Паркер Роберт : другие произведения.

Роберт Паркер сборник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1. Земля обетованная (Перевод: Б. Крылов, Н. Берденников) 2. На живца (Перевод: Б. Крылов, Н. Берденников) 3. В поисках Рейчел Уоллес (Перевод: Николай Берденников, Б. Крылов) 4. Ранняя осень (Перевод: С. Кузьмич) 5. Кэсткиллский орел (Перевод: Б. Крылов, С. Соколик) 6. Бледные короли и принцы (Перевод: Б. Крылов, Н. Берденников) 7. Багровое веселье (Перевод: С. Кузьмич)
  Роберт Паркер
  Земля обетованная
  1
  Реконструкция города выгнала меня из старой конторы и заставила переселиться поближе к жилым районам. Новая контора располагалась над сигарной лавкой, на втором этаже двухэтажной круглой башни, торчащей на углу Масс-авеню и Бойлстон-стрит. До меня помещение это занимала гадалка, и я сейчас стоял у окна и соскабливал со стекла оставшиеся после нее пятнистые золоченые надписи. Тут-то я и увидел его. Он был в бледно-зеленом костюме свободного покроя, в расстегнутой желтой рубашке, длинные, острые концы воротника которой были выпущены поверх лацканов пиджака. Он сравнил записанный на клочке бумаги адрес и с несчастным видом оглядел дом.
  — Либо мой первый клиент в новой конторе, — отметил я, — либо опоздавший к мадам Сосострис.
  Сьюзен Силверман, в обрезанных джинсах «Ливайс» и полосатой, белой с синим, футболке обрабатывала «Уиндексом» и бумажным полотенцем матовое стекло входной двери. Она подошла к окну и посмотрела на улицу.
  — Судя по виду, ему не слишком нравится этот район, — сказала она.
  — Если бы я снял контору в том районе, который понравился бы ему, он не смог бы со мной расплатиться.
  Мужчина вошел в небольшую дверь рядом с сигарной лавкой, а минуту спустя я услышал его шаги на лестнице. Он чуть помедлил, потом постучал. Сьюзен открыла дверь. Он неуверенно заглянул. На полу, в картонных коробках с надписью «Фальстафф», лежали папки, от стен еще пахло синтетической краской, слева от двери на газетах валялись кисти и банки из-под краски. В конторе было жарко, поэтому на мне были только заляпанные краской джинсы «Ливайс» и еще более безобразные тапочки.
  — Я ищу человека по имени Спенсер, — сказал он.
  — Вы его нашли, — откликнулся я. — Входите. — Я положил лезвие на подоконник и обошел письменный стол, чтобы пожать ему руку. Я остро нуждался в клиенте. Готов был поспорить, что Шерлок Холмс никогда не красил собственную контору... — Это миссис Силверман. Она помогает мне обустроиться на новом месте. Городские власти снесли мою старую контору.
  Я отчетливо чувствовал, как по моей груди стекает струйка пота.
  Сьюзен улыбнулась и поздоровалась.
  — Меня зовут Шепард, — представился он. — Харви Шепард. Мы можем поговорить?
  — Пойду куплю сэндвич, — сказала Сьюзен. — Пора перекусить. Тебе взять что-нибудь?
  Я покачал головой:
  — Захвати кока-колы, больше ничего. После разговора с мистером Шепардом я приглашу тебя на настоящий обед.
  — Потом решим. Рада была встрече с вами, мистер Шепард.
  Когда она ушла, Шепард спросил:
  — Секретарша?
  — Нет, просто хорошая подруга.
  — Вот как! Я бы тоже не отказался от такой.
  — Мужчина, одевающийся как вы, не должен испытывать в этом значительных затруднений.
  — Дело в том, что я женат. И все время провожу на работе.
  Воцарилась тишина. У него было румяное прямоугольное лицо и жесткие черные волосы. Чуть мягкий подбородок, чуть смазанные черты, но в основном очень приятная внешность. Черноволосый ирландец. Казалось, он принадлежал к числу людей, привыкших говорить. Неспособность и сейчас поступить привычным образом заставляла его чувствовать себя неуютно. Я попытался подстегнуть его:
  — Мистер Шепард, кто послал вас ко мне?
  — Называй меня Харв. Как все.
  Я кивнул.
  — Я знаком с одним репортером из «Стандард таймс» Нью-Бедфорда. Он назвал мне твое имя.
  — Харв, ты сам тоже из Нью-Бедфорда?
  — Нет, из Хайанниса.
  — Собираешься баллотироваться в президенты и хочешь сделать меня своим уполномоченным?
  — Нет. — Он слабо и неуверенно улыбнулся. — А, понял, Хайаннис, ха.
  — О'кей, — сказал я. — Ты не собираешься выдвигать свою кандидатуру на президентских выборах. Не хочешь, чтобы я был твоим уполномоченным. В чем же дело?
  — Я хочу, чтобы ты нашел мою жену.
  — О'кей.
  — Мне кажется, что она сбежала.
  — Иногда они так поступают.
  — Я хочу, чтобы ты вернул ее.
  — Этого я гарантировать не могу. Я найду ее, но похищением людей заниматься не буду. Все вопросы по поводу возвращения решайте между собой.
  — Просто ушла. Бросила меня и троих детей.
  — В полицию обращался?
  Он кивнул.
  — Они не подозревают, заранее прошу меня простить, нечистую игру?
  Он покачал головой:
  — Нет, она упаковала свои вещи в чемодан и ушла. Я лично знаком с Диком Слейдом, и он убежден, что она сбежала.
  — Слейд — полицейский?
  — Да, полиция Бернстейбла.
  — О'кей. Сотня в день и издержки. В издержки будет включена плата за номер в мотеле и огромное количество еды. Мне не хочется мотаться каждый день в Бостон и обратно.
  — Я заплачу любые деньги. Задаток не нужен?
  — Харв, если ты собираешься стать президентом, я буду твоим уполномоченным.
  Он снова изобразил на лице слабую улыбку. Мои шутки не отвлекли его от неприятностей.
  — Сколько тебе нужно?
  — Пятьсот.
  Он достал из внутреннего кармана пиджака длинный бумажник, отсчитал пять сотенных и передал их мне. Мне не удалось подсмотреть, сколько таких бумажек осталось в бумажнике. Я сложил деньги и сунул их в карман джинсов, стараясь всем своим видом показать, что его деньги присоединились к моим деньгам.
  — Я приеду утром. Будешь дома?
  — Да. Я живу на Оушен-стрит. Оушен-стрит, дом восемнадцать. Примерно в какое время тебя ждать? У меня масса работы. Господи, ну почему она ушла именно сейчас?!
  — Буду у тебя в девять. Если есть фотографии, приготовь, я сделаю копии. Если есть любовные письма, счета за телефон, квитанции об оплате и тому подобное, найди. Мне нужно будет взглянуть на все. Корешки чеков? Список друзей или родственников, к которым она могла уехать? Как насчет другого мужчины?
  — Пам? Нет. Секс не очень-то ее интересовал.
  — Но ее могла заинтересовать любовь.
  — Спенсер, уж это-то она от меня получала. В достатке.
  — Тем не менее. Как насчет детей? Я могу говорить при них?
  — Да, мы ничего не скрываем друг от друга. Они знают, что она сбежала. В любом случае они уже большие. Младшей — двенадцать.
  — У них есть какие-нибудь предположения о том, где находится мать?
  — Не думаю. Они сказали, что ничего не знают.
  — Но ты не уверен?
  — Не уверен в том, что они мне что-либо расскажут. Я слишком мало общался с ними в последнее время. И не вполне уверен, что они скажут мне правду. Особенно девочки.
  — У меня такое чувство возникает по отношению к каждому человеку. Не слишком огорчайся.
  — Тебе легко.
  — Да, ты прав. Еще есть что сказать?
  Он покачал головой.
  — О'кей, увидимся завтра в девять.
  Мы пожали друг другу руки.
  — Знаешь, как добраться?
  — Да, вообще я неплохо знаю Хайаннис, найду.
  — А ее ты найдешь. Спенсер?
  — Да.
  2
  Когда вернулась Сьюзен, я сидел за столом, а передо мной были разложены банкноты.
  — Кто изображен на стодолларовом банкноте? — спросил я.
  — Нельсон Рокфеллер?
  — Неправильно.
  — Дэвид Рокфеллер?
  — Опять не угадала.
  — Лоренс Рокфеллер?
  — Где предпочитаешь обедать?
  — Не стоило показывать мне деньги. Я уже собиралась согласиться на бифштекс с луком в «Уджис», а теперь подумываю о «Пирсе четыре».
  — Так тому и быть. Думаю, мне стоит переодеться.
  — По крайней мере, стереть пот с груди.
  — Все, возвращаемся ко мне и наряжаемся.
  — Когда появляется клиент, ты сразу оживаешь.
  — Да, мадам. И немедленно отправляюсь в ближайший ресторан.
  Я пристегнул к ремню пистолет, надел рубашку, но не стал заправлять ее в джинсы, чтобы не было видно оружия, и мы вышли. Прогулка до моей квартиры длилась не более десяти минут — в основном по аллее вдоль Коммонвелт-авеню. Когда мы пришли, Сьюзен первая полезла под душ, а я выпил бутылку «Амстеля», пока звонил по телефону и заказывал места. На самом деле я выпил три.
  «Пирс четыре» вырисовывался на побережье, похожий на колониальный Стоунхендж. Бывший в употреблении кирпич, старые балки, пришвартованный в качестве зала для коктейлей экскурсионный пароход с Гудзона. Монумент казенным счетам, храм деловых обедов. Один из подростков в форме немного смутился, но припарковал мою машину с откидным верхом. Большинство машин на стоянке были значительно новее, и я не смог заметить ни одной, у которой сиденья были бы отремонтированы таким же количеством серой липкой ленты.
  — Кажется, этот человек чересчур пренебрежительно отнесся к твоей машине, — сказала Сьюзен.
  — Одна из бед нашей культуры, — ответил я. — Никакого уважения к старине.
  Пришлось подождать, пока освободится заказанный нами столик. Не желаете ли выпить коктейль в фойе? Мы желали. Прошли по закрытому трапу на экскурсионное судно, расположились и стали смотреть на Бостонскую бухту. Сьюзен заказала «Маргариту», я несколько «Хайнекенов». «Амстеля» не было даже в этом ресторане.
  — Что хочет от тебя клиент?
  — Просит найти жену.
  — Могут возникнуть трудности?
  — Нет. Судя по всему, она просто сбежала. Если это так, найти ее будет несложно. Большинство жен, которые сбегают, оказываются не слишком далеко. В действительности, большая их часть желает быть найденными и возвращенными домой.
  — Судя по твоим словам, свобода выбора здесь ни при чем.
  — Свобода выбора здесь действительно ни при чем, но в жизни все происходит именно так. Впервые количество сбежавших жен превысило количество сбежавших мужей. Как правило, они пролистывают два номера журнала «Мисс», смотрят программу Марло Томаса по телевизору, решают, что так больше продолжаться не может, и убегают. Но потом оказывается, что у них нет специальности, что десять или пятнадцать лет занятий домашним хозяйством ни к чему их не подготовили, что единственный выход — работать посудомойкой, официанткой или уборщицей, а этого им совсем не хочется. К тому же большинство сбежавших жен страдают от одиночества.
  — А домой вернуться они не могут, — добавила Сьюзен. — Им очень стыдно ни с чем приползти назад.
  — Правильно. Поэтому они и сидят на одном месте в надежде, что их разыщут.
  — А когда встревоженный муж отправляется на поиски, его действия можно счесть этаким странным проявлением любви.
  — Снова верно. Но убивает женщин, особенно если есть дети, чувство вины. Когда они снова попадают домой, все становится значительно хуже, чем было до побега.
  Сьюзен сделала глоток «маргариты».
  — У мужа появляется новая дубинка.
  Я кивнул:
  — Именно. И он по-своему прав, когда хочет сказать этим: «Ты, сукина дочь, улизнула от нас. Бросила меня и детей в трудную минуту и сбежала. Так что спрячь теперь свою гордость, милая. Ты у нас в долгу».
  — Но, — сказала Сьюзен.
  — Конечно, «но». Всегда — но. Но она прожила жизнь на их условиях, и ей захотелось попробовать пожить немного на своих. — Я пожал плечами и допил пиво.
  — Твой тон заставляет все происходящее выглядеть обыденным.
  — В некотором смысле такие поступки и являются обыденными. Я достаточно часто сталкивался с подобными ситуациями. В шестидесятые годы уделил немало времени поискам сбежавших детей. Теперь уделяю его поискам сбежавших мам. Мамы не добавили в происходящее разнообразия.
  — По твоим словам можно подумать, что все так банально. Так избито. Как будто тебе совершенно наплевать. Как будто они занимали тебя только в плане работы. Как обычные, потерянные кем-то вещи, которые необходимо отыскать.
  — Не вижу оснований, чтобы говорить об этом с дрожью в голосе. Я достаточно напереживался, разыскивая их. Несомненно, я делал это за деньги, но деньги легко заработать и другими способами. Самое главное, по крайней мере, в моей области, не позволить переживаниям совсем захватить твое существо. Иначе это очень плохо заканчивается.
  Я жестом заказал еще пива. Взглянул на бокал Сьюзен. Она покачала головой.
  На другом берегу бухты в воздух как-то неловко поднялся «Боинг-747». Оторвавшись от взлетной полосы в Логане, он с ревом устремился ввысь, прежде чем взять курс на запад. Лос-Анджелес? Сан-Франциско?
  — Сьюз, — сказал я, — наши с тобой места на нем.
  — На чем? — не поняла она.
  — На самолете. Летящем на запад. Разрывающем мрачные оковы земли.
  — Мне не нравится летать.
  — Неужели?! — воскликнул я. — Значит, я наступил на больной палец?
  — С чего ты взял?
  — Тон, милая, тон разговора. Длина предложений, положение головы. Вспомни, я опытный сыщик. Разгадывать головоломки — мое ремесло. Что тебя разозлило?
  — Не знаю.
  — Это начало.
  — Не смейся надо мной, Спенсер. Я не могу понять, на что я злюсь, на тебя или на происходящее. Может, из-за того, что я читала журнал «Мисс», может, из-за того, что слишком часто смотрела программы Марло Томаса. Я была замужем и развелась, наверно, я лучше тебя понимаю, с чем могла столкнуться жена этого человека.
  — Быть может, все так и есть, — сказал я. Метрдотель сообщил, что наш столик свободен, и мы молча последовали за ним. Меню было огромным, напечатанным стильным шрифтом. Цена порции омара предусмотрительно не указывалась.
  — Пусть ты лучше понимаешь, — продолжил я, — лучше можешь вникнуть в ее проблемы. Но почему ты злишься?
  — Чопорность, — сказала Сьюзен. — Именно это слово я пыталась подобрать. Чопорность по отношению к маленьким шалостям женщины.
  Появилась официантка. Я посмотрел на Сьюзен.
  — Эскарготы[1], — сказала она, — и холодное мясо краба.
  Я заказал разнообразные горячие закуски и бифштекс. Официантка удалилась.
  — Не согласен с чопорностью, — возразил я. — Возможно, я бы назвал это непочтительностью.
  — Решил проявить снисходительность, — усмехнулась Сьюзен.
  — Нет. Возможно, я испытываю легкое беспокойство, если хочешь. Но не по отношению к ней, не по отношению к глупости всего мира. Тошнит от всевозможных движений. Меня тошнит от людей, которые считают, что новая система обо всем позаботится. Тошнит от людей, которые ставят дело впереди человека. Меня тошнит от людей любого пола, которые бросают детей и убегают. Ради работы, ради выпивки, ради секса, ради успеха. Это безответственно.
  Официантка подала первые блюда. Мои закуски включали в себя моллюска «Казино», устрицу «Рокфеллер», жареную креветку, маринованную креветку и фаршированную шляпку гриба.
  — Меняю шляпку гриба на улитку, — предложил я Сьюзен.
  Она взяла щипчиками улитку и положила на мою тарелку.
  — Гриб мне не нужен.
  — Сьюзен, нет необходимости объявлять голодовку только потому, что тебя что-то разозлило. — Я вытащил улитку из ракушки и съел. — Последний шанс получить гриб.
  Она покачала головой, я съел шляпку.
  — Ты же не знаешь, почему она сбежала, — сказала Сьюзен.
  — Никто из нас не знает.
  — Но ты сразу предположил феминистские причины.
  — Ты права, не нужно было этого делать.
  — Я съем маринованную креветку, — сказала Сьюзен. Я переложил креветку на ее тарелку. Своей вилкой.
  — Знаешь ведь, что это мои любимые, — сказал я.
  — А также то, что ты равнодушен к фаршированным грибам.
  — Стерва.
  Сьюзен улыбнулась:
  — Путь к раскаянию мужчины лежит через его желудок.
  Все решила, как всегда, улыбка. Улыбка Сьюзен была цветной, объемной и со стереофоническим звучанием. Я почувствовал, как напряглись мышцы живота, что всегда происходило, когда я смотрел на нее, а она вот так вот улыбалась.
  — Где ты была, черт возьми, двадцать лет назад? — спросил я.
  — Замужем не за тем мужчиной. — Она протянула правую руку и погладила указательным пальцем суставы моей левой кисти, лежащей на столе. Она продолжала улыбаться, но лицо стало серьезным. — Лучше поздно, чем никогда.
  Официантка подала салат.
  3
  На следующее утро я встал и отправился в Хайаннис, прежде чем в Бостоне воцарился утренний час пик на улицах. На Кейп, через Сагамор-Бридж, вела суперавтострада № 3. Двадцать лет назад никакой автострады не было, и на Кейп приходилось добираться по шоссе № 2, мимо маленьких массачусетских городков типа Рандольфа. Дорога была мед ленной, но интересной, можно было смотреть на людей, рыжих дворовых собак, лужайки перед домами, можно было останавливаться у закусочных и есть гамбургеры, которые готовили на ваших глазах. В тот день на автостраде № 3 мне встретился один-единственный парень, менявший колесо недалеко от указателя «Плимут».
  Когда я пересек канал Кейп-Код по Сагамор-Бридж, дорога № 3 смешалась с дорогой № 6, а затем перешла в шоссе Мид-Кейп. Вместо центральной разделительной полосы и по обочинам были посажены карликовые белые сосны, кое-где попадались клены и дубы. Когда дорога чуть поднималась, был виден океан — залив Баззард на юге, Кейп-Код на севере. Весь полуостров был буквально пропитан духом океана; даже когда вы не видели его, вы продолжали слышать и чувствовать его характерный запах. Иногда возникало ощущение безграничного пространства вокруг. Яркость открытого пространства уходила вдаль вместе с солнцем.
  Шоссе № 132 привело меня в центр Хайанниса. Умиротворяющее волнение от карликовых сосен и бескрайнего моря сменилось «Макдональдсами» и «Холлидей Инн», прочими компаниями, отгородившимися от мира фабричными оградами, торговыми рядами, мотелями «Шератон Моторс» и массой других менее привлекательных заведений, где можно поесть, поспать, выпить в обстановке, мало чем отличающейся от домашней. За исключением разве что рыболовной сети на стенке. Если бы тот самый Бартоломью Госнолд приблизился к Кейп-Коду с этого направления, он, не задерживаясь ни на миг, отправился бы дальше.
  От площади аэропорта я покатил на восток по Мейн-стрит. Хайаннис, если в него въезжать на машине, кажется удивительно перенаселенным. Мейн-стрит переполнена магазинами, большая часть которых является филиалами бостонских или нью-йоркских торговых компаний. Нужный мне мотель находился в восточной оконечности города. Крупное курортное заведение с клубом здоровья и хорошим рестораном, обставленным в викторианском стиле. На большой зеленой вывеске перед домом было написано «Дафнис». Я останавливался здесь два месяца назад с Брендой Лоринг и очень неплохо провел время.
  К восьми тридцати я уже был в номере и даже распаковал вещи. Позвонил Шепарду. Он ждал меня. Оушен-стрит находилась в пяти минутах ходьбы от мотеля. Она являлась продолжением Си-стрит, и главной ее примечательностью было огромное количество выгоревших панелей на стенах и синих ставен. Дом Шепарда не являлся исключением. Большой, в колониальном стиле, панели из белого кедра, выгоревшие до цвета серебра, синие ставни на всех окнах. Он расположился на пригорке, на океанской стороне Оушен-стрит. Перед домом стоял белый «кадиллак» с опущенным верхом. Плавно изгибающаяся, мощенная кирпичом дорога вела к центральному входу, дом обрамляли маленькие вечнозеленые кустики. Входная дверь была синяя. Я нажал на кнопку и услышал, как внутри раздался звонок. Дверь открыла светловолосая девушка в крошечном сочно-зеленом купальнике. На вид ей было лет семнадцать. Я попытался не пялить на нее глаза и произнес:
  — Меня зовут Спенсер, и я хотел бы повидаться с мистером Шепардом.
  — Входите, — сказала девушка.
  Я вошел в переднюю, и она оставила меня там, а сама отправилась за отцом. Я закрыл за собой дверь. Пол в передней был выложен камнем, а стены производили впечатление изготовленных из кедров панелей. По обе стороны располагались двери, еще одна была на задней стене, на второй этаж вела лестница. Потолок был белым и равномерно грубым, на такой потолок штукатурка наносилась струёй, и не было видно следов рук человека.
  Вернулась дочь Шепарда. Я незаметно поедал ее глазами из-за солнечных очков. Совсем иное дело, нежели открыто пялиться. Быть может, она была слишком молода, но возраст подчас трудно определить точно.
  — У моего отца сейчас посетитель, он просил вас подождать немного.
  — Хорошо.
  Она ушла, оставив меня стоять в передней. Я не претендовал на бокал портвейна в гостиной, но такой прием показался мне чересчур холодным. Быть может, она находилась в смятении из-за исчезновения матери. Но она не выглядела такой. Она выглядела сердитой. Возможно, из-за того, что пришлось открывать дверь. Вероятно, хотела заняться педикюром, а я оторвал ее. Бедра, однако, сногсшибательные. Для такой маленькой девочки.
  Из двери за лестницей появился Шепард. Вместе с ним высокий негр с бритой головой и крутыми скулами. Он был одет в свободный зеленовато-голубой костюм покроя «Ливайс» и розовую рубашку с большим воротником. Рубашка расстегнута до пояса, видимая часть груди и живота производит впечатление твердого, необработанного черного дерева. Он достал из нагрудного кармана небольшие солнечные очки, нацепил, долго смотрел на меня поверх них, затем стекла медленно упрятали его глаза, и он уставился на меня. Я глядел на него.
  — Хоук, — сказал я.
  — Спенсер.
  — Вы знаете друг друга? — спросил Шепард.
  Хоук кивнул.
  — Да, — сказал я.
  — Я попросил Спенсера разыскать мою жену, — сказал Шепард Хоуку.
  — Готов поспорить, у него это получится, — сказал Хоук. — Он просто огнем горит, когда нужно что-нибудь найти. Все готов разыскать. Правда, Спенсер?
  — Ты тоже всегда был одним из моих самых любимых героев, Хоук. Где остановился?
  — Я постоялец «Холлидей Инн», маса Спенсер.
  — Мы так больше не говорим, Хоук. Кстати, тебе удается говорить на этом идиотском диалекте не лучше, чем всегда.
  — Возможно, но тебе стоило бы послушать «Рассыпчатый хлеб» в моем исполнении.
  — Не сомневаюсь.
  Хоук повернулся к Шепарду:
  — Еще увидимся, мистер Шепард.
  Они пожали друг другу руки, и Хоук ушел. Шепард и я наблюдали через дверь, как он идет к «кадиллаку». Его походка была грациозной и легкой, крепкие мышцы — будто дольки тугого мяча, отчего казалось, что он вот-вот взлетит в воздух.
  Хоук посмотрел на мой «шеви» шестьдесят восьмого года, обернулся, и лицо его расплылось в довольной улыбке.
  — Как всегда, самая крутая тачка, а?
  Я пропустил это мимо ушей. Хоук сел в «кадиллак» и уехал. Хвастливо.
  — Откуда ты его знаешь? — спросил Шепард.
  — Двадцать лет назад выступали за одну команду, иногда тренируемся в одних и тех же залах.
  — Разве неудивительно, что через двадцать лет ты встречаешь его именно здесь?
  — А я не однажды встречался с ним с тех пор. По роду наших занятий.
  — Правда?
  — Да.
  — Понимаю. По-моему, вы совсем неплохо знаете друг друга. Привычка торговца оценивать людей, я думаю. Входи. Выпьешь кофе или еще что-нибудь? Мне кажется, для выпивки слишком рано...
  Мы прошли на кухню.
  — Растворимый сойдет? — спросил Шепард.
  — Конечно, — ответил я, и Шепард поставил воду в красном фарфоровом чайнике разогреваться.
  Кухня была длинной, разделенной надвое: в одной ее части готовили пищу, в другой — ели. В столовой грубый стол — с лавками по четырем сторонам — цвета топляка, что приятно контрастировало с голубым полом и голубой же стойкой.
  — Значит, ты был боксером?
  Я кивнул.
  — Значит, нос тебе еще тогда сломали?
  — Ага.
  — А шрам под глазом тоже с тех времен, готов поспорить.
  — Ага.
  — Черт, неплохо выглядишь, готов поспорить, даже сегодня ты смог бы выдержать несколько раундов, правильно?
  — В зависимости против кого.
  — Ты выступал в тяжелом весе?
  Я снова кивнул. Вода закипела. Шепард разложил кофе из большой банки «Тестерс Чойс» по чашкам.
  — Сливки, сахар?
  — Нет, спасибо.
  Он поставил кофе на стол и сел напротив меня. Я надеялся получить к кофе пончик или сладкую булочку. А Хоука, интересно, угостили?
  — На здоровье, — сказал Шепард и поднял свою чашку.
  — Харв, — сказал я, — у тебя значительно более серьезные неприятности, чем сбежавшая жена.
  — Что ты имеешь в виду?
  — Имею в виду то, что знаю Хоука, знаю, чем он занимается. Он выжимает деньги, таких ребят на моем углу обычно называют костоломами. Он работает по найму и последнее время довольно часто работает по найму на Кинга Пауэрса.
  — Погоди минуту. Я нанял тебя для поисков моей жены. Какими бы делами я ни был занят с Хоуком, они касаются одного меня. А не тебя. Я плачу тебе не за то, чтобы ты совал нос в мои дела.
  — Все верно. Но если ты имеешь дело с Хоуком, ты имеешь дело с болью. Хоук всем причиняет боль. Ты должен Пауэрсу деньги?
  — Я не знаю никакого Пауэрса. Не волнуйся о Пауэрсе, или Хоуке, или еще о ком-нибудь. Я хочу, чтобы ты искал мою жену, а не рылся в моих финансовых счетах, понятно?
  — Да, понятно. Но я уже много лет имею дело с людьми, подобными Хоуку. Знаю, как все бывает. На этот раз Хоук пришел просто поговорить с тобой, любезно объяснить, сколько ты должен, на сколько времени просрочил платежи по процентам и к которому дню ты обязан все выплатить.
  — Откуда, черт возьми, ты знаешь, о чем мы говорили?
  — А в самом конце разговора он пояснил с достаточно дружеской улыбкой на лице, что произойдет, если ты не расплатишься. Потом появился я, он вежливо попрощался и уехал.
  — Спенсер, ты собираешься тратить время на подобные разговоры, или займемся делом, для которого я тебя нанял?
  — Харв, Хоук не болтает попусту. Он достаточно скверный человек, но всегда держит слово. Если ты должен деньги, расплатись. Если у тебя нет денег, расскажи мне обо всем, чтобы мы могли заняться решением этой проблемы. Но не пытайся обмануть меня и не обманывай себя. Если дело дошло до Хоука, значит, тебя уже засосало с головой.
  — Не о чем говорить. Все. Оставим этот разговор.
  — Возможно, не хватит даже моего роста, чтобы тебя вытащить.
  4
  У меня возникло чувство, назовите его интуицией, что Шепард не хочет говорить о своих делах с Хоуком, Кингом Пауэрсом или еще с кем-либо. Он хочет говорить о своей жене.
  — Твою жену зовут Пам, верно?
  — Верно.
  — Девичья фамилия?
  — Какое это имеет значение?
  — Она могла вспомнить о ней после побега.
  — Пам Нил. — Он произнес по буквам.
  — Родители живы?
  — Нет.
  — Родственники?
  По какой-то непонятной мне причине он вдруг смутился.
  — Братья или сестры?
  — Нет. Она была единственным ребенком.
  — Где она росла?
  — Белфаст, штат Мэн. На побережье, рядом с Сиэрспортом.
  — Я знаю, где это. У нее там остались друзья, к которым она могла бы поехать?
  — Нет. Она уехала оттуда сразу после окончания колледжа. Вскоре после этого умерли ее родители. Она не возвращалась туда уже лет пятнадцать, мне кажется.
  — В какой колледж она ходила?
  — Колби.
  — В Уотервиле?
  — Да.
  — Как насчет друзей по колледжу?
  — Выпуск пятьдесят четвертого года, мы оба. Были влюблены друг в друга еще тогда.
  — Так как насчет друзей по колледжу?
  — Понятия не имею. Мы и сейчас встречаемся с людьми, с которыми учились вместе. Думаешь, она поехала к кому-нибудь из них?
  — Ну, если она отсюда выбежала, то должна куда-то и прибежать. Когда-нибудь работала?
  — Никогда. — Он покачал головой. — Мы поженились вскоре после выпускного вечера. Я поддерживал ее материально с той поры, когда это перестал делать ее отец.
  — Она когда-нибудь путешествовала без тебя? Раздельные отпуска и тому подобное?
  — Нет, Господи, она может заблудиться в телефонной будке. Я хочу сказать, что она очень боялась путешествовать. Куда бы мы ни отправлялись, я всегда был рядом.
  — Итак, ты оказался на ее месте — ни специальности, ни опыта путешествий, ни другой семьи, кроме вашей. Куда бы ты отправился?
  Он пожал плечами.
  — Она взяла с собой денег?
  — Совсем немного. Я дал ей деньги на еду и дом в понедельник, а она убежала во вторник, успев купить, однако, припасы на всю неделю. У нее не могло остаться более двадцати долларов.
  — О'кей, возвращаемся к вопросу, куда она могла отправиться. Она нуждается в чьей-то помощи. На двадцать долларов не разгуляешься. К кому из друзей она могла поехать?
  — Ну, могу сказать только, что большинство ее друзей это и мои друзья тоже. Понимаешь, я знаю мужа, она знает жену. Не думаю, что она спряталась у кого-то из них. Кто-нибудь из ребят давно сообщил бы мне.
  — Незамужняя подруга?
  — Мне кажется, я не знаю никого, кто не был бы замужем.
  — А твоя жена?
  — По-моему, нет. Но я ведь не фиксировал каждое ее движение. По-моему, кое-кто из ее подруг по колледжу до сих пор не вышли замуж, хотя некоторые из них были совсем недурны.
  — Можешь мне назвать их имена, последние известные адреса и тому подобное?
  — Господи, не знаю. Попытаюсь, но на это уйдет какое-то время. Я действительно практически ничего не знаю о том, чем она занималась в течение дня. Может, писала кому-нибудь из них? Не имею понятия.
  — Хоть кто-нибудь из ее подруг живет рядом?
  — Не знаю. Спенсер. Быть может, Милли знает.
  — Твоя дочь?
  — Да, ей уже шестнадцать. Достаточно, чтобы они говорили между собой, делились секретами и тому подобное. Может, она знает что-то полезное для тебя. Позвать ее?
  — Да. Старые счета за телефонные переговоры, письма и подобные вещи могут явиться для нас ключом к разгадке. И еще мне нужна ее фотография.
  — Хорошо. Я позову Милли, а сам поищу счета и письма, пока ты с ней разговариваешь.
  Вот так! Он вчера не поехал домой и не занялся тем, что ему было сказано. Возможно, мне не хватает качеств лидера?
  По виду Милли можно было понять, что ее не радует перспектива беседовать со мной. Она села за стол и принялась безостановочно крутить перед собой пустую кофейную чашку отца. Шепард отправился на поиски телефонных счетов и писем. Милли ничего не говорила.
  — Милли, у тебя есть какие-нибудь мысли по поводу того, куда могла отправиться мать?
  Она покачала головой.
  — Ты не знаешь или не хочешь говорить?
  Она пожала плечами, продолжая аккуратно вращать чашку.
  — Хочешь, чтобы она вернулась?
  Она снова пожала плечами. Когда я привлекаю на помощь все свое обаяние, женщины плавятся, как масло.
  — Твое мнение, почему она убежала?
  — Не знаю, — ответила она, уставившись на чашку, — наверное, начинала открывать мне свое сердце.
  — Ты бы убежала на ее месте?
  — Я не стала бы бросать своих детей, — сказала она, сделав некоторое ударение на слове «своих».
  — Ты бросила бы своего мужа?
  — Его бы я бросила. — Она мотнула головой в сторону двери, за которой скрылся отец.
  — Почему?
  — Полное ничтожество.
  — Что же в нем особенно ничтожного?
  Она пожала плечами.
  — Слишком много работает? Проводит слишком много времени вне семьи?
  Она снова пожала плечами.
  — Милая, на углу, рядом с которым я привык околачиваться, если кого-нибудь называют ничтожеством, принято объяснять почему, особенно если речь идет о члене семьи.
  — Вот уж важное занятие, — фыркнула она.
  — Одна из особенностей, по которой дети отличаются от взрослых.
  — Кому хочется быть взрослым?
  — Я был и тем и другим, быть взрослым понравилось мне больше.
  — Конечно.
  — Кто лучшая подруга твоей матери?
  Она пожала плечами. Я уже стал подумывать о том, чтобы встать и вышвырнуть ее в окно. На мгновение мне стало легче от этой мысли, но люди, вероятно, посчитают меня хулиганом.
  — Ты любишь мать?
  Она подняла глаза к потолку и вздохнула:
  — Конечно.
  Она снова стала разглядывать кружки, оставленные донышком кофейной чашки. Быть может, мне стоило вместо девчонки выбросить в окно чашку.
  — Откуда ты знаешь, что она не попала в беду?
  — Я не знаю.
  — Откуда ты знаешь, что ее не похитили?
  — Я не знаю.
  — А может быть, она больна?
  О, богатство моего воображения! Быть может, она в плену у загадочного темного графа, в замке на английских болотах. Должен ли я говорить ребенку о подобной участи, которая предпочтительнее смерти?
  — Не знаю. Отец сказал, что она сбежала. Кому, как не ему, знать об этом наверняка?
  — Он ничего не знает, только предполагает. И присущим ему ничтожным образом пытается оградить тебя от еще больших волнений.
  — Тогда почему бы ему не узнать наверняка?
  — О, мысли гигант, освети нам дорогу. А зачем, по-твоему, он нанял меня?
  — Тогда почему и вы ничего не знаете? — Она перестала вращать чашку.
  — Именно сейчас я и пытаюсь все выяснить. Почему бы тебе не оказать мне помощь? До этого момента твой вклад в ее спасение составил четыре ответа «не знаю» и шесть пожиманий плечами. Плюс разговор о том, что твой отец — ничтожество, но ты не можешь объяснить причину.
  — А если она на самом деле убежала и не хочет возвращаться?
  — Значит, она не станет возвращаться. Я никогда не заковываю женщин в кандалы.
  — Я не знаю, где она.
  — Почему же она ушла? Есть хоть какие-то соображения на этот счет?
  — Вы уже спрашивали об этом.
  — Ты не ответила.
  — Мой отец действовал ей на нервы.
  — Каким образом?
  — Не знаю каким. Он всегда хватал ее, понимаете? Похлопывал по заду, просил поцеловать его, когда она пылесосила пол. И тому подобное. Ей это не нравилось.
  — Они обсуждали эту тему?
  — Не в моем присутствии.
  — А в твоем присутствии о чем они говорили?
  — О деньгах. Об этом разговаривал мой старик. А моя старуха некоторым образом слушала. Мой старик все время разговаривал о деньгах и бизнесе. Непрестанно повторял, что раскрутит дело и заработает кучу денег. Ничтожество.
  — Отец когда-нибудь плохо обращался с матерью?
  — Бил и тому подобное?
  — Все, что угодно.
  — Нет. На самом деле он обращался с ней как с королевой. Именно это и сводило ее с ума. Он не давал ей шагу ступить. Как вульгарно! Все время заискивал перед ней. Понимаете?
  — У нее были друзья, о которых не знал твой отец?
  Она слегка нахмурилась, потом покачала головой.
  — Мне никого не вспомнить.
  — Встречалась с другими мужчинами?
  — Мать? — удивленно переспросила Милли.
  — Такое иногда случается.
  — Только не с моей матерью. Никогда не поверю.
  — Милли, попытайся вспомнить что-нибудь такое, что может помочь мне разыскать твою мать.
  — Ничего не приходит в голову. Думаете, мне не хочется, чтобы она вернулась? Теперь ведь я готовлю еду, присматриваю за братом и сестрой, слежу за тем, чтобы вовремя приходила уборщица, и еще занимаюсь кучей других дел.
  — А где твой брат и сестра?
  — В клубе на побережье, счастливчики. А мне из-за вас приходится торчать дома.
  — Из-за меня?
  — Да, отец сказал, что я должна выполнять функции хозяйки. Пока не вернется мать. А мне так хочется пойти на скачки.
  — Жизнь временами бывает очень тяжелой, — сказал я.
  Она угрюмо надула губы. Мы помолчали с минуту.
  — Скачки будут целую неделю. Все там. Ребята, приехавшие на лето, все остальные.
  — И ты очень по ним скучаешь. Как скверно.
  — Конечно. Все мои друзья там. Самое лучшее время за лето.
  Такая молодая, а уже так сильно развито чувство печали.
  Вернулся Шепард с картонной коробкой, наполненной счетами и письмами. Сверху лежала студийная фотография восемь с половиной на одиннадцать дюймов в позолоченной рамке.
  — Вот, Спенсер. Все, что сумел найти.
  — Сам просмотрел?
  — Нет. Именно для этого я тебя и нанял. Я торговец, а не детектив. Уверен — каждый человек должен заниматься своим делом. Правильно, Милл?
  Милли не ответила. Вероятно, думала о скачках.
  — Каждому человеку необходимо во что-то верить, — сказал я. — Помнишь, где я остановился? Если возникнет нечто непредвиденное?
  — "Дафнис", правильно? Послушай, скажи метрдотелю в «Ласт Хурра», что знаком со мной, он посадит тебя за отличный столик.
  Я сказал, что так и сделаю. Шепард проводил меня до двери. Милли не тронулась.
  — Не забудь, передай Полу, что ты от меня, и он обслужит тебя на высшем уровне.
  Уезжая, я продолжал размышлять, какими же скачками занимается молодежь в клубе на побережье.
  5
  В ратуше я спросил, как можно проехать в полицейский участок. В канцелярии женщина за столом сообщила мне с английским акцентом, что полицейский участок находится на Элм-стрит рядом с Бернстейбл-роуд, причем направила не в ту сторону. Но чего другого можно было ожидать от иностранки. Парень на заправке «Суноко» исправил ее ошибку, и я въехал на стоянку как раз напротив участка, когда еще не было и полудня.
  Это было прямоугольное кирпичное здание с шатровой крышей и двумя маленькими треугольными слуховыми окнами на фасадном скате. На стоянке рядом с участком стояли четыре или пять патрульных машин. Они были темно-синими, с белыми крышами и белыми передними крыльями. На бортах имелась надпись: «Полиция Бернстейбла». Хайаннис был частью района Бернстейбл. Я об этом знал, но никак не мог понять, как определяются границы района, и ни разу за свою жизнь не встретил человека, знавшего об этом.
  Я вошел в небольшую прихожую. Слева за низкими перилами сидел дежурный офицер, перед которым располагались коммутатор и радиооборудование. Справа стояла длинная неудобная скамья, на которой могли сидеть истцы, преступники, раскаивающиеся и ждать появления начальника участка. У всех полицейских участков есть свой начальник, и его всегда нужно ждать. По любому вопросу.
  — Дик Слейд на месте? — спросил я дежурного.
  — Начальник в данный момент занят. Чем могу помочь?
  — Ничем, мне нужно поговорить с ним лично.
  Я дал полицейскому свою карточку. Он посмотрел на нее без видимого волнения.
  — Присаживайтесь, — сказал он, кивнув на скамейку. — Начальник примет вас, как только освободится.
  Эту фразу они заучивают еще в полицейской академии. Я сел и принялся разглядывать цветные изображения диких птиц, висящие на ближней ко мне стене.
  Меня уже начинало тошнить от их вида, когда примерно в час десять седой мужчина высунул из дверей голову и спросил:
  — Спенсер?
  — Да.
  Он мотнул головой и сказал:
  — Сюда.
  Этому их тоже учат в полицейской академии. Я двинулся в соответствии с траекторией головы и оказался в прямоугольном обшарпанном кабинете. Одно из окон смотрело на стоянку патрульных машин, за которой виднелись чахлые заросли сирени. В кабинете стояли зеленый металлический шкаф для картотеки, серый металлический письменный стол, а возле него вращающийся стул. Стол был завален заявлениями, листовками и подобными бумагами. Надпись на одном углу стола гласила: «Капитан Слейд».
  Слейд кивнул на серый металлический стул с прямой спинкой, стоявший с моей стороны стола:
  — Садитесь.
  Он ужасно соответствовал своему кабинету. Квадратный, подтянутый, седой. Коротко подстриженные кучерявые волосы, лицо — квадратное, как детский кубик, сильный загар, серо-синий налет густой, тщательно выбритой бороды. Он был небольшого роста, примерно пять футов восемь дюймов, но массивный, как защитник из команды захудалого колледжа. Такие мужчины начинают толстеть в сорок, но ему удалось избежать подобной участи.
  — Что вам нужно? — спросил он.
  — Харв Шепард нанял меня для поисков жены. Мне подумалось, что вы сможете указать мне нужное направление.
  — Лицензия?
  Я достал бумажник, из него запаянную в пластик фотокопию моей лицензии и положил перед ним на стол. Он был в форменной рубашке с короткими рукавами и сидел сейчас скрестив на груди руки. Он посмотрел на лицензию, не опуская руки, потом на меня, потом снова на лицензию.
  — О'кей, — сказал он.
  Я взял лицензию и вернул ее в бумажник.
  — Есть разрешение на ношение оружия?
  Я кивнул, достал разрешение из бумажника и положил перед ним на стол. Он обошелся с ним так же, как с лицензией.
  — О'кей.
  Я убрал разрешение, убрал бумажник и откинулся на спинку стула.
  — Насколько я знаю, — сказал Слейд, — она убежала по собственной воле. Никакой грязной игры. Никаких доказательств, что она скрылась не одна. Доехала на автобусе до Нью-Бедфорда, больше нам ничего не удалось выяснить. Полицейские Нью-Бедфорда получили описание и все остальное, но у них есть более неотложные дела. По-моему, через неделю или две она молча притащит назад свою задницу.
  — А ваше мнение о другом мужчине?
  — Вероятно, ночь перед бегством она провела в мотеле «Силвер Сис» с каким-то парнем. Но на автобус садилась уже одна.
  — Имя того парня?
  — Мы не знаем. — Слейд раскачивался в кресле.
  — И не сильно торопились узнать.
  — Не сильно. Нет необходимости. Никакого преступления не совершено. Если я начну расследовать каждый случай внебрачных связей, придется все силы послать на патрулирование и раздачу презервативов. Какой-то бабенке начинает надоедать муж, она трахается на стороне, потом сбегает. Знаете, как часто такое случается?
  Руки Слейда все еще были сложены на груди.
  — Знаю.
  — У мужа есть деньги, он нанимает кого-нибудь вроде тебя для поисков жены. Нанятый парень много бегает, сует свой нос во все дыры, представляет огромный счет из мотеля, а потом жена возвращается сама, потому что не знает, что ей делать. Ты проводишь неделю на полуострове Кейп, получаешь приятный загар, у мужа удерживают из налогов определенную сумму, бабенка продолжает ходить налево и спать с местными мужиками.
  — Часто даете советы по супружеской жизни?
  — Нет, — он покачал головой. — Стараюсь ловить людей, совершивших преступления, и сажать их в тюрьму. Когда-нибудь был полицейским? Я имею в виду настоящим, а не частным, по лицензии.
  — Работал в полиции штата. Графство Саффолк, служба окружного прокурора.
  — Почему уволился?
  — Захотелось делать больше, чем приходится делать вам.
  — Благотворительность, — сказал он. Ему было противно.
  — Знаете о ее постоянных приятелях? — спросил я.
  Он пожал плечами:
  — Я знаю, что она иногда спит на стороне. Но не знаю ни одного постоянного дружка.
  — Она давно этим занимается или начала совсем недавно?
  — Не знаю.
  Я покачал головой. В ответ на это Слейд сказал:
  — Спенсер, хочешь взглянуть на мой распорядок дня? Знаешь, с каким штатом мне приходится работать? Знаешь, во что превращаются выходные, когда погода хорошая и все семейство Кеннеди отправляется в воскресенье на мессу?
  — Не посоветуете, с кем можно переговорить в этом городе, чтобы машина заработала и колеса закрутились?
  — Сходи в «Силвер Сис», поговори с барменом Руди. Скажи, что я прислал тебя. Он на все обращает внимание, а в «Силвер Сис» иногда происходят очень интересные вещи. Пам Шепард временами торчала там.
  — Спасибо, капитан. — Я встал.
  — Если будут вопросы, на которые я смогу ответить, дай знать.
  — Мне не хотелось бы отрывать вас от работы.
  — Не пытайся выглядеть умником, Спенсер. Я сделаю все, что смогу. Но у меня слишком много дел, а дело Пам Шепард всего лишь одно из них. Понадобится помощь, позвони. Если смогу, помогу.
  — Да, — кивнул я. — О'кей.
  Мы пожали друг другу руки, и я вышел.
  Было уже два пятнадцать, когда я въехал на стоянку перед входом в мотель «Силвер Сис». Меня мучили голод и жажда. В процессе борьбы с ними я смогу поговорить с Руди и начать выписывать обещанный крупный счет за еду. Вероятно, Слейд был прав, но я постараюсь отработать деньги Шепарда прежде, чем объявится его жена. Если она, конечно, объявится.
  В дневное время в любом баре на полуострове Кейп есть что-то особенное. Яркость окруженного океаном открытого пространства контрастирует с кондиционированным полумраком помещений. Быть может, оттого здесь и больше посетителей, правда они скорее отдыхающие, чем безработные. Как бы там ни было, мотель «Силвер Сис» не являлся исключением и поэтому понравился мне.
  Мотель был двухэтажный, отштукатуренный, с террасами на обоих этажах по фасаду. Он был втиснут по морской стороне Мейн-стрит между оружейным магазином и магазином, торгующим пепельницами из морских раковин и синими вымпелами с надписью: «Кейп-Код». Бар располагался справа, в конце обеденного зала. Большинство людей обедало, некоторые просто выпивали. Выглядели посетители как учащиеся колледжей: одетые сплошь в обрезанные джинсы и футболки, сандалии и короткие майки. Зал был украшен топляком и рыболовными сетями. На одной стене скрещены два весла, над зеркалом в баре — гарпун, скорее всего изготовленный в Гонконге. Бармен оказался пузатым мужчиной средних лет. Его прямые черные волосы, кое-где подернутые сединой, свисали на плечи. Он был в белой сорочке с черной бабочкой, как профессиональный игрок на речном судне. Манжеты аккуратно закатаны на два оборота. Руки толстые, с длинными тонкими пальцами, ногти на которых казались наманикюренными.
  — Разливное пиво? — с надеждой спросил я.
  — "Шлитц", — ответил он. У бармена были приплюснутый нос и кожа цвета темной меди. Индеец? Возможно.
  — Одно, — сказал я.
  Он налил пиво в высокий прямой стакан. Очень хорошо. Никаких глиняных кружек, бокалов, фужеров в форме тюльпана. Обычный высокий стакан, как и было задумано богом хмеля. Он подложил бумажную розетку и поставил на нее стакан, сунул чек в кассовый аппарат, зарегистрировал продажу и опустил чек рядом со мной на стойку.
  — Что можете предложить на обед? — спросил я.
  Он достал из-под стойки меню и положил передо мной. Я потягивал пиво и изучал меню. Я оттачивал искусство потягивания. Сьюзен Силверман последнее время стала делать мне замечания за стремление опорожнить стакан в два глотка и сразу же заказать следующий. В меню значились морские языки на хрустящей булочке. Сердце мое забилось быстрее. Я забыл вкус языков с той поры, как последний раз бывал тут. Заказал два. И еще пива. Глоток. Глоток.
  Музыкальный автомат играл что-то из Элтона Джона. Слава Богу, не слишком громко. Здесь, вероятно, никто и не слышал о Джонни Хартмане. Руди подал бутерброды и взглянул на мой полупустой стакан. Я прикончил его чисто из вежливости, в противном случае ему пришлось бы ждать, пока я допью свое пиво, и он вновь наполнил его.
  — Когда-нибудь слышал о Джонни Хартмане? — спросил я.
  — Да, великий певец. Никогда не позволял себе скурвиться и петь подобное дерьмо. — Он кивнул на музыкальный автомат.
  — Ты Руди? — спросил я.
  — Да.
  — Дик Слейд посоветовал мне поговорить с тобой. — Я дал ему свою карточку. — Ищу женщину по имени Пам Шепард.
  — Я слышал, что она уехала.
  — А не знаешь куда?
  Я откусил солидную часть бутерброда с языком. Превосходно. Язык был разрезан и обжарен, и в каждый бутерброд кто-то положил по колечку зеленого перца.
  — Откуда мне знать?
  — Ты знаешь Джонни Хартмана и добавляешь зеленый перец в бутерброды с морским языком.
  — Что ж, я не знаю, куда она отправилась, а бутерброды готовит повар. Мне самому не нравится, когда в них есть зеленый перец.
  — О'кей, значит, у тебя хороший вкус в музыке и плохой — в еде. Миссис Шепард часто сюда заходила?
  — Да, в последнее время стала завсегдатаем.
  — С кем-нибудь?
  — С кем угодно.
  — А особенно?
  — В основном с молодыми ребятами. При тусклом свете и ты бы сгодился.
  — Почему?
  — Слишком старый, но хорошо сложен.
  Она увлекалась спортсменами и просто здоровыми мужиками.
  — Она была здесь с кем-нибудь перед отъездом? Неделю назад, в понедельник.
  Я принялся за второй бутерброд с языком.
  — Я не слишком слежу. Но примерно в это время она была здесь с парнем по имени Эдди Тейлор. Говночистом.
  — Они провели ночь в номере наверху?
  — Не знаю. Я не занимаюсь размещением, мое место за стойкой. Думаю, все было именно так, судя по тому, как она на него лезла.
  Посетитель заказал Руди еще один коктейль из виски и мятного ликера со льдом. Руди ступил за стойку, приготовил напиток, зарегистрировал продажу на кассовом аппарате и вернулся ко мне. Пока он отсутствовал, я прикончил второй бутерброд. Когда он вернулся, стакан был пуст, и он наполнил его, не спрашивая. Ну не мог же я просто так отказаться, верно? Три стакана за обедом в любом случае не вызывали опасений.
  — А где я могу найти этого Эдди Тейлора? — спросил я.
  — Он сейчас работает где-то в Котуите. Но обычно уходит с работы в четыре, а в четыре тридцать заскакивает сюда, чтобы промочить горло.
  Я взглянул на часы за баром. Три тридцать пять. Можно подождать и попытаться потягивать пиво еще медленнее. Больше заняться все равно нечем.
  — Подожду, — сказал я.
  — Я не против, — пожал плечами Руди. — Хотя вот что. С этим Эдди нелегко поладить. Он крупный, сильный и считает себя крутым. И еще слишком молод, чтобы в этом разубедиться.
  — Я сыщик из крупного города, Руди. Я ошеломлю его остроумием и утонченностью.
  — Да, вероятно, ты сможешь это сделать. Но не говори, что я указал тебе на него. Мне не хочется уж слишком ошеломлять его лишний раз.
  6
  Было уже четыре двадцать, когда Руди вдруг сказал «Привет, Эдди!» — крупному светловолосому парню, который только что вошел в бар. Он был одет в рабочие ботинки, обрезанные джинсы «Ливайс» и синюю майку с красной окантовкой. Он явно занимался тяжелой атлетикой — ярко выраженные трицепсы, перекачанные грудные мышцы. К тому же он шествовал так, будто на груди у него сияла медаль, и мог бы произвести на меня лучшее впечатление, если бы не был опоясан двадцатифунтовой жировой складкой.
  — Эй, Кемо Сабе, — поприветствовал он Руди. — Как делишки?
  Руди кивнул и без указаний поставил перед Эдди порцию виски и стакан разливного пива. Эдди залпом проглотил виски и стал потягивать пиво.
  — Грузи, не стесняйся, краснокожий, — сказал он. — Бледнолицый работал сегодня не покладая рук. — Он говорил громко, специально для собравшихся, предполагая, что его вымученный диалект индейца из «Одинокого объездчика» кому-то может показаться смешным. Развернулся на стуле, оперся локтями на барную стойку и обозрел помещение. — Руди, — спросил он, — какова сегодня ситуация с телками?
  — Как всегда, Эдди. Обычно у тебя не было никаких затруднений.
  Эдди уставился в другой конец комнаты на двух студенток, попивающих «Том Коллинз». Я поднялся, подошел к стойке и сел рядом с ним.
  — Ты Эдди Тейлор?
  — А кому это интересно? — спросил он, не отрывая глаз от девчонок.
  — Новый товар выбираешь? — поинтересовался я.
  — А ты кто такой, мать твою? — спросил он, повернувшись ко мне.
  — Разыскиваю Пам Шепард. — Я достал из кармана куртки карточку и протянул ее ему.
  — А куда она умоталась?
  — Если бы знал, то отправился бы прямо туда. Может, ты мне поможешь?
  — Отвали. — Он снова повернулся к девочкам.
  — Насколько я знаю, ночь перед исчезновением она провела с тобой.
  — Кто сказал?
  — Я. Вот только что я и сказал.
  — А если и так? Не я первый. Для тебя-то это что значит?
  — Поэзия. Ты просто стихами говоришь.
  — Я уже сказал, и отвали. Слышишь? Отвали, если не хочешь неприятностей.
  — Она хороша в постели?
  — Да, совсем неплоха. Тебе какое дело?
  — Мне показалось, что ты достаточно опытен в этом деле, а я абсолютный новичок. Просто интересно.
  — Да, я со многими трахался на Кейпе. Она была высший класс. У такой старой телки такое упругое тело. Понимаешь, парень, как ей хотелось? Я боялся, что придется пригвоздить ее тут же, у бара. Спроси Руди. Эй, Руди, скажи, та телка Шепард липла ко мне?
  — Если тебе так кажется, Эдди. — Руди чистил ноготь крышкой спичечного коробка. — Никогда не замечаю, чем занимаются клиенты.
  — Значит, ты провел с ней ночь? — спросил я.
  — Да. Черт, если бы я медлил, она спустила бы с меня штаны прямо здесь, в баре.
  — Ты уже говорил это.
  — Да, именно так, парень, придется тебе поверить.
  Эдди залпом выпил еще порцию виски и наслаждался пивом, которое Руди подал без малейшего напоминания.
  — Ты был знаком с ней, прежде чем подцепить?
  — Эй, она это затеяла, а не я. Я сидел, смотрел на полянку, она подошла, села рядом и заговорила.
  — Хорошо, ты был знаком с ней, прежде чем она тебя подцепила?
  Эдди пожал плечами и указал Руди на свою пустую стопку.
  — Видел иногда. Знаком не был, но знал, что она сшивается здесь, что легко доступна, если хочется. — Эдди выпил виски, как только Руди налил, а когда поставил стопку на стойку, Руди мгновенно наполнил ее снова.
  — Давно она на сцене? — спросил я. Теперь мы с Эдди действительно разговорились, как два старых приятеля, болтающие о том о сем. Эдди допил пиво, громко рыгнул и громко рассмеялся. Наверное, мне уже не удастся ошеломить его своей утонченностью.
  — На сцену? А, понял, ты имеешь в виду это дело... Нет, не так давно. Я не замечал ее и ничего не слышал о ней до Нового года. Кажется, сразу после Рождества знакомый парень трахнул ее. До этого ничего не слышал. — Голос его стал невнятным, звуки "с" — глухими.
  — Ваше расставание было дружеским?
  — Чево?
  — Как прошло утро, когда вы проснулись и попрощались друг с другом?
  — Ты слишком любопытный, — сказал он, отвернулся и уставился на студенток.
  — Люди уже говорили мне об этом.
  — А теперь говорю я.
  — Теперь ты, и самым чудесным образом.
  Эдди обратил свой взор на меня:
  — Ты что, слишком умный?
  — Люди говорили мне и это.
  — Мне не нравятся умные, — прищурился он.
  — Мне почему-то так и показалось, — расстроился я.
  — В таком случае уматывай или получишь пня под зад.
  — Мне почему-то показалось, что ты скажешь именно это.
  — Если хочешь неприятностей, парень, я могу их тебе устроить.
  — Неприятностей у меня более чем достаточно. Мне нужна только информация. В каком настроении была Пам Шепард утром, после того как вечером липла к тебе?
  Эдди слез со стула и встал передо мной:
  — Говорю тебе в последний раз. Отвали, или будет очень больно.
  Руди двинулся в сторону телефона. Я проверил наличие свободного пространства перед стойкой. Где-то около десяти футов. Достаточно.
  — Все нормально, — кивнул я Руди. — Никто не пострадает. Просто хочу показать ему кое-что.
  Я встал.
  — Толстячок, — сказал я Эдди, — если ты меня вынудишь, я могу отправить тебя в больницу, и именно так поступлю. Но, вероятно, ты не веришь мне, ждешь доказательств. Давай. Первый удар за тобой.
  И он исполнил его, правой рукой. Кулак просвистел мимо моей головы, когда я увернулся. Затем последовал удар левой, пролетевший мимо на том же расстоянии, когда я увернулся в другую сторону.
  — Если будешь так себя вести, — сказал я, — не протянешь и двух минут.
  Он бросился на меня, я крутанулся вокруг него.
  — В то же время, — продолжал я, — при желании я мог бы ударить тебя сюда. — Я три раза очень быстро похлопал его по правой щеке. Он снова размахнулся, я пошел на сближение и принял удар в левое предплечье. Второй удар отразил правым. — Иди сюда. — И похлопал его обеими ладонями по щекам. Так хлопает внука бабушка. Отступил назад. Он уже тяжело задышал. — Ты в поганой форме, парень. Через минуту не сможешь поднять руки.
  — Отступи, Эдди, — сказал из-за стойки Руди. — Этот парень — профессионал. Бога ради, он убьет тебя, если будешь продолжать толкаться.
  — Сейчас я уделаю этого сукиного сына, — сказал Эдди и попытался схватить меня.
  Я сделал шаг вправо и провел левый крюк ему по желудку. Сильный. Он выпустил из себя воздух с натужным хрипом и вдруг сел на задницу. Лицо стало бледным как мел; он издавал какой-то свист, пытаясь хватать ртом воздух.
  — Ну, иди сюда, — сказал я.
  Эдди частично восстановил дыхание и поднялся на ноги. Не глядя ни на кого, на ватных ногах устремился в туалет.
  — У тебя совсем неплохой удар, — похвалил меня Руди.
  — Все потому, что я чист сердцем, — сказал я.
  — Надеюсь, он не изгадит там весь пол.
  Посетители, замолкшие, когда началось представление, вернулись к своим разговорам. Студентки, не допив, встали и ушли. Страхи их матерей подтвердились. Вернулся из туалета Эдди, его лицо было бледным и мокрым, он, видимо, смочил его водой.
  — Выпивка достанет тебя, — сказал я. — Станешь совсем неуклюжим, а брюхо лопнет.
  — Я знаю ребят, которые могут тебя уделать, — сказал Эдди. В его голосе не было задора, и на меня он предпочитал не смотреть.
  — Я тоже знаю. И знаю ребят, которые могут уделать их. В конечном счете все это бессмысленно. Ты всего лишь встрял в дело, в котором я разбираюсь лучше.
  Эдди кивнул.
  — Расскажи, как вы расстались утром, — попросил я. Мы снова сидели за стойкой.
  — А если не расскажу? — Эдди уставился в стойку между руками.
  — Значит, не расскажешь. Я не собираюсь постоянно бить тебя по животу.
  — Мы проснулись, и мне захотелось еще раз, понимаешь, своего рода последний штрих, а она не позволила даже прикоснуться к себе. Назвала меня свиньей. Сказала, если прикоснусь, убьет меня. Заявила, что ее тошнит от меня. Раньше она таких вещей не говорила. Трахались напропалую полночи, а утром называет меня свиньей. Мне таких заморочек не надо, понимаешь? Я отлупил ее и ушел. Когда уходил, она валялась на спине и орала благим матом. Уставилась в потолок и рыдала в голос. — Он потряс головой. — Сука! Всего пять часов назад она трахалась со мной напропалую.
  — Спасибо, Эдди, — сказал я. Достал из бумажника двадцатидолларовую банкноту и положил ее на стойку. — Возьми и за него, Руди, сдачу оставь себе.
  Когда я уходил, Эдди все еще сидел, тупо уставившись на стойку бара между своих рук.
  7
  Я поужинал тушеной бараниной и бутылкой бургундского, а потом направился в свой номер, чтобы начать просмотр счетов и писем, которые мне передал Шепард. Сначала я просмотрел личную переписку и нашел ее скудной и неинтересной. Я давно пришел к выводу, что большинство людей сразу же выбрасывают личные письма, которые могут пролить свет хоть на что-либо. Потом собрал вместе все телефонные счета, переписал номера и разложил их по частоте звонков. Затем, как настоящий сыщик, сидящий в одних шортах на кровати в мотеле и тасующий номера и названия, перераспределил их в зависимости от адреса. За последний месяц было три звонка из Нью-Бедфорда, прочие — местные. Я изучил корешки счетов с заправочных станций. За месяц она дважды покупала бензин в Нью-Бедфорде, хотя обычно заправлялась рядом с домом. Я рассортировал корешки выплат по кредитной карточке. Было три счета из ресторана в Нью-Бедфорде, более чем на тридцать долларов. Все остальные счета из местных заведений. Уже наступила полночь, когда я наконец перебрал все бумаги, пометил для себя номер телефона в Нью-Бедфорде, названия заправочной станции и ресторана, потом запихал бумаги в коробку, поставил коробку в шкаф и лег в постель. Большую часть ночи мне снились телефонные счета и корешки кредитных карточек, а проснулся я утром, чувствуя себя бухгалтерской крысой.
  Заказал в номер кофе и горячую сдобу, а в девять ноль пять позвонил на телефонную станцию в Нью-Бедфорде. Трубку сняла служащая.
  — Привет, — сказал я. — Эд Макинтайр из телефонной станции Блек-Бей в Бостоне. Мне нужен абонент номера три — три — четыре — три — шесть — восемь — восемь...
  — Да, мистер Макинтайр, прошу подождать... этот номер принадлежит Роуз Александер, Сентер-стрит, три, в Нью-Бедфорде.
  Я выдал ей комплимент за скорость, с которой она нашла нужного мне абонента, намекнул, что замолвлю словечко районному управляющему, попрощался с приятными, намекающими на улыбку полутонами в голосе. Безукоризненное исполнение.
  Принял душ, побрился, оделся. Шесть часов кропотливой бумажной работы позволяли сделать вывод, о котором полицейские Хайанниса начали догадываться еще на автобусной остановке. Она была в Нью-Бедфорде. В отличие от них у меня был адрес, — может, не ее, но кого-то, кто наверняка с ней знаком. Очень выгодно иметь дело с местным сыщиком. Персонифицированное обслуживание.
  До Нью-Бедфорда было около сорока пяти миль по шоссе №6, дорога бежала мимо крохотных городков типа Уорхема и Онсета, Мариона и Маттапойсетта. Нью-Бедфорд показался из-за доков сразу после моста при слиянии реки Экашнет с бухтой на противоположном от Фэрхейвн берегу. Или то, что от него сохранилось. Склон от моста до гребня выглядел разворошенным, словно варшавское гетто. Большая часть жилого центра была разрушена — процесс обновления города шел полным ходом. Перчейз-стрит, одна из главных городских магистралей во время моего последнего визита в Нью-Бедфорд, превратилась в пешеходную улицу. Я бесцельно ехал по разровненному бульдозерами пустырю минут десять, потом повернул на изрытую колесами площадку и остановился. Вышел из машины, открыл багажник и достал указатель улиц городов штата Массачусетс. Сентер-стрит находилась рядом с музеем китобойного промысла. Я знал, где этот музей. Сел обратно в машину, поднялся вверх по холму и повернул налево за публичной библиотекой. Перед подъездом все еще возвышалась героическая статуя китобоя на вельботе. Либо мертвый кит, либо разбитый вельбот. Выбирать тогда было легко, но требовалась решительность. Я повернул налево, вниз по склону в сторону воды, потом на Джонни-Кейк-Хилл и припарковался рядом с музеем, перед церковью моряков.
  Снова сверился с картой, обошел музей, огляделся и обнаружил, что стою на Сентер-стрит. Улочка была короткой, не более четырех-пяти домов, она начиналась от Норт-Уотер-стрит за зданием музея и заканчивалась у Фронт-стрит, тянущейся параллельно берегу. Улица была старой, сырой, поросшей сорняками. Дом номер три представлял собой узкую двухэтажную постройку со стенами из серых асбестовых плит, с ветхой кирпичной трубой, торчащей по центру крыши. Кровля была такой старой, испещренной пятнами различных оттенков, как будто кто-то периодически латал ее тем, что попадалось под руку. Ее и сейчас неплохо было бы подлатать. На бордюре кое-где виднелась зеленая краска, а входная дверь в правой части постройки была выкрашена в красный цвет. Воистину старая шлюха с намалеванными губами.
  Как я надеялся, что Пам Шепард здесь не окажется! Я хотел найти ее, но не мог заставить себя подумать, что она переехала из большого солнечного дома в Хайаннисе в эту нору на крысиной улице. Что теперь? Меня никто не знал, ни Роуз Александер, ни Пам Шепард, ни, как мне думалось, кто-либо еще в Нью-Бедфорде. Меня всегда поражало количество мест, куда я мог отправиться и остаться совершенно незамеченным. Я мог войти в дом под любым предлогом и спокойно оценить ситуацию. Или мог остаться в засаде, сидеть и наблюдать, а затем увидеть, что получится. Или постучать в дверь и спросить Пам Шепард. Самым безопасным и перспективным был вариант сидеть и наблюдать. Я всегда предпочитал побольше узнать, прежде чем входить туда, где никогда еще не был. На это могло потребоваться время, но в этом случае я избегал риска спугнуть кого-нибудь.
  Я взглянул на часы. Четверть первого. Вернулся в некогда деловую часть города и нашел ресторан. Заказал жареных моллюсков с рубленой капустой и две бутылки пива. Потом прошагал к Сентер-стрит и заступил на пост примерно в час ноль пять. На Норт-Уотер-стрит работали экскаватор и бригада рабочих с отбойными молотками, а несколько мужчин в рубашках с галстуками и желтых касках ходили с папками и совещались. Никто не передвигался по Сентер-стрит ни с той, ни с другой стороны. Никому не было до Сентер-стрит никакого дела. Дом номер три не подавал признаков жизни. Возвращаясь с обеда, я прихватил номер местной «Стандарт таймс» и стал читать газету, прислонившись к телефонному столбу на углу Норт-Уотер и Сентер. Я прочитал все, регулярно поглядывая на дом через край газеты. Прочитал о бобовом ужине в Независимой церкви в Маттапойсетте, о бейсбольном матче между отцами и детьми на поле средней школы в Рочестере, о бале местных дебютанток в клубе «Вамсут». Я прочитал гороскоп, некрологи, редакционную статью, в которой выражалась жесткая позиция против вторжения в местные воды русских траулеров. Прочитал «Донди» и возненавидел. Покончив с газетой, я сложил ее, прошелся по всей длине Сентер-стрит и прислонился к двери несомненно пустого склада на углу Сентер и Фронт.
  В три часа пьяница в сером костюме, рубашке цвета хаки и при галстуке с оранжевыми цветами ввалился в проем рядом со мной и помочился в противоположном углу. Я предложил ему помыться и побриться за мой счет, но он не обратил на меня внимания и поплелся дальше. Сэр, чем вы занимаетесь? Дежурю на выходе из мужского туалета. Я серьезно задумался, мочился ли кто-нибудь на ботинок Алана Пинкертона?
  В четыре пятнадцать из ветхой постройки вышли Пам Шепард и еще одна женщина. Пам оказалась стройной и с прекрасным загаром, волосы стянуты на затылке в тугой узел. Одета в хлопчатобумажный брючный костюм, в котором она более чем соблазнительно смотрелась со спины. Следовало подойти поближе, но даже на таком расстоянии она выглядела женщиной, которую стоило искать. Вторая женщина была ниже ростом и плотнее телом. Короткие черные волосы, светлые вельветовые джинсы, розовая муслиновая блузка, как у Индиры Ганди. Они направились к музею, я непринужденно зашагал следом. Мы поднялись на холм, мимо музея, повернули налево на пешеходную Перчейз-стрит. Пешеходной ее сделали, перегородив поребриками все пересечения с другими улицами, что придало ей какой-то кустарный вид. Пам Шепард с подругой вошли в супермаркет, а я остановился под навесом ломбарда на другой стороне улицы и наблюдал за ними сквозь витрину. Они покупали продукты, по ходу дела сверяясь со списком, и примерно через полчаса вышли на улицу, каждая с большим бумажным мешком в руках. Я проводил их к дому на Сентер-стрит и убедился, что они скрылись внутри. Ну, по крайней мере я знаю, где она. Я снова занял пост у телефонного столба. Дверной проем склада потерял свою привлекательность.
  Стемнело, за все время больше ничего не произошло. Я начал надеяться хотя бы на появление пьяницы, но напрасно. И еще я был настолько голоден, что готов был съесть что угодно и в любой забегаловке. Мне необходимо было все обдумать, а процесс этот лучше осуществлять во время еды или на сытый желудок. Жареные моллюски не сделали меня приверженцем кухни Нью-Бедфорда, к тому же через какое-то время мне неминуемо придется где-то укладываться спать. Поэтому я вернулся к машине и поехал в Хайаннис. Под щеткой оказалась квитанция на штраф за стоянку в неположенном месте, но ее сдуло ветром где-то рядом с кегельбаном в Маттапойсетте.
  По пути в Хайаннис я решил, что лучшее решение — завтра утром вернуться в Нью-Бедфорд и поговорить с Пам Шепард. Я, в некотором роде, выполнил порученную мне работу. То есть нашел ее и мог доложить, что она жива и совершенно свободна. Дело Шепарда — приехать и забрать ее домой. Но я не мог так просто сообщить ему адрес и вернуться в Бостон. Меня не оставляла в покое мысль о последнем взгляде на нее Эдди Тейлора, о том, как она валялась на спине и рыдала, глядя в потолок. Когда она выходила из ветхой двухэтажной лачуги на Сентер-стрит, в ней чувствовалось что-то неприкрыто трогательное. Она была в серьгах.
  В мотель я приехал только в девять тридцать. Ресторан был еще открыт, и я заказал шесть устриц, полбутылки «шабли», бифштекс в фунт весом под беарнским соусом и литр пива. Салат был под фирменным соусом, и вся процедура была неизмеримо более приятной, чем пребывание в дверном проеме рядом со страдающим недержанием мочи пьяницей. После обеда я отправился в номер и успел увидеть по шестому каналу три последние подачи «Сокс».
  8
  Утром я встал и выехал в Нью-Бедфорд еще до восьми часов. Заехал в кафе «Данкин Донатс» за завтраком на вынос и, поедая пончики и попивая кофе, поехал по Кейпу, а солнце светило мне в спину. В Нью-Бедфорд я прибыл в утренний час пик, и, хотя городок нельзя было считать чересчур крупным, улицы его были настолько перепутаны, что пробка машин протянулась через мост до самого Фэрхейвна. Было уже девять сорок, когда я наконец вышел из машины и направился к выделяющейся на общем фоне двери дома номер три по Сентер-стрит. Не было ни звонка, ни дверного молотка, поэтому пришлось стучать костяшками пальцев по красным филенкам. Не слишком сильно, дверь могла развалиться.
  Крупная, сильная с виду женщина со светлыми волосами, сплетенными в длинную косу, открыла дверь. Она была в джинсах «Ливайс» и в чем-то напоминающем топ из черного леопарда. Бюстгальтера на ней явно не было, и менее откровенно не было туфель.
  — Доброе утро, — сказал я. — Мне хотелось бы поговорить с Пам Шепард.
  — Простите, но здесь нет никакой Пам Шепард.
  — А скоро она вернется? — Я наградил светловолосую своей самой обаятельной улыбкой. Мальчишеской. Открытой. Сам мистер Сердечность.
  — Я не знаю, о ком вы говорите.
  — Вы здесь живете?
  — Да.
  — Роуз Александер?
  — Нет.
  Стоит мне одарить их своей обаятельной улыбкой, они тут же пускают слюни.
  — А она дома?
  — А вы кто?
  — Я первый спросил.
  Ее лицо стало непроницаемым, она начала закрывать дверь. Я уперся в дверь ладонью и не давал ее закрыть. Она стала давить сильнее, я тоже уперся сильнее. Выглядела она очень решительной.
  — Мадам, — сказал я, — если вы перестанете пихать на меня эту дверь, я скажу вам правду. Даже учитывая то, что вы мне правду не сказали.
  Она не обратила на мои слова ни малейшего внимания. Она была очень крупной женщиной, и мне становилось все труднее удерживать дверь без видимого усилия.
  — Я находился рядом с домом большую часть вчерашнего дня и видел, как отсюда вышли Пам Шепард и еще одна женщина, отправились за покупками, а потом вернулись сюда. Телефон записан на Роуз Александер. — Мое плечо начинало ныть. — Я корректно поговорю с Пам Шепард и не стану тащить ее назад к мужу.
  Где-то за спиной молодой женщины раздался голос:
  — Джейн, что здесь, черт возьми, происходит?
  Джейн ничего не ответила. Продолжала упираться в дверь. Появилась черноволосая женщина, которую я вчера видел с Пам Шепард.
  — Роуз Александер? — спросил я. Она кивнула. — Мне необходимо поговорить с Пам Шепард.
  — Я не... — начала Роуз Александер.
  — Вы ее знаете, — сказал я. — Я детектив и сведущ в подобных вещах. Если вы уберете от двери эту амазонку, мы все сумеем утрясти самым приятным образом.
  Роуз Александер положила ладонь на руку Джейн.
  — Лучше будет впустить его, Джейн, — мягко попросила она.
  Джейн отошла от двери, не спуская с меня свирепого взгляда. На ее скулах появились два ярких пятна, но других признаков напряжения заметно не было. Я вошел в прихожую. Мое плечо достаточно онемело, когда я снял ладонь с двери. Мне хотелось растереть его, но я был слишком горд для этого действа. Такова цена мужественности. Или нет?
  — Могу я взглянуть на ваши документы? — спросила Роуз Александер.
  — Несомненно. — Я достал из бумажника фотокопию моей лицензии и показал ей.
  — Значит, вы не из полиции, — сказала она.
  — Нет, работаю сам на себя.
  — Почему вы хотите поговорить со мной?
  — Не с вами. Я хочу поговорить с Пам Шепард.
  — Почему вы хотите поговорить с ней?
  — Муж нанял меня найти жену.
  — И что вы, по его мнению, должны сделать, когда найдете?
  — Он не сказал. Но он хочет, чтобы она вернулась.
  — Вы предполагаете увезти ее?
  — Я предполагаю поговорить с ней. Убедиться, что с ней все в порядке, что никто не принуждает ее скрываться, объяснить, как чувствует себя ее муж, и узнать, не желает ли она вернуться.
  — А если она не пожелает?
  — Я не стану ее принуждать.
  — Это точно? — сказала Джейн, не спуская с меня глаз.
  — Муж знает, что она здесь? — спросила Роуз Александер.
  — Нет.
  — Так вы не сообщили ему?
  — Нет.
  — Почему?
  — Не знаю. По-моему, просто захотелось выяснить, что происходит в посудной лавке, прежде чем привести туда слона.
  — Я вам не верю, — сказала Роуз Александер. — Что скажешь, Джейн?
  Джейн покачала головой.
  — Я же не пришел сюда с ее мужем, верно?
  — Но мы не знаем, как близко он находится, — сказала Роуз Александер.
  — И с кем он, — добавила Джейн.
  — С кем он? — Я уже начал путаться.
  — Вы станете не первым мужчиной, — сказала Роуз Александер, — захватившим женщину силой и нисколько не сомневающимся в своем праве на это.
  — О! — восхитился я.
  — Если мы уступим вам сейчас, — сказала Джейн, — в следующий раз вам будет еще проще одолеть нас. Поэтому мы должны поставить точку немедленно, окончательно и бесповоротно.
  — Но если вы решите так поступить, я вынужден буду применить силу. Не для того, чтобы захватить кого-либо, я хочу убедиться, что с ней действительно все в порядке.
  — Вы убедились в этом вчера, — сказала Джейн. Щеки ее раскраснелись еще сильней. — Вы сами сказали мне, что видели, как Роуз и Пам вместе ходили за покупками.
  — Я не думаю, что вы держите ее в кандалах на чердаке. Но принуждение включает в себя и манипуляции с истиной. Если ей не предоставить шанс выслушать меня, значит, ее нельзя считать свободной, значит, она находится под своеобразным давлением со стороны третьих лиц.
  — Даже не пытайся ворваться в помещение, — сказала Джейн, — пожалеешь.
  Она отступила на шаг и встала в боевую стойку, ноги под прямым углом друг к другу в виде буквы Т, руки перед собой в виде второй буквы Т, левая — вертикально, правая — горизонтально. Она как будто просила о тайм-ауте. Губы сжаты, воздух с шипением прорывался сквозь зубы при каждом вдохе.
  — Вы посещали занятия? — спросил я.
  — Джейн достигла больших успехов в каратэ, — сказала Роуз Александер. — Не стоит ее недооценивать. Нам не хочется причинять вам боль, поэтому лучше уходите.
  Ее черные глаза расширились и засверкали. Ее круглое приятное лицо раскраснелось. Я не очень-то верил ее заявлению, тому, что она не хочет причинять мне боль.
  — Итак, — сказал я, — теперь я оказался между молотом и наковальней. Я тоже не хочу, чтобы вы причиняли мне боль, и не хочу недооценивать Джейн. С другой стороны, чем больше вы мешаете моей встрече с Пам Шепард, тем сильнее мое желание повидаться с ней. Я мог бы обратиться в полицию, но к тому времени, как мы вернемся, Пам Шепард исчезнет. Полагаю, что мне придется настаивать.
  Джейн ударила меня по яйцам. Термин «пах» не объяснил бы всего с должной ясностью. Я никогда не дрался с женщинами и поэтому был не готов. Я почувствовал себя как всегда в подобных случаях: тошнота, слабость, боль и непреодолимое желание согнуться вдвое. Я так и поступил. Джейн ударила меня ребром ладони по шее. Я попытался увернуться, и удар пришелся на большие трапециевидные мышцы, не причинив особого вреда. Я выпрямился. Было больно, но станет еще больнее, если я не воздам обидчице должное. Джейн нацелилась врезать ребром ладони мне в нос. Я отбил ее руку правым предплечьем и провел сильный, как всегда приходилось делать последнее время, хук левой в правую часть ее лица рядом с суставом челюсти. Она опрокинулась назад и замерла на полу. Я никогда раньше не бил женщину, и случившееся немного испугало меня. Ударил слишком сильно? Она была крупной, но я превосходил ее по весу фунтов на сорок. Роуз Александер упала на колени рядом с Джейн и, оказавшись в этом положении, не знала, что делать. Я медленно, страдая от боли, опустился рядом и нащупал пульс. Пульс был ровным и сильным, ее грудь медленно опускалась и поднималась.
  — С ней все в порядке, — сказал я. — Вероятно, ей даже лучше, чем мне.
  В конце прихожей была черная дверь с выпуклыми филенками. Она открылась, и появилась Пам Шепард. По ее лицу текли слезы.
  — Все из-за меня, — сказала она. — Это моя вина, они просто пытались защитить меня. Если вы причинили ей боль, то только из-за меня.
  Джейн открыла глаза и тупо уставилась на нас. Встряхнула головой.
  — Джейн? — произнесла Роуз Александер.
  — С ней все будет в порядке, миссис Шепард, — сказал я. — Не вы заставляли ее бить меня ногой в пах.
  Она тоже опустилась рядом с Джейн. Я решил не мешать им, встал и прислонился к дверному косяку, скрестив руки, пытаясь прогнать болезненные ощущения, но сделать это незаметно. Кажется, местные жители не испытывают ко мне особого расположения. Надеюсь, Эдди и Джейн никогда не окажутся вместе.
  Джейн уже была на ногах. Пам Шепард поддерживала ее под руку. Роуз Александер — под другую. Они прошли по прихожей к черной двери. Я последовал за ними. За дверью оказалась кухня. Огромная старая газовая плита на кривых ножках у стены, в центре — большой стол, покрытый клеенкой, у другой стены — кушетка под коричневым вельветовым покрывалом. Сзади справа находилась кладовая, стены ее были обшиты узкими еловыми досками, напомнившими мне дом моей бабушки. Женщины усадили Джейн в кресло-качалку, обитую черной кожей. Роуз прошла в кладовую и вернулась с влажным полотенцем. Она обтерла лицо Джейн, а Пам все время сжимала той руку.
  — Я в порядке, — сказала Джейн и оттолкнула руку с полотенцем. — Как, черт возьми, вам это удалось? — обратилась она ко мне. — Удар ногой должен был прикончить вас на месте.
  — Я головорез-профессионал.
  — Какая разница. — Она недоуменно нахмурилась. — Удар ногой в пах есть удар ногой в пах.
  — Когда-нибудь приходилось делать это по-настоящему?
  — Я тренировалась в зале.
  — Нет, не на занятиях. В драке. В настоящей.
  — Нет, — сказала она. — Но я не испугалась. Все сделала правильно.
  — Верно, но вам попался не тот парень. Удар в пах, среди прочего, должен еще и испугать беднягу. Кроме боли, появляются ощущения, к которым человек не привык, он охраняет эту часть тела, стремится сложиться и замереть. Но меня уже били подобным образом, я знаю, что удар может быть болезненным, но не смертельным. Даже для моей половой жизни. Поэтому я могу заставить себя превозмочь боль.
  — Но... — Она покачала головой.
  — Я понимаю. Вам казалось, что вы обладаете оружием, благодаря которому становитесь неуязвимой. Оно оградит вас от неприятностей со стороны противника, и при первом же применении его вас вырубили. Оружие неплохое, но вас превзошли по всем статьям. Я вешу сто девяносто пять фунтов, могу выжать лежа триста фунтов. Был профессиональным боксером. Дерусь, чтобы выжить. Каратэ вам еще пригодится. Но необходимо помнить, что на улицах спортом не занимаются.
  — Вы думаете, черт вас возьми, вы думаете, что все так случилось только потому, что вы мужчина...
  — Нет. Потому, что умелый большой человек всегда побьет умелого маленького. Большинство мужчин не так умелы, как я. Они даже не так умелы, как вы.
  Женщины смотрели на меня, и я чувствовал себя отвергнутым, нежеланным. Мне хотелось, чтобы здесь оказался еще один мужчина.
  — Мы можем поговорить? — спросил я у Пам Шепард.
  — Ты не обязана говорить с ним, Пам, — предупредила ее Роуз Александер.
  — В этом нет смысла, Пам, — сказала Джейн. — Ты лучше оцениваешь собственные чувства.
  Я посмотрел на Пам Шепард. Она поджала губы, так что они стали невидимыми, а рот превратился в тонкую линию. Она смотрела на меня, и мы оставались неподвижными еще секунд тридцать.
  — Двадцать два года, — напомнил я. — Не считая того, что вы были с ним знакомы до замужества. Вы знаете Харви Шепарда больше двадцати двух лет. Он не заслужил и пятиминутного разговора? Даже если он вам противен. Вас обязывает к объяснению одно лишь прожитое с ним время.
  Она кивнула скорее для себя, чем для меня.
  — Об обязательствах расскажите ему, — посоветовала она. — Я знаю его с пятидесятого года.
  Я пожал плечами:
  — Он платит мне сотню в день плюс издержки, для того чтобы найти вас.
  — Это его стиль. Широкий жест. «Смотри, как сильно я люблю тебя». Но разве он ищет? Ищете вы.
  — Это лучше, чем когда не ищет никто.
  — Лучше? — На ее щеках появился румянец. — Действительно? Почему не хуже? Разве это не проявление назойливости? Разве это не напоминает огромную занозу в заднице? Почему бы вам всем не оставить меня в покое, черт вас подери?
  — Могу только догадываться. Но мне кажется, он любит вас.
  — Любит меня, но любовь-то, черт возьми, при чем? Конечно, он любит меня. Никогда не сомневалась в этом. Ну и что?! Из этого не следует, что и я должна любить его! На его условиях. И в том виде, как ему нравится.
  — Этот довод использовался мужчинами еще со средних веков, чтобы держать женщин в подчинении, — сказала Роуз Александер.
  — Джейн пыталась установить со мной отношения «хозяин — раб»? — спросил я.
  — Можете шутить сколько хотите, — возразила Роуз, — но совершенно очевидно, что мужчины использовали любовь как способ порабощения женщин. Вы сами использовали этот термин. — Несомненно, Роуз была теоретиком этой группы.
  — Роузи, — напомнил я, — я пришел сюда не дискутировать с вами о дискриминации женщин. Она существует, и я всегда выступал против. Но в данном случае мы столкнулись не с теорией, в данном случае мы имеем мужчину и женщину, которые давно знают друг друга и в согласии произвели на свет детей. Я хочу поговорить с ней именно об этом.
  — Вы не можете отделить теорию от практики. И, — взгляд Роуз стал чрезвычайно волевым, — не можете добиться снисхождения с моей стороны, называя меня уменьшительным именем. Я достаточно осведомлена о всех ваших трюках.
  — Прогуляйтесь со мной, — предложил я Пам Шепард.
  — Пам, не делай этого, — попросила Джейн.
  — Вам не удастся увести ее из этого дома, — строго произнесла Роуз.
  Я проигнорировал их замечания и посмотрел на Пам Шепард.
  — Прогулка до моста. Там мы постоим, посмотрим на воду и поговорим, а потом вернемся.
  — Да. — Она кивнула. — Я пройдусь с вами. Может, вам удастся заставить его понять.
  За решением Пам последовали протесты, волнения, движения, но в итоге мы наконец договорились, что я с Пам направлюсь к бухте, а Джейн и Роуз последуют за нами на благоразумном расстоянии, на тот случай если я попытаюсь усыпить Пам хлороформом и запихнуть в мешок.
  Когда мы пошли по Фронт-стрит, солнце светило ей прямо в лицо, и я понял, что она, вероятно, не моложе меня. Были заметны едва видимые морщины, характерные для взрослого человека, вокруг глаз и рта. Они не умаляли, а усиливали ее приятную внешность. Она была совсем не похожа на женщину, вынужденную «снимать» в барах обжористых экскаваторщиков. Вполне могла бы разок воспользоваться услугами утонченного частного детектива. Интересно, будет ли она возражать против пятна мочи на моем ботинке?
  Мы повернули на мост и прошли достаточное расстояние, чтобы оказаться над водой.
  По сравнению с водой город выглядел привлекательным. Пятна мазута, пачки сигарет; дохлые рыбины, желеобразные куски пропитанного водой дерева, раскатанный презерватив, похожий на кожу угря на фоне воды кофейного цвета. Неужели все выглядело так же, когда от этого берега сто тридцать лет назад отошел на китобое Мелвилл? Господи, надеюсь все было иначе.
  — Как вы сказали ваше имя? — спросила Пам Шепард.
  — Спенсер.
  Мы облокотились на перила и уставились на мачту передатчика на одном из островов бухты. Океанский ветер, несмотря на вид воды, был приятен.
  — О чем вы хотите поговорить? Сегодня она была одета в темно-синюю бобочку, белые шорты и белые теннисные туфли «Треторн». Ноги ее были гладкими и загорелыми.
  — Миссис Шепард, я вас нашел, а теперь не представляю, что мне делать. Вы определенно поселились здесь по собственному выбору и, кажется, совсем не хотите возвращаться домой. Я нанимался только найти вас и с чистым сердцем получил бы причитающуюся плату, если бы вы сами позвонили мужу и сказали, где находитесь. Но в этом случае он приедет сюда и станет просить вас вернуться, вы ответите отказом, он начнет суетиться, Джейн ударит его ногой в мошонку, и, если это окончательно не лишит его мужества, а именно так обычно и происходит, вы будете вынуждены вернуться.
  — Значит, ничего ему не говорите.
  — Но он меня нанял. Я обязан это сделать.
  — Я не могу перенанять вас. У меня нет денег.
  Джейн и Роуз стояли в полной готовности на другой стороне моста и наблюдали за каждым моим движением. Semper paratus[2].
  — Я не хочу, чтобы вы меня нанимали. Не хочу обдирать вас. Я пытаюсь понять, что же мне следует сделать.
  — По-моему, это ваши проблемы. Касаются только вас.
  Ее локти упирались в перила, пальцы были сцеплены. На обручальное и бриллиантовое кольца на левой руке упал солнечный луч, и они засверкали.
  — Именно так, — сказал я. — Но решить я их смогу, только поняв, с кем или с чем имею дело. Вашего мужа я, кажется, понял. Теперь мне необходимо понять вас.
  — Мне кажется, что для человека, подобного вам, вполне достаточно понятия «священных уз брака». Женщина, сбежавшая из семьи, не заслуживает симпатии. Ей еще повезло, что муж хочет пустить ее обратно.
  Я заметил, как немного побелели суставы ее пальцев.
  — Священные узы брака — это абстракция, миссис Шепард. Абстракциями я не занимаюсь. Я занимаюсь, как сейчас модно стало говорить, людьми. Физическими телами. Вашим человеческим существом. Мне абсолютно наплевать на священные узы брака. Но иногда меня начинает волновать вопрос, счастливы ли люди?
  — А разве само счастье не абстракция?
  — Нет. Это — чувство. А чувства существуют вполне реально. О них тяжело говорить, поэтому некоторые люди иногда притворяются, что чувства абстрактны или мысли, о которых говорить проще, представляют большую важность.
  — А равенство между мужчиной и женщиной тоже абстракция?
  — Думаю да.
  Она посмотрела на меня с легким презрением:
  — Тем не менее, неосуществимость этого равенства делает многих людей несчастными.
  — Я совершенно не представляю, что значит это равенство. Не понимаю, что это означает в Декларации независимости. Что вас делает недовольной жизнью с мужем?
  Она глубоко вздохнула и быстро выдохнула.
  — Господи. С чего начать?
  Она снова уставилась на мачту передатчика. Я ждал. За нашими спинами в разные стороны мчались машины.
  — Он вас любит?
  Она посмотрела на меня более чем презрительно. На мгновение мне показалось, что она плюнет мне в лицо.
  — Да, он любит меня. Если считать это единственным основанием для взаимоотношений. «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Ты меня любишь? Любовь. Любовь». Полное дерьмо!
  — Лучше, чем ненависть. Вы меня ненавидите?
  — Не старайтесь казаться несерьезным, — попросила она. — Отношения не могут работать только на одном из чувств. Любви или ненависти. Он похож на... — Она попыталась подобрать подходящее сравнение. — Как будто ребенок на карнавале в жаркий день ел сахарную вату и весь испачкался, потом испачкал вас, вы стали липким, потным, день проходит ужасно и тянется нескончаемо, а дети ноют. Если не удастся уйти и принять душ, вы сами начнете ныть и кричать. У вас есть дети, мистер Спенсер?
  — Нет.
  — Тогда вы не знакомы с подобными ощущениями. Вы женаты?
  — Нет.
  — Значит, вы ничего не знаете об этом.
  Я промолчал.
  — Он хотел обнять меня каждый раз, когда я проходила мимо, или похлопать по заднице. Ежеминутно, каждый день, проведенный с ним, я чувствовала давление его любви, чувствовала, как он ждет ответного чувства, пока мне не захотелось лягнуть его.
  — Вероятно, верная подруга Джейн могла бы помочь.
  — Она просто защищала меня.
  — Я знаю. А вы его любите?
  — Харви? Вероятно, нет, по крайней мере на его условиях. Наверное, да, на моих. Или любила прежде. Пока он не измучил меня. Все началось с его заявлений, что он просто безумно меня любит. Мне нравилось это. Нравилась уверенность. Но давление...
  Она покачала головой. Я одобрительно кивнул.
  — В постели, — продолжила она, — если я не испытывала многократного оргазма, мне казалось, что я обманываю его.
  — Часто удавалось?
  — Нет.
  — И вы стали подозревать, что фригидны.
  Она кивнула.
  — Честно говоря, не знаю, что это значит.
  — Этот термин придумали мужчины, — сказала она. — Сексуальная модель, как и все остальное, всегда разрабатывалась с точки зрения мужчин.
  — Не надо цитировать для меня Роуз. Быть может, это и так, быть может, нет. К нашей сегодняшней проблеме это не имеет отношения.
  — Проблема есть только у вас. У меня нет никаких проблем.
  — Нет есть. Я разговаривал с Эдди Тейлором.
  Она ничего не понимала.
  — Эдди Тейлор, крупный светловолосый парень, работает на экскаваторе. Достаточно жирный в поясе, много и громко разговаривает.
  Она кивнула, потом еще несколько раз, по мере того как я его описывал. Морщины в уголках рта углубились.
  — В чем же заключается проблема?
  — Не в нем самом. Но если он все это не придумал, а он просто недостаточно умен, вы не настолько легко можете распоряжаться своей судьбой, как кажется.
  — Готова поспорить, ему не терпелось рассказать обо всем в мельчайших подробностях. Да еще, наверное, приукрасил.
  — Нет. Кстати, говорил он обо всем с огромной неохотой. Мне пришлось ударить его в солнечное сплетение.
  На мгновение губы ее растянулись в улыбке.
  — Должна признаться, не ожидала, что вы будете говорить в подобной манере. — Много читаю.
  — Итак, в чем же моя проблема?
  — Слишком мало читаю, чтобы сказать вам. Полагаю, вы не уверены относительно своей сексуальности, относитесь к ней двойственно, но в сегодняшней ситуации это не имеет никакого значения.
  — Не правда ли, у нас теперь есть подходящий термин? Если бы мой муж стал гулять, вы бы предположили, что он не уверен в себе и испытывает двойственные чувства.
  — Мог бы предположить. Особенно, если утром с ним случилась бы истерика и в последний раз его видели рыдающим в постели.
  Ее лицо на мгновение порозовело.
  — Он был омерзителен. Вы сами видели. Как я могла — с подобной свиньей! Пьяное, вонючее, потное животное. Позволить ему использовать меня подобным образом. — Она содрогнулась. На другой стороне дороги, не сводя с нас глаз, стояли Джейн и Роуз, готовые прыгнуть в любую секунду. Я чувствовал себя коброй на фестивале мангуст. — Ему было совершенно наплевать на меня. Как я себя чувствовала. Чего хотела. На взаимное наслаждение. Хотелось просто трахаться, как борову, а кончив, отвалиться и уснуть.
  — Он не произвел на меня впечатления представителя Старого Света.
  — Не смешно.
  — Верно, как и все остальное. Хотя смеяться приятнее, чем плакать.
  — Слишком просто и фамильярно. Что вы можете знать о смехе и слезах?
  — Достаточно часто их вижу. Но не стоит спорить об этом. Если Эдди Тейлор был таким омерзительным, зачем вы подцепили его?
  — Потому что у меня было такое настроение. Потому что мне хотелось пойти куда-нибудь и с кем-нибудь переспать без всяких сложностей. Откровенно потрахаться без слащавой мишуры, без этой чуши «тебе-это-нравится-ты-меня-любишь».
  — Часто этим занимаетесь?
  — Да. Когда у меня бывает подобный настрой. А он у меня бывал таким очень часто за последние несколько лет.
  — Обычно вам это больше нравится, чем со стариной Эдди?
  — Конечно, я... о черт, не знаю. Иногда бывает очень приятно в процессе, потом меня мучит чувство вины. Наверное, не могу забыть те годы воспитания, когда мне говорили, что хорошие девочки не занимаются подобными вещами.
  — Один парень говорил мне, что вы всегда тянулись к крупным спортивным молодцам. Мышцы и молодость.
  — Имеете в виду себя. Вы не настолько молоды.
  — Мне бы хотелось оказаться с вами в постели. Выглядите вы просто превосходно. Но я по-прежнему говорю о вас.
  — Извините. Получилось слишком кокетливо, а я пытаюсь изменить свою жизнь. Иногда бывает трудно, после того как долгое время притворяешься абсолютно другим человеком. Кокетство оставалось единственной надежной основой отношений между мужчиной и женщиной большую часть моей жизни.
  — Знаю. Но был ли действительно прав тот парень, когда говорил, что вас привлекают обезьяны?
  Она замолчала. Мимо проехал старый «плимут» с опущенным верхом и громко включенной музыкой. Прежде чем стих звук, мне удалось услышать фрагмент песни Роберты Флэк.
  — Наверное, прав. Никогда специально не думала об этом, но мне кажется, что я хотела найти парня, который был бы крупным, молодым и сильным. Скорее всего надеюсь помолодеть.
  — И приятно без лишних сложностей перепихнуться?
  — Да.
  — Но не с тем, кто хочет просто трахнуться и отвалиться.
  Она нахмурилась:
  — Не придирайтесь к мелочам. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
  — Нет, не понимаю. Мне кажется, вы и сами не понимаете, что хотите сказать. Мне не хотелось бы резонерствовать. Я хочу понять, что творится в вашей голове. Кажется, там все так же ясно, как в гнезде кобылы.
  — Что такое гнездо кобылы?
  — Нечто запутанное.
  — Нет, у меня нет никакого гнезда. Я знаю, чего я хочу и чего не хочу.
  — Да? И чего же?
  — Что значит «чего же»?
  — Чего вы хотите, чего не хотите.
  — О! — На ее глазах проступили слезы. — Не знаю. Черт возьми, оставьте меня в покое. Откуда я знаю, чего именно мне хочется! Мне хочется, чтобы вы оставили меня в покое!
  Слезы текли уже по щекам, голос стал глухим. На другой стороне моста о чем-то оживленно советовались Джейн и Роуз. У меня было такое ощущение, что Джейн сорвется с поводка в любое мгновение. Я достал одну из своих карточек.
  — Возьмите. Если понадоблюсь, позвоните. Деньги есть?
  Она покачала головой. Я достал из бумажника десять десятидолларовых бумажек, переданных мне ее мужем, и отдал ей. Без них бумажник стал довольно тощим.
  — Я не скажу ему, где вы находитесь, — сказал я и зашагал по мосту, потом по склону холма, направляясь к стоящей за музеем машине.
  9
  У Харви Шепарда под правым глазом был лиловый синяк, который, вероятно, причинял ему боль, когда он хмурился. Но он все равно хмурился.
  — Черт подери, — сказал он, — я выложил за эту информацию пятьсот долларов, а теперь ты сидишь здесь и заявляешь, что не передашь ее мне. Что за дела?
  — Я могу вернуть аванс, если хочешь, но не скажу, где она. С ней все в порядке, она уехала по собственной воле. Мне показалось, что она несчастна, не может разобраться с собственными мыслями, но в остальном — в полном порядке и безопасности.
  — Почему я должен верить, что ты видел ее? Быть может, ты хочешь опустить меня на пять бумажек и издержки, а сам и не приступал к ее поискам?
  — Потому что я предложил тебе вернуть деньги.
  — Предлагают многие, но попробуй их получить!
  — Она была одета в синюю бобочку, белые шорты, белые теннисные туфли «Треторн». Узнаешь одежду?
  Он пожал плечами.
  — Откуда синяк? — спросил я.
  — Что?
  — Синяк на лице. Откуда он взялся?
  — Бога ради, не старайся сменить тему. Ты должен предоставить мне конкретную информацию. Если понадобится, я отволоку тебя прямо в суд.
  — Хоук тебе навесил?
  — Что навесил?
  — Синяк. Хоук тебя ударил?
  — Спенсер, не суй свой нос в мои дела. Я нанял тебя найти жену, а ты даже этого не смог сделать. Забудь о Хоуке.
  Мы находились в кабинете на втором этаже, окна — на Мейн-стрит. Он сидел за огромным и очень современным датским письменным столом. Я — на стуле, обитом белой кожей. Потом я встал и направился к двери.
  — Пойдем, — сказал я. — Хочу показать тебе кое-что в том помещении.
  — А что там может быть?
  — Встань и подойди, сам увидишь.
  Он фыркнул, медленно и неуверенно поднялся и пошел, как старик, совершая аккуратные движения, стараясь, чтобы туловище оставалось неподвижным. Когда он подошел к двери, я сказал:
  — Ладно, забудь.
  Он собирался нахмуриться, но глаз болел, поэтому он не нахмурился, а лишь выругался в мой адрес.
  — Черт возьми! Что ты пытаешься сделать?
  — Тебя избили, — сказал я.
  Он на мгновение забылся, резко повернулся ко мне, однако застонал от боли и оперся рукой о стену, чтобы не упасть.
  — Убирайся, — сказал он как можно тверже, но не повышая голоса.
  — Кто-то обработал тебя. Мне показалось это, как только я увидел синяк, а когда ты попытался идти, я знал уже наверняка. У тебя денежные неприятности с тем, на кого работает Хоук, и ты получил второе предупреждение.
  — Ты сам не понимаешь, о чем говоришь.
  — Понимаю. Хоук работает именно так. Побольше нагрузки на тело, где ничего не видно. Я немного удивлен, что задето лицо.
  — Ты с ума сошел, — зашипел Шепард. — Я вчера свалился с лестницы. Споткнулся о ковер. Я ничего никому не должен. С Хоуком у нас совместный бизнес.
  Я покачал головой:
  — Хоук не занимается бизнесом. Ему становится скучно. Хоук собирает деньги, охраняет тела и тому подобное. Слишком большое совпадение. В один из дней ты с ним беседовал, в другой едва можешь ходить. Лучше расскажи мне.
  Шепард добрался до стола, с трудом сел. Когда он «укладывал» перед собой руки, пальцы его тряслись.
  — Ты уволен, — сказал он. — Убирайся отсюда. Я предъявлю иск на каждый выплаченный тебе цент. Мой адвокат свяжется с тобой.
  — Шепард, не будь дураком. Если ты не выпутаешься из ситуации, в которой оказался, со мной свяжется твой бальзамировщик. У тебя трое детей и нет жены. Что будет с детьми, если тебя похоронят?
  Шепард сделал слабую попытку изобразить уверенную улыбку.
  — Послушай, Спенсер, я тронут твоей заботой, но это касается только меня, и я сам сумею с этим справиться. Я бизнесмен и знаю, как вести себя во время заключения сделки.
  Его сцепленные пальцы судорожно сжались, суставы побелели так же, как совсем недавно у его жены, стоявшей на мосту в Нью-Бедфорде. Вероятно, по тем же причинам. Он был напуган до смерти.
  — Последняя попытка, Шепард. У тебя есть какие-нибудь дела с Кингом Пауэрсом?
  — Я уже сказал. Спенсер, не твое дело. — Тон его голоса изменился. — Не пытайся напроситься на работу. Между нами все кончено. Я хочу, чтобы завтра в моей почте оказался чек на пятьсот долларов, в противном случае ты окажешься в суде. — Голос его достиг верхних регистров. Оловянного звона истерики.
  — Ты знаешь, где найти меня, — сказал я и вышел.
  Если вы долгое время прожили в Бостоне, то несомненно стали считать полуостров Кейп-Код землей обетованной. Море, солнце, небо, здоровье, непринужденность, дух товарищества, как будто воплощенная в жизнь реклама пива. Со времени приезда сюда я не смог никому понравиться, несколько человек даже требовали, чтобы я уехал. Двое пытались убить меня. Невозможно не влюбиться в старый Кейп-Код.
  Я доехал до конца Си-стрит, припарковался, нарываясь на штраф, и пошел по берегу. Кажется, я снова остался без работы. Все говорило за то, чтобы собрать вещи и отправиться домой. Я взглянул на часы. Можно позвонить из отеля Сьюзен Силверман, через два часа насладиться поздним, но совместным, обедом, а потом отправиться в музей изящных искусств, чтобы посмотреть выставку Вермеера. Необходимость вернуть Шепарду аванс не вызывала у меня восторженного трепета — Сьюз согласится заплатить за обед, — но в равной степени не радовала и перспектива рассказать Шепарду о местонахождении жены.
  Мне понравилась идея повидаться с Сьюзен. Я не видел ее уже четыре дня. Последнее время я вдруг начал понимать, что очень по ней скучаю, если долго ее не вижу.
  Пляж был людным, дети бросались в море с плота, стоявшего на якоре в пятидесяти ярдах от берега. За плавным изгибом берега находился полицейский пост, за ним я мог разглядеть часть земли Кеннеди. Я нашел свободное местечко, сел и снял рубашку. Толстая женщина в цветастом купальнике впилась взглядом в пристегнутый к поясу пистолет. Я отстегнул его, завернул в рубашку и использовал сверток в качестве подушки. Женщина поднялась, сложила пляжный стул и перешла в другое место. По крайней мере, люди последовательны в восприятии меня. Я закрыл глаза и вслушался в звуки моря, детей, собак. Где-то на берегу чей-то приемник играл песню о человеке, проплакавшем миллион лет, пролившем столько слез. Куда ты подевался, Коул Портер[3]?
  Снова серьезные неприятности. Я не мог встать и уйти. Насколько серьезные, я еще не знал, но неприятности. Похоже, слишком серьезные, чтобы Шепард справился с ними один.
  Я встал, пристегнул к ремню пистолет, заправил кобуру в карман брюк, надел свою голубую в полоску хлопчатобумажную рубашку, но не стал заправлять ее в брюки, чтобы скрыть пистолет. Вернулся к машине, сел в нее и где-то в полдень отправился в мотель. Почти в полдень.
  Из номера я позвонил домой Сьюзен Силверман. Никто не ответил. Спустился в ресторан, заказал тушеные устрицы и два бокала разливного пива, потом вернулся в номер и снова позвонил. Тишина. Позвонил Дику Слейду. Он оказался на месте.
  — Спенсер, — сказал я. — Больше известный в полицейских кругах как мистер Сыщик.
  — Да?
  — У меня есть пара теорий относительно криминальной деятельности под твоей юрисдикцией, которыми я хотел бы поделиться. Хочешь, чтобы я зашел?
  — "Криминальная деятельность под моей юрисдикцией"? Кончай смотреть эти полицейские сериалы по телевизору. Говоришь как Перри Мейсон.
  — Не стоит делать мне замечания, Слейд, только потому, что ты сам не умеешь правильно разговаривать. Хочешь меня выслушать?
  — Заходи, — сказал он и повесил трубку. Голос у него был не слишком взволнованный.
  10
  — Полное имя Хоука? — спросил Слейд.
  — Не знаю. Просто Хоук.
  — У него должно быть полное имя.
  — Должно быть, но я с ним близко не знаком. И хотя знаю его лет двадцать, ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь называл его как-то иначе.
  Слейд пожал плечами и вписал имя «Хоук» в свой желтый линованный официальный бланк.
  — О'кей, — сказал Слейд. — Тебе кажется, что Шепард должен кому-то деньги, но не платит, поэтому человек, которому он должен, послал костолома. Что говорит Шепард?
  — Ничего. Говорит, что у них с Хоуком общий бизнес и я не имею к этому никакого отношения.
  — А ты ему не веришь.
  — Нет. Во-первых, Хоук никогда не занимался бизнесом, по крайней мере такого рода. Он может подписаться, чтобы кого-нибудь убить, чтобы украсть, вытащить из тюрьмы, но не согласится на бизнес, с большой буквы "Б", который имеет в виду Шепард. Хоук — независимая натура.
  — Как и ты, — подметил Слейд.
  — Нет. Совсем не так, я никогда не подписываюсь делать то, что делает Хоук.
  — Я слышал, ты можешь и на это пойти.
  — От кого?
  — От знакомых ребят в Бостоне. Сделал по поводу тебя пару звонков.
  — А я думал, что ты все время проводишь, выслеживая нарушителей санитарных правил.
  — Я звонил во время обеденного перерыва.
  — Не верь ушам своим.
  — Вот именно. — Слейд едва не улыбнулся. — Насколько ты уверен, что его избили?
  — Шепарда? Абсолютно. Я уже встречался с подобными вещами, даже сам когда-то занимался этим. Знаю, как это выглядит, как чувствует себя пострадавший.
  — Да, вносит в свободу движения некоторую скованность. Чем объясняет это Шепард?
  — Говорит, что упал с лестницы.
  Слейд что-то записал.
  — Есть идеи насчет того, кто мог нанять Хоука?
  — Думаю, Кинг Пауэрс. Хоук в первую очередь работает на него.
  Слейд еще что-то записал.
  — Пауэрс — ростовщик, — уточнил я. — Обычно...
  — Я знаю, кто такой Пауэрс, — перебил меня Слейд.
  — В любом случае у Шепарда неприятности. Серьезные, по моему мнению, но он слишком напуган, чтобы позвать на помощь.
  — Или у него рыльце в пушку.
  Я с немым удивлением посмотрел на Слейда:
  — Ты знаешь больше, чем я.
  — Нет, просто предполагаю. — Он покачал головой. — Харви всегда не терпелось всех опередить. Он чересчур честолюбив. Зона отдыха, которую он пробивает, вызывает тьму кривотолков, строительство идет не слишком быстро, и люди начинают интересоваться, а все ли там в порядке.
  — А там все в порядке?
  — Черт, не знаю. Ты когда-нибудь занимался мошенничеством с земельными участками? Требуется сотня следователей, сотня адвокатов и сотня лет, чтобы разобраться, надо ли в чем-нибудь разбираться. — Слейд изобразил гримасу презрения. — Обычно даже не удается узнать, кто же владелец этой поганой собственности.
  — Шепард не произвел на меня впечатления мошенника.
  — Ну, скажем, он не мошенник, скажем, шагнул слишком широко. Вполне возможно, — буркнул Слейд.
  — Да, возможно. Но что мы можем предпринять?
  — Откуда мне знать, черт возьми. Я что, крутой парень из большого города? Ты мне посоветуй. Как я понимаю, у нас пока нет ни состава преступления, ни жертвы, ни нарушения уголовного законодательства, как вы, парни из больших городов, любите говорить. Я могу сделать так, что патрульные машины будут почаще проезжать мимо его дома, что все ребята будут незаметно присматривать за ним. Могу узнать, нет ли у прокурора каких-либо материалов относительно операций с землей. Есть другие мысли?
  Я покачал головой.
  — Нашел его жену? — спросил Слейд.
  — Да.
  — Она вернется домой?
  — Не думаю.
  — Что он собирается предпринять по этому поводу?
  — Он ничего не может предпринять.
  — Может поехать за ней и притащить домой?
  — Он не знает, где она. Я ему не сказал.
  Слейд, нахмурившись, смотрел на меня секунд тридцать.
  — Ты кого угодно из себя выведешь, Спенсер, это несомненно.
  — Ага.
  — Шепард нормально это воспринял?
  — Уволил меня. Сказал, что подаст на меня в суд.
  — Значит, ты без работы?
  — Вероятно да.
  — Еще один турист.
  — Ага.
  На этот раз Слейд улыбнулся. Широкой улыбкой, которая поползла по его лицу, прорезав морщины на щеках, по одной на каждой щеке.
  — Черт возьми, — сказал он и покачал головой. — Черт возьми.
  Я тепло улыбнулся ему, встал и вышел. Вернувшись в машину, сел на раскаленное сиденье, опустил верх и подумал о том, о чем уже думал прежде. Я не знал, что делать. Завел машину, включил приемник и немного посидел, гоняя мотор на холостых оборотах. Я даже не знал, куда поехать. Несомненно, миссис Шепард была несчастна, и, несомненно, мистер Шепард был несчастен. Это, конечно, не делало их особенными. Я сам в данный момент чувствовал себя достаточно несчастным. Вероятно, следовало отправиться домой. Дом — это такое место, куда можно пойти, а люди, которые там живут, обязаны будут впустить. Кто это сказал? Не помню. Впрочем, какой же ты циничный ублюдок. Я включил передачу и медленно поехал по Мейн-стрит в направлении мотеля. Хотя в моем доме, кроме меня, не было никаких других людей. Был один только я. Я мог себя впустить в любое время. На перекрестке пришлось остановиться. Мимо прошла рыжеволосая девица в светло-голубых расклешенных джинсах и короткой обтягивающей футболке цвета лайма. Джинсы были настолько тесны, что я заметил на ее ягодицах линию от трусиков. Она довольно дружелюбно взглянула на машину. Я мог предложить ей выпить, поплавать и ошеломить своим австралийским акцентом. Но она больше всего была похожа на студентку колледжа, ей захочется покурить травки и потрепаться о необходимости любви и нового сознания. Загорелся зеленый, и я двинулся дальше. Ворчун средних лет, которому некуда податься. Был уже второй час, когда я наконец влетел на стоянку мотеля. Пора обедать. С новой энергией я ворвался в фойе, повернул налево рядом с конторкой и зашагал по коридору к своему номеру. Быстрый душ, потом, немедленно обед. Кто мог всего несколько мгновений назад заподозрить, что у меня нет цели в жизни? Когда я открыл дверь, то в постели увидел Сьюзен Силверман, она читала книгу Эрика Эриксона[4] и выглядела именно так, как должна была выглядеть.
  — Боже праведный! — выдохнул я. — Как я рад тебя видеть.
  Заложив книгу пальцем, чтобы не потерять нужное место, она повернулась ко мне и сказала:
  — Как и я, уверена в этом.
  Она усмехнулась. Частенько она улыбалась, но иногда предпочитала усмехнуться. Сейчас она усмехнулась. Никогда не мог понять, в чем разница, но это имело какое-то отношение к радостной греховности. Ее улыбка была прелестной и доброй, однако в усмешке чувствовалась примесь порочности. Я бросился прямо на нее, удержал себя на руках, а потом схватил и крепко обнял.
  — Ой, — пискнула она.
  Я немного ослабил объятия, и мы поцеловали друг друга. Затем я сказал:
  — Не буду спрашивать, как ты сюда проникла: ты способна на все, а уж подговорить администрацию мотеля помочь тебе было детской забавой.
  — Именно детской забавой, — сказала она. — Как у тебя дела, голубоглазый?
  Пока я рассказывал, мы лежали рядом. Закончив рассказ, я предложил провести день в чувственных утехах, начав немедленно. Но она предложила начать после обеда, и я, немного посопротивлявшись, согласился.
  — Сьюз, — сказал я в обеденном зале, прикладываясь к первой кружке «Харп», пока она потягивала «Маргариту», — тебя почему-то странно заинтересовала та часть повествования, в которой Джейн едва не кастрировала меня.
  Она рассмеялась:
  — Мне показалось, что у тебя поползли в ширину бедра.
  — Никаких повреждений. Если бы так случилось, все официантки носили бы траурные повязки, а на Редклиффе приспустили бы флаг.
  — Ладно, убедимся в этом чуть позже, когда больше нечем будет заняться.
  — Лучшего занятия еще не придумали, — сказал я.
  Она умышленно зевнула.
  Подошла официантка и приняла наш заказ. Когда она ушла, Сьюзен спросила:
  — Что собираешься делать?
  — Просто ума не приложу.
  — Хочешь, чтобы я оставалась рядом, пока ты будешь заниматься этим делом?
  — Очень хочу. Мне кажется, что Роуз, Джейн и Пам мне было более чем достаточно.
  — Хорошо, я на всякий случай прихватила чемодан. Вдруг бы тебе захотелось, чтобы я осталась.
  — Да, я заметил, что ты его распаковала и развесила одежду. Уверенность.
  — О, ты заметил. Постоянно забываю, что ты сыщик.
  — "Меня Спенсером зовут, тайны вдаль меня влекут".
  Официантка подала мне полдюжины устриц, а Сьюзен — шесть маринованных креветок. Сьюзен посмотрела на устриц, забыв мои стихи.
  — Пытаешься вернуться к старому?
  — Нет, планирую новое.
  Мы дружно приступили к морской пище.
  — Почему ты сказал, что тех женщин тебе было более чем достаточно? — спросила Сьюзен.
  — Я ощущаю некоторое беспокойство. Из-за этого чувствую себя неуютно. Я умею работать руками, мне не занимать упорства, но... Пам Шепард спросила, есть ли у меня дети, и я ответил, что нет. Тогда она сказала, что, вероятно, я ничего не пойму, а потом спросила, женат ли я, и я сказал, что нет, и тогда она сказала, что я точно ничего не пойму. — Я пожал плечами.
  — У меня тоже никогда не было детей, — сказала Сьюзен. — А замужество нельзя назвать самым чудесным событием, случившимся в моей жизни. Кроме того, длилось оно недолго. Не знаю. Существует масса поговорок, согласно которым необязательно самому уметь готовить суфле, чтобы распробовать невкусное. Но... в школе иногда родители приходят за советом относительно детей, а тебе нечего сказать. У тебя нет детей... Вероятно, в этом есть что-то. Скажем, есть. Ну и что? Насколько я понимаю, ты довольно часто занимался делами, в которых не имел ни малейшего опыта. Чем это дело отличается от других?
  — Не уверен, что отличается.
  — Мне кажется, что да. Никогда прежде я не слышала, чтобы ты говорил о подобных вещах. По десятибалльной шкале ты всегда получал не менее пятнадцати баллов за уверенность.
  — Да, мне тоже так кажется.
  — С другой стороны, как ты объяснил, это дело не является более твоим, так как дела, как такового, фактически не существует.
  — Примерно так.
  — Из-за чего тогда беспокоиться? Если ты ничего не понимаешь в данной области, почему не успокоиться на этом? Несколько дней мы будем есть, плавать и гулять по пляжу, а потом отправимся домой.
  Официантка принесла нам по бифштексу, салат, рулет и еще одну кружку пива для меня. Минуты две мы молча поглощали пищу.
  — Не могу придумать для себя другого занятия, — сказал я.
  — Постарайся контролировать свой энтузиазм.
  — Прости. Совсем не это имел в виду. Просто ощущаю какое-то беспокойство. Я познакомился с двумя людьми, у которых вся жизнь превратилась в безумие, и не смог помочь ни одному из них.
  — Конечно не смог, — сказала Сьюзен. — Тебе, заранее предупреждаю, также не удастся добиться особенных результатов в борьбе с голодом, войной, эпидемиями, смертью.
  — Широкое поле для неудачной деятельности.
  — Ты к тому же не сможешь стать отцом каждого ребенка. Очень по-отечески с твоей стороны предположить, что Пам Шепард с несколькими женщинами не сможет обеспечить свое будущее без твоей поддержки. На самом деле она сама может чудесно с этим справиться. Я же сумела.
  — По-отечески? С моей стороны? Не говори ерунды. Ешь бифштекс и не говори ни слова, иначе я тебя отшлепаю.
  11
  После обеда мы вышли на террасу рядом с бассейном и расположились пить кофе за маленьким белым причудливым металлическим столиком под сине-белым зонтом. В бассейне находились в основном дети, они брызгались и кричали, в то время как их матери втирали в свои ноги масло для загара. Сьюзен потягивала кофе из чашки, которую держала обеими руками, и смотрела куда-то мимо меня. Я заметил, как расширились ее глаза за лавандовыми солнечными очками, повернулся и заметил Хоука.
  — Спенсер, — сказал он.
  — Хоук, — сказал я.
  — Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
  — Присаживайся. Сьюзен, это Хоук. Хоук, это Сьюзен Силверман.
  Хоук улыбнулся ей, а она сказала:
  — Привет, Хоук.
  Хоук взял стул из-за соседнего столика и сел рядом с нами. За его спиной стоял крупный малый с обгоревшим на солнце лицом и азиатским драконом, выколотым на внутренней стороне предплечья. Когда Хоук брал стул, он кивнул в сторону соседнего столика, и татуированный парень разместился за ним.
  — Это Пауэлл, — сообщил Хоук. Сам Пауэлл ничего не сказал. Сидел, сложив на груди руки, и глядел на нас.
  — Кофе? — спросил я Хоука. Он кивнул.
  — Со льдом, — согласился он.
  Я подозвал официантку и заказал кофе со льдом для Хоука.
  — Хоук, — сказал я. — Пора кончать с этим стремлением к незаметности. Я имею в виду, почему бы тебе не начать одеваться так, чтобы люди замечали тебя, а не так, чтобы всегда оставаться в тени?
  — Мне уже пора на покой, Спенсер, поздно менять сущность. — Он растянул первый слог в слове «покой». — Не вижу причин вдруг становиться щеголем. — Хоук был одет в белые кроссовки «Пума» с черной отделкой, белые льняные слаксы и такую же белую жилетку без рубашки. Пауэлл был более консервативен: футболка с темно-бордовыми и желтыми полосами и темно-бордовые слаксы.
  Официантка принесла Хоуку кофе со льдом.
  — Вы со Сьюзен здесь отдыхаете?
  — Ага.
  — Здорово, правда? Всегда нравился Кейп. Здесь царит атмосфера, которую трудно ощутить в другом месте. Понимаешь, трудно объяснить, дух праздной жизни своего рода. Тебе так не кажется. Спенсер?
  — Ага, дух праздной жизни. А тебя что привело сюда, Хоук?
  — Нечто похожее. Представилась возможность провести отпуск, не отвлекаясь от работы. А ты как? Оказываешь мелкие услуги Харви Шепарду?
  — Скажу, если ты тоже мне все скажешь.
  — Сьюзен, — сказал Хоук. — Перед вами прямой и незамысловатый человек. Ничего не скрывает. Очень неплохое качество.
  Сьюзен улыбнулась ему и кивнула. Он улыбнулся в ответ.
  — Хоук, хватит болтать чушь. Тебе хочется знать, что я делаю для Шепарда, а мне хочется знать, что ты делаешь с Шепардом.
  — Возможно, я делал с ним слишком многое, а возможно, и недостаточно. Это как посмотреть. Но меня не сильно волнует, что ты делаешь для Шепарда, больше беспокоит, чтобы ты перестал это делать.
  — Ага, — кивнул я. — Угроза. Это объясняет, почему ты привел с собой Эрика Рыжего. Знал, что со мной будет Сьюзен, и не хотел допускать численного преимущества.
  — Как ты там меня назвал? — спросил со своего места Пауэлл.
  — Прежняя живость ума, Спенсер. — Хоук улыбнулся.
  — Так как ты меня назвал? — повторил Пауэлл.
  — Очень трудно выглядеть крутым, Пауэлл, когда у тебя слезает кожа с носа. Почему бы тебе не воспользоваться кремом «Сан Бан», превосходный, без жирного блеска, прекрасно фильтрует вредные ультрафиолетовые лучи.
  Пауэлл встал:
  — Прекращай умничать. Или узнаешь, как смеяться надо мной.
  — У тебя на левой руке, случайно, не изображение твоей мамочки?
  Он с минуту рассматривал изображение дракона на своем предплечье, потом повернулся ко мне. Его лицо покраснело еще больше, и он прорычал:
  — Доумничался, ублюдок, сейчас я тебя отрихтую прямо здесь.
  — Пауэлл, — сказал Хоук, — на твоем месте я не стал бы даже пытаться.
  — Сколько можно слушать, как этот ублюдок вешает мне всякое дерьмо? — спросил Пауэлл.
  — Не ругайся при даме. Придется тебе согласиться, чтобы он и дальше вешал, потому что тебе с ним не справиться.
  — Мне он не кажется таким уж крутым, — возразил Пауэлл.
  Он продолжал стоять, а люди вокруг бассейна начали поглядывать в нашу сторону.
  — Это потому, что ты глупый, Пауэлл, — сказал Хоук. — Он крутой, быть может, почти такой же, как я. Но если хочешь попробовать, вперед.
  Пауэлл схватил меня за рубашку спереди. Сьюзен резко вдохнула.
  — Спенсер, не убивай его, — сказал Хоук. — Он у меня на побегушках.
  Пауэлл сдернул меня со стула. Я двинулся в направлении рывка и ударил ему по кадыку предплечьем. Он сказал что-то похожее на «арк», выпустил мою рубашку и сделал шаг назад. Я провел два левых хука, вложив во второй часть энергии плеча, и Пауэлл свалился спиной в бассейн. Когда я повернулся к Хоуку, тот широко улыбался.
  — Эти крестьяне не меняются, — сказал он. — Никак не могут понять разницу между любителем и профессионалом. — Он покачал головой. — А дама у тебя очень хороша. — Он кивнул на Сьюзен, которая вскочила на ноги и сейчас сжимала в руке пивную бутылку, взятую с другого столика.
  Хоук встал и подошел к бассейну, а потом небрежно, одной рукой вытащил из него Пауэлла, как будто мертвый вес в 200 фунтов был для него сущей ерундой.
  Вокруг бассейна установилась тяжелая тишина. Дети, схватившись за края, не спускали с нас глаз.
  — Пошли, — предложил Хоук. — Дойдем до моей машины и поговорим.
  Он бросил тело Пауэлла рядом со столиком и зашагал через фойе. Мы со Сьюзен последовали за ним. Проходя мимо конторки, я увидел, как из-за стола выскочил дежурный и поспешил в сторону террасы.
  — Почему бы тебе не пойти в номер, Сьюз, — сказал я. — Я вернусь через минуту. Хоук просто хочет дать мне некоторые указания относительно драк рядом с бассейном. — Кончик языка торчал между ее сомкнутых губ, и она покусывала его. — Не кусай язык, оставь мне немного.
  Она затрясла головой:
  — Я останусь с тобой.
  Хоук открыл пассажирскую дверцу «кадиллака».
  — Прошу вас, — сказал он Сьюзен.
  Если бы Хоук собирался со мной драться, то не выбрал бы для этого собственную машину. Я сел вслед за Сьюзен. Хоук обошел машину и поместился на водительском сиденье. Нажал кнопку, и крыша плавно поползла вверх. Он завел двигатель и включил кондиционер. Сине-белая патрульная машина полиции Барнстейбла остановилась на стоянке, и двое полицейских направились в мотель.
  — Прокатимся немного, — сказал Хоук.
  Я кивнул, он включил передачу и плавно выехал со стоянки.
  — Где ты его нашел? — спросил я у Хоука.
  — Пауэлла? Сам не знаю. Местный придурок. Люди, которые наняли меня, велели работать с ним.
  — Пытаются внедрить собственную программу обучения для недоумков?
  — Сам не пойму, парень, но ему предстоит долгий путь.
  — Тебя не беспокоит, что полицейские спросят его, почему он затеял драку с туристом, кто этот турист и кто был чернокожий жеребец в смешном наряде?
  Хоук покачал головой:
  — Он ничего не скажет. Тупой, но не настолько.
  Сьюзен со своего сиденья вдруг спросила:
  — Чем вы занимаетесь?
  Хоук рассмеялся:
  — Прямо в точку, Сьюзен. Чем мы действительно, черт возьми, занимаемся?
  — Посмотрим, удастся ли мне догадаться, — сказал я. — Думаю, Харв Шепард должен деньги одному человеку, скорее всего Кингу Пауэрсу, а Хоука попросили получить их. Или проверить расходование фондов и все ли идет надлежащим образом. — Я повернулся к Сьюзен: — У Хоука подобная работа получается совсем неплохо. Но потом сюрприз, появляюсь я и начинаю работать на Шепарда. А Хоук и его наниматель, вероятно Кинг Пауэрс, недоумевают, не нанял ли Харв меня для противодействия Хоуку. Поэтому Хоук решил нанести визит и осведомиться о моих отношениях с Харвом Шепардом и посоветовать немедленно прервать эти отношения.
  «Кадди» почти бесшумно катился по шоссе Мид-Кейп, мимо Кейпа, в сторону Провинстауна.
  — Я угадал, Хоук? — спросил я.
  Он пожал плечами:
  — Я объяснил нанявшим меня людям, кто ты такой. Они не хотят напугать или купить тебя, но мой наниматель дал понять, что компенсирует все потери, которые последуют для тебя в связи с выходом из этого дела.
  — Хоук, — сказал я. — Все годы, что я тебя знаю, всегда недоумевал, почему иногда ты говоришь как главный бухгалтер из «Меррилл Линч», а иногда как полный недоумок.
  — Я — продукт воспитания в гетто. — Он произнес оба "т" в слове «гетто». — Иногда мое происхождение вырывается наружу.
  — Ну, несомненно, — согласился я. — В какой части гетто ты живешь сейчас?
  Хоук улыбнулся Сьюзен.
  — На Бикон-Хилл. — Он развернул «кадди» через центральную разделительную полосу и поехал в сторону Хайанниса. — Все равно я сказал своим людям, что ты не будешь делать то, что им нужно. Но они заплатили мне за разговор с тобой, вот я и говорю. Чем для тебя интересен Шепард?
  — Он нанял меня для поисков своей жены.
  — И все?
  — Все.
  — Ты нашел ее?
  — Да.
  — Где?
  — Не скажу.
  — Не имеет значения. Шепард мне все расскажет, если возникнет необходимость.
  — Нет, — я покачал головой. — Он не знает.
  — Ты не скажешь ему?
  — Нет.
  — Почему, парень? Тебя же для этого наняли.
  — Она не хочет, чтобы ее нашли.
  — Усложняешь себе жизнь, Спенсер. — Хоук снова покачал головой. — Слишком часто задумываешься над очевидными вещами.
  — Это одна из причин, почему я не стал таким, как ты, Хоук.
  — Возможно, — сказал Хоук. — А возможно, ты больше похож на меня, чем хочешь признать. Кроме того, у тебя менее привлекательная внешность.
  — Да, но я элегантно одеваюсь.
  Хоук фыркнул:
  — Дерьмо. Простите меня, Сьюзен. В любом случае моя проблема заключается в том, верю ли я тебе. Звучит неплохо. Очень похоже на тебя. Спенсер. Потому что ты явно не упал с проезжавшего по городу грузовика с сахарной свеклой, а вот если бы ты врал, все выглядело бы более правдоподобно. Все еще работаешь на Шепарда?
  — Нет, он меня выгнал. Сказал, что будет со мной судиться.
  — Я бы не стал слишком сильно беспокоиться об этом. Харв, в некотором роде, очень сейчас занят.
  — Это Пауэрс?
  — Может быть он, может быть, нет. Ты не будешь соваться в это дело, Спенсер?
  — Может быть да, может быть, нет.
  Хоук кивнул. Мы ехали молча.
  — Кто такой Кинг Пауэрс? — спросила Сьюзен.
  — Вор, — ответил я. — Ростовщичество, тотализатор, проституция, игральные автоматы, мотели, грузовые перевозки, продукты, Бостон, Броктон, Фолл-Ривер, Нью-Бедфорд.
  — Чуть ошибся, — поправил Хоук. — Броктон теперь в руках Энджи Дегамо.
  — Энджи прогнал Пауэрса?
  — Нет, своего рода сделка. Я в ней не участвовал.
  — В любом случае, — сказал я Сьюзен. — Такой человек этот Пауэрс.
  — А вы работаете на него, — сказала она Хоуку.
  — Иногда.
  — Хоук — свободный художник, — пояснил я. — Но Пауэрс, когда возникает необходимость выполнить работу по профилю Хоука, прежде всего обращается именно к нему.
  — А какова работа по профилю Хоука? — спросила Сьюзен, опять же у Хоука.
  — Работа мышцами и оружием.
  — Милый, я предпочитаю термин «наемник», — сообщил мне Хоук.
  — Вас не мучит совесть, когда приходится причинять людям боль, даже за деньги? — спросила Сьюзен.
  — Не больше, чем его. — Хоук кивнул на меня.
  — Я не думаю, что он делает это ради денег, — сказала она.
  — Именно поэтому я качусь по Кейпу на новеньком «эльдорадо», а он ездит на восьмилетнем ведре, все сиденья которого заклеены серой лентой.
  — Но... — Сьюзен пыталась подобрать нужные слова. — Он делает то, что должен. Он нацелен оказать помощь, а вы — причинить боль.
  — Неверно, — сказал Хоук. — Возможно, он нацелен оказать помощь, но он также любит свою работу. Понимаете? Я имею в виду, что если бы он просто хотел оказать помощь людям, то мог бы стать воспитателем беспризорных детей. Мне совсем не нравится причинять людям боль. Но иногда так происходит. Сьюзен, не обольщайте себя мыслью, что мы со Спенсером такие уж разные.
  Мы вернулись на стоянку мотеля. Патрульная машина исчезла. Я сказал:
  — Если вы еще не закончили обсуждать меня, могу кое-что добавить. Просто мне не хотелось прерывать вас, ведь предмет обсуждения вас сильно увлек.
  Сьюзен покачала головой.
  — О'кей. Говорю напрямую, Хоук. В данный момент я не работаю на Шепарда или кого-либо еще. Но я не могу поехать домой и предоставить вам с Пауэрсом делать все, что заблагорассудится. Вероятно, я останусь здесь и посмотрю, не удастся ли мне снять вас с плеч Шепарда.
  Хоук смотрел на меня, лицо его ничего не выражало.
  — Именно так я и сказал им. Сказал, что именно так ты поступишь, если я пойду и заговорю с тобой. Но они платят мне деньги. Я скажу, что был прав. Не думаю, что это их испугает.
  — Мне тоже так кажется, — сказал я.
  Я открыл дверцу, вышел из машины и придерживал ее, пока не выйдет Сьюзен. Она выскользнула на улицу, потом наклонилась и сказала Хоуку:
  — До свиданья. Я не знаю, что еще сказать. «Рада была познакомиться» не очень подходит. Но... — Она пожала плечами. — Спасибо, что прокатили.
  Хоук улыбнулся ей:
  — Был рад доставить вам удовольствие, Сьюзен. Быть может, еще увидимся.
  Я закрыл дверцу, и Хоук, беззвучно и плавно, как акулу, скользящую в неподвижной воде, вывел машину со стоянки.
  12
  — Хочу выпить, — сказала Сьюзен.
  Мы вошли и расположились на двух стульях за поворотом стойки. Сьюзен заказала мартини, я — пиво.
  — Мартини? — спросил я, и она кивнула.
  — Я же сказала, что хочу выпить. Я не шутила. — Она выпила половину мартини за один глоток и поставила стакан на стойку. — Насколько вы разные? — спросила она.
  — Я и Хоук?
  — Угу.
  — Не знаю. Я никогда не избиваю людей за деньги. Не убиваю людей за деньги. Он это делает.
  — Но иногда ты делаешь это просто так. Как сегодня.
  — Пауэлл?
  — Пауэлл. Тебе не обязательно было с ним драться. Сам вынудил его.
  Я пожал плечами.
  — Что, не так?
  Я снова пожал плечами. Она допила остатки мартини.
  — Почему?
  Я позвал бармена и повторил заказ.
  Мы молчали, пока он смешивал мартини, наливал пиво и ставил все перед нами.
  — Есть орешки?
  Он кивнул и достал из-под стойки вазочку. В зале почти никого не было. Только парочка, занятая поздним обедом, да четыре парня, вероятно возвращающиеся из гольф-клуба, пили коктейли за нашими спинами. Сьюзен потягивала второй мартини.
  — Как ты можешь это пить? — спросил я, — Все эти напитки по вкусу напоминают лосьон для зубов.
  — Этим я доказываю свою крутость, — бросила она.
  — О! — восхитился я и занялся орешками.
  Голоса игроков в гольф звучали нарочито громко: все окружающие их люди должны оценить, как им хорошо и весело вместе.
  — Миллионы мужчин проводят так свои жизни, — сказал я. — Сидят и, когда им совершенно нечего сказать, притворяются хорошими людьми сами перед собой и перед окружающими.
  — Не только мужчины, — уточнила Сьюзен.
  — Мне всегда казалось, что женщины лучше обыгрывают подобные ситуации.
  — Серьезные тренировки с раннего возраста, — объяснила Сьюзен. — Умение притворяться и нравиться мужчинам. Так ты ответишь на мой вопрос?
  — Почему я раздразнил Пауэлла?
  — Угу.
  — Ты никогда не сдаешься, да?
  — Угу.
  — Я не могу точно сказать, почему завел его. Он раздражал меня, к тому же мне показалось, что мордобой окажется наиболее предпочтительным действием.
  — Чтобы показать Хоуку, что ты не боишься?
  — Не думаю, что это произвело на Хоука какое-то впечатление. Мне подсказал поступить так внутренний голос. Очень часто он подсказывает мне, что нужно делать. Ты мыслишь прямолинейно, хочешь знать почему, зачем, источник проблемы и как ее решить. Мне кажется, частично это происходит из-за твоей работы руководителем отдела воспитания.
  — Ты полностью меняешь стереотип, знаешь об этом?
  — Что? Женщины — эмоциональны, мужчины — рациональны? Да. Но это всегда было полной чушью. В большинстве случаев, мне кажется, все наоборот. Я чувствую не по алфавиту. Мне уже за сорок, я много чем занимался в жизни и привык доверять своим импульсам. Стремлюсь постигать все в изображениях и комбинациях и, как бы это назвать, охватывать ситуацию в целом.
  — Гештальт, — подсказала Сьюзен.
  — Называй как хочешь. Поэтому, когда ты спрашиваешь почему, самым лучшим для меня будет описать ситуацию. Если бы у меня была видеозапись происходившего, я бы показал тебе и сказал: «Видишь почему?»
  — Ты поступил бы так же, если бы меня там не было?
  — Ты имеешь в виду, что я работал на публику. — Подошел бармен и посмотрел на наши стаканы. Я кивнул, он забрал их, чтобы налить снова. — Ты бы сумела ударить кого-нибудь пивной бутылкой, если бы ситуация того потребовала?
  — Ты имеешь в виду меня?
  — Я имею в виду себя.
  — Ты невыносимый индивидуалист. Почему ты не подумал, что я схватила бутылку для того, чтобы защищаться?
  — Ты меня поймала. Никогда бы не подумал. Так вот значит почему ты схватила ее.
  — Нет. И перестань улыбаться, как идиот. — Она отхлебнула от третьей порции мартини. — Самоуверенный болван.
  — Ты поступила так потому, что считаешь меня самым лучшим сыщиком, правда?
  — Нет, — сказала она. И вся мощь ее глаз обрушилась на меня. — Я поступила так, потому что люблю тебя.
  Сидевшая за столиком пара поднялась и направилась к выходу. Она была крашеной блондинкой с жесткими ломкими волосами, он был одет в белые мокасины и гармонирующий с ними ремень. Когда они выходили из обеденного зала, руки их соприкоснулись, он схватил ее ладонь и больше не отпускал. Я допил свое пиво. Сьюзен потягивала мартини.
  — Традиционно, — продолжала она, — джентльмен отвечает на подобное замечание следующим образом: «Я тоже люблю тебя». — Сейчас она на меня не смотрела. Разглядывала оливку на дне своего стакана.
  — Сьюз, — сказал я, — нам обязательно все усложнять?
  — Ты не можешь выдавить из себя традиционный ответ?
  — Суть не во фразе «Я люблю тебя», а в том, что происходит после.
  — Ты имеешь в виду, что любовь и замужество так же неразрывны, как лошадь и повозка?
  Я пожал плечами:
  — Я не имею в виду, что они обязательно должны следовать друг за другом. Я видел достаточное количество браков без любви. Вероятно, все может происходить и наоборот.
  Сьюзен сказала: «Гм» — и снова, не отрываясь, стала смотреть на меня.
  — Мне кажется, то, как сейчас мы с тобой живем, — отличное решение, — сказал я.
  — Нет. Все эти отношения краткосрочны, а потому бессмысленны. Они не связаны с обязательствами, а потому их нельзя считать настоящими.
  — Для того чтобы отношения стали настоящими, необходимо страдать?
  — Ими нужно рисковать. Необходимо знать, что, если отношения станут обыденными и неприятными, просто так уйти не удастся.
  — А что означает замужество? Огромное количество людей расторгают браки. Господи, у меня сейчас есть пациентка, которая только что развелась.
  — После двадцати двух лет жизни?
  — Очко в твою пользу, — сказал я. — Она ведь не убежала при первой же капле дождя, правильно? Но разве это имеет значение? Чтобы священник прочитал несколько строк из Библии?
  — Нет, не только. Но церемония является видимым аспектом принимаемых на себя обязательств. Мы ритуально обставляем большую часть глубочайших понятий, а при помощи брака ритуально обставляем любовь. Или один из вариантов жизни.
  — Ты считаешь, что мы должны пожениться?
  — В данный момент я говорю, что люблю тебя, и жду ответа.
  — Все не так просто, Сьюз.
  — Мне кажется, я получила ответ.
  Она встала и вышла. Я допил пиво, положил на стойку десятку и направился в свой номер. Ее там не было. Не было ее и на террасе, в фойе и на стоянке. Я поискал взглядом ее маленький «нова», но не нашел. Вернулся в номер. Ее чемодан по-прежнему стоял на полке, вещи были разложены в шкафу. Она не могла уехать домой без вещей. Я сел на кровать и уставился на красный стул в углу. Сиденье было изготовлено из одного куска пластмассы, ножки представляли собой четыре круглые тонкие палочки темного дерева, заканчивающиеся маленькими бронзовыми наконечниками. Элегантно. Я был слишком потрепан жизнью, чтобы плакать. И слишком старым, как это ни обидно. Все было не так просто.
  На бюро лежала карточка, на которой было написано: «Наслаждайтесь клубом здоровья и сауной». Я разделся, достал белые шорты и серую футболку, надел их, зашнуровал на босу ногу свои кроссовки «Адидас», белые с тремя черными полосками. Сьюзен всегда ругала меня за то, что я не надевал носки, когда мы играли в теннис, но мне самому нравился такой вид. К тому же не нужно было беспокоиться о носках.
  Клуб здоровья располагался этажом ниже. Полы, покрытые клетчатыми коврами, помещения для парных, саун, обтираний и зал для упражнений с комплексом «Универсал трейнер». Жилистый мужчина средних лет широко улыбнулся, когда я вошел:
  — Хотите размяться, сэр?
  — Да.
  — У нас есть все необходимое оборудование. Вы знакомы с комплексом «Универсал»?
  — Да.
  — Как вы можете видеть, этот тренажер для поднятия тяжести работает с использованием блоков и фрикционов, что избавляет от длительной процедуры замены блинов на грифе.
  — Я знаю.
  — Позвольте объяснить вам вкратце, как действует наша система. На центральном тренажере можно работать в восьми положениях: жим лежа, повороты корпуса с нагрузкой, жим над головой...
  — Я знаю.
  — Слева обозначены начальные веса, справа веса перегрузки, которых можно добиться, уменьшая длину рычага...
  Я сел на скамью и передвинул шпильку в гнездо с надписью «300». Глубоко вздохнул и поднял вес на вытянутые руки, потом опустил. Повторил упражнение еще два раза.
  — Мне кажется, что вы уже занимались этим, — сказал тренер.
  — Да.
  Он направился в свою кабину.
  — Если что-нибудь понадобится, дайте знать.
  Я перебрался на другой тренажер. Сделал пятнадцать наклонов с весом в сто пятьдесят фунтов, сделал пятнадцать жимов трицепсами с весом в девяносто фунтов, пересел на тренажер для поворота корпуса, потом снова на скамью. Обычно я не выжимаю на скамье такие веса, но сейчас мне нужно было надорвать пупок, а жимы в триста фунтов казались как раз подходящими для этой цели. Я проделал по четыре комплекса всех упражнений, и пот пропитал насквозь мою футболку и стекал по рукам, мне приходилось постоянно вытирать ладони, чтобы не скользили рукоятки. Я закончил серию из двадцати пяти наклонов, а когда отошел от тренажера, руки мои дрожали, дыхание с хрипом вырывалось из груди. В клубе здоровья я был единственным посетителем, и тренер через некоторое время вышел из своей конторки, чтобы понаблюдать за мной.
  — Эй! — крикнул он. — Вы действительно собрались поразмяться?
  — Да, — отозвался я. В углу зала висела большая груша. — У вас есть перчатки? — спросил я.
  — Тренировочные, — сказал он.
  — Годится.
  Он принес перчатки, я надел их и прислонился к стене, дыхание нормализовалось, а руки перестали казаться резиновыми. Обычно мне удавалось прийти в себя быстрее. Через пять минут я был готов к занятиям с грушей. Я встал очень близко, дюймах в шести, и стал проводить серии ударов так сильно, как только мог. Два левых, правый. Короткий левый, левый хук, правый боковой, короткий левый, короткий левый, шаг назад, апперкот правой. У груши не было челюсти. Я молотил по груше так долго, как только мог, и так сильно, как только мог. Хрипя от напряжения. Стоя рядом и пытаясь вложить всю свою энергию в эти удары с шести дюймов. Если вам не случалось этим заниматься, вы не сможете понять, насколько утомительно бить по чему-либо. Каждые две минуты мне приходилось отступать, прислоняться к стене и восстанавливать дыхание.
  — Вы дрались раньше? — спросил тренер.
  — Да.
  — Невозможно ошибиться. Почти все, приходя сюда, шлепают по груше или пытаются нанести удар. Не могут удержаться. Но всего один из сотни наносит настоящие удары и знает, что именно он делает.
  — Да.
  Я вернулся к груше, вбил в нее свой левый кулак, нанося попеременно то прямые, то хуки, стараясь пробить ее насквозь. Пот стекал по моему лицу, капал с ног и рук. Моя футболка промокла, перед глазами плыли черные пятна, похожие на танцующие видения леденцов.
  — Соли не нужно? — спросил тренер.
  Я покачал головой. Моя серая футболка стала черной от пота. Пот стекал по рукам и ногам. Волосы тоже пропитались потом. Я отступил от груши и прислонился к стене. Воздух с трудом врывался в грудь, руки казались онемевшими и резиновыми. Я скользнул спиной по стене и сел на пол, подняв колени, прижавшись спиной к стене, положив на колени предплечья и бессильно повесив голову, и стал ждать, когда восстановится дыхание и пропадут черные пятна перед глазами. Перчатки были скользкими от пота. Я стянул их и передал тренеру.
  — Спасибо.
  — О чем разговор. Если вы разминаетесь, значит, разминаетесь по-настоящему, да?
  — Да.
  Я медленно вышел из спортивного зала и стал подниматься по лестнице. Несколько человек проводили меня взглядом, когда я шел по фойе к своему номеру. Пол фойе был вымощен бутовыми плитками ржавого цвета размером восемь на восемь дюймов. В номере я включил кондиционер и принял душ, долго стоял под сильными колючими струями. Сумочка с косметикой Сьюзен по-прежнему лежала на туалетном столике. Я насухо вытерся, надел сине-белую рубашку, белые слаксы и черные мокасины. Взглянул на лежащий на бюро пистолет.
  — Ты мне явно не пригодился, — сказал я и направился, чистый, усталый и невооруженный, по коридору к бару и стал пить бурбон.
  13
  На следующее утро я проснулся в восемь пятнадцать, чувствуя себя как самоубийца-неудачник. На второй кровати никто не спал. Без двадцати девять я выбрался из постели и прошаркал в ванную, где принял две таблетки аспирина и душ. В девять пятнадцать, едва передвигая ноги, я спустился в кофейню, где выпил два больших апельсиновых сока и три чашки черного кофе. Без десяти десять, уже менее неуклюже, но все еще медленно, я поднялся в свой номер и позвонил в службу секретарей-телефонисток. Во времена отчаяния только установившиеся привычки помогают придать естественный вид нашей неукрашенной жизни.
  Звонила Пам Шепард и сказала, что будет звонить еще. Она просила передать, что дело не терпит отлагательства.
  — Спасибо, Лилиан. Когда она снова позвонит, сообщи ей этот номер. — Я повесил трубку и стал ждать. Через десять минут раздался звонок.
  — Спенсер, — представился я.
  — Мне очень нужна помощь, — сказала Пам Шепард. — Необходимо поговорить с вами.
  — Говорите.
  — Не хочу говорить по телефону, мне нужно видеть вас, быть с вами рядом во время разговора. Я напугана до смерти.
  — О'кей. Я к вам приеду.
  — Нет. Мы не живем там больше. Вы знаете, где находится Плимут-Плантейшен?
  — Да.
  — Я встречу вас там. Следуйте по главной улице поселка, я к вам подойду.
  — О'кей. Сейчас выезжаю. Увидимся около полудня?
  — Да. Меня не должны найти. Никому не говорите, что собираетесь со мной встретиться. Никому не позволяйте следить за вами.
  — Не хотите намекнуть, в чем ваша проблема?
  — Нет. Давайте встретимся там, где договорились.
  — Буду там.
  Я повесил трубку. Десять тридцать. Дорога до Плимута не должна занять более получаса. Одежда Сьюзен все еще висела в шкафу. Она вернется за ней и за своей косметичкой. Она, видимо, совсем рассудок потеряла от ярости, если забыла столь необходимые вещи. Вероятно, поселилась в другом мотеле. А может быть, в другом номере здесь же. Могу подождать час. Быть может, она еще вернется за своими вещами. Я взял из ящика стола лист бумаги и конверт, написал записку, вложил в конверт, запечатал и написал сверху имя Сьюзен. Принес из ванной косметичку Сьюзен и положил ее на стол. Установил рядом вертикально конверт с запиской и сел на стул у двери в ванную.
  В одиннадцать тридцать кто-то тихо постучал в мою дверь. Я встал, вошел в ванную и спрятался за открытой дверью. Стук повторился. Ожидание. Потом в замке щелкнул ключ. Сквозь щель возле дверной петли я видел, как открылась дверь номера. Вошла Сьюзен. Вероятно, взяла ключ у дежурного. Видимо, сказала, что потеряла свой. Она скрылась из виду, когда прошла к столу, на котором лежала записка. Я слышал, как она вскрыла конверт. Записка была следующего содержания: «В ванной притаился полный идиот. Требуется поцелуй прекрасной женщины, чтобы он снова стал прекрасным принцем». Я вышел из-за двери в комнату. Сьюзен опустила записку, повернулась и увидела меня. Выражение лица ее не изменилось, когда она приблизилась ко мне и чмокнула в губы. Потом отступила на шаг и внимательно меня осмотрела. Покачала головой:
  — Не сработало. Ты по-прежнему полный идиот.
  — Это был низковольтный поцелуй, — сказал я. — Для превращения полного идиота в прекрасного принца требуется высокое напряжение.
  — Попробую еще раз, — сказала она. Обняла меня руками, и я впал в послеоргазменное расслабление, не издав ни звука. Даже без прекращения поцелуя. С близкого расстояния я заметил, что глаза Сьюзен все еще закрыты.
  Я оторвал свои губы от ее и спросил:
  — Хочешь поехать в Плимут-Плантейшен?
  Сьюзен открыла глаза и на мгновение прижалась лицом к впадине между моей шеей и плечом. Потом оторвалась от меня, открыла глаза и кивнула:
  — О'кей, принц, поехали в Плимут.
  Наши одежды в одной куче валялись на полу, и, пока мы в них разобрались, наступил полдень.
  — Опаздываем, — заметил я.
  — Я и так безумно торопилась, — сказала Сьюзен. Она красила губы перед зеркалом, слегка наклонившись над комодом.
  — Все получилось довольно быстро, — сказал я. — Всего за полчаса путь от полного идиота до прекрасного принца. Я думаю, это соответствует общепризнанному определению быстрого акта.
  — Ты сам торопился увидеть Плимут-Плантейшен. Я бы предсказала другое решение с твоей стороны, если бы нужно было выбирать между чувственными утехами и исторической реставрацией.
  — Мне нужно встретиться там с одним человеком, и твое присутствие может помочь. Быть может, чуть позже мы сможем пересмотреть наш выбор.
  — Я готова.
  И мы прошли из номера к моей машине. По пути, выехав на шоссе № 3 в сторону Плимута, я рассказал Сьюзен то немногое, что сам знал о предстоящем деле.
  — А она не запаникует, если увидит рядом с тобой меня? — спросила Сьюзен. — По-моему, она просила приехать тебя одного.
  — Мы не пойдем искать ее вместе. Когда я найду ее, объясню, кто ты, представлю. Ты когда-нибудь бывала в Плантейшене?
  Она кивнула.
  — Тогда ты можешь пройти по главной улице чуть вперед и подождать, пока я окликну тебя.
  — Вечная женская доля, — вздохнула она.
  Я хмыкнул. Слева появился указатель с надписью «Дорога на Плимут-Плантейшен», и я повернул. Дорога извивалась между лугов и вела к группе сосен. За соснами располагалась стоянка, у края которой стояла будка. Я остановил машину, Сьюзен вышла, прошла вперед, заплатила за стоянку и зашагала дальше. Когда она скрылась, я последовал тем же маршрутом. За будкой стоял сельский дом, в котором размещались магазин сувениров, закусочная и справочное бюро. Я миновал его и направился по грунтовой тропинке мимо высоких сосен к самой плантации. Несколько лет назад я прочитал огромную книгу Самуэля Элиота Моррисона по истории Америки и заинтересовался настолько, что отправился на восток к местам реставрации селений первых колонистов. Самым ослепительным был Вилльямсбург, величественным — Стербридж, но Плимут-Плантейшен всегда доставлял особое удовольствие.
  Я обогнул административное здание и увидел блокгауз из темного дерева, частокол вокруг маленького городка, а за ним — океан. Местность была окружена лесами, и если постараться, то можно не заметить ни малейшего признака двадцатого века. А если нет, то дальше на побережье можно увидеть ресторан «Берта» и чей-то еще мотель. Но на мгновение я мог отступить во времени, как и при каждом приезде сюда, и ощутить себя членом маленькой кучки фанатичных христиан среди дикой природы Америки семнадцатого века, почувствовать одиночество, как чувствовали его они, ничтожные, заброшенные, но полные решимости среди бескрайних лесов.
  На самом верху блокгауза я увидел Сьюзен, смотревшую на поселок, и вернулся в настоящее время, к своим делам; — зашагал по склону мимо блокгауза в поселок. Здесь была всего одна улица, узкая и изрытая колеями, ведущая вниз по склону к океану. Крытые соломой дома по обе стороны, посадки лекарственных трав, домашний скот, люди, одетые в костюмы колонистов. Много детей, много фотоаппаратов «Кодак». Я спускался по склону медленно, чтобы предоставить Пам Шепард достаточно времени заметить меня и убедиться, что никто за мной не следит. Я прошел по всей улице и двинулся обратно. Когда я проходил мимо дома Майлза Стэндиша[5], из дверей вышла Пам в огромных темных очках и пошла рядом со мной.
  — Вы один?
  — Нет. Со мной есть верный человек. Женщина. — Почему-то мне казалось очень важным подчеркнуть тот факт, что со мной женщина.
  — Зачем? — Глаза ее были широко раскрыты и темны.
  — Вы попали в беду, вдруг она поможет. Первоклассная женщина. У меня сложилось впечатление, что вы не слишком доверяете мужчинам, особенно последнее время.
  — Я могу ей доверять?
  — Да.
  — А вам?
  — Да.
  — Мне кажется, вы бы так не сказали, если бы я не могла вам доверять, правда?
  Она была одета в линялые джинсы и куртку поверх неряшливой многоцветной футболки. Выглядела она так же безукоризненно — как будто только что из душа и от туалетного столика, — как и при первой нашей встрече.
  — Не сказал бы. Пойдемте, я вас представлю друг другу, потом мы отправимся куда-нибудь выпить или поесть, или то и другое, и поговорим о том, о чем вы хотели со мной поговорить.
  Она огляделась, как будто намеревалась броситься в один из крытых соломой домов и спрятаться на чердаке. Потом глубоко вздохнула и сказала:
  — О'кей, но меня не должны видеть.
  — Кто?
  — Все. Все, кто способен узнать меня.
  — Ладно. Сейчас заберем с собой Сьюзен и отправимся в какое-нибудь укромное место.
  Я дошел до ворот блокгауза. Пам Шепард держалась совсем близко, будто пыталась спрятаться в моей тени. У самой макушки холма к нам навстречу вышла Сьюзен. Я кивнул ей, она улыбнулась.
  — Пам Шепард, — сказал я, — Сьюзен Силверман.
  Сьюзен протянула руку и снова улыбнулась.
  — Хелло, — откликнулась Пам Шепард.
  — Давайте вернемся к машине, — предложил я.
  В машине Пам спросила Сьюзен:
  — Сьюзен, вы тоже детектив?
  — Нет. Я — руководитель отдела воспитания в средней школе Смитфилда.
  — Правда? Как, должно быть, интересно.
  — Да, интересно. Правда, иногда бывает утомительно. Но я люблю свое дело.
  — Я никогда не работала, — сказала Пам. — Всю жизнь просидела дома с детьми.
  — Но это, вероятно, тоже интересно, — сказала Сьюзен, — и утомительно. Мне не представилась возможность заняться этим.
  — Вы не замужем?
  — Сейчас нет. Развелась довольно давно.
  — Дети?
  Сьюзен покачала головой. Я завернул на стоянку у заведения «Берта».
  — Знаете кого-нибудь в этом городе? — спросил я у Пам.
  — Нет.
  — О'кей. Значит, это место будет достаточно безопасным. По внешнему виду не скажешь, что сюда собираются люди со всего Кейпа.
  Заведение «Берта» представляло собой двухэтажное здание, обращенное потрепанной штукатуркой в сторону океана. Обеденный зал внутри оказался ярко освещенным, приятным и не слишком переполненным, в нем царила непринужденная атмосфера. Мы расположились у окна и стали смотреть, как накатывают на берег волны, а затем убегают обратно в океан. Подошла официантка. Сьюзен отказалась пить. Пам попросила виски с мятным ликером и льдом. Я заказал разливное пиво. Официантка сказала, что у них нет такого.
  — Я давно научился жить с сердцем, измученным разочарованиями.
  Официантка молча оценила мою многозначительную мысль, но затем сказала, что может принести бутылку «Хайнекена». Я сказал, что это сгодится. Меню перевешивало в сторону жареной морской пищи. Я не был ее фанатом, тем не менее, даже самое плохое из таких блюд было превосходным. По крайней мере, они не предлагали блюд типа «переселенц-бургер» или супа «уставший пилигрим».
  Официантка принесла напитки и приняла заказ. Я сделал глоток «Хайнекена».
  — О'кей, миссис Шепард, — сказал я. — Что случилось?
  Она огляделась. Рядом с нами никого не было. Сделала быстрый глоток своего коктейля и сообщила:
  — Я... я замешана в убийстве.
  Я кивнул. Сьюзен сидела тихо, сложив на столе перед собой руки.
  — Мы... случилось... — Она сделала еще глоток. — Мы грабили банк в Нью-Бедфорде, и охранник, пожилой человек с красным лицом, он... Джейн выстрелила в него, и он умер.
  Несомненно, наступило время отлива. Верхний уровень, приближавшийся к ресторану, был сейчас отмечен неровной линией водорослей, обломков древесины и небольшим количеством мусора. Здесь значительно чище, чем в бухте Нью-Бедфорда. Интересно, попадают ли сюда обломки кораблекрушений? Нужно будет поинтересоваться об этом, когда вернусь домой.
  — Какой банк? — спросил я.
  — "Бристол Секьюрити", — сказала она. — На Кемптон-стрит.
  — Вас узнали?
  — Не знаю. Я была в очках.
  — О'кей. Это начало. Снимите их.
  — Но...
  — Снимайте, сейчас они уже не маскировка, а улика.
  Она быстро подняла руку, сняла очки и спрятала их в сумочку.
  — Только не в вашу сумочку. Дайте их мне. — Она подчинилась, и я положил их в сумочку Сьюзен. — Выбросим на обратном пути.
  — Никогда бы не подумала, — сказала она.
  — Мне кажется, у вас нет достаточного опыта в грабежах и убийствах. Потом будет получаться значительно лучше.
  — Спенсер, — укоризненно произнесла Сьюзен.
  — Да, знаю. Извини.
  — Я не знала, — сказала Пам Шепард. — Не знала, что Джейн будет стрелять. Я никак не могла... не могла подумать, что они готовы зайти так далеко. Я... я просто считала, что должна стоять рядом с ними.
  Официантка подала обед: салат из крабов для Сьюзен, тушеного омара для Пам, рыбное ассорти для меня. Я заказал еще пива.
  — Какую цель вы преследовали этим ограблением? — спросила Сьюзен.
  — Нам нужны были деньги на оружие.
  — Боже праведный, — вздохнул я.
  — Роуз и Джейн собираются организовать... я не должна говорить вам этого...
  — Милочка, — сказал я, — теперь уж рассказывайте мне все, черт вас возьми. Если надеетесь выпутаться из этой истории.
  — Не наезжайте на меня, — попросила Пам Шепард. Сьюзен молча поддержала ее.
  — Бред собачий, — разозлился я. — Желаете букет цветов за то, что стали воровкой и убийцей? Конфетки достаются только пай-девочкам, любовь моя. Надеюсь, у старика не было престарелой жены, которая теперь не сможет без него существовать. Когда вы купите оружие, может, и ее освободите от этой поганой жизни?
  — Спенсер, — резко произнесла Сьюзен, — ей и так достаточно паршиво.
  — Нет, — ответил я. — Она даже не представляет, что значит плохо себя чувствовать. Так же как и ты. Прониклась сочувствием, прыгнула на ее сторону! Что вы там говорили? «Вам казалось, что вы должны стоять рядом с ними. Так поступил бы каждый». Замечательно. Каждый поступил бы иначе. Сьюзен поступила бы иначе. — Я буквально зарычал на Пам Шепард. — Что на это скажете? Думали, что идете на репетицию школьного балета? Даже когда вошли в банк воровать деньги, имея при себе оружие? Вы считали себя Фэй Данауэй? Никаких проблем, берем деньги и сматываемся под основную тему фильма. Вокруг играют банджо, все пули пролетают мимо?
  Я раскусил креветку пополам. Не так плохо. Слезы катились по щекам Пам Шепард. Сьюзен выглядела угрюмой. Но молчала.
  — Хорошо. Начинаем с этого места. Вы совершили отвратительное, бессмысленное преступление, и я попытаюсь сделать так, чтобы вы избежали наказания. Но давайте не засорять мысли всякой ерундой типа, кто рядом с кем стоял, как вы не можете раскрывать чужие секреты и «конечно, каждый поступил бы так же».
  — Спенсер, — сквозь зубы процедила Сьюзен, но я спокойно сделал глоток пива и съел устрицу.
  — Начинайте с самого начала и расскажите мне все, что произошло.
  — Вы поможете мне? — спросила Пам Шепард.
  — Да.
  Она вытерла глаза салфеткой. Немного поерзала на стуле. Сьюзен протянула ей «Клинекс», и Пам высморкалась. Изящно. Я отодвинул кусочек жареной трески за ломтики картошки и съел жареного моллюска.
  — Роуз и Джейн пытаются организовать общественное движение женщин. Им кажется, мы должны побороть собственную пассивность, чтобы побудить сестер последовать за нами. По моему, в качестве модели они выбрали организацию «Черные пантеры», а чтобы быть похожими на них, нам понадобилось оружие. Роуз сказала, что необязательно использовать его. Но обладание им окрасит все по-иному, в психологическом смысле. Поднимет уровень воинственности, даст власть, даже представит угрозу, как сказала Джейн, фаллической власти.
  — "Фаллической власти"?
  Она кивнула.
  — Продолжайте.
  — Они говорили об этом, потом приходили другие женщины, у нас состоялось что-то типа совещания, на котором было решено, что нам придется украсть либо оружие, либо деньги на его покупку. У Джейн был пистолет, но больше ни у кого ничего не было. Роуз сказала, что проще украсть деньги, чем оружие, а Джейн сказала, что украсть деньги не составит никакого труда, особенно если учесть, что банки инструктируют своих сотрудников оказывать содействие грабителям. Какое им дело, все равно все застраховано. А деньги лежат именно в байках. И именно туда мы должны отправиться.
  Я ничего не говорил. Сьюзен ела свой салат из крабов. Тоже неплохо.
  — Итак, Роуз и Джейн сказали, что настоящую работу они возьмут на себя. А я, до сих пор не знаю почему, сказала, что пойду с ними. А Джейн сказала, что это исключительный поступок с моей стороны, доказывающий, что я действительно влилась в движение женщин. А Роуз сказала, что банк является идеальным символом угнетения со стороны капиталистов-мужчин. А еще одна женщина, не знаю ее имени, она была чернокожая, кажется, с полуострова Верден, сказала, что капитализм мужского рода, он сродни расизму, поэтому банк действительно является идеальным местом для нанесения удара. А я сказала, что хочу пойти вместе с ними.
  — Этакий обряд посвящения, — заключил я.
  Сьюзен кивнула. Пам Шепард непонимающе посмотрела на нас и пожала плечами.
  — Как бы то ни было, мы пошли, Джейн, Роуз и я, в темных очках и больших шляпах. У Джейн был пистолет.
  — Только Джейн по-настоящему и повеселилась, — сказал я.
  Сьюзен сердито посмотрела на меня. Пам Шепард, казалось, ничего не заметила.
  — В общем, мы вошли. Роуз и Джейн направились к окошечку, я осталась у двери, в качестве... наблюдателя. Роуз дала девушке, женщине, в окошечке записку, а Джейн показала ей пистолет. И женщина сделала все, что ей было приказано. Достала деньги из ящика с наличными, положила в сумку, которую дала ей Роуз, и мы уже собрались уходить, когда этот глупый старик попытался остановить нас. Почему он это сделал? Что его заставило рисковать своей жизнью?
  — Быть может, он решил, что это его работа.
  — Глупый старик. — Она покачала головой. — Почему такой старый человек работает в банке охранником?
  — Вероятно, полицейский, вышедший на пенсию. Стоял сорок лет на перекрестке и управлял движением, потом ушел в отставку, но оказался не в состоянии жить на пенсию. Пистолет у него был, вот он и решил пойти работать в банк.
  — Но зачем такому старику пытаться остановить нас? Он ведь видел, что у Джейн пистолет. И деньги были не его.
  — Может, он подумал, что обязан это сделать. Решил, что если уж получает от банка деньги за охрану, когда грабителей нет, то стоит поохранять его, когда грабители пришли. Своего рода вопрос чести.
  — Ерунда. — Она вновь покачала головой. — Условности мужчин. Из-за них погибают люди, а ради чего? Жизнь не похожа на фильмы с участием Джона Уэйна.
  — Да, возможно, но того человека убило не проявление мужественности, его убила Джейн.
  — Она была вынуждена. Она боролась за свободу. Не только для женщин, но и для мужчин, свободу от всех старых догм, свободу от гнета диктаторских замашек как для нас, так и для вас.
  — Правильно, — сказал я. — Долой охранника банка.
  — Что произошло после того, как Джейн застрелила охранника? — спросила Сьюзен.
  — Мы убежали. Еще одна женщина, Грейс какая-то, я никогда не знала ее фамилию, ждала нас на своем «фольксвагене», мы забрались в него и поехали домой.
  — На Сентер-стрит? — спросил я.
  Она кивнула.
  — Там мы решили, что нам нужно разбежаться. Что здесь оставаться нельзя, так как нас могут опознать при помощи видеокамер в банке. Роуз заметила как минимум две. Я не знала, куда мне ехать, поэтому пошла на автобусный вокзал Нью-Бедфорда и села на первый попавшийся автобус. Как оказалось, он шел в Плимут. В Плимуте я была всего один раз, когда мы с мужем вывозили наших детей в Плимут-Плантейшен. Поэтому я сошла с автобуса и направилась сюда. Потом я не знала, что мне делать, сидела в закусочной, решила подсчитать, что осталось от сотни долларов, что вы мне передали, увидела в бумажнике вашу карточку и позвонила. — Она замолчала и уставилась в окно. — Я едва не позвонила мужу. Но это выглядело бы как возвращение домой с Поджатым хвостом. Я несколько раз набирала ваш номер, но вешала трубку. Я... Неужели так необходим мужчина, чтобы выручить меня из беды? Но мне было некуда идти, не к кому больше обратиться, поэтому я позвонила. — Она по-прежнему смотрела в окно. Масло на ее тарелке начало застывать, образуя пленку по мере того, как остывал тушеный омар. — После звонка вам я ходила взад-вперед по главной улице и думала: «Я, сорокалетняя женщина, впервые в жизни попала в серьезную беду, и мне некому больше позвонить, кроме мужчины, которого я видела всего один раз и совсем не знаю. Совсем некому».
  Голос ее задрожал, и она заплакала. Повернулась к самому окну, чтобы не видно было ее лица.
  Вода отступила еще дальше, она омывала теперь круглые камни, похожие на булыжную мостовую, по которой разливается, пенится вода. Хотя вечер еще не наступил, стало довольно темно, капли дождя застучали в стекло.
  — И вы считаете меня полной дурой, — сказала Пам Шепард. Одну ладонь она держала у губ, поэтому ее речь была приглушенной. — А я такая и есть.
  Сьюзен положила руку на плечо Пам Шепард.
  — Мне кажется, я понимаю, как вы себя чувствуете, — сказала она. — Но именно он лучше других умеет найти выход из подобных ситуаций. Вы совершили то, что считали необходимым совершить. Теперь вам нужна помощь, и вы обратились за ней к тому самому человеку. Вы правильно поступили, позвонив ему. Он может все устроить. Он не считает вас дурой. Он может брюзжать относительно прочих вещей, относительно меня, относительно себя, многого другого. Конечно, он слишком сильно надавил на вас, но он может помочь в сложившейся ситуации, может все устроить.
  — Он может оживить этого старика?
  — Такими методами мы не владеем, — ответил я. — Мы никогда не смотрим вокруг, чтобы понять, где находимся. И не смотрим вдаль, чтобы разглядеть, кто к нам приближается. Нам нет необходимости что-то придумывать, надо лишь воспользоваться тем, что мы знаем. Мы рассматриваем факты, а не занимаемся предположениями. Оцениваем происшедшее, а не заостряем внимание на «что если», «как бы хотелось» или «если бы только». Воспринимаем все так, как случилось. Во-первых, вам необходимо найти место жительства не в Плимут-Плантейшен. Я занят делами в другом месте, и моя квартира свободна. Можете остановиться там. Все, отправляемся туда немедленно. — Я жестом попросил принести счет. — Сьюз, иди с Пам к моей машине. Я расплачусь.
  — У меня есть деньги, — сказала Пам Шепард.
  Я покачал головой. Появилась официантка. Сьюзен и Пам поднялись и вышли. Я рассчитался, оставил на чай ровно столько, чтобы официантка нас не запомнила, и вышел вслед за ними.
  14
  От Плимута до Бостона ехать минут сорок пять, а движение сейчас, в середине дня, было совсем не напряженным. Мы оказались на Мальборо-стрит перед дверью в мою квартиру в три пятнадцать. По пути Пам Шепард не сообщила мне ничего полезного. Она не знала, где находятся Роуз и Джейн. Не знала, как разыскать их. Не знала, у кого остались деньги — предположительно у Роуз. Они договорились, если придется разъехаться, дать объявление в местный раздел «Стандард таймс» Нью-Бедфорда. Она не знала, где Джейн и Роуз рассчитывают купить оружие. Она даже не знала, есть ли у них разрешение на приобретение оружия или федеральное удостоверение личности.
  — Разве нельзя просто зайти в магазин и купить его? — спросила она.
  — Только не в этом штате.
  Она не знала, какое именно оружие они собираются покупать. Она не знала, что существуют различные типы оружия. Она не знала никого другого в группе, кроме Роуз, Джейн и Грейс, а единственная известная ей фамилия была Александер.
  — В этом деле за все можно уцепиться зубами. Множество неопровержимых фактов, множество других данных. Вы уверены, что я правильно записал вашу фамилию?
  Она кивнула.
  — Содержание объявления?
  — Если мы разъедемся? Все просто: «Сестры, позвоните мне по...», потом приводим номер телефона и подписываемся первым именем.
  — И помещаете его в «Стандард таймс»?
  — В разделе частных объявлений.
  Мы вышли из машины, и Пам сказала:
  — Какое чудесное место. Здесь совсем рядом Коммон.
  — На самом деле это муниципальный парк, Коммон расположен на другой стороне Чарльз-стрит, — уточнил я.
  Мы подошли к моей квартире, второй этаж, фасад. Я открыл дверь.
  — О, какая прелесть, — сказала Пам Шепард. — Как все аккуратно. Мне всегда казалось, что в холостяцких квартирах всюду валяются носки, на полу стоят бутылки из-под виски, и мусор сыплется из корзин.
  — Каждую неделю ко мне приходит уборщица.
  — Очень мило. А кто занимается резьбой по дереву?
  — Каждую неделю ко мне приходит резчик по дереву.
  — Не слушайте его, — сказала Сьюзен. — Он сам все это сделал.
  — Как интересно! Сколько книг! Вы прочитали все эти книги?
  — Большую часть, хотя губы страшно устали. Кухня здесь, если поищете — повсюду масса продуктов.
  — И выпивки, — добавила Сьюзен.
  — Ее тоже. В том случае, если кончится еда, вы умрете от голода в веселом расположении духа.
  Я открыл холодильник и достал бутылку «Амстеля».
  — Хотите выпить?
  Пам и Сьюзен дружно отказались. Я открыл бутылку и отпил немного из горлышка.
  — В холодильнике есть хлеб, сыр, яйца. Мясо в морозилке. Кофе в буфете. — Я открыл дверцу. — Арахисовое масло, рис, консервированные томаты, мука и тому подобное. Можем чуть позже принести вам овощи и еще что-нибудь. Составьте список того, что вам нужно.
  Я показал ей ванную и спальню.
  — Простыни чистые, — сказал я. — Уборщица меняет их раз в неделю и была здесь вчера. Вам понадобятся одежда и другие вещи. — Она кивнула. — Почему бы вам не составить список продуктов, одежды, туалетных принадлежностей и всего остального, а потом мы с Сьюз пойдем и все вам купим. — Я дал ей блокнот и карандаш. Она расположилась за прилавком на кухне. Пока она писала, я говорил с ней: — Когда мы уйдем, оставайтесь здесь. Не открывайте никому. У меня есть ключ. У Сьюзен есть ключ, больше нет ни у кого. Таким образом, открывать дверь нам нет необходимости, а никому чужому нет причин приходить сюда. Сами никуда не выходите.
  — Что вы собираетесь делать? — спросила она.
  — Еще не знаю, должен все обдумать.
  — Я вдруг подумала, может быть, мне стоит воспользоваться вашим предложением и выпить.
  — О'кей. Что вы хотите?
  — Виски с водой.
  — Непременно.
  Я налил ей выпить — много льда, много виски, капля воды. Она потягивала коктейль, составляя список.
  Передавая его мне, она предложила взять деньги.
  — Нет. Они могут еще понадобиться вам. Я составлю перечень затрат, а потом передам вам, когда все закончится.
  Она кивнула.
  — Если захочется еще выпить, вы знаете, где найти виски.
  Мы со Сьюзен отправились за покупками. В Пруденшиал-Сентер на Бойлстон-стрит мы разбрелись. Я отправился в «Стар-Маркет» за продуктами, она пошла по лавкам за одеждой и туалетными принадлежностями. Я справился быстрее и вынужден был некоторое время провести на площади рядом со смешной скульптурой Атласа, или Прометея, или кого-то там еще. На противоположной стороне улицы в кинотеатре демонстрировались два боевика: «Дьявол в мисс Джонс» и «Глубокая глотка». Разучились снимать хорошие фильмы.
  Что случилось с Кеном Мейнардом и его верным конем Тарзаном? Я еще какое-то время рассматривал скульптуру. Она выглядела так, будто кто-то решил создать карикатуру на Микеланджело, но был воспринят всерьез. У Кена Мейнарда действительно был верный конь Тарзан? Если бы Кен работал до сих пор, его коня, вероятно, звали бы Брюсом, а сам он сходил бы с ума от кожаной одежды. Мимо прошла молодая женщина в белой футболке, без лифчика. На футболке виднелась надпись: «Магазин Тони. Грейт Фоллс. Монтана». Я провожал ее взглядом, когда появилась Сьюзен с цветастыми пакетами в руках.
  — Это подозреваемая? — спросила она.
  — Не забывай, я официальный страж порядка. Проверял, соответствуют ли обрезанные джинсы «Ливайс» разрешенной законом длине.
  — Ну и как?
  — Кажется, не соответствуют.
  Я поднял с земли свои пакеты с продуктами, взял один из пакетов Сьюзен, и мы направились к машине.
  Когда мы вошли в квартиру, Пам Шепард сидела у окна и смотрела на Мальборо-стрит. Насколько я мог понять, ничем другим она все это время не занималась, разве только обновляла выпивку в стакане. Было уже пять часов, и Сьюзен согласилась выпить с Пам, пока я готовлю ужин. Я отбил несколько кусков баранины для котлет. Обвалял их в муке, потом в яйце, потом в хлебных крошках. Когда они стали, по словам почитаемой мною Джулии Чайлд, «превосходно покрытыми», отложил их в сторону и очистил четыре картофелины. Нарезал их тонкими овальными ломтиками, на что потребовалось определенное время, потом стал обжаривать в небольшом количестве масла, чтобы подрумянились со всех сторон. На другой сковородке начал готовить котлеты. Когда картофель достаточно подрумянился, я прикрыл его крышкой и убавил огонь, чтобы ломтики пропеклись внутри. Когда котлеты поджарились, я слил жир, добавил немного шабли, свежей мяты, накрыл крышкой и стал жарить до готовности. Один раз на кухню заглянула Сьюзен за двумя стаканами виски. Я приготовил греческий салат с домашним сыром и спелыми маслинами, а Сьюзен накрыла стол, пока я, вытащив котлеты, выпаривал вино. Я выключил огонь, положил в сковороду ломтик несоленого масла, распустил его в винной эссенции и полил этим соусом котлеты. К ужину у нас был теплый сирийский хлеб и добрая половина галлона калифорнийского красного вина. Пам Шепард отметила, что вино превосходно, а я блестящий повар.
  — Я никогда не любила возиться, — сказала она. — Когда я была ребенком, мать не позволяла появляться мне на кухне. Говорила, что я испачкаюсь. Так что, когда я вышла замуж, я ничего не умела.
  — Я тоже не умела готовить, когда выходила замуж, — заметила Сьюзен.
  — Харв научил меня, — сказала Пам. — Мне кажется, ему самому нравилось готовить, но... — Она пожала плечами. — Это была обязанность жены, поэтому я всем занималась. Смешно, как люди перестают заниматься любимым делом из-за... пустяков. Из-за простых условностей, из-за различных представлений о том, чем вы обязаны быть.
  — Но довольно часто эти представления коренятся в нас самих, не так ли? — спросила Сьюзен. — Я имею в виду, почему мы начинаем предполагать, как все должно происходить? Насколько это зависит от прорывающейся на поверхность сущности отдельного человека?
  Я выпил вина.
  — Не уверена, что поняла, — сказала Пам.
  — Старое противоречие, — продолжала Сьюзен. — Природа — воспитание. Вы становитесь такой, какая есть, из-за генетики или из-за окружающей среды? Люди делают историю или история делает людей?
  Пам Шепард коротко улыбнулась.
  — Ах да, природа — воспитание, рост и развитие ребенка. Не знаю, но уверена, что лично меня затолкали в угол, который меня совсем не устраивает. — Она допила вино и протянула стакан к бутылке. Еще не совсем раскрепощенная женщина. Совсем раскрепощенная налила бы себе сама. Быть может, бутылка в полгаллона просто чересчур тяжелая. Я наполнил ее стакан. Она с минуту смотрела на вино. — Как и Харви, — добавила она.
  — Его тоже затолкали в угол? — спросила Сьюзен.
  — Да. — Она сделала глоток вина. Я последовал ее примеру. — Его загнал в угол Успех.
  — Деньги? — спросила Сьюзен.
  — Нет, не только. И даже не столько. Больше — желание быть значимым, быть человеком, от которого что-то зависит, быть человеком, который знает, как добиться успеха, знает, что совершается в жизни. Инициатором и сотрясателем устоев. Я не думаю, что его так сильно волновали деньги, быть может, лишь в качестве доказательства, что он достиг вершины. В моих словах есть смысл? — Она посмотрела на меня.
  — Да, напоминает подбор состава для футбольной команды, — сказал я. — Я способен понять это.
  — Неудивительно, — фыркнула Сьюзен.
  — Вы такой же? — спросила Пам Шепард.
  Я пожал плечами. Сьюзен сказала:
  — Да, почти такой же, только по-своему, в особом смысле.
  — Мне показалось, что он не такой, впрочем, я его почти не знаю, — сказала Пам.
  Сьюзен улыбнулась:
  — Он не такой, если быть точной, но в то же время такой, если во всем этом есть хоть какой-то смысл.
  — Я что, тушеная говядина? — обиделся я. — Почему вы сидите и обсуждаете меня?
  — Мне кажется, — призналась Сьюзен, — сегодня утром ты точно дал себе определение.
  — До или после того, как ты осыпала меня чувственными поцелуями?
  — Конечно до.
  — О, — сказал я.
  — Почему же вы не участвуете в гонках? — спросила Пам Шепард. — Почему не пыхтите и не потеете, чтобы создать свою команду, быть звездой? То, что пытаются сделать Харви и его друзья.
  — Ответить не легко. Мучительный вопрос, потому что, отвечая на него, я буду вынужден говорить о целостности характера, о самоуважении и прочих вещах, которые вы совсем недавно собрали воедино, говоря о фильме Джона Уэйна. К примеру, благородство. Я стараюсь быть благородным. Знаю, неловко такое слушать. Еще более неловко такое говорить. Но я верю практически во все бессмысленные вещи, которые проповедовал Торо. И провел долгое время в работе над тем, чтобы найти для себя такое место, где эту веру можно применять на практике. Где я могу жить в основном по собственным условиям.
  — Торо? — спросила Пам Шепард. — Вы действительно прочитали все эти книги?
  — Тем не менее, — напомнила Сьюзен, — ты постоянно влезаешь в жизни посторонних людей, в их беды. Едва ли похоже на уединенную жизнь Уолдена Понда, героя Торо.
  Я снова пожал плечами. Трудно выразить все словами.
  — Каждый из нас вынужден заниматься тем или иным делом.
  — Но разве ваша работа не опасна? — спросила Пам Шепард.
  — Иногда.
  — Эта сторона ему особенно нравится, — сказала Сьюзен. — Его очень привлекает жестокость. Он не хочет признаваться в этом даже самому себе, но половину времени он проводит, сравнивая себя с другими людьми. Доказывая себе, насколько он хорош. Это состязание, подобное футболу.
  — Все так и обстоит? — спросила меня Пам Шепард.
  — Возможно. Все зависит от работы.
  — Но ты сам выбираешь работу, — сказала Сьюзен.
  — Работа позволяет мне выбирать.
  — Однако она заставляет тебя от многого отказаться. От семьи, от дома, от брака.
  — Не знаю. Возможно.
  — Больше, чем возможно, — сказала Сьюзен. — Это — автономия. Ты самый автономный человек, которого я когда-либо встречала, и ты не допускаешь никого в этот свой мирок. Иногда мне кажется, что ты накачал все эти мышцы в качестве щита, в качестве доспехов, под которыми всегда можешь остаться в уединении. Полная целостность натуры, нетронутая, непроницаемая, недосягаемая даже для любви.
  — Мы как-то слишком удалились от Харви Шепарда, Сьюз, — сказал я, чувствуя себя так, будто долгое время делал частые неглубокие вдохи, а сейчас необходимо сделать один глубокий.
  — Не так далеко, как кажется, — сказала Сьюзен. — Одна из причин того, что ты не оказался в том же углу, что и муж Пам, состоит в том, что, в отличие от тебя, он рискнул. Женился. Завел детей. Пошел на компромисс, присущий таким отношениям.
  — Но мне никогда не казалось, что Харв работает только ради нас, Сьюзен, — уточнила Пам Шепард.
  — Вероятно, все не так просто, — сказал я. — Вероятно, нельзя так все разграничивать. Работал ради нас, работал ради себя.
  — Ну, — протянула Пам Шепард, — конечно, существуют различия.
  — Иногда мне кажется, — сказал я, — что различий не существует, что не все поделено на колонки А и Б. Не исключено, он должен был стать человеком определенного типа ради вас, потому что чувствовал, что вы этого заслуживаете. Для него это могло стать проявлением высшей мужественности, быть может, он хотел оставаться для вас мужчиной.
  — Снова мужественность, — усмехнулась Пам.
  — Да, но мужественность не является синонимом насилия и убийства. Этот термин имеет отношение и к благородному поведению.
  — Почему же так часто она приводит к насилию?
  — Я не знаю, приводит ли она, но если да, то, вероятно, именно в тех ситуациях, когда можно проявить свое благородство.
  — Это бессмыслица, — бросила Пам Шепард.
  — Нельзя быть благородным, когда все дается легко, — сказал я. — Только когда тяжело.
  — Когда идти становится тяжело, вперед выходят сильнейшие? — В голосе Пам чувствовалось больше кислоты, чем в вине. — Вы говорите как Никсон.
  Я попытался изобразить Дэвида Фрая.
  — Я не мошенник, — сказал я и отвел глаза.
  — Черт, ничего не понимаю, — сказала Пам. — Не понимаю даже, о чем мы говорим сейчас. Понимаю одно — ничего не получилось. Полная бессмыслица во всем: в Харви, в детях, в доме, во мне, в бизнесе и в клубе, в старении.
  — Да, — кивнул я. — Но мы стараемся все это исправить, любовь моя.
  Она опустила голову и заплакала.
  15
  Я не мог придумать, чем помочь плачущей Пам, и решил убрать со стола, надеясь, что Сьюзен придумает что-нибудь. Она не придумала. Когда мы уходили, Пам Шепард все еще всхлипывала. Около одиннадцати часов мы чувствовали себя объевшимися и сонными. Сьюзен пригласила меня провести ночь в Смитфилде, и я принял приглашение, как мне показалось, достаточно снисходительно, учитывая обрушившийся на меня ее гнев.
  — Ты еще не ускользала тайком, чтобы вступить в тайные группировки под вымышленным именем? — спросил я.
  Она покачала головой:
  — Сама не понимаю, почему стала такой стервой.
  — Если быть точным, твое поведение нельзя назвать стервозным. Оно скорее напористо. Я чувствую постоянное давление и необходимость постоянно объяснять тебе свое поведение.
  — А тебе не нравятся напористые женщины, правильно?
  — Не начинай все сначала и перестань быть такой чувствительной. Как ты понимаешь, мне не хотелось произносить эту избитую фразу. Если думаешь, что меня занимает перемена ролей, кто занимает чье место, значит, ты уже долгое время не обращаешь на меня внимания.
  — Верно, — сказала она. — Меня чересчур стала волновать эта тема.
  — Какая тема? Кажется, я прекрасно знаю правила игры, но не знаю, как называется сама игра.
  — Отношения между мужчиной и женщиной, наверное.
  — Между всеми ими или только между тобой и мной?
  — И те и другие.
  — Превосходно, Сьюзен, нам удалось наконец сузить проблему.
  — Перестань насмехаться. Мне кажется, что женщина средних лет, незамужняя, просто не может не думать о феминизме, если хочешь о правах женщин, их визави. И конечно, это включает наши с тобой отношения. Мы заботимся друг о друге, видимся друг с другом, идем дальше, но отношения не развиваются. Они кажутся потерявшими направленность.
  — Ты имеешь в виду брак?
  — Не знаю. Кажется, я имею в виду не только это. Господи, неужели я все еще в плену этих условностей? Просто я знаю, что в нас есть что-то несовершенное. Или, я думаю, мне стоит говорить только о себе, о том, как я понимаю наши отношения.
  — Они не ограничиваются быстротечными актами близости.
  — Нет, я знаю это, знаю, что представляю собой больше, чем хорошую партнершу в постели. Я знаю, что что-то значу для тебя. Но...
  Я заплатил пятнадцать центов на Мистик-ривер-Бридж и покатился по его северному склону, мимо строительных конструкций, которые возвели, как мне казалось, еще во время строительства самого моста.
  — Не могу понять, что со мной происходит, — закончила Сьюзен.
  — Может, что-то происходит со мной? — спросил я.
  В это время на северо-восточной автостраде почти не было машин. Ощущался легкий туман, и свет фар зыбкой пеленой разливался перед машиной.
  — Может быть.
  Далеко, за солончаками, сверкали огни завода «Дж. И. Ривер». Коммерция не знает отдыха.
  — В объяснении собственного поведения я не так преуспел, как в питье пива или в поклонении сну. Объяснение собственного поведения достаточно нелепое занятие. Ты почаще наблюдай за тем, что я делаю, и, не сомневаюсь, довольно быстро поймешь, что я за человек. Я всегда думал, что ты знаешь, кто я такой.
  — Мне кажется, знаю. Большая часть тебя совсем неплоха, а довольно солидная — лучше всех, что я когда-либо видела.
  — Ага.
  — Я не это имела в виду, — сказала Сьюзен. Ртутные лампы на только что отремонтированной развязке Саугус-Серкл делали клочковатый туман голубоватым, а бар «Блю стар» на другой стороне шоссе № 1 — мертвым и нереальным.
  — Я хорошо знаю, что ты за человек. Меня больше волнует, что мы за люди. Кто мы такие, Спенсер?
  Я свернул с шоссе № 1 в начале Уолнат-стрит и повел машину в сторону Смитфилда.
  — Мы вместе, — сказал я. — Почему все надо разложить по полочкам? Пара? Чета? Выбери название сама. Я не знаю.
  — Мы — любовники?
  Справа, сквозь тонкий ряд деревьев, поблескивал водной гладью Хоукс-понд. Он был достаточно узким и длинным, а на противоположном берегу поднимался поросший лесом холм, увенчанный высоковольтной линией. При лунном свете, в клочковатом тумане, сооружение смотрелось весьма эффектно.
  — Да, — сказал я. — Да. Мы — любовники.
  — Как надолго?
  — Пока живы. Или пока не лопнет твое терпение. Судя по тому, что наступит быстрее.
  Мы уже въехали в Смитфилд, миновали местный клуб слева, заросшие тростником луга, птичий заповедник и место, где раньше стоял яблочный пресс, проехали на Саммер-стрит почти до центра Смитфилда. Почти до дома Сьюзен.
  — "Пока живы" наступит быстрее, — сказала Сьюзен.
  Мелькнул центр Смитфилда, с его домом встреч. На транспаранте, натянутом поперек улицы, объявлялось о каком-то приеме, я не рассмотрел в темноте, о каком именно. Я протянул руку Сьюзен. Она схватила ее, и мы ехали так до самого дома.
  Мокрый блеск в темноте отражал свет уличных фонарей. Дождя, собственно, не было, но туман был плотным и тяжелым, уже выпала роса. Маленький дом Сьюзен под щипцовой крышей, обветренные балки, мощенная плитами дорожка, много кустов. Входная дверь колониального стиля выкрашена в красный цвет, с окошечками сверху. Сьюзен открыла ее и вошла. Я последовал за ней и закрыл дверь. В темной гостиной я положил руки на плечи Сьюзен, медленно повернул ее лицом к себе и обнял. Она прижалась лицом к моей груди, и мы долго стояли неподвижно, не говоря ни слова.
  — Пока будем живы, — сказал я.
  — Возможно, и дольше, — отозвалась Сьюзен.
  На каминной полке в гостиной стояли бронзовые часы, я не мог их видеть в темноте, но отчетливо слышал громкое тиканье, пока мы стояли, прижавшись друг к другу. Я думал о том, как приятно пахнет Сьюзен, каким сильным кажется ее тело, заключенное в объятия, как трудно выразить словами то, что чувствуешь. А потом сказал:
  — Любимая моя, пойдем в кровать.
  Она не сдвинулась с места, только еще сильнее прижалась ко мне, а я опустил левую руку, подхватил ее под ноги и понес в спальню. Я уже совершал такой путь и не испытал никаких затруднений в темноте.
  16
  Утром, еще мокрые после душа, мы обратно отправились на Кейп, остановились по пути в закусочной, позавтракали бифштексом и яйцами и приехали в мотель, где я снимал номер, около полудня. Туман поднялся, солнце было таким же чистым и ярким, как мы, но менее изысканно одетым. В моем почтовом ящике лежала записка с просьбой позвонить Харву Шепарду.
  Я позвонил ему из номера, пока Сьюзен переодевалась в купальник.
  — Спенсер, — сказал я. — Что тебе нужно?
  — Ты должен мне помочь.
  — Именно это я говорил тебе недавно.
  — Нужно увидеться, ситуация вышла из-под контроля. Мне не справиться, нужна помощь. Этот поганый ниггер толкнул моего ребенка. Мне нужна помощь.
  — О'кей, — сказал я. — Заеду как-нибудь.
  — Нет. Я не хочу, чтобы ты приезжал сюда. Я сам приеду. Ты в том же отеле?
  — Да. — Я назвал свой номер. — Буду ждать.
  Сьюзен, извиваясь, пыталась влезть в купальник.
  — Что-нибудь случилось?
  — Да. Шепард разваливается на части. Кажется, Хоук задел кого-то из детей, и Шепард запаниковал. Скоро приедет.
  — Хоук пугает меня, — сказала Сьюзен. Она просунула руки в бретельки.
  — Меня он тоже пугает, любовь моя.
  — Он... — Она поежилась. — Не надо идти против него.
  — Лучше я, чем Шепард.
  — Почему лучше ты, чем Шепард?
  — У меня есть шанс, у Шепарда — ни единого.
  — Почему не полиция?
  — Об этом следует спросить у Шепарда. У меня нет никаких возражений по поводу полиции. У меня нет особой заинтересованности играть с Хоуком в русскую рулетку. Шепард назвал его ниггером.
  Сьюзен снова поежилась.
  — К чему это может привести?
  — Не знаю. Но предпочел бы, чтобы он этого не делал. Это оскорбительно.
  — Господи, Спенсер, Хоук угрожал жизни этого человека, избил его, издевался над детьми, а ты беспокоишься о расистских намеках.
  — Хоук, надо отметить, не такой, как все.
  Она покачала головой.
  — И ты тоже, — сказала она. — Я пошла к бассейну и буду заниматься своим загаром. Когда закончишь, можешь присоединиться ко мне. Если, конечно, не решишь тайно сбежать с Хоуком.
  — Смешанный брак, — сказал я. — Какой ужас.
  Она ушла. Примерно через две минуты появился Шепард. Сейчас он двигался много лучше. Некоторая скованность движений исчезла, но уверенность так и не сменила ее. Он был одет в свободный костюм западного покроя в черную клетку, белую рубашку с черной прострочкой, концы воротника выпущены на лацканы пиджака. Черные мокасины начищены до ослепительного блеска, лицо же — серое от страха.
  — Есть что-нибудь выпить? — спросил он.
  — Нет. Но могу заказать. Что предпочитаешь?
  — Бурбон.
  Я позвонил в обслуживание номеров и заказал бурбон со льдом. Шепард подошел к окну и уставился на площадку для гольфа. Сел в стоящее у окна кресло, но мгновенно вскочил.
  — Спенсер, — сказал он, — я напуган до смерти.
  — Не могу упрекнуть тебя за это.
  — Никогда не думал... Всегда считал, что могу справиться с делами, понимаешь? Я имею в виду, что я — бизнесмен, а бизнесмен должен справляться с делами. Предполагалось, что я знаю, как заключить сделку, как заставить ее работать. Предполагалось, что я умею управлять людьми. Но это... Я не какой-то слащавый молокосос. Все видел, бывал во многих передрягах, но эти люди...
  — Я знаю, кто эти люди.
  — Я имею в виду, этот проклятый ниггер...
  — Его зовут Хоук, — сказал я. — Называй его так.
  — Ты что, борец против расовой дискриминации?
  — Называй его Хоуком.
  — Да, о'кей, Хоук. Мой младший вошел в комнату, когда они разговаривали со мной, а Хоук схватил его за рубашку и выкинул из комнаты. Прямо на моих глазах. Черный ублюдок.
  — Кто они?
  — Они?
  — Ты сам сказал, что ребенок вошел, когда они разговаривали с тобой.
  — Ах да. — Шепард снова подошел к окну и посмотрел на улицу. — Хоук и мужчина по фамилии Пауэрс. Белый. Мне кажется, Хоук работает на него.
  — Да, я знаю Пауэрса.
  Официант принес выпивку на подносе. Я подписал счет и дал на чай доллар. Шепард копался в своих карманах.
  — Послушай, я сам рассчитаюсь.
  — Внесу в твой счет, — сказал я. — Что хотел Пауэрс? Нет, лучше я скажу тебе, чего он хотел. Ты должен ему, но не можешь расплатиться, а он обещает снять тебя с крючка, если ты уступишь ему часть своего бизнеса.
  — Да. — Шепард налил солидную порцию бурбона поверх ледяных кубиков и присосался к ней. — Откуда ты знаешь, черт возьми?
  — Я уже говорил, что знаю Пауэрса. К тому же это не очень новая идея. Пауэрс и другие люди до него много раз занимались подобными махинациями. Парень типа тебя неосмотрительно обошелся с деньгами, увидел возможность сделать большой скачок или слишком широко шагнул в неудачное время и не может обеспечить финансирование. Появляется Пауэрс, снимает напряжение, назначает космические проценты в неделю. Ты не можешь расплатиться, он посылает Хоука, чтобы ты понял, что все серьезно. Ты по-прежнему не можешь расплатиться, тогда появляется сам Пауэрс, заявляет, что ты можешь либо уступить ему часть дела, либо еще раз потанцевать с Хоуком. Тебе повезло, ты можешь прибежать ко мне. У большинства людей нет никого, кроме полиции.
  — Я не обходился с деньгами неосмотрительно.
  — Да, конечно. Почему бы тогда тебе не обратиться в полицию?
  — Никакой полиции! — Шепард еще выпил.
  — Почему?
  — Они сразу заинтересуются, зачем мне понадобились деньги Пауэрса.
  — А ты срезал несколько углов?
  — Черт возьми, я был вынужден. Все срезают углы.
  — Расскажи мне о тех, которые срезал ты.
  — Зачем? Для чего тебе это знать?
  — Расскажи, и я отвечу тебе, зачем мне это.
  Шепард выпил еще бурбона.
  — Меня загнали в угол. Нужно было что-то делать. — Штора с правой стороны висела криво, и Шепард поправил ее. Я ждал. — У меня были дела с «Истейт Менеджмент корпорейшн». Они рассматривают различные зоны отдыха, после чего сговариваются с кем-нибудь из местных и разворачивают строительство домов отдыха. В данной местности таким парнем стал я. Мы образовали отдельную компанию — со мной в должности президента. Я занимался разработками, согласовывал все с советом по городскому развитию, с инспектором по строительству, осуществлял надзор над самим строительством. Они обеспечивали архитекторов, планировщиков, осуществляли финансирование и продажу. Все было чуть сложнее, но основную мысль ты понял. Моя компания являлась дочерней компанией «Истейт Менеджмент корпорейшн» с полной обеспеченной собственностью. Пока все понятно?
  — Да. Я все понял. Конечно, я не такой проницательный финансовый гений, как ты. Но если ты будешь говорить чуть медленнее, я смогу следить за артикуляцией и надеюсь, все пойму. Как называлась твоя компания?
  — Само место мы назвали «Земля обетованная». Компанию, соответственно, — «Земля обетованная инкорпорейтед».
  — Земля обетованная! — Я аж свистнул. Толково. — Вы намеревались работать исключительно с еврейской клиентурой?
  — А? С еврейской? Почему с еврейской? Всех принимали с радостью. Конечно, мы вряд ли обрадовались бы, если бы здесь поселились черномазые, но религия не имела решающего значения.
  — О'кей. — Я уже жалел о попытке пошутить. — Итак, ты стал президентом дочерней фирмы «Истейт Менеджмент» под названием «Земля обетованная инкорпорейтед». Что дальше?
  — "Истейт Менеджмент" накрылась.
  — Обанкротилась?
  — Да. — Шепард допил свой бурбон, я вновь наполнил его стакан. Предложил лед, но он покачал головой. — Все должно было сработать примерно так. Люди «Истейт Менеджмент» должны были посмотреть участок, действительно превосходный, связаться с заказчиками, обеспечить бесплатные поездки во Флориду, все остальное. Покупатель вносил задаток за землю и подписывал контракт относительно строительства требуемого ему дома. У нас были шесть проектов на выбор. Потом клиент вносил задаток за дом, и деньги шли на специальный депонентский счет.
  — Что происходило с задатком за землю?
  — Уходил к «Истейт Менеджмент».
  — О'кей, кто контролировал депонент на дом?
  — Я, — сказал Шепард.
  — И когда «Истейт Менеджмент» канула в туман, ты остался с вложенными в дело огромными средствами и безо всякой поддержки, поэтому вынужден был запустить руки в депонированную сумму.
  — Да, вычерпал до дна. Мне пришлось. Когда «Истейт Менеджмент» свернулась, городские власти задержали выдачу разрешений на строительство. У нас остались только огороженные строительные площадки. Мы еще не подвели коммуникации. Ну, понимаешь, воду, канализацию и все прочее.
  Я кивнул.
  — Городские власти заявили, что никто не получит разрешения на постройку, пока не будут подведены коммуникации. Они просто меня зарезали. Вынуждены были это сделать. Когда обанкротилась «Истейт Менеджмент», пошла вонь. Огромная часть денег исчезла, все эти задатки за землю, и многие люди стали интересоваться, что же случилось. Воняло исключительно противно. Но я был повязан. Весь мой капитал был вложен в эту проклятую землю, и вернуть его я мог, только построив дома и продав их. Но я не мог этого сделать, так как невозможно было получить разрешение на их строительство, пока не подведены коммуникации. А я не мог подвести коммуникации, так как у меня не было денег. И никто не хотел финансировать этот проект. Банки хотят давать деньги только в одном случае — если ты докажешь, что они тебе не нужны, сам знаешь об этом. И они действительно не хотели иметь с «Землей обетованной» никаких дел, так как к тому времени слухи достигли финансовых кругов, и налоговая инспекция, прокурор Массачусетса и куча других заинтересованных организаций, вложивших деньги в землю, подали на компанию в суд. Поэтому я запустил лапу в деньги за дома. Мне некуда было деваться. Либо это, либо закрывать контору и начинать искать работу в условиях, когда денег не хватает даже на то, чтобы напечатать собственное резюме. Мне сорок пять лет.
  — Да. Я знаю. Позволь предположить, что случилось дальше. Группа людей, подавших в суд на «Истейт Менеджмент», решила вернуть внесенные задатки за дома.
  Шепард кивнул.
  — А ты не мог их вернуть, потому что использовал на подведение коммуникаций.
  Он продолжал кивать, пока я говорил.
  — Итак, ты где-то разыскал Пауэрса, и он одолжил тебе денег. Под какой процент? Три в неделю?
  — Три с половиной.
  — И несомненно, постоянные выплаты.
  Шепард кивнул еще несколько раз.
  — И ты не смог.
  Кивок.
  — И Хоук избил тебя.
  — Да. В действительности, сам он ничего не делал. С ним были двое парней, а он, как это сказать, надзирал.
  — Хоук делает карьеру. Дорос до управленца. Всегда подавал большие надежды.
  — Он сказал, что теперь занимается только убийствами, а потную работу предоставляет другим.
  — Такова ситуация.
  — Да. — Шепард прислонился головой к стеклу. — Самое главное, что деньги Пауэрса освободили меня. Я уже возвращался к делам. Должен сейчас только Пауэрсу и не могу расплатиться. Я так близок к победе, а единственный способ победить — это проиграть.
  17
  Закончив исповедоваться в своих грехах, Шепард с надеждой уставился на меня.
  — Чего же ты хочешь? — спросил я. — Отпущения грехов? Считаешь, что стоит два раза прочитать «Отче наш» и три раза «Аве Мария», и сразу наступит истинное раскаяние? Исповедь, возможно, благотворно действует на душу, но она не спасет твое тело, если мы не найдем выход.
  — Что я мог сделать? — спросил он. — Меня загнали в угол, я вынужден был запустить руки в эти деньги. «Истейт Менеджмент» ухитрилась отвалить, захватив с собой четыре или пять миллионов долларов. Я должен был сидеть смирно и смотреть, как все валится в тартарары? Все, над чем я работал всю жизнь? Все, чем я сам являлся?
  — Когда-нибудь мы сможем поговорить о том, над чем ты работал, и, быть может, даже о том, что ты за человек. Но не сейчас. Как горячо Пауэрс дышит тебе в спину?
  — Мы договорились о встрече завтра.
  — Где?
  — В номере Хоука в «Холлидей Инн».
  — О'кей, я пойду с тобой.
  — Что ты собираешься предпринять?
  — Еще не знаю. Нужно подумать. Но это лучше, чем идти одному, правда?
  Шепард быстро вздохнул.
  — Конечно, — сказал он и допил бурбон.
  — Быть может, удастся договориться об отсрочке, — сказал я. — Чем больше будет времени, тем больше шансов найти выход.
  — Но что мы можем сделать?
  — Не знаю. Запомни, то, что делает Пауэрс, противозаконно. Если не останется другого выхода, мы можем настучать на него, ты станешь свидетелем штата против Пауэрса и выйдешь сухим из воды, если развяжешь язык.
  — Но я буду уничтожен.
  — Все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим. Если ты станешь партнером Пауэрса, бедным ли, богатым ли, это будет похоже на уничтожение. Если тебя убьют — тоже.
  — Нет, — сказал он. — Обращаться в полицию я не могу.
  — Пока не можешь. Но чуть позже, возможно, придется.
  — Как я верну Пам? Разоренный, без работы, ославленный газетами, как мошенник. Думаешь, она вернется, чтобы жить со мной в четырехкомнатном коттедже и ждать, пока я получу пособие?
  — Не знаю. Кажется, она и сейчас не собирается возвращаться, хотя ты еще на вершине, по ее мнению.
  — Ты ее не знаешь. Она за всем следит. Кто сколько получает, чей дом лучше или хуже нашего, чья лужайка более зеленая или более запущенная. Ты ее не знаешь.
  — Это совсем другая проблема. Над ней будем ломать голову потом, а сейчас мы не можем заниматься семейными распрями, не решив главной проблемы.
  — Да, но запомни, все, что я тебе сказал, является строго конфиденциальной информацией. Я не могу рисковать всем. Должен быть другой способ.
  — Харв, — сказал я, — ты ведешь себя так, будто тебе предоставили выбор. Выбора нет. Возможность выбора снизилась, как только ты залез в деньги задатка, и почти исчезла, когда ты занял деньги у Пауэрса. Мы говорим о людях, которые могут убить тебя. Помни об этом.
  Шепард кивнул:
  — Должен же быть выход.
  — Да, вероятно, он есть. Дай мне подумать. Во сколько должна состояться встреча?
  — В час.
  — Я заеду за тобой в двенадцать сорок пять. Сейчас возвращайся домой и никуда больше не отлучайся. Если понадобится, я всегда должен иметь возможность связаться с тобой.
  — Что ты собираешься делать?
  — Думать.
  Шепард уехал. Полупьяный, слегка успокоенный. После обсуждения проблемы иногда возникает иллюзия, что ты реально что-то сделал для ее решения. По крайней мере, он не стал разбираться во всем в одиночку. Чудесные у меня клиенты. Полицейские разыскивают Пам, мошенники разыскивают Харва.
  Я пошел к бассейну. Сьюзен, в красном цветастом купальнике, сидела в шезлонге и читала «Детей мечты» Бруно Бетельхайма. На ней были крупные темные очки в золотой оправе и большая соломенная шляпа с красной лентой, которая гармонировала с купальником. Я остановился, прежде чем она увидела меня, и принялся рассматривать ее. «Господи! — подумал я. — Какой идиот мог с ней развестись? Наверное, это она развелась с ним? Мы никогда не говорили об этом. Но даже если и так, где он сейчас? Если бы она развелась со мной, я преследовал бы ее до конца своих дней». Я подошел, уперся руками в шезлонг и стал делать отжимания прямо над ней. Опускался до тех пор, пока не соприкасались наши носы.
  — Если бы мы были женаты и ты со мной развелась, я бы стал преследовать тебя до конца своих дней, — сказал я.
  — Врешь, — ответила она. — Ты у нас слишком гордый.
  — Я нападал бы на всех, с кем ты стала бы встречаться.
  — Вот в это я могу поверить. Но ты не женат на мне, поэтому слезай с меня, дуралей. Ты просто работаешь на публику.
  Я сделал еще пять или шесть отжиманий на шезлонге.
  — Почему ты так сказала?
  — Слезай. — Она ткнула меня указательным пальцем в солнечное сплетение.
  Я еще раз отжался.
  — Догадываешься, о чем я думаю сейчас?
  — Конечно догадываюсь. Слезай с меня немедленно, ты мнешь мою книгу.
  Я еще раз отжался и соскочил с шезлонга, как гимнаст с брусьев. Вытянулся по стойке «смирно», как только ноги коснулись земли.
  — Если отбросить твои мальчишеские причуды, ты можешь показаться вполне привлекательным мужчиной, немного переразвитым физически, но привлекательным. Зачем приходил Шепард?
  — За помощью. Должен ростовщику, как мы и предполагали, а ростовщик решил прибрать к рукам его дело.
  Я принес от бассейна складной стул, сел рядом с Сьюзен и рассказал ей о Шепарде и его проблеме.
  — Значит, тебе придется иметь дело с Хоуком, — сказала Сьюзен.
  — Возможно.
  Она сжала губы в тонкую линию и глубоко вздохнула.
  — Что собираешься делать?
  — Не знаю. Собирался пойти в бар, посидеть и подумать. Хочешь пойти со мной?
  — Нет. Останусь здесь. Почитаю, немного поплаваю. Когда что-нибудь придумаешь, дай мне знать. Можем пообедать или еще чем-нибудь заняться, чтобы отпраздновать такое дело.
  Я наклонился, поцеловал ее в плечо и направился в бар. Посетители в основном обедали, выпивавших было мало. Я сел в дальнем углу бара, заказал кружку разливного пива «Харп» и вплотную занялся солеными орешками, стоящими передо мной в темной деревянной чашке.
  У меня были две проблемы. Я должен был заставить Кинга Пауэрса оставить в покое Шепарда и оградить Пам Шепард от уголовного преследования за вооруженное ограбление и убийство. Кретины. Мне были отвратительны оба. Это — профессиональное заболевание, решил я. Через какое-то время все начинают презирать своих клиентов. Преподаватели начинают презирать студентов, врачи — пациентов, бармены — пьяниц, продавцы — покупателей, клерки — посетителей. Клянусь Богом, они — полные кретины. «Земля обетованная». Боже праведный. Чашка с арахисом опустела. Я постучал ею по стойке, бармен подошел и наполнил ее. С презрением, как мне показалось. Оружие. Достать оружие и разоружить фаллическую власть. Где, черт возьми, они собирались взять оружие? Они могут посмотреть в «Желтых страницах» адреса торговцев оружием. Я могу их познакомить с кем-нибудь типа Кинга Пауэрса. Потом, когда он продаст им оружие, они его пристрелят, и это решит проблему Шепарда... Или я могу подставить Пауэрса. Нет, не подставить. Заманить в ловушку. Именно так. Я могу заманить в ловушку Пауэрса. Не за ростовщичество, в этом случае в ту же кашу попадет и Шепард. А за незаконную торговлю оружием. Если все сделать правильно, он надолго отстанет от Шепарда. Это к тому же уберет из жизни Пам Шепард Роуз и Джейн. Но разве они не потащат за собой Пам? Нет, ведь я могу договориться с местным прокурором: Пауэрс и две радикальные феминистки на тарелочке. Если он не станет впутывать в это дело Шепардов. Мне понравилось. Следовало немного поработать над формой и содержанием. Но мне нравилось. Могло сработать. Единственной альтернативной идеей было воззвать к лучшим чувствам Пауэрса. Не слишком стоит на это рассчитывать. Ловушка обещала результаты получше. Я собираюсь одурачить старину Кинга. Возможно, под аккомпанемент тихой музыки Скотта Джоплина. Я заказал еще пива, погрыз еще орешков, поразмышлял.
  От бассейна пришла Сьюзен в чем-то, поверх купальника, кружевном до бедер. Она скользнула на стул рядом со мной.
  — Cogito ergo sum[6], — произнес я.
  — О, несомненно, — сказала она. — У тебя всегда такой бледный вид от постоянных раздумий.
  18
  После обеда я позвонил в «Стандард таймс» Нью-Бедфорда и поместил следующее объявление в частный раздел: «Сестры, позвоните мне по 937-1434. Пам».
  Потом я позвонил 937-1434. Пам Шепард сняла трубку после первого звонка.
  — Послушайте, — сказал я и прочитал объявление, — я только что поместил этот текст в «Стандард таймс» Нью-Бедфорда. Когда сестры позвонят, договоритесь о нашей встрече. Вы, я и они.
  — О, им это не понравится. Они не поверят.
  — Придется вам заставить их согласиться. Скажите им о долге и женской общности. Скажите, что у меня есть торговец оружием, который хотел бы поговорить с ними. Договаривайтесь о встрече как хотите, только договоритесь.
  — Почему это так важно?
  — Потому что это спасет ваши с Харви шкуры и обезопасит демократию во всем мире. Объяснять сложно. Вы еще не сошли с ума от скуки?
  — Нет, все не так плохо. Смотрю передачи по телевизору.
  — Не увлекайтесь, зубы испортятся.
  — Спенсер?
  — Да?
  — Что случилось с Харви? Почему вы сказали, что нужно спасать его шкуру?
  — Не следует ни о чем беспокоиться. Просто меня тревожит его система ценностей.
  — Он в порядке?
  — Конечно.
  — А дети?
  — Конечно. Они очень по вам соскучились, Харв — тоже, но в остальном все превосходно.
  Ах, Спенсер, сладкоголосый дьявол. Откуда мне, черт возьми, знать, как они себя чувствуют? Я видел только одного ее ребенка и лишь в первый день работы.
  — Странно, — сказала она. — Я не знаю, соскучилась я по ним или нет. Иногда мне кажется, что да, а иногда — что просто я должна скучать, а потому чувствую вину, когда не могу этого сделать. Тяжело разобраться в собственных чувствах.
  — Да, бывает. Вам что-нибудь нужно? Я собираюсь вешать трубку.
  — Нет, спасибо. Все отлично.
  — Хорошо. Сьюз или я позвоним вам.
  Я повесил трубку.
  Сьюзен, в линялых джинсах и темно-синей блузке, собиралась пройтись по Кейпу в поисках старинных вещей.
  — Может быть, подцеплю молодого жеребца, который еще учится в колледже, и претворю в жизнь свои самые дикие фантазии, — сказала она.
  — Г-р-р-р-р, — прорычал я.
  — Женщины в моем возрасте находятся в высшей точке сексуальной потребности, — сказала она. — Мужчины в твоем возрасте уже катятся вниз.
  — Я молод сердцем, — заявил я.
  Но Сьюзен уже вышла. Сунула в дверь голову:
  — Я говорю не о сердце.
  Я взглянул на часы. Час пятнадцать. Прошел в ванную, поплескал в лицо водой, вытерся насухо полотенцем и отправился в Нью-Бедфорд. В пять минут третьего я припарковался в запрещенном месте рядом с полицейским участком Нью-Бедфорда на Спринг-стрит. Здание было трехэтажным с А-образными слуховыми окнами на крыше, кирпичным, с кремово-желтой отделкой. По обе стороны от входа стояли две железные колонны, увенчанные белыми шарами. На шарах черными буквами написано: «Полиция Нью-Бедфорда». Перед входом две светлые патрульные машины с синими щитами на дверях. В одной из них сидели люди, и я заметил, что полицейские Нью-Бедфорда носят белые шляпы. Интересно, а мошенники как же, носят черные?
  В приемной я спросил у женщины в полицейской форме, кто занимается расследованием ограбления «Бристол Секьюрити». У нее были светлые волосы, глаза подведены синими тенями, губы накрашены блестящей помадой. Она смотрела на меня секунд десять.
  — А кому это интересно?
  Ни пол, ни национальные корни не могут ничего изменить. Полицейские остаются полицейскими.
  — Меня зовут Спенсер. Я — частный детектив из Бостона, и у меня есть информация, которая поможет кому-то стать сержантом.
  — Не сомневаюсь, — сказала она. — Почему бы тебе не поделиться со мной и не посмотреть, какое впечатление она произведет на меня.
  — Вы расследуете это дело?
  — Я — дежурная. Но это произведет на меня впечатление.
  — Детективы, — сказал я и покачал головой. — Я имею дело только с детективами.
  — Каждый хочет иметь дело с детективами. Каждый день я сижу здесь, отращиваю задницу, и каждый день приходят парни, похожие на тебя, которые хотят поговорить с детективом. — Она сняла трубку со стоящего на столе телефона, набрала четыре цифры и сказала: — Сильвия на месте? Это Маргарет, дежурная. Да. Хорошо, скажи ему, что пришел парень, утверждающий, что у него есть информация о «Бристол Секьюрити». О'кей. — Она повесила трубку. — Дело ведет детектив по имени Джеки Сильвия. Присядьте, он спустится через минуту.
  Прошло не меньше пяти, прежде чем он появился. Коренастый лысый мужчина с темной кожей. Он был одет с иголочки, насколько это возможно для человека ростом пять футов шесть дюймов, весящего двести фунтов. Рубашка в розовые цветочки, бежевый свободный костюм, красно-коричневые кожаные мокасины с парой золотых звеньев цепочки по самому верху. Возраст определить было трудно. Круглое лицо не покрыто морщинами, но коротко остриженные волосы, вернее, та часть, что осталась чуть ниже лысины, были седыми. Он подошел ко мне легкой походкой, и я заподозрил, что он не такой жирный, как кажется.
  — Меня зовут Сильвия, — сказал он. — Вы меня искали?
  — Да, если вы ведете дело по ограблению «Бристол Секьюрити».
  — Именно так.
  — Мы можем где-нибудь поговорить?
  Сильвия кивнул в сторону лестницы за столом дежурной, и я последовал за ним на второй этаж. Через дверь с надписью «Ограбление» мы вошли в комнату, окна которой выходили на Секонд-стрит. Здесь было шесть письменных столов, расставленных по два, каждый с кнопочным телефоном и вращающимся креслом из светлого клена. В дальнем углу был выгорожен кабинет. На двери висела табличка с надписью: «Сержант Круз». За одним из столов, задрав на него ноги, сидел и разговаривал по телефону тощий полицейский с чахлыми светлыми волосами. Одет он был в черную футболку, на правом предплечье — татуировка, изображающая мечущего молнии орла с надписью: «Боевой 45-й». На краю стола лежала и дымила полуистлевшая сигарета. Сильвия схватил у одного из столов стул с прямой спинкой и подтащил к своему.
  — Садитесь, — сказал он.
  Я сел. Он скользнул в свое кресло и откинулся назад, поставив ноги на основание кресла. Носков на нем не было. Большой напольный вентилятор гонял горячий воздух поверх столов, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.
  На столе у Сильвия стояла пустая бумажная кофейная чашка и лежал недоеденный бутерброд с ореховым маслом на пшеничном хлебе.
  — О'кей, — сказал Сильвия. — Выкладывай.
  — Вы знаете, кто такой Кинг Пауэрс? — спросил я.
  — Да.
  — Я могу сдать вам людей, ограбивших «Бристол Секьюрити» и могу сдать Пауэрса, но мы должны договориться.
  — Пауэрс не занимается ограблением банков.
  — Знаю. Его я могу сдать совсем по другому делу и могу сдать людей, ограбивших банк, связать их вместе, но должен кое-что получить взамен.
  — Что тебе нужно?
  — Мне нужно, чтобы два человека, замешанные в этом, оказались незамешанными.
  — Один из них — ты?
  — Нет. Я тоже не занимаюсь ограблением банков.
  — Дай посмотреть на то, что объяснит, чем именно ты занимаешься.
  Я показал ему свою лицензию. Он изучил ее и вернул.
  — Бостон, да? Знаешь парня по имени Эйбел Маркум, который служит там в отделе по расследованию ограблений?
  — Нет.
  — А кого знаешь?
  — Знаю лейтенанта отдела по расследованию убийств по имени Квирк. Сыщика по имени Фрэнк Белсон. Парня из отдела по расследованию ограблений по имени Херчел Паттон. А еще у меня есть друг, который стоит на школьном переходе в Биллерике по имени...
  Сильвия прервал меня:
  — О'кей, о'кей. Я имел дело с Паттоном. — Из кармана рубашки он достал упаковку жевательной резинки без сахара с виноградным ароматом и бросил две подушечки в рот. Мне не предложил. — Ты понимаешь, что если ты стал обладателем информации относительно совершенного уголовного преступления, то не имеешь никакого законного права скрывать ее от властей?
  — Можно попросить у вас жевательной резинки?
  Сильвия сунул руку в карман, достал упаковку и бросил ее на стол передо мной. Там оставались три подушечки. Я взял одну.
  — Возьми хоть две, — сказал Сильвия. — Из одной не надуть хороший пузырь. Поганая резинка.
  Я взял еще одну подушечку, бросил в рот и пожевал. Сильвия был прав. Поганая резинка.
  — Помните, как «Дабл-бабл» выбросил на рынок огромные куски розовой резинки, а для хорошего пузыря больше ничего и не требовалось?
  — Все меняется, — сказал Сильвия. — Утаивание информации об уголовном преступлении противозаконно.
  Я надул маленький лиловый пузырь.
  — Да, я знаю. Хотите поговорить о сделке?
  — А если мы запрем тебя в камере на какое-то время как соучастника преступления?
  Я тщательно пережевывал резинку. Она была недостаточно эластична. У меня получалось надуть только маленький пузырь, не больше шарика для настольного тенниса, и он лопался с резким хлопком.
  — А если мы, пока ты сидишь в камере, начнем тебя допрашивать? У нас есть ребята, которые во время допроса могут выбить из человека все дерьмо. Понимаешь?
  — Она прилипает к зубам, — сказал я.
  — Перестанет, если зубов не будет.
  — Зачем, черт возьми, кому-то понадобилось производить резинку, которая прилипает к зубам? — сказал я. — Дьявол, никому нельзя верить.
  — Не нравится, выплюни. Я не заставлял тебя жевать ее.
  — Лучше, чем ничего.
  — Будешь говорить о деле «Бристол Секьюрити»?
  — Буду говорить о сделке.
  — Черт тебя подери. Спенсер, ты не можешь, приплясывая, войти сюда и указывать, какую сделку хочешь со мной заключить. Не знаю, как обстоят дела в Бостоне, но здесь я определяю условия сделки.
  — Очень хорошо, — сказал я. — Всего один взгляд на лицензию, и ты сумел запомнить мое имя. Я даже не заметил, как ты шевелил губами, читая ее.
  — Не умничай, Джонни, не то придется рассматривать пол с очень близкого расстояния. Понимаешь, о чем я говорю?
  — Перестань, Сильвия, не пугай меня. Запаниковав, я начинаю стремиться к насилию, а вас всего двое в комнате.
  Полицейский с чахлыми волосами и татуировкой повесил трубку и подошел послушать.
  — Джеки, — сказал он, — может быть, стоит открыть окно? Если он рассердится, будет возможность позвать на помощь.
  — Или выпрыгнуть, — добавил Сильвия. — Второй этаж, но все же лучше, чем связываться с подобным зверем.
  — Ребята, — взмолился я, — скажите, вы уже готовы поговорить о сделке или будете продолжать репетировать сценку для ночного клуба?
  — Откуда я знаю, на что ты способен? — сказал Сильвия.
  — Даже если я ни на что не способен, что ты теряешь? Положение не будет хуже, чем сейчас.
  — Только без провокаций, — сказал второй с чахлыми волосами. — По крайней мере, без действий, которые могут выглядеть как провоцирование на преступление в суде. Мы уже обожглись на этом пару раз.
  — Нет проблем.
  — Насколько плохи те люди, которых ты хочешь вывести из дела?
  — Вред они могут причинить только себе, никому больше. Погнались за лживыми обещаниями и попали в ситуацию, с которой не смогли справиться.
  — Охранник, которого убили в банке, — сказал Сильвия, — я знал его, он работал здесь в управлении, понимаешь?
  — Понимаю, мои люди не хотели, чтобы так все получилось.
  — Убийство во время совершения преступления считается предумышленным без смягчающих вину обстоятельств.
  — Это я тоже знаю. Знаю также, что люди, которые мне нужны, не такая плохая цена за то, что получите вы с моей помощью. Кто-то должен понести наказание за убийство охранника.
  — Фицджеральд, — прервал меня Сильвия. — Его звали Фицджеральд. Все называли его Фици.
  — Как я уже сказал, кто-то должен понести наказание за случившееся. Так и будет. Я только хочу спасти пару набитых дураков.
  Полицейский со скудной растительностью на голове посмотрел на Сильвия:
  — Джеки, пока мы ничего не услышали о деле. Один воздух.
  — У тебя есть план?
  Я кивнул.
  — Никаких гарантий. Что бы ты ни сказал, я все предварительно проверю.
  — Знаю.
  — О'кей. Говори.
  — Я думал, что вы никогда не попросите.
  19
  Как оказалось, второго полицейского с чахлыми волосами звали Макдермотт. Он и Сильвия, ничего не говоря, выслушали все, что я им мог предложить, и, когда я закончил, Сильвия сказал:
  — О'кей. Мы все обдумаем. Где тебя можно разыскать?
  — Мотель «Дафнис» в Хайаннисе. Или через службу моих секретарей, если меня там не будет. Я связываюсь с ней ежедневно. — Я назвал им номер.
  — Мы свяжемся с тобой.
  На обратном пути в Хайаннис мне становилось все труднее и труднее жевать виноградную резинку. Я сдался в Уорхэме и выплюнул ее в окно напротив больницы. Мышцы челюстей ныли, к горлу подступила легкая тошнота. Когда я заворачивал на стоянку «Дафнис», наступило время обеда, и тошнота уступила место голоду.
  Сьюзен уже вернулась из своего набега за антиквариатом, прихватив в качестве добычи стеклянный абажур в стиле «Тиффани», обошедшийся ей всего в сто двадцать пять долларов. Мы спустились в обеденный зал, где выпили по две порции водки каждый, съели ребра ягненка с петрушкой и ватрушку с черникой. После обеда мы выпили немного кассиса, пошли в танцевальный зал и танцевали все медленные танцы до полуночи. Потом захватили бутылку шампанского в номер, выпили ее, легли в постель и не спали почти до трех часов.
  Я проснулся в десять сорок. Сьюзен еще спала, повернувшись ко мне спиной и закрывшись простыней до самого подбородка. Я снял трубку и заказал завтрак.
  — Не стучите, — попросил я, — оставьте за дверью — моя приятельница еще спит.
  Я принял душ и побрился, потом, обернув вокруг пояса полотенце, открыл дверь и вкатил сервировочный столик. Пил кофе и ел различную выпечку из вазы, одновременно жевал и одевался. Сьюзен проснулась, когда я вкладывал пистолет в кобуру. Потом я пристегнул кобуру к ремню. Она лежала на спине, заложив руки за голову, и смотрела на меня. Я надел свой летний клубный пиджак с бронзовыми пуговицами и поправил воротник рубашки, чтобы он ровно лег на лацканы. Очень соблазнительно.
  — Ты собираешься встретиться с Хоуком и этим, как его там? — спросила Сьюзен.
  — Пауэрсом, — подсказал я. — Да. Иду вместе с Шепардом.
  Она продолжала смотреть на меня.
  — Хочешь кофе? — спросил я. Она покачала головой:
  — Пока нет.
  Я съел кукурузную булочку.
  — Ты не боишься? — спросила Сьюзен.
  — Не знаю. Не задумывался над этим. Вряд ли сегодня произойдет нечто такое, чего следовало бы бояться.
  — Тебе нравится?
  — Да. Я не стал бы заниматься этим, если бы не нравилось.
  — Я имею в виду именно это. Я знаю, что тебе нравится работа. Но именно это? Ты собираешься подставить очень опасного человека. Это должно пугать тебя или возбуждать, или еще что-то.
  — Я не собираюсь подставлять его. Я собираюсь заманить его в ловушку, если быть точным.
  — Ты понял, что я имела в виду. Если что-нибудь пойдет не так, он убьет тебя.
  — Скорее распорядится, чтобы это сделали другие.
  — Не выбирай наименее значимое из того, что я говорю. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Какой человек занимается подобными делами? Какой человек встает утром, принимает душ, бреется и проверяет патроны в пистолете?
  — Быть может, лучше поговорим о порывах чувств, которые носили нас сегодня ночью?
  — Ты что, все время смеешься?
  — Нет. Но мы проводим слишком много времени за разговорами подобного плана. Человек вроде меня не является подходящей темой, понимаешь? Об этом обычно не говорят.
  — Почему?
  — Потому.
  — Своеобразный кодекс? Мужчина не подвержен самоанализу? Это проявление слабости? Слишком по-женски?
  — Это слишком бессмысленно. За меня говорят мои дела. Поиски нужных терминов и объяснений не приведут к улучшению ситуации. Совершенно неважно, напуган я или возбужден. Важно, сделаю я это или нет. Шепарду неважно — почему. Ему важно — если.
  — Ты не прав. Важно не только это. Всегда важно — почему.
  — Быть может, самое важное — как.
  — Как мы афористичны. Спенсер Трейси и Кэтрин Хепберн. Очень остроумно.
  — Его имя пишется через «си», — сказал я.
  Сьюзен повернулась на бок, спиной ко мне, и замолчала. Я выпил еще немного кофе. Легкое гудение кондиционера казалось весьма громким. Я просил вместе с завтраком принести номер «Стандард таймc» Нью-Бедфорда и сейчас, в тишине, взял его и развернул на разделе частных объявлений. Мое объявление было на месте. «Сестры, позвоните мне по 937-1434. Пам». Я просмотрел спортивные страницы и допил кофе. Двенадцать десять. Сложил газету и положил на сервировочный столик.
  — Мне пора, Сьюз.
  Она кивнула, не поворачиваясь.
  Я встал, надел солнечные очки и открыл дверь.
  — Спенсер, — сказала она, — я не хочу, чтобы мы сердились друг на друга.
  — Я тоже. — Я все еще держался за ручку двери.
  — Возвращайся поскорее. Я очень скучаю, когда тебя нет рядом.
  — Я тоже. — Оставил дверь открытой, подошел к ней и поцеловал в щеку. Она повернулась на спину и посмотрела на меня. Глаза ее были мокрыми. — Бай-бай, — сказал я.
  — Бай-бай.
  Я вышел, закрыл дверь и поехал к дому Харва Шепарда, чувствуя себя как-то странно.
  Не знаю, был ли я испуган, но Шепард испытывал такой страх, что не мог справиться со своим лицом. Кожа была чересчур сильно натянута на костях, он часто что-то сглатывал, довольно громко, пока мы ехали по Мейн-стрит к «Холлидей Инн».
  — Тебе совсем не обязательно знать, что я затеял, — сказал я. — Мне кажется, тебе самому будет лучше, если ты ничего не будешь знать. Пойми только, что я кое-что придумал и запустил в действие, и это, возможно, поможет тебе выпутаться из сложной ситуации.
  — Почему ты не можешь рассказать мне о своем плане?
  — Потому что там используется некоторое жульничество, а тебе, кажется, сейчас не до него.
  — Возможно, ты прав.
  Окна номера на втором этаже, в котором поселился Хоук, выходили на бассейн. Он сам открыл дверь, после того как я постучал, и мы с Шепардом вошли. Справа на бюро стояла разнообразная выпивка, на одной из кроватей валялся худой парень, читающий «Уолл-стрит джорнел». Кинг Пауэрс сидел за круглым столом, сложив руки на краю стола, перед ним лежала открытая папка. Все как в театре.
  — С кем это ты пришел? — спросил Пауэрс безразличным голосом.
  — Мы — друзья, — ответил я. — Всегда ходим вместе.
  Пауэрс был высоким мужчиной с мягкими чертами лица, бледной кожей и рыжеватыми волосами, они были достаточно длинными и подчеркивались курчавыми бакенбардами. В одежде он, похоже, придерживался вольного стиля. Свободный костюм в темно-бордовую клетку, белый ремень, белые туфли, белая шелковая сорочка, воротник которой выпущен на лацканы пиджака. На шее, на кожаном шнурке, висел бирюзовый наконечник стрелы, торчащий прямо вперед, будто в насмешку над собеседником.
  — Я не просил тебя приводить друзей, — сказал Пауэрс Шепарду.
  — Вы будете рады, что он так поступил, — заметил я. — Я принес вам такое, от чего ваш ридикюль распухнет от денег.
  — Я не пользуюсь ридикюлями, — буркнул Пауэрс.
  — О, — сказал я, — простите. Я подумал, что на кровати лежит ваша любовница.
  За моей спиной Хоук пробормотал:
  — Черт меня возьми.
  Парень на кровати оторвал взгляд от «Уолл-стрит джорнел» и нахмурился.
  — Хоук, — сказал Пауэрс, — гони его в шею.
  — Это — Спенсер, — объяснил Хоук. — Я вам о нем рассказывал. Любит пошалить, но вреда никому не причиняет. По крайней мере, не всегда.
  — Хоук, ты меня слышал. Я сказал — выкини его.
  — Он говорит о деньгах, Кинг. Возможно, вам стоит послушать.
  — Ты на меня работаешь, Хоук? Делай что тебе говорят.
  — Нет. Я делаю только то, что хочу. Никогда не делаю того, что мне говорят. Как и старина Спенсер. Можешь весь изораться на него, но он и пальцем не пошевелит, чтобы сделать то, чего не хочет делать. Вы с Мейси лучше выслушайте его. Он говорит о деньгах и, вероятно, не шутит. Если вам не понравится то, что он скажет, я выведу его.
  — Хорошо, хорошо. Ради Бога, давайте послушаем. Выкладывай.
  Лицо Пауэрса слегка покраснело. Он тяжело смотрел на меня. Мейси сел на кровати и опустил ноги на пол. В левой руке он по-прежнему держал «Уолл-стрит джорнел», заложив указательным пальцем нужное место.
  — О'кей, Кинг. Во-первых, Харв сейчас не может рассчитаться.
  — Тогда его задница превращается в травку, а я становлюсь косильщиком, — сказал Пауэрс.
  — Стильно, — восхитился я.
  — А?
  — Стильно. Крутой темно-бордовый цвет, белая сорочка. А в довершение ты и говоришь здорово. Просто парень — все при всем.
  — Будешь шутить со мной. Спенсер, скоро пожалеешь.
  — Спенсер, — сказал Хоук, — почему бы не перейти к той части, где говорится о зелененьких? Про ридикюль.
  — У меня есть купец с сотней тысяч долларов, которому нужно оружие. Меняю купца на Шепарда.
  — С чего ты взял, что я могу достать оружие?
  — Кинг, за сотню тысяч зелененьких ты сможешь достать даже танцующего африканского муравьеда.
  Он улыбнулся. У него были пухлые губы и, когда он улыбался, верхняя губа выворачивалась наизнанку. И над верхними зубами были видны десны.
  — Возможно, и могу, — сказал он. — Но Шепард должен мне очень много денег. — Он скользнул взглядом по листу бумаги в папке. — Тридцать тысяч. Я многим рисковал, отдавая эти деньги под рукопожатие, понимаешь? Очень трудно списать все это.
  — О'кей, — кивнул я. — Обратимся в другое место. Пойдем, Харв.
  — Тебе выбирать, — сказал Пауэрс. — Но лучше, если у твоего приятеля окажутся при себе деньги, иначе мы ужасно рассвирепеем.
  — Платеж содержится в предложении, — сказал я. — Сам отказался, значит, ничего не получишь.
  Я повернулся, чтобы уйти. Между нами и дверью стоял Хоук. Его руки были изящно опущены на бедра.
  — Хоук, — сказал Пауэрс, — Шепард никуда не уходит.
  — Сто тысяч — это совсем неплохая капуста, Кинг, — сказал Хоук.
  — Хоук прав, мистер Пауэрс. — Мейси, все еще сидя на кровати, отбросил в сторону журнал и достал аккуратный пистолет двадцать пятого калибра с перламутровой ручкой и никелированными накладками. Вероятно, в масть к его запонкам.
  — Твой интерес, Спенсер? — спросил Пауэрс.
  — Тридцать процентов, — сказал я. — Можешь взять их себе в счет погашения займа Шепарда.
  Пауэрс молчал. Мы все тоже. Как стоп-кадр в мгновенном повторе.
  Хоук, спокойно стоящий около двери. Шепард, кожи которого, казалось, не хватало для тела. Мейси со своим милым пистолетиком. Пауэрс, сидящий за столом в раздумье.
  Окно находилось за его спиной, и струящийся сквозь него свет озарял его сзади, как подсвеченную фотографию. Маленькие завитки пуха на пиджаке были ясно видны на рукавах и плечах. Бакенбарды в том месте, где они приближались к усам, казались в таком свете больше золотыми, чем медными.
  — Кто твой заказчик?
  Хоук что-то насвистывал сквозь зубы. Тихо.
  — Если я скажу, то во мне, как в посреднике, отпадет всякая надобность, верно?
  Пауэрс снова задрал губу и хихикнул. Потом повернулся к худому:
  — Мейси, мне нужно поиграть в гольф. Обговори с ними детали. — Посмотрел на меня: — Лучше, если все пройдет как надо. Если нет, ты червей отправишься кормить. Понял? Поганых червей отправишься кормить.
  Он встал и прошел мимо меня к двери.
  — Червей, — повторил я.
  Он вышел. Мейси убрал свой пистолет и сказал:
  — О'кей, за работу.
  — Он собирается играть в гольф в этой своей визитке? — спросил я.
  — Переоденется в клубе, — сказал Мейси. — Ты никогда не играл в гольф?
  — Нет, когда я был подростком, мы больше увлекались разбойными нападениями при отягчающих обстоятельствах.
  Мейси улыбнулся один короткий раз, как будто включил и выключил свет. Хоук отошел от двери, лег на кровать и закрыл глаза. Шепард на негнущихся ногах подошел к бюро, где была выпивка, и налил себе солидную порцию. Мейси сел за круглый стол, я присоединился к нему.
  — О'кей, — сказал он. — Рассказывай о деле.
  20
  В данный момент договариваться с Мейси было особенно не о чем. Я сказал ему, что должен связаться с другой стороной, а потом опять с ним, но сто тысяч совершенно четкая сумма, и он может звонить поставщикам.
  — Оружие будет дорогим, — сказал Мейси. — Есть фактор риска, добавляется проблема удара по рынку. Такие большие количества всегда вызывают круги на воде, о чем вы, конечно, знаете.
  — Знаю. И знаю также, что вы можете с этим справиться. Именно поэтому я к вам и обратился.
  — Угу. — Мейси достал карточку из нагрудного кармана своего полосатого пиджака. — Позвони мне, — сказал он, — когда переговоришь со второй стороной.
  Я взял карточку и положил ее в бумажник.
  — Значит, работаем.
  — Несомненно, — подтвердил Мейси. — Если предположить, что сделка представляет именно то, что ты сказал.
  — Да, и это тоже. Это означает, что, если мы в деле, вы оставите в покое Харва. Верно?
  — Конечно, — сказал Мейси. — Ты слышал, что сказал мистер Пауэрс. Мы занимаем, даем в долг, мы — не животные. Здесь не будет никаких проблем.
  — Возможно, — сказал я. — Но мне хотелось бы услышать еще небольшое подтверждение. — Хоук?
  Хоук неподвижно лежал на кровати, скрестив руки на солнечном сплетении и закрыв глаза. Не открывая их, он сказал:
  — С Шепардом все будет в порядке.
  Я кивнул:
  — О'кей. Пошли, Харв.
  Шепард поставил недопитый стакан и вышел из комнаты, даже не посмотрев вокруг. Я вышел следом. Никто не сказал нам «до свидания». Когда мы сели в мою машину и уже выезжали со стоянки, Шепард спросил:
  — Мы можем быть уверены, что они сдержат слово?
  — Оставят тебя в покое?
  Шепард кивнул.
  — Хоук так сказал.
  — Хоук? Этот ниггер? Именно он устроил, чтобы меня избили.
  — Он всегда держал свое слово, — сказал я. — К тому же я просил тебя называть его Хоуком. Больше повторять не буду.
  — Да, конечно, извини, я забыл. Но, Бог мой, верить ему? Я имею в виду, что этот Мейси выглядит достаточно благоразумным человеком, с которым можно иметь дело... Но Хоук...
  — Ты ничего не понимаешь. Мейси выколет тебе глаза из-за одного доллара. Ты решил, что с ним можно договориться, только потому, что он разговаривает как выпускник Вартон-Скул? Может, он и закончил это заведение, но благородства в нем не больше, чем в жабе. Он на все способен. Хоук — нет. Существуют вещи, которые Хоук ни за что не станет делать.
  — Например?
  — Он не может сказать «да», а потом сделать вид, будто сказал «нет».
  — Надеюсь, ты знаешь свое дело. Где, черт возьми, ты собираешься взять деньги?
  — Это не твоя проблема.
  Мы остановились у дома Шепарда. Он засосал две солидные порции спиртного, пока я говорил с Мейси, и сейчас с трудом ворочал языком.
  — Спасибо, Спенсер, — пробормотал он. — Просто за то, что сходил со мной, не говоря уже о сделке с оружием. Я был напуган до смерти.
  — Так и должно быть, — сказал я.
  Мы пожали друг другу руки. Шепард вышел из машины и направился в дом. Я поехал к мотелю. Сьюзен не было видно, как и ее машины на стоянке. Из своего номера я позвонил Пам Шепард.
  — Девушки звонили? — спросил я.
  — Роуз звонила. Они встретятся с нами. Я понимаю, что вы большой шутник, только не называйте их девушками.
  — Когда?
  — Когда мы с ними встретимся.
  — Хорошо.
  — В Милтоне. Там есть обсерватория на вершине Грейт-Блу-Хилл. Знаете, где это?
  — Да.
  — Они встретятся с нами в обсерватории. Сегодня в пять.
  Я взглянул на часы. Час двадцать пять. Время еще было.
  — О'кей, — сказал я. — Я заеду за вами. Сейчас же выезжаю. Буду у вас около трех. Начиная с этого времени поглядывайте в окно. Я остановлюсь на улице, когда увидите, спускайтесь.
  — Что будем делать?
  — Скажу вам по пути в Милтон.
  — Хорошо.
  — Скучно?
  — Господи, просто с ума схожу.
  — Осталось совсем недолго.
  — Надеюсь.
  Я вернулся к машине и снова отправился в Бостон. Если я еще несколько раз проеду этим маршрутом, то смогу спать за рулем. К своей квартире я подъехал в три десять. Примерно через сорок секунд из дверей вышла Пам Шепард и села в машину. И снова в путь, к Голубым холмам.
  Верх был опущен. Пам Шепард откинулась на подголовник и глубоко вздохнула:
  — Господи, как приятно выбраться оттуда.
  — Вы говорите о моем доме, — сказал я. — Мне в некотором роде хотелось бы поскорее попасть туда.
  — Я не имела в виду, что там неприятно жить, и времени прошло не так уж много, но, если вы знаете, что не можете никуда выйти, развивается нечто вроде клаустрофобии.
  Ее чистые темные волосы были так же стянуты сзади, как при первой нашей встрече, и ветер не слишком растрепал их. Я поехал по Парк-авеню, Ямайка-уэй и Арбор-уэй к югу, к шоссе № 28. Прямо за рекой Непонсет от шоссе № 28 ответвлялось шоссе № 138, и мы направились по нему, нисколько не торопясь. Въехали в Голубые холмы и припарковались рядом с музеем Трейлсайд в четыре часа.
  — Мы приехали ужасно рано, — сказала Пам Шепард.
  — Я так и хотел. Хотел, чтобы мы ждали их. Не хотел, чтобы они занервничали, ожидая нас, и ушли.
  — Я не против. Что будем делать?
  — Пойдем к обсерватории на вершине. А когда они придут, я объявлю, что нашел им продавца.
  — Продавца?
  — Торговца оружием. У меня есть человек, который может продать им оружия столько, на сколько у них хватит денег.
  — Но почему? Зачем вы это делаете?
  — Разве вы не для этого украли деньги?
  — Да, но вы же не одобрили наши действия, верно? И вряд ли хотите нас вооружать.
  — Это не имеет значения. Я занимаюсь чрезвычайно щекотливым делом и не хочу, чтобы вы пытались делать вид, что ничего не знаете. Поэтому ничего не скажу вам. И вам не придется притворяться. Примите к сведению, что я на вашей стороне, и поддерживайте всякий раз, когда в этом возникнет необходимость.
  — Это я уже сделала. По телефону, когда они позвонили. Они вам не верят, вы им не нравитесь.
  — Трудно представить себе подобное, правда?
  Она улыбнулась, потом закрыла глаза и покачала головой.
  — Все, — сказал я. — Пора прогуляться.
  Голубые холмы на самом деле были зелеными, как ели, и формировали центр огромного заповедника лесов и прудов в районе пригородов Бостона. Самый высокий холм приютил на своем склоне природный музей природоведения, а на вершине — каменную наблюдательную площадку, с которой можно было хорошо рассмотреть приятные глазу очертания Бостона или воспользоваться прекрасным ветром для запуска змея, чуть ниже сооружения. Путь наверх занимал минут пятнадцать и в основном пролегал через лес и несколько оврагов. Среди торчащих на поверхности земли синеватых камней обычно сновали группы каб-скаутов[7] и членов общества «Одубон»[8]. При переходе через первый овраг я предложил Пам Шепард опереться на мою руку, но она отклонила предложение. У следующего оврага я ничего не предлагал. Быстро учусь.
  У наблюдательной площадки наверху были две лестницы и два балкона, по которым носились дети и что-то кричали друг другу. Над нашими головами танцевали в воздухе несколько змеев, один — в форме летучей мыши.
  — Благоприятный признак, — сказал я Пам Шепард, кивнув на змея.
  Она улыбнулась:
  — Каких только причудливых змеев не появилось в последнее время! А у наших детей уже прошло время увлечения змеями. Нам с Харви никогда не удавалось запустить их в воздух... Впрочем, как и нас самих, если вдуматься.
  — Это еще можно сделать, — сказал я.
  Она пожала плечами, снова улыбнулась и покачала головой. Мы стояли на верхнем балконе наблюдательной площадки и смотрели на очертания Бостона на севере.
  — Что именно, — сказала Пам Шепард, — в очертаниях далеких небоскребов вызывает чувство... Чего?.. Романтики? Меланхолии? Возбуждения? Вероятно, возбуждения.
  — Обещания, — подсказал я.
  — Чего?
  — Всего. С такого расстояния они обещают все, к чему ты стремишься. Выглядят чистыми и непоколебимыми на фоне неба. С близкого расстояния сразу же видны собачьи экскременты возле стен.
  — Вы хотите сказать, что они выглядят нереально? Я имею в виду — на расстоянии.
  — Нет, достаточно настоящими. Но собачье дерьмо такое же настоящее, и если вы будете все время глазеть на шпили, то непременно вступите в него.
  — В каждой жизни должно присутствовать немного дерьма.
  — Ах, — воскликнул я, — насколько более изящно вы сказали об этом.
  Она засмеялась.
  Ниже и левее, там, где тропинка выбегает из деревьев на лужок перед обсерваторией, показалась Джейн. Она осторожно осмотрелась, потом глянула вверх на балкон. Пам Шепард помахала рукой. Я безобидно улыбнулся. Джейн повернула голову и что-то сказала, из-за деревьев появилась Роуз и встала рядом. Моя улыбка стала еще безобидней. И серьезней. Я просто излучал серьезность. Сейчас начнется самое трудное. Людей типа Пауэрса можно заинтересовать деньгами или надеждой на их получение. Или страхом, если ваше положение позволяет их напугать. Но люди типа Роуз... как с ними тяжело! С фанатиками всегда тяжело. Фанатизм калечит. Заставляет нормальные стремления принимать извращенные формы. Делает людей бесстрашными и неподверженными алчности, неспособными на любовь и, наконец, чудовищными. Я всегда был против фанатизма. Но быть против — не значит заставить это явление исчезнуть. Мне предстояло убедить этих двух фанатичек действовать по моему плану, иначе план рухнет, а вместе с ним, возможно, и Шепард.
  Они настороженно поднимались к наблюдательной площадке, ожидая засады среди запускающих змеев детей, среди каб-скаутов, изучающих лишайники на северной стороне камней. Они скрылись под нами, подошли к лестнице, потом появились за нашими спинами. Когда Роуз поднялась на последнюю ступень, Пам Шепард обняла ее. Роуз похлопала ее по спине. Обнимая одной рукой Роуз, Пам потянулась, схватила руку Джейн и сжала ее.
  — Как приятно видеть вас обеих, — сказала она.
  — Ты в порядке? — спросила Роуз. — Ты нашла место, где остановиться? — спросила Джейн.
  — Да, я в порядке. Чувствую себя превосходно. Живу в его квартире.
  — С ним? — Роуз выглядела так, будто у нее внезапно наступила менопауза.
  — Нет, — поспешил сказать я. Таким тоном я объяснял подобные вещи матери. — Нет. Я все время находился на полуострове Кейп, работал. Кроме того, у меня есть подруга, женщина, человек, я... я живу с Сьюзен Силверман.
  — Очень любезно с его стороны, — усмехнулась Роуз Пам Шепард. — Я все равно ему не верю.
  — Можете верить, — сказала Пам. — Правда. Я верю ему. Он хороший человек.
  Я еще шире улыбнулся. Располагающе. Глаза Джейн искали во мне слабину.
  — Можно поговорить о делах, — сказала Роуз. — Оставлю при себе свое мнение насчет того, заслуживает ли он доверия. В чем состоит его предложение? — И, не обратившись непосредственно ко мне, она все же на меня посмотрела. Как только женщина посмотрит на меня — все, она пропала. Думаю, дело в моем проказливом шарме. — Ну? — сказала она. Да, именно в проказливом шарме.
  — Я могу достать вам все требуемое оружие, на сумму сто тысяч долларов. И патроны. Безо всяких вопросов.
  — Почему?
  — Получаю процент с продажи.
  Роуз кивнула. Джейн сказала:
  — Быть может, именно поэтому мы можем ему верить.
  — Я полагаю, — начала Роуз, — что мы должны передать вам деньги, а потом вы достанете оружие? Примерно так, да? А когда нам надоест ждать и мы позвоним вам, окажется, что вы переехали в другой город?
  — Нет, Роуз, — сказала Пам Шепард, — согласись, ему можно доверять. Он не бесчестный человек.
  — Пам, почти каждый человек — бесчестен. Он не исключение. Я не хочу иметь с ним дело.
  — Это глупо, — сказал я. — Такую глупость могут совершить именно умные люди, потому что считают себя слишком умными.
  — Что это значит? — спросила Джейн.
  — Это значит, что если все бесчестны, никого лучше вы не найдете. А знакомый дьявол всегда предпочтительнее незнакомого. У меня есть другой аргумент «за». Где вы найдете торговца, который может предоставить оружие?
  — Мы не дуры, — сказала Роуз. — Считаете, что женщины не могут справиться с подобным делом? Что торговля оружием является чисто мужским занятием?
  — Я ничего не считаю. Просто знаю, что дилетантам никогда не удавались подобные операции. Вас обдерут, если повезет, или обдерут и посадят, если не повезет.
  Ах, Спенсер, знаток революционного жаргона. Словесное пристанище или вместилище контркультуры.
  — Почему мы должны верить, что вы сами нас не обдерете? — спросила Джейн.
  — Я даю вам слово, подтвержденное одной из ваших подруг. Я вас обманывал? Я сдал Пам мужу или властям? Вы ограбили банк и убили старика. Он был полицейским, и полицейские Нью-Бедфорда этого не забудут. Они будут искать вас до тех пор, пока Гарвард не завоюет Розовый Кубок. Вы являетесь лицами, скрывающимися от правосудия, как говорится. Поэтому никак не можете себе позволить устраивать рекламную кампанию в поисках торговца оружием. Если распространяется слух, что группа женщин хочет приобрести партию оружия, кто, по-вашему, появится первый? Какой торговец? Да, самый доступный, который прибежит в первый же день и заявит, что у него есть все, что вам надо.
  — Пока, — сказала Роуз, — именно таким человеком кажетесь нам вы.
  — Да, и вы знаете, кто я такой. В следующий раз придет какой-нибудь тайный агент. Информатор ФБР, полицейский из спецподразделения, агент министерства финансов, возможно, женщина, приятная чернокожая женщина, которая с ненавистью относится ко всему тому, что ненавидите и вы, которая искренне хочет помочь сестрам. И вы придете с деньгами, а она — с тринадцатью легавыми и тюремным автобусом.
  — Он прав, понимаете, — сказала Пам Шепард. — Он знает такие дела, а мы — нет. Кто достанет нам оружие, кому мы можем доверять?
  — По-моему, — сказала Роуз, — мы можем какое-то время просто посидеть на деньгах.
  — Нет, не можете. — Я покачал головой. — В этом случае вы становитесь преступницами, грабительницами, убийцами. А сейчас вы революционерки, которые убили, потому что вынуждены были так поступить. Если вы не претворите в жизнь задуманное, вам нет никакого оправдания в убийстве того старика, и чувство вины достанет вас.
  — Я убила охранника, — заявила Джейн. — Роуз не убивала. Он пытался остановить нас, и я выстрелила. — Она выглядела очень гордой.
  — Какая разница, — сказал я. — Она соучастница и отвечает за все так же, как и вы. Какая разница, кто нажал на курок?
  — Мы как-нибудь обойдемся без дилетантского психоанализа. Спенсер, — сказала Роуз. — Каким образом мы можем помешать вам забрать наши деньги и убежать?
  — Я буду обычным брокером. Вы встретитесь с торговцем лицом к лицу. Вы увидите оружие, он увидит деньги.
  — А если оно неисправно?
  — Проверьте перед покупкой.
  Они замолчали.
  — Если вы не будете знакомы с определенным типом оружия, я проверю его вместе с вами. Вы обдумали, какое именно оружие вам требуется?
  — Любое, — сказала Джейн. — Лишь бы стреляло.
  — Нет, Джейн. Надо честно признать. Мы не слишком хорошо разбираемся в оружии. Вы и так это знаете. Нам нужно оружие для партизанской войны. Включая пистолеты, которые можно легко спрятать, и что-то типа пулеметов.
  — Вы имеете в виду оружие, которое можно держать в руках, которое не устанавливают на треноге?
  — Правильно. Не знаю, как правильно назвать. Вам кажется это разумным?
  — Да. Справлюсь у своего торговца. Еще какие-нибудь предпочтения есть?
  — Только чтобы стреляло, — повторила Джейн.
  — Мы в деле? — спросил я.
  — Позвольте нам поговорить, мистер Спенсер, — ответила Роуз. Три женщины отошли на другой конец балкона и сбились там " кучку.
  Стены обсерватории были сплошь покрыты настенной живописью, в основном нанесенной красками в аэрозольной упаковке. Большей частью имена, но также шутка по поводу свобод гомосексуалистов, предположение, что черных необходимо вывезти в Африку, и некоторые замечания относительно сестры некоего Мангана. Совещание прервалось, подошла Роуз и сказала:
  — Хорошо, мы согласны. Когда вы сможете достать оружие?
  — Буду поддерживать с вами связь. Вероятно, дня через два.
  — Мы не назовем вам ни адреса, ни номера телефона.
  — Нет необходимости. — Я дал ей свою карточку. — У вас есть номер моего телефона. Я оставлю сообщение в службе секретарей-телефонисток. Звоните каждый полдень для проверки. Можно за мой счет.
  — Мы заплатим за себя сами, мистер Спенсер.
  — Конечно сами. Я просто попытался быть вежливым.
  — Может быть, не стоит, мистер Спенсер? Вам, кажется, с трудом это дается.
  21
  Роуз и Джейн ушли так же незаметно, как и пришли. Они были у меня на крючке. Удалось. Джейн даже не ударила меня.
  — Все должно получиться, — сказал я Пам.
  — Им будет плохо?
  — Мне следует об этом беспокоиться, а не вам.
  — Но я буду чувствовать себя предательницей, если им будет плохо. Только благодаря мне они поверили вам.
  Мы возвращались в Бостон, навстречу вытекающему из него потоку машин.
  — Кто-то должен пострадать, — сказал я. — Понести наказание за охранника банка. Этим человеком будете не вы, вам следует думать только об этом.
  — Черт возьми. Спенсер, я предаю их?
  — Да.
  — Сукин ты сын.
  — Если ты лягнешь меня в пах, может произойти транспортное происшествие.
  — Этого я не сделаю. Просто предупрежу их. Когда войду в квартиру.
  — Во-первых, ты не знаешь, как с ними связаться, исключая объявление в газете, которым уже не воспользоваться. Во-вторых, если ты предупредишь их, ты испортишь жизнь себе и мужу, у которого не менее серьезные неприятности и спасение которого зависит от того, предашь ли ты Роуз и Джейн.
  — Что случилось с Харви? С детьми все в порядке?
  — В настоящий момент все в порядке со всеми. Но Харв задолжал ростовщику. Мне не хотелось рассказывать тебе обо всем, но ты перестанешь мне верить, если я скажу неправду. А ты все время спрашивала.
  — Ты не имеешь права мной манипулировать. Даже ради моего же блага. У тебя нет на это права именно потому, что дело касается моего блага.
  — Знаю. Именно поэтому и говорю тебе. Лучше бы было ничего не говорить, но у тебя есть право все знать, а у меня нет права решать за тебя.
  — Что же, черт возьми, происходит? Я рассказал ей. К тому времени, как я закончил, мы уже ехали по Бойлстон-стрит через Коплей-сквер, а солнце отражалось от стекол пустого здания Джона Хэнкока[9], и на площади искрился фонтан. Я умолчал лишь о том, что Хоук толкнул кого-то из детей. Материнские чувства потрясти очень легко.
  — Господи, — сказала она, — в кого мы превратились.
  — Вы, среди ничего, превратились в вид, которому грозит уничтожение. Единственный выход — сделать так, как я сказал. А это включает в себя и необходимость сбросить с саней Роуз и Джейн.
  — Я не могу... их обмануть. Понимаю, звучит мелодраматично, но не знаю, как еще сказать.
  — Значительно лучше, чем «предать». Но как бы ты ни сказала, все равно останешься неправа. Ты загнала себя в такое положение, когда любой выбор, любой поступок кажется низостью. Но имеет оправдание. У тебя есть дети, им нужна мать, у тебя есть муж, ему нужна жена. У тебя есть жизнь, чтобы прожить ее. Ты — красивая умная женщина, у тебя впереди, может быть, еще полжизни, честной и хорошей. — Я повернул налево на Беркли-стрит за Бонвитс. — Кто-то должен сесть за убийство того старого полицейского. И я не стану плакать, если это будет Роуз или Джейн. Они задули его, как свечу, когда он встал на их пути. А если удастся на тот крючок подцепить и Кинга Пауэрса, я скажу, что мы сработали неплохо.
  Я свернул направо на Мальборо-стрит, и прижался к поребрику у пожарного гидранта напротив входа в мой дом. Мы молча поднялись. И молчали, когда вошли в квартиру. Молчание в квартире стало неловким, и это осознание зависло между нами так, будто Кейт Миллетт никогда и не рождалась.
  — Я приготовлю что-нибудь на ужин, — сказал я. — Хочешь выпить сначала? — Мой голос был слегка сиплым, но мне не хотелось откашливаться. Выглядело бы так же неуклюже, как и в старых фильмах Леона Эррола.
  — А ты будешь? — спросила она.
  — Я буду пиво. — Мой голос из сиплого стал хриплым. Я закашлялся, чтобы скрыть, что пытаюсь прочистить горло.
  — Тогда я тоже, — сказал она.
  Я достал из холодильника две банки «Ютика Клаб»
  — Стакан? — спросил я.
  — Нет, сойдет из банки.
  — Когда-нибудь пробовала такое? — спросил я. — После того как перестали импортировать «Амстель», я занялся экспериментами.
  — Очень приятное.
  — Спагетти хочешь?
  — Конечно, с удовольствием.
  Я достал упаковку соуса из морозилки, немного подогрел под горячей водой и, отрезав алый кусок соуса, положил его на блюдце. Зажег под сковородой самый маленький огонек, накрыл ее крышкой и глотнул «Ютика Клаб».
  — Помню, когда я был еще совсем ребенком и оказался где-то в западном Массачусетсе, там рекламировали «Ютика Клаб» при помощи маленькой фигурки, составленной из букв "Ю" и "К". Кажется, его звали Юки.
  Я снова закашлялся и допил пиво. Пам Шепард чуть присела на один из двух стульев у стойки и вытянула перед собой ноги, слегка их расставив, отчего ее легкое летнее платье туго натянулось на бедрах. Я вдруг задумался, можно ли использовать слово «набухающий» в качестве имени существительного. Я — набухающий. Звучит неплохо. Она сделала маленький глоток пива из банки.
  — Нравится? — спросил я.
  Она кивнула.
  — А план? Как насчет него?
  Она покачала головой.
  — Хорошо, тебе он не нравится. Но ты согласна исполнить его? Не губи себя. Соглашайся. Я могу вытащить тебя из этой грязи. Позволь мне.
  — Да, — сказала она. — Я сама себе не нравлюсь, но соглашаюсь. Ради Харви, ради детей, ради себя самой. Вероятно, в большей степени ради себя самой...
  Ага, снова проказливый шарм. Я должен использовать эту силу только для добрых дел.
  Я свистнул и с хлопком открыл еще одну банку «Ютика Клаб». Поставил на огонь воду для спагетти и принялся чистить листья салата.
  — Хочешь еще пива? — спросил я.
  Листья салата я положил в ледяную воду, чтобы они стали хрустящими.
  — Пока нет.
  Она сидела неподвижно, попивала пиво и наблюдала за мной. Я иногда поглядывал на нее, улыбался и старался не глазеть на ее бедра.
  — Не могу понять тебя, — сказала она.
  Я нарезал красный лук тонкими, как бумага, ломтиками широким мясницким ножом.
  — Ты имеешь в виду, как человек с такой внешностью и такой талантливый может заниматься подобной работой?
  — Меня больше занимали противоречия характера. Из тебя брызжет мужское превосходство, но ты можешь быть одновременно очень заботливым человеком. Представляешь собой гору мускулов — и прочитал все эти книги. Ты полон сарказма, умничаешь, насмехаешься над всем, но совсем недавно ты по-настоящему испугался, что я скажу «нет», и двое людей, которых ты и не знаешь-то по-настоящему, попадут в беду. А сейчас ты готовишь мне ужин и, несомненно, нервничаешь оттого, что мы оказались вдвоем в твоей квартире.
  — Несомненно?
  — Несомненно.
  — А ты?
  — И я. Но я обычная домохозяйка, жена человека среднего класса. Я могла предположить, что ты более привычен к подобным ситуациям. Не могу же я быть первой женщиной, для которой ты готовишь ужин?
  — Я часто готовлю для Сьюз, — сказал я. Нарезал несколько местных томатов. Взялся за зеленый перец.
  — И больше ни для кого?
  — В последнее время только для Сьюз.
  — Что же во мне такого особенного? Почему ты так напряжен?
  — Я не совсем уверен. Вероятно, все потому, что ты соблазнительна, а я похотлив. Это я знаю. Но скорее всего еще и потому, что я чувствую необходимость оставить все как есть.
  — Почему? — Она отставила банку и сложила руки под грудью.
  — Я пытаюсь воссоединить тебя с Харви, в мне не кажется, что лучший способ — затащить тебя в постель. К тому же Сьюз это тоже не слишком понравится.
  — Почему она должна знать об этом?
  — Потому что, если я не скажу ей, значит, появятся вещи, которые я от нее утаиваю. Она не сможет мне верить.
  — Но она не сможет узнать, что не может тебе верить.
  — Да, не сможет.
  — Идиотизм.
  — Нет. Самое главное, что она не сможет мне верить. Что я не заслуживаю доверия. То, что она не узнает об этом, явится просто очередным обманом.
  — Ты исповедуешься в каждом проступке?
  — В каждом, о котором она имеет право знать.
  — И много их было?
  — Несколько.
  — И Сьюзен высказывала неодобрение?
  — Нет, в основном нет. Но она этих женщин не знала. А тебя она знает. Я думаю, это причинит ей боль. Особенно сейчас. Наши отношения в некотором роде в кризисном положении. Не совсем уверен почему, но мне кажется, что это усугубит ситуацию. Будь она проклята.
  — По-моему, она — очень счастливая женщина.
  — Может быть, пожелаешь поклясться в этом? Совсем недавно она обозвала меня полным идиотом.
  — Это можно себе представить.
  Я нарезал в салат три маленьких маринованных огурчика, вместе с кожурой. Достал листья салата из воды, промокнул полотенцем, потом завернул и положил в холодильник. Проверил соус, он уже почти расплавился. Добавил в салатницу несколько зеленых виноградин без косточек.
  — Самое главное, что все эти объяснения не исправили положения с похотливостью. Не думаю, что это смертельно, но не сказал бы, что чувствую себя беззаботно.
  Пам Шепард рассмеялась.
  — Приятно знать. Честно говоря, я думала о том, как мы ляжем в постель вместе, и эти мысли доставили мне удовольствие. Ты выглядишь так, словно можешь причинить боль, но я почему-то знаю, что ты не сделаешь этого.
  — Суровый, но какой ласковый, — сказал я.
  — Однако этого не случится, и, вероятно, к лучшему. Обычно я очень плохо себя чувствую, если занимаюсь этим с кем-нибудь другим, а не с Харви. — Она снова рассмеялась, на этот раз резко. — Хотя, если подумать, было не слишком приятно и те последние несколько раз, когда я занималась этим с Харви.
  — Это было недавно?
  Она отвернулась от меня:
  — Два года назад.
  — Это смущает тебя?
  Она повернула лицо ко мне:
  — Да. Очень сильно. А тебе кажется, что не должно?
  — Нет, почему же. С другой стороны, ты же не сексуальный автомат. Он опускает два двадцатипятицентовика, и ты готова. Мне кажется, тебе не хотелось спать с ним.
  — Я просто не могла выносить этого.
  — И вы оба решили, что ты фригидна. А ты решила гулять по вечерам, чтобы доказать себе, что это не так.
  — Вероятно. Не очень красиво, да?
  — Да. Несчастье никогда не бывает красивым. А Харви, чем он занимался, чтобы снять напряжение?
  — "Снять напряжение". Боже мой, мне кажется, я никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь говорил так, как ты. Онанизмом, вероятно. Не думаю, чтобы он встречался с другими женщинами.
  — Из-за чего?
  — Из-за верности, мазохизма, любви, кто знает.
  — Быть может, и для того, чтобы поглубже загнать чувство вины. — Возможно, возможно. Из-за всего этого.
  — Основные причины. Кажется, чем дольше я работаю, тем чаще встречаюсь с полным комплексом проблем.
  Я достал из холодильника еще две банки «Ютика Клаб», дернул за кольца и передал одну ей.
  — Самое главное, — сказала она, — что я так и не определила.
  — Фригидна ли ты?
  — Да. Я напивалась, металась по кровати, кусалась, стонала и делала все, что хотел мой партнер, но с долей чистого притворства, и на следующий день я испытывала ко всему отвращение. Мне кажется, я хочу трахнуться с тобой, чтобы потом спросить, считаешь ли ты меня фригидной. — Ее голос был немного резким. Слово «трахнуться» звучало неуместно. Я узнал эти резкие нотки. Отвращение. Уже слышал их.
  — Во-первых, ты неправильно поставила вопрос. Фригидна — не слишком подходящее слово. Ты сама указала мне на это совсем недавно. В нем нет смысла. Оно означает только, что ты не хочешь делать чего-то, чего хочет кто-то другой. Если тебе не нравится спать со стариной Харви, почему не признаться? Зачем обобщать? Скажи: «Мне не нравится спать с Харви» или, еще лучше: «Прошлой ночью мне не доставило это удовольствия». Зачем превращать все в непреложный закон?
  — Не так все просто.
  — Иногда я в это верю и искренне удивляюсь. Иногда мне кажется, что все действительно так просто. Но ты, вероятно, права. Секс — такой же естественный процесс, как дыхание, правда для него требуется партнер, а то, что у одного получается легко, естественно, двое способны исказить до неузнаваемости.
  — А Сьюзен... прости, я не имею права спрашивать.
  — Нравится ли Сьюзен половой акт? Иногда нравится, иногда нет. «Нет» сейчас случается достаточно редко. Но это «редко» случается значительно чаще, чем в то время, когда мне было девятнадцать лет.
  Она улыбнулась.
  Я достал из холодильника салат, развернул и бросил в салатницу к остальным овощам. Соус начал тихо побулькивать, я достал спагетти, чтобы получилось две порции, и бросил в кастрюлю с кипящей водой.
  — В большом количестве воды они меньше слипаются, сразу же закипают и быстрее доходят до готовности. Учись. Я супермастер по приготовлению спагетти.
  — Почему ты хочешь, чтобы мы с Харви жили вместе? Я не уверена, что это твое дело. Или здесь речь идет об американских идеалах, типа яблочного пирога? Браки заключаются на небесах, и никто и никогда не имеет права нарушать традицию.
  — Я думаю, что ты недостаточно старалась.
  — Недостаточно старалась. Все двадцать два года. И это значит стараться недостаточно?
  — Это говорит о продолжительности, а не о достаточности. Ты пыталась быть такой, какой не могла быть, пока тебе не обрыдло все, а потом ты решила, что фригидна. Он гнался за величием всю свою жизнь, но не смог поймать его, потому что считал, что все зависит от успеха.
  — Если я не такая, какой пыталась быть, то какая?
  — Не знаю. Быть может, узнаешь, если перестанешь считать, что должна быть такой, какой хочет видеть тебя муж.
  — Не уверена, что понимаю, о чем ты говоришь.
  — И ты тоже, да? Послушай, если он в тебе разочаровался, это еще не значит, что не права именно ты. Это может значить, что не прав он.
  Она покачала головой:
  — Опять! Никаких вспышек или проблесков. Проблема любой женщины. Я все об этом знаю.
  — Не обобщай. Я не знаю, проблема ли это любой женщины или только одной. Я знаю, это может быть одной из твоих проблем. Если так, ее можно решить. Одно дело — знать о чем-то. Другое — чувствовать, действовать в соответствии с этим, верить в это.
  — И как же можно научиться верить во что-то?
  — Иногда следует поговорить какое-то время с хорошим психотерапевтом.
  — О, Господи, с одним из этих.
  — Среди них есть и хорошие и плохие. Как и среди частных сыщиков. Я могу свести тебя с хорошим.
  — Бывшие клиенты?
  — Нет. Сьюз достаточно хорошо разбирается в подобных случаях. Она руководит отделом воспитания и серьезно относится к работе.
  — И в этом решение проблемы, в каком-то долбанном психотерапевте? Что бы с вами ни произошло, а психиатр тут как тут. Стоит ребенку получить двойку, и психиатр зарабатывает свои два цента.
  — А ты когда-нибудь обращалась к врачам?
  — Нет.
  — Харв?
  — Нет. Но он хотел, чтобы я обратилась. Хотел узнать, смогут ли они определить причину моей фригидности. Но сам идти не хотел. Говорил, что с ним все в порядке. Не желал, чтобы какой-то поганый психиатр совал нос в его дела и пытался убедить его в том, что он болен.
  — Совсем необязательно обращаться к психиатру, можно обратиться к хорошему воспитателю. Ты должна поговорить об этом с Сьюз. Нет смысла говорить об отклонениях с большой буквы "О". У тебя есть проблема. Они могут помочь. Иногда.
  — А как быть с теми людьми, которых психиатры засадили без причин в лечебницы? Почему в судебных разбирательствах убийств они не могут найти общий язык? Одна сторона нанимает психиатра, который говорит, что обвиняемый безумен, вторая нанимает психиатра, который говорит, что он в здравом уме.
  — О'кей, психиатрия может похвастаться таким же количеством провалов, как и любая другая сфера деятельности, быть может даже большим. Но то, что ты говоришь, не имеет отношения к делу. Такие ситуации возникают из-за того, что психиатров просят исполнить такую работу, к которой они не подготовлены. Хорошие специалисты это знают, как мне кажется. Хорошие специалисты знают, что они могут лишь помочь людям определить их проблемы. Не думаю, что они сумеют достигнуть серьезных успехов в лечении шизофрении или определении, здоров ли умственно с точки зрения закона тот или иной человек. Это чушь. Но они могут оказать значительную помощь в том, чтобы вы смогли определиться в соответствии с требованиями Хлопковой Матери.
  — Хлопковой Матери?
  — Да, старой пуританской морали.
  — Та самая Хлопковая Матерь. Ты действительно читал книги обо всем, о чем говоришь?
  — У меня было достаточно времени. — Зазвенел таймер, я выудил, накрутив на вилку, макаронину и попробовал. — Ал Денте, — сказал я. — Его брат Сэм играл когда-то за «Ред Сокс».
  Спагетти были готовы. Я вывалил их в дуршлаг, освободил кастрюлю, потряс дуршлаг, чтобы вода со спагетти стекла, вывалил их обратно в кастрюлю, добавил немного сливочного масла, немного сыра «Пармезан» и слегка встряхнул.
  — Ты все придумал?
  — Что?
  — О брате Ала Денте?
  — Нет, чистая правда. Сэм Денте играл за «Сокс» лет тридцать назад. Отбивающий, левша.
  Соус для спагетти побулькивал. Я вылил его в большую соусницу, затем разложил спагетти по тарелкам. Заправил салат, встряхнул его и расставил все на кухонной стойке.
  — Столовое серебро в том ящике, — сказал я. Достал красное вино «Галло» в полугаллонной бутылке и два винных бокала из буфета.
  Мы разместились за прилавком, пили и ели.
  — Ты сам делал соус для спагетти? — спросила она.
  — Да, по секретному рецепту, который прочитал на обратной стороне банки с томатом.
  — А заправку салата? В ней есть мед?
  — Да. Перенял секрет от матери.
  Она покачала головой:
  — Боец, любовник, гурман? Удивительно.
  — Нет. Принимаю бойца и любовника, но от гурмана попахивает дискриминацией по половому признаку.
  — Почему?
  — Если бы ты сама сделала это блюдо, тебя так не назвали бы. Все потому, что я — мужчина. Мужчину, который умеет готовить и интересуется этим, называют гурманом. Женщину — домохозяйкой. Да ешь ты спагетти, в конце-то концов.
  Она последовала моему совету. Я тоже.
  22
  Я спал на диване. Добродетель в очередной раз одержала победу над похотью. Я встал, принял душ и удалился, пока не проснулась Пам Шепард. В десять часов я уже пил кофе с Мейси, человеком Пауэрса, в «Холлидей Инн» в Хайаннисе.
  — Фруктов не хочешь? — спросил Мейси.
  — Нет, спасибо. Кофе вполне достаточно. Когда сможешь достать оружие?
  — Возможно, завтра, наверняка — послезавтра.
  — Что достал?
  — Винтовки М-2, в превосходном состоянии, по сто патронов на каждую.
  — Сколько?
  — Четыреста пятьдесят.
  — Черт возьми, более чем по две тысячи за штуку.
  Мейси пожал плечами:
  — Включая патроны, не забывай.
  — Да их можно купить в оружейном магазине меньше чем за половину этой суммы.
  — Четыреста пятьдесят штук? М-2?
  — Пусть так. Но сто тысяч всего за четыреста пятьдесят штук. Думаю, моим людям это не понравится.
  — Ты пришел к нам, Спенс. Ты просил нас. Помни об этом. — Мне не нравилось, когда меня называли «Спенс». — Помни также, тридцать тысяч из них составляют твою долю.
  — Которую вы оставите себе.
  — Послушай, Спенс, она принадлежит нам по праву. Мы не смогли бы заниматься бизнесом, если бы не требовали финансовой ответственности от своих клиентов. К Харви тоже не мы первые обратились. Он пришел к нам. Как и ты. Не нравится сделка, можешь заключить другую, где-нибудь еще. Только позаботься, чтобы Харви отдал тридцать тысяч, которые он нам должен. Между прочим, начиная с понедельника сумма снова начнет расти.
  — Ах да, частные фирмы, подобные вашей, всегда работают по скользящей шкале процентов.
  Мейси улыбнулся, пожал плечами и развел руками:
  — Что я могу сказать тебе, Спенс? У нас свои методы, но к нам идут клиенты. Значит, мы поступаем правильно. — Он скрестил руки на груди. — Тебе нужно оружие или нет?
  — Да.
  — Хорошо, значит, договорились. Когда осуществить доставку? Могу гарантировать ее послезавтра. — Он сверил свои часы с календарем. — Двадцать седьмого. Быстрее сомнительно.
  — Двадцать седьмого устраивает.
  — А куда осуществить доставку?
  — Не имеет значения. Есть место?
  — Да. Знаешь торговые склады в Челси?
  — Да.
  — Там послезавтра в шесть часов. В это время там загружаются и разгружаются много грузовиков. Никто не обратит на нас внимания. У твоей заинтересованной стороны есть грузовик?
  — Да.
  — О'кей. Договорились. Ты сам будешь со своими людьми?
  — Да.
  — Меня не будет. Но ты должен приготовить для нашего человека сто тысяч наличными. Зайдешь в ресторан в торговом центре. Знаешь, где он находится? — (Я кивнул.) — Закажешь чашку кофе или еще что-нибудь. К тебе подойдут.
  — Не годится.
  — Почему?
  — Кинг должен все доставить лично.
  — Почему?
  — Мои люди хотят иметь дело только с шефом. Им не нравится работать через меня. Возможно, хотят договориться о чем-то на будущее и сделать это напрямую.
  — Быть может, я смогу приехать.
  — Нет, только Кинг. Они хотят быть уверены, что не прогорят. По их мнению, сделка напрямую с главарем равносильна денежному задатку. Если он сам явится, все должно пройти блестяще, без неприятностей. Им не всучат десять ящиков свинцовых труб. Не перестреляют всех нас и не убегут, забрав деньги. По их мнению, сам Кинг не станет участвовать в подобных заморочках. Слишком велик риск. Поэтому, либо Кинг сам доставляет товар, либо сделка не состоится.
  — Мистеру Пауэрсу не нравится, когда ему указывают.
  — Мне тоже, но мы ведем себя благоразумно, и вы получаете назначенную цену. Он может согласиться на такую уступку.
  — Могу тебя заверить, не будет ни заморочек, ни обмана. Сделка на месте с открытыми картами.
  — Приятно осознавать это, Мейси. И я верю тебе, потому что нахожусь здесь и смотрю в твои честные карие глаза, но моих клиентов здесь нет. Они не знают, насколько ты искренен, и не верят тебе. Даже после того, как я сказал им, что ты учился в колледже и все остальное.
  — А если мы отменим сделку и примемся за Харви?
  — Мы обратимся в полицию.
  — И Харви объяснит, почему ему потребовались деньги, которые мы ему одолжили?
  — Выглядит перспективнее, чем объяснять вам, почему он не может расплатиться.
  — Это будет серьезной ошибкой.
  — Да, возможно, но это будет серьезной ошибкой и с вашей стороны. Даже если вы пришьете Харви, легавые не отстанут от вас. К тому же я тоже рассержусь на вас и попытаюсь вас засадить, а ради чего? Только потому, что Кинг настолько ленив, что не может один раз встать пораньше и прийти на встречу в шесть часов утра?
  Мейси смотрел на меня секунд тридцать.
  — Ты ведь не хочешь загнать меня и Харви в угол, чтобы у нас не было другого выбора. Ты не хочешь, чтобы легавые выглядели для нас более привлекательными, чем вы. Ты не хочешь, чтобы сложилась такая ситуация, когда Харви станет нечего терять после разговора с районным прокурором. Мои люди непреклонны. Они заинтересованы иметь дело с главным человеком. А это не ты. Это — Кинг.
  — Я переговорю с ним. Я не уполномочен ставить его в подобное положение.
  — Ты не уполномочен даже застегнуть ширинку, не спросив разрешения Кинга. Мы оба это знаем, сопляк. Позвони ему.
  Мейси смотрел на меня еще секунд тридцать. Потом встал и перешел в другую комнату.
  Его не было минут пятнадцать. Я пил кофе и наслаждался видом своих кроссовок «Адидас Варситис» из замши цвета ржавчины. Превосходно подходят для тенниса, бега трусцой, гарантируют от мозолей во время бега. Налил себе еще чашку кофе из принесенного в номер термоса. Он был не слишком горячим. Я оставил чашку на столе, подошел к окну и посмотрел на бассейн. Он был голубым, как небо, полон людей, в основном молодых, они брызгались, плавали, ныряли. Огромная масса плоти загорала в пляжных креслах вокруг бассейна, и на некоторую ее часть было приятно смотреть. Вероятно, мне следовало позвонить Сьюзен. Вчера вечером я не вернулся к ней. Иногда становится трудно все держать в голове. Пам Шепард и Харви, и Роуз, и Джейн, и Кинг Пауэрс, и Хоук, и полиция Нью-Бедфорда, и как сделать так, чтобы все получилось. И похоть. С ней тоже следовало считаться. Из-под зонтика появилась девушка с длинными прямыми светлыми волосами в таком крошечном купальнике, что надевать его просто не имело смысла. Я пристально рассматривал ее, когда в комнату вернулся Мейси.
  — Кинг дал добро.
  — Скажи, ну разве не здорово, — сказал я. — Он не только Кинг, но еще и Принц. Правильно, Мейси?
  — Его нелегко было убедить, Спенс. Ты должен благодарить меня за эту сделку. Когда я сказал, чего ты хочешь, он поначалу предложил просто пристрелить тебя.
  — А ты спас меня. Мейси, дружище, только ты мог это сделать.
  — Ты смеешься, а сам был на волосок от смерти. Молись, чтобы все прошло гладко, иначе Кинг сделает это. Поверь мне, он это сделает, Спенс.
  — Мейси, — сказал я, — если ты еще раз назовешь меня Спенсом, я разобью тебе очки.
  23
  В мотель я вернулся в одиннадцать двадцать. На бюро лежала записка: «Гуляю по берегу. Вернусь к обеду. А может быть, меня не будет всю ночь». Я взглянул на часы. Позвонил в службу телефонисток и передал, чтобы Роуз позвонила мне в мотель. В пять минут первого она это сделала.
  — Вы знаете, где находится продуктовый центр Новой Англии в Челси? — спросил я.
  — Нет.
  — Сейчас объясню, поэтому возьмите карандаш.
  — Уже взяла.
  Я объяснил.
  — Когда приедете, ступайте в ресторан, закажите кофе. Я буду там без четверти шесть.
  — Я хочу, чтобы там была Памела.
  — Зачем?
  — Я больше вам верю, если она рядом.
  — В некотором роде это похоже на использование сестры в своих интересах.
  — Мы используем все, что необходимо. Дело того требует. — Как всегда.
  — Она там будет?
  — Я привезу ее с собой.
  — Мы приедем со своей частью.
  — Потребуется грузовик.
  — Большой?
  — Не очень, что-нибудь типа фургона «Эконолайн».
  — Возьмем напрокат. Поможете нам грузить?
  — Да.
  — Очень хорошо. Тогда увидимся. — Она повесила трубку.
  Я написал записку Сьюзен, сказав, что вернусь, чтобы отвезти ее пообедать, снизу нарисовал двадцать семь крестиков и заменил своей запиской ту, что она написала мне. Потом позвонил в Нью-Бедфорд. Джеки Сильвия сказал мне, что встретит меня с Макдермоттом в здании суда графства Бристол на Каунти-стрит. Они были уже там, когда я приехал. Стояли прислонившись спинами к колонне рядом с подъездом.
  — Пошли, — сказал Сильвия, когда я вылез из машины. — Нужно поговорить с Линаресом.
  Мы вошли в здание суда из красного кирпича, проследовали мимо кабинета секретаря, поднялись по ступеням к кабинету, на котором было написано «Антон Линарес. Помощник окружного прокурора». Когда мы вошли, Линарес встал из-за стола и пожал мне руку. Он был среднего роста и очень подтянутый, с аккуратно подстриженными африканскими волосами, в темном костюме-тройке, белой сорочке с галстуком в красно-черные полосы. Его туфли были похожи на «Гуччи», костюм — на «Пьер Карден», а сам он — на будущего окружного прокурора. Рукопожатие было крепким, от него пахло лосьоном после бритья. Готов был поспорить, что «Каноэ».
  — Садитесь, Спенсер, рад вас видеть. Джеки и Рич ввели меня в курс дела. Не вижу никаких проблем. Когда все намечено?
  — Послезавтра, в шесть часов утра, торговые склады в Челси.
  — Это графство Саффолк или Мидлсекс?
  — Саффолк, — сказал я.
  — Уверены?
  — Раньше работал у окружного прокурора графства Саффолк. Эверетт находится в Мидлсексе, а Челси — в Саффолке.
  — О'кей. Потребуется некоторое сотрудничество с Саффолком. — Он взглянул на часы. Они были большими, с зеленым светящимся циферблатом, на котором загоралось время, если нажать кнопку. — Никаких проблем, — сказал он. — Свяжусь по телефону с Джимом Кленси. Он поможет.
  Он откинулся в крутящемся кресле и задрал ногу на слегка выдвинутый ящик, потом посмотрел на меня.
  — Какова расстановка? — спросил он.
  Я рассказал.
  — Значит, прибудем туда пораньше, — сказал Сильвия. — А во время передачи... — Он громко хлопнул ладонью о ладонь.
  Линарес кивнул:
  — Правильно. Возьмем их, на какой бы стадии сделки они ни находились. У одних будут украденные деньги, у других — украденное оружие. Я хочу быть там. Хочу участвовать.
  — Мы так и думали, Антон, — сказал Макдермотт.
  Линарес улыбнулся без раздражения.
  — Я сел на это место не для того, чтобы оставаться здесь всю жизнь.
  — Да, — сказал Сильвия. — Давайте все-таки постараемся, чтобы сведения не просочились в прессу.
  Линарес снова улыбнулся.
  — Господа, — он покачал головой с дружеским неодобрением, — как жестоко, господа.
  — Сильвия прав, — сказал я. — Это очень осторожные люди. Кинг Пауэрс — по привычке. Джейн и Роуз — по складу характера. Они будут вести себя непредсказуемо.
  — Достаточно оправданно, — сказал Линарес. — Как поступим с вашими людьми? Ваши пожелания?
  — Я хочу, чтобы их не существовало. Можно ссылаться на них как на двух секретных сотрудников полиции, личности которых должны оставаться неизвестными. Если мое имя станет известно, их личности могут оказаться на поверхности автоматически. Это мои клиенты.
  — Мне нужно знать их имена, — сказал Линарес. — Не для того чтобы преследовать по суду, а чтобы зарыть как можно глубже. Если их возьмут вместе с остальными, я должен знать, кого необходимо отпустить.
  Я сказал ему.
  — Они родственники? — спросил он.
  — Да, муж и жена.
  — И вы все это придумали ради них?
  — Да.
  — Как Саффолк мог вас отпустить?
  — Трудно понять.
  — О'кей. — Линарес снова взглянул на часы. Ему нравилось нажимать кнопку. — Джеки и ты, Рич, приезжайте туда завтра вместе со Спенсером, чтобы обговорить детали. Я позвоню Джиму Кленси, чтобы он ждал вас.
  — Нужно договорится с участком, — сказал Макдермотт.
  — Об этом я позабочусь, — кивнул Линарес. — Позвоню сержанту Крузу, чтобы он выделил вас в мое распоряжение на пару дней. Мы с Мэнни приятели. Он согласится. Свяжитесь с Бобби Сантосом, он поедет с вами завтра, чтобы потом рассказать мне об условиях ареста. — Он потянулся, нажал кнопку внутренней связи на телефоне и сказал: — Пегги, дозвонись до Джимми Кленси из прокуратуры Саффолка. — Закрыв ладонью микрофон, он сказал мне: — Рад был с вами познакомится, Спенсер. Очень хорошая работа. — Потом Сильвия и Макдермотту: — Вы тоже неплохо потрудились, ребята. — Он убрал ладонь и сказал в трубку: — Джимми, Антон Линарес. Есть для тебя живое дело.
  Мы встали и вышли.
  — Кто такой Сантос? — спросил я Сильвия.
  — Из полиции штата, работает на прокурора. Нормальный парень. Хочет стать уполномоченным по общественной безопасности, но, какого дьявола, стремление никому не мешало. Правда, Рич?
  — Не знаю, — сказал Макдермотт. — Сам я ни к чему не стремлюсь. Поедешь завтра с нами, Спенсер, или там встретимся?
  — Там встретимся. В кабинете Кленси. Около десяти.
  — Тогда и увидимся, — сказал Сильвия.
  Мы подошли к моей машине. Из-под дворника торчала квитанция на штраф. Я вытащил ее и засунул в нагрудный карман темно-бордового пиджака Сильвия:
  — Докажите, каким влиянием вы здесь обладаете. Распорядитесь этим.
  Я сел в машину. Когда отъезжал, заметил, как Сильвия достал из кармана квитанцию и разорвал надвое. Когда я заворачивал с Каунти-стрит, он отдавал половину Макдермотту.
  Я вновь углубился в лабиринт улиц, пытаясь попасть к мосту Фэрхейвн. Все закончилось тем, что я оказался у Акашнет-стрит, идущей параллельно реке. Рядом с бюро по трудоустройству была стоянка, и я заехал на нее, чтобы развернуться. Возле бюро стояла длинная очередь, и мужчина с тележкой и полосатым зонтиком торговал горячими сосисками, прохладительными напитками, кукурузой и орешками. Весело.
