянутый кровоподтёк – там, куда пришёлся удар прошитого железом мокасина.
  
  Почуяв приближение призраков, Апсалар бросила взгляд через плечо. Тени зависли над телом другой пардийки.
  
  – Одна из нас могла бы её забрать, – прошептала Телораст.
  
  – Легко, – согласилась Кердла. – Разум её помутился.
  
  – Ушёл.
  
  – Потерялся в Бездне.
  
  Апсалар не сразу решилась, но затем сказала:
  
  – Давайте.
  
  – Я! – зашипела Кердла.
  
  – Нет, я! – взвыла Телораст.
  
  – Я!
  
  – Я её первая нашла!
  
  – Вот и нет!
  
  – Я выбираю, – сказала Апсалар. – Приемлемо?
  
  – Да.
  
  – О да, ты выберешь, дражайшая госпожа…
  
  – Опять ты подлизываешься!
  
  – Вот и нет!
  
  – Кердла, – приказала Апасалар. – Одержи её.
  
  – Знала, знала, что ты выберешь её!
  
  – Терпение, Телораст. Ночь ещё не окончена.
  
  Пардийка перед девушкой заморгала, в её глазах застыло потрясение.
  
  – С кем ты говоришь? Что это за язык? Кто там… я не вижу…
  
  – Твой фонарь погас. Не важно. Расскажи мне о своём хозяине.
  
  – Ох, нижние боги, как больно…
  
  Апсалар потянулась и ещё раз дёрнула вывихнутую руку.
  
  Женщина завопила, затем обмякла, потеряв сознание.
  
  Апсалар дала безвольному телу сползти по стене, в сидячее положение. Затем вытащила флягу и плеснула водой в лицо пардийке.
  
  Глаза открылись, сознание вернулось, а вместе с ним – ужас.
  
  – Мне не интересно, больно тебе или нет, – сказала Апсалар. – Я хочу знать о торговце. Твоём господине. Попробуем ещё раз?
  
  Другая пардийка села у входа, начала хрипеть, затем закашлялась и сплюнула кровавой мокротой.
  
  – Ага! – закричала Кердла. – Так-то лучше! Ох, как всё болит! Ой, рука!
  
  – Тихо! – приказала Апсалар, затем вновь сосредоточилась на женщине перед собой. – Я не слишком терпелива.
  
  – Тригалльская торговая гильдия, – выдохнула женщина.
  
  Апсалар медленно отклонилась назад так, что села на пятки. Неожиданный ответ.
  
  – Кердла, убирайся из этого тела.
  
  – Что?
  
  – Живо!
  
  – Ну, и ладно, всё равно она была поломанная. О, мир без боли! Так-то лучше – какая же я была дура!
  
  Телораст хрипло расхохоталась:
  
  – Дурой и осталась, Кердла. Я ведь тебе намекала. Не подходит она тебе.
  
  – Хватит болтать, – сказала Апсалар.
  
  Это следовало обдумать. Оперативная база Тригалльской торговой гильдии располагалась в Даруджистане. Довольно много времени прошло с тех пор, как они посетили Владения Тени с грузом взрывчатки для Скрипача – если, конечно, это вообще был тот же самый караван, – но Апсалар подозревала, что тот же. Похоже, что в Семь Городов этих торговцев предметами и сведениями привело не одно задание. С другой стороны, возможно, они лишь отдыхали здесь, в городе – учитывая трудности путешествия по Путям – и чародей-торговец просто приказал подручным собирать все полезные сведения. В любом случае, нужно убедиться.
  
  – Что привело его… или её сюда, в Эрлитан?
  
  Правый глаз пардийки уже окончательно заплыл.
  
  – Его.
  
  – Имя?
  
  – Карполан Демесанд.
  
  Апсалар едва заметно кивнула.
  
  – Мы, кхм, производили доставку – мы, охранники, мы же акционеры…
  
  – Я знаю, как работает Тригалльская торговая гильдия. Доставку, говоришь?
  
  – Да, для Колтейна. Во время «Собачьей цепи».
  
  – Давненько это было.
  
  – Да. Прости, очень больно, говорить больно.
  
  – Молчать будет больнее.
  
  Пардийка скривилась, и Апсалар даже не сразу поняла, что это ухмылка.
  
  – Я не сомневаюсь в тебе, Танцовщица Тени. Да, было и другое. Алтарные камни.
  
  – Что?
  
  – Резные камни, чтобы выложить священный водоём…
  
  – Здесь, в Эрлитане?
  
  Женщина покачала головой, скривилась от боли, затем сказала:
  
  – Нет. В И'гхатане.
  
  – Вы туда направляетесь? Или уже возвращаетесь?
  
  – Возвращаемся. Мы передвигаемся по Путям. Мы… кхм… отдыхаем.
  
  – Так Карполан Демесанд заинтересовался Танцовщицей Тени просто из любопытства?
  
  – Он любит знать… всё. Ценные сведения дают нам преимущества. Никто не любит стоять в арьергарде на Переезде.
  
  – На Переезде?
  
  – По Путям. Там… жутковато.
  
  Даже не сомневаюсь.
  
  – Передай своему господину, – проговорила Апсалар, – что эта Танцовщица Тени не любит пристального внимания.
  
  Пардийка кивнула. Апсалар выпрямилась:
  
  – С вами всё.
  
  Женщина откинулась к стене, прикрыла лицо левым запястьем.
  
  Девушка уставилась на охранницу, пытаясь понять, что её так напугало.
  
  – Мы теперь понимаем этот язык, – сообщила Телораст. – Она думает, что ты сейчас её убьёшь – и ты её убьёшь, правильно?
  
  – Нет. Это же очевидно. Иначе она не сможет передать мои слова своему хозяину.
  
  – Она не способна связно думать, – вмешалась Кердла. – К тому же, лучший способ передать твоё послание – два трупа.
  
  Апсалар вздохнула, затем обратилась к пардийке:
  
  – Что привело вас сюда? К Мебре?
  
  Глухо из-под руки женщина ответила:
  
  – Хотели купить сведения… но он мёртв.
  
  – Какие сведения?
  
  – Любые. Все. Что он был готов продать. Но ты убила Мебру…
  
  – Нет, не я. В знак мира между мной и твоим хозяином я скажу вот что: убийца из Безымянных убил Мебру. Его не пытали. Просто уничтожили. Безымянные не искали его знаний.
  
  Пардийка сдвинула запястье и уставилась зрячим глазом не девушку.
  
  – Безымянные? Храни нас Семь Святых!
  
  – Теперь, – проговорила Апсалар, обнажая кинжал, – мне нужно некоторое время.
  
  С этими словами она ударила женщину навершием в висок, и глаз закатился, а пардийка обмякла и сползла на пол.
  
  – Жить будет? – спросила Телораст, подлетая ближе.
  
  – Оставь её.
  
  – Она ведь может очнуться и забыть всё, что ты ей сказала.
  
  – Не важно, – ответила Апсалар, вкладывая кинжал в ножны. – Её хозяин в любом случае выяснит всё, что ему нужно знать.
  
  – Чародей. Ах, да, они ведь странствуют по Путям, так она сказала. Рискованно. Этот Карполан Демесанд, видно, силён в сотворении чар – ты обзавелась опасным врагом.
  
  – Не думаю, что он захочет со мной враждовать, Телораст. Я оставила жизнь его акционерам и даже подарила ему сведения.
  
  – А таблички как же? – спросила Кердла.
  
  Апсалар развернулась:
  
  – Какие таблички?
  
  – Ну, которые под полом спрятаны.
  
  – Покажи.
  
  Тень подплыла к голому трупу Мебры.
  
  – Под ним. Тайник под камнем. Застывшая глина, бесконечные списки, которые, наверное, ничего не стоят.
  
  Апсалар перевернула тело. Камень легко поднялся, и она даже подивилась беспечности обыскивавших. С другой стороны, вдруг Мебра мог выбрать, где умереть. Он ведь лежал строго над тайником. В земле была вырыта грубая ямка, заполненная теперь глиняными табличками. В углу расположился мокрый джутовый мешок с мягкой глиной и полдюжины костяных стилей, перевязанных бечевой.
  
  Апсалар встала и подняла с пола фонарь. От удара о стену заслонка закрылась, но пламя внутри не потухло. Девушка потянула за кольцо, чтобы до половины приоткрыть заслонку. Вернувшись к тайнику, она подняла верхнюю из дюжины табличек, затем уселась, скрестив ноги, у ямы и принялась читать в неверном круге света.
  
  «На Великий Собор культа Рашана явились Бридток из Г'данисбана, Септун Анабхин из Омари, Срадал Пурту из И'гхатана и Торахаваль Делат из Карашимеша. Глупцы и обманщики – все до одного. Торахаваль – сучка, ни капли чувства юмора, как у её кузена, и ни капли его смертоносности. Она играет только в одну-единственную игру, но из неё получится отличное украшение – Высшая жрица, соблазнительная, привлекательная для столь многих послушников. Что до Септуна и Бридтока, то последний – мой ближайший соперник, похваляется кровным родством с этим безумцем, Бидиталом, но я хорошо знаю его слабости, и скоро он не сможет принять участие в последнем голосовании. Из-за несчастного случая. Септун – рождён не вести за собой, но следовать, больше о нём нечего сказать».
  
  Двое из этих культистов значились среди целей Апсалар. Она постаралась запомнить остальные имена, на случай, если подвернётся подходящая возможность.
  
  Вторая, третья и четвёртая таблички содержали списки связных за прошедшую неделю, с примечаниями и наблюдениями, из которых становилось понятно, что Мебра по-прежнему занимался вымогательством. Торговцы, солдаты, неверные жёны, воры, головорезы…
  
  Пятая табличка вызвала у неё больший интерес.
  
  «Срибин, мой самый доверенный агент, подтвердил: объявленный вне закона грал, Таралак Вид, побывал месяц тому в Эрлитане. Опаснейший человек, тайный клинок Безымянных. Это лишь укрепляет мои подозрения в том, что они что-то сделали, выпустили какого-то древнего, ужасного демона. Похоже, странник-хундрил не соврал и вся история про курган и сбежавшего дракона – правда. Охота началась. Но кто в ней добыча? И какова в ней роль Таралака Вида? О, лишь только вижу это имя на влажной глине, меня мороз пробирает до костей. Дессимбелакис побери Безымянных. Они никогда не играют честно».
  
  – Сколько ты ещё будешь этим заниматься? – не выдержала Кердла.
  
  Не обращая внимания на тень, Апсалар продолжала разбираться с табличками, выискивая теперь имя «Таралак Вид». Призраки болтались рядом, время от времени обнюхивая бесчувственных пардиек, иногда выскальзывая наружу, затем возвращаясь с бормотанием на каком-то неведомом языке.
  
  В яме хранилось тридцать три таблички, и когда девушка достала последнюю, она заметила что-то странное на дне. Придвинув фонарь, Апсалар разглядела глиняные черепки. Фрагменты текста, написанного рукой Мебры.
  
  – Он их уничтожает, – пробормотала она себе под нос. – Время от времени.
  
  Апсалар присмотрелась к табличке у себя в руках. Её покрывал куда более толстый слой пыли, чем остальные. Буквы больше истёрлись.
  
  – Но эту сохранил.
  
  Ещё один список. Но имена в нём – знакомые. Апсалар принялась читать вслух:
  
  – «Дукер наконец освободил Геборика Лёгкую Руку. Планы смешало восстание, Геборик исчез. Колтейн ведёт беженцев, но среди малазанцев скрылись змеи. Калам Мехар отправлен к Ша'ик, следом – „Красные клинки“. Калам передаст Книгу в руки Ша'ик. „Красные клинки“ убьют эту сучку. Я доволен».
  
  Следующие несколько строк врезали в глину уже после того, как она затвердела. Почерк казался торопливым и неровным.
  
  – «Геборик у Ша'ик. Теперь известен как „Призрачные Руки“. И в этих руках – сила, способная уничтожить всех нас. Весь этот мир. И никто не может его остановить».
  
  Написано в ужасе, в панике. Но… Апсалар покосилась на другие таблички. Видимо, произошло нечто, успокоившее Мебру. Геборик погиб? Этого она не знала. Может, на его след вышел кто-то другой, кто-то, распознавший угрозу? Да и вообще, какого Худа Геборику – незначительному историку из Унты – делать в компании Ша'ик?
  
  Очевидно «Красные клинки» не справились со своей задачей. Ведь в конце концов эту женщину убила адъюнкт Тавор, верно? На глазах у десяти тысяч свидетелей.
  
  – Она сейчас очнётся.
  
  Апсалар взглянула на Телораст. Тень парила у тела пардийки, лежавшей рядом со входом.
  
  – Ладно, – проговорила Апсалар, сталкивая таблички обратно в яму и укладывая сверху камень. – Уходим.
  
  – Ну, наконец-то! Там уже почти рассвело!
  
  – И никакого моста?
  
  – Только развалины, Не-Апсалар. Ох, слишком похоже на родину.
  
  Кердла зашипела:
  
  – Тихо, Телораст! Идиотка! Мы об этом не должны говорить, помнишь?
  
  – Прости.
  
  – Когда доберёмся до моей комнаты, – сказала Апсалар, – вы мне расскажете об этом троне.
  
  – Она вспомнила.
  
  – А я – нет, – отозвалась Кердла.
  
  – Я тоже, – подхватила Телораст. – Троне? Каком троне?
  
  Апсалар уставилась на двух призраков, которые встретили её взгляд немигающими, слабо светящимися глазами.
  
  – Ладно, проехали.
  
  Фалах'д был на голову ниже Самар Дэв (а она едва дотягивала до среднего роста) и весил, наверное, меньше, чем одна её нога, если отрубить её у бедра. Неприятный образ, конечно, но до ужаса реалистичный. В сломанных костях обосновалась сильная инфекция, изгнать которую удалось только усилиями четырёх ведьм. Это произошло лишь вчера вечером, Самар до сих пор чувствовала слабость и головокружение, и стоять здесь, на самом солнцепёке, было вовсе не легко.
  
  Каким бы лёгким коротышкой ни был фалах'д, он изо всех сил старался производить внушительное, благородное впечатление, восседая на своей длинноногой белой кобыле. Увы, несчастное животное под ним тряслось и вздрагивало всякий раз, когда яггский жеребец Карсы Орлонга вскидывал голову или грозно косил глазами. Фалах'д ухватился обеими руками за луку седла, поджал тонкие губы, и в глазах его светилась даже некоторая робость. Расшитая драгоценными камнями телаба фалах'да смялась, а круглая шёлковая шапка с подбоем перекосилась, когда правитель города взглянул на того, кого все знали как Тоблакая, бывшего телохранителя Ша'ик. Который, даже спешившись и стоя рядом со своим конём, мог и вполне намеренно смотрел сверху вниз на властителя Угарата.
  
  Фалах'да сопровождали полсотни солдат дворцовой стражи, и ни сами они, ни их лошади явно не чувствовали себя уверенно.
  
  Тоблакай разглядывал массивное строение, известное как крепость Моравал. Всю плосковерхую гору выдолбили изнутри, каменным склонам придали вид внушительных укреплений. Окружал крепость глубокий ров с крутыми стенами. Чародейство или морантская взрывчатка разрушили каменный мост через него, а на другой стороне были хорошо видны обожжённые и помятые, но крепкие ворота из железа. Можно было приметить несколько простых окон на высоте, но все они были наглухо закрыты железными ставнями со скошенными прорезями бойниц.
  
  Осадный лагерь выглядел убого – всего несколько сотен солдат, расположившихся у костров и поглядывавших на приезжих со слабым интересом. К северу от узкой дороги раскинулось полевое кладбище – около сотни кустарных деревянных помостов высотой чуть ниже колена, на каждом из которых расположился завёрнутых в саван труп.
  
  Тоблакай наконец перевёл взгляд на фалах'да:
  
  – Когда в последний раз на стенах видели малазанца?
  
  Молодой градоправитель вздрогнул от неожиданности, затем нахмурился.
  
  – Ко мне следует обращаться, – протянул он тоненьким голоском, – соответственно с моим положением как Святого фалах'да Угарата…
  
  – Когда? – повторил Тоблакай, лицо его потемнело.
  
  – Кхм, ну, гм… Капитан Инашан, отвечай этому варвару!
  
  Наспех отдав честь, капитан подошёл к солдатам в лагере. Самар смотрела, как он переговорил с полудюжиной осаждавших, видела, как в ответ на вопросы они лишь пожимали плечами, видела, как напряглась спина Инашана, слышала, как голос его зазвучал громче. Солдаты начали переругиваться между собой.
  
  Тоблакай хмыкнул. Указал на своего коня.
  
  – Оставайся здесь, Погром. Никого не убивай.
  
  Затем великан подошёл к краю рва.
  
  Самар Дэв не сразу решилась, но затем двинулась следом.
  
  Воин покосился на неё, когда она остановилась рядом.
  
  – Я буду штурмовать эту крепость один, ведьма.
  
  – Это наверняка, – ответила Самар. – Я здесь, только чтобы лучше видеть.
  
  – Вряд ли тебе будет на что смотреть.
  
  – Что ты задумал, Тоблакай?
  
  – Я – Карса Орлонг из народа теблоров. Ты знаешь моё имя, его и называй. Для Ша'ик я был «Тоблакай». Она мертва. Для Леомана Кистеня я был «Тоблакай», и он всё равно, что мёртв. Для восставших я был…
  
  – Ладно, я поняла. Только мёртвые или почти мёртвые люди звали тебя Тоблакаем, но учти, что только это имя уберегло тебя от того, чтобы прогнить остаток жизни в дворцовых застенках.
  
  – Щенок на белом коне – глупец. Я могу сломать его одной рукой…
  
  – Да, его это, вероятнее всего, сломит. А его армию?
  
  – Тоже глупцы. Хватит слов, ведьма. Узри.
  
  И она увидела.
  
  Карса спустился в ров. Мусор, сломанное оружие, осадные камни и иссохшие тела. На валунах засуетились ящерицы, накидочники взмыли вверх, словно бледные листья на ветру. Теблор остановился точно под массивными железными створками ворот. Даже при своём росте он едва мог дотянуться до узкого выступа под ними. Воин оглядел обломки моста, разбросанные вокруг, затем начал сваливать в кучу камни, выбирая куски побольше, чтобы сложить грубые ступени.
  
  Через некоторое время результат его удовлетворил. Обнажив меч, он взобрался по ступеням и оказался вровень с широким, прибитым заклёпками запорным механизмом. Карса поднял кремнёвый меч обеими руками, вогнал остриё в щель там, где по его расчёту должен был находиться замок. Выждав мгновение, пока угол клинка и положение рук не укрепились в его сознании, затем вытащил меч, отступил так далеко, как только смог, на самодельной платформе из обломков, занёс своё оружие – и ударил.
  
  Удар достиг цели, неразрушимое кремнёвое лезвие вошло в щель между створками ворот. Клинок с хрустом вонзился в невидимый железный засов и застрял, а отдача волной пробежала по рукам и плечам Карсы.
  
  Теблор заворчал, подождал, пока боль успокоится, затем с пронзительным скрежетом вытащил меч. И вновь прицелился.
  
  На этот раз он не только услышал, но и почувствовал, как переломился засов.
  
  Карса выдернул клинок и упёрся плечом в ворота.
  
  Что-то тяжело звякнуло с другой стороны, и правая створка распахнулась.
  
  Самар Дэв смотрела на происходящее широко распахнутыми глазами. Она только что увидела нечто… невероятное.
  
  К ней подошёл капитан Инашан.
  
  – Храни нас Семь Святых, – прошептал он. – Он же только что разрубил железные ворота.
  
  – Именно так.
  
  – Нам нужно…
  
  Самар покосилась на солдата:
  
  – Что нам нужно, капитан?
  
  – Нам нужно убрать его из Угарата. И как можно скорее.
  
  Тьма в коридоре – стены под углом, желоба и бойницы. Какой-то механизм опустил сводчатый потолок и сдвинул стены – Карса видел, что они висят, примерно на палец не доставая до мощёного пола. Двадцать убийственных шагов до внутренних ворот – широко распахнутых.
  
  Теблор прислушался, но ничего не услышал. Зловонный, горьковатый воздух. Воин прищурился, глядя на бойницы. За ними тоже тьма, потайные комнаты за стеной не освещены.
  
  Перехватив меч поудобнее, Карса Орлонг вошёл в крепость.
  
  По желобам на него не посыпался раскалённый песок, никто не поливал его кипящим маслом, стрелы не полетели из бойниц. Теблор добрался до ворот. За ними раскинулся внутренний двор, на треть залитый белым солнечным светом. Карса вышел из-под арки и поднял глаза. Скалу и вправду выдолбили изнутри – над головой сиял прямоугольник голубого неба с огненным шаром солнца в углу. Стены по обе стороны от воина были покрыты укреплёнными площадками и балконами, изъязвлены бесчисленными окнами. Он видел двери на балконах, некоторые из них – открытые чёрные провалы внутрь, другие – заперты. Карса насчитал на противоположной стене двадцать два уровня, восемнадцать на левой, семнадцать на правой и двенадцать на задней – внешней – стене, укреплённой едё двумя боковыми выступами с шестью уровнями на каждом. Крепость оказалась настоящим городом.
  
  Но, похоже, вымершим.
  
  Его внимание привлекла глубокая яма в одном из затенённых углов двора. Плиты пола подняли и сложили рядом, а сама подкоп уходил куда-то в глубину. Теблор подошёл ближе.
  
  Под плитами работники докопались до скалистого основания, но оно оказалось лишь выступом толщиной, наверное, в полсажени, который укрывал полый подземный зал. И оттуда доносилась вонь.
  
  В подземелье вела деревянная приставная лестница.
  
  Карса решил, что это самодельная выгребная яма. Ведь осаждавшие наверняка забили стоки в ров, надеясь, что в гарнизоне начнётся мор. Смрад недвусмысленно подсказывал, что яму использовали в качестве отхожего места. Но зачем тогда лестница?
  
  – Странные интересы у этих малазанцев, – пробормотал он.
  
  Рукой он чувствовал, как растёт напряжение в каменном мече – прикованные к клинку духи Байрота Гилда и Дэлума Торда внезапно забеспокоились.
  
  – Или это случайная находка, – добавил теблор. – Об этом вы меня хотите предупредить, братья-духи?
  
  Карса смерил взглядом лестницу.
  
  – Ну, как скажете, братья, но я лазал и по худшим.
  
  Карса убрал меч за спину и начал спуск.
  
  Экскременты пятнали стены, но, к счастью, не ступени лестницы. Воин спустился мимо каменной крышки, и остатки свежего воздуха сверху выдавила густая, резкая вонь. Но в запахе чувствовались не только человеческие нечистоты. Что-то ещё…
  
  Добравшись до пола подземного зала, Карса замер, стоя по щиколотку в дерьме и лужах мочи, пока его глаза не привыкли к темноте. Наконец он смог различить скруглённые стены с волнообразными горизонтальными выступами, но без всяких иных следов резьбы. Гробница-толос. Но такого стиля Карса никогда прежде не видел. Во-первых, слишком большая, а во-вторых, здесь не были ни следа платформы или саркофага. Ни погребальных даров, ни надписей.
  
  Теблор не видел и формального входа или двери в стенах. Шлёпая по нечистотам, чтобы получше рассмотреть кладку, Карса чуть не упал, когда шагнул прочь с невидимой платформы – он стоял на возвышении, доходившем практически до самих стен. Отступив, он осторожно обошёл платформу по кругу. И в процессе обнаружил шесть железных штырей, вогнанных глубоко в камень, – две группы по три. Массивные шипы – толще запястья теблора в ширину.
  
  Карса вернулся к центру, остановился рядом с лестницей. Если бы он лёг на пол, головой на центральный клин любой группы, то не смог бы дотянуться руками до другой. Будь он в полтора раза выше, справился бы. Видно, тварь, которую тут приколотили этими гвоздями, была громадной.
  
  И, к сожалению, похоже, железные клинья подвели…
  
  Лёгкое движение в тяжёлом, затхлом воздухе, тень слабого света, просачивавшегося сверху. Карса потянулся за мечом.
  
  Огромная лапа сомкнулась у него на спине, два когтя прошили плечи, ещё два вошли под рёбра, а больший вонзился в тело под левой ключицей теблора. Гигантские пальцы сомкнулись и потащили его вверх так, что лестница перед глазами превратилась в смазанное пятно. Меч оказался плотно прижат к спине. Карса забросил руки назад, и его ладони сомкнулись на чешуйчатом запястье толщиной больше его бицепса.
  
  Оказавшись выше скальной крыши, он понял по тому, как дёргались когти, что зверь карабкается по стене ямы ловко, точно бхок'арал. Что-то тяжёлое и чешуйчатое скользнуло по рукам теблора.
  
  Затем – ослепительный солнечный свет.
  
  Зверь швырнул Карсу через двор. Воин тяжело упал, заскользил по камням, пока не врезался во внешнюю стену.
  
  Все кости в спине словно выскочили из суставов. Сплюнув кровь, Карса Орлонг заставил себя подняться на ноги, пошатнулся, опёрся о нагретый солнцем камень.
  
  Рядом с ямой стояла чудовищная рептилия, двуногая, со слишком длинными и крупными передними лапами, когти которых скребли по мостовой. Хвост – толстый и короткий. Широкие челюсти заполняли длинные, как кинжалы, клыки, над которыми крупные скулы и надбровные дуги прикрывали глубоко посаженные глазки, поблёскивавшие, точно мокрая галька на берегу. Зазубренный гребень шёл вдоль плоского, вытянутого черепа – бледно-жёлтый над серовато-зелёной шкурой. Зверь был в полтора раза выше Тоблакая.
  
  Недвижная, словно статуя, рептилия разглядывала его. С когтей левой лапы капала кровь.
  
  Карса глубоко вздохнул, затем вытащил свой меч и отбросил в сторону.
  
  Голова чудовища дёрнулась, покачнулась из стороны в сторону, затем оно бросилось вперёд, наклонившись вперёд и отталкиваясь от земли массивными задними лапами.
  
  И Карса ринулся прямо на зверя.
  
  Такой реакции рептилия явно не ждала, поскольку теблор оказался внутри хвата огромных лап и под разинутой пастью. Он резко вскинул голову, ударив снизу в челюсть твари, затем вновь пригнулся, просунул руку между задних ног и обхватил правую. Врезавшись плечом в подбрюшье рептилии, воин крепко сомкнул руки на другой стороне захваченной ноги. С рёвом теблор поднял её, вздёрнул так, что зверь запрыгал на одной ноге.
  
  Когтистые лапы врезались в спину, рассекли медвежью шкуру, принялись яростно терзать плоть.
  
  Карса упёр правую ногу позади левой задней лапы зверя и изо всех сил толкнул.
  
  Тварь повалилась, и теблор услышал хруст сломанных костей.
  
  Короткий хвост дёрнулся, врезался в живот воину. Воздух рывком вырвался из четырёх лёгких Карсы, когда теблор снова взвился в воздух от удара и рухнул на камни, содравшие бóльшую часть кожи с его правого плеча и бедра, проскользил ещё четыре шага… и свалился в яму, ударившись о край скальной крышки, отчего та обломилась, а затем грохнулся лицом вниз в лужу нечистот на дне гробницы, раскидав в стороны каменные обломки.
  
  Карса поднялся, вывернулся, чтобы сесть, сплюнул зловонную жижу, одновременно пытаясь набрать в лёгкие воздуха. Кашляя и задыхаясь, он пополз к стене, прочь от дыры в потолке.
  
  Вскоре он сумел восстановить дыхание. Стряхнув нечистоты с головы, Карса уставился на столб света, лившийся по обе стороны лестницы. Зверь не погнался за ним… или не увидел, что теблор упал вниз.
  
  Воин поднялся на ноги и подошёл к лестнице. Посмотрел вверх, но не увидел ничего, кроме солнечного света.
  
  Карса полез наверх. Оказавшись вровень с краем ямы, он остановился, приподнялся так, чтобы осмотреть двор. Рептилии нигде не было видно. Теблор поспешно выбрался на мостовую. Снова сплюнул, встряхнулся, и зашагал ко входу во внутреннюю часть крепости. Поскольку из-за рва не доносилось никаких криков, Карса решил, что зверь туда не побежал. Значит, оставалась лишь сама крепость.
  
  Ворота были распахнуты настежь. Он вошёл в широкий зал, вымощенный гладкими плитами. Стены по сторонам несли едва заметные следы давно выцветших фресок.
  
  Повсюду валялись куски изуродованных доспехов и окровавленной одежды. Рядом стоял сапог, из которого торчали две обломанные кости.
  
  Прямо напротив в двадцати шагах виднелся другой проём, – створки дверей были изломаны и сорваны с петель. Карса двинулся к нему, но замер, услышав, как огромные когти царапают по плиткам во мраке. Слева, рядом со входом. Теблор отступил на десять шагов, а затем молнией рванулся вперёд. В дверь. Позади него пролетели когтистые лапы, и Карса услышал разочарованное шипение – прежде чем врезался в низкий диван, перелетел через него и упал на невысокий стол. Под весом теблора ножки подломились. Карса покатился дальше, так что в воздухе закувыркался стул с высокой спинкой, и заскользил вместе с ковром. Перестук когтистых лап становился всё громче – зверь бросился в погоню.
  
  Карса подтянул под себя ноги и нырнул вбок, что позволило ему вновь избежать хватки тяжёлых когтей. Опять врезался в стул, на этот раз массивный. Ухватившись за ножки, Карса взмахнул им навстречу зверю, который как раз взвился в воздух. Стул ударил по вытянутым лапам и отбил их в сторону.
  
  Тварь рухнула на пол головой вперёд, во все стороны брызнули осколки плиток.
  
  Карса пнул рептилию ногой в горло.
  
  Задняя нога твари врезалась ему в грудь, так что воина вновь отбросило назад. Теблор приземлился на брошенный шлем, покатился дальше и упёрся в стену.
  
  Несмотря на рокочущую боль в груди, Тоблакай поднялся на ноги.
  
  Тварь тоже вставала, медленно, качая головой из стороны в сторону, дыхание вырывалось у неё изо рта рывками, перемежавшимися резким, хриплым кашлем.
  
  Карса бросился на рептилию. Пригнувшись, ухватил за правое запястье, вывернул руку, продолжая двигаться вперёд, затем вновь развернулся, прокручивая лапу, пока та не хрустнула в плече.
  
  Тварь взвизгнула.
  
  Карса забрался ей на спину и принялся молотить кулаками по своду черепа. От каждого удара кости рептилии содрогались. Клацнули зубы, каждый удар вгонял голову всё ниже, она поднималась, лишь чтобы встретить следующий. Тварь заметалась по комнате – правая лапа безвольно повисла, левая вскинулась, пытаясь содрать теблора со спины.
  
  Карса продолжал осыпать её ударами, от силы которых его собственные руки онемели.
  
  Наконец он услышал, как череп треснул.
  
  Хриплый вздох – его собственный или твари, теблор уже не знал и сам, – а затем рептилия рухнула на пол и покатилась.
  
  Бóльшая часть её огромного веса пришлась на миг Карсе между ног. Теблор резко заревел, напряг мышцы бёдер, чтобы зазубренный гребень не впился ему в пах. Затем рептилия дёрнулась в сторону, придавив воину левую ногу. Тот обхватил рукой бьющуюся в конвульсиях шею.
  
  Продолжая катиться, тварь высвободила левую лапу, взмахнула её назад. Когти впились в левое плечо Карсы. Неимоверная сила стащила Тоблакая, бросила на пол среди обломков низкого столика.
  
  Карса нащупал одну из ножек столика. Приподнявшись, он изо всех сил обрушил её на вытянутую лапу зверя.
  
  Ножка разлетелась в щепки, а лапа с визгом отдёрнулась.
  
  Рептилия вновь поднялась на ноги.
  
  Карса опять бросился на неё.
  
  Но его встретил удар задней лапы, пришедшийся в грудь.
  
  Внезапная чернота.
  
  Его глаза распахнулись. Темнота. Тишина. Вонь нечистот, запах крови, оседающая пыль. Застонав, он сел.
  
  Грохот, откуда-то сверху.
  
  Теблор оглядывался, пока не заметил боковую дверь. Он поднялся и, хромая, двинулся к ней. Широкий коридор, а за ним – лестница.
  
  – Это что было, капитан? Крик?
  
  – Я не уверен, о фалах'д.
  
  Самар Дэв прищурилась, разглядывая солдата в ярком свете. Он продолжал что-то бормотать себе под нос с того момента, как Тоблакай разрубил железные ворота. Основными героями его внутреннего монолога выступали, похоже, каменные мечи, железо и засовы, пересыпанные отборными проклятьями. И рефреном повторялась мысль о том, что великана-варвара нужно срочно убрать из Угарата.
  
  Она вытерла пот со лба и вновь перевела взгляд на ворота крепости. По-прежнему ничего.
  
  – Они там ведут переговоры, – заявил фалах'д, ёрзая в седле, пока слуги по очереди обмахивали своего возлюбленного повелителя большими веерами из папируса.
  
  – Похоже было на крик, о Святой, – сказал, поразмыслив, капитан Инашан.
  
  – Значит, ожесточённые у них переговоры, капитан. Иначе бы не затянулись так надолго. Если бы они там уже все перемёрли с голоду, этот варвар уже бы вернулся. Если, конечно, он не нашёл добычу. Ха! Ошибся я в этом? Думаю, нет. Он ведь дикарь всё-таки. Сорвался с привязи Ша'ик, да? Почему он не умер, защищая её?
  
  – Если правду рассказывают, – неловко проговорил Инашан, – Ша'ик пожелала лично сразиться с адъюнктом, о фалах'д.
  
  – Слишком уж всё просто выходит в этой истории. Её рассказали живые, те, кто её оставил. Не уверен я в этом Тоблакае. Слишком уж он груб.
  
  – Да, о фалах'д, – проговорил Инашан, – он груб.
  
  Самар Дэв откашлялась:
  
  – О Святой, в крепости Моравал добычи не найти.
  
  – Вот как, ведьма? И отчего же ты так уверена в этом?
  
  – Это древнее строение. Оно старше самого Угарата. Конечно, оно перестраивалось время от времени – древние механизмы оказались превыше нашего разумения. Даже по сей день, о фалах'д. И сейчас у нас остались от них лишь отдельные части. Я долго изучала эти немногочисленные фрагменты и многое поняла…
  
  – Мне уже скучно, ведьма. Ты так и не объяснила, почему там нет добычи.
  
  – Прости меня, о фалах'д. Отвечаю: крепость обыскивали бесчисленное множество раз и ничего ценного не нашли, кроме этих разобранных механизмов…
  
  – Бесполезный мусор. Ладно, допустим, варвар там не занят грабежом. Значит, он ведёт переговоры с жалкими, мерзкими мезланами, перед которыми нам опять придётся преклониться. Ах, меня ввергли в унижение трусливые повстанцы из Рараку. Ни на кого нельзя положиться.
  
  – Похоже, что так, о фалах'д, – пробормотала Самар Дэв.
  
  Инашан бросил на неё тревожный взгляд.
  
  Самар вновь утёрла пот со лба.
  
  – О-ох! – внезапно закричал фалах'д. – Я просто плавлюсь!
  
  – Стойте! – воскликнул Инашан. – Это что было? Рёв?
  
  – Он, наверное, кого-то там насилует!
  
  Он увидел, что рептилия ковыляет по коридору. Голова твари моталась из стороны в сторону, тыкалась то в одну стену, то в другую. Карса побежал за ней.
  
  Зверь, должно быть, услышал теблора, так как развернулся, распахнул пасть и зашипел за миг до того, как воин настиг его. Отбив в сторону когтистые лапы, Тоблакай ударил тварь коленом в брюхо. Та согнулась пополам, так что грудная кость врезалась в правое плечо Карсы. Тот вогнал свой большой палец под левую лапу, нащупал там тонкую, нежную ткань. Проткнув её, палец вонзился в мясо, захватил сухожилие. Сжав кулак, Карса что было сил дёрнул.
  
  Бритвенно-острые клыки сомкнулись у него на голове, оторвали напрочь большой кусок кожи. Кровь хлынула в правый глаз Карсы. Он потянул сильнее, откидываясь назад.
  
  Зверь повалился следом. Вывернувшись в сторону, Карса едва сумел избежать тяжкой туши, но оказался достаточно близко, чтобы заметить, как неестественно разошлись рёбра твари при падении.
  
  Рептилия попыталась встать, но Карса оказался быстрее и вновь оседлал её. И принялся молотить кулаками по черепу. С каждым ударом нижняя челюсть билась об пол, и теблор чувствовал, как подаются под кулаками пластины черепа. И продолжал бить.
  
  Дюжину заполошных ударов сердца спустя он слегка сбавил темп, осознав, что зверь уже не шевелится под ним: голова твари лежала на полу и становилась с каждым ударом окровавленных кулаков всё более широкой и плоской. Из неё сочились жизненные соки. Карса прекратил избиение. С мукой вздохнул, задержал дыхание, чтобы удержать подступившую черноту, затем медленно выдохнул. И сплюнул кровавую мокроту на разбитый череп рептилии.
  
  Подняв голову, Карса огляделся по сторонам. Дверной проём справа. В зале за ним длинный стол и стулья. Он медленно, со стоном поднялся, пошатываясь, шагнул за порог.
  
  На столе стоял кувшин с вином. По обе стороны от него стройными рядами выстроились кубки – по одному на стул. Карса смахнул их со стола, подхватил кувшин, а затем лёг на покрытую пятнами деревянную столешницу. Теблор уставился в потолок, где кто-то изобразил пантеон неведомых богов. И все они смотрели вниз.
  
  На их лицах застыла одинаковая издевательская гримаса.
  
  Карса приложил оторванную полосу кожи обратно к черепу, осклабился в ответ на взгляды с потолка, а затем поднёс к губам кувшин.
  
  Солнце уже почти коснулось горизонта, и вечер принёс благословенно прохладный ветер. Уже некоторое время в крепости царила тишина – с того самого, последнего рёва. Несколько солдат, которым пришлось выстоять не один час на солнцепёке, потеряли сознание, и теперь за ними ухаживал одинокий раб, которого фалах'д изволил выделить из своей свиты.
  
  Капитан Инашан уже некоторое время собирал взвод, который собирался повести в крепость.
  
  Фалах'ду массировали стопы и умащивали смесью масла и листьев мяты, которые прямо здесь же пережёвывали его рабы.
  
  – Слишком долго возишься, капитан! – выкрикнул градоправитель. – Только посмотри на этого демонического жеребца. Как он косится в нашу сторону! Уже стемнеет, когда ты наконец соберёшься ворваться в крепость!
  
  – Мы захватим с собой факелы, о фалах'д, – ответил Инашан. – Мы почти готовы.
  
  Он собирался с такой очевидной неохотой, что было почти смешно, но Самар Дэв не решалась встретиться с солдатом взглядами – после того, какое выражение возникло на его лице, когда она в прошлый раз подмигнула.
  
  Из осадного лагеря послышались крики.
  
  В воротах возник Тоблакай, начал спускаться по самодельным ступеням. Самар Дэв с Инашаном подошли ко рву – как раз вовремя, чтобы увидеть выбравшегося наверх великана. Медвежья шкура была изорвана в клочья и потемнела от крови. Голову он обмотал тряпицей, чтобы удержать на месте кусок кожи на виске. Бóльшая часть верхней одежды великана отсутствовала, на теле виднелись многочисленные колотые раны и глубокие царапины.
  
  И Тоблакай был с ног до головы покрыт нечистотами.
  
  С расстояния в двадцать шагов фалах'д закричал:
  
  – Тоблакай! Переговоры прошли успешно?
  
  Ишанан тихонько спросил:
  
  – Никого из малазанцев не осталось, как я понимаю?
  
  Карса Орлонг нахмурился:
  
  – Я ни одного не видел.
  
  И зашагал мимо них.
  
  Обернувшись, Самар Дэв вздрогнула, когда увидела, во чтó превратилась спина воина.
  
  – Что там произошло? – спросила она.
  
  Каменный меч подскочил, когда великан пожал плечами:
  
  – Ничего важного, ведьма.
  
  Не задерживаясь, не поворачиваясь, он продолжал идти прочь.
  
  Отблеск света на юге, точно скопление умирающих звёзд, выдавал расположения города Каюма. Пыль, которую подняла неделю назад песчаная буря, уже улеглась, и в небе двумя полосами протянулись Дороги Бездны. Корабб Бхилан Тэну'алас вспомнил, что некоторые учёные полагали, будто дороги эти – лишь скопления неисчислимого множества звёзд, но это явно была глупость. Это ведь небесные дороги, по которым ходят драконы глубин, Старшие боги и солнечноглазые кузнецы, что молотами выковывают жизнь звёзд; а миры, которые вертятся вокруг этих звёзд, – лишь окалина из их горнов, бледная и грязная, населённая существами, что самодовольно чистят оперенье тщеславия.
  
  «Чистят оперенье тщеславия». Один старый провидец когда-то сказал ему эти слова, и они почему-то врезались в память Кораббу, так что воин время от времени выуживал их, чтобы полюбоваться, точно блестящей игрушкой. Люди ровно такие и есть. Он уже видел это – и не раз. Точно птицы. Одержимые самодовольством, вообразившие себя великанами вровень ночному небу. Провидец тот, видно, был гений, прозревший столь ясно человеческую природу и сумевший столь точно выразить её в трёх простых словах. «Тщеславие» – непростая штука. Корабб припомнил, как ему пришлось уточнить у одной старухи, что это слово значит, а она только рассмеялась, сунула руку ему под тунику и дёрнула за пенис. Это было неожиданно и, не считая инстинктивной реакции, неприятно. Это воспоминание окутывала слабая дымка стыда, и воин сплюнул в костёр перед собой.
  
  Напротив Корабба сидел Леоман Кистень. Рядом с ним виднелся кальян, наполненный вымоченным в вине дурхангом. У губ воина – деревянный мундштук, которому мастер придал подобие женского соска, да ещё и окрасил в пурпур, чтобы усилить сходство. В глазах командира под полуопущенными веками пылали багровые отблески костра, он не сводил взгляда с пляски пламени.
  
  Корабб нашёл ветку длиной со свою руку. Та оказалась лёгкой, точно женское дыхание, поэтому воин понял, что внутри живёт слизняк-бирит. И только что вытащил его наружу остриём ножа, но именно вид слизняка внезапно напомнил Кораббу о постыдной истории с пенисом. Воин угрюмо откусил половину слизня и принялся жевать, так что сок потёк по бороде.
  
  – М-м-м, – протянул Корабб с набитым ртом, – икра внутри. Восхитительно.
  
  Леоман поднял взгляд, затем вновь затянулся.
  
  – У нас заканчиваются лошади, – сказал он.
  
  Корабб проглотил. Вторая половина слизня извивалась на острие ножа, ниточки розоватых яиц болтались, точно жемчужное ожерелье.
  
  – Мы справимся, командир. – Заявив это, он высунул язык, чтобы подхватить икру, а затем сунул в рот остаток слизня; прожевал, сглотнул и добавил: – Четыре-пять дней ещё, я бы сказал.
  
  Глаза Леомана вспыхнули:
  
  – Выходит, ты понял.
  
  – Куда мы скачем? Да.
  
  – А знаешь, почему?
  
  Корабб швырнул ветку в огонь.
  
  – И'гхатан. Первый из Святых городов. Тот, где пал преданным Дассем Ультор, будь проклято его имя. И'гхатан – древнейший город в мире. Выстроенный на горне кузнеца Бездны. Сложенный из его собственных костей. Семь И'гхатанов, семь городов сменилось за века, и тот, что мы видим ныне, скорчился на костях остальных шести. Город Оливковых рощ, город изысканных масел… – Корабб нахмурился. – А что ты спросил, командир?
  
  – «Почему?»
  
  – Ах, да. Знаю ли я, почему ты избрал И'гхатан? Потому что мы вынуждаем их к осаде. Этот город покорить трудно. Глупцы-мезланы истекут кровью, пытаясь взять его стены. Мы бросим их кости к остальным, к самим костям Дассема Ультора…
  
  – Он не умер там, Корабб.
  
  – Что? Но мы же сами видели…
  
  – Как его ранили. Да. Видели… попытку убийства. Но нет, друг мой, Первый меч не погиб – он жив и доныне.
  
  – Так где же он?
  
  – Где – не важно. Ты должен спросить: «Кто он теперь?» Спроси, Корабб Бхилан Тэну'алас, и я отвечу.
  
  Корабб задумался. Даже отравленный парами дурханга Леоман Кистень был слишком умён для него. Слишком прозорлив, способен увидеть то, что оставалось скрытым от Корабба. Он был величайшим полководцем из всех, рождённых в Семи Городах. Он бы одолел и Колтейна. С честью. И если бы только ему позволили, он бы раздавил Тавор и даже Дуджека Однорукого. Тогда бы настало истинное освобождение всех Семи Городов, и отсюда восстание против проклятой Империи разбежалось бы, точно круги по воде, а все народы сбросили бы рабское ярмо. Это трагедия, истинная трагедия.
  
  – Благословенный Дэссембрей следует за нами по пятам…
  
  Леоман закашлялся и выпустил облако дыма. Согнулся пополам, продолжая кашлять.
  
  Корабб потянулся за бурдюком с водой и сунул его в руки командиру. Тот наконец отдышался и отпил воды. Затем распрямился с шумным вздохом и ухмыльнулся:
  
  – Ты – просто чудо, Корабб Бхилан Тэну'алас! Но отвечу тебе: очень надеюсь, что это не так!
  
  Кораббу стало очень грустно. Он сказал:
  
  – Ты смеёшься надо мной, командир.
  
  – Вовсе нет, о благословенный Опоннами безумец, – единственный мой друг, оставшийся среди живых, – вовсе нет. Этот культ, понимаешь? Господин трагедий. Дэссембрей. Это и есть Дассем Ультор. Не сомневаюсь, что ты это сам понимал, но подумай: чтобы установился культ, религия, с клиром, жрецами и прочим, нужен ведь и бог. Живой бог.
  
  – Дассем Ультор взошёл?
  
  – Я полагаю, да. Хоть он и бог поневоле. Отказник, как и Аномандр Рейк из тисте анди. Оттого он странствует – в вечном бегстве и, быть может, в вечном поиске…
  
  – Чего?
  
  Леоман покачал головой. Затем сказал:
  
  – И'гхатан. Да, друг мой. Там мы дадим бой, и это название станет проклятьем для малазанцев на все века, проклятьем, что горечью отравит их языки. – Внезапно он сурово взглянул на Корабба. – Ты со мной? Что бы я ни приказал, какое бы безумие внешне ни одолело меня?
  
  Что-то во взгляде командира напугало Корабба, но воин кивнул:
  
  – Я с тобой, Леоман Кистень. Не сомневайся в этом.
  
  В ответ последовала кривая усмешка:
  
  – Я не буду ловить тебя на слове. Но благодарю за него.
  
  – Почему же ты усомнился в моём слове?
  
  – Ибо я-то знаю, чтó собираюсь сделать.
  
  – Расскажи мне.
  
  – Нет, друг мой. Это – моё бремя.
  
  – Ты ведёшь нас, Леоман Кистень. Мы пойдём за тобой. Ты сам сказал, что несёшь всех нас. Мы – груз истории, бремя свободы, но и под ним – ты не согнулся…
  
  – Ах, Корабб…
  
  – Я говорю лишь то, что было известно и прежде, но не произносилось вслух, командир.
  
  – Есть великая милость в молчании, друг мой. Но не важно. Дело сделано, ты сказал то, что сказал.
  
  – Я лишь больше тебя огорчил. Прости меня, Леоман Кистень.
  
  Леоман вновь приложился к бурдюку с водой, затем сплюнул в огонь.
  
  – Не стоит больше об этом говорить. И'гхатан станет нашим городом. Четыре-пять дней. Пора давильни уже завершилась, верно?
  
  – Сезон оливок? Да, когда мы прибудем, в город привезут урожай. Соберётся тысяча купцов, и работникам придётся наново замостить дорогу к побережью. И явятся горшечники и бондари, возчики и караванщики… Воздух озолотится пылью и запылится золотом…
  
  – Да ты поэт, Корабб. Торговцы и их наёмная охрана. Скажи, как думаешь, примут они мою власть?
  
  – Должны принять.
  
  – Кто фалах'д этого города?
  
  – Ведор.
  
  – Который?
  
  – Тот, что с лицом, как у хорька, Леоман. Его рыбоглазого братца нашли мёртвым в постели любовницы, а саму блудницу так и не отыскали: она, верней всего, разбогатела и скрывается – или уже лежит в неглубокой могиле. Обычная история среди фалах'дов.
  
  – Мы уверены, что Ведор по-прежнему стоит против малазанцев?
  
  – До сих пор ни флот, ни армия не могли до него добраться. Ты сам это знаешь, Леоман Кистень.
  
  Тот медленно кивнул, снова глядя в огонь. Корабб поднял глаза к ночному небу.
  
  – Однажды, – проговорил он, – мы пройдём по Дорогам в Бездну. И так узрим все чудеса вселенной.
  
  Леоман поднял взгляд и прищурился.
  
  – Там, где звёзды сбились в плотные жилы?
  
  – Это дороги, Леоман. Ты ведь не веришь этим безумным учёным?
  
  – О, да. Все учёные безумны. И никогда не говорят ничего, чему стоило бы верить. Значит, дороги. Огненные тропы.
  
  – Конечно, – продолжил Корабб, – до этого нам ещё много лет ждать…
  
  – Как скажешь, друг мой. А теперь – лучше иди-ка отдохни.
  
  Суставы скрипнули, когда Корабб поднялся.
  
  – Да приснится тебе слава нынче ночью, командир.
  
  – Слава? О, да, друг мой. Наша огненная тропа…
  
  – А-а-ай, у меня от этого слизня несварение. Это всё икра!
  
  – Этот ублюдок собрался в И'гхатан.
  
  Сержант Смычок покосился на Флакона:
  
  – Ты что, опять думал? Нехорошо это, солдат. Совсем нехорошо.
  
  – Ничего не могу с собой поделать.
  
  – И того хуже! Теперь придётся мне за тобой присматривать.
  
  Корик стоял на четвереньках и пытался раздуть угли во вчерашнем костре. Вдруг он глотнул поднятую тучу пепла, закашлялся и отшатнулся, мотая головой и моргая. Улыбка расхохоталась:
  
  – И вновь мудрый кочевник проявил себя! Ты уже уснул, Корик, и поэтому не видел, что Битум вчера помочился в костёр, чтобы его затушить.
  
  – Что?!
  
  – Врёт она, – проворчал Битум, который возился неподалёку со своим вещмешком – чинил порванную лямку. – Но ты бы видел своё лицо, Корик…
  
  – Да кто ж лицо рассмотрит под этой белой маской? Кстати, разве не нужно провести в пепле «линии смерти», Корик? Сэтийцы же так делают?
  
  – Только когда идут в битву, Улыбка, – сказал сержант. – А теперь, женщина, затихни. Ты ничем не лучше этой треклятой хэнской собаки. Она вчера вцепилась в ногу одному хундрилу – и не отпускала!
  
  – Надеюсь, они её зажарили, – бросила Улыбка.
  
  – Худа с два. Кривой стоял на страже. В общем, им пришлось звать Темула, чтобы он отодрал эту тварь. Но я это вот к чему: Улыбка, тебе спину не прикрывает виканский пёс, поэтому чем меньше будешь злобствовать, тем безопасней для тебя же.
  
  Никто не упоминал об истории с ножом, который вонзился в ногу Корику неделю назад.
  
  В лагерь забрёл Спрут. Он отыскал взвод, который уже заварил какой-то зловонный чай, и теперь потягивал горячую жидкость из своей жестяной кружки.
  
  – Они здесь, – сообщил сапёр.
  
  – Кто? – спросила Улыбка.
  
  Флакон заметил, как сержант сел и опёрся спиной о свой мешок.
  
  – Ладно, – со вздохом сказал Смычок. – Значит, выступление отложат. Помогите кто-нибудь Корику развести костёр – у нас будет настоящий завтрак. Спрут за кашевара.
  
  – Я? Ну, ладно, только потом не жалуйтесь.
  
  – На что? – с невинной улыбкой уточнил Смычок.
  
  Спрут подошёл к кострищу и потянулся к поясному кошелю.
  
  – У меня тут осталось немного огневичного пороха…
  
  Все бросились врассыпную. Даже Смычок. Спрут внезапно оказался в полном одиночестве и недоумённо уставился на своих товарищей по оружию, которые уже очутились по меньшей мере в пятнадцати шагах от него. Сапёр нахмурился:
  
  – Да зёрнышко-другое, не больше! Вы что, решили, я совсем свихнулся?
  
  Все посмотрели на Смычка. Тот пожал плечами:
  
  – Это инстинктивная реакция, Спрут. Странно, что ты к ней ещё не привык.
  
  – Да? И как так вышло, что ты первый задал стрекача, а, Скрип?
  
  – Так кому же лучше знать, если не мне?
  
  Спрут присел у кострища.
  
  – Ну раз так, – пробормотал он, – я просто уничтожен.
  
  Он вытащил из кошеля небольшой глиняный диск. Это была фишка для настольной игры под названием «корытца», в которую Спрут обожал играть в свободное время. Сапёр плюнул на диск, затем бросил его на угли и живо отскочил назад.
  
  Больше никто не пошевелился.
  
  – Слушай, – спросил Корик, – это ведь не настоящая фишка для «корытец», правда?
  
  Спрут покосился на него:
  
  – Почему это?
  
  – Потому что их швыряют куда попало!
  
  – Это – только если я проиграю, – ответил сапёр.
  
  Взметнулось облако золы, вспыхнуло пламя. Спрут вернулся к кострищу и начал подбрасывать кизяки в огонь.
  
  – Ладно, кто-нибудь займитесь костром. А я найду нечто похожее на еду и попробую что-то сообразить.
  
  – У Флакона есть ящерицы, – подсказала Улыбка.
  
  – Даже не думай, – взвился маг. – Они мои… друзья.
  
  Флакон смешался, когда все остальные солдаты взвода уставились на него.
  
  – Друзья? – переспросил Смычок, почёсывая бороду и разглядывая чародея.
  
  – Что, – не удержалась Улыбка, – остальные для тебя слишком умные, Флакон? Мы слишком много сложных слов говорим? Да ещё умеем читать эти закорючки на глиняных и восковых табличках, и даже на свитках? Ну, то есть, все, кроме Корика, конечно. Но всё равно. Ты себя чувствуешь ущербным, Флакон? Не физически – это и так понятно. Умственно? В этом дело?
  
  Флакон бросил на неё возмущённый взгляд:
  
  – Ты об этом пожалеешь, Улыбка.
  
  – Ой, он отправит против меня своих друзей-ящериц! На помощь!
  
  – Хватит уже, Улыбка, – прорычал Смычок.
  
  Та поднялась, провела руками по распущенным волосам.
  
  – Ладно, пойду посплетничаю со Смекалкой и Уру Хэлой. Смекалка говорит, что видела Неффария Бредда пару дней назад. Лошадь пала, и он её нёс в лагерь своего взвода. Они её зажарили. Только кости остались.
  
  – Взвод сожрал целую лошадь? – фыркнул Корик. – И как вообще так вышло, что я никогда не видел этого Неффария Бредда? Его вообще хоть кто-то видел?
  
  – Я видела, – отрезала Улыбка.
  
  – Когда? – не сдавался Корик.
  
  – Пару дней назад. Надоело мне с вами болтать. И костёр у вас гаснет.
  
  И она пошла прочь.
  
  Сержант по-прежнему методично подёргивал себя за бороду.
  
  – Ох, нижние боги, нужно её просто сбрить, – пробормотал он.
  
  – Так ведь птенцы ещё не вылетели из гнезда, – возразил Спрут, раскладывая рядом с собой несколько свёртков с припасами. – Кто собирал змей? – громко спросил он, выронив половину на землю и подхватив что-то длинное и гибкое. – Они завонялись…
  
  – Это уксус, – объяснил Корик. – Старинный сэтийский деликатес. Уксус пропекает мясо, когда нет времени по совести его закоптить.
  
  – Ты зачем змей убиваешь? – возмутился Флакон. – Они полезные!
  
  Смычок поднялся:
  
  – Флакон, пойдём-ка со мной.
  
  Вот проклятье! Надо теперь выкручиваться, чтобы ничего не сказать.
  
  –
  Есть, сержант.
  
  Они перепрыгнули канаву и вышли на простор Лато-одана – по большей части плоской равнины, усыпанной тут и там грудами камней – каждый не больше человеческой головы. Где-то на юго-западе располагался город Каюм, по-прежнему вне поля зрения, а позади высились Таласские горы, уже много веков безлесые и выветренные, словно гнилые зубы. На небе ни тучки, только утреннее, но уже жаркое солнце.
  
  – Где ты держишь своих ящериц? – спросил Смычок.
  
  – На одежде. То есть – на солнце днём. А ночью они гуляют.
  
  – И ты вместе с ними.
  
  Флакон кивнул.
  
  – Это полезный талант, – заметил сержант, затем продолжил: – Особенно, чтобы шпионить. Не за врагом, конечно, но за всеми остальными.
  
  – Пока что. То есть, я хотел сказать, мы ещё ни разу не подходили к врагам достаточно близко…
  
  – Я знаю. И поэтому ты до сих пор никому об этом не рассказывал. Так что, много ты наслушал у адъюнкта? В смысле, с того времени, когда узнал о гибели «Мостожогов».
  
  – Не очень, если честно.
  
  Флакон замялся, гадая, сколько можно сказать.
  
  – Выкладывай, солдат.
  
  – Этот Коготь…
  
  – Жемчуг.
  
  – Да. И, ну, хм, Высший маг.
  
  – Быстрый Бен.
  
  – Ну, да. А теперь ещё и Тайшренн…
  
  Смычок схватил Флакона за руку и развернул к себе.
  
  – Он же ушёл. И пробыл здесь едва ли пару колоколов, да и то неделю назад…
  
  – Да, но это ведь не значит, что он не может вернуться в любой момент, правда? В общем, все эти страшные, могущественные маги… они меня пугают.
  
  – А меня ты
  пугаешь, Флакон!
  
  – Почему?
  
  Сержант прищурился, затем отпустил его руку и пошёл дальше.
  
  – Куда мы идём? – спросил Флакон.
  
  – Ты мне скажи.
  
  – Не туда.
  
  – Почему?
  
  – Кхм. Там Нихил и Бездна, на той стороне этого бугорка.
  
  Смычок разразился полудюжиной отборных портовых ругательств.
  
  – …и Худ бы нас всех побрал! Слушай, солдат, я ведь ничего не забыл. Я помню, как ты в кости играл с Меанасом, как делал куколки Худа и Узла. А ещё магия земли и разговоры с духами… Нижние боги, ты так похож на Быстрого Бена, что у меня волосы дыбом встают. Ладно, положим, это всё у тебя от бабушки, но, видишь ли, я знаю,
  откуда у Бена такие таланты!
  
  Флакон нахмурился, глядя на сержанта:
  
  – Что?
  
  – Что значит «что»?
  
  – О чём ты, сержант? Ты меня запутал.
  
  – Бен имеет доступ к большему числу Путей, чем любой другой маг, о котором я только слышал. Кроме, – добавил он с раздражением, – кроме, может быть, тебя.
  
  – Но я ведь даже не люблю Пути!
  
  – Точно, ты ближе к Нихилу и Бездне, верно? Духи и всё такое. Когда не играешь с Худом и Тенью, конечно!
  
  – Они старше Путей, сержант.
  
  – Вот как! И что ты этим хочешь сказать?
  
  – Ну, Обители. Это Обители. То есть они были Обителями. Прежде чем стали Путями. Это старая магия, так меня учила бабушка. По-настоящему старая. Но вообще я передумал про Нихила и Бездну. Они что-то собираются сделать, и я хочу это видеть.
  
  – Но ты не хочешь, чтобы они увидели нас.
  
  Флакон пожал плечами:
  
  – Уже поздно, сержант. Они знают, что мы здесь.
  
  – Ладно, тогда веди. Но я хочу, чтобы Быстрый Бен с тобой переговорил. И я хочу всё знать про эти Обители, о которых ты толкуешь.
  
  Нет, не хочешь.
  
  –
  Конечно.
  
  Переговорить. С Быстрым Беном. Это плохо. Может, удастся сбежать. Нет, не будь дураком. Не выйдет сбежать, Флакон.
  Да и какая опасность от разговора с Высшим магом? Он ведь ничего дурного не делал. В целом. Почти. Не так, чтобы кто-то узнал. Кроме хитрого ублюдка вроде Быстрого Бена. Ох, Бездна, что если он разнюхает, ктó ходит в моей тени? С другой стороны, я же не просил за мной ходить, верно?
  
  – Что бы ты там сейчас не думал, – тихонько прорычал Смычок, – у меня мурашки по коже.
  
  – Это не я. Это Нихил с Бездной. Они начали обряд. Я опять передумал: наверное, нам лучше вернуться.
  
  – Нет.
  
  Они начали подниматься по склону. Флакон почувствовал, как под одеждой по телу побежали струйки пота.
  
  – У тебя врождённый дар, да, сержант? Мурашки по коже и всё такое. Ты чувствуешь… такое.
  
  – У меня было плохое воспитание.
  
  – Куда подевался взвод Геслера?
  
  Смычок бросил на него резкий взгляд:
  
  – Ты опять это делаешь.
  
  – Мне очень жаль.
  
  – Они сопровождают Бена и Калама – вышли вперёд. Так что жуткая встреча с Беном для тебя откладывается. Можешь радоваться.
  
  – Ушли вперёд. По Пути? Нельзя им этого делать. Не здесь. Не сейчас…
  
  – Почему?
  
  – Ну… Потому что.
  
  – Впервые за всю свою карьеру в малазанской армии мне невыносимо хочется придушить другого солдата.
  
  – Мне очень жаль.
  
  – Да хватит это имя поминать!
  
  – Это не имя. Просто слово.
  
  Сержант сжал кулаки.
  
  Флакон замолчал, гадая, не хочет ли Смычок и вправду его задушить.
  
  Они выбрались на гребень. В тридцати шагах от них виканские ведьма и колдун выставили круг из зазубренных камней и теперь сидели внутри, глядя друг на друга.
  
  – Они странствуют, – объяснил Флакон. – Как духовидцы. Как таннойцы. Они чувствуют нас, но смутно.
  
  – Думаю, не стоит заходить в этот круг.
  
  – Только если нам потребуется их вытащить.
  
  Смычок оглянулся:
  
  – Только если мне
  потребуется их вытащить. Если что-то пойдёт не так. Если они попадут в беду.
  
  Они подошли ближе.
  
  – Почему ты решил пойти в армию, Флакон?
  
  Потому что она настояла.
  
  –
  Моя бабушка решила, что это хорошая мысль. Она только-только умерла, и её дух был, ну, немного встревожен. Чем-то.
  
  Нет, Флакон! Нельзя про это говорить! Уходи от темы.
  
  –
  Мне было скучно. Неспокойно. Продавать куколки штурманам и морякам в порту…
  
  – Где?
  
  – В Джакате.
  
  – Какие куколки?
  
  – Ну, такие, что нравятся Буревестникам. Умиротворительные.
  
  – Буревестникам? Нижние боги, Флакон, я-то думал на них уже давно ничего не действует. Много лет уже.
  
  – Куколки тоже не всегда помогали, но иногда срабатывали, то есть работали лучше, чем все прочие подношения. В общем, денег я зарабатывал достаточно, но этого было мало…
  
  – Тебе тоже вдруг стало холодно?
  
  Флакон кивнул:
  
  – Ожидаемо, если учесть, куда они пошли.
  
  – И куда же?
  
  – В Худовы врата. Всё в порядке, сержант. Наверное. Я так думаю. Они хитрые, и если не привлекут внимания…
  
  – Но… зачем?
  
  Флакон покосился на сержанта, тот побледнел. Неудивительно. Треклятые призраки Рараку его измотали.
  
  – Они ищут… людей. Мёртвых.
  
  – Сормо И'ната?
  
  – Наверное. Виканцев. Тех, что погибли в «Собачьей цепи». Они уже это пытались делать. Но не отыскали… – Флакон замолчал, когда порыв ледяного ветра взвился от каменного круга. – Ой-ой, это плохо. Я сейчас вернусь, сержант.
  
  Флакон рванулся вперёд, затем прыгнул прямо в круг.
  
  И пропал.
  
  Точнее, он сам решил, что пропал, поскольку оказался вовсе не в Лато-одане, а по колено в старых, подгнивших костях под болезненно-серым небом. Кто-то кричал. Флакон обернулся на звук и увидел в тридцати шагах три фигуры. Нихил, Бездна, а напротив них – ужасное привидение, и этот лич кричал. Юные виканцы сжались под напором гневной тирады.
  
  Этого языка Флакон не понимал. Он подошёл ближе, вздымая каждым шагом облачко костяной пыли.
  
  Лич вдруг протянул руки и ухватил обоих виканцев, вздёрнул их в воздух, затем встряхнул.
  
  Флакон побежал вперёд. И что я буду делать, когда добегу?
  
  Жуткое создание зарычало и швырнуло Нихила и Бездну на землю, а потом внезапно исчезло в клубах пыли.
  
  Флакон добрался до них, когда они уже поднимались на ноги. Бездна ругалась на своём родном языке, сбивая пыль с туники. Она в ярости уставилась на подбежавшего мага.
  
  – Чего тебе нужно?
  
  – Думал, вы попали в беду.
  
  – Мы в порядке, – буркнул Нихил, но на его юном лице застыло робкое выражение. – Можешь увести нас обратно, чародей.
  
  – Тебя прислала адъюнкт? – нервно спросила Бездна. – Нам что, не будет покоя?
  
  – Никто меня не посылал. Ну, то есть сержант Смычок… мы с ним просто шли…
  
  – Смычок? Ты имеешь в виду «Скрипач».
  
  – Мы вроде как должны…
  
  – Не будь дураком, – перебила Бездна. – Все знают.
  
  – Мы не дураки. Но вот вам явно не приходило в голову, что сам Скрипач этого хочет. Хочет, чтобы его называли Смычком, потому что прежняя его жизнь погибла, а старое имя вызывает плохие воспоминания, а ему их и так довольно.
  
  Виканцы молчали.
  
  Несколько шагов спустя Флакон спросил:
  
  – А это был виканский лич? Один из тех мёртвых, которых вы искали?
  
  – Ты слишком много знаешь.
  
  – Так да или нет?
  
  Нихил выругался себе под нос и сказал:
  
  – Это была наша мать.
  
  – Ваша… – Флакон замолчал.
  
  – Она нам сказала «хватит хныкать, пора повзрослеть», – добавил Нихил.
  
  – Это она тебе сказала, – взорвалась Бездна. – Мне она сказала…
  
  – «Найди себе мужа да роди ребёночка».
  
  – Это было просто предложение.
  
  – Это она предлагала, когда тебя в воздухе трясла? – поинтересовался Флакон.
  
  Бездна сплюнула себе под ноги.
  
  – Предложение. О котором я могу на досуге подумать. И вообще я не обязана тебя слушать, солдат. Ты малазанец. Взводный маг.
  
  – Но это он, – заметил Нихил, – седлает искры жизни.
  
  – Маленькие. Как мы в детстве.
  
  При этих словах Флакон улыбнулся. Она это заметила.
  
  – Что такого смешного?
  
  – Ничего. Мне очень жаль.
  
  – Я думала, ты нас выведешь отсюда.
  
  – Я тоже так думал, – проговорил Флакон, останавливаясь и оглядываясь по сторонам. – Ой, похоже, нас заметили.
  
  – Это всё ты виноват, маг! – возмутился Нихил.
  
  – Возможно.
  
  Бездна зашипела и указала рукой в сторону.
  
  Возникла другая фигура, по сторонам которой выступали собаки. Виканские псы. Девять, десять, двенадцать. Глаза их сверкали серебром. Человек выглядел как виканец – седоватый, приземистый и кривоногий. Лицо его обезображивал ужасный шрам.
  
  – Это Бальт, – прошептала Бездна и шагнула вперёд.
  
  Собаки зарычали.
  
  – Нихил, Бездна, я вас искал, – проговорил призрак по имени Бальт, остановившись в десяти шагах от них вместе с собаками. – Услышьте меня. Нам здесь не место. Понимаете? Нам здесь не место. – Он замолчал и привычным жестом потянул себя за нос. – Хорошенько обдумайте мои слова.
  
  Призрак отвернулся, затем замер и оглянулся через плечо:
  
  – И ещё: Бездна, выходи замуж и роди детей.
  
  Призрак исчез.
  
  Бездна топнула ногой так, что её окутала пыль.
  
  – Да почему же все мне это говорят?!
  
  – Твоё племя истребили, – благоразумно начал Флакон. – Логично было бы…
  
  Ведьма шагнула к нему.
  
  Флакон отступил…
  
  И возник внутри каменного круга.
  
  В следующий миг послышалось тяжёлое дыхание Нихила и Бездны, а их тела, прежде застывшие, начали подёргиваться.
  
  – Я уже начал волноваться, – сообщил Смычок, стоя позади него, на самом краю каменного круга.
  
  Виканцы медленно поднимались на ноги.
  
  Флакон торопливо подошёл к своему сержанту.
  
  – Нам пора уходить, – сообщил он. – Прежде чем она окончательно оправится, я хотел сказать.
  
  – И почему?
  
  Флакон первым пошёл прочь.
  
  – Она на меня разозлилась.
  
  Сержант фыркнул, затем потрусил следом.
  
  – И почему она на тебя разозлилась, солдат? Будто нужно спрашивать…
  
  – Я кое-что сказал.
  
  – Быть того не может. Поверить не могу.
  
  – Я не хочу вдаваться в подробности, сержант. Мне очень жаль.
  
  – Мне уже хочется тебя повалить и к земле пришпилить для неё.
  
  Он добрались до гребня. Позади них Бездна разразилась потоком проклятий. Флакон ускорил шаг. Затем остановился, присел, сунул руку за пазуху и вытащил сонную ящерицу.
  
  – Просыпайся, – пробормотал маг и посадил её на землю.
  
  Ящерица побежала прочь. Под пристальным взглядом Смычка.
  
  – Ящерка за ними пойдёт, верно?
  
  – Она ведь может решиться и на настоящее проклятье, – объяснил Флакон. – И если решится, мне нужно будет его отвести.
  
  – Худов дух, что ж ты ей такое сказал-то?
  
  – Я совершил ужасную ошибку. Согласился с её матерью.
  
  – Нам пора отсюда убираться. Иначе…
  
  Калам обернулся.
  
  – Ладно, Бен.
  
  Он поднял руку, чтобы остановить солдат, которые прикрывали их с флангов, и того, что шёл сзади. Затем тихонько свистнул, чтобы привлечь внимание дюжего рыжебородого капрала, который возглавлял отряд.
  
  Члены взвода собрались, чтобы окружить убийцу и Высшего мага.
  
  – За нами идут, – заявил сержант Геслер, утирая пот с блестящего лба.
  
  – И даже хуже, – добавил Быстрый Бен.
  
  Солдат по имени Песок пробормотал:
  
  – Куда уж хуже-то.
  
  Калам обернулся и присмотрелся к тропе позади. И ничего не смог различить в бесцветном мареве.
  
  – Но это ведь по-прежнему Имперский Путь, так?
  
  Быстрый Бен потёр шею:
  
  – Я не очень в этом уверен.
  
  – Но как такое могло произойти? – взорвался капрал Ураган, под покатым лбом которого маленькие глазки сверкали так, будто он вот-вот впадёт в боевое безумие; свой серый кремнёвый меч он держал так, словно ожидал, что какой-нибудь демон вдруг выскочит прямо ему под нос.
  
  Убийца проверил свои длинные ножи, затем сказал, обращаясь к чародею:
  
  – Ну?
  
  Быстрый Бен помедлил, затем кивнул:
  
  – Ладно.
  
  – И что вы двое сейчас решили? – спросил Геслер. – Вам что, невыносимо тяжело объяснить остальным?
  
  – Ублюдок саркастичный, – заметил Быстрый Бен, одарив сержанта широкой, белозубой улыбкой.
  
  – Я много кому в рожу засветил за свои годы, – проговорил Геслер, улыбаясь в ответ, – но ещё ни разу – Высшему магу.
  
  – Иначе бы тебя здесь не было, сержант.
  
  – Давайте по делу, – низко проворчал Калам. – Мы собираемся подождать и посмотреть, кто за нами гонится, Геслер. Бен не знает, где мы, и это само по себе уже очень тревожно.
  
  – А потом уходим, – добавил маг. – Никакого геройства.
  
  – Это просто девиз Четырнадцатой армии, – с громким вздохом протянул Ураган.
  
  – Что именно? – уточнил Геслер. – «А потом уходим» или «Никакого геройства»?
  
  – Сам выбирай.
  
  Калам окинул взглядом взвод: сперва Геслера, затем Урагана, затем молодого Истина, Пэллу и взводного чародея, Песка. Какая жалкая компания.
  
  – Давайте просто его убьём, – проворчал Ураган, переминаясь с ноги на ногу. – А потом обсудим, что это такое было.
  
  – Одному Худу известно, как тебе удалось прожить так долго, – заметил Быстрый Бен, качая головой.
  
  – Всё потому, что я – разумный
  человек, Высший маг.
  
  Калам хмыкнул. Ладно, тут они меня уели.
  
  –
  Как далеко преследователь, Бен?
  
  – Рядом. И не преследователь. А преследователи.
  
  Геслер снял с плеча арбалет, а Истин и Пэлла последовали его примеру. Установив стрелы на ложе, морпехи рассыпались полукругом.
  
  – Преследователи, говоришь, – пробормотал сержант, недовольно поглядывая на Быстрого Бена. – Это сколько же? Два? Шесть? Пятьдесят тысяч?
  
  – Не в том дело, – сказал Песок, у которого вдруг задрожал голос. – Тут соль в том, откуда они пришли. Из Хаоса. Прав я или нет, Высший маг?
  
  – Значит, – протянул Калам, – Пути и правда в беде.
  
  – Я тебе говорил, Лам.
  
  – Говорил. И адъюнкту то же самое повторил. Но она хотела, чтобы мы попали в И'гхатан прежде Леомана. А это значит, что придётся идти по Путям.
  
  – Смотрите! – прошипел Истин.
  
  Из серого морока выступило нечто массивное, огромное, чёрное, как грозовая туча, загородило собой небо. А позади него – ещё, и ещё, и ещё…
  
  – Пора уходить, – выдохнул Быстрый Бен.
  
  Глава четвёртая
  
  Как ты понимаешь, всё, что создал К'рул, родилось из любви этого Старшего бога к возможностям. Мириад чародейских троп выбросил множество нитей, спутанных, как волосы на ветру, вздыбленных, точно шерсть на загривке зверя. И тем зверем был К'рул. Однако сам он был лишь подобием жизни, ибо кровь питала его, дар проливаемый, алые слёзы боли, и всё, чем он был, определялось лишь одной этой жаждой.
  
  Но в конце концов, жажду-то мы все испытываем, верно?
  Бруто Парлет. Бруто и Нуллит говорят о последней ночи Нуллит
  
  Эта земля была просторна, но отнюдь не пустынна. Некий древний катаклизм прокатился по голым скалам так, что по всей равнине разошлись спутанным узором расселины и трещины. Если некогда песок и укрывал их, ветра и воды с тех пор унесли его до последней песчинки. Камень казался отполированным и яростно сверкал отражённым солнечным светом.
  
  Прищурившись, Маппо Коротышка разглядывал истерзанный ландшафт. Через некоторое время он покачал головой:
  
  – Никогда прежде я не видел этого места, Икарий. Всё выглядит так, словно здесь что-то содрало с мира кожу. Расселины… как же вышло, что они идут в совершенно случайных направлениях?
  
  Стоявший рядом яггут-полукровка помолчал, он не отводил взгляда бледных глаз от пейзажа, словно выискивая в нём какую-то закономерность. Затем он присел на корточки и подобрал осколок камня.
  
  – Неимоверное давление, – пробормотал ягг. – А затем… насилие. – Он поднялся и отбросил камень в сторону. – Трещины пошли против природы. Видишь ближайшую? Она пролегла точно поперёк скального стыка. Я заинтригован, Маппо.
  
  Трелль положил на землю свой джутовый мешок.
  
  – Хочешь осмотреться?
  
  – Да, – с улыбкой ответил Икарий, взглянув на друга. – Мои желания тебя не удивляют, ведь так? Не будет преувеличением сказать, что мы знаешь мою душу лучше меня самого. Будь ты женщиной…
  
  – Будь я женщиной, Икарий, я бы серьёзно забеспокоился по поводу твоего вкуса.
  
  – Спорить не буду, – отозвался ягг, – ты несколько… волосат. Даже, честно говоря, шерстист. И учитывая твоё телосложение, я полагаю, ты вполне способен повалить на землю быка-бхедерина.
  
  – Ну, если только придётся… хотя не могу пока придумать, зачем.
  
  – Идём, давай осмотримся.
  
  Маппо зашагал по выжженной равнине следом за Икарием. Жара стояла невыносимая, иссушающая. Скальная порода под ногами несла следы огромного давления – длинные, извилистые завихрения. Даже лишайник здесь не прижился.
  
  – Долгое время всё здесь было укрыто песком.
  
  – Да, и лишь недавно земля обнажилась.
  
  Друзья подошли к обрывистому краю ближайшего провала.
  
  Солнечный свет частично проникал в него, очерчивая зазубренные, крутые стены, но дно тонуло во тьме.
  
  – Я вижу спуск, – заявил Икарий.
  
  – А я-то надеялся, что ты его не заметишь, – отозвался Маппо, присматриваясь к той же каменной трубе с удобным расположением выступов и трещин. – Ты же знаешь, как я ненавижу карабкаться вверх-вниз.
  
  – Не знал, пока ты этого только что не сказал. Приступим?
  
  – Погоди, захвачу свой мешок, – проговорил Маппо, поворачиваясь. – Мы там, скорее всего, ночь проведём.
  
  Трелль вернулся к краю равнины. Радость от удовлетворённого любопытства заметно обесценилась для Маппо с тех пор, как он поклялся странствовать с Икарием. Теперь это чувство для него плотно связывалось с ужасом. Увы, Икариевы поиски ответа не были безнадёжны. И если правда откроется, она обрушится, как лавина, а Икарий не сумеет, не сможет пережить подобного откровения. О самом себе. Обо всём, что он совершил. И ягг попытается свести счёты с жизнью сам, если никто другой не окажет ему такой милости.
  
  На краю этой бездны они оба оказались совсем недавно. И я нарушил свою клятву.
  Во имя дружбы. Трелль сломался – и по сей день стыдился этого. Но куда хуже было видеть сочувствие в глазах Икария, сочувствие, что мечом пронзало сердце Маппо, оставляло незаживающую рану.
  
  Однако любопытство – чувство переменчивое. Оно поедает время, отвлекает Икария от его неумолимого странствия. О да, время. Отсрочки. Иди туда, куда он поведёт тебя, Маппо Коротышка. Больше ты ничего не можешь сделать. Пока не… что? Пока ты наконец не потерпишь неудачу.
  А потом – придёт другой и, если ещё не будет поздно, примет на свои плечи бремя великого обмана.
  
  Маппо устал. Сама его душа утомилась от этого маскарада. Слишком много лжи было в том, чтобы встать на этот путь, слишком много лжи в том, чтобы не сойти с него. Я ему не друг. Я нарушил свою клятву. Во имя дружбы? Снова ложь. Нет. Просто грубый эгоизм, слабость, проявленная по отношению к своим желаниям.
  
  А ведь Икарий называл его другом. Хоть ягг и стал жертвой ужасного проклятья, он всё равно оставался доверчивым, благородным, открытым к радостям жизни. И вот я с радостью сбиваю его с пути – снова и снова. О, как же это назвать иначе, чем позором?
  
  Трелль сообразил, что неподвижно стоит над своим мешком. Сколько же времени он провёл здесь, погрузившись в собственные мысли? Этого он не знал. Есть справедливость в том, что я начинаю терять себя.
  Вздохнув, Маппо поднял мешок и закинул за плечо. Молю, пусть мы ни с кем не встретимся. Не будет никакой угрозы. Никакого риска. И молю, пусть мы никогда не найдём выхода из этого ущелья.
  Но кого он молит? Кому молится? Маппо улыбнулся, направляясь обратно. Он ни во что не верил и не поддался бы искушению намалевать лицо небытию. Оттого – пустая мольба пустого человека.
  
  – С тобой всё хорошо, друг мой? – спросил его по возвращении Икарий.
  
  – Веди, – отозвался Маппо. – Мне сперва нужно спрятать мешок.
  
  В глазах ягга промелькнуло что-то вроде озабоченности, но затем он, кивнув, отошёл к трубе, соскользнул с края и скрылся из виду.
  
  Маппо вытащил небольшой поясной кошель и развязал тесёмки. Вынул из него ещё один и развернул. Оказалось, что второй по размерам больше первого. Из второго кошеля трелль достал третий – ещё больше. В него трелль с некоторым трудом запихнул свой заплечный мешок. Затянул тесёмки. Этот кошель он засунул во второй, меньший, а затем впихнул его в маленький кошель, который привязал к поясу. Неудобно, конечно, хоть и ненадолго. Оружие быстро не достанешь, если придёт беда. По крайней мере, во время спуска. Впрочем, всё равно он вряд ли сумеет драться, цепляясь за отвесную стену, как пьяный горный козлик.
  
  Трелль подошёл к трубе и заглянул вниз. Икарий двигался быстро и уже спустился на полтора десятка человеческих ростов.
  
  И что же они там найдут? Камни. Или нечто, что должно было быть погребено навеки.
  
  Маппо начал спускаться.
  
  Вскоре солнце ушло, лишив расселину света. Друзья продолжали движение в глубоком сумраке. Воздух стал холодным и затхлым. Ни звука, лишь время от времени ножны Икария задевали скальную стену. Только по этому стуку можно было понять, что ягг всё ещё жив, что он не упал. Ведь Маппо знал: если бы Икарий сорвался и полетел вниз, он бы не закричал.
  
  Руки трелля начали уставать, икры на ногах болели, пальцы немели, но он продолжал спускаться в быстром темпе, чувствуя странную потребность двигаться, словно спуску не будет конца и ему хотелось это проверить, а проверить можно было, лишь продолжая спускаться. Вечно. Было в этом его желании что-то от признания, но раздумывать над этим трелль был пока не готов.
  
  Воздух стал холоднее. Маппо увидел, что изо рта у него вырываются облачка пара, оседают на скале перед лицом трелля изморозью, которая поблёскивала в странном, отражённом свете. Он чуял запах старого льда где-то внизу, и шёпот беспокойства заставил его дышать чаще.
  
  Трелль чуть не упал, когда, спустив левую ногу, почувствовал, что её подхватила чья-то рука.
  
  – Мы внизу, – пробормотал Икарий.
  
  – Бездна нас побери, – выдохнул Маппо, отталкиваясь от стены и приземляясь на полусогнутые ноги. Пол был скользкий, чуть наклонный. Он выставил вперёд руки, чтобы сохранить равновесие, затем выпрямился: – Ты уверен? Быть может, склон этот – лишь выступ, и если мы оступимся…
  
  – Промокнем. Идём, тут какое-то озеро.
  
  – Ага, вижу. Оно… светится.
  
  Оба осторожно приблизились к недвижной глади впереди. Слабое, зеленовато-голубое свечение снизу позволяло оценить глубину озера. На неровном дне – на расстоянии около десяти человеческих ростов – вздымались прогнившие остовы деревьев и сломанные сталагмиты, бледно-зелёные с белёсой каймой.
  
  – И ради этого мы спустились на треть лиги? – спросил Маппо и рассмеялся.
  
  Эхо подхватило и разнесло его голос.
  
  – Смотри, там – дальше, – скомандовал Икарий, и трелль услышал в словах спутника восторг.
  
  Древесные остовы уходили вдаль на четыре-пять шагов, затем исчезали. А за ними неясно проглядывала массивная, грубая конструкция. Смутный узор покрывал её видимые стороны и крышу. Странные, угловатые выступы с дальней стороны уходили в стороны, точно паучьи лапки. Маппо присвистнул:
  
  – Оно живое?
  
  – Это какой-то механизм, – проговорил Икарий. – Металл почти белый, видишь? Ни следа ржавчины. Выглядит так, словно его построили вчера… но я полагаю, друг мой, что устройство это чрезвычайно древнее.
  
  Маппо помолчал, затем спросил:
  
  – Одно из твоих творений?
  
  Икарий бросил на него взгляд, глаза ягга сияли:
  
  – Нет. И это самое удивительное.
  
  – Нет? Ты уверен? Мы ведь находили и другие…
  
  – Уверен. Не знаю, почему, но я в этом нисколько не сомневаюсь. Это устройство сконструировал кто-то другой, Маппо.
  
  Трелль присел и окунул руку в воду, затем быстро отдёрнул.
  
  – Ох, боги, холодная!
  
  – Для меня это не препятствие, – заявил Икарий, улыбаясь так, что показались гладкие нижние клыки.
  
  – Хочешь подплыть и осмотреть его? Не трудись, ответ уже ясен. Ладно, я отыщу какую-нибудь ровную площадку и разобью лагерь.
  
  Ягг принялся стягивать с себя одежду.
  
  Маппо направился прочь по склону. Свечение воды в достаточной мере развеивало мрак, чтобы он мог разглядеть дорогу, шагая вперёд и касаясь рукой холодной каменной стены. Пятнадцать шагов спустя его рука ушла в узкую щель, а когда она вновь коснулась камня, трелль сразу же заметил, как изменилась на ощупь поверхность стены под пальцами. Маппо остановился и принялся разглядывать её.
  
  Неровный выступ базальта выпирал из стены так, что уступ, на котором стоял трелль сужался, а затем и вовсе исчезал. Зазубренные трещины бежали по его наклонной поверхности и уходили в озеро, где чёрные расселины вновь возникали уже на дне. Маппо заключил, что этот базальтовый блок попал сюда снаружи. Возможно, вся расселина возникла от его появления здесь.
  
  Трелль отступил назад, пока уступ не расширился настолько, чтобы можно было сесть. Опёрся спиной о скалу и уставился на взволновавшуюся поверхность озера. Вытащив соломинку, он принялся чистить зубы и размышлять над увиденным. Он не мог себе представить природный процесс, который мог бы привести к появлению здесь такого базальтового вкрапления. Каким бы ни было давление земной толщи, в это части субконтинента просто не существовало сталкивающихся нагорий, которые могли привести к такому результату.
  
  Нет, здесь открылись врата, и базальтовая глыба явилась через них. Что привело к катастрофе. Из своего мира… прямо в плотную твердь этого.
  
  Что же это за базальт? Он знал ответ.
  
  Небесная цитадель.
  
  Маппо поднялся и снова взглянул на базальтовый выступ. И то, что Икарий ныне рассматривает на дне озера… явилось изнутри. Из этого следует, что где-то должен быть своего рода портал. Или попросту вход.
  Вот теперь ему стало по-настоящему любопытно. Какие тайны скрыты внутри? Во время ритуала внушения, который Безымянные проводили, чтобы закрепить клятву Маппо, они выпевали сказания о небесных цитаделях, ужасных крепостях к'чейн че'маллей, что плавали в небесах, словно тучи. По словам Безымянных, это было вторжение – давным-давно, во времена до возвышения Первой империи, когда народы, которым было суждено потом её основать, ещё лишь кочевали небольшими отрядами – даже не племенами – и мало чем отличались от смертных имассов. Вторжение, которое – по крайней мере, в этом регионе – провалилось. В сказании почти не упоминалось о том, кто встал против захватчиков. Вероятно, яггуты. Или форкрул ассейлы, или даже сами Старшие боги.
  
  Трелль услышал плеск, вгляделся во мрак, и увидел, как Икарий неуклюже выбирается из воды на берег. Маппо поднялся и подошёл к другу.
  
  – Мёртвый, – выдохнул Икарий, и Маппо заметил, что ягга бьёт крупная дрожь.
  
  – Механизм?
  
  Тот покачал головой:
  
  – Омтоз Феллак. Эта вода… мёртвый лёд. Мёртвая… кровь.
  
  Маппо подождал, пока Икарий придёт в себя. Он смотрел на взволнованную поверхность озера, гадая, когда эти воды в последний раз приходили в движение, впитывали тепло живого тела, которого они явно алкали.
  
  – Внутри этой машины – труп, – сказал через некоторое время ягг.
  
  – К'чейн че'малля.
  
  – Да. Как ты узнал?
  
  – Я нашёл небесную цитадель, из которой явилось это устройство. Часть её просто торчит из стены.
  
  – Странное создание, – пробормотал Икарий. – Не помню, чтобы я когда-либо прежде видал подобное, но знаю, как они назывались.
  
  – Насколько мне известно, друг, ты никогда не сталкивался с ними в своих странствиях. Тем не менее – ты многое знаешь о них.
  
  – Об этом мне нужно подумать.
  
  – Да.
  
  – Странное создание, – повторил ягг. – Рептилия. Усохшая, конечно, как и следовало ожидать. Могущественная, надо полагать. Задние ноги, предплечья. Мощные челюсти. Короткий хвост…
  
  Маппо поднял взгляд:
  
  – Короткий хвост? Ты в этом уверен?
  
  – Да. Зверь лежал внутри, а рядом с ним я заметил рычаги – он управлял этим механизмом.
  
  – Ты сумел заглянуть внутрь через иллюминатор?
  
  – Нет. Белый металл становился прозрачным всюду, куда я только бросал взгляд.
  
  – И открывал внутреннее устройство машины?
  
  – Только ту часть, где сидел к'чейн че'малль. Я полагаю, это своего рода повозка – для путешествий и разведки… но не приспособленная к тому, чтобы оказаться под водой; также она не подошла бы и для раскопок – многосуставные руки для этого не сгодились бы. Нет, проявление Омтоз Феллака застало его врасплох. Пожрало, заключило в лёд. Явился яггут, Маппо, и позаботился о том, чтобы никто отсюда не вышел.
  
  Трелль кивнул. По описанию Икария он и сам вообразил примерно такую последовательность событий. Как и небесная цитадель, этот механизм должен был летать по воздуху, повинуясь силе каких-то неведомых чар.
  
  – Если мы где-то и найдём ровную площадку, – проговорил он, – то лишь внутри цитадели.
  
  Ягг улыбнулся:
  
  – Неужели я заметил в твоих глазах блеск нетерпения? Подозреваю, сейчас я вижу прежнего Маппо. С памятью или без, но ты мне не чужой, и я в последнее время был весьма огорчён видеть тебя таким подавленным. Я всё понимаю – как не понять? Это я виной твоему унынию, друг мой, и о том я скорблю. Идём же, давай отыщем вход в эту гиблую цитадель?
  
  Маппо смотрел, как Икарий прошёл мимо него, и медленно повернулся, провожая ягга глазами.
  
  Икарий, Создатель Механизмов. Откуда же взялись такие умения?
  Трелль с испугом подумал, что вскоре они могут это узнать.
  
  Монастырь располагался посреди безводной, труднопроходимой пустоши. Ни единой деревни или поселения не было на дюжину лиг окрест, куда бы путник ни поехал по едва видимым следам дороги. На карте, которую Резчик приобрёл в Г'данисбане, монастырь был отмечен одной извилистой линией бурых чернил, едва различимой на истёртой коже. Символом Д'рек, Червя Осени.
  
  Единственное строение под высоким куполом возвышалось среди окружённого низкими стенами двора, и небо над ним пятнали чёрные точки – там кружили стервятники.
  
  Рядом с юношей сгорбился в седле Геборик Призрачные Руки. Он сплюнул и сказал:
  
  – Разложение. Гниение. Растворение. Когда то, что некогда работало, внезапно ломается. И душа, точно мотылёк, улетает. Во тьму. Осень ждёт, и все времена года перекосились, изогнулись, чтоб избежать удара обнажённых ножей. Но узники нефрита навеки в плену. В плену собственных споров, раздоров, свар. Невидимая вселенная снаружи – этим глупцам плевать на неё. Они облачились в невежество, как в броню, и вооружились злобой, точно мечом. Что я для них? Диковинка. Даже меньше того. Раз этот мир сломан, зачем мне беспокоиться о нём? Я об этом не просил, ничего такого я не хотел…
  
  Старик продолжал бубнить, но Резчик перестал его слушать. Он оглянулся на двух женщин позади. Безмолвных, равнодушных, ожесточённых жарой. Лошади шли, свесив головы; пыльная, изодранная шкура обтягивала рёбра животных. Неподалёку ковылял Серожаб. Демон казался таким же толстым и гладким, как и прежде. С безграничной энергией он кружил вокруг всадников.
  
  – Нам стоит заглянуть в этот монастырь, – заявил Резчик. – Воспользоваться колодцем, и если там есть хоть какие-то припасы…
  
  – Все они мертвы, – каркнул Геборик.
  
  Резчик окинул взглядом старика, затем хмыкнул:
  
  – Тогда ясно, откуда падальщики. Но нам всё равно нужна вода.
  
  Дестриант Трича одарил юношу неприятной улыбкой.
  
  Резчик понял её значение. Он стал бессердечным, привычным к мириадам ужасов мира. И целый монастырь, наполненный телами мёртвых жрецов и жриц… ничего особенного. И старик заметил, увидел в нём это. Его новый господин – Тигр Лета, Владыка Войны. Геборик Призрачные Руки, Высший жрец битвы, он видит, каким жестоким я стал. И его это… забавляет.
  
  Резчик направил свою лошадь по тропинке, ведущей к монастырю. Остальные поехали следом. Даруджиец натянул поводья перед закрытыми воротами, затем спешился.
  
  – Геборик, ты чуешь какую-то угрозу для нас?
  
  – А у меня есть такой дар?
  
  Резчик снова окинул старика взглядом, но промолчал.
  
  Дестриант неуклюже спустился с лошади.
  
  – Ничего живого там нет. Ничего.
  
  – И призраков?
  
  – Ничего. Она забрала их.
  
  – Кто?
  
  – Неожиданная гостья – вот кто. – Жрец расхохотался, вскинув руки. – Мы играем в свои игры. И не ожидаем… бессилия. Всесилия. Я бы мог им сказать. Предупредить их, но они бы не стали слушать. Тщеславие пожирает всё и всех. Одно-единственное здание может стать целым миром, где умы жмутся друг к другу, толкаются, а затем начинают царапаться и драться. Им нужно лишь выйти наружу, но они этого не делают. Они позабыли, что «снаружи» вообще существует. О, сколько лиц у поклонения, но ни одно из них не есть истинное
  поклонение. И вопреки всем стараниям оно служит лишь демонической ненависти в их сердцах. Обидам, страхам, злокозненности. Я мог бы им сказать.
  
  Резчик подошёл к стене, ведя лошадь в поводу. Затем забрался ей на спину, замер на корточках в седле, затем выпрямился и встал. До верха стены было рукой подать. Юноша подтянулся. И увидел во дворе тела. Около дюжины, все чернокожие, по большей части, голые, раскиданные по утоптанной белой земле. Резчик прищурился. Тела словно… кипели, пенились, расплавлялись. Бурлили прямо у него на глазах. Он отвёл взгляд. Двери купольного храма были распахнуты настежь. Справа виднелся невысокий загон, окружавший невысокое же, вытянутое строение из глинобитного кирпича, стены были оштукатурены примерно на треть. Корыта со штукатуркой и инструменты рядом указывали, что работу так и не закончили. На плоской крыше собрались стервятники, но ни один не решился спуститься, чтобы отведать мертвечины.
  
  Резчик спрыгнул во двор. Подошёл к воротам, поднял засов, а затем потянул на себя тяжёлые створки.
  
  С другой стороны его ждал Серожаб.
  
  – Подавленно и смятенно: Столько неприятных вещей, Резчик, в этом гиблом месте. Ужас. Никакого аппетита! –
  Демон проскользнул мимо юноши, боязливо подобрался к ближайшему трупу. – А! Они кишат! Червями кишат, червями! Эта плоть нечистая, даже для Серожаба непригодная. Отвращение. Давай скорей покинем это место!
  
  Резчик уже приметил колодец, расположенный в углу между строением и храмом. Он вернулся туда, где ждали за воротами остальные его спутники.
  
  – Давайте мне бурдюки для воды. Геборик, можешь обыскать сарай? Вдруг там есть что-то съестное.
  
  Дестриант Трича улыбнулся:
  
  – Скот так и не выпустили. Прошли дни. Жара убила их всех. Дюжину коз и двух мулов.
  
  – Просто посмотри, нет ли там съестных припасов.
  
  Старик направился к невысокому строению.
  
  Скиллара спешилась, сняла бурдюки с седла Фелисин Младшей, перебросила собственные через плечо и подошла к Резчику.
  
  – Бери.
  
  Тот пристально посмотрел на неё.
  
  – Похоже, это предупреждение.
  
  Она чуть вскинула брови:
  
  – А мы так важны, Резчик?
  
  – Я не нас конкретно имел в виду. Я хотел сказать, может быть, нам следует это воспринимать как предупреждение.
  
  – Мёртвых жрецов?
  
  – Ничего хорошего из поклонения богам не выходит.
  
  Она одарила его странной улыбкой, а затем вручила бурдюки.
  
  Резчик выругался. Никогда у него не получалось связно выразить свои мысли в разговоре с этой женщиной. Всегда получалась какая-то глупость. Всё из-за её вечно шутливого взгляда, будто она уже была готова улыбнуться, стоило ему только открыть рот. Резчик больше ничего не сказал, принял у Скиллары бурдюки и пошёл обратно во двор храма.
  
  Скиллара некоторое время смотрела ему вслед, затем обернулась, когда Фелисин спешилась.
  
  – Нам нужна вода.
  
  Та кивнула:
  
  – Я знаю.
  
  Потом она потянула себя за прядь отросших волос.
  
  – Всё время вспоминаю тех разбойников. А теперь – снова мертвецы. И ещё кладбища – вчера дорога шла прямо через них – через поле костей. Будто мы въехали в кошмар и с каждым днём погружаемся в него глубже и глубже. Вроде жарко, но мне всё время холодно и становится только холоднее.
  
  – Это от обезвоживания, – объяснила Скиллара, заново набивая трубку.
  
  – Ты её изо рта не вынимаешь уже несколько дней, – заметила Фелисин.
  
  – Помогает терпеть жажду.
  
  – Правда?
  
  – Нет, но я себе всё время это повторяю.
  
  Фелисин огляделась по сторонам:
  
  – Мы так часто поступаем, правда?
  
  – Как?
  
  Та пожала плечами:
  
  – Повторяем себе то и это. И надеемся, что от повторения сказанное станет правдой.
  
  Скиллара затянулась и выпустила к небу струю дыма, которую тут же подхватил и унёс ветер.
  
  – Ты выглядишь такой здоровой, – проговорила Фелисин, снова разглядывая её. – А все остальные сохнут.
  
  – Кроме Серожаба.
  
  – Да, кроме Серожаба.
  
  – Он с тобой много разговаривает?
  
  Фелисин покачала головой:
  
  – Нет. Только когда я просыпаюсь по ночам от кошмаров. Тогда он мне поёт.
  
  – Поёт?
  
  – Да, на своём родном языке. Колыбельные. Говорит, ему нужно практиковаться.
  
  Скиллара бросила на неё быстрый взгляд:
  
  – Правда? А почему, не сказал?
  
  – Нет.
  
  – А сколько тебе было лет, Фелисин, когда мать тебя продала?
  
  Та вновь пожала плечами:
  
  – Не помню.
  
  Скорее всего, это была ложь, но Скиллара не стала настаивать.
  
  Фелисин шагнула ближе.
  
  – Ты позаботишься обо мне, Скиллара?
  
  – Что?
  
  – Я себя чувствую так, будто качусь назад. Раньше я себя чувствовала… старше. Там, в Рараку. А теперь с каждым днём всё больше и больше превращаюсь в ребёнка. Становлюсь меньше и меньше.
  
  Скиллара смущённо сказала:
  
  – Никогда у меня не получалось заботиться о других.
  
  – У Ша'ик, как мне кажется, тоже. Она была… одержима…
  
  – С тобой у неё неплохо получилось.
  
  – Нет, в основном всё сделал Леоман. И Тоблакай. И Геборик, прежде чем Трич его забрал. Она обо мне не заботилась, поэтому Бидитал и…
  
  – Бидитал мёртв. Подавился собственными сморщенными яйцами.
  
  – Да, – прошептала Фелисин. – Если всё произошло так, как говорит Геборик. Тоблакай…
  
  Скиллара фыркнула:
  
  – Подумай сама, Фелисин. Если бы Геборик сказал, что это сделал Л'орик или Ша'ик или даже сам Леоман, можно было бы сомневаться. Но Тоблакай? В это легко поверить. Нижние боги, как в это не
  поверить?
  
  В ответ девушка чуть улыбнулась и кивнула:
  
  – Ты права. Только Тоблакай бы мог так поступить. Только Тоблакай убил бы его… так. Скажи, Скиллара, у тебя есть запасная трубка?
  
  – Запасная? А дюжину не хочешь? Будешь курить все разом?
  
  Фелисин расхохоталась:
  
  – Нет, мне только одну. Так ты позаботишься обо мне, правда?
  
  – Попытаюсь.
  
  Быть может, и вправду стоит попытаться. Как Серожаб. Нужно практиковаться. И Скиллара принялась искать запасную трубку.
  
  Резчик вытащил ведро и присмотрелся к воде. На вид она казалась чистой, ничем особенным не пахла. И всё равно юноша замешкался. И услышал шаги позади.
  
  – Я нашёл фураж, – сообщил Геборик. – Больше, чем мы сможем унести.
  
  – Думаешь, вода здесь в порядке? От чего умерли все жрецы?
  
  – Хорошая вода. Я тебе уже говорил, что их погубило.
  
  Разве?
  
  –
  Стоит нам обыскать храм?
  
  – Серожаб уже там. Я ему приказал искать деньги, драгоценности, еду, которая ещё не испортилась. Ему это всё не слишком-то по нраву, так что, полагаю, управится он быстро.
  
  – Хорошо. – Резчик подошёл к корыту и вылил в него воду, затем вернулся к колодцу. – Как думаешь, сумеем мы заманить сюда лошадей?
  
  – Я попытаюсь.
  
  Но Геборик не двинулся с места.
  
  Резчик оглянулся и заметил, что странные глаза старика сверлят его.
  
  – Что не так?
  
  – Да нет, всё так. Я кое-что приметил. Есть у тебя некоторые качества, Резчик. К примеру, умение вести за собой других.
  
  Даруджиец нахмурился:
  
  – Если хочешь сам командовать – милости прошу, валяй.
  
  – Я не пытался тебя уязвить, парень. Имел в виду то, что сказал. Ты взял командование на себя, и это хорошо. Это то, что нам нужно. Я никогда не был вожаком. Всегда шёл за другим. Таково моё проклятье. Но этого они услышать не захотят. От меня. Нет, они хотят, чтобы я возглавил их. Вывел к свободе. А я им повторяю, что не знаю ничего о свободе.
  
  – Им? Кому? Скилларе и Фелисин?
  
  – Я приведу лошадей, – проговорил Геборик. Он развернулся и пошёл прочь своей странной, лягушачьей походкой.
  
  Резчик снова наполнил ведро и вылил воду в корыто. Здесь нужно накормить лошадей тем, что нельзя будет забрать. Запасти воды. И, кстати, разграбить храм.
  Что ж, он ведь был вором – когда-то, давным-давно. Да и мертвецам богатства ни к чему, верно?
  
  Позади раздался оглушительный треск. Звук открывшегося портала. Резчик крутанулся на месте, уже сжимая в руках ножи.
  
  Из чародейских врат галопом вылетел всадник. Резко натянул поводья, так что копыта заскользили по земле, вздымая клубы пыли. Тёмно-серый конь – жуткое чудовище. Шкура кое-где порвалась и отвалилась, так что стали видны сухожилия, высохшие мускулы и связки. Глаза – чёрные провалы; длинная, спутанная грива взвилась, когда конь вскинул голову. В высоком седле восседал всадник – ещё страшнее своего скакуна. Чёрная, изукрашенная броня местами была покрыта патиной, помятый, видавший виды шлем без забрала открывал взгляду костяное лицо. Со скул свисали только редкие обрывки плоти да сухожилия, на которых держалась челюсть, полная почерневших, подпиленных зубов.
  
  На миг, когда конь встал на дыбы, пыль взвилась тучей, но Резчик успел заметить оружие – больше, чем мог сосчитать. Мечи за спиной, метательные топорики, рукояти у седла, а в левой руке мертвеца – что-то вроде рогатины с бронзовым наконечником длиной с клинок меча. Длинный лук, короткий лук, ножи…
  
  – Где он?!
  
  Дикий, разъярённый рёв.
  
  Части брони упали на землю, когда неупокоенный воин развернулся, оглядывая двор.
  
  – Будь ты проклят, Худ! Я шёл по следу!
  
  Увидев Резчика, мертвец вдруг замер и затих.
  
  – Она оставила кого-то в живых? Сомневаюсь. Ты не щенок Д'рек. Пей воду, смертный, это не важно. Ты всё равно мёртв. Ты – и всякая теплокровная живая тварь в этом мире и всяком ином!
  
  Он развернул коня к храму, в дверях которого возник Серожаб, сжимавший в руках мотки шёлка, шкатулки, свёртки с едой и кухонные принадлежности.
  
  – Жаба, что любит готовить с удобством? О, воистину явилось безумие Великого Конца! Ещё шаг, демон, и я оторву тебе ножки, а потом зажарю их на огне. Думаешь, я больше не ем? Ты прав, но я зажарю их из чистой злобы, из жгучей иронии – да! Нравится тебе это? – Мертвец вновь обратился к Резчику: – Это он хотел мне показать? Сорвал меня со следа… ради этого?
  
  Резчик спрятал ножи. Во внешние ворота вошёл Геборик Призрачные Руки с лошадьми в поводу. Старик замер, увидев всадника, вскинул голову, затем пошёл дальше.
  
  – Слишком поздно, Солдат, – проговорил он. – Или слишком рано!
  
  И расхохотался.
  
  Конник высоко поднял копьё.
  
  – Трич, как видно, совершил ошибку, но я всё равно должен приветствовать тебя.
  
  Геборик замер.
  
  – Ошибку, Солдат? Да, согласен, но я мало что могу с этим поделать. И принимаю твоё вынужденное приветствие. Что привело тебя сюда?
  
  – Спроси Худа, если хочешь получить ответ! – Всадник перевернул копьё и вогнал его в землю, затем спрыгнул с седла, так что по двору рассыпались новые куски прогнивших доспехов. – Думаю, мне нужно осмотреться – будто я ещё не всё увидел. Пантеон разрывает на куски, но что с того?
  
  Геборик потянул испуганных лошадей к корыту, обходя неупокоенного воина широким полукругом. Приблизившись к Резчику, старик пожал плечами:
  
  – Солдат Худа из Высокого дома Смерти. Он нас не побеспокоит, я думаю.
  
  – Ко мне он обратился по-даруджийски, – заметил Резчик. – Сначала. А потом говорил с тобой по-малазански.
  
  – Да.
  
  Солдат был высок, и только теперь Резчик заметил предмет, свисавший с увешанного ножами пояса мертвеца. Покрытая белой эмалью маска, треснувшая, с одной-единственной алой полосой на щеке. Глаза даруджийца расширились.
  
  – Храни нас Беру, – прошептал он. – Сегулех!
  
  В этот момент Солдат обернулся, затем подошёл ближе.
  
  – Даруджиец, ты забрёл далеко от дома! Скажи, правят ли в Даруджистане по-прежнему чада Тирана?
  
  Резчик покачал головой.
  
  – Ты будто ошалел, смертный. Что тебя тревожит?
  
  – Я… я слышал… то есть, говорят, сегулехи обычно никому ничего не говорят. Но ты…
  
  – Ревностная лихорадка всё ещё терзает моих смертных сородичей? Глупцы! Значит, в городе по-прежнему стоит армия Тирана?
  
  – Кого? Чего? Даруджистаном правит совет. У нас нет армии…
  
  – Восхитительное безумие! И в городе нет сегулехов?
  
  – Нет! Только… истории. То есть – легенды.
  
  – Так где же прячутся мои напялившие маски соотечественники?
  
  – Говорят, они живут на острове, далеко на юге, за Морном…
  
  – За Морном! Теперь понятно. Их держат наготове. Этот ваш Совет Даруджистана – чародеи все до единого? Бессмертные, скрытные, параноидные маги! Низко припали к земле на случай, когда Тиран вернётся, как ему дóлжно однажды вернуться! Вернётся, чтоб отыскать своё войско! Ха-ха, «совет»!
  
  – Это не совсем совет, господин, – проговорил Резчик. – Если говорить о магах, то нужно вспомнить ложу Т'орруд…
  
  – «Т'орруд»? Да, хитро. Возмутительно даже! Баруканал, Дэруданит, Травейлегра, Маммольтэнан? Эти имена тебе что-то говорят? О, вижу, да.
  
  – Маммот был моим дядей…
  
  – Дядей? Ха! Чушь! – Мертвец развернулся. – Я увидел довольно! Худ! Я ухожу! Она явила своё решение. Ясно, как лёд. Худ, треклятый глупец, я тебе был для этого не нужен! А теперь мне придётся снова искать его след, гори твои старые кости!
  
  Солдат вновь вскочил на своего неупокоенного коня.
  
  Геборик окликнул его, стоя у корыта:
  
  – Солдат! Позволь спросить… за кем ты охотишься?
  
  Заострённые зубы распахнулись и сошлись в беззвучном смехе.
  
  – Охочусь? О да, все мы охотимся, но я был ближе иных! Чтоб Худу все суставы перекрутило! Волосы из носу вырвало, а зубы в брюхо впечатало! Копьё ему в задницу и гору на темечко! О-о, я ему найду жену однажды, можете биться об заклад! Но прежде – охота!
  
  Солдат собрал поводья, развернул коня. Распахнулся портал.
  
  – Скорняк! Услышь меня, проклятый Поклявшийся! Обманувший смерть! Я иду за тобой! Иду!
  
  Конь и всадник нырнули в разрыв, исчезли, и в следующий миг врата тоже пропали.
  
  Внезапная тишина погребальным плачем раскатилась в голове Резчика. Он судорожно вздохнул, затем встряхнулся.
  
  – Храни нас Беру, – вновь прошептал даруджиец. – Он был моим дядей…
  
  – Я накормлю лошадей, парень, – проговорил Геборик. – Иди к женщинам. Они наверняка услышали крики, а теперь гадают, что произошло. Иди к ним, Резчик.
  
  Кивнув, юноша отправился к воротам. Баруканал. Маммольтэнан.
  Что же открыл ему Солдат? Какая жуткая тайна крылась в словах мертвеца? Как же Барук и остальные связаны с Тираном? А сегулехи? Тиран возвращается?
  
  –
  О, боги, мне нужно домой.
  
  За воротами на дороге сидели Фелисин и Скиллара. Обе пыхтели ржавым листом, и хотя Фелисин, похоже, мутило, в её глазах застыло решительное, непокорное выражение.
  
  – Расслабься, – сказала Скиллара. – Она не затягивается.
  
  – Правда? – встревожилась Фелисин. – А как это делать?
  
  – Вопросы у вас не возникли? – удивился Резчик.
  
  Обе подняли глаза на даруджийца.
  
  – О чём? – спросила Скиллара.
  
  – Вы не слышали?
  
  – Что не слышали?
  
  Они не услышали. Всё это им не предназначалось. Но нам – да. Почему?
  Неужели Солдат ошибся в своих выводах? Неужели Худ послал его не для того, чтобы он узрел мёртвых жрецов и жриц Д'рек, а… поговорить с нами.
  
  Тиран вернётся. Сказать такое сыну Даруджистана.
  
  – Ох, боги, – вновь прошептал юноша. – Мне нужно домой.
  
  Голос Серожаба воплем взорвался у него в голове.
  
  – Друг Резчик! Удивление и тревога!
  
  – Ну что ещё? – спросил даруджиец, оборачиваясь к демону.
  
  – Солдат Смерти. Чудное дело. Он забыл своё копьё!
  
  Резчик с похолодевшим сердцем смотрел на оружие, которое демон сжимал в зубах.
  
  – Хорошо, что тебе рот не нужен, чтобы разговаривать.
  
