Шкондини-Дуюновский Аристах Владиленович : другие произведения.

Негодяи (сборник)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
  
  Негодяи (сборник)
  
  Rogues
  
  Copyright No 2014 by George R. R. Martin and Gardner Dozois.
  
  Introduction copyright No 2014 by George R. R. Martin.
  
  This translation is published by arrangement with Bantam Books, an imprint of Random House, a division of Random House LLC.
  
  No А. Хромова, В. Русанов, М. Новыш, перевод на русский язык, 2015
  
  No Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
  * * *
  
   Посвящается Джо и Джей Хальдеман, паре негодяев и головорезов
  
  
  Джордж Р. Р. Мартин
  «Все Любят Негодяев»
  
  …хотя иногда жалеют об этом всю оставшуюся жизнь.
  
  Подлецы, ловкачи и прохвосты. Лоботрясы, воры, обманщики и плуты. Плохие парни и девчонки. Жулики, соблазнители, трюкачи, самозванцы, лжецы, хамы… имен у них много, они появляются в самых разных книгах, всех стилей, что придуманы в этом мире, в мифах и легендах… о да, и, конечно же, на всем протяжении истории человечества. Дети Локи, братья Койота. Иногда они герои, иногда – злодеи. Но чаще всего они – нечто среднее, персонажи серого цвета… а серый всегда был моим любимым. Он ведь настолько интереснее просто черного или просто белого.
  
  Думаю, я всегда был неравнодушен к негодяям. В пятидесятых, когда я был мальчишкой, когда добрая половина лучшего эфирного времени на телевидении была оккупирована ситкомами, другую половину твердо занимали вестерны. Мой отец любил вестерны, так что, пока я рос, я увидел их все, бесконечную череду шерифов и маршалов с Фронтира со стальными подбородками, один героичнее другого. Маршал Дилон, что скала, Уайат Эрп, храбрый, отважный и дерзкий (в песне, сделанной темой фильмов, об этом очень хорошо сказано). Одинокий Рейнджер, Хопалонг Кэссиди, Джин Отри и Рой Роджерс, героические, благородные, выдающиеся, отличный пример для любого молодого парня… и такие нереальные. Моими любимыми героями вестернов были те двое, что нарушали правила: Паладин, одевавшийся в черное (прямо будто злодей) всякий раз, как отправлялся в дорогу, но похожий на изнеженного денди всякий раз, как окажется в Сан-Франциско, «встречавшийся» (гм!) с хорошенькими девушками, меняя их каждую неделю, оказывавший услуги за деньги (герои ведь денег не берут), и братья Мэверик (в особенности Брет), очаровательные ловкачи, одевавшиеся, подобно профессиональным игрокам, в черные костюмы с узкими галстуками и модные роскошные жилеты, вместо обычных для маршалов Фронтира хлопковых жилетов, кокард и белых шляп. Таких, скорее, увидишь за покерным столом, чем в перестрелке.
  
  Знаете, просматривая сегодня «Мэверика» и «Пушка есть – поехали», я понимаю, что они мне нравятся куда больше других вестернов тех времен. Можете сказать, что у них был сценарий получше, актеры получше, режиссеры получше, чем у прочих «лошадиных опер», и, возможно, будете правы… но я считаю, что фактор негодяя тоже сыграл свою роль.
  
  Хорошего негодяя оценят не только поклонники старых вестернов. Суть в том, что этот архетип присутствует во всех жанрах и произведениях.
  