  Со второй попытки я попал на мост и поехал назад по Кейпу. Солнце теперь светило сзади, а впереди, вероятно, меня ждали плавание, теннис и ужин. Надеюсь, Сьюзен еще не поела. В мотель я приехал в пять двадцать. На стоянке заметил машину Сьюзен. Сама она находилась в номере, когда я открыл дверь. Сидела перед зеркалом с бумажной салфеткой в руке, волосы в бигуди, лицо — в креме, одета в цветастый халат и тапочки.
  — А-р-р-р-р, — зарычал я.
  — Предполагалось, что ты к этому времени не вернешься, — сказала она, стирая часть крема салфеткой.
  — Дама, хватит пороть ерунду, куда вы подевали Сьюзен Силверман?
  — Пора тебе узнать, милый, как я выгляжу в реальности.
  — Господи.
  — Означает ли это, что между нами все кончено?
  — Нет, но скажи поскорее, через какое время появится поддельная Сьюзен?
  — Через двадцать минут. Я заказала столик на семь в «Кунамессет Инн».
  — Как насчет того, чтобы поплавать, а потом поиграть в теннис или наоборот?
  — Нет, я только что вымыла волосы, не хочу, чтобы они стали мокрыми и потными. Или наоборот. Почему бы тебе одному не поплавать, пока я не спрячу настоящую себя. Потом можем выпить и неторопливо отправиться в отель, и ты сможешь объяснить, где же, черт возьми, ты был, что делал, с кем или кому и все такое прочее.
  Я поплавал с полчаса. Бассейн был всего пятьдесят футов в длину, приходилось часто разворачиваться, но все равно это послужило неплохой разминкой, и в номер я вернулся с бурлящей в жилах кровью. Сьюзен ничего не сделала, чтобы замедлить свой ток. Волосы ее были расчесаны, халат и крем исчезли. Она была в платье без рукавов цвета яичной скорлупы, при нефритовых серьгах. Когда я вошел, она подкрашивала губы, наклонившись поближе к зеркалу, чтобы все получалось как надо.
  Я принял душ, побрился, почистил зубы пастой с фтором, которая по вкусу напоминала рождественскую конфету. Надел темно-синий летний костюм с бронзовыми пуговицами на пиджаке и жилете, бледно-голубую сорочку, белый галстук с синими и золотыми полосами. Темные носки, черные мокасины с кисточками. Повесил пистолет под пиджак. Нужно наконец приобрести более изысканное оружие. С перламутровой рукояткой, в патентованной кожаной кобуре.
  — Держись ко мне поближе, — сказал я Сьюзен, когда мы шли к машине. — Женский клуб Хайанниса может попытаться похитить меня, чтобы использовать в качестве сексуального идола.
  Сьюзен взяла меня под руку.
  — Лучше смерть, чем позор.
  В машине Сьюзен повязала волосы платком, и я медленно поехал с опущенным верхом к мотелю. Мы выпили в баре по «маргарите», потом сели за столик у окна, через которое было видно озеро.
  Выпили еще по «маргарите» и изучили меню.
  — Никакого пива? — спросила Сьюзен.
  — Не подходит по настроению. Быть может, выпью немного за обедом.
  Я заказал сырых устриц и термидор из омара. Сьюзен выбрала устриц и запеченного фаршированного омара.
  — Все расставляется по местам, Сьюзен, — сказал я. — Кажется, у меня все получится.
  — Надеюсь, ты видел Нам Шепард?
  — Вчера вечером.
  — О?
  — Да, я ночевал в своей квартире.
  — О? Ну и как она?
  — С тобой сравниться не может.
  — Я не это имела в виду. Как ее состояние?
  — О'кей. Думаю, тебе нужно с ней поговорить. У нее в голове все перепутано. Кажется, необходимо лечение.
  — Почему? Ты пытался ее соблазнить, а она тебя отвергла?
  — Поговори с ней. Думаю, ты можешь послать ее к хорошему специалисту. Они с мужем никак не могут договориться, какой она должна быть, и большую часть вины за это она берет на себя.
  Сьюзен кивнула.
  — Конечно, я с ней поговорю. Когда?
  — Когда все закончится. Вероятно, послезавтра.
  — Буду рада.
  — Я не пытался ее соблазнить.
  — А я и не спрашивала.
  — Хотя все выглядело достаточно смешно. Я имею в виду, что мы много об этом говорили. Ее нельзя считать дурочкой, просто она запуталась, ведет себя недостаточно по-взрослому, трудно определить точно. Верит в некоторые губительные вещи. Как там у Фроста? «Он не сможет нарушить заветы отца»?
  — "Треснувшая стена", — сказала Сьюзен.
  — Да, очень на нее похоже, как будто она никогда не могла нарушить заветы матери или отца, даже когда они явно не срабатывали. Она просто нашла кого-то с другим набором заветов, которые тоже не могла нарушить.
  — Роуз и Джейн? — спросила Сьюзен.
  — У тебя чудесная память, — сказал я. — Помогает смириться с твоей настоящей внешностью.
  — Таких женщин — масса. Я встречалась с ними в школе, на вечеринках. Жены преподавателей и директоров. Большинство таких женщин приходит со своими дочерьми, из которых вырастут такие же женщины.
  — Фрост писал о мужчине, — сказал я.
  Официантка подала устрицы.
  — Это относится не только к женщинам?
  — Да, мадам. Старина Харв так же плох, он так же не может нарушить заветы своего отца, так же слеп, как и Пам.
  — Он тоже нуждается в лечении?
  Устрицы были превосходными. Свежими, молоденькими.
  — Да, мне кажется. Но еще мне кажется, что она более яркая личность, более сильная. У него не хватает мужества на лечение, а может, и мозгов. Я видел его в постоянном напряжении. Не исключено, он лучше, чем выглядит. Он любит ее, любит со всеми ее недостатками.
  — Быть может, это один из заветов отца, который он не в силах нарушить?
  — Быть может, все в нашей жизни — чей-нибудь завет, ничего, кроме заветов. А любить кого-либо, невзирая на недостатки, — не самый плохой из них.
  — Сладкоречивый ты мой, — сказала Сьюзен, — как изысканно ты мне все объяснил. А сам ты любишь кого-нибудь, невзирая на недостатки?
  — Ты все правильно поняла, милая.
  — Снова пытаешься изобразить Богарта[10]?
  — Да, оттачивал мастерство в зеркале заднего вида, когда мотался между Бостоном и Нью-Бедфордом.
  Устрицы исчезли, появились омары. Пока мы занимались ими, я рассказал Сьюзен обо всем, что должно произойти послезавтра. Очень немногие могут сравниться с Сьюзен Силверман в технике поедания омара. Она не оставляла ни единой ножки с целым панцирем, ни единой впадинки с прилепившимся мясом. И в то же время она умудрялась не испачкаться и не выглядеть дикаркой.
  Я мог только пораниться, если заказывал запеченного омара. Поэтому я старался заказывать термидор, или салат, или тушеное мясо, или еще что-то там, что уже освободили от панциря.
  Когда я закончил говорить, Сьюзен сказала:
  — Трудно все это держать в голове? Многое непредсказуемо. Многое не решено и останется таковым, если нарушится намеченный порядок.
  — Да, все это нервирует.
  — Ты таким не выглядишь.
  — Привык. У меня неплохо получается такая работа. Должно выйти и на этот раз.
  — А если нет?
  — Тогда еще больше запутается, и я вынужден буду придумать что-то другое. Но я сделал все, что мог. Стараюсь не беспокоиться о том, что от меня не зависит.
  — Предполагаешь, если все сломается, тебе удастся восстановить?
  — Вероятно так. Или почти так. Я всегда был способен сделать то, что от меня требовалось.
  На десерт мы заказали вкусный пирог с черникой и вернулись в бар попить ирландского кофе. На обратном пути в мотель Сьюзен откинула голову на сиденье, но платок не повязала и позволила ветру трепать волосы.
  — Хочешь посмотреть на океан? — спросил я.
  — Да.
  Я поехал по Си-стрит к берегу и припарковался на стоянке. Было уже поздно, на берегу никого. Сьюзен оставила туфли в машине, и мы пошли по песку в сочной темноте, а океан мягко шумел, накатываясь на берег слева от нас. Я взял ее за руку, мы молчали. Где-то справа, в глубине, играл старый альбом Томми Дорси, а вокальная группа исполняла «Время от времени». Звук в неподвижности позднего вечера скользил над водой. Странный, несколько старомодный, но знакомый.
  — Хочешь искупаться? — спросил я.
  Мы сбросили одежду в одну кучу прямо на песок, забрели в черное зеркало воды и проплыли рядом и вдоль берега примерно с четверть мили. Сьюзен была сильной пловчихой, и мне не приходилось снижать темп, чтобы она не отставала. Я наблюдал за движениями ее белых плеч и рук, как они почти беззвучно резали воду. Все еще слышалась музыка. Певец, мальчишка, пел «К востоку от солнца, к западу от луны», а мужская вокальная группа подпевала. Сьюзен, плывшая впереди, вдруг остановилась и встала по грудь в воде. Я обнял ее скользкое тело. Она глубоко дышала, но не запыхалась, я чувствовал, как сильно колотится ее сердце совсем у моей груди. Она поцеловала меня, и соленый вкус океана смешался со сладким вкусом ее помады. Она откинула голову — мокрые волосы прилипли к ее лицу — и посмотрела мне в глаза. Капли морской воды блестели на ее коже. Зубы блестели очень близко, когда она улыбалась.
  — В воде? — спросила она.
  — В воде я еще не пробовал, — ответил я неожиданно охрипшим голосом.
  — Я утону, — сказала она, повернулась и нырнула в сторону берега.
  Я бросился за ней, догнал в полосе прибоя, мы легли на песок и занялись любовью, а Фрэнк Синатра и «Пайд Пайперс» пели «Случается и такое», а волны набегали на наши ноги. К тому времени как мы закончили, полуночный любитель музыки поставил альбом Арти Шоу, и мы стали слушать «Танцы в темноте». Немного полежали неподвижно, позволяя волнам ласково омывать наши тела. Начинался прилив. Накатилась волна покрупнее, и на мгновение мы оказались под водой. Мы вскочили, отплевываясь, посмотрели друг на друга и рассмеялись.
  — Деборра Керр[11], — сказал я.
  — Берт Ланкастер[12], — подхватила она.
  — Отныне и вовек.
  — По крайней мере, как можно дольше.
  Мы прижались друг к другу на мокром песке и лежали, омываемые морем, пока наши зубы не застучали от холода.
  24
  Мы оделись, вернулись в мотель, вместе приняли очень горячий душ, заказали бутылку бургундского в номер, легли в постель, а затем потягивали вино и смотрели поздний фильм «Форт Апачи», один из моих любимых. Потом уснули.
  Утром мы заказали завтрак в номер, а когда я в восемь тридцать выехал в Бостон, Сыо-зен еще лежала в постели, пила кофе и смотрела программу «Сегодня».
  Суд графства Саффолк на Пембертон-сквер располагался в огромном сером здании, его трудно было заметить на восточном склоне Бикон-Хилла, потому что постройки нового Правительственного центра заслоняли его от Боудоин-сквер и Сколлей-сквер. Я припарковал машину на Боудоин-сквер, напротив административного здания Солтон-стейт, и поднялся по склону к зданию суда.
  Усы Джима Кленси — как у Эррола Флинна[13] — смешно смотрелись на его круглом и блестящем лице, а волосы поспешно отступили ото лба к затылку. Сильвия и Макдермотт уже были здесь, а вместе с ними два парня, один из которых ужасно напоминал Рикардо Монтаблана[14], а второй — федерального агента. Макдермотт их представил. Рикардо оказался Бобби Сантосом, который в свое время мог стать уполномоченным по общественной безопасности. Федеральный агент — человеком из министерства финансов по имени Клаус.
  — Людей из Челси встретим на месте, — сказал Макдермотт. — Мы уже ввели Бобби в курс дела, а сейчас собирались все рассказать этим господам.
  Сегодня Макдермотт был в зеленой футболке с карманом на левой стороне груди и в серых вельветовых брюках и сандалиях. Его пистолет был засунут под футболкой за ремень, как раз над пряжкой, и выпирал как протез. Клаус, в костюме «Палм-Бич», широкой шелковистой рубашке и галстуке в горошек, посмотрел на него как на микроба. Потом поинтересовался у Сильвии:
  — Какова роль Спенсера?
  — Почему бы вам не спросить об этом у него самого?
  — А я спрашиваю у вас.
  Сильвия взглянул на Макдермотта и поднял брови. Макдермотт сказал:
  — Боже праведный.
  — Я когда-нибудь объяснял тебе, — спросил Сильвия у Макдермотта, — почему педерасты носят бабочки?
  — Я тот человек, — объяснил я Клаусу, — который все устроил. Я тот человек, который знает людей и который будет наблюдать за ходом сделки. Можно назвать меня ключевой фигурой.
  — Давай, Макдермотт, — сказал Кленси. — Расскажи нам обо всем. Нужно все расставить по местам.
  Макдермотт прикурил сигарету жалкого вида, которую достал из пачки, лежащей в нагрудном кармане футболки.
  — Ну, мы с Джеки в один из дней сидели в участке, думали о преступлениях и всем таком прочем, день был достаточно нудным, но потом приперлась вот эта ключевая фигура.
  — Ну быстрее, ради Бога, — поторопил Клаус.
  — Рич, — сказал Сантос.
  — Да, да, о'кей, Бобби. Просто не хотел говорить быстро, чтобы этот федерал все понял.
  — Рассказывай все, Рич, — сказал Сантос.
  Он подчинился. По плану требовалось два грузовика — продовольственных фургона, на которых примерно в пять тридцать на место прибудут Сильвия, Макдермотт, Сантос, Линарес, Клаус, несколько полицейских Челси и пара полицейских штата из службы Кленси. Они припаркуют грузовики у загрузочных окон по обе стороны от ресторана и будут ждать развития событий. В нужный момент я подам сигнал, сунув обе руки в карманы брюк.
  — И мы с Джеки, а также Джон Эдгар Гувер[15], — сказал Макдермотт, — набросимся на них, как саранча.
  Кленси открыл лежавшую на столе папку и раздал глянцевые фотографии Кинга Пауэрса шесть на десять дюймов.
  — Это Пауэрс, — сказал Кленси. — У нас заведено на него досье.
  — Двух женщин, — вставил я, — мне, видимо, придется описывать.
  Я так и поступил. Клаус конспектировал. Сильвия чистил ногти маленьким лезвием перочинного ножа. Остальные сидели и смотрели на меня. Когда я закончил, Клаус сказал:
  — Хорошее описание. Спенсер.
  Макдермотт и Сильвия переглянулись. Будет лучше, если завтра они окажутся в одном грузовике, а Клаус — в другом.
  — О'кей, — сказал Кленси. — Вопросы есть?
  — Ордера на арест? — спросил Сантос.
  — В данный момент в работе, к завтрашнему дню будут готовы.
  — Как насчет признания? — спросил Сантос.
  — Какого признания? — удивился Сильвия. — Нам сообщил осведомитель, что намечается незаконная сделка с оружием. Мы устроили засаду, нам повезло.
  Кленси кивнул.
  — Все должно быть чисто. Мы договариваемся только о слежке. Никакого отношения не имеем к хитрости Спенсера.
  — Там будет мой человек, — сказал я, — Пам Шепард. Вероятно, вам придется задержать ее. Если так, держите ее отдельно от других и передайте мне сразу же, как других увезут.
  — Ты с кем говоришь. Спенсер? — воскликнул Клаус. — Черт возьми, можно подумать, что ты руководишь операцией!
  — Операция, Джеки, — сказал Макдермотт. — Вот в чем нам, оказывается, предстоит принять участие.
  — Мы обо всем договорились, Клайд, — сказал Кленси. — Мы меняем женщину и ее мужа на Пауэрса и террористок.
  — Клайд? — спросил Сильвия у Макдермотта.
  — Клайд Клаус? — Лицо Макдермотта расплылось от удовольствия.
  Клаус слегка покраснел.
  — Клайд Клаус, — в унисон произнесли Сильвия и Макдермотт, их голоса едва не срывались на хихиканье.
  — Хватит пороть чушь, вы, клоуны, — сказал Сантос, — предстоит серьезная работа. Круз передал вас в мое распоряжение, ясно? Слушайте, что я вам говорю.
  Сильвия и Макдермотт напустили на себя серьезный вид, хотя сдерживаемый смех периодически «прорывался».
  — Еще что-нибудь? — спросил Кленси. Он сделал движение головой, охватив всех взглядом. — О'кей, поехали посмотрим на место.
  — Эту часть я пропущу, пожалуй, — сказал я. — Посмотрю позже. Если кто-то из плохих людей установит за местом то, что Клаус называет наблюдением, я буду бледно выглядеть в компании странных, внешне официальных мужчин.
  — А если они увидят тебя одного, — подхватил Сантос, — то решат, что ты просто проявляешь осторожность, как и они. Да, хорошая мысль.
  — Знаешь место? — спросил Кленси.
  — Да.
  — О'кей. Люди из Челси будут находиться под командованием лейтенанта по имени Каплан, если тебе захочется проверить там что-нибудь.
  Я кивнул.
  — Спасибо, Кленси, приятно было с вами познакомится, господа. До завтра. — Я вышел из кабинета Кленси. Не закрыв плотно за собой дверь, сунул в кабинет правую руку с оттопыренным большим пальцем. — Удачной охоты, Клайд.
  Я ушел. За спиной услышал, как уже открыто захихикали Сильвия и Макдермотт.
  Когда я закрывал двери, Клаус сказал:
  — Послушайте!..
  На улице я купил два хот-дога и бутылку крем-соды у уличного торговца и принялся жевать, расположившись у фонтана на Сити-Холл-Плаза. Многие женщины, работавшие в Правительственном центре, обедали здесь же, на площади, и я стал рассматривать их на предмет выяснения общей привлекательности. Я осмотрел уже шестнадцать, когда есть стало нечего, и тогда я отправился работать. Обычно за это же время мне удавалось изучить человек двадцать пять, но на этот раз возникли затруднения с седьмой женщиной, и я потратил массу времени, пытаясь их преодолеть.
  Челси был захудалым городишком, любимым жителями противоположного от Бостона берега реки Мистик. Здесь обитали торговцы рухлядью и тряпьем, располагались несколько контор по оптовой продаже автомобильных покрышек, красовался огромный, заросший сорняками пустырь, — после пожара, поглотившего половину города и оставившего, вероятно, крупнейшую в мире незастроенную площадку. На северо-западной окраине города, там, где Челси граничит с Эвереттом, располагался продовольственный центр Новой Англии, один из двух крупных торговых складов Бостона, через которые в город текло продовольствие. Место было непривлекательное, рядом с нефтяным заводом Эверетта, но тут в старом железнодорожном вагоне размещался ресторан. Я остановил машину возле ресторана и вошел внутрь. Меня слегка беспокоил тот факт, что моя машина так хорошо вписывается в окружающую среду.
  Я взял заварное пирожное, чашку черного кофе и все еще раз обдумал, хотя это уже не имело смысла. Я не мог знать, где именно произойдет передача. Ничего полезного внешний осмотр не давал. Нужно было полагаться на быстрое появление полицейских, которое последует, как они сказали, после того, как я засуну в карманы руки.
  В полупустом ресторане было спокойно, и я осторожно оглядывался, чтобы определить, не пасет ли меня кто-нибудь. Или подозрительно выглядит. Никто не протирал пулемет, никто не ковырял в зубах ножом с выкидным лезвием, никто вообще не обращал на меня внимания. Я привык к этому. Иногда люди не обращали на меня внимания несколько дней подряд. Нижняя корочка моего пирожного оказалась сырой. Я расплатился и вышел.
  В Бостон я возвращался через Эверетт и Чарльзтаун. В Чарльзтауне разобрали возвышавшуюся там башню, и Сити-сквер выглядела без нее странно голой и беззащитной. Как человек без привычных очков. Нужно было сохранить ее, разбить там небольшой парк.
  По причинам, которые для меня до сих пор не ясны, движение в середине дня в Бостоне ничуть не отличалось от движения в часы пик, и мне потребовалось почти тридцать пять минут, чтобы доехать до своей квартиры. Пам Шепард, впустившая меня, выглядела аккуратной, но очень взволнованной.
  — Я как раз ем суп, — сказала она. — Хочешь?
  — Я обедал, — ответил я, — но посижу с тобой, выпью кофе, пока ты ешь. Нам придется провести вместе еще одну ночь.
  — И?
  — И потом все, как мне кажется, закончится. Ты сможешь отправиться домой.
  Мы сидели за столиком, она ела свой томатный суп, а я пил свой растворимый кофе.
  — Домой, — сказала она. — Господи, как давно это было.
  — Соскучилась по дому?
  — Да, очень, но... не знаю. Еще не решила по поводу возвращения домой. Что изменилось с того момента, как я ушла?
  — Не знаю. Мне кажется, тебе следует отправиться туда и выяснить это. Вероятно, ничего не изменилось. Но завтра Роуз и Джейн окажутся в тюрьме, а ты не можешь спать здесь вечно. Моя сдержанность имеет пределы.
  Она улыбнулась:
  — Это комплимент.
  — Поговорим об этом завтра. Я не стану пинками прогонять тебя.
  — Что произойдет завтра?
  — Мы около шести часов отправимся в Челси, на рынок, осуществим сделку с оружием, а когда она, так сказать, подойдет к логическому завершению, нагрянет полиция, и у вас с Харви появится еще одна возможность попытаться наладить совместную жизнь.
  — Почему я должна ехать? Я не хочу сказать, что не поеду или не должна ехать, но какая от меня польза?
  — Ты будешь кем-то вроде заложницы... Роуз решила, что, если ты будешь участвовать в сделке, я не стану их обманывать. Она мне не верит, но знает, что я забочусь о тебе.
  — Ты имеешь в виду, что если ее арестуют, то арестуют и меня?
  — Это ее теория. Я сказал ей, что с сестрами так не поступают. Она сказала мне что-то о святом долге.
  — Господи, быть может, ты единственный человек, на которого я могу положиться.
  Я пожал плечами.
  25
  Лил жуткий дождь, и было еще темно, когда я проснулся от боли в шее на диване в своей гостиной. Я выключил звонок и вытащил свое усталое тело из постели. Без пятнадцати пять. Я принял душ и оделся, а потом постучал в дверь спальни. Было пять часов.
  — Я проснулась, — сказала Пам Шепард.
  Она вышла из спальни в моем халате, выглядя соответственно своему возрасту, и направилась в ванную комнату. Я проверил пистолет. Встал около окна и смотрел на Мальборо-стрит, на разбегающиеся по лужам круги от капель дождя. Подумал, что неплохо бы сварить кофе, но решил, что времени уже нет и придется попить его в железнодорожном вагоне. Достал спортивную куртку с надписью «Лоуэлл Чифс» и надел. Попробовал, легко ли будет доставать пистолет в этой куртке: если не застегивать, получается совсем неплохо. В пять двадцать из ванной появилась Пам Шепард, на этот раз причесанная, подкрашенная, но по-прежнему завернутая в мой халат. Она вернулась в спальню и закрыла за собой дверь. Я достал ключи от машины из кармана брюк и положил их в карман куртки. Снова подошел к окну и посмотрел на дождь. Всегда чувствую себя возбужденным во время дождя. Мокрые улицы выглядели более обнадеживающими, чем сухие, город был более тихим. В пять тридцать из спальни вышла Пам Шепард, одетая в желтые слаксы, блузку шоколадного цвета с длинным воротником. Она накинула зеленовато-голубой плащ, широкополую шляпу, гармонировавшую с ним, и сказала:
  — Я готова.
  — Запас одежды на любой случай, — похвалил я. — Наверное, ты даже уговорила Сьюзен купить тебе шляпу «сафари» на тот случай, если тебе придется пристрелить тигра прямо в моей квартире.
  Она улыбнулась, но в улыбке не чувствовалось живости. Она было испугана.
  — Это не сложнее, чем купить молоко, — сказал я. — Там будет больше полицейских, чем фруктовых мух. И я всегда буду рядом.
  Мы спустились на улицу, сели в машину, двигатель завелся и мы поехали.
  — Я знаю, — сказала она. — Знаю, что все будет в порядке. Так много всего случилось, а теперь еще и это. Полиция, гангстеры, раннее утро, дождь — и так многое зависит от этого.
  — Мы с тобой будем в порядке, крошка, — сказал я.
  Я похлопал ее по колену. Так обычно любил делать отец: в этом жесте смешивались любовь и утешение. На Пам Шепард, однако, это не оказало видимого действия. Без двенадцати минут шесть мы въехали на стоянку рядом с рестораном. Наступал день, но он был серым и унылым для этого времени года, и теплый желтый свет, струившийся из окон вагона, выглядел очень приятным. Вблизи расположилось множество грузовиков и легковых машин. Станция начинала свою работу очень рано. По моим предположениям, в двух грузовиках сидели наши люди, но невозможно было определить, в каких именно.
  В ресторане мы забрались в кабинку и заказали два кофе и две английские булочки. Пам свою не съела. Примерно в две минуты седьмого зашел Кинг Пауэрс в пальто военного покроя и простой кепочке для гольфа. С ним был Мейси в плаще, а на улице, возле подъезда, я заметил Хоука в чем-то похожем на белый кожаный плащ с капюшоном.
  — Доброе утро, Кинго, мальчик мой. Не желаешь ли чашечку яванского кофе? Английскую булочку? Мне кажется, моя спутница не собирается ее есть.
  Пауэрс сел и посмотрел на Пам Шепард.
  — Это — покупатель? — спросил он.
  — Одна из них. Остальные с деньгами еще не подошли.
  — Лучше бы поторопились, мать их, — сказал Пауэрс. Мейси сел рядом с ним.
  — Шляпка просто очаровательна, Кинг, — сказал я. — Помню, моя тетушка Берта любила носить такую в дождливые дни. Говорила, что, если намочишь голову, не избежать беды.
  Пауэрс не обратил на меня внимания.
  — Я же сказал, ровно в шесть, мать их, значит, нужно быть в шесть. А не в пять минут седьмого, понимаешь, о чем я?
  В ресторан вошли Роуз и Джейн.
  — Кстати, о совпадениях, Кинг, — заметил я. — Они пришли.
  Я помахал Роуз и Джейн, указал на улицу. Они развернулись и вышли.
  — Присоединимся к ним, — сказал я, — на улице будет меньше людей, которые могут нас подслушать.
  Пауэрс встал, Мейси последовал за ним, мы с Пам Шепард замыкали. Выходя, я тщательно рассмотрел Хоука. На нем был белый кожаный плащ. С капюшоном.
  — Чудесная погодка сегодня, не так ли, босс? — сказал Хоук.
  — Не возражаешь, если я постучу по твоей голове на счастье? — спросил я.
  Я заметил, как задвигались плечи Хоука в беззвучном смехе.
  Он двинулся за мной следом. На стоянке я сказал:
  — Кинг, Мейси, Хоук, Роуз, Джейн, Пам. Теперь все друг друга знают. Займемся делом.
  — Деньги с собой? — спросил Пауэрс.
  Джейн показала ему хозяйственную сумку, которую она держала под черным пластиковым плащом.
  — Мейси, бери их в грузовик и пересчитай.
  — Откуда мы знаем, что он не убежит с ними? — спросила Роуз.
  — Черт возьми, сестричка, что с тобой? — удивился Пауэрс.
  — Мы хотим посмотреть оружие, — сказала Роуз.
  — Оно в кузове грузовика, — пояснил Мейси. — Давайте залезем туда вместе, я буду считать деньги, а вы осматривать оружие. В этом случае мы не потеряемся и будем друг у друга на виду.
  — Хорошо, — сказал Пауэрс. — Приступим. Мне надоел этот сраный дождь. Хоук, поможешь Мейси грузить, когда он сосчитает деньги.
  Пауэрс забрался в кабину грузовика «Райдер Рентал» и закрыл за собой дверь. Роуз, Джейн и Мейси подошли к грузовику сзади. Мейси открыл дверь, и все трое полезли в кузов. Хоук, я и Пам Шепард остались стоять под дождем. Примерно через минуту из грузовика высунулась Роуз.
  — Спенсер, вы не проверите для нас оборудование? — спросила она.
  — Не сходи с места, — сказал я Пам. — Сейчас вернусь.
  Хоук застыл рядом с ней, прислонившись к переднему бамперу грузовика. Я обошел машину и забрался в кузов. Оружие было здесь. Все еще в заводской упаковке. Винтовки М-2. Я проверил две или три.
  — Да, — кивнул я. — Очень хорошие. Теперь можете укладывать стариков взводами.
  Роуз не ответила на мою реплику.
  — Хорошо, Джейн, подгоняй грузовик. Спенсер, вы обещали нам помочь грузить.
  — Да, мадам, — сказал я. — И я, и Хоук.
  Мейси взял хозяйственную сумку с надписью «Файлинс», спрыгнул на землю и подошел к кабине, где сидел Пауэрс. Отдал ему деньги и вернулся к заднему борту машины.
  — Как тебе кажется. Спенсер, можно начинать передачу?
  Мы стояли сбоку, почти за рестораном.
  — Конечно, — ответил я. — Все в порядке. Никого вокруг нет. Никто не обращает на нас никакого внимания. Здесь все загружаются и разгружаются практически круглые сутки.
  Мейси кивнул. Джейн подогнала задом синий фургон «Форд Эконолайн», остановила его у заднего борта грузовика Пауэрса, вышла из кабины и открыла заднюю дверь. Я подошел к кабине грузовика, где стояли Пам и Хоук.
  — Хоук, — тихо сказал я, — полиция сейчас будет здесь. Это — ловушка.
  Мейси, Джейн и Роуз общими усилиями пытались переправить один из ящиков из грузовика в фургон.
  — Хоук! — закричал Мейси. — Ты не хочешь нам помочь?
  Хоук бесшумно скользнул мимо кабины грузовика за ресторан и исчез. Я сунул руки в карманы брюк.
  — Стой рядом, — сказал я Пам Шепард. Из грузовика с надписью «Ролли Продюс» показались Сильвия, Макдермотт и еще два полицейских штата с дробовиками.
  Джейн закричала:
  — Роуз! — и уронила свой край ящика. Покопалась в кармане плаща и достала пистолет.
  Сильвия выбил его стволом дробовика, и она, согнувшись от боли, прижала к груди руку.
  Роуз сказала:
  — Джейн, — и обняла ее.
  Мейси выскользнул из грузовика и наткнулся на ствол штатного револьвера Бобби Сантоса, который Бобби плотно прижал к шее Мейси. Кинг Пауэрс не шевелился. Клаус и трое полицейских из Челси обошли грузовик и распахнули дверцу кабины. Один из полицейских Челси, толстяк с носом пьяницы, протянул руку и вытянул Кинга, схватив его за пальто. Пауэрс ничего не сказал, ничего не сделал, только повернулся и посмотрел на меня.
  — Ку-ку, — сказал я Кингу, — еще увидимся. — Кивнул Джеки Сильвия, взял Пам Шепард за руку и ушел.
  В семь часов мы были уже в закусочной на Тремонт-стрит, ели рубленое мясо, яйца, тосты, плавленый сыр и смотрели на залитый дождем парк на другой стороне улицы.
  — Почему ты предупредил этого чернокожего? — спросила Пам, намазывая тост сыром. Она не стала есть мясо и яйца — она знала, как надо завтракать. Подошла официантка и налила кофе в наши чашки.
  — Не знаю. Давно знаком с ним. Он был боксером в то же время, что и я. Иногда тренировались вместе.
  — Но разве он не один из них? Я имею в виду, разве он не был мышцами этих людей, разве не выколачивал для них деньги?
  — Да.
  — И это не имеет никакого значения? Ты просто отпустил его?
  — Я давно с ним знаком.
  26
  Дождь продолжал лить, когда мы вернулись в мою квартиру, чтобы забрать вещи Пам, он продолжал лить, когда мы в восемь тридцать выехали в Хайаннис. В Бостоне есть станция УКВ, которая передает джаз с шести до одиннадцати утра. Я настроился на нее. Кармен Макрей пела «Скайлайнер». Дождь и не думал стихать и барабанил по стеклу с таким постоянством, будто не хотел прекращаться еще долгое время. Крыша моей машины текла в одном углу, вода капала на заднее сиденье.
  Пам Шепард сидела тихо и смотрела в боковое окно машины. Запись Кармен Макрей сменилась альбомом Ли Вайли в сопровождении кларнета Бобби Хэкетта и фортепиано Джо Башкина. «Милая птица юности». На шоссе № 3 движения практически не было. Людям не слишком хотелось ехать в Бостон в обычный дождливый день посреди недели.
  — Когда я был совсем маленьким, — сказал я, — мне очень нравилось ездить на машине под дождем. Она казалась такой замкнутой, такой моей. — Вот и сейчас мы находились в теплой машине, играла музыка, а весь остальной мир мокнул под дождем и дрожал от холода. — Мне и сейчас это нравится, честно говоря.
  Пам Шепард продолжала смотреть в окно.
  — Все кончилось, как, по-твоему?
  — Что?
  — Все. Ограбление банка, неприятности Харви, необходимость прятаться, всего бояться? Какое ужасное чувство.
  — Не сомневаюсь.
  — Что теперь будет со мной и с Харви?
  — Все зависит от вас, как мне кажется. Думаю, вы сможете теперь распорядиться своей жизнью с большим успехом, чем раньше.
  — Почему?
  — Любовь. В ваших отношениях есть любовь.
  — Чушь, — сказала она.
  — Нет. Конечно, любовь всего не решает, и она не единственное условие, но хорошее основание для всего остального. Если есть любовь, значит, есть с чего начинать.
  — Обыкновенная сентиментальность, — процедила Пам Шепард. — Харви проповедовал мне любовь почти двадцать лет. Это ерунда. Поверь мне. Я знаю.
  — Нет, не знаешь. У тебя был неудачный опыт, поэтому ты решила, что он единственный. Ты так же неправа, как и Харви. Если ничего не получилось, это не значит, что не получится уже никогда. Ты умна, у тебя есть характер. Ты можешь пройти курс лечения. Можешь заставить Харви подлечиться. Возможно, поговорив о своей жизни с кем-нибудь умным, ты все равно решишь оставить Харви. Но сделаешь это по разумным причинам, а не потому, что считаешь себя фригидной. И если ты все-таки решишь его оставить, у тебя будет выбор, кроме провождения ночей с потными пьяницами в дешевых отелях или жизни в феминистской коммуне с двумя безумными бабами.
  — Это так безобразно?
  — Конечно безобразно. Ты никому и ничего не докажешь тем, что с кем-то переспала. Ты спишь с незнакомыми людьми, потому что тебе нравится трахаться, или нравятся эти люди, или то и другое. Предпочтительнее — то и другое. Некоторые даже называют это «заниматься любовью».
  — Я знаю, — сказала она, — знаю.
  — А те две тупицы, с которыми ты связалась, они — теоретики. Ничего не понимают в жизни. Не чувствуют биения сердца, болей в животе, мокрых ног. Они имеют отношение к фаллической власти, стремятся к превосходству и убивают стариков в процессе этого стремления.
  Она отвернулась от окна и посмотрела на меня:
  — Почему так гневно?
  — Не знаю точно. Торо сказал что-то об определении ценности вещей тем, какую часть жизни он вынужден был потратить, чтобы приобрести их. Вы с Харви пока живете даром. Бережливость, я думаю. Все происходящее оскорбляет мое чувство бережливости.
  Она немного посмеялась, покачала головой:
  — Господи, как ты мне нравишься. Как сильно ты мне нравишься.
  — Ты слишком мало меня знаешь, — сказал я.
  Она снова уставилась в окно и промолчала всю оставшуюся дорогу. Я не сумел изложить все это нужными словами. Наверное, Сьюз сможет. А если нет — никто не сможет.
  Мы приехали в мотель чуть позже десяти и нашли Сьюзен в кофейной, где она пила кофе и читала «Нью-Йорк таймс».
  — Все нормально? — спросила она.
  — Да, как и должно быть.
  — Он предупредил одного из них, — сказала Пам Шепард. — И тому удалось скрыться.
  Сьюзен вопросительно посмотрела на меня:
  — Хоук?
  — Вы в этом что-нибудь понимаете? — спросила Пам Шепард.
  — Возможно.
  — Я не понимаю.
  — И я готова поспорить, что он не представил вам соответствующих объяснений, верно? — спросила Сьюзен.
  — Едва ли.
  — А в основном все прошло удачно? — спросила Сьюзен.
  Я кивнул.
  — Вы возвращаетесь домой, Пам?
  — Вероятно, да. Еще не задумывалась об этом по-настоящему. Но вот я здесь, всего в полумиле от дома. Вероятно, я возвращаюсь.
  — Хорошо.
  — Я позвоню Харву, — сказал я. — Быть может, предложу ему присоединиться к нам, чтобы мы могли все обговорить, а потом Сьюз побеседует с вами немного.
  — Да, — сказала она. — Я очень боюсь встречи с ним. Хочу увидеть его вместе с вами и без детей.
  Я вернулся в номер, позвонил Шепарду и рассказал ему обо всем, что произошло. Через десять минут он появился. Я встретил его в фойе.
  — Пауэрс в тюрьме? — спросил он.
  — Думаю, еще нет, — ответил я, взглянув на часы. — К настоящему моменту они завели на него дело, его адвокат договаривается о залоге, Кинг сидит в приемной и ждет того момента, когда сможет отправиться домой.
  — Боже праведный, — произнес Шепард. — Ты хочешь сказать, что он окажется на свободе, зная, кто подставил его?
  — Иногда жизнь бывает такой сложной, — сказал я.
  — Но, Бога ради, разве он не станет разыскивать нас? Ты не говорил мне, что его отпустят под залог. Он будет нас преследовать. Узнает, что мы его обманули, и придет.
  — Если бы я сказал тебе, ты не согласился бы. За тобой он не придет.
  — Они что, с ума спятили, отпускать такого человека под залог? У тебя нет никакого права так распоряжаться моей жизнью.
  — Он не станет преследовать тебя, Шепард. Тебя в кофейной ждет жена.
  — Господи, как она?
  — В порядке.
  — Нет, я имею в виду ее психическое состояние? Что она говорила обо мне? Сказала, что вернется домой?
  — Она сидит в кофейной с моей подругой Сьюзен Силверман. Она захотела увидеть тебя и пожелала, чтобы мы присутствовали при этом, а как ей следует поступить, решите вы сами. На данный момент, как мне кажется, она планирует остаться дома. Так что не испорти все.
  Шепард глубоко вздохнул и выпустил воздух через нос. Мы вошли в кофейную. Сьюзен и Пам Шепард сидели друг против друга в кабинке. Шепард стоял и смотрел на Пам. Она посмотрела на него и сказала:
  — Привет, Харв.
  — Привет, Пам.
  — Садись, Харв. — Он сел рядом с ней. — Как ты поживал? Все хорошо?
  Он кивнул. Смотрел на свои руки, крепко сжатые, лежащие на столе.
  — Дети в порядке?
  Он снова кивнул. Протянул к ней правую руку и положил ладонь, растопырив пальцы, на ее спину между лопатками. Его глаза были мокрыми, голос глухим.
  — Ты вернешься?
  Она кивнула:
  — На время. — Ее голос тоже стал напряженным.
  — Навсегда, — сказал он.
  — На время, по крайней мере.
  Его ладонь медленно двигалась по кругу между ее лопатками. Лицо стало мокрым.
  — Что бы ты ни пожелала, — сказал он сдавленным голосом, — что бы ты ни пожелала, я все для тебя сделаю, мы можем все начать сначала, и через год я снова буду наверху ради тебя. Все, все, что хочешь.
  — Я не хочу, чтобы ты был наверху, Харв. — (Я чувствовал себя соглядатаем.) — Все не так просто, все иначе. Они считают, что мы должны обратиться за психиатрической помощью. — Она кивнула на меня и Сьюз.
  — Что они могут знать о нас, обо всем?
  — Я не останусь, если мы не обратимся за помощью, Харви. Мы не просто несчастливы, мы — больны. Нам нужно лечиться.
  — К кому мы пойдем? Я никого не знаю.
  — Сьюзен нам скажет, — сказала Пам. — Она разбирается в подобных вещах.
  — Если это поможет мне вернуть тебя, я готов. — Его голос стал спокойнее, но слезы по-прежнему текли. Он продолжал поглаживать ее по спине. — Все, что хочешь.
  Я встал.
  — Ребята, у вас все должно получиться. А пока я сделаю один звонок.
  Они не обратили на меня особого внимания, и я почувствовал себя таким же полезным, как водопроводный кран на часах. Из номера позвонил Кленси в прокуратуру графства Саффолк.
  — Спенсер, — сказал я. — Пауэрса уже выпустили из каталажки?
  — Сейчас проверю.
  Примерно три минуты я слушал невнятные звуки, доносившиеся из трубки. Потом снова раздался голос Кленси:
  — Да.
  — Чудесно.
  — Ты же знал, что он не будет сидеть. Понимаешь, как бывает.
  — Да, спасибо. — Я повесил трубку.
  В кофейной Пам говорила:
  — Это очень тяжело. Очень тяжело жить в центре внимания других людей.
  Официантка принесла мне еще чашку кофе.
  — Что же нужно было делать? — говорил Харв. — Не любить тебя, сказать детям, чтобы перестали любить тебя, что ты не можешь этого вынести? Так я должен сделать?
  Пам Шепард покачала головой:
  — Просто... нет, конечно, я хотела быть любимой, но быть единственной, которую любишь ты, которую любят дети, быть центром всего, чувствовать все это... не знаю... ответственность, вероятно. Мне хотелось закричать и убежать.
  — Господи, — Харв покачал головой, — мне бы твои проблемы, чтобы кто-нибудь слишком любил меня. Я бы тут же поменялся с тобой местами.
  — Вряд ли.
  — Да, но я не стал бы поступать так же, как ты. Я даже не знаю, где ты была. Ты знаешь, где был я.
  — И чем занимался. Ты — полный идиот.
  Харв взглянул на меня:
  — Спенсер, сволочь, ты сказал ей.
  — Был вынужден.
  — Я делал это ради тебя и ради детей. Хорошим я был бы мужчиной, если бы позволил своему бизнесу утонуть в канализации, чтобы и тебе, и детям досталось только по куску дерьма.
  — Видишь, — сказала Пам, — всегда ради меня. Всегда ответственность лежит на мне. Ты все делаешь только ради меня.
  — Ерунда. Я делаю то, что положено мужчине. Нет ничего особенного в мужчине, который заботится о семье. Я посвящаю семье всю свою жизнь. Это не отклонение. Это правильное поведение.
  — Подавление собственного "я" — уже отклонение, — сказала Сьюзен.
  — А именно? — прежде сдавленный голос Шепарда вдруг зазвенел. Он говорил слишком громко.
  — Харв, — сказал я, — не кричи на Сьюз.
  — Я не кричу. Господи, Спенсер, она пытается убедить меня, что самопожертвование и жизнь ради семьи могут быть признаками болезни.
  — Нет, она не говорит этого, Харв. Она просит тебя задуматься, почему ты ничего не можешь совершить для себя, в собственных интересах. Почему ты все принимаешь только на условиях самопожертвования.
  — Я... я не принимаю... я могу делать все, что хочу... для себя самого.
  — Например?
  — Ну, черт, я... Мне нужны деньги, хорошие вещи для семьи... и... черт! Ты вообще на чьей стороне?
  Пам Шепард закрыла лицо ладонями.
  — О Господи, — простонала она. — О Господи, за что мне все это?
  27
  Спустя некоторое время Шепарды отправились домой, беспокойные, неуверенные, но в одной машине, взяв с нас обещание, что мы со Сьюзен вечером пообедаем у них. Дождь прекратился, показалось солнце. Мы со Сьюзен отправились на пляж рядом с Си-стрит, плавали и лежали на песке. Я слушал репортаж о встрече «Сокс» и «Индиане» по маленькому красному портативному «Панасонику», который подарила мне на день рождения Сьюзен. Сьюзен читала Эриксона, с Нантекет-саунд дул легонький ласковый ветерок. Интересно, когда объявится Пауэрс? С этим ничего не поделать. Когда объявится, тогда и объявится. Подготовиться к этому невозможно.
  — "Сокс" проиграл Кливленду, — раздался голос диск-жокея, и полилась мелодия «Лети, малиновка, лети».
  Я выключил приемник.
  — У них получится, как ты думаешь? — спросил я.
  Она пожала плечами:
  — Он выглядит не очень обнадеживающе, да?
  — Да, но он любит ее.
  — Я знаю. — Она замолчала. — А у нас получится?
  — Да. У нас уже получилось.
  — Уже?
  — Да.
  — Это означает, что восстанавливается статус-кво?
  — Нет.
  — Что же это означает?
  — Означает, что я сделаю тебе предложение выйти за меня замуж.
  Сьюзен закрыла книгу. Долго смотрела на меня, не говоря ни слова. Потом улыбнулась:
  — На самом деле?
  — Да.
  — Из-за происшедшего?
  — Думаю, да. Ты согласишься выйти за меня?
  Она снова замолчала. Вода в проливе была спокойной. Спокойные волны, зеленые и полновесные, бесшумно накатывались на нас, ласково разбивались о берег.
  — Не знаю, — сказала Сьюзен.
  — У меня сложилось другое впечатление.
  — У меня тоже.
  — У меня сложилось впечатление, что ты хочешь выйти за меня замуж и сердишься, что я еще не сделал тебе предложения.
  — Неуслышанные песни всегда кажутся более сладкими?
  — Нет, не это.
  — Доступность не сделала тебя менее заслуживающим любви. Это... Я не знаю. Не правда ли, удивительно? Мне кажется, я хотела, скорее, удостовериться в твоих чувствах, доказательством которых было бы твое предложение, а не совершить этот акт на самом деле.
  — Совершение акта не явилось бы для нас чем-то новым.
  — Ты понимаешь, что я имею в виду.
  — Да, понимаю. Что собираешься предпринять по поводу своего решения? Выйдешь за меня замуж?
  — Не знаю. Ты, конечно, можешь пригрозить оставить меня, а я не хочу тебя терять.
  — Ты не потеряешь меня.
  — Да, мне тоже так кажется. Это одна из приятных черт твоего характера. В некотором роде я обладаю свободой проявлять нерешительность. Мне ничего не угрожает, и я свободна сомневаться, если ты понимаешь, что я имею в виду.
  — Тебе не удастся поколебать мою уверенность.
  — Я и не хочу этого.
  — Здесь не идет речи о «свободна ты» и «свободен я». Мы вместе. И никаких вопросов, как любили мы говорить еще в школе.
  — Как это похоже на тебя. — Сьюзен улыбнулась. — Но я не хочу бросать тебя и начинать жить с другим мужчиной. Я испытываю колебания не потому, что хочу поэкспериментировать. Я уже занималась этим. Знаю об этом все, что необходимо знать. Мы оба знаем. Я отдаю себе отчет, что будет достаточно сложно делить себя между тобой и кем-нибудь еще в баре для одиноких сердец.
  — Это точно.
  — Но нужно еще кое-что обдумать.
  — А именно?
  — Где мы будем жить?
  Я по-прежнему лежал на спине, она полусидела, опершись на левый локоть, ее темные волосы упали на лицо. Внутренняя энергия, исходящая из нее, почти ощущалась физически.
  — Ага, — сказал я.
  Она наклонилась и поцеловала меня в губы.
  — Еще одна твоя очаровательная черта. Ты так быстро все понимаешь.
  — Тебе не потребуется бросать свою работу, свой дом.
  — Или город, в котором я живу почти двадцать лет, в котором у меня друзья, свой жизненный уклад, к которому я отношусь достаточно трепетно.
  — Я не смогу там жить, Сьюз.
  — Конечно не сможешь. Посмотри на себя, Ты бескомпромиссный человек. Взрослый, великий, всех защищающий папаша. И в то же время ты самый большой ребенок, которого мне доводилось встречать. Тебе будет нечего делать в пригороде, в отдельном доме, вокруг которого надо подстригать лужайку. Ты не сможешь иногда ходить в клуб поплавать. Ты ведь уже задушил одного человека, да?
  — Да, его звали Фил. Фамилию так и не узнал, просто Фил. Мне это совсем не понравилось.
  — Правильно, но тебе нравится работа, в процессе которой может возникнуть подобная ситуация.
  — Не совсем уверен, что это ребячество.
  — В лучшем смысле этого слова. Во всем происходящем для тебя есть элемент игры, тревога о способе, а не о результате. Иногда очень близко подходящая к тревоге о благородстве.
  — Слишком часто речь идет о жизни и смерти, милая.
  — Конечно, но из-за этого игра становится более значимой. Мои соседи по Смитфилду более серьезные люди. Они имеют дело с успехом или поражением. Большинство из них не находит в этом никакого веселья.
  — Ты много обо мне думала.
  — Можешь не сомневаться. Ты не сможешь отказаться от своей работы, я не смогу прекратить свою. Я не хочу переезжать в Бостон. Ты не хочешь жить в Смитфилде.
  — Могу согласиться, — сказал я. — Можем что-нибудь придумать. Никто не заставляет тебя бросать твою работу или меня — мою.
  — Нет, вероятно нет. Но подобные вещи необходимо обдумать.
  — Итак, пока ты продолжаешь твердо заявлять: «Не знаю».
  — Видимо, так.
  Я протянул к ней руки и притянул к себе.
  — Ты — импульсивная стерва, — сказал я. Ее лицо было прижато к моей груди. Поэтому ее голос звучал приглушенно.
  — С другой стороны, — пробормотала она, — я никогда не брошу тебя.
  — Это несомненно, — сказал я. — Пойдем пообедаем и совершим акт нашей дружбы.
  — Может быть, — прошептала Сьюзен, когда мы вернулись в мотель, — мы совершим его до обеда?
  — А еще лучше, — сказал я, — и до, и после — как ты на это смотришь?
  — Молодость — это то, на сколько лет ты себя чувствуешь, любимый, — улыбнулась она.
  28
  В семь тридцать мы позвонили в дом Шепардов, у меня был бумажный пакет с красным венгерским вином, дверь открыл Хоук и навел на меня «кольт-магнум».
  — Заходите, — сказал он.
  Мы подчинились. В гостиной находились Кинг Пауэрс, Пауэлл, придурок, которого я сбросил в бассейн, Мейси и Шепарды. Шепарды вместе сидели на диване, рядом стоял Пауэлл с пистолетом в руке, пожирающий их жестким, как гвоздь, взглядом. Мейси торчал у камина со своим изящным дипломатом в руке, Пауэрс сидел рядом в кресле-качалке. Лицо Шепарда было влажным, он выглядел нездоровым. Постоянные избиения могут лишить человека энергии, и Шепард выглядел так, будто с трудом сдерживается, чтобы не рассыпаться на части. Лицо его жены не выражало практически ничего. Она будто зашла в какое-то помещение и притаилась там, ожидая развития событий.
  — Где дети? — спросил я.
  — Их здесь нет. — Хоук улыбнулся. — Мне кажется, что Харв и миссис собирались побыть наедине до вашего прихода, поэтому отправили их на весь вечер к соседям. Избавили нас от лишних хлопот.
  — Заткнись, Хоук, — сказал Пауэрс. — Будешь шутить на собственных похоронах.
  Хоук подмигнул мне:
  — Мистер Пауэрс в данный момент очень рассержен, и мне кажется, я знаю на кого.
  — Мне почему-то показалось, что мы обязательно встретимся, Кинг, — сказал я.
  — Тебе правильно показалось, мать твою, умник. Я кое что приготовил для тебя, сукин ты сын. Если ты думал, что можешь так легко сделать меня и улизнуть, значит, ты совсем не знал Кинга Пауэрса.
  — Кинг, — сказал Мейси, — все это приведет к еще большим неприятностям. Нам они не нужны. Лучше уйти отсюда.
  — Нет, сначала я прикончу этого сукиного сына. — Пауэрс встал. У него было солидное пузцо, хотя выглядел он так, будто когда-то был тощим. Ступни его смотрели в разные стороны, как у утки. — Хоук, — сказал он, — забери у него пистолет.
  — К стене, приятель, ты знаешь, как это делается.
  Я повернулся и прислонился к стене, позволив взять пистолет у меня с бедра. Ему не потребовалось искать долго. Он просто знал, где находится пистолет. Вероятно, унюхал его. Я отошел от стены.
  — Почему ты ходишь как утка, Кинг? — спросил я.
  Красное лицо Пауэрса еще больше потемнело. Он шагнул ко мне и ударил в лицо кулаком. Я отшатнулся, согнувшись в поясе, но не упал.
  — Кряк, — сказал я.
  Пауэрс снова ударил меня и рассек мне губу. Через час она сильно распухнет. Если я буду жив через час.
  — Хоук, — сказала Сьюзен.
  Он покачал головой:
  — Садитесь на диван.
  — Вы нас застрелите? — спросил Шепард. В его голосе почти не осталось жизни.
  — Я, мать твою, пристрелю этот мешок с дерьмом, — сказал Пауэрс. — А потом, возможно, войду во вкус и перестреляю всю вашу поганую компанию. Как ты на это смотришь, дерьмо?
  — Она здесь ни при чем, — сказал Шепард, кивнув на свою жену. — Отпустите ее. У нас трое детей. Они вам ничего не сделали.
  Пауэрс засмеялся, обнажив изнаночную часть верхней губы:
  — Но ты сделал. Ты лишил меня крупной суммы денег и должен поплатиться за это.
  — Я рассчитаюсь, с процентами. Отпустите ее.
  — Мы еще поговорим об этом, дерьмо, — сказал Пауэрс. — Сначала я хочу разобраться с этим умником.
  Он снова повернулся ко мне и отвел руку. Я шагнул к нему и нанес сильный удар в область почек. Его тело обмякло. Он застонал от боли и упал на колени.
  Мейси достал пистолет. Пауэлл отвел свой пистолет от Шепардов и наставил на меня.
  — Прекратите, — сказал Хоук. В его голосе уже не чувствовалось насмешливости.
  Пауэрс сидел на полу, припав на один бок и стараясь сдержать боль. Его лицо было настолько красным, что веснушки казались бледнее.
  — Убей его, убей этого ублюдка, — вымолвил он. — Убей его, Хоук.
  — Хоук, — сказала Сьюзен.
  Я не сводил глаз с Хоука. Мейси был слишком слаб. Он мог выстрелить, чтобы спасти себя, если не было выхода. Но убить за просто так, тут требуется нечто другое, чему не учат в школах бизнеса. Пауэлл сделает все, что ему скажут, но пока никто ничего не сказал ему. Самое главное — Хоук. Он стоял неподвижно, как дерево. Краем глаза я заметил, как Шепард поднял руку и положил ее на спину своей жены, между лопаток.
  — Хоук, — снова сказала Сьюзен.
  Пауэрс по-прежнему сидел на полу, прижав к себе колени, так что стали видны его белые носки над коричневыми мокасинами.
  — Хоук, скотина, — сказал он, — делай то, что тебе сказали. Прикончи его. Разнеси ему череп. Немедленно. Убей его.
  Хоук покачал головой:
  — Нет.
  Пауэрс уже стоял на коленях, пытался подняться на ноги. Он был настолько не в форме, что не мог даже оторваться от пола.
  — Нет? Ты кому говоришь нет, ниггер? Кто тебе платит, мать твою? Делай что сказали...
  Лицо Хоука расплылось в широкой улыбке.
  — Нет, я не собираюсь делать то, что мне велят. Предоставляю это тебе, босс.
  — Я это сделаю, мистер Пауэрс, — вызвался Пауэлл.
  Хоук покачал головой:
  — Нет, Пауэлл. Клади свой пистолет и сходи прогуляться. Ты тоже, Мейси. Здесь остаются Кинг и Спенсер, один на один.
  — Хоук, ты спятил, — сказал Мейси.
  — Хоук, ты что задумал, мать твою? — Спросил Пауэрс.
  — Пошевеливайся, Мейси, — приказал Хоук. — Кладите пистолеты на кофейный столик и убирайтесь отсюда.
  — Бога ради, Хоук... — сказал Пауэлл.
  — Быстрее. Иначе я убью вас, вы меня знаете.
  Мейси и Пауэлл положили пистолеты на кофейный столик и направились к двери.
  — Мать вашу, что здесь происходит? — возмутился Пауэрс. Его лицо обрело прежний цвет. Голос взлетел на октаву. — Вам кто приказывает? Этот поганый ниггер или я?
  — Расист, да еще сквернослов, — сказал мне Хоук.
  — Как безобразно, — вздохнул я. — Разве можно так выражаться?
  — Мейси, вызови полицию, когда выйдешь отсюда, — сказал Пауэрс. — Слышишь меня? Вызови полицию. Они собираются убить меня. Этот сумасшедший ниггер хочет убить меня.
  Мейси и Пауэлл закрыли за собой дверь. Голос Пауэрса стал еще выше:
  — Мейси, черт тебя возьми, Мейси!
  — Они ушли, Кинг, — сказал Хоук. — Настало время прикончить Спенсера, ты это уже начал.
  — У меня нет пистолета. Ты же знаешь, Хоук. Я никогда не ношу оружия. Дай мне пистолет Мейси.
  — Никакого оружия, Кинг. Забей его до смерти своими пощечинами, как ты совсем недавно делал. — Хоук убрал свой «магнум» под куртку и прислонился к двери, скрестив на груди руки. Его блестящее лицо цвета черного дерева не выражало абсолютно ничего. Пауэрс, наконец поднявшись на ноги, отступил на два шага:
  — Эй, подожди, Хоук, ты же знаешь, что я не могу вот так пойти на Спенсера. Я сомневаюсь, что и ты можешь. Это несправедливо, понимаешь? Я так не привык работать.
  Лицо Хоука оставалось бесстрастным. Харви Шепард поднялся с дивана и неумело, по-крестьянски размахнувшись, ударил Пауэрса. Удар пришелся в голову, рядом с правым ухом, и захватил Пауэрса врасплох. Вероятно, при этом Шепард повредил костяшки пальцев. Глупо бить кого-либо подобным образом, но Харв, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он двинулся на Пауэрса, нанес тому удар левой рукой в лицо и сшиб с ног. Пока Шепард пытался ударить его ногой, Пауэрс шарил по кофейному столику в поисках пистолета. Я встал между ним и оружием, он бросился на меня и впился в мою коленную чашечку.
  — Боже праведный, — сказал я, наклонился и рывком поднял его на ноги. Он попытался вцепиться мне в лицо обеими руками, я отстранил его от себя и сильно ударил о стену. Мгновение он стоял неподвижно, лицом к стене, потом стал медленно поворачиваться через левое плечо и теперь стоял спиной к стене. Шепард снова двинулся на Пауэрса, но я остановил его:
  — Достаточно.
  Шепард продолжал напирать, я вынужден был схватить его за плечо и оттолкнуть. Он весь напрягся.
  — Не надо, Харви, — сказала сидящая на диване Пам Шепард. Харв Шепард повернулся к ней.
  — Господи, — выдохнул он, сел на диван рядом с женой и неловко обнял ее. Она прижалась к нему, скованно, но без сопротивления.
  Сьюзен встала, подошла к Хоуку, положила ладони ему на плечи, приподнялась на цыпочки и поцеловала в губы.
  — Почему, Хоук? Я знала, что ты не сделаешь этого, но не знала почему.
  Хоук пожал плечами:
  — Мы с вашим мужчиной очень похожи. Я уже говорил об этом. Таких немного осталось, таких, как Спенсер и я. Если бы он умер, еще на одного стало бы меньше. Мне бы не хватало его. К тому же я его должник после того, что произошло утром.
  — Ты все равно не сделал бы этого, — сказала Сьюзен. — Даже если бы он не предупредил тебя о полиции.
  — Не питай такую уверенность, милая. Я делал это бесчисленное множество раз. Во всяком случае, — Хоук обратился ко мне, — мы квиты. Кроме того, — Хоук посмотрел на Сьюзен и улыбнулся, — Пауэрс так грязно ругается. Мне никогда не нравились мужчины, которые позволяют себе так ругаться в присутствии дам. — Он сделал шаг в сторону, бросил на стол мой пистолет, взял пистолеты Мейси и Пауэлла и вышел. — Еще увидимся, — кивнул он и буквально растворился.
  Я посмотрел на Пауэрса:
  — Думаю, нам удастся обвинить тебя в нападении с целью убийства, Кинг. Вряд ли это поможет тебе выпутаться из неприятностей, в которые ты уже влип в Бостоне, а?
  — Пошел ты, — буркнул Пауэрс. Потом ноги его обмякли, он скользнул на пол и больше не шевелился.
  — Хоук был прав, Кинг, — сказал я. — Ты слишком много сквернословишь.
  Роберт Паркер
  На живца
  Глава 1
  Дом Хью Диксона громадой высился на холме в Вестоне — он взирал на низкие холмы Массачусетса с видом старика, знававшего времена, когда и асфальта-то не было. Внушительные стены, сложенные из огромных валунов. Где-то здесь наверняка прячутся богатые винные погреба. Фасад украшен миленьким портиком. Хозяева такого дома вряд ли имеют привычку общения с частными детективами, но никогда не судите о потенциальных работодателях по портику. Я припарковал машину на нижней стоянке, что вполне приличествовало моему статусу, и поднялся по серпантину дорожки, ведущей к дому. Округа звенела птичьими голосами. Где-то рядом невидимка-садовник подстригал живую изгородь, лишь звук ножниц выдавал его присутствие. Когда я нажал на кнопку звонка, внутри дома раздалась стандартная мелодичная трель. Открывать не торопились, и я воспользовался моментом, чтобы изучить свое отражение в высоких стрельчатых окнах, прорезавших стену от пола до потолка с обеих сторон двери. По моему внешнему виду вряд ли скажешь, что на банковском счету у меня всего триста восемьдесят семь долларов. Белая тройка из легкой ткани, голубая в полосочку рубашка, белый шелковый галстук и коричневые мокасины, шнурки которых заканчиваются металлическими наконечниками, — вещь, за которую сам Гуччи продал бы душу. Может, Диксон хочет нанять меня, чтобы я своей импозантной фигурой украшал его дом? Тем более что застегнутый на все пуговицы пиджак надежно скрывает мой пистолет.
  Слуга, открывший дверь, оказался выходцем из Юго-Восточной Азии. Я протянул ему свою визитную карточку, после чего он, оставив меня в фойе, удалился куда-то вглубь дома. Пол выстилали плиты полированного камня, а само фойе переходило в двухуровневую залу, второй этаж которой представлял собой балкон, тянувшийся по всему периметру. Прямоугольник потолка украшал белый лепной фриз. В центре залы стоял большой рояль, а над камином висел портрет серьезного пожилого человека.
  Вернулся слуга, и я проследовал за ним через ряд комнат к открытой террасе. В инвалидном кресле сидел мужчина с огромным торсом. Легкое серое покрывало укутывало его до талии. Большую голову венчала копна волос цвета соли с перцем, а среди черт его лица особо выделялись мясистый нос и длинные мочки ушей. Слуга произнес: «Мистер Диксон», — и жестом указал в его сторону. Диксон даже не пошевелился, когда я подошел к нему. Его взгляд был устремлен на холмы. Ни книги рядом, ни журнала. Не видно ни рабочих бумаг, ни радио, ни переносного телевизора. Только панорама холмов для созерцания. На коленях у Диксона мирно спал рыжий кот. Я огляделся по сторонам. Терраса оказалась абсолютно пустой. Даже присесть не на что.
  Садовые ножницы остались щелкать на другой стороне дома.
  Я нарушил молчание:
  — Мистер Диксон?
  Он повернулся, точнее повернулась его голова, все остальное осталось неподвижным. Его взгляд поймал меня в фокус.
  — Меня зовут Спенсер, — сообщил я. — Вы хотели переговорить со мной по поводу работы.
  В анфас его лицо выглядело вполне приятно. Самое обычное лицо, лишь нечто застывшее наводило на мысли об умело выполненной, но лишен ной жизни скульптуре. Оно словно окаменело Трудно представить, что по венам еще течет кровь а под шапкой волос роятся мысли. Изображение было точным, детальным, но абсолютно безжизненным.
  Разве что глаза. В них одних пульсировали жизнь и надежда или что-то отдаленно напоминающее их. Тогда я еще не мог решить, что именно. Теперь мне это известно.
  Я стоял. Он смотрел на меня. Кот спал.
  — Насколько вы профессиональны, Спенсер?
  — Зависит от того, в какой области я должен проявить себя.
  — Вы умеете следовать данным вам указаниям?
  — Не совсем, — бросил я. — И это одна из причин, почему я не задержался в полиции.
  — А как вы действуете в ситуациях, когда пахнет жареным?
  — На десятку по десятибалльной шкале.
  — Но если я найму вас для одного дела, где гарантии, что вы не бросите его на середине?
  — Гарантий нет. В особенности если вы вздумаете финтить со мной, и я это вдруг выясню. Я могу и огрызнуться.
  — На что вы готовы ради двадцати тысяч долларов?
  — Мистер Диксон, мы будем играть в викторину из двадцати вопросов, после которых я должен сам угадать, что вы хотите мне предложить?
  — Как вы полагаете, сколько я вешу? — спросил Диксон.
  — Килограммов девяносто, — предположил я. — Точнее трудно сказать, мешает одеяло.
  — Я не вешу и восьмидесяти. Мои ноги напоминают ниточки воздушного шарика.
  Я предпочел промолчать.
  Достав из-под одеяла фотографию восемь на десять, он протянул ее мне. Кот, разбуженный движением, недовольно спрыгнул на пол. Я взглянул на карточку. На ней были запечатлены красивая сорокалетняя женщина и две девочки, милые и улыбающиеся. Девочкам лет по пятнадцать. Движением головы он остановил меня, когда я попытался было вернуть фото. Поворот налево, поворот направо.
  — Не стоит, — сказал он. — Пусть останется у вас.
  — Ваша семья?
  — Была когда-то. Их разорвало в клочки взрывом бомбы. Это случилось в одном из ресторанов Лондона в прошлом году. Мне запомнилась левая нога моей дочери, которую я увидел, очнувшись после взрыва, — тела не было, одна нога, обутая в босоножку на пробковой подошве. Я купил ей эти туфельки как раз в то утро.
  — Простите, у меня нет нужных слов, соответствующих моменту, а дежурные фразы говорить не хочется, — произнес я. — То есть они погибли, а вы оказались в этом кресле?
  Он кивнул. Голова вниз, голова вверх.
  — Я провалялся в больнице почти год.
  Его голос соответствовал выражению лица, такой же бесстрастный, размеренный и лишенный жизни. И только в глазах тлел какой-то огонек.
  — Мое дело будет связано с этим?
  Он снова кивнул. Раз-два.
  — Я хочу, чтобы вы их нашли.
  — Террористов?
  Кивок.
  — Вам известно, кто эти люди?
  — Нет. Правда, лондонская полиция предположила, что это могли быть члены организации под названием «Свобода».
  — И почему они подложили вам бомбу?
  — В ресторанчике мы оказались случайно. Они нас даже не знали, им было на нас наплевать. Видите ли, у них глобальные идеи, и поэтому они превратили мою семью в фарш. Я хочу, чтобы вы нашли их.
  — Это все, что вам известно?
  — Я могу показать вам фотороботы убийц. Очевидно, они спокойно поели в ресторане, а уходя, просто оставили под стулом бомбу. Такой вывод сделала полиция. Преступники сидели за соседним столиком, некоторых запомнил я, кое-кого вспомнили официанты и другие посетители, которые остались в живых и смогли дать описания.
  Из-под одеяла он достал папку и протянул мне.
  — Когда мы лежали в больнице, к нам приходили детективы из Скотленд-Ярда и художник. С наших слов им удалось сделать фотороботы.
  В папке я обнаружил девять рисунков — восемь мужчин и одна женщина — и десять листов машинописного текста.
  — Я сделал себе копии фотороботов, — пояснил он. — Рисунки довольно похожи.
  — Мне взять это с собой? — задал я вопрос.
  — Да.
  — Стало быть, вы хотите, чтобы я занялся розыском этих людей?
  — Да. Я заплачу вам по две с половиной тысячи долларов за голову, за всю шайку — двадцать пять тысяч. Плюс текущие расходы.
  — Они нужны вам живыми или мертвыми?
  — Любыми.
  — Я не занимаюсь заказными убийствами.
  — А я вас и не прошу убивать. Но, если вам придется кого-нибудь из них отправить на тот свет, я все равно заплачу. В любом случае. Поймайте их.
  — Ну поймаю, а дальше что?
  — Как что? Они убийцы, значит, поставьте их перед лицом правосудия, пусть их накажут, посадят в тюрьму, казнят. Главное — найдите, прошу вас.
  — Откуда мне начать поиски?
  — Не знаю. Я рассказал все, что мог. Лично мне кажется, вам следует отправиться в Лондон. Ведь нас там убили.
  Думаю, он не ошибся в выборе местоимения. Он и сам больше походил на мертвеца.
  — О'кей. Но мне понадобятся деньги.
  Из нагрудного кармана рубашки он вынул визитку и протянул мне. На ней я прочел: «Джейсон Кэролл. Юрисконсульт». Классно. Адреса нет, только имя и должность.
  — Офис находится на Федерал-стрит, дом номер сто, — пояснил Диксон. — Отправляйтесь туда и скажите ему, сколько вам нужно.
  — Если предстоит поездка в Лондон, мне нужно немало.
  — Не имеет значения. Цены называете вы. Когда сможете приступить к делу?
  — К счастью, у меня сейчас перерыв в работе, — соврал я. — Я могу вылететь в Лондон завтра же.
  На что он заметил:
  — Я все проверил. Ваш перерыв слишком затянулся. К тому же самая большая сумма, что вам когда-либо предлагали, — двадцать тысяч. Вы всегда были на вторых ролях.
  — Если я, по-вашему, неудачник, зачем на меня ставить?
  — Вы лучший, кого я смог найти. Вы достаточно круты, не обманете меня и доведете дело до конца. Это согласно рекомендациям моих людей. Также мне известно, что иногда вы любите изображать из себя великого спасителя. Именно поэтому ваша карьера не сложилась. Но мне вы нравитесь. Голодный герой — это то, что мне сейчас нужно.
  — Иногда я воображаю себя сытым героем, — заметил я.
  — Не имеет значения. Если бы я мог взяться за дело сам, то не колебался бы ни секунды. Но я не могу. Поэтому и нанимаю вас.
  — А вы, вероятно, воображаете себя народным мстителем. Теперь, когда наши отношения выяснены, могу сказать: я найду этих людей. Я не просто лучший, я — лучший вообще. Но учтите, вас ждет большое разочарование, если вы думаете, что можете купить меня с потрохами. Я не продаюсь.
  — Отлично. Немного эгоизма не помешает. Мне нет дела до ваших поступков или вашей философии, и меня не интересует, хороший вы или плохой. Мне наплевать, писаете ли вы ночью в кровать. Главное — добраться до этой девятки. Они нужны мне. Помните, по две с половиной за штуку. Живыми или мертвыми. Живым я хочу взглянуть в глаза. Если кто-то из них умирает, вы должны представить доказательства его смерти.
  — Договорились, — согласился я. Он не протянул мне руки. Я также удержался от пылких прощаний. Его взгляд снова устремился к холмам. Кот с готовностью занял свое место.
  — И вы хотите, чтобы я оставил у себя фотографию вашей семьи? — спросил я.
  Он даже не обернулся.
  — Да. Смотрите на нее каждое утро и помните, что вы охотитесь за людьми, которые превратили их в фарш.
  Я кивнул. Он не смотрел в мою сторону. Мне вообще казалось, что он ничего не воспринимает. Кроме холмов. Кот уютно спал на его сером покрывале. Меня никто не провожал.
  Глава 2
  Секретарша в офисе Джейсона Кэролла выглядела натуральной блондинкой, а ее загар, несомненно, был сплошным. Я размышлял на эту тему все время, пока она вела меня через холл к своему боссу. Синий топ и облегающие белые брюки подчеркивали ее фигуру.
  Кэролл поднялся из-за черного с хромированной отделкой стола, чтобы поприветствовать меня. Он был таким же светловолосым и загорелым и выглядел весьма моложаво в своем двубортном синем блейзере и белых брюках. Они смотрелись как танцевальная пара. Джинджер и Фред.
  — Рад вас видеть. Спенсер. Проходите. Садитесь. Мистер Диксон сообщил мне, что вы зайдете. — У него было твердое отработанное рукопожатие. На руке блеснуло выпускное кольцо Принстона. Я расположился на черных кожаных подушках шикарного хромированного кресла у окна, из которого открывался живописный вид на большую часть гавани, на железнодорожные пути и депо, что слева от Южного вокзала. Из стереоприемника мягко лилась классическая музыка.
  — А мой офис ютится на втором этаже, как раз над табачной лавкой, — заметил я.
  — Вам там нравится? — спросил Кэролл.
  — Гораздо ближе к уровню моря, — пояснил я. — Здесь для меня слишком изысканно.
  На стенах кабинета висели картины, изображающие лошадей.
  — Не хотите ли выпить? — поинтересовался Кэролл.
  — Хорошо бы пива, — попросил я.
  — "Курс" подойдет? Я привожу его с собой всякий раз, когда возвращаюсь с Запада.
  — Да, конечно. По-моему, «Курс» — один из лучших сортов нашего пива.
  — Еще могу предложить «Хайнекен». Светлое или темное.
  — Я пошутил, мистер Кэролл. «Курс» — отличное пиво. Тем более что я практически не отличаю одно пиво от другого. Главное, чтобы оно было холодным.
  Он включил селектор и произнес: «Джен, принеси нам два пива „Курс“, пожалуйста». Затем откинулся в своем высоком вращающемся кожаном кресле и, сложив руки на животе, спросил:
  — Чем я могу помочь?
  Вошла блондиночка с двумя банками пива и двумя охлажденными стаканами на подносе. Перво-наперво она обслужила меня — вероятно, из-за моей улыбки, напоминающей ей о Джеке Николсоне, — затем своего босса, после чего выпорхнула.
  — Хью Диксон нанял меня, чтобы я отыскал в Лондоне тех людей, которые убили его жену и дочерей. Для начала мне потребуется пять тысяч баксов. Он сказал, вы обеспечите все необходимое.
  — Непременно. — Из среднего ящика стола он достал чековую книжку и выписал нужную сумму. — Этого хватит?
  — Пока да. Если возникнут непредвиденные обстоятельства, вы вышлете еще?
  — Столько, сколько потребуется.
  Я отхлебнул немного пива прямо из банки. Живительная влага чистых горных источников.
  — Расскажите немного о Хью Диксоне, — попросил я.
  — У него стабильное финансовое положение, — начал он. — Многочисленные экономические интересы по всему миру. И всего этого он достиг собственными силами. Как говорится, он сам себя сделал.
  — Я уже понял, что по своим счетам он платит. Меня больше интересует, что он за человек.
  — Очень удачлив. Деловит. Настоящий гений в бизнесе и финансовом деле. Хотя, мне кажется, хорошего образования он не получил. Помнится, начинал чуть ли не штукатуром. Потом купил грузовик, затем экскаватор. Но когда ему исполнилось двадцать пять, он уже крепко стоял на ногах.
  Как мне показалось, Кэролл не склонен был говорить о Диксоне. Он преклонялся перед его деньгами.
  — Как он заработал свой капитал? Каким бизнесом занимался? — Попробуем поговорить о том, что ему хочется услышать.
  — Прежде всего — строительство. Затем грузовые перевозки, а сейчас все так переплелось, что трудно отделить одно от другого и назвать главное.
  — Это не простая работенка, — согласился я. — Приходится попотеть.
  Кэролл выглядел слегка обиженным.
  — Не без этого, — согласился он со мной. — Мистер Диксон — очень сильный и энергичный человек.
  Кэролл отхлебнул пива. Он пил из стакана. Над его ногтями поработала маникюрша. Его движения были замедленны и элегантны.
  "Воспитание, — подумал я. — Только «Лига плюща»[16] может обеспечить вам такое".
  — Ужасная трагедия с его семьей... — Кэролл с минуту не мог подобрать подходящие слова, потом просто покачал головой. — Говорили, он тоже не выживет. Мистер Диксон был сильно изувечен. Должен был умереть. Доктора считают, что произошло чудо.
  — Мне кажется, на земле его удержал долг, — сказал я. — Он не умер, потому что обязан был отомстить.
  — И для этого он нанял вас.
  — Ага.
  — Я помогу всем, чем смогу, потому что был в Лондоне, когда это... когда он был ранен. Я в курсе, что полиция расследовала дело. В лондонской конторе мистера Диксона есть люди, которые могли бы посодействовать вам на месте. Мне не трудно вас познакомить, ведь я веду все дела мистера Диксона. Или, точнее сказать, большинство из них. Особенно после того несчастного случая.
  — Договорились, — сказал я. — Помощь мне пригодится. Назовите имя человека, который ведет дела в Лондоне. Допросите его заказать номер в отеле. Я вылетаю сегодня вечером.
  — У вас есть паспорт? — Кэролл взглянул на меня недоверчиво.
  — Конечно.
  — Я попрошу Джен заказать билет на сегодняшний рейс до Лондона. У вас будут какие-нибудь особые пожелания?
  — Не люблю бипланы.
  — Мне кажется, это естественно. Если других возражений нет, Джен зарезервирует билет на рейс 55 авиакомпании «Пан-Американ», который вылетает в Лондон в восемь вечера. Конечно, первый класс.
  — Просто прекрасно. А вы точно уверены, что места на рейс еще остались?
  — Представители компании летают постоянно. У нас что-то вроде особых отношений со всеми авиакомпаниями.
  — Это большой плюс.
  — Мистер Пол Флендерс встретит вас завтра утром в аэропорту Хитроу. Он работает в лондонской конторе мистера Диксона. В его обязанности входит устроить вас в гостиницу.
  — Я полагаю, с мистером Флендерсом у вас особые отношения?
  — Откуда такой вывод?
  — Вы уверены, что завтра утром он будет свободен.
  — Ах это! Видите ли, каждый в компании знает, как строго мистер Диксон относится к делу, поэтому первый долг сотрудников — оказывать максимальное содействие.
  Я допил пиво. Кэролл еще немного отпил из своего стакана. Давал понять, что привык к более изысканным и дорогим напиткам. Он улыбнулся мне, сверкнув безупречно белыми зубами, взглянул на часы, где в отсутствии вульгарных цифр царили лишь две стрелки, и произнес:
  — Почти полдень. Я полагаю, вам еще нужно собрать вещи.
  — Конечно. К тому же придется сделать пару звонков в Госдепартамент.
  Он поднял брови.
  — Ведь я лечу в Англию не затем, чтобы читать древние манускрипты «Беовульфа» в Британском музее. Я должен провезти оружие. Мне необходимо знать установленные правила.
  — О, простите, с этими вещами я мало знаком.
  — Именно поэтому еду я, а не вы.
  Он снова продемонстрировал мне свои превосходные коронки.
  — Билет будет у стойки «Пан-Ам» в аэропорту Логан, — уточнил он. — Надеюсь, полет будет приятным. И... не знаю, что обычно говорят в таких случаях. Удачной охоты, может быть. Только это звучит крайне мелодраматично.
  — Только не тогда, когда эти слова произносят киноактеры, — заметил я.
  Проходя мимо Джен, я молча выразил ей свое одобрение, подняв вверх большой палец, как в старых фильмах про Королевские ВВС. Думаю, она оскорбилась.
  Глава 3
  Первое, что я сделал, это позвонил в авиакомпанию. Мне пояснили, что пистолет я могу провезти в разобранном виде, упакованным в чемодане, и с обязательным предъявлением его на таможне. Патроны должны лежать отдельно. Конечно, в салон брать пистолет не разрешается.
  — А можно жевать резинку, если у меня закладывает уши? — съязвил я.
  — Вне всяких сомнений, сэр.
  — Благодарю вас.
  Затем позвонил в британское консульство. Там четко ответили, что с провозом охотничьего ружья не существует никаких проблем. Его даже можно пронести с собой. Никаких бумаг не требуется.
  — Я говорю не об охотничьем ружье, а о револьвере системы «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра. Тяжелая кобура с ружьем в ней обычно натирает бедро. Да и ходить по Лондону с обрезом кажется мне несколько картинным.
  — Действительно. Что касается личного оружия, то правила гласят следующее. Если у вас есть соответствующие документы, то оружие хранится на таможне до тех пор, пока вам не выдадут разрешение шефа полиции того города, где вы намерены остановиться. Вы, кажется, упомянули Лондон?
  — Верно.
  — Значит, там вы и получите разрешение. Абсолютно исключен провоз в страну пулеметов, автоматов, автоматических винтовок и любого оружия, способного стрелять зарядами с отравляющими газами.
  — Вот черт, — закончил я разговор.
  После этого я снова перезвонил Кэроллу.
  — Не может ли ваш человек в Лондоне решить мои проблемы с полицией? Мне нужно разрешение на ношение оружия. — Я назвал ему серийный номер моей лицензии, выданной в штате Массачусетс, а также номер своего удостоверения частного детектива.
  — Могут возникнуть сложности с выдачей документа без вашего присутствия.
  — Они легко устранимы. Ведь я буду там уже завтра утром. Возможно, Флендерсу удастся решить наши проблемы. Неужели ваша компания не имеет режима наибольшего благоприятствования у лондонских ищеек?
  — Мы сделаем все, что сможем, мистер Спенсер, — сказал он и повесил трубку.
  Довольно резко для парня с его воспитанием. Я посмотрел на часы: ровно два. Выглянув на Массачусетс-авеню из окна своей конторы, увидел худого старика с козлиной бородкой. Он прогуливал на поводке маленькую старую собачку. Даже с высоты второго этажа мне было видно, что поводок новый. Блестящие металлические звенья и красная кожаная петля. Старик остановился и стал рыться в мусорной корзине, которая была прикреплена к уличному фонарю. Собака сидела с молчаливым спокойствием, которое присуще только старым псам. Ее короткие лапки слегка подгибались.
  Я позвонил Сюзан Сильверман. Никто не ответил. Набрал номер своего автоответчика. Никаких сообщений. Для интересующихся оставил информацию о том, что уезжаю из города по делам. Когда вернусь, не знаю. Аппарат принял мое сообщение бесстрастно.
  Я закрыл контору и отправился домой, чтобы собрать вещи. Чемодан, дорожная сумка и мешок для второго костюма. Бросил в чемодан две коробки патронов тридцать восьмого калибра. Потом вынул обойму из револьвера и упаковал их порознь в сумку, туда же сунул кобуру. В три пятнадцать я был готов. Снова позвонил Сюзан Сильверман. Никакого ответа.
  В моем родном городе Бостоне живут люди, которые грозятся убить меня. Поэтому я не люблю ходить без оружия. Я взял запасной револьвер и сунул его сзади за ремень. Это был кольт «магнум-357» с четырехдюймовым стволом. Я держал его на тот случай, если на меня нападет кит-полосатик. Ходить с ним было крайне неудобно, но я мужественно отправился получать деньги по чеку, выписанному Кэроллом.
  — Мистер Спенсер, вы хотите оформить аккредитив?
  — Нет, просто наличные. Я бы взял английской валютой, если у вас есть.
  — Извините, нет. Но мы можем заказать к пятнице.
  — Спасибо. Давайте зелеными. Обменяю их там.
  — Вы что же, пойдете по улице с такой суммой наличных денег?
  — Да. Посмотрите на мое мальчишеское лицо. Разве у кого-нибудь может возникнуть желание ограбить меня?
  — Вы уже вполне взрослый человек.
  — Но все еще очень наивный, — заметил я.
  Вернувшись домой без четверти четыре, снова позвонил Сюзан Сильверман. Безответно.
  Тогда мне пришлось взять телефонный справочник и набрать телефон деканата летних курсов при Гарварде.
  — Я пытаюсь разыскать слушательницу курсов миссис Сильверман. Если не ошибаюсь, она проходит повышение квалификации.
  На том конце пошли сетования по поводу того, как трудно найти человека при таком минимуме информации. Потом предложили соединить меня с администрацией курсов.
  Администрация заканчивает работу в четыре тридцать, и для них будет не менее трудно найти студентку. Звонил ли я в деканат? Да, звонил. Возможно, мне окажут помощь в отделе управления. Секретарша переключила меня туда. Знаю ли я, как зовут профессора? Нет, не знаю. А номер курса? Нет. Та-ак, будет чрезвычайно трудно.
  — А если я заявлюсь к вам лично и надеру зад какому-нибудь вашему профессору?
  — Простите, не поняла.
  — Посмотрите расписание. Там есть занятия? У вас ведь должно быть расписание. Не буду убеждать вас, что это вопрос жизни и смерти. Представьте, что я собираюсь вручить правительственную премию. Вообразите, что я — Соломон Гугенхейм.
  — По-моему, Соломон Гугенхейм уже умер, — предположила собеседница.
  — Господи...
  — Но я посмотрю, — пообещала она. — Не кладите трубку, пожалуйста. — На другом конце провода слышались стук пишущей машинки и шорохи невидимого движения. Через полминуты секретарша вернулась. — Есть лекция по методике организации консультаций. Читает профессор Мор. Занятие идет с двух часов, а закончится в четыре пятьдесят пять.
  — Где это?
  Она объяснила. Я повесил трубку и направился в Гарвард-сквер. Было четыре двадцать.
  Без двадцати пять я нашел свободное место на Массачусетс-авеню и припарковался напротив пожарного гидранта. На гидрант всегда можно положиться. Мне встретилась молодая женщина в теннисном костюме и кроссовках, у которой я спросил, как пройти к Сивер-Холлу, и в четыре пятьдесят шесть, когда появилась Сюзан, я стоял под деревом напротив выхода. На ней был синий хлопчатобумажный комбинезон с большими золотистыми молниями. Книги она несла в огромной холщовой сумке, висящей на плече. Сюзан спускалась по ступенькам в своей обычной манере. Весь ее вид как бы говорил: здесь все мое, и я отправляюсь обозревать свои владения. Я почувствовал внутри глухой толчок. Вот уже три года я смотрю на Сюзан, но всякий раз, когда встречаю ее, все внутри меня словно обрывается, а тело мое испытывает ощутимый удар. Мускулы плеч и шеи напряглись. Тут Сюзан увидела меня, ее лицо осветилось радостной улыбкой.
  Два аспиранта исподтишка поглядывали на нее. Комбинезон очень шел Сюзан. Ее темные волосы блестели на солнце. Когда она подошла поближе, я увидел свое отражение в темных стеклах ее солнцезащитных очков. Моя белая тройка выглядела сногсшибательно.
  — Прошу прощения, вы греческий мультимиллионер, нефтяной магнат или просто богатый бездельник? — обратилась она ко мне.
  Я в ответ:
  — Все вместе. Не соблаговолите ли вы выйти за меня замуж и провести остаток жизни в безумной роскоши на моем личном острове?
  Сюзан поддержала игру:
  — Охотно, но у меня тут проходной роман с одним чудаком из Бостона, сначала я должна утрясти эту проблему.
  — Надеюсь, проблема не в чудаке, а в том, что роман — проходной, — высказал я надежду.
  Сюзан подхватила меня под руку и заявила:
  — У нас с тобой непреходящий роман, малыш. Пока мы шли по двору, несколько студентов и преподавателей неприкрыто таращились на Сюзан. Я не винил их, но смотрел сурово. Не стоит расслабляться, надо быть начеку.
  — Что ты здесь делаешь? — спросила Сюзан.
  — Сегодня в восемь я должен лететь в Англию. Выкроил немного времени, чтобы попрощаться.
  — Надолго?
  — Не знаю. Возможно, надолго. Может, на несколько месяцев. Не могу сказать.
  — Я буду скучать по тебе, — сказала Сюзан.
  — Мы оба будем скучать друг без друга.
  — Да.
  — Я поставил машину на Массачусетс-авеню.
  — А моя машина у Эверест-стейшн, я приехала сюда на метро. Мы можем поехать к тебе домой, а потом на твоей машине я отвезу тебя в аэропорт.
  — Годится, — ответил я. — Только не командуй. Ты же знаешь, я этого не люблю.
  — Я командую?!
  — Да.
  — Ты уже составил план прощального ужина?
  — Да.
  — Тогда забудь про него.
  — Слушаюсь, шеф.
  Она сжала мою руку и улыбнулась. В этой улыбке было что-то магическое, чего я никак не мог уловить. Озорство было бы слишком мягким словом. Коварство — слишком сильным. Но в ее улыбке присутствовало нечто такое, что говорило: «Знаешь, а хорошо бы...»
  Я открыл дверцу машины, она проскользнула на сиденье, и комбинезон туго и гладко обхватил ее бедра. Я обошел машину, сел за руль и запустил двигатель.
  — Интересно, — начал я. — Если бы под комбинезоном было белье, то оно обязательно было бы заметно. А здесь все признаки отсутствуют.
  — Мое дело — знать истину, а твое — докапываться до нее, дружок.
  — Отлично, — сказал я. — Надеюсь, наше торжество удастся.
  Глава 4
  Я выяснил все, что касалось нижнего белья, а также кое-какие другие подробности. Большинство из них я уже знал, но было приятно вспомнить. После мы лежали на кровати, и свет уходящего дня заливал комнату. Ее тело, сильное и немного влажное от взаимных усилий, атласно блестело там, где солнце касалось его.
  — Ты вынослива и неутомима, — восхитился я.
  — Постоянная практика, — бросила она в ответ. — И соответствующее отношение.
  — Мне кажется, ты измяла мой льняной костюм.
  — Он все равно помнется в самолете.
  Мы оделись и, пройдя по Бойлстон-стрит через административный центр, направились в ресторанчик под названием «Сент-Ботолф». Это был один из множества типичных калифорнийских ресторанов, которые появились на волне освоения городских окраин, как одуванчики на только что выстриженной лужайке. Приткнувшись к отелю «Колоннада», он сохранял тот наивный национальный дух, который обычно воплощается в каменной кладке и обилии зеленых растений. Кроме того, здесь подавали отличный мясной рулет.
  Я заказал рулет, а Сюзан — эскалоп по-провансальски. Разговор наш был коротким. Я рассказал о предложенной работе.
  — Охотник за головами, — подытожила она.
  — Что-то вроде этого. Почти как в кино.
  — У тебя есть конкретный план?
  Грим на ее лице был наложен весьма искусно. Глаза подведены, углублены тенями, на щеках — румянец, на губах — помада в тон. Возможно, в свои сорок она выглядела гораздо эффектнее, чем в двадцать. В уголках глаз прятались мелкие морщинки, а частая улыбка оставила вокруг рта легкие намеки на возраст, но все это придавало ей стиль и значимость.
  — Стандартный план у меня есть всегда. Доберусь до места, покопаюсь, может, найду что-нибудь стоящее, там видно будет. Возможно, дам объявление в газету и предложу солидное вознаграждение.
  — Таким людям? Думаешь, твое вознаграждение заставит кого-нибудь из группы предать остальных?
  Я пожал плечами.
  — Может, и так. А может, это подтолкнет их искать со мной встречи. Способы могут быть разными. Мне нужен контакт. Я ищу Иуду.
  — Они ведь могут попытаться убить тебя, если узнают, что ты идешь по следу.
  — Вероятно. Но я попробую помешать им.
  — Это и будет твой контакт? — предположила Сюзан.
  — Да.
  Она покачала головой.
  — Не скажу, что это время будет для меня легким и приятным.
  — Знаю... Мне это тоже вряд ли понравится.
  — Думаю, ты привираешь. Тебя ведь ждет опасное приключение. Том Свифт, свободный охотник. В душе ты надеешься, что погоня будет удачной.
  — Так было раньше, пока я не знал тебя, — ответил я. — Теперь даже охота не доставляет удовольствия, если тебя нет рядом.
  — Надеюсь, ты говоришь правду. Ценю твое признание. Ведь я тебя знаю. Если я потеряю тебя, мне будет очень больно. Никогда не смогу зажить прежней жизнью.
  — Я вернусь, — заверил я ее. — Просто не посмею умереть вдали от тебя.
  — О Господи! — ее голос дрогнул. Она отвернулась.
  У меня пересохло в горле, а глаза почему-то защипало.
  — Я понимаю тебя, — заговорил я. — Не будь я таким толстокожим неотесанным чурбаном, то расчувствовался бы и растаял.
  Она снова повернулась ко мне. Ее глаза блестели, но лицо было спокойным, и она заявила:
  — Ты — может быть, но не я. Я намерена поступить как известная и моя любимая героиня мисс Китти, а посему давай смеяться и болтать все оставшееся до самолета время. — Она положила ладонь на мою руку, пристально посмотрела на меня и, наклонившись вперед, произнесла: — Будь осторожен, Мэт.
  — Человек должен делать то, что ему положено, Китти, — заявил я. — Поэтому давай выпьем пива.
  Все остальное время за ужином мы весело болтали. Дорога в аэропорт была не менее оживленной. Сюзан подбросила меня к международному аэровокзалу. Я вышел из машины, открыл багажник, вынул багаж, бросил вместо него кольт и захлопнул крышку. Потом заглянул в окошко машины.
  — Я не пойду с тобой, — объявила Сюзан. — Сидеть и ждать в аэропорту так утомительно. Пошли мне открытку. Буду встречать тебя на этом же месте, когда ты вернешься.
  Я поцеловал ее на прощанье и потащил багаж в здание.
  Как и обещали, билет ждал меня у стойки «Пан-Ам». Я забрал его, прошел проверку на таможне и направился в зал ожидания. Ночь медленно опускалась на международный аэропорт. Я зарегистрировал страховочный талон, нашел свободное место поближе к выходу и достал книгу. На сей раз я прорабатывал научный трактат «Возрождение через принуждение» — работа некоего парня по имени Ричард Слоткин. Один из приятелей Сюзан дал мне его прочесть, потому что хотел узнать, как он выразился, «непредвзятое мнение сведущего человека». Он преподавал английский в Тафтсе, так что его, пожалуй, можно извинить за такие пассажи.
  Книга мне нравилась, но я не мог сосредоточиться. Сидеть ночью в аэропорту — крайне неуютно. А полет без компании в чужую страну в почти пустом самолете только усиливает это чувство. Мне даже захотелось вернуться и позвать Сюзан, попросить ее побыть со мной. Становясь старше, я начинаю тяготиться одиночеством. Возможно, причина в Сюзан. Или и то, и другое. Еще десять лет назад я бы счел происходящее веселым приключением. Теперь же мне хотелось спрятаться.
  В восемь тридцать мы заняли места в самолете. В восемь пятьдесят самолет взлетел. В девять пятнадцать стюардесса предложила мне первую баночку пива и пакетик соленого миндаля. Мое настроение улучшилось. Может, завтра я поужинаю у Симпсона, а обедать отправлюсь в какой-нибудь уютный индийский ресторанчик. К десяти часам я выпил три пива и съел почти полфунта миндаля.
  Пассажиров было немного, и стюардесса была ко мне внимательна. Наверное, ее сразил мой элегантный белый костюм. Пусть даже сильно мятый.
  Я читал книжку, не обращая внимания на демонстрирующийся фильм, слушал старые, но милые песенки через наушники, выпил еще несколько банок пива, и мое настроение неуклонно поднималось. После полуночи я растянулся на сиденьях и задремал. Когда проснулся, стюардесса уже разносила кофе с булочками, а солнце ярко било в иллюминаторы.
  Мы приземлились в аэропорту Хитроу близ Лондона в десять пятьдесят пять по лондонскому времени. На негнущихся ногах я вышел из самолета, тело мое одеревенело от лежания на сиденьях. Кофе с булочками отчаянно ссорились с пивом и соленым миндалем.
  В довершение всего, таблички аэропорта Хитроу усложнили эту мешанину и удлинили мое передвижение по нему. Я проследовал согласно стрелкам и сел на автобус-челнок "А". Несколько дополнительных указателей привели меня в конец очереди к окошечку паспортного контроля. Служащий взял мой паспорт, улыбнулся и сказал:
  — Доброе утро, мистер Спенсер. Пройдите, пожалуйста, в бюро безопасности, вон туда.
  — Вам уже сообщили? Меня собираются арестовать за неумеренное потребление пива на международных авиалиниях?
  Служащий улыбнулся и еще раз кивнул в сторону бюро безопасности:
  — Туда, сэр, туда. Прошу вас.
  Я забрал у него паспорт и направился к двери службы безопасности. Внутри находились офицеры в полной форме и высокий худой мужчина с крупными зубами. Он курил сигарету. На нем — темно-зеленая рубашка с коричневым галстуком.
  — Меня зовут Спенсер, — сообщил я. — Служащий паспортного контроля послал меня сюда.
  Высокий худощавый парень подал голос:
  — Добро пожаловать в Англию, мистер Спенсер. Я — Пол Флендерс.
  Мы обменялись рукопожатием.
  — Вы прошли таможенный досмотр?
  Я кивнул.
  — Позвольте мне. Я позабочусь о вашем багаже.
  Он отдал документы офицеру безопасности и, взяв меня за локоть, подтолкнул к выходу из помещения. Мы вышли в другую дверь, не в ту, через которую я попал сюда, и я догадался, что мы миновали таможенную зону. Флендерс запустил руку в карман твидового пиджака и вытащил конверт, на котором было написано мое имя.
  — Вот, — произнес он. — Мне удалось утрясти этот вопрос с властями сегодня утром.
  Я вскрыл конверт. Это было разрешение на ношение оружия.
  — Неплохо, — сказал я.
  Мы покинули здание аэровокзала, пользуясь одним из переходов, который соединял службы первого этажа Хитроу. Я увидел черное лондонское такси и носильщика, который загружал мои вещи в машину под пристальным взглядом службы безопасности.
  — Неплохо, — еще раз повторил я.
  Флендерс улыбнулся.
  — Ерунда. Имя мистера Диксона имеет здесь значительный вес, как, впрочем, и в других частях света. — Он жестом пригласил меня в машину. Водитель занял свое место, пробурчав что-то, неразборчивое, и мы тронулись.
  Флендерс бросил шоферу:
  — Отель «Брутон», если не возражаете. — Затем откинулся на сиденье и закурил сигарету. Пальцы у него были длинные и костлявые, с пятнами никотина. — Мы сняли вам номер в «Брутоне», — пояснил он мне. — Это первоклассный отель и расположен удачно. Надеюсь, вам понравится.
  — Когда я занимался последним делом, — бросил я в ответ, — то две ночи провел во взятом напрокат автомобиле. Могу сразу сказать, что «Брутон» гораздо лучше.
  — Ну и отлично, — обрадовался он.
  — Вы знаете причину моего приезда? — спросил я.
  — Знаю.
  — Что вы можете рассказать?
  — Боюсь, немного. Может быть, после гостиницы мы пообедаем и поговорим обо всем. Мне думается, вы захотите освежиться и отдать костюм в чистку.
  — Да, знаете ли, помялся в самолете.
  — Ну конечно.
  Глава 5
  Отель «Брутон» расположился близ Беркли-сквер и выглядел весьма шикарно. Флендерс расплатился с шофером, передал вещи портье, и вместе мы направились к стойке. Такое впечатление, что он не очень-то полагался на меня: наверное, считал наемным головорезом из провинции, который и двух слов связать не сможет. Надо бы проверить, не вляпался ли я в коровью лепешку.
  В номере — кровать, небольшое бюро, синее с подлокотниками кресло, маленький журнальный столик красного дерева. К комнате примыкала ванная, выложенная белым кафелем. Окно выходило на вентиляционную шахту соседнего здания. Очарование старого мира. Флендерс дал на чай коридорному и взглянул на часы.
  — Сейчас час, — известил он меня. — Думаю, вы захотите передохнуть и обустроиться, но позже мы бы могли пообедать, и я расскажу все, что мне известно. У вас есть деньги?
  — Деньги у меня есть, но мне нужны фунты, — ответил я.
  — Да, конечно, — встрепенулся Флендерс. — Я вам обменяю. — Он вытащил из внутреннего кармана большой длинный бумажник.
  — Вот вам сто фунтов, — сказал он. — На первое время.
  — Благодарю. — Я достал из левого заднего кармана бумажник и отсчитал две с половиной тысячи долларов. — Если вас не затруднит, обменяйте это для меня. И возьмите отсюда за свою сотню.
  Он весьма брезгливо поглядел на мой бумажник. Тот был толстый и неаккуратный.
  — Не обязательно, — объяснил он. — Вы же знаете, это деньги мистера Диксона. Он очень заботится, чтобы к вам здесь хорошо относились.
  — Пока все неплохо, — отозвался я. — Я не скажу ему, что вы сняли мне номер с видом на вентиляционную шахту.
  — Прошу прощения, — стал оправдываться Флендерс, — но сейчас — пик туристического сезона, а времени было в обрез...
  — Все. Нем как рыба, — пообещал я.
  Флендерс испытующе посмотрел на меня и улыбнулся. Он не знал, шучу я или нет.
  — Я могу зайти за вами, скажем, в шесть.
  — В шесть в самый раз. Но мы могли бы встретиться где-нибудь. Дорогу я найду. Если потеряюсь, спрошу полицейского.
  — Прекрасно. Думаю, вы не будете возражать против «Симпсона» на улице Стрэнд. Это типично лондонское заведение.
  — Договорились. Увидимся в шесть. Он дал мне адрес и распрощался. Я разложил вещи, потом собрал револьвер, зарядил его и положил на тумбочку у кровати.
  После этого побрился, почистил зубы и принял душ. Затем снял трубку телефона, позвонил вниз администратору и попросил разбудить меня в пять тридцать. Наконец я растянулся поверх покрывала и уснул. Я тосковал по Сюзан.
  В пять сорок пять, жизнерадостный и бодрый, пружинящей походкой, с револьвером, скрытым под пиджаком, я вышел через главный вход отеля «Брутон». Свернув на Беркли-стрит, я направился в сторону Пикадилли.
  В руках у меня была карта города, которую я купил в магазине отеля, хотя я уже бывал в Лондоне несколько лет назад, еще до Сюзан, приезжал сюда вместе с Брендой Лоринг. Мой путь лежал вдоль Пикадилли. Я остановился у витрин «Фортнума и Мейсона», чтобы поглазеть на выставленные там продукты. Ощущалось легкое волнение. Мне нравятся города, а Лондон — город в полном понимания этого слова, как и Нью-Йорк. Было бы здорово пройтись по этим магазинам вместе со Сюзан и купить копченые перепелиные яйца, или грудки дичи в желе, или еще что-нибудь, привезенное из глубинки.
  Наконец я достиг площади Пикадилли, которая была обрамлена простенькими кинотеатриками, ресторанчиками и бистро, повернул с нее направо и направился к Трафальгарской площади, к Нельсону и проклятущим голубям. Проходя по Стрэнд-стрит, я разминулся с лондонским полицейским, мирно шествовавшим по улице. Руки за спиной, переговорное устройство в кармане, микрофон приколот к лацкану. Главный аргумент — небольшая дубинка — был искусно упрятан в глубокий и ничем не выдающий себя карман.
  «Симпсон» находился по правую руку, сразу за отелем «Савой». Интересно, играют ли в лифтах этого отеля джаз? Может, в потерявшем лоск «Савойе» и играют. Я вошел в ресторан, стены которого украшали дубовые панели, а потолок был недосягаем даже для взгляда. Я обратился к метрдотелю. Он поручил своему подчиненному проводить меня к Флендерсу, который как раз приподнялся из-за стола. Вместе с ним привстал и его сосед по столику. Очень классно.
  — Мистер Спенсер, это инспектор полиции Даунс. Я пригласил его пообедать с нами, если вы, конечно, не возражаете.
  Забавно, что произошло бы, если бы я возразил? Я представил, как Даунс, пятясь к двери и поминутно извиняясь, покидает ресторан.
  — Прекрасно, — только и сказал я. Мы обменялись рукопожатием. Официант пододвинул мне стул. Мы сели.
  — Что-нибудь выпить? — поинтересовался Флендерс.
  — Пиво из бочки, — заказал я.
  — Виски, — бросил Даунс.
  Флендерс попросил «Кир».
  — Инспектор Даунс занимался делом Диксона, — пояснил Флендерс. — К тому же он специализируется на действиях террористов в городских условиях, а негодяев в наши дни становится все больше.
  Даунс скромно улыбнулся:
  — Ну, не такой уж я большой эксперт, но сталкивался с такими делами довольно часто.
  Вернулся официант с заказанными напитками. Пиво было холодное, но менее терпкое, нежели американское. Я сделал несколько глотков. Флендерс прикладывался к своему «Киру». Даунс пил виски из маленькой стопки — словно ликер смаковал. Белая кожа его большого круглого лица натягивалась на скулах и оттенялась ярким румянцем. Тело, скрытое черным костюмом, выглядело тяжелым и несколько оплывшим. Не толстым, а скорее расслабленным. Во всем его облике присутствовала скрытая мощь.
  — Да, пока не забыл, — спохватился Флендерс. Он вынул конверт из внутреннего кармана пиджака и протянул мне. На лицевой стороне красными чернилами было выведено: «Спенсер, 1400». — Сейчас очень выгодный обменный курс, — пояснил Флендерс. — Ваша выгода — наши потери.
  Я кивнул и убрал конверт.
  — Спасибо, — сказал я. — Итак, что вы можете рассказать?
  — Давайте сначала сделаем заказ, — предложил Флендерс. Он заказал семгу, Даунс — ростбиф, а я — баранину. Предпочитаю попробовать блюда национальной кухни. Официант выглядел довольным. Кажется, ему пришлись по душе наши заказы.
  — Честь и Господь! — пробормотал я.
  — Простите, не понял? — переспросил Флендерс.
  Я покачал головой.
  — Просто старая американская поговорка. Ну, так что у вас?
  Даунс начал свой рассказ:
  — Боюсь, не так уж много. За убийство Диксонов взяла на себя ответственность некая группа под названием «Свобода», и у нас нет основания подозревать кого-то еще.
  — Что они собой представляют?
  — Молодые люди, очень консервативно настроенные, собравшиеся из всех стран Европы. Штаб-квартира, возможно, находится в Амстердаме.
  — Сколько их?
  — Человек десять-двенадцать. Состав меняется довольно часто. Одни присоединяются, другие откалываются. «Свобода» не считается хорошо сложившейся, устойчивой группой. Больше похожа на сборище случайных молодых людей, объединившихся шутки ради.
  — Цели?
  — Простите?
  — Каковы цели организации? Они собираются спасать китов? Или освободить Ирландию? Уничтожить апартеид? Возродить Палестину? Запретить аборты?
  — Кажется, они антикоммунисты.
  — Это совсем не объясняет покушение на Диксонов. Насколько мне известно, его предприятия не принадлежат к сектору государственного социализма.
  Даунс улыбнулся и отрицательно покачал головой:
  — Вряд ли. Взрыв бомбы был случайным. Такова тактика террористов, действующих в городе. Взрывы и тому подобное. Это подрывает авторитет правительства, создает панику, позволяет изменить общественный строй. И все в таком духе.
  — И насколько они преуспевают?
  — Насколько я знаю, правительство сдаваться не собирается.
  — А как часто они прибегают к подобным методам?
  — Трудно сказать. — Даунс приложился к виски и, подержав его во рту, как коньяк, медленно проглотил. — Чертовски хорошая штука! Точную цифру назвать невозможно, потому что мы получаем сведения о таких случаях чуть не каждый день. Трудно сказать, кто из этих подонков подложил бомбу и почему.
  В разговор вступил Флендерс:
  — Насколько я понял. Фил, это самая отчаянная группа. Она не угрожает основам государства?
  Даунс покачал головой:
  — Конечно, нет. Западной цивилизации не грозит немедленная гибель. Но они приносят людям страдания. И поэтому мы их преследуем.
  — Это как-нибудь вам поможет? — осведомился Флендерс.
  — Пока не очень, — отозвался я. — Информация больше удручает. Вот Даунс знает: чем непрофессиональнее и неорганизованнее группа таких сосунков, тем труднее зацепиться за них. Большую, хорошо организованную группу ваши люди давно вычислили бы, тут и говорить нечего.
  Даунс дернул плечом и отпил глоток из стаканчика.
  — В своем первом предположении вы правы, Спенсер. Часто их щенячий максимализм делает контакты невозможными. Однако та же неопытность снижает революционную эффективность и не дает реализовать свои кровавые идеи. Но при этом их чертовски трудно поймать.
  — У вас есть что-нибудь на них?
  — Если бы вы были газетчиком, — начал Даунс, — я бы сказал, что мы прорабатываем несколько продуктивных версий. Но, поскольку вы не из газеты, я отвечу вам прямо. Нет. У нас полный ноль.
  — Никаких имен? Ни фотографий?
  — Только фотороботы, которые я передал мистеру Диксону. Мы провели поиск. Ни один из них не всплыл.
  — А информаторы?
  — Никто ничего не знает.
  — Вы приложили все усилия?
  — Мы сделали все, что было в наших силах, — обиделся Даунс. — Вы здесь недавно, но, вероятно, вам известно, что мы не сидим сложа руки. Ирландская проблема отнимает у нашей конторы уйму времени.
  — Вы не выглядите очень уставшим.
  Даунс взглянул на Флендерса.
  — Говорю вам честно, мы сделали в деле Диксона все, что смогли.
  — Да я вас и не обвиняю. И проблемы ваши мне понятны. Сам когда-то был полицейским. Я говорю это лишь для того, чтобы Флендерс понял, что вы не имели возможности вести более интенсивный поиск. Вы тщательно проанализировали все явные улики. Запустили своих ищеек, перетряхнули старые дела о террористических актах, а дело — ни с места. У вас ведь нет такого количества людей, чтобы обшарить каждый куст в окрестностях.
  Даунс снова пожал плечами и прикончил виски.
  — Это верно, — подтвердил он.
  Официант вернулся с заказами. Вместе с ним явился мужчина в белом переднике, который толкал впереди себя большой стол с паровым подогревом. На столе возвышалась медная крышка. Поравнявшись с нашим столиком, мужчина приподнял крышку и отрезал тот кусок баранины, на который я ему указал. Проделав все это, он отступил чуть назад, удовлетворенно улыбаясь. Я посмотрел на Флендерса. Тот дал повару на чай.
  Пока мы занимались бараниной, официант подал остальные блюда. Я заказал еще пива. По всему было видно, что он невероятно счастлив обслуживать меня.
  Глава 6
  Я отказался от предложения Флендерса взять такси и пешком направился по Стренд к отелю. Тихо опускался вечер. Начало девятого. Поскольку до утра мне спешить было некуда, я медленно брел по улице. Там, где Стренд вливается в Трафальгарскую площадь, я повернул к Уайтхоллу. Потом остановился, чтобы посмотреть на двух несущих почетную службу часовых, караульная будка которых находилась перед зданием Конной гвардии. На часовых — кожаные ботфорты, металлические колеты и старинные, времен Британской империи, каски. Они выглядели как статуи, если не считать молодых и веселых лиц под старинными касками и живых глаз, оглядывающих прохожих. Эти лица производили впечатление. В конце Уайтхолла располагались здания Парламента и Вестминстерский мост, а напротив раскинулась площадь Парламента и Вестминстерское аббатство. Несколько лет назад мы с Брендой Лоринг носились по этим местам в шальной толпе туристов. Хотелось бы побродить по этим улицам, когда они опустеют.
  Я посмотрел на часы: восемь пятьдесят. Минус шесть часов разницы, дома у нас еще только три. Интересно, Сюзан на занятиях? Может, лекции у них не каждый день. Хотя лето... Кто его знает? Я немного прошел по Вестминстерскому мосту и взглянул вниз. Темза. Господи Боже мой. Она несла свои воды через этот город, когда на реке Чарлз еще жили дикари. Внизу слева располагалась пристань для экскурсионных теплоходов. В прошлом году мы со Сюзан посетили Амстердам. Мы плыли на таком теплоходе по старинным каналам и любовались фасадами древних, построенных в семнадцатом веке, домов. Очарования добавили колеблющийся свет свечей, вино и настоящий голландский сыр. Возможно, сам Шекспир ходил по этому мосту. У меня сохранилось какое-то смутное воспоминание, что на той стороне реки должен находиться «Глобус»[17]. Или был когда-то. По-моему, он закрылся — или я ошибаюсь?
  Я долго наблюдал за течением реки, потом развернулся и, опершись согнутыми локтями на перила моста, стал рассматривать прохожих. Очевидно, я смотрелся сногсшибательно в синем блейзере, серых летних брюках, белой рубашке и при галстуке в красно-синюю полоску. Я развязал галстук и повесил на шею, что придало мне менее официальный вид. Не прошло и пяти минут, как мимо порхнула лондонская пташка в кожаной мини-юбке. Заметив мое одиночество, она решила было скрасить его.
  Насколько я мог заметить, мини-юбки не имели здесь явного преимущества. Мелькали восточные шаровары и сигарообразные джинсы «Ливайз», заправленные в высокие шнурованные ботинки. Я был готов принять любое предложение, но в мою сторону никто и не дернулся. Вероятно, поняли, что я иностранец. Сопливые патриотки! Ни одна не заметила медных кончиков моих шнурков. А вот Сюзан сразу обратила на них внимание.
  Вскоре мне все наскучило. Я не курил уже лет десять-двенадцать, но в тот момент мне захотелось сделать последнюю затяжку и бросить непотушенную сигарету в реку, уходя прочь. Я решил не сдавать позиций перед лицом наступающего рака легких, но ощутил бедность арсенала своих драматических жестов. С южной стороны парк Сент-Джеймс ограничивался улицей Бердкейдж. По ней я и двинулся. Скорее всего, меня подталкивал мой ирландский романтизм. Он вел меня вдоль ограды парка Сент-Джеймс прямо к Букингемскому дворцу. Я остановился перед его фасадом и стал смотреть на пустынный широкий, выложенный тяжелыми плитами двор.
  От памятника в центре площади, раскинувшейся перед дворцом, через Грин-парк тянулась дорожка до самой Пикадилли, неподалеку от которой находился мой отель. Я углубился в парк. Меня томило странное чувство одиночества, когда я шел сквозь темные заросли травы и деревьев, отделенный целым океаном от родного дома. Я вспомнил себя маленьким мальчиком, перебрал в уме цепь жизненных обстоятельств, которая связывала этого мальчика с мужчиной средних лет, бредущим в одиночестве по ночному парку в чужом городе. Маленький мальчик временами не был похож на меня. Как не был похож взрослый мужчина. Я чувствовал раздвоенность. Мне так не хватало Сюзан. Прежде я никогда не скучал по своим подругам.
  Я снова выбрался на Пикадилли, повернул сначала направо, затем налево, на Беркли-стрит. Постоял немного, обозревая Беркли-сквер, длинную, узкую и очень аккуратную. Пения соловьев я не услышал. Может быть, когда-нибудь приеду сюда вместе со Сюзан и обязательно их услышу. Вернувшись в отель, я попросил коридорного принести четыре пива.
  — А сколько стаканов, сэр?
  — Стаканов не нужно, — ответил я ровным голосом.
  Когда он вернулся, я дал ему приличные чаевые, чтобы загладить свое пренебрежение правилами хорошего тона, выпил пиво прямо из горлышка и завалился спать.
  Утром проснулся рано и отправился давать объявление в «Тайме». Объявление гласило: «Вознаграждение в одну тысячу фунтов предлагается тому, кто даст информацию о группировке под названием „Свобода“ и о трех погибших от взрыва бомбы в ресторане „Стейнли“ 21 августа прошлого года. Спросить Спенсера в лондонском отеле „Брутон“».
  Накануне вечером Даунс обещал прислать мне дело Диксона в отель, и к тому времени, когда я вернулся, в почтовом ящике у нижней регистрационной стойки обнаружился сложенный пополам большой конверт из манильской коричневой бумаги. Поднявшись в номер, я прочел содержимое. Ксерокопии первого полицейского донесения, свидетельские показания, беседы с Диксоном, прикованным к больничной койке, копии фотороботов и дежурные донесения полицейских о безрезультатности дальнейших поисков. Там же обнаружил ксерокопию заявления «Свободы», взявшей на себя ответственность за этот взрыв, и страстный призыв к борьбе с «коммунистической нечистью».
  К сему прилагалась краткая история создания группировки, в основном почерпнутая из разрозненных газетных статей.
  Я валялся на кровати в номере с видом на вентиляционную шахту и третий раз перечитывал материал, пытаясь выудить детали, упущенные моими английскими коллегами. Таковых не обнаружилось. Если они и пропустили что-нибудь, то и я их не обскакал. Выходит, я нисколько не хитрее их. Мои часы показывали четверть двенадцатого. Самое время пообедать. Если я не торопясь отправлюсь в ресторан и не спеша поем, то мне останется убить до ужина каких-нибудь четыре-пять часов. Я вновь взглянул на документы. Ничего нового. Если мое объявление не возымеет никакого действия, то я не знаю, что делать дальше. Я мог до бесконечности пить пиво и мотаться по стране, растрачивая десять тысяч аванса, но Диксону это вряд ли понравиться.
  Я отправился в паб, расположенный на Керзон-стрит близ Шепард-Маркет, поел, выпил пива, после чего посетил Национальную галерею на Трафальгарской площади. Вторую половину дня провел в созерцании портретов людей прошедшей эпохи. Вот профиль женщины пятнадцатого века, у которой, как мне показалось, был сломан нос. А здесь автопортрет Рембрандта. Я утомился, рассматривая лица. Был уже шестой час, когда я, покинув галерею в состоянии некоторой отстраненности и легкого головокружения, направился к Трафальгарской площади с ее знаменитыми голубями. Как мне обещали, объявление должно появиться в газете завтра утром. Особого желания ужинать в ресторане не возникло, поэтому я отправился в гостиницу, заказал в номер пиво и кучу бутербродов, которые благополучно съел зачтением книги.
  Обещание исполнили, и утром я увидел в газете свое объявление. Однако, судя по всему, я единственный, кто обратил на него внимание. Никто не позвонил ни в этот день, ни на следующий. Я мотался по отелю, пока у меня не поехала крыша. Тогда я пошел пройтись, надеясь, что мне оставят записку. В течение следующих пяти дней посетил Британский музей, побывал в лондонском Тауэре и прочел имена и надписи, нацарапанные на стенах тюремных камер. Я наблюдал за сменой гвардейского караула и ежедневно бегал трусцой в знаменитом Гайд-парке вокруг озера Серпентайн.
  Однако, когда на шестой день после опубликования объявления я вернулся после очередной пробежки весь мокрый от пота, с расстегнутыми, как у заправского бегуна, нижними молниями на тренировочных брюках и в новеньких адидасовских кроссовках, то на мой вопрос: «Нет ли мне какого-нибудь письма?» — клерк вдруг ответил утвердительно. При этом он вынул из ящика белый конверт и протянул мне. Конверт был запечатан, на нем значилось единственное слово: «Спенсеру».
  — Принесли с почтой? — спросил я.
  — Нет, сэр.
  — Звонка не было? Это ваш конверт?
  — Нет. Письмо доставил какой-то молодой человек. Где-то полчаса назад.
  — Он еще здесь? — поинтересовался я.
  — Нет, сэр. Я его не вижу. Но можете посмотреть в кафетерии.
  — Спасибо.
  Почему они не позвонили? Вероятно, потому, что хотели посмотреть на меня живьем, а это можно было сделать, оставив письмо и проследив, кто его распечатает. Таким образом, меня вычислили, а я остался в неведении. Я прошел в холл, где по утрам подавали чай, и уселся в одно из кресел. Противоположная стена была облицована зеркалами, и я сел к ней лицом, чтобы видеть отражение зала. Темные очки гордо красовались на моем носу, и, поглядывая из-под них украдкой в зеркало, я распечатал конверт. Ничего подозрительного. В тонюсеньком конверте очень трудно спрятать взрывное устройство. Кроме всего прочего, это могло быть письменное приглашение от Флендерса на ужин с чаепитием в шикарном «Конноте». Мое предположение лопнуло как мыльный пузырь. Это было то, что мне нужно.
  В записке говорилось: «Завтра в десять утра будьте у тоннеля близ северного входа в Лондонский зоопарк в Риджент-парке со стороны кафетерия».
  Я притворился, что перечитываю записку, а сам медленно обвел взглядом фойе, насколько это позволяло зеркало. Ничего подозрительного не заметил, да я и не ожидал увидеть ничего из ряда вон выходящего. Лишь постарался запомнить все лица, попавшие в поле зрения, с тем расчетом, что если увижу их снова, то обязательно вспомню. Положил листок назад в конверт и, постукивая уголком конверта по зубам, медленно повернулся в кресле. Глубоко погруженный в собственные мысли, я, как последний идиот, оглядывал фойе. Потом поднялся, вышел через главный вход и снова направился в сторону Грин-парка.
  Нелегко выслеживать неизвестно кого и самому не засветиться, тем более что этот кто-то старается уличить вас в ведении слежки. Я увидел ее, когда она переходила Пикадилли. Она покупала открытки в фойе отеля, а теперь бежала через дорогу в сторону Грин-парка примерно на расстоянии в полквартала от меня. Я все еще был одет в спортивную форму, мокрую от пота. Оружия у меня с собой не было. А вдруг террористы вознамерятся поквитаться со мной прямо сейчас?
  В Грин-парке я остановился, сделал несколько показных глубоких приседаний и растяжек, затем лениво потрусил прочь. Если она не захочет меня упустить, ей придется тоже побежать. А если она побежит, я пойму, что она не опасается быть замеченной и, возможно, намерена стрелять или передать меня тому, кто завершит дело. В таком случае я буду вынужден сделать резкий поворот и нестись во весь дух к Пикадилли в поисках полицейского.
  Она не побежала. Дала мне уйти и к тому времени, как я достиг Молла, испарилась. Я вернулся на Пикадилли по Квинз-Уок, пересек улицу и направился к отелю. На улице никого не встретил, не было никого и в отеле. Поднялся в номер, принял душ; револьвер лежал наготове на крышке туалетного бачка. Я заметно оживился. После недельного созерцания заката Британской империи ощутил прилив сил. Более того, сел на хвост тем, кто думал, что вычислил меня. Если дамочка принадлежит к группировке «Свобода», они наверняка считают, что раскусили меня, оставаясь незамеченными. Если же нет, если они хотят всего лишь попугать меня, а заодно проверить, крепкий ли я орешек, то я не дергаюсь. Я понял про них все, хотя им это было невдомек, и они упивались своей безопасностью. Впрочем, у меня имелись и проколы. Им удалось узнать про меня многое, а я засек только одного члена группировки. С другой стороны, я профессионал, а они любители. Конечно, если кто-нибудь сдуру подсунет мне бомбу, то ей будет безразлично, профессионал я или любитель.
  Я надел джинсы, белую рубашку от «Ливайз» и белые адидасовские кроссовки с голубыми полосками. Не хотел, чтобы вонючие англосаксы подумали, что американская ищейка ни черта не смыслит в сочетании цветов. Вытащил из чемодана черную плетенную из кожи кобуру, надеваемую, как собачья шлейка, под пиджак, и скользнул в нее. Не так удобно, как набедренная кобура, но я вознамерился надеть короткую стильную куртку, которая никак не гармонирует с моим револьвером. Я засунул оружие в кобуру, накинул куртку «Ливайз» и даже не застегнул пуговицы. Куртка была из темно-синего вельвета. Оглядел себя в зеркале, висевшем над бюро. Поднял воротник. Элегантен. Чисто выбрит, только что из душа, недавно был у парикмахера. Воплощенный образ международного авантюриста. Пару раз попробовал быстро выхватить пистолет из-под мышки и убедился, что кобура меня не подведет. Изображая перед зеркалом знаменитого актера Хэмфри Богарта, я бросил: «Все кончено, Луи, брось пистолет». Я был готов действовать.
  Комнату уже прибрали, и горничная в номере не появится. Я взял коробку с тальком и, стоя в холле, тщательно и ровно рассыпал порошок у порога прямо перед дверью со стороны комнаты. Всякий, кто войдет, оставит отпечаток обуви внутри и белые следы в коридоре, когда будет уходить. Если грабители проявят осмотрительность, то могут заметить и устранить следы. Но если у них не окажется с собой коробочки с тальком, им придется изрядно повозиться, чтобы восстановить линию порошка.
  Осторожно переступив ровный слой талька, я закрыл дверь, а коробочку забрал с собой. Выбросил ее в мусорную корзинку возле лифта. На обратном пути куплю новую.
  Я вышел на площадь Пикадилли, сел на метро и направился к Риджент-парку. В кармане моих брюк торчала сложенная карта города. Я вытащил ее и скользнул по ней глазом, стараясь не выглядеть туристом. Вычислив лучший путь через парк, одобрительно кивнул сам себе на тот случай, если кто-нибудь наблюдает за мной, — как бы убеждаясь в том, что я уже давно и наверняка знаю. Уверенно направился к северному входу.
  Хотел осмотреть местность, прежде чем завтра явлюсь сюда.
  У северных ворот миновал вольеры с журавлями, гусями и совами, затем пересек мостик через канал. Внизу прошлепал речной трамвай. Около здания, где разместились коллекции насекомых, начинался подземный переход, ведущий к административному корпусу и имевший, кроме того, выход в сторону ресторана. Слева размещался кафетерий. Справа — ресторан и бар. За кафетерием в маленьком зеленом вольере гуляли фламинго. Розовое на зеленом, потрясающе. Если террористы намереваются застрелить меня, то лучшего места, чем тоннель, им не найти. Самый обычный тоннель, прямой и без ниш. Спрятаться негде. Если меня возьмут в клещи, то проблем у террористов не будет. Значит, дружище, держись подальше от тоннеля.
  В киоске кафетерия я приобрел карту зоопарка, где на обложке красовалась схема дорожек. Южная часть сразу за вольером с волками показалась мне наиболее благоприятным местом. Я отправился туда на экскурсию. Между двумя зданиями, в одном из которых содержались большие попугаи, а в другом — волнистые, находилась площадка. Там дети катались на верблюде, оглашая окрестности визгом и смехом и стараясь не свалиться с асимметрично горбатой спины.
  Южный вход был за птичником, представлявшим гостям обитателей прерий, которые выглядели весьма зловеще, и клетками с дикими собаками и лисами; дальше шла территория, отведенная волкам. Эта диспозиция меня мало воодушевила. Я вернулся назад и осмотрел площадку кафетерия. Комплекс состоял из павильона и столиков. Еду подавали из здания, украшенного открытой аркадой. Если я сяду за столик на улице, то превращусь в отличную мишень. Да, задачка. Я заказал мясо и запеканку с почками у стойки, затем занял свободный столик.
  Все было холодное и по вкусу напоминало резину. Давясь мясом, я обдумал ситуацию. Если террористы вознамерились убить меня, шансы помешать им крайне ничтожны. Хотя, может, убийство не входит в их планы, но рассчитывать на это не стоило.
  «Нельзя полагаться на намерения противника, — сказал я себе. — Ты должен учитывать то, что он может сделать, а не то, что мог бы».
  Парень, вытирающий столики, недоуменно посмотрел в мою сторону:
  — Простите, сэр. Не понял?
  — Ничего. Просто кое-какие замечания по военной стратегии. Тебе когда-нибудь приходилось этим заниматься? Сидеть и размышлять о военной стратегии?
  — Нет, сэр.
  — Возможно, в этом твое счастье. Слушай, забери эту гадость.
  Я свалил недоеденное мясо и запеканку в мусорное ведро. Он удалился. Я хотел всего две вещи. Или три. Это как посмотреть. Я не хотел, чтобы меня пришили. Хотел вывести из строя кого-нибудь из моих противников. Хорошо, если хоть один за мной увяжется. Вывести из строя. Отличное выражение. Звучит лучше, чем «пришить». Но ведь именно это я и обдумываю здесь и сейчас. Назвать подобное действие более нейтральным словом не значит оправдать его. Но ведь выбор делает мой противник. Я не намерен первым открывать огонь. Они пытаются убрать меня, я защищаюсь. Я на них не нападаю. Это они охотятся за мной... Вообще-то я их тоже ищу, потому что они выслеживают меня, поэтому я имею право напасть на них. Чертовщина какая-то! Так или иначе, парень, тебе придется сделать то, что придется, есть у тебя оправдания или нет, и нечего тут морализировать. Да, придется. Интересно, как я потом буду чувствовать себя?
  У них есть опыт общения со взрывными устройствами. Им нет дела, кто при этом пострадает. Этот факт мне известен. Если бы я был на их месте, то подождал бы, пока некто войдет в тоннель, кинул туда веселенькую штучку и превратил его в наскальную живопись. Кроме того, меня можно подловить на мосту через канал.
  Кое-что о них мне известно. Я узнал девушку и имел полный комплект фотороботов, который мне вручил Диксон. Из всей компании меня знала только эта девица. Она непременно должна быть здесь завтра, чтобы следить за мной. Может, мне удастся вычислить их раньше? Сколько человек они могут послать? Если выбрали тоннель, то минимум двоих, да еще «хвост». По одному с каждого конца хватит. Но, когда они взорвали Диксонов, их было девять. Для дела все девять не нужны. Им скорее требуется круговая порука.
  Группа, идущая на совместное убийство, дольше существует.
  Держу пари: обозначатся все. Но будут очень осторожны. Кто-нибудь встанет на стреме. Не совсем же дураки. Итак, будут наблюдатели. Я поднялся. Ничего не остается делать, кроме как ввязаться в это дело. По возможности буду держаться в стороне от подземного перехода и открытых мест. Буду повнимательней приглядываться. Я ведь их знаю, хотя они уверены в обратном. И это мое основное преимущество. Кобура под курткой сильно мешала. Но в данный момент мне хотелось иметь как можно больше оружия.
  Мясо и запеканка резвились в моем желудке, пока я выбирался на Принс-Алберт-роуд и трясся в красном двухэтажном автобусе, доставившем меня назад, в район Мэйфейр.
  Глава 7
  Возвращаясь в отель, я вышел чуть раньше, на Пикадилли, и завернул в специализированный магазин для мужчин. Там купил светлый парик, светлые усы и немного косметического клея, чтобы все это прикрепить. Спенсер, человек с тысячью лиц.
  В коридоре у моей двери я увидел белый отпечаток башмака, а потому прошел мимо не останавливаясь. Там, где наш коридор пересекался с поперечным, я резко завернул направо и прильнул спиной к стене. Явных признаков засады я не обнаружил. Если мыслить стандартно, то один должен был засесть внутри, а другой — снаружи, но похоже, все обстояло иначе.
  Конечно, в номер мог войти служащий отеля — по какому-нибудь незначительному делу. Но в то же время мог явиться тот, кто имел твердое намерение продырявить меня насквозь. Я положил пакет со своими маскарадными штучками прямо на пол и вытащил из кобуры револьвер. Я держал его в правой руке, прижав к груди так, чтобы оружие было скрыто от постороннего глаза. В коридоре пусто. Я заглянул за угол. В главном коридоре также никого не было.
  Я стал медленно приближаться к своей комнате. Левой рукой вынул ключ из кармана, в правой я по-прежнему держал пистолет, теперь уже не скрывая его. Невнятные звуки работающего гостиничного оборудования ворковали вокруг меня. Лифты включались и останавливались. Нежно жужжали воздушные кондиционеры. Где-то работал телевизор. Двери отеля были отделаны дубом, на них поблескивали латунные номера.
  Я стоял у своего номера и прислушивался. Внутри не раздавалось ни звука. Стоя справа от двери, я дотянулся левой рукой до скважины, как мог осторожнее вставил ключ и мягко повернул его. Ничего не произошло. Я приоткрыл дверь настолько, чтобы освободился язычок замка. Затем вытащил ключ и положил его назад в карман. Наконец перевел дыхание. Тяжело было глотать: во рту пересохло. Левой рукой я широко распахнул дверь и отпрянул к стене, занимая прежнюю позицию справа. Мое оружие было наготове, но ничего не изменилось. Внутри номера — ни малейшего движения.
  Свет был выключен, но полуденное солнце щедро переливалось через подоконник моей комнаты и даже выплескивалось в коридор. Я отступил на несколько шагов, чтобы заглянуть в номер под другим углом, а затем отскочил к противоположной стене. Если кто-нибудь и выскочит, чтобы застрелить меня, то будет рассчитывать, что я стою там, где находился секунду назад. Я снова сложил на груди руки, скрывая пистолет, прижался спиной к стене и заглянул в номер через открытую дверь. Я ждал.
  Справа от меня остановился лифт, из которого вышел мужчина в ярком клетчатом джемпере в сопровождении дамы, одетой в розовый брючный костюм. Мужчина был абсолютно лыс, волосы дамы отливали благородной сединой. Парочка скользнула по мне взглядом, не высказывая никакого интереса, и проследовала мимо. Я отметил про себя, что они проявили благоразумие, не заглянув в открытую дверь. Я проводил их взглядом. Не похожи на террористов, но кто может распознать террориста по внешнему виду? Нужно внимательно относиться к любому человеку, одет он в пестрый джемпер или нет. Пара скрылась за дверями номера где-то в середине коридора. Больше никого.
  Я буду чувствовать себя последним идиотом, если комната окажется пустой, не могу же я стоять здесь как приклеенный, изображая из себя агента Икс-15. Но я буду еще большим идиотом, если ввалюсь в номер и обнаружу, что там террористов — как сельдей в бочке. Тогда можно заказывать уютное местечко на кладбище в старой доброй Англии — и это из-за того, что у меня не хватило выдержки. Уж лучше подождать.
  Очевидно, тот, внутри, тоже ждал. Но я готов был побиться об заклад, что у него нервы слабее. Ему будет казаться, что дверь потихоньку открывается, и он не выдержит. Если их двое, развлечение может затянуться. У одиночки нервы сдают быстрее, нежели у двоих. Но мне до завтрашнего утра спешить некуда. Я мог и подождать.
  Женщина в белой униформе, с виду индианка, прокатила мимо тележку с грязным бельем, бросила беглый взгляд в открытую дверь, меня же вниманием не удостоила. Я с какой-то досадой отметил, что все больше и больше женщин не обращает на меня внимания. Возможно, я мало напоминаю кумира нынешних дней.
  Свет, исходивший из моей комнаты, стал менее ярким. Я насторожился, так как знал, что если внутри будет движение, то обязательно появится тень. Может, мой противник тоже знал об этом и поэтому ждал темноты.
  Двое африканцев вышли из лифта и проследовали мимо. Оба были одеты в серые деловые костюмы с очень узкими лацканами. Их темные галстуки не отличались друг от друга, длинные воротнички одинаковых белых рубашек симметрично заворачивались книзу. У того, который шел ближе ко мне, на щеках были вытатуированы знаки племени. Его компаньон носил круглые, в золотой оправе очки. Когда они поравнялись со мной, я услышал, что они говорят по-английски с акцентом. Ни я, ни дверь их не заинтересовали. Я наблюдал за африканцами вполглаза, разделив внимание между ними и дверью. В сообщники можно взять кого угодно.
  Телефон в моем номере стоял рядом с дверью, так что убийца не может позвонить, не опасаясь быть услышанным мною. Хотя можно подать какой-нибудь сигнал из окна или же заранее оговорить время, когда должна явиться подмога.
  Сложно наблюдать и за передвижением в коридоре, и за дверью. Рука устала сжимать револьвер. Мышцы онемели, а взведенный курок требовал особого внимания. Я подумал, не перебросить ли пушку в левую руку. С левой руки я стрелял не так хорошо, как с правой, а верный выстрел мог понадобиться в любую минуту. Но если правая рука вконец онемеет, такой результат меня тоже не устроит. Я переложил своего верного помощника в левую руку, а правую начал разминать. Новое положение вызывало неудобство. Надо побольше тренироваться в стрельбе с левой руки. Я продолжал выполнять разминочные упражнения.
  «Как же тебя угораздило подставиться под пулю, Спенсер?» — «Понимаешь ли. Святой Петр, я долго торчал в коридоре, и у меня онемела рука. Потом и все тело сделалось как бревно». — «А что, неужели у настоящего крутого парня могут онеметь руки? Ну, Спенсер!» — «Нет, сэр». — «Не думаю, что ты достоин быть принятым в рай для частных сыщиков. Спенсер».
  Я немного расслабился. Рука отошла, и я переложил револьвер назад. Щель приоткрытой двери заметно потемнела. Семейство из четырех человек, увешанных фотоаппаратами и сумками, высыпалось из лифта и покатилось по коридору. Дети было заглянули в дверь, но отец сказал: «Не задерживаться». У них был американский акцент, а голоса — очень уставшими. У мамаши — отличная корма. Они завернули в поперечный коридор и исчезли. Вечерело. Я уже отстоял сверхурочные в этом коридоре. Безвременная смерть в сверхурочный час. Ах, Спенсер, как любишь ты играть словами. Безвременная...
  У меня устали ноги. От долгого стояния я чувствовал тупую боль в пояснице. Почему человек устает от стояния больше, чем от хождения? Какая нелепость! Ждать, что кто-то выскочит из темноты проема двери и начнет палить в тебя. Так, сосредоточься. Не позволяй мыслям разбредаться. Ты и так уже потерял контроль, когда мимо проплыла шикарная корма. Если бы в этот момент началась пальба, ты бы поймал свою пулю, малыш.
  Я гипнотизировал дверь. Убийца, должно быть, выскочит справа. Дверь открывалась в левую сторону. Он наверняка развернется лицом вправо, ища меня в этой стороне коридора. А может, и нет, может, он выползет на животе, прижимаясь к полу. Я бы именно так и поступил. Или нет? Можно было бы вывалиться из двери и, резко развернувшись в другую сторону, попытаться опередить парня, который таращится на дверь с упорством гипнотизера-самоучки.
  А может, меня там не было бы. Я был бы пустой комнатой, а какой-то нервный придурок стоял бы в коридоре и пялился в пустоту в течение нескольких часов. Можно, в конце концов, позвонить в службу безопасности отеля и сообщить, что нашел дверь своего номера открытой. Правда, если там все-таки кто-то есть, то первый, кто переступит порог, проглотит свинцовую пилюлю. Террорист просидел в номере довольно долго и наверняка потерял способность анализировать. А если он приверженец «Свободы», то ему тем более все равно, кто отправится на небеса. Я не имел права просить кого-либо войти в эту дверь вместо меня. Буду ждать. Я умею ждать. В этом деле я преуспел. Могу торчать здесь до скончания века.
  Вдоль коридора темнокожий официант, одетый во все белое, вез столик с заказанными в номер блюдами. Он появился из служебного лифта и прокатил свою тележку справа от меня. За ним тянулся аппетитный запах жареного картофеля. После мяса и запеканки из почек я решил соблюдать строгий пост, но запах картошки заставил меня изменить решение.
  Террорист, пригнувшись, выскочил из номера и выстрелил вдоль коридора в направлении лифта — только он ошибся, сделал неправильный выбор. У него была быстрая реакция, и он успел наполовину развернуться, прежде чем я нажал на курок. Рука прямая, корпус слегка повернут, во время выстрела задержать дыхание. Первым выстрелом я попал ему в грудь. Из-за близкого расстояния удар пули чуть отбросил его. Я выстрелил второй раз, когда он начал заваливаться вбок. Ноги его подогнулись. Пистолет выскользнул из руки, пока он падал. Маленький калибр. Длинный ствол. Для спортивной стрельбы. Я перепрыгнул через террориста и ввалился в дверь своего номера, упал на плечо и перекатился за кровать. В комнате затаился второй, его первая пуля отколола кусок дверного косяка за моей спиной. Вторая обожгла левое бедро горячей болью. В полусидячем положении я трижды выстрелил в темноту комнаты, целясь в едва различимый на фоне окна силуэт. Он опрокинулся через стул и остался лежать на спине, одной ногой зацепившись за сиденье.
  Я сел, привалившись к стене. Так вот почему они так долго держались. Их было двое. Я тяжело дышал, сердце выпрыгивало из груди. Я умру не от пули, меня однажды хватит инфаркт.
  Несколько раз глубоко вздохнул. В правом нагрудном кармане моей темно-синей вельветовой куртки было двенадцать запасных патронов. Я вытащил обойму и вытряхнул стреляные гильзы. Оставался только один целый патрон. Я почувствовал тяжесть в бедре. Рана еще не болела, но по теплу, которое разливалось подо мной, я понял, что истекаю кровью. Выстрелы в пустынном коридоре прозвучали достаточно громко. Полиция должна появиться с минуты на минуту.
  Я подполз к темной фигуре на полу. Нога все еще цеплялась за стул. Пощупал пульс — его уже не было. Мне пришлось встать на ноги и проковылять к двери. Первый человек, в которого я стрелял, так и лежал на том месте, где его застигла смерть. Длинноствольный пистолет валялся в полуметре от вывернутой руки. Коленки подтянуты к животу. По напольному покрытию разлилась лужа крови. Я сунул револьвер в кобуру и вернулся в номер. Левая нога начинала ныть. Сев на кровать, я только снял трубку телефона, как услышал шаги в холле. Несколько человек остановились в коридоре, кто-то подошел к моей двери. Я положил трубку на рычаг.
  — Спокойно, выходить с поднятыми руками. Полиция.
  — Все нормально, — отозвался я. — Здесь один убитый, а я ранен. Входите. Я — не террорист.
  Молодой человек в светлом плаще резко вошел в комнату, направив на меня револьвер. Вслед за ним появился еще один, тоже с револьвером. Последний был старше, волосы его тронула седина.
  — Пожалуйста, встаньте, — обратился ко мне тот, что помоложе. — Руки за голову, пальцы — в замок.
  — У меня в кобуре под левой рукой — револьвер, — заявил я.
  В комнату набились несколько полицейских в форме и еще двое в гражданской одежде. Один направился прямо к телефону и стал куда-то звонить. Самый старший, с седыми волосами, усадил меня, забрал оружие и оставшиеся в кармане неиспользованные патроны и отступил назад.
  Молодой обратился к человеку, который говорил по телефону: «У него кровотечение. Нужна медицинская помощь». Говоривший кивнул.
  Молодой полицейский повернулся ко мне:
  — Итак, что здесь произошло?
  — Я — не нарушитель, — начал я. — Я американский детектив. Веду расследование. Если вы свяжетесь с инспектором Даунсом из вашего департамента, он поручится за мои слова.
  — А эти джентльмены? — он кивнул в сторону тела, лежащего на полу, и дернул подбородком, подразумевая того, который находился в коридоре.
  — Не знаю. У меня есть смутное предположение, что они намеревались отправить меня на тот свет, потому что я сел им на хвост. Они меня поджидали в моем номере.
  Седой спросил:
  — Это вы их уложили?
  — Да.
  — Из этого револьвера?
  — Да.
  — Документы, пожалуйста.
  Я протянул ему бумаги, включая разрешение на ношение оружия от британской полиции.
  Старший обратился к тому, что разговаривал по телефону:
  — Пусть свяжутся с Филом Даунсом. У нас здесь гость из Америки, детектив Спенсер. Говорит, они знакомы.
  Парень кивнул. Во время разговора он достал сигарету и закурил.
  Вошел человек с небольшим черным медицинским чемоданчиком. На нем были легкий синтетический костюм темного цвета и нежно-сиреневая рубашка, воротник которой разлегся поверх пиджака. Его шею плотно охватывало ожерелье из мелкой бирюзы.
  — Меня зовут Кенси, — представился он. — Я — врач этого отеля.
  — Все британские врачи такие? — поинтересовался я в ответ.
  — Несомненно. Пожалуйста, снимите брюки и ложитесь на кровать лицом вниз.
  Я сделал так, как он велел. Нога начала ощутимо болеть. Я знал, что сзади вся левая штанина пропиталась кровью. В такой ситуации будет трудно сохранить достоинство. Но постараться можно. Доктор отправился в ванную мыть руки.
  Полицейский в светлом плаще спросил:
  — Спенсер, вы кого-нибудь из этих людей знаете?
  — Никогда прежде не встречал.
  Вернулся доктор. Мне его не было видно, но я слышал, как он бормочет что-то рядом. «Немножко будет щипать». Я уловил запах спирта и почувствовал жжение, когда доктор начал протирать кожу.
  — Пуля застряла? — спросил я у него.
  — Нет. Ранение навылет. Рана чистая. Небольшая потеря крови, а так ничего, можно не беспокоиться.
  — Хорошо, что не придется таскать сувенир в бедре, — поддержал я разговор.
  — Можете называть это как хотите, это ваше право, — пояснил доктор. — Но, констатируя факт, дорогой мой, должен сообщить вам, что вы ранены в задницу.
  — Вот это меткий выстрел, — брякнул я. — Особенно в темноте.
  Глава 8
  Доктор наложил на мою — ox! — мое бедро тугую повязку и дал какие-то обезболивающие таблетки.
  — Несколько дней будет тяжеловато ходить, — сообщил он мне. — А потом все придет в норму. Теперь у вас на щечке появится еще одна ямочка.
  — Я рад, что только медицина стала достоянием общественности, а не та врачебная тайна, которую вы призваны сохранять.
  Даунс явился, когда доктор покидал номер. Мы вместе рассказали мою историю седому полицейскому и его молодому помощнику. Возникли двое парней со специальными пластиковыми мешками, и, прежде чем тела убрали, мы подошли посмотреть на убитых. Я вытащил комплект фотороботов: оба террориста были в моей картотеке. Лет по двадцать. И больше уже не исполнится.
  Даунс взглянул на фотографии, потом на убитых и кивнул.
  — Сколько за каждого?
  — Две с половиной тысячи долларов.
  — А что у вас можно купить на эти деньги?
  — Полмашины.
  — Шикарной?
  — Да нет.
  Даунс снова взглянул на парней. Один из них — блондин с длинными волосами. Пальцы тонкие и ухоженные. Его неподвижные руки выглядели слишком утонченными.
  — Половина дешевенькой машины, — задумчиво повторил Даунс.
  — Они сами нарвались, — сказал я. — Я их сюда не звал.
  — Да, конечно.
  — Бросьте, Даунс. Это же моя работа.
  Даунс дернул плечами. Он смотрел на остатки талька перед дверью в коридоре. В комнате таких белых полузатоптанных следов было множество.
  — Перед уходом вы рассыпали тальк по полу? — спросил Даунс.
  — Да.
  — И один из них сделал шаг назад, чтобы оглядеть коридор перед тем, как войти в номер?
  — Да.
  — А если бы он не ошибся?
  — Я бы открыл дверь медленно и осторожно и проверил пол в холле, — пояснил я.
  — Значит, вы ждали их? Оставили дверь полуоткрытой и стояли в коридоре, надеясь, что они дернутся первыми?
  — Да.
  — Вижу, что вы довольно терпеливы.
  — Поспешишь — людей насмешишь.
  — Вот в чем проблема, — начал Даунс. — Мы бы не хотели, чтобы вы носились по Лондону и палили во всех, кого подозреваете в терроризме, отрабатывая тем самым свой гонорар.
  — Такой цели я перед собой не ставил, Даунс. Не убиваю тех, кого не должен убивать. Я нахожусь здесь, чтобы выполнить определенную работу, ту, которую ваши люди не могут выполнить из-за своей занятости. Эти два сопляка пытались меня прикончить, насколько вам известно. И я застрелил их не по подозрению в анархизме. Я сделал это исключительно в целях самообороны.
  — А зачем тогда вы насыпали тальк перед уходом?
  — Излишняя предосторожность в чужой стране никогда не помешает, — начал раздражаться я.
  — А объявление, которое вы поместили в «Таймс»?
  — Хотел привлечь их внимание.
  — Вы в этом изрядно преуспели.
  Полицейский в форме вошел в комнату, неся мешок с моими театральными атрибутами, и протянул его Даунсу.
  — Нашли в коридоре за углом, сэр.
  — Это мое, — объяснил я. — Я бросил мешок, когда обнаружил гостей.
  — То есть покушавшихся? — переспросил Даунс.
  Он взял мешок, достал оттуда парик, усы и гримерный клей. Его широкое честное лицо потеряло суровость. Он широко улыбнулся, круглые щеки поползли вверх, почти наехав на глаза. Даунс пристроил усы себе под нос.
  — Как я выгляжу, Граймс? — обратился он к полицейскому.
  — Как новобранец из деревни, сэр.
  — Ой! У меня зад болит, — засмеялся я. — Не думаю, что от раны.
  — Спенсер, а грим-то зачем? Вас поддели на крючок?
  — Кажется, меня вчера вычислили.
  — Вам назначили встречу?
  Я не хотел, чтобы Даунс составил мне компанию в посещении зоопарка. Я боялся, что он спугнет выслеженного зверя и мне придется искать новый контакт.
  — Нет. Оставили письмо на мое имя и видели, как я взял его и прочел, — так они узнали, кто есть кто. О встрече пока речи не было. Сообщили, что со мной свяжутся. Думаю, это была приманка. Поэтому мне в голову пришла мысль изменить внешность.
  Даунс смотрел на меня чуть ли не минуту.
  — Ладно, — наконец вздохнул он. — Мне действительно немного жаль эту парочку. Надеюсь, вы будете держать нас в курсе дела. И еще надеюсь, что вы не намерены и дальше вершить правосудие таким вот образом.
  — Конечно, если у меня будет выбор, — пообещал я.
  Санитары застегнули молнию на мешке, в который убрали второй труп, и погрузили на каталку.
  — Половина недорогой машины, — вспомнил Даунс.
  — Какое оружие было у того парня, что засел в комнате? Из чего он меня задел?
  Ответил полицейский в плаще:
  — Такое же, как и у того в коридоре, спортивный кольт двадцать второго калибра. Должно быть, стянули где-то целый ящик. Вам повезло, что им не попался сорок пятый калибр или «магнум».
  — Тогда бы вашей заднице повезло меньше, — посочувствовал Даунс.
  — Бедру, — поправил я. — У меня ранение в верхнюю часть левого бедра.
  Даунс понимающе кивнул.
  — Я бы на вашем месте запер дверь и был начеку. А?
  Я кивнул. В комнате, кроме Даунса и двух санитаров, больше никого не осталось.
  — Держите нас в курсе дела, ладно? — сказал он на прощание.
  Я еще раз кивнул. Даунс боднул воздух, указывая на дверь, все трое встали и вышли. Я запер за ними и задвинул щеколду. Доктор оставил какие-то пилюли на случай, если боль станет сильнее. Пока я не хотел их принимать. Мне нужно было кое-что обдумать. Я сел на кровать, но тут же принял другое решение. Лежать куда удобнее. А лежать на животе лучше всего. Да, получить пулю в зад! Сюзан, без сомнения, умрет от смеха. Только болит, когда смеешься.
  В группе собрались явно не простачки. Мое внимание всецело занимала завтрашняя встреча. А пока я раздумывал насчет завтрашнего дня, они попытались сорвать банк сегодня вечером. Неплохо. Что мы имеем? Придут ли они завтра? Должны. Ведь им захочется узнать, явлюсь ли я на встречу. Я же могу и не догадаться, что нынешняя заварушка связана с их организацией. Они не знают, что у меня есть их фотороботы. А если я и догадался, то могу не знать, что тот, кто назначил встречу, связан с теми, кто пытался пристрелить меня сегодня. Может, письмо мне послал информатор, а эти двое пытались вывести меня из игры до того, как я с ним свяжусь? Нужно обязательно пойти на встречу.
  Я попросил дежурного разбудить меня в половине восьмого, принял две таблетки обезболивающего и вскоре уснул, лежа на животе. Несмотря на принятые пилюли, сон был тягостным и беспокойным, постоянно прерываемым приступами боли. Уложить двоих не так уж и приятно. Я проснулся еще до того, как мне позвонили снизу, освобожденный рассветом от ночного кошмара, с ощущением, что меня вытащили из печки. Я уснул не раздеваясь, поэтому брюки мои коробились от засохшей крови. Пришлось их отдирать. Я принял душ, всячески стараясь не замочить повязку. Потом почистил зубы, побрился и надел чистую одежду: серые слаксы, белую рубашку в синюю полоску, воротничок, которой пристегивался на пуговки, синий вязаный галстук, темные мокасины. Эластичный ремень кобуры плотно обхватил плечи, завершив мой наряд. Перемены еще не кончились. Я намазал клеем фальшивые усы, приладил парик, надел большие модные очки от солнца и облачился в темно-синий блейзер на клетчатой подкладке. На темной ткани поблескивали золотистые пуговицы. Тому, кто носит пиджак на клетчатой подкладке, можно доверять. Зеркало это подтвердило. Окат воротника слегка морщился. Я чуть ослабил петлю галстука.
  Отступив шаг назад, оглядел себя с головы до ног. Я выглядел как вышибала в баре гомосексуалистов. Может, и сгодится. Я был совершенно не похож на вчерашнего доморощенного спортсмена в мокрой от пота футболке, спортивных штанах и кроссовках. Во внутренний карман пиджака я положил шесть запасных патронов и почувствовал себя готовым. Снова рассыпал на полу тальк и отправился в кафе в нижнем холле. Последняя еда, что достигла моего желудка, — запеканка из почек и мясо. Ой! Я съел глазунью из трех яиц с ветчиной и выпил кофе с тостами. Было восемь десять, когда я закончил завтрак. У входа в гостиницу поймал такси и с комфортом доехал до зоопарка, во время поездки стараясь наклоняться слегка вправо.
  Глава 9
  Их было трое. Девушка, которую я засек вчера, рассматривала фламинго, когда я прошел мимо нее, войдя через южные ворота, расположенные за вольерами ястребов и орлов, которые представляли птичий мир прерий. Я остановился у вольера с попугаями, повернувшись к ней спиной. Она не подозревала, что я кое-что про нее знаю, и не пыталась спрятаться. Случайно задела меня взглядом, когда переходила к клетке с воронами. Но не удостоила вниманием. Ай да Спенсер! Мастер перевоплощения.
  В течение двух следующих часов мы выделывали нечто невообразимо сложное, напоминающее ритуальные брачные танцы фазанов. Она искала меня, стараясь не бросаться в глаза. С ней обязательно кто-то должен быть. Ребята с оружием. Им неизвестно, как я выгляжу, хотя они могли иметь описание. Я тоже не знал наверняка, как они выглядят, поскольку фотороботы лишь схематично изображали тех, кто поставил крест на семействе Диксона.
  Она побрела к лужайке, где резвились шимпанзе. Я остановился полюбоваться попугаями из Австралии. Она рассматривала шумного какаду. Я двинулся к северным воротам, где находились гиббоны. Ее заинтересовали волнистые попугайчики, но она не забывала поглядывать по сторонам. Я пил кофе у садового павильона, постоянно проверяя, не потерял ли я ее. Ее беспокоило, нет ли рядом переодетых полицейских. Я высматривал членов ее группы. Мы старательно изображали из себя рядовых посетителей-знатоков, которые предпочитают всему остальному зоопарку зону восточного тоннеля. Моя роль была сложнее, так как в фальшивом парике и усах я чувствовал себя взмыленной лошадью. Из-за дурацких усов я не мог спокойно выпить кофе. Если они свалятся в чашку, эти ушлые ребята сразу поймут, что к чему.
  Напряжение перерастало в нечто осязаемое. К одиннадцати часам я взмок, к тому же у меня разболелась спина. Боль в ране не прекращалась вовсе. А постоянно концентрироваться на своей хромоте я не мог. Должно быть, девушке тоже приходилось не сладко, хотя ее не собирались подстрелить, как куренка. Насколько я понимал.
  Она выглядела на все сто. Не так молода, как мои вчерашние гости. Что-то около тридцати. Прямые, очень светлые волосы до плеч. Глаза круглые, примечательные, насколько мне удалось рассмотреть — очень темные. Грудь, правда, великовата. Зато бедрам могла позавидовать любая невольница гарема. На ней были черные босоножки, белые слаксы и белая блуза, которая открывала шею, повязанную черным шарфиком. На плече висела большая черная сумка, и чувствовалось, что там лежит пистолет. Возможно, дамский. Размеры сумки подсказывали, что спрятать в ней противотанковое ружье довольно трудно.
  Она сдалась, когда часы на башне пробили три четверти двенадцатого. Я опаздывал уже на два часа. Она дважды энергично дернула головой, обращаясь к кому-то, кого я не видел, и направилась к тоннелю. Я пошел за ней. Тоннель был именно тем местом, куда мне не хотелось соваться, но я не представлял, как это сделать. Нельзя потерять ее. Я столько перенес ради этого контакта, и мне хотелось вынести из встречи что-нибудь полезное для себя. Но, если меня зажмут в тоннеле, живым оттуда мне не выйти. Выбора не было. Госпожа мистификация, помоги мне. Я нырнул в омут вслед за добычей.
  Там было пусто. Я шел вразвалку, насвистывая, как будто меня ничего не заботит, но шея моя онемела от напряжения. Когда я выбрался из царства мертвых, то сунул свои очки с розоватыми стеклами в ближайшую мусорную корзину и достал обычные очки от солнца. Развязав галстук, я убрал его в карман и с удовольствием расстегнул на рубашке три пуговицы. Вспомнил совет комиксного сыщика Дика Трейси — укротителя зла — о том, что небольшое изменение внешности может принести пользу, когда тайком выслеживаешь добычу.
  Следить было несложно. Она больше не искала меня. Просто шла по улице. Девушка двинулась по Принс-Алберт-роуд, а затем свернула на Олбани-стрит. Олбани-стрит, пересекая Мерилибоунди-роуд, вливается в Грейт-Портленд-стрит.
  Слева над городом плыла телебашня. Следуя впереди меня, девушка повернула налево, на улицу Карбертон. Пейзаж города приобрел более домашний вид, наполнившись мелкими овощными лавочками. Стало больше мелькать студентов и представителей среднего класса. Смутное воспоминание подсказало, что к востоку от телебашни раскинулся район Блумсбери, гордившийся Лондонским университетом и Британским музеем. Она свернула направо, на Кливленд-стрит. Черт! Она неутомимый ходок! Хотя мне нравилось наблюдать за ее ножками, что я и делал последние минут десять-пятнадцать. Она шла свободной, широкой походкой, что называется от бедра, пружиня на каждом шагу. Для раненого такой ритм движения сложноват, и, наступая на раненую ногу, я чувствовал резкую боль. На углу Тоттенхем-стрит, по диагонали от больницы, она нырнула в подъезд здания, облицованного камнем.
  Я отыскал не очень темную подворотню и занял наблюдательный пост. Прижавшись к стене так, чтобы видеть дверь, за которой подозреваемая скрылась, я стал ждать. До половины третьего она не выходила. Потом выскочила до ближайшей лавочки и вернулась с пакетом продуктов. Я ни на секунду не оставлял занятой позиции.
  Отлично! Значит, здесь она живет. Ну а дальше что? Одним из преимуществ своей работы я считал то, что никогда наверняка не знал, что собираюсь делать дальше или что вообще нужно делать. Вечный интригующий сюрприз. Мне казалось, что я выследил нору очень редкого зверя. И что же мне теперь делать? Слово «зверь» к ней явно не подходило, но нельзя же было сказать, что я нашел берлогу красавицы.
  Решая очередную дилемму, я пришел к отличному умозаключению. Делать ничего не нужно. Решил, что лучше подожду и посмотрю, что произойдет. Если с первого раза не получилось, отложи дело до завтра. Я взглянул на часы. Начало пятого. Я следил за девушкой и ее домом с девяти часов утра. Волчий аппетит и естественные нужды со всей силой обрушились на меня. Я хотел есть и пить и очень четко представлял, где у меня мочевой пузырь. Боль в ягодице напоминала о существовании и задней части тела. Если дела пойдут так и дальше, мне понадобится помощь. К шести я сдался.
  В двух кварталах отсюда находилась телевизионная башня. В ней было все, в чем я испытывал потребность. Я направился туда. По дороге, во-первых, я отодрал усы, снял парик и сунул все это в карман. Заведение открылось как раз в шесть двадцать. И второе, что я сделал, достигнув земли обетованной, это занял столик у окна и заказал пиво. Помещение ресторана находилось на вершине башни и медленно вращалось, чтобы посетители во время еды могли любоваться панорамой Лондона с высоты птичьего полета. Я знал, что вращающиеся рестораны, подобные этому, располагаются в зазывно-броских небоскребах и предназначаются в основном для туристов, а следовательно, дешевы, и предпочитал не посещать их. Но вид раскинувшегося передо мной Лондона был настолько живописен, что я смирился с рестораном и даже полюбил его. Более того, здесь нашлось пиво «Амстель», которого я давненько не встречал у себя дома, и, чтобы отметить это событие, я заказал несколько бутылок. Наступила середина недели, и посетителей было немного. Опускался ранний вечер, поэтому меня никто не торопил.
  Меню было длинным, хорошо продуманным, к счастью, я не нашел там мяса и запеканки из почек. Это приятное открытие заслуживало того, чтобы выпить. По мере того как ресторан плыл над городом, я разглядывал изгиб Темзы на юге. К востоку громоздился массивный купол собора Святого Павла, приземистый, как сэр Черчилль, такой непохожий на вытянутые, парящие соборы континентальной Европы. Собор крепко врос корнями в английскую землю. Я почувствовал, что четыре голландских пива, выпитых на пустой желудок, возымели действие. «Твое здоровье, собор Святого Павла» — таким был следующий тост.
  Официант принял у меня заказ и подал еще пива. Я наслаждался. С севера, как декорация в театре, вплыл Риджент-парк. В этом огромном городе — уйма зелени. Благословенный остров под королевской мантией. Я выпил еще пива. Ваше здоровье, верноподданные британцы! Официант принес мне телячью отбивную, и я только из вежливости не откусил ему пальцы, проворно накинувшись на мясо. На десерт съел настоящий английский пирог с яблоками и выпил две чашки кофе. Наконец, в начале девятого я выбрался на улицу и направился домой.
  Пиво, принятое для лечения раны, оказало на мой организм благотворное влияние, и для восстановления сил я решил пройтись. Вытащив карту, проложил по ней приятный маршрут в район Мэйфейр. Спустившись по Кливленд-стрит до Оксфорд-стрит, я свернул на юг и прошел по Нью-Бонд-стрит. В десятом часу очарование пива улетучилось, рана снова начала ныть, и я возмечтал о горячем душе и чистых простынях. Впереди показался боковой вход в отель «Брутон». Я зашел в гостиницу позади концертного зала, поднялся в холл второго этажа — но не обнаружил там никого, кто носился бы с адской машинкой под названием «автомат». Лифт был переполнен и не таил в себе опасности. Я поднялся на два этажа выше своего, прошел в дальний конец коридора и воспользовался рабочим лифтом, на котором было написано: «Только для служебного пользования».
  Проскользнуть незаметно, как муха, явно не удастся. Служебный лифт открывался в небольшой кладовке, где складывали грязное белье. Через четыре двери от моего номера начинался боковой коридор. Спрятавшись за углом и периодически выглядывая из-за него, там стоял плотный мужчина с курчавыми светлыми волосами и розовыми щеками, который наблюдал за моей дверью. На нем был серый габардиновый плащ, правую руку гость держал в кармане. Возможно, он и не сидел в засаде, но другой мысли на его счет у меня не было, иначе, что он тут делал? И где его напарник? Должны были послать двоих, а то и побольше.
  Тот, другой, вероятно, находится в другом конце коридора, чтобы зажать меня в клещи. Они узнают, что я именно тот, кто им нужен, когда я остановлюсь с ключом у своей двери. Я стоял без движения в бельевом отсеке и наблюдал. В дальнем конце коридора загремел лифт, выпустивший троих пассажиров: двух женщин и мужчину лет сорока в тройке из вельвета. Пока они шли по коридору в мою сторону, из-за лифта выглянул человек, проводивший их внимательным взглядом. Троица миновала мою дверь, и парень исчез за коробкой лифта. Тот, который был поближе ко мне, повернулся к боковому коридору и сделал вид, будто ожидает жену.
  Итак, они продолжают игру. Изобретательные негодяи. И какие наглые! Все, что я сделал, это поместил объявление в газете. Я снова вошел в грузовой лифт и поднялся на три этажа вверх. Выйдя, я проследовал по параллельному коридору до пассажирских лифтов и заглянул в них. Сзади находилась лестница. Она обвивалась вокруг шахты, и на площадке тремя этажами ниже прятался один из террористов. Я свалюсь ему как снег на голову. Он не ожидает, что я спущусь сверху. Скорее, думает, что буду подниматься по лестнице.
  Я скинул пиджак, закатал рукава рубашки по локоть и снял ботинки с носками. Что касается рукавов, то они мне просто мешали, сдерживая движения, и нет ничего такого в том, что я потакаю своим прихотям. Пятидесятидолларовые темные мокасины весьма привлекательны на вид, их приятно носить, но в них крайне неудобно драться, а тем более подкрадываться к противнику, так как они поскрипывают. А ноги в носках скользят по полу. Босиком, с засученными рукавами, я должен произвести ошеломляющее впечатление. Глядя на меня, можно было подумать, что я собираюсь ловить рыбу на мелководье. Ну просто Гек Финн.
  По лестнице я спустился беззвучно, как дух. Запасной ход прибран и пустынен, справа жужжал и останавливался лифт, снова жужжал, снова останавливался. Перед поворотом на свой этаж я остановился и прислушался. До меня доносились чье-то сопение и шуршание одежды, соприкасающейся со стенкой. Он был тут, рядом со мной, нас разделяло лишь несколько ступенек. Террорист прислушивался к каждому движению лифта. Если двери открывались на нашем этаже, он выглядывал из своего укрытия всякий раз, когда двери закрывались. Это облегчало мою задачу. Он прислонялся к стене, и я слышал, как ткань его одежды цепляет стенку. Он следит за объектом, прижавшись к стене, держа руку с оружием наготове. Если он не левша, то должен стоять слева. Большинство людей — правши, будем надеяться на это.
  Я вышел из-за угла. Внизу, шагах в четырех, замер мой противник, прильнувший к левой стенке. Меня он не видел. Одним прыжком я преодолел четыре шага и очутился рядом с ним. В этот момент он уловил мое движение, отраженное рифленым стеклом пожарного выхода. Парень успел повернуться вполоборота, одновременно вытаскивая из-за пояса длинноствольный пистолет, когда я нанес ему сокрушительный удар справа в челюсть. Он откинулся назад, ударился о стену и затих. Чтобы отключить человека одним ударом, нужно вложить немалую силу. Рука болела. Я взял у него оружие. Экипировка та же. Длинноствольный спортивный кольт. Это, конечно, не высший класс, но если попадет в нужное место, мало не покажется. Я обыскал его на предмет иного оружия, но кроме кольта — ничего.
  Я стремглав взлетел на два пролета, надел мокасины, опустил закатанные штанины, сунул пистолет сзади за ремень и снова спустился по лестнице. Мой клиент не двигался. Он лежал на спине, открыв рот. Рассмотрев его внимательнее, я отметил, что он носит такие же бакенбарды, как один из братьев Смит, то есть от уха до самого рта. Кошмар!
  Я вышел в холл. Его напарника с другого конца коридора не было видно. Я прошел по дорожке, минуя собственную дверь. Шестым чувством уловил легкое движение за углом. Завернув за поворот, наткнулся на человека, который старался выглядеть безразличным, слегка растерянным, но в то же время был напряжен и подозрителен. Видимо, я подходил под описание, которое ему дали, но почему тогда прошел мимо нужной комнаты? Его рука по-прежнему скрывалась в кармане. Плащ был расстегнут.
  Я сделал еще три шага, миновав его, резко повернулся и дернул за полы плаща. Он попытался вытащить руку из кармана. Не давая ему выпутаться ему из плаща, я выхватил свой пистолет и приставил парню к уху.
  — Фортуна — женщина, — сказал я ему. — И она тебе изменила.
  Глава 10
  — Вытащи правую руку на один дюйм, — приказал я.
  Он подчинился. Оружия не было видно.
  — О'кей. А теперь руки за голову, пальцы — в замок.
  Я обшарил его плащ левой рукой, обойдя вокруг, и достал из правого кармана пистолет. Итак, кольт номер четыре. Сунул его в левый карман пиджака, который тотчас же оттянулся, нарушив эстетику моего костюма. Быстро похлопал по другим местам, где могло прятаться оружие, но больше ничего не нашел.
  — Хорошо. Теперь сунь обе руки в карманы.
  Он снова послушно выполнил приказ.
  — Как тебя зовут?
  — Пошел ты в задницу! — огрызнулся он.
  — Отлично, мистер Задница, — сказал я, не обращая внимания на нелюбезное обращение. — Сейчас мы пойдем по коридору к твоему приятелю. Если тебя укусит комар, не советую дергаться. Если тебе вздумается икнуть, чихнуть или кашлянуть или у тебя вдруг зачешется глаз, обещаю, что продырявлю твою башку без предупреждения.
  Я взял его левой рукой за воротник, правой продолжая прижимать пистолет к правому уху, и такой живописной группой мы двинулись по коридору. На запасной лестнице за лифтом никого не было. «Бакенбарды» очухались и смылись. Видно, мало я ему отвесил. Оружия у него уже не было, и вряд ли стоило опасаться, что он предпримет вторую попытку напасть на меня. Ведь он знает, что я расправился с двумя его вооруженными единомышленниками.
  — Задница, голубчик, — обратился я к своему «подопечному». — Мне кажется, тебя бросили. Но я помогу тебе. Сейчас мы пойдем в мою комнату и поболтаем.
  — Перестань называть меня Задницей, паршивый ублюдок. — Английское произношение у парня было безупречным, но чувствовалось, что это не родной его язык.
  Я вынул из кармана ключ и протянул спутнику. Пистолет все еще у его виска.
  — Открой дверь, мистер Мешок Дерьма, и заходи.
  Сделано. Взрыва бомбы не последовало. Я вошел вслед за ним и пинком ноги закрыл дверь.
  — Садись сюда, — указал я ему на кресло у окна.
  Сел. Я положил пистолет на место в кобуру. Оба кольта водрузил на полку в шкафу, вынул из кармана парик и фальшивые усы, снял синий блейзер и повесил на вешалку.
  — Как тебя зовут? — повторил я свой вопрос.
  Он уставился на меня в полном молчании.
  — Ты англичанин?
  Гробовая тишина.
  — Знаешь ли ты, что я получу за тебя, за живого или мертвого, две с половиной тысячи долларов? Но с мертвым проще, чем с живым.
  Он закинул ногу на ногу и сцепил пальцы под коленкой. Я подошел к бюро и вынул пару кожаных перчаток. Начал медленно натягивать их, так, как это делал Джек Пэлэнс в одном из фильмов, который я смотрел, то есть расправляя каждый палец, потому что перчатки были очень узкими.
  — Как твое имя? — еще раз прозвучал мой вопрос.
  Он набрал слюны и с презрением плюнул в мою сторону.
  Я приблизился к парню на два шага, сгреб его за подбородок и приподнял над креслом. В этот момент он выхватил из носка спрятанный там нож и сделал выпад, целясь мне в горло. Я успел отскочить назад, и только кончик лезвия царапнул меня по подбородку. Правой рукой я перехватил его запястье и, круто развернув, заломил ему руку за спину, лишив возможности распрямить локоть. Нож упал на ковер. Парень издал хриплый, чуть сдавленный крик.
  Ногой я отбил нож в противоположный угол, после чего отпустил его руку. Она повисла, как плеть. Я отошел к бюро и стал рассматривать свое лицо в зеркало. Крови выступило довольно много, и она уже успела запачкать рубашку. Вытащив из ящика чистый платок, я промокнул подбородок и увидел, что рана незначительна, чуть больше пореза от обычного лезвия, ну, может, в дюйм длиной. Я сложил платок в несколько раз и прижал его к ранке.
  — Плохо обыскал, — сказал я парню. — Не радуйся, мистер Дерьмо Собачье, это моя промашка.
  Он сидел в кресле не двигаясь, лицо напряжено и бледно от боли.
  — Когда ты мне скажешь то, что я хочу узнать, я позову врача. Итак, как тебя зовут?
  — Чтоб ты сдох, скотина.
  — Я ведь могу и с другой рукой сделать то же самое.
  Никакого ответа.
  — Или еще раз тряхнуть твою правую руку?
  — Я ничего не собираюсь говорить тебе, — медленно произнес он голосом, напряженным и бесцветным, как бы боясь всколыхнуть нарастающую боль. — И не имеет никакого значения, что еще ты собираешься сделать. Никакая паскудная американская ищейка не заставит меня сказать то, чего я не хочу сказать.
  Я вытащил комплект фотороботов и сверился со своей карманной картотекой. Он мог быть одним из них. Точно сказать трудно. Диксон сам должен признать его. Я сложил фотографии, нашел визитку, которую дал мне Даунс, подошел к телефону и набрал номер.
  — Кажется, мне попалась еще одна птичка, инспектор. Такой миленький пухленький блондинчик с кольтиком в кармашке.
  — Вы в отеле?
  — Да, сэр.
  — Я приеду прямо туда.
  — Отлично, сэр. Кстати, ему нужен врач. Я помял ему ручонку.
  — Я позвоню дежурному, они пришлют своего врача.
  Врач появился за пять минут до прихода Даунса. Это был все тот же Кенси, который оказывал мне помощь. Сегодня на нем был серый шерстяной костюм-тройка, приталенный пиджак с подбитыми плечами эффектно оттенялся черной шелковой рубашкой, воротник которой лежал поверх лацканов пиджака.
  — Как, поживает ваша задница, сэр? — громко хохотнул он, откинув голову.
  — А что вы носите в операционной? — поинтересовался я. — Хирургическую маску малинового цвета или что-нибудь в том же духе?
  — Дорогой мой, я не занимаюсь хирургией. Дайте-ка я взгляну на ваш подбородок.
  — Бросьте. Посмотрите лучше вот на его руку, — я указал на парня.
  Он присел на корточки рядом с креслом и обследовал пациента.
  — Вывих, — констатировал врач. — Нужно поехать в больницу, там вправят сустав на место. — Он взглянул в мою сторону. — Ваша работа?
  Я кивнул.
  — Вы — крайне опасная личность, — сделал он вывод.
  — Все мое тело является смертельным оружием, — сообщил я.
  — Не сомневаюсь, — бросил он в ответ. — Я сделаю вам лангетку, — обратился он к парню, — и дам обезболивающее. Потом мы отправим вас в больницу, чтобы там вас осмотрел ортопед. Но пока, похоже, мы ждем представителя власти.
  Парень не проронил ни слова.
  — Да, ему придется немного потерпеть, — подтвердил я.
  Кенси вытащил из чемоданчика надувную лангету и осторожно прибинтовал ее к руке неожиданного пациента. Затем подкачал ее. Вытащив шприц, сделал укол.
  — Вам сейчас станет легче, — успокоил он парня. — Буквально через минуту.
  Кенси спрятал шприц в чемоданчик, и в этот момент появился Даунс. Он посмотрел на парня, на руку с временной лангеткой, которая выглядела как детский шарик.
  — Еще полмашины. Спенсер?
  — Возможно. Я не совсем уверен.
  Вместе с Даунсом пришел еще один полицейский в форме и молодая женщина в гражданской одежде.
  — Рассказывайте, — велел Даунс. Его спутница достала блокнот. Фигура в форме загородила проем двери. Кенси сложил свои принадлежности и направился к выходу.
  — Это временная шина, — обратился он к Даунсу. — Ему срочно требуется квалифицированная помощь специалиста.
  — Мы доставим его прямо в больницу, — пообещал Даунс. — Нам нужно не более пятнадцати минут.
  — Отлично, — сказал Кенси и повернулся ко мне: — Следующие два дня постарайтесь никого не калечить. Я уезжаю на выходные и вернусь только в понедельник.
  — Желаю хорошо повеселиться, — кивнул я ему на прощанье.
  Кенси вышел.
  — Сможете доставить этого типа к Диксону для опознания? — поинтересовался я.
  — Думаю, нет проблем. А какие выдвинем обвинения?
  — Да какие хотите: незаконное владение оружием, к тому же оружие краденое, нападение.
  — Это ты напал на меня, вонючий сукин сын! — выкрикнул парень.
  — Оскорбление личности в присутствии полицейского чина, — подбросил я идейку.
  — Мы подберем соответствующую статью, — пообещал Даунс. — А сейчас я бы хотел услышать суть.
  Я рассказал. Молодая сотрудница Даунса записывала каждое мое слово.
  — Значит, второму удалось бежать, — задумчиво протянул Даунс. — Жаль. А то бы у вас были шансы на целую машину.
  — Я бы мог и убить его, — заметил я.
  — В этом я не сомневаюсь. Спенсер. Это единственная причина, по которой я не стремлюсь ускорить следствие. Гейтс, — обратился он к полицейскому, — отведи этого джентльмена в машину. Осторожнее с рукой. Я скоро спущусь, и мы отвезем его в больницу. Мюррей, — это уже к молодой особе, — вы поедете вместе с ними.
  Все трое вышли. Парень больше ни разу не взглянул в мою сторону. Я все еще прижимал платок к подбородку.
  — Нужно продезинфицировать рану и наложить пластырь, — посоветовал Даунс.
  — Сейчас займусь, — согласился я.
  — Да, Спенсер, хотел сказать вам пару слов. Во-первых, на вашем месте я бы попросил помощи. За два дня они предприняли две попытки.
  Не стоит надеяться, что третьего раза не будет. И не думаю, что здесь следует действовать в одиночку.
  — Мне пришла в голову такая же мысль. Я как раз собирался позвонить в Штаты.
  — И второе, что я хотел бы сказать. У меня двойственное отношение к этому делу. Возможно, вы и оказали услугу британскому правительству и городу Лондону тем, что вывели из строя троих террористов. Я это очень ценю. Но меня не покидает постоянное чувство беспокойства, что вооруженными американцами совершаются неконтролируемые действия, которые не всегда подчиняются британскому законодательству и не соответствуют английской традиции. Если вам придется импортировать из-за океана помощь, я вряд ли соглашусь иметь здесь целую армию вооруженных агентов, бегающих в поисках террористов и палящих налево-направо. Это бросит тень на мой департамент.
  — Не лезьте в бутылку, Даунс. Если мне и понадобится помощь, это будет один-единственный парень, и мы постараемся не попасть на карандаш вашим борзописцам.
  — Очень хотелось бы, чтобы ваши подвиги не попали на страницы газет. Но этого будет нелегко добиться. Корреспонденты «Ивнинг стандарт» и «Ивнинг ньюс» были очень настойчивы по поводу вчерашней пальбы. Я спровадил их, но кто-нибудь может случайно сообщить им ваше имя.
  — Я не жалую эту братию, — сообщил я ему. — Так что сумею их отшить.
  — Будем так думать, — ответил Даунс. — К тому же я надеюсь, что вы у нас долго не задержитесь. А?
  — Посмотрим, — неопределенно сказал я.
  — Да, — вздохнул Даунс. — Конечно, посмотрим.
  Глава 11
  Я уселся на кровать и стал внимательно изучать правила набора кода международной телефонной связи. Я вымотался. Было трудно осознать написанное. Мне пришлось прочитать инструкцию дважды, прежде чем я понял, что с помощью последовательного набора нескольких кодов смогу позвонить Сюзан Сильверман непосредственно домой. С первого раза ничего не вышло. Во второй раз я прослушал магнитофонную запись о том, что неправильно набрал номер. На третий раз сработало. Телефон помолчал в сомнении, после небольшой паузы щелкнули реле, я почти физически ощутил усилия электрического сигнала, преодолевающего огромное расстояние, затем ожил звонок, и раздался голос Сюзан, такой четкий, как будто она была рядом. Проходите, мистер Ватсон, вы мне очень нужны.
  — Это твой пупсик, — сообщил я.
  — Который из всех? — тут же отбила она брошенный мяч.
  — Не хами, — строго сказал я.
  — Ты где? — спросила Сюзан.
  — Все еще в Лондоне. Просто набрал несколько цифр, и вот, пожалуйста.
  — А я-то думала, ты в аэропорту — ждешь, чтобы я приехала за тобой на машине.
  — Не так скоро, милая, — ответил я. — Я звоню тебе по двум причинам. Во-первых, сказать, что мне нравится твоя попка. А во-вторых, попросить тебя об одолжении.
  — Как? Прямо по телефону?
  — Нет, такой род услуг пока не требуется, — засмеялся я. — Я бы хотел, чтобы ты сделала один звонок. Карандаш под рукой?
  — Минуточку... давай!
  — Позвони Генри Чимоли, — я произнес фамилию по буквам. — Он работает в атлетическом клубе «Харбор» в Бостоне. Номер есть в телефонной книге. Попроси его связаться с Хоуком и передать ему, что у меня есть работенка. Ты все поняла?
  — Да.
  — Пусть вылетает первым же рейсом и позвонит мне в лондонский отель «Брутон» прямо из аэропорта Хитроу.
  — А...
  — Насчет денег можно не беспокоиться. Плата по высшему разряду. Мне он нужен уже сегодня. Или даже раньше.
  — Это плохо, — тихо сказала Сюзан.
  — Что плохо?
  — Чем бы ты сейчас ни занимался, я знаю Хоука. То есть знаю о его выдающихся способностях. И если он тебе нужен, значит, дела идут плохо.
  — Да нет. Не совсем. Я зову Хоука, чтобы они вдруг не покатились под гору. У меня все в порядке, но все же скажи Генри, чтобы Хоук обязательно добрался до Лондона. Да, и я не хочу, чтобы Хоук появлялся в отеле. Пусть позвонит из аэропорта, я сам его найду. Договорились?
  — Договорились. А кто этот Генри Чимоли?
  — Он что-то вроде тренера-профи в этом самом клубе. Славный парень, любитель наставить синяков. Спорю на сотню, он самый сильный человек, которого я знаю. До его прихода атлетический клуб был просто спортивным залом. Мы с Хоуком тренировались там. А Генри научил нас своим премудростям. Он всегда знает, где Хоук.
  — Жаль, ты не знаешь адреса Хоука. Я бы сама с удовольствием побеседовала с ним.
  — Не сомневаюсь. Но, к сожалению, Хоук — человек без адреса. Чаще всего он живет у своих женщин, а в перерывах снимает номер в гостинице.
  — А что, если он не приедет?
  — Такого быть не может.
  — Ты в этом уверен?
  — Абсолютно, — ответил я. — Как поживает методика организации?
  — Прекрасно. За половину курса я получила высший балл.
  — Так, понятно, — забубнил я. — Этот сукин сын... Как только вернусь, подать мне его адрес.
  — В самую первую очередь?
  — Нет.
  Над океаном зависла пауза.
  — По телефону это несколько затруднительно, — произнес я.
  — Верно. На большом расстоянии это всегда сложно. И... у меня такое чувство, будто ты — на войне. Мне совсем не нравится, что ты посылаешь за Хоуком.
  — Мне он нужен для внешнего наблюдения. Знаешь, даже лорду Питеру Уимзи приходится иногда отойти по нужде.
  Смех Сюзан, слегка искаженный расстоянием, звенел над Атлантикой. Мне захотелось взвыть.
  — А я думала, за него это делает дворецкий.
  — Когда закончится вся катавасия, может, мы приедем сюда вместе, — размечтался я. — Было бы прекрасно побродить по здешним достопримечательностям, может, проехать до Страдфорда или в Стоунхендж. Лондон рождает во мне особое чувство. Он волнует меня, как и Нью-Йорк.
  — Если человек устает от Лондона, он устает от жизни, — заметила Сюзан.
  — Ты приедешь?
  — Когда?
  — Ну когда освобожусь. Я пошлю тебе часть заработанных мною денег и встречу тебя здесь. Приедешь?
  — Да, — сразу же ответила она.
  Еще одна маленькая пауза.
  — Тебе, наверное, нужно заканчивать разговор, — осторожно спросила Сью. — Должно быть, стоит уйму денег?
  — Ничего. Деньги Диксона. Правда, новостей больше никаких нет. Я позвоню завтра примерно в это же время узнать, нашел ли Генри Хоука.
  — Хорошо, я буду дома.
  — О'кей. Я люблю тебя, Сюз.
  — Я тоже.
  — До свидания.
  — Жду.
  Она повесила трубку, и я еще какое-то время прислушивался к трансокеанскому жужжанию. Потом положил трубку, откинулся на кровати, да так и провалился в сон, полностью одетый, оставив включенным свет. Я все еще прижимал носовой платок к подбородку.
  Когда я проснулся утром, платок намертво приклеился к коже из-за засохшей крови, и первое, что мне пришлось сделать, это смочить его холодной водой.
  После отдирания платка рана снова закровоточила, я достал из чемодана пластырь и прилепил к порезу. Выкидывая акробатические фортели, помылся в душе, избегая попадания воды на обе раны. Это едва удалось. Если террористы не отстанут от меня со своей слежкой, придется ходить грязным. Аккуратно побрился, обходя рану вокруг, и промокнул лицо полотенцем. Вывернув шею и заглядывая в зеркало, поменял повязку на огнестрельной ране. Нагноения, как мне показалось, не было. Я свернул вчерашнее белье и сунул его в корзинку, оставив для дежурной горничной. Моя рубашка пришла в негодность. Надежд вернуть ее к жизни было мало. Если я задержусь здесь еще на пару недель, гостинице придется нанять специалиста по выведению кровяных пятен.
  На завтрак я выпил сок, съел овсянку, глотнул кофе и отправился наблюдать за своей подопечной. Шел дождь. Я надел бежевый плащ. У меня не оказалось с собой шляпы, но я приметил магазин на Беркли-стрит и приобрел одну из шляп в ирландском народном стиле. Когда вернусь домой, буду надевать ее в Гарвардский клуб. Там меня примут за своего. В шляпе, надвинутой на глаза, и в плаще с поднятым воротником узнать меня было не просто. Но выглядел я весьма глупо. Сломанный нос и синяки под глазами как-то не вяжутся с добропорядочной внешностью.
  Дождь был неназойлив, и я не имел ничего против прогулки пешком. Наоборот, мне даже нравилось. Я шел сквозь дождь и улыбался. Изменив маршрут, двинулся на восток от Пикадилли и Шафтсбери-авеню, поднялся по Черинг-Кросс-роуд и Тоттенхем-Корт-роуд. Всю дорогу приглядывался, нет ли за мной хвоста, пару раз делал петли по одним и тем же улицам. Наконец вышел на Тоттенхем-стрит, к ее дому. Я все время держался поближе к зданиям, так что она могла увидеть меня, только если бы высунулась из окна и посмотрела прямо вниз. Если за мной кто-нибудь и следил, это был дьявольски изощренный шпик.
  Я завернул в подъезд здания, где жила моя незнакомка, и осмотрел фойе. Там оказались три квартиры. Две принадлежали какому-то мистеру и какой-то миссис. Только одна-единственная была помечена просто «К. Колдуэлл». Я сделал ставку на К. Колдуэлл.
  Позвонил. Из переговорного устройства искаженный дешевым динамиком, но явно женский голос ответил: «Да?»
  — Мистер Вестерн? — спросил я, прочитав фамилию, указанную над Колдуэлл.
  — Вам кого?
  — Мистера Вестерна.
  — Вы нажали не на ту кнопку. Он живет этажом ниже.
  Переговорное устройство замолчало. Я покинул фойе и, перейдя улицу, пристроился под каким-то навесом у больницы, где меня прикрывал кустарник. Незадолго до полудня она вышла из дома и направилась по Кливленд-стрит. Завернув по Хауленд-стрит направо, исчезла из виду. Она не сделала контрольной проверки. Я снова перешел улицу и вернулся в фойе. Нажал кнопку звонка с фамилией Колдуэлл. Никакого ответа. Я держал кнопку очень долго. Никого.
  Дверь в подъезд даже не закрывалась. Я поднялся на второй этаж. Ее дверь была, конечно же, заперта. Я постучал. Никто не отозвался. Тогда я достал маленькую отмычку и приступил к работе. Я сделал эту отмычку сам. Простой крючок из тонкой жесткой проволоки, конец которого напоминает букву Г. Задача состояла в том, чтобы всунуть крючок в замочную скважину, а потом, действуя по наитию, поворачивать, подыскивая нужный угол. Некоторые отмычки, если попасть в щель между зубцами, открывают замок моментально. В более сложных замках нужно сделать несколько поворотов. У К. Колдуэлл был паршивый замок. Я потратил всего тридцать пять секунд, чтобы проникнуть в квартиру. Сделал шаг. Квартира была пуста. Любое помещение несет в себе признаки того, пусто оно или там кто-то есть. Я редко ошибаюсь. И все-таки я вытащил револьвер и начал обход местности.
  Квартира выглядела так, будто только и готовилась к инспекции.
  Все в идеальном порядке. Жилая комната обставлена а-ля модерн: мебель четких линий, выполненная из пластика и отделанная нержавеющей сталью. У одной из стен высился книжный шкаф с книгами на разных языках. Книги стояли ровно, как в строю. Они не были систематизированы по темам или языкам, но располагались по размеру: самые высокие в середине, сходя к меньшим форматам по краям, так что полки выглядели симметричными. О многих книгах я никогда не слышал, узнал только Гоббса и «Майн кампф». На ближнем ко мне конце столика ровной стопкой сложены четыре журнала. Верхний — на одном из скандинавских языков. Бросилось в глаза, что маленькие буквы "о" в названии перечеркнуты по диагонали. Как будто кто-то сделал ошибку. На дальнем краю красовалась хрустальная статуэтка, с виду напоминающая застывший водяной фонтан. В центре, строго посередине между статуэткой и журналами, расположилась круглая пепельница из нержавеющей стали без каких бы то ни было признаков пепла.
  Я прошел в спальню. Она была меблирована в том же стиле. Покрывало на кровати натянуто столь ровно, что, брось на него монету, она отскочит. На белых стенах висели три гравюры Мондриана в блестящих стальных рамках. Четвертая прорезана окном. Все в комнате, за исключением гравюр и серого напольного покрытия, сверкало безукоризненной белизной.
  Я заглянул в шкаф. Аккуратными группками в нем разместились юбки, блузки, платья и брюки, сложенные, выровненные по складкам и развешенные по плечикам. Вся одежда серого, белого или черного цветов. На полке выстроились шесть пар обуви. Больше в шкафу ничего не обнаружилось. Ванная слепила белизной, лишь занавес выделялся чернотой, оттененной серебристыми квадратами. Тюбик зубной пасты на раковине являл собой пример аккуратности. Стаканчик для воды был чисто вымыт. В аптечке находились дезодорант от пота, безопасная бритва, расческа, щетка, нитки для чистки зубов, бутылочка касторового масла и женский дезодорант. И никаких признаков косметики.
  Я вернулся в спальню, приступил к осмотру комода. В двух верхних ящиках лежали свитера, блузки, конечно же черные, серые и белые, лишь одна бежевая. Нижний ящик оказался запертым. Я снова достал отмычку и с ее помощью проник внутрь. Там нашел только нижнее белье. Пар двенадцать смелых французских бикини нежно-сиреневого, светло-вишневого, изумрудного, персикового и других самых неожиданных расцветок. Здесь же покоились бюстгальтеры 42-го размера, которые по цвету точно соответствовали трусикам. Большая часть была прозрачна и отделана кружевами. Не обошлось и без черного кружевного пояса и трех пар черных чулок в сеточку. А я-то думал, колготки полностью лишили заработка тех, кто занимался производством поясов. Еще я обнаружил набор духов и ночную сорочку.
  Но ящик показался мне тяжеловатым. Я прикинул на глаз размер внутренней части, а затем измерил его пядями с внешней стороны. Разница между внешней и внутренней глубиной оказалась значительной. Я исследовал ящик по внутреннему периметру, приглядываясь к стыкам. В одном месте он подался, когда я нажал посильнее. Приподняв крышку, я наткнулся на небольшой арсенал из четырех револьверов, кольтов знакомого мне калибра и десяти коробок патронов к ним. Кроме того, я увидел гранаты, тип которых мне был не известен. Рядом лежала записная книжка, где значились имена людей, ничего мне не говорившие, причем каждое имя сопровождалось адресом. А вот и паспорта. Четыре штуки, и все с одинаковыми фотографиями хозяйки квартиры. Один канадский, второй датский, третий британский, а четвертый голландский. Британский выдан на имя Катарины Колдуэлл. Пара писем на том же скандинавском языке с перечеркнутыми буквами о и кинжал с гравировкой «США» на лезвии. На письмах стоял штемпель Амстердама. Я записал адрес. Потом просмотрел список из записной книжки. Слишком велик, чтобы переписывать. Адреса включали только названия улиц, без указания городов, некоторые были неанглийские. Мое имя в списке не значилось.
  Не встретилось и имя Диксона. Это мог быть список жертв, а может, перечень явочных квартир или имена тех, кто пожелал вступить в ряды «Свободы»; но не исключено, что это адреса людей, кому в прошлом году были посланы рождественские открытки. Я поставил на место второе дно, привел все в порядок и закрыл ящик.
  Осмотр остальной части квартиры существенных результатов не принес. Я узнал, что Катарина предпочитает хлеб грубого помола и фруктовые соки. Она привыкла вытирать пыль под кроватью и диваном, и у нее нет ни радио, ни телевизора. Возможно, на досуге она читает «Левиафан» или разбивает кирпичи ребром ладони.
  Глава 12
  Я уже возвращался, держась поближе к больнице и сливаясь с кустами, когда у дома появилась Катарина. Возможно, ее имя не совпадает ни с одним из указанных в паспортах, но легче всего мне было запомнить именно Катарину, и я стал ее так называть. Мне было проще думать о ней, как о человеке с именем.
  На Катарине был белый плащ, стянутый поясом, а в руках она держала прозрачный зонтик, который благодаря низко опущенным полям защищал от дождя ее голову и плечи. Из-под плаща виднелись черные брюки и черные туфли. Я попытался угадать цвет нижнего белья. Может, алый? Она вошла в квартиру и больше не появлялась. К ней никто не приходил. Я простоял под дождем еще три часа. Ноги у меня промокли, да и стоять на одном месте было весьма неудобно. Я отправился назад в «Брутон».
  Вечером я наговорил со Сюзан на шестьдесят три доллара. В стоимость первого доллара вошло сообщение, что Генри связался с Хоуком, который тотчас же вылетел в Лондон. Остальные шестьдесят два доллара ушли на то, чтобы выяснить, кто по кому больше скучает и что мы будем делать, когда Сюз приедет сюда. Она также спросила, не пытался ли сегодня кто-нибудь пришить меня. Я уверил ее, что таковых попыток не предпринималось, при этом Сюзан сказала, что верит в мою честность. Я же счел наилучшим вариантом не упоминать о своих ранах.
  Я повесил трубку в самых паршивых чувствах, которые когда-либо испытывал. Разговор по телефону за пять тысяч миль напоминал муки Тантала. Лучше было и не начинать. Как мне кажется, телефонные компании нас обманывают. Уверяют, что большие расстояния — пустяк для тех, кто сейчас не вместе. Эти люди звонят друг другу и чувствуют себя прекрасно. А я — нет. Я испытывал чувство полной опустошенности.
  Я попросил принести в номер пиво и сэндвичи. Сев на стул у окна с видом на вентиляционную шахту, принялся читать «Возрождение через принуждение», ел сэндвичи, запивал их пивом. Все это продолжалось в течение четырех часов. Потом я лег в кровать и уснул.
  Наутро Хоук не объявился. Катарина целый день не выходила из дома, может, примеряла белье, опрыскивала себя дезодорантами или занималась еще чем-нибудь. А я снова торчал под дождем, нарядившись в плащ и ирландскую шляпу, и слушал, как хлюпают мои ботинки. Ни один террорист даже носа не высунул. Ни одна душа, которую можно было бы заподозрить в сокрытии даже перочинного ножа, не вошла и не покинула здания. Дождь лил сильный и нескончаемый. Никто не хотел покидать своего убежища. Улица, где жила Катарина, была тихая, и в ее дом вообще никто не заходил. С того места, где я стоял, мне были видны кнопки звонков у входа. К ней никто не звонил. Чтобы убить время, я высчитывал, когда же приедет Хоук. Ожидать его сегодня вряд ли стоит. Он должен прилететь завтра. Я без конца прибавлял и отнимал шесть часов разницы во времени, пока у меня не заболела голова, после чего стал думать о других вещах.
  Забавная девушка, моя подружка Катарина. Все-то у нее черно-белое, оттененное стальным блеском. Все начищено и надушено, выстроено в абсолютной симметрии, а комод полон белья, подходящего для стриптиза. Чертовски сексуальна, но подавляет это в себе силой воли. Может, стоит купить по дороге в «Брутон» книгу Крафта-Эйбинга? Потом можно позвонить Сюзан и попросить объяснить мне этот факт. Пока торчал на посту, съел батончик «Марс», пакетик хрустящего картофеля и яблоко. Пообедал. Я не думаю, чтобы Джеймс Бонд так питался. Он всегда ел салат из крабов и пил розовое шампанское. Я покинул вахту, когда приблизилось время ужина, и отправился назад в гостиницу, где повторил программу предыдущего дня. Хорошо же я развлекаюсь в Лондоне. Лег спать, еще и десяти не пробило.
  Утром я сопровождал Катарину в читальный зал Британского музея. Она заняла столик и стала читать. Я же кругами ходил по нижнему фойе и обозревал зал с огромным куполом. Что-то величественно-царственное было во всем этом. Британский музей не обманывал ничьих ожиданий. В отличие от других мест. Таймс-сквер, например. Или Пикадилли, в некотором смысле. Когда я впервые увидел Стоунхендж, он был именно таким, каким я себе его представлял. Британский музей поражал ничуть не меньше. Я отчетливо представлял, как Карл Маркс пишет здесь свой «Коммунистический манифест», склонившись над одним из столов и произнося полушепотом слова под огромным куполом. В полдень она покинула читальный отдел и отправилась перекусить в маленький кафетерий, который располагался внизу за мемориальным залом. Когда она устроилась за столиком, я пошел позвонить в отель.
  — Да, сэр, для вас есть сообщение, — сказал мне клерк. — Мистер Ищейкинг ждет вас у билетной стойки компании «Пан-Ам» в аэропорту Хитроу.
  В голосе портье не было ничего бестактного, и если имя показалось ему странным, то он ничем не выдал своего удивления.
  — Благодарю вас, — ответил я.
  Итак, пора оставить Катарину и встретиться с Хоуком. Я взял такси на Грейт-Рассел-стрит и покатил в аэропорт. Выследить Хоука было довольно просто, если знать, кого нужно искать. Я увидел его сразу. Он сидел, откинувшись на спинку кресла и водрузив ноги на чемодан. Белая шляпа из соломки с широкими полями и сиреневой лентой низко посажена на глаза. Темно-синий костюм-тройка в тончайшую светло-серую полоску, белая рубашка с сиреневым шелковым галстуком, украшенным огромным узлом в четыре пальца шириной и изящной булавкой. Из нагрудного кармана выглядывают кончики такого же сиреневого платка. В его начищенные высокие черные ботинки можно смотреться. Чемодан, на который они были водружены, должно быть, стоит полтысячи, не меньше. Хоук любил покрасоваться.
  Наклонившись к нему, я произнес:
  — Простите, мистер Ищейка, я видел все фильмы с вашим участием и просил бы вас составить мне компанию и съесть арбуз.
  Хоук даже не пошевелился. Его голос донесся из-под шляпы:
  — Можешь называть меня Хозяин, малыш.
  Кресло рядом было свободно. Я присел.
  — Извини, Хоук, — начал я. — Но такой прикид может осложнить твое пребывание здесь.
  — Что ты понимаешь, я купил его, когда последний раз был в Лондоне. На Бонд-стрит. Мастер подогнал все по моей фигуре.
  Он снял шляпу и положил ее на колени. Его голова была обрита наголо, и черная кожа отражала блики ламп, освещающих аэропорт. На удивление, ему шло абсолютно все. Кожа его лица была гладкая и тугая. Скулы высокие и жесткие.
  — У тебя есть оружие? — задал я вопрос.
  Он мотнул головой.
  — Не хотел возни с таможней. Ты же знаешь, у меня нет лицензии.
  — Хорошо. Я могу подарить тебе одну штучку. Как насчет спортивного кольта?
  Хоук взглянул на меня.
  — Зачем тебе такое барахло? Хочешь покрасоваться?
  — Нет, одолжил у одного чудака.
  Хоук дернул плечом.
  — Лучше это, чем ничего. Подождем лучших времен, пока не добудем что-нибудь стоящее. Чем ты сейчас занят?
  Я сообщил ему, что выслеживаю крупную дичь.
  — По две с половиной тысячи за голову, — повторил он мои слова. — Какова моя доля?
  — Тебя в расчет не брали, ты — сверх положенного. Я буду платить тебе по сто пятьдесят долларов в день и счет перешлю Диксону.
  Хоук кивнул.
  — О'кей.
  Я выдал ему сразу пятьсот фунтов.
  — Сними номер в «Брутоне». Делай вид, что не знаешь меня. Террористы пытаются сесть мне на хвост. Если они увидят нас вместе, сразу вычислят и тебя. — Я назвал номер своей комнаты. — Можешь позвонить мне, как только устроишься, и мы встретимся.
  — А ты уверен, что тебя не зацепили тебя по дороге сюда и не засекли нас вместе?
  Я бросил на него сердитый взгляд.
  — Издеваешься, — огрызнулся я.
  — Ах да, ты же непревзойденный мистер Скромник!
  — Хвоста за мной не было. Эти люди опасны, но они любители, — объяснил я.
  — А мы с тобой нет, — хмыкнул Хоук. — Определенно нет.
  Через час я уже сидел в своем номере в «Брутоне» в ожидании звонка Хоука. Когда он позвонил, я взял один из своих трофеев, который мне остался после первых гостей, и отправился к Хоуку. Его номер располагался четырьмя этажами ниже моего, но для начала я несколько раз поднялся и спустился на лифте, чтобы наверняка убедиться, что слежки нет.
  Хоук сидел в одном нижнем белье, его одежда была аккуратно развешена, сам же он потягивал шампанское из высокого бокала в форме тюльпана. На нем красовались трусы нежно-сиреневого шелка. Я вытащил из-за пояса пистолет и положил на стол.
  — Вижу, ты уже познакомился с обслуживающим персоналом, — кивнул я в сторону шампанского.
  — А то как же. Там в раковине в ванной есть пиво.
  Хоук поправил висящие на вешалке жемчужно-серые слаксы и с трогательной аккуратностью выровнял на них складочки. Я прошел в ванную. Хоук заполнил раковину льдом и поставил туда охлаждаться шесть бутылок пива «Амстель» и бутылку шампанского «Тайттингер». Одну бутылку я открыл прямо в ванной, использовав специальную открывалку у двери, и присоединился к Хоуку. Хоук снял кольт с предохранителя и проверил его действие. Покачал головой.
  — Значит, вот какими игрушками балуются эти мальчишки?
  — Не всегда, — бросил я. — Видимо, смогли достать только это.
  Хоук понимающе кивнул и отхлебнул шампанского. Он собрал кольт.
  — Лучше, чем вопли о помощи, — констатировал он. Я наслаждался пивом. О! «Амстель». Его больше не закупают у нас. Идиоты.
  Хоук сказал:
  — Ну, приятель, пока я балдею от этого чудесного нектара, может, ты мне объяснишь, почему я торчу тут?
  Я объяснил. Начав с первой встречи с Хью Диксоном на террасе его дома в Вестоне, я закончил описанием того утра, когда, оторвавшись от Катарины, я занимался разглядыванием ее трусиков и мучительно размышлял по поводу учения Савонаролы.
  — Черт, французские бикини, — промолвил Хоук. — А как она выглядит?
  — Она в твоем вкусе, Хоук. Но, к сожалению, мы собираемся следить за ней, а не спать в ее постели.
  — Одно другому не мешает.
  — Мы припугнем ее этим, когда нам понадобится информация, — предположил я.
  Хоук налил еще немного шампанского.
  — Есть хочешь?
  Я утвердительно кивнул, с трудом вспомнив, когда ел последний раз.
  — Я попрошу, чтобы нам принесли сюда чего-нибудь, — сказал Хоук. — Как насчет коктейля из креветок?
  Он даже не потрудился просмотреть меню ресторана, которое лежало на комоде.
  Я еще раз кивнул. Хоук сделал заказ. Первая бутылка шампанского иссякла, Хоук откупорил вторую. Не было ни малейшего признака того, что он уже что-то выпил. Вообще-то, за все время нашего знакомства с Хоуком он ни разу не показывал своих эмоций. Он смеялся легко и весело и никогда не выходил из себя. Все, что было у него внутри, там и оставалось. А может, это внутрь ничего не просачивалось. Хоук тверд и непробиваем, как обсидиановая скала. Возможно, это и есть его настоящее внутреннее состояние. Он пригубил шампанское.
  — Хочешь, чтобы я прикрывал твой зад, пока ты будешь выслеживать этих ненормальных?
  — Да.
  — А что будем делать с ними, когда накроем?
  — Это уже зависит от них.
  — То есть мы можем просто убрать их, если они будут нам мешать?
  — Если придется, то...
  — Почему бы не пойти путем попроще и не убрать их сразу?
  Я отрицательно покачал головой.
  Хоук засмеялся.
  — Слушай, старик, ты, как всегда, идешь более сложным путем.
  Я пожал плечами и открыл следующую бутылку «Амстеля». В это время появился официант, доставивший из ресторана креветочный коктейль, и я предусмотрительно решил побыть в ванной, пока он не покинет номер. Когда дверь за ним закрылась, Хоук крикнул из комнаты:
  — Эй, Спенсер, за все уплачено, можешь выходить.
  — Мы не знаем, может, у них кто в обслуге работает, — сказал я.
  На сервировочном столике стояли десять порций креветочного коктейля, каждая на отдельной тарелочке, обложенная льдом и с двумя вилками в придачу. Хоук уже ел креветки.
  — Неплохо, — пробормотал он сквозь салат. — О'кей. Я согласен поработать для тебя. Тем более что ты, кажется, обещал сто с половиной в день. А?
  Я опять кивнул.
  — Итак, с чего начнем?
  — Для начала съедим весь салат, выпьем пиво и вино и отправимся спать. Завтра утром я хотел бы понаблюдать за Катариной. Я позвоню тебе перед уходом, чтобы ты меня прикрыл.
  — Договорились. А потом?
  — Потом посмотрим на то, что случится.
  — Что мне делать, если я обнаружу за тобой хвост?
  — Просто не упускай из виду. Проследи, чтобы меня не подстрелили, как в тире.
  — Уж я постараюсь, шеф. — Хоук улыбнулся, показав безукоризненно белые зубы, выгодно оттеняющие его черное лицо. — Все что смогу, если, конечно, эта леди не сразит меня своими французскими бикини.
  — В ответ ты можешь ей подарить парочку своих трусов, — засмеялся я.
  Глава 13
  Мы действовали по разработанному мною плану почти неделю. Никто не пытался покуситься на мою жизнь. Никаких признаков. Хоук шествовал следом за мной в своем костюме стоимостью в пять тысяч долларов, зарабатывая при этом полторы сотни в день. Мы не приметили ничего интересного. Нам не попался ни один человек, который бы подходил к моей картотеке. Мы несли дежурства у подъезда Катарины, сопровождали ее в Британский музей и в лавку зеленщика.
  — Ты напугал их, — сделал вывод Хоук, когда мы сидели за обедом в его комнате. — Они послали против тебя своих лучших людей, а ты заглотил их с кишками. Они напуганы. И залегли на дно.
  — Да. Даже не ведут за мной слежку. А если и ведут, то весьма искусно, так как ни один из нас этого не заметил.
  — М-да, — только и произнес Хоук.
  — Да. Должно быть, мы их накололи. Думаешь, Кэти заметила меня?
  Хоук неопределенно мотнул головой.
  — Значит, они не знают, слежу я за ними или нет.
  — Может, время от времени наведываются в отель и узнают, здесь ли ты.
  — Да, это они могут, — предположил я. — Поэтому не лезут на рожон, пока я здесь.
  — А может, у них ничего нет против тебя, чтобы трепыхаться, — размышлял Хоук.
  — Скорее, у них все не так уж хорошо организовано и им нечего противопоставить, так что не имеет никакого значения, здесь я или собираюсь сматываться.
  — Может, и так.
  — Должно быть так. Меня уже тошнит от пустого хождения вокруг да около. Давай-ка надавим на нашу подружку Кэти.
  — Это я сделаю с удовольствием.
  — Я не то имел в виду, Хоук. Надо дать ей возможность обнаружить меня. Если она испугается, то начнет метаться. Задергавшись, она побежит к своим, и мы ее проследим.
  — Когда она побежит, я пойду за ней, — продолжил Хоук. — Она решит, что оторвалась от тебя.
  — Да. Только помни, эти ребята не обязательно англичане. Если она дернется с места, то может направиться в другую страну. И тебе лучше быть наготове.
  — Я всегда готов, ты же меня знаешь. Мой дом всегда со мной.
  — Я о другом, — пояснил я. — Когда будешь ходить за ней, постарайся не наряжаться в свой нежно-розовый комбинезон. Иногда такие вещи очень бросаются в глаза. Я знаю твою теорию о незаметности слежки, но...
  — Ты когда-нибудь слышал, чтобы я дал кому-нибудь сорваться с крючка или подставился во время слежки?
  — Это только совет. В конце концов, я ведь твой работодатель.
  — О босс, вы так добры к бедному Хоуку, что дали ему кусок хлеба.
  — Отчего бы тебе не оставить эту дурацкую манеру разговора. Ты такой же ниггер, как я балерина.
  Хоук сделал глоток и поставил шампанское на стол. Отрезал маленький кусочек шотландского копченого лосося и медленно съел. Еще один глоток шампанского.
  — Бедный грязный негр, — медленно произнес он, — пытается затесаться в компанию настоящих белых.
  — Знаешь, скажу тебе честно, ты был одним из первых, кто сломил круговую расистскую поруку в Бостоне.
  — Человек ничтожен, если он ничего не делает для своих.
  — Черт возьми, Хоук, кто же эти «твои»?
  — Это те хорошие люди, независимо от расы, происхождения, цвета кожи, у которых есть деньги и которые готовы поделиться ими со мной.
  — Ты когда-нибудь задумываешься над тем, что ты черный, Хоук?
  Он рассматривал меня не меньше десяти секунд.
  — Мы во многом схожи. Спенсер. Может, ты более совестливый, но в целом мы одинаковы. За исключением одного. Ты никогда не был в шкуре черного человека. А я это хорошо знаю, тебе такое и не придумать.
  — Так, значит, думаешь, Хоук. Ну и как?
  — Раньше думал, когда обстоятельства вынуждали. А сейчас отпала нужда. Я больше не грязная черная свинья, как и ты уже не янки. Пью вино, имею каких угодно женщин, получаю деньги, и никто не пинает меня. Я веду свою игру. А в такие игры лучше меня никто не играет. — Бокал с шампанским снова поплыл к его губам. Движения были четки и уверены и в то же время изящны. Он сидел без рубашки, и верхний свет выгодно оттенял рельефы его мускулов и играл бликами на черной коже. Хоук поставил бокал с шампанским на стол, отрезал еще кусочек лосося, но рука замерла на полпути ко рту. Он посмотрел на меня, и на лице его появилась виноватая невеселая улыбка. — Возможно, кроме тебя, старик, — закончил он свою тираду.
  — Да, — согласился я. — Только игры у нас разные.
  Хоук покачал головой.
  — Игры те же. Правила разные.
  — Может быть, — поддержал я эту мысль. — Хотя я сомневаюсь, что у тебя есть какие-то правила.
  — Тебе лучше знать. Просто у меня их меньше, чем у тебя. Я не такой мягкосердечный. Но раз уж пообещал что-то сделать, так уж точно сделаю. Договор был. Ты меня нанял, и я остаюсь в деле. Свой хлеб я отработаю.
  — Я помню, ты не выполнил свое обещание, данное Кингу Пауэрсу.
  — Это совсем другое, — ответил Хоук. — Кинг Пауэрс — просто вонючая клизма. У него нет правил. Его можно не считать. Я же имел в виду тебя или Генри Чимоли. На мои слова можешь положиться.
  — Хорошо. Так и сделаю, — пообещал я Хоуку. — А кто еще? — Хоук уже выпил достаточно «Тайттингера», а я — не меньше «Амстеля».
  — Что, кто еще?
  — Кто еще может доверять тебе?
  — Квирк, — ответил Хоук.
  — Детектив лейтенант Мартин Квирк?
  — Да. А что?
  — Да он же мечтает засадить тебя за решетку.
  — Не сомневаюсь, — подтвердил Хоук. — Но он знает, как поступает человек. Он умеет обращаться с людьми.
  — В этом ты прав. Еще кто-нибудь?
  — Достаточно. Ты, Генри, Квирк. Это больше, чем нужно.
  — Не думаю, что от Генри тебе следует ожидать неприятностей, — сказал я. — Но Квирк или я однажды можем подстрелить тебя.
  Хоук доел своего лосося и снова одарил меня широкой улыбкой.
  — Если получится, старина. Если получится.
  Хоук отодвинул тарелку и встал.
  — Хочу кое-что показать тебе, — сказал он.
  Я потягивал пиво, а он подошел к шкафу и вынул оттуда что-то среднее между рюкзаком и привычными ремнями кобуры. Он просунул руки в петли сооружения и отступил от шкафа.
  — Ну как?
  Такая портупея годилась для обреза. Ремни плотно охватывали плечи, а обрез мог свободно висеть вдоль позвоночника.
  — Смотри, — сказал Хоук. Он набросил пиджак прямо на голое тело. Пиджак полностью скрыл оружие. Даже если присматриваться, то вряд ли можно было заметить выпуклость. Правой рукой Хоук скользнул под пиджак и, сделав легкое вращательное движение корпусом, мгновенно выхватил обрез. — Ты так сможешь? — спросил он.
  — Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я. Хоук протянул обрез. Двустволка «итака-12». Приклад и оба ствола подпилены. Теперь вся штуковина была не более восемнадцати дюймов в длину.
  — Это уж наверняка сделает дырку больше, чем кольт, — высказал я свое мнение.
  — И никаких проблем. Просто пойти, купить двустволку и подрезать ее. Если придется отправиться в какую-нибудь другую страну, ее можно просто выкинуть, а на месте купить новую. Чтобы придать этой милашке новый облик, мне потребуется не больше часа. У тебя есть пилка по металлу? — Я кивнул. — И маленькие тисочки. Это все что нужно.
  — Неплохо, — похвалил я его изделие. — Что ты собираешься делать дальше? Модернизируешь ракету «Атлас», засунешь ее в носок и будешь ходить кругами вокруг Катарины?
  — Огневая мощь еще никому не мешала, — хмыкнул Хоук.
  На следующее утро я встал рано и нанес очередной визит Кэти, пока она ходила в прачечную-автомат. Я старался быть аккуратным, но прозрачно намекнул ей, что в ее отсутствие в квартире кто-то побывал. На этот раз я ничего не искал. Старался показать, что квартиру посещали. Все мероприятие заняло минуть пять. Когда она вернулась, я уже стоял у соседнего подъезда, надев очки от солнца. Когда Кэти поравнялась со мной, я отвернулся, чтобы не дать ей опознать меня прямо на улице. Я стремился к тому, чтобы она попалась на мой крючок, но переигрывать не хотелось.
  Когда-то я был знаком с одним парнем по имени Шелли Вальден, еще в бытность мою полицейским. Преступники мгновенно вычисляли его. Я не мог понять, почему он все время прокалывается. Он никогда не лез на глаза, был незаметен. Сейчас я старался вести слежку так, как это делал Шелли.
  Если она и приметила меня, проходя мимо, то не подала виду. Я знал, что Хоук где-то рядом с ней, хотя и не видел его. Когда она вошла в подъезд, я неспешно перешел улицу, привалился к столбу плечом, достал газету и стал читать. Я работал в стиле Шелли. Или как в старых фильмах Богарта, где герой отодвигает занавеску и видит сыщика, стоящего у столба и читающего газету. Я прикинул, что она уже должна увидеть или уловить следы чужого присутствия в своей квартире. Должна же она задергаться. Я бы на ее месте так и поступил.
  Минуты через две после возвращения домой она уже смотрела в окно. Я украдкой подглядывал из-за своей газеты, и на какую-то секунду наши глаза встретились. Я снова уткнулся в газету. Она удостоверилась в моем присутствии. Наверняка узнала меня. День был солнечный, и я не надел свою шикарную ирландскую шляпу. Спутать меня с кем-то еще было весьма трудно.
  У нее имелись все основания, чтобы занервничать, ведь она попалась на крючок. У нее в комоде хранились фальшивые паспорта и краденое оружие. Этого достаточно, чтобы шантажировать ее. Но мне были нужны все члены группировки. Она являлась ниточкой того шарика, который я хотел заполучить. Если оторвать ниточку, потеряешь шарик. Она была моей единственной путеводной звездой.
  Что ей следовало делать в таком положении, так это сидеть тихо, как мышка, но она этого не знала. Она или призовет на помощь своих снайперов, или побежит. Катарина сидела у себя в квартире, периодически выглядывая из окна, проверяя, здесь ли я. Так прошло почти четыре часа, а потом она сорвалась. Хоук был прав: террористы, вероятно, опасались меня. Или я уже всех убрал. Может, все снайперы этой организации были убраны с дороги, за исключением того, которому удалось удрать. Мой противник — не КГБ. Возможности «Свободы» ограничены.
  Она выскочила из квартиры где-то около двух. На ней были светло-коричневая рубашка-сафари и брюки в тон, в руках та же сумка, которую она брала в зоопарк. Катарина поступила достаточно разумно, не обратив на меня никакого внимания, когда миновала достопримечательный столб и направилась по Гудж-стрит в сторону Блумсбери. Следующие полчаса наши с Кэти перемещения напоминали охоту гончих за зайцем: мы перебегали с одной стороны улицы на другую, я шел за ней шаг в шаг, а Хоук следовал за мной. Перед каждым поворотом я ясно представлял образ Шелли Вальдена. Когда сомневался, то задавал себе вопрос: «А как поступил бы Шелли?» Куда бы она ни рванула, я неотступно следовал за ней. Но только один раз за все время я приметил Хоука. Он был одет в джинсы «Ливайз» и вельветовый пиджак, весьма неброский, и шел по другой стороне улицы мне навстречу.
  Я дал ей оторваться на станции метро «Рассел-сквер». Правда, в поезд мы сели одновременно, но в последнюю минуту она выскочила, а я не стал прыгать на ходу или рвать стоп-кран. Когда она выходила из метро, я заметил Хоука, который шел сзади, держа руки в карманах. Едва заметный бугорок на спине напомнил мне о его изобретении. Он улыбнулся, когда поезд нырнул в тоннель.
  Глава 14
  Я вернулся и проверил квартиру кэти. Хозяйки там не оказалось. Хорошо. Вероятно, держит путь в какое-то другое место. Любая нестандартная схема в этой ситуации будет лучше, чем ничего. Вечером, когда я, поужинав, завершил чтение «Возрождения через принуждение» и приступил к просмотру «Интернешнл гералд трибьюн», позвонил Хоук.
  — Ты где? — спросил я его.
  — В Копенгагене, малыш, в чудном Париже севера.
  — А она где?
  — И она здесь. Остановилась в какой-то квартире. Ты прилетишь?
  — Конечно. Буду завтра. Она одна?
  — Пока да. Только что прилетела, приехала в эту квартиру и никуда не отлучалась.
  — Да. У революционеров удивительно захватывающая жизнь.
  — У нас, международных агентов и охотников за головами, тоже. Я сижу в отеле «Шератон» в Копенгагене и таращусь в ящик. А ты что делаешь?
  — Просматривал «Геральд трибьюн», когда ты позвонил. Очень интересно. Обогащает духовно.
  Хоук ответил:
  — Меня тоже.
  — Я буду там завтра, — еще раз сказал я.
  — Мой номер 523, — сообщил мне Хоук. — Попроси в отеле упаковать мои вещи и отослать их на адрес Генри. Не хочу, чтобы какой-нибудь паршивый англичанин щеголял в моем нижнем белье.
  — Да ты, Хоук, сентиментален, черт тебя побери.
  — Тебе здесь понравится, малыш, — сделал свой вывод Хоук.
  — Это почему же?
  — Девки все сплошь блондинки, а в автоматах кока-колы продают пиво.
  — Может, я успею прилететь еще сегодня, — в раздумье сказал я. Но не полетел. Провел еще одну ночь в Англии. Утром я утрясал дела с вещами Хоука — отправлял их в Штаты. Затем позвонил Флендерсу и сообщил, что уезжаю. После чего занялся разборкой револьвера и упаковкой его в багаж. Только после этого вылетел в Данию. Имею оружие — готов путешествовать.
  Аэропорт в Копенгагене по-современному сверкал огромными стеклами, а многочисленные эскалаторы перемещали массы народа во всех направлениях. В аэропорту я сел на автобус, который домчал меня до отеля «Ройал», где находилось представительство авиакомпании «САС». По дороге, неся с собой дорожную сумку, чемодан и мешок для костюма, я приметил, где находится отель «Шератон». Я испытывал странный волнующий трепет, такой, какой бывает, когда я попадаю в незнакомый город.
  Отель «Шератон» выглядел точно так же, как и все «Шератоны»-братья, которые я посещал в Нью-Йорке, Бостоне или Чикаго. Может, поновее, чем в Нью-Йорке и Чикаго. Больше тянет на бостонский. Хотя по духу он явно датский. Я зарегистрировался у стойки. Дежурный говорил по-английски без малейшего акцента. Потрясающе. А я даже не знал, как правильно произнести площадь Киркегаард. Ну и пошел он к черту. Сколько раз он может отжаться на одной руке? Вот то-то и оно.
  Я распаковал вещи и позвонил в номер 523. Никакого ответа. Из-под окна доносилось воркование воздушного кондиционера, но воздух оставался душным. Температура — 96 градусов по Фаренгейту. Я распахнул окно и выглянул наружу. Внизу раскинулся парк, внутри которого поблескивало озеро. Парк тянулся на несколько кварталов вправо. За парком мне удалось разглядеть другой отель. Открытое окно помогло скорее психологически, и я почувствовал себя немножко лучше. Собрал револьвер, зарядил его, вложил в кобуру и повесил на спинку стула. Рубашка была влажной от жары. Я снял ее. Все остальное — не лучше. Я стащил с себя всю одежду, взял пистолет с кобурой прямо в ванную, повесил на ручку двери и залез в душ. Пока вытирался и надевал чистую одежду, все поглядывал в окно. Где-то около двух раздался стук в дверь. Вынув пистолет из кобуры, я прильнул к стене и спросил: «Кто?» «Хоук», — раздалось в ответ.
  После этого я отпер дверь и впустил его. На нем были фирменная футболка «Найк» с красной полосой, белые спортивные брюки и расстегнутая белая куртка-сафари с короткими рукавами. В руках Хоук держал две откупоренные бутылки пива «Карлсберг».
  — Свежее, только что из автомата, — сказал он, протягивая мне одну.
  Я тут же опустошил ее наполовину.
  — Я думал, что в Скандинавии прохладнее и легче дышать, — заметил я.
  — Циклон, — пояснил Хоук. — Говорят, такой жары никогда не было. Вот почему их кондиционеры так хреново работают. Ими никогда не пользовались.
  Бутылка с пивом опустела.
  — Так ты говоришь, прямо из автоматов колы?
  — Да, на твоем этаже, как раз за углом у лифта. У тебя кроны есть?
  Я утвердительно кивнул.
  — Поменял немного у регистрационной стойки, когда оформлял номер.
  — Пойдем тогда купим еще. Здорово помогает от жары.
  Выйдя в коридор, мы взяли в автомате еще пару бутылок и вернулись в номер.
  — Ну и где же она? — наконец спросил я. Пиво приятно холодило горло.
  — Примерно в квартале отсюда, — пояснил Хоук. — Если подальше высунешься из окна, может, увидишь ее дом.
  — А почему ты не наблюдаешь за каждым ее шагом?
  — Она приехала около одиннадцати. Больше ничего не произошло. Мне захотелось пить, а заодно я решил проверить, не прибыл ли ты.
  — Хоть что-нибудь стоящее случилось с момента нашего последнего разговора?
  — Абсолютно ничего. Хотя... вроде за ней еще кто-то наблюдает.
  — Ага, — невнятно промычал я.
  — Что «ага»?
  — Я просто сказал «ага».
  — Это я и сам слышал. Вы, белые, так странно разговариваете.
  — Тебе сели на хвост? — спросил я у него.
  — Нет, конечно. С чего ты взял?
  — Да так. Снимаю вопрос.
  — Так-то лучше, парень.
  — Что ты можешь сказать о сопернике?
  — Темнокожий. Но не из моей компании. Черт его знает, вроде сирийца или темнокожего араба.
  — Крепкий орешек?
  — На вид да. Думаю, и пушка есть. Я заметил, как он поводил плечами из-за неудобной кобуры. Видно, тяжеловата.
  — Здоровый?
  — Выше меня. Но вообще хиловат, плечи сутулит. Носатый, как хищная птица. Лет тридцати — тридцати пяти. И стрижен под ежик.
  Оставалось только свериться с описанием и фотороботами.
  — Вот, — подтвердил я. — Один из них.
  — Тогда почему он следит за ней? — недоумевал Хоук.
  — Скорее всего, он не за ней следит, а выслеживает меня, — объяснил я свою догадку.
  — Пожалуй, — согласился Хоук. — Поэтому она и не дергается. За то время, что она у меня под колпаком, она только пару раз вышла ненадолго и быстро вернулась. И каждый раз этот пижон со своим рубильником тащится за ней, не бросаясь в глаза. Всегда чуть сзади. По-моему, высматривает тебя, не висишь ли ты у нее на хвосте.
  Я согласно кивнул.
  — В том-то и дело, — размышлял я, анализируя ситуацию. — У нее здесь свои люди. И мы им подыграем. Я пойду за ней. Пусть этот носатый приметит меня, а ты проследишь за ним. Тогда и посмотрим, что получится.
  — А вдруг носатый начнет палить по тебе сразу, как только заметит?
  — Надеюсь, ты этого не допустишь?
  — Будь спокоен.
  Пиво кончилось. Я с тоской оглядел опустевшие бутылки.
  — Перейдем к делу, — предложил я. — Чем скорее мы их сцапаем, тем быстрее я попаду домой.
  — Ты не любишь иностранок?
  — Я скучаю по Сюзан.
  — О, старик, тут я тебя прекрасно понимаю, у нее такой аппетитный зад...
  Я посмотрел на Хоука.
  Он пошел на попятную:
  — Забудь, приятель. Извини, мне не следовало говорить о Сюзан в таком тоне. И не мое это свинячье дело. Я забылся.
  Я молча кивнул.
  Глава 15
  Выйдя из «Шератона», я повернул налево по Вестерсогад. Здания, обрамлявшие улицу, были невысокими и представляли собой почти новые жилые апартаменты для среднего класса. Некоторые отличались изысканностью. Ее дом — номер тридцать шесть. Каменный, с небольшим портиком на фасаде. Прежде чем приблизиться к цели, я пересек улицу и с беспечным видом обследовал ближние кусты в парке. Сделал вывод, что вдоль дорожки, идущей вокруг озера, как правило, выгуливают собачек. Вблизи кружила голубая «симка» с одним водителем. Я остановился. Хоука нигде не было видно. Через несколько минут «симка» отъехала. Маленькая коробка на колесах. Она проехала у меня за спиной в обратную сторону и припарковалась вблизи отеля, не доехав примерно полквартала. Я не двигался. Водитель тоже.
  Через десять минут перед входом в дом, где остановилась Кэти, появился черный фургон «сааб», из которого вышли трое. Двое направились ко мне, а третий вошел в подъезд. Я оглянулся на «симку». Из нее вылезал высокий сутуловатый мужчина с большим носом. Седеющие волосы подстрижены под ежик. У меня за спиной — только озеро. Кажется, я попал в мышеловку. Парочка из «сааба» расходилась под углом, так, чтобы при желании я не мог прорваться через их линию обороны. Но я и не пытался. Продолжал стоять, раздвинув ноги и спокойно засунув руки за поясной ремень. Троица приближалась ко мне, обхватив кольцом. Носатая жердь осталась у меня за спиной.
  Парочка из «сааба» смотрелась как братья-близнецы. Молодые и розовощекие. Только одного из них украшал шрам через всю щеку до самого рта. Второй хлопал маленькими глазками из-под светлых бровей. Оба были одеты в свободные спортивные рубашки навыпуск. Я сразу понял почему. Тот, который со шрамом, вытащил из-за пояса пистолет тридцать восьмого калибра и направил в мою сторону. При этом что-то сказал по-немецки.
  — Я говорю только по-английски, — сообщил я ему.
  — Руки на голову, — приказал он.
  — Приятель, — обратился я к парню, — ты говоришь почти без акцента.
  Он сделал движение стволом. Я послушно положил руки на голову.
  — Это кажется мне не совсем логичным, — я позволил себе сделать замечание. — Вдруг какой-нибудь полицейский, проходя мимо, заметит меня в такой странной позе? Он может остановиться и задать вопрос, чего это я здесь делаю. Ну как?
  — Опусти руки.
  Я выполнил эту вежливую просьбу.
  — Кто из вас Ганс?
  Парень с пистолетом пропустил вопрос мимо ушей. Он сказал несколько слов по-немецки носатому, который стоял за моей спиной.
  — Бьюсь об заклад, ты — Ганс, — обратился я к «меченому». — А ты — Фриц.
  Носатый похлопал по моему телу, нашел оружие и забрал его себе, засунув за пояс под рубашку.
  — Так будет надежнее.
  Да, эти явно не тянули на сопливых новичков. Как видно, и меня они восприняли серьезно. Парень с маленькими глазками бросил: «Пошли». И мы двинулись в сторону дома, покидая зеленый парк. Мне показалось разумным не искать Хоука взглядом.
  Квартира Кэти располагалась на первом этаже справа от входа, если смотреть от парка. Когда мы вошли, она сидела на кушетке вполоборота к окну, чтобы видеть улицу. На ней — белый вельветовый комбинезон с черной цепочкой вместо пояса. Человек, который находился в комнате вместе с ней, был мал ростом, крепок, бросались в глаза крупный нос и твердый волевой рот. Он носил длинные седые усы, которые спускались ниже уголков рта, и очки в тонкой металлической оправе. Почти лыс, но из того, что осталось, он отрастил длинные пряди и зачесал их слева направо. Мне показалось, что он пользуется лаком, чтобы сохранять свою прическу. Простые тяжелые ботинки и вельветовые джинсы в обтяжку. Белая рубашка с потертым воротником. Закатанные рукава открывают сильные руки. Кожа такая же темная, как у носатого. Средних лет. Внешне он не походил ни на немца, ни на сумасшедшего. Наоборот, смотрелся солидно.
  Он обратился к «меченому» по-немецки.
  «Меченый» ответил:
  — Англичанин.
  — Почему вы преследуете эту молодую женщину? — это уже ко мне.
  Он говорил с акцентом, но я не мог разобрал, с каким именно.
  — А вам что за дело? — в свою очередь задал вопрос я.
  Он сделал два шага и неожиданно нанес мне удар в челюсть справа. Коротышка оказался крепким парнем, и удар был ощутимым. Ганс и Фриц одновременно выхватили оружие. У Фрица в руке был «люгер». Носатый стоял у меня за спиной.
  — Вы дали прямой и доходчивый ответ, — заметил я.
  — Итак, почему вы преследуете эту молодую женщину?
  — Она и несколько ее приятелей совершили покушение на семью одного богатого американца, который горит желанием отомстить, — начал я свое объяснение, — и который нанял меня, чтобы вывести всех на чистую воду.
  — Тогда почему вы не застрелили ее, как только обнаружили?
  — Во-первых, я — очень добрый парень. Во-вторых, она для меня единственная связующая нить с остальными. Хотел использовать ее в качестве живца. Чтобы она сама вывела меня на своих соратников.
  — И вам кажется, что план сработал?
  — В некоторой степени. Вы для меня лицо новое, а вон тот с пушкой и Ганс с Фрицем — старые знакомые.
  — Сколько человек вас интересует?
  — Девять.
  — Троих вы уже убрали или арестовали. Еще четверых вам удалось обнаружить. Времени зря не теряли. Вы хорошо выполняете свою работу.
  Я был сама скромность. Правда, насколько мне удалось это показать, не знаю.
  — Такому профессионалу, как вы, стыдно стоять сложа руки и ждать, пока ему свернут шею. Вы что, изображали статую в парке?
  Теперь я являл собой непонимание и растерянность.
  — Вы были вооружены и опасны. Совсем недавно вы угрохали двоих, ждавших вас в засаде. — Он выглянул из окна. — Нас ожидало то же?
  Носатый сказал что-то на языке, которого я не знал. Коротышка ответил. Носатый передвигаясь неровными прыжками, выскочил в дверь.
  — Продолжим, — вновь заговорил коротышка.
  — Каково ваше участие в этом деле? — спросил я его.
  — К несчастью, вся эта компания убийц и террористов есть моя организация. Мне они не особенно нравятся. Сосунки-любители. Мои цели куда как серьезнее, чем делать фарш из туристов.
  Но мне нужны новобранцы, и не всегда попадается хороший материал.
  — Да, трудно найти верных помощников, — поддакнул я.
  — Вы правы, — бросил он в ответ. — Вот вы бы были одним из лучших. Я такими ударами послал в нокаут не одного здоровяка.
  — Возможно, я и приму это предложение — когда не будет вокруг ваших псов, стоящих наготове.
  — Я не великан, но хорошо натренирован и знаю много приемов, — объяснил он. — Однако мы собираемся отправить вас к праотцам, так что мы вряд ли сработаемся.
  — Почему же? По крайней мере, вы можете еще раз попытаться завербовать меня, когда ваш носатый приятель вернется и доложит, что за дверью никто с противотанковым ружьем не прячется.
  Коротышка ухмыльнулся.
  — Я не ошибся в вашем профессионализме, — довольно сказал он. — Только мы вас убьем независимо от того, прячется там кто-нибудь или нет. Но сначала все выясним. Может, вы будете нашим заложником. Посмотрим.
  — И чему же вы посвятили свою жизнь? — поинтересовался я.
  — Святому делу свободы. Африка не должна принадлежать неграм или коммунистам.
  — А кому же?
  — Нам!
  — Нам?
  — Вам и мне, людям белой расы. Расе, которая вытащила ее из тьмы первобытности и рабства девятнадцатого века. Расе, которая может создать в Африке новую цивилизацию.
  — Вы, случайно, не маньяк, а?
  — Меня зовут Пауль.
  — И все ваши люди разделяют эти взгляды?
  — Мы — расисты и антикоммунисты, — гордо заявил Пауль. — Это достаточное основание для единства.
  — Позвольте задать вопрос Кэти, — прервал я его патетику. — Полагаю, вы говорите по-английски.
  — Я владею пятью языками, — бросила она. Она сидела на том же месте и в той же позе, в которой я застал ее, придя сюда. Она была невозмутима. Когда она говорила, то двигались только ее губы.
  — Я что-то не заметил, чтобы через ваши белые брюки просвечивали те очаровательные французские бикини. Или их на вас нет?
  — Мерзавец, — произнесли губы. Лицо ее залилось краской.
  Пауль съездил мне еще раз, только теперь слева, сделав синяки симметричными.
  — Не смей говорить с ней в таком тоне, — добавил он при этом.
  Кэти поднялась и вышла из комнаты. Пауль проследовал за ней. Ганс и Фриц направили на меня свои пушки. В двери за моей спиной повернулся ключ, и вошел носатый.
  — Никого, — сказал он. Следом за ним влетел Хоук, держа в зубах два запасных заряда и стреляя из-за спины носатого из своего обреза. Я успел заметить, как у Фрица оторвало полголовы, после чего нырнул за мягкое кресло. Ганс выстрелил в Хоука и попал носатому прямо между глаз. Хоук выпустил заряд из второго ствола в Ганса сразу после того, как свалился носатый. Ганс сложился пополам и умер. Хоук переломил обрез. Стреляные гильзы выскочили из обоих стволов. Хоук перезарядил оба ствола теми патронами, что держал во рту — защелки встали на место еще до того, как пустые гильзы коснулись пола.
  Я вскочил на ноги.
  — Туда! — крикнул я ему, указывая на дверь, за которой скрылись Кэти и Пауль. Хоук подскочил к ней первым, пока я вытаскивал револьвер из-за пояса носатого.
  — Дверь закрыта, — бросил Хоук.
  Я выбил ее ударом ноги, и мы с Хоуком стали пробираться вперед, низко пригнувшись и держа оружие наготове. Мы оказались в спальне с ванной, раздвижные двери которой вели во двор. Двери были распахнуты. Пауль и Кэти испарились.
  — Черт подери, — в сердцах бросил Хоук.
  — Давай-ка уносить ноги, — предложил я.
  Что мы и сделали.
  Глава 16
  На следующий день мы просматривали датские газеты. На первой полосе — фотография с места события: квартира Кэти. На второй — фотография, снятая в момент вывоза тел на каталках. Но ни я, ни Хоук по-датски не читали, так что почерпнуть информации нам не удалось. На всякий случай я вырезал статью из газеты: вдруг найдется переводчик. Ганс и Фриц здорово напоминали двоих из моей коллекции. Мы с Хоуком внимательно рассмотрели их фотороботы и признали идентичность.
  — Дела у тебя катятся как по маслу, — констатировал сей факт Хоук. — Итого, шесть.
  — Ты не терял времени, когда прорвался в комнату.
  — Ну не кричать же мне: «Стой! Стрелять буду!» и прочую ерунду.
  — Ты что, шел следом за носатым?
  — Вроде того. Засек его, когда он вышел проверить, все ли в порядке. Потом проскользнул в подъезд и спрятался в темноте под лестницей. Ты ведь знаешь, в темноте нас трудно приметить — как черную кошку.
  — Пока ты не начнешь скалить зубы, — напомнил ему я.
  — А если еще и глаза закрыть, то вообще...
  Мы завтракали в отеле. Выпечка и бутерброды с сыром на скорую руку.
  — Ну и, — продолжал Хоук, — когда он направился обратно, я прилип к его спине.
  Хоук отхлебнул кофе.
  — А кто этот тип, который улизнул с Кэти? — поинтересовался он.
  — Зовут Пауль, коротышка, но здоров как бык. Покрепче всех остальных, с кем мы уже имели дело. Настоящий революционер. Только не разобрался в направлении.
  — Палестинец?
  — Не думаю, — размышлял я. — Крайне правый. Хочет спасти Африку от коммунистов и негров.
  — Южноафриканец? Из Родезии?
  — Мне так не показалось. Идеи идеями, но он говорит с испанским акцентом. Или с португальским.
  — Тогда Ангола, — заключил Хоук.
  Я покачал головой:
  — Не знаю. Он заявил, что выступает против коммунистов и цветных. Кажется, его с этого пути уже не свернуть.
  Хоук ухмыльнулся:
  — Он взвалил на себя непосильный труд. Насколько я знаю, в Африке встречаются чернокожие. Ему придется кишки порвать ради священного дела освобождения.
  — Он, может, чокнутый, но не дурак. Опасен, как чума.
  Лицо Хоука приняло довольное и горделивое выражение. Он снова улыбнулся.
  — Мы тоже опасны.
  — Верно, — подтвердил я.
  — Каковы наши дальнейшие планы? — поинтересовался Хоук.
  — Не знаю. Надо подумать.
  — Хорошо. А пока ты думаешь, может, прошвырнемся в Тиволи, побродим там. Я слышу про Тиволи всю свою жизнь. Хочу посмотреть собственными глазами.
  — Идем, — согласился я. — Мне тоже интересно.
  Я заплатил по счету, и мы вышли на улицу.
  Тиволи был прекрасен. Масса зелени и совсем мало современных материалов. Мы пообедали на террасе одного из ресторанов. Взрослым тут особенно делать нечего, только глазеть на детей и многочисленных мамаш, неторопливо прогуливающихся по чудесным дорожкам мимо привлекательных домов. Было приятно ощущать себя частью этого пейзажа, чувствовать единство с городской средой, продуманной и спланированной так, чтобы приносить радость людям. Еда сама по себе оказалась довольно простой.
  — Да. Это не Кони-Айленд, — отметил Хоук.
  — Точно. И не ресторан «Фор-Сизонс», — добавил я. В этот момент я был занят пережевыванием куска жесткой телятины, отчего испытывал раздражение.
  — Ну как? Надумал что-нибудь? — спросил Хоук.
  Я мотнул головой, весьма поглощенный телятиной.
  — Надо было заказать рыбу, — заметил Хоук.
  — Ненавижу рыбу, — сказал я. — В море-то мы вошли, да вот весла забыли, как говорим мы, датчане. Голову даю на отсечение, Кэти в эту квартиру не вернется. Мы упустили и ее, и Пауля. — Я вытащил из кармана записную книжку. — Все, что у меня осталось, это два адреса, которые я списал с ее паспортов, один в Амстердаме, другой в Монреале. Плюс один адрес в Амстердаме, который значился на конверте полученного ею письма. Голландские адреса совпадают.
  — Похоже, мы держим путь в Амстердам? — предположил Хоук. Он приложился к бокалу шампанского и проводил взглядом молодую блондинку в обтягивающих шортах и майке. — Жаль, — вздохнул Хоук. — Копенгаген очень привлекательный городишко.
  — Амстердам не хуже, — заверил я. — Тебе понравится.
  Хоук согласно кивнул головой. Пошарив в бумажнике, я вытащил несколько английских фунтов и протянул их Хоуку:
  — Неплохо бы тебе приодеться. Пока ты ходишь по магазинам, я займусь билетами. Деньги сможешь поменять на вокзале. Это здесь недалеко.
  — Я поменяю их в отеле, малыш. Я бы хотел оставить свой обрез в номере, а не демонстрировать его в качестве аксессуара к новому костюму. Знаешь, вчера тут уложили двоих из какого-то обреза. Не жажду давать интервью датским полицейским.
  Хоук ушел. Заплатив по счету, я направился к главному входу в Тиволи-гарденз. Напротив, через улицу, возвышалась громада главного вокзала Копенгагена, выстроенного из красного кирпича. Перейдя улицу, я вошел внутрь. Мне абсолютно нечего было там делать, но это был истинно европейский вокзал, и мне захотелось заглянуть в его чрево. Высокий арочный потолок центрального зала ожидания, поддерживаемый металлическими конструкциями, заботливо укрывал собой многочисленные ресторанчики, магазинчики, камеры хранения, ребятишек с рюкзачками и отражал волны разноязыкой речи. Поезда устремлялись по змеящимся рельсам в Париж и Рим, в Мюнхен и Белград. Вокзалу передавалось волнение приезжающих и отбывающих. Мне он очень понравился. Незаметно для себя я провел там целый час, вдыхая его аромат. Представлял себе Европу девятнадцатого века, когда вокзал был еще молод. Хотя и сейчас его пульс напоминал пульс здорового веселого человека.
  «Ах, Сюз, — подумал я. — Ты должна побывать здесь, должна увидеть все это».
  Потом я вернулся в отель и попросил администратора заказать два билета на утренний рейс до Амстердама.
  Глава 17
  В девять тридцать самолет голландской авиакомпании, круто развернувшись, взял курс на Голландию. Я уже бывал здесь раньше, и эта страна мне нравилась. Глядя из иллюминатора, я узнавал знакомые зеленые равнины, прочерченные ровными каналами. Мы пили ужасный кофе, который разносила стюардесса с невыбритыми подмышками.
  — Терпеть не могу, — поморщился Хоук.
  — Целиком разделяю твое мнение, — подтвердил я.
  — Знаешь, кого она мне напоминает?
  — Догадываюсь.
  Хоук заржал:
  — Я в тебе не сомневался, малыш. Так ты думаешь, Кэти в Амстердаме?
  — Да черт ее знает. Другого я не придумал. Этот вариант лучше, чем Монреаль. Сюда ближе добираться, да и адреса, взятые из двух источников, совпадают. В конце концов, она могла и в Дании остаться. Или улететь в Пакистан. Все, что нам остается, это просто проверить.
  — Как скажешь, хозяин. Ты платишь, я работаю. Где остановимся?
  — В отеле «Мариотт», рядом с Рийксмузеум. Если обстоятельства позволят, я свожу тебя туда посмотреть Рембрандта.
  — Да на кой он мне сдался! — отреагировал Хоук.
  Загорелась табличка «Пристегните ремни», и самолет, еще раз сбросив высоту, через десять минут коснулся земли. Здание аэропорта сверкало огромными стеклами и напоминало аэропорт в Копенгагене. Мы сели на автобус. Он довез нас до вокзала Амстердама, который сам по себе был неплох, но уступал собрату в Копенгагене, а оттуда на такси мы добрались до отеля «Мариотт».
  «Мариотт» относился к сети американских новых отелей, был по-современному спроектирован и нашпигован техникой, но сохранял очарование континентальной Европы.
  Мы с Хоуком сняли номер на двоих на восьмом этаже. Не было причины скрывать наши отношения. Кэти и Пауль уже видели Хоука, и если теперь мы будем их искать, то они будут опасаться его.
  Распаковавшись, мы отправились искать адрес, указанный в паспорте Кэти.
  Большая часть Амстердама застраивалась в семнадцатом веке, дома вдоль каналов выглядели как на картинах Вермеера. Улица, которая отделяла дома от канала, была вымощена булыжником и окаймлена деревьями. Мы двигались по Ляйдсестраат в сторону Дам-сквер, пересекая кольцевые каналы: Принценграхт, Кайзерграхт, Хееренграхт. Грязно-зеленый цвет воды не портил впечатления. Какие бы машины ни попадались на нашем пути, все они были маленькие и скромные. Нам встретилось множество велосипедистов и просто прохожих. Вдоль каналов сновали лодочки, чаще туристические прогулочные, с застекленными надстройками. Большую часть прохожих составляли молодые люди с длинными волосами, в джинсах, с рюкзаками, без признаков пола и национальности. Если судить с этой точки зрения, Амстердам, по общему утверждению, считается столицей европейских хиппи.
  Хоук пожирал все это взглядом. Шагая почти бесшумно, погруженный в свои мысли, он, казалось, прислушивался к звукам, живущим внутри него. Я заметил, что люди инстинктивно, не задумываясь, уступают ему дорогу.
  Ляйдсестраат считался торговым районом. Магазины выглядели респектабельно, а одежда в них была самой модной. В витринах красовались делфтский фаянс и подделки под него. Нам попадались магазины сыров, книжные лавки, рестораны. Целые ветчинные окорока манили прохожих. Жареные гуси соседствовали с корзинками, полными черной смородины. На площади у Минт-Тауэр шумел рыбный рынок.
  — Попробуй вот это, Хоук, — предложил я. — Ты ведь любишь рыбу.
  — Сырую?
  — Да. Когда я был здесь в последний раз, люди чуть не дрались из-за нее.
  — А ты почему не ешь?
  — Не переношу рыбы.
  Хоук купил сырую селедку прямо с прилавка. Продавщица тут же вычистила ее, посыпала репчатым луком и подала Хоуку. Хоук осторожно откусил.
  Потом улыбнулся.
  — Неплохо, — сообщил он мне. — Не требуха, конечно, но довольно вкусно.
  — Хоук, — прервал я его рассуждения. — Полагаю, что ты даже не знаешь, как выглядит настоящая требуха.
  — Вы правы, босс. Я ведь вырос на птичьем молоке и витаминах. Ведь так, по-вашему, питаются в гетто.
  Хоук доел селедку. Сразу за рыбными прилавками мы свернули налево и пошли по Калверстраат. На улице властвовали прохожие — никаких машин, чтобы не отвлекаться от магазинов.
  — Похоже на Гарвад-сквер, — заметил Хоук.
  — Да, куча магазинов, торгующих обувью «Фрай» и джинсами от «Ливане», дополненными блузками в деревенском стиле. А какого черта тебя понесло на Гарвард-сквер?
  — У меня была одна дамочка из Гарварда, — объяснил Хоук. — Очень умная.
  — Студентка?
  — Обижаешь, старик. Я что, похож на воспитательницу из детского сада? Она была профессоршей. Говорила, что моя жизненная сила возбуждает ее. Понял?
  — И как же ты нашел общий язык с ее собакой-поводырем?
  — Что ты понимаешь? Она не была слепой. И находила меня великолепным. Называла меня ласково «мой дикарь». И считала, что Адам должен был выглядеть так, как я.
  — Господи, Хоук, — прервал я его воспоминания. — Меня сейчас вырвет.
  — Да, я знаю. Это было ужасно. Мы не смогли долго выносить друг друга. Она была для меня роковой женщиной. Хотя очень ничего в постели. И зад такой мощный. Верно говорю.
  — Да я не спорю, — сказал я. — Ну вот, думаю, мы пришли.
  Мы остановились перед выносным прилавком книжного магазина, на котором громоздились сотни книг и журналов. Еще больше этого добра было внутри. Множество книг на английском языке. Вывеска на стене сообщала: «Три суперэротических сеанса каждый час». Стрелка указывала куда-то в глубину магазина. На дальней стене красовалась такая же вывеска, только стрелка ныряла вниз.
  — И какие же книжечки здесь продают? — заинтересовался Хоук.
  Выбор был широк: от книг Фолкнера и Томаса Манна до книг на английском, французском и датском. Я приметил Шекспира и Гора Видала, соседствовавших с пачками журналов, на обложках которых обнаженные женщины были скручены цепями, веревками, вожжами и другими путами, так что за ними невозможно было разглядеть тело. Можно было приобрести «Хастлер», «Тайм», «Пари матч» и «Гей-лав». Эту особенность Амстердама мне было трудно постигнуть. У нас такие порномагазины располагаются в особых районах, их еще поискать нужно. А здесь книжный магазин, который специализируется на клубничке, занимает место между ювелирным магазином и кондитерской. И торгует творениями Сола Беллоу и Хорхе Луиса Борхеса.
  Хоук поинтересовался:
  — Думаешь, она здесь живет? Можно проверить по табличкам на "К".
  — Может, пройдем наверх? — предложил я. — Адрес этот.
  — Давай, — согласился Хоук. — Вот и дверь.
  Частично скрытая навесом, дверь располагалась как раз за книжным магазином направо.
  — А что, если она дома?
  — Я знаю, как это проверить.
  Хоук ухмыльнулся:
  — Отлично. Посмотрим. Пока ты будешь тут ковыряться, я посмотрю, нет ли ее среди любителей порнухи там внизу.
  — Хоук, в таких делах я всегда числил тебя активным деятелем, а не посторонним наблюдателем.
  — Нелишне кой-чего и перенять. Учиться никогда не поздно. Совершенных людей не бывает.
  — Это уж точно.
  — Мы собираемся торчать тут круглосуточно?
  — Нет. Только днем.
  — Это хорошо. Полдня бдим, полдня спим. Не переломимся.
  — На этот раз нам будет труднее. Кэти знает нас обоих, и если она здесь, то будет осторожна как лиса.
  — К тому же, — добавил Хоук, — если мы будем мозолить здесь всем глаза, то любой местный полицейский вправе поинтересоваться, что мы тут делаем.
  — Это в том случае, если они хорошо несут свою службу.
  — Не спорю.
  — Будем меняться местами, — предложил я. — Я полчаса постою у магазина готовой одежды, а потом пойду туда, где торгуют цыплятами, ты же займешь мое место. Так и будем курсировать, меняясь через полчаса.
  — Лады, — согласился Хоук. — Только проведем смену не так регулярно. Лучше действовать по ситуации. Ритм не должен быть равномерным.
  — Хорошо. Все равно она не проскочит мимо нас, если нет черного хода.
  — Ты бы покараулил здесь для начала, малыш, а я смотаюсь проверить, где тут запасные выходы. Загляну в магазинчик и обойду квартал, узнаю, что есть хорошего.
  Я согласился:
  — Если она в твое отсутствие уйдет, то я пойду за ней. Встретимся в гостинице.
  Хоук кивнул:
  — Пока, шеф, — и направился в сторону магазина. Он прошел вглубь и спустился вниз по лестнице. Через пять минут появился наверху и с довольной улыбкой покинул магазин.
  — Почерпнул ценную информацию? — спросил я.
  — А как же. Теперь, когда в следующий раз захочу переспать с пони, — не растеряюсь.
  — Эти европейцы такие изобретательные ребята.
  Глава 18
  Запасного выхода хоук так и не нашел. Мы бродили по Калверстраат весь остаток дня, меняясь местами, стараясь держаться поближе к стене дома, где могла быть Кэти, поглядывая на ее окна, если это вообще были ее окна, надеясь, что она нас не заметит, когда будет выглядывать на улицу. Если она вообще была в этой квартире.
  Магазин готовой одежды представлял последний в сезоне писк моды: нечто цвета хаки, напоминавшее палатку, длинное и абсолютно бесформенное, перехваченное на талии поясом. Оно плохо смотрелось даже на манекене в витрине. В продуктовом магазине продавали жареное мясо на мягкой булочке, покрытое сверху зажаренным яйцом. Очевидно, это представляло собой род сэндвича. Ассортимент насчитывал штук тридцать пять разнообразных бутербродов, но жареное мясо с яйцом пользовалось наибольшей популярностью.
  После обеда улица заполнилась многочисленными прохожими. Большинство из них, конечно, туристы: японцы, немцы с фотоаппаратами, группами и в одиночку. Было много голландских моряков. Казалось, что здесь больше курят, чем у нас. Люди высокого роста встречались не часто. Босоножки и сабо, очевидно, были любимой обувью, особенно у мужчин. Иногда попадались голландские полицейские в своей серовато-голубой форме с белой отделкой. Никто не обращал внимания ни на меня, ни на Хоука.
  В восемь часов я подозвал Хоука:
  — Пора наконец поесть, а то я сейчас расплачусь.
  — Не могу не согласиться с тобой, — подхватил Хоук.
  — Здесь недалеко есть приятное местечко под названием «Маленькая монашка». Я заглядывал туда в свой последний приезд.
  — И что же ты тут делал, старик?
  — Отдыхал. С одной дамой.
  — Это была Сюзан?
  — Да.
  В «Маленькой монашке» было все по-прежнему. Никаких перемен. Полированный каменный пол, беленые стены, низкие потолки и неброские витражи в окнах, много цветов и прекрасная кухня. На десерт нам подали ассорти из красной смородины, вишни, клубники, малины и черники в ликере. По-моему, в Голландии все говорят по-английски, и почти без акцента.
  Мы отправились спать в отель с чувством полного удовлетворения после ужина и с чувством нарастающей тревоги по поводу завтрашнего дня. Мне казалось, что и завтра нам предстоит бесцельно слоняться от магазина к магазину.
  Так и получилось. Целый день мы мотались по Калверстраат. Я разглядывал попадавшиеся витрины с такой дотошностью, что в конце концов выучил цены на все продававшиеся товары. За день я съел пять сэндвичей: три, потому что хотел есть, а два — от нечего делать. Наиболее интересными событиями дня стали два посещения общественного туалета на улице Рокин рядом с Главным туристическим бюро.
  Вечером мы отправились поесть в ресторан «Бали» на Ляйдсестраат, где подавали индонезийские блюда. Мы насчитали два с половиной десятка блюд из мяса, овощей и риса. Естественно, мы пили «Амстель». Даже Хоук. Шампанское мало подходит к индонезийской кухне. Отхлебнув пива, Хоук обратился ко мне:
  — Спенсер, сколько еще мы будем мотаться около этого чертова книжно-сексуального магазина?
  — Не знаю, — ответил я. — Прошло всего два дня.
  — Послушай, мы ведь даже не знаем, там она или нет. С таким же успехом можно расхаживать перед какой-нибудь почтенной старушенцией.
  — Но ведь туда в течение двух дней никто не входил и не выходил, соответственно. Тебе не кажется это странным?
  — А может, там никто и не живет?
  Я ел говядину с арахисом.
  — Подождем еще денек, а потом проверим. Договорились?
  Хоук только кивнул.
  — Я бы зашел да посмотрел, — пояснил он. — Куда как лучше, чем без толку болтаться по улице.
  — Я же говорил, что ты активная личность. Я не ошибся, — сказал я в ответ.
  — Кто бы сомневался, — хмыкнул Хоук. — Я предпочитаю делать все быстро.
  В отель мы возвращались по Ляйдсестраат, бурлящей ночной жизнью; музыка сопровождала нас до самого «Мариотта». Фойе почти опустело. Два парня, игроки какой-то южноамериканской футбольной команды, мирно дремали в креслах. Посыльный, навалившись на стойку, разговаривал о чем-то с администратором. Тихая музыка, доносящаяся из ночного бара, была продолжением звуков улицы. Мы молча поднялись на восьмой этаж. На двери нашего номера висела табличка «Не беспокоить». Я взглянул на Хоука, тот недоуменно пожал плечами. Мы такой таблички не вывешивали. Я приложил ухо к двери и прислушался. Отчетливо различил скрипение кровати и что-то, напоминающее тяжелое дыхание. Я поманил Хоука рукой, и он тоже припал к двери.
  Наш номер был последним перед поворотом, и я жестом пригласил Хоука в соседний коридор.
  — Судя по звукам, у нас в номере крутят эротический фильм, — высказался Хоук. — Как ты думаешь, в нашем номере кто-то занимается сексом?
  — Это же полный идиотизм! — воскликнул я.
  — Может быть, горничная, видя, что нас целый день нет, пригласила туда своего дружка, чтобы поиметь полное удовольствие?
  — Если ты допускаешь такую мысль, то наверняка есть люди, которые не только так думают, но и поступают, — размышлял я. — Только мне трудно в это поверить.
  — Можно подождать, пока они выйдут оттуда. Если там кто-нибудь удовлетворяет свою телку, не может же это длиться вечно.
  — С тех пор как я приехал в Европу, только и делаю, что прячусь в гостиничных коридорах и мотаюсь по улицам. Мне это надоело.
  — Ну тогда давай вперед, — предложил Хоук, вытаскивая обрез из-под пиджака.
  Я вынул ключ из кармана, и, завернув за угол, мы направились к номеру. Коридор был пустынен.
  Хоук занял позицию лежа прямо перед дверью; прицелившись, он кивнул. Я как можно тише повернул ключ в двери, стараясь не попадать на линию огня, и толкнул дверь. Револьвер — на изготовку.
  — Боже праведный, — пробормотал Хоук и мотнул головой в глубину комнаты.
  Я проскользнул внутрь, прижимаясь к стене. На полу валялись двое мертвых парней, а на кровати лежала Кэти. Она была жива, хоть и связана. Я пинком открыл дверь ванной. Никого. Левой рукой Хоук уже закрывал входную дверь. В правой он все еще держал наготове свой обрез — так, на всякий случай. Я вышел из ванной.
  — Никого и ничего, — констатировал я, засовывая револьвер обратно в кобуру.
  Хоук присел возле двух неподвижно лежащих тел.
  — Оба готовы, — сообщил он мне.
  Я молча кивнул в ответ. Кэти лежала на кровати со связанными за спиной руками. Ноги были опутаны веревкой. Такая же веревка охватывала ее талию и плотно прижимала Кэти к кровати. Рот был залеплен клейкой лентой.
  Взглянув на нее, Хоук обрадовался:
  — Так вот что мы слышали. О сексе никто и не помышлял. Это Кэти пыталась освободиться.
  В подтверждение этих слов Кэти издала низкий придушенный звук возмущения и снова задергалась, пробуя ослабить путы.
  — Кто же прикончил этих двух молодцов? — задал я вопрос то ли Хоуку, то ли себе.
  — Каждый из них получил пулю в затылок, чуть ниже уха. Дырочка очень маленькая.
  — Калибр все тот же?
  — Скорее всего, да. Времени прошло порядком. Они успели остыть.
  У Кэти на правом бедре было приклеено письмо. Лента, держащая его, совпадала с той, что стягивала ее губы. Я потянул конверт.
  — Может, мы выиграли эту куколку в лотерею? — предположил я.
  — Готов поспорить, что нет, — моментально отреагировал Хоук. Он все еще держал наготове обрез, но не так напряженно, как раньше.
  Я вскрыл записку. Кэти извивалась на кровати, продолжая издавать возмущенные звуки. Хоук читал записку, заглядывая мне через плечо. Там говорилось:
  "Нам предстоит огромная работа, вы же встали на нашем пути. Если бы у нас было время, мы бы избавились от вас. К сожалению, убить вас непросто, особенно черномазого. Поэтому мы оставляем вам то, за чем вы так упорно охотились. Этих двоих (последних из вашего списка) мы сами пустили в расход. Возможно, я еще пожалею, что оставляю в живых женщину, но я оказался более сентиментальным, чем нужно. Мы испытывали друг к другу нежность, и я не могу убить ее.
  У вас больше нет причин разыскивать нас в дальнейшем. Если же вы будете продолжать преследование, мы сумеем его пресечь более радикальными методами.
  Пауль".
  — Сукин сын, — пробормотал я.
  — Значит, черномазого... — раздался голос Хоука.
  — Не бери в голову, ведь они расисты с нацистским душком.
  — Я все прекрасно понимаю, — ответил Хоук. — Ну как, эти двое соответствуют твоей картотеке?
  — Посмотрим, — сказал я, доставая фотороботы из ящика комода.
  Хоук ногой перевернул трупы. Я сравнил фотографии с безжизненными лицами, взгляды парней были устремлены в бесконечность.
  — Я бы признал, что это они. — Я протянул фотографии Хоуку.
  Он подтвердил мое предположение:
  — Похоже на то.
  Я кивком указал на Кэти:
  — А вот вам и номер девять.
  — Что ты собираешься с ней делать?
  — Для начала ее можно развязать.
  — Ты думаешь, нам не грозит никакая опасность?
  — Нас двое, — усмехнулся я.
  — У нее такой вид, будто крыша поехала.
  Он был прав. Глаза Кэти, полные ненависти, вылезали из орбит. С той поры, как мы вошли в комнату, она не переставала метаться из стороны в сторону и извиваться, чтобы высвободиться из веревок. И яростно поскуливала, насколько ей позволяла клейкая лента.
  — Знаешь, лучше попридержать ее связанной. Она весьма искусная мошенница. Мы ее развяжем, а она нас перестреляет. Надо ее обыскать.
  Хоук засмеялся:
  — Ишь ты, какой недоверчивый. — Он положил обрез на стол возле кровати. — Ладно, я все сделаю.
  Я выглянул из окна на улицу, стараясь рассмотреть с восьмого этажа, что творится внизу. Ничего особенного, что могло бы вызвать тревогу, не бросилось мне в глаза. В свете ночных фонарей поблескивал канал, и его медленное течение успокаивало. Играя огоньками зажженных свечей, проплыл прогулочный теплоходик. Если бы Сюз была рядом, мы бы могли совершить приятное путешествие на таком трамвайчике, наслаждаясь старинным городским пейзажем и вином с голландским сыром. Да... Но Сюзан сейчас далеко. Хоук мог бы пойти со мной, только вряд ли ему нравится гулять, взявшись за руки.
  Я оглянулся. Хоук медленно ощупывал Кэти в поисках спрятанного оружия. По мере движения его рук пленница все активнее пыталась вырваться из пут, а из-под липучки вылетали животные звуки. Когда он дошел до ее бедер, она изогнулась и сделала мостик, насколько позволяли ослабшие веревки. Ее лицо побагровело, а дыхание вырывалось через ноздри и напоминало фырканье лошади.
  Хоук, повернувшись ко мне, сказал:
  — У нее нет оружия.
  Я приблизился и осторожно оторвал липкую ленту от губ Кэти. Она хватала ртом воздух, как это делают люди, вытащенные из воды. Лента оставила ярко-красный след на ее лице.
  Захлебываясь воздухом, она зло заговорила.
  — Ну, кому я достанусь первому? Тебе или ему? — шипела она, злобно поглядывая на Хоука. Звериные интонации превратились в шипение рептилии. В левом уголке рта даже появилась слюна. Она снова стала биться, как птица в силках.
  — Я как-то не думал о том, чтобы переспать с тобой, — успокоил я Кэти.
  — Что же вы? Заткните мне рот! Насилуйте меня, пока я беспомощна, связана и бессловесна. Распинайте меня на этой кровати!
  Она перевела дыхание и, высунув язык, облизала пересохшие губы.
  — Я не могу двинуться, — продолжала она. — Веревки крепки, а у меня уже нет сил. Вы можете разорвать на мне одежду, получить огромное удовольствие, унизить меня, втоптать в грязь!
  Хоук сказал:
  — Нет.
  Я поправил:
  — Может быть, позже.
  Хоук вытащил из заднего кармана брюк складной нож и, разрезав веревки, освободил ее. Ему пришлось перекатить Кэти на живот, чтобы высвободить ей руки. После этого он дружелюбно пошлепал ее по заду, легко и без задней мысли, вроде того, как игроки одной команды подбадривают друг друга. Она рванулась и резко села.
  — Черная свинья, — гневно сказала она. — Не смей прикасаться ко мне.
  Хоук взглянул на меня, его лицо выразило недоумение.
  — Свинья, еще и черная? — переспросил он.
  — Девушка, очевидно, не разбирается в зоологии и делает ошибки в английском, — пояснил я.
  — Ну тогда я все понял, — поддержал меня Хоук.
  — Что же помешало вам расправиться со мной? — поинтересовался я.
  — Я убью вас обоих, — тут же заверила она. — При первом же удобном случае.
  — Тогда это будет не скоро, — заметил Хоук. — Тебе придется встать в очередь.
  Теперь Кэти сидела на краю кровати. Ее белое хлопчатобумажное платье было безжалостно измято вследствие попыток освободиться от веревок.
  — Мне нужно в ванную, — заявила Кэти.
  — Давай, — кивнул я. — Пользуйся моментом.
  Она тяжелой походкой прошла в ванную и закрыла за собой дверь. Мы услышали, как щелкнула задвижка и в раковину побежала вода. Хоук направился к одному из кресел, обтянутых красной искусственной кожей, осторожно переступив через два распластанных на полу трупа.
  — Ас этими вещдоками что будем делать? — спросил он.
  — О! — простонал я. — Ты тоже не знаешь?
  Глава 19
  Пока Кэти находилась в ванной, мы с Хоуком убрали трупы, затолкав их под кровати.
  В ванной, перекрывая остальные звуки, все еще журчала струя воды.
  — Как думаешь, что она там делает? — задал вопрос Хоук.
  — Да, может, ничего. Возможно, она размышляет над тем, что ей делать после того, как она оттуда выйдет.
  — А может, она наводит марафет в надежде, что мы все-таки кинемся на нее и изнасилуем?
  — В тихом омуте черти водятся, — предположил я. — Кто знает, вдруг она мечтает, чтобы Бенито Муссолини избил ее экземпляром «Майн кампф»?
  — Или жаждет заняться сексом с двумя такими красавчиками, как мы с тобой, — не унимался Хоук.
  — В первую очередь с тобой, приятель. Я уже кое-что слышал от нее об особенностях чернокожих.
  — Она должна знать, что я силен и ритмичен, как и все черные, — рекламировал себя Хоук.
  — Да-да. Именно это я и слышал.
  Я взял с полки флакон пятновыводителя и побрызгал на следы крови на полу.
  — Думаешь, эта штука поможет?
  — Мои брюки она отчищает, — пояснил я. — Когда пятновыводитель высыхает, я просто счищаю пыль щеткой.
  — Когда-нибудь из тебя получится чудесная домохозяйка. Ты ведь еще и готовишь прекрасно, — вспомнил Хоук.
  — Да. Только я всегда храню свои фирменные секреты.
  Кэти закрыла кран в умывальнике и вышла из ванной. Теперь она была причесана и разгладила руками складки измятого платья, насколько это было возможно.
  Я стоял на коленях и старательно счищал с пола кровавое пятно.
  — Садись, — обратился я к ней. — Есть хочешь? Выпьешь чего-нибудь?
  — Я проголодалась, — тихо сказала она.
  — Хоук, позвони вниз, закажи что-нибудь.
  — У них обслуживание почти круглосуточное, — сообщил Хоук. — Фирменный паштет, сыр, хлеб, кувшинчик вина. Устроит?
  Кэти молча кивнула.
  — Просто прекрасно, — ответил вместо нее я. — Почему бы нам всем не подкрепиться?
  — Вот что значит питаться восточными яствами, — подхватил Хоук. — Через час — голодный как волк.
  Кэти села на стул около окна, положив ладошки на колени, которые плотно сжала, как ученица. Низко опустив голову, она рассматривала костяшки собственных пальцев, крепко сцепленных в замок. Хоук позвонил по телефону и сделал заказ. Я собрал щеткой высохший пятновыводитель и расплескал для видимости воду на то место, где было пятно.
  Явился официант, доставивший наш поздний заказ, и прямо в дверях Хоук принял у него сервировочный столик. На круглом столике, который Хоук выкатил на середину комнаты, располагались тарелки с паштетом, сыром и французскими булочками. Все это дополняла бутылка красного вина.
  — Приступай, крошка, — обратился Хоук к Кэти. — Прошу к столу, кушать подано.
  Кэти приблизилась без единого слова. Когда она устроилась, Хоук налил ей немного вина. Рука Кэти дрожала, и по подбородку побежала красная струйка. Она промокнула ее салфеткой. Хоук отделил кусок паштета и, отломив хлеба, обратился ко мне:
  — Ну и что мы будем делать с Кэти?
  — Не знаю, — сказал я, отпив немного вина. У него был терпкий вкус и необычный аромат. Вероятно, люди, которые не охлаждают вино, не так уж неправы.
  — Кажется, работа сделана. Я говорю о записке. Мы ведь выполнили заказ Диксона.
  — Не уверен, — ответил я. — Паштет просто превосходный.
  — Ага, — согласился Хоук. — Это фисташки?
  — Ты что, — поинтересовался я, — собираешься домой?
  — Я, старик? Мне там нечего делать. Это же ты ждешь не дождешься, когда увидишь Сюзан.
  — Не отрицаю.
  — Кроме того, — продолжал он, — не нравится мне этот Пауль.
  — Какое совпадение.
  — Я сильно обиделся, когда он собирался угробить нас. И мне не по душе его угрозы сделать это в том случае, если мы от него не отстанем. Потом, мне совсем не нравится, что он так подставил свою девчонку, только ему припекло задницу.
  — Ты прав. Мне это тоже не понравилось. Не хочется показывать ему спину.
  — В довершение всего, он обозвал меня черномазым. — Лицо Хоука расплылось в добродушной улыбке, не соответствующей моменту.
  — Расистский выродок, — бросил я.
  — Как бы сообщить ему, что мы не принимаем его правила игры?
  Кэти ела и пила, не участвуя в разговоре и делая вид, что ее происходящее вообще не касается.
  — Кэти, ты знаешь, куда он отправился?
  Она отрицательно покачала головой. Казалось, что ярость ее улетучилась сама собой.
  Хоук засомневался:
  — По-моему, ты говоришь неправду. Ведь у вас должно быть убежище, куда ваши люди приползают зализывать раны.
  Она снова покачала головой. По ее щекам тихо покатились слезы.
  Хоук с шумом хлебнул вина, медленно поставил стакан на стол и съездил ей по физиономии. Голова Кэти дернулась назад, потом она вся сжалась в комок, как бы стараясь уйти в глубину стула. Сотрясаясь всем телом, она разразилась рыданиями — зажав ладонями уши, сдавила лицо руками и закричала. Хоук еще отпил вина и взглянул на нее с неподдельным интересом.
  — У нее здорово получается, — утвердительно сказал он.
  — Она напугана, — возразил я ему. — Любой бы на ее месте испугался. Ты представь: она одна, наедине с двумя здоровыми мужиками, которых она, между прочим, пыталась убить, а человек, которого она любила, предал ее. Она осталась одна. А это очень тяжело.
  — Ей будет еще тяжелее, если она не скажет нам, куда слинял ее красавец.
  — Хоук, не следует превращать секс в средство добычи информации.
  — Равноправие, дружок. Она имеет право получить от меня по морде, как любой мужчина.
  — Мне это не по душе.
  — Тогда пойди погуляй. К твоему приходу я буду знать все, что нам нужно.
  Я встал. Я знал, что мы разыгрываем вариант «хороший полицейский против плохого полицейского». Но знал ли об этом Хоук?
  — Господи милосердный, — воскликнула Кэти. — Не делайте этого.
  Хоук тоже встал. Он снял пиджак, вынул из кобуры свой обрез и стал медленно расстегивать пуговицы рубашки. Хоук всегда выглядел весьма мужественно. Его торс был грациозен и упруг. Мускулы груди и рук легко перекатывались, когда он поводил плечами. Я направился к двери.
  — Прошу вас, не оставляйте меня с ним, — взмолилась Кэти, скользнув из кресла на пол, и поползла в мою сторону. — Не позволяйте ему этого. Не разрешайте унижать меня. Прошу вас.
  Хоук шагнул и оказался между ней и мной. Она ухватилась за его ногу.
  — Нет, нет, — повторяла она. В уголке рта снова появилась слюна. Дыхание вырывалось с шумом. Из носа тоже текло.
  Я обратился к Хоуку:
  — Мне не так уж нужна эта информация.
  — Ах да. Это все твои дурацкие принципы. Ты — слюнтяй!
  Я стоял на своем:
  — Не желаю пачкаться, и все.
  Я нагнулся и взял Кэти за руку.
  — Вставай, — сказал я. — Сядь на стул. Мы не обидим тебя.
  Я подтолкнул ее к стулу. Потом зашел в ванную, намочил полотенце холодной водой, отжал и отнес Кэти, чтобы она могла вытереть лицо.
  Хоук делал вид, что его тошнит от этой сцены. Налив стакан вина, я подал его со словами:
  — Выпей, — и добавил: — Соберись. Не дергайся. У нас уйма времени. Когда ты будешь готова, мы обо всем поговорим. Договорились?
  Она согласно кивнула.
  Хоук напомнил:
  — Ты не забыл, что именно она участвовала в покушении, когда бомба разнесла на куски женщину и двух малолеток? Еще хочу напомнить, что она выслеживала тебя в Лондонском зоопарке, чтобы показать твою задницу своим приятелям. А может, ты забыл, как она преспокойно стояла в той квартире в Копенгагене, когда ее любовник приговорил тебя к смерти? Ты вообще помнишь, кто она такая?
  — Мне все равно, кто она такая, — прервал я его тираду. — Меня больше интересует собственный имидж.
  — Когда-нибудь тебя точно пришьют, малыш.
  — И все равно мы поступим так, как я считаю нужным, Хоук.
  — Ты платишь деньги, следовательно, ты заказываешь музыку. — Он натянул рубашку.
  Мы доели остатки затянувшегося за полночь ужина в полной тишине.
  — Итак, Кэти. Кстати, это твое настоящее имя?
  — Одно из имен.
  — Знаешь, я привык думать о тебе, называя именно этим именем, поэтому оставим его.
  Она согласилась. Глаза ее покраснели, но слезы уже высохли. Она резко отбросила напряженность и обмякла и внешне, и внутренне.
  — Расскажи мне о себе и своей группе, Кэти.
  — Я вам ничего не скажу.
  — Почему? Перед кем ты должна сохранять тайну? Кому ты так верна?
  Она упрямо смотрела вниз.
  — Расскажи мне о себе и членах своей группы.
  — Это группа Пауля.
  — С какой целью она была создана?
  — С целью оставить Африку континентом для белой расы.
  Хоук фыркнул.
  — Оставить, — повторил я.
  — Белые должны держать власть в своих руках. Нельзя позволить черным уничтожить достижения цивилизации, которых добились там белые, — она не смотрела на Хоука.
  — И каким же образом эти цели связаны со взрывом и убийством людей в лондонском ресторане?
  — Британцы вели неправильную политику в отношении Родезии и Южной Африки. Это им в наказание.
  Хоук встал и подошел к окну. Он смотрел на улицу и насвистывал один из своих любимых блюзов.
  — Чем вы занимались в Англии?
  — Формированием английской организации. Меня Пауль послал туда.
  — Какая-нибудь связь с ирландскими группировками?
  — Нет.
  — А попытки были?
  — Да.
  — Я знаю, что они занимаются только проблемами, касающимися Ирландии. Лелеют свою ненависть к Англии и не тратятся попусту. Сколько членов вашей организации осталось в Англии? — был мой следующий вопрос.
  — Нисколько. Вы ликвидировали там всех наших.
  — И собираемся отправить туда же всех остальных, — раздался голос Хоука, стоявшего у окна.
  Кэти посмотрела в его сторону.
  — Зачем слиняла в Копенгаген?
  — Не понимаю.
  — Почему ты отправилась из Лондона именно в Данию?
  — Пауль был там в тот момент.
  — Чем же он занимался?
  — Иногда он там просто живет. У него много адресов, и это один из них.
  — Имеешь в виду квартиру на Калверстраат?
  — Да.
  — Это ты заметила слежку?
  — Нет. Пауль. Он очень осторожен.
  Я посмотрел на Хоука. Тот понял немой вопрос:
  — Мастер. Я его не заметил.
  — Ну и?..
  — Он позвонил мне и приказал никуда не выходить. А сам следил за вами, пока вы следили за мной. Когда вы ушли вечером к себе, он пришел на квартиру.
  — Когда это было?
  — Вчера.
  — И вы покинули эту квартиру?
  — Да, отправились к Паулю.
  — А сегодня, пока мы крутились около пустого дома, он привез тебя и двух смертников сюда?
  — Да, Мило и Энтони. Они думали, что мы готовим новую засаду. Вообще-то и я так думала.
  — Но когда вы пришли, Пауль пустил Мило и Энтони в расход?
  — Что? Я не поняла...
  — Пауль застрелил этих двоих?
  — Пауль и еще один человек по имени Закари. Пауль сказал, что пришло время для искупительной жертвы. После этого он связал меня, заклеил мне рот лентой и оставил вам на расправу. При этом добавил, что сожалеет.
  — Какой у него адрес?
  — Это уже не имеет никакого значения. Их там нет.
  — Говори.
  — Квартира на Принпенграхт. — Она назвала нам номер дома. Я взглянул на Хоука.
  Он все понял, сунул обрез в наплечную кобуру, надел пиджак и вышел. Вообще-то Хоуку обрез требовался гораздо меньше, чем большинству людей.
  — Каковы планы Пауля?
  — Не знаю.
  — Ну хоть что-то ты должна знать. Еще до вчерашнего дня ты была его возлюбленной.
  Ее глаза наполнились слезами.
  — Теперь ты должна привыкнуть к мысли, что любовь кончилась.
  Она со вздохом кивнула.
  — Итак, неужели, будучи до вчерашнего дня его любовницей, ты не была посвящена в его планы?
  — Он заранее ни о чем не рассказывал. Как только дело было подготовлено, он сообщал нам, что каждый должен делать, но не более того.
  — Значит, вы были не в курсе, что произойдет завтра?
  — Я не совсем понимаю.
  — Вы не знали, что вам предстоит на следующий день?
  — Да.
  — А почему ты думаешь, что его сейчас нет на Принценграхт?
  — Когда твой черный напарник явится туда, там будет пусто.
  — Его имя Хоук, — напомнил я ей.
  Она понимающе кивнула.
  — Если бы полиция выследила вашу организацию или накрыла квартиру на Принценграхт, куда бы отправились уцелевшие?
  — У нас существует система оповещения. Каждый член связан с двумя другими.
  — Кому могла позвонить ты?
  — Мило и Энтони.
  — Хреново.
  — Ничем не могу помочь.
  — Наверное, — задумчиво произнес я. Скорее всего, она говорила правду. Я выжал из нее все, что можно.
  Глава 20
  Хоук вернулся менее чем через полчаса. Войдя, он сразу же отрицательно качнул головой.
  — Смылись? — спросил я.
  — Ага.
  — Улики?
  Хоук удивился:
  — Улики?
  — Ну да. Например, расписание самолетов с подчеркнутым рейсом на Бейрут. Подтверждение брони из парижского «Хилтона». Несколько рекламных проспектов из Калифорнии, графства Орандж. И звучащие аккорды пианино в соседней комнате. Улики, Хоук.
  — Улик никаких, шеф.
  — Кто-нибудь видел, как они уходили?
  — Никто.
  — Единственное, что нам точно известно, это то, что на Принценграхт его явно нет. Следов присутствия Пауля в нашем номере тоже не заметно.
  — Его не было, когда я проверял тот адрес. Она сказала тебе что-нибудь стоящее?
  — Все, что ей было известно.
  — Может, тебе просто хочется в это верить, а? Я бы ей не доверял.
  — Мы сделали все что смогли. Хочешь еще вина? Я заказал, пока тебя не было.
  — С удовольствием.
  Я налил в стакан Хоку и немного Кэти.
  — Хорошо, малышка, — обратился я к Кэти. — Твой приятель смылся и оставил нам тебя в подарок. Где же он может быть?
  — Где угодно, — сказала она. Лицо ее раскраснелось. Явно перебрала лишнего. — Он может быть в любой точке мира.
  — Фальшивые паспорта?
  — Да. Я не знаю, сколько их у него. Но думаю, что много.
  Хоук снял пиджак и повесил кобуру на спинку стула, потом откинулся назад и, вытянув ноги, положил их на тумбочку. Стакан с вином он осторожно установил на груди. Глаза его слипались.
  — А куда он явно не поедет? Можно исключить эти места.
  — Не понимаю.
  — Я слишком быстро говорю? Так ты внимательнее следи за моими губами. Куда он не поедет? В какое место?
  Кэти отпила немного вина. Она смотрела на Хоука взглядом, каким, очевидно, кролик смотрит на удава. Взгляд лишенного воли и завороженного животного.
  — Не знаю.
  — Ишь ты. Она не знает, — передразнил Хоук. — Ты чувствуешь удовлетворение победителя?
  — Что ты намерен делать, Хоук? Намерен перебирать все места, куда Пауль не отправится? Вычеркнуть все, оставить одно-единственное?
  — У тебя есть идеи получше, шеф?
  — Нет. Кэти, послушай. Ну куда, вероятнее всего, он бы мог поехать?
  — Я не знаю, что сказать.
  — Подумай. Может, в Россию?
  — Нет-нет.
  — В коммунистический Китай?
  — Ни в коем случае. Коммунистические страны исключаются.
  Хоук победно воздел руки:
  — Вот видишь, малышка, таким образом мы исключили полмира.
  — Отлично, — подтвердил я. — Вы похожи на телевизионных комиков.
  Хоук спросил:
  — Ты играла в такую интересную игру раньше?
  — Олимпиада началась? — вдруг встрепенулась Кэти.
  Хоук и я взглянули на нее в недоумении.
  — Олимпийские игры?
  — Ну да.
  — Уже идут.
  — В прошлом году он посылал кого-то за билетами на Олимпиаду. Где она проходит?
  Хоук и я ответили одновременно:
  — В Монреале.
  Кэти отхлебнула изрядно из своего стакана и хихикнула:
  — Скорее всего это и есть место их пребывания.
  Я разозлился:
  — Какого же черта ты сразу не сказала?
  — Я об этом и не подумала. Мало интересуюсь спортом. Я даже не знала, где и когда проводятся игры. Единственное, что мне известно, так это то, что у Пауля есть билеты на Олимпиаду.
  — Старик, так это же у нас под боком, — обрадовался Хоук.
  — В Монреале есть ресторанчик под названием «Бакко», который в свое время мне очень нравился.
  — А что же мы будем делать с замечательными французскими трусиками? — спросил Хоук.
  — Угомонись, ради Бога.
  Белое платье Кэти было очень простого фасона, с вырезом каре, и напоминало рубашку. На шее висела толстая серебряная цепочка, на ногах надеты узкие туфли на высоких каблуках, чулок на ней не было. Запястья и щиколотки сохраняли красные следы от веревок. Губы и глаза распухли и покраснели. Волосы приняли неопрятный вид после долгой борьбы с веревками.
  — Не знаю, — размышлял я. — Она единственный наш свидетель.
  — Я поеду с вами, — вдруг заявила она. Голос ее был почти неслышен, когда она произносила эти слова. Совсем не так она вопила, что убьет нас, лишь представится случай. Это не означало, что она изменила своим убеждениям. Но это и не означало, что она этого не сделала. Я подумал, что, если она будет с нами, это лишит ее возможности угробить нас.
  — Слишком быстро меняет партнеров, — заметил Хоук.
  — Это они слишком быстро от нее отказались, — поправил я его. — Мы забираем ее с собой. Может, она нам пригодится.
  — Она подложит нам хорошую свинью, когда мы потеряем бдительность.
  — Один из нас всегда будет настороже, — предложил я. — Только она знает этого Закари в лицо. А мы — нет. Если он — глава этой организации, то, вероятнее всего, он там. Вполне вероятно, что там и все остальные. Она у нас единственная ниточка, ведущая к Паулю. Мы берем ее с собой.
  Хоук пожал плечами и стал пить вино.
  — Завтра утром мы выписываемся из гостиницы и первым же рейсом летим в Монреаль.
  — А как быть с теми двумя, что у нас под кроватями?
  — Надеюсь, что они не начнут разлагаться до нашего отъезда. Мы не сможем от них избавиться. Полицейские торчат тут на всех этажах. Вынести трупы из гостиницы нельзя. Который час?
  — Половина четвертого.
  — В Бостоне половина десятого. Слишком поздно, чтобы звонить Джейсону Кэроллу. Да и к тому же у меня только его служебный телефон.
  — Кто это, Джейсон Кэролл?
  — Адвокат мистера Диксона. Он имеет кое-какое отношение к делу. Я бы чувствовал себя увереннее, если бы сообщил Диксону о наших планах.
  — Может, и твой кошелек приобрел бы приятную упитанность.
  — Нет, это особый разговор. Это касается только меня. Но Диксон имеет право знать, как идут дела.
  — А я не имею права поспать. С кем она ляжет?
  — Я положу матрас на пол, а она будет спать на кровати.
  — У нее разочарованный вид. Полагаю, у нее были другие планы.
  Кэти спросила:
  — Могу я принять душ?
  Я сказал:
  — Конечно.
  Стащил матрас с кровати и, подтянув его поближе к двери в ванную, положил поперек прохода. Кэти вошла в душевую и закрыла дверь. Звякнула защелка. Мне было слышно, как вода заполняет ванну.
  Хоук разделся до трусов и завалился на свою кровать. Обрез он спрятал под одеялом. Я улегся на матрас прямо в брюках. Револьвер сунул под подушку. Мне было не совсем удобно на нем лежать, но я готов был мириться с неудобством, сравнивая его с теми гадостями, которые можно было ожидать от Кэти, если она найдет оружие и использует по назначению.
  Мы погасили свет, и только тонкая полоска пробивалась из-под двери ванной. Лежа на животе, я почувствовал запах, совсем слабый, но знакомый. Запах мертвых тел, давно лежащих в тепле. Без кондиционера было бы совсем плохо. Да. А к утру дела пойдут еще хуже.
  Несмотря на дикую усталость, я постарался не заснуть, пока Кэти не выбралась из ванной и, переступив через меня, не улеглась на ближайшую кровать, прямо в коробку, лишенную матраса.
  Глава 21
  Утром, когда мы рассчитались за номер, Хоук стащил корзину для белья, обнаруженную в специальном шкафу, замок которого мне удалось вскрыть отмычкой. Мы погрузили оба трупа в тележку, прикрыв их грязным бельем, втолкнули ее в свободный лифт и отправили его на самый последний этаж. Проделывая все эти манипуляции, мы не спускали глаз с Кэти, которая не выказала ни малейшего желания дать деру. Или отправить нас на тот свет. Казалось, наше желание оставаться вместе было обоюдным. Я очень хотел, чтобы она была с нами. Думаю, будь на то воля Хоука, он просто сбросил бы ее в какой-нибудь канал.
  Мы сели на автобус, который доставлял пассажиров от представительства голландской авиакомпании на Музеумплайн в аэропорт, и вылетели в Лондон в девять пятьдесят пять. У нас уже были заказаны билеты на полуденный рейс до Монреаля. В час пятнадцать по лондонскому времени я расположился в крайнем у прохода кресле, Хоук смотрел в иллюминатор, а Кэти спокойно сидела между нами. Попивая английский эль, мы ждали, когда нам подадут обед. Шесть часов спустя, когда по монреальскому времени день только перевалил на свою вторую половину, мы приземлились в аэропорту Монреаля, поменяли деньги, получили багаж, а к трем часам уже стояли в очереди перед олимпийским бюро по расселению в надежде получить пристанище. В начале пятого мы, наконец, подошли к служащему, сидящему за конторкой, и через полчаса мчались в арендованном «форде» по бульвару Сент-Лоран в направлений бульвара Генри Борасса. Я был измотан так, как будто провел пятнадцать раундов с Дино, боксирующим носорогом. Даже Хоук выглядел чуть устало, что же касается Кэти, так та просто засыпала на заднем сиденье машины.
  По адресу, указанному в бюро, мы обнаружили небольшой дом на две семьи, который уютно примостился на примыкающей к бульвару Генри Борасса улочке. Фамилия хозяев была Ваучер. Муж говорил по-английски, а жена и дочь — только по-французски. Они собирались пару недель пожить в загородном доме у озера и поэтому решили подзаработать, сдавая свою половину дома Олимпийскому комитету по проведению игр для размещения там гостей Олимпиады. Я протянул квитанцию, выданную мне в олимпийском бюро по представлению жилья. Хозяйка обратилась к Кэти по-французски, показывая ей, где можно стирать, где готовить, где находится посуда. Кэти безразлично внимала. Хоук, напротив, очень вежливо пообщался с хозяйкой на французском языке.
  Когда они уехали, оставив нам ключи, я спросил Хоука:
  — Где ты так хорошо навострился во французском?
  — Видишь ли, когда меня сильно припекло в Бостоне, я удрал оттуда прямо в Иностранный Легион. Усекаешь?
  — Хоук, ты удивляешь меня. Ты был во Вьетнаме?
  — Да, и в Алжире тоже, да и еще кое-где.
  — Боже правый! — воскликнул я.
  — Хозяйка решила, что Кэти твоя жена, — сообщил Хоук. Лицо его осветилось улыбкой. — А я сказал ей, что она — твоя дочь и ничего не соображает в кулинарии и домашнем хозяйстве.
  — А я пояснил хозяину, что в обычное время ты носишь жокейский костюм и держишь для меня лошадей.
  — Надо было сказать, что лучше всего я умею петь негритянские блюзы, сидя на мешке с хлопком.
  Кэти примостилась в уголке маленькой кухни и наблюдала за нами, не вникая в наш разговор.