  – Полное согласие, друг Резчик! Вопрос: Тебе этот шёлк нравится?
  
  Ко входу в небесную цитадель им пришлось карабкаться. Икарий и Маппо стояли на пороге и разглядывали просторный зал. Пол был практически ровным. От каменных стен исходило слабое свечение.
  
  – Здесь можем разбить лагерь, – заявил трелль.
  
  – Да, – согласился Икарий. – Но прежде – осмотримся?
  
  – Разумеется.
  
  В этом зале на козлах, точно корабли в сухом доке, стояли ещё три механизма – точно таких же, как и тот, что покоился на дне озера. За открытыми люками внутри были видны мягкие сидения. Икарий подошёл к ближайшему устройству и осмотрел его внутренности.
  
  Маппо отвязал кошель от пояса и принялся вытаскивать из него тот, что побольше. Вскоре он уже раскладывал спальные мешки, еду и вино. Затем извлёк из своего мешка окованную железом дубину – не свою любимую, но ту, с которой было не жалко расстаться, поскольку она не обладала магической силой.
  
  Икарий вернулся к другу.
  
  – Все они безжизненны, – проговорил ягг. – Какая бы энергия ни приводила их в движение, она вся вытекла. И я не вижу способа её восполнить.
  
  – Не очень-то удивляет, правда? Подозреваю, что эта небесная крепость тут давненько.
  
  – Верно, Маппо. Но только подумай, что было бы, оживи мы один из этих механизмов! Могли бы путешествовать с большой скоростью – и с удобством! Один для тебя, другой для меня… ах, какая трагедия. Однако взгляни – вон там есть проход. Давай же разберёмся с великой загадкой, которую представляет из себя эта цитадель.
  
  С одной только дубиной в руках Маппо пошёл за Икарием по широкому коридору.
  
  По сторонам располагались складские помещения, но что бы в них прежде ни хранилось, всё превратилось в нетронутые груды пыли.
  
  Через шесть десятков шагов они вышли на перекрёсток. Прямо перед ними блестела, точно озеро ртути, преграда. Направо и налево уходили коридоры – и оба, похоже, загибались внутрь где-то вдалеке.
  
  Икарий вытащил из кошеля на поясе монету, и Маппо позабавило то, что чеканка оказалась пятивековой давности.
  
  – Ты величайший в мире скряга, Икарий.
  
  Ягг улыбнулся, затем пожал плечами:
  
  – Я, кажется, припоминаю, что никто и никогда не принимает от нас платы, сколько бы ни стоили оказанные нам услуги. Это верно, Маппо?
  
  – Верно.
  
  – Так как же ты можешь обвинять меня в скаредности?
  
  Икарий швырнул монету в серебристый барьер. Та исчезла. Поверхность покрылась волнами, они покатились наружу, коснулись каменной арки, затем вернулись к центру.
  
  – Это пассивное проявление, – проговорил Икарий. – Скажи, ты не слышал, ударилась монета о что-то по ту сторону или нет?
  
  – Не слышал, более того, она вошла в… хм, дверь… совершенно беззвучно.
  
  – Меня терзает искушение пройти туда самому.
  
  – Это может оказаться не самым разумным решением.
  
  Икарий помедлил, затем вытащил охотничий нож и погрузил лезвие в серебристую стену. Вновь побежали волны. Ягг вытащил оружие. Клинок казался неповреждённым. Ничего не налипло на лезвие. Икарий провёл пальцем по железу.
  
  – Температура не изменилась, – заметил он.
  
  – Давай я попробую палец, которого мне не слишком жаль? – спросил Маппо, поднимая левую руку.
  
  – И который же из них это будет, друг мой?
  
  – Не знаю. Наверное, мне любого будет жаль.
  
  – Кончик?
  
  – Разумная предосторожность.
  
  Сжав руку в кулак и выставив мизинец, Маппо шагнул ближе и погрузил палец до первого сустава в блестящую стену.
  
  – По крайней мере, не больно. Думаю, она очень тонкая.
  
  Трелль выдернул палец и осмотрел его.
  
  – Цел.
  
  – Как будто ты можешь быть в этом уверен, учитывая, в каком состоянии у тебя пальцы?
  
  – А, нет. Вижу изменение. Вся грязь пропала. Даже та, что засохла под ногтем.
  
  – Пройти – значит очиститься. Как думаешь?
  
  Маппо погрузил в стену ладонь целиком.
  
  – Я чувствую воздух по ту сторону. Прохладней, более влажный. – Трелль отдёрнул руку и подозрительно осмотрел её. – Чистая. Слишком чистая. Мне страшно.
  
  – Почему?
  
  – Потому что теперь понимаю, какой же я грязный, вот почему.
  
  – Интересно, с нашей одеждой произойдёт то же самое?
  
  – Было бы неплохо, хотя должен же быть тут какой-то предел. Слишком много грязи – и барьер просто уничтожит всю ткань. Можем оказаться на той стороне голышом.
  
  – А вот теперь и мне страшно, друг мой.
  
  – Ага. Так что будем делать, Икарий?
  
  – Есть ли у нас выбор?
  
  С этими словами ягг шагнул сквозь серебристую стену.
  
  Маппо вздохнул, затем двинулся следом.
  
  И тут же крепкая рука ухватила его за плечо, чтобы удержать от второго шага, который, как сам трель заметил, стал бы шагом в пустоту.
  
  Перед ними раскинулась огромная пещера. Некогда от уступа, на котором они стояли, тянулся мост к громадной крепости, что зависла в воздухе в сотне шагов напротив путников. Некоторые сегменты каменного пролёта сохранились на своих местах, но другие отломились и теперь неподвижно висели в воздухе поодаль.
  
  Глубоко внизу, до головокружения далеко, пещера тонула во тьме. Над головой же был поблёскивающий купол чёрного, грубо отёсанного камня, похожий на ночное небо. К внутренним стенам ярусами лепились здания: длинные ряды тёмных окон, но ни одного балкона. В воздухе неподвижно висели пыль и обломки. Маппо молчал, он был слишком поражён открывшейся картиной.
  
  Икарий вновь тронул его за плечо, затем указал на что-то маленькое прямо перед ними. Монета, но не неподвижная, как показалось сначала. Она медленно плыла прочь. Ягг протянул руку и схватил её, чтобы вернуть в кошель на поясе.
  
  – Достойное возмещение капиталовложения, – пробормотал он. – Раз есть движение, значит, и мы сможем перемещаться. Прыгнем с этого уступа. И полетим к цитадели.
  
  – Разумный план, – проговорил Маппо, – если не считать уймы препятствий между нами и целью.
  
  – Точно подмечено.
  
  – Быть может, на противоположной стороне есть цельный мост. Попробуем пройти по одному из боковых тоннелей. Если мост там действительно есть, скорее всего, он будет закрыт таким же серебристым барьером, что и этот.
  
  – А ты никогда не мечтал научиться летать, Маппо?
  
  – В детстве, думаю, мечтал.
  
  – Только в детстве?
  
  – Только там есть место для мечтаний о полёте, Икарий. Так что, прогуляемся по одному из коридоров?
  
  – Хорошо. Но не скрою, я надеюсь, что моста мы там не найдём.
  
  Вдоль сводчатого коридора протянулись бесчисленные комнаты, проходы и альковы. Пол был покрыт толстым слоем пыли, над дверными проёмами виднелись резные символы – вероятно, какая-то система счисления. Воздух спёртый, слегка едкий. В соседних залах не осталось мебели. И, понял вдруг Маппо, ни одного трупа, похожего на тот, что Икарий обнаружил внутри машины на дне озера. Полномасштабная эвакуация? Если так, то куда же пошли Короткохвостые?
  
  В конце концов друзья добрались до другой серебристой стены. Осторожно проскользнув внутрь, они оказались в самом начале узкого моста. Целого. Ведущего к летающей цитадели, которая оказалась куда ближе к этому входу, чем к предыдущему. Задняя стена острова-крепости казалась много более грубой, вертикальные прорези окон безо всякого порядка зияли на бесформенных выступах, уродливых нишах и скривлённых башенках.
  
  – Просто невероятно, – тихонько проговорил Икарий. – Интересно, что же говорит нам этот тайный лик безумия о её создателях? Об этих к'чейн че'маллях?
  
  – Некоторое напряжение?
  
  – Напряжение?
  
  – Между порядком и хаосом, – пояснил Маппо. – Внутренняя дихотомия, противоречивые влечения…
  
  – Такие противоречия присутствуют во всех разумных формах жизни, – кивнул Икарий, затем шагнул на мост и, отчаянно замахав руками, поплыл прочь.
  
  Маппо вытянул руку и сумел ухватить ягга за ногу. И подтащил Икария обратно к порогу.
  
  – Что ж, – проворчал он. – Это было интересно. Ты ничего не весил, когда я тебя держал. Лёгкий был, точно пылинка.
  
  Медленно, нерешительно ягг вновь поднялся на ноги.
  
  – Чрезвычайно тревожный опыт. Похоже, нам всё же придётся научиться летать.
  
  – Но зачем тогда строить мосты?
  
  – Понятия не имею. Если только, – добавил ягг, – на случай, когда механизм создающий невесомость сломается или потеряет точность.
  
  – Тогда бы и пригодились мосты? Возможно. Впрочем, взгляни на перила, которые укреплены на нём не сверху, а по обе стороны. Не слишком удобно, но вполне можно держаться руками, чтобы не уносило прочь.
  
  – О да. Попробуем?
  
  Когда Маппо добрался до середины моста следом за Икарием, который вырвался немного вперёд, трелль решил, что ощущение это всё же неприятное. Тошнота, головокружение, странное желание разжать хватку под воздействием инерции, вызванной сокращением его собственных мускулов. Всякое представление о верхе и низе исчезло, и Маппо даже стало казаться, что они карабкаются по приставной лестнице, а не ползут горизонтально вдоль моста.
  
  Впереди чернел узкий, но высокий вход – точно там, где мост касался цитадели. Обломки закрывавшей его некогда двери теперь неподвижно парили в воздухе рядом. Что бы ни разбило дверь, оно явно рвалось наружу изнутри.
  
  Икарий добрался до уступа и поднялся на ноги. Вскоре к нему присоединился Маппо. Оба всмотрелись во тьму.
  
  – Я чую… смерть…
  
  Маппо кинул. Он перехватил дубину, взглянул на шипованный железный шар, затем вновь сунул рукоять в кожаную петлю на поясе.
  
  И двинулся следом за Икарием внутрь цитадели.
  
  Коридор оказался столь же узким, сколь и сама дверь. Неровные стены из чёрного базальта, влажные от конденсата. Неверный от беспорядочно расположенных выступов и наростов пол. Ямки, укрытые льдом, который с хрустом ломался под ногами. Коридор вёл прямо на расстояние шагов сорока. Когда спутники добрались до выхода из него, их глаза уже привыкли к сумраку.
  
  Новый огромный зал выглядел так, словно сердцевину крепости начисто выдолбили. Массивный крест из стволов чёрного дерева заполнял всю пещеру. И к нему был прибит дракон. Давно умерший. Некогда замороженный, а ныне – гниющий труп. Железный шип толщиной с торс Маппо вбили в горло дракону, точно над грудиной. Аквамариновая кровь сочилась из раны и падала на каменный пол тяжёлыми, густыми каплями размером с кулак.
  
  – Я знаю эту драконицу, – прошептал Икарий.
  
  Но откуда? Нет, не спрашивай
  .
  
  – Я знаю эту драконицу, – повторил Икарий. – Соррит. Её аспект… Серк. Путь Неба. – Он прикрыл лицо ладонями. – Мертва. Соррит убили…
  
  – Сладенький трон. Нет, не сладенький. Горький, невкусный! Чем я только думала?
  
  – Ты не думала, Кердла. Ты никогда не думаешь. Я вообще никакого трона не помню. Что за трон вообще? Наверняка тут какая-то ошибка. Не-Апсалар что-то не так услышала. Сильно ослышалась, абсолютно неправильно поняла. К тому же, на нём кто-то сидит.
  
  – Сладенько!
  
  – Я же тебе сказала, не было там никакого трона…
  
  В таком духе разговор продолжался добрую половину ночи, пока они шли странными тропами Тени, которые вились по призрачной земле, постоянно прыгая из одного мира в другой. Впрочем, в обоих местность была равно заброшенной и пустынной. Апсалар поражалась размеру этого фрагмента Владений Тени. Если её не подводила память Котильона, этот мир блуждал, не привязываясь к тому, который девушка называла родным, – и ни Узел, ни Престол Тени никак не могли повлиять на эти непредсказуемые перемещения. Более того, ясно было, что из этого фрагмента уходили своего рода дороги, извилистые и длинные, точно корни или щупальца, движения которых зачастую никак не зависели от перемещений самого обломка Тени.
  
  По одной из таких дорог они и шли сейчас, направляясь примерно туда же, куда вёл восточный тракт – прочь из Эрлитана, вдоль тонкой полосы кедров по левую руку, за которыми поблёскивало море. Там, где тракт забирал к северу, чтобы выйти на побережье, тропа Тени следовала за ним, сужаясь, пока не стала шириной практически с полотно дороги.
  
  Не обращая внимания на бесконечную болтовню призраков за спиной, Апсалар быстро шагала вперёд, сражаясь с желанием наконец-то поспать, – ибо хотела покрыть как можно большее расстояние до восхода солнца. Контроль над Дорогой Тени становился всё более неверным – таял тем быстрей, чем трудней ей было сосредоточиться. Наконец Апсалар остановилась.
  
  Тенистый Путь рассы́пался вокруг них. Небо на востоке порозовело. Девушка стояла на торговом тракте, в самом начале извилистого подъёма на прибрежную гряду. В воздухе над ней метались ризаны.
  
  – Солнце возвращается! Только не это! Телораст, нам нужно спрятаться! Хоть где-нибудь!
  
  – Нет, не нужно, дурочка. Нас просто будет труднее увидеть, делов-то. Если только ты будешь осторожна. Разумеется, Кердла, ты физически не способна проявлять осторожность, так что с нетерпением жду, когда ты начнёшь выть и рассыпаться в прах. Тогда наконец я познаю покой. По крайней мере, ненадолго…
  
  – Злая ты, Телораст! Я всегда это знала. Даже до того, как ты пырнула ножом…
  
  – Тихо! Никого я никаким ножом даже не коснулась.
  
  – Ты врёшь! Ты врёшь!
  
  – Повтори это ещё раз, и я тебя выпотрошу!
  
  – Не получится! Я же рассыпаюсь в прах!
  
  Апсалар провела ладонью по лбу. Пальцы заблестели от пота.
  
  – Что-то в этой теневой нити было… не так, – проговорила девушка.
  
  – О да, – отозвалась Телораст, выскальзывая вперёд в клубах серого марева. – Она больная. Как и все дальние пределы. Отравлены, заражены хаосом. Мы считаем, это Престол Тени виноват.
  
  – Престол Тени? Но почему?
  
  – Какая разница? Мы его ненавидим.
  
  – Разве этого достаточно?
  
  – Более чем достаточно.
  
  Апсалар взглянула на извилистый подъём.
  
  – Думаю, мы уже близко.
  
  – Хорошо. Отлично. Я напугана. Давай остановимся здесь. Нет, лучше давай вернёмся.
  
  Шагнув прямо сквозь привидение, Апсалар начала карабкаться вверх по склону.
  
  – Вот это было просто жестоко, – прошипела позади Телораст. – Если бы я тебя одержала, я бы с собой никогда так не поступила. И даже с Кердлой! Ну, разве что – если бы очень разозлилась. Ты же на меня не злишься, правда? Пожалуйста, не злись на меня. Я всё-всё буду делать, как ты скажешь, пока ты не умрёшь. А потом попляшу на твоём вонючем раздутом трупе, потому что ты ведь именно этого хочешь, правда? Я бы хотела, если бы была на твоём месте, а ты бы умерла, а я бы задержалась ненадолго, чтобы поплясать на твоём трупе, что я и собираюсь сделать.
  
  Выбравшись на гребень, Апсалар увидела, что тракт идёт по нему ещё две сотни шагов, прежде чем вновь спуститься с подветренной стороны. Прохладный утренний ветер, прилетевший со стороны безмерного, тёмного плаща моря, раскинувшегося по левую руку, высушил пот на её лице. Апсалар посмотрела вниз и увидела узкую, заваленную плавником полоску пляжа – до него оставалось расстояние примерно с пятьдесят человеческих ростов. Справа, рядом с трактом, в углублении в скале виднелась полоска низких деревьев, а посреди неё стояла каменная башня. Почти до самого верха она была покрыта белой штукатуркой, только последняя треть темнела грубо отёсанным камнем.
  
  Девушка направилась к башне, когда первые копья рассвета пронзили горизонт.
  
  Небольшую площадку перед башней занимали груды сланцевых плит. Никого не было видно, и Апсалар ничего не слышала изнутри, подходя к двери в башню.
  
  Телораст тихонько прошептала:
  
  – Нехорошо это. Тут живёт чужой. Наверняка чужой, мы же никогда не встречались. А если не чужой, то, выходит, кто-то, кого я знаю, а это – намного хуже…
  
  – Тихо, – приказала Апсалар и протянула руку, чтобы постучать в дверь, но остановилась и отступила на шаг, уставившись на гигантский череп какой-то рептилии, вмурованный в стену над дверным проёмом. – Худов дух!
  
  Девушка замешкалась, а Телораст тем временем едва слышно скулила и охала у неё за спиной. Но затем Апсалар решительно обрушила на деревянную створку затянутый в перчатку кулак.
  
  Изнутри послышался громкий стук, будто что-то упало, затем сапоги захрустели по мелкому гравию и каменной крошке. Кто-то отодвинул засов, и дверь распахнулась, подняв тучу пыли.
  
  Мужчина, появившийся на пороге, заполнил собою весь дверной проём. Напанец, массивные мускулы, грубо очерченное лицо, маленькие глазки. Выбритая голова припорошена белой пылью, в которой проложили себе дорогу струйки пота, блестевшего в зарослях густых, кустистых бровей.
  
  Апсалар улыбнулась:
  
  – Здравствуй, Урко.
  
  Напанец хмыкнул, затем ответил:
  
  – Урко утонул. Все они утонули.
  
  – Именно недостаток воображения вас и выдал, – заметила девушка.
  
  – Кто ты такая?
  
  – Апсалар…
  
  – Точно не она. Апсалар была имасской…
  
  – Не Госпожа воров. Просто я выбрала себе такое имя…
  
  – Гордыни тебе не занимать.
  
  – Возможно. В любом случае, Танцор передаёт тебе привет.
  
  Дверь захлопнулась у неё перед носом.
  
  Закашлявшись от поднявшейся пыли, Апсалар отступила на шаг и потёрла саднящие глаза.
  
  – Хи-хи-хи, – фыркнула позади Телораст. – Уже можно уходить?
  
  Девушка снова постучала в дверь.
  
  Та опять открылась, но далеко не сразу. Напанец хмурился.
  
  – Я его когда-то пытался утопить, знаешь ли.
  
  – Нет… да, припоминаю. Ты был пьян.
  
  – Ничего ты не можешь «припоминать» – тебя там не было. К тому же, я не был пьян.
  
  – Хм. Но тогда… почему?
  
  – Потому что он меня раздражал, вот почему. И ты меня сейчас раздражаешь.
  
  – Мне нужно с тобой поговорить.
  
  – Зачем это?
  
  У неё внезапно не нашлось ответа.
  
  Глаза напанца сузились:
  
  – Он что, правда решил, что я просто напился? Вот идиот.
  
  – Ну, думаю, другой вариант вогнал бы его в депрессию.
  
  – Вот уж не знал, что он такой хрупкий да ранимый. Ты что, его дочка? Что-то есть… в том, как ты стоишь…
  
  – Можно мне войти?
  
  Напанец отодвинулся от двери. Апсалар вошла и снова замерла, впившись взглядом в громадный безголовый скелет посреди башни, который уходил под самый потолок. Двуногое, длиннохвостое создание, старые, буро-коричневые кости.
  
  – Что это?
  
  Урко ответил:
  
  – Что бы это ни было, но уж бхедерина оно точно могло бы целиком проглотить.
  
  – Но как? – шёпотом спросила у Апсалар Телораст. – У него же головы нет.
  
  Напанец услышал вопрос и снова нахмурился:
  
  – А ты не одна. Это что, фамильяр какой-то? Я его не вижу, и мне это не нравится. Совсем не нравится.
  
  – Привидение.
  
  – Так изгони его к Худу, – буркнул он. – Призракам здесь не место, потому они и призраки.
  
  – Злой человек! – прошипела Телораст. – Это вот что такое?
  
  Апсалар едва могла различить контур тени, подплывшей к длинному столу справа. На нём выстроились меньшие копии гигантского скелета: три – размером с ворону, только вместо клювов у них обнаружились вытянутые пасти с острыми, как иглы, зубами. Кости были скручены жилами, а сами фигурки собраны так, чтобы стоять на задних ногах, точно дозорные сурикрыс.
  
  Урко разглядывал Апсалар, при этом на его грубом, тяжёлом лице застыло странное выражение. Затем он словно очнулся и сказал:
  
  – Я заварю чаю.
  
  – Это было бы очень мило, спасибо.
  
  Напанец подошёл к скромному углу, выполнявшему обязанности кухни, и принялся искать чашки.
  
  – Я не то чтобы не любил гостей… хотя – нет, не люблю. Всегда от них одни неприятности. Танцор ещё что-то просил передать?
  
  – Нет. И он теперь зовётся Котильоном.
  
  – Это я и так знал. Не удивлён, что он стал Покровителем убийц. Он ведь был самым страшным убийцей в Империи. Его боялись даже больше, чем Стерву. Она-то была просто коварной и вероломной. Или Шика. Шик – просто жесток. Думаю, эти двое до сих пор воображают, что победили. Идиоты. Кто же ныне ступает среди богов, а? – Он подал девушке глиняную кружку. – Местные травы, слегка токсичные, но не смертельно. Противоядие от укуса змеи-бутеры – хорошая штука, их ведь тут полным-полно. Вышло так, что я свою башню построил рядом с ямами, где они выводят молодняк.
  
  Один из меньших скелетов на столе упал, затем рывком поднялся на ноги, вытянул назад хвост и наклонил корпус практически горизонтально.
  
  – Одна из моих призрачных спутниц только что одержала это создание, – объяснила Апсалар.
  
  Тут неловко дёрнулся и второй скелет.
  
  – Нижние боги, – ошеломлённо прошептал Урко. – Только посмотри, как они стоят! Ну, разумеется! – Он перевёл взгляд на огромный скелет ископаемого в центре зала. – Всё, всё неправильно! Они наклонялись вперёд… чтобы удерживать равновесие! [1]
  
  Телораст и Кердла быстро освоились со своими новыми телами, щёлкали челюстями и скакали по столешнице.
  
  – Подозреваю, они не очень-то захотят расставаться с этими скелетами, – проговорила Апсалар.
  
  – Пусть оставят их себе – в награду за это открытие! – Напанец замолчал, огляделся, затем пробормотал: – Придётся стену снести…
  
  Апсалар вздохнула:
  
  – Наверное, нужно радоваться, что одна из них не выбрала большой скелет.
  
  Урко оглянулся, глаза его слегка расширились, затем напанец хмыкнул:
  
  – Пей чай – токсин набирает силу, пока он остывает.
  
  Девушка отхлебнула отвар. И вдруг почувствовала, что язык и губы у неё внезапно онемели. Урко улыбнулся:
  
  – Отлично. Так разговор получится коротким, и ты скорей сможешь отправиться отсюда восвояси.
  
  – Уюдык.
  
  – Через какое-то время пройдёт.
  
  Напанец отыскал табурет и уселся лицом к Апсалар.
  
  – Ты – дочь Танцора. Наверняка, хоть я и не вижу внешнего сходства; мать твоя, похоже, была очень красивой. Всё в том, как ты ходишь, как стоишь. Ты – его порожденье, и он оказался настолько эгоистичным, что даже обучил тебя, своего ребёнка, искусству убийцы. Я ведь вижу, как это тебя мучает. По глазам. Это наследие тебя терзает – ты чувствуешь себя в ловушке, в клетке. У тебя ведь уже кровь на руках, правда? Он тобой гордится? – Урко поморщился и сплюнул. – Нужно было его там и утопить. Был бы я пьян, утопил бы.
  
  – Ошбаешшя.
  
  – Ошбаш? А! Ошибаюсь? Правда?
  
  Девушка кивнула, пытаясь сдержать ярость, вызванную обманом. Она пришла потому, что хотела с ним поговорить, а напанец лишил её возможности произносить слова.
  
  – Ме фочь. Ожежаме.
  
  Урко нахмурился.
  
  Апсалар указала на два мелких скелета, которые теперь бегали по заваленному мусором полу.
  
  – Ожежамие.
  
  – Одержание. Он тебя одержал? Бог тебя одержал? Худ отгрызи ему яйца да выплюнь! – Урко вскочил на ноги, сжимая кулаки. – Вот, держи, девочка. Есть у меня и противоядие против противоядия. – Он отыскал пыльный кувшинчик, потёр его, пока не показалась красноватая глина. – Да, этот. – Урко взял другую кружку и налил доверху. – Пей.
  
  Приторно-сладкий вкус, который затем обратился в горечь и жжение.
  
  – Ой. Действует… быстро.
  
  – Прости меня, Апсалар. Признаю, я по большей части мерзкий человек. И после того, как ты явилась, я болтал больше, чем за многие годы. Так что теперь мне пора заткнуться. Чем я могу тебе помочь?
  
  Она помолчала, затем отвела глаза:
  
  – На самом деле – не можешь. Я не должна была приходить. У меня ещё есть задания, которые нужно исполнить.
  
  – От него?
  
  Девушка кивнула.
  
  – Почему?
  
  – Потому что я дала слово.
  
  – Ты ему ничего не должна, кроме, может быть, ножа под рёбра.
  
  – Когда я всё сделаю… я хочу исчезнуть.
  
  Напанец снова уселся на табурет.
  
  – Ага. Ну да, ясно.
  
  – Только я думаю, в то, что я случайно утонула, уже никто не поверит, Урко.
  
  Напанец слегка ухмыльнулся:
  
  – Это была такая шутка. Мы все уговорились… утонуть. Никто не понял. И не понимает. Да и не поймёт уже никогда, наверное.
  
  – Я поняла. И Танцор понял. Даже Престол Тени понял, как мне кажется.
  
  – Но не Стерва. Отродясь у неё было плохо с чувством юмора. Всегда-то она была зациклена на мелких деталях. Интересно, такие люди вообще бывают счастливы? Они хотя бы способны на это? Что придёт смысл их жизни? Дашь им слишком много – ноют. Дашь слишком мало – жалуются. Дашь в самый раз, сколько надо, – и половина из них будет ныть, мол, многовато, а вторая – жаловаться, дескать, маловато.
  
  – Не удивительно, что ты перестал общаться с людьми, Урко.
  
  – Да, теперь мне больше по нраву кости. Люди… слишком уж их много, на мой вкус.
  
  Она огляделась по сторонам.
  
  – Танцор сказал, что тебе нужно немного встряхнуться. Почему?
  
  Напанец отвёл глаза и промолчал. Апсалар почувствовала неприятную дрожь.
  
  – Он что-то знает, да? Вот что он тебе хочет сообщить этим своим приветом.
  
  – Убийца он там или нет, а всегда мне нравился Танцор. Особенно тем, что умеет держать язык за зубами.
  
  Маленькие костяные рептилии шумно возились у двери. Апсалар некоторое время следила за ними.
  
  – Исчезнуть… от бога.
  
  – Да уж, это будет нелегко.
  
  – Он сказал, что я могу уйти, когда закончу. И он не будет меня искать.
  
  – Верь ему, Апсалар. Танцор не врёт, и думаю, даже божественность этого в нём не изменит.
  
  Кажется, вот что я и хотела услышать.
  
  –
  Спасибо тебе.
  
  Девушка встала и направилась к двери.
  
  – Так скоро? – спросил Урко.
  
  Она оглянулась и бросила через плечо:
  
  – Маловато или многовато?
  
  Напанец прищурился, затем расхохотался:
  
  – Ты права. В самый раз, сколько надо. Нужно следить за тем, на что я напрашиваюсь.
  
  – Да, – согласился Апсалар. И об этом тебе хотел напомнить Танцор, верно?
  
  Урко отвёл глаза:
  
  – Да и Худ с ним.
  
  Апсалар улыбнулась и открыла дверь. Телораст и Кердла выскочили наружу. Чуть погодя, девушка последовала за ними.
  
  Смачно харкнув на ладони, он хорошенько потёр их друг о друга, а затем провёл по зачёсанным назад волосам. Грал-изгнанник поднялся, забросал песком маленький костерок, затем подобрал свой мешок и закинул за плечи. Взял охотничий лук и натянул тетиву, положил на неё стрелу. Окинув стоянку последним взором, пошёл прочь.
  
  Идти по этому следу было несложно. Таралак Вид продолжал вглядываться в поросшую густым кустарником местность. Заяц, пустынная куропатка, ящерица-мамляк – всё сгодится; ему уже до смерти надоела вяленая бхедеринятина, а последний финик грал съел ещё две ночи тому. Клубнеплодов, конечно, вдосталь, но если есть их слишком много, потом можно полдня провести со спущенными штанами над наскоро выкопанной ямкой.
  
  Демон-д'иверс приближался к своей жертве, и Таралаку было нужно оставаться рядом с ним, чтобы убедиться в исходе охоты. Ему хорошо платят за предстоящее задание, только это и важно. Золото, а с ним – влияние, чтобы собрать собственный отряд наёмников. А потом – вернуться в родную деревню и свершить суд над всеми, кто его предал. Тогда он займёт место военного вождя и поведёт гралов к славе. Великая судьба ждала его, и всё было хорошо.
  
  Деджим Нэбрал никуда не сворачивал, не сбивался с пути. Д'иверс проявлял достойную решимость, оставался верен своему гейсу. Никаких нарушений, ибо демон жаждал обрести свободу, обещанную ему за исполнение этого задания. Так и следовало заключать сделки, и Таралак даже восхищался Безымянными. Какие бы жуткие легенды ни ходили об этом культе, его собственные сделки с ними были чисты, прибыльны и ясны, как день.
  
  Безымянные пережили малазанское завоевание, и это уже о многом говорило. Старый Император проявил нечеловеческое мастерство в том, чтобы забрасывать своих агентов в бесчисленные культы Семи Городов, а затем начисто вырезать их последователей.
  
  И это тоже было достойно восхищения.
  
  Однако нынешняя Императрица такого сильного впечатления не производила. Она совершила слишком много ошибок. Таралак не мог уважать такого человека, поэтому он ритуально проклинал её имя на закате и на рассвете с той же страстью, что и имена других заклятых врагов Таралака Вида.
  
  Доброе чувство было подобно воде в пустыне. Его берегли, раздавали лишь с большой неохотой и лишь крошечными глоточками. И Таралак Вид мог пройти тысячу пустынь на одной лишь капле.
  
  Таковы были требования мира. Грал знал себя достаточно, чтобы понимать: его обаяние – это привлекательность ядовитой змеи, притягательной и обворожительной, но смертоносной. Если сурикрысы пустили в гости змея, как же им проклинать его за то, что он следовал своей природе? Он ведь убил её мужа, чтобы заслужить тепло её сердца, сердца, поглотившего Таралака Вида целиком. Он и вообразить не мог, что женщина затем избавится от него, что она лишь воспользовалась им, что другой мужчина ждал её в тени хижины, готовый утешить скорбный дух молодой вдовы. Не мог вообразить, что её обаяние тоже было привлекательностью гадюки.
  
  Грал остановился у валуна, вытащил бурдюк с водой и выдернул пробку из обожжённой глины. Отодвинув набедренную повязку, он присел и помочился в бурдюк. Ни одного источника не было на пятнадцать лиг в том направлении, куда вёл его д'иверс. Этот маршрут, конечно, выйдет рано или поздно на торговый тракт, но до него ещё неделя пути, если не больше. Этот д'иверс, Деджим Нэбрал, явно не испытывал мук жажды.
  
  Вот – проявление достойной решимости. Достойной подражания настолько, насколько физически возможно. Грал поднялся, затянул набедренную повязку. Вновь закупорив бурдюк, Таралак Вид забросил его за плечо и размеренной походкой двинулся дальше.
  
  В смешанном свете звёзд и бледного зарева на востоке Скиллара стояла на коленях на жёсткой земле. Её тошнило – сперва остатками ужина, затем уже только желчью. Спазмы накатывали один за другим, и вот наконец утихли. Хватая ртом воздух, она немного отползла в сторону, затем села, прислонившись спиной к валуну.
  
  Демон Серожаб наблюдал за ней с расстояния в десять шагов и медленно покачивался из стороны в сторону.
  
  Одного взгляда на него хватило, чтобы вернулась тошнота, поэтому Скиллара отвела взгляд, вытащила трубку и принялась её набивать.
  
  – Уже ведь несколько дней прошло, – пробормотала она. – Я надеялась, что это закончилось. Проклятье…
  
  Серожаб подобрался ближе, скользнул к тому месту, где её стошнило. Принюхался, затем стал закапывать неприятное место песком.
  
  Привычным движением железного кресала Скиллара высекла несколько искр в чашу трубки. Смесь сушёной зубровки и ржавого листа вспыхнула, и в следующий миг она затянулась сладковатым дымом.
  
  – Молодец, Жаб. Заметай за мной следы… удивительно, что ты не разболтал остальным. Неужели уважаешь мои секреты?
  
  Серожаб, предсказуемо, не ответил.
  
  Скиллара провела рукой по округлившемуся животу. Как у неё только получалось поправляться, если она уже много недель отправляла обратно одну трапезу из трёх? Было что-то адское во всей этой истории с беременностью. Будто у неё завёлся собственный демон, укрылся внутри, в утробе. Ну, чем быстрее он вылезет, тем быстрее она сможет его продать какому-нибудь сутенёру или управителю гарема. Там его выкормят, вырастят и обучат ремеслу попрошайки.
  
  Большинство женщин, которым было на себя не наплевать, останавливались на двух-трёх детях. И теперь Скиллара отлично понимала, почему. Целители, ведьмы, повитухи и кормилицы сохраняли младенцам здоровье, а мир учил жить по своим законам. Подлость заключалась в том, чтобы выносить, вытерпеть этот растущий груз, его тайную жадность до её внутренних запасов.
  
  И ещё кое-что происходило, доказывая естественное зло этого ребёнка. Скиллара заметила, что всё чаще впадает в полусонное, приятное состояние, которое вызывало бессмысленную улыбку на её губах, – и это приводило Скиллару в неописуемый ужас. Чему тут радоваться? Мир – место неприятное. Он на утешения не разменивается. Нет, соблазнительная отрава, что текла теперь в её жилах, вела лишь к самообману, к блаженной глупости – а этого с неё уже было довольно. Ничем не лучше дурханга. Смертоносная приманка.
  
  Скоро уже невозможно будет не заметить её растущий живот. Если только она не сумеет ещё больше растолстеть. Было что-то утешительное в этой грузности – но нет, это опять соблазнительный обман, снова отыскал дорожку в её мысли.
  
  Что ж, тошнота, похоже, окончательно прошла. Скиллара поднялась на ноги и пошла обратно в лагерь. Пригоршня углей в костре, от которых тянулись тонкие нити дыма, да три спящие фигуры, закутавшиеся в одеяла. Следом явился Серожаб, обогнул её и уселся рядом с костром. Выхватил из воздуха пролетавшего накидочника и сунул в рот. Демон смотрел на Скиллару мутными, зеленоватыми глазами.
  
  Она вновь набила трубку. И почему только женщины беременеют? Ведь какая-нибудь Взошедшая ведьма вполне могла бы уже исправить эту несправедливость? Или это вовсе не недостаток, а какое-то неведомое преимущество? Ничего очевидного, впрочем, в голову не приходило. Если не считать этого странного, подозрительного блаженства, которое то и дело охватывало её. Скиллара глубоко затянулась дымом ржавого листа. Бидитал установил «отсечение наслаждения» первым обрядом для девочек в своём культе. Ему нравилась концепция – ничего не чувствовать, искоренить всякое стремление к чувственному. Скиллара не могла вспомнить, переживала ли она сама когда-нибудь подобные чувства.
  
  Бидитал прививал религиозный экстаз – состояние, как она теперь подозревала, куда более эгоистичное и самозацикленное, чем услаждение собственного тела. И беременность навевала похожий экстаз, что серьёзно тревожило Скиллару.
  
  Внезапное движение. Она обернулась, увидела, что Резчик сел.
  
  – Что-то случилось? – тихонько спросила она.
  
  Юноша повернулся к ней, выражения лица в темноте было не различить. Затем он судорожно вздохнул:
  
  – Нет. Кошмар приснился.
  
  – Скоро рассвет, – сказала Скиллара.
  
  – А ты почему не спишь?
  
  – Просто так.
  
  Резчик стряхнул одеяло, поднялся и подошёл к кострищу. Присел на корточки, бросил немного трута на тлеющие угли, подождал, пока он разгорится, и принялся подкладывать кизяки.
  
  – Резчик, как ты думаешь, что должно произойти на Отатараловом острове?
  
  – Не уверен. Наш старик-малазанец не слишком-то внятно по этому поводу высказывается, верно?
  
  – Он – Дестриант Тигра Лета.
  
  Резчик бросил на неё взгляд через костёр:
  
  – Поневоле.
  
  Скиллара добавила в трубку ржавого листа.
  
  – Ему не нужны последователи. А если бы и были нужны, то ими бы точно стали не мы. Точнее, не я и не Фелисин. Мы не воины. Ты, – добавила она, – куда более вероятный кандидат.
  
  Юноша фыркнул:
  
  – Точно не я, Скиллара. Похоже, я выбрал себе другого бога.
  
  – «Похоже»?
  
  В сумраке она различила только, что он пожал плечами.
  
  – Бывает, всякое случается.
  
  А, женщина. Что ж, это многое объясняет.
  
  –
  Повод ничем не хуже прочих, – сказала она, выпуская клубы дыма.
  
  – Что ты имеешь в виду?
  
  – Что я не вижу особого смысла служить какому-нибудь богу или богине. Если ты достоин их интереса, они тебя используют. Я знаю, каково это – быть использованной, и никакая награда того не стоит, даже если поначалу думаешь иначе.
  
  – Ну, – протянул он после короткой паузы, – тебя всё же кто-то наградил.
  
  – Ты так это называешь?
  
  – Что называю? Ты выглядишь такой… здоровой. Исполненной жизни. И уже не такая худая, как прежде. – Он запнулся, потом поспешно добавил: – И это хорошо. Кожа да кости – это тебе не к лицу. Да и никому не к лицу, конечно. Тебе тоже. Вот и всё.
  
  Она сидела, курила и смотрела, как светлеет небо.
  
  – Мы для тебя – тяжёлое бремя, да, Резчик?
  
  – Нет! Вовсе нет! Я должен вас сопровождать, и это задание я с радостью принял. И рад исполнять.
  
  – Не думаешь, что достаточно и Серожаба, чтобы охранять нас?
  
  – Нет, то есть, да, наверное, хватило бы и его. Но если и так – он ведь демон, а это всё усложняет – он не может запросто прийти в деревню или в город, верно? Или договариваться о покупке припасов, или о проезде, о всяком таком.
  
  – Это может Фелисин. Да и я сама.
  
  – Ну да. Ты хочешь сказать, что вы меня здесь не хотите видеть?
  
  – Я хочу сказать, что в тебе нет необходимости. А это совсем не то же самое, Резчик. К тому же, ты отлично справляешься с ролью предводителя нашего маленького отряда, хотя очевидно, что ты к такому не привык.
  
  – Слушай, хочешь сама всем заправлять – пожалуйста, я не против.
  
  Ага! Значит, женщина, которая сама всё решает.
  
  –
  Не вижу причин что бы то ни было менять, – небрежно бросила Скиллара.
  
  Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Она постаралась сделать свой взгляд настолько ровным и спокойным, насколько это было возможно.
  
  – Так к чему ты клонишь? – не выдержал Резчик.
  
  – К чему? Ни к чему. Просто болтаю, Резчик. Если только… ты хочешь о чём-то конкретном поговорить?
  
  Скиллара заметила, как он сжался (только не физически) и сказал:
  
  – Нет, не хочу.
  
  – Ты меня недостаточно хорошо знаешь, в этом дело? Ладно, времени у нас вдосталь.
  
  – Я тебя знаю… наверное. Точнее, нет, да, ты права. Я тебе совсем не знаю. Я женщин не знаю и не понимаю, вот что я хотел сказать. Да и откуда мне знать? Невозможно уследить за вашими мыслями, понять, что вы говорите, что скрывается за вашими словами…
  
  – Это ты лично обо мне или о женщинах в целом?
  
  Он подбросил кизяк в огонь.
  
  – Нет, ни о чём конкретном я поговорить не хотел.
  
  – Ладно, зато у меня есть несколько тем для обсуждения…
  
  Он застонал.
  
  – Тебе дали задание, – не сдавалась Скиллара. – Сопровождать нас, правильно? Кто его дал?
  
  – Бог.
  
  – Но не бог Геборика.
  
  – Да.
  
  – Значит, нами заинтересовались, по меньшей мере, двое богов. Это плохо, Резчик. А Призрачные Руки об этом знает? Нет, конечно – откуда бы. Незачем ему говорить…
  
  – Догадаться нетрудно, – возразил Резчик. – Я ведь ждал вас. В храме Искарала Прыща.
  
  – Малазанские боги. Престол Тени или Котильон. Но ты ведь не малазанец, правда?
  
  – Слушай, Скиллара, – устало спросил Резчик, – нам действительно обязательно это обсуждать сейчас?
  
  – Если только, – продолжила она, – это не твоя возлюбленная – малазанка. Которая изначально поклонялась этим богам.
  
  – Ох, у меня голова раскалывается, – пробормотал он, прикрыл ладонями глаза, запустил пальцы в волосы и сильно дёрнул, словно хотел их вырвать. – Как же ты… нет, не хочу знать. Это не важно. Мне всё равно.
  
  – Так где она сейчас?
  
  – Хватит.
  
  Скиллара замолчала. Вытащила узкий ножик и принялась чистить трубку. Резчик внезапно поднялся.
  
  – Займусь завтраком.
  
  Милый мальчик, заключила она. Как глина в женских руках. Точнее, в руках женщины, которая знает, что делает. И теперь вопрос стоит так: нужно ли мне это делать? Фелисин-то от него без ума. С другой стороны, мы ведь можем и делиться.
  
  – Заявление с ухмылкой: Округлая большегрудая женщина хочет поприжиматься телом к Резчику.
  
  – Не сейчас, Серожаб, –
  мысленно ответил он, извлекая еду из заплечного мешка.
  
  – Тревога. О да, воистину, не сейчас. Остальные пробуждаются от неспокойного сна. Будет неловкость и огорчение, особенно для Фелисин Младшей.
  
  Резчик замер:
  
  – Что? Но почему… да она же едва в возраст вошла! Нет, быть того не может. Отговори её, Серожаб!
  
  – А ухаживания Серожаба отвергает. Уныло ноет: Ты, Резчик, полон семенем, можешь вызвать зачатие. Поздно выяснил. Человеческие женщины носят у себя в животе пруд для икры. Лишь одна икринка выживает, только одна. Ужасный риск! Нужно наполнить прудик как можно скорее, прежде чем явится соперник-самец, чтобы украсть твою судьбу. Серожаб будет защищать твой выбор. Храброе самопожертвование, подобное тому, что свершают Стражи-Обходчики среди моего народа. Просвещённый альтруизм, взаимный, и в далёкой перспективе – награда в отдалённой родне. Показатель высокой разумности, признание общих интересов. Серожаб уже стал Стражем-Обходчиком для округлой большегрудой богини-человека.
  
  – Богини? Что ты этим хотел сказать?
  
  – Похотливый вздох: она достойна поклонения. Самцово-человеческие параметры оценки замутили воды сознания Серожаба. К счастью. Долгое-долгое воздержание. Это нездраво.
  
  Резчик поставил котелок с водой на огонь и бросил в него пригоршню трав.
  
  – Что ты там только что говорил о неспокойных снах, Серожаб?
  
  – Наблюдение, по краю вод сознания. Тревога. Приближается опасность. Это знаки, предупрежденья.
  
  – Какие знаки?
  
  – Очевидные. Неспокойные сны. Этого уже довольно.
  
  – Не всегда, Серожаб. Иногда нас преследует что-то из прошлого. Вот и всё.
  
  – Ага. Серожаб об этом подумает. Но сперва – потребности. Серожаб голоден.
  
  За серой завесой горячего воздуха и пыли городские стены были едва различимы. Леоман Кистень скакал во главе своего потрёпанного отряда, рядом с ним – Корабб Бхилан Тэну'алас. Они приближались к воротам И'гхатана.
  
  – Смотри, – сказал Корабб, – первый всадник справа от знаменосца. Это фалах'д Ведор. Выглядит он… нерадостно.
  
  – Лучше ему побыстрей смириться с этим чувством, – прорычал Леоман, вскидывая затянутую в перчатку руку.
  
  Колонна позади медленно остановилась. Все смотрели, как подъезжают всадники из города.
  
  – Командир, может, нам с тобой встретить их на полпути? – спросил Корабб.
  
  – Разумеется, нет, – огрызнулся Леоман.
  
  Больше Корабб ничего не сказал. Их предводитель пребывал в дурном настроении. Примерно треть его воинов вынужденно скакали вдвоём на одном коне. Старая ведьма-целительница, которую все очень любили, умерла сегодня утром, и воины привалили её тело каменной плитой, чтобы его не отыскал какой-нибудь бродячий дух. Леоман лично плюнул на все восемь сторон света, чтобы освятить могилу, и на пыльный камень пролил свою кровь из пореза на левой ладони, провозглашая благословения во имя Апокалипсиса. Потом он заплакал. Перед всеми воинами, замершими, поражёнными горем и любовью, которую питал к своим последователям Леоман.
  
  Фалах'д и его солдаты приблизились, затем натянули поводья и остановились в пяти шагах от Леомана и Корабба.
  
  Корабб всмотрелся в землистое, осунувшееся лицо Ведора, в его мутные глаза и сразу опознал в фалах'де раба опиумного д'баянга. Его увитые толстыми венами руки дрожали на луке седла, и когда стало очевидно, что Леоман не заговорит первым, градоправитель нахмурился и произнёс:
  
  – Я, Ведор, фалах'д И'гхатана, Первого из Святых Городов, приветствую тебя, Леоман Кистень, спасшийся бегством от Погибели Ша'ик в Рараку, а также – твоих сломленных последователей. Мы подготовили для твоих воинов безопасные казармы, и столы уже ждут, уставленные едой и питьём. Ты сам, Леоман, а также оставшиеся при тебе офицеры станете гостями фалах'да во дворце – на такой срок, какой потребуется, чтобы пополнить запасы твоей армии и оправиться от тягот пути. Сообщи нам, куда ты направляешься, и мы разошлём посланцев перед тобой, чтобы сообщить о твоём прибытии в каждом селении, деревне и городе на твоём пути.
  
  Корабб заметил, что он задержал дыхание. Он увидел, как Леоман пустил своего коня вперёд, пока не оказался бок о бок с фалах'дом.
  
  – Мы пришли в И'гхатан, – тихо проговорил Леоман, – и в И'гхатане останемся. Будем ждать прибытия малазанцев.
  
  Пятнистые губы Ведора некоторое время шевелились, но ни звука не слетало с них, затем фалах'д сумел выдавить из себя смешок:
  
  – Твоё чувство юмора – как лезвие ножа, Леоман Кистень! Ты – таков, каким предстаёшь в легендах!
  
  – Как в легендах? В таком случае, это тебя тоже не удивит.
  
  Ослепительной вспышкой сверкнул нож-кеттра, коснулся горла Ведора. Хлынула кровь, и голова фалах'да повалилась назад, ударилась о круп испуганной лошади, затем свалилась на землю и покатилась в дорожной пыли. Леоман протянул руку, выровнял безголовый труп, который по-прежнему сидел в седле, и вытер клинок о шёлковые одеяния градоправителя.
  
  От городских солдат – ни звука, ни движения. Знаменосец, подросток лет пятнадцати, с открытым ртом уставился на обезглавленного фалах'да.
  
  – Во имя Дриджны Апокалипсиса, – провозгласил Леоман, – отныне я правлю Первым из Святых Городов, И'гхатаном. Кто здесь старший офицер?
  
  Женщина пустила коня вперёд.
  
  – Я. Капитан Синица.
  
  Корабб прищурился, глядя на неё. Крупные черты, загорелая до черноты кожа, светло-серые глаза. Лет двадцать пять примерно. Под простой телабой поблёскивает кольчуга.
  
  – Ты – малазанка, – процедил Корабб.
  
  Та перевела на него холодный взгляд:
  
  – Что с того?
  
  – Капитан, – сказал Леоман, – твой отряд поедет перед нами. Нужно очистить для меня и моих воинов дорогу ко дворцу. В «безопасные казармы», о которых говорил покойный фалах'д, следует поместить тех солдат из дворца и городского гарнизона, которые проявят нежелание исполнять мои приказы. Прошу убедиться, что там они и вправду в полной безопасности. Когда закончишь с этим, явись ко мне во дворец для получения дальнейших указаний.
  
  – Сэр, – возразила женщина, – мне не по чину делать то, о чём вы просите…
  
  – Уже по чину. Отныне ты – третий человек после меня и Корабба Бхилана Тэну'аласа.
  
  Она вновь бросила на Корабба быстрый, но невыразительный взгляд.
  
  – Как прикажешь, Леоман Кистень, фалах'д И'гхатана.
  
  Синица повернулась в седле и заревела:
  
  – Кру-у-гом! Живо-живо, свиноводы проклятые! Мы в авангарде нового фалах'да!
  
  Конь Ведора развернулся со всеми остальными и пошёл рысью. Безголовое тело подпрыгивало в седле.
  
  Корабб видел, как через двадцать шагов конь мёртвого фалах'да поравнялся с лошадью малазанки. Та заметила это и одним движением столкнула труп. Леоман хмыкнул:
  
  – Да. Она – само совершенство.
  
  Малазанка.
  
  –
  У меня дурное предчувствие, командир.
  
  – Ну, разумеется. Поэтому я и держу тебя при себе. – Леоман оглянулся. – Поэтому и ещё потому, что Госпожа тебя ведёт. Давай, скачи со мной в наш новый город.
  
  Оба пришпорили коней. Следом потянулись и остальные.
  
  – Наш новый город, – с ухмылкой повторил Корабб. – Мы будем защищать его даже ценой своей жизни.
  
  Леоман бросил на него странный взгляд, но промолчал.
  
  Корабб задумался над этим.
  
  О, командир, меня опять терзает дурное предчувствие.
  …
  
  Глава пятая
  
  Первые трещинки проявились вскоре после смерти Ша'ик. Никто не мог понять, что думает адъюнкт Тавор, – ни её приближённые офицеры, ни простые солдаты под её началом. Однако отдалённые признаки уже появились, хотя, конечно, заметить их легче теперь, оглядываясь назад, – чем тогда. Тем не менее, слишком самонадеянно и даже недостойно было бы думать, что адъюнкт ничего не ведала о приближающихся бедах: не только среди собственных подчинённых, но и в самом сердце Малазанской империи. Таким образом, события, произошедшие в И'гхатане, могли бы стать смертельной раной, окажись на месте адъюнкта кто-нибудь другой, кто-нибудь, чьё сердце было бы лишь чуть менее жестоким, чуть менее холодным.
  
  Это подтвердило – надёжнее, чем всё, что происходило раньше, – суровое утверждение, что адъюнкт Тавор была из «холодного железа», брошенного в самое пекло яростного горнила…
  Дукер из Даруджистана. Некому засвидетельствовать (Утраченная история «Охотников за костями»)
  
  – Не трогай, – устало бросила Самар Дэв со своего места у окна.
  
  – Думал, ты спишь, – проговорил Карса Орлонг, возвращая предмет на стол. – Что это?
  
  – Две функции. Верхний сосуд содержит фильтры для воды, очищает её от всего нечистого. Вода, которая собирается в нижнем сосуде, соседствует с двумя полосками меди, которая оживляет её – сложный и загадочный процесс. При этом выделяется прозрачный газ, который увеличивает давление воздуха над водой, что, в свою очередь…
  
  – Но для чего ты его используешь?
  
  Глаза Самар сузились:
  
  – В общем-то, ни для чего.
  
  Тоблакай отошёл от стола, приблизился к рабочим скамьям и полкам. Самар смотрела, как он разглядывает различные механизмы, которые она изобрела, долгосрочные эксперименты, многие из которых не являли видимых изменений в своём состоянии. Великан тронул пальцем, понюхал, собрался даже лизнуть блюдо, наполненное студенистой массой. Самар хотела было остановить его, но передумала. Раны Тоблакая исцелялись с жутковатой быстротой, – и никаких признаков заражения! Глотать загустевшую жидкость, которую он сейчас слизывал с пальца, не рекомендовалось – впрочем, это и не смертельно. Как правило.
  
  Великан скривился:
  
  – На вкус ужасно.
  
  – Я не удивлена.
  
  – Для чего ты это используешь?
  
  – А ты как думаешь?
  
  – Втирать в сёдла. В кожу.
  
  – В сёдла? Ну, опосредованно, я полагаю. Это мазь для гноящихся ранок, которые иногда возникают по окружности ануса…
  
  Великан громко фыркнул, затем сказал:
  
  – Неудивительно, что вкус отвратительный.
  
  И снова принялся рассматривать обстановку. Самар задумчиво взглянула на него. Затем сказала:
  
  – Фалах'д отправил солдат в крепость. Они обнаружили следы бойни – как ты и сказал, никого из малазанцев не осталось в живых. Ещё они нашли демона. Точнее, труп демона. Недавно убитого. Попросили меня его осмотреть, так как я обладаю некоторыми познаниями в анатомии и других подобных дисциплинах.
  
  Тоблакай не ответил, уставившись с неправильной стороны в подзорную трубу.
  
  – Если подойдёшь к окну и посмотришь с другого конца, Карса, увидишь, как то, что вдали, приблизилось.
  
  Воин нахмурился и отложил инструмент.
  
  – Если что-то далеко, я просто сажусь на коня и подъезжаю ближе.
  
  – А если цель на вершине утёса? Или – это вражеский лагерь и ты хочешь рассмотреть заставы?
  
  Тоблакай снова взял подзорную трубу и подошёл к ней. Самар отодвинулась вместе со стулом, чтобы дать ему место у окна.
  
  – На парапете вон той башни, крытой медью, есть гнездо сокола.
  
  Карса поднял подзорную трубу. Поводил из стороны в сторону, пока не приметил гнездо.
  
  – Это не сокол.
  
  – Ты прав. Это бхок'арал, который облюбовал брошенное гнездо. Поднимает туда кучу подгнивших фруктов, а потом всё утро напролёт швыряется ими в прохожих внизу.
  
  – Он, кажется, рычит…
  
  – Это он так смеётся. Всегда-то его что-нибудь веселит.
  
  – Ага… а ведь это был не фрукт. Кирпич.
  
  – Печально. Теперь кого-нибудь пошлют, чтобы его убить. В конце концов, только людям разрешается швыряться кирпичами в других людей.
  
  Карса опустил подзорную трубу и уставился на неё.
  
  – Безумие. Что у вас за законы, раз такое позволяют?
  
  – Какое «такое»? Забивать других камнями или убивать бхок'аралов?
  
  – Ты странная, Самар Дэв. С другой стороны, ты же ведьма и создательница бесполезных вещей…
  
  – А подзорная труба тоже бесполезная?
  
  – Нет, теперь я понимаю её ценность. И всё же она лежала на полке…
  
  Самар откинулась на спинку стула.
  
  – Я изобрела множество вещей, которые могут оказаться весьма ценными для многих людей. И здесь возникает дилемма. Про каждое изобретение я должна подумать: как можно его применить во зло? И чаще всего я нахожу, что потенциальный вред перевешивает ценность изобретения. Я это называю первым законом изобретательства Самар Дэв.
  
  – Ты просто одержима законами.
  
  – Возможно. В любом случае, закон прост, как и должен быть прост всякий истинный закон…
  
  – И для этого у тебя тоже есть закон?
  
  – Скорее, основополагающий принцип, чем закон. В любом случае, этика – первое необходимое размышление для изобретателя вследствие всякого нового изобретения.
  
  – Это ты называешь «просто»?
  
  – Утверждение – просто, размышление – отнюдь.
  
  – А вот это уже похоже на настоящий закон.
  
  Через мгновение она закрыла рот, поднялась и подошла к письменному столу, уселась, взяла стиль и восковую табличку.
  
  – Я не слишком-то верю в философию, – проговорила Самар Дэв, записывая слова. – Но всё равно не уйду от темы… когда она мне влетает прямо в лицо. И писательница я не слишком умелая. С предметами я управляюсь лучше, чем со словами. Впрочем, ты, похоже, обладаешь неожиданным талантом к… хм… убедительной краткости.
  
  – Ты слишком много болтаешь.
  
  – Несомненно.
  
  Самар закончилась записывать свои собственные, неожиданно глубокие слова – ставшие глубокими только потому, что Карса Орлонг увидел им куда более широкое применение, чем то, которое она сама подразумевала изначально. Самар помолчала. Очень хотелось сбросить его гениальность со счетов как слепой случай, удачу или даже раздутую ложную мудрость благородного дикаря. Но что-то ей подсказывало, что Карсу Орлонга уже недооценивали в прошлом, и Самар Дэв поклялась себе не прыгать в ту же ловчую яму. Отложив стиль, она поднялась.
  
  – Я пойду осматривать демона, которого ты убил. Составишь мне компанию?
  
  – Нет, я его и в первый раз хорошо осмотрел.
  
  Она подняла кожаный ранец со своими хирургическими инструментами.
  
  – Оставайся внутри, пожалуйста, и постарайся ничего не сломать.
  
  – Как же ты зовёшь себя изобретателем, если не любишь ломать целое?
  
  Уже в дверях Самар остановилась и оглянулась на него. Даже в этом, самом высоком покое башни Тоблакай почти касался головой потолка. И было что-то… в его глазах.
  
  – Постарайся не ломать мои
  вещи.
  
  – Хорошо. Но я голоден. Принеси ещё еды.
  
  Труп рептилии лежал на каменном полу одной из пыточных камер, расположенных в дворцовом подвале. Охранять чудовище поручили отставному выпытывателю. Самар Дэв обнаружила, что он спит в одном из углов комнаты. Не обращая внимания на его храп, она расставила вокруг огромного тела четыре зажжённые лампы, которые принесла сверху, затем опустилась на колени и открыла ранец, чтобы извлечь наружу набор отполированных хирургических инструментов. Завершив приготовления, Самар Дэв наконец сосредоточила своё внимание на трупе демона.
  
  Зубы, челюсти, прямо направленные глаза, все признаки крупного хищника, вероятнее всего, засадного охотника. Однако это вовсе не простой речной ящер. За надбровными дугами вытянутый череп расширялся. Крупные затылочные выступы и сам объём черепной коробки говорили о разуме. Если, конечно, у этого ящера кости не слишком толстые.
  
  Самар срезала изодранную, покрытую запёкшейся кровью кожу, чтобы осмотреть обломки черепа. Нет, не слишком толстые. Судя по разломам, Карса Орлонг измолотил его кулаками. И проявил при этом поразительную силу – и не менее поразительную целеустремлённость. Мозг – запятнанный кровоподтёками и смятый кое-где обломками черепа – оказался очень крупным, хотя и устроен был явно иначе, чем человеческий. Долей, к примеру, было больше. На шесть больше, если точно, все они скрывались под тяжёлыми выступами по сторонам, рядом с двумя крупными, пронизанными сосудами массами, ткани от которых уходили к глазам. Следовательно, эти демоны видят мир иначе. Возможно, более пóлно.
  
  Самар извлекла один изувеченный глаз и с удивлением обнаружила два хрусталика – один выпуклый, другой вогнутый. Их она отложила, чтобы хорошенько рассмотреть позднее.
  
  Взрезав толстую, покрытую чешуёй шкуру, Самар обратилась к шее, увидела, как и ожидала, крупные вены и артерии, необходимые, чтобы питать активный мозг, затем перешла к грудному отделу. Многие рёбра были уже сломаны. Она насчитала две пары лёгких и одну – протолёгких ниже. Последние порозовели от крови.
  
  Самар вспорола стенку первого из трёх желудков – и быстро отстранилась, когда наружу потекла кислота. Лезвие скальпеля зашипело, и она увидела, как на железном полотне появляются оспинки. Снова шипение, теперь с каменного пола. У неё начали слезиться глаза.
  
  Желудок шевельнулся, и Самар проворно вскочила, чтобы отступить на шаг. Наружу ползли черви. Два десятка. Маленькие тельца извивались и падали на грязный камень. Цвета синёного железа, кольчатые, длиной с указательный палец. Она перевела взгляд на рассыпающийся в руках скальпель и выронила его, затем взяла деревянные клещи, наклонилась и ухватила одного из червей.
  
  Да это и не червяк. Сотни странно зазубренных ножек, но невероятнее всего – это были механизмы. Не живые существа – машины, металлические тела которых каким-то образом сопротивлялись разъедающему воздействию кислоты. Многоножка некоторое время извивалась в клещах, затем перестала шевелиться. Самар встряхнула её, но та оставалась неподвижной, как погнутый гвоздь. Инвазия? Вряд ли. Эти создания каким-то образом трудились для общей цели. Озерцо желудочной кислоты служило им домом, в котором дивные механизмы тоже каким-то образом приносили пользу демону.
  
  От резкого кашля Самар вздрогнула и обернулась, чтобы увидеть, как поднимается на ноги выпытыватель. Сутулый, скрученный артритом старик, шаркая, подошёл к ней.
  
  – Самар Дэв! Ведьма! Что это воняет? Не ты, смею надеяться. Мы-то с тобой из одного материала пошиты, так ведь?
  
  – В самом деле?
  
  – О да, Самар Дэв. – Пыточных дел мастер почесал что-то в промежности. – Мы снимаем всё человеческое – слой за слоем – пока не доберёмся до самых костей, но где заканчивается человеческое и начинается животное? Когда боль одолевает разум? Где прячется душа, и куда убегает, когда всякая надежда для плоти потеряна? Достойные для размышлений вопросы – для таких, как ты или я. О, как же я мечтал познакомиться с тобой, разделить наши знания…
  
  – Но ты же палач.
  
  – Кому-то приходится быть и палачом, – обиженно буркнул старик. – Если наша культура признаёт нужду в пытках, необходимо признать и нужду в палачах. А культура наша, Самар Дэв, ценит истину выше всякой отдельно взятой человеческой жизни. Понимаешь? Оправдания, – добавил он, хмуро поглядывая на труп демона, – всегда одни и те же. Чтоб спасти множество жизней, этой одной нужно пожертвовать. Расстаться с ней. Даже сами слова подобраны так, чтобы скрыть жестокость. Почему пыточные камеры устраивают в подвалах? Чтобы заглушить крики? Верно, но не только. Это, – провозгласил он обводя помещение шишковатой ладонью, – нижний мир человечности, прогнившее сердце всего неприглядного.
  
  – Я взыскую ответов у того, что уже мертво. Это не одно и то же…
  
  – Мелкие детали. Мы оба допросчики – ты да я. Мы срезаем покровы, дабы обнажилась скрытая истина. Впрочем, я ведь отошёл от дел. Меня просят обучить нового мастера – теперь, когда малазанские законы отменили и пытки снова в почёте. Но каких же дурней они ко мне присылают! Да и что толку? Вот фалах'д Криттасанан, тот чего-то стоил – ты сама, наверное, была в его дни ещё ребёнком, если не младенцем. Ох и любил же он пытать людей. Не ради истины – он-то отлично понимал, что это всё – поверхностная чушь. Нет, его интересовали более существенные вопросы. Как далеко можно увести душу, пока она ещё не вырвалась из темницы изувеченного тела? Как далеко? Как далеко до того рубежа, из-за которого она уже не сможет вернуться? Для меня это был вызов, и как же он ценил моё мастерство!
  
  Самар Дэв опустила взгляд и увидела, что остальные механизмы тоже замерли. Она аккуратно положила первый в маленький кожаный мешок, затем сложила инструменты, не забыв и хрусталики. Нужно будет приказать сжечь тело – вдали от города и с подветренной стороны.
  
  – Ты не отобедаешь со мной?
  
  – Увы, не смогу. У меня много работы.
  
  – Если бы только сюда привели твоего гостя. Тоблакая. О, вот это было бы веселье, верно?
  
  Самар помолчала.
  
  – Сомневаюсь, что смогу его на это уговорить, выпытывальщик.
  
  – Фалах'д серьёзно об этом подумывал, если ты не знала.
  
  – Нет, не знала. Мне кажется, это было бы ошибкой.
  
  – Ну, не нам ставить под сомнение такие
  решения, правда?
  
  – Что-то мне подсказывает, что Тоблакай был бы очень рад с тобой познакомиться, выпытывальщик. Хоть и кратким бы вышло такое знакомство.
  
  – Отнюдь, если я всё смогу обустроить по-своему!
  
  – В случае с Карсой Орлонгом, как мне кажется, только Карса Орлонг всё может обустроить по-своему.
  
  Вернувшись, она застала теблора согнувшимся над её собранием географических карт, которые воин расстелил на полу в коридоре. Он принёс дюжину жертвенных свечей, которые зажёг и расставил вокруг себя. Одну из них Тоблакай сейчас держал в опасной близости от бесценного пергамента. Не поднимая глаз, Карса Орлонг сказал:
  
  – Вот здесь, ведьма. Земли и берега к северу и западу… мне говорили, что Ягг-одан тянется неразрывно до самых дальних земель нэмильцев и треллей, но на этом листе показано другое.
  
  – Если ты прожжёшь дыру в моей карте, – отчеканила Самар Дэв, – я прокляну тебя и весь твой род на целую вечность.
  
  – Одан заворачивает к западу, но только на юге. Здесь отмечены ледовые скопления. Этот континент выглядит слишком большим. Тут какая-то ошибка.
  
  – Возможно, – согласилась она. – Поскольку в этом направлении я никогда не странствовала, не могу и поручиться за достоверность карты. Учти, что её составил Оттун Дэла Фарат около века назад. Его сведения считались очень надёжными.
  
  – А что это за земля озёр? – спросил Карса, указывая на северный выступ на побережье, к западу от Ят-Альбана.
  
  Самар отложила ранец с инструментами, затем вздохнула и присела на корточки рядом с воином.
  
  – Тяжёлая для путешествия местность. Там скальная порода выходит на поверхность, изломанная, изъязвлённая озёрами и рассечённая немногочисленными, непреодолимыми реками. Лес – сосны, ели, пихты, в долинах – низкий кустарник.
  
  – Откуда ты это всё знаешь, если никогда там не бывала?
  
  Самар указала пальцем:
  
  – Я читаю заметки Фарата, здесь, по краю. Он ещё пишет, что обнаружил следы жизни, но не встречался с обитающим там народом. Дальше лежит островное королевство Сепик, присягнувшее теперь на верность Малазанской империи, хоть я удивлюсь, если узнаю, что малазанцы туда на самом деле добрались. Тамошний король оказался умён настолько, что прислал послов с предложением сдаться на определённых условиях, которые Император просто принял.
  
  – Столько всего картограф не написал.
  
  – Да, часть из этих сведений – от меня. Время от времени до меня долетали рассказы про Сепик. Там, судя по всему, живут два различных народа, и один пребывает в подчинении у другого. – Она пожала плечами в ответ на его немигающий взгляд. – Меня интересуют такие вещи. – Затем нахмурилась, когда поняла, что холодное выражение лица великана вызвано отнюдь не равнодушием. – Что-то не так?
  
  Карса Орлонг оскалил зубы:
  
  – Расскажи мне про этот Сепик.
  
  – Боюсь, мои знания на этом исчерпываются.
  
  Нахмурившись из-за такого ответа, воин вновь склонился над картой.
  
  – Мне понадобятся припасы. Скажи, там погода такая же, как и здесь?
  
  – Ты собираешься в Сепик?
  
  – Да. Скажи фалах'ду, что я требую выдать мне припасы, двух сменных лошадей и пять сотен полумесяцев серебром. Сушёные фрукты, бурдюки для воды. Три длинных дротика и охотничий лук с тремя десятками стрел, десять – с охотничьими наконечниками. Шесть запасных тетив и запас материала для оперенья. Брусок воска…
  
  – Постой! Постой, Карса Орлонг. Почему фалах'д вдруг захочет просто подарить тебе это всё?
  
  – Скажи ему, что если откажет, я останусь в его городе.
  
  – Ага, понятно.
  
  Она некоторое время подумала, затем спросила:
  
  – А зачем ты хочешь попасть в Сепик?
  
  Воин начал сворачивать карту.
  
  – Хочу вот эту…
  
  – Прости, но нет. Она стоит целое состояние…
  
  – Я её верну.
  
  – Нет, Карса Орлонг! – Она поднялась. – Если ты готов подождать, я сделаю копию – на шкуре, чтобы была прочнее…
  
  – Сколько это займёт времени?
  
  – Не знаю. Несколько дней…
  
  – Ладно, но учти, ведьма, я уже хочу отправиться в путь.
  
  Он вручил ей свёрнутую карту и зашагал в соседнюю комнату.
  
  – И поесть.
  
  Самар снова присела, чтобы собрать остальные карты. Свечи она не тронула. Каждая из них была аспектирована на местного мелкого божка, и огоньки привлекли внимание целой толпы духов. В коридоре собралось слишком много сущностей, от их присутствия воздух будто загустел, ибо многие из них считали друг друга врагами. Но Самар подозревала, что такой интерес духов вызвали не только жертвенные свечи. Что-то в самом Тоблакае…
  
  Похоже, какие-то тайны кроются в личной истории Карсы Орлонга. И духи теперь подобрались поближе, словно… словно были напуганы…
  
  – Ах, – прошептала Самар, – у меня просто нет выбора. Никакого…
  
  Она обнажила поясной нож, плюнула на клинок и начала медленно проводить железным остриём сквозь пламя каждой свечи. Духи взвыли в её сознании, возмущённые таким неожиданным и жестоким пленом. Самар кивнула:
  
  – Да. Мы, смертные, очень жестоки…
  
  – Три лиги, – выдохнул Быстрый Бен.
  
  Калам поскрёб щетину на подбородке. Старые раны – тот энкар'ал крепко подрал его у стены Вихря – ныли после долгого марш-броска за Четырнадцатой армией. Но после того, чтó они увидели на Пути, никто и думал жаловаться. Даже Ураган прекратил ворчать. Солдаты сидели на корточках позади убийцы и Высшего мага – неподвижные, практически невидимые в темноте.
  
  – Так что, – задумчиво проговорил Калам, – будем их здесь ждать или дальше пойдём?
  
  – Будем ждать, – ответил Быстрый Бен. – Мне нужно отдохнуть. В любом случае, мы все более-менее угадали, и по следу идти нетрудно. Леоман добрался до И'гхатана и даст там бой.
  
  – А у нас и осадных орудий-то толком нет.
  
  Чародей кивнул:
  
  – Долгое дело может получиться.
  
  – Ну, к этому нам не привыкать, верно?
  
  – Я всё забываю, что ты не был под Кораллом.
  
  Калам уселся спиной к склону холма и вытащил фляжку. Отпил, затем протянул её Высшему магу.
  
  – Так же плохо, как в последний день под Крепью?
  
  Быстрый Бен отхлебнул, затем скривился:
  
  – Это же вода!
  
  – Конечно, вода.
  
  – Под Крепью… мы ни с кем не дрались. Просто земля обрушилась, и камни покатились.
  
  – Выходит, «Мостожоги» погибли в бою.
  
  – Большая часть Войска Однорукого погибла в бою, – проговорил Быстрый Бен. – Даже Скворец, – добавил он. – Нога под ним подломилась. Молоток себя простить не может, и не скажу, что я очень удивлён. – Чародей пожал плечами в темноте. – Грязное было дело. Много чего пошло вкривь и вкось, как обычно. Но то, что Каллор обратится против нас… это мы должны были предвидеть.
  
  – У меня на клинке есть место, чтобы за него зазубринку поставить, – сообщил Калам, забирая фляжку.
  
  – И ты в этом не одинок, но его не так-то просто убить.
  
  Рядом возник сержант Геслер:
  
  – Вы двое вроде чего-то пили.
  
  – Это вода, – сообщил Калам.
  
  – Вот этого я не хотел слышать. Ладно, не обращайте на меня внимания.
  
  – Мы обсуждали будущую осаду, – сказал убийца. – Долгое дело может получиться.
  
  – Пусть так, – хмыкнул Геслер. – Тавор – женщина терпеливая. Хотя бы это мы о ней точно знаем.
  
  – И больше ничего? – уточнил Быстрый Бен.
  
  – Ты сам с ней говорил больше, чем любой из нас, чародей. Она всех держит на отдалении. Никто толком не знает, из какого она теста, кроме того, что адъюнкт по званию. Благородных кровей, да, из Унты. Из дома Паранов.
  
  Калам и Быстрый Бен обменялись взглядами, затем убийца вытащил другую фляжку.
  
  – Это уже не вода, – сказал он, бросая её сержанту. – Мы знали её брата. Ганоса Парана. Его назначили капитаном «Мостожогов» как раз перед тем, как нас забросили в Даруджистан.
  
  – Он повёл взводы в Коралл, – добавил Быстрый Бен.
  
  – И погиб? – спросил Геслер, отхлебнув из фляжки.
  
  – Почти все погибли, – ответил Высший маг. – В любом случае, как офицер он себя не посрамил. Что до Тавор, то я знаю не больше вашего. Она ощетинилась колючками, но это – чтобы близко не подходили, а не чтобы поранить. Так мне кажется, во всяком случае.
  
  – В И'гхатане она начнёт терять солдат, – сказал Калам.
  
  Никто не ответил на это замечание. Разные командиры по-разному реагировали на потери. Одни упорствовали и бросали Худу всё больше и больше жизней. Другие отшатывались, и если потом ничего не происходило, боевой дух армии утекал в песок. Осада – это по большей части столкновение воль, а также соревнование в хитрости. Во время долгой погони от самой Рараку Леоман проявил себя сильным и в первом, и во втором. Калам сам толком не понимал, какой себя проявила в Рараку Тавор – кто-то другой перебил врагов за неё, точнее, за всю Четырнадцатую армию.
  
  Призраки. «Мостожоги»… Взошедшие. О, боги, вот это страшная мысль. Они и при жизни все были полусумасшедшими, а уж теперь-то…
  
  –
  Бен, – проговорил Калам, – а те призраки в Рараку… где они сейчас?
  
  – Понятия не имею. Не с нами, во всяком случае.
  
  – Призраки, – буркнул Геслер. – Значит, слухи оказались правдой – не чародейские заклятья погубили «Живодёров». У нас были невидимые союзники – кто они? – Он помолчал, затем сплюнул. – Оба ведь знаете, но говорить не хотите. И Скрипач тоже знает, да? А, всё равно. У всех есть секреты, и про мои у меня не спрашивайте. Вот и всё. – Он вернул фляжку. – Спасибо за ослиную мочу, Калам.
  
  Оба слышали, как сержант отполз назад к своему взводу.
  
  – Ослиную мочу? – переспросил Быстрый Бен.
  
  – Вино из ползучей лозы. Он прав, на вкус – отвратительно. Я его нашёл в лагере «Живодёров». Хочешь?
  
  – Почему бы и нет? В общем, когда я говорил, что призраки не с нами, думаю, я правду сказал. Но что-то идёт следом за армией.
  
  – Ну, просто отлично.
  
  – Я не…
  
  – Тс-с! Я слышу…
  
  На гребне поднялись фигуры. Блеснула древняя броня, топоры и сабли, варварские раскрашенные лица – хундрилы, «Выжженные слёзы». Выругавшись, Калам снова сел, спрятав в ножны свои длинные ножи.
  
  – Вот зря вы так рисковали, дикари треклятые…
  
  Один из хундрилов ответил:
  
  – Идите за нами.
  
  В трёх сотнях шагов от них, на дороге ждали всадники, среди них – адъюнкт Тавор. В сопровождении «Выжженных слёз» Калам, Быстрый Бен и Геслер со своим взводом приблизились к отряду.
  
  Бесформенная луна залила равнину серебристым светом – ночное светило казалось потрёпанным по краям, словно окружающая тьма его грызла. Калам задумался, почему он не замечал этого прежде. Да и всегда ли луна была такой?
  
  – Добрый вечер, адъюнкт, – сказал Быстрый Бен.
  
  – Почему вы вернулись? – требовательно спросила Тавор. – И почему вы не на Имперском Пути?
  
  Её сопровождали Кулаки – виканец Темул, Блистиг, Кенеб и Тин Баральта, – а также Нихил и Бездна. Все, кроме самой Тавор, выглядели так, словно их недавно срочно разбудили.
  
  Быстрый Бен слегка поёжился:
  
  – Этим Путём воспользовались… другие. Мы сочли, что это небезопасно, и решили вам об этом немедленно сообщить. Леоман уже в И'гхатане.
  
  – И вы считаете, что он будет там нас ждать?
  
  – И'гхатан, – проговорил Калам. – Это горькое воспоминание для малазанцев – тех, кто ещё что-то помнит, конечно. Именно там Первый…
  
  – Я знаю, Калам Мехар. Мне об этом не нужно напоминать. Ладно, придётся счесть ваше предположение верным. Сержант Геслер, прошу вас укрепить хундрильские заставы.
  
  Морпех небрежно отдал честь, на его лице застыло насмешливое выражение.
  
  Калам заметил, что Тавор провожает взглядом сержанта и его взвод. Затем она вновь посмотрела на Быстрого Бена.
  
  – Высший маг.
  
  Тот кивнул:
  
  – На Имперском Пути мы обнаружили… Семена Луны. Десять или двенадцать цитаделей мы видели, прежде чем отступили.
  
  – Худ нас побери, – пробормотал Блистиг. – Летающие крепости? Этот беловолосый ублюдок ещё парочку раскопал?
  
  – Не думаю, Кулак, – возразил Быстрый Бен. – Аномандр Рейк теперь обосновался в Коралле, и он покинул Лунное Семя, поскольку оно разваливалось на куски. Так что, я думаю, теми цитаделями, которые мы видели на Пути, управляют их… хм, изначальные владельцы.
  
  – И кто же они? – спросила Тавор.
  
  – К'чейн че'малли, адъюнкт. Длиннохвостые или Короткохвостые. Или и те, и другие.
  
  – И почему они оказались на Имперском Пути?
  
  – Не знаю, – признался Быстрый Бен, – но у меня есть несколько соображений…
  
  – Поделитесь же ими.
  
  – Это старый Путь, практически мёртвый и заброшенный, хотя, разумеется, отнюдь не настолько мёртвый и заброшенный, как может показаться на первый взгляд. Также мы не знаем ни одного Пути, который бы традиция связывала с к'чейн че'маллями, но это не значит, что такого Пути никогда не существовало.
  
  – Вы полагаете, что Имперский Путь принадлежал изначально к'чейн че'маллям?
  
  Высший маг пожал плечами:
  
  – Это возможно, адъюнкт.
  
  – Что ещё?
  
  – Хм, куда бы ни направлялись эти цитадели, они пытаются сделать так, чтобы их не увидели.
  
  – Кто не увидел?
  
  – Этого я не знаю.
  
  Адъюнкт долго разглядывала Высшего мага, прежде чем сказать:
  
  – Я хочу, чтобы вы это выяснили. Берите Калама и взвод Геслера. Возвращайтесь на Имперский Путь.
  
  Убийца медленно кивнул, его совершенно не удивил этот безумный, абсурдный приказ. Выяснить? Это как именно?
  
  – Нет ли, – проговорил Быстрый Бен немного нараспев, так он делал всегда, если сдерживался и не говорил то, что хотелось сказать, – нет ли у вас предложений по поводу того, каким образом мы могли бы это выяснить?
  
  – Я уверена, что Высший маг и сам в состоянии что-то придумать.
  
  – Позвольте поинтересоваться, адъюнкт, почему именно это для нас так важно?
  
  – Вторжение на Имперский Путь важно для всех, кто желает служить Малазанской империи, вы не находите?
  
  – Нахожу, адъюнкт, но ведь мы здесь участвуем в военной кампании, не так ли? Против последнего предводителя мятежников в Семи Городах? Разве вы не собираетесь взять в осаду И'гхатан, во время которой присутствие Высшего мага, не говоря уж о самом искусном убийце в Империи, может оказаться жизненно важным для нашей победы?
  
  – Быстрый Бен, – холодно ответила Тавор, – Четырнадцатая армия вполне способна сама справиться с осадой – без вашей помощи и без участия Калама Мехара.
  
  Ну, вот всё и решилось. Она знает про нашу тайную встречу с Дуджеком Одноруким и Тайшренном. И не доверяет нам. В общем-то, заслуженно.
  
  – Разумеется, – проговорил с лёгким поклоном Быстрый Бен. – В таком случае, смею надеяться, «Выжженные слёзы» помогут нашим солдатам пополнить запасы. И прошу позволить нам отдохнуть до рассвета.
  
  – Это приемлемо.
  
  Высший маг отвернулся, на миг перехватил взгляд Калама. Ну да, Бен, она хочет, чтоб я оказался как можно дальше от её спины.
  В конце концов, это ведь Малазанская империя. Империя Ласиин, если говорить прямо. Только вот не меня тебе нужно опасаться, Тавор, не меня…
  
  В этот момент из темноты вынырнула некая фигура и быстро зашагала к ним. Зелёные шелка, грациозные движения, лицо почти призрачное в лунном свете.
  
  – М-м, полуночное назначение! Смею надеяться, все чрезвычайно важные вопросы уже решены?
  
  Жемчуг. Калам ухмыльнулся ему и показал одной рукой знак, смысл которого мог понять только другой Коготь.
  
  Увидев его, Жемчуг сморгнул.
  
  Скоро, ублюдок. Скоро.
  
  Тавор развернула коня:
  
  – Здесь нам больше нечего делать.
  
  – Не позволите ли поехать с кем-то из вас в одном седле? – спросил Жемчуг у собравшихся Кулаков.
  
  Никто не ответил, и в следующий миг они уже поскакали карьером прочь по дороге.
  
  Жемчуг тихонько закашлялся от пыли:
  
  – Как невежливо.
  
  – Сюда пешком дошёл, – заметил Быстрый Бен, – обратно тоже сдюжишь, Коготь.
  
  – Похоже, иного выбора у меня нет, – бросил тот, взмахнув затянутой в перчатку рукой. – Кто знает, когда же мы вновь свидимся, друзья мои. Но до тех пор… доброй охоты…
  
  Жемчуг пошёл обратно к лагерю.
  
  Сколько же он сумел подслушать?
  Калам сделал полшага вперёд, но Быстрый Бен перехватил его и удержал.
  
  – Расслабься, он просто рыбку ловит. Я почувствовал, как он кружил, подбираясь ближе. Ты его заставил сильно нервничать, Лам.
  
  – Хорошо.
  
  – Не очень. Это значит, что он не дурак.
  
  – Ну да. Какая жалость.
  
  – Как бы там ни было, – проговорил Быстрый Бен, – нам с тобой и Геслером нужно придумать способ прокатиться на одной из летающих цитаделей.
  
  Калам повернул голову. Уставился на своего друга.
  
  – Это ты пошутил сейчас?
  
  – Боюсь, что нет.
  
  Счастливый Союз купался в лучах солнца в небольшом кругу камней, а Флакон лежал рядом и смотрел, как он разделывается с накидочником, которого маг принёс ему на завтрак, – когда вдруг сапог военного образца опустился на скорпиона и раздавил, для верности провернув туда-сюда каблук.
  
  Флакон отшатнулся в ужасе и потрясении, уставился на фигуру, загородившую свет. В его сердце поднялось убийственное желание. Солнце за спиной превращало фигуру в тёмный силуэт.
  
  – Солдат, – проговорил женский голос с корелрийским акцентом, – какой это взвод?
  
  Флакон несколько раз открыл и закрыл рот, затем тихо проговорил:
  
  – Тот, который начнёт планировать твоё убийство, как только узнает, что ты сейчас сделала.
  
  – Позволь-ка прояснить ситуацию, солдат, – сказала женщина. – Я – капитан Фарадан Сорт, и я терпеть не могу скорпионов. А теперь покажи-ка, как ты умеешь отдавать честь, лёжа.
  
  – Честь тебе отдать, капитан? Которую? У меня их полно на выбор. Есть предпочтения?
  
  – Отдай честь так, чтобы стало ясно: ты заметил, что лежишь на краю пропасти, в которую я сейчас скину твою жалкую задницу. Только сперва набью её кирпичами, конечно.
  
  Ого.
  
  –
  По уставу, значит. Есть, капитан.
  
  Флакон выгнул спину, изобразил армейское приветствие и сумел продержаться несколько ударов сердца… ожидая от неё реакции, которой не последовало. Захрипев, маг снова уткнулся лицом в землю, вдохнув пригоршню пыли.
  
  – Потом ещё разок попробуем, солдат. Как тебя звать?
  
  – Хм… Улыбка, капитан.
  
  – Ну-с, не думаю, что ты у меня будешь много улыбаться, так?
  
  – Никак нет, капитан.
  
  И она зашагала прочь.
  
  Флакон уставился на плоское, мокрое место, которое было прежде Счастливым Союзом и половиной накидочника. Он чуть не плакал.
  
  – Сержант.
  
  Смычок поднял глаза, заметил торквес на руке и медленно поднялся на ноги. Отдал честь, разглядывая высокую, статную женщину, которая стояла перед ним.
  
  – Сержант Смычок, капитан. Четвёртый взвод.
  
  – Хорошо. Вы теперь мои. Меня зовут Фарадан Сорт.
  
  – Я всё ждал, когда вы появитесь, капитан. Подкрепления-то уже несколько дней как подоспели.
  
  – Я была занята. Тебя это беспокоит, сержант?
  
  – Никак нет, капитан.
  
  – Я вижу, ты ветеран. Если тебе кажется, что поэтому получишь поблажки от меня, сообщаю – не получишь. Мне плевать, где ты был, под чьим командованием служил и скольким офицерам вогнал нож в спину. Меня интересует только одно: что ты знаешь о войне.
  
  – Ни единому офицеру, капитан, я нож не вгонял… в спину. И о войне я ничего не знаю, кроме того, как на ней выжить.
  
  – Сгодится. Где остальные мои взводы?
  
  – Ну, одного вы недосчитаетесь. Геслерова. Их отправили на разведку, понятия не имею, когда они вернутся. Вон там стоит взвод Бордука. – Он указал рукой. – А за ними – Шнура. Остальных найдёте тут и там.
  
  – Вы не ставите общий лагерь?
  
  – Как одно подразделение? Нет.
  
  – Отныне будете.
  
  – Так точно.
  
  Она бросила взгляд на солдат, которые всё ещё спали у костра.
  
  – Солнце встало. Они уже должны быть разбужены, накормлены и готовы к маршу.
  
  – Так точно.
  
  – Так… разбуди их.
  
  – Так точно.
  
  Она уже пошла прочь, но затем повернулась и добавила:
  
  – У тебя есть солдат по имени Улыбка, сержант Смычок?
  
  – Есть.
  
  – Пусть сегодня несёт двойную поклажу.
  
  – Капитан?
  
  – Ты меня слышал.
  
  Смычок проводил её взглядом, затем повернулся к своим солдатам. Никто не спал, все смотрели на него.
  
  – Да что я сделала?! – возмутилась Улыбка.
  
  Смычок пожал плечами:
  
  – Она наш капитан, Улыбка.
  
  – И что?
  
  – И то, что все капитаны – чокнутые. По крайней мере, эта – точно чокнутая, что подтверждает моё мнение. Согласен, Спрут?
  
  – О да, Смычок. На всю голову чокнутая.
  
  – «Двойную поклажу»!
  
  В лагерь ввалился Флакон, в сложенных ладонях он нёс изуродованную массу.
  
  – Счастливый Союз! Она его растоптала!
  
  – Ну, вот всё и решилось, – хмыкнул Спрут, вставая. – Ей конец.
  
  Кулак Кенеб вошёл в свой шатёр, расстёгивая шлем, затем стащил его с головы и уже собрался швырнуть на походную койку, когда заметил, что над открытым сундуком у задней стены показалась взъерошенная шевелюра.
  
  – Свищ! Ты что там делал?
  
  – Спал. Она не глупая, нет. Они идут, чтобы дождаться воскрешения.
  
  Мальчишка выбрался из сундука. Он был одет, как обычно, в виканского покроя кожаную одежду, правда, сильно заношенную. Детская пухлость щёк начала отступать, так что можно было уже вообразить, каким мужчиной он станет, когда вырастет.
  
  – Она? Ты имеешь в виду адъюнкта? И кто идёт? Что за «воскрешение»?
  
  – Они её попытаются убить. Но это неправильно. Она – наша единственная надежда. Последняя надежда. Пойду, найду себе что-то поесть, раз мы выступаем на И'гхатан.
  
  Мальчик бегом кинулся мимо Кенеба. За шатром послышался собачий лай. Кулак отодвинул полог и вышел наружу, чтобы увидеть, как Свищ мчится по проходу между палатками в сопровождении виканского пса Кривого и хэнской собачки по имени Таракан. Солдаты почтительно расступались, давая им дорогу.
  
  Кулак вернулся внутрь. Очень странный ребёнок. Он уселся на койку, уставился в пустоту.
  
  Осада. В идеале им бы ещё четыре-пять тысяч солдат, пять-шесть унтанских катапульт и четыре башни. Баллисты, мангонели, онагры, скорпионы, колёсные тараны и приставные лестницы. Ещё бы пригодилось несколько сапёрных подразделений с повозкой-другой морантской взрывчатки. И Высший маг – Быстрый Бен.
  
  Неужели она только из гордыни отослала его прочь? Встречи с Дуджеком Одноруким проходили напряжённо. Невозможно было понять, почему Тавор наотрез отказалась от всякой помощи, если не считать пополнения из Квон-Тали. Спору нет, Дуджеку и самому было чем заняться: его Войску нужно было заново оккупировать города, укреплять гарнизоны, утихомиривать воинственные поселения. Но прибытие в Маадильское море адмирала Нока с третью всего имперского флота самым серьёзным образом отбило у местного населения желание бунтовать. К тому же Кенеб подозревал, что анархия и ужасы самого мятежа ничуть не меньше склоняли семигородцев к миру, чем военное присутствие Империи.
  
  Кто-то поскрёбся во внешнюю стенку шатра.
  
  – Войдите.
  
  Под полог нырнул Блистиг:
  
  – Хорошо, что ты один. Тин Баральта говорил с вождём Голом. В общем, мы понимали, что дело может дойти до осады…
  
  – Блистиг, – перебил Кенеб, – это неправильно. Адъюнкт командует Четырнадцатой армией. Ей было приказано подавить мятеж, она это и делает. Символично, что последнюю искру придётся погасить в И'гхатане, легендарном родном городе Дриджны-Апокалипсиса…
  
  – Ага, и эту легенду мы, таким образом, подкормим.
  
  – Только если проиграем.
  
  – Малазанцы гибнут под И'гхатаном. Этот город сгорел дотла во время последней осады. Дассем Ультор, отряд Первого Меча. Первая армия, и Девятая. Восемь, десять тысяч солдат? И'гхатан пьёт малазанскую кровь, и жажда его бесконечна.
  
  – Ты это
  своим офицерам рассказываешь, Блистиг?
  
  Тот подошёл к сундуку, захлопнул крышку и сел.
  
  – Нет, конечно. Ты что, решил, что я свихнулся? Но, нижние боги, неужели ты не чувствуешь… нарастающего ужаса?
  
  – Так же было, когда мы шли в Рараку, – сказал Кенеб, – и в итоге ничего не произошло, в этом и проблема. Единственная проблема, Блистиг. Нам нужно затупить мечи, нужно выпустить напряжение, вот и всё.
  
  – Нельзя ей было отсылать Быстрого Бена и Калама. Всем до ризановой задницы, что там происходит на Имперском Пути!
  
  Кенеб отвёл взгляд и пожалел, что не может с этим поспорить.
  
  – Должно быть, у неё на то свои причины.
  
  – Хочу их узнать.
  
  – Почему Баральта решил поговорить с Голлом?
  
  – Потому что все мы встревожены, Кенеб, вот почему. Мы хотим её припереть к стенке, все Кулаки как один, и заставить ответить на наши вопросы. Пусть назовёт свои причины, а мы хоть на самом деле оценим, как она вообще мыслит.
  
  – Нет. Без меня. Мы ещё даже не подошли к И'гхатану. Подожди и увидишь, что она задумала.
  
  Блистиг заворчал и поднялся:
  
  – Я передам остальным твой совет, Кенеб. Только, кхм, учти, что не одни солдаты заждались.
  
  – Я знаю. Подожди и увидишь.
  
  Когда Блистиг ушёл, Кенеб снова опустился на койку. Снаружи было слышно, как снимают палатки и собирают поклажу, вдалеке ревели волы. Утренний воздух разрывали крики. Армия готовилась к очередному дню долгого марша. «Выжженные слёзы», виканцы, сэтийцы, малазанцы. На что способно такое пёстрое сборище солдат? Мы ведь сразимся с Леоманом Кистенём, будь он неладен. А он уже расквасил нам нос однажды. Конечно, партизанские налёты – это одно, а полномасштабная осада – совсем другое. Может, он боится ничуть не меньше нашего.
  
  Приятная мысль. Жаль только, что он в неё ни капельки не верил.
  
  Четырнадцатую армию разбудили, и теперь вся она пришла в движение. Сержант Хеллиан сидела на обочине дороги. Голова у неё раскалывалась. Восемь дней с этой треклятой, разнесчастной армией и проклятой капитаншей, и вот – у неё кончился ром. Три солдата из её недоукомплектованного взвода заканчивали паковать вещи. Никто не рисковал обращаться к своей похмельной и злобной начальнице.
  
  Хеллиан преследовали горькие воспоминания о событии, которое ко всему этому привело. Разгромленный храм, перебитые жрецы, чиновники и следователи… нужно было отослать всех свидетелей подальше, желательно так, чтобы они живыми не вернулись. Ну, кто же будет их за такое винить? Нет, постой, Хеллиан и будет! Миром правят дураки, вот в чём дело. Двадцать два жреца Д'рек погибли в собственном храме в квартале, за который она отвечала. Да вот только патрули никогда не пускали в храмы, так что она ничего бы не смогла поделать, как бы там ни сложилось. Но нет, так не пойдёт. Куда же подевались убийцы, сержант Хеллиан? И почему вы не видели, как они сбежали? И где тот мужчина, что пришёл с вами, а потом исчез?
  
  Убийцы. Не было никаких убийц. Во всяком случае, обыкновенных. Скорей уж, демон, который вырвался на волю во время какого-нибудь тайного ритуала, обряда, который пошёл вкривь и вкось. Идиоты сами себя погубили, вот так и было. Мужчина тот был, небось, сам жрец-расстрига из другого храма, чародей, скорее всего. Когда он понял, что произошло, тут же удрал, а её оставил разбираться с последствиями.
  
  Нечестно, но кто и где видел в этом мире честность?
  
  Рядом с ней опустилась громада Урба:
  
  – Мы почти готовы, сержант.
  
  – Ты должен был его придушить.
  
  – Я и хотел. Честно.
  
  – Правда?
  
  – Правда.
  
  – Но потом он ускользнул, – проговорила Хеллиан. – Как червяк.
  
  – Капитан хочет, чтобы мы присоединились к остальным взводам её роты. Они чуть дальше по дороге. Нужно их догнать, пока не дали сигнал выступать.
  
  Хеллиан покосилась на двух остальных солдат. Близнецы, Дохляк и Неженка. Юные, потерянные… ну, может, по годам и не юные, но всё равно зелёные. Хеллиан сомневалась, что они бы сумели с боем вырваться даже с пикника повитух. Хотя, конечно, говорят, посиделки у них случались жёсткие. Особенно если какая-нибудь беременная дурочка туда забредала. Ладно, это всё было в Картуле, в городе пауков, в городе хруста под ногами, городе паутины и ещё чего похуже. Тут на много лиг ни одного пикника повитух не найдёшь.
  
  Там пауки летали по воздуху, но они хоть были крошечные – такого легко забить среднего размера камнем.
  
  – Ох, Бездна, – простонала Хеллиан. – Найди мне чего-нибудь выпить.
  
  Урб протянул ей бурдюк с водой.
  
  – Не этого, идиот!
  
  – Может, у кого-то из других солдат роты…
  
  Она вскинула голову и прищурилась.
  
  – Хорошая мысль. Ладно, помоги встать… нет, не помогай.
  
  Пошатываясь, она поднялась на ноги.
  
  – Ты в порядке, сержант?
  
  – Буду, – процедила Хеллиан, – когда ты мой череп зажмёшь между ладоней и раздавишь.
  
  Урб нахмурился:
  
  – У меня будут неприятности, если я так поступлю.
  
  – Нет, со мной – не будет. Ладно, забудь. Веди нас, Неженка.
  
  – Но мы же на дороге, сержант.
  
  – А ты веди. Практикуйся.
  
  – Но я же ничего не увижу, – не сдавался молодой солдат. – Слишком много народу и повозок.
  
  Ох, боги из вонючей Бездны, дайте мне только дожить до того, чтобы его убить.
  
  –
  Тебе по силам нас отвести, Дохляк?
  
  – Никак нет, сержант. Легко.
  
  – Хорошо. Веди уже.
  
  – А мне прикрыть фланг, да? – спросил Неженка.
  
  – Ага, только отойди за горизонт, кактус ты шипомозглый!
  
  – Это вам не какой-нибудь обычный скорпион, – заявил Может, придвигаясь, чтобы посмотреть поближе (но не слишком близко).
  
  – Здоровенный, – протянул Мазок. – Я таких прежде видал, но никогда настолько… здоровенных.
  
  – Может, он просто мутант, а все его братики и сестрички маленькие. Поэтому он одинокий и поэтому такой злобный.
  
  Мазок покосился на друга:
  
  – Да, не исключено. У тебя, я вижу, котелок вовсю варит. Что скажешь, сумеет он разделаться со Счастливым Союзом? Их ведь, как ни крути, двое…
  
  – Ну, может, нам нужно найти второго такого же.
  
  – Но ты ведь сказал, что все его братики и сестрички были маленькие.
  
  – Ах, да. Ну, может, у него есть дядя или ещё кто.
  
  – Большой.
  
  – Здоровенный. Побольше этого.
  
  – Надо искать.
  
  – Да не парьтесь, – сказал Флакон, который сидел в тени валуна всего в пяти шагах от двух солдат из Бордукова взвода.
  
  Оба вздрогнули, затем Мазок зашипел:
  
  – Шпионил!
  
  – Не шпионил. Скорбел.
  
  – С чего бы это? – взвился Может. – Мы ведь ещё даже не добрались до И'гхатана.
  
  – Видели уже новую капитаншу?
  
  Солдаты переглянулись, затем Мазок сказал:
  
  – Нет. Но слыхали, что её нам назначили.
  
  – Она уже здесь. И она убила Счастливый Союз. Каблуком придавила и… Хрусь!
  
  Оба вскочили на ноги.
  
  – Убийца! – прорычал Может, а затем взглянул на скорпиона в круге камней у своих ног. – Ну, ладно, пусть только попробует тронуть Искру – он ей ногу отхватит, и на сапог не посмотрит…
  
  – Не глупи, – бросил Флакон. – И, кстати, Искра не мальчик. Искра – девочка.
  
  – Так даже лучше. Девочки злее будут.
  
  – Меленькие, которых везде видно, – это мальчики. Девочек в округе не слишком много, но уж что поделаешь. Они застенчивые. В общем, лучше вам её отпустить.
  
  – Почему это? – возмутился Мазок. – Никакая треклятая капитанша не посмеет…
  
  – Её вам надо в последнюю очередь опасаться, Мазок. Самцы учуют её запах, сигнал, что она в беде. И за вами поползут сотни. А потом тысячи. И они будут совсем не в дружелюбном настроении, если ты понимаешь, о чём я.
  
  Может улыбнулся:
  
  – Интересно. Ты в этом уверен, Флакон?
  
  – Не выдумывай глупостей.
  
  – А почему нет? В глупостях нам равных нет. То есть, хм, это…
  
  – Может хотел сказать, – вмешался Мазок, – что мы своей головой думать умеем. Совсем своей, Флакон. Так что о нас не беспокойся.
  
  – Она убила Счастливый Союз. Не будет больше боёв. Передайте остальным взводам с новыми скорпионами. Пусть отпустят малышей.
  
  – Ладно, – кивнул Мазок.
  
  Флакон внимательно посмотрел на обоих.
  
  – Вашей Искры тоже касается.
  
  – Само собой. Мы только на неё ещё немного полюбуемся, только и всего.
  
  Может снова улыбнулся.
  
  Поднявшись на ноги, Флакон замешкался, затем покачал головой и зашагал к стоянке своего взвода. Армия уже была почти готова выступать. Без особого воодушевления, чего, впрочем, и следовало ожидать от армии, которой предстояло осадить город.
  
  И на небе – ни облачка. Снова. Снова пыль, снова жара, снова пот. Кровные слепни и блох-клещи, а над головой – треклятые стервятники. Не отстают от самой Рарарку. Зато это будет последний день на марше. Впереди – старый тракт, несколько заброшенных деревень, одичавшие козы на оголившихся холмах, вдалеке – всадники, следящие за армией с высокой гряды.
  
  Остальные солдаты взвода уже стояли на ногах, только его и ждали. Флакон заметил, что Улыбка согнулась под двумя вещмешками.
  
  – Что это с тобой стряслось? – спросил он.
  
  В ответном взгляде плескались унижение и обида.
  
  – Не знаю. Новая капитанша приказала. Я её ненавижу.
  
  – Не удивлён, – проговорил Флакон, поднимая собственное снаряжение с земли и продевая руки в лямки. – Это у тебя барахло Смычка, что ли?
  
  – Не всё, – сообщила Улыбка. – Морантскую взрывчатку он мне не доверил.
  
  И хвала Опоннам за это.
  
  –
  А капитанша не заглядывала?
  
  – Нет. Сука. Мы решили её убить, если ты не знал.
  
  – Вот как. Ну, я лично слёз лить не буду. А кто это «мы», кстати?
  
  – Я и Спрут. Он её отвлечёт, а я ей нож в спину всажу. Сегодня вечером.
  
  – Кулак Кенеб тебя за это вздёрнет, если ты не знала.
  
  – Мы всё устроим так, будто это был несчастный случай.
  
  Вдали взвыли горны.
  
  – Так, ладно, – сказал Смычок. – Выдвигаемся.
  
  Надрывный скрип колёс в колеях, грохот и стук по неровной брусчатке, рёв волов, тысячи солдат пришли в движение – поднялся неимоверный шум, а в воздух уже взвилась первая туча пыли.
  
  Корик поравнялся с Флаконом.
  
  – Они этого не сделают, – сообщил он.
  
  – Чего не сделают? Не убьют капитаншу?
  
  – Я к ней хорошо присмотрелся, – объяснил сэтиец. – Она не просто из Корелри. Она со Стены Бури.
  
  Флакон подозрительно покосился на кряжистого солдата:
  
  – Ты-то откуда знаешь?
  
  – У неё на ножнах серебристая полоска. Она участком командовала.
  
  – Это просто смешно, Корик. Во-первых, если мне правду рассказывали, со Стены нельзя просто так взять и уйти. К тому же, эта женщина – капитан в самой неподготовленной армии во всей Малазанской империи. Если она командовала на участке Стены и билась с Буревестниками, её бы, по меньшей мере, Кулаком назначили.
  
  – Только если она об этом говорила другим, Флакон, – но полоска-то рассказывает другую историю.
  
  Шедший на два шага впереди Смычок повернул голову и взглянул на подчинённых:
  
  – Значит, ты её тоже заметил, Корик.
  
  Флакон обернулся к Улыбке и Спруту:
  
  – Вы двое, слыхали?
  
  – И что? – взвилась Улыбка.
  
  – Слыхали, – мрачно ответил Спрут. – Может, она эти ножны просто стащила где-нибудь… да только не похоже на это. Улыбка, девочка моя, лучше нам свой план положить на костёр да поджечь.
  
  – Почему?! – не сдавалась девушка. – Что это ещё за «Стена Бури»? И отчего это вдруг Корик вообразил себя всезнайкой? Он же ничего не знает, разве только морду коня от крупа отличит, да и то в темноте. Вы только посмотрите на них! Запрягли меня с кучкой трусов!
  
  – Которые пока на тот свет не собираются, – заметил Спрут.
  
  – Улыбка дома только с крестьянскими сынками по песочку валялась, – проговорил Корик, качая головой. – Послушай меня, женщина. Стена Бури тянется на много лиг по северному побережью Корела. Только она и защищает этот остров-континент от Буревестников, морских демонов-воинов, которые рыщут между островом Малазом и Корелом. О них-то хоть ты слышала?
  
  – Это всё старые рыбацкие байки.
  
  – Никак нет, они настоящие, – заявил Спрут. – Я их своими глазами видел. Скачут по морю, будто волны им кони. С ледяными копьями наперевес. Мы шести козам глотку перерезали, чтобы окрасить воду и умилостивить их.
  
  – И это сработало? – удивлённо спросил Флакон.
  
  – Нет, но сработало, когда мы юнгу за борт выбросили.
  
  – В общем, – проговорил Корик после минутного молчания, – только избранным воинам поручают стоять на Стене. Биться против призрачной орды. Это бесконечная война. Такой она была, по крайней мере…
  
  – А что, закончилась?
  
  Сэтиец пожал плечами.
  
  – Тогда что она здесь
  делает? – спросила Улыбка. – Флакон прав: чушь какая-то.
  
  – Сама её спроси, если хочешь, – ответил Корик, – если, конечно, переживёшь сегодняшний переход.
  
  – Не так всё и плохо, – пропыхтела она.
  
  – Мы всего сотню шагов прошли, солдат, – окликнул её Смычок. – Лучше побереги дыхание.
  
  Флакон не сразу решился, но потом всё же сказал Улыбке:
  
  – Давай-ка мне – капитанши-то рядом не видно, верно?
  
  – Я ничего не видел, – сообщил Смычок, не поворачивая головы.
  
  – Я сама…
  
  – Будем меняться.
  
  Улыбка подозрительно прищурилась, затем пожала плечами:
  
  – Ну, если ты так хочешь.
  
  Маг забрал у неё второй мешок.
  
  – Спасибо, Флакон. Хоть кто-то в этом взводе хорошо ко мне отнёсся.
  
  Корик расхохотался:
  
  – Он просто боится получить нож в ногу.
  
  – Нужно держаться вместе, – заявил Флакон. – Теперь, когда у нас завёлся личный тиран-капитан.
  
  – Умный мальчик, – согласился Смычок.
  
  – И всё равно, – повторила Улыбка, – спасибо, Флакон.
  
  Он только мило улыбнулся в ответ.
  
  – Остановились, – пробормотал Калам. – С чего бы это?
  
  – Ни малейшего понятия, – отозвался Быстрый Бен.
  
  Оба лежали бок о бок на вершине невысокой гряды. Одиннадцать Семян Луны парили стройным рядом над другим всхолмьем в двух тысячах шагов от них.
  
  – Слушай, – спросил убийца, – а что на этом Пути считается ночью?
  
  – Уже началась, и толку от неё немного.
  
  Калам повернул голову и взглянул на взвод солдат, растянувшихся в пыли на склоне.
  
  – И какой у тебя план, Бен?
  
  – Воспользуемся ночью, само собой. Проберёмся под одну из них…
  
  – «Проберёмся»? Ещё скажи «скрытно». Тут же спрятаться негде. Нечему даже тень отбросить!
  
  – В этом вся прелесть, Калам.
  
  Убийца протянул руку и сгрёб чародея за грудки.
  
  – Ай. Ладно-ладно, план паршивый. У тебя есть идеи получше?
  
  – Сначала надо отослать этот взвод обратно к Четырнадцатой армии. Вдвоём пробираться сподручней, чем ввосьмером. Я, конечно, не сомневаюсь, что драться они умеют, только проку от этого против тысячи к'чейн че'маллей не будет. И ещё: они такие развесёлые, что трудно удержаться и не пуститься в пляс.
  
  В ответ на это сержант Геслер послал Каламу воздушный поцелуй.
  
  Калам перекатился назад и уставился на неподвижную цитадель. Быстрый Бен вздохнул. Почесал гладко выбритый подбородок.
  
  – Адъюнкт приказала…
  
  – Забудь. Это тактическое решение, оно в нашей компетенции.
  
  Геслер окликнул его снизу:
  
  – Она от нас тоже не прочь избавиться, Калам.
  
  – Да? И почему же?
  
  – Рядом с нами она всё время психует. Не знаю, почему. Мы ведь были на «Силанде». Прошли через стену огня на этом корабле.
  
  – Всех нас, Геслер, жизнь не баловала…
  
  – «В нашей компетенции», – повторил Быстрый Бен. – Мне нравится. Попробуешь потом ей это сказать.
  
  – Давай отошлём их обратно.
  
  – Геслер?
  
  – Нам-то что. Я бы за вами двоими даже в нужник не пошёл, уж простите, господа, великодушно.
  
  Ураган добавил:
  
  – Только давай быстрей, чародей, а то я здесь поседел уже от скуки.
  
  – Это не седина, а пыль, капрал.
  
  – Это ты так говоришь.
  
  Калам задумался, затем сказал:
  
  – Мохнатого фаларца можно с собой взять. Не хочешь с нами пойти, капрал? Охранять тыл?
  
  – Арьергард? Слушай, Геслер, а ты ведь был прав. Они и вправду собрались в нужник. Ладно, если только мой сержант не будет по мне слишком тосковать.
  
  – По тебе-то? – осклабился Геслер. – Теперь хоть со мной женщины начнут разговаривать.
  
  – Ну, борода их отпугивает, конечно, – согласился Ураган, – но я изменяться не собираюсь – ради кого бы то ни было.
  
  – Да не сама борода, а всё, что в ней обитает!
  
  – Худ бы нас всех побрал, – прошипел Калам. – Отправь их обратно, Бен. Пожалуйста!
  
  В четырёх лигах от Эрлитана стояла Апсалар и смотрела на море. Изломанной линией на горизонте, по другую сторону пролива А'рат, виднелся мыс – Кансойский предел, что тянулся длинным, узким перешейком на запад, до самого портового города Кансу. У ног девушки возились два перевязанных леской скелета: выхватывали личинок в грязи и разочарованно шипели, когда пожёванные насекомые вываливались на землю из костяных глоток.
  
  Похоже, сила хранилась даже в костях или памяти костей. Поведенческие модели птицеящеров начали просачиваться в манеры Кердлы и Телораст. Они теперь гонялись за змеями, подпрыгивали, чтобы поймать в полёте ризана или накидочника, дрались, чтобы узнать, кто сильнее, гордо выступали, шипели и взбивали лапами песок. Апсалар решила, что они сходят с ума.
  
  Невелика потеря.
  При жизни они были злобными, коварными, ничуть не достойными доверия созданиями. И, возможно, правили каким-то Владением. Наверняка – как узурпаторы. Об их исчезновении жалеть не стоит.
  
  – Эй, Не-Апсалар! Чего мы тут ждём? Мы уже поняли, что не любим воду. Леска-то из сушёной кишки. Она размокнет, и мы развалимся!
  
  – Мы должны пересечь этот пролив, Телораст, – сказала Апсалар. – Разумеется, вы с Кердлой можете остаться. И расстаться со мной.
  
  – Ты вплавь пересекать его собралась?
  
  – Нет, я собираюсь воспользоваться Путём Тени.
  
  – Ну, там-то будет сухо!
  
  – Сухо, – расхохоталась Кердла, подскочив к Апсалар и качая головой. – Не мокро! Очень хорошо. Мы же пойдём с ней, правда, Телораст?
  
  – Мы ведь обещали! Нет, постой, не обещали. Кто это сказал? Мы просто очень хотим встать на страже твоего гниющего трупа, Не-Апсалар, это мы обещали. Не понимаю, почему я всё время путаюсь? Рано или поздно ты ведь умрёшь. Это очевидно. Это ведь и происходит со смертными, а ты смертная, верно? Наверняка! Ты кровишь уже третий день – мы всё чуем.
  