  Клинт Иствуд стал звездой, играя таких персонажей, как Шумный Йейтс, Грязный Гарри и Человек Без Имени, негодяев. Если бы он сыграл Тихого Йейтса, Дотошного Билли и Человека С Двумя Удостоверениями, о нем никто бы и не услышал. Ну, конечно, когда я в колледже учился, я был знаком с девушкой, которая предпочитала Эшли Уилкса, всего такого благородного и жертвенного, по сравнению с грубияном Реттом Батлером, игроком, контрабандистом, прорывавшим блокаду… думаю, она одна такая была. Половина знакомых мне женщин, не задумываясь, предпочли бы Эшли Ретта, не говоря уже о Фрэнке Кеннеди и Чарльзе Уилксе. Харрисон Форд обрел популярность, играя негодяев, везде, и началось все с Хана Соло и Индианы Джонса. Есть ли хоть кто-то, кто честно предпочтет Хану Соло Люка Скайуокера? Ну да, Хан сразу сказал, что ввязывается в дело ради денег… отчего еще более потрясающим выглядело, когда под конец того эпизода «Звездных войн» он запулил Дарту Вейдеру ракетой под зад. (И, КОНЕЧНО ЖЕ, он выстрелил первым, что бы там потом Джордж Лукас ни пытался разъяснить насчет первого фильма трилогии.) А Инди… Инди – просто образцовый негодяй. Вытащить револьвер и застрелить того парня с мечом – абсолютно бесчестно… но, ради всего святого, разве не за это мы его и любим?
  
  Но негодяи правят не только в кино и на телевидении. Поглядите в книги.
  
  Например, эпическую фэнтези.
  
  Нынче фэнтези часто считают жанром, где абсолютное добро сражается с абсолютным злом, и, действительно, таких книг предостаточно, выходящих из-под пера бесчисленных подражателей Толкина, со всеми этими бесконечными темными владыками, злобными прислужниками и героями с квадратной челюстью. Но более ранние образчики фэнтези так и пестрят разными негодяями. Как и те, что идут в общем стиле «меча и магии». Конана Киммерийского, конечно, некоторые называют героем, но давайте не будем забывать, что еще он был вором, разбойником, пиратом, наемником, да и узурпатором к тому же, который сам себя посадил на украденный трон… а еще он спал с каждой красивой женщиной, какая по дороге попадалась. Фафхрд и Серый Мышелов еще большие негодяи, пусть и менее удачливые. Вряд ли кто-нибудь из них окончит свои дни королем. А еще Ловкач Кугель Джека Вэнса, совершенно аморальный (и совершенно очаровательный), тот, чьи планы никогда не приводят к желаемому результату, и тем не менее…
  
  В исторических романах тоже достаточно удалых, хитрых и изворотливых прохвостов. Три мушкетера определенно не были чужды негодяйству (без него головорезом не станешь). Ретт Батлер в романе был не меньшим негодяем, чем в фильме. Майкл Шейбон подарил нам еще двоих чудесных негодяев, Амрама и Зеликмана из его исторического романа «Джентльмены с большой дороги». Надеюсь, на этой книге их история не закончится. Ну и, конечно же, бессмертный Гарри Флэшмен, придуманный Джорджем Макдональдом Фрэйзером (сэр Гарри Пэджет Флэшмен, кавалер Креста Виктории, ордена Бани и ордена Индийской империи, если вам угодно), персонаж, типа-вроде позаимствованный из «Школьных лет Тома Брауна», классического британского романа Томаса Хьюза о частной школе (вроде «Гарри Поттера», но без квиддича, магии и девочек). Если вы не читали книг Макдональда о Флэшмене (Хьюза можете смело пропустить, если не интересуетесь викторианским морализаторством), вам еще предстоит познакомиться с величайшим негодяем во всей литературе. Приглашаю вас пережить это.
  
  Вестерны? Черт, весь Дикий Запад кишмя кишел негодяями. Герой вне закона – не редкость, как и злодей вне закона, если не чаще. Малыш Билли? Джесс Джеймс и его банда? Док Холидэй, негодяй и гениальный дантист? Если мы еще раз обратимся к телевидению, на сей раз кабельному, вот вам известный и всеми восхваляемый «Дэдвуд» на НВО, и его главный герой, подлец Эл Сверенген. В исполнении Иэна Мак-Шейна Сверенген полностью затмевает того, кто предполагался героем, шерифа. Что ж, у негодяев всегда хорошо получалось воровать чужое. Это одно из лучших их умений.
  