  Дом был невелик, но ухожен. Стены кухни приятно пахли свежей сосной, все шкафчики были новыми. Примыкающая к кухне столовая украшена большим старинным обеденным столом, а на стене висели оленьи рога — очевидно, семейная реликвия. В гостиной мебели было немного, на полу лежал потертый ковер. Все чистенько и аккуратно. В углу стоял старый телевизор, экран которого был обрамлен белым пластиком, что зрительно увеличивало его размеры. Наверху мы обнаружили три маленькие спальни и ванную комнату. Одна из комнат явно предназначалась для парней: двухъярусная кровать, два письменных стола, стены украшены картинками дикой природы, кроме того, там же находились чучела животных. Ванная комната была выполнена в розовом цвете.
  По всему чувствовалось, что этот дом хозяева очень любят. У меня стало нехорошо на душе, что мы вторглись в эту жизнь. Наша с Хоуком деятельность, а тем более дела Кэти, не вязались с духом этого дома.
  Хоук принес из магазинчика пива и вина, сыра и французский батон, и мы поели почти в полной тишине. После ужина Кэти отправилась в одну из спален, заполненную куклами и запылившимися игрушками, и свалилась на кровать прямо в платье. На ней все еще оставалось то самое мятое белое платье. Вид у нее был ужасный, но другой одежды мы не купили. Хоук и я посмотрели по Си-Би-Си олимпийскую программу. Домик располагался на склоне горы, которая не позволяла принимать американские программы, поэтому нам пришлось в большинстве своем следить за канадскими спортсменами, чьи шансы на медали были невелики.
  Мы допили пиво и вино и, вымотанные путешествием, сраженные неожиданной тишиной почти деревенской жизни, отправились спать, еще и одиннадцати не пробило.
  Мне досталась спальня мальчиков, а Хоук развалился на хозяйской кровати. За окном уже раздавалось раннее пение птиц, но в комнате царила темнота, когда я очнулся и увидел стоящую у моей кровати Кэти. Дверь в комнату она плотно закрыла. Потом включила свет. Ее дыхание в тишине звучало тяжело и прерывисто. Кэти предстала предо мной абсолютно обнаженной. Она была из тех женщин, которым костюм Евы крайне идет. Надо признать, что в нем она выглядела гораздо эффектнее, так как одежда скрывала ее правильные пропорции. Оружия, кажется, она нигде не прятала. Из-за летней жары я спал без всего, да к тому же отбросив покрывало. Это привело меня в легкое замешательство. Я натянул на себя простыню, прикрывшись по пояс, да еще подоткнув край под бедро.
  — Что, не спится в такую жаркую ночь? — брякнул я некстати.
  Она молча пересекла комнату и, подойдя к кровати, опустилась на колени, затем, как бы отдыхая, села ягодицами на пятки.
  — Может, горячего молока? — спросил я, делая вид, что не понимаю ситуации.
  Она взяла мою левую руку, которой я держал простыню, потянула к себе и положила между своих грудей.
  — От бессонницы помогает считать овец. — Этот совет не затронул ее сознания, зато мой голос, насколько я мог судить, сделался хриплым.
  Ее дыхание было отрывистым, как будто она бежала спринтерскую дистанцию, а ложбинка между грудей повлажнела от пота. Наконец она заговорила:
  — Делай со мной что хочешь.
  — Это что, название книги? — прикинулся я полным идиотом.
  — Я сделаю все что угодно, — продолжала она. — Ты можешь спать со мной. Я буду твоей рабыней. Или кем угодно.
  Она наклонилась ко мне, продолжая прижимать мою руку к своему телу, и стала целовать мою грудь. От ее волос исходил нежный аромат шампуня, а тело благоухало каким-то редким запахом экзотического мыла. Вероятно, прежде чем отправиться ко мне, она приняла ванну.
  — Я не рабовладелец, Кэти, — уговаривал я ее.
  Ее поцелуи опускались все ниже к моему животу. Я чувствовал себя как молодой козел-производитель.
  — Кэти, — увещевал я девушку, — я едва тебя знаю. То есть мы могли бы быть друзьями...
  Ее поцелуи становились все настойчивее. Я сел на кровати и наконец оторвал руку от ее груди. Как только образовалось свободное место, она скользнула на кровать, прижалась ко мне всем телом, а ее левая рука принялась нежно гладить мою спину.
  — Сильный, — выдохнула она. — Какой ты сильный. Задуши меня в объятиях, сделай мне больно.
  Я взял ее за оба запястья и сильно встряхнул. Кэти перевернулась и хлопнулась на спину, широко раскинув ноги. Ее рот приоткрылся, из горла вырывались какие-то нечленораздельные звуки. Но тут дверь спальни распахнулась, и на пороге возник Хоук в своих замечательных трусах. В ожидании худшего он был напряжен, ноги полусогнуты для прыжка. При виде постельной сцены лицо его расслабилось и отобразило удовлетворение.
  — Черт меня подери, — проворчал он.
  — Все нормально, Хоук, — сказал я. — Не беспокойся. — Голос у меня совершенно охрип.
  — Могу догадаться, — согласился со мной Хоук. Он закрыл дверь с обратной стороны, и до меня донесся его низкий густой гогот. — Эй, Спенсер! — крикнул он через закрытую дверь. — Может, ты хочешь, чтобы я покараулил под дверью и спел пару песенок, пока ты снимаешь дознание с подозреваемой?
  Я пропустил это мимо ушей. Кэти появление Хоука не остудило.
  — Пусть и он присоединится, — простонала она. — Возьмите меня вместе, если хотите.
  Ее тело казалось лишенным костей, она разметалась по кровати, раскинув ноги и руки, кожа атласно блестела от пота.
  — Кэти, ты должна научиться находить контакт с людьми каким-то другим способом. Убийство и секс, это тоже, конечно, имеет место, но ведь есть и другое. Ищи альтернативу.
  Голос мой был скрипуч до противности. Я прокашлялся. Мне казалось, что каждая клетка моего тела переполнена кровью. От переизбытка жизненных сил я готов был бить копытом и ржать.
  — Пожалуйста, — ее голос едва колебал воздух, — прошу.
  — Не сердись, милая, но я не могу.
  — Я хочу, — прошептала она, вывернувшись при этом всем телом. Она приподнялась и подалась вперед точно так же, как и тогда, когда Хоук обыскивал ее в Амстердаме. — Ну давай.
  Я все еще держал ее за руки.
  Чем дольше я держал ее и отказывал в ее просьбе, тем больше она распалялась. Это тоже была форма насилия, и она приводила Кэти в возбуждение. Хотите верьте, хотите нет, но я вынужден был покинуть поле боя. Я выбрался из-под простыни и вскочил с кровати, причем мне пришлось перебираться через ее ноги. Она тут же оккупировала оставленные мною позиции, чтобы раскинуться вольготнее. По мнению специалистов по поведению животных, она представляла собой пример абсолютного подчинения сильнейшему. Я же схватил свои джинсы «Ливайз», висевшие на спинке стула, и натянул их на себя. Самым тщательным образом застегнул молнию. Под их защитой я чувствовал себя гораздо увереннее.
  Вряд ли Кэти осознавала, что осталась одна. Дыхание с присвистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Она извивалась и выгибалась на кровати, сбивая простыни во влажный комок. Я в растерянности не знал, что делать. Уже готов был задумчиво сунуть палец в рот, но в комнату мог снова ввалиться Хоук и застать меня за этим занятием. Как жаль, что это не Сюзан. Вот дела, черт возьми. Я сел на соседнюю кровать и приготовился к отступлению, если она опять кинется ко мне. Я только наблюдал.
  Окно в комнате посветлело, а потом наполнилось розовым светом. Пение птиц усилилось, проехали несколько грузовых машин, звуки были нерезки и нечасты. Солнце поднималось. Ожила соседняя половина дома, зажурчала вода. Кэти прекратила бессмысленные метания. Я слышал, как в соседней спальне поднялся Хоук, зашумел душ. Дыхание Кэти было ровным и тихим. Подойдя к чемодану, я вытащил одну из своих рубашек и протянул Кэти.
  — Вот, — сказал я ей, — платья, к сожалению, у меня нет, но и это пока сойдет. Потом мы купим тебе что-нибудь из одежды.
  — Почему? — Голос ее стал обычным, но обессиленным и вялым.
  — Потому что тебе кое-что пригодится. Ты носишь платье уже несколько дней.
  — Почему ты отверг меня?
  — Я очень несговорчив.
  — Ты не хочешь меня?
  — Я бы так не сказал. У меня нормальная реакция, и мне пришлось довольно туго. Но это не мой стиль. Я считаю, что все должно происходить по любви. А... э... у тебя оказался другой подход к этому вопросу.
  — Ты думаешь, я — развратная девка.
  — Я думаю, что у тебя нервное потрясение.
  — Ты — паршивая сволочь.
  — Это неправильная тачка зрения, — заметил я, — хотя в своем мнении ты неодинока.
  Теперь она была совершенно спокойна, и только легкий румянец оживлял ее щеки.
  Шум воды прекратился, и я понял, что Хоук вышел из душа.
  — Пожалуй, я тоже приму душ, — обратился я к Кэти. — Тебе лучше пойти к себе и что-нибудь надеть. Потом мы вместе позавтракаем и обсудим наши планы на сегодня.
  Глава 22
  Кэти вышла к завтраку в моей рубашке, которая доходила ей почти до колен. Она молча подсела к столу, плотно сжав колени. Хоук занял место напротив. Он прекрасно смотрелся в белой рубашке с короткими рукавами. В правом ухе у него красовалась небольшая золотая серьга, а шею обвивала тонкая плотно прилегавшая золотая цепочка. Хозяева оставили в холодильнике несколько яиц и белый хлеб. Я приготовил из яиц омлет с белым вином и дополнил завтрак тостами с яблочным джемом.
  Хоук ел с удовольствием. Его движения были выверены и ловки, как у хирурга. По крайней мере, я считал, что хирурги должны действовать именно так.
  Кэти ела без аппетита, оставив большую часть омлета на тарелке. Тост тоже не вызвал особого восторга.
  Я заметил:
  — На бульваре Сент-Лоран я видел магазин готовой одежды. Он бросился мне в глаза вчера вечером, когда мы ехали сюда. Хоук, почему бы тебе не составить Кэти компанию и не сводить ее в магазин, чтобы купить что-нибудь из одежды?
  — Может, она предпочтет пойти с тобой, малыш?
  Голосом, лишенным всяких эмоций Кэти произнесла:
  — Я предпочитаю Хоука в качестве сопровождающего. — Насколько я помню, она впервые назвала Хоука по имени.
  — Крошка, ты случаем не собираешься напасть на меня в машине?
  Она опустила голову.
  — Давайте-ка, — сказал я. — А я здесь уберу и подумаю в одиночестве.
  — Смотри не утомляй себя, — отечески посоветовал Хоук.
  Я обратился к Кэти:
  — Ты бы надела что-нибудь для приличия.
  Она не двигалась и не смотрела в мою сторону.
  Хоук забубнил:
  — Давай оторви свой зад от стула. Ты слышала, что шеф сказал?
  Кэти поднялась и отправилась к себе в спальню.
  Мы с Хоуком переглянулись.
  — Как ты думаешь, она сможет преодолеть свой расовый бзик? — поинтересовался Хоук.
  — Это такой же миф, как и твое представление о своих мужских супервозможностях.
  — Ну какой же это миф?
  Я вытащил из бумажника сто канадских долларов и протянул их Хоуку.
  — Вот, купи ей на сотню одежду, пусть сама выберет. Только смотри, чтобы она не пустила все деньги на трусики.
  — Судя по вчерашнему, она не собирается носить даже трусики.
  — Возможно, сегодня твоя очередь в этом убедиться.
  — Ты ее что, не удовлетворил?
  — Даже не пытался, — пояснил я. — Я не заваливаюсь в постель на первом свидании.
  — Уважаю людей с принципами. Старик, Сюзан может гордиться тобой.
  — Несомненно.
  — Так вот почему Кэти волком на тебя смотрит. На этом фоне я выигрываю, даже в ее глазах.
  — Она чокнутая, Хоук.
  — Если я буду спать с ней, то оставлю ее душу в девственной неприкосновенности.
  Я пожал плечами. Тут сверху спустилась Кэти в своем изрядно помятом белом платье. Не взглянув на меня, она удалилась вместе с Хоуком. Когда они уехали, я вымыл посуду, убрал все на свои места, а потом позвонил адвокату Диксона Джейсону Кэроллу.
  — Я в Монреале, — сообщил я ему. — Произвел расчет по списку мистера Диксона. Мне кажется, я могу отправиться домой.
  — Мы в курсе, — ответил Кэролл, — Флендерс посылал нам сообщения и вырезки из газет. Мистер Диксон весьма удовлетворен первой пятеркой. Если вы подтвердите последних четырех...
  — Мы обсудим это, когда я вернусь. А сейчас, я бы хотел поговорить с мистером Диксоном.
  — О чем?
  — Собираюсь немного задержаться. Я уцепился кое за что и хотел бы вырвать это жало, чтобы со спокойной совестью завершить дело.
  — Вам уже и так хорошо заплатили. Спенсер.
  — Именно поэтому я и хочу пообщаться с Диксоном. Вы не можете решать за него.
  — Ну, не знаю...
  — Позвоните и сообщите ему, что у меня есть необходимость в разговоре. Потом перезвоните мне. И не стоит относиться ко мне покровительственно. Мы оба знаем, что вы такой же мальчик на побегушках, как и я, только рангом повыше.
  — Вряд ли это соответствует действительности, Спенсер, но сейчас нет времени спорить по этому вопросу. Я свяжусь с мистером Диксоном и дам вам знать о результатах разговора. Какой ваш номер?
  Я назвал номер телефона и повесил трубку. Затем уселся в пустой комнате и стал размышлять над ситуацией.
  Если Пауль и Закари приехали в Канаду, а они, скорее всего, добрались сюда, то у них наверняка были билеты на Олимпиаду. Кэти не могла сообщить, какие соревнования их интересовали. Но, скорее всего, они пойдут на центральный стадион. Возможно, они ярые болельщики, но еще с большей вероятностью можно было допустить, что парочка собирается провернуть на Олимпиаде какое-то дельце. Многие команды африканских стран бойкотировали игры, но некоторые принимали участие. На беговых дорожках спортсмены — прекрасная мишень для тех, кто хочет принести их в жертву ради победы своего дела. И вряд ли канадская полиция поможет, даже если к ним обратиться. Они уже и так закрутили все гайки после кровавого побоища в Мюнхене. Если поставить их в известность, они лишь попросят нас не лезть в это дело и не мешать. А мы бы не хотели выходить из игры. И без полиции как-нибудь обойдемся.
  Если Пауль решил произвести фурор, то лучшего места, чем стадион, не найти, там сконцентрировано все внимание прессы. Именно там и нужно искать. А чтобы попасть туда, нам необходимы билеты. И мне кажется, Диксон может это организовать.
  Раздался звонок. Это был Кэролл.
  — Мистер Диксон примет вас, — сообщил он мне.
  — Можно было бы обойтись телефоном.
  — Мистер Диксон не ведет дела по телефону. Он примет вас дома. Чем раньше вы доберетесь к нему, тем лучше.
  — Хорошо. Лету здесь всего час. Буду у него во второй половине дня. Мне нужно справиться с расписанием самолетов.
  — Мистер Диксон ждет вас. В любое время. Ведь он никуда не выходит и почти не спит.
  — Я прилечу сегодня же.
  Повесив трубку, я сразу же перезвонил в аэропорт и заказал билет на послеобеденное время. Потом позвонил Сюзан Сильверман, но дома никого не оказалось. Вскоре вернулись Хоук и Кэти. У них было четыре или пять пакетов. Хоук нес что-то длинное, завернутое в коричневую бумагу.
  — Прикупил новое ружье в магазине спорттоваров, — объяснил он. — После обеда займусь модернизацией этой штуковины.
  Кэти поднялась наверх, забрав пакеты. Я объявил Хоуку:
  — Вылетаю в Бостон после обеда. Вернусь завтра утром.
  — Передай привет Сюз от меня лично, — сказал Хоук.
  — Если увижу, — пообещал я.
  — Что ты имеешь в виду? Ты разве не к ней летишь?
  — Я должен переговорить с Диксоном. Он не решает дела по телефону.
  — В конце концов, ты ешь его хлеб, — заметил Хоук. — Надеюсь, тебе не придется делать то, что тебе не по душе.
  — Вы с Кэти могли бы смотаться на стадион. Если удастся найти какого-нибудь спекулянта, то купите билеты и пройдите на стадион. Мне кажется, это то самое место, где может объявиться Пауль.
  — А зачем мне Кэти?
  — Возможно, вместо Пауля придет Закари. Или еще кто-нибудь из тех, кого она знает. Кроме того, я не хотел бы, чтобы она оставалась одна.
  — Что-то не похоже, что утром у тебя было такое же мнение.
  — Ты знаешь, о чем я говорю.
  Хоук хмыкнул.
  — Что ты хочешь от Диксона?
  — Мне необходим его авторитет. Нам нужны билеты на стадион. Нужно заручиться его поддержкой на тот случай, если нам придется, что называется, переступить грань законности. В конце концов, я обязан поставить его в известность о том, чем мы занимаемся. Это ведь его впрямую касается. Хотя заказ уже выполнен.
  — Ты всегда ищешь приключений на свою голову, парень.
  — Я силен как десяток молодцов, — заметил я. — Потому что мои помыслы чисты.
  — Если мне попадутся Пауль, Закари или еще какая-нибудь сволочь, что мне делать?
  — Попробуй задержать их.
  — А если они начнут сопротивляться? Ведь я не гражданин Канады, могут возникнуть проблемы.
  — Надеюсь, ты все сделаешь как надо, Хоук.
  — По когтям узнают льва, шеф. Благодарю за доверие.
  — Машину я не возьму, — сказал я. — Доеду до аэропорта на такси.
  Пистолет я тоже оставил. Багажа со мной не было, и я не хотел терять времени на таможне. Было два пополудни, когда я вылетел из Уинтропа в направлении родного аэропорта Логан.
  Прямо оттуда я взял такси до Бостона, и уже в три двадцать моя рука жала кнопку звонка у дверей знакомого дома, который я посетил месяц назад. Тот же восточного вида человек, открыв дверь, с поклоном сказал: «Прошу вас, мистер Спенсер». Неплохо, ведь он видел меня всего только раз, к тому же прошло довольно много времени. Хотя меня ждали.
  Диксон сидел на прежнем месте, обозревая холмы. Кот тоже был при нем, — как всегда, спал. Такое же чувство, наверное, бывает у тех, кто возвращается с войны. Видит лужайку перед домом, людей, которые готовят ужин, и осознает, что все это происходило даже тогда, когда его не было.
  Диксон только взглянул на меня, не промолвив ни слова.
  — Я нашел нужных вам людей, мистер Диксон, — нарушил я молчание.
  — Знаю. В пяти я абсолютно уверен. Мне достаточно вашего подтверждения в отношении остальных. Кэролл тоже следит за этим. Хотите получить деньги за первую пятерку? Кэролл рассчитается с вами.
  — Это мы уладим позже, — сказал я. — Я бы хотел продолжить начатое.
  — Плачу я?
  — Нет.
  — Тогда что привело вас сюда?
  — Нужна ваша помощь.
  — Кэролл сообщил, что вы нашли себе помощника. Какого-то негра.
  — Мне нужна помощь другого рода.
  — Что вы намерены делать? Почему вас интересует это дело? И чем я могу помочь?
  — Я рассчитался с теми людьми, которые вас интересовали. Но, разобравшись, я понял, что они — только верхушка айсберга. Понял, где собака зарыта. Я нашел ядовитый зуб и хотел бы вырвать его.
  — Это тоже участник убийства?
  — Нет, сэр. По крайней мере, в вашем деле он не участвовал.
  — Тогда мне нет до него дела.
  — Но ведь он замешан в других убийствах. И возможно, его следующей жертвой станет чья-нибудь семья, а потом еще и еще.
  — Чего же вы добиваетесь?
  — Я хочу, чтобы вы достали мне билеты на Олимпийские игры. На все соревнования по легкой атлетике на центральном стадионе. А если я попаду в историю с официальными властями, то хотел бы сослаться на то, что работаю на вас.
  — Расскажите подробнее. Не опускайте ни малейшей подробности.
  — Хорошо. Существует человек по имени Пауль, фамилии я не знаю, и еще одна личность, известная мне как Закари. Именно они являются руководителями террористической организации под названием «Свобода». По моему мнению, сейчас они находятся в Монреале. И, судя по всему, готовят очередную акцию на Олимпиаде.
  — Начните с самого начала.
  Я рассказал все. Взгляд Диксона был неподвижен. Не двигаясь и не прерывая, он выслушал про все мои похождения в Лондоне и Копенгагене, Амстердаме и Монреале.
  Когда я замолчал, Диксон нажал кнопку на подлокотнике кресла и вызвал своего восточного джина.
  Затем приказал:
  — Лин, принеси мне пять тысяч долларов.
  Слуга молча поклонился и вышел.
  Диксон обратился ко мне:
  — Я заплачу и за них.
  — Зачем? — возразил я. — Это мое личное дело.
  — Нет, — Диксон покачал головой. — У меня много денег. Для этой цели их не жалко. Я заплачу. Если возникнут проблемы с полицией, по мере возможности я их улажу. Думаю, у нас не будет сложностей и с билетами на Олимпиаду. Когда будете уходить, оставьте Лину свой монреальский адрес. Я прикажу, чтобы билеты доставили туда.
  — Мне нужно три билета на каждый день соревнований.
  — Понятно.
  Лин вернулся с пятьюдесятью стодолларовыми банкнотами.
  — Отдай деньги Спенсеру, — приказал Диксон.
  Лин протянул мне купюры. Я запросто сложил их в свой бумажник.
  — Когда закончите дела, приезжайте рассказать мне подробности, — попросил Диксон. Если случится так, что вы погибнете, пусть это сделает ваш черный напарник.
  — Непременно, сэр.
  — Надеюсь, вы приедете сами, — проговорил Диксон.
  — Я и сам на это надеюсь, — заметил я. — До свидания.
  Лин проводил меня до выхода. Я спросил, не вызовет ли он мне такси. Он тут же согласился. И вызвал.
  Расположившись на скамье в выложенном белым камнем фойе, я ожидал машину. Когда она подошла, Лин проводил меня до такси. Я занял место рядом с водителем и сказал:
  — Приятель, отвези-ка меня в Смитфилд.
  — Такая поездка обойдется в кругленькую сумму.
  — У меня в кармане звенит кое-какая мелочь.
  — Договорились.
  По извивающемуся серпантину мы спустились к шоссе номер 128. До Смитфилд а было не менее получаса езды. Часы на панели автомобиля живо тикали. Без четверти пять. Скоро она должна вернуться со своих курсов, если она их еще посещает. «Ах, Сусанна, не горюй обо мне, я вернулся домой из Канады...»
  Таксист переспросил:
  — Я что-то не расслышал.
  — Да я так, просто напеваю, — буркнул я.
  — О! Мне показалось, вы говорите что-то. Пожалуйста, не стесняйтесь, пойте себе на здоровье.
  Глава 23
  Я попросил таксиста подъехать к магазину «Карл Сосидж Китчен», хотя это было и не по дороге (там торговали разными мясными деликатесами из Германии), а затем к «Доннован Пэкедж Стор», чтобы взять четыре бутылки шампанского «Дом Периньон». Это серьезно уменьшило гонорар, полученный от Диксона.
  Такси, мчало меня по шоссе №1 к центру города, нырнув под шатер зеленых деревьев, что служили прикрытием от горячего июльского солнца. Мимо мелькали политые водой лужайки, прогуливаемые собачки, велосипедисты на своем незамысловатом транспорте, люди, готовящие еду на свежем воздухе, бассейны, полные купающихся, утоляющие жажду и играющие в теннис. Предместья чувствовали себя вольготно. На нашем пути встречались площадки для пикников. Дым от вагончиков, где готовилось мясо, зависал над раскладными столиками, аппетитный аромат приятно щекотал ноздри. Вокруг суетились дети, собаки и продавцы воздушных шариков. Я не слышал их свистулек. Если они и насвистывали, то не для меня.
  Деревянная обшивка маленького домика Сюзан выгорела до приятного серебристо-серого цвела. Перед домом цвела белая сирень. Я уплатил таксисту по счетчику и дал очень приличные чаевые. Он уехал, оставив меня на зеленой лужайке перед домом Сюзан с пакетиками, наполненными копченостями домашнего приготовления и шампанским. Медленно наплывал тихий вечер. Ее маленькой голубой «новы» не оказалось на привычном месте. Сосед с ближнего участка занимался своей лужайкой, поливая из шланга траву. Пуская воду длинной свободной струёй, он доставал серебристой дугой до самых дальних углов. Конечно, разбрызгивающая головка более удобна, но разве может она доставить столько удовольствия. Мне был симпатичен человек, который пренебрегает техническими новшествами. Он кивнул мне, когда я подошел к крыльцу. Она никогда не запирала дверь. Войдя, я обнаружил, что в доме тихо и пусто. Оказавшись в спальне, я включил кондиционер. Судя по часам, висящим над плитой в кухне, было начало седьмого.
  Разбираясь с едой на кухне, я обнаружил баночку «Ютика Клаб» и с удовольствием выпил. Я привез телячий рулет, рулет с перцем, колбасу к пиву, а кроме того, ливерную колбасу по рецепту Карла, которую можно было резать или намазывать на хлеб. Думая об этих вкусностях, я чувствовал, как кровь моя течет быстрее.
  Кроме того, я купил две упаковки немецкого картофельного салата, маринованных огурчиков, вестфальский ржаной хлеб и банку дюссельдорфской горчицы. Я достал китайский фарфор Сюзан и накрыл стол на кухне. У нее был фарфоровый сервиз с синими фигурками на тарелках, и мне он очень нравился. Я порезал ливерную колбасу и разложил все остальные деликатесы на подносе в произвольном порядке. В хлебнице разместились кусочки ржаного хлеба, а маринованные огурцы — в стеклянной посудине с низким зубчатым краем. Картофельный салат я выложил в миску с синим рисунком, которая, скорее всего, предназначалась для супа. Потом я отправился в комнату, где стояла посуда для торжественных случаев, и взял два фужера для шампанского, которые подарил ей на день рождения. Я поставил их в холодильник, чтобы они охладились. Помню, заплатил за пару 49 долларов. В магазине мне сказали, что делать на них гравировку «Для него» и «Для нее» считается дурным тоном. Поэтому фужеры выглядели просто. Но это были наши бокалы, и мы пили из них шампанское по особо знаменательным случаям. По крайней мере, мне так хотелось думать. Я всегда опасался, что однажды приду и увижу, как она наливает туда сок какого-нибудь авокадо.
  Расхаживая по такой знакомой кухне, по дому, который, казалось, хранил тончайший аромат ее духов, я почувствовал намек на перемены и отстраненность. Пикники, ухоженные лужайки, вечер уик-энда, в который погружался пригород, усиливали этот эффект. К тому же дом, где она купалась в ванне, спала, смотрела ежедневные новости, где она ела и читала, был так реален, что все, чем я занимался, показалось мне противоестественным и противоречащим человеческой натуре. Не так давно я убил в лондонской гостинице двоих парней. Об этом было тяжело вспоминать. Пулевое ранение зажило. А вот те двое — давно в земле. Здесь эта мысль не столь тягостна. Человеку, который поливает свою лужайку длинными перекрещивающимися струями, вряд ли знакомо такое чувство.
  Я открыл еще одну банку пива и пошел в ванную принять душ. Мне пришлось сдвинуть две пары колготок, которые сушились на штанге, державшей занавеску. Она пользовалась мылом «Айвори». У нее был флакон изысканного шампуня, похожего на взбитые сливки, но с нежным запахом. Пришлось и мне вымыться им. Просто Фердинанд Великолепный.
  Отыскались пара кроссовок «Пума» голубого цвета с белыми полосками и мои спортивные белые брюки, которые Сюз выстирала и, погладив, повесила в один из шкафов в спальне, отведя мне отдельную половинку. Все эти вещи были здесь на тот случай, если я проводил уик-энд у Сюз. Полшкафа считались в этом доме моими. Я натянул штаны и влез в кроссовки прямо без носков. Так можно ходить, если у вас красивые лодыжки. Я уже причесывался перед зеркалом в ее спальне, когда услышал скрип покрышек приближающейся машины. Выглянул в окно. Это была ее машина. Так, она пройдет через заднюю дверь. Я прыжком занял боевую позицию в кровати, устроившись на левом боку, подперев голову рукой и уперев одну ногу в другую. Весьма соблазнительно. Левая нога вытянута, носки оттянуты. Дверь спальни приоткрыта. Сердце мое рвалось наружу. «Господи, — подумал я. — Неужели я так сентиментален? Сердце стучит, как сумасшедшее, во рту пересохло, дыхание прерывается. А ведь я только раз взглянул на тебя. И все». Услышал, как открылась дверь. Секундная тишина. Дверь закрылась. У меня заныло под ложечкой. По звуку шагов я понял, что она идет из кухни в комнату. И сразу же — в спальню. Жужжит кондиционер. И вот, наконец, она. В платье для тенниса, с ракеткой в руках, черные волосы схвачены широкой белой лентой. На губах — очень яркая помада. Ноги тронуты загаром. Кондиционер зажужжал громче. Ее лицо порозовело от игры, а на лбу еще виднелись капельки пота. Это был самый долгий период разлуки за все время нашего знакомства.
  Я сообщил:
  — Охотник, возвратись из джунглей, спешит под свой родимый кров.
  — Судя по накрытому в кухне столу, — начала она, — ты охотился в заповедниках Германии. — Потом она бросила ракетку на прикроватную тумбочку и прыгнула на меня верхом. Обвив руками мою шею, она прильнула к моим губам и замерла. Когда она оторвалась, я лишь заметил:
  — Хорошие девочки не целуются взасос.
  — Тебе что, сделали операцию в Дании? От тебя пахнет парфюмерией, — удивилась она.
  — Да нет же. Просто я помылся твоим шампунем.
  Она обрадовалась:
  — О! А я-то думала! — и снова поцеловала меня.
  Я скользнул рукой по ее спине, пытаясь пробраться под теннисное платье. У меня не было опыта общения с такой одеждой, и я мало в чем преуспел.
  Сью приподнялась надо мной и сказала:
  — Я вся потная.
  — Даже если бы ты и не была потной, — прервал ее я, — то через некоторое время я бы исправил эту ошибку.
  — Нет, — настаивала Сюз, — я должна принять ванну.
  — Господи Боже мой, — взмолился я.
  — Я этого не люблю, — твердила она свое. — Я... мне нужно.
  Ее голос стал глуше.
  — Господи, ну прими душ. Не обязательно ведь ванну. Иначе я могу изнасиловать твою стереоаппаратуру, пока ты будешь мыться.
  — В душе испортится прическа.
  — А ты представляешь, что я могу испортить за то время, пока тебя не будет?
  — Я быстро, — сказала она. — Я ведь тоже давно тебя не видела.
  Она выпорхнула из кровати и, включив воду, стала заполнять ванну, ту, что рядом со спальней. Потом она вернулась, задернула шторы и стала раздеваться. Я молча наблюдал. Теннисное платье оказалось сшито с трусиками.
  — Ага, — воскликнул я. — Вот почему мне так не повезло, а я-то думал!
  — Бедняга, — засмеялась она. — Ты имел дело с контингентом низкого уровня. При лучшем воспитании ты бы давным-давно знал, как управляться с теннисными платьями. — Под платьицем на ней были белый бюстгальтер и трусики. Она бросила на меня свой привычный взгляд; который таил девять частей из десяти невинности и одну часть чертовского лукавства, и сообщила: — Все мужчины в нашем клубе умеют это.
  — А знают ли они, что делать после того, как справишься с платьем? — парировал я. — И почему ты носишь сразу двое трусиков?
  — Только дешевые девицы играют в теннис без нижнего белья.
  Она сняла бюстгальтер.
  — Или целуются взасос, — сказал я.
  — О нет, — она сняла трусики. — Все в клубе так делают.
  Я видел ее обнаженной бессчетное количество раз. Но никогда не терял интереса. Она не была хрупкой. Ее тело выглядело крепким — живот подтянут, а грудь не обвисла. Она смотрелась прекрасно, но всегда чувствовала себя неуютно, когда была раздета, как будто кто-то мог вломиться и поддеть ее: «Ага!»
  — Сюз, иди мойся, — попросил я. — А завтра, возможно, я разнесу ваш клуб в щепки.
  Она закрылась в ванной, и я услышал, как она плещется в воде.
  — Если ты играешь с резиновым утенком, я утоплю тебя.
  — Терпение, — крикнула она. — Я принимаю ванну с травяной пенкой, этот запах сведет тебя с ума.
  — Я уже и так достаточно на взводе, — сказал я, снимая кроссовки и брюки.
  Она вышла из ванной, придерживая подбородком полотенце. Оно спускалось до колен. Правой рукой Сюз отбросила полотенце в сторону, как будто открывала занавес, и сказала:
  — Вот и я.
  — Неплохо, — выдохнул я. — Мне нравятся люди, которые умеют сохранять форму.
  Полотенце полетело в сторону, а Сюз оказалась в постели рядом со мной. Я раскрыл ей свои объятия, и она нырнула в них. Я крепко сжал руки.
  — Я рада, что ты вернулся целым и невредимым, — произнесла она, приблизив свои губы к моим.
  — Я тоже, — ответил я. — Ты можешь в этом убедиться...
  — Итак, — поддразнивала меня Сюз, — что-то я еще не вспотела.
  Я поцеловал ее. Она еще крепче прильнула ко мне, и я слышал, как она глубоко втягивает воздух и медленно выдыхает. Ее рука гладила мое бедро, а потом скользнула к спине. Пальцы замерли на моей ягодице, когда наткнулась на шрам от пулевого ранения.
  Чуть оторвавшись от моих губ, Сюз спросила:
  — Это что такое?
  — Шрам от пули.
  — Я надеялась, что тебя никто не тронет.
  — Зато меня сейчас трогают, — шепнул я.
  Больше мы не разговаривали.
  Глава 24
  — Прямо в зад? — спросила Сюз.
  — Мне больше нравится называть это ранением в бедро, — ответил я.
  — Еще бы, — поняла она. — Было больно?
  — Очень неудобно, но не слишком серьезно, — пояснил я.
  Сидя на кухне, мы ели деликатесы и запивали их шампанским. Я приоделся в кроссовки и спортивные брюки. Она надела купальный халат. На улице уже стемнело. Звуки пригорода долетали через приоткрытую заднюю дверь. Ночные бабочки бились в сетку.
  — Расскажи мне. Все с самого начала.
  Я положил на ломоть ржаного хлеба два куска телячьего рулета, намазал дюссельдорфской горчицей, прикрыл все это еще одним куском хлеба и откусил. Тщательно пережевал и проглотил.
  — Два выстрела в зад, и я отправился в самое большое приключение в своей жизни, — расписывал я. Откусил половинку маринованного огурца. Он, конечно, плохо сочетается с шампанским, но жизнь так непредсказуема.
  — Будь серьезнее, — запротестовала Сюзан. — Я хочу все знать. Тебе было трудно? Ты выглядишь усталым.
  — Да, я устал, — сказал я. — Просто мозги набекрень.
  — Правда?
  — Конечно, правда, — подтвердил я. — Представь только все мои ахи и охи.
  — Тоска, — сказала она. — А может, это были не тяжелые вздохи, а глубокая зевота?
  — Вот и посочувствовала раненому человеку.
  — Ладно, — примирительно сказала она. — Я рада, что рана оказалась сквозной.
  Я наполнил бокалы шампанским. Поставив бутылку, поднял бокал и произнес:
  — За тебя, малышка.
  Она улыбнулась. Эта улыбка почти заставила меня застонать «о-о!», но я ведь достаточно приземлен, чтобы громко выражать свои чувства.
  — Начинай с начала! — попросила она. — Мы расстались с тобой в аэропорту, и ты сел на самолет...
  — И через восемь часов приземлился в Лондоне. Уезжать от тебя мне страшно не хотелось.
  — Знаю, — сказала Сюз.
  — В аэропорту меня встретил мистер Флендерс, который работает на Хью Диксона... — И я поведал ей все, что со мной произошло, о людях, которые пытались меня убить, о тех, кого убил я, и о том, что случилось дальше.
  — Не удивительно, что ты так плохо выглядишь, — заключила Сюз, когда рассказ мой подошел к концу. Мы допивали последнюю бутылку шампанского, и наших деликатесов заметно поубавилось. С ней было удивительно легко разговаривать. Она схватывала все на лету, восстанавливала пропущенные места, не задавая вопросов, и, главное, была заинтересована. Она желала слушать.
  — Что ты думаешь относительно Кэти? — спросил я ее.
  — Ей нужен хозяин. Нужна опора. Когда ты разрушил ее опору и хозяин ее предал, она кинулась к тебе. Но когда она захотела закрепить ваши отношения, показав полное подчинение, ты оттолкнул ее. К сожалению, для нее это подчинение выражается только в сексуальных отношениях. Мне кажется, она подчинится Хоуку и будет предана ему столько, сколько будут продолжаться их личные отношения. Правда, это лишь поверхностный психоанализ. Допьем лучше шампанское и закроем этот вопрос.
  — Тут, я думаю, ты права.
  — Если ты рассказал все подробно и точно, то кое в чем ты верно разобрался, — размышляла Сюзан. — Конечно, она сильная, но в чем-то зажатая личность. Простота ее комнаты, бесцветная одежда и яркое белье, беззаветная преданность нацистскому абсолютизму...
  — Да, она вся в этом. Своего рода мазохистка. Может, это не совсем подходящий термин. Но когда она связанная валялась на кровати с кляпом во рту, ей это доставляло удовольствие. По крайней мере, возбуждало ее, наше присутствие щекотало ей нервы. Она чуть не рехнулась, когда Хоук начал ее обыскивать, а она была беспомощна.
  — Мне тоже кажется, что мазохизм — неподходящий для этого случая термин. Но она явно находит некоторую связь между сексом и беспомощностью, между беспомощностью и унижением, между унижением и удовольствием. Многие из нас имеют противоречивые наклонности к агрессии и пассивности. Если у людей нормальное детство, если они без проблем проходят юношеский период, то вырабатывают правильное отношение к этим вещам. Если же нет, происходит путаница и появляются такие вот Кэти, которые не могут разобраться в своих понятиях о пассивности. — Сюз улыбнулась. — Или такие, как ты, — довольно агрессивные.
  — Но ведь галантные.
  — Как ты думаешь, Хоук поддастся ей? — Сюз посмотрела на меня.
  — У Хоука нет чувств, — ответил я ей. — Но у него есть правила. Если она впишется хоть в одно из них, он будет относиться к ней очень хорошо. Если же нет, будет поступать по настроению.
  — Ты всерьез считаешь, что у него нет особых чувств?
  — Я никогда не видел их проявления. Он всегда прекрасно выполняет порученное ему дело. Но я не помню, чтобы видел его счастливым или печальным, испуганным или ликующим. За те двадцать лет, что я знаю его, он ни разу не выразил ни малейшего признака любви или приязни. Он никогда не нервничает. Никогда не поступает опрометчиво.
  — Он такой же хороший, как и ты? — Сюзан положила подбородок на сложенные руки и пристально посмотрела на меня.
  — Возможно, — ответил я. — А может, даже и лучше.
  — Он не убил тебя в прошлом году на мысе Код, хотя и имел такое намерение. Наверное, тогда в нем что-то шевельнулось?
  — Мне кажется, он испытывает ко мне такую же любовь, как к вину, хотя не любит джин. Он отдал предпочтение мне, а не тому парню, на которого работал. Хоук рассматривает меня как вариант собственной личности. И где-то в глубине приказ убить меня по чьей-то указке противоречит его правилам. Не знаю. Но я бы тоже не смог его убить.
  — Ты тоже считаешь себя в чем-то с ним схожим?
  — У меня ведь есть чувства, — сказал я. — Я люблю.
  — Да, это верно, — откликнулась Сюзан. — И делаешь это с большим успехом. Давай вернемся в спальню и там допьем последнюю бутылку шампанского. Продолжим наш разговор о любви, и, может, как говорят наши студенты, тебе еще раз захочется заняться этим самым.
  — Сюз, — заметил я. — Я ведь не так молод, как они.
  — Знаю, — ответила Сюзан. — Я воспринимаю это как вызов.
  Мы вернулись в спальню, легли на кровать, тесно прижавшись друг к другу, пили шампанское и смотрели какой-то фильм по ночному каналу в темноте комнаты, овеваемой воздухом кондиционера. Жизнь, может, и переменчива, но иногда все идет как надо. Фильм по ночному каналу оказался «Великолепной семеркой». Когда Стив Маккуин, глядя на Эли Уоллака, сказал: «Мы прорвемся, дружище», — я повторил это вместе с ним.
  — Сколько раз ты смотрел этот фильм? — спросила меня Сюзан.
  — Не знаю. Раз шесть или семь, я думаю. Его часто показывают на последних сеансах в гостиницах.
  — И как ты можешь смотреть это снова и снова!
  — Я смотрю его так же, как смотрят танцы или слушают музыку. Это не просто сценарий, это жизненная позиция.
  Она засмеялась в темноте.
  — Не сомневаюсь, — сказала она. — Это история твоей жизни. Что там происходит, не имеет значения. Важно то, как ты смотришь на происходящее.
  — Не только, — возразил я.
  — Понимаю, — ответила Сюз. — У меня кончилось шампанское. Как полагаешь, ты готов, прости фривольность моего вопроса, к следующему доказательству своей любви?
  Я допил шампанское.
  — С маленькой помощью моих друзей.
  Ее рука легко коснулась моего живота.
  — Я — единственный твой друг на данный момент, дорогой мой.
  — Это все, что мне нужно, — ответил я.
  Глава 25
  На следующее утро Сюзан отвезла меня в аэропорт. По дороге мы остановились в кафе «Данкин» и попили кофе с пирожками. Утро было ярким и теплым.
  — Ночь любви сменилась утром земных радостей, — заметил я, поедая пирожки.
  — А Уильям Пауэл водит Мирну Лой в «Данкин-шоп» есть пирожки?
  — Что он понимает! — ответил я и поднял свою чашку с кофе, изображая тост.
  Она подхватила:
  — За тебя, приятель!
  Я спросил:
  — Откуда ты знаешь, что я собирался сказать?
  — Случайно догадалась, — засмеялась она.
  В машине мы почти все время молчали. Сюзан — ужасный водитель. На поворотах я постоянно упирался ногами в пол.
  Когда мы остановились у аэровокзала, она произнесла:
  — Боже, как мне надоело! На этот раз надолго?
  — Ненадолго, — пообещал я. — Может быть, на неделю. Вернусь не позднее закрытия Олимпийских игр.
  — Ты обещал показать мне Лондон, — вспомнила вдруг она. — Если ты не выполнишь свое обещание, я сильно рассержусь.
  Я поцеловал ее в губы. Она вернула поцелуй. Я сказал:
  — Я люблю тебя, Сюз.
  В ответ прозвучало:
  — Я тоже. — Тут я выбрался из машины и направился на вокзал.
  Через два часа двадцать минут я уже очутился в Монреале, в домике близ бульвара Генри Борасса. Дом был пуст. Среди бутылок шампанского, заполнявших холодильник, я обнаружил бутылочки эля «О'Киф». Хоук прошелся по магазинам. Откупорив пиво, я уселся в комнате перед телевизором и посмотрел кое-какие соревнования. Примерно в половине третьего в дверь постучал какой-то человек. На всякий случай я сунул в карман пистолет и отозвался.
  — Мистер Спенсер? — Человек был одет в полосатый костюм и соломенную шляпу с маленькими полями и широкой голубой лентой. Его речь не отличалась от американской, но так говорила половина канадцев. У обочины с невыключенным двигателем урчал «додж-монако» с квебекскими номерами.
  — Да, — отозвался я почти моментально.
  — Я от фирмы мистера Диксона. У меня для вас конверт, но прежде я бы хотел взглянуть на какое-нибудь удостоверение.
  Я показал ему свою лицензию с фотографией. На ней я выглядел крайне решительно.
  — Да, — согласился он. — Это вы.
  — Меня это тоже разочаровывает, — пошутил я.
  Он автоматически улыбнулся, вернул мне лицензию и вынул из кармана пиджака большой толстый конверт. На конверте значилось только мое имя и логотип фирмы «Диксон Индастриз» в левом углу.
  Я взял конверт. Человек в полосатом костюме попрощался, пожелал хорошо провести время и, вернувшись к ожидающей машине, отбыл.
  Я зашел в дом и уже там вскрыл конверт. Это были три комплекта билетов на все оставшиеся соревнования. Больше ничего. Никакой служебной карточки, типа «Желаем хорошего отдыха». Мир казался обезличенным.
  Хоук и Кэти вернулись, когда я приканчивал четвертую бутылочку эля.
  Хоук сразу откупорил бутылку шампанского и налил по бокалу для себя и для Кэти.
  — Как поживает малышка Сюзан? — спросил он, садясь на диван, Кэти села рядом, не проронив ни слова.
  — Прекрасно. Передавала тебе привет.
  — Диксон согласился?
  — Да. Кажется, я дал ему новую цель в жизни. Ему есть над чем поразмыслить.
  — Это лучше, чем смотреть дневные программы по ящику, — заметил Хоук.
  — Вчера что-нибудь заметили или сегодня?
  Он покачал головой.
  — Мы бродили там целыми днями, но никого из знакомых Кэти не засекли. Стадион огромен. Мы его еще не весь осмотрели.
  — Купили билеты у спекулянтов?
  Хоук улыбнулся.
  — Пришлось. Хотя я терпеть этого не могу. Но это твои деньги. Будь моя воля, я бы повышвыривал их всех к черту. Ненавижу спекулянтов.
  — Ну да! Как служба безопасности?
  Хоук пожал плечами:
  — Их много, но ты ведь сам понимаешь. Нельзя ни разу не ошибиться, пропуская через себя по семьдесят-восемьдесят тысяч человек ежедневно три раза на дню. Их довольно много, но, вознамерившись выкинуть какую-нибудь штуку, я бы без труда провернул бы задуманное. Не напрягаясь.
  — И унес бы ноги?
  — Конечно. Причем, без особых усилий. Это огромный город. Тысячи людей.
  — Ну что ж. Завтра посмотрим, у меня есть билеты, и нам не придется общаться со спекулянтами.
  — Годится, — обрадовался Хоук.
  — Ненавижу коррупцию, в каких бы видах она ни проявлялась. А ты, Хоук?
  — А я борюсь с ней всю жизнь, босс. — Хоук отпил еще немного шампанского. Как только опустевший стакан коснулся стола, Кэти тут же наполнила его. Она сидела так близко, что ее бедро касалось ноги Хоука, и неотрывно наблюдала за ним.
  Я выпил еще пива.
  — Тебе нравятся соревнования, Кэт?
  Она кивнула, даже не взглянув в мою сторону.
  Хоук ухмыльнулся.
  — Она тебя не любит, — пояснил он. — Говорит, ты не настоящий мужчина. Мол, ты слабый, слишком мягкий и нам следует бросить тебя. Кажется, она считает тебя дегенератом.
  — Везет мне с девками, — бросил я.
  Кэти покраснела, но ничего не сказала. Только посмотрела на Хоука.
  — Я пояснил, что она слишком тороплива в своих суждениях.
  — И она тебе поверила?
  — Нет.
  — Ты, кроме выпивки, купил что-нибудь к ужину?
  — Нет, приятель. Помнится, ты говорил мне про какой-то ресторанчик под названием «Бакко». По-моему, ты не прочь вывести нас с Кэти в люди и доказать ей, что ты не дегенерат. Угости ее хорошим ужином, да и меня заодно.
  — О'кей, — согласился я. — Только приму душ.
  — Посмотри-ка, Кэт, — заметил Хоук. — Он у нас чистюля.
  «Бакко» располагался на втором этаже старинного монреальского здания недалеко от Виктория-сквер. Кухня считалась французской, и здесь подавали лучшие во всей Канаде паштеты, из тех, что я пробовал. Кроме того, «Бакко» славился прекрасным французским хлебом и, конечно же, элем «Лабатт-50». Хоук и я прекрасно провели время. Мне подумалось, что для Кэти такого понятия не существует. И не существовало. Когда мы ужинали, она была вялой и вежливо тихой. Она купила простые брюки с жилетом и длинным жакетом, ее прямые волосы были аккуратно причесаны, и "на хорошо выглядела.
  Старый Монреаль как бы встряхнулся и ожил с Олимпиадой. На площади на открытом воздухе шли концерты. Молодежь пила пиво и вино, курила и наслаждалась рок-музыкой.
  Мы уселись во взятую напрокат машину и отправились в наше временное жилище. Хоук и Кэт поднялись в комнату, которая стала их общей спальней. Я посидел еще немного внизу, допил пиво и посмотрел вечерние соревнования по борьбе и тяжелой атлетике. В чужом доме, в одиночестве, перед стареньким телевизором с нелепым экраном.
  В девять я отправился спать. Один. Я не выспался предыдущей ночью и чувствовал усталость. Ведь я уже человек средних лет. Не мальчик. Я чувствовал, как я одинок. И свое одиночество я ощущал до девяти пятнадцати.
  Глава 26
  На олимпийский стадион мы поехали на метро. Раньше об этом виде транспорта я думал много хуже. Если то, чем я иногда пользовался в Бостоне, и называлось метро, то в Монреале это было совсем другое. Станции сияли безупречной чистотой, в поездах было тихо, сервис — выше всяких похвал. Хоук и я образовали некое пространство, куда с трудом проскользнула Кэти. Людей набилось множество. Мы пересели на Берри-Монтини и вышли у Вийо.
  Будучи умудренным жизненным опытом, хладнокровным, ничему не удивляющимся, вполне сформировавшимся человеком, я не был поражен огромным комплексом, выросшим вокруг Олимпийского стадиона. Так же, как не был поражен настоящими, разворачивающимися вокруг меня действиями реальной Олимпиады. Чувство волнения, которое росло внутри меня, я скорее отнес бы к чувству охотника, приближающегося к добыче. Прямо перед нами раскинулись павильоны с едой и разнообразными товарами. За ними располагался спортивный центр «Мезонев», по правую руку — арена имени Мориса Ричарда, слева — велодром, а еще дальше вырисовывался, наподобие Колизея, серый, не вполне законченный монументальный стадион. От него исходило настроение всеобщей бодрости. Мы начали подниматься к стадиону по широкой извивающейся дороге. Я втянул живот.
  — Кэти как-то заметила, что Закари просто костолом, — сказал Хоук.
  — Он что, такой здоровый?
  Хоук обратился к Кэти с моим же вопросом.
  — Очень крупный, — подтвердила она.
  — Больше меня, — уточнил я, — или больше Хоука?
  — Да, больше. Настоящий шкаф.
  — Я вешу под девяносто килограммов, — заметил я. — А он тогда сколько может весить?
  — Килограммов сто двадцать. Я слышала, как он говорил об этом Паулю.
  Я взглянул на Хоука:
  — Слышал? Сто двадцать.
  — Но у него рост всего два метра, — напомнил Хоук.
  — Тогда он твой, — размышлял я.
  — Возможно, он ничей, — ответил Хоук.
  — Он толстый, Кэти? — с надеждой спросил я.
  — Нет, не очень. Когда-то был тяжелоатлетом.
  — Мы с Хоуком тоже баловались штангой.
  — Нет, я имею в виду, что он был настоящим штангистом, чемпионом чего-то там, как русские.
  — Он что, и выглядит, как эти русские?
  — Да, вроде того. Пауль и Закари любили смотреть их по телевизору. Такой жир, как у них, обозначает силу.
  — Тогда его легко заметить.
  — Здесь сложнее, чем в других местах, — высказался Хоук.
  — Надо быть осторожным и не схватить случайно Алексеева или еще кого-нибудь.
  — Эта туша тоже намеревается освободить Африку?
  — Конечно... Уж он-то ненавидит черных больше, чем кто бы то ни было.
  — Замечательно, — сказал я. — У тебя есть о чем с ним поспорить, Хоук.
  — У меня под пиджаком имеется довольно веский аргумент для спора.
  — Если мы на него наткнемся, то стрелять будет сложно. Здесь очень много людей.
  — Полагаешь, мы должны с ним бороться? — спросил Хоук. — Мы с тобой неплохие борцы, но никогда не боролись с гигантами.
  — К тому же у него есть напарник, эта паршивая свинья, о которой не стоит забывать.
  Мы были у самого входа. Протянув билеты для контроля, мы прошли внутрь. Стадион был разделен на несколько секторов. Наши места находились в первом секторе. Шум толпы внутри стал явственнее. Появилось желание посмотреть на происходящее.
  — Хоук, вы с Кэти пойдете в эту сторону, а я в другую, — сказал я. — Начнем с первого яруса и осмотрим все по порядку. Будьте осторожны. Я бы не хотел, чтобы Пауль обнаружил вас первым.
  — Или наш приятель Закари, — добавил Хоук. — Я на его счет буду особенно осторожным.
  — Осмотрим все ряды снизу доверху, затем начнем снова. Если найдете их, держитесь поблизости. Наши пути обязательно пересекутся, пока мы находимся на стадионе.
  Хоук и Кэти отправились на поиски.
  — Если ты увидишь Закари первым, — бросил Хоук через плечо, — и захочешь поставить точку, то я тебе разрешаю. Меня можешь не ждать. Руки у тебя развязаны.
  — Спасибо, — поблагодарил я Хоука. — А я полагал, тебе захочется пристрелить расистского ублюдка по собственным мотивам.
  Хоук отправился вслед за Кэти. Я пошел в другую сторону, стараясь привлекать как можно меньше внимания. У меня получалось быть незаметным. Может, мне в одиночку и удастся справиться с Закари; Я был вполне готов к борьбе.
  Бледно-голубые джинсы «Ливайз», белая спортивная рубашка, пара синих кроссовок «Адидас» с тремя белыми полосками, синий блейзер и кепочка из шотландки для пущей важности. Блейзер был лишним в такую погоду, но он прекрасно скрывал мою кобуру. Я намеренно прихрамывал, чтобы зрители думали, что я спортсмен, временно выбывший из соревнований. Например, десятиборец. Но ко мне никто не проявлял интереса, поэтому я перестал беспокоиться. Поднялся по ступенькам до первого ряда. Здесь оказалось лучше, чем я себе представлял. Сиденья были цветными — голубыми, желтыми и так далее, — и, когда я покинул темноту тоннеля, радуга красок брызнула мне в глаза. Внизу раскинулось ярко-зеленое поле стадиона, обрамленное красноватой беговой дорожкой. Прямо передо мной в левом секторе женщины соревновались в прыжках в длину. На всех были одинаковые белые майки с огромными номерами и оригинальные спортивные трусики с высокими боковыми вырезами. Электронное табло с результатами тоже находилось слева от меня, как раз над ямой, в которую приземлялся прыгающий. Судьи в желтых блейзерах толпились у стартовой линии, где разбегались спортсменки, и у самой ямы. Спортсменка из Западной Германии начала разбег характерными для прыгунов в длину шагами, почти на прямых ногах. Она переступила линию толчка.
  В центральном секторе мужчины метали диск. Все они выглядели как Закари. Только что выполнил упражнение спортсмен из какой-то африканской команды. Настроение его было неважное, а минуту спустя оно только ухудшилось, когда какой-то поляк метнул диск гораздо дальше.
  Вокруг всего стадиона разминались спортсмены. Они растягивали мышцы, расслаблялись, делали короткие пробежки, подскоки и подобные штучки в ожидании своего звездного мига в соревнованиях.
  На другом, противоположном, конце стадиона над трибунами висело огромное табло с результатами, которые постоянно обновлялись. Я увидел, как поляк снова зашвырнул диск черт-те куда. Не олимпийцы, а просто дьяволы, сказал я про себя. Прости, Господи.
  Пока мы не вышли из метро, я не очень-то думал об играх. У меня было дело, которое поглощало все мое внимание. А теперь, когда я увидел живые соревнования, на меня нахлынуло такое странное чувство волнения, что я забыл о Закари и Пауле, о смертях в Мюнхене и стал припоминать Олимпиады. Мельбурн и Токио, Рим и Мехико, да тот же Мюнхен. Всплыли имена спортсменов: Рудольф Вильма, Джесси Оуэне, Боб Матиас, Рейфер Джонсон, Марк Шпитц, Бил Туми, — имена хлынули лавиной. Кассиус Клей, Эмил Затопек, железные кулаки Мехико, Алексеев, Кейси Ригби, Тенли Олбрайт. О Господи!
  Служитель обратился ко мне:
  — Ваше место, сэр?
  — Все в порядке, — пояснил я. — Мое место вон там. Я просто хотел передохнуть перед подъемом.
  — Да, да, конечно, сэр.
  Я глазами поискал Пауля. На мне были солнцезащитные очки, кепку я надвинул на самые глаза. Пауль ведь не ожидает встретиться со мной здесь, а Закари вообще меня не знает. Я осматривал сектор по частям, ряд за рядом, медленно, из стороны в сторону и сверху вниз. Затем двинулся дальше. Было трудно сконцентрироваться, и иногда взгляд, не задерживаясь, скользил по лицам. Я старался сосредоточиться и не отвлекаться на соревнования, проходящие внизу. Это была публика, знающая и любящая легкоатлетические соревнования и, главное, та, которая могла позволить себе купить билеты на Игры. Много молодежи, везде бинокли и фотоаппараты. На той стороне стадиона группа спринтеров готовилась к стометровке. Я высмотрел цвета родного американского флага и вдруг понял, что желаю победы именно своему спортсмену. Ах, сукин сын. Патриот! Националист. Раздался мелодичный перезвон, и диктор по трансляции, сначала по-французски, затем по-английски, объявил, что начинаются квалификационные забеги.
  Я продолжал свой путь через трибуны, осматривая ряд за рядом. До черта американцев. Хлопнул выстрел стартового пистолета, и спортсмены сорвались с места. Я остановился и стал наблюдать. Победил американец. Он побежал дальше по дорожке, высокий чернокожий парень с буквами USA на футболке. Я еще чуть-чуть посмотрел соревнования. Это походило на бейсбол с мячом, но толпа была более разнородна, более эмоциональна, потому что состязания на стадионе шли не одновременно. Рядом со мной появился продавец прохладительных напитков.
  Внизу промаршировал целый взвод официальных лиц и произвел награждения в прыжках в длину. Затем лица удалились. Американец метнул диск. Дальше африканца. Но до поляка не дотянул. Я обошел стадион по кругу и, когда уставал рассматривать трибуны, останавливался поглазеть на соревнования. Через два сектора от себя увидел Хоука и Кэти. Она держалась за его руку. Он был занят тем же, чем и я. Я перешел на второй ярус, где перекусил сосисками с пивом.
  Положив горчицу и приправу, я отхлебнул пива и откусил сосиску. Она была явно не олимпийская, так себе. Посмотрел через проход на поле. По проходу спускался Пауль. Я быстро отвернулся к стойке и проглотил еще кусок сосиски. Я так тщательно и дотошно соблюдал правила скрытного наблюдения, так мастерски концентрировался, просматривал ряд за рядом, а он, на тебе, вышел на меня именно в тот момент, когда я заглатывал сосиску. Ай да сыщик!
  Пауль прошел сзади, даже не взглянув в мою сторону, и направился по проходу на третий ярус. Я дожевал сосиску и допил пиво. Потом проследовал за ним. Я не видел никого, кто хоть как-то напоминал бы Закари. Неважно.
  На третьем ярусе Пауль остановился и осмотрел стадион: Я поднимался по параллельной лестнице и следил за ним с расстояния. Отсюда спортсмены казались очень маленькими. Они как бы парили в воздухе и были весьма подвижны.
  Группа организаторов снимала маленькие барьеры с беговой дорожки. Дискоболы покидали площадку для соревнований, и с ними двигались маленькая фаланга официальных лиц и обслуживающий персонал. Пауль огляделся вокруг — сначала верхние ряды, — потом обернулся назад. Я стоял на соседней лестнице, отделенный от него сектором, и наблюдал за ним из-под очков и кепки.
  Пауль еще немного поднялся по лестнице и свернул в горизонтальный проход, который проходил под местами для зрителей. Я упорно не отставал. Под зрительскими местами находился павильон, где разместился туалет, между последним и стенкой трибун оставалась узкая щель. Я привалился к стене, разглядывая программку, — меня отделяли от Пауля пространство сектора и одна колонна. Пауль протиснулся было через щель на другую сторону, но тут же вернулся на галерею, воровато осматриваясь по сторонам.
  По галерее под трибуной мало кто ходил, поэтому я стоял за колонной и наблюдал за Паулем в небольшую щелку между ней и стеной. Меня не было заметно. Все будет о'кей, если только Хоук и Кэти не свалятся ему на голову. Тогда придется брать его немедленно. Но мне хотелось узнать, что же он будет делать. Пауль взглянул на павильон, обернувшись через плечо. Оттуда никто не появился. Тогда он привалился к углу и вытащил из тайника что-то вроде подзорной трубы, которую направил вниз, пристроив ее к углу павильона. Отрегулировал фокус, приподнимая и опуская инструмент, затем вытащил большой маркер и начертил небольшую черную полоску, используя трубу как линейку. Потом убрал маркер, снова посмотрел в окуляр, после чего сложил трубу и сунул в карман. Не вглядываясь, прошел в мужской туалет.
  Минуты через три он появился вновь. Наступил полдень. Утренняя программа подходила к концу, и толпа зрителей начинала двигаться к выходу. Почти пустые минуту назад проходы заполнялись людьми. Я пристроился за Паулем и дошел вместе с ним до самого метро. Но на платформе в Вийо толпа оттеснила меня, и мне не удалось сесть на поезд до Берри-Монтини. В сердцах я обозвал стоящего передо мной мужчину задницей.
  Глава 27
  Когда я вернулся на стадион, он был почти пуст. В течение часа зрителей с билетами на следующие соревнования не пускали. Я слонялся перед входом в наш сектор, когда передо мной вырос Хоук. Кэти уже не держалась за его руку. Она шла позади. Когда он заметил меня, то радостно дернул головой.
  Я сообщил:
  — Я видел его.
  — Он один?
  — Да. Потерял его в метро.
  — Дерьмово.
  — Но он придет. На третьем ярусе он сделал кое-какие пометки. Наведаемся туда, когда запустят зрителей.
  Кэти обратилась к Хоуку:
  — Может, мы поедим?
  — Хотите, пойдем к «Брассери», тут недалеко? — спросил Хоук.
  — Да.
  Мы двинулись по направлению к спортивному центру, перед которым раскинулась большая площадь. На ней расположились лоточки с горячими сосисками и сувенирами, прилавки, где торговали монетами и марками, туалеты; тут же раскинулся праздничный палаточный городок, по бокам которого возвышались флагштоки с развевающимися знаменами. Под огромным тентом стояли длинные деревянные столы и скамейки. Всюду сновали официанты и официантки, бравшие заказы и подносившие еду и напитки.
  Мы ели сосиски с пивом и наблюдали за группой возбужденных людей за соседним столиком. Много наших соотечественников. Больше, чем кого бы то ни было. Может, больше, чем канадцев. Кэти встала в очередь в дамский туалет. Хоук и я выпили еще по пиву.
  — Какие планы? — поинтересовался Хоук.
  — Пока не знаю. Мне кажется, он выбирал место прицеливания. Прицеливался с помощью подзорной трубы и отметил линию на уровне плеча. Я бы хотел взглянуть, какой сектор просматривается оттуда.
  Вернулась Кэти. Мы двинулись назад к стадиону. Послеобеденная толпа прибывала. Мы влились вместе с потоком на стадион и сразу поднялись на третий ярус. Рядом с угловой стенкой туалета на стене у входа на галерею виднелась отметка, сделанная Паулем. Прежде чем приблизиться к ней, мы осмотрелись. Никаких признаков наших знакомых.
  Мы обследовали метку. Если смотреть вдоль нее, прижавшись щекой к стене, можно увидеть все поле стадиона вплоть до противоположной трибуны и часть беговой дорожки. На поле не было ничего, кроме зеленой травы. Хоук тоже взглянул.
  — Ну и что здесь такого? — недоумевал он.
  — Может, это просто подходящее место для стреляющего, не такое открытое.
  — А метка тогда зачем? Он что, забудет его, что ли?
  — Нет, что-то здесь есть. Именно здесь. Если бы ты вознамерился выкинуть что-нибудь эдакое на Олимпиаде, что бы ты выбрал?
  — Награждение.
  — Да. Я тоже. А как ты думаешь, отсюда просматривается место награждения?
  — Не приметил. В первые дни медали вручают не так часто.
  — Надо пронаблюдать.
  И мы пронаблюдали. Я стоял у отметки, а Хоук с Кэти бродили по стадиону. Пауль больше не появился. В этот день награждений не проводилось. Но на следующий день награды вручали вовсю. С галереи мне были видны три белых пьедестала, на которых стояли три медалиста, занявшие три призовых места в метании диска.
  — Ладно, — сказал я Хоуку, — теперь мы знаем что делать. Нужно дежурить и ждать наших друзей здесь.
  — Откуда тебе известно, что он не наставил десяток таких меток по всему стадиону?
  — Мне это неизвестно. Но полагаю, что следует их поискать. Пока же, за неимением других вариантов, будем присматривать за этой меткой.
  — Хорошо. Ты останешься здесь, а мы с Кэти продолжим курсировать по стадиону. Судя "по программке, сегодня финалов больше нет. Значит стрельба состоится в другой день.
  Пауль и Закари так и не появились. Не было их и на следующий день. А вот на третий день Пауль объявился не только собственной персоной, но и привел с собой Закари.
  Закари был лишь чуточку поменьше слона. Фактически он напоминал бельгийского тяжеловоза. Его светлые волосы были выстрижены под ежик, который торчал над низким лбом неандертальца. Он носил майку без рукавов из тонкой шерсти в синюю и белую полоску и бермуды из шотландки, доходившие до колен. Когда они появились, я наблюдал за меткой, а Хоук и Кэти в это время бродили по стадиону.
  Пауль нес большую, вместительную сумку с надписью «Олимпиада. Монреаль. 1976» на синем фоне. Взглянув на часы, он бросил сумку на помост, вынул небольшую телескопическую трубу и пристроился к своей метке. Закари сложил на монументальной груди немыслимые клешни рук и, привалившись к стенке туалета, прикрыл собой Пауля. За мощной спиной Закари Пауль опустился на колени и залез в сумку. Из-за поворота вывернули Хоук и Кэти. Я не хотел, чтобы их засекли наши друзья. Пауль не смотрел по сторонам, а Закари меня не знал. Поэтому я смело вышел из своего убежища за колонной и поспешил к Хоуку. Заметив меня, он сразу остановился и прильнул к стене. Когда я с ним поравнялся, он спросил:
  — Они пришли?
  — Да, возятся около метки. И Закари тоже там.
  — А как ты узнал, что это именно Закари?
  — И ты бы узнал. Все равно что на галерее объявился бегемот.
  — Что, такой здоровый, как говорила Кэти?
  — Ну никак не меньше, — подтвердил я. — Он тебе понравится.
  Со стороны стадиона донеслись перезвон и французская фраза диктора.
  — Церемония награждения, — перевел Хоук.
  — О'кей, — понял я. — Придется прервать их деятельность. — Мы двинулись вперед. Кэти шла сзади.
  За углом, скрытый спиной Закари, Пауль прилаживал винтовку с оптическим прицелом. Я вытащил из кобуры висевшей на бедре револьвер и сказал:
  — А ну ни с места.
  Здорово выразился. Хоук вытащил свой обрез и нацелил на Закари.
  Осмотрев своего противника, Хоук констатировал:
  — Дерь-мо, — растянув оба слога.
  У Закари в руке был небольшой пистолет, незаметно прижатый к бедру. Когда я заговорил, он тут же поднял руку. Пауль резко обернулся вместе со своей снайперской винтовкой, и вся наша четверка замерла. Из туалета вышли три женщины с двумя детьми и тоже застыли.
  — Господи Боже! — пробормотала одна из них.
  Тут из-за павильона вылетела Кэти, набросилась на Пауля и стала хлестать его по щекам обеими руками. Он отпихнул ее прикладом винтовки. Три женщины и их дочки стали кричать, пытаясь пробиться через нас на свободу. Откуда-то набежали люди.
  — Не стреляй! — крикнул я Хоуку.
  Он понимающе кивнул, перевернул обрез стволом к себе, превратив его в подобие бейсбольной биты, и шарахнул Пауля прикладом по черепу — террорист беззвучно рухнул на пол. Закари выстрелил в мою сторону, но промахнулся, а я ударил его по правой руке рукояткой револьвера. Я тоже промазал, но это мне помогло, так как ему пришлось дернуть рукой, и второй выстрел прошел мимо. Я попытался было прицелиться в него так, чтобы не задеть никого из находящихся рядом людей, но он рванулся вперед и левой рукой выбил у меня револьвер, который с грохотом упал на пол. Я изо всех сил вцепился в правую ручищу Закари и отвел от себя ствол пистолета.
  Хоук замахнулся на великана прикладом обреза, но Закари успел пригнуться, так что удар пришелся на его массивные трапециевидные мышцы. Пока я висел на его правой руке, Закари изловчился и схватил Хоука левой рукой поперек торса. Хоук и обрез полетели в разные стороны. Пока великан занимался Хоуком, я несколько ослабил его хватку, пытаясь выдрать у него пистолет. Вцепившись обеими руками в его пальцы, я принялся разгибать их — это удавалось мне с трудом.
  Я тянул его пальцы до тех пор, пока пистолет не выскользнул и не звякнул о цементный пол.
  Закари захрипел и прижал меня к себе правой рукой. Он занес было и левую, но прежде, чем сомкнулись его объятия, Хоук вскочил на ноги и повис на этом рычаге. Тогда я ударив Закари в нос и вывернулся из его хватки. Он снова отбросил Хоука, но к тому времени я, откатившись от Закари, уже вскочил на ноги.
  Вокруг нас собралась целая толпа, и я услышал, как кто-то зовет полицию. Раздавались возгласы ужаса и испуганные крики на разных языках. Закари, сделав несколько шагов назад, отступил к стене. Я находился слева, а Хоук — справа от него. Дыхание Закари было прерывистым, на лице выступил пот. Краем глаза я заметил, что Хоук начал пританцовывать, как боксер — ни о чем хорошем это не говорило. Под правым глазом у Хоука разливался огромный синяк. Его лицо блестело от пота, но он улыбался. Дыхание было на удивление спокойное, а руки двигались на уровне груди, как это принято у боксеров. Чуть слышно он насвистывал песенку «Не делай ничего, пока не получишь от меня весточку».
  Закари посмотрел сначала на меня, потом на Хоука. Я осознал, что нахожусь в той же позиции, что и Хоук. Закари снова оглянулся на Хоука. На меня. На Хоука. Время играло нам на руку. Если мы продержим его еще немного, к нам на подмогу подоспеют полицейские с оружием, и он понимал это. Он снова взглянул на меня. Потом глубоко вздохнул.
  — Хоук, — сказал я. И тут Закари рванулся вперед. Хоук и я бросились на него и отскочили, Хоук — ударившись о правое плечо, я — о левое бедро. Я старался попасть как можно ниже, но он на этот раз оказался быстрее, чем я ожидал. Окружавшая нас толпа брызнула врассыпную, как стая голубей, разлетающаяся в стороны, когда Закари ринулся сквозь них, пробивая себе путь к проходу. Я почувствовал на губах соленый вкус крови, а когда поднялся, то увидел, что лицо Хоука тоже в крови.
  Мы бросились вслед за Закари. Он несся прыжками впереди нас. Хоук крикнул на ходу:
  — Предположим, мы его догоним, а что потом?
  — Миндальничать больше не будем, — ответил я. Губы мои начали распухать, и мне было трудно говорить. Мы уже вырвались со стадиона, оставив позади двух недоуменных билетеров, и теперь неслись по внешней террасе, которая вела в зону, где располагались пункты питания и торговые точки.
  В конце террасы была лестница, и Закари запрыгал по ней через две ступеньки. Он был довольно быстр и ловок для парня таких размеров. Спустившись, он резко свернул налево, направившись к зданию для водных видов спорта. Я схватился рукой за поручень и, перемахнув через стенку, приземлился с двухметровой высоты прямо на Закари. Мой вес свалил его носом вперед, и мы вместе растянулись на асфальте. При падении я одной рукой зацепился за его шею, но он перекатился через меня и оказался сверху. В этот момент из-за угла вырвался Хоук и нанес ему удар ногой в висок, однако Закари это не остановило. Он вскочил на ноги и побежал. Хоук успел нанести удар ребром правой ладони и попал ему по шее, но Закари сбил Хоука и, перескочив через него, помчался прочь. Хоук и я, сидя на земле, посмотрели друг на друга.
  — Можешь подтереть свои красные усы, — сказал я.
  — Пускай бежит, — процедил Хоук, — ему не спрятаться.
  И мы последовали за ним. За бассейном Закари, повернув направо, стал подниматься по пологому холму к парку, который раскинулся с другой стороны спортивного комплекса.
  — Холм его доконает, — бросил я Хоуку.
  — Мне этот чертов холм тоже не доставит особого наслаждения, — заметил Хоук. Но его дыхание было по-прежнему ровным и легким, двигался он как будто на пружинах.
  — Сто двадцать килограммов живого веса не выдержат бега в гору. Когда мы его догоним, он выдохнется.
  Впереди нас тряслась туша Закари. Даже с расстояния пятидесяти ярдов мы видели, как пот огромными кляксами расплывается на его полосатой майке. Я тоже взмок, однако на моей одежде расплывался не только пот, но и кровь. Это, должно быть, из разбитой губы. Взглянул на бегу на Хоука. Нижняя часть его лица тоже залита кровью, на одежде — пятна. Подбитый глаз стал заплывать.
  Расстояние между нами понемногу уменьшалось. Годы тренировок и пробежек не пропали для меня даром: три, четыре, пять миль, — вот они все, родимые, со мной. Ноги бежали легко, дыхание пришло в норму, потек пот, как бы говоря: «Все нормально, все как обычно». Людей вокруг было немного. Те, которые нам попадались, не обращали на нас особого внимания. Наше преследование стало походить на бег в состоянии гипноза. Четкий ритм ног, одновременное движение рук. Причем Хоук бежал почти бесшумно, продвигаясь вверх по холму длинными шагами. У вершины мы почти нагнали Закари, а на самом верху он и сам остановился, его грудь вздымалась, дыхание приступами вырывалось из горла, по которому съездил Хоук, пот заливал глаза. Чуть впереди и чуть выше он стоял и ждал. За спиной Закари сияло солнце, на фоне которого скалой выделялась его огромная высокая фигура. Он напоминал зверя, поднявшегося на задние лапы. Мы обложили его.
  Глава 28
  Мы с Хоуком замедлили ход и остановились примерно в полутора метрах от Закари. Двое спортсменов, мужчина и женщина, которые бегали по дорожке, тоже встали, глядя на нас.
  Хоук приблизился к Закари справа. Я сделал несколько шагов слева. Он обернулся. Хоук придвинулся еще. Закари отреагировал на движение Хоука, а я сделал отвлекающий рывок. Закари издал какой-то хрюкающий звук. Возможно, он хотел что-то сказать. Раздалось какое-то бульканье. Он дернулся в мою сторону, а тем временем Хоук рванулся к нему и снова ударил его по горлу.
  Закари захрипел и замахнулся на Хоука. Но тот увернулся, а я нырнул под руку Закари и принялся молотить его: левой-правой, левой-правой. Это было похоже на тренировочный бой с грушей. Он снова захрипел и сдавил меня руками. В это время Хоук, оказавшийся сзади, наносил ему удары по почкам, но великан словно ничего не чувствовал. Закари сдавил меня еще сильнее. Он намеревался разделаться со мной, а потом взяться за Хоука. Я вцепился обеими руками ему в шею, где начинался подбородок. Его объятия были столь сильны, что у меня поплыли круги перед глазами. Я уперся кулаками ему в подбородок, напряг спину и начал медленно отжимать его голову назад. Хоук обошел Закари сзади и попытался оторвать его руки от моего тела. Кольцо разорвалось, и я выбрался на свободу.
  Хоук нанес ему серию комбинированных ударов: слева, справа, прямой в подбородок. Но они только заставили Закари отшатнуться назад и в сторону, больше ничего. Хоук отступил, потряхивая правой рукой. При этом Закари достал его правой и свалил с ног.
  Я двинул Закари в пах. Великан успел чуть повернуться, но я-таки дотянулся до него, и он рыкнул от боли. Хоук отполз в сторону и поднялся на ноги. Он был весь в крови, впрочем, Закари тоже. У нас у всех теперь текла кровь, и мы мазали ею друг друга. Закари тяжело дышал. У него, кажется, возникли проблемы с горлом, ведь Хоук достаточно сильно задел его ребром ладони. Вдалеке слышалась сирена, но никто не знал, где мы находимся.
  Хоук, подпрыгивая, кружил вокруг Закари. «Черномазый», — прохрипел тот и плюнул в Хоука. Я обходил великана с другой стороны. Круги сужались. Наконец я прыгнул на него сзади, пытаясь захватить его шею из-под плеча. Однако он был слишком велик и очень силен, а потому мне не удалось зажать его в смертельном захвате, но Хоук уже оправился и нанес ему еще пару ударов по горлу. Закари застонал от боли.
  Я по-прежнему висел на спине у великана. Мы были скользкими от пота и крови, от нас воняло усталостью. Одной рукой я зацепился за подбородок Закари, но тщетно. Закари удалось завести руку за спину и ухватить меня за рубашку. Хоук молотил его по шее. Кажется, мы все же пробили оборону. Я чувствовал, как сотрясается его тело, а хрип становился все более жутким. Похоже, наступал переломный момент.
  Одной рукой он приподнял меня, а другой ухватил за бедро и швырнул в Хоука. Мы оба покатились по земле, а Закари набросился на нас, нанося удары. Он попал мне ногой по ребрам, и я увидел небо в алмазах. Потом мне удалось встать, за мной поднялся Хоук, и мы снова стали ходить кругами. Грудь Закари тяжело вздымалась, когда он втягивал воздух. Перед моими глазами плыло теплое марево, которое исходило от наших разгоряченных тел. Хоук выплюнул выбитый зуб. Сирена зазвучала громче.
  — Мы не успеем сделать его. Скоро здесь будет полиция, — сказал Хоук.
  — Знаю, — ответил я и опять двинулся к Закари. Он ударил меня с размаха, но удар не прошел. Он выдыхался. Ему было трудно дышать. Я поднырнул под его руку и съездил в живот. Он развернулся в мою сторону, но кулак опять пролетел мимо, зато Хоук врезал ему по почкам. Точный, мастерский удар. Закари зарычал. Он развернулся в сторону Хоука, но уже как-то медленно, с трудом, — это напоминало последнее усилие ломающейся машины.
  Я ударил его сзади в ухо — не по-боксерски, а размахнувшись со всей силы, вложив в удар вес всех своих девяноста килограммов. Мы сломали его, и мне хотелось закончить дело. Он зашатался, развернувшись слегка назад. Хоук ударил его точно так же, как и я, размахнувшись, как размахиваются косари, и Закари опять пошатнулся. Подойдя поближе, я провел несколько ударов в солнечное сплетение, а Хоук добавил сзади сначала левым локтем, потом предплечьем по шее нашего противника. Впрочем, у Закари хватило сил развернуться и, двинув рукой как дубиной, свалить Хоука.
  Потом он повернулся ко мне. Я пару раз врезал ему в нос, но он ухватил меня левой рукой за ворот рубашки, а правой начал молотить. Я прикрылся, втянув голову в плечи насколько смог, и выставил локти, защищая тело. Это мне мало помогло. Я услышал хруст в левом предплечье. Боли не было, только щелчок. Я понял, что сломана кость.
  Что было сил я двинул Закари в челюсть правым кулаком, потом добавил предплечьем и локтем по подбородку. Он клацнул зубами. Затем Хоук врезал Закари в спину ногой. Тот откинулся назад, повернулся, и Хоук довесил ему удар справа в челюсть. Закари отпустил меня, его колени подкосились, и он упал лицом на землю. Я уступил ему место, отскочив в сторону.
  Хоук стоял над поверженным Закари, слегка покачиваясь. Его лицо, грудь, руки покрылись коркой из крови, пота и земли. Верхняя губа была настолько рассечена, что виднелась розовая мякоть десны. Правый глаз ничего не видел. Солнцезащитные очки исчезли, рубашка порвалась. Одного рукава вообще не было. Однако нижняя губа подергивалась, и я понял, что он старается улыбнуться. Хоук посмотрел под ноги и попытался плюнуть на Закари. Вместо слюны была только кровь.
  — Вот козел, — сказал тогда он.
  Моя левая рука как-то странно вывернулась около запястья. Боли еще не ощущалось, но ладонь болталась и дергалась совершенно непроизвольно, и я знал, что болеть это будет на все сто. Рубашка разодрана в клочья. Вся грудь забрызгана кровью. Как мне показалось, нос у меня тоже был сломан. Это случилось уже в шестой раз.
  Шатаясь, я двинулся к Хоуку. Нас обоих мотало из стороны в сторону.
  Машина монреальской полиции с включенной сиреной и мигалкой подкатила к нам. Несколько человек, указывая в нашу сторону, бежали к остановившейся машине. Из нее выскочили двое полицейских с оружием наготове.
  Хоук обратился ко мне:
  — Дружище, тебе нужны эти засранцы?
  Я поднял правую руку ладонью вверх. Она дрожала. Хоук хлопнул своей пятерней по моей ладони. Пожать друг другу руки у нас не было сил. Мы просто сцепились пальцами, качаясь как под сильным ветром, а у нас под ногами валялся недвижимый Закари.
  — На какой хрен нам нужны эти помощнички, а? — снова сказал Хоук — голос его хрипел. Из этого я понял, что он смеется. Мне тоже стало смешно. Двое монреальских полицейских стояли с поднятыми пистолетами и смотрели на нас. Дверь машины была открыта. Из-за холма показалась еще одна машина.
  — Кес ке се? — спросил один из полицейских. Что происходит, то есть.
  — Же парль англэ, — выдавил я пополам с кровью. Одновременно я пытался отдышаться и хохотал. — Же суи американ, мон жандарм.
  Смех Хоука перешел почти в истерику.
  — Какого черта, что здесь происходит? — не понял полицейский.
  — Мы только что завоевали первое место и золотые медали в уличной потасовке, — сквозь смех простонал Хоук.
  Это было самое остроумное, что я когда-либо слышал, или мне так показалось в тот момент. И мы оба истерически хохотали, пока нас грузили в полицейскую машину и везли в больницу.
  Глава 29
  Мне наложили гипс на предплечье. Вправили нос, после чего меня отмыли и оставили в больнице, а рядом уложили Хоука. Нас не арестовали, но всю ночь у дверей нашей палаты дежурил полицейский. Теперь моя рука невыносимо болела, и мне сделали укол. Весь остаток дня и ночь я проспал. Когда же проснулся, рядом со мной оказался представитель полицейского управления Канады. Хоук уже сидел на кровати и читал «Монреаль стар». Он потягивал сок из большой пластиковой чашки через соломинку, которая торчала в уголке рта. Опухоль вокруг глаза немного спала, и он кое-что им видел. Но вот губу у него разнесло, я заметил наложенные швы.
  — Моя фамилия Морган, — сообщил мне представитель полиции и показал свой значок. — Мы бы хотели услышать от вас, что произошло.
  Хоук с трудом сказал:
  — Пауль мертв. Кэти застрелила его из его же винтовки, когда он собирался смыться.
  — Смыться? — переспросил я.
  Хоук подтвердил:
  — Да.
  — Где она сейчас?
  — Она сейчас находится у нас, — ответил капитан Морган.
  — А Закари? — спросил я.
  — Он жив, — пояснил Морган. — Мы его разыскивали. Он значится в наших досье.
  — Кто бы сомневался, — отозвался я. Попытался пошевелиться в кровати. Все болело. Я был весь — сплошная боль. Мою левую руку от запястья до локтя охватывал гипс. Рука под ним горела. Поперек носа была нашлепка, которая закрывала ноздри.
  — Вообще-то, когда открылись игры, мы подняли все досье известных террористов. Закари нам хорошо знаком. Его разыскивают в нескольких странах. Какие у вас с ним дела?
  — Мы пытались предотвратить убийство золотых медалистов. Его готовили он и Пауль.
  Морган был человеком средних лет, сильным на вид, с густыми светлыми волосами и такими же усами. Его подбородок несколько выдавался вперед, из-за чего губы прятались под усами. Он носил пенсне. В наши дни это большая редкость. Директор начальной школы, где я когда-то учился, носил такое же пенсне.
  — Мы это уже выяснили при допросе свидетелей и из показаний Кэти. Как оказалось, это ее не настоящее имя.
  — Я догадывался. Настоящего я не знаю.
  Морган посмотрел на Хоука:
  — А вы?
  Хоук промычал:
  — Не знаю.
  Морган снова взглянул на меня.
  — Итак, ружье с оптическим прицелом, метка на стене — это все вещественные доказательства. Мы понимаем, каков был их план. Но нас больше интересует, откуда вам стало известно о месте и времени террористического акта? На поле боя было обнаружено довольно много оружия.
  Кажется, каждый из вас готовился к этому мероприятию. Револьвер «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, он принадлежит вам, мистер Спенсер. У вас есть на него разрешение. Там же обнаружен обрез — оружие, запрещенное в Канаде, на которое, к тому же, нет разрешения, но кобура от которого обнаружена у вашего приятеля.
  Хоук посмотрел на потолок и пожал плечами. Я промолчал.
  — Другое оружие, — продолжал Морган, — несомненно принадлежало Паулю и Закари.
  — Да, — тут же отозвался я.
  — Нечего ходить вокруг да около, — осадил меня Морган. — Вы ведь не туристы. Спенсер, я уже все про вас выяснил. В вашем бумажнике я обнаружил карточку частного детектива. Мы позвонили в Бостон и навели о вас справки. Этот джентльмен, — он кивнул в сторону Хоука, — известен под именем Хоук. Бостонская полиция сообщила, что человек с таким именем часто помогает вам в работе. Нам дали его описание, назвав при этом костоломом. Так что Закари брали не туристы, это точно. Давайте, рассказывайте. Я хочу услышать все от вас самих.
  — Я хочу сделать звонок, — сообщил я.
  — Спенсер, это не полицейский сериал, — заметил Морган.
  Однако я настаивал:
  — Я хочу позвонить своему заказчику. Он имеет право сохранить анонимность, и я должен испросить у него разрешения на то, чтобы нарушить ее. Если я вообще захочу что-либо рассказать вам.
  Морган кивнул головой в сторону телефона на прикроватной тумбочке. Я позвонил Кэроллу. Он был на месте. У меня появилось такое чувство, что он вообще никогда не уходит со службы. Всегда на страже интересов Диксона.
  — Это Спенсер, — представился я. — Не упоминайте имени моего клиента, да и своего тоже, но я закончил дело, о котором мы договаривались. О нем стало известно полиции, и они хотят задать кое-какие вопросы.
  — Я думаю, наш клиент на это не согласится. Какой ваш адрес в Монреале? — тут же отреагировал Кэролл.
  — Я сейчас в госпитале. — Я прочитал ему номер, указанный на телефонном аппарате.
  — У вас серьезное ранение?
  — Нет, надеюсь, сегодня отсюда выйду.
  — Я перезвоню нашему клиенту. Потом свяжусь с вами.
  Я положил трубку.
  — Не хочу искать неприятностей на свою задницу, — обратился я к Моргану. — Дайте мне несколько часов, чтобы я смог переговорить со своим клиентом. Прогуляйтесь пока, пообедайте, потом приходите. Мы ведь кое-что для вас сделали. Спасли от большой неприятности.
  Морган согласился.
  — Я знаю. Мы к вам хорошо относимся, — заявил он. — Вы же работали в полиции. Иначе бы мы не пошли вам навстречу.
  — Хау. Спенсер все сказал, — со своей кровати отозвался Хоук.
  — Вот именно, — кивнул я. — Дайте нам некоторое время, чтобы переговорить с клиентом.
  Морган снова кивнул.
  — Да, конечно. Я вернусь до обеда.
  Он улыбнулся.
  — Если вам что-нибудь понадобится, то тут рядом наш офицер.
  — На нем, надеюсь, яркий красный мундир? — спросил Хоук.
  — Это только для особо торжественных случаев, — объяснил Морган. — Только для королевы. Но не для вас.
  Он ушел.
  — Ты действительно думаешь, что она застрелила Пауля при попытке к бегству? — обратился я к Хоуку.
  — Конечно, нет, — ответил он. — По-моему, когда мы кинулись вслед за Закари, она подняла винтовку и выстрелила.
  — Да, я тоже так думаю.
  — Вряд ли им удастся вытрясти из нее что-нибудь. Морган не дурак, но у него нет никаких доказательств, что все произошло совсем не так, как она рассказывает. Все свидетели наблюдали за нами и нашим любимчиком Заком, когда она сделала это.
  — Да, — задумался я, — похоже на то. Через три часа пятнадцать минут дверь распахнулась, и появился сам Хью Диксон, собственной персоной, на своей коляске. Он остановился у моей кровати.
  — Не ожидал увидеть вас здесь, — удивился я.
  — Это я не ожидал увидеть вас здесь, — парировал он.
  — Все не так уж и плохо. Бывали переделки и похуже. — Я рукой указал на соседнюю кровать. — Это Хоук, — представил я. — А это — Хью Диксон.
  Хоук ответил:
  — Очень приятно.
  Диксон только кивнул, не произнося ни слова. В дверях за его спиной стоял восточного вида слуга, который дважды открывал мне двери их дома. Молодые медсестры заглядывали в полуоткрытые двери палаты. Диксон задержал на мне свой взгляд.
  — В некотором смысле, — начал он, — все кончилось не лучшим образом. Теперь у меня ничего не осталось.
  — Знаю, — ответил я.
  — Но это не ваша вина. Вы сделали все, как и обещали. Мои люди проверили. Насколько я понял, последний член группировки сейчас в тюрьме.
  Я отрицательно помотал головой.
  — Нет. Она не в тюрьме. Я ее упустил.
  Хоук взглянул на меня, ничего не сказав. Диксон долго смотрел мне в глаза.
  Я переменил тему:
  — Как вам удалось так быстро добраться сюда?
  — У меня свой самолет, — объяснил Диксон. — Реактивный. Так эта девушка не из их числа?
  — Нет, сэр, — сказал я. — Той девчонке удалось скрыться.
  Он еще некоторое время ел меня глазами.
  — Хорошо. И тем не менее, я заплачу вам всю сумму. — Из внутреннего кармана он достал конверт и протянул мне. Вскрывать его не стал. — Кэролл сейчас в полиции. Я имею кое-какой вес в Канаде.
  — Пусть девушку отпустят, — попросил я. Еще один взгляд в мою сторону. Мне казалось, что я чувствую тяжесть этого взгляда. Потом кивок. Всего один.
  — Хорошо, — сказал он.
  А затем повисла тишина, нарушаемая только скрипом его кресла.
  — Кэролл оплатит ваши медицинские счета, — сообщил Диксон.
  — Благодарю вас, — сказал я ему.
  — Нет, это я благодарю вас, — возразил Диксон. — Вы сделали все, что я хотел. Я горжусь нашим знакомством. — Он протянул руку. Наши руки встретились в рукопожатии. Он подкатил кресло к кровати Хоука и тоже пожал ему руку. Потом обратился к нам обоим: — Вы настоящие мужчины. Если вам понадобится помощь, я окажу ее вам немедленно. — Затем он развернул кресло и покинул палату. Восточный человек закрыл за ним дверь, и мы с Хоуком снова остались одни. Я распечатал конверт. Чек был выписан на пятьдесят тысяч долларов.
  Я сообщил Хоуку:
  — Он удвоил сумму. Тебе причитается половина.
  — Нет. Я возьму только то, о чем мы договаривались, — возразил Хоук.
  Мы замолчали.
  — Ты хочешь дать этой чокнутой улизнуть? — поинтересовался Хоук.
  — Да.
  — Придурок сентиментальный. Ты ей ничего не должен.
  — Она была моей приманкой. Наживкой, — сказал я. — Не хочу, чтобы ее упекли в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Может, она останется с тобой.
  Хоук посмотрел на меня и ответил:
  — Нет.
  — Ладно, я только предположил.
  — Она неплохо смотрелась бы в тюрьме, — размышлял он, — или в дурдоме.
  — Да, наверное. Но я не собираюсь помогать ей ни в том, ни в другом.
  — Кто-нибудь это сделает за тебя.
  — Да.
  — И она может отплатить по заслугам. Опыт у нее есть.
  — Да.
  — Ты чокнутый. Спенсер. И ты это знаешь. Точно, чокнутый.
  — Да.
  Глава 30
  Стоя на Вестминстерском мосту, мы со Сюзан смотрели, как под нами медленно, поблескивая, течет Темза. Моя левая рука была все еще в гипсе, и я гордо носил классический синий блейзер с четырьмя латунными пуговицами наброшенным на плечи. Я мог просунуть руку, закованную в гипсовую броню, в рукав рубашки, но никак не в рукав пиджака. На Сюзан было белое платье в черный мелкий горошек. Талия схвачена широким белым поясом. На ногах — белые лодочки на высоких каблуках. Ее обнаженные руки тронуты загаром, а темные волосы блестели, отражая классические английские сумерки. Перегнувшись через перила моста, мы смотрели в воду. Сегодня я был без пистолета. Я наслаждался запахом ее духов.
  — Ах, — сказал я. — Что за удивительный остров эта Британия.
  Сюзан повернула ко мне лицо, ее глаза скрывались за непрозрачными стеклами очков. Вокруг рта обозначились легкие морщинки, верные признаки улыбки. Когда она смотрела на меня, они становились четче.
  — Мы здесь уже три часа, — напомнила она. — Ты спел «Туманный день в Лондоне», «Песнь соловья на площади Беркли», «Англия раскачивается, как маятник», «Синие птицы на белых скалах Лувра». Ты цитировал Сэмюэля Джонсона, Чосера, Диккенса и Шекспира.
  — Верно, — согласился я. — А также изнасиловал тебя прямо в душе.
  — Да.
  — Где бы ты хотела пообедать?
  — Где скажешь, — ответила она.
  — Тогда в ресторане телебашни.
  — Это уж что-то совсем туристическое.
  — А мы и есть туристы.
  — Верно. А вон и башня.
  — Хочешь пойти пешком?
  — Это далеко?
  — Да.
  — В этих туфлях вряд ли.
  — Хорошо. Тогда возьмем такси. Пока у меня есть средства. Не бросай меня, детка, я одену тебя в горностаи.
  Я остановил такси взмахом руки. Мы сели, и я назвал адрес.
  — Хоук так и не взял ту половину, которую ты ему предложил? — спросила Сюзан. В такси она положила свою ладонь на мое колено. А интересно, будет ли подглядывать водитель, если я попытаюсь изнасиловать ее в такси? Вероятно.
  — Так и не взял, — подтвердил я. — Он просто представил мне счет на текущие расходы и взял деньги по договору. Так ему проще сохранять свою независимость. Я же говорил, он человек правил.
  — А Кэти?
  Я пожал плечами, и пиджак чуть съехал. Сюзан помогла мне вернуть его на место.
  — Диксон освободил ее из тюрьмы, и мы никогда ее больше не видели. Она не вернулась в тот дом, который мы снимали. Я ее не встречал.
  — Думаю, ты был не прав, что дал ей уйти. Она не из тех людей, кто может разгуливать на свободе.
  — Возможно, это и так, — ответил я. — Но тогда она была с нами. Я не смог ее предать. Уж если на то пошло, то и Хоук должен сидеть в тюрьме.
  — Верно... И что ты решил?
  Я снова хотел дернуть плечами, но вспомнил про пиджак. И не стал этого делать.
  — Когда-нибудь, так подсказывает мне мое шестое чувство, когда-нибудь я это исправлю. И сделаю, что смогу.
  Она улыбнулась.
  — Конечно, — подтвердила Сюз. — А можешь ты многое. Я убедилась в этом в отеле, когда пыталась принять душ. А ведь у тебя одна рука не действовала.
  — Я очень сильный, — засмеялся я.
  — Для многих эта история закончилась плачевно, — заметила она.
  — Да.
  — Это омрачает твое настроение?
  — Да.
  — Этот случай был хуже других?
  — Было слишком много крови. Слишком много, — сказал я. — Погибли люди. Некоторые, возможно, получили по заслугам. Но слишком много крови. Я должен избавиться от этого. Должен очиститься.
  — Бой с Закари... — протянула она.
  — Черт! — воскликнул я. — Ты ничего не пропускаешь!
  — Я помню все, что касается тебя, — пояснила она. — Потому что люблю тебя. И хорошо знаю.
  — Да. Схватка с Закари. Это было нечто похожее на... на то, как вырывают ядовитое жало. Я думаю, и для Хоука это имело такое же значение. А может, для него это было просто соревнование. Он не любит проигрывать. Не привык.
  — Понимаю, — сказала Сюзан. — Иногда я сама себе удивляюсь. Но всегда понимаю, что ты хочешь сказать.
  — А сейчас ты понимаешь, что есть еще кое-что?
  — Что?
  — Ты, — ответил я. — И вспомни душ. Мне так нужна твоя любовь, когда я возвращаюсь откуда-нибудь издалека.
  Она погладила мою правую щеку тыльной стороной ладони.
  — Да, — сказала она. — И это я тоже знаю.
  Такси подкатило к телебашне. Я заплатил по счетчику и отвалил королевские чаевые. Мы, взявшись за руки, направились к лифту. Стоял ранний вечер буднего дня. В зале было почти пусто.
  — Туристы, — пробормотала Сюзан. — Самые настоящие туристы.
  — Да, — согласился я. — Но здесь можно заказать «Мэтью Роуз», а я выпью «Амстель», и мы будем смотреть вечернюю панораму Лондона. Возьмем утку с вишнями, и я буду цитировать Йейтса.
  — А потом, — добавила она, — можно снова принять душ.
  — Если я не перегружусь «Амстелем», — засмеялся я. — И не объемся уткой с вишнями.
  — В таком случае, — сказала Сюзан, — душ можно принять и утром.
  Роберт Б. Паркер
  В поисках Рейчел Уоллес
  Джоан, Дэвиду и Дэниэлу – моей счастливой судьбе
  1
  Ресторан "Локе-Обер" находится на Винтер-Плейс – аллее, отходящей от Винтер-стрит сразу у Коммона. Это старый Бостон, если считать Таможенную Башню старым Бостоном. Скромные интерьеры. Официанты в смокингах. Уютные отдельные кабинеты. В подвале до поры до времени размещался мужской бар, пока однажды в середине дня его не захватили женщины, у которых отсутствовало чувство юмора и которые, перебивая друг друга, стали орать на случайно оказавшегося там священника. Зато теперь туда может заявиться любой и делать все, что ему вздумается. Там можно расплатиться с помощью кредитной карточки.
  Мне кредитная карточка была не нужна. За меня платил Джон Тикнор. Но и ему кредитная карточка была не нужна, потому что он рассчитывался деньгами фирмы "Гамильтон Блэк паблишинг", капитал которой составляет десять миллионов долларов. Я заказал омаров "саванна". Тикнор взял жареную треску.
  – И еще выпить, пожалуйста.
  – Очень хорошо. – Официант забрал у нас меню и заторопился прочь. В каждом ухе у него было по слуховому аппарату.
  Тикнор покончил со своим "негрони".
  – Вы пьете только пиво, мистер Спенсер?
  Официант вернулся с порцией "Хайнекена" для меня и еще одним "негрони" для Тикнора.
  – Нет. Иногда я пью вино.
  – Но не крепкие напитки?
  – Изредка, я не получаю от них удовольствия. Мне нравится пиво.
  – А вы всегда делаете то, что вам нравится?
  – Почти всегда, но иногда не получается.
  Он сделал еще один глоток "негрони", и казалось, что этот глоток дался ему нелегко.
  – Что может вам помешать? – спросил он.
  – Бывает, что мне приходится делать что-то, что мне не нравится, чтобы иметь возможность делать то, что мне очень нравится.
  Тикнор слегка улыбнулся.
  – Философия, – произнес он.
  Я ждал. Я знал, что он пытается оценить меня. Нормально, я привык к этому. Люди понятия не имеют, как нанять человека моей профессии, и почти всегда ходят вокруг да около некоторое время.
  – А еще я люблю молоко, – добавил я. – Я даже иногда пью его.
  Тикнор кивнул.
  – У вас всегда при себе оружие? – спросил он.
  – Да.
  Официант принес салат.
  – Какой у вас рост?
  – Шесть футов и дюйм с небольшим.
  – Сколько вы весите?
  – Двести один фунт с половиной – сегодня утром после пробежки.
  Салат приготовили из свежего бостонского латука.
  – Сколько вы пробегаете?
  – Пять миль, – сказал я. – Иногда десять, чтобы снять нервное напряжение.
  – Как вам сломали нос?
  – Я как-то дрался с Джо Уолкоттом, когда его лучшее время уже прошло.
  – И он сломал вам нос?
  – Будь он в своей лучшей форме, он бы убил меня, – заметил я.
  – Значит, в то время вы были бойцом.
  Я кивнул. Тикнор запивал салат остатками "негрони".
  – И вы служили в полиции? Я кивнул.
  – И вас отправили в отставку?
  – Да.
  – Почему?
  – Сказали, что я несговорчив.
  – Они были правы?
  – Да.
  Официант принес нам горячее.
  – Мне сказали, что вы очень крутой.
  – Само собой, – ответил я. – Например, я только что обдумывал, заказать ли омаров "саванна" или просто съесть один стул.
  Тикнор снова улыбнулся, но не так, словно хотел выдать за меня свою любимую сестру.
  – Мне также передали, что вы – мне кажется так, я цитирую – "черт языкастый", – хотя и сказал он это не без приязни.
  Я присвистнул.
  Тикнор подцепил пару горошин. Он выглядел лет на пятьдесят, атлетически сложен. Может быть, играет в сквош[18], в теннис. Может быть, занимается верховой ездой. Он носил очки без оправы, которые теперь нечасто увидишь, у него было «гарвардское» лицо с квадратным подбородком и неряшливый ежик под Арчибальда Кокса. Это вам не слабачок какой-нибудь. Совсем не прост.
  – Вы собираетесь заказать мою биографию или хотите нанять меня, чтобы сломать кому-нибудь руку?
  – Я, конечно, знаю нескольких литературных критиков, – сказал Тикнор, – но... Нет, не для этого. – Он съел еще несколько горошин. – Вы много знаете о Рейчел Уоллес?
  – "Сестры", – ответил я.
  – Правда?
  – Ну да. У меня образованная подружка, она иногда подсовывает мне книги.
  – Ваше мнение?
  – Я думаю, что Симона де Бовуар уже достаточно подробно осветила этот вопрос.
  – Неужели вы читали "Второй пол"?
  – Только не рассказывайте об этом ребятам-качкам, – попросил я. – Они решат, что я гомик.
  – Это мы напечатали "Сестер".
  – Да ну?
  – Никто никогда не интересуется издателем. Но это действительно мы. А теперь мы печатаем ее новую книгу.
  – Как она называется?
  – "Тирания".
  – Оригинальное название.
  – Необычная книга, – сказал Тикнор. – Тираны – это высокопоставленные персоны, которые угнетают лесбиянок.
  – Оригинальная мысль, – согласился я.
  Тикнор на мгновение нахмурился.
  – Высокопоставленные персоны названы поименно. Госпоже Уоллес уже угрожают смертью, если книга будет опубликована.
  – Ага, – сказал я.
  – Простите?
  – Моя роль начинает определяться.
  – Да, угрозы. Ну да. Это главное. Мы хотим, чтобы вы защитили ее.
  – Двести долларов в день, – произнес я. – Плюс издержки.
  – Издержки?
  – Ну, вы же понимаете, иногда у меня кончаются патроны, и я вынужден покупать новые. Издержки.
  – Но есть люди, которые согласятся на половину этой суммы.
  – Да.
  Официант убрал тарелки и налил кофе.
  – Я не уполномочен платить такую цену.
  Я потягивал кофе.
  – Я могу предложить сто тридцать пять долларов в день.
  Я покачал головой, и Тикнор рассмеялся.
  – Вы когда-нибудь были литературным агентом? – спросил он.
  – Я сказал вам, что не делаю то, что мне не нравится, если могу избежать этого.
  – А вам не нравится работать за сто тридцать пять долларов в день?
  Я кивнул.
  – Вы можете защитить ее?
  – Конечно. Но вы так же хорошо, как я, понимаете, что это зависит от того, от чего я должен ее защищать. Я не могу помешать какому-нибудь психопату пожертвовать собой, чтобы убить ее. Я не могу помешать толпе озверевших маньяков напасть на нее. Я могу сделать так, чтобы до нее было сложнее добраться. Могу заставить дорого заплатить нападающего. Но, если она хочет жить хотя бы подобием нормальной жизни, я не могу гарантировать полную безопасность.
  – Я понимаю, – сказал Тикнор, но было непохоже, что это его обрадовало.
  – А как насчет полиции? – поинтересовался я.
  – Госпожа Уоллес им не доверяет. Она рассматривает их как, я цитирую, "репрессивную силу".
  – Ого!
  – Она также сказала, что отказывается, я опять цитирую, "от толпы вооруженных головорезов, которые будут следовать за мной день и ночь". Она согласилась на одного телохранителя и настаивала сначала, чтобы это была женщина.
  – Но?..
  – Но, если уж это так необходимо, то мы посчитали, что лучше нанять мужчину. Я имею в виду, если вам придется сражаться с убийцей или вроде того. Мы сочли, что мужчина будет посильнее.
  – И она согласилась?
  – Без энтузиазма.
  – Она "розовая"? – спросил я.
  – Да, – ответил Тикнор.
  – И не скрывает?
  – Агрессивно выставляет напоказ, – сказал он. – Это вас беспокоит?
  – То, что она "розовая", – нет. То, что агрессивна, – да. Нам придется проводить вместе уйму времени, и я не хочу сражаться с ней целыми днями.
  – Я не могу сказать, что это будет приятно, Спенсер. Она нелегкий человек. У нее потрясающая голова. Она заставила мир слушать себя, хотя это было нелегко. Она упряма и цинична и, кроме того, очень чувствительна к какому-либо проявлению неуважения к ней.
  – Ну я ее пообломаю, – сказал я. – Принесу конфет и цветов, пофлиртую с ней немного...
  У Тикнора было такое лицо, будто он проглотил бутылочную пробку.
  – Ради Бога, не шути с ней, парень! Она просто взорвется!
  Тикнор налил мне и себе еще немного кофе из маленького серебряного кофейника. Кроме нашего, в ресторане был занят только один стол, но официанту было все равно. Он быстро подбежал, когда Тикнор поставил кофейник, унес его и почти сразу вернулся с полным.
  – Единственное, на что я хочу обратить внимание, – сказал Тикнор, когда официант удалился, – это опасность столкновения характеров.
  Я откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
  – Вы, в общем, производите неплохое впечатление, – продолжил он. – У вас соответствующее телосложение. Сведущие люди говорят, что вы так же выносливы, каким кажетесь. Кроме того, они говорят, что вы честны. Но вы иногда слишком стараетесь выглядеть умником, а ваша внешность – воплощение всего того, что Рейчел ненавидит.
  – Это нетрудно, – заметил я.
  – Что?
  – Быть умником. Это дар свыше.
  – Возможно, – ответил Тикнор. – Но это не тот дар, который заставит Рейчел Уоллес хорошо к вам относиться. На нее не подействуют ни мускулы, ни ухватки самца.
  – Я знаю парня, который может одолжить мне костюм цвета лаванды.
  – Вы что, не хотите этим заниматься? – спросил Тикнор.
  Я покачал головой:
  – Вам, мистер Тикнор, нужен человек достаточно рисковый, чтобы встать под огонь, и достаточно выносливый, чтобы справиться с этим. И при этом вы хотите, чтобы он выглядел как Винни-Пух и поступал как Ребекка с фермы Саннибрук. А я не уверен, что у Ребекки было хотя бы разрешение на ношение оружия.
  Он помолчал мгновение. Другой стол опустел, и теперь мы были одни в комнате, если не считать нескольких официантов и метрдотеля.
  – Черт возьми, вы правы, – сказал наконец Тикнор. – Если вы возьметесь за эту работу, деньги ваши. Двести долларов в день плюс издержки. И молю Бога, чтобы я не ошибся.
  – О'кей, – сказал я. – Когда я встречусь с госпожой Уоллес?
  2
  Я встретился с Рейчел Уоллес ясным октябрьским днем, когда мыс Тикнором вышли из его офиса и, пройдя по рано опавшей листве через Ком-мон и Паблик-гарден, зашли к ней в "Ритц", где она снимала номер.
  Она не была похожа на лесбиянку. Просто приятная женщина примерно моего возраста, в платье от Дианы фон Фюрстенберг, со слегка подкрашенными губами и длинными черными волосами.
  Тикнор представил нас друг другу. Она крепко пожала мне руку и внимательно оглядела меня. Если бы я был автомобилем, она постучала бы ногой по покрышкам.
  – Ну, вы лучше, чем я ожидала, – сказала она.
  – А чего вы ожидали? – поинтересовался я.
  – Толстозадого экс-полисмена в костюме от Андерсона Литтла, у которого плохо пахнет изо рта.
  – Любой может ошибаться, – сказал я.
  – Давайте ошибаться как можно реже, – ответила она. – А для этого, я думаю, нам стоит поговорить. Но только не здесь, я ненавижу гостиничные номера. Пойдемте вниз, в бар.
  Я кивнул, Тикнор тоже, и Мы втроем спустились в бар. В "Ритце" есть все, что нужно в баре: полумрак, спокойная обстановка, кожаная мебель, огромное окно, выходящее на Арлингтон-стрит, за которой виден Паблик-гарден. Окно тонировано, поэтому в помещении сохраняется сумрак. Я всегда любил здесь выпить. Тикнор и Рейчел Уоллес взяли мартини со льдом, а я – пиво.
  – Это серьезно, – сказала Рейчел Уоллес, когда я заказал пиво.
  – Все смеются надо мной, если я заказываю "Пинк леди"[19], – ответил я.
  – Джон предупредил меня, что вы шутник. Ну а я – нет. Поскольку нам нужно так или иначе сотрудничать, вам следует понять, что у меня нет чувства юмора. Независимо от того, удачна ли шутка.
  – А еще я порой криво усмехаюсь, когда меня постигают жизненные неудачи.
  Она повернулась к Тикнору:
  – Джон, он не годится. Избавьтесь от него.
  Тикнор сделал большой глоток мартини.
  – Рейчел, черт с ним. Он лучше всех подходит для того, что нам нужно. Вы же поддели его насчет пива. Будьте благоразумны, Рейчел.
  Я потягивал пиво. В вазочке на столе лежал арахис, и я съел немного.
  – Он читал вашу книгу, – сказал Тикнор. – Еще до того, как я к нему обратился.
  Она достала зубочисткой оливку из своего мартини, откусила половину, а вторую половину придержала нижней губой и посмотрела на меня.
  – Что вы думаете о "Сестрах"?
  – Я думаю, что вы передираете Симону де Бовуар.
  У нее была очень бледная кожа, и накрашенные губы ярко выделялись на этом фоне, поэтому улыбка была очень заметной.
  – Может быть, вы подойдете, – проговорила она. – Я предпочитаю думать, что адаптирую Симону де Бовуар к современным условиям, но согласна и на "передираю". Это откровенно: вы говорите то, что думаете.
  Я съел еще арахиса.
  – Почему вы стали читать Симону де Бовуар?
  – Моя подружка подарила мне эту книгу на день рождения и посоветовала прочитать ее.
  – Что вам показалось самым убедительным в книге?
  – Идея о том, что женщины занимают положение "других". Может, отложим допрос?
  – Но мне хотелось бы лучше понять ваше отношение к женщинам и к женским проблемам.
  – Это глупо, – сказал я. – Вам следовало бы узнать, насколько хорошо я стреляю, как я умею драться и какая у меня реакция. Именно за это кое-кто платит мне двести долларов в день. А мое отношение к женщинам к делу не относится, как и мое понимание "Второго пола".
  Она опять посмотрела на меня и прислонилась к черным кожаным подушечкам угловой банкетки, на которой мы сидели. Потом мягко потерла руки.
  – Хорошо, – сказала она. – Попробуем. Но у меня есть несколько условий. Вы – заметный, привлекательный мужчина. Вы, вероятно, удачливы в отношениях с женщинами. Но я непохожа на этих женщин. Я – лесбиянка и не испытываю влечения ни к вам, ни к любому другому мужчине, поэтому не нужно флирта. И не относите это только на свой счет. Мысль о лесбиянстве оскорбляет вас или щекочет ваши чувства?
  – Ни то ни другое, – ответил я. – Как насчет третьего варианта?
  – Надеюсь, что он найдется, – сказала она, подозвала официанта и попросила повторить. – Мне нужно работать, – продолжила она. – Я должна писать книги и рекламировать их. Я должна произносить речи, заниматься делами и жить своей жизнью. Я не буду сидеть в укромном уголке и прятаться, пока моя жизнь проходит мимо. Я не собираюсь меняться, что бы ни говорили ханжи. Если вы хотите взяться за эту работу, вам придется понять это.
  – Я уже понял, – вставил я.
  – Я также веду активную сексуальную жизнь, и не только активную, но и разнообразную. Вам придется приготовиться к этому и скрывать любую враждебность, которую вы почувствуете ко мне или к женщине, с которой я сплю.
  – Выставят ли меня с работы, если я покраснею от смущения?
  – Я же сказала вам, что у меня нет чувства юмора. Вы согласны или нет?
  – Согласен.
  – Наконец, за исключением тех случаев, когда вы почувствуете, что моя жизнь в опасности, я хочу, чтобы вы не стояли у меня на дороге. Я понимаю, что вам придется быть рядом и наблюдать. Не знаю, насколько серьезны угрозы, но вы должны допускать, что они серьезны. Я понимаю это. Однако сие не значит, что вы будете постоянно вертеться у меня на глазах. Мне нужна тень.
  – Согласен, – сказал я и допил пиво. Официант подошел, убрал пустую вазочку из-под арахиса и поставил полную. Рейчел Уоллес заметила, что у меня кончилось пиво, и жестом приказала официанту принести еще. Тикнор посмотрел на свой стакан и стакан Рейчел Уоллес. Его стакан был пуст, ее – нет. Он не стал заказывать.
  – Вы неплохо смотритесь, – сказала она. – Это симпатичный костюм, и сшит он неплохо. Вы одеты так по сегодняшнему случаю или всегда выглядите подобным образом?
  – Я одет по сегодняшнему случаю. Обычно я ношу голубой спортивный костюм с большой красной "S" спереди[20]. – В баре было темно, но у нее была яркая помада, и мне на секунду показалось, что она улыбнулась, или почти улыбнулась, или, по крайней мере, уголок ее рта дрогнул.
  – Я хочу, чтобы вы прилично выглядели, – сказала она.
  – Я буду прилично выглядеть, но, если вы хотите, чтобы я соответствовал обстановке, вам придется заранее сообщать мне о ваших планах.
  – Конечно, – ответила она.
  Я поблагодарил, стараясь думать о чем-нибудь, кроме арахиса. Одной опустошенной вазочки было вполне достаточно.
  – Я свое сказала, теперь ваша очередь: у вас ведь должны быть какие-нибудь условия, или вопросы, или что-нибудь. Говорите.
  Я отпил пива.
  – Как я уже сказал мистеру Тикнору во время нашей первой встречи, я не могу гарантировать вам полную безопасность. Все, что я могу сделать, – это уменьшить шансы убийцы на успех. Но какой-нибудь помешанный, поставивший себе это целью, может добраться до вас.
  – Я понимаю, – сказала она.
  – И больше всего меня волнует ваша интимная жизнь. Меня не касается, с кем вы спите. Но я должен быть рядом, когда это происходит. Если вы занимаетесь любовью с незнакомыми людьми, то легко можете затащить к себе в постель убийцу.
  – Вы предполагаете, что я веду беспорядочную половую жизнь?
  – Вы сами только что заявили об этом. Если нет – никаких проблем, я не склонен предполагать, что ваши подруги убьют вас.
  – Я думаю, мы не будем дальше обсуждать мою интимную жизнь. Джон, ради Бога, закажите еще выпить. Вы так стесняетесь – боюсь, что вы развалитесь на кусочки.
  Тот улыбнулся и подозвал официанта.
  – У вас есть другие условия? – спросила Рейчел Уоллес.
  – Пожалуй, еще одно, – сказал я. – Меня наняли, чтобы охранять вашу жизнь, именно этим я и буду заниматься. Это моя работа, и часть ее состоит в том, чтобы говорить вам, что вы можете делать и чего не можете. Я, со своей стороны, знаю эту работу немного лучше вас. Вспомните об этом, прежде чем прикажете мне прекратить надоедать вам. Я постараюсь не становиться у вас на дороге, однако полной гарантии не дам.
  Она протянула руку, и я пожал ее.
  – Попробуем, Спенсер, – сказала она. – Может быть, дело не пойдет, но может, все получится. Попробуем.
  3
  – О'кей, – сказал я. – Тогда расскажите мне, чем вам, угрожают.
  – Я всегда получала письма от врагов. Но недавно мне несколько раз позвонили по телефону...
  – Когда именно?
  – Как только появились переплетенные гранки.
  – Что такое "переплетенные гранки"?
  Тут заговорил Тикнор:
  – Когда рукопись набрана, отпечатываются несколько экземпляров для прочтения их автором и редактором. Это называется "корректурные гранки".
  – Это я знаю, – сказал я. – А что такое "переплетенные гранки"?
  – Гранки обычно выходят на длинных полосах, страницы три на полосе. Но некоторые экземпляры мы разрезаем, переплетаем в дешевые картонные обложки и рассылаем рецензентам и тем, от кого мы хотели бы получить хвалебный отзыв в рекламных целях. – Тикнор, казалось, немного освоился, проглотив половину третьего мартини. А вот я все еще продолжал бороться с искушением съесть еще арахиса.
  – У вас есть список тех, кому вы послали эти гранки?
  – Я могу достать его к завтрашнему дню, – пообещал Тикнор.
  – О'кей. Значит, после того, как были посланы гранки, качались телефонные звонки. Расскажите о них подробнее.
  Она жевала оливку из мартини. У нее были маленькие, ровные, хорошо ухоженные зубки.
  – Говорил мужской голос, – сказала она. – Он назвал меня, если не ошибаюсь, "трахнутой сукой" и сказал, что, если книга будет опубликована, я умру в тот день, когда она появится на улицах.
  – Книги не газеты, они не появляются на улицах, – произнес я. – Этот идиот не умеет правильно выражаться.
  – Такие звонки повторялись каждый день в течение всей последней недели.
  – Каждый раз говорили одно и то же?
  – Не слово в слово, но, в общем, да. Суть была в том, что меня не станет, если книга будет напечатана.
  – Все время один и тот же голос?
  – Нет.
  – Это намного хуже.
  – Почему? – удивился Тикнор.
  – Это уже меньше похоже на простого психа, который ловит кайф, когда несет всякую чушь по телефону, – объяснил я. – Как я понял, вы решили не отзывать книгу из печати?
  – Абсолютно верно, – ответила Рейчел Уоллес.
  – Мы предложили такой вариант, – вставил Тикнор. – Сказали, что не будем настаивать на выполнении госпожой Уоллес условий контракта.
  – Вы также упомянули о возврате аванса, – добавила Рейчел Уоллес.
  – Мы делаем бизнес, Рейчел.
  – Я тоже, – парировала она. – Мой бизнес связан с правами женщин, с освобождением сексменьшинств и с писательством. – Она посмотрела на меня. – Я не могу позволить им напугать меня. И не допущу, чтобы они меня придушили. Понимаете вы это?
  – Да, – коротко ответил я.
  – Это ваша работа, – сказала она, – следить, чтобы мне дали высказаться.
  – А что такое написано в вашей книге? – спросил я. – Из-за чего вас хотят убить?
  – Она задумывалась как книга о сексуальных предрассудках. Дискриминация на рынке труда женщин, "голубых", а особенно – "розовых". Но тема получила развитие. Сексуальные предрассудки идут рука об руку с коррупцией. Попрание закона о равных правах на работу часто сопровождается грубым нарушением других законов. Продажность, взяточничество, связи с рэкетом... И я называла имена, если узнавала их. Множество людей будет, задето моей книгой, но все они того заслуживают.
  – Крупные корпорации, – сказал Тикнор – местные органы управления, политические деятели, мэрия, католическая церковь. Она бросает вызов множеству местных структур.
  – Это все в Большом Бостоне?
  – Да, – ответила Рейчел Уоллес. – Я использовала его как модель! Вместо того чтобы делать абстрактные обобщения, касающиеся всего государства, я тщательно изучаю один большой город. Филологи назвали бы это синекдохой[21].
  – Ну, – сказал я. – Именно так и назвали бы.
  – Итак, – продолжил Тикнор, – вы видите, что потенциальных негодяев – куча.
  – А могу я получить экземпляр книги, для ознакомления?
  – У меня как раз есть с собой один, – ответил Тикнор. Он взял свой портфель, открыл его и достал книгу в грязно-зеленом переплете. Название занимало большую часть обложки и было напечатано буквами цвета красной рыбы. Заднюю сторону обложки занимала фотография Рейчел Уоллес.
  – Только что из печати, – заметил Тикнор.
  – Прочитаю сегодня вечером, – сказал я. – Когда мне приступать к делу?
  – Прямо сейчас, – заявила Рейчел Уоллес. – Вы здесь, вы вооружены, а я, если честно, напугана. Я ни за что не отступлю. Но я напугана.
  – Какие у вас планы на сегодня? – спросил я.
  – Пожалуй, мы еще выпьем здесь и отправимся на ужин. После ужина я пойду к себе в номер и буду работать до полуночи. В полночь я лягу спать. Как только я закроюсь на ключ, вы можете быть свободны. Охрана здесь вполне приличная, я уверена. При малейшем шорохе за моей дверью я немедленно наберу номер гостиничной охраны.
  – А завтра?
  – Завтра вам нужно будет встретить меня у дверей моей комнаты в восемь утра. В первой половине дня я произношу речь, а во второй – раздаю автографы[22].
  – У меня свидание сегодня вечером, – вспомнил я. – Могу я предложить ей присоединиться к нам?
  – Вы ведь не женаты, – сказала она.
  – Это верно.
  – Случайное свидание; или это ваша девушка?
  – Это моя девушка.
  – Мы не можем платить за нее, – вмешался Тикнор.
  – Да черт с ним, – отозвался я.
  – Да, конечно, приводите ее с собой. Но я, тем не менее, надеюсь, что вы не собираетесь таскать ее повсюду. Вы знаете, делу – время, потехе...
  – Это не тот человек, которого можно "таскать", – перебил я. – Если она присоединится к нам, значит, вам повезло.
  – Знаете что, костолом, мне наплевать на ваш тон, – нахмурилась Рейчел Уоллес. – Но меня беспокоит – и это совершенно естественно, – что ваша подруга будет отвлекать вас от работы, за которую мы вам платим. Если будет действительно жарко, о ком вы сперва побеспокоитесь, о ней или обо мне?
  – О ней, – ответил я.
  – Тогда я настаиваю, чтобы она проводила с нами как можно меньше времени.
  – Так и будет, – сказал я. – Сомневаюсь, что она сможет долго выносить ваше присутствие.
  – Пожалуй, я могу изменить свое мнение по поводу сегодняшнего вечера, – протянула Рейчел Уоллес.
  – Пожалуй, я тоже могу изменить свое, – протянул я в ответ.
  – Подождите! Подождите же, – снова вмешался Тикнор. – Я уверен, Рейчел не имела в виду ничего плохого. Ее точка зрения совершенно обоснованна. И вы, Спенсер, наверняка понимаете это.
  Я ничего не ответил.
  – С сегодняшним ужином все понятно, – продолжил Тикнор. – Вы назначили свидание. И никак не могли знать, что понадобитесь Рейчел сегодня же. Я уверен, Рейчел будет рада поужинать с вами обоими.
  Рейчел Уоллес промолчала.
  – Может быть, вы позвоните вашей даме и попросите ее встретиться с вами?
  Рейчел Уоллес не понравилось, как Тикнор сказал "дама", но она сдержалась и ограничилась взглядом, который он не заметил или сделал вид, что не заметил, – не могу сказать, что именно.
  – Где мы ужинаем? – спросил я у Рейчел.
  – Я хотела бы поужинать в лучшем ресторане города, – сказала она. – У вас есть предложения?
  – Лучший ресторан города располагается отнюдь не в городе. Это в Марблхэде, местечко "У. Розалии".
  – Какая кухня?
  – Кое-что из североитальянской. Много фирменных блюд.
  – И никаких суррогатных мясных шариков? Никакой пиццы?
  – Ничего подобного.
  – Вы знаете этот ресторан, Джон?
  – Я там не бывал, но слышал, что это замечательное место.
  – Очень хорошо, поедем туда. Скажите вашей подруге, что мы встретимся с ней в семь. Я позвоню и закажу столик.
  – Мою подругу зовут Сьюзен Силверман.
  – Отлично, – сказала Рейчел Уоллес.
  4
  Ресторан "У Розалии", располагается в отремонтированном коммерческом здании в одном из самых "бедных" районов Марблхэда. Правда, обыкновенному человеку может показаться, что в этом "бедном" районе живет достаточно обеспеченный класс. Когда-то в этом коммерческом здании, наверное, занимались финансовыми махинациями.
  Чтобы попасть в ресторан, нужно было подняться по лестнице, там была дверь, а за ней – маленький бар без стульев. Сьюзен стояла у стойки с рюмкой "шабли" и разговаривала с молодым человеком в вельветовой куртке и клетчатой рубашке. У него были усы гвардейца с закрученными вверх кончиками. Мне захотелось задушить его этими усами.
  Мы на мгновение остановились в дверях. Сьюзен не видела нас. Уоллес поискала глазами метрдотеля.
  На Сьюзен был двубортный пиджак из верблюжьей шерсти и узкая юбка, а под жакетом – блузка цвета лесной зелени с вырезом. Высокие сапоги исчезали под юбкой. Меня не покидало ощущение, что, когда я случайно встречаюсь с ней в слегка необычной обстановке, непременно должны звучать трубы и фанфары. Я подошел к ней и сказал:
  – Прошу прощения, но один ваш вид заставляет мое сердце петь, словно апрельский день уже летит на крыльях весны.
  Она обернулась ко мне, улыбнулась и сказала:
  – Мне все это говорят. – Затем показала на молодого человека с гвардейскими усами: – Это Том. – А потом добавила озорно улыбаясь: – Том был так любезен, что предложил мне рюмку "шабли".
  – Только это? – спросил я у Тома.
  – Простите?
  – Это конец одной старой шутки, – ответил я. – Рад познакомиться.
  – Ну, – сказал Том, – я тоже.
  Метрдотель в темной бархатной "тройке" уже стоял рядом с Рейчел Уоллес.
  – Забирай свое вино и пошли, – сказал я.
  Она улыбнулась Тому, и мы направились к Уоллес.
  – Рейчел Уоллес, – представил я, – Сьюзен Силверман.
  Сьюзен протянула руку:
  – Привет, Рейчел. Мне кажется, у вас замечательные книги.
  Уоллес улыбнулась, пожала ей руку и ответила:
  – Спасибо. Рада познакомиться с вами.
  Метрдотель отвел нас к нашему столику, положил меню и сообщил:
  – Я сейчас пришлю официантку, она примет ваш заказ.
  Я сидел напротив Сьюзен, слева от меня села Рейчел Уоллес. Она, конечно, была милой женщиной, но рядом со Сьюзен выглядела так, будто ее слишком долго стирали с отбеливателем. У нее было сильное, умное лицо настоящей американки, но Сьюзен могла дать ей сто очков форы. Впрочем, Сьюзен всем могла дать фору.
  – Расскажите мне о Спенсере, – попросила Рейчел. – Вы его давно знаете?
  – Я встретила его в семьдесят третьем, – сказала Сьюзен, – но, кажется, знала его всегда.
  – Это только кажется, что всегда. Я просто хорошо заговариваю зубы, – вставил я.
  Рейчел не обратила на меня никакого внимания.
  – А какой он?
  – Такой, какой есть, – ответила Сьюзен. Тут подошла официантка принять заказ на коктейли.
  – Нет, я имею в виду вообще, какой он? От него, вероятно, будет зависеть моя жизнь. Я должна знать о нем побольше.
  – Мне не хотелось бы говорить об этом в его присутствии, но вы вряд ли найдете кого-то лучше.
  – Или даже такого же, – вставил я.
  – Ты начинаешь преодолевать стеснительность и уже не преуменьшаешь своих достоинств, – сказала Сьюзен. – Раньше ты слишком тушевался.
  – Может ли он на время подавить свое отвращение к радикальному феминизму настолько, чтобы защищать меня?
  Сьюзен посмотрела на меня и сделала большие глаза.
  – Не лучше ли тебе самому ответить на этот вопрос? – спросила она.
  – Мне кажется вопрос спорный. Мое отвращение к радикальному феминизму не доказано. Мы, собственно; даже не установили, что вы – радикальная феминистка.
  – Я научилась распознавать отвращение к радикальному феминизму и редко ошибаюсь, – сказала Рейчел Уоллес.
  – Допустим, вы правы, – ответил я.
  – Иногда он страшно достает, – сказала Сьюзен. – Вы хотите, чтобы он успокоил вас, но он это знает, а потому даже пальцем не пошевелит. Но вас успокою я. Ему, в общем-то, наплевать на радикальный феминизм. Однако если он говорит, что будет вас защищать, значит, так тому и быть.
  – Я никого не достаю, – буркнул я. – Просто, если я скажу, что не испытываю никакого отвращения, ее это не убедит. И я ничего не смогу доказать, пока что-нибудь не случится. Слова тут не помогут.
  – Слова порой помогают, – сказала Сьюзен. – И особенно интонации. Но ты такой эгоист, что не будешь ни с кем объясняться.
  Официантка вернулась с вином для Сьюзен, пивом "Беке" для меня и очередным мартини для Рейчел Уоллес. Те пять, что она уже выпила после полудня, казалось, никак на нее не подействовали.
  – Пожалуй, я не стану повсюду таскать ее за собой, – сказал я Рейчел.
  – Самец, – ответила Рейчел. – Принципы самца. Он зациклился на этом и не может ни объясниться, ни извиниться, ни заплакать, ни выразить свое чувство.
  – Зато я могу выйти из игры. И сделаю это через минуту.
  Голова Уоллес резко повернулась в мою сторону. Она смотрела напряженно и жестко, Сьюзен погладила ее по руке.
  – Дайте ему время, – сказала она. – Он вам понравится. Его трудно отнести к какой-нибудь категории. Но он будет охранять вас. Будет беспокоиться о том, как бы с вами чего не случилось. И он убережет вас от опасности. – Сьюзен потягивала вино. – Он действительно сделает это, – сказала она Рейчел.
  – А вы, – спросила Рейчел, – о вас он беспокоится?
  – Мы с ним беспокоимся друг о друге, – ответила Сьюзен. – Сейчас я забочусь о нем.
  Рейчел Уоллес улыбнулась, лицо ее смягчилось.
  – Да, – кивнула она. – Именно так все и выглядит.
  Опять подошла официантка, и мы заказали ужин.
  Я неплохо проводил время, поглощая фирменное блюдо "У Розалии" – суп-пюре из моркови, когда Рейчел Уоллес сказала:
  – Джон рассказал мне, что вы были боксером-профессионалом.
  Я кивнул, уже чувствуя, к чему идет дело.
  – И еще вы воевали в Корее? Я снова кивнул.
  – И были полицейским? Еще один кивок.
  – А теперь занимаетесь вот этим.
  Для данного утверждения кивок не требовался.
  – Почему вы покинули бокс?
  – Я достиг своего предела.
  – Разве вы не были хорошим бойцом?
  – Я был хорошим, но не великим. А быть просто хорошим бойцом – это не жизнь. Только великие ведут достойную жизнь. Да и нечистое это дело к тому же.
  – Вы не устали от насилия?
  – Ринг – это нечто другое, – ответил я.
  – И вы всегда готовы избить человека до крови?
  – Он сам на это соглашается. Между прочим, перчатки проложены мягким. Без насилия тут не обходится, но если это и насилие, то оно контролируется, регулируется и определяется правилами. Я никогда никого серьезно не травмировал, и меня тоже никогда серьезно не травмировали.
  – Ваш нос явно был сломан.
  – Много раз, – сказал я. – Но это, скорее, мелочь. Больно, но несерьезно.
  – И вам доводилось убивать людей. – Да.
  – И не только в армии?
  – Не только.
  – Каким же должен быть человек, чтобы так просто взять и убить? – спросила она.
  Сьюзен пристально разглядывала убранство зала.
  – Какой замечательный старый холодильник, – произнесла она. – Только посмотрите на латунные петли.
  – Не переводите разговор на другую тему, – потребовала Рейчел Уоллес. – Пусть он ответит.
  По-моему, она говорила несколько резковато. Но если и есть на земле что-то несомненное, так это то, что Сьюзен может постоять за себя. Ее трудно одолеть.
  – Сейчас, – сказала она, – я забочусь не о нем, а о себе. Вы не представляете, сколько раз я слышала подобные разговоры.
  – Вы имеете в виду, что мы вам надоели?
  – Слегка, – улыбнулась Сьюзен.
  – Я неудобна множеству людей, – сказала Рейчел. – И я не против. Я умышленно становлюсь надоедливой, чтобы узнать то, что я хочу узнать.
  Официантка принесла мне телятину "Джорджо". Я съел кусочек.
  – Что именно вы хотите узнать?
  – Почему вы впутываетесь в дела, связанные с насилием и опасностью?
  Я отхлебнул сразу полстакана пива и съел еще кусок телятины.
  – Ну, – протянул я, – насилие – это что-то вроде побочного эффекта, как мне кажется. Я всегда хотел жить по своим собственным правилам. И всегда пытался делать то, что могу. Естественно, я выбрал такую работу, которую умею выполнять.
  – Ответ меня не удовлетворяет, – заявила Рейчел.
  – И не надо. Он удовлетворяет меня.
  – Он никогда этого не скажет, – проговорила Сьюзен, – и, может быть, не признается даже себе самому, но он хотел бы быть сэром Гавейном[23]. Он родился на пятьсот лет позже, чем следовало. Поняв это, вы узнаете большую часть ответа на свой вопрос.
  – На шестьсот лет, – поправил я.
  5
  Когда мы благополучно закончили ужин, Сьюзен спросила Рейчел о ее книгах и работе, и та отстала от меня – ради более интересной темы. Сьюзен это хорошо удается. После ужина мне пришлось отвезти Рейчел обратно в "Ритц". Я попрощался со Сьюзен у автостоянки на берегу за рестораном, где мы припарковались.
  – Будь с ней поприветливей, – мягко сказала Сьюзен. – Она до смерти напугана и из-за своих страхов чувствует себя крайне неуютно.
  – А я разве ругаю ее? – удивился я. – Пусть себе боится.
  С переднего сиденья моей машины Рейчел сказала:
  – Спенсер, мне надо работать.
  – Господи Иисусе! – вздохнул я.
  – Она напугана, – продолжила Сьюзен, – и поэтому сволочится. Подумай, как бы ты себя чувствовал, если бы она была твоей единственной защитой.
  Я шлепнул Сьюзен по попке – решил, что поцелуй будет излишним, – и открыл перед ней дверцу, чтобы она влезла в свою "Эм-Джи". Я был в восторге: она избавилась от своей "новы" и купила не "шевроле", а спортивную машину.
  Прежде чем уехать, Сьюзен высунулась в открытое окошко:
  – Ты ведь придержал дверцу просто на-зло ей.
  – Ну да, крошка, но именно ее я провожаю домой.
  Сьюзен включила передачу и вырулила со стоянки. Я сел рядом с Рейчел и завел свою машину.
  – Ради всего святого, какого года эта машина? – спросила Рейчел.
  – Шестьдесят восьмого, – сказал я, – Мне следовало бы купить новую, но машин с откидывающимся верхом больше не производят. – "Может, купить спортивную? – подумал я про себя. – Или я сам похож на старый "шевроле"?"
  – Сьюзен очень привлекательна, – сказала Рейчел.
  – Это верно, – отозвался я.
  – То, что вы ей нравитесь, заставляет меня лучше думать о вас.
  – Это мне часто помогает.
  – Ваша привязанность друг к другу о многом говорит.
  Я кивнул.
  – Это не мой тип любви, но я воспринимаю это по-своему. Вам повезло, что у вас такие живые отношения.
  – Это тоже верно, – согласился я.
  – Я вам не нравлюсь. Я пожал плечами.
  – Не нравлюсь, – повторила она.
  – Это не имеет значения, – сказал я.
  – Вам не нравлюсь я и не нравится то, за что я выступаю.
  – А за что вы выступаете? – спросил я.
  – За право каждой женщины быть собой, определять свою жизнь в соответствии с собственным влечением и не подчинять свои желания прихотям мужчин.
  – Ого! – сказал я.
  – А вы поняли, что я ношу имя своего отца?
  – Я этого не знал.
  – У меня не было выбора. Оно было мне предназначено.
  – Подумать только, со мной та же штука, – изумился я.
  Она посмотрела на меня.
  – Мне было предназначено это имя, – пояснил я. – Спенсер. У меня не было выбора. Я не могу сказать, что предпочел бы называться, к примеру, Спейд. Сэмюэль Спейд. Это было бы жуткое имя, но не в том суть. В общем, пришлось зваться как английскому поэту. Вы знаете, что написал Спенсер?
  – "Королеву фей"?
  – Ну да. Так чем вы недовольны?
  Мы выехали из Марблхэда и теперь направлялись на шоссе 1-А через Свэмпскотт.
  – Это разные вещи, – сказала она.
  – Почему?
  – Потому что я женщина, а получила мужское имя.
  – Вас все равно не спросили бы, когда давали имя. Матери, отца... А если бы вы взяли материнское имя, разве оно не могло оказаться именем вашего дедушки?
  Передо мной ехал голубой "бьюик-электра". Он вдруг начал тормозить, когда мы проезжали мимо театра для автомобилистов[24] на Линнвэе. Сзади на левую полосу вывернул какой-то «додж» и пристроился рядом со мной.
  – Лягте на пол, – приказал я.
  – Что... – начала она, но я положил правую руку ей на шею и толкнул вниз, на пол. Левой рукой я сильно крутанул руль и стукнул "бьюик". Мои правые колеса выехали на обочину. "Бьюик" дернулся вправо, чтобы потеснить меня, я газанул, прошелся бампером вдоль его правого бока да вывернул с обочины впереди него, оставив за собой сильный запах паленой резины. Я промчался через мост генерала Эдвардса, вдавив акселератор в пол и положив локоть на гудок, преследуемый "бьюиком" и "доджем". Локоть я положил на гудок потому, что в руке держал пистолет.
  На Линнвэе было слишком светло и многолюдно, да и время было раннее. "Бьюик" свернул в Пойнт-оф-Пайнс, и "додж" последовал за ним. Я перестроился в левый ряд, чтобы избежать столкновения с одной из машин, потом снова в правый, уходя от другой, и стал сбавлять скорость.
  Рейчел Уоллес скрючилась на полу у пассажирского сиденья, почти как в утробе матери. Я бросил пистолет на сиденье рядом с собой.
  – Одно из преимуществ езды на "шевроле" шестьдесят восьмого года выпуска, – сказал я, – состоит в том, что можно не бояться случайных вмятин.
  – Могу я сесть? – спросила она. Голос ее был тверд.
  – Да.
  Она влезла обратно на сиденье.
  – Это было необходимо?
  – Да.
  – Кто-то действительно охотился за нами?
  – Ну да.
  – Если это действительно так, вы хорошо справились. Я бы не среагировала так быстро.
  – Спасибо, – сказал я.
  – Я не делаю вам комплимент. Просто констатирую факт. Вы запомнили их номера?
  – Да, "469AAG" и "D60240", оба из Массачусетса. Но это нам не поможет, если только они не дилетанты, а судя по тому, как они взяли меня в " коробочку ", прежде чем я заметил, они отнюдь не дилетанты.
  – Вы считаете, что должны были заметить их раньше?
  – Ну да. Я был слишком занят, обсуждая с вами отцовские имена. Иначе мне не пришлось бы вылетать на обочину.
  – Тогда это отчасти моя вина, я отвлекла вас.
  – Это не ваш профиль. Вы не в курсе, зато я должен знать.
  – Ну, – сказала она, – ничего страшного. Мы же выкарабкались.
  – Если бы парень в "бьюике" впереди был хоть чуточку умелее, нам бы это не удалось.
  – Он бы сбил нас? Я кивнул:
  – А из "доджа" пристрелили бы.
  – Но не меня. Я лежала на полу, тогда как вы стали мишенью.
  Я пожал плечами:
  – Не имеет значения. Если бы вы спаслись при столкновении, они пристрелили бы вас чуть позже.
  – Ваш голос звучит так обыденно.
  – Вовсе нет. Происшедшее меня пугает.
  – Может быть. Меня оно тоже пугает. Но вы как будто чего-то ожидали. Для вас это не было неожиданностью. Вы не смятены, не раздражены и не... ошеломлены. Я не знаю, словно с вами такое случается каждый день.
  – "Ошеломлен" здесь ни при чем. "Ошеломляться" бесполезно. Как и проявлять свою растерянность. Кроме того, это парням из тех машин следует переживать.
  Мы проехали по прогулочной аллее и по Белл-Серкл. В зеркале заднего обзора никого не было.
  – Значит, вы делаете то, что делаете, отчасти потому, что испытываете некоего рода нравственный гнев?
  Я посмотрел на нее и покачал головой:
  – Я делаю то, что делаю, потому что мне от этого хорошо.
  – Боже мой, – вздохнула она, – какой вы упрямый.
  – Некоторые считают это достоинством при моей работе, – сказал я.
  Она посмотрела на пистолет, лежащий на сиденье.
  – Не следует ли вам убрать его?
  – Я думаю, пускай полежит, пока не приедем в "Ритц".
  – Я никогда в жизни не прикасалась к пистолету.
  – Это тонкие инструменты, – сказал я. – Если они хорошие, то очень точны.
  – Этот хорош?
  – Да. Очень приятный пистолет.
  – Пистолет не может быть приятным.
  – Если ребята с Линнвэя вернутся, может быть, он вам понравится больше, – ответил я.
  – Докатились. Иногда мне становится дурно, когда я думаю об этом.
  – О чем?
  – В этой стране – стране свободы и тому подобного дерьма – мне нужен мужчина с пистолетом, чтобы защищать меня, только потому, что я такая, как есть.
  – От этого действительно дурно, – ответил я.
  6
  Я встретился с Рейчел Уоллес около ее номера в 8.30 на следующее утро, и мы спустились позавтракать в кафе "Ритца". Я был в своем обычном облачении телохранителя: джинсы, футболка, вельветовая куртка "Ливайс" и абсолютно новая пара кроссовок "Пума" (идеально синяя замша с ярко-золотой полосой). Кроме того, "смит-и-вессон" 38-го калибра, "особая полицейская модель", – в кобуре под мышкой.
  – Ну, сегодня утром мы не столь официальны, да? – заметила Рейчел Уоллес. – Если вы оденетесь так сегодня вечером, вас не пустят в столовую.
  – Рабочая одежда, – объяснил я. – В ней мне удобно двигаться.
  Она кивнула и принялась за яйцо. На ней было неяркое серое платье, а на шее пестрый шарф.
  – Вы предполагаете, что придется двигаться?
  – Может быть, нет, – ответил я. – Но, как говорят в Пентагоне, нужно планировать, учитывая возможности врага, а не его намерения.
  Она расплатилась по счету.
  – Пойдемте, – сказала она. Потом достала из-под стола свой портфель, и мы вышли через вестибюль. Она взяла из гардероба пальто светло-рыжего цвета, похожее на полушинель. Такое прилично стоит. Я даже не попытался подать ей его. Она не обратила на меня внимания, когда надевала пальто. Я оглядел вестибюль. По гостинице слонялись несколько человек, но они выглядели так, будто здесь и родились. Ни у одного не было крупнокалиберного пулемета.
  По крайней мере, ни у кого они не просматривались. По правде говоря, я был единственным, кого бы я стал подозревать, если бы не знал себя так хорошо.
  Молодая женщина в зеленом твидовом костюме и коричневом берете вошла в гостиницу с Арлингтон-стрит и подошла к нам.
  – Госпожа Уоллес, доброе утро. Я на машине.
  – Вы ее знаете? – спросил я.
  – Да, – ответила Рейчел. – Это Линда Смит.
  – Я имею в виду – в лицо, – уточнил я. – Не понаслышке и не по письмам.
  – Да, мы встречались раньше несколько раз.
  – Хорошо.
  Мы вышли на Арлингтон-стрит. Я шел первым. Улица выглядела так, как и положено выглядеть улице в деловом районе в девять утра. У желтого поребрика стоял коричневый седан "вольво" с включенным мотором, швейцар держал руку на пассажирской дверце. Увидев Линду Смит, он открыл дверцу, я заглянул в машину и отошел в сторону. Рейчел Уоллес села, швейцар закрыл дверцу. Я сел назад, а Линда Смит – на водительское место.
  Когда мы тронулись, Рейчел сказала:
  – Вы знакомы с мистером Спенсером, Линда?
  – Нет, не знакома. Очень приятно, мистер Спенсер.
  – Очень рад, госпожа Смит, – ответил я. Рейчел должно было понравиться – "госпожа"[25].
  – Спенсер обязан охранять меня, – сказала Рейчел.
  – Да, я знаю. Джон сказал мне. – Она взглянула на меня в зеркало заднего обзора: – По-моему, я никогда раньше не видела телохранителя.
  – Мы обычные люди, – сказал я. – А еще у нас идет кровь, если нас полоснуть ножом.
  – И культуры вам не занимать, – заметила Линда Смит.
  – Когда мы должны быть в Бельмонте?
  – В десять часов, – сказала Линда. – Бельмонтская публичная библиотека.
  – Зачем? – спросил я.
  – Гопожа Уоллес произносит там речь. У них есть общество "Друзья библиотеки".
  – Хорошенькое место вы подыскали[26].
  – Неважно, Спенсер, – вмешалась Рейчел Уоллес. Голос ее был резок. – Я буду выступать где только смогу и перед кем смогу. Я хочу донести свое послание и не собираюсь убеждать тех, кто и так согласен со мной.
  Я кивнул.
  – А если там опасно, что ж, пускай. Ведь вам платят, чтобы вы меня защищали.
  Я снова кивнул.
  Мы добрались до Бельмонтской библиотеки без четверти десять. Перед библиотекой десяток мужчин и женщин расхаживали туда-сюда с плакатами на шестах.
  Патрульная машина бельмонтской полиции стояла на другой стороне улицы, в ней спокойно сидели двое полицейских.
  – Остановитесь за полицейскими, – сказал я.
  Линда затормозила точно за патрульной машиной, и я вышел.
  – Побудьте минутку в машине, – приказал я.
  – Я не стану дрожать от страха перед несколькими пикетчиками.
  – Тогда примите угрожающий вид. Я просто хочу поговорить с полицейскими.
  Я подошел к патрульной машине. У полицейского за рулем было лицо молодого нахала. Такой нахамит, а потом еще посмеется над вами. Он жевал зубочистку – из тех, на которых обычно подают сложные бутерброды. Торчащий из его рта конец зубочистки был обтянут целлофановой упаковкой. Я нагнулся и сказал через окно:
  – Я сопровождаю сегодняшнего оратора в библиотеку. Могут ли возникнуть какие-нибудь неприятности от пикетчиков?
  Он разглядывал меня несколько секунд, ворочая зубочистку языком.
  – Работай, а мы присмотрим, – сказал он наконец. – Ты что, думаешь, что мы приехали сюда почитать "Унесенных ветром"?
  – Я, признаться, подумал, что комиксы вам больше подходят, – ответил я.
  Он засмеялся.
  – Как тебе это, Бенни? – обратился он к напарнику. – Круто! Такого сегодня еще не было. – Его напарник сгорбился на сиденье, надвинув на лицо фуражку. Он ничего не сказал и не пошевелился. – А кто этот оратор, которого ты сопровождаешь?
  – Рейчел Уоллес, – сказал я.
  – Никогда о ней не слышал.
  – Постараюсь скрыть это от нее, – успокоил его я. – Сейчас я поведу ее внутрь.
  – Неплохой спектакль, – сказал он. – У такого крутого парня, как ты, вряд ли будут проблемы.
  Я вернулся к машине и открыл Рейчел Уоллес дверцу.
  – Чем вы там занимались? – спросила она, когда вышла.
  – Разозлил еще одного полицейского, – ответил я. – Это уже триста шестьдесят первый в нынешнем году, а еще октябрь не кончился.
  – Они сказали, кто там в пикетах?
  Я покачал головой. Мы пошли через дорогу – Линда Смит с одной стороны от Рейчел, я – с другой. Лицо Линды было напряжено и бледно, лицо Рейчел ничего не выражало.
  – Вот она, – выкрикнул кто-то из пикетчиков.
  Они обернулись и сомкнулись плотнее, когда мы направились к пикетам. Линда посмотрела на меня, потом назад, на полицейских. Мы продолжали идти.
  – Вы нам здесь не нужны! – закричала одна женщина.
  Кто-то еще завопил:
  – Сука!
  – Это он мне? – спросил я.
  – Нет, – ответила Рейчел Уоллес.
  Женщина с тяжелыми чертами лица и седыми волосами до плеч держала плакат "Америка геев – цель коммунистов". Стильная женщина в элегантном костюме гордо выставляла значок с надписью: "Геи не могут иметь детей. Они должны вернуться на путь праведный".
  – Спорю, она хотела написать "истинный", но никто точно не знал, как это слово пишется, – сказал я.
  Никто не засмеялся. Я уже начал привыкать к этому. Когда Мы подошли к группе пикетчиков, они взялись за руки, преградив нам путь в библиотеку. В центре цепи стоял крупный мужчина с квадратным подбородком и густыми темными волосами. Он казался таким крутым, словно только-только из Гарварда. На нем был темный костюм и светло-серый галстук. Розовые щеки и ясные глаза. Может быть, активист ассоциации выпускников университета. Замечательная мужская фигура, скала, за которую цеплялись пикетчики. Наверняка, враг атеизма, коммунизма и гомосексуализма. Почти наверняка – совершенно гнусный тип.
  Рейчел Уоллес направилась прямо к нему и сказала:
  – Извините, пожалуйста.
  Крики резко прекратились. Все стихло. Квадратный Подбородок медленно и театрально покачал головой.
  – Вы покушаетесь на мое право свободы слова и свободы собраний – право, дарованное мне Конституцией, – продолжала Рейчел.
  Никто не шевельнулся. Я оглянулся на полицейских. Парень с нахальным лицом вышел из машины и оперся на дверь с правой стороны. Его черный кожаный ремень провис от амуниции: баллончик со слезоточивым газом, наручники, дубинка, пистолет и кольцо с целой коллекцией ключей. Он, может, и хотел перейти улицу, чтобы помочь нам, но портупея была слишком тяжелой.
  – Позвольте мне очистить дорогу, – предложил я Рейчел.
  – Как вы собираетесь это сделать? – спросила она.
  – Ну, врежу красавчику в поддых, а потом мы переступим через его тело.
  – Смотри не обломайся, парень, – сказал Квадратный Подбородок с металлом в голосе.
  – Не волнуйся, не обломаюсь, – успокоил его я.
  – Спенсер, – резко оборвала меня Рейчел Уоллес, – я против. Я на такое не согласна.
  Я пожал плечами и оглянулся на молодого полицейского. Его напарник, казалось, так и не шевельнулся. Он все еще сидел в машине, надвинув фуражку на глаза. Может быть, он экономил силы, а может быть, это вообще была надувная кукла. Молодой полицейский ухмыльнулся мне.
  – Здесь нарушаются наши гражданские права, – проорал я ему. – Вы собираетесь как-нибудь вмешаться?
  Полицейский оттолкнулся от машины и медленно пошел через улицу. Полусжеванная зубочистка прыгала у него во рту, когда он перебрасывал ее туда-сюда языком. Рукоять табельного револьвера хлопала его по ноге. На форменной рубашке красовалось несколько нашивок, говоривших о военной службе. Наверное, Вьетнам. Там были лента "Пурпурного сердца", нашивка с боевыми звездами и еще одна, вероятно даже "Серебряная звезда"[27].
  – Вы можете рассматривать это таким образом, – сказал он, когда добрел до нас. – Но, с другой стороны, вы причиняете этим людям беспокойство.
  – Вы проводите нас внутрь, офицер? – спросила Рейчел Уоллес. – Я бы сказала, это ваш долг, и, думаю, вам следует его выполнить.
  – Мы здесь, чтобы помешать распространению аморального и пагубного влияния, офицер, – сказал Квадратный Подбородок. – Это наш долг. Я не думаю, что вы должны содействовать людям, которые хотят разрушить американскую семью.
  Полицейский посмотрел на Рейчел.
  – Вы не собьете меня с толку передергиванием фактов, – заявила Рейчел. – У нас есть полное право выступить в библиотеке. Меня пригласили, и я буду выступать. Вопрос о правах тут неуместен. У меня это право есть, а они пытаются нарушить его. Делайте свое дело.
  Начал собираться посторонний люд, проезжающие машины притормаживали и давали задний ход, а водители старались разглядеть, что происходит. По краям толпы собрались юнцы-переростки и глупо ухмылялись.
  – Может быть, вам будет полезно вспомнить, офицер, – продолжал Квадратный Подбородок, – что я близкий друг начальника полиции Гарнера, и я уверен, что он захочет услышать от меня, что произошло здесь и как вели себя его люди.
  Молодой полицейский взглянул на меня.
  – Друг шефа, – произнес он.
  – Ох как страшно, – отозвался я. – Лучше обойди его сторонкой.
  Молодой полицейский широко ухмыльнулся мне.
  – Ну да, – сказал он и повернулся к Квадратному Подбородку: – Вали-ка отсюда, парень. – Улыбка исчезла с его лица.
  Квадратный Подбородок чуть отступил назад, будто его кто-то толкнул.
  – Простите? – переспросил он.
  – Я сказал: вали отсюда. Эта баба может быть ведьмой, но она не пыталась меня напугать. Я не люблю, когда меня пытаются взять на испуг. Эти люди войдут внутрь – передай это шефу, когда увидишь его. Можешь сказать ему, что они прошли мимо тебя или через тебя. Выбирай, что именно ты ему расскажешь.
  Лицо молодого полицейского было в каком-нибудь сантиметре от лица Квадратного Подбородка, а поскольку полицейский был на три дюйма ниже, оно было задрано вверх. Из машины вылез его напарник. Он был старше и крупнее, со здоровым пузом и большими узловатыми руками, в правой он держал дубинку и мягко похлопывал ею по бедру.
  Люди с обеих сторон от Квадратного Подбородка разомкнули руки и отошли. Квадратный Подбородок посмотрел на Рейчел и проговорил, почти шипя:
  – Грязная, презренная баба. Сука... Но тебе нас не одолеть. Лес...
  Я махнул в сторону улицы и сказал полицейским:
  – Там что-то происходит.
  Они дружно отвернулись, а я коротко и резко врезал Квадратному Подбородку правой в солнечное сплетение. Он судорожно глотнул воздух и согнулся пополам. Полицейские повернулись и посмотрели на него, затем – на меня. Я же таращился на улицу, туда, куда показывал секунду назад.
  – Кажется, ошибся, – сказал я.
  Квадратный Подбородок, обхватив руками живот, раскачивался из стороны в сторону. Хороший удар в солнечное сплетение гарантированно парализует вас на минуту-другую.
  Молодой полицейский взглянул на меня безо всякого выражения.
  – Да, кажется, ты ошибся, – ответил он. – Ну пошли в библиотеку.
  Когда мы проходили мимо Квадратного Подбородка, старший полицейский отечески напомнил ему:
  – Парень, ты нарушаешь постановление о чистоте: нельзя блевать на улице.
  7
  В библиотеке и в маленькой аудитории внизу ничто не предвещало неприятностей. Собрание пожилых людей, в большинство женщины, все седые, в основном страдающие от излишнего веса. Они безмятежно сидели на складных стульях и терпеливо смотрели на маленькую сцену и пустую кафедру.
  Двое полицейских оставили нас у двери.
  – Мы посидим снаружи, – сказал молодой, – пока вы будете там.
  Рейчел Уоллес представили председателю "Друзей библиотеки", а он, в свою очередь, должен был представить ее аудитории. Молодой полицейский внимательно оглядел Рейчел:
  – Как, ты сказал, ее зовут?
  – Рейчел Уоллес, – ответил я.
  – Она что, "розовая", или что?
  – Она писательница, – сказал я, – феминистка и "розовая". И ее трудно испугать.
  Полицейский покачал головой.
  – Чертова лесбиянка, – бросил он своему товарищу и опять обратился ко мне: – Мы будем снаружи.
  Они начали подниматься по лестнице. Через три ступеньки молодой полицейский остановился.
  – У тебя хороший удар, – сказал он мне. – Я видел не так уж много парней, которые могли бы так врезать с короткого расстояния. – И последовал за своим товарищем.
  Рейчел Уоллес уже сидела возле кафедры на складном стуле, сжав коленями ладони и скрестив ноги, пока председатель представлял ее. На столе справа от кафедры лежали дюжины две книг Рейчел Уоллес. Я прислонился к стене справа от двери и обозрел аудиторию. Никто не вызывал подозрений. Некоторые дремали. Рядом стояла Линда Смит.
  – Очень милые слушатели, – проговорил я.
  Она пожала плечами:
  – Важна любая аудитория. Вы ударили того человека на улице?
  – Только один раз, – ответил я.
  – Интересно, что она об этом скажет.
  Теперь плечами пожал я.
  Председатель закончил представлять Рейчел, и она встала за кафедру. Аудитория вежливо зааплодировала.
  – Я здесь, – начала Рейчел Уоллес, – по той же причине, по которой пишу книги. Я должна открыть правду, и я сделаю это.
  Я прошептал Линде Смит:
  – Как вы думаете, многие из этих людей читали ее книги?
  Линда покачала головой:
  – В основном они просто пришли поглазеть на настоящего живого писателя.
  – Слово "woman"[28] произошло от староанглийского «wifmann», что означает «супруга». Само слово, которым обозначает нас наш язык, отражает точку зрения мужчин, – продолжала Рейчел.
  Аудитория смотрела доброжелательно и честно пыталась что-нибудь понять. Глядя на них, можно было предположить, что большинство не согласилось бы с ней ни по одному вопросу. По крайней мере, значительная часть не понимала ничего из того, что она говорила. Они были друзьями библиотеки, всю свою жизнь они любили читать книги, любили сидеть в библиотеке, у них всегда была уйма свободного времени. В другой ситуации они бы выстрелили в лесбиянку без предупредительного окрика.
  – Я здесь, – говорила Рейчел Уоллес, – не для того, чтобы изменить вашу сексуальную ориентацию. Я здесь, чтобы сказать: сексуальная ориентация – еще недостаточное основание для дискриминации, для плохого обращения с людьми. Я здесь, чтобы сказать: женщина может быть самостоятельным человеком без мужа и детей, женщина – не инкубатор, она не должна быть рабом своей семьи и шлюхой для своего мужа.
  Пожилой мужчина в сером синтетическом костюме наклонился к своей жене и что-то прошептал. Ее плечи затряслись от беззвучного смеха. Мальчик лет четырех встал со стула рядом с бабушкой, прошагал по проходу в центре и сел на пол, уставившись на Рейчел. В самом последнем ряду толстая женщина в сиреневом платье читала "Мадемуазель".
  – Сколько книг продается благодаря подобным мероприятиям? – прошептал я Линде Смит. Она пожала плечами.
  – На практике узнать нельзя, – прошептала она в ответ. – Теоретически – такие выступления помогают. Чем они чаще, тем лучше. И на больших сценах, как "Тудей-шоу"[29], и на маленьких, вроде этой. Надо стараться охватить определенный регион.
  – Есть ли вопросы? – спросила Рейчел, закончив свою речь. Аудитория рассматривала ее. Мужчина в белых носках и домашних тапочках мирно спал в первом ряду справа. В тишине громко шуршали, страницы "Мадемуазель". Женщина, перелистывающая их, казалось, этого не замечала.
  – Если вопросов нет, спасибо.
  Рейчел спустилась с низкой сцены около маленького мальчика и пошла по центральному проходу к Линде и ко мне. За дверями зала на столе красовались разноцветные маленькие пирожные и внушительный аппарат для варки кофе с грязным отпечатком пальца у крана.
  – Все замечательно, – обратилась Линда к Рейчел.
  – Спасибо, – ответила та. Председатель "Друзей" предложил:
  – Не хотите ли чашечку кофе, подкрепиться?
  – Нет, спасибо, – сказала Рейчел, отрывисто кивнула мне, и мы втроем направились к дверям.
  – Вы уверены, что не хотите подкрепиться? – спросил я, когда мы вышли из библиотеки.
  – Я хочу два или три мартини и ленч, – ответила Рейчел. – Что у меня сегодня во второй половине дня, Линда?
  – Раздача автографов в Кембридже. Рейчел передернуло.
  – О Господи! – произнесла она.
  Снаружи никого не было, кроме двух полицейских в патрульной машине. Пикетчики удалились, и площадь перед библиотекой вдруг стала пустой и безобидной. Когда мы садились в машину Линды, я "выстрелил" в молодого полицейского указательным и большим пальцами. Он кивнул, и мы поехали.
  – Вы, кажется, неплохо пообщались с молодым офицером. Встречались с ним раньше? – спросила Рейчел.
  – Именно с ним – нет, но мы оба кое-что знаем. Когда мне было столько же, сколько ему, я был примерно таким же.
  – Не сомневаюсь, – произнесла она без всякого видимого удовольствия. – И что именно вы с ним знаете? Откуда вы знаете, что вы знаете?
  Я пожал плечами:
  – Вы не поймете. Я не могу объяснить, откуда взялось наше знание, но оно есть.
  – И все же попробуйте, – сказала Рейчел. – Я не тупица. Объясните.
  – Мы знаем, что причиняет боль, – проговорил я, – а что – нет. Мы знаем, что такое страх и смелость. Мы знаем, как применить теорию на практике.
  – Вы угадываете с одного взгляда?
  – Ну отчасти. У него на рубашке кое-какие боевые награды.
  – Военные медали?
  – Ну да, полицейские иногда их носят, как он, например. Он ими гордится.
  – И на этом основывается ваша оценка?
  – Нет, не только. Еще его походка, то, как сжат его рот, как он держит голову, как он отреагировал на вожака пикетчиков.
  – Я думала, перед нами пародия на крутого мужчину.
  – Нет, не пародия, – ответил я. – Настоящее.
  – Настоящее – это пародия, – заявила она.
  – Я и не думал, что вы поймете.
  – Только не надо меня опекать, – вскипела она. – Не надо разговаривать со мной тоном "ах-женщине-не-понять".
  – Я сказал, что вы не поняли, но не сказал, что другим женщинам этого не понять. И вообще, я сказал это не потому, что вы женщина.
  – А, – оборвала она, – похоже, вы считаете себя кем-то вроде сэра Галахеда[30]. Думаете, что защитили мое доброе имя, врезав этому несчастному недоумку у библиотеки? Ну так вот – это вовсе не так. Вы были похожи на идиота-головореза. Я не потерплю, чтобы ради меня вы применяли методы, которые я отвергаю. Если вы еще раз ударите кого-нибудь, отнюдь не для защиты моей жизни, я тотчас же вас прогоню.
  – А если я покажу им язык и начну блеять?
  – Я говорю серьезно.
  – Учту.
  Потом мы успокоились. Линда Смит ехала обратно через Уотертаун в Кембридж.
  – Я действительно считаю, что встреча прошла хорошо, Рейчел, – произнесла она. – Аудитория оказалась крепким орешком, и вы его раскусили.
  Рейчел Уоллес не ответила.
  – Я думаю, мы могли бы поехать в Кембридж и пообедать в "Харвесте", – предложила Линда. – А потом пойдем в книжный магазин.
  – Хорошо, – ответила Рейчел. – Я голодна, и мне нужно выпить.
  8
  У меня во рту все еще сохранялся слабый вкус обжаренных в тесте креветок с горчицей, когда я прохаживался у двери книжной лавки Кримсона на Массачусетс-авеню и смотрел, как Рейчел Уоллес подписывает книги. Через дорогу блестел под осенним дождем Гарвард-ярд. Дождь начался, когда мы обедали.
  Рейчел сидела за ломберным столиком около кассы, на выходе из магазина. На столике лежали штук двадцать экземпляров ее новой книги и три голубых фломастера. Внушительное объявление в витрине сообщало, что Рейчел будет тут сегодня с часу до трех. Было уже два десять, а продали только три книги. Еще с полдюжины людей зашли в магазин, посмотрели на Рейчел Уоллес и ушли.
  Линда Смит бродила около столика, пила кофе и иногда подводила потенциального покупателя. Я внимательно осматривал каждого входящего, но пока никто не вызвал у меня серьезных подозрений. В два пятнадцать вошла девушка-подросток в джинсах "Ливай'с" и красной спортивной куртке с надписью "Брасс Кайдеттс".
  – Вы действительно автор? – спросила она.
  – Да, действительно, – ответила Рейчел.
  – Вы написали эту книгу?
  – Да.
  – Не хотите ли приобрести экземпляр? – предложила Линда Смит. – Госпожа Уоллес вам его подпишет.
  Девушка не обратила на нее внимания.
  – А книга ничего? Рейчел Уоллес улыбнулась:
  – Мне так кажется.
  – О чем она?
  – О том, каково быть женщиной, о том, как мужчины угнетают женщин, и о том, как эта дискриминация влечет за собой другую.
  – Да? Она увлекательная?
  – Ну, я бы... э-э, я бы не назвала ее увлекательной, скорее убедительной.
  – Я вообще-то хотела стать писательницей, – сказала девушка.
  Улыбка Рейчел была довольно бледной:
  – Правда?
  – А откуда вы берете идеи?
  – Я их выдумываю, – сказала Рейчел. Улыбка почти исчезла с ее лица.
  – Да ну? – Девушка взяла книгу, посмотрела на нее, потом перевернула и посмотрела с обратной стороны. Прочитав аннотацию на задней стороне обложки, она положила книгу обратно.
  – Это роман? – спросила она.
  – Нет, – ответила Рейчел.
  – Но она длинная, как роман.
  – Да, – коротко сказала Рейчел.
  – Так почему не роман?
  – Это не художественная литература.
  – А-а.
  Волосы девушки напоминали опавшие листья и были заплетены в две косички, которые хлопали ее по ушам. На зубах у нее стояли пластинки. Она опять взяла книгу и лениво просмотрела ее. Было совершенно тихо.
  – Вы собираетесь ее купить? – спросила Рейчел Уоллес.
  Девушка покачала головой:
  – Не-а, – сказала она, – у меня все равно денег нет.
  – Тогда положите книгу и идите куда-нибудь еще, – сказала Рейчел.
  – Я же не сделала ничего плохого.
  Рейчел посмотрела на нее.
  – Ну, в общем, я пошла, – протянула девушка и покинула магазин.
  – Славно вы обращаетесь с читающей публикой, – произнес я.
  – Маленькая ханжа, – отрезала Рейчел Уоллес. – Где я беру свои идеи? Господи Иисусе, откуда я их должна брать, по ее мнению? И каждый спрашивает меня об этом. Дурацкий вопрос.
  – Может, она не знает, о чем еще спросить, – предположил я.
  Рейчел Уоллес посмотрела на меня и ничего не сказала. Кажется, она не оценила мою проницательность.
  Появились двое молодых людей. Один – невысокий и тощий, со стрижкой "ежиком" и в очках в золотой оправе. На нем были короткий желтый макинтош с накинутым на голову капюшоном и голубые саржевые штаны с подвернутыми штанинами, дюйма на два не достававшие до туфель из цветной кожи. Поверх туфель были надеты калоши. Другой – солиднее, под стать толстому атлету-тяжеловесу. Ему было не больше двадцати пяти, но он уже начал лысеть. На нем – фланелевая рубашка в красную и черную клетку, черный пуховый жилет и бумажные штаны, подвернутые над рабочими ботинками со шнуровкой. Рукава рубашки были закатаны.
  Тот, что поменьше, нес белую картонную коробку с тортом. Когда они вошли, я пододвинулся чуть ближе к Рейчел. Они не очень-то походили на посетителей книжной лавки. Когда они остановились перед столиком Рейчел, я положил руку на рукоять револьвера. Когда коротышка открыл коробку, я еще пододвинулся. Он достал торт с шоколадным кремом и только замахнулся, как я толкнул его плечом. Он бросил его как-то неловко и слабо, и торт ударил Рейчел в грудь. Я уже успел достать револьвер, и, когда толстяк неожиданно попытался схватить меня, я ударил его стволом по запястью. Коротышка качнулся назад и упал на пол.
  – Никому не двигаться, – направив на них револьвер, приказал я. Очень эффектная фраза.
  Толстяк прижимал запястье к животу.
  – Ай, мужик, это всего лишь торт, – сказал он.
  Коротышка поднимался по стене рядом с дверью. Из него как будто выпустили воздух, словно из воздушного шарика, и он пытался набрать его снова. Я посмотрел на Рейчел. Торт, попав ей на левую грудь, сполз по платью, оставив широкую полосу шоколада и взбитого крема.
  – Лечь на пол, лицом вниз, руки сцепить за головой, – приказал я.
  Коротышка выполнил что было приказано. Он уже отдышался.
  – Ну, парень, кажется, ты сломал мне чертово запястье, – заявил толстяк.
  – На пол, – повторил я.
  Он лег. Я встал на колено позади "преступников" и наскоро обыскал их левой рукой, держа в правой револьвер. Оружия при них не оказалось.
  Владелец магазина и Линда Смит пытались бумажными салфетками стереть шоколадный крем с платья Рейчел, вокруг молча толпились посетители, но не испуганные, а, скорее, смущенные. Я поднялся.
  Лицо Рейчел было красным, глаза блестели.
  – Сладости для любимой, дорогая моя, – сказал я ей.
  – Вызовите полицию, – потребовала она.
  – Вы хотите завести дело? – спросил я.
  – Безусловно, – ответила она. – Я хочу, чтобы этим скотам предъявили обвинение в покушении на меня.
  Толстяк, не поднимаясь, вставил:
  – Это был всего лишь торт.
  – Заткнись, – отозвалась она. – Заткни свою гнусную пасть. Я приложу максимум усилий, чтобы засадить твою свиную задницу в кутузку.
  – Линда, не могли бы вы вызвать полицию? – попросил я.
  Она кивнула и направилась к телефону за прилавком.
  Рейчел обернулась и посмотрела на шестерых посетителей и двоих продавцов, которым было явно не по себе.
  – А вы что уставились? – спросила она. – Идите своей дорогой. Давайте двигайте.
  Люди начали расходиться. Посетители покинули магазин, продавцы стали поправлять книги на демонстрационном столе.
  – Я думаю, раздача автографов закончена, – сказала Рейчел.
  – Пожалуй, – откликнулся я, – но сейчас приедет полиция. Вам придется подождать. Они звереют, если их вызывают и смываются.
  Линда повесила трубку.
  – Они сейчас будут, – сообщила она.
  И они появились – патрульная машина с двумя парнями. Они захотели посмотреть мою лицензию частного детектива и разрешение на ношение оружия, потом привычными движениями тщательно обыскали обоих "покушавшихся". Я не потрудился сообщить, что уже сделал это: они все равно обыскали бы их еще раз.
  – Вы требуете возбуждения дела против этих двоих? – спросил один из патрульных.
  – Меня зовут Рейчел Уоллес, и я обязательно этого потребую.
  – Хорошо, Рейчел, – сказал полицейский. Его щеки были испещрены кровеносными сосудами. – Мы их арестуем. Слушай, Джерри, сержанту такое понравится. Покушение с помощью торта.
  Они подтолкнули парней к двери. Толстяк еще раз повторил:
  – Да ведь это был всего лишь какой-то дерьмовый торт!
  Рейчел слегка наклонилась к нему и отчетливо произнесла:
  – Ешь сам свой говенный сандвич.
  9
  На обратном пути в "Ритц" мы молчали. Машины практически отсутствовали, и Линде Смит вовсе необязательно было так внимательно следить за дорогой. Когда мы ехали через мост Массачусетс-авеню, я разглядывал круги от капель дождя, разбегавшиеся по речной глади. Вид на излучину Чарлза[31] был замечателен – особенно хорош, если идти пешком, но из машины тоже ничего. Отсюда был прекрасно виден увенчанный золотым куполом «Булфинч Стейт Хаус», старый красно-кирпичный город на Бикон-Хилл. Его со всех сторон окружали современные небоскребы, но отсюда они не очень бросались в глаза, и казалось, что сквозь дождь можно увидеть город таким, каким он был и каким ему, вероятно, следовало быть.
  Линда Смит свернула с Массачусетс-авеню на Коммонвелт-стрит.
  – Вы, кажется, считаете, что мне не следовало требовать возбуждения дела, – сказала мне Рейчел.
  – Думать об этом – не мое дело, – ответил я.
  – Но вы не согласны с моим решением.
  Я пожал плечами:
  – Система правосудия задыхается от подобных дел.
  – По-вашему, я должна была отпустить их с миром после того, как они оскорбили и унизили меня?
  – Я мог бы надавать обоим хороших пинков под зад, – предложил я.
  – Это ваш единственный метод решения всех проблем, – заявила она, отвернувшись к окну.
  – Отнюдь, но в некоторых случаях помогает. Вы хотите, чтобы их наказали. И что же, по-вашему, с ними будет? Ночь в кутузке и, быть может, пятьдесят долларов штрафа. А чтобы добиться этого, надо привлечь две патрульные машины, дежурного сержанта, судью, прокурора, адвоката, а может быть, и еще кого-нибудь. Это обойдется государству тысячи в две долларов, и вам придется потерять утро в суде, как и двум офицерам, задержавшим их. А я мог бы заставить их пожалеть о сделанном намного раньше и задаром.
  Она продолжала смотреть в окно.
  – И потом, – добавил я, – это же был всего лишь какой-то дерьмовый торт, леди.
  Она взглянула на меня и слегка улыбнулась.
  – А вы быстро среагировали, – сказала она.
  – Я же не знал, что это будет торт.
  – И вы бы выстрелили в него? – спросила она, смотря уже не в окно, а прямо мне в лицо.
  – Если бы это понадобилось. Я почти выстрелил, когда увидел, что это торт.
  – Каким должен быть человек, чтобы сделать это?
  – Что сделать? Бросить в кого-нибудь тортом?
  – Нет, – ответила она. – Выстрелить в человека.
  – Вы уже спрашивали меня, – напомнил я. – И на этот раз у меня есть только один ответ: "Правда неплохо, что вы нашли такого человека?" Судя по тому, как идут дела, на вас в ближайшую же неделю набросится куча арабских террористов.
  – Вы говорите так, будто в том есть моя вина. Но это не так. Я не приношу неприятностей, они обрушиваются на меня из-за моих взглядов.
  Линда Смит повернула на Арлингтон-стрит, а затем – на свободное место перед "Ритцем".
  – Оставайтесь в машине, пека я не подам вам знак, – сказал я, вылез из машины, посмотрел по сторонам и заглянул в коридор. Швейцар рванулся вперед, чтобы открыть Рейчел дверь. Она взглянула на меня, я кивнул, она выбралась из машины и вошла в отель.
  – Пойдем, выпьем, в бар, – сказала она.
  Я кивнул и последовал за ней. Там за столом у окна сидели два бизнесмена с шотландским виски со льдом, а за другим столом – молодая парочка студенческого возраста, круто одетые, но чувствующие себя немного неуютно. Он пил пиво, она – шампанское. Во всяком случае, выглядело это как шампанское, и я почему-то надеялся, что так оно и есть.
  Рейчел скользнула на сиденье у стойки, а я сел рядом с ней Лицом к залу и огляделся. Никого, кроме нас, бизнесменов и студентов. На Рейчел была куртка с капюшоном. Капюшон она сняла, но осталась в куртке, чтобы прикрыть пятно от пирожного спереди на платье.
  – Вам пива, Спенсер?
  – Да, пожалуйста.
  Она заказала пиво мне и мартини себе. Надо признать, мой внешний вид явно не соответствовал бару "Ритц". Мне показалось, что бармен немного побледнел, когда я вошел, но ничего не сказал и продолжал заниматься своим делом, как будто мой вид вовсе не оскорблял его взгляда.
  В бар вошла молодая женщина. На ней была длинная шерстяная юбка кремового цвета и тяжелые черные ботинки из прекрасной кожи. Белая блузка, на шее – черный шелковый шарф, через руку перекинуто серое кожаное пальто. Очень стильно одета. Я заметил, что юбка хорошо сидит, особенно на бедрах. Женщина оглядела комнату, заметила нас у стойки и направилась прямо к нам. "А я их еще привлекаю, – пришла в голову мысль. – Еще не потерял былой красоты".
  Женщина приблизилась к нам и позвала, протягивая руку:
  – Рейчел!
  Рейчел Уоллес повернулась и посмотрела на нее, потом улыбнулась, сжав протянутую руку обеими руками.
  – Джулия, – произнесла она. – Джулия Уэллс. – Она наклонилась вперед, Джулия Уэллс тоже наклонила голову, и Рейчел поцеловала ее. – Как я рада тебя видеть, – призналась она. – Садись же.
  Джулия скользнула на сиденье с другой стороны от Рейчел.
  – Я услышала, ты опять в городе, – объяснила она, – и догадалась, что ты остановишься здесь, поэтому я закончила работу пораньше и явилась сюда. Позвонила тебе в номер, а когда никто не ответил, то я, зная твои привычки, подумала: больше всего шансов застать тебя в баре.
  – Ну что ж, ты действительно меня знаешь, – согласилась Рейчел. – Ты сможешь остаться? Может, поужинаешь со мной?
  – Конечно, – ответила Джулия. – Я надеялась, ты мне это предложишь.
  Подошел бармен и вопросительно посмотрел на Джулию.
  – Пожалуйста, шотландское виски с лимоном и со льдом, – сказала она.
  – Мне еще мартини, – попросила Рейчел. – Спенсер, ещё пива?
  Я кивнул, бармен отошел. Джулия посмотрела на меня, я улыбнулся ей.
  – Мы здесь гастролируем, – сказал я. – Рейчел играет на шарманке, а я хожу со шляпой и собираю деньги.
  – Правда? – удивилась Джулия и посмотрела на Рейчел.
  – Его зовут Спенсер, – объяснила Рейчел. – Мне угрожали из-за моей новой книги, и издатель решил, что нужен телохранитель. А этот тип сейчас думает, что он шутит.
  – Рада познакомиться, – сказала Джулия.
  – Я тоже рад познакомиться, – ответил я. – Вы знакомая Рейчел?
  Они с Рейчел улыбнулись друг другу.
  – Что-то вроде того, – произнесла Джулия. – Ты согласна, Рейчел?
  – Да, – сказала та. – Я согласна. Я встретилась с Джулией, когда искала здесь в прошлом году материал для "Тирании".
  – Вы писательница, Джулия?
  Она тепло улыбнулась мне. Очень тепло. Струны моего сердца зазвенели.
  – Нет, – ответила она, – хотя и хотела бы ею быть. Я манекенщица.
  – В каком доме моделей?
  – Кэрол Кобб. Вы знакомы с этим бизнесом?
  – Нет, я просто любопытен. Рейчел покачала головой.
  – Нет, не в том дело, – заявила она. – Он проверяет тебя. И мне это не нравится. – Она посмотрела на меня. – Может быть, после происшедшего сегодня вы стали чрезмерно подозрительным. Но Джулия Уэллс – мой близкий друг, и нам незачем ее бояться. Я была бы признательна, если бы в будущем вы доверяли моей оценке.
  – Ваши оценки не так точны, как мои. Я беспристрастен. Насколько близким другом может быть человек, которого вы встретили всего год назад?
  – Хватит, Спенсер, – произнесла Рейчел. В ее голосе и во взгляде чувствовалась угроза.
  – О Рейчел, я не возражаю, – вмешалась Джулия. – Конечно, ему надо быть очень внимательным. И дай Бог, чтобы он был внимательным. А что за угрозы? Это серьезно?
  Рейчел повернулась к ней, и я смог глотнуть пива.
  – Мне позвонили по телефону, грозя неприятностями, если "Тирания" будет опубликована.
  – Но если ты устраиваешь рекламную поездку, значит, она уже опубликована?
  – В общем да, хотя по техническим причинам официальная дата выхода книги – пятнадцатое октября. Но она во многих книжных магазинах уже появилась.
  – Что-нибудь случилось?
  – Был неприятный момент вчера вечером плюс демонстрации протеста. Но я думаю, что они связаны между собой.
  – То, что произошло вчера вечером, – действительно серьезно, – вставил я, – тогда как все прочее – чепуха, не более.
  – А что случилось вчера вечером? – спросила Джулия.
  – Спенсер настаивает, что вчера на Линнвэе кто-то пытался спихнуть нас в кювет.
  – Он настаивает? – удивилась Джулия.
  – Ну, видишь ли, я лежала на полу, а он долго вилял из стороны в сторону, после чего машина, следовавшая за нами, исчезла. Я не могу ничего сказать наверняка. Но, если бы я была уверена, что за мной никто не охотится, Спенсер остался бы без работы.
  – Ну вам все равно понадобилось бы, чтобы я был где-то рядом. Все что вам нужно, пташки, – это парень, который присматривал бы за вами.
  Рейчел тут же выплеснула мне в лицо содержимое своего стакана. Выплеснула по-девичьи – почти все на рубашку.
  – Теперь мы оба запачкались, – заметил я. – Что-то вроде униформы.
  К нам подошел бармен. Джулия положила пальцы на локоть Рейчел.
  – Что-нибудь не так, мэм? – поинтересовался бармен.
  Рейчел молчала, шумно вдыхая и выдыхая воздух.
  – Нет, все в порядке, – ответил я. – Она просто играла со мной и случайно выплеснула коктейль.
  Бармен посмотрел на меня, как будто принял мои слова всерьез, улыбнулся, словно поверил мне, и отошел от стойки. Уже через тридцать секунд он вернулся с новым мартини для Рейчел.
  – Это за счет заведения, мэм, – сказал он.
  – Вы думаете, случай вчера вечером... это серьезно? – спросила Джулия.
  – Это было профессионально исполнено, – ответил я. – Они знали, чего добиваются. Нам повезло, что мы выбрались оттуда.
  – С Рейчел иногда тяжело, – заметила Джулия. Она поглаживала Рейчел по тыльной стороне ладони. – Она часто не думает о том, что говорит, и делает. Потом она жалеет о случившемся.
  – Я тоже, – сказал я, пытаясь угадать, стоит ли мне погладить другую руку Рейчел. Моя футболка прилипла к груди, но я ее не трогал. Похоже на ощущение от удара бейсбольного мяча. Лучше не дотрагиваться.
  – Мы с Джулией сегодня поужинаем в номере, – наконец сказала Рейчел. – Вы мне не нужны до восьми утра.
  – Я лучше подожду, пока Джулия уйдет, – сказал я.
  Они обе посмотрели на меня. Затем Рейчел пояснила:
  – Именно тогда она и уйдет.
  – Ага, – проговорил я.
  Удобный путь для отступления, когда оказываешься в дураках. Ну конечно, они были очень близкими друзьями.
  – Я поднимусь с вами и покручусь в холле, пока хлопочет официант, – предложил я.
  – В этом нет необходимости, – заявила Рейчел, не глядя на меня.
  – Есть, – ответил я. – Я делаю свое дело, Рейчел, и не позволю убийце пришить вас в коридоре только потому, что вы обозлились на меня.
  Она подняла глаза:
  – Я не обозлилась на вас. Мне стыдно за свое недавнее поведение.
  За ее спиной Джулия улыбнулась мне. "Вот видите? – говорила ее улыбка. – Видите? Она же очень милая".
  – Ну как бы то ни было, – сказал я, – я буду поблизости и подожду, пока вы не запретесь на ночь. Я не буду вам мешать – посижу в холле.
  Она кивнула:
  – Может быть, так лучше.
  Мы допили. Рейчел расплатилась по счету, и мы направились к лифту. Я вошел первым, они следом. В лифте Рейчел и Джулия держались за руки. Юбка все так же замечательно облегала бедра Джулии. Может быть, я маньяк? И не отвратительно ли думать: "Какая потеря!" Когда мы поднялись на этаж Рейчел, я вышел первым. Коридор был пуст. Я взял у Рейчел ключ и открыл дверь. В комнате было, темно и тихо. Я включил свет. Никого, даже в ванной. Тогда Рейчел и Джулия тоже вошли.
  – Ну что ж, – сказал я, – пожелаю вам спокойной ночи. Я буду в холле. Когда придет официант, сначала откройте дверь на цепочке и не пускайте его, если рядом не будет меня. Я войду вместе с ним.
  Рейчел кивнула, а Джулия сказала:
  – Рада была познакомиться с вами, Спенсер.
  Я улыбнулся и закрыл дверь.
  10
  В коридоре стояла тишина, и все вокруг говорило, что это "Ритц", – например, обои с золотым тиснением. Мне вдруг стало интересно, будут ли они заниматься любовью, перед тем как заказать ужин. Я бы поступил именно так, но надеялся, что они воздержатся. Обед был давно, и пришлось бы долго ждать ужина.
  Я прислонился к стене напротив их двери. Если они и занимались любовью, у меня не было желания слушать. Абстрактные мысли о любви между двумя женщинами не производили на меня никакого впечатления. Но, если бы я представил их воочию и начал бы размышлять, как именно они устраиваются, это выглядело бы грубо и отвратительно. Хотя, может быть, и у нас со Сьюзен все не так уж симпатично. Если вдуматься, это вовсе не похоже на "Лебединое озеро".
  – Хорошо то, что приятно вспомнить потом, – произнес я вслух в пустом коридоре. Сказано Хемингуэем. Отличный парень этот Хемингуэй. И главное – не терял времени попусту, околачиваясь в гостиничных коридорах без ужина.
  Из комнаты слева по коридору вышел высокий худой человек с черными усами, в сером двубортном костюме и проследовал мимо меня к лифту. Галстук под маленьким узелком был заколот серебряной булавкой. Черные туфли до блеска начищены. Класс. Куда лучше, чем мокрая футболка "Адидас". Ну и черт с ним. Зато у него, наверное, нет "смит-и-вессона" 38-го калибра со стволом длиной в четыре дюйма.
  А у меня есть. "Как насчет этого?" – пробормотал я ему вслед, когда он исчез в лифте.
  Примерно через четверть часа мимо меня по коридору суетливо прошмыгнула горничная и постучала в дверь какого-то номера. Никто не ответил, и горничная сама открыла дверь ключом на длинной цепочке. Она оставалась внутри с минуту, вышла и проследовала мимо меня обратно к лифту. У нее, наверное, тоже не было револьвера 38-го калибра.
  Я развлекался тем, что пытался вспомнить, сколько я знаю песен Джонни Мерсера. Я как раз добрался до середины "Мемфиса в июне", когда из лифта появился приятного вида седоватый мужчина с большим красным носом и направился ко мне. На нем были серые слаксы и голубой блейзер. На кармашке блейзера висела небольшая карточка, говорившая, что ее обладатель – помощник управляющего.
  Его блейзер довольно интересно оттопыривался на правом бедре – так, будто там висела кобура револьвера. Я заметил, что блейзер расстегнут, а его правая рука полусжата в кулак. Он постукивал ею по бедру, направляясь ко мне.
  – Что, не попасть в номер? – спросил он с широкой улыбкой. Он был крупным парнем с толстым пузом, но не выглядел медлительным или слабаком. На зубах у него стояли коронки.
  – Вы здесь служите? – поинтересовался я.
  – Каллахэн, – представился он. – Я помощник ночного дежурного.
  – Спенсер" – ответил я. – Сейчас достану бумажник и покажу вам кое-какие документы.
  – Вы ведь не проживаете здесь, мистер Спенсер.
  – Нет. Я работаю. Охраняю Рейчел Уоллес, которая здесь проживает.
  Я протянул ему свою лицензию. Он посмотрел на нее, а затем на меня.
  – Хорошая, фотография, – заметил он.
  – Я снят не с лучшей стороны, – сказал я.
  – Она сделана в фас, – удивился он.
  – В том-то и дело, – ответил я.
  – Мне кажется, у вас под левым плечом что-то вроде револьвера, мистер Спенсер, не так ли?
  – Шансы равны: у вас револьвер на правом бедре.
  Он снова улыбнулся и ударил левой рукой по бедру.
  – Я, мистер Спенсер, скажем так, в затруднении. Если вы действительно охраняете мисс Уоллес, я, разумеется, не могу просить вас удалиться. С другой стороны, вы ведь можете соврать. Наверное, лучше спросить у нее самой.
  – Только не сейчас, – попросил я. – По-моему, она занята.
  – Боюсь, придется все же побеспокоить ее.
  – Откуда мне знать, что вы действительно здесь служите?
  – Я помощник управляющего, – заявил он. – Это ясно написано на куртке.
  – Куртку может достать кто угодно. Откуда я знаю, вдруг это уловка, чтобы заставить ее открыть дверь?
  Он выпятил нижнюю губу:
  – Один – ноль в вашу пользу. Я думаю, нам следует отойти в тот конец холла, к лифтам, и позвонить по внутреннему телефону. Вы оттуда будете видеть весь коридор, а я смогу следить за вами.
  Я кивнул, и мы двинулись к телефону бок о бок, пристально наблюдая друг за другом.
  Я особенно внимательно следил за рукой, наполовину сжатой в кулак. Для человека таких габаритов это была довольно маленькая рука.
  У телефона он прижал трубку к уху плечом и по памяти набрал номер правой рукой. Рейчел долго не отвечала.
  – Извините, что побеспокоил вас, мисс Уоллес... госпожа Уоллес... Да-а... Да, я Каллахэн, помощник управляющего. Действительно ли вашу личную безопасность обеспечивает человек по имени Спенсер? Угу... Опишите мне его, будьте добры... Нет, мы просто застали его у дверей вашей комнаты и решили, что лучше бы проверить... Да, мэм. Да, это будет прекрасно. Спасибо. – Он повесил трубку.
  – О'кей, – сказал он с широкой дружеской улыбкой. – Она подтвердила, что вы – это вы. – Он сунул руку в карман блейзера.
  – Что у вас в руке? – поинтересовался я. – Битка с четвертаками?
  – С даймами[32], – ответил он. – Рука маленькая.
  – А кто на меня настучал – горничная?
  Он кивнул.
  – Вы специально присматриваете за госпожой Уоллес?
  – Можно сказать и так, – произнес он. – Нам позвонил один полицейский из отдела по расследованию убийств и предупредил о возможном покушении на ее жизнь.
  – А кто звонил – Квирк?
  – Ну да, а ты его знаешь? Я в свою очередь кивнул.
  – Ты его друг?
  – Ну я бы не стал заходить так далеко, – ответил я.
  Мы вернулись по коридору к комнате Рейчел.
  – Он неплохой полицейский, – заметил Каллахэн.
  Я кивнул:
  – Очень крутой.
  – И я слышал. Слышал, что он самый крутой в городе.
  – Лучших всего трое, – сказал я.
  – Кто еще?
  – Парень по фамилии Хоук. Если он появится в отеле, даже не пытайся вырубить его биткой из даймов.
  – А кто третий?
  Я улыбнулся и наклонил голову:
  – Да черт с ним.
  Он опять широко, по-дружески улыбнулся.
  – Хорошо, что нам не нужно это проверять, – сказал он. Голос его был тверд. Очевидно, он сумел справиться со своим страхом. – Во всяком случае, не этой ночью. – Он кивнул мне. – Ну счастливо провести день, – пожелал он и спокойно отправился восвояси. Наверное, я его до смерти напугал.
  Я вернулся к песням Джонни Мерсера. Как раз когда я вспоминал третий куплет из "Полуночного солнца", из лифта, толкая перед собой столик, вышел официант, обслуживающий номера. Он остановился у двери Рейчел и постучал, потом, в ожидании ответа, улыбнулся мне. Дверь открылась, но ее удерживала цепочка. В щели показалась вертикальная полоска лица Рейчел Уоллес.
  Я сказал:
  – Все в порядке, Рейчел, я здесь.
  Официант улыбнулся мне, будто я выдал что-то необычайно умное. Дверь закрылась и через минуту отворилась снова. Вошел официант, следом за ним я. Рейчел была в коричневом, с белой отделкой, халате до пола. Никакого макияжа. Джулия Уэллс в комнате отсутствовала. Дверь в ванную была закрыта, и оттуда доносился шум душа. Обе кровати слегка помяты, но еще не расстелены.
  Официант раскрыл стол и начал сервировать ужин. Я прислонился к стене у окна, наблюдая за ним. Когда он закончил, Рейчел Уоллес расплатилась по счету, добавив чаевые. Он улыбнулся – улыбнулся мне – и вышел.
  Рейчел посмотрела на стол. В центре стояли цветы.
  – Можете идти, Спенсер, – сказала она. – Мы поужинаем и ляжем спать. Будьте здесь завтра в восемь.
  – Да, мэм, – ответил я. – Куда мы завтра отправимся?
  – Мы едем на "Канал-4", у меня там выступление.
  Джулия Уэллс вышла из ванной. Вокруг ее головы было обернуто маленькое полотенце, и еще одно, большое, – вокруг тела. Оно не очень-то закрывало ее. Она сказала: "Привет, Спенсер!" – и улыбнулась мне. Что-то мне все улыбаются. Наверное, я симпатичный. Этакий котеночек.
  – Привет. – Я был там лишним. В комнате витало что-то, что не предполагало присутствия мужчины, и я почувствовал, что на меня это давит. – О'кей, Рейчел, – сказал я. – Пожелаю вам доброй ночи. Не открывайте дверь. Не открывайте даже для того, чтобы выпихнуть в коридор эту тележку. Я подойду к восьми.
  Они обе улыбнулись, но ничего не сказали. Я направился к двери обычным шагом, не торопясь.
  – И не забудьте про цепочку, – напомнил я. – И задвиньте засов.
  Они опять улыбнулись и кивнули. Полотенце Джулии Уэллс, казалось, начало соскальзывать. У меня пересохло во рту.
  – Я задержусь снаружи, пока не услышу, как вы задвинули засов, – добавил я.
  Улыбка и кивок.
  – Доброй ночи, – выговорил я и закрыл дверь. Затем услышал, как лязгнул засов и зазвенела цепочка. Тогда я спустился на лифте и вышел на Арлингтон-стрит. Во рту все еще было сухо, и чувствовал я себя неуютно.
  11
  Прислонившись к бетонной стене второй СТУДИИ "Канала-4", я наблюдал, как Рейчел Уоллес готовится представлять свою книгу и говорить о своей деятельности. Полдюжины бородатых техников в джинсах и кроссовках суетились вокруг аппаратуры.
  Рейчел сидела в кресле за низким столиком. Журналистка – с другой стороны, а между ними на столе вертикально стоял экземпляр "Тирании", так, чтобы его было видно на демонстрационном экране. Рейчел сидела спокойно, глядя в камеру. Журналистка, крашеная блондинка с огромными накладными ресницами, жадно курила длинную ментоловую сигарету "Салем", будто ее должны были сейчас привязать к столбу и надеть на голову мешок. Один из техников прицепил маленький микрофон на лацкан серого фланелевого жакета Рейчел. Другой, в наушниках и с папкой для бумаг, скрючился под камерой в полуметре от ведущей.
  – Десять секунд, Шерли, – сказал он. Журналистка кивнула и затушила свою сигарету в пепельнице, что стояла на полу за ее стулом. Сидящий рядом со мной человек, поерзав на своем складном стульчике, тихонько признался: "Господи, как я волнуюсь!" Ему предстояло рассказывать о разведении куропаток сразу после выступления Рейчел. Техник, притаившийся под камерой, подал сигнал журналистке. Та улыбнулась.
  – Привет, – сказала она. – Я Шерли. В эфире "Контакт". Сегодня у нас в студии активистка феминистского и лесбийского движения Рейчел Уоллес. Рейчел написала новую книгу – "Тирания", в которой она снимает покров тайны с тех способов, какими правительство и бизнесмены эксплуатируют женщин, а особенно лесбиянок. Мы поговорим с Рейчел о ее книге и об этих проблемах после рекламного ролика. – На мониторе появилась реклама красителя для волос.
  – Хорошо, Шерли, – сказал парень в наушниках, сидящий под камерой. Шерли взяла другую сигарету из пачки, лежавшей на столе за книгой Рейчел, и закурила. Сигарета сгорела до середины, прежде чем парень под камерой предупредил: – Десять секунд.
  Слегка отклонившись назад, она затушила окурок и, когда на мониторе появилось ее изображение в профиль, уже серьезно смотрела на Рейчел.
  – Рейчел, – начала она, – считаете ли вы, что следует разрешить лесбиянкам преподавать в школах для девочек?
  – Большинство попыток совращения детей, – ответила Рейчел, – совершается гетеросексуальными мужчинами. Как я пишу в своей книге, случаи совращения детей лесбиянками настолько малочисленны, что не заслуживают упоминания.
  – Но каким примером для детей может послужить лесбиянка?
  – А при чем здесь это? Мы же не спрашиваем у других учителей об их сексуальных привычках. Мы не мешаем учить детей фригидным женщинам или импотентам. По-моему, у детей в школах нет особой возможности перенять сексуальные привычки учителей. Ну а если сексуальная ориентация преподавателя настолько сильно влияет на учеников, почему же они не "исправляются" под влиянием гетеросексуальных учителей?
  – Но не могут ли геи-учителя исподволь расположить своих учеников к гомосексуальной ориентации?
  – Я только что ответила на этот вопрос, Шерли, – сказала Рейчел.
  Шерли лучезарно улыбнулась:
  – В вашей книге вы говорите о частых нарушениях права женщин на труд как в государственном, так и в частном секторе. Многие из нарушителей живут в Массачусетсе. Не могли бы вы назвать кого-нибудь из них?
  Рейчел начала раздражаться:
  – Я назвала всех в своей книге.
  – Но не все из наших зрителей читали ее.
  – А вы? – спросила Рейчел.
  – Мне стыдно признаться, – ответила Шерли, – но я ее еще не дочитала.
  Парень, скрючившийся под камерой, сделал знак рукой, и Шерли произнесла:
  – Мы вернемся в студию, чтобы услышать новые откровения Рейчел Уоллес, сразу после рекламы.
  Я прошептал Линде Смит, стоявшей рядом со мной:
  – Шерли не слушает ответов.
  – Как и большинство из них, – отозвалась Линда. – Они обычно заняты следующим вопросом.
  – И, кроме того, она не читала книгу.
  Линда улыбнулась и покачала головой:
  – Редко кто из журналистов читает книги. Но винить их нельзя. Иногда за одну неделю в передаче выступают несколько писателей, не считая всех прочих.
  – Это, должно быть, ужасно, – произнес я, – тратить свою жизнь на разговоры о том, чего не знаешь.
  – Многие именно так и делают, – сказала Линда. – Я надеюсь, Рейчел не выкажет своего раздражения. Она неплохо держится, но слишком легко выходит из себя.
  – И я ее понимаю. Уж она бы обязательно прочитала книгу, если бы брала интервью.
  – Пожалуй, – протянула Линда, – но у Шерли Норт достаточно поклонников в столице, и она может помочь нам с продажей книг. Она нравится любителям бриджа.
  В завершение рекламы чулок показали манекенщицу, которая широко расставила ноги, чтобы продемонстрировать вставку, сделанную для вентиляции, затем на экране вновь появилась Шерли.
  – Рейчел, в вашей книге вы характеризуете лесбийскую любовь как альтернативный вид любви. Считаете ли вы, что все должны попробовать это?
  – Все должны делать то, что нравится, – ответила Рейчел. – Очевидно, что люди, которых лейсбийские отношения не привлекают, не обязаны заниматься таким видом любви. Я лишь утверждаю, что тех, кому подобный образ жизни нравится, нельзя травить. Во всяком случае, это никому не причиняет вреда.
  – Не нарушаете ли вы Божественный закон?
  – Будет наглостью с моей стороны излагать вам Божественный закон. Я оставляю это тем, кто считает, что имеет на это право. Все, что я могу сказать: я никогда не получала знака, что Ему это не нравится.
  – А как насчет аргумента, что это противоестественно?
  – То же самое. То, что существует, подразумевает в своей основе закон природы. Я ничего не знаю наверняка. Сартр полагал, что, существование предшествует сущности и, может быть, мы создаем законы природы своей жизнью.
  – Да, конечно. Защищаете ли вы лесбийские семьи?
  – Шерли, – возмутилась Рейчел, – я документально доказала существование коррупции на нескольких уровнях местной и государственной власти, в ряде главных корпораций страны, а вы спрашиваете меня только об интимных вещах. Собственно говоря, вы спрашивали только о сексе. Мне кажется, это перекос.
  Улыбка Шерли, казалось, запылала, ресницы журналистки затрепетали:
  – Интересная мысль, Рейчел! Как бы мне хотелось поговорить с вами подольше, но я знаю, что вы торопитесь. – Она взяла с подставки "Тиранию". – Купите книгу Рейчел Уоллес "Тирания", выпущенную компанией "Гамильтон Блэк". Она вам понравится так же, как и мне. Огромное спасибо, Рейчел! Приходите к нам еще.
  – Спасибо, – пробормотала Рейчел.
  – А теперь – реклама, – объявила Шерли.
  Парень, сидевший на корточках под камерой, встал и сказал:
  – О'кей, следующий сюжет. Большое спасибо, миссис Уоллес. Шерли, вы на внутренней сети.
  Техник отцепил микрофон с лацкана Рейчел, она встала. Шерли с ней не попрощалась, она пыталась вдохнуть как можно больше ментолового дыма до конца рекламы дезодоранта.
  – О Рейчел, – воскликнула Линда Смит, – ты была неотразима.
  Рейчел взглянула на меня. Я пожал плечами.
  – Что сие значит? – поинтересовалась Рейчел.
  – Сие значит, – объяснил я, – что вы сделали все что могли в трудной ситуации. Крайне тяжело сохранить хорошее лицо, если тебя интервьюирует Шерли Норт.
  Рейчел кивнула. Линда Смит запротестовала:
  – Нет, я думаю, ты была великолепна. Рейчел молчала, пока мы шли по длинному коридору мимо студии новостей, пустой и обшарпанной, потом по другому коридору, в комнатах, расположенных по обе стороны которого, люди что-то печатали, потом еще одним коридором – в сторону холла. На большом мониторе напротив регистрационной стойки Шерл и с интересом внимала мужчине, выращивающему куропаток.
  Я смастерил такое же выражение лица, как у Шерли, и произнес высоким голосом:
  – Скажите, нравится ли куропаткам заниматься этим с кем-нибудь, кроме куропаток?
  Рейчел прыснула, Линда улыбнулась. На улице мы разделились: Рейчел и я сели в нашу машину, а Линда – в свою.
  Мы ехали по Солджерс-Филд-роуд, слева от нас петлял узенький Чарлз. Я посмотрел на Рейчел – она плакала. Слезы беззвучно текли по ее щекам, руки были сжаты между коленями. Плечи чуть ссутулились, и тело слегка вздрагивало. Я снова посмотрел на дорогу, не зная, что и думать. Рейчел продолжала тихонько всхлипывать. Надрывный вдох, судорожный выдох. Мы ехали мимо Гарвардского стадиона.
  – Чувствуете себя полным дерьмом? – спросил я.
  Она кивнула.
  – Не доводите себя до истерики, – посоветовал я.
  – Дерьмо, – произнесла она не очень разборчиво и не очень твердо, но если бы я сам не видел слез на ее лице, то сказал бы, что она просто слегка запыхалась. – Или чудовище. Кажется, все видят нас такими. Совращаете ли вы маленьких девочек? Водите ли их на тайные лесбийские ритуалы? Пользуетесь ли вы вибратором? К черту. К черту. Подонки. – Ее плечи затряслись сильнее.
  Я протянул ей правую руку ладонью вверх. Так мы миновали коммерческую школу: я – с протянутой рукой, она – с трясущимися плечами. Потом она положила свою левую руку в мою правую, и я крепко сжал ее.
  – Успокойтесь, – повторил я.
  Она ответила мне пожатием, и так мы проехали остаток пути вдоль Чарлза: наши руки были крепко сцеплены, и она постепенно успокаивалась. Когда я выехал на Арлингтон-стрит, она выпустила мою руку и открыла сумочку. А к тому времени, когда мы остановились перед "Ритцем", лицо ее уже было сухо и слегка накрашено: она полностью взяла себя в руки.
  Когда я вылез и кивнул в сторону своего "шевроле", швейцар посмотрел на меня так, будто я нагадил ему на ногу. Но он стерпел и ничего не сказал – работа есть работа. Мы поднялись на лифте и молча двинулись к ее комнате. Она открыла дверь, но я вошел первым, а она следом.
  – К часу мы едем в "Первую совместную страховую компанию". Я встречаюсь там с группой женщин. Вы можете забрать меня около половины первого? – голос ее был совершенно тверд.
  – Конечно, – ответил я.
  – Я хотела бы отдохнуть, – сказала она, – пожалуйста, извините.
  – Конечно, – повторил я. – Я буду здесь без четверти час.
  – Да, – произнесла она. – Спасибо.
  – Закройте за мной дверь, – напомнил я.
  Она кивнула. Я подождал, пока не услышал звук задвигаемого засова. Потом направился к лифту и спустился вниз.
  12
  – Я встречаюсь неофициально с небольшой группой женщин-служащих "Первой совместной страховой компании", – сказала Рейчел. – У них обеденный перерыв, и они пригласили меня разделить с ними трапезу. Я знаю, что вы должны быть поблизости, но мне не хотелось бы, чтобы вы присоединялись к нам.
  В это время мы шли по Бойлстон-стрит.
  – Хорошо, – ответил я. – Однако, насколько я помню вашу книгу, "Первая совместная" – один из очагов зла.
  – Я бы не стала так формулировать, но, в общем, да. Они допускают дискриминацию в отношении приема женщин на работу и заработной платы. У них в правлении почти нет женщин. Они постоянно отказываются принимать на работу гомосексуалистов и лесбиянок и увольняют таковых, если обнаруживают среди персонала.
  – Вы, кажется, нашли дискриминацию и в их сделках?
  – Да. Они не одобряют оформления страховки черным.
  – А какой у компании девиз? Рейчел улыбнулась:
  – "Мы работаем для людей".
  Мы вошли в коридор "Первой совместной" и на лифте поднялись на двадцать первый этаж. Кафе находилось в конце коридора. Молодая женщина в слаксах, жилете из верблюжьей шерсти и темно-коричневом блейзере ждала снаружи.
  Увидев Рейчел, она сделала несколько шагов вперед и спросила:
  – Рейчел Уоллес?
  Она носила маленькие очки в золотой оправе и совершенно не красилась. У нее были роскошные каштановые волосы.
  Рейчел протянула руку.
  – Да, – сказала она. – А вы – Дороти Коллела?
  – Да, заходите. Мы все за столиком в углу. – Она нерешительно посмотрела на меня.
  – Меня зовут Спенсер, – сообщил я. – Я просто болтаюсь вокруг госпожи Уоллес. Можете не обращать на меня внимания.
  – Вы присоединитесь к нам? – спросила Дороти.
  – Нет, – ответила за меня Рейчел. – Мистер Спенсер побудет неподалеку, на случай, если мне что-то понадобится.
  Дороти довольно невыразительно улыбнулась и провела Рейчел к длинному столу в углу кафе. Там собрались еще восемь женщин. Я прислонился к стене метрах в шести от них: так я мог видеть Рейчел, но не мог слышать, о чем они говорят, и никому не мешал.
  За столиком, куда села Рейчел, довольно долго скрипели стулья и царила толкотня. Там представляли присутствующих, они вставали и садились, а затем все, кроме двух женщин, встали и направились на раздачу, чтобы взять ленч. Главным блюдом был гамбургский бифштекс с яйцом по-восточному, и я решил обойтись без обеда.
  В кафе был низкий потолок с множеством ламп дневного света. Три стены выкрашены в ярко-желтый цвет, четвертая окнами выходила на Бэк-Бей. От яркой краски глазам становилось больно. Сквозь шум пробивалась музыка.
  Работа с писателем – это такая романтика. Уехав отсюда, мы, может быть, направимся в какой-нибудь магазинчик, где будем раздавать автографы на корсетах. Рейчел взяла свою порцию и вернулась за столик. Но бифштексом по-восточному она побрезговала. На ее подносе были только сандвич и чашка чая.
  Девушка в роскошной одежде, судя по виду совсем недавно покинувшая школьные коридоры, прошла мимо, задев меня бедром. На носу у нее были смешные синие очки, украшенные драгоценными камнями, и пахла она как французский закат. Улыбнувшись мне, она сказала:
  – Ну, красавчик, что ты разглядываешь?
  – Тело девятого размера, втиснутое в платье седьмого размера, – ответил я.
  – Тебе стоит посмотреть на него без платья, – хихикнула она.
  – Да, действительно стоит, – отозвался я.
  Она улыбнулась и присоединилась к двум другим крошкам ее возраста, сидевшим за столом. Они пошептались, посмотрели на меня и засмеялись.
  Двое мужчин в костюмах и охранник в форме вошли в кафе и направились к столу Рейчел. Я скользнул за ними и прислушался. Похоже, это по моей части. Так и оказалось.
  – Мы пригласили ее сюда, – объяснила Дороти.
  Тот, что в костюме, заявил:
  – Вы не имели права.
  Он был похож на Кларка Кента: костюм-тройка в "елочку", очки, квадратное лицо, короткая стрижка, гладко выбрит, ботинки начищены до блеска, узел на галстуке небольшой и булавка скромная. Высокого полета птица.
  – Кто вы? – спросила Рейчел.
  – Тиммонс, – представился он. – Руководитель отдела кадров. – Он говорил очень быстро. – Это мистер Бучер, наш ответственный за охрану.
  Охранника никто не представил: мелкая сошка. Бучер был полноват, и у него были густые усы. Пистолета у него не было, но из правого кармана брюк торчала кожаная петля.
  – А почему вы требуете, чтобы я ушла? – спросила Рейчел.
  – Потому что вы грубо нарушаете правила компании.
  – Каким образом?
  – В этом здании запрещено заниматься подстрекательством, – заявил Тиммонс.
  Интересно, подумал я, он волнуется или всегда так быстро говорит. Я подошел сзади к стулу Рейчел, скрестил руки на груди и уставился на Тиммонса.
  – И к чему я подстрекаю? – поинтересовалась Рейчел.
  Тиммонсу явно не нравилось мое присутствие, но он не знал, как быть. Он посмотрел на меня, зыркнул в сторону, потом посмотрел на Бучера, потом снова на меня и, наконец, – на Рейчел. Он начал говорить с ней, потом замолчал и снова вперился в меня.
  – Кто вы? – спросил он.
  – Специалист по зубам, – ответил я.
  – Кто?
  – Специалист по зубам, – объяснил я. – Удаляю лишние зубы.
  Тиммонс открыл рот – и захлопнул его.
  – Мы не нуждаемся в остроумных ответах, – заговорил Бучер.
  – Вы все равно не понимаете шуток, – сказал я.
  – Мистер Спенсер со мной, – вставила Рейчел.
  – Отлично, – заявил Бучер, – вам обоим придется уйти, или мы прикажем выставить вас отсюда.
  – А сколько народу у вас в охране? – спросил я у Бучера.
  – Это не ваша забота, – оборвал он. Ну очень крутой.
  – Согласен. Но лично вам следовало бы озаботиться. Чертовски много таких, как вы, понадобится, чтобы выставить нас.
  Охраннику в форме, казалось, было не по себе. Не исключено, что он знал свои возможности или ему попросту не нравилась компания, в которой он очутился.
  – Спенсер, – вмешалась Рейчел, – я не хочу этого. Мы будем сопротивляться, но только пассивно.
  Общее спокойствие, царившее в столовой, слегка нарушали жуткие желтые стены. Тиммонс снова заговорил, может быть воодушевленный словами о пассивном сопротивлении.
  – Уйдете ли вы по-хорошему? – спросил он.
  – Нет, – ответила Рейчел. – Не уйду.
  – Тогда вы не оставляете нам выбора, – заявил Бучер. Он повернулся к охраннику в униформе: – Спэг, выведите ее.
  – Вы не посмеете! – воскликнула Дороти.
  – Этот вопрос вы обсудите потом со своим начальством, – сказал Тиммонс, – поскольку я все посмею.
  Спэг вышел вперед и мягко произнес:
  – Пойдемте, мисс. Рейчел не двинулась с места.
  – Вытащите ее, Спэг, – приказал Бучер. Спэг аккуратно взял ее за локоть:
  – Пойдемте, мисс, вам придется уйти.
  Он следил за мной боковым зрением. Ему было около пятидесяти, и весил он не больше восьмидесяти килограммов, причем часть из них ушла в животик. У него были залысины и татуировки на обоих предплечьях. Он слегка потянул Рейчел за руку. Женщина обмякла.
  – Черт возьми, Спэг, сдерните ее с этого стула, – заорал Бучер. – Она здесь незаконно, и у вас есть все права поступить так.
  Спэг отпустил руку Рейчел и выпрямился.
  – Нет, – сказал он. – Пожалуй, я не стану этого делать.
  – О Господи, – пробормотал Тиммонс.
  – Хорошо, управимся сами, – обратился к нему Бучер. – Бретт, берите ее за руку.
  Он сделал шаг вперед и взял Рейчел под левую руку. Тиммонс взял ее под правую, и они стащили ее со стула. Она медленно повалилась на них, и они оказались к этому не готовы. Им не удалось удержать ее, и Рейчел упала на пол: ноги раздвинуты, юбка задрана до середины бедер. Она одернула ее.
  Я повернулся к Спэгу:
  – Я собираюсь вмешаться. Ты будешь участвовать?
  Спэг посмотрел на лежащую на полу Рейчел, на Тиммонса с Бучером и лишь потом ответил:
  – Не буду. Я привык работать честно.
  Бучер теперь стоял за спиной у Рейчел и держал ее под руки. Я повернулся к нему:
  – Отпусти ее.
  – Спенсер, – сказала Рейчел, – я же сказала, что мы будем оказывать пассивное сопротивление.
  – Лучше держись в сторонке, – предупредил Бучер, – иначе у тебя будут серьезные неприятности.
  – Пусти ее, – повторил я, – или я врежу тебе, пока ты не распрямился.
  – Эй, – произнес Тиммонс, но не слишком громко.
  Бучер отпустил Рейчел и выпрямился. Все в столовой стояли и смотрели. Бучеру было очень важно сохранить лицо. Мне стало жаль его. Большинство зрителей составляли красивые молодые женщины. Я протянул руку Рейчел. Она ухватилась за нее и встала.
  – Черт вас возьми, – сказала она. Я повернулся к ней, и тут Бучер прыгнул на меня. Он был невелик, но двигался медленно. Я опустил плечо и попал ему в грудь. Он хрюкнул. Я выпрямился, он отлетел назад и ударился о Тиммонса.
  – Если вы будете действовать мне на нервы, я переброшу вас через стойку, – добавил я, ткнув в него пальцем.
  – Тупой ублюдок, – сказала Рейчел и влепила мне пощечину. Бучер еще раз прыгнул. Левой рукой я нанес ему короткий прямой удар в нос, затем добавил правой, и он, отлетев к стойке и сбив штук пятьдесят блюд, сполз на пол.
  – Неплохо, – сказал я. Тиммонс словно остолбенел. Ему нужно было что-то делать. Он ударил сбоку, я отклонил голову назад и поймал его руку. Это наполовину развернуло Тиммонса.
  Я взял его левой рукой за шиворот, а правой за штаны, спустился на три ступеньки, присел, выгнулся и швырнул его через стойку. Ладонь Тиммонса скользнула по соусу, картофельное пюре размазалось по его груди. Прокатившись по стойке, он брякнулся на плитки пола. Девушка в облегающей одежде воскликнула:
  – Отлично, красавчик! – и захлопала в ладоши. Большинство женщин в кафе присоединились к ней. Я вернулся к Рейчел.
  – Пойдемте, – сказал я. – Кто-нибудь наверняка уже вызвал полицию. Нам лучше убраться с достоинством. А если захотите влепить мне еще одну пощечину, подождите, пока мы не выйдем на улицу.
  13
  – Тупой сукин сын, – проговорила Рейчел. Мы шли по Бойлтон-стрит обратно в "Ритц". – Разве вы не понимаете, что было бы гораздо полезнее позволить им выволочь меня на виду у всех?
  – Полезнее для чего?
  – Для повышения сознательности женщин, которые увидели бы, как руководство их компании устраивает театр из своих сексуальных предрассудков.
  – Но что это за телохранитель, который позволит двум прохвостам, вроде этих, выволочь тело, которое он должен охранять?
  – Это умный телохранитель, который правильно понимает свое дело. Вас наняли, чтобы вы защищали мою жизнь, а не воплощали мечты о временах короля Артура.
  Мы свернули налево, на Арлингтон-стрит. На другой стороне невысокий человек, одетый сразу в два пальто, блевал на постамент памятника Вильяму Эллери Ченнингу.
  – Там вы были воплощением всего того, что я ненавижу, – продолжила Рейчел. – Все, что я стараюсь предотвратить. Все, что я обличаю: и ухватки самца, и насилие, и самодовольное мужское высокомерие, заставляющее мужчину защищать любую женщину, независимо от ее желания и необходимости.
  – Не крутите вокруг да около, – прервал я. – Скажите прямо, что вы не одобряете мое поведение.
  – Оно унизило меня. Показало, что я беспомощна и нуждаюсь в большом и сильном мужчине, который присматривал бы за мной. И этот образ пагубно подействовал на собравшихся в кафе женщин, которые бездумно зааплодировали, когда все кончилось.
  Мы были перед "Ритцем". Швейцар улыбнулся нам. Видимо, обрадовался, что на этот раз я без машины.
  – Может быть, это так, – сказал я. – А может быть, все это теория, мало применимая на практике. Мне наплевать на теории, на последствия классовой борьбы и тому подобное. Я этим не занимаюсь. Я делаю свое дело и, пока я рядом, не допущу, чтобы вас выкидывали из всяких забегаловок.
  – Конечно, с вашей точки зрения, вы были бы обесчещены. Я для вас всего лишь возможный повод показать себя, а не причина. Все дело в вашей гордости, вы это сделали не для меня, так что можете не обманываться.
  Улыбка швейцара стала несколько натянутой.
  – В другой раз я поступлю точно так же, – сказал я.
  – Не сомневаюсь, – ответила Рейчел, – но вам придется предложить свои услуги кому-нибудь другому. Наше сотрудничество закончилось. Какими бы соображениями вы ни руководствовались, они не совпадают с моими, и я не собираюсь приносить свои жизненные принципы в жертву вашей гордости.
  Она повернулась и вошла в "Ритц". Я взглянул на швейцара, но он смотрел на Паблик-гарден.
  – Самое паршивое, – поведал я ему, – что она, вероятно, права.
  – Это уже намного хуже, – ответил он.
  Я пошел обратно по Арлингтон-стрит. У меня был широкий выбор: можно было заглянуть в "Доксайд-салун" и выпить у них все пиво или поехать в Смитсфилд, подождать, пока Сьюзен вернется из школы, и сказать, что я провалил дело освобождения женщин. А можно было совершить что-нибудь полезное. Я выбрал последнее и повернул на Беркли-стрит.
  Главное управление полиции Бостона занимало полтора квартала на правой стороне Беркли-стрит, угнездившись в тени солидных страховых компаний, – наверное, это прибавляло полицейским чувства безопасности. Кабинет Мартина Квирка в дальнем конце отдела по убийствам был таким же, как всегда. Чистая просторная комната. Единственный предмет на столе – телефон, не считая пластикового куба с фотографиями родных.
  Квирк разговаривал по телефону, когда я появился в дверях. Он откинулся на спинку кресла, положив ноги на стол и прижимая трубку к уху плечом. Он показал на стул прямо у стола, и я сел.
  – Вещественные доказательства, – сказал Квирк. – Какие у вас вещественные доказательства?
  Он выслушал. Его твидовый пиджак висел на спинке кресла. Белая рубашка накрахмалена, манжеты отвернуты на толстые запястья. Он был в высоких туфлях из цветной кожи с медными пряжками, галстук аккуратно завязан. В густых, коротко подстриженных черных волосах – ни намека на седину.
  – Да, я знаю, – бросил он. – Но у нас нет выбора. Беритесь за это. – Он повесил трубку и посмотрел на меня: – Ты что, вообще никогда не носишь галстук? – спросил он.
  – Недавно надевал, – ответил я. – Обедал в "Ритце".
  – Нужно почаще надевать, а то ты выглядишь как престарелый хиппи.
  – Ты просто завидуешь моей юношеской внешности, – парировал я. – То, что ты бюрократ и вынужден одеваться, как Кельвин Кулидж[33], не означает, что я должен делать то же самое. В этом вся разница между нами.
  – Есть и другие различия, – протянул Квирк. – Что тебе понадобилось?
  – Мне нужно знать, что вам известно об угрозе, нависшей над Рейчел Уоллес.
  – Зачем?
  – Еще полчаса назад я был ее телохранителем.
  – И?
  – И она выставила меня за чрезмерную мужественность.
  – Это лучше, чем наоборот, по-моему, – засмеялся Квирк.
  – Но я решил, раз уж я был нанят на целый день, то могу использовать остаток времени и что-нибудь выяснить у вас.
  – Нам известно не слишком много. Она сообщила об угрозах. Мы приняли к сведению. Ничего особенного. Я поручил Белсону расспросить осведомителей. Никто ничего не знает.
  – Как ты думаешь, насколько это серьезно?
  Квирк пожал плечами:
  – Если бы пришлось гадать, я предположил бы, что, может быть, и серьезно. Белсон не нашел никаких следов. Она называет кучу имен и ставит в затруднительное положение местных бизнесменов и чиновников, но не более того – никто не сядет, никто не будет уволен, ничего подобного.
  – А это означает, – продолжил я, – что если угрозы реальны, то родились они в какой-нибудь антифеминистской или "антиголубой" башке, а то и в нескольких сразу.
  – Я тоже так решил, – сказал Квирк. – В этом городе борьба за отдельные школьные автобусы для белых сплотила всех провинциальных сумасшедших. Если возникает какая-нибудь серьезная проблема, всегда находится дюжина молодчиков, готовых ее решить. Множеству из них нечем заняться сейчас, когда проблема с автобусами потеряла актуальность. В этом году они просто так, от нечего делать, выкинули полицейских из Саут-Бостон-Хай[34].
  – Реформа образования, – заметил я. – Скоро и до глубинки докатится.
  Квирк фыркнул и, откинувшись в кресле, сцепил руки за головой. Здоровенные мускулы заходили под его рубашкой.
  – Кто за ней присматривает сейчас? – поинтересовался он.
  – По-моему, никто. Поэтому я и интересуюсь, реальны ли угрозы.
  – Ты же знаешь, как это происходит, – протянул Квирк. – У нас нет фактов. Что мы можем сделать? Анонимные звонки к делу не пришьешь. Мне остается лишь предполагать, что опасность эта вполне реальна.
  – Ну да, я тоже, – ответил я. – Что тебя беспокоит?
  – Ну, к примеру, угроза убить ее, если книга будет опубликована. Я имею в виду, что копии ее труда уже достаточно широко распространились – гранки, или как там оно называется. Дело сделано.
  – Тогда чего ты переживаешь? – спросил я. – Может, звонил обыкновенный сумасшедший, несколько сумасшедших?
  – Но откуда сумасшедшему знать про книгу? Или про Рейчел? Тут, конечно, наверняка ничего не скажешь. Может быть, эти гады засели в издательстве, или в типографии, или где-то еще, где можно достать книгу. Но я чувствую, что дело обстоит намного хуже. У меня явное, твердое и мерзкое чувство организованного сопротивления.
  – Чушь, – сказал я.
  – Ты не согласен? – удивился Квирк.
  – Да нет, согласен. Это-то меня и беспокоит. Мне тоже кажется, что дело весьма серьезное. Как будто люди хотят уничтожить книгу не потому, что она раскрывает секреты, а потому, что она говорит о том, о чем они не хотят слышать.
  Квирк кивнул:
  – Точно. Суть не в сохранении тайны. Если мы правы – а мы оба можем только гадать, – это сопротивление ее мнению и тому, чтобы она его высказывала. Но мы оба лишь строим предположения.
  – Да, но обычно это у нас неплохо получается, – напомнил я. – Есть кое-какой опыт.
  Квирк пожал плечами:
  – Поживем – увидим.
  – Кстати, кто-то устроил нечто похожее на профессиональное покушение на Рейчел. Два дня назад.
  – До чего же вовремя ты сообщаешь об этом властям!
  – Я говорю об этом сейчас. Слушай.
  Он выслушал – я рассказал ему о случае с двумя автомобилями на Линнвэе. Рассказал о пикетчиках в Бельмонте и о швырянии тортов в Кембридже. Рассказал о последних неприятностях в буфете "Первой совместной".
  – Замечательно вы проводите время, вы, свободные художники, – позавидовал Квирк.
  – Да, время-то идет, – ответил я.
  – Эпизод на Линнвэе – единственное, что серьезно. Дай-ка мне номера машин.
  Я продиктовал.
  – Может быть, они лишь попугать вас хотели, как и все остальные.
  – Мне показалось, они профессионалы.
  – Черт, все теперь профессионалы. Насмотрелись всяких телесериалов и строят из себя умников.
  – Ну да, может быть, – сказал я. – Но у них есть подготовка.
  – Заговор? – Квирк поднял брови.
  – Не исключено.
  – Но похоже?
  Я пожал плечами:
  – И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио[35].
  – Единственный такой же умный парень, как ты, которого мне довелось встречать, – заметил Квирк, – был совратителем малолетних, пойманным нами в конце лета шестьдесят седьмого года.
  – Остроумие зачастую не доводит до добра, – сказал я.
  – Я заметил это, – ответил Квирк. – Во всяком случае, без дополнительных фактов я не готов признать существование заговора.
  – Я тоже. Ты можешь сделать что-нибудь, чтобы не выпускать ее из виду?
  – Я еще раз позвоню Каллахэну в "Ритц". Скажу ему, что ты вышел из игры, и он будет чуть внимательнее.
  – Это все?
  – Да, – ответил Квирк. – Это все. Мне и так нужно больше людей, чем у меня есть. Я не могу приставить к ней охранника. Если она вознамерится показаться на людях, я постараюсь обеспечить ей дополнительную защиту. Но мы оба знаем, что ни я не могу ее защитить, ни ты, если она этого не захочет. И даже тогда, – он пожал плечами, – это будет зависеть от того, насколько сильно кому-то хочется ее достать.
  – Зато, когда этот некто ее укокошит, ты сразу же начнешь действовать. Задействуешь целую дюжину человек.
  – Вали отсюда, – сказал Квирк. Складки, бегущие от носа к губам, стали глубже. – Я не нуждаюсь в лекциях о работе полицейского.
  Я встал.
  – Извини, – проговорил я. – Просто мне очень худо, вот я и ругаюсь на тебя.
  Квирк кивнул:
  – Если я что-нибудь узнаю про номера, откуда звонили, тебе сообщить?
  – Да.
  – О'кей.
  С тем я и ушел.
  14
  Мы со Сьюзен сидели в забегаловке посреди Квинси-маркет, ели устриц, пили пиво и ссорились. Или что-то вроде того.
  – Ну почему ты не остался в стороне? – спрашивала Сьюзен. – Ведь Рейчел просила тебя.
  – Я должен был стоять и смотреть, как ее вытаскивают оттуда?
  – Да. – Сьюзен выковыряла устрицу из раковины. В этих забегаловках вилок не дают. Просто предлагают устриц, улиток или креветок к пиву в бумажных стаканчиках. Тут же стоят миски с щипцами для устриц и тюбики с соусом. Это местечко называлось "Морж и Плотник".[36] Для забегаловки – очень претенциозное название, но, несмотря на это, мне здесь нравилось.
  – Я не мог этого допустить, – произнес я. Под куполообразным потолком супермаркета люди носились туда-сюда по главному проходу. Бородатый мужчина в лыжной шапочке и зеленом свитере с широким воротом посмотрел на Сьюзен и что-то прошептал своему спутнику. Спутник тоже посмотрел на Сьюзен и кивнул. Они оба улыбнулись, но, заметив, что я взглянул на них, отвернулись и пошли прочь. Я заказал еще пива. Сьюзен потихоньку потягивала свое.
  – Почему ты не мог остаться в стороне? – повторила она свой вопрос.
  – Это с чем-то не согласуется.
  – И с чем же?
  Я пожал плечами:
  – Наверное, с моей гордостью?
  Сьюзен кивнула:
  – Наконец-то мы до чего-то добрались. А раз уж мы добрались до этого, скажи, почему ты не позволяешь никому любоваться моей фигурой. Мне лично это льстит. Неужели так плохо, когда люди смотрят на тебя?
  – Ты имеешь в виду этих клоунов, промелькнувших две минуты назад?
  – Да. Кстати, если человек восхищается моей задницей, это еще не значит, что он клоун.
  – Я же ничего не предпринял, – сказал я.
  – Ты посмотрел на них.
  – Ну, значит, они чересчур пугливы.
  – А что если бы они посоветовали мне начать носить пояс?
  Я рыкнул.
  – Вот именно. Итак, что тобой руководило? – спросила Сьюзен.
  – Гордость?
  – Ну вот, мы до чего-то добрались.
  – По-моему, ты повторяешься.
  Сьюзен улыбнулась и жестом попросила у бармена еще пива.
  – Да, но мы еще не закончили.
  – И как прикажешь мне поступать, когда две высокопоставленные задницы вдруг хватают и тащат Рейчел?
  – Тебе следовало стоять рядом и смотреть, чтобы ей не причинили вреда. Следовало вмешаться, если бы она позвала на помощь. И подержать дверь, когда они выходили бы.
  – О Господи, – произнес я.
  – А еще можно было бы повиснуть на ней, тем самым затруднив их задачу.
  – Ну, – сказал я, – я бы так не смог. Может, я еще смог бы постоять в стороне, может, смогу в следующий раз, если придется. Но я не могу лечь на пол и позволить каким-то типам вышвыривать меня вон.
  – Да, не можешь. Но не нужно было лишать Рейчел возможности одержать победу.
  – Я смотрю на это по-другому.
  – Конечно по-другому. А ещё ты не понимаешь, когда во время вечеринки кто-нибудь вдруг начинает заигрывать со мной. Все мои ухажеры мигом разбегаются, узрев твой хмурый взгляд.
  – Я лишаю тебя возможности самостоятельно справиться с ситуацией?
  – Конечно, – ответила она. В уголке ее рта блестела капелька соуса. Я протянул руку и снял ее большим пальцем. – Как правило, я не нуждаюсь в твоей защите, – продолжила она. – Раньше я абсолютно спокойно обходилась без тебя и сама отшивала тех, кого хотела отшить.
  – А если они не отшиваются?
  – Тогда я позову тебя. Ты ведь рядом. С тех пор как мы встретились, на вечеринках ты не отходишь от меня дальше чем на два метра. Я допил пиво.
  – Давай прогуляемся к Фонейл-Холлу, – предложил я. Было половина пятого, и народу было немного. – Может быть, я куплю тебе рогалик.
  – Я не жалуюсь на свою судьбу, – сказала Сьюзен, беря меня под руку. Голова ее чуть склонилась ко мне на плечо, и от ее волос шел легкий запах цветов. – Я тебя понимаю, и мне в некотором роде даже нравятся твои собственнические замашки. Кроме того, я люблю тебя, а это все меняет.
  – Можно свернуть на эту лестницу и направиться домой, – предложил я.
  – Успеем. Ты обещал, что мы будем много гулять, есть, пить и глазеть на людей.
  – А потом?
  – Кто знает, – протянула Сьюзен. – Может быть, сольемся в экстазе.
  – Тогда пошли быстрее.
  Супермаркет "Квинси[37] был огромным зданием, построенным из гранитных блоков. Как раз недавно его отремонтировали. По обеим сторонам длинного центрального прохода располагались лавки, где продавали йогурты с фруктами, охотничьи колбаски в тесте с кислой капустой, рулеты с омарами, огромные сандвичи, рогалики, деревенский паштет, салат по-гречески, цыплят под сладким и кислым соусом, пирожки, пирожные с глазурью, устриц, творожный пудинг, свежие фрукты (еще с черенками), мороженое, сладкие ватрушки, цыплят «барбекю», пиццу, пончики, опять пирожки, заливное из утки, сандвичи с ростбифом и чатни на свежеиспеченном хлебе, сушеные персики, орехи кешью и прочее. Еще там были мясные лавки, сырные лавки, магазинчики, где торговали молотым кофе, фруктовые лавки и ларьки, где продавали корейский женьшень. Снаружи по обеим сторонам тянулись аркады с другими лавками и кафе, а в отремонтированных кирпичных зданиях находились магазины одежды, специализированные магазины и рестораны. Это место считается самым привлекательным для туристов в Бостоне, и оно того стоит. Если вы оказываетесь в этом районе с девушкой, трудно не схватить ее за руку. Вокруг бродят фокусники и уличные музыканты. Здесь никогда не бывает пусто, а уж в часы наибольшего наплыва посетителей воцаряется полный хаос. Мы остановились, купили две палочки с дольками свежих фруктов и дыни и съели их на ходу.
  – То, что ты говоришь, детка, имеет некоторый смысл, но звучит очень неудобоваримо, – сказал я.
  – Знаю, – ответила Сьюзен. – И наверное, ты этого никогда не примешь. В тебе воспитали жуткую привязанность к семье. Но семьи у тебя нет, и поэтому ты переносишь свою потребность защищать кого-нибудь на своих клиентов и на меня.
  – Может быть, тебя это не касается, но клиенты как раз нуждаются в моей защите.
  – Да, вероятно именно поэтому ты и стал детективом. Тебе нужны люди, которым нужна защита. А иначе что бы ты делал со своей потребностью?
  Я выбросил палочку в урну.
  – Изливал бы ее полностью на тебя, крошка.
  – О Боже! – воскликнула Сьюзен.
  – И вряд ли я когда-нибудь изменюсь, – сообщил я.
  – Я люблю тебя и понимаю. Всегда оставайся таким же, как сейчас, но ты наверняка догадываешься, почему Рейчел тебя не принимает?
  – Ну да, ведь я такой сообразительный.
  – Конечно сообразительный, – сказала Сьюзен. – Хочешь йогурт?
  15
  Это случилось за три недели до Рождества. За окнами моей конторы падали редкие снежные хлопья, когда я узнал, что кто-то похитил Рейчел Уоллес.
  Я сидел, задрав ноги, попивая черный кофе и жуя пышку в ожидании звонка от некоего Энтони Гонсальвеса из Фолл-Ривер, когда телефон зазвонил. Но это был не Гонсальвес.
  Голос произнес:
  – Спенсер? Это Джон Тикнор из "Гамильтон Блэк". Не могли бы вы сейчас подъехать к нам? Похоже, что Рейчел Уоллес похищена.
  – Вы вызвали полицию? – спросил я.
  – Да.
  – Хорошо, я еду.
  Я повесил трубку, надел шерстяной пиджак в полоску поверх свитера с широким воротом и кобуры и вышел. Моя контора находилась тогда на углу Массачусетс-авеню и Бойлстон-стрит, на третьем этаже, в небольшой треугольной башенке над табачной лавкой. Машина стояла под знаком, гласившим: "Парковка запрещена! Автобусная остановка". Я сел в нее и поехал прямо по Бойлстон-стрит. Снег таял, как только оказывался на мостовой, но собирался у поребриков, на пешеходных дорожках и на карнизах зданий.
  Рождественская елка в Пруденшиэл-Сентер уже сверкала, хотя было еще без четверти четыре. Я свернул налево к Чарлзу, потом направо на Бикон и остановил машину на вершине холма напротив Стейт-Хауса, там, где было написано: "Только для членов Высокого двора". Они имели в виду законодателей, но в Массачусетсе их называют "Высоким двором" – по тем же причинам, по которым называют себя Содружеством. Я думаю, это как-то связано с тем, что здесь не голосовали за Никсона. Справа от меня Коммон спускался к Тремонт-стрит, его деревья сверкали рождественскими огнями, а в конце Парк-стрит возвышалась большая картина, изображающая Рождество Христово. Снег лежал на газонах Коммона и таял на дорожках. Внизу, у справочного киоска, стояли в загоне несколько северных оленей, а рядом с загоном расхаживал парень с рекламными щитами на груди и спине и подсовывал листовки людям, которые пытались кормить оленей кукурузными хлопьями. Кабинет Тикнора был на последнем этаже, широкие окна выходили на Коммон. Высокий потолок, все заставлено книгами и рукописями. Наискось от стола – низкий диванчик, а напротив дивана – кофейный столик, зава ленный канцелярскими папками. Тикнор сидели на диване, положив ноги на столик и глядя в окно на парня, раздающего листовки у оленьего загона. Рядом с Тикнором сидел Фрэнк Бел-; сон, сержант полиции, и потягивал кофе. Молодой парень с лицом уроженца графства Майо в Ирландии и в костюме-тройке от Луиса стоял у стола Тикнора и беседовал по телефону.
  Белсон кивнул мне, когда я вошел. Я посмотрел на парня и спросил:
  – Из окружной прокуратуры?
  Белсон кивнул.
  – Это Кронин, – представил он того. – Помощник прокурора.
  – Спенсер, – сказал Тикнор, – я рад, что вы пришли. По-моему, вы знакомы с сержантом Белсоном.
  Я кивнул.
  – А это Роджер Форбс, наш адвокат.
  Я пожал руку высокому седому скуластому человеку со впалыми щеками, который спрятался – как будто стеснялся чего-то – в углу между диваном и книжной полкой.
  Кронин произнес в трубку:
  – Мы еще ничего не сообщали журналистам.
  – Что мы имеем? – спросил я у Белсона.
  Он протянул мне машинописный листок.
  Печать была четкая, через два интервала, буквы не скачут, без опечаток, поля широкие, отступ у красной строки – пять знаков. Превосходная бумага "Итон". Напечатано было следующее:
  "Поскольку Рейчел Уоллес написала несколько книг, оскорбляющих Бога и страну; поскольку она защищала лесбийскую любовь, вступая в противоречие с Библией и общественной нравственностью; поскольку она растлевала и продолжает растлевать нашу нацию и наших детей при помощи средств массовой информации, которые бездумно используют ее образ ради наживы; и поскольку наши власти, будучи обманутыми радикальными заговорами, ничего не предпринимают, мы вынуждены действовать.
  Мы захватили и держим ее у себя. Ей не причинили вреда, и если вы будете следовать нашим инструкциям, то и не причинят. Нам не нужны: деньги. Мы предприняли эту акцию, руководствуясь принципами морали, которые превыше любых законов, и будем следовать этим принципам, даже если они приведут нас к смерти.
  Будьте готовы к новым сообщениям. Мы представим вам наши требования в соответствующий срок. Эти требования не подлежат обсуждению. Если они не будут приняты, мир станет только чище после смерти Рейчел Уоллес.
  В(осстановители) А(мериканекой) М (орали)
  ВАМ".
  Я прочитал письмо дважды. Смысл не изменился.
  – Неплохой стиль, – сказал я Тикнору.
  – Если бы вам удалось поладить с ней, – проговорил Тикнор, – может быть, это письмо вообще никогда не было бы написано. – Его лицо немного покраснело.
  – А вы точно знаете, что она исчезла? – обратился я к Белсону.
  – Само собой, – ответил он. – Ее нигде нет.
  Номер в отеле пуст. Чемоданы все еще там, шмотки в шкафах. Она должна была выступать по радио сегодня после обеда, но на студии не появилась. Последний раз ее видели вчера вечером около девяти, когда официант, разносящий еду в номера, принес ей несколько сандвичей, бутылку джина, бутылку вермута и два стакана. Он говорит, что кто-то мылся в душе, но кто – не знает. Ванная была закрыта, и он только слышал шум воды.
  – И уцепиться не за что?
  – Абсолютно, – сказал Белсон. Он был худой, узколицый и с такой обильной растительностью на лице, что подбородок его был почти синим, хотя Белсон и брился, по крайней мере, дважды в день. Он курил пятицентовые сигары и выбрасывал их, только когда они уже начинали обжигать ему губы. Как раз сейчас Белсон уже успел сжевать и разлохматить одну, хотя докурил ее только до половины.
  – Квирк этим займется? – спросил я.
  – Да, он подъедет позже. Ему сегодня во второй половине дня надо быть в суде, и он отправил меня. Но теперь, раз ты появился, мы сможем обойтись и без него.
  Кронин повесил трубку и посмотрел на меня:
  – Кто вы?
  – Мы нанимали мистера Спенсера, чтобы охранять Рейчел, – объяснил Тикнор. – Вероятно, он сможет пролить свет на сложившуюся ситуацию.
  – Он, конечно, массу всего сделал, чтобы защитить ее, – язвительно сказал Кронин. – Вы что-нибудь знаете?
  – Не очень много, – ответил я.
  – Я так и думал. Было изъявлено желание пригласить вас, и я согласился, но не вздумайте путаться под ногами. Вы мне действуете на нервы, и я могу хорошо взгреть вас.
  Я посмотрел на Белсона. Тот ухмыльнулся:
  – Сейчас из университетов выпускают все более и более крутых.
  – Ну это, наверное, их высшее достижение. Круче этого типа они вряд ли кого воспитают.
  – Заткнись, ты! – сказал Кронин. – Сержант, вы знаете этого парня?
  – Да, мистер Кронин. Я его знаю. Вы хотите, чтобы я его застрелил?
  – Какого дьявола, Белсон?! Я задал вам простой вопрос.
  – Он в порядке, – сказал Белсон. – Он нам поможет.
  – Так будет лучше и для него, – заявил Кронин. – Спенсер, я хочу, чтобы вы коротко рассказали Белсону обо всем, что знаете. Бел-сон, если будет что-то, достойное упоминания, составьте протокол.
  – Да, само собой, – ответил Белсон. – Немедленно займусь. – Он подмигнул мне.
  Кронин повернулся к Тикнору:
  – Вы связаны с "индустрией слова". Вы можете что-нибудь определить, исходя из стиля, которым написано послание?
  – Если бы это была рукопись, мы бы ее не приняли, – ответил Тикнор. – Кроме этого, мне сказать нечего. И я понятия не имею, кто мог написать это.
  Кронин уже не слушал Тикнора. Он повернулся к Форбсу, юристу.
  – Здесь где-нибудь есть комната, где мы можем встретиться с журналистами? – он обращался к Форбсу почти на равных: вероятно, обучение в школе права давало ему некоторое преимущество.
  – Конечно, – сказал Форбс. – У нас неплохой конференц-зал на третьем этаже, я думаю, он подойдет. – Он обратился к Тикнору: – Я отведу его в зал "Гамильтон", Джон.
  – Отличная идея, – ответил Тикнор.
  Форбс пошел вперед. Кронин остановился в дверях:
  – Белсон, я хочу знать все, что знает этот парень. Выжмите его досуха.
  – Я не хочу отметин на физиономии, – сказал я Белсону.
  – Это уж как получится, – ответил тот.
  Кронин вышел вслед за Форбсом.
  Я присел на край рабочего стола Тикнора.
  – Надеюсь, оружие ему не доверяют.
  – Кронину-то? – засмеялся Белсон. – Он окончил школу права в семьдесят третьем, в том же году, когда я впервые попробовал сдать экзамен на лейтенанта. Он думает, что, если будет груб и упрям, люди не заметят, что он ни хрена не знает и просто хочет забраться повыше.
  – Он ошибается, – вставил Тикнор. Белсон поднял брови в знак одобрения, но Тикнор сидел у него за спиной и не видел этого.
  Я обратился к Тикнору:
  – Как вы получили письмо?
  – Его вручили вахтеру внизу, – сказал Тикнор и протянул мне конверт, совершенно белый, если не считать напечатанного на нем имени Тикнора.
  – Описание?
  Ответил Белсон:
  – Им каждый день суют по сотне всяческих записок. Охранник даже не может вспомнить наверняка, был ли это мужчина или женщина.
  – Это не его вина, – сказал Тикнор. – Мы получаем самые разные посылки из типографии: гранки, полосы, макеты плюс рукописи от агентов и авторов, письма читателей, критические заметки и еще с полдюжины разных материалов каждый день. Уолт и не обязан обращать внимания на то, кто их приносит.
  Я кивнул:
  – Неважно. Вероятно, этот кто-то все равно нанял, например, таксиста, чтобы занести письмо, и вообще от описаний мало толку, даже от самых подробных.
  Белсон кивнул:
  – Я уже отправил кое-кого по таксопаркам на поиски человека, который мог что-нибудь оставить здесь. Но преступники вполне могли сами доставить послание.
  – Прессу извещать будем? – поинтересовался Тикнор.
  – Не думаю, что от этого будет какой-то вред, – сказал я. – Кроме того, все и так станет известно. Почерк организации, которая хочет сделать себе рекламу. Похитители не запрещают обращаться к прессе, так же как не запрещают привлекать полицию.
  – Я с этим согласен, – добавил Белсон. – Большая часть похищений сопровождается словами: "Только не обращайтесь в полицию", но все эти политические, общественные или черт-еще-знает-какие похищения обычно устраиваются с целью привлечь к себе внимание. И потом, Кронин все равно поговорил с прессой, поэтому ваш вопрос... Ну как это, никак не найду подходящего слова...
  – Академический. Гипотетический. Бессмысленный. Запоздалый, – подсказал Тикнор.
  – Подходит любое определение, – закончил Белсон.
  – Так что же нам делать? – спросил Тикнор.
  – Ничего особенного, – ответил Белсон. – Мы сидим. Ждем. Некоторые рыщут по улицам. Мы уже связывались с ФБР, чтобы узнать, есть ли у них материал по ВАМ. Проанализировали бумагу и чернила и ничего не узнали. Через некоторое время кто-то из похитителей выйдет на связь с нами и скажет, что им нужно.
  – И все? – Тикнор был оскорблен. Он посмотрел на меня.
  – Мне это тоже не нравится, – сказал я. – Но, похоже, делать нечего. Нам нужно ждать, пока с вами свяжутся. Чем больше контактов, тем лучше. Чем ближе похитители подойдут к нам, тем больше шансов, что мы найдем их. И ее.
  – Но где уверенность, что они свяжутся с нами?
  Ответил Белсон:
  – Уверенности нет. Но нужно надеяться.
  Они сказали, что сделают это. Ими что-то движет. Им что-то нужно. Все чего-то хотят, на это мы и рассчитываем. – Сигара почти дотлела, и Белсону пришлось наклонять голову, чтобы, дым не попадал ему в глаза.
  – А что же будет с Рейчел? Бог мой, подумайте, каково ей! Представьте себе, как с ней обращаются! Мы не можем просто сидеть и ждать.
  Белсон посмотрел на меня. Я заговорил:
  – Больше ничего не остается. Думать об альтернативе, если ее нет, бесполезно. Она крепкая женщина, она выдержит, как и все остальные.
  – Но одна, – произнес Тикнор, – с этими маньяками...
  – Подумайте о чем-нибудь другом, – посоветовал Белсон. – У вас есть какие-нибудь мысли по поводу, кто это может быть?
  Тикнор резко помотал головой, будто ему в ухо залетела муха.
  – Нет, – сказал он. – Нет. Никаких мыслей. Как они себя называют? ВАМ?
  Белсон кивнул.
  – А кто-нибудь в вашей компании испытывает неприязнь к госпоже Уоллес?
  – Да нет, то есть я имею в виду, не настолько же. С Рейчел трудно и неудобно, да и вещи, за которые она ратует, не всем нравятся, но зачем похищать ее? Это лишено смысла.
  – Позвольте нам решить это. Дайте мне список тех, кто, по вашему мнению, не любил ее, спорил с ней, не соглашался.
  – Бог мой, да туда попадет половина журналистов страны.
  – Мы не торопимся, – сказал Белсон, достал записную книжку и откинулся на спинку стула.
  – Но, Господи, сержант, я не могу так просто назвать имена. Ведь тогда все эти люди будут причастны к расследованию серьезного преступления.
  – Кажется, вы беспокоились, каково сейчас бедной Рейчел? – напомнил Белсон.
  Я знал, что сейчас будет. Не раз присутствовал при таких беседах.
  – Пойду попробую найти Рейчел, – сказал я. – Сообщите, если что-то выяснится.
  – Я не уполномочен привлекать вас к расследованию, Спенсер, – уточнил Тикнор.
  – Я тоже, – добавил Белсон. Он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
  – Все уже оплачено, – ответил я и покинул кабинет Тикнора. Потом прошел мимо двух полицейских, допрашивающих секретаршу, спустился на лифте вниз и начал поиски.
  16
  Бостонская "Глоб" занимает здание на бульваре Морриссей, которое выглядит как помесь складов и пригородной школы. А когда-то газета располагалась на Вашингтон-стрит в центре города и выглядела как и положено газете. Но это было в те времена, когда еще выходили "Пост" и "Дейли рекорд". Всего лишь вчера, когда мир был юн. На следующий день после похищения Рейчел Уоллес опять шел снег. Я беседовал с Уэйном Косгроувом из отдела городских новостей о политике правых, о которых он написал серию статей три года назад.
  – Никогда не слышал о вас, – сказал Косгроув. Ему было тридцать пять, он носил светлую бороду. На нем были вельветовые штаны в широкий рубчик, серая шерстяная рубашка и коричневый твидовый пиджак. Ноги лежали на столе, а на ногах красовались кожаные ботинки с резиновой подошвой и желтыми шнурками. Голубая пуховая парка с капюшоном висела на спинке стула.
  – До чего же ты хорошо выглядишь, Уэйн, – позавидовал я. – Очень приличная одежда.
  – Год в Гарварде, – ответил он, – чертовски улучшает вкус. – Он начинал в "Ньюпорт ньюс" в Вирджинии, и это еще чувствовалось, когда он говорил.
  – Это я вижу, – протянул я. – Почему бы тебе не заглянуть в свое досье, нет ли там чего-нибудь про ВАМ?
  – Досье, – хмыкнул Косгроув. – Ас чего это я должен показывать тебе досье, ты, гринго?
  Да и какое такое досье? – Он как-то сказал мне, что четырежды смотрел "Сокровища Сьерра-Мадре" в кинотеатре старого фильма в Кембридже.
  – У тебя нет досье?
  Он пожал плечами.
  – Есть, небольшое, но основной материал здесь, в башке. И в ней ничего нет про ВАМ. Но это и неудивительно. Эти группы все время возникают и распадаются, как мелкие забегаловки. Или меняют название, или одна группировка откалывается от другой. Еще вчера я о них ничего не знал, а сегодня они – сенсация недели. Когда я делал серию своих статей о подобных группах, большинство этих сумасшедших занимались автобусными перевозками[38]. Эти пожиратели макрели боялись, что ниггеры оттрахают их дочерей, и все, о чем они могли думать, – это как удержать черных подальше от дочек. Правда, дочки и сами не очень-то следили за своим поведением, но, так или иначе, если тебе хотелось основать группу протеста, ты отправлялся в Южный Бостон с криками: «Ниггер! Ниггер!»
  Он произносил это как "нигга".
  – То есть система развивалась на местах?
  – У-у-у, да, – сказал Косгроув. – Народ обычно сам брался за дело, пока вы у себя на Севере цыкали на нас и посылали сюда федералов. Одним словом, на Юге творился жуткий разгул расизма.
  – Я, кажется, слышал, что ты тоже участвовал в движении за свободу слова, голосования и коммунистической пропаганды в Миссисипи несколько лет назад?
  – У меня был дедушка-северянин, – сказал Косгроув. – Должно быть, что-то передалось по наследству.
  – И куда же подевались те люди, которые раньше стояли в кругу, скандируя "никогда" и бросая камни в детей?
  – Большинство из них, – ответил Косгроув, – несколько изменили точку зрения. Но я понимаю, к чему ты клонишь. Ну, я бы сказал, что многие из них, обнаружив, что ниггеры совершенно не хотят трахать их дочек, теперь зациклились на идее, что гомики вознамерились поиметь их сыновей, и собирают группы, чтобы швыряться камнями в гомосексуалистов.
  – Какие-то конкретные личности?
  Косгроув пожал плечами:
  – Черт, да не знаю я, приятель. Тебе не хуже моего известно, что глава всех ультраправых в этих краях – Фикс Фэррелл. Клянусь Богом, он, должно быть, даже бедных эскимосов ненавидит.
  – Да, про Фэррелла я знаю, но думаю, что парень вроде него не будет ввязываться в такое дело.
  – Только потому, что он сидит в мэрии? – удивился Косгроув. – Слушай, ты что, мальчик?
  – Я не говорю, что он чист. Я говорю только, что такие дела ему не нужны. Думаю, человеку вроде него выгодно существование Рейчел Уоллес и ей подобных. Они дают ему повод для борьбы. Фэрреллу не нужно, чтобы ее похищали или запрещали ее книгу. Ему бы хотелось, чтобы она продавала свои труды и надрывала свои легкие, а он тем временем будет составлять планы ее нейтрализации.
  Косгроув постучал по зубам резинкой, которая находилась на конце желтого карандаша.
  – Неглупо, – сказал он. – Пожалуй, ты сейчас нарисовал неплохой портрет Фикса.
  – Как ты думаешь, он может подсказать, к кому мне стоит заглянуть?
  Косгроув тут же покачал головой:
  – Глупости. Он не выдает возможных сторонников, а человек, выступивший против активистки движения феминисток и лесбиянок, не может быть у него на плохом счету.
  – То есть люди из ВАМ доверяют ему?
  – Мне-то откуда знать? – возмутился Косгроув. – Господи, Спенсер, ты умеешь тянуть жилы, вот что я скажу.
  – Да, а еще я обалденный телохранитель, – добавил я.
  Косгроув пожал плечами:
  – Я поспрашиваю, поговорю у себя в отделе. Если что-нибудь услышу, звякну тебе.
  – Спасибо, – сказал я.
  17
  Я когда-то был знаком с парнем из ку-клукс-клана.
  Его звали Манфред Рой, и я когда-то, когда еще служил в полиции, помог сцапать его за хранение порнографических материалов. Это было довольно давно, когда хранение порнографии считалось более серьезным проступком, чем сейчас. А Манфред заложил парня, у которого он их купил, и друзей, которые были с ним, когда он их покупал, и тогда мы закрыли его дело. Его имя так и не всплыло в газетах. Он ; жил со своей матерью, и, если бы она узнала правду о сынке, ее бы это подкосило. Я ушел из полиции, но Манфреда из виду не упускал. Много ли вы знаете людей, состоящих сейчас в ку-клукс-клане? Если вы хоть раз встретите такого типа, то уже никогда не забудете о нем.
  В тот год Манфред работал в парикмахерской, что на первом этаже Парк-Сквер-Билдинг. Маленький паренек, блондин, подстриженный под "ежик". Под халатом парикмахера на нем была клетчатая фланелевая рубашка, хлопчатобумажные штаны и дешевые, но начищенные до блеска коричневые мокасины. Это было не какое-нибудь захудалое местечко. Порезаться здесь вы могли только по собственной вине.
  Я сидел в кресле в ожидании своей очереди и читал " Глоб". Там была статья о прениях в городской ратуше по проблемам таможни. Я прочитал первый абзац, потому что статья была подписана "Уэйн Косгроув", но даже хорошее отношение к нему не помогло мне осилить второй абзац.
  Работали четыре парикмахера. Один из них, толстый парень с коком под Элвиса Пресли, облитым лаком и абсолютно неподвижным, сказал:
  – Следующий!
  – Нет, спасибо, я подожду его, – откликнулся я, показывая на Манфреда.
  Тот стриг какого-то седого человека. Он бросил на меня взгляд, затем снова посмотрел на клиента, а потом до него дошло, кто я такой, и он уставился на мое отражение в зеркале. Я подмигнул ему, и он тут же опустил глаза на седую голову у себя под носом.
  Он управился с седовласым за пять минут, и настала моя очередь. Я уселся в кресло, но Манфред заявил:
  – Сожалею, сэр, у меня сейчас обеденный перерыв. Может быть, другой парикмахер...
  Я широко ему улыбнулся и обвил его рукой:
  – Это даже лучше, Манфред. На самом деле мне просто нужно потолковать с тобой, так что я тебя угощаю.
  – Вообще-то у меня встреча кое с кем.
  – Отлично, с этим кое-кем я тоже побеседую. Пошли, Манфред, столько времени не виделись.
  Цирюльник с коком глазел на нас. Манфред стащил свой белый халат, и мы вместе направились к двери. По пути я взял в гардеробе свое пальто.
  Выйдя в коридор, Манфред сказал:
  – Черт вас возьми, Спенсер, вы хотите, чтобы меня вышвырнули с работы?
  – Манфред, Манфред, – сказал я. – Как это невежливо. Я бы даже сказал, не по-христиански. Я пришел посмотреть на тебя и угостить тебя ленчем.
  – Почему вы не можете оставить меня в покое?
  – У тебя еще остались эти надувные резиновые девчонки, которыми ты когда-то занимался?
  Мы шли вдоль аркады Парк-Сквер-Билдинг. Когда-то это было стильное место, потом запаршивело, а теперь переживало период возрождения. Манфред, пока мы шли, разглядывал свои туфли.
  – Я тогда был другим, – сказал Манфред. – Я тогда еще не обрел Христа.
  – И ты тоже?! – воскликнул я.
  – Я и не надеялся, что вы поймете.
  Около поворота на Сент-Джеймс-авеню стоял небольшой киоск, где продавались сэндвичи. Я остановился.
  – Как насчет сандвича и чашечки кофе, Манфред? За мой счет, разумеется. И еще йогурт и, если хочешь, яблоко. Я плачу.
  – Я не голоден, – ответил он.
  – Хорошо, обойдемся без кормления, – сказал я. – Надеюсь, ты не будешь возражать, если я пообедаю.
  – Почему бы вам попросту не пойти обедать и не отстать от меня?
  – Я только возьму здесь сандвич, и мы прогуляемся, может быть через улицу к автобусному кольцу, посмотрим, не происходит ли где-нибудь смешение рас или что-либо подобное.
  Я купил бутерброд – пшеничный хлеб с тунцом, красное яблоко и кофе в бумажном стаканчике. Яблоко я положил в карман, а сандвич съел на ходу. В дальнем конце аркады, где когда-то находился кинотеатр "Парк-сквер", мы остановились. Я уже расправился с сандвичем и потягивал кофе.
  – Ты все еще состоишь в клане, Манфред?
  – Конечно.
  – Я слышал, ты стал региональным руководителем, или Великим Высоким Имперским Аллигатором – как оно там у вас называется? по Массачусетсу. Он кивнул.
  – Вот это да, – восхитился я, – следующий шаг вверх – разве что устроиться играть на пианино в перерывах на конференции по проблемам детей из неблагополучных семей.
  – Вы глупы, как и все либералы. Ваша раса растворится среди других, культура, существующая десять тысяч лет и создавшая величайшую в истории цивилизацию, погибнет, утонет в море полукровок и дикарей. А выиграют от этого одни коммунисты.
  – Любой культуре, произведшей на свет скотину вроде тебя, Манфред, не помешает улучшение, – вставил я.
  – Идиот, – отозвался он.
  – Но я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой о чистоте нации.
  – Вы бы проиграли.
  – Возможно, – сказал я. – Ты ведь профессиональный расист и проводишь свою жизнь в спорах. Ты специалист. Это твоя профессия, но не моя. Я и двух часов в месяц не трачу на споры о чистоте расы. Но, если я и проиграю в споре, то после этого выиграю в драке.
  – И вы обвиняете нас в насилии, – возмутился Манфред. Он стоял, прислонившись спиной к стене около пустовавшего сейчас места для киноафиши. Щеки его немного порозовели.
  – "Вы"? – переспросил я. – "Нас"? Я-то говорю о тебе и обо мне, а не о "вас" и "нас".
  – Вы ничего не понимаете в политике, – сказал Манфред. – Общество нельзя изменить разговорами о "тебе" и обо "Мне".
  – Манфред, мне нужно кое-что разузнать о группе людей, таких же глупых, как и ты. Она называется ВАМ, то есть "Восстановители американской морали".
  – Почему вы спрашиваете об этом у меня?
  – Потому что ты, дерьмо собачье, постоянно болтаешься среди таких компаний и треплешься о восстановлении морали. Наверное, в этих компаниях ты не так остро ощущаешь свою дерьмовость.
  – Я ничего не знаю о ВАМ.
  – Они борются с феминистками и движением геев, возможно, во имя Бога и расовой чистоты. Ты, я думаю, слышал о них?
  Манфред покачал головой, снова разглядывая свои туфли. Я взял его за подбородок и поднял ему голову так, чтобы Он был вынужден посмотреть на меня.
  – Мне нужно знать об этой группе, Манфред.
  – Клянусь, я ничего не знаю о них, – проговорил Манфред.
  – Значит, ты можешь найти сведения о них.
  Он попытался выдернуть подбородок из моей руки, но я чуть-чуть посильнее сжал пальцы и заставил его успокоиться.
  – Я не буду заниматься вашими грязными делишками.
  – Будешь, и не только нашими. Ты ведь кусок дерьма и всегда делаешь то, что тебе скажут. Главное – как надавить, – произнес я.
  Он старался не смотреть мне в глаза. Несколько человек, вышедшие из банка, который был справа от меня, остановились и посмотрели на нас, а потом торопливо прошли мимо.
  – Давление бывает разное, Манфред. Я могу приходить к тебе на работу каждый день и буду болтаться там до тех пор, пока тебя не выгонят. Я побываю всюду, где ты ошиваешься, и всем расскажу, как мы сцапали тебя за хранение надувной любовницы и о том, как ты разливался соловьем, как мормонский религиозный хор, лишь бы тебя отпустили. – Щеки его теперь стали красными. – Или, – добавил я, – я могу просто мордовать тебя каждый день, пока ты не доставишь нужные мне сведения.
  Сквозь зубы, сжатые под давлением моих пальцев, Манфред произнес:
  – Ах ты, член несчастный!
  Теперь у него покраснело уже все лицо.
  Я сильнее надавил на его подбородок и почти поднял Манфреда на цыпочки.
  – Ругаешься? – переспросил я. – Вы всегда поливаете нас грязью. – Потом я отпустил его и отошел в сторону. – Я зайду сюда завтра, чтобы узнать, что ты мне сообщишь.
  – Может быть, меня здесь уже не будет.
  – Я знаю, где ты живешь, Манфред, и все равно найду тебя.
  Он все еще стоял прямо, прислонившись к стене. Воздух со свистом вырывался сквозь его зубы, блестящие глаза лихорадочно смотрели на меня.
  – Итак, до завтра, Манфред. Я зайду завтра.
  18
  Я вышел на Арлингтон-стрит, свернул налево и пошел к Бойлстон-стрит, хрустя сочным яблоком. Улица пестрела рождественскими украшениями и изображениями Санта-Клауса. Падал легкий приятный снежок. Я думал о том, видит ли Рейчел Уоллес этот снег. Подобные дни предназначены для того, чтобы радоваться жизни. Если бы я остался с ней... Я помотал головой. Тяжело. Не нужно на этом зацикливаться. Вероятно, быть похищенной под Рождество не намного хуже, чем в любое другое время года. Я с ней не остался, и размышления о том, что мне следовало поступить иначе, не помогут найти ее. Надо сосредоточиться на главном, приятель. Нужно думать, как найти ее. Автоматически, проходя мимо лавки "Брентано" я, остановился и посмотрел на книги, выставленные в витрине. Особой надежды на Манфреда у меня не было из-за его низости, расистского фанатизма и глупости. Косгроув был полной его противоположностью, но он работал репортером либеральной газеты, и ему, чтобы найти что-то, нужен подходящий случай. Ему никто ничего не скажет.
  Я доел яблоко и бросил огрызок в урну, подвешенную к фонарному столбу, потом автоматически посмотрел на шикарную еду в витрине "Мальбен". Потом можно было бы перейти на другую сторону и посмотреть, что нового приготовили японцы в "Хай-хай", а затем вернуться сюда, чтобы поглазеть на одежду от Луиса, после чего, может быть, остановиться у Институт современного искусства. Потом можно было бы пойти домой и вздремнуть. Черт возьми! Я направился обратно к своей конторе, сел в машину и поехал в Бельмонт.
  Когда я ехал по Сторроу-драйв, снег не налипал на колеса, да и машин почти не встречалось, поскольку было еще рано. Справа от меня чернел холодный Чарлз, вдоль реки бежали трусцой люди в зимних спортивных костюмах. Сейчас очень модно было носить шорты поверх длинных спортивных штанов, шерстяную фуфайку с капюшоном и голубые кроссовки "Нью-бэлэнс" с белой отделкой. Я предпочитал шерстяную безрукавку поверх черного свитера с широким воротом и теплые синие штаны, которые очень шли к "Нью-бэлэнс-320". Разнообразие – вот причина возвышения Америки.
  Я переехал через Чарлз на кембриджский берег около больницы Маунт-Оберн и проехал через Кембридж, через Уотертаун по Бельмонт-стрит прямо в Бельмонт. Снег повалил сильнее, когда я заехал на автозаправку на Трэпело-роуд и справился, как проехать к бельмонтскому управлению полиции на Конкорд-авеню.
  Я объяснил дежурному сержанту, кто я такой, и он так разволновался, что некоторое время разглядывал меня, прежде чем снова начал писать что-то в записной книжке.
  – Я ищу одного из ваших патрульных. Молодой парень, двадцати пяти или двадцати шести лет, рост около ста восьмидесяти сантиметров, вес около ста восьмидесяти фунтов, очень нахальный, на форменной рубашке носит военные награды. Очень может быть, что по утрам ест сырое мясо росомахи.
  Не поднимая головы, дежурный ответил:
  – Это, видно, Фоули. За словом в карман не полезет.
  – Надо же как-то выделиться, – сказал я. – Где мне его найти?
  Сержант заглянул в какие-то бумаги за барьером.
  – Он сейчас патрулирует в районе водохранилища, – ответил он. – Я попрошу диспетчера вызвать его. Вы знаете ресторанчик "Френдли" на Трэпело-роуд?
  – Да, я проезжал мимо него.
  – Я скажу Фоули, чтобы он встретил вас там на стоянке.
  Я поблагодарил его и поехал к кафе "Френдли". Через пять минут после меня туда въехала бельмонтская патрульная машина и припарковалась. Я вылез из своего автомобиля в жуткий снегопад, подошел к патрульной машине и забрался на заднее сиденье. За рулем сидел Фоули. Его напарником был все тот же пожилой полицейский с большим пузом, и он все так же горбился на заднем сиденье, надвинув фуражку на глаза.
  Фоули обернулся и ухмыльнулся мне:
  – Значит, твою лесбиянку все-таки утащили?
  – Как изящно ты выражаешься, – заметил я.
  – Ты понятия не имеешь, кто это сделал, и приехал, чтобы найти хоть какую-нибудь ниточку. А еще ты хочешь, чтобы я сообщил тебе, кто был тот пустомеля, которому ты врезал в брюхо, так?
  – Как ты думаешь, – обратился я к его напарнику, – когда он станет начальником полиции?
  Пожилой не обратил на меня никакого внимания.
  – Я прав или нет?
  – Прав, – ответил я. – Ты знаешь, кто он?
  – Ну после наших танцев вокруг библиотеки я записал номер его машины, когда он уезжал, и проверил его, когда было время. Его зовут Инглиш, Лоуренс Тернбулл Инглиш-младший. Работает финансовым консультантом – то есть ничего не делает. У семейки двенадцать – пятнадцать миллионов баксов, и он советуется с доверенным лицом, как их потратить, – вот и вся его работа. Кучу времени убивает на сауну, теннис и защиту демократии от черных, голубых, коммуняк, бедняков, феминисток и прочих.
  Пожилой полицейский чуть пошевелился на переднем сиденье и вставил:
  – Ай-Кью[39] у него восемь – десять, не больше.
  – Бенни прав, – сказал Фоули. – Если бы он похитил эту девчонку, то непременно забыл бы, где ее спрятал.
  – Где он живет? – спросил я.
  Фоули достал из кармана рубашки записную книжку, вырвал оттуда листок и протянул мне.
  – Все же будь с ним поосторожней, – посоветовал он. – Как-никак друг шефа.
  – Угу, – сказал я. – Спасибо.
  Когда я выбрался из патрульной машины и пошел к своему автомобилю, по Трэпело-роуд прогрохотал снегоочиститель. Окна моей машины залепило снегом, и мне пришлось хорошенько потрудиться над ней, прежде чем сесть за руль. Я направился ко все той же автозаправочной станции, залил себе полный бак и осведомился, как попасть к дому Инглишей.
  Дом находился в шикарной части Бальмонта. Отдельно стоящее здание с остроконечной крышей, похожее на старые частные особняки девятнадцатого века. Возможно, сзади, под снегом, лежали охотничьи угодья. Снегоочиститель устроил поперек дорожки, ведущей к дому, снежный вал, и я еле-еле преодолел эту гору. Сама дорожка была вычищена и за домом поворачивала на широкую площадку перед гаражом с четырьмя отделениями. Справа от гаража виднелась задняя дверь, но я пренебрег ею и двинулся к парадному входу – да здравствует бесклассовое общество! Молодая женщина в одежде горничной вышла на мой звонок. Черное платье, белый фартук, маленькая шапочка – все как в кино.
  – Хозяин дома? – спросил я.
  – Простите? – удивилась она.
  – Мистер Инглиш, – поправился я. – Он дома?
  – Как мне передать, кто его спрашивает?
  – Спенсер, – ответил я, – представитель Рейчел Уоллес. Скажите ему, мы однажды встречались у Бельмонтской библиотеки.
  – Подождите здесь, пожалуйста, – сказала горничная и пошла через вестибюль. Вернулась она минуты через полторы и произнесла: – Сюда, пожалуйста.
  Мы миновали вестибюль и попали в маленькую комнату, отделанную сосновыми панелями. В камине горел огонь, а по обе стороны от камина на полках стояло множество книг. Инглиш сидел у огня в красно-золотом кресле с высокой спинкой, одет он был в настоящий смокинг с черными бархатными лацканами, а в руке держал пеньковую трубку. На нем были очки в черной оправе, и правой рукой он придерживал закрытую книгу Гарольда Роббинса, заложив указательным пальцем нужное место. Он встал, когда я вошел, но руки не подал – наверное, боялся потерять страницу в книге.
  – Что вам нужно, мистер Спенсер? – спросил он.
  – Как вы, может быть, знаете, вчера была похищена Рейчел Уоллес.
  – Я узнал об этом из новостей, – сказал он. Мы продолжали стоять.
  – Я разыскиваю ее. – Да?
  – Можете ли вы мне помочь?
  – Каким образом я мог бы помочь? – удивился Инглиш. – Что у меня с ней общего?
  – Вы пытались помешать ей выступить в библиотеке, обзывали ее сукой и, если не ошибаюсь, сказали, что никогда не позволите ей одержать верх или что-то вроде того.
  – Я отрицаю, что говорил что-либо подобное! – воскликнул Инглиш. – При пикетировании я осуществлял свое конституционное право на свободу слова и не произносил никаких угроз. Тогда как вы напали на меня.
  Значит, он не забыл.
  – Давайте не будем злиться друг на друга, мистер Инглиш. Можно обойтись и без этого.
  – Я не хочу иметь с вами дела. Это нелепость – думать, что я что-нибудь знаю о преступлении.
  – С другой стороны, – сказал я, – мы можем пойти другим путем. Можно все это обсудить в бостонской полиции. Там есть сержант по фамилии Белсон, он сумеет справиться со страхом, когда вы, как обычно, помянете своего друга, шефа. Он по долгу службы вынужден будет за хвост притащить вас на Беркли-стрит и допросить по поводу рапортов о том, как при свидетелях вы угрожали Рейчел Уоллес.
  А если вы будете его раздражать, он может даже посчитать необходимым запереть вас на ночь в кутузку вместе с пьянчугами, гомиками и прочей швалью.
  – Мой адвокат... – начал было Инглиш.
  – О да, – прервал я его, – Белсон просто впадает в панику, когда показывается адвокат. Иногда он начинает так нервничать, что забывает, куда посадил клиента. И адвокату приходится мотаться со своим предписанием по всему городу, заглядывая во все камеры при полицейских участках, и пачкать свое шикарное пальто блевотиной, чтобы найти своего клиента.
  Инглиш открыл рот и тут же закрыл, ничего не сказав.
  Я прошел и сел в его красно-золотое кресло с высокой спинкой.
  – Как вы узнали, что Рейчел Уоллес будет выступать в библиотеке?
  – Об этом было объявлено в местной газете.
  – Кто организовал пикетирование?
  – Ну, собрался комитет.
  – Какой комитет?
  – "Комитет бдительности"[40].
  – Держу пари, что знаю ваш лозунг, – сказал я.
  – Постоянная бдительность... – начал он.
  – Знаю, – прервал я. – Знаю. Кто глава комитета?
  – Я председатель.
  – Ха, и так застенчиво сказано.
  – Спенсер, я не нахожу это смешным.
  – Должно быть, у вас там прекрасная компания, – сказал я. – А сумеете ли вы отчитаться, что вы делали с девяти вечера в понедельник, если вас кто-нибудь спросит?
  – Да, конечно смогу. Но я ненавижу, когда мне задают такие вопросы.
  – Давайте.
  – Что "давайте"?
  – Давайте рассказывайте, что вы делали начиная с девяти вечера в понедельник.
  – Разумеется, не стану. Я не обязан что-либо вам рассказывать.
  – Лоуренс, вопрос об обязанностях мы, кажется, уже обсудили. Расскажете вы это мне или Белсону – мне лично все равно.
  – А мне нечего скрывать.
  – Смешно, но я знал, что вы это скажете. Впрочем, вы зря тратите слова. Ваши речи могли бы подействовать на полицейских, но не на меня.
  – Ну что ж, – сказал он. – Мне нечего скрывать. С половины восьмого до четверти двенадцатого в понедельник я был на заседании комитета. Потом поехал домой и лег спать.
  – Кто-нибудь видел вас дома?
  – Моя мать, некоторые слуги.
  – А на следующий день?
  – В девять пятнадцать я был в "Олд Колони Траст", уехал оттуда в одиннадцать, играл в теннис в клубе, затем пообедал там же и вернулся домой после обеда, в три пятнадцать, и читал до ужина. После ужина...
  – Хорошо, достаточно. Я, разумеется, проверю все это. С кем вы играли в теннис?
  – Я не собираюсь впутывать в это дело своих друзей. Я не позволю вам травить их и оскорблять.
  Настаивать я не стал. Здесь он уперся. Тут его с места не сдвинешь. Он не хотел, чтобы друзья в клубе знали, что его допрашивали, а такой парень, как Инглиш, будет носом землю рыть, чтобы защитить свою репутацию. Кроме того, все легко проверить: и клуб, и комитет тоже.
  – Травить? – переспросил я. – Оскорблять? Лоуренс, как нехорошо. Я, конечно, не из вашей среды, но мне тоже присущ некоторый такт.
  – Вы закончили?
  – На сейчас – да, – ответил я. – Я проверю ваше, если позволите так выразиться, алиби и, может быть, займусь вами поподробнее. Совершенно независимо от того, нужно ли было вам это делать, сделали ли вы это и знаете ли, кто это сделал.
  – Я подам на вас в суд, если вы еще раз явитесь ко мне, – пообещал Инглиш.
  – А если вы каким-нибудь образом связаны с тем, что случилось с Рейчел Уоллес, – добавил я, – я вернусь и отправлю вас в больницу.
  Инглиш прищурил глаза.
  – Вы мне угрожаете? – спросил он.
  – Именно так, Лоуренс, – ответил я. – Именно этим я и занимаюсь – угрожаю вам.
  Инглиш с минуту смотрел на меня прищурившись, а затем произнес:
  – Вам лучше уйти.
  – Хорошо, – ответил я, – но помните то, о чем я сказал. Если вы будете мне мешать, я выясню это и вернусь. Если вы знаете что-нибудь, но не сказали мне, я выясню это, и вам не поздоровится.
  Он подошел к двери и открыл ее.
  – У человека в моем положении есть некоторые средства, Спенсер. – Он смотрел на меня по-прежнему прищурившись. Я с трудом понял, что он пытается изобразить суровость лица.
  – Но этих средств будет недостаточно, – сказал я, прошел через вестибюль и открыл парадную дверь. Снегопад кончился. За домом, рядом с моей машиной, припарковался "плимут"-седан. Когда я подошел, окно опустилось, и оттуда выглянул Белсон.
  – Так и думал, что это твоя колымага, – сказал он. – Что-нибудь узнал?
  Я засмеялся:
  – Я только что до смерти перепугал Инглиша рассказами о тебе, поэтому он со мной побеседовал. А теперь ты появился здесь собственной персоной. Он мог бы со мной и не разговаривать.
  – Залезай, – предложил Белсон. – Сравним записи.
  Я сел на заднее сиденье. Белсон сидел впереди на пассажирском, а за рулем замер какой-то незнакомый мне полицейский. Белсон не представил нас друг другу.
  – Как вы сюда добрались? – поинтересовался я.
  – Ты же сам рассказал Квирку о случае перед библиотекой, – ответил Белсон. – Плюс мы расспросили Линду Смит вместе со всеми остальными, она все подтвердила. Тогда мы позвонили в бельмонтскую полицию и обнаружили, что ты опередил нас на час. А что выяснил ты?
  – Не очень много, – сказал я. – Если все сойдется, у него имеется алиби на то время, когда было совершено похищение.
  – Ты рассказывай, – попросил Белсон, – а мы еще раз навестим Инглиша и посмотрим, совпадет ли рассказ. О тебе даже словом не об молвимся.
  Я передал Белсону все, что мне сообщил Инглиш. Незнакомый полицейский кое-что записал в блокнот. Закончив, я вылез из "плимута" и пошел к своей машине. Проходя мимо открытого окна, я сказал Белсону:
  – Если что-нибудь всплывет, буду рад узнать.
  – Аналогично, – ответил Белсон.
  Я протер стекло, развернулся и поехал. Выезжая на улицу, я увидел, как Белсон и второй полицейский вышли из машины и направились к парадному входу. Снежный вал, преграждавший проезд к дому, исчез. Человек с положением Инглиша имел некоторые средства.
  19
  Главный вход в бостонскую публичную библиотеку раньше находился на Дартмут-стрит, напротив Копли-сквер. К дверям вели широкие ступени, а внутри была замечательная мраморная лестница, которая поднималась к главному читальному залу. Вдоль нее стояли скульптуры львов, а далеко вверху маячил куполообразный потолок. Мне всегда было приятно заходить туда. Там ощущался дух библиотеки, и, даже когда я хотел всего лишь выяснить по справочнику среднее число ударов битой Дюка Снайдера, я чувствовал себя настоящим ученым.
  Затем к библиотеке сделали пристройку и перевели главный вход на Бойлстон-стрит. Вероятно, архитектор сказал: "Совершенно в том же духе", – и, держу пари, добавил: "Но в соответствии с современными требованиями". В результате пристройка гармонировала с основным зданием, как зонтик с рыбой. Теперь, даже если я иду изучать влияние Элеоноры Аквитанской[41] на литературу, у меня возникает чувство, что я зашел за фунтом мяса и буханкой хлеба.
  Около больших стеклянных дверей молодая женщина в джинсах и кроличьей шубке сообщила мне, что ей нужны деньги на автобус, чтобы добраться обратно к себе в Спрингфилд. У нее не хватало одного зуба, а на правой скуле красовался синяк. Я ей ничего не дал.
  Потом я прошел через новое здание в старое, немного прогулялся, любуясь интерьером, а затем в отделе периодики начал просматривать микрофильм с газетой "Глоб", чтобы узнать что-нибудь о бельмонтском "Комитете бдительности". Я провел там весь день. Рядом со мной, положив голову на аппарат для просмотра микрофильмов, спал какой-то вонючий старикашка в длинном пальто. Пальто было застегнуто до самого верха, хотя в зале было жарко. Его никто не беспокоил. В полдень я зашел в китайский ресторан на другой стороне улицы и съел на обед несколько пекинских пельменей равиоли и свинину с кашей. Когда после обеда я вернулся в библиотеку, старик уже исчез, но девушка без зуба еще маячила у входа. К пяти вечера у меня накопилось семь страниц записей, а глаза начали съезжать к переносице. Если бы я не был таким упрямым, я бы позаботился об очках. Интересно, как смотрится сыщик в очках. Представляете, вас допрашивают сразу четыре глаза. Я закрыл аппарат для просмотра, перемотал последнюю катушку с микрофильмом, надел куртку и отправился в винный магазинчик, где купил две бутылки "Асти-Спуманте".
  Я ехал в Смитфилд, чтобы поужинать со Сьюзен, но пробка на дороге тянулась аж до Сторроу-драйв. Я свернул и взлетел на Хилл, спустился по Кембридж-стрит, проскочил мимо "Холидей-Инн", повернул за "Массачусетс-Дженерал" и очутился на шоссе у Леверетт-Серкл почти тогда же, когда и машины, стоявшие в пробке на Сторроу. По радио с вертолета передали сводку по шоссе, сообщив, что на мосту тоже "запружение", и я, свернув, поехал на север по 93-му шоссе. Ничего себе выражаются – "запружение"!
  Было шесть, когда я свернул со 128-й дороги, направляясь к главной улице Смитсфилда. В пригородах снег в основном был чистый. В окнах сверкали свечи, на дверях висели венки, у некоторых домов на крышах красовались санта-клаусы, а деревья около других были украшены гирляндами разноцветных лампочек. Рядом с одним домом красовалась статуя Санта-Клауса-пропойцы – он отчаянно хватался за бутылку "Мишелоб", несмотря на осуждающий взгляд красноносого северного оленя. Видно, в пригородах тоже прячется антихрист. Дом Сьюзен был освещен спереди, а на медном молотке, которым стучат в дверь, висела веточка белой сосны. Я припарковался на дорожке, ведущей к ее дому, и направился к двери. Она открыла еще до того, как я подошел.
  – Фа-ля-ля-ля-ля, – приветственно пропел я.
  Она прислонилась к косяку и уперла руку в бок.
  – Ну, Санта-Клаус, – произнесла она, – ты задержался в городе?
  – Беда с вами, евреями, – ответил я, – вы только и знаете, что смеяться над нашими христианскими праздниками.
  Она поцеловала меня, взяла вино, и я проследовал за ней. В гостиной горел камин, на кофейном столике лежали кусочки цыпленка и треугольнички сирийского хлеба. Ароматы из кухни смешивались с запахом горящих поленьев. Я принюхался:
  – Лук... и перец.
  – Да, – сказала она, – и грибы. И плов. А когда огонь прогорит, на углях можно будет поджарить бифштексы.
  – А потом? – спросил я.
  – А потом можно протанцевать до зари под Уэйна Кинга.
  – И мы погрузимся в наши чувства...
  – Именно, только не погружайся прямо сейчас. Подожди музыку. Вез нее это будет выглядеть как-то неестественно. Хочешь пива?
  – Я знаю, где оно.
  – Не сомневаюсь.
  – А тебе – белое вино с содовой?
  Она кивнула. Я достал из ее холодильника, выкрашенного в уникальный коралловый цвет, бутылку пива "Бекс", налил белое вино из большого зеленого кувшина в высокий бокал, добавил туда лед, содовую, ломтик лимона и подал ей. Мы вернулись в гостиную и уселись на кушетку. Я обнял ее за плечи, положил голову на спинку дивана и закрыл глаза.
  – У тебя такой вид, будто ты сегодня победил дракона, – сказала она.
  – Нет, даже не видел ни одного. Весь день смотрел микрофильмы в библиотеке.
  Она потягивала вино с содовой.
  – У вас, флибустьеров, жизнь, я смотрю, полна приключений?
  Левой рукой она дотронулась до моей левой руки, все еще лежащей на ее плече.
  – Ну, некоторые считают, что это захватывающе интересно – искать правду.
  – Нашел что-нибудь? – спросила она.
  – Кое-что, – ответил я. Сьюзен вывела указательным пальцем у меня на тыльной стороне ладони несколько кружков. – По крайней мере, кое-какие факты. Докопаться до всей правды будет посложнее.
  Я взял небольшой треугольник сирийского хлеба, подцепил на вилку кусочек цыпленка, съел все и запил пивом.
  – Неудобно одновременно обниматься и есть, – заметил я.
  – Зато ты решил дилемму "что выбрать", – отозвалась она, потягивая вино. Я допил пиво.
  Одна головня в камине упала. Я с трудом оторвался от дивана и пошел в кухню за новой бутылкой пива. Вернувшись, я остановился в дверях между гостиной и столовой и посмотрел на Сьюзен.
  На ней была мужского типа рубашка с пристегивающимся воротником, дорогая коричневая юбка и коричневые кожаные сапоги, сминающиеся на лодыжках. Ноги она положила на кофейный столик, на шее блестели две золотые цепочки. Она носила их почти всегда. Кроме того, она надела золотые сережки и тщательно накрасилась. Глаза были подведены, черные волосы блестели. Она наблюдала за тем, как я ее разглядываю. На ее лице отражались жизненная сила, решительность, оптимизм, энергия, и поэтому, даже когда она спокойно сидела, казалось, что она двигается. Даже отдыхая, она подчинялась какому-то внутреннему ритму.
  – Энергия, заключенная в изяществе, – произнес я.
  – Прости? – переспросила она.
  – Я просто пытался найти формулу, которая передала бы твое состояние оживленного спокойствия.
  – Оксиморон[42], – сказала она.
  – Таким уж я уродился.
  – Ты прекрасно знаешь, что такое оксиморон, – ответила она. – Я хотела, чтобы ты знал, что мне тоже это известно.
  – Ты знаешь все, что тебе нужно знать.
  – Садись, – попросила она, – и расскажи мне, что ты раскопал в библиотеке.
  Я сел возле нее, положив ноги рядом с ее ногами, а руку снова ей на плечи, откинул голову на сцинку дивана, закрыл глаза и произнес:
  – Я раскопал, что "Бельмонтский комитет бдительности" – это нечто более серьезное, чем я предполагал. Он был основан во время Корейской войны Инглишем-отцом, чтобы бороться с коммунистической заразой в этой стране. Старику Инглишу удавалось сдерживать коммуняк до самой его смерти в шестьдесят пятом, после чего дело семьи, а именно, насколько я понимаю, борьба с коммунизмом, перешло в руки его единственного сына, Лоуренса Тернбулла Инглиша-младшего. Была еще дочка, Джеральдина Джулия Инглиш, но она уехала в Гаучер-колледж, потом вышла замуж и перестала поддерживать семью. Может быть, полевела в колледже, путаясь со всякими профессорами, симпатизирующими коммунистам. Как бы то ни было, сейчас мы имеем Лоуренса-младшего, выпускника Гарварда шестьдесят пятого года, и его мамашу. Они живут в старом особняке, имеют состояние в пятнадцать миллионов или около того, оно не дает им умереть с голоду, занимаются комитетом, проповедуют Евангелие, открывают новые отделения и подавляют любое сопротивление, как только оно возникает. У комитета есть отделения в большинстве колледжей города, в некоторых высших школах и почти по всему штату. По последнему подсчету семьдесят седьмого года – девяносто шесть отделений. Они расплодились вокруг Бостона как поганки, особенно когда началась эта эпопея с перевозками школьников. Тогда появились отделения в Южном Бостоне, Дорчестере, Гайд-парке – везде. Лоуренс-младший был на баррикадах, когда автобусы приехали в Высшую школу Южного Бостона. Его арестовали: один раз – за препятствие движению транспорта, а второй – за неподчинение совершенно законному приказу полицейского. Оба раза мамочка находила поручителя для сынка, не успевала патрульная машина доставить Лоуренса в участок. Во второй раз он подал жалобу на грубость полиции, а именно на некоего Томаса Дж. Фогерти из Фитчбурга, который, очевидно, пинком сапога помог ему залезть в машину. Случай замяли.
  – И это все, чем Инглиш занимается, – руководит " Комитетом бдительности"?
  – Я знаю только то, что прочел в газетах, – сказал я. – Короче говоря, картина такова: истинный патриот пытается сберечь свои пятнадцать миллионов от красных.
  – А дочка с этим не связана?
  – О ней ничего не сказано. Последнее сообщение было в шестьдесят восьмом году – о ее свадьбе с каким-то парнем из Филадельфии. Ей тогда было двадцать.
  – А чем она сейчас занимается? – спросила Сьюзен. Она опять рисовала пальцем круги у меня на ладони.
  – Не знаю. Какая тебе разница?
  – Никакой, просто любопытно. Пытаюсь интересоваться твоей работой, радость моя.
  – Это предназначение женщины, – глубокомысленно произнес я.
  – Я провела целый день в разговорах с родителями детей, неспособных учиться.
  – Это приносит дурачкам какую-то пользу?
  – Ты чертовски тактичен. Нет, никакой. Это дети, страдающие дислексией[43] и подобными болезнями.
  – И что говорят родители?
  – Ну первая родительница хотела узнать, будет ли эта проблема отражена в аттестате. Парень в одиннадцатом классе – и не умеет читать. Я сказала, что не совсем поняла, что она имеет в виду. А она объяснила, что беспокоится, как повлияет подобная запись в аттестате на шансы ее ребенка попасть в хороший колледж.
  – Ну, по крайней мере, она открыто заявила о своих целях.
  – А следующая мать – отцы обычно не приходят – следующая мать сказала, что это наша работа – учить ребенка и что ей надоело выслушивать извинения.
  – Мне кажется, – сказал я, – что я несколько лучше провел время в библиотеке.