  – Дурочка! – зашипела Кердла. – Разумеется, она смертная. И к тому же, мы ведь с тобой тоже были когда-то женщинами, помнишь? Она кровит, потому что так всегда бывает. Не всё время, но иногда. Регулярно. Или не совсем. Если только она не собирается отложить яйцо, а это бы значило, что самец её нашёл, а уж это бы значило…
  
  – Что она змея? – издевательски поинтересовалась Телораст.
  
  – Да нет! О чём ты только думаешь, Телораст?
  
  Заходящее солнце окрасило воды пролива багрянцем. Одинокий парус купеческой каракки двигался на юг, в Эрлитанское море.
  
  – Путь здесь силён, – проговорила Апсалар.
  
  – О да, – согласилась Телораст, поглаживая левую лодыжку Апсалар костяным хвостом. – Яростно проявляется. Это новое море.
  
  – Вполне возможно, – ответила девушка, разглядывая зазубренные скалы по краям пролива. – Есть ли под водой развалины?
  
  – Откуда нам знать? Наверное. Вероятно, наверняка. Развалины. Руины. Огромные города. Храмы Тени.
  
  Апсалар нахмурилась:
  
  – Не было никаких храмов Тени во времена Первой империи.
  
  Кердла резко опустила голову, но затем вдруг вскинула её:
  
  – Дессимбелакис, будь прокляты все его души! Мы говорим о времени Лесов. Великие леса покрывали всю эту землю, задолго до Первой империи. Прежде самих т'лан имассов…
  
  – Тс-с! – зашипела Телораст. – Леса? Чушь! Ни одного деревца не видно – а тех, что так боялись теней, вовсе не существовало. Так с чего бы им теням поклоняться? Они и не поклонялись, потому что их не существовало. Это всё природная мощь, здешняя сила Тени. Правда, конечно, что поклонение родилось из страха. Ужаса перед неведомым…
  
  – Которое становилось лишь ужаснее, – вклинилась Кердла, – когда оказывалось ведомым! Согласна, Телораст?
  
  – Нет, не согласна. Я вообще не понимаю, о чём ты. Разболтала кучу секретов, да они все и неправдивые к тому же. Смотри! Ящерка! Чур, моя!
  
  – Нет, моя!
  
  Оба скелета помчались по каменистому уступу. Что-то маленькое и серое метнулось прочь.
  
  Поднялся ветер, подёрнул рябью воды пролива и принёс с собой изначальный запах моря, зашвырнул его на утёс, где стояла Апсалар. Пересекать широкие проливы, даже через Путь, – всегда неприятная перспектива. Чуть ослабнет воля – и её выбросит в родной мир: прямо в населённые дхэнраби волны в нескольких лигах от суши. Верная смерть.
  
  Можно было, конечно, избрать сухопутный маршрут. На юг от Эрлитана – в Пан'потсун, затем по краю новорожденного моря Рараку – на запад. Но Апсалар понимала, что времени у неё остаётся всё меньше. Котильон и Престол Тени попросили девушку лишь избавиться от горстки мелких игроков, раскиданных тут и там по субконтиненту, но что-то подсказывало ей, что далёкие события разворачиваются всё быстрее, а с ними росла необходимость – отчаянная потребность – оказаться там вовремя. Вонзить свой кинжал, повлиять, как сумеет, на целую армию судеб.
  
  Она решила, что Котильон это поймёт. Что он тоже доверится её интуиции, хотя сама Апсалар и не смогла бы её объяснить.
  
  Нужно… спешить.
  
  Она сосредоточилась. И пейзаж перед глазами изменился. Утёс превратился в пологий склон, заваленный упавшими деревьями – сосны и кедры, корни вырваны из тёмной земли, стволы сплющены, словно на этот холм обрушился неимоверной силы ветер. Под свинцовым небом – там, где только что плескались воды пролива, – раскинулась лесистая долина, окутанная туманом.
  
  Два скелета прижались к её ногам, мотая головами.
  
  – Я тебе говорила, что тут будет лес! – заявила Телораст.
  
  Апсалар указала на изувеченный склон:
  
  – Что здесь произошло?
  
  – Колдовство, – сказала Кердла. – Драконы.
  
  – Не драконы.
  
  – Да, не драконы. Телораст права. Точно не драконы.
  
  – Демоны.
  
  – Да, ужасные демоны, чьё дыханье – врата Пути, о, не рискуйте прыгать в разверстую пасть!
  
  – Никакого дыханья, Кердла, – заворчала Телораст. – Просто демоны. Маленькие. Но много. Повалили деревья, одно за другим, потому что они злобные и склонны к бессмысленному разрушению.
  
  – Как дети.
  
  – Точно! Верно сказала Кердла, как дети. Демонские дети. Но сильные. Очень сильные. Большие, с мускулистыми руками.
  
  – Значит, – проговорила Апсалар, – здесь бились драконы.
  
  – Да, – сказала Телораст.
  
  – Во Владениях Тени.
  
  – Да.
  
  – Вероятнее всего, те самые драконы, которые пленены теперь в круге камней.
  
  – Да.
  
  Апсалар кивнула, затем начала спускаться вниз по склону.
  
  – Дорога предстоит нелёгкая. Похоже, не так уж много времени я сэкономлю, если пойду через лес.
  
  – Лес тисте эдуров, – бросила Кердла, выпрыгивая вперёд. – Они любят свои леса.
  
  – Столько природных теней, – добавила Телораст. – Сила в постоянстве. Чёрное дерево, кровное дерево, много всего страшного. Эресам было чего бояться.
  
  Вдалеке по-над верхушками деревьев скользило что-то тёмное. Апсалар присмотрелась. Каракка отбрасывала призрачную тень в этот мир. Девушка видела оба мира сразу – довольно частое явление. Но даже так… кто-то есть на борту этой каракки. Кто-то важный.
  …
  
  Древнее создание Первой империи Дессимбелакиса, т'рольбарал Деджим Нэбрал скорчился у подножия мёртвого дерева, точнее, перетёк змеёй по обесцвеченным, голым корням – семиголовый, семителый, пятнистый в тон земли, леса и камня. Свежая кровь медленно остывала в желудках д'иверса. В жертвах не было недостатка – даже в этой пустоши. Пастухи, солевары, разбойники, пустынные волки – Деджим Нэбрал питался ими на пути к месту засады.
  
  Приземистое дерево – толстый ствол, лишь несколько голых ветвей сохранились с тех времён, когда оно ещё жило, – поднималось из трещины в скале между плоским уступом, ко которому шла тропа, и отвесной, выветренной стеной камня. Здесь тропа заворачивала, огибая обрыв. На глубине в десять или даже больше человеческих ростов виднелись валуны и острые скалы.
  
  На другой стороне тропы громоздился завал из растрескавшихся, мелких камней.
  
  Здесь д'иверс решил нанести удар, броситься с обеих сторон – из густых теней.
  
  Деджим Нэбрал был спокоен. Терпение было куплено ценой свежего мяса и предсмертных криков, теперь осталось лишь дождаться прибытия жертв – тех, кого назначили Безымянные.
  
  Скоро.
  
  Апсалар трусцой бежала вперёд – между деревьями оказалось достаточно пространства, лес казался собором из теней и тяжкого сумрака. По сторонам от девушки мелькали силуэты Кердлы и Телораст. Удивительно, но она продвигалась довольно быстро. Земля была очень ровной, и ни единого упавшего ствола, словно ни одно дерево в этом лесу не умирало. Апсалар не видела никакой живности, не натыкалась и на звериные тропы, однако время от времени встречались поляны – округлые поля мха, окружённые равномерно растущими кедрами, а если даже не кедрами, то какими-то очень похожими деревьями с косматой, грубой чернильно-чёрной корой. Эти круги имели слишком правильную форму, чтобы счесть их естественными образованиями, хотя никаких других признаков разумной деятельности она не видела. Здесь, как и сказала Телораст, сила тени проявлялась яростно.
  
  Тисте эдуры и Куральд Эмурланн… их присутствие чувствовалось здесь, но лишь как память, как воспоминания, что цепляются за кладбища, гробницы и старые курганы. Старинные сны, запутавшиеся и выцветшие в траве, в изгибе дерева, в кристаллическом плетении камня. Забытый шёпот в ветре, вечно шелестящем в таких увенчанных смертью местах. Эдуры ушли, но лес их не забыл.
  
  Темнота впереди, что-то свешивается из под лесного свода – тонкое и прямое. Верёвка толщиной с её запястье коснулась усыпанного хвоей дёрна – якорь.
  
  Прямо перед ней. Вот как. Значит, как только я ощутила чужое присутствие, незнакомец тоже почувствовал меня. А это, я полагаю, приглашение.
  
  Апсалар приблизилась к верёвке, ухватилась за неё обеими руками и принялась карабкаться наверх.
  
  Внизу зашипела Телораст:
  
  – Что ты делаешь? Не нужно! Там ужасный захватчик! Жуткий, жуткий, кошмарный, жестоколицый незнакомец! Не поднимайся к нему! Ох, Кердла, смотри, она полезла!
  
  – Она нас не слушает!
  
  – Мы слишком много болтали, вот в чём проблема.
  
  – Ты права. Нужно сказать что-то важное, чтобы она снова начала к нам прислушиваться.
  
  – Хорошая мысль, Кердла. Придумай что-нибудь!
  
  – Я пытаюсь!
  
  Апсалар продолжала взбираться по верёвке, и голоса призраков затихли внизу. Девушка оказалась среди покрытых толстыми иглами ветвей и старой паутины, натянутой между ними, по нитям сновали маленькие блестящие точки. Кожа перчаток уже обжигала ладонь, а икры пронзила боль. Апсалар добралась до первого из нескольких узлов, поставила на него ногу и остановилась, чтобы передохнуть. Взглянув вниз, она увидела лишь чёрные стволы, уходившие во мглу, словно ноги какого-то гигантского создания. Несколько мгновений спустя девушка продолжила подъём. Теперь каждые десять-двенадцать саженей её ждали узлы. Кто-то о ней позаботился.
  
  Эбеново-чёрное днище каракки маячило над головой, поблёскивало наростами ракушек. Добравшись до него, Апсалар упёрлась ногами в тёмные доски и поднялась на последние два человеческих роста, туда, где якорная верёвка уходила через прорезь в планшире. Перевалившись через него, девушка оказалась у трёх ступеней, которые вели на кормовую палубу. Туманные пятна маячили там, где стояли и сидели смертные: тут и там, у снастей, у бокового рулевого весла, один сидел в «вороньем гнезде» над вантами. У грот-мачты стояла куда более плотная, материальная фигура.
  
  Знакомая. Апсалар порылась в памяти, прыгая с одного ложного следа на другой. Знакомая… но не совсем.
  
  На чисто выбритом, красивом лице незнакомца возникла лёгкая улыбка, когда он шагнул ей навстречу и поднял обе руки:
  
  – Не знаю, каким именем ты теперь называешься. Ты ведь была тогда почти ребёнком… когда это было? Всего несколько лет назад? Трудно поверить.
  
  Сердце тяжело колотилось у неё в груди, и Апсалар сама удивилась своим чувствам. Страх? Да, но не только. Вина. Стыд. Она откашлялась.
  
  – Я назвала себя Апсалар.
  
  Незнакомец быстро кивнул. Затем выражение его лица медленно изменилось:
  
  – Ты меня не помнишь, не так ли?
  
  – Да. Точнее, нет. Не знаю. Должна помнить – это точно.
  
  – Тяжёлые были времена, – сказал он опуская руки, но медленно, словно не был уверен, как она воспримет его слова. – Ганос Паран.
  
  Апсалар стащила перчатки – исключительно из-за потребности сделать хоть что-нибудь – и провела тыльной стороной ладони по лбу. Её потрясло то, что рука стала мокрой, ручейки пота внезапно обожгли кожу холодом.
  
  – Что ты здесь делаешь?
  
  – Я у тебя мог бы спросить то же самое. Предлагаю разместиться в моей каюте. Там есть вино. Еда. – Он снова улыбнулся. – Более того, я и сам там сейчас сижу.
  
  Её глаза сузились:
  
  – Похоже, ты обрёл некоторую силу, Ганос Паран.
  
  – Можно и так сказать.
  
  Девушка последовала за ним в каюту. Как только она закрыла за собой дверь, фигура Парана растворилась, и Апсалар услышала движение по другую сторону стола. Обернувшись, она заметила куда менее плотную фигуру бывшего капитана «Мостожогов». Он разливал по кубкам вино, а когда заговорил, голос его долетал словно издалека.
  
  – Тебе лучше пока выйти со своего Пути, Апсалар.
  
  Так она и поступила. И тут же впервые почувствовала под ногами крепкие доски, мерную качку судна в море.
  
  – Садись, – сказал Паран, делая приглашающий жест. – Пей. Вот хлеб, сыр, солонина.
  
  – Как ты почувствовал моё присутствие? – спросила девушка, усаживаясь на прибитый к полу стул. – Я шла по лесу…
  
  – По лесу тисте эдуров, да. Апсалар, я даже не знаю, с чего начать. У Колоды Драконов есть Господин, и ты сейчас пьёшь с ним вино. Семь месяцев назад я жил в Даруджистане, в Доме Финнэста, вместе с двумя спящими вечным сном гостями и слугой-яггутом… хотя он бы меня, наверное, убил, если бы услышал, что я его так назвал. Рейст – не самый приятный собеседник.
  
  – Даруджистан… – пробормотала она, отводя глаза, позабыв о кубке с вином в руке.
  
  Апсалар стремительно теряла уверенность, которую, казалось, обрела за прошедшие годы. Всё смешалось под напором несвязных, спутанных воспоминаний. Кровь, кровь на её руках, снова и снова.
  
  – Я не понимаю…
  
  – Идёт война, – сказал Паран. – Мудрую вещь мне как-то сказала одна из моих сестёр – как ни странно, когда мы оба были ещё детьми и командовали армиями игрушечных солдатиков. Она сказала: «Чтобы выиграть войну, нужно узнать всех игроков». Всех. Живых, что встанут против тебя на поле брани. Мёртвых, чьи легенды превратились в разящие клинки или пламенные символы, которые воздевают над головой, точно вечно бьющееся сердце. Скрытых игроков, неодушевлённых игроков – саму землю… или море, если угодно. Леса, холмы, горы, поля и реки. Течения – видимые и невидимые. Нет, конечно, всего этого Тавор не говорила; она была куда более лаконична, но у меня ушло много времени, чтобы её понять. Суть не в том, чтобы «знать своего врага». Это суждение поверхностное и примитивное. Нет, суть в том, чтобы «знать своих врагов». Огромная разница, Апсалар, ибо одним из твоих врагов может оказаться лицо, которое ты видишь в серебряном зеркале.
  
  – Но теперь ты их называешь игроками, а не врагами, – заметила Апсалар. – Похоже, ты несколько изменил свою позицию – это связано со званием Господина Колоды Драконов?
  
  – Хм, об этом я не думал. Игроки. Враги. А есть ли разница?
  
  – Игроками можно… манипулировать.
  
  – И это ты понимаешь особенно хорошо.
  
  – Да.
  
  – Котильон по-прежнему преследует тебя?
  
  – Да, но уже не так… непосредственно.
  
  – И ныне ты стала одной из его избранных слуг, агентом Тени. Убийцей – точно такой же, какой была прежде.
  
  Апсалар посмотрела ему в глаза:
  
  – Что ты хочешь этим сказать?
  
  – Сам не уверен. Я просто пытаюсь нащупать землю под ногами, оценить тебя и задание, которое ты сейчас выполняешь.
  
  – Если хочешь знать подробности, лучше поговори с самим Котильоном.
  
  – Я всерьёз обдумываю это.
  
  – Ради этого ты пересёк океан, Ганос Паран?
  
  – Нет. Как я уже говорил, идёт война. Я не бездействовал в Даруджистане, как и в последние недели перед битвой в Коралле. Я искал и находил игроков… а среди них – истинных врагов.
  
  – Твоих врагов?
  
  – Врагов мира.
  
  – Надеюсь, ты их убьёшь.
  
  Он чуть вздрогнул, посмотрел на вино в кубке.
  
  – На короткий миг, Апсалар, ты казалась невинной. Даже наивной.
  
  – Это было после того, как меня отпустил бог, и прежде, чем во мне пробудились определённые воспоминания.
  
  – То-то я гадал: кто же заразил тебя таким горьким цинизмом?
  
  – Цинизмом? Ты говоришь о мире, но дважды повторил, что идёт война. Ты потратил месяцы, чтобы изучить поле, на котором развернётся битва. Но подозреваю, даже ты не можешь полностью оценить масштабность грядущего столкновения, конфликта, связавшего всех нас.
  
  – Ты права. Поэтому я и хотел с тобой поговорить.
  
  – Возможно, мы в этой битве окажемся по разные стороны, Ганос Паран.
  
  – Может быть, но я так не думаю.
  
  Она промолчала. Паран заново наполнил кубки.
  
  – Пантеон разваливается на куски. Увечный Бог находит себе союзников.
  
  – Но почему?
  
  – Что? А… я, честно говоря, и не знаю. Из сострадания?
  
  – А разве Увечный Бог его заслужил?
  
  – Этого я тоже не знаю.
  
  – Месяцами, говоришь, изучал поле битвы? – приподняла брови девушка.
  
  Он расхохотался, и эта реакция вызвала у Апсалар прилив облегчения.
  
  – Вероятнее всего, ты прав, – проговорила она. – Мы не враги.
  
  – В это «мы», как я понимаю, ты включаешь Престола Тени и Котильона?
  
  – Насколько это возможно – то есть, в меньшей степени, чем мне бы хотелось. Никто не может прозреть все замыслы Престола Тени. Даже Котильон, как я подозреваю. И уж точно не я. Но он проявляет… сдержанность.
  
  – О да, верно. Удивительное дело, если об этом подумать.
  
  – У Престола Тени изучение поля битвы заняло годы, если не десятилетия.
  
  Паран хмыкнул, лицо его омрачилось.
  
  – Это точно.
  
  – Какова твоя роль, Паран? Какую роль ты хочешь сыграть?
  
  – Я благословил Увечного Бога. Дал ему место в Колоде Драконов. В Доме Цепей.
  
  Некоторое время она размышляла, затем кивнула:
  
  – Я могу понять, почему это имело смысл. Ладно. Что привело тебя в Семь Городов?
  
  Паран поражённо уставился на неё, затем покачал головой:
  
  – Я это решение чуть не вечность пережёвывал, а ты в один миг ухватила мои побуждения. Ну хорошо. Я здесь, чтобы нейтрализовать врага. Отвести угрозу. Только боюсь, я не поспею вовремя, тогда придётся привести всё в порядок, насколько это вообще возможно, прежде чем отправиться дальше…
  
  – В Квон-Тали.
  
  – Но как… как ты узнала?
  
  Апсалар потянулась за головкой сыра, выхватила из рукава нож и отрезала кусочек.
  
  – Ганос Паран, разговор наш, я вижу, затянется. Но прежде скажи, где ты собираешься пристать к берегу?
  
  – В Кансу.
  
  – Хорошо, это ускорит и моё путешествие. Две мои небольшие спутницы уже карабкаются на палубу – взобрались по стволам деревьев. Они вот-вот примутся охотиться на крыс и прочих грызунов, это их на время займёт. А мы с тобой покамест займёмся трапезой.
  
  Паран медленно откинулся на спинку стула.
  
  – Мы войдём в порт через два дня. И что-то мне кажется, что эти два дня пролетят, как чайка в бурю.
  
  И мне тоже, Ганос Паран.
  
  Древние воспоминания шептались вокруг Деджима Нэбрала, старые каменные стены окрасились в алые отблески пламени, отразили вал дыма на улицах, мёртвых и умирающих людей, густой поток крови в сточных канавах. О, было особое величие в Первой империи – грубое, первое цветенье человечества. По мнению Деджима, т'рольбаралы были высшим воплощением истинно человеческих черт, сплавленных со звериной силой. Дикость, склонность к невиданной жестокости, коварство хищника, который не проводит границ и скорей уничтожит себе подобного, чем иного. Хищника, питающего свой дух истерзанной плотью детей. Удивительное мастерство разума, способного оправдать любое действие, как бы чудовищным оно ни было. Повенчанное с когтями, длинными клыками и способностью д'иверсов обращаться во множество из одного… мы должны были выжить, мы должны были царствовать. Мы были рождены господами, а все люди должны были по праву стать нашими рабами. Если бы только Диссембелакис не предал нас. Своих собственных детей.
  
  Что ж, даже среди т'рольбаралов Деджим Нэбрал был величайшим. Созданием, превосходившим даже самый ужасный кошмар Первого Императора. Господство, покорение, рассвет новой империи – вот что ждало Деджима, и о, как же он будет пировать! Раздуется, насытится человеческой кровью. Новых младенцев-богов он заставит преклониться перед собой.
  
  Как только он исполнит задание, весь мир будет для него открыт. И плевать на человеческое невежество, на слепоту. Это пройдёт. Самым ужасным образом.
  
  Добыча Деджима приближалась, медленно подбиралась к месту засады. Осталось уже немного.
  
  Броня из белёсых морских раковин поблёскивала в утреннем свете. Карса Орлонг извлёк её из своего мешка, чтобы надеть вместо искромсанных клочьев кожаного доспеха, который носил прежде. Теблор восседал на своём высоком, поджаром коне, широкие плечи укрывал запятнанный кровью, наскоро зашитый плащ из шкуры белого медведя. Он был с непокрытой головой, на грудь справа падала единственная толстая коса с вплетёнными в неё многочисленными фетишами: рыбьими костями, полосками прошитого золотом шёлка, звериными клыками. К широкому поясу Тоблакая были пришиты сморщенные человеческие уши. За спиной висел огромный кремнёвый меч. В высокие, доходившие до колен мокасины он засунул пару кинжалов с костяными рукоятями – каждый по длине и ширине больше походил на короткий меч.
  
  Самар Дэв ещё некоторое время разглядывала великана, пока наконец её взгляд не остановился на покрытом татуировкой лице. Воин смотрел на запад с холодным, непроницаемым выражением. Она отвернулась, чтобы вновь проверить удила вьючных лошадей, затем сама запрыгнула в седло. Поставив носки сапог в стремена, она собрала поводья.
  
  – Машины, – проговорила она, – которые не нуждаются ни в воде, ни в питье, не устают и не могут охрометь… только вообрази свободу такого мира, Карса Орлонг.
  
  Тоблакай взглянул на неё глазами варвара – подозрительно, но с некоторой животной хитрецой.
  
  – Люди смогут добраться куда угодно. Какая уж свобода в уменьшившемся мире, ведьма?
  
  «Уменьшившемся»?
  
  – Ты не понимаешь…
  
  – Шум этого города – оскорбление самой идее мира, – заявил Карса Орлонг. – Сейчас мы его покинем.
  
  Самар Дэв оглянулась на дворцовые ворота, которые перекрыли три десятка солдат. Все они нервничали и держали оружие наготове.
  
  – Похоже, фалах'д решил отказаться от формального прощания. Ну и ладно.
  
  Поскольку впереди ехал Тоблакай, город они пересекли быстро и беспрепятственно – и оказались у западных ворот ещё до того, как пробил десятый утренний колокол. Поначалу Самар Дэв беспокоило внимание, которое обращали на них все без исключения горожане на улицах и в окнах соседних домов, но когда спутники проскакали мимо безмолвных стражников на воротах, она уже оценила все прелести дурной славы, даже одарила солдат широкой улыбкой и помахала рукой на прощание.
  
  Дорога, на которую они выехали, была отнюдь не из тех удивительных достижений малазанских инженеров, что соединяли самые крупные города, поскольку путники собирались ехать… в никуда. На запад, в Ягг-одан, где древние равнины отторгали крестьянский плуг в легендарном сговоре земли, дождя и духов ветра, где прижились лишь местные дикие травы, готовые задушить все сельскохозяйственные культуры, превратить их в почерневшую солому, которую первый же порыв ветра унесёт в небо. Такую землю можно было приручить на поколение-другое, но в конце концов одан всегда брал своё, вновь превращался в дикую пустошь, пригодную лишь для бхедеринов, чернохвостых зайцев да антилоп.
  
  Так они и будут скакать на запад шесть или семь дней. Затем достигнут давно высохшего русла реки, которое изгибается к северо-западу, ограждённое сглаженными веками паводков берегами, что поросли ныне полынью, кактусами и серыми дубами. На горизонте закат загородят тёмные холмы, которые древнейшие карты называли священным местом племени, вымершего так давно, что даже имя его уже ничего не значило.
  
  Итак, они поскакали по разбитой дороге, а город остался позади. Через некоторое время Карса оглянулся и оскалил зубы.
  
  – Слушай. Так лучше, правда?
  
  – Я слышу только ветер.
  
  – Куда лучше, чем десять тысяч неутомимых машин.
  
  Великан отвернулся, оставив Самар размышлять над его словами. Изобретения всегда отбрасывают моральные тени, это она знала хорошо, даже слишком хорошо. Но… неужели удобство может нести в себе такое тлетворное зло? Совершение тех или иных действий – повторяющихся, однообразных действий – порождало ритуал, а ритуал приносил смысл – больший, чем совершение самого действия. Из таких ритуалов рождалось самоопределение, а с ним – чувство собственного достоинства. Но даже так – ведь должна же быть какая-то ценность и в том, чтобы просто облегчить жизнь, верно?
  
  Облегчить. Незаслуженно. И язык вознаграждения забывается так же легко, как и священное наречие древнего племени. Ценность уменьшается, превращается в случайность, о нижние боги, и я ещё осмеливалась говорить о свободе!
  Она пришпорила лошадь и поравнялась с Тоблакаем.
  
  – И это всё? Карса Орлонг! Я спрашиваю тебя – и это всё?
  
  – Мой народ, – сказал он, помолчав немного, – наполняет день, равно как и ночь.
  
  – Чем? Плетёт корзины, ловит рыбу, точит мечи, пасёт коней, готовит, ест, шьёт, трахается…
  
  – Рассказывает истории, смеётся над глупцами, что творят и говорят глупости, – да, всем этим. Ты у нас бывала?
  
  – Нет.
  
  Он слегка улыбнулся.
  
  – Всегда есть что делать. И всегда, ведьма, есть способ схитрить. Но никто в истинной своей жизни не наивен.
  
  – В истинной своей жизни?
  
  – Чтобы пережить миг ликования, ведьма, не обязательно плясать.
  
  – И, значит, без этих ритуалов…
  
  – Молодые воины ищут войны.
  
  – Как искал ты.
  
  Двести шагов они проскакали в молчании, затем Карса сказал:
  
  – Нас было трое, и мы отправились в путь, чтоб нести смерть и кровопролитье. Точно волы под ярмом, мы впряглись в ярмо славы. Оковы великих подвигов и тяжкие кандалы обетов и клятв. Мы отправились охотиться на детей, Самар Дэв.
  
  – Детей?
  
  Великан поморщился:
  
  – Твой народ. На мелких созданий, что плодятся, словно черви в тухлом мясе. Мы желали – нет, я желал – очистить мир от вас и ваших сородичей. От тех, кто вырубает леса, взрывает землю, сковывает свободу. Я был молодым воином и искал войны.
  
  Самар всмотрелась в татуировку беглого раба, которая покрывала лицо Карсы.
  
  – Но нашёл больше, чем рассчитывал.
  
  – Я всё знаю о маленьких мирах. Я в одном из них родился.
  
  – Выходит, опыт поумерил твой пыл, – заметила она, кивая. – Ты уже не стремишься очистить мир от человечества.
  
  Великан покосился на неё сверху вниз:
  
  – Я этого не говорил.
  
  – Вот как. Тяжеловато придётся одинокому воину, даже если этот воин – тоблакай. Что случилось с твоими спутниками?
  
  – Погибли. Да, ты говоришь правду. Один воин не сумеет сразить сотню тысяч врагов, даже если они – лишь дети.
  
  – Сотню тысяч? Ох, Карса, да это же едва ли население двух Святых Городов. Твои враги исчисляются не сотнями тысяч, а десятками миллионов.
  
  – Так много?
  
  – Ты передумал?
  
  Это его явно позабавило. Карса медленно покачал головой:
  
  – Самар Дэв, даже десятки миллионов могут умереть. Если уничтожать города по одному.
  
  – Тебе потребуется армия.
  
  – У меня есть армия. Она ждёт моего возвращения.
  
  Тоблакаи. Войско тоблакаев, вот от такого зрелища даже сама Императрица, наверное, уписается.
  
  –
  Думаю, не стоит говорить, Карса Орлонг, что я надеюсь: ты никогда не вернёшься домой.
  
  – Надейся на что хочешь, Самар Дэв. Я сделаю то, что потребуется сделать, – в своё время. Никто не сможет меня остановить.
  
  Утверждение, а не похвальба.
  
  Несмотря на жару, ведьма поёжилась.
  
  Они приблизились к скалам, за которыми начиналось нагорье Турул'а, отвесным известняковым обрывам, изъеденным сотнями пещер. Резчик увидел, как Геборик Призрачные Руки пустил свою лошадь карьером, вырвался вперёд, затем резко натянул поводья так, что они врезались ему в запястья, а ладони вспыхнули зеленоватым огнём.
  
  – Ну что теперь? – тихонько спросил даруджиец.
  
  Серожаб прянул вперёд и замер рядом со стариком.
  
  – Они что-то почуяли, – проговорила за спиной Резчика Фелисин Младшая. – Серожаб говорит, что Дестрианта внезапно одолела лихорадка, вернулся нефритовый яд.
  
  – Что-что?
  
  – «Нефритовый яд», так сказал демон. Сама не знаю.
  
  Резчик покосился на Скиллару, которая скакала рядом с ним, низко склонив голову, почти спала в седле.
  
  А она набирает вес. Ох, боги, это на наших-то харчах? Просто невероятно.
  
  – Его безумие возвращается, – со страхом прошептала Фелисин. – Резчик, мне это не нравится…
  
  – Дорога проходит вон там, – сказал он, указывая пальцем. – Видишь, расселину у вон того дерева? Разобьём лагерь у самой скалы, а завтра начнём подъём.
  
  Вслед за Резчиком женщины поехали вперёд, пока не нагнали Геборика. Дестриант смотрел на скальный обрыв перед ними, тряс головой и бормотал что-то.
  
  – Геборик?
  
  Быстрый, лихорадочный взгляд.
  
  – Это война, – заявил старик, а зелёное пламя плясало по его полосатым рукам. – Старые тянутся к путям крови. Новые провозглашают собственный закон. – Лягушачье лицо жреца скорчилось в жуткой гримасе. – Их нельзя – невозможно –
  примирить. Всё так просто, понимаете? Так просто.
  
  – Нет, – ответил, нахмурившись, Резчик. – Я не понимаю. О какой войне ты говоришь? С малазанцами?
  
  – Скованный, он ведь, наверное, был прежде из старых. Возможно, вполне возможно. Но теперь он благословлён. Он – часть пантеона. Он новый.
  Но кто же мы? Мы сами – от крови? Или склоняемся перед законом королей, королев, императоров и императриц? Скажи, даруджиец, записан ли закон кровью?
  
  Скиллара спросила:
  
  – Так мы будем ставить лагерь или нет?
  
  Резчик посмотрел на неё, увидел, как женщина набивает трубку ржавым листом. Высекает искры.
  
  – Пусть болтают, что хотят, – заявил Геборик, – но всем богам придётся выбрать сторону. В грядущей войне. Кровь, даруджиец, питается огнём, понимаешь? Но… но вкус её, друг мой, это вкус холодного железа. Ты должен меня понять. Я говорю о том, что примирить невозможно. Эта война – столько жизней потеряно, и всё – чтобы похоронить Старших богов раз и навсегда. Такова, друзья мои, сущность этой войны. Самая суть, и все их споры ничего не значат. С меня их довольно. С меня довольно всех вас. Трич выбрал. Он выбрал. Придётся выбрать и вам.
  
  – Я не люблю выбирать, – протянула Скиллара, выпуская облачко дыма. – Что до крови, старик, этот закон ты никогда не сможешь усыпить. А теперь давайте выберем место для лагеря. Я устала, проголодалась и седлом задницу натёрла.
  
  Геборик соскользнул с лошади, собрал поводья и направился к ответвлявшейся от дороги тропинке.
  
  – В скале есть вымоина, – сказал он. – Люди разбивали там лагерь на протяжении тысячелетий. Почему бы и нам там не остановиться? Однажды, – добавил он погодя, – нефритовая темница разобьётся, и эти глупцы вывалятся наружу, задыхаясь в пепле собственных убеждений. И в этот день они поймут, что уже слишком поздно. Слишком поздно, чтобы хоть что-нибудь сделать.
  
  Снова искры, Резчик обернулся и увидел, что Фелисин Младшая раскуривает собственную трубку. Даруджиец провёл рукой по волосам, прищурился от солнечного света, отразившегося от стены утёса. Он спешился.
  
  – Ладно, – сказал юноша, беря лошадь под уздцы. – Давайте разобьём лагерь.
  
  Серожаб поскакал следом за Гебориком, переползая с камня на камень, как разъевшаяся ящерица.
  
  – Что он имел в виду? – спросила Фелисин, когда они с Резчиком повели лошадей по тропе. – Кровь и Старшие боги… Что такое Старшие боги?
  
  – Ну, старые, по большей части, забытые. В Даруджистане есть храм, посвящённый одному из них. Он там, наверное, тысячу лет простоял. Этого бога звали К'рул. Последователи его давным-давно исчезли. Но, может быть, это и не важно.
  
  Следуя за ними с поводьями в руке, Скиллара перестала слушать объяснения Резчика. Старшие боги, новые боги, кровь и войны, это всё её совершенно не интересовало. Ей хотелось только дать роздых ногам, утишить боль в пояснице и съесть в один присест всё, что только осталось у них в седельных сумках.
  
  Геборик Призрачные Руки спас её, вдохнул в неё новую жизнь, и с тех пор в сердце женщины поселилось что-то вроде милосердия, не позволявшего просто отмахнуться от безумного старика. Его и вправду преследовали видения, а это и самую здоровую душу легко повергнет в хаос. Но что толку пытаться понять его бредни?
  
  Боги – старые или новые – ей не принадлежали. А она – им. Они вовсю играли в свои игры Взошедших. Так, словно исход имел хоть какое-то значение, словно они могли бы изменить цвет солнца или голос ветра, будто могли заставить лес расти в пустыне, а матерей – любить своих детей настолько, чтобы оставлять их себе. Важны были лишь законы смертной плоти: потребность дышать, есть, пить, согреваться холодной ночью. А остальное… когда с губ слетит последний вздох, что ж, она ведь уже будет не в состоянии беспокоиться ни о чём: ни что будет дальше, ни кто умер, ни кто родился, ни крики голодных детей, ни жестокие тираны, что заморили их голодом, – ничто уже её не тронет. Это всё было, как поняла Скиллара, простые последствия равнодушия, плоды практичности, – и так будет в смертном мире до тех пор, пока не угаснет последняя искорка жизни. Боги там или не боги.
  
  И это она была готова принять с миром. Иначе пришлось бы обижаться и злиться на саму вселенную. Иначе пришлось бы пойти тем же путём, что и Геборик Призрачные Руки, – и только посмотрите, куда это его привело. К безумию. Истина тщетности – самая суровая истина из всех, и для тех, кому хватало прозорливости её постичь, не было спасения.
  
  А Скиллара уже побывала в небытии. И вернулась. И потому знала, что в этом муторном забытьи бояться нечего.
  
  Как и сказал Геборик, каменное убежище скрывало следы многих поколений путников. Обложенные булыжниками кострища, рисунки красной охрой на выцветших стенах, груды битой посуды и растрескавшихся в огне костей. Глинистый пол ложбинки был утоптан до твёрдости камня бесчисленными ногами путешественников. Рядом тихонько журчала вода, и Скиллара заметила, как Геборик присел на корточки рядом с источником, его мерцающие руки застыли над тёмно-зеркальной поверхностью, словно он побаивался опустить их в прохладную жидкость. В воздухе над ним плясали белокрылые бабочки.
  
  Он нёс с собой дар спасения. И это было как-то связано с зеленоватым мерцанием его рук, а также с призраками, что преследовали старика. Как-то связано с его прошлым и тем, что он увидел в будущем. Но он ведь теперь принадлежал Тричу, Тигру Лета. Невозможно примирить.
  
  Скиллара приметила плоский камень, подошла к нему, чтобы присесть, вытянуть усталые ноги, и заметила, как округлился её живот, когда она откинулась назад, опираясь на руки. Глядя на этот грубый нарост на прежде изящной фигуре, женщина скривилась от отвращения.
  
  – Ты беременна?
  
  Скиллара подняла взгляд, посмотрела в лицо Резчику, улыбнулась тому, как осознание медленно укладывается у него в голове, как глаза его тревожно расширяются.
  
  – Иногда не везёт, – проговорила она и добавила: – Я во всём виню богов.
  
  Глава шестая
  
  Начерти линию кровью, встань над ней и хорошенько потряси паучье гнездо. Они падают по одну сторону раздела. Они падают по другую сторону раздела. Так и боги попадали, напрягая ножки и готовясь к бою, а небеса содрогнулись, и в потоках ливня из паутины – когда нити заговоров и обманов рассёк клинок ужаса – ревели ветры, внезапные, живые, мстительные, провозглашая на языке грома, что началась война богов.
  Саратан. Губитель магии. История воинства дней
  
  Прищурив глаза в тени козырька тяжёлого шлема, Корабб Бхилан Тэну'алас разглядывал эту женщину.
  
  Чиновники и секретари метались вокруг неё и Леомана Кистеня, точно листва в осеннем паводке. А эти двое стоят, будто камни. Валуны. Словно они… корни пустили. Да, пустили корни в саму скальную породу.
  Капитан Синица, ставшая теперь третьей после Леомана. Малазанка.
  
  Женщина. И Леоман… что ж, Леоман любил женщин.
  
  Так они стояли, о да, обсуждая детали, завершая приготовления к грядущей осаде. Запах секса, пьянящее самодовольство окутывало обоих, словно ядовитый туман. Он, Корабб Бхилан Тэну'алас, который бок о бок с Леоманом врывался в одну битву за другой, который не раз и не два спасал Леоману жизнь, который исполнил всё, что только командир ни приказал, он был верен. А она – желанна.
  
  Корабб повторял себе, что это не важно. Никакой разницы. Были прежде и другие женщины. Он и сам иногда брал себе женщину, но, разумеется, никогда из тех, которых познал Леоман. И все они, как одна, – ничто перед лицом веры, полное ничтожество перед ликом суровой необходимости, гласом Дриджны Апокалипсиса, пронизанного грохотом разрушения. Так и должно быть.
  
  Синица. Малазанка, женщина, приманка и, возможно, совратительница. Склоняет его к предательству. Почему иначе Леоман Кистень скрывает что-то от Корабба – никогда прежде такого не было. Это она виновата. Она в ответе. Нужно с ней что-то сделать, но что?
  
  Корабб поднялся с прежнего трона фалах'да, который Леоман высокомерно отодвинул в угол, и подошёл к широкому арочному окну, выходившему на внутренний двор. Там тоже происходило мельтешение, солнечные лучи копьями пронзали клубы пыли. За дворцовой стеной – выбеленные солнцем крыши И'гхатана, сушится бельё, ткань навесов дрожит на ветру, высятся купола и цилиндрические хранилища с плоской крышей; последние называют «маэтгары», в них хранятся огромные запасы оливкового масла, которым славится сам город и окружающие его рощи. В самом центре города возвышается восьмигранный, укреплённый чудовищными контрфорсами храм Скалиссары. Его внутренний купол выглядит лоскутным из-за сочетания старой позолоты и позеленевшей меди пластин, размеченных потёками птичьего помёта.
  
  Скалиссара – богиня-мать оливковых деревьев, покровительница города, высокочтимая защитница, культ которой пришёл в последние годы в упадок. Слишком многих захватчиков она не смогла остановить, слишком много врат не спасла от таранов, слишком много стен рассыпались прахом. И хотя сам город, казалось, всегда мог восстать из праха обновлённым, Скалиссаре не удалось воскресать так часто. С последним завоеванием она утратила верховенство. Да что там – она и вовсе не вернулась.
  
  Храм ведь теперь принадлежит Королеве Грёз.
  
  Чужеземной богине. Корабб нахмурился. Ну, может, и не совсем чужой, но всё же…
  
  Гигантские статуи Скалиссары, которые прежде украшали углы городских укреплений, мраморные изваяния с воздетыми к небесам пышными округлыми руками – в одной – вырванное с корнем оливковое древо, а в другой – новорождённое дитя, пуповина которого змеёй обвилась вокруг запястья богини… – эти статуи исчезли. Погибли во время последнего пожарища. Ныне лишь на трёх из четырёх углов остались пьедесталы, босые ноги сломаны сразу над щиколотками, а на четвёртом – и того не осталось.
  
  В годы её верховенства всех найдёнышей в городе отдавали в храм Скалиссары, девочек называли в честь богини, и всех – равно мальчиков и девочек – кормили, воспитывали и обучали таинствам «холодного сна», некоего загадочного ритуала, который утверждал что-то вроде разделения духа; знания о культовой эзотерике не принадлежали к сильным сторонам Корабба, но Леоман был одним из таких найдёнышей, и раз или два рассказывал об этом, когда вино и дурханг развязывали ему язык. Желание и необходимость, война в душе смертного, вот что лежало в сердце «холодного сна». Корабб не очень много понял. Леоман лишь несколько лет прожил под крылом храмовых жриц, а потом его изгнали на улицу за какие-то дикие выходки. С улицы он ушёл в оданы, где жил среди кочевых племён, а там жаркое солнце и пески пустыни Рараку выковали из него величайшего воина, какого только видели Семь Городов. По крайней мере, при жизни Корабба. В давние дни фалах'ды Святых Городов брали на службу великих воителей, но те не годились в предводители, им недоставало коварства, необходимого для того, чтобы командовать другими. К тому же, Дассем Ультор и его воины Первого меча перебили их одного за другим, на том дело и кончилось.
  
  Леоман приказал закрыть ворота И'гхатана, захватив в городе огромное количество оливкового масла. Маэтгары были заполнены до краёв, а торговцы и купеческие гильдии тут же подняли возмущённый вой, но не слишком громкий – особенно после того, как Леоман в приступе раздражения утопил семерых представителей в Великой маэте, пристроенной ко дворцу.
  
  Утопил в их собственном масле. Теперь жрецы и ведьмы наперебой выпрашивали разрешения набрать хотя бы кувшин этой жуткой жидкости.
  
  Синице он поручил командовать городским гарнизоном – сворой пьяных, ленивых головорезов. Первый же смотр казарм показал, что армейский лагерь превратился в шумный гарем, окутанный густым дымом, в котором круглоглазые подростки обоих полов метались в ночном кошмаре рабства и насилия. В первый же день были казнены тридцать офицеров. Старшего убил лично Леоман. Детей собрали и распределили по городским храмам с повелением исцелить и вымарать из их памяти, насколько это возможно, воспоминания об испытанных муках. Солдатам приказали вылизать каждый кирпичик в казармах, а потом Синица принялась муштровать их, чтобы научить сводить на нет обычные малазанские осадные тактики, с которыми она оказалась подозрительно хорошо знакома.
  
  Корабб ей не доверял. Вот и всё. Почему она решилась биться против собственного народа? Только преступница, изгнанница пошла бы на такое – а можно ли доверять подобной женщине? Нет, наверняка в её прошлом таились чудовищные убийства и омерзительные предательства, а вот теперь она раздвигает ноги под фалах'дом Леоманом Кистенём, самым опасным воином известного мира. Нужно внимательно за ней следить и не убирать руки с эфеса своей новой сабли, быть готовым в любой момент разрубить её напополам одним ударом, с головы до паха, а потом по диагонали, дважды – раз-раз! – от плеча до левого бедра, и от другого плеча – до правого, а потом посмотреть, как она на куски развалится. Казнить по велению долга, да. При первом же признаке предательства.
  
  – Что так порадовало тебя, Корабб Бхилан Тэну'алас?
  
  Он оцепенел, затем медленно повернулся и обнаружил, что рядом с ним стоит Синица.
  
  – Третья, – хмуро прохрипел он в знак приветствия. – Я думал о, кхм, о грядущей смерти и кровопролитии.
  
  – Леоман говорит, что ты – самый умеренный и разумный из всех. Я теперь просто боюсь встречи с другими его офицерами.
  
  – Ты страшишься грядущей осады?
  
  – Конечно. Я-то знаю, на что способны имперские легионы. Говорят, у них будет Высший маг, и это – самая тревожная весть из всех.
  
  – Женщина, которая ими командует, грубовата, – заявил Корабб. – До сих пор она не потрудилась выказать ни малейшего воображения.
  
  – Вот именно это я и говорю, Корабб Бхилан Тэну'алас.
  
  Воин нахмурился:
  
  – Что ты имеешь в виду?
  
  – У неё пока не было необходимости показывать своё воображение. До сих пор ей всё удавалось с лёгкостью. Всего-то и следовало – гнать армию в пыли по пятам за Леоманом.
  
  – Мы ей ровня – и даже лучше! – воскликнул Корабб, выпячивая грудь и вытягиваясь во весь рост. – Наши копья и мечи уже пролили грязную мезланскую кровь, и прольют снова. Только больше, гораздо больше.
  
  – Эта кровь, – заметила Синица, помолчав, – такая же красная, как и твоя, воин.
  
  – Неужели? Мне-то кажется, – продолжил он, снова глядя на город за окном, – что предательство тёмным пятном легло на неё, раз одна из их числа так легко перешла на другую сторону.
  
  – Как, например, «Красные клинки»?
  
  – Подкупленные глупцы!
  
  – Ну, разумеется. Но… урождённые жители Семи Городов, не так ли?
  
  – Они отсекли свои корни и плывут теперь в малазанской волне.
  
  – Прекрасный образ, Корабб. Ты их частенько находишь, да?
  
  – Ты была бы поражена, женщина, если б узнала, чтó я нахожу. И я скажу тебе прямо: я защищаю спину Леоману, как всегда защищал. Ничто это не изменит. Даже ты и твоё… твоё…
  
  – Обаяние?
  
  – Коварство! Я за тобой слежу, Третья, лучше не забывай об этом.
  
  – Леоману повезло, что у него есть такой преданный друг.
  
  – Он возглавит Апокалипсис…
  
  – О да, ещё как.
  
  – …ибо никто кроме него не достоин этой чести. И'гхатан станет проклятьем в устах малазанцев на все времена…
  
  – Уже стал.
  
  – Ну, да. Но станет ещё больше!
  
  – Интересно, что же случилось в этом городе, что вогнало так глубоко нож в тело Империи? Почему Когти пошли против Дассема Ультора? Почему здесь, а не в другом месте? Там, где было бы меньше свидетелей, меньше риска? Они, разумеется, всё представили, как случайность на поле боя, но этим никого не обманешь. Должна признаться, этот город меня очаровал, собственно, потому я сюда и приехала.
  
  – Ты – изгнанница, вне закона. Императрица объявила награду за твою голову.
  
  – Правда? Или ты просто гадаешь?
  
  – Я в этом уверен. Ты же воюешь против своего народа!
  
  – Мой народ. А кто мой народ, Корабб Бхилан Тэну'алас? Малазанская империя поглотила множество народов так же, как и Семь Городов. Теперь, когда восстание закончилось, твой народ – он тоже стал роднёй малазанцев? Нет, эта мысль для тебя неприемлема, верно? Я родилась в Квон-Тали, но Империя родилась на острове Малазе. Мой народ завоевали точно так же, как и твой.
  
  Корабб промолчал, сбитый с толку её словами. Малазанцы же… это малазанцы, будь они неладны! Все одинаковые, какого бы там цвета у них ни была кожа, разрез глаз и всякие прочие отличия внутри этой Худом проклятой империи. Малазанцы!
  
  – От меня ты сочувствия не дождёшься, Третья.
  
  – Я о нём и не просила.
  
  – Хорошо.
  
  – А теперь – ты пойдёшь с нами?
  
  «С нами»?!
  Корабб медленно повернулся. Леоман стоял в нескольких шагах позади них, скрестив руки и опершись о стол с картами. В глазах его поблёскивало лукавое веселье.
  
  – Мы отправляемся в город, – сообщил Леоман. – Я хочу заглянуть в один из храмов.
  
  Корабб поклонился:
  
  – Я буду сопровождать тебя с мечом наготове, о предводитель.
  
  Брови Леомана чуть-чуть приподнялись.
  
  – «Предводитель». Ты никогда не устанешь придумывать для меня новый титулы, Корабб?
  
  – Никогда, о Длань Апокалипсиса.
  
  Услышав такое прозвище, он вздрогнул, затем отвернулся. По другую сторону стола ждали шесть офицеров, к ним и обратился Леоман:
  
  – Начинайте эвакуацию. И без лишнего насилия! Всех мародёров, каких поймаете, убейте, конечно. Но без лишнего шума. Обеспечьте защиту семей и их имущества, включая скот…
  
  Один из воинов не выдержал:
  
  – Но, командир, нам потребуются…
  
  – Нет, не потребуются. У нас есть всё, что нам нужно. К тому же, животные – единственное богатство, которое большинство беженцев смогут забрать с собой. Так что высылайте сопровождение на западную дорогу. – Он взглянул на Синицу. – Посланники вернулись из Лотала?
  
  – Да, с радостным приветствием от фалах'да.
  
  – Радостным от того, что я не двинул войска на его город, ты хотела сказать.
  
  Синица пожала плечами.
  
  – Так что, он пошлёт войска, чтобы прикрыть дорогу?
  
  – Да, Леоман.
  
  Вот! Она уже его зовёт просто по имени!
  Корабб приложил все усилия, чтобы его голос не прозвучал рычанием:
  
  – Для тебя он «предводитель», Третья. Или «командир». Или «фалах'д»…
  
  – Довольно, – перебил его Леоман. – Собственное имя мне нравится, так что можно им пользоваться. Отныне, друг Корабб, мы обойдёмся без титулов, когда присутствуют только офицеры.
  
  Так я и думал, совращение уже пустило корни.
  Воин с ненавистью посмотрел на Синицу, но та, не обращая внимания на него, не сводила собственнического взгляда с Леомана. Глаза Корабба сузились. О Леоман Падший.
  
  Ни одна улица, ни один переулок в И'гхатане не шли прямо больше тридцати шагов. Город, выросший на многослойном фундаменте, восходившем, наверное, к лабиринту первого укреплённого поселения, которое возвели здесь десять тысяч лет назад, походил больше на муравейник, каждый проход в котором открывался небу, хотя частенько небо проглядывало только в щель шириной едва ли в сажень.
  
  Каждый шаг в узких переходах И'гхатана вёл в прошлое. Когда-то Леоман сказал Кораббу, что города рождаются не из удобства, не из властолюбия, не из-за рынков и болтливых торговцев. И даже не из-за появления излишка урожая. Нет, говорил Леоман, города рождаются только из нужды в защите. Крепости – и ни что иное, всё остальное – последствия и только. Потому города всегда окружает стена, да от самых древних зачастую только стены-то и остались.
  
  Поэтому, объяснял Леоман, города всегда строятся на костях своих предшественников, выстраивают стены ещё выше, укрепляя защиту. Племена налётчиков и грабителей, со смехом говорил он, вот кто породил города, те самые города, которые стали для них неуязвимы и в конце концов покорили их. Так цивилизация родилась из дикости.
  
  Это, конечно, хорошо, думал Корабб, когда они шагали к центру города, и даже, наверное, правда, но он уже тосковал по открытым просторам оданов, шёпоту пустынного ветра, отчаянной жаре, что может так нагреть мозги человеку под шлемом, что ему даже привидится, будто его преследует орда толстых тётенек и кожистых бабушек, и все они хотят потрепать его за щёчку.
  
  Корабб потряс головой, чтобы отогнать это воспоминание и ужас, который оно в нём вызывало. Он шёл слева от Леомана – с обнажённой саблей – и воинственно хмурился на всякого подозрительного встречного. Синица шагала слева от Леомана, они то и дело задевали друг друга руками и тихо переговаривались. Наверное, обменивались словечками, сальными от похоти, так что Корабб даже радовался, что не мог подслушать. Либо так, либо они сговариваются, как бы его погубить.
  
  – Опонны ведите меня, тащите её! – процедил он сквозь зубы.
  
  Леоман повернул голову:
  
  – Ты что-то сказал, Корабб?
  
  – Я проклинал этот гнусный крысятник, о Мститель.
  
  – Мы уже почти пришли, – проговорил Леоман с несвойственной ему заботой, отчего дурное настроение Корабба только усилилось. – Мы с Синицей обсуждали, что делать со жречеством.
  
  – Правда? Вот это мило. Что ты имеешь в виду под фразой «что делать со жречеством»?
  
  – Они не хотят уходить.
  
  – Я не удивлён.
  
  – Я тоже, но они уйдут.
  
  – Это всё из-за богатства, – заявил Корабб. – Реликварии, иконы, винные погреба – они боятся, что как только окажутся на дороге, их сразу ограбят, изнасилуют и волосы из причёски повыдёргивают.
  
  Леоман и Синица одновременно и странно посмотрели на него.
  
  – Знаешь, Корабб, – проговорил Леоман, – по-моему, тебе лучше снять этот твой новый шлем.
  
  – Да, – добавила Синица. – У тебя по лицу пот ручьём течёт.
  
  – Я в полном порядке! – прорычал Корабб. – Это шлем бывшего Воителя. Но Леоман не захотел его принять. Хотя должен был. На самом деле я его храню только для него. В должный час он осознает необходимость сорвать его с моей головы и надеть, и мир снова выправится, да славятся все жёлтые и голубенькие боги.
  
  – Корабб…
  
  – Я в полном порядке, но нам лучше что-то сделать с этими старухами, которые нас преследуют. Я скорее на собственный меч брошусь, чем дам им себя поймать. «О-ох, какой миленький мальчик»! Хватит! С меня довольно!
  
  – Дай мне этот шлем, – приказал Леоман.
  
  – Как вовремя ты признал своё предназначенье, о Адъюнктогубитель!
  
  Когда они добрались до храма Скалиссары, голова у Корабба гудела. Леоман решил не надевать тяжёлый шлем, даже когда вынул из него насквозь промокший подшлемник, – без которого тот всё равно оказался бы слишком велик. Ну, по крайней мере, старухи исчезли; более того, они шли по практически безлюдному кварталу, хотя и слышали гомон толпы на главных улицах: жителей выводили из города на западную дорогу, которая вела к приморскому городу Лоталу. Среди горожан царила паника, но уже было понятно, что бóльшую часть из четырёх тысяч воинов Леомана отправили на улицы, чтобы поддерживать порядок.
  
  Семь малых храмов, посвящённых каждому из Семи Святых, окружали восьмиугольное здание, освящённое ныне во имя Королевы Грёз. К центральному входу вёл спиральный пандус, проходивший через маленькие, увенчанные куполами строения. Примыкающие к нему стены изуродовали дважды: сперва – когда перепосвящали храм малазанским богам вскоре после завоевания, а потом уже – во время восстания, когда мятежники напали на храмы и иноземное жречество, разгромили святилища и перебили сотни людей. Фризы и метопы, кариатиды и барельефы – всё было разрушено, изображения пантеона – осквернены, обезображены до неузнаваемости.
  
  Все, кроме храма Королевы Грёз, поскольку укрепления делали его практически неприступным. К тому же Кораббу говорили, что Королева – загадочная богиня, да и культ её зародился вроде бы не в Малазанской империи. Богиня Прорицания отбрасывала тысячи отражений на тысячи людей, и ни одна цивилизация не могла назвать её полностью своей. Так что, побившись о стены храма дней шесть, повстанцы заключили, что Королева им как бы и не враг, а потом ушли восвояси. Желание и необходимость – так сказал со смехом Леоман, услышав эту историю.
  
  Но всё равно, Кораббу эта богиня казалась… чужеземной.
  
  – Что за дело, – спросил Корабб, – заставляет нас посещать этот храм?
  
  Леоман ответил вопросом на вопрос:
  
  – Помнишь ли, старый мой друг, как ты поклялся идти за мной, какое бы безумие я ни задумал?
  
  – Помню, предводитель.
  
  – Что ж, Корабб Бхилан Тэну'алас, вскоре твою решимость сдержать обещание ждёт тяжёлое испытание. Ибо я собираюсь поговорить с Королевой Грёз.
  
  – С Высшей жрицей…
  
  – Нет, Корабб, – перебил Леоман, – с самой богиней.
  
  – Нелегко это – убить дракона.
  
  Кровь оттенка зодиакального света продолжала растекаться по выгнутым булыжникам. Икарий и Маппо держались от неё на расстоянии, ибо не стоило касаться такого тёмного обетования. Ягг сидел на каменной плите, которая могла быть прежде алтарём, но теперь оказалась прижата к стене слева от входа. Воин опустил лицо в ладони и уже некоторое время молчал.
  
  Маппо переводил взгляд с друга на огромный труп драконицы и обратно. И то, и другое его печалило. О многом в этой пещере стоило скорбеть: и об ужасном ритуальном убийстве, которое здесь произошло, и о потопе воспоминаний, накрывшем Икария, когда ягг увидел тело.
  
  – Значит, остался лишь Оссерк, – проговорил Маппо. – И если он падёт, Путь Серка останется без правителя. Знаешь, Икарий, похоже, я вижу закономерность.
  
  – Осквернение, – прошептал ягг, не поднимая головы.
  
  – Пантеон становится уязвимым. Фэнера затащили в этот мир, а теперь Оссерк… сам источник его силы оказался под угрозой. Сколько иных богов и богинь оказались ныне в осаде, хотел бы я знать? Слишком долго мы держались в стороне от происходящего, друг мой.
  
  – «В стороне», Маппо? Нет никакого «в стороне».
  
  Трелль вновь посмотрел на мёртвую драконицу:
  
  – Наверное, ты прав. Кто же сумел совершить такое? В драконе скрыто само сердце Пути, его источник силы. Но… кто-то одолел Соррит, загнал её под землю, в эту пещеру внутри небесной крепости, и прибил к чёрному дереву – давно ли это произошло, как думаешь?
  
  Икарий не ответил, и Маппо шагнул чуть ближе к луже крови, а затем поднял взгляд, рассматривая массивный, тронутый ржавчиной железный шип.
  
  – Нет, – пробормотал он через несколько мгновений, – это не ржавчина. Отатарал. Её сковали отатаралом. Но она ведь из Старших – и должна была справиться с его алчной энтропией. Не понимаю…
  
  – Ветхое и новое, – бросил Икарий, и в его устах эти слова прозвучали проклятьем; ягг внезапно вскочил, лицо его было перекошено, взгляд – суров. – Ответь мне, Маппо. Расскажи, что ты знаешь о пролитой крови.
  
  Трелль отвернулся:
  
  – Икарий…
  
  – Маппо, ответь.
  
  Не сводя взгляда с аквамариновой жидкости, трелль молчал, онемел от бури противоречивых эмоций, вскипевшей в его сердце. Затем вздохнул:
  
  – Кто первый окунул руки свои в этот губительный поток? Кто испил из него и тем преобразился? И как отатараловый шип повлиял на это преображение? Икарий, кровь эта осквернена…
  
  – Маппо.
  
  – Хорошо. Всякая пролитая кровь, друг мой, обладает силой. Звери, люди, самые малые птички – кровь есть жизненная сила, поток самой души. В ней заперто время живущих, от начала до конца. Это самая священная сила бытия. Убийцы, чьи руки запятнаны кровью жертв, черпают в ней силу, желают они того или нет. Многих от неё воротит, иные начинают алкать крови и так превращаются в рабов насилия и убийства. Опасность в том, что кровь и её сила окрашиваются страхом и болью. Поток, чувствуя свою гибель, возмущается, и потрясение в нём оборачивается ядом.
  
  – А как же судьба? – глухо спросил Икарий.
  
  Маппо вздрогнул, но не оторвал глаз от лужи крови.
  
  – Да, – прошептал он, – ты угодил в самую суть. Что принимает тот, кто вбирает в себя такую кровь, впитывает её собственной душой? Ждёт ли его самого, в свою очередь, насильственная смерть? Существует ли некий верховный закон, который вечно стремится восстановить равновесие? Если кровь питает нас, что же, в свою очередь, питает её, и скован ли этот источник нерушимыми законами или столь же капризен, как и мы сами? Только ли мы, создания этой земли, вольны так обходиться с тем, чем владеем?
  
  – К'чейн че'малли не виновны в смерти Соррит, – проговорил Икарий. – Они об этом ничего не знали.
  
  – Однако это создание было заморожено, а значит, подверглось воздействию яггутского ритуала Омтоз Феллака. Как могли к'чейн че'малли этого не знать? Должны были ведать, даже если не сами погубили Соррит.
  
  – Нет, они невиновны, Маппо. Я в этом уверен.
  
  – Но… как же?
  
  – Крест. Он из чёрного дерева. Из мира тисте эдуров, из владений Тени, Маппо. В том мире, как ты знаешь, предмет может одновременно находиться в двух местах или начинаться в одном, а затем внезапно проявляться в другом. Ибо Тень странствует и не признаёт границ.
  
  – Значит… это тело… заморозили здесь, призвав из Тени…
  
  – Уловили ледяными тенетами яггутской магии. Однако пролитая кровь и, вероятно, сам отатарал оказались слишком сильны для Омтоз Феллака и разрушили яггутское заклятие.
  
  – Соррит убили во владениях Тени. Да. Теперь всё сходится, Икарий, и становится куда яснее.
  
  Ягг впился в трелля взглядом горящих, лихорадочных глаз:
  
  – Правда? Ты бы обвинил тисте эдуров?
  
  – Но кто ещё имеет подобную власть над Тенью? Явно не самозванец, который сидит сейчас на престоле!
  
  Икарий промолчал. Он прошёлся вдоль края растекающейся лужи крови, словно искал какие-то знаки на неровном полу.
  
  – Я знаю, кто этот яггут. Узнаю её работу. Небрежность в обращении с Омтоз Феллаком. Она была… отчаянной. Нетерпеливой, яростной. Она бесконечно устала от бесконечных попыток к'чейн че'маллей организовать вторжение, основать колонии на всех континентах. Ей было плевать на гражданскую войну, которая разгорелась среди к'чейн че'маллей. Эти Короткохвостые бежали от своих сородичей, искали убежища. Не думаю, что она сподобилась это выяснить.
  
  – Думаешь, она знает о том, что здесь произошло? – спросил Маппо.
  
  – Нет, иначе она бы вернулась. Хотя, возможно, она мертва. Столь многие умерли…
  
  Ох, Икарий, хотел бы я, чтобы это знание оставалось сокрытым от тебя.
  
  Ягг начал поворачиваться и вдруг замер:
  
  – Я проклят. Этот секрет ты всегда стремишься от меня скрыть, верно? Я нащупал… воспоминания. Обрывки. – Икарий поднял руку, чтобы провести ладонью по лбу, но затем безвольно уронил её. – Я чувству… ужасные вещи…
  
  – Да. Но они не принадлежат тебе, Икарий. Не тому другу, что стоит ныне передо мной.
  
  Икарий помрачнел ещё больше, и от этого у Маппо разрывалось сердце, но трелль не отвёл взгляда, не оставил друга в момент душевных терзаний.
  
  – Ты – мой защитник, – проговорил Икарий, – но защита не в том, в чём кажется. Ты рядом со мной, Маппо, чтобы защищать мир. От меня.
  
  – Всё не так просто.
  
  – Правда?
  
  – Да. Я здесь, чтобы защитить друга, которого вижу сейчас, от… от другого Икария…
  
  – Это должно прекратиться, Маппо.
  
  – Нет.
  
  Икарий снова взглянул на дракона.
  
  – Лёд, – пробормотал он. – Омтоз Феллак. – Икарий повернулся к Маппо: – Сейчас мы уйдём отсюда. Отправимся в Ягг-одан. Я должен найти своих сородичей по крови. Яггутов.
  
  И просить их заключить тебя в ледовую, вечную темницу, что отрежет тебя от всего живого. Но они в это не поверят. Нет, они попытаются тебя убить. Чтобы Худ с тобой разбирался. И на этот раз они не ошибутся. Ибо сердца их не страшатся выносить приговор, а кровь их… кровь их холодна, как лёд.
  
  Шестнадцать курганов насыпали в полулиге к югу от И'гхатана. Каждый – в сотню шагов длиной, тридцать шириной, и высотой в три человеческих роста. Грубо отёсанные известняковые глыбы и внутренние колонны должны были поддерживать сводчатую кровлю шестнадцати тёмных обителей, в которых упокоились кости малазанцев. Теперь к ним протянулись свежевырытые канавы, по которым густым потоком текли из города окутанные тучами мух нечистоты.
  
  «Да уж, – мрачно подумал Кулак Кенеб, – яснее не скажешь».
  
  Пытаясь не обращать внимания на зловоние, Кенеб направил коня к центральному кургану, который венчал когда-то каменный памятник в честь павших солдат Империи. Статую повалили, остался только широкий пьедестал. Сейчас на нём стояли двое мужчин и две собаки. Смотрели на неровные, выбеленные стены И'гхатана.
  
  Курган Дассема Ультора и его «Первого меча», в котором не было ни тела Дассема, ни останков его воинов, погибших под этим городом столько лет назад. Большинство солдат знали об этом. Смертоносные, легендарные бойцы Первого меча были похоронены в безымянных могилах, чтобы уберечь их от осквернения, а погребение Дассема, по слухам, находилось где-то на окраинах Унты, в Квон-Тали.
  
  И оно тоже, вероятно, пустует.
  
  Виканский пёс Кривой повернул массивную голову, когда Кенеб заставил коня взбираться по крутому склону. Глаза с алыми веками, глубоко утопленные в плотном узоре шрамов, взгляд, от которого сердце малазанца похолодело. Кенеб понял, что лишь воображал, будто сдружился с этим зверем. Он должен был пасть вместе с Колтейном. Пёс выглядел так, будто его сшили на глазок из разрозненных, неопознаваемых кусков, так чтобы результат по форме примерно походил на собаку. Бугристые, асимметричные плечевые мышцы, шея толщиной с бедро взрослого мужчины, неровные, увитые мускулами задние лапы, грудь широкая, как у пустынного льва. Под пустыми глазами зверя – мощная пасть, слишком широкая, нос свёрнут набок, три могучих клыка видны, даже когда пасть закрыта, ибо большая часть кожи, которая их прикрывала, пропала при Падении Колтейна, а новая не наросла. Одно ухо обрезано, другое сломано и срослось так, что лежит плоско и под неестественным углом.
  
  Обрубок хвоста Кривого не шевельнулся, когда Кенеб спешился. Если бы этот
  пёс начал вилять хвостом, Кенеб бы, наверное, на месте умер от потрясения.
  
  Грязный, похожий на крысу хэнский пёс по кличке Таракан подбежал, чтобы обнюхать сапог Кенеба, а потом по-дамски присел и полил кожу струёй мочи. Выругавшись, малазанец отскочил и уже занёс ногу для пинка, но замер, услышав низкое рычание Кривого.
  
  Вождь хундрилов Голл раскатисто захохотал:
  
  – Таракан просто метит эту груду камней, Кулак. Видит Худ, внизу нет никого, так что и обижаться некому.
  
  – Жаль, что нельзя сказать того же о других курганах, – проговорил Кенеб, снимая перчатки для верховой езды.
  
  – Да, но это оскорбление лежит у ног жителей И'гхатана.
  
  – Тогда Таракану стоило бы проявить чуть больше терпения, вождь.
  
  – Худ нас побери, да это же просто треклятая собака! Думаешь, моча у неё скоро закончится?
  
  Будь моя воля, не только моча бы закончилась.
  
  –
  Это вряд ли, согласен. В этой крысе больше мерзкой жидкости, чем в бешеном бхедерине.
  
  – Питание нездоровое.
  
  Кенеб обратился ко второму мужчине:
  
  – Кулак Темул, адъюнкт желает знать, объехали ли город твои разведчики-виканцы.
  
  Молодой воин уже не был ребёнком. Со времени выхода из Арэна он вырос на две ладони. Худой, похожий на хищную птицу, в чёрных глазах – память о слишком многих утратах. Старые воины Вороньего клана, которые прежде отказывались ему повиноваться, теперь молчали. Темул не сводил глаз с И'гхатана и никак не дал понять, что вообще услышал слова Кенеба.
  
  Голл говорит, он всё больше и больше походит на Колтейна.
  Кенеб уже знал о виканцах довольно, чтобы подождать ответа.
  
  Голл откашлялся:
  
  – На западной дороге следы массового исхода, всего за день-два до нашего прибытия. Полдюжины старых конников из Вороньего клана потребовали, чтобы им разрешили им гнать и трепать беженцев.
  
  – И где они сейчас? – поинтересовался Кенеб.
  
  – Ха! Охраняют вещевой обоз!
  
  Темул заговорил:
  
  – Сообщи адъюнкт, что все ворота закрыты. У подножия теля вырыли ров, который рассекает все насыпные дороги. Глубиной около человеческого роста. Однако шириной он лишь в два шага – врагу явно не хватило времени.
  
  «Не хватило времени». Кенеба это удивило. Если подгонять работников, Леоман мог бы за один лишь день вырыть куда более внушительную преграду.
  
  – Хорошо. Разведчики сообщали о боевых машинах на стенах или угловых башнях?
  
  – Баллисты малазанского образца, ровно дюжина, – ответил Темул, – расставлены через равные промежутки. Никакого сосредоточения.
  
  – Что ж, – протянул Кенеб, – глупо было рассчитывать, что Леоман так просто выдаст свои слабые места. А люди на стенах?
  
  – Да, толпы. Все выкрикивали оскорбления моим воинам.
  
  – И голые задницы показывали, – добавил Голл, отворачиваясь, чтобы сплюнуть.
  
  Таракан подбежал, обнюхал блестящую слизь, а затем принялся её лизать.
  
  Кенеба чуть не стошнило, и он поглядел в другую сторону, ослабляя ремешок шлема под подбородком.
  
  – Кулак Темул, ты принял решение о том, как нам лучше всего подступить к городу?
  
  Темул бросил на него холодный взгляд:
  
  – Да.
  
  – И?
  
  – И что, Кулак? Адъюнкт не интересует наше мнение.
  
  – Возможно, но я бы хотел услышать твои соображения.
  
  – Забыть о воротах. Использовать морантскую взрывчатку, чтобы пробить стену ровно посередине между воротами и башней. С любой стороны. С двух сторон – даже лучше.
  
  – А как сапёры выживут, если им придётся работать под самой стеной?
  
  – Пойдём на штурм ночью.
  
  – Это рискованно.
  
  Темул нахмурился, но промолчал.
  
  Голл повернулся и смерил Кенеба недоверчивым взглядом:
  
  – Мы город собираемся штурмовать, а не выплясывать Худом проклятые танцы.
  
  – Знаю. Но у Леомана есть маги, и ночь не скроет от них наших сапёров.
  
  – Чародеям можно ответить, – возразил Голл. – Для этого у нас
  есть маги. Но мы зря сотрясаем воздух. Адъюнкт всё равно поступит так, как сочтёт нужным.
  
  Кенеб повернулся вправо и посмотрел на огромный лагерь Четырнадцатой армии, разбитый так, чтобы отразить вылазку из города, если Леоман решится на такую глупость. Развёртывание – размеренное, осторожное – займёт два или даже три дня. Дальность малазанских баллист хорошо известна, так что тут неожиданностей ждать не стоит. Но всё равно окружение слишком растянет их ряды. Потребуются передовые редуты, чтобы следить за воротами, а Темуловы виканцы вместе с сэтийцами и Голловыми хундрилами должны будут разделиться на отряды и стоять наготове, чтобы вовремя отреагировать, если Леоман приготовил для них какой-нибудь сюрприз.
  
  Кулак покачал головой:
  
  – Одного я не понимаю. Флот адмирала Нока уже идёт к Лоталу с пятью тысячами морпехов на борту, и как только силы Дуджека заставят капитулировать последний город, он быстрым маршем двинется на соединение с нами. Леоман должен понимать, что его положение безнадёжно. Он не победит, даже если изрядно потреплет нас. Мы всё равно сумеем затянуть петлю вокруг И'гхатана и дождаться подкреплений. Ему конец. Почему же он продолжает сопротивляться?
  
  – Да, – сказал Голл. – Ему бы и дальше скакать на запад, в одан. Там бы мы его никогда не поймали. Там он смог бы начать сначала, привлечь новых воинов в свои ряды.
  
  Кенеб оглянулся:
  
  – Значит, вождь, тебе так же неуютно, как и мне.
  
  – Он хочет нам кровь пустить, Кенеб. Прежде, чем он падёт, хочет пустить нам кровь, – бросил хундрил и резко взмахнул рукой. – Чтобы новые курганы насыпали вокруг этого проклятого города. А он погибнет в бою и станет ещё одним мучеником.
  
  – Выходит, убивать малазанцев – достаточная причина для того, чтобы драться. Что же мы сделали, чтоб заслужить такую ненависть?
  
  – Уязвлённая гордыня, – заявил Темул. – Одно дело потерпеть поражение на поле брани, и совсем другое, если враг раздавил тебя, и ему даже меч обнажить не пришлось.
  
  – Унижение в Рараку, – кивая, согласился Голл. – Как опухоль растёт в их душах. И её не вырежешь. Малазанцы должны познать боль и муку.
  
  – Но это же смешно! – сказал Кенеб. – Неужели этим ублюдкам не хватило «Собачьей цепи»?
  
  – Первой жертвой побеждённых становится память об их собственных преступлениях, Кулак, – сказал Темул.
  
  Кенеб внимательно посмотрел на молодого воина. Найдёныш Свищ часто сопровождал Темула и среди прочих несвязных замечаний поминал славу, – быть может, дурную, – которая в будущем ждёт Темула. Конечно, будущее это может наступить и завтра. Да и сам Свищ вполне может оказаться лишь полусумасшедшим сиротой… ладно, даже я сам в это не верю – слишком много он знает. Если бы только можно было понять хотя бы половину того, что он говорит…
  Ладно, в любом случае, Темул продолжал удивлять Кенеба суждениями, которых можно было бы ожидать от какого-нибудь старого опытного воина.
  
  – Хорошо, Кулак Темул. Что бы ты сделал на месте Леомана?
  
  Молчание, затем быстрый взгляд на Кенеба, лёгкое удивление на соколином лице виканца. В следующий миг на нём застыла прежняя бесчувственная маска, и Темул пожал плечами.
  
  – Колтейн идёт в твоей тени, Темул, – сказал Голл и провёл пальцами по лицу, словно повторяя движение вытатуированных слёз. – Я его вижу – снова и снова…
  
  – Нет, Голл. Я уже говорил тебе. Ты видишь только обычаи виканцев. Всё остальное – лишь твоё воображение. Колтейн отослал меня; не во мне он вернётся.
  
  А он по-прежнему преследует тебя, Темул. Колтейн отослал тебя с Дукером, чтобы сохранить тебе жизнь, а не наказать или пристыдить. Почему же ты не можешь этого принять?
  
  – Я видел много виканцев, – прорычал Голл.
  
  Похоже было, что этот спор они затеяли давно и не скоро закончат. Вздохнув, Кенеб подошёл к своему коню.
  
  – Что-то ещё передать адъюнкту? От кого-то из вас? Нет?
  
  Ладно.
  
  Он вскочил в седло и собрал поводья. Виканский пёс Кривой смотрел на него мёртвыми глазами цвета песка. Рядом с ним развалился, расставив лапы, Таракан и с бездумной сосредоточенностью, свойственной лишь собакам, грыз найденную где-то кость.
  
  Уже спустившись на половину склона, Кенеб понял, откуда, скорее всего она взялась. Нужно было пнуть. Да так сильно, чтоб эта крыса в самые Худовы Врата пролетела!
  
  Капрал Смрад, Горлорез и Непоседа сидели за игрой в «корытца». Чёрные камешки отскочили от руля и покатились в ямки, когда подошёл Флакон.
  
  – Где ваш сержант? – спросил маг.
  
  Смрад поднял глаза, затем вновь вперился в игровое поле:
  
  – Краску смешивает.
  
  – Краску? Какую ещё краску?
  
  – Это далхонский обычай, – пояснил Непоседа. – Маска смерти.
  
  – Перед осадой?
  
  Горлорез зашипел – видимо, он так смеялся – и сказал:
  
  – Слыхали? «Перед осадой». Отлично, Флакон, просто отлично.
  
  – Это маска смерти, идиот, – добавил Непоседа. – Он её всегда наносит, когда думает, что умрёт.
  
  – Прекрасный боевой дух, как для сержанта, – саркастически бросил Флакон, оглядываясь по сторонам.
  
  Остальные солдаты девятого взвода – Гальт и Лоуб – ссорились по поводу того, что именно швырнуть в кипящую воду. Оба держали пригоршни приправ, но стоило одному протянуть руку с травой к котелку, другой его отталкивал и пытался подсыпать своего. Снова, и снова, и снова, над кипящей водой. Оба молчали.
  
  – Ладно, где Бальзам смешивает эту свою краску?
  
  – К северу от дороги вроде было местное кладбище, – сообщил Смрад. – Думаю, он там.
  
  – На случай, если я его не найду: капитан хочет посмотреть на всех сержантов своей роты, – заявил Флакон. – На закате.
  
  – Где?
  
  – В овечьем загоне за фермой к югу от дороги – в том, у которого крыша провалилась.
  
  Вода из котелка над огнём напрочь выкипела, и Гальт с Лоубом теперь дрались за вёдра.
  
  Флакон направился к следующей стоянке. Сержант Моук растянулся на груде одеял. Рыжий бородатый фаларец ковырялся в крупных зубах рыбной костью. Его солдат нигде не было видно.
  
  – Сержант, капитан Фарадан Сорт собирает подчинённых…
  
  – Слышал. Не глухой.
  
  – Где ваш взвод?
  
  – В нужнике застряли.
  
  – Все?!
  
  – Я куховарил вчера. А у них желудки нежные – ну и вот.
  
  Сержант срыгнул, и вскоре до Флакона донёсся запах, похожий на вонь подгнившей требухи.
  
  – Худ бы меня побрал! Да где же вы умудрились порыбачить по дороге?
  
  – Мы и не рыбачили. С собой взял. Подзалежалась рыба малость, не спорю, но ничего такого, чтобы настоящий солдат не переварил. В котелке ещё чуток осталось – будешь?
  
  – Нет.
  
  – Неудивительно, что у адъюнкта проблемы. Сборище трусливых нытиков, а не армия.
  
  Флакон направился прочь.
  
  – Эй! – окликнул его Моук. – Передай Скрипу, что пари в силе, пока я дышу.
  
  – Какое пари?
  
  – Между ним и мной, это всё, что тебе нужно знать.
  
  – Ладно.
  
  Сержант Мозель и его солдаты разбирали сломанную повозку в канаве. Доски сложили в кучу, и Смекалка с Подёнкой вытаскивали гвозди и заклёпки, а Таффо и Ура Хэла возились с осью под бдительным присмотром сержанта. Мозель поднял глаза:
  
  – Флакон, да? Четвёртый взвод, Скрипов, верно? Если ищешь Неффария Бредда, то он ушёл уже. Великан просто. Наверное, феннских кровей.
  
  – Нет, я не за ним, сержант. А вы видели Бредда?
  
  – Ну, не сам лично, я только вернулся, но вот Смекалка…
  
  Услышав своё имя, мускулистая женщина оторвалась от работы:
  
  – Ага. Слыхала, мол, он тутай только что был. Эй, Подёнка, кто бишь сказал, мол, он тутай был?
  
  – Кто?
  
  – Да Неффарий же ж Бредд, корова толстая, об ком тут ещё толковать?
  
  – Не знаю, кто такое сказал. Я и не слушала толком. Вроде как Улыбка. Улыбка же? Наверное. Но я всё равно хочу этого мужика под одеялко затащить…
  
  – Улыбка – не мужик…
  
  – Не её. Бредда.
  
  Флакон уточнил:
  
  – Ты хочешь переспать с Бреддом?
  
  Мозель шагнул к Флакону и угрожающе прищурился:
  
  – Ты что, над моими солдатами смеёшься?
  
  – Что вы, сержант! Я просто пришёл сообщить, что капитан собирает…
  
  – Ну да, мне говорили.
  
  – Кто?
  
  Худощавый солдат пожал плечами:
  
  – Не помню. Какая разница?
  
  – Большая, если выходит, что я трачу время даром.
  
  – А у тебя времени нету, чтобы даром потратить? С чего б это? Ты какой-то особенный?
  
  – Ось-то, вроде, не сломана, – заметил Флакон.
  
  – А кто сказал, что сломана?
  
  – Так зачем вы тогда повозку разобрали?
  
  – Мы за ней шли и пыль глотали так долго, что теперь вот решили отомстить.
  
  – А где тогда возчик? И грузчики?
  
  Смекалка злорадно хохотнула.
  
  Мозель снова пожал плечами, затем указал на канаву. Там, в пожелтевшей траве, неподвижно лежали четыре связанные фигуры с заткнутыми ртами.
  
  Взводы сержантов Тагга и Собелонны собрались поглазеть на драку между – как увидел Флакон, когда протолкался поближе – Курносом и Лизунцом. Солдаты швыряли монеты в пыль, а два тяжёлых пехотинца пыхтели и качались, сжав друг друга в захватах. Сверху было видно лицо Лизунца – круглое, красное, потное и вымазанное пылью. Впрочем, происходящее не изменило его обычного выражения воловьего равнодушия. Он медленно моргал и, судя по всему, пытался что-то жевать.
  
  Флакон толкнул локтем Тольса, солдата, оказавшегося от него по правую руку.
  
  – Чего это они сцепились?
  
  Тольс повернулся к Флакону, его узкое, бледное лицо подёргивалось.
  
  – Всё чрезвычайно просто. Два взвода идут на марше – один за другим, затем меняются местами, и первые шагают позади, доказывая, что мифическое чувство товарищества и братства – не что иное как эпический повод для сложения дурных стихов и пошлых песен, предназначенных для услаждения низколобой публики, а проще говоря, – выдумка. Которая, наконец, воплотилась в этом позорном торжестве животных инстинктов…
  
  – Лизунец Курносу ухо откусил, – вклинился капрал Рим, который стоял слева от Флакона.
  
  – Ого. Его он и жуёт?
  
  – Точно. И не особо торопится.
  
  – А Тагг и Собелонна знают про капитанский сбор?
  
  – Ага.
  
  – Выходит, Курнос, которому сперва кончик носа отхватили, теперь ещё и одноухий?
  
  – Ага. Стало быть, Лизунец остался с носом, а Курнос – без носа.
  
  – А это не он женился на прошлой неделе?
  
  – Он самый, на Ханне. Вон она стоит, против него ставит. Но, как по мне, она его не за личико-то полюбила, если ты понимаешь, о чём я.
  
  Флакон приметил невысокий холм к северу от дороги, там росло около двух десятков скрюченных, сгорбленных гульдиндх.
  
  – Это там старое кладбище?
  
  – Вроде да, а что?
  
  Не отвечая, Флакон протолкался через толпу и направился к холму. Сержант Бальзам нашёлся в разрытой грабителями могиле. Он вымазал лицо пеплом, а теперь издавал странный, монотонный стон и танцевал, ходя по крошечному кругу.
  
  – Сержант, капитан собирает всех…
  
  – Заткнись. Я занят.
  
  – На закате, в овечьем загоне…
  
  – Прервёшь далхонское погребальное пенье, и познаешь тысячу тысяч веков проклятий, что навсегда поразят весь твой род. Волосатые старухи выкрадут детей твоих детей и порубят на куски, а затем сварят с овощами и клубнеплодами и добавят несколько бесценных щепоток шафрана…
  
  – Уже всё, сержант. Приказ передал. До свидания.
  
  – …а далхонские колдуны, увешанные гирляндами из живых змей, возлягут с твоей женщиной, и она породит ядовитых червей, увитых курчавыми чёрными волосами…
  
  – Продолжай в том же духе, сержант, и я сделаю твою куколку…
  
  Бальзам одним махом выпрыгнул из могилы и выкатил глаза:
  
  – Злой, злой человек! Оставь меня в покое! Я же тебе ничего не сделал!
  
  Далхонец развернулся и помчался прочь так быстро, что шкура газели хлопала, будто на ветру.
  
  Флакон развернулся и неторопливо пошёл обратно к своему лагерю.
  
  Когда он вернулся, Смычок собирал свой арбалет, а Спрут наблюдал за сержантом с нескрываемым интересом. Рядом с сапёрами стоял ящик морантской взрывчатки – открытый, гранаты лежали в выстеленных мягкой тканью гнёздах, точно черепашьи яйца. Остальные солдаты сидели на некотором расстоянии от них и явно нервничали. Сержант поднял глаза:
  
  – Ну что, Флакон, всех отыскал?
  
  – Да.
  
  – Хорошо. И как держатся остальные взводы?
  
  – Нормально, – ответил Флакон и покосился на остальных, сжавшихся в кучку по другую сторону кострища. – А какой в этом смысл? Если ящик взорвётся, волной сами стены И'гхатана снесёт, а от вас и половины этой армии только розовый туман останется.
  
  На лицах солдат разом возникло чуть смущённое выражение. Корик хмыкнул и наигранно лениво поднялся.
  
  – Я с самого начала тут сидел, – заявил он. – Это потом уже Битум и Улыбка решили укрыться в моей обширной тени.
  
  – Врёт он, – буркнула Улыбка. – Кстати, Флакон, а ты-то почему вызвался разнести приказ капитана?
  
  – Потому что я не дурак.
  
  – Да ну? – вклинился Битум. – Но ты же вернулся, правда?
  
  – Я думал, они уже закончат за это время, – ответил Флакон и отмахнулся от мухи, которая вилась у него перед носом, а затем сел с подветренной стороны от костра. – Сержант, как ты думаешь, что хочет сказать капитан?
  
  – Сапёры и щиты, – проворчал Спрут.
  
  – Щиты?
  
  – Ага. Мы пригибаемся и бежим, а остальные нас прикрывают, как щит, от стрел и камней, пока мы не заложим взрывчатку, а потом, кто уцелеет, бежит обратно так быстро, как только сможет, да только всё одно не успеет.
  
  – Выходит, дорожка в один конец.
  
  Спрут ухмыльнулся.
  
  – Всё будет немного сложнее, – бросил Смычок. – Надеюсь.
  
  – Она рванёт прямо внутрь, это её стиль.
  
  – Может, и так, Спрут. А может, и нет. Ей нужно, чтобы, когда пыль уляжется, бóльшая часть армии осталась в живых осталась.
  
  – Ну, спишет пару сотен сапёров.
  
  – Нас и так уже немного, – заметил Смычок. – Не захочет она нас попусту терять.
  
  – Вот уж новость будет тогда для всей Малазанской империи.
  
  Сержант покосился на Спрута:
  
  – Скажи, почему бы мне тебя не убить прямо здесь, да и дело с концом?
  
  – Даже и не думай. Я хочу забрать с собой всех вас, знойных землекопов.
  
  Неподалёку возникли сержант Геслер и его солдаты и принялись разбивать лагерь. Флакон заметил, что капрала Урагана среди них не было. Геслер подошёл к костру.
  
  – Скрип.
  
  – Калам и Бен вернулись?
  
  – Нет, ушли. С Ураганом.
  
  – Ушли? Куда?
  
  Геслер присел напротив Смычка:
  
  – Давай просто скажем, что я сильно рад видеть твою уродливую рожу, Скрип. Может, они сумеют вернуться, может, нет. Потом всё расскажу. Целое утро проторчал у адъюнкта. Она меня засыпала вопросами.
  
  – О чём?
  
  – О том, что я тебе потом расскажу. У нас, значит, новый капитан.
  
  – Фарадан Сорт.
  
  – Корелрийка?
  
  Смычок кивнул:
  
  – На Стене служила, как нам кажется.
  
  – Значит, не свалится, если ей врезать.
  
  – Ага. А потом врежет в ответ.
  
  – Ну, это просто отлично.
  
  – Она всех сержантов собирает сегодня на закате.
  
  – Я, наверное, пойду лучше и отвечу ещё на пару вопросов адъюнкта.
  
  – Не выйдет от неё вечно бегать, Геслер.
  
  – Да ну? Сам увидишь. А куда перевели капитана Добряка?
  
  Смычок пожал плечами:
  
  – В какую-нибудь роту, которую надо в порядок привести, наверное.
  
  – А нас не надо?
  
  – Нас трудней напугать, чем большинство солдат в этой армии, Геслер. Да и сдаётся мне, он на нас уже крест поставил. И я по старому ублюдку тосковать не буду. Сегодня на сборе скорее всего речь пойдёт о том, что мы будем делать во время осады. Либо так, либо она просто хочет потратить время зря и произнести какую-нибудь пафосную тираду.
  
  – Во славу Империи, – скривился Геслер.
  
  – Во имя отмщенья, – добавил Корик, который привязывал к перевязи новые фетиши.
  
  – Отмщенье славно, только пока это мы его несём, солдат.
  
  – Неправда, – возразил Смычок. – Это всё мерзко, с какой стороны ни посмотри.
  
  – Расслабься, Скрип. Я не очень серьёзно. Ты так напрягся, будто нас осада ждёт. Кстати, почему тут нет пятерни-другой Когтей, чтобы сделать всю грязную работу? Ну, знаешь, пробраться в город, во дворец, зарезать Леомана да и дело с концом. Зачем нам вообще возиться с настоящими боями? Что у нас теперь за империя?
  
  Некоторое время все молчали. Флакон смотрел на сержанта. Смычок проверял натяжение арбалета, но чародей видел, что он размышляет. Спрут сказал:
  
  – Ласиин их всех отозвала. Держит под рукой.
  
  Геслер бросил на сапёра тяжёлый, оценивающий взгляд:
  
  – Такое говорят, Спрут?
  
  – И такое тоже. Откуда нам знать? Может, она унюхала что-то этакое в воздухе.
  
  – Ты-то
  уж точно унюхал, – пробормотал Смычок, осматривая колчан.
  
  – Узнал только, что несколько опытных рот, которые ещё остались в Квон-Тали, получили приказ выдвигаться в Унту и город Малаз.
  
  Смычок наконец поднял глаза:
  
  – В Малаз? Это ещё зачем?
  
  – Таких подробностей не рассказывали, сержант. Только куда, но не зачем. В общем, что-то затевается.
  
  – Где ты такого наслушался? – спросил Геслер.
  
  – Есть у нас новый сержант – Хеллиан. Она из Картула.
  
  – Пьяненькая?
  
  – Она самая.
  
  – Странно, что она вообще хоть что-то заметила, – бросил Смычок. – С чего её вообще оттуда выставили?
  
  – Об этом она молчит. Оказалась в неудачное время в неудачном месте, думаю – поэтому у неё так рожу сводит, как только об этом речь заходит. В общем, сперва её отправили в город Малаз, а потом перевели на корабль в Напе – ну и в Унту. И она никогда так не напивается, чтоб ослепнуть.
  
  – Ты ей ляжки пощупать собрался, Спрут?
  
  – На мой вкус она слишком молоденькая, Скрип, но бывает и похуже.
  
  – Мутноглазая баба, – фыркнула Улыбка. – На большее тебя, наверное, не хватит, Спрут.
  
  – Когда я ещё пацаном был, – проговорил сапёр, вынимая из ящика гранату – «шрапнель», как с ужасом понял Флакон, когда Спрут начал подбрасывать и ловить её одной рукой, – всякий раз, когда я что-то неуважительное говорил о старших, папаша уводил меня на задний двор и бил до полусмерти. Сдаётся мне, Улыбка, твой отец слишком уж баловал свою любимую дочурку.
  
  – Только попробуй, Спрут, и я тебе нож в глаз всажу.
  
  – Кабы я был твоим отцом, Улыбка, я бы уже давно с собой покончил.
  
  При этих словах она смертельно побледнела, но этого никто не заметил, поскольку все неотрывно следили за взлетавшей и падавшей гранатой.
  
  – Положи на место, – приказал Смычок.
  
  Спрут иронично приподнял бровь, затем улыбнулся и опустил «шрапнель» в ящик.
  
  – Всё одно выходит, что Хеллиан себе подобрала толкового капрала, а это нам подсказывает: она не совсем мозги растрясла, хоть и хлещет бренди, как воду.
  
  Флакон встал:
  
  – Кстати, вот о ней я забыл. Где они стоят, Спрут?
  
  – Возле повозки с ромом. Но она уже знает про сбор.
  
  Флакон покосился на ящик со взрывчаткой:
  
  – Да? Ну, тогда я по пустыне прогуляюсь.
  
  – Далеко не отходи, – сказал сержант, – может, там Леомановы воины бродят.
  
  – Верно.
  
  Вскоре он уже увидел место вечернего сбора. Сразу за обвалившимся хлевом маг приметил поросшую жёлтой травой груду мусора размером с небольшой курган. Поблизости никого не было. Флакон подобрался к горке, и шум лагеря у него за спиной стих. Солнце уже клонилось к закату, но ветер оставался жарким, как дыхание кузни.
  
  Обтёсанный камень и обломки старого фундамента, разбитые идолы, растрескавшиеся доски, кости животных и битая утварь. Флакон вскарабкался по ближнему склону, приметил самые недавние пополнения – малазанская керамика, покрытая чёрной глазурью, приземистая, самые распространённые мотивы: гибель Дассема Ультора под стенами И'гхатана, Императрица на троне, Первые герои и квонский пантеон. Местная посуда, которую Флакон видел в деревнях, что армия миновала в дороге, была куда более изысканной, удлиненная, покрытая белой или кремовой глазурью на горлышке или по краю, буро-красная в основной части, украшенная полноцветными реалистичными изображениями. Флакон остановился, приметив один такой осколок, на котором художник запечатлел «Собачью цепь». Маг поднял его, стёр пыль с изображения. Осколок сохранил часть Колтейна на деревянном кресте, над ним – марево чёрных ворон. Ниже – мёртвые виканцы и малазанцы, и пастуший пёс, пронзённый копьём. По спине чародея пробежал холодок, и он выронил осколок.
  
  На вершине холма Флакон немного постоял, разглядывая раскинувшийся вдоль дороги малазанский военный лагерь. Тут и там мелькали верховые гонцы; в небе парили, точно облако мух, – стервятники, накидочники и ризаны.
  
  Флакон терпеть не мог знамения такого сорта.
  
  Сняв шлем, маг вытер пот со лба и повернулся к одану на юге. Некогда эта земля, возможно, была плодородной, но ныне превратилась в пустыню. Стоит ли за неё драться? Нет, но в мире вообще мало вещей, достойных того, чтобы за них драться. Друзья-солдаты, может быть, – ему об этом столько раз говорили старые ветераны, у которых уже ничего не осталось в жизни, кроме этого сомнительного товарищества. Такие нерушимые связи могли родиться лишь из отчаяния, когда душа сжималась до крошечного пятачка, в котором располагались любимые вещи и люди. Всему остальному ответом служило глухое безразличие, превращавшееся иногда в жестокость.
  
  О, боги, что я здесь делаю?
  
  Не стоило даже думать о том, как жить. Если не считать Спрута и сержанта, его взвод состоял из людей, которые в этом смысле ничем не отличались от Флакона. Юные души, которые страстно желали найти себе место в мире, где они бы не чувствовали себя такими одинокими, или души, преисполненные бравады, призванной замаскировать хрупкое и уязвимое сердце. Но всё это неудивительно. Молодёжь шла напролом даже тогда, когда всё вокруг казалось навеки застывшим, нерушимым и вечным. Юность любит, когда эмоции бьют через край, доходят до предела, она пересыпает их пламенно-острыми специями так, что можно горло обжечь и воспламенить сердце. Юность не мчится в будущее осознанно – ты просто вдруг оказываешься там, усталый, измотанный, и гадаешь, как же здесь очутился. Что ж, это понятно. Не нужно даже эхо бесконечных бабушкиных советов, которое неустанно шелестит в его мыслях.
  
  Если, конечно, этот голос принадлежит его бабушке. Флакон уже начал в этом сомневаться.
  
  Маг перешёл груду мусора и начал спускаться с южной стороны. У подножия в иссохшей земле виднелись выбоины, а в них – куда более древние останки – черепки с красной глазурью, выцветшие изображения колесниц и неуклюжих фигур в пышных головных уборах, со странными крючковатыми клинками в руках. Эти старинные образы сохранились на массивных кувшинах для оливкового масла, ухватившихся почти забытую древность, как будто утраченный ныне золотой век хоть чем-то отличался от текущего.
  
  Это наблюдения его бабушки. Она не ничего доброго не говорила о Малазанской империи, но ещё меньше – об Унтанской конфедерации, Лиге Ли-Хэна, и прочих деспотиях доимперского период Квон-Тали. Она была ребёнком во времена войны между Итко-Каном и Кон-Пором, набега сэтийцев, миграции виканцев, взлёта Квонской гегемонии. «Всё только кровь да глупость, – говаривала она. – Кого ведёт, а кого и тащит. Старики со своими амбициями да молодые с бездумными порывами. Хорошо хоть Император этому конец положил – нож в спину седым тиранам и дальние войны молодым фанатикам. Это не правильно, но что в этом мире правильно? Неправильно, конечно, но лучше, чем было, а я-то помню, насколько было хуже».
  
  И вот Флакон оказался здесь, посреди одной из таких «дальних войн». Но никакого фанатизма в его побуждениях не было. Нет, суть оказалась куда более жалкой. Скука – плохая причина для каких-либо поступков. Лучше уж прикрываться пламенной идеей, какой бы глупой и невозможной она ни была.
  
  Спрут говорил об отмщении. Но он слишком прямо пытается скормить нам эту приманку, и поэтому мы не пылаем праведным гневом, как должны бы.
  Флакон не был уверен, но ему казалось, что эта армия потеряла свою суть. В самом её сердце поселилась пустота, которая жаждала наполниться, и Флакон боялся, что эта жажда будет вечной.
  
  Маг уселся на землю, начал беззвучно взвывать к жизням вокруг. Вскоре к нему подбежали несколько ящериц. Два ризана сели на его правое бедро и сложили крылья. Огромный – с лошадиное копыто – паук спрыгнул с соседнего валуна и приземлился на его колено – лёгкий, точно пёрышко. Флакон осмотрел пришедших и решил, что их будет довольно. Жесты, поглаживание пальцами, безмолвные приказы – и его разномастные прислужники один за другим двинулись к овечьему загону, где капитан собиралась говорить со своими сержантами.
  
  Полезно знать, насколько широко распахнутся Врата Худа, когда дело дойдёт до штурма.
  
  А потом приблизилось нечто иное.
  
  Внезапно Флакона пробил пот.
  
  Она вынырнула из жаркого марева, двигалась, словно животное – добыча, не хищник, во всём – в каждом сторожком, быстром движении – тонкий мех, буро-коричневый, лицо уже более человеческое, чем обезьянье, на нём застыло какое-то выражение – или, по крайней мере, его задаток, ибо она посмотрела на Флакона с явным любопытством. Не ниже самого мага ростом, стройная, пышная грудь, раздутый живот. Она пугливо приблизилась.
  
  Она не настоящая. Это проявление силы, чародейское видение. Память, воскресшая из самой пыли этой земли.
  
  Маг увидел, как она присела, подобрала пригоршню песка и швырнула в него, издав громкий лающий звук. Песок не долетел до цели, несколько мелких камешков отскочили от его сапог.
  
  А может быть, это я – чародейское видение, а не она. В глазах её – чудо встречи лицом к лицу с богом или демоном.
  Флакон поднял глаза и увидел за её плечом саванну, густые травы, небольшие рощи, диких зверей. Всё изменилось, стало таким, каким было давным-давно. Ох, духи, почему же вы не оставляете меня в покое?
  
  Она шла следом. Шла за ними. За всей армией. Она её чуяла, видела следы марша, возможно, даже слышала далёкий звон металла и треск деревянных колёс по камням на дороге. И отправилась следом. Вперёд её гнали страх и восторг. Она следовала, не понимая, как будущее может отзываться в прошлом, в её мире, её времени. Не понимая? Да он и сам этого не понимал. Словно существует одно лишь настоящее, словно все мгновения сосуществуют одновременно. И вот мы здесь, лицом к лицу, слишком невежественные, чтобы поделиться своей верой, своим видением мира – и мы видим их все, все сразу, и если не будем осторожны, это сведёт нас с ума.
  
  Но пути назад не было. Просто потому, что никакого «назад» не существовало.
  
  Флакон продолжал сидеть, и она подобралась ближе, заговорила что-то на странном гортанном наречии с большим количеством щелчков и твёрдых приступов. Указала на свой живот, провела по нему пальцем, словно рисовала что-то на пушистой шкуре.
  
  Флакон кивнул. Да, ты беременна. Я это понял. Но что мне до того?
  
  Она снова бросила в него пригоршню песка, на этот раз песчинки попали ему к корпус, чуть ниже груди. Флакон отмахнулся рукой от тучи перед слезящимися глазами.
  
  Она рванулась вперёд – на удивление быстро – и перехватила его запястье, вытянула руку вперёд, прижала его ладонь к своему животу.
  
  Флакон встретил её взгляд и был потрясён до глубины души. Не дикое животное, разумное. Эрес'аль.
  Тоска в этих тёмных, ошеломительно красивых глазах заставила его внутренне отшатнуться.
  
  – Ладно, – прошептал маг и медленно потянулся своими чародейскими чувствами к её чреву, внутрь, чтобы коснуться духа, растущего в ней.
  
  Для всякого чудовища должен родиться ответ. Враг, противовес. Здесь, в этой Эрес'али, скрыт такой ответ. На явление далёкого чудовища, на развращение некогда невинного духа. Невинность должна возродиться. Но… я так мало вижу… не человек, даже не создание этого мира, если не считать того, что сама Эрес'аль вложила в союз. А значит – чужак. Из иного Владения, из мира, лишённого невинности. Чтобы сделать их частью этого мира, один из них должен родиться… вот так. Их кровь должна влиться в поток крови этого мира.
  
  Но почему Эрес'аль? Потому что… ох, нижние боги… потому что она – последнее невинное создание, последний невинный предок в нашей родословной. После неё… началась деградация духа. Изменилась точка отсчёта, мы отгородились от всего остального, прорезали по живому границы – в земле, в собственном видении, в сознании. После неё остались… лишь мы.
  
  Это осознание – признание –
  было умопомрачительным. Флакон отдёрнул руку. Но было слишком поздно. Теперь он знал слишком многое. Отец… тисте эдур. Нерождённое дитя… единственный чистый претендент на новый Престол Тени – трон, главенствующий над исцелённым Путём.
  
  И у него будет столько врагов. Столько…
  
  – Нет, – сказал он Эрес'али, качая головой. – Не нужно молиться мне. Нельзя. Я не бог. Я только…
  
  Но… ей-то я кажусь именно богом. Видением. Она странствует в духе и сама того почти не осознаёт. О да, она спотыкается на пути, как и все мы, но есть в ней некая… уверенность. Надежда. О, боги… в ней есть вера.
  
  Пристыжённый до потери дара речи, Флакон отстранился, вцепившись в склон холма из мусора цивилизации, черепков и кусков окаменевшего раствора, ржавых обломков металла. Нет, он не хотел этого. Не мог постичь такой… потребности. Не мог стать её… её верой.
  
  Эрес'аль подобралась ближе, сжала руками горло мага и потащила его обратно. Оскалила зубы, встряхнула его.
  
  Задыхаясь, Флакон забился в её хватке.
  
  Эрес'аль бросила его на землю, оседлала, выпустила шею и подняла оба кулака вверх, словно для того, чтобы обрушить на чародея.
  
  – Хочешь, чтобы я стал твоим богом? – прохрипел он. – Ладно! Будь по-твоему!
  
  Он смотрел ей в глаза, смотрел на воздетые кулаки, обрамлённые ярким, ослепительным светом солнца.
  
  Значит, вот что чувствуют боги?
  
  Вспышка, словно кто-то выхватил меч, сталь радостно зашипела в его голове. Словно яростный вызов… Чародей моргнул и сообразил, что смотрит в пустое небо, лёжа на каменистом склоне. Эрес'аль исчезла, но он по-прежнему чувствовал эхо её веса на бёдрах и жуткую эрекцию, которую она в нём вызвала.
  
  Кулак Кенеб вошёл в шатёр адъюнкта. Там собрали большой стол и расстелили на нём карту И'гхатана, которую на прошлой неделе доставил верховой гонец из Войска Однорукого. Учёный зарисовал город вскоре после гибели Дассема Ультора. Рядом с Тавор стоял Тин Баральта, чертивший что-то на пергаменте палочкой угля. «Красный клинок» говорил:
  
  – …восстановлены здесь и здесь. В малазанском стиле – полуколонны и внешние скобы. Инженеры выяснили, что развалины под землёй представляют собой лабиринт отдельных тупиков, старых комнат, полузасыпанных улиц и внутренних коридоров. Там всё нужно было сровнять с землёй, но по меньшей мере один из горизонтов строительства может соперничать с возможностями современных зодчих. Здесь у них явно возникли трудности, так что четвёртый бастион решили пока не возводить.
  
  – Я понимаю, – проговорила адъюнкт. – Но, как я уже говорила раньше, Кулак Баральта, я не собираюсь штурмовать четвёртый бастион.
  
  Кенеб видел, как это взбесило «красного клинка», но тот смолчал, просто швырнул уголь на стол и отступил на шаг.
  
  В углу сидел Кулак Блистиг, развалился вытянув ноги так, что это уже граничило с нарушением субординации.
  
  – Кулак Кенеб, – приветствовала его Тавор, не отводя глаз от карты, – вы встречались в Темулом и вождём Голлом?
  
  – Темул докладывает, что население эвакуировали из города – жители ушли по дороге к Лоталу. Очевидно, Леоман готовится к долгой осаде и не собирается кормить никого, кроме солдат и необходимых работников.
  
  – Ему нужно пространство для манёвра, – заявил со своего места Блистиг. – Паника на улицах ему ни к чему. Не стоит слишком много смысла вкладывать в это решение, Кенеб.
  
  – Я подозреваю, – заметил Тин Баральта, – мы слишком мало
  вкладываем в это решение. Мне не по себе, адъюнкт. Вся эта треклятая ситуация меня нервирует. Не может быть, чтобы Леоман явился сюда защищать последний мятежный город. Не для того он пришёл, чтобы защитить последних верующих – клянусь Семью Святыми, он же их из дому выставил, изгнал из родного города! Нет, И'гхатан ему нужен по тактическим соображениям, и это меня тревожит, потому что я в этом не вижу никакого смысла.
  
  Адъюнкт сказала:
  
  – Темул ещё что-то добавил, Кулак Кенеб?
  
  – Он размышлял о ночном штурме. Сапёры взорвут одну из секций стены. По его плану, затем мы войдём внутрь большим числом и ударим в самое сердце И'гхатана. Если пробьёмся достаточно далеко, сможем обложить Леомана во дворце фалах'да…
  
  – Слишком рискованно, – проворчал Тин Баральта. – Темнота не защитит наших сапёров от его магов. Их просто перебьют…
  
  – Рисков избежать невозможно, – заявила Тавор.
  
  Брови Кенеба поползли вверх:
  
  – Темул высказался в том же духе, адъюнкт, когда мы обсуждали опасность этого плана.
  
  – Тин Баральта, – продолжила, помолчав, Тавор, – вы и Блистиг уже получили указания по поводу того, как расположить ваши войска. Советую начинать приготовления. Я поговорила непосредственно с капитаном Фарадан Сорт по поводу того, что потребуется от неё самой и её взводов. Не будем тратить время зря. Атакуем сегодня же. Кулак Кенеб, прошу вас остаться. Остальные свободны.
  
  Кенеб смотрел, как уходят Блистиг и Баральта, читал по множеству мелких знаков – позам, развороту плеч и скованному шагу, – насколько они деморализованы.
  
  – Командование не строится на единодушии, – неожиданно жёстко заявила адъюнкт, поворачиваясь к Кенебу. – Я отдаю приказы, и мои офицеры должны их исполнять. Им бы радоваться, ибо вся ответственность лежит на мне и только на мне одной. Никому другому не придётся отвечать перед Императрицей.
  
  Кенеб кивнул:
  
  – Воля ваша, адъюнкт. Однако ваши офицеры чувствуют ответственность – за своих солдат…
  
  – Многие из которых погибнут, рано или поздно, на том или ином поле боя. Возможно, даже здесь, в И'гхатане. Мы осаждаем город, а осада – дело кровавое. У меня нет времени, чтобы морить их голодом. Чем дольше Леоман продолжает сопротивление, тем выше вероятность новых мятежей на территории Семи Городов. В этом я полностью согласна с Первым Кулаком Дуджеком.
  
  – Тогда почему, адъюнкт, мы не приняли его предложение прислать подкрепление?
  
  Полдюжины ударов сердца она молчала, затем сказала:
  
  – Мне известно о настроениях, которые ходят среди солдат этой армии – и никто из этих солдат, похоже, не знает, в каком состоянии на самом деле Войско Однорукого.
  
  – На самом деле?
  
  Тавор шагнула к нему:
  
  – Почти ничего не осталось, Кенеб. Сердце – самая сердцевина Войска – потеряна.
  
  – Но… Адъюнкт, он ведь получил подкрепления, не так ли?
  
  – Потерянное невозможно восстановить. Новобранцы: генабарийцы, натии, половина гарнизона Крепи… да, пересчитай сапоги, и выйдет армия в полном составе, но, Кенеб, пойми – Дуджек сломлен.
  И так же сломлено его Войско.
  
  Кенеб был потрясён. Он отвернулся, расстегнул застёжку на шлеме, стащил его с головы, затем провёл рукой по спутанным, мокрым волосам.
  
  – Худ бы нас побрал! Последняя великая армия Империи…
  
  – Теперь – Четырнадцатая, Кулак.
  
  Кенеб недоумённо уставился на неё. Тавор принялась расхаживать по шатру:
  
  – Разумеется, Дуджек предложил помощь, потому что он… потому что он – Дуджек. Впрочем, меньшего нельзя было и ожидать от Первого Кулака. Но он… они пострадали достаточно. Их задание теперь – дать Семи Городам ощутить присутствие Империи. И нам бы молиться своим богам, чтобы их мужество никто… никто не решился подвергнуть испытанию.
  
  – Поэтому вы так торопитесь.
  
  – Леомана необходимо уничтожить. И'гхатан должен пасть. Сегодня.
  
  Кенеб долго молчал, затем спросил:
  
  – Почему вы говорите это мне, адъюнкт?
  
  – Потому что Гэмет умер.
  
  Гэмет? Что ж, понятно.
  
  – А Ян'тарь никто из вас не уважает, – проговорила Тавор, затем бросила на него странный взгляд и добавила: – В отличие от тебя.
  
  – Прикажете сообщить об этом другим Кулакам, адъюнкт?
  
  – О Дуджеке? Решай сам, но я бы советовала тебе, Кулак, хорошенько обдумать это решение.
  
  – Но им нужно сказать! По крайней мере, тогда они поймут…
  
  – Меня? Поймут меня? Возможно. Но это не самое важное.
  
  Кенеб этого не понял. Точнее, понял не сразу, осознал лишь потом.
  
  – Они верят не только в вас, не только в Четырнадцатую армию, они верят в Дуджека Однорукого. Пока они считают, что он рядом, готов в любой момент выступить нам на подмогу, они будут исполнять ваши приказы. Вы не хотите отнимать у них эту веру, но молчанием приносите себя в жертву, жертвуете уважением, которое бы заслужили в их глазах…
  
  – Если бы только они сочли это достойным уважения, Кулак, в чём я совершенно не уверена, – Тавор повернулась к столу. – Решение за вами, Кулак.
  
  Кенеб увидел, как она склонилась над картой, и, посчитав, что разговор окончен, вышел вон из шатра.
  
  Его слегка мутило. Войско Однорукого сломлено? Или это только она так решила? Может, Дуджек просто устал… но кто скажет наверняка? Быстрый Бен – вот только его здесь нет. И убийцы тоже, Калама Мехара. Значит, остался… что ж, один человек. Кенеб остановился у шатра, отметил, как высоко стоит солнце над горизонтом. Если поспешить, ещё можно успеть, прежде чем Сорт поговорит с ними.
  