  А что насчет романтического жанра? Хо-хо. В романтических произведениях девушка почти всегда достается негодяю. В наши дни девушка САМА может оказаться негодяем, и это часто смотрится еще круче. Так приятно, когда шаблоны переворачивают с ног на голову.
  
  В жанре детектива есть целые субжанры, посвященные негодяям. Частные сыщики всегда немного негодяи, будь они прямодушными и законопослушными, «ничего, кроме фактов, мэм», это были бы копы. А так – они иные.
  
  Можно продолжать и дальше. Беллетристика, готика, паранормальное, ужасы, киберпанк, книги для девушек, стимпанк, городская фэнтези, романы о медицине, трагедии, комедии, эротика, триллеры, космическая опера, лошадиная опера, романы о спорте, романы о войне, романы о ковбоях… везде есть место негодяям, пусть и не всегда, но чаще они являются там самыми любимыми и самыми запоминающимися персонажами.
  
  Не все эти жанры представлены в данном сборнике, увы… хотя отчасти мне этого хотелось бы. Может, я и сам негодяй, отчасти, может, мне нравится рисовать не по шаблону, но, на самом деле, я просто не очень-то признаю ограничения жанров. Сейчас я более известен как писатель в жанре фэнтези, но «Негодяи» не задумывались как антология произведений в этом жанре… пусть и фантазии тут немало. Мой собрат-редактор, Гарднер Дозуа, пару десятилетий проработал редактором в журнале научной фантастики, но «Негодяи» не стали и антологией научной фантастики… пусть тут и есть несколько научно-фантастических произведений, не хуже тех, что публикуются в ежемесячниках.
  
  Подобно «Воинам» и «Опасным женщинам», нашим предыдущим антологиям, «Негодяи» задумывались как нечто, нарушающее всякие границы жанров. Тема универсальна, а и я, и Гарднер любим хорошую литературу, вне зависимости от времени и места действия, как и жанра, в котором она написана. Так что мы просто пригласили известных авторов, пишущих эпическую фэнтези, романы меча и магии, городскую фэнтези, научную фантастику, романтику, детективы (замысловатые или жесткие), триллеры, исторические романы, любовные, вестерны, нуар, ужасы… сами можете дать название. Не все они приняли приглашение, но многие, и результаты вы увидите на следующих страницах. Среди наших участников люди, получавшие всемирно известные награды, авторы бестселлеров, работающие с дюжиной разных издательств. Мы просили их лишь об одном – пусть это будет рассказ о негодяях, наполненный крутыми поворотами сюжета, хитроумными планами и ловкими ходами. Никому из наших авторов мы не задавали рамок определенного жанра. Некоторые решили писать в том жанре, в котором более всего прославились. Другие решили попытаться поработать в непривычных для себя.
  
  В предисловии к «Воинам», нашей первой антологии на стыке множества жанров, я рассказывал о том, как рос в пятидесятых в Байонне, штат Нью-Джерси, в городе, где не было ни одного книжного магазина. Все, что я читал, я покупал в газетных ларьках, кондитерских, с вертушек в магазинах. Лежавшие на этих вертушках книги в мягкой обложке не раскладывали по жанрам. Напихивали побольше, один экземпляр той, два – этой. Можно было увидеть «Братьев Карамазовых», втиснутых между женским романом и последней книжкой Микки Спиллейна о Майке Хаммере. Дороти Паркер могла соседствовать с Дороти Сэйерс, Ральфом Эллисоном и Джеромом Сэлинджером. Макс Бранд мог лежать вплотную к Барбаре Картленд, Ван Вогту, Вудхаусу и Лавкрафту. Которые могли соседствовать со Скоттом Фитцджеральдом. Детективы, вестерны, готика, привидения, английская классика, современные «классические» романы и, конечно же, научная фантастика, фэнтези и ужасы – вот их всегда было в изобилии. Десять тысяч разных книг.
  