  – Угли, по-моему, в самый раз, – перебила Сьюзен. – Ты займешься бифштексами?
  – Где написано, что жарить бифштексы – мужское дело? – возмутился я.
  – Там же, где рассказывается, какую сексуальную активность будят в человеке бифштексы и грибы, – с сияющим лицом сообщила Сьюзен.
  – Сейчас же займусь бифштексами! – воскликнул я.
  20
  Сьюзен отправилась на работу около восьми по свежему сверкающему снегу, каким он бывает в пригородах. Я задержался, помыл оставшиеся после вечера тарелки, убрал постель и принял душ. Мне совершенно не хотелось попасть в утреннюю толчею на дороге.
  В десять часов одиннадцать минут я уже шел по аркаде Парк-сквер-билдинг, чтобы поговорить с Манфредом Роем. Его не оказалось на месте. Старший парикмахер сообщил мне, что Манфред сказался больным и, вероятно, лежит дома в постели.
  – Он все еще живет на Коммонвелт-авеню? – спросил я.
  – Я не знаю, где он живет, – ответил парикмахер.
  – Наверное там. Я поеду и узнаю, как он, – сказал я.
  Парикмахер пожал плечами и продолжил подрезать волосы над ухом какого-то парня. Не спеша я прошел пару кварталов по Беркли-стрит к Коммонвелт. Когда мы впервые взяли Манфреда, он жил ближе к реке, на углу с Дартмут-стрит. Я прошел по аллее к нужному дому. Снег был еще чист и свеж после недавнего снегопада. Дорожка была расчищена, и люди прогуливали по ней собак. Трое подростков играли во фрисби и пили пиво "Миллере" из прозрачных стеклянных бутылок. Мимо меня прошла женщина с бультерьером. На собаке был свитер из шотландки, и она изо всех сил рвалась с поводка. Мне показалось, что ее глаза смотрели озабоченно, но это было бы, пожалуй, слишком по-человечески.
  На углу Дартмут-стрит я остановился и подождал зеленого света. На другой стороне улицы, перед домом Манфреда, четыре человека сидели в синем "понтиаке". Один из них опустил стекло и заорал через улицу:
  – Ты Спенсер?
  – Да, – ответил я, – Спенсер. Как английский поэт.
  – Мы хотим поговорить с тобой.
  – Бог мой, – протянул я, – жаль, что я не додумался сам сказать эту фразу.
  Они выбрались из машины. Тот, что говорил, был высоким и угловатым, как будто его собрали из конструктора "Лего". На нем была флотская фуражка вахтенного, клетчатая куртка, как у лесоруба, и коричневые штаны, которые не доставали до черных ботинок. Рукава куртки были ему коротки, и из-под них торчали узловатые запястья. Руки у парня были большие, с торчащими суставами. Челюсть его постоянно двигалась, и, переходя улицу, он сплюнул табачную слюну.
  Остальные трое выглядели очень мощно, как люди, которые давно занимаются тяжелым физическим трудом. Самый низкий из них был слегка кривоног, вокруг глаз у него виднелись глубокие шрамы, а нос был толще, чем следовало бы. На мне тоже присутствовали похожие отметины, и я знал, откуда они берутся. Либо он слишком поздно бросил бокс, либо проиграл больше боев, чем я. Лицо его походило на бейсбольную рукавицу кетчера.
  Все четверо выстроились передо мной поперек аллеи.
  – Что ты здесь делаешь? – спросил высокий.
  – Регистрирую всяких подонков, – ответил я. – Если считать вас четверых и Манфреда, у меня их уже пятеро.
  Кривоногий урод заявил:
  – Он хамит, Джордж. Дай-ка я его вырублю.
  Джордж покачал головой.
  – Ты ищешь неприятностей, парень, – ты их получишь. Мы не хотим, чтобы ты беспокоил Манфреда, – сказал он мне.
  – Ты тоже из клана? – спросил я.
  – Мы сюда не трепаться пришли, – произнес Джордж.
  – Ну конечно, ты из клана, – продолжал я. – Гладко говоришь и так же гладко одет. Где Манфред? Мама не выпускает его из дома?
  Урод положил правую руку мне на плечо и оттолкнул меня на пару метров.
  – Пошел вон отсюда, а то мы из тебя все дерьмо выбьем, – сказал он.
  Двигался он медленно. Я показал ему дважды прямой левый, а затем провел хук справа – раньше, чем он успел поднять руки. Он уселся в снег.
  – Неудивительно, что твоя физиономия так пострадала, – посочувствовал я. – У тебя плохая реакция.
  Под носом у урода появилось маленькое пятно крови. Он вытер его тыльной стороной ладони и поднялся на ноги.
  – Ну теперь ты получишь, – проговорил он.
  Джордж попытался неожиданно схватить меня, и я врезал ему по горлу. Он опрокинулся назад. Оставшиеся двое прыгнули, и мы втроем повалились в снег. Кто-то ударил меня в висок. Я просунул пальцы под чей-то нос и рванул вверх. Владелец носа вскрикнул отболи. Джордж пнул меня в ребра ботинком со стальным носком. Я откатился, ткнул наугад кому-то в глаза и вскочил на ноги. Урод провел серию хороших ударов, когда я двигался мимо него. Если бы я шел ему навстречу, он сбил бы меня с ног. Один из них прыгнул мне на спину. Я вытянул руку, схватил его за волосы, нагнулся и дернул, используя его инерцию. Он перелетел через мое плечо и ударился спиной о парковую скамейку. Урод ударил меня сбоку в челюсть, я качнулся. Он снова ударил меня, я откатился в сторону и налетел на Джорджа. Тот обхватил меня обеими руками, пытаясь удержать. Тогда я поднял кулаки на уровень его ушей и с двух сторон ударил его по голове. Он хрюкнул, резко ослабив зажим. Я освободился, но кто-то ударил меня чем-то потяжелее кулака, в голове у меня зашумело, в глазах поплыли красные пятна, и я упал.
  Когда я открыл глаза, то обнаружил, что на ресницы налип снег, похожий на большие кристаллы соли. Никаких звуков, никакого движения. Затем как будто кто-то стал принюхиваться. Я взглянул налево и сквозь тонкий слой снега разглядел черный нос с тонкими розовыми ноздрями. Этот нос обнюхивал меня. Я чуть приподнял голову и выдохнул. Нос отпрянул.
  Он принадлежал собаке, понятливому молодому далматинскому догу, который стоял, припав к земле, чуть вздернув заднюю часть и неуверенно помахивая хвостом.
  Поднять голову мне было слишком тяжело. Я положил ее обратно в снег. Дог приблизился и снова обнюхал меня. Я услышал, как кто-то зовет: "Диггер!" Собака переступила с лапы на лапу.
  Кто-то снова закричал:
  – Диггер! – и собака убежала.
  Я глубоко вздохнул. Вздох отозвался болью в ребрах. Я выдохнул, потом снова вдохнул, медленно подтянул руки под себя и оттолкнулся, встав на четвереньки. Голова у меня закружилась, я почувствовал, как желудок напрягается, – и меня вырвало, отчего ребра снова заболели. Я еще немного постоял на четвереньках, свесив голову, как загнанная лошадь. Глаза стали видеть чуть лучше. Я уже мог разглядеть на снегу отпечатки собачьих лап, ножки парковой скамейки. Я дополз до нее, оперся и медленно поднялся. В глазах снова потемнело, потом четкость зрения постепенно вернулась. Я вдохнул поглубже и почувствовал, что немного крепче держусь на ногах. Аллея была пуста. Далматинец убежал уже далеко вперед вместе с какими-то мужчиной и женщиной. Снег там, где я стоял, был притоптан. Вокруг – множество пятен крови. "Понтиак", который стоял через улицу, перед домом Манфреда, исчез. Я потрогал рот левой рукой. Губы распухли, но зубы целы. Нос, кажется, тоже в порядке.
  Я встал со скамейки и сделал шаг. Ребра ныли. Голова раскалывалась. Мне пришлось переждать секунду, пока слабость пройдет, прежде чем идти дальше. Я потрогал затылок. Он распух и был мокрым от крови. Я взял пригоршню снега со скамейки и приложил к распухшему месту. Потом сделал еще шаг и еще. Я был на верном пути. До моей квартиры было три квартала – один по Марлборо-стрит, два – по направлению к Паблик-гарден. Я решил, что к закату солнца точно доберусь.
  Но я добрался задолго до заката. Еще до полудня я вошел и закрыл за собой дверь. Потом принял две таблетки аспирина, запил их стаканом молока, сварил кофе, добавил в него добрую порцию ирландского виски, ложечку сахара и выпил, одновременно раздеваясь. Потом осмотрел себя в зеркале в ванной. Один глаз заплыл, нижняя губа вздулась, на затылке кровоточащая шишка, а на боку – огромный синяк. Но ребра, по-видимому, целы, и, в сущности, повреждения были скорее поверхностными. Я долго стоял под горячим душем, потом надел все чистое, выпил еще кофе с виски и приготовил себе на обед две отбивные из ягненка. Я съел их с черным хлебом, потом выпил еще кофе с виски и прибрал в кухне. Чувствовал я себя отвратительно, но все-таки я был жив, а после четвертой порции кофе с виски и отвращение несколько подрассеялось.
  Я заглянул в спальню, посмотрел на кровать, подумал, как хорошо было бы прилечь на минутку, и решил этого не делать. Я достал револьвер, покрутил барабан, удостоверился, что все работает нормально, сунул его обратно в набедренную кобуру и вышел из дома.
  Три квартала до Манфреда я прошел намного быстрее, чем двигался в обратном направлении за два часа до этого. Не очень бодрым, зато твердым шагом я шел вперед.
  21
  Когда я позвонил, к двери подошла мамаша Манфреда. Это была худая невысокая женщина в прямом платье в полоску и белых тапочках, в одном тапочке было прорезано отверстие, видимо, чтобы не натирало большой палец. Бе волосы были коротко подстрижены, и выглядело это так, будто их подрезали перочинным ножом. Лицо у нее было маленькое, а все черты будто съехались к середине. И никакой косметики.
  – Добрый день, мэм, – поздоровался я. – Скажите, пожалуйста, Манфред Рой дома?
  Она тревожно посмотрела на меня.
  – Он обедает, – ответила она глубоким грудным голосом.
  Я одной ногой перешагнул порог квартиры и продолжил:
  – Я с радостью подожду здесь, мэм. Скажите ему, что у меня хорошие новости о Спенсере.
  Она продолжала стоять в дверях. Я чуть дальше продвинулся в квартиру, она чуть отступила.
  – Кто там, ма? – крикнул Манфред из другой комнаты.
  – Какой-то человек говорит, что у него хорошие новости о Спенсере, – отозвалась женщина. Я ласково улыбнулся ей, как старый добрый приятель.
  Манфред вышел из дверей справа от меня. За пояс у него была заправлена салфетка, на верхней губе блестели капельки молока. Увидев меня, он остановился как вкопанный.
  – Хорошие новости заключаются в том, что я не слишком пострадал, приятель, – произнес я. – Разве это не здорово? Манфред сделал шаг назад:
  – Я ничего не знаю об этом, Спенсер.
  – О чем? – спросила его мать. Я прошел мимо нее.
  – О чем, Манфред? – спросил я. Его мать все еще держалась за дверную ручку.
  – Я не имею никакого отношения к тому, что вас избили.
  – Что вам здесь нужно? – воскликнула миссис Рой. – Вы сказали, что у вас хорошие новости. Вы солгали, чтобы войти сюда.
  – Правда, – ответил я. – Я солгал. Но, если бы я не солгал, вы бы меня не впустили и мне пришлось бы ломать вашу дверь. Я решил, что лучше солгать.
  – Не угрожайте моей матери, – вмешался Манфред.
  – Не буду. Я пришел угрожать тебе, Манфред.
  – Манфред, я вызываю полицию, – заявила миссис Рой и направилась на лестничную площадку.
  – Нет, ма, не надо, – остановил ее Манфред. Миссис Рой встала в дверях и посмотрела на него. В глазах ее читалось страдание.
  – Почему не надо вызывать полицию, Манфред?
  – Они не поймут, – ответил Манфред. – Он наврет им, а они поверят, и у меня будут неприятности.
  – Вы что, от ниггеров? – обратилась она ко мне.
  – Я представляю женщину по имени Рейчел Уоллес, миссис Рой. Бе похитили. Мне думается, ваш сын кое-что об этом знает. Я говорил с ним вчера и сказал, что зайду сегодня. А нынче утром четверо мужчин, которые знали, как меня зовут, и, видимо, узнали меня по описанию, припарковали машину у дверей вашего дома. Когда появился я, они меня избили.
  В глазах миссис Рой проступила боль, которую она до сих пор тщательно прятала. Постоянно слышать намеки, что ее сын не прав, что он не тем занимается, что у него неприятности или что-нибудь в этом роде, постоянно видеть странных людей у двери и Манфреда, снующего туда-сюда и никогда не объясняющего толком, в чем дело, постоянно с тоской глушить в себе уверенность, что твой первенец очень и очень ошибается, – незавидная судьба.
  – Я не имею к этому никакого отношения, ма. Я ничего не знаю о похищении. Спенсеру просто нравится трепать мне нервы. Он знает, что я не люблю его друзей-ниггеров. Ну а некоторым из моих друзей не нравится, что он треплет мне нервы.
  – Мой мальчик не имеет к этому никакого отношения, – повторила миссис Рой дрожащим от напряжения голосом.
  – Тогда вам следует вызвать полицию, миссис Рой. Я ворвался к вам и добровольно не уйду.
  Миссис Рой не пошевелилась. Одна ее нога стояла на площадке, вторая в квартире.
  Манфред вдруг повернулся и бросился вглубь квартиры. Я рванулся за ним.
  Налево находилась кухня, направо – короткий коридор, в котором были две двери. Манфред заскочил в ближайшую, и, когда я настиг его, он наполовину вытащил из ящика комода короткоствольный автоматический пистолет. Ударом правой руки я задвинул ящик, защемив ему пальцы. Он вскрикнул. Я взял его сзади за рубашку, дернул на себя, вытащил в прихожую, перекинул через плечо и впечатал в стенку напротив двери в спальню. Потом я достал из ящика пистолет. Это был маузер-HSc калибра 7,65 мм, которым пользовались немецкие летчики во время второй мировой.
  Я вынул обойму, передернул затвор, удостоверился, что в патроннике пусто, и сунул пистолет в задний карман.
  Манфред стоял, прислонившись к стене, и посасывал раздавленные пальцы правой руки. Его мать стояла рядом с ним, уперев руки в бока.
  – Что он у тебя отобрал? – спросила она у Манфреда.
  – Вот это, – ответил я, доставая пистолет. – Вот это лежало в ящике комода.
  – Это для самозащиты, ма.
  – У тебя есть разрешение, Манфред?
  – Конечно, есть.
  – Покажи-ка мне его, – встрял я.
  – Я не обязан вам его показывать. Вы уже не работаете в полиции.
  – У тебя ведь нет разрешения, Манфред? – произнес я, широко улыбаясь. – А ты знаешь закон Массачусетса, который регулирует ношение личного оружия?
  – У меня есть разрешение.
  – Этот закон предусматривает, что любой человек, виновный в незаконном хранении личного огнестрельного оружия, приговаривается к одному году тюремного заключения. Приговор не откладывается, осужденный не подлежит условному досрочному освобождению. Год в камере тебе гарантирован, Манфред.
  – Манфред, у тебя есть разрешение? – встревожилась его мать.
  Он покачал головой. Засунув в рот все четыре раздавленных пальца, он обсасывал их. Миссис Рой посмотрела на меня.
  – Не выдавайте его, – умоляюще попросила она.
  – Ты когда-нибудь сидел, Манфред?
  Не вынимая пальцев изо рта, Манфред покачал головой.
  – А ведь в тюрьме занимаются всякими нехорошими вещами. Например, гомосексуализмом. До чего гнусно! Симпатичные светловолосые парни всегда пользуются спросом.
  – Прекратите! – воскликнула его мать. Она встала передо мной, чтобы заслонить Манфреда. Манфред прищурил, почти закрыл глаза.
  В их уголках заблестели слезы.
  Я снова улыбнулся его матери широкой, ласковой, приятельской улыбкой. Старый добрый друг, который не может не рассказать любящей мамочке о том, что ждет ее сыночка за решеткой.
  – Может быть, мы что-нибудь придумаем, – сказал я вслух. – Видите ли, я ищу Рейчел Уоллес. Если вы мне как-нибудь поможете, я верну вам маузер и ничего не сообщу в полицию.
  Я смотрел на Манфреда, но обращался одновременно и к, его матери.
  – Я ничего не знаю, – промямлил Манфред, не вынимая пальцы изо рта. Он как-то съежился, будто у него болел живот.
  Я грустно покачал головой:
  – Поговорите с ним, миссис Рой. Мне не хотелось бы упрятывать его в тюрьму, ведь он должен заботиться о вас.
  Лицо миссис Рой было белее мела, вокруг рта и глаз обозначились резкие складки. Дыхание ее участилось, как будто она только что пробежала длинную дистанцию. Рот чуть приоткрылся, и я заметил, что у нее нет передних зубов.
  – Ты сделаешь то, что он говорит, Манфред.
  Ты поможешь этому человеку, как он того просит. – Она не смотрела на Манфреда, когда говорила. Она стояла между нами и глядела на меня.
  Я ничего не сказал, и никто из нас ничего не сказал. Почти в полной тишине мы стояли в небольшой прихожей, только Манфред слегка сопел, да в трубах что-то шуршало.
  Стоя спиной к Манфреду и глядя на меня, миссис Рой повторила:
  – Черт тебя возьми, маленький паскудник, ты сделаешь все, что говорит этот человек. Ты опять попал в беду. Тебе тридцать лет, а ты все еще живешь с матерью и никуда не ходишь, кроме как на свои дурацкие собрания. Почему ты не оставишь этих негров в покое? Почему бы тебе не подыскать хорошую работу или не выучиться чему-нибудь, не найти бабу или не убраться хоть на какое-то время к черту из дома, чтобы не попадать в неприятности? Теперь этот человек засадит тебя в кутузку, если ты не сделаешь то, что он скажет, и, черт подери, тебе лучше его послушаться. – На середине этой тирады она заплакала, и ее некрасивое лицо стало еще некрасивее. Манфред тоже заплакал.
  – Ма, – проговорил он.
  Я, как мог, широко улыбнулся. Все-таки Рождество, нужно радоваться.
  – Всю жизнь... – пробормотала она. Всхлипывая, она обернулась и обняла его. – Всю свою гнусную жизнь я мучилась с тобой, а ты занимаешься какой-то гадостью, я же сама тебя вырастила, без мужчины в доме...
  – Ма, – произнес Манфред, и они оба зарыдали в полный голос.
  Я почувствовал себя жутко неуютно.
  – Я ищу Рейчел Уоллес, – заговорил я. – Я собираюсь найти ее и сделаю все возможное для этого.
  – Ма, – повторил Манфред. – Не надо, ма, я выполню все что он скажет, не надо, ма.
  Я скрестил руки на груди, прислонился к косяку и посмотрел на Манфреда. Это было нелегко, мне самому хотелось плакать.
  – Чего вы от меня хотите, Спенсер?
  – Я хочу сесть и выслушать все, что ты мне расскажешь о том, что ты слышал или сообразил на тему "Кто похитил Рейчел Уоллес?".
  – Я постараюсь, но я ничего не знаю.
  – Сейчас разберемся. Соберись с мыслями, сядем и поговорим. Миссис Рой, не могли бы вы приготовить нам кофе?
  Она кивнула, и мы втроем вышли из прихожей. Я шел последним. Миссис Рой последовала на кухню, а мы с Манфредом – в гостиную. Мебель там была обита яркой тканью под бархат, на подлокотниках – салфеточки, но не самодельные, а вроде тех, что можно купить в "Вулворте". В углу – новый цветной телевизор.
  Я сел на один из ярких стульев. Его расцветка напоминала костюм Санта-Клауса. Манфред стоял в дверях. У него из-за ремня все еще торчала салфетка.
  – Что вы хотите узнать? – спросил он.
  – Кто похитил Рейчел Уоллес? И где она сейчас, по-твоему?
  – Честное слово, Спенсер, я понятия не имею.
  – Какая группа из известных тебе борется против феминизма?
  – Против феминизма?
  – Да. Кому больше всего не нравятся разговоры об освобождении женщин?
  – Я таких групп не знаю.
  – Что ты знаешь о ВАМ, сокращение от "Восстановителей американской морали"? – спросил я. Из кухни доносилось звяканье – миссис Рой гремела чашками.
  – Никогда о такой не слышал.
  – А что скажешь про "Бельмонтский комитет бдительности"?
  – А, организация мистера Инглиша. Мы согласовывали с ним действия протеста против перевозок школьников.
  – Ты знаешь Инглиша?
  – Да, очень состоятельный и очень солидный человек. Он тесно с нами сотрудничал.
  – И что, он настолько крут?
  – Во всяком случае, не отступит перед лицом морального разложения и безбожного коммунизма.
  – Манфред, только без пафосных речей: я слишком стар, чтобы слушать всякое дерьмо. Я хочу знать, хватит ли у него пороху кого-нибудь похитить, достаточно ли он для этого сошел с ума, или ему нужно с кем-нибудь связаться, чтобы найти исполнителя.
  – Мистер Инглиш не будет колебаться в выборе средств для выполнения своего долга, – ответил Манфред.
  – Но сумеет ли он устроить похищение? – спросил я. – И обойдемся без пустопорожнего звона.
  Манфред кивнул.
  – Кто мог бы сделать это для него?
  Манфред покачал головой:
  – Я не знаю никаких имен, клянусь, не знаю. Я просто видел его с некоторыми людьми, и по ним было заметно, что они занимаются чем-то подобным.
  Миссис Рой принесла нам кофе в белых чашках с изображениями растений. Еще она принесла поднос с пирожками и поставила все это на желтый пластиковый кофейный столик с полупрозрачным верхом, имитирующим морозные узоры.
  – Спасибо, миссис Рой, – сказал я.
  Манфред на нее даже не взглянул. Она тоже не посмотрела на него – кивнула мне головой, принимая благодарность, и вернулась на кухню. Она не хотела вникать в то, что говорит Манфред.
  – Я слышал, он готов на все и всегда поможет, если нужно осуществить что-нибудь щекотливое или нанять кого-нибудь для особого дельца.
  – Например? – уточнил я, отхлебнув кофе. Воду подогрели плохо, и кофе растворился не полностью. Я с трудом проглотил содержимое чашки и поставил ее на столик.
  – Ну понимаете...
  – Нет, не понимаю, Манфред. Например?
  – Ну если вам, например, нужны люди, чтобы, э-э-э... подраться или вроде того.
  – Типа этих горилл, которые свалились на мою голову утром?
  – Я их не нанимал, Спенсер, они из организации. Они хотят удостовериться, что мне никто не мешает.
  – То есть меня избили только потому, что ты какая-то шишка в клане? – спросил я. – Второй Помощник Великой Ящерицы?
  – Я должностное лицо, и они присматривают за мной. Мы держимся друг за друга.
  Манфред пытался говорить с достоинством, но продолжал смотреть в пол, а сохранять достоинство, глядя в пол, – трудновато.
  – Видел ли ты когда-нибудь мать или сестру Инглиша?
  – Нет.
  – Что-нибудь знаешь о них?
  – Нет.
  – Манфред, от тебя не слишком много помощи.
  – Я пытаюсь, Спенсер, просто ничего не знаю. Я никогда не слышал о Рейчел, как там ее...
  – Уоллес, – напомнил я. – Рейчел Уоллес.
  22
  Мы с Манфредом поговорили еще часок, но без толку. Похоже, меня зря избили. Когда я уходил, миссис Рой не вышла попрощаться, а Манфред не подал руки. Я ответил тем же: не пожелал им веселого Рождества.
  Было начало четвертого, когда я снова оказался на Коммонвелт-авеню. Виски с аспирином уже выветрилось, и все тело болело. Достаточно было пройти три квартала, чтобы лечь в постель, но это нельзя было бы назвать поисками Рейчел Уоллес. Это называлось бы "пойти вздремнуть". Поэтому я направился к Беркли-стрит и прошел еще три квартала по ней, чтобы добраться до полицейского управления и поговорить с Квирком. Он был на месте, как и Белсон. Квирк сидел без куртки, рукава рубашки были закатаны, а рукой он то сжимал, то разжимал маленький красный резиновый ручной эспандере углублениями для пальцев. Он проделал это десять раз, потом переложил эспандер в другую руку и сжал его еще десять раз.
  – Пытаешься похудеть, Марти? – съязвил я.
  Квирк переложил эспандер обратно в правую руку.
  – Красивая у тебя физиономия, – ответил он.
  – Наткнулся на дверь, – объяснил я.
  – Причем раз пятнадцать, – вставил Белсон. – Пришел с жалобой?
  Я покачал головой, отчего лицо у меня заболело.
  – Пришел посмотреть, парни, как вы справляетесь с поисками Рейчел Уоллес.
  – Хреново справляемся, – сказал Квирк.
  – Что-нибудь известно о тех автомобильных номерах, которые я тебе дал?
  Квирк кивнул:
  – "Бьюик" принадлежит парню по имени Свишер Коди, который в пятидесятых был звездой баскетбола в Высшей школе Гайд-парка. "Додж" принадлежит бабе, которую зовут Мэри Стивенсон. Она сказала, что на машине постоянно катается ее приятель по имени Майкл Малреди, приятель Свишера. Оба они сказали, что в тот вечер, когда, по твоим словам, кто-то пытался устроить тебе аварию, они играли в карты с двоюродным братом Малреди, Минго, у него дома в Уотертауне. Минго подтверждает это. Коди сидел за вымогательство, Минго – тоже.
  – Короче говоря, вы их отпустили, – перебил я.
  Квирк пожал плечами:
  – Даже если бы мы им не поверили, а поверили бы тебе, за что мы могли бы их задержать? Опасная езда? Мы отпустили их и приставили к ним "хвост".
  – И?
  – И ничего. Они оба ходят на работу на склады "Сирс" в Дорчестере. На обратном пути заглядывают в кабак, чтобы выпить пива. Ложатся спать. Иногда ездят в Уотертаун перекинуться в карты с Минго.
  Я кивнул:
  – Ну а как насчет Инглиша?
  Квирк повернулся к Белсону:
  – Примерно то же, что слышал ты. Он председатель "Комитета бдительности".
  – "Постоянная бдительность – цена свободы", – вставил Квирк, сжав эспандер с такой силой, что мускулы на предплечье стали похожи на канаты.
  – Спенсер опять одалживает тебе книги, Марти? – поинтересовался Белсон.
  Квирк покачал головой:
  – Не-а, мой отпрыск изучает историю Штатов. Стал таким же начитанным, как Спенсер.
  – Может быть, для него еще не все потеряно, – сказал я. – А что вы нарыли на Инглиша?
  Белсон пожал плечами:
  – Ничего такого чего бы ты не знал. У него есть деньги, и он думает, что это придает ему вес, и, пожалуй, он прав. Ай-Кью у него как у мыши-полевки. И главное – у него алиби на все то время, когда могла быть похищена Рейчел Уоллес. Ты встречался с его мамочкой?
  – Нет, но видел фотографии.
  – Правда, она красотка? – Он посмотрел на Квирка. – Если когда-нибудь придется ее арестовывать, Марти, то советую тебе послать туда железных парней из опергруппы. Мы с тобой не выдержим.
  – Она действительно так красива? – удивился я.
  – Бесподобна, – ответил Белсон. – Она сидела рядом, пока мы допрашивали ее сыночка, и пыталась ответить на вопросы, которые мы ему задавали. В конце концов я поинтересовался, почему она не посадила его к себе на колени и, вообще, умеет ли он говорить. Она ответила, что позаботится о том, чтобы я не получил работу ни в одном из полицейских управлений штата.
  – Ты очень испугался? – спросил я.
  – Нет, черт возьми, – рассмеялся Бел-сон. – Я почувствовал облегчение, потому что сперва решил, что она меня прикончит.
  – Она работает в этом комитете?
  – Она не сказала, но думаю, да. У меня такое ощущение, что она участвует во всем, в чем участвует ее сыночек. У него даже встает, наверное, только после ее разрешения.
  – Вы справлялись о семье? Есть ведь еще сестра.
  – Какого дьявола! – вмешался Квирк. – Чем мы здесь, по-твоему, занимаемся – сочиняем комиксы? Конечно, мы проверили всю семью. Сестру зовут Джеральдина.
  – О Господи, это даже мне известно: Джеральдина Джулия Инглиш, выпускница Гаучер-колледжа шестьдесят восьмого года.
  Квирк продолжал, будто не слышал меня:
  – Джеральдина Джулия Инглиш, вышла замуж за парня по имени Уолтон Уэллс в июне шестьдесят восьмого года, развелась в семьдесят втором году. Работает манекенщицей в Бостоне.
  – Уэллс... – задумчиво протянул я.
  – Да, Уолтон Уэллс – клевое имечко?
  – Значит, в замужестве ее звали Джеральдина Джулия Уэллс.
  – Марта, ты ошибся, – объявил Белсон. – Что касается сообразительности, твоему сынишке еще очень далеко до Спенсера.
  – В каком доме моделей она работает?
  – У Кэрола Кобба, – ответил Белсон.
  – Она использует фамилию своего бывшего мужа?
  – Ну да.
  – И свое второе имя вместо первого, так?
  – Ну, до Спенсера всем далеко, – протянул Квирк.
  Белсон кивнул.
  – Джентльмены, – сказал я, – вот вам главный ключ. Джулия Уэллс, сестра Лоуренса Тернбулла Инглиша-младшего, была близка с Рейчел Уоллес.
  – Состояла в интимной связи или была просто по-дружески близка? – уточнил Квирк.
  – Состояла в интимной связи, – ответил я.
  – Откуда ты это знаешь? – поинтересовался Квирк.
  Я рассказал ему.
  – Как хорошо, что ты сразу нам все рассказал, – мрачно бросил Квирк. – Как здорово, что упомянул ее имя в самом начале расследования, чтобы мы могли проследить каждую ниточку. Очень мило, – голос Квирка звучал неприятно.
  – Да, мне следовало рассказать вам об этом, – согласился я. – Я был неправ.
  – Черт тебя дери, еще как неправ, – отозвался Квирк. – За такое за яйца подвешивают, понимаешь?!
  – Квирк, ты ведь тоже не Господь Бог. Я не обязан бегать и отчитываться каждый день обо всем, что я знаю. Я предположил, что с девочкой все в порядке, и не хотел втягивать ее в эту историю. Представь себе заголовок в "Геральд америкен": ЛЮБОВНИЦА ЛЕСБИЯНКИ ПОДОЗРЕВАЕТСЯ В ПОХИЩЕНИИ!
  – А может быть, ты предположил неправильно, горячий парень, и подружки твоей Рейчел уже нет в живых, из-за того что ты не рассказал нам об этом.
  – А может быть, ни хрена это не значит, – перебил я, – и ты кипятишься из-за ерунды. – Я стал качаться на стуле, упершись ногой в край стола Квирка. Он наклонился и спихнул мою ногу.
  – Убери свои грязные ноги с моего стола, – буркнул он.
  Я встал. Квирк тоже.
  – Изумительно, – произнес Белсон. – Ну-ка, парни, а теперь сразитесь друг с другом, и победитель продолжит поиски Рейчел Уоллес. – Он чиркнул спичкой о подошву ботинка и зажег сигару.
  Все еще стоя, Квирк спросил:
  – Слушай, почем ты покупаешь эти чертовы сигары?
  Между затяжками Белсон проговорил:
  – Пятнадцать центов штука. Квирк сел.
  – Тебя обдирают, – сказал он.
  – Дешевые, – ответил Белсон, – зато плохо пахнут.
  Я тоже сел.
  – Хорошо, – протянул Квирк. – Джулия Уэллс – член семьи Инглишей. – Он откинулся на спинку своего вращающегося кресла, закинул голову и уставился в потолок, положив руки на подлокотники. Эспандер лежал перед ним на почти пустом столе. – Кроме этого, она в интимной связи с Рейчел Уоллес. Это значит, что она "розовая" или, по крайней мере, бисексуалка.
  Я снова положил ногу на стол Квирка. Он продолжал:
  – С другой стороны, ее брат устраивает пикет протеста против деятельности Рейчел Уоллес, обзывает ее сукой, объясняет ей, что ее поведение аморально и что ее необходимо остановить.
  – Налицо конфликт в семье, – заявил Белсон. – По крайней мере, удивительное совпадение.
  – Но, может быть, не более того, – сказал я.
  Квирк оторвал взгляд от потолка и качнулся вместе с креслом.
  – Может быть и так, – произнес он. – Однако это предположение не принесет нам большой пользы.
  – Давайте лучше подумаем вместе, как нам поступить, – предложил я. – Мы ведь не будем заводить на нее дело и тянуть из нее все кишки?
  – У тебя была возможность подумать вместе с нами, умник, но ты ею не воспользовался. Теперь мы будем решать сами.
  – Квирк, ты хочешь проучить меня или найти Рейчел Уоллес? – спросил я.
  – И то и другое, – ответил Квирк.
  – Как насчет адресов Коди и Малреди?
  – Проваливай, – отозвался Квирк.
  Я подумал было сказать "я вернусь", но решил, что это будет не к месту. Когда я выходил, Белсон выпустил мне вслед колечко дыма.
  23
  Я шел домой, и мне было плохо. Лицо болело, ребра тоже. Весь день я выводил людей из себя. Мне было просто необходимо услышать от кого-нибудь, что я хороший. Я позвонил Сьюзен, но ее не было дома. Я выпил бутылку пива "Молсон", принял две таблетки аспирина, сделал себе сандвич с мясом и салатом, съел его, запив еще двумя бутылками пива, и отправился спать. Мне приснилось, что я заперт в комнате какого-то замка, а мимо бродит Сьюзен и улыбается, когда я зову на помощь. В пять минут восьмого на следующее утро я проснулся крайне обозленным.
  Но, встав, я мигом забыл о своей злобе на Сьюзен. Теперь я обозлился на свое тело: я с трудом мог двигаться. Проковыляв в ванную, я пустил душ и, почувствовав, как мое тело омывает горячая вода, пришел в себя. Я провел там, наверное, около получаса, а выйдя, съел на завтрак ржаного хлеба с деревенской колбасой и тушеными помидорами и почитал "Глоб". Потом взял револьвер и отправился на поиски Коди и Малреди.
  Когда я вырулил на Юго-восточную автостраду, чтобы ехать в Дорчестер, снова повалил снег, и ветер дул настолько сильно, что снежные хлопья кружились и вертелись вихрем. Я ехал навстречу основному потоку машин медленно и осторожно из-за снегопада. У складов "Сирс" я остановился рядом с будкой охранника, узнал, где главное здание, и поехал туда.
  Квирк поступил по-детски, не дав мне адреса Коди и Малреди, но упомянув, что они работают на складах "Сирс". Глупо и неприятно.
  Прежде чем выйти из машины, я поднял меховой воротник, надел синюю морскую кепку и темные очки. Потом оглядел себя в зеркало заднего обзора – совершенно неузнаваем. Это был один из моих удачнейших опытов с переодеванием. Я вылез и отправился в диспетчерскую.
  – Свишер или Майкл здесь? – спросил я у молодой женщины за стойкой.
  – Коди и Малреди? Я кивнул.
  – Они в помещении. Я могу их вызвать по связи.
  – Да, можно? Скажите, что Минго приехал.
  Она сказала в микрофон:
  – Свишер Коди, Майкл Малреди, пожалуйста, подойдите в диспетчерскую. Вас ждет мистер Минго.
  Кроме меня, в комнате было еще три человека, из них двое мужчин. Я встал за их спинами и стал ждать. Меньше чем через пару минут двое мужчин прошли через вращающиеся двери за стойкой диспетчера и оглядели комнату. Один был высокий, с большим красным носом, испещренным лопнувшими сосудами, с длинными баками и короткими рыжеватыми волосами с блестками седины. Второй – намного моложе, с тщательно уложенными черными волосами, густыми черными усами и ожерельем из морских ракушек на шее. Очень современно.
  – Эй, Свишер, – окликнул я.
  Высокий рыжий обернулся первым, затем они оба посмотрели на меня.
  – Парни, мне нужно кое-что передать вам от Минго, – сказал я. – Можете выйти со мной?
  Усатый направился было к выходу, но рыжий остановил его. Он сказал что-то, чего я не расслышал, затем оба они снова посмотрели на меня. Усатый сказал еще что-то, что я тоже не расслышал, и они нырнули через вращающиеся двери обратно в складские помещения. С переодеванием не получилось.
  Я сказал, обращаясь к женщине, ждущей своей очереди:
  – Извините! – И перепрыгнул через стойку. Дежурная было произнесла:
  – Сэр, нельзя...
  Но я уже проскочил через вращающиеся двери в складские помещения и увидел огромные ряды товаров, а между ними Коди и Малреди, которые со всех ног драпали к черному выходу. Усатый, Малреди, на шаг или два отставал от Коди. Мне хватило бы и одного. Я догнал их, когда они возились с дверью, на которой было написано: "Запасной выход". Коди как раз открыл ее, когда я схватил Малреди сзади. Коди выскочил на снег, а Малреди я втащил обратно.
  Он обернулся и попытался ударить меня коленом в пах. Я повернулся к нему боком и отбил удар. Потом обеими руками ухватил его за рубашку, дернул вверх и одновременно толкнул назад, так что его ноги оторвались от земли, а спиной он прижался к стене рядом с дверью. Дверь приводилась в движение пневматически, й в этот момент она медленно и плавно закрывалась. Я приблизил свое лицо вплотную к лицу Малреди и спросил:
  – У тебя действительно есть двоюродный брат по имени Минго?
  – Что тебе надо, козёл?! – заорал он. – Пусти меня, мудак! Кто ты, придурок?!
  – Ты знаешь, чем я занимаюсь, детка Майкл, – ответил я. – Знаешь, потому что сразу убежал, как только узнал меня.
  – Я тебя не знаю! Пусти, мудак!
  Я шарахнул его разок об стенку.
  – Ты пытался недавно устроить аварию Рейчел Уоллес и мне. Теперь я ищу Рейчел Уоллес и найду ее любой ценой.
  Позади я услышал шаги, и кто-то крикнул:
  – Эй, ты!
  Оттащив Малреди от стены, я ударил его спиной по засову на двери. Она открылась, и я толкнул его в проем, вышвырнув на снег, а затем выскочил сам. Дверь захлопнулась. Малреди попробовал встать на ноги. Я пнул его в живот – на ногах у меня были ботинки "Херман" с двойной подкладкой и на толстой подошве. Он судорожно охнул. Пинок опрокинул его на спину. Он попытался откатиться, но я встал коленом ему на грудь. Он крякнул.
  – Я сделаю из тебя отбивную, Майкл, если ты не выполнишь то, что я скажу, – пообещал я. Затем я выпрямился, поднял его на ноги, взял сзади за шиворот и повел к своей машине. Он согнулся от боли, из него как будто выпустили воздух, и тащить его было легко. Я швырнул Малреди на водительское сиденье, ногой протолкнул на пассажирское, влез вслед за ним и дал задний ход. В зеркале я заметил трех, нет, четырех мужчин и девушку из диспетчерской. Я тут же врубил третью скорость и вылетел со стоянки, пулей промчавшись мимо сторожки. Охранник с удивлением посмотрел на нас. Я повернул направо к мотелю Говарда Джонсона, а потом – на Юго-восточную автостраду.
  Дорога, отражающаяся в зеркале, была чистой. Снег равномерно ложился на асфальт. Рядом со мной Малреди потихоньку приходил в себя.
  – Куда ты меня везешь? – спросил он сиплым от напряжения голосом.
  – Покатаемся, – ответил я. – Я буду задавать вопросы, а когда ты на них ответишь и мне понравятся эти ответы, я высажу тебя в каком-нибудь подходящем местечке.
  – Я ничего ни о чем не знаю.
  – В таком случае, – усмехнулся я, – я тебя куда-нибудь отвезу и, может быть, убью.
  – За что, парень? Мы тебе ничего плохого не сделали, не собирались даже. Мы хотели просто попугать тебя и бабу.
  – Ты имеешь в виду госпожу Уоллес, козел?
  – Чего?
  – Называй ее госпожой Уоллес, а не бабой.
  – Хорошо, конечно, госпожа Уоллес. Согласен. Мы вовсе не хотели убивать тебя или госпожу Уоллес.
  – Кто приказал вам?
  – Чего?
  Я покачал головой:
  – Ты наживешь себе неприятности, парень, очень серьезные неприятности. – Я сунул руку под куртку, достал револьвер и показал ему. – "Смит-и-вессон", – пояснил я, – тридцать восьмой калибр, ствол четыре дюйма. На большом расстоянии не очень, но идеально подходит, чтобы выстрелить в парня, сидящего рядом.
  – О Боже, мужик, опусти пушку. Я просто не понял вопрос. Я хотел сказать: "Что ты говоришь?" Я отвечу. Тебе не нужна эта чертова пушка, понял?
  Я опустил револьвер. Мы уже въехали в Милтон, но машин из-за обильного снегопада почти не было.
  – Я спросил, кто приказал вам немножко попугать нас на шоссе?
  – Мой двоюродный брат Минго. Он пообещал нам две сотки. Сказал, что мы получим две сотни, если сделаем это. Минго, парень. Ты его знаешь?
  – Почему Минго хотел, чтобы вы напугали госпожу Уоллес и меня?
  – Я не знаю, парень, это был всего лишь способ заработать. Свишер сказал, это хорошая плата. Сказал, что знает, как все попроще обделать. Он ведь сидел, Свишер-то. Минго не говорит "почему", парень. Он просто дает нам две сотни – и мы не задаем вопросов. Всего лишь покататься часика два за такие деньги. Парень, мы даже не знали, кто вы такие.
  – Тогда как вы нас вычислили?
  – Минго дал нам фотографию этой ба... госпожи Уоллес. Мы следовали за ней, когда ты отвез ее в Марблхэд. Болтались неподалеку, когда ты повез ее домой, а машин было немного. Тогда-то мы и сделали все, как он сказал... то есть Минго.
  – А чем он занимается?
  – В смысле, чтобы заработать?
  – Нуда.
  – Он трудится на какую-то богатую бабу из Бельмонта.
  – И что делает?
  – Не знаю. Всё. Водит машину. Таскает барахло, когда она ходит по магазинам. На побегушках. Всякая фигня. Вот этим и занимается.
  – Как ее зовут?
  – Богатую бабу? – Малреди пожал плечами. Он уже дышал спокойно. Я убрал револьвер. Он начал трепаться: очевидно, и раньше жизнь прижимала. Потихоньку расслабился.
  – Не знаю, – сказал он. – По-моему, Минго никогда не говорил об этом.
  На аллее Фернейс-Брук я свернул с автострады, развернулся и поехал обратно на север.
  – Куда мы едем теперь? – спросил Малреди.
  – Навестить братца Минго, – ответил я. – Ты покажешь мне, где он живет.
  – Ну нет, парень, не выйдет. Минго меня прикончит.
  – Это будет позже. А вот если ты не покажешь мне его дом, я прикончу тебя сейчас.
  – Нет, парень, ты не знаешь Минго. Это такой сукин сын! Я тебя предупреждаю, не связывайся с Минго!
  – Я сказал тебе, Майкл. Я ищу Рейчел Уоллес. И предупреждал тебя на складе, что добьюсь своего любой ценой. Такую цену, как ты, я смогу заплатить.
  – Хрен с тобой, я все скажу, только ты меня отпустишь. Не хочу, чтобы он знал, что это я навел тебя. Ты не знаешь, что это за сука.
  – Как его настоящее имя?
  – Юджин, Юджин Игнациус Малреди.
  – Проверим по телефонной книге.
  В Милтоне я свернул с автострады, и мы посмотрели телефонную книгу в какой-то будке, но Уотертаун там не числился.
  – Он в книге западных пригородов, – сказал Малреди. – А здесь только Бостон и южные пригороды.
  – Ты наблюдателен, – заметил я. – Позвоним в справочное.
  – Бог мой, ты думаешь, я вру? Нет, ни в коем случае. Ты понимаешь? Я тебя ни за что не надую, с твоей-то пушкой. Моя старушка вырастила неглупого ребенка. Я уже достаточно взрослый.
  Я достал десять центов и набрал номер справочного.
  – Уотертаун, пожалуйста, – сказал я. – Номер Юджина И. Малреди – а какой адрес, Майкл?
  Он назвал мне адрес, а я назвал его оператору.
  – Номер "восемь-девять-девять-семь-три-семь-ноль", – сообщила она.
  Я поблагодарил и повесил трубку. Монетка выскочила обратно.
  – О'кей, Майкл, ты свободен.
  – Что, ты бросаешь меня здесь?
  – Ну да.
  – Парень, у меня нет пальто, я задницу отморожу.
  – Возьми такси.
  – Такси отсюда? У меня таких деньжищ нет.
  Я взял десять центов, возвращенных автоматом.
  – Держи, – сказал я. – Звони своему приятелю Свишеру. Пускай он приедет и заберет тебя.
  – А если его нет дома?
  – Ты же взрослый человек, Майкл. Придумай что-нибудь. Но я тебе скажу вот что: если ты позвонишь Минго и предупредишь его, то больше повзрослеть тебе не удастся.
  – Я не собираюсь звонить Минго, парень. Иначе мне придется сказать, что это я навел тебя.
  – На это я и рассчитывал, – ответил я, забираясь в машину. Майкл Малреди дрожал, засунув руки в карманы брюк и нахохлившись.
  – Я тебе кое-что скажу, парень, – проговорил он. – Ты будешь сильно разочарован, если думаешь, что сможешь обойтись с Минго так же, как обошелся со мной. Минго тебя на хрен уделает.
  – Посмотрим, – сказал я и, выжав сцепление, оставил его на дороге.
  24
  Уотертаун расположен рядом с Бельмонтом но только в географическом смысле. Это прежде всего город рабочих: дома там обшарпанные, часто на две семьи, и расположены близко друг к другу" а улицы толком не расчищены от снега. Я ехал очень медленно, из-за сильного снегопада приходилось быть крайне осторожным.
  Дом у Минго Малреди был квадратный, двухэтажный, с широким передним крыльцом. Кедровая обшивка окрашена в синий цвет. Шиферное покрытие на крыше разноцветное. Я припарковался напротив дома и пересек улицу.
  Входных дверей было две, на левой написано "Малреди". Я позвонил. Никакого ответа. И подождал минутку, потом снова нажал кнопку звонка и не отпускал минуты две. Минго не было дома, и я вернулся в машину. Наверное, Минго занимался своей, прямо скажем, непыльной работенкой: возил богатую даму по Бельмонту. Я включил радио, послушал полуденный выпуск новостей, и в голову мне пришли две мысли: во-первых, всё, о чем говорят в новостях, меня совершенно не касается, а во-вторых, о том, что пора обедать. Я проехал с десяток кварталов к пекарне "Ист Лэмджун" на Бельмонт-стрит и купил пакетик свежего сирийского хлеба, фунт сыра и фунт каламатских маслин. Хлеб был еще теплый.
  Потом я перешел через улицу, заглянул в лавку и купил упаковку пива "Бекс" из шести бутылок, затем вернулся, припарковался напротив дома Минго, пообедал и послушал местную радиостанцию, которая передавала джаз и музыку биг-бэндов. В три я поехал на автозаправку, залил полный бак и опять вернулся к дому Минго.
  Лет пятнадцать назад, когда я еще курил, сидеть в засаде было не настолько скучно. А может, мне только так казалось.
  В четыре пятнадцать появился Минго. Он приехал в рыжевато-коричневом "тандерберде" с пластмассовой крышей. Минго въехал на дорожку у дома и вышел из машины. Я тоже вылез и пошел через дорогу. Мы встретились на ступеньках его дома.
  – Вы Минго Малреди? – спросил я.
  – А кто этим интересуется? – ответил он вопросом на вопрос.
  – Я скажу: "Я", тогда вы спросите: "А кто ты?", а когда я скажу...
  – Что за фигню ты порешь, парень? – оборвал он.
  Он был достаточно крупным человеком, чтобы позволить себе так разговаривать, и, похоже, умел выпутываться из подобных ситуаций. Он был примерно моего роста, под сто восемьдесят пять сантиметров, и фунтов на двадцать пять – тридцать тяжелее, значит, весил он фунтов двести тридцать. Стрижка "ежик" под уголовника, какие я нечасто видел за последние лет десять, маленькие глаза, нос пуговицей, одутловатое лицо – в общем, он походил на изнеженного, бледного, но состоятельного человека. Одет в темный костюм, белую рубашку и черные перчатки. Пальто на нем не было.
  – Вы Минго Малреди? – повторил я.
  – Я хочу знать, кто об этом спрашивает, – ответил он. – И побыстрее, а то я тебя вздую.
  Я тем временем держал правую руку пальцами левой на уровне пояса. Но тут я напряг правую руку так, что, когда я выпустил ее, она взлетела вверх, и ребро ладони ловко щелкнуло Минго по носу – подобным образом щелкает боек, когда вы нажимаете на спусковой крючок. Я чуть прибавил руке скорости – из носа Минго пошла кровь, и он отступил на два шага. Это был неплохой удар.
  – Вот почему я спрашивал, Минго ты или нет, – объяснил я и врезал ему хук слева в челюсть. – Я вовсе не хотел избивать до потери пульса какого-нибудь невинного соседа. – С этими словами я провел ему прямой удар в нос. Он упал. – Но ты меня так достал, что заслужил трепку, даже если ты не Минго Малреди.
  Но это вам был не кролик какой-нибудь. Я сделал обманное движение, еще два раза хорошенько врезал ему по физиономии, однако он пришел в себя, набросился на меня, опрокинул в снег и уселся сверху. Я ребрами обеих ладоней уперся ему в горло, приподнял чуть-чуть и отшвырнул. Он снова бросился на меня, но лишние тридцать фунтов мешали ему. В основном это был жир, и ему уже не хватало воздуха. Я приблизился, пару раз хорошенько врезал в солнечное сплетение, отступил и два раза ударил по кровоточащему носу. Он согнулся. Тогда я попробовал на прочность его челюсть. Левой – короткий прямой, правой – наперекрест, левой – короткий прямой, правой – наперекрест. Он еще больше согнулся, дыхание сбилось, руки опустились. Первый раунд он проиграл.
  – Ты Минго? – снова повторил я.
  Он кивнул.
  – Ты уверен? – переспросил я. – Я слышал, что с тобой трудно справиться.
  Он снова кивнул, хватая ртом воздух.
  – Похоже, меня неправильно информировали, – заметил я. – Ты работаешь на какую-то богатую даму в Бельмонте?
  Он удивленно посмотрел на меня.
  – Если хочешь, чтобы к тебе вернулось дыхание, лучше отвечай на мои вопросы. Попробуй не ответить, и все предыдущее покажется тебе легкой разминкой.
  Он кивнул.
  – Итак. Как ее зовут?
  – Инглиш, – ответил он.
  – Это она приказала тебе заплатить твоему двоюродному брату и его дружку Свишеру, чтобы устроить нам аварию?
  – Вам? – удивился он.
  – Ну да, мне и Рейчел Уоллес. Кто приказал тебе попугать нас?
  Он посмотрел в сторону улицы, однако она была пуста. Шел мелкий, но густой снег, стемнело. Он посмотрел на дом. Там тоже было темно.
  – Не понимаю, о чем ты говоришь.
  Я провел хороший хук слева прямо ему в горло. Он согнулся и схватился за шею.
  – Кто приказал тебе устроить аварию Рейчел Уоллес? Кто приказал тебе нанять двоюродного братца и его дружка? Кто дал тебе денег?
  Говорить ему было тяжело.
  – Инглиш, – прохрипел он.
  – Старая дама или сын?
  – Сын.
  – Зачем?
  Он покачал головой, я шевельнул левым кулаком. Он отодвинулся.
  – Клянусь мамой, – проговорил он. – Я не задаю вопросов. Они мне хорошо платят и неплохо со мной обходятся. – Он остановился, сплюнул кровь и продолжил: – Я не задаю вопросов, делаю то, что мне скажут. Это важные люди.
  – Хорошо, – сказал я. – Помни, что я знаю, где ты живешь. Я могу вернуться, чтобы поболтать с тобой. А если мне придется искать тебя, я могу разозлиться.
  Он ничего не сказал. Я повернулся и пошел, к машине. Было уже темно, да и снег валил, поэтому я разглядел свою машину, только когда очутился на середине улицы. Я открыл дверцу, зажегся свет. На переднем сиденье расположился Фрэнк Белсон. Я влез и закрыл дверцу.
  – Ради Бога, заводи мотор и включай обогреватель, – взмолился он. – Я себе яйца сейчас отморожу.
  25
  – Хочешь пива? – предложил я. – На заднем сиденье еще остались четыре бутылки.
  – Я не пью, когда нахожусь при исполнении, – объявил Белсон, доставая из коробки две бутылки. – Бог мой, что это за пиво? У него даже крышка незавинчивающаяся.
  – Там, в бардачке, открывашка, – сообщил я.
  Белсон открыл обе бутылки, одну протянул мне, а из второй сделал хороший глоток.
  – Что ты узнал от Минго?
  – Я думал, меня изгнали из вашего общества.
  – Ты же знаешь Марти, – сказал Белсон. – Он может легко вспылить, но так же легко и отходит. Так что ты узнал от Минго?
  – А вы его допрашивали?
  – Мы подумали, ты поговоришь с ним посуровее, чем это позволено нам, и оказались правы. Но я думал, ты с ним дольше будешь возиться.
  – Я обвел его вокруг пальца, – объяснил я. – Это лишило его преимуществ.
  – И все-таки, – проговорил Белсон, – раньше он выглядел получше.
  – Я тоже, – ответил я.
  – Знаю. Что ты добыл?
  – Попытка нападения на Линнвэе была инсценирована по указке Инглиша.
  – А Минго устроил это через своего братца?
  – Ну да.
  – Это тебе братец сказал?
  – Да. Они с Коди все обделали. Минго заплатил им две сотни. Деньги он получил от Инглиша.
  Сегодня утром мы мило побеседовали с кузеном Майклом.
  – Знаю, – флегматично произнес Белсон.
  – Черт подери, да что все это значит?! – взорвался я. – Я тебе что, стажер, чтобы за мной наблюдать?
  – Я же говорил тебе, мы следим за Коди и Малреди. Как только появился ты, группа наблюдения связалась с нами. Я велел не мешать. Думал, тебе удастся узнать побольше, чем нам, поскольку ты не будешь стесняться в методах. Они потеряли тебя, выехав из "Сире", но я предположил, что, в конце концов, ты доберешься сюда, и приехал около половины второго. С тех пор ждал на соседней улице. А ты узнал еще что-нибудь?
  – Нет. Но Инглиш интересует меня все больше и больше. А этих, метателей тортов из Кембриджа, вы проверили?
  Белсон допил пиво и открыл еще бутылку.
  – Угу, – ответил он. – Ничего. Просто парочка ультраправых кретинов. Никогда не сидели и никак не связаны ни с Инглишем, ни с Минго Малреди, ни с "Комитетом бдительности", ни с кем-то еще. Оба из МТИ[44]. Так, чокнутые.
  – Ага. А что с Джулией Уэллс? Вы с ней уже побеседовали?
  Белсон поставил пиво между коленей, достал из кармана недокуренную сигару, зажег ее и принялся раскуривать. Потом он глотнул пива, снова затянулся и произнес в пространство:
  – Ее не найти. Вроде бы, она не переезжала, ничего такого, но, когда бы мы ни показались, ее нет дома. Мы ее вроде как ищем.
  – Прекрасно. И как ты думаешь, когда вы сможете вроде как найти ее?
  – Если бы мы кое о чем узнали раньше, приятель, нам было бы легче выследить ее.
  – А о Минго вы что-нибудь узнали? Вы как будто раньше встречались с ним?
  – Ах да, старик Минго. Досье на него солидного размера. Когда-то он работал на Джо Броуза, потом был вышибалой, борцом-профессионалом, занимался вымогательством. Сидел за угрозу действием, за вооруженное ограбление. Был задержан по подозрению в убийстве, но отпущен, так как мы не смогли найти свидетеля, который дал бы показания. Инглиш нашел неплохого паренька, чтобы возить свою старушку.
  – Слушай, – спросил я, – а вы не собираетесь взять Инглиша под надзор?
  – Под надзор? – переспросил Белсон. – Господи, ты что, опять смотрел "Женщину-полицейского"? Надзор. О Господи!
  – Следить вы за ним будете? – повторил я.
  – Угу. Постараемся не спускать с него глаз, но у нас не так уж много людей, ты же знаешь.
  – А у него есть деньги и, может быть, знакомства среди отцов города и даже сенаторов.
  – Может быть. Бывает и так. Ты знаешь Марти, ты знаешь меня, но ведь ты знаешь, как все работает. Сверху надавят, и придется подчиниться или искать другую работу.
  – Уже давили? Белсон покачал головой.
  – Не-а, еще нет, – ответил он и допил пиво.
  – А как бельмонтская полиция?
  – Сказали, что помогут немного.
  – У квартиры Джулии Уэллс кого-нибудь оставили?
  – Да. И в дом моделей звоним регулярно, но ее там нет.
  – Тебя подвезти к твоей машине? – спросил я.
  Он кивнул. Я объехал квартал и высадил его на домом Минго.
  – Если на что-нибудь наткнешься, может быть, ты будешь столь любезен и позвонишь нам, – сказал Белсон, вылезая из машины.
  – Угу, – сказал я. – Может быть, и буду.
  – Спасибо за пиво.
  Он закрыл дверцу, и я поехал. Домой я добрался через полтора часа буксования в снегу. У себя дома я увидел Сьюзен.
  – Сегодня во второй половине дня я была в Бостонском университете на семинаре по развитию подростков, – объяснила она, – и, когда вышла, погода стояла слишком неподходящая, чтобы ехать домой. Поэтому я оставила машину на стоянке, а сама пошла сюда.
  – Ты упустила прекрасную возможность, – посетовал я.
  – Какую?
  – Сбросить с себя всю одежду, приготовить мне мартини и встретить меня в дверях.
  – Я было подумала об этом, – улыбнулась она, – но ты ведь не любишь мартини.
  – Ну... – протянул я.
  – Но я развела огонь, – поспешно добавила Сьюзен. – И мы можем выпить перед камином.
  – Или еще чем-нибудь заняться, – сказал я и поднял ее в воздух.
  Она помотала головой.
  – Сегодня целый день все только о тебе и говорили.
  – Это на семинаре по развитию подростков?
  Она кивнула и улыбнулась мне своей обычной улыбкой падшего ангела.
  – Ты очень хороший пример.
  Я поставил ее обратно, и мы пошли в кухню.
  – Ну-ка посмотрим, что у меня есть съедобного. Может, молотый рог носорога с добавкой шпанской мушки?
  – Радость моя, приготовь что-нибудь на скорую руку, а я пока приму ванну и заодно выстираю колготки у тебя в раковине.
  – Мужчин постоянно эксплуатируют, – сказал я и заглянул в холодильник. Там в глубине стояло пиво "Молсон". Если нас занесет снегом, то, по крайней мере, главным продуктом я обеспечен. В ящике для зелени лежали несколько листочков базилика и пучок петрушки, которые я купил в Квинси-маркет. Зелень немного подвяла, но была еще съедобна. Я открыл пиво. В ванной текла вода, и я громко сказал, подняв бутылку:
  – За то, что ты есть, крошка!
  – Приготовь мне коктейль, – прокричала в ответ Сьюзен. – Я вылезу через десять минут.
  В холодильнике лежал пакетик с мелко нарубленной капустой брокколи. Я достал его, потом взял большую голубую кастрюлю, вскипятил три с лишним литра воды, взял еще одну кастрюлю поменьше и вскипятил еще чашку воды. Когда она собралась закипать, я бросил в кухонный комбайн две головки чеснока, пригоршню базилика, немножко петрушки, чуть кошерного сала, немного масла, потом пригоршню очищенных фисташек и хорошенько все это перемолол. Сьюзен подарила мне комбайн на день рождения, и я пользовался им когда только мог. По-моему, это была глупая игрушка, но Сьюзен очень хотелось мне ее подарить, и я ей ничего не сказал. Когда вода закипела, я погасил огонь под обеими кастрюлями. Было слышно, как Сьюзен плещется в ванне. Дверь была приоткрыта, я подошел и просунул в щель голову. Она лежала на спине, заколов волосы на затылке, и ее тело блестело в воде.
  – Неплохо для твоих лет, – сказал я.
  – Я так и знала, что ты будешь подглядывать, – ответила она. – Вуайеризм – типичное явление для подросткового возраста.
  – Собственно, ты неплохо выглядишь для любого возраста, – продолжил я, не обращая внимания на ее слова.
  – Иди и приготовь коктейль. Я вылезаю.
  – Джин или водка?
  – Джин.
  – Животное, – произнес я, вернулся в кухню и смешал пять частей джина с одной частью лимонного сока, добавил льда, размешал все это в кувшине и вылил в стакан с двумя кубиками льда. Как раз когда я закончил, в кухню вошла Сьюзен в шелковом халате, который она подарила мне на предыдущее Рождество и который я никогда не носил, зато его надевала она, когда оставалась у меня ночевать. Он был каштанового цвета с черным рисунком и черным же поясом. Когда я как-то примерил его, то превратился в настоящего Брюса Ли. С ней почему-то такого не происходило.
  Она села и выпила свой коктейль. Ее волосы были собраны на затылке, на сияющем лице никаких следов макияжа, и на вид ей было лет пятнадцать, если не считать нескольких морщин вокруг рта и глаз, которые выдавали настоящий возраст.
  Я открыл еще бутылку пива и подогрел воду в обеих кастрюлях. В большую я бросил фунт спагетти, в маленькую – мороженую брокколи, а потом завел таймер на девять минут.
  – Мы поужинаем у камина? – спросил я.
  – Конечно.
  – Хорошо. Тогда ставь стакан и берись за стол в гостиной.
  Мы пододвинули стол к огню, принесли два стула и достали посуду, пока спагетти и брокколи варились. Зазвенел таймер, я слил воду из-под брокколи и попробовал спагетти. Им нужно было немного довариться. Пока они кипели, я еще раз включил комбайн, чтобы перемешать приправы. Потом попробовал макароны. Они были готовы. Тогда я слил воду, положил их обратно в кастрюлю и смешал с приправами и брокколи. Отнес кастрюлю в комнату и поставил на стол, потом положил рядом остатки сирийского хлеба, купленного на обед, и поставил бутылку вина. Затем подвинул Сьюзен стул, она села. Я подбросил дров в огонь, налил ей немного вина. Она задумчиво попробовала и кивнула в знак одобрения. Я наполнил стаканы.
  – Может быть, дама проявит милосердие и разрешит мне составить ей компанию? – галантно спросил я.
  – Может быть, – ответила она. Я глотнул вина.
  – И может быть, чуть позже, – протянула она, – мы трахнемся.
  Я прыснул, не успев проглотить вино, поперхнулся, закашлялся и забрызгал всю рубашку.
  – А может быть, и нет, – добавила Сьюзен.
  – Меня нельзя смешить, когда я пью, – сказал я, отдышавшись. – Кроме того, я могу взять тебя силой.
  – Ой-ой-ой, – ответила она.
  Я положил немного макарон с брокколи сначала ей, а потом себе. За окном все так же падал снег. Комнату освещал в основном камин. Дрова были яблоневые и хорошо пахли. Отсвет угольков за ярко горящим пламенем делал комнату чуть розоватой. Мы молчали. Поленья слегка потрескивали, догорая. Мне было совсем не так плохо, как утром. Еда была замечательная, вино – холодное, от вида Сьюзен у меня перехватывало дыхание. Теперь бы еще найти Рейчел Уоллес, и я уверую в Бога.
  26
  Солнце в это декабрьское утро мрачно вставало над пропастью снега, засыпавшей Бостон. Я посмотрел на будильник – было шесть утра. За окном стояла тишина, снег приглушал обычный утренний шум. Я лежал на правом боку, обняв плечи Сьюзен левой. Ее волосы, рассыпавшись ночью, сейчас полностью закрывали подушку. Лицо ее было повернуто ко мне, глаза закрыты. Она спала, слегка приоткрыв рот, и легкий запах вина доносился до меня вместе с ее дыханием. Я приподнялся на локте и посмотрел в окно. Снег продолжал падать, непрерывно и под углом, – значит, на улице гуляет ветер. Не открывая глаз, Сьюзен снова прижала меня к себе и натянула на нас одеяло. Потом улеглась поудобнее и затихла.
  – Тебя устроит ранний завтрак, – поинтересовался я, – или у тебя другие планы?
  Она прижалась лицом к моему плечу.
  – У меня нос замерз, – пожаловалась она.
  – Я твой мужчина, – объявил я, провел рукой по ее телу и похлопал по заду. Она обняла меня и прижалась крепче.
  – Я всегда думала, – сказала она, не отрывая лица от моего плеча, – что у мужчин в твоем возрасте возникают проблемы с сексом.
  – Конечно, возникают! – воскликнул я. – Двадцать лет назад я был раза в два активнее.
  – Тебя, наверное, держали в клетке, – предположила она, бегая пальцами по моему позвоночнику.
  – Угу, – ответил я, – но я сумел пролезть между прутьев.
  – Ну еще бы, – отозвалась она и, не открывая глаз, подняла голову и поцеловала меня.
  Когда я встал и принял душ, было уже восемь.
  Сьюзен тоже приняла душ, пока я готовил завтрак и разводил огонь. Потом мы сидели перед огнем, ели ржаной хлеб с пахтой и земляничным вареньем и пили кофе.
  В четверть десятого, когда хлеб закончился, банка из-под варенья опустела, "Глоб" была прочитана и закончилось "Тудэй-шоу", я прослушал свой автоответчик. Кто-то оставил мне номер с просьбой позвонить.
  Я набрал этот номер, и трубку тут же сняла какая-то женщина.
  – Говорит Спенсер, – сказал я. – Меня просили позвонить по этому номеру.
  – Спенсер, это Джулия Уэллс, – ответила женщина.
  – Где вы?
  – Неважно. Мне нужно встретиться с вами.
  – Почти как в старом фильме Марка Стивенса.
  – Простите? – переспросила она.
  – Мне тоже хочется повидать вас, – ответил я. – Где мы встретимся?
  – Но все занесло снегом...
  Такого оборота в фильмах Марка Стивенса не предусматривалось.
  – Называйте место, – сказал я. – Я туда доберусь.
  – Кафе у Паркер-Хауса.
  – Когда?
  – В половине одиннадцатого.
  – До встречи.
  – Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь, Спенсер.
  – Тогда надо сказать: "Удостоверьтесь, что за вами нет "хвоста"". А я отвечу: "Не беспокойтесь, я буду осторожен".
  – Я серьезно.
  – Хорошо, детка. Я буду там.
  Мы одновременно повесили трубки. Сьюзен как раз красилась в ванной. Я просунул голову в дверь и сказал:
  – Мне нужно выйти. Кое-какая работа.
  Она орудовала каким-то похожим на карандаш предметом в уголке рта.
  – Угу, – ответила она, продолжая заниматься макияжем.
  Если уж Сьюзен чем-то занята, то занята этим полностью. Я надел белые вельветовые штаны в широкий рубчик, синюю шерстяную рубашку "Пендлтон" и зимние ботинки "Херман". Потом прицепил к поясу кобуру с револьвером, надел куртку, поднял меховой воротник, натянул кепку, надел перчатки и мужественно вышел на улицу, в непогоду.
  Если не считать снега, который все еще обильно падал, город как будто застыл. Никакого движения. Улицы покрыты снегом глубиной фута в два, а кое-где намело сугробы, которые вполне могли покрыть стоящую машину. Арлингтон-стрит была частично расчищена, идти было полегче. Я свернул направо на Бикон и влез на холм, отдавая себя во власть снега и ветра. Пришлось нахлобучить кепку поглубже. Выглядел я не очень щеголевато, но приходится уступать стихии. Огромный желтый бульдозер медленно полз по Бикон-стрит, разгребая снег ножом размером с Род-Айленд[45]. Не было ни людей, ни собак – ничего и никого, кроме меня, снега и бульдозера. Когда бульдозер прополз мимо, мне пришлось перепрыгнуть через снежный вал, чтобы не угодить под нож, но зато, когда машина проехала, идти стало намного легче. Я шел по самой середине Бикон-стрит, слева от меня возвышались старые элегантные кирпичные дома, а справа лежал пустой Коммон. Дома я видел хорошо, а вот Коммон уже в десяти футах за оградой исчезал в сплошной метели.
  С вершины холма я разглядел Стейт-Хаус, но без золотого купола. Все было во мгле. Спускаться по склону было чуть легче. К тому времени, когда я добрался до Паркер-Хауса, туда, где Бикон заканчивается у Тремонт, я замерз. Тишина, царившая в центре города, удивила меня.
  В холле Паркер-Хауса толпился народ, а в кафе со стороны Тремонт-стрит почти не было свободных мест. Я заметил Джулию Уэллс за столиком на двоих у окна. Она смотрела на снег.
  На ней была надета лыжная парка серебряного цвета, которую она расстегнула, но не сняла. Капюшон она отбросила на спину, и его меховая отделка спуталась с волосами. Под паркой на ней был белый свитер с широким воротом, а если учесть золотые серьги и длинные ресницы, то выглядела она на одну целую восемь десятых миллиона. Сьюзен стоила бы два.
  Я лихо заломил кепку, подошел и сел напротив нее. Паркер-Хаус располагался в Старом Бостоне и считался серьезным заведением. Ему довелось пережить тяжелые времена, и сейчас он начал постепенно вставать на ноги, но кафе с видом на Тремонт-стрит было симпатичным. Я расстегнул куртку.
  – Доброе утро.
  Она улыбнулась, но без особой радости, и ответила:
  – Я рада вас видеть. Мне больше не к кому было обратиться.
  – Надеюсь, что вам не пришлось далеко идти, – сказал я. – Даже такой олимпиец, как я, испытал несколько неприятных мгновений.
  – Меня кто-то преследует, – произнесла она.
  – Я его понимаю, – ответил я.
  – Но это действительно так. Я увидела его около своей квартиры. Он шел за мной на работу и обратно.
  – А вы знаете, что вас искала полиция?
  – Из-за Рейчел?
  Я кивнул. Подошла официантка, и я заказал кофе с тостом из пшеничного хлеба. Перед Джулией Уэллс уже стояла тарелка с омлетом, который она слегка поковыряла. Официантка отошла.
  – Я знаю о полиции, – сказала она. – Я позвонила в дом моделей, и там сказали, что полиция побывала у них. Но они не стали бы следить за мной.
  Я пожал плечами:
  – Почему бы вам не рассказать полиции о парне, который вас преследует? Если он их сотрудник, они скажут, если нет – разберутся с ним.
  Она покачала головой.
  – Не хотите обращаться в полицию? Она снова покачала головой.
  – Почему?
  Она ткнула в омлет вилкой, потом передвинула кусок на другой край тарелки.
  – Вы не просто прячетесь от парня, который вас преследует? – уточнил я.
  – Верно.
  – С полицией вы тоже не хотите иметь дела.
  Она вдруг заплакала. Ее плечи затряслись, нижняя губа задрожала, глаза наполнились слезами. Но плакала она тихо, чтобы остальные посетители не заметили.
  – Я не знаю, как быть, – прошептала она. – Не хочу ввязываться во все это. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
  – Вы случаем не знаете, где сейчас может быть Рейчел? – спросил я.
  Она высморкалась в розовый бумажный платочек и слабо вздохнула.
  – Что мне делать? – проговорила она. – Мне не к кому обратиться.
  – Вы знаете, где Рейчел?
  – Нет, конечно нет. Откуда? Мы были подругами, любовницами, если хотите, но настоящей любви не было. И если люди...
  – Вы не хотите, чтобы люди узнали, что вы лесбиянка?
  Ее передернуло:
  – Боже, ненавижу это слово. Оно какое-то медицинское, как будто речь идет о каком-то необычном растении.
  – Но вы все-таки не хотите, чтобы об этом узнали?
  – Ну, я не стыжусь этого. Вы просто изложили все чересчур резко. Я сделала свой выбор в жизни, он не совпал с вашим или чьим-то еще, но мне нечего стыдиться. Это так же естественно, как и все прочее.
  – Тогда почему бы вам не поговорить с полицией? Вы не хотите помочь найти Рейчел Уоллес?
  Она сжала руки и поднесла их к губам. Глаза ее снова наполнились слезами:
  – О Боже, бедная Рейчел. Как вы думаете, она жива?
  Официантка принесла мне кофе и тост. Когда она отошла, я сказал:
  – Откуда мне знать? Приходится предполагать, что да, поскольку обратное предположение оставит меня ни с чем.
  – И вы ее ищете?
  – Я ее ищу.
  – Если бы я знала что-нибудь, что могло бы помочь, я бы сказала. Но разве это поможет Рейчел, если мое имя будут трепать газетчики? А люди в доме моделей...
  – Я не знаю, поможет ли это, – перебил я. – Я не знаю, что вам известно. Я не знаю, почему кто-то преследует или преследовал вас. Насколько я понимаю, вы сумели от него оторваться...
  Она кивнула:
  – Я избавилась от него в метро.
  – Так кто это может быть? Из-за чего он преследует вас? Все слишком серьезно, чтобы быть простым совпадением: Рейчел похищена, а вас кто-то преследует.
  – Я не знаю, я ничего не знаю. Что, если меня тоже хотят похитить? Я не знаю, что делать. – Она уставилась в окно на пустую заснеженную улицу.
  – А почему бы вам не пожить с матерью и братом? – спросил я.
  Она взглянула на меня. Я жевал тост.
  – Что вы знаете о матери и о брате?
  – Я знаю, как их зовут, чем они занимаются, как относятся к Рейчел Уоллес, и могу догадаться, как они отнесутся к вам, если узнают, что вы и Рейчел – любовницы.
  – Вы... вы... вы не имеете права...
  – Я ничего не сказал им про вас. Я сказал про вас полиции, но только когда был вынужден это сделать, совсем недавно.
  – Почему вы были вынуждены?
  – Потому что я ищу Рейчел и сделаю все, чтобы найти ее. Когда до меня дошло, что вы сестра Лоуренса Инглиша, я подумал, что это может быть зацепкой и поможет полиции найти ее. Они ведь тоже ищут.
  – Вы считаете, мой брат...
  – Я думаю, что он в этом замешан. Его шофер нанял двух ребят, чтобы те устроили нам с Рейчел аварию однажды вечером. Ваш братец организовал пикет, когда она выступала в Бельмонте, и обозвал ее нечестивой и развратной или как-то так. Кроме того, он возглавляет организацию людей, вполне способных на такое.
  – Я не знала, что я "розовая", – вдруг сказала она. – Я думала, я просто не очень страстная. Вышла замуж. Чувствовала себя виноватой из-за своей холодности, даже лечиться пыталась, но ничего не получилось. Мы развелись. Он говорил, что я похожа на восковое яблоко: выгляжу великолепно, а внутри – пусто. Я обратилась в группу поддержки для разведенных, познакомилась с женщиной и стала ухаживать за ней. Потом мы вступили в связь, и я поняла, что я не пустышка, что я могу любить, могу чувствовать. Это было, наверное, переломным моментом в моей жизни. Мы занимались любовью, и я... – она отвернулась к окну, и я проглотил кусочек тоста, – я испытала оргазм. Это было похоже на... на... Я не знаю, на что это было похоже...
  – Как будто было опровергнуто обвинительное заключение. Она кивнула:
  – Да, да. Я вовсе не была дурной и холодной. Я пыталась любить не то.
  – А мать с братом?
  – Вы их видели?
  – Братца – да, а мамочку еще нет.
  – Им никогда не понять. Они никогда не примут это. Это самое худшее, что они могут представить себе. Я хотела бы, для их же пользы, а может быть и для своей, хотела бы, чтобы все было по-другому, но так не получится, и лучше я буду тем, что я есть, чем буду пытаться стать чем-то другим. Но они ничего не должны узнать. Поэтому я не могу обратиться в полицию, не могу допустить, чтобы им все стало известно. Все остальное, весь мир – неважно, только не они. Я не могу себе представить, как они поступили бы, если бы узнали обо мне правду.
  – Может быть, похитили бы Рейчел Уоллес, – задумчиво ответил я.
  27
  – Будете еще что-нибудь заказывать? – спросила официантка.
  Я покачал головой, Джулия тоже. Официантка положила рядом со мной счет, я положил сверху десять долларов.
  – Вряд ли, – сказала Джулия. – Они не смогли бы. Даже не знали бы, как за это взяться.
  – Но они могли прибегнуть к услугам советчика. Их шофер Минго Малреди уже занимался подобными делишками, и, хотите верьте, хотите – нет, он знает, как за это взяться.
  – Но они-то – нет.
  – Может быть. А может быть, парень, который вас преследовал, был нанят вашим братцем. Вы ведь не появлялись дома.
  – Спенсер, мне тридцать лет.
  – Вы поддерживаете отношения с семьей?
  – Нет. Они были против моего замужества, а потом были против моего развода. Они ненавидели меня за то, что я училась в Гаучер-колледже. А сейчас они меня ненавидят за то, что я работаю манекенщицей. Я не могу жить с ними.
  – Они беспокоятся о вас?
  Она пожала плечами. Теперь, задумавшись, она перестала плакать и выглядела получше.
  – Я думаю, беспокоились, – сказала она наконец. – Лоуренс любит играть роль отца семейства и главы дома, а мама потворствует ему. Я думаю, они решили, что я распущенная, нестойкая и стараюсь ничем себя не связывать.
  – А почему они наняли шофером этого негодяя, Малреди?
  Джулия пожала плечами:
  – Лоуренс весь поглощен своим "Комитетом бдительности", и иногда ему требуются услуги телохранителя. Наверное, этим Малреди и должен был заниматься.
  – Правда, он потерял форму, – заметил я.
  Официантка забрала мою десятку и принесла на блюдечке сдачу.
  – Если это они похитили Рейчел, где ее могут держать?
  – Я не знаю.
  – Не верю. Если бы вы были на месте вашего братца и похитили бы Рейчел Уоллес, где бы вы стали ее держать?
  – О Боже, умоляю, Спенсер...
  – Подумайте, – попросил я. – Попробуйте сообразить.
  – Это смешно.
  – Я шел через метель целых полмили, потому что вы попросили меня об этом, и не говорил, что это смешно.
  Она кивнула.
  – В доме, – сказала она. Официантка вернулась и снова спросила:
  – Будете еще что-нибудь заказывать?
  Я покачал головой и повернулся к Джулии:
  – Пожалуй, лучше уйти, пока она не разозлилась.
  Джулия кивнула. Мы вышли из кафе и уселись на диванчик в коридоре.
  – Где именно в доме? – спросил я.
  – Вы видели наш особняк?
  – Да, я был там несколько дней назад.
  – Тогда вы знаете, какой он большой. Там около двадцати комнат, огромный подвал. Кроме этого, шоферские помещения над гаражом и комнаты на чердаке.
  – А слуги не заметят?
  – Нет. Повар никогда не отлучается из кухни, а горничной незачем лазать во все уголки. Когда я там жила, у нас были только повар и горничная.
  – И конечно, старина Минго.
  – Его наняли после моего отъезда, я его не знаю.
  – Знаете что, – предложил я, – давайте сейчас пройдем ко мне домой, это тут неподалеку, на Марлборо-стрит, и нарисуем план дома вашего братца.
  – Это дом моей матери, – поправила Джулия.
  – Чей бы он ни был, – ответил я. – Нарисуем план, а позже я туда съезжу.
  – Что вы собираетесь делать?
  – Сначала – план дома, потом – планы дальнейших действий. Пойдемте.
  – Не знаю, смогу ли я нарисовать план.
  – Конечно, сможете. Я помогу, обсудим. Вы вспомните.
  – Мы идем к вам домой?
  – Да. Это совершенно безопасно. У меня сейчас женщина, она проследит, чтобы я вас не изнасиловал. А на улице не удастся – слишком холодно.
  – Я не это имела в виду.
  – Ну ладно, идемте.
  Мы снова вышли в метель. Казалось, она ослабела, а ветер по-прежнему крутил снежными хлопьями. Когда мы прошли полквартала по Бикон-стрит, Джулия взяла меня под руку и цеплялась за меня всю дорогу до Марлборо-стрит. Если не считать двух желтых снегоуборочных машин, которые грохотали и скрежетали сквозь пургу, и нас двоих – могло показаться, что мир, полностью замер.
  Когда мы добрались ко мне домой, Сьюзен лежала на кушетке у окна и читала Роберта Коулза. На ней были джинсы, она оставила их у меня недели две назад, и моя серая футболка с большими красными буквами XL спереди, доходящая ей почти до колен.
  Я их познакомил, взял у Джулии куртку и повесил в стенной шкаф в прихожей. Зайдя в ванную, я заметил, что белье Сьюзен сушилось на стержне душа. Мне стало интересно, что же осталось под джинсами, но я отогнал эти мысли. Потом я взял из кухонного шкафчика рядом с телефоном пачку желтой линованной бумаги стандартного размера, маленький прозрачный пластмассовый треугольник и черную шариковую ручку, и мы с Джулией уселись за кухонный стол. В течение трех часов мы составляли план дома ее матери, указывая не только комнаты, но и то, что в них находится.
  – Я там уже год не была, – заметила она.
  – Я знаю, но люди обычно не передвигают большую мебель. Кровати, диваны и подобные им вещи, как правило, стоят там, где всегда стояли.
  Мы сделали общий чертеж дома, а затем начертили каждую комнату на отдельном листке.
  Я пронумеровал все комнаты и листы с их чертежами.
  – Зачем вам подробности? Мебель и прочее?
  – Всегда полезно получить максимум информации. Я даже не совсем представляю, что собираюсь предпринять. Просто собираю информацию. Я столько не могу узнать и стольких вещей не могу предвидеть, что хочу узнать как можно больше, чтобы иметь возможность сосредоточиться на непредвиденном, если оно-таки случится.
  Пока мы рисовали планы, Сьюзен приготовила большую тарелку сандвичей с ветчиной, и мы съели их с кофе, сидя у камина.
  – Для женщины ты неплохо управляешься с огнем, – похвалил я Сьюзен.
  – Это легко, – ответила она. – Я потерла друг о друга двух сухих сексуальных маньяков.
  – Замечательный сандвич, – сказала Джулия.
  – Да, мистер Самец достает ветчину откуда-то с востока штата Нью-Йорк.
  – Миллертон, – вставил я. – Готовится с помощью соли и черной патоки. Коптится на орешнике, и никаких нитратов.
  Джулия посмотрела на Сьюзен.
  – Да, а что насчет другого дела?
  – "Хвост"? – уточнил я.
  Она кивнула.
  – Вы можете направиться домой, чтобы он вас засек, а потом я сниму его с вашей спины.
  – Домой?
  – Конечно. Раз уж он потерял вас и если он действительно собирается следить за вами, то будет ждать вас у дома, пока вы не покажетесь. Что еще ему остается?
  – Думаю, ничего.
  – Заметить его будет нетрудно, – вставила Сьюзен. – Губернатор выступал по телевидению. Шоссе перекрыли, автобусы не ходят, никаких поездов, в город никто особенно не рвется.
  – Я не хочу домой, – призналась Джулия.
  – Тогда вы можете спрятаться где-нибудь на время, но я хотел бы знать, как вас найти.
  Она покачала головой.
  – Послушайте, Джулия, – сказал я. – У вас есть выбор, но он не безграничен. Вы связаны со всем, что случилось с Рейчел Уоллес. Не знаю, как именно, но связаны, и я от вас не отстану. У меня-то большого выбора нет. Я должен иметь возможность найти вас в любой момент.
  Она посмотрела на меня и на Сьюзен, которая потягивала кофе из большой черной чашки, держа ее обеими руками, наполовину опустив туда лицо и смотря в огонь. Джулия три раза качнула головой.
  – Хорошо, – проговорила она. – Я живу в квартире на Тремонт-стрит, 64. Одна девушка из дома моделей уехала в Чикаго и пустила меня пожить, пока ее нет. Это на пятом этаже.
  – Я вас провожу, – сказал я.
  28
  Погода, как всегда после сильной метели, была замечательная. Солнце светило как сумасшедшее, снег чист, машин нет, и повсюду гуляют люди с собаками, дружелюбно улыбаясь друг другу.
  Мы со Сьюзен шли по Бойлстон-стрит к Массачусетс-авеню. Когда мы в ноябре ездили по Нью-Гемпширу в поисках дешевых старых вещей, она купила старую, слегка потрепанную енотовую шубку с плечиками, наряд дополняли большие сапоги на меху и шерстяная шапочка с большим помпоном.
  Мы прожили вместе два с половиной дня, и если бы я знал, где Рейчел Уоллес, то все было бы прекрасно. Но я не знал, где она, и, что еще хуже, – я подозревал, где она может быть, но не мог туда попасть. Я позвонил Квирку и сообщил ему все, что знал. Но он не мог даже пальцем тронуть такого человека, как Инглиш, без весомой причины, а такой причины, по нашему совместному заключению, у нас не было. Я сказал, что не знаю, где находится Джулия Уэллс. Квирк не поверил, но весь личный состав был занят борьбой с чрезвычайным положением, сложившимся из-за снегопада, и некого было послать, чтобы под пыткой добыть у меня эти сведения.
  Итак, мы со Сьюзен шли по Бойлстон-стрит и смотрели, какие магазины открыты, чтобы Сьюзен могла купить себе кое-какое белье и парочку рубашек. Все движение было прекращено, поезда стояли.
  Сьюзен купила в "Саксе" какое-то очень модное белье, джинсы "Ливай'с" и две блузки. Мы шли обратно по Бойлстон, когда она спросила:
  – Пойдем домой примерить белье?
  – Не думаю, что оно мне подойдет, – ответил я.
  – Не о тебе речь, – рассмеялась она.
  – Черт возьми, – пробурчал я, – наверное, придется тащиться туда пешком!
  – Куда?
  – В Бельмонт.
  – Только чтобы избежать примерки?
  Я покачал головой:
  – Сколько миль? Двенадцать-пятнадцать? Примерно по три мили в час. Через четыре-пять часов я буду там.
  – Ты уверен, что она в доме?
  – Нет. Но она может быть там, а если так, это отчасти моя вина. Я должен проверить.
  – Другие люди виноваты гораздо больше, чем ты. Особенно те, кто ее похитил.
  – Если бы я был с ней, ее бы не похитили. Сьюзен кивнула:
  – А почему бы не позвонить в бельмонтскую полицию?
  – Там мне скажут то же, что Квирк. Они не могут ввязываться в это дело, пока нет доказательств. Должно быть обоснованное подозрение, а этого я им предложить не могу. И... я не знаю... они могут все испортить.
  – Значит, тебе придется действовать самому.
  – Может быть.
  – Даже если это поставит под угрозу ее жизнь?
  – Я не собираюсь ставить ее жизнь под угрозу. Я доверяю себе больше, чем кому-либо еще. Ее жизнь поставлена на карту, и я хочу сам отвечать за все.
  – А поскольку тебе нужно расквитаться с теми, кто ее похитил, – продолжила Сьюзен, – ты хочешь отправиться за ней в одиночку и рискнуть всем, включая и твою жизнь, и ее, потому что задета твоя честь или, по крайней мере, тебе так кажется.
  Я покачал головой:
  – Я не хочу втягивать в это бельмонтских полицейских, которые только тем и занимаются, что ловят школьников, доставших где-то несколько граммов "травки".
  – А Квирка и Фрэнка Белсона не хочешь втягивать из-за того, что Бельмонт не в их ведении, у тебя нет гарантий и так далее?
  Я кивнул.
  Мы свернули на Арлингтон-стрит и пошли по середине улицы, залитой лучами яркого солнца.
  – Почему бы тебе не найти Хоука и не отправиться вместе с ним?
  Я покачал головой.
  – Почему?
  – Я иду один.
  – Я думала, ты его возьмешь. А если с тобой что-то случится?
  – Например?
  – Например, представь, ты туда влезешь и кто-нибудь тебя подстрелит? Если ты прав, эти люди способны на все.
  – Тогда ты расскажешь Квирку все что знаешь, и попросишь Хоука найти Рейчел Уоллес вместо меня.
  – Я даже не знаю, где искать Хоука. Мне что, нужно будет позвонить в этот клуб здоровья где-то у порта?
  – Если со мной что-нибудь случится, Хоук появится сам, чтобы узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь.
  Мы стояли на углу Марлборо-стрит. Сьюзен остановилась и посмотрела на меня:
  – Ты в этом уверен?
  – Да.
  Она покачала головой:
  – У вас, как у верующих, есть свои обычаи и ритуалы, которые вы соблюдаете и которые больше никто не понимает.
  – У кого это у "нас" ?
  – У вас – у тебя, Хоука, Квирка, у того полицейского, с которым ты познакомился, когда похитили мальчика.
  – У Хили?
  – Да, у Хили. У маленького тренера из клуба здоровья "Харбор". У всех вас. Вы полностью запрограммированы, как антилопы гну, и у вас полностью отсутствует здравый смысл.
  – Антилопы гну? – переспросил я.
  – Или сиамские бойцовые рыбки.
  – Я предпочел бы льва или, может быть, пантеру.
  Мы дошли до моей квартиры.
  – Я думаю, мы остановимся на быке, – сказала Сьюзен. – Не такой сильный, но такой же упрямый.
  Сьюзен вошла в квартиру, а я спустился в подвал за дровами и притащил по черной лестнице целую вязанку. День перевалил только за середину. Мы пообедали, потом посмотрели новости. Движение все еще было перекрыто.
  – Подожди хотя бы до утра, – попросила Сьюзен, – а завтра с утра пораньше и отправишься.
  – А до тех пор?
  – Мы можем почитать у огня.
  – Ладно, а когда надоест, можно будет устроить на стене театр теней? Ты видела моего петуха?
  – Я никогда не думала, что это так называется, – ответила Сьюзен. Я обнял ее за плечи, крепко прижал к себе, и мы начали хихикать.
  Оставшуюся часть дня мы провели на кушетке у камина. В основном мы, разумеется, читали.
  29
  На следующее утро, в половине восьмого, я был уже в пути. В заднем кармане у меня лежал карманный фонарик, на поясе болталась фомка, в нагрудном кармане лежали планы дома и комнат. Как обычно, я захватил с собой большой складной нож и револьвер. Сьюзен, не вставая с постели, поцеловала меня на прощание, и я ушел – об антилопах гну она больше не вспоминала. До моста Массачусетс-авеню я дошел по тихой узкой дорожке шириной как раз в нож бульдозера, по сторонам ее возвышались сугробы высотой в человеческий рост. Под мостом лежала замерзшая и заснеженная Чарлз-ривер. Где начиналась и где кончалась река, определить было невозможно. На Мемориал-драйв было расчищено по одной полосе в каждом направлении. Я повернул на запад. Ходить я научился благодаря государству: некогда мне пришлось пройти от Пусана[46] до Ялуцзяна[47] и обратно. Я шел впереди где-то в конце первой мили нащупал верный ритм. А по спине у меня побежала струйка пота. Идти оказалось ближе, чем я думал. Я вышел на Трэпело-роуд в Бельмонте без четверти одиннадцать, а в одиннадцать ровно уже находился за два дома от усадьбы Инглишей, на другой стороне улицы. Если я найду Рейчел Уоллес, подумал я, обратно идти не придется, полиция довезет. Может быть.
  Дом был трехэтажный, с обширной верандой спереди. Назад уходило длинное крыло, в конце которого располагался гараж с куполом, увенчанным шпилем. Вероятно, в гараж Мин-го ставил семейные "кадиллаки". Я увидел заднюю дверь – она, по словам Джулии, вела через прихожую в кухню. В прихожей предполагалась лестница. Веранда огибала угол и шла вдоль короткой стороны дома. Стеклянные двери открывались в библиотеку, где я когда-то беседовал с Инглишем. Вопреки всем ожиданиям, двор был не таким уж и большим. Видимо, когда в прошлом веке строили дома, вокруг хватало земли, и она никому не была нужна. Сейчас же земли стало мало, и она всем понадобилась. До соседнего дома с одной стороны – около пятидесяти футов, до улицы с другой – около десяти, а задний двор – футов сто. Территория была огорожена забором из сетки, а спереди высилась каменная стена, в которой открывался проезд для машин. Сейчас проезд был полностью засыпан, и столбики едва торчали из-под снега. Мне понадобилось около двух с половиной часов, чтобы, лазая по сугробам, осмотреть дом и усадьбу со всех сторон. Когда я наконец завершил осмотр, я был весь мокрый, а ремень от наплечной кобуры натер мне плечо. Я взял наплечную, решив, что это лучше, чем идти десять миль с кобурой, которая хлопает тебя по бедру.
  На улицах показались люди. Кое-кто разгребал сугробы, другие отправлялись по магазинам за продуктами, слышался смех, приветственные возгласы – ощущение, что ты находишься в осаде, делает первого встречного добрым приятелем. Я изучал дом. Все ставни на окнах верхнего этажа были закрыты как с левой стороны, так и спереди. Я завернул за угол и прошел по боковой улице вдоль правой стены дома. Там ставни тоже были закрыты.
  Я обогнул дом, чтобы проверить ставни задней половины дома.
  Я уже знал, где надо искать в первую очередь, если мне все-таки удастся попасть внутрь. Оставалось решить только одну проблему. Джулия сказала, что ее мать каждый раз перед сном включает сигнализацию. Значит, нужно было попасть в дом, пока мамаша не улеглась. Это было бы вполне реально, если бы я знал, кто находится в доме. Вероятно, там был Минго: я видел нечто похожее на его рыжую колымагу, которая торчала из-под снега у гаража. Кроме того, в доме должны быть горничные, одна или две, и мамаша с Лоуренсом. Ну и те, кого там застала буря: перед домом не было заметно никаких следов – чистое снежное поле, посреди которого обломком девятнадцатого века возвышался старый особняк в викторианском стиле. Я стал обдумывать, как бы мне попасть туда. Можно было бы попробовать старый номер: "Добрый день, я из службы энергосети", – но шансы минимальные. Меня знал Инглиш, меня знал Минго, меня знала, по крайней мере, одна горничная. Если меня поймают и сложат два и два, то дела окажутся совсем плохи. Они могут убить Рейчел или прикончить меня, а это значит, что над Рейчел нависнет серьезная угроза. Хоук найдет ее, в конце концов, но у него не будет такого стимула, который есть у меня. Зато действовать он будет более быстро. И куда решительнее. Просто высунет Инглиша из окна этажа этак двадцатого и оставит его висеть снаружи, пока тот не скажет, где Рейчел.
  Все обдумав, я решил, что это довольно-таки неплохой способ. Проблема заключалась в том, через сколько трупов мне придется перешагнуть, прежде чем я подвешу Инглиша за окном. В доме находились, по крайней мере, пять человек: Минго, Инглиш, мамаша, две горничные, – но также в нем мог точить пики весь "Комитет бдительности".
  Было два часа дня, и ничего не происходило. Люди вроде Инглишей могут не отлучаться из дома до весны. В кладовой у них жратва, в погребе – выпивка, баки залиты горючим, и никаких неудобств зима им не доставляет. А действительно ли Рейчел у них на чердаке? Почему же они так и не связались с издательством? Почему не требуют выкупа, не угрожают, не требуют запретить книгу? Может, их совсем засыпало снегом? Я не знал ответов на возникавшие вопросы и, кроме того, придумал только один способ проникнуть внутрь.
  В четверть третьего я, с трудом пробираясь через сугробы и проваливаясь по пояс, доковылял до входной двери и позвонил. Узнают, так узнают, разберемся. Выглянула горничная. – Мистера Инглиша, пожалуйста.
  – Как передать, кто его спрашивает? – спросила она.
  – Джозеф И. Маккарти, – ответил я.
  – Минутку, – сказала она, закрывая дверь.
  – Секундочку, – попросил я. – Холодно, да и метель. Нельзя ли мне подождать в вестибюле?
  Она заколебалась, и я улыбнулся ей – обезоруживающе, но чуть свысока. Она кивнула и ответила:
  – Конечно, сэр. Извините. Входите, пожалуйста.
  Я вошел. Она закрыла входную дверь, прошла по коридору и исчезла за какой-то дверью. Я же как можно осторожнее поднялся по центральной лестнице. Там была площадка, потом поворот налево и три ступеньки, ведущие в зал второго этажа. Собственно говоря, залов было два. Один с окнами на фасаде, а второй, как перекладина буквы Т, пересекал дом по ширине и вел в боковое крыло.
  Я хорошо помнил план дома, составленный Джулией. Лестница на чердак находилась за залом, в маленькой спальне. В доме тишина. Где-то включен телевизор. В спальне запах фиалок и нафталина. Дверь на лестницу располагалась там, где ей и следовало быть. Зеленая, деревянная, из узких вертикальных планок, она была закрыта на висячий замок.
  Позади я не уловил ни криков, ни возгласов. К этому моменту горничная, должно быть, уже вернулась сообщить, что мистер Инглиш не знает Джозефа И. Маккарти, ведь известный борец с ведьмами вряд ли мог посетить его, поскольку умер. Я снял с пояса фомку. Запор был старый, как и дверь. Горничная, не найдя меня, вероятно, выглянет наружу и осмотрит первый этаж, прежде чем доложить Инглишу, что мистер Маккарти исчез. Я просунул фомку под засов и выдернул его из двери вместе с винтами. Шум от всего этого я думаю, был не намного громче, чем при сотворении мира. Но мне, наверное, это показалось: я просто был в напряжении. Дверь открылась, и я увидел поднимающуюся вверх крутую, почти вертикальную, лестницу с узкими и высокими ступеньками. Я закрыл дверь и полез по лестнице, цепляясь руками и ногами, как голодная обезьяна. На чердаке – кромешная тьма. Я достал фонарик и взял его в зубы, чтобы освободить руки. В правой я держал фомку.
  Чердак был как будто недостроен, за исключением двух комнат, по одной с каждого конца. Все окна закрыты фанерой. Вглядевшись, я увидел, что фанера привинчена, а не приколочена. Очевидно, кому-то хотелось, чтобы ее было трудно оторвать. Я дернул дверь в ближайшую комнату – она оказалась запертой. Тогда я пересек чердак и дернул дверь, ведущую во вторую комнату, она открылась, и я вошел, держа фомку наготове, как оружие. Комната была пуста, если не считать старой металлической кровати, трубы отопления и трех картонных коробок. Окна были закрыты фанерой.
  Если Рейчел прятали на чердаке, то только в первой комнате, на противоположном конце. И я чувствовал ее присутствие, у меня внутри все аж напряглось от уверенности, что она находится за той, запертой, дверью. Я вернулся туда. На двери висел замок, на этот раз новый и на новой щеколде. Я прислушался, но из комнаты не доносилось ни звука. Внизу раздались шаги. Я сунул фомку под щеколду и рванул на себя. В крови у меня накопилось столько адреналина, что от моего рывка щеколда не просто вылетела из двери, но и отлетела метра на три. По подбородку у меня текла слюна, поскольку во рту я держал фонарик. Тогда я взял его в правую руку и вошел в комнату. Там жутко воняло. Я повел фонариком вокруг. На железной кровати, завернувшись в серое одеяло, наполовину приподнявшись, лежала Рейчел Уоллес. Выглядела она ужасно. Волосы у нее сбились в колтун, глаза ввалились, и, естественно, никакой косметики. Я посветил себе в лицо.
  – Это Спенсер, – сказал я.
  – О Господи! – вздохнула она хриплым голосом.
  Вдруг зажегся свет. Внизу, наверное, был выключатель, который я не заметил. На чердаке сразу стало светло. Я выключил фонарик, положил его в карман и достал револьвер, выпалив:
  – Лезьте под кровать!
  Рейчел скатилась на пол под кровать. Я заметил ее голые ноги, потом услышал, как кто-то поднимается по лестнице. Затем шаги смолкли. Видимо, заметили взломанную дверь. Судя по всему, посетителей было трое. Я посмотрел вверх и увидел, что комнату освещает лампочка без абажура, свисающая с цинкового крюка на потолке. Я потянулся и разбил лампочку фомкой. Комната погрузилась в темноту, если не считать света из коридора.
  Женский голос спросил снаружи:
  – Кто там?
  Голос был старый, но не дрожащий и не слабый. Я промолчал, Рейчел тоже не издала ни звука.
  Голос сказал:
  – Вы вторглись в частное владение. Я требую, чтобы вы вышли. Здесь двое вооруженных мужчин, у вас нет никаких шансов.
  Я лег и пополз к двери.
  Перед лестницей стояли Минго с охотничьей двустволкой и Инглиш с автоматическим пистолетом. Между ними, чуть впереди, стояла женщина, похожая на мужчину, и притом на уродливого, гнусного мужчину. В ней было больше пяти с половиной футов росту, и весила она порядочно. У нее было квадратное тяжелое лицо и короткие седые волосы, а черные брови, почти не изгибаясь, срастались на переносице.
  – Сдавайтесь, – потребовала она. В ее голосе не было ни колебаний, ни, уж конечно, страха. Она привыкла, чтобы люди подчинялись ей.
  Я ответил из темноты:
  – Игра окончена, мамаша. Кое-кому известно, что я здесь и что я ищу Рейчел Уоллес. И я ее нашел. Бросьте оружие, я вынесу ее и доставлю домой. Потом вызову полицию. У вас будет достаточно времени, чтобы убежать.
  – Убежать? – язвительно усмехнулась мамаша. – Мы хотим, чтобы ты вышел, и мы заставим тебя выйти. И тебя, и эту гнусную лесбиянку.
  Минго взял ружье наизготовку и начал вглядываться в темноту комнаты.
  – Последний шанс, – предупредил я и перекатился вправо, затем поднял револьвер и опер его на левую руку. Минго выстрелил из одного ствола туда, где я только что был, а я попал ему чуть ниже правого глаза. Он упал навзничь на лестницу. Инглиш начал беспорядочно палить в комнату, очевидно в направлении вспышки от моего выстрела, но почти не целясь. Он выпустил четыре пули в темноту, а я аккуратно выстрелил в него дважды. Одна пуля попала ему в лоб, а вторая – в горло. Он беззвучно упал вперед, вероятно умерев еще падая. Я увидел, как мамаша наклонилась, и решил, что она падает в обморок, но вовремя догадался, что она наклонилась за пистолетом. Тогда я вскочил на ноги, в три прыжка добрался до нее и пнул пистолет, отбросив его подальше, а потом дернул ее за шиворот. У нее изо рта капала слюна, и она попыталась выцарапать мне глаза. Я держал ее на вытянутых руках (а руки у меня длиннее, чем у нее) и смотрел на Минго, скорчившегося внизу. Он был мертв, я понял это с первого взгляда – это было легко определить.
  – Миссис Инглиш, они мертвы, – произнес я. – Оба. Ваш сын мертв.
  Она плюнула мне в лицо, вцепилась пальцами в запястье и попробовала укусить меня.
  – Миссис Инглиш, я вас ударю, – предупредил я.
  Она все-таки укусила меня. Мне было не больно, потому что она попробовала прокусить куртку, но это меня разозлило. Я спрятал пистолет и наотмашь ударил ее по лицу. Она принялась выть, просто выть, царапаться и кусаться, не говоря ни слова, и тогда я сильно ударил ее кулаком. Она упала и стала хныкать, уткнувшись в спину мертвого сына. Я подобрал пистолет Инглиша, спустился по лестнице, взял ружье Минго, вынул оставшийся патрон, сунул его в карман, а затем поднялся обратно. Рейчел стояла в дверях комнаты и, щурясь на свету, разглядывала результаты побоища. Она завернулась в серое одеяло и крепко держала его. Я подошел к ней и сказал:
  – Ну, Джен Эйр, я нашел тебя.
  По ее щекам побежали слезы, я обнял ее, и она громко заплакала. Тогда я тоже заплакал, повторяя:
  – Я нашел тебя, я нашел тебя.
  Она ничего не ответила.
  30
  Первыми появились патрульные – целых три машины, несмотря на, снежные завалы. Среди полицейских был и Фоули, молодой парень с орденскими планками и нахальной физиономией. Они поднялись по лестнице, держа оружие наготове, а вела их испуганная горничная, которая, вероятно, их и вызвала. Фоули шел первым. Он с первого взгляда узнал Рейчел.
  – Сукин ты сын, – улыбнулся он. – Отыскал все-таки!
  Его, пузатый напарник наклонился над телом Инглиша и пощупал его шею. Затем он и еще один патрульный то ли помогли подняться мамаше Инглиш, то ли оттащили ее от трупа сына. Пока патрульный помогал ей, пузатый встал на четвереньки и приложил ухо к груди Инглиша, после чего посмотрел на молодого и покачал головой.
  – Готов, – сказал он. – Как и этот олух внизу, – он кивнул в сторону Минго, все еще валяющегося у лестницы. – Оба в голову, – добавил он вставая и посмотрел на меня. Я все еще обнимал Рейчел.
  – Какого дьявола вы ревете?! – диким голосом заорал он. – Подумайте, каково этим ребятам!
  Фоули обернулся.
  – Заткнись, – приказал он. – Я знаю, почему он плачет, а ты нет. Поэтому заткни свой поганый рот.
  Пожилой полицейский покачал головой и ничего не сказал.
  – Это ты прикончил этих двоих? – спросил у меня Фоули.
  Я кивнул.
  – Шеф захочет поговорить с тобой по этому поводу. И с ней тоже, – продолжил он.
  – Только не сейчас, – ответил я. – Мне нужно отвезти ее домой.
  Фоули смотрел на меня с полминуты.
  – Конечно, – сказал он наконец. – Забирай ее отсюда.
  – Ради Бога, – взмолился пузатый, – представь себе, как шеф нас взгреет. Этот урод подстрелил двух человек, в том числе Лоуренса Инглиша, и он уйдет, а мы останемся здесь. Фоули, здесь два трупа.
  – Мне нужна машина, – сказал я Фоули, не обращая внимания на пожилого.
  Он кивнул:
  – Пошли.
  – Фоули, ты рехнулся, к чертовой матери?! – взорвался его напарник.
  Фоули наклонился к самому его лицу.
  – Бенни, – произнес он, – ты вообще-то ничего, и полицейский из тебя неплохой, но ты не знаешь, как и когда следует поступать, и учиться тебе уже поздно.
  – Шеф тебя уволит за это, а меня – за то, что я не удержал тебя.
  – Это не твоя вина, Бенни, – усмехнулся Фоули. – Ты просто не смог со мной справиться.
  – Если вы позволите убийце скрыться вместе с этой развратной дегенераткой, я добьюсь, чтобы вас всех уволили, – заявила мамаша Инглиш.
  Кроме Фоули и Бенни, в доме присутствовали еще четверо полицейских. Один спустился вниз, связаться с начальством, другой поддерживал миссис Инглиш. Двое других колебались. Один держал в безвольной руке пистолет, вероятно совсем забыв, что у него есть оружие.
  – Они убили моего сына, – произнесла мамаша Инглиш тяжелым монотонным голосом. – Она слишком долго сеяла кругом разврат и безнравственность. Бе необходимо было остановить, и мы остановили бы ее, если бы он не вмешался. Хотя это должны были сделать вы. Она – рассадник морального разложения, она – раковая опухоль, – голос оставался таким же монотонным, но из левого уголка рта потекла струйка слюны. Женщина тяжело дышала. – Она растлевала невинных девушек и склоняла их к неописуемым вещам. – Уже потекло из носа.
  – Фоули, мы уходим, – сказал я.
  Он кивнул и отодвинул Бенни. Мы прошли следом. Рейчел все еще куталась в одеяло.
  – Она украла мою дочь, – завизжала мамаша.
  – О Господи, Фол, – начал было один из полицейских.
  Фоули обернулся и посмотрел на него испепеляющим взглядом. Потом спустился по чердачной лестнице, а за ним – Мы с Рейчел. В главном зале на втором этаже стояли две горничные. Полицейский говорил по телефону с кем-то из управления, и, когда мы прошли мимо, он с удивлением посмотрел на нас и широко открыл глаза:
  – Какого дьявола, куда вы собрались?
  Фоули неопределенно качнул головой.
  – Шеф сказал, что немедленно едет сюда, Фоули.
  Мы пошли дальше. На пороге я взял Рейчел на руки – она все еще была босиком – и потащил ее через сугробы, проваливаясь по пояс. Патрульные машины с включенными мигалками замерли перед домом.
  – В первую, – сказал Фоули.
  Мы влезли: Фоули на переднее сиденье, мы с Рейчел – на заднее. Он включил сирену, и мы поехали.
  – Куда? – спросил Фоули.
  – Бостон, – ответили. – Марлборо-стрит, недалеко от Арлингтон-стрит.
  Фоули не выключал визжащую сирену всю дорогу, а поскольку никакого транспорта, кроме полицейских и снегоуборочных машин, не было, мы добрались за пятнадцать минут. Он въехал на Марлборо-стрит с Арлингтон-стрит и остановился за две Двери до моей квартиры.
  – Если тебя не окажется здесь, когда ты нам понадобишься, – сказал он, – на следующей неделе я буду работать на мойке машин.
  Я посмотрел на него и кивнул.
  – Ага, – произнес он, крутанул руль, разворотил бампером сугробы по обеим сторонам улицы, развернулся и юзом вылетел на Арлингтон.
  Я подошел с Рейчел на руках к входной двери и давил на кнопку звонка, пока Сьюзен не спросила по переговорному аппарату:
  – Кто там?
  – Это я, – как всегда остроумно ответил я.
  Она открыла замок, я толкнул дверь, и мы вошли. Лифт я вызвал, нажав на кнопку локтем, тем же локтем я нажал кнопку нужного этажа, а потом стукнул в дверь ногой. Сьюзен открыла и увидела Рейчел.
  – Ой! – воскликнула она. – Как здорово! Мы вошли, и я положил Рейчел на кушетку.
  – Хотите выпить? – спросил я.
  – Да, очень, – ответила она.
  – Бурбон, о'кей?
  – Да, и со льдом, пожалуйста.
  Она все еще куталась в одеяло. Я пошел на кухню, взял бутылку виски, три стакана и ведерко со льдом, вернулся и приготовил каждому выпить. Сьюзен все время поддерживала огонь, рядом с которым было приятно пить виски. И мы выпили.
  – Вызвать вам врача? – предложил я.
  – Нет, – ответила она, – не думаю. В этом смысле со мной не так уж плохо обращались.
  – Вы хотите рассказать об этом? – спросила Сьюзен.
  – Да, пожалуй. Я расскажу об этом и, может быть, напишу. Но сейчас я бы хотела принять ванну, переодеться в чистое, а потом, пожалуй, съесть чего-нибудь. – Она глотнула бурбона. – Я давно уже хорошо не ела, – сказала она с легкой улыбкой.
  – Конечно, не будь я Спенсер, готовить – это прекрасно, – воскликнул я и собрался встать.
  – Нет, – попросила она, – останьтесь здесь оба еще на минутку, пока я не допью.
  Так мы и сидели – Рейчел и я на кушетке, Сьюзен в кресле с высокой спинкой, – потягивали бурбон и смотрели на огонь. На улице не было слышно шума машин, и все было тихо, если не считать гула пламени и тиканья старых деревянных настенных часов, которые давным-давно подарил мне отец.
  Рейчел допила свой бурбон.
  – Если можно, еще, – попросила она, – я возьму его с собой в ванну.
  Я приготовил ей новую порцию, она поблагодарила.
  – Если хотите, можете отдать мне свои вещи, – предложила Сьюзен, – я их постираю. У сэра Ланселота здесь все удобства.
  Рейчел покачала головой:
  – Нет, – ответила она. – Все мои вещи забрали. У меня нет ничего, кроме одеяла.
  – Ну у меня кое-что для вас найдется, – сказала Сьюзен.
  Рейчел, улыбнувшись, поблагодарила. Сьюзен показала Рейчел ванную комнату.
  – Полотенца чистые, – сообщила она. – Пока он отсутствовал, я занималась домашним хозяйством.
  Рейчел вошла и закрыла за собой дверь. Я услышал, как в ванной полилась вода. Сьюзен подсела ко мне на кушетку.
  – Ну как ты? – спросила она.
  – Нормально, – ответил я.
  – Туго было?
  – Угу.
  – Это были Инглиши?
  Я кивнул. Она погладила меня по голове, как собаку.
  – Как там пелось в старой песне, – вдруг спросила она, – "Братец Джо диМадджо, сядь-ка рядом с нами"?
  – Угу, только мы пели: "Кто еще круче, чем братец Джо? Доминик ди Мадджо".
  Она снова погладила меня по голове.
  – Как бы то ни было, – сказала она, – я хочу, чтобы рядом со мной был ты.
  – Ты говоришь это только потому, что рядом нет ди Мадджо.
  – Разумеется, – сказала она.
  31
  Пока Рейчел мылась, я приготовил фасоль с рисом. Сьюзен достала остатки хлеба, а я – сладкий перец и зеленый лук. Когда Рейчел наконец вышла к ужину, она была в джинсах Сьюзен и в моем тонком свитере, который был ей явно велик. Рукава были завернуты и болтались чуть выше локтей. Волосы были тщательно вымыты и казались совсем прямыми. Кроме того, она немного накрасилась.
  – Хотите еще бурбона? – предложил я.
  – Да, – ответила Рейчел.
  Я приготовил ей бурбон со льдом, она села за стол и стала пить его маленькими глотками. Я подал фасоль и рис с мелко нарубленной зеленью и консервированными помидорами, а еще принес тарелку чеддера. Мы с Сьюзен пили за ужином пиво, Рейчел предпочла бурбон. Виски она пила, как воду, – алкоголь, создавалось такое впечатление, на нее совсем не действовал. Сперва мы почти не разговаривали. Рейчел жадно ела. Насытившись, она вдруг сказала:
  – Джулия – дочь этой женщины, вы знали?
  – Да, – ответил я.
  – Они похитили меня из-за нее.
  – Я об этом догадывался.
  – Они хотели наказать меня за развращение их дочери. Хотели разлучить нас. Хотели убедиться, что никто никогда не увидит нас с Джулией вместе. Сама мысль о том, что ее дочь может быть лесбиянкой, была для этой женщины невыносимой. Мне кажется, она думала, что, если бы меня не было, Джулия вернулась бы в нормальное состояние.
  Она очень ядовито произнесла слово "нормальное".
  – И это никак не было связано с Вашими книгами? – спросила Сьюзен.
  – Может, и было, – сказала Рейчел. – Особенно это касается мужчины. Я думаю, ему было легче решиться на похищение, руководствуясь тайной причиной. Он назвал происшедшее политической акцией.
  – А что они собирались сделать с вами? – спросил я.
  – Я не знаю. По-моему, они и сами не знали. Кажется, тот, который меня похитил, этот большой, работает у них...
  – Минго, – вставил я. – Минго Малреди.
  – По-моему, он хотел убить меня.
  – Конечно, – сказал я. – Вы были бы опасным свидетелем, если бы выжили.
  Рейчел кивнула:
  – И они даже не скрывались, а сразу сказали, что они семья Джулии.
  – С вами плохо обращались? – посочувствовала Сьюзен.
  Рейчел посмотрела на свою пустую тарелку.
  – Хотите еще? – предложил я. Она покачала головой:
  – Нет, спасибо, очень вкусно, но я сыта.
  – Еще один бурбон?
  – Знаете, эту фразу вы не устаете произносить с тех пор, как я у вас. Вы, должно быть, сильно верите в его укрепляющее воздействие?
  – Это просто проявление заботы, – объяснил я.
  – Понимаю, – улыбнулась Рейчел. – И пожалуй, я действительно выпью еще. Я тоже верю в его укрепляющее воздействие.
  Я подал ей бурбон.
  – Удивляюсь, почему меня не убили, – продолжала Рейчел. – Я так боялась. Я лежала наверху, в темноте, и каждый раз, когда они поднимались, думала: убьют меня или нет.
  – Наверное, у них пороху не хватило, – сказал я. – А может быть, не смогли устроить так, чтобы Минго сделал это.
  – То есть? – удивилась Рейчел.
  – Ну составить какой-нибудь ультиматум и послать его полиции. Причем заведомо неприемлемый ультиматум. Тогда они могли бы сказать, что тут не их вина, что им не оставили другого выхода кони были вынуждены остановить заразу, потому что власти были одурачены дьяволом, коммунистами, Гором Видалом или кем-то еще.
  – Больше всех этого хотела мать, – задумчиво произнесла Рейчел и посмотрела на Сьюзен. Потом продолжила: – Они не так уж плохо со мной обращались, в смысле истязаний и тому подобного. Меня не связывали и не били, но мать пыталась унизить меня. И сын, брат Джулии, тоже.
  – Лоуренс, – вставил я.
  – Да, Лоуренс. – Ее передернуло.
  – Что делал Лоуренс? – спросила Сьюзен.
  – Он обычно приносил мне еду, садился рядом на кровать и расспрашивал меня про мои отношения с Джулией. Ему нужны были мельчайшие подробности. А потом он меня щупал.
  – О Господи! – выдохнул я.
  – Наверное, его возбуждали рассказы о том, как мы с Джулией занимались любовью. Он рассказывай, как редко ему в его положении приходится бывать с женщинами, говорил, ему, мол, следует быть осторожным, поскольку у него заметное положение в обществе и он не может компрометировать себя случайными связями. А потом он меня щупал. – Она замолчала.
  – Он вас изнасиловал? – осторожно произнесла Сьюзен.
  – В обычном смысле – нет. Он... – Рейчел остановилась, подыскивая нужное слово, – он был не в силах. У него не было эрекции.
  – Наверное, ему мамочка запретила, – предположил я.
  Сьюзен нахмурилась и посмотрела на меня.
  – Поэтому, – продолжила Рейчел, разглядывая полупустой стакан бурбона, – я пыталась не рассказывать о нас с Джулией, потому что знала, как он это воспримет. Но, если я ничего не говорила ему, он начинал угрожать. "Вы полностью в моей власти, – говорил он. – Я могу сделать с вами все что угодно, поэтому лучше подчиняйтесь". И действительно, я была вынуждена подчиняться. Это яркий образец тех отношений между мужчиной и женщиной, против которых я так давно боролась и которые так хотела изменить.
  – Власть принадлежала не только Лоуренсу, но и его матери, – сказала Сьюзен.
  – Да, ей тоже. Матриархат. Она пытается сохранить мир неизменным и помешать людям заниматься тем, что она считает второстепенным или, еще хуже, глупым.
  – Интересно, насколько они это осознавали?
  Сьюзен пожала плечами.
  – Думаю, что не осознавали, – сказала Рейчел. – Это на уровне подсознания. Что-то вроде инсценировки того, каким они хотели бы видеть мир.
  – А кто забрал ваши вещи? – спросила Сьюзен.
  – Мать. Думаю, она хотела унизить меня. Она приказала Лоуренсу и второму, который работает у них, раздеть меня, когда они привели меня в ту комнату.
  – Интересно, не ради ли Лоуренса? – предположила Сьюзен.
  Рейчел отпила еще бурбона и немного задержала его во рту, глядя на Сьюзен.
  – Может быть. Об этом я не подумала. Она могла предполагать, что у него не все нормально с сексом, и решила, что возможность несложного, легкого изнасилования поможет, ему. – Она допила свой бурбон, и я налил еще, не задавая лишних вопросов.
  – Вы почти ничего не рассказали о том, как себя чувствовали все это время, – промолвила Сьюзен. – Вы говорили о происшедшем, но, может, вам будет легче, если вы попробуете излить свои чувства.
  – Не знаю, – ответила Рейчел. – Я научилась контролировать свои эмоции. В этом я, наверное, не сильно отличаюсь от него, – она кивнула в мою сторону. – Пришлось научиться – при моих-то занятиях. О чувствах я пишу, и писать мне легче, чем говорить. Я хорошо знаю, насколько это унижает человека, когда он оказывается чьим-то узником. В руках у кого-то. Когда он не властен над самим собой – это губительно для личности, жутко пугает и жутко... Я точно не знаю, как сказать. Жутко...
  – Это разрушает самоуважение, – проговорила Сьюзен.
  – Да, – сказала Рейчел. – Чувствуешь себя бесполезным. Именно так. Чувствуешь себя ничтожным, как будто заслужил дурное обращение. Как будто ты виноват, что ты есть то, что ты есть.
  – А сексуальное насилие, я думаю, только усиливает это ощущение.
  Рейчел кивнула. Я открыл еще бутылку пива и разом выпил больше половины. Мне нечего было вставить в разговор. Я протянул бутылку Сьюзен. Она отказалась.
  Рейчел повернулась ко мне. Она допила бурбон и передала мне стакан.
  – А вы... – начала она и в первый раз запнулась. – Мне нужно кое-что вам сказать, и сказать это нелегко. Когда я лежала у вас в ванне и пыталась хотя бы отчасти смыть грязь, я обдумывала, что и как вам сказать. – Она посмотрела на Сьюзен. – Прошу вас, – обратилась Рейчел к ней, – помогите мне. Может быть, вы понимаете, в чем мои проблемы. Сьюзен улыбнулась:
  – Я включусь, когда будет нужно. Но подозреваю, вы обойдетесь и без меня.
  – Долго говорить не стоит, – добавил я.
  – Об этом стоит, – настаивала Рейчел. – Я знала, что если меня кто-нибудь найдет, то это будете вы. Если я начинала мечтать об освобождении, это всегда были вы, а не полиция.
  – У меня было больше стимулов, – сказал я.
  – Да, или вы считаете, что у вас их больше, поскольку убедили себя, что ответственны за меня.
  Я ничего не ответил. У меня кончилось пиво, я встал, взял новую бутылку, открыл ее и сел обратно.
  – И вы поступили именно так, как я и представляла себе. Взломали дверь, застрелили двух человек, взяли меня на руки и вынесли наружу. Этакий Тарзан.
  – Мозги у меня маленькие, приходится компенсировать, – объяснил я.
  – Нет. Мозги у вас не маленькие, иначе бы вы меня не нашли. А найдя меня, вы, вероятно, были вынуждены сделать то, что сделали. То, что могли сделать. Вы не остались в стороне, когда меня хотели выбросить из страховой компании, потому что это оскорбляло ваши мужские чувства. Я считала и считаю это неправильной и ограниченной точкой зрения. Но вы также не могли позволить этим людям похитить меня. Это тоже оскорбляло ваше мужское самолюбие. Таким об разом, я обязана своей безопасностью и, может быть, даже жизнью тому, что я отрицала и отрицаю.
  Она замолчала. Я ничего не сказал. Сьюзен сидела, поставив ноги на перекладину между ножками стула, сжав колени, наклонившись вперед и уперев подбородок в левый кулак. Она рассматривала Рейчел, просто-таки излучала интерес к людям.
  Рейчел выпила еще бурбона. – Все, что я пытаюсь сейчас сделать, это поблагодарить, и поблагодарить так искренне, как только могу. Я действительно благодарна вам. Я всю жизнь буду помнить, как вы вошли в комнату и обнаружили меня, я всегда буду помнить, как вы застрелили их, а я был" этому рада, вы подошли, и мы обнялись. И еще я всегда буду помнить, что вы плакали.
  – Как бы попросить вас не рассказывать об этом? – задумчиво протянул я. – Вы испортите мой имидж.
  Она продолжила, не останавливаясь:
  – И я в каком-то смысле всегда буду любить вас за эти минуты. – Ее стакан снова был пуст, и я наполнил его. – Но я лесбиянка и феминистка. Вы же воплощаете многое из того, к чему я отношусь с пренебрежением. – Последние слова дались ей с трудом: – Я по-прежнему осуждаю вас.
  – Рейчел, – ответил я, – ну разве я могу относиться с уважением к тем, кто меня не осуждает?
  Она встала из-за стола, тихо и осторожно подошла ко мне и поцеловала меня, взяв мое лицо в руки. Потом повернулась, направилась в спальню и уснула на моей кровати.
  Мы как раз убрали со стола, когда приехала полиция.
  32
  Они просидели у нас довольно долго: начальник бельмонтской полиции, с ним двое бельмонтских полицейских, человек из мидлсекской прокуратуры, Кронин, прохвост из суффолкской прокуратуры, Квирк и Белсон.
  Кронин хотел вытащить Рейчел из постели, а я пообещал отправить его в больницу, если он попытается сделать это. Он потребовал, чтобы Квирк арестовал меня, а Квирк заявил, что ему следует подождать в машине, если он не может вести себя тихо. Лицо Кронина стало пунцовым, он хотел что-то сказать, но Квирк посмотрел на него, и он заткнулся.
  Мы договорились, что я дам показания тут же, на месте, а потом они подождут утра, чтобы снять показания с Рейчел Уоллес. Было уже поздно, когда они ушли. Кронин мрачно посмотрел на меня и пообещал все припомнить. Я возразил, что у него не настолько хорошая память. Сьюзен тут же сказала, что была очень рада всех видеть, и пожелала всем веселого Рождества. Квирк пожал ей руку, Белсон выпустил мне в лицо клуб дыма, и они ушли.
  Мы со Сьюзен уселись на кушетку в гостиной. Огонь еле тлел, в золе мерцали угольки.
  – В последние дни мы провели здесь уйму времени, – заметила Сьюзен.
  – Есть места и похуже, – ответил я.
  – Но и лучше вряд ли найдешь.
  – Мы можем провести здесь еще немножко времени, поскольку в нашей кровати спит она.
  – Последняя жертва, – улыбнулась Сьюзен.
  – Надо подумать, как получше этим воспользоваться.
  – Тебе ведь сегодня пришлось убить двух человек.
  – Да.
  – Тяжело было?
  – Да.
  – Хочешь об этом рассказать?
  – Нет.
  – Иногда людям нужно излить свои чувства, – сказала Сьюзен.
  – Я постараюсь выразить их в виде секса, – предложил я.
  – Ну, если это поможет... Только придется вести себя тихо, чтобы не разбудить Рейчел.
  – Это после пол-литра бурбона? – усомнился я.
  – Да, пожалуй, это будет затруднительно.
  – Тебе придется сдерживать свое обычное "давай-давай".
  – Я постараюсь, – пообещала она. – Веселого Рождества!
  Позже мы услышали, что Рейчел плачет во сне, и я встал с кушетки, пошел в спальню и сел рядом с ней, а она взяла мою руку и держала ее до зари.
  ПАРКЕР Р. Б.
  П 18 В поисках Рейчел Уоллес: Роман/Пер. с англ. – М.: Махаон, 1999. – 352 с.
  ISBN 5-88215-721-8
  Не спускай глаз с толпы, ибо в ней может скрываться убийца. Телохранитель все время обязан быть начеку. Ведь один неверный шаг – и твой подзащитный мертв. И куда сложнее охранять человека, который совсем не желает твоей опеки...
  Роберт Паркер
  Ранняя осень
  Глава 1
  В начале зимы градостроители нанесли очередной удар. Мне вместе с соседями, предсказателем судьбы и букмекером, пришлось выселиться из дома на углу Массачусетс-авеню и Бойлстон-стрит. Туда понавезли строительные вагончики, пескоструйные аппараты, какие-то доски и умудрились так отремонтировать здание, что оно стало напоминать дешевый провинциальный бордель. Я переехал на второй этаж добротного кирпичного дома по той же Бойлстон-стрит угол Беркли. В полуквартале находилась контора “Братья Брукс”, а подо мной — банк. Надо заметить, что банковские служащие занимались в принципе тем же, что и букмекеры или предсказатели судьбы. Только одевались получше.
  Я стоял у окна своей конторы и созерцал мрачный дождливый январский день. Температура воздуха упорно не желала опускаться ниже + 10. О снеге, само собой, не могло быть и речи.
  Чуть правее, через дорогу, размещался магазин “Бонвит Теллер”, чуть левее — Главное полицейское управление. Из витрин магазина на прохожих безразлично таращились затянутые в кожу манекены с цепями и заклепками. Главное полицейское управление приютилось сразу за фирмой “Дакрон”.
  Прямо через дорогу за ярко освещенным окном рекламного агентства спиной ко мне склонилась над чертежной доской черноволосая девица в серых брюках с высокой талией. “Хороший у тебя портной”, — подумал я вслух. Голос странно прозвучал в пустой комнате. Девица ушла, я сел за стол и задумчиво посмотрел на портрет Сюзан Сильверман. Это была увеличенная цветная фотография, снятая прошлым летом у нее на заднем дворе. Загорелое лицо и розовая блузка ярко выделялись на размытом темно-зеленом фоне деревьев. Я все еще созерцал лицо Сюзан, когда дверь неожиданно отворилась и в контору вошла посетительница с перекинутым через руку плащом.
  — Мистер Спенсер? — осведомилась она.
  — Я так и думал, что соседство с банком поднимет класс клиентов, — сострил я.
  Женщина лучезарно улыбнулась. Белокурые волосы выгодно оттеняли черные глаза и черные брови. Небольшого роста, ухоженная и элегантная, она была одета в приталенный черный костюм, жилет, белоснежную блузку с черным бантом с длинными концами и черные туфельки на шпильках. Золотые серьги, золотые часы, золотые цепочки на шее, золотые браслеты, массивное золотое обручальное кольцо и большой бриллиант в золотой оправе — все, похоже, настоящее. У меня появилась надежда на приличный гонорар.
  — Так это вы мистер Спенсер? — переспросила посетительница.
  — Да, — кивнул я и, выйдя из-за стола, пододвинул ей кресло. Уверенная походка, неплохая фигура, сидит прямо. Я вернулся за стол, сел и улыбнулся. Было время, когда после моей улыбки женщины сразу же начинали раздеваться, но на этот раз результата не последовало. Должно быть старею.
  Черные глаза пытливо изучали меня. Опустив руки на колени и скрестив ноги, она с серьезным видом оценивающе осматривала мое лицо, плечи, грудь — все, что было видно из-за стола.
  — У меня еще шрам на задней части э-э-э бедра. Года три назад туда всадили пулю, — подал я голос.
  Женщина молча кивнула.
  — Может глаза вам кажутся странными? Так это рубцы от шрамов. Я раньше занимался боксом.
  — И носу, похоже, тоже досталось, — заметила она.
  — И носу, — подтвердил я.
  Она разглядывала меня еще какое-то время. Особенно руки и кулаки. Интересно, штаны уже снимать или еще рано?
  — А вот зубы у меня все целые. Хотите посмотреть? — предложил я и оскалился.
  — Мистер Спенсер, — начала блондинка, — убедите меня, что вы именно тот человек, который мне нужен.
  — Видите ли, если вы меня не наймете, то получится, что вы зря сюда ходили, осматривали меня, понапрасну старались произвести впечатление своей элегантностью. Неужели все это впустую?
  Она начала рассматривать мой лоб.
  — К тому же в оленьих мокасинах и куртке я просто неотразим, — добавил я.
  Она посмотрела мне прямо в глаза и покачала головой.
  — И еще у меня есть пистолет. — Я продемонстрировал ей свой “Смит-и-Вессон”.
  Она равнодушно отвернулась к окну. Уже стемнело. Струйки дождя, поблескивая, медленно сползали по стеклу.
  Я убрал пистолет и, подперев подбородок руками, начал покачиваться на пружинном сиденье.
  — Мистер Спенсер, вы можете вот так по-пустому тратить время? — не выдержала блондинка.
  — Могу, — подтвердил я.
  — Разве вам не нужна работа?
  — Не знаю, — ответил я. — Смотря в чем эта работа состоит.
  — Прежде чем говорить о работе, я бы хотела увидеть какое-нибудь подтверждение вашей квалификации.
  — Черт побери, леди, я ведь уже показал вам свои шрамы и пистолет. Вам этого мало?
  — Это очень деликатное дело. Здесь замешан ребенок.
  — Тогда может вам лучше обратиться к доктору Споку? Знаете, автор книги “Ребенок и уход за ним”?
  Молчание. Она еще раз сосредоточенно осмотрела мои руки.
  — Похоже, руки у вас сильные, — заметила она.
  — Хотите, орех раздавлю? — предложил я.
  — Вы женаты? — вдруг спросила женщина.
  — Нет.
  Она снова улыбнулась. Улыбка хорошая. Ватт на сто-сто пятьдесят. Правда, я видал и получше. Улыбка Сюзан, например, куда ярче. Блондинка по-прежнему сидела прямо, но по телу вдруг пробежала дрожь.
  — Если вы будете так стрелять в меня глазами, — предупредил я, — мне придется вызвать сотрудницу полиции нравов.
  По ее телу снова пробежала дрожь, хотя она и не шевелилась. Как, интересно, она это делает?
  — Придется довериться вам, — наконец решилась блондинка. — Больше некому.
  — Тяжело, — посочувствовал я. — Тяжело женщине быть одинокой.
  Дрожь. Улыбка. Вздох.
  — Да. Без помощи мне не обойтись. Может быть вы... — она слегка наклонилась вперед и провела кончиком языка по губам, — вы мне поможете?
  — Для вас, — поспешил заверить я, — я готов доставать звезды с неба.
  — Не смейтесь надо мной, — упрекнула меня женщина. — Я в отчаянии.
  — И по какому же поводу?
  — Из-за сына. Его отец забрал его.
  — И что требуется от меня?
  — Верните мне сына.
  — Вы разведены?
  — Да.
  — Опека оформлена на вас?
  — Да, конечно. Я же мать.
  — Отец получил право на посещения?
  — Да, но ведь это не посещение. Он просто забрал Пола и ни за что не вернет его.
  — А через суд?
  — Дело завели, на Мэла выписали повестку под угрозой штрафа, но его не могут найти.
  — Мэл — это ваш муж?
  — Бывший. В полиции сказали, что если его найдут, вручат судебную повестку. Но вы же понимаете, они и не собираются его искать.
  — Возможно. Они тоже бывают заняты, — вставил я.
  — Вот я и хочу, чтобы вы нашли и вернули мне моего Пола.
  — А что сам мальчик?
  — Естественно, он хочет быть с матерью. Но ему всего пятнадцать лет. Он еще не имеет права голоса. А отец забрал его и прячет.
  — Мэл так скучал по сыну?
  — Он не скучал. Ему вообще наплевать на Пола. Он сделал это мне назло. Он не хочет, чтобы Пол был со мной.
  — И он его забрал?
  — Да.
  — Нелегко сейчас парнишке, — вздохнул я.
  — Мэлу на это наплевать. Он хочет сделать больно мне. Но этот номер у него не пройдет.
  Когда она говорила последнюю фразу, дрожи у нее не было.
  — Я хочу, чтобы моего ребенка забрали у отца и вернули мне. Пол принадлежит мне по закону.
  Я промолчал.
  — Я готова заплатить любой гонорар. В разумных пределах, конечно, — уточнила она. — Мне присудили неплохие алименты.
  Она снова стала деловой и чопорной.
  Я глубоко вздохнул и посмотрел ей в глаза.
  Она посмотрела на меня.
  — В чем проблема? — спросила она.
  Я покачал головой.
  — Не очень обнадеживающе все это выглядит.
  — Мистер Спенсер, — она снова увлажнила губы и приоткрыла рот. — Прошу вас. Больше у меня никого нет. Пожалуйста.
  — Вопрос в том, нужен ли вам вообще кто-нибудь? — пробурчал я. — Но я ввяжусь в это дело, правда при одном условии.
  — Каком?
  — Вы назовете свое имя, чтобы я хотя бы знал, кому посылать счет.
  — Джакомин, — улыбнулась блондинка. — Пэтти Джакомин.
  — Как у старого вратаря в “Рэйнджерс”.
  — Простите?
  — Человек с такой фамилией был когда-то хоккеистом.
  — А-а-а. Видите ли, я не очень-то слежу за спортом.
  — Не стоит этого особенно стыдиться, — съязвил я. — Недостаток воспитания. Не ваша вина.
  Она опять улыбнулась, но на этот раз не очень уверенно, как будто, добившись своего и наняв меня, вдруг засомневалась в правильности выбора. Этот взгляд я уже видел не раз.
  — Ну что ж, — предложил я. — Теперь расскажите мне о всех местах, где можно искать старину Мэла.
  Я пододвинул блокнот, взял карандаш и приготовился слушать.
  Глава 2
  Мой “шевроле” 1968 года, намотав 200 тысяч километров, наконец, скопытился. Что еще можно было ожидать от этой клеенной-переклеенной развалины? Воспользовавшись щедростью Хью Диксона, я купил у Сюзан темно-бордовый “МГБ” с никелированным багажником на крыше. На следующий день в 10.15 я сидел в нем на парковой стоянке Хэммонд-Понд напротив жилого дома в квартале Честнат-Хилл. Пэтти Джакомин утверждала, что именно здесь живет подружка ее мужа. Однажды она проследила за ним и увидела, как он зашел в этот дом, а затем и вышел из него с девицей по имени Элейн Брукс, работавшей у него в конторе.
  Я спросил у Пэтти Джакомин, почему она решила, что он заходил не по работе, но она смерила меня таким уничтожающим взглядом, что больше к этой теме я не возвращался. Пэтти не знала, где сейчас живет муж. На его работе ей не удалось получить никакой информации. Там тоже не знали, где он. Подружка была единственной зацепкой, которую нам удалось найти.
  — Он обязательно появится у нее, — убежденно сказала Пэтти, — если, конечно, не завел новую. Он всегда был любителем “клубнички”.
  И вот я сидел в машине с включенным обогревателем. Мотор работал на холостых оборотах. Температура со вчерашнего дня резко упала до 5 градусов — нормальная погода для января в Бостоне. Я включил радио. Диск-жокей тошнотворным голосом заливался о том, как он балдеет от последней записи Нейла Даймонда. Когда Нейл начал петь, я выключил радио.
  В сторону аллеи в квартале Честнат-Хилл проезжало множество машин. На этой аллее находились два универмага фирмы “Блумингсдейл”. За две недели до рождества мы с Сюзан заходили туда за покупками.
  Мимо протрусил бегун в натянутой на уши вязаной шапочке и синей ветровке с какой-то надписью. Тремя часами раньше я тоже сделал пробежку по Чарлз-стрит, где ветер с реки был беспощаден, как пуританский Бог. Я взглянул на часы. Десять сорок пять. Я снова включил радио, покрутил ручку настройки и поймал джаз-концерт Тони Ченнамо, исполняющего отрывок из “Санни Роллинз”.
  В одиннадцать концерт закончился, я опять выключил радио, открыл блокнот и просмотрел свои полторы страницы записей. Мэлу Джакомину было сорок лет. Он управлял страховым агентством в Рединге и до развода жил в Лексингтоне на Эмерсон-Роуд. Теперь там осталась жить жена с пятнадцатилетним сыном. Насколько ей было известно, агентство процветало. В той же конторе Мэл занимался еще и операциями с недвижимостью. Ему принадлежало несколько жилых домов, в основном в Бостоне. Семейная жизнь не сложилась с самого начала, пять лет была на грани разрыва и, наконец, полтора года назад они разошлись. Он переселился, но она так и не выяснила, куда.
  Процедура развода была тягостной и полностью завершилась только три месяца назад.
  По словам жены, Джакомин был “большой бабник” и проявлял повышенный интерес особенно к молоденьким женщинам. Я посмотрел на его фотографию. Длинный нос, маленькие глазки, большие висячие усы. Прическа средней длины. На обороте надпись со слов жены: рост 184 см, вес 95 — 105 кг (меняется при переходах от пьянства к тренировкам и диете). Когда-то играл в футбольной команде “Фурман” и до сих пор сохранил некоторый налет спортивности.
  Фотография мальчика у меня тоже была. Глаза и нос как у отца. На узком лице мрачное выражение. Длинные темные волосы. Рот маленький. Верхняя губа чуть припухлая, как лук у Купидона.
  Я снова взглянул на часы. Одиннадцать тридцать пять. Поздновато для утреннего секса. Фотографии сотрудницы у меня не было, и я не знал, как она выглядит. Пэтти описала ее довольно неопределенно. Блондинка, перманент колечками, средний рост, хорошая фигура. “Грудастая” — по словам Пэтти. Я звонил в контору Джакомина в девять, девять тридцать, десять десять, но ни он, ни она там не появлялись. И никто не знал, когда появятся. Одиннадцать тридцать пять. Я отъехал до угла Хит-стрит и припарковался рядом с домом. В списке жильцов на внутренней части входной двери значилось, что Элейн Брукс проживает на третьем этаже в квартире 315. Я нажал на кнопку переговорного устройства. Никакой реакции. Я снова надавил кнопку и придержал ее. Лишь через минуту отозвался осипший женский голос. Голос человека, который минуту назад еще спал.
  — Хэрри? — спросил я.
  — Чего? — отозвалась женщина.
  — Хэрри, это я, Херб.
  — Нет здесь никакого Хэрри, — раздраженно ответила она.
  — Чего? — удивился я.
  — Ты нажал не ту кнопку, идиот.
  — Ой, извините, — пробормотал я. Переговорное устройство замолчало.
  Итак, она была дома и я ее разбудил. Значит, в ближайшее время выходить из дома она не собирается. Я вернулся, сел в машину, съездил в универмаг “Блумингсдейл” и за сотню долларов купил большое серебряное ведерко для охлаждения шампанского. Два доллара осталось на завтрак. Если, конечно, будет возможность позавтракать. Я был голоден как волк. Но к этому я уже привык. Я всегда был голоден. Мне упаковали ведерко, и я вернулся к дому, зашел в подъезд и еще раз позвонил Элейн Брукс. Теперь она отозвалась сразу. Голос заметно посвежел.
  — Сверток для мисс Брукс, — доложил я.
  — Оставьте в фойе, — предложила она. — Я потом заберу.
  — Мадам, мистер Джакомин приказал вручить его лично. Он сказал не оставлять, не передавать, а отдать лично в руки.
  — Ну хорошо, — согласилась она. — Поднимайтесь.
  — Слушаюсь, мадам, — отчеканил я.
  Дверь зажужжала, и я вошел в коридор. На мне были не совсем белые джинсы “Ливайз” из рубчатого плиса, мокасины, голубая шерстяная рубашка и бежевая поплиновая куртка с овчинным воротником и теплой подкладкой. Пожалуй, дороговато для таксиста, но скорее всего она вряд ли обратит на это внимание.
  Я поднялся на лифте на третий этаж, нашел 15 номер и постучал. Некоторое время она наверное рассматривала меня в глазок, затем дверь приоткрылась, насколько позволяла стальная цепочка, и в щели показалась часть лица и один глаз. Это я учел. Поэтому и купил ведерко. В упаковке его никак не просунуть через щель. Я протянул коробку.
  — Минуточку, — сказала она и, захлопнув дверь, начала возиться с цепочкой. Через несколько секунд дверь отворилась. Упаковка от “Блумингдейла” всегда открывает двери. Что ж, значит теперь наверное придется больше рассчитывать на упаковку, чем на свою улыбку.
  Я взглянул на женщину. Описанию она вполне соответствовала, только выглядела еще лучше. Действительно, грудастая. Как актриса Долли Партон. Она уже причесалась и накрасилась, но еще не оделась на выход. На ней был длинный коричневый халат с белой подкладкой и узким белым поясом. Ногти на ногах накрашены, но смотрятся не очень. Впрочем, красивые ногти на ногах мне еще ни разу не попадались.
  — Получите, мадам, — заявил я.
  — Записка есть? — Она взяла сверток.
  — Мне не передавали. Может, внутри. Мистер Джакомин приказал только передать пакет.
  — Хорошо, спасибо, — закончила она разговор.
  — Пожалуйста. — Я не двигался.
  Она бросила на меня вопросительный взгляд, но тут же спохватилась.
  — Ах да, секундочку. — Она закрыла дверь и, покопавшись с минуту, отворила ее снова и вручила мне полдоллара.
  — Ну спасибо, — сказал я, мрачно взглянув на монету.
  Она без комментариев закрыла дверь.
  Я вернулся к машине, отъехал немного дальше от дома, так чтобы подъезд был виден в зеркале заднего вида, и стал ждать.
  Ну что ж, кое-что есть. По крайней мере, я теперь точно знаю, как она выглядит, и, если она выйдет, смогу проследить за ней. А если не выйдет, то придется ждать, пока появится старина Мэл. Либо она сейчас позвонит ему, чтобы поблагодарить за подарок. Он скажет, что ничего не дарил, они забеспокоятся и один приедет к другому. А может, наоборот, они насторожатся и затаятся, и я не смогу найти его через нее. Хотя, скорее всего, шансы в мою пользу. Если его жена права, жадность не позволит ему бросить Элейн навсегда.
  Из многолетнего опыта я знаю, что лучше активно вмешаться в ситуацию, чем оставлять все как есть. Когда начинается заваруха, сделать можно гораздо больше. Хотя может мне просто так кажется.
  Глава 3
  Я чуть было не упустил ее. Следил за входной дверью, а она выехала из-за дома на черном “Бьюике-Регал”. Я пристроился следом. Она выбралась на девятую трассу и направилась на запад. Она не знала, что за ней следят, и мне не нужно было прибегать к особым ухищрениям, так что на 128-ой северной и 93-ей я просто держался на одну-две машины позади. На 12-ой стало труднее. Дорога была пустынной и шла через лес. Держаться слишком близко — значит быть замеченным. Мне пришлось сильно отстать, и я снова чуть не упустил ее, когда, проезжая через Эндовер, она вдруг свернула на Честнат-стрит. Выручил красный свет на перекрестке. Он задержал машину, ехавшую перед ней, а ее самой не было видно. Значит, не доезжая до перекрестка, она свернула налево на боковую улицу. Я круто развернулся и тоже выехал на Честнат-стрит. Дорога петляла, но по ней моя машина шла более уверенно, чем “бьюик”. Вдруг я увидел ее метров за 200 перед собой.
  Я сбросил скорость и снова чуть приотстал. Через пару километров она остановилась у обочины. Я свернул направо, остановился вне зоны ее видимости и, выбравшись из машины, пошел ей навстречу. Она как раз заходила в большой белый дом справа от дороги.
  Я подошел поближе. Дом оказался двухэтажным, на две семьи. Парадная дверь была открыта, внутри виднелись еще две двери. Одна вела наверх, другая — вниз. Я приложил ухо к той, что вела вниз. Было слышно, что работает телевизор и плачет младенец. Нет, Джакомин явно живет не здесь. Если девица, конечно, пришла к нему, а не к своей престарелой тетке, чтобы сыграть в карты.
  Я потрогал ручку двери, ведущей наверх. Ручка поворачивалась, но дверь не открывалась. Над ручкой была круглая замочная скважина пружинного замка. Если косяк не слишком плотно прилегает к двери, то открыть такой замок — плевое дело. Я вынул из кармана куртки тонкую пластиковую полоску и попробовал. Дверь прилегала неплотно. Я чуть притопил язычок и открыл дверь. Ступеньки вели прямо на лестничную площадку и поворачивали направо вверх. Я поднялся по лестнице. Наверху была еще одна дверь. Я приложил к ней ухо. Изнутри доносились звуки радио и приглушенный разговор.
  Я тихо повернул дверную ручку. Дверь оказалась не заперта. Я беззвучно открыл ее и вошел в прихожую. Впереди находилась столовая, справа — арочный вход в гостиную. В гостиной в красном бархатном кресле сидела Элейн Брукс и, наклонясь вперед, о чем-то говорила с плотным мужчиной с длинным носом, маленькими глазками и висячими усами. Это элементарно, дорогой Ватсон, просто элементарно.
  Женщина сидела спиной, мужчина же сразу заметил меня. Он стоял перед ней со стаканом в руке и, когда я открыл дверь, оказался прямо напротив меня. Для подобной ситуации у меня не было отработанной схемы действий. Можно было отважно вскрикнуть “Ага!” или просто уставиться на него с видом обвинителя. Но он опередил меня.
  Он знал, что именно надо заорать:
  — Что вам здесь надо, черт бы вас подрал?
  — Блестяще, — сказал я, — как удачно вы подобрали фразу.
  Элейн Брукс обернулась. Глаза расширились.
  — Это он, Мэл! — воскликнула она. — Тот самый, что принес сверток.
  На Джакомине был желтый пуловер фирмы “Бан-Лон” и зеленые полиэстеровые брюки без шлевок для ремня. На мизинце правой руки поблескивало кольцо в форме змеи, кусающей свой хвост. На мизинце левой — серебряное кольцо с аметистом. Пуловер от “Бан-Лон” ему не шел. Слишком жирный живот.
  — Я задал вопрос, — настойчиво продолжал Мэл. — И жду ответа немедленно.
  — Знаете, — примирительно сказал я, — если хотите кого-нибудь напугать, не надевайте свитер от “Бан-Лон”. Он не в масть. Кэрри Грант, что снимается в ролях громил, его бы не надел.
  — Зачем вы принесли ей этот подарок? — не унимался он. — И какого черта забрались в мой дом?
  Я заметил, что он немного втянул живот, но, когда пьешь много пива, это не очень удается.
  — Моя фамилия Спенсер, — представился я. — Может это звучит банально, но я — частный детектив. Меня наняла ваша жена, чтобы я нашел ее сына.
  — Моя бывшая жена, — поправил он. — Она уже предложила вам переспать с ней?
  — Нет. Меня и самого это удивило. Большинство женщин обычно сразу предлагают, — я посмотрел на Элейн Брукс. — Может, возраст сказывается? Уже двое на меня сегодня никак не среагировали.
  — Слушайте, как вас там, — безапелляционно заявил Джакомин. — Если вы сказали все, что хотели, можете выматываться отсюда.
  — Не пойдет, — я покачал головой. — Мне еще надо поговорить с вами по поводу мальчишки. Давайте начнем. Представим, что я сюда не вламывался, что вы не кричали на меня. Представим, что я не умничал тут. Плохая привычка, но иногда просто не могу сдержаться.
  — Мальчишки здесь нет. А теперь убирайтесь отсюда к чертовой матери или я спущу вас с лестницы.
  — Я же сказал, нам надо поговорить, — повторил я. — А я очень упрямый. Может сексуальная привлекательность у меня уже и не та, что раньше, но упрямства не убавилось. Я найду мальчишку и уверен, что вы мне поможете.
  Джакомин продолжал сверлить меня глазами. Он был здоровяк, когда-то играл в футбол и, вероятно, привык быть крутым парнем. Но также вероятно и то, что со времен своей спортивной карьеры он уяснил себе кое-что и о физических возможностях других. Мне показалось, что он начал немного сомневаться в том, удастся ли ему спустить меня с лестницы.
  — Я не знаю, где он, — со злостью повторил Джакомин.
  — А вас не беспокоит, что его мать тоже не знает, где он? — спросил я.
  — Она так сказала?
  — Не совсем так. Она сказала, что он с вами.
  — Его здесь нет. Так вы уберетесь, или мне вызвать полицию?
  — Лучше вызвать полицию, — выбрал я.
  — Думаете, не вызову?
  — Думаю, не вызовете.
  — Думаете, сможете мне помешать?
  — Зачем? Даже не собираюсь. Я люблю встречаться с полицией. Иногда, если хорошо себя ведешь, они дают поиграть с наручниками.
  Он продолжал смотреть на меня. Элейн Брукс тоже посмотрела на меня. Будь в комнате зеркало, я бы тоже посмотрел на себя. Но зеркала не было. Поэтому я смотрел на них.
  В наступившей тишине я услышал звук работающего телевизора. Он доносился не снизу.
  — Слушайте, как вас там, вы мне уже надоели, — устало сказал он. — Ну чего вам еще надо?
  — Хочу забрать парнишку назад к матери, — настаивал я. — Я ведь уже сказал.
  — А я сказал, что его здесь нет.
  — Так почему бы мне не поискать его и не убедиться в этом самому? — предложил я.
  — У вас есть ордер на обыск?
  — Ордер на обыск? По-моему, вы смотрите слишком много фильмов про полицию, — улыбнулся я. — Я не полицейский. Мне ордера на обыск не положены.
  — Но вы же не можете просто войти сюда и обыскать мой дом? — растерянно спросил он.
  — А почему бы и нет?
  Мы еще некоторое время смотрели друг на друга. Я был почти уверен, что мальчишка здесь. Если его нет, то что мешает вызвать полицию? Нужно оставаться. Они сломаются. Больше ничего не смогут придумать.
  Джакомин перевел взгляд на подружку. Она пожала плечами.
  — Ну все, — выдохнул он. — С меня достаточно. Или вы выметаетесь отсюда, или я вас выпру пинком под зад.
  — Лучше не надо, — участливо сказал я. — Вы не в форме. Могу зашибить.
  Джакомин посмотрел на меня и отвернулся. Я понял, что он сломался.
  — К черту, — выдохнул он и махнул рукой. — Было бы из-за чего драться. Забирай. Он в столовой.
  Но мальчик был не в столовой. Он стоял у входа в гостиную и теперь шагнул в проем арки.
  — Ну что ж, замечательно ты боролся за меня, дорогой папочка, — сказал он.
  Это был маленький тощий паренек. Голос слегка всхлипывал. На нем была безрукавка с вертикальными полосами, темно-малиновые вельветовые брюки и кроссовки. Зашнурована была только одна.
  — Не забывай, с кем разговариваешь, малыш, — натужно выдавил Джакомин.
  — Я знаю, — холодно улыбнулся мальчик. — Я знаю, с кем я разговариваю, папа.
  Джакомин отвернулся и замолчал.
  — Моя фамилия Спенсер, — сказал я. — Твоя мать послала меня сюда, чтобы я забрал тебя к ней.
  Малыш равнодушно пожал плечами. Я заметил, что брюки были ему великоваты.
  — Ты хочешь пойти со мной? — спросил я обескураженно.
  Он снова пожал плечами.
  — Может ты хочешь остаться здесь?
  — С ним? — всхлипывающий голос мальчика был полон отвращения.
  — С ним. Или ты предпочитаешь жить с матерью?
  — Мне все равно.
  — А вам? — спросил я у Джакомина. — Вам не все равно?
  — Все остальное у этой суки есть, — бросил он. — Пусть и его забирает. Сейчас.
  — Хорошо. Пол, — обратился я к мальчику, — у тебя есть вещи, которые нужно собрать?
  Он пожал плечами. Универсальный жест. На все случаи жизни. Может и мне перенять?
  — Ему нечего собирать, — сказал Джакомин. — Все, что здесь есть, принадлежит мне. Она ничего не получит.
  — Умно, — сказал я. — Умно. Люблю, когда мужчина расторгает брак с достоинством.
  — Что вы имеете в виду? — спросил Джакомин.
  — Вам не понять, — ответил я. — У мальчика есть куртка? На улице холодно. Я позабочусь, чтобы вам ее вернули, если вы так хотите.
  — Надень куртку, — сказал Джакомин сыну.
  Мальчик вышел и вернулся в помятом военно-морском бушлате, как будто он валялся на полу, а не висел на вешалке. Я открыл дверь на лестницу. Пол вышел. Я посмотрел на Джакомина.
  — Вы заработали здесь много неприятностей, не забывайте этого, — процедил он.
  — Моя фамилия Спенсер, — сказал я. — Поэт еще такой есть. Если что, найдете меня в бостонском телефонном справочнике. — Я переступил через порог и закрыл дверь. Затем снова открыл ее и добавил:
  — В разделе “Самые крутые парни нашего города”.
  Глава 4
  Мальчишка сидел рядом со мной на переднем сиденье и смотрел в окно машины. Сцепленные руки лежали на коленях, пальцы постоянно беспокойно шевелились. Ногти с заусеницами коротко обгрызены. Я повернул налево и направился на юг.
  — Так все-таки, с кем бы ты предпочел жить, с отцом или с матерью? — спросил я.
  Мальчишка снова пожал плечами.
  — Это что должно означать: ты не знаешь или тебе все равно? — упорствовал я.
  — Не знаю, — выдавил он.
  — Что не знаешь: что ответить или с кем хочешь жить?
  Мальчишка снова пожал плечами.
  — Можно я включу радио? — попросил он.
  — Нельзя. Мы разговариваем, — пресек я попытку уйти от разговора.
  Он пожал плечами.
  — Может хочешь, чтобы тебя усыновил кто-нибудь другой?
  На этот раз привычного уже пожатия плечами не последовало.
  — Хочешь, чтобы опекуна назначило государство?
  Никакой реакции.
  — Или планируешь присоединиться к банде карманников и жить в трущобах Лондона?
  Он посмотрел на меня, как на ненормального.
  — А может сбежать в цирк? Или сделать плот и плавать по Миссисипи? Или спрятаться на пиратском судне?
  — Неважный из вас клоун получается, — с досадой сказал он.
  — Мне это многие говорили, — ответил я. — Так с кем бы ты хотел остаться: с матерью или с отцом?
  — А что вы будете делать, если я не отвечу? — вызывающе спросил он.
  — Ездить по кругу и спрашивать, пока тебе не надоест.
  Он промолчал. Но плечами не пожал. Только недоверчиво взглянул на меня.
  — Хочешь — вернемся, и я отведу тебя к отцу?
  — Какая разница, — устало вздохнул Пол. — Вам это надо? Это не ваша забота. Ну почему вы не оставите меня в покое?
  — Потому что сейчас я за тебя отвечаю. И пытаюсь решить, как с тобой лучше поступить.
  — По-моему, вас наняла моя мать. Почему же вы не выполняете ее распоряжения?
  — А может мне не понравились ее распоряжения.
  — Но ведь она вас наняла, — недоуменно проговорил он.
  — Она заплатила мне сто долларов за один день работы. Если ты не хочешь ехать к ней, я отвезу тебя к отцу, а ей верну ее сотню.
  — Да никогда вы этого не сделаете, — сказал он и отвернулся к окну.
  — Убеди меня, что тебе с ним лучше, и я сделаю это.
  — Хорошо. Мне с ним лучше, — сказал мальчик, все еще отвернувшись к окну.
  — Почему? — спросил я.
  — Вот видите. Я же знал, что вы этого не сделаете, — он торжествующе посмотрел на меня.
  — Я не сказал, что не сделаю, — возразил я. — Я попросил указать причины. Выбирать одного из родителей — вещь нешуточная. И я не хочу, чтобы ты сделал выбор просто из духа противоречия.
  Он опять уставился в окно. Мы были уже в северном Рединге и все так же ехали на юг.
  — Понимаешь, Пол, я хочу, чтобы ты сделал правильный выбор. Я понимаю, вопрос очень трудный. Но ты же не хочешь, чтобы я решал за тебя?
  — Мне все равно, с кем из них жить, — сказал Пол, все еще глядя в окно. — Они оба стоят друг друга. Никакой разницы. Оба ужасны. Я их ненавижу.
  Голосок срывался. Казалось, он вот-вот заплачет.
  — Вот черт, — сказал я с досадой. — Об этом я не подумал.
  Он посмотрел на меня с печальным торжеством.
  — Ну и что вы теперь будете делать?
  Мне захотелось пожать плечами и отвернуться к окну. Но я сказал:
  — Наверное, отвезу тебя к матери и оставлю себе сто долларов.
  — Я так и думал, — вздохнул Пол.
  — А ты хотел бы, чтобы я сделал что-нибудь другое?
  Он пожал плечами. Мы все еще ехали по Редингу.
  — А теперь можно включить радио? — спросил Пол.
  — Нет, — отрезал я.
  Я знал, что веду себя по-хамски, но мальчишка раздражал меня. Его упрямое, со всхлипом, отчаяние выводило меня из себя. “Мистер Уорм, — вдруг вспомнилась мне фраза — на свете просто не существует плохих мальчиков”.
  Мальчишка чуть ли не ухмылялся.
  — Хочешь знать, почему я везу тебя к матери? — спросил я.
  — Чтобы получить сто долларов.
  — Да. Но дело не в ста долларах. Просто из двух зол выбирают меньшее.
  Мальчишка пожал плечами. Мне захотелось остановить машину, взять его за ноги и треснуть об асфальт.
  — Когда выбираешь из двух паршивых вещей, — назидательно сказал я, — надо выбирать наименее паршивую. Тебе в равной мере плохо и с матерью, и с отцом. Тебе все равно, где жить. Если я отвезу тебя к отцу, тебе будет плохо, а я ничего не получу. Если я отвезу тебя к матери, тебе будет тоже плохо, но я получу сто долларов. Поэтому я везу тебя к матери. Ты понял?
  — Понял. Вы хотите получить сто долларов.
  — Да хоть десять центов. Главное — ход рассуждений. Только так можно противостоять случайностям.
  — И мамочка даст вам денежку. А может вы ее еще и трахнете, — сказал он, искоса наблюдая за моей реакцией.
  — Твой отец об этом тоже говорил, — невозмутимо сказал я. — Твоя мать что, сильно сексуально озабочена?
  — Не знаю.
  — Или ты думаешь, я настолько неотразим, что это неизбежно?
  Пол пожал плечами. Я прикинул, что, пожалуй, еще пару таких жестов я выдержу, а потом остановлю машину и вышвырну его вон.
  — Я не хочу об этом говорить, — сказал он.
  — Тогда не нужно было и начинать, — подытожил я.
  Пол промолчал.
  Я свернул на 128-ю южную трассу, ведущую в Лексингтон.
  — А кроме того я считаю, что нехорошо так говорить о своей матери с незнакомыми людьми.
  — Почему?
  — Так не делают.
  Мальчишка пожал плечами и опять уставился в окно. Все. Еще раз пожмет плечами — и мое терпение лопнет.
  — А что бы вы делали, если бы отец затеял с вами Драку?
  — Я бы его успокоил.
  — Как?
  — Ну, смотря насколько он крепкий.
  — Он был футболистом, а сейчас поднимает тяжести в спортклубе.
  Я пожал плечами. Заразился.
  — Как по-вашему, вы его побьете? — поинтересовался он.
  — Уверен, — ответил я. — Может, он большой и крепкий, но я-то этим зарабатываю на жизнь. К тому же я в хорошей форме, а он — нет.
  — Подумаешь, — почему-то обиделся он.
  — Не я это начал, — примирительно сказал я.
  — Мускулы — не главное, — буркнул Пол.
  — Правильно, — согласился я.
  — Мне кажется, вы считаете себя очень крутым со своими мускулами.
  — Я считаю, что в моей работе они необходимы, — ответил я.
  — А я считаю, что мускулы выглядят безобразно.
  Не отпуская руля, я развел руками.
  — А почему вы стали детективом? — вдруг спросил Пол.
  — Как сказал один человек, потому что я не умею петь и танцевать.
  — А по мне, так это просто скукотища.
  Я снова развел руками, вернее ладонями. Мы проезжали по Бердингтон-Мапл.
  — По какой дороге лучше ехать? — спросил я.
  — По четвертой, а потом — по двести двадцать пятой до Бедфорда, — ответил он. — А на кой черт вы занимаетесь этой скукотищей?
  — Она позволяет мне жить так, как я хочу. Нам точно в сторону Бедфорда?
  — Да. Я покажу, — ответил он и действительно показал.
  Мы домчались до Бедфорда, затем свернули направо и, выехав на верхнюю трассу, устремились к Лексингтону. Эмерсон-роуд проходила недалеко от трассы. По обеим сторонам — одинаковые кирпичные дома, утопающие в зелени деревьев, современного дизайна, но все же прекрасно вписывающиеся в ландшафт Лексингтона.
  Я остановился на подъездной дорожке перед входом, и мы выбрались из машины. Начинало темнеть. Ветер усилился. Мы прошли к задней двери. Пол открыл ее и, не постучав, вошел внутрь.
  Глава 5
  Я дал длинный звонок в дверь и вошел вслед за ним. В холле были две белых двери и короткая лесенка. На стене висела большая гравюра работы Мондриана в хромированной рамке. Чтобы попасть в гостиную, нужно было подняться на четыре ступеньки. Пол уже начал подниматься, когда на пороге гостиной показалась мать.
  — Какая встреча, ну наконец-то я дома, — язвительно улыбнулся он.
  — А, Пол, я и не ожидала тебя так быстро, — небрежно сказала Пэтти Джакомин.
  На ней были шелковые зауженные брючки и свободная хламида, стянутая в талии золотистым пояском.
  Я стоял внизу в двух шагах от Пола. Наступило неловкое молчание. Наконец, Пэтти Джакомин нарушила тишину:
  — Ну, заходите, мистер Спенсер. Выпейте что-нибудь. Пол, пропусти мистера Спенсера.
  Я вошел в гостиную. На низком кофейном столике перед кушеткой стояли два стакана и бутылка в форме кувшина, похоже с мартини. На блюдечке — нарезанный сыр, тарелка с печеньем. В камине уютно потрескивал огонь. У кушетки стоял мужчина — само воплощение современной элегантности. Примерно моего роста. Стройный. Бледно-серый в “елочку” костюм-тройка, розовый узкий галстук, воротник с пуговичками и мягкие кожаные туфли от “Гуччи”. В кармане пиджака — черно-розовый платочек. Волосы коротко подстрижены, виски высоко подбриты. Аккуратная бородка и усики. Неизвестно зачем на нем были розовые очки в тонкой черной оправе. Розовый галстук слегка поблескивал.
  — Пол, ты уже знаком со Стивеном, — сказала Пэтти. — Стивен, познакомься с мистером Спенсером. Стивен Корт.
  Стивен протянул загорелую руку с маникюром. Рукопожатие твердое, но не сильное.
  — Рад познакомиться, — произнес он.
  Полу он ничего не сказал, впрочем. Пол на него и не взглянул.
  — Выпьете с нами, мистер Спенсер? — предложила Петти.
  — Конечно, — согласился я. — Пиво у вас есть?
  — Даже не знаю, — поморщилась она. — Пол, глянь в холодильнике.
  Не снимая бушлата, Пол подошел к телевизору, включил его, не выбирая канала, и уселся в черное кожаное кресло. Телевизор нагрелся и начал показывать какую-то рекламу. Звук ревел на всю комнату.
  — Пол, ради Бога, — укоризненно воскликнула Пэтти Джакомин и уменьшила звук.
  Пока они этим занимались, я сходил на кухню, открыл холодильник и нашел банку пива “Шлиц”. Кроме еще двух банок больше там ничего не было. Я вернулся в гостиную. Стивен сидел в кресле, потягивая мартини. Ноги он вытянул, чтобы не помялись стрелки на брюках. Пэтти стояла с бокалом мартини в руках.
  — Ну как, мистер Спенсер, сложно вам было найти Пола?
  — Раз плюнуть, — небрежно бросил я.
  — С отцом были проблемы?
  — Нет.
  — Угощайтесь сыром и печеньем, — предложила она. Я взял кусочек сыра и положил на печенье. Не совсем в моем вкусе, но я ведь так и не пообедал. Тишину нарушал только приглушенный звук телевизора.
  Стивен отпил глоток мартини, слегка откинулся назад, смахнул несуществующую пылинку с лацкана пиджака и спросил:
  — Скажите, мистер Спенсер, а где вы работаете?
  В его голосе мне почудился оттенок презрительности, хотя может быть я слишком подозрительный.
  — Диск-жокей в “Реджине”, — развязно сказал я. — Мы там не встречались?
  — Мистер Спенсер, — быстро залепетала Пэтти Джакомин, — я вам так признательна, вы столько для меня сделали, но, понимаете, я не думала, что вы так быстро управитесь, а у нас со Стивеном уже заказан столик... Вы бы не могли сводить Пола куда-нибудь... Ну хотя бы в “Макдональдс”? Конечно, я заплачу.
  Я посмотрел на Пола. Он сидел по-прежнему в бушлате и тупо смотрел рекламу.
  — В городе есть приличный китайский ресторан, — поддержал ее Стивен. — Там неплохо готовят.
  — Да-да, это хорошая идея, — Пэтти Джакомин уже рылась в кошельке. — Пол вам покажет. Он любит там обедать.
  Она выудила из кошелька двадцатидолларовую бумажку и протянула мне.
  — Вот. Этого должно хватить. Он не дорогой.
  Я не стал брать деньги.
  — Хочешь сходить? — обратился я к Полу и одновременно с ним пожал плечами.
  — Что это вы делаете? — спросил он.
  — Отрабатываю синхронность, — ответил я. — Ты очень выразительно пожимаешь плечами, а я пытаюсь скопировать. Хочешь что-нибудь поесть?
  Он приподнял было плечи, но тут же замер и пробормотал:
  — Мне все равно.
  — А мне не все равно, — бодро сказал я. — Я умираю от голода. Пойдем.
  Пэтти Джакомин снова протянула двадцатку. Я отрицательно покачал головой.
  — Вы просите меня об одолжении. Для этой работы вы меня не нанимали. Так что угощаю я.
  — Ну, Спенсер, не глупите, — настаивала Пэтти.
  — Давай, паренек, — обратился я к Полу. — Пошли, я потрясу тебя своими познаниями восточных обычаев.
  Мальчик слегка шевельнулся.
  — Пойдем, — повторил я. — Я чертовски проголодался.
  Он встал.
  — Когда ты вернешься? — спросил он у матери.
  — До полуночи буду уже дома.
  — Приятно было познакомиться с вами, Спенсер. Приятно было повидать тебя, Пол, — попрощался Стивен.
  — Уверен, что удовольствие было обоюдным, — отозвался я.
  Мы вышли.
  Уже в машине Пол поинтересовался:
  — Почему вы это сделали?
  — Согласился тебя покормить?
  — Да.
  — Просто пожалел тебя, — сквозь зубы сказал я.
  — Почему?
  — Ты возвратился домой, а тебе, похоже, никто не рад?
  — Мне все равно.
  — Может быть это и к лучшему, — размышлял я вслух. — Не обращать внимания.
  Мы выехали на Эмерсон-роуд.
  — Теперь куда? — спросил я.
  — Налево, — показал он.
  — Но я бы, пожалуй, не смог, — пробормотал я.
  — Что?
  — Не обращать внимания. Если бы меня в первый же вечер после возвращения отправили ужинать в ресторан с незнакомцем, я бы расстроился.
  — Ну а я не расстроился, — сказал он нарочито равнодушным тоном.
  — Это хорошо. — Я взглянул на него. — А ты хочешь ужинать у этих китайцев?
  — Мне все равно, — последовал неизменный ответ.
  Мы подъехали к перекрестку.
  — А теперь куда? — спросил я.
  — Налево, — механически ответил он.
  — Эта дорога ведет к китайскому ресторану? — уточнил я.
  — Да.
  — Ну что ж. Поужинаем там.
  Мы проехали через весь Лексингтон по темным, почти пустым улицам. Люди прятались по домам от холодного ветра. В Лексингтоне было много белых построек колониального типа, большинство из них действительно построены еще во времена колоний. Зеленые ставни на окнах. Много цветных стекол и маленьких узорчатых боковых окон. Мы выехали в центр города. Статуя минитмена одиноко стояла на площади. Никто ее не фотографировал.
  — Вон там, — указал Пол, — за этой площадью.
  Уже в ресторане Пол спросил:
  — А почему это вы решили не брать у нее денег?
  — Мне показалось это неуместным, — ответил я.
  — А почему бы и нет? С чего это вы должны платить сами? У нее денег много.
  — Если не будем слишком шиковать, — сказал я, — денег и у меня хватит.
  Подошел официант. Я заказал себе пиво “Бек”, а Полу кока-колу. Мы начали изучать меню.
  — Что я могу заказать? — спросил Пол.
  — Все, что хочешь, — ответил я.
  Мы еще раз прочитали меню. Официант принес пиво и кока-колу и, приготовив карандаш и блокнот, замер у столика.
  — Заказывать будем? — спросил он.
  — Пока нет, — ответил я, — мы еще не выбрали.
  — Хорошо, — улыбнулся он и ушел.
  — Я не знаю, что выбрать, — сказал Пол.
  — А что тебе нравится?
  — Не знаю.
  — М-да, — кивнул я. — Вообще-то я ожидал, что ты это скажешь.
  Он снова уставился на меню.
  — Может мне самому заказать на двоих? — предложил я.
  — А если мне не понравится?
  — Не ешь.
  — Но я голодный.
  — Тогда выбирай сам.
  Он еще какое-то время созерцал меню. Официант вернулся.
  — Заказывать будем? — повторил он.
  — Да, — взял я на себя инициативу. — Два равиоли по-пекински, две утки в сливовом соусе, две порции му-шу из свинины и две порции белого риса. И еще пиво и кока-колу.
  — Хорошо, — кивнул официант, забрал меню и ушел.
  — Не знаю, — угрюмо пробормотал Пол, — понравится мне эта фигня или нет.
  — Скоро узнаем, — в тон ему сказал я.
  — Вы пошлете счет моей матери?
  — За еду?
  — Да.
  — Нет.
  — Все-таки не понимаю, зачем вам платить за мои обед?
  — Как бы это точнее выразиться, — задумчиво сказал я. — Видишь ли, это имеет отношение к уместности.
  Официант вернулся и небрежно поставил на стол равиоли и две бутылочки с соусом.
  — А что такое уместность? — озадаченно спросил Пол.
  — Уместность — это когда выбираешь единственно правильный вариант поведения.
  Пол задумчиво посмотрел на меня.
  — Хочешь попробовать равиоли? — предложил я.
  — Одну штучку, — согласился он. — Выглядит аппетитно.
  — Я думал, тебе нравится здесь есть.
  — Это моя мать просто так брякнула. Я здесь ни разу не был.
  — Полей его соусом, — посоветовал я. — Но не сильно. Он горячий.
  Пол разрезал равиоли пополам и съел вначале одну, а потом и вторую половинку. Официант принес остальной заказ. Мы уговорили по четыре равиоли каждый.
  — Положи ложечку му-шу на этот блинчик. Вот так. А теперь сверни блинчик. Так. И ешь.
  — По-моему, они сырые, — проворчал Пол, но взял блинчик и повторил за мной все операции.
  — Хочешь еще кока-колы? — спросил я.
  Он отрицательно покачал головой. Я заказал еще пива.
  — Вы много пьете?
  — Нет, — ответил я. — Не столько, сколько хотелось бы.
  Он наколол кусочек утки вилкой и попытался разрезать его ножом на своей тарелке.
  — Это едят руками, — подсказал я.
  Пол молчал и продолжал упорно орудовать ножом и вилкой. Я тоже замолчал. В семь пятнадцать мы закончили есть и в семь тридцать вернулись к его дому. Я припарковался и вместе с Полом вышел из машины.
  — Я не боюсь возвращаться один, — сказал он.
  — Я тоже, — кивнул я. — Но в пустой дом входить неприятно. Я зайду с тобой.
  — Зачем это вам? Я уже привык к одиночеству.
  — Я тоже, — сказал я.
  Мы вошли в дом вместе.
  Глава 6
  В пятницу вечером мы с Сюзан Сильверман пошли на баскетбол. Играли “Селтикс” и “Феникс Санз”. Я ел жареные орешки, пил пиво и объяснял Сюзан тонкости прорывов по краю. Я получал удовольствие. Она скучала.
  — Теперь ты мой должник, — сказала она, пригубив пиво из бумажного стаканчика. На стаканчике остался след губной помады.
  — Ну не продают тут шампанское в бумажных стаканчиках, — оправдывался я. — Что ж тут поделаешь?
  — Может хоть сухое вино?
  — Ты пытаешься выставить меня в дурном свете, — нахмурился я. — Не хочешь сама попробовать заказать “Бордо” в здешнем буфете?
  — А почему все так обрадованно кричат?
  — Вестфал только что положил мяч в корзину, стоя спиной к кольцу, разве ты не видела?
  — Но ведь он играет против “Селтикс”.
  — Да, но болельщики оценили бросок. Кроме того, он раньше играл за “Селтикс”.
  — Боже, как это скучно, — пожаловалась Сюзан.
  Я предложил ей орешки. Она взяла два.
  — Зато потом я дам себя поцеловать, — с оптимизмом сказал я.
  — Мое мнение об игре начинает исправляться, — оценила она перспективу.
  Ковекс выбил мяч за боковую линию.
  — А почему большинство игроков черные? — спросила Сюзан.
  — Эта игра как бы создана для черных. Хоук говорит, это у них в крови. Говорит, в джунглях у них было много спортплощадок.
  Она улыбнулась и сделала глоток пива. И тут же скорчила гримаску.
  — Как ты можешь пить эту гадость в таких количествах?
  — Главное — практика, — с апломбом ответил я. — Годы тренировок.
  Уолтер Дэвис в прыжке забросил мяч.
  — Что ты там рассказывал об этом мальчике, ну, которого ты в среду нашел? Как его зовут?
  — Пол Джакомин.
  — Да. Ты говорил, что хочешь рассказать о нем поподробнее.
  — Но не на баскетболе же.
  — Разве ты не можешь одновременно и смотреть, и говорить? Если нет, тогда сходи купи мне что-нибудь почитать.
  — Не знаю, — я задумчиво раскусил орешек. — Просто он не выходит у меня из головы. Мне его жаль.
  — Ну, это не удивительно.
  — Что мне его жаль?
  — Ты можешь пожалеть и Вилли-Койота.
  Вестфал забил мяч левой рукой в одно касание. Команда “Селтикс” явно проигрывала.
  — Малыш в ужасном состоянии, — продолжал я. — Такой тощий. Не способен принимать самых простых решений. Единственное, в чем он уверен, это то, что его родители — сволочи.
  — Не столь необычная уверенность для пятнадцатилетнего подростка, — вставила Сюзан и взяла еще один орешек.
  — Да, но в этом случае мальчишка, пожалуй, прав.
  — Ну, утверждать ты еще не можешь, — возразила Сюзан. — Ты провел с ними слишком мало времени, чтобы делать какие-то выводы.
  “Феникс Санз” оторвались уже на восемь очков. “Селтикс” взяли тайм-аут.
  — Но я сам все это пережил, — настаивал я. — Я ведь тоже был пацаном. Одежда у него ужасная и сидит ужасно. Он не знает, как вести себя в ресторане. Никто его ничему не учил.
  — А что, это так важно — уметь себя вести в ресторане?
  — Само по себе это, конечно, неважно. Но это один из примеров, понимаешь? Я хочу сказать, что никто им не занимался. Его ничему не учили, даже самым элементарным вещам. Как одеваться, как есть в общественных местах. Всем было просто плевать на него. Никто не научил его даже правильно себя вести.
  “Селтикс” провели вбрасывание. “Феникс Санз” перехватили мяч и тут же положили его в корзину. Я покачал головой. Только Коузи мог еще исправить положение. Но он уже больше не играл.
  — Я не встречала этого мальчика, — авторитетно сказала Сюзан, — но я встречала множество других подростков. В конце концов это моя работа. Ты не представляешь, насколько отрицательно они реагируют в этом возрасте на любые указания со стороны взрослых. Эту фазу развития называют “эдиповой”, и, кроме всего прочего, она отличается тем, что подростки выглядят и ведут себя так, как будто никто о них не заботится, даже если на самом деле все наоборот. Таким образом они выражают протест.
  “Селтикс” снова потеряли мяч. “Феникс Санз” заработали еще два очка.
  — Знаешь такой термин — “сломаться”? — спросил я.
  — В области психиатрии?
  — Нет. Я имею в виду игру, — сказал я, печально глядя на площадку. — Сейчас на твоих глазах сломалась хорошая команда.
  — “Селтикс” проигрывают?
  — Да.
  — Хочешь уйти?
  — Нет. Дело не в том, кто выиграл. Я люблю смотреть, как они играют.
  — М-м-м, — только и сказала она.
  Я купил еще один кулек орехов и еще пива. За пять минут до финального свистка счет был 114:90. Я посмотрел вверх, где на щитах были написаны имена игроков, уже ушедших из спорта.
  — Если бы ты только видела, — сказал я Сюзан.
  — Что? — Она смахнула с колен крошки от орехов. На ней были французские голубые джинсы, заправленные в черные сапожки.
  — Коузи, Шармана, Хайнсона, Лосткутофа, Рассела, Хавличка, Сандерса, Рамсея, обоих Джонсонов, Силаса и Дон Нельсона. А как они бились с командой “Никс”! С одной стороны Коузи — с другой Эл Макгир. А Рассел против Чемберлена! Ты бы видела Билла Рассела!
  Сюзан зевнула. Рукав ее свободного черного свитера соскользнул до локтя. Кожа руки была гладкой и белой. На золотой цепочке на шее висел небольшой бриллиант. После развода она больше не носила обручальное кольцо, а камень вставила в другую оправу. На голове — модная прическа-перманент спиралью под африканку. Рот чуть широковат, а в больших темных глазах постоянно прыгает чертик скрываемого смеха.
  — С другой стороны, видел бы Рассел тебя, — покачал головой я.
  — Дай мне орешек, — попросила Сюзан.
  Матч закончился со счетом 130:101, и, когда в 9.25 прозвучал финальный свисток, зал был почти пуст. Мы надели куртки и пошли к выходу. Без толкотни, без суеты. Большинство болельщиков уже давно ушло. А многие вообще не приходили.
  — Хорошо, что Вальтер Браун все это не видит, — вздохнул я. — Во времена Рассела надо было отчаянно пробиваться как в зал, так и к выходу после матча.
  — Заманчиво, судя по рассказу, — улыбнулась Сюзан. — Жаль, что я это не видела.
  — Хочешь, пройдемся до рынка, — предложил я. — Или поедем домой?
  — Холодно, — поежилась Сюзан. — Поехали ко мне. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое.
  Она подняла воротник.
  В машине я включил обогреватель и уже через пять минут можно было расстегнуть куртку.
  — Беда с этим пареньком в том, — вернулся я к разговору о Поле, — что он вроде как заложник. Мать с отцом ненавидят друг друга и пользуются им для сведения счетов.
  — Господи, Спенсер, сколько тебе лет? Конечно, они сводят счеты. Это делают не только те, кто ненавидит друг друга. Но обычно на детях это особо не отражается.
  — На этом пацане обязательно отразится. Он этого не переживет, — возразил я. — Он так одинок.
  Сюзан промолчала.
  — Он совсем слабый, — продолжал я. — У него нет ни хитрости, ни силы, ни смазливости. Его нельзя назвать забавным или нахальным. Все, что у него есть — это какая-то крысиная подлость. А этого недостаточно для жизни.
  — И что же ты собираешься предпринять? — осторожно спросила Сюзан.
  — Ну, во всяком случае, я не собираюсь усыновить его.
  — А как насчет государственных заведений? Например, Дома ребенка?
  — У них хватает своих забот по выбиванию средств из федеральных фондов. Я не хотел бы обременять их еще одним ребенком.
  — Я знаю добровольцев, которые работают в гуманитарных службах штата, — подсказала Сюзан. — Некоторые из них очень преданы этой работе.
  — А сколько среди них компетентных?
  — Кое-кто есть.
  — А ты можешь сказать, какой именно процент?
  — И преданных и компетентных одновременно?
  — Да.
  — Что ж, твоя взяла, — вздохнула она.
  Мы повернули на 128-ю дорогу.
  — Так что же ты предлагаешь? — спросила Сюзан.
  — Предлагаю пустить его вниз по течению, — ответил я. — Больше я ничего не могу придумать.
  — Но это тебя беспокоит?
  — Конечно, это меня беспокоит. Но к этому я привык. В мире много людей, которых я не могу спасти. Я привык к этому еще тогда, когда служил в полиции. Любой полицейский привыкает. Или привыкнешь, или сам поплывешь вниз по течению.
  — Я понимаю, — кивнула Сюзан.
  — С другой стороны, я опять могу встретиться с этим парнем.
  — По работе?
  — Да. Его папаша снова его заберет. Она опять попытается вернуть его. Они оба слишком тупые и склочные, чтобы прекратить это. Не удивлюсь, если она снова меня вызовет.
  — Будешь умницей, если на этот раз откажешься. Тебе будет неприятно опять влазить в это дело.
  — Знаю, — согласился я.
  Мы помолчали. Я свернул с 128-ой дороги и поехал к дому Сюзан.
  — У меня есть бутылочка молодого “Божоле”, — сказала Сюзан уже на кухне. — Как насчет пары бутербродов с сыром? Будем есть бутерброды и запивать “Божоле”.
  — Может поджаришь мне гамбургер?
  — Конечно, — с энтузиазмом согласилась Сюзан. — А позже, пожалуй, даже разожгу для тебя камин, приятель.
  — О, сладострастная, — воскликнул я. — Воистину ты знаешь, как надо говорить с мужчиной. Она вручила мне вино.
  — Ты знаешь, где штопор. Открой бутылку, и пусть вино подышит, пока я сделаю бутерброды.
  Так я и сделал.
  Глава 7
  Пэтти Джакомин позвонила мне в апреле. Был вторник, четыре часа дня. Три месяца я ничего о ней не слышал.
  — Вы не могли бы приехать ко мне домой прямо сейчас? — попросила она.
  Задрав ноги на стол, я сидел в своей конторе, вдыхал аромат весеннего воздуха — благо окно было открыто — и читал “Зеркало далеких дней” Барбары Тачман.
  — Я довольно сильно занят, — сказал я.
  — Вы должны прийти, — уговаривала она. — Пожалуйста, прошу вас.
  — Ваш муж снова забрал ребенка?
  — Он мне не муж. Но не в этом дело. Пола чуть не украли. Я вас прошу, они могут вернуться. Пожалуйста, приходите сейчас же.
  — Вы в опасности?
  — Нет... Не знаю... Может быть... Вы должны прийти.
  — Хорошо. Но если есть опасность, вызовите полицию. Я буду через полчаса.
  Я повесил трубку, отложил книгу и отправился в Лексингтон.
  Когда я приехал, Пэтти Джакомин ожидала меня у входной двери. На ней была белая головная повязка, зеленая шелковая кофточка, бежевая клетчатая юбка и коричневые туфельки от “Фрай”. Широкий коричневый пояс. Коричневая губная помада.
  — Мальчик в порядке? — спросил я.
  Она кивнула.
  — Заходите, — предложила она. — Спасибо, что пришли.
  Мы зашли в холл и поднялись по ступенькам в гостиную.
  — Хотите выпить? — спросила Пэтти.
  — Выпью пива, если у вас есть.
  Она сходила на кухню и вернулась с банкой “Будвайзера” и пивной кружкой.
  — Мне кружка не требуется, я могу и просто из банки.
  Где-то в доме работал телевизор. Значит Пол, вероятно, дома.
  Пэтти налила себе стакан шерри.
  — Присядьте, — попросила она.
  Я уселся на кушетку. Пэтти села напротив и аккуратно положила ногу на ногу. Я посмотрел на ее коленки. Она сделала глоток шерри. Я отпил пива.
  — Трасса сильно загружена? — спросила она.
  — Миссис Джакомин, — возмутился я. — Я примчался к вам на выручку, а вы тут сидите и расспрашиваете меня о состоянии трассы.
  — Извините. Просто теперь, когда вы здесь, я чувствую себя глуповато. Наверное, переволновалась. — Она снова пригубила шерри. — Но, черт побери, кто-то снова пытался забрать Пола.
  — Ваш муж?
  — Нет, не он лично, но я не сомневаюсь, что за этим стоит Мэл.
  — Как это произошло?
  — По дороге домой из школы Пола окликнул сидящий в машине незнакомец и сказал, что отец хочет его видеть. Пол к нему даже не подошел. Тогда незнакомец вышел из машины и погнался за ним. Пол подбежал к полицейскому на перекрестке у школы, после чего незнакомец вернулся к своей машине и уехал.
  — А Пол приплел домой?
  — Да.
  — Полицейскому он ничего не сказал?
  — Ничего.
  — Он — я знаю, это безнадежно, но я сам был полицейским — он не запомнил номер жетона у полицейского?
  — Не думаю. Он ничего не говорил о жетоне.
  — И мужчина был незнакомый?
  — Да.
  Мы помолчали. Я допил пиво. Она сделала глоток шерри. Мой взгляд блуждал по ее коленкам.
  — В полицию сообщали? — спросил я.
  — Нет.
  — Вы думаете, кто-то из приятелей Мэла пытался забрать мальчика? И немного перестарался?
  — Не знаю, — покачала головой Пэтти. Юбка понемногу начала приоткрывать бедро. — Мэл якшается со страшными типами. По делам фирмы он общался с несколькими уж очень криминальными личностями. Я уверена, что это был один из них.
  — Широкие лацканы? Темные рубашки? Белые галстуки?
  — Я серьезно говорю, — возмутилась Пэтти. — Я уверена, что он знаком с некоторыми уголовниками. Может быть, он и сам не в ладах с законом.
  — Почему вы так думаете?
  — Я не знаю наверняка, но такое у меня сложилось впечатление. Эти типы, с которыми он общался. То, как он иногда таился. — Она развела руками. — Одним словом, складывалось впечатление. Не хотите еще пива?
  — Хочу.
  Она сходила на кухню, принесла еще банку, сама ее открыла и подала мне. Себе налила еще один стакан шерри.
  — Ну и что у вас за план? — спросил я.
  Теперь она стояла, слегка расставив ноги и положив одну руку на бедро. Прямо картинка из журнала “Вог”.
  — План?
  — Ну да. Для меня. Вы ведь хотите, чтобы я что-то сделал?
  — Я хочу, чтобы вы пожили здесь с нами, — сказала она.
  — Черт побери, — сорвалось у меня. — Вы уже пятая красавица, которая сегодня об этом меня просит.
  — Я хочу, чтобы вы охраняли Пола и, по правде говоря, меня тоже. Я не знаю, чего можно ожидать от Мэла.
  — Вы считаете, он способен на все?
  — Да. Он такой. Вы можете смеяться надо мной, но вы его не знаете. Я боюсь.
  Пэтти присела на край кресла, наклонилась ко мне и увлажнила кончиком языка нижнюю губу. Трогательно.
  — Вы хотите, чтобы я переехал прямо сюда, дневал тут и ночевал и все такое?
  Она скромно потупила глазки и кивнула.
  — Но это довольно накладно. Значит, вы будете оплачивать мне двадцать четыре часа в сутки.
  — Ничего, деньги у меня есть. Это не проблема. Мне нужен кто-нибудь рядом.
  — И на сколько? — спросил я.
  Вопрос ее озадачил.
  — Не знаю. Я об этом не думала.
  — Не могу же я оставаться здесь, пока мальчику не исполнится двадцать один год и он достигнет совершеннолетия. Охрана — мера лишь временная. В конце концов, вам надо будет принимать какие-то радикальные меры.
  — Я приму меры, — заверила она. — Приму. Но немного позже. А сейчас я просто напугана. И нам здесь нужен мужчина.
  Я взглянул мимо нее в сторону входа и заметил, что в тени на ступеньках стоит Пол. Мы посмотрели друг на друга. Пол повернулся и исчез. Я перевел взгляд на его мать.
  — Так вы останетесь? — спросила она, подняв глаза.
  — Конечно. Но мне надо съездить домой собрать вещи.
  — Мы поедем с вами. — Она улыбалась. — Вместе с Полом. Мне интересно посмотреть, где вы живете.
  — Видите ли, у меня спортивная машина. Там хватит места только для двоих.
  — Давайте возьмем мою машину, — предложила Пэтти. — С вами мы будем чувствовать себя в безопасности. А на обратном пути можем остановиться и поужинать. Или вы предпочитаете домашнюю еду? Бедняжка, вы, наверное, все время питаетесь вне дома? Вы женаты? Ах, похоже что нет. Кажется, я об этом уже спрашивала. Пол! — крикнула она в дверь. — Пол, спускайся. Мистер Спенсер остается с нами.
  Она залпом допила шерри.
  — По пути можем перехватить по сэндвичу, — сказал я.
  — Нет уж. Когда мы вернемся, я сама приготовлю вам ужин. Не спорьте... Пол, собирайся, мы съездим к мистеру Спенсеру. Он соберет вещи, чтобы остаться у нас.
  Пол спустился в гостиную. На нем была цветная рубашка с длинными рукавами, черные вельветовые брюки и кроссовки. Он заметно похудел с января.
  Я кивнул ему. Он промолчал.
  — Надень куртку, мы поедем к мистеру Спенсеру за его чемоданом, — сказала Пэтти.
  Пол надел тот же бушлат, что я видел в январе. Две пуговицы на нем отсутствовали. Правда, сейчас было не настолько холодно, чтобы застегиваться. Мы забрались в принадлежащую Пэтти Джакомин “ауди” и поехали в Бостон. Все вместе мы вошли в мою квартиру. Пол тут же включил телевизор и, засунув руки в карманы бушлата, плюхнулся в кресло. Его мать похвалила мою квартиру и назвала ее прекрасной обителью холостяка. Потом увидела фотографию Сюзан на книжном шкафу и спросила, кто это. Я промолчал. Она похвалила чистоту и порядок на кухне. Я уложил в чемодан кое-что из одежды, бритвенный прибор, пачку патронов 38 калибра и сказал, что готов. Пэтти спросила, не бывает ли мне одиноко. Я сказал, что иногда бывает. Пол тупо смотрел повтор фильма “Трое моих сыновей”. Пэтти сказала, что мужчине, наверное, легче жить одному. Я ответил, что не уверен, но у меня есть друзья и я почти все время занят. Насчет Сюзан я ничего не сказал.
  На обратном пути в Лексингтон мы заехали в магазин “Стар Маркет”. Пэтти Джакомин обналичила чек и накупила всякой всячины в бакалейном отделе. Мы вернулись к ней домой, и она приготовила нам ужин. Бифштекс, жареный картофель с горошком и бутылка португальского красного вина. Это что-то новое.
  После ужина Пол вернулся к телевизору, а Пэтти Джакомин убирала со стола. Я предложил свою помощь.
  — Нет-нет, — сказала она. — Сидите, пожалуйста. Приятно снова поухаживать за мужчиной.
  Я посмотрел на часы. Еще не было десяти.
  Глава 8
  Дом Пэтти Джакомин был трехэтажный. Моя комната находилась на первом этаже. Напротив через холл был туалет с душем. Рядом со мной общая комната с теннисным столом, а рядом с туалетом кабинет, где Мэл Джакомин работал, когда бывал дома. На втором этаже располагалась гостиная, столовая и кухня. На третьем — ванная и три спальни. Там спали Пэтти и Пол.
  На следующее утро в семь двадцать пять я отвез Пола в школу. Он не позавтракал. Мать в это время заперлась в ванной. Я подвез его прямо к школьной двери.
  — Когда заканчиваются занятия? — спросил я, когда Пол выходил из машины.
  — Кажется, в пять минут третьего, — ответил он. — Но я точно не знаю.
  — Когда занятия закончатся, я буду ждать здесь, у двери. Ни к кому не подходи. Ни с кем никуда не ходи без меня.
  Он кивнул и пошел в школу. Я заметил, что он даже не причесался. Сидя в машине, я дождался, пока он скроется из виду. Потом развернулся и поехал назад на Эмерсон-роуд. Пэтти Джакомин уже выкупалась, напудрилась и накрасилась. Поверх темно-бордовой шелковой блузки и белых зауженных книзу брюк был надет красный передник с желтыми цветочками. Ногти накрашены. В электрокофейнике варился кофе. На плите подогревался бекон. В тостере жарились гренки. Обеденный стол был накрыт на двоих. В бокалах — апельсиновый сок. На блюдечках — джем и масло.
  — Присаживайтесь, — предложила она. — Завтрак почти готов.
  — А Пол и не знает, что пропускает, уходя в школу, — саркастически заметил я.
  — Ах, он никогда не завтракает. Терпеть не может завтракать, а впрочем, я довольна. Он так брюзжит по утрам. Вам яйца как сварить?
  — В мешочек.
  — Садитесь же, — настаивала она. — Все почти готово. Я сел.
  — Выпейте пока сок. Не ждите меня. Я присоединюсь через минуту.
  Я пригубил сок. Из холодильника. Гренки поджарились. Пэтти выложила их на тарелку, заложила в тостер еще четыре кусочка хлеба, а тарелку поставила на стол.
  — Хотите, намажу гренки маслом? — предложил я.
  — Да, пожалуйста.
  Я намазал гренок маслом. Пэтти положила на мою тарелку четыре кусочка бекона и пару яиц в мешочек. Себе она положила одно яйцо и две полоски бекона. После этого села и начала пить свой апельсиновый сок.
  — Очень мило, — улыбнулся я.
  — Ну, раз уж вам придется торчать здесь с женщиной и ребенком, надо же это хоть как-то компенсировать.
  Я разлил кофе, вначале в ее чашку, потом в свою.
  — Но этот уик-энд вам, мужчины, придется перебиваться самим, — неожиданно сказала она. Я кивнул.
  — Мне нужно съездить в Нью-Йорк навестить друзей.
  Я снова кивнул и принялся за еду.
  — Я каждый месяц туда езжу. Хожу в театр, в музей, на выставки. Это очень стимулирует.
  — Да, — согласился я и доел второе яйцо.
  — А вы знаете Нью-Йорк, мистер Спенсер? — спросила она, съев кусочек яйца.
  — Когда спрашивают, знаете ли вы Нью-Йорк, обычно имеют в виду центр города — Манхэттен.
  — Пожалуй, верно. Именно это мы и называем Нью-Йорком, когда туда ездим, — она отпила глоток кофе.
  — А кто раньше оставался с Полом, когда вы уезжали? Люди из агентства Пинкертона?
  — Нет, — улыбнулась Пэтти. — Я нанимала женщину. Обычно миссис Травиц. Иногда — Салли Уошберн. Всегда кто-то был.
  — А вы не думаете, что Пол может не захотеть остаться со мной? — спросил я.
  Она немного удивилась, как будто я задал уже совсем идиотский вопрос.
  — Конечно нет. Вы нравитесь Полу. Он понимает, что мне надо уехать. Что я должна как-то себя выразить. Он сознает, что я не могу быть просто матерью, как не могла быть просто женой.
  — Конечно, — согласился я.
  — Я считаю, что просто удивительно, как долго женщины не могли понять ценности и необходимости самовыражения, — продолжала она.
  — Действительно, — поддакнул я. — Поразительно долго.
  — Да, Нью-Йорк для меня своего рода предохранительный клапан.
  — И, по магазинам есть возможность пройтись, — подсказал я.
  — Да, — кивнула Пэтти. — Обычно один день я провожу на Пятой авеню.
  — А Пола с собой когда-нибудь брали?
  — О Господи, конечно же нет. Ему было бы скучно таскаться повсюду со мной. Нет, он бы все испортил. У вас ведь детей нет, не так ли?
  — Нет.
  — Вам повезло, — она слегка усмехнулась. — Даже дважды: вы мужчина и у вас нет детей.
  — А как насчет самовыражения и прочего? — спросил я.
  — Я действительно так считаю. Я борюсь за это. Но что в нем проку для одинокой женщины?
  — А почему так важно выйти замуж? — опять спросил я.
  — Потому что только так можно получить доллары, — вполне искренне ответила Пэтти. — И вы это знаете.
  — Не уверен, что я это знаю, ведь я никогда не был женат.
  — Бы прекрасно понимаете, что я имею в виду. У мужчин есть деньги. А женщине, чтобы получить их, нужен мужчина.
  — Интересно, Глория Стайнем принимает вызовы на дом? — вслух подумал я.
  — Это все чушь собачья, — сказала Пэтти Джакомин. Голос ее звенел. — Вы, как и все, говорите в либеральном духе, но ведь вы-то знаете, что такое реальность! У мужчин есть деньги и сила. Если женщине нужны деньги или сила, она должна мертвой хваткой цепляться за нужного мужика.
  Меня передернуло. До меня начало доходить, откуда у Пола появилась эта привычка.
  — Я знаю ребят, которые могли бы с вами поспорить, — сказал я, — но я не из их числа. Я слишком занят подсчетом своих денег и укреплением силы.
  — Вы действительно выглядите сильным, — улыбнулась Пэтти. — Поднимаете штангу?
  — Иногда, — скромно ответил я.
  — Я так и думала. Мой муж, бывший муж, тоже поднимал штангу.
  — Но недостаточно.
  — Правильно. Вы ведь его видели, не так ли? Он стал жирным. Но когда мы познакомились, он выглядел очень прилично.
  — Вы и правда считаете, что он еще раз попытался похитить Пола? — осторожно спросил я.
  — Уверена. Он, он... — она никак не могла подобрать слово, — он такой. Он должен сравнять счет. Он не выносит проигрыша.
  — Завоевать приз, — пробормотал я.
  — Простите?
  — Просто думаю вслух, — покачал я головой.
  — Нет, пожалуйста, скажите. Вы ведь что-то сказали? Вы меня осуждаете?
  — Одобрять или осуждать — это не мое дело, — твердо сказал я. — Мое дело — обеспечить безопасность вашего ребенка.
  — Но ведь только что вы что-то сказали. Повторите, пожалуйста.
  — Я сказал: завоевать приз. Ребенок выступает в роли приза, который вы оба разыгрываете.
  — Ну что ж, все равно этот сукин сын его не получит, — с ожесточением сказала Пэтти.
  — Точно, — подтвердил я.
  — Вы не хотите забрать кофе в гостиную и почитать газету? — предложила она. — А я пока здесь приберу.
  Я хотел.
  Она убрала посуду в посудомоечную машину и подмела пол. Закончив читать газету, я пошел в свою комнату, переоделся и отправился на утреннюю пробежку.
  Зима уже закончилась. Погода установилась хорошая. Откуда-то доносился голос горлицы. Громче всех шумели воробьи. Я побежал к центру города. Весеннее солнышко ласкало спину, но воздух еще не прогрелся по-летнему. Уже через милю появилась приятная испарина, ноги налились силой, а мышцы расслабились. В это время дня на улице появлялись и другие бегуны, в основном женщины. Может они ищут мужчин, в которых можно вцепиться из-за силы и денег? Может поэтому и Сюзан привязалась ко мне? Бедная старушка Пэтти. Начиталась всякой ерунды в журнале “Космополитан”, усвоила несколько терминов вроде “самовыражение”, а на самом деле по-настоящему хочет только одного: поймать мужика, у которого есть и сила, и деньги.
  Впереди меня бежала девушка. На ней был свитер от бежево-голубого спортивного костюма и голубые высоко обрезанные шорты. Весной женщины всегда выглядят более реальными. Например, вот эта. Загар еще не касался ее в этом году, и ноги были белыми и какими-то беззащитными. Хотя и довольно красивыми. Интересно, если я предложу ей деньги и силу, она побежит со мной? Может быть. А может, прибавит скорость и убежит. А вдруг я ее не догоню? Это будет унизительно. Я набрал темп и обогнал ее. В ушах у девушки были серьги в виде больших колечек. Когда я пробегал мимо, она дружелюбно улыбнулась. Я старался казаться сильным и богатым, но она не поспешила догонять меня.
  Я оббежал вокруг центра Лексингтона мимо памятника минитмену и, сделав крюк, вернулся на Эмерсон-роуд. Я бегал около часа с четвертью, значит, намотал километров десять-двенадцать. “Ауди” не было на месте. Я сделал несколько упражнений на растяжку, принял душ и оделся. К дому подъехала машина Пэтти. Мы встретились в холле. Она как раз заходила на кухню с сумкой, полной продуктов.
  — Привет, — сказала Пэтти. — Хотите перекусить перед обедом?
  — Вам нужны мои деньги и сила? — спросил я.
  Она искоса быстро взглянула на меня и сказала:
  — Может быть.
  Глава 9
  На уик-энд Пол существенно увеличил время сидения у телевизора. Пэтти Джакомин уехала самовыражаться в Нью-Йорк. В моем распоряжении была гостиная, Пол же в основном торчал у себя в спальне, за исключением коротких экскурсий на кухню, чтобы пошарить в холодильнике. Иногда он смотрел в открытый холодильник по несколько минут кряду, но при этом редко что-нибудь ел. Заглядывание в холодильник, по-видимому, само по себе уже было действием.
  Я был привязан к этому дому, поэтому никак не мог заняться сооружением шкафчиков для Сюзан, как обещал. Большую часть дня я читал о жизни и подвигах Энгерана де Куси в четырнадцатом веке. В субботу вечером посмотрел баскетбол по телевизору. Около шести вечера я прокричал ему наверх:
  — Ты хочешь ужинать?
  Он не ответил. Я крикнул еще раз. Он вышел из спальни и спросил:
  — Чего?
  — Ты хочешь ужинать?
  — Мне все равно, — ответил он.
  — Ну, как знаешь. А я приготовлю что-нибудь. Я голоден. Скажешь, если захочешь есть.
  Он ушел в свою комнату. До меня доносились звуки старой кинокартины.
  Я обследовал кухню. Нашел свиные отбивные. Я заглянул в буфет. Там был рис. Отыскались также какие-то орешки, консервированный ананас, кое-какие приправы и банка китайских апельсинов. Да еще сливки — универсальная приправа к любым блюдам. Жалко, что не такие густые, как надо, но сгодятся. Была также дюжина банок пива “Шлиц”, которые Пэтти приобрела перед отъездом. Жалко, со мной не посоветовалась. Если бы она спросила, я бы лучше заказал “Бек”. Но сойдет и такое. Я открыл банку и попробовал. Резковатое, с приятным привкусом, без следов танина.
  Я вырезал кружочки из отбивных и подровнял их. Остальное мясо выбросил. У Пэтти не нашлось молоточка для отбивания, поэтому я отбил кружочки рукояткой ножа. Потом положил немного масла на сковородку, разогрел ее и положил туда свинину. Допил пиво и открыл еще одну банку. Когда мясо подрумянилось, я приправил его гвоздикой, добавил ананасного сока и накрыл сковородку крышкой. Приготовил в духовке рис на курином бульоне с орешками, тимьяном, петрушкой и лавровым листом. Через пять минут снял крышку со сковородки, слил ананасный сок, добавил сливки и дольки ананасов и китайских апельсинов, затем выключил газ и прикрыл сковородку, чтобы не остывала. После этого сервировал стол на двоих. На четвертой банке пива рис дошел до готовности. Я сделал салат-латук, заправив его подсолнечным маслом и добавив чуть горчицы и два мелко нарезанных зубочка чеснока.
  Я вынул две тарелки, положил на каждую свинину и рис, налил Полу стакан молока и с банкой пива подошел к лестнице.
  — Ужин, — проорал я, вернулся и сел есть.
  Я уже наполовину поужинал, когда появился Пол.
  — Что это? — спросил он.
  — Свинина, соус, рис, салат, — ответил я и, отправив в рот еще кусочек мяса, запил его глотком пива. — И молоко.
  Пол ткнул кружок свинины вилкой. Я съел немного риса. Он подцепил пальцами лист салата.
  — Что ты там смотрел? — осведомился я.
  — Телевизор, — однозначно ответил он.
  Я кивнул. Он ткнул вилкой еще один кружок свинины.
  — И что ты смотрел по телевизору? — не унимался я.
  — Кино. — Он отрезал еще кусочек свинины.
  — Какое кино? — все уточнял я.
  — “Чарли Чен в Панаме”.
  — С Уорнером Оландом или с Сиднеем Толером?
  — С Сиднеем Толером, — он набрал полную вилку салата и запихнул в рот. Потом съел еще свинины и риса.
  — Вы сами готовили? — спросил он.
  — Да.
  — А откуда вы знаете, как это делать?
  — Научился.
  — А где берете рецепты?
  — Придумываю.
  Он тупо уставился на меня.
  — Ну, в общем, я сам их составляю. Я перепробовал множество разных блюд, в том числе в странах, где к ним подавались соусы. Вот и наловчился сам составлять соусы и блюда.
  — В ресторанах это подают?
  — Нет. Это мое изобретение.
  — Не понимаю, как вам это удается, — честно признался он.
  — Это несложно, если знаешь, что все соусы приготавливаются ограниченным числом способов. Один из них — это добиться загустения до состояния сиропа и добавить сливки. Получаются сливки с привкусом ананаса, или вина, или пива, или чего хочешь. Можно даже сделать соус с привкусом кока-колы, но кто этого захочет?
  — Мой отец никогда ничего не готовил, — сказал Пол.
  — А мой готовил.
  — Он говорил, что готовят только девчонки.
  — И был наполовину прав, — согласился я.
  — Как это?
  — Готовят девчонки. Но готовят и мальчишки. Готовят женщины, но готовят и мужчины. Ты сам знаешь. Так что он прав только наполовину.
  — Н-да.
  — А что ты готовил на ужин, когда матери не было дома?
  — Готовила тетка, которая присматривала за мной.
  — А отец за тобой когда-нибудь присматривал?
  — Нет.
  Мы закончили ужинать. Я убрал со стола и сложил тарелки в посудомойку.
  — А на десерт что-нибудь есть? — спросил Пол.
  — Нет. Хочешь, съездим купим мороженое или что-нибудь еще?
  — Хорошо.
  — Куда?
  — В “Баскин-Роббинс”, — ответил он, не задумываясь. — Это недалеко от того места, где мы в прошлый раз ели.
  — Идет, — согласился я. — Пошли.
  Пол съел сливочное мороженое в большом конусообразном вафельном стаканчике. Себе я не купил ничего.
  — А почему вы не ели мороженое? — спросил Пол по дороге домой.
  — Я установил для себя правило, — ответил я. — Если пью пиво, то не ем десерта.
  — И всегда ему следуете?
  — Да.
  — Всегда-всегда?
  Я выпятил грудь колесом и сказал басом:
  — Мужчина должен делать то, что он должен делать, мой мальчик.
  Уже стемнело и было плохо видно. Но мне показалось, что он почти улыбнулся.
  Глава 10
  Уже вот-вот должен был начаться май, а я все еще жил там. Каждое утро Пэтти Джакомин готовила мне завтрак, каждый день — обед, каждый вечер — ужин. Сначала Пол обедал с нами, но всю последнюю неделю он забирал поднос с едой к себе в комнату, и мы с Пэтти ели одни. Пэтти пыталась поразить меня чудесами кулинарии, смешивая сыр “Чизвиц” и брокколи. Я не возражал. В армии меня приучили есть все что угодно. Возражал я против все более возрастающей интимности. В последнее время к обеду всегда подавалось вино, каждый раз соответствующее блюду: красное, белое, розовое. Я съедал кружок отбивной, запивал его “Ламбруско”, а она рассказывала мне о том, как провела день, говорила о телевидении и пересказывала услышанные раньше анекдоты. Я начал завидовать Полу: мне тоже хотелось забрать поднос с едой и уйти в свою комнату.
  В четверг утром я отвез Пола в школу и возвращался обратно по Эмерсон-роуд. Было уже достаточно тепло, чтобы опустить верх машины. Весело пригревало весеннее солнышко, кожу приятно обдувал слабый ветерок. Из магнитофона на полную громкость орала кассета Сары Воган. Она исполняла “Спасибо за воспоминания”, и у меня в душе должен был бы звучать симфонический оркестр. Но душа отказывалась петь. Я чувствовал себя соловьем, у которого отобрали песню, и вместо весеннего возбуждения почему-то накатывала тоска, как у заключенного в камеру-одиночку.
  Каждое утро я все так же наматывал свои привычные десять-двенадцать километров, но вот уже больше двух недель не был в зале и все это время ни разу не видел Сюзан. Поселившись в Лексингтоне, я ни на секунду не удалялся от того или другого Джакомина более, чем на десять метров. А мне было просто необходимо попинать грушу, потягать штангу. Хотелось повидаться с Сюзан. Так что, подъезжая к дому, я не чувствовал ничего, кроме тоски и раздражения от всего этого вынужденного безделья.
  Кухонный стол был накрыт на двоих. На нем стояли цветы и два стакана апельсинового сока. Работал электрокофейник. Но Пэтти не было на кухне. Не варились яйца. Не подогревался бекон. Хорошо. Я взял стакан и выпил сок. Пустой стакан положил в посудомойку.
  — Это вы? — раздался голос Пэтти из гостиной.
  — Да, — отозвался я.
  — Зайдите сюда, я хочу посоветоваться с вами кое о чем.
  Я зашел в гостиную. Она стояла перед большим окном, выходящим на задний двор, вся в лучах утреннего солнца.
  — Ну, как я вам? — томно спросила Пэтти.
  На ней был голубой с металлическим отливом пеньюар. Она стояла в позе модели: ступни под прямым углом, колени чуть расслаблены, плечи назад, грудь вперед. Яркость солнечного света и достаточно тонкий материал пеньюара наглядно демонстрировали, что больше на ней ничего не было.
  — О, Господи, — вздохнул я.
  — Нравится? — игриво спросила Пэтти.
  — Розочки в зубах не хватает, — попытался отшутиться я.
  — Разве вам не нравится мой халатик? — нахмурилась она и слегка выпятила нижнюю губку. Потом повернулась в пол-оборота, слегка расставила ноги и положила руки на бедра. Солнечный свет четко обрисовывал все ее контуры.
  — Да. Халат красивый, — выдавил я.
  Меня вдруг бросило в жар. Я нервно прокашлялся.
  — Не хотите подойти ближе, чтобы получше рассмотреть?
  — Мне и отсюда неплохо видно.
  — А разве вам не хочется увидеть побольше?
  Я отрицательно покачал головой.
  Она загадочно улыбнулась и позволила халату распахнуться. Он повис, обрамляя ее обнаженное тело. Голубой цвет прекрасно гармонировал с цветом ее кожи.
  — Так ты уверен, что не хочешь рассмотреть поближе? — продолжала она.
  — О, Господи-Иисусе, — воскликнул я. — И откуда вы только берете эти диалоги.
  — Чего? — растерянно спросила она. Лицо вытянулось.
  — Все это напоминает сцену из порноромана “Игра в свидания”, если бы его можно было экранизировать.
  Она покраснела. Распахнутый халат теперь вызывал скорее жалость, чем возбуждение.
  — Значит, ты меня не хочешь, — отчетливо прошептала Пэтти.
  — Конечно же хочу. Я хочу всех хорошеньких женщин, которые только попадаются на глаза. А если вижу лобок, то вообще теряю над собой контроль. Но не надо так делать. Это неправильно, детка.
  Ее лицо все еще было красным. Говорила она по-прежнему шепотом, только теперь он стал более сиплым и менее театральным.
  — Но почему? — спросила она. — Почему неправильно?
  — Ну, во-первых, все это слишком наиграно.
  — Наиграно?
  — Да. Вроде как читаешь книжку “Все о женщине” и делаешь выписки.
  В ее глазах появились слезы. Руки беспомощно повисли.
  — Есть и другие причины. Пол, например. И другая женщина.
  — Пол? А Пол-то тут при чем? — Она уже не шептала. Голос стал грубым. — Я что, должна спрашивать у него разрешения, чтобы с кем-то переспать?
  — Дело не в разрешении. Когда Пол узнает, ему это не понравится.
  — Что ты знаешь о моем сыне? — бросила Пэтти. — Думаешь, ему не наплевать? Или считаешь, что он будет думать обо мне хуже, чем сейчас?
  — Нет, — отрезал я. — Он будет думать хуже обо мне.
  Секунд на пять она застыла, затем отработанным движением сбросила свой халатик на пол. Теперь она была совершенно обнаженная, только в туфельках из прозрачной пластмассы.
  — Все равно большую часть ты уже видел, — сказала она. — Хочешь увидеть все?
  Расставив руки, она медленно сделала полный оборот.
  — Ну? Что тебе больше всего нравится? — голос ее совсем сел. По щекам покатились слезы. — Хочешь заплатить мне? — она подошла поближе. — Ты думаешь — я шлюха, так может хоть за деньги согласишься? Двадцать долларов, мистер? Получите большое удовольствие.
  — Прекрати, — сказал я резко.
  — А кто скажет Полу, что ты трахал его шлюху-мать?
  Откуда он узнает, что ты запачкался? — Голос ее дрожал и срывался. Она плакала.
  — Ты сама ему скажешь при первом же удобном случае. Или расскажешь его папаше, а тот расскажет ему. И кроме того, ты забыла про другую женщину.
  Пэтти Джакомин прижалась ко мне. Плечи ее сотрясались. Она плакала навзрыд.
  — Пожалуйста, — умоляла она. — Пожалуйста. Я хорошо себя вела. Я готовила. Я плачу. Прошу тебя.
  Я обнял ее и успокаивающе похлопал по спине. Она уткнулась лицом мне в грудь. Руки повисли, как плети. Она отчаянно зарыдала. Я похлопывал ее по спине и пытался отвлечься. “Карл Хуббель обыграл Кронина, Рута, Герига, Симлюнса и Джилши Фокса на Матче всех звезд. Когда это было? В 1934 году? — Рыдания не прекращались и даже, скорее, нарастали. Я уперся подбородком в ее макушку. — Кто играл с Коузи на площадке в Холи Кросс? Кафтан. Джо Муллани? Дерми О'Коннел. Франк Офтринг. — Она прижалась ко мне всем телом. Я сосредоточился еще сильнее. — Попробую составить команду из всех звезд, которых я вообще видел. Мьюзиал, Джеки Робинсон, Риз и Брукс Робинсон, Уильямс, Димаггио, Мэйс, Рой Кампанелла, Санди Куфанс как левый защитник. Боб Джибсон как правый защитник, Джо Пейдж в нападении”. — Плач, наконец, начал ослабевать.
  — Ну-ну, — шепнул я. — Одевайся. Я приму холодный душ, и мы позавтракаем.
  Она не шевелилась, но плакать перестала. Я опустил руки. Она отступила и грациозно присела на корточки, чтобы подобрать пеньюар. Небрежно перебросив его через руку и даже не взглянув на меня, она повернулась и удалилась в свою спальню.
  Я пошел на кухню, встал у открытой задней двери и вдохнул ароматный весенний воздух. Налил чашечку кофе, сделал большой глоток и обжег язык. Одно из лучших противовозбудительных средств.
  Минут через пятнадцать Пэтти вышла из спальни. Тем временем я пошарил по кухне и приготовил омлет с картофелем и луком. Когда она вошла на кухню, омлет как раз дожаривался. Она навела макияж и аккуратно причесалась, но лицо все равно было некрасивым, как и большинство лиц после плача.
  — Присаживайтесь, — предложил я. — Сегодня угощаю я. — И налил ей кофе.
  Она села.
  — Некрасиво, конечно, получилось, но не надо придавать этому слишком большое значение, — медленно проговорил я. — Я польщен вашим предложением. Вы не должны воспринимать мой отказ как отрицательное отношение к вам лично.
  Пэтти сделала глоток кофе и молча покачала головой.
  — Послушайте, — продолжал я, — совсем недавно вы прошли через тяжелый развод. Почти шестнадцать лет вы были замужем и вдруг ваш дом остался без мужчины. Естественно, вы немного растерялись. И тут появляюсь я. Вы начинаете готовить для меня, ставите на стол цветы. И вскоре вновь начинаете чувствовать себя хозяйкой. То, что было сегодня утром, не могло не произойти. Понимаете, вам нужно было доказать, что вы хозяйка дома. И это послужило бы своего рода подтверждением. Но оно еще и утвердило бы меня здесь в совершенно новом статусе, которого я не хочу, да и вы на самом деле тоже не хотите. У меня есть обязательства перед другой женщиной. Кроме того, я обязан защищать вашего сына. И интимные отношения с его матерью, сколь бы они не были приятны, не могут этому способствовать.
  — Почему? — Она посмотрела мне прямо в глаза.
  — Ну, во-первых, в конечном итоге возникнет вопрос: за что я получаю деньги — за то, что защищаю Пола, или за интимные отношения с вами в качестве суррогатного мужа?
  — Жиголо?
  — Не надо так говорить. Не надо всех снабжать аккуратными этикетками и классифицировать. Вы — шлюха, я — жиголо и тому подобное.
  — А что же я такое, если не шлюха?
  — Симпатичная женщина, которая хочет быть любимой и не скрывает этого. Не ваша вина, что вы выразили это не перед тем, кем надо.
  — Ну что ж. Мне очень жаль. Получилось неудобно. Я вела себя, как какая-то необразованная девка.
  — Я не знаю, может низшие классы делают это иначе, чем высшие, к которым относимся мы. Но я все же не жалею, что увидел вас без одежды. Это доставило мне удовольствие.
  — Просто я не могу без мужчин, — призналась она.
  Я утвердительно кивнул головой и добавил:
  — У них доллары.
  — Но ведь это правда, — настаивала Пэтти. — Хотя и не вся.
  Я снова кивнул.
  — Женщины уж о-очень утомительны, — протянула она.
  — Как-нибудь я познакомлю вас с одной своей знакомой по имени Рейчел Уоллес, — пообещал я.
  — Писательницей?
  — Да.
  — Вы с ней знакомы? С писательницей-феминисткой? Впрочем, теоретически все правильно. Но мы с вами знаем, что такое реальность.
  — То есть?
  — Можно получить гораздо больше, хлопая глазами и вихляя задницей.
  — Да уж, — вздохнул я. — Только вспомните, до чего это вас довело.
  Быстрым движением она смахнула на пол чашку недопитого кофе, резко встала и вышла из кухни. Я слышал, как она поднялась к себе в спальню и хлопнула дверью. Она так и не попробовала мой омлет. Я выбросил его в мусорное ведро.
  Глава 11
  Через пару дней после истории с пеньюаром за мальчиком пришли. Это случилось вечером, после ужина. Позвонили. Пэтти открыла дверь, I! они вошли, оттолкнув ее. Пол у себя в комнате смотрел телевизор. Я читал седьмую главу “Зеркала далеких дней”, но, услышав шум, вскочил на ноги.
  Их оказалось двое. Тот, что оттолкнул Пэтти, был коренастый бочкообразный коротышка в омерзительнейшем парике. Самом мерзком из всех, что мне приходилось видеть. Он напоминал натянутую на самые уши лыжную шапочку. Его напарник был повыше и более тщедушный, со стрижкой, как у флотского новобранца, в форменной морской фуражке, которая смотрелась на нем как засаленная ермолка.
  — Где пацан? — деловито осведомился коротышка.
  Длинный посмотрел на меня и как-то сразу поскучнел:
  — Спенсер? Меня не предупреждали, что ты замешан в этом деле.
  — Привет, Бадди, — сказал я.
  — Кто это? — спросил коротышка.
  — Частный сыщик, зовут Спенсер — пояснил Бадди. — Ты здесь на работе, Спенсер?
  — Да, — кивнул я.
  — Мне не сказали, что ты здесь будешь.
  — Мэл не знал, Бадди. Он не виноват.
  — Я ничего не говорил ни про какого Мэла, — начал оправдываться Бадди.
  — Не валяй дурака. Кому еще нужно посылать тебя за пацаном?
  — Короче, кончай базар, — злобно прошипел коротышка. — Тащи сюда этого малолетнего сосунка.
  — Слушай, Бадди, что это за друг у тебя такой резвый? — усмехнулся я. — И мешок какой-то еще на голову напялил.
  Бадди кисло улыбнулся.
  — Что ты хочешь этим сказать, засранец? — взвился коротышка.
  — Хочу сказать, что ты перепутал купальную шапочку с париком. Такого смешного парика я еще в жизни не видел.
  — Давай-давай, засранец, повозникай тут еще у меня, — процедил коротышка.
  — Успокойся, Гарольд, — сказал Бадди и повернулся ко мне. — Мы пришли забрать пацана и отвезти обратно к па-хану. Мы не знали, что ты здесь, но это наших планов не меняет.
  — Меняет, — покачал головой я.
  — Хочешь сказать, что мы не сможем его забрать? — уточнил Бадди. — Нет, мне очень жаль, но это не меняет наших планов.
  — Вы не сможете его забрать.
  Гарольд вынул из кармана черную резиновую дубинку в оплетке и похлопал ею по ладони.
  — Сейчас я немного развлекусь, — сказал он.
  Я нанес ему жесткий прямой удар левой с разворотом корпуса, чтобы усилить его и одновременно уменьшить площадь поражения. Из носа брызнула кровь. Коротышка отступил на три шага, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Дубинка зацепила настольную лампу. Она свалилась на пол и разбилась вдребезги. Гарольд, наконец, обрел равновесие, потрогал рукой текущую из носа кровь и потряс головой, как будто в ухо ему залетела муха.
  Бадди с некоторым сожалением пожал плечами. Гарольд снова подскочил ко мне, и я в точности повторил удар в то же место, только на этот раз приложился немного сильнее. Он осел на пол. Лицо и рубашка были залиты кровью.
  — Господи Иисусе, — простонал он. — Бадди, давай встревай. С двумя ему не справиться.
  — Увы! Этот справится, — тоскливо вздохнул Бадди.
  Гарольд начал подниматься на ноги. Тело не слушалось.
  — Оставь его, Гарольд, — сказал Бадди. — Еще одна попытка — и он тебя убьет.
  Гарольд нетвердо стоял на ногах, пытаясь остановить кровотечение из носа. В правой руке он все еще сжимал дубинку, но, похоже, уже не помнил об этом. Вид у него был сконфуженный.
  — Эх, Бадди, — с упреком сказал я. — И вот этого слюнтяя ты привел в качестве силового обеспечения?
  — Ну, если бы эта баба была одна, он бы справился, — пожал плечами Бадди. — Вообще-то он неплохо ладит с парикмахерами, которые не хотят платить взносы за защиту. Да и с торговцами автомобилями тоже. — Бадди развел руками.
  — А почему же Мэл сам не пришел?
  — Не знаю я никакого Мэла.
  — Не запирайся, Бадди. Ты же не хочешь обсуждать с Лексингтонской полицией вопрос о незаконном вторжении в частное домовладение и о нападении на мирных граждан?
  — И что они с нами сделают? Отобьют все внутренности?
  — Тюрьма есть тюрьма, мой родной. И какая разница, кто тебя туда посадит? Давно вы с Гарольдом оттуда вышли?
  — А может мы просто уйдем? — предложил Гарольд осипшим голосом. Он прижимал носовой платок к лицу.
  Я достал из кобуры пистолет, показал его им обоим и улыбнулся.
  — Ну ладно, знаем мы Мэла, — сказал Бадди. — Думали, окажем ему услугу. Он слышал, что его “старуха” наняла в охранники частного детектива. Мы просто хотели помочь ему забрать пацана. Мы же не знали, что это окажешься ты. Думали, это какой-нибудь придурок из банковской охраны. Черт побери, мы даже пушку с собой не взяли.
  — Бадди, откуда ты знаешь Мэла?
  — Видел пару раз, — Бадди снова пожал плечами. — Просто пытались оказать ему услугу.
  — И сколько он вам заплатил?
  — По “штуке” каждому.
  — Ну и дела, — протянул я.
  — Ладно, до встречи, — сказал Бадди. — Пойдем, Гарольд. Уходим.
  Гарольд выразительно посмотрел на пистолет. Потом на Бадди.
  — Пойдем, — еще раз повторил Бадди и повернулся к двери. Гарольд снова посмотрел на меня и шагнул за Бадди.
  — Спенсер, — возмутилась Пэтти.
  Я покачал головой и засунул пистолет в кобуру.
  — Передайте Мэлу, что, если он еще хоть раз вздумает нас побеспокоить, я рассержусь всерьез, — сказал я.
  Бадди кивнул и спустился по ступенькам в холл. Гарольд последовал за ним.
  — Следующие, кого он пришлет, отсюда не выйдут, — добавил я.
  Бадди выдержал паузу и обернулся.
  — Ты все-таки не стрелок, — сказал он. — Это твой недостаток.
  Он вышел из дома. Гарольд поплелся за ним. Послышался звук закрываемой двери.
  Все это время Пэтти Джакомин не сдвинулась с места.
  — Почему вы позволили им уйти? — недоуменно спросила она.
  — У нас был договор, — объяснил я. — Если они ответят на мои вопросы, я не буду сдавать их в полицию.
  — Но вы этого не говорили, — удивилась она.
  — Не говорил. Но это знал и я, и Бадди.
  — А откуда вы их знаете? И вообще, кто они?
  — С Гарольдом я не знаком. А с Бадди сталкиваюсь уже несколько лет. Он работает в порту. На подхвате. Когда есть работа — грузчиком. Когда нет — подворовывает. Мальчик на побегушках. Если вам нужно поджечь склад, чтобы получить страховку, дайте Бадди пару долларов, и он его сожжет. Если вам нужен “мерседес”, заплатите Бадди, и он его для вас украдет. Мелкий клерк задолжал вам и не хочет возвращать долг — Бадди сходит и вернет ваши деньги. Ничего серьезного. Ничего сложного.
  — Криминальный тип, — заявила Пэтти.
  — Да, пожалуй. Он сидел. И еще будет сидеть. Но он не такой уж плохой парень.
  — А по-моему, достаточно плохой, — настаивала Пэтти. — Вломился в мой дом. Поднял на меня руку. Пытался похитить моего сына. Я думаю, он очень плохой.
  — Это потому, что вы не встречали по-настоящему плохих людей.
  — А вы встречали?
  — Встречал.
  — Ну что ж. Тогда я рада, что не встречала их. Надеюсь, Пол всего этого не видел.
  — Как же не видел, — сказал я и кивнул в сторону лестницы. В тени наверху стоял Пол и смотрел вниз.
  — Пол, — ласково спросила Пэтти, — как долго ты тут находишься?
  Он ничего не ответил.
  — С тех пор, как Гарольд и Бадди зашли, — ответил я за него.
  — Не бойся, Пол, — попыталась улыбнуться Пэтти. — Все хорошо. Мистер Спенсер их прогнал. Он не позволит им больше нас тревожить.
  Пол начал спускаться и остановился на середине лестницы.
  — А почему вы их не застрелили? — спросил он.
  — В этом не было необходимости, — ответил я.
  — Вы боялись застрелить их?
  — Пол, — укоризненно сказала Пэтти.
  — Боялись?
  — Нет.
  — Этот тип сказал, что у вас что-то не в порядке. Что вы не стрелок.
  — Правда.
  — Что он имел в виду?
  — Хватит, Пол, — попыталась вмешаться Пэтти. — В самом деле. Ты грубишь.
  — Нет, — покачал я головой. — Все это закручено вокруг него. Он имеет право задавать вопросы.
  — Так что он имел в виду? — повторил Пол.
  — Он хотел сказать, что если бы я убивал без предупреждения, то мои угрозы были бы более действенными.
  — А это так?
  — Возможно.
  — Тогда почему вы не убиваете.
  — Видишь ли, это затрагивает вопрос о ценности человеческой жизни. Такая вот ерунда.
  — А вы вообще кого-нибудь убивали?
  — Пол! — воскликнула Пэтти.
  — Да, — кивнул я.
  — Ну и?
  — Мне приходилось убивать. Но я не убивал, если в этом не было необходимости. Так что абсолютного ничего нет.
  — Что вы имеете в виду? — он наконец спустился с лестницы.
  — Я имею в виду только то, что, когда устанавливаешь для себя правила, должен знать, что возможно иногда их придется нарушить. Потому что всех ситуаций предусмотреть невозможно.
  — Не понимаю, о чем вы оба говорите, — не выдержала Пэтти, — но прошу вас, прекратите! Я не хочу больше слышать об убийствах, не хочу говорить об этих людях. Правда. Я хочу, чтобы вы это прекратили. — Произнося последние слова, она начала заламывать руки.
  Пол посмотрел на нее, как на таракана, повернулся и ушел к себе в комнату.
  — Пожалуй, мне надо выпить, — выдохнула Пэтти. — Вы не могли бы составить мне компанию?
  — С удовольствием, — согласился я. — Что будем пить?
  Глава 12
  В следующий раз они придумали более подлый вариант. Пэтти Джакомин ушла в магазин за продуктами, а я поехал забирать Пола из школы. Когда мы с Полом вернулись, зазвонил телефон. Пол поднял трубку, затем передал ее мне.
  — Вас просят, — сказал он.
  — Да. — Я взял трубку.
  На другом конце провода раздалось шуршание, затем послышался дрожащий голос Пэтти Джакомин. Голос ее дрожал.
  — Спенсер. Этот Бадди и его дружок меня украли. Говорят — если вы не отдадите им Пола, то они меня не выпустят.
  — Понятно, — сказал я. — Дайте трубку Бадди. Мы договоримся.
  — Спенсер... — начала она, затем раздался голос Бадди.
  — Ты слушаешь?
  — Да, — ответил я.
  — План такой. Ты привозишь пацана на мост на Массачусетс-авеню со стороны Бостона. Мы привозим мамашу на тот же мост со стороны Кеймбриджа. Когда ты отпустишь пацана, мы отпустим мамашу с другого края моста. Понял идею?
  — Понял. Сейчас начнем?
  — Через час. Мы будем там через час.
  — Хорошо.
  — Спенсер?
  — Да?
  — Чтоб без фокусов. Со мной люди — не чета Гарольду. Понял?
  — Да.
  Бадди повесил трубку.
  Я нажал на рычаг и позвонил в справочное бюро.
  — Вы не подскажете номер спортивного клуба “Харбор” в Бостоне? — Я засек время. Два двадцать. Оператор назвал мне номер. Я набрал его. Ответил женский голос.
  — Дайте, пожалуйста. Генри Чимоли.
  — Минуточку, — сказал женский голос. Судя по звучанию, она жевала резинку.
  — Алло, — раздался баритон Генри.
  — Это Спенсер. Мне нужен Хоук. Ты не знаешь, где он?
  — Я сейчас на него смотрю, — сказал Генри.
  Что ж, иногда лучше быть удачливым, чем вежливым.
  — Дай ему трубку, — попросил я.
  — Ну? — раздался голос Хоука.
  — Ты знаешь Бадди Хартмана? — сразу взял я быка за рога.
  — Ну, — сказал Хоук.
  — Он и несколько других захватили женщину. Хотят обменять ее на мальчика, который со мной. В три двадцать пять они будут на мосту на Массачусетс-авеню со стороны Кембриджа. Я буду со стороны Бостона. Мы отпустим их одновременно. Я хочу, чтобы, когда они встретятся, ты отвлек на себя Бадди и его ребят, а я въеду на мост и заберу их обоих, женщину и ребенка.
  — На пять минут работы, — сказал Хоук. — Но придется полчаса плестись туда, а потом еще обратно. Короче, с тебя две сотни.
  — Договорились. Нет времени обсуждать тарифы. Я выезжаю.
  — Буду на месте, — пообещал Хоук.
  Пол во все глаза смотрел на меня.
  — Поехали, — поторопил я его. — Надо забрать маму.
  — Вы меня им отдадите?
  — Нет.
  — А если они попробуют застрелить меня?
  — Не попробуют. Пошли. Поговорим по дороге.
  — Ты слышал, — уточнил я в машине, — что я сказал Хоуку?
  — А кто такой Хоук? — спросил Пол.
  — Мой друг. Но не это важно. Ты слышал, что я сказал?
  — Да.
  — Хорошо. Не думаю, что это будет очень опасно. Но вот что от тебя требуется. Когда я тебе скажу “иди”, ступай по мосту на Массачусетс-авеню по направлению к Кембриджу.
  — А где находится этот мост?
  — У Массачусетского технологического института. Сам увидишь. Когда поравняешься с матерью, скажешь ей: “Ложись на асфальт, Спенсер едет”. И сам падай вместе с ней. Если она не ляжет, убеди ее. Я заеду на мост и выйду из машины. Скажешь ей, пусть сядет на место водителя. Ты сядешь с другой стороны.
  — А как этот Бадди?
  — Хоук о нем позаботится, пока я туда не доберусь.
  — А если у него не получится?
  — Ты говоришь так, — улыбнулся я, — потому что не знаешь Хоука. Не переживай, он позаботится о кембриджском конце моста. — Я записал адрес Сюзан на листке бумаги. — Пусть твоя мать отвезет тебя по этому адресу.
  Мальчик волновался. Постоянно зевал. Я слышал, как он нервно сглатывал слюну. Кожа на его лице натянулась. Он сидел белый как мел.
  — А что, если ее там не окажется? — предположил он.
  — Не вижу причин, почему ее там не окажется, — ответил я.
  — А если ваш план не сработает?
  — Я позабочусь, чтобы он сработал, — доверительно сказал я. — В этом деле я большой специалист. Поверь мне.
  — А что они сделают, если все-таки поймают меня?
  — Отвезут к отцу. Хуже, чем сейчас, тебе все равно не будет. Расслабься. Тебе нечего беспокоиться. Отец тебя не обидит.
  — Не знаю, — пожал плечами Пол. — Он меня не любит. Просто хочет рассчитаться с матерью.
  — Слушай, паренек, — серьезно сказал я. — Нет смысла думать о вещах, которые ты не можешь изменить. Пора положить этому конец. Жизнь до сих пор у тебя была паршивая и, похоже, лучше не будет. Пора начинать взрослеть. Пора прекращать пустую болтовню. Начинай готовить себя. Понимаешь?
  — К чему?
  — Ко всему, что может произойти. Вырваться из плена твоей вшивой семейной жизни можно только одним способом: как можно раньше начать взрослеть. И ты можешь начать прямо сейчас.
  — Что я должен делать?
  — То, что я уже сказал. И постараться поменьше хныкать. Это будет начало.
  — Но я боюсь. — В голосе Пола звучало отчаяние.
  — Это нормальное состояние, — сказал я. — Но оно не должно ни на что влиять.
  Он затих. Мы проехали больницу “Маунт Оберн”, пересекли реку Чарльз и свернули на дорогу к военному кладбищу. Справа виднелся Гарвардский стадион с увитыми плющом стенами. Стадион опоясывала беговая дорожка. С дороги к военному кладбищу мы свернули на другую, с длинным петлеобразным объездом, и, наконец, въехали на рампу и остановились на мосту, мигая задними огнями. Часы показывали три двадцать. У Пола урчало в животе. Он тихо икал.
  — Вы их видите? — нервно спросил он.
  — Нет.
  Отчаянно сигналя, нас объехал “бьюик”. Водитель “бьюика” сделал мне неприличный жест пальцем. Пассажир обозвал меня сексуально-скобяным изделием. Я сосредоточился на кеймбриджском конце моста.
  Ровно в три двадцать пять я сказал Полу:
  — Ну хорошо. Тебе пора идти. Скажи, что ты будешь делать?
  — Я дойду до середины моста и, когда поравняюсь с матерью, прикажу ей лечь ничком и сам тоже лягу.
  — А если она не ляжет? — спросил я.
  — Еще раз ей все повторю.
  — А что будет, когда я подъеду?
  — Я сяду с одной стороны. Она сядет с другой. Мы поедем по этому адресу.
  — Хорошо. Ну, иди. Они выпустят ее с той стороны моста.
  Он глубоко вздохнул. Еще раз икнул. Зевнул. Затем открыл дверь машины, вышел на пешеходную часть моста и медленно побрел в сторону Кеймбриджа. Пройдя метра три, он оглянулся в мою сторону. Я улыбнулся ему. Он пошел дальше. Я увидел, как на том конце моста из черного “олдсмобиля” вышла его мать и медленно двинулась к нам.
  Мост на Массачусетс-авеню — открытого типа. Он покоится на сводах, которые, в свою очередь, опираются на сваи. Надстройки нет. По нему приятно гулять летним вечерком. Говорят, что однажды студенты массачусетского технологического института измерили длину моста, взяв за единицу измерения первокурсника по фамилии Смут. Его каждый раз клали на асфальт и краской отмечали длину. До сих пор на мосту сохранились отметки: один смут, два смута и т. д. Я так и не смог запомнить, сколько смутов уложилось на мосту.
  Пол почти поравнялся с матерью. Вот они встретились. На той стороне моста медленно начал двигаться “олдсмобиль”. Мальчик упал на асфальт. Его мать, поколебавшись, присела около него на корточки, оправляя юбку. “Ничком, — пробормотал я, — ничком, черт тебя подери”. Я дал газу и направил машину к Полу и его матери. На той стороне “олдсмобиль” тоже начал набирать скорость. Вдруг из-за угла с Мемориал-драйв круто, с визгом шин, вывернул фургон марки “форд”. Непрерывно сигналя, он въехал на встречную полосу и сбоку врезался в “олдсмобиль”, отбросив его к обочине. Еще до того, как машины остановились, с водительского места “форда” выскочил Хоук и, выхватив пистолет размером с хоккейную клюшку, прицелился, опираясь на капот фургона. Я выехал на встречную полосу и развернул машину так, чтобы она закрыла обоих Джакоминов от “олдсмобиля”. С того края моста раздались выстрелы. Я включил сигнальные огни, поставил машину на нейтралку и выскочил наружу.
  — Пэтти, быстро садитесь! Поезжайте с Полом в Смитфилд, адрес у него. Объясните, кто вы. Ждите меня там. Вперед!
  В пяти смутах от меня раздался еще один пистолетный выстрел. Я выхватил свой “Смит-и-Вессон” и побежал к “олдсмобилю”. За спиной послышался визг шин срывающегося с места “МГБ”. Хоук уже перемахнул через капот фургона, прыгнул к “олдсмобилю” и левой рукой выволок кого-то из дверцы водителя. Потом стволом пистолета выбил из рук своей жертвы оружие, чуть присел, не выпуская из рук пистолета, ухватил беднягу за ширинку и швырнул через перила прямо в реку.
  Я подбежал как раз в тот момент, когда из задней двери вылез здоровенный бугай в твидовой кепке. Я крутнулся на левой ноге и ударил его правой по копчику. Бугай распластался на машине, а его пистолет марки “беретта”, проскакав по мосту, булькнул в реку. Я заглянул в машину и между правым сиденьем и приборной доской увидел лежащего мешком Бадди. Хоук заглянул в другое окно. Бадди мы заметили одновременно.
  — Вот гад, — процедил Хоук.
  С бостонской стороны моста раздавалась полицейская сирена. Хоук быстро спрятал свою базуку во внутренний карман куртки.
  — Разбегаемся, — крикнул я.
  Мы рванули по Массачусетс-авеню к зданию института. Вскоре мы уже шли по запруженному студентами коридору, вдоль стен которого вплотную друг к другу стояли стеклянные ящики с моделями судов.
  — Попытайся принять вид перспективного девятнадцатилетнего ученого, — посоветовал я Хоуку.
  — Я и так ученый. Доктор потасовочных наук.
  На Хоуке были новые джинсы в обтяжку, заправленные в черные сапоги, черная шелковая рубашка, расстегнутая почти до пояса, и белая кожаная куртка с поднятым воротником. Голова была гладко выбрита и сияла, как черный фарфор. Он был моего роста, может чуть выше. На теле не было ни капли жира: только кости и стальные пласты мышц. Черные глаза над высокими скулами глядели насмешливо и безжалостно.
  Мы вышли через боковую дверь в конце коридора. Позади все еще выли сирены. Мы прошли через учебные корпуса института подальше от Массачусетс-авеню.
  — Жаль твою машину, — сказал я.
  — Друг мой, это не моя машина, — ответил Хоук.
  — Что, спер?
  — Естественно, не могу же я долбать собственные колеса?
  — Само собой, — согласился я. — Интересно, этого придурка уже выловили из реки?
  — Черт побери, — ухмыльнулся Хоук, — жаль, легавые понаехали. Я их всех хотел покидать в воду.
  Глава 13
  Поплутав по всему комплексу Массачусетского технологического института, мы вышли на площадь Кендал, сели на метро и доехали до Парк-стрит к правительственному зданию, на стоянке перед которым была вывеска:
  “ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ ГЕНЕРАЛЬНОГО СУДА”. Здесь Хоук оставлял свой серебристо-серый “ягуар”.
  — Ты должен мне две сотни, друг мой, — сказал он.
  — Подвези меня к дому Сюзан, — попросил я.
  — В Смитфилд?
  — Да.
  — Но это же черт знает где. В каком-то первобытном лесу.
  — Всего каких-то двадцать километров. За пару часов доберемся.
  — А обед? — возмутился Хоук. — Мой обед и шампанское? Друг мой, там в лесах продают шампанское?
  — Можем заехать в придорожный магазин, — примирительно сказал я. — Правда, цены там убойные.
  Мы сели в машину, и “ягуар”, тихо урча, помчался на север. Хоук поставил кассету с африканской национальной музыкой, и всю дорогу машина сотрясалась от тамтамов. По пути мы заехали в магазин “Мартинетти”. Хоук купил три бутылки шампанского “Тэтанжер” по 45 долларов за бутылку. Мой долг существенно уменьшился. Кроме того, Хоук купил дюжину бутылочек пива “Бек”.
  — Нет смысла переводить на тебя шампанское, — сказал он. — Ты родился пивохлебом и умрешь им. Открывачка в бардачке.
  Хоук содрал фольгу с бутылки шампанского и с хлопком открыл ее. Я распечатал пиво. Не сбавляя скорости, Хоук прихлебывал шампанское прямо из горлышка. Я время от времени прикладывался к пиву.
  — Вот, друг мой, — Хоук сделал глоток шампанского и приподнял бутылку, — в чем разница между нами.
  — И, похоже, не единственная, — заметил я.
  Хоук тихо засмеялся и врубил магнитофон на полную громкость.
  Было уже без четверти шесть, когда мы подъехали к дому Сюзан. Мой “МГБ” стоял рядом с ее новой машиной. Это был огромный красный “форд-Бронко” с белой крышей, четырьмя ведущими колесами, весь утыканный дорогими побрякушками.
  — Это еще что за хреновина? — удивленно вскинул брови Хоук.
  — Да новая тачка Сюз, — небрежно бросил я.
  — Ничего себе колымага, — восхищенно присвистнул Хоук.
  Мы вошли в дом. По-моему, Сюзан была единственным человеком, к которому Хоук питал какие-то чувства. Увидев ее, он расплылся в улыбке.
  — О, Хоук, — проворковала Сюзан и нежно чмокнула его в щеку.
  — Мы тут привезли подарочки. — Хоук вручил ей две нераспечатанные бутылки шампанского. — Кстати, Спенсер обещал ужин.
  Сюзан перевела взгляд на меня.
  — Я тебе что, Макдональдс, что ли?
  — Ты прямо хорошеешь, когда злишься, — улыбнулся я.
  Сюзан взяла шампанское и пошла на кухню.
  — Устроили тут себе придорожную забегаловку, — проворчала она на ходу.
  — Эй, ты еще забыла забрать мое пиво, — окликнул я.
  Она даже не обернулась. Мы с Хоуком прошли в гостиную. Пол смотрел телевизор. Пэтти потягивала что-то, напоминающее виски со льдом.
  — Это Хоук, — представил я. — Пэтти Джакомин и ее сын Пол.
  Пол мельком взглянул на Хоука и снова уткнулся в телевизор. Пэтти улыбнулась, собралась было встать, но передумала.
  — Это и есть ваш напарник? — спросила она.
  — Да, — коротко бросил Хоук и отхлебнул шампанское из горлышка.
  Вошла Сюзан с подносом. На нем стояло ведерко со льдом, где охлаждалась неоткупоренная бутылка шампанского, и четыре хрустальных бокала.
  — Может все-таки попробуешь выпить из стакана? — бросила она Хоуку.
  — Попытаюсь, миссис Сюзан, — улыбнулся Хоук.
  — Можно налить немного Полу? — обратилась Сюзан к Пэтти.
  — Конечно, — ответила та.
  — Пол, выпьешь стаканчик? — спросила Сюзан.
  — Ладно.
  Пэтти Джакомин подняла глаза на Хоука:
  — Я хотела бы поблагодарить вас за все, что вы сегодня сделали для меня.
  — Всегда пожалуйста, — небрежно кивнул Хоук.
  — Нет, серьезно. Вы такой смелый, я чуть не умерла от страха. Еще раз огромное спасибо за помощь.
  — Спенсер заплатил мне две сотни, — пожал плечами Хоук. — Думаю, он включит это вам в счет.
  — А вы тоже детектив? — спросила Пэтти.
  — Нет, — улыбнулся Хоук. — К счастью, не детектив.
  — Пойду отнесу пиво, — бросил я и пошел на кухню.
  Сюзан двинулась следом.
  — Какого черта мы должны кормить всю эту ораву? — проворчала она, прикрыв дверь.
  — Есть какой-нибудь тортик? — спросил я.
  — Я серьезно. Где я наберусь продуктов на пятерых?
  — Я могу смотаться привезти чего-нибудь, — предложил я.
  — Ага, а я тут буду одна развлекать всех этих гостей?
  — Как хочешь. Не хватало еще поругаться из-за этого.
  — Нет уж, оставайся. Сам занимайся своими проблемами. А у меня и другие дела есть.
  — Если ты меня любишь, ты должна уважать мои проблемы.
  — Иногда мне кажется, ты этим просто спекулируешь.
  — Что еще за управленческий жаргон?
  — Черт возьми! Как хочу, так и говорю. Спекулируешь — значит спекулируешь. — Сюзан заглянула в холодильник. — Можно разогреть бекон. И сделать какой-нибудь салатик.
  — С гренками, — добавил я. — И открыть баночку огурчиков, что мы прошлой осенью мариновали.
  — Может еще цветочек в вазу поставить и симфонический оркестр пригласить? Слушай, иди-ка лучше к гостям. Хоук там уже, наверное, запарился их развлекать.
  — Вряд ли, — покачал головой я. — Если он не захочет говорить, так не будет и напрягаться. А светской болтовни он терпеть не может.
  — По-моему, он много чего терпеть не может, — проворчала Сюзан.
  — Ерунда. Просто ты его плохо знаешь. Ладно, пойдем поболтаем с ними немного, а потом все вместе переберемся на кухню, приготовим бутерброды и перекусим. Кстати, у тебя где-то был сыр и яблоки. Ох и попируем! — Я нежно погладил ее по ножке. — Кстати, нам нужно еще посоветоваться с тобой кое о чем.
  — Могу сразу же посоветовать не распускать руки, приятель, — буркнула Сюзан.
  Я открыл еще одну бутылку пива, и мы вернулись в гостиную. Хоук сидел в кресле у камина, вытянув ноги и лениво потягивая шампанское. На этот раз из стакана. Пэтти и Пол смотрели шестичасовые новости. Все молчали.
  Я сел в кресло-качалку по другую сторону камина.
  — Ну, Пол, ты был сегодня просто молодцом, — улыбнулся я.
  Малыш молча кивнул.
  — Пэтти, может теперь вы расскажете, что же все-таки произошло?
  — Я вышла из супермаркета, и трое каких-то громил с пистолетами заставили меня сесть в машину. Кстати, с ними был и тот, который тогда врывался к нам в дом.
  — Бадди?
  — Да. Он сел на переднее сиденье рядом с водителем, а другой — рядом со мной сзади. Мы поехали в Бостон, там позвонили вам по автомату. А потом примчались к этому мосту, и они сказали, чтобы я выходила из машины и шла вперед. Больше за всю дорогу они не сказали ни одного слова.
  — Хоук, ты кого-нибудь из них узнал?
  — Того козла, которого я швырнул в реку, зовут Ричи Вега. Раньше он специализировался на вымогательстве в массажных салонах.
  — О, Боже, — прошептала Пэтти. — И откуда только Мэл таких знает?
  Хоук взглянул на меня. Я пожал плечами. Хоук снова опустил голову.
  — А вы знакомы с моим мужем? — спросила Пэтти у Хоука.
  — Нет, — покачал головой тот. — Если только его не зовут Мэл.
  — Именно так его и зовут, — ответила Пэтти.
  Хоук кивнул.
  — Тогда, может, знаете, что тут к чему? — спросила Пэтти.
  — Нет, — бросил Хоук.
  — Вы дрались с тремя вооруженными людьми, одного выбросили в реку и даже не в курсе, зачем?
  — Совершенно верно, — бесстрастно ответил Хоук.
  — И вы даже не детектив?
  — Не-а.
  Забыв про телевизор, Пол переводил взгляд с одного на другого, внимательно слушая разговор.
  — Супермен? — наконец изрек он.
  — Да, что-то в этом роде, — кивнул я.
  Дикторы натужно шутили по поводу ожидающейся погоды.
  — Не знаю, что тебе уже успела рассказать Пэтти, — обратился я к Сюзан, — но чтобы вы с Хоуком были в курсе, я сейчас вкратце расскажу всю историю.
  И рассказал.
  Когда я закончил, все молчали. Хоук, казалось, почти спит. Тишину нарушали лишь голоса дикторов, читающих по телевизору очередную сводку новостей.
  — Так больше не может продолжаться, — проговорила наконец Сюзан. — Вы должны попытаться договориться с вашим мужем.
  — Это после того, что он сегодня вытворил? — встрепенулась Пэтти. — Я не стану ни о чем договариваться с таким ублюдком.
  — Может через суд? — предложила Сюзан.
  — Суд уже признал мои права на ребенка.
  — Но тут похищение, — настаивала Сюзан. — Это же преступление.
  — Думаете, нужно заявить на него в полицию?
  — Конечно. Вы можете опознать по крайней мере двоих. А Хоук и Спенсер подтвердят, что эти люди действительно вас похитили. Так что полиция наверняка сможет увязать это с вашим мужем. — Сюзан вопросительно посмотрела на меня.
  Я согласно кивнул.
  Хоук сделал еще один глоток шампанского и аккуратно поставил стакан на журнальный столик. Он уже почти лежал в кресле, по-прежнему вытянув ноги к камину.
  — Он просто убьет меня, — пробормотала Пэтти.
  — То есть вы не хотите заявлять в полицию, потому что боитесь, что ваш муж может расправиться с вами?
  — Да. Он придет в ярость. Да он... нет, я не могу этого сделать.
  — Но он уже и так организовал ваше похищение.
  — Но до сир пор он не прибегал ни к какому физическому насилию. А если я заявлю... нет, я не смогу. Просто не смогу.
  — Так вы что, собираетесь всю жизнь держать меня в телохранителях? — спросил я.
  — Нет. Нет, не смогу. У меня не хватит денег. Я и так последние трачу.
  Хоук ехидно улыбнулся. Я перевел взгляд на Сюзан.
  — А как же Пол? — нахмурилась она. — Как он будет жить среди всего этого?
  Пэтти Джакомин покачала головой. Мы замолчали. Пол снова уткнулся в телевизор.
  — Ему нужна не я, — наконец проговорила Пэтти. — Ему нужен Пол. И если я на него заявлю...
  — Все равно он будет мстить вам, — сказал я. — Вам, а не Полу.
  — Правильно, — согласилась Сюзан.
  — Не знаю, не знаю, — покачала головой Пэтти. — Да и какая разница? Я все равно не пойду в полицию. Нет, — Ее голос задрожал. — Ничего, деньги еще есть. Что-нибудь придумаем.
  — Что придумаем? — спросил я.
  — Вы увезете Пола.
  — Увезу? Куда?
  — Не знаю. Куда-нибудь. Я заплачу.
  — И я спрячу Пола так, чтобы ваш муж не смог его найти?
  — Да. Я вам заплачу.
  — А если они повторят тот же трюк, что и сегодня?
  — Я переберусь к другу. Мэл меня не найдет.
  — Так почему бы вам не взять с собой и Пола? — предложил я. — Будет гораздо дешевле.
  — Он не разрешит мне взять Пола.
  — Кто? Ваш друг?
  — Да.
  — А, это скорее всего ваш любимый диско-мальчик Стивен? Тот, которого я встретил, когда в первый раз привозил домой Пола?
  Пэтти кивнула.
  — Наверное, боится, что, если в доме будет слишком много народу, ему помнут его дорогие костюмчики?
  — Он не такой. Вы же его совсем не знаете, — отчаянно запротестовала Пэтти.
  — Да уж. Друг познается в беде, — съязвил я.
  — Так вы заберете Пола или нет? — спросила Пэтти. Я взглянул на мальчишку. Пол делал вид, что внимательно смотрит телевизор.
  — Конечно, — кивнул я. — С большим удовольствием.
  Сюзан с удивлением уставилась на меня. Хоук тихо хрюкнул.
  — Да ладно, — улыбнулся я. — С ним не будет слишком трудно. Он мне уже почти как брат.
  Сюзан задумчиво покачала головой.
  Глава 14
  Мы молча сидели на кухне, ели бутерброды и пили шампанское.
  За пятьдесят долларов Хоук вызвался отвезти Пола и Пэтти домой и побыть с ними до моего приезда. Ни мать, ни сын не проявили особой радости по этому поводу, но поднялись.
  — Не волнуйтесь, — успокоил их Хоук перед уходом. — У меня все друзья гонщики.
  Пэтти Джакомин посмотрела на меня.
  — Все в порядке, — кивнул я. — Он водит машину не хуже меня. А в темноте даже лучше. Так что доедете в лучшем виде.
  — Когда вы меня заберете? — спросил у меня Пол.
  — Завтра. Вечером приеду домой, а завтра соберемся — ив путь.
  — Не переживай, малыш, — улыбнулся Хоук. — На Спенсера можно положиться. Сказал — значит сделает. — Он помолчал и тихо добавил: — Дурак.
  Они уехали. Мы с Сюзан постояли в дверях, наблюдая за удаляющейся машиной. Сюзан помахала рукой. Когда “ягуар” Хоука скрылся из вида, я закрыл дверь и обнял Сюзан.
  — На диване или на кровати? — шепнул я.
  — О Боже, ну и подходик у тебя, — проворчала она.
  — Может хочешь немного побрыкаться?
  — Радуйся, что после всей этой компании я не надела каблуки и не отбила тебе твои мужские достоинства.
  — Так что, сегодня придется брать тебя штурмом?
  — А ты как думал. Только давай перенесем этот штурм в спальню. Там, по крайней мере, удобнее.
  Мы направились в спальню.
  — А от тебя приятно пахнет, — заметил я.
  — Знаю, — улыбнулась Сюзан. — Это “Халстон”.
  Дверь в спальню была приоткрыта. Я распахнул ее настежь, и мы вошли.
  — Лучше сразу целуй меня, — предупредила Сюзан. — А то я начну орать.
  Я присел на край кровати и поцеловал ее. Она закрыла глаза. Потом отстранилась и посмотрела мне в лицо.
  — Боже, какие у тебя губы, — восхищенно шепнул я.
  Ее лицо оставалось серьезным, но глаза возбужденно заблестели.
  — Ты еще не видел всего остального, — загадочно улыбнулась Сюзан.
  ...Было уже поздно, когда мы наконец закончили. Одежда валялась на полу, простыни измялись. Я в изнеможении откинулся на кровати. Сюзан лежала рядом, держа меня за руку.
  — Ну что, перетрудился? — нежно промурлыкала она.
  — Уж больно сильное было сопротивление.
  — Угу, — выдохнула она.
  Из гостиной доносился звук телевизора.
  — Так что ты собираешься делать с этим мальчишкой, мой сладкий? — спросила Сюзан.
  — Как раз насчет этого я и хотел с тобой посоветоваться.
  — Со мной?
  — Ты хорошо разбираешься в детской психологии.
  — Я разбираюсь в воспитании детей, — возразила Сюзан. — А это несколько другое.
  — Но мне понадобится помощь.
  — Тебе еще много чего понадобится. Этот парень не может не быть трудным, это ясно, как божий день. Они же просто делят его, как какую-нибудь вещь. А что ты знаешь о чаяниях подростка-неврастеника?
  — Я думал, ты мне расскажешь.
  — Основываясь на опыте с тобой?
  — Я не неврастеник.
  Сюзан повернула ко мне лицо. В полумраке я заметил, что она улыбается.
  — Что правда, то правда, — проговорила она. — Ты, конечно, трудный мальчишка, но уж неврастеником тебя никак не назовешь.
  — Но парня нужно увезти от таких родителей. Не сдавать же его в приют.
  — Думаешь, с тобой ему будет лучше?
  — Да.
  — И сколько ты собираешься возиться с ним?
  — Не знаю.
  — И родных-то, любимых детей воспитывать трудно, — вздохнула Сюзан. — На работе я ведь сталкиваюсь только с неудачами воспитания. Ты бы видел, до чего могут довести ребенка родители — эти любящие папы и мамы, которые желают своим детям только добра, а в результате портят им жизнь. А здесь, по-моему, ты взваливаешь на себя непосильную ношу.
  — Слушай, а как насчет твоего участка в штате Мэн?
  Сюзан приподнялась на локте.
  — Тот, что возле Фрайберга?
  — Ну да. Помню, я обещал тебе построить там новый дом.
  — Обещал. Когда будет время.
  — Сейчас как раз время.
  — Вместе с Полом?
  — Да.
  Она замолчала и, все так же приподнявшись на локте, посмотрела мне в глаза. По щекам размазалась помада. Я почти физически ощущал биение ее мысли. Красота была лишь одним из ее достоинств, которое бросалось в глаза с первого взгляда.
  — Значит, трудовое воспитание, — наконец проговорила она.
  — Парень понятия не имеет о жизни. Ничего не знает. Ему нечем гордиться. Ничего толком не умеет. Что у него есть за душой, кроме этого телевизора?
  — Собираешься заставить его силой?
  — Нет, он будет делать все сам, по собственной воле, — усмехнулся я. — Может быть.
  Сюзан покачала головой.
  — Легко сказать. На самом деле все гораздо сложнее. Чему можно научить человека, который не желает учиться? Это тебе не просто зарядка для мозгов. Здесь нужно воздействовать и на эмоции, и на психику. А вдруг у мальчика патология?
  — Ему нечего терять, — возразил я. — По сравнению с тем идиотизмом, который он постоянно смотрит по телевизору, все что угодно будет прогрессом. Черт, да он готов смотреть даже мыльные оперы.
  — Вообще-то я тоже их люблю, — улыбнулась Сюзан.
  — Ну, твои-то убогие умственные способности я знаю. Но ведь кроме этого ты умеешь и еще кое-что.
  — Только с тобой, мой сладенький.
  — Ну так что, хочешь встрять в это дело?
  — В спасение Пола Джакомина?
  — Да.
  — Я с удовольствием дам консультацию. Но не хочу, чтобы ты слишком уж увлекался всем этим делом. Шансы на успех ничтожны. А вдруг на следующей неделе у его мамаши закончатся деньги?
  — Ну, когда закончатся, тогда и посмотрим.
  — А ведь это произойдет довольно скоро.
  — Женская интуиция?
  — Поверь мне, — кивнула Сюзан. — Очень скоро.
  Я пожал плечами.
  — Но ты все равно его не бросишь? — спросила она.
  Я промолчал.
  — Не бросишь, нет, — покачала головой Сюзан. — Ты и сам это знаешь.
  — Ему нужно быстро повзрослеть, — сказал я. — Нужно стать автономным. Это его единственная надежда. Он обязан стать мужчиной. Стать мужчиной в пятнадцать лет. Родители у него настоящее дерьмо. Он больше не может от них зависеть. Так что придется стать автономным.
  — И ты покажешь ему, как это сделать?
  — Да.
  — Ну что ж, лучшего учителя ему не найти. Ты самое автономное существо, которое я знаю. Да, не очень-то приятная перспектива для пятнадцатилетнего мальчишки.
  — А что, если он не сможет быстро повзрослеть? — спросил я.
  Сюзан ненадолго замолчала.
  — А весна в этом году запоздала, — наконец заметила она.
  — Для Пола? Да уж. — Я безрадостно усмехнулся. — Его весна прошла. Теперь для него наступит ранняя осень. Если, конечно, у меня получится.
  — И у него, — добавила Сюзан.
  Глава 15
  Было начало мая. Весело светило яркое весеннее солнце. Зеленели молодой зеленью деревья. С юга вернулись птицы, а на улицах замелькали спортивные трусы первых любителей бега, решившихся, наконец, подставить солнцу свои побледневшие за зиму ноги. Пол Джакомин вышел из дома, волоча огромный зеленый чемодан и белую сумку на завязках, с какими обычно ходят в прачечную. Не нем был все тот же тесный бушлат и коротенькие хлопковые брючки. Торчащие во все стороны волосы давно требовали стрижки. Он сгибался под тяжестью своего багажа.
  Я сидел за рулем “форда-Бронко” — машины Сюзан, но, увидев Пола, вышел из машины, взял у него чемодан и бросил на заднее сиденье. Он поставил рядом белую сумку. Я заправил внутрь свисающие на пол завязки и, нажав кнопку, поднял стекло. Из дома показалась Пэтти Джакомин. Бледно-зеленые брюки, лиловая блузка, белый блейзер. Огромные темные очки, яркая помада. Ее дружок был так же великолепен, как и она: джинсы с лейбой “Пьер Карден”, туфли от “Фрай”, полурасстегнутая приталенная рубашка в синюю вертикальную полоску, серая блестящая жилетка. Его “понтиак” стоял на подъездной дорожке у дома Джакоминов.
  — Насчет “понтиака” немного недодумали, — заметил я. — Не сочетается со всем остальным. Особенно с костюмчиком.
  — Да, правда, — развел руками Стивен. — А вы что бы предложили?
  — Ну, например, “порше”. Подчеркивает ваш утонченный континентальный вид.
  — Да, наверное, — растерянно улыбнулся Стивен.
  — Я обязательно напишу тебе, — обратилась Пэтти к сыну.
  Тот молча кивнул. Она неуклюже попыталась обнять его, но не смогла, а лишь положила ему на плечо руку и похлопала по спине. Мальчик стоял не шевелясь. Затем все так же молча отвернулся и забрался на переднее сиденье “Бронко”. Я уселся за баранку.
  — Пока, — махнула рукой Пэтти.
  — Пока, — кивнул Пол, и мы тронулись с места.
  Свернув на Эмерсон-роуд, я заметил в глазах у Пола слезы, отвернулся и устремил взгляд на дорогу. Он так и не заплакал. Мы выбрались на 495-ю трассу, доехали до 95-й и направились на север, к портсмутской развязке. За все это время Пол не сказал ни слова. Просто сидел и смотрел в окно, за которым проплывал однообразный горный пейзаж. Я вставил в магнитофон кассету Джонни Хартмана, подумав, что пора бы уже заняться его “образованием”. Но он не обратил на это никакого внимания. Выехав на развязку, мы свернули на платную магистраль “Споулдинг” и, проехав несколько километров, перебрались на 16-ю трассу. Теперь машина неслась по деревням и поселкам Новой Англии. На полях паслись коровы. Вдалеке виднелись сельскохозяйственные постройки. То и дело в окне мелькали магазинчики, торгующие такими продуктами, о каких уже давно забыли городские жители.
  В половине второго мы добрались до поселка Норт-Конуэй, что в штате Нью-Гемпшир. Я остановил машину в центре поселка у ресторанчика “Пегас”. Напротив, на зеленой лужайке, несколько мальчишек гоняли в футбол.
  — Пойдем поедим, — предложил я.
  Пол снова промолчал, но выбрался из машины и вместе со мной зашел в ресторан. Мы уже проехали по многим деревням Новой Англии и теперь были в самой шикарной из этих деревень. Зимой в Норт-Конуэйе каждый год открывается модный лыжный курорт, летом же заполняются приезжими многочисленные дачи. Над дверью “Пегаса” висела солидная вывеска, в холле красовался приказ о присвоении заведению какой-то категории. Да и выглядел он ничуть не хуже любого ресторана в Сан-Франциско.
  Оказалось, что и кормят здесь тоже довольно неплохо.
  В двадцать минут третьего мы уже снова сидели в машине и мчались в сторону Фрайберга, а без четверти три остановились на берегу озера Кимбалл. Участок, который достался Сюзан после развода с мужем, располагался в самом конце грунтовой дороги, занимал десять соток и был со всех сторон окружен густым лесом. Вдоль озера, достаточно близко, чтобы ты не чувствовал себя Робинзоном на необитаемом острове, стояло несколько домиков, но сам участок находился в укромном уединенном месте. Бывший муж Сюзан приезжал сюда поохотиться и немного порыбачить. На самом берегу он построил себе небольшую хижину, проведя внутрь воду прямо из озера — достаточно чистую для того, чтобы принимать душ и даже утолять жажду. В хижине был свет и туалет — в общем, все удобства кроме центрального отопления. В гостиной красовался камин, в похожей на камбуз кухне стояла небольшая электроплитка и старый холодильник. Были и две крошечные спальни с железными кроватями. Как-то раз мы с Сюзан приезжали сюда поплавать в озере, побродить по лесу и поесть поджаренных на костре бифштексов.
  — Мы что, будем здесь жить? — вскинул брови Пол.
  — Да. Будем жить в этой хижине, а завтра начнем строить здесь новый дом.
  — Как это? — не понял Пол.
  — Будем строить дом, — повторил я. — Мы с тобой.
  — Но у нас ничего не получится.
  — Получится. Я знаю, как это делается. И тебя научу.
  — Откуда вы знаете, как строить дом?
  — Мой отец был плотником.
  Пол уставился на меня с нескрываемым удивлением. Он и понятия не имел, что дома строят живые люди. Как же так? Обычно их строят какие-нибудь компании, а иногда они просто растут сами по себе.
  — Ну, давай распаковываться. Нечего зря время терять. Нам предстоит здесь большая работа.
  — Но я не хочу строить дом, — замотал головой Пол.
  — А кто мне будет помогать? Я же не смогу делать все сам. Да и тебе пойдет на пользу немного поработать руками. Ничего, я думаю, тебе понравится.
  — Не понравится.
  — Посмотрим, — пожал я плечами. — Ну, пойдем, поможешь мне разобрать вещи.
  Я наклонил вперед заднее сиденье “Бронко”. Под ним находился вместительный багажник. Он был заполнен под завязку. Сверху лежал большой, еще отцовский, набор инструментов. Рядом — лучевая пила, которую я купил в прошлом году и пару раз опробовал в подвале у Сюзан. И еще много чего: набор штанг, скамья для жима лежа, большая груша, маленькая груша, мой чемодан, объемный зеленый холодильник, забитый продуктами, здоровенная коробка с провиантом, насосный пистолет “Итака”, различное оборудование, снасти для рыбной ловли, два спальных мешка, несколько пар ботинок, мощный фонарик, топор, с десяток книг, мачете, коробка с магнитофонными кассетами, две лопаты, кирка и тридцать метров веревки.
  Я открыл дверь хижины и настежь распахнул все окна. Мы принялись перетаскивать вещи. Многие из них были слишком тяжелы для Пола. За что бы он ни брался, все получалось у него просто отвратительно. Вещи он держал исключительно двумя пальчиками, словно они были сплошь обляпаны грязью. Когда я сказал ему занести в дом насосный пистолет, он взял его за толстый конец вместо того, чтобы ухватиться посередине. Лопату держал за лезвие. Когда мы наконец закончили, он весь вспотел, раскраснелся и запыхался. Но бушлат так и не снял.
  Был уже шестой час. Становилось прохладно. Слава Богу, время мошкары еще не пришло. Прошлой осенью мы с Сюзан купили дешевенький стереомагнитофон и привезли в хижину. Я поставил кассету с джаз-концертом Бенни Гудмэна, запись 1938 года, и включил плитку. Затем открыл баночку пива и начал готовить ужин. Пол вернулся с озера, вытащил из холодильника банку кока-колы и удалился в гостиную. Но через минуту вернулся.
  — А вы взяли телевизор?
  — Нет.
  Он фыркнул и снова ушел в гостиную. По-моему, он стоял там и мрачно взирал на магнитофон. На безрыбье и рак рыба.
  Я открыл большую, банку бобов и вывалил содержимое на сковородку разогреть. Потом вытащил соленые огурцы, черный хлеб, кетчуп, тарелки и ложки. Поджарил два бифштекса. Мы поели в гостиной, кухонный стол был слишком маленький. Из магнитофона завывал Гудмэн, в камине весело потрескивал огонь, разнося по гостиной приятный запах костра. Несмотря на то, что от камина в комнате стало уже довольно тепло, Пол все еще упорно не желал снимать свой куций бушлат.
  Покончив с ужином, я достал книгу и погрузился в чтение. Пол просмотрел магнитофонные записи и с раздражением запихал их обратно в коробку. Некоторое время смотрел в окно. Вышел на крыльцо, но тут же вернулся обратно в дом.
  — Надо было взять телевизор, — буркнул он.
  — Почитай, — предложил я. — Я привез неплохие книжки.
  — Не люблю я читать.
  — Все же лучше, чем смотреть в потолок, разве не так?
  — Не так.
  Я снова взялся за чтение.
  — А что это за книга? — спросил Пол.
  — “Зеркало далеких дней”, — ответил я.
  — О чем это?
  — Четырнадцатый век.
  — Ну и что ж там может быть интересного? — пожал плечами Пол. — Зачем вам это нужно?
  Я опустил книгу.
  — Мне интересно узнать, как тогда жили. Нравится находить связь между их жизнью и нашей.
  — А по-моему, так просто скукотища, — проворчал Пол.
  — По сравнению с чем?
  Он пожал плечами.
  — Конечно, по сравнению с поездкой в Париж вместе с Сюзан Сильверман это скукотища, — продолжал я. — Но все относительно.
  Он промолчал.
  — Когда я больше узнаю о тех временах, я лучше понимаю, что значит быть человеком. Я читаю о людях, которые убивали, пытали друг друга, страдали, боролись и мучались за то, что, на их взгляд, было очень важно. И вот теперь уже шесть столетий все они лежат в земле. Так зачем все это, Озимандиас?
  — А?
  — “Озимандиас”. Стихотворение такое. Сейчас покажу.
  Я встал и, порывшись в коробке, вытащил книгу.
  — Вот послушай. — Я прочел ему стихотворение.
  На фоне огня в камине получилось очень даже неплохо. Как раз для его уровня.
  — А она ваша подружка? — вдруг спросил Пол.
  — Что? — не понял я.
  — Сюзан Сильверман — она ваша подружка?
  — Да, — ответил я.
  — Вы собираетесь пожениться?
  — Не знаю.
  — А вы ее любите?
  — Да.
  — А она?
  — Любит ли она меня?
  Он кивнул.
  — Да, — ответил я.
  — Так чего вы не поженитесь?
  — Я еще не совсем уверен. В основном, как мы уживемся друг с другом? Не буду ли я мешать ее работе? Или она моей? Вот в чем дело.
  — Разве она не может бросить работу?
  — Нет.
  — Почему? Я бы бросил. Никогда бы не работал, если в можно было.
  — Ей нравится ее работа. Она придает ей уверенности в себе. Как и моя мне. Если работаешь просто ради денег, тогда, конечно, хочется бросить. Но если работаешь, потому что любишь это дело... — Я сделал рукой неопределенный жест. — А ты чем бы хотел заниматься?
  Он пожал плечами и тут же задал новый вопрос.
  — А этот Хоук, он ваш друг?
  — Что-то типа.
  — И он вам нравится?
  — Я могу положиться на него.
  — А по-моему, он жуткий тип.
  — Ну, что есть, то есть. Не очень-то приятный. Не приятный, но хороший человек. Чувствуешь разницу?
  — Нет.
  — Скоро почувствуешь. Я научу тебя понимать эту разницу.
  Глава 16
  На следующее утро я разбудил Пола в семь часов.
  — Зачем так рано вставать? — проворчал он. — В школу же не идти.
  — У нас много работы, — похлопал я его по плечу.
  — Все равно я не хочу вставать.
  — Придется. Я сейчас приготовлю завтрак. Что ты будешь?
  — Ничего не хочу.
  — Ладно, — кивнул я. — Но до ленча придется ходить голодным.
  Все еще не совсем проснувшись, он приоткрыл глаза и посмотрел на меня.
  Я пошел на кухню и приготовил тесто для булочек.
  Пока они пеклись, а на плите подогревался кофе, я принял душ и оделся. Вытащил булочки и заглянул к Полу. Тот спал как сурок. Я растолкал его.
  — Давай, малыш, вставай. Я понимаю, тебе не хочется, но так надо. Ничего, скоро привыкнешь. Уверен, тебе даже понравится.
  Пол что-то промычал и с головой зарылся в спальный мешок.
  — Да-да, — кивнул я. — Обязательно понравится. Встанешь, примешь душ и сразу будешь как огурчик. Ну, давай, не заставляй меня сердиться.
  — А то что? — буркнул Пол из спального мешка.
  — А то я сам тебя вытряхну. И засуну, под душ. А потом вытру, одену и так далее.
  — Не хочу вставать, — фыркнул Пол.
  Я вытряхнул его из мешка, раздел и засунул под душ. Это заняло около получаса. Нелегко управлять кем-то, даже ребенком, если не хочешь сделать ему больно. Я намылил ему голову и подставил под струю воды. Потом закрыл кран и протянул ему полотенце.
  — Хочешь, чтобы я тебя одел? — спросил я с милой улыбкой.
  Пол покачал головой, обмотался полотенцем и ушел в комнату. Я отправился на кухню и выложил на стол булочки, земляничный джем и фрукты. Уселся на стул и, ожидая Пола, съел апельсин и банан. Налил чашку кофе. Отпил глоток. Я не предупреждал его, что после душа ему нельзя снова ложиться спать. Мне почему-то казалось, что он может обидеться на такое предупреждение. Я хотел, чтобы он вышел сам. В противном случае это несколько пошатнуло бы мой авторитет. Я сделал еще один глоток кофе. Булочки остывали. Я с нетерпением взглянул на дверь. Мне не очень-то нравились холодные булочки.
  Наконец дверь спальни открылась и показался Пол. На нем были джинсы, когда-то явно подшитые, а потом снова отпущенные на всю длину, застиранная майка и зеленая рубашка с пингвином на кармашке.
  — Что будешь пить, кофе или молоко? — спросил я.
  — Кофе.
  Я наполнил чашку.
  — С чем тебе?
  — Не знаю, — пожал плечами Пол. — Я еще никогда не пил кофе.
  — Ну, тогда положим сахар и добавим сливки, — улыбнулся я. — Тебе нечего опасаться лишних калорий.
  — По-вашему, я тощий?
  — Да. Вот булочки, джем, фрукты и кофе. Налетай.
  — Я ничего не хочу.
  — Дело твое, — ответил я и откусил булочку.
  Пол отпил кофе. Похоже, ему не очень понравилось. После завтрака я вымыл посуду и повернулся к Полу:
  — Есть у тебя какие-нибудь кеды?
  — Нет.
  — Ну, тогда перво-наперво отправимся в Норт-Конуэй и купим.
  — А зачем они мне? — безразлично спросил Пол.
  — Понадобятся. Заодно и газеты прихватим.
  — Откуда вы знаете, что там продаются кеды?
  — В Норт-Конуэйе? Да там спортивной обуви больше, чем аспирина. Найдем уж как-нибудь.
  По дороге Пол, наконец, нарушил молчание.
  — А зачем вам понадобилось так рано меня будить?
  — По двум причинам, — ответил я. — Во-первых, в жизни тебе необходима какая-то схема, какая-то система, чтобы приучиться к порядку. И во-вторых, мне все равно когда-нибудь нужно было бы это делать. Так уж лучше побыстрее разобраться и все.
  — А зачем обязательно разбираться? Могли бы просто дать мне поспать.
  — Нельзя. Тогда бы ты постоянно что-нибудь выдумывал, чтобы посмотреть, насколько далеко со мной можно заходить. Тебе так или иначе необходимо проверить меня, прежде чем начать доверять.
  — Вы что, детский психолог?
  — Нет. Это мне Сюзан рассказала.
  — По-моему, она чокнутая.
  — А по-моему, лучшей женщины ты в жизни своей не видел. Но говоришь ты против правил.
  — Что?
  — Нельзя плохо отзываться о любимом человеке твоего собеседника. Ты что, не знал? Я не хочу, чтобы ты говорил о ней плохо.
  Мы проезжали через центр Фрайберга.
  — Извините.
  — Ладно.
  Мы замолчали. Мимо проплывали приятного вида домики. До Норт-Конуэйя оставалось не более пятнадцати минут езды.
  Мы купили Полу кроссовки “Найк” — такие же как и у меня, только на несколько размеров меньше, и спортивные брюки.
  — У тебя спортивный ремень есть? — спросил я.
  Пол удивленно вскинул брови и покачал головой. Мы купили ремень и две пары махровых носков. Я заплатил, вывел Пола из магазина, и мы двинулись в обратный путь. В десять часов утра мы уже были дома. Я отдал ему сумку с покупками и сказал:
  — Пойди оденься и сделаем небольшую пробежку.
  — Пробежку?
  — Да.
  — Но я не умею бегать.
  — Научишься.
  — Не хочу.
  — Знаю. Ничего страшного. Мы недалеко. Немножко пробежим, немножко пройдем. И каждый день будем постепенно увеличивать дистанцию. Не переживай. Увидишь — сразу почувствуешь себя намного лучше.
  — Вы все равно меня заставите? — нахмурился Пол.
  — Конечно.
  Он очень медленно вошел в дом. Я двинулся следом. Он отправился в свою комнату. Я — в свою. Минут через двадцать он вышел. На нем были новые ярко-желтые кроссовки и новые спортивные брюки, немного болтающиеся на его тощих ногах. Бледное костлявое тело скукожилось от прохладного весеннего воздуха. Я был одет в такую же форму, только не совсем новую.
  — Сначала разомнемся, — сказал я. — Сделай несколько наклонов, пока не начнешь легко доставать пальцами до земли. Вот так, смотри. Хорошо. А теперь согнись и, не отрывая рук от земли, попробуй выпрямить колени. Не дергайся, потихоньку. И подержи с полминуты.
  — Зачем это все? — заскулил он.
  — Нужно растянуть мышцы спины и заднюю поверхность бедра. А теперь присядь вот так, опустись пониже, чтобы зад коснулся земли. Это на те же самые мышцы.
  Я показал ему, как размять голень и растянуть квадрицепс. Он делал все так неловко, словно специально хотел убедить меня, что ничего не умеет. Но я воздержался от комментариев.
  Я решил захватить с собой пистолет. Обычно я всегда бегал без него. Но раньше во время пробежек я ни от кого не ждал нападения.
  — Ладно, — сказал наконец я. — Вот мы и готовы к небольшой пробежке. Подожди, я кое-что возьму в доме.
  Я заскочил в хижину и достал свой короткоствольный “Смит-и-Вессон” тридцать восьмого калибра. Вынул его из кобуры, проверил обойму и вышел из дома, держа пистолет в руке.
  — Вы собираетесь бежать с этой штукой? — удивился Пол.
  — Ничего страшного, — улыбнулся я. — Просто буду держать его в руке. — Я взял пистолет за барабан, а не за ручку. Не так подозрительно.
  — Боитесь, что они нас найдут?
  — Нет, но береженого Бог бережет. Лучше стараться иметь дело с возможностями, а не с вероятностями.
  — Чего?
  — Давай, вперед. Побежали. Все буду объяснять на ходу.
  Мы медленно двинулись вперед. Казалось, Пол и в самом деле бежит первый раз в жизни. В движениях напрочь отсутствовала координация, каждый шаг давался с таким трудом, словно он всякий раз упорно раздумывал, куда бы лучше поставить ногу.
  — Скажешь, когда устанешь, — бросил я на ходу. — Тогда немного пройдемся шагом. Спешить некуда.
  Пол молча кивнул.
  — Если думаешь о чем-то важном, — напутствовал я, — например о том, что твой отец может попытаться снова тебя похитить, то лучше думай, что можно сделать, если так и в самом деле случится, чем прикидывай вероятность его нападения. Ты все равно не сможешь узнать, что он решит. Понятно?
  Он снова кивнул. Я заметил, что он уже слишком запыхался, чтобы говорить.
  — Чтобы жить лучше, нужно все решения, которые тебе приходится принимать, основывать на том, что ты можешь контролировать. Если это вообще возможно.
  Мы бежали по грунтовой дороге, тянущейся от хижины, к другой, более широкой грунтовой дороге. Метров восемьсот. По бокам росли кусты орешника и молодые клены, над которыми возвышались могучие сосны. Кое-где виднелись уже распустившиеся кустики дикой малины. В тени деревьев было прохладно, но совсем не холодно.
  — Здесь повернем направо, — бросил я. — И пробежимся по этой дороге. Особо не напрягайся. Когда устанешь, переходи на шаг.
  Он снова кивнул.
  Эта дорога была пошире и шла вдоль озера. Через каждую сотню метров вниз, к хижинам, убегали узкие тропинки. У начала каждой из них на дереве была прибита табличка с именем владельца домика. Мы пробежали километра полтора, когда Пол вдруг остановился и схватился за бок.
  — Колет?
  Он кивнул.
  — Не наклоняйся, — посоветовал я. — Лучше прогнись назад. Как можно дальше. Станет полегче.
  Он слушался. Я, честно говоря, не ожидал. Слева от нас вверх поднималась узкая дорожка. Мы свернули на нее. Пол шагал, все еще сжимая рукой бок.
  — Сколько мы пробежали?
  — Километра полтора, — ответил я. — Неплохо для первой тренировки.
  — А вы сколько можете пробежать?
  — Километров пятнадцать. Может, двадцать. Точно не знаю.
  Мы прошли по дорожке, миновали небольшой овражек, на дне которого все еще стекал в озеро ручеек талого снега. Через месяц здесь наверняка будет уже сухо и пыльно.
  — Пошли назад, — предложил я. — Может, когда снова выйдем на дорогу, ты сможешь еще немного пробежать.
  Пол не ответил.
  Рядом с нами по дереву замолотил дятел.
  Мы выбрались на дорогу, и я опять перешел на медленный бег. Пол проплелся несколько метров пешком, потом вздохнул и потрусил за мной. Мы пробежали метров семьсот, пока не достигли грунтовой дороги, ведущей к нашей хижине. Я перешел на шаг. В ту же секунду на шаг перешел и Пол.
  Подойдя к хижине, я сказал:
  — Надень свитер или куртку, или еще что-нибудь. А потом установим снаряды.
  Я вошел в дом и надел синий хлопковый свитер с обрезанными рукавами. Пол напялил серый свитер с какой-то дурацкой эмблемой на груди. Рукава были чуть длинноваты.
  Мы вынесли скамью для жима лежа, большую и маленькую груши и ящик с инструментами. Пол держал один конец скамьи и один конец ящика.
  — Повесим тяжелую грушу вот на эту ветку, — распорядился я. — А маленькую прикрепим на ствол.
  Пол кивнул.
  Скамью поставим вот здесь, под деревом, подальше от тяжелой груши. Если пойдет дождь, накроем чем-нибудь.
  Пол снова кивнул.
  — А когда все сделаем, я покажу тебе, как работать на этом оборудовании.
  Пол опять промолчал и лишь кивнул головой. Я никак не мог понять, продвинулся ли хоть немного на пути его воспитания. По-моему, только подорвал его дух.
  — Ну так как, годится, малыш? — спросил я.
  Он пожал плечами. Нет, наверное я все же не подорвал его дух.
  Глава 17
  Почти целый час мы занимались снарядами. Больше всего провозились с маленькой грушей. Наконец, я залез на дерево и смог подвесить ее на нужной высоте. Для меня. Для Пола же придется соорудить какую-нибудь подставку. За три ходки в дом и обратно я вынес штанги и все диски. Пол выволок гантели.
  — Ну вот, — вздохнул я, — после ленча пару часиков потренируемся — и на сегодня достаточно. А вообще, будем тренироваться с утра, а после обеда — строить дом. Просто сегодня мы поздно начали, потому что ездили покупать тебе форму. Так что строительство начнем завтра.
  На ленч был сыр, сирийские лепешки с солеными огурцами, маслины и помидоры. Пол выпил молока. Я выпил пива. Пол сказал, что сыр воняет псиной. За хижиной стояла пара раскладных стульев, и после ленча мы вышли из дома и сели отдохнуть. Часы показывали половину второго. Я включил транзистор. “Сокс” играли с “Тиграми”.
  — Ненавижу бейсбол, — проворчал Пол.
  — Не слушай.
  — Как не слушать, если радио работает?
  — Ну ладно, я люблю бейсбол. А ты что любишь?
  — А мне все до лампочки.
  — Хорошо. Давай договоримся так: я слушаю радио, когда передают бейсбол. Ты слушаешь все что хочешь в любое другое время. Идет?
  Пол пожал плечами. На озере смешно закудахтала птица.
  — Это гагара, — сообщил я.
  Пол киснул.
  — Я не хочу поднимать эти железяки, — наконец пробормотал он. — Не хочу молотить эту идиотскую грушу. Не нравится мне все это.
  — А что нравится? — спросил я.
  — Не знаю.
  — Будем тренироваться только в будние дни. А в субботу и воскресенье займемся чем-нибудь другим.
  — Чем?
  — Чем хочешь. Будем гулять. Будем рыбачить, охотиться, ходить по музеям, купаться, когда немного потеплеет, ходить на бейсбол, если ты научишься его любить, будем устраивать пикники, ходить в кино, в театр, поедем в Бостон побродить по городу. Ну, что из этого тебе нравится?
  Пол пожал плечами. Я кивнул. В половине третьего “Сокс” уже порядком вел в счете, а наш ленч усвоился.
  — Пошли на снаряды, — сказал я. — Для начала будем делать по три подхода в каждом упражнении. Будем делать жим лежа, подъем на бицепс, “пуловер”, разводку, шраги, приседания и жим сидя. А потом — комбинированная работа с большой и малой грушей. Я покажу, как все это делается.
  Я повесил на ветку большую флягу с водой.
  — Пей сколько хочешь. Когда устанешь — отдохни. Торопиться некуда. У нас полдня впереди.
  — Я даже не знаю, с какой стороны к этим железякам подходить.
  — Зато я знаю. И тебе покажу. Сначала посмотрим, сколько ты сможешь поднять. Начнем с жима лежа.
  Я положил на стойки пустой гриф от штанги.
  — Попробуй.
  — Без дисков?
  — Пока хватит. Начни с грифа. Если будет легко, повесим диски.
  — Что нужно делать?
  — Сейчас покажу. — Я лег на скамью, взял гриф средним хватом, снял его со стоек, опустил на грудь и выжал вверх. И так несколько раз. — Что-то типа этого. Попробуй сделать десять раз, если сможешь.
  Я положил гриф на стойки и встал. Пол улегся на скамью.
  — Где браться?
  — Чуть раздвинь руки, вот так. Большие пальцы в замок. Давай я подстрахую.
  — Что значит “подстрахую”?
  — Подставлю руки на случай, если ты вдруг уронишь вес себе на грудь.
  Пол снял гриф со стоек. Он оказался слишком тяжел для него. Когда он только опускал его на свою цыплячью грудь, руки уже тряслись от напряжения. Мне пришлось чуть поддержать гриф за середину.
  — Ну вот, — улыбнулся я. — Хорошо. Хорошо. А теперь выталкивай вверх. Вдохни, выдохни и поднимай штангу. Давай.
  Пол изогнулся и вступил в бой с весом. Руки задрожали еще сильнее. Я снова подставил под гриф ладонь и немного помог. Ему удалось наконец выпрямить руки.
  — А теперь ставь на стойки, — скомандовал я и помог ему установить гриф на место. Он весь раскраснелся от натуги.
  — Хорошо, — похвалил я. — В следующий раз сделаешь два жима.
  — Да я и одного-то не могу, — простонал он.