  Кенеб направился к стоянке морпехов.
  
  – Что вы хотите, чтобы я вам сказал, Кулак?
  
  Сержант разложил перед собой полдюжины тяжёлых арбалетных стрел. Он уже прикрепил «шрапнели» к двум из них и трудился над третьей.
  
  Кенеб пристально смотрел на глиняную гранату в руках Смычка.
  
  – Сам не знаю, но давай честно.
  
  Смычок остановился, оглянулся на свой взвод и прищурился.
  
  – Адъюнкт рассчитывает на подкрепления, если всё пойдёт плохо? – тихо спросил он.
  
  – В том-то и дело, сержант. Не рассчитывает.
  
  – Выходит, Кулак, – проговорил Смычок, – она считает, что Дуджек скис. И с ним – Войско Однорукого. Так она думает?
  
  – Да. Ты знаешь Быстрого Бена, а этот Высший маг был там. В Коралле. Я не могу спросить его лично, поэтому обращаюсь к тебе. Адъюнкт права?
  
  Солдат снова принялся прилаживать взрывчатку к наконечнику стрелы. Кенеб ждал.
  
  – Похоже, – пробормотал сержант, – я ошибся.
  
  – В чём?
  
  – Адъюнкт читает знаки лучше, чем я думал.
  
  Худовы яйца! Вот этого я вовсе не хотел слышать.
  
  – Ты хорошо выглядишь, Ганос Паран.
  
  Он сухо усмехнулся:
  
  – Это всё от безделья, Апсалар.
  
  С палубы послышались крики моряков: каракка повернула к гавани Кансу. Крики чаек служили аккомпанементом скрипу снастей и стонам дерева. Холодный бриз всколыхнул солёный воздух, который вливался в каюту через иллюминатор с левого борта, и бриз этот принёс с собой запах суши.
  
  Апсалар ещё некоторое время разглядывала сидящего напротив мужчину, затем вновь принялась водить пемзой по рукояти одного из своих ножей. Полированное дерево, конечно, выглядело красиво, но слишком скользило в потной ладони. Обычно она надевала кожаные перчатки, но всегда полезно было готовиться к разным неожиданностям. В идеальной ситуации убийца сам выбирает, где и когда драться, но такой роскоши ему никто пообещать не может.
  
  Паран сказал:
  
  – Вижу, ты так же методична, как и всегда. Впрочем, теперь твоё лицо живее. Глаза…
  
  – Ты слишком долго пробыл в море, капитан.
  
  – Возможно. Как бы там ни было, я больше не капитан. Годы службы позади.
  
  – Сожалеешь?
  
  Тот пожал плечами:
  
  – Немного. Никогда у меня не получалось быть там, где я хотел, – с ними. Только в самом конца, но тогда… – Он помолчал. – Тогда уже было слишком поздно.
  
  – Может, так оно и лучше, – заметила Апсалар. – Чище.
  
  – Странно вышло: «Мостожоги» для нас значат очень разное. Разные воспоминания, разные точки зрения. Выжившие хорошо со мной обошлись…
  
  – Выжившие. Всегда остаются выжившие.
  
  – Хватка, Мураш, Дымка, Молоток и ещё несколько человек. Совладельцы «К'руловой корчмы» в Даруджистане.
  
  – «К'руловой корчмы»?
  
  – В старом храме, который когда-то был посвящён этому Старшему богу. Да. Не самое подходящее место, конечно.
  
  – Даже больше, чем ты думаешь, Паран.
  
  – Сомневаюсь. Я многое узнал, Апсалар, – и о многом.
  
  Гулкий удар в правый борт: портовый патруль явился собрать плату за стоянку. Щёлкнул линь. Новые голоса.
  
  – К'рул активно вступил в борьбу против Паннионского Домина, – продолжил Паран. – С тех пор его присутствие мне уже не так приятно – Старшие боги вернулись в игру…
  
  – Да, ты уже что-то подобное говорил. Они ополчились против Увечного Бога, и трудно их в этом винить.
  
  – В самом деле? Иногда я тоже так думаю, но бывают дни… – Он покачал головой и поднялся. – Сейчас отдадут швартовы. Мне нужно всё подготовить.
  
  – Что именно?
  
  – Лошадей.
  
  – Паран.
  
  – Да?
  
  – Ты теперь Взошедший?
  
  Его глаза расширились:
  
  – Не знаю! Ничего нового я не чувствую. Да и, признаться честно, я даже не очень понимаю, что значит «Восхождение».
  
  – Значит, тебя труднее убить.
  
  – Почему?
  
  – Ты нашёл в себе силу, личного характера, но с ней… в общем, сила притягивает силу. Всегда. Не обычная земная власть, но нечто иное, природная сила, взаимное притяжение энергий. Начинаешь видеть всё иначе, думать иначе. А другие тебя замечают – обычно это не к добру, кстати. – Она вздохнула, разглядывая его, затем добавила: – Может, и не нужно тебя предостерегать, но я попробую. Быть осторожен, Паран: из всех стран в этом мире две – опаснее прочих…
  
  – Твоё знание или Котильона?
  
  – Котильон знал про одну, я – про другую. Сейчас ты готовишься сойти на сушу в одной из них. Семь Городов – не самое удачное место для путника, Паран, особенно – для Взошедшего.
  
  – Я знаю. Я это чувствую то… с чем мне придётся иметь дело.
  
  – Найди кого-то, кто будет за тебя драться, если сможешь.
  
  Его глаза сузились.
  
  – Да уж, явный недостаток веры в меня.
  
  – Я тебя уже убила однажды…
  
  – Когда была одержима богом – самим Покровителем убийц, Апсалар.
  
  – Который играл по правилам. А здесь водятся те, кому правила не нужны.
  
  – Я об этом подумаю, Апсалар. Спасибо.
  
  – И запомни: торгуйся с позиции силы или не торгуйся вообще.
  
  Он странно улыбнулся и направился наверх.
  
  Из угла послышалось шебуршание – на свет выбрались Телораст и Кердла. Костяные лапки застучали по доскам пола.
  
  – Он опасен, Не-Апсалар! Держись от него подальше… О нет, ты слишком много времени с ним провела!
  
  – Не беспокойся обо мне, Телораст.
  
  – Беспокойство? Ох, нам-то беспокойства самим хватает, да, Кердла?
  
  – На век вперёд хватит, Телораст. То есть, о чём это я? Никакого беспокойства. Совсем.
  
  Апсалар сказала:
  
  – Господин Колоды всё знает о вас обеих, что, несомненно, усугубляет ваше беспокойство.
  
  – Но он же тебе ничего не сказал!
  
  – Ты так в этом уверена?
  
  – Конечно! – Птицеобразный скелет принялся скакать и извиваться перед своей товаркой. – Подумай, Кердла! Если бы она знала, она бы нас растоптала! Верно?
  
  – Если только не задумала ещё более чудовищное предательство, Телораст! Об этом ты не подумала? Не подумала, да? Одной мне приходится думать!
  
  – Ты вообще не думаешь! Не умеешь даже!
  
  Апсалар поднялась:
  
  – Уже опустили трап. Пора идти.
  
  – Спрячь нас под плащом. Обязательно! Там же собаки на улицах!
  
  Девушка убрала нож:
  
  – Ладно, только не вертитесь.
  
  Кансу, убогий порт, четыре из шести причалов которого размозжили месяц назад борта флотилии Нока, не представлял из себя ничего выдающегося, и Апсалар обрадовалась, когда они проехали последний квартал жалких хибар, ютившихся вдоль дороги, и увидели перед собой россыпь скромных каменных строений, приметили пастухов, загоны и красноглазых коз, собравшихся под сенью гульдиндх. А за ними – сады тарока, покрытого серебристой, волокнистой корой, из которой делали прекрасные верёвки. Неровный ряд деревьев казался призрачным, ибо стволы словно мерцали на ветру.
  
  Было что-то странное в городе позади, толпы казались менее многолюдными, чем следовало бы ожидать, голоса – приглушёнными. Несколько торговых лавок оказались закрыты – в самый разгар-то рыночного дня! Скромные посты малазанских солдат обнаружились только у ворот и в порту, где отказали в праве причалить по меньшей мере четырём торговым судам. И приезжим никто не рвался что-то объяснять.
  
  Паран тихо переговорил с торговцем лошадьми, и Апсалар увидела, как куда больше монет, чем следовало, бы перешло от одного к другому, но бывший капитан ничего не сказал, когда они поскакали прочь.
  
  Добравшись до перекрёстка, оба натянули поводья.
  
  – Паран, – сказала Апсалар, – ты ничего странного не заметил в Кансу?
  
  Тот поморщился.
  
  – Я не думаю, что нам следует бояться, – заявил он. – Тебя ведь всё-таки одержал бог, а что до меня – не стоит особо волноваться, как я уже говорил.
  
  – О чём ты?
  
  – О чуме. Ничего удивительного, учитывая, сколько непохороненных трупов оставило после себя восстание. Всё началось примерно неделю тому назад или чуть больше, где-то к востоку от Эрлитана. Все корабли, которые заходили туда или приписаны к этому порту, заворачивают.
  
  Апсалар некоторое время молчала. Затем кивнула:
  
  – Полиэль.
  
  – Да.
  
  – И не осталось достаточно целителей, чтобы вмешаться.
  
  – Барышник сказал, что чиновники отправились в храм Д'рек в Кансу. Там ведь можно найти самых могущественных целителей. И обнаружили, что всех жрецов внутри – перебили.
  
  Девушка покосилась на него.
  
  – Я поеду по южной дороге, – заявил Паран, пытаясь сладить со своим норовистым мерином.
  
  Да, больше нечего сказать, верно. Боги и вправду вступили в войну.
  
  –
  А мы – на запад, – ответила Апсалар, которой уже стало неудобно в семигородском седле. Ни она сама, ни Котильон никогда не отличались особыми успехами в верховой езде, но её кобыла хотя бы оказалась смирной. Девушка распахнула плащ, вытащила Телораст и Кердлу, а затем бросила их на землю. Размахивая хвостами, скелеты помчались прочь.
  
  – Слишком быстро, – сказал Паран, глядя ей в глаза.
  
  Девушка кивнула:
  
  – Но и так сойдёт, я думаю.
  
  Эти слова ему не понравились.
  
  – Очень жаль это слышать.
  
  – Я не хотела тебя обидеть, Ганос Паран. Просто я… ну, заново открываю для себя многое…
  
  – Например, дружбу?
  
  – Да.
  
  – И думаешь, что не можешь себе этого позволить.
  
  – Потому что она приводит к неосторожности, – закончила девушка.
  
  – Ну, что ж. Как бы там ни было, Апсалар, я думаю, мы ещё свидимся.
  
  Она кивнула:
  
  – Буду ждать встречи.
  
  – Хорошо. Значит, есть ещё для тебя надежда.
  
  Девушка смотрела, как он уезжает, ведя за собой двух вьючных лошадей. Он изменился так, как никто не мог ждать. Он отказался от столь многого… что Апсалар даже ему завидовала. И почувствовала с лёгким уколом сожаления, что уже скучает по нему. Слишком близко. Слишком опасно. Но хоть так сойдёт.
  
  Что до чумы, он, наверное, прав. Ни ему, ни самой Апсалар нечего бояться. А вот остальным я не завидую.
  
  Остатки разбитой дороги не слишком помогали подъёму. Из-под ног сыпались камни, катились вниз, поднимая тучи пыли. Ливневый паводок рассёк тропу многие годы, а то и десятилетия назад, так что на крутых склонах русла показались бесчисленные слои осадочных отложений. Ведя в поводу свою лошадь и вьючных мулов, Самар Дэв разглядывала эти многоцветные слои.
  
  – Ветер и вода, Карса Орлонг, без конца и края. Вечный диалог времени с самим собою.
  
  Шагавший на три шага впереди воин-тоблакай не ответил. Он приближался к вершине, двигаясь по вымоине от прежних ливней, так что зазубренные, выветренные скалы вздымались по обе стороны от великана. Последнюю деревню они оставили позади уже несколько дней назад и выехали в по-настоящему дикие земли. Природа вернула своё, поскольку прежде эта дорога наверняка куда-то да вела, однако никаких других признаков древней цивилизации не сохранилось. Впрочем, Самар и не было особенно интересно то, что было прежде. Её зачаровывало будущее, в грядущем скрывался источник всех её изобретений, её вдохновения.
  
  – Суть проблемы, Карса Орлонг, в чародействе.
  
  – Какой же проблемы, женщина?
  
  – Магия устраняет необходимость в изобретательстве – за пределами самых основных потребностей, конечно. И поэтому мы остаёмся вечно парализованы…
  
  – Ликам в Скалу твой паралич, ведьма. С тем, где мы есть и чем являемся, – всё в порядке. Ты презираешь удовлетворённость и поэтому всегда недовольна и взбудоражена. Я – теблор. Мы живём просто и видим жестокость этого вашего «прогресса». Рабы, дети в цепях, тысячеликая ложь, призванная сделать одного лучше всех прочих, – и нет ей конца. Безумие зовётся мудростью, рабство – свободой. Я всё сказал.
  
  – А я – нет. Ты такой же, раз зовёшь невежество мудростью, а дикость – благородством. Если отречься от желания улучшить то, чем мы являемся, мы обречены вечно повторять один и тот же цикл несправедливости…
  
  Карса взобрался на вершину и повернулся, лицо его перекосилось.
  
  – «Лучше» – всегда не то, что ты думаешь, Самар Дэв.
  
  – Это как понимать?
  
  Внезапно он поднял руку и замер:
  
  – Тихо. Что-то не так. – Великан медленно обернулся, прищурился. – Какой-то… запах.
  
  Самар присоединилась к нему, выволокла лошадь и мулов на ровную землю. По обе стороны виднелись высокие скалы, край гряды, частью которой был и холм, на котором они очутились. Острые, зазубренные скальные выступы, точно клинки кинжалов, ограждали гряду, насколько хватало глаз. На самой вершине скорчилось древнее дерево.
  
  – Я ничего не слышу…
  
  Тоблакай обнажил свой каменный меч:
  
  – Зверь устроил себе логово где-то поблизости, как я думаю. Охотник, убийца. И по-моему, он где-то рядом…
  
  Широко распахнутыми глазами Самар Дэв уставилась на окружающую местность, сердце бешено колотилось у неё в груди.
  
  – Ты, похоже, прав. Тут нет ни одного духа…
  
  Великан хмыкнул:
  
  – Сбежали.
  
  Сбежали. Ой-ой.
  
  Грудой железных опилок небо опускалось со всех сторон, тяжёлая мгла была сухой, как песок. «Глупость какая-то», – подумал Калам Мехар. Но такие образы рождает застарелый страх, жалкие выверты истерзанной фантазии. Всем телом он цеплялся за отвесную, неровную скалу в нижней части летающей цитадели, в ушах завывал ветер, а дрожь вытягивала силу из рук и ног – и он почувствовал, как истаяли последние нити заклятия Быстрого Бена.
  
  Они не ждали такого внезапного отказа магии – Калам не видел здесь никаких признаков отатарала, никаких прожилок в жестоком, чёрном базальте. Никакого явного объяснения. Камень рассёк кожаные перчатки, по ладоням текла кровь, впереди – гора, на которую нужно вскарабкаться, а вокруг смыкается сухой серебристый туман. Где-то далеко внизу скорчились Быстрый Бен и Ураган, маг наверняка гадает, что же пошло не так, и, хотелось бы верить, быстро соображает, как всё исправить. А капрал, небось, чешется под мышками да вшей давит ногтями.
  
  Ладно, никакого толку ждать неизвестно чего, особенно если известно что произойдёт неизбежно. Застонав от усилия, Калам начал карабкаться вверх по скале.
  
  Последней летающей крепостью, которую ему доводилось видеть, было Лунное Семя, и в трещинах на её склонах гнездились десятки тысяч Великих Воронов. К счастью, здесь их не было. Ещё несколько человеческих ростов – и он выберется на склон, а не будет болтаться, как сейчас, практически вверх тормашками под днищем. Добраться туда – и можно будет отдохнуть.
  
  В некотором смысле.
  
  Треклятый чародей. И треклятая адъюнкт. И треклятые все остальные скопом, никто из них ведь сюда не попал. Поскольку это было явное безумие и таких дураков больше не нашлось. О, боги, плечи горели огнём, а мышцы бёдер свело от боли до онемения. А это мне совсем ни к чему, верно?
  
  Я уже для такого слишком стар.
  Мужчины его возраста не доживали до его возраста, вляпываясь в такие идиотские планы. Размяк я, что ли? Мозгами размяк.
  
  Калам подтянулся, перевалился за точёный край, поскрёб ступнями по камню, затем всё же нащупал уступы, способные выдержать его вес. Из груди Калама вырвался всхлип, который показался жалким даже ему самому, когда убийца закрепился на скальном склоне.
  
  Довольно много времени спустя он поднял голову и принялся оглядываться по сторонам, выискивая подходящий выступ, на котором смог бы закрепить верёвку.
  
  Верёвку Быстрого Бена, которая явилась из ниоткуда. Интересно, она хоть будет здесь работать или попросту растворится в воздухе? Худов дух, я же вообще ничего не знаю о магии. Да и о Бене ничего толком не знаю, а с этим ублюдком мы целую вечность знакомы. Почему он сам сюда не полез?
  
  Потому что, если бы Короткохвостые заметили мошку у себя на шкуре, от Бена было бы больше проку даже внизу, чем от Калама. Арбалетная стрела едва ли долетит так высоко, а если и долетит – её можно будет просто рукой поймать в воздухе. Что до Урагана, – вот им-то куда легче пожертвовать, чем мной, –
  так он божился, что вообще не умеет лазать по скалам, клялся, будто в детстве никогда из колыбельки не выбирался без посторонней помощи.
  
  Даже вообразить трудно, что этот бородатый громила вообще когда-то влезал в колыбельку.
  
  Отдышавшись, Калам взглянул вниз.
  
  И не увидел ни Быстрого Бена, ни Урагана. Ох, нижние боги, теперь-то что?
  На засыпанной пеплом равнине негде было спрятаться, особенно от наблюдателя с такой высоты. Но куда бы убийца ни направил взор, он никого не видел. Можно было разглядеть их следы, заканчивавшиеся там, где Калам оставил своих спутников, а на этом месте что-то… чернело, какая-то трещина в земле. Оценить размер отсюда трудно, но похоже… похоже, такого размера, что оба ублюдка могли туда провалиться.
  
  Калам продолжил искать выступ для верёвки. И ни одного не нашёл.
  
  – Ладно, похоже, время пришло. Котильон, считай, что я сейчас резко дёрнул за узел на твоей верёвке. Никаких оправданий, треклятый ты бог, мне нужна твоя помощь.
  
  Убийца ждал. Вой ветра. Скользкий холод мглы.
  
  – Мне не нравится этот Путь.
  
  Калам повернул голову и обнаружил рядом с собой Котильона, который держался за скалу одной рукой и одной ногой. В другой руке бог держал яблоко, от которого только что откусил большой кусок.
  
  – Думаешь, это смешно? – возмутился Калам.
  
  Котильон прожевал, проглотил и ответил:
  
  – До некоторой степени.
  
  – Если ты не заметил, мы висим на летающей крепости, и она тут не одна, вон – рядком подруги выстроились.
  
  – Если ты хотел, чтобы тебя подбросили до дому, – поучительно заявил бог, – лучше бы выбрал повозку или лошадь.
  
  – А она вообще никуда не летит. Остановилась. И я в неё пытаюсь пробраться. Быстрый Бен и морпех меня ждали внизу, но теперь просто исчезли.
  
  Котильон осмотрел своё яблоко, затем снова откусил.
  
  – У меня руки устают.
  
  Прожевал. Проглотил.
  
  – Я не удивлён, Калам. Но всё равно тебе придётся проявить терпение, поскольку у меня есть ряд вопросов. Начну с самого очевидного: зачем ты решил вломиться в крепость, набитую к'чейн че'маллями?
  
  – Набитую? Ты уверен?
  
  – До определённой степени.
  
  – Так что же они тут делают?
  
  – Ждут, по всей видимости. Но сейчас я задаю вопросы.
  
  – Ладно. Валяй, у меня времени полно.
  
  – Впрочем, это, видимо, был мой единственный вопрос. Ах, нет, погоди, вот ещё один. Ты не желаешь вернуться на твёрдую землю, чтобы мы могли продолжить беседу в более комфортных условиях?
  
  – Но тебе же здесь так нравится, Котильон!
  
  – Не так уж часто выпадает возможность повеселиться. К счастью, мы оказались в тени этой цитадели, так что спускаться нам будет сравнительно легко.
  
  – Готов в любой момент.
  
  Котильон отбросил в сторону огрызок, затем потянулся и схватил Калама за плечо.
  
  – Отцепляйся и предоставь остальное мне.
  
  – Погоди-ка. Заклятья Быстрого Бена развеялись – так я, собственно, тут и застрял…
  
  – Вероятно, потому что он потерял сознание.
  
  – А он вырубился?
  
  – Или умер. Нужно бы проверить, верно?
  
  О, лицемерный двуличный кровосос…
  
  – Опасное дело, – перебил его Котильон, – ругаться так, чтобы звучало как молитва.
  
  Рывок – и Калам заревел, когда бог оторвал его от скалы. Он повис в хватке Котильона.
  
  – Расслабься, проклятый вол, я сказал сравнительно
  легко.
  
  Тридцать ударов сердца спустя они коснулись ногами земли. Калам вырвал руку и направился к расселине, зиявшей на том месте, где стояли Бен и Ураган. Осторожно подобрался к краю. Крикнул в темноту:
  
  – Бен! Ураган!
  
  Никто не ответил. Рядом возник Котильон.
  
  – Ураган? Это случайно не адъютант Ураган? Волосатый, мрачный, свиные глазки…
  
  – Он теперь капрал, – сообщил Калам. – А Геслер – сержант.
  
  Бог фыркнул, но больше ничего не сказал.
  
  Убийца распрямился и внимательно посмотрел на Котильона:
  
  – Я вообще-то не ожидал, что ты ответишь на мою молитву.
  
  – Я – божество удивительное и непредсказуемое.
  
  Глаза Калама сузились.
  
  – И явился ты молниеносно. Будто… был где-то рядом.
  
  – Возмутительное подозрение, – сказал Котильон. – Но, как ни странно, справедливое.
  
  Убийца снял с плеча моток верёвки, затем огляделся по сторонам и выругался.
  
  Со вздохом Котильон протянул руку. Калам вручил ему конец верёвки.
  
  – Ну, держись, – сказал он, сбрасывая моток с края расселины.
  
  В глубине послышался шлепок.
  
  – Об этом не беспокойся, – проговорил Котильон. – Я её сделаю такой длины, какая понадобится.
  
  Растреклятые боги.
  Калам перевалился через край и начал спускаться во мрак. Слишком много я сегодня карабкался вверх-вниз. Либо это, либо я разжирел.
  Наконец его мокасины ступили на камень. Убийца шагнул в сторону от верёвки.
  
  Сверху опустилась небольшая светящаяся сфера, так что из темноты выступила ближайшая стена – отвесная, выстроенная человеком, с большими раскрашенными панелями, фигуры на которых словно плясали в лучах чародейского света. Некоторое время Калам только ошалело пялился на них. Это был не просто декор, но произведение искусства, рука мастера явственно проявлялась в каждой детали. Закутанные в тяжёлые одеяния фигуры – более-менее человекообразные – стояли в возвышенных позах, воздев руки в жесте поклонения или экзальтации, на их лицах был написан восторг. У их ног художник изобразил груду отрубленных частей тел, залитых кровью и обсиженных мухами. Изуродованная плоть тянулась вниз до самого пола и дальше. Калам наконец увидел, что весь пол покрыт изображением кровавого месива, которое уходило во тьму, во все стороны.
  
  Тут и там валялись обломки камня, а в пяти шагах – два неподвижных тела.
  
  Калам подошёл к ним.
  
  С облегчением он обнаружил, что оба живы, хотя трудно было определить, насколько пострадали его спутники. Ясно было только, что Ураган сломал обе ноги: одну над коленом и обе кости голени на другой. На шлеме капрала красовалась внушительная вмятина, но дышал он ровно, что Калам счёл добрым знаком. Быстрый Бен, казалось, вовсе не пострадал – никаких видимых переломов, по крайней мере, и ни капли крови. Что до внутренних повреждений – тут можно было только гадать. Калам некоторое время смотрел в лицо чародею, а затем отвесил ему пощёчину.
  
  Глаза Бена распахнулись. Он моргнул, огляделся, закашлялся и сел.
  
  – У меня половина лица онемела – что стряслось?
  
  – Понятия не имею, – буркнул Калам. – Вы с Ураганом провалились в расселину. Фаларцу пришлось несладко. Но ты как-то умудрился выйти из передряги целым и здоровым – как это у тебя вышло?
  
  – Целым? Да у меня, кажется, челюсть сломана!
  
  – Врёшь. Может, об пол ударился. Малость опухла, конечно, но ты бы не смог говорить, если бы сломал челюсть.
  
  – Хм, логично, – проворчал чародей. Он поднялся на ноги и подошёл к Урагану. – Ого, ноги выглядят паршиво. Нужно их сложить, прежде чем я его исцелю.
  
  – Исцелишь? Чтоб тебя, Бен, ты же никогда никого не лечил во взводе!
  
  – Конечно, это была работа Молотка. Я же работал там мозгами, забыл?
  
  – Ну, помнится, это у тебя не слишком много времени отнимало.
  
  – Это ты так думаешь, – буркнул маг, потом замолчал и огляделся по сторонам. – Где мы? И откуда этот свет?
  
  – Подарочек от Котильона, который держит другой конец этой верёвки.
  
  – Ого. Ну, тогда он и будет целительствовать. Спускай его вниз.
  
  – А кто тогда будет держать верёвку?
  
  – Она нам не понадобится. Так, постой, ты же, вроде, полез на Лунное Семя? Ага, теперь понятно, что здесь делает твой бог. Всё сходится.
  
  – Помяни демона к ночи, – проговорил Калам, глядя, как Котильон планирует вниз – медленно, почти лениво.
  
  Бог опустился на камни рядом с Ураганом и Быстрым Беном. Коротко кивнул чародею, приподнял одну бровь, затем присел на корточки подле морпеха.
  
  – Адъютант Ураган, что же с тобой произошло?
  
  – По-моему, всё очевидно, – ответил Калам. – Он обе ноги сломал.
  
  Бог перевернул морпеха на спину, потянул за ноги, чтобы кости встали на место, затем поднялся:
  
  – Думаю, так сойдёт.
  
  – Вряд ли…
  
  – Адъютант Ураган, – перебил Котильон, – не настолько смертен, как могло бы показаться. Его прокалили огни Тирллана. Или Куральд Лиосана. Или Телланна. Или всех трёх. В общем, как ты сам можешь убедиться, он уже исцеляется. Сломанные рёбра полностью срослись, как вылечились разбитая печень и разбитый таз. И треснувший череп. Увы, мозгу внутри даже магия помочь бессильна.
  
  – Он потерял рассудок?
  
  – Боюсь, рассудка у него никогда и не было, – ответил бог. – Он ведь даже хуже, чем Урко. У того, по крайней мере, были какие-то интересы, пусть даже бессмысленные и эксцентричные.
  
  Ураган застонал.
  
  Котильон подошёл к стене.
  
  – Как любопытно, – произнёс он. – Этот храм посвящён Старшему богу. Не могу наверняка сказать, какому. Похоже, богине Кильмандарос. Или Гриззину Фарлу. Может, даже К'рулу.
  
  – Кровавые у него подношения, – пробормотал Калам.
  
  – Самые лучшие, – заявил Быстрый Бен, смахивая пыль с одежды.
  
  Калам заметил, как Котильон лукаво взглянул на чародея, и удивился. Бен Адаэфон Делат, Котильон ведь что-то знает о тебе, верно? Эх, чародей, слишком много у тебя секретов.
  Затем убийца заметил верёвку, которая по-прежнему свисала с края расселины.
  
  – Котильон, ты к чему там верёвку привязал?
  
  Бог оглянулся и усмехнулся:
  
  – Сюрприз. Мне пора. Господа…
  
  Фигура Котильона побледнела, а затем и вовсе исчезла.
  
  – Твой бог заставляет меня нервничать, Калам, – проговорил Быстрый Бен, а Ураган вновь застонал, теперь уже громче.
  
  Ну а ты, в свою очередь, заставляешь нервничать его. А сейчас…
  Убийца перевёл взгляд на Урагана. Об ужасных переломах напоминали теперь только изодранные штаны. Адъютант Ураган. Обожжённый святым пламенем. И по-прежнему мрачный.
  
  Высокие скалы, покрытые неровными полосами отложений, окружали их лагерь, а рядом росло старое дерево. Резчик сидел у небольшого костерка, который они разожгли, и смотрел, как кружит по небольшому пространству, выказывая всё большее возбуждение, Серожаб. Неподалёку Геборик Призрачные Руки вроде бы задремал, туманные эманации на его культях мерно пульсировали. Скиллара и Фелисин Младшая набивали трубки – теперь уже общий для них послеобеденный ритуал. Взгляд Резчика вернулся к демону.
  
  – Серожаб, что тебя тревожит?
  
  – Нервно. Я чую признаки трагедии, которая быстро приближается. Что-то… обеспокоен и неуверен. Что-то в воздухе, в песке. Внезапная паника. Нужно отсюда уходить. Вернуться. Бежать.
  
  Резчик почувствовал, что на его коже выступают бисеринки пота. Никогда прежде он не видел, чтобы демон был так… напуган.
  
  – Нужно убраться с этой гряды?
  
  В ответ на произнесённые вслух слова обе женщины подняли глаза. Фелисин Младшая покосилась на Серожаба, нахмурилась, затем побледнела. Девушка вскочила.
  
  – У нас неприятности, – заявила она.
  
  Скиллара поднялась и подошла к Геборику, толкнула его носком сапога.
  
  – Проснись.
  
  Дестриант Трича распахнул глаза, моргнул, затем понюхал воздух и одним текучим движением оказался на ногах.
  
  Резчик смотрел на всё это с растущим ужасом. Вот дерьмо.
  Он принялся забрасывать костерок песком.
  
  – Собирайте вещи, все.
  
  Серожаб замер посреди очередного круга и уставился на спутников.
  
  – Так поспешно? Не уверен. Обеспокоен, да. Но паниковать? Изменять план? Глупить? Не уверен.
  
  – Зачем рисковать? – спросил Резчик. – Света ещё достаточно – посмотрим, может, найдём более защищённый лагерь.
  
  – Уместный компромисс. Нервы уже не так натянуты. Беда миновала? Неведомо.
  
  – Обычно… – хрипло проговорил Геборик и сплюнул, – обычно, убегая от одной опасности, выскакиваешь наперерез другой.
  
  – Ну, спасибо, старик, обнадёжил.
  
  Геборик одарил Резчика недоброй ухмылкой:
  
  – Милости прошу.
  
  Обрывистые скалы вокруг были испещрены пещерами, которые за бесчисленные века становились убежищами, гробницами для мёртвых, складами и галереями для наскальной живописи. Узкие уступы, служившие между ними переходами, были завалены мусором; тут и там на нависавших камнях темнели пятна сажи от костров, но все они казались Маппо старыми, а погребальную утварь он вообще определил как относящуюся к эпохе Первой империи.
  
  Они приближались к вершине нагорья. Икарий карабкался к заметной выемке, оставленной в скале былыми дождями. Заходящее солнце слева краснело за пологом повисшей в воздухе пыли, которую подняла далёкая буря. Кровные слепни жужжали вокруг обоих путников, обезумев от ломкого, взвинченного дыхания бури.
  
  Решимость Икария переросла в одержимость, едва сдерживаемую лютую волю. Он желал получить приговор, жаждал познать истину о своём прошлом, и когда приговор будет оглашён, каким бы суровым он ни был, он примет его и даже не поднимет руки, чтобы защититься.
  
  И Маппо никак не мог придумать, как этого избежать, разве только обездвижить его, ударить так, чтобы друг потерял сознание. Быть может, и до этого дойдёт. Но в самой такой попытке коренился риск. Если что-то пойдёт не так, вспыхнет гнев Икария, и всё будет потеряно.
  
  Маппо видел, как ягг добрался до выемки, пролез через неё и скрылся из виду. Трелль быстро последовал за ним. Выбравшись на вершину, он остановился, вытирая с ладоней каменную крошку. Старое дождевое русло пробило канал через соседние слои известняка, так что получилась узкая, извилистая тропа, обрамлённая крутыми стенами. Довольно близко Маппо разглядел другой обрыв, к которому и направлялся Икарий.
  
  В глубине канала густели тени, в немногих столбах света кишели насекомые, вившиеся вокруг искривлённого дерева. Когда до Икария оставалось около трёх шагов, сумрак будто взорвался вокруг трелля. Краем глаза он заметил, как что-то бросило на Икария с верхушки валуна справа от ягга, а затем его окружили тёмные фигуры.
  
  Трелль рванулся вперёд, почувствовал, как его кулак врезался в плоть и кости слева – послышался громкий хруст. Брызнули кровь и мокрота.
  
  Мускулистая рука проскользнула сзади, обхватив шею трелля, вывернула его голову назад, и блестящая кожа на ней скользила, словно умащённая маслом, прежде чем сомкнуться. Спереди возникла ещё одна фигура, взметнулись руки, длинные когти пронзили живот Маппо. Он заревел от острой боли, когда когти рванулись в стороны, чтобы вспороть ему брюхо.
  
  Ничего не вышло: трелльская шкура оказалась крепче прикрывавшей её кожаной брони. Но всё равно брызнула кровь. Противник за спиной усилил хватку. Маппо ощутил его огромный вес и размер. Трелль не мог вытащить оружие, поэтому развернулся на месте, а затем бросился спиной назад на скальную стену. Позади хрустнули кости и череп, зверь захлебнулся пронзительным криком боли.
  
  Тварь, запустившая когти в живот Маппо, тоже оказалась ближе – благодаря рывку трелля. Он сомкнул ладони на её небольшом, костистом черепе, напрягся, а затем диким рывком свернул голову набок. Треснула шея. Вновь крик – на сей раз он будто исходил со всех сторон одновременно.
  
  Заревев, Маппо двинулся вперёд, вцепившись в запястье, охватившее его горло. Масса зверя врезалась в него, чуть не сбила с ног.
  
  Трелль краем глаза заметил, как Икарий упал под весом своры тёмных, извивающихся созданий.
  
  Слишком поздно Маппо почувствовал, как его нога соскользнула с искрошенного края утёса… в воздух. Вес противника толкнул его ещё дальше вперёд, но потом, когда зверь увидел, что они оказались над обрывом, рука на горле ослабила хватку.
  
  Но Маппо держал её крепко и вывернул, чтобы утащить врага за собой в пропасть.
  
  Новый крик, и трелль наконец сумел разглядеть зверя. Демоническая тварь, пасть широко раскрыта, игольно-тонкие клыки замкнуты в пазухах, каждый длиной с большой палец Маппо, блестящие чёрные глаза, вертикальные зрачки цвета свежей крови.
  
  Т'рольбарал.
  
  Но как?
  
  Маппо видел ярость врага, его ужас, когда оба рухнули вниз с утёса.
  
  Они падали.
  
  О, боги, это же был…
  
  Книга вторая
  
  Под именем этим
  Во тьме он пришёл, жестокий убийца родичей,
  отпущенный, освобождённый, когда
  все, кроме призраков, бежали от дикой,
  растрёпанной стати – ему была ведома боль,
  что двумя языками пламени душу его обжигала —
  и вот собрались привиденья, призванные
  тем, кто встанет, смертный и уязвимый,
  на страшном пути убийцы, кто встанет,
  бесценный глупец, и всё разом поставит
  на одно рукопожатье, тёплое с хладным,
  и войдёт в обитель, давно исчезнувшую,
  и звери давно истреблённые по слову его
  пробудятся вновь.
  Но кто же явился его предостеречь? Конечно, никто.
  А то, что освободилось, любви не питало
  ни к чему живому. Когда отправляешь кошмар
  биться с кошмаром, о слушатель, надежду оставь —
  и скачи прочь на быстром коне.
  Сэйдевар из Широкорезных яггов. Слепой мастер
  
  Глава седьмая
  
  Не заключай сделок с тем, кому нечего терять.
  Тэнис Бьюл. Речи шута
  
  Лицо Леомана блестело от пота, когда он нетвёрдой походкой вышел из святая святых храма.
  
  – Уже стемнело? – хрипло спросил воин.
  
  Корабб вскочил и тут же опустился обратно на лавку, чуть не потеряв сознание от резкого подъёма: он слишком долго сидел, наблюдая, как Синица стирает подошвы о каменный пол, неутомимо шагая из угла в угол. Корабб открыл рот, чтобы ответить, но малазанка его опередила:
  
  – Нет, Леоман, солнце только коснулось горизонта.
  
  – Что в малазанском лагере?
  
  – Последний гонец был полколокола назад. И тогда всё было тихо.
  
  Корабб заметил, что глаза Леомана вспыхнули странным ликованием, и встревожился. Но времени на вопросы не было – великий воин бросил, проходя мимо:
  
  – Нужно спешить. Назад во дворец – отдать последние приказы.
  
  Враги пойдут в наступление сегодня вечером? Отчего Леоман так уверен? Корабб вновь поднялся, на этот раз осторожнее. Высшая жрица не позволила никому присутствовать при обряде: когда Королева Грёз явилась, даже сама первосвященница и её послушницы покинули помещение – с потрясённым выражением на лицах. А Леоман остался один на один с богиней. Корабб хотел догнать своего командира, но между ними вклинилась треклятая Синица.
  
  – Будет сложновато заметить их из-за магов, – протянула Третья, когда они выходили из храма.
  
  – Не имеет значения, – бросил Леоман. – Не то чтобы у нас в принципе было что им противопоставить. Но всё равно, нужно сделать вид, будто мы пытаемся.
  
  Корабб сдвинул брови. «Пытаемся»? Он ничего не понимал.
  
  – Нужно отправить как можно больше солдат на стены! – заявил он.
  
  – Мы не удержим стены, – бросила через плечо Синица. – Ты должен понимать это, Корабб Бхилан Тэну'алас.
  
  – Тогда что мы вообще здесь делаем?
  
  Небо стремительно темнело над их головами. Сумерки вступали в свои права.
  
  На улицах никого не было, кроме них троих. Корабб нахмурился ещё сильнее. Королева Грёз. Богиня прорицаний и кто знает чего ещё. Он презирал всех богов, кроме, естественно, Дриджны, Несущего Миру Гибель. Все остальные как один – проныры, лгуны и убийцы. А Леоман сам искал встречи с одним из богов… и тем самым дал Кораббу серьёзный повод для беспокойства.
  
  Корабб подозревал, что всё дело в Синице. Она ведь женщина. И Королеве служили тоже в основном женщины – по крайней мере, так ему казалось. В конце концов, всеми ими командовала женщина – Высшая жрица, матрона с рассеянным взглядом, всегда окружённая воскурениями дурханга и других трав. Постоишь с ней рядом – и уже будто опьянел. Слишком притягательная во всех смыслах. Ничего хорошего из этого не выйдет, вообще ничего.
  
  Они добрались до дворца и заметили – наконец-то – хоть какое-то оживление. Шаги солдат, звяканье оружия, окрики с укреплений. Итак, внешние стены будут взяты – вот единственная возможная причина этих приготовлений. Леоман готовится ко второму штурму, штурму самого дворца. И штурм этот начнётся скоро.
  
  – Командир! – сказал Корабб, оттирая плечом Синицу, – назначь меня командующим обороной дворцовых ворот! Мы устоим против малазанцев, во имя Апокалипсиса!
  
  Леоман взглянул на него, раздумывая, но затем покачал головой:
  
  – Нет, друг мой. Ты нужен мне для гораздо более важного дела.
  
  – Что это за задание, великий воин? Я готов.
  
  – Надеюсь, что так, – проговорил Леоман.
  
  Синица фыркнула.
  
  – Приказывай, командир.
  
  На этот раз Синица открыто расхохоталась. Корабб хмуро взглянул на неё в ответ.
  
  Леоман ответил:
  
  – Сегодня ты должен прикрывать мне спину, друг мой.
  
  – А! Значит, мы будем сражаться в первых рядах! Славно, наконец-то мы воздадим малазанским собакам по заслугам, и они надолго запомнят этот день!
  
  Леоман хлопнул Корабба по плечу:
  
  – Да, Корабб, именно так.
  
  Синица всё ещё смеялась. Боги, как же Корабб её ненавидел.
  
  Лостара Йил резко отбросила полог и размашистым шагом вошла в шатёр. Жемчуг развалился на шёлковых подушках в обнимку с винным кальяном. Окутанный дымом дурханга, Коготь неспешно поднял на разъярённую гостью расфокусированный взгляд, чем только подлил масла в огонь её гнева.
  
  – Кажется, ты уже придумал, как скоротать вечер, Жемчуг. Даже при том, что вся наша треклятая армия готовится штурмовать И'гхатан.
  
  Жемчуг пожал плечами:
  
  – Адъюнкт не нуждается в моей помощи. Я мог бы уже пробраться во дворец, знаешь ли, – у них нет ни одного достойного мага. Я прямо сейчас мог бы перерезать глотку Леоману. Но нет, ей это не нужно. Чем же ещё мне заняться?
  
  – Она не доверяет тебе, Жемчуг, и, честно говоря, я нисколько не удивлена.
  
  Коготь приподнял брови:
  
  – Дорогая, я оскорблён. Ведь именно ты знаешь, скольким я пожертвовал, чтобы сохранить хрупкое душевное равновесие адъюнкта. Разумеется, – добавил он после очередной затяжки, – в последнее время я испытываю искушение нарушить его и поведать ей правду о сестре, просто из вредности.
  
  – Ты поразительно стоек к соблазнам, – проговорила Лостара. – Кстати, если бы ты поступил с ней так жестоко, мне пришлось бы тебя убить.
  
  – Какое облегчение – знать, на что ты готова ради очищения моей души.
  
  – Дело не в чистоте, – ответила Лостара. – По крайней мере, не в твоей.
  
  Жемчуг улыбнулся:
  
  – Я пытался придать себе немного важности, моя прелесть.
  
  – Жемчуг, кажется ты принял нашу короткую романтическую интрижку – если можно её так назвать – за какое-то более серьёзное чувство. Жалкое зрелище. Так что же, ты собираешься отпустить меня обратно к «Красным клинкам»?
  
  – Боюсь, пока нет.
  
  – Адъюнкт дала нам следующее задание?
  
  – Адъюнкт? Нет, но как ты помнишь, мы работаем не на Тавор. Мы просто оказали ей услугу. Мы работаем на Императрицу.
  
  – Ясно. И что же нам повелевает Императрица?
  
  Жемчуг пристально взглянул на собеседницу из-под полуопущенных век:
  
  – Ждать и наблюдать.
  
  – Она приказала нам ждать и наблюдать?
  
  – Ну, хорошо, раз ты не хочешь сидеть без дела… поздравляю, ты временно отстранена от сопровождения моей особы, что, несомненно, должно тебя обрадовать. Можешь идти сегодня в атаку вместе с морпехами, с сапёрами, Худ знает с кем. Но если тебе там оторвет руку или ногу, не вздумай приползти ко мне обратно… боги, что я несу. Конечно, приползай ко мне обратно, только захвати конечность с собой.
  
  – Ты не владеешь Высшим Дэнулом, Жемчуг, – какой смысл тащить её с собой?
  
  – Мне было бы любопытно взглянуть, только и всего.
  
  – Если я и поползу к тебе, Жемчуг, – только чтобы перерезать тебе горло.
  
  – Итак, на этой радостной ноте… ты можешь быть свободна, дорогая.
  
  Лостара развернулась и, чеканя шаг, покинула шатёр.
  
  Кулак Кенеб встретился с Тином Баральтой на месте сбора войск, прямо у северной заставы. Мошкара и кусачие мухи тучами носились в вечернем воздухе. Кучи земли, которые солдаты насыпали, копая траншеи, напоминали небольшие курганы. Пока что собралось лишь несколько взводов, чтобы не показывать намерения противнику слишком явно, хотя Кенеб догадывался, что Леоман и его соратники уже знают всё, что нужно. Тем не менее, глядя на далёкие стены, которые возвышались над валами из земли и щебня, Кулак не замечал никакого оживления. И'гхатан – мертвенно тихий, неосвещённый – таял во тьме, которая медленно расправляла над ним свои крылья.
  
  Тин Баральта был в полном доспехе: глухой нагрудник, кольчуга до колен, бармица, наголенники и наручи чеканной бронзы, окованные железом. Когда Кенеб подошёл, он как раз возился с застёжками на шлеме.
  
  – Блистиг недоволен, – сообщил Кенеб.
  
  Баральта хрипло рассмеялся:
  
  – Сегодня наша ночь, Кенеб, твоя и моя. Он вступит в дело, только если всё пойдет не по плану. Темул говорит… мол, этот план совпадает с его собственным. Ты поговорил с адъюнктом?
  
  – Да. Передай Темулу: она довольна тем, что их стратегии совпали.
  
  – Вот как.
  
  – Твои маги уже начали работать? – спросил Кенеб.
  
  Баральта хмыкнул, затем ответил:
  
  – Они говорят, что там нет никого, кто мог бы им противостоять. Нихил и Бездна подтверждают эти сведения. Неужели Леоман лишился всех своих магов?
  
  – Не знаю. Не очень-то похоже на правду.
  
  – Я так понимаю, слухи уже дошли до тебя, Кенеб?
  
  – О чём?
  
  – О море. Чума идёт с востока. Пронеслась через Эрлитан. Если мы не преуспеем сегодня и завязнем под стенами города…
  
  Кенеб кивнул:
  
  – Значит, мы должны преуспеть, Тин Баральта.
  
  Справа, позади них, по дороге галопом мчался всадник – и быстро приближался. Оба воина обернулись, когда земля задрожала от грохота тяжёлых копыт.
  
  – Срочное послание? – предположил Кенеб, прищурившись, чтобы разглядеть, кто это. Лицо наездника в серых одеждах скрывал капюшон. У пояса висел длинный меч в белых эмалированных ножнах. – Я его не узна…
  
  Всадник нёсся прямо к ним, не сбавляя ходу. Гневно вскрикнув, Тин Баральта отпрыгнул в сторону с его пути. Кенеб последовал примеру «Красного клинка», а затем обернулся и увидел, как белая лошадь с загадочным наездником пронеслась мимо, достигла окопов и сходу перепрыгнула баррикаду. Караульный вскрикнул. Щёлкнул арбалет, стрела вонзилась незнакомцу в спину и прошла навылет. На полном скаку всадник сумел пересечь узкий внутренний ров и направился к городу, плотно прижавшись к лошадиной шее.
  
  Крепостные ворота приоткрылись перед ним, и проём залил мутный свет фонарей.
  
  – Худов дух! – выругался Тин Баральта, поднимаясь на ноги. – Вражина проскакал верхом через всю нашу армию!
  
  – Не только мы тут храбрецы, – заметил Кенеб. – И признаю, пусть и нехотя: я восхищён и рад, что видел подобное.
  
  – Всадник доложит Леоману…
  
  – Ничего нового он ему не расскажет, Тин Баральта. Считай это уроком, напоминанием…
  
  – Мне не нужно повторять этот урок, Кенеб. Посмотри-ка, в моем шлеме полно грязи. Светло-серый плащ, белая лошадь и белые ножны. Высокий и наглый. Я найду его, клянусь, и он заплатит за свое нахальство.
  
  – У нас и без того довольно дел этой ночью, Тин Баральта, – возразил Кенеб. – Если ты вместо этого пойдёшь искать именно его…
  
  Баральта вытряхнул землю из шлема:
  
  – Дело говоришь. Тогда, я молю Трича, чтобы наши с ним пути ещё раз пересеклись нынче ночью.
  
  Трич, вот как! Фэнер… так быстро исчез из людских мыслей. Богам есть над чем задуматься.
  
  Лейтенант Порес, капитан Добряк и корелрийка Фарадан Сорт беседовали, стоя неподалеку от своих подразделений. Слухи о том, что в самом сердце армии скрывался шпион, который запросто сбежал в И'гхатан, совсем не способствовали подъёму боевого духа перед атакой. А приказ наступать вот-вот отдадут. Сапёры, конечно, пойдут в первых рядах, под прикрытием колдовской темноты.
  
  Чародейство. Дело тёмное, во всех смыслах
  . Хуже, чем сапёры, честное слово. А уж магия и
  сапёры – это прямая дорожка в Бездну. Порес задумался – где-то сейчас старина Эброн и участвует ли он в этих обрядах? Лейтенант немного скучал по старому взводу: по Хромому, по Колоколу, по этой новой барышне, Синн – ох от неё и в дрожь бросало. Хотя, может быть, не так уж Порес и тосковал по ним. Опасные были ребята, и в основном – друг для друга.
  
  Капитан Добряк пытался оценить корелрийку. Лейтенант усмехнулся, поразмыслив над подобной формулировкой. Оценить по достоинству. Так близко к ней ещё никто не сумел подобраться, насколько я знаю.
  Но и вправду мерзко было чувствовать, что совсем не понимаешь другого офицера своей же армии. Наверное, она из «холодного железа» – вряд ли можно выжить на Стене, не упрятав душу в прочный ледяной панцирь. И похоже, душа Фарадан промёрзла целиком. Слóва из неё не вытянешь – редкость для женщины. Лейтенант снова улыбнулся.
  
  – Прекратите скалиться, лейтенант, – сказал Добряк, – или я решу, что вы сошли с ума, и придется вас повысить.
  
  – Прошу прощения, капитан, больше не повторится. Пожалуйста, не повышайте меня.
  
  – Вы оба – идиоты, – заявила Фарадан Сорт.
  
  Ого! Неплохой способ задавить разговор на корню.
  
  Сержант Хеллиан, нетвёрдо стоя на ногах, окинула взглядом шатающийся лагерь и испытала невыразимое чувство правильности происходящего, хотя, конечно, её слегка подташнивало от того, как все качались из стороны в сторону. Капрал Урб отделился от взвода и подошел к ней:
  
  – Готова, сержант?
  
  – К чему «готова»? – резко переспросила Хеллиан.
  
  Она нахмурилась, так как чувство правильности начало её покидать.
  
  – Если бы этот ублюдок не исчез – а он исчез! – я вчера не обменяла бы свой меч на кувшин местной бормотухи!
  
  Сержант потянулась за оружием, но её пальцы нащупали лишь воздух, а затем – пустые ножны.
  
  – Почему ты не остановил меня, Урб? Это же был мой меч, в конце концов! Чем же мне теперь сражаться?
  
  Капрал нервно переступил с ноги на ногу и придвинулся ближе:
  
  – Возьми в оружейной новый, сержант.
  
  – Ага, тогда всё это дойдёт до капитана, и нас в наказание отправят в ещё более ужасную дыру.
  
  – Что может быть хуже, чем это, сержант?
  
  – Корел. Воровской Полуостров. Чёрный Коралл, где за тобой сверху наблюдают пустоглазые тисте анди. Берег Мародёров в Северном Ассейле…
  
  – Но там нет малазанских войск.
  
  – Твоя правда, но все эти дыры – хуже.
  
  – Всего-то одна история от какого-то сумасшедшего моряка из Картула – и теперь тебе в каждой тени сам Худ мерещится?
  
  – Он мне не плещется… то есть, не мерещится.
  
  – Так, сержант, нам тут скоро идти в бой…
  
  – Точно! Где там это пойло?
  
  Хеллиан огляделась и заметила кувшин – он валялся рядом с чьим-то спальным мешком:
  
  – Эй, кто из моего взвода ещё не собрал свои вещи?
  
  – Это твой спальник, сержант, – ответил Урб.
  
  – Ох.
  
  Подобрав флягу, Хеллиан встряхнула её и с удовольствием прислушалась к плеску, который раздавался изнутри. Она подняла взгляд и увидела свой… взвод. Состоящий из двух солдат. Двух. Одно название, а не взвод. Капитан вроде что-то говорила о пополнении и новобранцах.
  
  – Ну и где же они?
  
  – Кто? – спросил Урб. – Твои солдаты? Они прямо перед тобой.
  
  – Неженка и Дохляк.
  
  – Именно.
  
  – Но где остальные? Разве у нас не должно быть больше людей?
  
  – Вчера с нами на марше было еще четверо, но они получили другое назначение.
  
  – То есть мой взвод состоит из капрала и двух солдат.
  
  – Близнецов, сержант, – уточнил Неженка. – Но я старше, как вы уже наверняка заметили.
  
  – А ещё он тупее, сержант, – добавил Дохляк. – Тех последних минут в утробе явно не хватило ему для нормального умственного развития, как вы уже наверняка заметили.
  
  Хеллиан повернулась к капралу:
  
  – Урб, по-моему, они совершенно одинаковые. Ладно, нам передали приказы? Мы должны уже отправляться к какому-то месту сбора?
  
  – Сержант, может, поделитесь с нами этим пойлом? Мы тут скоро пойдём в атаку, и я не знаю как вы и эти двое, но я вообще-то записывался в местную городскую стражу, как раз чтобы не попадать в такие вот переделки. Я уже раза четыре ходил в нужник после ужина, и всё равно кишки от страха крутит.
  
  В ответ на это предложение Хеллиан крепко прижала кувшин к груди и прошипела:
  
  – Своё пей.
  
  – Ну сержа-ант.
  
  – Ладно, каждому по паре глоточков, а мне всё остальное. Увижу, что кто-то сделал больше двух глотков, – на месте зарублю.
  
  – Чем? – спросил Урб, забирая кувшин из неохотно разжавшихся рук сержанта.
  
  Хеллиан нахмурилась. Как это чем? О чём он? Ах, точно. Она задумалась, а потом улыбнулась:
  
  – Я одолжу меч у тебя, конечно.
  
  Вот такое отличное решение.
  
  Сержант Бальзам сидел на корточках на грязной земле и разглядывал ряды гальки, каменных кружочков и глиняных фишек на вытянутой доске для игры в «корытца». Он забормотал себе под нос, пытаясь понять, не сон ли это, не кошмар ли, не спит ли он. Бальзам посмотрел на сержанта Моука, а затем снова взглянул на игральную доску.
  
  Что-то было не так. Он не мог понять, что означают фишки. Он забыл, как играть в эту игру. Соломинки, кружочки, пуговки, галька – зачем это всё? Что они значат? Кто выигрывает?
  
  – Кто играет в эту треклятую игру? – требовательно спросил сержант.
  
  – Мы с тобой, дальхонийский ты хорёк, – ответил Моук.
  
  – Думаю, ты мне врёшь. Я это всё впервые вижу.
  
  Бальзам обвёл взглядом лица солдат, которые пришли посмотреть на игру, а все теперь уставились на него. Есть ли среди них знакомые? Он ведь сержант, верно?
  
  – Где мой треклятый взвод? Я должен быть со своим треклятым взводом. Приказ выступать уже пришёл? Что я тут делаю?
  
  Он вскочил, специально задев ногой игральную доску. Фишки разлетелись, солдаты отшатнулись.
  
  – Дурной знак! – прошептал кто-то, отходя подальше.
  
  Моук поднялся, рыча и нащупывая нож на поясе:
  
  – Ах ты, рвань болотная, ты мне за это заплатишь! Я выигрывал!
  
  – Нет, не выигрывал! Эти фишки – полная чушь! Ерунда! Они вообще ничего не значат!
  
  Бальзам поднял руку к лицу и поскрёб подбородок:
  
  – Это глина! Моё лицо покрыто глиной! Смертной маской! Кто это со мной сделал?
  
  Знакомый, пахнущий плесенью человек подошёл к Бальзаму:
  
  – Сержант, твой взвод здесь. Я Смрад…
  
  – Трудно не заметить.
  
  – Капрал Смрад. А это Горлорез, Непоседа, Гальт и Лоуб…
  
  – Хорошо, ладно, тише, я не слепой. Когда выдвигаемся? Нам уже должны были отдать приказы.
  
  Моук подошёл ближе:
  
  – Мы ещё не закончили, Бальзам – ты только что навлёк беду на меня и мой взвод, потому что я побеждал. Ты нас проклял, Худов колдун!
  
  – Никого я не проклинал! Это вышло случайно. Пойдём, Смрад, вернёмся к нашей заставе, мы и так тут достаточно задержались.
  
  – Сержант, нам в другую сторону!
  
  – Тогда веди! Кто планировал этот проклятый лагерь? Ничего в нём не найдёшь!
  
  Сержант Моук шагнул было за ними, но его удержал капрал Штабель.
  
  – Всё ясно, сержант. Я слышал о таком от своего папаши. Это у него путаница
  . Находит такое на некоторых перед битвой. Они перестают вообще что-либо соображать. Обычно проходит, как бой начнётся, но если нет и если у Бальзама не пройдёт – это его взвод обречён, а не наш.
  
  – Ты уверен, Штабель?
  
  – А то. Помнишь Кулака Гэрнета? Слушай, всё будет в порядке. А нам надо проверить оружие напоследок.
  
  Мок вложил клинок в ножны:
  
  – Хорошая идея, займитесь этим с ребятами.
  
  В двадцати шагах от них Смрад поравнялся со своим сержантом:
  
  – Умно придумано. Ты вдрызг проигрывал. Изобразил путаницу
  , ну и ну, сержант, отлично сработано.
  
  Бальзам молча уставился на собеседника. Опять забыл – кто он такой? И что это он несёт? На каком языке он вообще говорит?
  
  – Что-то нет аппетита, – пожаловался Мазок, выбрасывая краюху хлеба подальше. Лагерный пёс подбежал, ухватил кусок и убрался восвояси.
  
  – Меня тошнит, – продолжил солдат.
  
  – Не только тебя, – ответил Может. – Я вот пойду в первых рядах, знаешь ли. Мы, сапёры, пойдём. А для вас уже дорога будет проторена. Мы пойдём закладывать заряды, то есть побежим, поминая Худа, со взрывчаткой наперевес, по пересечённой местности, по валам щебёнки, и может – под огнём со стен. Потом мы окажемся у подножья стены, и Худ знает что польётся нам на головы. Кипяток, масло, раскалённый песок, кирпичи, потроха, вёдра с дерьмом – всё это летит на нас сверху. Мы закладываем взрывчатку. Льём кислоту на воск. Переборщим – и взлетим на воздух прямо там. Несколько дюжин сапёров, и стоит одному из нас совершить ошибку или просто какому-то камню прилететь на взрывчатку – бум! Я так думаю, мы уже, считай, покойники. Пушечное мясо. Завтра утром нами закусят вороны, вот и всё. Дашь знать моим родным если что? Ваш Может подорвался под И'гхатаном, коротко и ясно. Не нужно никаких ужасных подробностей… эй, ты куда? Ох нижние боги, Мазок, иди поблюй в сторонке, ладно? Худ побери, какая гадость. Эй, Бальгрид, погляди! Наш взводный лекарь прощается с ужином!
  
  Геслер, Смычок, Спрут, Истин и Пэлла пили чай, сидя у остывающих углей костра.
  
  – Все уже так устали ждать, что умом двинулись, – бросил Геслер.
  
  – У меня перед каждым боем так, – признался Смычок. – Всё внутри холодеет и обрывается, если вы понимаете, о чём я. И каждый раз то же самое.
  
  – Но у тебя это пройдёт, как только начнётся бой, – заметил Спрут. – У нас у всех пройдёт, потому что мы бывали в сражениях. Мы знаем: проходило раньше, пройдёт и сейчас. Но большинство этих вояк не в курсе. Они не знают, что с ними случится, когда станет жарко. И сейчас до смерти перепуганы, считая, что так и будут корчиться от страха.
  
  – Большинство – и правда будет, – фыркнул Геслер.
  
  – Не скажи, сержант, – возразил Пэлла. – Я в Черепке видел кучу точно таких же желторотых новобранцев. Когда бунтовщики напали на нас, они сражались и, учитывая обстоятельства, сражались неплохо.
  
  – Но нападавших было слишком много.
  
  – Да.
  
  – Так что они погибли.
  
  – В основном – да.
  
  – Война – забавная штука, видишь ли, – сказал Геслер. – Не так уж много в ней неожиданностей, как кажется поначалу. И надежды – тоже. Герои обороняются до последней капли крови, но она рано или поздно проливается. И пусть даже они продержались дольше других – всё равно всё закончилось плохо. Всё всегда заканчивается плохо.
  
  – Провались в Бездну, Геслер, весельчак ты наш, – проворчал Смычок.
  
  – Я просто трезво смотрю на вещи, Скрип. Худов дух, вот бы Ураган был здесь – и мне не нужно было бы отвечать за весь взвод.
  
  – Да, именно это сержанты и делают, – поддакнул Спрут.
  
  – Думаешь, лучше бы Ураган был сержантом, а я – капралом?
  
  – С чего ты взял? – удивился сапёр. – Оба вы два сапога пара. Вот если бы Пэлла…
  
  – Нет, спасибо, – вклинился Пэлла.
  
  Смычок отхлебнул чаю.
  
  – Просто смотри, чтобы все держались вместе. Капитан отправляет нас прямо на острие атаки, так что мы просто бежим вперёд как можно быстрее – а все остальные пусть догоняют. А вы, Спрут?
  
  – Как только стена рухнет, я собираю своих сапёров – и встречаемся в проломе. Где Бордук?
  
  – Прогуливается. Кажется, весь его взвод хором блюёт. Бордука всё это достало, и он пошёл проветриться.
  
  – Небось, все уже расстанутся с ужином, пока отдадут приказ, – сказал Спрут. – А Может – нет.
  
  – Может – нет, – глухо рассмеялся Геслер. – Отличная шутка, Спрут.
  
  – Я, честное слово, не нарочно.
  
  Флакон, притаившийся неподалёку, в укрытой кустами впадине, усмехнулся. Так вот как к битве готовятся бывалые вояки. Точно так же, как и все.
  Это его успокоило. Почти. А может, и нет. Лучше бы они казались заносчивыми, наглыми и самоуверенными. И так впереди слишком много неизвестности.
  
  Флакон только что вернулся со сбора магов. Прощупывание показало, что в И'гхатане присутствует неясная сила, в основном жреческая, и её носители, кто бы они ни были, – напуганы и растеряны. Или необычайно скрытны. Во время наступления сапёров Флакон воспользуется Путём Меанас, чтобы сгустить окрестный сумрак и окутать воинов темнотой. Если бы у защитников был хоть какой-нибудь маг, он легко развеял бы эти чары. Но магов среди них не оказалось. Флакон больше всего переживал о том, что, полностью сконцентрировавшись на Меанасе, не сможет использовать магию духов. А значит, будет так же слеп, как и немногочисленные враги на стенах.
  
  Маг отметил, что нервничает – в Рараку он волновался куда меньше. Во время засады, которую им устроил Леоман в песчаной буре (это ведь была засада, не так ли?), бояться было некогда. Так или иначе, ощущение было не из приятных.
  
  Флакон осторожно выбрался из впадины, пригибаясь к земле, затем выпрямился и как ни в чём не бывало зашагал к лагерю. Похоже, Смычок решил оставить своих солдат один на один с тягостными мыслями перед началом боя, чтобы потом быстро взять их в оборот в самый последний момент – если получится.
  
  Корик привязывал новые фетиши к кольцам и петлям своего обмундирования: теперь рядом с вездесущими фалангами пальцев – нынешним знаком отличия Четырнадцатой армии – красовались полоски цветной ткани, птичьи кости и звенья цепи. Улыбка подбрасывала и ловила свои метательные ножи, так что клинки мягко похлопывали по коже её перчаток. Битум стоял неподалёку, уже со щитом на левой руке, и сжимал в правой латной перчатке короткий меч. Его лицо скрывало забрало.
  
  Обернувшись, Флакон посмотрел на далёкий город. За стенами было темно – ни один фонарь не горел среди старых, приземистых домов. Маг уже ненавидел И'гхатан.
  
  В темноте раздался тихий свист. Внезапно все оживились. Появился Спрут:
  
  – Сапёры, за мной. Пора.
  
  Нижние боги, пора.
  
  Леоман стоял в тронном зале фалах'да. Перед ним выстроились одиннадцать воинов – взгляды – стеклянные, кожаные доспехи, как паутиной, перевиты ремнями с многочисленными петлями и креплениями. Корабб Бхилан Тэну'алас присмотрелся к ним – все лица знакомые, но почти неузнаваемые под слоем крови и обрывками кожи. Вестники Апокалипсиса, поклявшиеся достигнуть высшей ступени служения, поклявшиеся не увидеть следующий рассвет, обречённые умереть этой ночью. Просто взглянув на них, поймав опьянённые наркотиком взгляды, Корабб похолодел.
  
  – Вы знаете, чтó должны свершить сей ночью, – обратился Леоман к избранным. – Ступайте же, мои братья и сёстры, под чистым взором Дриджны, и мы увидимся снова у врат Худа.
  
  Воины поклонились и покинули зал.
  
  Корабб глядел им вслед, пока последний из обречённых не вышел за огромные двери, а потом обернулся к Леоману:
  
  – Предводитель, что нас ждёт? Что у тебя на уме? Ты говоришь о Дриджне, но сегодня заключил сделку с Королевой Грёз. Поговори со мной, прежде чем вера моя пошатнётся.
  
  – Бедняга Корабб, – пробормотала Синица.
  
  Леоман быстро взглянул на неё, а затем ответил:
  
  – У нас нет времени, Корабб, но я скажу тебе так: я по горло уже сыт фанатиками – в этой жизни и в дюжине грядущих – по горло сыт…
  
  В коридоре раздались громкие шаги, и все обернулись, чтобы увидеть, как в зал входит высокий воин в плаще. Гость отбросил капюшон. Корабб удивлённо распахнул глаза и подался вперёд, почувствовав, как к нему возвращается надежда.
  
  – Высший маг Л'орик! Воистину, Дриджна воссиял нынче в небе!
  
  Высокий пришелец, поморщившись, потёр плечо и изрёк:
  
  – Хотел бы я прибыть сразу в город, но в малазанском лагере шныряет слишком много магов. Леоман, я и не знал, что у тебя хватит сил кого-то призвать… скажу прямо, я направлялся совсем в другое место…
  
  – Королева Грёз, Л'орик.
  
  – Опять? Что ей нужно?
  
  Леоман пожал плечами:
  
  – Среди прочего – ты.
  
  – В обмен на что?
  
  – Позже объясню. В любом случае, ты нам пригодишься сегодня ночью. Пойдём, мы собираемся взойти на Южную башню.
  
  Ещё один прилив надежды. Корабб знал, что Леоману можно доверять. У священного воителя был план, чудовищный, потрясающий план. Он зря сомневался. Корабб дал дорогу Синице, Высшему магу Л'орику и Леоману Кистеню.
  
  Л'орик. Теперь мы можем сражаться с малазанцами на равных. А значит – можем только победить!
  
  Флакон притаился в темноте, за пределами укреплённого лагеря, в нескольких шагах от горстки сапёров, которых ему предстояло защищать. Спрут, Может, Хруст, Скат и Непоседа.
  
  Неподалёку собиралась вторая группа под прикрытием Бальгрида: Таффо, Талант, Гапп, Попрыгун и Таз. Те, с кем он познакомился во время марша через пустыню, оказались сапёрами или будущими сапёрами. С ума сойти. Не думал, что у нас их столько.
  Смычка с ними не было – он поведёт остальные взводы в пролом ещё до того, как развеются дым и пыль от взрывов.
  
  Стены И'гхатана, уже изрядно потрёпанные прошлыми осадами, были одними из последних малазанских укреплений, возведённых в классическом наклонном стиле – двадцать шагов толщиной у основания. Судя по всему, сегодня сапёры впервые смогут испытать на прочность имперские фортификации – Флакон видел, как их глаза сияли в предвкушении.
  
  Кто-то подошёл к нему справа, и Флакон обернулся на звук, когда солдат опустился на корточки рядом с магом:
  
  – Это ты, Эброн?
  
  – Так точно, Ашокский полк.
  
  Флакон улыбнулся:
  
  – Его больше не существует, Эброн.
  
  Солдат постучал себя по груди:
  
  – В твоей группе мой товарищ по взводу.
  
  – По имени Хруст.
  
  – Так точно. Просто подумал, что тебе стоит знать – он опасен.
  
  – Как и все остальные?
  
  – Нет, этот случай – особый. Его выгнали из Моттских ополченцев в Генабакисе.
  
  – Извини, это мне ничего не говорит, Эброн.
  
  – Зря. Ну, смотри, я тебя предупредил. Подумай, может, стоит рассказать об этом Спруту.
  
  – Подумаю.
  
  – Да ведут тебя сегодня Опонны, парень.
  
  – И тебя.
  
  Эброн ушёл в темноту.
  
  Снова ожидание. Ни на стенах города, ни на угловых бастионах не видно огней. Никакого движения у зубчатых укреплений.
  
  Тихий свист. Флакон встретился глазами со Спрутом, и сапёр кивнул.
  
  Меанас, Путь теней, иллюзий и обмана. Маг создал образ Пути перед своим мысленным взором, представив себе постоянно движущуюся вокруг него стену, и начал сосредотачивать волю, наблюдая, как формируется рана: вначале багряное зарево, затем сам проход, прожжённый пылающей силой. Хватит! Довольно. Боги, отчего такая мощь? Негромкий звук… что-то двигалось, что-то было там, прямо за стеной Пути…
  
  Затем… всё прекратилось.
  
  Конечно, стена была не настоящая. Флакон её вообразил, чтобы найти подходящий образ для своих мыслей. А значит, он мог в любой момент избавиться от наваждения.
  
  Звучит просто, да. И невероятно опасно. Мы, растреклятые маги, должно быть, чокнутые – играем с такой мощью, убедив себя, что можем одним лишь усилием воли управлять ею, придавать ей форму, изменять её…
  
  Кровавая сила.
  
  Сильная кровь.
  
  И эта кровь – кровь Старшего бога…
  
  Спрут зашипел сквозь зубы. Флакон заморгал, кивнул и принялся придавать форму магии Меанаса. Туман, пронизанный чернильными пятнами темноты, начал расползаться по неровной земле, извиваясь вокруг каменных обломков. Сапёры вступили в колдовскую мглу и двинулись вперёд, сокрытые от глаз врагов.
  
  Флакон держался в нескольких шагах позади. Солдаты внутри магического покрова могли видеть всё без помех. Иллюзия не влияла на их органы чувств. Обычно иллюзии были одно-, в лучшем случае двугранные, так что для наблюдателей с разных сторон они не работали. Настоящие мастера своего дела, конечно, могли обмануть свет во всех направлениях, могли создать нечто настолько физически правдоподобное, что их творение двигалось как настоящее, отбрасывая тени и даже вздымая облачка иллюзорной пыли. Флакон никогда не мог достичь такого мастерства. Бальгрид когда-то смог сотворить подобное – почти смог, но всё равно было впечатляюще.
  
  Но я терпеть не могу такое чародейство. Да, результат завораживает. Интересно поиграться на досуге, но не когда на кону вопрос жизни и смерти, как сегодня.
  
  Сапёры перебросили доски через узкий ров, вырытый солдатами Леомана, и подобрались поближе к стене.
  
  Лостара Йил подошла к Тину Баральте. Они стояли вровень с границей лагеря, спиной к выстроившимся в боевые порядки солдатам. Бывший командир Лостары удивлённо взглянул на воительницу:
  
  – Не думал, что снова свидимся, капитан.
  
  Лостара пожала плечами:
  
  – Поняла, что толстею от лени, командир.
  
  – Коготь, которого ты сопровождаешь, ни у кого не вызывает приязни. Мы решили, что лучше бы ему оставаться в шатре – как можно дольше.
  
  – Никаких возражений на этот счёт.
  
  Сквозь вечернюю мглу они наблюдали, как скопления более плотной тьмы неуклонно приближаются к стенам города.
  
  – Готовы ли вы, капитан, – спросил Баральта, – обагрить свой меч нынче ночью?
  
  – Вы даже не представляете, насколько, командир.
  
  Сержант Хеллиан боролась с приступами головокружения и подступающей тошнотой, наблюдая, как маги подходят всё ближе к И'гхатану. Это же И'гхатан, да? Она обернулась к сержанту, стоявшему рядом:
  
  – Что это за город? И'гхатан. Я о нём слышала. Здесь умирают малазанцы. Кто ты такой? Кто подкапывается под стены? Где осадные орудия? Что это за штурм такой?
  
  – Я – Смычок, а ты, кажется, пьяна.
  
  – И что с того? Ненавижу драться. Разжалуй меня, закуй в цепи, брось в темницу – только без пауков. И найди того сбежавшего козла, арестуй его тоже и прикуй так, чтобы я могла дотянуться. Хочу ему глотку вырвать.
  
  Сержант уставился на неё. Хеллиан уставилась на него в ответ – по крайней мере, он не раскачивался туда-сюда. То есть раскачивался, но не сильно.
  
  – Ты не любишь драться, но хочешь ему глотку вырвать?
  
  – Ты, Сморчок, меня не путай. Я и так достаточно запуталась.
  
  – Где твой взвод, сержант?
  
  – Где-то.
  
  – Где твой капрал? Как его зовут?
  
  – Урб? Без понятия.
  
  – Худов дух.
  
  Пэлла сидел и смотрел, как Геслер, его сержант, беседует с Бордуком. Под началом сержанта из шестого взвода осталось только трое солдат – Мазок, Ибб и капрал Хабб – все остальные колдовали или взрывали стены. Конечно, от пятого взвода Геслера тоже остались только двое – Истин и сам Пэлла. По плану они должны были встретиться с остальными после прорыва – из-за этого Пэлла и нервничал. Скорее всего придётся идти в бой со всеми, кто под руку попадётся, и до Худовой жопы, из какого они взвода.
  
  Бордук дёргал себя за бороду, будто пытался её оторвать. Хабб стоял рядом с ним с кислой миной.
  
  Геслер выглядел так, будто ему чертовски скучно.
  
  Пэлла задумался о своём взводе. Что-то странное есть в этой троице. Геслер, Ураган и Истин. Не только золотистая кожа, хотя и это тоже…
  Пэлла чувствовал, что за Истином стоит присматривать – парень был по-прежнему слишком наивен, несмотря на всё, через что они прошли. Худов корабль «Силанда», который реквизировала адъюнкт и который, скорее всего, сейчас находился где-то к северу от них, в море Кансу или чуть западнее. Вместе с транспортным флотом и огромным конвоем из дромонов. Эти трое ходили на нём, на корабле с живыми отрубленными головами на мостике и кое-чем похуже на нижних палубах.
  
  Пэлла снова проверил меч. Он намотал новую кожаную полосу на рукоять, но она держалась не так плотно, как хотелось бы. Пэлла ещё не вымочил обмотку – не хотел, чтобы в бою рукоять была влажной. Солдат снял арбалет с плеча и взял в руку стрелы, приготовившись быстро его зарядить, как только придёт приказ наступать.
  
  Худовы морпехи. Надо было проситься в старую добрую пехоту. Надо было перевестись. Надо было вообще не идти в армию. Черепка мне с головой хватило. Бежать надо было, вот что.
  
  Корабб, Леоман, Л'орик, Синица и часовой стояли на самом верху дворцовой башни, которая мягко покачивалась под свистящими порывами ночного ветра. Под ними расстилался город, пугающе тёмный, будто безжизненный.
  
  – Что мы высматриваем отсюда, Леоман? – спросил Л'орик.
  
  – Терпение, мой друг – вон, гляди! – Леоман указал на крышу далёкого здания у западной стены. На плоской крыше дома блеснул неверный свет укрытого фонаря. И исчез.
  
  – И там!
  
  Ещё одно здание, ещё один отблеск света.
  
  – И ещё один! И ещё, и все на месте! Фанатики! Худовы дураки! Побери нас Дриджна, – сработает!
  
  Что сработает? Корабб недовольно нахмурился. Он поймал на себе взгляд Синицы – малазанка послала ему воздушный поцелуй. О, как он хотел её прикончить.
  
  Кучи щебня, битая посуда, дохлый, вздувшийся пёс, кости животных – у подножья стены не было ни пяди чистой земли. Флакон шёл прямо за самой первой волной сапёров, и они как раз поднимались на первый уровень укреплений по осыпающейся кирпичной стене, когда кто-то выругался и вскрикнул от боли, вступив в осиное гнездо. Только темнота спасла их от незавидной участи – осы среагировали слишком медленно – Флакон был удивлён, что они вообще выползли, пока не увидел, что именно сделал солдат. Оказалось, что он споткнулся о камень и всей ступнёй попал прямо в гнездо.
  
  Флакон немедленно отпустил Меанас, чтобы погрузиться в роящиеся огоньки осиных душ, унимая их страх и злость. Сапёры, лишившиеся магической маскировки на оставшиеся два уровня, рванули вперёд, как перепуганные тараканы из-под внезапно исчезнувшего укрытия, и добрались до основания стен намного раньше остальных взводов.
  
  Флакон взобрался наверх и притаился рядом со Спрутом:
  
  – Мы снова в тумане, – прошептал маг, – прошу прощения за перерыв. Хорошо, что это были не чёрные осы – Может уже был бы покойником.
  
  – Не говоря уж о твоём покорном слуге, – добавил Спрут. – В эту Худову штуку вступил я.
  
  – Сколько раз тебя укусили?
  
  – Два или три, правая нога онемела, но ей уже лучше, чем пятнадцать секунд назад.
  
  – Онемела? Спрут, это не к добру. Отправляйся к Мазку, как только тут закончим.
  
  – Так и сделаю. А теперь заткнись, мне надо сосредоточиться.
  
  Флакон наблюдал, как сапёр достаёт из сумки связку взрывчатки – две «ругани», связанные вместе, были похожи на пару пышных грудей. У основания к ним были прикреплены два остроконечных взрывателя – «трещотки». Спрут осторожно опустил конструкцию на землю и сосредоточился на стене: отодвинул кирпичи и камни, расчистив наклонное углубление, достаточно большое, чтобы туда поместился стенолом.
  
  «Это были только цветочки,
   – напомнил себе Флакон, глядя как Спрут погружает взрывчатку в дыру. – Теперь ягодки – кислота на восковую заглушку»
  . Маг бросил взгляд вдоль стены и заметил других сапёров, которые занимались тем же, что только что проделал Спрут.
  
  – Подожди остальных, – предостерёг подрывника Флакон.
  
  – Я своё дело знаю, маг. Занимайся волшбой и не лезь ко мне.
  
  Флакон раздражённо отвернулся. Его глаза расширились:
  
  – Эй, что это он творит – Спрут, что Хруст творит?
  
  Выругавшись, ветеран присмотрелся:
  
  – Нижние боги…
  
  Сапёр из взвода сержанта Шнура приготовил не один, а три стенолома, а весь его рюкзак был заполнен «руганью» и «трещотками». Хруст оскалился и с сумасшедшим блеском в глазах растянулся на спине, головой к стенам, вытряхнул свое добро из сумки себе на живот и начать ползти вперёд, пока его затылок не упёрся, хрустя, в каменную кладку укреплений.
  
  Спрут подобрался к нему:
  
  – Эй, ты! – прошипел он. – Ты чокнулся? Разбери эту Худову хрень!
  
  Улыбка Хруста погасла:
  
  – Но я же её сам собрал!
  
  – Не ори, идиот!
  
  Хруст перевернулся на живот и пододвинул кучу взрывчатки ближе к стене. В правой руке у него оказался блестящий флакончик.
  
  – Погоди, сейчас будет круто! – прошептал он и снова заулыбался.
  
  – Стой! Ещё не пора!
  
  Шипение, взвившийся дымок…
  
  Спрут вскочил и помчался прочь, подволакивая ногу. На бегу он кричал:
  
  – Назад! Все назад! Бегите, идиоты! Бегите!
  
  Все бросились врассыпную от стен, и Флакон тоже.
  
  Хруст обогнал мага, словно тот вообще не топтался на месте, и рванул дальше, широко ступая огромными сапожищами и нелепо вскидывая длинные ноги. Прямо у стен осталась незаложенная взрывчатка, и еще несколько зарядов лежали в шаге от укреплений. Рюкзаки сапёров, «дымари» и «горелки» были брошены позади… о нижние боги, нам конец…
  
  С верха стены раздались встревоженные крики. Щёлкнула баллиста, выстрелив вслед убегающим сапёрам. Флакон услышал, как снаряд просвистел мимо и с треском вонзился в землю.
  
  Быстрей… Маг бросил взгляд через плечо и заметил Спрута, который то и дело спотыкался. Худ нас побери! Флакон резко остановился, развернулся и побежал обратно к сапёру.
  
  – Дурень! – прорычал Спрут. – Беги, не выдумывай!
  
  – Обопрись на меня…
  
  – Ты только что покончил с собой…
  
  Спрут был вовсе не пушинкой. Флакон присел под его весом, и они бросились бежать.
  
  – Двенадцать! – выдохнул сапёр.
  
  Маг осмотрелся вокруг. Нужно укрытие…
  
  – Одиннадцать!
  
  Остатки старого фундамента, из прочного известняка, в десяти, девяти шагах…
  
  – Десять!
  
  Ещё пять шагов – укрытие выглядело неплохо – ниша с другой стороны…
  
  – Девять!
  
  Два шага вниз, и Спрут прокричал:
  
  – Восемь!
  
  Ночная тьма исчезла, выбросив напоследок перед ними острые тени. В этот момент оба солдата перепрыгнули известняковую стену, упав прямо на груду гниющих растений. Земля рванулась навстречу, одним мощным ударом вышибла воздух из лёгких мага.
  
  Раздался звук – будто рушилась гора, а затем поднялась стена камня, дыма, огня, и пролился огненный дождь…
  
  Сотрясение сбило Лостару Йил с ног через мгновение после того, как она непонимающе глядела на строй морпехов у заставы – когда тот пошатнулся и солдаты побежали назад, от надвигающейся волны; множество взрывов в несколько мгновений прогремело с обеих сторон стены, а затем волна обрушилась ей на грудь и бросила на землю, как и других.
  
  Камни неслись практически горизонтально, резко, будто выпущенные из пращи, пробивали доспехи, впивались в беззащитную плоть – крики, хруст ломающихся костей…
  
  Вспышки уменьшились, затихли, а затем вновь раскрылись одним концентрированным пламенным сгустком, смертельным цветком, который поглотил часть стены И'гхатана. Лостара привстала под градом камней, опершись на локоть, и увидела, как стена по краям провала медленно рушится, за ней оседают два трёхэтажных дома, и языки пламени взвиваются в небо, словно отлетающие души…
  
  Камнепад замедлился, но теперь, кроме осколков, прилетали и части тел.
  
  На площадке наверху дворцовой башни Корабба и его спутников сбило с ног – стражник, который их сопровождал, не смог ухватиться за низкую ограду и упал вниз. Угасающий крик бедняги был едва слышен с раскачивающейся башни из-за грохота, подобного рёву тысячи демонов, с которым в башню врезались каменные глыбы. Часть из них отскочила от стен и обрушилась на здания внизу, а затем раздался ужасающий треск и хруст, услышав который, Корабб бросился к люку, цепляясь за щели между плитами пола.
  
  – Башня рушится! – прокричал он.
  
  Двое оказались у люка раньше него: Леоман и Синица.
  
  Со скрипом и треском площадка подалась и начала медленно смещаться вниз. Поднялись клубы удушающего дыма. Корабб добрался до люка, нырнул в него головой вперёд и стал протискиваться вниз по пляшущим под ногами ступеням следом за Леоманом и малазанкой. Левой ногой Корабб угодил кому-то в челюсть и услышал, как Л'орик зарычал от боли, как выругался на неизвестном языке.
  
  Взрыв разрушил стену… нижние боги, Корабб никогда ничего подобного не видал. Как можно сражаться с этими малазанцами? С их проклятой морантской взрывчаткой, с тем, как они охотно презрели правила честной войны…
  
  Наконец они кое-как выкатились из прохода и растянулись среди кучи обломков, усыпавших первый этаж дворца. Крыло слева от них было разрушено отколовшейся частью башни. Корабб заметил ногу, торчащую из-под обломков потолка. Нога удивительно хорошо сохранилась – ни следа крови или пыли.
  
  Закашлявшись, Корабб выпрямился – глаза болят, тело исцарапано – и взглянул на Леомана, который уже стоял на ногах и отряхивал одежду от каменной пыли. Неподалёку от командира Л'орик и Синица тоже выбирались из груды кирпичей и деревянных обломков. Оглядевшись, Леоман Кистень произнёс:
  
  – Возможно, взобраться на башню была не лучшая затея. За мной, седлаем коней – если они ещё живы – и несёмся к храму!
  
  К храму Скалиссары? Но зачем и почему?
  
  Стучал гравий, грохотали крупные камни, вздымались горячие клубы пыли и дыма. Флакон открыл глаза. Маг видел вокруг только кожистую волосатую кожуру себаров и чуял только едкий запах их переспелой мякоти. Сок этих фруктов считался деликатесом – вонь была настолько невыносима, что маг знал: он никогда больше не притронется к этой дряни. Из кучи мусора слева раздался стон.
  
  – Спрут? Это ты?
  
  – Нога больше не немеет. Потрясающе, что страх может сделать с телом.
  
  – Ты уверен, что нога вообще на месте?
  
  – Более-менее.
  
  – Ты досчитал до восьми!
  
  – Что?
  
  – Ты сказал – восемь! И бум!
  
  – Надо же было тебя обнадёжить! Кстати, где это мы, Худ побери?
  
  Флакон начал выбираться наружу и с удивлением понял, что не ранен – на нём не было ни царапины.
  
  – Мы среди живых, сапёр.
  
  С первого взгляда на поле боя маг ничего не понял. Слишком светло – была же ночь, верно? Потом он заметил солдат среди обломков: кто-то корчился от боли, кто-то поднимался на ноги, все были в пыли, то и дело раздавался кашель.
  
  Пролом в южной стене И'гхатана занимал добрую треть длины, на пятьдесят шагов вглубь, и тянулся от юго-западного бастиона и до надвратных укреплений центральных ворот. Дома обрушились, а те, что ещё стояли по сторонам от пылающего пролома, полыхали, хотя в основном источником пожара были бесчисленные «горелки», брошенные сапёрами при отступлении. Пламя яростно танцевало на руинах, будто искало, куда бы перекинуться до того, как горючее истощится.
  
  Свет, вызванный взрывом, потихоньку рассеивался, растворялся в опускающихся сумерках. Спрут подобрался к магу, выковыривая из волос остатки гнилых фруктов:
  
  – Скоро можно будет идти в пролом… Боги, когда я доберусь до Хруста…
  
  – Займёшь мне место в очереди. О, я вижу Смычка… и с ним взвод…
  
  Взревели горны, и солдаты начали собираться в боевые порядки. Последние отблески огня в проломе угасали, и снова надвигалась тьма. Пыль всё еще сыпалась с небес, когда Кулак Кенеб вышел на передовую позицию, созывая к себе офицеров и выкрикивая приказы. Он увидел Тина Баральту и капитана Лостару Йил во главе небольшой колонны, которая уже выступила к крепости.
  
  Сапёры сплоховали. Это очевидно. И кое-кто из них сплоховал в последний раз. Худовы придурки, ведь их даже не обстреливали.
  
  Кенеб заметил, что пламя в самом проломе погасло, хотя устоявшие здания по обе стороны до сих пор оплетала упрямая огненная паутина.
  
  – Первый, второй и третий взводы, – обратился Кулак к Фарадан Сорт. – Тяжи идут первыми в пролом.
  
  – Морпехи уже внутри, Кулак.
  
  – Я знаю, капитан, но я хочу, чтобы подкрепление было близко, на случай если что-то пойдёт не так. Отправляй их.
  
  – Есть, Кулак!
  
  Кенеб посмотрел назад, на возвышение по другую сторону дороги, и увидел несколько человек, которые наблюдали за происходящим. Адъюнкт, Ян'тарь, Нихил и Бездна. Кулак Блистиг и вождь Галл. Кулак Темул наверняка отбыл со своими всадниками, чтобы окружить город с других сторон. Нельзя исключать вероятность того, что Леоман оставит своих сторонников на произвол судьбы и попробует сбежать в одиночку. Видали уже подобное.
  
  – Сержант Шнур!
  
  Солдат вытянулся в струнку. Кенеб заметил знак Ашокского полка на его потрёпанных доспехах, но решил не обращать внимания. Пока что.
  
  – Командуйте средней пехоте выступать, взводы с седьмого по двенадцатый.
  
  – Так точно, Кулак, держимся прямо за тяжами.
  
  – Хорошо. Нас ждут уличные бои, сержант, – если только ублюдки сразу не сдадутся.
  
  – Я бы удивился, если бы сдались, Кулак.
  
  – Я тоже. Вперёд, сержант.
  
  Наконец-то войска пришли в движение. Ожидание завершилось. Четырнадцатая шла в бой. Худ, отвернись от нас сегодня. Отвернись.
  
  Флакон и Спрут воссоединились со своим взводом. Сержант Смычок тащил тяжёлый арбалет, с зарядом «ругани», уже закреплённым на ложе.
  
  – Появился проход через пламя, – сообщил Смычок, вытирая пот со лба. Затем сплюнул: – Корик и Битум впереди. Спрут прикрывает спину, клинок наголо. За первыми двумя иду я и Улыбка. Флакон – на шаг позади нас.
  
  – Хочешь ещё иллюзий, сержант?
  
  – Нет, хочу других твоих фокусов. Одержи крыс, голубей, пауков и Худ знает что ещё тут живёт. Мне нужны глаза, чтобы разведать то, что мы не видим.
  
  – Ждёшь засады? – спросил Флакон.
  
  – Вон Бордук и его взвод, Худ их дери. Первые в проломе. Бегом, за ними!
  
  Взвод бросился бежать по неровной, усыпанной камнями земле. Сквозь пыльную завесу изредка пробивался лунный свет. Флакон сосредоточился на своих ощущениях, пытаясь найти впереди живых существ, но всё, чего он касался, мучилось от боли, умирало, убегало прочь под грудами щебня, или было без сознания от сотрясений.
  
  – Нужно отойти от зоны взрыва, – сообщил маг Смычку.
  
  – Именно, – бросил сержант через плечо, – этим и занимаемся.
  
  Солдаты добрались до края широкого оплавившегося кратера, оставленного взрывчаткой Хруста. Бордук со своим взводом уже карабкался вверх по другой стороне. Флакон заметил, что стена, по которой они лезли, состояла из руин старого города, когда-то погребенного под землёй: часть стены сползла вниз и открыла взгляду нижние уровни – сжатые, растрескавшиеся, обрушившиеся стены, потолки и пол древних зданий. Маг обнаружил, что и Бальгрид, и Может пережили взрыв, но задался вопросом, сколько же сапёров и взводных магов они потеряли. Что-то подсказывало ему, что Хруст при этом выжил.
  
  Взводу Бордука приходилось нелегко.
  
  – Заходим справа, – скомандовал Смычок, – обойдём их и будем первыми!
  
  Бордук услышал сапёра и развернулся к ним, повиснув на стене в трёх четвертях пути до верха:
  
  – Ублюдки! Бальгрид, шевели своей жирной задницей, чтоб тебя!
  
  Корик нашёл путь в обход кратера, вскарабкавшись по обломкам, и остальные последовали за ним. Флакон был слишком занят, удерживая равновесие, и не стал пытаться почуять мириады маленьких огоньков жизни за пределами зоны поражения, в самом городе. Маг понадеялся, что для этого ещё будет время.
  
  Сэтиец-полукровка внезапно остановился, и маг увидел, что Корик упёрся в препятствие – широкий провал в исковерканном древнем полу, в рост человека глубиной. На пыльных плитах были изображены жёлтые птицы в полёте, и все они будто летели под землю из-за того, как наклонилась поверхность.
  
  Корик встретился взглядом со Смычком:
  
  – Видел, как вся плита двинулась, сержант. Тут, может, и не пройти.
  
  – Худ побери! Ладно, Улыбка, доставай верёвки…
  
  – Я их бросила, – хмурясь, ответила девушка, – когда бежала сюда. Тяжёлые, как Худ…
  
  – А я их подобрал, – вклинился Спрут, снимая мотки с левого плеча и швыряя их вперёд.
  
  Смычок подался к Улыбке и двинул ей в челюсть – так, что её голова откинулась назад, а в глазах вспыхнули сначала удивление, а затем – злость.
  
  – Ты должна нести то, что я сказал нести, солдат, – рявкнул сержант.
  
  Корик подобрал один конец верёвки, отошёл на несколько шагов, затем ринулся вперёд и перепрыгнул через провал. Приземлился чисто, но на самом краю. Битум или Спрут точно не смогли бы прыгнуть так далеко.
  
  Смычок выругался, затем отдал приказ:
  
  – Кто может так же, как Корик, – вперёд. И чтобы больше никто не бросал снаряжение.
  
  Несколько мгновений спустя Флакон и Улыбка уже оказались рядом с Кориком, помогая закрепить верёвку, пока сержант с двумя сумками взрывчатки пересекал провал на руках. Сумки опасно болтались в воздухе, но были закреплены так, чтобы не столкнуться друг с другом. Флакон отпустил верёвку и двинулся на помощь Смычку, как только сержант встал ногами на землю.
  
  Спрут последовал за ним. Затем Битум, обернув верёвку вокруг себя, опустился на дно и его быстро перетащили на другую сторону на натянувшейся под весом великана стропе. Под грохот доспехов и оружия, соратники помогли капралу выбраться наверх.
  
  – Боги, – задыхаясь, произнёс Спрут, – да он весит, как треклятый бхедерин!
  
  Корик смотал верёвку и с усмешкой вручил её Улыбке.
  
  Солдаты забрались на гребень развалин с какого-то примыкавшего к внутренней стене стойла или пристройки – и за грудами щебня показалась городская улица.
  
  Взвод Бордука только ступил на неё, рассредоточившись и с арбалетами наготове. Бородатый сержант шёл впереди, капрал Хабб прикрывал его справа, в двух шагах позади. Ибб держался вровень с капралом слева, в двух шагах за ними следовали Тавос Понд и Бальгрид, затем Мазок, и в самом конце – сапёр Может. Классическое построение морпехов при наступлении.
  
  Здания вокруг были темны и безмолвны. Что-то есть в них странное
  , подумал Флакон, пытаясь осознать, что бы это могло быть… нет ставней на окнах – они все открыты. И двери тоже… каждая дверь открыта.
  
  – Сержант…
  
  Стрелы, внезапно посыпавшиеся из верхних окон домов по обе стороны улицы, были выпущены ровно в тот же момент, как из ближайших зданий с боевым кличем высыпали десятки людей, с копьями, скимитарами и щитами наготове. Стрелки не заботились о бегущих к малазанцам воинах, и двое из повстанцев вскрикнули, сражённые зазубренными наконечниками.
  
  Флакон увидел, как Бордук закружился на месте, увидел стрелу, торчащую из его левой глазницы, затем заметил вторую, пронзившую шею сержанта навылет. Кровь хлестала кругом, пока малазанец шатался, судорожно хватаясь за лицо и горло. За ним капрал Хабб скорчился, получив стрелу в живот, а потом осел на мостовую. Иббу попали в левое плечо, и солдат как раз, ругаясь, вытаскивал стрелу, когда к нему подбежал воин со скимитаром и рубанул сплеча, метя в голову. Ни шлем, ни кость не выдержали удара, и морпех пал.
  
  Взвод Смычка вступил в бой, перехватив полдюжины бойцов. Флакон оказался посреди жестокой схватки – Корик бился слева, парируя удары скимитара своим длинным мечом, а потом вогнал остриё прямо в глотку противнику. Вопя, фанатик бросился на Флакона, будто желая вцепиться ему в горло зубами, Флакон же ухватил безумие в глазах нападавшего, проник в его разум, в ураган его мыслей – всего лишь обрывки образов и черная ярость – достиг самой первозданной части мозга… вспышка силы – и воин утратил собранность движений. Он рухнул на землю, подёргивая руками и ногами.
  
  Флакона бросило в холодный пот, и маг отступил ещё на шаг назад, жалея, что не вооружён ничем, кроме короткого ножа, который держал в правой руке.
  
  Вокруг кипел бой. Крики, бряцанье металла, звон кольчуг, рычание и хрип.
  
  А сверху продолжали сыпаться стрелы.
  
  Одна из них угодила Смычку в затылок шлема, бросив малазанца на колени. Сапёр обернулся, поднимая арбалет, и пригляделся к зданию напротив – на верхних этажах было полно лучников.
  
  Флакон подался вперёд и схватил Корика за перевязь:
  
  – Назад! У Скрипа «ругань»! Все! Назад!
  
  Сержант вскинул арбалет к плечу и прицелился в окно…
  
  К ним присоединилась тяжёлая пехота: Флакон заметил, как Таффо из взвода Мозеля врубился в толпу врагов в десяти шагах от здания, в которое целился Смычок…
  
  И арбалет щёлкнул, неказистый снаряд отправился в полёт, прямо в оконный проём.
  
  Флакон бросился на землю, накрывая руками голову…
  
  На верхнем этаже прогремел взрыв, стены местами вспучились, а затем обрушились на улицу. На Флакона посыпались осколки.
  
  Кто-то накатился на него сверху, и маг почувствовал, как что-то тяжёлое и скользкое плюхнулось ему на плечо. Внезапно завоняло желчью и испражнениями.
  
  Перестук камней, жалобные стоны, языки пламени. Затем ещё один обвал – остатки верхнего этажа обрушились на нижний. Ближайшая стена с треском осела в пыль. И наступила тишина, если не считать стонов.
  
  Флакон поднял голову. И увидел, что рядом с ним лежит капрал Харбин. У солдата не было нижней части тела, внутренности разлетелись по мостовой. Глаза неподвижно уставились в небо из-под шлема. Флакон отодвинулся подальше, опустился на четвереньки и по-крабьи перебрался на другую сторону усыпанной каменными обломками улицы. Там, где Таффо сражался с кучей врагов, не было ничего, кроме кучи щебня и нескольких рук и ног, торчащих из-под неё. Ни одна из конечностей не двигалась.
  
  Корик прошёл мимо мага, добивая оглушённых противников мечом. Флакон увидел Улыбку, которая двигалась навстречу полукровке. Клинки малазанки уже были по рукоять в крови.
  
  Улица была усыпана телами. Кое-кто медленно поднимался на ноги, тряся головой и сплёвывая кровь. Флакон развернулся, стоя на коленях, опустил голову, и его вырвало прямо на мостовую.
  
  – Скрипач, ублюдок ты этакий!
  
  Кашляя, но уняв на миг желудок, Флакон увидел, как сержант Мозель подходит к Смычку.
  
  – Мы добили бы их! Мы уже штурмовали это треклятое здание!
  
  – Ну идите тогда штурмуйте вон то! – огрызнулся Смычок, указывая на дом на другой стороне улицы. – Мы их только отбросили и всё – в любой момент на нас снова посыплются стрелы…
  
  Выругавшись, Мозель подал знак трём оставшимся тяжелым пехотинцам – Подёнке, Смекалке и Уре Хэле – и они скрылись в дверном проёме.
  
  Смычок снова заряжал арбалет, на этот раз «шрапнелью»:
  
  – Бальгрид! Кто остался из вашего взвода?
  
  Тучный маг, хромая, двинулся к сержанту.
  
  – Чего? – прокричал он. – Я тебя не слышу! Чего?
  
  – Тавос Понд!
  
  – Здесь, сержант. С нами Может, м-м-м, Бальгрид – но у него кровь из ушей идёт. Мазку досталось, но должен выжить, если его исцелят. Мы валим отсюда…
  
  – К Худу вы валите. Вытаскивайте Мазка – его подберёт следующий взвод – остальные идут со мной.
  
  – Но Бальгрид оглох!
  
  – Лучше бы онемел. У нас есть сигнальные жесты, помнишь? Напомни этому придурку тоже. Флакон, помоги Битуму выбраться. Спрут, бери Корика, дуйте к тому углу впереди и ждите нас. Улыбка, заряжай арбалет – чтобы он торчал вверх и ты следила за всем, что на крышах и ниже.
  
  Флакон поднялся на ноги и добрался до места, где Битум пытался выбраться из-под обломков – на него обрушилась часть стены, но судя по всему доспехи и щит выдержали удар. Битум безостановочно ругался, но не от боли.
  
  – Так, – сказал Флакон, – давай мне руку…
  
  – Сам справлюсь, – прорычал капрал и рывком высвободил ноги. Он по-прежнему сжимал в руке короткий меч, на острие которого прилип кусочек пыльного скальпа с волосами, с которых всё ещё капало.
  
  – Ты только посмотри, – пробормотал солдат, обводя рукой заваленную обломками улицу, – тут даже Спруту нечего добавить.
  
  – У Скрипа не было выхода, – ответил Флакон. – Слишком много стрелков…
  
  – Я не жалуюсь, Флакон. Нисколько, Видел, как Бордук погиб? А Хабб? Мы могли быть на их месте, если бы сюда первыми добрались.
  
  – Бездна меня побери, об этом я не подумал.
  
  Маг смотрел, как приближается средняя пехота – сержант Шнур – Ашокский полк и всё такое.
  
  – Что тут, Худ побери, произошло?
  
  – Засада, – объяснил Флакон. – Сержант Смычок был вынужден снести здание. «Руганью».
  
  Глаза Шнура расширились.
  
  – Проклятые морпехи, – буркнул сержант и отправился туда, где сидел Смычок. Флакон и Битум последовали за ним.
  
  – Вы собрались? – спросил Шнур у сержанта. – Мы тут идём за вами, аж на пятки друг другу наступаем.
  
  – Мы готовы, но надо послать весточку в штаб. Будет много засад. Леоман хочет, чтобы мы полили своей кровью каждую улицу. Кулак Кенеб может решить послать сапёров снова вперёд, под прикрытием морпехов, чтобы снести здания – так будет безопаснее продвигаться.
  
  Шнур огляделся:
  
  – Безопаснее? Нижние боги.
  
  Он обернулся:
  
  – Капрал Осколок, ты слышал Скрипа. Отправь вестового к Кенебу.
  
  – Есть, сержант.
  
  – Синн, – добавил сержант, обращаясь к молодой девушке неподалёку, – убери нож, он уже мёртв.
  
  Синн подняла на него взгляд, но её клинок не остановился, отрезав правый указательный палец у павшего воина. Девушка повертела трофей в руках, осматривая, а затем убрала его в поясную сумку.
  
  – Какая у вас милая девочка, – заметил Смычок, – у нас когда-то тоже такая была.
  
  – Осколок! А ну стой! Отправь Синн с посланием, ладно?
  
  – Я не хочу назад! – закричала Синн.
  
  – Это приказ, – отрезал Шнур. Затем обратился к Смычку: – Мы с тяжами Мозеля пойдём прямо за вами.
  
  Смычок кивнул:
  
  – Ну что, взвод, идём полюбуемся следующей улицей?
  
  Флакон сглотнул, отгоняя очередной приступ тошноты, и присоединился к остальным, пробираясь к Корику и Спруту. Боги, зверская будет ночка.
  
  Сержант Геслер чуял: эта ночь пахла неприятностями. Вокруг чернели провалы окон, скалились распахнутые двери домов, а с соседних улиц, там, где шли другие взводы, то и дело долетали отзвуки сражений. Но у пятого взвода всё было тихо – ни движения, ни звука. Морпех поднял правую руку с двумя согнутыми пальцами и махнул ей, будто тащил что-то вниз. За его спиной послышался топот сапог по брусчатке – один из солдат бросился налево, а второй направо, и оба притихли, заняв позиции у домов на разных сторонах улицы. Истин слева, Пэлла справа, оба с арбалетами наготове, наблюдали за крышей и окнами здания напротив.
  
  Ещё один жест – и рядом с сержантом присел Песок.
  
  – Ну что там? – спросил Геслер, в сотый раз желая, чтобы Ураган был здесь.
  
  – Всё плохо, – доложил Песок. – Засады.
  
  – Так, и где наши? Иди обратно, позови Моука со взводом, и Тагга тоже – нужно, чтобы тяжи зачистили эти здания, пока нас оттуда не атаковали. Кто с нами из сапёров?
  
  – У Тома Тисси есть сапёры, – ответил Песок. – Талант, Попрыгун и Гапп, но они решили записаться в сапёры только сегодня, колокол тому.
  
  – Чудно, а взрывчатка у них есть?
  
  – Так точно, сержант.
  
  – С ума сойти. Хорошо, тащи сюда и взвод Тома Тисси. Я слышал, одну «ругань» уже выпустили, – может, это наш единственный выход.
  
  – Хорошо, сержант. Скоро вернусь.
  
  Недоукомплектованные взводы и ночной бой в странном, враждебном городе. Адъюнкт что, не в своём уме?
  
  В двадцати шагах от Геслера Пэлла, низко пригнувшись, вжимался в глинобитную стену. Кажется, наверху, в окне напротив что-то мелькнуло – или только кажется? Малазанец не был настолько уверен, чтобы поднимать тревогу. Скорее всего, это какая-то занавеска колыхнулась на ветру.
  
  Только вот ветра тут нет.
  
  Пристально глядя в это окно, морпех медленно поднял арбалет.
  
  Ничего. Только темнота.
  
  Откуда-то с юга послышались далёкие взрывы, – похоже, «шрапнель». Мы собирались наступать жёстко и быстро, и поглядите-ка – едва одолели одну улицу от пролома. Геслер слишком осторожничает, как по мне.
  
  Пэлла услышал бряцанье доспехов, оружия, тяжёлые шаги: подходили новые взводы. На секунду отведя взгляд от окна, солдат заметил, как сержант Тагг повёл своих тяжей в здание напротив. Три солдата из взвода Тома Тисси подкрались к двери дома, о который опирался Пэлла. Попрыгун, Гапп и Талант. Пэлла заметил, что они вооружены только «шрапнелями». Морпех пригнулся ещё ниже, ругаясь под нос, и снова принялся наблюдать за далёким окном, ожидая, что вот-вот кто-то из сапёров швырнёт гранату в дверной проём.
  
  На другой стороне улицы взвод Тагга ворвался в здание – изнутри раздался вопль, зазвенело оружие, послышались резкие крики…
  
  Ещё кто-то заорал, на этот раз в здании за спиной Пэллы, когда трое подрывников ринулись внутрь. Морпех съёжился – нет, идиоты, эти штуки не заносят – их забрасывают!
  
  Раздался резкий треск, со стены позади Пэллы поднялась пыль, на спину морпеху посыпался песок. Внутри закричали. Ещё один взрыв – вжавшись в землю, малазанец бросил взгляд на окно напротив…
  
  Увидел быструю вспышку…
  
  И очень удивился…
  
  Потому что в него летела стрела. Что-то громко, сильно треснуло. Голова Пэллы запрокинулась назад так, что шлем загремел о стену. Краем глаза морпех заметил лёгкое движение наверху, но зрение уже туманилось. Пэлла услышал, как его арбалет со стуком упал на мостовую, затем отстранённо отметил, что заболели колени – падая на булыжники, он ободрал с коленей кожу, прямо как в детстве, играя в переулках. Споткнулся и расцарапал коленки об острые, грязные камни…
  
  Камни такие грязные, на них полно болезней, инфекций: мама так злилась, злилась и переживала. Им пришлось идти к целителю, а это стоило денег, денег, которые они откладывали, чтобы переехать в лучшую часть трущоб. Мечту пришлось отложить, потому что он поцарапал коленки.
  
  Прямо как сейчас. И вот темнота надвигается.
  
  Мамочка, я содрал кожу с коленок. Прости, прости меня. Я оцарапал коленки…
  
  В зданиях по обе стороны улицы завязался бой. Геслер пригнулся пониже. Сержант бросил взгляд вправо и заметил Пэллу. Во лбу бедняги торчала стрела. Пэлла на мгновение задержался на коленях, а затем завалился на бок, выронив оружие.
  
  В правом здании взорвались «шрапнели», затем кое-что посерьёзнее – «горелка». Языки алого пламени взметнулись из окон первого этажа. Внутри завопили… наружу выскочил малазанец и побежал, размахивая руками, стуча по себе, чтобы сбить огонь – прямо ко взводу Моука…
  
  – Назад! – завопил Геслер, вскидывая арбалет.
  
  Моук скинул с себя плащ – его солдаты уже подбегали к горящему сапёру, не видя, что у него на спине… сумка – а в ней взрывчатка…
  
  Геслер выстрелил. Сержант попал малазанцу в грудь, и в этот же момент взрывчатка сдетонировала.
  
  Геслера отбросило назад взрывной волной, сержант растянулся на брусчатке, затем перекатился и вскочил на ноги.
  
  Моук, Штабель, Бродяга. Ожог, Гуано, Грязнуля. Все мертвы, остались только куски мяса да разможжённые кости. Шлем, всё ещё с головой внутри, ударился о стену, миг дико вертелся по мостовой и наконец-то остановился.
  
  – Истин! Ко мне! – махнул рукой Геслер, бросившись к зданию, в которое вошли тяжи и в котором звуки битвы становились всё ожесточённее.
  
  – Ты видел Песка? – спросил сержант, перезаряжая арбалет.
  
  – Н-нет, сержант. Пэлла…
  
  – Пэлла погиб, парень.
  
  Геслер увидел, что Том Тисси и то, что осталось от его взвода – Тюльпан и Скат, – идут внутрь, вслед за Таггом и тяжами. Здорово, что Том не потерял голову…
  
  Дом, поглотивший Таланта, Попрыгуна и Гаппа, полностью объяло пламя. От здания исходили волны жара. Боги, что же они там подорвали?
  
  Геслер метнулся внутрь и тут же замер. Сержант Тагг уже отвоевался – его пронзили насквозь прямо под грудиной. Тяж харкнул желчью со сгустками крови и скончался. Во внутреннем проёме двери, прямо напротив входа, с рассечённой головой лежал Робелло. Дальше, вне поля зрения сержанта, сражались другие пехотинцы.
  
  – Истин, назад, – скомандовал Геслер, – прикрывай нас с арбалетом. Тисси, пошли.
  
  Второй сержант кивнул, жестом отдал приказ Тюльпану и Скату.
  
  Солдаты ворвались в коридор.
  
  Хеллиан, спотыкаясь, шла за Урбом, но тот внезапно остановился. Она врезалась в капрала, будто в стену и, не удержав равновесие, шлёпнулась на спину.
  
  – Слышь ты, бычара!
  
  Внезапно их окружили солдаты, которые отступали от перекрёстка, волоча за собой раненых.
  
  – Кто? Что?
  
  Женщина присела рядом:
  
  – Я – Ханно. Мы потеряли сержанта. Потеряли Собелонну. И Толеса. Попали в засаду…
  
  Хеллиан поднялась на ноги, опершись одной рукой о плечо Ханно. Потрясла головой.
  
  – Значит, так, – произнесла она, ощущая, как что-то жёсткое и холодное распрямляется внутри, будто позвоночник превратился в меч или в копьё, или во что-то ещё, что не согнётся, а если согнётся, то не сломается. Боги, меня тошнит.
   – Присоединяйтесь к нашему взводу. Урб, мы какой взвод?
  
  – Без понятия, сержант.
  
  – Не важно, короче, вы теперь с нами, Ханно. Там засада? Отлично, давайте наваляем ублюдкам. Неженка, Дохляк, доставайте гранаты, которые вы спёрли…
  
  Близнецы уставились на сержанта, сначала невинно, потом оскорблённо, но и то, и другое выражение лица не возымело успеха. Братья вытащили взрывчатку.
  
  – У нас есть «дымари», сержант, и одна «трещотка», – признался Неженка. – Больше ничего…
  
  – «Дымари»? Отлично. Ханно, ты поведёшь нас к зданию, из которого на вас напали. Неженка, бросаешь перед ней «дымарь». Дохляк, ты идёшь со стороны улицы и тоже дымишь. Здесь мы не задерживаемся и не осторожничаем. Мы быстро валим вперёд, всем ясно? Быстро.
  
  – Сержант?
  
  – Чего тебе, Урб?
  
  – Ничего. Я готов, только и всего.
  
  Ну, хоть кто-то из нас готов. Так и знала, что возненавижу этот город.
  
  – Оружие наголо, солдаты. Пора убивать.
  
  Взвод тронулся с места.
  
  – Мы идём впереди всех, – заметил Гальт.
  
  – Хватит ныть, – огрызнулся сержант Бальзам, вытирая со лба пыль и пот. – Зато расчистим остальным дорогу.
  