  Мне это нравилось и до сих пор нравится. Спустя десятилетия (боюсь, слишком много десятилетий) традиции книгоиздательства изменились, появились сетевые книжные магазины, рамки жанров окостенели. Мне жаль, что так случилось. Книги должны расширять наш ум, вести нас туда, где мы никогда не были, показывать нам то, чего мы никогда не видели, расширять наш кругозор и менять наш взгляд на мир. Ограничение своего круга чтения одним жанром лишает этого. Оно ограничивает нас, делает нас меньше. Мне казалось тогда и кажется сейчас, что просто есть плохие и хорошие книги, и это единственное различие, которое имеет значение.
  
  Нам кажется, что мы собрали здесь достаточно хорошие книги. Вы познакомитесь с негодяями всех оттенков, мастей и масштаба, в самой разной обстановке, в книгах, представляющих собой хорошую смесь жанров. Но вы не будете знать, в каком жанре они написаны, пока их не прочтете, поскольку я и Гарднер, в лучших традициях тех проволочных вертушек прошлого, хорошенько их перемешали. Некоторые из них, возможно, написаны вашими любимыми авторами, другие же – теми, о которых вы вовсе не слышали (пока что). Мы надеемся, что по прочтении «Негодяев» некоторые из вторых перейдут в разряд первых.
  
  Читайте с удовольствием… но будьте осторожны. Некоторые джентльмены и прекрасные леди с этих страниц не всегда заслуживают доверия.
  Джо Аберкромби
  
  Джо Аберкромби оказался одной из самых стремительно взошедших звезд на небосклоне фэнтези, получив признание читателей и критиков за жесткий, экономный и сугубо деловой подход к жанру. Пожалуй, самое известное его произведение – трилогия «Первый закон», первая часть которой «Кровь и железо» была опубликована в 2006 году. За ней последовали книги «Прежде, чем их повесят» и «Последний довод королей». Цикл продолжен двумя отдельными романами «Лучше подавать холодным» и «Герои». Последнее произведение Джо Аберкромби – роман «Красная страна». Кроме писательства Джо Аберкромби редактирует сценарии кинофильмов. Живет и работает в Лондоне.
  
  На страницах остросюжетного триллера он проводит нас по грязным, запутанным, наполненным мелодиями, похожим на лабиринт улицам одного из самых опасных городов мира – Сипани, где люди играют в смертельные игры, дергая друг друга за ниточки. Ниточки… У кого же их нет?
  Джо Аберкромби
  «Жить все труднее»
  
  Дьявольщина, как же она ненавидела Сипани.
  
  Проклятый слепящий туман, проклятый плеск волны и проклятая всепоглощающая тошнотворная вонь отбросов. Проклятые балы, маскарады и попойки. Веселье… Здесь каждый до чертиков весел или, по крайней мере, притворяется веселым. А хуже всего, что все люди – сволочи. Все поголовно – мужчины, женщины, дети – мерзавцы. А многие еще и дураки и лжецы.
  
  Карколф ненавидела Сипани. Но снова вернулась сюда. А теперь задавалась вопросом – и кто же здесь дурак?
  
  Из тумана перед ней донесся взрыв смеха, Карколф скользнула под прикрытие дверного проема, одной рукой поглаживая эфес меча. Хороший курьер не доверяет никому, а она была самым лучшим. И в Сипани она доверяла… Пожалуй, меньше чем никому.
  
  Еще одна шайка пьяных гуляк вынырнула из мрака. Человек в маске в виде «месяца» тыкал пальцем в женщину, которая нарезалась так, что свалилась, не устояв на высоких каблуках. Все хохотали. Один потрясал кружевными манжетами, словно в жизни не видел ничего более веселого, чем человек, напившийся так, что не в силах стоять на ногах. Карколф подняла глаза к небу, утешая себя мыслями, что под масками они ненавидят город так же, как и она, даже когда пытаются развлекаться.
  