  — Как это не можешь? А только что кто сделал?
  — Вы мне помогли.
  — Совсем чуть-чуть. В этом деле есть одна особенность: самый быстрый прогресс всегда делаешь в начале занятий. Это воодушевляет.
  — Я не могу поднять даже пустой гриф, — вздохнул Пол.
  — Через пару месяцев уже будешь поднимать больше, чем весишь сам, — подбодрил я. — Ну, давай. Сделаем второй подход.
  Он снова улегся на скамью. На этот раз мне пришлось помочь ему намного больше.
  — Все хуже и хуже, — пожаловался Пол.
  — Конечно, ты ведь устал. А третий подход будет еще тяжелее. В этом-то все и дело. Ты заставляешь работать мышцы, когда они уже устали, поэтому они быстрее загружаются. А потом быстрее растут новые мускулы.
  Я заметил, что начал говорить, как Арнольд Шварценеггер. Все еще красный. Пол молча улегся на скамью. На груди под полупрозрачной кожей вздулись вены. Ребра торчали, словно зубья расчески. Похоже, он весил кило граммов сорок, если не меньше.
  — Итак, последняя попытка, — объявил я.
  Пол снял гриф со стоек, и на этот раз мне пришлось поддержать двумя руками, чтобы он не уронил его себе на грудь.
  — Ну вот. Теперь вверх. Выдохни. Это очень важно. Ну, давай, давай, выше, выше, выше. Хорошо. Хорошо.
  Мы положили гриф на стойки. Пол сел. Руки все еще дрожали мелкой дрожью.
  — А теперь вы, — сказал он.
  Я кивнул, повесил на гриф четыре двадцатипятикилограммовых диска и лег на скамью. Снял штангу со стоек и опустил на грудь.
  — Посмотри, какие мышцы работают, — обратился я к Полу, — и будешь знать, на какие мускулы направлено упражнение.
  Я поднял штангу, затем опустил ее на грудь и снова выжал вверх, не забывая правильно дышать. Сделал десять повторений и поставил штангу на стойки. На лбу выступил пот. На ветку клена опустился красногрудый дубонос. Я сделал еще один подход. Легкий ветерок приятно обдувал вспотевшую грудь.
  — А сколько вы можете поднять? — спросил Пол.
  — Точно не знаю — не нужно придавать этому большое значение. Лучше просто заниматься с тем весом, который тебе по силам, и не следить, кто поднимает больше тебя, а кто меньше, и сколько ты можешь поднять сам. Но я могу выжать намного больше, чем здесь стоит.
  — А сколько сейчас на штанге?
  — Сто двадцать килограммов.
  — А Хоук тоже поднимает штангу?
  — Да, иногда.
  — И он сможет поднять столько, сколько вы?
  — Наверное.
  Я сделал третий подход. Затем сел и несколько раз глубоко вздохнул. По груди струился пот.
  — А теперь сделаем несколько подъемов на бицепс, — сказал я и показал ему, как правильно выполнить это упражнение. Гантели оказались слишком тяжелыми, поэтому он поднимал одну двумя руками.
  Спустя два часа Пол тяжело опустился на скамью, склонил голову и положил руки на колени, дыша так, словно только что пробежал марафонскую дистанцию. Я сел рядом. Мы закончили тренировку с весами. Я подал Полу флягу. Он сделал глоток и протянул флягу мне. Я попил и повесил ее на прежнее место.
  — Ну, как себя чувствуешь? — спросил я Пола.
  Не поднимая глаз, мальчик устало покачал головой.
  — Это еще ничего. Завтра будет хуже. Ни согнуться, ни разогнуться не сможешь. Ну, пойдем поработаем с грушей.
  — Я больше не хочу.
  — Знаю, но еще полчаса — и все закончится. Увидишь, будет интересно. Мы не будем сильно надрываться.
  — Чего вы ко мне привязались? Неужели не можете оставить меня в покое?
  Я снова сел рядом с ним на скамью.
  — Всю твою жизнь тебя никто не трогал, все только и делали, что оставляли тебя в покое, и в результате ты похож черт знает на что. Я хочу немножко исправить тебя.
  — Как это?
  — А так. Сейчас у тебя нет ничего, что бы ты любил. Нет ничего, чем бы ты мог гордиться. Ничего, что бы ты хотел знать. И вот сейчас ты просто настоящая амеба, потому что никто не хотел тратить свое время, чтобы тебя чему-то научить. А в самих людях, которые тебя окружали и растили, ты не видел совершенно ничего, что можно было бы перенять.
  — Но я же не виноват.
  — Нет. Пока еще нет. Но если будешь и дальше сидеть сложа руки и ничего не делать, это будет уже твоя вина. Ты достаточно взрослый, чтобы пытаться самому стать человеком. И чтобы нести ответственность за свою жизнь. А я просто хочу немного помочь тебе.
  — Ну а при чем тут все эти железяки?
  — Не важно, что ты умеешь. Главное, чтобы ты умел, и сам осознавал это. А здесь у тебя полный провал. Ты ничего не умеешь, ничего не любишь и, главное, ничего не хочешь. Поэтому я сам научу тебя быть сильным, держать форму, бегать по пятнадцать километров, поднимать штангу больше твоего веса и уметь немного боксировать. Я научу тебя готовить, строить дома, работать физически. Уметь заставлять себя что-то делать и управлять собой. Может потом, попозже, мы будем еще и читать, и ходить по музеям, и смотреть что-нибудь более серьезное, чем глупые комедии. Но сейчас я начал с твоего тела, потому что с него легче всего начать.
  — Ну и что? — хмыкнул Пол. — А потом я снова вернусь обратно. Так какая разница?
  Я взглянул на него в упор. Страшное зрелище. Бледный, узкогрудый, весь какой-то пожухлый, как мокрая курица, с торчащими в разные стороны костями, устало опущенной головой. Нестриженные волосы. Длинные грязные ногти. Что за мерзкое маленькое чучело!
  — Конечно, вернешься, — вздохнул я. — Вот поэтому-то и нужно, чтобы к этому времени ты стал абсолютно автономным.
  — Чего?
  — Автономным. Зависящим только от самого себя. И не слишком уж подвергающимся влиянию своего окружения. Конечно, ты еще не совсем взрослый. И, может быть, еще рано требовать от такого ребенка как ты быть автономным. Но у тебя нет выбора. Твои родители ни в чем тебе не помогут. Так что на них ты можешь не рассчитывать. Они уже довели тебя до твоего теперешнего состояния. Ничего хорошего ждать не приходится. Поэтому вся надежда на самого себя.
  У него затряслись плечи.
  — На самого себя, малыш, — со вздохом повторил я.
  Он плакал.
  — Но мы справимся. Обязательно справимся, вот увидишь. Сможем развить в тебе гордость, сделать так, чтобы тебе хоть что-то в себе нравилось. Я помогу тебе. Все будет хорошо.
  Он плакал, опустив голову. Плечи вздрагивали, по костлявой спине струился пот. Я сидел рядом и молчал. Не нужно было его трогать.
  — Поплачь, ничего страшного, — сказал я. — Я тоже иногда плачу.
  Минут через пять он успокоился. Я встал. Возле груши лежали две пары перчаток. Я поднял их и протянул одну пару Полу.
  — Ну, давай. Пора немножко поколотить грушу.
  Он молчал, понурив голову.
  — Давай, малыш, — повторил я. — Пойдем, покажу тебе, как боксировать.
  Не поднимая глаз, он протянул руку и взял перчатки.
  Глава 18
  Мы рыли последнюю траншею для фундамента. Было жарко, работа продвигалась медленно, в основном из-за камней и множества переплетенных корней. Я орудовал киркой, Пол — лопатой. Рядом лежал топор, лом и ножницы для стрижки газонов, которыми мы обрезали корни.
  Пол был одет так же, как и я: в джинсы и рабочие ботинки. Только мои были побольше. Обливаясь потом, он выгребал из траншеи комья земли, которые я выдалбливал киркой.
  — Зачем нужны все эти канавы? — спросил Пол.
  — Видишь вон те трубы? Мы уложим их в эти канавы и зальем бетоном. Это будет фундамент, на котором должен стоять дом. Его делать легче, чем выкапывать целый подвал, хотя с подвалом и лучше.
  — Почему? — Пол опустил лопату в траншею и зачерпнул немного земли. Но поскольку он держал лопату слишком высоко за ручку, она наклонилась, и большая часть грунта высыпалась обратно в траншею.
  — В подвал можно поставить печь, чтобы нагревать полы. К тому же там еще можно и хранить что-нибудь.
  Пол чуть крепче сжал лопату и зачерпнул еще немного грунта. На этот раз удалось удержать немного больше.
  — Разве это не могут сделать специальные машины?
  — Конечно, могут. — Я размахнулся и вонзил кирку в сухой грунт. Мы шли по скальному пласту, а долбить скалу — “сущие пустяки”. — Но от этого у нас с тобой не будет никакого удовольствия. Конечно, можно притащить компрессор и выдолбить всю эту траншею. Грохот, тарахтенье. И никакого чувства удовлетворения от проделанной работы.
  — Но, наверное, так намного легче.
  — Может ты и прав. — Я снова вгрызся киркой в землю и отковырнул большой кусок.
  Пол поддел его лопатой. Он по-прежнему держал ее слишком высоко и неуверенно. Но на этот раз ему все же удалось вынуть землю.
  — Немного позже нам еще придется пользоваться кое-какой техникой. Лучевой пилой, например. Но я хочу, чтобы вначале мы все прочувствовали на своем горбу.
  Пол взглянул на меня, как на идиота, и беззвучно шевельнул губами.
  — Нет, я не придурок, — сказал я. — Просто мы делаем это не только для того, чтобы сделать.
  Он пожал плечами и снова взялся за лопату.
  — Мы делаем это, чтобы получать удовольствие от работы. Иначе можно было бы просто нанять кого-нибудь. Это был бы самый легкий способ построить дом.
  — Но так дешевле, — возразил Пол.
  — Да, мы экономим деньги. Именно этим наша работа и отличается от какого-нибудь хобби, типа изготовления корабликов в бутылках.
  Мы вырыли последнюю траншею, уложили в нее последнюю трубу и поставили арматуру. Я взял в руки уровень и принялся выравнивать трубы. Пол подсыпал землю. Эта работа заняла у нас остаток дня. Когда последняя труба была выровнена, я сказал:
  — Ну все, пора заканчивать.
  Было все еще тепло. На западе медленно садилось красное солнце. Я вынул из холодильника пиво и кока-колу для Пола.
  — А можно мне тоже пива? — попросил он.
  — Конечно. — Я сунул кока-колу обратно в холодильник и достал еще одну банку пива.
  Мы уселись на раскладные стулья. По голым спинам медленно текли струйки пота. Свежий ветерок приятно обдувал тело. Когда зайдет солнце, станет прохладно, но пока в нашем необитаемом лесу все еще была весна. Стояла почти полная тишина, нарушаемая лишь нашими голосами.
  — Летом здесь более шумно, — сказал я. — В соседние хижины съезжаются на отдых семьи, так что из леса постоянно слышатся чьи-нибудь голоса.
  — Вам нравится здесь?
  — Не знаю. Во всяком случае, недолго. Я люблю город. Люблю видеть людей, дома.
  — Разве лес и вся эта природа не красивее домов?
  — Не знаю. Мне больше нравятся творения человеческих рук. Нравится архитектура. Когда я приезжаю в Чикаго, то всегда любуюсь красивыми зданиями. Люблю историю американской архитектуры.
  Пол пожал плечами.
  — Ты когда-нибудь видел здание “Крейсер” в Нью-Йорке? Или “Вулворт”?
  — Я никогда не был в Нью-Йорке.
  — Ничего, когда-нибудь обязательно съездим, — пообещал я.
  Две белки быстро спустились по стволу дерева, перебежали по земле и пулей взлетели на другое дерево.
  — Рыжие белки, — объяснил я. — Обычно мы привыкли видеть серых.
  — А какая между ними разница? — спросил Пол.
  — Ну, кроме цвета, серые чуть крупнее.
  Пол промолчал. Где-то на озере шлепнула рыба. Мимо нас пролетела бабочка-данаида и, описав круг, села на черенок лежащей на ступеньках лопаты. Пол поднял на меня глаза.
  — Я много думал о том, что вы тогда говорили. Ну, что нужно быть этим... ну, не зависеть от других людей...
  — Автономным, — подсказал я.
  — Да. Но как все это связано с тем, чтобы строить дом и таскать штангу? В смысле, я понимаю, что вы говорили, но... — Он пожал плечами.
  — Вообще-то это то, чему именно я могу научить тебя. Я же не могу научить тебя писать стихи, играть на рояле или рисовать, или решать дифференциальные уравнения.
  Я допил пиво и открыл еще одну банку. Пол все еще пил первую. Это было “Хайнекен” в темно-зеленых банках. Я не смог купить “Амстель”, а “Бек” продавали только в бутылках. Но для лесной хижины все же как-то больше подходили банки. Пол допил пиво, сбегал в дом и принес еще одну. Открыл и покосился на меня краем глаза.
  — Что будем делать завтра? — спросил он.
  — А чего бы тебе хотелось? Завтра же суббота.
  Он пожал плечами. Будь он чуть посильнее, я бы так вымотал его на тренировке, что он просто не смог бы сделать этот жест.
  — Как это? — спросил он.
  — Если бы ты мог делать все что хочешь, что бы ты выбрал?
  — Не знаю.
  — Как ты думаешь, чем ты будешь заниматься в двадцать пять?
  — Не знаю.
  — Есть какое-нибудь место, куда бы тебе хотелось пойти? Куда тебя никто не водил, а сам ты боялся попросить?
  Он сделал глоток пива.
  — Мне нравится кино “Красные башмаки”.
  — А на балет не хочешь сходить? — спросил я.
  — Можно, — безразлично ответил он и сделал еще один глоток пива.
  Глава 19
  Наступило субботнее утро.
  Я надел синий костюм, белую рубашку от “Братьев Брукс” и синий галстук в красную полоску. Получилось очень стильно, особенно вместе с черными туфлями и “Смит-и-Вессоном” в правом кармане. Серебристая сталь прекрасно гармонировала с серыми носками.
  Пол вышел из комнаты в рыжевато-коричневом вельветовом пиджаке, коричневых брюках и бледно-голубой нейлоновой рубашке с темно-синими карманами. Галстука не было. Из-под расстегнутого воротника рубашки выглядывала все та же застиранная майка. На ногах — черные носки.
  — Самое ужасное обмундирование из всех, какие мне приходилось видеть после возвращения из Кореи, — поморщился я.
  — Что-то не так?
  — Ты похож на Мортимера Снерда, когда тот выперся на соревнования.
  — Но у меня больше ничего нет.
  — Значит этим и займемся после завтрака. Купим тебе какие-нибудь шмотки.
  — Ас этими что делать?
  — Носи пока, — ответил я. — А когда купим новое, выбросишь.
  — А кто такой Мортимер Снерд?
  — Знаменитая кукла одного чревовещателя времен моей молодости. Эдгар Берген его звали. Он уже умер.
  — Я видел его по телевизору в какой-то передаче.
  Поездка в Бостон заняла три с половиной часа. Почти всю дорогу Пол крутил радио, то и дело переключаясь с одной музыкальной программы на другую. Я не мешал. Это была расплата за бейсбольный матч, который ему пришлось слышать накануне. Без четверти двенадцать мы прибыли в Бостон.
  Я остановил “Бронко” на Бойлстон-стрит перед магазином “Лутс”.
  — Зайдем сюда, — сказал я.
  — Вы себе здесь покупаете одежду? — спросил Пол.
  — Нет. Фигурой не вышел. Они все больше на худых специализируются.
  — По-моему, вы тоже не толстый.
  — Нет, но я немного, как бы это сказать, деформированный. Верхняя часть слишком большая. Как бокал для шампанского. Лацканы на пиджаках вечно оттопыриваются. И рукава слишком узкие. А такого, как ты, они в настоящего красавца могут превратить.
  — Такого, как я, тощего?
  — Нет. Ты был тощим. А теперь стал просто худым. Ну, пошли.
  Мы вошли в магазин. У самого входа к нам подскочил стройный, элегантный продавец.
  — Слушаю вас, сэр.
  На нем был бледно-серый двубортный костюм, рубашка с круглым воротничком и аккуратно завязанный светло-голубой галстук. Из нагрудного кармана выглядывал белый шелковый платок. На ногах — модельные туфли из тонкой кожи. Лицо украшала аккуратная бородка. Ну прямо хоть целуй его и все. Но я все же решил воздержаться.
  — Мне нужен костюм для мальчика, — сказал я.
  — Понятно, сэр, — кивнул продавец. — Пойдемте со мной.
  Магазин поражал обилием медных украшений, дубовой мебели, мягких ковров и изящных люстр. Мы вошли в лифт, и я тихо сказал Полу:
  — Когда я попадаю в такой магазин, мне всегда хочется забиться в какой-нибудь дальний угол. Но приходится терпеть.
  В глазах у Пола застыло изумление.
  — Этому тоже пришлось долго учиться, — добавил я.
  Мы купили Полу темно-серую “тройку” европейского покроя, черные кожаные туфли с кисточками — почти такие же красивые, как и у меня, две белых рубашки, красно-серый полосатый галстук, красно-серый шелковый платочек в нагрудный карман, две пары длинных серых носков и черный кожаный ремень. И еще мы купили две пары светло-серых брюк, синий спортивный пиджак с медными пуговицами, синий галстук в белый горошек и бледно-серый шелковый платок в нагрудный карман. Уступив нашим просьбам, портной магазина согласился к вечеру немного укоротить брюки. Оба пиджака сидели превосходно. Я подал элегантному продавцу чек на семьсот пятьдесят долларов. Он покачал головой и подвел меня к прилавку. Чек приняла менее элегантная девушка. Продавец был слишком важной персоной, чтобы считать деньги.
  — К пяти часам брюки будут готовы, сэр.
  Я поблагодарил, и продавец предоставил меня заботам девушки.
  — Мне нужны два каких-нибудь документа, — сказала она. Во рту перекатывалась жевательная резинка. Фруктовая, судя по запаху.
  Я вручил ей права и удостоверение детектива. Она дважды внимательно прочла удостоверение.
  В десять минут четвертого мы вышли на улицу.
  — Когда-нибудь был в Музее изящных искусств? — спросил я у Пола.
  — Нет.
  — Пойдем посмотрим.
  В музее я присоединился к группе, которую сопровождала экскурсовод. Я что-то рассказывал Полу о школе живописи Гудзон, когда какая-то леди из группы вдруг цыкнула на нас.
  — Вы нам мешаете, — проворчала она.
  — Вообще-то это вы нам мешаете, — ответил я. — Но я слишком хорошо воспитан, чтобы вступать с вами в пререкания.
  Экскурсовод растерянно замолчала. Я снова повернулся к Полу:
  — Эти картины похожи на романы Купера. Дикая природа приятна и чиста. Романтика, понимаешь?
  Вся группа дружно обернулась на меня.
  Пол шепнул:
  — Я никогда не читал ни одного романа этого Купера.
  — Прочитаешь, — заверил я. — И когда будешь читать, обязательно вспомнишь эти картины.
  Пол снова взглянул на полотно.
  — Пойдем, — сказал я. — Мне не хочется слушать здесь свои собственные мысли.
  В пять часов мы заглянули в магазин и забрали готовые брюки. Элегантный продавец узнал нас и дружески кивнул. Мы поехали ко мне на квартиру, чтобы Пол мог переодеться.
  — Иди в ванную, — распорядился я. — А когда оденешься, захвати сюда это тряпье.
  — Мои старые шмотки?
  — Да.
  — А что одевать?
  — Что хочешь.
  — Но я не знаю, что с чем идет.
  — Ты что? Мы же в магазине все примеряли.
  — Я забыл.
  — Иди и одевайся, — проворчал я. — Уж здесь-то ты как-нибудь управишься сам. Я не собираюсь постоянно за тобой бегать.
  Пол удалился в ванную и пробыл там минут двадцать. Когда он наконец вышел, на нем был серый костюм и белая рубашка. В руках он держал красно-серый галстук.
  — Я не умею его завязывать, — пожаловался он.
  — Повернись спиной, — приказал я. — Я завяжу.
  Он встал перед зеркалом в ванной, я подошел сзади и завязал галстук.
  — Ну вот, хорошо, — вздохнул я, подтянув узел и застегнув воротничок рубашки. — Теперь ты выглядишь вполне прилично. Не стрижен, правда, но для балета сойдет.
  Пол осмотрел себя в зеркало. Загорелое и обветренное лицо казалось еще более темным на фоне белой рубашки.
  — Пошли, — сказал я. — В шесть часов возле театра нас будет ждать Сюзан.
  — Она тоже пойдет?
  — Да.
  — А зачем ей нужно идти с нами?
  — Потому что я люблю ее и мы не виделись целых две недели.
  Пол понимающе кивнул.
  Сюзан ждала на углу Глоусестер и Ньюбери. На ней была бледно-серая юбка, синий блейзер с медными пуговицами, строгая белая блузка с открытым воротом и черные туфли на высоких шпильках. Я заметил ее раньше, чем она увидела нас. Ее чудесные волосы искрились на солнце. Глаза скрывали огромные темные очки. Я остановился. Она ожидала, что мы появимся с Ньюбери, а мы подошли по Глоусестер.
  — Чего мы остановились? — спросил Пол.
  — Мне нравится смотреть на нее, — ответил я. — Иногда я люблю смотреть на нее так, как будто мы не знакомы, и наблюдать за ней, когда она не видит меня.
  — Зачем?
  — Мои предки были ирландцами.
  Пол только покачал головой.
  Я тихонько свистнул и позвал:
  — Эй, милашка. Не хочешь немного поразвлечься?
  Сюзан повернулась в нашу сторону.
  — Мне больше по душе морячки, — улыбнулась она.
  Когда мы шли по небольшой аллее к входу в театр, я тихонько шлепнул Сюзан по попке. Она улыбнулась. Но только чуть-чуть.
  Было еще рано. В ресторане сидело всего несколько человек. Я придвинул Сюзан стул, и она села напротив меня и Пола.
  Мы заказали рис, бобы, “моле” из цыпленка, “кабрито” и мучные лепешки. Пол съел на удивление много, хотя вначале долго ковырял каждое блюдо вилкой, словно проверял, не сможет ли цыпленок выскочить из тарелки и улететь, а потом отрезал и ел крошечными кусочками, как будто опасаясь, что еда отравлена. Сюзан попросила принести “Маргариту”, а я — пару бутылочек пива. Говорили мало. Пол ел, уткнувшись в тарелку. Сюзан отвечала на мои вопросы коротко, и хотя у нее на лице не было ни злости, ни раздражения, я не видел в ее глазах и особой радости.
  — Сюз, — сказал я, когда мы допивали кофе. — Поскольку остаток вечера я проведу на балете, я надеялся, что хотя бы здесь мы поболтаем.
  — Да что ты, — иронично ответила Сюзан. — Значит, надо полагать, я тебя разочаровала?
  Пол, не поднимая головы, ел ананасовое мороженое. Я посмотрел на него и перевел взгляд на Сюзан.
  — Нет, просто ты сегодня такая тихая.
  — Неужели?
  — Ну хорошо, думаю, мы обсудим это в другой раз, — я попытался улыбнуться.
  — Прекрасно, — кивнула Сюзан.
  — Ты пойдешь с нами на балет?
  — Наверное, нет. Мне не очень-то нравится балет.
  Официант принес чек. Я заплатил.
  — Может, тебя куда-нибудь подвезти? — спросил я.
  — Нет, спасибо. Моя машина на Ньюбери-стрит.
  Я посмотрел на часы.
  — Ну ладно, нам нужно еще успеть к началу. Приятно было повидаться.
  Сюзан кивнула и сделала глоток кофе. Я встал. Пол поднялся следом, и мы ушли.
  Глава 20
  Я был на балете впервые и, не надеясь, что когда-нибудь попаду снова, с интересом следил, какие чудеса проделывают артисты со своими телами. Пол сидел рядом и, замерев, с головой ушел в спектакль.
  По дороге домой я спросил его:
  — Ты когда-нибудь раньше был на балете?
  — Нет. Папаша все время говорил, что это больше для девчонок.
  — И снова был наполовину прав, — улыбнулся я. — Так же, как и насчет приготовления пищи.
  Пол задумчиво молчал.
  — А ты бы хотел выступать в балете?
  — Танцевать?
  — Да.
  — Они бы все равно не разрешили. Они считают, что это... нет, они бы мне не разрешили.
  — Ну хорошо, а если бы разрешили, хотел бы?
  — Брать уроки и все такое?
  — Да.
  Он кивнул. Слегка, так что, сидя за рулем и стараясь следить за дорогой, я скорее почувствовал, чем увидел. Это было первое конкретное заявление, которое он сделал, и каким бы робким не был этот кивок, он все же кивнул. Кивнул, а не пожал плечами.
  Мы замолчали. Пол не включал радио. Я тоже. После часа езды он, не глядя на меня, тихо спросил:
  — А много мужчин танцуют в балете?
  — Да, — кивнул я.
  — Отец говорит, что они все педики.
  — А мать что говорит?
  — То же самое.
  — Ну, не знаю, как у них там с сексом, но одно я могу сказать точно — они отличные спортсмены. Я не настолько хорошо разбираюсь в танцах, чтобы делать еще какие-то заключения, но знатоки говорят, что почти всегда они еще и одаренные артисты. Неплохое сочетание, правда? Отличный спортсмен, одаренный артист. Ставит их сразу на две ступеньки выше большинства людей и уж точно на одну ступеньку выше всех, за исключением Берни Кейси.
  — А кто такой Берни Кейси?
  — Когда-то он играл в “Рэме”. А теперь — художник и актер.
  На дороге почти не попадались освещенные поселки. “Бронко” мчался сквозь ночь, словно мы были одни в целом мире.
  — Зачем они так говорят? — спросил Пол.
  — Как?
  — Что танцевать — это для девчонок. Что все мужчины, которые танцуют, — педики. Они обо всем так говорят. О приготовлении пищи, о книгах, о кино — обо всем. Почему они так говорят?
  — Твои родители?
  — Да.
  Мы въехали в небольшой поселок и покатили по прямо освещенной улице. Мимо пустой кирпичной школы, мимо старинной пушки со сложенными пирамидой ядрами, мимо пустого магазинчика с рекламой “пепси-колы”. И снова окунулись в темноту автострады.
  Я глубоко вздохнул.
  — Потому что они не знают ничего лучшего. Потому что они не знают, что сами собой представляют и как их можно понять. Или что такое хороший человек и как его можно понять? Поэтому они просто полагаются на категории.
  — Как это?
  — Ну, например, твой отец не знает, хороший он человек или плохой. Он подозревает, что скорее всего не очень хороший, но не хочет, чтобы это понял еще кто-нибудь. Однако он не знает, каким нужно быть, чтобы считаться хорошим человеком, поэтому просто следует простым правилам, которые слышал от других. Это и проще, чем думать самому, и безопаснее. Ведь в противном случае тебе приходится все решать самому. Придется прийти к какому-то определенному выводу насчет того, каким должно быть твое поведение, а потом, быть может, обнаружить, что не можешь ему соответствовать. Так почему бы не пойти по более безопасному пути? Просто вести себя так, как принято в твоем кругу.
  — Что-то я не очень-то вас понимаю, — вздохнул Пол.
  — Это не твоя вина. Ну хорошо, попробую объяснить по-другому. Если твой отец будет ходить и всем говорить, что любит балет или что ты любишь балет, то он рискует очень скоро напороться на человека, который скажет ему, что это не для мужчин. А если подобное произойдет, то ему придется думать и выяснять для себя, кто прав, а кто нет? Любят ли мужчины, я имею в виду настоящие мужчины, балет или не любят? А следовательно, кто же он сам — мужчина или так, абы что? Этого он и боится до смерти. То же самое и мать. Вот они и шагают по проторенной дорожке, говоря только то, что не вызовет никаких вопросов. И это их устраивает, потому что можно не напрягаться. И не бояться.
  — Но они, вроде, и не боятся. И вполне уверены в себе.
  — В этом все и дело. Слишком много уверенных в себе либо боятся, либо просто глупы, а может и то, и другое. Реальность всегда неопределенна. А большинство людей ищут определенности. И ищут пути ее достижения. Телевизионно-коммерческий взгляд на мир. Бизнесмены смотрят, какими должны быть бизнесмены. Учителя смотрят, какими должны быть учителя. Строители смотрят, какими должны быть строители. Они проживают всю свою жизнь, постоянно пытаясь быть такими, какими они должны быть, и вечно боясь, что не соответствуют своему типу. Полный бред.
  Мы проехали небольшой освещенный базарчик с еще прошлогодними вывесками и пустыми прилавками и снова углубились в лес.
  — А вы не такой?
  — Сюзан часто говорит мне, что я сильно отличаюсь от других.
  — Как?
  — Что я постоянно прилагаю все усилия, чтобы обмануть чьи-то ожидания.
  — Не очень-то понятно, — покачал головой Пол.
  — Неважно. Главное — это не зацикливаться на том, чтобы быть таким, каким должен быть. И если возможно, делать то, что тебе нравится.
  — А вы делаете то, что нравится?
  — Да.
  — Даже сейчас?
  — Да. Даже сейчас.
  Глава 21
  Стоял конец мая. Мы пробежали восемь километров и вернулись в хижину. Спины блестели от пота. Новый дом постепенно приобретал какие-то определенные очертания. На залитом фундаменте лежали стойки и балки, кое-где уже оббитые фанерой. В том месте, где должен был быть туалет, торчал унитаз.
  — Сегодня с железом не занимаемся, — напомнил Пол. Дыхание было ровным и спокойным.
  — Знаю, — ответил я и, взяв две пары перчаток, подал одну пару Полу. Мы подошли к большой груше. — Ты первый, — скомандовал я.
  Пол принялся молотить грушу.
  — Нет, — покачал головой я. — Бей сильнее. Как будто хочешь пробить дырку. — Пол ударил еще несколько раз. — Включай плечо, — крикнул я. — Развернись и выноси вперед плечо. Больше, больше развернись. Нет, не так. Смотри.
  Я подошел к груше. Прямой. Прямой. Хук. Прямой. Прямой. Хук.
  — Старайся загибать руку, когда бьешь. Вот так, смотри — бьешь и отскакиваешь.
  Груша плясала и прыгала от ударов.
  — Вот так. Удар. Отскок. Разворот. Попробуй.
  Пол снова взялся за грушу.
  — Хорошо, молодец. А теперь чуть расставь ноги, как я тебя учил. Двигайся вокруг груши. Танцуй. Не ходи, танцуй. Ноги все время на одном расстоянии друг от друга. Удар. Левой. Левой. Правой. Опять правой. Левой. Левой. Левой. Правой.
  Пол запыхался.
  — Хорошо, — сказал я. — Передохни немного.
  Я подошел к груше и провел минутный раунд. Левый прямой. Левый хук. Встречный в голову. Левый прямой. Левый прямой, правый хук. Ближний бой по корпусу. Короткие удары, словно пытаешься пробить грушу насквозь. Замах не больше двадцати сантиметров. Когда я остановился, чтобы отдышаться, все тело было мокрым от пота. Пол уже успел восстановить дыхание.
  — А представь, что груша тоже бьет в ответ, — сказал я. — Или уворачивается. Или входит в клинч. Представь, как ты тогда устанешь.
  Пол кивнул.
  — Конечно, маленькую грушу бить легче. И эффектнее. Сам себе нравишься, когда ее молотишь. Это полезно. Но основная работа должна быть на большой груше.
  Я перешел к маленькой груше, заставив ее мотаться из стороны в сторону. Менял ритм, отбивал ударами чечетку. Начал насвистывать какую-то мелодию и наносить удары “под музыку”.
  — Попробуй.
  — У меня так не получится, — обреченно вздохнул Пол.
  — Получится, если постараешься. Увидишь, уже через полчаса удары станут намного четче и размереннее.
  Это заняло больше, чем полчаса, но, когда подошло время ленча, груша уже начала подавать первые признаки ритма. Мы отправились под душ. Потом уселись на крыльцо и поели сыра, яблок, груш и винограда. Выпили по баночке пива. Мы оба были без рубашек. Тело начинало темнеть от загара. Я заметил, что у Пола начали выделяться грудные мышцы. Он даже стал казаться чуть выше. Неужели они все так быстро растут?
  — А вы были хорошим боксером? — спросил Пол.
  — Да.
  — А могли бы стать чемпионом?
  — Нет.
  — Почему?
  — Потому что я был просто хорошим боксером, а не гением. Такие парни, как Марчиано, Али, они гении. Совсем другая категория.
  — А вы когда-нибудь дрались с ними?
  — Нет. Лучший, с кем я дрался, был Джо Уэлкотт.
  — Вы победили его?
  — Нет.
  — И поэтому ушли из спорта?
  — Нет. Я ушел, потому что это уже переставало быть просто развлечением. Слишком много взяток, темных дел. Слишком высокие ставки. Слишком много парней, которые зарабатывают миллионы на ринге, потом заканчивают карьеру где-нибудь на помойке.
  — А вы бы победили Джо Уэлкотта в обычной драке?
  — Ты имеешь в виду не на ринге?
  — Да.
  — Может быть.
  — А Хоука смогли бы победить?
  — Может быть.
  Я сделал глоток пива. Пол откусил кусок сыра и заел виноградом.
  — Дело в том, — сказал я, — что в обычной драке, драке без правил, любой может побить любого. Все зависит от случайности и от твоих целей. У меня будет пистолет, а у Уэлкотта нет, вот и все. Это не состязание. И бессмысленно выяснять, кто кого победит. Слишком многое зависит от посторонних факторов.
  — Я имел в виду честный бой, — нахмурился Пол.
  — Даже на ринге с перчатками и всеми правилами мой бой с Уэлкоттом не был честным. Уэлкотт был намного сильнее. Ему просто нужно было подержать меня несколько раундов, чтобы не обидеть зрителей.
  — Но вы же понимаете, о чем я спрашиваю, — не сдавался Пол.
  — Понимаю, но пытаюсь объяснить тебе, что само понятие “честный бой” бессмысленно. Чтобы наш бой с Уэлкоттом был честным, у меня в руках должна была быть бейсбольная бита. В обычной драке ты делаешь все, чтобы победить. А если не уверен, что победишь, то нечего и начинать.
  Пол допил пиво. Я допил свое.
  — Можете включить бейсбол, если хотите, — сказал он.
  Глава 22
  — ...Теперь нужно, чтобы стойки совпали с балками перекрытия, — сказал я. — А щиты должны состыковаться с каркасом. Посмотришь, когда мы поднимем стены.
  Мы собирали на земле стенные каркасы.
  — Когда закончим, поставим их вертикально и скрепим между собой, — объяснил я.
  — Откуда вы знаете, что они состыкуются? — спросил Пол.
  — Я вымерял.
  — А почему вы уверены, что ваши измерения правильны? — не сдавался Пол.
  — Я всегда так делаю. Все проверено. Так чего же им быть неправильными?
  Пол пожал плечами. Жест из прошлого. Потом вздохнул и принялся вбивать в стойку гвоздь. Он держал молоток где-то посередине ручки, вытянув вперед указательный палец. Удары получались частыми и слабыми.
  — Не дави на ручку, — посоветовал я. — Держи за самый конец. И палец не выставляй. Размахивайся посильнее и бей.
  — Так я никогда не забью этот гвоздь, — пожаловался Пол.
  — Учись. Точно так же, как учился работать с маленькой грушей. Но если будешь продолжать забивать так, как забиваешь сейчас, то никогда не научишься.
  Он размахнулся и не попал по гвоздю.
  — Ну вот, видите?
  — Ничего страшного. Попробуй еще. Скоро станет легче. Только так можно работать молотком.
  Часам к четырем мы собрали три каркаса. Я показал Полу, как правильно обрезать стойки, не пользуясь рулеткой.
  — А окна? — спросил он, когда мы принялись за четвертый каркас.
  — Когда поставим стены, тогда и разметим. И окна, и двери.
  Мы уже заканчивали четвертый каркас и собирались поднимать их, когда возле “Бронко” остановилась “ауди” Пэтти Джакомин.
  Увидев ее, Пол опустил молоток и уставился на машину. На поясе у него висел чехол для молотка, вокруг талии был повязан маленький фартук с кармашком для гвоздей. Голый торс блестел от пота. Кое-где темнели пятнышки прилипшего песка. Когда мать выбралась из машины, он сунул молоток в чехол.
  Пэтти Джакомин подошла к нам, неуклюже передвигаясь по тропинке в своих нарядных туфлях на высоких каблуках.
  — Пол, — обратилась она к сыну. — По-моему, тебе уже пора возвращаться домой.
  Пол посмотрел на меня. Лицо его было бесстрастным.
  — Здравствуйте, — кивнула мне Пэтти. — Я приехала забрать Пола домой. — И снова повернулась к Полу. — Ну, сынок, смотрю, ты уже тут как взрослый, с молотком среди всех этих досок.
  — Уже разобрались с мужем? — спросил я.
  — Да, — кивнула она. — По-моему, мы нашли довольно хороший компромисс.
  Пол вынул из чехла молоток, повернулся спиной и, присев на корточки, снова принялся вколачивать в стойку гвоздь.
  — Пол, — нахмурилась Пэтти. — Иди же, собирай вещи. Нужно возвращаться. Спенсер, если я вам что-то должна, пришлите мне счет.
  — А к какому компромиссу вы пришли с мужем? — спросил я.
  — С Мэлом? Я согласилась, чтобы Пол пожил с ним некоторое время.
  Я удивленно вскинул брови. Она улыбнулась.
  — Я понимаю, это кажется вам немного странным, да? Но ребенку все же нужен отец. Если бы это была хотя бы девочка, тогда конечно другое дело.
  Пол стучал молотком по стойке, держа в зубах четыре или пять гвоздей и, казалось, целиком ушел в работу.
  — Удивительно, что вы вообще задумались об этом, — сказал я.
  — Знаете, по-моему, я вела себя немного эгоистично.
  Я сложил руки на груди, поджал губы и посмотрел ей в глаза.
  — Пол, — крикнула она, — ради бога, прекрати тарабанить этим проклятым молотком и иди собирай вещи.
  Пол даже не поднял головы. Я продолжал сверлить ее взглядом.
  — Пол, — снова нетерпеливо позвала Пэтти.
  — Мне кажется, Пэтти, нам нужно обсудить этот вопрос, — сказал я.
  Она резко повернула голову.
  — Ну конечно, мистер, спешу и падаю. Я, вроде, наняла вас для того, чтобы присматривать за Полом и только. Я не намерена пускаться тут с вами в объяснения.
  Я продолжал все так же смотреть на нее, поджав губы.
  — Зачем вам это нужно? — спросила Пэтти.
  — Тут вопрос доверия, — ответил я. — И я пытаюсь выяснить его для себя.
  — То есть вы хотите сказать, что не доверяете мне?
  — Совершенно верно, — кивнул я. — Вы живете со Стиви-Элегантом?
  — Да, я осталась со Стивеном.
  — У вас что, нет денег платить мне?
  — Я заплачу вам сколько должна. Только пришлите счет.
  — Но вы не в состоянии платить мне дальше.
  — Ну, естественно, не всю же жизнь. Кто это сможет?
  — Вы собираетесь жить с этим королем диско?
  — Не вижу причин, чтобы вы говорили о Стивене в таком тоне.
  — Так собираетесь или нет?
  — Стивен мне очень нравится, и он очень заботится обо мне. Да. Я бы хотела и дальше делить с ним жизнь.
  — Значит, вы собираетесь крутить с этим красавчиком на постоянку, — кивнул я. — Но ему не нужен ребенок. А вы не можете все время держать меня за няньку, поэтому и решили сплавить Пола к старику.
  — Вы как-то не так все это говорите.
  — Значит, в сущности, вы попросили своего бывшего мужа оказать вам услугу. Он знает об этом?
  — Я не вижу...
  — Понятно, не знает. Он думает, что вы просто сложили крылышки и сдались, так?
  Она нервно пожала плечами.
  — А как вы думаете, что он сделает, когда узнает, что оказывает вам услугу?
  — Что вы имеете в виду?
  — Последние полгода он пытался отобрать у вас сына, потому что думал, что он вам нужен. А вы в это время пытались не давать ему мальчишку, потому что считали, что он нужен ему. На самом деле он не нужен ни ему, ни вам, И когда он узнает, что вы даже рады, что ребенок у него, он тут же пришлет его вам обратно. И следующие полгода вы будете заниматься спихиванием его друг другу.
  — Ради Бога, Спенсер, зачем же при Поле?
  — А почему нет? Если вы делаете при нем все это так почему я не могу при нем говорить? Да вам обоим на него наплевать. И ни одному из вас он не нужен. Оба вы так ненавидите друг друга, что используете даже сына, чтобы насолить другому.
  — Это неправда, — дрогнувшим голосом выдохнула Пэтти. — Вы не имеете права так со мной разговаривать. Пол мой сын, и я сама решу, что ему нужно. Так что сейчас он поедет домой и будет жить с отцом.
  Пол перестал стучать и, все еще стоя на корточках, повернул к нам голову. Я посмотрел на него и спросил:
  — А ты что думаешь, малыш?
  Он покачал головой.
  — Ты хочешь ехать?
  — Нет.
  Я повернулся к Пэтти Джакомин.
  — Малыш не хочет ехать.
  — Но ему придется поехать, — сказала она.
  — Нет, — покачал головой я.
  — Что это значит? — спросила Пэтти.
  — Нет, — повторил я. — Он не поедет. Он останется здесь.
  Пэтти открыла рот от удивления. Большой пушистый черно-желтый шмель лениво покружил у меня над головой и, описав широкую дугу, полетел в сторону озера.
  — Это незаконно, — выговорила наконец Пэтти.
  Я молчал.
  — Вы не можете отобрать ребенка у родителей.
  Пролетавшая мимо пчела, привлеченная яркой помадой Пэтти Джакомин, устремилась к ней. Пэтти в страхе отшатнулась. Я махнул рукой, и пчела унеслась прочь, растаяв среди деревьев.
  — Мне придется вызвать полицию и забрать его силой.
  — Тогда мы соберем судебное заседание, и я попытаюсь доказать, что вы оба не можете заниматься воспитанием сына. Думаю, мне это удастся.
  — Да это просто смешно.
  Я промолчал. Пэтти повернулась к Полу.
  — Так ты едешь? — спросила она.
  Он покачал головой. Пэтти посмотрела на меня.
  — Не ждите от меня ни цента, — бросила она и, развернувшись, зашагала прочь, то и дело спотыкаясь в своих туфлях на высоких каблуках. Наконец она добралась до машины, завела мотор и, пробуксовав колесами по земле, укатила домой.
  — Еще три стойки — и последняя стена готова, — сказал Пол.
  — Хорошо, — кивнул я. — Сейчас закончим и пойдем ужинать.
  Пол повернулся и принялся вколачивать в стойку очередной гвоздь. Звук мотора “ауди” растаял вдали. Мы снова были одни в целом мире.
  Сколотив последнюю стойку, мы прислонили ее к фундаменту, принесли из хижины по банке пива и уселись на крыльце. Весь участок насквозь пропах опилками и свежеоструганными бревнами. Пол молча потягивал пиво. Возле нового фундамента село несколько скворцов. Две белки гонялись друг за дружкой по толстому стволу дерева. Но расстояние между ними всегда оставалось одинаковым, как будто одной не хотелось убежать, а другой — догнать.
  — “Когда ты любишь, а она честна”, — пробормотал я.
  — Что?
  — Так просто. — Я махнул рукой. — Строчка из Китса. Посмотрел на этих белок и вспомнил.
  — На каких белок?
  — Да ладно, неважно. Ты все равно их не видел.
  Я допил пиво. Пол сбегал в хижину и вынес мне еще одну банку. Себе брать не стал. Он все еще не закончил первую. Скворцы поковырялись в земле возле фундамента и, не найдя ничего интересного, улетели. Вместо них на ветку прямо над маленькой грушей уселись несколько горлиц. На озере что-то плюхнуло. Громко стрекотали цикады.
  — Что сейчас будет? — спросил Пол.
  — Не знаю.
  — Они могут заставить меня вернуться?
  — Могут попытаться.
  — У вас будут неприятности?
  — Я отказался вернуть пятнадцатилетнего мальчика отцу и матери. Некоторые могут расценить это как похищение.
  — Мне уже почти шестнадцать.
  Я кивнул.
  — Я хочу остаться с вами, — сказал Пол.
  Я снова кивнул.
  — Можно?
  — Да, — ответил я и, поднявшись со ступенек, побрел в сторону озера.
  С заходом солнца ветер утих, и озеро казалось сплошным зеркалом. Где-то на самой середине смешно закричала гагара.
  — Все правильно, сестричка, — улыбнулся я.
  Глава 23
  — Ну что, святой отец, — приветствовала меня Сюзан, открыв дверь. — А где же твой маленький послушник?
  — С Генри Чимоли, — ответил я. — Нам нужно поговорить.
  — В самом деле? А я подумала, что ты, так долго живя холостяцкой жизнью, зашел проверить свои мужские качества.
  Я покачал головой.
  — Перестань говорить ерунду, Сюзи. Нужно поговорить.
  — Ага, вот, значит, что тебе нужно. — Сюзан отступила в сторону, давая мне войти. — Кофе? Выпивку? Чего-нибудь перекусить? Я мигом. Я же понимаю, как ты занят. Не смею задерживать.
  — Кофе, — попросил я и, усевшись за кухонный стол, выглянул в окно.
  Сюзан поставила на огонь воду. На ней были вылинявшие джинсы и мужская рубашка из шотландки.
  — Есть чищенные орехи, — бросила Сюзан. — Будешь?
  — Да.
  Она выставила на стол синюю тарелку и насыпала в нее немного орехов. Потом бросила в две синие чашки по ложке растворимого кофе и залила кипятком. Придвинула одну чашку мне и, усевшись напротив, отпила глоток из своей.
  — По-моему, ты всегда очень рано начинаешь его пить, — заметил я. — Растворимый кофе должен немного постоять.
  Сюзан бросила в рот орешек.
  — Давай, говори.
  Я рассказал ей о Поле и о его мамаше.
  — Малыш уже делает успехи, — закончил я. — Я не могу позволить ей забрать его.
  Сюзан задумчиво покачала головой и поджала губы, выражая неодобрение.
  — Ну и дела, — вздохнула она.
  — Согласен.
  — Ты уже готов стать отцом?
  — Нет.
  — Так что же изменилось?
  — Ничего.
  — Да? По-моему, в прошлый раз мы неплохо провели время втроем.
  — Так не будет постоянно.
  — Да? Кто же будет охранять его, когда мы захотим побыть вдвоем? Собираешься нанять в няньки Хоука?
  Я съел орешек. Запил кофе. И наконец сказал:
  — Не знаю.
  — Прекрасно. Просто прекрасно. А мне чем заниматься, пока ты будешь играть с ним в детский сад? Может записаться в бридж-клуб? Или начать брать уроки танцев? Или просто сидеть и листать журнальчик?
  — Не знаю. Я не знаю, что ты должна делать. Или что должен делать я. Но я знаю, чего я не должен делать. Я не должен отдавать им ребенка, чтобы они опять начали играть им в пинг-понг. Это я знаю точно. Остальное нужно решить. Об этом я и хотел с тобой поговорить.
  — Я очень рада, — Сюзан криво улыбнулась.
  — Я не собираюсь пока обсуждать твой страх, потому что сейчас меня больше заботит он, а не ты.
  — А может говорить обо мне вообще не важно?
  — Важно. То, что нам нужно сказать друг другу, всегда важно, потому что мы любим друг друга и принадлежим друг другу. Навсегда.
  — Включая и мой, как ты сказал, страх?
  — Да.
  Сюзан замолчала.
  — Не будь такой, как все, Сюз. Мы не такие, как все. Мы ни на кого не похожи.
  Она сидела, молча разглядывая свои руки. К губе прилип крошечный кусочек сахара. Из кофейной чашки прямо ей в лицо поднималось облачко пара.
  На кухне тикали часы. Где-то вдалеке залаяла собака.
  Сюзан медленно протянула мне руку и развернула ладонью вверх. Я нежно пожал ее.
  — Нет такого понятия, как “плохой мальчишка”, — вздохнула Сюзан. — Хотя ты все еще и пытаешься проверить эту гипотезу.
  Держа ее руку в своей, я сказал:
  — Во-первых, малыш хочет стать артистом балета.
  — И?
  — И я не имею ни малейшего понятия, как он может осуществить это желание.
  — Думаешь, я имею?
  — Нет, но ты могла бы это выяснить.
  — По-моему, это ты у нас детектив.
  — Да, но у меня есть много других вопросов, которые тоже нужно выяснить. Ты можешь найти для меня какую-нибудь инструкцию по всем этим балетным делам?
  — Если отпустишь мою руку, я встану и сделаю еще кофе, — улыбнулась Сюзан.
  Я отпустил. Она приготовила кофе.
  — Так можешь? — повторил я.
  — Могу, — кивнула Сюзан.
  Я поднял чашку и пожелал:
  — Счастливой охоты.
  — Предположим, несмотря на усилия обоих родителей, тебе удастся оставить его у себя, — задумчиво проговорила Сюзан. — Предположим, тебе удастся убедить суд, который редко отдает детей в руки незнакомых людей вопреки воле родителей. Представим, что ты сможешь удержать его. Но ты готов помочь ему учиться в колледже? Готов жить вместе с ним? Ходить на собрания учительско-родительской ассоциации?
  — Нет.
  — “Нет” что?
  — Ничего из всего, что ты сказала.
  — Ну и?
  — Значит нам нужен какой-нибудь план.
  — По-моему, тоже, — согласилась Сюзан.
  — Во-первых, я не знаю, захотят ли родители вообще ввязываться сейчас во все эти суды. Никому из них мальчишка не нужен. А если и нужен, то только затем, чтобы досадить друг другу. Если они попадут в суд, чтобы вернуть его, я постараюсь доказать, что они не в состоянии воспитывать парня, и могу вытащить на свет божий такие вещи, которые сильно подмочат их репутацию. Не знаю. Может они или один из них из-за того, что я не желаю отдавать им сына, так взбесятся, что подадут в суд, а может старик опять спустит с цепи своих шавок. Хотя склонен думать, что после первых двух провалов у них может поубавиться прыти.
  — Даже те родители, которые не любят своих детей, не хотят терять их, — возразила Сюзан. — Дети — это собственность. Иногда единственная собственность родителей. Не думаю, что они захотят потерять его.
  — Но он им не нужен.
  — Не имеет значения. Просто это нарушает привычные человеческие рамки. Никто не может учить меня, как мне обращаться со своим ребенком. Я все время наблюдаю это в школе. Родители, которые постоянно подвергают физическим оскорблениям своего ребенка, сами, будучи детьми, подвергались физическим оскорблениям. Но попробуй отобрать у них ребенка, они глотку перегрызут.
  — Значит ты считаешь, что они попытаются вернуть его?
  — Уверена.
  — Это усложнит дело.
  — И суд вернет им его. Они могут быть не очень хорошими родителями, но они не оскорбляют его физически. У тебя нет никаких мотивов.
  — Знаю, — вздохнул я.
  — Если они, конечно, обратятся в суд. Как ты сказал, отец вполне может спустить с цепи своих шавок.
  — Да. Я сейчас как раз думаю, откуда у него могут быть связи с этими подонками. Агент по продаже домов и земельных участков обычно не связан с такими людьми, как Бадди Хартман.
  — Ну и?
  — Так какими же делами занимается Мэл Джакомин, если у него есть такие знакомые, как Хартман?
  — Может он когда-то продавал ему какую-нибудь недвижимость или страховой полис?
  Я покачал головой.
  — Нет. Такие, как Бадди, не совершают законных сделок. Он бы просто нашел способ как-нибудь украсть этот полис.
  — И что же ты думаешь?
  — Думаю, что, если бы мне удалось раскопать что-нибудь против Мэла, а может и против Пэтти тоже, я бы имел неплохой козырь в борьбе за Пола.
  Впервые за несколько часов Сюзан улыбнулась мне.
  — Так что же это получается, мистер сыщик? Как я понимаю, вы хотите заняться шантажом?
  — Именно, — кивнул я. — Самым настоящим шантажом.
  Глава 24
  Я зашел за Полом в спортивный клуб “Харбор”.
  — Он сегодня выжал лежа пятьдесят килограммов, — похвастался Генри.
  — Неплохо, — улыбнулся я.
  — Просто штангу “Универсал” легче жать, — смутился Пол.
  — Пятьдесят есть пятьдесят. Какая разница.
  Я повел Пола в кафе-самообслуживание “Куинси” в торговом центре “Фейнуил Холл”. Мы набрали полные подносы разных блюд и уселись за столик.
  — У меня есть план, — сообщил я.
  Не отрывая взгляда от тарелки, Пол молча кивнул.
  — Я хочу попытаться раскопать что-нибудь о твоих родителях, чтобы шантажировать их.
  — Шантажировать? — Пол вскинул брови.
  — Не для денег. Или, по крайней мере, не для денег для себя. Мне нужен какой-нибудь козырь, чтобы заставить их оставить тебя да и меня тоже в покое. Ну и попытаться сделать так, чтобы они оказывали тебе материальную поддержку.
  — И как вы это сделаете?
  — Твой отец знает кое-каких мерзких типов. Думаю, нужно выяснить, откуда у него такие связи.
  — Его посадят в тюрьму?
  — А ты был бы против?
  Пол покачал головой.
  — У тебя есть к нему какие-то чувства?
  — Он мне не нравится, — ответил Пол.
  — Конечно, все не так просто, — попытался возразить я. — Ты все же обязан считаться с его мнением, его чувствами. Ведь он твой отец. Тебе от этого никуда не деться.
  — Он мне не нравится, — повторил Пол.
  — Об этом нам нужно будет еще поговорить, возможно вместе с Сюзан. Но не обязательно прямо сейчас.
  Я откусил бутерброд с сыром и авокадо. Пол принялся за рулет из омара.
  — Хочешь помочь мне выяснить все это? — спросил я.
  — Насчет отца?
  — Да. И насчет матери тоже. Но мы можем раскрыть такие вещи, которые тебе будет не очень-то приятно узнать.
  — Мне все равно.
  — Все равно, помогать мне или нет?
  — Нет. Мне наплевать, если я узнаю что-то об отце и матери.
  — Хорошо. Значит, решено. Но запомни, может случиться так, что тебе не будет все равно. И будет больно и неприятно.
  — Они мне не нравятся, — снова повторил Пол, доедая рулет.
  — Ну ладно, — кивнул я. — Тогда приступим.
  Моя машина стояла на площадке за зданием таможни, под знаком “ТОЛЬКО ДЛЯ ТРАНСПОРТА ВЛАСТЕЙ”. Когда мы шли к ней. Пол шагал чуть впереди. С тех пор, как я забрал его, он немного подрос. И начал раздаваться в плечах. На нем были джинсы, темно-синяя майка “Адидас” и зеленые кроссовки “Найк” на синих “липучках”. На руках уже слегка прорисовывались трицепсы. Да и спина стала чуть шире. Он двигался немного прямее, чем раньше, в походке чувствовалась упругость и пружинистость. Некогда бледная кожа покрылась темным, хотя еще и чуть красноватым, загаром.
  — А ты неплохо выглядишь, — заметил я, когда мы сели в машину.
  Он промолчал. Я проехал по Атлантик-авеню, пересек мост Чарлзтаун и остановился у бара за площадью Сити. Фасад бара был отделан под камень. Слева от входа — витрина с зеркальными стеклами и неоновой вывеской:
  “ПИВНАЯ “ГОЛУБАЯ ЛЕНТА”. За вывеской висела грязная ситцевая занавеска.
  Мы с Полом вошли внутрь. Справа тянулась длинная стойка, слева стояли столики. На высокой полке — цветной телевизор. Шел матч между “Сокс” и “Милуоки”. Я забрался на высокий табурет и указал Полу на соседний. К нам подошел белобрысый бармен с татуировками на обеих руках.
  — Вообще-то детям не положено торчать около стойки, — сказал он.
  — Он не ребенок, просто карлик, — ответил я. — И хочет выпить кока-колы. А мне плесни-ка пивка.
  Бармен пожал плечами, налил кока-колы из большой литровой бутылки, потом нацедил мне порцию пива из медного крана и поставил перед нами стаканы.
  — Конечно, мне все равно, — вяло протянул он. — Но существует закон, вы же понимаете.
  Я выложил на стойку пятидолларовую бумажку и сказал:
  — Нужен Бадди Хартман.
  — Не знаю такого, — покачал головой бармен.
  — Да знаешь. Он вечно тут сшивается. У тебя да еще у Фаррелла на Разекфорд-авеню.
  — Ну и что?
  — Я хочу подсунуть ему кое-какую работенку. — Не сводя глаз с бармена, я вынул еще одну пятидолларовую бумажку и положил рядом с первой. Я видел, как точно так же делал один знаменитый сыщик в каком-то фильме. Бармен взял одну пятерку, отсчитал сдачу и бросил на стойку.
  — Бадди раньше трех не появляется, — сказал он. — Спит поздно. А потом приходит сюда есть бутерброды с сыром.
  Было двадцать пять минут третьего.
  — Мы подождем, — бросил я.
  — Как хотите, только пацану нечего делать за стойкой. Может лучше перейдете за столик?
  Я кивнул и вместе с Полом перебрался за стол в глубине бара. Сдача осталась на стойке. Бармен немного поколебался, потом сгреб деньги и сунул в карман.
  Я уставился в телевизор. Пол внимательно рассматривал зал, не проявляя ни малейшего интереса к матчу.
  Без десяти три в бар вошел Бадди Хартман. Во рту дымилась сигарета. В руке была свернута трубочкой газета. Он уселся за стойку.
  — Тут один парень тебя ищет, — сообщил бармен. — Говорит, по какому-то делу.
  — О'кей, — кивнул Хартман. — Сделай-ка мне бутерброд с яйцом и одно пиво, хорошо, Берни?
  Он повернулся и, прищурившись от сигаретного дыма, небрежно глянул в мою сторону. Я приветливо махнул рукой. Хартман узнал меня, быстро сполз с табурета и направился к выходу.
  — Пошли, — бросил я Полу и выскочил на улицу.
  Хартман бежал через дорогу, удирая в сторону Мейн-стрит.
  — Смотри за машинами, — сказал я Полу и рванул через улицу.
  Пол держался следом. Мы оба бежали легко и свободно. К этому времени наши ежедневные пробежки составляли восемь-десять километров. Я был уверен, что Бадди не уйдет. Он несся в сторону готической церкви, напрягаясь изо всех сил. Нет, так он долго не продержится.
  Он и не продержался. Я настиг его у ступенек церкви. Пол не отстал ни на шаг. Я схватил Бадди за воротник и со всего маху ударил лицом в стену церкви. Быстро обыскал. Нет, если оружие и есть, то спрятано где-то очень глубоко. Бадди жадно ловил ртом воздух. Я отпустил его. Он повернулся, закашлялся и сплюнул. Грудь тяжело вздымалась.
  — Отличная форма, Бад, — улыбнулся я. — Приятно встретить человека, который так следит за собой.
  Бадди снова сплюнул.
  — Что тебе надо? — выдохнул он.
  — Да вот, Бад, хочу потренироваться с тобой немного. Узнать секреты твоей великолепной физической формы.
  Бадди сунул в рот сигарету и закурил. Сделал затяжку, закашлялся, снова затянулся.
  — Ладно, парень, кончай хреновину пороть. Что надо?
  Он стоял в углу между стеной и лестницей церкви. Я специально загнал его туда, чтобы он не смог убежать. Бадди затравленно шарил глазами по улице.
  — Я хочу выяснить, откуда ты знаешь Мэла Джакомина, — сказал я.
  — Кого?
  Я ударил его левой в лицо. Сигарета выскочила изо рта и, разбрасывая искры, покатилась по тротуару.
  — Ну ты, кончай, — заскулил он.
  — Так откуда ты знаешь Мэла Джакомина?
  — Просто знакомый.
  Я ударил его правой. Его голова дернулась, и он ударился затылком о стену.
  — Кончай, ты что пристал, — снова заскулил Бадди.
  — Откуда ты знаешь Мэла Джакомина?
  — Это друг одного моего приятеля?
  — Какого приятеля?
  Бадди замотал головой.
  — Смотри, я уже сжимаю кулак, — пригрозил я.
  — Не могу сказать. Он мне потом башку оторвет.
  Я ударил его левой под ребро. Бадди хрюкнул и согнулся пополам.
  — Он позже, а я — сейчас, — сказал я. — Так чей он друг?
  Я снова ударил его левой. На этот раз в живот. Он начал сползать по стенке. Я подхватил его под мышки и поставил на ноги. Он бросил взгляд мне за спину, но там никого не было. Если кто-то и видел наш “разговор”, то, скорее всего, решил не вмешиваться.
  — Так чей?
  — Коттона.
  — Гарри Коттона?
  Бадди кивнул.
  — А откуда он знает Коттона? — спросил я.
  — Без понятия. Гарри только сказал мне, что он его друг и ему нужно оказать услугу. Больше ничего не знаю. Богом клянусь.
  — А ты работаешь на Гарри?
  — Иногда.
  — Темные делишки проворачиваешь?
  Бадди покачал головой.
  — Ничего противозаконного, Спенсер. Просто мелкие поручения. — Он прикрыл живот руками.
  — Ладно, я не буду говорить Гарри, что ты назвал мне его имя, — сказал я. — Думаю, ты тоже.
  — Я ничего не скажу, — прохрипел Бадди. — Если он узнает, мне конец. Ты же знаешь Гарри?
  — Знаю. У него все та же стоянка на Коммонуэлс?
  Бадди кивнул.
  Я повернулся, махнул Полу, и мы пошли по Мейн-стрит к машине. Пол один раз обернулся, чтобы посмотреть, где Бадди. Я не оглядывался.
  В машине я сказал Полу:
  — Ну, как тебе понравилась эта сцена?
  — Мне было страшно.
  — Это не твоя вина. Всегда нервничаешь, пока не привыкнешь. И даже когда привыкнешь. Пол выглянул в окно.
  — Может передумаешь? — спросил я. — Побудешь с Сюзан, пока я тут все выясню?
  — Нет. Я хочу с вами.
  — Сюзан не будет возражать.
  — Будет, — проворчал Пол.
  Я промолчал. Мы двинулись по Резерфорд-авеню, пересекли мост Призон-Поинт и выскочили на Мемориал-драйв со стороны Кеймбриджа. По берегу трусили любители бега, по воде носились гоночные яхты, вдоль дороги прогуливались толпы студентов и стариков. За агентством “Хайатт” я сделал круг и выехал на мост.
  — Куда мы? — спросил Пол.
  — Повидать Гарри Коттона.
  — Это тот человек, о котором говорил Бадди?
  — Да. Плохой человек.
  — Преступник?
  — Да. Преступник высшей лиги. Если твой отец знает его, значит глубоко увяз.
  — Собираетесь с ним сделать то же самое?
  — Что и с Бадди?
  — Да.
  — Не знаю. Посмотрим по обстоятельствам. Он будет покрепче, чем Бадди. Ты точно хочешь ехать?
  Пол кивнул.
  — Больше-то у меня все равно никого нет, — вздохнул он.
  — Я говорю тебе, Сюзан.
  — Я ей не нравлюсь, — покачал головой Пол. — Я хочу остаться с вами.
  — По-моему, мы неплохо с тобой спелись, — улыбнулся я.
  Глава 25
  Стоянка Гарри Коттона находилась на Коммонуэлс-авеню, на территории старой заправки, где уже давно не продавали бензин. По периметру висели провода с разноцветными лампочками. Ворота в мастерскую были плотно закрыты. На оконных стеклах красовались какие-то картинки. Ничего не указывало на то, чем тут занимаются, кроме, пожалуй, десятка обшарпанных машин без номерных знаков. На стоянке не было видно ни души. Но я заметил, что дверь в комнату заправки слегка приоткрыта. Я вошел. Пол шагнул следом.
  В конторе стоял старый ореховый стол, деревянное вращающееся кресло, телефон, лампа с десятком дохлых мух в прозрачном плафоне. На столе — полная окурков пепельница в виде автопокрышки. Из угла комнаты на меня уставился устрашающего вида чау-чау со свалявшейся шерстью и седой мордой.
  Гарри Коттон сидел за столом и с кем-то разговаривал по телефону. Его облик вполне сочетался с обликом конторы. Костлявый, с обвислым брюхом, длинными грязными ногтями и желтыми зубами. Редкие рыжевато-серые волосенки разделены на пробор над самым левым ухом. Из-под слипшихся прядей проглядывал бледный скальп. Он курил ментоловую сигарету, держа ее большим и указательным пальцами. Похоже, он постоянно держал сигарету именно так, потому что концы пальцев пожелтели от никотина. Справа от чау-чау находилась приоткрытая дверь, ведущая в ремонтную мастерскую — совершенно пустую, если не считать перевернутой металлической бочки да нескольких колченогих стульев. На стульях вокруг бочки сидело трое громил и, потягивая пиво из бумажных стаканчиков, вяло перекидывались в картишки.
  Гарри положил трубку и поднял глаза на меня. На давно небритом лице торчала редкая рыжая щетина. На Гарри была красная фланелевая рубашка и серый хлопковый свитер, заправленный в темные брюки с лоснящимися коленками. Конец слишком длинного ремня торчал, подобно черному языку. Ноги в высоких черных кроссовках были закинуты на стол. Из-под сползших черных носков выглядывала бледная кожа.
  — Что надо? — проворчал он.
  Собака встала на ноги и угрожающе зарычала. Пол придвинулся ко мне поближе.
  — Я тут ищу человека на крысоферму, — улыбнулся я. — Все советуют обратиться к тебе.
  — Кончай дурака валять, — злобно процедил Гарри.
  — Дурака валять? С тобой? Да ты что? Тут вот пацан попросил объяснить ему, что такое “высший класс”, вот я и подумал, что будет проще привезти его сюда и просто показать.
  Три картежника в мастерской оторвались от игры и посмотрели в нашу сторону. Один встал со стула и двинулся к двери. Но я сомневался, что он сможет протиснуться в нее.
  — По-моему, ты просто хочешь, чтобы тебе задницу надрали, — визгливо рявкнул Гарри. — Так ты попал как раз по адресу. Правда, Шелли? Он попал по адресу?
  — Точно, — прорычал Шелли. — Как раз по адресу.
  Он был огромный и грузный, как бегемот. Только намного медлительнее. И уж, конечно, не такой симпатичный. Жиденькие светлые волосы закрывали ушы. Цветастая рубашка с коротким рукавом обнажала жирные руки, полностью лишенные растительности. Он громко отрыгнул и проворчал:
  — Проклятая хамса.
  — Ладно, я ищу парня по имени Мэл Джакомин, — сказал я.
  — Ты его здесь видел? — спросил Гарри.
  — Нет.
  — Ну так уматывай.
  — Но я слышал, что ты знаешь, где он.
  — Хреновину ты слышал.
  — Видишь, Пол, — обратился я к мальчишке. — Ты хотел узнать, что такое остроумие. Так вот перед тобой как раз мастер.
  Шелли нахмурился и посмотрел на Гарри.
  — Я тебя знаю? — спросил тот у меня.
  — Спенсер меня зовут, — представился я.
  — Да, знаю, — кивнул Гарри. — Это ты уделал недавно Бадди Хартмана и того чурбана, которого он с собой приволок.
  — Да, это я. А того чурбана звали Гарольд. И у него еще была дубинка.
  Гарри кивнул и затянулся окурком, таким коротким, что он едва не опалил пальцы. Гарри бросил его на пол и медленно выпустил дым.
  — И еще я один из тех, кто швырнул твоего парня в реку с моста Массачусетс-авеню, — добавил я.
  Шелли молча жевал табак и то и дело сплевывал на пол коричневую кашицу.
  — А почему ты думаешь, что это один из моих? — спросил Коттон.
  — Да брось ты, Гарри. Мы оба знаем, что они были твои. Мы оба знаем, что ты связан с Мэлом Джакомином и оказывал ему услугу.
  — Что это за пацан? — Гарри указал на Пола.
  — Этот? Из полиции нравов. Тайный агент, — небрежно ответил я.
  — Сынок Джакомина что ли?
  Я сунул руки в карманы и спросил:
  — Так как ты связан с Джакомином, Гарри?
  — Я никак не связан с Джакомином, — отрезал Гарри. — И я не хочу, чтобы ты совал нос в мои дела. Понял?
  — Понял, Гарри? Только не забывай про звук “н”. Нужно вот так, слушай: понял. Следи за моими губами.
  Голос у Гарри стал еще более визгливым, как будто кто-то водил мелом по доске.
  — Закрой свой дерьмовый рот, — взвился он. — И не суй свой дерьмовый нос в мои дела, пока я тебя, козла, не урыл прямо здесь, на этой дерьмовой стоянке, перед этой дерьмовой конторой.
  — Четыре, — подсчитал я. — Четыре “дерьмовых” в одной фразе. Видишь, Пол, какая цветастая речь? Слушай внимательно, такой случай вряд ли когда-нибудь еще представится.
  Еще двое картежников вскочили с мест и встали за Шелли. Конечно, им было далеко до него, но, тем не менее, их никак нельзя было назвать слабаками. Гарри вытащил грязный платок, громко высморкался, внимательно осмотрел результат и, сложив платок, сунул его обратно в карман. И глянул на меня.
  — Шелли, — бросил он. — Вышвырни-ка эту задницу за дверь. Да посильнее, чтобы почувствовал.
  На его щеках выступили красные пятна. Шелли сплюнул на пол еще один сгусток коричневой слюны и шагнул ко мне. Я выхватил из кобуры пистолет и навел на него.
  — Стой где стоишь, Шелли. А то, если я сделаю в тебе дырку, из тебя вытечет все дерьмо и ты будешь весить сорок килограммов.
  За моей спиной шумно задышал Пол.
  — Гарри, — сказал я, — я слежу за тобой краем глаза. Если увижу, что ты опускаешь руки под стол, всажу пулю прямо между глаз. Я отлично владею этой штукой.
  Все замерли. Я продолжал:
  — Итак, что тебя связывает с Джакомином, Гарри?
  — Пошел ты, — процедил Гарри.
  — А если я прострелю тебе ухо?
  — Давай.
  — Или, может, коленную чашечку?
  — Давай.
  Мы замолчали. Чау-чау перестал рычать.
  — Пол, — обратился я к мальчишке. — Ты видишь перед собой яркий пример закона компенсации. Этот трусливый подонок и тупой, и подлый, и смердит просто отвратительно. Но он крутой.
  — Ты еще узнаешь, какой я крутой, — взвизгнул Гарри. — Можешь сразу засунуть себе эту штуку в свой рот и нажать на курок, потому что ты уже покойник. Понял, ты, козел? Я сейчас вижу перед собой покойника?
  — И с другой стороны я, — продолжал я. — Симпатичный, интеллигентный и пахну приятно. И намного круче, чем Гарри. Ладно, пошли отсюда.
  Пол вышел за дверь. Не сводя глаз с Гарри и его подонков, я спиной попятился к выходу. “Бронко” стоял прямо перед заправкой.
  — Иди к машине, — шепнул я Полу. — И быстро. Спрячься за нее и пригнись.
  Пол не заставил себя долго упрашивать. Направив пистолет в сторону открытой двери, я попятился следом. Через полминуты мы уже сидели в машине и, выехав со стоянки, мчались по Коммонуэлс-авеню.
  Пол был белый, как мел.
  — Испугался? — спросил я.
  Он молча кивнул.
  — Я тоже.
  — Серьезно?
  — Ну да. До сих пор поджилки трясутся. Но с этим ничего не поделаешь. Нужно делать свое дело и стараться не обращать внимания. Страх — это нормально. Только нельзя, чтобы он тебе мешал.
  — А я думал, вы совсем не испугались.
  — Старался не показывать вида, — вздохнул я.
  — Почему он был готов, чтобы вы его застрелили? Наверное, он и правда связан с моим отцом и не хочет быть предателем.
  — Может быть. А может он просто упрямый. Не любит, когда его оскорбляют. Даже у помойщика иногда прорезается гордость. Может помойщикам она нужна еще больше, чем другим.
  Перед въездом на мост я развернулся и помчался в город.
  — Ну и что вы из всего этого узнали? — спросил Пол.
  — Кое-что узнал.
  — Что?
  — Узнал, что связь твоего отца с Гарри Коттоном стоит того, чтобы ее раскопать.
  — А может тот другой парень просто наврал? — предположил Пол.
  — Бадди? Нет. Если бы он врал, то совсем не так. Если бы Коттон узнал, что Бадди навел меня на него, он бы просто сделал так, чтобы Бадди исчез. Да, Бадди мог наврать, чтобы избежать неприятностей. Но не так.
  — Если этот Коттон богатый и все такое, почему у него такой затрапезный вид? — спросил Пол.
  — Наверное, он думает, что так будет меньше привлекать внимание, — ответил я. — А может просто скряга. Не знаю — но внешний вид обманчив.
  — И что вы собираетесь сейчас делать?
  — У твоего отца есть кабинет в квартире?
  — Да.
  — Устроим там небольшое ограбление.
  Глава 26
  Мы с Полом переночевали в моей бостонской квартире, а на следующее утро где-то в половине одиннадцатого вломились в квартиру его отца в Андовере. Дома никого не было. Как и любой другой процветающий бизнесмен, Мэл Джакомин работал не щадя сил.
  — Его кабинет в дальнем конце дома, в комнате, где я спал, когда жил здесь, — сообщил Пол.
  За столовой, слева от которой виднелась открытая дверь в кухню, в глубине небольшого коридора располагались две спальни и ванная. Мэла нельзя было назвать большим аккуратистом. На кухне лежала груда оставшейся после завтрака грязной посуды. Я заметил лишь одну кофейную чашку. Рядом — пачка рисовых хлопьев. Любитель здоровой пищи? Ну-ну. В правой спальне стояла незаправленная кровать. На полу валялся ворох грязной одежды. На полу в ванной — еще мокрые полотенца. Дверь в другую комнату была заперта на висячий замок. Я отошел к противоположной стене и изо всех сил пнул дверь ногой. Замок полетел на пол вместе с вырванными с корнем завесами. Мы вошли внутрь. В кабинете царил порядок. Большой диван, стол, когда-то стоявший на кухне, стул. И металлический шкафчик с двумя запертыми на замок ящиками. На столе — телефон, банка из-под пива, полная карандашей и ручек, пластмассовая коробка с картотекой. Тоже запертая. На полу — небольшой ковер “Ориент”. В окне — кондиционер. Вот и все.
  — Давай заберем коробку и шкафчик с собой, — предложил я. — Все же проще, чем вскрывать их здесь.
  — Но он заметит.
  — Он и так увидит, что я выломал дверь. Ничего, пусть знает, что кто-то спер документы. И если подумает, что это сделал я, что ж, прекрасно. Если здесь есть вещи, из-за которых он будет нервничать, это заставит его действовать. Что-то произойдет. А это уже плюс. Ты возьмешь картотеку.
  Пол взял коробку, я — металлический шкафчик, и мы направились к выходу.
  — Нет, он не тяжелый, — попытался оправдаться я, “борясь” со шкафом. — Просто неудобный.
  — Все так говорят, — ухмыльнулся Пол.
  Мы запихали шкафчик на заднее сиденье “Бронко” и уехали прочь. Никто ничего не кричал нам вслед. Ни один полицейский не приложил к губам свисток. Я уже давно понял, что, если на тебе нет маски, ты можешь свободно заходить куда угодно и выносить все, что тебе нравится, а люди будут только смотреть тебе вслед и думать, что так и должно быть.
  Я остановился в переулке позади конторы и вместе с Полом перетащил наши трофеи к себе. Я уже давненько не заглядывал в контору. У двери валялась целая куча корреспонденции. В углу возле окна какой-то наглый паук успел сплести шикарную паутину. Но поскольку она не заслоняла мне вид на рекламное агентство через дорогу, я не стал ее трогать.
  Пол положил коробку на стол. Я с грохотом опустил на пол шкафчик. Потом открыл окно, собрал почту и, усевшись в кресло, принялся разбирать письма. Большинство из них тут же полетело в мусорную корзину. Осталась лишь книга с автографом женщины, которая ее написала, женщины, для которой я когда-то кое-что сделал. И еще приглашение на свадьбу к Бренде Лоринг и какому-то парню по имени Морис Керкориан. Торжественный вечер после свадебной церемонии должен был проходить в отеле “Плаза”. Я долго задумчиво смотрел на приглашение.
  — Что будем делать с этими документами? — спросил Пол.
  Я положил открытку на стол.
  — Сейчас откроем и посмотрим, что там.
  — А что мы ищем?
  — Не знаю. Посмотрим, что там есть.
  Я вынул из одежного шкафа небольшой ломик и начал ковырять шкафчик.
  — Пусть зашевелится. Худшее, что случается, когда пытаешься что-то раскопать о людях, это то, что они начинают нервничать и что-то предпринимать. Если они просто сидят сложа руки и ничего не делают, значит ничего не происходит. Они не компрометируют себя, не дают тебе шанс сделать ответный выпад, не совершают ошибок, не раскрываются.
  — А как вы думаете, что может сделать мой отец?
  — Он может попытаться вернуть документы.
  — И что тогда?
  — Посмотрим.
  — Так вы даже не знаете?
  Последний ящик наконец открылся.
  — Нет, не знаю. Но, прости уж меня за банальность, такова жизнь. Никогда не знаешь, что будет завтра. Люди, у которых жизнь течет более-менее спокойно, могут предвидеть это и сделать все возможное, чтобы подготовиться. Как сказал один человек, “главное — подготовиться”.
  — Какой человек?
  — Гамлет.
  — Как вы, когда говорили с Гарри.
  — Да, в какой-то степени. Продвигаешься шаг за шагом. Я прощупал Бадди, потом Гарри, теперь вот твоего отца. Как будто идешь по длинному коридору с множеством дверей. Ты пробуешь каждую, чтобы найти, какая не заперта. Ты не знаешь, что там за очередной дверью, но, если не будешь открывать, не выберешься из коридора.
  — А в этой картотеке только имена, — сообщил Пол. Я взял карточку и прочел: “Ричард Тайлсон. Уолтхэм, Конкорд-авеню, 43. Жизнь. 16.09. 72. Регистрационный №3750916Э”.
  — По-моему, список клиентов, — сказал я, просмотрев несколько карточек. — Пролистай их, Пол. Выпиши все знакомые имена. Посмотри, есть ли там еще что-нибудь кроме информации о клиентах.
  — А зачем вы хотите, чтобы я выписал имена людей, которых знаю?
  — А почему бы нет? Может иметь какой-то смысл. Я всегда так делаю. Иногда что-то да обнаруживается. Никогда не знаешь, пока не сделаешь.
  Я вручил Полу блокнот и карандаш. Он уселся в кресло для посетителей, разложил карточки на столе и углубился в чтение. Я включил радио, нашел ему какую-то популярную музыкалку и принялся осматривать содержимое шкафчика. Дело продвигалось медленно. Нужно было прочесть кучу корреспонденции, написанной на совершенно непонятном экономическом жаргоне. Через десять минут голова пошла кругом. Музыка не помогала.
  В половине второго я переключил на бейсбол и облегченно вздохнул. В два я спросил у Пола.
  — Есть хочешь?
  — Да.
  — Может сбегаешь и купишь нам чего-нибудь в бутербродной?
  — А где это?
  — В квартале отсюда за углом. Прямо напротив “Братьев Брукс”.
  — Хорошо.
  Он ушел. Я снова взялся за бумаги. Пол приволок турецкие бутерброды из овсяной муки, два бифштекса, лимонный пирог и пакет молока. Я налил из кофейника кофе. К трем часам Пол закончил разбирать карточки.
  — Пойду немного пройдусь, — сказал он.
  — Денег дать?
  — Нет, сдача с бутербродов осталась.
  В пять Пол вернулся с книгой о балете из магазина “Буксмит” на Бойлстон-стрит. Он читал книгу, а я рылся в бумагах. Начало темнеть. Я включил свет. В половине девятого я наконец не выдержал.
  — Все, хватит. Пойдем обедать.
  Мы отправились в кафе “Л'Ананас”. Я заказал бутылку вина и плеснул немного Полу. Потом мы пешком отправились ко мне на квартиру.
  — А машина? — спросил Пол.
  — Оставим здесь. До конторы всего четыре квартала.
  — Завтра опять туда пойдем?
  — Да, я еще не закончил.
  — Я нашел только троих.
  — Больше, чем пока нашел я.
  Мы поднялись ко мне и завалились спать.
  Глава 27
  Только к полудню мои поиски, наконец-то, увенчались успехом. Это не был окровавленный кинжал или золотой древнеегипетский жук-скарабей. Нет, всего лишь список адресов. Немного, но все же. Он умещался на одном-единственном листке и лежал в папке на самом дне ящика.
  — Ну и что в нем важного? — скептически спросил Пол.
  — Не знаю, но это единственная вещь, которая не поддается простому объяснению.
  Я вытащил из письменного стола городской справочник и принялся листать, ища имена людей, живущих по этим адресам. Четвертым, кого я нашел, была Элейн Брукс.
  — Эта Элейн Брукс подружка твоего отца?
  — Да.
  — Но это не тот адрес, по которому она живет.
  — Я не знаю, где она живет.
  — Зато я знаю. Я следил за ней, помнишь?
  — Может иногда она живет там.
  — Может быть.
  — Она есть и в моем списке, — заметил Пол.
  — Из картотеки?
  — Ага.
  — Дай мне посмотреть твой список.
  Он вручил мне листок. Кроме Элейн Брукс там было еще две фамилии. Я порылся в справочнике. Судя по нему, все они владели домами по тому или иному адресу в списке.
  — Карточки в картотеке в алфавитном порядке?
  — Да, — кивнул Пол.
  — Хорошо. Сейчас я прочитаю тебе несколько фамилий. А ты посмотришь, есть ли они в твоей картотеке. Если да, скажешь мне адрес.
  Я пробежал весь список, каждый раз роясь в справочнике и называя Полу имена, которые были там указаны. Все они оказались у него в картотеке. Но ни один адрес на карточке не совпадал с адресом в справочнике.
  — Что же за страховка здесь указана? — спросил я, зачитав все фамилии и увидев, что Пол вынул из картотеки все карточки.
  — На этой визитке написано “недвижимость”.
  — Ну да?
  — А на этой — “домовладение”.
  — А на какой-нибудь есть “жизнь”?
  Пол просмотрел визитки.
  — Нет.
  Я взял у него карточки, на которых значилась “недвижимость”, и составил список, в который включил фамилии, оба адреса и вид страховки. Все были застрахованы разными компаниями. Закончив, я сказал Полу:
  — Поехали посмотрим на их владения.
  Первый адрес был на Чандлер-стрит в южной части города. Когда-то это был район элегантных особняков из красного кирпича, впоследствии превратившийся в кишащие нищими трущобы и сейчас вновь возрождающийся. Многие служащие среднего класса перебирались в эти дома, очищали кирпич, заводили доберманов, устанавливали электронную сигнализацию и выгоняли нищих на улицу. Интересная картина: бродяги всех цветов и оттенков; белые женщины в модных брюках и туфлях на высоком каблуке; мужчины среднего возраста, белые и цветные, в рубашках “Лакоста”. Наш дом должен был находиться между продуктовым магазином и упаковочным киоском. Но он сгорел.
  — “Пусты разрушенные хоры, — процитировал я, — Где позже птицы запоют”.
  — Фрост? — вскинул брови Пол.
  — Шекспир. А почему ты подумал, что это Фрост?
  — Потому что вы всегда цитируете или Фроста, или Шекспира.
  — Иногда я цитирую и Питера Гэммонса.
  — Это еще кто?
  — Пишет статьи в “Глоб”. О бейсболе.
  Мы поехали по следующему адресу на Симфони-роуд. Такие же обуглившиеся обломки.
  — Пуста разрушенная церковь, — улыбнулся Пол.
  — Хоры, — поправил я. — Похоже, вырисовывается какая-то общая схема.
  — Думаете, они все сожжены специально?
  — Примеров еще мало, — ответил я. — Но указатели сильные.
  Третий адрес был на Блю-Хилл-авеню в Маттапэне, между двумя деревянными магазинами. Такое же пепелище.
  — А где мы? — спросил Пол.
  — В Маттапэне.
  — Это тоже часть Бостона?
  — Да.
  — Боже, тут просто ужасно.
  — Как часть Южного Бронкса. Тут им нелегко живется.
  — По-моему, они будут все сожжены, — заметил Пол.
  — Наверное, но нужно посмотреть до конца.
  Что мы и сделали. Съездили в Роксбери и Дорчестер, в Аллстон и Чарлзтаун. В Хайд-парк, Джамайка-плейн и Брайтон. Адреса были такими запутанными, что иногда, следуя строго по списку, мы вынуждены были несколько раз проезжать один и тот же район. Все дома были сожжены. Когда мы закончили, уже стемнело и по окнам конторы забарабанил мелкий дождик.
  Я закинул ноги на стол и сделал несколько круговых движений плечами, пытаясь размять затекшие мышцы.
  — А твой папаша, выходит, поджигатель, — улыбнулся я.
  — Когда же, интересно, он успел сжечь столько домов?
  — Я не знаю, сам он их поджигал или нет. Он мог просто застраховать их. Вот и его связь с Коттоном. Роль твоего старика — недвижимость и страховка. Роль Коттона — деньги и темные делишки. А теперь сложи их вместе и что получится? Вот так-то. Все сходится. А потом, когда твоему отцу понадобилась дешевая физическая сила, чтобы разобраться с ситуацией с разводом, Коттон послал Бадди Хартмана, а Хартман взял с собой Гарольда с его музыкальной дубинкой.
  — И что теперь вы будете делать? — спросил Пол.
  — Завтра утром позвоню в страховые компании и выясню, действительно ли твой отец был маклером в этих делах с пожарами и выплачена ли страховка.
  — Тем, кто в картотеке?
  — Да.
  — А откуда вы знаете, кому звонить?
  — Я не раз имел дело со страховыми компаниями. Так что я многих там знаю.
  — И что потом?
  — А потом я соберу все, что мне известно об отце, и займусь матерью.
  Пол замолчал.
  — Как ты? — спросил я.
  — Нормально.
  — Все это чертовски тяжело.
  — Нормально.
  — Ты помогаешь мне собирать компромат на собственных родителей.
  — Знаю.
  — Ты хоть понимаешь, что все это ради тебя?
  — Да.
  — Справишься?
  — С помощью?
  — Со всем. Сможешь стать автономным, свободным от них, зависеть только от самого себя? Стать взрослым в пятнадцать лет?
  — Мне уже шестнадцать в сентябре.
  — Тебе придется стать гораздо старше твоих шестнадцати, — вздохнул я. — Ну, пойдем перекусим — и спать.
  Глава 28
  Когда на следующее утро мы с Полом вышли пробежаться вдоль реки Чарлз, начался сильный дождь. Не перестал он и днем.
  Я сидел в конторе и обзванивал страховые компании. Пол уже дочитал книгу о балете. Я предложил ему прогуляться до городской публичной библиотеки и по моей карточке взять «Над пропастью во ржи». Спустя пять минут после того, как он вернулся, позвонила Сюзан.
  — Целый час не могла до тебя дозвониться, — пожаловалась она. — Все время занято.
  — Да это все девчонки, — ответил я. — Поклонницы. Кто-то пустил слух, что я снова вернулся в город, вот они и названивают со вчерашнего дня.
  — Пол с тобой?
  — Да.
  — Дай ему, пожалуйста, трубку.
  Я протянул трубку Полу и сказал:
  — Тебя. Сюзан.
  — Алло, — пробормотал Пол.
  Потом несколько секунд молча слушал. Затем сказал:
  — О'кей.
  Потом еще немного помолчал.
  Потом снова сказал:
  — О'кей, — и положил трубку.
  — Она говорит, в Графтоне есть подготовительная школа, где специализируются в драме, музыке и танце, — объяснил он мне. — Говорит, что, если я хочу, она может прямо сегодня съездить со мной туда и взглянуть, что к чему.
  — Ну а ты хочешь?
  — Не откажусь.
  — Хорошо. Обязательно нужно съездить. Это интернат?
  — В смысле, что там же и живут?
  — Да.
  — Она не сказала. Так мне придется жить там?
  — Может быть.
  — Вы не хотите, чтобы я жил с вами?
  — В конечном итоге тебе все равно придется куда-то уехать. Жить автономно — это значит надеяться только на самого себя, а не просто сменить родителей на меня. Я, как говорят политики, всего лишь координатор переходного периода.
  — Мне не очень-то хочется уезжать в эту школу.
  — А ты не спеши. Подумай, посмотри там все хорошенько. А потом поговорим. Я же не буду заставлять тебя делать то, что тебе противно. Но только откровенно, хорошо? И помни, что иногда мне приходится бывать в не очень-то приятных местах, где в меня стреляют. Так что жизнь со мной имеет и отрицательные стороны.
  — Ну и что?
  — И у меня самого тоже есть отрицательные стороны.
  — Ну да?
  — Но запомни только одно: если один из нас вдруг начнет бояться, что честность причинит другому боль, мы сразу же откатимся в наших отношениях назад. Сейчас я просто пытаюсь разобраться, что будет лучше для нас обоих. И для Сюзан тоже.
  Он кивнул.
  — Если уж мы зашли так далеко, то знай: я не собираюсь вышвыривать тебя из гнезда, пока ты не научишься летать. Понимаешь?
  — Да.
  — И когда я говорю тебе, что нужно делать, можешь доверять мне. Ты знаешь это?
  — Да.
  — Хорошо. Ну что, хочешь еще раз прогуляться под дождем?
  — Да.
  — Знаешь, я помешан на ореховых пирожных. Если ты сбегаешь на Бойлстон-стрит и купишь парочку, да еще захватишь пару стаканчиков кофе, а потом поторопишься сюда, чтобы кофе не остыл, тогда я может успею закончить до обеда.
  — В общем-то, насколько я знаю, вы помешаны на здоровой пище, — ухмыльнулся Пол.
  Я дал ему пять долларов. Он надел желтый дождевик, который я ему недавно купил, и ускакал.
  Я позвонил в Чикаго своему старому приятелю Флэерти из страховой компании “Колтон”. Он сообщил, что они страховали имущество Элейн Брукс, но спустя полгода дом сгорел, и, хотя все и догадывались, что это самый настоящий поджог, никто ничего не смог доказать. Поэтому они выплатили страховку, но между собой решили больше не страховать у себя эту Элейн Брукс.
  — Дело в том, — объяснил он, — что если там был поджог, то наверняка было и убийство. В доме находились двое людей, скорее всего нищих, их заперли, и они так и не смогли выскочить из огня. Нашли только обуглившиеся кости да обгоревшую бутылку из-под муската.
  — Спасибо, Джек, — поблагодарил я и аккуратно записал информацию.
  — Спенсер, может у тебя есть что-то по этому делу? — спросил он.
  — Нет. Я занимаюсь совсем другим случаем, это просто побочная линия, понимаешь?
  — Слушай, а почему бы тебе не поработать на нас? Хоть сегодня дам тебе кучу дел.
  — Ага. И все такие же интересные, — усмехнулся я.
  — Зря шутишь, деньги очень приличные.
  — Деньги — это еще не все, Джек.
  — Может и не все, но их постоянно приходится тратить. Как сперму во время секса. А значит и постоянно пополнять запасы.
  — Что-то у тебя не стыкуется в этом аргументе. Но я сейчас не могу думать. Лучше позвоню позже, хорошо?
  — Не пропадай, — сказал Флэерти и повесил трубку.
  Убийство. Ничего себе. Все лучше и лучше. Или хуже и хуже, смотря с какой стороны смотреть. С той, на которой стоял я, информации было вполне достаточно, чтобы зажать Мэла Джакомина в угол.
  Пол приволок кофе и пирожные. Мне простые. Себе — с кремом. Я позвонил еще по нескольким номерам. Все складывалось как нельзя лучше. Джакомин был замешан в серии поджогов. Не вызывало сомнений участие в этих же делах и Коттона, хотя пока у меня еще не было доказательств.
  В половине третьего прибыла Сюзан. На ней была легкая фетровая шляпа с опущенными полями, широкий кожаный плащ и туфли на высоком каблуке. Я бы и сам с удовольствием поехал с ней в эту школу.
  — Это будет проверка, — улыбнулся я. — Если преподаватели не попытаются соблазнить тебя, значит они и вправду все педики.
  Сюзан поморщилась.
  — Я скажу им, какой ты у нас крутой парень. Может они задумаются, прежде чем приставать. А мы тем временем и удерем.
  — А если они захотят соблазнить меня? — ухмыльнулся Пол.
  — Ну, тогда это будет еще одним доказательством, — кивнул я.
  Они уехали, а я снова уселся за телефон. По-прежнему никаких неожиданностей.
  Я сделал последние пометки, достал несколько листков чистой бумаги и аккуратно перепечатал все имеющиеся сведения. Потом спустился в копировальную контору, сделал две копии и, вернувшись, подшил оригинал в дело. Вторую копию запечатал в конверт и отослал самому себе по почте. Третий экземпляр сунул в карман, чтобы он был постоянно под рукой. А может еще и для того, чтобы показать Мэлу Джакомину, когда буду выдвигать свои требования.
  Я взглянул на часы. Двадцать минут пятого. Пора кончать ковыряться в бумажках.
  Я запер контору, сел в “Бронко” и поехал в порт. Генри Чимоли сидел в своем кабинете в спортивном клубе “Харбор”. На нем были белые брюки, кроссовки и белая майка. Он походил на жокея мирового класса. На самом же деле он был лучшим в штате боксером легкого веса и однажды продержался целых пятнадцать раундов против самого Уилли Пепа, проиграв только по очкам. Под майкой бугрились тугие узлы мускулов, а все тело напоминало сжатую пружину.
  — По-моему, малыш, сегодня ты успел только к шапочному разбору, — усмехнулся Генри.
  — А что, уже так поздно?
  — Вообще-то, да.
  Я пошел в раздевалку и переоделся. Зал был битком забит тренажерами, штангами и гантелями. В глубине висела большая и две маленькие груши. Стены украшали зеркала. Я размялся и приступил к жиму лежа.
  Около семи, когда я уже почти закончил тренировку, вошел Хоук. На нем были хлопковые спортивные брюки и высокие боксерские туфли. В руках он держал скакалку. Из кармана торчали боксерские перчатки. Он кивнул мне, размялся и начал прыгать через скакалку. Он прыгал около получаса, постоянно меняя темп.
  Я закончил тренировку со штангой и перешел к маленькой груше. Хоук повесил скакалку и начал работать на соседней груше. Как только я начинал чуть сбрасывать темп, он тут же, наоборот, принимался молотить изо всех сил. Я улыбнулся и начал насвистывать “Милашку Джорджию Браун”. Хоук кивнул и тоже застучал в ритм. Мы начали бить по очереди, чередуя такт. Словно дуэль двух барабанщиков из далеких сороковых. Хоук взвинчивал темп. Я налегал еще сильнее. Хоук бил локтями. Я выписывал серии то одной правой, то левой. Вокруг собралась толпа. Меня охватил дух соревнования. Зрители то и дело посылали нам приветственные крики, и вскоре все уже хлопали в ладоши, вместе с нами отбивая ритм. Мы с Хоуком выделывали немыслимые финты, в зале стоял дикий шум. Наконец, в дверях появился Генри и, обращаясь к Хоуку, громко крикнул:
  — К телефону!
  Хоук оттарабанил последнюю серию, я ответил тем же. Он расплылся в широкой улыбке и пошел к телефону. Зрители разразились овациями.
  — Эй, — крикнул я ему вслед. — У моего папаши есть коровник, может устроим там небольшое шоу!?
  Хоук исчез за дверьми, а я перешел к большой груше. Когда он вернулся, его улыбка уже не была такой широкой, но лицо все еще светилось от удовольствия.
  — Смотрю, тебе понравилось, — ухмыльнулся он, подойдя ближе.
  — Ты свободен, — бросил я. — Не прошел отбор.
  — Слушай, это ты там недавно устроил переполох у Гарри Коттона, да?
  — Да, поболтал с ним немного, — ответил я, проведя мощный хук справа.
  — С такими любезными разговорами ты точно добром не кончишь. Гарри рвет и мечет от злости.
  — Что-то он сильно чувствительный, — ухмыльнулся я. — Можешь позвонить ему и сказать, что от него смердит.
  — От него и правда смердит, — кивнул Хоук. — Это точно.
  — Ты с ним знаком?
  — Конечно. Гарри — важная птица в городе.
  — Это он звонил?
  — Ага. Просил надрать тебе задницу. — Хоук широко улыбнулся. — Спрашивает: “Ты его знаешь?” Я говорю: “Да вроде знаю. Видел пару раз”.
  Я провел быструю серию.
  — И сколько же он предлагает?
  — Пять косых.
  — Нууу, это меня просто оскорбляет.
  — Можешь мной гордиться, — кивнул Хоук. — Я ему так и сказал. Сказал, что меньше, чем за десять, не соглашусь. Он ответил, что любой будет счастлив сделать это и за пять. Я сказал, что любой будет счастлив сделать это и за бесплатно, но не сможет, потому что здоровьем не вышел. Так что десять кусков минимум. Он сказал “нет”.
  — Гарри всегда был скрягой, — махнул я рукой.
  — Я тоже ответил “нет”. Можно сказать, опять тебя спас.
  — Во всяком случае, от себя. — Я разразился градом нижних ударов.
  Хоук чуть придержал грушу.
  — Гарри наймет какую-нибудь дешевку, — сказал он. — Лучших просто не знает. Ты наверняка их уроешь и ... — Хоук развел руками. — Знаешь, мне все равно сейчас делать нечего. Может я пошляюсь с тобой немного.
  — А сколько будет стоить расправиться с нами обоими?
  — Где-то тридцать два миллиона баксов.
  — Ну, на это уж у Гарри точно денег не хватит, — усмехнулся я.
  Глава 29
  В девять часов вечера я подъехал к дому Джакоминов в Лексингтоне. Взломал заднюю дверь, вошел и включил свет. В спальне Пэтти Джакомин стоял небольшой секретер на тонких витых ножках. На нем красовался ее портрет в кожаной рамке. Я открыл дверцу, придвинул поближе стул и принялся перебирать содержимое. Когда я жил в этом доме, Пэтти выписывала здесь чеки. В секретере и не было ничего, кроме счетов да чеков. Единственное, что я знал о ее пристрастиях, кроме, конечно, милашки Стивена, были ее периодические поездки в Нью-Йорк.
  Через полчаса я нашел то, что искал: квитанции “Американ-Экспресс”, датированные с интервалом в месяц. Это были счета за номера нью-йоркского отеля “Хилтон”, которые она оплачивала карточкой “Американ-Экспресс” и почему-то сохраняла. Вообще-то я заметил, что она сохраняла все квитанции, так что в этом не было ничего удивительного. Просто она не знала, что может потом пригодиться, и копила все подряд.
  Я осмотрел дом и, не найдя больше ничего достойного внимания, забрал квитанции, прихватил портрет Пэтти, выключил свет и удалился.
  Весенняя ночь в Лексингтоне дышала тишиной и спокойствием. Дождь перестал. В домах горел свет, многие окна были открыты. До меня доносились обрывки голосов и звук телевизора. Было уже поздно, но из некоторых домов все еще пахло недавно приготовленным ужином. Когда я шел к машине, мимо меня пробежала кошка и, легко перепрыгнув через забор, исчезла в соседнем дворе. Я вспомнил о Гарри Коттоне и потрогал находящийся на бедре пистолет. Но улица была пуста. В свете фонарей кружились ночные бабочки. Кошка снова запрыгнула на забор и, задрав голову, с интересом уставилась на бабочек. Обыкновенная рыжая кошка с белой манишкой на груди и белыми кончиками лап.
  Я сел в “Бронко”, запустил мотор и двинулся по Эмерсон-роуд. По приемнику снова передавали бейсбол. Все те же привычные звуки: гул возбужденных болельщиков, голос комментатора, стук биты по мячу.
  Было уже около полуночи, когда я наконец добрался до дома. Сюзан и Пол смотрели телевизор. Крутили какой-то фильм.
  — Если хочешь есть, возьми на кухне, — бросила Сюзан.
  Я взял бутерброд, открыл банку пива и вернулся в гостиную. Фильм назывался “Американец в Париже”.
  — Ну, как школа? — спросил я.
  — Председатель приемной комиссии просто болван, — вздохнул Пол.
  Я перевел взгляд на Сюзан.
  — Печально, но факт, — кивнула она. — Собрал в себе все, что ты только мог представить.
  — Голубой?
  — Голубой, придурковатый и с гонором.
  — Сюзан наорала на него, — добавил Пол, сверкая глазами.
  Я посмотрел на Сюзан.
  — Обыкновенный напыщенный хам, — согласилась она.
  — Ну теперь-то он уже хотя бы знает об этом?
  — Да, она ему сказала, — кивнул Пол.
  — Испугался?
  — Наверное, — усмехнулась Сюзан.
  — Ничего, — сказал я. — Надо полагать, это не единственная школа в мире.
  По телевизору показывали какой-то танец. Пол подался вперед и замер. Я доел бутерброд и допил пиво. Потом отправился на кухню, выбросил пустую банку и сунул тарелку в посудомоечную машину. Умылся и вернулся в гостиную. Шла какая-то коммерческая программа.
  — Когда-нибудь был в Нью-Йорке? — спросил я у Пола.
  — Нет, — помотал головой он.
  — Хочешь, завтра съездим?
  — Хочу.
  — А ты, ненаглядная моя? — обратился я к Сюзан.
  — Я уже была.
  — Знаю. А еще хочешь?
  — Да.
  Я откинулся в кресле. По телу расползалось чувство расслабленности и покоя.
  — Полетим самым ранним рейсом.
  — Самым ранним не получится, — помотала головой Сюзан. — Мне нужно обзвонить больных и еще успеть собраться.
  — Хорошо, моя радость, поедем, когда будешь готова, — улыбнулся я.
  На следующий день мы сели на часовой рейс Логан-Ла-Гуардия. Наш с Полом багаж уместился в одном чемодане. Сюзан взяла два. По дороге в аэропорт я заметил, что у моего дома стоит “Джог” Хоука. Он проехал за мной до аэропорта, а когда я нырнул в подземный гараж, пронесся мимо и повернул обратно. Ни Сюзан, ни Пол ничего не заметили. А я не стал рассказывать.
  В половине второго мы уже были в Нью-Йорке, а к четверти третьего добрались до отеля “Хилтон” и сняли два смежных номера. Один для меня и Пола, другой — для Сюзан. Отель находился на Шестой авеню и представлял собой огромное, внушительное здание — рациональное, прилизанное и элегантное, как электробритва.
  Пол выглянул в окно на раскинувшуюся внизу Пятьдесят Четвертую. Я почему-то вдруг вспомнил, как сам впервые приехал в Нью-Йорк. Мне было тогда примерно столько же, сколько сейчас Полу. Мы приехали вместе с отцом. Сходили на бейсбольный матч, посетили Рокфеллер-центр, пообедали в каком-то итальянском ресторанчике. В отеле отец разделил деньги на две половины, одну часть положил в бумажник, а другую приколол к майке. Я помнил, как он улыбнулся, когда прикалывал деньги, и сказал: “Ну, прямо как деревенский мальчишка”. Я помнил запах и шум огромного города, его круглосуточный людской водоворот. И на фоне всего этого — резкие звуки полицейской сирены через каждые несколько минут. Помнил, как стоял так же, как сейчас Пол, и смотрел вниз на шумную улицу. Никогда раньше мне не приходилось видеть ничего подобного. Да и позже тоже. Я прошел через дверь, соединяющую два наших номера, в комнату Сюзан. Она аккуратно развешивала в шкаф одежду.
  — Ты когда-нибудь замечала, что со мной происходит, когда я попадаю в отель? — спросил я.
  — Да, — улыбнулась она. — Обычно это начинается у тебя еще в лифте, когда мы только поднимаемся в номер. Но что мы скажем Полу?
  — Может попозже. Надо же нашему маленькому другу когда-нибудь спать, правда?
  — Будем надеяться, — вздохнула Сюзан. — Ну а теперь, когда мы уже здесь, может ты скажешь, зачем мы сюда приехали?
  — Хочу немного потрясти Пэтти Джакомин. Она приезжала сюда примерно раз в месяц и останавливалась на ночь. Это единственное, что мне удалось найти более-менее необычное. Думаю, нужно порасспросить обслугу.
  Сюзан посмотрела на часы.
  — Как ты думаешь. Полу будет интересно сходить в Радиоцентр?
  — Наверное. Хочешь сводить его?
  — Да.
  — Спасибо.
  — Всегда пожалуйста, — улыбнулась Сюзан. — Может вымотается и пораньше заснет.
  Я кивнул.
  — Интересно, у них в меню есть шампанское?
  — Посмотрим.
  Сюзан закончила развешивать одежду, внимательно осмотрела себя в зеркало, слегка поправила прическу и вышла в другую комнату. Я услышал, как она сказала:
  — Собирайся, Пол. Пойдем погуляем по этому королевству.
  — Куда? — спросил Пол.
  — Посмотрим.
  Пол открыл дверь. Из проема показалась голова Сюзан.
  — Я хочу пообедать в “Четырех временах года”, — сказала она.
  — Считай, договорились, — улыбнулся я. — Вечером.
  Они ушли. Я вынул из чемодана портрет Пэтти и спустился в вестибюль. Возле лифта размещался стол помощника управляющего. За ним сидел сам помощник в черной “тройке” в тонкую полоску и розовой рубашке. Я вытащил из кармана лицензию и положил на стол. Он прочел ее без всякого выражения. Потом поднял глаза на меня и проговорил:
  — Да? Слушаю вас.
  — Кто у вас занимается вопросами безопасности?
  — Чем можем быть вам полезны?
  — “Можем”? Ну и дела! По-моему, тут на табличке написано “помощник управляющего”?
  — Безобидная шутка, — пожал он плечами.
  У него были редеющие волосы, тонкие усики и здоровый цвет лица. Ногти отполированы и наманикюрены.
  — Шутка? — удивился я.
  — Я двадцать два года прослужил полицейским в этом городишке. Так-то, морячок.
  — Понял, — кивнул я. — Мне нужны сведения вот об этой женщине. — Я показал ему портрет Пэтти Джакомин.
  — По какому случаю?
  Было бы слишком сложно объяснить ему все, как есть на самом деле.
  — Она пропала, — сказал я. — Муж беспокоится. Попросил меня съездить и посмотреть. Она останавливалась здесь примерно раз в месяц. В последний раз — недели три назад.
  — Сейчас ее здесь нет?
  — Нет, — покачал головой я. — Я уже проверил.
  Он снова внимательно взглянул мне в лицо. От него сильно пахло дорогим лосьоном.
  — Кто-нибудь может за вас поручиться? — спросил он. — Мне бы не хотелось рассказывать о делах отеля первому встречному, который сует мне в нос лицензию.
  — Ники Хилтон подойдет?
  — Лучше ничего не придумали? — улыбнулся он.
  — Взгляните на мой профиль. Разве я могу вызвать какие-либо другие чувства, кроме полного доверия?
  — Ладно, — вздохнул он и вышел из-за стола.
  Мы прошли через вестибюль в бар. В три часа дня там сидело всего несколько человек. Бармен оказался высоким подтянутым негром с короткой стрижкой и шикарными усами. Помощник управляющего жестом подозвал его к себе.
  — Слушаю вас, мистер Ритчи, — кивнул тот.
  — Джерри, — начал помощник управляющего, — знакома тебе эта красотка? — Он показал ему снимок Пэтти.
  Джерри окинул портрет безразличным взглядом и поднял глаза на Ритчи.
  — Можешь говорить при нем, Джерри, — кивнул тот.
  — Конечно, — ответил бармен. — Конечно, я ее знаю. Она где-то раз в месяц приезжает в отель, отдыхает в “Чаблисе”, снимает себе дружка и уходит с ним. К себе в номер, надо полагать.
  — Само собой к себе в номер, — поддержал Ритчи. — А на следующий день отмечается у портье, оплачивает счет — и мы не видим ее целый месяц.
  — И каждый раз цепляет кого-то новенького? — спросил я.
  — Похоже, да, — кивнул Джерри. — Конечно, поклясться не могу, но если кто-то и повторяется, то чисто случайно. Она приезжает перепихнуться, понимаете? Все равно с кем.
  — Знаете что-нибудь о ее кавалерах? — спросил я.
  Джерри покосился на Ритчи.
  — Нет, — покачал головой тот.
  — А если бы знали?
  — Все равно бы не сказали, — отрезал Ритчи.
  — Если только я не приведу сюда кого-нибудь из вашего бывшего управления.
  — Если придете с нью-йоркским полицейским, и он скажет, что вы действительно ищете пропавшую без вести, мы на изнанку тут все вывернем. Но пока вам придется довольствоваться только тем, что мы сейчас сообщили.
  — Может мне этого и хватит, — пробормотал я.
  Глава 30
  Мы пообедали в “Четырех временах года”, в зале с бассейном, возле окна, выходящего на Пятьдесят Третью улицу. Мы заказали вино и, помимо всего прочего, фазана. Пол внимательно следил за тем, как ведем себя мы с Сюзан. Когда принесли счет, оказалось, что мы проели 182 доллара 37 центов. Ну и цены. За такие деньги я когда-то покупал подержанные машины. На следующий день мы отправились побродить по музею “Метрополитен”, а вечером повели Пола в театр посмотреть на выступление танцевальной группы Элвина Эйли.
  На обратном пути, когда мы ехали в такси, Пол спросил:
  — Это же не совсем балет, правда?
  — В программе написано “современные танцы”, — ответил я.
  — Мне все равно очень понравилось.
  — У танца есть много разных разновидностей, — добавила Сюзан. — Например, степ.
  Пол кивнул и, отвернувшись к окну, принялся разглядывать Пятьдесят Седьмую улицу.
  Когда мы все втроем поднимались на лифте на свой этаж. Пол сказал:
  — Я хочу учиться. Хочу узнать, как все это делается. Если надо ехать в какую-нибудь школу... я поеду.
  В воскресенье мы проснулись поздно и поехали в Дом Азии полюбоваться на китайские фотографии девятнадцатого века. Лица, глядящие на нас со снимков стотридцатилетней давности, казались незнакомыми и далекими, словно лица пришельцев с чужой планеты. И все же они были человеческими и вполне реальными, испытывающими такие же чувства и переживания, какие свойственны всем людям Земли во все времена ее существования.
  Вечером мы вернулись в Бостон и повезли Сюзан домой. Был уже седьмой час. Я остановил “Бронко” и вместе с Сюзан и Полом выбрался из машины. Мы обошли “Бронко”, чтобы вытащить багаж, как вдруг позади раздался шум мотора. Я обернулся. По улице прямо на нас несся “бьюик” 1968 года. Из окна высунулся ствол винтовки. Я прыгнул в сторону Пола и Сюзан, повалил их на землю, а сам упал сверху. Винтовка издала резкий хлопающий звук, какие обычно бывают у автоматов, и обшивку “Бронко” вспороло с десяток пуль. “Бьюик” промчался мимо, и раньше, чем я успел выхватить пистолет, машина исчезла за углом.
  — Не вставайте, — сказал я. — Они могут вернуться.
  Я достал пистолет и притаился за капотом. Но “бьюик” не возвращался. На улице снова было тихо и спокойно. Никто из соседей даже не открыл дверь. Наверное, просто не поняли, что произошло. Звук выстрела из автоматической винтовки совсем не похож на пистолетный.
  — Ну, ладно, — вздохнул я. — Давайте распаковываться.
  — Господи Иисусе, — пробормотала Сюзан и поднялась на ноги.
  К платью прилипли листья и травинки. Пол не сказал ни слова, но, пока мы вытаскивали из машины багаж и переносили чемоданы в дом, держался поближе ко мне.
  — Что все это значит? — спросила Сюзан уже на кухне.
  — Да я тут разозлил одного парня, — ответил я. — По-моему, это Гарри Коттон, да, Пол?
  Пол кивнул.
  — Кто такой Гарри Коттон? — спросила Сюзан, ставя на огонь кофе.
  — Один тип, с которым вертел дела Мэл Джакомин.
  — А зачем он стрелял в тебя, а заодно и в нас?
  — Я искал связь между ним и Мэлом Джакомином. И похоже, Гарри это не понравилось.
  — Будем вызывать полицию?
  — Нет.
  — Почему?
  — Они сорвут мне все дело.
  — Может ты поподробнее расскажешь мне о своем деле? — попросила Сюзан. — Поскольку я вроде как уже тоже в нем невольно замешана.
  — Хорошо. Помнишь, я говорил тебе, что собираюсь искать какой-нибудь компромат на родителей Пола, чтобы они от него отстали?
  — А, шантаж, — вспомнила Сюзан.
  — Да. Так вот, я собрал этот компромат. И теперь могу предоставить целую кучу доказательств, что Мэл Джакомин замешан в серии поджогов застрахованных домов. Так же как и Гарри Коттон, один из самых больших подонков в городе. Пока доказательств участия в этом деле Гарри еще нет, но, если я передам все, что у меня есть, в полицию, это будет только вопрос времени. А на Мэла у меня есть достаточно веские улики. И чтобы добыть их, мне пришлось поговорить с некоторыми людьми, включая Гарри Коттона, который сейчас злится, как цепной пес, и точит на меня зуб.
  — Хочет убить тебя?
  — Да, нанял каких-то ублюдков, чтобы со мной разделаться.
  — Откуда вы знаете? — спросил Пол.
  — Он пытался нанять Хоука.
  — Боитесь? — спросил Пол.
  — Да. Но как я уже говорил, нельзя придавать этому большое значение. Так что я стараюсь поменьше задумываться над этим.
  — Я тоже боюсь, — прошептала Сюзан.
  — И я, — кивнул Пол.
  — Значит, все перепугались. Но вам-то нечего бояться. Вы просто случайно попали в эту передрягу.
  — Первое, за что я боюсь, это за тебя, — вздохнула Сюзан.
  Она резала сельдерей в салатницу, где уже лежали кусочки тунца. Я перегнулся через стол и погладил ее по спине.
  — А за эти выходные, которые мы провели в Нью-Йорке, я узнал кое-что и про Пэтти Джакомин, — добавил я.
  — Что узнали? — спросил Пол.
  — Это не очень приятная информация, малыш. Каждый месяц она ездила в Нью-Йорк и цепляла в баре какого-нибудь мужика.
  — О, господи, — пробормотал Пол.
  — Я не хотел тебе об этом говорить. Но, по-моему, будет еще хуже, если мы начнем лгать друг другу.
  Пол кивнул.
  — Но в этом нет ничего противозаконного, — нахмурилась Сюзан.
  — Нет, но для Пэтти хватит. Ей будет не очень-то приятно увидеть себя в таком свете. И это не будет помогать ей в суде, если она вдруг на что-то решится. Так что теперь я достаточно вооружен.
  — Бедная женщина, — вздохнула Сюзан.
  — Да, она цеплялась за каждое дерьмо, которое находила. И все же так и не нашла то, что нужно.
  — Неразборчивость в связях еще не говорит о том, что женщина несчастна, — возразила Сюзан.
  — Каждый месяц, в чужом городе, с незнакомыми мужчинами, в пьяном виде?
  Сюзан указала взглядом на Пола.
  — Так почему мы не вызовем полицию и не заявим, что в нас стреляли? — спросила она, поспешив переменить тему.
  — Нам будет трудно все объяснить, не упоминая про Мэла и Гарри. А я не хочу сажать Мэла в тюрьму. Я хочу, чтобы он мог содержать своего сына, платить за его образование и так далее.
  — Понятно, — кивнула Сюзан и полила салат из тунца майонезом.
  — Я останусь на ночь у тебя, а утром подумаем, что делать дальше.
  — А что с этим Гарри? — спросила Сюзан.
  — Наверное, придется с ним еще раз поговорить.
  — Я так и знала, — вздохнула Сюзан.
  — Ты можешь предложить что-то лучшее?
  — Нет, просто я вижу, что ты хочешь разобраться с ним, потому что он стрелял в нас с Полом. Если бы ты был один... — Она пожала плечами.
  — Ну, мне все равно нужно убрать его с дороги, если мы собираемся отдавать Пола в балетную школу.
  Сюзан положила салат на хлеб и выключила кофе. Было видно, что она очень нервничает.
  — Я не позволю какому-то уроду стрелять в вас, — сказал я. — Просто не могу позволить. Это против правил.
  — Каких правил? — спросил Пол.
  — Его собственных. — Сюзан указала на меня. — Только не проси, чтобы он объяснял их тебе прямо сейчас. Я этого уже не выдержу. — Она поставила на стол тарелку с бутербродами и разлила кофе. — Хотя бы возьми с собой Хоука. Это-то ты уж можешь сделать? Подумай о мальчишке. — Она вытащила из холодильника пакет молока и налила полный стакан Полу. — И обо мне тоже. — Рука ее дрожала.
  — “Любить тебя я больше не могу, — процитировал я. — Любви моей теперь ты не достоин”.
  — Шут гороховый, — прошептала Сюзан.
  Глава 31
  Сюзан взяла Пола с собой на работу.
  — Он может посидеть в приемной, — сказала она. — Пока все не прояснится, ему опасно оставаться одному. Да и тебе тоже.
  — Постараюсь побыстрее справиться со всем этим, — улыбнулся я. — Так что, малыш, на следующей неделе снова возьмемся за наш новый дом.
  Пол кивнул. Они сели в “Бронко” с простреленным боком и поехали в школу. Я проводил их на своем “МГБ” и, убедившись, что они благополучно исчезли за дверью, помчался к себе в контору. Нужно было посидеть и подумать. Я остановил машину в переулке и поднялся наверх. Дверь в контору была приоткрыта. Я вытащил пистолет и рывком распахнул ее настежь.
  — Не стреляй, мой друг, это я, — раздался голос Хоука. Он сидел в кресле для посетителей, отклонившись назад, чтобы я не попал в него, стоя в дверях. Молодец. Всегда настороже. Я убрал пистолет.
  — Не знал, что у тебя есть ключ, — сказал я.
  Хоук негромко хмыкнул.
  Я обошел стол и сел в кресло.
  — Что, Коттон поднял ставку?
  — Нет, просто я решил немного пошляться с тобой. Делать нечего, а дома не сидится, понимаешь? У тебя на квартире никого не было, вот я и подумал, что ты поехал в контору.
  — Вчера вечером возле дома Сюзан в нас кто-то стрелял, — сообщил я.
  — Она в порядке?
  — Да, но не по вине стрелка.
  — Нужно сегодня же съездить поболтать с Коттоном, — сказал он. Лицо оставалось все таким же бесстрастным, только на скулах заиграли желваки.
  С минуты я молча смотрел на него. Потом кивнул.
  — Хорошо. Поехали.
  Хоук встал.
  Я достал пистолет, прокрутил барабан так, чтобы патрон встал прямо под бойком, вставил еще один патрон в патронник и спрятал пистолет обратно в кобуру.
  Мы вышли из конторы. Я запер дверь, и мы по черной лестнице спустились вниз. Выйдя в переулок, я спросил:
  — Где твоя машина?
  — Прямо перед домом.
  — А моя здесь. Поедем на моей.
  Хоук отодвинул сиденье немного назад, мы сели в машину, проехали по Беркли-стрит и свернули на Коммонуэлс. На деревьях зеленели молодые листья, клумбы у каменных коттеджей пестрели первыми цветами.
  Когда мы проезжали по площади Кенмор, Хоук сказал:
  — Скорее всего, тебе придется хлопнуть его.
  — Кого? Гарри?
  — Угу. Его не запугаешь.
  Я кивнул.
  — Он чуть не сделал дырку в Сюзан, — проворчал Хоук.
  Я снова кивнул. За квартал до стоянки Коттона мы остановились и вышли из машины.
  — Я обойду сзади, на случай, если они тебя заметят, — предложил Хоук.
  — Знаешь это место?
  — Был пару раз.
  Хоук нырнул в боковую улочку, пробежал по переулку и исчез из вида. Я пошел прямо по Коммонуэлс к конторе Гарри. Он сидел за столом. Шелли и двое других головорезов были в мастерской. Как только я вошел, Гарри тут же полез в стол за пистолетом. Он уже вынул его и чуть поднял, когда я подскочил к столу и с силой ударил его по руке. Пистолет полетел на пол. Я двумя руками схватил Гарри за грязный воротник и, приподняв, вытащил из-за стола.
  — Эй, — раздался откуда-то слева голос. Шелли, и тут же между мной и этим голосом возник Хоук. Я перетащил Гарри через стол и швырнул в дальний угол комнаты. Тихо хрюкнув, он размазался по стенке. Я отодрал его, выволок на середину комнаты и снова грохнул о стену. Гарри брыкался и царапался, но я не обращал внимания. Одной рукой я приподнял его над полом, а другой схватил за горло и припечатал к стене.
  — Кто вчера в нас стрелял? — рявкнул я.
  Гарри попытался ударить меня по лицу.
  — Кто? — снова рявкнул я и еще сильнее сдавил его цыплячью шею.
  Гарри захрипел и показал на Шелли. Я отпустил его. Он тихо сполз на пол и остался сидеть, ловя ртом воздух. Я повернулся к Шелли.
  — Если сможешь пройти мимо меня, катись ко всем чертям. Хоук не будет стрелять.
  Шелли вместе с двумя другими замер у стены мастерской. Перед ними с револьвером наготове стоял Хоук. На полу валялись три пистолета. Шелли взглянул на Хоука. Тот пожал плечами.
  — Мне без разницы, Шел. Ты все равно не пройдешь.
  — Ага, а если я его уделаю, ты меня пристрелишь.
  — А если будешь много болтать, пристрелю прямо сейчас, — пообещал Хоук.
  Один из стоящих рядом с Шелли был Бадди Хартман. Я сказал:
  — Бадди, бери своего дружка и уноси ноги. Но если когда-нибудь поднимешь руку на меня или моих друзей, кишки выпущу.
  Бадди испуганно кивнул. Его напарник был темный, худой и довольно симпатичный парень с синеватым от частого бритья подбородком. Он тоже кивнул. Они прошли мимо меня, выскочили на улицу и, не оглядываясь, быстро зашагали прочь.
  — Все же надо было их урыть, — покачал головой Хоук.
  Шелли проводил взглядом дружков и вдруг стремительно бросился в мою сторону, пытаясь проскочить в двери. Я шагнул наперерез. Он весил намного больше меня. Когда мы столкнулись, я отлетел к дверному косяку, но устоял на ногах и, чуть размахнувшись, провел короткий апперкот по подбородку. Хоук прислонился к стене, скрестив на груди руки. Слева Гарри Коттон медленно полз к столу. Я еще раз двинул Шелли по подбородку. Он отступил на шаг назад и сделал мощный выпад правой. Я закрылся плечом и тут же изобразил небольшую серию по его жирной морде — три левых и один правый. Он прогнулся назад. Из носа брызнула кровь. Я обрушил на него град точно рассчитанных ударов. Шелли пошатнулся, вяло поднял руку и рухнул на письменный стол. Руки безвольно обвисли. Я провел хороший хук слева и завершающий правой. Шелли свалился со стола на кресло, сломал его своей тяжестью, упал на пол и замер. Одна нога все еще была на столе. Гарри попытался схватить пистолет, но я ногой отбросил его в сторону. Он проскользил по полу и залетел в дальний угол. Я обошел стол и ударил Гарри по шее. Он повалился на спину и застонал.
  — Никогда и близко не подходи к тем, кого я знаю, — сказал я. — И никого не подсылай. Ты меня понял?
  — По-моему, не понял, — подал голос Хоук. — Надо прибить его для верности.
  — Да, Гарри? Он прав? Надо тебя прибить?
  Гарри помотал головой и застонал.
  — Говорю тебе, надо его грохнуть, — не унимался Хоук.
  Я сделал шаг назад.
  — Ладно. Надеюсь, ты запомнишь, что я сказал.
  — Спенсер, ты просто идиот, настоящий дебил, — проревел Хоук.
  — Я не могу убить человека, который валяется на полу.
  Хоук раздраженно покачал головой, поднял пистолет и всадил пулю Гарри в лоб.
  — Зато я могу, — проворчал он.
  Глава 32
  Контора Мэла Джакомина располагалась на боковой улице сразу за площадью Рединг. Это был частный дом, переделанный под офис. В холле сидели секретари, а Мэл и еще несколько человек имели отдельные кабинеты в глубине здания. За кабинетом Мэла находилась кухня, которую решили не переоборудовать. На столе стояли банки с растворимым кофе, чашки и коробки из-под пирожных. Когда я вошел, Мэл как раз пил кофе.
  — Что вам здесь надо, черт бы вас побрал? — рявкнул он.
  — Хорошее приветствие, — улыбнулся я.
  — Что?
  — Хочу поговорить насчет страховки от пожаров.
  — Я не желаю вас страховать.
  — О тех страховках, которые вы уже заключили. Например, с Элейн Брукс.
  Мэл открыл рот и ошалело уставился на меня.
  — Я же... — начал он. — Я...
  На кухню вошла женщина с рыжими кудрями. На ней был желто-зеленый свитер и белые брючки, которые были ей малы еще в те времена, когда она весила на десять килограммов меньше.
  — Давайте поговорим у вас в кабинете, — предложил я.
  Джакомин кивнул, и мы вошли в другую комнату. Он плотно закрыл дверь.
  — Так что вам нужно? — снова спросил он, усевшись за письменный стол.
  На нем была темная клетчатая “тройка”, синий галстук и белая рубашка в тонкую серо-синюю клетку. Жилетка заканчивалась сантиметрах в пяти от пояса, открывая для обозрения ремень и часть рубашки.
  — Я буду краток, — сказал я. — Мне известно о серии поджогов, в которых вы принимали самое непосредственное участие. И я могу это доказать.
  — О чем вы говорите?
  — Прочтите вот это, — я протянул ему копию составленного мною списка.
  Джакомин быстро пробежал глазами текст. Губы чуть заметно шевелились. Через несколько секунд они перестали шевелиться. Он прочитал, но продолжал таращиться на листок.
  — Ну? — наконец проговорил он, не поднимая глаз.
  — Вы попались, — сказал я.
  Он все еще не отрывал глаз от листка.
  — Вы уже сообщили полиции?
  — Пока нет.
  — А кому-нибудь еще?
  — Даже и не думайте об этом, — предупредил я. — У вас нет ни единого шанса против меня, но даже если бы и был, то сразу скажу, что вы держите в руках только копию.
  — Хотите часть дохода?
  — Смотрю, вы начинаете понимать, — улыбнулся я.
  — Сколько?
  — Пока не знаю.
  Он удивленно вскинул брови.
  — То есть?
  — То есть я хочу две вещи. Я хочу, чтобы вы не приставали к своему сыну и обеспечивали его материально на время учебы.
  — Не приставал?
  — Не приставали, не заявляли своих прав, отстали, держались подальше — выбирайте любую фразу, какая вам ближе. Но я хочу избавить его от вас.
  — И чтобы я посылал ему деньги?
  — Да.
  — И все?
  — Да.
  — И ничего для себя?
  — Нет.
  — Сколько я должен ему посылать?
  — Плату за обучение, за комнату, питание, плюс расходы.
  — И сколько это будет?
  — Мы вам сообщим.
  — Я же тоже деньги не печатаю, понимаете?..
  Я вскочил, наклонился к нему через стол и рявкнул:
  — Ты что, старая крыса, еще торговаться будешь? Черта с два! Сделаешь, что тебе сказано, или тебе крышка. Во время одного из твоих поджогов погибло два человека. А это уже умышленное убийство, понятно тебе?
  — Я не...
  Я грохнул по столу кулаком и наклонился к нему еще ближе. Теперь мое лицо было всего сантиметрах в пяти от него.
  — Кончай прикидываться дурачком, еще одно “я не” услышу, сгниешь, скотина, за решеткой.
  Я замолчал, подумав, что, наверное, немного перегнул палку, когда стукнул кулаком по столу. Но, похоже, нет. Он весь сжался, словно складной стул.
  — Хорошо, хорошо. Конечно. Я все сделаю.
  — Еще бы ты не сделал, — проревел я. — И запомни, будешь плохо стараться, и глазом моргнуть не успеешь, как сядешь за убийство первой степени. Но сначала я лично разорву на две половины твою паршивую задницу.
  — Хорошо, хорошо, — залепетал он. — Хорошо. Сколько нужно для начала?
  — Я пришлю счет. А если после моего ухода тебе вздумается позвонить и попросить Гарри Коттона, чтобы он меня убил, ты будешь сильно разочарован.
  — Нет-нет, я и не думал даже.
  — Счета оплачивать сразу по получении, — отрезал я.
  — Да-да, конечно. Сразу по получении.
  Я круто повернулся и вышел из кабинета. Подождал минуту и снова распахнул дверь. Джакомин висел на телефоне. Увидев меня, он сразу же бросил трубку.
  — Ну да, нетрудно было догадаться, — сказал я. — Лучше не надо, Мэл. Иначе суд можно будет провести и в столице. А уж после него никакой амнистии не жди.
  Он молча смотрел на меня. Я оставил дверь открытой и, не оглядываясь, вышел из конторы.
  Теперь нужно было побеседовать с Пэтти Джакомин. Ее Стивен жил в Бостоне, в Чарлз-ривер-парк. Я остановил машину на Блоссом-стрит и прошелся пешком.
  Мне открыла Пэтти. Стивен тоже сидел дома. Он был одет в голубую рубашку “Ливайз”, выгоревшие джинсы и высокие мокасины. На шее висел тонкий кожаный ремешок. Он сидел в кресле, держа в руке огромный стакан.
  — Что вам здесь надо, черт бы вас подрал? — спросила Пэтти, пропуская меня в дом. В руке у нее был такой же стакан, как и у Стивена.
  — О Боже, это, похоже, у вас семейное.
  — Что?
  — Такое приветствие.
  — Так что же вам все-таки надо?
  — Нужно поговорить. Наедине.
  — От Стивена у меня секретов нет.
  — А по-моему, все же есть. Не думаю, что вы много рассказываете своему диско-мальчику о поездках в Нью-Йорк.
  — Что, простите? — Пэтти чуть вскинула голову.
  — Мы можем хотя бы пять минут поговорить наедине? Она ненадолго замолчала, потом кивнула:
  — Конечно, если вы настаиваете. Стивен? Ты...
  — Конечно, дорогая, — быстро ответил он. — Если понадоблюсь, я буду в спальне.
  Я еле удержался, чтобы не отпустить какую-нибудь колкость. Я прошел через комнату и встал возле нее. Отсюда Стивен не мог услышать наш разговор.
  — Что вы делаете, мерзкое животное, — тихо прошипела Пэтти.
  — Ничего. Просто говорю вам, что знаю о ваших ежемесячных путешествиях в нью-йоркский отель “Хилтон”, где вы трахаетесь с первым, кто подвернется под руку.
  — Гнусный ублюдок, — все так же тихо прошипела Пэтти.
  — Ага, — улыбнулся я. — Значит, поняли, что к чему?
  Она покраснела и замолчала, не в силах вымолвить ни слова. Потом поднесла стакан к губам и сделала большой глоток бренди.
  — Я уже имел беседу с вашим мужем, — продолжал я. — Для него у меня тоже нашлись подарки. Мы решили, что он не трогает Пола и оплачивает его счета, а я держу рот на замке. Вам же я предлагаю гораздо более выгодные условия: вы просто не трогаете Пола, а я держу рот на замке. Вам даже не придется ничего платить.
  — А что за подарки вы приготовили Мэлу?
  — Давайте лучше вернемся к нашим баранам, милочка.
  — И все же?
  — Это не ваши проблемы. Ваши проблемы в том, чтобы либо согласиться с тем, что я вам предлагаю, либо смириться с тем, что я сейчас пойду в спальню и немножко поболтаю с вашим диско-мальчиком.
  — Не называйте его так. Его зовут Стивен.
  — Так вы отстанете от Пола?
  — От собственного сына?
  — Именно. Ну так что?
  — Что значит “отстанете”?
  — Это значит позволите ему уехать учиться, проводить каникулы у меня или там, где ему захочется, не будете делать никаких попыток заявлять в суд свои права на него или заставлять его жить с вами или вашим мужем.
  — О, Боже, и за все это вы не станете рассказывать о каком-то одном неблаговидном поступке?
  — О ежемесячных неблаговидных поступках. О ежемесячных случайных связях — наугад, с кем попало. И возможно, еще и на почве психического расстройства. Я бы на вашем месте обратился к врачу. И еще. Если вы не сделаете то, что я говорю, вы не получите от своего мужа ни единого цента, ни алиментов, ничего.
  — Как вы можете...
  — Позвоните ему. Посмотрим, что он скажет.
  Пэтти покосилась на телефон.
  — Вот так вы и останетесь, — продолжал я. — Одна — одинешенька, позабыта-позаброшена. Ваш диско-Стив бросит вас тут же, как только узнает, что случилось.
  — Это не психическое расстройство, — попыталась возразить Пэтти. — Если бы так делал мужчина, все бы считали, что это вполне нормально.
  — Я бы не считал, но это уже другой вопрос. Я хочу спасти мальчишку и сделаю все, чтобы вырвать его у вас из рук. Так что либо вы согласитесь, либо останетесь доживать свои дни в нищете и одиночестве, как говорят в мыльных операх.
  Она посмотрела на дверь спальни, куда ушел Стивен. Покосилась на телефон. Выглянула в окно. И медленно кивнула.
  — Значит “да”? — спросил я.
  Она снова кивнула.
  — Я хочу услышать ответ.
  — Да, — прошептала она, не отрывая взгляда от окна.
  — Хорошо, — сказал я. — Можете звать Стивена и допивать бренди.
  Я повернулся и зашагал к двери.
  — Спенсер?
  — Да.
  — Так что же все-таки сделал Мэл?
  Я покачал головой, вышел и закрыл за собой дверь.
  Глава 33
  Пол сидел верхом на распорке крыши и набивал последний ряд кедровой кровельной дранки. Он был без рубашки. На загорелом теле перекатывались упругие мышцы. Один за другим он вынимал изо рта гвозди и размашистыми движениями вколачивал их в дранку. На поясе висел все тот же передник, из кармашка которого он периодически вынимал сразу несколько гвоздей и сжимал их в зубах. Я стоял внизу и собирал верхний гребешок крыши. Когда он был готов, а Пол закончил последний ряд дранки, я забрался по лестнице наверх, поднял гребешок, и мы с Полом прибили его гвоздями к крыше, работая с двух сторон и сходясь к центру. Спины приятно согревало теплое осеннее солнце. На середине я сказал Полу:
  — Ты вбиваешь последний гвоздь с этой стороны, а я с той.
  Он кивнул, вынул изо рта гвоздь, установил его на место и тремя ударами вогнал по самую шляпку. Я вбил свой. Мы засунули оба молотка в его чехол. Я протянул руку. Пол пожал ее с самым серьезным видом. Я улыбнулся. Он рассмеялся.
  — Готово, — подмигнул я.
  — Снаружи, — уточнил Пол.
  — Ладно, готово наполовину.
  Мы спустились по лестнице — я первым, Пол следом — и уселись на крыльце старой хижины. Вечерело. Солнце медленно опускалось в озеро, то и дело пробиваясь сквозь облака.
  — Никогда не думал, что мы его построим, — признался Пол.
  — А что десять километров пробежишь, думал?
  — Нет.
  — А жим лежа семьдесят килограммов?
  — Ну, ладно, ладно, — улыбнулся Пол. — Ладно, вы были правы. А я нет. Хотите устроить церемонию с награждением?
  Я покачал головой. Выступивший на спинах пот потихоньку высыхал на легком ветру. На озере кто-то лихо скользил на лыжах за быстроходной моторкой. Из леса доносились голоса птиц. Воздух пропах свежеструганными досками.
  Я пошел в хижину, вытащил из холодильника бутылку шампанского и достал из шкафчика два пластмассовых стаканчика. Бросил в кастрюлю немного льда и воткнул в него бутылку, чтобы не нагревалась. Потом вынес все это хозяйство на крыльцо и снова сел рядом с Полом.
  — Что это? — спросил он.
  — Шампанское.
  — Никогда не пил шампанского, — покачал головой Пол. — Кроме того раза у Сюзан.
  — Сейчас есть еще один повод. — Я открыл бутылку и наполнил стаканы.
  — А я считал, что пробка должна хлопнуть и вылететь в воздух.
  — Не стоит.
  Пол сделал глоток и посмотрел на стакан.
  — Я думал, оно послаще.
  — Я тоже, когда первый раз попробовал. Но постепенно оно начинает нравиться все больше и больше.
  Мы замолчали, потягивая шампанское. Пол допил до дна и снова наполнил стакан. Водный лыжник умчался прочь, и на озере опять стало тихо. Вокруг нового дома прыгали воробьи, ковыряя землю в поисках пищи.
  — Когда мы завтра уезжаем? — спросил Пол.
  — Рано. Не позднее половины девятого. В одиннадцать надо уже быть у Сюзан.
  — Сколько ехать до школы?
  — Восемь часов.
  — Ас чего это Сюзан решила тоже поехать?
  — Мы отвезем тебя, а потом пару дней отдохнем вместе в Гудзонской Долине.
  Ветер утих. Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Наступали тихие, прозрачные сумерки.
  — Мне придется жить еще с кем-то в комнате?
  — Только первый год.
  — А когда я смогу приехать домой? Ну, обратно к вам?
  — На любые выходные, — ответил я. — Но я бы на твоем месте немного пожил там, чтобы осмотреться. Нужно пообвыкнуть, прежде чем приезжать домой. Никогда не сможешь там спокойно жить, если единственной целью будет поскорее уехать.
  Пол кивнул. Темнело. Бутылка опустела.
  — А там лучше, чем в Графтоне.
  — Да?
  — Все всех знают и танцевать умеют здорово.
  — Не все, — возразил я. — Некоторые. Некоторые будут танцевать лучше, чем ты. Придется догонять. Но ты справишься. Смотри, что ты успел за одно лето.
  — Только что догонять никого не приходилось.
  — Приходилось.
  — Кого?
  — Не “кого”, а “что” — Жизнь.
  Деревья словно срослись в вечерних сумерках. Загудели комары. Со всех сторон нас окружала сплошная стена леса. Мы были одни в целом мире. Дом построен, бутылка шампанского пуста. Становилось прохладно.
  — Пойдем в дом, — предложил я. — Поужинаем.
  — Хорошо, — кивнул Пол. Голос немного дрожал. Я открыл дверь хижины и увидел, что у него на щеках слезы. Он даже не думал вытирать их. Я обнял его за плечи и сказал:
  — Скоро зима.
  ~~
  Роберт Паркер
  Кэсткиллский орел
  В иных душах гнездится Кэтскиллский орел, который может с равной легкостью опускаться в темнейшие ущелья и снова взмывать из них к небесам, теряясь в солнечных просторах. И даже если он все время летает в ущелье, ущелье это в горах, так что, как бы низко ни спустился горный орел, все равно он остается выше других птиц на равнине, хотя бы те и парили в вышине.
  Герман Мелвилл. Моби Дик
  Посвящается Джоан
  Глава 1
  Близилась полночь, а я только что вернулся со слежки. В этот теплый день начала лета я ходил по пятам за мошенником, присвоившим чужие деньги, и пытался выяснить, куда он спускает неправедно нажитые доходы. Мне удалось лишь засечь, как он ел сэндвич с телячьей отбивной в забегаловке на Дэнверс-сквер, напротив Национального банка ценных бумаг. Мелочь, на Дэнверс-сквер особо не погрешишь.
  Из холодильника я достал бутылку пива «Стинлагер», открыл и уселся за стол, пытаясь разобраться с дневной почтой. Прибыл чек от клиента, извещение от телефонной компании, более грозное — от электрической и письмо от Сюзан.
  Письмо гласило:
  "Времени не остается. Хоук сидит в тюрьме Милл-Ривер, Калифорния. Ты должен его вытащить. Мне самой необходима помощь. Хоук все объяснит. Все очень плохо, но я тебя люблю.
  Сюзан".
  Сколько я его ни перечитывал, все равно ничего нового не находил. Проштемпелевано в Сан-Хосе.
  Я выпил пива. На зелени бутылки капля влаги проделала незамысловатую тропинку сверху вниз. «Стинлагер», Новая Зеландия. Так написано на этикетке. Что-то среднее между голландским «зиланд» и английским «силэнд», то бишь «морская земля». Забавное смешение языков. Я аккуратненько поднялся со стула, медленно пошел к шкафу и взял атлас. Посмотрел, что это еще за Милл-Ривер, штат Калифорния. Ага, вот он, к югу от Сан-Франциско. Население — десять тысяч семьсот пятьдесят три человека. Я сделал большой глоток пива, подошел к телефону и набрал номер. На пятом звонке ответил Винс Холлер. Я сказал, что это я.
  Он недовольно проворчал:
  — Господи Боже, сейчас же без двадцати час.
  — Хоук находится в тюрьме в городке Милл-Ривер, что к югу от Сан-Франциско. Хочу, чтобы ты сейчас же созвонился с местным адвокатом.
  — Без двадцати час? — переспросил Холлер.
  — Сюзан тоже попала в передрягу. Я улетаю утром. До отъезда хочу поговорить с адвокатом.
  — В какую еще передрягу? — спросил Холлер.
  — Понятия не имею. Хоук знает. Давай-ка немедленно связывайся с адвокатом.
  — Хорошо, созвонюсь с юридической фирмой в Сан-Франциско. Они помогут вытащить из постели кого-нибудь из младших партнеров и послать в Милл-Ривер. Там ведь сейчас всего без четверти десять.
  — Пусть позвонит мне сразу же после встречи с Хоуком.
  Холлер спросил:
  — Ты в порядке?
  — Действуй, Винс, — сказал я и повесил трубку.
  Вытащил еще бутылку пива и снова перечитал письмо от Сюзан. Ничего нового. Тогда я сел за стол рядом с телефоном и осмотрел квартиру.
  По обе стороны окна — книжные полки. Действующий камин. Гостиная, кухня, спальня и ванная комната. Дробовик, винтовка и три пистолета.
  — Я слишком долго живу здесь, — сказал я громко и понял, что голос в пустой комнате мне совсем не нравится. Я встал, подошел к окну и выглянул на Марлборо-стрит, на которой ни черта не происходило. Я вернулся к столу и глотнул пива. Приятно заниматься хотя бы чем-то.
  В четыре двенадцать утра зазвонил телефон.
  Полбутылки пива выдыхалось на столе, я же лежал на диване лицом вверх, заложив руки за голову и уставясь в потолок.
  Я взял трубку перед третьим звонком.
  На другом конце женский голос произнес:
  — Мистер Спенсер?
  — Да.
  — Говорит Пола Голдмен, юрист фирмы «Штайн, Фэй и Корбетт», Сан-Франциско. Меня просили вам позвонить.
  — Вы виделись с Хоуком? — спросил я.
  — Да. Он сидит в тюрьме Милл-Ривер, штат Калифорния, по обвинению в убийстве и нападении с нанесением телесных повреждений. Надеяться выйти под залог — просто нереально.
  — Кого он убил?
  — Его обвиняют в убийстве человека по имени Эммет Колдер, который работал консультантом по вопросам безопасности у некоего Рассела Костигана. Его также обвиняют в нападении на нескольких охранников и полицейских. С ним, наверное, нелегко справиться.
  — Это верно, — согласился я.
  — Он признал, что убил Колдера и напал на других людей, но заявил, что это была самооборона и его вынудили поступить подобным образом.
  — Вы сможете организовать его защиту?
  — Возможно, если опираться только на факты. Но трудность в том, что отцом Рассела Костигана является Джерри Костиган.
  — Господи, — пробормотал я.
  — Так вы знаете, кто такой Джерри Костиган?
  — Я знаю, кто он. Обладатель уймы всяких вещей.
  — Именно. — Голос Полы Голдмен был тверд. — И одной из этих вещей является Милл-Ривер, штат Калифорния.
  — Значит, шансов спасти Хоука практически никаких, — сказал я. — Если дойдет до суда...
  — Если дойдет до суда, его песенка спета.
  Минутку я помолчал, прислушиваясь к далекому потрескиванию междугородной связи.
  — Он что-нибудь говорил о Сюзан Сильверман? — спросил я.
  — Сказал, что прибыл по ее просьбе и что его поджидали. Мне крайне неохотно разрешили свидание с ним, и оно проходило под пристальным наблюдением. Фирма «Штайн, Фэй и Корбетт» — самая крупная в районе залива. У нее большое влияние. Будь его чуть меньше — никакого свидания не было бы вообще.
  — Это все?
  — Все.
  — Каковы его шансы на успех?
  — Никаких.
  — Потому что у обвинения железные доводы?
  — Да, доводы действительно железные, к тому же он выбил Расселу Костигану три передних зуба. А это то же самое, что избить сына Хьюи Логана в его родной Луизиане в тысяча девятьсот тридцать пятом году.
  — Н-да.
  — Да еще, Господи, он же черный.
  — Разве Костиганы не сторонники равноправия?
  — Нет, не сторонники, — сказала она.
  — Расскажите о тюрьме.
  — Четыре камеры в пристройке к полицейскому участку, расположенному в крыле здания мэрии. В настоящий момент Хоук — единственный заключенный. Гражданский диспетчер — женщина, два полицейских — мужчины. Когда я приехала, на посту находились только они. Должна предупредить вас как юрист, что по законам штата Калифорния соучастие в побеге из тюрьмы является уголовным преступлением.
  — С тех пор как Рейган был губернатором штата, они не расслабляются, — заметил я.
  — Когда встанет солнце, — сказала Голдмен, — я хочу повоевать с ними по поводу освобождения под залог. Хотя это пустое дело. Если понадоблюсь, звоните в контору. — Она продиктовала номер.
  — Благодарю вас, мисс Голдмен.
  — Миссис, — поправила она. — Я занимаюсь уголовным правом по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки. Так что чувствую себя гораздо более свободной, чем самой хотелось бы.
  Глава 2
  Без пятнадцати семь я прибыл в оздоровительный клуб. У Генри Чимоли возле площадки для игр в рэкетбол на первом этаже имелась квартирка. Я сидел у него, попивая кофе, и строил план.
  — А я думал, ты завязал с кофе, — сказал Генри. Он отжимался от пола на огромном, от стенки до стенки, ковре.
  — Это особый случай, — пояснил я.
  Спать мне не хотелось, зато ощущалась усталость.
  — В общем, ты все понял? — спросил я.
  — Ага, — сказал Генри. — Я всю жизнь был тренером, поэтому могу изготовить любой гипс. Сделаем его побольше, чтобы ты мог по приезде сунуть туда ногу.
  — Нужно еще сделать так, чтобы я мог в нем передвигаться.
  Генри поднялся с пола. Над дверью, ведущей в кухню, была приделана перекладина. При росте пять футов четыре дюйма Генри приходилось подпрыгивать, чтобы дотянуться до нее. Он принялся подтягиваться, расставив руки на ширину дверного проема.
  — На Бикон-стрит, возле Кенмор-сквер, есть магазин медицинских принадлежностей. Это слева за старой гостиницей «Брикминстер», если идти к Бруклайн.
  На Генри были хлопчатобумажные серые шорты. Его тело, словно небольшой поршень, двигалось к перекладине и обратно. Никакого намека на напряжение. Голос звучал совершенно спокойно, движения были точными и быстрыми.
  — Может быть, тебе слегка урезать силовую нагрузку? С твоим ростом надо больше работать на растяжку.
  Генри спрыгнул на пол.
  — Я достаточно высок, чтобы заехать тебе ногой по яйцам, — сказал он.
  — Ты себе льстишь, — сказал я и пошел искать магазин медицинских принадлежностей.
  Он Открывался в восемь утра, потому-то мне и пришлось сидеть в машине и пить кофе — целых три чашки — перед пышечной «Данкин Донате» на Кенмор-сквер, наблюдая, как рокеры и панки выползают на улицу. Мимо шмыгнул паренек с волосами, окращенными в разные цвета, в белой пластиковой куртке и мягких сапожках, как у Питера Пэна. Рубаха на нем отсутствовала, грудь была белой, безволосой и худосочной.
  Он украдкой оглядывал себя в витринах магазинов, радуясь собственной диковинности. Может быть, мечтал до смерти напугать поклонника республиканцев, хотя они редко заглядывали на Кенмор-сквер в дни, когда не проводились бейсбольные матчи.
  Сложенное письмо Сюзан лежало у меня в нагрудном кармане. Я не стал его перечитывать, потому что знал, что в нем. Знал все слова — на грани безумия. Я взглянул на часы. На девять пятьдесят пять имелся прямой рейс. Я уже собрал вещи. Осталось сделать гипсовый слепок на ногу — и можно отправляться. В Милл-Ривер я мог прибыть к часу по местному времени.
  Я сложил три бумажных стаканчика один в другой, вылез из автомобиля и кинул их в мусорную корзину. Затем снова сел в машину, доехал до магазина и стал в нем первым покупателем. К пяти минутам десятого Генри соорудил мне гипсовый башмак, достаточно большой, чтобы я мог надеть его, как здоровенный рыбацкий сапог. Я положил эту штуковину в спортивную сумку, под чистые рубашки.
  — Тебя подвезти? — спросил Генри.
  — Я оставлю машину в аэропорту.
  — Деньги нужны?
  — Я снял со счета пару сотен, — успокоил я. — То бишь все, что на нем было. Плюс у меня еще кредитка «Америкой экспресс». Я без нее даже из дому не выхожу.
  — Что-нибудь понадобится — звони, — сказал Генри. — Что угодно, понял? Если понадоблюсь сам — выеду.
  — Пол знает, что нужно звонить тебе, если я не объявлюсь, — сказал я. — Сейчас он в школе.
  — Можно подумать, что ты его отец.
  — Вроде того.
  Генри сунул мне ладонь.
  — Звякни, — сказал он.
  Лавируя в утреннем потоке, я на огромной скорости отправился к аэропорту Логан. Ничего страшного не случилось бы, если б я пропустил этот самолет, но он летел без дозаправок, следовательно, быстрее. А я и хотел как можно скорее добраться до Милл-Ривер.
  За двадцать минут до отлета я сдал сумку в багаж. Если ее потеряют, будут неприятности.
  Но нести ее с собой через контроль было нельзя — ведь в ней лежал пистолет. В девять пятьдесят пять мы вырулили на взлетную полосу, а в десять, заложив крутой вираж над заливом, помчались на Запад.
  Глава 3
  У «Гeрца»[48]я взял напрокат «бьюик-скайларк» с отсутствующей ручкой подъема стекла на дверце водителя. И где же этот О'Джей Симпсон[49], когда нужна его помощь? По Сто первому шоссе я двинулся на юг, а в начале четвертого свернул за СанХосе на восток по бульвару Милл-Ривер. В миле от шоссе стоял огромный торговый центр, построенный вокруг модернового супермаркета « Сейфуэй» из монолитного бетона, с большими круглыми окнами и широким, выложенным каменной плиткой пандусом, с которого продукты грузили в машины. Громадная вывеска из красного дерева при въезде на стоянку возвещала: «КОСТИГАН МОЛ» — и дальше: «Тридцать магазинов — рай для покупателя». Буквы были вырезаны на дереве и покрыты золотой краской.
  Я въехал на стоянку, припарковался возле «Сейфуэя» и вытащил из сумки свой гипсовый ботинок. Слепив его, Генри собрал песок и остатки грязи из клубного ящика для мусора и втер в гипс. Поэтому ботинок выглядел сейчас так, будто его сделали примерно месяц назад.
  В подошве имелась пустота, куда я впихнул автоматический пистолет двадцать пятого калибра, сверху положив стельку из губчатой резины. Затем я снял свою левую туфлю и сунул ногу в гипс. Поправив брючину, я вылез из машины. Все было отлично. Особого удобства я не ощущал, зато выглядел гипс натурально. Слегка пройдясь взад-вперед, я двинулся в « Сейфуэй», там купил пинту мускателя и спросил, как проехать к Сити-холлу, затем вернулся к «бьюику» и сел в него. Сунул бумажник в бардачок.
  Из сумки вытащил бейсбольную кепку «Ютика Блю Сокс», растрепал волосы и напялил кепку на голову. Посмотрел в зеркало. Со вчерашнего утра я не брился, и это оказалось весьма кстати.
  Из-под кепочки и из дырочки сзади, над самой пластиковой застежкой, наружу выбивались космы волос. На мне были надеты джинсы и белая рубашка. Я надорвал карман и неровно закатал рукава. Затем плеснул на рубашку мускателя. Еще чуть-чуть вина я вылил на джинсы. Положив бутыль на сиденье рядом, я двинулся к Милл-Ривер.
  Стены мэрии были покрыты белой штукатуркой, а крыша — красной черепицей. Перед зданием расстилался зеленый газончик, на котором медленно вертелся разбрызгиватель, посылая воду во все стороны. Слева от мэрии располагалась пожарная часть, а между ними было что-то вроде соединяющего крыла, и перед самым этим крылом — прямо как перед торговым центром — два голубых прожектора освещали вывеску: «ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ МИЛЛ-РИВЕР». Перед управлением находилась небольшая стоянка, а большая парковка была возле мэрии. Я въехал на большую и обогнул здание. Сзади обнаружились общественная авторемонтная мастерская и гараж. Тут не было никакой штукатурки, только голые шлакоблоки. Вместо черепицы — пластиковый шифер.
  Одно здание — для показухи, другое — для работы. Сзади можно было рассмотреть тюремные, забранные толстой металлической сеткой окна.
  Возле гладкой, без ручки, двери — две полицейские машины. Объехав здание, я выбрался на улицу и направился к центру городка. Через пятьдесят ярдов находилась городская библиотека. Перед входом маячила вывеска «МЕМОРИАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА ДЖ. Т. КОСТИГАНА», позади здания — автостоянка. Поставив машину, я выключил мотор, взялся за бутыль мускателя и несколько раз основательно прополоскал рот. Вино по вкусу напоминало средство для чистки кафеля, и запах оказался отвратным до невозможности. Я взял полупустую бутылку и закрыл дверцу машины. Положив ключи на подоконник, скрытый кустами, я направился на улицу.
  Очутившись в поле зрения прохожих, я принялся шататься, опустив вниз голову и бормоча невесть что себе под нос. Бормотать себе под нос не так просто, когда этого совсем не хочется.
  Я понятия не имел, что нужно бормотать, поэтому принялся перечислять звездный состав бейсбольной команды «Ред Соке» образца шестьдесят седьмого года.
  — Рико Петрочелли, — бубнил я, — Карл Ястржемски, Джерри Одер...
  Потом уселся на ступени лестницы библиотеки и сделал основательный «глоток» из бутылки, заткнув горлышко языком так, чтобы не проглотить ни капли. Вряд ли алкоголь облегчит мою задачу. Парочка школьниц в вязаных гольфах и с повязками на волосах шарахнулись от меня и, обойдя, поспешили в библиотеку.
  — Дэлтон Джоун, — буркнул я и сделал вид, что отхлебнул из бутылки.
  Миловидная женщина в бледно-голубом спортивном костюме, белых «найках» и лавандовой налобной повязке припарковала коричневый «мерседес» перед самой библиотекой и вылезла, держа в руках пять или шесть книг. Проходя мимо меня, она демонстративно смотрела в противоположную сторону.
  — Джордж Скотт, — пробормотал я и, привстав, хорошенько шлепнул ее по заду.
  Она резко рванула вперед и скрылась в библиотеке. Я взял в рот немного мускателя, позволил вину свободно вылиться на подбородок и облить куртку. За дверью послышались возбужденные голоса.
  — Майкл Эндрюс... Реджи Смитт... — Я высморкался в ладонь и вытер ее о рубашку. — Хоук Хэндерсон... Тони Си. — И, повысив голос, прорычал: — Хосе, мать его, Тартабулл!
  Со стоянки возле мэрии вырулила черно-белая полицейская машина и медленно направилась в сторону библиотеки.
  Я встал и грохнул бутылку о ступени лестницы.
  — Джо Фой, — проговорил я с холодной яростью. Затем расстегнул ширинку и стал деловито мочиться на газон. Я их провоцировал.
  Патрульный автомобиль остановился рядом, не дав мне закончить дело, и из него вылез миллриверский коп в красивой коричневой униформе. Он носил свою шляпу надвинутой прямо на переносицу, как морской пехотинец времен вьетнамской войны.
  — Стоять и не двигаться!
  — А я им и не двигаю, офицер. — Я хихикнул, слегка покачнулся и рыгнул. Коп стоял прямо передо мной.
  — Застегнись, — рявкнул он, — тут женщины и дети.
  — Для женщин и детей — все что угодно, — пробормотал я, наполовину застегнув ширинку.
  — Какие-нибудь документы есть? — спросил коп.
  Я пошарил вначале в одном заднем кармане, затем в другом, затем в передних карманах джинсов. Прищурившись и стараясь внятно рассмотреть полицейского, пожал плечами.
  — Хочу заявить о пропаже бумажника, — сказал я, как можно тщательнее выговаривая слова, словно человек, который изо всех сил старается не казаться пьяным.
  — Хорошо, — проговорил коп. — Иди к машине. — Он взял меня под руку. — Руки на крышу. Ноги врозь. Ты, наверное, не раз такое проделывал.
  Он ботинком постучал по внутренней стороне моей здоровой лодыжки, чтобы я пошире расставил ноги, а затем быстро обыскал.
  — Как зовут? — спросил он, закончив.
  — Что, так и стоять? — Я положил голову на крышу машины.
  — Можешь выпрямиться.
  Я остался в положении «голова-на-крыше» и ничего не ответил.
  — Я спросил, как зовут, — повторил коп.
  — Требую адвоката, — сказал я.
  — А кто твой адвокат?
  Я перекатился по крыше автомобиля и встал к копу лицом. Ему было лет двадцать пять. Красивый загар, чистые голубые глаза. Я нахмурился.
  — Спать хочу, — заявил я и стал сползать по крыше машины на землю.
  Коп подхватил меня под мышки.
  — Нет, — сказал он. — Не здесь. Пошли. Проведешь ночку с нами, а наутро поглядим...
  Я позволил сунуть себя в машину и отвезти в участок. Без двадцати минут пять я стоял перед камерой в милл-риверской тюрьме. Задержан за пьянство и мочеиспускание в общественном месте. Записан под именем Джона Доу[50]. В углу камеры находился фаянсовый унитаз без стульчака, раковина, а рядом — бетонная койка с матрасом, без подушки и со скатанным военным одеялом в ногах. Арестовавший меня офицер отворил дверь второй камеры. Первая была пуста. Дальше находились еще две.
  — Минутку, — попросил я. — Хочу увидеть остальных гостей.
  Я рванулся дальше и увидел в четвертой камере Хоука, лежащего на спине, закинув руки за голову.
  — Эй, дядя Том! — рявкнул я. — Не сыграешь ли на своей гармонике что-нибудь для нашего миляги надзирателя?
  Хоук безо всякого выражения осмотрел меня.
  — Может, и поиграю, только не на гармонике, а на твоей башке, белопузый, — ответил он.
  — Идем, идем, — сказал молодой коп. Он схватил меня за воротник рубашки и втолкнул в камеру. — Проспись. И не смей заводить ниггера!
  Он вышел и запер камеру, оставив меня в одиночестве. Ну, кто это утверждал, что меня невозможно арестовать?
  Глава 4
  Мне полагалось быть пьяным в стельку, к тому же я не спал два дня, а мой грандиозный план побега мог осуществиться только после полуночи, поэтому я соорудил из одеяла подобие подушки и заснул.
  Проснувшись, я понял, что сейчас глубокая ночь. Наручных часов у меня не было, да и настенных было не видно, но вокруг царила такая гнетущая тишина, которая бывает лишь в два часа ночи. Каков бы ни был час, время подошло.
  Я потихоньку снял гипс и вытащил из-под пятки пистолет. Встал и почувствовал, насколько неудобно ходить в одном ботинке. Поэтому не колеблясь скинул второй и босым пересек камеру. Выпустив рубашку наружу, я заткнул за пояс джинсов пистолет, прильнул к прутьям решетки и громко произнес:
  — Эй, дядя Том!
  Через две камеры раздался голос Хоука:
  — Это ты мне, козел?
  — А здесь еще есть кто-то, — сказал я, — кого бы звали, как тебя?
  — Кроме нас, здесь никого нет, белый.
  — Хорошо, а сколько времени?
  — Ты меня разбудил, чтобы узнать, который час?
  — Неужто ниггеры спят? — изумился я.
  — Когда ты заснешь, я доберусь до твоей белой задницы, козел.
  — Неужели ты хочешь спать, дядя Том?
  Я взял ботинок и принялся громыхать им по прутьям решетки, точно так же, как детишки проводят, палкой по заборам.
  — Как тебе мой там-там? Немного африканских ритмов не помешает?
  — Я на тебе отыграюсь, белый ублюдок, — сказал Хоук.
  Я принялся лупить по прутьям каблуком и очень громко напевать:
  — Бонго, бонго, бонго, я не покину Конго. Нет, нет, нет! Бунги, бунги, бунги, как хорошо мне в джунглях! Так хорошо мне в джунглях, что не покину их!
  Тогда Хоук принялся орать, чтобы я заткнулся. Тут зажглись лампы под потолком, и из кабинета вышел круглолицый коп с короткой стрижкой.
  — Что здесь происходит? — рявкнул он.
  — Колыбельную ниггеру пою, — ухмыльнулся я.
  — Этот придурок совсем чокнутый, — сказал Хоук.
  Я принялся напевать еще громче. Круглолицый направился ко мне. В правом кармане форменных брюк у него лежала обтянутая кожей битка, которую он и вытащил на ходу.
  — Ты, — обратился он ко мне, — заткни рот. Сейчас же.
  — И в камере грязной, сырой и холодной явился, как тень, очень черный старик! — Я неуклюже изобразил подобие мелодии, ударяя башмаком по стене. Вернее, половину мелодии, ведь башмак был один.
  Круглолицый обернулся и крикнул:
  — Эй, Мори, иди сюда.
  Появился второй коп, несколько повыше Мордатого, с удивленным выражением простофили-деревенщины на лице. Его волосы были зализаны назад и разделены посередине пробором. Я продолжал орать. Хоук замолк. Мордатый кивнул на меня, Мори щелкнул замком, и дверь в мою камеру открылась. Мордатый вошел, постукивая себя по ноге биткой. Мори миновал коридор и вошел следом. Он снимал с пояса наручники.
  — Что это вы, ребята, задумали? — спросил я.
  — Хотим показать, как нужно затыкаться, — ответил Мордатый.
  Я сунул руку под рубашку и нервно почесал брюхо:
  — Я просто хотел подразнить черномазого.
  — Повернись спиной, — сказал Мордатый, — и заведи руки назад.
  Я вытащил из-под рубашки пистолет и наставил дуло на эту парочку.
  — Попробуйте только пикнуть, — предупредил я, — пристрелю.
  Оба мгновенно превратились в ледяные скульптуры.
  — Руки за голову, подойти и встать лицом к стене.
  Они без звука выполнили требуемое. Я вытащил их табельное оружие. У Мордатого оказался стандартный 38-й калибр, зато у Мори — «магнум» 44-го калибра. С такой пушкой только на китов охотиться.
  — Кто на коммутаторе? — спросил я.
  — Мэдилин, — ответил Мордатый.
  — Отлично. Итак, чтобы не причинить вреда ни себе, ни ей, сидите тихо, как в могиле. Я собираюсь открыть дверь другой камеры, но при этом глаз с вас не спущу.
  Держа оба пистолета за дужки, я выскользнул из камеры и двинулся по коридору. На стене возле кабинета офицеров имелись пронумерованные выключатели: первая камера, вторая камера, третья камера, четвертая камера. Я нажал на кнопку "2" — и дверь закрылась, нажал "4" — и открылась камера Хоука. Он вышел и направился ко мне. Я протянул ему пистолеты.
  Тридцать восьмой он вернул, и я заткнул его за пояс джинсов. Сорок четвертый «магнум» удобно устроился в его правой руке.
  — Бонго, бонго, бонго? — уточнил он.
  — Давай сюда диспетчера, — сказал я.
  Мэдилин оказалась дамой лет пятидесяти пяти, и стройной назвать ее было нельзя. Она беззвучно прошла в камеру Хоука и села на койку. Дверь закрылась.
  — У нас есть время, пока кто-нибудь из патрульных не вызовет управление и не всполошится, не получив ответа, — сказал я.
  — Времени полно, — кивнул Хоук.
  Мы вышли из полицейского участка на тихую улицу и направились к библиотеке. За ней все еще был припаркован «скайларк».
  — Держи, — сказал я, взял с подоконника ключи и отдал их Хоуку. — Поведешь.
  — К Сюзан? — спросил Хоук.
  — Да.
  — Первым делом они кинутся туда, — предположил Хоук, — когда узнают, что мы улизнули.
  — Не имеет значения, — сказал я.
  Мы вырулили из-за библиотеки и повернули направо в самом конце площади. Проехав по дороге примерно милю, мы снова свернули направо, а затем налево, на автостоянку у шестиэтажного городского дома. Даже при лунном свете было заметно, что в это здание вложена масса труда: кирпичные стены были отполированы песком и обработаны паром, все окна новые. Возле крыши имелась уйма гранитных узоров, а дверные перемычки оказались гранитными блоками.
  Хоук припарковался прямо за черным ходом.
  — Вон ее окно, — сказал он. — Хочешь позвонить или сразу полезешь?
  До окна было рукой подать.
  — Полезем, — решил я, и мы двинулись через автостоянку.
  На стоянке, разделенной на площадки с номерами, было довольно много машин. Одна могла принадлежать Сюзан. Обычно я хорошо представлял себе ее машину, но сейчас засомневался.
  — Приятель, она может быть не одна, — сказал Хоук.
  — Надо проверить. Если мы позвоним и не получим ответа, все равно ведь войдем. Так уж лучше пропустить первое действие: времени у нас в обрез.
  Мы остановились у окна. Я вытащил из кармана полицейский тридцать восьмой и разбил стекло на стыке верхней и нижней рамы, Хоук запустил в дыру руку и повернул задвижку.
  Я поднял раму и неловкой змеей скользнул в проем и на пол. Хоук появился в комнате сразу за мной. На мгновение мы оба застыли. В квартире не раздавалось ни звука. Я поднялся на ноги. Справа находилась винтовая лестница.
  Хоук ткнул туда пальцем.
  — Спальня, — сказал он шепотом.
  Я тихо поднимался по ступенькам. Хоук принялся бесшумно обыскивать первый этаж. Лестница закончилась небольшой площадкой, за которой находилась спальня. Я вошел и сразу уловил знакомый залах духов и лака для волос. Мне даже показалось, что я ощутил присутствие самой Сюзан. Кровать стояла слева параллельно низкому парапету, через который с балкончика спальни можно было наблюдать за происходящим внизу. Благодаря лунному свету, проникавшему через высокое арочное окно, здесь было гораздо светлее, чем в гостиной. Свет падал на пустую постель.
  — Хоук, — позвал я спокойным голосом.
  — Внизу никого, — отозвался он.
  — Наверху тоже.
  Я включил ночник у кровати. Комната показалась мне слишком уж прибранной. Постель была застелена. Сюзан оставила бы на видном месте помаду, духи, может быть, со стула свешивались бы колготки. На полу валялись бы туфли: одна — стоймя, другая — на боку. Но может, новая Сюзан сильно отличалась от той, которую я знал?
  Я открыл дверцы шкафа. Внизу Хоук зажег остальной свет. Я услышал, как он поднимается по лестнице. Шкаф оказался в стену длиной и имел складные дверцы, убиравшиеся в разные стороны. В нем висели ее вещи, и я снова ощутил запах Сюзан. Одежда была развешана очень тщательно, с равными промежутками, чтобы не мялась. Сюзан было плевать, что на ней, но она всегда заботилась о том, что собиралась надеть.
  Я узнал множество ее вещей. Правда, одежды оказалось слишком много. Поэтому я не мог сказать, что именно пропало. Если что-нибудь пропало.
  — Осмотрим ванную, — предложил я.
  Хоук предупредил:
  — Время поджимает, детка.
  — Нужно узнать, уехала она или просто-напросто отлучилась, — сказал я. — Если уехала, значит, взяла с собой белье и косметику.
  — Идем вниз, — кинул Хоук.
  Пока мы спускались по винтовой лестнице, я окинул взглядом квартиру. Гостиная была высотой в два этажа, а окна были двадцати футов.
  Возле гостиной притулилась кухонька, которую отделяла стойка, покрытая красной мексиканской плиткой. Высоко на стене гостиной висело огромное красное опахало, а с потолка на золотой цепи свисала люстра от Тиффани. Стеклянный обеденный стол под ней был установлен на дубовых козлах для пилки дров.
  Ванная оказалась рядом с гостиной, чуть дальше — кабинет. Сюзан всегда держала белье в каком-нибудь шкафчике в ванной, а косметику — в аптечке или где попало.
  Ванная была облицована белым кафелем с отделкой черным цветом и серебром. Напротив раковины — шкафчик с четырьмя ящиками.
  Я открыл верхний. Пусто. Во втором лежали темно-бордовая майка, остатки теней для век, крем-пудра, губная помада, лак. В остальных ящиках покоились вещи, назначения которых я вообще не знал. Все было уже использованным и выглядело ненужным. То, чем обычно пользовалась Сюзан, она держала у зеркала. Здесь же, в ящиках, хранились забытые остатки косметики. Аптечка оказалась практически пуста, и на раковине не было видно привычных предметов: щеток, зубной пасты... Я взял на мгновение бордовую майку, затем кинул ее в ящик, закрыл его и вернулся в гостиную.
  — Она уехала, — сказал я Хоуку. — Ни белья, ни косметики.
  Хоук стоял, прислонившись к стене у открытого окна, наблюдал за автостоянкой и вслушивался в тишину.
  — Еще пару минут, — сказал я.
  Хоук кивнул.
  Я зашел в кабинет. Там стояли письменный стол, огромная секционная софа и цветной телевизор. Я сел за стол.
  Жуткий беспорядок: листки бумаги кое-как заткнуты в маленькие ящички, стопки писем и другой корреспонденции небрежно сдвинуты в сторону, дабы освободить пространство. Мое письмо было кинуто в пачку остальной почты.
  Здесь же находился ежедневник Сюзан. В нем едва различимым почерком были отмечены даты и записано время встреч с различными людьми. Большинство пометок ни о чем мне не говорило. На сегодня ничего запланировано не было, а на понедельник стояло: «Доктор Хилльярд, 3.40».
  Раздался звонок в дверь. Я выключил свет в кабинете, и в ту же секунду Хоук сделал то же самое в гостиной. К тому времени, когда я подскочил к окну, он уже вылез, а когда звонок прозвучал еще раз, мы, пригнувшись, быстро двигались вдоль стены к машине.
  На стоянке и у двери — никого.
  — Это же черный ход, — прошептал Хоук. — А они, естественно, подошли к парадным дверям.
  Мы сели в машину, и Хоук тронул с места. Мы выехали с другой стороны автостоянки, свернули налево и медленно покатили вдоль длинного здания к бульвару Милл-Ривер. Перед домом, где жила Сюзан, стояли две полицейские машины. По бульвару мы свернули направо, к Сто первому шоссе, стараясь ехать спокойно, не превышая скорости.
  — Они знают, что мы сбежали, — сказал я.
  — Как тебе удалось протащить пистолет? — спросил Хоук.
  — Генри сделал мне гипсовый ботинок, и мы спрятали оружие в пятку.
  Хоук положил сорок четвертый «магнум» на колено. Я ехал в одних носках.
  — Если нас поймают, то пристрелят. По крайней мере постараются. Так что будь наготове. Это гнусный городишко, детка, — сказал Хоук.
  — Сюзан. Мне нужно знать, что со Сюзан. Рассказывай.
  — Понимаю. Но кое-какие известия тебя не обрадуют.
  Я ничего не ответил. Часы на приборной панели «скайларка» показывали: «4:11».
  — Позвонив мне, — начал Хоук, — Сюзан сказала, что до тебя ей не дозвониться и что она попала в серьезную передрягу. Мол, связалась с этим типом Костиганом, а он оказался плохим парнем.
  Перед нами бежала пустая дорога. Стрелка спидометра начала переваливать за шестьдесят миль. Хоук скинул скорость до пятидесяти пяти.
  — Затем она сказала, что хочет уйти от него, но, вполне возможно, не сможет этого сделать. Слишком серьезно она влипла, и в одиночку ей ни за что от него не отделаться.
  — Насколько серьезно? — спросил я.
  — Не объяснила, но голос ее звучал по-настоящему натянуто. Я сказал, что прилечу первым утренним рейсом и, если она захочет уехать, возьму ее с собой. А если кто-нибудь вздумает нам помешать, я попрошу его не делать этого. Тогда она предложила приехать за ней сюда, в Милл-Ривер, и дала мне адрес: Лос-Алимос, пятнадцать, квартира шестнадцать. Потом добавила, что сама не знает, захочет ли уехать, но ей необходимо поговорить со мной. Однако скорее всего мы уедем вместе.
  Мы добрались до Сто первого шоссе. Хоук повернул на север, к Сан-Франциско.
  Глава 5
  Стояла ясная звездная ночь, луна сияла вовсю.
  Слева в темноте едва виднелись невысокие холмы, а справа плоская равнина уходила в сторону залива. На шоссе — пустота.
  — И ты поехал, — сказал я.
  — Конечно.
  — Ничего мне не сообщив.
  — Ничего.
  Шины тихо шуршали по асфальту и лишь изредка, наезжая на трещины, издавали негромкий хлопок.
  — Я бы тебе тоже ничего не сказал.
  — Знаю, — сказал Хоук.
  По встречной полосе, мимо нас, по направлению к Салинасу, промчался огромный грузовик.
  — Я прибыл, взял напрокат машину и приехал в Милл-Ривер, как она и просила. Встретился со Сюзан.
  — Как она выглядела? — спросил я.
  — Потрясающе, если не считать дикой усталости и напряжения — будто она в полном отчаянии, но не хочет, чтобы это стало кому-нибудь известно. Похоже, она даже себе ни в чем не признавалась.
  — А голос? — спросил я.
  — Как натянутая струна, — ответил Хоук. — Возьми смычок — и на нем можно сыграть интермеццо.
  Я вздохнул.
  — Предупреждал же, что будет непросто, — сказал Хоук.
  Я кивнул. Хоук продолжал:
  — Она сварила кофе. Свежие французские булочки и такие крошечные кунжутные печеньица. Выглядело, будто бы она разыгрывает из себя хозяйку. Потом она рассказала, что этого парня, Костигана, встретила в прошлом году в Джорджтауне, когда была интерном в Вашингтоне. В общем, она с ним познакомилась, и он предложил ей работу в местной клинике.
  — В Милл-Ривер?
  — Угу, — подтвердил Хоук. — В больнице имени Костигана.
  — Семейный бизнес?
  — Одно из многочисленных ответвлений.
  Вдоль дороги стали попадаться неопрятные придорожные лачуги, в которых можно купить артишоки, клубнику и всякое такое. Фары высвечивали противные, написанные от руки вывески.
  — А у Сюзан в то время были нелады с тобой, вот она и решила съездить проветриться. И она говорит, что Костиган ей действительно понравился. Но ей не хотелось забывать тебя совсем, поэтому она звонила тебе, а ты писал ей письма и разговаривал. Она не забывала тебя, но при этом держалась поближе к Костигану.
  На правой обочине шоссе возник зеленый знак. На мгновение фары высветили сияющие буквы: «Мост Сан-Матео. 5 миль».
  — А вот Костиган чего-то дергался. Хотел жить с ней вместе, но Сюзан сказала «нет». Он спрашивал: «Почему ты не бросишь этого голодранца из Бостона?» — а Сюзан отвечала: «Да потому, что я его люблю», а Костиган: «Как ты можешь любить одновременно и его и меня?» — а Сюзан: «Не знаю», — вот так они и проводили время в обществе друг друга.
  — Мне кое-что известно об этом, — сказал я.
  — В общем, она не могла вернуться к тебе и бросить Костигана, но также не могла позволить ему жить с ней. Поэтому в конце концов честно призналась себе: «Я, видимо, совершенно свихнулась», — и отправилась к психиатру.
  Хоук рассказывал все это приятным бархатистым голосом, словно речь шла о братце Кролике и терновом кусте.
  — Тогда я сказал ей: «Сюзан, да ведь ты сама психиатр», а она мне: «Знаю» — и качает головой. В общем, — повторил Хоук, — она пошла к психиатру...
  — Упомянула, к кому именно? — спросил я.
  — Нет, — сказал Хоук. — Но психиатр помог ей понять кое-какие проблемы. Тогда она начала отдаляться от Костигана, а тому это не понравилось, и он принялся наведываться к ней когда ни попадя. Даже когда она просила его этого не делать, он все равно приходил к ней на квартиру: у него был ключ. Даже когда она говорила, что хочет побыть одна и во всем разобраться. Наконец она сказала, что если он не успокоится, то она переедет в другое место, а он ответил, что ни в коем случае не допустит этого. Я спросил ее: «Что он может тебе сделать?» — но она лишь качала головой и повторяла: «Ты его не знаешь». Я предложил: «Может, ты мне все о нем расскажешь?», но она продолжала качать головой, и я видел, как у нее к глазам подступают слезы. Я спросил: «Почему бы тебе не уехать со мной? Мы бы со Спенсером все утрясли. Мы что хочешь утрясем». Нет, она не плакала, просто сидела и качала головой, но в глазах ее стояли слезы. И тут открылась дверь, и вошел Костиган с парочкой качков.
  — Всего с парочкой? — удивился я.
  — По-моему, сейчас я рассказываю, — сказал Хоук.
  На часах приборной панели высвечивалось: «5.03».
  — Сюзан спросила: «Рассел, что ты здесь, черт побери, делаешь?» — продолжал Хоук, — но Рассел повернулся ко мне и сказал: «Убирайся отсюда».
  Я еле сдержал улыбку.
  — "Убирайся отсюда"? — переспросил я.
  — "Убирайся отсюда". Он показался мне слишком шустрым, но я не подал виду и стал прикидываться: «Праашу пращения, маса Рассл, но я тут гость мисс Сильверман». Качки же стояли рядышком и разглядывали свои туши в зеркале, прикидывая, у кого трицепс круче. Тогда Рассел сказал: «Ничей ты не гость, чучело, и катись отсюда».
  — "Чучело"? — переспросил я.
  — "Чучело". Я взглянул на Сюзан, а она застыла и...
  — Что значит «застыла»? — спросил я.
  — Замерла. По лицу ее блуждала полуулыбка, она, видимо, была напугана и зла одновременно, не двигалась, не говорила, выглядела совершенно на себя непохожей.
  — Господи Боже, — выдохнул я.
  — Угу, — кивнул Хоук. — Я и до знакомства с Расселом не испытывал к нему теплых чувств, а тут он принялся давить мне на нервы, говорить «убирайся» и всякие гадости. Поэтому я стукнул его локтем в зубы. Ненавижу без дела резать себе кулаки. Тогда два качка полезли на меня, и мне пришлось им врезать. С одним я, кажется, перестарался: врезал ему стулом, а проклятый ублюдок возьми да и умри.
  — И тут, конечно, появились полицейские, — сказал я.
  — Ага. Человек десять с дробовиками, в пуленепробиваемых жилетах и всяком таком...
  — Хотя их никто не вызывал, — предположил я.
  — Ага, — подтвердил Хоук. — Вошли как раз в тот самый момент, когда второй качок шлепнулся на пол.
  — Вроде как поджидали за дверью.
  — Ага.
  — Тебя подставили, — сказал я. — Тебя хотели хорошенько разозлить, чтобы ты начал драться, а затем арестовать за нападение. И преподать нам урок.
  — Думаю, ее телефон прослушивался, — пожал плечами Хоук.
  — Полицией или Костиганами?
  — Какая разница, — сказал Хоук, — если полиция принадлежат Костигану.
  Глава 6
  Справа, в тихих предрассветных сумерках, на самом краю залива, показался Кэндлстик-парк. Когда я был мальчишкой, там, на Поло-Граундз, играли «Джайянтс», а на Кезар-Стэдиум — «Фотинайнерз», и Сюзан Сильверман я тогда еще не знал.
  — Полицейские потащили меня в тюрьму, и последнее, что я видел: Расселу подали лед в полотенце, чтобы он прижал ко рту, а Сюзан не двигалась, на губах ее застыла странная улыбка, и она плакала.
  Я промолчал.
  — Твоя фотография, — сказал Хоук, — стояла в ее квартире.
  Впереди маячили очертания сан-францисского небоскреба «Трансам».
  — "Чучело", — вспомнил я.
  — Знал, что тебе понравится.
  — Ты сломал Костигану три передних зуба.
  — Несколько штук осталось.
  — Знаю. Мы к ним еще вернемся.
  — Разумеется, — сказал Хоук.
  — Но сначала вызволим Сюзан.
  — Конечно.
  — А затем навестим Костиганов.
  — Ну разумеется.
  — И Милл-Ривер, — добавил я. — Прочистим слегка это местечко.
  — Главное — во время нашей забавы не попасться копам, — сказал Хоук. — Думаю, они вскоре выяснят, кто ты такой.
  — После чего проверят все авиалинии, агентства по найму автомобилей и вычислят нашу машину.
  — У тебя как с деньгами? — спросил Хоук.
  — Сотни две.
  — Господи Боже, — сказал Хоук. — Тоже мне, Джим Брэди — алмазный король.
  — Еще кредитная карточка «Американ экспресс».
  — От нее будет много толку. На нее можно снять номер в отеле «Стэнфорд корт», а потом засесть в нем и заказывать выпивку, пока не придут полицейские.
  — Не моя вина, — пожал я плечами, — что у тебя нет богатых друзей.
  Мы съехали с автострады на Голден-Гейт-авеню, проехали мимо Сивик-Сентр и повернули налево к Ван-Несс.
  — Надо бы убраться с улицы, — произнес я.
  — Костиган поймет, что это ты все затеял, — сказал Хоук. — Возьмет твою фотографию из квартиры Сюзан, покажет тем придуркам, которых мы заперли в участке, и передаст: «Всем постам...» Вместе с моей физиономией. Меня станут искать за убийство, тебя — за укрывательство, и нас обоих — за побег из каталажки.
  — Дальше по Гиэри-стрит есть гостиница с работающим всю ночь гаражом, — сказал я.
  Хоук проговорил в сложенную рупором ладонь:
  — "Всем патрулям: разыскивается впечатляющего вида афро-американец в сопровождении белого громилы средних лет".
  Он въехал в гараж, получил талон и двинулся по проезду, выискивая пустую стоянку.
  — Интересный получается разговор, — сказал я. — Я сломя голову мчусь в Милл-Ривер, спасаю тебя, как истинный рыцарь в белых доспехах, а ты отпускаешь шуточки про белых громил.
  Хоук поставил автомобиль рядом с зеленым «БМВ» и выключил двигатель. Я вытащил из багажника сумку, взял из нее чистую рубашку и «найковские» кроссовки и переоделся. Автоматический двадцать пятый я сунул в карман штанов, тридцать восьмой заткнул за пояс и вылез из машины. Хоук выпустил рубашку из брюк, сорок четвертый сунул за ремень спереди.
  — Хочу есть, — заявил он.
  — Тут есть пышечная, — сказал я, — прямо через улицу. Открывается черт знает в какую рань.
  — Сумку оставляешь? — спросил Хоук.
  — Да, так лучше.
  — А что, если мне пристроиться позади тебя и нести сумку на голове?
  — Да, это неплохо для конспирации, — заметил я, — но может увековечить расовый стереотип.
  Мы перешли Ван-Несс. На востоке, в конце Гиэри-стрит, едва заметно начало светать, и редкие машины уже стали выползать на улицы.
  По Ван-Несс проехал автобус, остановился на углу, из него вылез какой-то пожилой азиат и направился вверх по холму, мимо гостиницы «Кэсидрал хилл».
  Пышечная оказалась открытой и пахла свежесваренным кофе и горячей выпечкой. Мы взяли по два пончика и по два кофе, встали у стойки рядом с окном и начали есть. Чернобелая полицейская машина остановилась у входа, из нее вылезли двое полицейских и вошли в кафе. Молодые, с пышными усами. Один без фуражки. Взяли кофе, французские крученые пышки и вышли.
  — Наверное, ищут «впечатляющего афро-американца и белого громилу средних лет», — сказал я. — Не удивительно, что на нас не обратили внимания.
  Хоук ухмыльнулся.
  — Давай посчитаем, — предложил он. — У нас есть две сотни долларов.
  — Уже сто девяносто семь, — поправил я. — Пончики обошлись в три бакса.
  — Сто девяносто семь долларов и семнадцать патронов. Мы в трех тысячах милях от дома, никого здесь не знаем, кроме, может быть, адвокатши, которая в данном случае вряд ли способна чем-нибудь помочь нам.
  — Думаю, вся коллегия адвокатов не сможет снять с тебя обвинение в соучастии, — сказал я.
  — Сюзан исчезла, и мы понятия не имеем, куда именно...
  — Правда, нам известно, что тут не обошлось без Костигана, — напомнил я.
  — А костигановский папаша — один из богатейших и гнуснейших граждан нашей великой страны, — сказал Хоук.
  Снаружи рассвет посеребрил Ван-Несс-авеню, а непогашенные фонари приобрели чуть желтоватый блеск.
  — У нас нет ни машины, ни смены белья, ни туалетной бумаги, ни шампанского. — Хоук допил вторую чашку кофе. — Какие мы с тобой счастливчики, — добавил он.
  — Мы должны отыскать Сюзан, — сказал я.
  Хоук перевел свой внимательный и бесстрастный взгляд на меня.
  — Ну разумеется, — произнес он.
  Глава 7
  Небо над заливом порозовело, мы шагали по направлению к Юнион-сквер. Утро, семь часов.
  По всей Полк-стрит бары и магазины одежды пестрели оральносексуальными названиями. Они только начали открываться.
  — Необходимо организоваться, — предложил я.
  — А еще достать бабки, — добавил он.
  — Это входит в процесс организации. Самое главное — убраться с улицы и найти базу.
  Мы с Хоуком двигались довольно быстро — двое мужчин, спешащих на работу, — нигде не задерживались и не останавливались.
  — Наверное, нас уже начали разыскивать, — сказал Хоук.
  — Наверное, но, быть может, они пока не достали фотографий.
  — А им карточки не нужны. Копы будут останавливать всех черных, которые ходят вместе с белыми, вот и вся процедура, — сказал Хоук.
  — Мы можем взяться за руки, — предложил я, — и слиться с окружающей средой.
  В Сан-Франциско уже вовсю работал городской транспорт. Разъезжало множество такси и еще больше маленьких иностранных машинок.
  Молоденькие женщины, благоухающие цветочными шампунями, душистым мылом и дорогими духами, были одеты в костюмы мужского покроя, узкие, с высокими разрезами юбки и держали в руках сумочки, весьма напоминающие портфели. Многие — в дорогих платьях — были обуты в кроссовки, а туфли на высоких каблуках прятали в пластиковых пакетах с логотипом «Найман-Маркус» или «ГАМП». Деловые женщины, полные задора, живости или отчаяния...
  Земля обетованная.
  У Юнион-сквер мы свернули на Пауэлл-стрит и двинулись к гостинице «Сан-Фрэнсис». Фуникулер не работал, так как линия была на ремонте, и поэтому движение на Пауэлл-стрит было как никогда оживленным. На углу Пост-стрит две прелестные женщины наблюдали за торопящимися на работу мужчинами. Когда мы поравнялись с ними, одна из них спросила:
  — Джентльмены мечтают о приключении?
  Хоук взглянул на меня, его лицо было готово расплыться в улыбке.
  — В семь тридцать утра? — спросил я.
  Обе блондинки. Та, что заговорила, — в аккуратном красном платье с большими белыми пуговицами. Высокие каблуки, волосы коротко подстрижены, как у принцессы Дианы, а макияж наложен умело и без вызова. Ее подружка — в авторских джинсах и хлопчатобумажном бежевом свитере с глубоким вырезом. Вместо ремня — толстый голубой шнурок.
  Высокие каблуки.
  — Для забав никогда не рано, — сказала Красное Платье.
  — А что, леди, у вас есть куда нас отвезти? — спросил Хоук.
  — Разумеется. Миленькая квартирка. Каждая из нас обойдется вам в сотню.
  — По сотне за девиц с улицы? — спросил я.
  Красное Платье пожала плечами:
  — Мы стоим раза в два больше. Меня зовут Фэй, а это Мэг.
  Я взглянул на Хоука. Он ухмылялся.
  — Господь нас не оставил, — сказал он.
  — Поедем на такси? — спросил я Фэй.
  — Да, — ответила она. — Взять лучше напротив отеля.
  Мы отправились к гостинице, и швейцар подозвал нам машину. Я сунул ему доллар, Хоук, я и Мэг сели сзади. Фэй расположилась рядышком с водителем.
  — А вас как зовут? — спросила Мэг.
  — Фрюк, — сказал я.
  — Фряк, — сказал Хоук.
  Мэг со всей серьезностью кивнула.
  — Буду рифмовать, — сказала она, — так легче запомнить. Значит, Фряк — черняк.
  — Фрюк — говнюк, — добавила Фэй с переднего сиденья.
  Шофер расхохотался и отъехал от тротуара.
  Мы объехали Юнион-сквер, двинулись по Стоктону, а затем через Маркёт. Остановились у четырехэтажного, с облупившейся краской бежевого дома на углу Мишн и Седьмой. В галерее на первом этаже размещался салон видеоигр.
  Мы расплатились с шофером и вошли вслед за женщинами в дверь слева от арки. Короткий коридор, в конце — ведущая наверх лестница.
  Поднявшись по ней, мы попали в квартиру с окнами на Мишн. Там была большая квадратная гостиная, по одной стене которой располагался белый моноблок: раковина, плита, холодильник.
  Кушетка, застеленная зеленым плисовым покрывалом, дубовый стол, четыре хромированных стула с плетеными сиденьями и покрашенное желтой краской сосновое бюро. Напротив кушетки на фальшивой медной подставке помещался цветной телевизор, справа от моноблока — короткий коридорчик.
  — Ребята, не хотите чего-нибудь? Выпить или еще чего? — спросила Фэй.
  — Рановато, — сказал я. — Ничего, если я телевизор включу?
  Фэй пожала плечами, а Мэг спросила:
  — Кофе?
  — С удовольствием, — отозвался Хоук.
  Я включил телевизор, и на экране появилось лицо Дайаны Сойер. Так близко и вместе с тем так далеко. Я убавил звук.
  — Ребята, сначала бизнес. Двести монет вперед, — сказала Фэй. Мэг колдовала у плиты.
  — У вас есть сутенер? — спросил я.
  Фэй взглянула на меня так, словно я был маленьким ребенком.
  — Конечно. Без кота работать не дадут.
  — Он приходит и каждый день снимает с вас деньги?
  Мэг отвернулась от плиты и взглянула на меня. Фэй улыбнулась, подошла ко мне ближе, обвила шею руками и крепко-крепко прижалась ко мне всем телом.
  — Забудь о нем, милый, лучше давай познакомимся поближе, — промурлыкала она.
  — Ты его все равно почувствуешь, — предупредил я. — У меня за поясом пистолет, но я не полицейский.
  Фэй отстранилась и спросила:
  — Что за дела?
  Мэг вернулась от плиты, в ее руках был кофейник, до краев наполненный растворимым кофе.
  — Значит, вы, ребята, из полиции нравов, — догадалась она.
  — Кто-кто, а мы меньше других подходим на роль полицейских, — сказал Хоук. — Когда приходит кот?
  — Нет у нас никакого кота, — улыбнулась Фэй. — Вы, ребята, нас неверно поняли. Мы просто хотели слегка поразвлечься. А вам хочется развлечься?
  — Нет, не хочется, — отверг предложение я. — Нам хочется знать, когда приходит за долей сутенер.
  — Очень хочется, — добавил Хоук.
  Передача по телевизору прервалась, чтобы уступить экран местным новостям. Восемь двадцать пять. На нем появились фотография Хоука и одна из моих. Я подошел и включил звук.
  — Полиция, — сказал телекомментатор, — разыскивает двоих мужчин, совершивших дерзкий побег из тюрьмы Милл-Ривер сегодня рано утром.
  Обе женщины уставились на экран, по которому проплывал текст: описание нашей внешности и приметы.
  — Эти мужчины, прибывшие из Бостона, вооружены и очень опасны. А теперь репортаж из пекарни Нормана.
  Я выключил телевизор.
  — Они прибавили мне лишних пятнадцать фунтов, — возмутился я.
  — Эта твоя фотография стояла у Сюзан в квартире, — сказал Хоук.
  — Почему твой вес назвали правильно? Почему тебе не прибавили пятнадцать фунтов? — поинтересовался я.
  — Господи Боже, — выдохнула Фай.
  — Мы же говорили, что не полицейские, — успокоил ее Хоук.
  — Правда, соврали насчет имен, — признался я. — Но это вы и так поняли.
  — Что вам нужно? — спросила Мэг.
  — Попробуем еще раз, — сказал я. — Когда кот собирает дань?
  — По понедельникам и пятницам. — У Мэг была оливковая кожа, совершенно не вяжущаяся с платиновыми волосами. Она с трудом сглотнула, словно у нее болело горло. — Что вы намерены предпринять?
  — Сегодня четверг, — сказал я, и Хоук кивнул. — Полтора дня на отдых и болтовню с милыми дамами, а потом явится кот с карманами, набитыми деньгами.
  — Вы не сможете ограбить Лео, — заявила Фэй.
  — Сутенеров грабить — одно удовольствие, — мягко произнес Хоук. — У них полно денег, и они не станут жаловаться полицейским. К тому же они этого заслуживают.
  — Лео — дурной человек, — предупредила Мэг. — То есть действительно дрянь. Однажды он поджег девушку.
  — Мы-то не девушки, — возразил Хоук.
  — А с нами вы как поступите? — спросила Фэй.
  — Никак, — сказал я. — Просто останемся на денек-другой, а затем исчезнем.
  — А что, черт побери, будем делать мы? — поинтересовалась Фэй. — Пока вы собираетесь здесь рассиживать? Нам ведь на жизнь нужно зарабатывать.
  — У вас намечается короткий отпуск, — обрадовал ее я. — Можете творить что вздумается, только вам нельзя пользоваться телефоном и покидать квартиру.
  — И как долго? — спросила Мэг.
  — Пару дней, — сказал я, — не больше.
  — Просидеть тут с двумя бандюгами целых двое суток? Сейчас, как же! — фыркнула Фэй.
  Хоук несколько секунд смотрел на нее, а затем прошипел:
  — Ттттттттттттттт.
  Фэй так и замерла с открытым ртом.
  — Нам не нужны неприятности. Ребята, может, трахнете нас? — спросила Мэг.
  — Нет. Отдохните пару дней от этого, — покачал головой я.
  Мэг изумленно посмотрела на меня, и глаза ее широко раскрылись.
  — Не хотите?
  — Он говорит только за себя. Он влюблен, — быстро отреагировал Хоук.
  — Это противоестественно, — заявила Мэг.
  — Для него — естественно, — сообщил Хоук.
  — Расскажите о Лео, — попросил я. — Он приходит один?
  Фэй покачала головой:
  — Не впутывайте нас в свои дела, мистер.
  — Фэй, — сказал я, — вам придется впутатьcя. Я разыскиваю одну женщину и найду ее. Для этого я сделаю все, что потребуют обстоятельства, даже изобью двух невинных потаскушек. Итак, Лео приходит один?
  — Нет, — отозвалась Мэг. Фэй, плотно сомкнув губы, молчала. — С ним всегда приходит Элли. Его телохранитель.
  Мэг не смотрела на Фэй.
  — Лео носит с собой пистолет? — спросил я.
  Мэг покачала головой:
  — Понятия не имею. Знаю, что у Элли пушка есть. А насчет Лео...
  — В какое время он приходит?
  — В пять. Ровно в пять вечера.
  — Он до вас собирает деньги с других девушек?
  Мэг пожала плечами.
  — Может быть, вечернее время интереснее для работы? — предположил Хоук. — И он собирает дань днем...
  — А сюда приходит напоследок, — вставил я.
  — С полученной выручкой, — закончил Хоук. — Как это мило.
  Из коридора двери вели в ванную и в две спальни. Я отправил обеих женщин в одну из них. Хоук привалился к косяку в коридоре и следил за тем, чтобы они не показывались, пока я набирал номер справочного Нью-Йорк-Сити и узнавал телефон Рейчел Уоллес.
  — Это та самая писательница, которую ты спас от похитителей? — спросил Хоук.
  Я набрал «212» и кивнул.
  — Может быть, она не захочет тебе помогать, — сказал Хоук.
  Раздались гудки.
  — Но ведь я спас ее, верно?
  — Да, это веский аргумент, — ухмыльнулся Хоук.
  Наконец Рейчел Уоллес ответила.
  — Это говорит Спенсер-гетеросексуалист, — представился я.
  — Приятно узнать, что ты не повзрослел. Как дела?
  — Плохо, — признался я. — Нужна помощь.
  — Тебе нужна помощь?
  — Да, — ответил я и все рассказал.
  — К вечеру могу приехать, — сказала Рейчел.
  — Не нужно, — отказался я. — Благодарю. Сейчас тебе здесь делать нечего. Лучше займись пока раскопками. Мне необходимо как можно больше узнать о Джерри Костигане и его отпрыске.
  — А как имя отпрыска?
  — Рассел. Я точно не знаю, как полное имя его отца — Джерри может означать Джеральд, Джером или что-то в этом духе.
  — Хорошо, — сказала Рейчел Уоллес. — Разузнаю. В Нью-Йорке сейчас полдень. К ужину, думаю, достану необходимую информацию. Могу я тебе позвонить? — Конечно. — Я продиктовал номер. — Знай, помощь мне противозаконна, и, вполне возможно, тебе потом будут предъявлены обвинения.
  — Знаю, — успокоила она. — Позвоню сегодня в девять вечера по местному времени.
  — Буду на месте, — пообещал я и повесил трубку.
  — Она ведь лесбиянка, — заметил Хоук. — Я однажды ее по ящику видел.
  — Лесбиянка, феминистка, борец за права сексуальных меньшинств и скорее всего яростный противник расизма, — сказал я.
  — На мой взгляд, ей далеко до идеала настоящей американки, — заявил Хоук.
  Я встал, подошел к окну и выглянул на улицу.
  — После того как разберемся с Лео, — сказал я, — нужно будет нанести парочку визитов. Первый — к доктору Хилльярду, а затем — к Джерри Костигану. — Кто такой доктор Хилльярд? — спросил Хоук.
  — Эта фамилия стояла в ежедневнике Сюзан. Видимо, тот самый психиатр, к которому она обращалась.
  — А где мы отыщем Джерри Костигана?
  — Где-нибудь в Милл-Ривер. Думаю, Рейчел удастся откопать его адрес. Если же нет, значит, поедем и спросим.
  — Приятно будет навестить старый добрый Милл-Ривер, — обрадовался Хоук.
  Глава 8
  Из телефонной книги я узнал, что у доктора Дороти Хилльярд кабинет на Русском холме, а из новостей — что «изнуряющая охота за преступниками» распространилась на весь прибрежный район.
  — "Изнуряющая", — просмаковал слово Хоук.
  — Все вверх дном перевернули, — сказал я.
  — Вы действительно убили того человека? — спросила Мэг.
  — Действительно, — подтвердил Хоук. — Но для его же блага.
  Фэй молчала.
  На ланч приготовили бутерброды с арахисовым маслом и растворимый кофе. Масло называлось «Скиппи». Хлеб был бледноватого цвета.
  — Мерзость, — прокомментировал я.
  — Обычно мы здесь не едим, — сказала Мэг в оправдание.
  — Понятно почему, — кивнул я. И съел три бутерброда.
  После ланча Хоук принял душ и немножко поспал. Я наблюдал за женщинами. Когда настало время ужина, Мэг сказала:
  — Масла больше нет.
  Таким образом, на ужин у нас были тосты из белого хлеба, клубничный джем «Крафт» и белое крестьянское вино. Вечерние новости повторили все, что было сказано в утренних и дневных выпусках. Я так и остался с пятнадцатью лишними фунтами. После выпуска новостей мы посмотрели программу о животных и замечательную передачу «Травмпункт».
  — Еще денек подобной жизни, — заметил Хоук, — и я пойду сдаваться милл-риверским копам.
  В девять часов позвонила Рейчел Уоллес.
  — Джерри Костиган — под этим именем его крестили — проживает в Милл-Ривер, в некоем месте под названием «Крепость», Эта самая «Крепость» находится рядом с Костиган-драйв, которая выходит на Милл-Риверский бульвар.
  — Я знаю, где находится бульвар, — сказал я.
  — Очень хорошо. В сорок восьмом году Костиган унаследовал от своего отца небольшую автотранспортную фирму. Она послужила основой для нынешнего концерна «Транспен», который и сейчас занимается перевозками, но включает теперь и аэроперевозки, сельское хозяйство, гостиничный бизнес, сеть телестанций да еще и продажу оружия и боеприпасов. Иногда Костиган совершает набеги на шоу-бизнес, например, вкладывает деньги в производство кинофильмов. Какое-то время Джерри владел акциями компании звукозаписи, а сейчас, через Рассела, вкладывает деньги в производство видеоклипов. Компания принадлежит и управляется исключительно кланом Костиганов. Джерри — президент и председатель. Рассел — исполнительный вице-президент. Грэйс Костиган — жена Джерри и мать Рассела — записана как казначей. Их представительства имеются во многих городах.
  — Удалось узнать что-нибудь непосредственно о членах семейства?
  — О Джерри практически ничего. Затворник. Жертвует деньги консервативным и антикоммунистическим организациям. Однажды попал под расследование сенатской комиссии, изучавшей дело о рэкете в профсоюзах.
  Расследование не дало результатов. Его имя связывают с нелегальной торговлей оружием на Ближнем Востоке и в Африке. Но никто никогда не выдвигал против него обвинений.
  Судя по всему, он является одним из трех-четырех богатейших людей нашей страны. Родился в двадцать третьем году, женился в сорок четвертом и живет сейчас с той же женщиной. Рассел родился в сорок пятом. Поступил в университет Беркли, но степени не получил. Во время вьетнамской войны был призван в военно-морскую авиацию, однако в период обучения был уволен со службы в связи с пошатнувшимся здоровьем. Что именно ему вписали в белый билет, узнать не удалось.
  Большинство этих сведений почерпнуто из старых газет, из рубрик «Кто есть кто». Увольнение было почетным. В семидесятом году Рассел женился на женщине по имени Тайлер Смитсон. Родилось двое детей: Хизер — в семьдесят первом и Джейсон — в семьдесят втором. Где они сейчас, не известно. Сведений о разводе нет. Частенько Рассел представляет в официальных кругах интересы своего отца: «Транспен» имеет в Вашингтоне, округ Колумбия, свой офис, и Рассел много времени проводит именно в этом городе. Он никогда в открытую не объявлял себя лоббистом, но несколько лет подряд одной из его главных задач было заставить правительство поступать в интересах семейного бизнеса. Теперь, став исполнительным вице-президентом — кстати сказать, это совершенно новый пост, до него такого не существовало, — он реже появляется в Вашингтоне, хотя с некоторой регулярностью все же наезжает в столицу. Держит наготове номер в «Л'Анфан Плаза». Несколько раз Рассела арестовывали по незначительным поводам. Например, за появление в публичных местах в нетрезвом состоянии, за вождение автомобиля в пьяном виде, за хранение легких наркотиков. Пару раз он участвовал в драках, возникших в сомнительного рода питейных заведениях. Но ни один из арестов не привел к заключению: дело заканчивалось приездом в полицейский участок адвоката и затыканием рта репортерам и журналистам. Откопать упоминания об этих инцидентах в прессе может только необычайно одаренный исследователь.
  — И скромный до застенчивости, — заметил я.
  — Я тоже так считаю. В общем, это все, что удалось отыскать. Единственное, что мне хотелось бы добавить: ни отец, ни сын публично не высказывали своих взглядов на проблемы женского движения.
  — Удивительно, — сказал я. — По всему видно, что они могли бы стать примерными феминистами.
  — Я могу продолжить, точнее, я в любом случае буду продолжать раскопки. Потому что я замечательный археолог. Достану дополнительную информацию, но на это потребуется время. Может быть, есть что-то особое, какая-нибудь глухая тропка, по которой мне следовало бы пойти?
  — Мне необходимы фамилии всех, кто связан с Костиганом, Костиганом-младшим и «Транспеном».
  — Внушительный список, — заметила Рейчел Уоллес.
  — Я разыскиваю Сюзан, — сказал я.
  — Понятно, — промолвила Рейчел. — Тогда постараюсь собрать как можно больше. Главное — определить, кому уделить первейшее внимание, а кого отложить на потом. И если я не смогу с тобой связаться, то буду сама принимать решения.
  — Ты знаешь, чем я занимаюсь, — сказал я. — Делай то, что посчитаешь нужным.
  — А когда ты закончишь это дело, когда отыщешь ее, что тогда? — поинтересовалась Рейчел Уоллес.
  — Об этом будем думать, когда найдем. Главное сейчас — найти ее.
  — Значит, вот как ты на это смотришь, — произнесла Рейчел Уоллес. — Для тебя это задание, которое нужно выполнить.
  — Да.
  — И ты думаешь только о том, как это лучше сделать.
  — Да.
  — И ты постараешься обойтись без эмоций.
  — Да.
  — Но ты должен, обязан чувствовать, — сказала Рейчел Уоллес.
  — Идеальных людей не бывает, — вздохнул я.
  — Помни об этом, — сказала она. — И позвони, когда сможешь.
  Глава 9
  К пятнице из еды ничего не осталось. Мы пили растворимый кофе, слонялись по квартире и глазели в окна.
  — Это нечестно, — наконец заявила Мэг. — Вы не имеете права морить нас голодом.
  — Вечером наедитесь, — сказал я. — Осталось терпеть каких-то семь часов.
  — Я хочу есть, — проныла Мэг. — Давайте я схожу за едой. Я никому ничего не скажу. Принесу хотя бы сэндвичей и еще чего-нибудь.
  — Нет, — отрезал я. — Подожди до вечера.
  — Я так давно нормально не ел... — вставил Хоук.
  — Я тоже, — сказал я. — Да еще плохо спал.
  Мы стояли у окна и смотрели на Мишн-стрит.
  Я наблюдал за женщинами. Изящных дам здесь, в этом районе, почти не попадалось. В основном полненькие, с излишками веса. Брюки в обтяжку, в руках пакеты с продуктами, но пакетов от «ГАМПа» я не заметил. Молоденькие негритянки почти всегда — несмотря на одежду — элегантные. Девушки-чикано с густыми длинными волосами. Женщины под руку с мужчинами.
  И одинокие усталые дамочки.
  — Трудно заниматься ничегонеделанием, — пожаловался Хоук.
  — Ожидание — это тоже дело, — сказал я.
  Хоук пожал плечами:
  — Трудно ждать. Трудно не думать, пока ждешь.
  — Я думаю о том, как ее найти, — сказал я. — Вот и все.
  — М-м, — протянул Хоук.
  Наши женщины смотрели телевизор. На экране улюлюкали и свистели зрители какой-то викторины.
  — Сартр утверждал, что ад — это люди, — заметил я.
  — Он не видел, что такое телевикторина, — уточнил Хоук.
  Из окон была хорошо видна пиццерия. Люди покупали пиццу кусками и ели на ходу. Я им завидовал.
  — Если Лео — такая дрянь, как утверждают крошки, — сказал Хоук, — тогда, может, лучше его прикончить?
  — Иначе он их достанет?
  — Да, — кивнул Хоук. — Ты сможешь?
  — Придется смочь, — вздохнул я.
  Мы еще немного посмотрели в окно.
  — У тебя мозги загажены, — сказал Хоук. — Слишком много правил. Хладнокровно убить Лео — это против них. И против них же — позволить ему убить ни в чем не повинных шлюх. — Он улыбнулся.
  — Мы использовали этих шлюх, — напомнил я.
  — Значит, должны прикончить Лео, — сделал вывод Хоук.
  — Если мы его убьем и пришьем телохранителя, женщинам придется объяснять полиции, что это за жмурики.
  — Это в том случае, если дамочки намерены жить здесь и дальше, — сказал Хоук.
  Я повернулся и спросил:
  — Вы снимаете эту квартиру или она принадлежит вам?
  — Снимаем ее у Лео, — сказала Мэг.
  Хоук рассмеялся:
  — Наш пострел везде поспел.
  — Вы подписывали бумагу о найме? — спросил я.
  Фэй без намека на веселость расхохоталась мне в лицо. Мэг отрицательно покачала головой.
  — Ну и жучила, — сказал я Хоуку. — Квартира принадлежит Лео, он сдает ее шлюхам, они платят ему за аренду, используют для работы и отдают часть доходов. Лео получает двойную прибыль.
  — Сие означает, что, если эти две пташки упорхнут, никто не будет знать, что они вообще здесь были, — сказал Хоук.
  — Да. А если они вдруг перестанут приносить доход, Лео спокойно сунет сюда двух других, а этих выкинет.
  Фэй смотрела на нас.
  — Зачем вам все это нужно? — спросила она Со вчерашнего дня это были ее первые слова.
  — Лучше знать, чем не знать, — сообщил я.
  — Вы решили убить нас, — произнесла Фэй.
  — Господи, — сказала Мэг и повернулась к Фэй, оторвавшись от созерцания викторины. — Вы хотите выяснить, хватятся ли нас и кто знает о том, что мы здесь работаем?
  — Как, вы думаете, отреагирует Лео, когда его ограбят в его же собственной квартире? — задумчиво спросил я.
  — Мы никому ничего не скажем, — сказала Мэг. Она наклонилась вперед, зажав руки между колен. — Ей-богу, не скажем.
  Фэй потянулась и дотронулась до стиснутых кулаков Мэг.
  — Что именно вы имеете в виду? — спросила она.
  Рука ее успокаивающе лежала на стиснутых кулачках Мэг.
  — А если Лео обвинит в происшедшем вас? — спросил я.
  — Боже мой! — прошептала Мэг. И принялась раскачиваться.
  Фэй похлопала ее по руке.
  — Об этом я не подумала, — сказала она.
  И замолчала.
  Мэг высвободила руку из-под успокаивающей ладони Фэй и прижала ее ко рту.
  — Господи, — шептала она сдавленно. — Господи, Господи, Господи.
  — Он может подумать, что мы в этом замешаны, — сказала Фэй. — Наверняка поймет, что именно мы рассказали вам о том, как он собирает деньги. К тому же быть ограбленным перед своими девицами... Даже если он ничего не поймет, все равно нас уделает.
  — Если придется отсюда убираться, вам есть куда пойти? — поинтересовался я.
  Примерно полминуты Фэй смотрела на меня, потом ответила:
  — Мы не Красные Шапочки.
  — Отлично, — сказал я. — Тогда собирайтесь и будьте готовы к уходу.
  Мэг прекратила бормотать свое «Господи».
  Ее кулачки были крепко прижаты ко рту, она перестала качаться и поверх кулачков посмотрела на нас с Хоуком.
  — Пошли, надо собраться, — с улыбкой обратилась к ней Фэй.
  Женщины направились в спальню. Хоук смотрел в окно, на Мишн-стрит, и тихонько напевал:
  — Прощай, Лео, прощай, как тяжело расставаться с тобой.
  — Что мне в вас, черных, нравится, — сказал я, — это то, что душа у вас широкая.
  Хоук отвернулся от окна и ухмыльнулся:
  — Рожден петь, милый, рожден плясать.
  Глава 10
  Лео постучал в двери ровно в пять. Пока Фэй впускала его, мы с Хоуком стояли за дверью.
  — Привет, Лео, — сказала Фэй. — Элли, заходи.
  Бархатистый голосок промурлыкал так тихо, что я едва разобрал:
  — Хорошо прошла неделька, девочки?
  Дверь закрылась, и перед нами возникли двое. Мы с Хоуком направили на них стволы. Лео был крупный мужчина с аккуратно уложенными седеющими волосами. Он носил очки в роговой оправе и полный костюм от братьев Брукс. Рубашка в полоску, вязаный галстук, твидовый пиджак, серые фланелевые брюки, шотландские ручной выделки мокасины. За его спиной возвышался Элли, выглядевший так, словно воспитывался на фильмах Виктора Мэтьюра: волнистые волосы, набрякшие веки, темная рубашка и белый галстук.
  Воротник кожаной куртки поднят, а в уголке рта дымится сигарета. За моей спиной фыркнул Хоук.
  Лео посмотрел на нас, затем оглянулся на Фэй.
  Мзг стояла, прислонившись к стене.
  — Курва, подставила меня, — промямлил Лео.
  Он крепко сжимал ручку чемоданчика. Не аккуратного атташе-кейса, а достаточно большого потертого саквояжа.
  — Идите за вещами, — велел я женщинам.
  Мэг начала было что-то говорить, но Фэй остановила ее, и они быстро двинулись по коридору в спальню.
  Лео взглянул на меня, на его верхней губе выступил пот, глаза влажно блестели.
  — Я поджарю им задницы, — заявил он.
  — Толковать с ним совершенно бесполезно, — сказал Хоук.
  — Ты прав.
  Поплотнее сомкнув зубы, я выстрелил в Лео.
  Он отступил на несколько футов и грохнулся на пол.
  Элли как раз сунул руку под куртку, когда его застрелил Хоук. Элли упал на Лео, ногами к кухне. Запах пороха стоял в комнате, а эхо, казалось, еще звучало в тишине. Я взял саквояж, поставил его на стойку и открыл. Он был набит деньгами. Хоук вытащил бумажники у Лео и Элли и принялся просматривать содержимое.
  — У Лео шесть кредитных карточек на шесть разных имен, — сообщил Хоук. — Мне кажется это бесчестным.
  Фэй и Мэг осторожно высунулись из коридора.
  — Мне кажется, вам лучше на это не смотреть, — сказал я им.
  Мэг сразу же отвернулась, а Фэй внимательно оглядела тела. На ее лице ничего не отразилось.
  Она перевела взгляд на меня.
  — Что будет с нами? — спросила она.
  Я вытащил из саквояжа четыреста долларов и протянул ей.
  — За два дня работы, — сказал я.
  — И мы можем уйти?
  — Да.
  — Вы застрелили его из-за нас, — заявила она. — Он ведь решил, что мы его подставили.
  Денег в чемодане оказалось слишком много, и я не смог их сразу пересчитать.
  — Кидай, что нашел, сюда, — бросил я Хоуку, — и давай выкатываться.
  Он положил кредитные карточки, права, пистолет Элли и деньги из обоих бумажников в саквояж.
  — Тут еще ключи от машины, — сказал Хоук. — Надеюсь, Лео разъезжает не в балаганном фургончике?
  — В такой одежде — вряд ли, — предположил я. — Скорее, на «БМВ».
  Фэй все еще стояла в коридоре и смотрела на меня. Мэг спускалась по лестнице с двумя чемоданами.
  — Вам не нужно было их убивать, — сказала она. — Зачем же вы так?
  — Мне это показалось заманчивым, — заметил я. — Двух незнакомых мужчин за двух незнакомых шлюх.
  — Вас мы знали несколько лучше, чем Лео, — объяснил Хоук.
  — До свиданья, — попрощался я. — Простите за беспокойство.
  — Пока, — отозвалась Мэг.
  Фэй смотрела нам вслед, пока мы спускались по лестнице и выходили на улицу.
  У обочины был припаркован серый «вольво».
  — Почти в точку, — восхитился Хоук. — Вот ведь котяра. Не рассчитывал на подобный прием.
  Он сел за руль, я устроился рядом, закинув саквояж на заднее сиденье, и мы двинулись по Мишн-стрит.
  — Сначала поедим, — сказал Хоук, — но что дальше?
  — Милл-Ривер, — откликнулся я. — Хочу взглянуть, как поживает Джерри Костиган.
  — Любишь бизонье жаркое? — спросил Хоук.
  — Конечно. И оленье, и говяжье...
  — Нет, именно бизонье. На Ван-Несс есть одно местечко, где подают бизонов. Мы проскочим внутрь — незаметно, — немного поедим, выскользнем обратно и отправимся в Милл-Ривер.
  — А если покажутся копы, — сказал я, — поставим фургоны в круг и будем отбиваться.
  Саквояж мы заперли в багажнике «вольво» и зашли в «Забегаловку Томми», где отведали бизоньего жаркого. Бизоны по вкусу сильно напоминали говядину. Но я ничего не имею против бизонов. Мы съели по огромной порции, вместе с пончиками и гарниром из мелконашинкованной капусты, запив все тремя бутылками пива «Энкор стим». Копов я не заметил. Сирены не выли. В ресторан не зашел ни один вооруженный офицер, и никто не клал нам руки на плечи. Мы спокойно поели, вышли из ресторана и отправились на юг, к Милл-Ривер.
  Через десять минут после того, как мы выехали за черту города, я попросил Хоука остановиться и съехать на обочину. Меня стошнило.
  Когда я снова сел в «вольво», Хоук сказал:
  — Ты застрелил Лео, чтобы шлюхи остались целы.
  Я промолчал.
  — Это было необходимо, — сказал Хоук.
  — Я знаю, — согласился я.
  — Немного погодя полегчает. Правда, будешь чувствовать себя не в пример лучше, — сказал Хоук.
  — Не в пример лучше Лео, — сострил я.
  Глава 11
  Пока Хоук вел машину, я просмотрел содержимое саквояжа. Пистолет Элли оказался «кольтом» 45-го калибра с полной обоймой. Таким образом, у нас было четыре пистолета без запасных боеприпасов. К каждому пистолету полагались свои патроны, и если дело затянется, придется переорганизовывать арсенал. Двадцать пятый я оставил при себе, а полицейский тридцать восьмой с одним использованным патроном и сорок пятый «кольт» сунул в саквояж, затем сосчитал деньги.
  Когда закончил, мы снова ехали по Сто первому шоссе к югу от аэропорта.
  — Одиннадцать тысяч пятьсот семьдесят восемь долларов, — сообщил я.
  — Восемь долларов? — уточнил Хоук. — Кто же это платит шлюхе восемь долларов? «Получишь, малыш, все чудеса мира всего за тридцать восемь зеленых!»
  — Может быть, это Эллины карманные деньги, — предположил я.
  — Да, такой парень вполне мог таскать с собой восемь долларов, — сказал Хоук.
  Я снова сунул деньги в саквояж и затем просмотрел водительские права и кредитные карточки. Три «Американ-Экспресс», «Виза», две «Мастер-кард» — и все на разные фамилии. На каждую фамилию имелись свои водительские права, на каждом из которых была наклеена фотография Лео.
  — Если тебе нацепить очки в роговой оправе, — сказал Хоук, — и сбрить пятидневную щетину, ты вполне мог бы воспользоваться этими карточками. Ты вообще смахиваешь на Лео.
  — Лучше я отращу бороду, — отозвался я. — Все будут думать, что с тех пор, как я фотографировался, у меня изменились вкусы, и это скроет мою мощную волевую челюсть, потому что у Лео она слабовольная и ненадежная.
  Кредитные карточки тоже отправились в саквояж.
  — Помнишь, где Милл-Риверский бульвар?
  — Угу.
  — Джерри Костиган живет рядом с ним, в каком-то местечке на Костигановском проезде под названием «Крепость».
  — "Крепость"? — переспросил Хоук.
  — "Крепость".
  — Чем больше у вас, белых придурков, денег, — сказал Хоук, — тем глупее вы становитесь.
  — Минутку, минутку, — возразил я. — Не ты ли вырос в местечке под названием «Гетто»?
  — Черт, — ругнулся Хоук. — Поймал.
  — Вот так-то, нахал нетерпимый.
  Хоук несколько секунд вел машину молча, а потом начал хохотать.
  — Может быть, я перееду в Беверли-Фармз, — сказал он, — прикуплю дом побольше и назову его «ГЕТ-ТО». — «Гетто» он произнес, разделив его на две части. [51]
  — Белые расисты и ку-клукс-клан позеленеют от злости, — сказал я.
  — Пусть только в штаны не наделают, — хмыкнул Хоук.
  Когда мы съехали со Сто первого шоссе, начало садиться солнце, его жестокие лучи ударили прямо в зеркальце заднего обзора, и Хоуку пришлось вытянуть шею, чтобы не ослепнуть. Сначала мы поехали по бульвару Милл-Ривер не в ту сторону, но, поняв ошибку, сделали разворот и двинулись в обратную сторону, пока не наткнулись на Костигановский проезд. Хоук остановил машину на обочине, и, слушая тихое урчание мотора, мы сидели и наблюдали за дорогой.
  Перед нами на доске красного дерева было вырезано и покрыто золоченой краской: «ЧАСТНАЯ ДОРОГА». Она, извиваясь мимо нас, вползала в каньон. Никаких почтовых ящиков, Ничего такого, что бы говорило, что здесь кто-то проживает. Гора, в которую врезался каньон, была лесистой и мирной. Тишину не нарушало даже пение птиц.
  — Давай пройдемся, — предложил я.
  — Это может быть далеко, — сказал Хоук.
  — Времени предостаточно, — заявил я.
  Он вылез из машины, открыл багажник и взял домкрат. Я сунул в карман джинсов двадцать пятый. Мы отправились по дороге. В заднем кармане штанов Хоука лежал огромный сорок четвертый, рукоятка высовывалась наружу. Тяжелое оружие оттягивало брюки вниз: ремни у нас забрали еще в милл-риверском полицейском участке.
  — На следующей стоянке, — сказал я тихо, — обязательно купим ремни.
  — Хреново будут выглядеть девичьи спасители, если штаны у них вдруг упадут, — согласился Хоук.
  — Уж не сэр ли Гавейн это сказал? — спросил я.
  Хоук поднял руку, и мы застыли на месте.
  Рядом не было никого, но за поворотом слышалось радио: толстяк Фэтс Домино пел свою «Блюбери-Хилл».
  — Старый добрый рок-н-ролл, — пробормотал Хоук.
  Мы вошли в лес и стали пробираться между деревьями, ориентируясь на звуки музыки.
  Она доносилась из сторожки, стоящей слева от кованых железных ворот, от которых в обе стороны простиралась десятифутовая, сложенная из каменных глыб стена с колючей проволокой поверху. За воротами дорога, извиваясь, вписывалась в шикарный зеленый английский газон, а затем снова исчезала вдали. Хоук присел рядом со мной на корточки. Мы послушали, как диск-жокей треплется с кем-то из Менло-парка. Через открытую дверь я видел голову человека, откинувшегося назад и сложившего руки так, будто он сидит на стуле, задрав ноги вверх.
  — Назовите сумму денег правильно, и она ваша! — проорал диск-жокей звенящим от возбуждения голосом.
  — Вижу только одного, — сообщил я Хоуку.
  Хоук сказал:
  — Надо знать наверняка.
  — Ох-х-хх, какая жалость, — протянул дискжокей дрожащим от отчаяния голосом. — Ничего не поделаешь, оставайтесь с нами, слушайте нас. Ведь всегда остается надежда, что мы снова вам позвоним.
  — Если даже он один, то он внутри, а мы снаружи. Стоит попытаться его взять, прежде чем он нажмет сигнал тревоги.
  По радио запел Ленни Уэлш. Он исполнял «Когда я в тебя влюбился».
  Мы с Хоуком не двигались и продолжали наблюдать. Никто не вошел в сторожку. Никто не вышел. Голова в дверном проеме куда-то исчезла. Какие-то насекомые тихо гудели в кустах вокруг. По радио началась реклама ресторана со знаменитым салатным баром. Элвис Пресли запел «Люби меня нежно».
  — Никак не пойму, почему он нравится буквально всем, — сказал Хоук.
  — Потому что он белый, — фыркнул я.
  В дверях сторожки появился охранник. Он носил соломенную ковбойскую шляпу, белую рубашку, хлопчатобумажные штаны и ковбойские сапоги. На правом бедре висела кобура, из которой высовывалась рукоятка пистолета. Он взглянул на часы, затем на дорогу и снова вошел в сторожку.
  — Нужно выманить его наружу, — сказал Хоук. — Но нам не нужна бессмысленная стрельба, потому что мы хотим всего лишь устранить его.
  — Смоляное чучело, — ухмыльнулся я.
  — Это ты про меня? — поинтересовался Хоук.
  — Ты когда-нибудь «Сказки дядюшки Римуса» читал? — спросил я.
  — Ты о чем? — удивился Хоук.
  — Братец Кролик и Смоляное чучело, — сказал я. — «Смоляное чучело сидело и не произносило ни слова».
  Хоук замолчал и посмотрел на сторожку.
  — Я просто выйду на дорогу и стану ждать, пока он не покажется из своей сторожки и не пойдет посмотреть, какого черта я там делаю.
  Я вытащил из кармана свой двадцать пятый и сжал его в руке.
  Потом двинулся по лесу к дороге, чтобы выйти за пределы видимости сторожа. Затем медленно направился по дороге прямиком к сторожке, а когда очутился в десяти футах от ворот, то сел на землю, сложил руки так, чтобы пистолет не был виден, и уставился на стену.
  Из сторожки вышел охранник и вперил грозный взгляд в меня. Нас разделяли лишь закрытые ворота.
  — Что за черт, — сказал он. — Что ты там делаешь?
  Это был коренастый мужчина с обвислыми усами и толстой шеей. Когда я не ответил, он внимательно осмотрел меня. Я не шевелился, продолжая упорно смотреть на ворота.
  — Ты меня слышишь? — спросил охранник. — Что ты там делаешь?
  «Смоляное чучело сидит и не произносит ни слова».
  — Слушай, мужик, это частная собственность. Ты находишься на частной дороге. Понимаешь? Ты незаконно проник на частную территорию. Будешь там сидеть — как пить дать попадешь в кутузку.
  Молчание.
  Охранник снял шляпу и провел рукой по лысой, как колено, голове. Нахлобучил шляпу обратно и сдвинул ее на лоб. Затем сложил губы куриной гузкой, положил одну руку на ремень с кобурой, вторую на ворота и снова взглянул на меня.
  — Эспаньол? — спросил он.
  За спиной радиоприемник выдал рекламу адвокатской конторы, специализирующейся на несчастных случаях на дорогах.
  — Убирайся, — сказал охранник по-испански.
  Я сидел, скрестив ноги, как индейцы в кино, и от этого у меня начинались судороги. Но я не шевелился. Из сторожки послышалась песенка Биг Боппера: «Шантильские кружева, твоих глаз синева...»
  Охранник глубоко вздохнул.
  — Черт, — выругался он и открыл ворота.
  Подходя ко мне, охранник достал из правого кармана брюк обтянутую кожей битку.
  — Ладно, приятель, последний раз говорю. Или ты встаешь и убираешься отсюда на своих двоих, или я проломлю тебе башку. Выбирай.
  Когда он наклонился, я расцепил пальцы рук и наставил на него свой двадцать пятый.
  — Ка-ак поживаешь, Братец Медведь? — поинтересовался я.
  Глаза охранника расширились. Он так и застыл в полунаклоне с обалдевшим лицом.
  — Положи битку обратно в карман, — продолжал я, — выпрямись, тогда я встану, и мы с тобой отойдем к обочине дороги — так, словно я делаю все, что ты приказываешь. — Я взвел курок. — Если допустишь хоть одно неверное движение, я прострелю тебе башку.
  Охранник выполнил все, что я ему приказал.
  Пистолет я держал сбоку, а охранник находился между мной и воротами на тот случай, если ктонибудь выйдет и увидит нас. У обочины я сказал:
  — Иди вперед, да, да, в лес.
  В пяти футах, в глубине чащи, стоял Хоук, прислонившись к дереву. Когда мы подошли, он стукнул охранника по голове рукояткой домкрата. Тот хрюкнул и грохнулся на землю. Он лежал тихо, и только правая нога слегка подергивалась.
  — Братец Домкратец, — сказал Хоук.
  Глава 12
  Мы с Хоуком прошли в распахнутые ворота, и я закрыл их за собой. По радио играла незнакомая мне группа песню, которую я никогда не слыхал. В сторожке стояли стол, стул, телефон и располагалось электронное устройство, открывающее и закрывающее ворота. Я выдвинул верхний ящик стола.
  — Хорошо было бы найти патроны, — сказал я. — Слишком много стволов, слишком мало пуль. — Но в ящике не нашлось ни одного патрона. Я положил туда пистолет охранника и задвинул ящик.
  Домкрат Хоук бросил в лесу. Из левого бокового кармана его брюк высовывалась дубинка, которую он снял с бесчувственного тела охранника. Рукоятка сорок четвертого выглядывала из правого заднего.
  Солнце село, и, пока мы шли по вьющейся среди ухоженных газонов дорожке, стало совсем темно. На повороте возвышалась стенка вечнозеленых растений, а за ними, примерно в ста ярдах, — дом. Он был ярко освещен скрытыми прожекторами.
  Если бы мастеров, построивших Диснейлэнд, попросили создать жилище для миллиардера-затворника, они бы сделали дом Джерри Костигана. Мы с Хоуком стояли среди аккуратно подстриженных вечнозеленых деревьев и смотрели.
  Тут и там на огромной величественной лужайке высились кусты различных форм и очертаний.
  Сам дом больше напоминал английскую загородную усадьбу. Родовое гнездо потомков норманнов.
  Огромнейшая терраса окружала высокий квадратный каменный особняк с нависающей мансардной крышей. По углам возвышались небольшие круглые башенки с узкими прорезями окон — из таких хорошо поливать викингов кипящим маслом. Дорожка ускользала куда-то за дом.
  — Через десять-пятнадцать минут совсем стемнеет, — сказал Хоук.
  Я кивнул. Мы спокойно стояли среди деревьев. Во всем доме были зажжены огни, и окна светились слегка желтоватым, теплым светом, отличным от холодного сияния прожекторов. Два человека спокойно обходили террасу, останавливаясь, перекидываясь замечаниями, и снова двигались дальше, постепенно огибая дом. Даже со ста ярдов легкий бриз доносил до меня запах сигаретного дыма. С нашего наблюдательного пункта были видны вмонтированные под скаты крыши телекамеры. Они медленно поводили окулярами влево-вправо.
  — Камеры, — отметил Хоук.
  — Вижу.
  — С такой системой охраны, — сказал Хоук, — они быстро обнаружат, что с охранником у ворот что-то случилось.
  — Знаю, — буркнул я. — Удивляет, почему обе охранные системы не связаны между собой.
  — Если бы они были связаны, сейчас бы по нам стреляли, — заметил Хоук.
  — Глупо, — сказал я. — Глупо городить такую систему и позволить пробить в ней брешь одним лишь устранением охранника у ворот.
  — Зато приятно сознавать, что они такие дураки, — хмыкнул Хоук.
  Черный «форд-бронко» с белыми цифрами «4x4», написанными на боку, и мотающейся позади антенной выскочил из-за здания и поехал к воротам. В нем сидели двое мужчин.
  — Умнеют на глазах, — сказал я.
  Я взглянул на дом — ничто не изменилось — и на красные задние огни удаляющегося «бронко».
  — Пора, — сказал Хоук.
  — Захватим машину, — предложил я.
  Мы выскочили из-за деревьев и по извивающейся дорожке кинулись следом за «бронко».
  Хоук на бегу вытащил из кармана сорок четвертый и перекинул его в левую руку. Наши ноги, обутые в кроссовки, практически не издавали ни единого звука. Впереди показался «бронко»: он был припаркован у сторожки, мотор тихонько урчал, двери были широко распахнуты, в салоне горел свет. В свете фар мужчина осматривал ворота. Приемник в сторожке молчал.
  — Этот твой, — бросил я Хоуку. — Сторожка за мной.
  Человек в сторожке стоял спиной к двери и просматривал лежащий на столе журнал наблюдения. Ладонями он упирался в крышку стола, перенеся на руки тяжесть тела. Он услышал, как я появился за его спиной — как раз вовремя, чтобы напрячься, но слишком поздно для того, чтобы выпрямиться. Я ткнул дуло двадцать пятого ему за ухо, в самый стык челюстей.
  — Ни звука, — сказал я.
  Он остался в прежнем положении. Мужчина оказался высоким и мясистым. Носил белую с короткими рукавами рубашку, а на боку, под свисающей над ремнем жировой складкой, находился пистолет в застегнутой кобуре. Еще один «магнум-357». Видать, любимое оружие Костигана.
  Я отстегнул с пояса пистолет и сунул себе в задний карман. В сторожку вошел Хоук.
  — У мужика был шикарный ремень, — сказал он, улыбаясь.
  Теперь шикарный ремень носил Хоук. Он крепко охватывал его бедра, но был ему явно велик. Из-под пряжки, как язык муравьеда, высовывался конец ремня. Сорок четвертый был заткнут за пояс спереди. Дубинка все еще торчала из бокового кармана, но теперь уже из правого.
  — Положи руки обратно на стол, — приказал я охраннику, — чуть отступи и расставь пошире ноги.
  Я как можно тщательнее обыскал его, но нашел лишь перочинный нож. Отличный нож с лезвием в два с половиной дюйма. Я передал его Хоуку, и он обрезал свободный конец ремня, после чего сунул нож мне, и я положил его в карман.
  — Главное — аккуратность, — изрек я.
  Хоук протянул руку, взял охранника за воротник, поставил прямо и, повернув, встал с ним нос к носу.
  — Давай побеседуем об охране, — сказал он. — Только не о том, какая она замечательная.
  — Я не говорю о всякой ерунде, — заявил охранник.
  Он был коротко подстрижен, без бакенбардов, и над ушами у него блестела хорошо выбритая кожа.
  Я ударил его в челюсть. Он бы наверняка упал, если бы его не подхватил Хоук.
  — Расскажи нам об охране, — повторил я.
  Он начал было трясти головой, и я снова ударил его. Он едва не потерял сознание, и я увидел, как напряглись мышцы у Хоука на шее, когда он попытался не уронить мужика на пол.
  — В последний раз спрашиваю, — сказал я. — Если ты и сейчас не заговоришь, я тебя прикончу и сам все выясню.
  — Двадцать пять человек, — промямлил охранник. — Три смены по шесть человек на базе и семеро для охраны мистера Костигана во время его путешествий.
  — Как организовано техническое наблюдение?
  Хоук все еще держал охранника за ворот рубашки, но тот уже стоял самостоятельно. Хоук больше не поддергивал его вверх.
  — По всему периметру усадьбы — телекамеры. Мониторы — здесь. Камеры на каждом углу дома, а мониторы находятся на пульте у дежурного.
  — Зачем вы сюда приехали?
  — Охранник у ворот должен связываться с нами каждые пятнадцать минут.
  — Вы должны доложиться?
  Охранник покачал головой:
  — Я начальник смены.
  Я прижал ствол двадцать пятого к его носу.
  — Значит, охранник у ворот, вы двое и двое бродящих по периметру дома. Итого пятеро. Ты же сказал, что в смене шесть человек.
  — Предупреди, когда будешь стрелять, — попросил Хоук. — А то вся рубашка в мозгах будет.
  — Ладно, — взвыл охранник. — Ладно. На пульте сидит Боб. Мы должны ему доложиться.
  — Так доложись, — предложил я. — Свяжись и скажи, что задержали двоих бродяг, которых вскоре доставите к нему. И что напарник твой останется с человеком у ворот на тот случай, если еще объявятся непрошеные гости.
  Я убрал дуло от его носа, а Хоук отпустил воротник. На верхней губе мужика выступил пот, он сильно побледнел. Только с нижней стороны челюсти краснела полоса, там, где я его стукнул.
  Охранник нажал на телефоне две цифры той же рукой, что держал трубку, а затем поднес ее к уху:
  — Привет, Боб. Роки. Да, все в ажуре. Задержали двоих бродяг. Слэйд ненадолго останется с Микки. Для поддержки. Я привезу этих с собой... Ага. Буду через минуту. Хорошо. Всего. — И повесил трубку.
  — Роки? — спросил Хоук.
  Я вытащил из кармана пистолет Роки, разрядил его, сунул в кобуру и прицепил ее обратно ему на пояс. Патроны положил на стол. Хоук вытащил из штанов рубашку и покрыл полами заткнутый за пояс сорок четвертый. Мы вышли из сторожки и двинулись к «бронко». Напарник Роки валялся рядом со сторожкой, и шея у него была выгнута под несколько странным углом.
  Он не шевелился и не собирался шевелиться.
  В передней части «бронко» было одно-единственное сиденье, и мы втроем уселись на него. Мы с Хоуком сжались, как пойманные бродяги, а Роки сел за руль.
  — Как думаешь, сколько нам потребуется времени, чтобы обезвредить целых двадцать пять человек? — спросил Хоук.
  — Больше, чем у нас есть, — сказал я. — Но не много. Слушай, может, это ты со своими приятелями охранял в свое время Перл-Харбор?
  Роки обвел «бронко» вокруг дома и остановился у отделанной бронзой двери, ведущей, как нам показалось, в подвал. Рядом с домом стояли еще два идентичных первому черных «бронко», а над дверью блестел яркий зеленый огонек.
  Я снова достал двадцать пятый.
  — Возьмешь нас обоих под руки, — сказал я, обращаясь к Роки, — и пойдешь прямиком в кабинет. Стоит тебе отпустить одного из нас — пристрелю. Все ясно?
  — Ага.
  — Пошли.
  Потянувшись, я вытащил из замка зажигания ключи. Мы обошли машину, и Роки взял нас с Хоуком под руки, сильно сжав чуть повыше локтя. У двери он немного развернулся. Хоук прошел первым, затем вошел Роки, а потом я. Держал парень крепко, видимо, жизнь была ему очень дорога. Приземистый рыжий мужик с поясом в стиле Дикого Запада и револьвером с перламутровой ручкой в кобуре сидел на высоком табурете, наблюдая за четырьмя мониторами, расположенными вдоль задней стены кабинета. Под телевизионными экранами находились радиопередатчик и три телефона.
  Не отрывая взгляда от мониторов, он произнес:
  — Посади их там. Может, потолковать с ними, прежде чем вызывать милл-риверскую полицию?
  Хоук вытащил из кармана дубинку и стукнул Роки в основание черепа. Ноги Роки подогнулись, сложились под его жирноватым телом, и он рухнул на пол так, как падает здание от заряда подрывника. Услыхав грохот, Боб оторвался от созерцания мониторов, и рука его потянулась к перламутровой рукоятке револьвера на боку. Но моментально остановилась, когда он узрел немигающее око двадцать пятого в дюйме от своего глаза. Хоук переступил через распростертого Роки и стукнул Боба. Тот соскользнул с табурета, пошатываясь сделал шаг вперед, Хоук снова его ударил, и тогда он нырнул вперед, к телеэкранам. Я подхватил тело, прежде чем оно стукнулось о панель, и опустил его на пол.
  — Два раза? — спросил я.
  — Это же не моя дубинка, — сказал Хоук. — Я к ней еще не привык.
  Я взглянул на мониторы. Ничего интересного: безлюдный газон, два охранника, обходящие дом, появились сначала на одном, затем на другом экране. Я огляделся. Несколько режиссерских стульев с полотняными спинками, пластмассовый столик с кофеваркой, а за ней, на полке, несколько больших чашек. Вокруг валялись прочитанные газеты и картонные коробки, в которых обычно доставляют пончики. В стене, что напротив двери, было два выхода. Первый оказался заперт. Второй вел в ванную. На поясе у Боба висела связка ключей на большом кольце с карабином. Хоук присел рядом с Бобом и осмотрел его оружие.
  — "Рюгер-357-Макс", — сообщил он. — Приятель, наверное, носорога поджидал. Рукоятка сделана по спецзаказу.
  — Ключи, — сказал я.
  Хоук отцепил их и кинул мне.
  — Их лучше убить, — заметил он. — У тебя ведь есть нож. Давай перережем им глотки. Вот так запросто оставлять валяться людей — все равно что заводить часовую мину.
  — Мы уже убили сутенера и его телохранителя.
  — Иначе он бы грохнул тех двух шлюх, — сказал Хоук. — Как ты правильно заметил, мы сами их втравили. Мы же и вытащили.
  Я пожал плечами.
  — Эти пижоны нас прикончат, если смогут, — предупредил Хоук.
  — Если смогут.
  — А если смогут, что тогда будет со Сюзан? — спросил Хоук.
  Я покачал головой и принялся разбираться с ключами, пытаясь открыть вторую дверь.
  — Детка, ты всю жизнь занимался жестокой работой, стараясь не быть жестоким. И пока что тебе это удавалось. Но сейчас на повестке дня такой вопрос, который раньше никогда не возникал.
  Я наконец-таки отыскал нужный ключ.
  — Знаю, — сказал я.
  — Дай сюда нож, — попросил Хоук.
  — Нет. — Я отвернулся от двери. — Если я позволю тебе это сделать, то как будто сделаю это сам, только хуже. То есть будто бы сделаю и притворюсь, что ничего не делал.
  — Мы ищем Сюзан, — сказал Хоук. — И в этом весь смысл. Но я здесь не только потому, что беспокоюсь за тебя.
  В комнате, кроме тихого гудения мониторов, лишь подчеркивающего тишину, не раздавалось ни единого звука.
  — Я знаю, — кивнул я. — Знаю. Ты здесь потому, что ты человек.
  — Детка, она нас обоих сделала людьми, — сказал Хоук. — Я не меньше твоего боюсь потерять ее.
  Я отпер дверь. За ней взбегали вверх ступени.
  — Давай поднимемся, — сказал я, — и узнаем, сможет ли мистер Костиган помочь нам в наших поисках.
  Глава 13
  Джерри Костигана мы обнаружили сидящим в глубоком черном кожаном кресле и читающим толстенную книгу, написанную Карлом фон Клаузевицем. Огонь в камине горел не очень ярко, а сами размеры камина позволяли зажарить в нем быка. Комната проветривалась кондиционером. Над камином висели скрещенные палаши и фамильный герб со львами и прочей дребеденью — на свитке, проходящем по низу, имелась латинская надпись и фамилия «КОСТИГАН».
  Стены зала поднимались во тьму, прошитые мраморными контрфорсами. Сводчатый потолок терялся в темноте. Между окнами со свинцовыми стеклами были расставлены доспехи. На столике рядом с креслом стоял графин с чем-то сильно смахивающим на портвейн, там же лежали головка стилтонского сыра, какие-то фрукты. Все на серебряном подносе.
  — Звонили, сэр? — произнес я.
  Костиган посмотрел на нас с Хоуком, стоящих в его гостиной, и ничуть не удивился. Он лишь взял со столика кожаную закладку, заложил ею страницу, положил книгу на столик и произнес:
  — Чем могу служить?
  — Хотелось бы узнать, где сейчас Сюзан Сильверман, — сказал я.
  Костиган взял стакан портвейна и отпил глоток.
  — Ну и что? — спросил он.
  — Oнa с вашим сыном. Я хочу, чтобы вы мне сказали, где они находятся.
  Костиган отхлебнул еще:
  — А что будет, когда вы узнаете, где они?
  — Отыщу и увезу ее.
  — Если сможете, — заметил Костиган.
  — Сюда же мы вошли, — сказал я.
  — Я предупреждал охрану, что, пока мы не совместим обе охранные системы, будем уязвимы.
  — Видимо, поначалу вы обезопасили периметр, — предположил я. — А когда добавили к дому охрану, то не потрудились их перехлестнуть.
  — Как раз сейчас мы этим и занимаемся, — сказал Костиган.
  — Так где Сюзан?
  — Не тот ли это господин, кто недавно ударил моего сына и был за это посажен в тюрьму?
  Хоук подошел к Костигану.
  Он вытащил огромный сорок четвертый и ткнул дуло Костигану в основание черепа.
  — Он тянет время, — сказал Хоук. — Подмоги ждет.
  Я кивнул и подошел к старику поближе.
  — Как же ты нажал на кнопку? — спросил я.
  — А она под книгой, на столе, — усмехнулся Костиган. — Если на то место что-нибудь положить, звучит сигнал тревоги.
  В противоположном конце зала появились двое с автоматами «узи». Войдя в комнату, они разошлись по обеим сторонам двери. Зал был такой огромный, что я не был уверен, что пуля от «узи» долетит до нас. За первой парой появились еще две, скользнувшие по дальней стене. С револьверами.
  — Бросьте оружие, — приказал я, — или мы отстрелим ему башку.
  — Нет, — сказал Костиган.
  Телохранители замерли, направив оружие на нас.
  — Убив меня, вы совершенно точно потеряете девушку. Вас уничтожат, и можете мне поверить, что мой сын отыграется на ней за меня.
  — Ничего он за тебя не сделает, — пробормотал Хоук. — Как бы это назвал Клаузевиц? — полюбопытстввал я.
  — Патовая ситуация, — сказал Костиган.
  Под нажимом сорок четвертого в руке Хоука он умудрялся держать свою голову совершенно прямо.
  — Так как я в ваших руках, стрелять они не станут. Но так как вы на мушке у них, то и вы стрелять не можете.
  — Она здесь? — спросил я.
  — Нет, — ответил Костиган.
  — Нужно убедиться, — сказал я.
  Костиган пожал плечами, никто не пошевелился.
  — Поднимайтесь, — сказал я.
  Хоук схватил Костигана за воротник левой рукой и оторвал его от кресла, одновременно становясь за егб спиной и переводя дуло сорок четвертого старику под подбородок. Если и существует возможность выглядеть достойно с пистолетом, упертым в нижнюю челюсть, Костиган выглядел именно так.
  — Из комнаты в комнату, — сказал я. — Начнем сверху.
  Мы с Хоуком старались держаться как можно ближе к Костигану. Шестеро телохранителей медленно разошлись в стороны, когда мы стали приближаться к двери. Трое остались спереди, трое зашли нам за спины. Я наблюдал за последними. Так мы и шли, напоминая двигающуюся засаду, — в гостиную по коридору, по лестнице, закручивающейся вверх на высоту двух этажей.
  — Здесь что, «Унесенных ветром» снимали? — спросил Хоук, шагая по ступеням.
  — Видимо, все-таки нет, — сказал я. — А в чем дело? Ты все еще без ума от Бабочки Маккуин?
  — От нее и от тетушки Джемаймы, — хмыкнул Хоук. — У тебя возникли какие-нибудь мысли насчет того, как мы будем уводить отсюда Сюзан, если она здесь?
  — Давай разбираться с проблемами по очереди, — сказал я. — Сначала нужно узнать, здесь ли она.
  — Резонно, — восхитился Хоук.
  Кроме нас все остальные хранили молчание.
  Впереди трое телохранителей с двумя револьверами и «узи» отступали по ступеням вверх.
  Сзади такая же огневая мощь замыкала шествие. Меня уже тошнило от вида всех этих "магнумов ".
  На третьем этаже мы принялись двигаться в нашем странноватом менуэте из комнаты в комнату, включая в каждой свет. В некоторых явно жили охранники. Остальные, видимо, служили для красоты — набитые элегантной мебелью, сверкающей натертыми лимонным маслом и воском деревянными поверхностями, и освобожденные от всякого человеческого присутствия.
  Пока мы двигались из комнаты в комнату, на лбу Костигана стал выступать пот. Это было вполне понятно. Я тоже вспотел. Напряжение при осторожном движении в круге, очерченном опасностью, делало внешний, выходящий из этого круга мир совершенно несущественным. Мир внутри круга казался единственно важным на данный момент.
  Хоук тихонько мурлыкал под нос «Гарлемский ноктюрн» и бесстрастно открывал дверь за дверью.
  — Похоже, ему это по нраву, — сказал Костиган. Голос его из-за упершегося в подбородок пистолетного дула прозвучал несколько сдавленно.
  — Сказывается опыт многих поколений чернокожих предков, — пояснил я.
  Круг охранников двигался в полном согласии с нашим. Хоук держал Костигана за шиворот, я же — за ремень спереди, повернувшись к миллиардеру спиной и наблюдая за его телохранителями. Парень с «узи» оказался тощим, с длинной шеей и крупным адамовым яблоком, которое прыгало туда-сюда по шее, когда парень сглатывал. Сглатывал он частенько. Тот, что находился с ним рядом, имел густые, пшеничного цвета усищи, его блондинистая шевелюра была коротко подстрижена, уложена феном и так обильно полита лаком, что казалось, на голове у него надет шлем. Такое впечатление, что думал он о чем угодно, но не о том, чем сейчас занимался. О серферах или последнем альбоме Нейла Даймонда. Третий охранник был средних лет, среднего роста, с седоватыми волосами. Он не походил на нервного, ошеломленного, пуганого или еще какого-нибудь. Мне подумалось, что он в скором времени начнет подпевать Хоуку.
  Из вceх троих лишь блондинистый пляжник казался мне слабым звеном. Паренек с адамовым яблоком и «узи» мог начать палить в любой момент. А седовласый был из них самым опасным. Остальные трое — хоуковская проблема. Их я видеть не мог и, следовательно, не хотел о них думать.
  На третьем этаже не было ни души. Мы потихоньку направились обратно к лестнице и начали медленный болезненный спуск, снова занявшись нашим нелегким делом. В том плотном пространстве, в котором мы двигались, мы не могли оторвать друг от друга взглядов. Каждая открываемая дверь могла оказаться последней.
  Может, женщина находится именно в этой комнате? А может быть, на нас прыгнет тигр? Я чувствовал, как рубашка намокает все сильнее и липнет к телу. Каждая дверь приближала нас к развязке, к какой — никто из нас не имел ни малейшего понятия. Развязка могла стать роковой.
  После спуска по лестнице нам пришлось круто свернуть налево. Трое охранников, пятясь задом, медленно повернули за угол. Таща за ремень Костигана, я скользнул следом за ними.
  — Мухи сонные, — сказал я.
  Хоук сменил пластинку и настроение. Теперь он принялся насвистывать сквозь зубы «Осеннюю серенаду».
  — Вы собираетесь осматривать каждую комнату? — спросил Костиган. Голос звучал натянуто, словно ему сдавило горло.
  — Да, — сказал я.
  — А когда закончите и не обнаружите искомого? Что тогда?
  — Поглядим.
  Мы вошли в ту часть дома, где комнаты следовали анфиладой. По-видимому, штаб-квартира сынка. Если бы каталоги «Яркий стиль» продавали полностью обставленные квартиры, они бы выглядели именно так.
  Мебель была в большинстве своем изготовлена из яркого пластика, никаких вам острых углов. На черном лакированном кофейном столике возвышался здоровенный глобус. Над кроватью висел балдахин. Целая стенка стереоустановок, телевизоров, магнитофонов, радиоприемников — все сверкает серебром — с невероятными колонками. В гостиной, отделенной от спальни, находился стеклянный бар с лакированными панелями, полностью забитый бутылками, за ним — кухонька. В ванной оказались сауна и парилка, здесь же мы обнаружили джакузи. Все приспособления и сама комната были отделаны зеленым камнем с золотистым отливом. В спальне и гостиной над каждым камином висело по отделанному серебром дробовику. На каминной полке в спальне стояла фотография Сюзан с каким-то мужчиной, сделанная, очевидно, на вечеринке.
  — Рассел, — сказал Хоук.
  Сюзан была заснята с запрокинутой назад головой — радостная и смеющаяся. Голова Рассела клонилась к ее плечу: он выдыхал сигаретный дым, струйка которого тянулась к самому нижнему углу снимка. Рассел оказался на удивление обыкновенным человеком. Моложавый, правда, с редеющей шевелюрой и неопределенными чертами лица.
  Странно, что такой тип мог понравиться Сюзан.
  У Рассела было полным-полно шмоток — целых три встроенных шкафа. Все вещи повешены кое-как, многие слетели с вешалок и валялись мятыми на полу. Ботинки громоздились кучей.
  — Страшно трудно в наши дни отыскать хорошую прислугу, — констатировал я, оглядывая кучи обуви и одежды.
  Мы продолжили обход.
  На втором этаже смотреть оказалось не на что. В поисках мы провели почти час. Если Хоук и устал держать сорок четвертый под подбородком Костигана, он ничем это не выказал. Моя же левая рука стала неметь от держания костигановского ремня.
  На первом этаже, кроме огромнейшей гостиной, огромнейшей столовой и огромнейшей кухни, размещались еще кладовка и выходящая крылом в заднюю часть дома спальня из двух отдельных комнат. Одна принадлежала Костигану и была совершенно обыкновенная.
  Удобная и с правильно расположенной мебелью, но отмеченная печатью индивидуальности не больше, чем лучший номер в гостинице.
  Рядом с этой спальней имелась комната, по-видимому, используемая под кабинет, для которого она казалась слишком большой. На дубовом столе стоял телефон. Крутящееся кресло, дубовый шкаф, ксерокс и магнитофон. Мы вышли в гостиную.
  — Моя жена уже лежит в постели. Дверь справа от вас ведет в ее спальню, — сказал Костиган.
  — Ничего не поделаешь, мы должны проверить, — заметил я.
  — Мы войдем к ней втроем, — сказал Костиган. — Остальные подождут снаружи. Гарри, будешь наблюдать за нами сквозь открытую дверь.
  Седовласый кивнул. Остальные сделали несколько шагов в сторону.
  Мы открыли дверь и вошли. Миссис Костиган лежала в кровати и смотрела телевизор. Ее седые волосы были накручены на бигуди, на лице — толстый слой крема, и выглядела она лет на пятнадцать старше мужа.
  Под шелковой простыней чувствовалась солидная масса.
  — Джерри... Святые Иисус, Мария и Иосиф, — задохнулась она.
  Костиган, как регулировщик на перекрестке, поднял руку.
  — Грэйс, главное, не шевелись, — взмолился он. — Все не так плохо, как может показаться.
  — Вам придется присоединиться к нам, миссис Костиган, — сказал я.
  — Зачем это? — пролепетала женщина голоском маленькой девочки. — Я уже пижаму надела.
  — Накиньте поверх халат, — посоветовал я.
  — Только не смотрите, — сказала миссис Костиган. Хоук тихонько хмыкнул.
  Миссис Костиган стащила с кровати покрывало, обмоталась им и прошла к шкафу. Каким-то образом, прежде чем покрывало окончательно свалилось с ее телес, ей удалось накинуть на себя зеленый велюровый халат. Никто ничего не заметил. Все вздохнули с облегчением.
  Комната миссис Костиган была выдержана в розовых тонах с серой деревянной обшивкой и розовыми же занавесями от пола до потолка.
  Ковер был серый, а мебель — белая. На кровати — розовые шелковые простыни. Огромный цветной телевизор и белый шкаф стояли у дальней стены напротив кровати. Миссис Костиган смотрела «Даллас». Рядом со спальней тоже находилось некое подобие кабинета или маленькой гостиной, из которой застекленные двери открывались в патио. Гостиная была выдержана все в тех же серо-розовых тонах: серые драпировки и розовый ковер. Одна стена была выполнена из цельного стекла, а возле нее стоял огромный туалетный стол: вокруг зеркала установлены лампочки, плюс лампа, больше смахивающая на прожектор.
  Здесь никого не оказалось, и это были последние комнаты в доме. Костиган, Хоук и я, плотно сбившись в одну кучу, стояли в центре гостиной, миссис Костиган — рядышком, а Гарри наблюдал за нами из дверного проема.
  — И что теперь? — спросил Костиган.
  — Теперь поговорим, и вы скажете нам, где она, — сказал я.
  — Где — кто? — удивилась миссис Костиган.
  — Сюзан Сильверман, — объяснил я.
  — Грэйс... — предупреждающе начал Костиган.
  — В охотничьем домике, — сказала миссис Костиган.
  Голоса супругов прозвучали практически одновременно.
  Миссис Костиган пораженно уставилась на мужа.
  — Выдай ее им, и они уберутся, — попросила она. — Неужели ты будешь защищать ее, а не меня?
  — Грэйс, помолчи, — велел Костиган тоном, приличествующим человеку, который превратил небольшой бизнес в огромную империю.
  — Расскажите мне об охотничьем домике, — обратился я к миссис Костиган.
  Казалось, миссис Костиган колеблется. Наконец она покачала головой. Я поднял руку и направил прямо на нее немигающий глаз двадцать пятого. Стоящий в дверях Гарри перевел оружие на меня.
  — Рассказывайте об охотничьем домике, или я вас пристрелю, — сказал я.
  — Гарри, позови остальных, — приказал Костиган. — Если он выстрелит, убейте его, даже если мне придется погибнуть.
  Левой рукой Гарри помахал в воздухе, приглашая своих напарников, и в комнате возникли остальные охранники. Рядом с Гарри в дверном проеме встал нервный приятель с автоматом.
  — Где находится домик? — спросил я.
  — Останови его, Джерри, — взмолилась миссис Костиган.
  — Нажмете курок, — предупредил Костиган, — все здесь и закончится. Все погибнут, и ваша подружка останется без поддержки.
  Я взглянул на Хоука.
  — Больше мы здесь ничего не добьемся, — сказал он.
  Я прыгнул к миссис Костиган. По-прежнему удерживая старика за шиворот, Хоук опустил правую руку с пистолетом, подвел ее сзади под пах Костигана и, приподняв миллиардера, швырнул его на Гарри и автоматчика. Развернув миссис Костиган к себе, я толкнул ее в том же направлении. Гарри, мистер и миссис Костиган, автоматчик — все повалились в дверях.
  «Узи» выплюнул серию пуль, которые проделали в потолке кривоватую линию, Хоук выскочил в двери патио, я — за ним, и мы тут же помчались к подъездной дороге и «бронко». Из-за угла появился один из охранников, наблюдающих за периметром, и Хоук выстрелил в него из своего огромного сорок четвертого. Позади нас тоже раздался выстрел. Пуля прожужжала мимо и срикошетила от низенькой стены, окружавшей террасу. Мы успели завернуть за угол, прежде чем раздался следующий выстрел, а впереди уже показались дорога и черный «бронко». Хоук перепрыгнул через невысокую ограду и мягко приземлился на ноги возле машины. Я опустился рядом с ним, почувствовав, как удар откликнулся в мышцах живота. Мы сели в «бронко», и Хоук вывел машину на дорогу.
  — Ворота закрыты, — сообщил он.
  — Приткни «бронко» прямо к ограде, вытащи ключи из зажигания, и мы перепрыгнем через нее.
  Звонкая очередь из «узи» прозвучала сзади, и я почувствовал, как «бронко» вильнул и замотался на дороге.
  — Шины, — сказал Хоук.
  Мы подъехали к воротам, Хоук ударил по тормозам, нас занесло, и машина встала к ограде боком. Резким движением Хоук вынул из зажигания ключи, мы выпрыгнули из машины и вскочили на капот. С него ворота оказались нам по грудьк тому же здесь не было колючей проволоки. Мы без проблем перескочили ворота и с глухим стуком приземлились на другой стороне.
  Через десять футов мы выбежали из освещенной зоны и, окутанные тьмой, рванули к «вольво». За нашими спинами два «узи» рвали темноту, беспорядочно поливая ее сквозь ворота. Мы слышали за поворотом, как пули пробивают листья и срезают ветки. К счастью, «вольво» стоял на месте.
  Треск «узи» сменился грохотом пистолетных выстрелов, но весь этот шум перекрыл вой далеких сирен. Мы вскочили в машину, выехали на бульвар Милл-Ривер и только тогда увидели первую полицейскую машину, мчавшуюся нам навстречу.
  — Как думаешь, они смогли отогнать от ворот «бронко»? — спросил Хоук.
  — Может быть, кто-то и смог завести его без ключа.
  — Для того чтобы заводить машины без ключей, нужно быть горожанином. Они на таких не похожи.
  Мы снова направлялись к Сто первому шоссе. Я уже начал привыкать к этой дороге. Хоук ехал со скоростью пятьдесят пять миль в час, мы мчались сквозь тихую калифорнийскую ночь, двигаясь наобум, не зная куда.
  — Надо бы взглянуть на этот охотничий домик, — сказал я.
  — Они знают, что мы появимся, — возразил Хоук.
  — И все-таки надо взглянуть, — настаивал я.
  — Для нас постараются придумать что-нибудь особенное, — предположил Хоук.
  — И могут переправить Сюзан куда-нибудь еще, — добавил я.
  — И все-таки надо взглянуть, — согласился Хоук.
  Глава 14
  — Тебя беспокоит, что нам не известно местонахождение этого домика, — сказал Хоук, распростершись на сиденье «вольво».
  Мы стояли на парковке гостиницы «Рыбацкая верфь», притулившись в черной тени здания.
  Обычно в три часа утра полицейские в такие места не заглядывают.
  — Ничего, спросим о нем у доктора Хилльярд, — предложил я.
  — У психиатра Сюзан? А ей откуда знать?
  — Вполне возможно, она и не знает, но люди говорят с психиатром о множестве вещей, а те знай себе запоминают.
  Сиденья в «вольво» откидывались назад, и мы почти горизонтально возлежали на них.
  — Жаль, — вздохнул Хоук, — что нам не удалось отобрать у Костигана немножко стволов.
  — Просто нам перестало везти.
  — Нам перестало везти с того самого момента, как мы попали в этот паршивый городишко, — уточнил Хоук.
  — Главное — готовность к лучшему, — сказал я.
  Было очень тихо. Иногда до меня доносился звук проезжающего по Эмбаркадеро грузовика.
  Тьма отдавала промозглым холодом, но включать обогреватель мне не хотелось: урчащий мотор автомобиля мог привлечь внимание полицейского.
  — Похоже, мы собрали в свой адрес довольно-таки неплохие обвинения, — заметил Хоук. Нападение на полицейских, побег из тюрьмы, проникновение на территорию Костиганов, нападение на владельцев...
  — Интересно, а похищение нам пришить смогут? — полюбопытствовал я.
  — Это ты насчет задержания Костигана и его старухи? — спросил Хоук. — Если попробуют, попадут впросак, это я точно говорю.
  — Но, по крайней мере, на нашем счету два убийства и вооруженное ограбление Лео и его телохранителя.
  — Если смогут доказать, что это мы, — хмыкнул Хоук.
  — Смогут, если очень постараются, — сказал я.
  — Мне кажется, сан-францисские копы не будут чересчур опечалены тем фактом, что кто-то замочил Лео.
  В одной из комнат гостиницы внезапно загорелся свет. Горел минуты две, затем погас. Когда мы отыщем охотничий домик, Сюзан там уже не будет: Костиганы не дураки. Но мы не знали другого места, куда бы ткнуться. Итак, домик мы отыщем. Костиганы будут нас поджидать, возникнет заварушка, ситуация выйдет из-под контроля и, возможно, всплывут новые факты. Я вспомнил лицо на фотографии, лицо смеющейся Сюзан рядом с Расселом. Вспомнил, как Хоук описывал ее с застывшей полуулыбкой и глазами, полными слез.
  «Все очень плохо, но я тебя люблю». Вспомнил Лео, когда я в него выстрелил. Я был обязан. По-другому не выходило. Эти шлюхи умерли бы, а ведь это мы их втравили в неприятности. Ночной сторож, гремя подошвами тяжелых ботинок, прошел по стоянке. Мы с Хоуком замерли, пока он не отошел. Шлюхи были не виноваты. Им просто не стоило становиться шлюхами. А может, у них были на то свои причины? Ведь я тоже не хотел стрелять в Лео. Но я должен отыскать Сюзан.
  — Как, черт побери, получилось, что мы завязли здесь? — спросил я.
  — Я жертва социальных обстоятельств, — сказал Хоук.
  — Значит, ты костоломом стал из-за расизма? — yточнил я.
  — Нет, костоломом я стал из-за того, что занятие это необременительное, а платят хорошо. И завяз я здесь только потому, что якшаюсь с белым громилой средних лет. Неужели твоя мама мечтала о таком будущем для своего сыночка?
  — Я не помню свою мать, — сказал я. — Меня воспитывали отец с двумя дядьями, братьями матери.
  — Жили с твоим отцом?
  — Ага. Плотничали вместе. Так мой отец и повстречался с моей матерью.
  — Она бросила вас или умерла? — спросил Хоук.
  — Умерла.
  Сторож прошел обратно мимо другого ряда автомобилей. Шаги тихо уплывали в темноту.
  — Ладно, домик мы отыщем, — пообещал Хоук. — Но я думаю, нам нужно экипироваться. Всякие там пули, куртки, ремень для тебя — в общем, что-нибудь такое.
  — Сначала узнаем, где она находится, — сказал я и поерзал на сиденье. Никогда не сплю на спине, потому и ворочаюсь.
  Солнце встало в пять тридцать. В шесть тридцать мы обнаружили местечко, где нас напоили кофе и накормили английскими булочками, а в семь тридцать я позвонил доктору Хилльярд из телефона-автомата на углу Бич-стрит и Тэйлор. Ответила секретарша, и я попросил перезвонить мне, как только доктор появится.
  — Речь идет о Сюзан Сильверман, — сказал я. — А также о жизни и смерти. Так и передайте доктору Хилльярд.
  Я продиктовал номер телефона-автомата, повесил трубку и стал ждать. Два человека подходили к будке, поглядывая на телефон, но всякий раз я поднимал трубку, прикладывал ее к уху и вслушивался в гудок, пока они не уходили. В семь пятьдесят пять телефон зазвонил.
  Я поднял трубку:
  — Алло.
  — Это доктор Хилльярд.
  — Меня зовут Спенсер. Может быть, Сюзан Сильверман обо мне упоминала.
  — Мне знакомо это имя.
  — Она попала в беду. Беда по моей части, не по вашей. Но мне необходимо с вами побеседовать.
  — А что значит «беда по вашей части»?
  — Рассел Костиган удерживает ее против ее воли, — пояснил я.
  — Так, может быть, эта ситуация возникла из той беды, что по моей части? — предположила она.
  — Именно, — сказал я. — Но сейчас она нуждается в моей помощи, чтобы потом получить помощь от вас.
  — Приходите в восемь пятьдесят в мой офис, — сказала доктор Хилльярд. — Думаю, раз вам известен мой номер телефона, вы должны и адрес знать.
  — Верно. Я буду. Видели меня по телеку?
  — Да.
  — Будете звонить в полицию, как только я повешу трубку?
  — Нет.
  Глава 15
  Хоук остался на улице, а я вошел. Офис доктора Хилльярд находился в большом розовато-лиловом викторианском доме на Джоун-стрит, около Филберт. Дорожка возле него, составленная из каменнь блоков два фута на восемь, вела к задней части дома, где висела табличка: «ПОЗВОНИТЕ И ВХОДИТЕ». Я сделал и то и другое. Очутился в небольшой бежевой приемной с двумя креслами и столиком посередине, на котором стояла чистая пепельница. Кресла и столик были выполнены в стиле датского модерна. Пепельница из разноцветной мозаики выглядела так, словно ее делали в младшей группе бойскаутов. Тут же стояла вешалка со слегка покосившейся верхушкой и напольная лампа. Одна из трех лампочек в ней перегорела. На столе лежали кипы журналов «Нью-Йоркер», несколько «Атлантик мансли» и «Сайентифик американз».
  На противоположной стене, на полке, — кипы интеллектуальных журнальчиков для детей. Никаких тебе комиксов, никаких «Человекопауков».
  Не было даже «Нэшнл инкуайерер». Может быть, люди с плебейскими вкусами не сходят с ума или не лечатся. В углу приемной, напротив двери, широкая лестница вела на площадку шестью ступенями выше, затем сворачивала куда-то и пропадала из виду. Приемная и лестница были покрыты серо-белым, скрадывающим шаги ковровым покрытием. Я сел в кресло рядом с батареей.
  Через две минуты молодая женщина в черных слаксах и белой блузке спустилась по лестнице и, не глядя на меня, вышла на улицу. Наверху послышался шум открывающейся двери, затем — минутная пауза, и вот на площадке объявилась еще одна женщина.
  — Мистер Спенсер?
  — Да.
  — Поднимайтесь, — кивнула она мне.
  И я поднялся по ступеням. Доктор Хилльярд стояла в дверном проеме, к которому вел короткий коридор. Я прошел мимо нее в кабинет. Она закрыла за мной сначала одну дверь, затем другую. Конфиденциальность. Ни одной тайне не выскользнуть отсюда. «Доктор, я просто не выношу свою мать». «Доктор, я никак не могу кончить». «Доктор, я боюсь». Двойные двери все сохранят в тайне. Так что можете спокойно выговариваться. «Доктор, я боюсь, что я педераст». «Доктор, я не выношу своего мужа». Бизнес, основанный на правде, За двойными дверями. «Доктор, я боюсь».
  Я спросил:
  — Никакой полиции?
  — Никакой полиции, — подтвердила она.
  Я сел в кресло рядом со столом. За спиной находилась кушетка. Господи ты Боже, действительно кушетка. За столом — огромный аквариум, в котором лениво плавали тропические рыбы.
  На стене висели дипломы, а рядом с двойными дверьми стоял книжный шкаф, забитый медицинскими книгами. Доктор Хилльярд села. Ей было лет эдак пятьдесят пять, шестьдесят. Белые волосы закручены во французский узел, на лице — в нужных пропорциях отменная косметика. Кожа покрыта естественным загаром. Она носила черную юбку, двубортный черный пиджак и полосатую черно-серебристую блузку, открытую у ворота, с выпущенным на лацканы воротничком. На шее покоилась толстая антикварная золотая цепь, с которой свешивался большой бриллиант. Серьги тоже оказались из старинного золота с бриллиантовыми вставками. На левой руке поблескивало обручальное кольцо из белого золота.
  — Что вы обо мне знаете? — спросил я.
  — Вы сыщик. Вы со Сюзан были любовниками. В последнее время между вами как бы пробежал холодок. И тем не менее ваша связь до сих пор остается действительно впечатляющей. Если верить Сюзан, то, несмотря на недостатки, вы по-настоящему хороший человек.
  Сила интеллекта доктора Хилльярд была почти осязаема. Она слегка напомнила мне Рейчел Уоллес. И не только ее, скорее — Сюзан. Богатство и сила интеллекта — это то, что мне так нравилось в Сюзан.
  — Бьюсь об заклад, что насчет недостатков вы сами придумали, — заявил я.
  Доктор Хилльярд улыбнулась.
  — Та реальность, с которой мне здесь приходится иметь дело, достаточно сурова, — сказала она. — Мне на самом деле ничего не приходится выдумывать.
  Так реагировать на легкий подкол...
  — Давайте я расскажу то, что известно мне, — предложил я. — Примерно год назад или чуть больше Сюзан отправилась в Вашингтон поработать в больнице. Встретилась там с Расселом Костиганом, и у них завязался роман. Когда она получила докторскую степень, то перебралась сюда и осела в Милл-Ривер, работая в больнице имени Костигана. Мы время от времени перезванивались, писали друг другу, а когда Сюзан поняла, что не может ни бросить меня, ни вернуться ко мне, она обратилась за помощью к вам. Примерно недели две назад она позвонила нашему общему другу Хоуку.
  — Этот негр появлялся вместе с вами в выпусках новостей, — вставила доктор Хилльярд.
  — Правильно. Так вот Сюзан сказала ему, что нуждается в помощи, но не может обратиться ко мне, поэтому попросила приехать Хоука. Он приехал. Рассел Костиган поставил ему ловушку, и Хоука сцапали милл-риверские копы. Он убил человека, и его арестовали. Сюзан прислала мне письмо. В нем говорилось: «Времени нет. Хоук сидит в тюрьме Милл-Ривер, Калифорния. Ты должен его вытащить. Мне самой нужна помощь. Хоук все объяснит. Все очень плохо, но я тебя люблю». Я приехал, и мы совершили побег, затем отправились в дом к Расселу, то есть к его отцу, Джерри, в надежде найти там Сюзан, но не нашли, зато узнали, что ее держат в каком-то охотничьем домике. Мы ушли оттуда, приехали сюда, и вот теперь мне, кроме всего прочего, нужно узнать, где же этот охотничий домик находится.
  Доктор Хилльярд снова улыбнулась.
  — "Хоук все объяснит", — повторила она. — У нее не возникло и тени сомнения в том, что вы приедете и высвободите его.
  — Вам известно, где находится этот домик? Сюзан когда-нибудь о нем упоминала?
  Доктор Хилльярд выпрямилась и сложила руки на коленях.
  — С такой историей вы, разумеется, не можете пойти в полицию. Но, быть может, я могу?
  — А куда именно? — спросил я. — Какую юрисдикцию предпочитаете? Если рассуждать логически, следует отправиться в полицейский департамент Милл-Ривер. Именно там жила Сюзан. Но вся тамошняя полиция лежит в кармане Джерри Костигана. Они участвовали в засаде на Хоука.
  Она слегка выпятила вперед нижнюю губу, глаза пристально изучали мое лицо.
  — Охотничий домик находится в Каскадных горах, недалеко от Такомы, штат Вашингтон, в местечке Хрустальная Гора. Тамошняя полиция, если им сообщить о возможном похищении, может оказать помощь.
  Я помчал головой.
  — Может быть, Костиган и их тоже подчинил себе, — сказал я. — Ведь он хозяин, поэтому должен заставить слушаться всю округу. Не важно, кто в этой округе проживает.
  Доктор Хилльярд кивнула.
  — Кроме того, — продолжил я, — Сюзан там не будет. Они ведь знают, что мы там появимся.
  — Зачем же тогда лезть на рожон? — спросила врач.
  — Нужно откуда-то начинать поиски.
  Доктор Хилльярд кивнула. Мы посидели молча. В аквариуме бесшумно плавала рыба.
  — Вы ничего не спрашиваете о Сюзан, — удивилась доктор Хилльярд. — Многие на вашем месте спросили бы.
  — Все, о чем вы с ней говорили, касается только ее, — сказал я.
  — А когда вы ее отыщете, что тогда?
  — Тогда она станет свободной и сможет снова прийти сюда к вам и рассказывать все, что у нее накопилось, до тех пор, пока сама не сделает выбор, какой пожелает.
  — А если этим выбором окажетесь не вы?
  — Думаю, она выберет меня, но ставить это под контроль не хочу. Я могу лишь посодействовать тому, чтобы ее выбор был свободным.
  — Все дело как раз в контроле, — сказала доктор Хилльярд. Это был не вопрос, не утверждение, а просто ее мнение.
  — Судя по всему — да, — согласился я. — Мне кажется, я переусердствовал в том, чтобы держать ее под контролем, и теперь я стараюсь исправиться.
  — Вы когда-нибудь проходили психотерапевтический курс, мистер Спенсер?
  — Нет, но привык много думать.
  — Разумеется, — улыбнулась доктор Хилльярд.
  Рыбы медленно плавали в аквариуме. Доктор сидела неподвижно. Уходить мне не хотелось. Каждую неделю, а может быть, даже чаще, Сюзан приходила сюда. Интересно, садилась ли она в это кресло или ложилась на кушетку? Нет-нет. Она не могла лечь, конечно садилась в кресло. Сейчас передо мной находилась женщина, которая хорошо изучила ее. Она знала Сюзан с такой стороны, о которой я и понятия не имел.
  Не только я, но и все остальные. Эта женщина знала оашей совместной жизни. О наших отношениях. Об отношениях Сюзан и Рассела.
  Я сидел, сцепив пальцы рук за головой. Непроизвольно напряглись бицепсы. Я увидел, что доктор Хилльярд это заметила.
  — Я думал о Сюзан и Расселе Костигане, — объяснил я.
  — Сюзан, — сказала она, — выросла в такой семье и среди таких людей, которые из-за своих фобий обращались с ней как с вещью, — вещью, которая может чем-то их порадовать, сделать им приятное или нужное, дать им почувствовать себя взрослыми. Она не научилась относиться к себе уважительно, как к самостоятельной личности, привыкнув быть зависимой от других. Взрослея и узнавая мир, она осознавала это все четче и четче. Именно на этом был построен ее первый брак. Потом она стала учиться на психолога и потратила на это годы. В то самое время, как ее внутренний мир стал постепенно обретать форму, ваша настойчивость и потребность в Сюзан показались ей разновидностью контроля. Ей необходимо было уехать.
  — И Рассел ее спас, — съязвил я.
  — Он спас ее от вас. Теперь вы спасете ее от него, — сказала доктор Хилльярд. — Я согласна с вами в том, что сделать это необходимо. Ее ситуация бессмысленна без полной свободы. От кого бы то ни было, от чьего бы то ни было влияния. Было бы лучше, если бы она самостоятельно спаслась от него.
  Доктор Хилльярд выждала несколько секунд, а затем посмотрела мне прямо в глаза. Пауза затягивалась. Наконец она проговорила:
  — Меня раздирает на части. Конфиденциальность информации о Сюзан является непреложным фактом. Но для того, чтобы спасти ее душу, следует сначала позаботиться о ее бренном теле.
  Я промолчал. Я знал: что бы я сейчас ни сказал, это будет расходиться с мнением доктора Хилльярд.
  — Для вас главное — помнить, что она боится оказаться в зависимости, несмотря на всю привлекательность этого состояния для нее. Спасая ее, вы не развеете этих страхов, наоборот, ей вы покажетесь еще более цельной, более опасной фигурой, а все потому, что она подобной цельности не добилась.
  — Господи Боже, — вздохнул я.
  — Вот именно, — согласилась доктор Хилльярд.
  Солнце просочилось сквозь жалюзи окна, находящегося за спиной доктора Хилльярд, и расплескалось по бежевому ковру.
  — Она хотела, чтобы ее спасли, — сказал я, — но не хотела, чтобы этим занимался я.
  Потирая костяшками пальцев подбородок, я на какое-то время застыл в кресле.
  — Но если я не спасу ее...
  — Не путайте. Ее следует спасти. Принуждение не бывает положительным. А все, что мне о вас известно, говорит о том, что вы — наиболее подходящая фигура для этого дела. Я рассказала вам обо всем лишь для того, чтобы предупредить, что может возникнуть впоследствии. Если вы преуспеете в своем деле.
  — Если я не преуспею, то умру, — произнес я. — Таким образом, это меня тяготить не будет. Лучше нацелиться на успех.
  — Наверное, — сказала доктор Хилльярд.
  — Я спасу ее от Костигана, чтобы она в конце концов могла спастись от меня.
  — Хорошо, что вы это понимаете.
  — Я действительно это понимаю.
  — Тогда предположим, что она сама себя спасла. Вы захотите быть с ней, если она выберет вас?
  — Да.
  — И Костиган не будет иметь никакого значения?
  — Будет, — сказал я. — Но не такое, как она.
  Она с самого начала старалась изо всех сил. И ей был необходим такой тип, как он.
  — И вы ее простите?
  — В этой ситуации «прощение» не то слово, которое бы следовало употребить.
  — А какое слово следовало бы употребить в этой ситуации?
  — Любовь, — сказал я.
  — И нужда, — добавила доктор Хилльярд. — Я тоже верую в любовь. Нужда забывается только в мгновения величайшей опасности.
  — Роберт Фрост, — сказал я.
  Доктор Хилльярд удивленно подняла брови.
  — "Когда любовь с нуждой едины", — процитировал я.
  — А следующая строчка? — спросила она.
  — "Игра — работа, ставка — смерть", — сказал я.
  Она кивнула:
  — Мистер Спенсер, у вас есть восемьдесят долларов?
  — Есть.
  — Такова моя почасовая оплата. Если вы заплатите мне за этот час, у меня будет основание сослаться на то, что вы мой пациент и что содержание беседы врача с пациентом является врачебной тайной.
  Я дал ей четыре двадцатки. Она выписала мне квитанцию.
  — Надеюсь, это значит, что вы не собираетесь вызывать полицию, — сказал я.
  — Вот именно, — ответила она.
  — Может быть, есть что-нибудь еще, что я должен узнать?
  — Похоже, Рассел Костиган, — сказала доктор Хилльярд, — не очень-то считается с законом и моралью.
  — Я тоже, — закончил я наш разговор.
  Глава 16
  В «Уолденбукс» мы купили атлас дорог, а затем зашли в шикарный спортивный магазин на углу О'Фаррелл, где приобрели все необходимое для нападения на охотничий домик.
  Если ехать на север от Сан-Франциско, то нужно выбирать: либо направляться к Голден-ГейтБридж и прибрежному Сто первому шоссе, либо мчаться к Оуклэнд-Бэй-Бридж, с которого можно выехать на Интерстэйт № 5. Если ты находишься в бегах, то лучше избегать платных мостов. При въезде движение замедляется, и возле будки вполне может стоять коп, всматриваясь в лица проезжающих, когда те платят пошлину.
  Любимые места для засад.
  — Будут останавливать все автомобили, в которых сидят черный и белый, — высказал предположение Хоук.
  — Ничего, объедем, — сказал я.
  Так мы и сделали. Я вел машину, Хоук читал атлас. Так мы двигались по объездным дорогам до Пало-Альто, обогнули залив и отправились по восточной его стороне на север. Ни разу не выезжали на хайвэй, пока не очутились к северу от Сакраменто на Пятом шоссе возле города под названием Арбакл.
  Нам потребовалось семнадцать часов, чтобы добраться до Двенадцатого шоссе в штате Вашингтон, к югу от Централии, и еще два — чтобы выехать на Каскады, возле Хрустальной Горы, к северо-востоку от горы Райнье. Возле Чинукского перевала, там, где Четыреста десятая дорога образует вилку, мы наткнулись на магазинчик и забегаловку при нем. На вывеске было выведено: «ЗАВТРАК ПОДАЕТСЯ ВЕСЬ ДЕНЬ». Перед магазинчиком была покрытая гравием парковка, огороженная наполовину вкопанными в землю шинами от грузовиков, поэтому стоянка очерчивалась этакими черными полумесяцами. Возле входной двери стояла бочка из-под масла, превращенная в мусорную корзину. Насколько я мог видеть, ее никогда не вытряхивали. Пластиковые стаканчики, обертки от сэндвичей, пивные бутылки, пустые сигаретные пачки, куриные кости и куча других, совершенно неразличимых и нераспознаваемых в настоящее время предметов, вываливались из переполненного бачка и были разбросаны на расстоянии примерно восьми футов. Сам магазинчик имел один этаж, и чувствовалось, что когда-то это было бунгало, одно из тех, что строили за пару дней после Второй мировой, чтобы возвращающиеся солдаты могли въехать туда с женами и чадами. Обшитый кирпично-красной дранкой, с верандой, идущей по всему периметру дома, магазин выглядел выкинутой на свалку вещью — а может, это архитектура такая. Над двумя ступенями, ведущими на крыльцо, висели оленьи рога, а чуть дальше стеклянными глазами пялилась на вас лосиная морда.
  Внутри — стойка и шесть табуретов по левой стене. Остальное пространство магазина занимали полки и столы, на которых стояли консервы, сковородки, рыболовное снаряжение, туалетная бумага, средство от насекомых и сувенирные кружки, вылепленные в виде медведя Смоки.
  За стойкой находился толстяк с тоненькими ручками и повязкой на правом глазе. Его предплечья украшали татуировки. Левая — «За Бога и Отечество». Правая — «Валери» в венке. Толстяк носил футболку, а на голове кепку, на которой было выведено: «КОТ». Он читал книгу Барбары Картленд в мягкой обложке. Мы с Хоуком присели к стойке. Больше в магазине никого не было.
  — Вы, ребята, хотите есть, — заявил толстяк.
  — Завтрак, — сказал я. — Два яйца, хорошо прожаренных, ветчину, картофель «по-домашнему», тост из зернового хлеба, кофе.
  — Нет зернового хлеба. Только белый.
  — А серого хлеба нет? — спросил Хоук.
  Человек за стойкой взглянул на него искоса.
  — Нет, — сказал он. — Только белый.
  — Тост из белого хлеба, — произнес я.
  — Мне тоже, — сказал Хоук. — Мне то же самое, только пусть яйца будут не слишком прожаренными.
  Толстяк налил две чашки кофе и поставил перед нами. Он так и не посмел взглянуть Хоуку в глаза. Повернувшись к грилю, он принялся готовить завтрак.
  — Мы ищем дом Рассела Костигана, — промолвил я. — Не знаете случайно, где это?
  — Знаю.
  — Не хотите с нами поделиться? — спросил я.
  — Подождите, я же готовлю, — сказал толстяк. — Как люди не понимают. Невозможно заниматься всем сразу.
  — В деревне все несколько проще, — заметил Хоук.
  Я выпил кофе. Мы с Хоуком вели машину посменно и попеременно спали. Мне казалось, будто мои веки придавлены тоннами песка.
  Хозяин поджарил яйца, ветчину и картошку как раз к тому моменту, когда тостер выплюнул четыре куска белого хлеба. Он положил на горячий хлеб подтаявшее масло и подал нам завтрак. Я попробовал. Видимо, картошку он держал жареной с прошлого года.
  — Так, теперь давайте, что именно вы хотите узнать?
  — Расc Костиган, — сказал я. — Надо бы узнать, как до него добраться.
  — А, ну это довольно-таки просто. У него же самый большой дом в этих проклятущих горах. У него уйма денег. Но парень он неплохой. Ведет себя как местный. Носа не задирает. Не выпендривается. Приезжает, покупает все, что ему нужно, и уезжает. Всегда может какую-нибудь занятную байку рассказать, этот Рассел.
  — Конечно, уж кому-кому, как не Расселу байки травить. Страсть умираю, как хочется услыхать его шуточки, — сказал я. — Так как же нам все-таки до него добраться?
  — Очень просто, — отозвался толстяк и объяснил.
  — Спасибо, — поблагодарил я. — А кто это придумал такую классную ограду для парковки?
  — Вы про шины? Круто, да? Жена придумала.
  — Ядерная штука, — подтвердил Хоук.
  — Когда увидите Расса, — сказал толстяк, — не забудьте упомянуть, что это я навел вас на его дом.
  Мы закончили завтракать, вышли к «вольво» и отправились обратно к Четыреста десятой дороге. Над нашими головами возвышались вечнозеленые стены хвойного леса, мы вдыхали свежий, чистый воздух и смотрели на стекающий в долину ручей.
  Ах, глубинка, глубинка...
  Глава 17
  Дорога к охотничьему домику оказалась именно в том самом месте, которое нам указал толстяк.
  Грунтовая дорога, уводящая наверх в вечнозеленые леса без малейших намеков на разумную жизнь. Было десять тридцать теплого осеннего утра. В лесу звучала птичья трель, а в воздухе разносился едва уловимый запах «Пьюджет Саунд». Проехав по дороге примерно с милю, я остановился.
  — Здесь трюк с братцем Кроликом не пройдет, — сказал Хоук.
  — Знаю.
  Мы вышли из машины и углубились в лес.
  Деревья здесь были настолько высоки и с такими плотными шапками наверху, что земля казалась совершенно голой и темной. Лишь коегде росли весьма скромный кустарник и чахлая травка.
  — Пойдем прямо на восток, — сказал я. — Солнце должно находиться прямо перед нами.
  Затем, примерно через полчаса, повернем на юг и проверим, нельзя ли обогнуть домик. Если не дойдем до него, то выскочим на дорогу.
  — А если пройдем, то запросто дошагаем до Орегона, — ухмыльнулся Хоук.
  Сидящие в домике нас, разумеется, поджидают. Но им не известно, когда именно мы появимся. Время есть. Можно позволить себе роскошь побыть терпеливыми. Наблюдать не торопясь.
  Сюзан, видимо, отнюдь не счастлива с Расселом, зато можно не беспокоиться насчет ее безопасности. Пусть только меня дождется. Земля под ногами была упругой от вековых залежей хвои. Деревья, мимо которых мы проходили, были совершенно прямые. Они тянулись далеко вверх, пока на самой макушке не раскидывали толстые сучья и не переплетались ветвями. Иногда нам приходилось обходить поваленное дерево, ствол которого насчитывал футов пять в диаметре, со сломанными от падения сучьями, корнями, вздыбленными в воздух выше моей головы. В лесу пели птицы, но больше не попадался никто и ничто. В одиннадцать мы свернули на юг, оставив солнце слева.
  В двадцать минут двенадцатого я почуял запах дыма. Посмотрел на Хоука. Он кивнул. Мы остановились, принюхиваясь и вслушиваясь. Никакого движения, ни звуков, только щебетание птиц и легкий, играющий среди стволов деревьев ветерок.
  — Если нас поджидают, то должны расставить поблизости охрану, — тихо сказал Хоук.
  Запах дыма не исчезал. Мы снова тихо и осторожно двинулись вперед. В лесу довольно сложно определить источник дыма, но нам показалось, что он находится впереди справа, поэтому мы стали продвигаться именно в том направлении. В руке у меня лежал автоматический пистолет — патрон в патроннике, палец на спусковом крючке. Впереди и справа сквозь деревья я заметил какие-то блики. Дотронулся до руки Хоука, и мы направились в ту сторону, аккуратно опуская ноги на покрытый хвоей лесной ковер, двигаясь крайне осторожно, высматривая в траве безопасные — без веточек и листьев — места, куда можно было бы ступить, изо всех сил напрягая обоняние, слух и зрение, высматривая людей с оружием, ветки, что могли громко треснуть под башмаком, электрические провода или телекамеры.
  И вдруг под нами, в небольшой низине, на фоне дальней стены вечнозеленого леса появился... домик. Домик... Огромное шале: сплошное стекло и высокая крыша. В северной части здания поднималась огромная труба, выложенная из необработаных булыжников, и из нее-то и поднимался тот самый дым, что мы учуяли. По всему второму этажу шел сплошной балкон. На перилах виднелись резные выступы, а стена представляла собой раздвигающиеся стеклянные панели, выходящие на юго-запад.
  Хоук пробормотал рядом с моим плечом:
  — Музыка, живущая среди холмов, детка.
  К дому вела щебенчатая дорога, которая заканчивалась кольцом для разворота. Она была обнесена грубой деревенской оградой, через равные промежутки которой виднелись уличные фонари, сделанные под «летучих мышей». На повороте рядом с черным «джипом» с псевдодеревянными молдингами стоял красный «джип» с белой полотняной крышей. В поле зрения двигался только дым, поднимающийся из трубы камина.
  — Родной дом, — сказал я.