  Сержант окинул взглядом свой взвод. Дышат тяжело, несколько порезов там и сям, но ничего серьёзного. Малазанцы сняли засаду быстро и жёстко, как Бальзам и хотел.
  
  Морпехи были на втором этаже, в комнате, забитой шелками стоимостью в целое состояние.
  
  Лоуб поведал, что они не откуда-нибудь, а из самого Даруджистана. И всё это богатство теперь валялось на полу, в крови и ошмётках человеческих тел.
  
  – Надо бы проверить верхний этаж, – предложил Горлорез, рассматривая зазубрины на своих длинных клинках. – Кажется, там что-то шуршало.
  
  – Хорошо, возьми с собой Непоседу. Смрад, дуй на ступеньки…
  
  – В смысле – на лестницу? Там приставная.
  
  – Хорошо, дуй на эту Худову лестницу. Будешь на подхвате и на стрёме, понятно? Услышишь, что наверху что-то затевается – идёшь на помощь, но вначале даёшь нам знак. Понятно?
  
  – Как день, сержант.
  
  – Хорошо, вы трое, идите. Гальт, оставайся у окна и присматривай за домом напротив. Лоуб, то же самое у другого окна. Нас ждёт ещё куча дерьма, и мы пробьёмся прямо сквозь неё.
  
  Несколько мгновений спустя шаги на верхнем этаже затихли и Смрад доложил из коридора, что Горлорез и Непоседа спускаются вниз. Вскоре все трое вернулись в комнату с шелками. Горлорез подошёл к Бальзаму и пригнулся.
  
  – Сержант, – прошептал он.
  
  – Что?
  
  – Мы кое-что нашли. И нам не нравится, чем это пахнет. Надо, чтобы ты взглянул.
  
  Бальзам вздохнул и выпрямился:
  
  – Гальт?
  
  – Полный дом врагов, на всех трёх этажах.
  
  – Лоуб?
  
  – То же самое, и даже на крыше, какой-то парень с укрытым фонарём.
  
  – Хорошо, продолжайте наблюдать. Веди, Горлорез. Смрад, обратно в коридор. Непоседа, поколдуй что-нибудь, например.
  
  Сержант последовал за Горлорезом обратно к лестнице. Верхний этаж был низким и больше походил на чердак. Много комнат, толстые стены из обожжённой глины.
  
  Горлорез подвёл его к одной из стен. На полу стояли огромные кувшины и бочки.
  
  – Вот что нашёл, – сообщил морпех и, запустив руку за одну из бочек, вытащил нечто вроде лейки из тыквы.
  
  – Ну, – поинтересовался Бальзам, – и что?
  
  Морпех пнул одну из бочек:
  
  – Эти полные. А кувшины пустые, все как один.
  
  – Так…
  
  – Оливковое масло.
  
  – Да, этот город им славен. Продолжай.
  
  Горлорез отбросил лейку и вытащил нож:
  
  – Видишь мокрые пятна на стенах? Вот, – он указал на стену остриём клинка, а затем вогнал его в глину. – Глина влажная, её положили недавно. Стены внутри полые.
  
  – Фэнера ради, солдат, ты к чему ведёшь?
  
  – Вот к чему. Я думаю, что все стены, всё это здание, заполнено маслом.
  
  – Заполнено? Маслом?
  
  Горлорез кивнул.
  
  Заполнено маслом? Что это, какая-то система труб, чтоб масло качать? Нет, Бальзам, Худа ради, не будь идиотом.
  
  – Горлорез, ты думаешь, другие здания тоже так начинены? Ты об этом?
  
  – Я думаю, сержант, что Леоман превратил И'гхатан в одну большую западню. Он хочет, чтобы мы продвигались всё глубже, сражаясь за каждую улицу…
  
  – Но как же его последователи?
  
  – А что ему до них?
  
  Но… Это значит…
  Сержант задумался о лицах врагов, о фанатизме, о наркотическом безумии…
  
  – Бездна нас побери!
  
  – Надо найти Кулака Кенеба, сержант. Надо…
  
  – Знаю, знаю. Давай выбираться отсюда, пока этот ублюдок не бросил фонарь!
  
  Началось всё паршиво, а дальше пошло ещё хуже. Но, хоть поначалу они и откатились назад, когда засады – одна за другой – перемалывали передовые взводы морпехов, теперь силы Кулаков Кенеба и Тина Баральты остановились, перегруппировались, а затем пошли в наступление, очищая один дом за другим, улицу за улицей. Кенеб знал, что где-то впереди продолжают прорываться оставшиеся морпехи, вырезая фанатичных, но плохо вооружённых и совершенно недисциплинированных воинов мятежной армии Леомана.
  
  Кенебу докладывали, что эти воины находятся в состоянии наркотического безумия, что они бьются, не обращая внимания на раны и увечья, что ни один из них не отступил, каждый – умер там, где стоял. Этого и следовало ожидать, честно говоря. Последняя битва, а в ней – героическая, мученическая гибель. Ибо таким местом стал И'гхатан, таким был, и таким останется навеки.
  
  Малазанцы возьмут этот город. Адъюнкт одержит свою первую настоящую победу. Кровавую, жестокую, но всё равно – победу.
  
  Кенеб стоял в одном квартале от пролома, спиной к дымящимся развалинам, и смотрел на вереницу раненых и бесчувственных солдат, которых переправляли назад – в расположение целителей и лекарей, смотрел, как по отвоёванным улицам шагают пехотные подкрепления – вперёд, в битву, где малазанский кулак сжимался на горле Леомана и его прихвостней, готовился раздавить последний живой побег самого восстания.
  
  Кенеб заметил женщину из «Красных клинков» Баральты, Лостару Йил. Та вела три взвода на далёкий шум боя. Неподалёку стоял сам Тин и разговаривал с капитаном Добряком.
  
  Кенеб выслал вперёд Фарадан Сорт, чтобы не терять связи с передовыми подразделениями. Они собирались собраться во второй раз уже перед самым дворцом, надеясь, что до тех пор все по-прежнему будут действовать по плану.
  
  Окрики, затем тревожные вопли – сзади. Из-за пролома!
  Кулак Кенеб развернулся на месте и увидел, как на поле за стеной взметнулась стена пламени – из неглубокой траншеи, которую выкопали воины Леомана. В ней одна за другой взрывались прикопанные амфоры с оливковым маслом, расплёскивая во все стороны горящую жидкость. Кенеб увидел, как рассыпается перед траншеей череда раненых, увидел охваченные огнём фигуры. Отчаянные крики, рёв пламени…
  
  Краем глаза он выхватил движение справа, на крыше ближайшего дома, выходившего к пролому. Фигура с фонарём в одной руке и факелом в другой, обвешанная походными флягами, окружённая амфорами, на самом краю крыши, руки раскинуты, ногами фанатик опрокидывал высокие глиняные кувшины – к его лодыжкам их привязали верёвками – их вес увлёк мятежника вниз.
  
  Прямо на развалины в проломе.
  
  Тело упало, скрылось из виду, а затем вспыхнуло огромными языками пламя…
  
  И на других крышах у городских стен Кенеб заметил фигуры – одна за другой они падали вниз. И на месте их паденья вспыхивал огонь, окружая малазанцев стеной, – пламя на бастионах, вырывается, выливается, словно алый потоп.
  
  Кенеба обдало жаром, так что Кулак отступил на шаг. Масло из разбитых бочек, скрытых под развалинами упавшей стены и рухнувших зданий, воспламенилось. Пролом заслонила демоническая стена огня.
  
  Охваченный ужасом, Кенеб огляделся и увидел полдюжины сигнальщиков из своего штаба, которые столпились около груды развалин. Взревев, Кулак бросился к ним:
  
  – Трубите отступление! Чтоб вас! Солдаты, трубите отступление!
  
  К северо-западу от И'гхатана Темул во главе отряда виканцев выехал по откосу на Лотальскую дорогу. Они так никого и не увидели. Ни единой души. Никто не бежал из города. Конники четырнадцатой армии полностью окружили его. Виканцы, сэтийцы, «Выжженные слёзы». Спасения не будет.
  
  Темул был доволен, что адъюнкт мыслила так же, как и он сам. Внезапный удар, мощный, как тычок ножом в грудь – и прямо в сердце этого проклятого мятежа. Всадники слышали далёкие взрывы, видели, как пламя высветило чёрные тучи дыма над большей частью южной стены И'гхатана.
  
  Натянув поводья на дороге, виканцы увидели перед собой следы массового исхода, запрудившего этот тракт всего несколько дней назад.
  
  Отблески пламени, далёкий рокот, словно гром, и всадники обернулись к городу. Где за каменными стенами встали стены огня, сперва из бастионов и запертых врат, затем – один дом за другим вспыхивал, порождая всё больше и больше огня.
  
  Темул ошарашено смотрел, его глубоко потрясло то, что он теперь видел. То, что он теперь понял.
  
  Треть Четырнадцатой армии оказалась сейчас внутри города. Треть.
  
  И все эти солдаты уже всё равно что мертвы.
  
  Кулак Блистиг стоял рядом с адъюнктом на дороге. Его подташнивало. Это чувство нахлынуло как воспоминание о событиях, которые он, казалось, давно оставил позади. Когда стоял на стенах Арэна и смотрел, как истребляют армию Колтейна. Безнадёжно, беспомощно…
  
  – Кулак, – рявкнула адъюнкт, – прикажите послать ещё солдат, чтобы засыпать ров.
  
  Миг он смотрел, будто ничего не понял, затем полуобернулся и подал знак одному из своих адъютантов: женщина услышала приказ, поэтому лишь кивнула и поспешно пошла прочь. Затушить этот ров, да. Но… какой смысл?
  Пролом загородила новая стена – огненная. Пламя вздымалось по всему городу, целые дома взрывались с ужасным рёвом, когда масляные языки огня вырывались наружу, разбрасывая глиняные кирпичи, превратившиеся в смертоносные огненные снаряды. А чуть дальше, на перекрёстках и проспектах, загорались всё новые здания. Одно – совсем рядом со дворцом – только что извергло из себя гейзеры пылающего масла, развеявшие тьму, так что над городом проступило окутанное клубами чёрного дыма небо.
  
  – Нихил, Бездна, – хрипло проговорила адъюнкт, – соберите наших магов – всех. Нужно потушить пламя в проломе. Нужно…
  
  – Адъюнкт, – перебила её Бездна, – у нас нет таких сил.
  
  – Старые духи земли, – мрачно добавил Нихил, – умирают, бегут от пожара, от пламенной агонии, все они умирают или бегут. Что-то вот-вот родится…
  
  У них на глазах город И'гхатан пробуждался посреди ночи ко дню – ужасному, огненному дню.
  
  Кашляя, волоча ноги, солдаты полунесли-полуволокли раненых через толпу, но идти им было некуда. Кенеб смотрел, хотя горячий воздух разъедал ему глаза, на своих воинов. Семь, восемь сотен. Где же остальные? Он знал ответ.
  
  Пропали. Погибли.
  
  На ближних улицах он видел лишь пламя, прыгавшее с дома на дом, наполнявшее жгучий воздух демоническим хохотом – злорадным, голодным, жадным.
  
  Нужно было что-то делать. Придумать что-то. Но жар, ужасающий жар – его лёгкие отчаянно втягивали воздух, несмотря на обжигающую боль, которую порождал каждый натужный вздох. Снова и снова, но воздух словно сгорел, вся жизнь в нём обратилась в пепел, так что Кулак задыхался.
  
  Пёкся заживо в собственных доспехах. Он упал на колени – как и все остальные.
  
  – Доспехи! – прохрипел Кулак, не зная, услышит ли его хоть кто-нибудь. – Снимайте! Доспехи! Оружие!
  
  Ох, нижние боги, в груди… так больно…
  
  Парировав удар клинком, она удержала скимитар врага, так что лезвия скрипнули друг о друга. Затем, когда воин надавил, Лостара Йил пригнулась, рванула свой меч вниз, а после ударила вверх, рассекая горло. Хлынула кровь. Она перешагнула через упавшего, отбила ещё один удар – копьём – услышала, как хрустнуло древко, встретившись с её клинком. В левой руке она сжимала нож-кеттру, который и вогнала в брюхо противника, провернула и рванула на себя.
  
  Лостара пошатнулась, оттолкнула падающего воина и на миг сжалась от горя, услышав, как он выдохнул женское имя, прежде чем рухнуть на мостовую.
  
  Повсюду кипел бой. От трёх её взводов осталась едва ли дюжина солдат, а из соседних зданий лезли и лезли фанатики – из торговых лавок, двери которых выбили, а изнутри повалил дым, по улице разнеслась вонь перегретого масла, треск, шипение – а потом глухой удар, и вдруг вокруг вспыхнуло пламя…
  
  Повсюду.
  
  Лостара Йил выкрикнула предупреждение, но на неё уже бросился новый мятежник. Парировав удар кеттрой, она пронзила его мечом, ногой столкнула тело с клинка, но вес мужчины чуть не вырвал рукоять у неё из рук.
  
  Позади – ужасные крики. Лостара крутанулась на месте.
  
  Из домов по обе стороны улицы вырвался поток горящего масла, растёкся среди сражавшихся – охватил их ноги, затем одежду – телабы, кожаные штаны, полотно, всюду плясало пламя. Мятежник или малазанский солдат – пламени было всё равно, оно готово было пожрать всех.
  
  Она отшатнулась от этой реки жаркой смерти, споткнулась и упала на один из трупов, успела взобраться на него за миг до того, как пылающее масло растеклось вокруг и окружило островок обожжённой плоти…
  
  Здание взорвалось огненным шаром, пламя метнулось к Лостаре. Она закричала, вскинула обе руки навстречу испепеляющему жару, готовому охватить её…
  
  Чья-то рука ухватила её сзади за перевязь, дёрнула…
  
  Больно –
  воздух выбило из лёгких – затем… чернота.
  
  – Не высовывайтесь! – выкрикнул Бальзам, продолжая вести свой взвод по извилистому переулку.
  
  А затем снова принялся осыпать всё вокруг проклятьями. Они заблудились. Не сумели прорваться обратно к Кенебу и пролому, а теперь их загоняло в угол… пламя. Некоторое время назад они уже видели дворец – через краткий разрыв в клубах дыма, и двигались, насколько мог судить Бальзам, по-прежнему в том направлении. Но внешний мир просто исчез, потонул в огне и дыме, а по пятам за солдатами следовал пожар. Словно живой охотник, для которого они стали дичью.
  
  – Нарастает, сержант! Нужно выбираться из этого города!
  
  – Думаешь, я не понимаю, Непоседа? А какого ж ещё Худа мы сейчас пытаемся сделать, по-твоему? Теперь заткнись…
  
  – У нас воздух закончится.
  
  – Уже заканчивается, кретин! А теперь закрой рот!
  
  Они добрались до перекрёстка, и Бальзам остановил своих солдат. Отсюда открывались шесть других переулков – таких же извилистых и тёмных, как этот. Из двух – тех, что слева, – клубами катился дым. Голова кружилась, каждый вздох отзывался болью, и не придавал новых сил. Далхонец вытер с глаз горячий пот и обернулся, чтобы взглянуть на своих солдат. Смрад, Горлорез, Непоседа, Гальт и Лоуб. Крепкие ублюдки – все как один. Скверная это смерть; бывает и хорошая, но явно не такая.
  
  – Ох, боги, – пробормотал он, – никогда уже не смогу в огонь смотреть так, как раньше.
  
  – Это ты в точку, сержант, – согласился Горлорез и закашлялся.
  
  Бальзам стащил с головы шлем.
  
  – Раздевайтесь, треклятые дурни, иначе заживо испечётесь. Оружие оставьте, если сможете. Мы сегодня здесь не умрём. Поняли меня? Все меня слышали?! Поняли?!
  
  – Так точно, сержант, – ответил Горлорез. – Услышали.
  
  – Хорошо. Теперь, Непоседа, есть магия, чтобы нам дорогу пробить? Хоть какая-то?
  
  Маг покачал головой:
  
  – Я бы с радостью. Но, может, чуть позже.
  
  – Это ты что хотел сказать?
  
  – Думаю, тут рождается огненный элементаль. Пламенный дух, божок. Начинается огненный смерч, провозвестник его рождения – тогда-то мы и умрём, если не успеем погибнуть раньше. Но элементаль живой. У него есть воля, сознание – он голодный и хочет убивать. Но он знает что такое страх, потому что понимает: долго не проживёт – слишком уж яростный, слишком горячий – протянет несколько дней, не больше. И другие страхи ему тоже ведомы, и вот тут-то я, может, что-то и смогу сделать – иллюзию. Воды, но не просто воды. Водного элементаля. – Чародей уставился на остальных, которые уже некоторое время недоумённо пялились на него, и пожал плечами. – А может, и не смогу. Насколько этот элементаль умный? Нужно быть довольно умным, чтоб тебя можно было обмануть. Хотя бы с собакой по уму сравняться, а лучше – ещё умнее. Беда в том, что не все согласны даже в том, что элементали вообще существуют. То есть лично я убеждён, что это стройная теория…
  
  Бальзам отвесил магу подзатыльник.
  
  – Это всё теория?!
  Ты столько воздуха потратил на это? Нижние боги, Непоседа, я тебя просто прямо сейчас убью. – Сержант встал. – Пошли, пока можем идти. К Худовой бабушке этот треклятый дворец – пошли в другой переулок, а когда явится теоретический элементаль, пожмём ему гипотетическую руку и пошлём в несуществующую Бездну. Потопали! А ты, Непоседа, больше ни слова, понял?
  
  Солдат вернулся – окутанный пламенем. Бежал, бежал от боли, но спасения нигде не было. Капитан Фарадан Сорт прицелилась и спустила арбалет. Увидела, как несчастный упал, замер, кожа его почернела в пламени, лопнула, обнажая плоть. Фарадан отвернулась.
  
  – Последняя стрела, – сообщила она, отбрасывая арбалет.
  
  Её новый лейтенант с непроизносимым именем Мадан'тул Рада как обычно промолчал. К этому его свойству Фарадан уже успела привыкнуть и ценила его, по большей части, весьма высоко.
  
  Но не теперь, когда всем им предстояло зажариться заживо.
  
  – Ладно, – добавила она, – этот маршрут списываем – у меня закончились разведчики. Ни назад, ни вперёд и, судя по всему, ни вправо, ни влево. Предложения есть?
  
  Мадан'тул Рада помрачнел. Челюсть его дрогнула, когда лейтенант попробовал языком подгнивший моляр, затем сплюнул, прищурился, глядя на дым, снял с плеча свой круглый щит, посмотрел на его опалённую поверхность. Затем поднял глаза и сказал:
  
  – Нет.
  
  Они слышали, что вверху завыл ветер, смерч взвился над городом, потянул к небу языки пламени, которые заметались, точно огромные клинки, рассекая плоть дыма. Дышать становилось всё труднее.
  
  Лейтенант вдруг вскинул голову, повернулся к стене огня, перегородившей улицу, затем поднялся.
  
  Фарадан Сорт тоже встала, потому что увидела то же, что он – странное чёрное пятно, которое растекалось по огненной стене, языки пламени отшатывались от него, умирали, а пятно разрасталось, округлялось, а в его центре появилась фигура в изорванных кожаных доспехах, от которых отваливались пряжки и заклёпки, падали и подпрыгивали на мостовой.
  
  Фигура ковыляла к ним, огонь плясал на её волосах – плясал, но не обжигал. Всё ближе – и Фарадан Сорт поняла, что это девушка, а потом узнала и лицо.
  
  – Она из ашокского взвода Шнура. Это Синн.
  
  – Как она это сделала? – спросил Мадан'тул Рада.
  
  – Не знаю, но будем надеяться, что сможет это повторить. Солдат! Сюда!
  
  Верхний этаж просто отвалился и рухнул на землю, взорвался пылью и дымом. И накрыл Таза. Хеллиан решила, что солдат даже не успел ничего заметить. Везучий ублюдок.
  Она перевела взгляд на свой взвод. Все покрыты волдырями, красные, как варёные раки. Доспехи сняли, оружие выбросили – оно стало слишком горячим, чтобы держать в руках. Морпехи и тяжи. И она – единственный сержант. Два капрала – Урб и Рим, оба мрачные. Глаза у всех красные, все хватают ртом воздух, волос почти ни у кого не осталось. Уже скоро. О, боги, я бы всё отдала сейчас за глоток спиртного. Хорошего. Холодного, тонкого, чтобы катилось по языку медленно и нежно, и мирный сон манил как последняя капля в пересохшем горле. О, боги, да я поэт, когда дело доходит до выпивки, вот так-так.
  
  –
  Ладно, туда теперь не пройти. Попробуем этот треклятый переулок…
  
  – Почему? – встрял Неженка.
  
  – Потому что я там огня не вижу, вот почему. Будем двигаться, пока можем двигаться, ясно?
  
  – Давайте лучше останемся здесь – на нас рано или поздно какой-нибудь дом тоже упадёт.
  
  – Знаешь что, – прорычала Хеллиан. – Ты оставайся, но я – ждать не собираюсь. Хочешь умереть в одиночестве – валяй.
  
  И она зашагала прочь.
  
  Все остальные потянулись следом. Больше делать было нечего.
  
  Восемнадцать солдат – Смычок их сумел провести. Ещё три схватки – кровавых, безжалостных – и вот они уже присели у дворцовых ворот. Открытых нараспашку, словно пасть, полная огня. Над укреплениями клубился дым, наливался в ночи багрянцем. Флакон стоял на коленях, тяжело дышал, оглядывая других солдат. Несколько тяжёлых пехотинцев, полный взвод Смычка и большая часть солдат сержанта Шнура, а также несколько выживших морпехов из взвода Бордука.
  
  Они надеялись, да что там – молились всем богам, что найдут на точке сбора другие взводы. Ну, хоть кого-нибудь, других уцелевших, которые не сдались перед напором пламени… до сих пор. До сих пор, только и всего. Этого бы уже хватило.
  Но они были одни, и никаких следов того, что другие малазанцы тут уже побывали.
  
  Если Леоман Кистень и был во дворце, от него теперь остался только пепел.
  
  – Хруст, Может, Спрут – ко мне, – приказал Смычок, присел и положил перед собой ранец. – Ещё сапёры есть? Нет? А взрывчатка? Ладно, я свою только что проверил: воск размягчился и дальше будет только хуже – всё взорвётся, и это мой план. Всё, кроме «огневиков» – их выбрасывайте – остальное идёт точно дворцу в глотку…
  
  – А смысл? – спросил Шнур. – То есть, я не возражаю, если ты считаешь, что так умирать лучше.
  
  – Я хочу дыру пробить в этом огненном смерче – отбросить его, и мы в эту дыру проскочим, а там уж Худ знает, куда она приведёт. Но за дворцом я огня не вижу, и мне этого довольно. Что-то не нравится, Шнур?
  
  – Нет. Наоборот. Отлично. Гениально. Если б я только шлем свой не выбросил.
  
  Кое-кто рассмеялся. Хороший знак.
  
  Затем кашель. Дурной знак.
  
  Кто-то закричал, и Флакон обернулся, чтобы увидеть, как из соседнего здания выбирается фигура, увешанная флягами и бутылками, ещё одна бутыль в руке, а в другой – факел – и бежит прямо на них. А им пришлось выбросить арбалеты.
  
  Один солдат из взвода Шнура, Колокол, заревел и бросился наперерез фанатику.
  
  – Назад! – завопил Шнур.
  
  На полной скорости Колокол прыгнул на мятежника, сбил его с ног, оба повалились на землю в двадцати шагах от остальных.
  
  Флакон упал навзничь, перекатился, ударился о тела других солдат, которые делали то же.
  
  Шипение, затем снова крики. Ужасные крики. И волна жара, обжигающего, словно дыханье кузнечного горна.
  
  Затем Смычок разразился потоком брани, подхватил ранцы с морантской взрывчаткой.
  
  – Прочь от дворца! Все!
  
  – Только не я! – прорычал Спрут. – Я тебе помогу.
  
  – Ладно. Остальные! Отойти шагов на шестьдесят-семьдесят, не меньше! Больше, если получится! Бегом!
  
  Флакон поднялся на ноги, увидел, как Смычок и Спрут по-крабьи побежали к воротам дворца. Затем оглянулся. Шестьдесят шагов? Нет у нас шестидесяти шагов…
  Пламя уже охватило дома со всех сторон, куда ни посмотри.
  
  Но всё равно, чем дальше, тем лучше. Маг побежал.
  
  И столкнулся с кем-то. Этот человек ухватил его за руку и развернул на месте.
  
  Геслер. А за ним – Том Тисси и ещё горстка солдат.
  
  – Вы что творите, дурни? – резко спросил Геслер.
  
  – Пробить… дыру… в смерче…
  
  – Гнойные боги Бездны. Песок – у тебя взрывчатка ещё с собой?
  
  – Так точно…
  
  – Кретин! Давай сюда…
  
  – Нет, – вдруг заявил Истин и шагнул между ними. – Я возьму. Мы ведь уже прошли сквозь огонь, верно, сержант?
  
  С этими словами он выхватил ранец из рук Песка и побежал к воротам дворца…
  
  От которых вынуждены были отступить Смычок и Спрут – жар оказался слишком силён, пламя тянуло к ним багровые руки.
  
  – Будь он проклят! – прошипел Геслер. – Это был совсем другой огонь…
  
  Флакон вырвался из хватки сержанта.
  
  – Нужно уходить! Прочь!
  
  В следующий миг они все побежали – кроме Геслера, который направился к сапёрам у ворот. Флакон замешкался. Ничего не мог с собой поделать. Он должен
  был увидеть…
  
  Истин добрался до Спрута и Смычка, отобрал у них ранцы, забросил за плечо, а затем выкрикнул что-то и побежал к воротам дворца.
  
  Оба сапёра вскочили на ноги, бросились назад, перехватили Геслера – который явно собирался последовать за своим юным новобранцем – Спрут и Смычок потащили сержанта обратно. Геслер отбивался, повернул изувеченное лицо туда, где Истин…
  
  …уже скрылся в огне.
  
  Флакон побежал к двум сапёрам, помог оттащить прочь воющего Геслера.
  
  Прочь.
  
  Они успели отбежать на тридцать шагов по улице, направляясь к сгрудившимся у самой стены огня солдатам, когда дворец позади взорвался.
  
  К небу взлетели огромные куски камня.
  
  Флакона подбросило в воздух, завертело диким порывом ветра, маг упал и покатился среди скачущих булыжников, рук, ног, тел, лиц, открытых ртов, словно все закричали – в полной тишине. Ни звука… ничего.
  
  Голову сжала боль, пронзила уши, ударила давлением в виски, словно пытаясь смять его…
  
  Ветер вдруг сменил направление, потащил за собой языки пламени – из каждой улицы и каждого переулка. Давление ослабло. И огонь отступил, извиваясь бесчисленными щупальцами.
  
  Затем – полный штиль.
  
  Кашляя, Флакон кое-как поднялся на ноги и обернулся.
  
  Центральная часть дворца исчезла, раскололась, и широкую полосу развалин укрывали теперь лишь дым и пыль.
  
  – Пошли! –
  заорал Смычок, будто с расстояния в сотню лиг. – Вперёд! Все! Бегом!
  
  Внезапно ветер вернулся, взвыл, толкнул их вперёд – на измолоченную дорогу между изломанными, просевшими стенами дворца.
  
  Синица первой оказалась у дверей храма, толчком распахнула их ровно в тот миг, когда горизонт осветился пламенем взрывов, по всему городу… и все – внутри, за стенами.
  
  Задыхаясь, с колотящимся сердцем и сжавшимися до боли внутренностями Корабб Бхилан Тэну'алас последовал за Леоманом и малазанкой в храм Скалиссары. Отставая на пару шагов, за ним спешил Л'орик.
  
  Нет, уже не Скалиссары – Королевы Грёз. Скалиссара, богиня-покровительница оливкового масла, не позволила бы… нет, никогда бы не допустила… такого.
  
  Теперь всё становилось на свои места. Ужасная, чудовищная ясность, словно отлично подогнанные каменные блоки складывались в нерушимую стену между всем человеческим и тем… чем стал Леоман Кистень.
  
  Воины – их спутники, жившие с ними бок о бок с самого начала восстания, сражавшиеся с ними плечом к плечу против малазанцев, те, что даже сейчас бились, точно демоны, на улицах города – все они умрут. И'гхатан, весь святой город – умрёт.
  
  Они поспешно миновали центральный коридор, выскочили в неф, откуда потянуло холодным, пропылённым ветром, неведомо откуда взявшимся. Ветер принёс запах плесени, гнили и смерти.
  
  Леоман резко развернулся к Л'орику:
  
  – Открывай врата, Высший маг! Быстрей!
  
  – Нельзя так поступать, – сказал Корабб своему командиру. – Мы должны погибнуть. Этой же ночью. Сражаясь во имя Дриджны…
  
  – К Худу твоего Дриджну! – прохрипел Леоман.
  
  Л'орик уставился на Леомана так, словно увидел его впервые.
  
  – Погоди-ка, – произнёс чародей.
  
  – У нас нет на это времени!
  
  – Леоман Кистень, – невозмутимо продолжил Высший маг, – ты заключил сделку с Королевой Грёз. Опрометчивое решение. Для этой богини не имеет значения, правое твоё дело или нет. Если у неё и было когда-то сердце, он давным-давно от него избавилась, оно ей просто ни к чему. А теперь ты втянул в это всё меня – использовал, чтобы богиня, в свою очередь, тоже смогла меня использовать. Я не…
  
  – Врата, будь ты проклят! Если у тебя есть возражения, Л'орик, высказывай их ей лично!
  
  – Они все погибнут, – сказал Корабб, отступая на шаг от своего командира, – чтобы ты выжил.
  
  – Чтобы мы
  выжили, Корабб! Другого пути нет – думаешь, малазанцы когда-нибудь оставят нас в покое? Куда бы мы ни бежали? Слава костяным пяткам Худа, Когти ещё не нанесли удар, но я не собираюсь провести остаток жизни, оглядываясь через плечо и шарахаясь от каждой тени! Я был только телохранителем, чтоб мне сдохнуть. Это было её
  восстание – не моё!
  
  – Твои воины… они ждали, что ты будешь сражаться бок о бок с ними…
  
  – Ничего подобного они не ждали. Эти глупцы хотели умереть. Во имя Дриджны, – бросил Леоман и презрительно осклабился. – Вот и пусть! Пусть умрут! Лучше того – они заберут с собой на тот свет половину адъюнктской армии. Вот она, твоя слава, Корабб! – Леоман шагнул к нему, указал на двери храма. – Хочешь присоединиться к этим глупцам? Хочешь почувствовать, как лёгкие твои выгорают от жара, глаза лопаются, а кожа трескается? Хочешь, чтобы кровь вскипела в твоих жилах?
  
  – Это благородная смерть, Леоман Кистень, по сравнению… с этим.
  
  Тот зарычал, затем вновь обернулся к Л'орику:
  
  – Открывай! И не бойся, я ничего не обещал на твой счёт, кроме того, что приведу тебя сюда.
  
  – Огонь за стенами храма пробуждается к жизни, Леоман, – проговорил Л'орик. – Я могу не справиться.
  
  – И шансы на успех уменьшаются с каждым уходящим мгновением, – прорычал Леоман.
  
  В его глазах плескалась паника. Корабб удивился, потому что ей там было… не место. Не место страху в этих чертах, которые он, казалось, так хорошо знал. Знал всякое возможное для них выражение: гнев, холодное веселье, презрение, оцепенение и ступор паров дурханга. Всякое выражение… кроме этого. Кроме паники.
  
  Всё в его душе рушилось, Корабб чувствовал, будто тонет. Идёт на дно, тянется к свету наверху, но тот становится всё тусклее и тусклее.
  
  Прошипев проклятье, Л'орик обернулся к алтарю. Камень будто мерцал в сумраке – такой новый, незнакомый мрамор – с какого-то другого континента, как подумал Корабб, – пронизанный лиловыми, пурпурными прожилками, которые словно пульсировали во тьме. За алтарём располагался округлый бассейн. Над водой поднимался пар – во время их предыдущего посещения этот водоём был укрыт медными пластинами, которые теперь валялись у боковой стены.
  
  Воздух над алтарём завихрился.
  
  Она ждала на другой стороне. Отблеск – словно отражение от водной глади, затем открылся портал, поглотивший алтарь, задрожали его чёрные грани – судорожно. Л'орик натужно захрипел, словно согнулся под невидимым бременем.
  
  – Долго я его не удержу! Я вижу тебя, Королева!
  
  Из портала послышался томный, равнодушный голос:
  
  – Л'орик, сын Оссерка. Я не хочу связать тебя зароком.
  
  – Чего же ты хочешь?
  
  Несколько мгновений портал дрожал, затем:
  
  – Ша'ик мертва. Богини Вихря не стало. Леоман Кистень, вопрос к тебе. – В голосе богини прозвучала новая нотка – ироническая. – И'гхатан – то, что ты совершил здесь, – это твой Апокалипсис?
  
  Воин пустыни нахмурился, затем сказал:
  
  – Ну… да. – Леоман пожал плечами. – Не такой большой, как мы надеялись, но…
  
  – Но быть может, и этого довольно. Л'орик. Роль Ша'ик, Провидицы Дриджны… свободна. Её необходимо занять…
  
  – Зачем? – резко спросил Л'орик.
  
  – Чтобы нечто иное, нечто менее желательное, не взяло её себе.
  
  – И какова вероятность такого исхода?
  
  – Он неизбежен.
  
  Корабб смотрел на Высшего мага, чувствовал, как несутся вскачь его мысли, как складываются, благодаря словам богини, таинственные выводы в его голове. Затем:
  
  – Ты избрала кого-то.
  
  – Да.
  
  – И твой выбор нужно… защитить.
  
  – Да.
  
  – Этому избраннику грозит опасность?
  
  – Великая, Л'орик. Более того, мои желания не остались незамеченными, возможно, у нас уже не осталось времени.
  
  – Хорошо. Я согласен.
  
  – Тогда иди сюда. Ты – и остальные. Не мешкайте – мне очень трудно удерживать эту тропу открытой.
  
  В душе Корабба остался лишь пепел. Он смотрел, как Высший маг шагнул в портал и пропал в вихрящемся жидком мареве.
  
  Леоман снова обернулся к нему, и в его голосе прозвучала почти мольба:
  
  – Друг мой…
  
  Корабб Бхилан Тэну'алас покачал головой.
  
  – Ты не слышал? Другая Ша'ик… новая Ша'ик…
  
  – А новое воинство ты для неё тоже найдёшь, Леоман? Новых глупцов, которых обречёшь на смерть? Нет, мои дела с тобой окончены, Леоман Кистень. Забирай свою малазанскую девку и убирайся с глаз моих. Я погибну здесь, вместе со своими побратимами.
  
  Синица схватила Леомана за руку:
  
  – Портал рушится, Леоман.
  
  И великий воин, последний военачальник Дриджны, отвернулся – и бок о бок с малазанкой шагнул в чародейские врата. Миг спустя они растаяли, словно ничего и не было.
  
  Ничего, кроме странного ветра, поднимавшего маленькие пыльные вихри на мозаичном полу.
  
  Корабб моргнул, огляделся по сторонам. За стенами храма, похоже, начался истинный Апокалипсис, предсмертный вопль мира звучал всё выше и выше. Нет… не предсмертный. Иной…
  
  Услышав более близкий звук – шорох из бокового перехода – Корабб обнажил саблю. Подошёл к занавесу, отгораживавшему коридор. Кончиком клинка отбросил ткань в сторону.
  
  И увидел детей. Сбившихся в кучу, сжавшихся. Десять, пятнадцать… шестнадцать. Грязные лица, огромные глаза, устремлённые на него.
  
  – О, боги, – пробормотал воин. – Они о вас забыли.
  
  Все забыли. Все до единого.
  
  Корабб вложил скимитар в ножны и шагнул вперёд.
  
  – Всё в порядке, – проговорил он. – Найдём себе комнату, хорошо? И переждём.
  
  Нечто иное…
  Гром, погибель зданий, нарастающий вопль пожара, вой ветров. Вот что происходит снаружи, во внешнем мире… это же… ох, нижние духи, Дриджна…
  
  Снаружи всё громче звучали родовые крики Апокалипсиса.
  
  – Смотри! – сказал Горлорез и указал рукой.
  
  Сержант Бальзам моргнул – дым и пот резали ему глаза, будто толчёное стекло, – и смог рассмотреть полдюжины фигур, которые пересекали улицу впереди.
  
  – Кто?
  
  – Малазанцы, – заявил Горлорез.
  
  Из-за спины Бальзама послышалось:
  
  – Отлично. Побольше начинки для пирожков – будет нам угощение…
  
  – Когда я сказал «заткнись», Непоседа, я это и имел в виду. Ладно, пошли с ними поболтаем. Может, они не настолько заблудились.
  
  – Да ну? Глянь, кто их ведёт! Эта, вечно пьяная, как бишь её? Да они, небось, просто пытаются найти ближайшую наливайку!
  
  – Я серьёзно, Непоседа! Ещё одно слово, и я тебя насквозь продырявлю!
  
  Широкая ладонь Урба опустилась ей на руку, сжала и развернула: Хеллиан увидела, что в ним ковыляет ещё один взвод.
  
  – Слава богам, – прохрипела она, – они-то должны знать, куда идут…
  
  Чуть не прижимаясь к земле, приблизился сержант. Далхонец, лицо вымазано высохшей глиной.
  
  – Я – Бальзам, – сообщил он. – Куда бы вы ни шли, мы – с вами!
  
  Хеллиан нахмурилась.
  
  – Ладно, – бросила она. – Топайте следом, и мы мигом окажемся в шоколаде.
  
  – Знаешь, как выбраться отсюда?
  
  – Ага, по тому переулку.
  
  – Отлично. И что там?
  
  – Единственное место, которое пока не горит, крысёныш далхонский!
  
  Хеллиан знаком приказала своему взводу двигаться дальше. Что-то показалось впереди. Какой-то громадный, тёмный купол. Малазанцы шли теперь мимо храмов – ворота нараспашку, створки бьются в порывах оглушительно горячего ветра. Жалкие остатки одежды на ней уже начали дымиться. Хеллиан чувствовала запах собственных горящих волос.
  
  Рядом с ней возник солдат. По-прежнему в перчатках, он сжимал в руках пару длинных ножей.
  
  – Зря ты ругаешься на сержанта Бальзама, женщина. Он нас сюда привёл.
  
  – Как тебя звать? – откликнулась Хеллиан.
  
  – Горлорез…
  
  – Мило. Теперь иди и перережь себе горло. Никто никого ещё никуда не привёл, треклятый ты идиот. А теперь, если только ты не спрятал под рубашкой бутылочку холодного вина, иди подоставай кого-нибудь другого.
  
  – Пьяная ты добрее, – буркнул солдат и отстал.
  
  Ага, пьяные все добрее.
  
  У дальнего края обрушившегося дворца Хромому на ногу свалился кусок стены. Вопил он так, что даже перекрывал вой огненного ветра. Шнур, Осколок и ещё несколько человек из взвода Ашокцев вытащили несчастного из-под обломков, но сразу стало ясно, что нога сломана.
  
  Впереди раскинулась какая-то площадь, где раньше, видимо, был рынок, а за нею вздымался огромный купол храма за высокой стеной. Остатки сусального золота текли по бокам купола, точно дождевая вода. Над площадью катился плотный слой дыма, так что купол словно парил в воздухе, освещённый языками пламени. Смычок жестом подозвал остальных к себе.
  
  – Пойдём в этот храм, – сообщил он. – Скорее всего, толку от этого никакого – надвигается треклятый огненный смерч. Никогда сам такого не видал, и лучше бы мне его и не видеть. В общем, – сержант закашлялся, затем сплюнул, – ничего другого я придумать не могу.
  
  – Сержант, – мрачно проговорил Флакон, – я чувствую… что-то. Живое. В этом храме.
  
  – Ладно, может, придётся подраться за то, чтобы найти себе место, где потом сгорим. Хорошо. Может, их там столько, что они всех нас сумеют перебить, – и это не так уж плохо.
  
  Нет, сержант. И даже не близко. Но Худ с ними.
  
  – Добро. Давайте попробуем перебраться через площадь.
  
  На первый взгляд казалось, что это просто, но им не хватало воздуха, а ветер обжигал не хуже раскалённого железа – и никаких стен рядом, чтобы укрыться. Флакон понимал: ничего не выйдет. Невыносимый жар ел ему глаза, песком сыпался в глотку с каждым натужным вздохом. В мареве боли он разглядел несколько фигур, которые возникли где-то по правую руку и побежали через дым. Десять, пятнадцать, два, три десятка – некоторые в огне, другие с копьями в руках…
  
  – Сержант!
  
  – Нижние боги!
  
  Воины бросились в атаку. Здесь, на этой площади, в этом… пекле. Горящие тела упали, покатились, раздирая себе лица ногтями, но другие заняли их место.
  
  – Стройся! – заревел Смычок. – Боевое отступление – к стене храма!
  
  Флакон ошалело уставился на подбегавшую толпу. Стройся? Боевое отступление? А чем нам драться?
  
  Один из солдат Шнура возник рядом с ним, взмахнул рукой:
  
  – Ты! Ты же маг, да?
  
  Флакон кивнул.
  
  – Я – Эброн. Мы должны встретить этих ублюдков магией – другого оружия не осталось…
  
  – Ладно. Давай всё, что у тебя есть, я помогу.
  
  Три женщины из тяжёлой пехоты – Смекалка, Подёнка и Ура Хэла – выхватили ножи и выстроились в ряд, прикрывая остальных. Один удар сердца спустя к ним присоединился Курнос, сжимая громадные кулаки.
  
  Первые два десятка нападавших, оказавшись на расстоянии пятнадцати шагов от малазанцев, метнули копья, будто это были дротики. И Флакон заметил, что в полёте древка вспыхнули, окутались дымным венком.
  
  Кто-то закричал, затем тяжёлое оружие глухо вонзилось в цель. Уру Хэлу развернуло – копьё пробило ей левое плечо, древко с треском врезалось в горло Подёнке. Ура Хэла упала на колени, а Подёнка зашаталась, затем выпрямилась. Сержант Смычок лежал – копьё пронзило его правую ногу. Осыпая всё и вся проклятьями, он попытался выдернуть наконечник, а другая его нога при этом дёргалась так, словно обрела собственную жизнь и обезумела. Тавос Понд врезался в Флакона и повалил его, а сам пролетел мимо – ему отсекли половину лица, глаз болтался на ниточке плоти.
  
  За миг до того, как до них добрались обезумевшие мятежники, волна чародейства поднялась стеной густого серебристого дыма, который окутал воинов. Вопли, падающие тела, кожа и плоть потемнели, осыпались с костей. Внезапный ужас.
  
  Флакон понятия не имел, к какой именно магии прибегнул Эброн, но сам высвободил Меанас, сделав дымную стену вдвое гуще и шире – иллюзия, конечно, но воинов пустыни охватила паника. Они падали, чтобы откатиться от дыма, прикрывали глаза руками, извивались, на мостовую хлынула блевотина. Атака разбилась о чародейство, и когда ветер отбросил ядовитую тучу, малазанцы уже видели лишь бегущие прочь фигуры – далеко в стороне от груды трупов.
  
  От дымящихся, разгорающихся тел.
  
  Корик подобрался к Смычку, который уже выдернул копьё, и принялся затыкать колотую рану в ноге узелками ткани. Флакон подошёл к ним – кровотечение не сильное. Но всё равно по мостовой уже растеклась приличная лужа.
  
  – Заканчивайте с ногой! – приказал он сэтийцу-полукровке. – Нужно убираться с площади!
  
  Шнур и капрал Тюльпан занимались Урой Хэлой, а Бальгрид и Недочёт догнали и повалили на землю Тавоса Понда. Флакон видел, как Недочёт засунул болтавшийся глаз обратно в глазницу, а затем обмотал голову солдата какой-то тряпкой.
  
  – Тащите раненых! – закричал сержант Геслер. – Живей, дурни треклятые! К той стене! Нужно найти проход внутрь!
  
  Ошалевший Флакон наклонился, чтобы помочь Корику поднять Смычка.
  
  И заметил, что его пальцы посинели. Рокот в ушах оглушил его, и всё завертелось вокруг.
  
  Воздух. Нам нужен воздух.
  
  Рядом возникла храмовая стена, и солдаты пошли вдоль неё. Пытаясь найти вход.
  
  Они лежали кучами, умирали от удушья. Кенеб пополз по разбитым камням, вцепляясь покрытыми волдырями руками в обломки. Густой дым, невыносимый жар, а теперь, похоже, помутился разум, его одолело дикое, невозможное видение – женщина, мужчина, ребёнок – вышли из пламени.
  
  Демоны, прислужники Худа.
  
  Голоса, такие громкие, немолчный вой, всё сильней – и тьма растеклась во все стороны вокруг трёх жутких фигур, потекла по сотням тел…
  
  Да, разум его тоже умирает. Наверняка, ведь Кулак вдруг почувствовал, как отступает жестокий жар, а в лёгкие льётся сладкий воздух. Смерть, что ещё это может быть? Я пришёл. К Вратам Худа. О, боги, такое облегчение…
  Чья-то рука перевернула его на спину – мучительная боль, пальцы сомкнулись на обожжённой коже.
  
  Моргая, он уставился на грязное, покрытое волдырями лицо. Женское. Знакомое.
  
  И женщина говорила, что-то говорила…
  
  Мы теперь все умерли. Друзья. Встреча у Врат Худа…
  
  – Кулак Кенеб! Тут сотни солдат!
  
  Да.
  
  – Они ещё живы! Синн удерживает огонь, но долго она так не протянет! Мы сейчас попробуем прорваться! Понимаете меня? Нам нужна помощь, нужно всех заставить подняться на ноги!
  
  Что?
  
  –
  Капитан, – прошептал Кенеб. – Капитан Фарадан Сорт.
  
  – Да! А теперь – встать, Кулак!
  
  Огненный смерч набирал силу над И'гхатаном. Никогда в жизни Блистиг не видел ничего подобного. Острые, вертлявые, извилистые языки пламени словно рубили на куски густые клубы дыма. Яростные ветра впивались в тучи, уничтожали их в багровом мареве.
  
  И жар… Нижние боги, такое ведь уже было прежде. В этом же самом Худом проклятом городе…
  
  Угловой бастион взорвался огненным шаром, вверх взметнулись потоки пламени – всё выше и выше…
  
  Налетевший сзади ветер заставил всех на дороге пошатнуться. В осадном лагере сорвало шатры и палатки, полотнища взвились в воздух, дикой стаей устремились к И'гхатану. Кони закричали в туче песка и пыли, которая обрушилась на них, точно пустынная буря.
  
  Блистиг упал на колени. Рука сомкнулась у него на воротнике, развернула. Кулак уставился в лицо, которого сначала даже не узнал. Грязь, пот, слёзы и паника – адъюнкт.
  
  – Отодвинуть лагерь! Всем!
  
  Он едва слышал слова Тавор, но кивнул, поднялся, повернулся навстречу ветру и направился к краю дороги. Что-то рождается, так сказал Нихил. Что-то…
  
  Адъюнкт кричала. Отдавала приказы. Блистиг спустился по обочине вниз. Мимо проскользнули Нихил и Бездна – туда, где осталась стоять на тракте адъюнкт.
  
  Изначальный напор ветра слегка ослаб, но продолжал мерно тянуть воздух в город, в сердце бушующего пожарища.
  
  – Там солдаты! – закричала адъюнкт. – За проломом! Их нужно вывести!
  
  Мальчишка Свищ взобрался по откосу вместе с собаками – Кривым и Тараканом.
  
  А затем уже мимо Блистига помчались и другие фигуры. Хундрилы. Колдуны, ведьмы. Пронзительные голоса, надрывные ноты, нарастающая сила поднималась от измученной земли. Кулак Блистиг развернулся – ритуал, магический обряд, что они затеяли? Бросил взгляд назад, на хаос в лагере, увидел офицеров среди солдат – они не дураки. Они уже взялись отодвигать лагерь…
  
  С дороги послышался громкий голос Нихила:
  
  – Мы её чувствуем! Кого-то! О, нижние духи, какая мощь!
  
  – Помоги ей, будь ты проклят!
  
  Ведьма завопила и вспыхнула огнём прямо на дороге. В следующий миг двое колдунов, которые сгорбились рядом с Блистигом, расплавились прямо на глазах, рассыпались горстью белого пепла. Он смотрел на это с нарастающим ужасом. Помочь ей? Кому? Что происходит?
  Кулак снова вышел на край дороги.
  
  И увидел в самом центре пролома тёмное пятно среди пламени.
  
  Огонь охватил ещё одну ведьму, затем потух, когда что-то
  прокатилось по всем на дорогу – холодная, сладостная сила – точно дыханье милосердного бога.
  Даже Блистиг, который презирал всякое чародейство, чувствовал эту эманацию, эту ужасную, прекрасную волю.
  
  Которая отгоняла пламя прочь от пролома, открывая вихрящийся тёмный тоннель.
  
  Их которого вышли, еле передвигая ногами, фигуры.
  
  Бездна стояла на коленях рядом с Тавор – только адъюнкт ещё стояла – и Блистиг увидел, как виканка обернулась к ней, услышал её слова:
  
  – Это Синн. Адъюнкт, эта девочка – Высший маг. А она сама даже не знает…
  
  Адъюнкт обернулась, заметила Блистига.
  
  – Кулак! Встать. Взводы и целителей – вперёд. Живо! Они выходят – Кулак Блистиг, вы меня понимаете? Им нужна помощь!
  
  Он поднялся на колени, но только на это и хватило сил. Блистиг неотрывно смотрел на эту женщину. Точнее, на чёрный силуэт, за которым мир обратился в буйное пламя, растущий огненный смерч, всё более и более грозный. Что-то холодное, пропитанное ужасом, сгустилось у него в груди.
  
  Видение.
  
  Он только и мог, что смотреть.
  
  Тавор зарычала, повернулась к щуплому мальчишке, который стоял поблизости.
  
  – Свищ! Найди офицеров в лагере! Нам нужно…
  
  – Да, адъюнкт! Семь сотен и девяносто один, адъюнкт. Кулак Кенеб. Кулак Тин Баральта. Живы. Я сейчас приведу к ним помощь.
  
  А затем мальчишка пробежал мимо Блистига, вниз по откосу, а следом за ним – собаки.
  
  Видение. И знамение, да. Теперь я знаю, чтó нас ждёт. В самом конце. В самом конце всего, в конце долгой, долгой дороги. О, боги…
  
  Но она уже отвернулась, оказалась к нему спиной. Она смотрела на горящий город, на жалкую, дрожащую череду выживших, которые продолжали выходить из колдовского тоннеля. Семь сотен и девяносто один. Из трёх тысяч.
  
  Но она слепа. И не может увидеть, то, что я вижу…
  
  Адъюнкт Тавор. И пылающий мир.
  
  Двери с грохотом распахнулись, и внутрь вкатилась волна дыма и жара, омыла лодыжки Корабба, затем устремилась вверх, дым заклубился под куполом, заметался под ударами сквозняков. Воин загородил собой сбившихся в кучку детей и обнажил саблю.
  
  Он услышал голоса – малазанская речь – затем увидел фигуры в сумраке коридора. Солдаты, впереди – женщина. Заметив Корабба, они замерли.
  
  Мужчина шагнул вперёд и оказался перед женщиной. На его обожжённом лице ещё можно было различить изуродованные следы татуировки.
  
  – Я – Ютарал Гальт, – прохрипел он. – Пардиец…
  
  – Предатель! – рявкнул Корабб. – Я – Корабб Бхилан Тэну'алас, второй после Леомана Кистеня. А ты, пардиец, – предатель!
  
  – Какое это имеет значение? Мы все умрём, так или иначе.
  
  – Хватит, – сказал по-эрлийски, но с сильным акцентом, другой солдат – чернокожий. – Горлорез, иди и убей этого дурня…
  
  – Погодите! – воскликнул пардиец, затем склонил голову и добавил: – Сержант, прошу вас. В этом нет смысла…
  
  – Эти ублюдки заманили нас в ловушку.
  
  – Нет, – возразил Корабб, вновь привлекая внимание малазанцев. – Леоман Кистень сделал это с нами. Он, и лишь он один. Мы… нас всех предали…
  
  – И где он прячется? – спросил Горлорез, взвешивая на руках свои длинные ножи; в его бледных глазах застыло кровожадное выражение.
  
  – Сбежал.
  
  – Тогда его перехватит Темул, – заявил Ютарал Гальт, поворачиваясь к сержанту. – Они окружили город…
  
  – Без толку, – перебил Корабб. – Он не выходил за стены города. – Воин указал рукой на алтарь у себя за спиной. – Чародейские врата. Королева Грёз – она забрала его отсюда. Его и Высшего мага Л'орика, и малазанку по имени Синица…
  
  Двери вновь распахнулись, и малазанцы резко обернулись на звук голосов – стонов боли, кашля, ругани, а затем расслабились. Свои. Корабб понял, что врагов стало больше. Он оглянулся, чтобы взглянуть на детей, отшатнулся от ужаса, который стоял в их глазах, и вновь повернулся к малазанцам, ибо детям он не мог сказать ничего. Ничего такого, что стоило бы услышать.
  
  Ввалившись в зал, Флакон судорожно глотнул воздуху. Холодного, пыльного – как? откуда? – а затем Спрут снова закрыл створки и выругался, так как обжёг руки.
  
  Впереди, на пороге двери в алтарный чертог, стояли малазанцы. Бальзам и его взвод. Пьяница из Картула, Хеллиан. Капрал Рим и несколько тяжей из взвода Собелонны. А за ними, в нефе, одинокий воин-мятежник, а у него за спиной – дети.
  
  Но воздух – воздух…
  
  Корик и Битум пронесли мимо него Смычка. Подёнка и Смекалка снова выхватили мясницкие ножи, но мятежник уже отбросил тяжёлый скимитар, и тот зазвенел по мозаичному полу. Нижние боги, один из них только что сдался.
  
  От каменных стен исходил жар – бушевавший снаружи огненный смерч не пощадит и этот храм. Последние двадцать шагов от угла храма до фасада едва не стоили им всем жизни: ни ветерка, воздух разрывается от треска взрывающихся кирпичей, трескающихся булыжников мостовой… Пламя питалось будто самим воздухом, с рёвом неслось по улицам, по спирали взвивалось вверх, стояло над городом, точно огромные змеи с раздутыми капюшонами. И звук – маг его по-прежнему слышал, за стенами, всё ближе и ближе – звук… ужасный. Ужасный.
  
  Геслер и Шнур подошли к Бальзаму и Хеллиан, и Флакон пододвинулся ближе, чтобы услышать, о чём они будут говорить.
  
  – Кто-нибудь поклоняется Королеве Грёз? – спросил Геслер.
  
  Хеллиан пожала плечами:
  
  – Сдаётся мне, начинать чуток поздновато. Но всё равно – Корабб Бхилан Тэну'алас, вон тот наш пленник, он сказал, что Леоман уже заключил с ней сделку. Конечно, может так выйти, что она не держит любимчиков…
  
  Внезапный громкий треск переполошил всех – алтарь раскололся. И Флакон заметил, что Хруст, безумный сапёр, только что закончил на него мочиться.
  
  Хеллиан расхохоталась:
  
  – Ну, эту идею вычёркиваем.
  
  – Худовы яйца! – прошипел Геслер. – Кто-нибудь, убейте же этого кретина, пожалуйста!
  
  Хруст заметил внезапное внимание. И с невинным видом огляделся по сторонам:
  
  – Чего?
  
  – Хочу с тобой словечком перекинуться, – проговорил Спрут, вставая. – По поводу стены…
  
  – Я не виноватый! Никогда раньше «руганьки» эти в руках не держал!
  
  – Хруст…
  
  – И звать меня не так, сержант Шнур. Я Джамбер Валун, я раньше был главмаршалом в Моттских ополченцах…
  
  – Только ты уже не в Мотте, Хруст. И ты уже не Джамбер Валун. Ты – Хруст, лучше привыкай.
  
  За спиной Флакона прозвучал голос:
  
  – Он сказал «в Моттских ополченцах»?
  
  Флакон кивнул Смычку:
  
  – Так точно, сержант.
  
  – Нижние боги, кто ж его-то
  взял в армию?!
  
  Пожав плечами, Флакон принялся разглядывать Смычка. Корик и Битум донесли его до входа в неф, и теперь сержант прислонился к боковой колонне, вытянув перед собой раненую ногу. Лицо его было бледным.
  
  – Лучше я займусь…
  
  – Без толку, Флакон – стены вот-вот взорвутся. Даже от этой треклятой колонны идёт жар. Удивительно, что здесь ещё остался воздух… – Сержант вдруг замолк, нахмурился, а затем приложил ладонь к плиткам пола. – Ага.
  
  – Что? Что?
  
  – Холодный воздух просачивается снизу между плитками.
  
  Крипта? Подвал? Но там бы воздух был затхлый…
  
  –
  Я скоро вернусь, сержант, – сказал он, развернулся и направился к треснувшему алтарю.
  
  За ним исходил паром небольшой бассейн. Он уже чувствовал ветер, дувший словно из-под пола. Маг опустился на четвереньки.
  
  И отправил свои чувства вниз, принялся искать искорки жизни.
  
  Вниз, через слои плотно спрессованных развалин, затем – движение во тьме, проблеск жизни. Паника, бегство вниз, всё ниже и ниже, ветер гладит шёрстку – крысы. Бегущие крысы.
  
  Бегут. Куда?
  Его чувства потекли дальше, вглубь развалин, касаясь то одного животного, то другого. Тьма, тихие стоны воздуха. Запахи, эхо, влажные камни…
  
  – Все! – закричал, вскакивая, Флакон. – Нужно пробить пол! Хватайте, что найдёте, – нужно пробиться вниз!
  
  Остальные посмотрели на него так, словно маг сошёл с ума.
  
  – Нужно прокопаться глубже! Этот город – он построен на развалинах! Нужно найти путь вниз – чтоб вам всем сдохнуть – воздух же откуда-то берётся!
  
  – А мы кто, по-твоему? – возмутился Шнур. – Муравьи?
  
  – Там внизу крысы, я видел их глазами – видел! Пещеры, залы – переходы!
  
  – Ты что? –
  накинулся на него Шнур.
  
  – Отставить, Шнур! – приказал Смычок, поворачиваясь к ним со своего места у колонны. – Слушайте его. Флакон, ты можешь проследить за какой-нибудь из этих крыс? Управлять ею?
  
  Флакон кивнул:
  
  – Но под храмом заложен фундамент… нам нужно пробиться вниз…
  
  – Как? – взорвался Спрут. – Мы же от всей взрывчатки избавились!
  
  Хеллиан отвесила подзатыльник одному из своих солдат:
  
  – Эй ты, Дохляк! Осталась у тебя та «трещотка»?
  
  Все сапёры в зале внезапно окружили солдата по имени Дохляк. Он в ужасе заозирался, затем вытащил треугольный, покрытый медью зубец.
  
  – Прочь от него! – крикнул Смычок. – Все. Все, кроме Спрута. Спрут, ты же справишься, правда? Без ошибок.
  
  – Без единой, – процедил Спрут, осторожно забирая зубец из рук Дохляка. – У кого ещё меч остался? Ну, хоть что-нибудь большое и крепкое, чтобы разбить плитки на полу…
  
  – У меня, – отозвался вдруг воин-мятежник. – Точнее – у меня был скимитар. Вон он лежит.
  
  Сабля мгновенно оказалась в руках у Тюльпана, который принялся молотить по плиткам с таким бешенством, что выложенные в мозаику драгоценные камни полетели во все стороны, но вскоре в полу появилось прямоугольное углубление.
  
  – Сгодится, отойди теперь, Тюльпан. Все – отойдите как можно ближе к внешним стенам, а потом закройте лица, глаза и уши…
  
  – Думаешь, нам на это всё рук хватит? – поинтересовалась Хеллиан.
  
  Смех.
  
  Корабб Бхилан Тэну'алас посмотрел на них, словно все малазанцы вдруг лишились рассудка.
  
  Оглушительный, усиленный эхом треск раскатился по храму, сверху посыпалась пыль. Флакон задрал голову и увидел вместе с остальными, что языки пламени врываются теперь в рассёкшую оседающий купол щель.
  
  – Спрут…
  
  – Вижу. Молитесь, чтоб «трещотка» его нам на голову не обвалила.
  
  Сапёр установил зубец.
  
  – Флакон, в какую сторону направить?
  
  – К алтарю. Там есть пустота, две, может, три сажени вниз.
  
  – Три? Нижние боги. Что ж, поглядим.
  
  Внешние стены уже сильно раскалились, резкий треск заполнил воздух – массивный храм начал оседать. Солдаты слышали, как скрежещут под изменчивым давлением камни фундамента. Жар нарастал.
  
  – Шесть! – выкрикнул Спрут и рванулся прочь от ямы.
  
  Пять… четыре… три…
  
  «Трещотка» взорвалась, осыпала всё вокруг смертоносным градом каменных обломков и осколков плитки. Послышались крики боли, дети завопили, пыль и дым наполнили воздух – а затем, снизу раздался звук падающих булыжников, которые катились, отскакивали и валились дальше – в пустоту…
  
  – Флакон.
  
  Услышав голос Смычка, маг пополз вперёд, к пролому в полу. Нужно найти другую крысу. Где-то внизу. Крысу, которую оседлает моя душа. Крысу, которая выведет нас отсюда.
  
  Он ничего не сказал остальным о том, что ещё почувствовал среди дрожащих искорок жизни, мерцавших в бесчисленных слоях мёртвого, погребённого города – что он уходил далеко, далеко, далеко вниз – а воздух нёс запах разложения, тяжёлой тьмы, узких, мучительных лазов. Вниз. Все крысы бегут вниз. И ни одна, ни одна не выбралась на волю, к ночному воздухе. Ни одна.
  
  Крысы бегут. Даже когда бежать некуда.
  
  Мимо Блистига несли обожжённых, раненых солдат. Боль, шок, потрескавшаяся, багровая, точно запечённое мясо, плоть – да она, наверное, и вправду запеклась. Вместо волос – белый пепел: на руках и ногах, на лбу вместо бровей, на покрытых волдырями головах. Почерневшие остатки одежды, ладони, приваренные к рукоятям – Кулак хотел отвернуться, так отчаянно хотел отвернуться… но не мог.
  
  Он стоял в полутора сотнях шагов от дороги, от горевшей на обочине травы, и по-прежнему чувствовал жар. Вдали огненное божество пожирало небо над И'гхатаном, а сам город сжимался, заваливался, плавился в слой окалины, в шлак, и смерть города казалась ему столь же ужасной, сколь и череда выживших воинов Кенеба и Баральты.
  
  Как он мог это сделать? Леоман Кистень, имя твоё станет отныне проклятьем, которое никогда не забудут. Никогда.
  
  Кто-то подошёл к нему, но Блистиг обернулся далеко не сразу. И нахмурился. Коготь, Жемчуг. Глаза у него были красными – наверняка дурханг, он ведь не выходил из своего шатра, который стоял в дальней части лагеря. Словно ему было глубоко плевать на все ужасы этой ночи.
  
  – Где адъюнкт? – глухим, хриплым голосом спросил Жемчуг.
  
  – Помогает с ранеными.
  
  – Она сломалась? Упала на четвереньки в пропитанную кровью грязь?
  
  Блистиг внимательно присмотрелся к Жемчугу. Эти глаза – неужели он плакал? Нет. Дурханг.
  
  – Повтори эти слова, Коготь, и жить тебе останется недолго.
  
  Высокий убийца пожал плечами:
  
  – Взгляни на этих обожжённых солдат, Кулак. Есть вещи похуже смерти.
  
  – К ним пришли целители. Колдуны, ведьмы, из моей роты…
  
  – Некоторые шрамы исцелить невозможно.
  
  – Что ты здесь делаешь? Возвращайся в свой шатёр.
  
  – Я потерял друга этой ночью, Кулак. И пойду туда, куда пожелаю.
  
  Блистиг отвёл глаза. Потерял друга. А как же две тысячи малазанских солдат? Кенеб потерял почти всех своих морпехов, и среди них – незаменимых, опытных ветеранов. Адъюнкт проиграла свою первую битву – разумеется, в анналах Империи она будет записана как великая победа, уничтожение последних следов мятежа Ша'ик. Но мы – те, кто оказался здесь сегодня, – мы знаем истину и не забудем до конца своих дней. Но адъюнкт Тавор. Она ещё далеко не сломлена. Я видел.
  
  –
  Возвращайся к Императрице, – сказал Блистиг. – Расскажи ей правду об этой ночи…
  
  – А зачем, Кулак?
  
  Блистиг открыл рот, затем снова закрыл. Жемчуг продолжил:
  
  – Доклад будет направлен Дуджеку Однорукому, а он, в свою очередь, сообщит Императрице. Но пока что важней, чтобы знал Дуджек. И понял, как он, я уверен, поймёт.
  
  – Что поймёт?
  
  – Что Четырнадцатая армия не может более считаться боеспособной силой в Семи Городах.
  
  Правда?
  
  –
  Это ещё не ясно, – сказал Кулак. – В любом случае, мятеж подавлен…
  
  – Леоман спасся.
  
  – Что?
  
  – Сбежал. На Путь Д'рисс, под защиту Королевы Грёз – лишь она знает, я полагаю, зачем этот человек ей понадобился. Признаюсь, это меня беспокоит – боги по природе своей непостижимы, а она – более прочих. Вот почему я нахожу этот момент… тревожным.
  
  – Тогда оставайся здесь и трясись от страха.
  
  Блистиг отвернулся, направился к поспешно возведённым шатрам полевого госпиталя. Худ бы побрал этого Когтя. И чем раньше, чем лучше. Откуда он может это всё знать? Леоман… жив. Что ж, быть может, это удастся обратить себе на пользу, быть может, имя его станет проклятьем и для жителей Семи Городов. Леоман Предатель. Предводитель, который погубил собственную армию.
  
  Но это не новость и среди нас. Взять того же Первого Кулака Пормкваля. Хотя его преступлением была глупость. А Леоман… это чистое зло. Если такое вообще возможно.
  
  Огненный смерч продолжал бушевать, поливая волнами жара и без того почерневшие окрестности города. Стены исчезли – ничто, выстроенное человеческими руками, не могло противостоять ярости этого демона. На востоке пробилось далёкое, бледное отражение пожарища. Солнце вставало, чтобы встретить своё чадо.
  
  Его душа оседлала крохотное, неприметное создание, упивалась стуком маленького сердечка, смотрела глазками, способными прозреть тьму. Словно далёкий призрак, скованный тончайшей из цепей, Флакон чувствовал собственное тело где-то наверху – тело, которое пробиралось среди завалов; изодранное, исцарапанное, обмякшее лицо, выпученные глаза. Израненные руки влекли его вперёд – его собственные, в этом маг был уверен, – он слышал, как движутся позади другие солдаты, как плачут дети, как скрежещут пряжки, как рвутся, трещат полоски кожи, как отодвигают обломки камня, перебираются через завалы…
  
  Чародей понятия не имел, как далеко они забрались. Крыса выискивала самые широкие, самые высокие проходы, следуя за воющим, свистящим ветром. Если кто-то из людей остался в храме, ожидая своей очереди спуститься в этот извилистый тоннель, очередь эта никогда не наступит, ибо сам воздух уже вспыхнул огнём наверху, и вскоре храм обрушится, погребёт под собой почерневшие трупы и плавящийся камень.
  
  Смычок окажется среди этих несчастных, ведь сержант настоял, что пойдёт последним, сразу за Кораббом Бхиланом Тэну'аласом. Флакон припомнил те тревожные мгновения, прежде чем осела туча пыли, а обломки свода уже посыпались вниз…
  
  – Флакон!
  
  – Ищу!
  
  Он искал внизу, проникал волей сквозь трещины и расселины, высматривал жизнь. Теплокровную жизнь. Коснулся, затем сосредоточился на глухом сознании крысы – холёной, здоровой, но горячечной от ужаса. Сломив её слабую защиту, прочно захватил контроль над её душой – этой призрачной, мерцающей силой, которой, тем не менее, хватало мощи вырваться за пределы убежища из плоти и кости. Хитрая, до странности гордая, согретая телами сородичей, властью вожака… но теперь всё погрузилось в хаос, рухнуло под всесильной потребностью бежать, выжить. Бежать, идти по следу, за богатым запахом в воздухе…
  
  А затем она развернулась и начала карабкаться обратно наверх, и Флакон чувствовал её душу в своей хватке. Неподвижную, совершенно покорную с того мига, как чародей её поймал. Любопытную, внимательную, спокойную. Он знал, всегда знал, что в животных скрывается куда больше, чем кажется на первый взгляд. И так мало было тех, кто понимал животных так, как понимал Флакон, так мало тех, кто мог потянуться и схватить подобные души – и оказаться, таким образом, в тенетах доверия, пронизанного подозрением, страха, смешанного с любопытством, животной потребности и преданности.
  
  Но маг не вёл эту крошку к неизбежной смерти. Он бы так не поступил, просто не смог бы, и крыса, похоже, каким-то образом это поняла, почувствовала, что теперь её жизнь обрела больший смысл, чем просто существование.
  
  – Нашёл, – услышал собственные слова Флакон.
  
  – Тогда давай вниз!
  
  – Ещё нет. Она должна найти путь наверх – чтобы увести нас вниз…
  
  – Нижние боги!
  
  Геслер заговорил:
  
  – Солдаты, начинайте усыновлять детей. По одному за каждым после Спрута, потому что Спрут пойдёт сразу за Флаконом…
  
  – Я последним, – заявил Смычок.
  
  – Нога ведь…
  
  – Вот именно, Геслер.
  
  – У нас и другие раненые есть. И каждого кто-то ведёт или тащит. Скрип…
  
  – Нет. Я последний. И кто пойдёт передо мной, нам нужно будет прикрыть вход в этот тоннель, иначе огонь погонится за нами…
  
  – Есть медные пластины. Ими прикрывали бассейн, – сказал вдруг Корабб Бхилан Тэну'алас. – Я останусь с тобой. Вместе мы запечатаем ими вход.
  
  – Предпоследним? – зарычал кто-то. – Ты же просто прикончишь Скрипа и…
  
  – И что, малазанец? Нет, будь мне это позволено, я бы пошёл последним. Я стоял рядом с Леоманом…
  
  – Меня устроит, – перебил Смычок. – Корабб, мы с тобой. Сгодится.
  
  – Погодите, – сказала Хеллиан, склоняясь рядом с Флаконом. – Я туда не пойду. Лучше меня сразу убейте…
  
  – Сержант…
  
  – Худа с два! Там же внизу пауки…
  
  Кулак с хрустом врезался в челюсть, затем с глухим стуком упало тело.
  
  – Урб, ты только что вырубил собственного сержанта.
  
  – Так точно. Я её давно знаю. Она – хороший сержант, что бы вы ни думали.
  
  – Ага. Ясно.
  
  – Это всё пауки. Она туда бы по доброй воле не пошла. Теперь придётся ей кляпом рот заткнуть и связать по рукам и ногам. Я её сам потащу…
  
  – Если это
  хороший сержант, Урб, как же ты обходишься с плохими?
  
  – Не было у меня других сержантов, и я собираюсь всё так и оставить.
  
  Внизу, из широкой расселины, которую Флакон почувствовал прежде, выбралась крыса, и теперь двигалась по широкой но неглубокой трещине – слишком неглубокой? Нет, смогут протиснуться, а там, за ней, какая-то покосившаяся камера, потолок по большей части цел, и нижняя часть дверного проёма – он послал туда крысу, а за дверью…
  
  – Есть! Там улица! Часть улицы… не знаю, как далеко…
  
  – Плевать! Веди нас вниз, чтоб тебя! Я уже волдырями покрылся! Быстрей!
  
  Хорошо. Почему бы и нет? По меньшей мере, так я куплю нам ещё несколько мгновений.
  И маг соскользнул в провал. Позади – голоса, топот сапог, сдавленное шипение – от боли, когда кожа коснулась раскалённого камня.
  
  Вдалеке:
  
  – Вода в бассейне как? Закипела уже? Нет? Хорошо. У кого есть фляжки и бурдюки – набирайте…
  
  В расселину… а крыса уже трусила по извилистой, замусоренной улице под потолком из спрессованных обломков…
  
  Флакон почувствовал, как его тело протиснулось в щель, затем полетело вниз, под низкий свод над улицей. Булыжники, раствор кладки и глиняные черепки под руками рассекли кожу, когда он пополз вперёд. Когда-то по ней ходили, по этой улице, давным-давно. По ней грохотали фургоны, звенели лошадиные копыта, её омывали тысячи запахов. Еда, которую готовили в соседних домах, скот, который гнали на рыночную площадь. Короли и нищие, великие маги и амбициозные жрецы. Все исчезли. Обратились в пыль.
  
  Улица резко забирала вниз, мостовая прогнулась, просела в какой-то подземный чертог – нет, в старую канализацию, выложенную кирпичом, – в этот тоннель и пролезла крыса.
  
  Оттолкнув изломанные куски брусчатки, маг протиснулся в шахту. На полу – тонкий слой высохших нечистот, панцири мёртвых насекомых, которые захрустели под его весом. Белёсая ящерка – длиной с его предплечье – метнулась в боковую щель. Ко лбу его налипла паутина – настолько крепкая, что даже задержала чародея на миг, прежде чем лопнуть с заметным щелчком. Флакон почувствовал движение у себя на плече, ножки пробежали по спине, а затем исчезли.
  
  Позади закашлялся от поднятой магом пыли Спрут. Ещё дальше заплакал ребёнок, но потом затих, остались лишь звуки движения, заполошное дыхание. Впереди часть тоннеля обвалилась. Крыса нашла себе лаз, так что Флакон знал наверняка, что эта преграда – преодолимая. Добравшись до завала, он принялся разбирать камни.
  
  Улыбка подтолкнула ребёнка перед собой.
  
  – Давай-давай, – пробормотала она, – шевелись. Уже близко.
  
  Девочка по-прежнему всхлипывала – ещё не плакала… просто пыль, столько пыли, которую подняли те, кто ползли впереди. Сзади маленькие ручки то и дело касались её обожжённых ступней, вызывая острую боль, но Улыбка сжимала зубы, чтобы не вскрикивать. Треклятый мальчишка просто ничего не понимает. Откуда у них такие большие глаза? Как у голодных щенков.
  
  –
  Ползи, малышка. Уже совсем близко…
  
  Мальчик позади помогал Тавосу Понду, лицо которого было замотано окровавленными бинтами. За ними пробирался Корик. Улыбка слышала, как сэтиец-полукровка всё тянул и тянул себе под нос какое-то песнопение. Наверное, только так и спасается от смертельного ужаса, идиот. Ему-то нравится открытая саванна. А не тесные извилистые тоннели.
  
  Её это всё не беспокоило. Бывало и похуже. Когда-то, давным-давно, она жила намного
  хуже. Нужно просто научиться рассчитывать лишь на то, что под рукой, и пока впереди есть проход, остаётся надежда, остаётся шанс.
  
  Если бы только эта девчонка не останавливалась всё время. Ещё толчок.
  
  – Давай, крошка. Уже чуть-чуть осталось, вот увидишь…
  
  В непроглядной тьме Геслер полз, слушая тяжёлое пыхтение Тюльпана впереди, а позади – сводящее с ума пение Хруста. Здоровяк, босых ног которого то и дело касалась вытянутая рука Геслера, с трудом протискивался в узком тоннеле, и сержант чувствовал лужицы крови, которые оставлял за собой Тюльпан. Натужный хрип, кашель… нет, не кашель…
  
  – Бездна нас побери, Тюльпан, – прошипел Геслер, – что смешного-то?
  
  – Щекочешься, – отозвался дюжий солдат. – Ты. Всё время. Щекочешь. Мне. Пятки.
  
  – Пошевеливайся, кретин проклятый!
  
  Позади продолжала звучать идиотская песенка Хруста:
  …глянь-поглянь на деревца
  мягко-но-ги-е, мхобо-ро-ды-е,
  выросли у болотцá,
  у во-ню-че-го, у тя-гу-че-го.
  А под жабий да рассвет
  собирать пиявочек
  мы ползли сто лет в обед,
  чтобы съесть малявочек…
  а оне-то сладеньки!
  а оне-то сладеньки!
  ой, как хороши,
  ровно как болотны вши…
  
  Геслеру хотелось заорать, как орал кто-то впереди. Заорать во всё горло, только воздуху в лёгкие было не набрать – слишком тесно, слишком душно, прежде прохладный воздух теперь залило зловоние пота, мочи и Худ знает чего ещё. Перед внутренним взором сержанта вновь и вновь вставало немым укором лицо Истина. Геслер и Ураган прошли с этим новобранцем через такие передряги с того дня, как началось это треклятое восстание. Уберегли его, провели, научили, как выживать в этом Худом проклятом мире.
  
  А он что натворил? Рванул бегом в горящий дворец. С полудюжиной «руганей» за плечами. Ох, боги, в одном он только не ошибся, огонь его не взял – он далеко заскочил, это нас и спасло… тогда. Отогнало огненный смерч. Он спас всех нас…
  
  Все солдаты вокруг страдали от ожогов и волдырей. Заходились кашлем от каждого вздоха, попадавшего в опалённые лёгкие. Но только не я.
  Геслер чувствовал юного божка в сердце пламенного смерча. Чувствовал, как бесится он от понимания, что очень скоро умрёт. Вот и хорошо, долгой жизни ты не заслужил.
  Огонь Геслеру не страшен, но это ведь не значит, что нужно перед всякой свечкой на колени бухаться да молиться, верно? Сержант ничего такого не просил. Ни сам он, ни Ураган с Истином – только вот Истин погиб теперь. Не ждал такого…
  …глянь-поглянь на старый мост
  ножки ка-мен-ны, плиты па-мят-ны,
  барсуки там в полный рост
  всё ка-ча-ют-ся, развле-ка-ют-ся!
  А под сочну да пиявку
  в уши глины натолкать,
  барсучих в котлы заправить
  то-то будем пировать…
  а оне-то сладеньки!
  а оне-то сладеньки!
  ой, как хороши,
  ровно как болотны вши…
  
  Вот только бы выбраться отсюда, и Геслер ему шею свернёт. Хруст? Главмаршал? Ох, нижние боги…
  
  …глянь-поглянь на колдуна…
  
  Капрал Битум тащил Бальгрида за руки, не обращая внимания на его визг. Как чародей умудрялся оставаться таким толстым на протяжении всего бесконечного похода, можно только гадать. А теперь это, скорее всего, будет стоить ему жизни. С другой стороны, жир-то можно сдавить и протащить, а вот мускулы – нет. И то хорошо.
  
  Бальгрид заорал, когда Битум протянул его через расселину:
  
  – Ты мне руки оторвёшь!
  
  – Если застрянешь, Бальгрид, – процедил Битум, – Урбу, который ползёт сзади, придётся достать нож…
  
  Из-за спины Бальгрида послышался глухой голос:
  
  – Всё верно! Я тебя как поросёнка разделаю, чародей, мамой клянусь.
  
  Хуже всего – темнота. Плевать на пауков, скорпионов и сороконожек, с ума Битума сводила именно темнота. Флакон хоть глазами крысы мог смотреть. Крысы ведь видят в темноте, правда? С другой стороны, может, и не видят. Может, ориентируются по запахам, усами щупают да ушами слушают. Может, они просто слишком тупые, чтобы сойти здесь с ума.
  
  Или они уже давно свихнулись. Нас ведёт чокнутая крыса…
  
  – Я опять застрял! О, боги-боги! Не могу шевельнуться!
  
  – Не ори, – буркнул Битум, остановился и снова развернулся, потянулся к рукам мага. – Слышишь, Бальгрид?
  
  – Что? Что?!
  
  – Сам не знаю. Показалось, вроде Урб ножи вытягивает из ножен.
  
  Чародей рванулся вперёд, брыкаясь ногами, цепляясь пальцами за камень.
  
  – Остановишься ещё раз, – рычал Бальзам ребёнку, который полз перед ним, – и ящеры тебя догонят. Заживо сожрут. Всех нас заживо сожрут. Это же могильные ящеры, сопляк! Знаешь, чем питаются могильные ящеры? Я тебе скажу. Человечиной! Потому их и назвали «могильными ящерами», но им и живое мясцо тоже сгодится…
  
  – Да Худа ради! – не выдержал Смрад, который пыхтел позади. – Сержант… не так же…
  
  – Сундук закрой! Он ползёт? Ползёт! Да ещё как. Могильные ящеры, щенок! О да!
  
  – Ох, надеюсь, сержант, у тебя нет племянников.
  
  – Ты уже ноешь похуже Непоседы, капрал. Вот бы мне новый взвод…
  
  – Никто тебя не примет. После такого…
  
  – Ничего-то ты не знаешь, Смрад.
  
  – Знаю только, что если б я был ребёнком и полз перед тобой, так навалил бы полную кучу прямо тебе в лицо.
  
  – Цыц! Не подавай ему дурных идей! Только попробуй, мальчишка, и я тебя свяжу, да ещё как, и оставлю на съедение могильным ящерам…
  
  – Послушай меня, малыш! – закричал Смрад так, что его голос подхватило эхо. – Эти могильные ящерки – они длиной с твой большой палец всего! Бальзам просто вредни…
  
  – Я тебя на вертел насажу и зажарю, Смрад. Клянусь!
  
  Корабб Бхилан Тэну'алас полз вперёд. Малазанец позади тяжело дышал – только так и можно было понять, что он не отстал. Они сумели прикрыть провал одной из медных пластин и обожгли при этом ладони – сильно, боль не уходила – плоть на ладонях Корабба стала мягкой, как воск, и меняла форму с каждым камнем, за который воину приходилось цепляться.
  
  Никогда прежде он не чувствовал такой мучительной боли. Корабб весь покрылся потом, руки и ноги дрожали, а сердце колотилось, точно пойманный зверь в клетке груди.
  
  Протиснувшись в узкий лаз, он опустился на мостовую древней улицы, но головой всё равно чуть не касался потолка. Корабб пополз вперёд, натужно хрипя, и услышал, что сержант следует за ним.
  
  А потом земля задрожала, и сверху посыпалась пыль – плотная, как песок. Гром, одно сотрясение за другим, наверху. Волна обжигающе горячего воздуха накатилась сзади. Дым, пыль…
  
  – Вперёд! – выкрикнул Смычок. – Прежде чем потолок…
  
  Корабб потянулся назад, нащупал руку малазанца – его наполовину завалило обломками. Сержант тяжело дышал под тяжким весом камней. Корабб потянул, затем потянул сильнее.
  
  Малазанец яростно закряхтел, а затем под грохот падающих булыжников и кирпичей Корабб вытащил его из-под завала.
  
  – Давай же! – прошипел воин. – Там впереди тоннель, канализация – остальные туда ушли. Хватай меня за щиколотки, сержант…
  
  Ветер отбросил невыносимый жар прочь.
  
  Корабб нырнул головой вперёд в яму и потянул за собой Смычка.
  
  Крыса добралась до вертикальной шахты с неровными стенами, по которым она могла спуститься вниз. Ветер с воем нёсся вверх по трубе, тащил за собой сухую листву, пыль и трупики насекомых. Крыса по-прежнему продолжала спускаться, когда Флакон добрался до края. Глаза защипало от пыли, едва он взглянул вниз.
  
  И ничего не увидел. Маг выломал кусок камня из стены и бросил в провал – подальше от стены. Его душа, оседлавшая крысу, ощутила полёт булыжника. Животное подняло ушки, замерло в ожидании. Четыре удара человеческого сердца спустя послышался глухой, стук камня о камень, а затем – ничего. Ох, боги…
  
  Сзади заговорил Спрут:
  
  – Что стряслось?
  
  – Колодец. Уходит вниз – далеко вниз.
  
  – Спуститься сможем?
  
  – Крыса смогла.
  
  – Какой он ширины?
  
  – Небольшой, и потом станет ýже.
  
  – У нас там сзади раненые, и Хеллиан без сознания.
  
  Флакон кивнул:
  
  – Давай перекличку. Хочу знать, сколько народу у нас осталось. А ещё нам нужны ремни, верёвки, всё и вся, что найдём. И ещё: мне почудилось – или храм и правда обрушился?
  
  Спрут развернулся и запустил перекличку с просьбой передать вперёд ремни и верёвки, а затем ответил:
  
  – Ага, завалился целиком. Когда ветер стих. Хвала Худу, что вернулся, а то мы бы зажарились или задохнулись, – или и то, и другое разом.
  
  Ну, ещё не вечер…
  
  – Я знаю, о чём ты думаешь, Флакон.
  
  – Правда?
  
  – Думаешь, есть ли какой крысиный бог? Надеюсь, что есть, и очень надеюсь, что ты изо всех сил ему молишься.
  
  Крысиный бог. Возможно. Поди пойми, если имеешь дело с созданиями, которые не думают словами.
  
  – Кажется, кто-нибудь из нас – посильнее и покрупнее прочих – может перебраться на ту сторону. И помочь остальным спуститься.
  
  – Если нам ремней да обрывков хватит, чтобы спуститься. Тюльпан подойдёт или может этот второй капрал, Урб. Но места не хватит, чтоб кого-то вперёд пропустить.
  
  Я знаю.
  
  –
  Я сейчас попытаюсь спуститься.
  
  – А где крыса?
  
  – Внизу. Добралась до дна. И ждёт там. Вот, смотри.
  
  Маг зачерпнул силу Пути Тир, чтобы развеять тьму, и подвинулся к самому краю. Стена напротив, похоже, была частью какого-то монументального строения, все камни оказались искусно обтёсаны и подогнаны друг к другу. Кое-где ещё сохранились куски побелки и даже фриза поверх неё. Стена казалась почти строго вертикальной – сужение возникло за счёт наклона стены с этой стороны – куда более грубой, зато с выступами, оставшимися от каких-то сложных украшений. Странное смешение стилей для двух зданий, стоявших прежде бок о бок. Однако обе стены пережили века под землёй, не поддались напору песка и обломков.
  
  – Ладно, – сказал чародей Спруту, который подобрался ближе, – может, не всё так плохо.
  
  – Тебе-то сколько? Лет двадцать? Ни единой раны, тоненький, как копьё…
  
  – Хорошо, я тебя понял. – Флакон пополз дальше, затем подтянул правую ногу. Выставив её вперёд он медленно перевалился на край животом. – Проклятье, кажется, нога у меня не достаёт до…
  
  Край, на котором лежал маг, треснул – Флакон слишком поздно понял, что это лишь прогнившие доски – и пополз вниз, а после начал падать.
  
  Чародей перевернулся, брыкаясь обеими ногами, выставил в стороны руки. Острые камни впивались в спину, какой-то выступ врезался в затылок так, что голову бросило вперёд. Затем маг упёрся ногами в противоположную стену.
  
  И тут же перевернулся вниз головой…
  
  Ой Худ!..
  
  Что-то его задержало, треск, что-то рвётся, ещё и ещё, замедляя полёт, останавливая.
  
  Боги, это же паутина…
  
  Левое плечо потянуло вверх, так что чародей снова перевернулся. Он опять вытянул ногу и нащупал побеленную стену напротив. Вытянул правую руку и ухватился за выступ, который вдруг смялся, как губка, под его пальцами. Другая нога тоже упёрлась в стену, и маг оттолкнулся, пока не прижался спиной к грубому камню.
  
  А по нему ползали пауки, каждый – размером с раскрытую ладонь.
  
  Флакон замер, постарался замедлить дыхание.
  
  Лысые, коротконогие, бледно-янтарные – но ведь света не было – и тут чародей понял, что пауки сами светятся изнутри, словно фонарики за толстым золотистым стеклом. Они окружили Флакона со всех сторон. Откуда-то сверху послышался окрик Спрута – отчаянный, испуганный.
  
  Флакон потянулся своим сознанием и тут же отшатнулся от слепой ярости, которая нарастала в душах пауков. Вспышки воспоминаний: крыса – излюбленная добыча – каким-то чудом избежала всех ловушек и силков, пробралась мимо них, не видя, не зная, что за ней наблюдают сотни внимательных глаз. А теперь… это!
  
  Под бешеный стук сердца в груди Флакон потянулся к ним снова. Роевой разум – нет, просто клан, семейство – они собираются, обмениваются пищей – когда кормится один, кормятся все. Они никогда не видели света, кроме того, что жил у них самих внутри, и прежде никогда не знали ветра. Перепуганы… но не голодны, хвала Худу!
  Флакон попытался их успокоить и вновь отшатнулся, когда всякое движение прекратилось и всё внимание сосредоточилось на нём. Ножки, которые прежде топотали по всему его телу, внезапно замерли, цепляясь крошечными коготками за кожу.
  
  Спокойно. Не нужно бояться. Несчастный случай, и ещё такие будут – ничего не поделаешь. Лучше сейчас уйти, всем вам. Скоро вернётся тишина, мы все пройдём, а потом и ветер стихнет, и вы начнёте отстраивать своё царство. Утихомирьтесь… пожалуйста.
  
  Пауков это не слишком-то убедило.
  
  Ветер вдруг стих, а затем сверх накатилась волна жара.
  
  Бегите!
  Чародей сотворил перед внутренним взором образы пламени, вызвал их из собственных воспоминаний – гибнут люди, всё рушится…
  
  Пауки бросились наутёк. Три удара сердца – и Флакон остался один. Никто уже не цеплялся за кожу, лишь толстые нити изодранной паутины. А по спине и ступням, и рукам струится… кровь.
  
  Проклятье, скверно меня потрепало.
  Пробудилась боль… всё болит. Слишком…
  Сознание померкло.
  
  Откуда-то сверху:
  
  – Флакон!
  
  Сейчас…
  моргнул, очнулся. Сколько же он так провисел?
  
  – Я здесь, Спрут! Спускаюсь вниз – уже немного осталось, как мне кажется!
  
  Поморщившись от боли, он принялся переставлять ступни – колодец уже стал таким узким, что маг мог в нём удерживаться. Флакон ахнул, на миг оторвав спину от стены.
  
  Что-то хлестнуло его по правому плечу, больно ужалило, так что маг пригнулся, а затем почувствовал, как этот предмет свалился с груди. Перевязанные ремни. И сверху:
  
  – Я спускаюсь!
  
  Сзади его окликнул Корик:
  
  – Эй, Осколок, ты ещё с нами?
  
  Солдат продолжал что-то бормотать. Все они узнали новый, прежде неведомый ужас – остановились
  . Ползти вперёд – так можно было сохранить рассудок, потому что это означало, что где-то впереди Флакон тоже двигался, отыскивал для них путь. Когда все остановились, ужас овладел ими, холодными щупальцами сдавил глотки.
  
  Крики, панические драки в теснине камня и битого кирпича, в который солдаты впивались пальцами, били ногами. Безумие подступало всё ближе.
  
  Затем голоса, вой, оклики – они добрались до какого-то колодца – нужны верёвки, ремни, пояса, перевязи – будем спускаться.
  
  Есть путь вперёд!
  
  Всё это время Корик продолжал выпевать песнь Смерти Ребёнка, сэтийское ритуальное песнопение, обряд перехода из детства во взрослую жизнь. В этом обряде девочкам и мальчикам требовалось могильное бревно, выдолбленный гроб, в котором им предстояло провести ночь в родовом склепе. Быть погребённым заживо, чтобы ребёнок умер, а взрослый – родился. Испытание против духов безумия, червей, что живут в каждом человеке, гнездятся у самого основания черепа, плотно оплетают хребет. Червей, что всегда готовы были проснуться, поползти, прогрызть себе путь к мозгу, шептать, хохотать, орать – или всё это одновременно.
  
  Корик пережил ту ночь. Он одолел червей.
  
  И только эта песнь ему и понадобилась. Только она.
  
  Он слышал, как черви вгрызаются в солдат впереди, в солдат позади. В детей, их черви тоже не оставили в покое. Нет для ребёнка кошмара хуже, чем видеть, как сломался под гнётом страха взрослый. Ибо в этот миг исчезает всякая надежда, всякая вера.
  
  Никого из них Корик не мог спасти. Он не мог передать им песнь, потому что они бы не поняли, чтó она значит, они ведь никогда не проводили ночь в гробу. И Корик понимал, что если так дело пойдёт дальше, солдаты начнут умирать или безумие полностью пожрёт их, навсегда, а это погубит вообще всех. До единого.
  
  Черви отступили, и теперь он слышал лишь плачь – не отчаянный, но слёзы облегчения – всхлипы и бормотание. Сэтиец понимал: они попробовали, ощутили, чтó оставляют за собой эти черви, и теперь молятся – только не это, не это снова. Не нужно ближе, пожалуйста. Никогда больше.
  
  – Капрал Осколок?
  
  – Ч-чего, будь ты проклят?
  
  – Хромой. Как он? Я его пинаю ногой, вроде попадаю по руке, но он не шевелится. Можете подползти к нему и проверить?
  
  – Он вырубился.
  
  – Как это случилось?
  
  – Я до него добрался и лупил головой об пол, пока он не перестал орать.
  
  – Вы уверены, что он жив?
  
  – Хромой? У него череп покрепче камня, Корик.
  
  Он услышал движение позади и спросил:
  
  – Что теперь?
  
  – Сейчас докажу. Сломанную ногу ему поверчу…
  
  Хромой заорал.
  
  – Рад, что ты снова с нами, солдат, – заявил Осколок.
  
  – Отстань от меня, ублюдок!
  
  – Это не я запаниковал. В следующий раз лучше не паникуй, Хромой. Просто напоминай себе, что я здесь, у тебя за спиной.
  
  – Я тебя придушу когда-нибудь, капрал…
  
  – Воля твоя. Только не паникуй больше.
  
  Корик вспомнил жалкий лепет, который слышал от самого Осколка, но промолчал.
  
  Опять возня, затем моток верёвок и кожаных ремней – по большей части обожжённых дочерна – ткнулся в руки Корику. Солдат подтянул его поближе, затем толкнул вперёд – маленькому мальчику, который скорчился рядом с Тавосом Пондом.
  
  – Передавай дальше, парень, – сказал сэтиец.
  
  – Ты, – проговорил мальчик. – Я тебя слышал. Я слушал.
  
  – И ты держался, верно?
  
  – Да.
  
  – Я тебя научу. Потом пригодится.
  
  – Да.
  
  Кто-то выкрикивал приказы, перекрывая безумие ужаса, и люди отозвались, содрали с себя всё, что могло сгодиться на верёвку. Похолодев под тонким слоем пота, Битум прижался лбом к камням, вдохнул запах пыли, смешанный с вонью его собственного страха. Когда моток добрался до него, капрал протолкнул его вперёд, а затем кое-как выбрался из остатков боевой перевязи и добавил её к скромному собранию.
  
  Теперь, по крайней мере, была причина ждать. Они остановились не потому, что Флакону некуда больше было ползти. За это можно было держаться. И дайте боги, чтоб этого хватило.
  
  Позади него Бальгрид прошептал:
  
  – Вот бы мы сейчас опять шагали по пустыне. Дорога, простор со всех сторон…
  
  – Я тебя слышу, – отозвался Битум. – И помню, как ты его ругмя ругал. Мол, жарко, мол, сухо…
  
  – Жарко, ха! Я уже так прожарился, что больше никакого солнца не испугаюсь. Боги, да я ему молиться буду, клянусь. На коленях! Если бы свобода была божеством, Битум…
  
  Если бы свобода была божеством. А это интересная мысль…
  
  – Хвала Худу, хоть вопли прекратились, – пробормотал Бальзам, почёсываясь, будто его мучила тепловая сыпь. Ха, тепловая сыпь – вот это смешно…
  
  – Сержант, – заметил Смрад, – это ты и вопил.
  
  – Цыц, лживая ты скотина. Это не я, это мальчишка передо мной.
  
  – Правда? Вот уж не знал, что он говорит по-далхонски…
  
  – Я тебя на вертел насажу, капрал. Ещё одно слово – и точка, в том клянусь. Ох, боги, так всё зудит, будто я в дурневой пыльце покатался…
  
  – Такое случается, когда паника отступает, сержант. Называется – потный страх. Ты хоть не описался, а? Я вроде чую…
  
  – Я уже достал нож, Смрад. Понимаешь? Осталось только развернуться, и больше ты меня раздражать не будешь.
  
  – Ты свой нож бросил, сержант. В храме…
  
  – Ладно! Ногами тебя запинаю. До смерти!
  
  – Добро. Только можешь это сделать до того,
  как мне придётся ползти через твою лужу?
  
  – Жар побеждает в войне, – заметил Корабб.
  
  – Точно, – слабым, хриплым голосом ответил Смычок. – Вот, бери.
  
  Что-то коснулось пятки Корабба. Воин потянулся назад и нащупал моток верёвки.
  
  – Ты её нёс всё это время?
  
  – Вокруг пояса обмотал. Увидел, как Улыбка её бросила возле храма – верёвка задымилась уже, так что ничего удивительного…
  
  Перетаскивая моток вперёд, Корабб почувствовал на нём что-то липкое. Кровь.
  
  – Ты истекаешь кровью.
  
  – Да чуть-чуть совсем. Ерунда.
  
  Корабб пополз вперёд – между ним и ближайшим солдатом по имени Непоседа оставалось ещё некоторое пространство. Корабб не отставал бы, будь он один, но нельзя бросать малазанского сержанта. Враг он или друг, так не поступают.
  
  Корабб думал, что все они – чудовища, трусы и головорезы. Ходили даже слухи, что они едят собственных мертвецов. Но нет: оказалось, что малазанцы – обычные люди. Такие же, как и сам Корабб. Тирания исходит от Императрицы. Эти – просто солдаты. И только солдаты.
  Если бы Корабб ушёл с Леоманом… ничего этого не узнал бы. Держался бы за свою жгучую ненависть ко всем малазанцам и всему малазанскому.
  
  Но теперь… человек позади него умирал. Урождённый фаларец – житель ещё одной страны, завоёванной этой империей. Он умирал, а в тоннеле было так тесно, что к нему даже не подобраться.
  
  – Бери, – сказал Корабб Непоседе. – Передай вперёд.
  
  – Худ нас побери, это ж настоящая верёвка!
  
  – Да. Быстрей передай её дальше.
  
  – Ты мне тут не приказывай, ублюдок. Ты – пленник. Заруби себе на носу.
  
  Корабб пополз назад.
  
  Жар нарастал, пожирая тонкие ручейки холодного воздуха, которые сочились снизу. Долго они так не протянут. Нужно двигаться вперёд.
  Смычок заговорил:
  
  – Ты что-то сказал, Корабб?
  
  – Нет. Ничего особенного.
  
  Сверху послышалась возня: это Спрут спускался вниз по самодельной верёвке. Сапёр тяжело и натужно дышал. Флакон добрался до засыпанного каменным крошевом дна расселины. Выхода отсюда не было. В замешательстве маг провёл руками по обеим стенам. Где же крыса? Ах, вот она.
  У основания отвесной стены его левая рука вдруг провалилась в пустоту. Арка. О, боги, что же это было за здание? Арка, которая удержала вес двух, а то и трёх этажей каменной кладки. И ни сама стена, ни арка не обвалились за все прошедшие века. Быть может, легенды не лгут. Может, И'гхатан и вправду был некогда первым из Святых Городов, величайшим из всех. А когда он погиб во время Великой Бойни, все здания остались целы – ни единый камень не упал. И так они стояли, пока не потонули в песках.
  
  Чародей присел, чтобы пролезть ногами вперёд под арку, и почти сразу нащупал стопами что-то – обломки? – почти полностью заполнявшее подземный чертог. Что-то покачнулось у него под ногами, покатилось с гулким стуком вниз.
  
  Впереди всполошилась крыса, напуганная громким шумом, с которым Флакон спрыгнул в комнату. Усилием воли маг вновь оседлал душу животного.
  
  – Ну, что ж, малышка, снова за работу…
  
  Его голос затих во мраке.
  
  Чародей оказался на груде сосудов, сложенных друг на друге так плотно, что верхние находились всего в сажени от потолка. Ощупав один из них, Флакон обнаружил, что высокие кувшины запечатаны, скреплены железом, а грани и плоскости металлических пробок расцвечены сложным узором. Гладкая керамика, покрытая тонкой глазурью. Услышав, как Спрут кричит, что он добрался до дна, маг выполз на середину комнаты. Крыса выскользнула через вторую арку, и Флакон почувствовал, как она спустилась, ступая по чистому, ровному каменному полу, а затем потрусила вперёд.
  
  Ухватившись за железную пробку ближайшего сосуда, чародей попытался его откупорить. Но та сидела крепко, так что все усилия пошли прахом. Тогда Флакон попытался провернуть её вправо – ничего – и влево. Послышался хруст. Маг удвоил усилия. Крышка провернулась, и вниз посыпался раскрошенный воск. Флакон потянул крышку вверх. Ничего не вышло. Маг продолжил крутить её влево и вскоре заметил, что она медленно поднимается всё выше с каждым поворотом. Ощупав пробку, он обнаружил спиральную нарезку на металле, покрытую остатками засохшего воска. Ещё два поворота – и железная пробка выскочила из горлышка.
  
  Сильный приторный запах.
  
  Я знаю, что так пахнет… мёд. Эти кувшины наполнены мёдом!
  Сколько же они пролежали здесь, запасы людей, давно обратившихся в прах? Флакон опустил руку и почти сразу коснулся пальцами прохладного, густого содержимого. Оно бальзамом легло на его ожоги и пробудило внезапный голод.
  
  – Флакон?
  
  – Сюда. Я в большом зале под отвесной стеной. Спрут, тут сосуды. Сотни кувшинов. Наполненных мёдом. – Маг вытащил руку и облизал пальцы. – О, боги, на вкус свежим. Когда спустишься сюда, помажь свои ожоги, Спрут…
  
  – Только если пообещаешь, что потом нам не придётся ползти через какой-нибудь муравейник.
  
  – Здесь нет муравьёв. Как там перекличка?
  
  – Все на месте.
  
  – А Смычок?
  
  – С нами, но жар пробивается вниз.
  
  – Значит, хватит верёвки и ремней. Хорошо.
  
  – Ага. Пока не порвалось ничего. Похоже, Урб собрался нести Хеллиан вниз на спине.
  
  – Следующий уже спускается?
  
  – Так точно. Да как же эти пробки вынимаются?
  
  – Покрути их туда-сюда. А потом продолжай проворачивать.
  
  Флакон услышал, как сапёр возится с одной из крышек.
  
  – Вряд ли это древний склад, раз мёд свежий.
  
  – На крышках резьба, Спрут. Я её не вижу, но чувствую пальцами. У моей бабушки был ритуальный нож для ведовских обрядов – и значки очень похожие, как мне кажется. Если я прав, Спрут, то пробки эти – яггутские.
  
  – Что?!
  
  – Но сами сосуды изготовлены в Первой империи. Пощупай бока. Гладкие, как яичная скорлупа. Был бы у нас свет, я бы спорил на что хочешь, что они небесно-голубые. Так что, если пробка хороша…
  
  – Да я даже цветочный привкус чувствую, Флакон.
  
  – Я знаю.
  
  – А ты говоришь, мол, тысячи и тысячи лет.
  
  – Да.
  
  – Где твоя любимая крыса?
  
  – Разыскивает для нас дорогу. Напротив другой зал, но открытый, пустой. Я к тому, что нам стоит туда перебраться, чтобы дать остальным место…
  
  – Что случилось?
  
  Флакон покачал головой:
  
  – Ничего, просто ощущаю нечто… странное. Я спину слегка поцарапал… но уже ничего не чувствую…
  
  – Худов дух, в этом меду было что-то вроде мака, да? Я тоже чувствую… нижние боги, как ведёт-то.
  
  – Да, лучше нам предупредить остальных.
  
  Хоть маг ничего и не видел в кромешной тьме, ему казалось, будто мир вокруг него дрожит и вертится юлой. Сердце вдруг отчаянно забилось. Вот дерьмо. Чародей пополз к противоположной арке. Нащупал её, подтянулся – и упал.
  
  Столкновение с каменным полом он ощутил слабо, хотя понимал, что сверзился, как минимум, с высоты человеческого роста. Вспомнил сухой, оглушительный треск – это он ударился лбом о плиту.
  
  Сверху на него рухнул Спрут, закряхтел и перекатился.
  
  Флакон нахмурился и пополз прочь по полу. Крыса – где она? Пропала. Я её потерял. О, нет, я её потерял.
  
  В следующий миг он потерял и всё остальное.
  
  Корабб протащил беспамятного Смычка по последнему отрезку тоннеля. Они оказались у края колодца, где обнаружили верёвку, привязанную к трём ножнам, положенным крест-накрест поверх входного отверстия, услышали внизу звук голосов. Жар змеился вокруг него, когда воин с трудом подтягивал малазанца ближе к краю.
  
  Затем он принялся вытягивать наверх верёвку.
  
  Последняя треть её состояла из ремней, скреплённых между собой узлами, пряжками и застёжками – Корабб проверил все узлы, натянул каждый ремень, но все, похоже, держались и не грозили разорваться. Воин крепко связал запястья малазанца; затем лодыжки, одна из который была покрыта кровью, и проверил перевязку – от неё ничего не осталось, только рваные дыры, оставленные копьём. Из верёвки на щиколотках Корабб связал центральный узел между ног у сержанта. Сжимая моток верёвки в кулаке, Корабб перебросил руки Смычка себе через голову так, чтобы связанные запястья оказались на уровне грудины. Затем просунул ноги так, чтобы связанные ступни малазанца прижались к его голеням. Подтянув за центральную часть верёвки, он пустил её себе через голову и под мышкой, а затем затянул в тугой узел.
  
  Корабб протиснулся в колодец, на краткий миг тяжело повиснув на скрещенных ножнах, а затем сумел упереть ногу в противоположную стену. До неё было далековато – только пальцами ног он доставал до обеих стен, и под весом Смычка на спине он чувствовал, что сухожилия в щиколотках вот-вот разорвутся.
  
  Тяжело дыша, Корабб начал спускаться. Всё быстрей и быстрей – на два человеческих роста – он почти падал, но затем нашёл крепкий выступ, на который смог опереться правой ногой, а колодец сузился настолько, чтобы вытянуть левую руку и облегчить груз, легший на эту ногу.
  
  Корабб отдохнул.
  
  Боль ожогов, колотящееся сердце. Некоторое время спустя он вновь начал спускаться. Теперь было легче, потому что колодец всё сужался и сужался.
  
  А потом он оказался на дне и услышал слева, снизу что-то похожее на смех, но вскоре звук стих.
  
  Ощупав стену с той стороны, Корабб нашёл арку, в которую и бросил верёвку. Услышал, как она упала на чьё-то тело недалеко внизу.
  
  Все спят. Неудивительно. Я бы тоже не отказался.
  
  Он отвязал Смычка, затем протиснулся в щель и коснулся ногами груды сосудов, услышал отовсюду ровное дыхание и храп и почувствовал сладкий, приторный запах. Он вытащил за собой Смычка и опустил бесчувственное тело вниз.
  
  Мёд. Множество кувшинов с мёдом. По-моему, он помогает от ожогов. И для ран тоже.
  Корабб нашёл открытый сосуд, зачерпнул ладонью содержимое, подполз к сержанту и вдавил мёд в колотые раны. Смазал ожоги себе и Смычку, а затем расслабился. По телу начало разливаться благословенное онемение.
  
  Так вот что это – карельбарра. Мёд-богоносец. Ого…
  
  Пошатываясь, Кулак Кенеб вышел навстречу утреннему свету, постоял, моргая, оглядывая хаос шатров и палаток, многие из которых обгорели, и солдат – бродивших по лагерю или стоявших неподвижно, всматриваясь через выжженную пустошь в то, что осталось от города. И'гхатан, размытый волнами поднимавшегося к небу жара, превратился в бесформенную груду, растекшуюся по вершине и склонам холма. Тут и там догорали огни – бледно-оранжевые языки сверху, а снизу – багровые.
  
  В воздухе клубился пепел, падал, словно снег.
  
  Дышать было больно. Кулак почти ничего не слышал – рёв огненного смерча по-прежнему бушевал у него в голове. Сколько времени прошло? День? Два? Были ведь лекари. Ведьмы с мазями, армейские целители Пути Дэнула. Гул голосов, выпевавших, шепчущих, бормочущих – частью настоящих, частью воображаемых.
  
  Он подумал о жене. Сэльва уже покинула этот проклятый континент, теперь она в безопасности – в родовом поместье в Квон-Тали. И о Кесене и Ванебе, своих сыновьях. Они ведь выжили, верно? Да, наверняка. Точное воспоминание, убедительное. Этот убийца, Калам, он ведь как-то им помог.
  
  Сэльва. Они отдалились друг от друга за два года до начала мятежа, за два года – всего два? – которые они провели в Семи Городах, в гарнизоне. Восстание заставило их временно позабыть ссоры – ради детей, ради самого выживания. Кенеб подозревал, что она по нему не скучает, а вот дети, наверное, да. Небось, нашла себе уже кого-то, любовника, и теперь меньше всего на свете захочет снова его увидеть.
  
  Что ж, бывают в жизни повороты и похуже. Кенеб подумал о солдатах с самыми тяжёлыми ожогами – о, боги, как же они кричали от боли.
  
  Он уставился на город. Кенеб ненавидел его всей душой.
  
  Пёс Кривой подошёл к нему и лёг рядом. Вскоре появился Свищ:
  
  – Отец, знаешь, что из этого будет? Знаешь?
  
  – Из чего, Свищ?
  
  Мальчик указал на И'гхатан измазанной сажей ручкой.
  
  – Она хочет, чтобы мы ушли. Чем скорей, тем лучше. – Затем он показал на утреннее солнце. – Чума идёт, мор с востока. И вот. Выступаем на запад. Чтобы найти корабли. Но я уже знаю ответ. Чтобы найти то, что у тебя внутри, нужно забрать всё остальное, понимаешь?
  
  – Нет, Свищ. Не понимаю.
  
  Хэнская комнатная собачка по имени Таракан выскочила вперёд, обнюхивая землю. Затем принялась копать, как сумасшедшая, так что её целиком окутала пыль.
  
  – Что-то есть под землёй, – сказал Свищ, глядя на Таракана.
  
  – Думаю, да.
  
  – Но она не понимает. – Мальчик поднял глаза на Кенеба. – И ты тоже не поймёшь.
  
  Свищ побежал прочь, а рядом с ним – Кривой. Собачка продолжала рыть землю, принюхиваясь и фыркая.
  
  Кенеб нахмурился, пытаясь вспомнить, что Свищ говорил прежде – в ночь штурма это было, так? Прежде, чем был отдан роковой приказ? Может, в словах мальчишки скрывался какой-то знак? Предостережение? Кулак не мог вспомнить – всё, что происходило до пожара, выгорело в его сознании, обратилось в пепел. Трудно было вспомнить даже имена жены и детей, их лица. Не понимаю. Что же со мной стряслось?
  
  В штабном шатре адъюнкт стояла, глядя на Нихила и Бездну. Кулак Блистиг смотрел на них от одной из стенок, он был так измотан, что еле держался на ногах. Тавор поставила его ответственным за исцеление – обустройство полевых госпиталей, сбор целителей Дэнула, ведьм и колдунов. Два дня и ночь или, скорее, полторы ночи – непонятно, считать ли хаос первой ночи перед рассветом. Не будь у него подчинённых, его офицеров, – ещё до рассвета его бы разжаловали. Ибо душа его потонула в глубочайшей Бездне.
  
  И до сих пор Блистиг не был уверен, что выбрался из неё.
  
  Нихил говорил, монотонно, глухо, потому что слишком долго занимался чародейством, которое успел возненавидеть:
  
  – …ничего, лишь смерть и жар. Выжившие – их мука меня оглушает – они сводят с ума духов. Духи бегут, разрывают узы. Проклинают нас за то, что мы сотворили эту огромную рану на земле, за преступления, которые мы совершили…
  
  – Не мы, – перебила адъюнкт, отворачиваясь и глядя на Блистига. – Скольких потеряли сегодня, Кулак?
  
  – Три десятка и одного солдата, адъюнкт, но ведьмы говорят, что теперь уже жертв будет немного. Самые тяжёлые умерли, остальные – выживут.
  
  – Начинайте подготовку к выступлению. У нас хватит повозок?
  