  Уединившись в арке под дверью, Карколф нахмурилась. Черт возьми, ей просто необходим отдых. Иначе она превратится в сраную сучку. Осталось не так много, а дальше будет только хуже. Уподобиться людям, которые презирали весь мир? Неужели она превращается в своего проклятого отца?
  
  – Только не это, – пробормотала она.
  
  В тот миг, когда пьяницы растворились в темноте, Карколф выскользнула из укрытия и припустила – ни слишком быстро, ни слишком медленно, – бесшумно ступая мягкими сапожками по мокрой мостовой. Неприметный плащ делал ее почти невидимой, скрывая очертания и позволяя затеряться среди самых обычных людей, которых в Сипани почти не осталось.
  
  Где-то к западу отсюда ее окованная сталью карета мчится по широким улицам с немыслимой скоростью. Железные колеса высекают яркие искры из камня, грохочут на мостах. Напуганные случайные прохожие кидаются врассыпную. Кнут возницы стегает по взмыленным бокам коней. Дюжина наемных охранников топочет следом. Свет фонарей играет на капельках воды, которые усеивают доспехи. Само собой, пока люди Рудокопа не начинают свою игру: свистят стрелы, кричат люди, ржут кони, рухнувшая карета вылетает на обочину, звенят клинки, и, наконец, замок с железного сундука сорван при помощи огненного зелья, нетерпеливые ладони разгоняют клубы удушливого дыма, крышка поднята и… пустота.
  
  Карколф позволила себе мимолетную улыбку, похлопав по выпуклости у ее ребер. Груз надежно спрятан, зашит в подкладку ее плаща.
  
  Сосредоточившись, она слегка разбежалась и, пролетев три шага над маслянистой водой, опустилась на скрипнувшую под ее весом палубу полуразрушенной баржи, покачнулась, но устояла на ногах. Конечно, можно было пойти в обход по Финтайн-Бридж, но это лишний крюк, тем паче путь хорошо просматривался, а лодка скрывалась в тени, и, кроме того, дорога существенно укорачивалась. Она много раз это проверяла. По мере возможности Карколф старалась не полагаться на волю случая. По ее опыту, удача была той еще шлюхой.
  
  Сморщенный тип выглянул из темноты каюты. Пар валил из помятого чайника.
  
  – Ты кто, черт подери?
  
  – Никто! – радостно откликнулась Карколф. – Просто иду мимо!
  
  И прыгнула с качающихся досок на каменный парапет с той стороны канала, растворившись в тумане, который смердел сырой землей. «Просто иду мимо». Прямиком в порт, чтобы продолжить увлекательное путешествие, теперь уже по воле волн. Или, хотя бы, превратиться в сраную сучку. Везде, где Карколф бывала, она не оставляла следов. Всегда просто проходила мимо.
  
  Где-то на востоке этот придурочный Помбрайн ехал верхом в окружении четырех телохранителей. Он совсем не похож на нее, особенно усы и всякое такое, но кутался в ее плащ с приметной вышивкой, а потому вполне мог сойти за ее двойника. Нищий сутенер, самодовольно полагающий, что вынужден играть роль Карколф, пока состоятельная дама, избегающая огласки, посещает любовника. Она вздохнула. Как бы не так… Карколф утешила себя мыслью, как обалдеет Помбрайн, когда эти два ублюдка, Омут и Отмель, выдернут его из седла и поразятся его усам, а потом, с возрастающим разочарованием, заглянут под плащ и, наконец, выпотрошат его труп, чтобы найти… не найти ничего.
  