  — Все вернулись, — продолжил Хоук. — Сейчас бы войти и попросить горячего сидра, сесть у камелька и...
  — Кажется, никто не ждет беды, — сказал я.
  — Да, выглядит все тихо-мирно, — согласился Хоук.
  — Думаешь, надо войти?
  — Лучше будет перестрелять всех, кого увидим отсюда, тогда и спускаться не придется.
  — Давай немного посидим и понаблюдаем.
  Мы уселись в молодой поросли хвойных деревьев, прислонившись спинами к поваленному стволу, и стали наблюдать за домиком. Ничего не происходило. Это был приятный осенний день в лесу тихоокеанского Северо-Запада, и запах горящего дерева приправлял сладковатый воздух провинции.
  — Думаешь, вокруг дома по лесу расставлены часовые? — спросил Хоук.
  — Да, — ответил я.
  — Наверное, сторожат посменно, — сказал Хоук.
  — И если мы будем сидеть достаточно тихо, то, быть может, увидим смену караула.
  — Угу.
  С нашего поста была видна вся местность вокруг дома и дальше по долине ярдов на сто. Деревенская постройка, изукрашенная сияющим стеклом и тщательно подобранными камнями.
  Провода тянулись по одной стороне дороги, затем пересекали ее и втыкались в шале возле югозападного края балкона.
  — Нужна отменная подготовка для того, чтобы сидеть часами в лесу, не подозревая даже, когда именно покажется неприятель, — сказал Хоук.
  — Отменнейшая, — согласился я. — Вскоре мы их засечем.
  — Сколько будем сидеть?
  — Столько, сколько нужно. Пока что-нибудь не произойдет, — сказал я. — Времени у нас навалом. Посидим и посмотрим, что тут у них творится.
  — Приятно знать, чем именно занимаешься, — сострил Хоук. — А то неудобно как-то.
  Глава 18
  Смена караула произошла часа в три пополудни.
  Четверо мужчин с длинноствольными винтовками вышли из дома и направились к четырем только им известным постам в лесу. Четверо других вышли из леса и направились в дом.
  — Винтовки, — сказал Хоук. — Похожи на тридцатки.
  — Хорошо. Теперь мы знаем, что к чему на улице. Хорошо было бы выяснить, как там внутри.
  — Внутри оружие, — сказал Хоук. — Но сколько его и где оно, мы не знаем.
  — А еще — Сюзан, — напомнил я.
  — Маловероятно, — возразил Хоук.
  — Необходимо убедиться.
  — Да.
  В лесу я увидел несколько воробьев — выдернутые из городского окружения, они выглядели не на месте. Пела какая-то птица. Когда примерно в пять тридцать начало заходить солнце, как-то сразу резко похолодало.
  — Лучше будет, если Сюзан сама найдет путь к спасению, — подумал я вслух.
  — Не думаю, что она в силах сама о себе позаботиться, — сказал Хоук. — Мы должны выдернуть ее из этого окружения и позволить ей спасти свое "я".
  — Ага.
  — А если мы уберем Рассела, ей вообще не придется спасать свое "я".
  — Не думаю, что такое развитие событий будет для нее лучшим.
  Хоук какое-то время молчал. Когда солнце закатилось, огни вокруг дома и дороги моментально зажглись, залив светом все пространство вокруг дома.
  — Фотоэлектрический выключатель, — отметил я.
  — То есть ты хочешь сказать, что с Расселом надо действовать аккуратно?
  — Я не знаю, что именно хочу сказать. У меня недостаток информации. Просто стараюсь осмыслить то, о чем не имею ни малейшего представления.
  — Это жизнь, детка, — хмыкнул Хоук.
  — Может быть, ей необходимо спасти свое "я", а это будет означать сделку с Расселом.
  — Я предполагал, что мы его прикончим. Мне надо вернуть ему должок.
  — Знаю, — сказал я. — Я сам размышлял над тем, кто из нас должен его прикончить. Но, может быть, этого делать не придется.
  — Да брось ты, шеф, я же обыкновенный негритос. И мне кажется неплохой идеей пристрелить урода.
  — А если Сюзан от этого будет хуже?
  — Тогда мы не станем этого делать, — сказал Хоук. — Я не так прост. Мы здесь не для того, чтобы навредить ей. И потом, у меня нет потребности убивать Рассела, хотя хотелось бы.
  — Мне тоже, — признался я. — Может быть, даже больше, чем тебе.
  — Могу предположить, даже больше, чем кому бы то ни было на Земле.
  — Я думаю, что пока мы его убивать не будем. Если, конечно, нас не вынудят, — заметил я.
  В свете фонарей, проникающем в лес, я увидел, как Хоук пожал плечами.
  — Придется отложить удовольствие, детка, — сказал он.
  — Угу, — согласился я.
  В доме кто-то зажег, а затем погасил свет, но это нам ни о чем не говорило. В окнах мы никого не заметили. Сменилась охрана. Мы с Хоуком засунули руки в карманы, сидели и смотрели. Мы съели несколько гранольных батончиков и сухую фруктовую смесь. Затем поспали, но недолго. Ночь вступила в свои права. Свет в домике погас, горел лишь на первом этаже. Снова произошла смена караула. Фонари на улице продолжали сиять.
  Ближе к утру пошел дождь. Я медленно поднялся под мерзкими струями и встряхнулся как собака. Я чувствовал себя словно разбитая машина.
  — Если появится Рассел, — произнес Хоук, — у них будет над нами преимущество.
  — Съешь лучше фруктовой смеси, — сказал я.
  Хоук взял горсточку и принялся безо всякого удовольствия жевать.
  — Я что, выгляжу как человек, любящий фруктовые смеси? — спросил он. — Или как любитель паршивых гранольных батончиков? Я воспитан на яйцах «бенедикт» и «мимозе», на хорошем обслуживании.
  — Приятный дождик, — отметил я.
  — Освежает, — сказал Хоук.
  А из охотничьего дома вместе с дымом поползли запахи свежесваренного кофе.
  — Если они начнут сейчас жарить бекон, — сказал я, — я заплачу.
  Мы стояли, потихоньку потягиваясь, разговаривая, стараясь согреться и размяться так, чтобы патрули нас не заметили. Дождь лупил вовсю, и все еще было темно.
  — Можно заткнуть эту проклятую трубу, — предложил я, — тогда дым поползет в дом и выгонит всех, кто в нем находится, наружу.
  — А что, если там Сюзан?
  — Тогда ее тоже вытащат на улицу, — сказал я. — Они ведь не хотят ее смерти. Предполагаю, что она очень нравится Расселу.
  — То есть предполагается, что один из нас должен полезть на крышу, — откликнулся Хоук.
  — Да.
  Мы стояли под дождем и наблюдали за домом. Сегодня не было ни птиц, ни белок. Я смотрел на втыкающиеся в дом телефонный и электрический кабели.
  — Нужно навести шороху, — сказал я. — Их необходимо напугать и сбить с толку. Необходим отвлекающий маневр, диверсия.
  — Диверсии — это по нашей части, — ухмыльнулся Хоук.
  — Как думаешь, сможем перебить электрокабель?
  — Отсюда? Из пистолета — нет.
  — Мы можем достать винтовку, — сказал я.
  Хоук улыбнулся:
  — Верно, можем. Я знаю, где можно взять целых четыре винтовки.
  — Ближайший охранник внизу под нами, — указал я. — Думаю, ярдах в семидесяти пяти отсюда.
  — Я достану винтовку, — заявил Хоук. — Ты пойдешь в обход хижины по холму, что за ней. Когда я отстрелю электрокабель, все кинутся в мою сторону, а ты проберешься на крышу и чемнибудь заткнешь дымоход.
  — Пока они будут за тобой гоняться.
  — И пока я буду палить по ним из новенькой винтовки.
  — Мне нравится, — сказал я. — Дай время добраться туда. На крышу я полезу после того, как ты примешься стрелять.
  — Не торопись, — предупредил Хоук. — Пока ты будешь огибать дом, я достану новенькую винтовочку.
  Я двинулся сквозь лес, пригибаясь как можно ниже к земле, тихо пробираясь сквозь дождь.
  Осторожно вставал на похожую на губку землю с ковром из опавших листьев. Звук дождя, прокладывающего себе путь среди вечнозеленых растений, заглушал шум моих шагов. Я потратил примерно полчаса, чтобы спокойно зайти за дом. Со склона я увидел, что дом встроен в гору и что я совершенно спокойно могу прыгнуть на крышу с дерева. Такое возможно.
  Я отыскал нужное мне дерево и присел рядом с ним. Дождь промочил мою куртку насквозь, и теперь капли текли у меня по шее и позвоночнику. Я подтянулся и залез на нижние ветви. Так я просидел минут пятнадцать. И вдруг услыхал первый выстрел. Из винтовки. Затем второй и третий. Пуля раздробила фарфоровый изолятор в том месте, где кабели проникали в дом. Погасли фонари. Электрокабель оторвался, рассыпая искры, полетел на землю. Внизу, среди деревьев, произошло какое-то движение, а затем из гостевого домика появились люди. Охрана. Снова прозвучал выстрел из винтовки, и один из выбежавших упал. Остальные принялись отстреливаться в направлении винтовочных выстрелов. В слабом, неверном свете утра я полез на дерево, забрался достаточно высоко и перепрыгнул на крышу дома. Крыша была покрыта дранкой, и даже в дождь на ней было легко удержаться. Я вскарабкался на конек и долез до каминной трубы.
  Оказалось, что труба одна, а дымоходов два. Дым густо и жарко поднимался из открытого жерла.
  Я стряхнул с себя куртку, переложил амуницию в карман джинсов и сунул скрученную в комок одежду в дымоход. Получилась классная затычка — и дыма как не бывало. А внизу нарастала пальба. Стреляли в направлении леса. Я краем глаза улавливал во дворе какое-то движение.
  Я пополз по мокрой крыше, соскользнул вниз и приземлился на балконе. Затем прижался к полу и вытащил пистолет. В доме раздавались шаги и слышались мужские голоса. Вдруг кто-то закричал. На улице охрана беспорядочно палила в лес.
  Из-под стеклянных дверей начал валить дым.
  Я услышал, как внизу распахнулись двери, донеслись голоса, полные смятения. Я подполз к краю балкона и заглянул во двор, куда вышли четверо с пистолетами. Один из них нес фонарь.
  За ними показались еще двое.
  Раздался голос — крик оскорбленного человечества:
  — Что за херня здесь творится?
  — Видимо, где-то произошел обрыв на линии электропередач. Свет погас, а еще где-то стреляют. И еще, наверное, пожар.
  — Сколько человек стреляет?
  — Не знаю.
  Из другой части леса послышались винтовочные выстрелы.
  — Господи, они палят по машинам.
  Луч фонаря переместился на «джип», и я увидел, как тот слегка осел, когда воздух вырвался из простреленной шины.
  — Из дома вышли все?
  — Думаю, что да. А сколько нас всего было?
  Очередной винтовочный выстрел — и свет от фонаря метнулся в сторону, когда фонарь покатился по земле.
  — Черт, подстрелили Джино.
  — Рассредоточьтесь, черт побери, рассредоточьтесь!
  Я развернулся и по-змеиному пополз на животе к стеклянным дверям. Открыл одну. Изнутри повалил дым. Не поднимаясь на ноги, я скользнул в дом. Возле пола оставалось приличное количество относительно чистого воздуха.
  К тому же перед всеми остальными у меня было преимущество: я знал, что никакого пожара нет.
  На верхнем этаже оказались четыре спальни, расположенные квадратом и связанные внутренним балконом, который выходил в громаднейший холл первого этажа. Я полз как можно быстрее.
  Глаза щипало и саднило, их застилали слезы.
  Дышалось с трудом. Ни в одной из спален я не заметил человеческого присутствия. В сером предутреннем свете, забиваемом дымом, было трудно что-либо разглядеть. После того как я проверил последнюю пустую комнату, я сделал глубокий вдох возле самого пола. Затем поднялся на ноги и спустился на первый этаж. В огромном холле никого не было. Подойдя к камину, занимавшему целую стену, я выкинул из него горящие бревна и разбросал их кочергой и щипцами, валявшимися поблизости. Ковер занялся. Дыхания не хватало.
  Тогда, обойдя комнату, я кинулся на пол и принялся вдыхать воздух как можно чаще и неглубоко. В зале никого не оказалось. Я не сомневался, что тaк оно и будет, но разочарование от того факта, что Сюзан все-таки здесь нет, тяжелым грузом навалилось на мою грудь. Задняя часть дома была встроена прямо в склон холма, поэтому на первом этаже с этой стороны окон не было.
  Задержав дыхание, я поднялся обратно на второй этаж и вылез из окна в задней части дома. Нужно было спрыгнуть с пятифутовой высоты на склон. К тому времени полыхало уже полдома: я увидел, что пламя достигает окон второго этажа. Дождь барабанил вовсю. Когда-то давнымдавно меня отправляли в Корею на пароходе из Форта Льюис, и я до сих пор помнил, как часто идут дожди в штате Вашингтон. Пригнувшись, я пробирался по лесу к тому месту, где мы оставили машину. Дождь был очень холодным и мгновенно промочил насквозь мой черный свитер с воротником под горло. За спиной раздался громкий нарастающий вой, когда языки пламени вырвались из окон второго этажа. Мы пока что не нашли Сюзан, но довольно сильно потревожили Костигана. Все-таки лучше, чем ничего.
  Глава 19
  Когда я вывалился из леса, Хоук сидел в «вольво» с включенным мотором. Работал обогреватель.
  Меня в последний раз хлестнула по лицу мокрая ветка, после чего лес отпустил меня, и я вылетел надорогу футах в десяти от машины.
  Одновременно со мной из леса показался десяток парней, вооруженных огнестрельным оружием. Они обступили меня со всех сторон. Некоторые застыли возле «вольво». Одним из них был тот самый толстяк с хилыми ручонками, стоявший за стойкой в забегаловке. А ведь вчера мы у него завтракали. Сегодня же он упер мне в грудь двухствольный дробовик.
  — А кто же следит за магазином? — спросил я.
  — Этот магазин принадлежит мистеру Костигану, — сказал он.
  — Так я и думал.
  Внезапно шины «вольво» завизжали на мокром гравии и бешено закрутились. У ребят, что стояли впереди машины, времени осталось только на один выстрел по ветровому стеклу, а затем пришлось кидаться врассыпную, после чего машина, взвыв, помчалась вверх по склону и завернула за поворот.
  — Сучий сын, — выругался бармен.
  — Жадность сгубила, — хмыкнул я. — Хотите, ничего не делая, стоять и держать нас обоих.
  — Тебя мы, по крайней мере, держим, — ухмыльнулся толстяк. — Твой приятель свалил и оставил тебя одного. Ниггеры всегда так поступают.
  Я пожал плечами. «Вольво» затих. Вся компания сгрудилась вокруг меня. Стрелок, что палил в Хоука, сказал:
  — Уоррен, я, похоже, попал в того.
  Бармен кивнул. Даже когда «вольво» рванул с места и началась пальба, он ни на миллиметр не сдвинул свой дробовик. И сейчас продолжал смотреть на меня поверх двойных стволов.
  — Бобби, вы с Раймондом идите за машинами. Как только я прикончу этого, отправимся за ниггером, — сказал он.
  Все промолчали, а двое отправились по дороге к дому. Я слышал шуршание дождя и слегка синкопированный стук капель, когда те приземлялись на траву, листья и ветви. Толстяк подошел ближе, теперь дула очутились в шести дюймах от моего лица.
  — Думаю, что выстрел из обоих стволов начисто снесет тебе башку, — заявил он.
  — Если только не промахнешься, — сказал я.
  Он хихикнул.
  — Промахнусь. — И еще раз хихикнул. — Ты совсем. Да как тут промахнешься, когда у тебя дуло в шести дюймах от лица.
  Его плечи подергивались от смеха.
  — Ну хватит, Уоррен, — сказал один из стрелков. — Пристрели его и поедем за ниггером. Мистер Костиган и так взбесится.
  Уоррен кивнул.
  — Хорошо. Только встаньте подальше, чтобы кровищей и мозгами не забрызгаться.
  Улыбка исчезла с его лица, а глаза слегка сузились. Он медленно вздохнул, но тут голова его дернулась и по центру лба образовалась круглая красная дыра, а из леса справа донесся запоздалый звук выстрела. Уоррен сделал неверный шаг назад, дробовик клюнул стволами, а затем и вовсе вывалился из его рук. Толстяк рухнул на спину. Все застыли, как на картинке, а я тем временем развернулся и нырнул обратно в лес. Винтовочные выстрелы раздавались ровно с той быстротой, какая требуется для того, чтобы перевести затвор и заслать патрон в патронник.
  Я бежал на звук выстрелов — вытащив пистолет, изо всех сил продираясь сквозь мокрый лес. Бежал пригнувшись, вытянув перед собой левую руку, чтобы не хлестануло веткой. Пальба с дороги обрывала листья и обламывала сучья за моей спиной, но, похоже, большинство стволов было направлено в сторону раздававшихся винтовочных выстрелов.
  Передо мной внезапно прозвучал голос Хоука:
  — Спенсер.
  И я увидел его, стоящего за деревом в небольшой прогалине, забивающего патроны в винчестер. Находящиеся на дороге парни продолжали бессмысленно палить. Это начало утомлять. Опустившись на четвереньки, я проскочил открытое пространство и завалился за дерево, за которым прятался Хоук. Пуля вонзилась в ствол на уровне глаз.
  — Болваны, куда же так высоко-то, — сказал Хоук.
  Прогалина находилась футов на тридцать выше дороги, и внизу я увидел три распростертых тела. Оставшиеся в живых залегли на откосе напротив и теперь стреляли по деревьям.
  — Тут дорога делает очень крутой поворот и проходит ярдах в десяти выше. — Хоук дернул головой назад. — Машина там, с включенным мотором.
  — Давай убираться, пока не прибыли те два «джипа», — предложил я.
  У Хоука под глазом горела свежая царапина, и кровь ровной струйкой текла по щеке, размывалась дождем до розового цвета и лишь потом капала на рубашку. Он шесть раз со скоростью, на какую только был способен винчестер, пальнул по нашим противникам, кинул ружье за дерево, и мы помчались к «вольво». В ответ зазвучали выстрелы, но целиться вверх очень трудно, а через пять прыжков мы уже очутились на противоположной стороне холма, и пули прожужжали мимо. Последние десять ярдов были преодолены чуть ли не ползком, поскольку склон превратился в скользкую горку. Вывалившись на дорогу, залепленные грязью, мы прыгнули в машину и помчались прочь. Я сидел за рулем. Через пятьдесят ярдов я, визжа покрышками, совершил полный разворот на сто восемьдесят градусов и, вжав акселератор в пол до отказа, рванул обратно к плохим ребятам. Мы промчались мимо них и мимо несущихся в противоположном направлении двух машин, получив вслед всего три выстрела. Одна пуля пробила заднее стекло. Две остальные просвистели мимо.
  Я вжимал педаль акселератора в пол и мчался по извилистой, размытой, грязной дороге куда быстрее, чем следовало. На первом же перекрестке я свернул направо, на следующем — налево, затем снова направо. За нами никого не было.
  Я сбавил скорость до шестидесяти миль.
  Посмотрел на Хоука. Он прижимал к порезу на щеке какую-то тряпицу.
  — Стекло? — спросил я.
  — Ага. Там один гад в стекло стрельнул.
  — Толстяк-бармен работал на Костигана, — сказал я.
  — Что-то типа дозорного, — добавил Хоук.
  Я кивнул.
  — Узнав, что мы зашли на их территорию, они тут же перекрыли нам путь назад. На тот случаи, если засада в охотничьем домике не сработает.
  — Тщательно готовились, свиньи, — сказал Хоук.
  — Не забудь об этом в дальнейшем, — подчеркнул я. — В бардачке есть пластырь.
  Глава 20
  По четыреста десятому шоссе мы ехали на север.
  — В доме что-нибудь было? — спросил Хоук.
  Я отрицательно покачал головой.
  — Но мы знали, что ничего не найдем, — сказал Хоук.
  — Да.
  Он перегнулся назад, взял с сиденья дорожный атлас и раскрыл его на колене.
  — В Сиэттле можем выехать на главную дорогу и отправиться на восток, — предложил я.
  — Черт, — буркнул Хоук.
  — Мы же знали, что ее там не будет, — произнес я.
  — Да.
  С Хоука текло на карту. Дождь лил вовсю, и «дворники» методично проделывали свой путь туда-обратно по стеклу.
  Хоук снял куртку и кинул ее назад. Рубашка у него вымокла, а с джинсов, как и у меня, текло в три ручья.
  — Какое шоссе мы ищем? — спросил Хоук.
  — Девяностое, — сказал я. — По нему можно ехать все время на восток и таким образом добраться до Бостона.
  — Так, значит, мы отправляемся домой?
  — Не знаю я, куда мы направляемся.
  — Может быть, умнее будет обсушиться гденибудь, позавтракать, собраться с силами?
  — Этo успеется, — сказал я. — Не хочется засвечиваться в такой близости от охотничьего домика и выставлять напоказ, что мы явно ночевали в лесу.
  — Доберемся до Сиэтла, сунемся куда-нибудь на окраину и переоденемся в машине.
  Я кивнул.
  «Дворники» дворничали. Колеса колесили.
  Дождь не собирался прекращаться. На автостоянке «Холидэй Инн» в Иссакуа, на Девяностом шоссе, мы вытащили из багажника чистые вещи и неуклюже переоделись в салоне авто, покидав все мокрое в багажник. Затем поехали через Каскадные горы на восток. Через горы и незатихающий дождь.
  — У Костигана денег больше, чем у Йоко Оно, — сказал я. — Они со Сюзан могут быть в любом районе земного шара.
  — Ага.
  — У нас нет ключа к разгадке, — добавил я.
  Хоук снова кивнул.
  — Если она захочет с нами связаться, то просто не сможет этого сделать, — продолжал я. — Она ведь тоже не знает, где мы.
  Хоук опять кивнул.
  — Нам нужна помощь, — сказал я. — Нужно забраться в такое место, где Сюзан сможет нас найти, если у нее будет возможность. Необходимо понять, что мы в конце концов собираемся делать. Поэтому нужно ехать домой.
  — Долго придется ехать, — присвистнул Хоук.
  — Спокан, — сказал я. — В Спокане есть аэропорт. Полетим оттуда. Воспользуемся кредитной карточкой Лео, а когда доберемся до Бостона, забьемся в нору и соберемся с силами.
  — Ты когда-нибудь раньше бывал в аэропорту Спокана? — спросил Хоук.
  — Да.
  — Там есть еда?
  — Что-то вроде.
  — Хорошо, Я ведь ничего не ел со вчерашнего утра, кроме той дикой гадости, которую ты накупил. Для горностаев подкормка, по-моему.
  — Горностаи не питаются гранолой, — заметил я. — Горностаи — плотоядные животные.
  — Я тоже, — сказал Хоук. — И больше не желаю питаться разными зерновыми и семядольными.
  — А еще орехами, — добавил я. — Лесными орехами.
  — Вот пусть леший их и ест, — сказал Хоук. — Я, например, собираюсь насладиться аэропортовской пищей.
  — В самолете, может, тоже подадут что-нибудь съестное.
  — Боже мой, — восхитился Хоук, — так не бывает. Наверное, я помер и попал в Рай.
  — Но, — сказал я, — надеюсь, тебе известно, как улетать с Западного побережья после полудня?
  — Не известно, но можно где-нибудь остановиться и спросить, — пожал плечами Хоук. — Заодно что-нибудь съесть. Ужасно хочется чего-нибудь вредного для здоровья. Чего-нибудь с огромным количеством холестерина, пересоленного, переперченного. С добавками.
  — Такую пищу ты всегда сможешь отыскать в аэропорту, — сообщил я.
  — Приятно сознавать, что можно хотя бы на что-то надеяться, — сказал Хоук.
  Добравшись до аэропорта Спокана, мы взяли четыре гамбургера и два кофе, уселись в «вольво» и все съели. Утром мы отправились в туалетные комнаты, помылись, почистили зубы, выпили еще кофе и сели на рейс «Юнайтэд эйрлайнз» №338 на Бостон через Чикаго.
  Без одиннадцати семь тем же вечером мы, спотыкаясь, вывалились из самолета в аэропорту Логан, под завязку набитые аэропищей и налитые аэронапитками, чувствуя себя так, словно наступил последний день Помпеи.
  — Моя машина припаркована в Центральном гараже, — сказал я.
  — И ты веришь, что копы ее до сих пор не обнаружили?
  — Верю, — сказал я, — точно так же, как верю каждому слову президента, произнесенному с телеэкрана.
  Мы поехали на челночном автобусе к станции подземки аэропорта и добрались на метро до станции Парк-стрит.
  — У меня есть знакомая, — сказал Хоук, — что живет на Честнат-стрит на самой макушке Холма, возле реки. Она будет рада нас приютить.
  Мы прошли через Коммон. Стоял прекрасный осенний вечер. Перед нами пожилой мужчина вел под руку пожилую женщину. На ней была прямая юбка, твидовый пиджак с поднятым воротником и темно-бордовый шарф, свободно повязанный. Мы миновали небольшую арку на Чарлз— и Бикон-стрит, с угла Коммон, и по Чарлз-стрит отправились к Честнат-стрит.
  Мы пошли по Честнат-стрит, а за спиной у нас величественной громадой возвышался «Бикон хилл». Пройдя половину улицы, мы остановились у белой стеклянной двери. Хоук позвонил.
  Ответа не было.
  — Она стюардесса на теплоходе, — сообщил Хоук. — Много путешествует.
  — Не стюардесса, а горничная, — сказал я. — Неужели ты не чувствуешь разницы между работой для белых и для цветных, негр неотесанный?
  Хоук ухмыльнулся и снова позвонил. Ответа не было. Рядом с дверью стояла небольшая сосенка в горшке. Хоук сунул руку в тугое пероплетение нижних ветвей и вытащил маленький пластиковый кошелечек. Открыв его, он вынул ключ и щелкнул замком.
  — Второй этаж, — указал он.
  Мы поднялись на несколько ступеней, которые были вырезаны из орехового дерева. По стенам тянулись белые панели. Балкон тоже оказался белым, с витыми выступами на перилах.
  Поднявшись, Хоук вытащил из кошелечка очередной ключ и отпер дверь в квартиру. Нам открылась гостиная с окнами на Честнат-стрит.
  Слева кухонька, рядом с которой дверь в спальню. Стены гостиной — белые. В ней стояли розовая кушетка, серый обтекаемый кофейный столик в стиле артдеко, два стула (один — обитый розовым сатином, другой — серым). Кирпичный камин был выкрашен белой краской, а для защиты от пламени был выставлен огромный японский экран розового цвета с серым рисунком.
  — Современно, — восхитился я.
  — Ага, Ивонна следит за модой, — сказал Хоук.
  — Тут есть душ? — спросил я.
  Хоук кивнул и отправился в кухню. Открыл холодильник.
  — К тому же бутылок пятнадцать пива «Стинлагер», дорогой.
  — Боже мой, — сказал я. — Так не бывает. Наверное, я умер и попал в Рай.
  — Помер, — изрек Хоук, — помер и попал в Рай... В старых фильмах именно так говорят.
  — Дай мне пива, — сказал я. — Выпью прямо в душе.
  Глава 21
  На следующее утро в восемь пятнадцать мы с Хоуком сидели в залитой солнцем гостиной Ивонны, ели сэндвичи с яйцом на зерновом хлебе и пили свежесваренный кофе.
  — Нам ни за что не узнать, что именно известно Сюзан, — сказал я. — Она может догадаться, что я получил ее письмо и отправился в Калифорнию. Об остальном ей вряд ли известно.
  — Она прекрасно знает, что ты не перестанешь ее разыскивать, — заметил Хоук.
  Мы сидели нагишом: вещи крутились в стирально-сушильной машине Ивонны. Мы являли собой двойной соблазн для Ивонны, если бы она внезапно вернулась домой.
  — Хорошо, — сказал я. — Итак, она прекрасно понимает, что искать меня дома или в офисе — бессмысленно.
  Хоук кивнул.
  — Значит, она постарается связаться с Полом, — предположил я.
  — По крайней мере, вычислит, что ты будешь поддерживать с ним связь.
  — Точно. Значит, самое время ему позвонить. Он, разумеется, спит. Но как только поднимется, сразу удерет из дома.
  Я позвонил Саре Лоуренс, добрался до телефонистки и попросил соединить с квартирой Пола. Прозвучало всего восемь гудков, после чего паренвсе-таки ответил. Но не тот, кто был мне нужен. Я попросил позвать Пола. Парень ушел, и я услышал, как он орет где-то вдалеке. Затем он вернулся и сказал:
  — Он спит.
  — Разбуди, — потребовал я. — Дело очень важное.
  — Хорошо, — сказал парнишка, своим тоном дав понять, что нет на свете дела настолько важного, чтобы будить Пола Джакомина в полдевятого утра.
  Послышались шебуршание, возгласы, затем наступила пауза, после чего раздался осипший со сна голос Пола:
  — Алло.
  — Узнаешь, кто звонит?
  Он удивленно выдохнул:
  — Господи, разумеется.
  — Хорошо. Разговаривать можно?
  — Конечно. Что произошло?
  — Много всего. Но самое главное: вестей от Сюзан не получал?
  — Нет. Но лейтенант Квирк хочет, чтобы ты с ним немедленно связался.
  — Квирк?
  — Да. Он позвонил сюда и оставил послание, чтобы я ему немедленно перезвонил. Я так и сделал, и он сказал: если ты объявишься, чтобы немедленно позвонил ему, вот и все.
  — Хорошо, — промолвил я. — Мы с Хоуком на... Какой адрес-то? А?
  Хоук сказал, и я повторил его Полу. Продиктовал также номер телефона.
  — Ты и только ты теперь знаешь, где я нахожусь. Понял? Можешь сказать Сюзан, но только ей лично. Никаких звонков от ее имени.
  — Конечно. А что происходит?
  Я как можно короче рассказал ему о происшедшем.
  — Господи, — пробормотал он, когда я закончил.
  — Рассказ стоил того, чтобы подняться так рано?
  — Прочистил мне заложенный нос, — сказал Пол. — Хочешь, чтобы я приехал?
  — Нет. Тут у нас не так много места, а в случае, если появится Ивонна... Нет, оставайся.
  — Ты вернешь ее, — сказал Пол.
  — Да, — подтвердил я. — Верну.
  — Пол в порядке? — спросил Хоук, когда я повесил трубку.
  — Да, — ответил я. — Квирк хочет, чтобы я с ним связался.
  Хоук приподнял брови.
  — Вот черт, — сказал он. — Хочет дать тебе шанс сдаться?
  — Сомневаюсь.
  — Я тоже. Квирк такой парень, что обманывать не станет. Он попросил тебя позвонить не для того, чтобы засечь, где ты.
  — Знаю.
  Сушилка на кухне щелкнула, я взял свою порцию одежды и надел вещи, пока они были еще теплыми. Хоук проделал то же самое.
  — Давай выясним, чего ему надо, — сказал я.
  Позвонил в полицейский департамент, добрался до отдела по расследованию убийств и попросил Квирка. Через десять секунд он подошел к трубке.
  — Спенсер, — сказал я.
  — Знакомая фамилия, — откликнулся Квирк. — Как мне кажется, тебя разыскивает вся Калифорния и ты проходишь по всем статьям уголовного кодекса. Ты со своим паскудным дружком разозлил каждое полицейское управление и все силовые структуры к западу от Скалистых гор.
  — Ничего страшного, — ухмыльнулся я. — Во многом это заслуга Хоука.
  — Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Квирк. — Стой на любом углу по твоему выбору, и я тебя подберу. То есть не тебя, а вас обоих.
  — Угол Чарлз-стрит и Честнат.
  — В девять, — сказал Квирк и повесил трубку.
  В 9.02 темный «шевроле-седан» появился на углу Чарлз-стрит и Честнат. За рулем сидел Белсон, рядом с ним — Квирк. Мы с Хоуком залезли на заднее сиденье, и Белсон влился в поток машин, двигающихся к Коммон. Квирк повернулся, положил локоть на спинку сиденья и посмотрел на Хоука и меня. Рубашка у него сияла белизной и скрипела от крахмала. Пиджак из верблюжьей шерсти был идеально вычищен — ни пылинки — и идеально сидел, не морщась на его широкой спине. Коричневый вязаный галстук был идеально повязан под подбородком: нужный размер и выпуклость узла обеспечивались идеально.
  Густая черная шевелюра была недавно подстрижена у парикмахера. И так было всегда, когда я с ним встречался. Без исключений.
  — Рейята, вы выглядите так, словно вас доставили сюда в ящиках, — сказал Квирк.
  — Одежда только что из сушилки, — пояснил я. — Нужно немного подгладить.
  — Нужно немного подгладить ваши жизни, — уточнил Белсон. И свернул на Бикон-стрит.
  Хоук откинулся на сиденье, сложил на груди руки и погрузился в молчание. Общественный сад с узорчатой кованой оградой показался справа.
  Подножие Бикон-стрит — слева. Белсон был не таким здоровым, как Квирк. Человек с седеющими волосами и голубоватым отливом кожи на подбородке, где он всего лишь час назад выбрил жесткую щетину. Он жевал потухшую сигару.
  — Расскажите вашу версию случившегося, — попросил Квирк.
  — А что ты уже знаешь? — спросил я.
  — Хоука разыскивают за убийство, тебя — за укрывательство. Вас обоих ищут за побег из тюрьмы и нападение на полицейского. Тебя обвиняют по двум пунктам, а Хоука по такому количеству, что я всего не запомнил. Вас обвиняют в нарушении границ частных владений и нападении, а также в нарушении закона штата Калифорния о захвате заложников и уничтожении частной собственности. Вас подозревают в поджоге, угоне взятой напрокат машины, краже двух пистолетов... и во многом другом. Ордеров на арест у меня нет.
  — Они пропустили кое-что интересное, — хмыкнул Хоук.
  — Ты, — сказал Квирк, разглядывая Хоука, — занялся бы этим «интересным» по любой причине. Например, если бы тебе кто-нибудь заплатил. Причины, толкнувшие Спенсера, должны быть более весомыми. Их я сейчас и хочу услышать.
  Я взглянул на Хоука:
  — Все рассказать?
  Он покачал головой, на лице его ничего не отразилось, он мирно улыбался.
  — Хорошо, — сказал я. — Сюзан попала в беду.
  — И она тоже, — произнес Белсон, разговаривая словно с самим собой.
  Мы ехали по Бикон-стрит.
  — Связалась с парнем по имени Рассел Костиган. Затем позвонила Хоуку, объяснив, что хотела бкрасстаться с Расселом, но не может этого сделать. Хоук поехал, чтобы помочь ей, и попался в ловушку. Вряд ли ее подстроила сама Сюзан. Вошел Костиган с копами и обвинил Хоука в разбойном нападении, но они его недооценили, и один из парней Костигана умер. Хоука посадили в тюрьму Милл-Ривер, Калифорния, а этот город принадлежит компании, полиция принадлежит компании, и компания принадлежит папаше Костигану.
  — Джерри Костиган, — протянул Квирк.
  — Угу. Итак, Сюзан прислала мне письмо, в котором говорилось, что Хоук попал в тюрьму. Я поехал в Милл-Ривер, мы выбрались из тюрьмы и стали искать Сюзан. Пришлось немного потрепать ребятишек у Костигана в доме...
  — Вместе с Джерри, — добавил Квирк.
  — Да. Но ее там не оказалось, тогда мы отправились искать ее в охотничий домик в штате Вашингтон.
  — Который и спалили дотла.
  — Этого я не знал, — буркнул Хоук. — По злому умыслу?
  — Да.
  — Это хорошо, — сказал Хоук.
  — Но ее там тоже не оказалось, — заметил Квирк.
  — Нет. Поэтому мы и отправились домой, чтобы собраться с силами.
  Белсон остановил «шевроле» на красный сигнал светофора у пересечения Бикон с Мэсс-авенк". Затем повернул направо и поехал через мост к Кембриджу. Квирк положил подбородок на локоть. Выехав к Кембриджу, Белсон сделал левый поворот и двинулся вдоль реки по Мемориальному проезду.
  — Тут с вами хочет потолковать пара ребят из федеральной службы, — сказал Квирк.
  — ФБР? — удивился я.
  — Один из них.
  — О чем же они хотят потолковать?
  Квирк повернулся на сиденье так, что сел лицом к ветровому стеклу, и принялся говорить, не глядя на меня:
  — О том, как бы помочь вам поладить с властями Калифорнии.
  — Очень мило, — сказал Хоук.
  — Ага, — поддакнул я. — Как это благородно с их сщэроны.
  — А вы, в свою очередь, кое в чем поможете им, — продолжил Квирк.
  — Ах да, — хмыкнул я.
  — Им нужно сделать Костигана, — сказал Квирк.
  Белсон вытащил изо рта потухший окурок и выкинул в окно. Потом достал дешевую тонкую сигару из нагрудного кармашка своего вельветового спортивного покроя пиджака, снял с нее целлофановую обертку, сунул в рот и, запалив спичку ногтем большого пальца правой руки, закурил. Он спустился вниз по небольшому склону и проехал под виадуком.
  — Джерри? — спросил я.
  — Ага.
  — Что насчет Рассела?
  — Насколько я понял, он оставлен на ваше усмотрение, — сказал Квирк. — Детали будете обговаривать с ними.
  — Почтем за честь, — ухмыльнулся Хоук, — помочь нашему правительству в трудную минуту.
  — За честь, — подтвердил я.
  Квирк, не оборачиваясь, произнес:
  — А мы, быть может, пособим вам отыскать Сюзан.
  — А что, если сделка с федералами не состоится?
  Квирк снова обернулся и взглянул на меня.
  — Я — коп, — сказал он. — Уже тридцать один год. Я очень серьезно отношусь к своему делу. Ты понял. Если бы я относился к этому делу несерьезно, то потратил бы тридцать один год своей жизни на что-нибудь более важное. Вас разыскивают за убийство, мне следует арестовать. И не скажу, что это надорвет мое слабое сердце. От одного тебя, Спенсер, с ума сойти можно, а этот чертов фантом, что с тобой рядом, много-много хуже. Но если мне не придется вас арестовывать, то и слава Богу. Мне и это по душе. И в любом случае я помогу вам найти Сюзан. Мне она нравится.
  — Спасибо, — поблагодарил я.
  — Не за что, — сказал Квирк.
  Мы выехали на улицу Маунт-Обурн, миновали больницу. От сигары Белсона воняло, как от подгоревшего башмака.
  — Фантом? — переспросил Хоук.
  — Ходячее привидение, — объяснил я.
  — Ох, заткнулись бы вы на хрен, — сказал Квирк.
  Глава 22
  Белсон припарковал машину у тротуара рядом с желтой закусочной в Уотертауне. Квирк, Хоук и я вылезли из машины. Белсон остался. Мотор продолжал гудеть.
  — Принести тебе кофе? — спросил Квирк.
  — Да, — сказал Белсон. — Черный.
  Мы втроем вошли в закусочную. Напротив двери — длинная стойка, а по правой стене — четыре кабинки. В самой последней — двое с чашками китайского фарфора в руках. Стена за стойкой была заделана зеркалом, и по обеим его сторонам громоздились огромные блестящие кофеварки. Я увидел куски пирога под стеклянными крышками, сдобу и полные тарелки пончиков.
  Мы направились к последней кабинке и уселись напротив мужчин. Одного из них я немного знал: Маккиннон, агент ФБР. Оба носили габардиновые плащи, несмотря на то что стояла солнечная погода и было не холодно. Очень толстая, средних лет женщина, с очень темной кожей и родинкой на подбородке, подошла к нам, чтобы принять заказы. Я взял черный кофе. Квирк — два, один на вынос. Хоук — горячий шоколад и двойную порцию французских тостов. Агенты решили повторить свой кофе. Официантка принесла все, за исключением французских тостов для Хоука. Квирк, взяв чашку, вышел отдать ее Белсону, потом присоединился к нам. В его отсутствие никто не проронил нелова. Квирк сел на свое место, отпил глоток из чашки, взглянул на Хоука.
  — Неужто и впрямь французский тост? — спросил он.
  — Дам тебе куснуть, когда принесут, — сказал Хоук.
  Маккиннон представился:
  — Маккиннон, ФБР. А это Айвз.
  Айвз здорово смахивал на соленую треску.
  Побитый непогодами, высокий и седовласый.
  Плащ его был распахнут, и под ним я узрел зеленый галстук с розовыми поросятами.
  — Я тоже из учреждения, известного по сокращению из трех букв, — произнес Айвз.
  — Значит, работаете на Департамент Долины Теннесси, — сказал я. — Черт побери, всю жизнь мечтал познакомиться с кем-нибудь из вашей службы. ДДТ — мои любимцы.
  — Никаких ДДТ, — возразил Айвз.
  — Это херово ЦРУ, — сказал Квирк.
  Стоило Квирку произнести священные буквы, как Айвз сразу же почувствовал некоторое неудобство и осмотрелся с таким видом, словно с трудом подавлял желание поднять воротник плаща.
  — Давайте-ка не распространяться, лейтенант, — сказал он.
  — О чем это не распространяться? — громко уточнил Хоук и отвернулся, едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.
  — Ну, хватит, — отрезал Маккиннон, — мы все прекрасно осведомлены о вашем отменном чувстве юмора. Доказали? Давайте к делу.
  — Мы хотели обойтись без лишних формальностей, — сказал Айвз. — Но можно и по-другому. Я могу заставить лейтенанта Квирка арестовать вас обоих, и тогда разговор пойдет в более официальной обстановке.
  Квирк внимательно посмотрел на Айвза и очень отчетливо произнес:
  — А знаете, Айвз, что вы не сможете заставить лейтенанта Квирка сделать хотя бы что-нибудь. Самое большое — вы можете попросить его.
  — Черт тебя побери, Марти, — сказал Маккиннон. — Давайте-ка прекращать. Давайте все прекратим выкобениваться и поговорим о деле.
  Толстуха-официантка принесла большую тарелку французских тостов и кувшинчик сиропа.
  — Кто заказывал тосты? — спросила она.
  — Я, — отозвался Хоук.
  Женщина поставила еду на столик и испарилась.
  — Наверное, трудновато, — сказал я, — отличить тебя от всех остальных здесь сидящих.
  — Да, — согласился Хоук. — Я и четверо бледнолицых — запомнить невозможно.
  — Вот мы и сдвинулись с мертвой точки, — сказал Айвз.
  — Вас покоробило, что меня с вами путают? — спросил Хоук.
  Айвз прокашлялся.
  — Давайте-ка сначала, — сказал он. — Мы готовы заключить сделку: вы — нам, мы — вам.
  Хоук отрезал от тоста квадратный кусочек и протянул через стол Квирку. Лейтенант снял тост с вилки и принялся есть.
  — У Костигана интересы во многих областях, — заявил Айвз. — Например, в торговле оружием. У него есть лицензия на это дело, и, насколько вам всем известно, в торговле оружием нет ничего противозаконного. Но Костиган тайно совершает сделки с государствами, торговлю с которыми мы не одобряем.
  — Боже ж ты мой, — заохал я.
  — Не вижу в этом ничего смешного, — отрезал Айвз. — Потому что таким образом гибнут ни в чем не повинные люди. Более того, Костиган или его представители достаточно часто выступают в роли провокаторов, разжигая конфликты в горячих точках, что помогает его утверждению на мировых рынках.
  Хоук доел второй кусок французского тоста.
  Появилась официантка, спросив, не желаем ли мы чего-нибудь еще.
  — Нет, — сказал Маккиннон.
  Официантка хлопнула перед ним чек и отошла.
  — Мы, то бишь правительство, несколько раз проникали в организацию Костигана. Всякий раз наш человек бесследно исчезал. Наблюдение за компанией ведется без малого пять лет — и ничего. Черт побери, да нам легче просочиться в любую иностранную организацию. Оттуда-то мы и получаем основные сведения о Костигане — с той стороны, от тех, кто покупает его продукцию. Но никаких документов, записей, чеков, накладных, счетов, доверенностей. Судя по всему, существуют только наличка и несколько банковских счетов. За все годы было всего два свидетеля сделок. Оба убиты.
  Возникшая официантка грозно взглянула на чек, валяющийся перед Айвзом, и, сделав глубокий вздох, снова исчезла.
  — Сейчас появилась информация о том, что Костиган может начать торговать ядерным оружием. Конечно, не бомбами и не межконтиненталками. Тактическим оружием, что само по себе уже плохо. Можно сделать паузу, чтобы вы могли спокойно поразмыслить о тех последствиях, которые не замедлят проявиться, если, например, Амин получит такое оружие.
  — Я думал, что он вышел из игры, — сказал Маккиннон.
  — Вышел, — согласился Айвз. — Просто я выбрал его в качестве гипотетического примера, чтобы вы яснее поняли нашу проблему. Но вам известно, что на Ближнем и Среднем Востоке, а также в Африке есть достаточное количество национальных лидеров, готовых продемонстрировать со своих задворок цивилизации иррациональность мышления и жестокость. Надеюсь, наши опасения вам понятны.
  Хоук жестом подозвал официантку. Та подошла, поглядывая на чек.
  — Принесите, пожалуйста, еще один горячий шоколад, — попросил он.
  По лицу женщины было ясно, что она собирается что-то сказать. Хоук улыбнулся как можно приятнее. Официантка промолчала, забрала чек и ушла. За все то время, пока она ходила за шоколадом и возвращалась, кидала новый чек и убирала посуду, Айвз не проронил ни слова.
  Когда женщина удалилась, он сказал:
  — Мы решили нанять людей, способных уничтожить Костигана. Это, разумеется, нигде не будет отмечено.
  — Глубочайшая конспирация, — прошептал я.
  — И вдруг благодаря счастливой случайности... — сказал Айвз.
  — Выраж аясь более просто, вам повезло, — обратился Хоук к Маккиннону.
  В голосе Айвза проскользнуло некоторое раздражение:
  — ...и вдруг нам повезло: в поле нашего зрения попал-тот факт, что вы уже вовлечены в борьбу с кланом Костиганов.
  — Каким образом в поле вашего зрения попал этот факт? — спросил я.
  — Маккиннон.
  — Каким образом в поле вашего зрения попал этот факт? — повторил я.
  Маккиннон кивнул на Квирка.
  — Так ты знал о Костигане? — спросил я у Квирка.
  Тот пожал плечами и так запрокинул чашку, чтобы, не отрывая локтя от стола, залить в себя остатки кофе.
  — Он не сможет ничего сказать, поэтому скажу я, — ответил Маккиннон. — Костиган для него значил то же самое, что и для вас, — очень знаменитая фамилия, и все. Но когда из Калифорнии на вас поступили ордеры на арест, он пришел ко мне. Хотел узнать, нельзя ли какимнибудь образом вытащить вас из этой беды, понятно? Я поговорил об этом с другими, — тут он кивнул на Айвза, — и мы договорились.
  Хоук взглянул на Квирка и приподнял брови:
  — Если бы знал, дал бы тебе не один, а два кусочка тоста.
  — Закругляйтесь, — обратился Квирк к Айвзу.
  — Когда вы попали в поле нашего зрения, мы провели тщательное исследование ваших личностей и пришли к выводу, что вы и есть те самые, кто могут прижать яйца Костигану.
  — И что будет, если мы с этим справимся? — поинтересовался я.
  — А то, что вы таким образом окажете услугу своей стране. И страна вас не забудет.
  — Мы грохнем Костигана, — сказал Хоук, — а вы за это снимите с нас все обвинения?
  Айвз согласно кивнул.
  — Только Джерри Костигана? — спросил я.
  — Отрежьте голову, и змея подохнет, — пожал плечами Айвз.
  — А как насчет Рассела? — полюбопытствовал я.
  — Если папашиным бизнесом займется Рассел, мир сможет вздохнуть спокойно, — сказал Айвз. — За полгода сынок развалит все, что отец строил всю жизнь. С другой стороны, у меня информация, согласно которой у вас есть личные мотивы дать ему молотком по голове. Если вы ее разобьете, мы возражать не станем.
  — А обвинения? — уточнил Квирк.
  — Обвинения довольно легко похоронить, — сказал Айвз. — Мы знаем, как делаются такие дела.
  — Вы, наверное, и так попытались бы его убить? — спросил Квирк.
  — Конечно, — кивнул я.
  — Он нанял людей, чтобы убить вас обоих, — сообщил Квирк.
  — Вероятно, — согласился я.
  Утро заканчивалось. Закусочная наполнялась желающими пообедать. Проходя мимо, официантка грозно зыркнула на нас, но была слишком занята, чтобы посмотреть на чек.
  Я взглянул на Хоука: теперь настала наша очередь высказаться.
  — Мне наплевать на беды и нужды третьего мира и нашего уважаемого правительства, — сказал Хоук. — Мне абсолютно пофиг, помрет ли Джерри Костиган или станет еще богаче и даже будет платить налоги. Я хочу лишь отнять у него и его сынка Сюзан Сильверман. Помогите мне, и я с удовольствием взорву к чертовой матери весь штат Калифорния со всеми его обитателями, если вы того захотите.
  — А что случилось с твоим знаменитым акцентом из старых фильмов? — спросил Квирк.
  — Иногда забываюсь, — ухмыльнулся Хоук.
  — Вы согласны с вашим другом? — Айвз взглянул на меня.
  — По-моему, он очень хорошо все выразил.
  — Мы поможем вам «шерше ля фам», а вы уберете Костигана.
  — Да, — сказал я.
  — И уничтожете их ордера на арест, — добавил Квирк.
  — Марти, на чьей, собственно, ты стороне? — спросил Маккиннон.
  — Они знают, как делаются такие дела, — сказал Квирк.
  — С обвинениями не будет никаких проблем, — бросил Айвз. — Что вам нужно для того, чтобы найти девушку?
  — Женщину, — уточнил я. — Она взрослая женщина.
  Айвз коротко хохотнул и покачал головой:
  — Разумеется. Какой вам видится наша помощь?
  — Нам нужно оружие, — сказал я, — деньги, доступ к моей квартире, разведка.
  — Разведка какого плана? — спросил Айвз.
  — Информационная. Адреса, телефонные номера, привычки, места обитания, знакомые, любимый цвет. Все, что у вас есть.
  — Ну, это проще простого, — сказал Айвз.
  — Нужно пристанище, — продолжил я. — На тот случай, если Сюзан захочет со мной связаться. Пристанище на тот случай, если Полу захочется мне позвонить.
  — Думаете, она может сама улизнуть? — удивился Айвз.
  — Я не совсем уверен в том, что ее держат пленницей, — сказал я.
  — Тогда чем же ее, черт побери, держат? — вскинул брови Айвз.
  — Вот и поглядим, — сказал я.
  — Если ей удастся спастись самой, — сказал Айвз, — все эти убийства и прочее останутся висеть на вашей шее.
  — Мы же сказали, что все сделаем, — отчетливо произнес я.
  Айвз посмотрел на Квирка. Тот кивнул.
  — Понял, — сказал Айвз. — Мы предоставим вам чистую квартиру, с телефоном, деньги и оружие. Это займет день-два. Когда все будет сделано, я пришлю к вам своих людей. Они проведут с вами инструктаж. Где мне вас отыскать?
  — Квирк будет знать, — сказал я.
  Айвз только пожал плечами:
  — Ладно. Если вы мне понадобитесь, я позвоню лейтенанту Квирку. — Он сунул руку в карман и вытащил визитку. — Если понадоблюсь я — сами звоните.
  На карточке было написано: «Эллиот Айвз» — и кембриджский номер телефона. Я сунул ее в бумажник.
  Айвз взглянул на чек, положил сверху четыре доллара по одному и вынул из кармашка записную книжечку. Занес в нее сумму.
  — Мы свяжемся с вами до конца недели, — сказал он. — Надеюсь, мы будем счастливы вместе. Только одно прошу запомнить: я не ваша жена. Поэтому не пытайтесь меня трахнуть.
  — А ты — нас, милый, — пропел Хоук, и мы вышли из забегаловки.
  Глава 23
  Нас поместили в квартиру на Мэйн-стрит в Чарлзтауне, неподалеку от Сити-сквер, на втором этаже недавно отремонтированного кирпичного здания. В передней части находились гостиная и кухня, а в задней — две спальни и ванная комната. Если смотреть из наружного окна, можно видеть съезд с Мистикриверского моста в Чарлзтаун. Кухня оказалась забитой продуктами. В холодильнике полно пива, а постели были застелены свежими простынями. В ванной комнате мы обнаружили новые зубные щетки. Там-то мы с Хоуком и провели целых два дня, делая отжимания и созерцая кабельное телевидение, прежде чем пришел Айвз с каким-то типом, чтобы провести инструктаж. Тип здорово смахивал на Бадди Холли.
  — Думаю, вам хороню известно, — начал Бадди Холли, — что наше управление не имеет права проводить операции внутри страны, посему эта беседа является неофициальной и даже не записывается.
  Его тяжелые очки в роговой оправе слегка скользнули вниз по переносице, и он поправил их указательным пальцем левой руки. Перед ним на столе лежала кожаная папка с тремя металлическими кольцами.
  Мы с Хоуком не произнесли ни слова. Мы сидели за обеденным столом в самом углу гостиной. Балда Холли — напротив, а Айвз — на кушетке, вытянув ноги и положив руки на спинку.
  Его сегодняшний галстук пестрел бордовыми дельфинами. В самом центре гостиной лежал большой кожаный чемодан. Рядом с ним примостился спортивный саквояж.
  — Наверное, для начала стоит раздать подарки, — сказал Айвз. Говоря это, он обводил комнату взглядом.
  — Правильно, — согласился Бадди Холли.
  Он встал и подошел к чемоданам.
  — Первое — шмотки.
  Открыв чемодан, он принялся доставать из него вещи и складывать в две кучки.
  — Исподнее, — перечислял он, — джинсы, носки, футболки.
  — Я не ношу футболок с рептилиями,[52]— заявил Хоук.
  — Тут, по-моему, маленькие лисички, — сказал Бадди Холли.
  Он продолжал распаковывать чемодан:
  — Свитера, кепки с козырьками каждому, ремень каждому. Две пары кроссовок «пума»: одна — сорок второго, вторая — сорок третьего размера. Шесть носовых платков.
  Он взглянул на нас и улыбнулся.
  — Носовые платки? — удивился я.
  — Ну да. А что, вы ими не пользуетесь?
  — Только для того, чтобы уголок торчал из кармашка пиджака, — сказал я.
  — Боюсь, эти предназначены совершенно для других целей.
  Я пожал плечами:
  — Да у меня и костюма-то нет.
  Бадди Холли заулыбался:
  — Точно. Мы посчитали, что на этом задании одежда подобного рода вам ни к чему. Но если понадобится, думаю, управление сочтет нужным удовлетворить вашу просьбу.
  — Хватит тряпок, — раздался с дивана голос Айвза. — Доставай железяки.
  В саквояже находились два складных ножа с четырехдюймовыми лезвиями и нержавеющими ручками, два револьвера системы «смит-и-вессон» тринадцатой модели, «магнумы-357» с трехдюймовыми стволами вороненой стали, еще не вытащенные из красивых синих коробок, «винчестер 30.30» с рычаговым затвором и ореховым ложем, помповое ружье «моссберг» двенадцатого калибра, по две коробки патронов к каждой пушке; кроме того, для револьверов имелись наплечные кобуры, а также поясные патронташи для запасных патронов. Две стеганые куртки, бинокль и две обтянутые черной кожей битки. Бадди Холли доставал каждый предмет, описывал его назначение и потенциальную пользу.
  — Если понадобится что-нибудь еще, дайте знать. Если нужна дополнительная амуниция, скажите, — подытожил Айвз.
  — Думаю, этого вполне достаточно, — сказал я. — Либо этого арсенала нам хватит, либо даже дополнительные резервы не помогут.
  — Если есть необходимость, — расщедрился Бадди Холли, — можно достать автоматы.
  — Не стоит.
  Бадди Холли взглянул на Айвза и сказал:
  — Хорошо, тогда займемся бумажной волокитой.
  Он присел к столу напротив меня с Хоуком, раскрыл свою трехкольцевую папку и повернул ее таким образом, чтобы мы могли смотреть на бумаги, пока он объясняет нам, что к чему.
  Он напомнил мне страхового агента, который разъясняет преимущества страхового полиса формы 5-10: «в том случае, сэр, если вы, не дай Бог, сэр, отправитесь в мир иной».
  — Здесь у нас фотография Джерри Костигана, — сказал он, указывая концом карандаша с резинкой на снимок девять на двенадцать в пластиковой упаковке. — А здесь Рассела, — и снова девять на двенадцать в глянцевой обложке.
  Даже на таком маленьком изображении Рассел казался на удивление обыденным. Черты лица наплывали друг на друга, словно наспех скомпонованные. Волосы были взъерошены. Рассматривая фотографии, мы с Хоуком слегка наклонились вперед.
  — Это Рассел, — сказал Хоук.
  — Недавний снимок? — спросил я его.
  Он пожал плечами.
  — Сейчас он выглядит примерно так же, — отметил он.
  Мы оба смотрели на глянцевый портрет Рассела. Наконец Бадди Холли сказал:
  — Послушайте, может, хватит? Думаю, вы вполне познакомились с его личиком.
  Хоук кивнул.
  — Конечно, — произнес я.
  — Отлично, — сказал Бадди Холли. — Теперь я вам покажу снимки тех людей — не всех, разумеется, — с кем Костигану доводится иметь дело.
  Он перевернул страницу: темный мужчина с пышными усами в изукрашенной униформе.
  — Нет, — качнул я головой.
  — Нет?
  — Нет. Меня не интересует, с кем Костиган имеет дела. Мне необходима информация о том, где может находиться Сюзан Сильверман.
  Бадди Холли искоса взглянул на Айвза.
  — Сюзан Сильверман, — повторил он за мной.
  — Что, сложновато? — спросил я.
  Он снова взглянул на Айвза.
  — Дева, заточенная в башне, — сказал Айвз. — Она является частью сделки.
  Голова Хоука дернулась, и он посмотрел на меня. Я медленно повернулся к Айвзу.
  — Она — главная в сделке, — уточнил я.
  — Точно, — подтвердил Айвз. — Без вопросов.
  Бадди Холли выглядел сконфуженным.
  — Так, значит, им не нужна вся информация? — спросил он у Айвза.
  Тот пожал плечами:
  — В их личных делах про это ничего не сказано.
  — Нам необходимо знать, где может быть Сюзан, — сказал я. — Дома, квартиры, курорты, гостиницы, в которых останавливается Рассел, куда он любит и предпочитает ездить. Если у него на хвосте сидит кто-нибудь из ваших, то он вполне может знать, где сейчас Рассел.
  — Нам не позволено проводить слежку в пределах страны, — заявил Холли.
  Хоук встал и направился в кухоньку, отделенную от гостиной невысокой стойкой. Просмотрел винные бутылки на полке, взял «Напа-Вэлли Пино Нуар», свинтил крышечку, налил себе в большой стакан и вернулся, неся и бутыль, и стакан. Приглашающе махнул рукой Айвзу.
  — Для меня рановато пить, — ответил тот.
  — Видимо, — сказал Хоук, — до самой смерти будет рановато.
  Он отпил из стакана, подошел к окну и стал емотрецъ на улицу.
  — Какие данные у вас о домашних привычках Рассела Костигана? — спросил я.
  — Живет с родителями, — ответил Бадди Холли, — на Костигановском проезде, в МиллВэлли, штат Калифорния.
  Хоук медленно отвернулся от окна. Он широко улыбался, и в глазах у него плясали радостные огоньки.
  — Милл-Вэлли? — переспросил он.
  — Да, — подтвердил Бадди Холли.
  Он сверился с какими-то записями в своей папке.
  — Костигановский проезд находится возле Милл-Ривер-авеню, в Милл-Вэлли. Милл-Вэлли — это где-то к северу от Сан-Франциско. По-моему, так.
  Хоук, улыбаясь, взглянул на меня.
  — Удивительно, и как вообще им с русскими удается справиться? — съязвил он.
  — Милл-Ривер, — уточнил я. — К югу от СанФранциско находится Милл-Ривер.
  — К тому же дорога называется Милл-Риверский бульвар, — добавил Хоук, — никак не авеню.
  Бадди Холли еще раз сверился с листочками из папки.
  — А у меня тут указана Милл-Вэлли, — сказал он. — Да, еще у Костиганов есть охотничий дом в штате Вашингтон. Он совсем недавно был уничтожен весьма подозрительным пожаром.
  Хоук снова повернулся к окну, налил в стакан еще немного вина и отпил глоток, не отрывая взгляда от улицы.
  — Ребята, а не могли бы вы заслать сюда шампанского? — спросил он. — Французского? «Мюэт и Шандон», «Тайтинжье», «Дом Периньон» — что-нибудь в этом духе?
  Я встал из-за стола, прошел на кухню, оперся руками на раковину и выглянул из кухонного окна.
  — Вы нашли отличное место, где нас спрятать, — сказал я. — Хоук будет совсем неприметным в этом белом квартале.
  — А может, я гримом воспользуюсь? — сказал Хоук. — Родная мать не узнает, ей-богу.
  — Послушайте, — ввернул Айвз, — у нас нет конспиративных квартир в каждом квартале. Это лучшее, что у нас есть.
  — Это вся внутренняя информация, которой мы располагаем, — подытожил Бадди Холли.
  — Делами внутри страны занимается Бюро, — добавил Айвз. — Может быть, брат Маккиннон вам поможет.
  — Где вы это раскопали? — спросил я, кивая на Бадди Холли с его палочкой.
  — Расследованиями внутри страны занимается ФБР, они и снабжают нас информацией, — пояснил Бадди Холли.
  — Ясно, — сказал я. Красный «форд-бронко», какой когда-то был у Сюзан, съехал с моста и свернул на Мэйн-стрит, направляясь к Ситисквер. — Мы заставим их помочь нам.
  Айвз встал.
  — Периодически поддерживайте связь с нами, — промолвил он. — Мы же будем держать носы по ветру и отдавать вам все, что удастся отыскать.
  Услышав бульканье (Хоук стал наливать себе очередную порцию вина), Бадди Холли закрыл папку, сунул ее в кейс и встал.
  Айвз открыл дверь.
  — Счастливой охоты, — пожелал он.
  И вышел. Бадди Холли двинулся следом.
  — Рад был помочь, — сказал он. — Всего хорошего.
  — И мы были рады, — отозвался я. — А вот ваше сходство с Бадди Холли не делает чести последнему.
  Глава 24
  Когда приехала Рейчел Уоллес, Хоук у дальней стены гостиной делал отжимания, стоя на руках. Я представил их друг другу, и стоящий вверх ногами Хоук, не прекращая упражнений, поздоровался.
  — В последнее время у нас не было возможности нормально позаниматься, — пояснил я, — поэтому мы несколько лихорадочно наверстываем упущенное.
  Рейчел Уоллес улыбнулась, потянулась ко мне и поцеловала. Она хорошо выглядела. Темные волосы были убраны с прелестного личика. Косметика положена умело и со вкусом. Носила она серые слаксы и белую, открытую у ворота блузку, черный бархатный пиджак и черные туфли на высоченном каблуке. Целуя, она взяла меня за руку, а после того, как поцеловала, несколько секунд не отпускала мои пальцы, отступив на шаг и рассматривая меня. Ногти ее сверкали бесцветным лаком. На цепочке на шее болтались черные очки.
  — Как ты? — спросила она.
  — Могу работать, — сказал я. — Может быть, даже эффективно. Благодарю за то, что приехала.
  — Ерунда, — отмахнулась она. — К тому же мой издатель проживает в Бостоне, поэтому поездку я выдала за деловую. Расходы тоже. Прежде чем вернусь, позавтракаю с Джоном Тикнором и придам всему этому легитимность. Ты, кстати, помнишь Джона?
  — Да, — кивнул я. — Однако поскольку я зарегистрированный сыщик, то должен буду сообщить властям о ваших финансовых махинациях.
  — Понятно, — сказала она. — Но для начала было бы неплохо сделать мартини.
  — Мы тут на полном гособеспечении, — похвастался я. — Поэтому имеется бутылка виски, правда дрянного, но после двух рюмок перестаешь замечать. К тому же оно удаляет налет с зубов.
  После сотни отжиманий Хоук сделал кувырок вперед и принялся совершать приседания.
  Я налил Рейчел немного виски и кинул в стакан льда. Себе льда добавлять не стал.
  — Почему не пиво? — спросила она.
  — Виски действует быстрее, — заявил я.
  — Верно, — согласилась Рейчел. — Много пьешь?
  — Не так много, как хотелось бы, — сказал я.
  — Почему же?
  — Нужно оставаться трезвым, — заявил я. — Я на работе.
  Рейчел Уоллес чокнулась со мной и глотнула примерно унцию скотча.
  — Не хочешь рассказать о своих чувствах? — спросила Рейчел.
  Я покачал головой:
  — Нет, не сейчас.
  Она посмотрела на Хоука:
  — Может, хочешь пойти куда-нибудь и поговорить в другом месте?
  — Нет, — сказал я. — Чувств на самом деле навалом. К тому же меня не смущает разговор в присутствии Хоука. Просто сейчас мне это не поможет, я должен заниматься совсем другими делами. А когда все закончится, тогда, может быть...
  — Понимаю, — кивнула она. И сделала еще глоток скотча. — Ладно, давайте займемся делом. Как вы намереваетесь его провернуть?
  — Не знаю пока, как именно, — сказал я. — Знаю лишь, как мы его проворачивать не будем. Мы не станем просить помощи у федералов. Люди, с которыми мы успели переговорить, с трудом отыщут собаку на кошачьей выставке.
  В кухню вошел Хоук. Он был без рубашки, и его торс, голова и лицо блестели от пота. Дыхание было спокойным и размеренным. Он достал из холодильника бутылку шампанского «Мюэ и Шандон» и откупорил ее. Когда пробка вылетела с легким хлопком, Хоук налил в широкий винный бокал шампанского и сказал:
  — Не удивительно, что все рушится в этой стране. Проклятое правительство не может даже обеспечить нас бокалами для шампанского.
  — Да, уж на это у республиканцев должно было хватить ума, — согласился я.
  Мы прошли в гостиную, и Рейчел Уоллес села на диван, положив ноги в туфлях на кофейный столик и вытащив из сумочки небольшой блокнот.
  Я, баюкая свой стакан виски, присел за кухонный стол, Хоук прислонился к дверному косяку. Бокал он держал в левой руке, бутылку шампанского в правой и смотрел на Рейчел Уоллес. Она тоже взглянула на него и улыбнулась. Хоук улыбнулся в ответ. В этой улыбке ничего не проскользнуло.
  Ни тепла, ни неискренности. Хоук общался с другими только тогда, когда сам этого хотел.
  — Почему вы на меня смотрите? — спросила Рейчел Уоллес. В голосе ее не прозвучало враждебности, просто любопытство.
  — Вы очень приятная женщина, — отметил Хоук.
  — Благодарю, — сказала она.
  Хоук продолжал смотреть на нее, и Рейчел удивленно воззрилась на меня.
  — Хоук не может поверить, — объяснил я, — что женщина, если она, конечно, не уродина, не вешается от страсти ему на шею.
  Улыбка Рейчел Уоллес стала еще шире.
  — Это правильно, — сказала она. И, взглянув на Хоука, добавила: — Даже я с трудом сдерживаюсь.
  Хоук налил себе еще шампанского.
  — Вы меня успокоили, — сказал он с гнусавым акцентом. — Ненавижу чувствовать себя неуверенно.
  — Представляю, — засмеялась Рейчел Уоллес. — Уверена, вы к такому не привыкли.
  — Хотите еще виски? — спросил Хоук.
  — Да, — сказала Рейчел Уоллес.
  Хоук взял бутылку и плеснул ей виски поверх оставшихся в стакане кубиков льда.
  — Вы настоящая лесбиянка? — спросил он.
  — Настоящая, — подтвердила Рейчел.
  — Ну что же, — сказал Хоук. — По крайней мере, экономия на бабских спиралях.
  Рейчел, отпив при этих словах глоток, не выдержала и расхохоталась, едва не подавившись.
  Хоук ухмыльнулся. На сей раз с теплотой.
  Я похлопал Рейчел по спине. Наконец она прекратила кашлять и допила свое виски.
  — У Хоука специфический взгляд на проблемы секс-меньшинств, — сказал я. — Ты нашла еще что-нибудь про Костиганов?
  Рейчел глубоко вздохнула.
  — Да, — кивнула она. — Например, адрес его жены.
  — Бывшей, — уточнил я.
  — Насколько я поняла, они не разведены, — сказала Рейчел Уоллес.
  — Где же она живет?
  — В Чикаго, на Озерном проезде.
  Вырвав страницу из блокнота, она протянула мне адрес.
  — Еще что-нибудь есть?
  — О жене? О ней больше ничего. Я могу сказать лишь, как ее зовут, если не говорила, — Тайлер Смитсон. Двое детей живут с ней вместе. Она, похоже, не работает, хотя наверняка утверждать не могу. В микрофильме об этом ничего.
  — Удалось узнать хотя бы что-то о ком-нибудь из Костиганов?
  — Одно время у «Транспен» были проблемы с рабочими. Национальное управление по рабочим ресурсам рассматривало дело, связанное с конфликтом на заводе в штате Коннектикут. Пока что у меня информация из вторых рук, но я проверю ее. Стоит процессу войти в правительственное русло, как всё становится на свои места. Вопрос времени.
  Я попытался глотнуть виски, но оказалось, что мой стакан уже пуст. Хоук налил в него еще скотча, взял стакан Рейчел, кинул в него льда, подлил виски и протянул ей. Она ему улыбнулась.
  — Спасибо, — сказала женщина и посмотрела на него почти с такой же теплотой, с какой он смотрел на нее. Затем посмотрела на меня, потом снова на Хоука: — Он располагает к себе, хочется быть преданной ему, правда?
  — Спенсер? — удивился Хоук.
  — Да. Вот вы, вот я. Мы оба рядом с ним. — Она отпила немного скотча. — Превосходно, — сказала она.
  Хоук налил себе в бокал шампанского и выпил половину. Он не потягивал его, а пил большими глотками, словно испытывал жажду.
  — Я оказываюсь в калифорнийской тюрьме, он приходит и вытаскивает меня оттуда, — сказал Хоук. — Поменяйте нас местами, и я сделаю то же самое. Но суть не в этом. Вы видите черного и белого, которые вместе работают над какойто проблемой, и считаете, что черный помогает белому. Масса Спенсер, хозяин, позволь броситься ради тебя под этот грузовик.
  Рейчел Уоллес напряженно смотрела на Хоука.
  — Даже если его убьют, — продолжил Хоук, — я сделаю то же самое, что и сейчас. Сюзан нужна помощь, я помогаю.
  Рэйчел несколько секунд смотрела в свой стакан, затем перевела взгляд на Хоука.
  — Прошу прощения, — сказала она, — я относилась к вам, как к его помощнику.
  — Все правильно.
  — Изменить прошлое я не в состоянии, — продолжала она, — зато больше этого не повторится.
  — Уже прогресс.
  Рэйчел допила свой скотч. Она потянулась к бутылке, но Хоук перехватил инициативу.
  — Позвольте мне, — сказал он.
  — С утречка в Чикаго? — спросил я Хоука.
  — Перво-наперво, — кивнул он.
  — Таким образом, у нас остается впереди целый день, — сказала Рейчел Уоллес. — Может быть, напьемся?
  — Было бы глупо не сделать этого, — согласился я.
  Глава 25
  Квартира Тайлер Смитсон находилась рядом с озером, недалеко от того места, где Гете-стрит вливается в проезд. Приятно было смотреть на многоквартирные дома Золотого Берега, стоящие возле самой воды на северной окраине Чикаго. Мы со Сюзан, бывало, приезжали сюда и, держась за руки, бродили по парку Линкольна, гуляли в зоопарке, наблюдая за львами, затем ужинали в «Ле Перроке», после чего возвращались в Хайэтт-парк и занимались любовью в номере с темно-зелеными стенами.
  Швейцар позвонил в квартиру Тайлер Смитсон из вестибюля.
  — Джентльмен по фамилии Спенсер, — сказал он в трубку. — Говорит, что пришел пообщаться по поводу Рассела Костигана.
  Он кивнул мне и повесил трубку. На нем была черная с красным кантом униформа, и его круглое бледное лицо было свежевыбрито и пахло одеколоном.
  — Пентхауз, — сказал он. — Лифт прямо за вами.
  Лифт, обитый бежевой кожей, бесшумно остановился, и я выщел в небольшое фойе. Стены были отделаны чем-то, здорово напоминающим красный бархат, и похоже, так оно и было. Надо мной сияло небо, под ногами лежал толстый серый ковер, а передо мной возникла белая, словно из слоновой кости, дверь с позолотой по периметру. Я позвонил и приветливо улыбнулся в глазок. Дружественно настроенный человек пришел в гости перекинуться словечком по поводу Рассела Костигана: простой, незлобивый, очаровательный человек, которого везде встречают с распростертыми объятиями. Дверь открылась, ямочки на моих щеках стали еще больше. Я знаю, женщины от этого просто дуреют.
  — Привет, — сказал я.
  — Мистер Спенсер?
  — Да.
  Тайлер Смитсон-Костиган была высокой стройной блондинкой с бледной кожей и стрижкой под пажа. Она носила розовую рубашку с круглым воротничком, расстегнутым у горла, и простую зеленую юбку, заколотую булавкой.
  — Что там насчет Рассела Костигана? — спросила она.
  — Можно войти?
  — Да, разумеется. Присаживайтесь. Хотите кофе, чаю? Или что-нибудь выпить?
  — Если можно, кофе, — сказал я. — Черный.
  В арочном проходе, ведущем на кухню, появилась cредних лет негритянка.
  — Юнис, пожалуйста, два кофе, — попросила Тайлер Костиган.
  Негритянка улыбнулась и исчезла. Я сел в розовое кресло — часть коллекции розовой мебели, элегантно расставленной вокруг серого ковра, такого же, как в фойе. Три стены комнаты были белыми, четвертая до потолка являла собой одно громадное окно, глядящее на озеро Мичиган. Вид завораживал, а освещение больше смахивало на искусственное солнце. Тайлер присела напротив меня на розовый диван и скрестила ноги. Туфли у нее были из розовой материи, без каблуков, мягкие. Они подходили к ее рубашке, которая подходила к мебели. Женщина смущенно улыбнулась.
  — Так что насчет Рассела Костигана, мистер Спенсер? — снова спросила она.
  — Я стараюсь придумать, как бы поделикатнее это изложить, миссис Костиган. Рассел гдето скрывается с женщиной, которую я люблю. Я хочу их найти. Не уверен, что она поехала с ним по доброй воле.
  Улыбка исчезла с лица Тайлер Костиган.
  — Сюзан? Шлюха.
  Я слегка наклонил голову:
  — Вы можете помочь их отыскать?
  — Моего мужа и его последнюю шлюшку? — уточнила Тайлер Костиган.
  Мне стало трудновато удерживать на месте ямочки.
  — Вы разъехались с мужем, миссис Костиган?
  — Да. Похоже, он запутался в своих интересах.
  — А каковы его интересы? — спросил я.
  Вошла Юнис с серебряным кофейником на серебряном подносе, и серебряным сливочником, и серебряной сахарницей, и серебряными ложечками, и двумя чашечками китайского костяного фарфора с золотыми полосками по краю, и двумя блюдечками китайского костяного фарфора с золотой каемочкой. Она поставила поднос на белый столик перед Тайлер Костиган, улыбнулась в пустоту и вышла. Женщина налила кофе и передала чашку мне. Я взял и, придерживая блюдечко левой рукой, отпил глоточек. Это был очень хорошо сваренный кофе, чуть-чуть отдающий ванилью. Тайлер Костиган откинулась в кресле, не собираясь наливать кофе себе. Она подтянула под себя ноги и расправила на коленях юбку.
  — Его основные интересы — кокаин, шлюхи и виски. Именно в таком порядке.
  — Под шлюхами вы подразумеваете женщин, которые были в его жизни, а не профессиональных проституток.
  — Приличные женщины не разбивают супружеские пары и не ломают браки, — сказала Тайлер Костиган. — Приличные женщины не спят с женатыми мужчинами. С мужчинами, у которых есть семья и дети. У которых есть дом. Таких я называю шлюхами.
  Уличное словцо в ее устах прозвучало совсем безобразно. С самого раннего возраста я слышал его ежечасно, но сейчас к нему действительно можно было применить эпитет «грязное».
  — Что же, думаю, у нас общие цели, — сказал я. — И вы и я хотите прекратить этот роман.
  — Каким образом?
  — Я повторяю, вряд ли Сюзан Сильверман по своей воле находится с Расселом — по крайней мере, сейчас. Если я их отыщу, то помогу ей уйти.
  — Спенсер, они всегда действуют по собственной воле. Они его любят. Он ведь забавный, шальной и богатый настолько, что вам даже трудно представить. Он отвозит их в такие места, где они бы никогда не побывали, заставляет их делать такие вещи, о которых им было бы стыдно даже помыслить. А через какое-то время он от них устает. Устает их трахать, устает пичкать наркотой и выпивкой, устает учить срамоте. Тогда он дает им пинка и приезжает домой.
  — И вы его принимаете?
  — Попробуй не принять. Костиганы — очень богатая семья. Помните, как кто-то там отозвался о богатеях? Ну, о том, чем они отличаются от других?
  — Фицджеральд, — сказал я.
  Она пожала плечами:
  — У Костиганов есть все, что они только могут пожелать. У них есть власть. Например, они знают, что вы сюда пожаловали. За мной постоянно наблюдают.
  — Эта мысль приходила мне в голову.
  — Если вы будете упорствовать, вас прикончат, — сказала Тайлер Костиган.
  — Неужели Рассел на это способен?
  — На это способен его отец, — уточнила она. — Способности Рассела лежат в несколько иной сфере.
  — Поэтому вы и принимаете его всякий раз, когда он возвращается домой, — предположил я.
  Она покачала головой.
  — Вы его любите.
  — Да, — сказала она, — но могу научиться не любить. Это...
  Она замолчала и повернулась к стеклянной стене, сквозь которую просачивался свет. Я промолчал. Где-то вдалеке на озере, словно сама по себе, плыла лодка. И больше ничего на простирающейся до горизонта поверхности.
  И снова Тайлер Костиган повернулась ко мне.
  — Они позволяют мне жить с детьми, — сказала она.
  Я кивнул. Тайлер Костиган наклонилась над столом и налила мне еще кофе. Я отпил.
  — Если вы мне поможете, — произнес я, — постараюсь не причинить ему зла.
  Она тихо засмеялась:
  — По мне, лучше бы вы его угробили. Но здесь мне опасаться нечего: Костиганов невозможно убить, им невозможно навредить. А вот вас убить могут.
  — Как вы думаете, куда они со Сюзан могли поехать? — спросил я.
  — А где вы искали?
  — В доме Костиганов в Милл-Ривер. В охотничьем доме в Вашингтоне.
  У Тайлер Костиган широко раскрылись глаза.
  — А Костиганы об этом знают?
  — Да, — сказал я. — Когда мы пришли, Джерри оказался дома. Мы поговорили.
  — Вы ворвались к ним силой?
  Я кивнул.
  — Да, видимо, так оно и есть, — задумчиво проговорила она. — Знаете, а вы интереснейшая личность.
  — Мне помогал приятель, — сказал я.
  — Приятель? Господи, да морские пехотинцы не прорвались бы в «Крепость».
  Я отпил кофе.
  — А в охотничьем доме? Как все было? — спросила она.
  — Мы его сожгли, — сказал я. — Сюзан там не оказалось.
  Тайлер Костиган открыла рот, затем закрыла его, потонут снова открыла. Она как будто хотела что-то сказать, но передумала. Лодка добралась до левого угла огромного окна, постепенно исчезая за рамой.
  Наконец Тайлер Костиган произнесла:
  — Видимо, вы действительно так же хороши, как выглядите.
  — Еще лучше, — похвастался я.
  — Расселу это может понравиться, — сказала она. — Он любит, когда его отец проигрывает.
  Я ждал. Лодка скрылась.
  — А еще ему, наверное, страшно нравится играть с вами в прятки.
  — Только вот поддавков с моей стороны не будет, — сказал я.
  — Ему на это наплевать. Если станет тяжко, придет папочка и вызволит дитятю.
  — А совсем тяжело — это как?
  — А когда он станет проигрывать, — объяснила женщина. — Вот тогда он созвонится со своей жирной мамочкой, она переговорит с Джерри, а Джерри пошлет своих людей, которые все устроят. И, — она пристально посмотрела на меня, — они действительно все устроят.
  — Если смогут, — уточнил я.
  — Они все могут.
  — Поглядим, — сказал я. — Как вы думаете, где они могут быть в настоящее время?
  — Вы ведь действительно уверены в том, что сможете победить в этой игре?
  — Действительно. У меня есть на то все основания.
  — Вы хотите вернуть ее?
  — Да.
  — И считаете, что, если сможете отнять ее у Рассела, она к вам вернется?
  — Я хочу отнять ее у Рассела, потому что она не хочет с ним оставаться. Как только эта часть работы будет исполнена, можно будет подумать и об остальном.
  — Но вы ее вернете.
  — Да.
  — Потому что любите.
  — Да.
  Таил ер Костиган рассмеялась. В ее смехе не было ни радости, ни юмора.
  — Это я отлично понимаю, — сказала она.
  И снова взглянула в окно.
  — У меня есть Рассел, — произнесла Тайлер Костиган, не поворачиваясь, — а у нее — вы.
  — Неисповедимы пути Господни, — проговорил я. — И безрадостны тоже.
  Глава 26
  Лодка исчезла, и свет переместился так, что теперь проникал в огромное окно с западной стороны. Я вылил шесть чашек кофе, и меня преследовало ощущение, что моя кожа вот-вот сорвется с тела и протанцует тарантеллу вокруг стола.
  — Богачи действительно очень отличаются от других, — говорила Тайлер Костиган. — В особенности если они беспринципны.
  — Благодаря этому они и становятся богачами, — сказал я.
  Она машинально кивнула, на самом деле совершенно не обращая на меня внимания.
  — Они всегда получают желаемое и через какое-то время начинают думать, что так оно и должно быть. Если у них возникает проблема, они нанимают кого-нибудь для того, чтобы ее решить. А к тем, кто этого не может сделать, начинают относиться свысока. И к тем, у кого просто возникают проблемы. В конце концов это отношение распространяется на весь мир, а сами они думают только о том, чего хотят.
  — Может быть, таковы только Костиганы, — предположил я.
  Она посмотрела на меня так, словно я вырвал ее из мира грез.
  — Думаю, все они таковы, — сказала она.
  — Очень хорошо, — кивнул я. — Но меня не интересуют все. Меня интересует Рассел Костиган, вернее, если по правде, он меня не интересует, просто я хочу знать, где он может пребывать.
  — Если бы мне пришлось гадать, — сказала женщина, — я бы предположила, что он в Коннектикуте. Там у них есть завод по производству оружия, включающий в себя испытательный и тренировочный полигоны. Очень секретное производство. Расселу нравится играть в прятки тогда, когда его убежище заведомо в безопасности.
  — А где именно в Коннектикуте? — спросил я.
  — К западу от Хартфорда, рядом с городком под названием Пекод.
  — А как называется компания?
  Она покачала головой:
  — Не знаю. Понятия не имею, существует ли она под вывеской «Транспена» или же под собственной.
  — У них не было заморочек с рабочими несколько лет назад?
  Она снова, на этот раз раздраженно, покачала головой.
  — Я больше ничего не знаю. Семейному бизнесу я стараюсь уделять как можно меньше внимания. Кстати сказать, Рассел, по возможности, делает то же самое. Какое-то время в Вашингтоне он занимался лоббизмом. По крайней мере, так он это называл. А на самом деле устраивал гулянки и ходил на вечеринки, в самом крайнем случае с кем-нибудь обедал в «СанСуси». Думаю, отец отослал его туда, только бы чем-нибудь занять. Но его маменьке это нравилось. «Рыжик договаривается с правительством», — говорила она.
  — Рыжик?
  — Господи, это просто Грэйс его так обозвала. Вы ее видели?
  — Да.
  — Она уникальна, — сказала Тайлер Костиган. — Маленькая жирная баба. Дура. Ей, наверное, лет шестьдесят пять, она разговаривает, как ребенок, и крутит обоими мужиками как хочет.
  — Детей больше нет?
  Тайлер Костиган улыбнулась:
  — Только Рыжик. — И "р" у нее получилось как "в".
  — Обожаемое дитятко, — хмыкнул я.
  — Он во многих отношениях обожаемый, — сказала женщина. — Кроме... — И тут откинулась на спинку, подыскивая нужное слово. — Просто он живет в... — Она сделала беспомощный жест правой рукой. — В общем, он какой-то ненастоящий. Забавен, смешон, добр, нежен, но, как только надвигается что-то серьезное, он тут же отходит. Он никогда никого не любил. Может быть, только Грэйс, которую сейчас возненавидел.
  Солнце, по-видимому, зашло, и в комнате стало намного темнее.
  — Возможно, отсюда шлюхи. Они не требуют того, что он не может им дать или не умеет предложить. Но если хоть одна из них потребует чегото большего, он тут же исчезнет.
  — Судя по всему, Рассел у Сюзан первый любовник, — сказал я. — И она не шлюха.
  Она расправила юбку, хотя на ней и так не было ни единой морщинки.
  — Знаю, — сказала женщина. — Прошу прощения. Просто таким образом я их унижаю.
  — Понимаю вас, — кивнул я.
  — Если бы я была мужчиной, — сказала она, — вряд ли бы вы позволили мне так о ней отзываться.
  — Нет, — возразил я. — Если бы я не нуждался в вашей помощи, я бы и сейчас не позволил вам говорить такое.
  Она села прямее и слегка отклонилась назад, словно пытаясь внимательнее меня рассмотреть.
  Она вновь расправила юбку на бедрах.
  — Вам ведь совершенно точно известно, чего вы хотите?
  — Да, — сказал я.
  Мы замолчали:
  — Любовь — штука сложная, — произнесла она.
  Я ничего не ответил.
  — Ну почему все так жестоко, — сказала Тайлер Костиган.
  На меня она не смотрела, а наблюдала за тем, как над озером Мичиган день превращается в вечер. Я смотрел туда же.
  — Почему любовь такая жестокая? — Она отвернулась от окна и пронзительно посмотрела мне в лицо. Слегка нагнулась над разглаженной юбкой, не убирая рук с бедер. — Вам известно почему? — спросила она.
  — Первородный грех, — сказал я.
  Когда я вышел из дома, где проживала Тайлер Костиган, к тротуару подъехал темно-бордовый четырехдверный «понтиак». Передняя и задняя дверцы со стороны тротуара одновременно открылись, и из каждой выскочило по мужчине. Первый носил серый узкий костюм и черную, распахнутую у ворота рубашку — кончики ее воротничка вылезали на лацканы пиджака. Он был повыше меня, и его черные волосы были зачесаны назад и лежали волнами. Выскочивший с заднего сиденья носил дизайнерские джинсы, сапоги на высоком ковбойском каблуке и сия ющую коричневую кожаную куртку с коротким мандаринового цвета воротничком. На воротничке — ремешок, видимо, на случай тайфуна. У него была рыжеватая, коротко подстриженная бородка и коротко стриженные курчавые волосы. Кварталом дальше из-за поворота выехал серый «плимут» и остановился у поребрика с включенным двигателем.
  Тот, что в костюме, сказал:
  — Полезай в машину, мы хотим с тобой побеседовать.
  Его приятель встал слева от меня. Куртка у него была расстегнута.
  — Вы от Костигана? — спросил я.
  Тот, что в костюме, что-то промычал и дернул головой в сторону отворенных дверей «понтиака».
  — А о чем это вы хотите со мной побеседовать? — поинтересовался я.
  — Мы хотим побеседовать о том, чтобы ты не совал свое поганое рыло туда, куда твое поганое рыло не приглашают.
  — А, — протянул я, — значит, разговор пойдет и об этом тоже.
  — Давай, давай, — сказал он и откинул полу пиджака, чтобы я смог увидеть пистолет у него за поясом.
  — Ну-ка, еще разочек покажи, — попросил я.
  Он снова распахнул пиджак, и я провел мощнейший удар левой под ребра, туда, где заканчивается грудина. Это парализовало диафрагму, он задохнулся, сломался пополам и грохнулся лицом вперед на мостовую. Рука курчавого метнулась под куртку к левой подмышке. Водитель «понтиака» распахнул со своей стороны дверь и тоже вылез из машины. Правым кулаком я нанес курчавому сильный и точный удар в нос. Моментально полилась кровь. Пистолет наполовину показался из кобуры, но все еще оставался у курчавого под курткой, когда я сграбастал его за запястье, прижал пистолет ему к груди и еще два раза ударил его правой прямо в нос. Он осел, и я оттолкнул тело, ныряя вниз и вбок, скорее чувствуя водителя, нежели видя его. Шофер вытащил пистолет и положил руки на крышу машины, широко распахнув дверцу автомобиля на проезжую часть, но в этот момент серый «плимут» взревел рядом с «понтиаком» и сшиб водилу, оставив его валяться на Озерном проезде. Я обежал «понтиак» и вскочил на сиденье рядом с водителем в сером «плимуте».
  — Могу заодно переехать и тех двоих, — предложил Хоук, и мы помчались по проезду.
  — Ты, когда брал напрокат эту штуковину, подписал страховку? — уточнил я.
  — Конечно, — кивнул Хоук, — но, так как я пользовался фальшивым удостоверением личности и такой же кредиткой, думаю, большого значения это не имеет.
  — Ага-а, — сказал я.
  Хоук выехал на Норт-Мичиган-авеню.
  — Это ребята Костигана? — спросил он.
  — Да. Сказали, что собираются потолковать со мной насчет того, чтобы я не совал свое поганое рыло туда, куда мое поганое рыло не приглашают.
  — А ты объяснил, что это является твоей профессией?
  — Только собрался, — сказал я, — как этот парень принялся пугать меня своим пистолетом.
  Хоук свернул направо к Онтарио-стрит, направляясь к Кеннеди-экспрессвэй.
  — Удалось что-нибудь выведать? — спросил Хоук. — Пробыл ты там довольно-таки долго.
  — Ей потребовалось время, чтобы рассказать мне хотя бы что-то, — сказал я. — Знаешь, а ведь она — я и не подозревал — действительно любит этого сукина сына. Ненавидит — и любит.
  — Плевать на то, кто кого любит, и наоборот, — буркнул Хоук. Он выехал на Кеннеди и отправился к аэропорту О'Хэйр. — Она хоть что-нибудь сказала?
  — Да.
  И я подробно рассказал ему, о чем мне поведала Тайлер Костиган. Рассказывая, я сам вспоминал все в подробностях на тот случай, если что-нибудь упустил или не придал какому-нибудь факту надлежащего значения. Хоук слушал молча, управляя автомобилем скупыми, едва заметными движениями пальцев, не отрывая взгляда от дороги.
  — Коннектикут, — сказал он, когда я завершил рассказ. — Господи. Надо было с самого начала записаться участником программ, которые проводят аэрокомпании, ну, знаешь, кто больше часов налетает за определенное время. Могли бы выиграть бесплатное путешествие в Даллас или еще куда.
  — Второй приз, две бесплатные поездки в Даллас, — сказал я.
  Глава 27
  Пекод находился на реке Фарминпон, двадцатью милями западнее Хартфорда, в зеленой холмистой коннектикутской местности. Река делала поворот, а вместе с ней поворачивала и дорога, приживавшаяся к руслу, и, когда вы выезжали из петли, — там-то оно и стояло. Трехэтажное кирпичное здание с куполом на крыше, рестораном на первом этаже и вьющимися растениями на окнах. Здесь также присутствовали станция «Суноко» и магазинчик компании «Камберленд фармз» в деревенском стиле, обитый посеревшей от времени дранкой-фанерой. Напротив ресторана — еще один трехэтажный дом из кирпича.
  На сей раз без купола, но по всему протяжению второго этажа шел открытый балкон. На небольшом склоне холма, поднимавгпегося прямо от дороги, громоздились два или три белых старомодных викторианских здания с широкими верандами — вот и весь Пекод. Вы проезжали сквозь него и снова видели холмы и реку.
  — Выглядит, как шикарный вольный город, — сказал Хоук.
  — Потрясно, — восхитился я.
  — Кажется, единственное, чего им недостает, — это... — Хоук открыл обыкновенный коричневый конверт и прочитал запись Рейчел Уоллес: — «Многопрофильного производства оружия и полигона».
  — Ответвления «Транспен Интернешнл».
  Через пять миль от Пекода, возле знака со стрелкой, гласившего: «ЦАРСТВО САТАНЫ», мы свернули с дороги и переехали реку по небольшому мостику. Вместо асфальта — мостовое покрытие, напоминающее решетку и выполненное из переплетения стальных пластин, поэтому, когда мы ехали по нему, из окна виднелись мчащиеся воды реки.
  Съехав с моста, мы отметили, что дорога разветвляется: основное двухполосное шоссе устремляется прямиком к Массачусетсу, а дорожка поменьше уводит влево по реке, исчезая в рощице сахарных кленов. Мы поехали по этой дороге.
  На север простиралась равнина, на которой разместились длинное шлакобетонное здание, небольшое сборное деревянное строение и примерно шесть крашенных серой краской хижин. На десять футов вверх возносилась ограда из сборных звеньев, поверх которой была натянута режущая проволока. На каждом углу периметра — сторожевая вышка.
  — Смахивает на тюрьму, — заметил Хоук.
  — "Транспен Интернешнл", — сказал я. — Или же Рейчел Уоллес сильно ошиблась.
  — Бьюсь об заклад, что не ошиблась, — сказал Хоук.
  Мы медленно проехали мимо огромных ворот со сторожкой. За обнесенной оградой территорией находился полигон со стрельбищем, а дальше — что-то смахивающее на полосу препятствий, уводившую в леса. На стрельбище не было ни души, зато на полосе препятствия мы заметили движение: люди в маскировочной одежде носились и прыгали среди деревьев. С такого расстояния и из-за множества заграждений мы не смогли рассмотреть их получите.
  Пока мы проезжали мимо, Хоук молча наблюдал.
  — Отстрелялся на огневом рубеже, прошел полосу препятствий — и получай увольнительную в Пекод, — наконец произнес он.
  — Похоже, тебя снова потянуло в армию, — сказал я.
  — Только вот чья это армия? — спросил Хоук. — Кто эти ребятки в пятнистом барахле?
  Я остановил машину в ста ярдах дальше по дороге, и мы оглянулись на комплекс.
  — Что там говорила Рейчел о неприятностях с правительством? — сказал Хоук.
  Огромная металлическая дверь ближайшего бетонного здания начала подниматься, и из нее выполз автопогрузчик, на вилах которого лежало несколько одинаковых ящиков; он проследовал через небольшой двор и исчез в следующем здании.
  — Федерация рабочих военных предприятий решила взять это местечко под свой контроль и создать ответвление. «Транспен» ответила локаутом. Федерация подала в суд, и в дело вступила организация профсоюзов. «Транспен» наняла не занятых в профсоюзах рабочих. Были беспорядки, проявления жестокости, насилия. С восемьдесят первого года дело шляется по судебным инстанциям.
  — Система охраны, похоже, классно поставлена, — сказал Хоук. — Взгляни на собак.
  — Ага.
  По внутренней стороне периметра, за оградой, шел охранник в пятнистой форме с немецкой овчаркой на коротком поводке. С его плеча свисал автомат.
  — Там еще трое, — заметил я.
  — Да, и идут таким образом, что каждый наблюдает а одной из сторон прямоугольника.
  — Сторожевые вышки по углам, — сказал я.
  — Могу поспорить, что ограда находится под током, — заявил Хоук. — Рейчел упоминала, что они тут делают?
  — Нет. Производство оружия. Но какого именно и зачем здесь вся эта зеленоберетная гвардия, она не уточнила.
  — Что ты намереваешься предпринять? — спросил Хоук.
  — Судя по всему, здесь больше ничего нет.
  Следовательно, если ребятишки выпивают, то приезжают за этим в Пекод. Значит, нужно пошататься в баре и посмотреть, что мы сможем выудить. Если, конечно, ты не хочешь с боем прорываться на завод.
  Хоук ухмыльнулся.
  — Покамест не хочу, — сказал он.
  Из ворот выехал темно-голубой «джип» и направился по дороге в нашу сторону. Хоук выхватил из-под утепленной куртки пистолет и взял его в руку так, что он почти исчез между его ногой и дверцей машины.
  «Джип» остановился рядом, из него вылезли двое мужчин в голубых комбинезонах и голубых бейсбольных кепках. Они направились к нашей машине. Один остановился сзади, второй подошел к водительскому окну. Оба носили армейские закрывающиеся сверху кобуры на плетеных ремнях. На рукавах нашивки: «ОХРАНА ТРАНСПЕН». Мужчина наклонился и заглянул в окошко: зеркальные очки от солнца, густая борода, лица из-под надвинутой на глаза голубой кепки не разглядеть.
  — Прошу прощения, — сказал охранник, — могу ли я полюбопытствовать, почему вы, джентльмены, остановились именно здесь?
  — Гм-м, — промычал я. — Мы не хотели причинять вам беспокойство. Нам просто было интересно, что это за местечко. Военная база? — Извините, — сказал охранник, — но здесь запретная зона, и я должен попросить вас проследовать дальше.
  — В этом месте? Я и не знал. Думал, обыкновенная государственная дорога.
  Охранник покачал головой:
  — Я должен просить вас уехать отсюда.
  — Да ради Бога, офицер, — сказал я. — Мы не местные. А скажите-ка, есть тут где-нибудь местечко, где можно было бы получить бифштекс и пару пива?
  — "Пекод-Хаус", — посоветовал он. — Езжайте вон туда, через мост, и милях в пяти восточнее наткнетесь.
  — А вы там бывали? — спросил я. — Кормят-то неплохо?
  Он ухмыльнулся, и в темной бороде внезапно сверкнули ослепительные зубы.
  — Плохо, неплохо — какая разница, если на пятьдесят миль в округе это единственная забегаловка.
  — А, — сказал я. — Понял. Ладно, спасибо. Тогда туда и отправимся. А вы, ребята, армейские?
  — Нет, частное подразделение. А теперь разворачивайтесь и проезжайте.
  — Слушаюсь, сэр, — отрапортовал я. — Спасибо за помощь.
  Я развернул машину и неторопливо поехал в направлении, откуда мы прибыли. «Джип» катил за нами, провожая до самого моста.
  Переехав на другую сторону реки, Хоук сунул «магнум» обратно под куртку.
  — Ты держался достойно, — сказал он. — Не стал прыгать вокруг и лизать ему задницу.
  — Я человек маленький, но гордый, — изрек я. — Зато теперь мы знаем, куда направляются охранники, когда заканчивается смена.
  Глава 28
  Мы с Хоуком сняли номер на втором этаже «Пекод-Хауса», закинули багаж и спустились в бар.
  Это был большой квадратный зал со стойкой по одной из стен и столиками, занимавшими остальное пространство. У стойки сидели трое мужчин, а в дальнем конце зала ужинала пожилая пара, хотя было еще довольно рано.
  У официантки оказались жесткие белые волосы и яркая губная помада. Она была худая, и коричневая форма висела на ней мешком. Женщина положила перед нами две отпечатанные карточки меню.
  — Главные блюда сегодня — куриный паштет в горшочках и телячья печенка с беконом, — сказала она.
  — А отбивные у вас имеются? — спросил Хоук.
  — Да, сэр, — сказала она, — лучшие в Долине.
  — Верю, — успокоил Хоук. — Мне одну, немного недожаренную. И двойную порцию водки с мартини со льдом из шейкера.
  — Подать перед едой, сэр?
  — Угу.
  Я заказал то же самое. Официантка моментально отошла к стойке.
  — Хочешь спросить, не видела ли она здесь Сюзан Сильверман? — повернулся ко мне Хоук.
  — Пока не хочу.
  Официантка принесла наши мартини.
  — То что надо перед обедом, — объяснил Хоук. — Правда, я всегда считал, что их подают в толстых стаканах с соломинкой.
  Я отпил.
  — Похоже, я понял твой план, — сказал Хоук. — Ты намерен сидеть здесь до тех пор, пока сюда не заявятся Рассел со Сюзан, и тогда мы их сможем захватить.
  — Черт, до такого изыска я не додумался, — сказал я.
  — Ты решил, что будешь делать?
  — Нет.
  Хоук отпил мартини.
  — Неплохо, — отметил он.
  — Даже самое плохое мартини не бывает слишком уж плохим, — сказал я.
  Мы снова выпили.
  — Не хотелось заказывать шампанское, — объяснил Хоук. — В таком местечке попросишь шампанского, а принесут шипучку в пластиковой чашке.
  Я прикончил свое мартини и помахал официантке, подняв два пальца. Она подошла к нашему столику.
  — Хотите еще чего-нибудь, сэр?
  — Еще два, — сказал я.
  — Еще два коктейля?
  Я обворожительно улыбнулся:
  — Да.
  — Каких именно, сэр?
  Улыбка моя несколько окривела.
  — Мартини. Еще два мартини, — уточнил я. — Со льдом, из шейкера. То есть из двух шейкеров, по одному на каждый мартини.
  — Хорошо, сэр.
  И она поскакала к стойке.
  — Резво бежит. Есть шанс, что не забудет, пока дойдет до стойки, — сказал Хоук.
  — Ни одного лишнего движения, — заметил я.
  Официантка вскоре вернулась к нашему столику, неся перед собой поднос. Поставила тарелки со стейком и жареной картошкой, затем две маленькие посудинки с консервированной морковью и корзиночку с рогаликами. В корзиночке, кроме рогаликов, помещались завернутые в фольгу квадратики масла.
  — Сейчас принесу налитки, — пообещала она.
  Хоук взглянул на свою тарелку, а затем на меня. Стейки были широкими и плоскими и закрывали практически все пространство тарелки. К тому же оказались в полдюйма толщиной. В каждом из них торчала здоровенная кость.
  — Давай-ка лучше подождем второго мартини, — посоветовал я.
  — Как тебе кажется, что это? — спросил Хоук.
  — Верблюжатина.
  Хоук кивнул:
  — Правильно, мы ведь не предупредили, что нам нужен говяжий бифштекс.
  Официантка принесла вторую порцию мартини. Мы с Хоуком отпили из стаканов.
  — Джин, — сказали мы одновременно.
  — Можно отправить назад, — предложил Хоук.
  — Можно, только учти, что следующее мартини будет смешано с микстурой от простуды, — предупредил я.
  — Ты прав, — согласился Хоук и отпил еще глоток.
  Потoм мы попробовали мясо. Оно выглядело много лучше, пока спокойно лежало на тарелке.
  Картошка оказалась просто несъедобной. А морковь варили не меньше полутора часов, после того как вытащили из банки. Рогалики по вкусу напоминали зефир без сахара.
  — Ух ты, ну, ребята, вы, видимо, действительно проголодались, — сказала официантка, забирая наши тарелки.
  Бар постепенно заполнялся: кто-то надеялся поесть, но большинство — выпить. Я заплатил за еду, и мы прошли к стойке. Заказали пива.
  — Чем тут народ на жизнь зарабатывает? — спросил я бармена.
  — Большинство вкалывает на «Транспен», — ответил он. — Половина тех, что сидят сейчас здесь, работают на заводе.
  — И чем занимается этот «Транспен»? — спросил Хоук.
  — Оружие делает, — сказал бармен. Он носил белую рубашку и черный узкий галстук. Седоватая шевелюра была коротко острижена. — Милях в пяти отсюда у них здоровый завод. Есть полигон и стрельбище. Действительно большое предприятие.
  — Наняться к ним можно? — поинтересовался я.
  — Это сложно, — ответил бармен. — Нужно быть специалистом. Оружейным мастером, спецом по тяжелому вооружению — все в таком духе. Никогда не слыхал, чтобы они нанимали к себе местных.
  — Я немного разбираюсь в оружии, — сказал я. — К тому же мы не местные. С кем бы потолковать?
  Бармен пожал плечами, но дал совет:
  — Видишь мужиков, вон там, за большим круглым столом? Попробуйте подкатиться к ним. Только я бы на вашем месте отправился в контору штата по найму рабочей силы, что в Хартфорде.
  И он отошел.
  Я повернулся, положил локти на стойку бара, отпил глоток пива и посмотрел на круглый стол.
  За ним пили пиво «Пабст Блю Риббон» из бутылок с длинными горлышками, а на столешнице сгрудилось много пустой посуды. Также там был выложен круг из горящих сигарет, в котором состязались в арм-рестлинге: проигравший обжигал себе костяшки пальцев. Победитель первых двух схваток — толстяк с коротко стриженными рыжими волосами и богатой бородищей, в джинсовой рубашке с закатанными рукавами — демонстрировал всем свои лапы: ярко-розовые, сильно смахивающие на ветчинные окорока.
  — Попробуем? — обратился я к Хоуку.
  — Кто из нас?
  — Тот, кто сможет добиться цели, — произнес я.
  — Будем выигрывать или проиграем?
  — Смотря по обстоятельствам.
  Взяв свое пиво, мы подошли к столу и встали рядом, наблюдая за состязанием. Толстяк снова выиграл, медленно перегнув руку подтянутого, худощавого негра и резко прижав его костяшки к горящей сигарете. Сидящие за столом завопили.
  Толстый оглядел стол. Рядом сидел еще один черный — приземистый, с длинными ручищами, бейсбольная кепка которого была надета козырьком назад.
  — Не хочешь поддержать своего брата, Чико?
  Негр пожал плечами и сел напротив толстяка. Он поставил на стол локоть, и они сомкнули ладони.
  — Всегда готов, — сказал жирный.
  Чико резко надавил, надеясь застать толстяка врасплох, и ему почти удалось его пережать.
  Рука нагнулась под углом в сорок пять градусов, но затем плечо толстяка напряглось, и он стал медленно отжимать руку Чико назад, на горящие сигареты. Негр задержал движение в шести дюймах от стола, но тут рука его не выдержала, и тыльной стороной ладони он въехал прямиком в тлеющие сигареты. Толстяк всем весом навалился на руку негра:
  — Ты должен закричать, Чико. Должен закричать: «О-о-о!»
  Чикр протянул:
  — О-о-о-о.
  Толстяк ухмыльнулся:
  — А ведь ты почти сделал меня, Чико. Почти, да не совсем. Но уж нет, сукой буду, чтобы меня смог сделать какой-нибудь там негритос.
  Чико усмехнулся и поднес к губам тыльную сторону ладони.
  — Может быть, попытаешься со мной? — вызвался Хоук.
  Толстяк взглянул снизу вверх.
  — С удовольствием, черт побери, — ухмыльнулся он. — А может, на деньги сыграем? С дружками я всегда за бесплатно. Но с незнакомым...
  Хоук вытащил из кармана двадцатку и кинул на стол. Потом сказал, обращаясь к Чико:
  — Разреши, брат, — и сел за стол.
  — Меня кличут Рыжим, — сказал толстяк.
  Он внимательно осматривал Хоука.
  Хоук кивнул.
  — A y тебя имя имеется? — спросил Рыжий.
  — Черный, — представился Хоук.
  — Так ты, браток, крутой, — фыркнул Рыжий.
  Хоук поставил локоть на стол. Они с Рыжим сомкнули ладони. Рядом с толстяком Хоук выглядел изящным, как балерина.
  — Всегда готов, — повторил свою остроту Рыжий.
  Хоук кивнул:
  — Скажешь, когда начинать.
  — Давай, — сказал Рыжий и надавил рукой.
  Медленно-медленно рука Хоука стала клониться к крышке стола. Сквозь бородищу у Рыжего засверкали зубы. Лицо Хоука оставалось совершенно бесстрастным. Он взглянул на меня. В четырех дюймах от стола рука Хоука перестала опускаться. От напряжения Рыжий аж хрюкнул. Хоук смотрел на меня. Я одними губами произнес: «Выигрывай». С тем же невозмутимым выражением лица Хоук принялся поднимать руку Рыжего вверх. Это было ровное поступательное движение, и только мускулы на руке Хоука взбугрились так, что лопнул рукав его рубашки поло. Он медленно и спокойно вжал руку Рыжего в тлеющую сигаретину.
  — О-о-о... — взвыл тот.
  Хоук отпустил его, забрал две двадцатки и аккуратно сложил их в длину и пополам, проехавшись по краю ногтями большого и указательного пальцев. Рыжий, поднеся тыльную сторону подгоревшей ладони к губам, молча смотрел на него. Никто не проронил ни слова.
  Хоук жестом подозвал официантку.
  — Принесите всем выпить, — попросил он, отдавая одну из двадцаток.
  — Ты победил, потому что я устал, — сказал Рыжий. — Моя правая рука устала.
  Хоук милостиво улыбнулся.
  — Давай левыми руками, удвоим ставку: — все или ничего, — добавил Рыжий.
  Хоук кивнул в мою сторону.
  — Попробуй с ним, — сказал он.
  Рыжак посмотрел на меня.
  — Ты левша? — спросил он.
  — Нет.
  — Или двойной выигрыш, или ничего? — уточнил Рыжий у Хоука.
  Хоук встал, и я занял его место. Мы с Рыжим сомкнули ладони.
  — Я скажу когда, — произнес Рыжий.
  — Конечно.
  — Поехали, — сказал он, и я вдавил его руку в горячие сигареты так, что они разлетелись по столу.
  — Минутку, — взмолился он. — Минутку. Я не подготовился.
  — Хорошо, — сказал я. — Давай сначала. Скажешь, когда будешь готов.
  Мы снова сомкнули руки. Рыжий сделал несколько глубоких вдохов.
  — Так-так, — произнес он. — Когда скажу, значит.
  — Конечно.
  — Поехали.
  Захват Рыжего стал крепче, и он постарался согнуть мою руку.
  — Ты готов? — спросил я.
  Рыжий кивнул, напрягаясь еще сильнее.
  — Уверен?
  — Да.
  — Хорошо, — сказал я и впечатал его руку в стол.
  Официантка с подносом, уставленным бутылками пива, подошла к нашему столику, и, пока она расставляла их и убирала пустые, никто не проронил ни слова. Затем она удалилась.
  — Откуда вы, ребята, объявились? — поинтересовался Рыжий. — Наверное, с какой-нибудь другой планеты.
  — Все потому, что мы чисты сердцем и помыслами, — ухмыльнулся я.
  — У меня нет сорока баксов, — сказал Рыжак. — Буду должен.
  — И когда я получу долг? — отрезал я.
  — Давай завтра. Завтра у меня получка.
  — Конечно, — кивнул я. — Подождем до завтра.
  — Я не юлю, — сказал Рыжий. — Спроси у кого хочешь. Я всегда отдаю долги.
  — Я тебе верю, — милостиво произнес Хоук. — Но только скажи нам, где работаешь, на тот случай, если все-таки забудешь и нам придется тебя разыскивать.
  — В «Транспен», — сказал Рыжий. — Только я не забуду. Приятель, можешь поверить, все знают: если я кому что должен, это все равно что положить деньги в банк. Чико, подтверди. Он ведь твой брат, тебе он поверит.
  Чико кивнул.
  Я заказал еще круг выпивки.
  — Победитель платит, — сказал я.
  Рыжий полизал тыльную сторону ладони, где виднелись подпалины.
  — Инопланетяне гребаные, — повторил он.
  Хоук взял от другого стола стул и подсел к нам.
  — А вы, ребята, что, все в «Транспене» работаете? — спросил я.
  — Ага, — сказал Чико. — Типа того.
  Официантка принесла пиво.
  — Что значит «типа того»? — поинтересовался я.
  — Работа по контракту, — сказал Рыжий. — Мы подписались на испытание оружия и подготовку персонала. Работаем по двухгодичному контракту. По прошествии двух лет можем либо возобновить контракт, либо отвалить.
  — Как в армии, — заметил я.
  Рыжий несколько секунд смотрел на меня.
  — Да, — сказал он наконец. — Именно.
  Глава 29
  На следующий вечер рыжий, как и обещал, появился в забегаловке. Мы с Хоуком целый день слонялись по Пекоду; чтобы снять возбуждение, совершили пятимильную пробежку вдоль шоссе и как раз начали пить пиво, когда вошел Рыжий.
  — Кто получает сороковник? — спросил он.
  Я вытянул руку, и он вложил мне в ладонь две десятки и двадцатку.
  — Победитель угощает, — сказал я. — Тебе чего?
  — Пива.
  Я жестом показал бармену на пиво. Он подвинул Рыжему бутылку и стакан. Тот не обратил на стакан ни малейшего внимания, а выпил полбутылки прямо из горлышка.
  — Мы подыскиваем местечко для жилья, — сказал я. — Есть идеи?
  Рыжий пожал плечами:
  — Здесь свободного жилья не много. Я живу прямо на предприятии.
  Он допил пиво. Я заказал ему еще.
  — Хочешь чего покрепче? — спросил я. — Положишь начало хорошему времяпрепровождению.
  — А то как же, — ответил Рыжий. — «Канэдиан Клаб», — приказал он бармену. — Без всего.
  — И что, все живут на предприятии?
  — Ага, все. — Он опрокинул рюмку в себя и залил ее пивом. Хоук жестом показал бармену принести очередную порцию. — Мы с ребятами, работяги, охрана. Очень недурной заводишко.
  — А как хозяева? — спросил Хоук.
  — И они тоже. У них там дом для начальства. Настоящий особняк. — Рыжий отпил половину второй рюмки «Канэдиан Клаб». — Стоит на берегу реки, вокруг шикарный газон.
  Он скрыт деревьями, и с дороги его не видно.
  — За территорией комплекса?
  — Угу. Все остальное находится на территории, кроме стрельбища и полосы препятствий.
  Мы выпили еще по бутылке пива. Рыжий развернулся, положил локти на стойку бара и обвел взглядом зал.
  — Одно плохо — приходится торчать посреди лесов. Нормальную телку днем с огнем не сыщешь, — пожаловался он.
  — Что, в комплексе баб совсем нет? — полюбопытствовал я.
  — Парочка страшных, как смерть, секретарш, толстозадых и обвислых, — сказал Рыжий. — В поместье, однако, бывают девочки. Но они не про мою и не про твою честь.
  — А жены?
  — Ни одной, туда женатиков не нанимают.
  — Кроме начальства.
  Рыжий допил свой «Канэдиан Клаб». Хоук поставил ему очередной.
  — Даже эти холостые. Единственное исключение — сынок.
  Рыжий, смакуя, словно это был дорогой коньяк, глотнул виски.
  — У кого-то там сын работает? — спросил Хоук.
  Рыжий расхохотался:
  — Нет, сынок — это человек, папаша которого владеет всей этой «транспенской» штукой. По фамилии Костиган. Его я никогда не видел, а вот сынок наезжает сюда, любит, понимаешь, инспектировать. Лет тридцать ему, может, тридцать пять. Ведет себя, как командир полка, — вы, ребята, служили? — Мы оба кивнули. — В общем, сынок приезжает, живет в поместье, бродит, наблюдает, как мы тренируемся, и всякая такая ерунда. Иногда привозит с собой девицу. — Рыжий ухмыльнулся. — Каждый раз новую.
  — От его наездов, — сказал я, — наверное, у всех голова болит.
  — Да нет, не так чтобы сильно. Он ведь больше со своей бабой в поместье прохлаждается. Там у них бассейн, площадка для игры, в общем, как на каком-нибудь гребаном курорте. Вот и сейчас они здесь уже недели две как живут. А мы их видели не больше десяти минут.
  — Большие бабки?
  — Огромнейшие. Слыхали когда-нибудь про его старика? Про Джерри Костигана? Да он стоит побольше Саудовской Аравии. Сынок его появляется на народе не иначе как с восемью телохранителями. — Рыжий продолжал осматривать зал. — Вот черт, — сказал он, — хоть бы попочка какая появилась, что ли.
  — И сколько ты здесь уже сшиваешься? — спросил я.
  — Восемь месяцев. Если бы не эта худосочная официантка, мы бы все развлекались с госпожой Ладошкой и ее пятью дочурками. Правда, трахать эту выдру — все равно что спать на вязанке хвороста, но все ж лучше, чем ничего.
  Блондинистая официантка, к слову, проскакала мимо нас, таща к столику у двери тарелку с серыми кусочками свинины.
  — Королева «транспеновских сил», — сказал Рыжий. — Если кто-нибудь из нас подцепит триппер — подцепят и все остальные. — Он рассмеялся и допил виски. — Так и будем гонять заразу через Дорин туда-сюда.
  Мы повторили заказ.
  — А раньше где работал? — спросил Хоук.
  — В Анголе, Замбии. Некоторое время пробыл в Родезии.
  — Страна предков, — пробормотал Хоук.
  — На строительстве? — уточнил я.
  — Да нет, приятель, куда там. Воевал.
  — Наемник? — спросил Хоук.
  Рыжий отпил глоток виски:
  — Да уж не иначе, дружище. Солдат гребаной удачи. Как и все мы.
  — Я тоже этим слегка занимался, — сказал Хоук.
  — Да ну? И где ты служил?
  — В Иностранном Легионе, — сообщил Хоук.
  — Не, серьезно? С французиками? — Рыжий довольно расхохотался. — C'est la guerre, monsieur. Oui?[53]
  Он вытянул руку ладонью вверх, и Хоук хлопнул по ней.
  — Oui, — сказал он.
  — Так что, в Индокитае? — спросил Рыжий.
  — Угу.
  — А вот я пропустил эту заварушку, — откликнулся Рыжий. — Правда, слегка повоевал в Малайе. Черт побери, нравится мне это дело. Перестрелки. Черт, знаешь, хорошая перестрелка получше траха будет. Это будет получше всего остального в мире. Тебе по душе это дело?
  — Потрахаться тоже неплохо, — согласился Хоук.
  — И это, черт, чистейшая правда, — сказал Рыжий. — А ты, приятель, ты где повоевал?
  — В Корее, — ответил я.
  — Даже медалей нахватал, — сказал Хоук.
  — И получал целых семьдесят восемь баксов в месяц, — добавил я.
  — Наемничать куда лучше, — сказал Рыжий. — Развлечение то же, а денег больше.
  Мы допили и заказали по новой.
  — Ты после Кореи больше не воевал? — спросил Рыжий.
  — Нет.
  — Не понравилась солдатская жизнь?
  — Начальников на голову слишком много.
  Рыжий кивнул:
  — Точно, как чирии на заднице. Вот почему мне теперешнее занятие по душе. Не понравилось — отвалил. — Он отпил виски. — А еще, ребята, воевать хорошо с настоящими ребятами, вот в чем дело.
  — В этом, — поддакнул я.
  — Так чем же вы на жизнь зарабатываете? — спросил Рыжий.
  Я пожал плечами:
  — Тут подработаем, там — по мелочи.
  — Бандитствуем помаленьку, — сказал Хоук.
  Рыжий вскинул голову:
  — Бандитствуете?
  — Ну да, — подтвердил я. — Умеем стрелять, реакция есть.
  — Черт, — сказал Рыжий. — Не хило. А сейчас при деле?
  — Не-а. Ищем. Куда примениться.
  Рыжий повернулся к бармену и махнул рукой.
  — Тут у тебя, мужик, от жажды подохнуть можно, — сказал он.
  — А чем ваши солдаты здесь занимаются? — спросил я.
  — Сейчас — тренингом.
  — Проходите или проводите?
  Рыжий нахмурился:
  — Чего?
  — Натаскиваете народ или сами тренируетесь? То бишь вас тренируют?
  — Нас натаскивают. Отрабатываем подавление мятежей.
  — А я думал, что вы это дело давным-давно проходили, — протянул Хоук.
  — Черт, мужик, — возмутился Рыжий. — Естественно, я все это проходил. Я сам был и мятежником, и воевал против мятежников, был сраным империалистическим поджигателем войны, и еще пятьдесят три ипостаси в моем арсенале. Но мне платят за то, чтобы натаскивать меня, вот я и тренируюсь.
  — А почему это производитель оружия готовит войска? — спросил я.
  Рыжий пожал плечами:
  — Говорят, для того, чтобы познакомить нас с новым поколением средств массового уничтожения. Чтобы мы потом могли сами тренировать других. Но я-то знаю, что мы отрабатываем подавление мятежей.
  — Мы мимо вас вчера проезжали, — сказал я. — Так, просто болтались по округе, а охрана приказала нам проваливать к чертовой бабушке.
  — Да. С охранниками у нас не пошутишь.
  — Не хотят, чтобы кто-нибудь потихоньку прошмыгнул на завод и украл образцы оружия?
  Рыжий ухмыльнулся.
  — У нас попробуй прошмыгни, — сказал он. — Снаружи внутрь — легко, вот изнутри...
  Морда его покраснела, и впервые за все время язык стал слегка заплетаться. Если бы я столько выпил, на мне можно было бы одежду утюжить.
  — Но ты-то прошмыгнул, — сказал я.
  — Не, насчет нас все в порядке. Их забота — рабочие.
  — Рабочим нельзя выходить?
  Рыжий покачал головой. Выпил. Огляделся.
  Зацепил взглядом тощую официантку и проследил, как она скачет по залу.
  — Я окосеваю, — сказал он. — Дорин уже начинает казаться мне красавицей, я по этому ориентируюсь.
  — А почему рабочим нельзя выходить? — спросил я.
  — Не знаю, — сказал Рыжий, не сводя взгляда с Дорин. — Может, платят гроши и боятся, что, выйдя, работяги пожалуются кому следует. Но большинство рабочих — иностранцы и, думаю, прибыли в страну нелегально.
  — Пожалуйся на зарплату и вылетишь из страны, — сказал я.
  Рыжий пожал плечами:
  — Это да, но и компания получит массу неприятностей.
  Нахмурившись от сосредоточенности, мимо проплыла Дорин. Рыжий хлопнул ее по заду. Женщина на него не взглянула, даже не замедлила шаг.
  — А на работу они нанимают? — спросил я у Рыжего.
  — Не думаю. А вы, ребята, в оружии разбираетесь?
  — Знаем все вплоть до минометов, — сказал я. — Дальше — выборочно.
  Рыжий кивнул:
  — А еще что-нибудь можете? Иногда набирают инструкторов.
  — Рукопашный бой, — сказал Хоук. — Физподготовка. Арм-рестлинг.
  Рыжий ухмыльнулся:
  — Да уж, жаль, что мы не набираем арм-рестлеров. На физподготовку и рукопашный бой есть старый бык по фамилии Элстон.
  — Билли Элстон? — спросил я.
  — Не-а, Лайонел Элстон из Хэмтремка, Мичиган.
  — Такого не знаю, — сказал я. — Ну и как идут дела с физподготовкой?
  Рыжий расхохотался:
  — По мне заметно, что я занимаюсь физподготовкой? Лайонел — зверь в этом деле, но большинство из наших не особо напрягаются. Их всего двое чокнутых: он да Тедди Брайт.
  — А ты можешь замолвить за нас словечко? Мы как раз работенку подыскиваем и хотели бы остановиться в каком-нибудь тихом местечке, типа вашего, в стороне от большой дороги.
  — То есть где поменьше полицейских, — уточнил Рыжий.
  — То есть где потише, — сказал Хоук.
  Рыжий подмигнул и допил свою рюмку.
  — Это можно, приятель. У большинства из нас за плечами полно мест, куда нам лучше не возвращаться.
  Хоук приятно улыбнулся.
  Рыжий покачнулся, отодвигаясь от стойки:
  — Попробую. Чем черт не шутит.
  — Когда Бог спит.
  Глава 30
  — Этот человек набрал себе настоящую армию, — сказал Хоук, — не хуже, чем у китайских военачальников.
  Мы ехали к Хартфорду, на восток, прямо навстречу восходящему солнцу. Дорога была извилистая и не очень широкая.
  — Можно как следует отделать Лайонела и Тедди, — сказал Хоук. — Это убедит кадровиков, что мы получше их справимся с работой.
  — Всегда успеется, — возразил я. — Давай сначала попробуем другой путь.
  Хоук пожал плечами.
  — Ненавижу связываться с этими правительственными вонючками, — сказал он. — Они любое дело завалить могут.
  В Западном Хартфорде мы обнаружили закусочную с телефоном-автоматом на улице.
  Хоук зашел внутрь заказать завтрак, я же позвонил Айвзу по тому телефону, по которому, как он сказал, его всегда можно застать. И по которому, как он сказал, всегда ответит один из его парней. На сей раз он здорово ошибся. Потому что этим утром ответила женщина. Она сказала «здрассьте». Совершенно безразличным голосом. Я сказал, что желаю побеседовать с Айвзом, и она ответила, что он мне перезвонит.
  Я продиктовал ей номер телефона-автомата, повесил трубку и стал ждать.
  Через пять минут позвонил Айвз:
  — Приятно слышать вас в такой ранний час. Как говорится, ранняя пташка... Поймали какого-нибудь червячка?
  — Пока нет, — сказал я. — Вот что нам нужно. Мы хотим, чтобы двое ребят, работающих на предприятии по производству оружия « Транспен» в городе Пекод, штат Коннектикут, исчезли.
  — Навсегда? — спросил Айвз.
  — Месяца достаточно, — сказал я.
  — Как их зовут?
  — Лайонел Элстон и Тедди Брайт.
  — Тедди Брайт?
  — Продиктовать по буквам?
  — Что еще вы можете сообщить?
  — Они инструкторы по физической подготовке и рукопашному бою на «транспеновском» полигоне.
  — Зачем производителю оружия иметь в своем штате инструкторов по рукопашному бою?
  — Мы это выясним, — сказал я. — После того, как вы уберете Лайонела с Тедди.
  — Имеет значение, как именно мы их уберем?
  — Пам все равно. Главное, чтобы нас наняли на их место, поэтому важно, чтобы это никак не ассоциировалось с нами.
  — Дело срочное?
  За моей спиной по дороге прогрохотал огромный тягач с прицепом и остановился в следующем квартале перед красным светом светофора.
  — Айвз, — произнес я, — вам напомнить, почему я взялся за эту работу?
  — А, да, дева, заточенная в башне.
  — После того как все закончится, Айвз, мы сможем подискутировать насчет вашего тона.
  Но сейчас для меня главное — вытащить ее из этой башни, — сказал я. — И каждый лишний день, что она в ней томится, — это длинный и изматывающе страшный день.
  — Мы будем действовать с разумной быстротой, юный Лохинвар.[54]А пока сидите и ждите.
  — Пусть это произойдет вечером, когда мы с Хоуком будем сидеть в баре «Пекод-Хаус».
  — Мы знаем свое дело, — сказал Айвз, — и не нуждаемся в подсказках.
  — А по-моему, именно вы обгадились в Заливе Свиней.
  — Эта было до меня, приятель. Когда все будет закончено, я позвоню вам в «Пекод-Хаус» и скажу, что заказ будет выполнен позже.
  Я повесил трубку и вошел в забегаловку.
  Хоук сидел у стойки на табурете, поедая стейк и яичницу. За стойкой находилась молоденькая девчонка в джинсах с обрезанными штанинами и в резиновых банных туфлях. Когда я сел, она взглянула на меня.
  — Кофе, — сказал я. — Со сливками и сахаром.
  Она сделала черный кофе, налив его в чашку толстого фарфора, и пододвинула мне сливочник и сахарницу.
  — Айвз готов? — спросил Хоук.
  — Ага.
  — Наверное, испортит все, что можно?
  — Может быть, не все, — сказал я.
  — Народ в «Транспене» может удивиться, что инструкторы исчезли как раз в тот момент, когда на сцене появились мы.
  — Могут и удивиться, но даже если так — что за беда? Мы-то снаружи и заглядываем внутрь.
  — Просто станут относиться к нам с подозрением, — сказал Хоук. — И, может быть, решат нас пришить.
  — Это они в любом случае решат — какая разница, чуть раньше или чуть позже, — пожал я плечами. — Все равно нужно попробовать, от этого хуже не будет.
  Хоук подтер яичный желток кусочком тоста, затем положил кусочек в рот, а пальцы вытер салфеткой.
  — Это может сработать, — сказал он.
  — До сих пор мы делали ставку на плохую осведомленность Костиганов и оказывались правы.
  Хоук сунул в рот последний кусочек мяса и тщательно его прожевал. После чего вытер рот салфеткой.
  — Да, это резонно, — признал он.
  Глава 31
  Мы с Хоуком шатались в окрестностях Пекода, штат Коннектикут, в течение целых двенадцати дней.
  Все это время я бегал — всего семьдесят пять миль, — делал отжимания — больше тысячи — и качал пресс — примерно столько же. Плохо ел, выпил тридцать четыре бутылки пива «Пабст Блю Риббон» с длинным горлышком, прочитал «Марш глупцов», «Начало писательской карьеры», перечитал «Дорогу, по которой никто не ездит» и обсудил с Хоуком отличия хорошего секса от плохого.
  На тринадцатый день Хоук сказал:
  — Кажется, я влюбился в Дорин.
  — Не могу тебя упрекнуть, — откликнулся я.
  — Что ты думаешь насчет межрасовых браков? — спросил Хоук.
  — Это против Божеских законов.
  — Ты уверен?
  — Так говорится в Библии, — сказал я. — «Не смей выходить замуж за негритоса».
  — Черт, — хмыкнул Хоук, — а ведь точно. Я тоже вспомнил этот отрывок. А ничего, если я ее просто оттрахаю?
  — Насколько мне помнится, это не запрещено, — сказал я.
  Мы сидели в баре. Вошел Рыжий в защитном костюме и военной шляпе. Из штанов вылезала рубаха, и выглядел он так, словно только что выбрался из медицинской полевой палатки.
  — Возможно, ребята, есть работенка, — сообщил он. — Вас хочет видеть начальник отдела кадров.
  — Пошли, — сказал я.
  И мы поехали. В «транспеновском» «джипе», ведомом одним из охранников в голубой униформе. У ворот водитель сказал что-то сторожу, и мы проехали на территорию. Справа стояло квадратное одноэтажное здание. Машина остановилась напротив него, и мы вышли. «Джип» отъехал.
  Рядом с дверью черными буквами было выведено: «АДМИНИСТРАЦИЯ».
  — Подождите-ка здесь, — сказал Рыжий и вошел в здание.
  Оно стояло в центре вычищенной площадки.
  Металлические ангары находились дальше, почти у самой ограды, а завод возвышался прямо за административным зданием. За ним, частично скрытый деревьями, виднелся белый в колониальном стиле дом. От остальной территории его отгораживал белый дощатый заборчик.
  Вышел Рыжий. Вместе с ним шел Чико с заломленной на затылок шляпой, а рядом с Чико — высокий костлявый человек в поношенной армейской одежде и сверкающих армейских сапогах.
  — Это мистер Плант, — сказал Рыжий. — Начальник отдела кадров.
  Плант кивнул:
  — Рыжий сказал мне, что вы, джентльмены, являетесь мастерами рукопашного боя.
  — Угу, — буркнул я.
  — Есть вакансии для двух человек. Интересуетесь?
  — Конечно, — обрадовался я.
  — Очень хорошо, — сказал Плант.
  Он кивнул Чико, и тот вытащил из-за спины охотничий нож с шестидюймовым лезвием. Он держал его за ручку параллельно земле, повернув к себе острый конец.
  — Отберите у Чико нож.
  Чико ухмыльнулся и немного сгорбился, готовясь к схватке, но я ударил его ногой в пах.
  Негр задохнулся, сложился пополам и свалился на землю. Нож выпал из расслабленной ладони, я наклонился и поднял его за лезвие. Отдал Планту.
  — Мы приняты? — спросил я.
  Чико стонал, катаясь по земле. Плант выглядел слегка ошарашенным.
  — Он не был готов, — сказал Плант.
  — В том-то и дело. Надо всегда быть наготове, — возразил Хоук.
  — Можно попробовать еще раз, — предложил я. — Хочешь еще разок, Чико?
  — Нет, босс, — простонал Чико.
  — Испытаете еще раз или сразу примете на работу? — повернулся я к Планту.
  — А он? — уточнил Плант, кивая на Хоука.
  — Давайте так, — сказал я. — Нож сейчас у вас, пусть он отберет.
  Хоук дружелюбно и спокойно улыбнулся. Плант слегка отшатнулся, спохватился, нахмурился и уронил нож на землю, рядом со стонущим Чико.
  — Не стоит, — пробурчал он. — Если он ни на что не годен, мы в скором времени это выясним.
  — Я же сказал вам, мистер Плант, это классные ребята, — вмешался Рыжий.
  — Вполне возможно, ты прав, — проговорил Плант. — Помоги Чико. — Затем посмотрел на нас: — А вы, джентльмены, пройдите сюда, подпишем контракт.
  Мы направились следом за ним в здание администрации.
  Мы продиктовали Планту вымышленные имена, а когда он попросил показать удостоверения личности, лишь загадочно заулыбались, и он понимающе кивнул. Мы подписали контракт, включающий в себя пункт о неразглашении профиля деятельности «Транспена». Затем Плант отправился вместе с нами к ближайшему бараку и показал наше жилище. После чего шофер отвез нас обратно в Пекод, где мы выписались из гостиницы и забрали вещи. К десяти вечера мы оказались на работе у Джерри Костигана и, если чутье меня не подводило, в двухстах ярдах от Сюзан.
  Глава 32
  Работа оказалась несложной, мы проводили четыре тренировки ежедневно: два часа утром и два вечером. Носили «транспеновскую» униформу. Обедали в столовой для административных работников, где нам прислуживали филиппинцы в белых куртках.
  В большинстве своем мы тренировали бывших наемников, типа Рыжего, которые сами неплохо разбирались в рукопашном бое и делали необходимые упражнения, добродушно скучая. Но кое-кто стал настоящей занозой в заднице. Был один светловолосый паренек из Джорджии, приходивший на тренировки с упорством кающегося индуса. Единственной целью в жизни он видел победу над одним из инструкторов. Всякое поражение лишь усиливало решимость побить инструктора в следующем раунде. Он вызывался на все демонстрации приемов.
  — Тэйт, — сказал я ему на третий день нашего пребывания в лагере. — По-моему, пора завязывать.
  — Тот, кто завязывает, никогда не побеждает, — заявил он, — а победители не завязывают.
  Я покачал головой:
  — Тебе нелегко придется в жизни.
  Был еще приземистый, луноликий приятель из Бруклина по имени Руссо, который с таким упорством старался показать, какой он плохой, что Хоуку наконец-то надоело, и на четвертый день тренировок он сломал парню руку.
  На Тэйта это оказало успокаивающее действие.
  Каждый день после ужина мы пробегали мимо белого колониального здания, полускрытого от воров экраном форсайтии и сирени. На второй день услыхали, как кто-то плещется в бассейне. Охрана в голубых спортивных куртках патрулировала дощатый заборчик, и иногда рядом с домом можно было увидеть ходящих взад-вперед мужчин в гражданской одежде с оружием в руках.
  Лагерь рабочих находился рядом с заводом.
  В нем стояли шесть разборных домиков, по три с каждой стороны грязного проезда, на армейском языке называвшегося «улицей». В конце «улицы» стоял седьмой домик, над дверью которого было написано: «ЛАВКА». Дальше высилось отхожее место, сделанное из неокрашенных сосновых досок. Между домиками были натянуты куски непромокаемого просмоленного брезента и положены фанерные перекрытия — там весь день и всю ночь мерцали огни костерков. Рабочими преимущественно были вьетнамцы, и в свободное от работы время они сидели у костров, на которых готовилась пища, и играли в карты на сигареты и виски. Немногочисленные латиноамериканские рабочие занимали место рядом с последним домиком и строго держались своих, стараясь не приближаться к азиатам. В их «квартале» кто-то соорудил из досок станок для поднятия тяжестей, и несколько мужчин регулярно поднимали там штангу и металлические пластины.
  Вокруг рабочего поселка никаких заграждений не было, но казалось, что он отделен от остального мира океаном пустоты.
  Каждая смена выходила на работу под начальством охранника в голубой форме, и еще парочка всегда виднелась в пределах периметра поселка.
  — Держитесь оттуда подальше, — посоветовал Рыжий. — Сучьи дети запросто перережут глотку за пару пачек сигарет.
  — А что, с ними много неприятностей? — спросил я.
  — Не-а. Охрана держит их под контролем. К тому же мы тут. Пока вы не ходите к ним ночью и по одному, беды не будет.
  — Похоже, карьеру они здесь не сделают, — сказал я.
  Рыжий захохотал:
  — Да уж, это вряд ли. Если откровенно — рабский труд. В лавке они берут товары в кредит. Затем общая сумма вычитается из месячного заработка, и каждый раз они все больше и больше увязаютв долгах.
  — "Душу в лавке компании я заложил",[55]— сказал я.
  — Во-во. А если будут возникать, их выдадут властям как нелегально проникших в страну.
  — С другой стороны, если они расскажут об условиях труда кому-нибудь из Министерства юстиции...
  — Тоже верно, — кивнул Рыжий. — Но ведь эти говнюки понятия не имеют, что к чему. Они считают, что все мы, с круглыми глазами, по одну сторону баррикад, а они, косоглазые, — по другую. Они ведь даже по-английски не разумеют, такие дела.
  Стоял вечер. Хоук прошел в поселок, присел на корточки рядом с костром и принялся толковать с каким-то вьетнамцем.
  — Слушай, убери его оттуда, — сказал Рыжий. — Я ведь предупреждал, это здорово опасно. Даже для такого парня, как он.
  — С ним все будет в порядке, — успокоил его я.
  — Но ведь это еще и против правил.
  — Братание запрещено?
  — Разумеется, черт побери, — сказал Рыжий. — Если эта сволота начнет общаться с людьми, то сразу поймет, что ее дурят как хотят.
  Хоук подошел к нам.
  — Чего говорят? — спросил Рыжак.
  — Говорят? Скучно, говорят, — сказал Хоук.
  — А ты что, по-ихнему разумеешь?
  — Кое-как, да еще по-французски слегка. И на англо-китайском, — сказал Хоук. — Я ведь там служил.
  — С французиками, — ухмыльнулся Рыжий.
  — Угу.
  — Слыхал, что бабы там...
  — Даже круче Дорин, — сказал Хоук.
  Как-то во время обеда, в конце первой недели существования в лагере, я обратился к Планту:
  — А куда потом уезжают те, кого мы тренируем?
  — Нашей силы? На постоянную работу в качестве охраны в «транспеновские» филиалы, которые есть во всем мире.
  — Охрана?
  — Охрана, инструктаж.
  — А что там за поместье, недалеко от речки? — спросил Хоук.
  — Дом для руководящих работников, — ответил Плант. — Когда сюда приезжают мистер Костиган или его сьш, они останавливаются там.
  — Так это Костигану все здесь принадлежит? — спросил я.
  — Не только это. Еще много-много чего.
  — И сейчас он тут?
  — Нет, его сын. А в чем дело?
  — Просто видели там кучу охраны, — сказал я. — Кроме того, хотелось бы взглянуть на мистера Костигана. Легендарная личность.
  Плант кивнул:
  — В эпоху коллективизма Джерри Костиган является обладателем крупнейшего личного состояния в мире.
  — А как у него с душевным состоянием? — вставил Хоук.
  Плант без улыбки покачал головой.
  — Шутить тут не над чем, — сказал он. — Мистер Костиган не уступил свои позиции ни на йоту. Он — яркая индивидуальность в океане однообразия.
  Хоук покивал и отпил глоток лимонада. Я нудно повторил:
  — Легендарная личность.
  — Когда сюда нагрянули правительственные чиновники и потребовали разрешить рабочим создать профсоюз, мистер Костиган сказал «нет» и настоял на своем, — продолжил Плант. — Он уволил этих мерзавцев и нанял иностранных рабочих. Которые, кстати, благодарны ему за это. Но им нужна дисциплина. Ведь они не привыкли к нашим порядкам. Однако при правильном руководстве они справляются с работой без помощи всяких профсоюзных лидеров, вечно всем недовольных.
  Официант убрал наши тарелки и налил кофе.
  — Мистер Костиган идет верным путем. Не позволяет бизнесу чрезмерно разрастаться. Не заключает субподрядов. Ни от кого не зависит! Он всегда руководствовался принципами, благодаря которым мы занимаем теперешнее положение. Сейчас засилье коллективизма, коллаборационизма и всяких комиссий и комитетов. Стараются влезть в любую щель, заразить чем только можно. Иностранные товары, иностранные идеи, решения разных комитетов, управления советов и союзов... — Плант отпил кофе. — Группы совместных социальных действий, классовых действий, действий в поддержку... И все хотят одного — чтобы нами управляла банда толстозадых гарвардских педерастов.
  Хоук наклонился вперед. Лицо его выражало заинтересованность и расположение, а руки были кротко сложены на краю стола. Иногда он кивал. При желании Хоук может заинтересоваться даже философией журнала «Плейбой».
  — Но мистер Костиган... — Плант глотнул еще кофе. Человек в белой куртке долил его чашку до верха. Плант отрывисто покачал головой: — Мистера Костигана голыми руками не возьмешь.
  Он на попятную не пойдет. Он все делает по-своему. У него есть собственные рабочие, собственные вооруженные силы. Ему все это принадлежит, и он всем этим управляет.
  — А вооруженные силы ему помогают, — сказал я.
  — Совершенно верно. — На верхней губе мистера Планта заблестела полоска пота. — Совершенно верно. «Транспен» является государством в государстве. Он самодостаточен. Самодостаточен. И когда все начнет рушиться, мы будем подготовлены.
  Плант замолчал, взглянул на часы и приподнял брови.
  — Однако я заговорился, — сказал он. — И боюсь, опоздаю.
  Он залпом допил свой кофе и выбежал из столовой.
  Официант бесстрастно убрал посуду.
  Глава 33
  Хоук проводил много времени среди вьетнамских рабочих. То, что это не соответствует каким-то правилам, значило для него столь же мало, как и то, что это может быть опасно. То есть ничего не значило. Когда-нибудь я точно выясню, что же имеет для Хоука значение. Наверное, я, Сюзан.
  Он сам. Больше мне ничего в голову не приходит. Я знаю его вот уже тридцать лет — это может показать, что он за человек. Или показать, насколько мощны мои умственные и аналитические способности. Хотя, быть может, для него просто больше ничего не существует... С другой стороны, с какой стати он проводит столько времени на корточках среди вьетнамских рабочих?..
  Как-то вечером в баре «Пекод-Хаус» я его об этом спросил.
  — А вот с такой, — сказал он. — Я подготавливаю почву.
  — Для восстания? — спросил я.
  — Да, потому что оно нам понадобится.
  Я кивнул. Мимо, с выпивкой в руках, слегка нахмурясь, пронеслась Дорин.
  — Многие из них погибнут, — сказал я.
  Хоук кивнул.
  — Но если мы поведем себя правильно, то сможем добраться до Сюзан, — сказал я.
  Хоук кивнул.
  Я отпил пива из бутылки.
  — А что случится с ними? — спросил я.
  Хоук пожал плечами.
  — Что сейчас с ними происходит?
  Хоук снова пожал плечами.
  Я покачал головой:
  — Нет, давай выложим все начистоту. Мне плевать на то, что с ними будет, если с их помощью мы сможем вытащить Сюзан.
  Хоук кивнул.
  Дорин промчалась в обратную сторону, таща на подносе пустые бутылки. Она все так же напряженно-сосредоточенно хмурилась. Хоук внимательно наблюдал за ней.
  — Поставь себя на их место, — сказал он, не отрывая взгляда от Дорин, заказывающей выпивку в дальнем конце стойки, — и подумай, что лучше: жить так, как они живут сейчас, или же с боем вырваться на свободу.
  Бармен поставил шесть бутылок пива «Пабст Блю Риббон» с длинными горлышками на поднос к Дорин, звякнул кассовым аппаратом, положил чек рядом с бутылками, и Дорин пронеслась мимо нас к большому круглому столу.
  Из уголка рта у нее высунулся кончик языка.
  — Пожалуй, — сказал я. Глотнул пива, приложив горлышко бутылки к нижней губе, а затем медленно опустив его вниз. — Давай попробуем дать им шанс. Но если у них все завершится слишком быстро, мы не сможем добраться до Сюзан. Нужно завязать настоящую битву. То есть посеять панику и ввергнуть лагерь в настоящий хаос.
  — Или постараться выиграть бой, — добавил Хоук.
  Я было поднес бутылку к губам, но остановился и опустил ее. Взглянул на Хоука. Он ухмыльнулся, и я почувствовал, как меня начинает разбирать. Мы смотрели друг на друга, и наши улыбки ширились и ширились.
  — Они могут захватить завод, — сказал я.
  — Угу.
  — У «Транспена» хорошая огневая мощь.
  — Зато у гнусавых[56]есть мы.
  — Они загнаны в угол.
  — Лады, босс, — сказал Хоук. — Я обрисую картину в общем, а ты отработаешь детали. То есть — как мы все провернем.
  Снова проскакала Дорин: лоб ее вспотел.
  — Чeрт побери, — воскликнул я, — ты совершенно прав. Она прекрасна.
  Хоук жестом показал бармену, чтобы тот прислал еще пару пива.
  — И с каждым днем становится все красивее и красивее, — хмыкнул он. — Но это не ответ на мой вопрос.
  — Все, — сказал я. — Давай к делу. Они готовы выступить?
  — Да, — подтвердил Хоук. — Еще как. Мне даже приходится их сдерживать.
  — Главный есть?
  — Кай, — сказал Хоук.
  — Он может ими управлять?
  — Да.
  — Ты можешь управлять им?
  — В какой-то степени.
  — Могу я с ним переговорить?
  — Конечно.
  — Не думаю, что подразделение наемников является настоящей помехой нашему плану. Конечно, у них есть и припрятанные пистолеты, и собственные ножи. Но все оружие, принадлежащее компании, каждую ночь запирают в арсенале.
  — Значит, надо захватить арсенал, — сказал Хоук.
  — Да. А для этого нужно устранить охрану.
  — Гнусавых больше, чем охранников. Количественный перевес.
  — Значит, если мы захватим арсенал и дадим оружие.
  — Можно выиграть войну, — сказал Хоук.
  — Можно. Нам с тобой придется заняться костигановскими телохранителями.
  — И Костиганом.
  Я вытащил из кармана пятидолларовую бумажку и оставил ее на стойке: — Хочу пройтись. Во время ходьбы лучше думается.
  — Присоединяюсь, — сказал Хоук. — Ничто так не бодрит, как хорошая вечерняя прогулка.
  — В Пекоде, штат Коннектикут, с ней не сравнится ничто...
  — Кроме Дорин, — сказал Хоук.
  — Ты прав, — согласился я.
  Глава 34
  Кай с виду напоминал любезную змею, он был строен, двигался легко, без напряжения, лицо было гладким, без морщин. Часто улыбался, но в улыбке проскальзывала смертельная опасность. Он сидел у костра под навесом, и чувствовалось, как его тонкие мышцы подрагивают с ленивой силой. Черные волосы отросли почти до плеч, а с кончиков рта свисали длинные усы. Вокруг на границе света и тени притаились неподвижные фигуры двадцати или тридцати сидящих вьетнамцев. Кай разговаривал с Хоуком на быстрой смеси вьетнамского, французского и пиджина[57]. Хоук кивал и отвечал на том же.
  Ночь была теплая, но огонь беспрестанно поддерживали. Над углями был подвешен металлический горшок. Запах в рабочем поселке никак не ассоциировался с Америкой. Это был запах иных трав и иной пищи из иной страны. Запах иных людей, запах иной культуры. Видимо, для вьетнамцев так же пахнет наша страна.
  — Он говорит, что их набрали из лагерей беженцев в Таиланде. Говорит, угрожали: будете бунтовать — отправитесь обратно во Вьетнам.
  — Скажи ему, что это неправда, — сказал я.
  — Уже сказал, — откликнулся Хоук. — Но он не верит.
  — А мне поверит?
  — Ты белый.
  — А-а, — сказал я.
  — Он говорит, что солдаты с шоколадной кожей не имеют власти. И хочет обо всем услышать от тебя.
  — А что случится, если их отправят обратно во Вьетнам?
  — Кай работал с американцами на подавлении мятежей, — сказал Хоук. — В спецподразделении. Выискивали и убивали коммунистических гадюк. Но однажды коммунистические гадюки бросились в наступление, и они принялись драться друг с другом за места в вертолетах. Он говорит, что коммунисты разложат его на земле и сквозь его тело будут прорастать бамбуковые ростки. Он говорит, у большинства рабочих здесь те же самые проблемы.
  — А какого цвета был человек, взявший его работать в спецподразделение? — спросил я.
  Хоук ухмыльнулся. Сказал что-то Каю. Кай ответил, взглянул на меня, кивнул и улыбнулся.
  — Какой-то белый майор записал его в подразделение. Сказал, что им же будет лучше, если янки прогонят коммуняк. Сказал, на нас, янки, можете положиться.
  — Вот и доверяй нам, белым, после этого, — сказал я.
  Хоук перевел. Кай ответил.
  — В переводу твои слова звучат не так красиво, — сказал Хоук, — но он говорит, что понял смысл.
  — Ему придется доверять и тебе и мне или не доверять нам обоим. Я не знаю способа уверить его в том, что мы вдруг не отвалим и не бросим его одного удерживать тигра за хвост. А ведь на самом деле мы так и поступим.
  — Точно, — сказал Хоук.
  И принялся толковать с Каем.
  Вьетнамец кивнул и что-то коротко ответил, Хоук сказал еще что-то, а Кай все кивал, но потом выпрямился и взглянул на меня. Никто из окружавших нас не произнес ни слова. Никто не пошевелился. Все молча курили.
  — Я объяснил ему, чего мы добиваемся, — сказал Хоук. — Объяснил, что нас поддерживает федеральное управление. Сказал, что им предстоит разнести это местечко по кусочкам, чтобы мы смогли добраться до Сюзан.
  — И что он ответил?
  — Ответил вьетнамским эквивалентом нашего «ага».
  Я оглядел ясный круг, очерчиваемый отблесками пламени, и затененные лица этих далеких, непонятных людей. Людей, которых десятилетиями убивали, предавали, использовали в целях, до которых им не было никакого дела. И вдруг я заметил, что сидят эти странные люди так, чтобы закрывать своими спинами нас с Хоуком от глаз вездесущей «транспеновской» охраны.
  — Я думаю так, — сказал я, обращаясь прямо к Каю. Через пару предложений я останавливался, и Хоук переводил. — Вы прибыли в страну нелегально, и если вас поймают, то вышлют из страны. А вас скорее всего поймают, если вы сбежите отсюда. Но я считаю, что, даже если депортация произойдет, вы будете высланы в лагерь беженцев, а не во Вьетнам. — От долгого сидения на корточках у меня затекли ноги. — Мы поговорим о вас с Айвзом, и он станет убеждать нас в том, что вы не будете высланы. Это может быть как правдой, так и неправдой. Он может выполнить свое обещание похлопотать за вас или не выполнить его.
  Я подождал, пока Хоук переведет.
  — Но, — сказал я, — я практически на сто процентов могу вам гарантировать, что, когда «Транспен» поймет, что вы здесь больше не нужны, вам придется пережить нечто похуже того, что мы вам предлагаем.
  Когда Хоук снова принялся переводить, Кай кивнул и пристально посмотрел на меня. Затем заговорил он.
  — Он хочет знать, что будешь делать ты, — сообщил Хоук.
  — Я постараюсь выкрасть Сюзан и, если удача мне улыбнется, отвалить, — признался я. — В этом случае Хоук тоже отвалит. — Я смотрел на Кая. — И вы останетесь сами по себе.
  Хоук снова принялся переводить. Кай снова закивал. Он молча смотрел на меня, медленно и глубоко затягиваясь сигаретой, и долго-долго, прежде чем выпустить дым через ноздри, удерживал его в легких. Затем он снова заговорил.
  — Он хочет знать, зачем тебе все это. Почему просто не пригласить иммиграционные службы и не указать на группу нелегалов?
  — Я не делаю этого, потому что мне нужен хаос в лагере. Если приедут иммиграционные власти, все пройдет тихо-мирно, и Рассел благополучно улизнет со Сюзан.
  Хоук перевел. Кай кивнул.
  — Еще я могу попытаться поговорить о них с Айвзом, — сказал я. — Может быть, существует какое-нибудь вьетнамское подполье, где они смогут исчезнуть.
  Хоук перевел. Кай пожал плечами.
  — Но обещать ничего не могу, — добавил я. — И не стану верить Айвзу на слово.
  Хоук перевел. Кай усмехнулся и кивнул.
  — Ему нравится, что ты никому не доверяешь, а он не доверяет тебе, — промолвил Хоук.
  — В недоверии много отрицательных моментов, — сказал я.
  — Они к ним привыкли, — откликнулся Хоук.
  Кай что-то сказал окружавшим нас людям.
  Раздалось ворчание, а потом резкое стаккато вьетнамской речи. Я взглянул на Хоука. Тот пожал плечами:
  — Чересчур быстро. Я не понимаю, о чем они говорят.
  Кай снова повернулся лицом ко мне, внимательно посмотрел в мои глаза, одновременно доставая из-за пояса пачку «Кэмела» и прикуривая новую сигарету от окурка старой. Он глубоко затянулся и долго-долго удерживал дым в легких. Долго-долго. И смотрел на меня. Дым медленно просачивался сквозь его ноздри.
  Потом он резко кивнул.
  — Да, — произнес Кай по-английски.
  — Отлично, — сказал я. — Необходимо все четко спланировать.
  — Мы уже спланировали, — ввернул Хоук. — Недавно.
  — Мы возьмем на себя арсенал, — сказал я.
  — Ага. У них есть бензин. Собирали, воровали по кварте и прятали.
  — То есть план нападения не стал для них необычайно свежей идеей, — сказал я.
  — Нет.
  Прежде чем совещание закончилось, мои ноги окончательно затекли. Кай все говорил и говорил, Хоук переводил, я отвечал, предлагал. Но еще до заката мы все знали, что будем делать. И когда.
  Глава 35
  Ночной сторож в «транспеновском» арсенале — блондин по фамилии Шленкер — по-английски говорил с немецким акцентом. Во время чтения он носил очки без оправы и сейчас сидел, положив ноги на стойку, просматривая какую-то книгу на немецком. Как раз в этот момент я и стукнул его пониже уха правительственным кастетом, которым меня снабдил Айвз. Шленкер соскользнул со стула, и очки, когда он рухнул на пол, свалились с его носа.
  Я присел рядом с ним на корточки и выудил из правого кармана его штанов связку ключей.
  Затем открыл дверь в арсенал, и в ночной тишине взвыла сирена.
  За моей спиной Хоук что-то сказал по-вьетнамски. Азиаты один за другим просачивались в хранилище. Каждый брал карабин «М-16», запасную обойму и выходил обратно. Каждый четвертый прихватывал коробку патронов.
  Кай стоял рядом с Хоуком и что-то тихо втолковывал своим вьетнамцам. Хоук обратился к нему по-французски. Кай кивнул.
  Сирена продолжала завывать, и несколько прожекторов заметалось по пространству лагеря. Я вылетел головой вперед через боковое окно, приземлился, перекатился, встал на ноги. Рядом услышал клацанье автоматных очередей. Снова и снова. Я побежал к ближайшему бараку и услышал рядом мягкие шаги. Я развернулся, выхватывая пистолет, и увидел Хоука.
  — Значит, была еще и сигнализация, — сказал я.
  — Какая разница, — пожал плечами Хоук. — Оружие теперь у них.
  Я показал на дальний угол лагеря и кинулся туда со всех ног. На нас никто не обращал внимания. Ведь все считали, что мы на их стороне.
  Вокруг суетились армейские, совершенно сбитые с толку и не понимающие, что происходит.
  За нашими спинами внезапно раздалось громкое «ууууххх», затем громоподобный взрыв, и арсенал исчез в вихре пламени. Столб поднялся до самого неба, осветив разыгравшийся в лагере хаос.
  — Неплохо рванул бензин, правда? — сказал Хоук. Мы остановились у дощатого забора. — Очищенный, без примеси свинца.
  Огонь смягчил резкий белый свет прожекторов, придав окружающему миру бронзовый оттенок; мужчины, бегущие по полю, превратились в тени — издерганные и пляшущие, как и языки огня. Автоматные очереди отрывистыми фразами следовали одна за другой, боекомплекты, оставшиеся в арсенале, принялись взрываться длинными, радостными гроздьями.
  Мы бежали вдоль забора к костигановскому убежищу. В арсенале взорвалось что-то солидное, и вверх футов на сто взметнулся фонтан огня.
  Выстрелы, казалось, звучали отовсюду. Кто-то включил пожарный ревун, и его вой влился в звон сирены сигнализации.
  — Слава Богу, что догадались включить ревун, — порадовался я, — а то бы никто и не понял, что разразился пожар.
  — Это называется бдительность, — сказал Хоук.
  Сквозь шум огня, визг сирены, звяканье колокола, выстрелы и грохот боекомплектов я уловил негромкие человеческие вопли — практически не слышные. Люди кричали, напуганные взрывающейся пиротехникой. Но крики я слышал, только когда на фоне пламени возникали темные искаженные силуэты — словно для того, чтобы услышать крик, надо увидеть орущего человека. Вокруг бараков наемников царило спокойствие. Большинство из ребят бывали в бою и знали, когда надо сражаться, а когда сидеть тихо.
  Если у противника есть оружие, а у тебя его нет, надо сидеть тихо.
  Глава 36
  Мы добежали до огороженной территории и присели, прячась за невысокой оградой. Перепрыгнуть через нее ничего не стоило. Она была предназначена больше для украшения. За ней виднелся большой «фордовский» фургон с работающим мотором и зажженными фарами. Он был снабжен задними окнами-иллюминаторами, хромированным багажником на крыше и изукрашен цветными полосами и разводами. Задние дверцы машины были распахнуты, и двое мужчин выносили из дома и складывали внутрь вещи. Вокруг «форда» стояли четверо охранников в черных куртках с «узи» в руках. Наверху в доме горел свет. Один из двоих, таскавших багаж, погрузил последний чемодан в машину и закрыл дверцы.
  У него и его напарника с плеч свисали автоматы. Первый сел за руль, второй распахнул боковую, ближнюю к дому дверцу.
  — Удирают, — прошептал Хоук.
  — Я на это и надеялся, — сказал я. — Думал, что сможем захватить их врасплох, во время перехода из дома в машину.
  Из дверей вышел Рассел Костиган, за ним шла Сюзан. На ней были надеты черная кожаная куртка и брюки. Лицо в отражении автомобильных фар казалось серьезным, но не напуганным. Пожар отбрасывал на все предметы красноватый оттенок, и они казались слегка полыхающими.
  Как только Рассел и Сюзан вышли из дома, вокруг них моментально сомкнулся строй охраны.
  — Ничего не получится, — сказал я.
  — Угу, — согласился Хоук.
  Сначала в машину села Сюзан, Рассел за ней.
  Потом расселись охранники, дверцы захлопнулись, и, когда водитель рванул с места, «форд» слегка занесло.
  — Багажник на крыше.
  Мы с Хоуком перепрыгнули через ограду и помчались к фургону. Он медленно двигался через затененный лагерь. Я схватился за хромированную ручку, поставил ногу на бампер, легко подпрыгнул, перехватил пальцами по перекладине и, подтянувшись, перекинулся на крышу автомобиля. «Форд» увеличил скорость, слегка покачнулся, и я увидел рядом с собой Хоука.
  Мы распластались на крыше бок о бок, держась за переднюю перекладину; машина двигалась достаточно быстро, но из-за тьмы не могла разогнаться как следует.
  Возле ворот никого не оказалось. Когда мы проезжали, вырываясь из лагеря, грохот выстрелов за спинами стал монотонным и отрывистым, напоминая, что бой заканчивается. Выбравшись за пределы городка, «форд» набрал скорость, и в наших с Хоуком ушах завыл ветер.
  — Забрались на машину, — сказал Хоук. — Теперь что?
  — Будем надеяться, что дорога без ухабов, — отозвался я.
  Глава 37
  Для того, кто сидит на пружинящих, мягких, обитых кожей сиденьях авто, дорога, видимо, была достаточно ровной. Но если вы лежите на животе на металлической крыше машины и в мышцы вам вбивается хромированная рама, то вам только остается молиться о том, чтобы дорога стала еще ровней. Фургон мчался на восток сквозь непотревоженную ночь, разрезая темноту светом фар. Нас мотало, и мы старались как можно крепче держаться за раму и прятать лица от бьющего из-за ветрового стекла вихревого потока. Кроме завывания ветра, мы ничего не слышали. В салоне машины тоже было тихо.
  — Не было бы там Сюзан, можно было бы прострелить крышу, — сказал Хоук. — Всего-то тонкий лист металла.
  Губы он поднес к самому моему уху.
  Я ответил таким же образом:
  — В водителя тоже попасть не хочется. Не в наших долгосрочных интересах перевернуть эту колымагу.
  — Когда-нибудь они должны остановиться, — высказался Хоук.
  — Там шестеро охранников плюс Костиган.
  — Отличная идея — забраться сюда. Ничуть не лучше моей, когда я предложил перестрелять их на выходе из дома.
  — Зато сейчас есть возможность подумать, — сказал я.
  — Это радует, — откликнулся Хоук.
  Несколько раз мимо нас проносились автомобили, обдавая нас с Хоуком брызгами света. Но даже если они и видели двоих мужиков, путешествующих на крыше фургона, все равно проезжали раньше, чем успевали отреагировать на это зрелище. Да и как бы они отреагировали?
  — Как ты думаешь, с какой скоростью мы идем? — спросил я.
  — Трудно сказать. Сравнить не с чем.
  — Пожалуй, миль пятьдесят пять, — сказал я. — Зачем им ехать быстрее? Их ведь никто не преследует. Так что нет нужды по-глупому превышать скорость, нарываться на штраф, а может, и на более серьезные неприятности.
  — Неприятности... — повторил Хоук. — Мы едем на крыше чертова фургона, несущегося с кошмарной скоростью, внутри которого сидят шестеро вооруженных охранников, вокруг темнотища, а ты говоришь о неприятностях.
  — Сейчас я прострелю им шину, — сказал я.
  — Думаешь, выстрел примут за звук лопнувшей покрышки?
  — По крайней мере, надеюсь на это, — сказал я, — да еще на то, что у них хороший водитель.
  Впрочем, иначе ему бы не доверили возить Рассела.
  — То есть он не станет паниковать и постепенно остановит фургон, — кивнул Хоук.
  Разговор длился довольно долго: мы по очереди шептали друг другу на ушко.
  — А когда скорость снизится, мы спрыгнем и сгинем из вида, — сказал я. — Они выйдут, чтобы сменить шину, вот тогда настанет наш черед.
  — Черед для чего? — уточнил Хоук.
  — Пока не знаю точно, — сказал я. — Двигайся ко мне поближе.
  Хоук держался за хромированную раму одной рукой. Второй он взялся за мой ремень.
  Я перегнулся через борт стремительно двигающегося фургона и вперился в проносящуюся внизу тьму. Левой рукой я цеплялся за перекладину, а правой доставал пистолет. Затем выгнулся как можно дальше, держась на честном слове и на хоуковской руке. Я свесился с крыши почти наполовину и постарался устроиться поудобнее, чувствуя, как мышцы на спине начинают затекать. Особенно слева. Позиция была невероятной. Я напряг мускулы пресса и как можно дальше вытянулся, чтобы не очень бросало, затем прицелился и выстрелил в заднюю шину с водительской стороны... Почти сразу же машину занесло, воздух из простреленной шины вырвался с громким хлопком, и фургон осел на бок. Завизжали тормоза. Я изо всех сил пытался не выронить пистолет. Почувствовал, как меня заносит в сторону, когда машину снова развернуло, но тор моза сработали, и фургон замедлил ход — вздрогнув, сполз с дороги на обочину. Хоук отпустил мой ремень, и я головой вниз упал на дорогу, стукнулся плечом и кувырком преодолел двадцать с лишним футов, свалившись в канаву рядом с шоссе. Хоук бесшумно приземлился в двух футах от моей головы. На четвереньках мы рванули прочь от машины, остановившейся на обочине. В канаве было полно сорняков.
  Футах в десяти от машины мы замерли, затаившись в темноте, в канаве. Дверца «форда» распахнулась, и из нее вылез шофер. Пройдя назад, он взглянул на лопнувшую шину, а затем снова подошел к салону:
  — Она лопнула, Рассел. Домкрат и запаска сзади, под багажом.
  В фургоне кто-то что-то сказал. Что именно, мы разобрать не смогли. Затем открылась еще одна дверца, и вылез Рассел собственной персоной. Он взглянул на шину.
  — Только с одной стороны, — сказал он и вернулся к распахнутой дверце. — Хорошо, все наружу. Нужно подвести домкрат и сменить колесо.
  Сюзан оперлась на руку Рассела, нагнулась и вылезла из машины.
  — Оружие оставьте в машине, — приказал он. — Не хочу, чтобы какой-нибудь добродушный местный полицейский захотел нам помочь и увидел шестерых громил с автоматами.
  Телохранители высыпали на дорогу и встали вдоль обочины, разглядывая фургон.
  Водитель открыл задние дверцы.
  — Мне кто-нибудь собирается помогать? — спросил он.
  — Кэрли, — сказал Рассел, — помоги. Остальные будут наблюдать за птичками в небесах.
  Он встал рядышком со Сюзан:
  — Нравятся эти звездочки, дорогая? Романтично, не правда ли?
  Сюзан не произнесла ни звука. Она молча стояла рядом. Четверо телохранителей дежурили возле Рассела у передних дверец «форда», пока Кэрли с шофером разгружали багаж.
  Я прикоснулся к руке Хоука и показал ему на разгружавших багаж. Он кивнул и бесшумно пополз вдоль канавы, Я двинулся в другом направлении, так чтобы очутиться спереди фургона. Закончив вынимать багаж, водитель вытащил запаску и домкрат, а Кэрли присел на корточки и отвинтил гайки у спустившего колеса.
  Шофер опустился рядом, подогнал домкрат и приподнял автомобиль, и вместе они принялись менять шину. В это время из канавы бесшумно вылез Хоук. Дулом пистолета он стукнул Кэрли в основание черепа, а водителя пнул ногой в лицо. На болезненный вскрик Кэрли все повернулись в его сторону, и в это время за спинами телохранителей возник я, рукой обвил шею Рассела, поддернув его подбородок вверх, а дуло пистолета упер ему в ухо. Из-за фургона, пригнувшись, появился Хоук с направленным на телохранителей пистолетом.
  — Сюзан, — сказал я, — отойди в сторону.
  — Боже мой, — выдохнула она.
  Я повторил резче:
  — Отойди.
  Она повиновалась.
  — Вы, четверо, — сказал я. — На землю, лицом вниз, пальцы сомкнуть на затылках.
  Телохранители смотрели на меня, не двигаясь.
  Хоук выстрелил в того, кто находился рядом с Расселом. Ударившая пуля развернула его вполоборота, мужчина повалился на машину, а затем съехал по борту, оставив за собой кровавый след.
  — На землю, черт возьми, — повторил я, и трое оставшихся легли на животы и сцепили руки на затылках.
  — Спенсер, — сказал Рассел. Это не было вопросом.
  — Меняй свою шину, — велел я шоферу.
  — Мне больно, — сказал он, сидя на земле и уткнув лицо в ладони.
  — Меняй, — мягко произнес Хоук, и водитель, моментально вскочив на ноги, принялся доворачивать гайки.
  Кэрли лежал на животе, прижав руки к ушам, словно от любого звука у него начинала нестерпимо болеть голова. Он лежал и слегка раскачивался.
  Пока водитель менял колесо, никто не проронил ни слова. Я чувствовал ровное дыхание Рассела. Но пульс на его шее — я ощущал это рукой — бился как ненормальный.
  Шофер закончил свою работу.
  — Проверь, как затянуты гайки, — попросил я Хоука.
  Взяв в руки ключ и направив на водителя пистолет, Хоук присел на корточки и проверил каждую из четырех гаек.
  — Надежно, — сказал он.
  — Очень хорошо. — Я обратился к Расселу: — Теперь лечь на землю, лицом вниз и руки за голову. Как остальные.
  Сзади за поясом у него был пистолет. Я почувствовал его, когда держал Рассела. Я опустил руку, которой держал Рассела за шею, и вытащил ствол. Это был «смит-и-вессон» тридцать второго калибра. Не убирая дула от его уха, я швырнул пистолет куда-то во тьму, за спину.
  — Сюзан, садись в машину.
  Она не пошевелилась.
  — Сюз, — тихо повторил я.
  Она подошла к фургону. Забралась в салон.
  — Отлично, — сказал я. — Я поведу машину, а Хоук высунется из задней двери с «узи», и, если кто-нибудь из вас двинется, пока мы не скроемся из виду, он всех перестреляет.
  Я отошел от Рассела. Сел на водительское место. Рассел смотрел на меня, а я на него — взгляды наши перекрестились. Надолго. Взгляд ненависти и понимания. Но Рассел сдержался.
  Хоук залез на заднее сиденье, взял автомат и высунул его из двери, пока я на ощупь заводил машину, не отрывая взгляда от Рассела. Потом я снял ногу с тормоза, и автомобиль покатился быстрее. Я надавил на акселератор, и мы вылетели на асфальт.
  В салоне повисла необычная, странная тишина. Такой я еще не встречал. Хоук со Сюзан сидели сзади, я же правил. Хоук, похоже, отдыхал, запрокинув голову назад, закрыв глаза, сложив руки на груди. Сюзан сидела очень прямо, напряженно, положив руки на колени и глядя прямо перед собой.
  В Эйвоне я свернул на север по Сто второму шоссе до Спрингфилда и на пересечении с Триста девятым шоссе в городке под названием Симсбери съехал на обочину.
  Было три пятнадцать утра. Двести второе и Триста девятое шоссе относились к числу тех дорог, что на картах обозначаются тонюсенькими линиями. Симсбери выглядел типичной коннектикутской глубинкой: достаточно близко к Хартфорду, чтобы ездить туда на работу, но и достаточно далеко, чтобы позволить себе держать лошадей.
  Я повернулся и взглянул на Сюзан. Она наклонилась вперед, уткнув лицо в ладони. И совсем легонько покачивалась. Я посмотрел на дорогу и поправил зеркальце заднего обзора таким образом, чтобы видеть ее фигуру. В нем я увидел, как Хоук положил руки на плечи Сюзан, развернул ее, приподнял и прижал к себе.
  — Все в порядке, — сказал он. — Ты придешь в себя. Совсем скоро.
  Лицом с прижатыми к нему ладонями она уткнулась Хоуку в грудь. И больше не шевелилась. Он обнял ее левой рукой и принялся похлопывать по плечу.
  — Все образуется, — сказал он. — Все образуется.
  Мои лежащие на руле ладони были мокрыми от пота.
  Глава 38
  Для человека, не спавшего целую ночь, Сюзан выглядела на удивление недурно. Волосы были в беспорядке, лицо — без косметики. Но глаза — чисты, а кожа — гладкая и здоровая. Отломив кусочек круассана, она съела его.
  — Зерновой, — похвастался я. — Их можно достать в Кембридже, в магазинчике «Брэд энд Серкус».
  — Ты, наверное, идеально смотришься в магазинах Кембриджа.
  — Как слон в посудной лавке, — сказал я. — Но ничего не поделаешь, в районе Саути зернового не бывает.
  Сюзан кивнула и отломила еще кусочек.
  — В Кембридже, наверное, не так много народу твоей комплекции, — заметила она.
  — Есть одна женщина, — улыбнулся я, — но она, разумеется, не так импозантна.
  Я подлил в свою чашку кофе из перколятора[58]и проделал то же самое с чашкой Сюзан. Было совсем рано, и свет, проникавший в окно, блистал красками рассвета. Хоук спал. Мы со Сюзан сидели за столом в конспиративном доме в Чарлзтауне, чувствуя отчужденность и неуверенность, ощущая боль и медленное кружение на одном месте.
  — Ты получил мое письмо? — спросила Сюзан.
  Кофейную чашку она держала обеими руками и смотрела на меня поверх края.
  — О Хоуке? Да.
  — И вытащил его из тюрьмы.
  — Угу.
  — А затем вы вдвоем принялись меня разыскивать.
  — Угу.
  — Я поняла это, когда охрана усилилась. Рассел всегда путешествовал с телохранителями, но после того, как я написала тебе, все приняло более серьезный оборот.
  — И где же ты была, когда все приняло настолько серьезный оборот? — спросил я.
  — В охотничьем домике, который принадлежит Расселу. Это в штате Вашингтон.
  — Принадлежал, — сказал я.
  — Принадлежал?
  — Мы его спалили.
  — Господи, — вздохнула Сюзан. — Мы поехали туда половить форель, но потом Расе сказал, что необходимо съездить в Коннектикут, что с тем же успехом мы можем половить рыбу в Фармингтоне.
  — Они готовили нам ловушку.
  — Которая не сработала.
  — Не сработала.
  Сюзан пила кофе и продолжала смотреть на меня поверх края.
  — Начни с начала, — сказала она. — И расскажи все, что произошло, заканчивая событиями минувшей ночи.
  Глаза разъедало, к тому же меня слегка потряхивало от кофе и бессонной ночи. Я доел круассан и положил в духовку еще один. Из вазы на стойке взял апельсин и принялся его чистить.
  — Я сделал гипсовый ботинок и положил в подошву пистолет. Устроил так, что меня арестовали в Милл-Ривер, а когда очутился в тюрьме, пригрозил оружием полицейским, и мы с Хоуком убежали.
  От запаха апельсиновой кожуры в комнате словно просветлело. Это был запах дома, запах воскресного завтрака с кофе и свежеиспеченным хлебом.
  — "Смерть — мать Красоты", — сказал я.
  Сюзан приподняла брови, как делала всегда, когда ее что-то озадачивало.
  — Есть такое стихотворение у Уоллеса Стивенса, — пояснил я. — Возможность потери делает вещи бесценными.
  Сюзан улыбнулась.
  — Рассказывай, что было дальше, — произнесла она из-за края своей чашки.
  Я рассказал в хронологическом порядке. Иногда останавливался, чтобы съесть дольку апельсина, а когда пропекся круассан, то съел и его. Когда в моей чашке кончился кофе, Сюзан налила мне еще.
  — И вот — мы здесь, — сказал я, завершив рассказ.
  — Что ты думаешь по поводу доктора Хилльярд? — спросила Сюзан.
  — Я не слишком хорошо узнал ее, чтобы составить о ней какое-нибудь впечатление, — сказал я. — Умна, решительна и способна решительно действовать. Похоже, ее заботит твоя судьба.
  Сюзан кивнула.
  — Итак, теперь у тебя есть я, но вы ничего не предприняли по поводу Джерри, — произнесла она. — Как быть с этим?
  — Надо будет что-то предпринять относительно него, — сказал я. — Мы натворили столько дел, что нас могут упечь в тюрьму до конца наших дней, а если мы надуем федералов, придется всю оставшуюся часть жизни провести в бегах.
  — А если вы сдадитесь и сами явитесь в суд, вас не оправдают?
  — Сюзан, пойми, ведь мы действительно совершили все, в чем нас обвиняют. Мы виноваты. Хоук убил человека. Я устроил побег из тюрьмы. И все остальное.
  Сюзан поставила чашку на стол. Там оставалось еще много кофе. В нем начали завихряться радужные колечки, как обычно бывает в остывающем кофе.
  — То есть вы либо убьете Джерри Костигана, либо отправитесь в тюрьму?
  — Да.
  — Господи, да что же у нас за правительство? Как они могут предлагать вам подобный выбор?
  — Обычное правительство, — пожал я плечами.
  — Да они просто-напросто превращают вас в наемных убийц.
  — Они помогли мне отыскать тебя, — сказал я.
  Она кивнула. На тарелке остался кругленький кусочек круассана. Она принялась катать его пальцами, не видя, что делает.
  — Кроме того, — добавил я, — мы до смерти перепугали Джерри Костигана. Спалили его избушку, разнесли фабрику, ворвались к нему в дом, отобрали подружку у его сынка, поубивали его людей.
  — Верно, — согласилась Сюзан.
  — Думаешь, он просто пожмет плечами и поставит на граммофон другую пластинку?
  — Нет, — сказала она. — Он будет преследовать вас до тех пор, пока не прикончит.
  Голос ее был ясен и спокоен, но безжизнен, как ночью в машине.
  — Или наоборот, — высказался я.
  Сюзан встала и принялась убирать со стола тарелки и чашки. Сполоснула их под струей воды и поставила в шкаф. Не оборачиваясь от мойки, спросила:
  — А как быть с Рассом?
  — Я хотел задать тебе такой же вопрос, — ответил я.
  Она вымыла вторую чашку, убрала ее в сушилку, выключила воду и повернулась ко мне. Оперлась бедрами о раковину. Покачала головой.
  — Не знаю... — сказала она.
  Я ждал.
  Она глубоко вздохнула. Взяла с раковины розовую губку, намочила ее, выжала, протерла стол и положила губку обратно. Прошла в гостиную и выглянула в окно. Подошла к дивану, села, положила ноги на кофейный столик. Я вместе со стулом развернулся в сторону столика и посмотрел на Сюзан.
  — Для начала ты должен понять вот что: я тебя люблю, — решилась наконец она.
  Она сняла ноги со столика, встала с дивана и снова подошла к окну. На подоконнике лежал карандаш. Она взяла его, отнесла обратно к дивану, снова села и опять положила ноги на столик. Затем принялась крутить карандаш между большим и указательным пальцами рук.
  — Мои отношения с Рассом достаточно серьезны, — сказала она, крутя карандаш. — Начиналось все с пустяка. Жест свободы и зрелости.
  Она замолчала, взглянула на карандаш в руках, постучала острием по большому пальцу левой руки и закусила нижнюю губу. Я сидел молча.
  — Тяжело, — сказала Сюзан, — работать с доктором Хилльярд.
  — Могу себе представить, — отозвался я. — Могу себе представить, что для этого требуются ум, воля и мужество.
  Сюзан кивнула. Карандаш медленно поворачивался в ее руках.
  — Но ты обладаешь всеми этими качествами, — сказал я.
  Сюзан вновь встала и подошла к окну.
  — Взросление... — Заговорив, она повернулась к окну и стала смотреть на улицу. — У тебя ведь не было сестер или братьев?
  — Не было.
  — А я была младшая, — сказала она. Прошла в кухню, взяла со стола вазу с апельсинами, принесла в гостиную и поставила на столик. И снова уселась на диван. — Когда ты вернулся из Калифорнии и потребовал, чтобы я отдала тебе всю себя, захотел, чтобы я помогла тебе оправиться от неудачи, — когда тебе понадобилась моя поддержка, я вдруг почувствовала, что ничего не могу поделать.
  Я сидел не двигаясь в кресле напротив нее.
  Она встала, отправилась на кухню, налила стакан воды, отпила треть и поставила его на кухонную стойку. Затем подошла к коридорчику из кухни в гостиную, прислонилась к стене и скрестила на груди руки.
  — Но ты помогла мне, — указал я.
  — Нет. В твоем случае я была вещью, которой ты воспользовался, чтобы помочь себе. Ты выказывал свою силу и любовь ко мне, пользуясь этим, чтобы чувствовать себя лучше. На самом деле я даже не очень понимала, меня ты любишь или же свою проекцию, идеализированную копию...
  Она пожала плечами и покачала головой.
  — И вот ты нашла себе того, кто тебя не идеализировал.
  Она расцепила руки, опять взяла карандаш и стала крутить его в пальцах. Горло ее подергивалось, словно она все время сглатывала. Она положила ноги на кофейный столик и скрестила их.
  — Ты не можешь принадлежать нам обоим, — сказал я. — Мне будет очень приятно провести остаток дней, укрепляя наши узы. То есть анализировать и тот ущерб, что нанесли тебе в раннем детстве, и тот ущерб, что нанес тебе я. Но Рассел в эту схему не вписывается. Либо уйдет он, либо я.
  — Ты меня бросишь? — спросила она.
  — Да.
  — Если я не расстанусь с Расселом?
  — Именно.
  — Ты мог бы убить его там, в Коннектикуте.
  Я покачал головой:
  — Я, конечно, намного меньше тебя знаю про цивилизацию и сопутствующие ей неудовлетворенные желания. Зато мне известно: чтобы почувствовать себя цельной личностью, ты должна разобраться с Расселом, а если бы он умер до того, как ты получила бы такой шанс, ничего бы не решилось.
  Сюзан наклонилась вперед, не снимая ног со столика, как человек, качающий пресс. Карандаш она так и не выпустила из пальцев.
  — Ты меня любишь, — сказала она.
  — Да, всегда любил.
  Она откинулась обратно на подушки. Снова сглотнула и принялась постукивать заточенным кончиком карандаша себя по подбородку.
  — Не могу себе представить, как это — жить без тебя, — призналась она.
  — Не стоит себя дурачить. Если в твою жизнь вошел Рассел, мне в ней не место.
  — Знаю, — кивнула она. — Но и его я не могу оставить.
  — А я — принудить тебя к этому. Зато могу заставить тебя бросить меня. Причем именно так я и поступлю.
  Сюзан пошевелилась:
  — Я должна с ним расстаться.
  — Коли так, сделай это как можно быстрее.
  Она покачала головой и обняла себя руками, не выпуская из пальцев карандаша.
  — Чего ты ждешь? — спросил я.
  — Жду, когда появятся силы.
  Глава 39
  — Прогресс налицо, — сказал Айвз. — Только не думайте, что раз вам удалось вызволить деву, то можно не убивать дракона.
  Мы с Хоуком шли по обе стороны от Айвза по портовой Атлантик-авеню. Повсюду двигались различные механизмы. И люди.
  — Мы убьем Костигана, — заявил я.
  — На данный момент вы потратили довольно внушительную сумму государственных денег, — сказал Айвз.
  Штанины его спортивных брюк были подвернуты дюйма на два над итальянскими ботинками.
  — Она смертельно отразилась на валовом национальном продукте, — произнес Хоук.
  — Не в нем дело, — возразил Айвз. — Машина, оружие — за все приходится отчитываться.
  — Тогда можно отложить убийство Костигана, — предложил я, — и сосредоточиться на возвращении брошенных нами в Пекоде вещей.
  — Не смешно, — сказал Айвз.
  Мы свернули в прибрежный парк возле нового «Мэрриотта», дошли до самого конца и уставились на воду.
  — Каковы ваши планы? — спросил Айвз.
  — Хотели остановиться в «Тиа», перекусить жареным осьминогом и запить парой бутылок пива, — сказал я.
  Айвз взглянул на меня с ненавистью:
  — Вы изо всех сил стараетесь казаться остроумным, юный Лохинвар.
  — Усилия стоят того, — сказал я.
  — Он не из ленивых, — вставил Хоук.
  — Слушайте, вы оба. Знаю, вы считаете себя очень крутыми, а я повидал много крутых. Так вот ваши яйца — у нас в кулаке. За вами должок, и мы требуем его отработать. Хотите узнать, как мы обходимся с крутыми, продолжайте в том же духе. Мигом лишитесь всех интимных мест.
  — Ой, — испугался я.
  — Давайте, продолжайте, — сказал Айвз. — С одной стороны у вас Костиган, с другой — мы. Прижмем вас посильней, тогда быстро все поймете.
  — Послушайте, — перебил Хоук. — Может быть, вы сначала прижмете нас легонько, чтобы мы вам поверили.
  Лицо Айвза залилось краской, и возле уголков его рта у него появились маленькие ямочки.
  Он втянул в легкие огромную порцию соленого воздуха, а затем медленно выпустил его на волю.
  Прислонился к каменному столбу — их ряд обозначал окантовку залива.
  — Вам ведь известно, что Костиган будет за вами охотиться, — напряженным голосом проговорил он, стараясь держать себя в руках. — Он уже нанял головорезов, а его организация отыщет вас в любой части света.
  — Мы убьем Костигана, — повторил я.
  — Если остались какие-нибудь сомнения, учтите: если не вы его, то он вас, а без нашей помощи вам его не убить.
  — С помощью или без помощи, все равно убьем, — изрек Хоук.
  — Так что мне сказать моим начальникам, когда они спросят меня о вашем плане?
  — Правду, то есть что ничего не знаете, — сказал я.
  — И как я буду выглядеть? Ведь, по идее, я вами руковожу, ребята.
  — Это они так думают, — сказал Хоук, — вы так думаете, но мы так не считаем.
  — И еще, — добавил я, — у нас нет никакого плана. Покамест.
  — Знаете, вас ведь нанимали не для того, чтобы вы сидели и плевали в потолок. Поймите, каждый непродуктивный день — удар по бюджету. Мне отчитываться надо. Нужны эффективные действия и результаты работы.
  — По натуре мы художники, — сказал Хоук. — Вдохновение не продается.
  — Черт вас возьми, — пробормотал Айвз.
  — Мы вам сообщим, — сказал я, — когда определимся с планами. Кроме всего прочего, мы в любом случае сделаем то, что должны. Не потому, что кто-то там за нами охотится, не потому, что это вопрос жизни и смерти. Просто сказали, что убьем, — и убьем.
  — Лучше поторопитесь, а то за многое придется отчитываться.
  — Для начала его необходимо отыскать, — сказал я.
  — В Милл-Ривер его нет, — откликнулся Айвз. — За это я могу ручаться.
  — Его нет и в этом парке, — заметил я. — Значит, два места уже отпадают.
  — Остальное — плевое дело, — сказал Хоук.
  — Понимаю, это немного, но это все, что мы можем представить, — промолвил Айвз. — Если появится дополнительная информация, мы дадим вам знать. А вы поддерживайте с нами связь.
  Я сказал:
  — Вы, ребята, славно сработали в Пекоде с теми двумя инструкторами.
  — Подготовились хорошо, — сказал Айвз. — Да и вы потрудились на славу. «Транспеновское» предприятие почти полностью разорено. Там сейчас раскручивают дело о поджоге. Федеральная иммиграционная служба по всему Коннектикуту отлавливает нелегально прибывших... да что там Коннектикут — по всему Северо-Востоку. У них будетмного вопросов к «Транспену».
  — А что будет с нелегальными пришельцами? — спросил Хоук.
  — Похоже на фразу из фильма Стивена Спилберга, — сказал Айвз и расхохотался.
  Хоук не произнес ни слова.
  — Сделаем для них все, что в наших силах, — поправился Айвз. — Помните, мы ничего не обещали. Будем пробовать.
  Хоук кивнул.
  Рядышком крутилась тележка на колесиках, с которой продавали мороженое с шоколадной крошкой. Наконец торговка высмотрела местечко возле ограждения и остановилась. На перекрестке с Атлантик-авеню толстуха продавала наполненные гелием шарики. Прислонившись к столбу парапета, Айвз разглядывал стоящие у причала моторки.
  — И каким же образом вы собираетесь разыскивать Костигана? — спросил он.
  — У нас есть частная разведывательная служба, — сообщил я.
  — Главное — согласовывайте свои действия с нами, — сказал Айвз. — Не нужно, чтобы в этом деле была замешана куча народа. Чем меньше следов, тем лучше.
  — Мы аккуратненько, — пообещал я.
  Айвз кивнул, выпрямился и развернулся к Квинси-Маркету.
  — Удачной охоты, — пожелал он.
  Айвз перешел улицу и направился к рынку.
  — Я было подумал, что русские, чего доброго, нас победят, — сказал Хоук.
  — Может быть, у них кадры еще хуже, — ответил я.
  — Сложный вопрос, — пожал плечами Хоук.
  Глава 40
  Сюзан устроила резиденцию в моей спальне, а я перебрался к Хоуку. В обеих спальнях стояло по две кровати, поэтому никому ни с кем спать не пришлось. Даже если бы кому-нибудь очень захотелось. Чего не случилось.
  — Надеюсь, это не из-за того, что ты предпочел меня, — сказал Хоук.
  Я вытаскивал чистую рубашку из верхнего ящика комода — приземистой штуковины, обитой красной фанерой и посверкивающей стеклянными глазками ручек.
  — Есть такая книжка у писателя по имени Лесли Фидлер, — сказал я. — В ней доказывается, что мужчины типа нас с тобой на самом деле подавляют свои гомоэротические импульсы.
  — Да, на это у меня уходит масса времени и энергии, — сообщил Хоук.
  Он лежал на постели в наушниках и с плейером «Sony».
  — Что ты там слушаешь? — спросил я.
  Надев рубашку, я как раз застегивал пуговку на воротничке, а это непросто, когда одежда так накрахмалена.
  — Монго Сантамарию, — отозвался он:
  — Слава Богу, что изобрели наушники, — сказал я и вышел в гостиную.
  Сюзан сидела на диване, читая «Психоанализ: невозможная профессия». Я заткнул рубашку в брюки и сел на диван рядом.
  — Кофе? — спросил я. — Сок? Завтрак из двенадцати блюд, элегантно приготовленный мною и мною же элегантно сервированный?
  Она загнула страницу, пометив место, на котором остановилась, и улыбнулась:
  — Я поставила воду кипятиться. Хочешь, приготовлю завтрак?
  — Конечно, — ответил я. — Не возражаешь, если я посижу на табурете и понаблюдаю за тобой?
  — Пожалуйста.
  На кухне она положила кофе в фильтр и залила кипящей водой. Пока та просачивалась вниз, Сюзан выжала несколько апельсинов и налила сок в три стакана.
  — Хоук в приличном виде? — спросила она.
  — Одет, — сказал я.
  Она отнесла один стакан ему, а когда вернулась, кофе уже был готов, и Сюзан, разлив его в три чашки, отнесла одну вслед за соком. Она была в белых льняных шортах и розовой рубашке без рукавов с огромным воротником. Руки и ноги — загорелые. Она включила духовку.
  Я отпил сока и глотнул кофе. Сюзан вытащила из шкафчика кукурузные хлопья, яйца и молоко.
  — Кукурузной муки нет, — сказала она.
  — Я не ходил в магазин, — отозвался я. — Все, что здесь есть, — государственный заказ.
  Она вытащила пакет пшеничной муки:
  — Ничего, обойдемся.
  Она высыпала сухие ингредиенты в миску, добавила молоко и яйца и начала взбивать это проволочной сбивалкой. Я сделал еще глоток кофе.
  — Знаю, я тебе практически ничего не объяснила, — сказала она, быстро сбивая болтушку, стоя ко мне спиной.
  — У нас полно времени.
  — Доктор Хиллъярд убедила меня, что я не должна говорить обо всем подряд, мне следует наложить на себя некоторые ограничения, понимаешь?
  — Нет, — сказал я. — Но это неважно.
  Сюзан вытащила взбивалку из миски и стала смотреть, как болтушка медленно стекает со спирали. Покачала головой и снова принялась сбивать.
  — Когда в прошлом году ты приехал в Сан-Франциско, я начала отдаляться от Рассела.
  Она снова подняла сбивалку, посмотрела, как с нее капает, кивнула и подождала, пока все тесто не стечет в миску.
  — Уйти от него я не могла, но для начала стала постепенно охлаждать наши отношения.
  Я встал, обошел стойку и налил себе еще кофе.
  — Рассел сразу же понял, что я задумала, и... стал цепляться как можно сильнее. Принялся прослушивать мой телефон. Поставил людей, чтобы за мной наблюдали. Прошлой зимой не позволил приехать в Нью-Йорк на спектакль, в котором танцевал Пол.
  — Каким же это образом ему удалось тебя остановить? — спросил я.
  Сюзан смазала внутреннюю поверхность формы для выпечки, используя спецспрэй. Все это время она качала головой. Затем поставила и тюбик и форму на стол, развернулась, оперлась о стойку. Ее нижняя губа была припухлой, а глаза — голубые, огромные.
  — Он сказал «нет».
  Связь, возникшую между нами, можно было пощупать руками. Казалось, весь остальной мир исчез и мы остались в стерильной комнате, в палате для детей с иммунодефицитом.
  — Вот так. Все очень просто, — сообщила Сюзан. — Я не могла ничего делать, если он мне запрещал.
  — Что было бы, если бы ты настояла на своем?
  — Что? Уехала бы? После того, как он сказал «нет»?
  — Да. Может быть, он или его люди помешали бы тебе это сделать?
  Я увидел на фоне загорелого лица ее белые верхние зубы, когда она принялась покусывать нижнюю губу. Отпил кофе.
  — Нет, — сказала она.
  Она еще раз перемешала тесто и вылила его в форму, отскребая остатки от стенок миски.
  — Тогда я снова обратилась к доктору Хилльярд, — сказала она.
  — Снова?
  — Да. Я начала посещать ее практически сразу после того, как уехала из Бостона. Но Расселу это не нравилось. Он не одобрял психотерапию. Поэтому я прекратила.
  Говоря, Сюзан держала форму на весу, словно напрочь позабыв о ней.
  — Но после того, как я не смогла поехать в Нью-Йорк и поняла, что не способна его прогнать, но и жить с ним тоже не в состоянии, да еще и тебя забыть не могу, я снова принялась посещать сеансы психотерапии.
  Она взглянула на форму, некоторое время непонимающе разглядывала ее, затем открыла духовку и поставила форму туда.
  — А Рассел?
  — Узнав про это, он страшно разозлился.
  — И?
  Сюзан пожала плечами:
  — Рассел меня любит. Где бы и с кем бы он ни был, он всегда меня помнит и любит. Я понимаю, у тебя сложилось о нем совершенно иное представление...
  — Наше отношение к чему бы то ни было основано на личном опыте, — сказал я. — И твое и мое отношение верны, только опыт у нас разный.
  Она снова улыбнулась:
  — Видимо, тебе не слишком приятно слышать о том, что он меня любит.
  — Я могу слушать все что угодно, — успокоил ее я. — И о чем угодно.
  Сюзан взяла со стойки небольшую дыню и принялась нарезать ее полумесяцами.
  — Доктор Хилльярд показала мне, что мои чувства к Расселу и его чувства ко мне не простая привязанность. Когда мы с ним встретились, он понравился мне, и я потянулась к нему, потому что он полюбил меня всем сердцем. Что бы я ни захотела, что бы ни сказала... Он походил на ребенка. Любил меня до смерти.
  — Довольно опасный ребеночек, — заметил я.
  — Да, — согласилась Сюзан. — Это часть его очарования.
  — Такую любовь ты и заслуживала?
  Сюзан кивнула.
  — Ты нашла способ оставить меня, — сказал я, — и одновременно наказать себя за это.
  С нарезанных долек дыни Сюзан принялась счищать косточки в раковину.
  — И Рассел... — продолжил я.
  — Я старше его, — перебила Сюзан.
  Я кивнул. Сюзан сполоснула кусочки дыни.
  — И принадлежу — позволь воспользоваться этим словом за неимением иного — другому мужчине, — сказала она.
  — Мне.
  — Ага.
  — И что? — спросил я.
  — Я значила для него больше, чем какая-либо другая женщина в его жизни.
  Я подумал о Тайлер Костиган, о том, как она сидит в своем элегантном пентхаузе и рассказывает о «маленькой жирной мамочке» Рассела.
  Я отпил глоток кофе:
  — Но ты решилась.
  Она кивнула:
  — Доктор Хилльярд убедила меня в том, что мне необходимо побыть в одиночестве, проверить собственные чувства. Побыть без тебя и без Рассела.
  — Однако самой тебе было не справиться, и поэтому ты вызвала Хоука.
  — Мне стало страшно, — призналась Сюзан. — Мне казалось, что Рассел меня не отпустит. Считала, что, когда скажу ему, что собираюсь уехать, он не станет мне мешать. Но и не позволит никому помочь мне.
  — Итак, приехал Хоук, — сказал я.
  — Остальное ты знаешь.
  Она положила дольку дыни на доску и аккуратно срезала корочку.
  — Почти все, — сказал я.
  Сюзан кивнула. В холодильнике она отыскала несколько веточек зеленого винограда без косточек, вымыла их и положила в дуршлаг, чтобы вода стекла.
  — Все равно я еще мало что понимаю, не разобралась до конца, — промолвила Сюзан. — Мне необходимо отправиться в Сан-Франциско, повидать доктора Хилльярд.
  — А местный психоаналитик тебя не устроит? — спросил я.
  — Придется начинать все сначала. Нет. Мы с доктором Хилльярд слишком далеко продвинулись, чтобы можно было бросить это в таком виде.
  Сюзан вынула из холодильника кусок мюнстерского сыра и принялась тоненько нарезать его специальным ножом с огромным лезвием.
  — Ты не могла бы остаться здесь и не высовываться, пока мы не разберемся с Джерри Костиганом?
  — Не могу, — сказала Сюзан. — Я хочу помочь вам в этом деле.
  Я кивнул:
  — Хорошо. Это очень кстати.
  Я почувствовал запах пекущегося хлеба. Сюзан аккуратно разложила кусочки сыра между дольками дыни на большой тарелке. Середина осталась пустой.
  — Не знаю, когда смогу начать спать с тобой, — произнесла она.
  — Шампанское сладко, — сказал я, — когда бы его ни пили.
  В центр тарелки Сюзан положила зеленый виноград. Из спальни вышел Хоук в наушниках, подлил себе в чашку кофе, взглянул на нас поочередно и снова удалился. Сюзан вылила остатки кофе мне в чашку и сделала новую порцию.
  — Как вы собираетесь его искать? — спросила она.
  — Чуть позже должна приехать Рейчел Уоллес, вот тогда мы об этом и потолкуем. Она добыла для меня кое-какую информацию. Именно с ее помощью мы вышли на старика в первый раз.
  — Он кошмарный, совершенно кошмарный человек, — сказала Сюзан. Она отворила дверцу духовки, взглянула на хлеб, закрыла дверцу и выпрямилась. — А жена его еще хуже.
  — Жена Рассела охарактеризовала ее примерно так же, — сказал я.
  — Ты с ней виделся?
  — Да. Она говорит, что миссис Костиган-старшая крутит и вертит мужем и сыном, как ей заблагорассудится.
  Сюзан кивнула:
  — С Таилер мне встречаться не доводилось. Наверное, она меня ненавидит.
  — Да, — сказал я.
  — Когда приедет Рейчел, я посижу с вами. Может быть, помогу. Чем смогу. Сопоставим мои впечатления с ее записями.
  — Хорошо, — согласился я.
  Сюзан заглянула в духовку. На сей раз она вытащила хлеб и положила его на полку. Затем взяла три тарелки, ножи, вилки и бумажные салфетки. Еще достала из шкафчика подставку и водрузила на нее кофейник. Взяв прихватками горячую форму, она перевернула ее и, легонько постукивая, выбила хлеб на блюдо, поместив его на стойку рядом с кофейником.
  — Ты хочешь помочь мне убить отца Рассела? — спросил я.
  — Да, — сказала она.
  — И ты понимаешь, почему тебе этого хочется?
  — Отчасти, — сказала Сюзан, подошла к дверям спальни и крикнула Хоуку: — Завтрак!
  Он, уже без плейера, появился в дверях.
  — Не могли бы вы, миссис, поставить все это на поднос и принести мне в апартаменты? — спросил он.
  Сюзан со всей оставшейся силой и теплотой улыбнулась.
  — Нет, — сказала она.
  Глава 41
  В десять двадцать на такси приехала Рейчел Уоллес с объемистым портфелем в руках. Она обняла Сюзан и поцеловала ее в щеку.
  — Как приятно увидеть тебя снова, — сказала она.
  Сюзан улыбнулась.
  — Как себя чувствуешь? — спросила Рейчел Уоллес.
  — Лучше, чем прежде, — ответила Сюзан.
  Рейчел повернулась ко мне и сказала:
  — Я все лето провела, изучая Джерри Костигана. И сейчас, думаю, никто не знает его лучше меня. Даже сама миссис Костиган.
  — Могу сказать наверняка, что правительственную разведку ты явно обогнала, — вставил я.
  — Государственная разведка — это оксюморон,[59]— сказала Рейчел Уоллес. — Кофе найдется?
  — Да.
  — Мне потребуется несколько чашек. Черного. Очень крепкого. — Она потрепала Сюзан по руке. — Действительно приятно видеть тебя.
  Сюзан улыбнулась и снова кивнула. Рейчел Уоллес повернулась к Хоуку и подала ему обе руки.
  — Тебя тоже, — сказала она. — Приятно снова увидеть тебя.
  И пo-сестрински поцеловала его в губы.
  Хоук ухмыльнулся.
  — С огнем играешь, — предупредил он.
  Зазвонил телефон, и Хоук поднял трубку. Я в это время наливал воду в фильтр.
  Хоук сказал:
  — Умм? — А затем: — Мы можем вам куданибудь перезвонить?
  Я перестал наливать воду и повернулся к нему.
  — Хорошо, — согласился он. — Перезвоните сами через десять минут. Я должен переговорить со своим приятелем.
  Рейчел и Сюзан повернулись к нему, и мы застыли в позах, которые всегда принимают люди, ожидающие, когда кто-то повесит трубку.
  — Угу, — сказал Хоук и наконец-таки повесил трубку. — Вот тебе и безопасное место, — подвел он итог.
  Я молчал.
  — Человек сказал, что коли мы действительно хотим узнать кое-что важное о том, как отыскать Джерри Костигана, то должны с ним встретиться, — произнес Хоук.
  — Нужно поговорить с Айвзом насчет секретности этой операции, — заявил я. — И где мы должны с ним встретиться?
  — Этого он не сказал. Сказал, что перезвонит через десять минут.
  Я подошел к окну и выглянул на улицу. Сюзан без слов встала и закончила готовить кофе.
  Под окном находился совершенно безразличный к нашим судьбам Чарлзтаун.
  — По идее, никто не должен знать, что мы разыскиваем Джерри Костигана, — промолвил я.
  — Если только люди Айвза не проболтались, — предположил Хоук.
  — Наверное, проболтались, — сказал я. — Этот парень знал, что мы сидим здесь, знал, что мы ищем Костигана, знал номер телефона, — значит, он узнал это от людей Айвза.
  — Да, они изгадили нам все дело, — пожаловался Хоук.
  Он взглянул на Рейчел Уоллес и, извиняясь, скромно кивнул. Она улыбнулась и показала, что, мол, не страшно.
  — Это ловушка, — донесся голос Сюзан из кухни.
  — Вполне возможно, — согласился я.
  — Вопрос только в том, — сказал Хоук, — кто кому ее расставит.
  — Кто кому? — спросил я.
  — Кто кому, — подтвердил Хоук.
  — Надо с ним встретиться, — сказал я.
  — Умно ли это? — засомневалась Рейчел.
  — Все равно надо с этим разобраться, — сказал я. — Оставаться здесь рискованно, а люди, полагающие, что устроили нам ловушку, действительно могут знать что-нибудь важное о местонахождении Джерри Костигана.
  — Они могут убить вас, — изрекла Сюзан.
  Она ставила свежевымытые кофейные чашки на поднос.
  — Ты всегда нас предостерегаешь, — сказал я. — А ведь сколько серьезных людей уже пытались это сделать — и пока ничего не вышло.
  — Это мне известно, — отозвалась Сюзан. — Но в данном случае вся вина ляжет на меня.
  — Сюзан, — перебил Хоук, — если мы позволим кому-нибудь себя убить, это будет наша вина.
  — Ты прекрасно понял, о чем я.
  — Это стиль их жизни, — вмешалась Рейчел Уоллес. — Если бы не твоя проблема, была бы еще чьянибудь. Несколько лет назад, например, была моя.
  Ничего не сказав, Сюзан кивнула, но на ее лице что-то такое отразилось. Я отошел от окна к кухонной стойке и обнял ее. Она прижалась лицом к моей шее, и мы молча застыли.
  Зазвонил телефон. Хоук поднял трубку и выслушал говорившего.
  Я прошептал Сюзан:
  — Конечно, мы попали в эту ситуацию из-за твоих действий. Но мотивы твоих поступков здесь ни при чем.
  Хоук сказал в трубку:
  — Разумеется.
  — Ты делала то, что должна была, — продолжал я. — Тот год, перед твоим отъездом, не принес счастья. Поэтому тебе захотелось все изменить.
  — Мы придем, — пообещал Хоук.
  — Я ничего не предпринимал, — говорил я. — Ты совершила поступок. Может быть, не самый лучший из возможных. Но по крайней мере он был лучше моего бездействия. Так всегда и бывает. Хочешь поступить как лучше, а потом расхлебываешь последствия.
  Хоук сказал:
  — Угу, — и повесил трубку на рычаг.
  Сюзан потерлась лицом о мою шею.
  — В полдень, на рыбном причале, — сообщил Хоук.
  Я отпустил Сюзан и вернулся в гостиную.
  — Оставаться здесь нельзя, — сказал я и взглянул на Сюзан. — Рассел может предпринять попытку отбить тебя?
  — Он хотел бы меня вернуть. Может быть, он считает, что вы увезли меня против моей воли.
  — Станет ли он применять силу?
  — Нет. Зато на это способен его отец.
  — Возможно, их план таков: выманить нас из дома, а затем захватить тебя.
  Хоук кивнул:
  — Да.
  — Как ты думаешь, что, по мнению Рассела, тебе нужно?
  — Время побыть наедине с собой и стать человеком, способным решать за себя.
  — Он это понимает?
  — Нет, не думаю.
  — Я тоже.
  — Сейчас не время, — сказал Хоук.
  Я кивнул, подошел к телефону и позвонил Мартину Квирку.
  — Мне бы хотелось переправить двух женщин в надежное место, где бы их никто не побеспокоил, — сказал я. — Одна из них — Сюзан.
  — Мои поздравления, — восхитился Квирк. — А как же государственная квартира в Чарлзтауне?
  — Безопасностью в ней больше не пахнет. Видимо, кто-то из команды Айвза проговорился. Вполне возможно, что Айвз собственной персоной.
  — Так-так, — сказал Квирк. — Сколько у меня времени?
  — Полчаса, — ответил я.
  — Белсон прибудет на своей машине через десять минут.
  — И куда отвезет?
  — Мы обговорим это с ним, когда он доставит женщин.
  — Хорошо, — сказал я. — Спасибо.
  — Пустяки, — отмахнулся Квирк. — Не стоит благодарности. Вся полиция Бостона к вашим услугам. Подумав хорошенько, мы решили прекратить борьбу с преступностью.
  — Что ж, разумное решение, — похвалил я. — А то за последнее время успехов у вас что-то не было.
  — А у тебя, герой?
  — Еще меньше, — вздохнул я.
  Глава 42
  Рыбный причал вонзается в Бостонский залив примерно напротив аэропорта «Логан». Добраться до него можно по Северной авеню мимо Четвертого пирса, нелепо торчащего на границе залива, словно храм индейцев майя среди контор и ресторанов или как Большой Каньон среди равнин.
  Большая часть Северной авеню замусорена и заброшена — c причалами в различных стадиях разрушения и складами, построенными в функциональных целях, а не для того, чтобы они радовали глаз. В дополнение к Четвертому пирсу построили несколько ресторанов, но прежде чем вы доберетесь до ближайшего — «Джиммидз Харборсайд», — наткнетесь на рыбную пристань.
  В конце причала находилось здание, называемое Новоанглийской рыбной биржей: вход только для членов команд и капитанов. Оно замыкало длинный двор, создавая тупик в конце причала и скрывая из вида залив.
  Мы с Хоуком стояли возле входа на пристань, внимательно оглядывая ее.
  — На их месте я бы подкатил на катере, — сказал я.
  Хоук кивнул. Он преспокойно осматривался, словно ничего не происходило.
  — Оставил бы его за Рыбной биржей, да?
  — Ага.
  — Итак, они выберутся, убьют нас, вскочат в катер и уплывут, прежде чем мы упадем на пристань.
  — Если смогут достать катер.
  — Костиган сможет достать катер, — уверил его я.
  Хоук снова кивнул. Взгляд его скользил по крышам домов, тех, что были к нам поближе.
  — А плыть им придется всего лишь до следующего причала. Там они вылезут из катера, сядут в машину, и им останется лишь ретироваться.
  — Экий ты фантазер, — восхитился я.
  — Всегда таким был, — сказал Хоук.
  — О'кей. У нас в запасе полчаса. Давай-ка сходим на следующую пристань и произведем рекогносцировку.
  — Рекогносцировку? — переспросил Хоук.
  — Если ты имеешь право сказать «ретироваться», я могу говорить «рекогносцировка».
  — Верно, — согласился Хоук.
  Мы прошли через автостоянку перед рыбной пристанью до находящегося примерно ярдах в ста причала Содружества Наций и стоящего на нем пакгауза, который совсем недавно был чем-то вроде выставочного зала, а теперь перестраивался в компьютерный центр. В конце причала мы заглянули в окна и осмотрели самый конец рыбного пирса, ранее скрытый от нас зданием биржи. Там роилась куча белых чаек с серыми крыльями и несколько коричневых, окрасом напоминающих воробьев.
  — Думаешь, им известно, как мы выглядим? — спросил Хоук.
  — Описания, видимо, имеются. Или даже фотографии. Милл-Ривер у Костигана в кармане, а в Милл-Ривер наших снимков — навалом.
  — Или же у них есть приказ застрелить любого негра-красавца, шатающегося с уродливым белым бродягой.
  — Ну, тогда нам ничего не грозит, — сказал я.
  Мимо нас потихоньку проплыла моторка в стиле артдеко, с открытой рубкой, и подрулила к рыбацкому причалу. Новая, с острыми обводами и окрашенными под металл бортами с красной каймой. В ней сидело четверо мужчин. Тот, кто стоял за штурвалом, был в белой капитанской фуражке. Остальные трое оказались азиатами в обыкновенных черных брюках с такими же простецкими футболками.
  Парень в белой фуражке аккуратно подвел лодку к крао причала, что был восемью футами ниже поверхности пристани, и привязал ее к проржавленной металлической лестнице, доходящей почти до самой воды. Трое азиатов стремительно поднялись по ней: со стороны могло показаться, что они даже не коснулись ее руками. Один встал в центре причала, вертя головой во все стороны, двое других устроились в противоположных концах биржи. У того, кто стоял в центре, была синяя спортивная сумка.
  Парень в лодке прислонился задом к штурвалу и, сложив на груди руки, оглядывал открытое море. Я взглянул на часы. Они прибыли на пятнадцать минут раньше намеченного времени.
  — Месть ниндзя, — сказал Хоук.
  — Кто-то кому-то делает одолжение, — предположил я. — Видимо, кто-то был в свое время должен Костигану.
  — Может быть, Костигану должны все в мире, — сказал Хоук.
  — Включая и нас. Как ты думаешь, что у этого в сумке?
  — Современные принадлежности для кунг-фу, — догадался Хоук. — Сильно смахивающие на автоматы «узи».
  — Или на обрез, — высказал предположение я. — Брюс Ли, где же ты? Ты нам так нужен.
  — Лодку можно использовать.
  — Ты плавать умеешь? — спросил я.
  Хоук взглянул на грязную воду залива и уточнил:
  — В этом?
  Я кивнул.
  — Это все равно что в канализацию лезть, — поморщился Хоук.
  Я опять кивнул. Хоук покачал головой.
  — Правду говорят о вас, чертях голубоглазых, — сказал он.
  — Мы не станем переплывать все пространство, — убедил его я. — Спрыгнем с причала и вдоль него проберемся к лодке.
  Хоук ничего не ответил.
  Мы вышли из-за здания и направились к рыбацкому причалу. Со стороны Бостона был пришвартован большой рыболовецкий траулер.
  Мы перескочили на него. Я снял блейзер, рубашку и ботинки. Проверил, надежно ли пристегнута кобура. У Хоука она находилась под мышкой. Он снял ее, укрепил заново на голое тело и взглянул на воду.
  — По крайней мере акул здесь нет, — сказал он. — Они давным-давно вымерли из-за этой грязищи.
  Мы оставили одежду на траулере и опустились в холодную мерзкую воду. Загребая, мы проплыли вдоль корпуса судна к корме и стали двигаться вдоль причала, придерживаясь за грубые камни и прижимаясь к ним как можно плотнее. Причал возвышался в десяти футах над нами. Где-то наверху играло радио, и я услышал голос Вилли Нельсона. Мы плыли в настоящей помойке. Я старался не смотреть по сторонам. Не хотел даже знать, во что мы такое влипли. Вода была холодной и черной. Тут и там на камнях виднелись ракушки. Их было немного, и они, вероятно, остались здесь с незапамятных времен. Сейчас в такой воде вряд ли что-нибудь способно жить. Время от времени я поскальзывался на покрытых водорослями камнях.
  Хоук очень тихо сказал:
  — Может быть, это обломки кораблекрушения?
  Показался еще один траулер, поменьше первого. Мы не рискнули проплыть между ними, потому что пространство было слишком узким и случайная волна могла сдвинуть корабли и смять нас в лепешку.
  Добравшись до конца пирса, мы замерли. Хоук держался за моей спиной. Я потихоньку заглянул за угол. В пяти футах от меня мирно покачивалась корма моторки. Я взглянул вверх. Азиатов видно не было. Из лодки торчала лишь белая яхтсменская фуражка.
  Я повернул голову и приблизил губы к уху Хоука:
  — Берешь на себя капитана, а я поднимусь по лестнице.
  Хоук кивнул. Над поверхностью воды виднелись только его голова, рука и часть плеча. Мы завернули за пирс. Три серо-белые чайки плавали на воде рядом с моторкой. На нас они взглянули, как мне показалось, с некоторым раздражением.
  Я прижался к причалу и схватился за нижнюю ступеньку ржавой лестницы. Хоук двинулся к лодке. Проводив его взглядом, я вытащил пистолет и, держа его в правой руке, поднялся наверх.
  Человек возле правого угла здания биржи увидел, как мои голова и плечи поднялись над поверхностью причала, и быстро сунул руку под рубашку.
  Я выстрелил, и он, сломавшись пополам, свалился на землю. Двое других повернулись ко мне.
  — Не двигаться, — сказал я, вложив в эту фразу как можно больше искренности.
  Мой 357-й по короткой дуге двигался между обоими азиатами. Ближайший ко мне человек держал руку в спортивной сумке. Я внезапно почувствовал, как лестница подо мной затряслась, и вылез на пирс, держа азиатов на мушке. Человек, свалившийся на землю после моего выстрела, лежал, подтянув колени к груди. От боли он стонал. Уголком левого глаза я заметил какое-то движение.
  — Это я, командир, — сказал Хоук.
  — Я так и подумал, — отозвался я.
  Хоук подошел к человеку со спортивной сумкой. Левой рукой он взял его за волосы, правой — за кисть руки и медленно потащил ее из сумки.
  Вытаскивая ее, он сказал:
  — Если в ней что-нибудь окажется, ты мертвец.
  Рука вынырнула пустой. Хоук пинком отправил сумку ко мне. Потом быстро обшарил человека с головы до ног, вытащил из кармана брюк большой метательный нож и отошел в сторону.
  Затем повернулся ко второму, застывшему возле биржи. Указал на него.
  — Ты, — сказал Хоук. — Подойди. Руки положи на затылок.
  Человек взглянул на Хоука, легонько покачал головой и пожал плечами.
  Тогда Хоук большим пальцем указал на нас, а затем положил руки себе на голову. Человек кивнул, сцепил пальцы на затылке и пошел к нам. Я держал его на мушке. Приблизившись к Хоуку, он ударил его каратэшным приемом с такой быстротой, что ногу практически было невозможно заметить. Хоук отклонился назад, и удар прошел мимо. Человек приземлился и, едва коснувшись земли, выполнил еще один прием, изогнувшись, как пружина.
  Хоук поймал его.
  Он схватил ногу за лодыжку, а левой рукой подцепил азиата за футболку. Секунду он держал его на уровне глаз, а затем, развернувшись, швырнул в залив.
  Человек со спортивной сумкой пробормотал:
  — Господи Боже.
  — Ага, — сказал я. — Вот именно.
  Потом сунул пистолет обратно в кобуру и взялся за ручки спортивной сумки. На ней белыми буквами было написано: «Найк».
  Каратист приводнился в грязной воде залива и поплыл к моторке, дрейфующей в двадцати ярдах от берега. Капитан лежал в рубке лицом вниз. Я снял кобуру и сунул ее в сумку.
  — Бери этого с собой, — сказал я. — Проведи его кружным путем. Встретимся у машины.
  Держа сумку, я пустился по правой стороне пирса. Внезапно из-за угла вынырнул портовый полицейский в бейсбольной кепке. За его спиной шли два рыбака.
  — Офицер! — закричал я. — Скорее! Там человека застрелили!
  Коп кинулся бежать: одна рука покоилась на застегнутой кобуре, во второй он держал переносную рацию. На бегу он что-то пробормотал в микрофон.
  — Я видел его, — сказал я. — Он там, за углом.
  — Оставайтесь здесь, — велел коп. — Я должен буду вас допросить.
  Он умчался прочь. Рыбаки за ним.
  — Слушаюсь, сэр, — сказал я.
  Перескочив через ограду и пройдя несколько десятков ярдов, я вышел на автостоянку. Люди изумленно глазели на меня: без рубашки, в сочившихся водой джинсах, я выглядел крайне колоритно. Хоук с азиатом сидели на заднем сиденье автомобиля. Я прыгнул за руль и вывел машину с парковки. Проезжая по Северной авеню, мы увидели «скорую» с мигающими огнями, следом за которой мчались две полицейские машины.
  — Жуткие вещи творятся на рыбном причале, — сказал я.
  — Что там, в сумке? — спросил Хоук.
  Моя рука нырнула в сумку, лежащую рядом со мной, и вынырнула с модифицированным дробовиком. Приклада у него не было, точно так же как и стволов, аккуратно отпиленных.
  — Непостижимо, — вздохнул Хоук.
  Глава 43
  Я босиком вел машину по Сторроу-драйв, к шоссе Солджерз-Филд. Припарковался на стоянке недалеко от «Чэннел-4». Потом развернулся, положив руку на спинку сиденья, и улыбнулся азиату:
  — Как тебя зовут?
  — Лу, — сказал он, — Ричи Лу.
  — Китаец?
  — Да.
  — Откуда?
  — Отсюда, — сказал Ричи. — Остальные два кули из Тайваня. Были.
  — Почему же. Может, они до сих пор есть.
  Ричи пожал плечами и сказал:
  — Одному из них вы попали в живот.
  Я кивнул.
  Мы посидели молча. Возле реки тренькали велосипеды. Напротив нас по аллее носились бегуны. Белый пароход двигался вверх по реке.
  Я взглянул на Ричи Лу. Он слегка кивнул, словно и не переставал говорить.
  — О вас мне ничего не известно, — сказал он. — Я работаю на здешнего человека, а он работает с человеком из Гонконга, и тот задолжал ему услугу. Человек из Гонконга прислал двух своих людей, с которыми я встретился. По-английски они не говорят. Мы должны были вас убить. Я, по идее, должен был привести их, показать и объяснить, что к чему, и прикрыть тылы, они — сделать остальную работу.
  — На кого ты работаешь? — спросил я.
  Ричи Лу покачал головой:
  — Это вам ничего не даст. Вам хочется узнать, кто хочет вас убить. Но цепочка чересчур сложна. Человеку, на которого я работаю, это не известно.
  — Я хочу знать, кто добивается нашей смерти, — сказал я. — И хочу знать, как его найти.
  — Ответ тот же, — покачал головой Ричи. — Это вам ничего не даст.
  — Скажи, на кого работаешь, — предложил я. — Для почина.
  Ричи покачал головой:
  — Не могу. Я скажу, и мне конец. Может быть, вы меня убьете, если я этого не сделаю. Но если я все же это сделаю, моя смерть будет очень долгой.
  Снова молчание. За нашими спинами монотонно гудела Солджерз-Филд-роуд. Недалеко от берега реки двое ребят играли в летающую тарелку с золотистым ретривером: собака рвалась следом за диском, и иногда ей удавалось его поймать. В воздухе.
  — Вылезай, — сказал я.
  Ричи Лу вылез из машины.
  — Закрой дверь.
  Он закрыл. Я завел мотор, развернулся и уехал.
  Глава 44
  Мы находились в двух смежных комнатах «Холидэй Инн» на Блоссом-стрит, позади «Мэсс дженерал хоспитал». Белсон сидел в кресле, положив ноги на кровать, и смотрел мультик про Попайя-морячка, когда Сюзан впустила нас в номер. При виде двух полуголых и промокших мужчин ее брови поползли вверх.
  — Вам ничего не сказали у стойки портье? — спросила она.
  — Мы не стали останавливаться и прошли прямо наверх, — сказал я. — Квирк сообщил нам номер комнаты.
  Из соседней спальни вышла Рейчел Уоллес.
  — Удалось что-нибудь узнать? — спросила она.
  — Только то, что в Бостонском заливе плавать не стоит, — ответил я.
  — Ловушка? — сказала Сюзан.
  — Да.
  — С вами все в порядке?
  — Да.
  — Мы собрали и ваши вещи тоже, — доложила Сюзан.
  — Ты предлагаешь нам переодеться?
  — И принять душ, — сказала Сюзан. — От тебя воняет, как от рыбы.
  Хоук достал из спортивной сумки два пистолета и обрез. Попай наконец закинул Плуто в безвоздушное пространство, и Белсон оглянулся на нас.
  — Неужели я вижу незаконно модифицированное оружие? — произнес он.
  — Нет, — сказал Хоук.
  — Я так и думал, что ошибся. — Белсон встал. — Ребята, вы покамест справитесь сами?
  — А кто, кроме тебя и Квирка, знает о нашем местонахождении?
  — Никто.
  — Давай это так и оставим, — сказал я.
  — А что мне доложить Айвзу?
  — Что ничего не знаешь.
  — Солгать? — удивился Белсон. — Представителю федерального управления?
  — Да, — кивнул я.
  — С удовольствием, — сказал Белсон.
  — Скажи Айвзу, что я ему позвоню.
  Белсон кивнул.
  — Лучше вам почистить свои стволы, — сказал он. — Соленая вода не улучшит их состояния.
  Он взял ладонь Сюзан и пожал ее. Она поцеловала его в щеку. Белсон сказал:
  — Мисс Уоллес.
  Рейчел Уоллес откликнулась:
  — Благодарю вас, сержант.
  И Белсон вышел.
  Мы с Хоуком приняли душ и надели чистое белье. Затем я позвонил Айвзу.
  — Где вы, черт подери, находитесь? — спросил он.
  — В Шангри-Ла, — сказал я. — В вашей организации у кого-то очень длинный язык.
  — Это невозможно, — возмутился Айвз.
  — Некие люди знали, где мы находимся, знали, что мы можем охотиться за Костиганом, знали телефонный номер убежища.
  — Может быть, дева кому-то звонила, — предположил Айвз.
  — Ее зовут миссис Сильверман, — сказал я. — Если ты еще раз назовешь ее девой, я отправлю тебя в больницу. И если еще раз услышу в свой адрес имечко Лохинвар. Какой-то засранец в вашей поганой организации у Косигана на крючке.
  — Твои угрозы меня не пугают, — сказал Айвз. — К тому же я не в состоянии вести операцию, если не знаю местонахождения своих агентов.
  — Мои угрозы вполне серьезны, и тебе придется вести операцию без знания местонахождения агентов. Мы найдем Костигана и убьем его, как и договаривались. Но найдем его сами, и ты не узнаешь, где мы находимся. Потому что тебе, быть может, очень захочется поведать об этом всему миру в сводке новостей.
  Я повесил трубку.
  Хоук переломил оба «магнума-357» и теперь смазывал их маслом для грудных младенцев.
  — Айвз явно не обрадовался тому факту, что мы ушли в подполье, — сказал он.
  — Думаю, ты прав, — откликнулся я.
  — Он нам нужен, чтобы снять обвинения по Калифорнии, — сказал Хоук.
  — Мы сделаем то, что он просит. Айвз слишком глубоко завяз, чтобы выходить из игры.
  — Потому что мы можем на него настучать?
  — Да.
  Хоук кивнул:
  — Так что теперь мы. сами по себе.
  — Что само по себе лучше, — сказал я.
  Рейчел Уоллес сидела на постели с открытым портфелем в ногах.
  — Может быть, начнем с того, — сказала она, — что получше познакомимся с нашим подопечным?
  — А нельзя ли во время ознакомления поесть и попить? — предложил я.
  — Конечно можно.
  Я заказал сэндвичи и пиво в номер. Когда официант пришел, Хоук, вновь зарядив прочищенный и готовый к бою «магнум-357», встал в проеме внешней спальни. Я заплатил наличными по счету, и юноша удалился.
  — Под чьим именем мы записаны? — спросил я.
  — Не знаю, — сказала Сюзан. — Фрэнк просто-напросто привел нас сюда и отпер дверь ключом, который у него уже был.
  — В любом случае вскоре придется убираться отсюда.
  Я зарядил второй пистолет.
  — Деньги у нас остались? — спросил Хоук.
  — Почти все вышли, — ответил я.
  — Понадобятся, — сказал Хоук. — Самолеты, автомобили, еда, гостиницы, шампанское.
  — Я знаю человека, у которого есть кое-какие деньжата. Попрошу.
  — Хью Диксон, — сказал Хоук.
  — Это тот, чьи жена и дочь были убиты в Лондоне? — спросила Сюзан.
  — Он сказал тогда, если мне когда-нибудь понадобится помощь, чтобы я обращался к нему. Думаю, время пришло.
  — Самое время, — согласился Хоук.
  Глава 45
  Я сьел половину «клубного» сэндвича. Рейчел Уоллес привела свои записи в порядок и принялась говорить.
  — Для начала вы должны кое-что понять, — сказалана. — Например, границы моей осведомленности. Я узнала о Джерри Костигане массу фактов, но при этом он так и остался окутанным завесой таинственности и загадочности, которую вам хотелось бы приподнять.
  — Миленькая фразочка, — похвалил я.
  — Не я ее придумала, и тебе это отлично известно. Почему Костиган таков, каков он есть, и каким образом его убрать, — не мое дело. Это не в моей компетенции. Может быть, в этом вам поможет Сюзан.
  Сюзан кивнула. Она потягивала светлое пиво «Миллер». Свой сэндвич она разложила на составные части: сняла верхний кусочек хлеба и принялась один за другим поедать положенные под него составляющие. За то время, пока она ела свой «клубный», я, наверное, мог бы уплести целого бронтозавра.
  — Его интересы лежат во многих областях, но самой важной сейчас является международная торговля оружием. В этой сфере он не брезгует ничем, продает оружие и снаряжение группировкам, окрашенным во все цвета политического спектра, невзирая на отношение своих партнеров к Соединенным Штатам и Соединенных Штатов к партнерам.
  — Гражданин Вселенной, — восхитился я.
  Хоук отпил из бутылки «Хайнекен».
  — Сама беспристрастность, — сказал он.
  — Более того, — продолжала Рейчел, — он поставляет не только вооружение и снаряжение, но и персонал. Готовит боевые подразделения наемников типа того, с которым вам пришлось столкнуться в Коннектикуте, снабжая их самым лучшим и самым современным оружием.
  — Армия по найму? — спросил я.
  — В каком-то смысле — да, — признала Рейчел, — но, вообще-то, намного интереснее. Насколько я поняла — а я всего лишь пересказываю полученную информацию и в принципе могу ошибиться в трактовке, — он использует своих солдат для подготовки, а затем подавления восстаний, создавая таким образом рынок для сбыта собственного товара.
  Мы с Хоуком переглянулись.
  — Элегантно, — сказал Хоук.
  — Добрый старый штатовский ноу-хау, — добавил я.
  — Как я уже говорила, у Костигана в этом отношении нет каких-либо политических пристрастий. Он продает оружие повстанцам, правительственным войскам, подавляющим мятежи, олигархам, коммунистам, демократам и диктаторам, борцам за свободу и их душителям. Он продает оружие обеим сторонам сразу и снабжает обе стороны своими отрядами. Оперирует через компании с различными названиями. Единственное, что, похоже, его интересует, — это рынок для своего товара.
  — Сюз, ты об этом что-нибудь знаешь? — спросил я.
  — Постольку поскольку. О делах Джерри мне практически ничего не известно.
  — Есть добавления?
  — Пусть сначала Рейчел закончит, а там уж я вступлю. Если услышу что-нибудь ошибочное — скажу.
  — Хорошо, — сказал я и взглянул на Рейчел Уоллес, которая как раз проглотила кусочек сэндвича с куриным салатом, затем налила себе в стакан светлого пива — дюйма на два — и отпила.
  — В своей гонке за прибылью и властью Костиган, похоже, ничем не гнушается. Эти две цели действуют ла него, как допинг. Чем больше становится прибыль, тем могущественнее становится сам Костиган, чем более могущественным он становится, тем больше становится его прибыль. Все указывает на то, что он чрезмерно богат. И что ему нет больше нужды гнаться за деньгами или властью. Похоже, он гонится за ними потому... — она беспомощно развела руками, — потому что они существуют.
  — Может быть, если постоянно не гнаться за тем или другим, можно и то и другое потерять, — сказал я.
  — Может быть, — согласилась Рейчел Уоллес. Два дюйма пива исчезли. — А может, сам процесс наживы становится целью.
  Она налила в свой стакан еще на дюйм пива и откусила очередной кусочек сэндвича с куриным салатом. Пока она жевала и глотала, все ждали. Сюзан без движения сидела перед растерзанным и полусъеденным бутербродом. Она спокойно рассматривала Рейчел Уоллес, и в Сюзан присутствовала все та же погруженность в себя, какую я заметил с самого начала, в Коннектикуте.
  — В личной жизни, о которой, надо признаться, я знаю чертовски мало, он, пожалуй, доктринер. По своим убеждениям он крайний радикал, для которого абсолютная личная свобода — величайшее благо. Также он считает, что расовая теория верна.
  — И он тоже, — пробормотал Хоук.
  Рейчел улыбнулась:
  — К тому же он антисемит. Судя по всему, он верит, что Америку захлестнула волна черномазых, евреев, иностранцев и, — тут она опять улыбнулась, — лесбиянок.
  — Лесбиянки вооружаются? — спросил я.
  — Как и педерасты, — сказала она, — как и феминистки, как и все остальные.
  — Он, случаем, не слышал о римско-католическом заговоре? — поинтересовался я.
  — В общем, суть ты ухватил, — сказала Рейчел Уоллес. — У Костигана бзик: он боится, что Америку захватят американцы. В результате он не только окружен полагающейся ему по рангу охраной, но еще и держит под боком натренированную армию на случай возможного апокалипсиса.
  — И где он сейчас обитает? — спросил я.
  Рейчел Уоллес покачала головой и хмуро улыбнулась.
  — Везде, — сказала она, — и нигде. У него повсюду укрепленные дома, убежища, замки и крепости. Я бы могла дополнить список убежищ, который сообщила тебе по телефону в Калифорнию, но я не совсем уверена, что этот список полный, и совсем не уверена, что он находится в одном из этих мест. Я не знаю, когда и куда он может направиться. Мы знаем только то, что в этой комнате его точно нет.
  — Неплохо для начала, — порадовался Хоук.
  — Да мы почти загнали его в угол, — сказал я.
  — Может быть, правительственные чиновники смогут что-нибудь добавить к моей информации, — предположила Рейчел.
  — Они не могут быть уверенными даже в том, что Костигана нет в этой комнате.
  — Зато сумеют сообщить Костигану, что мы находимся именно здесь, — прибавил Хоук.
  Рейчел Уоллес кивнула.
  — Следовательно, мы сами должны все сделать, — сказала она.
  — Нравится мне это «мы», — ухмыльнулся я.
  — Несколько лет назад я, кажется, дала понять, что это «мы» не шутка, — сказала она. — Сюзан, ты можешь что-нибудь добавить?
  Сюзан глядела на свой сэндвич. Взяв дольку помидора, она аккуратно ее съела.
  — Я не знаю, где его искать, — сообщила она.
  Мы сидели молча. Хоук принялся за второй сэндвич. С телятиной. Я допил первую бутылку пива и открыл следующую.
  — И не хочу говорить о Расселе, — произнесла Сюзан.
  — Говори о том, о чем хочешь, — сказал я. — Сейчас любая информация позволит нам продвинуться в наших поисках.
  — Рассел не похож на отца, — начала Сюзан. Она оторвала от бутерброда кусочек ветчины и съела его. — Я...
  Я слегка наклонился к ней:
  — Я ничего ему не сделаю.
  — Обещаешь?
  — Только что пообещал, — сказал я.
  Сюзан оторвалась от созерцания тарелки.
  — Правильно, — сказала она, — пообещал. Прости.
  И перевела взгляд на Хоука, который лежал на постели, полностью погруженный в поедание сэндвича с телятиной. Он внезапно посмотрел на Сюзан.
  — А ты серьезная дама, — сказал он.
  Сюзан промолчала.
  Хоук ухмыльнулся:
  — Хорошо, раз тебе этого хочется. Я тоже ничего ему не сделаю.
  Сюзан кивнула, как будто что-то решив про себя.
  — Если, конечно, ты сама не передумаешь, — добавил Хоук.
  Глава 46
  — В личной жизни Джерри крайне аскетичен, — сказала Сюзан. — Не выносит алкоголь, не курит. Не пьет ни кофе, ни чай. Разумеется, не употребляет наркотики. Каждое утро пробегает пять миль. Избегает есть мясо. Самоучка, причем познания вполне приличные. Очень много читает, умен, но не гибок. Предан сыну и жене. Кроме этих двух людей, его, похоже, никто не интересует.
  — Как он к тебе относился? — спросил я.
  — Антисемитизм у него хлещет через край. Его жутко коробило, что я жила с его сыном, хотя для Рассела, видимо, это было крайне привлекательно: запретный плод, — только он этого никогда не показывал. Со мной он всегда был вежлив, практически угодлив: если меня выбрал его сын, следовательно, мне мое еврейство прощается.
  — Прав или не прав мой сын, он все-таки мой сын, — вставила Рейчел.
  — Любовь к сыну у Джерри безгранична, — продолжала Сюзан, — несмотря на то что сын иногда превращает это чувство в пытку.
  — А жена? — спросил я.
  Сюзан покачала головой.
  — Грэйс... — произнесла она.
  — Нельзя сказать, что это ее красота вскружила ему голову, — сказал Хоук.
  Сюзан продолжала покачивать головой.
  — Я знаю, что любовь — это сумма желаний. Этому учат на первом курсе психфака. Но вот какое сочетание желаний и патологий держит вместе этих двух людей?.. — Она пожала плечами. — В общем, да, он ее любит.
  — А она его?
  — Понятия не имею. Она в нем нуждается, манипулирует им. Любит Рассела. Я не осведомлена о внутренних течениях этой семьи. Но знаю... знаю, что в этом яблоке именно Грэйс является червячком.
  Сэндвич так и остался в разложенном виде лежать на тарелке Сюзан. Я смотрел на него.
  Может быть, попробовать? Нет, он принадлежит ей. Я взглянул на бутербродный поднос: пусто.
  Снова посмотрел на сэндвич Сюзан. Черт, ведь она же не собирается его доедать. Сюзан взяла пальчиками листик латука, оторвала от него треугольник и съела. Остаток она принялась внимательно рассматривать.
  — Расскажи мне о Грэйс, — попросил я.
  — В ней нет ничего особенного, — сказала Сюзан. — К тому же она старается вести себя, как маленькая девочка, что никак не соответствует ее габаритам. Она — как там однажды выразился Джерри? — часто бывает не права, но никогда не бывает неуверенна. Властна и всего боится. Инфантильна и тиранична в одно и то же время. Слаба и глупа — чего нельзя сказать ни о муже, ни о сыне — и вертит ими обоими как вздумается.
  Сюзан опять покачала головой.
  — Потрясающе, — произнесла она.
  — Зачем? — послышался голос Рейчел Уоллес.
  — Зачем она это делает? — переспросила Сюзан.
  — Да.
  Сюзан оторвала от латука еще один уголок и съела. Остатки бутерброда лежали в девственночистом, если не сказать смущенном, виде на ее тарелке.
  — Может, хочет, чтобы о ней заботились.
  — Но заботу о себе не доверяет ни мужу, ни сыну, — закончила Рейчел Уоллес.
  Фраза не несла в себе вопроса. Они со Сюзан принялись решать головоломку. Психотерапевты и люди, много и упорно посещавшие курсы, к этому очень склонны. Влезают в проблему с головой, интересуюсь ей и только ей, прорабатывают тонкости человеческого поведения. Все это очень напоминает чтение стихов. Я не знал, куда это нас заведет, но рассуждения могли оказаться полезными.
  — Верно. Она напугана, и в сердцевине ее сущности лежит страх. Она не понимает жизнь, и это ее дико пугает. Ей необходимо, чтобы по жизненному пути ее вели за ручку, но она не будет доверять ведущему до тех пор, пока не сможет его полностью контролировать.
  — Этого ее муж не понимает, — произнесла Рейчел Уоллес. — А сын?
  — Он ее ненавидит.
  — Однозначно, — сказала Рейчел Уоллес.
  Сюзан улыбнулась:
  — И любит.
  — Властный отец, — задумчиво проговорила Рейчел Уоллес, — обольстительная и чувствительная мать...
  — Обольстительная? — удивился я.
  — Для Рассела, — сказала Рейчел Уоллес. — Это классический пример.
  — Классический, — повторил Хоук.
  — Конечно, звучит бредово, — сказала Сюзан, — но она права.
  Я потянулся за наименее дезорганизованной частью сьюзенского сэндвича. Она шлепнула меня по пальцам. Я отдернул руку.
  — И какая мне польза от этих рассуждений, если моя задача — пристрелить Джерри Костигана? — спросил я.
  Сюзан покачала головой:
  — Может быть, никакой. Но вот здесь уже начинается твоя работа. Наша задача сообщить тебе все нам известное. А вам с Хоуком необходимо решить, какую пользу принесет наша информация.
  — Верно, — согласился я. — А ты собираешься доедать этот сэндвич?
  — Всему свое время, — сказала Сюзан.
  — Грэйс всегда с ними путешествует? — спросил Хоук.
  — Нет, боится летать, — ответила Сюзан.
  Хоук приподнял брови.
  Я втянул в рот нижнюю губу и слегка ее пожевал.
  — Ну хорошо. Мы захватим ее одну, и что дальше?
  — Если он любит ее так, как мы думаем, это заставит его сделать выбор. А мы поменяем. Ее на него.
  — Когда Джерри нет, Грэйс обычно живет в Милл-Ривер? — уточнил я у Сюзан.
  — Да.
  — Он знает, что мы его ищем. Об этом знал Ричи Лу, следовательно, и Костиган знает.
  — Айвз знал об этом, — сказал Хоук. — Об этом знают все.
  — Если он любит свою жену так, как мы предполагаем, то не оставит ее одну.
  Хоук покивал.
  — Очко в твою пользу, — признал он.
  — Значит, он должен либо остаться с ней в Милл-Ривер, либо заставить ее поехать с ним. Не важно, боится она или нет.
  Я посмотрел на Сюзан.
  — Да, — кивнула она. — Он не оставит ее. Но заставлять лететь на самолете не станет, потому что не сможет уговорить ее. Но вполне способен усадить ее в машину.
  — Как-то раз мы уже забрались в эту его «Крепость», — сказал я.
  — Могу поспорить, что охранная система теперь модернизирована, — ввернул Хоук.
  Я спросил:
  — Может быть, все-таки у него есть местечко получше?
  — Куда можно доехать на машине, — закончил Хоук.
  — Сужаем круг поисков до Западного побережья, — предложил я.
  — Примерно, — согласился Хоук.
  Помидор полностью исчез с сэндвича Сюзан. Она теперь пощипывала последний кусочек бекона.
  — Допустим, так: день езды со скоростью пятьдесят пять миль в час.
  — Продолжительность дня?
  — Предположим, часов двенадцать, — сказал я. — Шестьсот миль. Очерти вокруг Милл-Ривер окружность радиусом в шестьсот миль, что получится?
  — Три тысячи шестьсот квадратных миль, — выдал Хоук.
  — Если обыскивать квадратную милю в день и при этом Костиганы никуда не передвинутся, в течение каких-то десяти лет мы их изловим.
  Хоук восхищенно взглянул на меня.
  — Бог ты мой, — произнес он с безупречным английским акцентом, — Холмс, это невероятно.
  — Элементарно, Ватсон, — снисходительно кивнул я.
  — Следовательно, наши знания о Грэйс тоже никуда не привели, — сказала Рейчел Уоллес.
  — Почему же? — утешил ее я.
  — До этого, — сказал Хоук, — мы считали что придется обыскивать целых три миллиона квадратных миль.
  Глава 47
  За оставшуюся часть дня мы нисколечко не сузили круг поисков. Когда в шесть вечера мы решили прекратить споры, то поняли, что с обеда ни на йоту не приблизились к разгадке. Правда, назревал ужин. Не бывает совсем непроглядной тьмы.
  — Мне нужно выпить, — сказала Рейчел Уоллес, — порций эдак двенадцать.
  — Я пойду, куплю бутылку, — предложил Хоук. — Ноги разомну.
  — А почему не заказать, чтобы принесли? — спросила Рейчел. — Вас могут заметить.
  Хоук посмотрел на нее так, словно она только что заявила, будто земля плоская.
  — И прийти следом сюда, — закончила Рейчел.
  Хоук посмотрел на нее так, словно она только что свалилась с края земли.
  — Скотч? — спросил он.
  — И содовую, и лед, и стаканы, — отозвался я.
  — Это добро пришлет гостиница, — заявил Хоук. — Я не занимаюсь такими пустяками.
  Он потихоньку отворил дверь и вышел.
  — В чем дело? — спросила Рейчел.
  — Просто ему захотелось, — сказал я.
  — Если мы все начнем поступать как захочется, это черт знает к чему приведет, он ведь нарушает... Это ребячество.
  — Знаю, — кивнул я. — Почему бы тебе не позвонить и не заказать все остальное к скотчу?
  Рейчел Уоллес взглянула на Сюзан.
  — Они друг друга понимают, — сказала Сюз. — И не позволяют никому лезть в свои дела. Как ты и говорила — чистое ребячество.
  Рейчел Уоллес покачала головой и потянулась к телефонной трубке.
  — Нужно поговорить, — повернулась ко мне Сюзан.
  Я указал на соседнюю комнату. Потом обратился к Рейчел Уоллес:
  — Когда придет обслуга, дай мне знать, прежде чем откроешь. И не вставай перед дверью, когда постучат.
  Она улыбнулась и кивнула. Сюзан прошла в соседнюю комнату. Я отправился следом и прикрыл дверь. Она села на кровать. Я рядом.
  — Мне необходимо переговорить с Расселом, — сказала она.
  Я кивнул.
  — Я совершенно четко знаю, чего хочу. Я не хочу снова быть с ним. Но не могу прервать наши с ним отношения так, как это получилось. Я уехала, оставив его на обочине.
  Я опять кивнул:
  — Ты выяснила, хочешь ли быть со мной?
  — Я знаю, что не хочу быть без тебя, — сказала она.
  — Знаешь номер, по которому ему звонить?
  — Да.
  — Почему бы не позвонить отсюда? — предложил я.
  Она ответила:
  — Но по номеру Мартин Квирк сможет установить местонахождение телефона.
  Я согласился.
  — Я не могу, — сказала она.
  — Знаю. Потому и не прошу.
  — Отца с ним может и не быть, — промолвила Сюзан.
  — Может, — признал я.
  — Даже если бы он был с ним, я не могу...
  — Да, — сказал я, — не можешь. Не можешь использовать свои личные сведения о Расселе для убийства его отца. Даже несмотря на то, что Расселу это может понравиться.
  — Ты понимаешь?
  — Да.
  — О Джерри и Грэйс я все могу рассказать. О них и всем таком прочем. Но не могу назвать тебе номер телефона, который он дал, доверяя мне.
  Я промолчал.
  — Понимаешь разницу?
  — Да, — сказал я.
  Она взяла мою правую руку в свои пальцы, склонилась и поцеловала меня в губы. Легко-легко.
  В дверь постучала Рейчел.
  — Пришла гостиничная обслуга, — сообщила она.
  Я высвободил руку из ладоней Сюзан и потрепал ее по щеке. Затем вышел в другую комнату, вытащил пистолет, встал в дверях ванной так, чтобы оружия не было видно, и сказал:
  — Открой.
  Когда официант ушел, на столе остались стаканы, содовая и большая ваза миндаля.
  — А лед дальше по коридору, — сказала Рейчел.
  Я глазел на миндаль.
  — Когда Хоук вернется, я схожу за льдом.
  Рейчел улыбнулась.
  — Я помню твои вкусы, поэтому заказала миндаль, — сказала она.
  — Если бы ты не была извращенной, — хмыкнул я, — я бы на тебе женился.
  Послышался стук в дверь, и голос Хоука произнес:
  — Гонец прибыл.
  Я отпер дверь, и вошел Хоук с двумя бутылками «Гленнфидиха» и бутылкой шампанского «Домэн Шандо Бланш де Нуар».
  — Встряхнемся, — сказал он.
  Я взглянул на шампанское:
  — Наше?
  — Французский рецепт, калифорнийский виноград, — сказал Хоук. — Самое лучшее.
  Я сходил за льдом. А когда вернулся, увидел, как Рейчел Уоллес толкует с Хоуком:
  — И он знал, что ты стоишь возле двери один. Откуда он мог знать, что никто не вынуждает тебя постучать под дулом пистолета?
  Хоук мрачно взглянул на меня.
  — Если я правильно понял вопрос, — сказал я, — то могу сам ответить: Хоук попросту не стал бы этого делать.
  — Даже под страхом смерти он бы не предал тебя?
  — Сомневаюсь, что кто-нибудь из нас смог бы высказать это так элегантно... Так вот — нет, не предал бы.
  — И ты об этом знаешь?
  — Да.
  — Но откуда такая уверенность?
  — Оттуда, — сказал Хоук. — Он точно знает, что не предал бы.
  Рейчел Уоллес отмахнулась в нетерпении:
  — Именно это я и стараюсь понять. Откуда ты можешь знать, что он не предаст? Откуда тебе знать, что он знает, что не предаст? Вы подобные вопросы хоть когда-нибудь обсуждали?
  — Такие вещи не обсуждают, — сказал я.
  — Прекрати вставать в хэмингуэевскую позу, я умоляю.
  Я ухмыльнулся:
  — Нет, не обсуждали.
  — Но, черт побери, почему?
  — Такие вещи не обсуждают, — повторил мой ответ Хоук.
  — Черт, — только и сказала Рейчел и принялась класть лед в стаканы.
  Сюзан открыла дверь в спальню.
  — Нужно поговорить, — позвала она.
  Я зашел и прикрыл за собой дверь. Телефон валялся на постели, трубка была снята с рычага.
  — Он хочет пообщаться с тобой, — сказала Сюзан.
  Лицо ее было бледным и осунувшимся.
  Я взял трубку.
  — Да?
  — Со Сюзан, — услышал я голос Рассела, — похоже, я проиграл, а ты можешь выиграть. Пусть, все будет так, как она хочет. Я желаю ей только хорошего.
  Голос Костигана был хриплым, но твердым.
  Я представлял себе примерно, что он должен чувствовать. Я молчал. Костяшки сжимающих трубку пальцев побелели.
  — Мы с тобой, конечно, не друзья, — продолжал он, — но между нами существует определенная связь. Мы знаем такие вещи, о которых большинство просто не догадывается.
  Я сказал:
  — Н-да?
  — Ты хочешь убить моего старика, — сказал Рассел.
  — Н-да.
  — А он — тебя.
  — Да.
  — Он в Буасе, — сказал Рассел. — Со своей старушкой. Они там с того самого времени, как ты вломился в «Крепость».
  — В Буасе? В Айдахо? — спросил я.
  — Ага. Там есть древний серебряный рудник, который он восстановил.
  — Восстановил?
  — Да, превратил в настоящую цитадель. Если возьмешь его там, значит, ты самый крутой человек, когда-либо живший на свете.
  — Он знает, о чем ты мне сейчас говоришь? — спросил я.
  — Нет.
  — А ты тоже там? — поинтересовался я.
  — Буду.
  — Увидимся в Буасе, — сказал я.
  Он повесил трубку. Несколько секунд я слушал гудки. Затем тоже положил трубку на место. Сюзан сидела на кровати, спиной прислонившись к подушке, а ноги подтянув к груди. Разглядывала коленки. Правой рукой я принялся массировать ей шею.
  — Все очень плохо, — сказала она.
  Я ничего не ответил. Левой рукой она потянулась за спину, взяла мои пальцы и приложила к щеке.
  — Я с тобой, детка, — успокоил я.
  Она кивнула и прижалась к моей руке изо всех сил.
  Глава 48
  Когда я пришел к Хью Диксону, дверь мне открыл какой-то азиат. Он без всяких колебаний произнес:
  — Пожалуйста, мистер Спенсер, — и я вошел в баронское фойе.
  Здесь ничего не изменилось со времени моего последнего визита. Полированный каменный пол, по центру — огромный рояль. Я видел не так много фойе, в которых мог бы запросто разместиться рояль. Например, «Трамп Тауэр»... и все.
  — Я сообщу мистеру Диксону о вашем приходе, — сказал азиат так, словно мои посещения этого дома были регулярными. А ведь в последний раз я был здесь в семьдесят шестом.
  — Благодарю.
  Он отсутствовал секунд девяносто, затем снова объявился и сказал:
  — Сюда, пожалуйста.
  На сей раз меня провели не на террасу, как раньше, а в рабочий кабинет, или в библиотеку, или в офис — в общем, не знаю, как это называют люди с диксоновскими доходами. Книжные шкафы, обитая кожей мебель, восточные ковры, огромный резной стол красного дерева, на котором стояли телефон и банковская лампа под зеленым абажуром. За столом в инвалидном кресле сидел сам Диксон.
  — Приятно снова с вами увидеться, — сказал он, когда я вошел.
  Азиат бесшумно удалился.
  — Сэр, мне нужна помощь.
  Диксон кивком головы указал мне на одно из обитых кожей кресел:
  — Присаживайтесь.
  — Боюсь, могу в нем заблудиться, — сказал я. — Мне случалось жить в домах поменьше этого кресла.
  — Как угодно, — кивнул он. — Что нужно?
  Выглядел Диксон получше, чем восемь лет назад. Лицо поспокойнее, в глазах поменьше ярости, побольше жизни. Но массивный торс все так же громоздился над креслом-каталкой — грозно, неколебимо. Взрыв в Лондоне отнял у него семью и ноги.
  — Деньги, — сказал я. — Много.
  Диксон кивнул. Волосы здорово поседели со времени нашего последнего рандеву.
  — Запросто, — промолвил он. — Этого добра у меня больше, чем нужно.
  — Лучше будет вам не знать, на какие нужды они пойдут, — отозвался я.
  — Меня это не касается, — заметил Диксон. — Когда не о чем больше заботиться, заботишься о себе — или по крайней мере пытаешься. Тебя начинают волновать другие проблемы. Данное когда-то слово, например.
  — Да, сэр, — согласился я.
  — Я когда-то сказал, что, если вам когда-нибудь понадобится моя помощь, вы ее получите. Вы и тот негр.
  — Да, сэр, это было в Монреале.
  — Негр все еще жив? — спросил он.
  — Да, сэр, он тоже замешан. Деньги требуются нам обоим.
  — Сколько?
  — Десять тысяч долларов.
  Диксон спросил:
  — Выпьете?
  Вошел азиат. Он вытащил из шкафчика поднос и поставил на стол перед Диксоном. На подносе высился графин из резного стекла и два стакана под бренди.
  — Разумеется, — сказал я.
  Азиат налил два стакана бренди и подал один мне, второй Диксону, а графин поставил на поднос.
  — Лин, — сказал Диксон. — Мне нужно десять тысяч долларов в... — он взглянул на меня: — мелких купюрах?
  — Десятками, двадцатками и сотнями, — уточнил я.
  Диксон кивнул Лину:
  — Можешь идти.
  Лин вышел. Мы с Диксоном выпили бренди.
  — Я не смогу вернуть их вам, сэр, — произнес я.
  — У вас может и не быть такой возможности, — сказал Диксон. — Я не жду от вас возврата этих денег.
  Мы выпили еще.
  — Как ваши дела, сэр? — спросил я.
  — Получше, — сказал он. — Время лечит. И, — он сделал еще глоток бренди и почти что улыбнулся, — я снова женат.
  — Мои поздравления, — сказал я. — Приятно это слышать.
  — Жизнь идет своим чередом. А как у вас?
  — Довольно сложно в последнее время, но... — Я пожал плечами. — Сложность должна вот-вот упроститься. Я, по крайней мере, на это надеюсь.
  Диксон поднял графин и махнул им в мою сторону. Я подошел к столу, и он подлил мне бренди. Затем налил и себе, закрыл графин пробкой.
  Мы выпили.
  — Вероятно, я не увижу вас до тех пор, пока вам снова не понадобятся десять тысяч долларов, — сказал Диксон по-прежнему с полуулыбкой.
  — Вполне возможно, сэр, — сказал я. — Я не очень общителен.
  Диксон сказал:
  — Человек с подобным количеством денег привыкает к тому, что люди поддерживают с ним отношения только на тот случай, если им вдруг понадобятся десять тысяч. Поэтому приятно видеть человека, который не лицемерит.
  — Верю вам на слово, сэр.
  — Так все говорят. Но вы, похоже, и в самом деле верите. Надеюсь, вы не каждому верите на слово.
  — Нет, сэр, не каждому. И не каждой. Только тем, кому можно верить.
  — Как же вы различаете, кому можно верить, а кому нельзя? — спросил Диксон.
  Я постучал пальцем по лбу:
  — С помощью могучего интеллекта.
  — Или удачи, — предположил Диксон.
  — Она не мешает, — сказал я.
  Солнце заглянуло в комнату справа. Оно садилось, и в том месте, где лучи падали на край ковра, краски его переливались. Мы беззвучно потягивали бренди. В доме было тихо. Он был настолько огромен, что казался бы тихим даже тогда, когда кому-нибудь в голову пришла бы мысль построить в соседнем крыле атомную подводную лодку.
  Вернулся Лин. В его руках был пакет величиной с картонку из-под обуви, завернутый в коричневую бумагу и аккуратно перевязанный бечевкой. Он отдал мне его и вышел.
  — У меня, — сказал Диксон, — кроме денег в мелких купюрах, есть еще и иные ресурсы.
  Из ящика стола он вытащил небольшую карточку. На ней стоял только телефонный номер, и больше ничего. Диксон протянул ее мне, я взял и положил в карман рубашки.
  — Благодарю, — сказал я и выпил оставшееся бренди.
  Диксон произнес:
  — Удачи.
  Я еще раз поблагодарил вышел.
  Глава 49
  Шахта находилась к северу от Буасе по Пятьдесят пятому шоссе, если ехать к Плейсервиллю. Мы припарковали взятую напрокат машину на пустынной обочине дороги и посмотрели в долину, раскинувшуюся у наших ног.
  — По карте это здесь, — сказал Хоук.
  Он держал топографическую карту США со скрупулезными инструкциями, выписанными округлым и аккуратным почерком Рейчел Уоллес. Долина простиралась на север и на юг, а дорога извивалась по гребню восточного склона. По дну долины текла речушка, а бегущая по ее западному берегу узкая тропа, загибаясь, исчезала в роще сосен, скрывающих северную половину дола.
  — Там, — уточнил Хоук. — За рощей.
  Он сидел рядом со мной. Сюзан — на заднем сиденье в огромных солнцезащитных очках с бледно-лиловой оправой. Я тронул автомобиль и проехал по гребню. Наконец долина завернула на восток вместе с дорогой, и мы смогли заглянуть за деревья.
  Я остановил машину, и мы обозрели вход в рудник, находящийся примерно в полумиле под нами. Квадратный и темный, даже с такого расстояния он выглядел заново обшитым деревом и аккуратно подчищенным. Справа находилась площадка для вертолетов, а слева — широченная автостоянка. В ста ярдах от нас, ближе ко входу, протянулась высокая сетчатая ограда, украшенная сторожкой. На асфальте перед воротами были сделаны бетонные бугры, расположенные в некоем подобии лабиринта, — так, чтобы машина могла проехать, но только очень медленно. Вокруг входа в рудник вся поверхность холма была освобождена от растительности. Обнаженная порода вздымалась примерно на тысячу футов и была затянута металлической проволочной паутиной — меры против эрозии. Рядом со сторожкой находился огромный щит, но мы были слишком далеко и не могли прочитать, что именно на нем написано.
  — Бьюсь об заклад, что не «Добро пожаловать», — сказал я.
  — Может быть, «Заходите, гостями будете»? — предположил Хоук.
  Мы посидели, вглядываясь во вход в рудник.
  — Можно спуститься по скале, — выдал идею я.
  — Можно, если наверху нет охраны, — ото звался Хоук.
  — Можно и с охраной, если ее убрать, — сказал я.
  — Но убрать ее так, чтобы не всполошились те, кто дежурят внизу, — продолжил мою мысль Хоук.
  — А можно приземлиться на вертолетной площадке, прямо у шахты, — сказал я.
  — Если найдем пилота, готового пожертвовать своей головой.
  — Обычно пилот жертвует рукой и ногой, не больше. Но, даже сев на площадку, мы окажемся всего лишь за оградой.
  — Есть ли хотя бы один шанс из миллиона, — спросил я, — что Рассела обнаружат на склоне холма с перебитыми лодыжками?
  Сюзан болезненно улыбнулась и покачала головой.
  — Я не хочу шутить по этому поводу, — сказала она. — Хотя я понимаю, что ты просто стараешься разрядить атмосферу.
  — Хорошо, — кивнул я. — Просто ты говоришь, что в случае, если меня, или Джерри, или нас обоих убьют, — все равно выигрывает Рассел.
  День начал клониться к закату. В Буасе наступила осень. На самом деле она наступила во всем полушарии, но заметил я ее лишь в Буасе.
  Солнечный свет красил алым верхние этажи городских приземистых зданий, а сами улицы находились в тени. Движения на дорогах вообще не наблюдалось. У меня появилось ощущение, что в Буасе его практически никогда нет.
  — Похоже, впервые моя жизнь зависит от того, прав был Фрейд или не прав.
  — А еще Софокл, — добавила Сюзан.
  — И он тоже.
  Глава 50
  — Если люди в шахте зависят от наружных источников электроэнергии и воды, мы могли бы отрезать их от жизненных благ и таким образом выманить наружу, — сказал Хоук.
  Мы yжинали в столовой «Айданы».
  — Если сможем обнаружить, каким образом это сделать, — заметил я. — Но когда они появятся, вокруг Костигана будет столько охраны, что это не даст нам никакого преимущества.
  — К тому же они будут знать, что мы пришли, — сказал Хоук.
  Сюзан потихоньку поедала лосося под сладким миндалем. Хоук заказал «Сокол Блоссер Пино Нуар», я отпил глоточек и одобрительно кивнул головой.
  — Орегон, — сказал Хоук. — Лучшее «Пино Нуар» делают в Орегоне.
  — Кто бы мог подумать! — удивился я.
  И налил немного вина в бокал Сюзан. Она улыбнулась мне.
  — Вот еще что, — сказала она. — Ведь официально Костиганы не совершают ничего противозаконного. Они всегда могут — и наверняка так и поступят — вызвать полицию. Вы снова попадете в беду, и тогда уже вам вряд ли кто-нибудь поможет.
  — Разумно также предположить, что Кости — ган, где бы ни находился, всегда может нажать на некоторые рычаги силовых структур, — сказал я.
  — Ладно, — бросил Хоук. — Следовательно, мы не станем выкуривать его из норы. Значит, нужно войти внутрь.
  — По крайней мере, он не ожидает, что мы на это решимся, — отметил я.
  — Черт, — сказал Хоук, — я сам этого не ожидаю.
  — Прорваться мы не сможем.
  — Верно, — согласился Хоук. — Даже Восемьдесят вторая десантная не сможет туда прорваться.
  — Остается хитрость, — сказал я. — Мы должны придумать, как проникнуть внутрь.
  — Можно нарваться, — глубокомысленно заметил Хоук.
  — А пока, — сказал я, — лучшее средство — побродить вокруг и как следует обдумать то, что мы увидим.
  Сюзан оторвалась от лосося.
  — Такова ваша основная стратегия? — спросила она. — Шнырять вокруг и наблюдать за тем, что делается?
  — Правильно, так каждый может, — сказал я. — Но наше отличие в том, что, когда начинаем шнырять мы, нас очень тяжело напугать и отвадить.
  Ее рука легко коснулась моей.
  — Ты неисправим, — сказала она.
  Мы съели какой-то десерт, выпили какой-то кофе, затем какой-то грушевой водки, а после ужина мы со Сюзан прошлись по центру Буасе. На Мэйн-стрит мы остановились у витрины книжного магазина и заглянули за стекло.
  Через дорогу магазинчик с одеждой в стиле вестерн выставил напоказ коллекцию ковбойских высоких сапог, широкополых шляп и широких полотняных штанов. Ресторанчик возле самой гостиницы предлагал бифштексы, яичницу и свежие булочки. Рядом находился ломбард, где в заклад люди оставляли охотничьи ножи и дробовики. Все это было закрыто, и над маленьким городом, казалось, сомкнулось мрачное, залитое звездным светом пространство, распространившееся по темному безразличному небу.
  — На Бостон совсем непохоже, — сказала Сюзан.
  — Да, — отозвался я.
  — Я раньше никогда не бывала на Западе, — сообщила она. — А ты?
  — В каком-то смысле бывал. Я здесь родился.
  — В Буасе?
  — Нет, в соседнем штате. В местечке Лереми, штат Вайоминг.
  — Не знала, — сказала Сюзан.
  — Когда я был совсем ребенком, отец, с двумя моими дядьями и мной, переехал на восток.
  — Твоя мать умерла, когда ты был еще совсем маленьким? — спросила Сюзан.
  — Нет, — сказал я. — Она умерла... На самом деле она умерла, когда я еще не родился.
  В свете уличного фонаря Сюзан внимательно разглядывала меня. Подняв брови.
  — Произошел несчастный случай, — пояснил я, — на девятом месяце беременности. Умерла она в операционной, и врач сделал ей кесарево сечение.
  — То есть, в каком-то смысле, у тебя никогда не было матери, — сказала Сюзан. — Рожден после ее смерти.
  — Н-да. Не женщиной.
  — А что за несчастный случай? — спросила Сюзан.
  — Не знаю. Отец об этом никогда не рассказывал. Ни он, ни мои дядья.
  — Насколько мне помнится, они не были братьями твоего отца, да?
  — Да, — сказал я. — Братья матери. Отец так с матерью и познакомился. Они втроем держали столярную мастерскую.
  — И твой отец больше не женился?
  — Нет. Он вырастил меня вместе с дядьями.
  — Он сейчас жив?
  — Нет.
  — А дядья?
  — Нет.
  — Ты о них никогда не рассказывал.
  — Меня интересует только то, что произойдет в будущем, — сказал я.
  — То, что произойдет в будущем, тесно связано с тем, что случилось в прошлом, — покачала головой Сюзан.
  — Может быть. Только то, что произошло в прошлом, лежит вне сферы моего влияния.
  — Но ты можешь изменить то, что сотворило с тобой прошлое, — сказала Сюзан.
  — Да, — кивнул я. — Думаю, это возможно.
  Мы снова вошли в гостиницу. Я придержал дверь и пропустил Сюзан. Мы отправились к номеру.
  Хоук без рубашки лежал на кровати, почитывая местную газетенку. Когда мы вошли, он положил ее на грудь и улыбнулся.
  — Ура-ура, — сказал он. — Позвонил Рассел и сказал, что протащит тебя в шахту.
  Глава 51
  — Он очень сложная натура, — сказала Сюзан. — И делает это, видимо, потому, что считает, что так хочется мне. Или думает, что я буду благодарна ему и вернусь. Или по известным ему одному причинам.
  — Хочет, чтобы меня убили, — сказал я.
  — Или отца. Или вас обоих.
  — Или хочет убить меня собственными руками, — добавил я.
  Сюзан опустила глаза:
  — Может быть... нет. Этого я себе представить не могу. Он опасен. Жесток. Хотя со мной никогда... И все же... он этого не сделает. Нет.
  — Поглядим, — сказал я.
  Сюзан обвила меня руками и положила голову на грудь.
  — Пора, — сказал я.
  Она кивнула, не поднимая головы. А затем отступила.
  Хоук протянул мне «триста пятьдесят седьмой» в наплечной кобуре и помог облачиться в сбрую.
  Я приподнял правую штанину, и Хоук примотал изолентой к ноге охотничий нож. Я опустил штанину обратно. На моих ногах были серые «найковские» кроссовки, и я надел черную футболку.
  Мягкую серо-черную штормовку я натянул поверх футболки и кобуры. Правительственную битку положил в правый карман джинсов. На куртке спереди был карман на молнии, в который я сунул пригоршню патронов. Я встал, сделал три шага по направлению к окну. Патроны зазвенели, как мелочь. Я покачал головой.
  — Нет, — одновременно сказали мы с Хоуком.
  Я вытащил патроны, и Хоук, пройдя в ванную, возвратился с пластырем. Я приподнял куртку и футболку, и Хоук прилепил дюжину патронов 357-го калибра мне на живот. Я оставил футболку навыпуск, чтобы доставать было легче, Снова прошелся по номеру. Тихо.
  — В порядке, — сказал я. — Увидимся здесь, только позже.
  — Мне бы не хотелось оставлять тебя одного, — произнесла Сюзан.
  — Мне тоже. Но таковы его условия.
  Сюзан кивнула. Я взглянул на Хоука.
  — Если придется убить его, — сказал Хоук, — убей. Не позволяй себе умереть только потому, что ты ей что-то там обещал.
  Я кивнул.
  — Ведь она не хочет, чтобы ты погиб, — сказал Хоук.
  Я хмыкнул.
  — Не хочешь? — спросил Хоук у Сюзан.
  Она покачала головой.
  — Нет, — сказала она. — Господи, нет, я... нет. Нет. Забудь об обещаниях. Делай все, лишь бы ты вернулся. — Она сидела на кровати, растирая виски руками. — Я хочу, чтобы ты вернулся.
  Я глубоко вздохнул. Положил ладони ей на щеки, поднял ее лицо вверх и нежно поцеловал в губы. Она прижала мои ладони своими и продлила поцелуй. Затем мы оторвались друг от друга, я выпрямился и отошел. Ее взгляд скользнул за мной, но слова так и не прозвучали. Я взглянул на Хоука. Он кивнул — коротко. Я открыл дверь и вышел.
  Рассел Костиган подобрал меня в свой «дженсен-хили» с опущенным верхом. На нем были надеты серебристая гоночная куртка и перчатки из стальной кожи, открытые с тыльных сторон ладоней. Еще — солнцезащитные очки «Порш».
  Гриву разметало ветром, и я заметил, что он лысеет. Это мне понравилось.
  — Волнуешься? — спросил он.
  Я ничего не сказал.
  — Недоумеваешь, зачем я это делаю?
  — Нет.
  Он ухмыльнулся. Волчья ухмылка, как у оскалившего зубы опасного хищника.
  — Так я тебе и поверил, — сказал он.
  Мы ехали из Буасе на север, но по другой дороге. Для опущенного верха в это время года было холодновато: ветер хлестал нещадно. Я смотрел на Костигана, чувствуя, как напрягаются по всей спине и в плечах мускулы. Ведя машину, Костиган мельком посматривал на меня. На меня, затем быстро на дорогу, затем снова на меня. Потом он медленно качнул головой.
  — Угу, — сказал Рассел, — понимаю. Очень хорошо понимаю это чувство. Ты хочешь меня убить. Но не можешь. Ненавидишь до кончиков ногтей, но здесь замешана эта связь. Да? Эта особая связь.
  Я беззвучно кивнул.
  Рассел вел машину, положа одну руку на руль, а локоть второй — на дверцу. Но расслабленной позы не получилось. Он был весь составлен из острых углов и натянутых струн.
  — Думаешь, меня можно убить? — спросил он. Взглянул на меня. Одними глазами, не поворачивая головы. — Думаешь, можно?
  — Любой может убить любого, — сказал я.
  Он кивнул:
  — Что она обо мне говорила?
  Я ничего не ответил. Он покачал головой:
  — Правда. Некорректный вопрос. — И снова покачал головой. — Я забылся, — сказал он и побарабанил по дверце пальцами, словно в такт неслышной для меня музыке.
  Мы молчали минут десять, а затем Рассел резко завернул влево, и, скрипя шинами, «хили» рванул по грязной дороге в долину. Нас подбрасывало и трясло, ехали, словно в телеге, примерно с милю. За пригорком Рассел остановился.
  — Теперь пройдемся, — сказал он.
  Вылез и направился в обход пригорка. День клонился к вечеру, низкое, светящее прямо в лицо солнце подсказало мне, что мы движемся на запад. В траве виднелись маленькие синенькие цветочки. Холмы волнами тянулись на запад, чем дальше, тем выше и выше, переходя в скалистые горы. Рассел носил ковбойские сапоги из змеиной кожи и из-за высоких каблуков слегка раскачивался на ходу из стороны в сторону. Благодаря сапогам он практически сравнялся со мной в росте.
  Мы спустились с пригорка, за которым припарковались, поднялись на следующий и взглянули вниз. Долина и спуск в нее были усеяны здоровенными камнями, среди которых попадались заросли жесткого кустарника. Мы сошли в долину и стали подниматься на следующий холм.
  Однако, не пройдя и пяти футов, остановились.
  Рассел прислонился к выступу скалы, вытащил из кармана рубашки пачку «Лаки страйк» и прикурил одну сигарету от бутановой зажигалки — не от дешевки какой-нибудь, а от модели, инкрустированной золотом и обтянутой свиной кожей. А может быть, в среде богачей типа Рассела подобные штучки тоже считались дешевками и выкидывались сразу после употребления.
  Он втянул в себя побольше дыма и медленно выпустил его сквозь губы тоненькой струйкой.
  Среди пустоты ландшафта запах сигаретного дыма казался удивительно сильным.
  — Откуда ты мог знать, что где-нибудь в засаде нас не поджидает десяток молодцов с оружием? — спросил Рассел.
  — Я этого не знал.
  — Но должен был об этом подумать, — указал Рассел.
  — Она сказала, что ты не станешь этого делать.
  — А если бы она ошиблась?
  — Тогда, вполне возможно, твоим десятерым дружкам пришлось бы несладко.
  Рассел снова по-волчьи ухмыльнулся.
  — Когда мой старик отстраивал эту «Крепость», — сказал он, — то никому не доверял. Забраться в нее практически невозможно, но он не хотел зависеть от обстоятельств и потому сделал для себя потайной ход.
  Он снова затянулся полной грудью. Сигарета была короткая, без фильтра. Он задержал дым в легких, а затем стал выпускать его, одновременно продолжая говорить:
  — Для себя и своей семьи. Больше ни для кого. Для меня, жены и себя самого.
  Он уронил сигарету на землю и растер ее носком правого сапога.
  — Я собираюсь показать тебе этот ход.
  — И?
  — А затем встану в сторонке и посмотрю, что получится, — сказал он.
  — Забава?
  — Забава. Помоги отодвинуть этот камень.
  Мы изо всей силы налегли на торчащий из травы валун. Сначала с неохотой, но потом неожиданно легко он поддался, и огромный пласт за нашими спинами скользнул в сторону. Рассел ухмыльнулся и поклонился мне, как метрдотель, приветствующий появление сиятельной особы.
  Передо мной зиял темный проход.
  — Вуаля, — сказал Рассел.
  Я подошел к провалу.
  — Спенсер, — окликнул Рассел.
  Я развернулся и взглянул на него.
  — Я любил ее с тех самых пор, как повстречал, — произнес он. — И все еще люблю.
  — Я тоже, — сказал я. — Это и есть та самая связь между нами.
  А затем вошел в темный туннель и услышал за спиной скрежет закрывающейся стены.
  Глава 52
  Там, где я стоял, было темнее, чем в животе у дракона, тишина давила на уши. Черт возьми, где же эти чертовы киловатты, когда они так нужны. Сейчас я бы с удовольствием поменял коечто из своего арсенала на фонарик, но, похоже, эта сделка никого не заинтересовала, и потому я принялся, держась за стену, медленно продвигаться вперед, аккуратно опуская ноги, как это делают люди, спускаясь по темной лестнице. Если мне таким образом придется преодолеть значительное расстояние, значит, в моем распоряжении куча времени, чтобы спланировать стратегию. Пока план был прост: двигаться в темноте до тех пор, пока что-нибудь не случится. Потом я реагирую на то, что случaeтся. Не Бог весть какой план, зато привычный. «Живи как живется», — подумал я.
  Я осторожно двигался, медленно переставляя ноги. И все ждал, когда глаза привыкнут к темноте. Они, естественно, этого делать не собирались. Они приноровились бы к тусклому свету, но чернота есть чернота. Я вытянул левую руку вперед. До противоположной стены не достал.
  Поднял ее вверх. Зато дотянулся до потолка.
  Провел пальцами по потолку и стене. Угла не было. Туннель, видимо, был сделан в форме трубы. Стены на ощупь сильно смахивали на гофрированную сталь. Пол был плоским. Я присел и потрогaл его. Очевидно, бетон. Наверное, пробив трубу, ее залили бетоном, чтобы пол стал ровным. Я встал и двинулся дальше. Уверенность как класс отсутствовала. Не видя того, до чего дотрагиваюсь, я не мог доверять своим ощущениям. Я снова остановился и прислушался. Звук собственного дыхания — ничего больше. Принюхался. Никакого запаха. Нейтральная температура — ни холодно, ни жарко. Не ощущалось сырости, так же как и не чувствовалось сухости.
  Я осторожно ощупывал место, куда ставлю ногу, поджидая момент, когда подо мной разверзнется бесконечный пролет и я ухну вниз, в бездонный океан пропасти. Правда, в Айдахо, наверное, не так много бездонных океанов, так же как и бесконечных пролетов. Если это тайный ход для семейки Костиганов, беспокоиться за его безопасность нечего. Я продолжал продвигаться вперед дюйм за дюймом. Не будучи уверенным, что это семейный костигановский выход. Но если это не он, тогда, черт побери, что же это? Выстроено на совесть. Не шахта же, в самом деле. В туннеле не было другого смысла, кроме как бежать по нему изнутри наружу. Или наоборот. Моя нога наткнулась на какой-то край. Я остановился, отпрянул. Лестница? Бесконечный пролет? Я решил, что, наверное, все-таки лестница. Опустился на пол, лег на живот и пополз вперед. Параноик, выстроивший эту крепость и сделавший в ней параноидальный потайной выход, мог так, же параноидально устроить здесь какую-нибудь идиотскую ловушку. Я протянул вперед руки и принялся шарить внизу. Ступенька. Я потянулся еще дальше. Следующая ступенька. Я встал, придерживаясь за стенку, и сделал шаг вперед. Под рукой появились перила. Я вцепился в них. Перила. Жизнь прекрасна. Вцепился обеими руками, и сделал очередной шаг. И еще шаг. Господи, радость-то какая. Но любая радость относительна. Сейчас перила доставляли мне больше радости, чем секс, и почти столько же, сколько приносит любовь. Я спустился на третью, а затем и на четвертую ступеньку. И всякий раз за одной ступенькой возникала другая. Я слегка расслабился, разжал левую руку, придерживаясь за перила только правой, и, осторожно спускаясь, пробуя лестницу ногой, ощущал каждый раз под собой ступени. Я крепко держался за перила и спускался прямо, как человек или, по крайней мере, как примат, отчаянно борясь с искушением повернуться к спуску спиной, опуститься на четвереньки и лезть таким неподобающим образом.
  Я сошел по тридцати ступеням лестницы и почувствовал под ногой ровный пол. Я на ощупь двинулся вперед — все еще медленно, но с увереностью. Чувства до сих пор отсутствовали.
  Присутствовали сплошь ощущения. Я продвигался вперед, погруженный сам в себя, объятый темнотой и тишиной. Я был вне ориентации. Мир света, звуков, запахов и красок остался наверху и позади. Казалось, мир, в котором существовала Сюзан, остался в далеком прошлом. Теперь мир сосредоточился здесь. Я продвигался сквозь него, как одна из тех пещерных тварей, которые живут слепыми во внутренностях матушки-Земли.
  Я следовал по бесконечному туннелю вниз, вперед, снова вниз, словно опускался все глубже и глубже в чрево чудовища. Может быть, мне придется перебираться через реку? Меня случайно не встретит какая-нибудь собачка с несколькими головами? Может, я тупею? Я подумал о Сюзан, о ее странном оцепенении и боли. Подумал о ее силе, о том, как здорово она выглядит без одежды и как в глазах ее отражается интеллект и страсть. Подумал о вечности и о нас, вечных.
  Вечных. В моем черном, неподвижном, неощутимом мире вечность прозвучала чистым звоном, и я снова подумал о ней. Вечность. Факт. Факт.
  Мы со Сюзан вечны. Значение этого факта предстояло еще осознать, но сам факт существовал, незыблемый, как вечность. Мы двинемся вместе, по одной дороге, после того как я убью человека в центре Земли. И вернусь наверх. Снова лестница. Медленно-медленно вниз. Рука на перилах, шаг за шагом, постукивая ступней. Молчаливо, как саламандра, медленно вдыхая и выдыхая, с приклеенными к животу патронами. Снова площадка. Иду на ощупь вдоль стены. Широко, изучающе, слепо распахнув глаза. Жизненные привычки. Бесполезные в полной темноте.
  Вечность. Я унюхал запах лака для волос.
  Лак для волос?
  Я унюхал запах лака для волос. Время, проведенное в лабиринте, обострило восприятие.
  Я унюхал банановый запах лака для волос, а затем осознал, что тьма перестала быть абсолютной. Я все еще ничего не видел, но безнадежность темноты пропала. А затем появился свет. Я заметил тонюсенькую полоску света у самого пола, пододвинулся к ней. Торопиться не надо. Не стоит портить игру, подобравшись к самому концу. Рва с водой не было. Как и чудовищ. По крайней мере, с этой стороны двери. Я протянул руку, дотронулся до нее. После проведенного в темноте времени тонкая полоска света под дверью казалась всем, о чем только может мечтать человек.
  Медленно провел рукой по створке. Гладкая, металлическая. Напоминает противопожарную. С ручкой. Ухом я прижался к двери и прислушался. Негромкое гудение, как во время работы холодильника или посудомойки в сушащем цикле. А может быть, звук далекой, едва уловимой музыки. Вот только за этим гудением скрывалось еще что-то. Я дотронулся до «триста пятьдесят седьмого» в наплечной кобуре, затем передумал и оставил его под мышкой, под курткой.
  Вторжения не ждали. Если я неслышно войду, меня могут даже не заметить. А могут и заметить. В таком случае я должен буду вытащить пистолет. Я взялся за ручку двери и повернул.
  Створка отворилась, и я прошел сквозь зеркало.
  Глава 53
  Я очутился в шкафу. Дверь, в которую я вошел, с другой стороны оказалась зеркальной. Я провел пальцами по краю и отыскал защелку, ощупал край косяка и нашел зазор. Аккуратно задвинул язьгок, и дверь встала на место, превратившись в обыкновенное зеркало. Запах лака для волос усилился. Я попытался нажать на язычок, и он отошел. Я снова поставил его на место. Если придется резво удирать, надо знать, как закрывается и открывается эта дверь. Я снова открыл ее. Получилось. Я закрыл дверь и шагнул к выходу из шкафа. Он был огромен, как чулан, и в нем висело множество женских платьев. Именно от одежды исходил запах лака для волос.
  Передняя стенка оказалась дверью с планками, как у жалюзи. Я стал вслушиваться. Гул не исчезал. Звук, который пробивался сквозь гул, превратился в голос ведущего телевизионной викторины. Я вслушался, но так ничего и не понял: звуки, издаваемые во время телевизионного шоу, мало похожи на человеческую речь.
  За дверцей шкафа было тихо. Я приоткрыл ее. Это была спальня. Явно женская. В ней стояли две двуспальные кровати, одна из которых была застелена, надо сказать, скрупулезнейшим образом. Идеально разглаженные края серого одеяла. Вторая кровать оказалась разобранной, и огромная аквамариновая пуховая подушка высилась в изголовье мятым треугольником. Зеленоватые с цветочками простыни были смяты, наволочки измазаны тенями для век, помадой и пудрой. Корсет с поясом и резинками висел на спинке в ногах, а чулки — не колготки, — пристегиваемые к поясу, валялись на полу. На полу же лежал л иловатый с прозеленью ковер. «Очень мило, — подумал я, — сплошной аквамарин».
  В комнате стоял огромный стол красного дерева с резными ящиками. Его поверхность украшали косметика, бутылочки духов, огромные бигуди, а также несколько баночек пилюль с крышками, которые могут открыть только очень сильные мужчины. На подставке рядом со столом торчал телевизор, но он был выключен. Звук исходил из соседней комнаты. Над столом висело зеркало в раме из красного дерева, а на стенах по обеим сторонам кроватей — портреты большеглазых ребятишек. В стене по левую руку была распахнута дверь, ведущая в ванную. Там никого не было. С крючка свисали два купальных халата: один розовый, другой желтый.
  Судя по всему, это была спальня Джерри и Грэйс Костиганов. Но кроме аккуратно заправленной кровати, присутствия Джерри не ощущалось. Хотя, быть может, я ошибся и это он спал на разобранной кровати с аквамариновыми простынями. И носил корсет с чулками.
  Я потихоньку высунул голову и заглянул в соседнюю комнату. Она оказалась пустой. Телевизор вовсю транслировал мыльную оперу. Мыльная опера, орущая в пустой комнате, — разве это нормально? Я прошел забитый креслами с подголовниками, огромнейшими диванами и прочей ерундой зал, оставив за спиной мыльный cор. Следующая дверь. Комната, куда я вошел, оказалась гостиной: обитая кожей мебель, восточные ковры, медь, ореховое дерево и — как у всех подземных жилищ — низкие потолки. Справа — проход в столовую, слева — цельнометаллическая дверь. Я вышел в нее и очутился в залитом светом коридоре с арочным потолком. Видимо, он был близнецом того темного туннеля, по которому я сюда добрался. Впереди коридор расширялся настолько, что в него удалось втиснуть стол, на котором располагался телефон и лежал блокнот в голубом кожаном переплете. За столом спиной ко мне сидел здоровенный темноволосый мужик в белой, с короткими рукавами рубашке и надетой поверх нее наплечной кобурой. Семейный секретарь. Когда я проходил мимо, он повернулся и уставился на меня.
  — Я приехал вчера вечером, — сказал я. — С Расселом.
  Пистолет в наплечной кобуре оказался автоматическим браунингом сорок пятого калибра.
  — Меня никто не предупреждал, — сказал охранник.
  Я пожал плечами:
  — Ты же знаешь Рассела.
  Мужик коротко хохотнул:
  — Его все знают.
  Я ухмыльнулся:
  — Меня хотел видеть Джерри. Куда идти?
  — Он, наверное, в офисе, — сказал охранник. — Вторая дверь по коридору, а там спросишь у охранника.
  — Спасибо, — поблагодарил я. — Тут целый лабиринт.
  — Впервые здесь?
  — Ага.
  — Надо время, чтобы привыкнуть.
  Я приветливо помахал рукой и засунул ладони в карманы, чтобы выпирающая битка в правом не выдала себя. Затем двинулся по коридору. Периодически в стальной стене прорезались крайне приветливые стальные двери. Я отпер вторую, выходящую в следующий туннель, и двинулся по нему. Очутившись вне поля зрения охранника, запихнул битку за пояс под футболку и наполовину застегнул молнию на куртке, чтобы выпуклость не была заметна.
  Коридор оказался длинным и прямым с сужающейся перспективой. В нем тоже имелись двери. Пока я шел, стараясь выглядеть приветливым посетителем, выяснилось, что вся система, по-видимому, представляет собой серию комнат, соединенных туннелями. Беспрерывное гудение подающих воздух и энергию механизмов через день-два пребывания под землей переставало привлекать внимание. Впереди показался перекресток, тут же стоял следующий охранник в рабочей рубашке и брюках из рубчатого плиса.
  У него был огромный кольт «магнум» в кобуре, стилизованной под Дикий Запад.
  — Я приехал с Расселом, — объяснил я. — А сейчас Джерри вызвал меня к себе в офис.
  — Хорошо, сэр, — сказал охранник. — Знаете, куда идти?
  — Нет, мы с Расселом приехали вчера вечером, и он не успел показать мне этот лабиринт.
  Охранник улыбнулся:
  — Поначалу здесь можно заблудиться. Офис Джерри дальше по коридору. Третья дверь справа.
  — Благодарю, — сказал я.
  — Не за что, — отозвался охранник.
  Третья дверь, сто ярдов по коридору, прогулочная ходьба, минута по времени. Кислорода в легких явно не хватало. Дышалось с трудом. Глоталось тоже. Может быть, потому, что во рту не осталось слюны. Глотка напоминала пересохший колодец. Убей или умри. Убей и умри. Не убей и умри. Миленькие перспективы. Я согнул руки.
  А там наверху — Сюзан.
  Я еще сильнее сжал зубы. Скулы свело. Подойдя к третьей двери, я открыл ее и вошел.
  За столом сидела секретарша, женщина средних лет. Господи, секретарша моего возраста. С позолоченной цепочки свисали очки с загнутыми вверх уголками. Она выглядела уверенной и дружелюбной, как артистка, рекламирующая кофе.
  — Чем могу помочь? — спросила она.
  — Джерри у себя?
  — Сейчас он со своей семьей, — проговорила она участливо. — Может быть, вы подождете?
  — Разумеется, — сказал я. — Кстати, он хотел, чтобы я вам кое-что показал.
  Я подошел к столу, вытянув сжатую в кулак левую руку.
  — Смотрите, — промолвил я, — когда откроется ладонь...
  Она улыбнулась и посмотрела вниз. Правой рукой я выхватил из-под рубашки битку и резко ударил секретаршу в основание черепа. Она ткнулась в стол лицом и замерла. Я положил битку в задний карман, вытащил пистолет, прошел к двери во внутреннее помещение и открыл ее.
  Джерри сидел за столом, положив ноги на крышку, и покуривал тонкую, явно дорогую сигару.
  Грэйс расположилась в кожаном кресле, а Рассел привалился рядышком к стене.
  — Хорошо у вас тут, — сказал я.
  Джерри медленно повернулся и уставился на меня. Однако, прежде чем увидеть меня, он увидел пистолет, и, прежде чем узнать меня, он узнал дуло, направленное на него. А уж потом понял, кто этот пистолет держит. На лице — узнавание, медленно сменяющееся изумлением.
  Грэйс выдохнула:
  — Господи, Джерри...
  Рассел как-то странно, натянуто ухмылялся.
  Лицо его сияло. Он не двигался, не произносил ни слова. Джерри смотрел на меня.
  — Джерри, — сказала Грэйс. — Джерри, ради всего святого, сделай же хоть что-нибудь. Джерри, что ему нужно?
  Несколько секунд Джерри смотрел на меня, а затем повернулся к Расселу.
  — Это ты его провел, — заявил он.
  Рассел усмехнулся ему в лицо:
  — Нет, папа, не я.
  — Ах ты гаденыш! Еврейский задолиз, — сказал Джерри.
  — Джерри, — укоризненно произнесла Грэйс.
  Но тот продолжал смотреть на Рассела.
  — Мерзкий еврейский прихвостень, — повторил Джерри. Его голос слегка подрагивал.
  — Дкерри, — на этот раз громче изрекла Грэйс.
  Костиган взглянул на меня.
  — Черт с ним, — сказал он. — Давай кончай это дело.
  И я застрелил его. В его лбу появилась дырка, а от удара крутящееся кресло развернуло вполоборота. Он свалился на бок и повис на одном из подлокотников. Ни Рассел, ни Грэйс не пошевелились. Я обошел стол и еще раз выстрелил Джерри за ухо — контрольный выстрел. Чтобы наверняка. После чего повернулся к вдове и сиротке.
  На лице Рассела по-прежнему сияла улыбка.
  Руки все так же были сложены на груди, и он все так же опирался о стену. В едкой тишине я слышал его быстрое, неглубокое дыхание. На щеках появились яркие пятна. Лицо Грэйс скукожилось, словно печеное яблоко, в уголке рта появилась ниточка слюны. А ее поза напоминала сжатый кулак.
  — Не смейте меня касаться, — сказала она.
  Голос прозвучал, как наждак, елозящий по металлу.
  — Не сметь меня касаться. Даже не подходите.
  — Мы уйдем вместе, — сказал я. — Втроем. Если мне удастся выбраться отсюда, вы останетесь в живых. В ином случае — вы покойники.
  — Лучше не прикасайтесь ко мне, — повторила Грэйс.
  — Нет, я не пойду, — сказал Рассел. Его голос дрожал.
  — Я застрелил его, — сказал я. — И ее застрелю. Так что выходим все вместе.
  Рассел покачал головой:
  — С этого момента ты предоставлен самому себе, супермен.
  — Рыжик, — прохрипела Грэйс. Голос был наэлектризован до предела. — Ты сделаешь все, что он приказывает.
  — Черта лысого, ма, — сказал Рассел. — Меня он убивать не станет.
  — А как же твоя мамочка? — спросила она. — Разве тебе наплевать на мамочку?
  Пятна на щеках Рассела стали расползаться и темнеть, словно его терзала жестокая лихорадка.
  — Ма, — сказал он.
  Она один раз резко хлопнула в ладоши:
  — Слушай меня, Рассел Костиган. Ты пока еще мой сын. Сейчас, когда папочка мертв, ты все, что у меня осталось. И ты сделаешь все, что говорит этот человек. Не позволяй ему причинить мне боль.
  Хрипота исчезла из ее голоса, сменившись сюсюканьем маленькой девочки, делающей упор на букве "л". Дыхание Рассела участилось. Лицо было полностью залито краской.
  — Пошли, — сказал я.
  Грэйс встала, взяла Рассела за руку и развернула сына к двери.
  — Я знаю, что ты хочешь сесть в это кресло, — сказал я Расселу. — Но клянусь, если мы не выберемся из этой шахты, я пристрелю вас обоих.
  — Только не касайтесь меня, — велела Грэйс. Ее рука крепко сжимала руку Рассела. — Ведите себя прилично.