  – Да, если солдаты некоторое время сами понесут провиант, – ответил Блистиг. – Кстати, мы потеряли часть припасов – придётся кожу жевать, если не сможем их пополнить.
  
  – На сколько хватит запасов?
  
  – На неделю, если немедленно начнём сокращать рацион. Адъюнкт, куда мы направляемся?
  
  На миг её глаза затуманились, затем Тавор отвела взгляд:
  
  – Чума… набирает силу. Это мор, сотворённый самой Госпожой Болезней, как я понимаю. Поцелуй самой богини. И целителей не хватает…
  
  – В Лотал?
  
  Нихил покачал головой:
  
  – Город уже поразил недуг, Кулак.
  
  – В Сотку, – сказала Тавор. – Жемчуг доложил мне, что флот адмирала Нока и транспортные корабли не смогли пришвартоваться ни в одном городе южней Ашока на полуострове Маадил, так что ему пришлось его обойти. Адмирал должен добраться до Сотки через девять дней, если сумеет пополнить запасы пищи и пресной воды в Таксиле или Ранге.
  
  – Девять дней? – переспросил Блистиг. – Если чума уже в Лотале…
  
  – Теперь наш враг – время, – сказала адъюнкт. – Кулак, вам приказано снимать лагерь. Сделайте всё как можно быстрее. Мятеж подавлен. Теперь наша задача – выжить. – Некоторое время она разглядывала Блистига. – Я хочу, чтобы армия выступила сегодня же ночью.
  
  – Ночью? Так точно, адъюнкт. Тогда мне лучше поспешить.
  
  Блистиг отдал честь и вышел из шатра. Снаружи он остановился, поморгал, вспоминая полученные приказы, затем направился прочь.
  
  Когда шаги Блистига стихли, Тавор повернулась к Бездне:
  
  – Госпожа Мора. Почему сейчас? Почему здесь?
  
  Виканская ведьма фыркнула:
  
  – Ты просишь меня постигнуть замыслы богини, адъюнкт? Это бесполезно. Может, и нет у неё никаких причин. Чума ведь это её аспект, её проявление. Это её сущность.
  
  Бездна покачала головой, но ничего больше не добавила.
  
  – Адъюнкт, – вступил Нихил, – ты одержала свою победу. Императрица будет удовлетворена – у неё нет другого выхода. Нам нужен отдых…
  
  – Жемчуг доложил мне, что Леоман Кистень не умер.
  
  Оба виканца молчали, и Тавор вновь обратилась к ним:
  
  – Вы оба это знали, верно?
  
  – Его забрала… богиня, – сказал Нихил.
  
  – Какая богиня? Полиэль?
  
  – Нет. Королева Грёз.
  
  – Богиня Прорицаний? В чём же для неё польза от Леомана Кистеня?
  
  Нихил только пожал плечами.
  
  Рядом с шатром остановил коня всадник, и вскоре вошёл Темул, с ног до головы покрытый пылью, три параллельных пореза на щеке виканца кровоточили. За собой он втащил растрёпанную девушку.
  
  – Мы её нашли, адъюнкт, – сказал он.
  
  – Где?
  
  – Пыталась пробраться обратно в развалины. Она обезумела.
  
  Разглядывая Синн, Тавор проговорила:
  
  – Лучше бы ей исцелиться. Мне нужны Высшие маги. Синн, посмотри на меня. Посмотри на меня.
  
  Девушка не подала виду, что услышала слова Тавор. Она повесила голову, так что пряди спутанных волос прикрыли лицо. Со вздохом адъюнкт добавила:
  
  – Уведи, пусть её вымоют и приведут в порядок. И постоянно держать под охраной – потом попробуем ещё раз.
  
  Когда оба ушли, Нихил спросил:
  
  – Адъюнкт, ты собираешься преследовать Леомана? Как? Не осталось следа, по которому можно было бы пойти: Королева Грёз могла унести его даже на другой материк.
  
  – Нет, мы не будем за ним гоняться, но пойми, виканец: пока он жив, мы не одержим победу в глазах Императрицы. И'гхатан останется, как и прежде, проклятьем на теле Империи.
  
  – Он не восстанет вновь, – проговорил Нихил.
  
  Тавор разглядывала его:
  
  – Молодые ничего не знают об истории. Я выйду, пройдусь. Вы оба – отдохните.
  
  Адъюнкт вышла. Нихил посмотрел в глаза сестре, затем улыбнулся:
  
  – «Молодые»? Как же быстро она позабыла.
  
  – Все они позабыли, брат мой.
  
  – Как ты думаешь, где теперь Леоман?
  
  – Где же ещё? В золотом веке, Нихил. В славной истории Великого Восстания. Теперь он шагает во мгле мифа. Будут рассказывать, что дыханье его было пламенем. Что в очах его можно было прозреть Апокалипсис. Что он отплыл из И'гхатана по реке малазанской крови.
  
  – Местные думают, что Колтейн взошёл,
  Бездна. Новый Покровитель Ворóн…
  
  – Глупцы. Виканцы не восходят. Мы лишь… повторяемся.
  
  Лейтенант Порес не спал. Он поднял здоровую руку в знак приветствия, когда капитан Добряк остановился у походной койки.
  
  – Говорят, у вас рука запеклась, лейтенант.
  
  – Так точно, сэр. Левая ладонь, как вы сами видите.
  
  – Говорят, уняли боль, как смогли, а когда-нибудь, может, сумеют даже разрезать пальцы. Найдут целителя с Высшим Дэнулом, и рука твоя будет как новенькая.
  
  – Так точно, сэр. А до тех пор, поскольку я правша, смогу и…
  
  – Так какого же Худа, ты тут койку пролёживаешь, лейтенант?
  
  – Кхм, что ж, мне нужно найти одежду, сэр, а потом я немедленно присоединюсь к вам.
  
  Добряк окинул взглядом череду коек:
  
  – Половина этого госпиталя набита блеющими ягнятами. Ты готов стать волком, лейтенант? Мы выступаем сегодня ночью. Повозок не хватает, и возмутительней всего, что даже толкового паланкина или золочёных носилок днём с огнём не сыщешь. Куда катится эта армия, хотел бы я знать?
  
  – Просто позор, сэр. Как дела у Кулака Тина Баральты?
  
  – Руку потерял, но не ноет, не стонет, не ревёт.
  
  – Правда?
  
  – Конечно. Он ведь всё ещё без сознания. Поднимайся, солдат. В одеяло закутайся.
  
  – Я потерял свой торквес, сэр…
  
  – Но ожог-то на его месте остался, верно? Его увидят – и поймут, что ты офицер. По ожогу и железной выправке!
  
  – Так точно, сэр.
  
  – Хорошо. Хватить время зря терять. У нас полно работы, лейтенант.
  
  – Так точно, сэр.
  
  – Лейтенант, если ты не встанешь ещё через один удар сердца, я койку сложу прямо с тобой внутри, ясно выражаюсь?
  
  – Так точно, сэр!
  
  Она сидела неподвижно, безвольно свесив руки, точно кукла, пока старуха-виканка вымыла её и срезала бóльшую часть волос, – но не поднимала глаз, пока в шатёр не вошла капитан Фарадан Сорт.
  
  – Так сойдёт, – сказала она, взмахом руки приказывая двум виканкам удалиться. – Вон отсюда.
  
  Хором процедив что-то, что Фарадан сочла за проклятья, обе женщины вышли.
  
  Фарадан Сорт посмотрела на девушку:
  
  – Длинные волосы только мешают, Синн. Без них удобней будет. Я по своим не скучаю. Ты не говоришь, но, думаю, я понимаю, в чём дело. Так что слушай. И ничего не говори. Просто слушай меня…
  
  Оседающий серый пепел поглотил последний свет солнца, а тучи пыли с дороги оседали на обочинах. Последние вздохи мёртвого города катились над Четырнадцатой армией – всё, что осталось от огненной бури, – но и того было довольно множеству солдат, которые ждали звуков горна, сигнала к выступлению.
  
  Кулак Кенеб забрался в седло, собрал поводья. Вокруг него звучал кашель – равно от людей и животных, жуткий звук. Повозки, набитые перебинтованными ранеными солдатами, выстроились на дороге, точно катафалки, – испачканные сажей, почерневшие от огня, смердящие пожарищем. Кулак знал, что среди раненых можно найти и Тина Баральту – он сильно обгорел, а лицо было чудовищно изуродовано – целитель Дэнула сумел спасти глаза, но борода военачальника загорелась и большая часть губ и носа обратились в пепел. Как бы он не сошёл с ума, хотя до сих пор Баральта, к счастью, не приходил в себя. И другие, такое множество…
  
  Кенеб увидел, как к нему скачет Темул с двумя всадниками. Предводитель виканцев натянул поводья и покачал головой.
  
  – Нигде их не нашли, Кулак. Это не удивительно – но знай, Кулак: были и другие дезертиры, однако всех их мы выследили. Адъюнкт приказала убивать следующих на месте.
  
  Кенеб кивнул, отвёл глаза.
  
  – Отныне, – продолжил Темул, – мои виканцы не будут исполнять приказы других малазанских офицеров.
  
  Кулак ошарашенно уставился на Темула:
  
  – Кулак, твои виканцы – сами малазанцы.
  
  Молодой воин скривился, затем развернул коня.
  
  – Отныне они – твоя забота, Кулак. Высылай кого хочешь на розыски, но Четырнадцатая их ждать не будет.
  
  Как только виканцы отъехали, зазвучали горны, и армия пришла в движение.
  
  Кенеб поднялся в седле и огляделся. Солнце уже зашло. Слишком темно, чтобы что-то толком разглядеть. Но где-то там, во тьме оставались Синн и капитан Фарадан Сорт. Дезертиры. Проклятая женщина. Я-то думал, что она… в общем, не ожидал, что она способна на такое.
  
  Многих И'гхатан сломил, сломил полностью – и мало кто из несчастных оправится. Никогда не оправится.
  
  Четырнадцатая армия двинулась по западной дороге в направлении к Сотканской Развилке, оставляя за собой пыль, пепел и уничтоженный город.
  
  Голова у неё была змеиная, узкие глаза светились зелёным светом, и Бальзам, словно зачарованный, смотрел, как в приоткрытой пасти мелькает раздвоенный язык. Волнистые, тяжёлые чёрные волосы извивались щупальцами, и на конце каждого красовалась крошечная человеческая голова с распахнутым в жалобном крике ртом.
  
  Пожирательница Ведьм, Тесорма Раадиль, закутанная в шкуру зебры, покачивала всеми четырьмя руками, в которых сжимала четыре священных оружия племён Дал-Хона. Болас, каут, серп и камень – этого он никогда не понимал: а более очевидные варианты где? [2] Нож? Копьё? Лук? Да кто их вообще выдумал, этих богинь? Какой же безумный, извращённый, издевательский разум мог породить таких чудищ? Кто бы это ни был… я его ненавижу. Или её. Даже скорее всего – её. Всегда это «она». Она же ведьма, так? Нет. Пожирательница Ведьм. Значит, наверное, мужчина – и вовсе даже не безумный и не глупый. Кто-то же должен пожирать всех этих ведьм.
  
  Но богиня подступала к нему. К Бальзаму. Посредственному колдуну – даже не так, бывшему колдуну, а теперь уже просто солдату. Сержанту. Но куда, Худова плешь, подевался его взвод? И вся армия? Как Бальзам вообще попал в саванны своей родины? Я же оттуда сбежал. Ещё как сбежал. Скот пасти? Охотиться на жутких, кровожадных тварей – и это называть весёлым развлечением? Это не для меня. Не для Бальзама. Я уже столько бычьей крови выпил, что пора бы рогам пробиться, и столько коровьего молока, что того и гляди вымя вырастет…
  
  – …
  так что иди от меня прочь, Пожирательница Ведьм!
  
  Она расхохоталась – разумеется, с шипением – и сказала:
  
  – Я алчу плоти заблудших колдунов…
  
  – Нет! Ты ешь ведьм! А не колдунов!
  
  – А кто говорил о еде?
  
  Бальзам попытался удрать, заметался, но вокруг были скалы, глухие стены, острые выступы. Он был в ловушке.
  
  –
  Я в ловушке!
  
  – Отойди от него, змея похотливая!
  
  Громовой голос. Ну – такой, тихий гром. Бальзам поднял голову и оглянулся. На расстоянии вытянутой руки от него стоял здоровенный жук – на задних лапках, так что клиновидная голова оказалась бы на уровне коленей Бальзама, если бы тот мог встать. Так что жук – здоровенный в относительном смысле. Импарала Ар, Навозный Бог…
  
  –
  Импарала! Спаси меня!
  
  – Не бойся, смертный, – проговорил жук, покачивая усиками и передними лапками. – Она тебя не получит! Нет! Ты нужен мне!
  
  – Тебе? Зачем?
  
  – Чтобы копать, о мой смертный друг. Прорывать обширные залежи мирового навоза! Лишь твой род, человек, с вашим ясным видением, вашей бескрайней жаждой! Ты, переносчик мусора и создатель сора! Следуй за мной, и мы проедим себе дорогу в саму Бездну!
  
  – Ох, боги, ну ты и воняешь!
  
  – Не обращай внимания, друг мой! Скоро и ты сам…
  
  – Отступите от него, вы, оба! – Третий голос – пронзительный – зазвучал откуда-то сверху, он быстро приближался. – Лишь мёртвые и умирающие выкрикивают истину!
  
  Бальзам поднял взгляд. Британ Труп, одиннадцатиглавая богиня стервятников.
  
  – Да отстаньте от меня! Все вы!
  
  Но теперь уже со всех сторон зазвучал нарастающий гомон голосов. Боги и богини, полный набор омерзительных далхонских божеств.
  
  Ох, зачем же нам их столько?!
  
  Это сестру забрали, не её. Она помнила всё так ясно, словно это было вчера, ночь лжи, которая явилась в деревню подле Итко-Кана, когда море слишком долго молчало и оставалось пустым. Когда пришёл голод, все новомодные верования – державных, справедливых богов – отбросили. Во имя Пробуждения вернулись древние ужасные обряды.
  
  Рыба ушла. Море омертвело. Нужна была кровь, чтобы начать Пробуждение, чтобы всех их спасти.
  
  Забрали её сестру. Улыбка была в этом уверена. Но вот сейчас просоленные, грубые руки старейшин несли её собственное бесчувственное, одурманенное тело и клали на мокрый песок – отливная волна отступила далеко и терпеливо ждала тёплого дара – а сама она парила над телом и могла лишь смотреть в ужасе.
  
  Всё не так. Не так всё было. Забрали её сестру-близнеца – Зеркальнорождённые обладают большой силой и редко, очень редко рождаются в такой маленькой деревне.
  
  Сестру. Поэтому она и сбежала от них всех. Прокляла каждое имя, каждое лицо, которое видела той ночью. Бежала и бежала, аж до большого города на севере – и если бы только знала, чтó ждёт её там…
  
  Нет, всё равно бы сбежала. Точно. Ублюдки. «Ради жизней всех остальных, дитя, отдай свою собственную. Это вечный цикл, это жизнь и смерть, этот вечный путь пролегает в крови. Отдай свою жизнь ради жизней всех остальных».
  
  И почему только эти жрецы никогда сами не вызывались на такую славную жертву. Почему никогда не настаивали, чтобы их связали и придавили камнями, оставили ждать прилива и крабов, вечно голодных крабов.
  
  И если это такое умиротворение, зачем же лить ей в глотку масло дурханга, пока глаза у неё не стали как чёрные жемчужины, а сама она не могла уже даже ходить, не говоря о том, чтобы думать? Чтобы понимать, что именно вы собрались с ней сделать?
  
  Улыбка парила нас своим телом и чувствовала, как подбираются ближе старые духи, жадные и злорадные. А где-то в глубинах за бухтой ждал Старейший бог. Сам Маэль, что кормится страданьями, жестокий похититель жизни и надежды.
  
  В сердце Улыбки разгорелась ярость, и её тело напряглось под весом цепей – она не будет лежать неподвижно, не будет улыбаться, когда мать поцелует её в последний раз. Не будет сонно моргать, когда тёплая вода окутает её, заполнит её.
  
  Слушайте! Все вы, треклятые духи, слушайте меня! Я бросаю вам вызов!
  
  Что? Отшатнулись? Правильно, бойтесь, потому что, клянусь – я вас всех с собой заберу. Я вас всех утащу в Бездну, в лапы демонов Хаоса. «Цикл такой», ишь! Порядок и хаос – куда более древний цикл, чем жизнь и смерть, не правда ли?
  
  Давайте же, подходите, все вы.
  
  В конце концов, всё было так, как она и помнила. Забрали её сестру, и она… ну, давай не будем теперь стесняться, милая девочка, ты её на прощание и поцеловала.
  И никакого масла дурханга, никакого оправдания.
  
  Никогда не получается убежать так быстро и так далеко, как хотелось бы.
  
  На шлюх всегда можно положиться. Его родила шлюха, девушка-сэтийка четырнадцати лет. Родители выгнали её… конечно, тогда она не была шлюхой, но чтобы прокормить себя и новорождённого сына – что ж, это был самый простой путь.
  
  Среди шлюх он обучился основам религии, среди этих женщин, тесно связанных с его матерью, разделявших между собой все страхи и другие горести, которые приходили вместе с древнейшим ремеслом. Их прикосновения были добрыми, искренними, этот язык они знали лучше всего.
  
  Полукровка не может воззвать к богам. Полукровка идёт по сточной канаве меж двух миров, и его презирают в обоих.
  
  Но он был не один такой. И во многом именно полукровки крепче всего держались за традиции и обычаи сэтийцев. Чистокровные племена ушли воевать – все молодые копейщики и женщины-лучницы – под знамёнами Малазанской империи. А когда вернулись, они уже не были сэтийцами. Они стали малазанцами.
  
  Поэтому Корик погрузился в старинные обряды – те, что ещё помнили, – но все они были, он это понимал уже тогда, пусты и лишены божественного присутствия. Служили лишь живым, полукровкам, родичам.
  
  Не было в этом никакого позора.
  
  Потом, куда позже, Корик нашёл собственный язык, защищая презренные жизни тех женщин, ради которых обучился прежде пустому идолопоклонству. Заботливый диалект, призванный лишь служить живым, знакомым, стареющим лицам, отплатить за добро нежеланным теперь бывшим шлюхам, которые одарили его в детстве. А потом он видел, как они умирали – одна за другой. Изношенные, истерзанные сотнями жестоких рук, равнодушием мужчин и женщин города, которые провозглашали экстаз поклонения богам, когда это было удобно, а затем оскверняли человеческую плоть холодной похотью, похожей на алчность хищника, готового убивать.
  
  В глубоком сне, вызванном карельбаррой, мёдом-богоносцем, Корику не явился никто. Его ждало лишь небытие.
  
  Что до фетишей… у них было иное предназначенье. Совсем иное.
  
  – Давай, смертный, дёрни!
  
  Хруст мрачно посмотрел на Прыг-Огузка, бога-саламандру, главного из главмаршалов, а затем на огромное, мрачное Моттское болото. Как он тут очутился? Нечего ему здесь делать. Что, если братья его найдут?
  
  – Не буду.
  
  – Ну, давай. Я же знаю, что тебе этого хочется. Хватай мой хвост, смертный, и смотри, как я буду дёргаться да метаться, пойманный бог – в твоих руках, в твоей власти. Всё равно вы все именно это и делаете. Все до единого.
  
  – Не хочу. Уходи. Не желаю с тобой говорить. Проваливай.
  
  – Ох, бедняжка Джамбер Валун, такой теперь одинокий. Пока тебя братья не найдут, а тогда-то ты захочешь, чтобы я за тебя вступился, ещё как захочешь. Если они тебя найдут…
  
  ой-ой-ой.
  
  – Не найдут. Они не ищут даже.
  
  – Ещё как ищут, глупый мой дружочек…
  
  – Никакой я тебе не дружочек. Отвали.
  
  – Гонятся за тобой, Джамбер Валун. Из-за того, что ты сделал…
  
  – Ничего я не делал!
  
  – Хватай мой хвост. Давай. Только руку протяни…
  
  Джамбер Валун, ныне известный как Хруст, вздохнул и сжал пальцы на хвосте бога-саламандры.
  
  Тот рванулся – и в кулаке у него остался только хвост.
  
  Прыг-Огузок побежал прочь, заливаясь хохотом.
  
  «Оно и хорошо, – подумал Хруст. – Других-то шуток он не знает».
  
  Корабб стоял посреди пустыни, и через жаркое марево кто-то шёл к нему. Ребёнок. Ша'ик Возрождённая, провидица вернулась, чтобы повести на смерть новых воинов. Он ещё не мог различить её лица – что-то не так с глазами. Выгорели, кажется. Или их вырвал ветер, Корабб сам не знал, но видеть было больно. А видеть её…
  ужасно.
  
  Нет, Ша'ик, прошу тебя. Это должно прекратиться, всё должно закончиться. Хватит с нас священной войны – сколько же крови может впитать песок? Когда утолится твоя жажда?
  
  Она подошла ближе. И чем ближе провидица подходила к тому месту, где он стоял, тем больше подводило Корабба зрение, а когда воин услышал, что Ша'ик остановилась рядом с ним, Корабб Бхилан Тэну'алас окончательно ослеп.
  
  Но не оглох, ибо услышал, как она шепчет:
  
  – Помоги мне.
  
  – Открывай глаза, друг.
  
  Он не хотел. Все от него жаждали решений.
  
  От него, всё время, а он уже не желал ничего решать. Никогда. Вот теперь всё было хорошо. Медленно погружаться, тонуть под ничего не значащий шёпот, в котором даже не было слов. Ничего другого он уже не хотел. Больше ничего.
  
  – Просыпайся, Скрипач. В последний раз, чтобы мы могли поговорить. Нам нужно поговорить, друг.
  
  Ну ладно.
  Он открыл глаза, моргнул, чтобы пропал туман – только он не пропал, более того, лицо, на которое смотрел сержант, было, похоже, соткано из этого тумана.
  
  – Вал. Чего тебе нужно?
  
  Сапёр ухмыльнулся:
  
  – Бьюсь об заклад, ты решил, что тоже умер, да? Что вернулся к своим старым приятелям. «Мостожог» там, где «мостожоги» никогда не умирают. Бессмертная армия – ох, обдурили мы Худа, ещё как обдурили. Ха! Так ты думаешь, небось? Так где же Тротц? Где все остальные?
  
  – Ты мне скажи.
  
  – И скажу. Они не умерли. Может быть, «ещё не умерли» – и ещё некоторое время не умрут. Поэтому я здесь. Тебя ногами распинать надо, Скрип, а иначе Худ тебя найдёт, и больше ты никого из нас никогда не увидишь. Мир прогорел дотла там, где ты сейчас оказался. Прогорел насквозь, все Владения, один Путь за другим. Такое место никто не может объявить своим. И долго ещё не сможет. Мёртвое, прогоревшее до самой Бездны.
  
  – Ты же призрак, Вал. Чего ты от меня-то хочешь? Именно от меня?
  
  – Ты должен бороться, Скрип. Ты нас должен забрать с собой, до самого конца довести…
  
  – Какого конца?
  
  – До самого конца, это всё, что я могу сказать…
  
  – Почему?
  
  – Потому что он не случился ещё, идиот! Откуда мне-то знать? Это ведь будущее, а я будущее не вижу. Ох, боги, ну и тугодум же ты, Скрип. Всегда таким был.
  
  – Я? Да ведь не я себя подорвал.
  
  – Что с того? Ты валяешься на груде кувшинов и кровью истекаешь – так что ли лучше? Смешал сладкий мёд со своей кровью…
  
  – Какой мёд? Ты о чём говоришь вообще?
  
  – Лучше пошевеливайся, время у тебя на исходе.
  
  – Где мы?
  
  – Нигде, в этом-то и проблема. Может, Худ тебя найдёт, а может, никто не отыщет. Призраки И'гхатана – все они сгорели. Дотла. Погибли все связанные воспоминания, тысячи и тысячи. Тысячи лет… сгинули. Ты себе даже не представляешь, какая это утрата…
  
  – Заткнись. Болтаешь, как призрак.
  
  – Пора просыпаться, Скрип. Давай, вставай. Живей…
  
  Пожар прошёлся по пастбищу, и Флакон обнаружил, что лежит на почерневшей стерне. Рядом валялась обгоревшая туша. Какое-то четвероногое травоядное – а вокруг него собрались полдюжины человекоподобных фигур, голых, но покрытых тонкой шерстью. Заострёнными камнями они резали горелую плоть.
  
  Двое стояли на страже, выглядывая опасность на горизонте. Одной из часовых была… она.
  
  Моя самка.
  Уже беременна, на сносях. Она увидела чародея и подошла. Он не мог отвести взгляда от её глаз, не мог оторваться от царственной безмятежности её взора.
  
  Когда-то на острове Малазе водились дикие обезьяны. Флакон помнил, как увидел на рынке в Джакатане – ему тогда было лет семь – клетку, а в ней – последнего оставшегося примата, пойманного в лесах на северном побережье. Он забрёл в деревню – молодой самец в поисках пары, но никого не осталось. Изголодавшегося, перепуганного, его загнали в конюшню и там били до потери сознания, а теперь он дрожал в грязной бамбуковой клетке на припортовом рынке в Джакатане.
  
  А перед ним стоял семилетний мальчик, чьи глаза оказались вровень с глазами зверя, скрытыми под тяжёлым, покрытым чёрной шерстью лбом. И на миг их взгляды встретились. И этот миг разбил сердце Флакону. Он увидел страдание, увидел разум –
  проблеск самосознания, духа, не понимавшего, чем провинился, чем заслужил потерю свободы. Он ведь не мог знать, что остался в мире один. Последний из своего рода. И что каким-то образом, в исключительно человеческом смысле, это и было его преступление.
  
  Так же, как и мальчик не мог знать, что зверю тоже было семь лет.
  
  Но оба поняли, почувствовали в душе – этом тёмном, ещё не оформившемся проблеске – что в этот миг один брат смотрел на другого.
  
  Это разбило ему сердце.
  
  И зверю тоже. Но, как Флакон часто думал потом, может быть, ему просто хотелось в это верить, хотелось так наказывать себя. За то, что оказался снаружи клетки, а не внутри, за то, что на его руках и на руках его сородичей была кровь.
  
  Душа Флакона, оторвавшаяся… такая свободная, благословлённая или проклятая даром отыскивать чуть менее яркие искорки жизни, только чтобы понять, что они ничуть не менее яркие, что это он сам оказался неспособен различить их полный блеск.
  
  Сопереживание, сочувствие существуют лишь тогда, когда человек может выйти за пределы себя, на миг увидеть прутья изнутри клетки.
  
  Много лет спустя Флакон вызнал судьбу последнего из островных приматов. Его купил учёный, который жил в одинокой башне на диком, незаселённом генийском побережье, в лесах которого обитали стаи приматов, очень похожих на того, которого видел Флакон; и магу хотелось верить, что сердцу этого учёного были близки сочувствие и сопереживание – и что эти иноземные обезьяны приняли странного, пугливого сородича. Надеялся, что он нашёл избавление от бесконечно одинокой жизни.
  
  И боялся, что скреплённый проволокой скелет этого создания стоит теперь в одной из полутёмных комнат башни как трофей, как уникальный экспонат.
  
  В запахе пепла и горелого мяса самка присела рядом с ним, провела грубыми пальцами по лбу чародея.
  
  А потом эта рука сжалась в кулак, который взлетел к небу и молниеносно опустился…
  
  Он отшатнулся, распахнув глаза, но увидел лишь тьму. Жёсткие грани врезались ему в спину – чертог, мёд, ох, боги, как же болит голова…
  Со стоном Флакон перевернулся, порезался о какой-то осколок под собой и раздавил его. Чародей находился в следующей комнате, соседней с чертогом, в котором хранились кувшины с мёдом, впрочем, один из них выкатился следом за магом и разбился о холодный каменный пол. Флакон снова застонал. Он был весь вымазан липким мёдом, всё тело ныло… но ожоги, боль – исчезла. Он глубоко вздохнул и закашлялся. Воздух спёртый. Нужно заставить всех двигаться дальше… нужно…
  
  – Флакон? Это ты?
  
  Спрут, лежит рядом.
  
  – Да, – отозвался Флакон. – Этот мёд…
  
  – Вломил так, что мама не горюй. Мне приснился… тигр. Он погиб, его на куски порубили какие-то громадные неупокоенные ящерицы, которые бегали на двух ногах. Погиб и взошёл
  потом, но рассказывал он мне про смерть. И про смерть – я не понимаю. Трич вроде как должен был умереть, чтобы достичь чего-то. Смерть – это важно, тут я уверен, только… ох, нижние боги, ты меня только послушай. Здесь воздуха нет почти – надо отсюда выбираться.
  
  Да.
  Но маг вспомнил, что потерял крысу, потерял её. В отчаянии Флакон принялся искать крошечное создание…
  
  …и нашёл. Крыса пробудилась от его прикосновения, не сопротивлялась, когда он вновь оседлал её душу и, глядя её глазами, привёл обратно в комнату.
  
  – Буди остальных, Спрут. Пора.
  
  Крики стали громче, и Геслер проснулся, весь покрытый потом. Вот этот-то сон, решил он, больше смотреть точно не стоит. Никогда. Если будет выбор. Огонь, разумеется, море огня. Фигуры-тени пляшут с обеих сторон – вокруг него танцуют, на самом деле. Ночь, высвеченная языками пламени, барабанный бой ног, голоса выпевают что-то на варварском, непонятном наречии, и сержант чувствовал, как душа его отзывается, разгорается, вспыхивает, словно её призвали каким-то ритуалом.
  
  В тот момент Геслер и понял. Они же все танцевали вокруг костра. А сам он смотрел на них – из пламени. Нет, он и был
  пламенем.
  
  Эх, Истин, а ты взял и погубил себя. Дурень несчастный.
  
  Со всех сторон просыпались солдаты – крики и стоны, многоголосый хор катящихся кувшинов.
  
  Этот путь ещё не окончен. Придётся идти дальше, всё глубже и глубже, пока тоннель не закончится тупиком, пока воздух весь не выйдет, пока всех не завалит камнями насмерть.
  
  Да как угодно, пожалуйста. Только не огонь.
  
  Сколько же времени они провели здесь? Флакон не знал. Воспоминания о небе, солнечном свете и ветре вели только к безумию, такой мучительной пыткой был образ всех этих вещей, которые обычно воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся. Теперь мир сжался, остались лишь острые обломки кирпича, пыль, паутина и темнота. И переходы, которые петляли из стороны в сторону, поднимались чуть выше, ныряли вниз. Ладони чародея обильно кровоточили от того, что он постоянно продирался через спрессованные веками развалины.
  
  А вот теперь маг добрался в круто уходящем вниз тоннеле до лаза, слишком узкого, чтобы Флакон смог протиснуться дальше. Полуонемевшими руками он ощупал края. Какой-то отёсанный угловой камень просел, выступал под странным углом из потолка. Его нижний угол – едва ли в двух ладонях от неровного песчаного пола – рассекал тоннель точно напополам.
  
  Флакон прижался лбом к земле. Мимо по-прежнему тёк воздух, едва ощутимое дуновение, ничего больше. И ещё по этому тоннелю когда-то текла вода.
  
  – Что стряслось? – спросил сзади Спрут.
  
  – Мы застряли.
  
  Некоторое время сапёр молчал, затем:
  
  – А твоя крыса вперёд ушла? На ту сторону завала?
  
  – Да. Потом тоннель снова расширяется – впереди какой-то перекрёсток, сверху отверстие, оттуда воздух идёт вниз – прямо в дыру в полу. Но, Спрут, тут здоровый отёсанный камень, никак не протиснешься. Мне очень жаль. Придётся вернуться…
  
  – Худа с два! Подвинься, если можешь, дай-ка я сам ощупаю.
  
  Это было не так легко – и прошло некоторое время, прежде чем они сумели поменяться местами. Флакон услышал, как сапёр что-то бормочет себе под нос, затем – проклятья.
  
  – Я тебе говорил…
  
  – Цыц! Я думаю. Можно его, конечно, выломать, но тогда может и весь потолок завалиться. Нет, лучше прокопаться снизу, через пол. Дай-ка мне свой нож.
  
  – Нет у меня больше ножа. Я его в какую-то дыру выронил.
  
  – Тогда пусть сзади передадут.
  
  – Спрут…
  
  – Не смей сдаваться, Флакон. Просто не смей. Потому что либо ты нас выведешь, либо нам всем конец.
  
  – Да будь ты проклят, – прошипел Флакон. – Тебе не приходило в голову, что, может, выхода и нет вообще? С чего бы ему тут быть? Крысы-то маленькие, да что там, Худом клянусь, они даже жить здесь могут. С чего бы тут взяться тоннелю, по которому мы сможем проползти? Какому-нибудь подходящему выходу из-под этого проклятого города? Честно говоря, я поражён, что мы так далеко забрались. Слушай, можно ведь вернуться просто в храм – и оттуда уже выкапываться…
  
  – Это ты ничего не понимаешь, солдат. Там гора над тоннелем, в который мы спрятались. Гора, бывшая прежде самым большим храмом в городе. «Выкапываться»? Забудь. Пути назад нет, Флакон. Только вперёд. А теперь достань мне нож, будь ты неладен.
  
  Улыбка вытащила один из своих метательных ножей и передала ребёнку впереди. Что-то ей подсказывало, что дальше они не пройдут. Разве что, может, дети. По цепочке передали приказ – пустить сирот вперёд. По крайней мере, тогда они смогут пробраться дальше, найти выход. Столько усилий… пусть хоть кто-то в итоге спасётся.
  
  Далеко-то они всё равно не зайдут – без Флакона. Вот ведь ублюдок бесхребетный – и мы от него
  зависим. Подумать только. От человека, который водится с крысами, ящерицами, пауками и грибочками. Умом, небось, с ними меряется – и борьба идёт нешуточная.
  
  Впрочем, он ведь не такой и плохой – забрал же у неё ранец в тот день на марше, когда сучка-капитанша с ходу показала, насколько она чокнутая. Это было благородно с его стороны. До странности благородно. Но иногда такое с мужчинами случается. Улыбка прежде в это не верила, но теперь уж не было выбора. Даже мужчина может тебя удивить.
  
  Ребёнок сзади взялся перебираться через Улыбку: только локти да колени, и ещё сопливый, грязный нос. И пахнет. Воняет, прямо скажем. Мерзкие они, дети. Жадные, эгоистичные тираны, мальчишкам только кусаться да царапаться, девочкам только царапаться да плеваться. Сбиваются в сопливые стаи и вынюхивают слабости – и горе тому малышу, который свои не сумеет спрятать, – остальные тут же набросятся, как маленькие акулы. Отличное развлечение – травить других.
  
  Если только эти коротышки выживут, буду им потом являться. Всем и каждому, до конца дней.
  
  –
  Слушай, ты! – зарычала она, получив локтем в нос. – Проваливай отсюда, шкура вонючая! Давай-давай, обезьяныш!
  
  Сзади прозвучал голос:
  
  – Полегче. Ты ведь и сама была когда-то ребёнком…
  
  – Ты обо мне ничегошеньки не знаешь, поэтому заткнись!
  
  – Ты что, из яйца вылупилась? Ха! Готов поверить! Как все прочие змеи!
  
  – Ага, точно. В общем, кем бы ты ни был, даже не думай ползти мимо меня.
  
  – И оказаться так
  близко? Не мечтай!
  
  Улыбка фыркнула:
  
  – Рада, что мы друг друга поняли.
  
  Если дальше хода нет – все сойдут с ума. Это наверняка. Что ж, по крайней мере, у неё осталась пара ножей – кто бы ни полез к ней, поплатится.
  
  Дети ползли, протискивались в щель, и сбивались в кучку на другой стороне, а Спрут продолжал ковырять пол лезвием ножа. Они плакали, цеплялись друг за дружку, и у Флакона от этого разрывалось сердце. Им придётся набраться смелости, но сейчас надежды на это мало.
  
  Сопение и ворчание Спрута, затем ругательства: сапёр сломал кончик лезвия – в общем, не самые обнадёживающие звуки. Впереди крыса кружила по краю провала, её усы подрагивали в потоке тёплого воздуха, который шёл из колодца. Она могла бы перебраться на другую сторону – и Флакон хотел, чтобы перебралась, – но, похоже, его власть над маленьким созданием слабела, ибо крыса сопротивлялась, выставляла головку над краем провала, перебирала коготками его неровную стенку, а воздух всё тёк и тёк мимо…
  
  Флакон нахмурился. Из колодца воздух шёл вниз. А из провала – вверх. И оба потока соединялись в тоннеле, чтобы покатиться в сторону детей.
  
  Но крыса… воздух снизу. Тёплый, не прохладный. Тёплый, пахнет солнечным светом.
  
  – Спрут!
  
  Сапёр замер:
  
  – Что?
  
  – Мы должны пробраться! Там провал – у него края высеченные. Этот колодец вырыли, Спрут, – кто-то прокопался здесь в склон теля, это единственный возможный вариант!
  
  После этих слов Флакона детский плач стих. Маг продолжил:
  
  – Всё объясняется, понимаешь? Не мы первые воспользовались этим тоннелем – местные жители рыли проходы в развалинах, искали сокровища…
  
  Он услышал, как Спрут шевелится.
  
  – Ты что делаешь?
  
  – Я сейчас ногами этот камень сверну…
  
  – Нет, стой! Ты же сам сказал…
  
  – Не могу я прокопаться через драный пол! Сейчас я эту дрянь с дороги-то сверну!
  
  – Спрут, постой!
  
  Рёв, затем глухой удар, пыль и мелкие камешки посыпались с потолка. Второй удар, а затем пол содрогнулся, и с потолка полился настоящий камнепад. Вопли ужаса в клубах пыли. Сжавшись, прикрывая голову от сыплющихся сверху обломков и черепков, Флакон зажмурился – пыль, такая яркая…
  
  Яркая.
  
  Но он не мог дышать – едва мог пошевелиться под весом обломков.
  
  Глухие крики позади, но ужасное шипение обвала прекратилось.
  
  Флакон поднял голову, задыхаясь, кашляя.
  
  И увидел белый столб солнечного света, пробивавший тучу пыли. И падавший на раздвинутые ноги Спрута, между которыми лежал увесистый камень.
  
  – Спрут?
  
  Кашель, затем:
  
  – Нижние боги, драный валун – прямо между ног мне… едва не придавил… ох, Худова плешь, меня сейчас стошнит…
  
  – Да забудь! Смотри, свет сверху. Солнечный свет!
  
  – Зови свою крысу обратно – я пока не вижу… сколько там до верху. Но, кажется, он сужается. Крепко сужается, Флакон.
  
  Крыса пробиралась среди детей, маг чувствовал, как бешено бьётся её сердечко.
  
  – Ага, вижу твою крысу…
  
  – Возьми её в руки, помоги забраться в колодец над собой. Да, дневной свет… нет, слишком узкий лаз, я-то пролезу, может, Улыбка, но большинство остальных…
  
  – Когда выберетесь, начнёте копать, расширите колодец, Флакон. Мы уже слишком близко.
  
  – А дети смогут пробраться обратно? Мимо камня?
  
  – Ну, думаю да. С трудом, но пролезут.
  
  Флакон вывернулся назад:
  
  – Перекличка! И ещё, слушайте, мы уже почти выбрались! Раскапывайтесь! Выход рядом!
  
  Крыса карабкалась, всё ближе и ближе к пятну света.
  
  Флакон стряхнул с себя каменное крошево.
  
  – Ну, ладно, – выдохнул он и полез через Спрута.
  
  – Смотри, куда прёшь! – рявкнул сапёр. – У меня рожа и так кривая, каблуком править не надо.
  
  Флакон выпрямился, втиснулся в неровный колодец, затем остановился.
  
  – Мне нужно кое-что убрать, Спрут. Сдвинься с точки прямо под колодцем…
  
  – Есть.
  
  Одно за другим звучали имена… трудно было сказать, сколько… может, даже большинство. Флакон не мог сейчас позволить себе об этом задумываться. Он принялся расшатывать выступы, выламывать кирпичи и крупные камни, расширять колодец.
  
  – Бросаю вниз!
  
  И каждый обломок, падавший на угловой камень, Спрут подбирал и передавал назад.
  
  – Флакон!
  
  – Что?
  
  – Одна из сирот. Она в провал упала – и не отзывается. Думаю, мы её потеряли.
  
  Вот дерьмо.
  
  –
  Передайте верёвку вперёд. Улыбка сможет к ним пробраться?
  
  – Не уверен. Ты продолжай, солдат, а мы посмотрим, что тут можно сделать.
  
  Флакон карабкался наверх. Внезапно колодец расширился, затем вновь сузился – почти до размера крошечного светового пятна – слишком маленького, как понял маг, размером всего с ладонь. Он выломал большой булыжник из стены, подобрался так близко, как только смог, к отверстию. На небольшом уступе рядом с его левым плечом сидела крыса. Флакону захотелось расцеловать проклятую тварь.
  
  Но ещё рано. Вокруг отверстия всё плохо – большие камни. Чародея охватила паника.
  
  Флакон ударил по камню зажатым в руке булыжником. Кровь хлынула из разбитого пальца – он едва ощутил укол боли. И продолжал молотить по стене. Время от времени вниз летели осколки. Рука начала уставать – последние силы, скоро он выдохнется окончательно, не справится. Но маг продолжал бить.
  
  И каждый удар выходил слабее предыдущего.
  
  Нет! Проклятье, нет!
  
  Флакон ударил снова.
  
  Кровь брызнула ему в глаза.
  
  Капитан Фарадан Сорт натянула поводья и остановилась на вершине гряды холмов к северу от мёртвого города. В обычной ситуации вскоре после того, как город пал, появлялись мародёры – старухи и дети возились тут и там в развалинах. Но не здесь. По крайней мере, пока что. Быть может, долго ещё никто здесь не покажется.
  
  Будто из треснувшего котелка, по крутым склонам И'гхатанского теля текла кровь города – расплавленный свинец, медь, серебро и золото, жилы и лужи заполненные сросшимся каменным крошевом, пылью и черепками.
  
  Протянув руку, Сорт помогла Синн спуститься с седла позади неё – девушка ёрзала, всхлипывала и цеплялась за Фарадан, становилась всё более беспокойной, чем ближе солнце клонилось к закату. Четырнадцатая армия ушла прошлой ночью. Сорт и её спутница проехали на одной лошади шагом вокруг теля – и не один раз, а дважды с восхода солнца.
  
  Фарадан даже начала сомневаться в том, что правильно поняла юную Синн, что эта полубезумная, а теперь ещё и, похоже, глухонемая девушка что-то узнала, что-то почувствовала – Синн снова и снова пыталась вернуться в развалины, прежде чем её арестовали. Для такого поведения нужна была какая-то причина.
  
  Или не нужна. Может, это просто горе и безумие – скорбь по погибшему брату.
  
  Вновь разглядывая заваленное обломками подножие теля, капитан заметила, что явился, по крайней мере, один мародёр. Девочка – вымазанная белой пылью, со спутанными, сбившимися в колтуны волосами – ходила туда-сюда примерно в тридцати шагах от неровной стены.
  
  Синн тоже её увидела и начала спускаться вниз по склону, издавая странные хнычущие звуки.
  
  Капитан Фарадан Сорт расстегнула застёжку шлема, стянула его с головы и надела на луку седла. Вытерла смешанный с сажей пот со лба. Дезертирство. Что ж, не в первый раз, верно? Если бы не магия Синн, виканцы бы их нашли. И вероятней всего – казнили на месте. Она бы, конечно, унесла нескольких с собой на тот свет, что бы там ни сделала Синн. Многие уже поняли, что приходится платить за то, чтобы иметь с ней дело. По всем статьям платить. Этот урок она не уставала повторять.
  
  Сорт увидела, как Синн бежит к склону теля, не обращая внимания на девочку, и карабкается наверх.
  
  И что теперь?
  
  Вновь надев шлем, так что мокрая кожаная оплётка на миг охладила кожу на лбу, она затянула ремешок под подбородком, – похоже, он растянулся, – собрала поводья и направила коня вниз по осыпи.
  
  Девочка плакала, прижимая грязные ручки к глазам. Столько пыли на ней, паутина в волосах – вот истинное лицо войны. Лицо этой девочки долго ещё будет являться ей в памяти, как и многие другие лица, – до конца дней.
  
  Синн замерла, цепляясь за неровную стену на высоте двух человеческих ростов.
  
  Ну, хватит. Она просто обезумела. Сорт покосилась на девочку, которая, похоже, даже не поняла, что рядом возникли незнакомые люди. Продолжала прижимать ладошки к глазам. Красные полоски в пыли, по щиколотке бежит струйка крови. Упала, что ли? Откуда?
  
  Капитан подъехала и остановила коня под Синн.
  
  – Спускайся, – сказала Фарадан. – Нужно разбить лагерь, Синн. Спускайся, толку нет – солнце уже почти село. Завтра снова попробуем.
  
  Синн только покрепче вцепилась в булыжники и кирпичи.
  
  Поморщившись, Сорт заставила коня подступить ближе к стене, затем потянулась, чтобы снять Синн.
  
  Девушка заскулила, рванулась вверх и просунула руку в отверстие…
  
  Ни сил не осталось, ни воли. Чуть передохнуть, потом можно будет начать снова. Только чуть-чуть отдохнуть, а голоса внизу уже затихают, да это и не важно. Сон, тёмные, тёплые объятья сна – всё глубже, а там золотой, сладостный свет, ветер теребит желтоватые травы…
  
  …свободен, боль ушла, исчезла. Он понял: это не сон. Это смерть, возвращение к самому древнему воспоминанию, скрытому в каждой человеческой душе. Травы, солнце и ветер, тепло и жужжание насекомых, тёмные стада вдалеке, одинокие деревья с раскидистой кроной и прохладная тень под нею, где дремлют, высунув языки, львы, а вокруг равнодушных, ленивых глаз пляшут мухи…
  
  Смерть, и это семя, давным-давно закопанное. Мы возвращаемся. Мы возвращаемся в этот мир…
  
  И она
  потянулась к нему, коснулась ладонью, влажной от пота, маленькой, мягкой, разжала его пальцы, так что выпал липкий от крови булыжник, – ухватила его за руку, словно в ней горела острая потребность, и Флакон понял, что дитя у неё в утробе зовёт, кричит на собственном безмолвном языке, о своих нуждах, своих требованиях…
  
  Ногти впились в порезы на его ладонях…
  
  Флакон резко очнулся, заморгал – дневной свет уже почти померк – а снаружи к нему протянулась маленькая рука, сжала его ладонь, потянула.
  
  Помощь.
  
  – Помогите! Эй, ты, снаружи… помоги нам…
  
  Сорт потянулась ещё выше, чтобы всё-таки снять девушку, но тут Синн обернулась, и что-то блеснуло в её взгляде, направленном на Фарадан.
  
  – Ну, что тепе…
  
  А потом послышался слабый голос, исходивший будто из самих камней. Глаза Фарадан Сорт расширились.
  
  – Синн?
  
  Рука девушки скользнула в расселину – и теперь там что-то сжимала.
  
  Кого-то.
  
  – Ох, нижние боги!
  
  Снаружи послышался хруст, сапоги скребут по камню, затем затянутая рука в перчатке проскользнула с другой стороны, рядом с запястьем девушки, и Флакон услышал:
  
  – Ты, внутри – кто? Меня слышать?
  
  Женщина. Говорит по-эрлийски с сильным акцентом… знакомый голос?
  
  – Четырнадцатая армия, – ответил Флакон. – Малазанцы.
  
  Девушка сильней сжала его руку.
  
  – Опоннова удача, солдат, – ответила женщина по-малазански. – Синн, отпусти его. Мне нужно пространство. Чтобы сделать дыру побольше. Отпусти ты его – всё в порядке – ты была права. Теперь мы их вытащим.
  
  Синн?
  Крики снизу становились громче. Спрут, кричит что-то про выход. Флакон вывернулся и заорал:
  
  – Спрут! Нас нашли! Они нас откопают! Дай знать остальным!
  
  Рука Синн выпустила его ладонь, скользнула наружу.
  
  Женщина снова заговорила:
  
  – Солдат, отодвинься от дыры, я буду работать мечом.
  
  – Капитан? Это вы?
  
  – Да. А теперь отодвинься и прикрой глаза… что? А дети эти откуда взялись? Это кто? Из взвода Скрипача кто-то с ними? Спускайся, Синн. Тут есть другой выход. Помоги им.
  
  Остриё меча впилось в кирпичи и камни. Вниз посыпались осколки.
  
  Спрут, кряхтя, карабкался снизу:
  
  – Нужно ещё чуток расширить, Флакон. Та девчонка, что в провал упала. Мы за ней послали Улыбку. Там тоннель, ведёт обратно наверх – и наружу. Кладоискатели прорыли. Все дети уже снаружи…
  
  – Хорошо. Спрут, там капитан. Адъюнкт, наверное, ждала нас – отправила людей на розыски.
  
  – Глупость какая-то…
  
  – Ты прав, – перебила сапёра Фарадан Сорт. – Они ушли, солдаты. Здесь только я и Синн.
  
  – Они вас тут оставили?
  
  – Нет, мы дезертировали. Синн знала, она знала, что вы ещё живы, только не спрашивайте, откуда.
  
  – Её брат здесь, – сообщил Спрут. – Капрал Осколок.
  
  – Живой?
  
  – Вроде как да, капитан. Сколько дней прошло?
  
  – Три. Четыре ночи, если считать штурм. А теперь замолчите и прикройте глаза.
  
  Она рубанула по краю пролома, вытащила несколько кусков камня и кирпичей. Внутрь хлынул закатный воздух, прохладный и, несмотря на пыль, сладкий для лёгких Флакона. Фарадан Сорт принялась возиться с одним большим обломком и сломала меч. Полился поток корелрийских ругательств.
  
  – Это ваш меч со Стены Бури? Мне очень жаль…
  
  – Не будь дураком.
  
  – Но ведь ножны…
  
  – Ну да, ножны. А меч, который к ним прилагался, остался где-то… точнее, в ком-то. А теперь не мешай. – И она принялась рубить камень обломком меча. – Худом кованный кусок фаларского дерьма…
  
  Большущий камень застонал, затем скользнул прочь – вместе с капитаном.
  
  Глухой удар с земли, затем новый поток ругательств.
  
  Флакон выбрался в пролом, протиснулся наружу, а затем вдруг покатился вниз и тяжело упал на живот.
  
  Вздохнуть ему удалось далеко не сразу, потом маг поднял голову – и уставился на сапоги капитана. Флакон выгнулся луком и вскинул руку, отдавая честь – всего на миг.
  
  – В прошлый раз получилось лучше, Флакон.
  
  – Капитан, я – Улыбка…
  
  – Знаешь, солдат, хорошо, что ты половину груза снял с плеч Улыбки. Не поступил бы так – что ж, думаю, настолько долго бы не прожил…
  
  Он увидел, как Фарадан повернулась, глухо заворчала, а затем один сапог поднялся, чуть сдвинулся в сторону и завис…
  
  …над крысой Флакона…
  
  …и резко опустился – но его рука метнулась вперёд, отбила сапог в сторону – в последний момент. Капитан пошатнулась, затем выругалась.
  
  – Ты что, свихнулся?..
  
  Флакон перекатился ближе к крысе, подобрал её обеими ладонями и прижал к груди, перевернувшись на спину.
  
  – Ещё нет, капитан. Это моя
  крыса. Она нам жизнь спасла.
  
  – Мерзкие, отвратительные твари.
  
  – Только не она. Не И'гхатан.
  
  Фарадан Сорт уставилась на него сверху вниз.
  
  – Её зовут И'гхатан?
  
  – Да. Я так решил. Только что.
  
  Спрут неуклюже спускался вниз:
  
  – О, боги, капитан…
  
  – Тихо, сапёр. Если у тебя остались силы – и лучше бы остались – помоги остальным выбраться.
  
  – Так точно, капитан.
  
  Спрут повернулся и снова полез наверх.
  
  Продолжая лежать на спине, Флакон закрыл глаза. Он поглаживал мягкую шёрстку И'гхатан. Милая моя. Всё, ты теперь со мной. Ой, ты голодная – это мы сейчас исправим. Скоро опять растолстеешь и будешь переваливаться, обещаю, и сама, и детишки твои будут… боги, вот оно что, родня. Нет проблем. Когда до твоего рода доходит дело, еды всегда вдоволь…
  
  Он вдруг осознал, что над ним стоит Улыбка. И смотрит.
  
  Чародей сумел слабо, смущённо улыбнуться, гадая, сколько она успела услышать и понять.
  
  – Все мужики – сволочи.
  
  Вот и догадался.
  
  Они кашляли, плакали, бормотали что-то невнятно – солдаты сидели и лежали вокруг Геслера, который стоя пытался подвести счёт – имена, лица, невыносимая усталость всё плавила воедино. Он увидел Осколка – его сестра, Синн, свернулась у него на руках, точно младенец, и крепко спала, а в раскрытых, невидящих глазах капрала застыло что-то вроде потрясения. Рядом был Тюльпан – тело изорвано, множество рваных царапин – но он прополз весь путь без жалоб, а теперь сидел на камне, молчаливый, окровавленный.
  
  Хруст присел на корточки рядом с утёсом и пытался выломать двумя обломками камня кусок золота, сплавившегося со свинцом. На его длинном, уродливом лице застыла глуповатая ухмылка. Улыбку окружили дети – от такого внимания она явно страдала, и Геслер заметил, как она поднимает глаза к ночному небу – снова, и снова, и снова, и этот жест сержант отлично понял.
  
  Флакон их вывел. Со своей крысой. И'гхатан.
  Геслер покачал головой. А почему бы и нет? Мы теперь все крысопоклонники. Да, стало быть, перекличка…
  Сержант Шнур, с Эброном, Хромым и его сломанной ногой. Сержант Хеллиан, челюсть в двух местах сильно распухла, один глаз заплыл, на волосах запекшаяся кровь, только теперь приходит в себя, а за ней нежно ухаживает капрал Урб. Битум, Корик, Улыбка и Спрут. Тавос Понд, Бальгрид, Подёнка, Смекалка, Лизунец, Ханно, Курнос и Масан Гилани. Беллиг Харн, Может, Дохляк и Неженка. Смрад, Гальт, Песок и Лоуб. Сержанты Том Тисси и Бальзам. Непоседа, Ура Хэла, Скат и Рим. Горлорез… Геслер обернулся к Битуму, Корику, Улыбке и Спруту.
  
  Худов дух!
  
  – Капитан! Мы двоих потеряли!
  
  Все головы повернулись к нему.
  
  Капрал Битум вскочил на ноги, затем пошатнулся, как пьяный, повернулся к стене теля.
  
  Бальзам прошипел:
  
  – Скрипач… и этот пленник! Ублюдок его убил и теперь там внутри прячется! Ждёт, пока мы уйдём!
  
  Корабб тащил умирающего столько, сколько смог, но теперь и ему, и малазанцу пришёл конец. Они застряли в сужающемся тоннеле, в непроглядной тьме, и Корабб даже не был уверен, что двигается в правильном направлении. Может, они повернули назад? Он ничего не слышал… никого. Раньше ползли, пыхтели, протискивались… наверняка поползли не в ту сторону.
  
  Не важно, всё равно им отсюда не выйти.
  
  Никогда. Два скелета останутся лежать под мёртвым городом. Достойный курган для воина Апокалипсиса и малазанского солдата. Справедливо, даже – поэтично. Корабб не будет жаловаться, и когда встанет рядом с этим сержантом у Врат Худа, будет гордиться таким спутником.
  
  Столько всего в нём изменилось. Корабб больше не верил в правое дело. Уверенность, определенность – это иллюзия, просто ложь. Фанатизм – яд для души, и первой жертвой в его бесконечном списке значилось сочувствие. Кто может говорить о свободе, если его собственная душа скована цепями?
  
  Теперь он наконец, кажется, понял Тоблакая.
  
  Но слишком поздно явилось это великое откровение. И вот – я умираю мудрецом, а не глупцом. Есть ли разница? Я ведь всё равно умираю…
  
  Нет, разница есть. Я её чувствую. Суть в том, что я сбросил цепи. Сбросил!
  
  Надсадный кашель, затем:
  
  – Корабб?
  
  – Я здесь, малазанец.
  
  – Где? «Здесь» – это где?
  
  – В нашей могиле, увы. Прости, все силы покинули меня. Собственное тело меня предало. Прости.
  
  На миг тишина, затем тихий смех:
  
  – Не важно. Я был без сознания – ты должен был меня оставить. Где остальные?
  
  – Не знаю. Я тащил тебя. Мы отстали. А теперь и заблудились. Вот и всё. Прости…
  
  – Да хватит, Корабб. Ты меня тащил? Теперь понятно, откуда синяки. И сколько? Как далеко?
  
  – Не знаю. День, наверное. Пришёл тёплый воздух, но затем вновь холодный – словно дыхание, он катился над нами, но какое дуновение было вдохом, а какое – выдохом? Не знаю. А теперь ветер стих.
  
  – День?! Ты с ума сошёл? Почему ты меня не бросил?
  
  – Если бы я так поступил, малазанец, твои друзья меня бы убили.
  
  – А, вот оно что. Но, знаешь, я тебе не верю.
  
  – И ты прав. Всё просто. Я не мог.
  
  – Ладно, такой ответ сгодится.
  
  Корабб закрыл глаза – никакой разницы. Он уже, наверное, ослеп. Говорят, узники, которые остаются без света слишком долго, слепнут. Сперва слепнут, потому сходят с ума. Рано или поздно.
  
  А теперь он услышал звуки… приближаются, откуда-то. Он их уже слышал прежде, по меньшей мере, дюжину раз, а потом еле слышный крик. Может, и настоящий. Демоны паники явились, чтобы забрать остальных – одного за другим.
  
  – Сержант, тебя зовут Смычок или Скрипач?
  
  – Смычок, когда я вру, и Скрипач, когда говорю правду.
  
  – Вот как, значит, это малазанская черта? Странно…
  
  – Нет, не малазанская. Моя, может быть.
  
  – И как мне тебя называть?
  
  – Скрипач.
  
  – Хорошо.
  
  Ценный дар.
  
  –
  Скрипач, я размышлял. Вот я – в ловушке. Но лишь теперь, как мне кажется, я наконец вырвался из своей темницы. Забавно, не так ли?
  
  – Уморительно смешно, Корабб Бхилан Тэну'алас. Что это за звук?
  
  – Ты его тоже слышишь?
  
  Корабб задержал дыхание, прислушался. Всё ближе…
  
  Затем что-то коснулось его лба.
  
  Корабб заревел, попытался вывернуться.
  
  – Погоди! Проклятье, я сказал, стой!
  
  Скрипач окликнул:
  
  – Геслер?
  
  – Да! Успокой своего треклятого дружка, а?
  
  С колотящимся сердцем Корабб вновь взял себя в руки.
  
  – Мы заблудились, малазанец. Прости…
  
  – Тихо! Слушайте меня. Вам осталось где-то семьдесят шагов до тоннеля, который ведёт наружу. Мы все уже вышли, понимаете меня? Флакон нас вывел. Его крыса вывела. Там впереди был завал, который вас отрезал, но я его прорыл…
  
  – Ты залез сюда? Обратно? – ахнул Скрипач. – Геслер…
  
  – Уж поверь, это было самое трудное, что я только делал в жизни. Теперь я знаю – думаю, что знаю, – через что прошёл Истин, когда побежал ко дворцу. Бездна меня побери, до сих пор трясусь.
  
  – Тогда веди нас, – проговорил Корабб, протягивая руку, чтобы снова ухватиться за перевязь Скрипача.
  
  Геслер попытался пробраться мимо него.
  
  – Я подсоблю…
  
  – Нет. Я дотащил его сюда.
  
  – Скрип?
  
  – Худа ради, Геслер! Никогда не был в лучших руках.
  
  Глава восьмая
  
  Сарканос, Ивиндонос и Ганат стояли, глядя на груду трупов, россыпь изрубленной плоти и сломанных костей. Поле битвы знает лишь утраченные надежды, а призраки цепляются тщетно за землю, помнят только последнее место, где были живы, и воздух полнится звоном и грохотом из прошлого, когда последние стоны умирающих затихают в молчании.
  
  Не место было им там, однако они стояли. Мысли яггутов понять не дано никому, никому – постигнуть их устремления, но тогда они говорили, и их речи были услышаны.
  
  «Рассказано всё, – сказала Ганат. – Подлая история ныне окончена, никого не осталось, чтоб высоко поднять знамя и провозгласить торжество справедливости».
  
  «Эта равнина темна, – проговорил Ивиндонос. – Такие вещи ведомы мне: скорбь нерассказанная, если никто ей не стал свидетелем».
  
  «Недостаточно ведомы», – заметил Сарканос.
  
  «Смелое обвинение, – сказал Ивиндонос, оскалив клыки в гневе. – Поведай же, чего я не вижу. Скажи, где существует бóльшая скорбь, нежели та, что мы видим перед собою?»
  
  И Сарканос ответил: «Впереди лежат равнины темнее этой».
  Неизвестный автор. Фрагмент стелы в Ят-Альбане
  
  «Бывают такие времена, – думал капитан Ганос Паран, – когда ни во что нельзя верить. Какой бы путь ни избрал человек, будущего не изменить, и это будущее остаётся неведомым – даже самим богам. А если почувствуешь эти потоки, грядущую бурю, только утратишь спокойный сон да разуверишься в собственных усилиях, направленных на то, чтобы определить это будущее».
  
  Он гнал лошадей, стараясь держаться в стороне от деревень и поселений, где прошла Госпожа и рассеяла свои смертоносные семена, собрав урожай – силу отравленной крови и десять тысяч вызванных ею смертей. Капитан понимал, что вскоре число жертв вырастет десятикратно. Но несмотря на всю осторожность, скрыться от запаха смерти не удавалось, он являлся снова и снова, будто из ниоткуда, как бы далеко ни находилось ближайшее жильё.
  
  Каковы бы ни были нужды Полиэли, но были они велики, и Паран боялся, ибо не понимал, какую игру затеяла богиня мора.
  
  Когда Паран сидел в Доме Финнэста в Даруджистане, ему казалось, что эта земля, известная под названием Семи Городов, невероятно далека от центра происходящего – точнее, от того места, которое, как он полагал, вскоре станет центром. Среди прочего эта загадка и заставила его пуститься в путь, чтобы выяснить, как местные события станут частью всей огромной картины. Если, конечно, верить, что такая большая картина всё же существует.
  
  Капитан был готов допустить, что с той же вероятностью война богов превратится в воющую бурю хаоса. Когда-то ему сказали, что возникла необходимость в Господине Колоды Драконов. Сказали, что возникла потребность именно в нём. Теперь Паран начал подозревать, что уже тогда было слишком поздно. Паутина разрасталась чересчур быстро, становилась очень уж запутанной, чтобы её мог постичь один-единственный разум.
  
  Разве только – разум Круппа, знаменитого Угря Даруджистана… ох, боги, хотел бы я, чтобы он сейчас оказался здесь, на моём месте. Почему его не сделали Господином Колоды Драконов?
  Хотя, быть может, неисправимая самоуверенность служила лишь фасадом, за которым настоящий Крупп дрожал от страха?
  
  Представляю себе, что подумал Рейст…
  Паран улыбнулся воспоминаниям. Ранним утром в двери Дома Финнэста постучался этот краснолицый толстяк – и уставился на распахнувшего их яггутского Тирана, который, в свою очередь, вперился в коротышку чёрными провалами глазниц. А потом, размахивая ручками и громогласно провозглашая что-то про чрезвычайно важную встречу, Крупп каким-то образом просочился мимо стража Азата, ввалился в главный зал и с удовлетворённым вздохом плюхнулся в мягкое кресло у камина.
  
  Нежданный гость к завтраку; похоже, даже Рейст ничего не мог с ним поделать. Или не пожелал. Сам яггут проявил обычную для себя сдержанность по этому поводу.
  
  И вот Паран оказался в кресле напротив знаменитого Прекословщика Каладана Бруда – этого тучного коротышки в выцветшем жилете, который ставил в тупик самых могущественных Взошедших в Генабакисе – сидел и смотрел, как тот ест. И ест. И при этом умудряется ещё и говорить без умолку.
  
  – Крупп прознал о печальной дилемме, коей озадачился печальный Господин Колоды. Дважды печальный? О нет, трижды печальной! Даже четырежды – о, как кульминирует в использовании сие ужасное слово! Но сдержись, благородный сэр Крупп, иначе все мы будем рыдать и рыдать безостановочно! – провозгласил он и воздел к потолку вымазанный жиром пальчик. – Однако же Господин ныне гадает (не так ли?), откуда же человеку навроде Круппа могут быть ведомы подобные материи? «Какие же материи?» спросил бы ты также, возникни такая возможность, каковую вышеуказанный Крупп поспешно уничтожит уместным ответом. Как только у него появится такой ответ, разумеется. Но узрите! У него нет ответа, и не в этом ли величайшее чудо и чудеснейшее диво?
  
  – Худа ради… – вклинился Паран, но закончить не успел.
  
  – Истинно так! Именно ради Худа! О, ты столь прозорлив и столь достоин величественного титулования Господина Колоды Драконов и довереннейшего друга Круппа! Худ стоит в самом центре всего, о да, оттого тебе и дóлжно отправиться со всею поспешностью в Семь Городов.
  
  Паран остолбенело уставился на толстяка, пытаясь понять, какую важную деталь он упустил в этом потоке слов:
  
  – Что?
  
  – Боги, о дорогой и бесценный друг Круппа! Они вступили в войну, так? Ужасная штука – война. Ужасные существа – боги. Но вместе? Ах, куда более наиужаснейше!
  
  – Наиужа… что? Ладно, не обращай внимания.
  
  – Крупп никогда не обращает!
  
  – Но почему в Семь Городов?
  
  – Даже боги отбрасывают тени, о Господин Колоды. Но что же отбрасывают тени?
  
  – Не знаю. Богов?
  
  На лице Круппа отразилась мука.
  
  – Ох, какой бессмысленный ответ. Вера Круппа в его сомнительного друга руит в лежинах. Нет, лжит в развалинах. Нет, в руинах. И не лжит, а лежит. Видишь, как отпотрясся Крупп? Нет, не богов. Как можно отбросить богов? Нет-нет, не отвечай – такова природа и неписанный закон риторики. Так, о чём бишь говорит Крупп? Ах, да. Наиужаснейшие преступленья свершаются в Семи Городах. Яйца отложены, а коварные планы проклюнулись! Скоро расколется одна особенно крупная скорлупа, и уж точно расколется к тому времени, как ты прибудешь туда, так чего же ты ждёшь? В сущности, о недалёкий человек, ты уже опоздал, точнее, опоздаешь, к тому времени, а если и не к тому, то скоро, в самом ближайшем и неминуемом смысле слова. Следовательно, скорей и поскорей тебе дóлжно отправляться в путь, хоть ты и опоздал – Круп рекомендует выступать завтра же утром, а также воспользоваться Путями и иными зловещими тропами неравенства, поспешить, чтоб попытаться успеть, хоть и нет надежды преуспеть в этом. Вовремя же и во время, а также в своё время ты и прибудешь на место, а затем тебе дóлжно идти в некой конкретной тени – и да осмелится Крупп произнести столь роковые словеса – между жизнью и смертью, в волнистой, размытой метафоре, столь бессердечно и равнодушно рассекаемой теми, кому бы знать цену осторожности. Ныне же, ты истощил вместимость ушей Круппа, укрупнил его щедроты до такой степени, что того и гляди кушак разорвётся, а также иными путями исчерпал бездонные колодцы Круппова интеллекта. – Коротышка с кряхтеньем поднялся и похлопал себя по животу. – Премного приятнейшая трапеза, хотя Крупп бы советовал известить твоего повара о том, что инжир просто мумифицирован – будто произошёл из личных запасов яггута, хм-м?
  
  Некоторое время спустя, Паран всё же заключил, что был всё же определённый смысл в этом словесном болоте. Во всяком случае, Крупп напугал его достаточно, чтобы обратиться к Колоде Драконов, в которой Ганос обнаружил куда больше хаоса, чем когда-либо прежде. И в самом сердце хаоса – проблеск тропы, выхода – быть может, лишь воображаемого, иллюзорного, но Паран почувствовал, что должен попробовать, хотя даже сама мысль об этом его приводила в ужас.
  
  Неподходящий он для этого дела человек. Топчется, полуслепой в круговерти сходящихся сил, так что даже иллюзию самоконтроля едва удаётся сохранить.
  
  Новая встреча с Апсалар стала для него нежданным подарком. Уже не девочка, но, похоже, столь же смертоносна, как и прежде. Однако в ней проявилась какая-то человечность, живое чувство то и дело мелькало во взгляде. Что же она пережила с тех пор, как Котильона изгнали из её тела на окраине Даруджистана? Кроме того, о чём Апсалар решила ему рассказать. Удастся ли ей пройти свой путь и в конце – вновь переродиться?
  
  Паран встал в стременах, чтобы размять ноги и вгляделся в южный горизонт, выискивая характерное свечение – место, в которое направлялся. Пока что ничего, кроме жаркого марева и безлесых холмов посреди равнины. Семь Городов – выжженная солнцем земля, даже не бушуй тут мор, она бы ему вряд ли понравилась.
  
  Один из холмов вдруг скрылся в туче пыли и каменных обломков, а потом громовой рокот прокатился по земле, напугав лошадей. Пытаясь их успокоить – в особенности собственного скакуна, который решил воспользоваться моментом, чтобы сбросить седока, а потому брыкался и вставал на дыбы – Паран почувствовал силу, которая катилась из разрушенного пригорка.
  
  Омтоз Феллак.
  
  Кое-как сдержав норовистую лошадь, Паран собрал поводья и поскакал медленным карьером к взорвавшемуся холму.
  
  Подъехав ближе, он услышал грохот изнутри кургана – а это был курган – а когда до холма оставалось всего тридцать шагов, из дыры в склоне вылетело иссохшее тело, упало и с треском покатилось среди камней. Остановилось. Затем одна рука с дрожью поднялась – и безвольно упала мгновение спустя. Следом вылетел обмотанный космами волос череп в костяном шлеме, рухнул, подпрыгнул и покатился в пыли.
  
  Паран натянул поводья, глядя, как высокая, худая фигура, увитая клочьями старой паутины, выбирается из кургана и медленно выпрямляется. Серо-зелёная кожа, железная кольчужная портупея на серебряных застёжках, ножи в медных ножнах – железо и серебро почернели, медь позеленела от патины. Какая бы одежда ни скрывала прежде тело, теперь она истлела в пыль.
  
  Длинные чёрные волосы яггутки были собраны в длинный хвост, доходивший ей до поясницы. Серебряные накладки на клыках тоже почернели. Женщина медленно осмотрелась по сторонам, затем её взгляд остановился на Паране. Из-под тяжёлых надбровных дуг на Ганоса смотрели янтарные глаза с вертикальными зрачками. Он увидел, как она нахмурилась, затем спросила:
  
  – Что ты за существо?
  
  – Существенное, – ответил Паран и неуверенно улыбнулся.
  
  Она заговорила на языке яггутов, а капитан понял её слова… каким-то образом. Может, это один из даров, пришедших вместе со званием Господина Колоды? Или он слишком долго пробыл рядом с Рейстом и наслушался его бесконечного бормотания? Как бы там ни было, к собственному удивлению Паран ответил на том же наречии.
  
  Яггутка нахмурилась ещё сильнее:
  
  – Ты говоришь на моём языке, как говорил бы имасс… если бы кто-то из имассов удосужился его изучить. Или как яггут, которому вырвали клыки.
  
  Паран покосился на расчленённый труп рядом с собой:
  
  – Имасс вроде этого?
  
  Тонкие губы женщины взметнулись, видимо, это была улыбка.
  
  – Оставленный здесь страж… утратил бдительность. Неупокоенные создания склонны к скуке – и беспечности.
  
  – Т'лан имассы.
  
  – Если остальные близко, они явятся сюда. У меня мало времени.
  
  – Т'лан имассы? Их здесь нет, яггутка. Ни одного поблизости.
  
  – Ты уверен?
  
  – Да. Насколько это возможно. Ты освободилась… зачем?
  
  – А для свободы нужна причина? – спросила она, стряхнула со стройного тела обрывки паутины, затем повернулась к западу. – Один из моих ритуалов распался. Я должна его восстановить.
  
  Паран подумал, затем спросил:
  
  – Ритуал сковывания? Ты заключила кого-то или что-то в узилище, и теперь оно рвётся на волю, как и ты сама?
  
  Это сравнение ей явно не понравилось.
  
  – В отличие от тех, кого я сковала, у меня нет намерения захватить мир.
  
  Ого.
  
  –
  Меня зовут Ганос Паран.
  
  – Я – Ганат. Ты выглядишь жалко, как недокормленный имасс – ты явился, чтобы противостоять мне?
  
  Капитан покачал головой:
  
  – Я просто проезжал мимо, Ганат. Желаю тебе удачи…
  
  Внезапно она повернулась, уставилась на восток и вскинула голову:
  
  – Что там? – спросил он. – Т'лан имассы?
  
  Яггутка покосилась на него:
  
  – Не уверена. Возможно… ничего. Скажи, есть к югу отсюда море?
  
  – А оно там было, когда ты… ещё не попала в курган?
  
  – Да.
  
  Паран улыбнулся:
  
  – Ганат, к югу отсюда и правда есть море, к нему я и направляюсь.
  
  – В таком случае, я пойду с тобой. Зачем ты едешь туда?
  
  – Чтобы поговорить кое с кем. А ты? Я думал, ты торопишься восстановить свой ритуал?
  
  – Тороплюсь, но есть и более срочное дело.
  
  – Какое же?
  
  – Мне нужно помыться.
  
  Стервятники слишком объелись и не могли взлететь, поэтому лишь отпрыгивали с пути, хлопая крыльями и испуская возмущённые крики, так что взору открывалась исклёванная человеческая плоть. Апсалар замедлила шаг, она уже сама не была уверена, что хочет продолжать идти по главной улице, впрочем, хриплые вопли падальщиков раздавались и с боковых переулков, и вряд ли альтернативный маршрут был бы чем-то лучше.
  
  Крестьяне умерли в мучениях – чума была немилосердна, она пролагала долгий и мучительный путь ко Вратам Худа. Опухшие железы перекрывали глотку, так что невозможно становилось есть плотную пищу, давили на дыхательные пути, отчего всякий вздох становился смертной мукой. Желудок раздували газы. Не имея выхода, они наконец разрывали стенки желудка, и несчастного разъедала изнутри собственная кислота. Таковы были последние этапы болезни. Прежде приходила лихорадка, жар такой силы, что мозг плавился в черепе, а больные сходили с ума – и даже если бы хворь в этот момент изгнали, от обретённого безумия уже не было спасения. Из глаз сочился гной, плоть становилась студенистой в суставах – такой явилась Госпожа, во всей своей жуткой славе.
  
  Костяные рептилии, спутницы Апсалар, вырвались вперёд. Они развлекались, пугая стервятников и разгоняя тучи мух. Теперь же – трусили обратно, не обращая никакого внимания на почерневшие, полусъеденные трупы, среди которых им приходилось пробираться.
  
  – Эй, Не-Апсалар! Ты слишком медленная!
  
  – Нет, Телораст, – закричала Кердла, – она недостаточно слишком медленная!
  
  – Да, недостаточно медленная! Нам нравится эта деревня – мы хотим играть!
  
  Ведя свою спокойную лошадь в поводу, Апсалар двинулась дальше по улице. Два десятка жителей зачем-то выползли сюда перед смертью, быть может, в последней, отчаянной попытке избежать неизбежного. И умерли, раздирая друг друга ногтями.
  
  – Можете тут оставаться столько, сколько пожелаете, – объявила она рептилиям.
  
  – Так не годится, – возразила Телораст. – Мы ведь твои охранительницы! Твои неусыпные, вечно бдительные охранницы. Мы будем тебя сторожить, какой бы больной и отвратительной ты ни стала.
  
  – А потом глаза выклюем!
  
  – Кердла! Не говори ей такого!
  
  – Ну, мы же подождём, пока она не уснёт. В горячке.
  
  – Именно. Она ведь тогда сама нас попросит остаться.
  
  – Я знаю, но мы уже две деревни проехали, а она до сих пор не заболела. Не понимаю. Все остальные смертные умерли либо умирают, а в ней-то что такого особенного?
  
  – Её избрали узурпаторы Тени – потому она и может тут скакать и держать нос по ветру. Придётся подождать, пока не представится возможность выклевать ей глаза.
  
  Апсалар перешагнула груду трупов. Впереди деревня резко заканчивалась – остались только чёрные пепелища трёх последних домов. Облюбованное ворóнами кладбище раскинулось на соседнем низком холме, вершину которого украшала одинокая гульдиндха. На ветвях дерева в угрюмом молчании восседали чёрные птицы. Несколько наскоро собранных платформ указывали на прежние попытки соблюсти церемонию прощания с мёртвыми, но хватило жителей деревни явно ненадолго. В тени дерева стояла дюжина белых коз. Животные смотрели, как Апсалар в сопровождении скелетов Телораст и Кердлы движется по дороге.
  
  Что-то произошло – далеко на северо-западе. Нет, она даже могла сказать точнее – в И'гхатане. Там произошла битва… и свершилось чудовищное преступление. Жадность И'гхатана до малазанской крови вошла в легенды, и Апсалар опасалась, что город вновь упился ею.
  
  В любой стране можно найти места, в которых битвы происходили снова и снова, словно бесконечная череда кровопролитий, и чаще всего это точки не имели какого-то важного стратегического значения или не обладали превосходными укреплениями. Словно сами скалы и почва насмехались над всяким захватчиком, завоевателем, которому хватило глупости попытаться их покорить. Это его мысли – Котильона. Он никогда не боялся назвать тщету по имени и признать наслаждение, с которым мир втаптывал в пыль человеческую манию величия.
  
  Девушка миновала последнее из сгоревших зданий и с облегчением вздохнула, так как зловоние осталось позади: к запаху подгнивших тел она привыкла, но вонь пепелища проникала во все её чувства тревожным предвестьем. Приближались сумерки. Апасалар снова взобралась в седло и собрала поводья.
  
  Она решила попытаться пройти по Пути Тени, хотя и знала, что уже слишком поздно – что-то уже произошло в И'гхатане; по крайней мере, она взглянет на оставленные этим событием раны и выйдет на след тех, кто выжил. Если, конечно, кто-то выжил.
  
  – Ей снится смерть, – проговорила Телораст. – А теперь она разозлилась.
  
  – На нас?
  
  – Да. Нет. Да. Нет.
  
  – Ой, она открыла Путь! Тени! Безжизненная тропа среди безжизненных холмов – мы же с тоски помрём! Стой, не бросай нас!
  
  Выбравшись из расселины, они обнаружили, что их ждёт пир. Длинный стол, четыре унтанских стула с высокой спинкой, канделябр в центре с четырьмя толстыми восковыми свечами, золотистый свет пламени плясал на серебряных тарелках, наполненных малазанскими деликатесами. Жирная рыба – сантос с отмелей Картула, запечённый в глине со сливочным маслом и специями; полоски маринованной оленины, которая пахла миндалём, по северному рецепту а-ля Д'авор; рябчик с Сэтийских равнин, фаршированный бычьей ягодой и шафраном; печёные тыквы и змеиное филе из далхонской кухни; разнообразие тушёных овощей… и четыре бутылки вина: белое «Остров Малаз» из винокурни Паранов, подогретое рисовое вино из Итко-Кана, красное креплёное из Гриса и янтарное вино «Белак» с Напанских островов.
  
  Калам остановился, уставившись на колдовское наваждение, а Ураган хмыкнул, подошёл к столам, взбивая пыль сапогами, и уселся на один из стульев, а затем потянулся к грисийскому красному.
  
  – Что ж, – проговорил Быстрый Бен, стряхивая с одежды пыль, – это очень мило. Кому предназначается четвёртый стул, как вы думаете?
  
  Калам поднял глаза к заслонявшей небо летающей цитадели:
  
  – Даже думать об этом не хочу.
  
  Послышалось чавканье Урагана, который принялся уплетать оленину.
  
  – Вы не считаете, – продолжил Быстрый Бен, усаживаясь, – что есть некоторое значение в разнообразии поданного нам угощения? – Он взял белоснежный кубок и налил себе паранского белого. – Или это лишь чисто упадническое стремление к избыточности, в которое нас ткнули носом?
  
  – У меня с носом всё в порядке, – заявил Ураган, склонил голову набок и выплюнул кость. – Ох, боги, я бы вообще всё тут сам мог съесть! Может, даже и съем.
  
  Вздохнув, Калам присоединился к ним за столом:
  
  – Ладно, по крайней мере, теперь у нас есть время, чтобы всё обсудить. – Убийца подметил, что чародей с подозрением покосился на Урагана. – Расслабься, Бен. Сомневаюсь, что Ураган хоть что-то услышит – он же так чавкает!
  
  – Ха! – расхохотался фаларец, так что кусочки мяса полетели через стол, и один из них плюхнулся в кубок мага. – Мне до Худовых носков все ваши заносчивые выходки! Хотите болтать – болтайте до посинения, вас слушать – только время зря терять!
  
  Быстрый Бен нашёл серебряную вилочку для мяса и аккуратно выловил в своём кубке кусочек оленины. Затем чародей осторожно отхлебнул, скривился и вылил вино. Заново наполняя кубок, он сказал:
  
  – Впрочем, я не так уж уверен, что Ураган не важен для нашего разговора.
  
  Рыжебородый солдат поднял взгляд, маленькие глазки сощурились, в них внезапно появилась тревога.
  
  – Да я бы не мог стать неважнее, даже если бы очень старался, – прорычал он и снова потянулся к бутылке красного.
  
  Калам смотрел, как ходит вверх-вниз его кадык, пока вино глоток за глотком лилось в ненасытную утробу.
  
  – Дело в мече, – произнёс Быстрый Бен. – Он принадлежал т'лан имассу. Как же этот клинок оказался у тебя, Ураган?
  
  – О, сантос! В Фаларе только бедняки едят эту мерзкую рыбу, а картульцы её за лакомство почитают! Кретины.
  
  Морпех принялся выковыривать красноватую, маслянистую плоть из глиняной скорлупы.
  
  – Его мне дали, – сказал он, – на хранение.
  
  – Кто-то из т'лан имассов? – уточнил Калам.
  
  – Так точно.
  
  – Значит, он собирается вернуться за своим мечом?
  
  – Да, если сможет.
  
  – Но зачем т'лан имассу отдавать тебе свой меч? Они своими клинками обычно пользуются – и часто.
  
  – Но не там, куда он собрался, убийца. А это что? Птица какая-то?
  
  – Да, – подтвердил Быстрый Бен. – Рябчик. Так куда же собрался этот т'лан имасс?
  
  – Рябчик. Это что вообще – какая-то странная утка? Он поднялся в большую рану на небе, чтобы её запечатать.
  
  Чародей откинулся на спинку стула:
  
  – В таком случае, в ближайшее время его ждать явно не стоит.
  
  – Ну, он взял с собой голову тисте анди, и эта голова была ещё жива – только Истин это заметил, а остальные т'лан имассы прошляпили, даже заклинательница. Крылышки махонькие – удивляюсь, как он вообще летал? Явно не слишком хорошо, раз его поймали!
  
  Ураган допил грисийское и отбросил пустую бутылку в сторону. Она глухо упала в пыль. Затем Ураган потянулся за напанским «Белаком».
  
  – Знаете, в чём с вами беда? С обоими? Я расскажу. Разложу по полочкам. Вы оба слишком много думаете, и думаете, что, думая столько, до чего-то дельного додумаетесь, – да только шиш вам. Смотрите, всё просто. Если вам поперёк дороги встанет что-то гадкое – убивайте, а когда убьёте, можно перестать об этом думать, вот и всё.
  
  – Любопытная философия, Ураган, – проговорил Быстрый Бен. – Но что если это «гадкое» слишком многочисленно, слишком велико или даже пострашней тебя?
  
  – Тогда надо его подрубить под правильный размер, маг.
  
  – А если не выходит?
  
  – Тогда найди кого-то другого, кто сможет. Может, они друг друга убьют да и дело с концом. – Морпех взмахнул полупустой бутылкой «Белака». – Думаете, можно разновсякие планы придумывать? Дураки! В задницу засуньте свои планы!
  
  Калам улыбнулся Быстрому Бену:
  
  – Сдаётся мне, Ураган дело говорит.
  
  Чародей нахмурился:
  
  – Что? Вот прямо так и засунуть?
  
  – Нет. Найти кого-то другого, кто за нас сделает чёрную работу. Мы ведь в этом давно поднаторели, а Бен?
  
  – Только это становится всё труднее, – проворчал Быстрый Бен, поднимая взгляд на небесную цитадель. – Ладно, дайте подумать…
  
  – Ну всё, теперь нам конец!
  
  – Ураган, – сказал Калам, – ты пьян.
  
  – Вовсе и не пьян. От двух-то бутылок вина не опьянеешь. Урагана так просто не возьмёшь!
  
  – Вопрос вот в чём, – проговорил чародей. – Кто в первый раз одолел к'чейн че'маллей? И жива ли по сей день эта сила? Когда мы получим ответы на эти…
  
  – Повторяю, – прорычал фаларец, – вы только болтаете, болтаете, болтаете, а толку никакого.
  
  Быстрый Бен развалился на стуле и потёр глаза:
  
  – Ладно. Хорошо. Давай, Ураган, покажи нам, как надо.
  
  – Первое: вы с чего-то вообразили, что эти ящеры вам враги. Третье: если легенды не врут, эти ящеры сами себя одолели, так какого же Худа вы подняли панику? Второе: адъюнкт хочет знать всё о них, куда они собрались, зачем и всё такое. Так вот, летучие крепости никуда не спешат, и мы уже точно знаем, что у них внутри, так что свою работу мы сделали. Вы, дураки, хотите внутрь вломиться – зачем? Да вы же не представляете даже, зачем. И пятое: ты белое допивать будешь, маг? Потому что я к этой рисовой моче даже не притронусь.
  
  Быстрый Бен медленно сел ровнее, а потом подтолкнул бутылку Урагану. Калам решил, что маг не мог бы более явно признать своё поражение.
  
  – Доедайте, – бросил он, – и выберемся с этого треклятого Пути, вернёмся к Четырнадцатой.
  
  – И ещё кое-что, – сказал Быстрый Бен, – я хотел обсудить.
  
  – Валяй, – великодушно бросил Ураган, взмахнув ножкой рябчика. – Ураган тебе все ответы даст – ещё как!
  
  – Я слыхал… о том, что одна группа сопровождения малазанских суден схлестнулась со странными кораблями около Генийского побережья. Судя по описанию, это были тисте эдуры. Ураган, этот ваш корабль, как он назывался?
  
  – «Силанда». Мёртвые серокожие парни, все порублены на палубе, а капитана в каюте насквозь прошили, прибили гарпуном к его треклятому креслу в каюте, – нижние боги, какой же силы рука его метнула…
  
  – И головы… тисте анди.
  
  – Тела внизу остались, на вёслах.
  
  – Эти «серокожие парни» – тисте эдуры, – сообщил Быстрый Бен. – Не знаю, стоит ли это сводить, но что-то они меня тревожат. Откуда пришёл флот эдуров?
  
  Калам хмыкнул, затем сказал:
  
  – Мир большой, Бен. Откуда угодно они могли явиться, шторм их с курса сбил, или это была какая-то разведывательная экспедиция.
  
  – Скорей уж, набег, – возразил Ураган. – Они ведь сходу бросились в атаку. Но там, где мы нашли «Силанду», там тоже был бой. Против тисте анди. Суровое дело.
  
  Быстрый Бен вздохнул и снова потёр глаза:
  
  – Около Коралла во время Паннионской войны мы обнаружили тело тисте эдура. Оно явилось из-под воды. – Маг покачал головой. – Чувствую, мы про них ещё услышим.
  
  – Владения Тени, – сказал Калам, – принадлежали им когда-то, и теперь эдуры хотят их себе вернуть.
  
  Глаза чародея сузились.
  
  – Это тебе Котильон сказал?
  
  Калам пожал плечами:
  
  – Всё возвращается к Престолу Тени, не так ли? Неудивительно, что мне тревожно. Ох уж этот скользкий, коварный ублюдок…
  
  – Ох, Худовы яички! – застонал Ураган. – Передайте мне эту рисовую мочу, раз уже собрались и дальше болтать. Престол Тени не страшный. Престол Тени – это всего лишь Амманас, и Амманас – только Келланвед. А Котильон – Танцор. Видит Худ, Императора мы неплохо знали. И Танцора. Они что-то задумали? Ясное дело. Они всегда что-то задумывали, с самого начала. Я вам обоим скажу вот что, – Ураган отхлебнул рисового вина, скривился, затем продолжил, – когда пыль уляжется, они засверкают, как жемчужины на горе навоза. Боги, Старшие боги, драконы, нежить, духи и даже страшный пустой лик самой Бездны – нет у них всех ни единого шанса. Хочешь нервничать из-за тисте эдуров, чародей? Валяй. Может, они и правили когда-то Тенью, да только Престол Тени их завалил. Он – и Танцор. – Морпех отрыгнул. – И знаете, почему? Я вам скажу. Они никогда не дерутся по-честному. Вот почему.
  
  Калам посмотрел на пустой стул, и его глаза медленно сузились.
  
  Под водоворотом звёзд, спотыкаясь, некоторые на четвереньках или даже ползком по белому пеплу, все они проходили к тому месту, где сидел Флакон. Ни один из солдат ничего не сказал, но каждый повторил один и тот же лёгкий жест: протягивал руку и касался пальцем головы крысы по имени И'гхатан.
  
  Нежно, с величайшим почтением – до того, как она кусала палец, и тогда рука отдёргивалась с тихим проклятьем.
  
  Одного за другим И'гхатан укусила каждого.
  
  Флакон объяснял, что она голодна да к тому же беременна. Так он говорил. Пытался объяснять, но никто его толком не слушал. Казалось, что им всё равно, что этот укус стал неотъемлемой частью обряда, ценой, заплаченной кровью, возмещением или жертвой.
  
  Тем, кто слушал, маг повторял, что его она тоже укусила.
  
  Но это была неправда. Не она. Не его. Их души были теперь неразделимо связаны. А такое куда сложнее, даже фундаментальнее. Чародей взглянул на крысу, которая сидела у него на коленях. Фундаментально, да, вот подходящее слово.
  
  Он погладил её по голове. Крысонька моя. Солнышко… ой! Чтоб тебя! Сучка!
  
  На него смотрели чёрные, блестящие глазки, обрамлённый усами нос подёргивался.
  
  Злобные, отвратительные твари.
  
  Флакон посадил крысу на землю – пусть бегает хоть по самому краю провала, ему плевать! Но И'гхатан свернулась у его правой ноги и уснула. Флакон оглянулся на их наспех сооружённый лагерь, на череду бледных лиц своих спутников. Никто не разжёг огонь. Забавно это, на грани безумия.
  
  Они прошли. Флакон до сих пор сам не мог в это поверить. А Геслер пошёл обратно, но вскоре вернулся. А следом за ним появился Корабб Бхилан Тэну'алас, который выволок за собой Смычка, а затем сам упал навзничь. Флакон слышал, как он храпел почти половину ночи напролёт.
  
  Сержант был жив. Мёд, нанесённый на его раны, исцелил Смычка не хуже Высшего Дэнула. Теперь уже стало очевидно, что мёд этот был совершенно необычайным, – будто мало было странных видений. Но даже такая сила не могла возместить кровь, которую потерял Смычок, и эта кровопотеря должна была его убить. А всё-таки сержант спал, слишком слабый, чтобы сделать ещё что-то, но он был жив.
  
  Флакон пожалел, что сам так не измотался… именно так, чтобы усталость уводила в тёплый и глубокий сон. Вместо духовного истощения, которое окончательно истрепало ему нервы вновь и вновь возвращавшимися видениями, воспоминаниями о кошмарном пути по могильным костям И'гхатана. А с ними возвращался и горький привкус тех мгновений, когда казалось, что всё потеряно, безнадёжно.
  
  Капитан Фарадан Сорт и Синн припрятали неподалёку запас бочонков с водой и съестных припасов, но, сколько Флакон ни пил, вода не могла смыть с его языка вкус пепла и дыма. И ещё кое-что горело, жгло его изнутри. Адъюнкт их оставила, бросила, чем заставила капитана и Синн дезертировать. Спору нет, разумно было предположить, что никто внутри города не выжил. Флакон понимал, что чувство это иррационально, но всё равно оно грызло его.
  
  Капитан говорила о чуме, которая катится на них с востока, и о том, что армии нужно было срочно уходить от неё. Адъюнкт прождала столько, сколько могла. Всё это Флакон понимал. Но…
  
  – Мы ведь мертвы, понимаешь.
  
  Он поднял глаза на Корика, который сидел рядом, скрестив ноги, рядом со спящим ребёнком.
  
  – Если мы мертвы, – проговорил Флакон, – почему же нам так плохо?
  
  – Для адъюнкта. Мы мертвы. Можем просто… уйти.
  
  – И куда нам идти, Корик? Полиэль шествует по Семи Городам…
  
  – Никакая чума нас не убьёт. Теперь уже не сможет.
  
  – Думаешь, мы стали бессмертными? – спросил Флакон и покачал головой. – Мы выжили, это правда, но это ничего не значит. И уж точно не значит, что следующая же опасность не отправит нас прямиком на коленки к Худу. Может, ты себя и почувствовал неуязвимым – для всего и вся, что может обрушить на нас мир. Но поверь мне, это не так.
  
  – Лучше уж так, чем иначе, – пробормотал Корик.
  
  Флакон не сразу понял, что сэтиец имел в виду.
  
  – Думаешь, кто-то из богов решил нас использовать? Вытащил из пекла для какой-то цели?
  
  – Либо так, Флакон, либо крыса твоя – гений.
  
  – Крыса – это четыре лапки и отличный нос, Корик. Душа её была скована. Мной. Я смотрел её глазами, чувствовал то, что она чувствовала…
  
  – А она спала, когда ты спал?
  
  – Ну, не знаю…
  
  – Она тогда убежала?
  
  – Нет, но…
  
  – Значит, осталась ждать. Пока ты снова не проснёшься. Чтобы ты снова смог сковать её душу.
  
  Флакон промолчал.
  
  – Если какой бог попробует меня использовать, – проговорил Корик, – он об этом горько пожалеет.
  
  – Ты на себя столько фетишей нацепил, – заметил Флакон, – что можно было бы подумать, будто ты бы обрадовался такому вниманию.
  
  – Ошибаешься. Это не для того, чтобы привлечь благословения.
  
  – А зачем тогда?
  
  – Это обереги.
  
  – Все?
  
  Корик кивнул:
  
  – Они меня делают невидимым. Для богов, духов, демонов…
  
  В сумраке Флакон пристально посмотрел на солдата.
  
  – Что ж, может, они не работают.
  
  – Как знать, – отозвался сэтиец.
  
  – В смысле?
  
  – Зависит от того, мертвы мы или нет.
  
  Рядом послышался смех Улыбки.
  
  – Корик с ума сошёл. Неудивительно, ум-то у него крошечный, а вокруг так темно…
  
  – Не как привидения и всякие такие твари, – презрительно бросил Корик. – Ты думаешь как десятилетка, Улыбка.
  
  Флакон поморщился.
  
  Что-то стукнулось о камни рядом с Кориком, и солдат всполошился.
  
  – Что это было?!
  
  – Нож, – сообщил Флакон, который почувствовал, как клинок пролетел мимо него. – Поразительно. Она приберегла его для тебя.
  
  – И не один, – сообщила Улыбка. – Кстати, Корик, целилась я не в ногу.
  
  – Говорю тебе, вовсе мы не неуязвимые, – добавил Флакон.
  
  – Но я… а, ладно.
  
  Я ещё жив, вот что ты хотел сказать. Но потом решил промолчать. Мудро.
  
  Геслер присел на корточки рядом с капитаном.
  
  – Волосы все сгорели, конечно, – сказал он, – но в остальном мы в неплохом состоянии. Капитан, не знаю, почему вы решили поверить Синн: настолько, чтобы сбежать из армии, но, будь я проклят, я этому очень рад.
  
  – Вы все были под моим командованием, – сказала Фарадан Сорт. – А потом вырвались слишком далеко вперёд. Я сделал всё, чтобы вас отыскать, но дым и огонь – это было слишком. – Она отвела глаза. – Не хотелось всё так оставлять.
  
  – Скольких потерял легион? – спросил Геслер.
  
  Она пожала плечами:
  
  – Может, две тысячи. Солдаты продолжали умирать. Мы оказались в ловушке – Кулак Кенеб и Баральта, и ещё одиннадцать сотен – по другую сторону пролома, а потом Синн отбила огонь, – не спрашивай, как. Говорят, она что-то вроде Высшего мага. И в ту ночь голова у неё была ясная, сержант, и мне кажется, что когда она попыталась вернуться в город, Синн тоже была в своём уме.
  
  Кивнув, Геслер помолчал, затем поднялся.
  
  – Хотел бы я уснуть… но не могу, и, похоже, не я один. Интересно, почему так…
  
  – Звёзды, сержант, – сказала Фарадан Сорт. – Они светятся.
  
  – Ну, да, может, только в этом и дело.
  
  – Только в этом? Думаю, этого более, чем достаточно.
  
  – Ну, да. – Геслер посмотрел на крошечный след зубов на своём правом указательном пальце. – Всё из-за этой треклятой крысы.
  
  – Вы, идиоты, наверное, теперь все заражены чумой.
  
  Сержант вздрогнул, затем улыбнулся:
  
  – Пусть только попробует, сучка.
  
  Бальзам стёр с лица остатки засохшей грязи, затем хмуро уставился на своего капрала.
  
  – Думаешь, Смрад, я не слышал, как ты там молился и нёс всякую чепуху? Меня не проведёшь!
  
  Тот сидел, прислонившись спиной к камню, и ответил, не открывая глаз:
  
  – Сержант, ты всё стараешься, но мы же знаем. Мы все знаем.
  
  – Что это вы все знаете?
  
  – Почему ты всё говоришь, говоришь и опять говоришь.
  
  – Это ты о чём вообще?
  
  – Ты рад, что остался в живых, сержант. И рад, что твой взвод вышел из этой передряги целым. Единственным, если не считать взвод Скрипа, и, может быть, Хеллиан. Мы заговорённые, вот и всё. Просто заговорённые, и ты до сих пор не можешь в это поверить. Ну так мы тоже, что с того?
  
  Бальзам сплюнул в пыль:
  
  – Только послушайте, как он всё ноет и ноет. Чушь слюнявая. Кто ж меня так проклял, что я с вами тут застрял. Скрипач – это я понимаю. Он же «мостожог». А даже сами боги зададут стрекача, как только увидят «мостожога». Но ты, ты же никто, вот чего я не понимаю. Впрочем, если даже я не понимаю…
  
  Урб. Он ничем не лучше этого пропавшего жреца. Расстриги. Как бишь его звали? Как он выглядел? Точно непохож на Урба. Но такой же коварный, подлый, гнусный и злобный, как бы его там ни звали.
  
  Он уже не мой капрал, это наверняка. Я его хочу убить… ох, боги, как же голова болит. И челюсть… все зубы шатаются.
  
  Капитан говорит, ей нужны сержанты. Ну так пусть его и забирает, и какому бы взводу он ни достался, буду молиться за солдат и им сочувствовать. Это наверняка. Сказал, мол, там пауки, может, там и были пауки, только я была без сознания, поэтому и не сошла с ума, а может, и сошла бы, но это ничего не меняет: наверняка они по мне ползали, наверняка. По всему телу – до сих пор чувствую их мерзкие липкие лапки на коже. Всюду. А он их не согнал!
  
  Может, у капитана есть бутылочка чего-нибудь толкового. Может, если я её окликну, поговорю с ней очень вежливо, очень мило, очень разумно и рассудительно, может, тогда они меня развяжут. Я даже Урба не убью. Обещаю. Забирай его, капитан. Вот только это и скажу. А она будет сомневаться – я бы сомневалась – а потом кивнёт (вот дура!) и перережет верёвки. И даст мне бутылку, и я её выпью. Выпью, и все тогда скажут: «Ну, вроде как всё хорошо! Вот она и в норме».
  
  И вот тогда я ему в горло и вцеплюсь. Зубами. Нет, они же шатаются, зубами нельзя. Нож найду, вот что нужно сделать. Или меч. Можно бутылку обменять на меч. Наоборот ведь получилось, верно? Полбутылки. А вторую половину я выпью. Полбутылки – полмеча. Нож. Полбутылки за нож. Который я всажу ему в глотку, а потом поменяю обратно на вторую половину бутылки. Если поторопиться, всё получится. И тогда у меня будет и нож, и целая бутылка.
  
  Но сначала нужно, чтобы она меня развязала. По справедливости.
  
  Я же в норме, все это видят. Спокойная такая, задумчивая…
  
  – Сержант?
  
  – Чего тебе, Урб?
  
  – Думаю, ты всё ещё хочешь меня убить.
  
  – Почему ты так говоришь?
  
  – Потому что ты рычишь и зубами скрежещешь, наверное.
  
  Это не я. Наверняка.
  
  Вот, значит, почему у меня так зубы болят. Я их сама и расшатала. О, боги, мне такое снилось когда-то, все зубы выпадают. Этот ублюдок меня ударил. Такой же, как этот расстрига, который исчез. Как бишь его звали?
  
  Смекалка поуютней устроилась в мягкой ямке, которую её внушительный вес выдавил в песке.
  
  – Здорово было бы, – сказала она.
  
  Подёнка надула губы, затем поправила нос, сломанный уже столько раз, что она сама сбилась со счёта. При этом хрящи издавали хруст, который она находила до странности приятным.
  
  – Что здорово-то?
  
  – Здорово было бы знать всякое.
  
  – Какое всякое?
  
  – Ну, вот Флакона послушай. И Геслера, и Смрада. Они умные. Они про всякое говорят, и про другое тоже. Вот это было бы здорово.
  
  – Ага, ну да, столько мозгов псу под хвост, да?
  
  – Это ты о чём?
  
  Подёнка фыркнула:
  
  – Ты да я, Смекалка, мы же тяжёлая пехота, верно? Мы ноги в землю упрём и там стоим, да и плевать, зачем. Это всё вообще не важно.
  
  – Но Флакон…
  
  – Псу под хвост, Смекалка. Они же солдаты, Трича ради. Солдаты.
  Разве солдатам нужны мозги? Они только служить мешают, а это дело плохое. Они всякое думают, а от этого появляются мысли, а потом они уже не так и хотят драться.
  
  – Почему это они от мыслей не захотят драться?
  
  – Всё просто, Смекалка. Уж поверь мне. Если б солдаты много думали о том, что делают, они бы больше не дрались.
  
  – Так почему ж вышло, что я устала, а уснуть не могу?
  
  – И это просто.
  
  – Правда?
  
  – Ага, и звёзды тут ни при чём. Мы все солнца ждём. Все хотим увидеть солнце, потому что по всему выходило, что мы его больше не увидим.
  
  – Ну да.
  
  И после долгого задумчивого молчания Смекалка сказала:
  
  – Здорово бы было.
  
  – А теперь-то что здорово?
  
  – Ну, быть такой же умной, как ты, Подёнка. Ты ж такая умная, что у тебя мыслей нет, и прям диву даёшься, чего ты делаешь в тяжёлой пехоте. И вообще в солдатах.
  
  – Я не умная, Смекалка. Уж поверь мне. Знаешь, откуда я это знаю?
  
  – Нет. Откуда?
  
  – Оттуда… вот внутри… ты да я, и Лизунец, и Курнос, и Ура Хэла, и Ханно, все мы тяжпехи. Мы не испугались, никто из нас, вот оттуда и знаю.
  
  – Так не было страшно. Просто темно, и долго мы там ползли, и ждали, пока нас Флакон выведет, ну и скучновато было иногда, вот и всё.
  
  – Вот. А огонь тебя напугал?
  
  – Ну, ожоги-то болят, верно?
  
  – Ещё как.
  
  – Мне это не понравилось.
  
  – Мне тоже.
  
  – Так что мы все делать-то теперь будем?
  
  – Четырнадцатая? Не знаю. Мир спасать, наверное.
  
  – Ага. Наверное. Было бы здорово.
  
  – Ну да.
  
  – Ой, смотри, это солнце встаёт?
  
  – Ну, там же восток, где светлеет, так что, думаю, да. Рассвет.
  
  – Здорово. Я его ждала. Наверное.
  
  Спрут нашёл сержантов Тома Тисси, Шнура и Геслера. Они собрались у подножия склона, который вёл к западной дороге. Их, похоже, рассвет ничуть не волновал.
  
  – Экие вы все серьёзные, – заметил сапёр.
  
  – Идти далеко, – ответил Геслер, – вот и всё.
  
  – У адъюнкта не было выбора, – сказал Спрут. – Тут бушевал огненный смерч – она никак не могла знать, что остались выжившие, которые прокопались прямо под ним.
  
  Геслер взглянул на двух других сержантов, затем кивнул:
  
  – Всё в порядке, Спрут. Мы знаем. Мы никакого убийства не задумывали.
  
  Спрут повернулся к лагерю:
  
  – Некоторые солдаты неправильно обо всём этом думают.
  
  – Ну да, – согласился Шнур. – Но мы им мозги на место вправим ещё до заката.
  
  – Хорошо. Штука в том, – сапёр замешкался, затем вновь повернулся к сержантам, – что я тут обо всём подумал. Кто же нам поверит-то, Худа ради? Скорей уж, мы сами сговорились с Королевой Грёз. С нами же один из офицеров Леомана. А теперь, раз уж капитан и Синн взяли да и оказались вне закона… может так показаться, что мы все тут предатели или что-то в этом роде.
  
  – Но мы же не сговаривались с Королевой Грёз, – возмутился Шнур.
  
  – Ты в этом уверен?
  
  Все трое сержантов уставились на Спрута. Тот пожал плечами:
  
  – Флакон… он странный. Может, он с кем-то и договорился. Может, с Королевой Грёз, может, с каким другим богом.
  
  – Он бы нам сказал, правда? – спросил Геслер.
  
  – Трудно сказать. Он же хитрый сукин сын. Тревожит меня эта треклятая крыса, которая всех нас до единого покусала, будто она-то знала, что делает, а мы – нет.
  
  – Да просто дикая крыса, – бросил Том Тисси. – Она ж не ручная, почему бы ей не кусаться?
  
  Геслер сказал:
  
  – Слушай, Спрут, по-моему, ты просто выдумываешь новые поводы для беспокойства. Зачем это делать? Нам и так предстоит долгая дорога, а у нас ни доспехов, ни оружия. Одежды нет почти – солнце нас просто зажарит.
  
  – Нужно найти деревню, – заявил Шнур, – и надеяться, что Худова чума её раньше нас не нашла.
  
  – Не благодари, Спрут, – ухмыльнулся Геслер. – Теперь можешь и об этом беспокоиться.
  
  Паран начал подозревать, что его конь знал, что их ждёт: он раздувал ноздри, вскидывал голову, шарахался из стороны в сторону, бил копытом и пытался вырвать у него из рук поводья на всём пути по тропе. Пресноводное море лениво катило мутные волны на выбеленные солнцем известняковые утёсы. На илистом мелководье вздымал сухие ветви мёртвый пустынный кустарник, и всюду гудели насекомые.
  
  – Это не то древнее море, – проговорила Ганат, когда они приблизились к берегу.
  
  – Да, – согласился Паран. – Полгода тому назад Рараку было пустыней, и пустыня царила здесь тысячи лет. Затем произошло… своего рода возрождение.
  
  – Оно угаснет. Всё угасает.
  
  Некоторое время капитан молча разглядывал яггутку. Дюжину ударов сердца она неподвижно стояла и смотрела на охряные волны, а затем вышла на мелководье. Паран спешился и стреножил лошадей, чудом избежав укуса от мерина, на котором скакал. Капитан распаковал походное снаряжение и принялся обустраивать очаг. Вокруг было полно плавника, море принесло даже целые, вырванные с корнем деревья, и вскоре он уже развёл костёр.
  
  Выкупавшись, Ганат присоединилась к нему. Вода стекала по её гладкой, зеленоватой коже.
  
  – Пробудились духи глубинных источников, – проговорила яггутка. – Словно эта земля вновь молода. Молода и дика. Я не понимаю.
  
  Паран кивнул:
  
  – Да, молода. И уязвима.
  
  – Верно. Зачем ты приехал сюда?
  
  – Ганат, возможно, тебе безопаснее будет уйти.
  
  – Когда ты начнёшь ритуал?
  
  – Он уже начался.
  
  Яггутка отвела взгляд:
  
  – Ты – странный бог. Скачешь на жалком создании, которое мечтает тебя убить. Разводишь огонь, чтобы готовить на нём пищу. Скажи, в этом новом мире – все боги подобны тебе?
  
  – Я не бог, – возразил Паран. – Вместо древних Скрижалей Обителей – сразу признаюсь, я сам не уверен, что они так назывались, – в общем, вместо них теперь Колода Драконов, оракул, в котором содержатся Высокие Дома. Я – Господин этой Колоды…
  
  – Господин, в том же смысле, что и Странник?
  
  – Кто?
  
  – Хозяин Обителей в мои времена, – ответила яггутка.
  
  – Думаю, что да.
  
  – Он был Взошедшим, Ганос Паран. Ему поклонялись как богу анклавы имассов, баргастов и треллей. Наполняли его уста кровью. Никогда он не знал жажды. Не ведал и мира. Интересно, как он пал.
  
  – Думаю, я бы и сам не отказался узнать это, – пробормотал Паран, потрясённый словами яггутки. – Никто мне не поклоняется, Ганат.
  
  – Скоро начнут. Ты лишь недавно Взошёл. Не сомневаюсь, что даже в этом вашем мире нет недостатка в последователях, в тех, кто отчаянно нуждается в вере. И они отыщут других и сделают их жертвами. Разрежут их и наполнят их невинной кровью сосуды – во имя тебя, Ганос Паран, и так будут взыскивать твоего вмешательства, твоего внимания, поддержки в деяниях, которые сами сочтут благочестивыми. Странник хотел их одолеть, как и ты, вероятно, захочешь – потому стал богом перемен. Он избрал путь нейтралитета, но окрасил его любовью к непостоянству. Врагом Странника была скука, застой. Потому форкрул ассейлы и хотели его уничтожить. Как и всех его смертных последователей. – Она помолчала, затем добавила: – Быть может, они преуспели. Ассейлы никогда легко не отказывались от задуманного.
  
  Паран молчал. В словах Ганат скрывались истины, которые он увидел и осознал, и теперь их груз тяжело лёг на его дух. Бремя рождалось с потерей невинности. Наивности. И хотя невинные стремились утратить свою невинность, те, кто уже это сделал, завидовали невинным, ибо познали горечь в отсутствии того, что утратили. Первые и вторые не могли обменяться истинами. Паран почувствовал завершение некоего внутреннего странствия и понял, что не рад этому чувству, не рад и тому, куда привел его духовный путь. Его не устраивало то, что невежество оказалось неразрывно связано с невинностью и утрата первого неизбежно приводила к утрате второй.
  
  – Я огорчила тебя, Ганос Паран.
  
  Он поднял взгляд, затем пожал плечами:
  
  – Ты явилась… вовремя. К моему великому сожалению, но всё равно, – он вновь пожал плечами, – быть может, это и к лучшему.
  
  Ганат вновь посмотрела на море, и Паран проследил за её взглядом. Небольшой залив перед ними вдруг сковал штиль, хотя за ним продолжали бежать белоснежные барашки пены на волнах.
  
  – Что происходит? – спросила она.
  
  – Они идут.
  
  Издали послышался звон и грохот, поднимавшийся словно из глубокой пещеры, и закат будто ослаб, огонь его покорился смятению, словно тени сотни тысяч закатов и восходов вступили ныне в небесную войну.
  
  А горизонт сомкнулся, окутанный тьмой, дымом и поднятым бурей песком и пылью.
  
  Прозрачные воды залива дрогнули, снизу поднялись клубы ила, и штиль покатился наружу, к югу, смиряя дикость пресноводного моря.
  
  Ганат отступила на шаг.
  
  – Что ты сделал?
  