  Карколф вновь похлопала по выпуклости и прибавила шаг. Потому-то она и шла выверенной дорогой, в одиночку и пешком, по переулкам и подворотням, избегая проходных дворов и старых лестниц, мимо рушащихся дворцов и ветшающих доходных домов, через ворота, открытые ненадолго, согласно тайной договоренности, а потом по короткому отрезку канала, который приведет ее в порт, позволяя выгадать час или два.
  
  Похоже, после этого задания ей в самом деле придется передохнуть. Она молча провела языком по внутренней части нижней губы, где в последнее время образовалась маленькая, но очень и очень болезненная язвочка. Все, что она видит, – работа. Может, съездить в Адую? Погостить у брата, повидать племянниц? Сколько им лет сейчас? Тьфу ты… Нет уж, она припомнила, какой мерзкой сукой была ее невестка. Одна из тех, которая готова издеваться над всеми. Похожа на отца Карколф. Не поэтому ли брат взял замуж настолько отвратную женщину?..
  
  Когда Карколф нырнула под растрескавшуюся арку, откуда-то донеслась музыка. Скрипач либо настраивал инструмент, либо играл на удивление отвратно. Но здесь и не такое услышишь. На поросшей мхом стене хлопали и шуршали бумажки, на которых виднелись едва заметные буковки, призывающие патриотично настроенных граждан города восстать против тирании Снейка Талиса. Карколф фыркнула. Большинство обитателей Сипани предпочитали опускаться, а не восставать, а среди оставшихся патриотов днем с огнем не сыщешь.
  
  Она попыталась пальцами оттянуть натирающие кожу брюки, но безрезультатно. Ну, сколько надо заплатить портному, чтобы получить одежду, которая не трет и не давит? Карколф перепрыгнула на узкую дорожку рядом с застоявшимся каналом, чью поверхность покрывала тина и мусор, на ходу стараясь поправить шов. Не помогало. Будь проклята эта мода на облегающие брюки! Возможно, это наказание свыше за то, что она расплатилась с портным фальшивыми монетами? Но по обыкновению Карколф больше интересовало сиюминутное благополучие, чем вселенские кары, и она стремилась уклоняться от платы всякий раз, как только могла. Это стало поистине ее жизненным принципом, а отец говорил, что человек должен во что бы то ни стало придерживаться принципов.
  
  Дьявольщина! Она в самом деле начала превращаться в своего отца.
  
  – Ха!
  
  Оборванная фигура выскочила из-под арки. Слабый отсвет мелькнул на клинке. Помимо воли охнув, Карколф отпрянула, отбрасывая полу плаща и пытаясь нашарить оружие, уверенная, что пришел ее конец. Рудокоп сыграл на опережение? Или это Омут и Отмель? Или наемники Куррикана? Но никто больше не показывался. Только единственный мужчина, нечесаный, с бледной влажной кожей, кутавшийся в латаный плащ и замотавший нижнюю часть лица ветхим шарфом, поверх которого угрожающе сверкали налитые кровью глаза.
  
  – Стоять, не двигаться! – рявкнул он слегка приглушенно из-за шарфа.
  
  – Кто это говорит? – подняла брови Карколф.
  
  На несколько мгновений повисла тишина, лишь бились вонючие воды о камни.
  
  – Ты – женщина? – почти извиняясь, спросил возможный грабитель.
  
  – А если да, ты меня пропустишь?
  
  – Ну… э… – Разбойник, казалось, колебался, но взял себя в руки. – Все равно стоять и не двигаться!
  
  – Но почему? – поинтересовалась Карколф.
  
  – Потому что у меня есть кое-какой долг… – Острие шпаги неуверенно дернулось. – Не твое дело!
  
  – Я не об этом. Почему ты не убил меня сразу, чтобы обобрать труп? Зачем предупреждаешь?
  
  Еще мгновение тишины.
  
  – Я думал… Я хотел бы избежать крови. Но я предупреждаю – меня не остановить!
  