  Секретарша в приемной все еще лежала лицом на столе. Когда мы вышли в коридор, я сунул «триста пятьдесят седьмой» в кобуру под куртку.
  — Только покажите охраннику глазами, что что-то не так, — пригрозил я, — и все умрут.
  Грэйс еще крепче сжала руку сына и прислонилась к нему плечом.
  — Мы пойдем прямо в мою комнату, — сказала она. — Там есть запасной выход.
  Подойдя к охраннику, я спросил Рассела:
  — Ты смотрел по кабельному «Кьюбз»? Этот Сэндберг нормально играет?
  — Как ваша семья, Ральф? — спросила охранника Грэйс.
  Тот улыбнулся:
  — Замечательно, миссис Костиган.
  — Очень хорошо, — сказала Грэйс.
  Я кивнул так, словно Рассел мне что-то ответил.
  — Все-таки мое мнение, что главный заводила у них Бобби Дэрнье.
  Выйдя за пределы слышимости охранника, Грэйс сказала:
  — Ты видел, что сделал твой отец: он умер за меня, умер потому, что не хотел, чтобы этот человек причинил мне зло. Теперь твоя очередь. Будешь делать только то, что приказывает этот человек. Только то, что сделал бы на твоем месте отец. Только то, что прикажу я.
  — То, что на моем месте сделал бы отец... — хмыкнул Рассел.
  Мы с ним знали, почему умер его папаша.
  Подойдя ко второму охраннику, мы повторили спектакль. На сей раз Рассел сказал: да, он видел «Кьюбз» по кабельному.
  Мы вошли в апартаменты Костиганов. Я вытащил пистолет.
  — Туда, — сказала Грэйс. — В моем шкафу. Не смотрите вокруг, я сегодня не прибиралась.
  Изнутри туннель можно было осветить, и Рассел об этом знал. То, что во тьме казалось Дантовым Адом, в свете флаоресцентных ламп выглядело банальным коридором в несколько сотен ярдов. Выйдя на травянистый склон, под высокое небо с яркими звездами, я подумал, что, видимо, путешествие к центру Земли случилось несколько столетий назад и не со мной.
  — Вот, мы выполнили ваше условие, — заявила Грэйс. Она крепко держала Рассела под руку. — Помогли вам бежать.
  Я кивнул. Я смотрел на Рассела. Он — на меня, и стылость черт его лица еще очевиднее проступила при свете полной луны. Он смотрел на меня.
  Наши взгляды сомкнулись. Похоже, он чего-то ждал.
  Я тоже. Ни один из нас не знал точно, чего именно.
  — Вы обязаны нас отпустить, — сказала Грэйс. — Вы сами обещали, что, если мы вам поможем, вы меня не тронете. Сами обещали.
  Мы с Расселом еще немного поглазели друг на друга. Я почувствовал запах травы, когда легонький ночной ветерок подул в мою сторону.
  — Вы сами обещали, — повторила Грэйс. — Рыжик, он ведь обещал?
  — Иди отсюда, ма, — сказал Рассел, не отводя от меня глаз, — он тебя не тронет.
  — Одна? — удивилась Грэйс. — Отсюда? В темноте? Нет, я не могу одна. Ты должен меня отвести.
  Аромат травы сменился запахом росы, выпавшей во время моего пребывания под землей. Запах весеннего утра, который я запомнил с малолетства.
  — До свидания. — Я медленно развернулся и пошел прочь.
  — Спенсер, — сказал Рассел.
  Я повернулся. Он держал пистолет. Небольшой, автоматический.
  — Брось это, — велела Грэйс.
  Свой пистолет я пока не убрал. Нас разделяло футов десять.
  — Что она скажет, если ты меня убьешь? — спросил Рассел.
  — Рыжик, — позвала Грэйс.
  — Я не убью тебя, — сказал я.
  — Она заставила тебя пообещать? — спросил Рассел.
  — Да.
  — Прекратите, — приказала Грэйс. — Прекратите сейчас же. Рыжик?
  — А я ничего не обещал, — заявил Рассел.
  Я сунул пистолет в кобуру:
  — Мы оба должны остаться в живых, чтобы она могла выбрать. Если у нее не будет выбора — беда.
  Грэйс резко хлопнула в ладоши — так обычно привлекают внимание щенка.
  — Рассел Костиган, — сказала она.
  Рассел держал пистолет в вытянутой руке и целился в меня. Грэйс стояла от него в пяти футах и, сцепив руки замком на затылке, тихонько раскачивалась. Рассел водил пистолетом между нами.
  — Она уже выбрала, — сказал он, едва поворачивая голову, следуя за движением пистолетного дула. — Еще в Милл-Ривер сказала, что возвращается к тебе.
  «Беретта», девять миллиметров.
  — Сказала, что любит меня, но тебя — больше, — сказал Рассел. Дрожь исчезла из голоса. — Что ей помогла психиатр и что ты тоже изменился к лучшему.
  Уголком глаз я видел, что Грэйс прекратила раскачиваться и теперь стояла неподвижно, не снимая рук с затылка.
  — Я не мог ее отпустить, — сказал он.
  Я кивнул.
  — Приказал людям отца следить за ней, — продолжал он.
  — Твой отец был против этого, — сказала Грэйс. Она опустила руки. — Ему хотелось, чтобы ты сам во всем разобрался, но я сказала: «Джерри, это же наш сын. Если ты меня любишь, то сделаешь все как нужно».
  Пистолет так и мотался туда-сюда.
  — На самом деле ее никто не удерживал, — сказал Рассел, — просто она настолько затрахалась...
  — Рыжик!
  — ...что в одиночку не могла мне противостоять. Тогда-то она и вызвала негра. А мы прослушивали ее телефон. — Рассел пожал плечами. — И все пошло наперекосяк.
  — Хоук — парень способный, — заметил я.
  Рассел кивнул:
  — Мне хотелось отобрать ее у тебя и не допустить к психиатрше.
  — Психиатр ей необходим, — сказал я.
  Рассел снова кивнул:
  — Знаю. Как и ты.
  Пистолет прекратил двигаться и остановился на моей груди.
  — Я люблю ее, — признался Рассел. — Так же сильно, как ты.
  — Да.
  — Она же тебя уничтожила, — встряла Грэйс. — Высосала, а потом вернулась к этому человеку, — человеку, убившему Джерри.
  — Если я тебя прикончу, она мне этого никогда не простит, — сказал Рассел.
  — Этот человек убил моего Джерри, — повысила голос Грэйс. — Ты не нуждаешься ни в чьем прощении.
  — Но ее я в любом случае уже потерял, — сказал Рассел, разглядывая меня поверх пистолетного дула.
  — Рыжик, на свете миллионы девушек, — попыталась успокоить его Грэйс. — Человек с твоими деньгами и твоей внешностью... Пошли.
  Он медленно перевел взгляд на мать, и пистолет, следуя за взглядом, остановился на ее фигуре. Грэйс приоткрыла рот, но не смогла выдавить ни звука. Десять секунд никто не шевелился.
  Затем Рассел опустил руку и двинулся в темноту. Пистолет так и повис в ней — безжизненно.
  Мы с Грэйс наблюдали за ним несколько мгновений, после чего она сорвалась с места.
  — Рыжик, — взвизгнула женщина, — подожди мамочку!
  Я направился обратно в город и к восходу солнца уже был в гостинице.
  Глава 54
  Воскресный день, в Бостоне сеет мелкий снежок.
  В камине горят яблочные поленья, в духовке печется хлеб, а в квартире у меня пахнет, как на плантации. По телевизору «Рэдскинз» размазывали по полю «Джайянтс». Я стоял у окна и смотрел на Марлборо-стрит. Снег повалил гуще. С Арлингтонстрит вьшернуло коричнево-белое такси, остановилось у моего дома, из него выбралась Сюзан, заплатила шоферу и двинулась к дверям, таща лиловый саквояж для платьев и темно-синий чемодан.
  Я нажал кнопку, и через минуту она стояла у моей квартиры. Я впустил ее, взял чемодан, поставил на пол рядом с диваном. Саквояж она перекинула через спинку, повернулась и улыбнулась мне.
  — Примерно так должен был бы пахнуть дом моей бабушки, — сказала она.
  — Но этого не было.
  — Нет, — хмыкнула Сюзан. — Пахло преимущественно нафталином.
  — Следовательно, я не напоминаю тебе твою бабушку, — сказал я.
  Сюзан подошла, обвила меня руками и положила голову на грудь.
  — Ты никого не напоминаешь, — успокоила она. — Я никогда не встречала человека, хотя бы чуточку на тебя похожего.
  Я потихоньку прижал ее к себе:
  — Как твое психическое здоровье?
  — В порядке, — сказала она. — Нет человека здорового на сто процентов, но я чувствую себя здоровой процентов на девяносто с хвостиком.
  — Доктор Хилльярд больше не требуется?
  — По крайней мере, сейчас. А может быть, никогда больше и не понадобится.
  — Ты не будешь убегать из дома, как ребенок? — спросил я.
  Она потерлась головой о мою грудь:
  — В полнолуние я могу ощущать легкое беспокойство, но для окружающих это не опасно.
  — Рассел? — спросил я.
  — Я один раз встретилась с ним, сразу же после Буасе. Он пришел ко мне на квартиру в МиллРивер, и мы попрощались. Он ушел, больше я его не видела и не слышала.
  — Он собирается с головой уйти в семейный бизнес?
  — Надеюсь, что нет.
  — Может быть, вернется к жене, — сказал я. — Раньше так и бывало.
  — Надеюсь, так и будет. Надеюсь, он не станет планомерно себя убивать. Его жизнь была такой... — Она покачала головой. — Больше я не желаю говорить о наших с ним отношениях.
  — Хорошо, — сказал я. — А как насчет такого разговора: наши дела в порядке?
  — В полном, — улыбнулась она. Подняла глаза, и я ее поцеловал. Потом она проговорила, держа губы очень близко к моим: — А ты в порядке? Тебя не арестуют?
  — По крайней мере, за Милл-Ривер точно не арестуют, — сказал я. Наши губы легонько терлись друг о дружку. — Айвз все уладил. Действительно все.
  За моей спиной в телевизоре Дин Стоктон описывал, как Джон Риггинс сделал победный рывок на двадцать ярдов.
  Сюзан меня снова поцеловала. Сестринским этот поцелуй я бы не назвал.
  — Я летела шесть часов, — прошептала она. — И теперь хочу принять ванну, слегка ополоснуться.
  — Угу.
  — А затем мы могли бы заняться любовью.
  — Угу.
  — И пить шампанское.
  — Угу.
  — И oпять заняться любовью.
  — Насколько я понимаю, мы снова вместе, — сказал я.
  — Да.
  — Навсегда?
  — Да, — сказала Сюзан. — Навсегда.
  — Давай по-быстрому в ванну.
  Глава 55
  Вечером снегопад прекратился. Хлеб остывал на полке в кухне, а огонь в камине согревал мою квартиру. Мы со Сюзан лежали в постели, пили шампанское «Домэн Шандо Бланш де Нуар» из узких, похожих на тюльпаны бокалов и держались за руки.
  — А откуда ты узнала, что у меня наготове шампанское? — спросил я.
  — Ты же должен был подготовиться, — сказала она.
  Дверь в гостиную была открыта. Я отвел руку с бокалом и посмотрел, как вино играет в отблесках каминного огня.
  — Хоук прислал нам целую коробку, — сообщил я. — Приятно, правда?
  — Замечательно, — сказала Сюзан. — У тебя новые шрамы.
  — Еще бы.
  — На теле, — шепнула Сюзан. — Вот здесь. — И провела по зажившим шрамам от пулевых ранений.
  — В прошлом году, — сказал я, — в меня стреляла одна женщина.
  — А ты мне ничего не говорил.
  — Нужды не было.
  — Плохо пришлось?
  — Ага, — сказал я. — Чуть не убила.
  Сюзан положила голову мне на плечо. Ее бокал опустел. Я взял с пола бутылку шампанского и подлил ей. Это нужно было делать аккуратно и понемногу, чтобы пена не перелилась через край.
  Сюзан наблюдала.
  — Похоже на нас, — сказала она.
  — Шампанское?
  — Нужно наливать очень бережно. Словно занимаешься любовью. Бережно, нежно, деликатно, главное — не перелить через край.
  Я кивнул:
  — Как в первый раз.
  — А это и так впервые, — сказала Сюзан. — Мы стали другими и в своей новой ипостаси любовью еще не занимались.
  — Но обязательно будем.
  Сюзан улыбнулась.
  — И чем дальше, тем лучше будет получаться, — сказала она.
  Мы выпили.
  — Доведем до идеала, — предложил я.
  — Черт возьми, — сказала Сюзан. — И немедленно.
  Роберт Паркер
  Бледные короли и принцы
  Я видел бледных королей, и принцев бледных,
  И бледных воинов, их смерть звала к обедне,
  И шли они, крича: "La belle Dame sans Merci!
  Твои рабы навек, хоть честь у нас проси!"
  Джон Китс. La Belle Dame sans Merci
  Как обычно, посвящается Джоан, Дэну и Дэйву, а на этот раз еще и Кэти
  Глава 1
  Декабрьское солнце ненадолго заглянуло в выходящее на запад окно офиса Гаррета Кингсли, скользнуло бледным пятном по персидскому ковру и сдалось на милость ранним зимним сумеркам.
  — Вальдес был стоящим журналистом, — вздыхая, рассказывал мне Кингсли. — И парнем что надо. Да и вообще, не заслуживал смерти.
  — Мало кто заслуживает смерти, — уточнил я.
  — Но только не те, кто убил Эрика, — возмутился Кингсли.
  — Все зависит от того, почему они это сделали, — сказал я.
  — Его убили, чтобы сохранить в тайне самую крупную сделку на восточном побережье. Кокаиновый бизнес...
  Кингсли был пухлым коротышкой. Ему давно следовало подстричь не только волосы, но и пышные седые усы. Из-под кожаного жилета виднелась рубашка из шотландки в черно-зеленую клетку. Очечки сползли на нос, и, разговаривая, он смотрел на меня поверх них, напоминая располневшего Титуса Муди. На самом-то деле он являлся владельцем и главным редактором одной из трех крупнейших газет штата, и денег у него было больше, чем у Йоко Оно.
  — В Уитоне, штат Массачусетс?
  — Вот именно, штат Массачусетс. Жителей в городке ровно пятнадцать тысяч и семьсот тридцать четыре человека, из которых почти пять тысяч — колумбийцы.
  — Моя бабка родом из Ирландии, — сообщил я, — но это не значит, что я торгую картофелем.
  — Картофель не продают по сто семьдесят тысяч за фунт.
  — Хорошо подмечено, — согласился я.
  — Сразу после войны один парень открыл в Уитоне текстильную фабрику. Все его колумбийские родственники остались в Тахо, и он начал приглашать на работу людей из родного городка. Так что очень скоро в Уитоне народу из Тахо стало больше, чем в самом Тахо.
  Кингсли вынул из одного кармана пиджака трубку, вырезанную из кочерыжки кукурузного початка, из другого — кисет с табаком марки «Черри Бленд», набил трубку, утрамбовав табак указательным пальцем, и раскурил от спички, чиркнув ею о ноготь большого пальца.
  Я смотрел на него и думал, а не закурить ли и мне?
  — С тех пор все изменилось, — продолжил Кингсли, — и ткацкий бизнес сошел на нет. Работает всего одна фабрика, а колумбийцы, плюнув на кофе, занимаются экспортом кокаина.
  — И везут его к нам из Тахо, — вставил я.
  — Приятно, когда тебя внимательно слушают, — ухмыльнулся Кингсли.
  — А Уитон давно пора переименовать в Северный Тахо, — закончил я мысль.
  — Колумбийцы открыли для себя достоинства кокаина в те далекие времена, когда ваши предки, вымазавшись синей глиной, носились взад-вперед по Ирландии. — Кингсли глубоко затянулся, затем медленно выпустил дым. — Люблю кукурузные, — он имел в виду трубки, — не нужно чистить. Забилась — выбрасываешь и покупаешь новую.
  — К тому же отлично вписывается в интерьер, — добродушно заметил я.
  Кингсли откинулся на спинку стула и взгромоздил на стол парусиновые ботинки. Глаза его искрились смехом.
  — Эт-точно!
  — Колесите, конечно же, на джипе «вагонер» или «форде-пикапе».
  — Угу, — кивнул Кингсли, — и еще пью бурбон, регулярно матерюсь, а галстуки мне завязывает жена.
  — Люди как люди, — понимающе произнес я.
  — Мы — третья по тиражу газета штата, Спенсер, и десятая среди ежедневных на всем Северо-Востоке. Большинство наших подписчиков проживает в Вустере. Мы — провинциальная газета, да я и сам такой.
  — Значит, вы отправили этого парнишку Вальдеса в Уитон разнюхать про торговлю кокаином?
  Кингсли кивнул и обхватил затылок сплетенными ладонями; ноги его продолжали покоиться на столе. Кожаный жилет распахнулся, когда он чуть качнулся на стуле, — мне позволили взглянуть на широкие красные подтяжки.
  — Парнишка этот — латинос. Дед с бабкой из Венесуэлы, так что по-испански он говорил бегло. Учился газетному ремеслу, когда работал на Неймана, хотя я считаю, что это у него от Бога...
  — И тут кто-то его пристрелил...
  — И кастрировал, надеюсь, уже мертвого. После чего выбросил на девятом шоссе у Виндзорской дамбы — это на юге водохранилища Куоббин.
  — Что полиция?
  — Полиция Уитона? — Кингсли вынул трубку изо рта и фыркнул. — Без баб Вальдес просто жить не мог, с этим не поспоришь. Вот они там и считают, что с ним разделался какой-то ревнивый муж.
  — Вы не согласны? — спросил я.
  — Баб он начал трахать в тот самый день, как достиг половой зрелости. А вот в историю впервые влип почему-то именно в Уитоне, где появился всего месяц назад, чтобы разнюхать насчет торговли кокаином.
  — Полиция подозревает кого-нибудь, кто мог его кастрировать?
  Кингсли снова фыркнул:
  — Местный шериф — тот еще пижон. Разгуливает с пистолетом сорок пятого калибра с перламутровой рукояткой и воображает, что он Уайт Эрп. А на самом деле — задиристый легавый из мелкого городишка.
  — Работает без посторонней помощи?
  — Он и мысли о вмешательстве не допустит, — сказал Кингсли.
  — Честный?
  Кингсли пожал плечами:
  — Возможно, возможно. Слишком глуп и упрям, отчего и неподкупен.
  — А как насчет его подчиненных? Кокаин — это деньги, а деньги — это взятки.
  — Циничный мистер Спенсер!
  — Мудрый мистер Кингсли!
  — Что, видимо, одно и то же, — со вздохом кивнул Кингсли. — Наверное, так оно и есть. Не знаю. В этом и заключалось задание Вальдеса — кокаин и деньги.
  — Пошлете кого-то вместо него? — поинтересовался я.
  Кингсли покачал головой:
  — Чтобы еще одного прихлопнули? У меня в штате журналисты, а не наемники. Большинство из парней — безусые юнцы. Как говорится, только со школьной скамьи.
  — А я, по-вашему, наемник?
  — Не прибедняйтесь. Я навел о вас подробнейшие справки и знаю, кто вы такой. Поэтому и собираюсь нанять, чтобы вы отправились в Уитон и выяснили, кто убил моего парня. А когда выясните, сдадите в руки правосудия.
  — Даже если это был ревнивый муж?
  — Да.
  — От Вальдеса приходили какие-нибудь отчеты?
  — Ни единой строчки.
  — Он должен был вести записи, — возразил я.
  — Должен был, — согласился Кингсли, — но у меня ничего нет. Он пробыл там месяц, присматривался, принюхивался, беседовал с местными жителями. Думаю, что-то найти можно только в самом Уитоне.
  — Вы не знаете, с кем он мог беседовать?
  — Нет. Как не знаю и тех, с кем он мог развлекаться. Но готов предположить, что со многими. Все, что у меня есть, — его фотография и анкетные данные. Мы предоставили ему полную свободу действий. Посоветовали притереться к обстановке, главное — не торопиться. Большинство газет — это бизнес, поэтому им приходится делать деньги. Наша газета тоже делает деньги, хотя и не нуждается в них. Мой дед оставил столько, что всему нашему семейству хватит еще лет на сто. Газета для меня — что-то вроде развлечения.
  — Цель его поездки хранилась в тайне?
  — До определенной степени.
  — А цель моей?
  — Можете играть в открытую. Вы работаете на меня и можете говорить об этом, кому хотите. Или никому — если не хотите. Вам стоит уяснить одно: я не говорю тем, кого нанимаю, как им следует работать.
  — А о деньгах вы с ними говорите?
  — Деньги меня мало заботят. Скажите, какой вам необходим аванс, а когда выполните работу, выпишите чек на остальную сумму. Обманывать меня вы не станете.
  — Не стану?
  — Нет, — ответил Кингсли, — не станете. Я ведь не просто так сказал, что основательно вас изучил. Я знаю, что вы за человек.
  — Звучит обнадеживающе, поскольку я частенько ломаю голову над этим же вопросом.
  Глава 2
  Я сидел в нижнем баре «Паркер-Хауса», потягивая «Киллиан Ред» вместе с Ритой Фиоре — помощником окружного прокурора округа Норфолк и, если не считать меня, самым очаровательным созданием среди законников Бостона. Точнее, я уже не принадлежал к их миру, а если еще точнее, Рита не пила со мной пиво — она предпочитала «Гленфиддиш» со льдом и длинные сигареты «Терейтон».
  — Парня из агентства зовут Фэллон, — «накачивала» меня Рита. — Я знаю его года два-три, он — ничего, только не надо говорить с ним слишком быстро...
  — И не использовать длинных слов?
  Рита кивнула. Ее густые рыжеватые волосы лежали на плечах, строгий черный костюм прекрасно сидел на ней, подчеркивая фигуру. На ногах — чулки с ажурным узором. Как и всегда, она была сама элегантность.
  — Ты выглядишь лучше, чем в прошлый раз, — отметила Рита.
  — В прошлый раз я находился при смерти.
  — Вот оно что! Сейчас тебе лучше?
  — Значительно.
  — Вернулся к своей милашке?
  — Она предпочитает имя Сьюзен.
  — Извини. Мы никогда не обсуждали таких тонкостей. — Рита сделала небольшой глоток виски. — Дискуссии на темы этики и секса мы только намечали.
  — Был бы совсем не против.
  — Но не сейчас?
  — Не сейчас.
  Рита грустно улыбнулась:
  — Печальная история моей жизни... Свободными остались одни придурки.
  Она прикурила сигарету от газовой зажигалки, глубоко затянулась и медленно выпустила дым.
  — Ты одна, потому что тебе так больше нравится.
  — Я одна, потому что свободными остались одни придурки. Свободные от семейных уз ничтожества бостонско-кембриджской зоны — феномен, всеми признанный. А когда тебе вдруг посчастливится столкнуться с непридурком, он уже у кого-то на крючке, к тому же — подстреленный.
  — С удовольствием отказался бы от сцены со стрельбой, если бы знал, что тебя это так огорчит.
  Рита быстро допила свой скотч.
  — Твоя очередь заказывать, — напомнила она.
  Себе я заказал еще пива, Рита охотно согласилась на скотч.
  Отделанный дубовыми панелями нижний бар «Паркер-Хауса» с крошечной эстрадой в углу зала и большими портретами знаменитостей Бостона прежних времен, развешанными по стенам, напоминал ночной клуб.
  — Ты счастлив в работе, — сказала Рита.
  — Естественно, — ответил я.
  — И с женщиной, которую любишь...
  — Несомненно.
  Она покачала головой:
  — Бесчувственная скотина.
  — Тоже верно, — согласился я.
  У стойки бара рядом с Ритой появился мужчина — рост средний, волосы рыжеватые, очки в золотой оправе.
  — Рита, ты с каждым днем становишься все неотразимей, — улыбнулся он.
  — Фэллон, ты повторяешь это при каждой нашей встрече.
  — Но это так и есть, — он заговорщицки подмигнул мне.
  Рита устало улыбнулась.
  — Спенсер, Фил Фэллон, — представила она нас друг другу.
  Мы обменялись рукопожатиями.
  Фэллон был в сером костюме, голубой рубашке с репсовым галстуком в красно-серую полоску и в черных туфлях с отстроченными носами. Он опустился на свободный стул рядом с Ритой. Мы расположились на самом углу стойки бара, поэтому, подсев к нам, он оказался напротив меня. Подошел бармен.
  — Сухое мартини с джином «Бифитер», — заказал Фэллон. — Перемешать, но не взбивать. И с двумя оливками.
  Теперь Фэллон посмотрел на меня.
  — Рита сказала, вы собираетесь копать в Уитоне и вам нужна моя помощь.
  — Она правильно сказала, — ответил я.
  — Что вы хотели бы узнать?
  — Расскажите об уитонской наркомафии.
  Фэллону принесли мартини, он сделал глоток, состроил гримасу и жестом подозвал бармена.
  — Слишком много вермута, — сказал он. — Я просил абсолютно сухое. Сухое с большой буквы.
  — Простите, сэр, — извинился бармен и унес бокал.
  — Уитон, — Фэллон вновь вспомнил обо мне. — Занимательная история. Маленький городишко в массачусетской глубинке, но через него проходит товара больше, чем через любое другое место к северу от Майами.
  — И поймать вам никого не удается.
  Фэллон покачал головой. Подошел бармен с новым вариантом мартини. Фэллон занялся дегустацией. Бармен молча ждал. Я подумал, что Фэллон обязательно вызовет старшего официанта, но все обошлось.
  — Лучше, — неуверенно произнес Фэллон, сделал еще глоток и поставил бокал. — Нет, поймать не удается. Не хватает людей. Наши силы размазаны тонким слоем по всему штату. Основные усилия направлены, конечно же, на юг полуострова. Но даже там... Полагаю, этот разговор останется между нами?
  Я кивнул. Рита посмотрела на меня, закатила глаза и залпом прикончила вторую порцию.
  — Даже во Флориде, — продолжал Фэллон, — нам не хватает людей. А в других местах наше присутствие чисто символическое.
  — Но все же вам известно, что Уитон — главный центр поставок.
  — Снабжает весь Северо-Восток. Если б местная полиция лучше нам помогала... — Фэллон пожал плечами.
  — Коррупция? — спросил я.
  — Полиция маленьких городков редко способна противостоять деньгам и ноу-хау кокаинового бизнеса.
  — А полиция штата?
  — У них те же трудности. В Брукфилде есть спецподразделение — одно на две с половиной тысячи квадратных миль. Они в основном патрулируют автомагистрали.
  — И как им это удается?
  — Прошу прощения?..
  — Я насчет торговцев. У них должна существовать отлаженная система поставок.
  — Несомненно.
  — Значит, цепочка начинается в Колумбии...
  Фэллон вытащил из Ритиной пачки сигарету, сунул в рот, взял Ритину зажигалку, прикурил, медленно затянулся и так же медленно выпустил струйку дыма.
  — Пытаюсь бросить, — усмехнулся он. — Но пока бросил только покупать.
  Он сделал маленький глоток мартини и резко подался вперед, навалившись на стойку бара.
  — Вообще-то, — до него наконец-то дошло, что мы говорим о деле, — цепочка начинается в Боливии или Перу.
  Я знал об этом, но Фэллон относился к числу тех, кому нравится просвещать других, и я прикинул: если начну с неточности, то вызову на более откровенный разговор.
  — Вот как? — очень натурально удивился я.
  — В Колумбии очень редко, главным образом — в Перу или Боливии. Кокаин лучше всего растет на высоте от полутора до шести тысяч футов, при постоянной температуре около шестидесяти пяти градусов по Фаренгейту... Вас интересуют эти технические подробности?
  — Фаренгейт меня несколько удивил, а вот про высоту я все понял.
  Он кивнул и еще раз поднес бокал с мартини к губам, возможно, что даже и пригубил немного. Рита допила воду от растаявшего льда и подала знак бармену.
  — Кокаин в тех местах выращивают практически все. Один фермер собирает от ста до ста пятидесяти килограммов листьев, обрабатывает их и в итоге получает около килограмма сухой массы.
  Рита зевнула. Бармен принял ее заказ — повторить всем троим.
  — Фермер обычно имеет дело с проводником — что-то вроде агента по продаже. Если фермер перуанец, проводник — тоже перуанец. Он приводит к фермеру скупщиков, вот они почти всегда колумбийцы. Встречает их на границе, ведет к месту и посредничает при сделке. Ни один фермер не доверится чужаку. Перуанцы заключают сделки только через перуанских проводников, боливийцы — через боливийских. Понимаете?
  — Трайбализм, — сказал я. — Фанатическая приверженность к своему клану.
  — Вот именно! Фермеры в тех горах всего в двух часах от каменного века, — согласился Фэллон. — Итак, скупщики переправляют товар в Колумбию. Там его подвергают первичной обработке, а затем переправляют в какую-нибудь крупную лабораторию неподалеку от одного из городов, где получают кристаллический порошок.
  Бармен принес очередные порции выпивки. Фэллон удивился, увидев перед собой второй бокал мартини: он едва расправился с половиной первого.
  — Я попал в компанию заядлых алкоголиков, — произнес он и смущенно улыбнулся, выражая недоумение.
  — Адамантоподобных, — достаточно уверенно произнесла Рита Фиоре.
  Фэллон взглянул на нее и нахмурился.
  — Несгибаемых, — уточнила она.
  После этого он снова смотрел на меня, вернувшись к понятной для себя теме.
  — Порошок получают из сырья, поступающего откуда придется. Это как мед из полевых цветов. Настоящая мешанина кокаина. Сначала все сваливают в кучу, а уже затем перерабатывают. Тот, кто разглагольствует о чистоте колумбийского кокаина, обманывает и самого себя и других. Просто повторяет слова поставщиков, считая себя большим умником.
  — Мы скоро доберемся до Уитона, Фил? — Рита сидела, облокотившись о стойку бара, подперев щеку кулаком, и цедила уже третью порцию скотча.
  Фэллон рассмеялся и сказал мне:
  — Женщины! Хотят быстрее именно тогда, когда ты хочешь медленнее. И назло тебе не хотят спешить, когда торопишься ты.
  Он смущенно покачал головой. Рита уставилась в зеркало за стойкой бара.
  — Мы как раз приближаемся к Уитону, — пояснил Фэллон. — Как только порошок готов, его контрабандой переправляют в Штаты. Главным образом на юг Флориды — по понятным причинам. Иногда небольшими партиями — на мулах. Иногда по триста килограммов зараз. Обычно оптовик приезжает к месту прибытия товара, скажем, к какому-нибудь домишке на побережье. Там он изучает его качество, покупает, сколько надо, и везет домой.
  — В Уитон?
  — Возможно. Но непременно в какое-нибудь надежное место у себя дома, скажем в Уитон. Там он перевешивает его, проверяет, может подмешать чего-нибудь — но это когда как, — потом упаковывает и продает дистрибьютору. А тот уже перепродает порошок мелкими партиями дилерам или торгашам. Дистрибьютор может подсыпать в товар для веса, иногда он-то и делает это первым. Дилеры точно подсыпают — это у них закон, да и дистрибьюторы практически всегда подсыпают. Какая-то часть улетучивается у контрабандистов во время переправки и восполняется за счет некой дряни. Поэтому, когда нашему кокаиновому гладиатору попадает, скажем, грамм или два порошка, в нем остается всего процентов двадцать кокаина. Но большая половина нюхачей тащится именно от такого кокаина. Когда же случайно перепадает чистая понюшка, они уверены, что им подсунули дерьмо.
  — А как с ценами? — спросил я.
  — Зависят от того, насколько круто обошлись с порошком на всем его пути. Сейчас здесь от ста да ста двадцати долларов за грамм.
  — Что подсыпают?
  — Лидокаин, манитол — это детское слабительное, лактозу, сахарозу, витамин В, кофеин, «спид»[60], бензокаин, и еще много-много всего, о чем мы даже не подозреваем.
  — Не могли бы мы сфокусировать внимание на Уитоне?
  — Сфокусировать! — усмехнулась Рита. — Да они там о нас и не слышали.
  — Кто о нас не слышал? — растерялся Фэллон.
  Рита лишь молча улыбнулась.
  — Уитон, — напомнил я.
  — У них в штате двадцать патрульных и три детектива. В прошлом году задержали шестнадцать человек, связанных с Уитоном. Арестованные в других городах люди имеют счета в уитонском банке, владеют барами и магазинами. У них в Уитоне полно родственников. Десятилетние пацаны заходят в уитонский банк и приобретают банковские чеки на девять тысяч долларов.
  — Неплохое место для газетчиков? — поинтересовался я.
  — Еще бы, — кивнул Фэллон. — Город — помойная яма. Все рвутся в Майами. Шикарное место, крупные ассигнования, сливки прессы — все там. Это мы здесь сосем высохшую титьку.
  Он бросил взгляд на Риту. Рита глотнула скотча, затем выдохнула дым от сигареты в пузатый бокал с янтарной влагой. Дым поднимался с поверхности скотча клубами, превращая бокал в маленький котел колдуньи.
  — Поэтому я был бы очень признателен за любую помощь, — сказал Фэллон.
  — Постараюсь.
  — Вы что-нибудь успели разузнать?
  — Журналист из «Централ Аргус», парень по имени Эрик Вальдес, приехал в Уитон, чтобы провести журналистское расследование и был застрелен, а потом кастрирован.
  — Его интересовал кокаин?
  — Да.
  — Его смерть связана с кокаином? — удивился Фэллон. — Я об этом ничего не слышал.
  — Местная полиция считает, что это убийство на почве ревности. Вальдес волочился за чьей-то женой.
  — За чьей именно?
  — Мне об этом ничего не известно. О Вальдесе ходила слава распутника.
  — Где он был, когда я в нем так нуждалась! — вздохнула Рита.
  — Газета наняла вас, чтобы вы выяснили все на месте? — спросил Фэллон.
  — Да.
  — Будьте осторожны, — дал мне Фэллон ценный совет. — Справиться там в одиночку шансов мало.
  — Благодарю вас, Гарри Морган.
  Фэллон опять растерялся.
  — "Иметь и не иметь", — пояснила Рита.
  Нет, растерянность не покинула его лица.
  Поверх плеча Фэллона я увидел спускающуюся по лестнице Сьюзен. Воротник ее красного кожаного пальто с широкими, по моде, плечами был поднят.
  — Ага! — воскликнул я. — Вот и моя дама.
  Рита посмотрела через зал на Сьюзен.
  — Это она? — спросила Рита.
  — Это Сьюзен, — ответил я.
  — Ничего удивительного, что... — сказала Рита, пристально разглядывая ее.
  Глава 3
  Уитонский полицейский участок размещался на первом этаже городской ратуши — кирпичной постройки в готическом стиле девятнадцатого века. Здание стояло на берегу водохранилища Куоббин, в сотне миль на запад от Бостона и еще дальше — от всех прочих цивилизованных мест. Шефа полиции звали Бейли Роджерс, и он разъяснил мне бессмысленность моего визита:
  — Газетная блевотина — вот что это такое, — говорил Бейли. — Может, и здесь слегка промышляют кокаином, но куда нам до «Централ Аргус»! Там таких типов найдется гораздо больше. Ими бы лучше и занимался.
  — Меня наняли провести расследование в Уитоне. Возможно, лишь для того, чтобы сбить со следа.
  — А мне нужно, чтобы какой-то бостонский умник поднимал в городе вонь?
  — Тебе не нужно хорошей бостонской вони?
  Мой взгляд так и приковывала к себе жирная шея Роджерса. Несмотря на солидный излишек веса, он находился в очень неплохой физической форме. А вот шею нарастил себе такую, что она буквально вываливалась складками жира из тесного воротничка, отчего лицо все время заливала краска полицейского «смущения».
  Роджерс взялся за подлокотники кресла и приподнялся, словно приготовившись выпрыгнуть из него.
  — Ты, ты мне здесь не нужен, и брось хамить, а то пожалеешь, что не остался в Бостоне.
  Я изобразил улыбку неподдельного восхищения:
  — Круто берешь!
  — Думаешь, я с тобой шутки шучу?
  — Думаю, кто-то убил у тебя под самым носом журналиста, собиравшего материал для статьи. Но никто не знает, кто убил. Зато мне старательно пускают пыль в глаза — авось да не замечу.
  — Этот ублюдок сам напросился. Трахаешь чужих баб — не рассчитывай, что тебе это сойдет с рук.
  — Чужих баб?
  — Колумбийских телок. С ними лучше не связываться, это уж как два пальца. — Роджерс сменил тон, когда разговор коснулся колумбийцев. Или телок?
  Но я решил поддержать его.
  — Да, колумбийцев здесь изрядно.
  — Изрядно? Тысяч пять наберется. Приехали вкалывать на фабриках, а фабрики позакрывались. Теперь сидят дома, получают пособие и трахаются, как кролики.
  — Без всякого кокаина?
  — А как без него?! Ясно же говорю: кокаин повсюду, но здесь его не больше, чем в сраном Бостоне. Конечно, живи тут у нас вместо колумбийцев какие-нибудь канадцы — заботы бы не знали, ну раз уж так... А в Майами небось иначе?
  — В Майами теперь трудно понять, где собственно Майами, а где буй в ступе. — Я поддержал стиль разговора. — Но почему ты решил, что Вальдеса убил ревнивый муж?
  — Да этот парень трахал здесь все, что шевелится, было б за что ухватиться. Нашли его с отрезанными яйцами, так что еще прикажешь думать?
  — Подозреваемые есть?
  Роджерс развел руками:
  — Таскали латиносов в участок, трясли — дохлый номер.
  — Кого конкретно? Я не из любопытства, поверь. Раз тебе известно, что он не терял здесь времени даром, то наверняка догадываешься — с кем.
  — Послушайте... — он взглянул на мою визитную карточку, торчащую из-под журнала, в котором фиксируют задержанных, — мистер Спенсер. Если не хотите распрощаться с собственными яйцами, мой вам совет — не суйтесь в их квартал и в их дела.
  — Лига женщин-избирательниц спонсирует поминки. Так все-таки — имя.
  Роджерс покачал головой.
  — Нет, ради твоей же пользы. Не лезь в это дело. Мы проверили — все чисто. И я не стану разглашать имена людей, с которых сняты подозрения, только для того, чтобы твоя долбаная газетенка трепала их почем зря.
  — Бейли, — ласково начал я. — Я прекрасно понимаю, что ты несешь явную чушь. Но пойми и меня. Я пришел к тебе как к другу, человеку, чей профессиональный опыт невероятно ценю, — и что же? Вместо того, чтобы помочь мне раскрыть преступление, совершенное на твоем участке, и которое тебе оказалось не по зубам, ты советуешь мне сматывать удочки. Допустим, я так и сделаю. Вернусь к патрону и доложу ему, что расследование зашло в тупик, поскольку шеф полиции дал мне под зад коленом. Как ты думаешь, что будет написано в моем рекомендательном письме для дальнейшего трудоустройства?
  — А мне плевать.
  — Охотно верю. Это, вероятно, девиз вашего участка. Но мне от него ни холодно ни жарко, а потому я знаю, что сделаю дальше. Я задержусь в этом клоповнике и сам попытаюсь разобраться что к чему. А заодно, раз уж ты так несговорчив, попытаюсь доказать, что шеф местной полиции некомпетентный болван.
  Лицо и шея Роджерса побагровели от ярости.
  — Не лезь на рожон, иначе нарвешься, — процедил он.
  Я встал и направился к двери, лишь на пороге обернулся:
  — Ты тоже.
  Плотно прикрыв за собой дверь, я двинулся через дежурку к выходу, посмеиваясь про себя: «Ты тоже».
  О, Спенсер, какая фраза, полная драматизма!
  Глава 4
  Вальдес останавливался в «резервуар-корт.» — трехэтажном мотеле из шлакоблока, западное одноэтажное крыло которого было отведено под бар-ресторан. Стены здания были выкрашены в зеленый цвет, третий этаж венчала псевдомансардная крыша с пластиковой черепицей. Судя по замыслу архитектора, именно она являлась главным украшением мотеля. Но основным достоинством мотеля являлось отсутствие конкурентов в радиусе пятидесяти двух миль. Вот почему здесь остановился и я.
  Я спрятал второй пистолет и патроны в ящик комода, прикрыл чистыми рубашками и, оставив бритву в ванной, спустился в бар. Возле дверей стояла на подставке внушительная доска с меню, которое было написано мелом. Она состояло из двух блюд: рулета из лосося за пять долларов девяносто пять центов и запеканки по-польски за четыре-девяносто пять.
  Уитон радушно встречает гостей.
  Часы показывали полчетвертого, и в баре было двое посетителей плюс барменша. Я присел за стойку на высокий крутящийся стул и заказал разливного пива. Барменша налила и аккуратно поставила кружку на салфетку — из тех, которые прилипают ко дну.
  — Чек пробить? — спросила она.
  Я кивнул. Звякнул кассовый аппарат, и она положила на стойку чек «лицом» вниз. Стены бара были обшиты темной фанерой под дерево и украшены аляповатыми «звериными» панно с изображениями форели, орлов, медведей, оленей и охотничьих собак. Салфетка сразу же прилипла ко дну кружки, я скомкал ее и положил в пепельницу.
  — Вы наш новый постоялец? — поинтересовалась барменша.
  На ней были черные брюки и белая блузка под брезентовым охотничьим жилетом с бесчисленным количеством карманов под патроны. Светлые волосы собраны на затылке в овальный пучок, глаза обведены широкой полосой ярко-синих теней, над ними — тонкие дуги темных бровей. На приколотом к груди жетоне написано имя — белыми буквами на бордовом фоне — Вирджи.
  — Да, — ответил я.
  — Проездом?
  — Задержусь, пожалуй.
  — Вот как? Дела?
  — Угу.
  — Странно.
  — Почему?
  — Не первый год работаю в барах и научилась разбираться в людях. Вы не похожи на бизнесмена.
  — Отчего же?
  — Да просто не похожи. Они все замученные толстяки и торопятся неизвестно куда, даже когда в баре сидят. Обычно много курят, пьют что покрепче, строят из себя крутых парней... А вы даже насчет имени моего не отпустили пошлой шуточки[61].
  — С чувством юмора у меня туго.
  — А может, наоборот? — не согласилась Вирджи.
  — Это как?
  — Не вашего уровня шутка.
  Я ничего не ответил, поскольку за долгие годы работы барменша действительно научилась разбираться в людях.
  — Я так понимаю, — продолжала Вирджи, — вы занимаетесь экологией — лесами да заповедниками. Ваши тут частенько появляются. Куоббин теперь вроде как охраняемая зона.
  — Скорее всего.
  — Тогда вы спортсмен. Правда, староваты, пожалуй, для спортсмена.
  — На гибкость и техничность пока еще не жалуюсь.
  Вирджи усмехнулась:
  — Ручаюсь, что попала в точку. Едва ли вы с таким носом родились.
  — Боксировал немного. Раньше.
  — Вот видите, значит, кое-что я в этом смыслю.
  Я отпил немного из кружки.
  — Какие же дела вас к нам занесли?
  Вирджи, сложив на груди руки, прислонилась левым бедром к ящику с пивом, который стоял под стойкой, и разговаривала, чуть повернув в мою сторону голову.
  — Я детектив. Хочу выяснить, кто помог Эрику Вальдесу отправиться на тот свет.
  Вирджи резко отпрянула от стойки и повернулась ко мне.
  — Боже праведный...
  — Вот такие дела меня к вам и занесли.
  — Я про это ничего не знаю.
  Она отошла к дальнему концу стойки и, пока я потягивал пиво, принялась тонко нарезать лимон. Возможно, пытаясь утихомирить растревоженное либидо.
  — Вирджи, можно попросить еще кружечку? — спросил я, покончив с первой.
  Она подошла, наполнила кружку и водрузила ее на новую салфетку — прямо перед моим носом. Затем выбила чек и положила рядом. Все — молча.
  — Тебе не по вкусу, что я оказался сыщиком?
  — Не знаю я, что там случилось с Вальдесом. Я к этому делу никакого отношения не имею.
  — И вообще впервые услышала эту фамилию от меня, верно?
  — Знаете, может, вы и в самом деле весь такой из себя крутой, да только... — она не договорила и покачала головой.
  — Вальдес жил в мотеле и наверняка заходил в бар. Зная его основной интерес в жизни, он не мог не разговаривать с тобой.
  — Да со мной столько народу болтает, что трудно в это поверить! Работа такая — быть любезной с посетителями.
  — Разумеется. И ты, конечно, ничего о них не знаешь, не помнишь. И то, что нос у меня сломан, заметила совершенно случайно...
  — Вы работаете на полицию штата?
  — Нет. В частном порядке.
  — Частный детектив?
  — Угу.
  — Ходите один и расспрашиваете о Вальдесе? — удивилась она.
  — Угу.
  — А шеф Роджерс в курсе того, что вы здесь?
  — Он обозвал меня вонючим бостонским умником и сказал, что я в этом городе лишний.
  На встревоженном лице Вирджи появилось некое подобие улыбки.
  — Ты знаешь, за кем ухлестывал Вальдес?
  — Нет. Я вообще ничего не знаю, ясно? Ни-че-го. Так, зайдет, возьмет чего-нибудь выпить, поболтает о том о сем, и уходит. Все.
  — В городе есть где поразвлечься?
  — В каком смысле — поразвлечься?
  — Отдохнуть, выпить, послушать музыку, познакомиться с женщиной?
  — Только здесь.
  Я еще раз осмотрелся.
  — Неужели народ валит сюда толпами только для того, чтобы отведать рулета из лосося?
  Вирджи пожала плечами:
  — А холостякам больше некуда податься.
  Я приложился к кружке.
  — И на кого же вы работаете, если не секрет? — поинтересовалась Вирджи.
  — На «Централ Аргус».
  — Так я и думала, — кивнула она.
  — Потому что Вальдес тоже оттуда?
  — Они давно мутят в Уитоне воду.
  — Но если она у вас действительно мутная, а они хотят лишь выяснить — отчего?
  Вирджи вновь пожала плечами и резонно напомнила:
  — Вам за это платят.
  — А как тут насчет кокаина?
  — Так вам еще и это... Хотите купить для себя?
  — Очень может быть.
  — Вам кокаин так же нужен, как мне икра. — Вирджи с сомнением покачала головой. — Вы его и не нюхали никогда. Не ваше это занятие.
  — Мои ясные голубые глаза и квадратная челюсть вечно меня выдают.
  — Как в зеркале, — подтвердила она и спросила: — Есть какие зацепки насчет Вальдеса?
  — Пока нет. Надеялся, ты мне поможешь.
  — Разуй глаза и прочисти уши. Повторяю для непонятливых: о Вальдесе я ничего не знаю.
  — И о кокаине тоже?
  — И о кокаине.
  — И о шефе Роджерсе?
  — И о нем.
  — Обо всем, что выходит за рамки милой светской беседы?
  — Схватываете прямо на лету! — одобрительно кивнула Вирджи.
  — Будь ты на моем месте, с кем бы переговорила насчет этого дела?
  — Будь я на вашем месте, я бы со всех ног рванула бы домой.
  — А если бы решила остаться?
  — Не решила, — подытожила Вирджи.
  Глава 5
  Деликатесы мотеля не сулили моему желудку ничего хорошего, потому я прогулялся в супермаркет и купил то, что мне приглянулось. После этого я вернулся в мотель, рассчитывая, что шесть бутылок пива помогут мне спокойно поужинать в одиночестве.
  Первым делом я сложил бутылки в мусорное ведро и засыпал их льдом из морозильной камеры, стоявшей в коридоре. Затем я разобрал покупки: тунец в масле, салат из капусты, морковки и лука, пшеничный хлеб, несколько бумажных тарелок, набор пластиковых орудий по уничтожению пищи и банка пикулей. Зелень и овощи — это жизнь.
  Предвкушая радость ужина, я вспоминал события первого рабочего дня в Уитоне. А он прошел невероятно успешно: шеф полиции с радостью дал бы мне пинок под зад, барменша, после щедрой дозы несколько грубоватой сексуальной привлекательности старика Спепсера, тоже посоветовала сматываться, и как можно быстрее. К единственно неоспоримому достижению дня можно было отнести лишь то, что у меня не спросили в уитонском магазине спиртных напитков документы, подтверждающие, что я достиг совершеннолетия.
  Я потягивал пиво «Сэм Адамс» прямо из бутылки. Логика — великая вещь, а она подсказывала, что местное пиво всегда свежее, а потому следует отдавать предпочтение именно ему. Так что в этот вечер удачного дня я решил отпраздновать День «Сэма Адамса», который был воистину великолепен.
  Кто сказал, что я плохой детектив?
  Кто сказал, что невозможно поймать кита в аквариуме?
  Кто сказал, что Вальдес ухлестывал за колумбийками?
  А вот это сказал не я.
  Это сказал Бейли Роджерс. Мне действительно не следовало хамить старому служаке. Мне следовало поблагодарить его за то, что он навел меня на след. Если с Вальдесом посчитался ревнивый муж или любовник колумбийской телки, как справедливо заметил шериф, число подозреваемых в один миг сокращается с пятнадцати тысяч семисот тридцати четырех человек до менее чем пяти тысяч.
  Я влил в себя очередную порцию «Сэма Адамса» и некоторое время любовался этикеткой — прекрасным портретом старины Сэма.
  Затем вновь вспомнил о работе. Итак, одним мастерским ударом я исключил из числа подозреваемых более десяти тысяч человек. Из оставшихся же пяти тысяч женщины составляли половину, и многие либо слишком стары, либо слишком молоды.
  Так ведь плутовка практически у меня в руках!
  «Сэм Адамс» был так свеж и хорош, что только ближе ко дну третьей бутылки я принялся готовить ужин: аккуратно разложил тунца на два тонких ломтя хлеба и дополнил натюрморт несколькими яркими мазками салата. Разрезав каждый кусок на четыре треугольника, я разложил их на лакированной бумажной тарелке и в качестве орнамента использовал пикули. Затем принес из ванны полотенце, заменившее салфетку, и стеклянный стакан — под пиво. Я предпочитаю пить пиво прямо из бутылки, но сейчас я садился ужинать за праздничный стол, так что все должно было соответствовать ситуации.
  Ужинал я за маленьким круглым столиком у окна, которое «транслировало» стандартно скучную заставку автостоянки возле мотеля.
  Впечатление от разговора с Роджерсом подкреплялось впечатлением от беседы Вирджи: смерть Вальдеса — закрытая тема. В реакции Вирджи, при одном только упоминании имени Эрика Вальдеса, прочитывался страх быть вовлеченной в разговор на эту тему и удивление по поводу того, что я вообще осмелился затронуть ее, не имея ни разрешения, ни поддержки шефа полиции.
  Я старательно перемалывал челюстями треугольные сэндвичи. Капустный салат из магазина мог быть и получше, но «Сэм Адамс» скрывал все его недостатки, придавая его вкусу некую пикантность.
  Возможно, рано делать выводы, но первые двое, с кем мне удалось переговорить, хотели одного: пусть тема убийства Вальдеса уйдет в прошлое и никогда больше не всплывет. На языке правосудия это называется сокрытием преступления. И на это вывел тебя твой нос, мистер Спенсер — Мастер Сыска!
  Я сжевал еще один треугольник и кусочек пикуля.
  Нос куда-нибудь да приведет!
  Привел к пиву. В стакане оно приобрело приятный янтарный оттенок, как у «Энкор Стим».
  Сирано де Спенсер!
  Или — де Спесерак?
  * * *
  Когда я покончил с сэндвичами, пивом и самовосхвалением, было почти семь.
  Я набрал номер Сьюзен.
  — Привет. Поймал преступников?
  — Я — нет, а нос, может и да.
  — Поужинал с пивом?
  — Выпил бы больше, но не хочу, чтобы ты записала меня в пьяницы.
  — Какая похвальная воздержанность!
  — Воздержанность — мое второе имя.
  — Вот не знала!
  — Пока я успел выяснить только одно: здесь не хотят, чтобы я что-нибудь выяснял.
  — Если начнешь вспоминать — мало кто относился к тебя иначе.
  — Вот спасибо... Кстати, сударыня, не желаете ли вы приехать в пятницу вечером, после того, как вытурите из кабинета последнего пациента?
  — Приехать в Уитон?
  — Вот именно! Я как раз из Уитона и звоню. Могли бы вместе рискнуть и попробовать в охотничьем зале мотеля «Резервуар-Корт», где я и поселился, диковинное блюдо под аппетитным названием «Рулет из запеканки». Или что-то в этом роде. А потом прогуляться по шоссе номер тридцать два и полюбоваться автомобильными свалками.
  — Звучит заманчиво. Но я готова пригласить тебя к себе: насладишься моими легендарными творениями из полуфабрикатов от «Руди»?
  А потом сходим в музей изобразительных искусств.
  — Так вот вы какие, городские! Морщите носы при одном слове «деревня». А мы ведь, между прочим, и есть исконная Америка — такая, какой она была.
  — Да?!
  — И потом, я приехать не могу. Не в пример вам, психотерапевтам, способным проваляться в постели до обеда, я работаю даже по выходным.
  — Ладно, сладкоречивый обольститель, уговорил. Но запеканку из рулета я категорически отказываюсь есть.
  — Что-нибудь да придумаем.
  — Надеюсь. Прости за банальный вопрос, но что эти люди способны сделать, чтобы ты ничего не выяснил?
  — Попытаются убить.
  — Радостная новость.
  — Легче сказать, чем сделать.
  — Знаю, на это и рассчитываю.
  — Я тоже.
  — Итак, пятница в восемь.
  — Буду ждать. И не скажешь ли на прощанье — моя воздержанность восхищает сильнее, чем мое жилистое тело?
  — Да!
  — Сформулируем вопрос иначе.
  В трубке зазвенел смех Сьюзен и она предложила:
  — Спроси меня, люблю ли я тебя.
  — Ты любишь меня?
  — Да.
  — А я тебя люблю?
  — Да.
  — Удивительное совпадение!
  Глава 6
  Уитон окружали холмы. Настоящих гор не было, но дорога представляла собой сплошные спуски и подъемы. Так что после привычной утренней пробежки, спортивный костюм можно было выжимать. Сьюзен подарила мне его на Рождество, в нем я и бежал этим утром со «смит-и-вессоном» 32-го калибра в застегнутом на молнию кармане куртки. На тот случай, если преступником окажется белый медведь, я привез с собой еще и «кольт-питон» 357-го калибра, но весил он, как шар из кегельбана, поэтому я не брал его с собой на пробежку.
  В своем новеньком, с иголочки, костюме, блестяще-черном и с красной окантовкой, я чувствовал себя маленьким лордом Фаунтлероем[62], старательно пыхтящим над выполнением поставленной задачи. На ногах — тоже новые, без единой царапинки, розовато-белые кроссовки с угольно-черной, в тон костюму, отделкой.
  Вернувшись в мотель, взмокший и усталый, я сделал с десяток приседаний, поотжимался и пошлепал в душ.
  А без четверти десять я уже ехал в сторону центральной части города. «Кольт-питон» терся о ребра слева под курткой. В свое время мне пришлось изрядно набегаться по магазинам в поисках куртки пятьдесят восьмого размера, которая была бы в пору таким дюжим молодцам, как мы с ним.
  Позавтракать я остановился у ресторана «Френдли», на углу Мейн-стрит и Норт-стрит. Послушал, как посетители толкуют о погоде, о детях, о новостях в выпуске «Тудэй», ничего интересного для себя не выяснил, расплатился, взял стаканчик с кофе и вернулся в машину.
  От полиции помощи ждать не приходилось. Материалы для газеты Вальдес в редакцию не передавал. Он наверняка вел записи, но на них сейчас не имело смысла рассчитывать. Мне бы найти всего одного человечка, который назовет имя, а тот, в свою очередь, сообщит другое, и так далее по цепочке, пока вся она не выстроится. Вот только с кого начать?
  Я ехал по Мейн-стрит мимо магазина красок «Кианайз», здания городского суда Уитона, пожарного депо, пиццерии «Акрополис», Кооперативного банка, кинотеатра «Олимпик», где билеты на любой сеанс стоят два доллара за вход. На холмистой части города, ближе к узкой реке с глубокими обрывистыми берегами, виднелись три или четыре строения из красного кирпича — текстильные фабрики прошлого века. Теперь внутри них пылилось отжившее свой век оборудование и размещались магазины, торгующие шерстью и пряжей. При желании любой приезжий мог заметить попытку облагородить непрезентабельный вид старинных зданий, которая отразилась в покраске окон и дверей в гармонирующие с общим фоном пастельные тона и посадкой кое-какой растительности. Но этих косметических мер было явно недостаточно.
  Дно реки было усеяно многочисленными валунами, отмытыми за тысячелетия стремительными потоками воды. Теперь река уже не бурлила, — возможно, из-за сковавшего ее льда, возможно, из-за дамбы, придушившей ее вверх по течению. Река иссохла, как и сам город.
  Я развернулся под железнодорожным мостом и поехал по Мейн-стрит в обратном направлении — мимо лавки скобяных товаров «Тру Велью» и кафе «Уоллиз Ланч». За ним я сразу же свернул на Норт-стрит, которая устремлялась вверх; на макушке холма стояло старинное краснокирпичное здание городской публичной библиотеки: оно напоминало здание городской ратуши и, видимо, построено было по проекту одного и того же архитектора в одно и то же время.
  Припарковав машину напротив дверей, я направился в библиотеку.
  В читальном зале какой-то старик жужжал на ксероксе, еще два пенсионера шуршали газетами в отделе периодики. За конторкой стояла женщина с волевыми чертами лица и коротко стриженными темными волосами. Прямой крупный нос, прямая спина, высокий пышный бюст, натягивающий на груди пушистый розовый свитер, тонкая талия... — остальное скрывала конторка. Если низ соответствует верху, то я нашел отличного кандидата для следственного эксперимента.
  Я зашел за конторку, прилежно изучил рекламный плакат: «Прожекторы уинстонской фирмы „ОКЛАХОМА“» — и бросил беглый взгляд на светло-серые слаксы библиотекарши. Низ соответствовал. Мой нюх редко меня подводит.
  — Извините, — произнес я, — меня интересует история Уитона. Вы можете мне чем-нибудь помочь?
  Библиотекарша оторвала взгляд от каталога и посмотрела на меня. Под глазами слегка прорисовывались паутинки морщинок, в уголках губ излишне широкого рта залегли маленькие складочки.
  — Пока, к сожалению, нет, — ответила она. — Мы именно сейчас и занимаемся сбором материала.
  — Какая незадача! — расстроенно произнес я и спросил: — Кто эти таинственные «мы»?
  — Исторический комитет, — спокойно ответила она. — Я и двое сотрудников.
  — Да, мне не повезло. Как много вы успели сделать?
  — В данный момент заносим данные в картотеку. Боюсь, до окончания работы еще очень далеко.
  — Жаль...
  — Может, я смогу помочь? Вас интересуют какие-то конкретные вопросы?
  К конторке подошла незамеченная мною раньше девица лет четырнадцати-пятнадцати — волосы зачесаны на сторону и отброшены назад, глаза густо накрашены, на губах — перламутровая помада. Затянута в слишком тесные, сужающие книзу брючки, не закрывающие косточки на лодыжке, всунута в туфли на высоченных каблуках. Да еще эта жвачка во рту! Мне показалась, что я смотрю под хвост молодой кобылы, лучше она не выглядела, но уитонские прыщеватые старшеклассники, вероятно, придерживаются иного мнения. Девица выбрала две книги: сборник эссе на «Алую букву» и книжку в картинках о Рикки Нельсоне.
  — Меня интересует миграция в Уитон колумбийцев, — продолжил я разговор, прерванный появлением девицы.
  Библиотекарша улыбнулась, и складочки в уголках рта прочертились глубже.
  — Это непростой вопрос. Я не смогу дать на него исчерпывающего ответа, не имея под рукой точного фактического материала. Начало миграционного процесса связывают с человеком по имени Абнер Нортон. Ему принадлежала самая крупная в Уитоне текстильная фабрика. Кроме того, он имел определенные деловые интересы в колумбийском городке Тахо. Из-за трудностей в обеспечении фабрики рабочей силой, ему пришлось импортировать людей из Колумбии — из Тахо... Кстати, эта библиотека была построена на деньги его деда.
  — Мистер Нортон проживает сейчас здесь?
  — Нет. Фабрики закрылись. Большая часть производственных мощностей переведена на юг, и мистер Нортон перебрался туда же. А колумбийцы остались и в большинстве своем влачат жалкое существование.
  — Спасибо. А что вы скажете насчет влияния столь многочисленной группы людей иной культуры на микроклимат такого маленького городка?
  — И столь сильно оторванного от других цивилизованных мест, — добавила она. — Влияние более чем значительное.
  Работавший на ксероксе старик подошел и пожаловался, что в аппарате закончилась бумага. Библиотекарша взяла новую пачку и отправилась заправить ксерокс. Когда она вернулась, я спросил:
  — И в чем оно проявляется?
  — В напряженных отношениях между янки и колумбийцами. Тысячи людей, которые хотят дышать свободно, но не имеют для этого достаточных средств. На этом фоне развились отрицательные межэтнические отношения.
  — Безусловно.
  — К настоящему времени, как бы это сказать, установились определенные негласные правила. Дети янки не ходят в колумбийские кварталы, и... наоборот. Латинос крепко держатся друг за друга... В школах иногда случаются драки, стенки повсюду исписаны всякой гадостью, а по городу разносятся скабрезные разговоры о суперсексуальных способностях колумбиек.
  — Американской мечте не суждено было сбыться!
  — Не только здесь, мистер...
  — Спенсер.
  — Кэролайн Роджерс, — представилась она.
  Мы обменялись рукопожатиями.
  — А как с наркотиками? Не люблю стереотипов, но... — я спросил это тоном ученика, который впервые задает подобный вопрос.
  — Молодые люди употребляют наркотики независимо от того, колумбийцы они или нет.
  — Увы, если это так и есть. Но меня в большей степени интересует наркобизнес. Кокаин и колумбийцы зачастую связываются воедино, по крайней мере, если просматривать бульварную прессу.
  Глаза миссис Роджерс стали очень похожи на льдинки.
  — Вы читаете «Аргус»?
  — Разумеется, это же местная газета.
  — Отнюдь! — возразила она. — Издается в Вустере, а не в Уитоне.
  — Но есть хоть доля правды в том, что они пишут о торговле наркотиками?
  — Боюсь, подобные вопросы вне компетенции служащей городской библиотеки. К тому же они не являются частью программы наших исследований.
  — Тогда скажите неофициально, как частное лицо.
  — Почему это вас так интересует?
  — Раз уж честность — лучшая политика, то я — частный детектив. Расследую обстоятельства гибели Эрика Вальдеса.
  Миссис Роджерс поджала губы.
  — Вот оно что, — не сразу вымолвила она.
  — Да, вот оно что.
  Она окинула меня ледяным взглядом.
  — А вам известно, что мой муж — шеф городской полиции?
  — Неужели тот самый Роджерс?
  — Вы разговаривали с ним? — ответила она вопросом на вопрос.
  — Да, мадам.
  — И что же он сказал?
  — Он не в восторге от моего профессионального рвения.
  — Я тоже! И мне не нравится, что вы пытаетесь вынюхать что-то под маской фальшивого притворства.
  — А каким еще бывает притворство? — полюбопытствовал я.
  Глава 7
  Выйдя из библиотеки, я обнаружил, что позади моего автомобиля припаркована ярко-синяя патрульная машина с уитонскими номерами. Два уитонских «борова» в полицейской форме и сдвинутых на самые брови фуражках стояли с видом инструкторов по строевой подготовке, скрестив на груди руки и упершись задницами в мою старушку. У одного были нашивки капитана, у другого — сержанта. Капитан, как могло показаться со стороны, состоял из внушительного брюшка, удивительно длинной шеи и зеркальных темных очков. Сержант, высокий и громоздкий, как бабушкин шкаф, видимо столь сильно гордился своими свисающими усами, что каждое утро подкручивал их. Но с темными очками, такими же как у капитана, они абсолютно не гармонировали.
  — Извините, вы не тонтон-макуты? — поинтересовался я, остановившись перед ними.
  Капитан едва заметно повернул голову, нацелив очки точно на меня.
  — Это шутка?
  — Шутка, — подтвердил я.
  — Джей-Ди, ты считаешь этого мудилу остроумным?
  К левой щеке сержанта прилепились крошки жевательного табака. Прежде чем ответить, он сплюнул на землю что-то темно-коричневое.
  — Я считаю, что это вонючая шавка, Генри, — процедил он.
  — У вас усы в табаке, — сказал я ему.
  — Не хотите ли приятно провести время в уютной каморке, где нам никто не помешает? — спросил капитан.
  — Благодарю за любезность, но я сейчас занят.
  Теперь обе пары очков были нацелены точно на меня, и я увидел свое отражение во всех четырех линзах. Придвинув лицо поближе к сержантским «зеркалам», я оскалился и начал осматривать свои зубы.
  — За остряка себя держишь, да? — Джей-Ди чуть отклонился, но зубы в его очках я по-прежнему видел.
  — Полный порядок. Полагаю, это благодаря привычке чистить их специальной ниткой всякий раз после еды.
  Я приподнял указательным пальцем верхнюю губу, чтобы осмотреть коренные зубы слева. «Бабушкин шкаф» не выдержал и сдвинулся в сторону.
  — Завязывай! — рявкнул он.
  — Можно, конечно, пренебречь гигиеной полости рта, если...
  Пузатый Генри перебил меня:
  — Ты, сучок, мы здесь не для того, чтоб шутки шутить. Послушай и крепко запомни: ты здесь нужен как собаке пятая лапа. Уноси-ка свои костыли, пока их тебе не переломали.
  «Бабушкин шкаф» достал дубинку и стал демонстративно похлопывать ею по своей ляжке.
  — А теперь послушайте-ка меня. Я лицензированный частный детектив и провожу законное расследование. Если на меня нападают два по лицейских жирдяя, я имею право защищаться. А если я начну защищаться, то вам мало не покажется.
  — Что скажешь, если мы арестуем тебя за оказание сопротивления при задержании?
  — Ты считаешь, что это сопротивление, рыбий дух? Тронь меня и узнаешь, что такое настоящее сопротивление.
  — Крутым себя считает, — кивнул Генри сержанту.
  — Надеется, что газета защитит, — ответил «бабушкин шкаф».
  — Да, я крутой, и меня уже тошнит от вашего трепа, — сказал я, двинулся мимо них, задев левым плечом сержанта. Обошел машину и открыл дверцу.
  — Глаз с тебя не спустим, умник, — бросил мне вслед Генри.
  — Надеюсь. Может, научитесь чему-нибудь.
  Я сел в машину, включил зажигание и отъехал от поребрика. В зеркало заднего вида было видно, как они стоят и наблюдают за мной. Я поборол искушение дать полный газ. К чему ребячество? Уезжай с достоинством, Спенсер. Ты и так придумал про какой-то «рыбий дух».
  Глава 8
  Весь остаток дня я посвятил знакомству с городом: район состоятельных уитонцев раскинулся на холме за библиотекой, кварталы обветшалых домов людей среднего достатка находились вдоль шоссе № 9, петлявшего меж холмов и выходившего к водохранилищу Куоббин, трущобы латинос находились неподалеку от фабричных построек в южной части города, за рекой.
  * * *
  Я стоял у стойки бара маленького салуна, который ютился в переоборудованном хозблоке трехэтажного жилого дома с плоской крышей. Стены зала были обшиты вагонеткой, которая давно покоробилась, за моей спиной стояли пара игровых автоматов пятидесятых годов и музыкальная шкатулка, из которой неслись испанские мелодии. Я пил прямо из узкого длинного горлышка настоящий «Будвайзер». Ничего против стакана я не имел, мне его просто не предложили. На стойке в достижимой близости стояла миска с солениями, а чуть дальше еще одна — с сосисками. За столиками зала сидели восемь мужчин, все — латиносы. Бармен в противоположном углу смотрел по маленькому черно-белому телевизору «Флот» Макхейла. Когда он посмотрел в мою сторону, я подал знак пустой бутылкой. Он кивнул и принес полную.
  — Извините, вы, случайно, не знали парня по имени Эрик Вальдес? — спросил я его.
  — Нет, — коротко ответил он и взял пустую бутылку.
  — Журналиста из «Централ Аргус»?
  Бармен покачал головой. Его широкое плоское лицо ничего не выражало.
  — А женщину, с которой он встречался?
  Бармен снова покачал головой.
  — Я ничего не знаю, — пробубнил он и поспешно удалился.
  Я положил на стойку пятидолларовую банкноту, взял пиво и подошел к мужчинам, сидевшим за ближайшим столиком.
  — Кто-нибудь знал Эрика Вальдеса?
  Все четверо посмотрели на меня. Самый старший — темнолицый, с густыми седыми волосами, в белой, расстегнутой на костлявой груди, рубахе, — покачал головой.
  — А женщину, с которой он встречался?
  Седовласый еще раз покачал головой. Остальные за его столиком вообще не реагировали на мои вопросы. Я обвел взглядом зал. В ответ мне лишь молча качали головами.
  — А где можно раздобыть немного кокаина?
  Кто-то за дальним столиком коротко рассмеялся. И снова — тишина.
  — Мы ничего про это не знаем, мистер, — все же произнес седовласый.
  Я достал из кармана пригоршню визиток, но никто их не брал. Тогда я просто бросил по несколько штук на каждый столик.
  — Я — в «Резервуар-Корте». За сведения о Вальдесе обещано хорошее вознаграждение.
  Никто ничего не сказал. Никто не пошевелился.
  Никто не взглянул на мою визитку. Никто не дрогнул под моим настойчивым взглядом.
  — Я здесь не чужак, вы просто не успели со мной как следует подружиться.
  Этот словесный бисер я мог и не метать.
  * * *
  Я ненадолго задумался, а затем на выдохе выжал двести восемьдесят фунтов. Эта была предельная нагрузка на тренажере. Повторив упражнение еще одиннадцать раз, я встал и уменьшил вес до двухсот тридцати. Еще двенадцать толчков. Затем двести фунтов — еще двенадцать. Хватит! Я поднялся с тренажера, сделал несколько глубоких вдохов и тщательно размял мышцы плеч. Рядом со мной какой-то парень работал по аналогичной схеме. Он повязал голову голубой лентой, хотя его светлые волосы и были коротко подстрижены. Парень был отлично накачан — нетрудно догадаться, что он здесь частый гость.
  — Вес меньше, усилия те же? — дружелюбно улыбнулся он.
  — Совершенно точно, — ответил я. — Никогда не сталкивались здесь с парнем по имени Эрик Вальдес?
  — Тот, которого убили?
  — Да.
  — Никогда с ним не встречался. Ваш знакомый?
  — А с его подружкой?
  — Я не знал этого парня. Почему вы спрашиваете о нем?
  — За любые сведения обещано крупное вознаграждение.
  Блондин поднял руки вверх и вперед, показал мне раскрытые ладони так, как будто пытался оттолкнуть меня.
  — Прошу вас... Я прихожу сюда тренироваться... И не хочу ничего знать ни о Вальдесе, ни о вознаграждении — ни о чем. Понимаете?
  Я вынул из заднего кармана визитку и протянул ему.
  — Меня можно найти в «Резервуар-Корте».
  Блондин автоматически взял карточку, посмотрел на нее, потом на меня и аккуратно положил ее на скамью из отбеленного дуба.
  — Я ведь сказал вам, что ничего об этом не знаю.
  * * *
  Я сидел за стойкой в «Уоллиз Ланч», жевал сэндвич с сыром и запивал его кофе. Сам Уолли, в белой футболке и черной бейсбольной кепочке с надписью над козырьком «Джек Дэниелс», наводил порядок на стойке. Было четыре часа дня, и кроме меня — ни одного посетителя.
  — Слушай, Уолли, может подскажешь, где бы прикупить немного кокаина? — решился я на вариант вопроса в лоб.
  — Я похож на снеговика с носом морковкой?
  Уолли даже издали не напоминал снеговика, зато вблизи сильно смахивал на жабу, но я решил, что ему об этом говорить не стоит.
  — Ты похож на мужика, который знает цену и себе, и товару. Неужели так трудно ответить?
  Уолли чистил специальной лопаточкой гриль.
  — Я похож... — начал он, но я оборвал его:
  — Совсем не похож.
  Уолли кивнул и что-то пробормотал, видимо, остался доволен моим наблюдением.
  Я покончил с половинкой разрезанного надвое сэндвича.
  — А у кого можно узнать?
  — Я тут не справочное бюро, — заартачился Уолли.
  — Но ты ведь слышал, что у вас тут журналиста грохнули.
  Уолли ничего не ответил. Он вычистил гриль я вытер лопаточку о полотенце, повязанное вокруг пояса.
  — Говорят, он путался с чьей-то женой?
  — Латиносы могут сами о себе позаботиться, я им не помощник. Если тебе так интересно, иди и спроси у них.
  — Вальдеса убил латинос?
  — Ничего не хочу слышать о каком-то Вальдесе. Он тоже латинос, а мне до них дела нет. Главное, чтобы сюда не совались.
  — Зря ты так. У тебя прекрасная еда, а ты прекрасный собеседник — просто настоящий остряк...
  — Два пятнадцать, — буркнул Уолли и отошел.
  Я выложил на стойку ровно два доллара пятнадцать центов. Хрен тебе с маслом вместо чаевых, Уолли.
  * * *
  В маленьком магазинчике рядом со страховым агентством «Бил и Черч» я купил номер «Глоб».
  Женщина за прилавком об Эрике Вальдесе ничего не знала и не слышала. Ничего о нем не знал и лысый тип из мужского салона причесок «Махони», и жирный водитель уитонского такси, и официантка в «Дивон Кофи Тайм», и высохшая женщина с тугим узлом пепельно-серого шиньона из закусочной «Уитон Дели Ит». Никто из тех, с кем я пытался заговорить. Ни утром, ни днем, ни вечером.
  На следующий день история повторилась.
  А к полудню четверга обо мне знал весь город. Дети пялились на меня во все глаза. Шпик! Частный шпик из Бостона! Все меня знали, но никто меня не любил. И тем более — никто со мной не разговаривал. Все сторонились меня, как прокаженного. Я много раз в жизни сталкивался с людьми, которым не нравился, но сейчас я не нравился целому городу. Люди, которые прежде и в глаза меня не видели, не любили меня. И это все, чего мне удалось достичь.
  Я не сомневался, что люди просто-напросто боялись говорить об Эрике Вальдесе. И большинство из них считает, что это дело рук колумбийцев. Непопулярность — не самая ужасная помеха делу: если продолжать мотаться по городу и приставать ко всем с расспросами, чье-нибудь терпение в итоге лопнет и кто-то решится на ответный выпад. Может, мне удастся его отразить, и в награду за свои старания я заполучу какое-нибудь имя или факт, или какой-то другой золотой ключик. Но пока я накапливал одну сплошную усталость.
  Хотелось поскорей увидеть Сьюзен и все забыть.
  Ведь была именно пятница, а времени — три часа пополудни. Сьюзен появится в Уитоне через пять часов.
  Я поехал в библиотеку. Кэролайн Роджерс находилась на своем посту за конторкой. Рядом с ней сидела молоденькая женщина, скорее всего — студентка колледжа, подрабатывающая в свободное время.
  — Здравствуйте, — поприветствовал я миссис Роджерс.
  — Хотите взять книгу? — спросила она.
  — Нет. Хочу узнать, где в этом городе можно прилично поесть.
  — Поесть?
  — Да. Моя дама сердца приезжает провести со мной выходные, и я ломаю голову над тем, где можно найти какой-нибудь ресторанчик, в котором не предлагали бы рыбного рулета или запеканки.
  Кэролайн какое-то время смотрела на меня с явным недоумением.
  — Забавно. Мне и в голову прийти не могло, что у вас может быть любимая женщина.
  — Это при моей-то внешности? Вы шутите!
  Она улыбнулась.
  — Я не воспринимала вас иначе, как бесцеремонного самозванца. Не думала о вас как о личности. Вы желаете любить женщину? И надеетесь вкусно поесть?
  — И то и другое. Так вы мне поможете?
  — Наш город вряд ли способен похвастаться хорошей кухней.
  — Это я уже понял, поэтому и обратился к вам.
  — А я, как и в прошлый раз, ничем не смогу вам помочь. Ресторан мотеля — единственное, что можно посоветовать, разве только вы решите съездить в Спрингфилд или Эмерст.
  — Что ж, придется импровизировать. Но все равно — спасибо.
  — На этот раз я бы действительно хотела вам помочь, — сказала она. — А в своих розысках вы добились какого-нибудь успеха?
  — Пока нет.
  — Лучше отступитесь. Ничего хорошего из всего этого не выйдет.
  — Может, мне удастся сымпровизировать дважды.
  Глава 9
  Я остановился у придорожного кафе «Куоббин Саб Бейз» и купил два саба[63] — с индейкой и с овощами. Каждый, по моей просьбе, прежде чем завернуть, разрезали пополам. Затем проехал в магазин спиртных напитков и взял бутылку кьянти «Классико». С понедельника, куда бы я ни направлялся, за мной следовала полицейская машина. Вот и сейчас, припарковавшись неподалеку, уитонские легавые старательно на меня таращились. После Генри и сержанта никто ко мне не подходил. Но следили постоянно и делали все, чтобы я о них не забывал ни на секунду. Но сейчас, выйдя из магазина, я не увидел патрульных. Неужели у них закончилась рабочая неделя? Вот это номер — уитонские легавые прекращают слежку в пять вечера пятницы?! Сев в машину, я выехал на шоссе, ведущее на запад, к мотелю. На хвосте — никого. Ситуация напоминала излюбленный сюжетный ход вестерна с кавалеристами в дозоре. Один говорит: «Все тихо», а другой ему отвечает: «Как-то слишком тихо».
  В зеркале заднего вида появился голубой пикап «шеви». На участке дороги, где обгон был разрешен, я сбавил скорость. Водитель пикапа повторил мои действия. Ага! Я нажал на газ и «шеви» помчался следом за мной. Ясно.
  С боковой дороги на шоссе вырулил бордовый «форд седан» с бежевым виниловым верхом и занял позицию впереди меня. Я достал «кольт-питон» и положил рядом с собой на сиденье.
  Все три машины вереницей проследовали по опоясывающей холм дороге и съехали в низину. С обеих сторон шоссе обступал молодой лес — деревьям лет пятьдесят, не больше. Сейчас, зимой, они щетинились голыми ветками, сквозь которые в уже наступающих сумерках просвечивали грязно-белые заплаты снега. Дорога уходила влево и устремлялась вверх на следующий холм. Если посмотреть на нее сверху, она напомнила бы букву "S", вписанную между двух холмов-близнецов. На этом участке дороги, кроме наших трех, других машин не наблюдалось.
  Перед самой вершиной следующего холма дорога круто уходила вправо. За изгибом поворота на встречной полосе замер зеленый фургон «форд». Крышка капота была поднята, внутри, согнувшись, копался водитель в красной куртке из плотной шотландки. Седан впереди меня затормозил и остановился бок о бок с заглохшим фургоном. Мне тоже пришлось остановиться. Позади меня взвизгнули тормоза: водитель пикапа повернул машину, поставив ее так, что практически полностью перекрыл обе полосы.
  Короткий декабрьский день был на исходе. Свет фар, бьющих в разных направлениях, пробивал сгущающиеся сумерки. На мрачный лес и пустынную дорогу ложились жутковатые, фантастические перехлесты лучей.
  Обладатель красной куртки оставил в покое капот и двинулся в мою сторону: в свете фар своей машины я увидел, что он в лыжной маске. Такая же маска была и на толстяке из пикапа, и еще двоих, вылезших из седана. У всех в руках — бейсбольные биты, только водитель фургона держал что-то вроде топорища.
  Прижимая к бедру «питон», я выбрался из машины. Люди с битами надвигались молча. Я ждал. Из лесу тоже не доносилось ни звука. Ни щебета птиц, ни шелеста листвы, которую теребит ветер. Только приглушенный гул моторов и удары сердца в груди.
  Я обошел машину и встал между ней и обочиной дороги. Трое в масках, рассыпавшись веером, двинулись на меня. Четвертый — сзади — оставался стоять там, где стоял: он держал биту на правом плече, крепко сжимая обеими руками. Я заметил, что держал он ее на дюйм выше, чем положено.
  — Ну что, парень, тебя ведь по-хорошему предупреждали, что ты здесь — заноза в заднице. До тебя, видать, не дошло. Сейчас будем предупреждать по-плохому, — пообещал обладатель красной куртки.
  Троица подобралась почти вплотную к машине. Лыжные маски были в каком-то красочном переплетении толстых нитей красной и желтой пряжи. Может, я на маскарад попал?
  Маска в красной куртке застыла у передка моей машины.
  — Может, договоримся? — миролюбиво предложил я.
  — Договоримся? — красный зловеще усмехнулся. — Договариваться будешь в больнице насчет страховки.
  Он замахнулся битой и врезал по правой фаре. Посыпались осколки.
  — Хочешь и машину мою отправить в больницу?
  Он ничего не ответил, но расправился и с левой фарой.
  Света на дороге поубавилось, но под лучами фар остальных машин асфальт казался желтым, и по нему, как по какому-то сюрреалистическому полотну, перетекали вытянутые тени «бейсболистов».
  Я медленно набрал полные легкие, взвел курок, вскинул мощный «кольт», аккуратно прицелился и нежно нажал на спусковой крючок, посылая пулю в левую красной куртки: ранение в мышцу, даже если будет задета кость, особых осложнений не вызовет.
  В тишине выстрел прогрохотал раскатом грома. Мощный удар тяжелой пули «магнум» крутанул беднягу и кинул правым боком на полотно дороги. Бейсбольная бита звонко забарабанила по асфальту, потом приглушенно застучала, скатываясь со склона холма, и затихла, застряв в кустарнике.
  Красная маска простонал:
  — Господи Исусе... Он выстрелил в меня...
  Трое остальных застыли на мгновение, остолбенев от страха. Два прыжка — и я уже стоял в лесу под покровом темноты.
  Красная маска продолжал причитать:
  — Господи Исусе... Господи Исусе...
  Скорее от страха и неожиданности, чем от боли.
  Боли особой он чувствовать не мог, так как находился в шоке. Трое остальных столпились вокруг него. Крайне глупо: я мог запросто перестрелять их всех, даже не перезаряжая револьвера.
  Один из них, огромная жирная туша в синем бушлате, растерянно всхлипнул:
  — Что делать-то?
  Трудно было понять, к кому он обращается.
  Я стоял в темноте за деревом, ярдах в пяти.
  — Наложите тугую повязку, чтобы остановить кровь, и везите в больницу.
  Жирный повернулся на звук моего голоса:
  — Ты убил его, ублюдок!
  — Если вы не уберетесь отсюда вместе с ним как можно быстрее, я ухлопаю вас всех.
  — Ублюдок, — сплюнул жирный. Наверное, он не знал других ругательств.
  Водитель пикапа опустился на колени рядом с красной маской и успокаивал:
  — Ты в порядке...
  Но красная маска все причитал и причитал:
  — Господи Исусе... Господи Исусе...
  Может, он молился?
  Я снова скомандовал из темноты:
  — Возьмите носовой платок, или какую-нибудь чистую тряпку, а лучше шарф, сложите в несколько слоев и приложите к ране. Потом перетяните потуже ремнем — чтоб повязка держалась. И тащите его в машину, везите быстрее в больницу, пока он не истек кровью и не окочурился.
  Они приподняли его и поволокли. Запихали на заднее сиденье, кто-то сел рядом. Водитель пикапа пробежал под прикрытием моей машины, старательно огибая то место, где находился я, видимо опасаясь схлопотать пулю, запрыгнул в свой грузовик и погнал его прямиком на мою старушку. Я заметил, как что-то полетело в нее, когда он притормозил на мгновение, звякнуло разбитое стекло — и машину охватило пламя. Грузовик стремительно рванул прочь. Седан последовал за ним.
  А я стоял в темноте леса и смотрел, как горит моя машина.
  Глава 10
  До мотеля было мили две, и я одолел их меньше чем за полчаса. В вестибюле мотеля сидела, закинув ноги на свой чемодан, Сьюзен.
  Мы поцеловались.
  — В номер меня не пустили, сказали, что я не значусь в списке постояльцев.
  — Похвальная осторожность. Пусти тебя в номер, так ты там еще и разденешься.
  — Полагаю, именно этого они и боялись.
  От Сьюзен исходил запах духов и помады. Желтое пальто из какой-то фантастической блестящей ткани выглядело как дождевик за семь сотен. Под ним лоснился замшевый костюм цвета зеленого яблока. Большие темные глаза светились умом и возбуждением. Никогда не встречал другой такой женщины, как она, и не надеюсь, что когда-нибудь встречу.
  — Иди рядом, малышка, — сказал я Сьюзен, взял ее за руку и подхватил чемодан. — Я проведу тебя.
  Администратор проводил нас ледяным взглядом по всей лестнице и до самого номера. Я открыл дверь и вошел в номер первым. В комнате было тихо и пусто. Включив свет, я впустил Сьюзен в комнату и закрыл дверь. Она внимательно посмотрела на меня, поскольку не могла не обратить внимания на то, что я вошел первым.
  — Скверный гостиничный номер, — констатировала она. Ей хватило мгновения, чтобы оценить все достоинства моей комнаты.
  — Здесь есть ванная. И здесь чисто. Не будь привередой.
  — Будь я привередой, стала бы проводить выходные в каком-то Уитоне, штат Массачусетс!
  Она сняла пальто, бросила его на спинку стула, открыла чемодан и занялась его содержимым. Уезжая из дома, Сьюзен всегда брала с собой наряды на все случаи жизни. Неофициальный обед в Белом Доме, пикник в Королевском Ранчо, коктейль с Холстоном, спуск по бурной горной реке... — все было предусмотрено. Не только вечерние платья, но и всевозможные аксессуары: колготки, туфли, белье, драгоценности, шляпы, пальто, перчатки, пояса... Ее чемодан напоминал безразмерный саквояж иллюзиониста: сколько бы зрителей в него ни набивалось, в нем всегда остается место еще для одного, и еще, и еще...
  Любому занятию Сьюзен отдавала себя целиком, она погружалась в него с головой, даже когда распаковывала свой бездонный чемодан. Способность концентрировать всю себя в лазерный луч была одним из атрибутов ее профессии психотерапевта.
  — Когда все кажется в равной степени важным, не признак ли это какой-нибудь болезни?
  — Анально-сексуальная мания, — диагностировала Сьюзен, продолжая аккуратно, прежде чем положить в комод, перезаворачивать в тонкую бумагу очередную блузку.
  Я сидел на кровати, наблюдая за ней. Мне нравилось за ней наблюдать. Нравилось смотреть на ее руки, шею, голову, которую она чуть наклоняла, принимая важное для себя решение. Нравилось, что она всегда выглядит безупречно: одежда, волосы, макияж — можно подумать, что она секунду назад отошла от зеркала. Нравилось, как сужались к лодыжкам икры ее ног. Как она слегка прикусывала нижнюю губу, раздумывая, какую блузку положить сверху. Мир светлел, звуки замирали, время отступало...
  Но вот чемодан разобран.
  — Ну что, у нас есть какой-нибудь план?
  — Предполагалось, что мы останемся в номере и отведаем роскошный ужин по-итальянски, но, — увы! Он сгорел.
  — Это значит, что готовил его ты?
  — Нет. Просто он лежал в машине, а толстяку из пикапа приспичило ее поджечь.
  — Твою машину?
  — Да. Он, конечно же, не знал, что в ней роскошный итальянский ужин.
  Она посмотрела на меня:
  — Надеюсь, потом ты расскажешь подробно?
  — Конечно. А сейчас нам предстоит смириться и полакомиться блюдами Охотничьего зала «Резервуар-Корта».
  — Сначала приму ванну и соблазню тебя. А уж на сладкое как-нибудь осилю изыски местной кухни.
  — Звучит вполне разумно.
  Сьюзен улыбнулась, наклонилась ко мне, сказала: «Люблю тебя», поцеловала и скрылась в ванной.
  Я положил пистолет на тумбочку в изголовье кровати, отстегнул кобуру, повесил на стул и растянулся на постели, закинув руки за голову. Через пятнадцать минут голенькая Сьюзен, держа перед собой на вытянутых руках тонкое банное полотенце, вышла из ванной.
  Она пропела начало какого-то торжественного марша и опустила полотенце. Потом, как и обещала, соблазнила меня. Ей это ничего не стоит.
  Было уже далеко за девять, когда мы спустились вниз, в Охотничий зал. За стойкой бара стояла Вирджи и еще один бармен — седеющий красномордый мужик в очках в роговой оправе. В баре толпилась тьма народу, в обеденном зале почти все столики были заняты. Один свободный я заметил в самом конце зала, у окна, открывавшего вид на дорожку, ведущую к дверям ресторана.
  Мы сели, подошла официантка. Я заказал пиво, Сьюзен — мартини с водкой, льдом и четырьмя оливками. В зале было шумно. Посетители вливали в себя бурбон и с невероятной скоростью поглощали ростбифы и все прочие фирменные блюда ресторанной кухни. Мы изучали меню.
  Вернулась официантка, принесла напитки и спросила, что мы будем заказывать. Сьюзен остановила свой выбор на салате с фирменным соусом и салате из креветок.
  — Это все? — удивилась официантка.
  — Да, — ответила Сьюзен и одарила ее улыбкой.
  Я заказал фрикасе из курицы и еще одну бутылку пива. Официантка бросила красноречивый взгляд на непочатую, которая стояла на столе.
  — Когда вы вернетесь, она уже перестанет существовать.
  — Не хотите к ужину вина? — предложила она.
  — Нет, спасибо, — отказался я, поскольку уже изучил карту вин. Она заканчивалась на «Андрэ» и «Крибари».
  — Однажды я обедала в ресторане неподалеку от Стерлинга. Мой знакомый заказал себе к мясу красного вина, и ему принесли стакан портвейна.
  — Думаю, не стоит испытывать судьбу, — сказал я.
  Сьюзен сделала маленький глоток мартини. В бокале плавали четыре оливки с кусочками испанского перца вместо косточек.
  — Редко такое увидишь, — прокомментировала она.
  — Я знаю местечко, где на дно стакана с пивом, как бы на закуску, кладут салями.
  Сьюзен улыбнулась моей шутке и положила руку на стол, я накрыл ее ладонью.
  — Опиши ужин по-итальянски, — попросила она.
  — Два саба с индейкой и овощами, без лука.
  — Ах!
  — И бутылка кьянти.
  — С бумажными стаканчиками?
  — Я готов был отдать тебе стеклянный — из ванной, а сам бы пил из бутылки.
  — Мило. Ну так как же он сгорел?
  — Какие-то дуралеи устроили засаду на дороге. Хотели наглядно объяснить, что я здесь — заноза в их заднице.
  Но ведь так оно и есть, — констатировала Сьюзен, потягивая мартини.
  Я допил пиво, размышляя над тем, что она, наверное, права.
  — Мне скоро понадобится еще одна, — сказал я когда появилась официантка со второй бутылкой. Она кивнула и ушла. Если жетон с именем не перепутали, то звали ее Герт.
  — И что случилось потом?
  Я рассказывал, Сьюзен внимательно слушала. Волны тепла, исходившие от нее, были почти осязаемы.
  — Все говорили без акцента?
  — Без.
  — И ни одна машина не пронеслась мимо, хотя было уже пять вечера, а сегодня, насколько мне известно, пятница?
  — Ни одна.
  — И патрульная машина не сидела на хвосте впервые за все эти дни?
  Я кивнул.
  — Что приводит к малоприятному выводу, — заключила Сьюзен.
  — Дело обошлось не без участия уитонских стражей порядка.
  — Возможно, именно они перекрыли движение на дороге? После того, как «маски» уехали, на шоссе появилось много машин?
  — Здесь не бывает интенсивного движения. Пока я шел до мотеля, мимо пронеслось всего несколько машин.
  — Полиция может оказаться замешенной в убийстве журналиста?
  — Может. Или просто подкуплена наркомафией, которая расправилась с парнем. Может, они боятся, что я уничтожу их бизнес. В Уитоне трудно делать деньги на чем-то другом.
  Герт принесла салат и поставила его перед Сьюзен. Кочанный салат, долька тепличного помидора, две морковные завитушки и сверху оранжевая блямба французской приправы.
  — Салат свежий, — отметила Сьюзен, изучив содержимое тарелки. — В плохом всегда проще найти что-то хорошее, — сказала она, наколола салатный лист и попробовала. — Французская приправа на свином жире.
  — Надо написать в Париж о местном поваре!
  Герт принесла мне третью бутылку.
  — Еще мартини? — спросила она Сьюзен.
  — Нет, спасибо, — с теплотой в голосе ответила Сьюзен.
  Герт ушла. Я налил пива в стакан.
  — Меня беспокоит то, что эти типы на дороге не были полицейскими.
  — Ты уверен?
  Сьюзен разрезала дольку помидора и отправила половинку в рот.
  — Да.
  — Не похожи даже на полицейских маленького провинциального городка?
  — Полицейские есть полицейские. И потом, хоть городок и маленький, но раз здесь центр торговли кокаином, жизнь у них закрученная. А полицейские, честные или «накормленные», должны быть почти такими же, как в крупном городе. Эти парни вели себя, как слепые щенята. В них не было ни умения, ни жесткости, они слабаки. Легавые уверены в себе, а если и нет, то уж пыль в глаза пустить умеют. Они привыкли, что с ними часто не хотят считаться, так что не теряются в похожих ситуациях.
  — А твои растерялись?
  Я снова кивнул.
  — И не знали, что делать со стреляной раной. А полицейские обязаны знать.
  Герт принесла мне фрикасе и салат из креветок для Сьюзен.
  — Салат унести?
  — Нет, спасибо, пусть пока останется.
  — Тогда креветки подать позже?
  — Нет. Я займусь и тем и другим.
  — Вам еще пива? — Герт обратилась ко мне.
  — Трех достаточно.
  Герт пожала плечами и удалилась.
  Я попробовал фрикасе:
  — Какая досада!
  — Консервированное?
  — Я именно на это и надеялся, но они зачем-то приготовили его сами.
  — Сможешь доесть?
  — Постараюсь.
  — Но если не полицейские, то кто? — спросила Сьюзен.
  — Не знаю. Может, приятели полицейских. Может, белые «сотрудники» наркомафии. Может, кого-то наняли для грязной работы, пока легавые блокируют шоссе...
  — Или кто-то, о ком ты ничего не знаешь.
  — А вот это «или» звучит паршиво...
  — Оно значит, что ты действуешь в обстановке, которую не понимаешь?
  — Да.
  — От этого никто не застрахован. Но ты рассматриваешь такую возможность тщательнее, чем кто-либо другой.
  — Философствуешь?
  — Почему бы и нет?
  Глава 11
  В воскресенье вечером я отвез Сьюзен в Бостон, оставив себе ее машину.
  — Возьму напрокат, — сказала она. — А счет можешь оплатить.
  — Счет оплатит «Аргус».
  * * *
  Потом наступило утро понедельника.
  Сьюзен была далеко, а я как заводной колесил по городу, стараясь найти хоть малейшую зацепку. Чувствовал я себя, как тот прыщавый паренек, зашедший в бар, где назначают свидания парочки влюбленных.
  Я заехал в ресторан «Френдли», присел за стойку, заказал оладьи по-английски и чашку кофе.
  — Слышал, недавно на Куоббинском шоссе случалась какая-то заварушка, — бросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
  Молоденькая барменша посмотрела на меня пустым взглядом.
  — Какая еще заварушка? — вяло поинтересовалась она.
  — Сам хотел бы узнать поточнее.
  Я повернулся к мужчине в сером атласном спортивном костюме и в черных туфлях под мокасины.
  — Вы не в курсе событий?
  Тот как раз обмакивал краешек тоста в желток. Когда у него получилось, он посмотрел на меня и пожал плечами:
  — Нет.
  Его подбородок покрывал слой двухдневной щетиной — видимо, решил отращивать бороду. И хотя он был «чистым» брюнетом, щетина росла серо-бурая.
  — А вы-то что слышали, мистер? — Барменше было лет девятнадцать, не больше. Девчонка, но уже изрядно потасканная.
  — Насколько я понял, подстрелили мужчину.
  — Подстрелили? Не врете? — глаза ее так и округлились.
  — Говорят.
  — А говорят, кого? — спросил щетинистый.
  — Нет, — я пожал плечами. — И еще там машина сгорела.
  — Надо же, — покачала головой девчонка.
  В ресторан вошли двое полицейских и устроились за стойкой со стороны щетинистого.
  — Привет, Ленни, — сказала девчонка одному из них. — Что там случилось на Куоббинском шоссе? Говорят, — она кивнула в мою сторону, — там на днях кого-то подстрелили.
  Она налила им по чашке кофе, хотя они и не заказывали.
  Блондину Ленни было лет двадцать пять, он сидел, топорща густые светлые усы. Они действительно смотрелись. Но вот его полицейская фуражка была измята, как у пилота бомбардировщика после пятьдесят третьего боевого вылета. Ленни навалился на стойку и посмотрел на меня.
  — О чем это вы?
  — Да слышал вот, что на Куоббинском шоссе в кого-то стреляли. И вроде как чья-то машина сгорела.
  — От кого вы это слышали?
  — От очевидца.
  Ленни повернулся к напарнику:
  — Чак, ты слышал что-нибудь про стрельбу?
  Чак, очередной блондин, но, в отличие от Ленни, повыше ростом и почище выбрит, пил кофе, держа чашку обеими руками. Безвольные запястья были расслаблены, кисти рук уныло поникли вниз, покатые плечи ссутулены — такого типа прекрасно сыграл в «Шейне» Джек Пэленс[64]. Он сделал еще глоток, медленно поставил чашку, повернул голову и посмотрел на меня.
  — Нет, ничего не слышал. И на вашем месте я бы поостерегся распространять по городу сплетни.
  — Да-да, конечно. Наверное, не стоило говорить об этом, но я сказал только то, что слышал.
  — Если знаете что-то конкретное — заявите в полицию. А если нет, держите язык за зубами. — Усы Ленни шевелились в такт словам.
  Чак же продолжал сверлить меня злобным взглядом. От злобных взглядов больше толку, если тебе не двадцать пять, и ты не блондин, и усы отрастить для тебя не проблема.
  — Я понял, — сказал я. — Спасибо, что разъяснили.
  Положив на стойку три доллара, я вышел из зала.
  Новая японская машина Сьюзен — красная, спортивная, обтекаемая, как пуля, двигатель с турбонадувом — развивала скорость в пять миллионов миль в час за пять секунд.
  Сьюзен носилась на ней, как Чак Йегер, я же боялся ее до полусмерти и всегда устанавливал круиз-контроль, чтобы она сама не разогналась до скорости света, пока я следил за дорогой. Осторожно отъехав от поребрика, я направился по Мейн-стрит к уитонской больнице. И почти сразу же заметил в зеркале заднего вида патрульную машину: блондины сели мне на хвост с таким расчетом, чтобы я их видел. Через четверть мили я заметил, что за полицейской машиной едет серебристый «форд-эскорт». Обожаю парады!
  Уитонская больница представляла из себя здание из желтого кирпича с подъездом, отделанным стеклянными блоками. Поликлиника и отделение неотложной помощи находились во дворе. Я припарковал машину на стоянке и прошел в поликлинику.
  В вестибюле мирно сидели три человека, за стеклянным ограждением регистратуры — две женщины в белых халатах, за их спинами начинался коридор со смотровыми кабинетами. Подойдя к окошечку, я обратился к регистраторше:
  — В пятницу, часов в шесть вечера, к вам поступил мужчина с пулевым ранением в левое бедро...
  Следом за мной в приемное отделение вошел полицейский — этого молодца я еще ни разу не видел — и сел на один из стульев на колесиках. Пружины стула скрипнули, но он не обратил на них внимания, поскольку старательно грыз яблоко.
  — Прошу прощения, сэр? — вопросительно посмотрела на меня девушка, к которой я обратился.
  Вторая регистраторша поздоровалась с полицейским:
  — Хэлло, Дейв!
  — Меня интересует состояние мужчины, которого ранили в пятницу вечером, — объяснил я.
  Полицейский, поработав челюстями, проглотил кусок яблока и спросил в ответ:
  — Эй, Дженни, вы с Кевином идете на банкет софтболистов?
  Та ответила ему утвердительным кивком и перевела взгляд на меня:
  — Извините, сэр, но с пулевым ранением к нам никто не поступал.
  — Вы даже не хотите проверить?
  — Пулевое ранение — это ЧП, о нем всем было бы известно, — ответила она и повторила: — С ранением к нам никто не обращался.
  Полицейский яростно надкусил яблоко. Регистраторша неодобрительно посмотрела на него и перевела взгляд на напарницу:
  — Мардж, ты слышала что-нибудь о пулевом ранении?
  Мардж выпятила нижнюю губу и покачала головой.
  В вестибюле появилась маленькая черноволосая женщина и села справа у стены. Низкорослый и круглолицый полицейский доел яблоко и огляделся в поисках плевательницы. Не обнаружив таковой, он положил огрызок яблока в пепельницу. Моя регистраторша, брезгливо сморщив носик, взяла огрызок двумя пальчиками и бросила в мусорную корзину у себя под столом.
  — Дейв, ты что, в хлеву вырос?
  Он усмехнулся, ничего ей не ответил, зато посмотрел на меня и сказал:
  — Думаю, здесь нет никого с пулевым ранением, мистер.
  — Значит, что-то напутал, — я повернулся и пошел к выходу.
  Шагая через вестибюль, я краем глаза изучал черноволосую женщину. Она старательно прятала от меня глаза.
  Я прошел к стоянке, сел в машину и вырулил со своего места парковки. Круглолицый уже открывал дверцу патрульной машины. Он развернулся на подъездной дорожке и пристроился ко мне в хвост. В тот момент, когда я заворачивал, на крыльцо вышла черноволосая женщина. Ярдов через двести я вновь заметил «форд», который следовал за полицейской машиной. Может, ей нужен не я? Может, ее интересует Дейв? В конце концов, я не эгоцентрист.
  Я в очередной раз пересек город, выехал на Куоббинское шоссе, вернулся к мотелю, поставил машину на стоянку и направился в фойе. Патрульная машина просвистела мимо меня, резво развернулась и понеслась в обратную сторону — к городу. «Форд-эскорт» заехал на стоянку и припарковался в дальнем углу. Я зашел в фойе, повернулся и стал наблюдать: черноволосая женщина выбралась из «форда», дождалась, когда патрульная машина исчезла из виду, и только тогда медленно зашагала к мотелю. Когда она вошла в фойе, я стоял возле бара.
  — Не хотите коктейль? — предложил я.
  Она на мгновение задержала на мне свой взгляд, проронила короткое «Да», прошла в бар и села за маленький столик у дальней стены. Я последовал за ней и сел напротив. Близилось время обеда, в ресторан начал стекаться народ. За стойкой бара стояла Вирджи.
  — Что предпочитаете? — спросил я свою преследовательницу.
  — "Перье", — ответила она. — С долькой лайма.
  Я встал, подошел к бару и попросил Вирджи:
  — Бокал «Перье» и бутылку «Сэма Адамса».
  — Лайм?
  — В «Перье».
  — Сейчас принесу, — кивнула Вирджи.
  Я вернулся за столик. Черноволосая женщина прикуривала. Когда я сел, она затянулась, после чего спросила:
  — Не возражаете?
  Я не возражал.
  С подносом в руках подошла Вирджи, поставила заказ на столик и вернулась за стойку.
  На вид черноволосой незнакомке было лет двадцать шесть — двадцать семь. Широкие скулы, широкие черные брови и удлиненный разрез темных, почти черных глаз выдавали ее латиноамериканское происхождение. На лице — ни грамма косметики. Черные длинные волосы собраны сзади заколкой из черепахового панциря. Одета в белую рубашку с небольшим воротничком, слаксы цвета хаки, скорее похожие на мужские, туфли на каучуковой подошве. На шее, под расстегнутым воротничком, ниточка бус с перемежающимися белыми и голубыми бусинами — в стиле традиционных индейских украшений. На указательном пальце правой руки — серебряный перстень с крупным камешком бирюзы.
  Той же рукой, что держала сигарету, она подняла бокал:
  — Salud.
  Я кивнул, налил в свой бокал пива и повторил ее жест. Мы оба сделали по небольшому глоточку. Надо будет как-нибудь докопаться до истоков этой странной традиции — чокаться.
  Черноволосая незнакомка не пригубила своего бокала, пока я не налил себе и не ответил на ее приглашающий жест. Мы опустили бокалы и посмотрели друг на друга. Я поставил локти на стол, переплел пальцы и положил на них подбородок.
  — Меня зовут Хуанита Олмо.
  — Мое имя вам известно?
  — Спенсер, — ответила она. И тут же спросила: — Почему вы предложили мне выпить?
  — Видел, как вы ехали за мной, видел вас в больнице, видел, как припарковались у мотеля после того, как уехали полицейские...
  — Вам, конечно же, интересно знать, почему я ехала за вами.
  — Думаю, всему виной мой мужественный рот и манера держаться.
  Она даже не улыбнулась.
  — Вы не интересуете меня как личность.
  — Каждый человек — личность, тем и интересен.
  Она слегка склонила голову, что означало — «извините».
  — Я имела в виду совсем другое. Как работник социальной сферы я разделяю ваше уважение к личности каждого человека...
  — Потрясающе! Уверен, мы поладим. Ключ от номера дать?
  — Прошу вас, мистер Спенсер... Я серьезный человек, и меня заботят серьезные проблемы. К шуткам я сейчас не расположена.
  — Извините.
  — Вы расследуете убийство Эрика Вальдеса?
  Я кивнул как можно серьезнее.
  — Я знала Эрика.
  — ?!
  — И считаю, что могу помочь.
  — Поэтому вы следили за мной?
  — Я выжидала. Постоянно эти полицейские и... хотела посмотреть на вас... получить о вас какое-то представление.
  — Изучая мой затылок через стекла трех машин?
  — Надеялась, появится возможность подобраться к вам поближе. Но потом вы остановили меня в фойе, и я поняла, что вы меня заметили.
  — Ну что ж, давайте посидим, помолчим. Предоставлю вам хорошую возможность посмотреть на меня, прежде чем что-либо говорить.
  — Не стоит. И не надо разговаривать со мной таким покровительственным тоном. Я отнюдь не так глупа.
  — Посмотрим.
  — Ценю прямоту. — Ее губы наконец слегка дрогнули в улыбке. Она сделала маленький глоток и спросила: — Вы подозреваете кого-то?
  — Нет. Эрик приехал собрать материал о наркобизнесе в Уитоне. Логично предположить, что его убили именно из-за этого.
  — Дикие колумбийцы.
  — Возможно, — сказал я.
  — Это не логичное, а расистское предположение.
  — Одно не противоречит другому.
  — Расизм нелогичен.
  — А логика — это не расизм. Наркобизнес интересует меня не потому, что им занимаются колумбийцы, а потому, что он стал причиной смерти Эрика, потому что это очень прибыльный, но противозаконный способ зарабатывать деньги.
  — А вы уверены, что кокаин — это колумбийцы?
  — Практически уверен.
  — Я — колумбийка, — сказала она, выпрямилась и посмотрела мне в глаза.
  — С собой не прихватили?
  Ее лицо залилось краской.
  — Для меня это серьезно, — сказала она.
  — Я знаю. Для меня тоже. Каюсь, есть такая дурная привычка — люблю поддразнивать и временами зарываюсь. Иногда нападает желание пошутить в самый неподходящий момент.
  — Я не нахожу ваши шутки забавными.
  — Может, вы и правы. У вас есть какие-нибудь догадки касательно смерти Эрика?
  — Убийство — дело рук полиции.
  — Зачем им было нужно его убивать?
  — Шеф полиции — последний мерзавец. Эрик был латинос.
  — И это все?
  — Что вы имеете в виду? — спросила Хуанита.
  — Что у Роджерса было плохое настроение. Он решил застрелить латиноса, тут-то Эрик ему и подвернулся под руку...
  — Эрик вскрыл какие-то факты, которые Роджерс на хотел оглашать.
  — А Роджерсу было что скрывать?
  — Я знаю одно: он настоящий зверь.
  — Расскажите о местном наркобизнесе.
  — Чего тут скрывать, колумбийцы этим занимаются. Но для нас кокаин — часть жизни, и она стала этой частью задолго до Колумба.
  — Кока — не кокаин.
  — С нее он начинается. Кокаин для колумбийцев то же самое, что маис для многих индейских племен Северной Америки.
  — Однако маис полезней для здоровья.
  — Но не тогда, когда из него делают виски.
  — Возможно. Кто в Уитоне всем заправляет? Она молча покачала головой.
  — Вы не знаете, или не хотите говорить?
  Та же реакция.
  — Полиции это известно?
  — Конечно.
  — И им платят, чтобы они в нужный момент отворачивались?
  — Конечно.
  — Всем?
  Она пожала плечами.
  — Вы хотите помочь мне своим молчанием?
  — Хочу... чтобы всех нас — колумбийцев и потомков колумбийцев перестали смешивать с грязью, — немного смущаясь, хотя и энергично ответила она. — Хочу, чтобы наказали убийц Эрика.
  — Вы были с ним близки?
  — Не в этом смысле. Мы были друзьями.
  — У него было много друзей среди женщин?
  — Да. Эрик любил женское общество.
  — Шеф Роджерс утверждает, что с Эриком поквитался ревнивый муж.
  — Он никогда не смог бы придумать более простой и удачной отговорки.
  — Эрик действительно обхаживал замужних женщин?
  Хуанита сидела, опустив глаза.
  — А замужних колумбиек? — уточнил я.
  Она подняла голову и разглядывала какую-то далекую-далекую точку у меня за спиной, затем едва заметно покачала головой, но ничего не сказала.
  — Мало надежды добраться до истины, если заранее уверен, в чем она состоит.
  Зрачки ее черных глаз сконцентрировались на меня.
  — Посмотрите на себя, — с неожиданной злостью произнесла она. — Сидите здесь, потягиваете пиво и читаете проповеди о вреде наркотиков.
  — Я не читаю проповедей о вреде наркотиков. Я отрабатываю деньги. Мне их платят за то, что я ищу убийцу Эрика Вальдеса.
  Она едва ли услышала меня, поэтому продолжала нападать:
  — Вас никогда не удивляло, что какие-то наркотики разрешены, а какие-то запрещены?
  — Никогда не удивляло.
  — Правящий класс не запрещает алкоголь или никотин. Но кокаин объявляет вне закона. И марихуану объявляет вне закона. И все дешевые наркотики, которые употребляет беднота. Сами же они наркотиков не употребляют, пристрастия к ним не испытывают.
  — И это меня тоже никогда не удивляло. Но, согласно законам ненавистного вам правящего класса, убийство Эрика считается тяжким преступлением. А меня наняли, чтобы я нашел убийцу. И вот теперь вы говорите, что хотите помочь мне, но не хотите бросить тень на колумбийскую общину Уитона. Мне кажется, что это два несовместимых желания. Эрика мог убить как колумбиец, так и не колумбиец. Единственная возможность что-то узнать — докопаться до истины...
  Хуанита внимательно смотрела на меня.
  — Надо заниматься работой, а не произносить пламенные речи о классовой борьбе, — заключил я.
  Она еще какое-то время внимательно на меня смотрела, а затем спросила:
  — Почему вы решили, что можете чего-то добиться?
  — У меня чистые помыслы.
  — Вы в этом городе один против всех.
  — Но я чертовски хитер. — Я допил остатки «Сэма Адамса». Хуанита не удостоила вниманием свой «Перье».
  — Хотите пощупать мускулы? — спросил я.
  — Эмми Эстэва, — сказала она.
  — Спасибо.
  Из глаз Хуаниты потекли слезы. Она вдруг встала и выскочила из бара. Быстро пересекла фойе, вышла из мотеля, направилась к автостоянке, села в машину и уехала.
  Эмми Эстэва осталась.
  Глава 12
  В телефонном справочнике значилась только одна фамилия Эстэва: «Эстэва: Оптовая торговля продуктами. Микэник-стрит, 21». Я набрал номер и спросил Эмми Эстэву.
  — Ее здесь нет, — ответил голос с характерным акцентом. — Она здесь не работает, она дома.
  — Ее муж — мистер Эстэва?
  — Да. Хотите говорить с ним?
  — Нет, спасибо. Хочу говорить с ней. Не напомните их домашний адрес?
  — Извините, мистер, не могу. Так как, вы говорите, вас зовут?
  — Гэбриел Хиттер, — представился я.
  — Думаю, вам все же стоит переговорить с мистером Эстэвой, — настойчиво посоветовал голос.
  Я повесил трубку. Домашнего номера телефона Эстэвов в справочнике не было. Я сел в машину Сьюзен и отправился в городскую библиотеку.
  Миссис Роджерс сидела за своим столом и разговаривала с толстошеим подростком — точной копией ее мужа.
  — Не забудь: сразу, как приедешь на работу, положи в холодильник, — напутствовала она, протягивая коричневый бумажный пакет. — Иначе молоко скиснет.
  — Ой, да хватит тебе, мам. Что я, маленький, что ли, не знаю, что молоко скисает?!
  — Я просто напоминаю.
  Парень взял свой ленч и вышел из библиотеки, не обратив на меня никакого внимания. Я подошел к столу и очаровательно улыбнулся:
  — Доброе утро.
  Кэролайн Роджерс молча смотрела на меня.
  — Зима на улице. Радуюсь уже одному тому, что жив.
  — Что вы хотите?
  — Меня интересует путеводитель по улицам Уитона.
  — За картотекой, в отделе справочной литературы.
  — Огромное спасибо.
  Моя очаровательная улыбка всегда действует безотказно. Если добавить к ней пару капель — миссис Роджерс тут же окажется у меня на коленях.
  Городской путеводитель — зеленая обложка, размер под телефонный справочник — был испещрен рекламой местных предприятий. На титульном листе сообщалось, что путеводитель увидел свет благодаря издательству «Централ Аргус». В алфавитном порядке сообщались названия всех уитонских улиц с указанием номеров домов, расположенных на них, и имен тех, кто в этих домах проживает. Люди, озабоченные тем, чтобы номер их телефона не попал в телефонный справочник, прикладывают для этого неимоверные усилия, но никогда не задумываются над тем, как избежать включения их адреса в уличный путеводитель.
  Я начал с Акорн-стрит, возглавлявшей список, и заскользил глазами по фамилиям, указанным напротив номеров домов. Они вполне могли жить на этой улице или попасться мне на глаза где-нибудь в середине справочника.
  На фамилию Эстэва я наткнулся в час пятнадцать, знакомясь с Уотер-стрит.
  Я поставил справочник на полку, победно улыбнулся Кэролайн Роджерс и покинул библиотеку. Кэролайн все еще сопротивлялась моему мужскому шарму, но это всего лишь вопрос времени. В следующий раз я покорю ее задорной мальчишеской улыбкой.
  Уотер-стрит не оправдывала своего названия. Она пролегала за городом, где единственным намеком на воду был глубокий узкий каньон реки Уитон в нескольких сотнях футов вниз по холму.
  Эстэвы проживали в тупичке, от которого брала начало коротенькая Уотер-стрит. Дом номер три — квадратный, двухэтажный и с плоской крышей — был выстроен из шлакоблоков и выкрашен в розовый цвет. Плоская крыша была и над одноэтажной открытой пристройкой, где летом, возможно, устраивали летнюю кухню. Двор дома — частная собственность — был обнесен оградой из металлической сетки с колючей проволокой, натянутой по верху. За распахнутыми воротами с дистанционным управлением стоял серебристый спортивный «мерседес».
  Я остановил машину напротив ворот, пересек маленький дворик без единого кустика и позвонил в дверь. Залаяла собака. Затем послышались шаги и последовала пауза. Меня рассматривали в дверной глазок. Наконец дверь открылась. В дверях стояла женщина с собакой. Огромный ротвейлер с ошейником-цепью на коротком кожаном поводке. Женщина была почти с меня ростом и одета в изумрудно-зеленый бархат. Она уверенно держала короткий поводок, прижимая собаку к бедру. Собака смотрела на меня спокойно, не выражая никаких эмоций. Вид женщины был еще более отсутствующим.
  — Я слушаю, — сказала она.
  На ней были зеленые слаксы с завышенной линией талии, зеленые замшевые ботинки на очень высоких каблуках и зеленая шелковая блуза с глубоким декольте. Зеленой была и лента, перехватывающая длинные черные волосы, зачесанные назад. Наряд дополняли золотое ожерелье с изумрудами, золотой браслет с изумрудами и перстень — золото и изумруды. На лице избыток косметики: на губах алая помада, глаза — в густом слое зеленых теней. Лицо — скорее индианки, чем колумбийки. И презрительная ухмылка женщины, привыкшей взирать на всех сверху вниз.
  — Эмми Эстэва? — спросил я.
  — Эсмеральда, — ответила она.
  — Я хотел бы поговорить с вами.
  — Не надо хотеть. Говорите.
  — Разрешите войти?
  — Нет.
  — Но, миссис Эстэва, не топтаться ж нам на пороге.
  — Если у вас есть что сказать — говорите, — последовало в ответ.
  — Вы знали Эрика Вальдеса?
  — Нет.
  — Мне сказали, что вы были с ним знакомы.
  — Кто вам сказал?
  Собака стояла неподвижно, хозяйка крепко прижимала ее к бедру.
  — Человек, которому это известно.
  — Он лжет. Я ничего нее знаю об Эрике Вальдесе.
  — Мне сказали, что вы были с ним близки.
  — Ложь. Если я отпущу собаку, она вырвет вам глотку.
  — Скорее наоборот.
  Мы смотрели друг на друга. Затем Эсмеральда отступила внутрь дома, собака попятилась следом за ней. Дверь захлопнулась. Разговор был окончен. Я мог еще раз позвонить в дверь, но меня не прельщала перспектива пристрелить собаку. Мне она показалась вполне симпатичной. Мне нравятся собаки.
  Эрик Вальдес, добившийся расположения этой женщины, был игроком высшей лиги. Я бы никогда не рискнул подступиться к ней.
  Я повернулся и пошел к машине. Доехав по дороге примерно до середины холма, я увидел двигавшийся мне навстречу грузовичок. По его корпусу бежал а изумрудная лента букв: «Эстэва: оптовая торговля продуктами». За рулем пикапа сидел сын Кэролайн Роджерс. Сучий потрох.
  Я не был обременен домашними делами, поэтому, пропустив пикап вперед, развернулся на чьей-то подъездной дорожке и поехал в обратную сторону. Грузовичок стоял возле дома Эстэвов.
  Паренек входил в дверь, держа в руках большую картонную коробку. Я объехал дом остановился на обочине, наблюдая за домом в зеркало заднего вида. Роджерс-младший появился минуты через две, забрался в кабину и вскоре проехал мимо меня. Я пристроился за ним, и в таком боевом порядке мы пересекли весь город. Ярко-красная спортивная машина — не лучший вариант для слежки, но меня мало заботило, заметит меня парень или нет.
  На восточной окраине города, проехав под железнодорожным мостом, мы свернули направо, и грузовичок въехал на асфальтированную площадку перед большим голубым складом. «ПРОДУКТЫ ЭСТЭВЫ» — вещали со стены крупные буквы, нарисованные зеленой масляной краской. Теперь я знал, где находится Микэник-стрит, двадцать один.
  Грузовичок скрылся за складом. Я проехал чуть дальше по дороге и остановился так, чтобы меня не могли увидеть со складского двора.
  Сынишка шефа полиции работает у мистера Эстэвы. Миссис Эстэва, как мне сказали, крутила любовь с Эриком Вальдесом. Шеф полиции говорил, что Эрика Вальдеса убил чей-то ревнивый муж.
  В рулевую колонку спортивной машины Сьюзен были вмонтированы кнопки радиоприемника. Я посмотрел на них.
  Вот оно!
  Глава 13
  Я возвращался в мотель. Так как путь пролегал на запад, а день клонился к закату — солнце светило в ветровое стекло, — мне трудно было следить за дорогой. Не спасали ни солнцезащитные очки, ни кепка «Рэд Сокс», надвинутая на самый нос. В машине было все: автоматическая настройка на волны местных радиостанций — нажмешь на кнопочку, и приемник сам их отыщет и укажет координаты на шкале, автоматический обогрев либо охлаждение воздуха в салоне — установишь нужную температуру, и катайся без проблем и зимой, и летом, и круиз-контроль был, и система турбо-надува, и, если ты забыл застегнуть ширинку, тебе об этом напоминал музыкальный сигнал. Но если ты едешь на запад на исходе дня, со слепящими лучами солнца машина справляться не умела. И мне это почему-то нравилось.
  Все местные радиостанции крутили либо Барри Манилова, либо некую какофонию звуков, которая, как меня однажды просветили, называется «хэви-металл». В конце концов я поймал вустерскую станцию, которая называлась «Джаз-саунд», но первое, что я услышал, — соло на трубе некоего Чака Маньоне. Я выключил всю эту муру при помощи автоматики и спел пару тактов из «Полуночного солнца». И спел просто великолепно.
  Мое «Вот оно!» в конце слежки за парнишкой Роджерсов, было, вероятно, чересчур оптимистично. Но в сравнении с тем, что я имел до сих пор, это уже почти «дымящийся пистолет». Версия. Случайности не исключены, но я в них не верил.
  Солнце село именно в тот момент, когда я подъехал к «Резерву ар-Корту». Я оставил машину напротив мотеля и вошел внутрь. Дежуривший за конторкой пухленький коротышка в темно-бордовом костюме тройке, увидев меня, ухмыльнулся. Галстук был в цветочек, а белая рубашка под жилеткой не сходилась дюйма на четыре.
  — Мистер Спенсер, в баре вас ожидает какой-то джентльмен, — произнес он примерно так же, как вещала Мэри Эллен Финей: «Вас вызывает директриса».
  В фойе ресторана сидели двое, оба в пальто. Сидели безо всякого видимого дела. Я расстегнул молнию кожаной куртки и вошел в бар. Вирджи, как всегда, находилась на посту. В зале ресторана несколько человек то ли поздно обедали, то ли рано ужинали. А в баре за круглым шестиместным столиком расположилась живописная троица. В центре сидел славный малый в двубортном кашемировом пальто с поднятым воротником; аккуратный узел белого галстука живописно смотрелся на фоне черной рубашки. Вытянутое лицо с узким подбородком, тонкая линия рта, высокий лоб и глубоко посаженные темные глаза — он скорее напоминал индейца, чем испанца.
  Слева от него, как размазанный по стулу карикатурный персонаж, сидел, в излюбленной позе всех латинос, высокий худощавый колумбиец, длинноволосый, с тонкой ниточкой поникших усиков. Под зеленой курткой-телогрейкой «Селтикс»[65] была надета только футболка. «Пиво „Анкор Стим“», — прочел я, так как полы куртки были широко распахнуты.
  Третий, приземистый крепыш, был одет в зеленую с голубым драповую куртку, застегнутую до самого подбородка. Куртка была ему мала размера на два, не меньше. Его длинные вьющиеся волосы требовали немедленной стрижки. Макушку венчала плоская шляпа с загнутыми вверх полями. Широкий плоский нос отлично смотрелся на широком плоском лице. Крошечные темные глазки напоминали бусинки.
  — Меня зовут Спенсер, — сказал я.
  «Селтикс» кивнул на свободный стул.
  Я не отказался.
  «Селтикс» смотрел на меня. Славный малый в кашемировом пальто тоже смотрел на меня. Приземистый крепыш в шляпе смотрел в никуда.
  Я сидел и смотрел на них.
  Через некоторое время славный малый спросил:
  — Ты ведь знаешь, кто я такой?
  — Рикардо Монталбан, — без запинки ответил я.
  И снова они смотрели на меня. А я смотрел на них.
  — Вы мне здорово понравились в «Стар-треке», часть вторая: «Гнев Кана».
  Славный малый посмотрел на «Селтикс».
  «Селтикс» лишь пожал плечами.
  — Меня зовут Фелипе Эстэва, — сказал славный малый.
  — Будь я проклят! Я никогда не ошибался насчет Рикардо. Видел его как-то на бульваре Санта-Моника в Палм-Бич. Он ехал в своем «крайслере» и на нем было точно такое же белое пальто, — я посмотрел на славного парня и встряхнул головой, как будто отгоняя наваждение. Затем растерянно спросил его: — Вы уверены?..
  «Селтикс» навалился на стол и сообщил:
  — Тебя ожидают очень большие неприятности, парень.
  — Неприятности? — удивился я. — Из-за чего? Легко было ошибиться. Особенно из-за белого пальто.
  — Заткнись. Я пришел не слушать. Я пришел говорить, — сообщил Эстэва.
  Я ждал, что он скажет дальше.
  — Ты приходил сегодня в мой дом и разговаривал с моей женой.
  Я кивнул.
  — Что ты говорил ей?
  — Спросил, не знала ли она Эрика Вальдеса.
  — Почему ты спросил ее об этом?
  — Слышал, что они были знакомы.
  — От кого слышал?
  — От человека, который это знает.
  — От кого?
  Я покачал головой:
  — Разговор был конфиденциальным.
  Эстэва покосился на крепыша в шляпе.
  — Может, Цезарь заставит тебя передумать?
  — А если Цезарь не заставит?
  За все время разговора Цезарь даже не шелохнулся. Глаза его смотрели в одну точку. Мне оставалось сделать вывод, что он нас просто не слышит.
  — Не глупи, Спенсер. Ты считаешь себя крутым. И многие люди, которых я знаю, с этим согласятся.
  Но Цезарь... — Эстэва выразительно покачал головой.
  Цезарь хранил молчание.
  — Цезарь будет покруче тебя, — заверил меня «Селтикс». Он улыбнулся, говоря это, и я заметил, что у него не хватает передних верхних зубов.
  — Как пить дать, — согласился я.
  Мы еще посидели молча.
  — Мне не понравилось, что ты разговаривал с моей женой, — сказал Эстэва.
  — Я понимаю ваши чувства. Но в тот момент мне казалось, что это неплохая идея.
  — Думаешь, у нее с Вальдесом что-то было?
  — Может быть. Мне сказали, что у Вальдеса была интрижка с женой какого-то колумбийца, а тот убил его из ревности.
  Эстэва уставился на меня. Потом сказал по-испански что-то короткое и резкое; его дружки встали и направились к стойке бара, откуда не могли слышать нашего разговора.
  — Возможно, я убью тебя за то, что ты это сказал, — сообщил Эстэва.
  — Может и за это, — согласился я. — А может за то, что я принял тебя за Рикардо Монталбана.
  Или просто ради того, чтобы доказать, что Цезарь будет покруче меня. Я допускаю любую из этих версий. Но давай не будем тратить время впустую. Твои угрозы меня не пугают. Вероятно, они должны меня пугать. Но они меня не пугают. Поэтому всякий раз, как ты начинаешь мне угрожать, я вынужден обдумывать остроумные ответы, чтобы показать тебе, что я не испугался. И мы попусту тратим и силы, и время, а ведь у нас есть о чем серьезно поговорить.
  Эстэва достал длинную тонкую черную сигару — такие обычно курит в своих фильмах Джильберт Роланд, — поднес к ней зажигалку, раскурил, сделал вдох-выдох и залюбовался раскаленным кончиком сигары. Потом посмотрел на меня и сказал:
  — Все верно.
  Он еще раз затянулся и выпустил изо рта дым тонкой струйкой.
  — Думаешь, моя жена спала с Эриком Вальдесом?
  — Не знаю.
  — Думаешь, это я его убил?
  — Не знаю.
  Он молча курил.
  — Именно поэтому я и решил с ней поговорить, — объяснил я.
  — Думал, она проклинает меня за то, что я его убил, и все тебе выложит?
  — Такое бывает.
  — Эмми спит только со мной. Если б изменила, я б его убил. Обязательно. И ее бы тоже убил. Скорее всего. Но она мне не изменяет. Она любит меня, Спенсер. Она меня уважает. Это ты понимаешь?
  — Да.
  — Другие вопросы есть?
  — Босс Вальдеса считает, что его убили потому, что он мог положить конец местному наркобизнесу.
  — Это вопрос? — уточнил Эстэва.
  — Да.
  — Так что насчет наркобизнеса? — Эстэва переместил сигару в угол рта и пустил дым, не вынимая ее.
  — Это я вас об этом спрашиваю.
  — Я ничего не знаю о наркобизнесе.
  — Вы занимаетесь торговлей продуктами?
  — Да.
  — А эти двое ходят вместе с вами на тот случай, если какому-то крутому лавочнику вздумается запустить в вас гнилым помидором?
  — Я богат. Янки терпеть не могут богатых колумбийцев.
  — А как же сынок шефа? Чего ради он работает у вас?
  Эстэва пожал плечами, уж очень наигранно.
  — Всегда рад оказать шефу полиции одолжение. Работа хорошая.
  — Парень водит грузовик.
  — Парень слабоват на голову. Так что эта работа для него — просто удача.
  — Твои люди напали на меня на Куоббинском шоссе?
  Эстэва тряхнул головой.
  — Я почему-то так и думал.
  — А с чего вы решили, что я бы вам сказал?
  — А хрен его знает, мистер Эстэва. Не могу понять, что тут у вас происходит, поэтому пристаю с расспросами ко всем и всех злю и раздражаю. Потом кто-нибудь что-то вдруг скажет или фортель какой выкинет, и я опять хожу, пристаю, раздражаю. Но это все же лучше, чем сидеть на дереве с подзорной трубой.
  — Людей ты раздражаешь, это верно, — сказал Эстэва. — И в один прекрасный день это плохо для тебя кончится.
  Он встал и кивком головы подал знак своей свите. Те отчалили от стойки и зашагали вслед за ним. Двое в пальто, сидевшие в фойе, увидев их, поднялись. Цезарь в дверях остановился, медленно повернулся и нацелил на меня свои маленькие глазки. Я — на него. Так смотрят в два ствола ружья, направленного на тебя. Он повернулся и вышел следом за группой.
  — Это уж точно, — сказал я.
  Но никто меня не слышал.
  Глава 14
  В семь десять утра раздался телефонный звонок. Звонил Гаррет Кингсли.
  — Убит Бейли Роджерс, — сказал он. — Мы перехватили полицейское радиосообщение. Минут пятнадцать назад.
  — Где? — спросил я.
  — На Эш-стрит. Знаете, где это?
  — Да. На холме, за библиотекой.
  — Хорошо. Поезжайте и посмотрите, что там и как.
  — Подбрасываете мне халтуру?
  — Конечно нет! Все взаимосвязано.
  — С убийством Вальдеса?
  — Да.
  — Выезжаю немедленно. Что-нибудь еще известно?
  — Нет. Это все. Перехватили первое сообщение полиции. Высылаем туда журналиста и фотографа.
  — Как имя журналиста?
  — Паренек по имени Мюррей Робертс. Кого пошлем из фотографов, еще не знаю.
  — Ладно. Свяжусь с ними.
  Я уже принял душ и побрился после утренней пробежки, оставалось только натянуть джинсы и свитер, «смит-и-вессон» заменить на «кольт-питон», натянуть куртку и напялить солнцезащитные очки. Пара минут — и я в полной боевой готовности.
  В конце Эш-стрит выстроились в ряд четыре полицейские машины, одна из них принадлежала полиции штата. На правой стороне проезжей части, чуть наискосок, напротив «олдсмобиля» с короткой антенной на крыше, приткнулась носом к обочине машина «скорой помощи». Двое медиков стояли перед открытой передней дверцей, один наклонился, засунув голову в машину, другой — за его спиной — облокотился о крышу «олдсмобиля». Сцену дополняло попискивание и металлическое бормотание раций. Внутри круга, обтянутого желтой пластиковой лентой находилось несколько уитонских полицейских и один из полиции штата. За лентой толпилось человек двадцать горожан, одетых по-разному — кто-то вышел посмотреть в банном халате и тапочках на босу ногу, кто-то в костюме и при галстуке. Чей-то золотой Лабрадор обнюхивал колеса машины полиции штата.
  Генри, пузатый капитан, что цеплялся ко мне у библиотеки, стоял позади «олдсмобиля», приобняв за плечи Кэролайн Роджерс и явно чувствуя себя не в своей тарелке.
  Я вышел и направился к «олдсмобилю». Сержант, который был у библиотеки вместе с Генри, заметил меня.
  — Какого черта тебе здесь надо?
  — Насколько я понимаю, кто-то прикончил шефа?
  — Совершено преступление. Идет осмотр места преступления. Это все, что тебе следует знать.
  — Я подумал, вы захотите поговорить со мной.
  — О чем?
  — Обычно полицейские опрашивают всех, кто может иметь какое-либо отношение к совершенному преступлению, тем более тяжкому — ведь убит полицейский.
  — Когда понадобишься — сами тебя найдем.
  Офицер из полиции штата, разговаривавший с кем-то из бригады «скорой помощи», заметил нас с сержантом и зашагал к нам.
  — Кто это? — спросил он.
  — Частный детектив из Бостона, — ответил Джей-Ди.
  Полицейский, коротко подстриженный, светловолосый, со здоровым румянцем на лице, был крупным малым, как и многие в полиции штата.
  — Из Бостона, да? — обратился он ко мне. — Кого там знаете?
  — Хили, — ответил я. — Раньше работал при окружном прокуроре Эссекса. Сейчас работает на Коммонвельт десять-десять в управлении полиции штата.
  — Я начальник отдела по расследованию убийств, — отрекомендовался он. — Чем здесь занимаетесь?
  Сержант отчалил, как только розовощекий заговорил со мной.
  — В «Централ Аргус» меня наняли, чтобы я выяснил, кто убил их журналиста.
  — Вальдеса, — кивнул он. — Я этим тоже занимался. Тут либо кокаин, либо ревнивый муж, либо то и другое вместе. Перелопатили тонну дерьма и ни черта не нашли.
  — Как и все остальные, — согласился я. — Считаете, убийство Роджерса связано с убийством Вальдеса?
  — В таком городишке, как Уитон? За сорок лет ни одного убийства, а тут за месяц сразу два! Несомненная взаимосвязь.
  — И я так подумал.
  — Что-нибудь разнюхали?
  — Нет, — ответил я. — Пока нет.
  Полицейский, достав из кармана форменной рубашки визитку, протянул ее мне.
  — Выясните что-нибудь, дайте знать, — сказал он. — Где вы остановились?
  — В мотеле «Резервуар-Корт».
  — Визитка есть?
  Я протянул ему.
  — Отдыхайте, — широко улыбнулся он и, помахав карточкой, двинулся к своей машине.
  Эдакий свойский парень в шикарной полицейской форме. Сейчас он залезет в свою машину, позвонит куда надо и узнает все, что у них на меня есть. А уже оттуда свяжутся с Хили и выслушают, что тот обо мне скажет. Итак, этот свойский парень в десять секунд вычислил меня. Если ему по делу Вальдеса ни черта не удалось откопать, значит там действительно мало что можно откопать. Или все похоронено так глубоко, что даже у него не хватило времени и сил докопаться.
  Я прошел по границе, очерченной желтой лентой. «Скорая» чуть отъехала от «олдсмобиля», полицейский фотограф отщелкивал кадры по полной программе, кружась вокруг машины убитого шефа.
  Кэролайн Роджерс подняла глаза и, увидев меня, сказала что-то капитану. Тот взглянул на меня и покачал головой. Она медленно направилась в мою сторону, слегка вобрав голову в плечи. Лицо ее осунулось, резче обозначив строгие черты, но голос, когда она произносила мое имя, прозвучал тихо и мягко.
  — Мистер Спенсер...
  — Ваш муж...
  Она печально кивнула.
  — Я сожалею...
  Она снова кивнула.
  — Они убили его, — прозвучало так же тихо и мягко.
  Я ждал, но она больше ничего не говорила.
  — Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил я.
  Она подняла на меня широко раскрытые глаза, в которых, как могло показаться, остались одни зрачки. Дыхание было ровным и спокойным, лицо застывшим.
  — Возможно, — сказала она. — Возможно, что сможете.
  — Я остановился в «Резервуар-Корт».
  — Я знаю.
  Парень из полиции штата все еще сидел в патрульной машине и разговаривая по рации. Подошел капитан Генри, остановился возле дверцы, упершись руками в крышу машины и ожидая, когда начальник освободится.
  Фотограф закончил свою работу, и ребята из медбригады принялись укладывать труп в пластиковый мешок. Я обнял Кэролайн за плечи и повернул лицом к себе.
  — Я в состоянии смотреть, — сказала она.
  — Не сомневаюсь, — ответил я. — Но пусть в вашей памяти останутся моменты жизни.
  — Я хочу запомнить все, — она покачала головой. — Я так хочу.
  Я убрал руки, она повернулась и стала смотреть, как парни застегивают молнию мешка, в котором находился ее муж, как его укладывают на каталку и везут к машине «скорой помощи». Ножки каталки сложились и она скользнула по направляющим внутрь машины. Парни захлопнули дверцы, забрались в кабину, и «скорая» тронулась. На крыше вспыхивал огонек мигалки. Сирену включать не стали — торопиться Бейли было уже некуда. Кэролайн следила за машиной, пока та не исчезла из виду, вновь повернулась ко мне и подняла пустые глаза. Казалось, она потеряла себя, потеряла цель жизни в тот самый момент, как «мероприятие» завершилось, — теперь ей некуда идти и нечем заняться.
  — Дети? — спросил я ее.
  — Только Брет. Он в отъезде. Он еще ничего не знает. — Говорить ей мешали руки. — Они не очень ладили друг с другом, — сказала она, крепко сцепив пальцы. — Бейли слишком много требовал от Брета.
  Аккуратная темноволосая женщина в плиссированной юбке из шотландки подошла к нам и позвала из-за желтой ленты:
  — Кэролайн, пойдем к нам.
  Кэролайн подняла на меня глаза. Я попрощался с ней, и она повернулась к женщине.
  — Спасибо. Я бы выпила чашечку кофе.
  Наклонилась, нырнула под желтую пластиковую ленту с бежавшими по ней черными буквами «Полиция. Не пересекать», и выпрямилась по другую сторону. Женщина взяла ее за руку, и они вместе направились через дорогу к дому с белыми оконными переплетами и зелеными жалюзи.
  Я глянул на визитку здоровяка из полиции штата: «Брайен П. Лундквист» Посмотрел на машину. Лундквист о чем-то разговаривал с капитаном. Потом они оба подошли ко мне.
  — Лейтенант Хили говорит, что вы могли бы нам помочь в этом деле. Говорит, вы были офицером полиции.
  — Но вас турнули оттуда пинком под зад, — вставил капитан.
  Лундквист стрельнул на него неодобрительным взглядом и посмотрел на меня.
  — И мой битый зад оказался здесь, чтобы помочь капитану.
  Лундквист улыбнулся. Генри нет.
  — Мы сами разберемся. Нам пришлые советчики не нужны.
  Лундквист слегка склонил голову и примирительно произнес:
  — Конечно, капитан. На тот свет отправили вашего шефа, и вы сами хотите во всем разобраться — это понятно.
  — Вот именно, — ответил Генри.
  — Может, я возьму Спенсера в машину и опрошу, пока вы занимаетесь более важными делами?
  Генри сделал некое движение рукой, скорее всего означавшее «валяйте», и направился к «олдсмобилю».
  Лундквист указал на свою машину, и мы двинулись к ней. Он забрался на место водителя, я устроился рядом.
  — Расскажите, что знаете, — попросил он, вытащив из-за солнцезащитного козырька блокнот, а из кармана рубашки ручку.
  — Знаю, что Вальдес был застрелен. Знаю, со слов Роджерса, что он был застрелен чьим-то ревнивым мужем. Знаю, по его утверждениям, что в Уитоне кокаином никто не промышляет. А еще я знаю некоего Фэллона из агентства по борьбе с наркотиками, который полагает, что Уитон — основной центр торговли кокаином на всем Северо-Востоке. Роджерс был против того, что я здесь нахожусь. И с самого первого дня за мной повсюду мотался полицейский хвост. Как-то вечером четверо типов остановили мою машину на Куоббинском шоссе — хотели сделать из меня отбивную. Я прострелил одному левую ляжку. Они подожгли мою машину. Потом я встречался с женщиной, работником сферы социальных проблем, Хуанитой Олмо, и она сообщила мне, что Эсмеральда Эстэва спала с Эриком Вальдесом. Я разыскал Эсмеральду, но она все отрицала. Потом меня навестил ее муж с четверкой друзей и посоветовал как можно быстрее выметаться из Уитона. Он заверил меня в том, что его жена не могла изменить ему с Вальдесом и что в Уитоне никто наркобизнесом не занимается. Сказал, что не он послал тех четырех типов на Куоббинское шоссе. И в это последнее его утверждение я верю — те типы были и не латиносы, и не профессионалы. И еще знаю, что сын Роджерса работает у Эстэвы водителем малолитражного грузовичка.
  — Почему Хуанита рассказала вам об Эсмеральде Эстэве?
  — Трудно сказать. Ей не нравится, что янки угнетают латинос.
  — Всего-то?!
  — Она знала Эрика Вальдеса. Сказала, что его убили копы.
  — Но зачем ей нужно было говорить вам, что Вальдес спит с Эсмеральдой Эстэвой?
  Лундквист делал быстрые пометки в своем блокноте, но ни разу не заглянул в него, чтобы уточнить имя, когда он задавал вопросы.
  — Я на нее надавил.
  — Вот как. А другие мотивы?
  — Можно предположить, что причина в ревности. Может, у нее было что-то с Вальдесом, а Эмми его отбила. Или она неравнодушна к мужу Эмми. Или она сама убила Вальдеса и таким образом хотела отвести от себя подозрения.
  — Но получилось наоборот — она привлекла к себе внимание.
  — А я не говорил, что она умна.
  — Она не сказала, зачем полиции нужно было убивать Вальдеса?
  — Насколько я понял из ее слов — по расовым мотивам. Сказала, что Роджерс был отпетым негодяем.
  — Насчет негодяя — не знаю, но то, что полнейшим болваном — это точно.
  — Воображал из себя Уайта Эрпа? — вспомнил я характеристику Кингсли.
  — Вроде того, — согласился Лундквист. — Его занимало одно: а все ли вокруг знают, что он главный бык в стаде?
  Я был с ним согласен.
  — Что-нибудь еще знаете? — спросил Лундквист.
  — Нет, — ответил я.
  — И все же выяснили больше нашего. Чем объясняете, что уитонские копы сидели у вас на хвосте?
  — Не знаю. Генри буквально слово в слово повторил слова Роджерса минуту назад.
  — А что за люди подожгли вашу машину?
  — Думаю, Роджерс подослал своих старых дружков, конечно же, местных. Но не полицейских. Когда я ранил одного, остальные не знали, что предпринять. И среди них не было латинос.
  — Или Эстэве хватило ума подослать кого-то из янки.
  — Возможно, — сказал я и спросил: — Как убили Роджерса?
  — Два выстрела в голову, почти в упор, крупный калибр. Его обнаружила патрульная машина. Около шести утра. Видимо, когда в него стреляли, он сидел в своей машине. Стреляли, скорее всего, с заднего сиденья. К своему пистолету Роджерс не прикасался. Он висел у него в застегнутой кобуре на поясе. С момента убийства прошло немало времени, кровь засохла, тело окоченело. Когда у меня будет рапорт следователя с данными экспертизы, я вам позвоню.
  — Спасибо.
  — Если вы что раскопаете, тоже звоните.
  — В обход уитонской полиции?
  — Это было бы просто замечательно, — чуть улыбнулся Лундквист.
  Глава 15
  Я нашел Хуаниту Олмо в управлении больниц Куоббинского района. На двери висела пластиковая табличка: «ОТДЕЛ СОЦИАЛЬНОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ».
  — Доброе утро, — сказал я.
  — Доброе утро, — ответила Хуанита.
  — Не уделите ли мне немного времени? — спросил я, прикрывая за собой дверь и опускаясь на стул для посетителей возле ее стола. В кабинете мы были одни, еще кому-то там было бы просто не поместиться. — Похоже, весь отдел состоит из одного человека?
  — Да, в штате я одна. Но нам, в качестве консультантов, помогает еще несколько человек.
  — Вы слышали, что ночью застрелили шефа полиции?
  — Слышала. И не стану лицемерно говорить, что сожалею о случившемся.
  — Соблюдать данную традицию — не худший вариант, — сказал я. — У вас есть какие-нибудь соображения по поводу случившегося?
  — У меня? Какое мне до всего этого дело?
  — Вы говорили, что он негодяй и мерзкий тип и что это он убил Вальдеса.
  — Я говорила вам правду.
  — Вы не видите связи между убийствами Роджерса и Вальдеса?
  — Почему я должна ее видеть? — ее ресницы взлетели вверх. — Не возражаете, если я закурю?
  — Бога ради.
  Вытащив сигарету из пачки на столе и прикурив ее от разовой зажигалки, Хуанита затянулась, выпустила дым и посмотрела на меня сквозь его пелену, выгнув дугой свои черные брови.
  — А вы?
  — Вижу ли я связь между ними? Конечно. В таком городке, как ваш, и два убийства за месяц — тут должна быть связь.
  — Совсем не обязательно.
  — Не обязательно, — повторил я. — Но такое предположение мне ничего не дает. Вероятность же того, что Роджерса и Вальдеса убили одни и те же люди, дает мне пищу для размышлений, заставляет наносить визиты кое-каким людям.
  — Например, мне?
  — Например, вам.
  — Я не имею представления о том, кто убил шефа Роджерса, — сказала Хуанита.
  — Это не мог быть Фелипе Эстэва?
  — Нет!
  — Нет?
  — Нет. Конечно, вы всеми силами постараетесь это доказать. Он — преуспевающий латинос, и вы стремитесь поставить его на место... Но он... он гораздо в большей степени мужчина, чем любой из вас.
  — Преуспевающий в чем?
  — В бизнесе. За это вы его и ненавидите. Он переиграл вас в вашей же капиталистической игре.
  — В моей игре? Игра в капитализм? Думаю, вы меня переоцениваете.
  — Вы знаете, что я имею в виду, — сказала она.
  — Это ваше «что я имею в виду» не означает, что он мог застрелить Роджерса, когда тот разнюхал то, что старательно скрывал Эстэва.
  — Виновен по определению, — усмехнулась Хуанита и сделала несколько глубоких затяжек.
  — Если занимаешься законным бизнесом, не нанимаешь себе в охранники таких типов, как Цезарь.
  — Я не знаю никакого Цезаря.
  — Почему вы рассказали мне про Вальдеса и жену Эстэвы?
  — Я попалась на ваши уловки.
  — Дьявольски хитрый Спенсер! — сказал я. — Что представляет из себя миссис Эстэва?
  — Она его слабость.
  Хуанита докурила сигарету и тут же взяла следующую, держа ее между указательным и средним пальцем на уровне первого сустава. Я подбодрил ее кивком, ожидая объяснений.
  — Она шлюха, но он не вышвырнет ее из дома, — сказала Хуанита.
  — Она спит со многими?
  — Да, — сипло и яростно прошептала Хуанита и судорожно затянулась.
  — С кем еще, кроме Вальдеса?
  Хуанита покачала головой.
  — Вы не знаете ни одного другого имени, кроме Вальдеса?
  Она еще раз покачала головой.
  — Можно ли называть ее шлюхой, если она спала только с Вальдесом?
  — Можно, — просипела Хуанита.
  — Я бы не стал.
  — Можно.
  — А вы спали с Вальдесом?
  Она переменилась в лице, глаза буквально вылезли из орбит, а губы искривились в злобной гримасе.
  — Я не желаю с вами разговаривать, — отчеканила она.
  — Я не хотел вас оскорбить. Убиты два человека. Кто-то устроил охоту на людей. Мне нужно выяснить — кто.
  Ее рот еще сильнее скривился, а в голосе зазвучали нотки злорадства.
  — Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я вызову больничную охрану, — объявила она.
  — Бог мой!
  — У вас есть всего одна минута.
  Но мне нужно было остаться. Хуанита напоминала натянутую струну, готовую в любой миг разорваться. Я хотел посмотреть, что произойдет, когда она разорвется.
  — Эмми спала с вашим дружком, да?
  Губы Хуаниты искривились, а глаза заблестели. Она поднялась из-за стола, прошествовала мимо меня застывшей мумией и вышла из кабинета. Я последовал за ней. Пройдя по коридору с полсотни шагов, она скрылась за дверью женского туалета. Я остановился. Какая-то сестричка, спешившая с противоположного конца коридора, заскочила туда же. Я в нерешительности помялся, потом повернулся и зашагал прочь. Есть табу, которых не переступить.
  Глава 16
  Я сидел за чашкой кофе у Уолли. Вошел Лундквист. Зимнее солнце сверкнуло на отполированной кобуре, ворвавшись вместе с ней в распахнутую дверь, но тут же исчезло.
  — Чашку чаю, если не трудно, — попросил он Уолли и уселся за стойкой рядом со мной.
  Уолли недовольно сдвинул брови. Лундквист улыбнулся, глядя на Уолли:
  — С чаем возни больше, но я предпочитаю чай. И с лимоном, будьте так добры.
  Уолли занялся чаем. Лундквист повернулся ко мне и сказал:
  — В Роджерса два раза выстрелили сзади. Из сорок первого калибра. Наверное, из револьвера, гильз не нашли. Хотя, конечно же, преступник мог забрать их с собой.
  — Сорок первый калибр! — присвистнул я.
  — Да. Оригинальный выбор.
  — Сколько таких у вас зарегистрировано?
  Уолли подал чай. Лундквист выжал лимонную дольку в чашку, поболтал пакетиком чая, изучая цвет напитка, остался доволен, вытащил его за хвостик и плюхнул на блюдце.
  — Передайте мне сахар, пожалуйста.
  Я придвинул ему чашку с пакетиками сахара. Он открыл сразу два, сложив их вместе и оторвав верхние кромки. Высыпав сахар в чай, осторожно перемешал его ложкой.
  — Во всем штате ни одной единицы огнестрельного оружия сорок первого калибра не зарегистрировано, — сообщил он, глядя на меня.
  — Что еще?
  — Должны быть следы покрышек от другой машины. А что получается? Место безлюдное — тупик, но многие именно там и паркуются. Да и земля промерзла. Слепок сделать не удалось.
  Лундквист поднес чашку ко рту, подул легонько, сделал глоток и поморщился.
  — Ничего хорошего. Вода наверное не закипела, да и сорт чая не из лучших.
  — Полагаешь, у Уолли для особых случаев припрятана баба на чайник?
  Лундквист улыбнулся шутке и сказал:
  — По словам миссис Роджерс, муж ушел утром на работу в обычное время. После этого она его не видела. Домой он не заезжал. Говорит, что не очень тревожилась, потому что он частенько задерживается допоздна. Иногда и на всю ночь.
  — В Уитоне, штат Массачусетс?
  — Я тоже об этом подумал, — кивнул Лундквист. — Медэксперт считает, что его застрелили еще вечером, и не поздним вечером. Точное время установить сложно — на улице был мороз. Если удастся выяснить, когда он в последний раз ел...
  Лундквист отхлебнул чая, Уолли подошел, положил счет и снова удалился.
  — Значит, приехал он туда вечером, после того как стемнело, — рассуждал я вслух, — и встретился там с кем-то, кого хорошо знал. Они сидели в машине, разговаривали, а потом один из собеседников выстрелил ему в затылок.
  — А почему — «один из»? Может, и был только один?
  — Один сидел на переднем сиденье, рядом с шефом, и стрелять сзади не мог.
  Лундквист согласился:
  — Да. И он знал их. Нормальный полицейский не впустит в машину двух чужаков, да еще кого-то на заднее сиденье, а сам подложит свой пистолет под задницу.
  — Он не хотел, чтобы его с ними видели, — заметил я.
  — Иначе зачем ему было заезжать в тупик безлюдной улочки, в холод, в темень, и вести разговоры в машине.
  — Свидание?
  — Сразу с двумя? И у одного пушка сорок первого калибра?
  — Выпускают ведь «дерринджеры»[66] сорок первого калибра. Две женщины, решившие разобраться с мужчиной, который водил обеих за нос.
  — Не исключено. Но маловероятно.
  — Или же он брал взятки. И там встретился со своими кормильцами, но они на этот раз чего-то не поделили.
  — Теплее, — кивнул Лундквист.
  — У вас на Роджерса что-нибудь есть?
  — Нет. Но он руководил полицией города, который снабжает кокаином несколько штатов.
  — А заправляет всем Фелипе Эстэва, — сказал я.
  — Вы так думаете?
  — Да.
  — Может быть, я тоже так думаю. Но ни вы, ни я этого еще не доказали.
  — Может быть, кому-то из нас это удастся доказать.
  — И тогда мы, возможно, узнаем, кто убил Вальдеса.
  — Но, возможно, и не узнаем. Или это окажется совсем не тот, на кого мы думаем.
  — Все было бы гораздо понятнее, если бы Вальдеса не кастрировали, — сказал Лундквист.
  — Хотели припугнуть остальных?
  — И они своего добились. За кокаин и за чужих жен наказание одинаковое.
  Лундквист сделал еще один небольшой глоток и поднялся. Чашка оставалась наполовину невыпитой.
  — Заплатите? — улыбнулся он мне.
  — Конечно. Я на полном содержании.
  — Спасибо, — сказал Лундквист. Он сдвинул кобуру чуть вперед, на бедро, и растворился в холодном солнечном свете. Я заплатил по счету, приложив пятьдесят центов чаевых, и отправился к себе в мотель.
  Глава 17
  Из-за зарослей вечнозеленого кустарника на холме, возвышающимся над Микэник-стрит, я наблюдал за складом Эстэвы. Дорога повторяла изгиб реки, ныряла под мост на Мейн-стрит и исчезала. Я торчал здесь, в «красном болиде» Сьюзен, третий день и, когда кто-нибудь выходил со склада или подъезжала какая-нибудь машина, подносил к глазам бинокль.
  С больших грузовиков сгружались контейнеры с овощами и увозились в глубь склада. Там они расфасовывались, и в грузовики загружались ящики поменьше.
  Машину Сьюзен, ярко-красную и по форме напоминавшую морковку, не назовешь идеальной для слежки, но если Эстэва или его подручные видели меня, их это, по-видимому, мало тревожило. Во всяком случае, никто не появлялся и не требовал, чтобы я проваливал отсюда.
  С собой у меня был термос кофе с сахаром и сливками. По моему твердому убеждению, это верный шаг на пути к полному отказу от напитка. Прихватил я с собой и несколько сэндвичей: тунец на ломтиках грубого ржаного хлеба, индейка — на ломтиках пшеничного, украшенного листочками салата и майонезом. Приготовил я их с вечера, после визита в Мелз-маркет, где в секции импортных товаров неожиданно наткнулся на кирпичик ржаного хлеба.
  Ярко светило солнце, и от парникового эффекта в машине было тепло даже при заглушённом моторе.
  Мне удалось заставить Уолли налить кофе в термос, не притронувшись к нему и пальцем. Оказалось достаточно личного обаяния. Я отпил кофе, откусил сэндвич и заработал челюстями, нарушая тишину. Как выяснилось — в наиболее значительный момент со вторника. Со склада за рекой вынырнула темная фигурка с каким-то свертком под мышкой и направилась к машинам, стоявшим в ряд в дальнем конце двора у ограды из металлической сетки. Я поставил чашку на пластмассовый кожух карданного вала, пристроил сэндвич на приборной доске и взял в руки бинокль.
  Темной фигуркой оказался Брет Роджерс с небольшой сумкой. За все то время, что я сидел здесь, наблюдая за складом, его я увидел в первый раз. Он открыл дверцу кабины мощного тягача, забросил в нее сумку и забрался следом.
  На кой черт ему сумка?
  Тягач без прицепа тяжело вырулил со двора и довернул направо, поехав по дороге вдоль реки. Я завел машину, нажал на газ, промчался по Мейн-стритскому мосту, развернулся под ним на развилке и, вынырнув на Микэник-стрит, покатил за тягачом. Ничего особенного я не ожидал, но покататься за сынком Роджерса — хоть какое-то занятие. Три дня сидения в кустах ничего не дали. Если я проедусь за Бретом, и это тоже ничего не даст, хуже не будет.
  Мы двигались вдоль реки на юг. У Уитонского моста мы свернули на Массачусетс-пайк и покатили на восток. На Пайк легко вести преследование, не опасаясь привлечь к себе внимание. Вереницы машин следуют по ней на дальние расстояния поэтому, если взгляд то и дело наталкивается на одну и ту же машину у себя на хвосте, ничего странного в этом не находишь.
  Езда по Пайку сплошное удовольствие: дорога, бегущая среди холмов к западу от Вустера, не отличается крутыми спусками, подъемами и поворотами, а неяркое сияние зимнего солнца придает окружающему миру оттенок первозданности. Вокруг лес. И каждый раз, когда я проезжал по Пайку, я думал о Вильяме Пинчоне и партии первопоселенцев, что пробиралась когда-то этими лесистыми холмами, чтобы основать Спрингфилд.
  На востоке от Вустера мы свернули с Пайка на 495-ю автостраду, которая планировалась как кольцевая дорога вокруг Бостона с радиусом миль в сорок или около того. Надеялись, что она станет тем же, чем когда-то стала 128-я, обвившая Бостон кольцом с радиусом в десять миль, но потом ее застроили домами из желтого кирпича. 495-я автострада пока не могла похвастать большим количеством промышленных предприятий высокой технологии, но надежды никто не терял, и вдоль всего кольца красовались рекламные щиты, расписывающие перспективы развития прилегающих земель, а кое-где уже вздымались ввысь заводские корпуса. Но на ее обочине по-прежнему можно было любоваться крутыми боками мирно пасущихся коров.
  Кольцо автострады обрывалось у границы штата Нью-Гемпшир, переходя в шоссе № 95 в Солсбери. Тягач Брета загромыхал по 95-й на север. К этому времени я уже выпил весь свой кофе и съел все сэндвичи, а ленивое зимнее солнце уже клонилось к горизонту. В южном направлении — противоположном нашему движению — 9-я автострада проходила через Смитфилд, где до прошлого года жила Сьюзен. Меня потянуло домой. Я не видел ее уже шесть дней. Еще слава Богу, что шкура у меня дубленая, как у помоечного барсука, не то заскучал бы я по ней до смертной тоски.
  Брет остановился на скоростной автостраде Мэн-пайк между Портсмутом и Портлендом — возле кафетерия и мужского туалета. Я зашел в туалет, пока он покупал кофе, и купил кофе, пока он бегал в туалет. Узнать он меня не мог. Я рассмотрел его в библиотеке, а когда он наносил визит Эмми Эстэве, у него не было причин разглядывать меня ни в первый раз, ни во второй.
  Потом мы снова катили по дороге на север. Берт купил с собой в дорогу пару бутербродов с сыром. Я решил обойтись кофе. Как-то я отведал мэнских придорожных кулинарных творений и теперь отравлению предпочитал голод.
  Было без малого восемь, когда мы въехали на парковочную площадку придорожной гостиницы «Холлидей Инн». По другую сторону дороги, один подле другого, стояла еще пара таких же мотелей.
  Берт выбрался из тягача, прихватив с собой сумку, и направился к мотелю. Я поставил машину среди вереницы притихших машин и погасил фары. Глушить двигатель и отключать обогрев я не стал. Вообще-то, в машине Сьюзен обогрев, по сути, ни включать, ни выключать не нужно. Ты просто устанавливаешь на термостате температуру, отвечающую пожеланиям твоих души и тела, и система сама включается и отключается, когда необходимо. Мои душа и тело желали семидесяти двух градусов по Фаренгейту.
  Итак, Брет запарковал машину вечером, взял с собой сумку и направился в мотель, — согласно моей подборке комиксов про Дика Трейси, это означало, что он собирается здесь заночевать, но вот когда он проснется и покатит дальше, я не мог определить. Я заглушил мотор. Если пойду в мотель и завалюсь в кровать, а проснувшись, обнаружу, что Брет уже укатил, я не только почувствую себя дураком, но именно им в действительности и буду. И потому, подняв воротник своей кожанки и застегнув ее до самого подбородка, я по уши погрузился в нее и расслаблено съехал вниз по креслу. Если даже усну, рокот дизеля мощного тягача разбудит меня, к тому же в машинах и самолетах я сплю чутко.
  Где-то в полночь я ненадолго завел мотор, чтобы прогреть двигатель, согрелся сам и заглушил его. Если оставить двигатель работать всю ночь, бензин у меня закончится быстрее, чем горючее у Брета. А впереди у нас еще долгий путь, насколько я понял, иначе бы он не остановился здесь на ночлег. Возможно, дальше нам предстоит ехать не по дороге, а по настоящим дебрям, где нет ни приюта, ни заправочных станций. Штат Мэн не изобилует услугами такого рода.
  Около двух пополуночи я почувствовал себя чем-то вроде проволочной вешалки для одежды.
  В спортивной машине, имеющей форму морковки, трудно выбрать позу для сна. Я завел мотор, чтобы снова прогреть его, и вышел размять затекшие мышцы.
  В холле мотеля горел свет. В небе мерцали далекие холодные звезды. И в этом скудном свете — ничего, кроме застывшего сборища разномастных легковушек и грузовиков. Пока я стоял в колючем холоде ночи, только однажды, разрезав воздух, мимо меня промчалась какая-то машина.
  Рассвело поздно. Около шести появились первые признаки рассвета: черное небо едва-едва начало сереть. Постепенно становилось все светлее, видимость — все отчетливее, и лишь потом отблески бледно-розовой зари коснулись неба на востоке. Ожила кухня мотеля. До меня донесся запах кофе. В шесть тридцать из мотеля вышел Брет и затопал к тягачу, Я завел машину Сьюзен и вырулил со стоянки раньше, чем он. Мы покатались дальше по Мэн-пайк — в неизвестность и прочь от аромата кофе.
  Глава 18
  С Мэн-пайк мы свернули около брансуик и запетляли вдоль побережья по первой автостраде через Дамарискотту и Уолдоборо, мимо Рокленда и Кемдена, направляясь к Белфасту.
  Белфаст лежит на склоне сопки, обращенном к оживленному порту Пенобскотской бухты. Город, похожий на другие города штата Мэн, — весь из белых домов на низких фундаментах. Здесь все еще не редкость конюшни и сараи для повозок. Здесь запах океана. Здесь жизнь застыла — и не потому, что зима, а потому, что время здесь, казалось, из века в век текло неслышно и неторопливо.
  Тягач Брета скатился по главной подъездной дороге вниз к причалу и зарулил к какому-то складу, сбитому из почерневших от влаги и времени досок. Сверху по передней стене прибиты буквы из выкрашенных белой краской реек — «Пенобскот Сифуд Инк.». Брет выпрыгнул из кабины и вошел в склад. Я затормозил в ста ярдах вверх по холму напротив лавки скобяных товаров и спустился пешком к причалу.
  С моря дул мерзкий пронизывающий ветер, ноги скользили по заледенелой корке дороги. Парковочная площадка рыбного склада, где стояло пять-шесть рефрижераторов, была обнесена сугробами грязного снега, который сгребали со всего двора. Воняло рыбой и несло дымом от сырой нефти — струя тянулась из трубы конторы рыбного склада. Я медленно шагал по дорожке, ведущей в какой-то магазинчик с рекламой разноцветного мороженого. Денек выдался не из тех, когда кого-то можно заманить мороженым, и дорожка пустовала. Низкое серое небо плевалось снегом, но достаточно лениво. Меня шатало от голода и бессонной ночи. Раскалывалась голова, потому что я уже почти сутки не пил кофе. Дрожь пробирала до костей. Сейчас показан горячий душ, горка кукурузных лепешек с кленовым сиропом и две чашки хорошего кофе. А затем в постель часов на двенадцать. После сна — обед со Сьюзен.
  До райского гнездышка Сьюзен, где все это было доступно, — часа четыре езды. Ноги замерзли. Мои шикарные кроссовки не были приспособлены для топанья по заснеженным дорожкам зимнего побережья штата Мэн.
  Брет вышел из двери рыбного склада с высоким тощим мужиком в желто-коричневой пуховой жилетке, надетой поверх красной шерстяной рубашки. Паренек снова забрался в кабину тягача, а мужик пошел к одному из рефрижераторов. Тягач дал задний ход, и мужик замахал руками, направляя Брета. Тот подкатил задом к трейлеру и зацепил его. На трейлере, кроме номера, никаких других опознавательных знаков не было. Мужик подошел к тягачу и, заскочив на подножку кабины, перебросился с Бретом парой слов через опущенное стекло, потом спрыгнул и зашагал в сторону склада. Брет вырулил тягач с грузом на дорогу и пополз прочь из Белфаста в обратном направлении. Я вернулся к своей машине и покатил за ним следом.
  Брет выбрал другой маршрут для обратной дороги. По третьей автостраде он добрался до Августы и, свернув там на Мэн-пайк, покатил на юг. Я елозил колесами по дороге у него на хвосте и ругал себя почем зря. Снегопад все усиливался, и машина Сьюзен, прекрасно слушавшаяся руля на сухом полотне, отказывалась подчиняться на скользкой дороге. Колеса пробуксовывали на ледяной корке полотна, и машина шла юзом, стоило только хоть немного ее пришпорить. К счастью, Брет, видимо, тоже нервничал из-за снегопада, поэтому ехал со скоростью менее шестидесяти миль в час, так что мне удавалось скользить по дороге за ним, не улетая в кювет.
  Где-то вскоре после полудня Брет свернул на стоянку к югу от Портленда и припарковался за рестораном. Я тоже остановился поблизости от ресторана и, закрыв машину, сунул ключи в карман. Брет, втянув голову в плечи, уже входил в ресторан. Снегопад все усиливался и усиливался. Я подошел к кабине тягача — закрыто. Добрался до хвоста трейлера — тоже закрыто. Снова вернулся к противоположной от ресторана двери кабины и сел на подножку, ссутулившись и засунув руки в карманы куртки. Меня начало знобить.
  Брет вернулся через пятнадцать минут с обедом на вынос в пенополистироловой коробке. Обойдя тягач, он увидел на подножке скукоженного меня и остановился — раскормленный до бесформенности пацан в серых тренировочных штанах, рабочих полусапожках, зашнурованных только наполовину, и в оранжевой спортивной курточке у итонской средней школы.
  — Извините, — сказал он так, будто человек, сидящий на подножке его тягача во время жестокого снегопада в штате Мэн, — явление вполне заурядное.
  — Не стоит, — произнес я, поднимаясь и отступая в сторону.
  Он неуклюже вскарабкался на подножку, держа в одной руке коробку с едой, а другой схватившись за кронштейн наружного зеркала. Нащупав в кармане куртки ключи, он вытащил их и открыл кабину. Достав из кобуры на правом бедре пистолет, я наставил его на Брета и сказал:
  — Отвезешь меня в Гавану.
  Парень обернулся и, увидев пистолет, вытаращил глаза.
  — А? — выдохнул он.
  — Это ограбление. Спускайся и отдавай ключи.
  — Вы что-то сказали насчет Гаваны?
  — Я пошутил. Слезай, парень, и сдавай ключи.
  Он спускался с гораздо большим трудом, чем забирался, так как теперь были заняты обе его руки: одна — ключами, другая — коробкой. Он неловко спрыгнул с подножки, тяжело плюхнулся в снег и сделал шаг, чтоб удержать равновесие. Дно коробки вывалились, и все содержимое полетело в снег: опять одни чизбургеры с жареной картошкой. Брет пристально смотрел на меня, продолжая держать крышку от коробки и ключи. Я протянул левую руку, в правой продолжал сжимать пистолет. Брет отдал мне ключи.
  — Можешь вернуться в ресторан. Когда будешь есть, не торопись.
  — У меня деньги кончились.
  Я сунул ключи в карман и вытащил той же рукой бумажник, а из бумажника — зубами — пятидолларовую купюру. Снова засунув бумажник в карман, взял рукой изо рта пятерку и протянул ее Брету.
  — Возьми.
  Он взял деньги и снова уставился на меня. Мы оба щурились, чтобы снег не попадал в глаза. Я мотнул головой в сторону ресторана и повторил:
  — Иди!
  Он кивнул, медленно повернулся и, загребая ногами снег, побрел к ресторану.
  Я забрался в кабину, вставил ключи в зажигание и завел дизель. Брет ковылял с поникшей головой, шевеля ногами все медленнее и медленнее. Я нажал педаль сцепления, включил передачу, отпустил педаль тормоза и сдвинул эту махину с места. Давно не водил я тягач. Сквозь снежную завесу я увидел, что парень остановился и смотрит мне вслед. Трудно сказать — видно было плохо, — но он, кажется, плакал. Включив передачу, на которой машина лучше чувствовала дорогу, я погнал на юг.
  Если с грузом все чисто, то Брет обязательно заявит в полицию. И тогда мне предстоит непростой разговор с полицейскими штата Мэн. Но не просто же так водитель продуктовой фирмы цепляет у торговца рыбой загруженный рефрижератор безо всяких опознавательных знаков? И почему холодильная установка трейлера не подключена к источнику питания? Никогда не поверю, что таким образом экономят энергию, полагаясь на то, что зима справится с морозильной работой и не даст грузу протухнуть. К тому же если ты переправляешь через страну кокаин, то портовый город, где занимаются ловлей рыбы, — очень неплохой выбор для его контрабандного ввоза.
  Было уже около четырех после полудня, когда я добрался до 128-й автострады на севере от Бостона, пересек ее, нырнул под полотном дороги и закатился на просторную парковочную площадку торгового центра «Нортшор» в Пибоди. Припарковался я в стороне от других машин — отчасти в целях соблюдения конспирации, отчасти потому, что не был уверен, что смогу поставить десятиколесный гигант параллельно другим машинам.
  К снегопаду добавился дождь. Я выбрался из машины и направился в торговый центр, пересек секцию спортивных товаров Хермана, двигаясь прямиком к отделу инструментов «Сеарс», где купил большой молоток со стальной рукояткой, ломик, висячий замок и фонарик. И вернулся к трейлеру. Через десять минут замок валялся в снегу, а я рылся в ящиках с уже завонявшей макрелью, под которой и обнаружил около трехсот килограммов кокаина, аккуратно запакованного в прозрачные пластиковые пакеты.
  Ничего удивительного, что в полицию об угоне никто не заявил.
  Глава 19
  Я позвонил Сьюзен по телефону-автомату из вестибюля торгового центра. Голос ее прозвучал как-то сонно.
  — Я в торговом центре «Нортшор», — сообщил я ей. — Мне просто необходимо, чтобы ты приехала и забрала меня.
  — Где моя машина?
  — На Мэн-пайк. Цела и невредима. На стоянке возле «Бургер Кинг».
  — На Мэн-пайк?
  — Мы заберем ее позже. С ней ничего не случится.
  — А ты сейчас в торговом центре «Нортшор»?
  — Да. Рядом с кинотеатром. В большом тягаче с рефрижератором.
  — В тягаче?
  — Да.
  — Боже мой!
  — Я знал, что тебе это понравится.
  — Через час подъеду.
  Она немного ошиблась в расчетах и появилась через час тридцать пять. Но время никогда не стояло выше Сьюзен, а она сама стоила того, чтобы ее ждать. Напрокат она взяла самую спортивную машину, какую только можно было отыскать. Но красный «мустанг» с белым откидным верхом выглядел откровенно несчастным в эту холодную зимнюю ночь. Сьюзен вышла из машины и направилась ко мне, как по импровизированному подиуму, в свете фар. Серые сапожки и джинсы, шубка из меха серебристой лисицы. Волосы в полном порядке, к макияжу, как обычно, не придраться. Я всегда подозревал: подними ее часа в три ночи секретная полиция, она найдет возможность и накраситься, и причесаться, прежде чем ее поволокут в застенок. Я выкарабкался из тягача и вытянул руки, принимая ее в объятия. Она прильнула ко мне и поцеловала. Мне показалось, что дыхание мое стало глубоким и ровным, а заиндевелые мышцы спины и плеч разогрелись и перестали болеть. Так происходило всякий раз, когда я видел ее.
  — В один прекрасный день я грохнусь от блаженства в обморок, — сказал я, зарывшись лицом в ее волосы.
  — Угу.
  — Ты сделаешь мне искусственное дыхание рот в рот?
  — А я чем занимаюсь? — И она еще раз поцеловала меня. — Профилактическое средство. — Ее губы еще касались моих губ. — Ну, что случилось?
  И пока мы так и стояли обнявшись, я рассказывал ей.
  — Триста килограммов кокаина? — переспросила она, когда я закончил. — Да мы богачи!
  — Даже если припрячем немного, чтобы ты могла его нюхать. Грамм кокаина на улицах Бостона стоит сто, сто двадцать долларов, если в него не намешано слишко много какого-нибудь дерьма.
  — Хватит на новую машину.
  — Угу.
  — И что мы будем с этим делать?
  — Пока толком не знаю.
  — Сдадим в полицию?
  — Не сейчас.
  — Почему?
  — Оставим в качестве заложника.
  — Это законно?
  — Нет.
  Сьюзен потерлась лбом о мой подбородок.
  — Я так и подумала.
  Мы переложили кокаин из трейлера в багажник «мустанга».
  — Неплохой получился заголовок в газете, — мечтательно произнесла Сьюзен. — «Врач-психотерапевт, выпускница Кембриджа, задержана с тремястами килограммами кокаина».
  — Скажешь, что была моей рабыней. Любой суд присяжных тебе поверит.
  Сьюзен захлопнула багажник.
  — А что с тягачом? — спросила она.
  — Оставим здесь. Кто-нибудь в конце концов заинтересуется им. Особенно если потеплеет.
  Мы сели в «мустанг», Сьюзен — за руль.
  — Владельца разыщут? — спросила она.
  — Не сомневаюсь, что он зарегистрирован на какое-нибудь подставное лицо.
  Сьюзен плавно тронула «мустанг», и мы быстро выехали со стоянки на 128-ю автостраду.
  — Хочешь, чтобы машину, багажник которой забит кокаином, остановили за превышение скорости?
  — Я иду всего лишь на шестидесяти восьми, — невинно проговорила Сьюзен.
  — Знаю. Но меня беспокоит, что произойдет, когда ты включишь вторую передачу.
  Сьюзен улыбалась, сбрасывая газ. Я откинул голову на подушечку подголовника.
  — К тебе или ко мне? — спросила она.
  — Ко мне.
  — Устал?
  — Жрать хочу зверски. И ломает всего от недостатка кофеина. И шесть дней без сексуального удовлетворения.
  — Это все излечимо. Уж поверь мне — доктору медицины.
  — К тому же из Гарварда.
  — Veritas, — ответила Сьюзен.
  Я закрыл глаза — и не то чтобы спал, когда мы неслись по 1-й автостраде, и не то чтобы не спал, когда мы подкатили и остановились в переулке за моим домом, на Мальборо-стрит, где я обычно оставляю машину.
  — Мы приехали, — на всякий случай сообщила Сьюзен.
  Я достал ключи. Мы поднялись на второй этаж и, открыв двери моей квартиры, вошли внутрь. Я остановился в гостиной и снял куртку. Сьюзен направилась прямиком в спальню. Бросив куртку на диван, я последовал за ней. Она уже разобрала постель. Отстегнув кобуру и положив пистолет в бюро, я разделся и рухнул в кровать.
  — Не хочешь рассказать мне перед сном сказку? — спросил я Сьюзен.
  — Не сегодня, — ответила она. — Тебе надо выспаться. Но кто знает, что произойдет утром.
  Глава 20
  Проспал я до половины одиннадцатого утра и тяже учуял запах кофе. Я повернулся в постели и ощутил аромат духов Сьюзен, который источала подушка. Но припомнить, чтобы Сьюзен ложилась в постель, я не мог. Я сел на кровати. Одежда, которую я бросил вчера на пол, исчезла. Встав и потянувшись, выглянул в окно: тонкое покрывало снега на Мальборо-стрит сверкало и переливалось под лучами яркого солнца. Я вошел в гостиную.
  Сьюзен бросила на меня взгляд из-за стойки, отгораживавшей комнату от кухни.
  — Бог мой, какое бесстыдство! Ты голый!
  — Я собрался в душ, а ты просто оказалась в нужное время в нужном месте.
  — Бели ты не очень устал, то, может, и побреешься? — Сьюзен что-то взбивала в миске, что — я не видел.
  — Постараюсь, — пообещал я и отправился в ванную.
  Десять минут спустя я уже сиял чистотой, гладко выбритым подбородком и благоухал одеколоном «Клабмен». Обернув вокруг пояса полотенце, я снова предстал перед Сьюзен.
  — Стерильно чист?
  — Да.
  — И гладко выбрит?
  — Да.
  — И зубы вычищены?
  — Угу.
  — Отлично. Тогда, я думаю, сначала займемся любовью, а потом позавтракаем.
  — Превосходный план. Но как на него посмотрят твои пациенты?
  — Сегодня воскресенье. И никаких пациентов!
  — Воскресенье?
  Сьюзен кивнула. Она была в джинсах и в толстом просторном белом свитере. На шее поблескивали две золотые цепочки, в мочках ушей — золотые треугольнички сережек, на левом запястье — золотой браслет, маленькая золотая цепочка и золотые часы, на правом — один браслет, белый и массивный.
  — Блаженство пеньюара, и поздний кофе, и апельсины, и освещенный солнцем стул... — продекламировал я.
  — Элиот? — спросила Сьюзен.
  — Стивенс, — ответил я и обнял ее. — И зеленая свобода какаду на коврике.
  — Никогда не слышала, чтобы это так называли, — пробормотала Сьюзен, поцеловала меня и, выскользнув из объятий, кивнула головой в сторону спальни с улыбкой, в погоню за которой снялись бы с якорей сотни кораблей.
  Завтракать мы сели в полдень, я — в своем бордовом банном халате, Сьюзен — в умопомрачительном желтом шелковом пеньюаре с бордовой оторочкой, который она держала у меня дома. Она испекла маисовый хлеб, мы ели его с медом и запивали черным кофе. Хлеб был еще теплым.
  Я поднял чашку кофе, как бокал вина, и снова продекламировал:
  — Пришли нарушить святое таинство обряда жертвоприношенья...
  — Ты собираешься цитировать это творение целиком?
  — Целиком я не знаю.
  — Приятная новость! — улыбнулась Сьюзен. — И все же — что ты собираешься делать с кокаином, который лежит в багажнике машины? Если ты помнишь, я взяла ее напрокат.
  — Думаю, оставим его там, где лежит. Съездим в Мэн, заберем твою машину, а я поеду на «мустанге» обратно в Уитон.
  — Зачем?
  — Толком еще не знаю. Но теперь у меня в руках и товар, и парнишка.
  — Сын шефа полиции?
  — Угу. В худшем случае — припугну его. Он у меня в руках.
  — Уверен? Он может все отрицать. Тягач с трейлером в Пибоди, кокаин — у тебя.
  — Но мне известно, что взял он товар в «Пенобскот Сифуд Инк.». Я видел того типа, с которым он имел там дело. Если понадобится, начну трясти именно его.
  — Почему бы не начать сразу?
  — Потому что меня наняли не для того, чтобы я положил конец контрабанде кокаином, а для того, чтобы найти убийцу Вальдеса. Может, мне удастся сделать и то и другое. Может, для того чтобы сделать одно, мне нужно будет сделать и другое. Но убийство произошло в Уитоне, там мне и следует работать.
  Сьюзен придвинулась ко мне и нежно поцеловала в губы.
  — Что мне в тебе больше всего нравится, так это твое отношение к работе. Ты можешь прикидываться умником, которому наплевать на все правила и законы, но ты очень дорожишь своим словом.
  — На свете не так много того, чем стоит дорожить, но этим как раз стоит.
  — Постхристианская мораль, — сказала Сьюзен.
  — Еще я дорожу тобой, — сказал я.
  Она отрезала кусочек маисового хлеба и осторожно переложила его к себе на тарелку. От него поднялось маленькое облачко пара.
  — Мной и нами, — проговорила она. — Мы научились дорожить друг другом.
  Мы пристально смотрели друг на друга. Нить, соединявшую нас, казалось, можно было потрогать.
  — И так будет всю жизнь, — добавил я.
  Сьюзен кивнула. Я глотнул кофе, продолжая смотреть на Сьюзен поверх кромки чашки, потом поставил чашку на стол и отрезал еще кусочек хлеба.
  Тишина натянулась в пространстве, как натягивается поверхность жидкости в чашке, до краев наполненной кофе: капни одну лишнюю каплю — и потечет ручейком.
  Я вздохнул — и расплескал.
  Сьюзен улыбнулась.
  — Ты собираешься предъявить обвинение главному наркобарону?
  — Эстэве? Возможно. И парнишке, вероятно, тоже. И посмотрю, что из этого выйдет.
  — А что из этого может выйти?
  — Не знаю. Это все равно, что промывать тонны породы в поисках крупинки золота.
  — Думаешь, Эстэве это не понравится?
  — Как пить дать.
  — Тебе помощь понадобится?
  — Против банды вооруженных убийц? Шутишь?
  — Ты можешь сделать кое-что ради меня? Попроси Хоука поехать вместе с тобой.
  — Может быть, чуть попозже. Уж очень мило ты просишь.
  Сьюзен улыбнулась.
  — Спасибо. Но что-то уж слишком легко ты уступил. Может быть, все будет выглядеть иначе, чем кажется.
  — Может быть.
  — Но ты его все же попросишь. В любом случае.
  — Но не ради себя. Обществу заживется спокойнее, если Хоук будет при деле.
  Глава 21
  В понедельник утром, еще до ланча, я остановил машину на подъездной дорожке дома Кэролайн Роджерс. Дорожка была расчищена от снега, и от нее к входной двери вела узенькая тропинка, прорезанная в снежных сугробах. Первый этаж двухэтажного особняка был облицован натуральным камнем, второй — обшит красным кедром. Входная дверь выкрашена в зеленый цвет.
  Я позвонил. Дверь открыла Кэролайн, одетая и причесанная, с помадой на губах. Никакого заметного следа горечи от недавней утраты. Горе оставляет на лицах людей гораздо меньше меток, чем думается. Те, кого терзает печаль, часто выглядят точно так же, как те, кому переживать не о чем.
  — Здравствуйте, миссис Роджерс. — Я слегка склонил голову в поклоне. — Можно войти?
  Она улыбнулась и кивнула, отступая в сторону. Я прошел в гостиную, уставленную кленовой мебелью с обивкой из ситца. Где-то в глубине дома работал телевизор.
  — Давайте мне вашу куртку, — сказала она.
  Я снял куртку и отдал ей. На пистолет в наплечной кобуре она не обратила никакого внимания. При муже-полицейском оружие было для нее не в диковинку.
  — Кофе, — сказала она, — как раз готов.
  — Спасибо.
  Она вышла из гостиной и вернулась через минуту, неся на маленьком подносе сливки, сахар и кофе в белой кружке с большим красным яблоком на боку. Опустив поднос на кофейный столик, Кэролайн жестом пригласила меня занять место на диване. Я сел. Она расправила сзади юбку и села в кресло с подлокотниками напротив меня, сдвинув ноги в кремовых, связанных в резинку гольфах и мягких домашних тапочках. Положила руки на колени. Я отметил, что на пальцах не было никаких колец.
  — Как вы?
  — Справляюсь, — ответила она.
  Я налил в кофе немного сливок, добавил две ложки сахара и размешал. Если сначала положить сахар, вкус будет совсем не тот.
  — Как сын?
  — С Бретом все в порядке. Они с отцом не были особенно близки.
  Я глотнул кофе.
  — Без колец, — заметил я.
  — Да. Пытаюсь начать новую жизнь. Бейли мне не хватает, но впереди долгая жизнь без него.
  — Ваш сын дома?
  — Да, в своей комнате.
  Я сжал губы, набираясь решимости.
  — Он мне нужен, — после некоторой паузы сказал я. — Нужно поговорить с вами обоими.
  — О чем?
  — Давайте поговорим втроем.
  Кэролайн не возражала. Она поднялась, вышла из гостиной и тут же вернулась с Бретом. Сначала он не узнал меня. Он шел за ней с видом ребенка, которому мать сказала, что с ним хочет поговорить какой-то дядя. Но потом он вдруг резко остановился, выпучив на меня глаза, и отшатнулся к матери.
  — Да-да, это я. Тот самый тип с Мэн-пайка.
  Он начал качать головой, открыл было рот, но тут же закрыл.
  — При чем здесь Мэн-пайк? — спросила Кэролайн.
  Я смотрел на Брета. Он молчал.
  — Брет? — Кэролайн повернулась к нему, ожидая объяснений.
  Брет густо покраснел и только глубже засунул руки в карманы бежевого с голубым спортивного костюма, не смея поднять глаз ни на мать, ни на меня.
  Кэролайн обратилась ко мне:
  — Мистер Спенсер?
  Я глубоко вздохнул:
  — Несколько дней назад, от нечего делать, я наблюдал за складом Эстэвы. И когда Брет выехал оттуда на большом тягаче без прицепа, я решил проехаться с ним.
  Ни Брет, ни его мать не шевельнулись. Круглое, упитанное тело Брета будто пыталось съежиться до невидимых размеров.
  — Он доехал до Белфаста, подцепил на рыбном складе рефрижератор и повернул обратно домой. Я отобрал у него его машину, перегнал домой, разгрузил и наткнулся на триста килограммов кокаина.
  Кэролайн придвинулась к сыну.
  — Брет не знал, — выдохнула она.
  Я молчал.
  — Он просто выполнял то, что ему велели. Он не знал о том, что в рефрижераторе, — убеждала она то ли меня, то ли сама себя.
  Я смотрел на Брета. Кэролайн заговорила на тон выше.
  — Он не знал. Он — ребенок. Мальчик на побегушках.
  — Я знал, — произнес Брет.
  Голова Кэролайн неестественно дернулась в его сторону.
  — Мистер Эстэва доверял мне. Он одному мне доверял.
  — Брет... — охнула Кэролайн.
  — Да. Доверял. А вы украли кокаин, и теперь мистер Эстэва злится на меня.
  — Как часто ты возил Эстэве такой груз?
  — Это из-за вас он злится. — Брет покраснел еще сильней, говорил он, хрипя и задыхаясь, как астматик. — У меня была хорошая работа, и он доверял мне. Он одному мне доверял ездить за кокаином.
  Кэролайн прижала руки ко рту. Она встала перед ним, но заслонить собой всю его раскормленную фигуру не могла.
  — Мне не нужен ты, Брет, — сказал я. — Мне нужен Эстэва.
  — Нет, — сдавленно выдавил он.
  — Да, — сказал я. — И ты можешь мне помочь.
  — Нет.
  Все шло совсем не по плану. Если у меня когда-нибудь будет время, возможно, мне удастся вспомнить, что именно случалось по плану в моей жизни.
  — Он просто выполнял то, что сказал ему босс, — говорила Кэролайн. — Он не знал. Он не несет никакой ответственности. Ему только семнадцать.
  — Я знал, — стиснув зубы, прошипел Брет. — Знал. Знал.
  — Черт побери, Брет, — Кэролайн тоже зашипела на него. — Помолчи, ради Бога!
  — А вы все испортили. Из-за вас мистер Эстэва злится на меня. Теперь он выкинет меня, и это все из-за вас. — Брет не обращал внимания на мать.
  — Брет! — крикнула Кэролайн.
  Брет развернулся и выскочил из комнаты. Кэролайн застыла на месте, глядя ему вслед.
  — Брет, — сипло позвала она, но ответа не последовало. Она посмотрела на меня. — Ему только семнадцать. Вы не можете...
  — Я и не собираюсь, — успокоил ее я. — Мне нужен Эстэва.
  — Это его первая работа за все время... Школы он не закончил. Он...
  Брет ворвался в комнату с пистолетом в руке. Воцарилась тишина.
  Это был крупный револьвер с длинным дулом и потускневшим никелевым покрытием. Брет держал его в правой руке перед собой на уровне груди. Было видно, что обращаться с оружием он не привык. Большинство семнадцатилетних пацанов не привыкли обращаться с оружием — и слава Богу. Руку в локте он согнул и прижал к боку, поэтому ему приходилось напрягать запястье чтобы держать пистолет на прицеле. Подавшись в наклоне корпусом вперед и вытянув жирную шею, он навис над ним вопросительным знаком. С дивана я смог разглядеть, что калибр у пистолета больше, чем 38-й, может 44-й.
  — Ты, ублюдок, убирайся отсюда. Оставь меня и мою мать в покое, — прохрипел Брет.
  — Брет, если тебе раньше стрелять не приходилось, вряд ли ты сможешь попасть в меня.
  — Ублюдок, — раздалось в ответ.
  — Брет, где ты его взял? — пришла в себя Кэролайн.
  Мне этот вопрос не показался таким уж важным.
  — Взял, — отрезал Брет. Он продолжал таращить на меня глаза, все больше нависая над пистолетом. Дышал он с присвистом, жирное лицо пламенело от прилива крови.
  — Опусти его, сейчас же! — потребовала Кэролайн.
  Я незаметно сдвинул ноги под кофейным столиком.
  — Ну же, Брет! — Кэролайн строго смотрела на него.
  — Это мой пистолет. Что хочу, то и делаю, — сказал он, но уверенности в голосе поубавилось.
  — Опусти, — повторила Кэролайн.
  Брет отвел от меня взгляд.
  — Я жду, — настаивала Кэролайн.
  Он опустил пистолет. Она подскочила к сыну и схватилась за ствол. Какое-то мгновение они застыли каждый в своей позе: он — держа пистолет за рукоятку, она — за металл ствола. Потом Брет сдался, и пистолет перешел в руки Кэролайн. Поднявшись, я подошел к ним и забрал пистолет. Брет стоял, потупив глаза и опустив руки.
  — Теперь всему конец, — сказал он.
  Я посмотрел на оружие. Это был морской кольт с потертой рукояткой из орехового дерева. И не 44-го, а 41-го калибра. Теперь вопрос Кэролайн показался важным и мне.
  — Брет, где ты взял пистолет?
  Брет еще ниже опустил голову.
  — Это пистолет вашего мужа? — спросил я Кэролайн.
  — Я его никогда не видела. Все оружие Бейли я сдала сразу после похорон Генри Макинтайру. Я не хотела, чтобы Брет прикасался к нему.
  — Он сорок первого калибра. Из сорок первого был убит ваш муж. Это очень редкий калибр.
  Я открыл барабан. В нем было четыре патрона.
  — Где ты его взял, Брет?
  — Нашел, — ответил он, уставившись в пол.
  — Что вы сказали? — глаза Кэролайн округлились.
  — Я говорю, что, возможно, это тот самый пистолет, из которого убили вашего мужа.
  — Это просто смехотворно. Таких в округе найдется тысячи.
  — В нашем штате ни одного пистолета сорок первого калибра не зарегистрировано.
  — Да, Господи Боже мой, что это доказывает? Брет не мог убить собственного отца.
  — Конечно нет. А то, что этот пистолет у него, не служит доказательством того, что это сделал Брет. Но я очень хотел бы знать, где он его взял.
  — Нашел, — повторил Брет.
  — Где?
  — На земле.
  — Где на земле? — наступал я на него.
  — Возле библиотеки.
  — В снегу?
  — Угу.
  — Тогда почему там, где никель стерся, нет никакой ржавчины?
  — Не знаю.
  С каждым ответом голос Брета звучал все тише и неувереннее, глаза неотрывно изучали красно-синий плетеный коврик на полу.
  — Думаю, ты лжешь, Брет, — сказал я.
  — Нет.
  — Да. Ты лжешь.
  Брет засопел.
  — Нет, — прогундосил он, всхлипывая.
  — Хватит, — вмешалась Кэролайн. — Это семнадцатилетний ребенок, и я не дам вам мучить его. Он ничего плохого не сделал, а вы обращаетесь с ним, как с преступником.
  — Кэролайн, он перевозит кокаин. Он угрожал мне заряженным оружием. И у него пистолет, из которого, возможно, было совершено убийство.
  В глазах Кэролайн стали собираться слезы.
  — Брет... — простонала она.
  — Прости... Прости, мама. Прости меня.
  И они оба заплакали, что-то бессвязно бормоча сквозь рыдания.
  Я вынул из кольта четыре патрона и опустил их в карман брюк. Сунув пистолет за ремень, подошел к окну и невидящим взглядом уставился на покрытый снегом газон.
  Чем дальше, тем интереснее! У меня за плечами истерично рыдает недавно овдовевшая мать и осиротевший сын. Может, на бис мне пристрелить собаку?!
  За спиной послышалось:
  — Ничего, мой родной. Ничего. Мы все уладим. Все будет хорошо. Вот увидишь.
  Я повернулся. Кэролайн смотрела на меня, неловко обнимая свое невероятно раскормленное чадо.
  — Нам нужно это уладить, — сказала она.
  — Я знаю. Уладим. Но мы должны знать, что нам нужно улаживать. Брет должен сказать, где он взял ствол.
  — Брет, скажи мне, — попросила мать. — Можешь говорить громко. Можешь сказать шепотом. Просто прошепчи мне и все.
  Брет покорно кивнул. Она подставила ухо, и он шепнул ей что-то. Она кивнула.
  — Хорошо. Теперь я скажу это мистеру Спенсеру. Тоже шепотом.
  Она подошла ко мне и прошептала:
  — Эстэва.
  — Боже мой, — прошептал я в ответ.
  Глава 22
  Я сидел в машине Лундквиста, стоявшей на площадке за библиотекой. «Кольт» лежал в бумажном пакете на полу «мустанга», припаркованного рядом.
  — Нужно провернуть один трюк, — сказал я. — Возможно, что в моих руках пистолет, из которого убили Роджерса. Надо проверить, действительно ли пули, всаженные в Роджерса, выпущены из него.
  — Нет проблем.
  Стоял великолепный день. Яркое солнце играло лучами на снегу, подтапливая его. С карапузов капало.
  — Может быть. Но дело в том, что я не хочу говорить, откуда он у меня.
  — Теперь я понял, какого рода проблемы могут возникнуть, — сказал Лундквист.
  — Предположим, окажется, что это именно тот пистолет — а я буду очень удивлен, если будет иначе, — и вам захочется узнать, чей он. И если я скажу это, вам захочется узнать, откуда я знаю, что это именно так. А для того, чтобы сказать и это, мне придется рассказывать о вещах, о которых я рассказывать не хочу.
  — Но раз мы знаем, что он у вас, то мы можем вроде как и настоять на этом.
  — Верно.
  — И вы знаете, как мы умеем настаивать, если нам захочется.
  — Тоже верно. Но, с другой стороны, о том, что он у меня, вы знаете пока только с моих слов. И если я заберу свои слова обратно, что тогда?
  — Тогда, пожалуй, мы могли бы прижать вас немножко.
  — Угу.
  — Но я так понимаю, вас уже прижимали.
  — Угу.
  — У вас есть какой-нибудь план?
  — Я отдаю вам пушку, вы выясняете, действительно ли Роджерс был убит из нее, и говорите мне. От этого и будем плясать дальше.
  — Направление известно?
  — Нужно выяснить еще кое-что.
  — Что?
  Я покачал головой. Лундквист скосил глаза на небольшой скверик перед библиотекой и мягко забарабанил толстыми бледными пальцами по баранке руля.
  — Хуже, чем сейчас, уже не будет, — сказал он.
  Я вылез из патрульной машины, открыл дверцу своей и, взяв бумажный пакет с пистолетом, вернулся и отдал его Лундквисту. Тот открыл пакет и заглянул внутрь.
  — Отпечатки пальцев? — спросил он.
  — Нет. Я протер его. Тщательно.
  — Отлично!
  — Я говорил, что дело не совсем чистое.
  — Кажется, мне многое придется придержать при себе.
  — Мне тоже, — сказал я и захлопнул дверцу, оставшись снаружи.
  Лундквист положил пистолет в бумажном пакете рядом с собой на сиденье, завел машину и тронулся. Проследив взглядом, как он проехал по Норт-стрит до подножия холма и свернул на Мэн, я забрался в «мустанг» обдумать сложившуюся ситуацию.
  В том, что баллистическая экспертиза покажет, что Бейли Роджерса убили из этой пушки, я не сомневался. Еще один 41-й калибр в том маленьком мирке, где я кручусь, — это чересчур. А значит, Роджерса убил Эстэва или же заставил сделать это кого-то другого, что доказать будет не так-то просто даже теперь — тут и дураку ясно. Оружие не зарегистрировано, и другого способа повесить его на Эстэву, кроме как с помощью показаний Брета, нет. Рассчитывать на показания Брета нельзя — так вскроется его причастность к грязным делам Эстэвы, — а с этим парень не справится. Я не знаю, с чем он вообще в состоянии справиться. Не выдержит и его мать. Итак, что я имею, покрывая Брета? Обоснованную, но недоказанную уверенность в том, что Роджерса убил Эстэва. Если бы не Брет, у меня было бы обоснованное, но недоказанное подозрение, что Роджерса убил Эстэва. Наверное, я мог бы подловить Эстэву на кокаине, но и тут требуется помощь Брета. А его трогать я не мог. Без показаний Брета Эстэве ничто не грозило.
  — Черт возьми! — Я выскочил из машины и бросился в библиотеку.
  За конторкой сидела бледная девушка в очках.
  — Могу я видеть миссис Роджерс?
  — Она в кабинете, — ответила девушка. — За картотекой, слева.
  Я прошел в кабинет. Кэролайн Роджерс просматривала за библиотечным столом каталожные карточки. При виде меня у нее округлились глаза.
  — Где Брет? — спросил я.
  — На работе. Мы подумали, что так будет лучше, — не сидеть, не мучиться мрачными раздумьями.
  — Позвонить ему можете?
  — Конечно могу. Но зачем?
  — Если Эстэве станет известно, что мы знаем про него и про пистолет...
  — О Боже, — побледнела она. — Брет ни за что ему не расскажет.
  — Давайте позвоним.
  Она крутанулась на стуле, взяла телефон на столе позади себя и набрала номер.
  — Брета Роджерса, пожалуйста, — попросила она, дождавшись, когда кто-то ответил.
  На подставке за столом стояла кофеварка, в одном из кофейников почти вся вода уже выкипела, в кабинете стоял сильный запах жженого кофе.
  — Его нет? — спросила Кэролайн. — Вы уверены? Спасибо... — Повесив трубку, она развернулась ко мне. — Сказали, что его нет, что он не приходил на работу.
  Она снова подняла трубку и набрала другой номер. Я прошел к кофеварке и снял кофейник с плитки.
  — Не отвечает, — сказала Кэролайн. — Я еду домой.
  — Я отвезу вас.
  Она хотела что-то сказать, но передумала. Ее пальто висело на вешалке в кабинете. Я подал его ей, и мы вышли из библиотеки.
  С визгом колес по мерзлому грунту, я вывел «мустанг» на Норт-стрит. Все десять минут до дома Кэролайн молчала. Мне тоже не о чем было говорить.
  Когда она вставляла ключи в замок и открывала дверь, я стоял рядом и проник в дом первым, как только дверь открылась и из нее пахнуло запахом пороха.
  В гостиной был все тот же порядок и сплошной ситец, как и вчера, если не считать, что в центре на домотканном коврике лежал вниз лицом Брет Роджерс. На его хлопчатобумажной фланелевой рубашке чернела загустевшая кровь. Я опустился перед ним на колено и потрогал пульс. Пульса не было. Тело уже начало остывать. Я обернулся к Кэролайн. Она стояла в дверном проеме с опущенными руками и безо всякого выражения на мертвенно-бледном лице. Я чуть сдвинулся, пытаясь прикрыть от нее тело мальчика. Колени ее начали подгибаться, она медленно осела на пол и уже сидя закричала. Я подполз к ней на четвереньках и обнял ее. Тело Кэролайн, твердое и жесткое, напоминало плетеный соломенный стул. Гортанный монотонный звук вылетал как бы из самого нутра. Я бессмысленно водил рукой по ее спине. И молчал.
  Глава 23
  Я проехал восемьдесят миль, разделявшие Уитон и Кембридж, и, когда Сьюзен выходила из кабинета вместе со своим последним пациентом, уже сидел на зеленом кожаном стуле в холле, читал номер «Нью-Йоркера». Увидев меня, она просияла.
  Ее последним пациентом оказалась крепко сбитая женщина в хлопчатобумажных штанах и с синим рюкзачком за плечами.
  — До свидания, мисс Льюис, — попрощалась с ней Сьюзен. — Увидимся в четверг.
  Мисс Льюис кивнула и вышла, не удостоив меня своим вниманием. Закрыв за ней дверь на задвижку, Сьюзен подошла ко мне и уселась на колени.
  — Вы обратились по верному адресу, мистер Я постараюсь вам помочь.
  Я улыбнулся. Мы поцеловались.
  — Диагноз уже поставлен? — спросил я.
  — Безумие траханья.
  — Отбросим научные термины. Надежда есть?
  — Постараемся поддерживать ваше состояние на нынешнем уровне — это лучшее из того, что возможно. Надежд на излечение — никаких.
  Я прижался щекой к ее груди — от нее пахло дорогими духами — и ощутил биение ее сердца.
  — У тебя все в порядке? — обеспокоенно спросила Сьюзен.
  — Не знаю. Надо поесть и поговорить.
  — Я обещала поужинать с Пэтти Грейф. Встречаемся в «Харвесте». Может, присоединишься к нам? А потом поговорим.
  — Хорошо.
  Братл-стрит уже погрузилась в ночную тьму: празднично сияли огромные окна театра «Амери-кен Рэп», матово светили запотевшие глазницы пекаренки, где всегда продавали только что испеченные круассаны. В витринах салона «Крейт энд Баррел» в здании Центра Дизайна мирно уживались разноцветные безделушки и элегантные складные стульчики. Мы свернули во внутренний дворик Центра, где дальний левый угол занимал ресторан.
  Мы шли молча, держась за руки. Было холодно, Сьюзен подняла рыжий воротник своей серебристой лисьей шубки. Совершенно невероятным образом смесь аромата духов, вид меха и морозный воздух делал Сьюзен еще более очаровательной.
  В «Харвесте» было шумно и тепло. Бар слева заполнили жаждущие новых встреч и знакомств. Из кабинетика у стены нам замахала рукой сногсшибательная блондинка в широкополой серой фетровой шляпе и пальто в черно-белую клетку, наброшенном на плечи.
  — Это Пэтти, — сказала Сьюзен.
  — Вижу.
  Мы пробрались к ней, и Сьюзен представила нас.
  — Милый друг? — спросила Пэтти.
  — Очень обаятелен, не правда ли?
  — Hunkus[67] Americanus, — согласилась Пэтти и, вскинув голову, посмотрела на меня из-под длинных ресниц. — Правда, немного жутковат.
  — Это из-за стального блеска моих голубых глаз. Тут уж ничего не поделаешь, — пояснил я.
  Ужин прошел легко и незаметно. Мои дамы дружили между собой давно и легко находили общие темы для разговора, оставляя меня большую часть времени на периферии своего внимания, что меня вполне устраивало.
  — Столько лет мечтала о встрече с вами, — проговорила Пэтти, беря счет, когда с ужином было покончено. — В честь такого события позвольте заплатить мне.
  Мы вышли из «Харвеста».
  — Забирай его, — уже на улице сказала Сьюзен, прижав Пэтти к себе и лукаво глядя на меня. — Счастлива, что наконец-то с ним познакомилась.
  — Ему тоже было очень приятно, — очаровательно улыбнулся я.
  — А он гораздо более смирный, чем я предполагала.
  — Да, он такой, — скосила на меня смеющиеся глаза Сьюзен.
  Пэтти села в свою машину, а мы с Сьюзен, снова взявшись за руки, медленно направились через Гарвард-сквер. В морозном воздухе наше дыхание повисало облачками тумана. В укромной нише арки на площади какой-то парень что-то пел в микрофон и подыгрывал себе на гитаре. Футляр от гитары лежал раскрытым у него в ногах рядом с динамиком, кто-то уже бросил в него несколько монет.
  — Ты гораздо более смирный, чем я предполагала, — сказала Сьюзен.
  — Знаю, поэтому и приехал домой.
  — А дом для нас — это мы, да?
  — В Уитоне плохо, — сказал я.
  Сьюзен молчала.
  — Там женщина, у которой сначала убили мужа, а через несколько дней и сына.
  — И всему причиной наркотики?
  — Возможно. А еще, кажется, и я.
  — Как это?
  — А вот так. Суя свой нос в каждую дырку, вынюхивая, расспрашивая, наблюдая, преследуя...
  — И?
  — Мужем женщины был шеф полиции.
  — Роджерс, — сказала Сьюзен. Может, она и теряла ключи каждый месяц, но то, что касалось людей, оставалось в ее памяти навсегда.
  — Да. Его сын работал на Эстэву, и я сел ему на хвост.
  На перекрестке Братл-стрит и Массачусетс-авеню все еще работал газетный киоск. Мы свернули на Массачусетс-авеню.
  — В Мэне он загрузился кокаином, а ты угнал его машину, — продолжила за меня Сьюзен.
  — Да.
  — А потом отправился к нему для откровенного разговора.
  — Да. Он наставил на меня пистолет. Его мать забрала у него оружие, и это оказался кольт сорок первого калибра, того самого калибра, из которого был застрелен его отец.
  — Ого!
  — Я спросил парнишку, где он его взял, но тот ни в какую не хотел говорить. Мы нажали на него, и тогда он признался, что пистолет ему дал Эстэва.
  — Зачем Эстэве это было нужно?
  — Не знаю, — покачал я головой. — Пистолет и четыре патрона из него я отдал в полицию штата, попросив провести баллистическую экспертизу, но не сказал, где его взял.
  — Они согласились?
  — Были вынуждены, — ответил я. — А потом до меня дошло, что Брет — это все, что я имею против Эстэвы. Единственная зацепка. И если Эстэва узнает, что Брет рассказал о пистолете...
  — Зачем Брету рассказывать ему об этом?
  — Паренек был туповат. И привязан к Эстэве. Если я испугал его, он не мог не пойти к Эстэве и все рассказать, а я об этом не подумал.
  — Ты отправился разыскивать его и нашел уже мертвым.
  Мы остановились на углу Черч-стрит.
  — Со мной была его мать.
  Мы повернули и пошли по Черч-стрит, плечом к плечу, ладошка Сьюзен лежала в моей. Было уже достаточно поздно, и жизнь на холодной и ярко залитой светом фонарей улочке почти замерла.
  — Она кричала до тех пор, пока не охрипла. Потом приехала полиция, «скорая помощь», и мы отправили ее в больницу. Там ей сделали укол, и она отключилась.
  — Какой ужас ты перенес. — Сьюзен прижалась ко мне.
  — Она, — сказал я.
  — Да. Но я люблю не ее.
  — Если бы я не влез в это дело, мальчик был бы жив и, может быть, его отец тоже. И Кэролайн не накачали бы в больнице успокоительными.
  Мы остановились напротив магазина швейцарских часов на Черч-стрит.
  — Ты все прекрасно понимаешь, — сказала Сьюзен.
  — Что понимаю?
  — Ты знаешь, невозможно все предусмотреть, предугадать, немыслимо требовать этого от себя. Ты делаешь все, что можешь, и настолько хорошо, насколько можешь, и умеешь мириться с последствиями.
  Я пожал плечами и посмотрел на бутербродную на противоположной стороне улицы.
  — Ты знаешь это. Ты знаешь, что иногда ты ошибаешься. Что иногда тебя подстерегает неудача. Что иногда случаются провалы. Так на любой работе. В твоей работе ставки очень высоки. В ней ты сталкиваешься с убийством людей.
  — И иногда сам их убиваю.
  — А иногда спасаешь. — Сьюзен повернулась я встала передо мной, взяв меня за руки.
  — Немного похоже на то, чем занимаешься ты.
  — Немного, — согласилась Сьюзен.
  — Я накликал смерть на этого мальчика.
  — Нет, — сказала Сьюзен. — Он сам ее на себя накликал.
  — Мне следовало догадаться, что он пойдет и расскажет все Эстэве.
  Сьюзен стояла вплотную ко мне, и наши тела касались друг друга от самых колен и до груди.
  — Вероятно, — проговорила она. — Вероятно, тебе следовало догадаться. Ты совершил ошибку, А их впереди еще немало. Но ты ошибаешься гораздо реже, чем большинство из тех, кого я знаю. Причем ради добра.
  — Цена этой ошибки — смерть.
  — Твоя работа связана со смертью, а потому и ошибки тоже.
  — Да, — усмехнулся я с горечью.
  — Да, — мотнула головой Сьюзен. — И именно то, что в твоей работе есть фактор риска, есть фактор смерти, заставляет тебя ею заниматься. Если бы не это, она бы тебе наскучила.
  — Мне совсем не нравится смотреть, как умирают люди.
  — И потому тебе удается некоторых спасти.
  Я промолчал.
  — Это ты мне как-то сказал...
  — Что?
  — Смерть порождает красоту.
  — Я не думал, что ты слышала, — сказал я. Высвободив руки, я обнял Сьюзен и прижал к себе крепко-крепко. Мы застыли в этой холодной ночи на пустынной улочке под ярким светом фонарей.
  Глава 24
  Сидя на диване в гостиной Сьюзен и закинув ноги на кофейный столик, мы пили горячий шоколад. В камине горел огонь.
  — Ты разговаривал с Хоуком? — спросила Сьюзен.
  — Еще нет.
  — Когда поговоришь?
  — Скоро.
  Сьюзен повернула голову и посмотрела на меня.
  — Такой упрямый?
  — И сексуально возбуждающий.
  — Иногда, — без улыбки сказала Сьюзен. — Ты решил во что бы то ни стало пройти через все один, чтобы доказать себе, что можешь это сделать?
  — Нет. Я собираюсь попросить твоей помощи.
  Сьюзен удивленно вскинула брови.
  — Твоя помощь нужна Кэролайн Роджерс. И есть еще две женщины, замешанные в этом деле. Чтоб разобраться с ними, мне тоже нужна твоя помощь.
  — Ты хочешь, чтобы я отменила прием и укатила с тобой в Уитон?
  — Схватываешь налету.
  — Здесь люди тоже нуждаются в помощи.
  — Не сомневаюсь, — сказал я.
  Мы помолчали, занявшись шоколадом.
  — Кто эти другие женщины? — спросила Сьюзен.
  — Хуанита Олмо — социальный работник. Она знала Эрика Вальдеса.
  — Того журналиста, с убийства которого все и началось?
  — Да. Она сказала мне, что у Эмми Эстэвы была с Вальдесом любовная интрижка.
  — Хуанита Олмо и Эмми Эстэва — те две женщины?
  — Да. Хуаниту от Колумбии отделяет уже, наверное, поколение, Эмми гораздо меньше.
  — И что у тебя с ними за проблема?
  — Одно с другим как-то не состыковывается. Хуанита говорит, что Эмми спала с Эриком, чего было достаточно для Фелипе Эстэвы, чтобы убить и кастрировать Вальдеса. В таком случае утверждение Роджерса оказалось бы верным. Но Хуанита уверяет, что Эстэва не стал бы этого делать и не делал, что Вальдеса убил Роджерс — по мерзости своей натуры. Еще она говорит, что Эстэва — колумбийский Горацио Алджер[68] и что он побил нас в нашем капиталистическом состязании, точнее, меня в моем — у нее прозвучало именно так.
  Сьюзен улыбнулась.
  — Еще она говорит, что Эмми, то бишь миссис Алджер, — его слабость. Блудница, потаскушка, шлюха и так далее.
  — Может, она сама неравнодушна к Эстэве? — предположила Сьюзен.
  — Более чем вероятно, сказал бы я.
  — Мы, психотерапевты, предпочитаем сдержанность и осторожность и потому дальше терминов «логично» и «возможно» стараемся не заходить.
  — Да, я заметил. Но если она сходит с ума по Эстэве, зачем рассказала мне об Эмми и Вальдесе? Ведь тем самым она навлекла подозрения на предмет своего обожания. Насколько это логично?
  — Люди не всегда последовательны.
  — Как здорово иметь дело с профессионалом! — согласился я. — Когда я спросил ее, не спала ли она с Вальдесом, она скрылась от меня в женском туалете. Видела бы ты ее лицо в тот момент!
  — Ты решил, что она ревновала Вальдеса к Эмми?
  — Да. А может и к Эстэве тоже.
  — Как здорово иметь дело с профессионалами!
  — И она ненавидит Роджерса, — добавил я.
  — Почему? Он действительно был мерзким типом?
  — Мне показалось, что да. Может, так оно и есть. Но Кэролайн производит впечатление серьезной и порядочной женщины, а она любила его.
  Сьюзен пожала плечами:
  — Может быть, у нее сверхромантическое представление о любви.
  — Порядочные люди, так уж случается, влюбляются в непорядочных — ты это хотела сказать?
  — Да.
  Мы замолчали. Одна рука у меня была занята чашкой с шоколадом, другой я ласково погладил Сьюзен по шее.
  — Ты права.
  Сьюзен о чем-то задумалась.
  — Может, она ненавидела его потому, что он этого заслуживал, но, может быть, была и другая причина. Было бы интересно это выяснить. — Сьюзен опять ненадолго погрузилась в себя. — Как ты думаешь, чем я смогла бы помочь Кэролайн Роджерс?
  — Не знаю. Два таких удара судьбы едва ли отразятся на ней положительно. Я не хочу бросать ее горю на растерзание.
  — Может, ей захочется справиться самой, без помощи других?
  Я пожал плечами.
  — Я бы хотел, чтобы ты была рядом, чтобы я смог советоваться с тобой и по поводу Кэролайн и по поводу Эмми с Хуанитой...
  — И?..
  — И чтобы мне не так страдать от своего синдрома сексуальной озабоченности или как ты там меня в прошлый раз обозвала?
  — Обострение связано с вашим пребыванием в далеком Уитоне?
  — Может быть.
  Сьюзен допила свой шоколад.
  — Ладно. — Она решительно кивнула. — Давай заключим сделку. Я попытаюсь утрясти проблему с приемом пациентов — на это потребуется один-два дня — и приеду к тебе.
  — Ах!
  — А ты выполнишь два моих условия. Первое: мы никогда не будем завтракать, обедать и ужинать в ресторане мотеля.
  Это было выполнить несложно, и я с готовностью согласился.
  — Второе: завтра ты звонишь Хоуку и просишь его приехать к тебе на помощь.
  — А если он откажется?
  — Я позвоню ему сама.
  — Договорились, — с воодушевлением согласился я. — Нет, как все же здорово иметь дело с профессионалом!
  Сьюзен повернулась ко мне, приблизила свои губы к моим и, касаясь их легонько, сказала:
  — Ты еще не видел меня в работе, дорогуша.
  Глава 25
  На следующий день, без двадцати час, я снова появился в мотеле «Резервуар-Корт». Меня дожидалась записка с просьбой позвонить Брайену Лундквисту. Я позвонил.
  — Та самая пушка, из которой убит Роджерс, — сообщил он. — Но не та, из которой убили Вальдеса.
  — Что-нибудь по убийству Брета Роджерса откопали?
  — Если бы вы рассказали мне про него, когда отдавали этот пистолет, может быть, он был бы сейчас жив.
  — Может быть, — ответил я. — Если бы вы раскрыли дело Вальдеса, мы все сейчас занимались бы виндсерфингом на Багамах.
  — У меня сегодня встреча с парой уитонских парней. Хотите поприсутствовать?
  — Когда?
  — В четыре тридцать. В полицейском участке.
  — Обязательно буду.
  И я был. Раньше Лундквиста. Дожидался его на улице.
  В участок мы вошли вместе. Генри, пузатый капитан, уже занял кабинет Роджерса как исполняющий обязанности шефа. Его дружок сержант расселся на стуле с прямой спинкой, что стоял рядом со столом Генри.
  — Какого черта он здесь делает? — пролаял Генри, когда мы с Лундквистом вошли в кабинет.
  — Я позвал его, — ответил Лундквист. — Подумал, что он может нам помочь.
  Сержант взял с края стола бумажный стаканчик и, сплюнув в него табачные слюни, поставил обратно на стол.
  — Мне он здесь не нужен. — Генри говорил точь-в-точь как Роджерс.
  — Не валяй дурака, Генри, — бросил Лундквист. — Нам нужна помощь в этом деле, и мы примем ее от любого, кто готов нам ее предложить.
  — Мы и без него неплохо справляемся.
  Я взял стул, стоявший у стены, и сел, вытянув ноги и скрестив их в лодыжках.
  — У вас за один месяц убито трое, в том числе ваш собственный шеф, и еще никто не арестован. Вот если бы шлепнули меня, тогда бы вы точно могли похвастаться.
  — Будешь много вякать, язык отсохнет, — с забитым табаком ртом процедил сержант.
  — Лишь бы не мозги, — ответил я.
  — Заткнитесь оба, — не выдержал Лундквист. — У нас дело стоит, и ваша грызня его с места не сдвинет. — Он посмотрел на Генри. — Ты хочешь сотрудничества с полицией штата, не так ли, Генри?
  — Да. Да. Садитесь.
  Лундквист сел рядом со мной.
  — Итак, — сказал он, — что мы имеем? Мы имеем пистолет, из которого был убит Бейли. По серийному номеру мы вышли на завод-изготовитель. Там сказали, что он был выпущен в тысяча девятьсот шестнадцатом году и продан торговцу оружием из Сан-Диего в оптовой партии. На этом ниточка обрывается. Торговца в живых уже нет, и нет никаких данных о том, кому он был продан или где зарегистрирован. Спенсер говорит, что парнишка, Брет, сказал ему, что пистолет он получил от Эстэвы. Мать мальчика тоже подтверждает, что он говорил это — она слышала.
  — Кэролайн в таком состоянии, что на ее слова полагаться нельзя, — сказал Генри.
  Лундквист пожал плечами.
  — Ты разговаривал с Эстэвой, — посмотрел он на Генри. — Что он сказал?
  — Сказал, что пацан был тупой, как пробка, почти полный дебил, и что держал он его у себя из жалости и из уважения к отцу.
  — А про тот кокаин, который Спенсер конфисковал у парня?
  — Эстэва говорит, что кто-то хочет его подставить. Ни про какой кокаин он ничего не знает. И в Белфасте у него знакомых нет.
  — Про «Пенобскот Сифуд Инк.» справки навел?
  — Само собой. Связались с белфастскими копами. Они говорят, там вообще все пусто. Владелец склада живет в Балтиморе и уже год, как никому его не сдавал.
  — А они ничего не сказали про то, почему там машины снуют туда-сюда? — спросил я.
  — Они говорят, что ни черта там не снует. Иногда заруливают на площадку переночевать — и то не часто.
  — Скажи, где ты взял кокаин, Спенсер? — забрызгал табачной слюной Джей-Ди. — Тебе в кутузке бы сидеть за хранение наркотиков. А может и не только за хранение. Сотня килограмм — это не себе в нос, это на продажу. Я так прикидываю.
  — А прикидываешь ты тем местом, на котором сидишь.
  — Заткнись! Коп из штата не всю жизнь прикрывать тебя сможет!
  — Хватит время терять, — сказал Лундквист. — Нам нужно найти убийцу.
  — А откуда мы знаем, что это не Спенсер? — спросил Генри.
  — А откуда мы знаем, что это не ты? Или не я? В общем, хватит ерунду пороть. Давайте делом заниматься.
  — Конечно, Брайен, конечно, — осадил себя Генри. — Что у тебя еще?
  — Мальчик был убит двумя выстрелами в грудь. Пули — «магнум» триста пятьдесят седьмого калибра. Одна пуля пробила сердце и застряла в позвоночнике. Другая прошла насквозь и вышла под левой лопаткой.
  — Мы обнаружили ее в стене, — сказал Джей-Ди.
  — Из чего стреляли в Вальдеса? — спросил я.
  — Из пистолета тридцать восьмого калибра, — ответил Лундквист.
  — У Эстэвы есть оружие?
  — Не зарегистрировано.
  — Я говорю вам — Эстэва чист, — сказал Генри. — Чего ради ему отдавать оружие, из которого было совершено убийство, какому-то слабоумному семнадцатилетнему пацану?
  — Своеобразный подарок — отдать ребенку пушку, из которой убили его отца.
  — Во-во. И посадить этого ребенка в грузовик, груженный кокаином, грамм которого уходит за сто долларов.
  — В словах Генри есть смысл, — сказал Лундквист.
  — Ага, Эстэве только и надо, чтобы мы так подумали. Для этого он и использовал парнишку, — ответил я.
  — Если использовал. Пока мы эту сказку слышали только от тебя, — заявил Генри.
  — Зачем мне было ее сочинять?
  — Для своей долбаной газеты. Они уже хренову кучу лет воют о торговле кокаином в Уитоне. Они наняли тебя, ты покрутился-повертелся, что-то вынюхал, а затем объявился с целым центнером кокаина и вешаешь его на Эстэву.
  — Хорошо газетка пойдет. — Сержант снова сплюнул в стаканчик коричневые слюни.
  — Ну ладно, Эстэва вам на роль убийцы не подходит. Есть другая кандидатура? — спросил Лундквист.
  — Бейли многим не нравился, — пожал плечами Генри.
  — И его сын тоже? — поинтересовался я.
  — Не вали все в одну кучу. Может, между их убийствами и есть связь, а может и нет.
  — Тогда назови, кому конкретно не нравился Бейли? — надавил на Генри Лундквист.
  Генри развалился в своем кресле, упершись грязной подошвой в край стола.
  — Нет у меня желания трепать лишнего, но только Бейли погуливал.
  — Женщины?
  — Было несколько. Об этом почти никто не знает, и меня тоже не касалось, чем он занимается в свободное время, но...
  — Имена, — потребовал я.
  — Пока у нас нет никаких имен. И я не уверен, что вообще стал бы их при тебе выкладывать, даже если б и были.
  — Если нет имен, откуда вы знаете, что Бейли погуливал? — спросил Лундквист.
  — Да что ты, не понимаешь? Базарят мужики друг с другом, шуточки там разные отпускают, намеки всякие, сам знаешь.
  — И ты думаешь, что Бейли убила одна из его подружек?
  — Почему бы и нет? Или ее муж. Всякое бывает.
  — Своего убийцу парнишка сам впустил в дом. Дверь не взломана, окна целы, — сказал я.
  — Или ее, — уточнил Джей-Ди.
  — Найдем убийцу Бейли, и он нам наверняка скажет, кто убил пацана, — сказал Генри.
  — Может, Кэролайн? — подал мысль сержант. — Может, она застукала Бейли с кем-то?
  — Я так полагаю, его пришила Мадонна. За то, что ему не нравилось, как она поет, — зло произнес я.
  — Опять шуточки? — спросил Генри.
  — Да вся эта сцена — сплошной цирк. Эстэва перегоняет туда-сюда кокаин, как воду по каналам, а вы сидите здесь клоунами и развлекаете нас байками про таинственных любовниц и любовников. И я вот все никак понять не могу, то ли вы действительно такие кретины, какими кажетесь, то ли Эстэва вас давно купил и перекупил со всеми потрохами. Или и то и другое вместе... Сдается мне, что и то и другое вместе.
  — Ах ты сучий выродок, ты что такое мелешь? — подскочил со стула сержант и потянулся к моей рубашке. Я схватил его за запястье.
  — Брось, сержант, — крикнул ему из-за стола Генри.
  Рука сержанта дрожала от напряжения, когда он пытался дотянуться до меня. Лундквист поднялся и вклинился между нами. Он ничего не сказал. Он просто стоял и ждал. Я отпустил запястье сержанта. Тот задом попятился от Лундквиста.
  — Мы еще увидимся, умник, — пообещал он мне.
  — Не теряю надежды, — ответил я.
  — Что-то мне это совсем не нравится, — сказал Лундквист и повернулся к Генри: — Созвонимся.
  — Пошли, — сказал мне Лундквист. Он открыл дверь и отступил в сторону, чтобы пропустить меня вперед.
  На пороге я обернулся и сказал Генри и Джей-Ди:
  — Шерше ла фам.
  Лундквист шагнул за мной и закрыл дверь.
  — Это нам не помогло, — сказал Лундквист, подходя к машине.
  — Может быть. Но и не пошло во вред?
  — Не знаю. Вряд ли они захотят сотрудничать.
  — И сейчас не хотят.
  — Я склоняюсь к Эстэве, — сказал он.
  — А они нет.
  — У них на вас зуб.
  — Может, потому, что я подобрался близко к тому, к чему они не хотят никого подпускать?
  — Может быть, будьте осторожней.
  Он сел в свою патрульную машину и уехал.
  Глава 26
  Когда я пришел навестить Кэролайн Роджерс в больнице, она сидела на кровати в белой ночной рубашке с голубой лентой на шее и смотрела по маленькому телевизору какую-то мыльную оперу. Волосы были зачесаны назад, губы подкрашены. В палате стояли цветы.
  — Здравствуйте, — сказал я.
  Медленно повернув голову, она остановила взгляд на мне.
  — Здравствуйте, — прозвучало в ответ на мое приветствие.
  Я протянул руку, взял ее ладонь и задержал в своей.
  — Я чувствую себя хорошо, — заговорила она, как будто отвечая на вопрос. — Немного какая-то вялая, врач говорит, это после шока. Но я-то знаю, что мне дают транквилизаторы. — Говорила она внятно, но медленно, голос звучал тускло и безжизненно.
  Я продолжал держать ее руку в своей.
  — Когда я занята чем-нибудь, смотрю телевизор, или завтракаю, или крашу губы, все в порядке. — Она слегка улыбнулась, повернув в мою сторону голову на подушке. — А когда думаю... о будущем... или... я...
  В глазах появились слезы, она медленно вытерла их тыльной стороной ладони.
  — Я не знаю, как я буду жить дальше.
  — Будете.
  — Как?
  — Вы сильная, вы молоды. Вы обязательно выкарабкаетесь. И будете жить.
  В глазах опять скопились слезы, но она не обращала на них внимания.
  — Почему я хочу жить?
  — Не знаю. Если б я пережил такое, как вы, я бы тоже, наверное, удивлялся этому желанию в себе, — сказал я, присев к ней на кровать.
  — С вами было такое?
  — Пережил ли я такое, как вы?
  — Нет. Вас никогда не мучила мысль — зачем жить?
  — Мучила.
  — Но вы остались жить?
  — Да.
  Она тихо плакала. Я придвинулся к ней и обнял. Приподнявшись с подушки, она прислонилась ко мне, положив голову на плечо, слезы текли по моей шее.
  — Почему?
  — Почему не умер? Не знаю. Может, потому, что знал, что выкарабкаюсь, что в жизни есть что-то такое, ради чего стоит жить. А может, просто из любопытства — посмотреть, что будет дальше.
  — Кошку спасло любопытство, — проронила она.
  — И из всего этого я вынес, что, когда жизнь разбивается, ее можно склеить заново. И станет лучше.
  — Лучше, чем было?
  — Возможно.
  — Я так не думаю.
  — Конечно. Сейчас вы так думать не можете.
  — Не знаю, смогу ли я все это вынести.
  — Я понимаю. Я помогу вам.
  — Теперь я одна, без семьи.
  — А родители, братья, сестры? — спросил я.
  Ее голова медленно качнулась у меня на плече из стороны в сторону.
  — Вы справитесь и сами.
  — Нет.
  — Да. Я буду рядом. Я помогу.
  Она качала головой и прижималась ко мне.
  — Я хочу умереть.
  — Умереть несложно. Когда жизнь становится действительно невыносимой, смерть — самый простой выход.
  — Вы поможете мне... умереть?
  — Я помогу вам жить.
  Она притихла, все так же прижимая голову к моему плечу и не отпуская рук.
  Мыльная опера прервалась рекламной заставкой. В палату вошла медсестра.
  — Миссис Роджерс, вам пора принимать лекарство.
  Кэролайн послушно выпустила меня из объятий и откинулась на подушку. Медсестра дала ей две таблетки и стакан воды. Проглотив пилюли, Кэролайн возвратила стакан и повернула голову к телевизору. Медсестра кивнула мне, улыбнулась и вышла. Через пять минут Кэролайн Роджерс уже спала.
  Я вышел из палаты и остановился у сестринского поста.
  — Ей оказывают психиатрическую помощь? — спросил я.
  Сестра была молоденькой хорошенькой блондинкой с хвостиком волос, перевязанным зеленой лентой, и задорно торчавшим из-под колпака.
  — Доктор Вагнер разговаривал с ней.
  — Это ее лечащий врач?
  — Да.
  — Что он говорит?
  — Может, вам лучше переговорить с ним, сэр? У нее был сильный шок, и теперь ее держат на седативных препаратах.
  — Я заметил.
  — После пяти у доктора Вагнера обход. Если хотите, можете подождать и поговорить с ним.
  — Он живет в Уитоне?
  — Да, сэр.
  — Я позвоню ему, спасибо.
  Я вышел из больницы, у меня было к Кэролайн несколько вопросов, но я так и не решился их задать. Да может она и не знала на них ответов, как и я.
  Глава 27
  На следующее утро, возвращаясь с пробежки, я увидел поджидавшую меня у мотеля патрульную машину Лундквиста, двигатель он почему-то не выключил, Я подошел, тяжело дыша и ощущая под тремя слоями одежды пот на спине, — зима, в одном костюме не побегаешь.
  — Забирайтесь, — кивнул на соседнее сиденье Лундквист.
  Я сел. В машине вовсю работала печка и было тепло.
  — Меня отзывают, — сказал Лундквист.
  — Серьезно?
  — Да. Дело полностью передается местным властям. Мы готовы в любое время оказать необходимую поддержку, но я больше пользы принесу, патрулируя с радаром.
  — Кто распорядился?
  — Спросите что полегче. Приказ пришел по команде.
  — Кто-то знаком с сенатором штата.
  — Вы теперь остаетесь один. Я, конечно, помогу, чем смогу, неофициально. Но... — Он передернул плечами.
  — Посмотрим, чем сможет помочь «Централ Аргус».
  — Только я вам ничего не говорил, — сказал он. — И еще, я не знаю, что здесь происходит, но на вашем месте, я бы постарался не дать местным легавым подкрасться к вам сзади.
  — Тыл мне прикроют. Сегодня прибывает подкрепление.
  — Надежное?
  — Золотая медаль в прикрытии тылов.
  Я выбрался из машины.
  — Как заполучите что-то твердое и неоспоримое, я буду рад приехать и арестовать преступника.
  — Я дам знать.
  — Ну, берегите задницу.
  Я посмотрел, как он отъехал, и зашел в мотель.
  Мое подкрепление числом в две единицы уже сидело за столиком в холле и попивало кофе. Густые темные волосы Сьюзен, от которых непременно должно было пахнуть жасмином, спадали на воротник ее темно-красного кожаного плаща. Солнцезащитные очки она подобрала с оправой в тон плащу. Хоук, в накрахмаленных джинсах, в белой шелковой рубашке и черном бархатном пиджаке с поднятым воротником, водрузил ноги в ковбойских сапогах из черной кожи ящерицы на стоявший рядом стул. Черный гладко выбритый череп блестел под неудачной подделкой светильника Тиффани, будто смазанный маслом. На спинке стула висел кожаный плащ на теплой подкладке, тоже черный и весь в бронзовых застежках-молниях.
  — Отличная маскировка. Никто не догадается, что вы — приезжие.
  Сьюзен в ответ поцеловала меня.
  Хоук глянул на мое многослойное обмундирование:
  — Ты тоже неплохо выглядишь. — Он обнажил белый ряд зубов — улыбнулся.
  Я сел и заказал кофе с низким содержанием кофеина.
  — Все бросаешь? — улыбнулась Сьюзен.
  — Почти.
  — Сьюзен мне в дороге рассказала, как ты очаровал всех горожан. И они теперь готовы линчевать твою задницу, — ухмыльнулся Хоук.
  — Только с помощью чар можно добиться подобного результата, — ответил я.
  — Это точно.
  Принесли кофе. Я добавил в него сливки и сахар — так легче будет проглотить эту бурду без кофеина.
  — Сьюзен продала меня с потрохами.
  — Даже не один раз, — хмыкнул Хоук.
  — Я женщина, еврейка, и к тому же психотерапевт. Ты надеялся, я всю дорогу буду молчать?
  — Я всегда считал, что психотерапевты — существа скрытные.
  — Только с пациентами.
  — Значит, мне осталось добавить всего одну деталь, — сказал я. — Этим делом здесь занимался неглупый мужик из полиции штата — Лундквист. Но кто-то сделал так, что его отозвали.
  — Значит, местные людишки имеют хорошие связи? — спросил Хоук.
  — Кокаин, — пожал я плечами.
  — Эстэва? — спросила Сьюзен.
  — Может быть. А может и полицейские, — ответил я.
  — Уитонские?
  — Возможно.
  — А может, Эстэва, с которым одной веревочкой повязаны и уитонские легавые, — сказал Хоук.
  — Может быть. С одной стороны.
  — По крайней мере, обращаться к ним за помощью — идея гиблая. Так?
  — Так.
  — Значит, полагаемся только на самих себя, — заключила Сьюзен.
  — Да.
  — А не проще — грохнуть Эстэву и спокойно убраться по домам? — предложил Хоук.
  — Мы не знаем точно, его ли это рук дело.
  — Его рук, — заверил меня Хоук. — Мы знаем, что он занимается кокаином.
  — Доказать ты этого не сможешь. — Сьюзен поставила чашку на стол.
  Хоук осклабился:
  — Доказательства для меня ничего не значат Сьюзен. Я ЗНАЮ — и этого достаточно.
  — Мне нужно и то и другое, Хоук.
  — Это уж как всегда, — сказал он. — А как насчет той леди?
  — Кэролайн Роджерс?
  — Да. Ее мы должны спасти?
  — Должны.
  Хоук еще шире растянул губы в улыбке.
  — Я так и думал, — сказал он.
  Глава 28
  Сьюзен взяла «мустанг», чтобы съездить в больницу к Кэролайн Роджерс.
  — Ее лечащий врач совершает сегодня обход после пяти. Фамилия его — Вагнер, — сказал я, когда она уже сидела в машине.
  — Терапевт?
  — Да. Но я знаю его лишь по телефонному справочнику.
  — Я познакомлюсь с ним и переговорю. Седативные препараты помогают до поры до времени. После определенного момента они начинают вызывать совершенно противоположную реакцию.
  — Мне бы не хотелось заниматься еще и этим, — сказал Хоук из-за моего плеча.
  Сьюзен взглянула на него с улыбкой:
  — Я совсем о другом. — Она посмотрела на меня, потом опять на Хоука. — Ну ладно, присматривайте тут друг за другом и будьте хорошими мальчиками. — Махнув нам на прощание рукой, она — как обычно слишком быстро — сорвалась с места и помчалась по дороге.
  Мы забрались в «ягуар» Хоука.
  — Куда едем? — спросил он.
  — Было бы неплохо поговорить с Эстэвой.
  — Есть шанс, что ему захочется в нас малость пострелять?
  — Вполне.
  — Мы не дадим, — сказал Хоук и, включив первую скорость, плавно вывел машину со стоянки. Из стерео неслись приятные звуки.
  — Кто это, черт побери? — спросил я.
  — Уэйлон Дженнингс. — Хоук протянул руку и вытащил кассету.
  — Твоя?
  Хоук покосился на меня:
  — Это Сьюзен млеет от народных песен.
  — Конечно. Умна и неплохо танцует.
  Мы промчались из одного конца города в другой, и всю дорогу на нашу машину оглядывались. Когда мы зарулили во двор склада Эстэвы, там находилось несколько рабочих. Они уставились на «ягуара». Когда мы вышли из машины, они уставились на Хоука. Хоук стрельнул в них взглядом, и те сразу отвернулись и занялись работой или стали делать вид, что работают.
  Над дверью, прорезанной с краю торцевой стены ближе к фасаду, со стального штыря флажком свисала небольшая проржавевшая вывеска, возвещавшая: «ОФИС». Мы вошли. Сразу у входа стоял стол с табличкой «Грузоотправитель», за ним у стены — канцелярские шкафы. За столом сидел сутулый длинноносый мужчина с шапкой густых черных волос на голове. «Артур» — белели вышитые буквы над карманом его темно-синей рабочей рубашки.
  — Слушаю. — Он пробежал глазами по мне, по Хоуку, потом быстро перевел взгляд на меня.
  — Где Эстэва? — спросил я.
  — У мистера Эстэвы совещание, — сказал Артур. — Вы по какому делу?
  — Скажите ему — пришел Спенсер.
  Артур поднял телефонную трубку и набрал номер.
  — Артур, — доложился он. — Скажи мистеру Эстэве, тут его спрашивает Спенсер. Тут с ним еще кто-то. — Минуту он слушал, потом кивнул, сказал: «О'кей» — и, повесив трубку, показал нам на дверь в стене справа. — Туда, сверните налево. В конце склада лестница, подниметесь по ней наверх.
  — Спасибо.
  Мы прошли в дверь и оказались в самом складе. По широким проездам между лентами конвейеров сновали погрузчики. На столах штабелями громоздились ящики с овощами. Рабочие, большей частью латинос, переупаковывали их и отправляли по конвейеру дальше.
  По дальней стене склада на половину ее высоты тянулись ступени деревянной лестницы — туда, где скворечником из матового стекла прилепился кабинет Эстэвы. Как только я добрался до двери, она открылась, и я ступил внутрь. Хоук остался снаружи. Эстэва сидел за столом. Цезарь стоял у стены слева от него, со свешенными как плети руками и все в той же маленькой шляпе на макушке. «Селтикс» уже занял позицию у меня за спиной.
  — Скажи своему другу, чтобы вошел, — сказал он.
  — Он войдет, когда ты встанешь возле стола, чтобы мы могли тебя лучше видеть.
  «Селтикс» посмотрел на Эстэву. Тот едва заметно кивнул. «Селтикс» пожал плечами, сделал несколько шагов и остановился у стены справа от Эстэвы.
  Хоук вошел и тихо прикрыл за собой дверь. Он смотрел на Цезаря. Цезарь тупым, ничего не выражающим взглядом маленьких тусклых глаз уставился на него. Я смотрел на Эстэву. Он — на меня. Никто не смотрел на «Селтикс», который был уже никому не интересен.
  Молчание длилось слишком долго для молчания впятером.
  — Эстэва — тот, что в центре, — говорил я Хоуку. — Типа в пришлепнутом котелке называют Цезарем. Как зовут болельщика «Селтикса», я не знаю.
  — Почему он в куртке? Здесь же тепло, — сказал Хоук.
  — Наверно, рубашкой никак не обзавестись, — ответил я.
  — А нам как его называть? — поинтересовался «Селтикс». — Имя у него есть или просто Шварце?
  — Все называют меня мистер Тиббс, — сказал Хоук, не спуская глаз с Цезаря.
  — Тиббс, говоришь? Классное имечко для черномазого.
  — Заткнись, Фелисе, — сказал Эстэва, не поворачивая головы. — Они издеваются над тобой.
  И опять многозначительное молчание.
  Эстэва раскурил сигару «Джилбер Роланд». Затянувшись и выпустив облако дыма, он сквозь дым уставился на меня. Эффектно.
  — Вы пришли по делу? — спросил Эстэва.
  — Возможно, — сказал я. — Смотря какое дело имеется в виду.
  — Полагаю, вы хотите мне что-то продать.
  Рядом со мной застыл Хоук, так же, как и истукан Цезарь. Они настолько сильно были поглощены созерцанием друг друга, что мы, казалось, для них просто не существуем.
  — Вы догадываетесь, что я могу вам предложить? — спросил я.
  Эстэва пыхнул сигарой и сказал:
  — Я бы хотел удостовериться, что вы к нам в гости пожаловали без жучков.
  — Пусть Фелисе ощупает нас по очереди, — предложил я.
  Эстэва обратил лицо к Цезарю.
  — Не Цезарь, — сказал я. — Фелисе.
  — Хорошо, — ответил Эстэва и кивнул головой Фелисе.
  Фелисе тщательно ощупал меня с ног до головы.
  — Вооружен, — сказал он Эстэве.
  — У-гу, — промычал Эстэва, выпуская дым.
  Фелисе занялся Хоуком, который ни на мгновение не оторвал взгляда от Цезаря даже во время процедуры обыска.
  — Тиббс тоже, мистер Эстэва.
  — Жучки?
  — Жучков нет.
  — Хорошо. Значит, без проблем. — Эстэва вынул сигару изо рта.
  Фелисе отправился на свое место у стены.
  — Тогда хватит лажу гнать, приступаем к делу. У тебя две сотни кило кокаина, которая принадлежит мне, — сказал Эстэва.
  — Сто мне пришлось сдать легавым, когда они трясли меня насчет Брета.
  — Знаю. Чтоб меня одним махом за решетку. Сотня из трех, чтоб избавиться от меня, — чего жалеть-то. Я в тюрягу, а ты сбываешь остальное — и в тузах.
  — Все в точку.
  — Я свое дело знаю, — сказал Эстэва. — Два центнера кокаина — большие деньги. Поэтому-то ты до сих пор и живой.
  — Потому что знаю, где она.
  Эстэва усмехнулся.
  — Я об этом тоже подумал, — сказал я. — И о том подумал, что как только перепродам тебе кокаин, исчезнет необходимость оставаться живым.
  — Бизнес денежный, — сказал он. — Но опасный, да? — Он затянулся сигарой. — Рисковый бизнес. Потому и денежный, что рисковый.
  — Ну так покупаешь?
  Эстэва пожал плечами. Я ждал. Эстэва тоже ждал. Но все же он не выдержал первым:
  — Сколько просишь?
  — Тридцать две тысячи за кило, — сказал я.
  Эстэва покачал головой:
  — Я столько за него уже заплатил.
  — Знаю.
  — Мне концов с концами не свести, если выкладывать такие деньги дважды.
  — Угу, — согласился я.
  Эстэва ничего не сказал. Я молча ждал. В кабинет проникал складской шум: тарахтели ролики конвейеров, глухо бухали перекидываемые туда-сюда ящики.
  — Десять, — сказал Эстэва.
  — В Бостоне я могу получить больше сорока, — сказал я.
  — Десять плюс твоя жизнь.
  Мы снова замолчали. Хоук едва слышно насвистывал «Я всегда помню Джорджию».
  — Даю время подумать, — снова заговорил Эстэва. — Можешь не торопиться. Несколько дней подожду.
  — Я подумаю, — сказал я и, повернувшись, вышел за дверь.
  Хоук нацелил на Цезаря указательный палец, подняв вверх большой. «Бах!» — сказал он и опустил большой палец. Цезарь и глазом не моргнул. Хоук издал короткий смешок, прозвучавший как интерпретация «Хм», повернулся и пошел следом за мной. Внизу у лестницы стояли Артур и еще несколько типов, на рабочих они похожи не были. Двоих я наверняка видел в «Резервуар-Корте», когда познакомился с Эстэвой. Мы молча прошли мимо них, потом через офис и во двор.
  — Ну, как тебе нравится Цезарь? — поинтересовался я у Хоука.
  — Сортировкой салата он не занимается.
  — Вероятно.
  Мы сели в машину Хоука и медленно покатили прочь.
  — Он не заплатит тебе ни цента, — сказал Хоук. — Если он выкажет слабину перед своими шавками, ему в деле долго не продержаться.
  — Я знаю. Но грамотный — торговался со мной так, будто собирается платить.
  — Он договорится с тобой о цене, ты расслабишься, тут он тебя и шлепнет.
  — Если мы ему не помешаем.
  — Цезарю трудно будет помешать, — широко ухмыльнулся Хоук.
  — Справимся?
  — Само собой. — Хоук ухмыльнулся еще шире. — У тебя все продумано?
  — Наполовину. Я утаил двести килограммов, чтоб было чем торговаться с Эстэвой. Потери ста должно было хватить, чтобы он решился на крайние меры, если играть по-честному.
  — Но не хватило.
  — Нет. Значит, честной игры не получилось.
  — И мы возвращаемся к стражам порядка.
  — Именно.
  — И где ты закопал эти два центнера?
  — В кладовой клуба здоровья «Харбор».
  — Дело пахнет криминалом.
  — Я так и подумал, что ты не будешь возражать.
  — Я? Мне нравится. Правда, тебя временами трудно понять.
  — Мне тоже.
  — Ты знаешь, что Эстэва хочет от тебя мокрое место оставить, правда, не догадываясь, что ему это не удастся. Знаешь, что он главный наркоторговец Северо-Востока. Думаешь, что он отправил на тот свет трех человек, в том числе семнадцатилетнего пацана. Угоняешь у него машину, заграбастываешь кучу его кокаина, вымогаешь за нее же выкуп, доводя и его самого до белого каления, и его красавчика Цезаря...
  — Ну?
  — Но не желаешь просто взять и грохнуть его, и дело с концом?
  — Не желаю.
  — Ты непрактичен, старик.
  — Верно.
  — Я знаю, что ты не прочь отправить к праотцам тех, кто заслуживает. Пару лет назад на Западе небольшое «стадо» перестрелял.
  — Было дело, — согласился я.
  — Почему здесь мнешься?
  — Знаю недостаточно. Я хочу знать все. И Кэролайн Роджерс хочет знать все, она имеет на это право.
  — Ты после того западного турне хоть раз в кого-нибудь стрелял?
  — В одного мужика, в ногу. Пару недель назад.
  Хоук хмыкнул и замолчал.
  — Слушай, ты там на складе не Вилли Нельсона насвистывал? — спросил я, введя Хоука в смущение.
  — Сьюзен мне всю дорогу его крутила — в ушах застрял.
  — А может, тебе Вилли, как это... типа того, что нравится?
  — Ха! С Джимми Рашингом не сравнить, — ответил Хоук.
  Глава 29
  Сьюзен вернулась от Кэролайн Роджерс. Она вошла в бар, где нас с Хоуком молча обслуживала Вирджи. Мы пили пиво.
  — Заказал шампанского, а мне принесли «Корбел», — улыбнулся Хоук.
  — Такова судьба колонистов, — сказала Сьюзен.
  Хоук пересел, и Сьюзен устроилась между нами. Вирджи прошла к нам вдоль почти пустого бара и посмотрела на нее.
  — "Маргариту". Со льдом и с солью, — заказала Сьюзен.
  — Ну, что скажешь? — спросил я ее.
  — Я разговаривала с Вагнером. Он — ничего.
  Не очень искушен в том, что касается эмоции, но знает об этом и рад получить помощь.
  — Как Кэролайн?
  — Она дома. Вагнер выписывал ее как раз в тот момент, когда я была там, и мы отвезли ее домой. Месяца три будет принимать транквилизаторы, а потом постепенно начнем уменьшать дозу.
  — Иначе возникнут проблемы с сердцем, — раздался голос Хоука.
  Мы со Сьюзен оба посмотрели на него.
  — Верно, — сказала она.
  Хоук раздвинул губы в улыбке.
  — Когда ты так улыбаешься, ты похож на Мону Лизу, только жутковатую слегка, — сказала Сьюзен.
  Улыбка Хоука стала еще шире.
  — Как Кэролайн отреагировала на тебя?
  — Противоречиво. К психотерапевтам она относится с подозрением. Ей бы больше понравилось, если бы пришел ты.
  — Угу.
  — У нее сложилось впечатление, что ты без разбега перепрыгиваешь через небоскребы.
  — Ну, не небоскребы, конечно.
  — Кому бы она ни отдавала предпочтение, она знает, что ей нужна помощь. И, кажется, верит хотя бы отчасти, что помочь ей можно.
  — Это уже хорошо, — сказал я.
  — Да. Когда человек не верит, ему помочь гораздо труднее.
  — Вы договорились с ней о чем-нибудь?
  — Завтра я зайду к ней, а там посмотрим. Обычно я не работаю по вызову на дом. И не уверена, что она захочет дважды в неделю проделывать путь в сорок миль туда и столько же обратно.
  — Можешь порекомендовать ей кого-нибудь другого?
  — Да, потом. А пока еще наблюдаются суицидальные настроения, и ты ей можешь помочь не меньше меня.
  — Чем?
  — Просто бывая у нее. Говори ей, что она может положиться на тебя. Ты для нее сейчас, когда все рухнуло, оказался самым близким человеком, и она хватается за тебя, как за спасительную соломинку.
  — Да ведь я в какой-то мере и был причиной того, что все рухнуло.
  — Это не имеет значения, — сказал Хоук.
  — Хоук прав. Не имеет. Это как для вылупившихся инкубаторских цыплят — для них мать та, кто за ними ухаживает. Когда с людьми случаются такие трагедии, как с ней, прежний порядок жизни умирает, по крайней мере символически.
  — Или, как в случае с Кэролайн, в действительности, — сказал я.
  — Да. Так что Кэролайн, по сути, тот же только что вылупившийся цыпленок.
  — А ты для нее как мама, старик, — подмигнул мне Хоук.
  — Только потому, что рядом не было тебя, Мона, — отпарировал я.
  — Очень даже может быть, — согласился Хоук.
  — Но там не только горе, — задумавшись проговорила Сьюзен.
  — Что еще? — спросил я.
  — Чувство вины.
  — В чем?
  — Пока не знаю. Знаю только, что оно у нее есть.
  — Многие чувствуют себя в чем-то виноватыми когда умирает кто-то из близких, — сказал я. — Что-то вроде «лучше бы я, чем он», или «если бы я была хоть чуточку внимательнее к нему»...
  — И «что я теперь буду делать без денег и без мужчины в доме», — вставил Хоук.
  — Может быть, это, может быть, что-нибудь другое, — сказала Сьюзен. — Но она уже начинает идеализировать своего мужа. И не идеализирует сына.
  — Что означает...
  — Я не знаю, что это означает. Я только знаю, что то, как она переживает свое горе, несколько отлично от того, с чем я сталкивалась до сих пор.
  — Нетипично? — сказал я.
  — Да, — ответила Сьюзен. — Нетипично. Человеческую психологию не изучишь, препарируя птиц. Если у тебя есть опыт и ты повидал многих людей, переживших большое потрясение, ты замечаешь шаблонность их поведения. И когда ты видишь кого-то, чье поведение не соответствует этим шаблонам, начинаешь задумываться.
  — Поведение Кэролайн нешаблонно?
  — Да. Разговаривай я с коллегой, ни за что не осмелилась бы так заявлять. Я бы говорила «возможно» и «дальнейшее обследование выявит», но тебе я говорю уверенно — присутствует чувство вины.
  — Потому что я не твой коллега?
  — Именно поэтому. Ты мой душка. — Сьюзен улыбнулась.
  В бар вошел круглолицый коротышка и направился к нам.
  — Спенсер? — спросил он.
  — Да, — ответил я.
  — Меня зовут Конвей. Я тот полицейский, что был в больнице возле регистратуры.
  — Когда я спрашивал о раненом.
  — Да.
  — Вы, кажется, сказали, что никакого раненого там нет, — сказал я.
  — Мы можем поговорить?
  — Пожалуйста.
  — Это конфиденциально.
  — Один за всех и все за одного. Можете говорить, не бойтесь.
  Конвей вздохнул и посмотрел на Вирджи. Она была в дальнем конце бара.
  — Вы играете крапленой колодой, — чуть слышно произнес он.
  Я внимательно посмотрел на него.
  — Полиция не на вашей стороне, — так же тихо продолжал он.
  — Уитонская полиция, — уточнил я.
  — Да. Они все куплены Эстэвой.
  — Я об этом уже догадался.
  — Полицейские собираются нагрянуть сюда и устроить обыск в вашем номере. И найти кокаин.
  — Который принесут с собой.
  — Рассчитывают на то, что он у вас есть. Но даже если и нет, все равно найдут.
  — И арестуют меня.
  — За распространение.
  — Ордер у них есть?
  — Они его получат, если захотят. Вы не знаете этого города. Он принадлежит Эстэве. Мы все ему принадлежим.
  — Бейли тоже был у него в кармане?
  — Не знаю.
  — Чего ради ты решил насвистеть на них? — спросил Хоук.
  — Не собирался. Я вырос с ними. Я знаю их всю свою жизнь. Но я больше не могу.
  — Из-за кого? — спросил я. — Из-за Бейли или из-за мальчика?
  — Из-за обоих, — ответил Конвей. — После Бейли я решил выйти из игры. Потом убили парнишку. Семнадцатилетнего пацана.
  — Вы не хотите рассказать все полиции штата?
  — Нет. И с вами я говорю только потому, что не хочу больше никаких убийств.
  — Вы думаете, нас убьют? За сопротивление при задержании?
  — Рано или поздно, — сказал он. — Сначала они найдут у вас кокаин. Но как только вы окажетесь в их руках, они вас уже не выпустят. Никого из вас. — Он посмотрел на Сьюзен.
  — А вы что собираетесь делать?
  — Я сматываюсь отсюда, — сказал Конвей. — Я один. Собака в машине, на улице. Скопил тысячу баксов. Еду в Калифорнию.
  — А работать хотите все так же в полиции?
  — Да. Мне нравится, или привык. Но здесь деньги стало добывать слишком легко, а стучать на своих же парней я не хочу... Не смогу.
  — В Лос-Анджелесе есть лейтенант в отделе расследования убийств, Сэмюелсен, — сказал я. — Если окажетесь там, он может помочь. Скажете что от меня.
  — Сэмюелсен. Я запомню. Спасибо.
  — Что с тем парнем, которого я подстрелил на дороге?
  — Чакки? С ним все в порядке. Кость не задета.
  — Кто их послал?
  — Эстэва. Чакки с братцем подзарабатывают иногда у Эстэвы по мелочам.
  — Мелкота?
  — Мы так думали.
  — Что-нибудь еще можете рассказать?
  — Нет. Я сваливаю, — сказал он. — Мне пора.
  — Спасибо, — сказала Сьюзен.
  — Да, спасибо, — сказал я.
  Хоук только кивнул. Для него это было самым щедрым выражением благодарности.
  — Сэмюелсен, — повторил Конвей. — Я запомню.
  — Удачи, — сказал я.
  — Вам тоже, — ответил Конвей, повернулся и бодро зашагал прочь.
  — Что будем делать? — спросила Сьюзен.
  — Думаю, может, отвезти тебя обратно домой? — сказал Хоук.
  — Нет, — ответила она. — Я приехала сюда помочь, и я помогу.
  Хоук довольно ухмыльнулся:
  — Спенсер здесь не единственный упрямец.
  — Но это не значит, что я собираюсь сидеть и ждать, когда меня арестуют, — заявила Сьюзен.
  — Нет, конечно, — сказал я. — Пошли в «ягуар». Покатаемся, подумаем.
  — Два дела сразу, — сказал Хоук.
  Он выложил на стойку двадцатник, и мы пошли.
  Глава 30
  На автостоянке Хоук вытащил из багажника дробовик двенадцатого калибра и коробку патронов к нему. Вложив четыре патрона в магазин, он отдал мне ружье и остальные патроны. Я забрался на заднее сиденье, Хоук со Сьюзен сели впереди.
  — Мы не можем бросить Кэролайн одну, — сказала Сьюзен. — По какой-то причине ей кажется, что от Спенсера зависит ее спасение. Муж и сын, если можно так сказать, оставили ее. Если уедет Спенсер, это ее убьет.
  — Не волнуйся, — сказал Хоук. — Но если мы останемся здесь, придется перестрелять много местных полицейских.
  — Знаю.
  — Даже если их с полсотни. Нет, столько не наберется.
  — Не переживай. Им на помощь придут легавые со всего мира.
  — Да, черт, может не хватить патронов, — пожалел Хоук.
  — Она способна сейчас на самоубийство? — спросил я Сьюзен.
  — Способна. И зациклена на мысли, что сможет избежать такого конца, только если ты будешь рядом.
  Мы неслись, удаляясь от Уитона, в сторону водохранилища.
  — В хорошенькое дельце ты нас впутал, Олли, — бросил Хоук, не отрывая взгляд от дороги.
  Сьюзен сидела вполоборота, чтобы удобнее было разговаривать и со мной и с Хоуком, ее рука лежала на спинке кресла. Я прижимал дробовик к левому бедру, уперев приклад в днище машины.
  Сьюзен повернулась ко мне:
  — Она чувствует вину перед мужем.
  Затем Сьюзен опустила голову, как делала всегда, когда задумывалась о чем-то. Мы мчались в ночи по тоннелю, прорезанному в темноте светом фар «ягуара».
  — Она могла его убить? — спросил я.
  — Да, могла. Не думаю, что убила, но могла.
  Снова повалил снег, Хоук включил стеклоочистители. Он установил режим «интервал», но периодичность их взмахов по стеклу казалась неритмичной.
  — Она чувствует себя виновной в его смерти, так ведь? — спросил я.
  — У нее есть чувство вины перед мужем — это я знаю точно. Винит ли она себя в его смерти — этого с уверенностью я сказать не могу.
  Щетки метнулись по стеклу, и пустынный тоннель дороги стал виден яснее. И снова сыпал снег, лобовое стекло медленно теряло прозрачность. Снежинки таяли и стекали по стеклу, оставляя извилистые дорожки. И снова взмах — и снова пустота тоннеля яснее.
  — Может, кокаин здесь ни при чем? — высказал я предположение.
  — Каким-то образом кокаин здесь все равно замешан. — Хоук говорил, не поворачивая головы, следя за дорогой через запорошенное стекло.
  — Да, но, наверно, не во всё.
  — Сердца, разрывающиеся от страсти, ревности, ненависти, и все такое, да?
  — Может быть, — сказал я.
  — Страсть правит миром! — заверил Хоук.
  — Миром правит любовь.
  — Одно и то же.
  — Не всегда, — проговорила Сьюзен.
  «Ягуар» несся, почти беззвучно разрывая пелену темноты и снега.
  — Нам нужно поговорить с ней, — сказала Сьюзен. — Ей сейчас, конечно, тяжело, но...
  — Но сейчас она способна сказать то, чего не сказала бы в другое время? — договорил я за Сьюзен.
  — Да.
  — А если она не вынесет такого разговора?
  — Сейчас меня заботит не она. Сейчас меня заботишь ты — они собираются арестовать тебя по обвинению в хранении наркотиков.
  — Собираются.
  — И внешне все будет выглядеть вполне законно. Ты ведь действительно увел триста фунтов кокаина.
  — Кило, — поправил я.
  — Кило, фунты — какая разница...
  — И два центнера твоих у Генри Чимоли в подвальчике, — заметил Хоук.
  — Так что тебя могут арестовать не только здесь. Тебя не спасет, если уедешь из Уитона.
  — Это верно, — согласился я.
  — И уж, конечно, в Уитоне тебе покоя не видать.
  — Тоже верно.
  — Так что мы вынуждены поговорить с Кэролайн, — подытожила Сьюзен.
  — А если этот разговор окончательно раздавит ее? Трагедия произошла совсем недавно.
  — Как получится. Не думаю, что все так страшно. Не думаю, что у нее появится будущее, пока мы не распутаем клубок. Но если это ее убьет, значит так тому и быть. Я не позволю погубить тебя.
  — Твоя машина у мотеля, — напомнил Хоук.
  — Да, и моя одежда, и моя косметика. О Боже, да ведь вся моя красота в номере мотеля!
  — В мотель дороги нет. Если они заполучат тебя, они заполучат и меня.
  — Но мое лицо...
  — Забудь о лице, — попросил я.
  Мы немного помолчали. Щетки все елозили по стеклу в своем непредсказуемом ритме.
  — Ладно, — сказала Сьюзен. — Но вы не будете смотреть на меня.
  — На лицо не будем, только на тело, — пообещал я.
  — Итак, мы едем к миссис Кэролайн? — спросил Хоук.
  — Ничего другого, пожалуй, не остается, — ответил я.
  Хоук сбросил скорость, легко развернул «ягуар» и спросил:
  — Думаешь, все легавые осадили мотель?
  — Надеюсь. Они не в курсе того, что мы знаем.
  — Если только, конечно, этот парень, как его...
  — Конвей, — подсказал я Сьюзен.
  — Если только Конвей не лгал.
  — Ради чего? — спросил я.
  — А вот этого мы не знаем.
  — Все возможно, — сказал я, — но уж как-то слишком закручено.
  — Пожалуй, — согласилась Сьюзен.
  — Когда я в чем-то сомневаюсь, выбираю самое простое.
  — Для меня ты сделал исключение.
  — В тебе я не сомневаюсь.
  — Значит, действуем так, как если бы Конвей говорил правду.
  — Эта информация хоть чего-то да стоит.
  — Но если информация ложная?
  — Нужно быть готовым ко всему, — сказал я.
  Глава 31
  Была еще только половина восьмого, но город уже буквально вымер. Все сидели у телевизоров, следя за передачей «Вечерние развлечения». Падающий снег создавал иллюзию сказочной тишины. По Мейн-стрит медленно двигался снегоочиститель, оставляя за собой полосу посыпанной песком дороги. Ни легавых, ни пробок на дороге, никаких «десять-четыре»[69] в микрофоне. Только два подростка в бордовых атласных курточках с ворсистой надписью «Уитон» на спинках пытались играть в снежки возле пиццерии, но снега было еще маловато.
  Кэролайн, казалось, не удивилась, увидев нас Хоук поставил машину в двухместный гараж Роджерсов рядом с джипом и, закрыв его, вошел в дом, неся дробовик и коробку с патронами.
  — Второй машины никогда не было, — пояснила Кэролайн, — Бейли всегда ездил на патрульной без опознавательных знаков. Теперь на ней ездит Генри.
  Она уставилась на вошедшего Хоука и его дробовик, но ничего не сказала и вежливо обменялась с ним рукопожатием, когда я представил их друг другу. Хоук поставил коробку с патронами на кофейный столик.
  — Кофе хотите? — предложила Кэролайн.
  — Нет, спасибо, — отказался я. — Я после кофе не могу уснуть.
  — Я надеюсь, вы меня извините, — сказал Хоук, обращаясь к Кэролайн, — мне необходимо осмотреть дом.
  Она улыбнулась так же вежливо, как обменивалась рукопожатием:
  — Конечно.
  Хоук занялся обходом комнат. Я слышал, как он звякнул щеколдой с цепочкой на двери черного хода. Кэролайн опустилась на край дивана, подальше от столика, где лежали патроны. Сьюзен села рядом с ней. Я занял кресло напротив них, рядом с камином.
  — Что-нибудь случилось? — спросила Кэролайн с напускным оживлением, таким же ненастоящим, как неоновый свет.
  — Да. И поэтому нам нужно поговорить, — сказала Сьюзен.
  — Что еще могло случиться? — На этот раз голос Кэролайн звучал устало, как после хлопотного, неудачного дня, когда и стиральная машина вдруг заглохла, а кошку вырвало на любимый ковер.
  — Полицейские Уитона, скорее всего, в сговоре с Эстэвой. Они собираются убить Спенсера, — сказала Сьюзен.
  — Полиция?
  — Да.
  — Что вы натворили?
  — Он очень близок к раскрытию убийств и прервал торговлю кокаином.
  Сьюзен явно преувеличивала мой прогресс в деле, но я ее не перебивал. Она наверняка знает, что делает. Вероятно, подсказывает чутье.
  — Убийство моего мужа?
  — Да.
  — Вы думаете, полиция связана с Эстэвой? — переспросила Кэролайн.
  — Да.
  — Но только не мой муж.
  Сьюзен слегка кивнула. Я видел, как постепенно включается в работу ее второе профессиональное я. Она сидела абсолютно спокойно и неподвижно, и ее кивок был недостаточно тверд для согласия, но и не включал в себя никакого отрицания. Им она подбадривала пациентку, говоря: «Я слушаю вас. Что дальше?»
  — Мой муж никогда не изменял своему долгу, — сказала Кэролайн. — Мой муж был честным человеком.
  Сьюзен слегка кивнула головой. В комнату молча вошел Хоук и прислонился к косяку рядом с моим креслом.
  — Он не получал денег от Эстэвы? — спросила Сьюзен.
  — Нет. Абсолютно нет. Он был... он был очень порядочен. Он был слишком порядочен, чтобы продать свою честь. Он дорожил своей работой, он дорожил своей семьей. Он был замечательным человеком.
  — Вы знаете, кто продался Эстэве?
  — Нет. Не знаю. Ни одного. — Она отвела глаза от Сьюзен. Снегопад за окном все усиливался. — Бейли был прекрасным отцом, — сказала Кэролайн, — замечательным мужем. Он бы нас никогда не предал.
  Голос у нее дрогнул, и она замолчала. В комнате стало совсем тихо. Никто не двигался. Сьюзен наблюдала за ней спокойным беспристрастным взглядом. Я слышал дыхание Хоука за спиной, и свое тоже.
  — Он так любил Брета, когда тот был маленьким, постоянно носил его на плечах. Он любил меня. Он готов был для меня через море переплыть. Он очень дорожил своей семьей. — Голос Кэролайн зазвучал уверенней, немного монотонно и тускло, но твердо.
  — Но Эстэва взял на работу Брета.
  — Нет. То есть, я хочу сказать, он взял его не из-за Бейли.
  Сьюзен молчала.
  — Он взял Брета... Брету нужна была работа. Брет был хорошим мальчиком. И он взял его. Я не знаю почему. Просто потому, что Брет был хорошим мальчиком. Как его отец.
  Кэролайн витала где-то далеко от нас и говорила о людях, которых мы не знали, о Бейли и Брете, какими я их никогда не видел. Те, что я видел, были другими. Они оба были по уши в дерьме и увязали в нем все сильнее; пока всему не пришел неожиданный конец.
  — Меня бы Бейли никогда не предал.
  Снег, скопившийся на раме за окном, обрамлял стекло живописными треугольниками. Фа-ла-ла-ла-ла.
  — Кого он предал? — спросила Сьюзен. Кэролайн покачала головой. По дороге мимо дома проехал снегоочиститель, дребезжа и скребя по асфальту ножом и грохоча цепями.
  — Брет был очень сообразительным, — сказала Кэролайн и опустила глаза. — Он очень старался, но у него не получалось. Он никогда не смог бы стать таким, как Бейли, таким, каким Бейли хотел его видеть... Таким сыном, какого Бейли заслуживал. Мы старались, но...
  — Трудно жить, пытаясь соответствовать чьим-то дефинициям.
  Кэролайн подняла на нее глаза и сдвинула брови.
  — Извините?
  — Наверно, трудно жить, стараясь быть точно таким, каким ты должен быть по мнению кого-то другого.
  — Да. Да, ужасно тяжело. Я пятнадцать лет старалась.
  Сьюзен легким кивком пригласила ее продолжать.
  — Очень старалась. Изо всех сил, — сказала Кэролайн и посмотрела на свои колени. На ней была серая фланелевая юбка и темно-синий свитер. На шее — зеленый шелковый шарфик, завязанный спереди мягким узлом. Густые волосы зачесаны назад и перехвачены зеленой шелковой лентой. — Он хотел... он хотел, чтобы все было правильно. Он был замечательным человеком, и он заслуживал лучшего. — Кэролайн затрясла головой, будто пыталась избавиться от каких-то мыслей. — Но... не получалось. Я была не в силах... Я не могла так больше жить.
  — Да, это очень тяжело, — сказала Сьюзен.
  По щекам Кэролайн Роджерс покатились две слезинки. Потом еще две, и еще... Плакала она молча.
  — Извините, — сказала она, проведя под правым глазом костяшкой указательного пальца.
  — Поплачьте, пусть все выйдет вместе со слезами, — посоветовала Сьюзен.
  Кэролайн вытерла левый глаз и опустила руки на колени. Слезы покатились быстрее. Потом она закрыла лицо обеими руками и разразилась бурными рыданиями:
  — Я просила... я умоляла его... подумать о нас... подумать... о Брете... если ему наплевать на меня... — Слова вылетали в промежутках между рыданиями, с глотками воздуха.
  Сьюзен уловила перелом в ее состоянии.
  — Что он говорил? — в нужный момент спросила она.
  — Он говорил, что Брету повезло, что у его отца есть связи, что сам бы он работу не нашел, — давясь рыданиями, говорила Кэролайн.
  Сьюзен кивнула, Кэролайн всхлипнула, пытаясь что-то сказать.
  — Работу! — выдохнула она. — Как будто работать на наркодельца — это хорошо. — Она тяжело, прерывисто дышала и плакала, выплескивая из себя слова, будто боясь не успеть сказать всего. — Будто иметь отца — наркодельца — это хорошо... Как будто блуд — это хорошо... Чтобы и Брет вырос таким же. — Кэролайн вдруг замолчала и, казалось, впала в прострацию. — Как он, — выдохнула она.
  Она соскользнула с дивана на пол, на колени, снова выдохнула: «Как он» и переломилась пополам, уткнув лицо, спрятанное в ладони, в колени, и закачалась из стороны в сторону.
  Я посмотрел на Хоука — на его лице никаких эмоций. Посмотрел на Сьюзен — она сконцентрировала всю себя на Кэролайн.
  — У Бейли была любовница? — спросила она.
  Кэролайн кивнула, все так же раскачиваясь всем телом.
  — Он работал на Эстэву?
  Кэролайн снова кивнула.
  — Кто была его любовница?
  Кэролайн замерла и подняла на Сьюзен удивленное лицо, как если бы ее спросили, где верх, а где низ. Голос прозвучал неожиданно чисто:
  — Эмми, — сказала она. — Эмми Эстэва. Кто же этого не знает?
  — Вам было очень больно...
  — Да.
  — Как вы с этим боролись?
  — Я пыталась... Я старалась быть для него желанной, стать такой, какой бы он хотел меня видеть...
  — Это трудно, не так ли?
  — Да.
  — Очень трудно, — проговорила Сьюзен.
  — Да.
  — Так что же вы сделали?
  Кэролайн молча покачала головой.
  — Вы обращались за помощью?
  — Совсем недавно, — проговорила она. — Я говорила с доктором Вагнером.
  — Что вы ему сказали?
  — О Бейли — ничего. — Она вскинула на Сьюзен испуганные глаза. — Только о том, что у меня депрессия, а дома не все хорошо складывается. И доктор Вагнер посоветовал мне обратиться к социальному работнику.
  В комнате на мгновение воцарилась тишина. За окном все падал снег.
  — К кому именно? — спросила Сьюзен.
  — Молодая женщина, латиноамериканка. Мисс Олмо.
  — Как часто вы встречались с ней?
  — Два раза в неделю в течение почти трех месяцев.
  — И вы рассказали ей о Бейли?
  — Сначала нет, — сказала Кэролайн. — Но мисс Олмо сказала, что если я хочу, чтобы она мне помогла, я должна доверять ей.
  — Конечно, — сказала Сьюзен.
  — И я ей все рассказала.
  — Кому-нибудь еще вы о Бейли рассказывали? — спросила она.
  — Нет, ни одному человеку.
  Я взглянул на Хоука. Он — на меня.
  — Но все дело в том, что ничто не помогло. А теперь уже поздно.
  — Не поздно, — сказала Сьюзен. — И вам потребуется еще не меньше трех месяцев.
  — Для чего?
  — Для того, чтобы вновь научиться желать прихода завтрашнего дня.
  Кэролайн замотала головой из стороны в сторону.
  — Да, — сказала Сьюзен. — Я помогу вам, он поможет вам, — Сьюзен кивнула в мою сторону. — Сейчас вы в это не верите, но все еще будет хорошо.
  Кэролайн ничего не ответила, она просто села и уставилась в окно, за которым в черноте ночи кружили белые хлопья снега.
  Глава 32
  Хоук сидел за рулем, я, держа дробовик, рядом с ним на переднем сиденье. Снег падал все так же мягко, временами прерывая свое кружение, словно раздумывая, не обернуться ли бураном.
  — Отправляюсь пострелять мафиози, а попадаю на сеансы психотерапии, — говорил Хоук, — как у доктора Рута.
  — Дойдет очередь и до мафиози.
  — Надеюсь.
  Крытый красной черепицей дом Хуаниты Олмо оказался в десяти минутах езды сквозь снегопад. На пути нам вновь встретилась снегоуборочная машина и молодая родительская пара, которая везла на санках чадо, укутанное до состояния колобка, мальчик это или девочка — определить не представлялось возможным.
  Мы остановились напротив старого каркасного дома на две семьи. На нерасчищенной подъездной дорожке стояли три припорошенные снегом машины, одна из них — «эскорт» Хуаниты.
  Хуанита открыла нам дверь: в джинсах и футболке с изображением Микки Мауса. Посмотрела на меня, на Хоука — он держал в руках дробовик — и снова быстро перевела взгляд на меня.
  — Мой друг — охотник на куропаток, — сказал я.
  — Что вам нужно? — спросила Хуанита.
  — Войти и поговорить.
  — А если нет?
  — Мы все равно войдем.
  — А если я вызову полицию?
  — Мы не дадим.
  Лицо Хуаниты слегка запылало, глаза словно увеличились.
  — Вот как? — отрывисто бросила она.
  Я переступил через порог и оказался в гостиной, Хоук последовал за мной, прикрыв за собой дверь.
  — Соседи дома, — поторопилась сообщить Хуанита.
  — Вот черт! — как бы расстроился Хоук.
  Глаза Хуаниты забегали: скользнут по Хоуку — и в сторону, скользнут — и в сторону, лицо продолжало рдеть нервным румянцем.
  — Присядем? — предложил я.
  Хуанита посмотрела на меня:
  — Да, конечно. Садитесь.
  Я сел в обтянутое твидом кресло с деревянными закругленными подлокотниками. Хуанита стояла в арке, ведущей в столовую. Хоук прислонился спиной к двери, держа ружье дулом вниз.
  — Что это за ружье? — спросила Хуанита.
  — "Смит-и-вессон", — ответил Хоук. — Помповое ружье. Двенадцатый калибр, заряжается четырьмя патронами сразу.
  — Я долго ломал голову, но так и не смог понять... — Я смотрел на Хуаниту — она на меня. — Если вы так восхищены Фелипе Эстэвой, зачем вам было говорить, что его жена спала с Вальдесом, тем самым сразу наводя меня на Эстэву?
  Хуанита взяла с верхней полки дешевой еловой этажерки пачку сигарет и закурила.
  — И еще одно я не смог объяснить: когда я спросил вас, спали ли вы с Вальдесом, вы посмотрели на меня так, будто проглотили бейсбольный мячик, а затем скрылись за дверью женского туалета, оставив меня в одиночестве.
  — Хотите кофе? — спросила Хуанита. — У меня растворимый.
  — Нет, спасибо. Пытаюсь держать себя на одной чашке в день, — сказал я.
  Хоук молча мотнул головой.
  Все помолчали. Через стенку из соседней квартиры доносился слабый звук работающего телевизора.
  — А теперь я узнаю, что с Эмми Эстэвой спал Бейли Роджерс.
  Хуанита глубоко затянулась, задержала дым и выпустила через нос. Она молчала.
  — И еще я узнаю, что вам это было известно.
  Лицо Хуаниты пылало.
  — Так как его жена обратилась к вам за помощью и обсуждала с вами свои семейные проблемы. Она рассказала вам, что Бейли куплен Эстэвой и что он спит с его женой Эмми.
  Хуанита снова затянулась — у сигареты вырос длинный пепельный хвост. Казалось, она ушла в себя, но ее темные глаза были широко раскрыты.
  — И что из этого следует? — раздался ее голос, как из глубокой мертвой шахты.
  — А то, что у вашей пациентки убили и мужа и ребенка. А уитонские легавые собираются прикончить меня. Пора делиться секретами.
  Хуанита заскользила глазами по комнате. Ссутулив плечи и обхватив себя левой рукой, она вцепилась в локоть правой, державшей сигарету всего в дюйме ото рта, но, видимо, напрочь позабытую, дым тонкой струйкой вился вверх, к грязному потолку комнаты. Она переводила взгляд с Хоука на меня и с меня на Хоука.
  — Кому вы рассказывали об этом, Хуанита? — спросил ее Хоук.
  Его голос прозвучал мягко, но это не сработало. Глаза Хуаниты вновь скользнули по мне.
  — Вы рассказали Эстэве? — спросил я.
  Сигарета обожгла ей пальцы, она, вздрогнув, выронила ее на пол и раздавила ногой.
  — Вы сообщили Эстэве, что шеф полиции трахает его жену, — сказал Хоук.
  — И Эстэва убил его, — сказал я.
  — И получается вроде того, что это вы его сами убили.
  Хуанита покачала головой, скорее отвергая обвинения и не соглашаясь с тем, в чем ее обвиняют.
  — Вы рассказали Эстэве, — повторил я.
  Снегопад прекратился, по крайней мере, на время. За окном убогой комнаты Хуаниты не кружилась на ветру ни одна снежинка. Хуанита вытащила из пачки еще одну сигарету и прикурила. Затянувшись и выпустив дым, она посмотрела на кончик сигареты и положила спичку в пепельницу.
  — Сначала не ему, — сказала она.
  — Кому?
  Она еще крепче вжала в себя правый локоть.
  — Эрику, — прозвучало еле слышно.
  Я едва понял ее.
  — Вальдесу?
  — Да.
  Я ждал.
  — Мы... Мы были... близки. И... он постоянно спрашивал меня, не знаю ли чего-нибудь, что дало бы ему возможность подступиться к кокаину.
  Она замолчала. Дышала она тяжелее и громче, чем говорила: от волнения ей не хватало воздуха. Глаза блуждали по комнате, ничего не видя.
  — И...
  — И я рассказала ему о том, что услышала от Кэролайн, — торопливо выдохнула она из себя.
  — Что он кормится денежками Эстэвы и спит с его женой?
  — Да.
  — А Вальдес? Он спал с Эмми?
  — Нет.
  — Вы говорили, что спал.
  — Я солгала.
  — Зачем? — спросил Хоук.
  Она не ответила, только покачала головой и опустила глаза.
  — Из соображений этики, — ответил я Хоуку за нее. — Она не хотела рассказывать мне о том, что узнала от своей пациентки, но она хотела, чтобы я знал, что Эмми погуливает на стороне, чтобы заставить меня приглядеться к ней пристальней и самому выйти на Бейли.
  — Она не рассказала тебе о Бейли потому, что это была тайна ее пациентки, и она не имела права ее разглашать, так?
  — Да. Она просто сказала мне, что Эрика убил Бейли, потому что был подлецом и негодяем.
  — Но Вальдесу-то она выложила все, — сказал Хоук.
  — Из любви, — пояснил я.
  — Горячей, — сказал он.
  — Которая его и убила.
  Хуанита отвернулась от нас, прислонившись к косяку арочного прохода и уставившись невидящим взглядом в пустую столовую.
  — Поэтому я и сказала вам, что Эрика убил Бейли Роджерс, — проговорила она, стоя к нам спиной. — Я знала, что Эрик разговаривал с ним об этом.
  — Шантажировал, — сказал я.
  Она сказала, не оборачиваясь:
  — И Бейли его убил.
  — Был вынужден, — сказал Хоук.
  — Эрик был молод, — говорила Хуанита. — Ему хотелось стать героем. Хотелось получить Пулитцеровскую премию.
  Хоук молчал. Я тоже. Мы смотрели на сгорбленные плечи Хуаниты. Тишину нарушало только приглушенное бормотание соседского телевизора.
  — Значит, вы рассказали мне о Бейли в надежде, что я сам до всего докопаюсь, а вы останетесь в стороне?
  — Да. — Ее голос долетел до меня эхом, отраженным от стен столовой.
  — Но я не докопался.
  Хуанита молчала. Спина застыла в напряжении. Над головой вился сигаретный дым. Мы ждали.
  Тишина.
  Хоук почти неслышно прошел мимо нее в столовую и, повернувшись, тихо выдохнул ей в лицо:
  — И?..
  Она медленно перекатилась спиной по косяку, отвернувшись от Хоука и повернувшись ко мне, глядя в никуда глазами сомнамбулы. Казалось, она не замечала ни меня, ни капризов погоды за окном.
  — И я пошла к Фелипе Эстэве, — проговорила она. — И рассказала ему.
  Глава 33
  Мы возвращались к Кэролайн вместе с Хуанитой. В злономеренности ее не обвинишь, но благие побуждения этой женщины, черт бы ее побрал, оборачивались злом. Поэтому я хотел держать ее под присмотром. Она не возражала. Выглядела так, словно эмоционально высушена. Когда мы вошли в дом, глаз на Кэролайн она не подняла. Едва ли взглянула и на Сьюзен, когда я представил их друг другу. Мне не следовало бы говорить «доктор Сильверман».
  Мы расселись в гостиной Кэролайн траурным кружком. Снова повалил сильный снег.
  Мерещилось шотландское виски в высоком бокале, с содовой и кусочками льда. В двух высоких бокалах.
  — Итак, — прервал я свои мечтания, — мы знаем, но, по всей видимости, не сможем доказать, что Эрика Вальдеса убил Бейли Роджерс из-за того, что тот пытался шантажировать его любовной связью с Эмми Эстэвой и покрывательством наркобизнеса в Уитоне. Мы также знаем и, возможно, сможем доказать, что Роджерса убил Эстэва после того, как Хуанита рассказала ему о том, что его жена изменяет ему с Бейли. А потом убил и Брета, чтоб замести следы.
  — Потому что через Брета ты мог выйти на кокаин, — сказала Сьюзен.
  — Да. И, даю голову на отсечение, кто-то из криминальной лаборатории доложил Эстэве, что пистолет, который он дал Брету, в данный момент проходит экспертизу.
  — Этого я никак понять не могу. — Кэролайн смотрела на меня. — Ну зачем ему было отдавать Брету оружие, из которого был убит его отец?
  — Убийство Бейли — это месть, — сказал Хоук. — А тут еще рядом и его сын, и ему можно подсунуть пушку, из которой убили его старика.
  — Тем самым впутать и его, — добавил я.
  — Об этом мы его спросим потом, — пообещал Хоук.
  — Того, что известно, достаточно, чтобы возбудить дело? — спросила Сьюзен.
  — Ты имеешь в виду уголовное дело? — спросил я ее. — Не знаю. Если Хуанита и Кэролайн расскажут полиции штата все, что знают, пожалуй, мы сможем привлечь их внимание. Хуанита рассказывает Эстэве о Бейли и Эмми, и вскоре после этого Бейли убивают. Это, на мой взгляд, достаточное основание.
  — Мне придется давать свидетельские показания? — спросила Хуанита.
  — Всем придется, — ответил я. — И мне тоже.
  — Почти всем, — сказал Хоук.
  — Почти, — поправился я.
  — И все это всплывает наружу: Бейли, эта женщина, Брет — все, — сказала Кэролайн.
  Я кивнул.
  — С моей профессиональной карьерой будет покончено, — сказала Хуанита.
  Я снова кивнул.
  — А как же Спенсер, которого полиция собирается убить? — Глаза Сьюзен смотрели на Хуаниту.
  — Я не могу, — покачала та головой. — Это все, что у меня есть.
  Никто не проронил ни слова.
  — Я непривлекательна, я лишена внимания мужчин и всю жизнь безумно страдаю от этого. Я была единственной латиноамериканкой в англоязычной школе, и росла я тоже среди янки. Хуанита Омлет!
  Я мечтал о порции «Маргариты», и о толстостенном бокале с крупинками соли на ободке — о двух толстостенных бокалах, — и о нас со Сьюзен, потягивающих из них начос в ресторане Люси «Эль Адоб» на залитой солнцем Мелроуз-авеню.
  — У меня две ученые степени, — говорила Хуанита. — Я профессионал. У меня отдельный служебный кабинет в больнице. Я не могу этого лишиться, я умру.
  — Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал про Бейли, — сказала Кэролайн.
  Я посмотрел на Сьюзен и Хоука:
  — Класс!
  — Ты не обязан считаться с их желаниями, — сказала Сьюзен.
  — Верно, — ответил я.
  — Нужен план, — бросил Хоук.
  — Тоже верно.
  — Как насчет того, чтоб отправить этих сволочей на тот свет?
  — У этой идеи есть свои достоинства. Стоит обдумать.
  Наступила пауза. Мы с Хоуком смотрели на притихших женщин.
  — Нам пойти на кухню вскипятить воду? — спросила Сьюзен.
  — Не надо. Мы сами. Не присоединишься к нам? — предложил я ей.
  Сьюзен покачала головой:
  — Я не из любопытных.
  — Умна и чертовски привлекательна, — сказал я. — Когда все закончится, не согласишься ли напиться со мной?
  — Соглашусь, — пообещала Сьюзен.
  Глава 34
  На план мы потратили прилично времени, но все же мы его разработали. После чего Хуанита отправилась к себе, Кэролайн осталась дома, а мы со Сьюзен и Хоуком сели в машину Хоука и поехали в Бостон.
  — Надо раздобыть фуражку и научиться говорить: «Да, сэр» — и открывать с поклоном дверцу, — острил Хоук.
  — Кожаные краги, — сказала Сьюзен. — В кожаных крагах ты был бы неотразим.
  — Да, мэм.
  — Тебя тревожит Хуанита? — спросила меня Сьюзен.
  — Нет.
  — У нее ужасно неустойчивое настроение. Может, пойти прямиком к Эстэве?
  — Не страшно. Наш план сработает в любом случае.
  — Если только красавчик Цезарь не прострелит наши головы, как только мы появимся, — сказал Хоук.
  — Вот этого нам надо избежать.
  — Мне кажется, что стрелок — Фелисе, а Цезарь предпочитает рвать голыми руками.
  — Не желаете поделиться своим планом? — спросила Сьюзен. — По отрывочным фразам звучит не слишком обнадеживающе.
  — Надо уточнить детали, — сказал я. — Ты сможешь найти Кэролайн работу в Бостоне?
  — Поговорю со знакомым из библиотеки Уайденера. Было бы неплохо забрать ее из Уитона.
  — Может, она захочет испытать на себе целебные свойства от введения в тело африканского мяса? — расцвел в улыбке Хоук.
  — Да ты просто хряк какой-то! — встрепенулась Сьюзен.
  — Да, мэм.
  Снег прекратился, и черный бархат ночного неба усеяли звезды. Луна не появилась. Хоук высадил нас со Сьюзен на Мальборо-стрит напротив моего дома часа за два до рассвета.
  — Буду в полдень, — сказал он. — С фургоном.
  — Возьми напрокат, — сказал я. — Не хватало нам сейчас еще и угнанной машины.
  Хоук осклабился и укатил. Мы со Сьюзен доковыляли до моей квартиры, я сразу же повалился на постель и заснул, не раздеваясь.
  В полдень, когда появился Хоук на желтом автофургоне из проката, я был уже вымыт, выбрит и благоухал, как ранняя весенняя сирень. Прежде чем покинуть Сьюзен, поглощавшую на кухне кофе с печеньем, я успел кое-куда позвонить.
  — Попробуй варенье из кислой вишни. С кофе и печеньем просто обалдеть, — посоветовал я ей.
  — Ты о себе побеспокойся, — ответила она.
  — Я вернусь.
  — Буду ждать.
  — Введение в тело ирландского мяса не менее показано.
  — Это средство мне знакомо.
  — Может, когда вернусь?..
  — Естественно.
  Я достал из холодильника баночку вишневого варенья, поставил перед Сьюзен, наклонился и поцеловал ее. Долго. Когда мы разомкнули губы, Сьюзен приложила свою ладонь к моей щеке. Секунд двадцать мы молча смотрели друг на друга. Потом я улыбнулся. Она тоже. И я пошел к двери. Приостановившись на пороге, я обернулся. Говорить было нечего. Я вышел.
  Несмотря на вчерашнюю снежную круговерть, снега на улице почти не прибавилось. Солнце в небе сияло ясным слепящим диском.
  — Будет буран, — сказал Хоук.
  — Что, старые кости ломит?
  — Нет. Метеослужба сообщила. По ящику. Сегодня утром. Затишье перед бурей, — пояснил Хоук. — К вечеру заметет все к чертовой бабушке.
  — Затишье, — сказал я.
  Мы подъехали к клубу здоровья «Харбор», и Генри Чимоли помог нам загрузить в фургон два центнера кокаина.
  — У ребяток намечается большой прием?
  — Бизнес, — ответил я.
  — Ну, тогда ладно. А то вроде как обидно: хранят такую бомбу в моем подвальчике, а как повеселиться — про меня забыли.
  — Отвалим кило за беспокойство, — сказал Хоук.
  — Нет, не надо. Уилли Пеп и так сделал из моего носа черт знает какую хреновину.
  Когда мы вынырнули из тоннеля юго-восточной скоростной магистрали на Массачусетс-пейк, стоял еще яркий солнечный день. Хоук сидел за рулем в шубе, под ней — черный свитер с высоким воротом, кожаные джинсы, на ногах черные ковбойские сапоги. Отсюда дорога начала заворачивать на запад. В нескольких километрах от Вустера небо начало заволакивать.
  — Прогноз не врет, — бросил Хоук.
  — Закончить бы все побыстрее, — сказал я.
  — Слушай, ты знаешь, что Эстэва замочил Роджерса, — сказал Хоук. — Знаешь, что пацаненка тоже он грохнул.
  — Ну?
  — Но ты не сможешь этого доказать без показаний женщин. А может даже и с ними не сумеешь.
  — Для Кэролайн это будет слишком тяжело, — сказал я. — Для Хуаниты, пожалуй, еще тяжелее.
  — Хуанита — стерва.
  — Это точно.
  — Значит, ты хочешь устроить так, чтоб эти сволочи попытались убить тебя, и тогда мы сможем разделаться с ними?
  — Могут и не пытаться, тогда мы загребем их на покупке наркотиков.
  — Если Лундквист подпишется на подобную аферу.
  — С ним все будет о'кей.
  — Думаешь, Эстэва даст тебе уйти, после того как ты двинешь ему его же кокаин?
  — Нет.
  — Значит, уверен, что они попытаются разделаться с тобой, а мы попытаемся их опередить?
  — Да.
  — Не проще ли подкатить к нему домой и опередить, пока он нас не видит?
  — Проще, но я так не могу.
  — Я знаю, что не можешь, только никак не врублюсь почему.
  — Помнишь тех типов в Мэне, которых засадили за то, что они стреляли по медведям в клетках?
  — Ни один медведь их, ясное дело, задрать не мог.
  — Ты бы так смог?
  — Нет, — сказал Хоук.
  Я промолчал.
  — Гнилая аналогия, — сказал Хоук.