  Приглушённый шум и рокот нарастали, прорезался мерный топот армии на марше, треск сомкнутых щитов, оглушительный бой железного и бронзового оружия по их краям, скрип повозок и стук колёс по разъезженным дорогам, а теперь и шёпот, гулкое столкновение конской плоти со строем копейщиков, крики животных разорвали воздух, затем стихли, но потом столкновение повторилось, уже громче, ближе, и яростная дрожь прокатилась по заливу, оставив за собой бледную, мутную, алую дорожку, что растекалась в стороны и погружалась на дно. Раздались голоса, выкрики, яростный и жалобный вой, какофония спутанных жизней, каждая из которых жаждала отделиться, получить отдельное существование, стать уникальным созданием с глазами и голосом. Истрёпанные сознания цеплялись за воспоминания, что рвутся из рук, точно изодранные знамёна, с каждым потоком пролитой крови, с каждым сокрушительным поражением. Солдаты умирают, вечно умирают…
  
  Паран и Ганат видели, как бесцветные, мокрые штандарты рассекли поверхность воды, облепленные илом копья взвились в воздух – штандарты, знамёна, пики, увенчанные жуткими трофеями, поднимались теперь по всей линии побережья.
  
  Море Рараку отдало своих мертвецов.
  
  В ответ на призыв одного-единственного человека.
  
  Белые, костяные руки вцепились в древка чёрного дерева, дрогнули предплечья под изрубленными и ржавыми наручами, а затем из чистой воды явились прогнившие шлемы и лишённые плоти лица. Люди, трелли, баргасты, имассы, яггуты. Разные расы и их междоусобные войны. О, если б я только смог притащить всех смертных историков сюда, на этот берег, чтобы они узрели наш истинный путь, дорогу ненависти и взаимного уничтожения.
  
  Сколькие из них ухватятся в отчаянии за фанатизм, начнут охоту за поводами и оправданиями? Правое дело, преступления других, зов справедливости…
  Мысли Парана прервались, когда он заметил, что вместе с Ганат пятится, шаг за шагом, отступает перед лицом этого откровения. О, эти вестники заслужили столько… недовольства. И поношений. И эти мертвецы, о как бы они смеялись, слишком хорошо понимая защитную тактику отчаянного нападения. Мёртвые смеются над нами, высмеивают всех нас, им ничего даже не нужно говорить…
  
  Все эти враги разума, но не разума как некой силы или бога, не рассудка в холодном, критическом смысле. Разума в его чистейшей броне, когда он шагает среди ненавистников терпимости, ох, нижние боги, я потерялся, заблудился в этом лабиринте. Невозможно сражаться с неразумием, и как скажут эти мёртвые легионы – как они говорят и сейчас – уверенность и есть враг.
  
  – У этих мертвецов, – прошептала Ганат, – нет крови для тебя, Ганос Паран. Они не будут поклоняться. Не станут последователями. Не возмечатают о славе в твоих глазах. С этим они покончили, навсегда покончили. Что видишь ты, Ганос Паран, глядя в провалы, где светились прежде очи? Что ты там видишь?
  
  – Ответы, – ответил он.
  
  – Ответы? – От ярости её голос стал хриплым. – На какие вопросы?
  
  Не отвечая, Паран заставил себя двинуться вперёд, сделал один шаг, затем другой.
  
  Первый ряды стояли на самом краю берега, пена билась у костяных ног, а за этими воинами стояли тысячи тысяч других. Сжимая оружие из дерева, кости, рога, кремня, бронзы и железа. Облачённые в остатки доспехов, обрывки шкур и кожи. Безмолвные, недвижные.
  
  Небо над головой потемнело, опустилось низко, будто буря лишь затаила дыхание… лишь на миг.
  
  Паран взглянул на призрачный строй перед собой. Он толком не знал, что нужно делать, – не был даже уверен в том, что его призыв сработает. А теперь… сколько же их тут.
  Он откашлялся, затем принялся выкрикивать имена:
  
  – Чубук! Бестолочь! Рантер! Дэторан! Бакланд, Вал, Грунт, Пальчик, Тротц!
  
  Новые и новые имена умерших «мостожогов». В Коралле, под стенами Крепи, в Чернопёсьем и Моттском лесу, на севере Генабариса и на северо-востоке Натилога – имена, которые он когда-то разыскал для адъюнкта Лорн, перекапывая мрачную, кровавую историю «Мостожогов». Он называл также имена дезертиров, хоть и не знал, живы они или и вправду погибли, вернулись ли они после смерти в строй или нет. Имена тех, кто сгинул в Чернопёсьих болотах, тех, кто пропал без вести после взятия Мотта.
  
  А когда Паран закончил, когда он уже не смог припомнить ни одного нового имени, капитан начал сначала.
  
  Затем он увидел, как одна из фигур в первом ряду растворяется, тает, превращается в слизь на волнах, которую медленно забирает море. А на месте мертвеца поднялся человек, которого Паран узнал. На обожжённом лице застыла ухмылка – слишком поздно Паран осознал, но никакого веселья в этой жестокой улыбке не было, лишь память о предсмертной гримасе. Память и ужасная рана, оставленная оружием…
  
  – Рантер, – прошептал Паран. – Чёрный Коралл…
  
  – Капитан, – перебил его мёртвый сапёр, – что вы тут делаете?
  
  Хоть бы мне перестали задавать этот вопрос.
  
  –
  Мне нужна ваша помощь.
  
  В первых рядах возникали новые «мостожоги». Дэторан. Сержант Бакланд. Вал, который теперь шагнул из прибрежных волн.
  
  – Капитан. То-то я дивился, что тебя так трудно убить. Теперь понимаю.
  
  – Правда?
  
  – Ага, тебе же на роду написано за нами гоняться, как неупокоенному призраку! Ха! Ха-ха-ха!
  
  За спиной сапёра засмеялись и другие.
  
  Сотни тысяч призраков, все зашлись хохотом, и этого звука Ганос Паран больше не хотел слышать. Никогда. К счастью, смех продлился недолго, словно мёртвые воины разом забыли, что их так развеселило.
  
  – Ладно, – сказал наконец Вал, – как видишь, мы тут немного заняты. Ха!
  
  Паран вскинул руку:
  
  – Нет, Вал, пожалуйста, не начинай снова.
  
  – Вот так всегда. Многих убивать приходится, чтоб у них прорезалось нормальное чувство юмора. Знаешь, капитан, с этой стороны мир выглядит намного забавнее. Хоть, конечно, и по-глупому, по-бессмысленному забавнее…
  
  – Довольно, Вал. Думаешь, я не чувствую здесь отчаяния? Все вы в беде, хуже того – мы нужны вам. Мы, живые, этого вы и не хотите признавать…
  
  – Я так прямо и сказал, – возразил Вал. – Скрипу.
  
  – Скрипачу?
  
  – Так точно. Он отсюда не так уж и далеко, кстати. С Четырнадцатой.
  
  – Он служит в Четырнадцатой? Он что, с ума сошёл?
  
  Вал самодовольно ухмыльнулся:
  
  – Почти свихнулся, но благодаря мне он теперь в полном порядке. Пока что. Мы уже являлись перед живыми, капитан. Нижние боги, ты бы видел, как мы Корболо Дому волосики расчесали – ему и его треклятым «Живодёрам». Вот это была ночка, скажу я тебе…
  
  – Не сейчас. Мне нужна ваша помощь.
  
  – Ладно, будь по-твоему. Чем помочь?
  
  Паран смешался. К этому он шёл с самого начала, но теперь вдруг понял, что совершенно не хочет этого делать.
  
  – Вы все здесь, – сказал он, – в Рараку. Это море – это треклятые врата. Между тем кошмарным миром, из которого вы пришли, и моим. Мне нужно, Вал, чтобы вы призвали… кое-что. С другой стороны.
  
  Армия призраков разом отшатнулась, и это единое движение вызвало порыв ветра с суши к морю.
  
  Мёртвый маг из «Мостожогов», Чубук, спросил:
  
  – Кого именно вы решили вызывать, капитан, и что эта сущность должна сделать?
  
  Паран бросил через плечо взгляд на Ганат, затем вновь обратился к мертвецам:
  
  – Нечто вырвалось на волю, Чубук. Здесь, в Семи Городах. Это создание нужно найти. И уничтожить. – Он неуверенно помолчал. – Не знаю, может, есть и другие силы, которые с этим справятся, но нет времени их искать. Видишь ли, эта… тварь… питается кровью, и чем больше крови она выпивает, тем сильнее становится. Величайшая ошибка Первого Императора: он попытался сотворить собственное подобие Старшего бога – вы ведь знаете, да? Понимаете, о чём – о ком – я говорю. Вы знаете… это создание на свободе и охотится…
  
  – Поохотился он на славу, – сообщил Вал. – Они его освободили – под зароком – и скрепили зарок собственной кровью, кровью шести Высших магов, жрецов и жриц Безымянных. Эти идиоты пожертвовали собой.
  
  – Но зачем? Зачем было освобождать Деджима Нэбрала? Какой зарок они на него наложили?
  
  – Просто ещё одна тропа. Может, выведет, куда они хотели, может, нет. Но теперь Деджим Нэбрал исполнил свой зарок. И… просто охотится.
  
  Чубук спросил очень подозрительным тоном:
  
  – Так кто именно вам потребовался, капитан? Чтобы прихлопнуть это проклятое создание?
  
  – Мне в голову приходит только одна… сущность. Та же, что одолела его в прошлый раз. Чубук, мне нужно, чтобы вы отыскали Дераготов.
  
  Глава девятая
  
  Как если б можно было уловить гром, заключить его в камень, а все его разрушительные взаимосвязи изъять из времени и десятки тысяч лет выпустить на волю, чтоб они грызли и терзали его изуродованное лицо, так открылось бы первому взгляду всё его ужасное значение. Таковы были мои мысли тогда, и такими же они остались поныне, хотя миновали уже десятилетия с того часа, когда я в последний раз видел эти трагические руины, столь непримиримой была их претензия на величие.
  Князь И'фара Бакунский (987-1032 гг. Сна Огни). Потерянный город Пат'Апур
  
  Он смыл бóльшую часть засохшей крови, а потом увидел, как со временем сошли и кровоподтёки. Удары, которые пришлись в голову, были, разумеется, сложнее и принесли лихорадку, а лихорадка привела легион демонов, бесконечную битву, от которой не было отдыха. Лишь жар войны с самим собой, но вот наконец и он прошёл, и незадолго до полудня второго дня глаза распахнулись.
  
  Непонимание должно было быстро исчезнуть, но этого не произошло, впрочем, этого и ожидал Таралак Вид. Он налил травяного чаю, а Икарий медленно сел.
  
  – Вот, друг мой. Долго ты странствовал вдали от меня.
  
  Ягг потянулся за жестяной кружкой, осушил её одним глотком, а затем протянул назад, чтобы получить добавку.
  
  – О да, жажда, – проговорил грал-изгнанник, заново наполняя чашку. – Ничего удивительного. Потеря крови. Лихорадка.
  
  – Мы сражались?
  
  – Да. Внезапное, необъяснимое нападение. Д'иверс. Коня моего убил, а меня сбросил с седла. Когда я очнулся, стало ясно, что ты отогнал нападавшего, но удар по голове лишил тебя сознания. – Грал помолчал и добавил: – Нам повезло, друг мой.
  
  – Битва. Да, это я помню.
  
  Нечеловеческие глаза Икария перехватили взгляд Таралака, впились в него, недоумённо, с сомнением. Грал вздохнул:
  
  – Частенько это стало происходить в последнее время. Ты меня не помнишь, верно, Икарий?
  
  – Я… не уверен. Спутник…
  
  – Да. Уже много лет. Твой спутник. Таралак Вид, некогда из племени гралов, но ныне посвятивший себя куда более высокому призванию.
  
  – Какому же?
  
  – Странствовать с тобой, Икарий.
  
  Ягг уставился на кружку в руках.
  
  – Уже много лет, говоришь, – прошептал он. – Высокое призвание… которого я не понимаю. Я… ничто. Никто. Я потерялся… – Икарий поднял взгляд. – Я потерялся, – повторил он. – Я ничего не знаю о высоком призвании, таком, чтобы ради него тебе стоило покидать свой народ. Чтобы странствовать со мной, Таралак Вид. Но зачем?
  
  Грал сплюнул на ладони, потёр их друг о друга, затем пригладил волосы.
  
  – Ты – величайший воин, какого только видел этот мир. Но ты проклят. Проклят вечно оставаться, как ты сказал, потерянным. Потому тебе и нужен спутник, чтоб напомнить о великом предназначении, которое тебя ждёт.
  
  – И каково же оно?
  
  Таралак Вид поднялся:
  
  – Ты узнаешь, когда придёт время. Задача эта станет тебе ясна, о, так ясна и совершенна, что ты сразу поймёшь – для этого ты и был создан. С самого начала. Я был бы рад сказать больше, Икарий, но не могу.
  
  Ягг обвёл взглядом их маленький лагерь:
  
  – О, я вижу, ты нашёл мой лук и меч.
  
  – Да. Ты уже достаточно окреп, чтобы отправляться в путь?
  
  – Думаю, да. Но я… голоден.
  
  – У меня в мешке есть копчёное мясо. Тот самый заяц, которого ты подстрелил три дня назад. Поедим на ходу.
  
  Икарий поднялся на ноги:
  
  – Да. Я чувствую необходимость спешить. Словно… словно я искал что-то. – Он улыбнулся гралу. – Быть может, своё прошлое…
  
  – Когда ты отыщешь то, чего ищешь, друг мой, всё знание о прошлом вернётся к тебе. Так гласит пророчество.
  
  – Вот как. Что ж, друг Вид, куда же мы направимся?
  
  Таралак принялся собирать вещи:
  
  – На север и на запад. Мы идём к дикому побережью, напротив острова Сепика.
  
  – А ты помнишь, зачем?
  
  – Интуиция, так ты сказал. Такое чувство, будто тебе… необходимо туда идти. Положись на такие чувства, Икарий, как ты делал в прошлом. Они поведут нас к цели, кто бы и что бы ни встало у нас на пути.
  
  – Но зачем кому-то преграждать нам дорогу?
  
  Ягг опоясался мечом, а затем поднял кружку и допил травяной чай.
  
  – У тебя есть враги, Икарий. И сейчас тоже на нас идёт охота. Оттого мы и не можем тут дольше задерживаться.
  
  Икарий поднял свой лук, шагнул ближе, чтобы передать гралу пустую кружку, затем остановился, помолчал и сказал:
  
  – Ты охранял меня, Таралак Вид. Я чувствую себя… недостойным такой преданности.
  
  – Это невеликое бремя, Икарий. Верно, что я тоскую по своей жене и детям. По своему племени. Но невозможно, нельзя отречься от этого долга. Я делаю то, что должен. Ты избран всеми богами, Икарий, чтоб избавить мир от великого зла, и в сердце своём я знаю – ты преуспеешь.
  
  Ягг вздохнул:
  
  – Хотел бы я разделить твою веру в мои способности, Таралак Вид.
  
  – Э'напата Н'апур. Это название пробуждает твои воспоминания?
  
  Нахмурившись, Икарий покачал головой.
  
  – Город зла, – пояснил Таралак. – Четыре тысячи лет назад – когда другой стоял рядом с тобой на моём месте – ты обнажил свой ужасный меч и прошёл в его запертые врата. Пять дней, Икарий. Пять дней. Столько времени у тебя ушло на то, чтобы сразить тирана и всех солдат в городе.
  
  На лице ягга отразился ужас:
  
  – Ч-что я сделал?
  
  – Ты постиг необходимость этого, Икарий, как всегда постигаешь, столкнувшись лицом к лицу с подобным злом. Также ты понял, что никому нельзя позволить унести с собой память об этом городе. И почему необходимо сразить всякого мужчину и женщину, и даже ребёнка в Э'напата Н'апуре. Чтоб не осталось живых.
  
  – Нет. Я бы никогда не сотворил такого. Таралак, прошу тебя, не надо – нет нужды столь великой, чтобы заставить меня учинить такую бойню…
  
  – Ах, дорогой мой товарищ, – с печалью проговорил Таралак Вид. – Такова битва, которую ты обречён вести вечно, и потому рядом с тобой всегда должен быть спутник, подобный мне. Чтобы открывать тебе истину этого мира, истину твоей собственной души. Ты – Убийца, Икарий. Ты шествуешь по Кровавой Дороге, но путь этот прямой и верный. Самая холодная справедливость, но и чистая. Столь чистая, что даже ты сам иногда хочешь от неё отшатнуться. – Он положил руку на плечо яггу. – Идём, мы сможем продолжить беседу по дороге. Я уже много, много раз произносил эти слова, друг мой, и всякий раз ты страдаешь и всем сердцем жаждешь бежать от самого себя, от того, кем и чем стал. Увы, это невозможно, и потому ты должен – вновь – ожесточить своё сердце. Ибо враг есть зло, Икарий. Лик этого мира – зло. И потому, друг мой, твой враг…
  
  Воин отвёл глаза, и Таралак Вид едва услышал его шёпот:
  
  – …весь мир.
  
  – Да. Хотел бы я скрыть эту истину от тебя, но поступи я так, не смог бы больше зваться твоим другом.
  
  – Нет, всё верно. Что ж, Таралак Вид, давай же, по твоему слову, продолжим беседу по пути на север и на запад. К побережью напротив острова Сепика. Да, я чувствую… там что-то есть. Что-то ждёт нас там.
  
  – Ты должен быть готов к этой встрече, – сказал грал.
  
  Икарий кивнул:
  
  – И я буду готов, друг мой.
  
  Каждый раз путь назад давался ему труднее, становился дальше, запутанней. Кое-что могло бы и помочь. Например, хорошо было бы знать, где он был и куда нужно возвращаться. Возвращаться к… здравому рассудку? Возможно.
  Но Геборик Призрачные Руки уже и сам не слишком хорошо понимал, что такое «здравый рассудок», как он выглядит, каков на вкус и на ощупь. А может, и не знал этого никогда.
  
  Скала – это кость. Пыль – это плоть. Вода – это кровь. Осадки скапливались, становились слоями, новыми и новыми, пока не сотворился мир, покуда вся эта смерть не смогла стать твердью, на которой можно стоять, на смогла восстать, чтобы встретить всякий шаг. Крепкая постель. Вот вам и мир. Смерть нас поддерживает, не даёт упасть.
  А были ведь ещё вздохи, наполнявшие, сотворявшие
  из себя воздух, мерные волны отмечавшие ход времени, точно зарубки на арке жизни, всякой жизни. Сколько же из этих вздохов были последними? Последними выдохами зверя, насекомого, растения, человека, чьи глаза уже подёрнулись паволокой небытия? И как же тогда, как можно втягивать этот воздух в свои лёгкие? Зная, насколько напоён он смертью, как исполнен поражением и смирением?
  
  Этот воздух душил его, обжигал глотку, жёг язык, как сильнейшая кислота. Растворял и пожирал его, пока не оставался лишь… осадок.
  
  Они были так молоды, эти его спутники. Никак не могли понять, по какому гнойнику ходят, входят, переходят его вброд. И принимают в себя, только чтобы вновь выбросить наружу, окрасив уже собственными омерзительными примесями. И по ночам, со сне, они становились лишь пустыми оболочками. А Геборик бился против знания, что мир не дышит, больше не дышит. Ибо ныне мир тонет.
  
  И я тону вместе с ним. Здесь, в этой проклятой пустоши. В песке, жаре и пыли. Я тону. Каждую ночь. Тону.
  
  Что может дать ему Трич? Этот дикий бог с его всевластным голодом, желаниями, потребностями. С его животной яростью, будто он мог втянуть обратно и вернуть себе все вздохи, какие только совершали его лёгкие, и так бросить вызов миру, стареющему миру и потопу смерти. Геборик был избран по ошибке, так ему твердили все призраки, пусть и не словами, но тем, что всё время окружали его, вставали и пронзали безмолвными, обвиняющими взглядами.
  
  И не только это. Шёпот во снах, голоса, молящие голоса из нефритового моря. Геборик был чужаком, явившимся среди них; он сделал то, чего не делал никто другой: пробился в зелёную темницу. И они молились Геборику, умоляли его вернуться. Зачем? Что им нужно?
  
  Нет, Геборик не желал получить ответы на такие вопросы. Он вернёт этот проклятый нефритовый дар, эту чуждую силу. Выбросит её обратно в Бездну – и дело с концом.
  
  Только за это он держался, цеплялся, чтобы сохранить рассудок. Если лишь такую жизнь – мучение – можно было назвать рассудочной. Тону, я тону, но всё же… о, проклятые кошачьи дары, сумбур чувств, таких сладких, таких богатых, я чувствую, как они стремятся искусить меня. Соблазнить. Заманить обратно в бренный мир.
  
  На востоке солнце карабкалось обратно на небо, горизонт алел, словно лезвие гигантского меча, миг назад покинувшего кузнечный горн. Геборик видел, как багровое сияние рассекает тьму, и подивился странному чувству неминуемой угрозы, заморозившей рассветный воздух.
  
  Из груды одеял, в которой спала Скиллара, послышался стон, затем:
  
  – Вот тебе и сладкий яд.
  
  Геборик вздрогнул, затем глубоко вдохнул, медленно выдохнул:
  
  – О каком же сладком яде ты говоришь, Скиллара?
  
  Женщина вновь застонала, пытаясь сесть.
  
  – У меня всё болит, старик. Спина, бёдра, вообще всё. И выспаться не могу – в любой позе неудобно, и всё время хочется помочиться. Это ужасно. О, боги, зачем только женщины это делают? Снова, и снова, и снова – они все обезумели?
  
  – Тебе лучше знать, – проговорил Геборик. – Но скажу лишь, что мужчины столь же необъяснимы. В том, что думают. В том, что делают.
  
  – Чем быстрей я от этого зверёныша избавлюсь, тем лучше, – заявила она, положив руки на раздутый живот. – Только посмотри на меня! Обвисло. Всё обвисло!
  
  Проснулись и остальные. Фелисин широко раскрытыми глазами уставилась на Скиллару: узнав, что старшая женщина беременна, юная Фелисин начала ей чуть ли не поклоняться. Но похоже, иллюзии уже начали разрушаться. Резчик отбросил одеяла и тут же принялся раздувать вчерашние угли в костре. Демона Серожаба нигде не было видно. Геборик заключил, что он убежал куда-то на охоту.
  
  – Твои руки, старик, – заметила Скиллара, – сегодня утром особенно зелёные.
  
  Геборик не потрудился согласиться с этим наблюдением. Он и так отлично чувствовал это чуждое давление.
  
  – Это лишь призраки, – проговорил жрец, – с той стороны завесы, из самых глубин Бездны. О, как они кричат. Когда-то я был слеп. Как бы хотел я ныне оглохнуть.
  
  Все странно на него посмотрели. Часто такое случалось после того, как Геборик что-то говорил. Провозглашал истины, которые они не могли узреть, не могли постигнуть. Не важно. Он-то знал то, что знал.
  
  – Сегодня нас ждёт огромный мёртвый город, – сообщил он. – Жителей перебили. Всех до единого. Икарий. Давным-давно. Был и братский город к северу отсюда, но когда его обитатели прознали о том, что здесь случилось, они явились сюда, чтобы увидеть своими глазами. И тогда, юные мои спутники, они решили похоронить Э'напата Н'апур. Целый город. И захоронили его полностью. Тысячи лет прошли, и ныне ветра и дожди изувечили некогда крепкий лик. Ныне вновь открылись древние истины.
  
  Резчик налил воды в жестяной котелок и повесил его на крюк под железной треногой.
  
  – Икарий, – проговорил он. – Я странствовал с ним некоторое время. С Маппо и Скрипачом. – Юноша скривился. – И ещё Искаралом Прыщом, этим чокнутым мангустом. Болтал, мол, он Верховный жрец Тени. Верховный жрец! Что ж, если это – лучшее, на что способен Престол Тени… – Резчик покачал головой. – Икарий… он был… ну, трагичен, наверное. Но он бы точно не стал штурмовать город без причины.
  
  Геборик резко расхохотался:
  
  – О да, в этом мире всегда полным-полно причин. Король запер ворота, не позволил ему войти. Слишком уж много тёмных легенд окружали имя Икария. Солдат с парапета выпустил предупредительную стрелу. Она отскочила от скалы и оцарапала Икарию левую ногу, а затем глубоко вошла в горло его спутнику – так что бедолага захлебнулся собственной кровью – и тогда явилась ярость Икария.
  
  – Если он перебил всех свидетелей, откуда же ты это всё знаешь? – поинтересовалась Скиллара.
  
  – Призраки ходят по этой земле, – ответил Геборик и взмахнул рукой. – Здесь некогда стояли фермы, прежде чем их поглотила пустыня. – Жрец улыбнулся остальным. – Сегодня ярмарочный день, и дороги – которые видимы лишь мне – заполонили тележки, волы, мужчины и женщины. И дети, и собаки. На другой стороне погонщики свистят и стучат посохами, гонят стада овец и коз. С беднейших ферм, расположенных так близко к городу, старухи приходят собираться навоз, чтоб удобрить свои поля.
  
  Фелисин прошептала:
  
  – И ты всё это видишь?
  
  – Да.
  
  – Прямо сейчас?
  
  – Лишь глупцы полагают, что прошлое – невидимо.
  
  – А эти призраки, – спросила Фелисин, – они видят тебя?
  
  – Быть может. Те, что видят, они, хм, они знают, что мертвы. Остальные – не знают, и не видят меня. Осознание собственной смерти – ужасная вещь; они бегут от этого понимания, находят убежище в иллюзии – для них я возникаю и пропадаю, точно мираж. – Старик поднялся. – Скоро мы подойдём к самому городу, а там будут солдаты, а эти призраки меня видят, о да, и обращаются ко мне. Но как могу я ответить, если не понимаю, чего они от меня хотят? Они кричат, словно узнают…
  
  – Ты – Дестриант Трича, Тигра Лета, – сказал Резчик.
  
  – Трич был Первым Героем, – ответил Геборик. – Одиночником, избегшим Резни. Как Рилландарас и Рикктер, Толен и Денесмет. Понимаешь? Эти призрачные солдаты – они не поклоняются Тричу! Нет, их бог войны принадлежал к Семерым, которые в будущие годы превратятся в Святых. Единый лик Дессимбелакиса – только и всего. Я – ничто для них, Резчик, но они не оставляют меня в покое!
  
  От этой вспышки Резчик и Фелисин съёжились, однако Скиллара ухмыльнулась.
  
  – Тебе смешно? – гневно воскликнул жрец, уставившись на неё.
  
  – Ещё как. Посмотри на себя. Ты был жрецом Фэнера, а теперь стал жрецом Трича. Оба – боги войны. Геборик, как ты думаешь, сколько же ликов у бога войны? Тысячи. А в былых эпохах? Десятки тысяч? У каждого треклятого племени, старик. Все разные, но все одинаковые. – Женщина раскурила трубку, так что дым окутал её лицо, и добавила: – Не удивлюсь, если окажется, что все боги – лишь аспекты одного-единственного, и вся эта грызня доказывает только, что бог этот – безумен.
  
  – Безумен?
  
  Геборик дрожал. Чувствовал, как колотится сердце, точно жуткий демон на пороге его души.
  
  – Ну, или он просто запутался. Столько враждующих поклонников, и все они убеждены, что именно их облик божества – истинный. Представь, что до тебя доходят молитвы десяти миллионов верующих, но ни один из них не верует точно в то, во что его коленопреклонённый сосед. Представь себе множество Священных Книг, Писаний, и все они расходятся друг с другом, но каждая утверждает, что лишь она – слово единого бога. Кто бы от такого не сошёл с ума?
  
  – В общем, – протянул Резчик в молчании, последовавшем за диатрибой Скиллары, – чай готов.
  
  Серожаб сидел на плоском валуне, глядя на несчастный отряд. Демон набил брюхо, но дикая коза ещё иногда брыкалась внутри. Мрачно. Они ссорятся. Трагический список, вяло повторяется. Обременённая ребёнком красавица страдает от болей и неудобств. Юная красавица страдает от потрясений, стража и одиночества. Но ведь всё равно откажется от нежных объятий заботливого, любящего Серожаба. Встревоженного убийцу терзает нетерпение, но чего он так ждёт, мне не ведомо. И ужасный жрец. О, дрожь и кошмар! Такое недовольство! Отчаянье! Может, мне стоит отрыгнуть обратно козу, чтобы все мы смогли насладиться изысканным угощеньем. Изысканным, ещё брыкающимся угощеньем. Ай-ай-ай, худший вид несварения!
  
  – Серожаб! – окликнул его Резчик. – Что ты там делаешь?
  
  – Друг Резчик. Испытываю неудобство. Сожалею о рожках.
  
  «До сих пор, – думала Самар Дэв, – указания на карте оказывались точными». Сухие заросли кустарника сменились равнинами, а теперь наконец и лоскутами лиственного леса, расположенными среди болотистых полян и упрямых участков настоящих лугов. Два или три дня пути на север, и они достигнут бореальных лесов.
  
  Эти дикие, нераспаханные земли делили между собой небольшие отряды охотников на бхедеринов. Они с Карсой видели такие отряды издалека и натыкались на оставленные стоянки, но ясно было, что дикари-кочевники не настроены с ними разговаривать. Ничего удивительного: Карса Орлонг представлял собой страшное зрелище – верхом на яггском скакуне, с оружием и окровавленной белой шкурой на широких плечах.
  
  Стада бхедеринов разбились на меньшие группы и рассыпались по лугам меж осиновых рощ. Самар Дэв не могла понять логики миграций этих огромных животных. Верно, сухой и жаркий сезон близился к концу, а ночи становились всё холоднее, так что листва уже окрасилась цветом ржавчины, но зима в Семи Городах не была такой уж жестокой. Только дождей больше, да и те редко добирались вглубь континента – Ягг-одан на юге почти не менялся, в конце концов.
  
  – Думаю, – проговорила она, – это что-то вроде древней памяти.
  
  Карса хмыкнул, затем заявил:
  
  – Как по мне, похоже на лес, женщина.
  
  – Нет, я о бхедеринах – вон, видишь, здоровенные звери там, под деревьями. Думаю, в эти леса, на север их влечёт какой-то инстинкт. Ещё с тех времён, когда зима приносила в оданы ветра и снега.
  
  – Дожди напоят сочные травы, Самар Дэв, – сказал теблор. – Они пришли сюда, чтобы набрать вес.
  
  – Что ж, звучит разумно. Наверное. Но и охотникам на руку.
  
  Несколько дней назад они миновали место большой бойни. Охотники сумели отделить часть стада и погнать её так, что бхедерины сбросились с крутого обрыва. Там собрались четыре или даже пять дюжин охотников: разделывали туши, женщины поддерживали огонь и насаживали мясо на распорки, чтобы его прокоптить. Полудикие собаки – скорее, волки, чем псы – облаяли Самар Дэв и Карсу, когда те подъехали слишком близко, и ведьма заметила, что у этих зверей нет клыков (их вырезали, наверное, когда они были ещё щенками), впрочем собаки представляли достаточную угрозу, так что спутники решили не приближаться к месту бойни.
  
  Самар Дэв очаровывали эти окраинные племена, жившие в пустошах. Она подозревала, что их обиход почти не менялся тысячи лет; появились, конечно, железные инструменты и оружие, завязалась торговля с более цивилизованными народами на востоке, но эти кочевники не знали верховой езды, что казалось Самар странным. Впрочем, они запрягали собак в волокуши. И вместо глиняных, обожжённых горшков здесь в ходу были преимущественно корзины. Закономерно, раз странствовали эти кочевники пешком.
  
  Тут и там посреди травянистой равнины возвышались одинокие деревья, служившие, похоже, центрами поклонения каким-то духам, судя по привязанным к ветвям фетишам и установленным в трещинах и развилках черепам бхедеринов и оленьим рогам. Некоторые из них были настолько древними, что обросли древесиной. И разумеется, рядом с такими страж-деревьями располагались кладбища, отмеченные платформами, на которых лежали укутанные в меха трупы, и, конечно, внушительными стаями ворон, сидевших на каждой ветке.
  
  Карса и Самар не нарушали святости таких мест. Хотя ведьма подозревала, что теблор был бы не прочь ввязаться в бесконечную череду схваток и битв, чтобы развеять скуку дальней дороги. Впрочем, несмотря на свирепость, Карса Орлонг оказался лёгким и хорошим спутником, пусть даже неразговорчивым и склонным к мрачным раздумьям. Но что бы ни терзало сердце тоблакая, её это не касалось, и воин не собирался изливать Самар душу – редкостная и драгоценная черта для мужчины.
  
  – Я вот думаю, – проговорил он внезапно, так что она даже вздрогнула.
  
  – О чём, Карса Орлонг?
  
  – О бхедеринах и охотниках у подножия обрыва. По меньшей мере, две сотни мёртвых бхедеринов, и люди их разделывали до костей, затем вываривали сами кости. А мы едим только кроликов да иногда оленину. Я думаю, Самар Дэв, нам стоит тоже убить одного из этих бхедеринов.
  
  – Не дай им себя обмануть, Карса Орлонг. Они быстрей, чем кажется. И ловчей.
  
  – Да, но они – стадные животные.
  
  – Что с того?
  
  – Быки больше озабочены тем, чтобы защитить десять самок и телят, чем судьбой одной самки, которая отбилась от стада.
  
  – Может, это и верно. Так как же ты собираешься отбить её от стада? И не забывай, что даже самки бхедеринов не самые смирные и покорные создания. Дай ей шанс, и она тебя повалит вместе с конём. А затем растопчет.
  
  – Не мне нужно об этом беспокоиться, а тебе, Самар Дэв.
  
  – Мне-то почему?
  
  – Потому что ты станешь приманкой. А значит, тебе нужно быть внимательной и быстрой.
  
  – Приманкой? Погоди-ка…
  
  – Внимательной и быстрой. Об остальном я позабочусь.
  
  – Мне как-то не нравится эта идея, Карса Орлонг. Меня вполне устраивают крольчатина и оленина.
  
  – А меня – нет. И я хочу шкуру.
  
  – Но зачем? Сколько же шкур ты собрался на себя натянуть?
  
  – Найди нам небольшую группу этих зверей – твоя лошадь их не так пугает, как мой скакун.
  
  – Это потому, что яггские кони не брезгуют телятами, когда представляется возможность. Я это читала… где-то.
  
  Теблор оскалил зубы, словно эта картина показалась ему забавной. Самар Дэв вздохнула и сказала:
  
  – Вон небольшое стадо – впереди и слева. Ушло с этой поляны, когда мы приблизились.
  
  – Хорошо. Когда доберёмся до следующей прогалины, скачи карьером прямо на них.
  
  – Так я выманю на себя быка, Карса. Как близко мне подъехать?
  
  – Так близко, чтоб он погнался за тобой.
  
  – И не подумаю. Толку никакого не будет…
  
  – Самки бросятся наутёк, женщина. Из них я выберу себе жертву. Думаешь, бык долго будет за тобой гнаться? Он повернёт назад, чтобы воссоединиться со своим гаремом…
  
  – И станет твоей проблемой.
  
  – Хватит болтать.
  
  Они пробирались через небольшую рощу осин и ясеней, кони прокладывали себе дорогу через доходившие им до груди заросли кизила. Впереди открылась следующая поляна, вытянутая и, судя по травянистым кочкам, заболоченная. На дальнем конце её, на расстоянии около сорока шагов, под сенью деревьев темнели крупные силуэты бхедеринов.
  
  – Это болото, – заметила Самар Дэв. – Нужно найти другое…
  
  – Скачи, Самар Дэв.
  
  Она натянула поводья.
  
  – А если не поскачу?
  
  – Упрямый ребёнок. Я оставлю тебя здесь, разумеется. Ты меня задерживаешь.
  
  – Ты этим хотел задеть моё самолюбие, Карса Орлонг? Ты решил убить бхедерина только потому, что сам себе хочешь доказать, что можешь превзойти охотников. Никакого утёса, никаких шор, никаких загонов, никакой стаи волко-собак, чтобы гнать стадо. Нет, ты хочешь спрыгнуть с коня, повалить бхедерина на землю, а затем задушить – или швырнуть в дерево, или, может, поднять и вертеть на месте, пока он не умрёт от головокружения. И ты ещё смеешь меня
  называть ребёнком?
  
  Она рассмеялась. Потому что отлично знала, что смех его уязвит.
  
  Но внезапный гнев не затемнил лица теблора, когда он спокойно разглядывал Самар Дэв. Затем Карса улыбнулся:
  
  – Узри.
  
  Сказав это, он выехал на прогалину. Чернильно-чёрная вода плеснула из-под копыт яггского скакуна, и зверь глухо заворчал, а затем галопом устремился к стаду. Под громогласный треск кустов и подлеска бхедерины бросились врассыпную. Двое метнулись прямо на Карсу.
  
  Ошибка. Самар Дэв поняла: нельзя было рассчитывать, что в стаде окажется всего один бык. Один был явно младше другого, но оба – крупные, глаза уже покраснели от ярости, и вода вскипела вокруг могучих тел, когда они ринулись в атаку.
  
  Погром резко свернул в сторону, подобрал ноги, а затем молодой жеребец прыгнул на спину большего быка. Но бхедерин оказался быстрей, вывернулся и вскинул массивную голову, пытаясь пронзить рогами брюхо коня.
  
  Это движение и погубило быка, ибо его голова встретилась с остриём каменного меча Карсы, которое скользнуло прямо в мозг, войдя в тело у основания черепа и почти целиком перерубив при этом позвоночник.
  
  Погром приземлился, взметнув воду и жидкую грязь, по другую сторону падающего быка и оказался на безопасном расстоянии от второго самца, который неимоверно быстро развернулся и вновь бросился на Карсу.
  
  Воин развернул коня влево. Топоча копытами, Погром поскакал вдоль кромки леса, погнавшись за полудюжиной самок и телят, которые выбрались на прогалину. Второй бык быстро сокращал расстояние между ними.
  
  Коровы и телята вновь рассыпались, и одна метнулась в противоположную сторону от остальных. Погром устремился за ней следом, и в следующий миг уже мчался галопом вровень с самкой. Позади второй бык задержался, чтобы отгородить остальных самок – и всё маленькое стадо с треском вновь устремилось в гущу деревьев.
  
  Самар Дэв видела, как Карса Орлонг наклонился в седле и взмахнул мечом, перерубив хребет самки у самого крупа.
  
  Задние ноги её подломились, вспенили жижу, когда самка попыталась ползти вперёд.
  
  Развернув скакуна перед бхедерином, Карса воздел меч и держал так, пока не оказался слева от самки, а затем ударил, пронзив остриём сердце зверя.
  
  Передние ноги подогнулись, и самка осела на бок, замерла.
  
  Остановив коня, Карса спрыгнул и подошёл к мёртвой самке бхедерина.
  
  – Разбивай лагерь, – бросил он Самар Дэв.
  
  Она уставилась на теблора, затем сказала:
  
  – Ладно, ты мне показал, что я на самом деле не нужна. Тебе, во всяком случае. Что теперь? Ждёшь, что я разобью лагерь, а потом, я полагаю, должна помочь тебе разделывать тушу? Может, мне ещё и под тебя лечь сегодня ночью, чтобы подытожить результат?
  
  Тоблакай вытащил нож и встал на колени в луже воды рядом с тушей.
  
  – Как пожелаешь, – произнёс он.
  
  Варвар ублюдочный… что ж, другого и не следовало ожидать, верно?
  
  –
  Ладно, я тут подумала, мясо нам понадобится – в земле скал и озёр к северу отсюда несомненно будет добыча, но не такая обильная, да и более скрытная.
  
  – Я возьму шкуру этого быка, – заявил Карса, вспарывая брюхо бхедерину. Внутренности вывалились и плюхнулись в болотную воду. Вокруг уже вились сотни мух. – Хочешь взять шкуру коровы, Самар Дэв?
  
  – Почему бы и нет? Если ледник на нас приземлится, то хоть не замёрзнем.
  
  Теблор покосился на неё:
  
  – Женщина, ледники не прыгают. Они ползают.
  
  – Это всё зависит от того, кто их создал, Карса Орлонг.
  
  Воин оскалил зубы:
  
  – Сказания о яггутах не производят на меня впечатления. Лёд – это всегда медленная река.
  
  – Если веришь в это, Карса Орлонг, ты знаешь куда меньше, чем думаешь.
  
  – Ты собралась весь день на коне просидеть, женщина?
  
  – До тех пор, пока не найду сухое место для лагеря.
  
  Она собрала поводья. «Узри», так он сказал. Он ведь это слово уже говорил когда-то? Какой-то дикарский обычай, наверное. Ну, узрела я всё, что надо. И вон тот кочевник, который прячется в тенях на другой стороне прогалины, тоже. Надеюсь, местные не считают этих бхедеринов своей собственностью. Иначе нас ждёт бесконечное веселье, которое очень понравится Карсе. А я, скорее всего, просто отравлюсь на тот свет.
  
  Ладно, об этом волноваться уже поздно.
  
  Самар задумалась, скольким прежним спутникам Карсы Орлонга приходили в голову подобные мысли. Прежде чем варвар-теблор вновь оказывался одиноким путником.
  
  Выветренные утёсы отбрасывали на уступ лабиринт теней, и в этих тенях пять пар змеиных глаз смотрели на извилистую стену пыли на равнине внизу. Торговый караван, семь повозок, два закрытых экипажа, двадцать верховых охранников. И три боевых пса.
  
  Их прежде было шесть, но трое унюхали Деджима Нэбрала и – по животной глупости – погнались за т'рольбаралом. Д'иверса они отыскали, и теперь их кровь наполняла желудки пяти уцелевших тварей.
  
  Трелль оглушил Деджима Нэбрала. Сломал одну из его шей – даже тартено не сумел бы это сделать, а один ведь пытался когда-то, давным-давно. А потом утащил другого за собой, за грань обрыва, на смерть среди зазубренных скал на дне. Такая… непростительная дерзость. Слабый и раненый, Деджим Нэбрал бежал с места засады и бродил, полубезумный от ярости и боли, пока не наткнулся на след этого каравана. Т'рольбарал не представлял, сколько прошло дней и ночей. Голод, потребность в исцелении – только эти нужды жили сейчас в сознании д'иверса.
  
  И вот – перед Деджимом Нэбралом возникло спасение. Тут хватит крови на то, чтобы наплодить новых тварей взамен тех, что погибли в засаде; может, хватит даже на то, чтобы породить ещё одну, восьмую.
  
  Он нанесёт удар в сумерках, когда караван завершит дневной переход. Сперва перебьёт охранников, затем – оставшихся псов, а напоследок – жирных слабаков, которые едут в этих хилых экипажах. Торговца с его гаремом безмолвных детей, скованных друг с другом цепью позади экипажа. Торговца человеческой плотью.
  
  От этой мысли Деджима Нэбрала выворачивало. Подобные гнусные создания были и во времена Первой империи, и, похоже, их порок так и не был искоренён. Когда т'рольбарал установит своё правление в этой земле, новая справедливая кара постигнет осквернителей плоти. Деджим пожрёт сначала их, а затем всех прочих преступников – убийц, насильников, бросателей камней, мучителей духа.
  
  Создатель задумывал его самого и весь его род как стражей, защитников Первой империи. Отсюда родилось смешение крови, сделавшее чувство совершенства сильным, богоподобным. Слишком сильным, разумеется. Т'рольбаралы не стали подчиняться несовершенному господину. Нет, они пожелали править, ибо лишь тогда можно было бы установить истинную справедливость.
  
  Справедливость. И… разумеется… удовлетворение естественного голода.
  Нужда пишет свои законы, их невозможно отменить. Когда Деджим Нэбрал станет властителем, он установит истинное равновесие между двумя основными силами своей д'иверсовой души, и если ничтожные смертные взвоют под тяжестью его суда, да будет так. Они заслужили, чтобы их верования сбылись по-настоящему. Заслужили острые, точно когти, грани собственных славных добродетелей, ибо добродетели суть больше, чем просто слова, они – оружие, и по справедливости такое оружие обратится против своих создателей.
  
  Тени сгустились на утёсе, закрытом от света заходящего солнца. Деджим Нэбрал последовал за тенями на равнину – пять пар глаз, но единый разум. Абсолютный, нерушимый центр.
  
  Сладостная бойня. Прольётся алый нектар, чтобы восславить багровое пламя солнца.
  
  Как только д'иверс перетёк на равнину, он услышал собачий лай.
  
  И на миг пожалел животных. Хоть и глупы, но и они знали великую нужду.
  
  Не без труда, но он всё же сумел разогнуть ноги и, постанывая от боли в затекших конечностях, слез с широкой спины мула. И даже, несмотря на эту муку, не пролил ни капли из своего драгоценного ведра. Напевая себе под нос какое-то песнопение (он уже позабыл, где именно в книге Священных песен его вычитал, да и какая разница?), он заковылял с ведром к самодовольным волнам моря Рараку, а потом дальше по мягкому песку, среди дрожащего тростника.
  
  И вдруг остановился.
  
  Отчаянно огляделся, принюхиваясь к влажному, душному, закатному воздуху. Вновь огляделся, всматриваясь во всякую тень, всякое нестройное движение тростника и клочковатого кустарника. Затем согнулся и намочил изодранную рясу, встав на колени на мелководье.
  
  Сладкие, согретые солнцем воды.
  
  Бросив последний подозрительный взгляд по сторонам (осторожность лишней не бывает!), он с чувством глубокого удовлетворения вылил содержимое ведра в море.
  
  И сверкающими глазами принялся следить, как во все стороны устремились десятки крошечных рыбок. Ну, не совсем «устремились», скорее, на некоторое время зависли на месте, словно ошалели от внезапной свободы. Или то был временный шок от резкой перемены температуры, или потрясение от необозримых богатств, которые можно теперь будет пожрать, чтобы растолстеть и набраться блаженной энергии.
  
  Первые рыбки моря Рараку.
  
  Искарал Прыщ вышел с мелководья и отбросил ведро в сторону.
  
  – Укрепи же спину свою, о мул! Ныне я вознесусь на неё, о да, и не дивись, ежели обнаружишь внезапно, что мчишься галопом – о, поверь мне, мул, ты умеешь скакать галопом, довольно уже твоей глупой рыси, от которой у меня шатаются зубы! О, нет, мы поскачем, как ветер! Но не как неровный, порывистый ветер, а точно ровный, ревущий ветер, громогласный ветер, что летит по всему миру, следом за нами, – о, как сверкнут твои копыта в чужих глазах, чтоб раствориться в мареве скорости!
  
  Добравшись до мула, Верховный жрец Тени подпрыгнул в воздух.
  
  Мул испуганно отскочил в сторону.
  
  Искарал Прыщ взвизгнул, затем ахнул и с глухим стуком упал и покатился в пыли среди камней, так что мокрая ряса громко хлопала и поднимала тучи песка, а мул отступил на безопасное расстояние, а затем повернулся, чтобы одарить хозяина взглядом моргающих глаз с длинными ресницами.
  
  – Ты вызываешь во мне отвращение, зверь! И готов поспорить, ты вообразил, будто это взаимно! Но даже если и вообразил, что ж, я с тобой согласен! Просто назло тебе! Как тебе это, жуткая ты скотина? – Верховный жрец Тени поднялся и смахнул песок с рясы. – Думает, я его ударю. Ударю здоровенной палкой. Глупый мул. Нет, я куда хитрее. Я его обману притворной добротой… покуда он не успокоится, не утратит бдительности, а тогда… ха! Я ему двину в нос! То-то он удивится! Ни одному мулу не по силам тягаться со мной в хитроумии. О, да, многие пытались, и почти все – проиграли!
  
  На его высушенном солнцем лице появилась добрая улыбка, а затем жрец медленно направился к мулу.
  
  – Нам пора пуститься вскачь, – бормотал он, – нам с тобой. Спешка безотлагательная, друг мой, иначе явимся слишком поздно, а опаздывать не годится.
  
  Он уже мог дотянуться до поводьев, болтавшихся под головой мула. Остановился, чтоб взглянуть в глаза животному.
  
  – Ой-ой, любезный мой слуга, неужели я вижу коварство в этих столь мирных глазах? Ты хочешь меня укусить. Это зря. Только я здесь кусаюсь.
  
  Он резко схватил поводья, едва увернувшись от щёлкнувших зубов, а затем забрался на широкую, покатую спину мула.
  
  Как только они отъехали на двадцать шагов от линии прибоя, мир сдвинулся вокруг всадника, миазматический вихрь теней окутал его со всех сторон. Искарал Прыщ вскинул голову, огляделся, а затем удовлетворённо уселся, а мул неторопливо побрёл дальше.
  
  Сотню ударов сердца спустя, когда Верховный жрец Тени уже скрылся на своём Пути, приземистая, всклокоченная далхонка выбралась из соседних кустов, волоча за собой пивной бочонок. В нём плескалась вода, а не эль, и крышка отсутствовала.
  
  Пыхтя и кряхтя, Могора подтащила бочонок к мелководью. Перевернула его и – с беззубой улыбкой на морщинистом личике – увидела, как полдюжины молодых пресноводных акул скользнули, точно змеи, в воды моря Рараку.
  
  Потом она перевернула бочонок и выбралась из воды. Хихикая, старуха очень быстро сотворила серию знаков и провалилась в открывшийся Путь.
  
  Загибая одну тень вокруг другой, Искарал Прыщ быстро преодолел два десятка лиг. Он полувидел-получувствовал пустыню, одинокие холмы и хаотические извивы высохшего русла и каньона, которые они миновали, но всё это его мало заинтересовало, пока, почти полный день пути спустя, жрец не увидел, как долину впереди и слева пересекают пять гладких теней.
  
  Искарал Прыщ остановил мула на гряде и, прищурившись, принялся разглядывать странные тени вдалеке. Которые как раз собрались напасть на караван.
  
  – Высокомерные щенки, – пробормотал жрец и вогнал пятки в бока мулу. – Скачи, говорю тебе! В атаку, скачи, толстый, косоногий ублюдок!
  
  Мул пустился рысью вниз по склону и громко заревел.
  
  Пять теней услыхали этот звук и повернули головы. Как одно существо, т'рольбарал изменил направление и теперь помчался к Искаралу Прыщу.
  
  В рёве мула послышался визг.
  
  Рассыпавшись в стороны, д'иверс бесшумно тёк над землёй. Ярость и голод катились перед ним почти видимой волной, мощь потрескивала, вспыхивала между смертным миром и Путём Тени.
  
  Твари по сторонам выдвинулись вперёд, чтобы атаковать с флангов, а три центральных чуть задержались, чтобы броситься на жертву почти одновременно.
  
  Искарал Прыщ никак не мог на них сосредоточиться, так его качало и подбрасывало на спине мула. Когда т'рольбарал приблизился на тридцать шагов, мул внезапно и резко остановился. А Верховный жрец Тени – нет. Он перекатился через голову своего скакуна, перекувырнулся в воздух, а затем тяжело грохнулся спиной в пыль и мелкие камешки.
  
  Первая тварь подскочила к нему, поднимая руки, выпуская когти в полёте после прыжка, и приземлилась ровно на то место, где упал Искарал Прыщ – но жреца там не оказалось. Вторая и третья твари на миг смешались, поскольку жертва исчезла, а затем ощутили присутствие сбоку. Они повернули головы, но слишком поздно – в них врезалась волна чародейства. Мощь Тени затрещала, словно молния, и тварей подбросило в воздух, потащило, так что позади оставались лишь туманные клубы крови. Извиваясь, обе рухнули на землю в пятнадцати шагах от прежнего места, заскользили, покатились.
  
  Тогда напали два боковых д'иверса. А когда Искарал исчез, они столкнулись грудь в грудь с громоподобным грохотом – клыки и когти вспороли шкуру. С шипением и рычанием они отскочили друг от друга.
  
  Вновь возникнув в двадцати шагах позади т'рольбарала, Искарал Прыщ выпустил ещё одну волну чародейства, проследил, чтобы она по очереди поразила каждую из пятерых тварей, увидел, как брызнула кровь, а тела покатились прочь, брыкаясь, а магия плела вокруг них вспыхивающие сети. Камни на земле под ними с громким треском лопнули, песок взметнулся в воздух, точно похожий на копьё гейзер, посыпался тонкими струйками со всех сторон.
  
  Т'рольбарал пропал, сбежал с Пути Тени – в смертный мир, где твари разделились, бросились врассыпную, позабыв о караване, ибо паника сомкнула невидимые руки на глотке д'иверса.
  
  Верховный жрец Тени смахнул пыль с одежды, затем подошёл к неподвижному мулу.
  
  – Ну из тебя и помощничек! Могли бы сейчас их одного за другим выследить, но нет же, ты уже притомился бегать. Кто бы там ни выдумал, будто мулы достойны четырёх ног, он был глупец! Ты совершенно бесполезен! Тьфу! – Искарал Прыщ замер, а затем поднёс шишковатый палец к сморщенным губам. – Но постой, а вдруг твари бы и вправду
  разозлились? Что, если б они решили биться до последнего? Что тогда? Ох, грязное дело, очень неприятное. Нет уж, лучше пусть кто-то другой с ними разбирается. Нельзя мне отвлекаться. Но – подумать только! Бросить вызов Верховному жрецу Тени всея Семиградья! Глупее кошки этот т'рольбарал. Ни капли сочувствия к нему не испытываю.
  
  Искарал вновь забрался на спину мула.
  
  – Что ж, было весело, правда? Глупый ты мул. Давай-ка приготовим мула на ужин сегодня, как тебе такое предложение? Высшая жертва требуется от тебя и только от тебя, как думаешь? А! Да кому интересно, что ты там думаешь? Куда теперь? Слава богам, хоть один из нас знает, куда мы держим путь. Туда, мул, и поживей. Рысью, недотёпа, рысью!
  
  Обойдя стороной караван, где всё ещё лаяли собаки, Искарал Прыщ вновь принялся тасовать тени.
  
  Во внешнем мире уже наступили сумерки, когда он добрался до нужного места и, натянув поводья, остановил мула у подножия утёса.
  
  Среди камней вились птицы-падальщики, они могли, но явно пока не хотели спускаться в провал. На краю этой расселины виднелись следы засохшей крови, а среди скал неподалёку – останки мёртвой твари: стервятники очистили труп до костей, но опознать его труда не составило. Т'рольбарал.
  
  Падальщики разразились возмущёнными криками, как только Верховный жрец Тени спешился и приблизился. Осыпая их проклятьями, старик разогнал уродливых, похожих на Могору, птиц, а затем спустился в расселину. В глубине стылый воздух пах кровью и гниющим мясом.
  
  Примерно на высоте человеческого роста провал сужался, и там застряло тело. Искарал Прыщ остановился рядом с ним. Положил ладонь на широкое плечо, подальше от очевидных переломов руки.
  
  – Сколько же дней прошло, друг мой? Ах, только треллю хватило бы сил пережить такое. Сперва мы тебя отсюда вытащим – для этого есть у меня отважный и преданный мул. А затем, что ж, затем посмотрим, верно?
  
  Поскольку ни отваги, ни особой преданности мул не проявил, да и вообще не слишком-то желал помогать, вытащить Маппо Коротышку из расселины было нелегко, так что уже совсем стемнело, когда жрецу удалось вытянуть трелля и перетащить его на ровную площадку, укрытую принесённым ветром песком.
  
  Два открытых перелома левой руки были меньшими из ран Маппо. Сломаны были и обе ноги, а острый выступ скалы в расселине сорвал большой кусок кожи и мяса со спины трелля – в открытой плоти кишели черви, и повисший обрывок явно было уже не спасти – по краям он почернел и стал серым ближе к центру, и от него явственно пахло гнилью. Поэтому Искарал Прыщ отрезал его и швырнул обратно в провал.
  
  Затем он наклонился поближе и прислушался к дыханию трелля. Поверхностное, медленное – ещё день, и Маппо бы умер. Да и теперь такую возможность никак нельзя было исключать.
  
  – Травы, друг мой, – проговорил Верховный жрец, начав очищать видимые раны. – А также мази Высшего Дэнула, эликсиры, тинктуры, бальзамы, припарки… я ничего не забыл? Нет, кажется, нет. Внутренние повреждения, о да, сломаны рёбра – по всему боку. Такое сильное внутреннее кровотечение, но, как видно, недостаточное, чтобы тебя погубить. Удивительно! Ты почти так же упрям, как и мой прислужник… – Жрец поднял глаза. – Эй, ты, животное, поставь палатку и разведи костёр! Сделай это, и я, быть может, даже накормлю тебя, а не – хи-хи – накормлюсь тобой…
  
  – Ты – идиот! – послышался крик из темноты рядом, а в следующий миг из сумрака вынырнула Могора.
  
  Сумрак, вот что, это всё объясняет.
  
  –
  Что ты здесь делаешь, ведьма?
  
  – Спасаю Маппо, разумеется.
  
  – Что? Я его уже спас!
  
  – От тебя и спасаю! – Она подобралась ближе. – Что это у тебя за пузырёк в руке? Это же яд паральта! Треклятый идиот, ты его чуть не убил! После всего, что он пережил!
  
  – Паральт? В самом деле, жена, это паральт. Раз уж ты явилась, я как раз собирался его выпить.
  
  – Я видела, как ты разделался с этим т'рольбаралом, Искарал Прыщ.
  
  – Видела? – Старик замолк, склонил голову. – Вот теперь её восхищение не знает пределов! Как она может мной не восхищаться? Это уже почти поклонение. Вот почему она потащилась за мной сюда. Не может на меня наглядеться. И со всеми остальными та же история – всегда им меня не хватает…
  
  – Самый могучий из Высших жрецов Тени, – вклинилась Могора, извлекая из своего мешка различные целебные снадобья, – не может выжить без доброй женщины рядом. А раз уж такой не случилось, колдун, привыкай, у тебя есть только я. А теперь уйди с дороги, чтобы я могла заняться этим бедным, беспомощным треллем.
  
  Искарал Прыщ попятился:
  
  – А мне что теперь делать? Ты меня выставила бесполезным, женщина!
  
  – Это не трудно, муж мой. Разбей нам лагерь.
  
  – Я уже приказал мулу этим заняться.
  
  – Это же мул, идиот…
  
  Её слова стихли, когда Могора заметила в стороне отблеск пламени костра. Обернувшись, она увидела большую парусиновую палатку, искусно растянутую, а также обложенный камнями очаг, где под треногой уже закипал котелок с водой. Рядом стоял мул и жевал из своего мешка овёс. Могора нахмурилась, затем покачала головой и вернулась к работе.
  
  – Чаем тогда займись. Найди себе применение.
  
  – Я уже было нашёл! А потом явилась ты и всё испортила! Самому могучему Высшему жрецу в Семи Городах не нужна
  женщина. Более того, она ему меньше всего и нужна!
  
  – Да ты даже заусеницу исцелить не в состоянии, Искарал Прыщ. У этого трелля в жилах течёт чёрный яд, как блестящая змея. Тут одним Высшим Дэнулом не обойдёшься…
  
  – Ну, началось! Всё это твоё дурацкое ведовство. Высший Дэнул одолеет чёрный яд…
  
  – Возможно, но мёртвая плоть останется при этом мёртвой. Он станет калекой, полусумасшедшим, сердца его ослабнут. – Могора замолчала, затем подозрительно покосилась на мужа. – Престол Тени послал тебя его отыскать, верно? Зачем?
  
  Искарал Прыщ умильно улыбнулся:
  
  – О, теперь у неё возникли подозрения, да? Но я ей ничего не скажу. Только намекну, скромно намекну на свои обширные познания. О да, воистину я знаю, как работает ум моего дорогого Господа – и какой же это извращённый, хаотичный, скользкий ум! Да что там, я знаю столько, что потерял дар речи – ха, только поглядите на неё, глазёнки подозрительно прищурены, будто она начала понимать, что я ничегошеньки не знаю о своём драгоценном, придурковатом боге. Начала понимать и сейчас попробует вывести меня на чистую воду. И под этим напором я, разумеется, паду. – Искарал Прыщ замолк, восстановил на губах улыбку, а затем развёл руками и сказал: – О, дорогая Могора, должны ведь оставаться секреты у Верховного жреца Тени, верно? Секреты – даже от своей собственной жены, увы. Потому я молю тебя более ничего у меня не выпытывать, иначе ты рискуешь испытать на себе непредсказуемый гнев Престола Тени…
  
  – Ты – полный и законченный идиот, Искарал Прыщ.
  
  – Пускай так и думает, – хихикнув, пробормотал тот. – Ну вот, теперь она будет гадать, отчего это я рассмеялся, – нет, не «рассмеялся», а «хихикнул», что, учитывая все обстоятельства, куда более тревожно. То есть, прозвучало как хихиканье, так, наверное, хихиканьем и было, хоть я и впервые его опробовал – или услышал, если уж точнее. «Фыркнуть» – это совсем другое дело. Да только я недостаточно толстый, чтобы фыркать, увы. Иногда мне даже хочется…
  
  – Иди и сиди у костра, который твой мул развёл, – бросила Могора. – Я должна подготовиться к ритуалу.
  
  – Видишь, как её вывело из равновесия это хихиканье? Конечно же, дорогая, а ты играйся в свои ритуальчики, умница моя. А я пока заварю чаю – себе и мулу.
  
  Согретый огнём и тральбовым чаем, Искарал Прыщ следил (насколько только мог разглядеть в темноте) за работой Могоры. Сперва она собрала большие булыжники – все как один повреждённые, треснувшие или иным образом расколотые, – и установила их в песке овалом вокруг трелля. Затем она помочилась на эти камни, передвигаясь невероятной полукрабьей-полуцыплячьей раскорякой, присела над камнем, а затем переходила к следующему противосолонь, пока не вернулась к начальной точке. Искарал подивился удивительной способности так контролировать свои мускулы, не говоря уж о неимоверном объёме мочевого пузыря, который, как видно, достался Могоре. В последние годы его собственные попытки помочиться завершались обычно лишь частичным успехом, а теперь уж даже начать и закончить этот процесс было чрезвычайно непросто.
  
  Удовлетворившись результатом, Могора начала выдёргивать волосы из головы. Их там оставалось совсем немного, но те, что она выбрала, держались так крепко, что Искарал даже испугался, как бы она с себя скальп не сняла, дёргая с такой-то силой. Но, увы, насладиться подобным зрелищем ему не удалось, потому что вскоре, сжимая в руке семь крепких волосков, Могора шагнула в круг так, что ступни оказались по обе стороны от груди трелля. Затем, бормоча какую-то ведовскую скороговорку, она бросила волоски в чернильную черноту над головой.
  
  Инстинкт заставил Искарала проследить взглядом за этими серебристыми нитями, и он с некоторой тревогой увидел, что звёзды над головой вдруг исчезли. Хотя на горизонте продолжали светить ярко и резко.
  
  – О, боги! Женщина! Что ты наделала?
  
  Не обращая на него внимания, Могора отступила из каменного овала и принялась петь на женском языке, которого Искарал, разумеется, не понимал. Как и мужской язык – который Могора называла «галиматьёй» – оставался для неё недоступен. В основном потому, как прекрасно знал Искарал Прыщ, что мужской язык и был по сути галиматьёй, придуманной специально, чтобы сбивать с толку женщин. Известно, что мужчинам слова не нужны, но весьма потребны женщинам. У нас ведь пенисы есть, в конце концов. Зачем слова, если у тебя есть пенис? В то же время у женщин есть две груди, что предполагает разговор, а добрый круп представляет собой отличную пунктуацию, что известно всякому мужчине.
  
  Что же не так с этим миром? Спросишь мужчину, и он ответит: «Не спрашивай». Спросишь женщину и оглохнешь от старости прежде, чем она закончит. Ха! Ха-ха.
  
  Странные нити тонкой паутины начали опускаться в отражённом свете костра, укладываться на тело трелля.
  
  – Это ещё что? – спросил Искарал.
  
  Затем вздрогнул, когда одна из нитей коснулась его запястья, и понял, что это паучиный шёлк, и на конце нити сидит крошечный паучок. Жрец испуганно посмотрел на небо.
  
  – И там
  пауки? Что за безумие? Что они там делают?
  
  – Тихо.
  
  – Ответь мне!
  
  – Небо наполнено пауками, муж. Они плывут по ветру. Вот, я тебе ответила, так что закрой рот, иначе я туда пошлю тысячу-другую своих сестричек.
  
  Старик захлопнул рот так, что треснули зубы, и подвинулся ближе к очагу. Горите, жуткие твари! Горите!
  
  Трелль оказался уже полностью опутан паутиной. Тысячи, десятки, сотни тысяч пауков сновали по всему телу Маппо Коротышки.
  
  – А теперь, – проговорила Могора, – пришло время луны.
  
  Чернота над головой пропала, когда внезапно вспыхнул серебристый, яркий свет. Взвизгнув, Искарал Прыщ повалился на спину – так его напугало это превращение – и уставился прямо на массивную, полную луну, которая висела так низко, что казалось, протяни руку и коснёшься. Если только посмеешь. Он не смел.
  
  – Ты луну стащила с неба! Совсем свихнулась? Она же на нас и грохнется!
  
  – Ой, прекрати. Так только кажется – ну, то есть, может, я её слегка и подтянула, но я ведь предупреждала, что это серьёзный ритуал, не так ли?
  
  Что-что ты сделала с луной?
  
  Могора зашлась безумным смехом:
  
  – Вот мой «ритуальчик», любезный муж. Как он тебе нравится?
  
  – Убери её!
  
  – Перепугался? Правильно! Я – женщина! Ведьма! Так что лучше засунь свою тощую задницу в палатку и там дрожи от страха, дорогой. Это – настоящая сила, настоящая
  магия!
  
  – Вот и нет! Это не ведовская магия, не далхонская – я даже не знаю, что это за чары…
  
  – Верно, не знаешь. А теперь будь паинькой, Искарал Прыщ, и ложись спать, а я займусь спасением жизни этого жалкого трелля.
  
  Искарал хотел было возразить, но потом передумал. И забрался в палатку.
  
  – Это ты там какую-то галиматью несёшь, Искарал?
  
  Ой-ой, потише.
  
  Лостара Йил открыла глаза, затем медленно села.
  
  Облачённая в серое фигура стояла у каменной арки спиной к ней. По обе стороны – стены из грубо отёсанного камня. Круглый чертог, в центре располагался алтарь, на котором лежала Лостара. Из-за фигуры внутрь лился лунный свет, но он быстро двигался. Словно луна падала с неба.
  
  – Что?.. – начала она, но затем неудержимо закашлялась.
  
  Острая боль пронзила лёгкие. Когда Лостара наконец оправилась, она сморгнула слёзы с глаз и вновь подняла взгляд.
  
  Он уже повернулся к ней.
  
  Танцор Тени. Бог. Котильон.
  Он ответил на её вопрос:
  
  – Не уверен. Какое-то дурное чародейство – где-то в пустыне. Свет луны… похитили. Признаюсь, никогда я не видел ничего подобного.
  
  Его слова ещё звучали, а разум Лостары уже затопили воспоминания. И'гхатан. Пламя повсюду. Невыносимый жар. Жестокие ожоги – о, как выло от боли её тело…
  
  – Что… что произошло со мной?
  
  – Ах, вот ты о чём. Прошу прощения, Лостара Йил. Если говорить кратко, я вытащил тебя из огня. Не спорю, боги редко вмешиваются в такие дела, но Т'рисс ногой открыла дверь нараспашку…
  
  – Т'рисс?
  
  – Королева Грёз. Создала прецедент. Большая часть твоей одежды сгорела. Прошу прощения, если новая придётся тебе не по вкусу.
  
  Лостара перевела взгляд на груботканый балахон.
  
  – Облачение неофита, – проговорил Котильон. – Ты в храме Рашана, тайном. Жрецы покинули его, когда началось восстание, насколько я могу судить. Мы в полутора лигах от того, что было прежде И'гхатаном, примерно в сорока шагах к северу от Сотканской дороги. Храм хорошо спрятан. – Он указал затянутой в перчатку рукой на арку. – Это единственный вход, и он же – выход.
  
  – Зачем… почему ты меня спас?
  
  Бог помолчал.
  
  – Придёт время, Лостара Йил, когда перед тобой встанет необходимость сделать выбор. Ужасный выбор.
  
  – Что за выбор?
  
  Он некоторое время разглядывал её, затем спросил:
  
  – Насколько глубоки твои чувства к Жемчугу?
  
  Лостара ошеломлённо уставилась на Котильона, затем пожала плечами:
  
  – Минутное увлечение. Которое, к счастью, уже миновало. К тому же, в последнее время, находиться рядом с ним – то ещё удовольствие.
  
  – Это я могу понять, – загадочно заметил бог. – Тебе придётся выбрать, Лостара Йил, между своей преданностью адъюнкту Тавор… и всем, что представляет собой Жемчуг.
  
  – Между адъюнктом и Императрицей? Но это какая-то глупость…
  
  Котильон остановил её поднятой рукой.
  
  – Сейчас ещё не нужно принимать это решение, Лостара. Более того, я бы не советовал торопиться. Прошу лишь пока – обдумать этот вопрос.
  
  – Что происходит? Что тебе известно, Котильон? Вы задумали отомстить Ласиин?
  
  Его брови приподнялись.
  
  – Нет, ничего подобного. На самом деле, я лично не вовлечён в это… дело. Покамест, во всяком случае. По правде говоря, я лишь предвижу некоторые события, часть из которых может произойти, а другая – нет. – Бог вновь повернулся к арке. – У алтаря ты найдёшь еду. Дождись рассвета, затем уходи отсюда. По дороге. Там ты найдёшь… приятную компанию. Твоя легенда такова: ты нашла выход из города, затем, ослеплённая дымом, упала, ударилась головой и потеряла сознание. Когда очнулась, Четырнадцатая армия уже ушла. Воспоминания твои, разумеется, спутаны и неточны.
  
  – Да, так и есть, Котильон.
  
  Бог обернулся, услышав, каким тоном она это сказала, чуть улыбнулся:
  
  – Ты боишься, что оказалась теперь передо мной в долгу, Лостара Йил. И что я однажды вернусь, чтобы потребовать расплаты.
  
  – Так ведь боги и поступают, верно?
  
  – Да. Некоторые из них. Но видишь ли, Лостара Йил, то, что я сделал для тебя в И'гхатане четыре дня назад, было моей расплатой – за долг перед тобой.
  
  – Какой долг?
  
  Вокруг Котильона уже сгустились тени, и она едва расслышала его ответ:
  
  – Ты забыла, что когда-то я смотрел на твой танец…
  
  А затем бог исчез.
  
  Лунный свет ртутью полился в комнату. Некоторое время она сидела неподвижно, купаясь в этом свете, размышляя над словами Котильона.
  
  Из палатки послышался храп. Могора сидела на плоском камне в пяти шагах от умирающего костра. Не спи Искарал Прыщ, он бы испытал облегчение. Луна уже вернулась на своё законное место. Она её и не передвигала на самом деле. Это было бы очень трудно сделать, да и привлекло бы слишком много внимания. Но ведьма оттянула на себя силу светила, ненадолго, чтобы только обеспечить глубокое исцеление, в котором нуждался трелль.
  
  Кто-то вышел из теней. Неторопливо обошёл неподвижное тело Маппо, затем остановился и посмотрел на Могору.
  
  Ведьма нахмурилась, затем резко ткнула пальцем в сторону палатки:
  
  – Искарал Прыщ, он ведь Маг Высокого дома Тени, верно?
  
  – Впечатляющее исцеление, Могора, – заметил Котильон. – Но ты же понимаешь, разумеется, что этот дар может обернуться проклятьем.
  
  – Ты сам отправил сюда Прыща, чтобы его отыскать!
  
  – Престол Тени, а не я. Поэтому и не могу судить, имело ли милосердие хоть какой-то вес в его решении.
  
  Могора вновь покосилась на палатку:
  
  – Маг… этот болтливый идиот.
  
  Котильон пристально посмотрел на ведьму, затем спросил:
  
  – Ты ведь из чад Ардаты, верно?
  
  Могора превратилась в огромную массу пауков.
  
  Бог смотрел, как они убегают, прячутся во все щели, и – несколько мгновений спустя – пропали из виду. Котильон вздохнул, в последний раз огляделся по сторонам, на миг перехватил спокойный взгляд мула и растворился в текучем водовороте теней.
  
  Глава десятая
  Когда день знал лишь тьму,
  а ветер, точно немой попрошайка, раздувал
  пепел и звёзды в забытых лужах под старой
  подпорной стеной, там, где белой рекой
  утекают песчинки одна за другой – в незримое,
  а всякий фундамент – лишь в неуверенном шаге
  от горизонта, я очутился
  среди друзей и облегчил сердце
  скромным списком прощаний.
  Рыбак кель Тат. Умирающий солдат
  
  Они вышли с Пути навстречу запаху дыма и пепла, а впереди в нараставшем рассвете вздыбился уничтоженный город. Некоторое время все трое стояли неподвижно, молча пытаясь осознать увиденное.
  
  Первым заговорил Ураган:
  
  – Похоже, сюда просыпался Имперский Путь.
  
  Пепел и мёртвый воздух, слабый свет – Калама это замечание не удивило. Только покинули одно мёртвое, разорённое место, и тут же оказались в другом.
  
  – Но я его всё равно узнал, – проговорил убийца. – Это И'гхатан.
  
  Ураган закашлялся, затем сплюнул:
  
  – Вот осада так осада.
  
  – Армия ушла, – заметил Быстрый Бен, разглядывая следы и мусор там, где прежде располагался главный лагерь. – На запад.
  
  Ураган хмыкнул, затем сказал:
  
  – Ты только глянь на дыру в стене. Морантская взрывчатка, и я бы сказал – целая телега взрывчатки.
  
  Яростная река вытекла в этот пролом, но теперь застыла и лишь поблёскивала в утреннем свете. Сплавленное стекло и металлы. Калам понял, что тут прошёл огненный смерч. Ещё один пожар поразил несчастный город И'гхатан. Неужели это сапёры его устроили?
  
  – Оливковое масло, – вдруг бросил Быстрый Бен. – Весь урожай, должно быть, хранился в городе. – Маг помолчал, затем добавил: – Даже не знаю, случайность или умысел.
  
  Калам покосился на чародея:
  
  – Ну, это уже перебор, Бен. Да и судя по тому, что я слыхал о Леомане, он бы не стал собственной жизнью так швыряться.
  
  – Это только если он тут задержался.
  
  – Мы здесь понесли потери, – сказал Ураган. – Вон там, под пеплом, могильный курган. – Он указал. – Очень уж большой. Разве только они трупы мятежников тоже туда сложили.
  
  – Мы для них отдельные могилы роем, – проговорил Калам, понимая, что Ураган и сам отлично знает. Выглядело всё паршиво, но оба не спешили это признавать вслух. – Следам несколько дней, по крайней мере. Думаю, нужно догонять Четырнадцатую.
  
  – Давай-ка сперва город обойдём, – проговорил Быстрый Бен, прищурившись и вглядываясь в развалины. – Что-то там… какой-то осадок… не знаю. Просто…
  
  – Убедительный аргумент от Высшего мага, – заявил Ураган. – Не поспоришь.
  
  Калам покосился на огромный курган и задумался, сколько же его друзей лежат теперь в нём, неподвижно, в вечной темноте, а черви и личинки уже принялись снимать с костей всё, что делало каждого из них уникальным. Убийце не слишком-то нравилось думать о таких вещах, но если не задержаться здесь и не подумать о них хоть немного, то – кто подумает?
  
  На дороге и по обе стороны от неё лежал обугленный мусор. На устоявших распорках ещё висели обожжённые клочки брезента, а в траншее за поворотом дороги, там где она направлялась к бывшим городским воротам, свалили дюжину раздутых конских туш, вытянутые вверх ноги торчали, как окостеневшие стволы деревьев из болота. В неподвижном воздухе висел запах гари.
  
  Апасалар натянула поводья, когда заметила, неторопливо разглядывая окружающее разорение, какое-то движение на дороге в сотне шагов впереди и слева. Она поудобней уселась в седле, узнав знакомую походку двух из трёх фигур, которые шагали к тому, что осталось от города И'гхатана. Телораст и Кердла отскочили назад, отказавшись по обе стороны от её коня.
  
  – Ужасные вести, Не-Апсалар! – закричала Телораст. – Три ужасных человека поджидают нас, если поедем дальше. Если ты хочешь их уничтожить, что ж, это нормально. Мы тебе желаем добра. В противном случае, я советую бежать. Немедленно.
  
  – Я согласна! – добавила Кердла, качнув головой, когда скелет прижался к земле, а затем вновь принялся бегать туда-сюда, рассекая воздух острым хвостом.
  
  Конь поднял переднее копыто, и одержимые скелеты бросились врассыпную: они уже знали, что рядом с этим животным находиться небезопасно.
  
  – Я знаю двоих из них, – ответила Апсалар. – К тому же, они нас уже увидели.
  
  Она пустила коня шагом в сторону мага, его спутника-убийцы и малазанского солдата, которые уже изменили направление и теперь размеренным шагом двигались к ней.
  
  – Они нас уничтожат! – зашипела Телораст. – Я чую – о, этот маг не добрый, совсем не добрый…
  
  И обе костяные твари побежали искать укрытие.
  
  Уничтожение. Да, такая возможность существует. Апсалар не могла её отрицать, учитывая историю, которая связывала её с Быстрым Беном и Каламом Мехаром. С другой стороны, они ведь узнали об одержании, и она потом несколько месяцев странствовала с Каламом, по Ловцовой бездне – из Даруджистана до самого Эрлитана, и он не проявлял никакой особой агрессии. От этой мысли ей стало немного легче, и девушка принялась ждать, когда они подойдут ближе.
  
  Первым заговорил Калам:
  
  – Вот уж никогда не знаешь, кого где встретишь, Апсалар.
  
  Она пожала плечами:
  
  – Мы ходили своими путями, Калам Мехар. Я лично не слишком удивлена тем, что наши дороги вновь сошлись.
  
  – А вот это утверждение меня беспокоит, – заметил Быстрый Бен. – Если только ты не явилась по приказу Престола Тени, чтобы удовлетворить его жажду мести, нет никаких причин, чтобы наши дороги сошлись. Здесь. И сейчас. Меня-то уже точно не вели и не тащили никакие хитроумные боги…
  
  – Тебя окутывает аура Худа, Быстрый Бен, – сказала Апсалар, и это замечание явно поразило Калама и второго солдата. – Такой осадок остаётся только после долгих бесед с Владыкой Смерти, а значит, хоть ты и хвалишься собственной свободой, может, твои побуждения в том, куда идти и что делать, не столь личные, сколь ты бы хотел показать другим. Или, если уж на то пошло, сколь ты сам желал бы верить. – Она перевела взгляд на Калама. – А убийца общался с Котильоном – и совсем недавно. Что же до этого солдата-фаларца, дух его привязан к т'лан имассам и Огню Жизни, которому поклоняются т'лан имассы. Итак – огонь, тень и смерть сошлись вместе в час, когда сами эти силы и боги этих сил объединяются против общего врага. Однако я должна, наверное, предупредить вас всех – враг этот более не одинок, да и не был никогда одиноким. Так что созданные для борьбы с ним союзы ещё могут распасться.
  
  – Что же в этом всём мне так не нравится? – проговорил Быстрый Бен.
  
  Калам повернулся к чародею:
  
  – Может, Бен, ты почуял моё желание – которое я, признаться, едва сдерживаю – врезать тебе кулаком в нос. Владыка Смерти? Да что же, Бездна меня побери, произошло в Чёрном Коралле?
  
  – Требования момента, – огрызнулся чародей, не сводя глаз с Апсалар. – Вот что произошло. Целесообразность. И вся эта треклятая война против Паннионского Домина. С самого начала всё должно было быть понятно: то, что Дуджек объединил силы с Каладаном Брудом, стало просто первым и наиболее наглым нарушением правил.
  
  – Так ты теперь работаешь на Худа?
  
  – Даже и близко нет, Калам. Если слегка приукрасить, можно сказать, что Худ знает, что он работал на меня.
  
  – Работал? А теперь?
  
  – А теперь, – он кивнул Апсалар, – как она и сказала, боги вступили в войну. – Чародей пожал плечами, но с явным беспокойством. – Я должен оценить обе стороны, Калам. Должен задавать вопросы. Должен получать ответы.
  
  – А Худ, значит, их даёт?
  
  Маг бросил на убийцу неуверенный, почти игривый взгляд:
  
  – Неохотно.
  
  – А что Худ от тебя получает взамен?
  
  Маг вскинул голову:
  
  – Пытался когда-нибудь вывернуть руку мертвецу? Не выходит же! – Его взгляд заметался между Каламом и Апсалар. – Слушайте. Помните игры, в которые играли Вал и Скрип? С Колодой Драконов? Идиоты они были, конечно, но и плевать. Суть в том, что они придумывали правила на ходу. Я делаю то же самое, ясно? Ох, боги, даже у гения вроде меня есть свои пределы!
  
  Солдат фыркнул, и Апсалар увидела, как он оскалил зубы.
  
  Чародей шагнул к нему:
  
  – Да хватит уже, Ураган! Ты ещё и этот твой треклятый каменный меч! – Он резко взмахнул рукой в сторону И'гхатана. – Этот запах тебе приятен?
  
  – А ещё приятней будет запах, если Высшего мага адъюнкта Тавор порубить на куски и подать запечённым лично Худу. – Фаларец потянулся к имасскому мечу, и его ухмылка стала шире. – Этим я сейчас и займусь…
  
  – Расслабьтесь, вы оба, – приказал Калам. – Ладно, Апсалар, мы все здесь, и это странно, но не настолько странно, как должно бы казаться. Не важно. – Он обвёл рукой себя, Быстрого Бена и Урагана. – Мы возвращаемся к Четырнадцатой армии. Точнее, вернёмся, когда обойдём город, а Бен проверит, что И'гхатан мёртв ровно настолько, насколько кажется…
  
  – Да мёртв он – это наверняка, – вклинился маг. – Но мы всё равно обойдём развалины. – Он указал пальцем на Апсалар. – Что до тебя, женщина, ты ведь не одна путешествуешь? Где они прячутся? И что они такое? Фамильяры?
  
  – Можно их и так назвать, – ответила она.
  
  – Где они прячутся? – не сдавался Быстрый Бен.
  
  – Сама не знаю. Где-то рядом, я подозреваю. Они… стеснительные.
  
  Больше она ничего не добавила и с удовлетворением заметила, как недовольно нахмурился чародей.
  
  – Куда ты направляешься, Апсалар? – спросил Калам.
  
  Она приподняла брови:
  
  – Ну, с вами поеду, конечно.
  
  Девушка заметила, что этот ответ им пришёлся не по вкусу, но возражений не прозвучало. Такое завершение этого этапа путешествия её более, чем устраивало. Ибо совпадало с её самым срочным заданием – последней жертвой, последним убийством. Единственным, которое нельзя было оставить без внимания.
  
  Она всегда знала, что Котильон – чрезвычайно изощрённый ублюдок.
  
  – Ладно, – проговорила сержант Хеллиан, – кто из вас хочет стать моим новым капралом?
  
  Неженка и Дохляк переглянулись.
  
  – Чего? – переспросил Неженка. – Из нас? Но у тебя же теперь есть Бальгрид и Тавос Понд. Или даже…
  
  – Мой взвод – мне и решать. – Она покосилась на остальных солдат. – Бальгрид – маг. И Тавос Понд тоже. – Хеллиан нахмурилась, глядя на обоих. – Я не люблю магов, они всегда исчезают как раз тогда, когда ты у них что-то хочешь спросить. – Её взгляд скользнул к другим двум солдатам. – Наш Может – сапёр. И тут уже нечего добавить. А Мазок – наш целитель. Так что остаётесь… – Хеллиан вновь перевела взгляд на близнецов, – …только вы двое.
  
  – Ладно, – сказал Неженка. – Я буду капралом.
  
  – Погоди-ка, – возразил Дохляк. – Я хочу быть капралом! Я его приказы выполнять не буду, сержант. Худа с два. Мозги-то у меня, а не у него…
  
  Неженка фыркнул:
  
  – Поэтому ты их и выкинул – не знал, к чему применить.
  
  – Ты – врун и обманщик, Неженка…
  
  – Цыц! – рявкнула Хеллиан и потянулась за мечом. Но опомнилась и вытащила нож. – Ещё хоть слово, и я себя порежу.
  
  Весь взвод в остолбенении уставился на неё.
  
  – Понимаете, я – женщина, и вот так мы разбираемся с мужчинами. Вы все – мужчины. Будете валять дурака, и я себе нож в руку всажу. Или в ногу. Или, скажем, сосок отрежу. И вам, ублюдки, придётся потом с этим жить. До конца своих дней будете жить с тем, что вы себя показали такими уродами, что Хеллиан себя изуродовала из-за вас.
  
  Все молчали.
  
  С улыбкой Хеллиан спрятала нож.
  
  – Хорошо. Ладно, Дохляк и Неженка, я приняла решение. Вы оба капралы. Готово.
  
  – Но если я захочу отдать приказ Дохляку…
  
  – Не получится.
  
  Дохляк поднял палец:
  
  – Постой, а что если мы отдадим разные приказы остальным?
  
  – Об этом не волнуйся, – заявил Может. – Мы вас всё равно слушать не собираемся. Вы оба – идиоты, но если сержант хочет вас сделать капралами – пусть. Нам плевать. Из идиотов выходят отличные капралы.
  
  – Вот и хорошо, – сказала, вставая, Хеллиан, – значит, решено. Не расходитесь, капитан хочет, чтобы мы были готовы выступать.
  
  Она пошла прочь, к гряде холмов. Размышляя.
  
  Капитан Сорт отобрала у неё Урба и сделала его сержантом. Безумие. Нет, конечно, старое правило о том, что из идиотов выходят отличные капралы, касалось и сержантов тоже, но с этим уж ничего не поделаешь. Можно пойти да и убить его, но тогда будут неприятности. Урб же здоровяк, а тело тут толком и негде спрятать. Значит, не здесь. Она оглядела изломанные скалы, кирпичи и черепки, которыми были устланы склоны.
  
  Нужно найти деревню. Там она обменяет свой нож – нет, так не пойдёт, он нужен, чтобы запугивать взвод, а то ещё взбунтуются. Можно, конечно, в следующий раз пригрозить что-нибудь себе ногтями выцарапать – глаза, например. Хеллиан посмотрела на свои ногти. Обломаны под корень. Вот ведь незадача…
  
  – Глянь на неё, – проворчал Может. – Нам приказала не расходиться, а сама? Тут же умелась. В холмы. И зачем? Чтобы ногти проверить. Ой-ой-ой, обломались! Ох, боги, нам в сержанты настоящая женщина досталась…
  
  – Она не настоящая женщина, – вступился за Хеллиан Неженка. – Ты её совсем не знаешь, сапёр. А вот мы с Дохляком знаем, это мы были двумя первыми дураками, которые вошли в храм в Картуле, когда весь этот кошмар и начался.
  
  – Ты о чём говоришь вообще? – заинтересовался Бальгрид.
  
  – Кто-то перебил всех жрецов в храме Д'рек, и мы первыми оказались на месте преступления. Да вы сами знаете, как всё это бывает. Это ведь был наш квартал, так? Только мы не могли заходить внутрь
  храмов, поэтому, конечно, мы и оказались виноваты. С другой стороны, когда здравый смысл вообще имел вес в Империи? Значит, нужно было нас куда-то отослать. В надежде, что нас там убьют и ничего не выплывет наружу…
  
  – Только что выплыло, – заметил Тавос Понд, почёсываясь под грубой, засохшей повязкой, которая укрывала половину его лица.
  
  – Ты о чём? – снова спросил Бальгрид. – А что это там делает сержант?
  
  Может гневно посмотрел на Мазка:
  
  – Он до сих пор глухой. Сделай что-нибудь!
  
  – Слух вернётся, – ответил целитель, пожимая плечами. – Большей частью. Просто нужно время.
  
  – В общем, – продолжил Неженка, – она не настоящая женщина. Она пьёт…
  
  – Верно, – вклинился Дохляк, – а почему она пьёт? Потому что боится пауков!
  
  – Это не важно, – возразил его брат. – А теперь она трезвая, и это плохо. Слушайте, все…
  
  – А? – переспросил Бальгрид.
  
  – Слушайте, все остальные, нужно просто, чтобы она не просыхала, и всё будет хорошо…
  
  – Идиот, – заявил Может. – Может, вы и не поймали тех, кто перебил этих ваших жрецов, потому что она была пьяная. В И'гхатане она хорошо управилась, забыли? Вы живы благодаря ей.
  
  – Это пройдёт, сапёр. Просто подожди. Нет, ты только глянь на неё – возится с ногтями!
  
  Геслер знал, что принимать тяжей в новый взвод – нелёгкое дело. Они ведь не думают нормально; да и вообще не факт, что они люди. Скорей уж, создания где-то посередине между живыми имассами и баргастами. А у него теперь четверо таких. Курнос, Смекалка, Ура Хэла и Подёнка. Смекалка смогла бы, наверное, перетянуть в состязании вола, да ещё и родом из Напана, хотя ярко-зелёные глаза явно откуда-то ещё затесались; а Курнос, похоже, взял себе за привычку терять части тела, и никак не разберёшь, ограничилось ли дело только носом и ухом. Ура была родом с Корелри и, небось, уже была подписана на Стену Бури, только потом спряталась на борту Джакатанского торговца, а значит, решила, что ничего и никому не должна. Подёнку просто было сбить с толку, но уже силы ей тоже было не занимать.
  
  А тяжёлая пехота вообще отличалась силой. Придётся заново учиться руководить взводом. Но если Ураган вернётся, ему они понравятся.
  
  В некотором смысле, перераспределить солдат по взводам – хорошая идея, Геслер только не был уверен, что капитан это вовремя делает. Это всё же работа Кулака Кенеба, и он бы наверняка решил распределить по другим взводам солдат, которые теперь стали – все до одного – ветеранами. Ладно, с этим пусть треклятые офицеры парятся. Сейчас Геслера больше всего беспокоило то, что у них толком не осталось ни оружия, ни доспехов. Вот налетит десятка два разбойников, и солнышку придётся выбелить ещё несколько малазанских косточек. Нужно выступать, догонять треклятую армию.
  
  Сержант взглянул на западную дорогу, которая шла по гряде. Хеллиан уже выбралась туда. Странная женщина, но, видно, знает своё дело, раз сумела вывести своих солдат живыми. Геслер не хотел оглядываться на И'гхатан. Каждый взгляд будил одни и те же образы: вот Истин взваливает на плечо взрывчатку и мчится навстречу дыму и огню. Скрипач и Спрут бегут назад, подальше от взрыва. Нет, не стоит этот проклятый город последнего взгляда.
  
  Что от него можно взять хоть на ломаную джакату стоящего? Леоман их заманил внутрь, превратил город в паутину, из которой не вырваться… только… мы ведь выбрались, правда? А сколько – не смогли?
  Капитан Фарадан Сорт им рассказала. Не меньше двух тысяч, выходит? И всё – чтобы перебить несколько сотен фанатиков, которые бы с радостью покончили с собой, не тронув больше никого, чтобы только восславить какую-нибудь глупость, за которую были готовы умереть. Так ведь и думают фанатики. То, что получилось ещё и малазанцев поубивать, только подсластило и так уже сладкое последнее угощенье. И всё ради того, чтобы у какого-нибудь бога глазки заблестели.
  
  И если что-то отполировать как следует, оно ведь тоже заблестит.
  
  Распухший глаз солнца оторвался от горизонта, уже почти пора выступать.
  
  Десять, может, и больше крысят. Все розовые, сморщенные, съёжились в старом ласточкином гнезде, которое взрывом сорвало со стены. Сжимая гнездо в руках, Флакон смотрел на них. Мать цеплялась за его левое плечо, морщила носик, будто раздумывала, а не прыгнуть ли – то ли к своим беспомощным детям, то ли вцепиться Флакону в шею.
  
  – Расслабься, дорогая моя, – прошептал маг. – Они мои настолько же, насколько и твои.
  
  Рядом послышался сдавленный хрип, затем взрыв смеха.
  
  Флакон гневно покосился на Улыбку:
  
  – Ты ничего не понимаешь, корова безмозглая!
  
  – Поверить не могу, что ты решил забрать с собой эту грязную тварь. Не спорю, она нас вывела, так оставь её теперь в покое. К тому же, ты же им никак жизнь сохранить не сможешь – она ведь их должна кормить, верно? А значит, должна искать еду. А где она её найдёт? Мы же сейчас выйдем на марш, дурень ты этакий!
  
  – Мы справимся, – упрямо ответил Флакон. – Они ведь стайные животные, крысы. Вдобавок, мы ведь уже набрали довольно еды – пока что много есть нужно только самой И'гхатан. Детёныши лишь сосут.
  
  – Прекрати, меня уже тошнит. В мире и так полно крыс, Флакон. Большую забирай, конечно, а остальных оставь птицам.
  
  – Она мне никогда этого не простит.
  
  Сидевший неподалёку Корик смерил взглядом бранящихся солдат, а затем поднялся.
  
  – Далеко не уходи, – сказал Смычок.
  
  Сэтиец-полукровка пробурчал что-то невнятное в ответ, а затем направился к северной, дальней оконечности плато, где землю испещрили широкие и глубокие ямы. Подойдя к краю одной из них, Корик взглянул вниз. Давным-давно здесь брали глину горшечники: тогда ещё вода залегала близко к поверхности. Когда она пересохла, в ямы стали сбрасывать мусор, в том числе – тела нищих и бездомных.
  
  В ямах у городских стен остались только выбеленные груды потрескавшихся на солнце костей среди обрывков погребальных саванов.
  
  Он ещё некоторое время постоял над безымянными останками, а затем спустился на дно по крошащемуся склону.
  
  Солдаты потеряли бóльшую часть костей, прикреплённых к доспехам и форме. Корик решил, что в самый раз будет для этих умерших жителей И'гхатана предложить им свои взамен. В конце концов, мы ведь проползли через кости самого города. И не можем даже измерить, чтó оставили позади.
  
  Остановившись по колено в костях, он огляделся. Да уж, фетишей здесь предостаточно. Удовлетворённо кивнув, Корик принялся собирать их.
  
  – Ты без доспехов почти голым кажешься.
  
  Капрал Битум скривился:
  
  – Да я и есть почти голый без доспехов, сержант.
  
  Улыбнувшись, Смычок отвёл глаза и нашёл взглядом Корика, который как раз принялся спускаться под землю. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Странный, скрытный человек. Впрочем, хочет лезть под землю – его дело. Главное, чтобы явился по сигналу, когда нужно будет выступить в путь.
  
  У костра Спрут выплеснул остатки чая, точнее отвара из полудюжины местных растений, который Флакон назвал вкусными, хоть и темнил что-то по поводу токсичности.
  
  Ещё несколько мгновений Смычок разглядывал свой взвод, а потом вновь принялся сбривать бороду, точнее кромсать обожжённые, вонючие волосы походным ножом – единственным оставшимся у него оружием.
  
  Одна из сирот решила никуда от него не отходить и теперь сидела напротив, смотрела на сержанта огромными глазами. Круглое личико было перемазано сажей, а из-под носа тянулись две мокрых, грязных дорожки. Губы она облизала так, что они кровоточили.
  
  Смычок остановился, прищурился, глядя на неё, затем поднял бровь:
  
  – Тебе нужно помыться, девочка. Придётся тебя бросить в первый же ручей, какой встретим по пути.
  
  Она скривилась.
  
  – Ничего не поделаешь, – продолжил он. – Малазанским солдатам Четырнадцатой армии предписано поддерживать определённый уровень чистоты. Пока что капитан не слишком придирается, но поверь мне, это ненадолго…
  
  Смычок замолчал, заметив, что девочка его уже не слушает. И смотрит не на него, а куда-то за его плечо. Сержант повернулся, чтобы проследить за её взглядом.
  
  Всадник, и ещё трое пеших. Спускаются по откосу с дороги, обходившей И'гхатан. И направляются к ним.
  
  Неподалёку, справа от Смычка, послышался голос Геслера:
  
  – Это Ураган – я его дуболомную походку всюду узнаю. И Бен с Каламом. А вот женщину на коне я не узнаю…
  
  Зато я её знаю.
  Смычок поднялся. Пошёл вверх по склону им навстречу. И услышал позади шаги Геслера.
  
  – Худ бы нас побрал, – проговорил Смычок, разглядывая сперва Апсалар, а затем Калама и Быстрого Бена. – Половина старого взвода. Все здесь.
  
  Быстрый Бен прищурился, глядя на Скрипача.
  
  – Ты побрился, – пробормотал маг. – Я даже вспомнил, насколько ты молод – борода из тебя сделала старика.
  
  Он помолчал, затем добавил:
  
  – Было бы здорово, если бы с нами здесь оказался Молоток.
  
  – Забудь, – отмахнулся Смычок. – Он там потихоньку жиреет в Даруджистане, и последнее, что хотел бы увидеть – наши уродливые рожи. – Он закашлялся. – И Паран, небось, тоже там. Положил ножки на стол да потягивает сольтанское.
  
  – А он оказался хорошим капитаном, – заметил через некоторое время чародей. – Кто бы мог подумать, а?
  
  Смычок кивнул в сторону женщины на коне:
  
  – Апсалар. А где же Крокус Новичок?
  
  Та пожала плечами:
  
  – Он теперь зовётся Резчиком, Скрипач.
  
  Вот-те раз.
  
  – Как бы там ни было, – продолжила она, – мы расстались некоторое время тому.
  
  Ураган шагнул ближе к Геслеру.
  
  – Мы его потеряли? – спросил он.
  
  Геслер отвёл глаза, затем кивнул.
  
  – Что случилось?
  
  Ответил Смычок:
  
  – Истин нас всех спас, Ураган. Сделал то, чего мы не могли сделать, но то, что следовало. И ни слова жалобы. Он пожертвовал ради нас жизнью. Хотел бы я, чтоб всё обернулось по-другому… – Он покачал головой. – Я знаю, тяжело, когда они такие молодые.
  
  По обожжённому солнцем лицу здоровяка катились слёзы. Он молча прошёл мимо них, вниз по склону в сторону лагеря малазанцев. Геслер посмотрел ему в спину, затем пошёл следом.
  
  Все молчали.
  
  – Я так и почувствовал, – проговорил через некоторое время Быстрый Бен. – Вы выбрались из И'гхатана, но Четырнадцатая уже ушла.
  
  Скрипач кивнул:
  
  – У них другого выхода не было. Чума надвигается с востока. К тому же, кто бы поверил, что можно выжить, если застрял в городе, охваченном огненным смерчем.
  
  – И как вам это удалось? – поинтересовался Калам.
  
  – Мы скоро выступаем, – сказал Скрипач, когда увидел, что на дорогу выбралась Фарадан Сорт. – По пути расскажу. И ещё: Бен, я хочу тебя познакомить с магом из моего взвода – он нас всех спас.
  
  – А мне что с ним делать? – спросил чародей. – Ручку ему пожать?
  
  – Не стоит, если не хочешь, чтоб тебя укусили.
  
  Ха! Только глянь на его лицо. Оно того стоило!
  
  Мост был сложен из чёрных камней, грубо отёсанных, но идеально подогнанных. Два фургона смогли бы проехать по нему бок о бок, однако по краям не было никаких ограждений, и кромка казалась изношенной, хрупкой, что вызывало у Парана невольную тревогу. Особенно в связи с тем, что под мостом не было ничего. Совсем ничего. Только бездонное море серой мглы. Серой мглы, которая пожирала и сам мост всего в двадцати шагах впереди; серой мглы, которая затмевала небо над головой.
  
  Недоношенный мир, мертворождённый. Холодный, липкий воздух, пахнущий приливными бассейнами. Паран потуже закутался в плащ.
  
  – Что ж, – пробормотал он, – примерно это я и видел.
  
  Призрачная фигура Вала, стоявшая у самого края массивного моста, медленно развернулась.
  
  – Вы здесь бывали прежде, капитан?
  
  – Видения, – ответил Паран. – Вот и всё. Нам нужно пересечь…
  
  – Да, – сказал мёртвый сапёр. – Чтобы попасть в позабытый мир. Принадлежит ли он Худу? Трудно сказать. – Взгляд полуприкрытых глаз призрака метнулся к Ганат. – Тебе стоило передумать, яггутка.
  
  Паран тоже оглянулся на женщину. Прочесть выражение её лица было невозможно, но в позе сквозило напряжение, лихорадочность в движении рук, поднявшихся, чтобы поглубже накинуть капюшон плаща, который она себе наколдовала.
  
  – Да, – отозвалась яггутка. – Стоило.
  
  – Это ведь более древнее место, чем Обители, да? – спросил Паран. – И ты его узнала, верно, Ганат?
  
  – Ответ на оба твоих вопроса: да. Это место принадлежит яггутам – оно из наших мифов. Так мы себе представляем нижний мир, Господин Колоды. Вердит'анат, Мост Смерти. Ты должен найти другую дорогу, Ганос Паран, чтобы отыскать тех, кого ищешь.
  
  Тот покачал головой:
  
  – Нет, боюсь, это именно та, что мне нужна.
  
  – Исключено.
  
  – Почему?
  
  Яггутка не ответила. Паран некоторое время колебался, затем сказал:
  
  – Это место открылось мне в видениях. Здесь я должен начать. Но… понимаешь, сны никогда не заходили дальше – я не мог разглядеть, что лежит там, на этом мосту. И получил лишь этот образ и знание, что только призрак сможет меня по нему провести. – Он взглянул на мглу, окутавшую каменный пролёт. – В конце концов, я пришёл к выводу, что толковать это можно двояко.
  
  – Толковать что? – переспросила Ганат.
  
  – Скудность этих видений. И предчувствие о том, как следует действовать. Я могу отбросить всё остальное и попытаться следовать им точно и без отклонений – из страха, что ошибка обернётся катастрофой. Или рассматривать неопределённость как открытую возможность и позволить своему воображению заполнить лакуны.
  
  Вал шевельнулся, будто сплюнул, но ничего не слетело с его губ.
  
  – Я так понимаю, капитан, что вы выбрали второе.
  
  Паран кивнул, затем снова обратился к яггутке:
  
  – В вашей мифологии, Ганат, кто или что стережёт этот мост?
  
  Она покачала головой:
  
  – Это пространство лежит под землёй, по которой ходит Худ. Он, вероятно, знает об этом мире, но не претендует на владычество над ним… и его обитателями. Это пространство первоначальное, Господин Колоды, – как и те силы, что живут здесь. Ошибочно полагать, будто смерть имела лишь одно-единственное проявление. Как и во всём прочем, слой здесь ложится на слой, и со временем самые глубокие, самые тёмные – забываются, однако они придали форму всему, что наросло на них сверху. – Некоторое время яггутка молча разглядывала Парана, затем добавила: – Ты взял с собой отатараловый меч.
  
  – Неохотно, – признался капитан. – Чаще всего я его держу под землёй, закопанным у задней стены усадьбы Колла в Даруджистане. Удивлён, что ты его почувствовала – ножны сработаны из бронзы и железа, чтобы сдержать его силу.
  
  Яггутка пожала плечами:
  
  – Эта защита несовершенна. Обитатели здешнего мира – если мифы не лгут, а они никогда не лгут, – предпочитают чародейству грубую силу. Так что меч останется просто мечом.
  
  – Что ж, я и не собирался его использовать.
  
  – Так что? – проговорил Вал. – Просто пойдём по мосту и посмотрим, что за нами прибежит? Капитан, я, может, и сапёр, да ещё и мёртвый, но даже мне кажется, что это плохая идея.
  
  – Ещё какая, – сказал Паран. – Я задумал кое-что другое.
  
  Он вытащил из мешка небольшой предмет, округлый и со спицами, который затем бросил на землю.
  
  – Думаю, уже скоро, – проговорил Паран. – Им сказали держаться рядом.
  
  В следующий миг из мглы позади них послышался шум: топот копыт, тяжёлый стук массивных колёс. Из тумана вынырнула упряжка лошадей, – они вскидывали головы, брызгали пеной и дико косили глазами – а следом появился и шестиколёсный фургон. За резные украшения на боках цеплялись охранники, некоторые пристегнулись к нему кожаными ремнями. Сжимая в руках обнажённые клинки, они яростно вперяли взгляды во мглу вокруг.
  
  Возница натянул поводья, издал протяжный крик. Кони били копытами, вся упряжка встала на дыбы, и огромный фургон со скрипом и скрежетом остановился.
  
  Стражники отцепились, спрыгнули и установили охранный периметр, направив во все стороны взведённые арбалеты. Возница на козлах поставил тормоз, обмотал поводья за ручку, а затем вытащил фляжку и осушил её семью последовательными глотками. Отрыгнув, он закупорил её, сунул обратно в карман, а потом спустился вниз. Возница открыл боковую дверцу как раз в тот момент, когда Паран заметил движение за вырезанным в ней окошком.
  
  Наружу выбрался дюжий мужчина в насквозь промокших шелках, по его пухлым ручкам и круглому лицу градом катился пот.
  
  Паран заговорил:
  
  – Вы, должно быть, Карполан Демесанд. Я – Ганос Паран. Благодарю вас за столь скорое прибытие. Однако, зная репутацию Тригалльской торговой гильдии, я, разумеется, вовсе не удивлён.
  
  – И совершенно верно! – ответил толстяк и расплылся в широкой улыбке, так что показались золотые коронки, унизанные мелкими бриллиантами. Улыбка эта, впрочем, померкла, как только представитель гильдии увидел мост. – Ох, батюшки…
  
  Карполан жестом подозвал двух охранниц – пардиек, покрытых страшными шрамами.
  
  – Нисстар, Артара, будьте добры подойти к краю тумана на мосту. Осмотрите внимательно края – без ограждений дорога нас ждёт опасная. – Маленькие блестящие глазки вновь нашли Парана. – Господин Колоды, простите меня, но я совершенно изнемог! О, как эта ужасная земля испытывает силы бедного старого Карполана Демесанда! После этого задания мы должны скорей вернуться на драгоценную родину, континент Генабакис! Лишь трагедии терзают Семь Городов – только взгляните, как я похудел! А всё потрясения! Тяготы! Дурное питание! – Карполан щёлкнул пальцами, и из фургона явился слуга, ловко удерживавший одной рукой на весу поднос с кубками и хрустальный графин, другой – отворяя дверцу. – Подходите же, друзья мои! Да не вы, треклятые пайщики! На страже стойте, глупцы! Тут водятся твари,
  а вы сами знаете, что бывает, когда приходят твари!
  Нет, я обращался к своим почтенным гостям! Ганосу Парану, Господину Колоды, его призрачному спутнику и яггутской чародейке – присоединитесь же ко мне, о жутковатая троица, когда я подниму сей последний мирный тост… прежде чем начнётся катавасия!
  
  – Благодарю за приглашение, – проговорил Вал, – но поскольку я призрак…
  
  – Вовсе нет! – вклинился Карполан Демесанд. – Знайте же, что вблизи от моего оборудования, вы не испытаете проклятья бесплотности – отнюдь! И поэтому, – он передал кубок сапёру, – пейте, друг мой! И вновь насладитесь великолепным ощущением вкуса, не говоря уж о других эффектах спиртного!
  
  – Ну, как скажете, – проворчал Вал, принимая кубок. Он отхлебнул вина, и выражение призрачного лица просветлело. – Нижние боги! Сработало, торговец! Думается, я теперь всегда буду болтаться возле этого фургона!
  
  – Увы, друг мой, эффект сей рано или поздно сойдёт на нет. Иначе мы бы оказались носителями невероятного бремени, как вы сами понимаете! Теперь вы, чародейка, прошу, очарование мириада оттенков вкуса этого вина наверняка не оставит вас равнодушной.
  
  С поклоном Карполан протянул ей кубок. Ганат выпила, а затем оскалила клыки. Паран счёл, что это улыбка.
  
  – Бик'трара – ледовый цвет! Вы, видимо, переходили яггутский ледник в прошлом, раз сумели собрать столь редкостные растения.
  
  – Совершенно верно! Яггутские ледники, да и многие другие места, смею вас заверить! Позвольте объяснить: Тригалльская торговая гильдия странствует по Путям – чего не делает ни одно другое купеческое объединение в целом мире! Потому услуги наши – весьма дороги. – Карполан подмигнул Парану. – Весьма, как хорошо известно Господину Колоды. Кстати, раз уж о том зашла речь, надеюсь, оплату вы захватили?
  
  Паран кивнул. И тригаллец протянул ему третий кубок:
  
  – Вижу, вы захватили собственного коня, Господин Колоды. Что же, поедете рядом с нами?
  
  – Думаю, да. А в чём проблема?
  
  – Сложно сказать – мы пока не ведаем, с чем столкнёмся на этом мрачном мосту. В любом случае, лучше вам скакать рядом, если только не хотите сами заботиться о своей безопасности, но в таком случае, зачем вообще нанимать нас?
  
  – Нет-нет, ваша защита мне понадобится наверняка, – поспешно проговорил Паран. – Поэтому я и заключил контракт с вашей гильдией в Даруджистане.
  
  Он отхлебнул вина и почувствовал, что у него закружилась голова.
  
  – Впрочем, – добавил он, глядя на золотистую жидкость, – если я ещё глоточек сделаю, могу уже и не удержаться в седле.
  
  – Лучше привяжите себя покрепче, Ганос Паран. К стременам и к седлу. И уже положитесь на мой опыт: подобные странствия лучше совершать, напившись… или накурившись дурханга. Или и то, и другое. Теперь же я должен начать приготовления – хоть я никогда прежде и не бывал на этом Пути, начинаю подозревать, что сей ужасный мост подвергнет нас нешуточным испытаниям.
  
  – Если не возражаете, – проговорила Ганат, – я поеду с вами внутри.
  
  – С радостью вас приму – и смею посоветовать: приготовьтесь обратиться к силе своего Пути, на случай, если возникнет в том нужда.
  
  Паран смотрел, как оба забрались обратно в фургон, а затем перевёл взгляд на Вала.
  
  Сапёр допил вино из кубка и поставил его обратно на поднос, который по-прежнему держал слуга – старик с покрасневшими веками и седыми волосами, словно опалёнными на концах.
  
  – Сколько же таких рейсов ты совершил? – спросил его Вал.
  
  – Больше, чем могу сосчитать, сэр.
  
  – Я так понял, этот Карполан Демесанд – Высший маг.
  
  – Как есть, сэр. И за это мы, пайщики, благословляем его ежедневно.
  
  – Не сомневаюсь, – проворчал Вал и повернулся к Парану: – Если пить больше не будете, капитан, так поставьте. Нам с вами надо потолковать.
  
  Паран рискнул пригубить вина ещё раз, а затем вернул кубок на поднос и последовал за Валом, который зашагал к опоре моста.
  
  – Что задумал твой призрачный ум, сапёр?
  
  – Много чего, капитан, но начнём лучше с начала. Знаете, когда я швырнул «ругань» тогда, в Коралле, я уж решил – это всё. Видит Худ, выбора у меня не было, так что я бы снова так поступил, если бы пришлось. В общем… – Вал помолчал, затем продолжил: – …некоторое время была только… темнота. Иногда лишь проблески чего-то вроде света, вспышки сознания. – Сапёр покачал головой. – Такое чувство, будто… – Он посмотрел в глаза Парану. – Будто мне некуда было идти. Моей душе, то есть. Совсем некуда. И уж поверьте, это чувство не из приятных.
  
  – Но потом, – заметил Паран, – оказалось, что есть куда.
  
  Вал кивнул, пристально глядя на мглу впереди.
  
  – Сперва услышал голоса. А потом… старые друзья вынырнули из тьмы. Знакомые лица, говорю же, друзья. Но не все. Вы поймите, капитан, ещё до вашего прихода многие из «Мостожогов» были редкостными ублюдками. Когда солдат проходит через такое, через что мы прошли – в Рараку, в Чернопёсьем лесу, выходит потом либо одним, либо другим. Либо ты повержен во прах, либо убеждён, что сама Императрица поклоняется тому, что у тебя из задницы вылезает. И не только Императрица – все остальные тоже. Ну, у меня на таких ублюдков при жизни никогда времени не было – а теперь придётся с ними вечность коротать.
  
  Паран некоторое время молчал, размышляя, затем сказал:
  
  – Продолжай.
  
  – Нас, «Мостожогов», ждёт ещё работёнка, и некоторым из нас это не нравится. То есть, мы ведь мёртвые, так? Само собой, хорошо помочь друзьям, которые ещё живы, или даже всему человечеству, если до этого дойдёт, а, как ни грустно, до этого и дойдёт. Но всё равно вылезают вопросы, на которые никак не ответить.
  