  Он оказался проклятым обывателем. Просто грабитель, наткнувшийся на нее. Случайность. Это к вопросу о шлюхе-удаче! Только не для него.
  
  – Вы, господин, всего лишь дрянной разбойник, – сказала она.
  
  – Я – джентльмен, госпожа.
  
  – Ты – мертвый джентльмен! – Карколф шагнула вперед, выбрасывая отточенный до бритвенной остроты клинок длиною в фут.
  
  Лезвие отразило свет из окна над ними. Карколф не слишком много времени посвящала упражнениям с кинжалом, но все равно управлялась с ним лучше, чем с мечом.
  
  Этому оборванцу с помойки не справиться с ней.
  
  – Я зарежу тебя, как…
  
  Но человек двигался с поразительной скоростью. Звякнула сталь. Карколф даже подумала о волшебстве. Кинжал вывернулся из ее пальцев, скользнул по липким камням и плюхнулся в канал.
  
  – Ах! – воскликнула она.
  
  Положение менялось на глазах. Напавший на нее не был таким мужланом, как казался. Во всяком случае, когда дело касалось игры клинков. А надо было предполагать. В Сипани ничего не бывает тем, чем выглядит.
  
  – Деньги сюда! – потребовал он.
  
  – Да забирай! – Карколф выхватила кошелек и швырнула им в стену, рассчитывая проскочить, когда он отвлечется.
  
  Увы, он выхватил деньги из воздуха с впечатляющей ловкостью и острием шпаги перекрыл ей путь к спасению. Легонько толкнул оружием в выпуклость под ее плащом.
  
  – Что это… что у тебя там?
  
  А вот это хуже, гораздо хуже.
  
  – Ничего. Совсем ничего, – попыталась соврать Карколф с неестественным смешком. Корабль вот-вот отойдет от причала, а ее на борту не было. Не попала она на борт проклятого судна, чтобы начать путешествие в Тхонд. Она ткнула пальцем в сторону порта. – У меня есть очень важное дело, так что если…
  
  С легким шелестом шпага разрезала ее плащ.
  
  – Ой! – моргнула Карколф.
  
  Боль обожгла ребра. Клинок полоснул слишком глубоко.
  
  – Ой… – Полностью растерянная, Карколф упала на колени. Кровь сочилась между пальцами, которыми она пыталась зажать бок.
  
  – Ох, ты ж… Нет… Простите… Я, правда… Нет, в самом деле, я не хотел вас ранить. Я просто хотел…
  
  – Ой…
  
  Груз, слегка измазанный кровью Карколф, выпал на мостовую. Продолговатый сверток длиной в фут, завернутый в крашеную кожу.
  
  – Мне нужен лекарь… – выдохнула Карколф своим самым отработанным «я-беспомощная-женщина» голосом. Великая герцогиня всегда упрекала ее в чрезмерном лицедействе, но в таком положении слишком много лицедейства быть не может. Скорее всего, ей действительно нужен лекарь, и есть надежда, что грабитель наклонится, тогда она может пырнуть ублюдка ножом в лицо. – Ну, пожалуйста, прошу вас!
  
  Он замялся, выпучив глаза. Дело явно зашло дальше, чем он предполагал. Но приблизился лишь для того, чтобы достать сверток, при этом не отводил от Карколф сверкающее острие шпаги.
  
  Отчаянно меняя тактику, она изо всех сил старалась не допустить паники в голосе.
  
  – Ну, хорошо, возьмите деньги, будьте счастливы с ними… – На самом деле Карколф желала ему не счастья, а сгнить в гробу. – Но для нас двоих будет лучше, если вы не прикоснетесь к свертку!
  
  – Это еще почему? – Его рука зависла на полпути. – Что там?
  
  – Я не знаю. Мне приказано не открывать.
  
  – Кем приказано?
  