  Небо впереди почернело, прочертилась граница, за которой встала стена снега. Мы мчались прямиком к ней.
  — Конечно, — сказал я.
  Глава 35
  На уитонском шоссе, в сотне ярдов от его начала, находилось небольшое серое здание с островерхой крышей. Согласно вывеске, здесь продавали кофе и булочки с горячими сосисками. Хоук свернул с дороги и остановился рядом с «олдсмобилем», припаркованным напротив кафе. Из машины в овчиной дубленке, джинсах и тяжелых ботинках вышел Лундквист. В руках — дробовик. Я открыл дверцу и откинул спинку сиденья. Лундквист забрался в фургон и сел прямо на пол.
  — Я здесь сам по себе, — сказал Лундквист. — Если из этого ни черта не выйдет — я просто отдыхал в свое свободное время.
  Я познакомил его с Хоуком.
  — Это не ты как-то обстряпал в Вустере дельце для Клиффа Каракса? — спросил Лундквист.
  Хоук осклабился, но ничего не ответил.
  — Ты, — сказал Лундквист. — Но этого никто никогда не докажет.
  Открыв дверцу, Хоук вылез из машины и снял шубу — под мышкой висела внушительная пушка, 44-й калибр.
  — Вон ту сумку не подбросишь? — попросил он Лундквиста. — Маленькую.
  Лундквист подал ему сумку. Хоук вытащил из нее спортивную куртку «Ред Сокс» и напялил на себя. Сев на место водителя, он сменил ковбойские сапоги на высокие белые кроссовки. Зашнуровал их. Напялил на голову морскую фуражку. Вынув из сумки огромные кожаные перчатки, гораздо большего размера, чем требовалось даже ему, положил их на приборную панель. Достал автоматический пистолет двадцать пятого калибра — величиной с ладонь Сьюзен — и сунул его в карман куртки. Потом аккуратно повесил шубу на плечиках в салоне фургона, сунул сапоги в сумку, поставил в машину, залез в нее сам и захлопнул дверцу.
  — Рабочий костюм, — пояснил я Лундквисту.
  Хоук нажал на газ, и мы выкатили на Уитонское шоссе. Пошел снег, началось с нескольких снежинок, а потом повалило. Почти сразу нас окружил густой туман снегопада.
  — Затишью пришел конец, — сказал я.
  — Это нам на руку. Можно не бояться снайперской пули, — ответил Хоук.
  Мы проехали через весь город, потом по 9-й автостраде мимо «Резервуар-Корта», где до сих пор оставались в заложниках мои рубашки, «лицо» Сьюзен и «мустанг». Минут через пять после того, как миновали мотель, я сказал:
  — Следующий поворот направо — к Куоббину. Там через полмили есть наблюдательная площадка, закатишь на нее.
  — Если Эстэва решит проверить, с собой ли у тебя кокаин, он засечет меня, — сказал Лундквист.
  — Он собирается грохнуть нас независимо от того, с кокаином мы или без, — успокоил его Хоук. — Давно мечтает.
  — Значит, проверять не будет.
  — Если проверит, это будет означать, что на тот свет он нас отправлять не собирается.
  — Собирается, — заверил Хоук.
  Мы свернули к водохранилищу Куоббин и медленно покатили сквозь снежную пелену, пока не добрались до смотровой площадки. Обычно отсюда открывалась взору водная гладь водохранилища. Можно было, неторопливо уплетая запеканку или рулет, увидеть противоположный берег и представить себя парящим над водной гладью орлом.
  Хоук заглушил мотор и погасил фары. Я вытащил из кобуры на бедре свой «питон» и воткнул спереди за ремень, куртку застегивать не стал. Хоук достал из кармана свой 25-й калибр и загнал в патронник патрон. Перекинув пистолет в левую руку, он натянул на нее одну из своих гигантских перчаток. Я помог ему надеть вторую — на правую.
  — Перчатки выглядят весьма подозрительно, — заметил Лундквист.
  — Всем известно, как быстро мы замерзаем, — напомнил Хоук. — Приходится кутаться.
  — Африканские гены? — спросил я.
  — Не-а, у нас член в два раза больше вашего — большая площадь поверхности охлаждения.
  Лундквист сидел, скрючившись в три погибели, забившись в самый угол фургона, в темноту за водительским сиденьем. Я услышал, как он зарядил дробовик.
  — Лундквист, я знаю, как ты рискуешь своей задницей, — сказал я.
  — Да. Но если все сработает как надо — я герой.
  Мы с Хоуком вышли из машины и встали рядом, прислонившись к передку фургона. Стекла в обеих дверцах оставили на дюйм-два опущенными. Щурили глаза от слепящего снега. Мою шевелюру запорошило в несколько секунд. Было не так уж холодно, может, всего несколько градусов ниже нуля, но ветер кидался в меня снегом, пронзая открытую грудь — куртку я не застегивал.
  — Думаешь, нас окружили? — спросил Хоук.
  — Мало чем поможет. Только если расставить людей в трех дюймах друг от друга.
  — Они на это дело и легавых подписали — как пить дать.
  — Само собой, — сказал я. — Они поймали нас с товаром по анонимному доносу — при аресте мы оказали сопротивление.
  — Боишься, что Эстэва не появится?
  — Появится. По той же причине, по какой отдал мальчишке пушку, из которой убил его отца.
  Прежде чем увидеть, мы их услышали. Сначала приглушенный гул мотора, потом размытые снегом желтые пятна светящихся фар, — большой «линкольн» Эстэвы выкатил на площадку и остановился перед нашим фургоном. Мотор замолк, фары погасли. Сквозь снег можно было различить только темные очертания машины. Мы с Хоуком замерли. Из «линкольна» никто не выходил. Ни звука, ни движения.
  «Лишь ветра вздохи и снежинок шепот».
  Правой рукой Хоук расстегнул замок своей куртки. Из-за стены снегопада долетел какой-то звук. Хоук по-собачьи склонил голову чуть набок — «навострил уши». Из ватных недр бурана, медленно нарастая, доносился шум мотора еще одной машины, потом пробился тусклый свет передних фар, темный силуэт проплыл в пелене снега и замер позади нашего фургона. Мы оказались блокированы с двух сторон. Сквозь снег я с трудом, но прочел-таки надпись «Уитонская полиция». Голубая мигалка признаков жизни не подавала.
  Со стороны водителя открылась передняя дверца «линкольна», в снег ступил Цезарь и открыл заднюю. Послышалась какая-то возня, затем из машины вышел Эстэва, за ним на коротком поводке выпрыгнул огромный ротвейлер — тот самый, что был с Эмми. С другой стороны из передней дверцы вынырнул Фелисе. Вся троица вместе с собакой направилась к нам.
  Раздался спокойный голос Эстэвы:
  — Привет, козел.
  — Вы меня с кем-то спутали, — ответил я.
  — Прежде чем я тебя убью, я хочу, чтоб ты узнал об этом.
  — Может, не ты, а твои прирученные легавые? — Я мотнул головой в сторону патрульной машины.
  Хоук, стоявший плечом к плечу со мной, смотрел на Цезаря. Взгляд Цезаря был прикован к Хоуку. Он не моргал даже из-за сыпавшего ему в лицо снега. Слева от Эстэвы, в своей неизменной курточке «Селтикс», стоял Фелисе. Из-под ворота куртки торчал задранный воротничок красной рубашки из шотландки. Видимо, из-за нее он так самодовольно ухмылялся.
  — Кому бы ни выпало удовольствие прикончить тебя, это буду все равно я, моя воля, — сказал Эстэва.
  Я услышал, как открылась дверца полицейской машины. И вторая. Одна захлопнулась, другая нет.
  — Ты готов умереть, козел?
  — Нужно сдержать кое-какие обещания на этом свете, — ответил я.
  Эстэва дал собаке команду на испанском и отпустил поводок. Собака прыгнула мне на грудь. Хоук выстрелил через перчатку в Цезаря. Я ударил собаку отмахом слева и выхватил правой рукой пистолет. Удар был так силен, что ротвейлера перевернуло в воздухе и, рухнув в снег под ноги Цезаря, он там и остался. В Фелисе я выстрелил, когда он доставал из правого кармана куртки пистолет. Цезарь переступил через собаку и пошел на Хоука. Хоук еще раз выстрелил в него из 25-го. За спиной я услышал голос Лундквиста: «Полиция штата. Всем оставаться на местах». Потом выстрел из дробовика и чей-то стон, потом выстрел из пистолета. И снова грохот дробовика.
  Цезарь шатался, но продолжал стоять на ногах. Он вцепился в куртку Хоука. Эстэва пятился в завесу снегопада. Цезарь взял Хоука в захват. Пелену снега со свистом пробила пуля и, щелкнув, отскочила от камня справа от нас. Я замер. Держа «питон» в вытянутых руках, я чуть опустил его и принял стойку, — ноги в стороны, колени чуть согнуты. Просвистела еще одна пуля и звякнула об обшивку фургона. Справа от меня сквозь снег темнело неясное пятно силуэта Эстэвы. Я выдохнул и прицелился. Эстэва стоял, застыв с пистолетом в вытянутой руке. Я аккуратно нажал на курок, и Эстэва рухнул в снег. Я обернулся на Хоука. Цезарь заламывал его назад. Хоук правой рукой запрокидывал его подбородок, с левой стряхивал перчатку. Казалось, он не торопился. Цезарь согнул его еще сильнее. Хоук поднял свою автоматическую пушку, ткнул ею в подбородок Цезаря и нажал на курок. Цезарь дернулся и повалился на Хоука. Разжав свою хватку, он съехал по Хоуку вниз, на землю, измазав его сверху донизу ярко-красной кровью.
  Лундквист стоял, привалившись к борту фургона, прижимая к бедру направленный стволом вверх дробовик. Перед ним лежали мертвые капитан Генри и сержант.
  — Господи, Джей-Ди, — протянул он.
  Левое бедро у него было в крови.
  Глава 36
  Я надел свой голубой костюм, сшитый по заказу, так как готовые на меня не подобрать. Сьюзен была в платье с крупным цветочным рисунком и глубоким вырезом. Влажно поблескивали ее темные, глубокие, сводящие меня с ума глаза. Мы сидели в новом ресторане «Колони» и разжигали аппетит устрицами.
  — Суда не будет? — спросила Сьюзен.
  — Ни одно большое жюри не станет ковыряться в коррупции уитонской полиции. Лундквисту промыли мозги за то, что он действовал по своему усмотрению. Но рана затягивается, и «Централ Аргус» сделала из него героя, так что за его карьеру можно не волноваться.
  Официант принес мне на пробу бутылку белого сухого вина.
  — "Чикама", — почтительно пробормотал он, поворачивая бутылку так, чтобы я видел этикетку. — Изготовлено здесь, в Массачусетсе.
  — О'кей.
  — О Кэролайн и Хуаните полиции ничего не известно? — спросила Сьюзен.
  Официант положил пробку на стол и налил в мой бокал пробную порцию. Я помял пальцами пробку, чтобы не обижать официанта. Продегустировав вино, я кивнул ему — пить можно. Он наполнил бокалы — сначала Сьюзен, потом мой. И удалился.
  — А зачем полиции о них знать? Главные преступники убиты. В перестрелке со мной и Лундквистом.
  — И никаких специалистов по африканскому мясу?
  Официант забрал наши пустые тарелки из-под устриц и принес запеченных в гриле омаров. Долил вина в мой бокал. Когда он поднес бутылку к бокалу Сьюзен, она покачала головой.
  — Хоук отдал мне перчатки и свой пистолет.
  К тому времени, как Лундквист вызвал своих ребят, его уже и след простыл.
  Омар лежал на тарелке, разрезанный по всей длине на две половинки. Наверняка на кухне над ним колдовали со всякими пикантными специями, но так как я заглотил обе половинки в три приема, по достоинству мне его вкуса оценить не удалось. Сьюзен, отрезав от своего омара миллиметровую пластиночку, отправила ее в рот и неторопливо разжевала.
  — И Лундквист о нем ни слова не сказал?
  — Конечно нет.
  — А тот тип, который нанял тебя? Забыла, как его зовут.
  — Гаррет Кингсли, — напомнил я. — Он считает меня самым великим героем после Илии Пэриш Лавджоя.
  — Кого-кого?
  — Напряги-ка память и вспомни!
  Сьюзен улыбнулась и, подняв бокал, посмотрела мне в глаза. На ней было ожерелье из крупного бисера под цвет платью и такие же серьги. Широкая улыбка сверкала жемчужинами белых зубов.
  — Ты раскрутил это дело, — сказала она. — Наверное, ты и правда самый великий герой после Илии Как-там-его-дальше.
  — И к тому же самый великий любовник.
  — Про Илию информацией не обладаю, мне хватает и тебя.
  Мы сделали по глотку вина, посмотрели друг на друга поверх бокалов, и я ощутил силу, красоту и постоянство наших чувств.
  — На всю жизнь.
  — А там посмотрим, — сказала Сьюзен и положила руку на столик, чтобы я взял ее в свою.
  Роберт Паркер
  Багровое веселье
  Посвящается всем нам
  Глава 1
  Шеридан-стрит на Джамайка-уэй начинается от Сентрал-стрит, поднимается метров двести в гору и спускается к Честни-авеню. Это узкая, неприметная улочка, застроенная коттеджами на две-три семьи. Многие из домов разбиты на отдельные квартиры, в которых живут студенты и недавние выпускники колледжей. В некоторых ютятся люди постарше, не имеющие постоянной работы.
  В этот ясный, но не по-весеннему холодный мартовский день то тут, то там все еще белели последние снежные сугробы, уже изрядно потемневшие от сажи и копоти выхлопных газов.
  Фрэнк Белсон прижал машину к заиндевевшему тротуару и остановился, как останавливаются обычно все полицейские: под углом к дороге, так что задняя часть автомобиля высовывается на проезжую часть. Рядом, припаркованные точно таким же образом, уже стояли две патрульные машины.
  К двум входным дверям нужного нам дома вели каменные ступеньки. Сам коттедж, очевидно совсем недавно, был любовно покрашен в приглушенный зеленый цвет. На подъездной дорожке стоял фургон следователя, а все место преступления было обтянуто по периметру ярко-желтой лентой, вокруг которой толпились любопытные соседи, в основном дети и женщины. В этом районе работают лишь мужья, жены же сидят дома и занимаются хозяйством.
  Белсон отвернул воротник пальто и показал упакованному в форму полицейскому, дежурящему у входа, пристегнутый к лацкану значок. Полицейский кивнул и перевел взгляд на воротник моего пальто.
  — Это со мной, — бросил Белсон.
  — Понятно, сержант, — ответил полицейский, и мы прошли в холл. В квартиру второго этажа вела деревянная лестница. Слева, за приоткрытой дверью, виднелась гостиная квартиры первого этажа, где полицейские делали снимки и осматривали комнату. В центре стоял Мартин Квирк и, скрестив на груди руки, пристально разглядывал распростертое на полу тело.
  — Лейтенант, пришел Спенсер, — тихо сказал Белсон.
  Даже не взглянув в мою сторону, Квирк молча кивнул. Я подошел ближе и тоже посмотрел на тело.
  Это была негритянка лет сорока — сорока пяти, совершенно обнаженная, со связанными бельевой веревкой руками и залепленным пластырем ртом. Остекленевшие карие глаза не выражали ни боли, ни страдания. На животе и на бедрах запеклась кровь. Ковер, на котором она лежала, тоже был весь покрыт бурыми кровавыми пятнами. На груди женщины лежала красная роза.
  — Еще одна, — пробормотал я.
  Не отрывая взгляда от трупа, Квирк снова кивнул. На его лице было невозможно прочитать абсолютно никакие чувства. Белсон прислонился к дверному косяку, стащил с дешевой сигары целлофановую обертку и сунул в карман. Затем вставил сигару в рот, извлек спичку и, чиркнув о ноготь, прикурил. Задул спичку и сунул в карман вслед за оберткой. Остальные полицейские деловито занимались своей обычной работой. Никто не спрашивал, какого черта я сюда приперся. Никто не интересовался, какого черта Квирк так долго таращится на этот труп. В комнате царила полная тишина.
  Квирк, наконец, обернулся, позвал: «Фрэнк», кивнул мне и вышел за дверь. Я двинулся следом. Белсон оторвался от дверного косяка и зашагал за нами. Мы вышли из дома, спустились по ступенькам и направились к машине Белсона. Квирк и я уселись на заднее сиденье.
  — Фрэнк, поезжай по Джамайка-уэй, — распорядился Квирк. — Объедем вокруг пруда.
  Белсон спустился по узкой улочке, несколько раз свернул налево и не спеша вырулил на Джамайка-уэй. Квирк откинулся на сиденье, заложил толстые руки за голову и уставился в окно. На нем был расстегнутый поплиновый плащ, коричневый твидовый пиджак, голубая рубашка и тонкий желтый галстук. Не нужно было видеть нагрудный карман его пиджака, чтобы знать — выглядывающий из него платок обязательно сочетается по цвету с галстуком.
  — Газеты уже окрестили его Убийцей Красной Розы, — буркнул Квирк.
  — Или ее, — заметил я.
  — Его, — возразил Квирк. — На каждом месте преступления обнаружены следы спермы.
  — На месте преступления? — удивился я.
  — Именно. Не в женщинах. В этот раз на ковре, в прошлый — на бедре у жертвы, еще раньше — на диване.
  — Онанирует, — предположил я.
  — Возможно, — согласился Квирк.
  — До или после?
  — Хрен его знает, — пожал плечами Квирк.
  Белсон медленно ехал по Джамайка-уэй. Слева поблескивал на солнце пруд. Справа возвышались большие, величественные здания. Хотя сегодня они почему-то казались мне менее величественными, чем обычно. В большинстве из них размещались различные учреждения: частные школы, церкви, дома престарелых. В некоторых соседствовали сразу несколько контор.
  — Не исключено, что он полицейский, — заметил Квирк.
  — Только этого еще не хватало, — проворчал я.
  Квирк оторвал взгляд от окна, внимательно посмотрел мне в лицо и задумчиво кивнул.
  — Этот ублюдок написал мне письмо. — Он вытащил из кармана конверт и протянул мне.
  Обычный почтовый конверт, какие продаются в любом киоске. Сверху на машинке отпечатана фамилия лейтенанта и его домашний адрес. Обратного адреса, конечно, не было. Я открыл конверт. Лежащий внутри белый лист бумаги оказался таким же обычным и безликим. Напечатанный на той же машинке текст гласил:
  "КВИРК!
  Это я прикончил шлюху и официантку.
  Лучше поймай меня. Я могу сделать это снова.
  Я — полицейский".
  Я еще раз осмотрел конверт. Штемпель указывал, что письмо было отправлено из Бостона три дня назад.
  — Он знает твой домашний адрес, — заметил я.
  — Он есть в телефонной книге, — возразил Квирк.
  — И все же он хочет, чтобы ты знал — ему известен твой домашний адрес.
  — Похоже.
  — Когда ты получил письмо?
  — После второго убийства.
  Белсон проехал на красный свет на перекрестке с Бруклин-авеню и свернул на Ривер-уэй.
  — Это может быть любой полицейский, — проворчал я.
  — Правильно.
  — Или любой из ранее судимых.
  — Правильно.
  — Или просто какой-нибудь идиот, которому захотелось подурачиться и запутать следствие.
  — Правильно.
  — Получается, что ты не можешь никому довериться.
  — Почти никому, — кивнул Квирк.
  — Кроме, пожалуй, Белсона, — продолжал я.
  Квирк снова задумчиво кивнул. Я взглянул ему в лицо и улыбнулся. Открытой, дружеской улыбкой. Квирк бросил на меня мрачный взгляд и не проронил ни слова. Сигара Белсона воняла, как жареная крыса.
  — Я твой должник, лейтенант, — сказал я.
  Квирк продолжал молча смотреть мне в глаза.
  — Так что я, пожалуй, помогу тебе в этом деле.
  — Давай, — кивнул Квирк. — Если есть желание.
  Белсон снова выехал на Бруклин-авеню и свернул направо.
  — Будешь иметь полный доступ ко всем материалам, — пообещал Квирк. — Но все, что раскопаешь, сообщай только мне и Белсону.
  — А что вам уже известно? — спросил я.
  — Три женщины, все негритянки, все убиты одинаково, так же, как ты только что мог видеть. Никаких следов сексуального насилия. Во всех случаях на месте преступления найдена сперма. Руки жертв связаны одинаковой веревкой, рты залеплены одинаковым серым пластырем. В последнем убийстве пулю еще не нашли, но первые две жертвы были застрелены из пистолета тридцать восьмого калибра.
  — Что еще общего между жертвами кроме того, что все три негритянки?
  — Не знаю. Одна была проституткой, другая официанткой в каком-то заведении на Зоун.
  — А эта?
  — Еще не знаем. Почтальон увидел в окно труп и позвонил в участок. Ее звали Долорес Тейлор.
  — И сейчас зовут, — поправил я.
  — Ну да, конечно, — согласился Квирк.
  — Какие у меня полномочия? — спросил я.
  — Ты помогаешь мне, — пожал плечами Квирк. — Так что если кто-то будет отказывать в содействии, говори мне.
  — А что насчет прессы?
  — Шило в мешке не утаишь. Они все равно тебя вычислят. Сам знаешь, какой у них нюх на все эти дела. Как у мухи на свежее дерьмо.
  — Да уж, не успокоятся, пока не перетрясут все грязное белье. У вас не так уж много времени.
  — Ничего, как-нибудь управимся. Старайся не обращать на них внимания, — попытался улыбнуться Квирк.
  — Кто еще кроме тебя, меня и Белсона?
  — Ведется официальное расследование. Но вполне возможно, что убийца и правда где-то внутри. Так что мне нужен кто-нибудь не из управления, но чтобы я был уверен, что он чист.
  — Спасибо за доверие, — улыбнулся я. — Весьма польщен.
  Белсон остановился на светофоре у детской больницы. Зажегся зеленый, мы проехали мимо больницы и свернули на Джамайка-уэй.
  — Кроме того, что я только что сообщил, нет абсолютно ничего, — продолжал Квирк. — Ни свидетелей, ни улик. Конечно, мы отдали на анализ сперму, но проку от него, похоже, мало. От этого не оттолкнешься. В первых двух случаях не обнаружено ни единого отпечатка, так что можно быть уверенным, что и на этот раз их тоже не будет. Все женщины убиты у себя дома. Первая, шлюха, жила на Брайтоне возле стройки Фэйнуила, вторая на Рагглз-стрит возле больницы.
  — Знакомился, шел к ним домой и делал свое дело, — предположил я.
  — Или шел следом, потом грозил пистолетом и силой затаскивал их в дом, — пожал плечами Квирк.
  — И вламывался, скорее всего, не наобум. Нельзя наугад попасть к трем женщинам, чтобы все они оказались негритянками.
  — Ну, на Рагглз-стрит это все возможно, но нарваться на негритянку на Брайтоне не так-то просто. А здесь, в последнем случае, шансов было еще меньше.
  — А сам он, скорее всего, белый.
  — Да, наверняка. Нетрудно догадаться. Он ищет чернокожих, но ищет не в негритянских кварталах. Ведь даже на Рагглз-стрит живут и цветные, и белые. Так что он либо боится идти ночью в негритянский район, либо считает, что будет там слишком приметным.
  Белсон свернул на Перкинс-стрит.
  — А письмо? — спросил я.
  — Лабораторный анализ не дал ни черта, — ответил Квирк. — Если, конечно, парень, который его делал, сам не является убийцей.
  — Можно отдать письмо кому-нибудь другому и сделать повторный анализ, — предложил я.
  — И если один из них окажется неверным, у нас появится подозреваемый, ты это хотел сказать? Я уже пробовал. Результаты совпали.
  — Значит, в лаборатории знают про письмо, — вздохнул я.
  — Да. И отсюда следует, что скоро о нем узнает все управление. Я сказал, чтобы они держали язык за зубами, но на это слабая надежда. Все равно разболтают.
  — Так что скоро все будут знать, что это дело рук полицейского.
  — Конечно, морального настроя это не повысит, но я был обязан проверить письмо, — вздохнул Квирк.
  — Есть что-нибудь такое, о чем знаете только вы? — спросил я.
  Белсон снова остановился у дома на Шеридан-стрит.
  — Нет, — ответил Квирк. — Пресса не в курсе насчет спермы, но об этом известно в управлении, значит, скоро узнает и пресса.
  — Да, тяжело сохранить все в секрете.
  — Невозможно. Полицейские приходят домой и делятся с женами. Потом идут в пивную и рассказывают приятелям. Черт, да и я сам говорю об этом с женой. И ты наверняка ничего не скрываешь от Сюзан.
  — Ну, она-то уж точно будет держать рот на замке, — возразил я.
  — Конечно, — мрачно улыбнулся Квирк. — И моя жена тоже, и жена Белсона, и все остальные. Правда, через недельку «Глоб» напечатает обо всем подробную статью, а по пятому каналу сварганят передачку.
  — Черт, не старый же еще, а уже такой циничный, — проворчал я.
  Квирк продолжал задумчиво смотреть в окно.
  — Но, может, все это и к лучшему, — наконец, произнес он. — Похоже, этот малый не собирается останавливаться. Скоро об этом деле будут трубить на каждом углу. Телепередачи, радио, газеты. «Таймс» и «Ньюсуик», мэр, губернатор, феминисты, расисты, негры, ФБР — все, кто живет по эту сторону Миссисипи. Так что убийце будет очень трудно сделать следующий шаг.
  — А ведь этот тип хочет, чтобы вы его поймали, — вставил я.
  — Может хочет, а может и нет. А может, и то и Другое, — ответил Квирк.
  Белсон повернулся и положил руки на спинку сиденья. Наполовину истлевшая сигара давно погасла, но он продолжал сжимать ее в зубах.
  — В любом случае нам надо создать свой собственный отряд, — сказал он. Густая борода придавала его лицу синеватый оттенок.
  — Конечно, — кивнул я. — Можно еще подключить Хоука.
  На лице Квирка мелькнула ироничная улыбка.
  — Думаешь, он сможет сдержаться и не проболтаться обо всем прессе? — спросил он.
  — Если на горизонте не появится Барбара Уолтерс, — ответил я. — Когда Хоук ее видит, у него начинается размягчение мозгов.
  — Ну что ж, можно попробовать, — согласился Квирк и выбрался из машины.
  Белсон отвез меня домой.
  Глава 2
  На Сюзан были черные кожаные брючки и такие же черные туфли на низком каблуке, со вставками из голубой кожи. Поверх синей блузки висело несколько золотых цепочек. Уши украшали золотые серьги в виде колец. Она сидела в моей гостиной, положив ноги на журнальный столик и медленно потягивая шампанское, слегка смешанное с «Майдори».
  — Ну, и что же хотел от тебя Квирк? — спросила она, глядя сквозь бокал. «Майдори» придавало шампанскому легкий зеленоватый оттенок. Наконец, она чуть опустила бокал и взглянула на меня своими большими черными глазами.
  — Он хочет, чтобы я стал тем, кому он мог бы доверять. — Я обошел стойку и поставил на журнальный столик перед Сюзан маленький серебряный поднос. На нем была баночка белужьей икры со специальной ложечкой, вафли «Бремнер» и шесть долек лимона.
  — Ох, ням-ням, — улыбнулась Сюзан и, опустив бокал, чуть запрокинула голову. Я наклонился и нежно поцеловал ее в губы.
  — Только легенький поцелуйчик — и все, — пояснил я. — Чтобы не притуплять вкусовые ощущения.
  Сюзан сделала глоток шампанского и промолчала. Я вернулся за стойку и, достав большой нож, принялся отбивать куриные ножки.
  — Нужно попотеть, чтобы мясо получилось мягким и нежным, — улыбнулся я.
  — Так я смотрю, Квирк сколачивает там у себя что-то вроде собственного участка? — спросила Сюзан.
  — Белсон назвал это отрядом. Личным отрядом Квирка, — ответил я.
  — Потому что убийцей может оказаться кто-то из управления?
  — И еще потому, что его управление скоро сожрут со всеми потрохами. Так что ему нужна альтернатива. Нужен кто-то, не входящий в штат. Кто-то, кто не подчинялся бы ни мэру, ни муниципалитету. И не ползал на брюхе перед капитаном. Ему нужно место, где он мог бы спокойно посидеть и подумать.
  — Неужели все может обернуться так плохо? — удивилась Сюзан.
  — Может, и очень скоро, — кивнул я.
  — У тебя когда-нибудь раньше случалось что-нибудь подобное?
  — Я занимался делом Душителя. Там тоже было полно разных придурков и психопатов. А от киношников вообще, помню, житья не было.
  Я побрызгал расплющенные куриные ножки розмарином и положил помариноваться в оливковое масло с лимонным соком.
  — Многие, кстати, их неплохо используют, — заметила Сюзан.
  — Да, — я плеснул себе немного шампанского. — Чтобы продвинуться по службе, прославиться, а то и просто поразвлечься. — Я залпом осушил бокал, налил еще и зачерпнул ложечку икры.
  — Похоже, он хочет, чтобы его поймали, — сказала Сюзан.
  — А, письмо. Да, вполне возможно. Но он написал его только после второго убийства.
  — Значит, если надеяться на то, что он сам будет подбрасывать нам улики, дело может затянуться надолго.
  — И прежде, чем этих улик соберется достаточно, чтобы покончить с ним, список его жертв успеет изрядно увеличиться, — добавил я.
  Сюзан зацепила на кончик ложки две икринки, отправила их в рот и принялась медленно жевать.
  — Вот именно, — мрачно кивнула она. — Пока мы тут балуемся икоркой.
  — И попиваем шампанское, — кивнул я и плеснул ей немного в бокал, не забыв добавить «Майдори».
  — Ни стыда ни совести, — вздохнула Сюзан.
  — Если бы мы пили прокисшее пиво и заедали тухлой колбасой, это все равно не избавило бы их от смерти, — покачал головой я.
  — Знаю.
  Мы оба замолчали. Выпили по глотку шампанского. Кожаные брючки Сюзан плотно обтягивали ее длинные, стройные ноги.
  — И единственное, что нам известно, — наконец проворчал я, — это то, что какой-то белый убивает чернокожих женщин. Смахивает на расистские убийства.
  — А следы спермы? — напомнила Сюзан.
  — А это смахивает на сексуальные убийства, — вздохнул я.
  — Так что мотивы неизвестны.
  — К тому же не видно никаких следов насилия.
  — Кроме пистолета. Можешь себе представить, как нужно бояться женщин, чтобы связывать их, заклеивать им рот и все равно не осмеливаться вступить с ними в контакт и только в онанизме находить сексуальное выражение.
  — Выражение?
  — Ну, в буквальном смысле.
  — И все же, почему негритянки? — спросил я.
  — Этого нам пока не понять, — покачала головой Сюзан. — У психопатов, а нужно признать, что здесь мы имеем именно такой случай, так вот у психопатов своя логика, основанная на своей собственной символике.
  — Другими словами, то, что он белый, а они черные, еще не значит, что он убивает их на почве расизма? — уточнил я.
  — Верно. Но во всех этих женщинах есть что-то, что толкает его на убийства. Да, все это может базироваться и на цвете кожи, хотя вполне вероятно, что решающим фактором может быть и что-то совершенно другое, ну, например, их социальное положение в обществе. Хотя здесь у него могут быть такие сложные и запутанные ассоциации, что нормальный человек и представить себе не сможет.
  — Как, к примеру, в детстве ему подействовала на психику какая-то книжка про негров, — заметил я.
  Сюзан улыбнулась. Мне всегда было приятно смотреть, как она улыбается. В эти мгновения казалось, что расцветает все ее существо, оживляя и раскрашивая новыми яркими красками ее облик.
  — Конечно, все не так просто, но ты понял, что я имею в виду. Для человека с таким высоким уровнем страха жертвы могут символизировать совершенно далекие от них самих понятия и образы.
  — Он уже убил трех женщин. И мне как-то трудно жалеть этого подонка за его страх, — проворчал я.
  — Это понятно, — согласилась Сюзан. — Но разобраться и постараться понять его все же стоит. Иногда полезно докопаться до первопричин и вычислить побуждающие мотивы. Имеем ли мы дело с манией? Или с каким-то диким ритуалом?
  — Есть возможность предсказать его следующий шаг?
  — Больной вопрос. Мы уже неплохо научились объяснять человеческое поведение, но еще затрудняемся делать какие-то предсказания.
  — Скорее всего он убьет еще одну негритянку, — предположил я.
  — Возможно, — кивнула Сюзан. — И, возможно, напишет еще несколько писем, и в конце концов вы его поймаете.
  — Дай-то Бог, — вздохнул я.
  — Обязательно поймаете. Вы сильные, упрямые, у вас огромный запас воли и куча энергии.
  — Что правда, то правда.
  — Да еще и я буду помогать вам, — закончила Сюзан.
  На стойке зазвенел таймер. Я встал и вытащил из духовки рис. Открыл дверцу, чтобы вышел пар, затем захлопнул духовку и повернулся к Сюзан.
  — Нужно решить одну проблему, — сказал я. — Через десять минут будет готов ужин, мы мило поедим и завалимся в постель. Но я прекрасно знаю, что после еды ты всегда становишься немного вялой и сонной. Стареешь, наверное. Так как ты отнесешься к тому, что я немножко попрыгаю на твоих косточках?
  У Сюзан еще оставалось полбокала шампанского. Она подняла его на свет, несколько секунд задумчиво смотрела сквозь стекло, затем залпом выпила половину, опустила бокал и взглянула на меня. Глаза вдруг стали такими темными и бездонными, что, казалось, у нее совсем нет зрачков.
  — А что на ужин? — спросила она.
  — Курочка-гриль с лимоном и розмарином, рис с овощами и знаменитым медово-горчичным соусом Спенсера, пшеничный хлеб и бутылочка «Железной Лошади».
  Сюзан допила шампанское, наклонилась, поставила бокал на журнальный столик и встала. Сняла туфли, расстегнула кожаные брючки и, выскользнув из них, аккуратно сложила на спинку кресла. Затем повернулась, заглянула мне в глаза и решительно произнесла:
  — По-моему, лучше, если ты попрыгаешь на моих косточках прямо сейчас.
  — Я уже понял, что ты это скажешь, — улыбнулся я.
  — А когда догадался?
  — Когда ты сняла брюки.
  — Ну конечно, — прошептала она, подойдя ко мне. — Ты всегда понимал самые тонкие намеки.
  Я обнял ее.
  — Знаешь, о чем я жалею? Что сейчас не старые времена, когда женщины носили пояса и над чулками соблазнительно поблескивали обнаженные ножки.
  — Ох уж эти сладкие юношеские грезы, — прошептала Сюзан, раскрывая губы для поцелуя.
  — Но я все равно сделаю все, как надо, — улыбнулся я.
  И сделал.
  Потом мы сели ужинать. Сюзан была в одной из моих любимых голубых рубашек, а я — в спортивных брюках на завязке. Мы выглядели очень элегантно.
  — Может, он пробовал лечиться? — спросил я. — Как насчет того, чтобы поговорить с психиатрами?
  Сюзан покачала головой.
  — По-моему, он не нуждается в лечении. Его лечат убийства. Люди идут к врачу, когда не видят другого выхода, когда не знают, как избавиться от своего ужасного состояния.
  — Как я, например. Когда начинаю распухать от желания, сразу же ищу тебя.
  — Как приятно слышать, когда ты так говоришь, — улыбнулась Сюзан.
  — Но я ищу тебя еще и потому, что люблю. И так сильно, что просто невозможно описать словами.
  — Знаю. Я сама люблю тебя точно так же.
  Мы на секунду замолчали, ощущая, как между нами снова крепнет какая-то совершенно осязаемая, мерцающая связь, нерушимая, как сама вселенная.
  — Навсегда, — улыбнулся я, поднимая свой бокал.
  Сюзан посмотрела мне в лицо. Глаза ее блеснули.
  — Навсегда, — прошептала она.
  Глава 3
  Пасмурным апрельским днем Красная Роза совершил еще одно убийство. Снег уже сошел, и на кустах набухли первые золотистые почки. Долорес Тейлор была исполнительницей экзотических танцев. Четвертая же жертва оказалась певицей. Звали ее Шантель. Она играла на пианино и пела в коктейль-баре небольшого отеля рядом с аэропортом. Утром горничная обнаружила ее труп в одной из комнат отеля.
  Когда мы с Квирком приехали в отель, здание уже было забито журналистами и репортерами, толкущимися в тесном коридоре возле двери в номер, который они называли «комнатой убийства». Сверкали телевизионные юпитеры. Дверь охранял пузатый краснощекий полицейский с бычьей шеей. Взглянув на значок Квирка, он молча кивнул, и мы прошли в «комнату убийства». Я услышал, как, пропустив нас, полицейский важно сообщил кому-то:
  — ...Да просто вставил ей ствол в задницу и спустил курок.
  Квирк тоже услышал его слова. Он остановился, круто повернулся и, подойдя к двери, жестом позвал краснощекого полицейского внутрь.
  — Лейтенант, секундочку! Лейтенант! — бросился к Квирку какой-то особо рьяный репортер.
  Но Квирк, не обратив на него внимания, захлопнул дверь и повернулся к полицейскому.
  — Жертва была молодой женщиной. Она умерла страшной, ужасной смертью. И если я еще хоть один раз услышу, что ты говоришь о ней в таком духе, я лично сорву с твоей поганой груди твой поганый значок и запихаю его в твой поганый рот, — произнес он ровным, спокойным голосом.
  На толстой шее полицейского вздулись вены. Он открыл рот и растерянно уставился на Квирка. Тот молча расстегнул плащ, сунул руки в карманы брюк и продолжал сверлить полицейского свирепым взглядом.
  Все присутствующие занимались своими делами. Никто, кроме меня и краснощекого полицейского, не слышал слов Квирка. А не видя его глаз, со стороны могло показаться, что они мирно беседуют о погоде.
  Полицейский, наконец, захлопнул рот и слегка вытянулся.
  — Понял, сэр, — подавленно пробормотал он и по кивку Квирка вышел в коридор.
  Что ж, круто. Квирк повернулся и окликнул патологоанатома. Я пошел взглянуть на тело. Без толку, конечно. Все равно этот осмотр не сможет дать ключа к разгадке. Но если занимаешься расследованием убийства, почему-то обязательно считаешь своим долгом осмотреть тело. Это всегда было, есть и будет частью расследования, с помощью которого начинаешь понимать убийство вообще и это в частности. Я всегда ненавидел эту процедуру и постоянно делал над собой усилие, чтобы бесстрастно и внимательно осмотреть жертву. Хотя, если она смогла вынести все это, то и мне негоже трусливо опускать глаза.
  Белсон стоял у окна и оглядывал комнату. Мне уже не раз приходилось видеть, как он работает. Именно таким вот образом. Просто стоит, рассматривает комнату и размышляет, чтобы потом рассказать тебе все до мельчайших подробностей и объяснить, почему это было именно так, а не иначе. На его скуластом лице застыло спокойное, почти мечтательное выражение. Голубоватый дымок от сигары тянулся вверх, к открытой форточке, и таял в воздухе.
  Я подошел и стал рядом. Парни из управления сосредоточенно фотографировали и делали какие-то замеры.
  — Что-нибудь новое? — спросил я.
  Белсон покачал головой и еще раз обвел взглядом комнату.
  — Ну, что ты об этом думаешь? — спросил он.
  — По-моему, лабораторный анализ показал, что у него первая группа крови? — вспомнил я.
  — Третья, — поправил Белсон.
  — И это значит, что он может быть любым из двух миллионов мужчин, которые живут в Большом Бостоне.
  Белсон не отрывал взгляда от комнаты.
  — У сорока пяти процентов мужчин третья группа крови. И пятьдесят восемь процентов из них белые. Все это дерьмо хорошо для того, чтобы установить преступника, когда есть несколько подозреваемых. А у нас нет ни одного.
  — Чья это комната? — спросил я.
  — Ее. Спиртного нет. На кровати, похоже, не спали. Дверной замок не взломан.
  — Скорее всего и выстрела никто не слышал, — предположил я.
  — Да, наверное, прикрыл пистолет подушкой. — Белсон затянулся сигарой и медленно выпустил облако дыма. Я кивнул.
  — Мы отправили людей проверить записи в книге гостей. Возможно, он останавливался в этом отеле. Трудновато войти сюда с мотком веревки, рулоном пластыря и пистолетом, чтобы на тебя не обратили внимания.
  — Можно обмотать веревку вокруг пояса под рубашкой, — возразил я. — А пластырь просто сунуть в карман.
  — Вообще-то да, — согласился Белсон. — Или положить в портфель. Но все равно пусть проверят. Мало ли чем черт не шутит.
  — Связана точно так же?
  — Я не сравнивал, — пожал плечами Белсон. — Но, скорее всего, так же.
  — Нужно проверить.
  Белсон кивнул. Подошел Квирк.
  — Вполне может быть кто-то из обслуживающего персонала отеля, — сказал он. — А может и из гостей. Или из бара.
  — Дино сейчас собирает все номера кредиток, — сообщил Белсон. — Ричи взял на себя персонал, О'Доннел и Рурк — постояльцев.
  — А стоянка? — напомнил Квирк.
  — Бесполезно, — покачал головой Белсон. — Зарегистрированы только машины обслуживающего персонала и проживающих в отеле.
  — Ладно. Пойду поговорю с прессой, — вздохнул Квирк. — Где тут можно расположиться?
  — В танцзале. Второй этаж.
  Квирк направился к двери. Я пошел рядом.
  — Они уже знают про тебя, — бросил Квирк, когда мы спускались на лифте. — Так что стой где-нибудь рядом. Все равно обязательно спросят.
  В танцзале на раскладных стульях сидело около двух десятков репортеров, быстро перебежавших сюда из коридора на верхнем этаже. Включенные юпитеры заливали ярким светом трибуну. Я оперся на дверной косяк и скрестил на груди руки. Квирк, не снимая плаща, прошел к трибуне. Телевизионщики придвинулись поближе и вытянули вперед длинные микрофоны с мягким черным покрытием. Фотографы защелкали фотоаппаратами.
  — Меня зовут лейтенант Мартин Квирк. Я возглавляю отдел по расследованию убийств, — представился Квирк. — Что касается серии убийств, которые, как мы считаем, связаны между собой, то подозреваемых пока нет. Но комиссар просил заверить вас, что до тех пор, пока преступник не будет арестован, в мое распоряжение будут предоставлены все силы и средства управления...
  Монотонным голосом Квирк понес какую-то совершеннейшую белиберду о комиссаре, как ребенок, дающий клятву на верность флагу.
  — Есть у кого-нибудь вопросы? — наконец спросил он.
  С таким же успехом он мог бы спросить у акулы, хочет ли она есть.
  — Как вы думаете, лейтенант, убийства будут продолжаться?
  — Возможно.
  — Какие шаги вы предпринимаете, чтобы задержать убийцу, лейтенант?
  — Все возможные.
  — Лейтенант, совпадает ли манера этого убийства с предыдущими?
  — Да.
  — Когда вы рассчитываете арестовать убийцу, лейтенант?
  — Как только у нас будет подозреваемый и достаточное количество улик.
  — Лейтенант, а сейчас у вас уже есть подозреваемые?
  — Нет.
  — Лейтенант, а правда, что убийца может быть полицейским?
  — Я получил анонимное письмо с таким утверждением.
  — Можно ли ему верить, лейтенант?
  — Не знаю.
  — Я слышал, на месте каждого убийства обнаружена сперма. Это правда, лейтенант? И если да, то как она туда попала?
  Квирк окинул репортера, задавшего вопрос, безразличным взглядом.
  — Это правда. Мы предполагаем, что убийца онанировал.
  — Рассматриваете ли вы эти убийства как расистские, лейтенант?
  — Мы не знаем убийцу. Мы не знаем, почему он убивает. По-моему, еще рано делать какие-то выводы по этому поводу.
  — Но, лейтенант, не кажется ли вам странным, что все жертвы чернокожие?
  — Кажется.
  — И все же, лейтенант, вы еще не готовы признать, что убийства совершены на расовой почве?
  — Нет.
  — Не кажется ли вам, что вы отрицаете очевидное?
  — Нет.
  — Лейтенант, а правда, что в расследовании вам помогает бостонский частный детектив?
  — Правда.
  — Ему платят из городских фондов?
  — Нет.
  — А кто же тогда?
  — Никто. Это бескорыстная помощь.
  — Он участвует в расследовании, потому что вы не доверяете своим коллегам?
  — Нет.
  — Как его зовут, лейтенант?
  — Спенсер. Он стоит вон там, сзади, у двери. Уверен, он будет рад побеседовать с вами.
  Квирк спустился с трибуны, протиснулся сквозь толпу репортеров и, мельком взглянув на меня, вышел за дверь.
  — Наслаждайся, — бросил он мне на ходу.
  Глава 4
  В среду мой портрет напечатали в утреннем выпуске «Глоба». «Частный детектив берется за дело Красной Розы» — гласил заголовок. В статье говорилось, что у меня за плечами несколько крупных расследований, что я давно состою в определенных отношениях с психологом Кеймбриджского Университета Сюзан Сильверман и что когда-то я был боксером. Автор, правда, не счел нужным упомянуть, что, когда я улыбаюсь, у меня на щеках появляются очень симпатичные ямочки. Газетчики вечно пишут не то, что нужно.
  Вэйн Косгроув позвонил, чтобы выяснить, знаю ли я что-нибудь такое, о чем не рассказал на пресс-конференции. Я сказал, что нет. Он спросил, не обманываю ли я. Я положил трубку. Затем раскрыл раздел спорта, прочел статью про Макнамару и уже перешел к «Коротким новостям», когда явился Квирк. Он приволок с собой пюпитр, доску и большой бумажный пакет.
  — Будешь меня инструктировать? — улыбнулся я.
  Квирк установил пюпитр, укрепил на нем доску и, вытащив из кармана коробку желтого мела, положил ее на мой письменный стол. Затем вынул из пакета две салфетки, два бумажных стаканчика с кофе и две булочки.
  — Как Сюзан? — спросил он, аккуратно разложив булочки на салфетки и усевшись в кресло для посетителей.
  — Как обычно, — ответил я. — Красивая, обаятельная и пылкая.
  Квирк чуть приподнял у своего стаканчика пластиковую крышку и выломал в ней тонкое треугольное отверстие.
  — Странно, как это один может заменить троих? — проворчал он.
  — Небось расстроился, что «Глоб» напечатал сегодня не твой снимок, а мой? — улыбнулся я. Квирк отпил кофе.
  — Наверное, да, — констатировал он наконец. — Ну, ладно, давай займемся делом.
  — Конечно, — кивнул я.
  Квирк встал и подошел к пюпитру.
  — Если не возражаешь, я бы хотел написать все, что нам известно, на доске.
  — Прекрасно.
  Квирк взял мел и написал:
  УБИЙЦА
  1. Возможно, белый
  2. Группа крови третья
  3. Вазэктомии нет
  4. Сперма на месте преступления
  5. Жертвы — черные
  а) проститутка
  б) официантка
  в) танцовщица
  г) певица
  — Что еще мы о нем знаем? — спросил Квирк.
  — Жертвы черные, — заметил я, — а живут в «белых» или почти «белых» районах.
  — Смотри пункт 1, — возразил Квирк.
  — А что насчет самих жертв? Может, есть какая-нибудь система?
  — Общее между шлюхой и певицей? — криво усмехнулся Квирк.
  — Может, увеличение социального статуса? — предположил я.
  — Если это вообще имеет для него какое-то значение, — пожал плечами Квирк.
  — Судебные эксперты уже составили его психологический портрет? — спросил я.
  — Составили, ну и что? — нахмурился Квирк. — Ненависть к женщинам или ненависть к черным, или и к тем, и к другим. Мощно подавленная сексуальность. Следы спермы говорят о мастурбации, хотя могло быть и непроизвольное семяизвержение. Например, когда он стрелял в жертву.
  — О, Господи, — проворчал я.
  — Да уж, вот так. Ты говорил об этом с Сюзан?
  — Да.
  — Ну и что она может сказать?
  — То же самое. Только она советует помнить, что у психопатов существует своя система символов, совершенно не похожая на ту, что у нормальных людей.
  — То есть то, что он убивает черных женщин, не обязательно означает, что он ненавидит черных женщин?
  — Вот именно. Просто он ненавидит или боится что-то такое, что символизируют для него негритянки.
  — И есть у нее какие-нибудь мысли насчет того, что это может быть? — спросил Квирк.
  — Я ее спрашивал. Она сказала: «Мамаша. В таких случаях мы обычно ищем мамашу».
  — И она тоже, — буркнул Квирк. — Значит, мы должны искать полицейского, у которого были проблемы со своей мамашей?
  — Вполне возможно.
  — И это в полиции, где восемьдесят процентов ирландцев, — проворчал Квирк.
  — Ну ладно, давай попробуем подойти с другой стороны. На самом ли деле он полицейский?
  — А почему нет? — пожал плечами Квирк.
  — А почему да?
  Квирк покачал головой.
  — Тогда мы снова возвращаемся к тому, что не знаем абсолютно ничего.
  — Но он знал твое имя и адрес, — подсказал я.
  — Я же сказал, они есть в телефонной книге.
  — Но не в бостонской. Он знал, что нужно искать в книге южного пригорода.
  — Нетрудно догадаться, — возразил Квирк. — Ирландская фамилия, в городе не живет, значит, нужно искать на Ирландской Ривьере.
  — Правильно, но это значит, что он сам создавал себе проблемы, — подхватил я. — Если он не полицейский и не знает тебя, то ему сначала пришлось выяснять, кто возглавляет расследование, а потом еще долго рыться в телефонных книгах, и все только для того, чтобы сообщить, что он полицейский.
  — Может, это вселяло в него уверенность. Многие психопаты чувствуют себя увереннее, когда узнают разные подробности о полицейском, который за ними гоняется.
  Квирк на минуту замолчал, затем положил мел, подошел к столу и снова уселся в кресло для посетителей. Окно было слегка приоткрыто, и с улиц Беркли и Бойлстон доносился шум машин. Я обернулся, выглянул в окно и автоматически остановил взгляд на витрине магазина, где обычно постоянно маячила Линда Томас. Но сейчас жалюзи на витрине были опущены.
  По оконному стеклу сползали капли дождя. Над зданием Хэнкок повисли тяжелые свинцовые тучи. В домах, где засорились водосточные трубы, вода нескончаемым потоком лилась с крыш и растекалась по тротуару.
  Я снова взглянула на Квирка. Он задумчиво рассматривал свой пустой стаканчик.
  — А что говорят баллисты? — безнадежно спросил я.
  — Пули выпущены из одного и того же пистолета, но мы не знаем, из какого.
  — А если проверить пистолет у каждого полицейского?
  — Комиссар не разрешает. Говорит, вся полиция встанет на дыбы. Мол, это бросит тень несправедливого подозрения на каждого полицейского и ухудшит выполнение ими своих обязанностей, в которые, как ты знаешь, входит защита наших граждан.
  Квирк одним быстрым движением пальцев смял стаканчик и бросил его в мусорную корзину.
  — Скорее всего, он пользовался не служебным пистолетом, — заключил он.
  * * *
  ...Напряжение в паху стало просто невыносимым.
  — Она часто соревновалась со мной, — сказал он.
  — Ваша мать? — спросила психотерапевт.
  — Да. Она часто бросала с нами в корзину баскетбольный мяч и все такое.
  — Сколько вам тогда было?
  — Лет восемь-девять. Совсем ребенок.
  — Поэтому вам было трудно соревноваться с ней, — заключила психотерапевт.
  — Да, когда я был малышом.
  — Малышу трудно тягаться со взрослыми.
  — Конечно, черт возьми, особенно, когда ты еще совсем ребенок. Даже если соревнуешься с женщиной.
  Напряжение в паху чувствовалось каждой клеткой. Он задышал часто и неровно.
  — Но очень скоро, знаете, очень скоро я вырос, и она уже не могла соревноваться со мной.
  — Во всяком случае, в баскетболе, — кивнула врач.
  Однажды ночью, когда он был в ванной, она поймала его на месте преступления. Он услышал голос матери, замер и прислушался. Дверь оставалась слегка приоткрытой.
  — О, Господи, Джордж, ты так напился, что даже этого не можешь сделать.
  Он слышал, как заскрипели пружины кровати.
  — Так что мне делать, растирать тебе его, пока ты не вспомнишь, для чего он у тебя тут болтается? — зло прошептала она.
  Отец что-то промямлил в ответ. На кровати снова зашевелились. Он припал ухом к двери. Внезапно она резко распахнулась, и на пороге появилась мать. Совершенно голая.
  — Грязная свинья, — прошипела она.
  Он запомнил это чувство, чувство тяжести и напряжения внизу живота, когда она схватила его за волосы, заволокла в детскую и захлопнула дверь. Он слышал, как щелкнул замок, попробовал открыть дверь и не смог. Она закрыла его на ключ. Ему хотелось в туалет. Он уселся на пол у двери, переполняемый страхом и еще каким-то странным чувством, которого он еще не понимал, и заплакал.
  — Ма-а-а-ма, ма-а-а-ма, ма-а-а-ма...
  Глава 5
  Я сидел у себя в кабинете, раздумывая о том, стоит ли идти за еще одной чашкой кофе, когда, как всегда не постучав, в дверь ввалился Хоук и, усевшись в кресло для посетителей, положил ноги на край письменного стола. На нем были плотные джинсы и двубортная кожаная куртка, смотревшаяся так, будто она была сшита из шкуры арабского броненосца. Он улыбнулся и извлек из бумажного пакета два стаканчика кофе. Что ж, неплохо. Пожалуй, за это я не стану бранить его по поводу столь бесцеремонного вторжения.
  — Сегодня мне звонил Тони Маркус, — сообщил Хоук. — Спрашивал, не сможем ли мы позавтракать с ним.
  — Позавтракать? — удивился я. — С Тони Маркусом? Может, еще и отобедать с ним вечерком? И потанцевать с Имельдой Маркус?
  — Тони говорит, что может помочь тебе по делу Красной Розы.
  — Как?
  Хоук пожал плечами.
  — Наверное, ему не нравится, что кто-то убивает черных женщин.
  — Он что, стал активистом? Тоже мне юный друг полиции.
  — Просто он всю свою жизнь делает деньги на негритянках, — возразил Хоук. — Может, ему неприятно наблюдать, как кто-то косит его лужок.
  — А почему тебя подослал?
  — Тони считает, что ты его недолюбливаешь. Наверное, подумал, что если пошлет одного из своих э... сотрудников, то ты просто вышвырнешь его вон.
  — Ладно, где он завтракает? — спросил я.
  — Тони любит «Дары моря» на Парковой площади.
  — Я тоже. Во сколько?
  — В полдень.
  — Думаешь, Тони что-то знает?
  Хоук покачал головой.
  — Думаю, он просто хочет узнать, знаешь ли что-нибудь ты.
  — Ну что ж, значит, завтрак пройдет в тишине.
  В «Дарах моря» готовили самые вкусные в городе блюда из морских продуктов и к тому же не требовали, чтобы поглощать их вы приходили обязательно в смокинге. Когда мы с Хоуком вошли в зал, Маркус уже сидел за столиком в компании симпатичной блондинки с бледно-лиловыми губами и зачесанными на одну сторону волосами. У Маркуса была толстая шея и длинные усы, которые в сочетании с коротко подстриженными темными волосами, слегка подернутыми сединой, придавали его лицу даже некоторое благородство. Но внешность обманчива. Несколько лет назад Маркус жестоко расправился с бандами итальянцев и ирландцев, постепенно подчинил себе все чернокожее население города и сейчас взымал «налоги» со всех заведений на Роксбери и Блю-Хилл-авеню, безраздельно господствуя в «черном» Бостоне и поплевывая на банды белых головорезов, полицейских и набирающих силу эмигрантов с Ямайки.
  Маркус указал на два свободных стула, и мы с Хоуком уселись за стол.
  — Здесь делают неплохую «Кровавую Мери», — сообщил Тони, кивнув на свой стакан.
  Блондинка потягивала белое вино. К столику подошла официантка.
  — Что-нибудь выпьете? — любезно осведомилась она.
  Я заказал пиво «Сэм Адамс», Хоук — бутылку шампанского «Кристалл».
  — О, Боже, Хоук, — вскинул брови Маркус.
  Хоук холодно улыбнулся и промолчал.
  — Вы работаете вместе с Квирком по делу Красной Розы? — спросил Маркус. — Знаете что-нибудь такое, чего нет в газетах?
  — Ничего, — ответил я. — А ты?
  Маркус отрицательно покачал головой.
  Официантка принесла мне пиво, Хоуку — шампанское и еще по одной порции выпивки для Маркуса и блондинки. Она открыла шампанское, налила полбокала Хоуку и поставила бутылку в корзину со льдом. Хоук одарил ее сверкающей улыбкой. Девушка залилась краской.
  — Желаете ознакомиться с меню? — спросила она.
  Хоук кивнул и снова улыбнулся. Официантка покраснела еще больше и поспешно удалилась.
  — Все женщины влюбляются в меня с первого взгляда, — ухмыльнулся Хоук.
  — Как можно их за это упрекнуть, — вздохнул я.
  Блондинка подняла на Хоука смущенный взгляд.
  — Мне не нравится, что какой-то белый урод шляется по городу и гробит черных девчонок, — процедил Тони.
  — Красиво сказано, братишка, — ухмыльнулся Хоук и пригубил шампанское.
  Маркус покачал головой.
  — Конечно, я не надеюсь, что найду здесь понимание белого, — вздохнул он. — Но ты-то, Хоук?
  Хоук поставил стакан на стол и наклонился к Маркусу.
  — Тони, — сказал он. — Я не черный, он не белый, а что до тебя, то ты, возможно, и вовсе не человек. Хочешь выглядеть рубахой-парнем на Гроув-Хилл, что ж, это твое личное дело. Но не стоит тратить время и убеждать меня в нерушимом негритянском братстве. Чушь собачья.
  Подошла официантка. Я заказал жареного кальмара по-кайунски, Маркус — морского окуня для себя и блондинки, Хоук — устриц.
  Официантка ушла. Маркус улыбнулся.
  — Ну ладно, Хоук, ты никогда не отличался особой сентиментальностью, — примирительно проговорил он.
  Хоук плеснул себе еще немного шампанского.
  — В общем, неважно, какие у меня причины, — продолжал Маркус. — Но я просто хотел сказать, что, если потребуется моя помощь, я помогу. У меня большие связи и неплохие источники информации.
  — А почему ты так уверен, что убийца белый? — спросил я.
  — Так пишут в газетах.
  Маркус осушил стакан «Кровавой Мери» и заказал еще одну порцию для себя и бокал белого вина для блондинки. Официантка вопросительно взглянула на меня. Я покачал головой. Она удалилась.
  — Ты мне не нравишься, Тони, — сказал я.
  Маркус пожал плечами.
  — Но я приму любую помощь, — продолжал я. — Весь вопрос в том, что сейчас я даже не знаю, о чем спрашивать. Все, что мне известно, — убийца белый и у него не все дома. Так что я знаю не больше, чем написано в «Глобе». Поэтому могу сказать только одно: если что-то услышишь, дай мне знать. Ну, а если сам поймаешь этого парня... — я пожал плечами.
  — Если мы его поймаем, считай, что он покойник, — заверил Маркус.
  — Не возражаю, — ответил я. — Ты убивал людей и по гораздо менее серьезным причинам.
  Принесли завтрак. Как всегда, еду в «Дарах моря» подавали по мере приготовления. Так что мой кальмар и устрицы Хоука прибыли раньше окуня Маркуса.
  — Ешьте, ешьте, — улыбнулся Маркус. — Так вы и в самом деле думаете, что он полицейский?
  — Да, — кивнул я.
  — Может, стоит сообщить прессе, что этим делом заинтересовался Тони Маркус? Это заставит его лишний раз подумать, прежде чем выйти на очередную охоту, — предложил Хоук, весело улыбнулся и принялся за устриц.
  — Тот, кто вытворяет такие вещи, вообще не думает, — ответил я. — О каких-то мыслях тут не может быть и речи. Скорее всего, он делает это потому, что не делать просто не может. Так что его не запугаешь.
  — Но, наверное, все же стоит сказать газетчикам, — пробормотал Хоук, ни к кому не обращаясь. — «Король черного преступного мира предлагает свою помощь в поимке убийцы Красной Розы».
  — Неплохая реклама, — улыбнулся я.
  Принесли окуня. Маркус отправил в рот первый кусок и одобрительно кивнул.
  — Просто запомните, что Тони Маркус готов предоставить в ваше распоряжение любые источники информации своей организации.
  — Испугались, наверное, твои шлюшки, — ухмыльнулся я.
  Маркус нахмурился.
  — Конечно, так оно и есть. Твои девочки больше не хотят идти с белыми, потому что любой из них может оказаться Красной Розой.
  Маркус улыбнулся.
  — Опасный бизнес, — кивнул Хоук.
  — С тех пор, как появился СПИД, на улице случаются вещи и похуже, — возразил Маркус.
  — Ну что ж, хорошо, что хоть узнали, почему ты вдруг так заинтересовался этим делом, — сказал я.
  — Может, здесь все гораздо сложнее, — вздохнул Маркус.
  Мы с Хоуком закончили завтрак. Хоук вынул из корзины шампанское. Бутылка оказалась наполовину полной. Он поставил ее обратно. Мы встали.
  — Если что-нибудь услышу, сразу же даю тебе знать, — пообещал я Маркусу. — И наоборот.
  Маркус кивнул и протянул руку. Но я не пожал ее. Хоук тоже.
  — Допей шампанское. Тони, — предложил Хоук. — Должно хорошо пойти после шести «Кровавых Мери».
  Мы повернулись и зашагали к выходу. Я услышал, как Маркус сказал блондинке:
  — Вот уж парочка вонючих педиков.
  Я обернулся. Тони смотрел нам вслед, а его спутница наливала в свой бокал шампанское Хоука и улыбалась дежурной улыбкой.
  Глава 6
  В среду утром в почтовом ящике я обнаружил пакет с аудиокассетой. Естественно, без обратного адреса. Я поднялся к себе в кабинет и вставил кассету в магнитофон. Из динамика раздался мужской шепот:
  «Ну, как дела. Спенсер? Я тот, за кем вы все гоняетесь. Это я уделываю всех этих цветных девочек. Думаешь, сможешь поймать меня? Сомневаюсь. По-моему, у вас не хватит на это мозгов. Если пойдешь против меня, столкнешься с такими вещами, которые тебе не понять. А пока ты будешь искать меня, возможно, я сам поохочусь на тебя. Я-то знаю, кто ты».
  Скорее всего, он говорил шепотом, чтобы никто не смог узнать его по голосу. Фразы звучали так, как будто он читал заранее написанный текст. Кроме шепота на пленке не прозвучало ни единого звука, который бы мог выдать место, откуда велась запись. Ни боя часов на побережье Богемии, ни ржания зебры, которые живут только на центральной Тасманской равнине.
  Я перемотал пленку назад и снова прокрутил запись. После пятого прослушивания я вынужден был признать, что никаких новых звуков, кроме тех, которые мое ухо уловило в первый раз, я не услышу. Я позвонил Квирку и рассказал о пленке. Он пообещал, что через полчаса ко мне заедет Белсон и заберет запись.
  Что тот и сделал.
  Оставшись один, я уселся и суммировал все, что мне известно о Красной Розе. Выходило, что я не знаю о нем почти ничего. То, что заставило его написать письмо Квирку, подтолкнуло его и на то, чтобы прислать пленку мне. А может, и нет. Может, у него была для этого совершенно другая причина. А может, это был вовсе и не он, а какой-нибудь совершенно посторонний придурок. А может, письмо Квирку написал кто-то другой. А может, и то и другое.
  За годы работы я многому научился и сейчас прекрасно знал, что нужно делать, когда сталкиваешься с загадкой, окутанной тайной. Я запер кабинет и отправился в спортивный клуб «Харбор».
  Когда я еще только начинал тренироваться в клубе, «Харбор» был обыкновенным боксерским спортзалом на территории порта. Порт представлял собой скопление замызганных и обветшалых товарных складов, а Генри Чимоли, директор клуба, носил старый хлопчатобумажный свитер и стоптанные кеды. Сейчас порт сверкал свежей краской и современным оборудованием, а клуб «Харбор» — яркими трико и модными спортивными шмотками. Сам же Генри рассекал по залу в белом атласном костюме и кроссовках «Рибок». Из огромных окон открывался великолепный вид на бухту, а вдоль противоположной стены сияли хромом и никелем ряды новейших тренажеров «Наутилус» и «Кайзер Каме». В «Кайзерах» использовалось сопротивление сжатого воздуха, что позволяло выполнять «жим лежа» сидя. Возможно, в этом и имелся какой-то смысл, но до сих пор у меня не было возможности попробовать такое новшество на себе. Размышляя над преимуществами «Кайзера», я размялся, улегся на скамью и сделал 15 повторений жима лежа со штангой 110 кг. Потом добавил вес, решив сделать еще несколько подходов.
  За дверью в соседнем зале шло занятие по аэробике, и я вдруг подумал, что еще ни разу не видел женщины, которая бы хорошо выглядела в обтягивающем трико, за исключением, быть может, Джелси Киркланд. Сюзан всегда тренировалась в огромной майке и длинном свитере. Я подумал, что большинство мужчин, начав тренироваться, обычно стараются поднять побольше, пусть даже за счет качества выполнения. Женщины же, наоборот, уделяют больше внимания правильности исполнения, не очень-то заботясь о весе.
  Я подумал, что убийца Красная Роза, похоже, хотел напугать меня. Но зачем? Ведь он не хотел напугать Квирка. По сути дела, он попросил у него помощи. Но мне он решил бросить вызов. И испугать. Возможно, он обладает неплохой интуицией. Но будь я проклят, если хоть немного понимаю, что все это значит.
  В зал вошел Генри в сопровождении женщины в полной боевой форме. На ней было бледно-лиловое трико, такого же цвета кроссовки «Найк» и мягкие носки темно-лилового цвета. На руках были белые махровые браслеты, на голове — белая махровая повязка, в волосах — бледно-лиловая лента. Каким-то странным образом она выглядела одновременно и стройной, и дряблой. Я был поражен и, перейдя к жиму на «Кайзере», стал раздумывать о том, как можно быть стройной и дряблой в одно и то же время. Наконец, после второго подхода я решил, что если тело накапливает энергию для набора лишних ста граммов, то оно должно быть таким истощенным, что эти сто граммов немедленно превращаются в жир.
  Генри одарил женщину любезной улыбкой и указал на станок для задней части бедра. Женщина улеглась на спину. Генри улыбнулся еще любезнее и попросил ее перевернуться на живот.
  — Пятки вот сюда, под валик, — объяснил он. — А теперь медленно сгибайте ноги.
  — Как это «сгибайте»? — капризно спросила женщина.
  — Ну, чтобы пятки коснулись... э... коснулись вас сзади.
  Генри снял свою ослепительно-белую куртку и остался в обтягивающей майке. Его сухое, мускулистое тело напоминало сжатый кулак.
  — Не могу, — жалобно простонала женщина. — Вес очень большой.
  — Когда начнете поднимать, станет легче, — заверил Генри. — Попробуйте.
  — Больно, — поморщилась женщина.
  — Мадам, — Генри снова мило улыбнулся. — У культуристов есть пословица: «Не болит — не растет».
  — Не понимаю, что это значит, — проворчала женщина.
  Я знал, что Генри уже заметил меня, но почему-то упорно не желал смотреть в мою сторону.
  — Давайте, я вам помогу, — снова обратился он к женщине. — Ну, сгибайте ноги. Я подтолкну... Вот так.
  — Все? — спросила женщина.
  — Нет, — покачал головой Генри. — Обычно новички делают по восемь повторений, а когда смогут сделать двенадцать, увеличивают вес.
  — Восемь чего?
  — Ну, в общем, нужно согнуть ноги восемь раз.
  — Но я уже один раз сделала.
  — Хорошо. Значит, осталось семь.
  — Я не смогу сделать еще семь.
  — Я помогу, — Генри помог ей согнуть ноги, пока пятки не остановились сантиметрах в тридцати от ее тощего, обвислого зада.
  — О-о-о, — простонала женщина.
  Генри окинул взглядом зал и подозвал к себе стройненькую девушку в белом свитере.
  — Вот, — обратился он к женщине. — Я показал вам, с чего начать, а Дженни проведет вас по всем остальным тренажерам.
  — Но я не хочу заниматься на всех этих машинах в один день, — возразила женщина.
  — Давайте попробуем, а там посмотрим, — предложила Дженни и бросила на Генри укоризненный взгляд.
  В это время я работал на станке для тренировки спины и, пока Генри и Дженни обменивались взглядами, сделал стойку на руках прямо на сиденье тренажера.
  — Простите, мистер Чимоли, — обратился я к Генри. — Я правильно делаю это упражнение?
  Генри обернулся и бесстрастно посмотрел мне в лицо.
  — Да, конечно, сэр, — улыбнулся он. — Вы делаете абсолютно правильно. — Он шагнул ближе и тихо, но так же любезно добавил: — А теперь пойди поподнимай гантельки своим хреном.
  Он еще раз мило улыбнулся и отошел.
  Я закончил силовую тренировку и перешел в боксерский зал. Теперь эта крошечная комната была единственным местом, которое напоминало о первоначальном предназначении клуба. Генри повесил там несколько груш и притащил пару скакалок. Я провел десять трехминутных раундов с грушей и минут пятнадцать попрыгал со скакалкой. Когда я работал с грушей, из зала аэробики мимо меня прошла симпатичная девушка. Но я даже не взглянул на нее.
  Попрыгав через скакалку, я заметил, что несмотря на усталость дышу ровно и спокойно. Совсем как в былые годы. Когда я выступал на ринге, то всегда был хорош в последних раундах, когда руки противника уставали и слабели, а мое тело оставалось свежим и бодрым.
  Я уже принял душ и начал одеваться, когда в раздевалку вошел Генри.
  — Да, раньше было попроще, — вздохнул он. — Я сурово качался в зале, а когда доходил до ручки, прыгал на ринг и работал до потери пульса. Потом шел домой, отдыхал и через пару дней снова тренировался.
  — Похоже, эта дамочка не очень-то горит желанием заниматься до потери пульса, — заметил я.
  — Как и добрая половина тех, кто приходит в клуб. Все хотят стать здоровыми и сильными, но ни один не желает попотеть. Конечно, она никуда не годится. Но еще хуже те мужики, которые считают, что быть накачанным — это грубо и пошло. А потом в один прекрасный день идут к врачу, и он говорит, что им надо немного потренироваться. Вот они и являются в зал в черных носочках и белых теннисных тапочках и не знают, с какой стороны подойти к тренажеру, так что тебе приходится показывать им, что к чему, как малым детям, и чуть ли не самому выполнять за них упражнения. Ни черта делать не хотят. Неужели так трудно внимательно посмотреть на машину и понять, как она работает. Ведь почти на каждой делается одно-единственное упражнение. Так нет же, им трудно даже посмотреть, как работают на этом станке другие. Куда там! Напялят на себя стодолларовые костюмы, усядутся на этот чертов станок и начинают махать своими тощими ручонками, как тот вонючий петух своими погаными крыльями, пока ты не подойдешь и не скажешь: «Простите, сэр, но мне кажется, лучше, если вы будете делать это упражнение вот так».
  Я уже оделся, когда Генри вышел из душа и снова зашел в раздевалку.
  — Ну что, получше стало? — спросил я.
  Генри улыбнулся и промолчал.
  Был прекрасный весенний день, и я отправился к себе в контору пешком. На мне были плотные брюки, белые кроссовки «Рибок», кожаная куртка и белая рубашка в широкую бледно-розовую полоску — самая смелая из всех, что у меня имелись. Я чувствовал себя сильным и бодрым, как всегда после тренировки.
  Интересно, и чего этому придурку Красной Розе пришло в голову, что он сможет меня запугать?
  Глава 7
  В четверг в 9.40 утра я сидел в кабинете Квирка и пытался понять, почему Красная Роза решил меня напугать.
  — Может, это значит то же самое, что и фраза «Поймай меня, пока я не сделал это снова»? — предположил Квирк. — Просто хочет попугать нас, чтобы мы поторопились с расследованием.
  — Ты же слушал запись, — возразил я. — Неужели понял его слова именно так?
  — Нет, — согласился Квирк. — Чувствуется, что он настроен против тебя довольно враждебно.
  Плащ Квирка аккуратно висел на вешалке. Манжеты белой рубашки были отвернуты, накрахмаленный воротничок расстегнут. Он откинулся на своем вращающемся кресле и заложил руки за голову. Под рукавами рубашки вздулись бицепсы.
  — Но почему он настроен против тебя враждебно? — задумчиво спросил Квирк.
  — Ну, почему обычно преступник враждебно относится к детективу?
  — Может, он тебя знает?
  — Ага, и я ему не нравлюсь.
  — Хотя в это и трудно поверить, — усмехнулся Квирк.
  — Не забывай, он психопат, — заметил я.
  — Как будто мало просто полицейских, которые тебя не любят.
  — Но, возможно, он вовсе не полицейский и вовсе не знает меня. А может, вообще происходит что-то другое, — сказал я. — Сюзан постоянно напоминает, что это дело нам решить как дважды два.
  В стеклянную дверь кабинета Квирка постучал дежурный. Квирк кивнул, полицейский открыл дверь и доложил:
  — Лейтенант, к вам суперинтендант Клэнси с какими-то людьми.
  Квирк снова кивнул, и полицейский ушел, оставив дверь открытой.
  — Не суперинтендант, а всего лишь исполняющий обязанности, — проворчал Квирк. — Из отдела общественных отношений. А с ним группа граждан, которые будут подгонять меня, чтобы я побыстрее поймал Красную Розу.
  Я встал. Квирк покачал головой.
  — Останься. Хоть вспомнишь, почему ушел из полиции.
  Я снова уселся в кресло.
  Вошел Клэнси с двумя неграми, белым мужчиной и белой женщиной. Клэнси оказался маленьким, невзрачным человечком, похожим на крота. На нем была белая форменная рубашка с погонами и синяя фуражка с золотым галуном. На груди сверкал начищенный значок. На ремне висел короткоствольный пистолет, какие обычно носят все офицеры командного состава. На отутюженных брюках не было ни единой морщинки. В отполированные ботинки можно было смотреться, как в зеркало.
  — Преподобный Трентон, — представил Клэнси одного из негров. — Член палаты представителей Рашад. Мистер Таттл из Объединенного Христианского Союза. И миссис Куинс из общества «Друзья Свободы».
  — Добрый день, господа, — кивнул Квирк.
  Все посмотрели на меня. Квирк сделал вид, что не заметил.
  — Чем могу быть полезен? — спросил он.
  Рашад прокашлялся.
  — Комиссар Уилсон сказал, что вы можете вкратце сообщить нам о серии этих расистских убийств, которые очень беспокоят жителей города, — начал он.
  — В прошлом году, — возразил Квирк, — в этом городе было убито тридцать шесть негров. Но никто не пришел ко мне для брифинга. И никто не назвал эти убийства расистскими.
  — Не уклоняйтесь от ответа, лейтенант, — нахмурился Рашад. — Мы хотим знать о ваших успехах в расследовании этих кошмарных происшествий.
  Будучи состоятельным человеком, старина Рашад часто выступал перед народом и не терпел, когда средние чины полицейского управления пускались с ним в пререкания. От одного его вида мое тело сразу же покрывалось гусиной кожей.
  — Вы читали газеты? — спросил Квирк.
  — Естественно, — ответил Рашад. У него были коротко подстриженные волосы и аккуратные усы. Он был одет в темно-синий костюм, белую рубашку с большим воротником и синий галстук в красную полоску. На шее висела золотая цепочка, на ней — золотой медальон с профилем африканца.
  — В газетах описаны все наши успехи, — сказал Квирк.
  Миссис Куинс слегка подалась вперед и сосредоточенно сдвинула брови.
  — Так вы что, не знаете ничего, о чем не писали в газетах? — спросила она.
  — Почти, — кивнул Квирк.
  Миссис Куинс открыла было рот, но промолчала и повернулась к Рашаду.
  — Лейтенант Квирк, — нахмурился Клэнси.
  — Все нормально, Джерри, — успокоил его Рашад. — Мы разберемся с лейтенантом.
  В разговор вступил Таттл.
  — Знаете, лейтенант, мне бы очень не хотелось докладывать Пату Уилсону, что вы отказываетесь оказать нам содействие.
  Лицо Квирка оставалось бесстрастным.
  Наступила очередь Трентона.
  — Мы пришли сюда, лейтенант, — очень тихо проговорил он, — чтобы убедиться, что полиция предпринимает для расследования этого дела все возможные шаги. Это дело очень беспокоит всю негритянскую общественность, женщин и всех тех, кто борется с проявлениями расизма в нашем городе.
  — И сексизма, — добавила миссис Куинс.
  — И убийства, — закончил Квирк. — И еще использования бельевой веревки не по назначению.
  — Лейтенант, — нахмурилась миссис Куинс, — по-моему, шутки здесь неуместны.
  — Конечно, миссис Куинс, — кивнул Квирк. — Прошу прощения. Но все дело в том, что ваш визит сюда тоже совершенно неуместен.
  — Каждый член общества, — вмешался Рашад, — имеет право потребовать от вас отчета.
  — Конечно, — согласился Квирк.
  — А в данном случае разговор идет об оголтелом расисте, о сексуальном маньяке, который сам признался в том, что является членом вашего управления. Так что нам нужны ответы, а не остроумные замечания, и мы хотим услышать их прямо сейчас.
  — Вам все же придется удовлетвориться остроумными замечаниями, — ответил Квирк. — Потому что у меня нет ответов.
  — Мартин, не стоит так сердиться, — подал голос Клэнси.
  — Да уж конечно, не стоит. Они вламываются ко мне, чтобы удостовериться, что я делаю свою работу, как будто без них я забуду, что я на службе.
  — Лейтенант, — проговорил Трентон. — Нельзя винить негритянскую общественность в том, что она с подозрением относится к полиции. Вспомните, как продвигалось дело о так называемом «блестящем» убийстве?
  Квирк глубоко вздохнул и положил руки на стол.
  — Преподобный отец, я профессионал в расследовании убийств. Я работаю здесь вот уже двадцать семь лет и стараюсь разобраться с каждым делом и поймать всех преступников, потому что это моя работа и еще потому, что я сам горю желанием схватить их. И я занимаюсь своим делом независимо от того, наблюдает ли кто-то за моей работой, будь то комиссар, вы или сам Господь Бог. И уж поверьте моему слову, для меня не имеет никакого значения цвет кожи и пол убийцы.
  Квирк сделал паузу. Все молчали.
  — И вот приходите вы, — продолжал он. — Вы не занимаетесь расследованием убийств, а если бы даже и решили заняться, то не знали бы, как. Но тем не менее вы здесь, хотя прекрасно понимаете, что ваш приход ни на шаг не продвинет дело. Нет, вы явились сюда только потому, чтобы потом сказать своим избирателям, или прихожанам, или членам ваших союзов, что вы в курсе событий.
  Квирк замолчал, в комнате стало так тихо, что, казалось, можно было бы услышать, как ползает по стеклу муха.
  — Ну что ж, — заключил, наконец, Рашад. — Думаю, с таким отношением нам не имеет смысла продолжать беседу.
  Квирк облегченно улыбнулся.
  Таттл повернулся ко мне.
  — Я буду докладывать о нашей встрече комиссару Пату Уилсону, — сообщил он. — Позвольте узнать, кто вы?
  — Оротанд Вауэл,[70] — представился я. — Учу лейтенанта ораторскому искусству.
  Таттл уставился на меня. Он понимал, что его дурачат, но не знал, что ответить. Наконец, он повернулся и вывел всю компанию из кабинета.
  — Оротанд Вауэл? — вскинул брови Квирк.
  Я пожал плечами.
  — Ну, ты даешь, — рассмеялся он.
  * * *
  — Пока я был ребенком, я всегда был ее, — продолжал он.
  — Ее что? — спросила врач.
  — Что значит «ее что»? Я был ее сыном.
  Врач кивнула.
  Ему хотелось рассказать о том, кем он был, немного больше.
  — Понимаете, я был ее единственным сыном, и она постоянно беспокоилась обо мне.
  — Откуда вы знаете, что она беспокоилась? — спросила психотерапевт.
  Господи, да могла ли она сама понять это?
  — Она так говорила, — ответил он, — и когда я делал что-нибудь не то, ей становилось, ну, плохо, что ли.
  — Плохо? — удивилась врач.
  — Ну да, она лежала на диване и целый день не разговаривала со мной, а на лице было написано такое страдание, как будто у нее колики или что-то такое. В общем, как у молодых девчонок во время месячных, — говоря это, он вспыхнул, испугавшись и удивившись собственной смелости. — Как будто, ну, обижалась на меня. Злилась. Вид у нее был такой, ну, вроде как злобный, что ли.
  — А что вы понимаете под словом «злобный»? — спросила психоаналитик.
  — Ну, это значит раздраженный, это значит, ну, когда с тобой не разговаривают, когда на тебя сердятся, когда тебя... не любят. В общем, плохо к тебе относятся.
  Врач кивнула.
  — Это когда я поздно приходил домой и опаздывал к ужину, или болтался по улице с дружками, или уходил... — он почувствовал, как к горлу внезапно подступил комок, а щеки снова залились краской.
  — Уходил? — переспросила врач.
  — Ну, с девчонками. — Кожа на лице горела огнем. Он опустил глаза. — Она говорила, что все девчонки обязательно будут стараться высосать из меня все, что можно. — Он изо всех сил старался сдержать слезы.
  — Расслабьтесь, — попыталась успокоить его врач. — Поплачьте. Увидите, сразу станет легче.
  Еще чего. Он не собирается здесь рыдать. Даже мать ни разу не видела, как он плачет. Он опустил голову и медленно вдохнул. И снова почувствовал напряжение в паху.
  — Я могу держать себя в руках, — проговорил он.
  — Всегда? — спросила психоаналитик.
  Он почувствовал, как внутри зашевелился страх.
  — Абсолютно.
  — Это очень важно — уметь держать себя в руках, — кивнула врач.
  — Если потеряешь контроль над собой, потеряешь и себя самого.
  Психоаналитик ждала.
  — Тогда тебя будут держать в руках другие, — продолжал он. — Другие люди.
  — И тогда они высосут из вас все, что можно, — добавила врач.
  Он хотел поговорить еще, но не мог. Как будто ему только что пришлось сдвинуть с места огромную тяжесть. Тело дрожало мелкой дрожью. Шумное, прерывистое дыхание. Мускулы на руках вздулись. Он с силой уперся локтями в ручки кресла.
  — Мать очень часто мне это говорила, — сказал он наконец.
  Психоаналитик молча кивнула.
  Глава 8
  Следующей жертвой стала школьная учительница. Она была убита в своей квартире на Парк-драйв с окнами, выходящими на Фенуэй. Была суббота, время ленча. Квирк, Белсон и я снова приехали на место преступления. Все выглядело точно так же, как и раньше. Веревка. Пластырь. Кровь. Один из инспекторов этого участка громко читал Белсону запись из своего блокнота:
  — Зовут Эммелин Уошборн. Преподает в лютеранской школе Бурбанк. Седьмая степень. Сорок три года, живет отдельно от мужа. Муж здесь, — он указал на чернокожего мужчину, тихо сидящего на неудобном красном диване, устремив взгляд в пустоту. — Эммелин пошла в кино с подругой, она живет на Гейнсборо-стрит, зовут Дейдре Симмонс. Она рассталась с Дейдре примерно в четверть одиннадцатого у входа в подъезд и направилась домой. Утром муж пришел к ней на ленч и обнаружил труп. Испытал сильный шок, так что попытка поговорить с ним не очень-то удалась. Патологоанатом еще не установил точное время, когда наступила смерть. Но тело окоченело. Почерк убийства точно такой же, как и в первых четырех случаях.
  — Вы уже установили алиби мужа? — спросил Квирк.
  Инспектор покачал головой.
  — Он неважно себя чувствует, лейтенант. Все, что мне удалось узнать, это что он обнаружил тело.
  — Пойду, поговорю с ним, — сказал Квирк и подошел к мужчине. — Я Мартин Квирк, — представился он. — Возглавляю расследование.
  — Уошборн, — проговорил мужчина. — Рэймонд Уошборн.
  Он даже не взглянул на Квирка. Не смотрел он и на лежащее на полу тело. Невидящий взгляд был направлен прямо перед собой.
  — Мне очень жаль, — пробормотал Квирк.
  Уошборн кивнул.
  — Мы собирались снова начать жить вместе, — объяснил он. — Мы жили раздельно около года, но уже ходили к адвокату, чтобы снова соединиться.
  Его тело вдруг обмякло и начало медленно наклоняться вперед. Квирк опустился на колено и подхватил его как раз в тот момент, когда он уже падал с дивана. Уошборн весил килограммов девяносто, и Квирку пришлось здорово напрячься, чтобы удержать его. Но он справился и, обхватив Уошборна за талию, встал и поставил его на ноги. Уошборн был в сознании. Когда Квирк встал, я увидел, что его глаза открыты. Несколько секунд Уошборн безучастно смотрел в одну точку и вдруг разразился рыданиями. Квирк подождал, пока он успокоится, затем снова осторожно усадил его на диван. Уошборн рухнул на подушки, как будто последние силы оставили его. Глаза опухли и покраснели, лицо было мокрым от слез.
  Квирк подозвал к себе санитара из прибывшей на место преступления «Скорой помощи».
  — Ему нужна помощь, — сказал он.
  — Мы отвезем его в город, — кивнул санитар. — Пусть его обследует врач.
  Квирк подошел ко мне.
  — Есть какие-нибудь мысли? — спросил он.
  — Нет.
  — Белсон?
  — Нет.
  — У меня тоже, — вздохнул Квирк. — Поехали отсюда.
  Мы отправились ко мне в контору. Я уселся в свое кресло, Квирк — напротив, Белсон, как всегда, остался стоять, задумчиво рассматривая стену. Воздух в кабинете был тяжелым и немного затхлым. Я открыл окно, и в комнату ворвался гул улицы.
  — Все может быть подстроено, — предположил Белсон. — Мужу потребовалось убрать жену, и он просто представил все так, как будто это дело рук Красной Розы. Только спермы нет.
  — Но почерк полностью совпадает, — пожал плечами Квирк.
  — Все убийства подробно описывались в газетах, — махнул рукой Белсон.
  — У него должно быть просто железное самообладание, чтобы убить жену, а потом еще и кончить на ковер, — сказал я.
  Белсон пожал плечами.
  — Он был в настоящем шоке от горя, — вспомнил Квирк. — Правда, это еще не значит, что он ее не убивал.
  — Узнали фамилию адвоката? — спросил я.
  — Да, это женщина, работает в южной части города, — ответил Белсон. — Ребекка Симпсон.
  — Я попрошу, чтобы Сюзан позвонила ей, — предложил я.
  — Фрэнк, — обратился Квирк к Белсону, — осмотри еще раз место убийства. Все мельчайшие детали. И сравни с предыдущими преступлениями.
  Белсон кивнул.
  — Нам нужно иметь на руках все, о чем сообщали средства информации. Собери все, что можно было узнать о Красной Розе из газет. Если это убийство и не подстроено, то нет гарантии, что такого не будет позже.
  Белсон снова кивнул.
  — Газеты, телевидение, радио — все.
  — Потребуется время, лейтенант, — сказал Белсон.
  — А чем еще нам заниматься, — пожал плечами Квирк.
  — Но в городе убивают и других людей, — напомнил Белсон.
  — Всему свое время. Дойдет очередь и до них. А сейчас нужно поймать именно этого.
  На перекрестке под окнами кабинета загудел автомобиль.
  — Спенсер, — обратился ко мне Квирк. — Я хочу, чтобы ты еще раз пересмотрел каждое дело. Начни с первого убийства. И постарайся взглянуть на него свежим взглядом. Поговори со всеми, кто хоть как-то причастен к делу, просмотри свидетельские показания, заключения медэкспертов. Так, как будто никто никогда не читал их раньше.
  — Да, нужно в конце концов отыскать какую-то систему, — согласился я.
  — Негритянки, всем за сорок, все жили в смешанных районах или где-нибудь на окраине, — напомнил Белсон. — Одна — проститутка, одна — официантка, одна — танцовщица, одна — певица, одна — учительница.
  — Может, все выше по социальной лестнице? — предположил Квирк.
  — Думаешь, певица стоит выше танцовщицы? — возразил я.
  — Но так может думать он.
  — Всем за сорок, — напомнил я.
  — Да, — согласился Белсон. — Ройетт Чамберс, проститутке, был сорок один, Шантель — сорок шесть. Остальные в этих пределах.
  — Возраст почти одинаковый, — кивнул я.
  — Особенно подозрительной кажется проститутка, — заметил Квирк. — Сорок один год для шлюхи — довольно много.
  — Тогда почему он убивает женщин, которым за сорок? — спросил я. — Пять раз, это не может быть случайностью.
  — Мамаша, — напомнил Квирк. — В таких случаях мы обычно ищем мамашу.
  Глава 9
  Работа есть работа. Я побеседовал с родственниками жертв, посеревшими от горя и страданий. Все они считали, что это расизм виноват в смерти их дочери, сестры, матери или жены. Все уже разговаривали с полицейскими и сейчас просто не желали беседовать еще с одним, который хоть и прикидывается, что глубоко сочувствует им, сам в то же время принадлежит к белой части общества, среди которой скрывается убийца. Сочувствующие не всегда кажутся нам лучше всех остальных.
  За три дня работы я не узнал абсолютно ничего, что бы уже не было известно полиции.
  — Моя дочь была хорошей девочкой, мистер. Она никогда не делала ничего такого, за что ее можно было бы убить.
  — Никто не хотел смерти моей сестры, парень. Она была славной женщиной. Все время работала. Еще хозяйство вела. Так что вы не можете сказать, что она сама виновата в том, что ее убили.
  Скорбящих родственников проститутки отыскать так и не удалось. Я поговорил с ее сутенером. Он был выше меня ростом и худее килограммов на десять, с короткой стрижкой и выбритой полоской посередине. На нем была белая кепка, темно-бордовый свитер и высокие черные кроссовки «Рибок». Левое ухо украшали пять или шесть золотых сережек в виде колец.
  — Поймаю этого ублюдка, раздеру ему задницу на две половины, — пообещал он.
  — Придется записаться в очередь, — проворчал я. — Есть какие-нибудь мысли насчет того, кто это может быть?
  — Какой-нибудь белый извращенец-клиент, — ответил он, глядя на меня.
  — Об этом мы как-то и сами догадываемся. Ты можешь назвать какого-то определенного белого извращенца-клиента?
  — Да они тут все извращенцы, — пожал плечами сутенер. — Все, кто ездит сюда снимать шлюшек.
  — Может, кто-то из девочек жаловался, что какой-нибудь клиент любит их связывать или что-то в этом роде?
  — Жаловался? Шутишь? Шлюхи не жалуются. Пусть попробуют, сразу по башке получат. Нет, они делают все, что выдумает любой из этих извращенцев, а потом считают бабки.
  — Да, туговато им приходится.
  — Шлюхи есть шлюхи. Мне-то что.
  — Может, слышал какие-нибудь рассказы, ну, что кто-то из клиентов занимается садизмом, мазохизмом, связывает их или еще что?
  — Да я все уже рассказывал полиции. Конечно, есть клиенты, которые любят всякие там штучки. И все об этом прекрасно знают. Ну, типа наручников, кляпа.
  — Веревок? — подсказал я.
  — И веревок. И цепей. И еще черт знает чего. Есть такие, что любят резиновое белье. А некоторые не прочь и поколотить проститутку. Да, я знаю и таких.
  — И ты рассказывал о них полиции?
  — Я дал им все фамилии, которые знал. Я не хочу терять своих проституток. И не хочу, чтобы они боялись. Слишком дорого мне это обходится. Я хочу, чтобы вы поймали этого козла.
  — Все хотят, чтобы мы поймали этого козла.
  — Ну да, конечно. Все прямо из кожи вон лезут, чтобы поймать ублюдка, который убил черную шлюху, — хмыкнул он.
  — И еще четверых женщин, — добавил я.
  — Я только мечтаю, чтобы он порешил какую-нибудь белую из богатого района, — проворчал сутенер. — Вот тогда вы, может, зашевелитесь и начнете что-то делать.
  — А это что по-твоему?
  — Это? То, что ты здесь со мной лясы точишь? Расспрашиваешь про извращенцев? Это называется не «делать», а «переливать из пустого в порожнее». Можешь еще объявление в газету дать: «Ищем придурка, который уделывает негритянок». Чушь собачья.
  — А у тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, что нужно делать?
  — Не для тебя, родной. В один прекрасный день мы сами поймаем эту мразь. И пришьем.
  — Мы?
  — Да-да, правильно, мы. Мы, черные, ясно? Вот кто покажет вам, как нужно работать.
  — Надеюсь. — Я протянул ему свою визитку. — Когда начнете, звякните мне, я приду посмотрю.
  Я сел в машину и тронулся с места. В зеркало заднего вида я заметил, что он сунул визитку в карман.
  Глава 10
  Сюзан жила и работала в большом старом особняке на Линнейн-стрит с крытой шифером мансардой и широкими ступенями перед парадным входом. Жилые комнаты занимали второй этаж, а кабинет и приемная — половину первого. В тот день я сидел на кухне и попивал «Сэм Адамс», ожидая, пока Сюзан приготовит ужин.
  «Приготовить ужин» у Сюзан означало купить в ресторане «Руди» на площади Чарльз готовые блюда и разогреть согласно инструкции. Она налила себе большой стакан диетической кока-колы, уложила в красную тефлоновую кастрюлю жареных цыплят, фаршированных абрикосами и фисташками, и сунула в духовку.
  Она только что вернулась из клуба, где пробежала десять километров на беговом тренажере, и сейчас на ней все еще были черные спортивные брюки и светло-голубой свитер с обрезанными рукавами. На ногах были кроссовки «Найк» с красными шнурками.
  — Я сегодня разговаривала с адвокатом этой семьи, — доложила она.
  — С Ребеккой Симпсон?
  — Да. Она консультировала этих Уошборнов по семейным вопросам, скорее всего, очень личным, так как консультации проводились конфиденциально. Но из нашего разговора я поняла, что миссис Симпсон не заметила, чтобы Уошборны выражали желание соединиться снова.
  — А она не заметила в Рэе потенциальной жестокости?
  — Нет. Она, конечно, этого не исключает, но ты же и сам знаешь, что поведение непредсказуемо. Да и, честно говоря, миссис Симпсон нельзя назвать знатоком человеческой психологии.
  — Она мастер в социальных вопросах. Совсем другой профиль.
  — Да, я тоже верю в образование и специальную подготовку. Но тут дело даже не в этом. Иногда люди со степенью доктора психологии или медицины тоже бывают слабыми знатоками человеческой психики. Здесь дело в темпераменте и, как бы это сказать, в интеллекте, что ли. А эта миссис Симпсон, по-моему, не очень-то может им похвастаться.
  — Но ты все же веришь ее мнению относительно Уошборна?
  Сюзан сделала глоток кока-колы и принялась выкладывать на тарелки салат из цикория-индивия и «Жульен» из красного и желтого перца.
  — Вряд ли она может заблуждаться на этот счет. Она встречалась с ними обоими раз в неделю на протяжении нескольких месяцев.
  — Значит, если она не заблуждается, то Рэй нам наврал.
  — Не обязательно, — возразила Сюзан. — Некоторые, бывает, так сильно хотят чего-то, что сами начинают верить в это.
  — Значит, если врач права...
  — Адвокат, — поправила Сюзан. — Адвокат, а не врач.
  Я улыбнулся.
  — Да, конечно, адвокат. Я просто хотел проверить, насколько внимательно ты меня слушаешь. Итак, если адвокат права, то у Рэймонда что-то вроде навязчивой идеи. Либо он просто врет. Либо адвокат ошибается, и это еще одно убийство Красной Розы. Либо и то, и другое. А может, наоборот, ни то, ни другое, а что-то такое, о чем мы и не подозреваем.
  — Чудесная работенка, — усмехнулась Сюзан.
  — Не то, что у тебя.
  Сюзан поставила на стол хлебницу с французскими булочками и две стеклянные тарелки с салатом.
  — Метафоры жизни, — улыбнулась она. — Твоя профессия и моя.
  Я уселся за стол рядом с ней.
  — Я буду Симоном де Бюво, а ты Сартром. Будем познавать жизнь через свою собственную.
  Сюзан улыбнулась и взяла меня под руку. После тренировки ее волосы все еще были зачесаны назад и подвязаны цветным платком. На любой другой женщине он бы выглядел дешево и пошло. На Сюзан же все смотрелось красиво и даже элегантно.
  — Давай, жри свой салат, — ткнула она меня в бок.
  Мы поужинали, убрали посуду, и Сюзан уселась возле меня почитать какой-то медицинский журнал. Я включил телевизор. Показывали бейсбольный матч.
  К тому времени, когда игра закончилась, Сюзан уже задремала, не выпуская из рук журнал. Я взял ее на руки и осторожно перенес на кровать. Она проснулась и удивленно посмотрела на меня.
  — Как ты догадался, что я заснула? — спросила она.
  — Ты же знаешь, я опытный детектив, — прошептал я.
  Она улыбнулась и вытянула губки для поцелуя. Я наклонился, поцеловал ее, пожелал спокойной ночи и собрался домой. Спускаясь по лестнице, я вдруг услышал, как тихо хлопнула входная дверь. Я замер на месте и прислушался. Не может быть, входная дверь заперта на замок. Глухо заколотилось сердце. Я бросился вниз по лестнице. Замок на двери был взломан. Я выскочил на крыльцо. В самом конце двора, у обсаженной густым кустарником ограды мелькнула чья-то тень. Я сбежал по ступенькам и метнулся к кустам. Внезапно кто-то сильно ударил меня кулаком в челюсть. Это не был первоклассный боксерский хук, но все же он заставил меня пошатнуться. Из кустов выскочила темная фигура и бросилась к калитке. Я рванулся следом. Голова все еще гудела. Человек выбежал на Линнейн-стрит и устремился в сторону Массачусетс-авеню. Последние двадцать лет я каждый день делал тридцатикилометровые пробежки и рассчитывал легко догнать его. Но мне не повезло. Пробежав квартал, незнакомец перескочил через метровую изгородь на углу с Эггассиз-стрит, затем через газон и выскочил на улицу. Я тоже прыгнул через изгородь, но зацепился левой ногой и рухнул на траву. Пока я поднимался, он уже добежал до перекрестка с Ланкастер-стрит и скрылся за углом. Я еще немного пробежал по улице в сторону Массачусетс-авеню, хотя уже знал, что он ушел. На Массачусетс-авеню, ведущей к площади Портер, по вечерам всегда очень людно и оживленно, так что беглецу не составляло большого труда влиться в поток гуляющих и раствориться в толпе. Он был одет во что-то темное и показался немного пониже меня. И по-моему, он был белый. И мужчина. И еще он мог лучше меня перепрыгивать через изгородь. Я вернулся к Сюзан, чувствуя, что изрядно вспотел. Скорее всего, я не смог перепрыгнуть эту проклятую изгородь из-за пистолета. Мой кольт «Питон» вместе с полной обоймой весил не меньше полутора килограммов. Конечно, не будь его, я наверняка легко перелетел бы через этот чертов забор.
  Когда я пришел к Сюзан, входная дверь была все так же распахнута настежь. Я зашел в холл. В доме царила полная тишина. Я включил свет. На столе стояла длинная белая коробка. Я открыл крышку. Внутри завернутая в зеленую бумагу лежала красная роза.
  — Господи, Боже мой, — громко простонал я.
  Глава 11
  Утром, когда Сюзан проснулась, я лежал рядом с ней, выложив на ночной столик пистолет. Она повернулась и внимательно посмотрела мне в глаза.
  — Кажется, ночью я слышала какой-то шум, — наконец, проговорила она. Взгляд на секунду задержался на пистолете.
  — Ночью я чуть не поймал какого-то типа, который вломился в холл и оставил тебе в подарок красную розу. Я погнался за ним, но ему удалось удрать.
  Я решил, что не стоит рассказывать Сюзан, как я шлепнулся на задницу, когда пытался перепрыгнуть через изгородь. Мы лежали в кровати лицом друг к другу, и Сюзан все еще щурилась после сна.
  — У тебя синяк на лице, — заметила она.
  — Он выскочил из кустов и съездил мне по челюсти.
  — Сможешь узнать его?
  — Нет. Было темно, к тому же я видел его только сзади, когда он удирал.
  — Если «он», значит, это был мужчина.
  — Да. Белый, чуть пониже меня ростом. Среднего телосложения, даже можно сказать, худощавый.
  Сюзан, не мигая, смотрела на меня. Она уже не щурилась, зрачки сузились в утреннем свете.
  — Значит, ты вернулся и лег спать здесь, — сказала она.
  — Да.
  — Все это можно объяснить по-разному.
  — Правильно, — согласился я. — Это мог быть кто-то из твоих пациентов, забравшийся к тебе в дом по каким-то своим причинам.
  — Или кто-то, кто точит на меня зуб.
  — Или убийца Красная Роза, что может быть вариантом пункта первого, — предположил я.
  — Красная Роза может быть моим пациентом?
  — Конечно. Он писал, что работает полицейским. А ты ведь специализируешься на полицейских.
  — Или, — сказала Сюзан, — все это могло быть направлено на тебя. Он знает, что ты занимаешься этим делом. Значит, ему известно, что мы с тобой состоим в отношениях.
  — Или это может быть кто-то, кто точит зуб на меня, — продолжил я.
  — Или кто-то решил подурачиться и случайно попал именно ко мне.
  — Вряд ли, — возразил я. — Слишком уж странное совпадение. Попасть к тебе, когда я как раз занимаюсь этим делом.
  Сюзан кивнула и перевела взгляд на будильник.
  — О, Господи, — встрепенулась она. — У меня через полтора часа прием.
  — Это что, так мало? — удивился я.
  Сюзан уже вскочила с кровати и направилась в ванную.
  — Очень мало, — бросила она на ходу и скрылась за дверью.
  Я услышал, как заработал душ. Я встал, натянул брюки, застегнул ремень и, сунув в кобуру пистолет, пошел на кухню, чтобы умыться и поставить воду на кофе.
  Я уже допивал вторую чашку, когда на кухне появилась Сюзан в макияже и бигудях. Она заварила себе травяной чай и молча встала у стола, ожидая, пока трава настоится.
  — Я, конечно, понимаю, — сказал я, — что во время утреннего туалета разговаривать с тобой бесполезно, но нам нужно подумать, как обеспечить твою безопасность.
  Сюзан налила себе чашку чая.
  — Сейчас я не могу об этом думать, — сказала она. — Я очень спешу, а ты знаешь, какая я, когда спешу.
  — Да уж, — проворчал я.
  Сюзан залпом выпила чай и снова исчезла в ванной. Я уселся на кухне и позвонил по телефону. Сначала через Генри Чимоли передал сообщение Хоуку, затем набрал номер Мартина Квирка.
  — Кто-то вломился домой к Сюзан и оставил в холле коробку с завернутой в бумагу красной розой, — сообщил я. — Я погнался за ним, но не поймал. Не удалось даже хорошенько рассмотреть его.
  — Коробка у тебя?
  — Да. И коробка, и роза, и бумага. Но уверен, что на них нет ни одного отпечатка.
  — Я тоже так думаю, — согласился Квирк. — Но нужно попробовать. Сможешь привезти все это сюда?
  — Нет. Я не оставлю ее одну.
  — Может, это просто какой-нибудь придурок, которого она лечит? — предположил Квирк.
  — Все равно я не собираюсь оставлять ее одну.
  — Ладно. Я пришлю кого-нибудь. Если это один из ее придурков, то тогда могут быть отпечатки.
  Я положил трубку и допил кофе. В растворимом кофе гораздо меньше кофеина, чем в натуральном. Две чашки растворимого кофе — практически ничего. Я поставил воду, чтобы заварить третью.
  Зазвонил телефон. В доме и в кабинете номера были разные. Я снял трубку и сказал:
  — Алло.
  — Сюзан? — спросил голос Хоука.
  — Ну ты сострил, — ответил я.
  — Ладно, что тебе надо? — проворчал Хоук.
  Я рассказал ему о незваном госте и красной розе.
  — Значит, он саданул тебя по челюсти, ты погнался за ним, но он удрал, — резюмировал Хоук. — Он что, негр?
  — Не думаю.
  — И ты позволил белому смыться от себя?
  — Что ты хочешь, я ведь тоже белый.
  — Ну да, я забыл, что иногда у тебя бывает. Если случится еще раз погнаться за ним, позови меня.
  Без двух минут восемь появилась Сюзан в крапчатом твидовом жакете поверх черного свитера с высоким воротом, в черной юбке и черных туфлях на низком каблуке.
  — Ты прекраснее самого красивого сеттера, когда он делает стойку на птицу, — улыбнулся я.
  — И такая же деловая, — добавила Сюзан. — Я знаю, что нам нужно поговорить. Но сейчас я просто не могу. Я понимаю, что ты не можешь оставить меня одну, но не могу позволить, чтобы ты или Хоук торчали в приемной, когда начнут приходить пациенты.
  — Я починю замок на входной двери, а потом кто-нибудь из нас все время будет поблизости. Не бойся, мы не будем тебе мешать и распугивать пациентов.
  — Хорошо, — согласилась Сюзан.
  Она поцеловала меня. Я нежно шлепнул ее по попке, и она поскакала вниз встречать первого пациента. Через минуту я услышал, как она открыла дверь и любезно сказала:
  — Входите, пожалуйста.
  Глава 12
  Пришел плотник по фамилии Шатт и вставил во входную дверь новый замок. Я дал Сюзан свой «Смит-и-Вессон» тридцать второго калибра, строго-настрого наказав спрятать его в ящике письменного стола, а сам, пока она принимала пациентов, вместе с Хоуком по очереди дежурил на верхнем этаже, стараясь не мозолить глаза больным. Вряд ли есть более нудное занятие, чем стоять на верху лестницы и стараться не мозолить глаза.
  Когда вечером Сюзан, наконец, освободилась, я повез ее в кеймбриджское полицейское управление, чтобы взять разрешение на ношение оружия.
  Выписывал разрешение огромный парень, два срока прослуживший во Вьетнаме.
  — Стрелять-то она хоть может? — недоверчиво спросил он.
  — Сам учил, — ответил я.
  — Этого я и боялся, — проворчал громила. Звали его Стив Коста. — Пойдемте в тир, мадам. Проэкзаменуем вас немного.
  — Может, не стоит? — безнадежно спросила Сюзан.
  — Стоит, мадам, — ухмыльнулся Коста.
  Мы поднялись наверх и прошли по коридору, обложенному бледно-желтым кафелем. Коста открыл дверь, и мы вошли в тир.
  — Красота, — проговорила Сюзан.
  — Да, в тире даром времени не теряют, — ответил Коста.
  Комната походила на поставленную горизонтально шахту лифта. В самом начале стоял стол, на нем опрокинутая банка из-под кофе, полная стреляных гильз, половина из которых рассыпалась по полу. Коста прошел в глубь узкого коридора и булавкой приколол мишень к передвижному стенду. Затем установил стенд метрах в пяти от нас и вернулся к столу.
  — Как видите, мадам, мишень состоит из человеческого силуэта и кругов различного диаметра. Самый маленький кружок, в который попадает голова и область сердца человека, — это десять очков. Следующий круг, побольше — девять, потом восемь и так далее до последнего круга, за которым уже нет ни одного очка.
  — Называйте меня, пожалуйста, просто Сюзан.
  — Хорошо, Сюзан. Итак, чтобы сдать экзамен на право ношения оружия, вам нужно выбить семьдесят очков максимум из тридцати выстрелов.
  — Понятно, — кивнула Сюзан.
  — Хотите несколько раз пальнуть, чтобы пристреляться?
  — Нет, спасибо.
  Я вытащил «Смит-и-Вессон». Мы надели наушники.
  — Вначале покажу вам, что к чему, — Коста достал свой собственный пистолет, никелированный револьвер тридцать восьмого калибра с черной резиновой ручкой и, сжав его обеими руками, послал шесть пуль точно в «десятку». Вместе с Сюзан они пошли взглянуть на мишень.
  — Вот это да, — восхищенно пробормотала Сюзан. — Все шесть в самую середину. — Она улыбнулась восторженной детской улыбкой.
  Коста перезарядил пистолет.
  — Вот, — предложил он. — Стреляйте из этого. Он хорошо пристрелян.
  Сюзан не нужно было повторять дважды.
  — Конечно, — ответила она, осторожно взяла пистолет, встала в стойку, как я когда-то ее учил, и выпустила шесть пуль в «семерку». Затем положила пистолет на стол и подождала, пока Коста сходит за мишенью.
  — Ты забыла крикнуть: «Ни с места, ублюдок, мать твою так», — улыбнулся я.
  — Мне лучше было бы прокричать что-нибудь другое, типа «Все нормально, я врач», — ответила она.
  Я покачал головой.
  — Ты что, телевизор не смотришь?
  Коста подошел к нам, держа в руках мишень.
  — Неплохо стреляете, Сюзан. Экзамен вы, конечно, сдали без проблем. Хотите еще немного пострелять, чтобы привыкнуть к оружию?
  — Нет, спасибо, — ответила Сюзан.
  Коста повернулся ко мне.
  — Ну что, по шесть выстрелов? На ящик пива.
  — На скорость, — добавил я. — Десять секунд на обойму.
  — Идет. — Коста поднял пистолет, перезарядил и выпустил шесть пуль за восемь секунд. Потом подобрал гильзы, перезарядил обойму и пошел снять старую мишень и повесить новую. Я занял позицию, вытащил свой «Питон» и по команде Косты «Огонь!» сделал шесть выстрелов за семь секунд.
  Мы оба послали пули в центр мишени, но Коста выбил четыре «десятки», а я только две.
  — С тебя «Будвайзер», — ухмыльнулся он.
  — "Будвайзер"?
  — Ага. Хотя согласен и на «Чиви».
  — Вот она, Америка, — рассмеялся я. — Ладно, завтра подвезу.
  Мы вышли из тира.
  — Неплохо стреляете, Сюзан, — похвалил Коста. — Постараемся сделать вам разрешение как можно быстрее. Когда этот тип привезет пиво, все, думаю, будет уже готово.
  Когда мы садились в машину, Сюзан заметила:
  — А мне всегда казалось, что ты хороший стрелок.
  — Так оно и есть, — кивнул я. — Просто Коста тренируется каждый день.
  — Вообще-то я могла бы и с любым другим пистолетом сдать этот экзамен, — сказала Сюзан. — Но нельзя отказывать человеку, если он решил оказать тебе любезность.
  — Тебе все готовы постоянно оказывать любезность, — проворчал я.
  — Давай выпьем где-нибудь по чашечке кофе и съедим по бутерброду. Заодно подумаем насчет этого убийцы.
  Мы остановились на Челси и уселись за пластмассовый столик ресторанчика «Вашингтон-Дели». Я заказал вишневый пирог с сыром и, не в силах преодолеть искушение, попросил чашечку черного кофе. Сюзан заказала кофейный напиток без кофеина и диетический пирог. Я откусил кусочек своего, проглотил и с удовольствием запил глотком крепкого кофе.
  — Ох, здорово, — выдохнул я.
  — Может, еще закажешь буханку хлеба и кувшин вина?
  — Угу, и еще кучу всяких сладостей, — мечтательно проговорил я.
  Сюзан откусила маленький кусочек своего пирога и аккуратно отломила вилочкой еще один.
  — Красная Роза не обращался к врачу, — сказала она. — Наверняка он находит необходимое облегчение в убийствах.
  — Знаю, — кивнул я. — Ты уже говорила. Но когда он принес тебе эту розу, он действовал вполне сознательно и еще не испытывал потребности в облегчении.
  — Но это совсем не значит, что убийца — один из моих пациентов, — возразила Сюзан.
  — Тогда это значит что-то другое. Это-то меня и тревожит.
  — Да, согласна.
  — Итак, тот, кто оставил тебе красную розу, может либо быть, либо не быть твоим пациентом. Предположим, что все же он твой больной. Потому что если предположить, что нет, то в этом случае придется выдвинуть намного больше всяких притянутых за уши гипотез.
  — Не хотелось бы мне так думать, — вздохнула Сюзан.
  — Ну а что ж делать? — пожал плечами я.
  — Да, конечно. Мы оба прекрасно знаем, что значит развивать только ту версию, которую хочется.
  Сюзан откусила еще один крошечный кусочек пирога и запила глотком кофейного напитка.
  — В нашей работе постоянно сталкиваешься с нетипичными людьми, — продолжала она. — Некоторые из них испытывают постоянный страх. Если это дело рук именно такого человека, то, совершая преступления, он ненадолго избавляется от этого страха.
  — Знаю, — кивнул я.
  — Ну да, — Сюзан взяла меня за руку. — Конечно, ты все это знаешь.
  Я расправился с пирогом. Во рту все еще оставался приятный вкус вишни. Я допил кофе.
  — Ниточка доверия между врачом и пациентом — это фундамент всего лечения. И я не могу, даже вместе с тобой, подозревать и следить за одним из своих больных.
  — Но если один из них Красная Роза, то рискуешь не только ты, — напомнил я.
  — Да я не уверена, что вообще рискую, — возразила Сюзан. — Вряд ли он вдруг изменит своей манере и ни с того ни с сего переключится на белого психотерапевта.
  — Вовсе не вдруг. Само проявление может показаться внезапным, внутренне же он может идти к этому целый год.
  Сюзан пожала плечами.
  — К тому же, — продолжал я, — ты сама объясняла мне, что у таких людей, как Красная Роза, своя система символов. И ты можешь прекрасно вписываться в его схему, так же, как и все эти негритянки.
  — Возможно, — согласилась Сюзан. — Но все равно маловероятно, что такой убийца еще и ходит на лечение. Люди идут к врачу, когда их внутренние противоречивые потребности становятся просто нестерпимыми, когда они в буквальном смысле раздирают человека на куски.
  — А может, лечение как раз и является частью его потребностей, — предположил я. — Может, ему нужна возможность поговорить об этом.
  — Но он ведь не говорит. У меня нет ни одного пациента, который рассказывал бы мне об убийствах.
  — Он может говорить о них такими сложными символами, что ты и не поймешь ничего. Разве пациент не может просто задурить тебе голову?
  — Конечно, может, — кивнула Сюзан. — Но это не в интересах пациента.
  — Вообще-то он заинтересован в том, чтобы его поймали. Письмо Квирку, кассета мне.
  — Пленка тебе может означать совсем не то, что письмо Квирку, — возразила Сюзан.
  — Согласен. Но тогда еще более вероятно, что он как-то связан с тобой. Ревность или что-нибудь в этом роде.
  Сюзан уклончиво промолчала.
  — Джек, — окликнул я бармена. — Сделай мне еще кофе.
  — Кофе делает Тед, — ответил Джек. — Я делаю тоник с сельдереем.
  Тед приготовил кофе и поставил чашку на стол.
  — Собираетесь остаться у нас на ночь? — спросил он с улыбочкой.
  — Спасибо за приглашение, — проворчал я и, добавив в кофе немного сливок, положил два кусочка сахара. У меня своя теория насчет того, как избавляться от кофеина.
  Тед вернулся за стойку.
  — А эта красная роза у тебя в доме? — снова обратился я к Сюзан. — Из-за нее он чуть не попался.
  — Если это был он, — заметила она.
  — Этот приход к тебе может быть частью желания быть пойманным.
  — Или замеченным.
  — И, может, если он окажется на грани того, что его поймают или увидят, ему захочется убить тебя, чтобы спасти свою шкуру.
  Сюзан перевела взгляд на висящие на стенах картины.
  — Это единственный ресторанчик такого типа, где стены украшают произведения искусства, — заметила она.
  Я промолчал.
  — Да, такое вполне возможно, — согласилась Сюзан, прямо взглянув мне в глаза. Во взгляде чувствовалась твердость. — Но я не могу действовать, опираясь только на предположения. Мне нужно больше, чем просто догадки.
  Подперев руками подбородок, я молча смотрел на нее. Молодой философ Зигмунд Спенсер.
  — Я, конечно, буду держать в ящике стола пистолет, — продолжала Сюзан. — А ночью буду класть его на ночной столик рядом с кроватью... И, если понадобится, пущу его в ход.
  — Хорошо, — кивнул я. — Я знаю, что ты так и сделаешь. А я пока попытаюсь выяснить, кто из твоих пациентов убийца. Я не буду рассказывать тебе, каким образом я собираюсь это сделать, потому что не знаю, какие действия ты считаешь компрометирующими твою работу, а какие — нет.
  Сюзан засмеялась. Но в смехе не чувствовалось радости.
  — Трудно сказать, останемся ли мы в этом деле союзниками или станем врагами, — сказала она.
  — Мы союзники во всем, глупышка, — улыбнулся я. — Просто у нас это немного не так, как у других.
  — Ну что ж, хоть это радует, — вздохнула Сюзан и, взяв со стола чашку, залпом допила свой уже совсем остывший напиток.
  Глава 13
  Я сидел на кухне у Сюзан и заканчивал завтрак. Зазвонил телефон. Это оказался Квирк.
  — Уошборн раскололся, — сообщил он.
  — Не удивительно, — ответил я.
  — Раскололся, что он — убийца Красная Роза.
  Я на минуту замолчал.
  — Вот-вот, и я точно так же, — вздохнул Квирк.
  — Чушь какая-то, — проговорил я.
  — Я, конечно, предполагал, что это он убил свою жену. Но не больше.
  — А что думает руководство?
  — Руководство так счастливо, что удалось хоть кого-то арестовать, что, наверное, поведет нас всех в ресторан, когда передадут дело в суд.
  — А как насчет того типа, который принес Сюзан красную розу? — спросил я.
  — Это никому не нужно, — вздохнул Квирк. — Никто и слушать не хочет. Ты сейчас один?
  — Пока да. Но где-то в десять придет Хоук.
  — Подъедь тогда ко мне.
  Я сложил посуду в посудомоечную машину, вытер стол и, усевшись на диван, раскрыл «Глоб». Там еще не было ни слова по этому поводу. Ничего, скоро появится. Хотя первыми, наверное, начнут трубить телевизионщики. Но новость быстро распространится по всему городу.
  Хоук явился ровно в 9.59. Он всегда приходил точно. И вообще, всегда делал то, что обещал. На плече висела спортивная сумка.
  — Полиция получила признание, — сообщил я. Хоук прошел на кухню и опустил сумку на стойку.
  — Квирк верит? — спросил он.
  — Нет.
  — А ты рассказывал ему про того типа, что удрал от тебя вчера ночью?
  — Да.
  — Что собирается делать Сюзан?
  — У нее пистолет в столе. А мы с тобой будем по очереди дежурить в доме.
  — Есть какие-нибудь идеи?
  — Нет.
  Хоук кивнул, открыл сумку и достал несколько аудиокассет, книжку «Общая земля» и журнал «Круг». Сложил кассеты возле магнитофона Сюзан, бросил «Общую землю» на журнальный столик возле дивана, вынул из наплечной кобуры пистолет, положил его рядом с книгой и, усевшись на диван, раскрыл «Круг».
  — Собираешься повидаться с Квирком? — спросил он.
  — Да. Знаешь, где здесь что?
  — Угу.
  Это был один из тех обманчивых апрельских дней, когда кажется, что уже весна, но холодный ветер все еще напоминает о недавней зиме. Я остановил машину на Беркли-стрит под знаком «Только для транспорта полиции» и поднялся в кабинет Квирка. Белсон был уже там.
  — Почерк Уошборна почти полностью совпадает с почерком Красной Розы, — сообщил Квирк, когда я уселся в кресло. — Только веревка немного другая. Во всех предыдущих случаях она была хлопковая, а сейчас — капроновая, ну, знаешь, у которой нужно оплавить концы, когда разрезаешь. Но пластырь точно такой же. И связана она точно так же. И убита так же. Только спермы нет.
  — И пистолет тот же?
  — Нет. Калибр тот же, но пистолет другой.
  — Все это подробно описывалось в газетах, — сказал Белсон. — Сам проверял. И пластырь, и как была завязана веревка, и калибр пистолета, и как он стрелял — все. Так что это может знать любой.
  — Допрашивал его? — спросил я у Квирка.
  — И я, и Фрэнк, и еще человек двадцать. В таких делах трудно провести хороший допрос.
  — Понятно, — кивнул я. — Каждый, кто выше тебя по званию, считает своим долгом влезть, а потом еще и заявить, что это он раскрутил все это дело.
  — Устроили там настоящий балаган, — проворчал Белсон. — И комиссар этот хренов приперся, и еще какой-то болван из мэрии.
  — Так что наверняка они сами и подсказали ему, что говорить, — сказал я.
  — Естественно. — Белсон вынул изо рта полуистлевшую сигару, несколько секунд задумчиво разглядывал окурок, затем в сердцах швырнул его в мусорную корзину.
  — А их не смущает другая веревка, другой пистолет, отсутствие спермы?
  Квирк криво усмехнулся.
  — Болван из мэрии говорит, что это как раз-таки и подтверждает, что он — Красная Роза. Что если бы все было подстроено, то совпадали бы все детали. А спермы не нашли потому, что это была его жена и он не мог кончить.
  — А пистолет?
  — А пистолет он, скорее всего, выбросил, чтобы не засветиться, и достал другой.
  — А еще говорят, что нельзя быть идиотом и работать в мэрии, — проворчал я. — Ну, а сам Уошборн?
  — Директор закусочной на Хантингтон-авеню. Гамбургерами торгует. Никакого отношения к полиции. Зарегистрирован как владелец того пистолета, из которого убита последняя жертва. До этого у него был другой.
  — А что случилось с тем первым пистолетом? — спросил я.
  — Катался на катере и уронил в воду где-то на середине бухты.
  — Он тебя знает?
  — Нет, — покачал головой Квирк. — Говорит, нашел адрес, когда узнал мою фамилию из газет. Но сейчас не помнит ни фамилию, ни адрес.
  — А зачем писал, что он полицейский?
  — Хотел задурить нам голову, — ответил Квирк.
  Мы замолчали. На почти пустом письменном столе Квирка играл солнечный зайчик. На столе стояли лишь фотографии жены Квирка, троих детей и собаки. Настольные часы показывали время в любой точке земного шара. Я никогда не понимал, зачем Квирку нужно знать время на всей планете. Квирк откинулся в своем вращающемся кресле и тихо сидел, покусывая губу.
  — А Сюзан не думает, что кто-нибудь из ее пациентов может оказаться убийцей? — спросил, наконец, Белсон.
  — Считает, что пока рано делать какие-то выводы, — ответил я.
  — Думает, он явится снова?
  — Психотерапевты не знают, что может взбрести в голову какому-нибудь идиоту. Они знают только то, почему это взбрело им в голову.
  — Прямо как полицейские, — буркнул Квирк.
  — За исключением того, что полицейские не всегда понимают эти причины, — поправил я.
  — Да, верно, — вздохнул Квирк и, взяв в руки фотографию собаки, подвинул ее чуть ближе к портретам детей. Зайчик на крышке стола немного переполз в мою сторону.
  — Нужно выяснить, что мы знаем об этом типе, который принес Сюзан розу, — сказал Квирк.
  — Да, — согласился я.
  — Уошборн в это время был уже арестован, — напомнил Белсон.
  — Значит, если Уошборн — Красная Роза, то кто же тогда, черт возьми, этот ночной гость? — проворчал Квирк, ни к кому не обращаясь.
  — А если Уошборн не Красная Роза... — начал Белсон.
  — Вот именно, — оборвал я.
  Мы снова замолчали, задумчиво глядя в пустоту.
  — Это не Уошборн, — заключил, наконец, Квирк.
  Я взглянул на Белсона.
  — Уошборн убил свою жену, — проговорил он. — Но вот остальное — нет.
  — Может быть, — пробормотал я.
  — Возможно, — кивнул Квирк.
  — Нет, это не Уошборн, — повторил Белсон.
  — Хоук с Сюзан? — спросил Квирк.
  — Да.
  — Хорошо.
  Глава 14
  К утру Уошборн стал настоящей знаменитостью. Джейн Поули вещала о нем с экрана телевизора, а его портрет украшал первые страницы всех утренних газет. Мэр выступил по Си-Эн-Эн с благодарностью в адрес комиссара полиции, а комиссар великодушно похвалил за отличную работу все управление. Шесть абзацев статьи на первой полосе «Глоба» посвящались лейтенанту полиции Мартину Квирку, начальнику отдела по расследованию убийств, проявившему в беседе с журналистами некоторую сдержанность. В десятом абзаце говорилось, что частный детектив из Бостона, помогавший полиции в расследовании этого дела, отказался от каких-либо комментариев.
  — Я не отказался, — проворчал я.
  По другую сторону кухонной стойки Сюзан доедала ржаной гренок.
  — От меня? Еще бы ты от меня отказывался, — улыбнулась она.
  — В газете пишут, что я отказался дать комментарии по делу, — сказал я.
  — Наверное, заезжали к тебе в контору, а тебя не было, — пожала плечами Сюзан.
  — Брехливые псы, — выругался я.
  — Что это мы такие злые с самого утра? — снова улыбнулась Сюзан.
  — Куда ни плюнь, каждый лично раскрыл это дело, — проворчал я.
  Сюзан откусила еще один кусочек гренка. Я сделал глоток кофе. Волосы у Сюзан были накручены на бигуди, на лице — ни капли макияжа. Она была одета в белую шелковую пижаму с оборками, немного помятую после сна. Я уставился на нее.
  — В чем дело? — спросила Сюзан, перехватив мой взгляд.
  — Да вот удивляюсь, как тебе удается постоянно быть такой красивой, — улыбнулся я. — Наверное, это не зависит от одежды и макияжа. Наверное, все дело в тебе самой.
  — Ты что, уже успел выпить с утра пораньше? — рассмеялась она.
  — Это ты бьешь мне в голову, как хороший стакан бургундского, — ответил я.
  — Больше не буду. Только после работы.
  Я опустил глаза и снова взялся за свой ореховый рулет. Сюзан взглянула на часы. Она всегда куда-то опаздывала. И сейчас по плану должна была уже закончить завтрак.
  — Есть новости от твоих пациентов? — спросил я.
  — Нет.
  — Но если ты узнаешь, кто подарил тебе розу, а значит, и кто является убийцей, ты ведь поделишься со мной, правда?
  — Красная Роза признался, — сказала она.
  — Не уходи от ответа.
  Сюзан молча кивнула и отправила в рот последний кусок гренка.
  — Да, думаю, поделюсь, — ответила она. — Но я должна быть уверена, что... — Сюзан покачала головой, так и не закончив фразы. И тут же решила сказать по-другому. — Знаешь, я поздно пришла на эту работу. Но сейчас и сама работа, и мои познания и опыт делают меня независимой. Как, впрочем, и твоя профессия — тебя. Так что я считаю себя чем-то большим, чем просто частью тебя, хотя была бы только рада и этому. Но я и без тебя представляю собой нечто самостоятельное. Меня ценят саму по себе.
  — Все правильно, — кивнул я.
  На стойке стояла ваза со сливами. Я взял одну и потер о брюки.
  — И я всегда очень ревностно защищаю эту самостоятельность, — добавила Сюзан.
  Я надкусил сливу.
  — И то, что дело Красной Розы нарушает эту мою автономию, просто невыносимо, — продолжала она. — И то, что ты и Хоук дежурите здесь, мне тоже очень неприятно.
  Я видел, как напряглось ее лицо, когда она произнесла эту фразу.
  — Но ни то, ни другое — не твоя вина, — попытался успокоить ее я.
  — И не твоя, — вздохнула Сюзан. — Но, понимаешь, это то же самое, что разрешить тебе вмешиваться во что-то, что принадлежит только мне. Когда ты расспрашиваешь меня о моих пациентах, я чувствую, что от меня как будто отрывают кусок.
  — Я просто не хочу, чтобы он убил тебя, — вздохнул я.
  — Понимаю, — ответила Сюзан. — Я и сама не хочу. И когда ты или Хоук здесь, я боюсь намного меньше. Но ты уже, наверное, заметил, что, когда тебя нет, страх для меня — естественное, хотя и ужасное, состояние, это как часть моей профессии.
  — Знаю, — кивнул я.
  — Я знаю, что ты знаешь. — Сюзан вдруг улыбнулась своей ослепительной улыбкой, которая всегда заставляла сильнее биться мое сердце. — Не обращай внимания. Просто захотелось пожаловаться.
  — Ни Квирк, ни Белсон не верят этому признанию, — сказал я.
  — Но оно устраивает руководство. Если верить новостям, Уошборн не полицейский.
  — Да, и плюс ко всему это дает им черного преступника и автоматически прекращает все пересуды насчет расизма. Ну и народ немного успокоится. Вообще, есть много причин, чтобы верить его признанию.
  — Кроме?
  — Кроме того, что пистолет не тот, веревка не та, спермы нет и сам он черный. Ведь если он негр, то тогда почему все время искал свои жертвы в тех районах, где, по идее, легче было бы действовать белому? И в конце концов, каким образом он мог зайти так далеко, что добрался до собственной жены?
  — Ну, допустим, насчет жены вполне можно найти какие-то объяснения, — возразила Сюзан.
  — Ладно, пусть так, но все равно остается много белых пятен. И два очень опытных следователя из отдела убийств не верят ему.
  — Если такой человек, как Уошборн, действительно убил свою жену, он может быть в таком ужасном состоянии, что вполне признается и во всем остальном, — предположила Сюзан.
  — Признается в целой серии убийств? — удивился я.
  — Даже больше того. Он может подражать в своем преступлении убийце, стать им, я имею в виду где-то внутри себя. Он как бы раздваивается, и тогда одна часть убивает, а другая, которую он считает самим собой, всего лишь наблюдает за всем со стороны, что помогает ему пережить весь этот ужас.
  — Так что его горе и слезы могут быть абсолютно искренними, — догадался я.
  — Абсолютно. Но он совершил нечто более ужасное, чем могут себе представить следователи. И наказывать его нужно соответственно. Он не просто убийца, он настоящий дьявол — такой же, как и тот, кто совершил все остальные убийства.
  — Значит, ты тоже не веришь его признанию, — вздохнул я.
  — Ни то, ни другое. Я могла бы придумать вполне правдоподобный сценарий, подтверждающий, что он говорит правду. Просто я пытаюсь обрисовать тебе все возможности с точки зрения психиатра. И когда в конце концов вы узнаете, виновен он или невиновен, я соглашусь с вами.
  Я знаю, что знаю я, и знаю, что знаешь ты. И здесь ты знаешь больше, чем я.
  Я доел сливу, встал и, обойдя стойку, поцеловал Сюзан в губы.
  — Спасибо, — поблагодарил я.
  — Всегда пожалуйста.
  Она посмотрела на часы.
  — Боже мой, всего двадцать минут до приема!
  — Смотри, не затопчи меня на бегу, — улыбнулся я и отступил в сторону.
  Глава 15
  Сюзан все еще металась по квартире, когда позвонил Квирк.
  — Хоук придет? — спросил он.
  — Да, в десять.
  — Оставайся там вместе с ним. Мы с Белсоном приедем.
  — Хорошо, — ответил я и положил трубку. Сюзан на мгновение замерла передо мной, чмокнула меня в губы и устремилась к двери.
  — Дзынь-дзынь, — позвал я.
  — Позвоню попозже, — бросила она на ходу и скрылась за дверью.
  Ровно в десять прибыл Хоук. Квирк и Белсон — следом.
  — Это что, совпадение или вы, ребятки, за мной следите? — удивился Хоук.
  Квирк отрицательно покачал головой, закрыл за собой дверь и сказал:
  — Нам нужна помощь.
  — Ну наконец-то, — Хоук расплылся в улыбке.
  Белсон прошелся по кухне, порылся на полках и, наконец, отыскал блюдце, которое можно было использовать в качестве пепельницы. Квирк прошел следом за ним на кухню, старательно стряхнул с плаща дождевые капли и повесил его на вешалку у задней двери. Белсон вернулся в гостиную, неся в руке свою импровизированную пепельницу.
  — Фрэнк, — нахмурился Квирк и указал на плащ.
  — Понял, — кивнул Белсон, вернулся на кухню и повесил свой плащ рядом с плащом Квирка.
  Хоук снял кожаную куртку и повесил на спинку стула. Из подмышки свирепо блеснула костяная рукоятка пистолета. Сзади, в кармашке на широком ремне, лежало несколько запасных обойм.
  Белсон огляделся. Квартира утопала в антиквариате, кружеве, шелке, хрустале и бархате. На одной стене висел огромный багровый веер.
  — Твоя работа? — спросил Белсон у меня.
  — Ага, — улыбнулся я.
  — Мы с Белсоном в отпуске, — сообщил Квирк.
  Холодный весенний дождь назойливо колотил в окно.
  — Ну что ж, погодка вполне подходящая, — заметил я.
  — Комиссар настоял, — пояснил Квирк.
  — В газетах писали, что ты «проявил некоторую сдержанность», — припомнил я.
  — Да, а вчера вечером, когда выступал по радио в передаче Джимми Уинстона, вообще высказал свое мнение, — вздохнул Квирк.
  — Мобилизовал общественное мнение, — буркнул Хоук.
  — Что-то в этом роде. Короче, сегодня утром меня отправили в отпуск. В продолжительный. И Фрэнка заодно. Похоже, специально позаботились.
  — Я работал на совесть, шеф, ты же знаешь, — сказал Белсон.
  Квирк молча кивнул.
  — Значит, они остановились на Уошборне, — заключил я.
  — Да, — ответил Квирк.
  — И приняли его признание, — добавил Хоук.
  — Он сам упорно стоит на своем, — сказал Квирк.
  — Ну, во всяком случае, одно убийство на нем все же висит, — проворчал Белсон.
  — Это точно, — согласился я и рассказал им версию Сюзан.
  — Да, только так он и может воспринимать то, что сделал, — кивнул Хоук. — Так что, скорее всего, не изменит своих показаний.
  — Какими бы не были причины, — сказал Квирк, — я согласен, что его признание — не пустой треп.
  — Значит, — решил я, — если Красная Роза не дурак, то сейчас он на некоторое время прекратит убийства и уйдет в сторону.
  Квирк согласно кивнул.
  — Если сможет, — вставил Хоук.
  — Да, если сможет, — повторил Квирк. — Если он и в самом деле полицейский, он вполне может быть из моего отдела, может разговаривать со мной каждый день и выяснять, что мне известно.
  — А если он не сможет остановиться, то очень скоро убьет еще нескольких женщин, — сказал я.
  Мы замолчали. Белсон стряхнул пепел в ярко-красное блюдце, гармонирующее с ярко-красным веером на стене, вобравшим в себя краски ковра, узор которого соответствовал узору на раме висящего в холле зеркала — такой же овальной, как и арка, ведущая в ванную. Пепел не гармонировал ни с чем.
  — Нужно выяснить, что за тип принес Сюзан эту красную розу, — сказал Квирк.
  — Я уже думал над этим, — кивнул я.
  — Есть какой-нибудь план? — спросил Квирк.
  — Да. Нам нельзя ошибиться. Но единственное, что нам можно сделать, это проследить за кабинетом Сюзан и установить личность каждого пациента, кто хоть немного похож на того парня, за которым я гонялся.
  — Сюзан, конечно, отказалась сотрудничать? — спросил Белсон.
  — Конечно, — ответил я.
  — Даже ради того, чтобы спасти свою собственную задницу?
  — Жизнь, — поправил я.
  — Да, конечно. Прости, — смутился Белсон.
  — Отказалась.
  — Не вижу смысла, — пожал плечами Белсон.
  — Ты — нет, а Сюзан видит, — возразил Хоук.
  Белсон посмотрел на Хоука, на секунду задержал взгляд, затем кивнул.
  — Сколько это займет? — спросил Квирк.
  — Где-то дней десять. Большинство пациентов приходит раз или два в неделю, — ответил я. — Во всяком случае, это лучшее, что я могу предложить.
  Квирк кивнул.
  — Но нужно действовать осторожно, — сказал я. — Представьте, какой-нибудь больной выходит от психотерапевта и замечает, что за ним следит полицейский...
  — Знаю, — оборвал меня Квирк. — Нельзя их пугать.
  — И если Сюзан подловит нас, тоже беды не оберешься, — вставил Хоук.
  — И это знаю, — кивнул Квирк.
  — Ладно, — вздохнул я, — посмотрим. Первый пациент приходит в девять, последний уходит в шесть. Если кто-то будет на машине, перепишем номер. Если придет пешком, проследим и узнаем адрес.
  — Но один из нас должен постоянно находиться с Сюзан, — напомнил Квирк.
  — Да.
  — Отсюда можно наблюдать? — спросил Квирк и подошел к окну.
  — Не очень хорошо видно. Нужно следить снаружи.
  Хоук выглянул в окно. На улице было мрачно и сыро. Дождь не прекращался.
  — Да, неплохое местечко для отпуска, — мрачно улыбнулся Хоук.
  * * *
  ...Они решили, что это кто-то другой. Черномазый. Какой-то придурок, который угрохал собственную жену, подделал его почерк и заявил, что это он убил всех остальных. Удачный случай. Оставалось лишь остановиться, они бы замели черномазого, и он был бы в полной безопасности. Но мог ли он остановиться? Боже правый, да как же он мог остановиться! Какая бы это была потеря. Какая пустота в жизни. Как он мог лишить себя этого? Планировать, тихо подкрадываться к жертве, ловить ее, а потом незаметно исчезать — ведь все это и составляло его жизнь. Что он без этого? Чем еще можно заполнить эту пустоту? Мог ли он поговорить с ней об этом? Но если бы она узнала, то непременно рассказала бы кому-нибудь. Ему больше нельзя была встречаться с ней. Но он хотел, чтобы она знала.
  — Входите, — пригласила она.
  Он прошел через приемную.
  По оконному стеклу за большим аквариумом с тропической рыбкой барабанил дождь. Рыбка без устали совершала фантастические пируэты. Вода там и вода здесь. Он вошел в кабинет и сел на свое обычное место. Вновь ощутил огромную потребность рассказать ей все. Но она проболтается. Обязательно проболтается своему дружку.
  — Когда я был маленьким, — начал он, — я был очень близок с матерью.
  Она кивнула.
  — Я мог рассказать ей обо всем. «Это нормально, — говорила она, — я же твоя мама».
  Она слегка шевельнула пальцем, предлагая ему продолжать.
  — Я делился с ней абсолютно всем.
  Сегодня на ней был коричневый костюм и белая блузка.
  — Помню, когда я был ребенком, ну, классе в третьем, я наделал в штаны.
  Она молча кивнула. Никакой реакции — ни отвращения, ни умиления.
  — Маме позвонили из школы, и она пришла забрать меня. Она не ругалась, даже наоборот, сказала, что ничего страшного, с каждым может случиться. Мы пошли домой, и я попросил, чтобы она никому не рассказывала. Она пообещала... У нее как раз сидела какая-то подруга, и, когда я помылся и спустился вниз, эта подруга начала подшучивать надо мной по этому поводу.
  — Значит, она рассказала, — заключила она.
  Он кивнул.
  — Я... — он замолчал и тяжело сглотнул. Он больше не мог говорить.
  — И вы перестали верить ей, — подсказала она.
  Он снова смог лишь кивнуть. Как будто у него вдруг пропал голос. Он свободно дышал, но не мог ничего сказать. Нависло гнетущее молчание. Позади нее по оконному стеклу барабанил дождь. Он набрал воздуха и выдохнул через рот.
  Она ждала.
  — Я никогда ничего ей не говорил, — наконец выдавил он из себя. Голос звучал как-то пронзительно, как будто отдельно от него.
  — А если приходилось?
  — Она выходила из себя. Она никогда не признавалась, что не права. Просто выходила из себя и страшно злилась на меня, когда я что-то говорил.
  — А что происходило, когда она выходила из себя?
  — Она переставала любить меня.
  Она кивнула.
  — Что же это за любовь? — спросил он все тем же чужим голосом. — Что это за любовь, когда она может любить меня и не любить, если ей не хочется?
  Она слегка покачала головой. Снова наступила тишина, и лишь дождь все барабанил и барабанил по оконному стеклу.
  Глава 16
  Хоук остался дежурить у Сюзан. Белсон, я и Квирк вышли на улицу и уселись в машину. Мы с Квирком впереди, Белсон сзади. Струйки дождя стекали по стеклам, мешая разглядеть, что творится на улице.
  — Только дворники не включай, — предупредил я. — Трое мужиков в машине с работающим мотором и включенными дворниками сразу привлекут внимание.
  — Сможешь через такое стекло что-нибудь разглядеть? — спросил Квирк.
  Мы стояли за полквартала от дома Сюзан, на другой стороне улицы.
  — Не очень-то, — ответил я. — Но нам и не нужно особо разбираться. Любой белый мужчина, который, судя по виду, бегает быстрее меня.
  Квирк кивнул.
  — Фрэнк, хочешь взять на себя первого? — спросил он.
  — Конечно.
  Мы замолчали. Дождь не прекращался. Через десять минут стекла запотели, и Квирк чуть приоткрыл окно с противоположной от дома Сюзан стороны.
  Без десяти одиннадцать из дверей дома вышел первый пациент и не спеша спустился по ступенькам.
  — Как тебе этот? — спросил Квирк.
  — Габариты, вроде, подходят, — кивнул я. Фигура за окном выглядела размытой и нечеткой. — Он белый?
  — Если нет, — ответил Белсон, — вернусь обратно. Он вышел из машины и двинулся на Линнейн-стрит в сторону Гарден, шагая параллельно пациенту Сюзан по другой стороне улицы.
  Через минуту Квирк сообщил мне:
  — Все в порядке, он белый.
  — Теперь лишь бы Белсон его не упустил, — вздохнул я.
  — Белсон не упустит, — заверил Квирк. — И не засветится.
  Я кивнул.
  — Если он сядет в машину, Фрэнк запомнит номер.
  — И запросто узнаем, кто он, — закончил Квирк. — Когда следующий?
  — Должен прибыть с минуты на минуту, а выйти без десяти двенадцать.
  — Час, — подсчитал Квирк.
  Мы молча наблюдали за стекающими по стеклам струйками. Без пяти одиннадцать к дому Сюзан подошла женщина в широком кожаном плаще и фиолетовой косынке и, позвонив, исчезла за дверью.
  — Дерьмо собачье, — выругался Квирк.
  — Теперь нужно ждать до без десяти час, — сказал я. — Можем сходить попить кофейку.
  Мы вышли из машины, прошли по Линнейн в сторону Массачусетс-авеню и попили кофе в какой-то булочной, попутно зацепив еще и по кусочку рулета с сыром. К половине первого мы уже снова сидели в машине и ждали. Без шести минут час из дома вышла женщина в кожаном плаще и остановилась на крыльце, чтобы открыть зонтик. Ни Квирк, ни я не проронили ни слова.
  — Если многие будут подходить под наши требования, — сказал, наконец, Квирк, — это займет немало времени. Нам нужно побольше людей.
  — Только не Хоук, — возразил я. — Он останется с Сюзан.
  Квирк кивнул.
  — Своих я тоже не могу задействовать.
  — А если неофициально? — предложил я. — Просто как услуга.
  Квирк отрицательно покачал головой.
  — Им потом башку оторвут. Я в опале. Пока не соглашусь с официальной версией.
  — Прямо как Галилей, — усмехнулся я.
  Без трех минут час в дом вошел мужчина в черной кожаной куртке.
  — Ну что? — повернулся ко мне Квирк.
  — Не то, — покачал головой я. — Слишком грузный. Я бы догнал его уже через полквартала.
  — Ну, смотри, — буркнул Квирк.
  Мы снова замолчали. Двое следующих пациентов оказались женщинами. В две минуты пятого по ступенькам поднялся мужчина с зонтиком.
  — Подходит, — бросил я.
  — Когда выйдет, я его возьму, — сказал Квирк.
  В 16.53 мужчина вышел на улицу, раскрыл зонтик и зашагал по Линнейн в сторону Массачусетс-авеню. Квирк двинулся следом.
  В 16.56 к дому подошел высокий худой парень в военной куртке цвета хаки и шляпе военного образца с загнутыми кверху полями, какие обычно носят те, кто служит где-нибудь в тропиках. По виду было нетрудно догадаться, что парень не имеет никакого отношения к армии. Скорее всего, просто учится в Кеймбридже.
  Без трех шесть он вышел от Сюзан и направился по левой стороне Линнейн-стрит в сторону Массачусетс-авеню. Я вышел из машины и пошел по правой стороне, держась метрах в десяти сзади. Дождь не прекращался. Над городом начинали сгущаться вечерние сумерки. Следя за парнем сквозь пелену дождя, я пытался уловить в его походке хоть какое-то знакомое движение. Но когда человек идет шагом, он движется совсем не так, как во время бега. По росту и комплекции парень, вроде, вполне подходил, да и шел он легкой спортивной походкой. Дождь, казалось, не кончится уже никогда. На мне были джинсы, белые кожаные кроссовки «Рибок», серая майка, кожаная куртка и фетровая шляпа — подарок Пола Джиакомина, какие обычно носят только где-нибудь в Кении. Кроссовки сразу же промокли насквозь, но все остальное держалось на совесть. Следить за парнем было несложно — под сильным дождем он сгорбился, втянув голову в плечи и подняв ее лишь однажды, когда прямо передо мной перешел Линнейн-стрит и свернул на Массачусетс-авеню.
  Если человек не знает, что за ним следят, либо вовсе не думает об этом, слежка проста, как грабли. Нужно лишь стараться, чтобы объект не увидел, как ты пялишься на него в отражении какой-нибудь витрины, да еще не отставать слишком далеко, чтобы в случае, если он вдруг нырнет в метро или вскочит в автобус, ты не остался с носом. Вообще, в идеале нужно, конечно, иметь дублера и следить за клиентом по очереди. Еще один человек должен сидеть в машине на случай, если у него вдруг окажется свой транспорт или ему вздумается поймать такси. Сам я еще ни разу не встречал таксиста, который бы подчинился моей команде «следовать вон за той тачкой». Во время последней такой попытки водитель нажал на тормоз, сбросил счетчик и предложил мне прогуляться пешком. «Я тебе кто, таксист или Джеймс Бонд?» — рявкнул он мне вслед.
  Справа, в Кеймбриджском скверике, было пустынно, сыро и неуютно. Единственным прохожим была девушка в шерстяной клетчатой юбке и длинном желтом плаще, прогуливающая черного Лабрадора. Девчонка была без зонта, и длинные черные волосы, насквозь промокшие от дождя, прилипли к голове. Собака быстро оббежала вокруг какого-то памятника и, взвизгнув от радости, со всего размаху плюхнулась на бок в большую грязную лужу.
  — Ну и засранец же ты, Отелло, — беззлобно проворчала девчонка.
  На площади Харвард Массачусетс-авеню сворачивает в сторону Бостона. Браттл-стрит тянется на запад к Уотер-тауну, а Кеннеди-стрит спускается вниз, к самой реке. Пересечение этих трех улиц и образует площадь Харвард — неправильный треугольник с газетным киоском и входом в метро посередине. В киоске, а вернее в нескольких прилепленных друг к другу ларьках, продают газеты, журналы и театральные билеты. Туда-сюда по площади сновали серые группки тощих подростков. Все были одеты черт-те во что, на головах — дурацкие прически. Из переносных магнитофонов ревела дикая и довольно нудная музыка. Один держал в руках гитару, вид которой вдруг сразу напомнил мне золотые шестидесятые. Они собирались здесь, потому что скорее всего больше собираться им было просто негде. В этот дождливый апрельский вечер они прятались под крышей входа в метро, всем своим видом выражая полное презрение к ценностям старшего поколения.
  Мой «клиент» тоже остановился под крышей и окинул взглядом небольшую группу панков, стоящую по другую сторону от входа. Тощий подросток с худыми, костлявыми руками отделился от остальных, подошел к моему «клиенту» и перебросился с ним парой слов. На подростке была кожаная куртка с оборванными рукавами и черные штрипсы из блестящего полиэстера, заправленные в высокие мотоциклетные ботинки. И куртка, и ботинки сверкали серебристой отделкой. На голове торчал ярко-красный петушиный гребень. Ухо украшал по крайней мере десяток разнокалиберных сережек. Бравада.
  Мой «клиент» кивнул и вышел из-под навеса. Панк шагнул следом, и они вместе поплелись дальше по Массачусетс-авеню. Красный гребень подростка слегка сбился на бок, но не упал. Несмотря на дождь, на улице было довольно много народу. Люди спешили домой с работы, студенты торопились в библиотеку, бар или киношку, группки туристов стремились поскорее увидеть знаменитую площадь Харвард, а увидев, обменивались разочарованными взглядами.
  Дойдя до Патнам-стрит, мы все трое свернули в сторону реки и, миновав огромный мебельный магазин, очутились в захудалом районе. Здесь прохожих было гораздо меньше. Моя задача резко усложнилась. Если сейчас они исчезнут в одном из многоквартирных домов, я мог закончить слежку, так и не узнав точного адреса. Я приблизился. Мой «клиент» остановился у грязно-зеленого двухэтажного здания и быстро глянул по сторонам. Что-то он стал слишком уж осторожным, как встретил этого подростка.
  Я прошел мимо, низко опустив голову и делая вид, что направляюсь прямо к реке. Пройдя несколько шагов, я остановился и принялся рассматривать витрину итальянского магазинчика, краем глаза наблюдая за «клиентом». Тот подозрительно глянул в мою сторону. Но подросток что-то сказал ему, он кивнул, и они скрылись в подъезде.
  Выждав минуту-другую, я вернулся и подошел к подъезду. Он был заперт. Внезапно прямо над моей головой на втором этаже зажегся свет. Я взглянул на табличку со списком жильцов. Но, хотя до ночи было еще далеко, даже в сумерках я не смог разобрать на ней ни единого слова. Я сунул руку в карман, достал фонарь и, оглянувшись, украдкой направил луч света на табличку. Она гласила: «ФИЛИПП АЙЗЕЛИН, ДОКТОР ФИЛОСОФИИ». В солнечный день я наверняка смог бы прочесть эту надпись и без фонарика.
  Глава 17
  Когда после слежки за Филиппом Айзелиным я вернулся к Сюзан, они с Хоуком стояли в приемной и молча взирали на аквариум. Крышка с него была снята, на поверхности воды расплылось масляное пятно, в котором одиноко плавала красная роза. Под водой вяло шевелила хвостом умирающая тропическая рыбка.
  — По-моему, бензин, — проговорил Хоук. — Во всяком случае запах похож.
  Я кивнул и взглянул на Сюзан. В аквариуме все еще бесцельно пузырился компрессор.
  — Я не знаю, когда это произошло, — пробормотала Сюзан. — Во время приема входная дверь постоянно открыта, так что любой мог войти в дом, пока я беседовала с пациентом.
  — И ничего не слышала? — спросил я.
  — Нет. Пациенты обычно звонят и приходят в приемную. А в кабинете двойные двери, чтобы обеспечить уединенность и конфиденциальность.
  Хоук посмотрел на дверь, вернее, на две двери кабинета. Одна была открыта в сторону приемной, другая — в сторону кабинета. Тайная исповедь пациента.
  — Но в этом случае пациент должен знать расписание, — заметил я.
  — По-моему, у большинства врачей одинаковое расписание, — возразила Сюзан.
  — Ну конечно, Сюзан, — вмешался Хоук. — Если это не один из пациентов, то тогда остается только предположить, что кто-то шлялся по улице с банкой бензина в кармане и красной розой и высматривал какой-нибудь аквариум с рыбками.
  — И ему так повезло, — добавил я, — что он случайно забрел сюда и как раз наткнулся на такой аквариум.
  — Я все понимаю, — кивнула Сюзан. — Но это еще не значит, что он или она — убийца Красная Роза.
  — Что значит «она»? — хмыкнул я. — Может, ты еще будешь убеждать меня, что это сделал не тот, кто вломился к тебе тогда ночью и подбросил красную розу?
  Сюзан тяжело вздохнула.
  — Что-то у тебя слишком много совпадений, — проговорила она. — Ну ладно, пусть это будет «он», пусть это будет даже мой пациент. Но это еще не значит, что он убийца.
  — Но мы не можем действовать, опираясь на такое предположение, ты согласна? — возразил я. — Можно взглянуть на список твоих сегодняшних пациентов?
  Сюзан молча покачала головой.
  — О Господи, до чего же ты упрямая, — вздохнул я.
  — Пусть так, но это все равно ничего не даст. Мне кажется, тот, кто решил это сделать, наверняка пришел не в свой день. И еще мне кажется, что таким образом кто-то просто пытается сказать мне то, что не осмеливается сказать на приеме. Если это действительно убийца, то лучшее, что мы можем сделать — это оставить все как есть и подождать, пока он сам не признается в этом у меня на приеме. Если же это не убийца, то тогда тем более не стоит раскрывать его имени.
  Я взглянул на Хоука. Тот пожал плечами.
  — Что тут возразишь, — вздохнул он.
  — Но если убийца Красная Роза и в самом деле расколется во время приема, то ты хоть найдешь минутку, чтобы рассказать нам? — проворчал я.
  — О, Боже, как ты мне надоел. Ты прекрасно знаешь, что расскажу. Но только когда буду уверена на все сто процентов. По-твоему, мне очень хочется новых убийств? Да плюс ко всему я и сама попала к нему в черный список.
  — Хочешь почистить аквариум? — примирительно спросил я.
  — Да. И запустить новую рыбку.
  — Чтобы не волновать пациентов?
  — Ну, одного-то взволновать все же придется. Того, кто отравил эту несчастную рыбку. Я заставлю его объяснить, почему он это сделал, и, надеюсь, он сможет дать объяснения совсем не те, что вы ожидаете.
  — Все вы, психологи, витаете где-то в облаках, — улыбнулся я. — А что, если он объяснит это именно так, как ожидаем мы?
  — Ну, вот тогда вы с мальчиком Хоуком и вмешаетесь.
  В конце концов вы же для этого торчите здесь круглые сутки.
  Что можно было на это ответить? Я вздохнул и промолчал. Не нашлось слов и у мальчика Хоука.
  * * *
  «... Испугалась ли она? Наверняка испугалась. Все боятся, когда им на голову сваливается такой кошмар. Любая женщина может с ума сойти от страха. Интересно, она догадалась, что это он? Смог ли ее дружок рассмотреть его в темноте? — При мысли о том, что она знает, он чуть не задохнулся от внезапно нахлынувшего сладострастного безумия. — Может быть, когда-нибудь...»
  — Я видел вашу фамилию в газете.
  — Угу, — кивнула она.
  Может, когда-нибудь...
  — Ваш друг занимается делом Красной Розы.
  — Угу.
  Может, когда-нибудь... По телу начал растекаться страх.
  — Почему люди делают такие вещи?
  Ее взгляд стал чуть более заинтересованным. Но и только. Она молчала.
  Разговаривая с ней, он испытывал ощущение, близкое к тому, какое испытывал в детстве, когда рассматривал готовый вот-вот выпасть молочный зуб. Она явно заподозрила его. Словно он раздевался перед ней. Вот, смотри.
  — Меня почему-то заинтересовал этот убийца.
  — Да? — Она слегка вскинула брови. В голосе не звучало никакого осуждения.
  — Вы не возражаете, если мы немного поговорим об этом?
  — Нет, — ответила она. — Посмотрим, что получится.
  — Моя мама была... — Он постарался изобразить, как она хмурится. — Она ненавидела все грязное.
  — А что она считала грязным?
  — Ну, в первую очередь, секс, все, что связано с сексом.
  Она кивнула. Она поняла.
  — А отец? — спросила она.
  — Он так любил ее. Делал все, что она хотела... Только пить не мог бросить.
  — Значит, она была главой семьи, — заключила она.
  — Нет, да ну, в общем, все это просто смешно. Мы все притворялись, что так оно и есть, говорили, какая она умная и проворная, как здорово она во всем разбирается, как хорошо ведет хозяйство. Но на самом деле она была слабая и безвольно глупая, да и боялась всего на свете. Мы с отцом как будто играли в какую-то игру. Только никогда не говорили об этом.
  — Но вы знали? — Она выглядела очень спокойной и внимательной. Казалось, ее очень интересует все, что он говорит. Она была очень добра.
  — Ну, я-то знал. И знал, и не знал, да какое это имеет значение?
  — Конечно, — кивнула она.
  — Я имею в виду, она могла объяснять вам, как что должно быть и почему, и вы верили в то, что она говорит, но в то же время знали, что у нее нет об этом ни малейшего понятия. Ну, в смысле, она бы даже не смогла ответить, где находится Бразилия. Она и читать-то толком не могла и всю жизнь до замужества просидела дома, а потом вышла замуж за отца и жила с ним, пока он не умер.
  Сейчас она сидела чуть наклонившись вперед, ноги вместе, руки на коленях.
  — Но, практически, ее никогда по-настоящему не интересовал ни я, ни отец. Она, конечно, говорила, что это не так, но сама никогда не обращала внимания на то, что ты говоришь, и никогда не интересовалась тем, что тебя волнует. Мне кажется, она не очень-то разбиралась в жизни, и когда кто-то говорил с ней о чем-то таком, она страшно боялась.
  От комнаты веяло тишиной и спокойствием. На ней был черный костюм. Он вдруг представил, как она надевала его сегодня утром. На глаза навернулись слезы. Он чуть не заплакал, но лишь задышал часто и прерывисто.
  — Но она любила меня, — проговорил он.
  — И если бы вы сами не играли в эту игру, она бы тоже не стала этого делать, — догадалась она.
  Он не смог ответить, только молча кивнул. Они замолчали, пока он боролся с подступившими слезами и учащенным дыханием.
  — Слабость тоже может быть сильной, — заметила она. — Правда?
  Он снова кивнул.
  — И пугающей.
  — Да, — ответил он задыхающимся голосом.
  Ему хотелось рассказать ей о другом. О том, о чем он еще никогда никому не рассказывал. Он уже открыл было рот и ощутил все это совсем рядом. Но нет. Он не мог. Никогда не мог. Не мог и сейчас.
  Глава 18
  Через семь дней у меня, Белсона и Квирка уже был список из семи подозреваемых. Все остальные пациенты оказались либо женщинами, либо стариками, либо не того цвета, либо не той комплекции.
  Ясным субботним утром мы сидели у меня в кабинете и пили кофе, ожидая, пока Квирк напишет все семь фамилий на доске.
  — Вот, — сказал он наконец. Отстранение от службы никак не отразилось на его поведении. — Вот все, что мы имеем. Я написал их в том порядке, в каком мы начали за ними следить. Итак, первый «клиент» Белсона: зовут Гордон Фелтон, живет в Чарлстауне возле площади Томпсон. Работает охранником в бостонской корпорации «Система безопасности Баллета».
  — На визитке, наверное, скрещенные «Узи», — ухмыльнулся Белсон.
  — Почти что полицейский, — заметил я.
  — Почти что, — буркнул Квирк. — Дальше. Твой «клиент» Фил Айзелин, преподаватель востоковедения в Гарварде. Живет там же, куда и вошел, когда ты за ним следил: на Патнам-стрит. Третий — Марк Чарлз, практикант бостонской городской больницы, живет в южной части города на Ньютон-стрит. Под номером четыре — Льюис Ларсон, полицейский из пятнадцатого участка, дежурит на патрульной машине. Пятый работает управляющим в гастрономе в Уэллсли, зовут Эдвард Эйзнер, живет рядом с магазином. Номер шесть — Тед Спаркс, преподает математику в университете, живет в Бостоне на Лайм-стрит. И, наконец, седьмой — француз, зовут Эмиль Гане, студент последнего курса университета Кеннеди, изучает политику, живет в общежитии на Маунт-Обурн-стрит.
  Квирк замолчал и поднял глаза на нас. Мы взглянули на него. До сих пор для получения информации Квирк просто направлял по следу своих ребят. Сейчас же дело усложнялось.
  — Итак, один из этой семерки — возможно тот, за которым ты гнался, — сказал Квирк.
  — Да, все было бы намного проще, если бы ты поймал этого ублюдка, — вздохнул Белсон. — Или хотя бы рассмотрел получше.
  — Может, соберем их всех вместе и попросим посоревноваться со мной в беге? — мрачно пошутил я. — Тех, кто проиграет, сразу же вычеркнем.
  — Какие новости у Сюзан? — спросил Квирк.
  — Глухо. Хоук торчит там целый день. Пока никаких происшествий. И Сюзан ничего не сообщает.
  — Как там у Хоука самочувствие? — ухмыльнулся Белсон.
  — Тупеет от безделья. Похож на тигра в зоопарке, — ответил я.
  — Да, это для него хуже тюрьмы, — улыбнулся Белсон.
  — Пусть подежурит на улице для разнообразия, — предложил Квирк.
  — Итак, теперь, когда я сузил круг подозреваемых до семи человек, может вы сможете разобраться, кто же из них Красная Роза? — спросил я. — Пока оба вы в отпуске и делать вам все равно нечего?
  — Ну, что мы, не опытные сыщики, что ли? — проворчал Квирк.
  — Только так, чтобы потом за нами не гонялся бостонский институт психоаналитики, — добавил я.
  — Ничего, сделаем «крышу», — усмехнулся Квирк. — Откроем свою фирму «Квирк и Белсон, частные детективы».
  — Но тогда ты уже будешь не лейтенант, — вставил Белсон. — А по алфавиту фирма должна называться «Белсон и Квирк».
  — Ладно, если что-то узнаем, будем держать тебя в курсе, — пообещал мне Квирк.
  — Перво-наперво проверьте охранника и полицейского, — предложил я.
  — Договорились, — кивнул Квирк.
  — И особенно охранника, — добавил я. — То, что он лечится у психотерапевта, совершенно необъяснимо. Все остальные вполне могут иметь профессиональные нервные расстройства, даже тот же полицейский. А вот охранник... В общем, начните с него.
  — Хорошо, — согласился Квирк. — Как только что-нибудь раскопаем, сразу же сообщим.
  Глава 19
  Включив у себя в кабинете автоответчик, я вернулся к Сюзан и, усадив ее к себе на колени, принялся ждать вестей от Квирка и Белсона. Хоук был с ними, и я чувствовал себя забытым и покинутым, оставаясь наедине с книгами и телевизором, да еще с кольтом «Питон», готовым в любую секунду вступить в дело, если кто-то вдруг ворвется в приоткрытую дверь гостиной.
  Да, я действительно чувствовал себя покинутым, уставшим от скуки и совершенно бесполезным. Желание поквитаться наконец с наглецом, который подбросил Сюзан красную розу и сумел убежать от меня, стало почти осязаемым. Словно страсть, оно ползало по шее, покалывало руки, в то время как я не мог придумать ничего лучшего, чем просто ждать и прислушиваться к каждому подозрительному звуку.
  Не зная, как еще справиться со скукой, я позвонил к себе в контору, проверил автоответчик и обнаружил сообщение от женщины по имени Сара, которая представилась продюсером телепередачи Джимми Уинстона и просила прийти поговорить о Красной Розе.
  Я набрал ее номер.
  — О, — радостно ответила она. — Спасибо, что позвонили. Мы знаем, не все удовлетворены тем фактом, что этот Уошборн признан Красной Розой.
  — Угу, — промычал я.
  — Но нам никак не удается найти кого-то, с кем можно было бы поговорить об этом, — продолжала она. — На прошлой неделе мы еще держали связь с начальником отдела убийств, но сейчас ни в управлении, ни в окружной прокуратуре никто не желает даже перезвонить нам.
  — Я тоже пытался связаться с ними. С таким же успехом.
  — Понятно. Но в любом случае мы знаем, что вы занимались этим делом. Может, хоть вы смогли бы как-нибудь заглянуть к нам и поговорить с Джимми?
  — Конечно, — согласился я. — Уж меня-то они не смогут заставить уйти в отпуск.
  — А нельзя ли прийти прямо сегодня? — осмелела она.
  — Договорились. Только, если позволите, я сам назначу время.
  — Конечно, — обрадовалась Сара.
  Вот таким образом в четверть десятого вечера мы с Сюзан оказались в лифте, поднимающем нас на седьмой этаж здания, что рядом с мэрией.
  Лифт остановился, и мы подошли к сидящей за небольшим столом женщине-охраннику. Я заметил, что она была не из «Системы безопасности Баллета». Женщина позвонила по телефону, и через минуту в холл вышла молоденькая толстушка-блондинка в огромных очках с бордовыми стеклами.
  — Привет, — улыбнулась она нам. — Я Сара. Джимми ждет вас.
  Мы прошли через холл и оказались в студии, где Джимми Уинстон, надев наушники, внимательно слушал кого-то, кто звонил ему по телефону. Он молча кивнул нам и жестом указал мне на кресло по другую сторону U-образной стойки. Это было вращающееся кресло с висящими рядом наушниками. Напротив Джимми, на стене крупными буквами было набрано название передачи и так же крупно — номер телефона. Чуть ниже цифр располагалось стеклянное окно в операторскую. Я сел в кресло, Сюзан устроилась рядом. Я заметил, что, когда она садилась, Джимми с большим интересом покосился на ее ноги.
  — Конечно, конечно, вы имеете право на собственное мнение, — проговорил Джимми в микрофон. — Но, честно говоря, я уже устал все это слушать.
  Он сделал знак в операторскую.
  — Программа «Мысль» из Бостона и я, Джимми Уинстон, вернемся к вам через пять минут после краткой сводки новостей.
  Он снова сделал знак в операторскую, затем откинулся в кресле и поднял глаза на меня. Сквозь стеклянное окно я видел, как диктор с синеватым как у мертвеца лицом устроился рядом с инженером и начал читать новости.
  — Что-то они сегодня все просто с ума посходили, — проворчал Уинстон. Это был толстяк с коротким «ежиком», даже в помещении не снимающий очков «Рэйбан» в черной оправе. На нем была расстегнутая на груди белая рубашка с большим воротником и серые шерстяные брюки. Снятые с ног туфли стояли рядом, под стойкой.
  — Итак, вы детектив, — проговорил он.
  — Да, — кивнул я. — А это Сюзан Сильверман.
  Он небрежно кивнул Сюзан.
  — Ну, что вы знаете такого, чего еще никому не говорили?
  — Я знаю один чудесный рецепт приготовления блинчиков, — ответил я. — О нем наверняка еще никто не знает.
  Джимми механически улыбнулся.
  — Все ясно, молодец. А насчет этого убийцы? По-моему, вы считаете, что полиция поймала не того?
  В комнату вошла Сара и вручила Джимми несколько листов отпечатанного текста.
  — Джимми, мы чуть изменили текст. И, чтобы ты знал, сразу за твоим приветствием пойдет реклама, хорошо?
  — О, Господи, — воскликнул Уинстон. — Вы бы еще подождали, когда я буду в этом проклятом эфире. На кой черт вам понадобилось менять текст?
  — Дело в том, что, ну, в общем... — начала Сара.
  — Ладно, бог с ним. Нет времени. Оставляйте. Просмотрю перед началом.
  Сара страдальчески улыбнулась нам и ускакала прочь. Джимми покачал головой, посмотрел на меня и закатил глаза.
  — Ну и дурдом, — пробормотал он и начал просматривать текст. Я взглянул на Сюзан.
  — Я смотрю, тут становится все интереснее и интереснее, — шепнула она и одарила меня милой улыбкой.
  Диктор закончил чтение новостей, и Джимми включил свой динамик на полную громкость. Пошла реклама нового автомобиля.
  — У нас есть секунд тридцать, — быстро проговорил Джимми. — Итак, я задам пару вопросов, а потом будем отвечать на телефонные звонки. Вам нужно будет одеть наушники.
  Он выглядел как настоящий слизняк, но голос, тем не менее, обладал тем красивым бархатистым тембром, каким обычно обладают голоса профессионалов. На панели зажглась сигнальная лампочка, и Джимми начал:
  — Итак, в эфире программа «Мысль» из Бостона и я — Джимми Уинстон. В ближайшие полчаса мы будем беседовать с бостонским частным детективом, который считает, что в деле об убийствах Красной Розы полиция введена и вводит нас в заблуждение. Он пришел к нам в студию, чтобы высказать свое мнение. Как вы оказались замешанным в это дело, мистер Спенсер?
  — Меня попросил заняться им человек, возглавляющий расследование, — ответил я.
  Джимми быстро просмотрел записи.
  — Если не ошибаюсь, это начальник отдела по расследованию убийств лейтенант Мартин Квирк, — уточнил он. Что бы он ни говорил, все звучало как обвинение или объявление Третьей Мировой войны.
  — Да.
  — Но он больше не занимается этим делом, — продолжал Уинстон. — А как же вы? Вы считаете, что Уошборн невиновен?
  — Я считаю, что Уошборн не является убийцей Красная Роза, — ответил я. — Он прекрасно подходит для этого обвинения и снимает все проблемы. Но я думаю, настоящий преступник разгуливает сейчас на свободе.
  — Даже несмотря на то, что крупнейшие полицейские чины штата уверены в обратном?
  — Мне неприятно делать такое заявление, — ответил я. — И все же да.
  Джимми закурил. По-моему, уже пятую сигарету за то время, что я был здесь.
  — И вы хотите решить эту шараду?
  — Я хочу, чтобы она была решена.
  — Но вы не против, чтобы она была решена именно вами?
  — Чтобы написать сценарий детективного фильма и полюбоваться на свою фотографию в «Пипл»?
  — Не могу поверить, что вы думаете об этом, — улыбнулся Джимми.
  — Попытайтесь.
  — У вас есть какие-то новые улики? Если да, то, может, вы расскажете нам о них и объясните, почему их нет ни у шефа полиции, ни у окружного прокурора?
  Я рассказал ему все, что знал, кроме того, что касалось Сюзан. Не упомянул и про наш список подозреваемых. Джимми окинул меня возмущенным взглядом.
  — Но у вас нет ничего, что не было бы известно лейтенанту Квирку, — резюмировал он. — Хорошо, переходим к ответам на телефонные звонки.
  Джимми взглянул на крошечный экран монитора, на котором высвечивалось шесть имен и города, из которых звонили.
  — У нас на линии Клара из Бостона. Привет, Клара. Вас слушает программа «Мысль».
  — Привет. Это Джимми?
  — Слушаем вас, вы в эфире.
  — Джимми, мне очень нравится ваша программа. Я хотела сказать вам об этом.
  — Спасибо. У вас есть вопросы к нашему гостю? — спросил Джимми.
  — Да. Мистер Спенсер?
  — Да, Клара.
  — Вы ведь видели тела, так?
  — Так.
  — Они все были раздеты?
  — Да.
  — И изнасилованы?
  — Нет, не в том смысле, в котором вы думаете.
  — Конечно, изнасилованы, он изнасиловал их, мерзкий ублюдок. Так я хочу сказать, что нужно кастрировать это грязное животное.
  — Ты часто так говоришь, правда, Клара?
  — Если его кастрировать, ему больше не захочется связывать и насиловать несчастных женщин.
  — Спасибо, Клара, — вмешался Джимми. — Мы будем иметь это в виду. А сейчас нам звонит Ронни из Ридинга. Привет, Ронни, вы в эфире.
  — Джимми?
  — Да, Ронни, слушаем вас.
  — Джимми, по-моему, все это просто журналистские бредни, понимаете? Да, пользуясь случаем, хочу сказать, что я люблю вашу передачу.
  — Спасибо.
  — Так вот, мне кажется, что они просто сами убивают друг друга, понимаете? Ну, в смысле, я не хочу сказать, что они... ну, вы понимаете. Давайте забудем обо всей этой истории. На днях мои дети даже в школе говорили об этом. Что это за тема для разговора маленьких детей? Так что давайте не будем раздувать весь этот бред...
  — То есть, вы хотите сказать, что, поскольку все жертвы черные, всех остальных это не должно интересовать? — вставил Джимми.
  — Да они просто сами убивают друг друга, — не унимался Ронни.
  — Ронни, вы слушаете меня, Ронни? — перебил Джимми. — Так вот, знаете что? Пойдите сейчас в гараж, заведите машину и вставьте себе в рот глушитель. Может тогда хоть немного поймете, что к чему.
  Он нажал на кнопку. На экране появилось еще несколько имен.
  — Марвин из Куинси, слушаем вас, вы в эфире.
  — Я считаю, что мистер... э... Спенсер, ваш гость, совершенно прав, и я восхищаюсь его мужеством, вы меня слышите? Они постоянно водят нас за нос. Все, что им нужно, это чтобы их не поливали грязью в газетах. Думают, если у них в руках есть какая-то сила и власть, то им можно помыкать простыми людьми...
  — А по-моему, негры должны сами решать свои проблемы...
  — ...Считаю, ваша ошибка в том, что вы пытаетесь найти какое-то человеческое объяснение проблемы, причины которой недоступны нашему пониманию. Вы никогда не думали, что во всем этом чувствуется рука Сатаны...
  — Все эти преступления говорят о чем-то гораздо большем. Они говорят нам о болезни всей нашей страны. В известном смысле все женщины здесь связаны и... — И дальше в том же духе.
  В десять тридцать мне позвонил какой-то тип, сообщивший, что если я уже совсем поехал умом и докатился до того, что пришел в гости на эту вшивую передачу, то с меня уже не будет никакого толку в качестве детектива.
  — Это ты, Голдмэн? — спросил я.
  — Неважно, — ответил звонивший, но я уже понял, что это действительно Мейнард Голдмэн.
  — Вы хотите сказать, что вам что-то не нравится в нашей передаче? — любезно спросил Джимми.
  В голосе Мейнарда зазвучали издевательские нотки.
  — Если бы только «что-то», — хмыкнул он. Уинстон подал знак, и Мейнарда быстренько отключили.
  Сюзан повернулась ко мне и ободряюще улыбнулась. Последний человек, позвонивший перед перерывом для одиннадцатичасовых новостей, хотел узнать, что я сделаю с Красной Розой, если мне когда-нибудь удастся поймать его.
  — Приведу сюда, на передачу, — пообещал я.
  Джимми отключил микрофон и прикурил очередную сигарету. Я повесил наушники и откинулся в кресле.
  — Не стоит молоть в эфир всякую чушь, — проворчал Джимми. — У нас здесь разговор с народом. Можно сказать, форум, дискуссия. И каждый имеет право на собственное мнение.
  — Это не мнение, — огрызнулся я. — Это патология. Форум народного онанизма.
  Джимми пожал плечами и раскрыл текст.
  — Приятно было побеседовать, — бросил он, не поднимая глаз.
  — Вот так вот, — улыбнулась Сюзан, — за кулисами волшебства и очарования.
  Она взяла меня за руку, и мы вышли за дверь.
  Глава 20
  Хоук сменил меня у Сюзан, и я отправился в контору просмотреть почту и принять пару клиентов. Я прошел по Беркли-стрит. В спину с реки дул сильный холодный ветер, гоня по тротуару бумажные обертки. Все то время, пока я или Хоук дежурили у Сюзан, она вела себя молодцом, но я понимал, как мерзко она себя чувствует, находясь под постоянной охраной.
  Войдя в контору, я вынул из ящика кипу почты и уселся за стол. Автоответчик записал несколько телефонных звонков. Я взял со стола первое письмо и включил воспроизведение. Пошла первая запись:
  — Привет, любитель ниггеров. Слышал тебя вчера в программе Джимми Уинстона. Ты там пытался доказать, что это дело рук белого, а не этого сраного черномазого. Так вот, нужно заткнуть твой рот за такие слова.
  Я слушал записи телефонных звонков и читал письма. Как всегда. В душе закипала злоба, но я тешил себя тщетной надеждой, что когда-нибудь все же повстречаюсь с этими сволочами. Автоответчик выдал еще пять записей. Все они в более или менее сдержанной форме соответствовали первому звонку, кроме одной, где мужской голос бесстрастно произнес:
  — Может, ты и прав насчет Красной Розы. Может, он действительно все еще гуляет на свободе.
  Я отложил письма и еще раз прослушал последнюю запись. Потом вынул кассету, сунул в карман и вставил в автоответчик чистую.
  Покончив с телефонными звонками, я распечатал письмо от Риты Файор. Оно было написано на розовой бумаге и пахло сиренью. Рита писала, что хотела бы узнать, как я поживаю, и предлагала позавтракать вместе. Я как раз обдумывал это приглашение, когда дверь с шумом распахнулась и в кабинет друг за другом ввалились пятеро парней, явно не из лиги помощи голодающим частным детективам. Пройдя в комнату, они молча встали у моего стола полукругом. Последний захлопнул дверь.
  — Как я понимаю, ребятки, вы из фан-клуба Майкла Джексона и пришли узнать по поводу билетов на концерт, — попытался сострить я.
  Предводитель был явно культуристом. Остальные четверо тоже смотрелись неплохо, хотя поодиночке никто из них не смог бы заставить меня дрожать от страха. На культуристе были широкие «вареные» джинсы, черные кроссовки «Рибок» и голубая майка без рукавов с надписью «Качая железо» на груди. Принимая во внимание сегодняшний холод, я подумал, что на улице ему было не очень-то тепло, но как еще он мог нагнать на меня страху своими бицепсами?
  — Мы тут хотим чуток поболтать с тобой, любитель ниггеров, — процедил предводитель.
  — А, это твой голосок я только что слушал по телефону, — улыбнулся я.
  — Я смотрю, ты хочешь оправдать этого черномазого.
  — Да, все верно. Дело в том, что я служу правде и считаю, что он не делал этого.
  — А нам плевать, — рявкнул культурист.
  — Ну что ж, звучит очень убедительно.
  — Нам не нравятся ниггеры и не нравятся те, кто их защищает, — грозно прошипел он.
  Я почувствовал, как внутри медленно закипает злость, и понял, почему. Уже несколько дней я гонялся за призраком, и вот наконец передо мной стояли живые, реальные люди, жаждущие померяться силой. Но я выжидал. Пятеро — это было слишком много.
  — Слушай, покажи бицепс, а? — попросил я.
  Культурист приподнял было руку, но тут сообразил, что его разыгрывают. Поздно. Я ухмыльнулся, дав понять, что видел, как он клюнул.
  — Выходи из-за стола, — грозно скомандовал культурист.
  — Или ты сам меня вытащишь? — улыбнулся я.
  Он стоял в центре, чуть впереди остальных. Справа от него строил угрожающие рожи рыжий парень с квадратными плечами и веснушчатым носом.
  — Угадал, — заржал культурист и с бравым видом оглянулся на дружков.
  Я встал с кресла, вышел из-за стола и без лишних разговоров врезал ему в пах. Затем слегка развернулся, отпустил прямой левой в конопатое лицо рыжего и выхватил пистолет. Трое оставшихся замерли, как на стоп-кадре.
  Культурист схватился за живот и рухнул на колени. Рыжий отступил назад и принялся раскачиваться из стороны в сторону, закрыв лицо руками. Сквозь пальцы сочилась кровь.
  — Вы, трое выкормышей, быстро встали спиной к стене, — гаркнул я. — Вот так. А теперь сели на корточки.
  Они покорно выполнили команду. Теперь им было бы не так-то просто быстро подняться на ноги и сделать неожиданный выпад.
  — Ты тоже, рыжий. И не капай мне на ковер своей кровищей.
  Рыжий отошел к стене, не отнимая рук от лица.
  — Ну вот, теперь ты, мистер Мускул. Готов продолжать?
  Все еще стоя на коленях, культурист поднял голову.
  — В каком смысле? — проговорил он. На лице застыла гримаса боли.
  — В смысле готов дать мне урок расовых отношений?
  — Если бы у тебя не было пушки, — промямлил он.
  — Ясное дело, — улыбнулся я. — Если бы у меня не было пушки, я удушил бы вас всех пятерых голыми руками. Или ты еще сомневаешься?
  — Если бы ты не дал мне в пах, — промычал он.
  — Тогда я дал бы тебе по носу, как рыжему, и ты залил бы кровью свои могучие грудные мышцы. Ну так что, сможешь встать?
  — Смогу, — буркнул он и, с трудом поднявшись на ноги, исподлобья взглянул мне в лицо. — Мы это запомним.
  — Надеюсь, запомните. И надеюсь, надолго. Но, если хочешь, я и сейчас не против поработать пару раундов. Ну так что?
  — С пистолетом в руке?
  — Естественно. Просто чтобы не пришлось иметь дело сразу со всеми. Да я и одной рукой с тобой справлюсь. Ну, одной рукой годится?
  — Угу, а когда я начну тебя забивать, пустишь в дело пушку, да?
  — Ты не начнешь меня забивать, так что вопрос отклоняется, — ответил я.
  — Думаешь, сможешь драться со мной одной рукой?
  — Само собой, — улыбнулся я и изо всех сил врезал ему левой прямо в нос. Он отлетел назад. Из носа брызнула кровь. Как и у рыжего. Он помотал головой и двинулся на меня.
  — Вы, там у стенки. Только шевельнитесь, головы прострелю, — бросил я напрягшейся было четверке и чуть отклонился назад, уворачиваясь от его удара правой. Потом резко выбросил вперед левую руку, провел красивый хук прямо в глаз и прежде, чем он закрылся, успел еще дважды поразить цель. Он дико взвыл и снова занес правую руку. Я скользнул в сторону и от души вмочил ему по почкам. Он хрюкнул и повернулся в мою сторону. Я переложил пистолет в левую руку и, решив, что пора кончать, со всего размаху въехал ему правой по подбородку. Бедняга прогнулся назад, на ватных ногах отступил на пару шагов и осел на пол, вытянув ноги и опустив обмякшие руки на колени. Так он сидел пару минут, потом завалился на бок и замер.
  — А говорил, одной рукой, — обиженно пропыхтел один из дружков, здоровый блондин с бычьей шеей.
  — Я имел ввиду одновременно, — пожал плечами я и снова переложил пистолет в правую руку.
  Костяшки пальцев слегка онемели, и я подумал, что завтра рука наверняка распухнет. Лоб немного вспотел, мышцы разогрелись и приятно вздулись от притока крови. Я чувствовал себя великолепно. Смотри, Красная Роза, я готов к встрече с тобой.
  — Поднимите его, — бросил я. — И выведите отсюда к чертовой матери.
  Рыжий все еще продолжал закрывать руками окровавленное лицо. Остальные трое поставили вожака на ноги и поволокли к двери. Все пятеро опустили головы, подыскивая слова, чтобы ретироваться с достоинством. Наконец, блондин нашелся:
  — Мы знаем, где тебя найти, — пригрозил он.
  — Вы и сегодня знали, — улыбнулся я. — Видите, что из этого вышло.
  Ни у кого больше не нашлось возражений. Они молча выволокли культуриста за дверь и ушли.
  Я сунул пистолет обратно в наплечную кобуру, зашел в умывальник и несколько минут держал руки под струёй холодной воды. Потом ополоснул лицо, вытерся и, подойдя к окну, выглянул на перекресток Беркли и Бойлстон и несколько раз глубоко вздохнул.
  * * *
  «...Похоже, он может довериться ей. Он мог говорить с ней о таких вещах, о которых никогда не рассказывал ни одному человеку. О том времени, когда он ходил в школу. О матери. Она никогда не говорила сама. Так было нужно. Что-то типа обета молчания... Всегда легче держать рот на замке».
  — Моя мать всегда говорила, что женщины обязательно высосут из меня все, что можно.
  Она чуть улыбнулась и кивнула.
  — Я думаю, она имела в виду деньги. Что они будут идти со мной за деньги.
  — А у вас было много денег?
  — У меня? Нет. У отца было немного, но у меня — никогда. Ну, то есть я был ребенком. У детей нет денег.
  Сегодня на ней был светло-серый костюм с высоким круглым воротником, украшенным жемчугом. Чулки и туфли были белыми.
  — Но, может, они могли высосать из вас и кое-что еще? — спросила она.
  — В каком смысле?
  Она пожала плечами.
  — Мне всегда становилось как-то не по себе, когда она это говорила. Ну, что никто не пойдет со мной, ну, понимаете, просто так. И я чувствовал себя последним болваном и думал, что любая девчонка высосет из меня все, что можно, а я буду слишком слабым, чтобы остановить ее.
  — Слабым, — повторила она. Это был не вопрос, но и не утверждение.
  — Глупо, конечно.
  Она кивнула.
  — Но когда я был мальчишкой, эти слова и эти мысли заставляли меня очень бояться девчонок.
  — Угу.
  — Иногда я, бывало, начинал фантазировать... — Его вдруг захлестнула волна страсти и почти сексуального возбуждения: еще никогда он не был так близок к откровению. — Я представлял, что связываю их. — От возбуждения он едва мог говорить.
  Она молчала. «Я бы с удовольствием связал и тебя, — подумал он. — Если бы взял с собой веревку. Я бы поднял тебя на ноги и связал».
  — А как вы считали, что именно могли высосать из вас девочки? — наконец спросила она.
  Он чуть не кончил от возбуждения.
  — Меня самого, — ответил он каким-то чужим голосом. — Они могли высосать меня самого.
  — Откуда?
  — Из нее. — Голос как будто отделился от него и звучал сам по себе, странным эхом разносясь по кабинету.
  Глава 21
  Мы с Сюзан сидели в уютной кабинке ресторана «Дейвио» на Ньюберн-стрит и обедали. Сюзан так приучила себя к красному вину, что могла запросто осушить стакан в один присест. На столе стояла бутылка «Шианти» и два салата.
  Но она отпила не больше грамма «Шианти» и поставила стакан.
  — Ммм, — одобрительно кивнула она.
  — Мы отобрали из твоих клиентов семерых. Семерых возможных, — сообщил я.
  — Возможных убийц Красных Роз?
  — Тех, кто мог подбросить тебе розу и убежать.
  — Но как вы это сделали?
  — Мы дежурили под домом и следили за каждым, кто подходил под описание.
  — Кто это «мы»?
  — Квирк, Белсон и я. Хоук сидел с тобой.
  — Потому что ты был единственным, кто видел его.
  — Да, — ответил я.
  — Засветились?
  — Нет. Ни один не заподозрил, что за ним следят. — Я вручил ей листок с семью отпечатанными на машинке фамилиями. Но Сюзан даже не взглянула на него.
  — Я тоже думала над этим вопросом, кто это может быть, — сказала она. — Чтобы убежать от тебя, ему нужно было иметь кое-какие физические качества.
  Я кивнул. В вазочке лежал хлеб. Я отломал маленький кусочек и доел салат.
  Сюзан взглянула на список.
  — Да, — согласилась она. — Некоторых из них я тоже отметила. А остальных вы отбросили, потому что они не похожи на человека, за которым ты гонялся — прежде всего по росту?
  — Правильно.
  — Жаль. Очень жаль, что наши профессии вдруг так пересеклись. И все это именно после того, как мы только-только ощутили весь вкус личной жизни.
  — Знаю, — ответил я. — Но придется как-то смириться с этим. И похуже бывало.
  — Да. — Она сделала еще один крошечный глоток «Шианти». — Придется. Но мы справимся. Это похоже на тот случай, когда проблема проходит одновременно сквозь деловую и личную сторону жизни. Причем затрагивает самую сердцевину наших отношений.
  — Я знаю.
  — Но мы сможем любить друг друга так же, как раньше. Ведь каждый из нас может существовать самостоятельно. В то время, как мы вместе образуем единое целое.
  Официант принес горячее и унес тарелки из-под салата. Когда он ушел, Сюзан продолжала:
  — Знаешь, все это очень нарушает мою самостоятельность. Я никогда не нахожусь одна. Если ты уходишь, со мной постоянно сидит Хоук. Даже когда я работаю, кто-нибудь из вас сидит наверху с пистолетом наготове.
  Я кивнул.
  — Я вовсе не хочу сказать, что устала от тебя, — объяснила Сюзан. Она слегка подалась вперед, склонившись над тарелкой.
  — Я понимаю.
  — Или от Хоука. После тебя он первый, с кем мне приятно находиться.
  — Но иногда тебе бывает нужно побыть одной.
  — Совершенно верно.
  — Но мы не можем позволить ему убить тебя.
  — Не можем. — Сюзан улыбнулась. — И я уверена, что не позволим.
  Мы немного помолчали.
  — Если один из моих пациентов и в самом деле убийца и если это он оставил у меня розу, я могла бы, наверное, попытаться вычислить, кто он, — наконец сказала Сюзан.
  — Но ты не собираешься этого делать.
  — Не могу. Пока.
  — Только помни, что ты не одна в опасности. В эти самые минуты он, может, как раз готовится убить какую-нибудь новую негритянку.
  — Знаю, — кивнула Сюзан. — И это тоже лежит на мне огромной ношей. И мне очень тяжело. — Она отпила немного вина. — Хотя с тех пор, как Уошборн признался, Красная Роза не сделал еще ни одной попытки.
  — Мы оба знаем ответ, — нахмурился я.
  — Да. Он мог на некоторое время залечь на дно.
  — Но на какое время?
  — Возможно, достаточно долго, но... Это же потребность. Потребность, с которой он не в силах бороться. Он одержим.
  — Значит, он сделает это снова.
  — Да, — тихо проговорила Сюзан. — Один Бог знает, чего ему сейчас стоит сдерживаться и каким он станет после этой пытки.
  — И все же ты и сама думаешь, что он один из твоих.
  Сюзан посмотрела на вино в своем стакане. На свету оно приобрело совершенно фантастический рубиновый оттенок. Она подняла глаза на меня и задумчиво кивнула.
  — Да. Я думаю, это один из моих.
  — Но кто?
  Она покачала головой.
  — Я не имею права. Пока. Если я ошибусь, это погубит его.
  — Черт побери, — не выдержал я.
  Сюзан потянулась через стол и прикрыла мне рот теплыми ладошками. Затем скользнула по моим плечам и взяла меня за руки.
  — Пожалуйста, — попросила она. — Прошу тебя.
  Я набрал в легкие побольше воздуха и медленно выдохнул. Сюзан так сильно перегнулась через стол, что я начал опасаться за ее почти полную тарелку.
  — Чтобы быть самой собой, чтобы быть женщиной, которую ты любишь, частью того, чем мы с тобой являемся и что не похоже ни на что другое, чтобы быть Сюзан, я должна поступать так, как должна. А это значит, опираться только на свой профессионализм и на свой опыт и не позволять страху влиять на мои поступки.
  Я посмотрел на ее хрупкие руки, лежащие в моих ладонях. Казалось, мы были одни во всей вселенной — ни официантов, ни обеда, ни ресторана. Казалось, мы сидим вот так уже целую вечность.
  — Да, — вздохнул я наконец. — Ты совершенно права.
  Я взглянул в ее темные, бездонные глаза. Она улыбнулась.
  — Кстати, — заметил я, — по-моему, ты сейчас раздавишь грудью тарелку.
  * * *
  Он видел, как выступал по телевидению этот ее дружок Спенсер. Сказал, что черномазый не виноват. «Знают ли они о нем? Может, этот сукин сын уже вычислил его, когда он оставлял розу? Но все остальные уверены, что это дело рук черномазого. Почему же Спенсер не верит? А она? Знает ли она, что это он? Что это он связал всех этих баб, залепил им рот и наблюдал, как они пытаются вырваться и закричать? — Он взглянул на рыбку, спокойно плавающую в аквариуме. Вода блестела и искрилась в лучах солнца. Она вышла на минуту, пригласив его в приемную. — Может быть, ей даже понравится, когда он ее свяжет. Некоторым женщинам это нравится. Они любят, когда их связывают и срывают одежду, и даже сами просят об этом. — От такой мысли на него снова нахлынуло возбуждение. — Но потом он уже не сможет приходить поговорить с ней. Она расскажет своему дружку. Сволочь. В газетах писали, что когда-то он был боксером. Чтоб его... А может, она уже и рассказала своему дружку. Может, что-то заподозрила, когда послушала, что он здесь говорил. Они знают. Эти психиатры всегда знают все, даже если ты не хочешь этого. Она постоянно наблюдает за ним. Как он шевелит рукой, покачивает ногой, как ерзает на стуле. Все замечает. Концентрируется на нем... — Рыбка описывала медленные круги в искрящейся воде... — Она заботится о нем. Нет, она ничего не скажет своему дружку. Он сам догадался. Ублюдок. Она не скажет». Дверь распахнулась. На ней было темно-синее платье с красными цветами.
  — Входите, — пригласила она.
  Он встал и испугал рыбку. Бедняга заметалась по аквариуму.
  — Мой отец часто ходил к шлюхам, — начал он. — А потом переживал и на следующий день приносил матери розы.
  Психотерапевт подняла на него заинтересованный взгляд. Он знал, что ей будет интересно.
  — И тогда она спрашивала: «Джордж, ты был с какой-то шлюхой?» А он опускал глаза и бормотал: «Я принес тебе розу». И уходил.
  — Он никогда не дрался с ней? — спросила психотерапевт.
  — Нет. Никогда. Только напивался и ходил к шлюхам.
  Она спокойно смотрела ему в глаза. В ней всегда чувствовалось спокойствие, умиротворяющее спокойствие.
  — А вы как к этому относились? — спросила она.
  Он невольно пожал плечами. Вроде как небрежно.
  — Как-то однажды он взял меня с собой. — Он снова ощутил в животе знакомую пустоту. Она слегка вскинула брови. — К черной шлюхе, — продолжал он. — Мне тогда лет четырнадцать было. — Пустота увеличилась, и вместе с ней, как всегда, он ощутил тепло. Зазвенело в ушах. Он слушал свой собственный голос, о чем-то говоривший врачу. К звону в ушах вдруг добавилась какая-то безумная смелость. — Боже, от нее так воняло.
  Психотерапевт ждала.
  — Она мне совсем не понравилась, — он снова почувствовал, как небрежно прозвучала эта фраза.
  Они замолчали. Врач сидела прямо и очень спокойно, он — небрежно, как только мог, положив руку на спинку кресла. На глаза снова навернулись слезы. Он все так же небрежно посмотрел на нее. В затуманенном взгляде было ожидание.
  — Я не мог, — продолжал он охрипшим и немного дрожащим голосом. — Я ничего не мог сделать. Она была такая толстая и... и... — он почувствовал, как задрожали плечи, — ...волосатая и... какая-то... недоброжелательная.
  — К вам? — спросила врач.
  — Да, — итак, он уже рассказывает. — Да. Она тискала меня и говорила, какой он у меня маленький и какой вялый, и так хотела, чтобы я все сделал, хотела, ну, понимаете, чтобы он напрягся, а я не мог, и она взбесилась и сказала, что я ее оскорбляю и что, если я не сделаю это, она возьмет нож и отрежет мне его, и я испугался, потому что она была такая черная.
  — Ужасно, — вздохнула психотерапевт.
  — А мой отец в это время был где-то в другом месте с какой-то другой шлюхой, и я не мог уйти.
  Он с трудом перевел дыхание. Предложения получались слишком длинными.
  — И... — подбодрила врач.
  — И в конце концов она вышвырнула меня из комнаты без штанов и заперла дверь. Так что мне пришлось ждать отца, чтобы он надел на меня свой пиджак и отвел домой. А пока я его ждал, меня в таком виде видело еще несколько шлюх.
  — Вы говорили об этом с отцом?
  — Он рассердился на меня за то, что я потерял штаны. Сказал, что мать нас теперь сожрет.
  Глава 22
  В одиннадцать часов утра пришел Белсон и вручил мне толстую папку, содержащую все, что им с Квирком удалось узнать о всех подозреваемых.
  — Квирк сказал, чтобы ты прочитал, подумал, а потом мы поговорим, — сообщил Белсон. — Ты, я, Квирк и Сюзан, если она, конечно, захочет.
  — Хорошо, сегодня прочту, — кивнул я. — А вы чем собираетесь заняться?
  — Лично я пойду домой, покажусь жене и детям и посплю немного.
  — Пока не заснул, попробуй сравнить этот голос с тем, что я дал тебе раньше.
  — Красная Роза опять тебе позвонил?
  — Да, как и многие другие. Послушай и определи, какой из всех этих голосов его. Впрочем, ты сразу его узнаешь. Это тот, который говорит, что может быть он все еще гуляет на свободе.
  — Попробую сходить в контору и снять отпечаток голоса, — кивнул Белсон. — Правда, сейчас, когда я в отпуске, это будет не так-то просто. Придется просить неофициально. Ладно, увидимся. Пока.
  Белсон ушел. Я раскрыл папку и углубился в чтение. Большинство сведений оказались ценны тем, что снимали с подозреваемых всякое подозрение. Никто из всей семерки ни разу не попадал в полицию. Айзелин, преподаватель востоковедения, угодил в одну неприятную историю, когда работал учителем в частной школе для мальчиков. Какой-то ученик пожаловался, что Айзелин приставал к нему в сексуальном плане. Но дело так и прикрыли. Через два года Айзелин получил степень доктора философии в Гарварде и остался на преподавательской работе. Ларсон, полицейский, обращался к начальству с просьбой предоставить ему отпуск по болезни. Жаловался на усталость и депрессию. Но начальство посоветовало ему обратиться к психотерапевту. Кроме Айзелина и Фелтона все были женаты. Айзелин никогда не был женат, Фелтон состоял в разводе. Ларсона они уже вычеркнули из списка, поскольку в то время, когда произошли три из пяти наших убийств, он находился на дежурстве и имел железное алиби. Француз Гане во время второго убийства уезжал к родителям во Францию. Весенние каникулы. Из пяти оставшихся выделялся Фелтон, охранник. Двое преподавателей, санитар, директор гастронома и охранник. Возможно, мы могли бы исключить из этого списка и еще нескольких, если бы побеседовали с ними или с их сослуживцами. Например, можно было бы установить, находился ли санитар Чарлз на службе во время хотя бы одного из убийств. Но тогда они узнают, что попали под подозрение. Значит, отпадает. Итак, больше всех мне понравился Фелтон. Я снова прочитал его досье. За такое короткое время можно было собрать не очень-то много сведений. К тому же им никак нельзя было засветиться. Сорок три года, разведен, отец умер. Живет в Чарлстауне, хотя вырос в Суампскотте. В деле лежала ксерокопия школьного ежегодника с его фотографией и перечислением успехов в учебе и спорте.
  — Сукин сын, мать твою... — пробормотал я.
  Под его портретом красовалась надпись: "Легкая атлетика — «отлично». Ничего не доказывает. Все это было двадцать пять лет назад. И все же. Я отложил папку, снял трубку и позвонил директору средней школы Суампскотта.
  — Мальчик по имени Гордон Фелтон, — попросил я. — Бегал за школьную команду в... где-то в 1961-62. Как он выступал?
  — А зачем вам? — спросил директор.
  — Меня зовут Артур Дейли. Еженедельник «Нью Ингланд Спортс». Мы тут готовим ретроспективную статью. Спорт в средней школе четверть века назад.
  — Ах, вот оно что. Неплохая мысль. Подождите на телефоне, я сейчас гляну. По-моему, у нас где-то хранятся старые снимки и материалы.
  Он пропал минут на пять. Я ждал и слушал тишину. Красота. Намного лучше всякой музыки.
  — Мистер Дейли, — раздался, наконец, голос директора. — Я нашел. Вот, этот Горди Фелтон был барьеристом. Третье место в штате по бегу со стосорокасантиметровыми барьерами.
  — Спасибо, — поблагодарил я. — Не знаете, где он сейчас?
  — Нет. Я всего три года в этой школе. А эти данные просто раскопал в старых записях.
  — Ну что ж, спасибо за помощь. — Я повесил трубку.
  И все равно это еще ничего не доказывает. То, что он хорошо бегал в детстве, вовсе не значит, что он также бегает и сейчас. Но все же... Не многие могут обогнать меня, а тот, кто подбросил Сюзан розу, смог.
  Я отложил досье Ларсона и Гане и еще два раза внимательно прочел дела всех остальных. Затем швырнул их на стол и принялся бесцельно бродить по дому. Выглянул в окно. Проверил содержимое холодильника. Снова выглянул в окно. В холодильнике лежал вилок цветной капусты, две бутылки диетической кока-колы и пачка китайской лапши. Приятного аппетита, мистер Спенсер.
  Ровно в час появился Хоук с огромным пакетом тунца и коробкой картофельных чипсов «Кейл-Код».
  — Скорее бы поймать этого урода, — проворчал он. — А то у меня от этих дежурств скоро заворот кишок начнется.
  На нем был коричневый твидовый плащ «Харрис» спортивного покроя и джинсовая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. Накрахмаленные джинсы заправлены в рыжие ковбойские сапоги.
  — Ну, ты сегодня прямо гарвардский ковбой, — улыбнулся я.
  — Крутой парень, — подмигнул мне Хоук и принялся выкладывать из пакета рыбу.
  Мы застелили стойку бумагой, разложили на ней тунца и мило перекусили.
  — Один из нашего списка был неплохим барьеристом, когда учился в школе, — сообщил я. — В выпускном классе занял третье место по штату.
  — Давно? — насторожился Хоук.
  — В 1962 году.
  — Ну, это еще ни черта не значит.
  — Работает охранником, — добавил я.
  — И мечтает быть фараоном?
  — А может, и считает себя фараоном.
  — Как там она поживает? — спросил Хоук. Под словом «она» он всегда подразумевал Сюзан.
  — По-моему, уже догадывается, кто из них он. Хотя еще не уверена.
  — Значит, сидит себе, слушает его трепотню, кивает и ждет, что он в любую минуту может выхватить свою чертову пушку и нажать на курок, — проворчал Хоук.
  — Поэтому мы и торчим здесь у нее по двадцать четыре часа в сутки, — нахмурился я.
  Хоук кивнул. Мы немного помолчали.
  — Ну что, пора начинать собирать новые улики? — наконец, спросил он.
  — Да, похоже, пора. У этого барьериста когда-то была жена. Может, схожу поговорю с ней.
  — Возьми мою фотографию, — предложил Хоук. — Скажи, что она может встретиться со мной, если захочет помочь.
  — А если не захочет, то встретиться дважды, — ухмыльнулся я.
  Глава 23
  Мими Фелтон жила в одной из многоэтажек, облепивших искусственное водохранилище в Конкорде. Утром по телефону она сообщила мне, что работает кассиром в косметическом салоне «Блумингдейл» и уходит на работу в четыре. Ровно в 14.10 я постучал к ней в дверь. Мими встретила меня в белой хлопковой блузке, до того открытой, что вначале она показалась мне всего лишь широким бюстгальтером, и черных джинсах, которые наверняка застегивались только в положении лежа. Босые ноги с накрашенными ногтями. Копна золотых волос, уложенных так, как будто она всю жизнь только и мечтала показать мне, какая знатная у нее шевелюра. Восемь пальцев украшены кольцами и перстнями. В ушах — огромные серьги, сверкающие, словно новогодние игрушки. Впечатляет.
  — Привет, мистер Спенсер, — приветствовала она меня. — Входите, пожалуйста.
  На лице — толстый слой тщательно наложенной косметики. Ногти на руках покрыты темно-вишневым лаком. Упругая, загорелая и довольно плоская грудь.
  — Так вы детектив?
  — Да, — ответил я. — Мне нужно, чтобы вы рассказали мне все, что можете, о Гордоне Фелтоне.
  — Можно взглянуть на ваш значок или лицензию, или что там вам выдают? — У нее был тоненький голосок, похожий на лепет ребенка.
  Я показал ей лицензию.
  — А почему вы интересуетесь Горди? — спросила Мими.
  — Служба, — пожал плечами я. — Поскольку он работает в системе безопасности, компания-облигационер желает досконально проверить всех своих сотрудников, у которых есть ее облигации.
  — Это что-то типа страхования? — спросила она своим детским голоском.
  Я почему-то так и ждал, что сейчас она сделает реверанс.
  — Да.
  — Ну, мистер Спенсер, судя по вашему виду, вы можете продать свои облигации всем, кому захотите.
  — Спасибо, — улыбнулся я. — Так почему вы развелись, миссис Фелтон?
  — Присядем, — предложила она, и мы прошли в крошечную гостиную. Стены украшали полотна авангардистов — все в розово-серых тонах. Из окна открывался вид на водохранилище.
  Она уселась в кресло — бледно-лиловую подушку на треугольном металлическом каркасе. Еще два таких же стояли вокруг массивного журнального столика.
  — Спасибо, я постою, — ответил я. — Так что там насчет развода?
  — Ох, Горди, — вздохнула Мими. — Горди, Горди, Горди...
  — Из-за него? — спросил я.
  — Что?
  — Из-за него вы развелись?
  — Он всегда был таким мальчишкой. — Она покачала головой. — Всегда хотел казаться мужчиной, а на самом деле был просто маменькиным сынком. Тряпка, одно слово.
  — Как это понять? — спросил я.
  — Ну, например, всегда боялся ходить куда-нибудь один, без меня.
  — А то, что хотел казаться мужчиной?
  — Все время таскал с собой пистолет. Хотел стать полицейским, но, по-моему, никогда в жизни не решится поступить на службу. Хотя все уши мне прожужжал. Был таким, знаете, ну, типа юный друг полиции. Рацию домой приволок. Когда мы еще жили вместе, постоянно крутился вокруг фараонов в Суампскотте. А уж как услышит по рации, что где-то там что-то произошло — сразу в машину и туда. Посмотреть. В общем, чокнутый.
  — А семья? — спросил я.
  — У нас никогда не было детей, — вздохнула Мими.
  — А его семья?
  — А почему вы не записываете? — удивилась она.
  Я постучал себя пальцем по лбу и улыбнулся.
  — Если в этот компьютер что-то попало, значит, навечно.
  Мими удовлетворенно кивнула.
  — Отец у него умер, — продолжала она. — А мать еще жива. Живет в Суампскотте. — Мими покачала головой.
  — А чего головой качаете? — спросил я.
  — Да он ее просто ненавидит.
  — Мать?
  — Ну да, — Мими снова покачала головой и грустно улыбнулась. — Да, Чернушка — еще тот подарочек.
  — Чернушка? — насторожился я.
  — Ну, мамаша Гордона.
  — А почему Чернушка?
  — Да девичья фамилия у нее такая. Роза Мэри Блэк,[71] — ответила Мими. — Все всегда называли ее Чернушка.
  — Господи-Боже ты мой, — только и смог прошептать я.
  Глава 24
  — Это Фелтон, — решительно заявил я.
  Было субботнее утро. Сюзан, Хоук и я сидели за стойкой, пили кофе и жевали итальянские булочки, которые по пути снова прикупил Хоук.
  На стойке лежал коричневый конверт, переданный Белсоном. Внутри находился сравнительный анализ отпечатков голосов.
  Сюзан открыла холодильник и выставила на стойку банку вишневого варенья и сливочный сыр. Затем уселась поудобнее, намазала на булочку тонюсенький слой сыра и, положив сверху вишенку, откусила маленький кусочек.
  — Это он, Сюзан, сто процентов, — кивнул Хоук.
  — Возможно, — проговорила Сюзан, проглотив свой кусочек. — Вполне возможно.
  Я налил себе вторую чашку кофе и положил полную ложку сахара.
  — Вот и объясняются все символы, — сказал я. — Красная роза, черные женщины. Роза Мэри Блэк, она же Чернушка.
  Сюзан аккуратно разрезала булочку пополам и положила обе части в импортный немецкий тостер — достаточно широкий, чтобы вместить обе половинки. Я нажал на выключатель.
  — Я знала, что ее зовут Роза, — кивнула Сюзан. — Но он никогда не говорил ее девичью фамилию.
  — В этом есть что-то необычное? — спросил я.
  — Да вообще-то, нет. Многие пациенты говорят «моя жена», «моя мать», «мой отец». Просто родственники. Они и в мыслях не называют их по именам.
  Тостер подал сигнал, Сюзан вынула булочку и положила на тарелку Хоука.
  — И у него были с ней какие-то неприятности, да? — спросил я.
  Сюзан задумчиво наблюдала, как Хоук намазывает на булочку сливочный сыр. Как и все, что он делал, это действие было выполнено без единого лишнего движения. Но я знал, что он положил ровно столько, сколько нужно.
  — Если он и в самом деле одержим тайной злобой по отношению к матери, — проговорила наконец Сюзан, — а мать зовут Роза Мэри Блэк, да к тому же есть и еще кое-какие факты, которые я уже знаю, то он вполне может выражать эту злобу в искаженной форме и направлять ее на тех, кто каким-то образом символизирует для него Розу Мэри Блэк.
  — Как, например, негритянки, — поддержал Хоук. — И оставлять на месте убийства розу.
  — Все правильно, — согласилась Сюзан. — А если объект его злобы еще и безгранично силен в его представлении, злоба вполне может сочетаться со страхом. А если злоба и страх каким-то образом связаны еще и с сексом, это тоже будет отражаться на его действиях. И тоже в искаженной, извращенной форме.
  — То есть он может связывать их и насиловать пистолетом, — уточнил я.
  — Совершенно верно, — ответила Сюзан, держа обеими руками кофейную чашку и рассматривая меня сквозь пар.
  — Ну а как, подходит Фелтон под это описание? — спросил я.
  Сюзан продолжала задумчиво смотреть на меня. Потом медленно поднесла чашку ко рту и сделала глоток. В гостиной, на журнальном столике, громко и ритмично тикали часы. Хоук подлил всем еще кофе.
  Я взглянул на Сюзан. Сюзан взглянула на меня. И закрыла глаза.
  — Да, — прошептала она. — Подходит. И даже больше, чем вы можете себе это представить.
  — Белсон сделал анализ двух голосов, — сообщил я. — Один — того, кто прислал мне кассету, где утверждал, что он Красная Роза. Второго записал мой автоответчик после этой позорной программы Джимми Уинстона. Так вот, анализ показал, что говорил один и тот же человек.
  — Я послушаю, — попросила Сюзан.
  Я подошел к магнитофону и вставил кассету. Сюзан слушала, подложив руку под подбородок. Я трижды прокрутил обе записи.
  Сюзан сидела не шевелясь, задумчиво глядя на магнитофон. Мы с Хоуком ждали. Наконец, Сюзан с шумом выдохнула воздух.
  — Похоже, что он, — сказала она. — Я, конечно, не уверена: это может быть и кто-нибудь другой, но может быть и он.
  Я вынул из магнитофона кассету. Хоук расслабленно откинулся на стуле, поставил его на две задние ножки и начал медленно и лениво покачиваться, слегка опираясь локтями на стойку. Я подумал, что он мог бы и не держаться.
  Сюзан отняла руку от подбородка.
  — Сейчас я тоже уверена, что это он, — проговорила она. — Но я абсолютно ничего не смогу сказать в суде как свидетель. Если все эти преступления совершил человек с такой же, как у него, патологией, то вовсе не обязательно, что это был именно он. Я могу назвать целую кучу людей со схожей патологией, которые тоже вполне могут совершить все эти преступления.
  — Что же им мешает? — спросил Хоук.
  — Не знаю, — пожала плечами Сюзан. — Характер, влияние других людей, степень воздействия со стороны матери, уровень собственного интеллекта, желание вылечиться... А иногда и просто случайность.
  — Может, какое-то вмешательство свыше, — тихо пробормотал Хоук.
  — Да брось ты, — улыбнулась Сюзан.
  Хоук посмотрел на нее и тоже улыбнулся. Ни одна улыбка в мире не излучала такого душевного тепла.
  — Значит, он, — заключил я.
  — Да, — кивнул Хоук.
  — Да, — согласилась Сюзан.
  — Но мы не можем это доказать, — продолжал я.
  — А отпечатки голоса? — спросила Сюзан.
  — Доказывают только то, что мне дважды звонил один и тот же человек. Но это еще не значит, что звонил именно Красная Роза. И вовсе не доказывает, что тот, кого они взяли, не Красная Роза. Даже если ты недвусмысленно заявишь, что это наверняка его голос, ты не докажешь, что он Красная Роза.
  — Недвусмысленно... Ну и словечки у тебя, — хмыкнул Хоук.
  — Всегда держись поближе ко мне, — посоветовал я ему. — Может, когда-нибудь тоже станешь таким же умным.
  — А если в моем журнале записано, что Фелтон был на приеме в тот день, когда ты гонялся за нашим ночным гостем? — не сдавалась Сюзан.
  — Вместе с еще семерыми или сколькими там пациентами? — возразил я.
  — А убийства? — подал голос Хоук.
  — Убийства? — не поняла Сюзан.
  — Сопоставь дни убийств с датами твоих сеансов, — объяснил я.
  — Зачем?
  — Посмотришь, что получится, — хмыкнул Хоук.
  — Сейчас принесу журнал, — кивнула Сюзан и отправилась в кабинет.
  — Значит, мы уверены, что это он, но никак не можем это доказать, — со вздохом заключил Хоук. — Рано или поздно придется что-то предпринимать.
  — Знаю, — вздохнул я.
  Вернулась Сюзан с журналом регистрации.
  — Назови мне даты убийств, — попросила она.
  Я знал их наизусть и без запинки продиктовал ей.
  Сюзан быстро записала их своим красивым и совершенно неразборчивым почерком. Элегантный, состоящий из грациозных линий и штрихов, этот почерк обладал исключительным шармом и очарованием, но был совершенно непонятным. Часто Сюзан и сама не могла прочитать, что написала несколько дней назад.
  Пока мы с Хоуком убирали посуду и полоскали чашки, Сюзан пролистала журнал. Я закрыл крышкой банку с вишневым вареньем, положил в контейнер сыр и убрал все в холодильник. Хоук вымыл руки и вытер их бумажным полотенцем.
  — Вот сукин сын, — вдруг пробормотала Сюзан.
  Мы с Хоуком обернулись.
  — Обычно Фелтон приходит ко мне два раза в неделю, — пояснила она. — В разные дни, но обязательно дважды в неделю. Так вот, все убийства, кроме первого, произошли на следующий день после приема.
  — А когда он начал посещать твои сеансы? — спросил я.
  — Через две недели после первого убийства.
  Мы замолчали. Лишь жужжание посудомоечной машины нарушало тишину комнаты.
  — Значит, что-то на этих сеансах побуждало его к действию, — проговорила, наконец, Сюзан.
  — Совсем не обязательно, — пожал плечами Хоук.
  — Знаю, — нахмурилась Сюзан, сразу превратившись в доктора Сильверман, размышляющую о странностях человеческого поведения. — Но совпадение просто поразительное.
  — Так в чем же тут дело? — спросил я.
  Сюзан покачала головой, потом встала, подошла к окну и выглянула на залитую утренним светом Линнейн-стрит. Мы молча ждали. Хоук снова уселся на стул, я остался стоять, прислонившись спиной к раковине. Наконец Сюзан обернулась.
  — По-моему, тут дело во мне, — проговорила она.
  — Как так? — удивился я.
  — Скорее всего я выбрала не ту тактику. И вообще я для него не подходила. Приятная женщина, обладающая какой-то властью и полномочиями. Ему было легко перенести на меня те чувства, которые он испытывал к матери.
  — Но ведь ты, наверное, и хотела, чтобы так произошло? — спросил Хоук.
  — Да, я предполагала, что в дальнейшем научу его управлять этими чувствами, потому что я не его мать и наши взаимные усилия постепенно изменят его состояние...
  — Но получилось совсем наоборот, — закончил я.
  — А получилось так, что весь его гнев к матери переключился на меня. Во мне была такая же недосягаемость и... О, Господи, у нас в университете даже есть семинар на эту тему. Здесь же все так просто. Его потребность в косвенном, символическом сексуально-карательном наказании просто усилилась из-за этого переключения. Да плюс еще случайная связь между мной и его проблемами.
  — О, Боже, мне, бедному работяге, вас и не понять, — пожаловался Хоук. — Такие заумные речи тут говорите.
  — Я же тебе сказал — держись за меня и всему научишься, — сказал я.
  — Спасибо за предоставленную возможность, сэр, — ухмыльнулся Хоук.
  Сюзан полностью ушла в свои мысли и не обращала на нас никакого внимания.
  — Я должна была дать ему направление на серьезное лечение, — проговорила она наконец. — Я же чувствовала его сексуальное возбуждение во время нашей первой беседы.
  — Но решила, что справишься сама, — вздохнул я.
  — И помогу справиться ему.
  — И через какое-то время наверняка справилась бы, — поддержал я.
  — Погибло уже четыре женщины, — нахмурилась Сюзан. — У нас нет больше времени.
  * * *
  ... «Ее дружок приходил к Мими. Соврал насчет какой-то проверки по поводу продажи облигаций, но это был он. Огромный, грозного вида, с переломанным носом. Он, точно. Она говорила с ним. Значит, она знает. — Он чувствовал, что сейчас вот-вот взорвется, словно бомба. — Значит, она знает». У него появилось такое чувство, какое всегда возникало, когда он уделывал этих чернокожих девах. Нажимал на курок и чувствовал, что взрывается... «Сука. Все разболтала, тварь паскудная. Никому нельзя доверять. Ни матери, ни жене, то есть бывшей жене, ни Ей — никому. От каждой жди потом подарочка...»
  Перед глазами снова встали связанные негритянки. Фантазия всегда спасала его в минуты отчаяния. Он представил, как складывает в спортивную сумку свое «оборудование»: пластырь, веревку, пистолет. Представил Ее, с черными волосами и такими темными глазами. «Вот бы расправиться сразу со всеми, — подумал он. — Уделать всех скопом, всех в одной комнате». Он представил себе жену — бывшую жену. Как беспомощно она валяется на полу. Представил Ее. И себя. Как он стоит над ними и победно смотрит на этих мелких тварей сверху вниз. Он открыл тайник и вытащил пистолет «Смит-и-Вессон» тридцать восьмого калибра. С никелированным десятисантиметровым стволом и ореховой рукояткой. Нигде не зарегистрированный. Есть еще и служебный. Лежит в кобуре в ванной, рядом с аккуратно сложенной формой. А этот он взял в доме матери после похорон отца. Она до сих пор не знает, что он у него. Он повертел отцовский пистолет в руках и положил в спортивную сумку. Достал из тайника рулон пластыря и моток бельевой веревки и бросил следом. Он еще не знал, что будет делать. Но нужно подготовиться. Он чувствовал себя достаточно сильным и собранным, чтобы уложить сумку. Ее дружок. Может, если его не будет, он сможет неплохо провести с ней время. Чувство собранности вдруг улетучилось, как дым. Живот свело. Он вынул из сумки пистолет. Повернулся к зеркалу на дальней стене и, подняв пистолет, взглянул на свое отражение. Да, с пистолетом он смотрится солидно и грозно. Живот немного отпустило. Но не совсем. Он еще немного подумал о своих жертвах, и чувство собранности вернулось окончательно. Он повернулся боком к зеркалу и посмотрел, как выглядит с пистолетом сбоку. Со времени последнего убийства прошло уже довольно много времени. Плевать на все. Ему это просто необходимо. Он поднял пистолет, прицелился в зеркало и представил доктора Сильверман.
  Глава 25
  У нас с Сюзан произошел самый крупный скандал за все время нашего знакомства. Все началось, когда она сказала:
  — Конечно, я больше не смогу быть его врачом.
  — Конечно, нет, — согласился я.
  — В понедельник он должен прийти на прием, и мне придется сообщить ему, что мы не сможем продолжать сеансы, — вздохнула она.
  — Правильно. Когда у него назначено?
  Сюзан раскрыла лежащий на стойке журнал.
  — В одиннадцать.
  — Я буду сидеть у тебя в кабинете, — сказал я. — А Хоук — в приемной.
  — Нет, — покачала головой Сюзан.
  — Да.
  — Нет. Я не могу позволить, чтобы пациент пришел на прием и столкнулся с двумя вооруженными головорезами.
  — Этот пациент убил четырех женщин, — возразил я. — И я не могу позволить тебе одной сообщить ему о том, что это сделал он и ты все знаешь.
  — Боюсь, придется, — нахмурилась Сюзан. — Вы с Х суком можете стоять здесь, наверху. Но в кабинете я буду одна. Он имеет право на эту конфиденциальность.
  — А я имею право сохранить тебя в живых, — не выдержал я.
  — Может, ты, черт бы тебя побрал, прекратишь разговаривать со мной таким тоном, — Сюзан хлопнула ладошкой по стойке.
  Мы замолчали, глядя друг на друга. Хоук сидел в кресле, безразлично наблюдая за всей этой сценой. По выражению его лица можно было решить, что мы обсуждаем мою новую прическу.
  — Я не позволю тебе остаться с ним наедине, — уже спокойнее, но все так же настойчиво повторил я. — Слишком много мы уже сделали. Слишком дорого это обошлось, чтобы рисковать всем ради соблюдения профессиональной этики, ради сострадания или самоуважения, или всего вместе и еще бог знает чего.
  — Ты мне не позволишь? — медленно переспросила Сюзан.
  — Да, не позволю.
  — Да кто ты, черт возьми, такой, что смеешь мне что-то не позволить?
  — Твой «сладенький зайчик», — просто ответил я.
  Хоук все так же безразлично переводил взгляд с меня на Сюзан и обратно, словно наблюдал за ничего не значащим теннисным матчем.
  — Ну, а ты что скажешь? — спросила у него Сюзан.
  — Я тоже не позволю тебе остаться с ним наедине.
  Сюзан опустила глаза и нервно забарабанила пальцами по стойке.
  — Теперь все его права заканчиваются, — добавил я.
  — А мои? — вскинула брови Сюзан.
  — Здесь легче. Я сильнее и могу просто заставить тебя подчиниться. Что и сделаю.
  Она снова уперлась взглядом в пол и забарабанила пальцами по стойке. Я ждал. Ее дыхание стало потихоньку успокаиваться. Хоук взял из вазочки сливу, отправил в рот и выбросил косточку в мусорную корзину. Дыхание Сюзан совсем успокоилось. Она подняла глаза.
  — Ладно, мой сладенький зайчик, — вздохнула она. — Можешь сидеть со мной, когда я буду разговаривать с Фелтоном.
  — Спасибо, — улыбнулся я.
  — Всегда пожалуйста.
  — Я знал, что вы прекрасно поладите, — отечески улыбнулся Хоук.
  — Да иди ты, — буркнула Сюзан.
  — Уже иду, — рассмеялся Хоук.
  Глава 26
  Наступил понедельник. Без девяти минут одиннадцать из кабинета Сюзан появилась молодая блондинка с короткой стрижкой. Она молча сняла с крючка плащ и, даже не взглянув на меня, вышла за дверь. Я встал и зашел в кабинет. Хоук притаился наверху. Как только появится Фелтон, Сюзан пригласит его в кабинет, после чего Хоук спустится вниз и сядет в приемной.
  — Он всегда является без одной минуты одиннадцать, — накануне сообщила нам Сюзан. — И в это время в приемной постоянно пусто. Если он вдруг увидит там Хоука, то может насторожиться.
  — Да какая разница? — возразил я. — Хоук все равно не даст ему уйти.
  — Вы и так навязали мне свою защиту, — сказала Сюзан. — Но теперь уж хватит распоряжаться.
  Итак, когда Фелтон вошел в приемную, я стоял за дверью в кабинете, а Хоук ждал наверху, ожидая сигнала спуститься вниз. На Сюзан был темно-синий с белым свитер. Она вышла в приемную, пригласила Фелтона в кабинет и, дождавшись, когда он войдет, плотно закрыла двойные двери. Затем молча обошла стол и села в кресло. Фелтон остановился у входа и с изумлением уставился на меня. Я молча смотрел на него. Сегодня мы впервые видели друг друга при дневном свете.
  Сюзан, наконец, нарушила молчание:
  — Присаживайтесь, мистер Фелтон. Сейчас я объясню вам, почему сегодня здесь присутствует мистер Спенсер.
  Мы с Фелтоном продолжали рассматривать друг друга. Ростом он был чуть выше ста восьмидесяти, тело поджарое и жилистое, что говорило о неплохой физической форме. Каштановые волосы зачесаны назад, на затылке небольшая залысина. Нестриженные усы и редкая бороденка придавали лицу несколько неопрятный вид.
  — Присаживайтесь, пожалуйста, мистер Фелтон, — повторила Сюзан. Голос звучал ровно и спокойно.
  Фелтон повернулся и уселся в кресло возле письменного стола, откуда мог одновременно видеть и меня, и Сюзан.
  Я скрестил руки на груди и прислонился спиной к стене, стараясь придать лицу безразличное выражение. Черт бы побрал всех этих монстров. До встречи с ними готов разорвать их на куски, а встретившись и увидев, что внешне они совершенно обыкновенные люди, сразу же перестаешь думать о них, как о чудовищах и изуверах, и даже сама мысль о том, чтобы убить их, кажется уже слишком злой и жестокой.
  — Так что произошло? — спросил Фелтон у Сюзан.
  — Я прошу прощения за то, что позвала сюда мистера Спенсера, но мы решили, что его присутствие необходимо, — спокойно начала Сюзан. — Дело в том, что я уверена: вы — тот самый убийца, который оставляет на месте преступления красную розу. Так что в моих личных интересах было пригласить сюда мистера Спенсера и посадить еще одного господина в приемную, пока мы будем обсуждать с вами этот вопрос.
  Раскрыв рот, Фелтон переводил взгляд с меня на Сюзан. Было заметно, что он изо всех сил пытается придать лицу спокойное и презрительное выражение.
  — Надеюсь, что вы сами признаетесь во всем, — продолжала Сюзан. — И мне, и полиции. Если да, то я обязательно выступлю в вашу защиту. Но в любом случае при сложившихся обстоятельствах я не могу оставаться вашим врачом.
  — Так вы выгоняете меня? Потому что думаете, что я убийца? — вскинул брови Фелтон.
  Я заметил, что он не сказал «Красная Роза». Просто «убийца».
  — Если уж мы собрались сегодня здесь все вместе, то вы, надеюсь, понимаете, что я имею достаточно веские основания для такого утверждения. Я не выгоняю вас, я просто не могу больше быть вашим врачом. Насколько, представьте, будет эффективно мое лечение, когда я буду знать, что передо мной сидит убийца, да еще и опасаться по поводу своей собственной безопасности?
  Фелтон сидел очень прямо. Я видел, как напряглось все его тело. Положив локти на ручки кресла, он нервно похрустывал костяшками пальцев. Казалось, он вдруг сразу стал каким-то маленьким и немного жалким.
  — Но... но вы не можете ничего доказать, — пробормотал он.
  — Не могу, — согласилась Сюзан. — Но это и не входит в мои обязанности. Скажу вам больше: ни полиция, ни кто-то еще никогда не узнают от меня ничего из того, о чем мы говорили с вами на сеансах. Но я обязательно скажу полиции, что уверена в вашей виновности, как уверена в том, что это вы подбросили мне в дом красную розу и убили рыбку в моем аквариуме.
  — Но... Вы не можете перестать видеться со мной, — прошептал Фелтон.
  — Извините, — вздохнула Сюзан.
  — Но я ничего не сделал. Нет, вы не можете. Это ваша обязанность. Вы же давали какую-то медицинскую клятву.
  Сюзан покачала головой.
  — Я не доктор медицины. Я доктор философии. Но даже если бы я давала клятву Гиппократа, то все равно не смогла бы продолжать наши сеансы.
  — Но мне необходимо с кем-то разговаривать. У меня нет никого, с кем я мог бы поговорить. Мне нужен хотя бы кто-нибудь.
  — Если вы скажете правду, мы сможем разговаривать. Но это должна быть правда, и сказана она должна быть не только мне, но и полиции, и суду. Если вы скажете правду, я постараюсь убедить их в необходимости вашего лечения. Хотя не могу сказать наверняка, что решит суд.
  Фелтон сидел все так же прямо и напряженно. Только лицо его теперь стало совсем белым, а глаза наполнились слезами.
  — С кем же мне теперь разговаривать? — снова прошептал он.
  — Простите, но больше я ничего не могу для вас сделать, — сказала Сюзан.
  — Но я не могу. Мне же необходимо... Я ничего не сделал, неужели вы мне не верите? Я ничего не сделал.
  Сюзан молчала. Тело Фелтона внезапно обмякло, и он наклонился вперед.
  — Вы не можете этого сделать, — проговорил он охрипшим голосом. Из глаз потекли слезы. — Я не вынесу. Я не смогу, просто не смогу. Пожалуйста, не делайте этого. Не бросайте меня. У меня же больше никого нет. Нет... прошу вас... нет...
  Сюзан сидела неподвижно.
  — Если вы не признаетесь, — проговорила она, наконец, — если будете и дальше продолжать все это, то сделаете только хуже для себя. Очень скоро вас поймают, — она кивнула в мою сторону. — Он знает, что вы убийца. Очень скоро он вас поймает.
  Фелтон начал раскачиваться в кресле. Тело вздрагивало от рыданий.
  — Нет, я не смогу, не смогу... Вы не можете меня бросить...
  — Конечно, этот выбор для вас ужасен, — продолжала Сюзан. — Но это все-таки выбор, причем больший, чем имели ваши жертвы. Вы можете признаться во всем и надеяться на мою помощь и поддержку либо уйти, и тогда он, — она снова указала на меня, — и другие будут следить за вами, пока не поймают.
  Фелтон продолжал раскачиваться в кресле и качать головой.
  — Я ничего не сделал, — всхлипывал он. — Ничего не сделал. Ничего... — • Он сполз с кресла, упал на пол и повалился на бок. — Господи, о, Господи, я же не смогу, не смогу...
  Сюзан встала, вышла из-за стола и, опустившись перед ним на корточки, погладила его по спине.
  — Вы сможете, — прошептала она, — сможете. Просто потому, что у вас нет другого выхода.
  Фелтон продолжал лежать на полу, Сюзан сидела рядом, положив руку ему на спину. Прошла минута, показавшаяся мне вечностью. Наконец, Фелтон успокоился. Он медленно сел, затем так же медленно поднялся на ноги и обеими руками ухватился за спинку кресла.
  — Ну что ж, ладно, — процедил он сквозь зубы. — Ладно, сука, обойдусь как-нибудь и без тебя.
  Сюзан вернулась за стол.
  — Когда будете готовы рассказать всю правду, — сказала она, — я всегда здесь.
  — Я не вернусь, — рявкнул Фелтон. — Больше ты не будешь унижать меня. Я ухожу, а ты со своим кобелем можешь трахаться тут прямо на диване, как последняя сука.
  Он круто повернулся и вышел в приемную. Хоук стоял, прислонившись спиной к стене. Глаза безразлично следили за Фелтоном. Тот прошел в холл, открыл входную дверь и вышел на улицу. Хоук последовал за ним.
  Я закрыл дверь.
  Сюзан подняла на меня глаза и вдруг заплакала, сначала лишь всхлипывая, а потом во весь голос, опустив голову на руки и вздрагивая всем телом. Я шагнул было к ней, но остановился, почувствовав, что сейчас этого делать не нужно. Сюзан продолжала рыдать, а я тихо стоял возле нее и молчал.
  Глава 27
  Минут через десять Сюзан наконец успокоилась.
  — Прости за слезы, — шепнула она.
  — Не вини себя, — ответил я. — То, что тебе пришлось сделать, просто ужасно.
  — Он убил четверых женщин, — проговорила Сюзан. — Сомневаюсь, что он сможет заставить себя остановиться. Что для него эти четыре жертвы.
  — Хоук у него на хвосте, — сказал я.
  — А если Фелтон удерет?
  — Не удерет. Теперь Хоуку не надо прятаться. Не нужно следить, чтобы он его не заметил. Он может ходить с ним чуть не в обнимку. Нет, Хоук его не упустит.
  — Нельзя допустить, чтобы он еще кого-нибудь убил.
  — Знаю.
  Я снял трубку стоящего у нее на столе телефона и позвонил домой Квирку. Ответила жена. Через секунду трубку взял Квирк.
  — Это Фелтон, охранник из Чарлзтауна, — сообщил я.
  — Ты уверен?
  — Уверен. Не могу пока доказать, но знаю точно.
  — Где он сейчас? — спросил Квирк.
  — Только что вышел из кабинета Сюзан. Хоук у него на хвосте. Фелтон знает, что мы его вычислили. Сюзан отказала ему в лечении, так что он тут чуть не умер от горя.
  — Попробую разыскать Белсона, — решил Квирк. — Посмотрим, может, сможем зацепить его дома. Ты у Сюзан?
  — Да.
  — Никуда не уходи. Я перезвоню.
  — Буду на месте, — пообещал я и положил трубку.
  — Квирк и Белсон собираются вместе с Хоуком следить за Фелтоном, — сказал я Сюзан. — Так что у него на хвосте будут уже трое. Смогут менять друг друга.
  — До каких пор?
  — Пока мы не найдем способа доказать его вину. А потом Квирк сможет арестовать его и убрать подальше от людей.
  — А если мы не сможем доказать?
  — В любом случае его нужно изолировать от общества, — вздохнул я.
  — Ты имеешь в виду, что тогда ты или Хоук убьете его?
  — Или Квирк. Его нельзя оставлять на свободе.
  — Я знаю, ведь он убийца.
  — Да, — вздохнул я.
  — Но все же нужно придумать способ поймать его.
  — Ну что ж, я все равно не отойду от тебя ни на шаг, пока мы не покончим с ним. Что там у тебя с остальными пациентами?
  — На сегодня я отменила все приемы, — ответила Сюзан.
  — Хочешь позавтракать?
  — Да. А еще больше — выпить.
  Мы поднялись наверх и смешали две порции водки с капелькой вермута. Сюзан бросила в стакан три маслины, а я залил все это мартини. Сюзан подняла стакан, с секунду разглядывала его — и залпом проглотила чуть ли не треть содержимого.
  Холодильник стоял под стойкой. Я присел на корточки и поискал что-нибудь для завтрака. Возможности оказались весьма ограниченными.
  — Там где-то валяются куриные грудки без костей, — подсказала Сюзан.
  Я отыскал их на формочках для замораживания ледяных кубиков. Формочки оказались полными. Странно, обычно у Сюзан они всегда бывали пустыми. Я плеснул на сковородку немного оливкового масла, содрал с двух куриных грудок фольгу, уложил их на сковородку, полил вермутом и, накрыв крышкой, поставил на газовую плиту.
  Сюзан уже расправилась с двумя третями своего коктейля.
  Я порылся в буфете. Между коробкой рафинада и пачкой орехового масла отыскалась бутылочка шотландского. Я вытащил ее на свет божий и, выломав из формочек несколько ледяных кубиков, сделал себе скотч со льдом.
  — А знаешь, ты все-таки был прав, — подала голос Сюзан.
  — Само собой, — кивнул я. — А насчет чего?
  Сюзан допила остатки коктейля и нетерпеливо помахала стаканом. Я на глазок смешал ей еще один. Получилось довольно много, по самый краешек. Но Сюзан, похоже, не обратила на это никакого внимания.
  — Ну, насчет того, что не разрешил мне встречаться с Фелтоном один на один, — сказала она.
  — Тут нельзя сказать прав или не прав, — ответил я. — Я просто не мог оставить тебя одну.
  — Как и сейчас.
  — Что?
  — Тоже не можешь.
  — Да.
  — Даже когда за Фелтоном следит Хоук.
  — Да.
  — Почему? — Сюзан бросила в стакан две маслины, отчего содержимое чуть не перелилось через край. Не поднимая стакана, она отхлебнула немного коктейля и бросила внутрь еще одну маслинку.
  — Когда-то я уже потерял тебя на несколько лет, — ответил я. — И обнаружил, что не могу жить без тебя. Но еще я обнаружил, что и не хочу.
  — Потому что?..
  — Потому что люблю тебя. Потому что ты в моей жизни как музыка в гнетущей тишине.
  — Чего музыка?
  — Ну, наверное, не совсем точно сказал. Я это вычитал в какой-то книжке.
  Я сделал глоток скотча. Сюзан сделала глоток коктейля. Куриные грудки зашипели. Я снова полез в холодильник, чтобы найти что-нибудь на гарнир. Но там оставалась лишь брокколи да одинокая морковка. В сетке под раковиной отыскалась последняя, забытая богом луковица. Я выложил свои находки на стойку и оглянулся в поисках ножа.
  — Могу сказать по-другому, — продолжал я. — Дело не в том, что я просто люблю тебя. Ты дополняешь каждый мой шаг, каждое движение.
  Сюзан улыбнулась и положила в рот маслину.
  — Но ты ведь уважаешь меня? — спросила она.
  — Уважаю. Уважаю, как дьявол. — Это была одна из тысячи «наших» фраз, запомнившаяся после какого-то старого фильма, который мы оба смотрели еще за несколько лет до того, как познакомились.
  Я нашел наконец нож и принялся чистить луковицу.
  — И я тоже дополняю тебя, — продолжал я. — И все наши сильные и слабые стороны так великолепно сочетаются, что вместе мы становимся чем-то намного большим, чем просто суммой двух личностей.
  Сюзан снова улыбнулась и съела еще одну маслину. Ее стакан уже почти опустел.
  — Смешай мне еще один коктейль, — попросила она.
  Я бросил на нее удивленный взгляд и повиновался.
  — Спасибо, — кивнула Сюзан.
  Я сделал глоток виски. Что ж, если на то пошло, нужно не отставать.
  — Вот она, ирония любви, — проговорила Сюзан. Голос у нее стал чистым, словно прошел сквозь какой-то особый фильтр. — Все общепринятые истины популярной культуры сходятся в том, что удачная любовь основывается на общих интересах. Все эти современные службы знакомств заносят в свои компьютеры увлечения, пристрастия, способы проведения свободного времени и все остальное, что может объединять двух людей.
  Я очистил лук и начал искать разделочную доску. Она оказалась за тостером, маленькая пластинка из стекловолокна, гладкая, как будто на ней ни разу не резали даже хлеба.
  — На самом же деле, — продолжала Сюзан, — любовь расцветает тогда, когда встречаются два противоречивых начала. Мужское и женское. Как там у китайцев: когда йинг встречает йанг.
  — Йинг и йанг?
  — Ладно, не обращай внимания. Просто всегда придерживайся своего йинга.
  Я покрошил лук, почистил и нарезал морковку и принялся обрабатывать брокколи.
  — Именно поэтому я и разрешила тебе остаться, — улыбнулась Сюзан.
  Она подперла подбородок ладонью и надкусила последнюю маслину.
  — Остаться с тобой и с Фелтоном?
  — Да. Потому что это было нужно больше тебе, чем мне.
  — Моя слабость, так скажем.
  — Угу.
  Она доела маслину и допила коктейль. Я долил себе еще виски. Сюзан плеснула себе чистого мартини.
  — И тебя не беспокоила мысль, что ты можешь не справиться с ним в одиночку?
  — Нет, — пожала плечами Сюзан. — Потому что так оно и было бы. Я бы наверняка не справилась, если бы он вдруг попытался связать и убить меня.
  — Но у тебя был пистолет, — напомнил я.
  — Если бы в этот момент я о нем еще вспомнила.
  Я вдруг улыбнулся, сам не зная почему.
  — Так что же, черт возьми, получается? Значит, ты и сама хотела, чтобы я был с тобой?
  — Частично.
  — Хотела, чтобы я настоял на своем. Чтобы выиграл этот спор.
  — Хотела — это слишком просто. — Сюзан оторвала взгляд от стакана и выглянула в окно. — Я и хотела, и не хотела. Мне нужна была и собственная самостоятельность, и твоя защита. А когда я так себя повела, то получила и то, и другое.
  Я снял крышку со сковородки и ткнул в куриную грудку ножом. Вроде, мягкая. Я взял доску и высыпал на сковородку нарезанные овощи. Потом добавил зубок чеснока, сушеный эстрагон и закрыл крышку.
  Сюзан покончила с мартини, поставила стакан на стойку, соскользнула с табурета и, подойдя ко мне, обняла меня за талию. Я взял ее за руки. Так мы стояли, не шевелясь, словно в застывшем танце. Наконец, Сюзан подняла голову, и я коснулся губами ее губ. Она обняла меня сильнее, и мы слились в долгом поцелуе. Ее тело вдруг обмякло, она запрокинула голову и взглянула мне в лицо. От выпитого ее зрачки расширились до совершенно невероятных размеров.
  — В постель, — прошептала она.
  Я выключил газ и поднял ее на руки. Сюзан прижалась щекой к моему плечу и обняла меня за шею. Я пронес ее через гостиную и спустился вниз, в спальню. Это оказалось совсем не так легко, как я думал, когда смотрел «Унесенные ветром».
  Плетеная кровать Сюзан была накрыта коричневым покрывалом, из-под которого выглядывала голубая как небо простынь. У изголовья лежало штук восемь огромных подушек, одетых в такие же, как и покрывало, коричневые наволочки. Я опустил Сюзан на кровать. Словно обессилев, она тут же упала на спину, раскинула руки и взглянула на меня широко раскрытыми, бездонными глазами. Я вынул из кобуры пистолет, положил его на плетеный прикроватный столик и начал раздеваться. Сюзан лежала не шевелясь. Двигались лишь глаза, следя за каждым моим движением. Тело же было совершенно расслаблено. Она будто слилась с кроватью, образовав единое целое.
  Наконец, вся моя одежда легла на пол.
  — Раздень меня, — попросила Сюзан. Голос был тихим, но таким же чистым.
  Я кивнул, немного смутившись, как всегда, когда я был голый, а партнерша нет. Я снял с Сюзан туфли, синие, на низком каблуке, и аккуратно поставил под кровать, чтобы не мешали. Бережно снял пиджак. Сюзан лежала, молча наблюдая за моими действиями и не делая никаких попыток ни помочь, ни помешать мне. Свитер снимался через голову, и тут я не смог бы справиться без ее помощи. Я обнял ее за плечи и попытался приподнять.
  — Оставь свитер, — шепнула Сюзан.
  — Конечно, — ответил я почему-то вдруг осипшим голосом.
  — Сними юбку.
  — Конечно, — мой голос осип еще больше.
  Но руки делали свое дело и очень скоро на Сюзан не осталось ничего, кроме свитера. В нем она казалась мягкой и податливой, как плюшевый мишка с огромными глазами. Я лег рядом, повернулся к ней и чуть приподнялся на локте.
  — Что теперь? — спросил я.
  Сюзан положила голову на подушку. Бездонные глаза смотрели сквозь меня в никуда.
  — Все, что хочешь, — шепнула она.
  * * *
  В зеркале застыл темный, немигающий глаз ствола. Он сунул пистолет за пояс и тут же быстро выхватил его снова, сразу же наведя на воображаемую цель. Еще раз. Еще. Еще. Правой рукой. Левой. Двумя. Навскидку. С локтя. С разворота.
  — Ну что, козел вонючий, — прошипел он в зеркало. — Не так уж ты и крут, как я погляжу.
  Он снова сунул пистолет за пояс и снова выхватил его, чуть согнув колени. «За время всего разговора у нее в кабинете ее дружок так и не сказал ни слова. Просто стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди руки. Козел. Отрастил ручищи, как у Кинг-Конга». Он встал спиной к зеркалу, выхватил пистолет и резко развернулся, выбросив вперед правую руку. Колени напряжены, левый глаз прищурен. «Неплохо. Непохоже, чтобы этот ее дружок очень уж нервничал. Выглядел так, черт, как же он выглядел?»
  — Как будто был уверен, что сможет взять меня.
  Он сунул пистолет за пояс и медленно вытащил снова. На лице застыла кривая улыбка.
  — Так что, думаешь, сможешь взять меня, козел вонючий?
  Живот, казалось, вот-вот разорвется на части. Это началось, когда Она вышвырнула его вон. И вот теперь они вместе, а он здесь. И этот черномазый где-то рядом. О Боже, да он еще здоровее, чем этот ее дружок. Он посмотрел на спортивную сумку, раскрыл и заглянул внутрь. Моток веревки. Рулон пластыря. Он положил пистолет на ночной столик, разделся, залепил себе рот пластырем и, как мог, связал руки. Лег на кровать и представил Ее, с врезавшейся в ноги веревкой.
  — Я достану тебя, слышишь, ты, сука, все равно достану, рано или поздно, — выкрикнул он что было сил, но из-под пластыря вместо слов вырвались лишь приглушенные стоны. — Вот так и ты будешь стонать, сука.
  Он высвободил одну руку и принялся яростно онанировать, представляя, как она будет стонать с залепленным пластырем ртом.
  — Я все равно достану тебя, сука, все равно достану.
  Глава 28
  Это был удивительный праздник, долгий и свободный, словно полет птицы. Наконец, Сюзан заснула как была, в своем белом пушистом свитере. Я встал с кровати, взял пистолет и, поднявшись на кухню, проверил состояние куриных грудок. Похоже, от долгого лежания в таком своеобразном маринаде они стали даже еще лучше. Я оставил их как есть, отправился в ванную и, положив пистолет на полочку, встал под душ. Ополоснувшись и вымыв голову французским ореховым шампунем, который стоял тут же, на полочке, я облачился в зеленый махровый халат, нашел под умывальником бутылочку содовой, подхватил пистолет и, вернувшись на кухню, приготовил себе виски с содовой и встал у окна. Пистолет лежал сзади на журнальном столике. На деревьях вдоль Линнейн-стрит начали распускаться почки. На другой стороне улицы перед кирпичным многоквартирным домом стояла женщина в длинной куртке поверх ситцевого платья и ритмично раскачивала детскую коляску. Из квартиры Сюзан не доносилось ни звука. Мною вновь овладело чувство спокойствия и умиротворенности, какое всегда наступало после того, как мы занимались любовью с Сюзан. У соседнего дома остановился фургон «Фидерал Экспресс». Из кабины выскочила девушка в фирменном комбинезоне и, сжимая в руках какой-то срочный пакет, отправилась к двери. Прямо напротив меня, на карниз второго этажа многоквартирного дома, опустились четыре голубя. Я снова окинул взглядом улицу. Никто не крался по ней с пистолетом и мотком веревки.
  — Черт побери, — громко проговорил я.
  "Если только он попробует забраться сюда, я просто убью его и покончу с этим делом раз и навсегда. Конечно, Хоук или Квирк вряд ли выпустят его из виду. Но всякое бывает. Очень трудно удержать в поле зрения того, кто знает, что за ним следят, и хочет избавиться от хвоста. А если он при этом еще умеет шевелить мозгами и может проявить изобретательность, то уследить за ним практически невозможно. И все это прекрасно понимаю и я, и Квирк, и Белсон. Понимает это и Хоук, хотя и не верит, что кто-то может обвести его вокруг пальца.
  Вот поэтому я никогда и не оставлю ее одну".
  Я приготовил себе еще одну порцию виски с содовой и снова выглянул в окно.
  «А что, если ему самому удастся убить меня? — Я решительно покачал головой, стараясь отбросить эту мысль. Нет, нельзя думать о таких вещах. Слишком мучительно. Да и не приведет ни к чему хорошему. Чтобы оставаться самим собой и вести эту борьбу, нельзя допускать и мысли, что проиграешь. — Да и почему это вдруг он сможет меня победить?»
  — Только потому, что он лучше прыгает через забор? — усмехнулся я. Голос эхом разнесся по квартире.
  Так часто бывает: испытываешь страх не тогда, когда, казалось бы, нужно бояться, а когда сам внушаешь себе страшные мысли. «Но если ему удастся каким-то образом пройти меня и добраться до Сюзан... — Я снова покачал головой. — Для этого ему понадобится вначале уйти от Хоука, а потом еще пройти меня. И напасть на Сюзан раньше, чем она успеет схватиться за пистолет. Хотя... Сможет ли она вообще выстрелить в человека? Да. Да, да, да. Сможет. Сможет, если придется. И не будет нервничать. И рука не дрогнет».
  Я снова выглянул на улицу.
  — Ну, давай. Давай, попробуй.
  Я представил себя со стороны. Идиот, разговаривающий сам с собой в пустой комнате. Да, дурацкий вид. Но что еще остается делать, если от страха сводит мышцы и выбивают барабанную дробь зубы?
  Из спальни донесся голос Сюзан.
  — Эй, привет. Ты где?
  Я спустился вниз и подошел к кровати. Сюзан лежала на простынях все в том же свитере.
  — И как только не стыдно заниматься любовью в свитере, — улыбнулся я.
  — Ну скажи мне, что у нас где-то есть бутылочка диетической колы, — прошептала она.
  — По-моему, видел где-то в ванной, — ответил я. — Думаю, ты не будешь возражать против теплой?
  — Нет. Тащи быстрее.
  Я отправился в ванную, вытащил из-под раковины кока-колу и наполнил большой стакан. Затем достал из холодильника лимон и, отрезав тонкую дольку, бросил в колу. Вернувшись в спальню, я застал Сюзан все так же лежащую на кровати. Я поставил стакан на ночной столик, собрал валяющиеся на кровати подушки и, слегка приподняв Сюзан, усадил ее на постели.
  — О, Боже, — промурлыкала она.
  Я придвинул к ней стакан. Она быстро схватила его обеими руками, осушила и поставила обратно на ночной столик. По-моему, она была единственным человеком, который мог пить теплую диетическую колу. Сюзан шумно вздохнула и подняла на меня глаза.
  — Так что ты там говорил насчет свитера?
  — Говорил, что бессовестно и распутно заниматься любовью в свитере.
  — Да, — задумчиво кивнула Сюзан. — Наверное, ты прав. — Она улыбнулась. — Но валяться на кровати и пить колу в одном свитере тоже, наверное, бессовестно.
  — Ничего, после пяти стаканов коктейля еще и не такое бывает, — усмехнулся я.
  — Пяти?!
  — Пяти.
  — Боже правый, — Сюзан поджала ноги. — Сколько сейчас времени?
  — Без четверти пять. Час вечернего похмелья.
  Сюзан вздрогнула и обхватила руками колени.
  — Может, лучше пару таблеточек аспирина?
  Я подал ей две таблетки. Она отправила их в рот и запила теплой колой.
  — Мы пропустили завтрак, — покачала головой Сюзан.
  — По-моему, дело стоило того.
  — Конечно, стоило, — улыбнулась Сюзан и тут же нахмурилась. — Но я есть хочу.
  — Курочки ждут, — пригласил я.
  — Так они не сгорели?
  — Перед тем, как тащить тебя в спальню и отдаваться во власть твоего свитера, я успел выключить газ.
  — Я знала, что ты не подведешь, — радостно улыбнулась Сюзан.
  * * *
  ...Пора сматываться. Сумка со всем барахлом при нем, время смыться и исчезнуть есть. Он был одет в черный свитер с высоким воротом, черные джинсы и черные кроссовки. На голове — темная кепка с большим козырьком, как у торговых моряков. «Замазывать черной краской лицо нельзя: любой прохожий раскусит. К огромному негру присоединилось двое белых. Обошли вокруг дома и проверили все входы. Потом черномазый ушел. Оба белых остались. Уселись в свой фургон на другой стороне улицы, чтобы видеть и парадный, и пожарный вход. Уроды. Думают, поймали его в ловушку. — Он окинул взглядом комнату. — Нет, ни одна вещь здесь не поможет им найти его. Все голое и безликое, как паршивый сортир». Он спустился в холл, открыл заднее окно и спрыгнул на крышу пристройки. Всего каких-то полтора метра. Пробежал по крыше мимо окна, за которым какой-то толстяк вместе с женой валялся на диване и пялился в телевизор. Он взобрался по пожарной лестнице и оказался на крыше соседнего здания. Чердачная дверь открыта. Повезло. Он нырнул внутрь и осторожно двинулся вниз. В животе и в паху словно взрывались электрические разряды. Ничего. Сумка с ним, одежда неприметная, в самый раз для ночных походов. Он справится. Что бы не возникло на пути, он справится. Добравшись до первого этажа, он тихо выскользнул в заднюю дверь и вышел в переулок. В ногах взрывались все те же электрические разряды, но дыхание было легким и свободным. Он дошел до улицы и растворился в темноте, унося с собой свое страшное снаряжение.
  Глава 29
  Сюзан снова отменила все приемы, и мы отправились ко мне в контору на встречу с Квирком, Белсоном и Хоуком.
  — Единственное, что я могу сказать, — начал Квирк, — это то, что он вылез через заднее окно. Там сзади к дому примыкает одноэтажная пристройка. Скорее всего, спрыгнул на крышу и по ней добрался до соседнего здания. А там поднялся по пожарной лестнице, влез в чердачную дверь и спустился вниз. Ну и через задний вход — на Кордис-стрит.
  — Что в квартире? — спросил я.
  — Разве мы имеем право на обыск без ордера? — притворно удивился Белсон.
  — Имеем, имеем, — проворчал я.
  — Ни хрена там нет, — буркнул Квирк. — Абсолютно ничего. Какие-то шмотки, телевизор, банки из-под томатного сока. Как будто никто там и не жил никогда.
  — Что он сейчас может делать? — спросил я у Сюзан.
  — Не знаю. Сейчас у него в голове бог знает что происходит. Потребность давит. До этого даже мои сеансы не могли удержать его от убийств, а теперь... — Она покачала головой.
  — А ты не могла бы продолжать эти сеансы до тех пор, пока мы не схватим его? — спросил Квирк.
  — Вы бы лучше следили за ним получше, — нахмурился Хоук. Как обычно, он стоял у окна, прислонившись спиной к стене.
  Квирк обменялся с ним быстрыми взглядами, все понял и кивнул.
  — Извини, — обратился он к Сюзан. — Глупый вопрос.
  — После того, как мы проворонили Фелтона, у лейтенанта паршиво на душе, — объяснил Белсон. — У меня, кстати, не лучше.
  Сюзан молча кивнула.
  — А мог он обозлиться на тебя? — спросил Квирк.
  — Вполне. Я же обидела его. И мать тоже обижала его. Так что сейчас он охвачен просто безудержной яростью. Раньше, когда им овладевала злоба, он не мог выплеснуть ее непосредственно на объект, поэтому и пользовался символикой. Но как он теперь будет давать ей выход, сказать трудно. Может, он попытается расправиться лично со мной, а может, снова найдет кого-то, кто будет символизировать меня. И невозможно догадаться, каким будет этот символ.
  — Значит, теперь у нас еще меньше шансов найти его, чем раньше, — вздохнул я. — Раньше мы хоть знали, что он нападает на черных женщин, которым за сорок. А теперь, когда он может наказать тебя...
  — Ладно, — заключил Квирк. — Начинаем поиск. Я еще в отпуске, но уж как-нибудь сумею договориться с десятком-другим знакомых полицейских, чтобы они тоже подключились.
  — Есть его фотография? — спросил я.
  — Да, из конторы, где он работал.
  — Я останусь с Сюзан, — предупредил я. — Он вполне может вернуться.
  — Мы поможем, — кивнул Квирк. — А его бывшая жена?
  Я взглянул на Хоука.
  — Буду счастлив встретиться с ней, — кивнул он. — Если, конечно, не нужно тебя подстраховать.
  — Нет, — покачал головой я. — Я все время буду рядом с Сюзан.
  — Смотри, будь осторожна, — Хоук взглянул на Сюзан. — Если я понадоблюсь, звякни Генри.
  — Хорошо, — улыбнулась Сюзан. — Спасибо.
  Хоук, Белсон и Квирк ушли. В кабинете сразу стало очень тихо.
  — Ну, а мы что делаем? — спросила Сюзан.
  — Мамаша, — напомнил я. — В таких случаях мы обычно ищем мамашу.
  — Думаешь, он отправится к матери?
  — Он ведь перенес на тебя многие чувства, которые испытывал к ней?
  — Да.
  — Значит теперь, когда он зол на тебя, вся его ярость вполне может быть направлена на нее. Логично?
  — Логично, — согласилась Сюзан.
  — К тому же я просто уверен, что сюда он больше не сунется.
  Глава 30
  В этом году я ездил на черном джипе с высоким верхом и таким количеством всевозможных приспособлений, что, глядя на всю эту роскошь, не мог удержаться от улыбки при воспоминании о том гробике на колесах, который мне доводилось водить в Корее. Мы с Сюзан остановились недалеко от дома матери Фелтона. Она занимала весь первый этаж большого трехэтажного строения, стоящего как раз напротив пляжа «Кинге бич» в Суампскотте.
  — Пистолет в сумочке? — спросил я у Сюзан.
  — Да.
  — Сумочка расстегнута?
  — Да.
  — Хорошо.
  Мой собственный пистолет покоился в наплечной кобуре под курткой с расстегнутой молнией. Я заглушил мотор и открыл окно. В салон ворвался свежий запах океана.
  — Это ты в справочнике телохранителя вычитал, — улыбнулась Сюзан, — что женщину, которую охраняешь, нужно брать с собой на поиски человека, от которого ее охраняешь?
  Я помолчал.
  Стояло ясное весеннее утро. Молодые мамаши с детьми, пожилые даны с собачками и ухоженные старички с тросточками — все высыпали на берег и мирно прогуливались по пляжу, протянувшемуся на несколько миль через Суампскотт и Лини до самого Нейханта. Улица шла вдоль береговой линии. С одной стороны тротуара тянулась широкая дорога, с другой — бесконечная металлическая ограда, за которой уходила вниз трехметровая стена, а у ее подножья — пляж и темная гладь океана, несущего свои волны от самой Португалии. На горизонте застыл длинный танкер, только что вышедший из Бостонской бухты.
  — Я не могу оставить тебя одну, — наконец, заговорил я. — И в то же время должен искать Фелтона. Так что будем заниматься этим вместе.
  — Я все понимаю, — кивнула Сюзан. — Может, мне даже и нравились бы эти приключения, если бы не страх.
  — Не волнуйся, ты в надежных руках, — подбодрил я.
  И вдруг в зеркале заднего вида я увидел Фелтона. Он только что появился из-за угла и шел прямо в нашу сторону. На плече висела синяя спортивная сумка. Он был одет во все черное и очень походил на ниндзю из японских фильмов.
  — Фелтон, — шепнул я Сюзан. — Наклонись и поцелуй меня.
  Сюзан быстро развернулась и полностью прикрыла меня своим телом. Фелтон прошел по тротуару мимо нашего джипа. Я наблюдал за ним одним глазом сквозь волосы Сюзан. Он двигался очень осторожно, даже слишком осторожно, словно мальчишка, играющий в войну. Итак, он прошел мимо нас и свернул прямо к дому матери.
  — Иногда лучше быть удачливым, чем рассудительным, — улыбнулся я Сюзан.
  Она откинулась на сиденье и следила взглядом за Фелтоном.
  — Ну и что теперь?
  — Понятия не имею, — признался я. — Черт его знает, что представляет собой эта мамаша. Если он ей расскажет обо всем, как ты думаешь, она ему поможет?
  — Я знаю ее только по его описанию и восприятию. Если оно соответствует действительности, то ее будет заботить только одно: как оградить от неприятностей себя. Если для этого нужно будет помочь ему, она поможет. Если ей будет безопаснее сдать его, она и глазом не моргнет. Как сказал ее сынок, ее ничуть не заботит, что думают о ней окружающие.
  — Зачем же он к ней заявился?
  — Не знаю.
  — Ведь в присутствии мамаши он всегда становится особенно ранимым и уязвимым, так?
  — Так, — кивнула Сюзан.
  — Ладно, — вздохнул я. — Но одет он явно в боевые доспехи. Прямо как Рэмбо на тропе войны.
  Фелтон подошел к дому матери и исчез за дверью.
  — У него спортивная сумка, — продолжал рассуждать я. — Может быть, там просто чистые носки и зубная щетка. А может, веревка, пластырь и пистолет тридцать восьмого калибра. Если мы поймаем его с этим пистолетом — он наш.
  — Было бы хорошо иметь серьезную улику, — сказала Сюзан.
  — Но было бы просто глупо расхаживать с оружием убийства, зная, что на нем висит четыре трупа.
  — А может, он специально дает нам шанс поймать его.
  — Если он хочет, чтобы его поймали.
  — Одна его часть наверняка хочет, — ответила Сюзан. — Та, что привела его ко мне на лечение. И та, что заставила его писать и звонить.
  — И заявиться сюда, к мамаше, прямо средь бела дня, — добавил я. — Ладно, пошли в дом.
  — И что потом?
  — Посмотрим по обстановке.
  — Но разве у нас есть право на глазах у матери?..
  — Сюзи, — вздохнул я. — До сих пор я почти все время играл в твою игру. Но сейчас мы перешли на мою территорию. И будем делать так, как решу я.
  — Потому что?..
  — Потому что в этих вещах я разбираюсь лучше тебя. Потому что это моя работа.
  Сюзан замолчала и снова взглянула на дом миссис Фелтон.
  — К тому же вполне может быть, что он приволок с собой веревку и пластырь для самой мамочки, — добавил я.
  Сюзан задумчиво кивнула и открыла дверцу джипа.
  Глава 31
  Сразу за входной дверью начинался небольшой холл с рыжевато-коричневыми узорчатыми обоями. Справа располагалась крошечная столовая с обеденным столом и двумя кухонными шкафчиками. Слева находилась гостиная, задрапированная яркой тканью с огромными красными цветами. Фелтон сидел в ярко-красном бархатном кресле в глубине комнаты. Мать расположилась на диване, покрытом цветастым покрывалом.
  — Это еще кто? — вскинула брови миссис Фелтон.
  Она оказалась невысокой женщиной с заостренным лицом и золотисто-каштановыми волосами, завитыми на «перманент». На ней было серо-зеленое платье и зеленые туфли на высоком каблуке.
  — Меня зовут Спенсер, миссис Фелтон, — представился я. — А это доктор Сильверман.
  Миссис Фелтон перевела взгляд на доктора Сильверман и хмуро сдвинула брови. Обычно все доктора — мужчины. Да и фамилия какая-то еврейская — Сильверман. Фелтон продолжал неподвижно сидеть в кресле, глядя в одну точку куда-то между мной и Сюзан. Спортивная сумка стояла на полу рядом с креслом.
  — Что вам нужно? — еще сильнее нахмурилась миссис Фелтон. — Вообще-то у нас принято стучать.
  — Миссис Фелтон, вам известно, что совершил ваш сын? — спросил я.
  Подглядывал в женскую раздевалку? Подложил учительнице кнопку на стул? Ну, что еще? Ее лицо застыло, глаза сузились. Она повернулась к Фелтону.
  — О чем они говорят, Гордон? Что ты там опять натворил?
  Фелтон не шелохнулся.
  — Ничего, — спокойно ответил он. — Я их не знаю.
  — Доктор Сильверман — психотерапевт вашего сына, — пояснил я.
  Черты лица миссис Фелтон еще больше заострились.
  — Психо?.. — попыталась повторить она.
  — Психотерапевт, — повторил я. — Доктор Сильверман психолог. Она лечила вашего сына.
  Ее лицо сморщилось, словно резиновая маска.
  — И что он наговорил?
  — Про вас? — я улыбнулся. — Очень долго рассказывать.
  — Гордон, что ты там обо мне наговорил?
  Фелтон, казалось, окаменел.
  — Я вообще не признаю все эти психологические штучки, — заявил он наконец. — Большинство этих врачей еще более сумасшедшие, чем их пациенты.
  — Конечно, уж ты-то знаешь, — криво усмехнулся я.
  Мы замолчали. В комнате нависла тяжелая тишина. Я не имел ни малейшего понятия, что делать дальше. Если надавить слишком сильно, Фелтон может снова замкнуться. Если сразу же проверить содержимое его сумки и потом окажется, что там действительно только носки и зубная щетка, счет сразу станет один-ноль в пользу Фелтона, а его больной психике нельзя давать набирать очки. Если же пойти напролом и рассказать его мамаше, кто он есть на самом деле, она может еще, чего доброго, грохнуться в обморок или выкинуть какой-нибудь фортель, либо просто-напросто обозвать нас лжецами и выпроводить вон. А это опять-таки дает Фелтону лишние очки.
  Мы все так же стояли у входа в гостиную: я чуть впереди, Сюзан — на шаг сзади. На противоположной стене я заметил дверь, скорее всего ведущую на кухню. Но для того, чтобы добраться до нее, Фелтону потребовалось бы встать и обойти вокруг кресла. Если он ухитрится сделать это быстрее, чем я смогу остановить его, я потеряю даже те очки, которые уже собрал.
  — Гордон, — наконец нарушила молчание миссис Фелтон. — Так о чем идет речь?
  — Ни о чем, — ответил Фелтон. Голос прозвучал глухо, словно застрял где-то в горле.
  — Знаете, я скажу вам одну вещь, — обратилась к нам миссис Фелтон. — Ни у одного мальчика не было лучшей матери, чем у Гордона. Я никогда не оставляла его ни на минуту. Я всегда была с ним и помогала пережить любую неприятность. Всю жизнь чуть ли не ползала перед ним на брюхе.
  Я взглянул на Фелтона.
  — Ну что, малыш, она права?
  Фелтон, наконец, очнулся от своих мыслей и перевел взгляд на Сюзан.
  — Видите? — прошептал он. — Видите теперь, что это за женщина?
  — Гордон, — вскинула брови миссис Фелтон. — Что ты такое говоришь? Не смей со мной так разговаривать.
  Фелтон не отрывал взгляда от Сюзан.
  — Разве я с ней разговаривал? Нет, я разговаривал с вами. А она говорит, чтобы я не смел так разговаривать с ней.
  — Гордон, не смей, — повторила миссис Фелтон.
  — Ну, видите? — Фелтон криво улыбнулся. — Очень хорошо, доктор, что вы сюда пришли. Может теперь вы поверите тому, что я о ней рассказывал.
  Я украдкой взглянул на Сюзан. Она молчала.
  — Все, Гордон, хватит, — нахмурилась миссис Фелтон. — Если ты попал в беду, я хочу знать, в чем дело. Только не нужно больше дерзить мне.
  Фелтон повернул голову и окинул ее злобным взглядом.
  — Знаешь, ма, — медленно проговорил он, — пошла бы ты к ... матери, сука.
  Миссис Фелтон отпрянула назад, словно от удара. От лица отлила кровь.
  — Что?! — прошептала она.
  Фелтон вдруг рывком вскочил с кресла.
  — Я сказал, чтобы ты шла к... матери. Ты тут рассказывала, как ползала на своем дерьмовом брюхе всю мою дерьмовую жизнь, но мне надоело слушать этот бред. Доктор Сильверман прекрасно знает, что к чему. Ты меня самого заставляла ползать перед тобой на брюхе. Ты никогда не любила меня. И никого не любила. Ты любила меня, когда я делал то, что тебе нравится, и ненавидела, когда я делал то, что тебе не по вкусу. Но и то, и другое — полная чушь. Ты просто холодная сука, ты загубила всю мою жизнь, вот что ты сделала.
  Я чуть не взвыл от восторга, хотя все это и было сказано слишком поздно. Короткая, счастливая жизнь Гордона Фелтона. Но мать, казалось, даже не поняла, о чем он говорил.
  — Гордон, я запрещаю тебе произносить такие слова в моем доме. Тебе придется уйти. И забрать с собой своих друзей.
  Она выпрямилась на диване.
  — "Такие слова"? — Фелтон улыбнулся еще шире. — В смысле «сука» и «иди к такой матери»? — Он пронзил ее злобным взглядом. — Да ты хоть знаешь, что я совершил?
  — Гордон, я твоя мать. И ты сделаешь то, что я тебе сказала.
  — Я спрашиваю, ты знаешь, что я совершил? — повторил Фелтон. — Читала про убийцу Красную Розу? — Голос звучал теперь весело, чуть ли не радостно. — Ну так что? Знаком тебе этот парень? Который связывает цветных девок и стреляет им прямо в задницу?
  Миссис Фелтон отвернулась и не мигая уставилась на торшер возле дивана.
  Фелтон раскинул руки и залился истерическим смехом.
  — Так это я, мамуля. Это я сделал. Ну, как тебе это нравится, а, ма? Твой мальчик Гордон стал знаменитостью.
  Миссис Фелтон повернулась к нему.
  — Замолчи, — прошипела она. — Замолчи сию же минуту. Я больше не хочу слышать ни одного слова. Ты даже не представляешь, что ты со мной делаешь.
  — Что я с тобой делаю. Чернушка? Да, я стал убийцей, Чернушка, и это ты сделала меня таким.
  — Не смей называть меня по прозвищу, — рявкнула миссис Фелтон. — Я отказываюсь слушать. — Она снова отвернулась к торшеру.
  Фелтон продолжал стоять, раскинув руки. Улыбка начала постепенно гаснуть. Мать не мигая смотрела на торшер. Видя, что она отвернулась, он перевел взгляд на Сюзан.
  — Вы?
  Сюзан медленно покачала головой.
  Глаза Фелтона вдруг наполнились слезами. Он посмотрел на меня.
  — Значит, ты, Большой Дружок. Ты и я.
  — Что в сумке, Гордон? — спросил я.
  Он потупился. Как же можно было забыть? Он снова поднял глаза.
  — Мое барахло. — В его наполнившихся слезами глазах мелькнуло отчаяние. — А ордер у тебя есть? — Глаза забегали по комнате.
  — Конечно есть, вот, — ответил я и вытащил пистолет.
  Краем глаза его заметила миссис Фелтон. Оказывается, не так уж сосредоточенно она рассматривала торшер.
  — Господи Боже мой, Святая Мария, — прошептала она.
  Я прошел через комнату, поднял сумку и передал Сюзан. Она расстегнула молнию и заглянула внутрь.
  — Пластырь, бельевая веревка и револьвер, — сообщила она. — И еще гигиенические перчатки.
  Я не отрываясь смотрел на Фелтона. Он тоже глядел на меня. В глазах все еще стояли слезы.
  — Вот и все, — сказал я.
  Фелтон слабо улыбнулся и пожал плечами.
  — Беги, — вдруг шепнула ему миссис Фелтон.
  Он взглянул на нее так, словно видел впервые в жизни.
  — Беги, Гордон. Мы скажем, что они лгут. Никто не узнает.
  — Ма...
  — Беги, — цыкнула она. Голос стал хриплым, почти гортанным. — Беги, беги, беги, беги...
  — Пистолет выдаст его с головой, миссис Фелтон, — сказал я.
  — Не выдаст. Никто не должен ничего узнать. Никто.
  Она встала с дивана и подошла к сыну.
  — Доверь это мне, — шепнула она. — И беги, прошу тебя ради Бога, беги.
  Она встала между нами. Я положил руку ей на плечо. Внезапно она с силой ударила Фелтона по лицу.
  — Беги, мерзкое отродье!
  Фелтон взглянул на нее с таким ужасом, что у меня перехватило дыхание. Он круто развернулся и бросился на кухню. Миссис Фелтон схватила меня за руку, в которой был пистолет.
  — Беги! — завопила она. — Беги, беги, беги, беги, беги.
  Я оттолкнул ее в сторону и обернулся на Сюзан. Она держала свой пистолет в руках. Черт возьми.
  — Я справлюсь, — крикнула она. — Давай за ним.
  Я выскочил в заднюю дверь и кинулся за Фелтоном.
  Глава 32
  Когда я завернул за угол, Фелтон уже перебежал на другую сторону улицы и, подскочив к лестнице, ведущей на пляж, бросился вниз. Я сунул пистолет обратно в кобуру, застегнул ремешок и метнулся следом. Молнией промелькнули под ногами ступеньки. Но не успел я еще спуститься вниз, как Фелтон был уже метрах в ста от лестницы, быстро удаляясь в сторону Нейханта. Я побежал по мокрому песку. Только бы не потерять его из виду.
  С моря прямо в лицо дул свежий ветер. Да, мирового рекорда при такой погоде не установишь. Песок проваливался и расползался под ногами. Фелтон двигался чуть быстрее. Но я не нервничал. Я знал, что смогу запросто пробежать километров двадцать, а то и больше. Он наверняка выдохнется гораздо быстрее. По спине потекли струйки пота. Я на бегу снял куртку и бросил прямо на песок. Какой-то парень, прогуливающий огромного сенбернара, с изумлением уставился на торчащий из подмышки пистолет.
  Песок просто выводил из себя. Я был тяжелее Фелтона, и ноги увязали намного глубже. Сам же Фелтон, казалось, легко скользил по поверхности, едва касаясь земли. Я поднажал, изо всех сил борясь с предательским песком. «Кольт» больно бил по ребрам, отмеряя каждый шаг. Впереди пляж прерывался грудой огромных валунов. Фелтон быстро вскарабкался на самый верх и начал спуск. Когда я подбежал к первому камню, он уже исчез из поля зрения. Камень сплошь оброс водорослями и ракушками. Вся куча казалась какого-то ржавого цвета. О крайние валуны разбивались морские волны. Я осторожно начал перебираться на другую сторону. Был отлив. Во время прилива большая часть валунов наверняка скрывалась под водой. Водоросли тем не менее оказались мокрыми. Для моллюсков, конечно, неплохо. Но мне не очень-то удобно. О подножье нижнего валуна разбилась большая волна, обдав меня вихрем соленых брызг. Наконец я перебрался на другую сторону и взглянул на свои ободранные о ракушки руки. Еще одна волна окатила меня соленым душем. Неплохая прогулка. Свежий морской воздух, легкая пробежка. Наслаждайся, Спенсер.
  Фелтон уже несся по пляжу. Я быстро перевел дыхание и снова бросился в погоню. Он оглянулся, прибавил скорость, и расстояние между нами начало быстро увеличиваться. Если бы он смог еще немного сохранить такой темп, то очень скоро наверняка оставил бы меня с носом.
  Я вдруг почувствовал себя лучше. Ноги побежали легко и свободно, тело сбросило напряжение и расслабилось, приспособившись к проклятому песку. Завтра икры наверняка будут жечь огнем, но сейчас мышцы работали четко и слаженно, как хорошо смазанный механизм.
  Фелтон начал спотыкаться. Тоже, небось, страдал от песка. Но вот он снова оглянулся, увидел, что я все еще бегу следом, и, опустив голову, еще больше поддал газу. И зачем он выбрал себе такой маршрут? Если бы Фелтон побежал по тротуару и нырнул во дворы, то сейчас наверняка был бы в полной безопасности. Ведь даже теперь он все еще опережал меня метров на сто пятьдесят. Хотя, с другой стороны, если и до сих пор Фелтон никогда не руководствовался в своих поступках здравым рассудком, то как можно ожидать, что он вдруг появится у него сейчас?
  Скорее всего, он убегал просто как дикий зверь, в сторону открытого пространства. Я свободно вдыхал свежий морской воздух, словно бежал наперегонки с приятелем. Неплохие соревнования. Догнать убийцу-психопата. Ну что, Горди, было у тебя в жизни что-нибудь интереснее? Может, когда я догоню его, мы пожмем друг другу руки и выпьем по кружечке пивка? Впереди показалась еще одна груда валунов. Фелтон еще не добрался до нее. Хорошо. Эта куча оказалась выше предыдущей. Верхние камни были сухие и совсем без водорослей. На этот раз я взобрался наверх намного легче. Даже дыхание не сбилось. Я просто перепрыгивал с камня на камень, продвигаясь лишь немного медленнее, чем во время бега по песку. О нижние валуны все так же разбивались морские волны, разбрасывая вокруг миллионы брызг, но теперь они почти не доставали до меня. Мы быстро преодолели препятствие и снова побежали вдоль берега. Фелтон, похоже, начал выдыхаться. Пробираясь сквозь груду валунов, он то и дело спотыкался и цеплялся за них руками, а спрыгнув на песок, не устоял на ногах и упал. Когда я перебрался на другую сторону, нас разделяло всего метров семьдесят. Расстояние начало уменьшаться. Фелтон в очередной раз оглянулся. Я увеличил скорость. Теперь впереди на несколько километров тянулась ровная полоса пляжа без всяких видимых препятствий. «Ну, Горди, покажи, на что ты способен». В такт шагам в голове зазвучала какая-то знакомая мелодия: «Мы ко-ле-со про-дол-жа-ем вер-теть...» Слева от меня уходила за горизонт бескрайняя гладь океана. Иллюзия свободы. Наверное, последняя иллюзия Фелтона, увлекшая его на этот пустынный берег. Какой открытый простор, но сверни на него — и тут же погибнешь. «...Гор-да-я Мэ-ри бу-дет го-реть». Фелтон споткнулся и растянулся на песке, но быстро поднялся и тяжело побежал дальше. Быстро-то быстро, а расстояние между нами сократилось еще метров на десять и продолжало таять. Ралли на песке.
  Фелтон сильно наклонился вперед, словно лошадь, тянущая тяжелую телегу. Шаг стал неуверенным, руки двигались совершенно не в такт. Я сократил расстояние до шестидесяти метров. До пятидесяти пяти. До пятидесяти. В полукилометре показался небольшой мыс, окруженный огромными валунами. Фелтон снова оглянулся и с надеждой посмотрел направо, где высокая стена отделяла его от улицы. Теперь он бежал по почти сухому участку берега, и скорость немного возросла. Он снова оглянулся. Рот широко раскрыт, из груди вырывается хриплое, прерывистое дыхание. Как у спринтеров, сбившихся с ритма. Он почти остановился, но тут же опомнился и из последних сил рванулся вперед. Когда Фелтон достиг мыса, расстояние между нами снова увеличилось метров на пять. Он начал карабкаться наверх, немного отклоняясь от вертикали в сторону моря. Руки и ноги не слушались, словно действовали сами по себе. Казалось, он больше расползается в стороны, чем поднимается вверх. Я подбежал к камням и полез за ним. Тело стало гибким и легким, почти невесомым, мышцы работали слаженно и четко. Гордость американского спорта, удивительный Человек-паук. Это была самая высокая каменная груда из всех, что попались нам на пути. Один ее конец уходил прямо в море. Фелтон карабкался из последпих сил, продолжая сдвигаться в сторону океана. Он оглядывался. Казалось, его целью было теперь лишь преодоление какого-то одного конкретного камня. Перебраться через этот. Так... А теперь через этот. Только бы не упасть. Я приблизился. Замедлил темп. Спокойнее. Он уже не убегал. Я вообще не мог понять, что он делает, но он лез туда, откуда будет невозможно двигаться дальше. Еще одно последнее усилие — и он в ловушке. Теперь с трех сторон его окружало море. Начинался прилив, и в пятнадцати метрах под ним среди валунов кипела и пенилась вода. Фелтон тяжело опустился на огромный камень с плоской поверхностью, слегка наклоненной в сторону берега. Он прислонился к камню спиной и уперся ногами в нижний валун. Прерывистое дыхание превратилось во всхлипывание. Он плакал.
  Я легко перепрыгивал с камня на камень. В лицо отчаянно дул ветер. Испуганные чайки срывались со своих мест, кружили в небе и снова опускались на камни, но уже на более безопасном расстоянии. Сейчас нас с Фелтоном разделяла всего пара метров. Я остановился. Его лицо было мокрым от пота и слез. На содранных руках алела кровь. Он громко всхлипывал и тяжело дышал.
  Где-то над головой завыли сирены. Наверное, Сюзан вызвала полицию. Но нам предстоял еще долгий обратный путь по пляжу, теперь уже шагом.
  — Привет, попрыгунчик, — улыбнулся я.
  Фелтон посмотрел сквозь меня куда-то вдаль, на что-то, чего не мог видеть ни я, ни кто-либо еще, на что-то, видимое только ему одному и только сейчас, когда глаза застилали слезы, а из груди вырывалось хриплое дыхание.
  — Нужно идти, — позвал я.
  Звук сирен все еще разрезал воздух, но теперь их было уже меньше. Несколько машин с включенными мигалками остановились над нами, и полицейские принялись что-то громко орать в мегафон. Механические голоса, вещающие о темной стороне жизни. Я не оглядывался. Я прекрасно знал, как все это выглядит. Я и так смотрел на это слишком часто, слишком часто видел загнанные в угол жизни, слишком часто сам загонял эти жизни в угол.
  — Пристрели меня, — выдохнул Фелтон.
  Я отрицательно покачал головой.
  — Ты же знаешь... что будет... со мной... в тюрьме.
  Я кивнул.
  Фелтон взглянул вниз, на пенящиеся среди камней волны.
  — Если... я буду прыгать... ты... остановишь меня?
  Я покачал головой и тоже посмотрел на море.
  — И все-таки подожди умирать, — сказал я.
  Дыхание Фелтона начало потихоньку выравниваться. Он все еще плакал, но, поскольку дышать стало немного легче, рыдания уже не казались такими неистовыми. Теперь он смотрел действительно на меня.
  — Я ведь сумасшедший, ты же знаешь?
  — Да.
  — Они поместят меня в какую-нибудь клинику? Они мне помогут?
  — Возможно, — ответил я. — Но, по-моему, у них там человек семьсот таких, как ты, и всего один психотерапевт. Так что эта помощь будет немного отличаться от той, к которой ты привык.
  Прилив наступал, обдавая нас все большим количеством брызг. Я промок насквозь. Волосы прилипали к голове, по лицу стекали соленые струйки. Дыхание почти выровнялось, сердце билось ровно и спокойно. Как здорово было бы сейчас выпить пару кружек холодного пивка и, может даже, мирно поболтать с кем-то, кто не совершал зверских убийств. Сверху из мегафона донесся чей-то громкий голос:
  — Говорит полиция Линна, вам нужна помощь?
  Не оборачиваясь, я поднял руку и махнул, чтобы они убирались.
  — Это она, — простонал Фелтон. — Это она сделала меня таким. Я должен был стать таким.
  Я пожал плечами.
  — Ну, давай, — сказал я. — Нужно идти.
  — Не могу, — всхлипнул Фелтон.
  — Я помогу.
  Я шагнул к нему, взял его за руки и потянул к себе. Его ноги потеряли опору, и он начал сползать вниз. Я обхватил его за талию и поднял на руки. Он прижался ко мне мокрой щекой и, обняв за шею, разрыдался, что-то бормоча и уткнувшись лицом в грудь. Я прислушался.
  — Папа, — всхлипывал он. — Папа... папочка...
  Я долго держал его на руках, испытывая одновременно и жалость, и отвращение, пока к нам не подобрались двое полицейских, и все втроем мы снесли его вниз.
  Глава 33
  Мы с Сюзан сидели в новом японском ресторане в центре Бостона, пытаясь справиться с экзотическим рыбным блюдом под названием «суши». Сюзан орудовала палочками, да так ловко, что я едва поспевал за ней со своей вилкой.
  — О, Боже, — наконец не выдержал я. — Да эта рыба вообще какая-то сырая.
  — Попросить, чтобы унесли? — улыбнулась Сюзан.
  Я отставил в сторону рыбу и принялся за овощную темпуру и домашнее пиво.
  — Лучше шефа сейчас не злить, — заметил я. — Ему еще креветок мне готовить.
  — Тогда я доем, — вздохнула Сюзан и подняла пиалу с саке.
  — За тебя, марафонец, — улыбнулась она.
  — Бегают не только на скорость, — заметил я.
  — Слушай, я же видела, как ты стреляешь. По-моему, ты вполне мог застрелить его прямо на бегу, как зайца.
  — Наверное, — я пожал плечами. — А когда он карабкался по этим валунам, я бы наверняка не промахнулся.
  — Но ты не выстрелил, — Сюзан загадочно улыбнулась. — И, кажется, я знаю, почему.
  — Ну и почему же?
  — В первый раз, когда ты погнался за ним, он удрал от тебя.
  — Ну, тогда просто изгородь помешала, — вставил я.
  — И на этот раз, — продолжала Сюзан, — тебе хотелось догнать его и поймать.
  — Взять реванш? Да ну тебя. Слишком уж по-детски звучит.
  — И тем не менее, — снова улыбнулась Сюзан.
  — Ну, тебе виднее, психолог ты наш, — вздохнул я.
  Сюзан удовлетворенно отправила в рот кусочек «суши».
  — Квирк и Белсон вернулись из отпуска? — спросила она.
  — Да.
  — Ну и что, хоть извинились перед ними?
  — Ага, держи карман шире, — усмехнулся я. — Теперь каждый бьет себя в грудь и доказывает, что все время был на стороне Квирка.
  — А что с этим негром, которого они взяли?
  — С Уошборном? Будут судить за убийство жены.
  — А Гордона Фелтона?
  — Думаю, закосит под сумасшедшего и отправится в Бриджуотер или еще какую-нибудь клинику. Откуда ему уже не выйти.
  — Ну, будь он нормальным, он бы не совершил всех этих убийств, — возразила Сюзан.
  — Да, однако тысячи людей вырастают в таких же условиях и страдают от тех же проблем, но никто почему-то не выходит на улицу с пушкой и не убивает несчастных женщин.
  — Бог его знает, — пожала плечами Сюзан. — Я, конечно, могу выдвинуть тебе чисто научную теорию по этому поводу. Ну, например, о бесконечном множестве абберантностей человеческой психики. То есть, во всем мире нет двух людей с одинаковыми проблемами... Но это то же самое, что и «Бог его знает», только другими словами.
  — А его можно вылечить? — спросил я.
  — Только не в Бриджуотере, — покачала головой Сюзан.
  — Это я понимаю. Но при правильном подходе его болезнь излечима?
  Сюзан съела еще один кусочек «суши» и запила глотком саки.
  — Вылечить — это, мне кажется, не совсем подходящее слово. Ему можно помочь. Сделать так, чтобы его состояние не ухудшалось, освободить его от того давления, которое толкает его на все эти ужасные преступления, перенаправить, что ли. Ну, то есть, чтобы его поступки приобрели менее деструктивный характер.
  — И все?
  — Я понимаю, что это звучит слишком научно, но я не знаю, как ответить по-другому. К тому же направление и результат лечения, конечно, зависят еще и от тяжести его поступков. Если вся его патология выражается в том, что он, скажем, ворует женские колготки, то в этом случае можно с уверенностью заявить, что такая болезнь излечима. Потому что, если ты ошибешься, последствия не будут слишком ужасными. Но здесь... Кто поручится, что после освобождения из клиники он не убьет еще кого-нибудь? Я бы, например, никогда не взяла на себя такую ответственность.
  Официантка убрала пустые тарелки и поставила на стол темпуру из креветок, вареный рис и еще одну кружку пива для меня. Когда она ушла, я сказал:
  — Знаешь, Сюзан, мне почему-то очень жалко этого Фелтона.
  — Да, — вздохнула Сюзан.
  — Но тех женщин, что он убил, жалко еще больше.
  — Да, — снова вздохнула Сюзан. — А что насчет его матери?
  — Тяжело, — покачал головой я.
  — Но возможно. Подумай, как умело манипулировала она своей жизнью, не обладая никакой властью, кроме власти любви.
  — И все зря. Ее репутация все равно будет испорчена.
  — Жестоко, — нахмурилась Сюзан.
  Ну, у меня-то никогда не было матери, — пожал плечами я. — Может поэтому я не очень-то восприимчив ко всем этим вещам.
  — Возможно. Но у тебя еще и просто сильный характер.
  Я взял теплую бутылку саке и наполнил пиалу.
  — А знаешь, что мне понравилось во всем этом деле? — спросил я.
  — Ну?
  — Мне понравились мы с тобой.
  Сюзан кивнула.
  — Мы с тобой мне всегда нравились, — продолжал я. — Но сейчас мы имели просто великолепную возможность переругаться и опротиветь друг другу, и я очень рад, что этого не произошло.
  — Да, — согласилась Сюзан. — Мы постоянно стояли друг у друга на дороге.
  — Но не стали от этого относиться друг к другу недоброжелательно. И все время были добры друг к другу.
  — Почти все время.
  — Ну, можно сказать, всегда.
  Сюзан улыбнулась и взяла меня за руку.
  — Да, интересная была ситуация, — сказала она. — Ты постоянно говорил мне, как должна работать я, а я все время учила работать тебя. И оба при этом боролись за собственную самостоятельность.
  — Не рискну подписаться под словом «мы», — заметил я. — Но позволь мне предложить тебе маленькую награду за такое полное понимание моих проблем.
  — Я не хочу идти в Фенуэй-парк и смотреть на этих дурацких клоунов, — взмолилась Сюзан.
  — Ну, вообще-то я имел в виду экзотический сексуальный конгресс, — заметил я.
  — С дурацкими клоунами?
  — Да нет, после летнего отпуска они стали слишком толстыми и неповоротливыми, — ответил я. — Ты достойна гораздо большего, ты достойна меня — Спенсера-Быстрая Нога.
  — О да, — вздохнула Сюзан. — Боюсь, что только этого я и достойна.
  — Ну так что, может после обеда поедем к тебе и займемся чем-то более приятным?
  — Конечно, — улыбнулась Сюзан.
  — В свитере или без? — спросил я.
  Сюзан подняла глаза и окинула меня долгим взглядом своих бездонных темных глаз. На лице застыло удивленное выражение, что могло означать улыбку. И вдруг с ней произошло то, чего я не видел ни разу в жизни. То, чего, наверняка, еще не видел ни один человек.
  Она покраснела.
  * * *
  ...В камере было жарко. Тюрьму наполняли злые, отчаянные крики и грязная ругань. Ему еще ни разу не доводилось сидеть в тюрьме. В камере не было света. Яркие электрические лампочки в коридоре отбрасывали длинные тени. Пахло мочой, дерьмом, испарениями, водопроводными трубами, человеческими телами, сигаретами и страхом. В камере не было никого, кроме него. Злой, пугающий мужской мир. Темный и зловонный мир без женщин. Все уже знают. Все заключенные смеялись над ним, когда его вели в камеру. Негры следили за каждым его шагом. Лежа на грязном голом матрасе, он рыдал, закрыв лицо руками. Но никому не было до него никакого дела. Никому. Он остался совершенно один. Одиночество жгло огнем живот, ползало по спине и сдавливало горло. Он чувствовал себя маленьким, слабым и жалким. «Никому он не нужен. Никому. Ни одному человеку... — Он вспомнил, как лежал в кровати рядом с матерью... Единственное, о чем он так и не рассказал психотерапевту. — Материнское тело. Обнаженное, слегка пахнущее кухней, дотрагивающееся до него. Ее рука трогает, гладит, сдавливает. Запах белого вина, материнские звуки, тихие, немые звуки. Она кладет его сверху и впускает в себя»... Он сел на кровати и снял рубашку. Обвязал один рукав вокруг шеи, встал и подошел к решетчатой двери камеры. Никого. Он поставил ноги на нижний прут решетки и, держась одной рукой, полез наверх. Затем просунул руки сквозь решетку, крепко привязал свободный рукав рубашки к верхней планке и повернулся лицом к камере. — Я никому не сказал, — простонал он. Голос эхом прокатился по пустой камере и растаял в зловещей темноте. — Я никому не сказал об этом, мама, — прошептал он и, отпустив руки, прыгнул вниз.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"