  – Например?
  
  Сапёр скривился:
  
  – Проклятье, звучит паршиво, но… а нам-то что с того? Оказались в армии мертвецов посреди моря, которое прежде было пустыней. Мы все уже отвоевались, закончен бой и всё такое, а тут вдруг оказывается, что нам предстоит поход, да ещё и неблизкий. Дольше, чем себе можно представить. Но это ведь теперь наша дорога, верно?
  
  – И куда же она ведёт, Вал?
  
  Тот вновь покачал головой:
  
  – Что значит – умереть? Что значит взойти?
  Мы ведь не наберём десять тысяч поклонников среди живых, верно? Я к чему: у всех нас, мёртвых солдат, общего только одно – никому из нас не хватило везения или сноровки, чтоб уцелеть в бою. Мы – воинство неудачников. – Вал хохотнул. – Вот это надо запомнить, пересказать потом ублюдкам. То-то они взовьются.
  
  Паран оглянулся на фургон. По-прежнему, ничего не происходило, только слуга тоже забрался внутрь. Капитан вздохнул:
  
  – Взошедшие, Вал… не так-то просто объяснить их роль. Мне ещё самому только предстоит найти стоящее объяснение, что такое Восхождение, среди всех учёных трактатов, над которыми я корпел в библиотеках и архивах Даруджистана. В общем, пришлось придумать собственную гипотезу.
  
  – Ну, говори, капитан.
  
  – Ладно, начнём вот с чего: Взошедшие, которые находят себе поклонников, становятся богами, но эта связь работает в обе стороны. Взошедшие без поклонников, в некотором смысле, раскованы, свободны. Или «Независимы» на языке Колоды Драконов. Дальше: боги, которые имели когда-то поклонников, но затем их лишились, по-прежнему Взошедшие, но, по сути, выхолощенные, кастрированные. И такими останутся, пока поклонение не возобновится. Для Старших богов это означает кровь, пролитую на их священную или некогда освящённую землю. Для более примитивных духов всё может обернуться проще – вспомнить или заново обрести своё имя, или иным образом пробудиться. Только учти, что всё это не имеет никакого значения, если Взошедшего по-настоящему и взаправду уничтожили. В общем, возвращаясь назад, Взошедшие – боги или не боги – обладают определённой силой. Чародейской или силой характера – или ещё какой-то. И похоже, это означает, что они обладают необычной степенью эффективности…
  
  – Степенью чего?
  
  – С ними лучше не связываться, а то костей не соберёшь, я об этом. Смертный врежет кому-то и в лучшем случае нос сломает. Если Взошедший кому-то врежет, тот собой дырку в стене сделает. Я не в буквальном смысле, хотя и так бывает. Сила – не обязательно физическая, но сила воли. Когда Взошедший действует, волны идут по… всему. Поэтому они столь опасны. К примеру, до изгнания Фэнера Трич был Первым героем, так раньше называли Взошедших, Первым героем – и только. Бóльшую часть времени проводил в схватках с другими Первыми героями, а ближе к концу просто бродил в своём обличье одиночника. Если бы ничего особенного не случилось с Тричем в этом облике, он бы рано или поздно потерял статус Взошедшего, сила растворилась бы в примитивном зверином сознании тигра-переростка. Но случилось особенное – даже две вещи. Фэнера изгнали, а самого Трича – убили. И эти два события всё изменили.
  
  – Ладно, это всё просто прекрасно, – пробормотал Вал. – А гипотезу свою ты когда расскажешь, капитан?
  
  – У всякой горы есть вершина, Вал, и в истории были многие и многие горы – больше, чем мы себе можем представить, как мне кажется, – горы людей, яггутов, т'лан имассов, эрес'алей, баргастов, треллей и так далее. Да не просто горы – целые гряды! Я полагаю, что Восхождение – это естественный феномен, неизбежный закон вероятности. Возьми массу людей – где угодно, любого рода-племени, и рано или поздно накопится давление и возникнет гора, а у неё будет вершина. Вот почему столь многие Взошедшие становятся богами – со сменой поколений имена великих героев обретают святость, а сами герои становятся представителями давно утраченного золотого века. Такие дела.
  
  – В общем, если я тебя правильно понял, капитан, – признаюсь, это было нелегко, и никогда легко не было – давление сейчас огромное, и поэтому стало слишком много Взошедших, и всё пошло наперекосяк.
  
  Паран пожал плечами:
  
  – Может и так показаться. Наверное, всегда и кажется. Но всё утрясается – рано или поздно. Горы сталкиваются, вершины рушатся, забываются, рассыпаются в прах.
  
  – Капитан, ты что, собрался новую карту вставить в Колоду Драконов?
  
  Паран долго смотрел на призрака, а затем сказал:
  
  – Во многих Домах уже существует роль Солдата…
  
  – Но нет Независимых солдат, капитан. Нет… нас.
  
  – Ты сам сказал, что вас ждёт долгий поход, сапёр. Откуда ты это знаешь? Кто ведёт вас?
  
  – На это у меня нет ответа, капитан. Поэтому мы и решили, что нашей платой за эту сделку будет… что если ты смастеришь для нас карту, это будет, ну, словно пригоршню муки бросить на невидимую паутину.
  
  – Часть сделки? Ты мог бы это с самого начала упомянуть, Вал.
  
  – Нет, всегда лучше сказать, когда уже слишком поздно.
  
  – Для вас – да. Ладно, я об этом подумаю. Не скрою, ты меня заинтриговал. Особенно потому, что я не думаю, что тобой и всей вашей призрачной армией кто-то напрямую манипулирует. Подозреваю, вас зовёт сила куда более эфемерная, более первичная. Природная сила, словно давно забытый закон, заново восстановленный в силе, и вам – предстоит его исполнить. Рано или поздно.
  
  – Это интересная мысль, капитан. Всегда знал, что у тебя есть мозги, теперь хоть начал понимать, на что они годятся.
  
  – А теперь позволь задать тебе вопрос, Вал.
  
  – Ну, попробуй.
  
  – Долгий поход, который вас ждёт. Эта дорога – на войну, не так ли? Против кого?
  
  – Скорей уж, против чего…
  
  Позади послышался шум: пайщики принялись запрыгивать обратно на фургон, шелест ремней и звон пряжек, когда около дюжины мужчин и женщин принялись пристёгиваться к бортам. Кони вдруг встревожились, вскинули головы, начали бить копытами, раздувать ноздри. Возница вновь взял в руки поводья.
  
  – Эй, вы двое! – прорычал он. – Пора.
  
  – Я, наверное, сяду рядом с возницей, – заявил Вал. – Капитан, как и сказал этот Высший маг, лучше скачи рядом. Привести нас сюда я смог, но вот, что нас ждёт, понятия не имею.
  
  Кивнув, Паран направился к своему коню, а Вал забрался на козлы. Пардийки вернулись со своего поста у грани тумана и заняли места по бокам крыши, проверяя свои тяжёлые арбалеты и запас стрел с широкими наконечниками.
  
  Паран запрыгнул в седло.
  
  Ставенка на боковой дверце был открыта, и капитан увидел внутри блестящее, круглое лицо Карполана Демесанда.
  
  – Мы едем с опасно высокой скоростью, Ганос Паран. Если некая трансформация свершится с конём, на котором ты скачешь, лучше оставь его.
  
  – А если «некая трансформация» постигнет меня?
  
  – Что ж, мы сделаем всё возможное, чтобы не оставлять тебя.
  
  – Это обнадёживает, Карполан Демесанд.
  
  Краткая улыбка, и ставенка захлопнулась.
  
  Возница вновь протяжно завыл и щёлкнул поводьями. Лошади рванулись вперёд, потащив за собой экипаж. Вперёд. На каменный мост.
  
  Паран скакал рядом, напротив одного из пайщиков. Тот дико, почти безумно ухмыльнулся, сжимая в руках массивный арбалет малазанской работы.
  
  Процессия поднялась по склону и устремилась во мглу.
  
  Окутавшую отряд со всех сторон мягкой стеной.
  
  Дюжина ударов сердца – затем хаос. С обеих сторон явились охрянокожие твари, словно сидели в засаде под мостом. Длинные руки с когтями, короткие, обезьяньи ноги, маленькие головы с мощными клыками. Твари бросались на фургон, пытаясь стащить с него пайщиков.
  
  Крики, гулкий звук арбалетных стрел, впивающихся в тело, шипящие от боли твари. Конь Парана встал на дыбы, молотя передними ногами одного из зверей. Выхватив меч, Паран наотмашь полоснул клинком по спине твари, вырывавшей крупные куски мяса из левого бедра ближайшего пайщика. Плоть и мышцы разошлись, показались рёбра. Затем хлынула кровь. Взвизгнув, тварь отпустила жертву и упала.
  
  Новые звери добрались до фургона, и Паран увидел, как одну из пайщиц сорвали с места, услышал, как она сквернословит, падая на камни, а затем женщина пропала под грудой гладкокожих тел.
  
  Капитан развернул коня и подъехал к извивающейся груде.
  
  Никакого умения не потребовалось – просто наклонился в седле и руби, коли, убивай, пока наконец не упало последнее тело.
  
  Женщина на камнях выглядела так, словно её пожевала, а затем выплюнула акула. Но пайщица была ещё жива. Паран вложил меч в ножны, спешился и забросил оторопевшую, кровоточащую женщину на плечо.
  
  Тяжелей, чем казалось на первый взгляд. Паран сумел устроить её на спине коня, затем вновь запрыгнул в седло.
  
  Фургон уже скрылся во мгле, оставляя за собой охряные тела. Задние колёса то и дело подпрыгивали, переезжая трупы тварей.
  
  А между Параном и экипажем – полсотни или даже больше жуткий созданий. Они уже развернулись, вскинули когти. Капитан вновь выхватил меч и вогнал каблуки в бока коню. Скакун возмущённо фыркнул, затем рванулся вперёд. Ногами и грудью он отшвыривал в стороны тела, а Паран рубил направо и налево, видел, как отлетали в стороны конечности, раскалывались черепа. Когтистые руки сомкнулись на теле пайщицы и попытались стащить его с коня. Вывернувшись назад, Паран принялся полосовать их, пока руки не отдёрнулись.
  
  И тут ему на колени приземлилась тварь.
  
  Горячее дыхание, запах переспелых персиков. Загнутые клыки разошлись – треклятая тварь была готова впиться в лицо Парану.
  
  Но он ударил её лбом, налобье шлема разбило нос и врезалось в зубы. В глаза, нос и рот Парана хлынула кровь.
  
  Тварь повалилась назад.
  
  Паран ударил мечом сверху, обрушив навершие на череп жуткого создания. И проломил его, так что из ушей брызнули тонкие струйки крови. Высвободив оружие, он столкнул труп в сторону.
  
  Конь продолжал нестись вперёд, визжа, когда когти и клыки полосовали его грудь и бока. Паран склонился к шее скакуна, размахивая мечом, чтобы защитить его.
  
  А потом всё закончилось, и конь перешёл на карьер, а затем пустился галопом. И вдруг впереди возникла потрёпанная задняя стенка фургона. На которой не было ни одной твари. Паран натянул поводья, чтобы замедлить бег коня, и поскакал вровень с фургоном. Жестом привлёк внимание ближайшего пайщика.
  
  – Она ещё жива… забери её…
  
  – Да ну? – ответил тот, затем повернулся и сплюнул блестящую алую мокроту.
  
  Паран увидел, что кровь хлещет из рваной раны на ноге пайщика, и толчки становятся всё слабее.
  
  – Тебе нужен целитель – и срочно…
  
  – Слишком поздно, – ответил пайщик, наклонившись, чтобы забрать бесчувственную женщину со спины коня. Сверху протянулись руки и приняли у него ношу. Умирающий обвис у борта фургона, а затем улыбнулся Парану окровавленными губами.
  
  – Это пик, – произнёс он. – Удваивает мою цену… надеюсь, треклятая жена будет довольна.
  
  При этом он неуклюже возился с пряжкой ремня, а затем наконец расстегнул её. В последний раз кивнув Парану, он разжал руки и упал.
  
  Ударился, покатился и… ничего.
  
  Паран оглянулся, уставился на неподвижное тело на мосту. Твари уже подбирались к нему. Ох, боги, эти люди совсем рассудок потеряли.
  
  – Стебар заработал пик! – выкрикнул кто-то на крыше фургона. – У кого есть его фишки?
  
  Другой голос ответил:
  
  – Держи, точно в тютельку… Как там Тирсс?
  
  – Выживет, бедняжка, только красивой уже не будет.
  
  – Зная её… она бы предпочла пик.
  
  – Вот и нет, Эфрас, у неё же родни нет. Какой толк от пика, если нет семьи?
  
  – Смешной ты, Йорад, и сам того не понимаешь.
  
  – Да что я такого сказал-то?
  
  Фургон продолжал дико качаться и подпрыгивать, но уже медленнее, поскольку на дороге стали всё чаще возникать груды мусора. Куски ржавых доспехов, сломанное оружие, груды одежды…
  
  Поглядев вниз, Паран увидел старую доску для игры в «Корытца» – расколотую и погрызенную, словно какая-то тварь пыталась её съесть. Выходит, даже здесь, в призрачном нижнем мире, водятся создания, которым нужна пища. А значит – живые. Значит, они не отсюда родом. Пришлые, как и мы сами.
  Капитан задумался о всех прочих чужаках в этом мире – тех, что пали в битве с ордой охряных тварей. Как они здесь очутились? Случайно? Или, как и сам Паран, пытались зачем-то пересечь этот треклятый мост?
  
  – Вал!
  
  Призрак, сидевший рядом с возницей, наклонился вперёд:
  
  – Капитан?
  
  – Откуда ты узнал об этом мире?
  
  – Ну, это ведь ты к нам пришёл, верно? Я думал, ты о нём всё знаешь.
  
  – Глупость какая-то. Ты вёл, я шёл за тобой, помнишь?
  
  – Ты хотел попасть туда, куда уходят древние создания, – и вот мы здесь.
  
  – Но где это – здесь?
  
  Пожав плечами, сапёр вновь откинулся на козлах.
  
  Паран решил, что вот это и плохо, когда доверяешься чутью. Откуда оно приходит и чем питается – поди знай.
  
  Проехав около трети лиги по неизменно поднимавшемуся полотну моста, они выбрались на более чистое место, мусор исчез, а мгла, хоть и оставалась такой же густой, немного просветлела, словно невидимое белопламенное солнце поднялось над горизонтом. Если в этом мире вообще был горизонт. Паран знал, что далеко не все Пути играют по одним и тем же правилам.
  
  Возница вдруг разразился проклятьями и резко натянул поводья, упершись ногой в рычаг тормоза. Паран тоже остановился рядом с фургоном.
  
  Впереди темнела цельная, большая груда – завал, окружённый россыпью обломков.
  
  Фургон.
  
  Некоторое время все молчали, затем из раструба на крыше экипажа послышался голос Карполана Демесанда:
  
  – Нисстар, Артара, будьте добры, осмотрите препятствие.
  
  Паран спешился, продолжая сжимать в руках обнажённый меч, и присоединился в пардийкам, которые осторожно двинулись к обломкам второго фургона.
  
  – Это же тоже Тригалльская торговая гильдия, верно? – тихо спросил Паран.
  
  – Тс-с-с.
  
  Они подошли к фургону. Паран остался позади, а пайщицы, обменявшись знаками на языке жестов, начали обходить его с разных сторон с арбалетами наготове. В следующий миг обе скрылись с глаз.
  
  Огромный экипаж лежал на боку, так что крыша оказалась обращена к Парану. Одного из задних колёс не было. Медные листы крыши казались покорёженными, в некоторых местах их просто сорвали, в других на металле красовались порезы и выбоины. На двух ближайших поручнях ещё болтались обрывки кожаных ремней.
  
  Одна из пардиек вдруг возникла сверху, замерла у провала боковой дверцы, затем присела, чтобы заглянуть внутрь фургона. В следующий миг она скрылась внизу. Вторая пайщица вышла с другой стороны экипажа. Паран присмотрелся к ней. Нос сломан, судя по всему, недавно, под глазами ещё видны кровоподтёки. И в этих глазах теперь стоял страх.
  
  Позади появились Карполан Демесанд и Ганат, а за ними медленно шагал Вал.
  
  Паран обернулся и всмотрелся в бледное, невыразительное лицо Высшего мага.
  
  – Вы узнаёте этот фургон, Карполан?
  
  Тот кивнул:
  
  – Госпожа Дарпарет Вайд. Пропала без вести со всеми своими пайщиками два года назад. Ганос Паран, я должен всё обдумать, ибо она превосходила меня в чародейском искусстве. Я глубоко опечален сим открытием, ведь она была мне другом. Опечален – и встревожен.
  
  – Вы помните цель её последнего рейса?
  
  – О, прозорливый вопрос. Обычно… – Торговец помолчал, сложив руки под животом, но продолжил: – Обычно таковые подробности считаются тайной и собственностью Тригалльской торговой гильдии, ибо, как вы сами, несомненно, понимаете, конфиденциальность – одна из тех услуг, за которые нам и платят клиенты, в полной уверенности, что мы ничего и никому не расскажем. Тем не менее, в данном случае я бы выделил два основания для нарушения секретности. Первое: похоже, что если мы продолжим путь, столкнёмся с той же силой, которая погубила Дарпарет. Второе: с этим своим последним заданием она не справилась. И мы, как я полагаю, не желаем повторить её судьбу. Соответственно, здесь и сейчас мы объединим свои дарования, во-первых, чтобы определить, какая сила уничтожила её отряд, а во-вторых, чтобы, насколько возможно, защититься от этого врага.
  
  Вновь показалась вторая пардийка. Увидев Карполана, она остановилась и покачала головой.
  
  – Тела исчезли, – проговорил Паран. – Может, конечно, голодные твари, которых мы повстречали раньше, убрали за собой…
  
  – Не думаю, – проговорила Ганат. – Подозреваю, они слишком боятся того, что ждёт впереди, и не рискуют заходить дальше по мосту. В любом случае: этот фургон разгромило создание куда более крупное и сильное. Если у этого моста есть истинный страж, я полагаю, с ним и столкнулись эти несчастные путники.
  
  Паран нахмурился:
  
  – Ганат. Зачем здесь страж? Такое бывает только в сказках. Как часто кто-то или что-то пытается пересечь этот мост? Нечасто, должно быть, а значит, у этого стража будет полно свободного времени. Почему бы просто не уйти прогуляться? Если только у этого создания есть мозги, такой зарок сведёт его с ума…
  
  – Настолько, чтобы рвать в клочья всё, что только увидит, – проговорил Вал.
  
  – Скорей уж – настолько, что он до смерти хочет, чтобы его за ушком почесали, – парировал Паран. – Бред какой-то. Живым существам нужна еда, нужна компания…
  
  – А что если у стража есть хозяин? – спросила Ганат.
  
  – Это ведь не Обитель, – возразил Паран. – Здесь нет господина, нет хозяина.
  
  Карполан хмыкнул, затем проговорил:
  
  – Вы в этом уверены, Ганос Паран?
  
  – Да. Более или менее. Этот мир погребён, забыт.
  
  – Тогда, быть может, – задумчиво произнёс Карполан, – кому-то следует сообщить об этом стражу: что задание его более не имеет смысла. Иными словами, избавить его от зарока.
  
  – Если только вообще существует такой страж, – не сдавался Паран, – а не, например, здесь произошло случайное столкновение двух сил, которые двигались в одном и том же направлении.
  
  Маленькие глазки тригалльца сузились:
  
  – Вы знаете об этом больше, чем говорите, Ганос Паран.
  
  – Так каково было задание Дарпарет Вайд?
  
  – Ах, вот оно что, нам предстоит обменяться секретами. Хорошо. Насколько я помню, клиент происходил из Даруджистана. Конкретно – из дома Орров. Представляла его женщина, племянница покойного Тюрбана Орра. Госпожа Седара.
  
  – А само задание?
  
  – Похоже, в этом мире обитают многие сущности, силы давно забытые, потерянные во тьме веков. Задание касалось определения и описания этих существ. Поскольку госпожа Седара сопровождала рейс, иных подробностей я не знаю. Вероятней всего, она знала, чтó ищет. Теперь, Ганос Паран, ваш черёд.
  
  Паран нахмурился ещё сильней, подошёл ближе к разбитому фургону. Осмотрел разрывы и выбоины на медных листах крыши.
  
  – Мне всегда было интересно, куда они отправились, – проговорил он, – и в конце концов я понял, куда они пошли. – Капитан обернулся к Карполану Демесанду. – Не думаю, что здесь есть страж. Думаю, что на этом мосту встретились путники, которые двигались в одном и том же направлении. Не повезло Дарпарет и Седаре Орр. Ибо этот фургон разгромили два Пса Тени.
  
  – Вы в этом уверены?
  
  Да. Я их чую. Моих… родичей.
  
  –
  Нужно будет его отодвинуть к краю моста, наверное.
  
  – Один вопрос, – сказал Карполан Демесанд. – Что произошло с телами?
  
  – Псы частенько тягают и швыряют своих жертв. Едят тоже, но обычно просто с удовольствием убивают – а в тот момент оба были разъярены и взвинчены. Ибо их только что освободили из Драгнипура, меча Аномандра Рейка.
  
  – Невозможно! – взорвался Высший маг.
  
  – Нет, просто чрезвычайно трудно.
  
  – Откуда вам это известно? – требовательно спросил Карполан.
  
  – Я сам их освободил.
  
  – Значит… вы в ответе за это.
  
  Паран обернулся к толстому тригалльцу, взглянул в его суровые, опасные глаза.
  
  – К своему великому сожалению. Видите ли, Псам там было не место. В Драгнипуре. Как и мне. В то время я не знал, куда они убегут, да что там – не знал даже, убегут ли вообще. Казалось, что я отправил их в небытие – в саму Бездну. Как выяснилось, – добавил он, вновь глядя на разбитый фургон, – для этого они и были мне нужны, именно для этого – проторить дорогу. Разумеется, лучше было бы, если б они никого не встретили по пути. Легко забыть, какими они могут быть злобными…
  
  Карполан Демесанд повернулся к своим пайщикам:
  
  – Спускайтесь все! Нужно расчистить дорогу!
  
  – Капитан, – пробормотал Вал, – что-то вы меня пугаете.
  
  Изломанный фургон затрещал, затем соскользнул с края моста и канул во мглу. Все пайщики собрались на краю моста, ждали какого-то звука снизу. Тишина. По приказу Карполана Демесанда они вернулись на свои места.
  
  Похоже, Высший маг был совершенно не настроен поддерживать праздную беседу с Параном, и даже яггутская чародейка косо посмотрела на капитана, прежде чем скрыться внутри экипажа. Ганос вздохнул. Вот так всегда бывает, когда приносишь дурные вести, – если придёт беда, вряд ли к нему потянутся теперь бесчисленные руки помощи. Паран вновь забрался в седло и подобрал поводья.
  
  Они продолжили путь. В какой-то момент фургон покатился вниз – мост оказался длиной не меньше лиги. Трудно было сказать (если только не нашёлся бы желающий спуститься под настил), удерживают ли его какие-то опоры или массивная конструкция просто висит в воздухе над бесконечной мглистой пустотой.
  
  Впереди начала вырисовываться какая-то тень. Подъехав ближе, они увидели огромные врата, установленные в конце моста: толстые у основания боковины опасно накренились, чтобы принять на себя вес громадного архитрава. Камни густо поросли мхом.
  
  Карполан остановил фургон перед воротами и, как и прежде, послал вперёд двух пардиек. Когда обе вернулись – целыми и невредимыми – чтобы сообщить, что дорога впереди свободна, насколько можно разглядеть, экипаж покатился внутрь.
  
  И остановился сразу за воротами, поскольку передние лошади в упряжке вбежали в мутные воды какого-то озера или моря.
  
  Паран подъехал к берегу. Нахмурившись, он посмотрел направо и налево, вглядываясь в линию воды. С козел послышался голос Вала:
  
  – Что-то не так, капитан?
  
  – Да. Озеро – вот что не так.
  
  – Почему?
  
  – Его здесь не должно быть.
  
  – Вы-то откуда знаете?
  
  Спешившись, Паран присел на корточки у воды. Никакого волнения – полный штиль. Он сложил ладонь лодочкой и опустил в прохладную, илистую жидкость. Поднял, принюхался.
  
  – Пахнет гнильцой. Наводнение…
  
  Его слова перекрыл жутковатый вой, который разорвал воздух где-то на берегу.
  
  – Худов дух! – прошипел Вал. – Здоровенные же лёгкие тут работают.
  
  Поднявшись, Паран прищурился, вгляделся во мглу, откуда, как ему показалось, исходил звук. Затем вновь забрался в седло.
  
  – Похоже, я ошибся в том, что здесь нет никакого стража, – проговорил он.
  
  Глухой рокот поднялся от земли у них под ногами. Что-то приближалось.
  
  – Давайте двигаться, – сказал Паран. – Вдоль берега. И быстро!
  
  Глава одиннадцатая
  
  Моя вера в богов такова: к моим страданиям они равнодушны.
  Томлос, Дестриант Фэнера (ок. 827 г. Сна Огни)
  
  Его руки ныряли в иной мир. Туда, обратно, туда, снова обратно. То ли что-то забирали, то ли давали – Геборик сам не мог сказать наверняка. А может, просто шевелились, точно язык, который всё время пробует больной зуб, постоянно вызывает болезненное подтверждение тому, что дела обстоят не слишком хорошо. Он протянул руку и коснулся чего-то – импульсивный жест, горький, как благословение, – словно он не мог удержаться и раз за разом повторял его как издевательское подобие касания целителя.
  
  Душам, заключённым в расколотых обломках нефритовых великанов, Геборик мог предложить только ложь. Прикосновение давало им знать о его присутствии, его внимании, и они вспоминали о настоящей жизни, которой некогда жили, но что за дар – подобное знание? Он ничего не обещал, но они всё равно поверили в него, и это было хуже пытки – и для них самих, и для Геборика.
  
  Мёртвый город путники оставили позади два дня назад, но его слепое самодовольство по-прежнему терзало старика, призраки и их бесчувственные, однообразные жизни, отмеряемые вновь и вновь – шаг за шагом. В этом тяжком труде открывались слишком многие истины, а когда дело касалось бессмысленности и тщетности – лишние напоминания Геборику были не нужны.
  
  Непривычные для этого времени года тучи посеребрили небо, а за ними катилось по своему извечному пути невидимое солнце. В прохладном воздухе вились жалящие насекомые, плясали в приглушённом свете над старым торговым трактом, по которому ехали Геборик и его товарищи, тучами взмывали им навстречу.
  
  Кони фыркали, чтобы очистить ноздри от мошкары, кожа на их шеях и боках подрагивала. Скиллара быстро продвигалась по своему внушительному списку разнообразных ругательств и проклятий, отгоняя насекомых клубами дыма из трубки. Фелисин Младшая делала то же самое, только молчала. Резчик ехал впереди. Геборик вдруг осознал, что юноша одновременно и поднимает орды мошкары, и благополучно минует их.
  
  Похоже, Скиллара тоже это заметила.
  
  – Почему он там, а не здесь? Тогда бы кровные слепни и блох-клещи всех нас мучили, а не… не этот кошмар!
  
  Геборик промолчал. Серожаб скакал вдоль южного края дороги, не отставал. Вокруг раскинулась поросшая кустарником равнина, на севере вздыбилась гряда холмов – последний хвост горной гряды, хранившей мёртвый город.
  
  Наследие Икария. Словно бог, которого выпустили бродить по земле, он оставлял за собой кровавые следы. Таких созданий нужно убивать. Такие создания – чудовища.
  А вот Фэнер – Фэнер просто исчез. Когда Бога-Вепря насильно увлекли в этот мир, бóльшая часть его силы пропала. Показаться значило бы напрашиваться на собственное уничтожение. Охотники всегда найдутся. Нужно придумать, найти способ отправить Фэнера обратно.
  А если Тричу это придётся не по вкусу – его проблемы. Вепрь и Волк могут поделить трон Войны. Это даже разумно. Всегда ведь в войне есть две стороны. Мы и они, и никому нельзя по справедливости отказать в вере.
  Да, здесь крылась тонкая симметрия.
  
  – Верно, – проговорил Геборик, – я никогда не верил в единые ответы, никогда не верил в… в такой решительный раскол единства. Сила может обладать десятком тысяч лиц, но взгляд у них всех – один и тот же. – Он покосился на Скиллару и Фелисин, которые недоумённо уставились на жреца. – Нет никакого различия: говорить вслух или про себя – всё равно никто не слушает.
  
  – Трудно слушать, – буркнула Скиллара, – когда ты несёшь непонятно что.
  
  – Чтобы понять, нужно приложить усилие.
  
  – О, я тебе сейчас скажу понятное, старик. Дети – женское проклятье! Сначала тяжесть внутри, а потом – снаружи. И сколько её тащить? Нет, не дни, не месяцы, даже не годы. Десятилетия. Лучше бы младенцы рождались хвостатыми и четвероногими, а потом радостно убегали бы в какую-нибудь нору в земле. Лучше бы сами могли о себе позаботиться, как только вырвутся наружу. Вот это было бы понятно и разумно.
  
  – Если бы так было, – проговорила Фелисин, – не нужны были бы семьи, деревни, поселения и города. Мы бы все жили в диком лесу.
  
  – А так, – прошипела Скиллара, – живём в тюрьме. Мы, женщины, во всяком случае.
  
  – Не может же всё быть настолько плохо, – не сдавалась Фелисин.
  
  – Ничего не поделаешь, – проговорил Геборик. – Всем нам выпадает своя жизнь, вот и всё. Иногда мы сами делаем выбор, но чаще – его уже сделали за нас.
  
  – Ну, конечно, – парировала Скиллара. – Тебе-то почему так не думать? Но только посмотри на это дурацкое путешествие, Геборик. Не спорю, сначала мы просто бежали из Рараку, когда треклятое море вдруг вылилось прямо из песка. А потом этот идиот, жрец Тени, и ещё Резчик, и вдруг мы все потащились за тобой. Куда? На Отатараловый остров. Зачем? Кто знает, но это всё как-то связано с этими твоими призрачными руками, надо, мол, исправить несправедливость. А теперь я беременна.
  
  – А последнее-то как с этим связано? – возмутилась Фелисин.
  
  – Связано и всё! И я не собираюсь ничего объяснять! Ох, нижние боги, я сейчас просто задохнусь от этих проклятых мошек! Резчик! А ну вернись сюда, безмозглый увалень!
  
  Геборика насмешило ошарашенное выражение лица юноши, когда тот обернулся на крик.
  
  Даруджиец натянул поводья и подождал.
  
  Когда подоспели остальные, он уже ругался и вовсю бил на себе насекомых.
  
  – Вот теперь ты знаешь, как мы себя чувствуем, – проворчала Скиллара.
  
  – Нужно ускориться, – заявил Резчик. – Всем такой план годится? И лошадям на пользу пойдёт. Им нужно размяться.
  
  Думаю, нам всем это нужно.
  
  –
  Задавай скорость, Резчик. Уверен, что Серожаб не отстанет.
  
  – Он прыгает с открытым ртом, – сообщила Скиллара.
  
  – Может, нам всем так попробовать? – предложила Фелисин.
  
  – Ха! У меня уже достаточно животных в животе!
  
  Ни один бог не заслуживает своих поклонников. Во всех смыслах это неравные отношения, как не уставал повторять себе Геборик. Смертные могут всю взрослую жизнь посвятить цели единения со своим божеством – и что они получают в награду за такое ревностное служение? Немного, в лучшем случае; чаще – совсем ничего. Неужели призрачного касания кого-то, чего-то куда более могущественного – довольно?
  
  Когда я коснулся Фэнера…
  
  Геборик вдруг понял, что Богу-Вепрю куда лучше послужило бы его равнодушие. Эта мысль взрезала его, как зазубренная пила, как тупой нож, – никакой гладкости, никакой точности – и, когда Резчик поскакал карьером по дороге, Геборик смог лишь оскалить зубы в суровой гримасе, чтобы защититься от душевной боли.
  
  Из которой поднялся немолчный шёпот голосов – умоляющих, упрашивающих, требующих. Того, что он не мог дать. Неужели так себя чувствуют боги? Тонут в бесчисленных молитвах, в требованиях благословить, даровать спасение мириадам заблудших душ? Их так много, что бог может лишь отшатнуться, оглушённый и ошеломлённый, и отвечать всем молящим голосам одним лишь молчанием.
  
  Но спасение, искупление – это не дар. Искупление нужно заслужить.
  
  Потому мы и скачем теперь…
  
  Скиллара натянула поводья, оказавшись вровень с Резчиком. И принялась рассматривать его, пока юноша не заметил этого и не повернул голову.
  
  – Что? Что случилось?
  
  – А кто сказал, будто что-то случилось?
  
  – Ну, ты в последнее время озвучила довольно длинный список жалоб, Скиллара.
  
  – Нет, это был короткий список. Я просто люблю повторять всё по несколько раз.
  
  Резчик вздохнул, затем пожал плечами:
  
  – Нам до побережья осталась где-то неделя пути. Я уже не уверен, что хорошая мысль была добираться по суше… хоть и по безлюдным землям. Всё время приходится экономить съестные припасы, и все мы от этого страдаем, кроме, может быть, тебя и Серожаба. И мы стали совсем перепуганные, прячемся от каждой тени, от всякого следа в пыли и от каждого постоялого двора. – Он покачал головой. – Никто за нами не гонится. Никто. Всем плевать, куда мы направляемся и зачем.
  
  – А что, если ты ошибаешься? – спросила Скиллара.
  
  Она намотала поводья на луку седла и принялась заново набивать трубку. Лошадь оступилась, так что её подбросило. Скиллара вздрогнула.
  
  – Дам тебе совет, Резчик. Если когда-нибудь забеременеешь, на лошадях не стоит ездить.
  
  – Постараюсь запомнить, – отозвался он. – Но ты права. Я могу ошибаться. Но думаю, что я прав. Мы не слишком-то быстро едем, так что, если бы охотники хотели, давно бы уже нас нагнали.
  
  На это у Скиллары был очевидный ответ, но она оставила его при себе.
  
  – Ты по сторонам смотрел, Резчик? По пути? Долгие недели в безлюдной пустоши?
  
  – Только если нужда была, а что?
  
  – Геборик избрал этот маршрут, но не случайно. Само собой, теперь тут пустошь, но не всегда так было. Я начала обращать внимание на знаки – и не только очевидные, вроде руин города, мимо которых мы проезжали. Мы едем по старым дорогам – дорогам, которые прежде были широкими, ровными, часто насыпными. Дороги, построенные цивилизацией, которой больше нет. Или вот, взгляни на тот участок. – Она указала рукой на юг. – Видишь неровность? Это борозды, старые, почти совсем выветренные, но когда свет удлиняется, можно различить. Когда-то это была распаханная, плодородная земля. И такое я замечаю уже не первую неделю, Резчик. Маршрут Геборика ведёт нас по костям мёртвой эпохи. Почему?
  
  – А почему бы тебе его самого не спросить?
  
  – Не хочу.
  
  – Ну, раз уж он едет следом за нами, то, наверное, услышал твой вопрос, Скиллара.
  
  – Не важно. Я тебя спросила.
  
  – Да не знаю я, почему.
  
  – А я знаю, – отозвалась она.
  
  – Вот как. Ладно, так скажи, почему?
  
  – Геборику нравятся кошмары. Вот почему.
  
  Резчик посмотрел ей в глаза, а затем вывернулся в седле и взглянул на Геборика.
  
  Тот молчал.
  
  – Смерть и умирание, – продолжила Скиллара. – Мы высасываем землю досуха. Выжимаем весь цвет из пейзажа, даже если пейзаж этот – райский. И точно так же мы поступаем друг с другом. Убиваем друг друга. Даже в лагере Ша'ик были свои уровни, иерархия, чтобы каждый знал своё место.
  
  – Об этом ты мне можешь не рассказывать, – буркнул Резчик. – Я в таком месте сам жил, в Даруджистане.
  
  – Я не закончила. Поэтому Бидитал и находил последовательниц для своего культа. Силу ему давала несправедливость, неравенство, то, что негодяи всегда одерживают верх. Понимаешь ли, Бидитал и сам был когда-то одним из таких негодяев. Наслаждался своей властью, но затем явились малазанцы и всё разрушили, и Бидиталу пришлось пуститься в бега, стать зайцем, улепётывающим от стаи волков. Сам он хотел только вернуть всё, как было, вернуть себе власть, только для этого и был создан культ. Проблема в другом: то ли ему повезло, то ли Бидитал оказался гением, потому что сама идея, пронизавшая его культ – не жестокие ритуалы, которые он навязывал, но сама идеология – попала точно в цель. Достигла сердец обездоленных, в том-то и состояла её гениальность…
  
  – Это была не его идея, – проговорил позади Геборик.
  
  – А чья же? – спросил Резчик.
  
  – Это учение принадлежит Увечному Богу. Скованному. Созданию искалеченному, преданному, страждущему, несовершенному так же, как несовершенны уличные попрошайки, беспризорники, физически и духовно увечные люди. И он даровал им надежду, обещание чего-то лучшего по ту сторону смерти – тот самый рай, о котором говорила Скиллара, но такой, что мы не сможем его изуродовать. Иными словами, мечту о мире, неуязвимом для наших врождённых пороков, естественной алчности – и, как следствие, жить в нём значит совлечь с себя всю эту алчность, все эти пороки. Нужно лишь умереть.
  
  – Тебе не страшно, Геборик? – спросила Скиллара. – Ты описал чрезвычайно привлекательную веру.
  
  – Да. Тем не менее, если в сердце её кроется ложь, мы должны обратить истину в оружие, которое в конце концов пронзит и самого Увечного Бога. Отказаться от этого, последнего деяния значило бы смириться с самой великой несправедливостью в мире, с самым жестоким неравенством и самым глубоким предательством, какое только можно себе представить.
  
  – Если это ложь, – повторила Скиллара. – Но ложь ли это? Откуда тебе знать?
  
  – Женщина, если искупление даётся даром, то всё, что мы делаем здесь и сейчас, лишено всякого смысла.
  
  – Что ж, быть может, так и есть.
  
  – Тогда нет смысла и оправдывать что бы то ни было – само оправдание станет ненужным. Так ты погружаешься в анархию, погружаешься в сам хаос.
  
  Женщина покачала головой:
  
  – Нет, ибо есть сила более могущественная, чем всё это.
  
  – Да? – встрепенулся Резчик. – Какая?
  
  Скиллара рассмеялась:
  
  – То, о чём я говорила прежде. – Она вновь указала на древнее распаханное поле. – Оглянись, Резчик. Оглянись по сторонам.
  
  Искарал Прыщ потянул за толстые нити паутины, опутавшей широкую грудь Маппо Коротышки.
  
  – Убери это, треклятая карга! Прежде чем он проснётся. Ты и твоя проклятая луна – смотри, скоро дождь пойдёт. Это пустыня – откуда тут взяться дождю? Это всё ты виновата. – Он злобно ухмыльнулся и поднял взгляд. – Она-то и не подозревает, корова безмозглая. А-а-а, жду не дождусь.
  
  Выпрямившись, он поспешил обратно к длинной бамбуковой палке, которую нашёл здесь – бамбук, здесь, о боги, –
  и снова принялся прокручивать дырочки для крепления в нижней части. Колечки из перекрученной проволоки, закреплённые на равном расстоянии друг от друга влажной леской из кишки. Резная, отполированная деревянная катушка и примерно пол-лиги волос Могоры, сплетённых и свалянных, крепких настолько, чтобы подсечь и выловить что угодно, даже безмозглую корову, которая возится на мелководье. Да, придётся, конечно, подождать годик-другой, пока малыши как следует не подрастут. Может, придётся добавить ещё кого-то покрупнее – в затопленном мире он видал гигантских сомов, в том, где ещё жуткие твари бродили по берегу. Искарал Прыщ задрожал от этого воспоминания, но настоящий рыбак понял бы: на что только не пойдёт истинный удильщик, лишь бы обеспечить себе достойный улов. Даже убьёт, если потребуется, парочку демонов. Спору нет, та вылазка получилась несколько скомканной. Но зато он вернулся домой со связкой трофеев!
  
  В детстве он хотел обучиться искусству рыбалки с удочкой, но женщины и старейшины не согласились: нет, только запруды, только садки да сети. Это просто сбор урожая, а не рыбалка, но юный Искарал Прыщ, который однажды сбежал из деревни с караваном и видел чудеса Ли-Хэна – целых полтора дня, прежде чем прабабушка не отыскала его и не отволокла визжащего, как поросёнок, ребёнка обратно – что ж, Искарал Прыщ обнаружил совершенное выражение изысканного хищничества, выражение, которое – как всем известно – идеально подходит мужчине.
  
  Скоро, очень скоро и сам он, и его мул получат великолепное оправдание, чтобы сбегать из дому, из этого старого храма. Я на рыбалку, дорогая.
  Ах, как он мечтал произнести наконец эти слова.
  
  – Ты – идиот, – заявила Могора.
  
  – Хитроумный идиот, женщина, а значит – куда умней тебя. – Он помолчал, разглядывая Могору, затем сказал: – Теперь осталось только дождаться, покуда она уснёт, чтобы срезать всё её волосы – она и не заметит, у нас тут серебряных зеркал нету, верно? Все смешаю, волоски с головы, из ушей, из подмышек, из…
  
  – Думаешь, я не знаю, что ты задумал? – проговорила Могора и расхохоталась так, как умеют лишь старухи да гиены. – Ты не просто идиот. Ты – дурак. Обманувшийся, незрелый, одержимый, мелочный, злобный, высокомерный, самодовольный, трусливый, агрессивный, невежественный, своенравный, непостоянный, противоречивый да ещё и уродливый.
  
  – И что с того?
  
  У неё отвисла челюсть, так что Могора стала похожа на беззубого паука.
  
  – Мозги у тебя, как пемза, что ни швырнёшь на неё, сразу впитывается! Исчезает. Пропадает. Даже помочись на неё, так моча сразу – пшик! Пропала! Ох, как же я тебя ненавижу, муженёк. И все твои омерзительные, вонючие привычки – ох, боги, ты же завтрак себе из носу выковыриваешь – только подумаю об этом, сразу тошнит. Проклятье, этого зрелища мне никогда не забыть…
  
  – Ой, да замолкни ты. В соплях сохраняется питательная пыльца, это общеизвестно…
  
  Тяжёлый вздох прервал их, и оба посмотрели на Маппо. Могора подобралась ближе и принялась снимать паутину с морщинистого лица трелля.
  
  Искарал Прыщ наклонился ближе:
  
  – Что это у него с кожей случилось? Вся сморщилась и складками покрылась. Что ты с ним сделала, женщина?
  
  – Это метка пауков, Маг, – ответила Могора. – Цена за исцеление.
  
  – Да ведь каждая нить оставила морщинку!
  
  – Ну, он и прежде был не красавец.
  
  Стон, затем Маппо приподнял руку. Уронил и вновь застонал.
  
  – У него теперь и мозги паучиные! – предрёк Искарал Прыщ. – Начнёт плевать на свою еду – точно как ты – а ещё смеешь называть омерзительной привычку ковыряться в носу.
  
  – Ни одно уважающее себя создание не сделало бы того, что ты сотворил нынче утром, Искарал Прыщ. Пауки-то в носу не ковыряются, верно? Ха! Сам понимаешь, что я права!
  
  – Вот и нет! Я только вообразил себе паука, который все восемь ног засунул в нос, и сразу же о тебе вспомнил. Тебе нужно подстричься, Могора, и я тебе в этом подсоблю.
  
  – Только попробуй ко мне подойти иначе, чем с похотливыми мыслями, и я тебя на вертел насажу.
  
  – Похоть. Какая ужасная мысль…
  
  – А если я тебе скажу, что беременна?
  
  – Убью этого мула.
  
  Могора бросилась на него.
  
  Муж и жена визжали, царапались, катались по земле.
  
  Мул смотрел на них безмятежным взором.
  
  Разбитые, смешавшиеся кусочки, из которых прежде складывалась мозаика жизни Маппо Коротышки, казались призрачными вспышками, словно рассеянными отблесками на дне глубокого колодца. Он мог лишь смотреть на разрозненные фрагменты, осознание их важности оставалось далёким, и довольно долгое время эти кусочки отдалялись, словно трелль медленно, но неумолимо всплывал на поверхность.
  
  Но затем явились серебристые нити, опустились, точно струи дождя, пронзили густую, мутную жидкость, в которой он плавал. И Маппо ощутил их касание, а затем их вес, остановивший движение вверх, а потом, повисев некоторое время неподвижно, трелль начал погружаться обратно. К разбитым, рассыпанным кусочкам мозаики на дне.
  
  И там ждала боль. Не телесная – плоти у него ещё не было – болела душа, пылала множеством ран предательства, поражения, угрызений совести, того, что кулаком вдребезги разбило всё то, чем он был прежде… прежде, чем пал.
  
  Но серебристые нити продолжали стягивать кусочки мозаики, не обращая внимания на его муку, оставались глухи к его возмущённым воплям.
  
  Маппо вдруг оказался среди высоких каменных глыб, которые оленьими рогами вытесали так, что они превратились в конические колонны. Половину неба затянули тяжёлые, словно окованные железом тучи, а сильный ветер раздувал их пряди по второй половине, заполняя пустоту, – будто что-то пробило небеса насквозь, и эта колотая рана никак не исцелялась. Колонны высились повсюду, десятки глыб выстроились так, чтобы сложился узор, который невозможно было постичь с того места, где стоял Маппо. Они отбрасывали на истерзанную землю призрачные тени, и взгляд трелля привлекли эти тени, сперва словно случайно, но затем – с растущим осознанием. Тени лежали в невозможных, невероятных направлениях, складываясь в узор, паутину, раскинувшуюся во все стороны.
  
  И Маппо понял, что стоит в самой её середине.
  
  Из-за одной из глыб выступила молодая женщина. Длинные волосы цвета затухающего огня, глаза оттенка чеканного золота, закутанная в чёрные, текучие шелка.
  
  – Это, – проговорила она на языке треллей, – далёкое прошлое. Некоторые воспоминания лучше не трогать.
  
  – Не я избрал его, – ответил Маппо. – Я не знаю этого места.
  
  – Это Якуруку, Маппо Коротышка. Через четыре или пять лет после Падения. Ещё один жалкий урок – какими опасностями чревата гордыня. – Женщина подняла руки, глядя, как скользят по чистой, гладкой коже шелка. – Ах, только взгляни на меня. Я вновь молода. Подумать только, я ведь когда-то считала себя толстой. Интересно, всех ли нас поражает эта болезнь: то, как мы по-разному оцениваем себя с течением времени? А может, большинство людей по собственной воле или вынужденно держится неизменности в своих размеренных жизнях? Когда живёшь так долго, как я, этих иллюзий, конечно, не остаётся. – Она подняла взор, посмотрела ему в глаза. – Но ты ведь это знаешь, трелль, не так ли? Дар Безымянных окутывает тебя, долголетие светится в твоих глазах, точно оцарапанный самоцвет, утративший в веках красоту и даже блеск тщеславия.
  
  – Кто ты? – спросил Маппо.
  
  – Королева, которую скоро низвергнут с трона, изгонят из её империи. Моё тщеславие скоро пошатнётся от позорного поражения.
  
  – Ты Старшая богиня? Кажется, я знаю тебя… – Трелль взмахнул рукой. – Огромная паутина, невидимый узор среди мнимого хаоса. Назвать ли тебя по имени?
  
  – Лучше не стоит. С тех времён я обучилась искусству скрытности. К тому же я не люблю оказывать другим услуги. Могора, старая ведьма, ещё горько пожалеет об этом дне. Учти, что, быть может, это и не её вина. В тенях шепчутся о тебе, Маппо. Скажи, какой интерес может питать к тебе Престол Тени? Или, если на то пошло, чем ему интересен Икарий?
  
  Маппо воззрился на неё. Икарий. Я подвёл его – ох, нижняя Бездна, что же произошло?
  
  –
  Он ещё жив?
  
  – Да, и Безымянные дали ему нового спутника, – с полуулыбкой проговорила женщина. – Тебя… отбросили. Интересно, почему? Быть может, пошатнувшаяся решимость, сомнения – ты ведь утратил чистоту своего обета, верно?
  
  Трелль отвёл глаза:
  
  – Почему же тогда они его не убили?
  
  Женщина пожала плечами:
  
  – Можно предположить, что они предвидят, где смогут использовать его дарования. Ах, эта мысль приводит тебя в ужас, не так ли? Неужели до сего дня ты сумел сохранить веру в Безымянных?
  
  – Нет. Я в ужасе от мысли о том, чтó они выпустят в мир. Икарий – не оружие…
  
  – Ах, дурачок, разумеется, он – оружие. Они его изготовили и собираются им воспользоваться… что ж, теперь я понимаю Престола Тени. Умный сукин сын. Разумеется, меня оскорбляет то, что он столь блаженно рассчитывал на моё соучастие. И ещё более оскорбляет, что в этом деле расчёт его оказался верен. – Женщина помолчала, затем вздохнула. – Пора отправить тебя обратно.
  
  – Постой… ты сказала… что Безымянные изготовили
  Икария. Я думал…
  
  – Выковали своими руками, а затем наточили до идеальной остроты при помощи череды хранителей, таких, как ты, Маппо. Был ли он столь смертоносен, когда выбрался из развалин, в которые превратили они его юную жизнь? Столь же смертоносен, как сейчас? Не думаю. – Женщина пристально взглянула на трелля. – Мои слова ранят тебя. Знаешь, меня всё больше и больше злит Престол Тени, ведь каждое моё действие, каждое слово укладывается в его хитроумный замысел. Я ранила тебя, и лишь потом осознала, что ему ты нужен раненым. Как же вышло, что он так хорошо нас знает?
  
  – Отправь меня обратно.
  
  – След Икария уже остыл.
  
  – Сейчас же.
  
  – Ах, Маппо, ты почти заставил меня расплакаться. Я иногда это делала, когда была молода. Впрочем, не скрою, бóльшую часть моих слёз вызывала невыносимая жалость к себе самой. Так мы преображаемся. Иди же, Маппо Коротышка. И делай, что должен.
  
  Он обнаружил, что лежит на земле, а сверху сияет яркое солнце. Рядом дрались двое зверей – нет-нет, повернув голову, он увидел, что это люди. Вымазанные пыльной слюной, покрытые тёмными пятнами пота, выдирают друг другу волосы клочьями, брыкаются, царапаются.
  
  – Нижние боги, – выдохнул Маппо. – Далхонцы.
  
  Оба прекратили драку, посмотрели на трелля.
  
  – Не обращай на нас внимания, – с окровавленной улыбкой проговорил Искарал Прыщ. – Мы женаты.
  
  Убежать от него не получится
  . Похожий на медведя, покрытый чешуёй зверь весил, наверное, столько же, сколько и весь фургон Тригалльской торговой гильдии. Он мчался огромными скачками так быстро, что перепуганные, измотанные кони не могли с ним сравняться. Чёрно-красные чешуйки были размером с баклеры и надёжно защищали чудовище от арбалетных стрел – они просто отскакивали от шкуры неумолимо приближавшегося зверя. У него были лишь один, непропорционально большой глаз, фасеточный, как у насекомого, глубоко посаженный в костяной глазнице. Массивные челюсти хранили два двойных ряда изогнутых клыков, каждый – длиной с запястье взрослого мужчины. Старые боевые шрамы нарушали симметрию широкой, плоской головы зверя.
  
  Расстояние между преследователем и преследуемыми сократилось уже до двух сотен шагов. Паран прекратил разглядывать чудовище через плечо и принялся понукать коня. Отряд с топотом мчался по каменистому берегу. Дважды под колёсами хрустнули кости какого-то крупного существа, похожего на кита, хотя значительная часть скелета потрескалась и развалилась. Впереди, чуть дальше от берега поднимался холм – точнее, то, что сошло бы за холм в этом мире. Паран взмахом руки указал на него.
  
  – Туда! – закричал он вознице.
  
  – Что? – завопил тот. – Ты сдурел?!
  
  – Последний рывок! Потом останавливайся, – остальное сделаю я!
  
  Старик покачал головой, но повернул вверх по склону, а затем принялся нахлёстывать лошадей, которые, взрывая копытами землю, повлекли массивный экипаж наверх.
  
  Паран вновь замедлил бег своего коня, краем глаза заметил, как собираются позади фургона пайщики, и все смотрят на него. Капитан натянул поводья прямо на пути зверя.
  
  Сто шагов.
  
  Паран с трудом пытался сохранить контроль над охваченным паникой конём и одновременно вытащить из седельной сумки деревянную карту. Справившись, он нацарапал полдюжины бороздок на ней ногтем. Миг, чтобы поднять глаза – пятьдесят шагов, голова опустилась, пасть широко распахнулась. Ну, ещё чуть-чуть, ближе…
  
  Ещё две царапины – поглубже – а затем капитан швырнул карту прямо в наступающее чудовище.
  
  Прошептал себе под нос три тихих слова…
  
  Карта не упала, а неподвижно зависла в воздухе.
  
  Чешуйчатый медведь подскочил к ней, оглушительно заревел – и пропал.
  
  Конь Парана встал на дыбы и отбросил седока назад, так что сапоги выскочили из стремян, а сам он сполз на круп, а потом свалился, тяжело упал и заскользил в грязи. Капитан поднялся, потирая заднее место.
  
  Пайщики бросились вниз по склону, окружили его.
  
  – Как ты это сделал?
  
  – Куда оно делось?
  
  – Слушай, если ты такое мог сделать, какого ж Худа мы пытались сбежать?
  
  Паран пожал плечами:
  
  – Куда – кто знает? Что до «как», ну, я ведь Господин Колоды Драконов. Пора бы уже придать какой-то смысл этому громкому титулу.
  
  Руки хлопали его по плечам – сильней, чем было необходимо, но капитан заметил на лицах пайщиков облегчение, из глаз его спутников постепенно уходил страх.
  
  Подошёл и Вал.
  
  – Неплохо, капитан. Не думал, что кто-то из вас живым уйдёт. Только, как я погляжу, вы в самый последний момент шевельнулись – слишком близко подпустили. Вы губами шевелили – это заклятие какое-то, да? Вот уж не знал, что вы – маг…
  
  – А я и не маг. Я сказал: «Надеюсь, всё получится!»
  
  И опять все молча уставились на Парана.
  
  А тот пошёл к своему коню.
  
  Вал проговорил:
  
  – Ладно. С холма уже видно наше место назначения. Высший маг велел вам передать.
  
  С вершины холма можно было разглядеть вдали пять огромных чёрных статуй посреди равнины, испещрённой небольшими озёрами и поросшей болотными травами. Некоторое время Паран рассматривал эти внушительные сооружения. Сидящие демонические псы, совершенные в пропорциях, но гигантского размера, были высечены целиком из какого-то чёрного камня.
  
  – Примерно этого вы ожидали? – поинтересовался Вал, забираясь обратно на козлы.
  
  – Я не был уверен, – ответил Паран. – Пять… или семь. Что ж, теперь я знаю. Два теневых пса из Драгнитура нашли своих… двойников и воссоединились с ними. А потом, похоже, кто-то их освободил.
  
  – Что-то такое к нам забегало, – сообщил Вал, – в ночь, когда мы, призраки, истребили «Живодёров». В лагере Ша'ик.
  
  Паран повернулся и пристально посмотрел на него.
  
  – Ты мне этого раньше не говорил, сапёр.
  
  – Да ну, всё равно они долго не протянули.
  
  – Худова плешь! Что ты этим хочешь сказать – «долго не протянули»?!
  
  – Кто-то их убил.
  
  – Убил?! Кто? К вам туда бог явился? Кто-то из Первых героев? Или какой-то другой Взошедший?
  
  Вал нахмурился:
  
  – Это я не из первых рук знаю, учтите, но выходит так, что это был Тоблакай. Один из телохранителей Ша'ик, друг-приятель Леомана. Боюсь только, я о нём, почитай, ничего и не знаю, кроме имени, точней, прозвища, потому что это же не настоящее имя…
  
  – Телохранитель по имени Тоблакай убил двух Псов Дераготов?
  
  Призрак пожал плечами, затем кивнул:
  
  – Ага, так выходит, капитан.
  
  Паран стащил шлем и провёл рукой по волосам – ох, нижние боги, мне нужно помыться –
  затем вновь сосредоточил внимание на статуях вдалеке и на низине между ними и холмом.
  
  – Озёра эти, похоже, мелкие – добраться туда будет нетрудно.
  
  Боковая дверца экипажа распахнулась, и наружу вышла яггутская чародейка Ганат. Она смерила взглядом чёрные монументы.
  
  – Дессимбелакис. Одна душа, ставшая семью: он верил, что так обретёт бессмертие. Взошедший, пожелавший стать богом…
  
  – Дераготы куда старше Дессимбелакиса, – возразил Паран.
  
  – Подходящие сосуды, – пояснила яггутка. – Род их почти что вымер. Он отыскал последних уцелевших псов – и затем использовал.
  
  Паран хмыкнул, затем сказал:
  
  – Это была ошибка. У Дераготов – собственная история, собственная легенда, и её рассказывали не в одиночестве.
  
  – Да, – согласилась Ганат, – эрес'али, которых приручили, одомашнили, усыновили Псы. Эрес'али, которые в будущем породят имассов, которые, в свою очередь, породят людей.
  
  – Так просто? – спросил Вал.
  
  – Нет, куда сложнее, – ответила яггутка, – но для наших целей и этого довольно.
  
  Паран вернулся к своему коню.
  
  – Уже почти приехали – не хочу, чтобы нас снова прервали, – давайте же выдвигаться, что ли?
  
  От воды несло запахом разложения, дно озера устилал чёрный ил, в котором, как выяснилось, скрывались похожие на морских звёзд пиявки. Упряжка лошадей с трудом влекла фургон по грязи, хотя Парану было ясно, что Карполан Демесанд воспользовался чародейством, чтобы уменьшить вес экипажа. Невысокие глинистые валы, опоясывавшие озеро, позволяли лошадям немного передохнуть, но там гнездились орды кусучих насекомых, которые жадно накинулись на пайщиков, когда те спустились с фургона, чтобы снять с конских ног пиявок. Один из таких валов привёл почти к самому дальнему берегу, до которого было уже рукой подать, оставалось только преодолеть узкий канал застойной воды, что они и сделали без особого труда.
  
  Перед ними протянулся длинный, пологий склон, усыпанный гравием, с небольшими полосами глинистой почвы. Выбравшись на вершину немного раньше фургона, Паран натянул поводья.
  
  Ближняя пара постаментов пустовала, обломки камня указывали на то, что прежде здесь тоже сидели Псы. В вечно влажной грязи рядом с ними остались следы, отпечатки ног, признаки какой-то схватки. За ними высился первый из целых монументов. Тусклый чёрный камень казался до ужаса живым благодаря тому, как скульптор передал шкуру и мускулы. У основания пьедестала виднелось какое-то сооружение.
  
  Подъехал экипаж, и Паран услышал, как отворилась боковая дверца. Пайщики спрыгивали на землю, чтобы выстроиться защитным кругом.
  
  Спешившись, Паран направился к сооружению. Рядом с ним шагал Вал.
  
  – Кто-то выстроил там дом, – пробормотал сапёр.
  
  – Не похоже, чтобы там жили.
  
  – Теперь уже нет.
  
  Сложенное целиком из плавника здание вышло грубо прямоугольным и стояло длинной стороной к постаменту. Ни одного окна, а с этой стороны даже входа не было видно. Некоторое время Паран разглядывал дом, затем направился к одному из концов.
  
  – Не думаю, что это задумывалось как дом, – проговорил он. – Скорее, храм.
  
  – Может, и так… Доски-то неплотно пригнаны, а дыры ничем не заткнуты. Каменщик сказал бы, что такое строят для нечастого использования, так что больше похоже на храм – или хлев…
  
  Они подошли к узкому краю и увидели полукруглую дверь.
  
  Влажную землю перед проёмом устелили рядами веток, так что получился своего рода мосток. По нему много раз проходили грязными ногами, но давно.
  
  – Кожаные мокасины, – заключил Вал, присевший, чтобы получше изучить ближайшие отпечатки. – Швы поверху везде, кроме как на пятке, только там крестовый отпечаток. Были бы в Генабакисе, я бы сказал, что это рхиви, только одно не вяжется.
  
  – Что же? – спросил Паран.
  
  – Ну, у этих ребят ступни широкие. Очень широкие.
  
  Голова призрака медленно повернулась в сторону дверного проёма.
  
  – Капитан, там кто-то умер.
  
  Паран кивнул:
  
  – Я почувствовал запах.
  
  Оба оглянулись, когда подошли Ганат и Карполан Демесанд (последний – в сопровождении двух пардиек). Когда зловоние гнилого мяса достигло носа тригалльского чародея, тот скривился, а затем нахмурился, глядя на дверной проём.
  
  – Ритуально пролитая кровь, – проговорил он и в несвойственной для себя манере сплюнул. – Эти Дераготы обзавелись верующими поклонниками. Господин Колоды, это может вызвать осложнения?
  
  – Только если они сюда явятся, – сказал Паран. – А потом… что ж, придётся им пересмотреть свою веру. И это может для них обернуться трагедией…
  
  – Вы начали сомневаться? – поинтересовался Карполан.
  
  – Начал бы, если б мог позволить себе такую роскошь. Ганат, заглянешь со мной внутрь этого храма?
  
  Её брови чуть поползли вверх, но затем яггутка кивнула:
  
  – Разумеется. Внутри, как я вижу, царит тьма – тебе нужен свет?
  
  – Неплохо бы.
  
  Оставив других снаружи, они бок о бок пошли к храму. Ганат тихо проговорила:
  
  – Ты подозреваешь то же, что и я, Ганос Паран.
  
  – Да.
  
  – Карполан Демесанд – не дурак. Он скоро сам догадается.
  
  – Да.
  
  – Тогда нам следует провести осмотр как можно быстрее.
  
  – Согласен.
  
  Оказавшись у проёма, Ганат взмахнула рукой, и в храме зажёгся тусклый, голубоватый свет.
  
  Они шагнули внутрь.
  
  Единое помещение без внутренних перегородок. Пол земляной, хорошо утоптанный ногами посетителей. Расколотый, перевёрнутый ствол дерева в центре: корни расходились в стороны почти горизонтально, будто дерево росло на плоской скале и ростки тянулись во все стороны. В центре этого странного алтаря выдолбили в стволе углубление, наполненное теперь чёрной, запёкшейся кровью. На раскинувшихся камнях были распяты два трупа – оба женские – когда-то распухшие от разложения, но теперь уже прогнившие до студенистой массы, плоть словно таяла, так что тут и там наружу выступали кости. Под каждым из тел лежала груда мёртвых червей.
  
  – Седара Орр, – заключил Паран, – и Дарпарет Вайд.
  
  – Разумное предположение, – проговорила Ганат. – Должно быть, тригалльская чародейка была ранена, если учитывать её мастерство.
  
  – Ну, фургон был разгромлен.
  
  – Верно. Мы увидели достаточно, Ганос Паран?
  
  – Кровавый ритуал – это подношение Старшим. Думаю, Дераготы подобрались близко.
  
  – Да, значит, у тебя будет мало времени, когда освободишь их.
  
  – Надеюсь Карполан справится, – проговорил он и поднял глаза на яггутку. – Если возникнет крайняя необходимость, Ганат, ты сможешь… помочь?
  
  – Возможно. Как тебе известно, мне не нравится то, что ты задумал совершить здесь. Но ещё меньше мне понравилось бы оказаться в клыках Псов Тьмы.
  
  – Как и мне. Хорошо. Итак, если я попрошу тебя о помощи, Ганат, ты будешь знать, что делать?
  
  – Да.
  
  Паран развернулся.
  
  – Прозвучит нерассудительно, – заметил он, – но моё сочувствие к будущему горю этих псопоклонников слегка уменьшилось.
  
  – Да, это нерассудительно. Ваш род ведь прибегает к поклонению из страха. И здесь ты освободишь пять ликов этого страха. И потому эти несчастные пострадают.
  
  – Если бы они сами не стремились привлечь внимание своих богов, Ганат, они был не стали проливать кровь на освящённой земле.
  
  – Кто-то один из них искал такого внимания – и власти, которую оно может принести. Высший жрец или шаман, я полагаю.
  
  – Что ж, если Псы не загрызут этого жреца – его прикончат собственные же последователи.
  
  – Суровый урок, Ганос Паран.
  
  – Скажи это двум мёртвым женщинам.
  
  Яггутка ничего не ответила.
  
  Они вышли из храма, и колдовской свет позади померк.
  
  Паран перехватил пристальный, до ужаса отчётливый взгляд Карполана Демесанда и медленно кивнул. Тригалльский чародей отвернулся, и, хоть он и прежде был измотан, теперь его усталость, казалось, возросла стократ.
  
  Вал подошёл поближе.
  
  – Может, это пайщики, – предположил он.
  
  – Нет, – проговорила Ганат. – Две женщины. Обе богато одеты. Следует заключить, что пайщики окончили свою жизнь в другом месте.
  
  Паран обратился к Валу:
  
  – И вот теперь пришёл черед твоего последнего задания, сапёр. Нужно призвать Дераготов – но прежде учти вот что: они рядом, и нам потребуется время, чтобы…
  
  – Сверкнуть пятками так, что все ослепнут, – кивнул Вал, поднимая в руке свой ранец. – Только не спрашивай, где я их прятал. Здесь, в этом месте, такие детали попросту не важны. – Он ухмыльнулся. – Одни люди хотят забрать с собой на тот свет золото. А я предпочту золоту взрывчатку в десяти случаях из девяти. Ведь неизвестно же, что тебя ждёт на том свете, верно? Так что лучше иметь возможность всё там к Худовой матери взорвать.
  
  – Мудрый совет, Вал. А эта взрывчатка тут сработает?
  
  – Ещё как, капитан. Смерть ведь когда-то жила здесь, помнишь?
  
  Паран поглядел на ближнюю статую.
  
  – Ты собираешься их расколоть.
  
  – Так точно.
  
  – Одновременные взрывы.
  
  – Так точно.
  
  – Только вот тебе нужно заложить пять зарядов, а до самой дальней отсюда шагов двести-триста.
  
  – Так точно. Это проблема – ну, давайте лучше скажем, что это вызов. Не спорю, Скрип лучше меня управляется с такими тонкими штучками. Но скажите мне кое-что, капитан, вы уверены, что эти Дераготы не собираются просто болтаться здесь?
  
  – Уверен. Они вернутся в свой родной мир – так ведь и поступили первые два Пса, правда?
  
  – Да, но у них уже были тени. Может так случиться, что эти собачки сначала отправятся за своими.
  
  Паран нахмурился. Об этом он не подумал.
  
  – Хм, понимаю. То есть во Владения Тени.
  
  – Если только Псы Тени сейчас там.
  
  Проклятье.
  
  –
  Ладно, закладывай заряды, Вал, но не пока не запускай песочек в часах.
  
  – Принято.
  
  Паран посмотрел вслед сапёру. Затем вытащил свою Колоду Драконов. Остановился, покосился на Ганат, потом на Карполана Демесанда. Оба заметили, чтó он теперь держал в руках.
  
  Тригалльский торговец заметно побледнел, затем поспешил укрыться внутри фургона. Некоторое время – и долгий, непроницаемый взгляд спустя – яггутка последовала за ним.
  
  Паран позволил себе слегка улыбнуться. Да, зачем показываться той силе, к которой я собираюсь обратиться?
  Он присел, положил колоду рубашкой вверх на вымазанный глиной мосток из веток. Затем поднял верхнюю карту и положил её справа. Высокий дом Тени. Да кто же тут главный, проклятая Колода, ты или я?
  
  –
  Престол Тени, – пробормотал он, – мне нужно твоё внимание.
  
  Смутное изображение дома Тени на лакированной карте оставалось совершенно безжизненным.
  
  – Ладно, – проговорил Паран, – я изменю формулировку. Престол Тени, поговори со мной здесь и сейчас, иначе всё, что ты сделал и собираешься сделать, будет разорвано в клочья – вполне буквально.
  
  Мерцание, которое ещё сильней заслонило облик Дома, затем возникло подобие размытой фигуры на чёрном троне. Голос прошипел ему из карты:
  
  – Надеюсь, дело важное. Я занят, и к тому же от одной мысли
  о том, что может существовать какой-то «Господин Колоды», меня тошнит. Так что говори быстрей.
  
  – Дераготы вот-вот окажутся на воле, Престол Тени.
  
  Явное волнение.
  
  – Какой безмозглый идиот на такое пойдёт?
  
  – Боюсь, этому уже не помешать…
  
  – Ты!
  
  –
  Послушай, у меня на то свои причины, и они находятся в Семи Городах.
  
  – А-а-а, – протянул бог и вновь откинулся на спинку трона, – эти
  причины. Хм, да. Даже умнó. Но всё равно неимоверно глупо.
  
  – Престол Тени, – сказал Паран, – те двое Псов, которых убил Рейк. Те двое, что оказались в Драгнипуре.
  
  – Что насчёт них?
  
  – Не могу судить, сколько тебе известно, но я освободил их из меча. – Капитан ожидал ещё одной наигранной истерики, но… ничего. – Ага, значит, известно. Хорошо. Что ж, я выяснил, куда они отправились… сюда. И здесь воссоединились со своими двойниками, а затем их освободили – нет, это сделал не я. Насколько я понимаю, затем их убили. На этот раз – окончательно.
  
  Престол Тени поднял длиннопалую руку, ладонь заполонила бóльшую часть карты. И пальцы сжались в кулак.
  
  – Давай-ка проверим, – промурлыкал бог, – что я тебя правильно понимаю. – Один из пальцев резко поднялся. – Безымянные идиоты взяли и освободили Деджима Нэбрала. Почему? Потому что идиоты. Запутались в собственном обмане, и поэтому решили избавиться от слуги, который делал именно то, чего они от него и хотели изначально, только делал слишком хорошо! – Голос Престола Тени неуклонно становился громче и выше. Второй палец взметнулся вверх. – Потом ты, Господин-Идиот Колоды Драконов, решил выпустить Дераготов, чтобы избавиться от Деджима Нэбрала. Но даже это ещё не всё! – Третий палец. – Некий другой гнусный монстр, который бродит по Семи Городам, уже убил двух Дераготов и, быть может, он ещё не далеко ушёл и пожелает взять новые трофеи, чтобы волочить за своим треклятым конём! – Бог уже визжал. – Но и это! И это ещё не всё! – Рука вновь сжалась в кулак и задрожала. – Ты хочешь, чтобы я отправил Псов Тени в Семь Городов! Потому что до твоего червями выеденного яблочка, которое в тебя вместо мозгов, внезапно дошло, что Дераготы и не подумают возиться с Деджимом Нэбралом, пока не отыщут моих Псов! А если они явятся за ними сюда, в мои Владения, их уже не остановить!..
  
  Престол Тени вдруг замер, кулак перестал трястись. Затем вдруг разные пальцы вдруг начали вскидываться и опускаться совершенно беспорядочным образом. Бог зарычал и обезумевшая рука вдруг исчезла. Затем шёпот:
  
  – Совершенно гениально. Почему же я сам до этого не додумался? – Он вновь перешёл на крик: – Почему?! Потому что я-то – не идиот!
  
  И ощущение божественного присутствия резко исчезло.
  
  Паран хмыкнул, затем сказал:
  
  – Ты мне так и не сказал, пошлёшь ли Псов Тени в Семь Городов или нет.
  
  Ему на миг показалось, будто откуда-то издалека донёсся призрачный и неимоверно раздражённый вопль. Но, наверное, показалось. Паран вернул карту в колоду, вновь спрятал её в карман и медленно поднялся.
  
  – Ну, – вздохнул он, – прошло даже лучше, чем я надеялся.
  
  Когда Вал вернулся, Ганат и Карполан уже вновь выбрались из фургона и буравили Парана решительно недоверчивыми взглядами. Призрак жестом подозвал Ганоса и тихо сказал:
  
  – Как мы хотели, сделать не выйдет, капитан. Слишком они далеко друг от друга: когда я доберусь до ближайшей статуи, дальняя уже разлетится на куски, и если эти треклятые Псы рядом… в общем, как я и сказал, так не выйдет.
  
  – Что предлагаешь?
  
  – Вам не понравится. Мне тоже, но другого выхода нет.
  
  – Говори, сапёр.
  
  – Оставляйте меня здесь. Уходите. Прямо сейчас.
  
  – Вал…
  
  – Нет, слушайте, в этом есть смысл. Я ведь уже мёртвый – сам как-нибудь выберусь.
  
  – Может быть,
  сумеешь выбраться, Вал. Но куда вероятней, всё, что от тебя осталось, просто разорвут на куски. Если не сами Дераготы, то какой-нибудь другой местный кошмар.
  
  – Капитан, мне не нужно это тело – оно тут только для вида, чтоб вы знакомое лицо видели. Поверьте, только так вы и остальные сможете убраться отсюда живыми.
  
  – Давай попробуем найти компромиссный вариант, – не сдавался Паран. – Мы будем ждать столько, сколько сможем.
  
  Вал пожал плечами:
  
  – Как хотите, только слишком долго не задерживайтесь, капитан.
  
  – Тогда за дело, Вал. И… спасибо.
  
  – Всегда честный обмен, капитан.
  
  Призрак пошёл прочь. Паран повернулся к Карполану Демесанду:
  
  – Насколько вы уверены в том, – спросил он, – что сумеете быстро вытащить нас отсюда?
  
  – Это должно быть относительно легко, – ответил тригалльский маг. – Когда дорога на тот или иной Путь найдена, выясняется и его соотношение с остальными. Успех Тригалльской торговой гильдии держится исключительно на наших Обзорах – наших картах, Ганос Паран. И после каждого рейда эти карты пополняются и уточняются.
  
  – Ценные документы, – заметил Паран. – Надеюсь, вы хорошо их охраняете.
  
  Карполан Демесанд лишь улыбнулся в ответ.
  
  – Тогда приготовьтесь уходить, – сказал Паран.
  
  Вал уже скрылся из виду, почти пропал в сумраке под ближайшей статуей. В балках залёг туман, но ртутное небо над головой казалось таким же далёким, как и прежде. Но при этом Паран заметил, что свет слабеет. Неужели все их приключения здесь заняли один лишь день? Трудно поверить…
  
  Он услышал треск взрывчатки – «шрапнель».
  
  – Это сигнал, – объявил Паран, подходя к своему коню. – Первой взорвётся дальняя статуя. – Она вскочил в седло и подъехал ближе к фургону, в котором уже скрылись Карполан Демесанд и Ганат. Ставенка на окне отскочила в сторону.
  
  – Капитан…
  
  Его слова прервал оглушительный взрыв. Паран оглянулся и увидел, как к небу устремилась колонна дыма и пыли.
  
  – Капитан, похоже… к моему великому удивлению…
  
  Второй взрыв, на этот раз ближе, вторая статуя просто исчезла.
  
  – Как я уже сказал, похоже, мои возможности куда более ограничены, чем я изначально…
  
  Вдали послышался глубокий, звериный рёв.
  
  Первый из Дераготов…
  
  – Ганос Паран! Как я уже сказал…
  
  Третья статуя взорвалась, пьедестал скрылся в клубах дыма, пыли и каменного крошева. Передние ноги оторвало, и огромное изваяние накренилось вперёд и начало падать, трещины покрыли поверхность чёрного камня. А затем она рухнула на землю.
  
  Фургон подскочил, затем приземлился, закачался на выгнутых рессорах. Где-то внутри послышался звон разбитого стекла.
  
  В земле отдавались взрывные волны.
  
  Кони отчаянно заржали, закусили удила и бешено вращали глазами.
  
  Воздух разорвал второй вой.
  
  Паран прищурился, чтобы разглядеть в дыму и пыли Вала где-то между последней упавшей статуей и теми, которым ещё только предстояло упасть. Но в быстро сгущавшейся тьме не было никакого движения. Вдруг взлетела на воздух четвёртая статуя. Какой-то каприз природы заставил монумент накрениться набок, затем он повалился и ударил пятое изваяние.
  
  – Нужно уходить!
  
  Это кричал Карполан Демесанд.
  
  – Погодите…
  
  – Ганос Паран, я уже не уверен…
  
  – Просто подожди…
  
  Третий вой, на который отозвались и первые двое освобождённых Дераготов. И эта пара голосов прозвучала… очень близко.
  
  – Проклятье!
  
  Он не видел Вала – последняя статуя, которая уже потрескалась от ударной силы взрывов, вдруг рухнула вниз, когда её постамент разлетелся на куски.
  
  – Паран!
  
  – Ладно – открывай треклятые врата!
  
  Упряжка лошадей встала на дыбы, затем животные устремились вперёд, разворачивая фургон, и галопом помчались вниз по склону. Ругаясь на чём свет стоит, Паран пришпорил своего коня, и рискнул обернуться в последний раз…
  
  …только чтобы увидеть огромного зверя с покатыми плечами. Тот вынырнул из клубов пыли, и его блестящие глаза впились в Парана и отступающий фургон. Массивная, широкая голова Дерагота опустилась, и Пёс с ужасающей скоростью понёсся вперёд.
  
  – Карполан!
  
  Портал открылся перед ними, точно лопнул волдырь – водянистая кровь или какая-то другая жидкость брызнула с его краёв. Могильный ветер подул в лицо.
  
  – Карполан? Куда мы…
  
  Упряжка визжащих коней нырнула в ворота, и удар сердца спустя Паран последовал за ними. Он услышал, как позади захлопнулся портал, а затем его отовсюду окружило… безумие.
  
  Полуразложившиеся лица, гнилые руки, давно мёртвые глаза с мольбой воззрились на него, усохшие губы распахнулись:
  
  – Забери нас! Забери нас с собой!
  
  – Не уходи!
  
  – Он нас позабыл… пожалуйста, умоляю…
  
  – Худу на всё плевать…
  
  Костистые пальцы ухватили Парана, потянули, дёрнули, впились в тело. Другие умудрились уцепиться за выступающие части экипажа, так что он поволок мертвецов за собой.
  
  Мольбы сменились гневом:
  
  – Забери нас – или мы тебя на куски разорвём!
  
  – Режь их – кусай – рви на куски!
  
  Паран попытался высвободить руку, сумел ухватиться за рукоять меча, а потом и обнажить его. Капитан принялся рубить во все стороны.
  
  В криках лошадей звучал голос безумия, а теперь завопили и пайщики, которые тоже начали отбиваться от протянувшихся к ним рук.
  
  Повернувшись в седле и не прекращая рубить, Паран окинул взглядом окружающий ландшафт – всю равнину заполонили извивающиеся фигуры, неупокоенные, и все лица обращены к путникам – десятки тысяч неупокоенных – такое множество, что они могли только стоять, до самого горизонта, мертвецы разразились воем отчаяния…
  
  – Ганат! – проревел Паран. – Вытащи нас отсюда!
  
  Резкий треск, словно сломался лёд. Холодный ветер взвихрился вокруг них, и земля вдруг перекосилась.
  
  Снег, лёд, нежить исчезла.
  
  Голубой небосвод. Горные кряжи…
  
  Кони заскользили по льду, расставив ноги, завизжали. Рядом ещё остались несколько живых трупов. Перед Параном качнулся фургон, который начало заносить юзом.
  
  Отряд оказался на леднике. Скользил, катился вниз, набирая скорость.
  
  Паран явственно расслышал, как одна из пардиек бросила:
  
  – Да уж, так намного
  лучше.
  
  А потом в глазах всё завертелось, конь яростно брыкался под всадником, и время осталось лишь на молниеносный спуск – до самого подножия горы.
  
  Лёд, затем снег, затем шуга, которая встала головной волной перед лошадьми и развёрнутым боком фургоном, встала и задержала, замедлила падение. Внезапно шуга сменилась жидкой грязью, а потом – камнем…
  
  Экипаж перевернулся, потащил за собой упряжку.
  
  У коня Парана дела обстояли получше: он сумел развернуться мордой к долине, уминая передними копытами снег и шугу, пытаясь нащупать твёрдую поверхность. Когда они попали в грязь, конь уже видел, что ждёт их, и рванулся вперёд. Чуть не оступился, но затем земля выровнялась, и скакун замедлил бег – его бока тяжело поднимались и опускались. Паран повернулся в седле, как раз вовремя, чтобы заметить, как огромный фургон в последний раз перевернулся и остановился. На склоне за ним распростёрлись тела пайщиков – в грязи, неподвижные и безвольные на каменной осыпи, почти неотличимые от трупов.
  
  Упряжка оторвалась, но все лошади упали, запутавшись в вожжах, постромках и гужах.
  
  Сердце кузнечным молотом колотилось в груди. Паран остановил коня, развернул его к склону, а затем шагом повёл измученное, взвинченное животное обратно к фургону.
  
  Тут и там начали подниматься пайщики – все они выглядели ошеломлёнными. Один разразился проклятьями и осел на землю, потому что сломал ногу.
  
  – Спасибо! – прохрипел труп, шевельнувшийся в грязи. – Сколько я тебе должен?
  
  Экипаж лежал на боку. Три колеса, которые волочились по грязи и камням, треснули, и ещё два колеса с другой стороны не выдержали переворотов. Так что уцелело лишь одно, и оно вертелось, как мельничный жёрнов. В задней части фургона раскрылись отделения для багажа, так что припасы рассыпались по земле. На крыше всё ещё держалось на ремнях изломанное тело одного из пайщиков, кровь талой водой текла по медной обшивке, руки и ноги его безвольно повисли, плоть казалась измолоченной и серой в ярком свете солнца.
  
  Одна из пардиек выбралась из грязи и, прихрамывая, подобралась к Парану, который как раз натянул поводья рядом с фургоном.
  
  – Капитан, – проговорила женщина, – думаю, нужно разбить лагерь.
  
  Тот уставился на неё сверху вниз:
  
  – С тобой всё в порядке?
  
  Пардийка некоторое время разглядывала его в ответ, затем отвернулась и сплюнула кровавую мокроту. Утерев рот, она пожала плечами:
  
  – Видит Худ, бывали рейсы и похуже…
  
  Жестокая рана закрывшегося портала по-прежнему пятнала заполненный клубами пыли воздух. Вал выскользнул из своего укрытия около одного из пьедесталов. Дераготы исчезли – они вовсе не желали задерживаться в этом мертвящем, горьком мире.
  
  Что ж, пришлось немного сгустить краски. Неважно, получилось достаточно убедительно и помогло добиться нужного результата.
  
  И вот я здесь. Один в Худовой Худом забытой выгребной яме. Тебе бы это всё толком продумать, капитан. Не было для нас ничего выгодного в этой сделке, на такое только дураки соглашаются. А мы и погибли потому, что были дураками, так что урок мы выучили.
  
  Он огляделся по сторонам, пытаясь сориентироваться. В этом мире одно направление было ничем не лучше другого. Кроме, конечно, треклятого моря. Ладно, дело сделано. Пора тут всё обследовать…
  
  Призрак оставил позади разрушенные статуи – по обнажённой, глинистой земле шагала одинокая, почти бесплотная фигура. Такая же кривоногая, как и при жизни.
  
  Смерть ведь ни единой детали не забыла. И уж точно никакого искупления не приготовила павшим.
  
  Искупление приходит от живых, а не от мёртвых, и Вал прекрасно знал, что его нужно ещё заслужить.
  
  Она начала кое-что вспоминать. Наконец-то. Столько времени спустя. Мать, маркитантка, раздвигавшая ноги для солдат Ашокского полка, прежде чем их отправили в Генабакис. А когда солдаты ушли, она просто взяла и умерла, будто без них могла только выдыхать, но не вдыхать, а ведь жизнь даёт то, что вдыхаешь. Вот так вот. Умерла. А дочь осталась одна, никому не нужная, никем не любимая.
  
  Безумные жрецы и отвратительные культы, а для девочки, рождённой такой матерью, – лагерь маркитанток. Всякий путь к независимости приводил в тупик или оказывался на деле лишь ответвлением главной, накатанной дороги, той, что идёт от родителей к детям – теперь ей это было совершенно ясно.
  
  А потом Геборик, Дестриант Трича, вытащил её – прежде, чем она сама стала только выдыхать – но нет, до него был Бидитал с его дарами забвения, его шёпот, обещания, мол, земные страдания – лишь этапы превращения куколки, а в миг смерти явится слава, расправит свои радужные крылышки. Рай.
  
  О, это было обольстительное обетование, и тонущая душа вцепилась в него, как в грузило, опускаясь всё ниже – к смерти. Когда-то она мечтала сама резать юных, большеглазых послушниц, брать нож в руку и безжалостно отсекать наслаждение. Страдание не терпит – не выносит! – одиночества; и в этом желании делиться нет и тени альтруизма. Эгоизм кормится злобой, а всё остальное отбрасывает.
  
  За свою короткую жизнь она видела слишком много, чтобы поверить в любую другую проповедь. Бидитал любил боль, и эта любовь питала в нём потребность дарить другим бесчувствие. А бесчувствие в нём самом позволяло дарить боль. Ну а искалеченный бог, которому он якобы поклонялся… что ж, Увечный знал, что ему никогда не придётся держать ответ за свой обман, за лживые обещания. Он ведь отыскивал жизни, которые больше никому не принадлежали, и потому мог свободно выбрасывать тех, чьими жизнями воспользовался. Она поняла, какое это изысканное рабство: вера, главный постулат которой невозможно доказать. Такую веру не убьёшь, не задушишь. Увечный Бог всегда найдёт множество смертных голосов, которые станут повторять его пустые обещания, а внутри его деспотичного культа будут процветать зло и скверна.
  
  Вера, обусловленная болью и чувством вины, не может провозглашать моральную чистоту. Вера, укоренённая в крови и страдании…
  
  – Мы – павшие, – вдруг сказал Геборик.
  
  Насмешливо ухмыльнувшись, Скиллара забила «ржавый лист» в трубку и затянулась.
  
  – Жрец войны такое и должен говорить, верно? А как же великая слава, которую можно обрести в жестокой бойне, старик? Или ты не веришь в необходимость равновесия?
  
  – Равновесие? Это иллюзия. Будто пытаешься сосредоточиться на одном-единственном лучике света и не обращать внимания на остальной его поток – и на мир, который он освещает. Всё вечно пребывает в движении, всё изменяется.
  
  – Точно как эти треклятые мошки, – пробормотала Скиллара.
  
  Резчик, который ехал перед ними, оглянулся.
  
  – Об этом я как раз думал, – сообщил он. – Это ведь трупные мухи. Мы что, едем к месту какой-то битвы, как вы думаете? Геборик?
  
  Старик покачал головой, его янтарные глаза на миг вспыхнули в послеполуденном свете.
  
  – Я ничего такого не чувствую. Земли впереди такие же, как и здесь.
  
  Они подъехали к широкой долине с редкими скоплениями мёртвого, пожелтевшего тростника. Сама земля стала почти совсем белой, потрескалась, точно разбитая мозаика. Тут и там виднелись горки, сложенные, похоже, из палок и тростника. Оказавшись на краю долины, они остановились.
  
  Ветер вынес на край мёртвого болота рыбьи кости, рассыпал их ковром под ногами. На ближайшем кургане виднелись птичьи кости и остатки скорлупы. Болота эти умерли внезапно, когда птицы только начали гнездиться.
  
  В долине кишмя кишели мухи, поднимались с земли жужжащими тучами.
  
  – Нижние боги, – проговорила Фелисин, – нам придётся её проехать?
  
  – Справимся, – сказал Геборик. – Тут не так уж далеко. Если попытаемся её объехать, не успеем до темноты. К тому же, – старик взмахнул рукой, указывая на мух, – мы ещё даже не въехали в долину, а насекомые нас уже отыскали, так что, объезжая, мы от них не избавимся. Эти хотя бы не кусаются.
  
  – Ну, поехали тогда, – не выдержала Скиллара.
  
  Серожаб спрыгнул в долину, принялся пробивать дорогу раскрытой пастью и молниеносным языком.
  
  Резчик пустил коня рысью, а затем, когда мухи взвились вокруг, – карьером.
  
  Остальные последовали за ним.
  
  Мухи, как сумасшедшие, падали на его кожу. Геборик прищурился, когда бесчисленные твёрдые тельца врезались ему в лицо. Даже солнечный свет поблёк за этой безумной тучей. Мухи забились в рукава, в штанины потёртых леггинсов и под тунику на спине. Старик сжал зубы, чтобы перетерпеть это мелкое неудобство.
  
  Равновесие. Слова Скиллары почему-то его обеспокоили – нет, наверное, даже не сами слова, а чувство, что в них прозвучало. Бывшая послушница, которая теперь отрицала всякую форму веры – он ведь и сам когда-то это сделал и, вопреки вмешательству Трича, всё ещё желал достигнуть. В конце концов, богам войны не нужны никакие слуги, кроме бесчисленных легионов, которые у них всегда были и всегда будут.
  
  Дестриант, что кроется за этим званием? Собиратель душ, обладающий силой – и правом – убивать во имя бога. Убивать, исцелять, вершить правосудие. Но правосудие – для кого? Я не могу отнять жизнь. Уже не могу. Не смогу. Ты ошибся в выборе, Трич.
  
  Столько мёртвых, столько призраков…
  
  Мир и так жесток – не нужны здесь ни он сам, ни ему подобные. Всегда найдутся глупцы, готовые вести других в битву, чтобы возликовать в кровопролитии, оставляя позади набухший, всхлипывающий след мучений, страданий и горя.
  
  Довольно.
  
  Теперь он жаждал лишь избавления, только ради этого и жил, ради этого тащил за собой этих невинных на выжженный, опустошённый остров, который воинственные боги напрочь очистили от всякой жизни. О, нет, он им не нужен.
  
  Вера и стремление к воздаянию лежат в сердце всякой истинной армии, – фанатики со своей злокозненной, жестокой уверенностью. И они плодятся, как мухи, в любом сообществе. Но достойные слёзы происходят от смелости, а не трусости, эти же армии полным-полно трусов.
  
  Лошади вынесли спутников из долины, мухи вились и вертелись в воздухе, преследовали беглецов.
  
  Они выехали на дорогу, ведущую от развалин причала, что стоял на прежней кромке берега. Глубокие колеи уходили выше по склону, остались ещё с тех времён, когда болото было озером. Теперь эти колеи изорвали когти дождей, ибо вода не находила прибежища в корнях – ведь растительность миновавших столетий исчезла. Деревья вырубили, траву съели.
  
  Лишь пустыню мы оставляем за собой.
  
  Путники поднялись на гребень, где дорога выравнивалась, а затем принималась пьяно петлять по равнине, среди известняковых холмов; вдалеке же, на расстоянии примерно трети лиги к востоку, виднелась маленькая, ветхая деревушка. Пристройки с пустыми загонами для скота и огороженными выгулами. В стороне от дороги, рядом с краем деревушки свалено полсотни древесных стволов: древесина серая, как камень, там, где её не очернило пламя, – но, похоже, даже в смерти деревья сопротивлялись своему уничтожению.
  
  Такое ожесточённое упрямство было понятно Геборику. О да, сделай себя непригодным, бесполезным для людей. Только так можно выжить, даже если уцелеют от тебя лишь кости. Неси своё послание, мёртвое древо, швыряй прямо в наши вечно слепые глаза.
  
  Серожаб сбавил скорость и теперь скакал в десяти шагах справа от Резчика. Судя по всему, даже в животе у демона уже не осталось места для мух, ибо его широкая пасть оставалась закрытой, вторые веки прикрывали глаза – молочно-белые, сомкнутые так плотно, что виднелись лишь узкие щёлки. А настырные насекомые так облепили всё тело Серожаба, что оно казалось почти чёрным.
  
  Как и спина Резчика впереди. И конь, на котором скакал даруджиец. Со всех сторон земля кишела, бурлила поблёскивающими, обезумевшими мухами.
  
  Их так много.
  
  Так много…
  
  «Секрет… покажу… сейчас…»
  
  Словно дикий зверь, который внезапно пробудился, Геборик выпрямился в седле…
  
  Лошадь Скиллары шла карьером за скакуном Дестрианта, чуть левее старика, а следом ехала Фелисин. С нарастающей тревогой она выругалась, когда мухи окружили всадников полуночной тучей, поглотили весь свет, а в жужжании вдруг послышался шёпот, слова, которые ползли в её сознание, перебирая десятком тысяч крохотных ножек. Скиллара с трудом сдержала крик…
  
  А её лошадь закричала от смертной боли. Пыль под нею завертелась, взвихрилась, обретала форму.
  
  Ужасный, влажный, скребущий звук – и что-то длинное и острое вышло между лопаток её лошади. Из раны хлестнула густая и яркая кровь. Лошадь пошатнулась, передние ноги её подогнулись, а затем животное рухнуло, так что Скиллара вылетела из седла…
  
  И покатилась по ковру из раздавленных насекомых, а копыта коня Геборика гулко рокотали вокруг неё, скакун визжал в агонии, накренился влево, но что-то – кошачья грация, полосатая шкура – с рычанием молниеносно спрыгнуло со спины умиравшего коня…
  
  А среди вихрящейся пыли, словно из ниоткуда, явились фигуры с кремнёвыми клинками. Звериный вой. Кровь плеснула на землю рядом с ней густым потоком, тут же почернела от мух, а каменные мечи рубили, дробили, рассекали плоть. Пронзительный крик, в котором пылали боль и ярость. Что-то глухо ударилось о бок Скиллары, когда она попыталась встать на четвереньки. Женщина оглянулась. Рука, покрытая тигриной татуировкой, отрубленная между плечом и локтем, а кисть – умирающий проблеск зелёного огня под покровом мух.
  
  Скиллара неуверенно выпрямилась. Когда живот пронзила острая боль, она невольно ахнула и захлебнулась потоком насекомых, хлынувших в рот.
  
  Рядом появилась фигура с окровавленным длинным каменным мечом. Иссохшее лицо обратилось к ней, а затем меч метнулся, огнём вошёл в грудь Скиллары, так что зазубренное лезвие вонзилось над верхним ребром и под ключицей, а затем вышло из спины над лопаткой.
  
  Скиллара обмякла, почувствовала, как сползает с клинка, падает на спину.
  
  Чудовище вновь скрылось в туче мух.
  
  Она слышала лишь жужжание, видела лишь бесформенный, блестящий комок тел, набухавший над раной в груди, комок, из которого сочилась кровь – словно мухи стали кулаком, который охватил её сердце. И сдавил…
  
  Резчик даже не успел отреагировать. Внезапно на него хлынули песок и пыль, а затем голова коня вдруг исчезла, оставляя за собой в падении густые, точно верёвки, потоки крови. Рухнула под копыта передних ног, которые затем подогнулись, – и обезглавленный скакун повалился на землю.
  
  Резчик сумел перекатиться, чтобы не попасть под тело, вскочил на ноги в водовороте обезумевших мух.
  
  Кто-то возник рядом. Юноша резко крутанулся на месте, взмахнул ножом, пытаясь отбить в сторону широкий, загнутый крюком скимитар из волнистого кремня. Клинки столкнулись, и камень рассёк кинжал Резчика, сила удара была неудержимой…
  
  Юноша увидел, как крюк врезается ему в живот, увидел, как он выходит наружу, а потом из раны вывалились внутренности.
  
  Потянувшись обеими руками, чтобы подхватить их, Резчик осел на землю, поскольку вся жизнь вдруг ушла из его ног. Он уставился на дрожащую груду плоти в своих руках, не поверил своим глазам, а потом упал на бок, скорчился, сжался вокруг ужасной, чудовищной раны.
  
  Он ничего не слышал. Только собственное дыхание и гул мух, которые теперь приблизились, словно с самого начала знали, чтó произойдёт.
  
  Нападавший восстал из самой пыли справа от Серожаба. Мучительная боль, когда огромный кремнёвый клинок рассёк переднюю лапу демона, начисто отрубил её, отворив путь потоку зелёной крови. Второй удар отсёк заднюю лапу с той же стороны, и демон рухнул, беспомощно молотя по воздуху оставшимися конечностями.
  
  На миг перед глазами демона возникла картина – зернистая от тучи мух и рокочущей боли. Приземистая, звероподобная, облачённая в меха фигура, от которой осталась лишь кожа да кости, спокойно перешагнула заднюю ногу Серожаба, которая валялась в пяти шагах позади и подёргивалась сама собой. Перешагнула и скрылась в чёрной туче.
  
  Печаль. Не могу больше прыгать.
  
  В тот миг, когда он спрыгнул с коня, два кремнёвых меча перехватили его полёт, один рассёк кость и мышцы, отрубив руку, другой насквозь пробил грудь. В горле Геборика вскипело животное рычание, он вывернулся в воздухе, отчаянно пытаясь освободиться от пронзившего тело оружия. Но клинок последовал за ним, ринулся ниже, ломая рёбра, разрывая лёгкое, затем печень, и наконец вырвался наружу вместе с обломками костей, кусками мяса и фонтаном крови.
  
  Рот Дестрианта наполнился горячей жидкостью, которая плеснула наружу, когда он ударился о землю, перекатился, а затем остановился.
  
  Оба т'лан имасса подошли к тому месту, где он растянулся в пыли, с липкими от крови каменными мечами в руках.
  
  Геборик посмотрел в их пустые, безжизненные глаза, увидел, как оборванные, иссохшие воины колют его, так что зазубренные острия вонзаются в тело снова и снова. Он видел, как одно из лезвий устремилось к лицо, а потом вспороло шею…
  
  Голоса, мольбы, далёкий хор отчаяния и горя – он уже не мог их коснуться – потерянные души в своей нефритовой темнице отдалялись, слабели… Я ведь вам говорил, не смотрите на меня, несчастные создания. Теперь видите, как легко оказалось вас подвести?
  
  Я слышал мёртвых, но не мог служить им. Я жил, но ничего не создал.
  
  Теперь он явственно вспомнил – в один ужасный миг, который, казалось, тянулся бесконечно, безвременно, – тысячи картин: столько бессмысленных действий, пустых деяний, столько лиц – тех, для кого он ничего не сделал. Боден, Кальп, Фелисин Паран, Л'орик, Скиллара… Бродил без пути в этой чужой земле, в этой усталой пустыне, где прах умерших садов клубится в жестоком, раскалённом солнцем воздухе… Лучше бы он умер там, в отатараловых копях, в Черепке. Тогда не было бы предательств. Фэнер бы восседал на своём престоле. Отчаяние душ в огромных нефритовых узилищах, что вертятся в пустоте Бездны, это ужасное отчаяние – оно осталось бы неуслышанным, неузнанным, незримым, а значит, не было бы и лживого обещания спасения.
  
  Бодену бы не пришлось так задерживаться во время побега с Фелисин Паран…
  
  О, ничего, ничего стоящего я не сделал за всю свою слишком долгую жизнь. Призрачные руки лишь подтвердили иллюзорность своего касания – ни благословения, ни спасения никому, кого они осмелились коснуться. А возрождённые глаза, со всей их кошачьей зоркостью, они сейчас стынут в бессмысленном взгляде, взгляде, которого алчет всякий охотник, ибо видит его в глазах павшего
  врага.
  
  Столько воинов, великих героев (по своему разумению, по крайней мере), столькие отправлялись на охоту за огромным тигром, которым был Трич – ничего не зная об истинной природе этого зверя. Они мечтали одолеть его, встать над остывающим трупом, заглянуть в пустые глаза в надежде поймать что-то, хоть крупицу от величия и славы тигра, чтобы присвоить часть их.
  
  Но истину невозможно обрести, когда ищущий – потерян. Духовно. Морально. А благородство и славу невозможно украсть, нельзя заслужить жестоким лишением жизни. О, боги, какой жалкий, неуклюжий, до жестокости глупый обман… выходит, хорошо, что Трич перебил их, всех до одного. Ах, какое глубокое послание в этом скрыто.
  
  Но он знал, что т'лан имассам, которые убили его, на это плевать. Они действовали из насущной необходимости. Быть может, где-то в их древнейших воспоминаниях, памяти о временах, когда сами они ещё были смертными, они тоже стремились похитить то, чем никогда не смогли бы обладать сами. Однако такие бессмысленные цели давно стали для них неважными.
  
  Геборик не был для них желанным трофеем.
  
  И это хорошо.
  
  И в этом последнем поражении, похоже, не будет уцелевших. И в каком-то смысле, это тоже хорошо. Закономерно. Вот такая слава в последних его мыслях…
  
  Разве это не закономерно? Даже в последних мыслях я предаю сам себя.
  
  Геборик почувствовал, что тянется… к чему-то. Тянется, но ничто не откликается на касанье. Ничто.
  
  Глоссарий
  Взошедшие
  
  Азаты: Дома
  
  Аномандр Рейк: Сын Тьмы
  
  Апсалар: Госпожа воров
  
  Беру: Владыка бурь
  
  Геддерона: Госпожа весны и возрождения
  
  Гриззин Фарл: Старший бог
  
  Д'рек: Червь осени, выступает равно как мужчина и женщина
  
  Дераготы: Из Первой империи Диссембелакиса, Семь Псов Тьмы
  
  Джесс: Королева-Пряха
  
  Драконус: Старший бог, выковавший Драгнипур
  
  Дэссембрей: Господин слёз
  
  К'рул: Старший бог Путей
  
  Кильмандарос: Старшая богиня
  
  Королева Грёз: Королева Высокого Дома Жизни
  
  Котильон: Узел, Покровитель убийц, Высокий Дом Тени
  
  Маури: Госпожа нищих, рабов и сервов
  
  Маэль: Старший бог морей
  Мостожоги
  
  Нерруза: Госпожа тихого моря и лёгкого ветра
  
  Огнь: Спящая Богиня
  
  Опонны: Шуты, Близнецы Удачи
  
  Оссерк/Осрик/Оссерик: Господин неба
  
  Полиэль: Госпожа мора
  
  Престол Тени: Амманас, Король Высокого Дома Тени
  
  Сестра Холодных Ночей: Старшая богиня
  
  Скалиссара: Забытая богиня оливкового масла, покровительница И'гхатана
  
  Солиэль: Госпожа здравия
  
  Тогг и Фандерея: Волки Зимы
  
  Трич/Трейк: Тигр Лета, Повелитель Войны
  
  Увечный Бог: Скованный, Владыка Высокого дома Цепей
  
  Фэнер: Лишённый, Вепрь о Пяти Клыках
  
  Худ: Король Высокого Дома Смерти
  
  Ша'ик: Богиня Вихря
  
  Эрес/Эрес'аль: Дух, или богиня-прородитель
  Колода драконов
  Высокий дом Жизни
  
  Король
  
  Королева (Королева Грёз)
  
  Поборник
  
  Жрец
  
  Вестник
  
  Солдат
  
  Ткач
  Высокий дом Смерти
  
  Король (Худ)
  
  Королева
  
  Рыцарь (прежде – Дассем Ультор, ныне – Бодэн)
  
  Маг
  
  Вестник
  
  Солдат
  
  Пряха
  
  Каменщик
  
  Дева
  Высокий дом Света
  
  Король
  
  Королева
  
  Поборник (Оссерик)
  
  Жрец
  
  Капитан
  
  Солдат
  
  Швея
  
  Строитель
  
  Девица
  Высокий дом Тьмы
  
  Король
  
  Королева
  
  Рыцарь (Аномандр Рейк)
  
  Маг
  
  Капитан
  
  Солдат
  
  Пряха
  
  Каменщик
  
  Жена
  Высокий дом Тени
  
  Король (Престол Тени/Амманас)
  
  Королева
  
  Убийца (Узел/Котильон)
  
  Маг
  
  Пёс
  Высокий дом Цепей
  
  Скованный Король
  
  Супруга (Полиэль)
  
  Грабитель (Каллор)
  
  Рыцарь (Тоблакай)
  
  Семь Мёртвых Огней (Развязанные)
  
  Калека
  
  Прокажённый
  
  Дурак
  Независимые
  
  Опонны
  
  Обелиск (Огнь)
  
  Корона
  
  Скипетр
  
  Держава (иначе – Сфера)
  
  Престол
  
  Цепь
  
  Господин Колоды (Ганос Паран)
  Старшие народы
  
  Тисте анди: Чада Тьмы
  
  Тисте эдуры: Чада Тени
  
  Тисте лиосаны: Чада Света
  
  Т'Лан имассы
  
  Эрес/Эрес'аль
  
  Трелли
  
  Яггуты
  
  Форкрул ассейлы
  
  К'чейн че'малли
  
  Элейнты
  
  Баргасты
  
  Теломены тоблакаи
  
  Теблоры
  Пути чародейства
  
  Куральд Галейн: Старший Путь Тьмы
  
  Куральд Эмурланн: Старший Путь Тени, ныне – Расколотый Путь
  
  Куральд Лиосан
  
  Куральд Тирллан: Старший Путь Света
  
  Омтоз Феллак: яггутский Старший Путь Льда
  
  Старвальд Демелейн: Путь Элейнтов
  
  Теланн: Старший Путь Огня имассов
  
  Д'рисс: Тропа камня
  
  Дэнул: Тропа целительства
  
  Меанас: Тропа тени и иллюзий
  
  Моккра: Тропа разума
  
  Рашан: Тропа тьмы
  
  Руз: Тропа моря
  
  Серк: Тропа неба
  
  Тир: Тропа света
  
  Тропа Худа: Тропа смерти
  
  Тэлас: Тропа огня
  Народы и географические названия
  
  Анибары: племя, живущее в Щитовых землях к северу от Ягг-одана в Семи Городах
  
  Бастионный спуск: ведёт из Паяцева замка в город Малаз
  
  Веданики: племя в Таласских горах, семь городов
  
  Винит: забытый город, Семь Городов
  
  Витан Таур: забытый город Первой империи, Семь Городов
  
  Г'данисбан: город в Семи Городах
  
  Город Малаз: колыбель Малазанской империи, расположен на острове Малазе рядом с побережьем Квон-Тали
  
  Гралы: племя в Семи Городах
  
  И'гхатан: город в Семи городах
  
  Измор: королевство к западу от Нэмила
  
  Инат'ан Мерсин: старое название Мерсина, Семь Городов
  
  Канарбар-Белид: старое название Белида, города в Семи Городах
  
  Карашимеш: город в Семи Городах
  
  Картул: город на одноимённом острове рядом с побережьем Квон-Тали
  
  Миникенар: заброшенный город Первой империи, Семь Городов
  
  Монкан: братский остров Сепика
  
  Н'Карафал: забытый город, Семь Городов
  
  Нэмил: экспансионистское королевство к северо-западу от Ягг-одана
  
  Остров Сепик: островное королевство, Семь Городов
  
  Пан'потсун: город в Семи Городах
  
  Пардийцы: племя в Семи Городах
  
  Парк Воронового холма: парк в городе Малазе
  
  Паяцев замок: старая цитадель над городом Малазом
  
  Септархов квартал: храмовый квартал в городе Картуле
  
  Угарат: город в Семи Городах
  
  Ханар-Ара: древний город, Город Павших
  
  Трамара: забытый город, Семь Городов
  
  Требур: забытый город, Семь Городов (Город Куполов)
  
  Хатра: город в Семи Городах
  
  Хедори-Квил: заброшенный город, Семь Городов
  
  Шал-Морзинн: империя к юго-западу от Нэмила
  
  Эрлитан: портовый город в Семи Городах
  Термины
  
  Азалы: вид демонов, живущих в мире Тени
  
  Аптор: вид демонов, живущих в мире Тени
  
  Ашокский полк: старое подразделение, ныне включённое в состав Четырнадцатой армии
  
  Атри-преда: в Летэре звание, равное командору или Кулаку
  
  Безымянные: древний культ, посвящённый Домам Азатов
  
  Блох-клещи: переносимые ветром насекомые из Семи Городов
  
  Буревестники: вид, живущий в океане
  
  Бхедерины: большие полуодомашненные или дикие копытные
  
  Бхок'аралы: маленькие приматы, которые живут в скалах
  
  Вердит'анат: Мост Смерти (яггутский потусторонний мир)
  
  Выпытыватель: титул королевского пыточных дел мастера в Угарате
  
  Готар: цветок, который используют как отбеливатель
  
  Д'баянг: опиат
  
  Дестриант: смертный представитель той или иной веры
  
  Джистал: высший жрец Старшего бога, который использует человеческую кровь в ритуальной магии (Старший аналог Дестрианта)
  
  Д'иверс: оборотень, превращающийся в нескольких животных
  
  Диналы: вид демонов, живущих в мире Тени
  
  Длиннохвостые: другое название к'чейн че'маллей
  
  Дрейк: таннойский корабль для паломников
  
  Дромон: боевое судно
  
  Заклинатель костей: так т'лан имассы называют шаманов своего народа
  
  Золотой: дерево, растущее в Семи Городах
  
  Имбрули: какие-то животные, обитающие в Старвальд Демелейне
  
  Карельбарра: мёд, известный как «богоносец» за свои галлюциногенные свойства
  
  Кованый щит: смертный, который выступает хранилищем душ павших (мёртвых) и служит тому или иному богу
  
  Коравал: вид рыб, которую ловят преимущественно вокруг острова Малаза
  
  Короткохвостые: другое название к'чейн на'руков
  
  «Корытца»: настольная игра, популярная среди малазанцев
  
  Кровь-дерево: редкий сорт древесины, который используют тисте эдуры
  
  Лютуры: какие-то животные, обитающие в Старвальд Демелейне
  
  Махиби: древнее слово, обозначающее «сосуд» (ныне известно у рхиви как «мхиби»)
  
  Маэтгара: так в И'гхатане называли огромные цистерны для хранения оливкового масла
  
  Накидочник: крупное насекомое-трупоед, обитающее в Семи Городах
  
  Нож-кеттра: большой обоюдоострый нож из Семи Городов
  
  Носитель: распространитель мора
  
  Обзоры: карты Тригалльской торговой гильдии
  
  Обсидиановый трон: традиционный престол в Синерозе
  
  Одиночники: оборотни
  
  Паральт: название паука и змеи, оба ядовитые (так же называется и сам яд)
  
  Полу-Дрек: высший жрец или жрица Д'рек
  
  Преда: летэрийское звание равное капитану
  
  Престолы войны: название катамаранов, на которых ходят по морю изморцы
  
  Пурлиты: вид летучих мышей, которые обитают в Старвальд Демелейне
  
  Ризаны: маленькие крылатые рептилии, которые питаются насекомыми
  
  «Серые шлемы»: военно-религиозный орден
  
  Смертная песнь ребёнка: сэтийский обряд взросления, подразумевающий ритуальное погребение
  
  Смертный меч: смертный воитель того или иного бога
  
  Смотрящий: агент тисте анди, скрытый среди тисте эдуров на континенте Летэр
  
  Совет/Чародеи Оникса: традиционные правители Синерозы
  
  Стантары: какие-то животные, обитающие в Старвальд Демелейне
  
  Стена Бури: преграда, выстроенная для защиты от Буревестников в Кореле
  
  Сурикрыса: грызун-рептилия
  
  Телаба: традиционная верхняя одежда в Семи Городах
  
  Трелльские войны: войны на истребление, которые вели против треллей нэмильцы
  
  Т'рольбарал: древняя форма д'иверсов периода Первой империи
  
  «Чёрная перчатка»: тайный культ среди Когтей
  
  Чёрное дерево: редкий сорт корабельной древесины
  
  Шёпот: потусторонние голоса, обращающиеся к членам культа Ша'ик Возрождённой
  
  Элейнты: ещё одно слово для обозначения чистокровных драконов
  
  Энкар'ал: крупный хищник в Семи Городах (ныне вымерший)
  
  Эрага: вид скота, считающийся вымершим в Семи Городах
  
  Эскура: растение, которым травят блох-клещей
  
  Примечания
  
  1
  
  Благодаря Телораст и Кердле Урко совершил открытие, которое в нашем мире связывают в первую очередь с палеонтологом Робертом Бэккером и его программной книгой «Ересь о динозаврах» (1986). — Прим. ред.
  
  2
  
  Напомним, что болас – охотничье метательное оружие: ремень или связка ремней, к концам которых привязаны крупные камни или другой груз. А вот что такое «kout», нам выяснить не удалось – видимо, как и некоторые другие виды оружия, это – характерно только для мира Малазанской империи и в нашем не встречается. – Прим. ред.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"