  – Я не знаю, – нахмурилась она. – Но…
  
  Кертис забрал сверток. Конечно, забрал. Он, может, и лопух, но не до такой же степени. Просто схватил сверток и побежал. Ясное дело, побежал. А как же иначе?
  
  Резко свернул в переулок – сердце бешено стучало, наступил на поломанную корзину, поскользнулся, едва не проткнув себя собственной шпагой, проехался лицом по куче мусора, набрал полный рот отвратительной сладковатой дряни. Отплевываясь и бранясь, кинул испуганный взгляд через плечо…
  
  Ни малейших признаков преследования. Лишь туман, глубокий туман, что кружил и шевелился, будто живой.
  
  Он сунул сверток, теперь сырой и скользкий, под драный плащ и захромал дальше, потирая отбитую ягодицу и пытаясь выплюнуть гнилостно-сладкий привкус изо рта. Нельзя сказать, что на вкус это хуже, чем его завтрак. Пожалуй, даже лучше. Человек познается по его завтракам, говаривал его мастер по турнирам.
  
  Кертис поглубже надвинул влажный капюшон, пропитанный запахом лука и нужды, сдернул кошелек со шпаги и вернул клинок в ножны. Потом выскользнул из переулка и затерялся в толпе, едва-едва касаясь ладонью рукояти, которая вызывала так много воспоминаний. Учеба и турниры, блестящее будущее и восхищение толпы. «Фехтование, мальчик мой, это способ достичь успеха! Зрители в Стирии знают толк в фехтовании, любят своих бойцов, ты сможешь сколотить целое состояние!» Лучшие времена… Тогда он не рядился в лохмотья, не выпрашивал обрезки у мясника, не грабил людей, чтобы выжить. Он скривился. Ограбил женщину. Можно ли назвать это борьбой за выживание? Кертис украдкой бросил взгляд через плечо. Вдруг он убил ее? От страха мурашки побежали по коже. Просто царапина. Просто царапина, правда ведь? Но он видел кровь. Господи, пусть это будет просто царапина! Он потер лицо, словно надеясь прогнать воспоминания, но не слишком преуспел. Один за другим в памяти всплывали поступки, о которых он раньше и помыслить не мог, не то что совершать. И вот они стали обыденностью.
  
  Последний раз убедившись, что «хвоста» нет, он юркнул с улицы в зловонный двор, а выцветшие лица героев прошлого пялились на него со старых листовок. Поднялся по провонявшей мочой лестнице вокруг ствола мертвого дерева. Долго ковырялся ключом в липком замке.
  
  – Будь ты проклят, гребаный, дерьмовый…
  
  Бац!
  
  Дверь неожиданно распахнулась, и Кертис ввалился в комнату, чуть не упав опять. Развернулся, запер ее и несколько мгновений стоял в затхлой темноте, тяжело дыша.
  
  Кто мог бы сейчас поверить, что когда-то он фехтовал с самим королем? Он проиграл. Ну, конечно же, проиграл. Пропустил два укола и был повержен его величеством в пыль, но, тем не менее, он скрещивал клинки с королем? Вот этот самый клинок, сообразил он, ставя шпагу в угол за дверь. Зазубренную, потемневшую и даже слегка погнутую ближе к концу. Последние двадцать лет были одинаково неблагополучными как для шпаги, так и для ее хозяина.
  
  Скинув плащ, Кертис швырнул его в угол и вытащил сверток, чтобы посмотреть – что же такое он раздобыл? Какое-то время возился с лампой в кромешной темноте и, наконец, получил какое-то подобие света, нахмурившись, когда жалкие закоулки его комнаты появились в поле зрения. Треснувшее стекло на окне, отсыревшая штукатурка вздулась пузырями, бугристый тюфяк, из которого торчали пучки соломы, служивший ему ложем, и немного деревянной скособоченной мебели…
  
  На единственном стуле за единственным столом сидел человек. Крупный мужчина в широком плаще. Череп покрывала седеющая щетина. Он медленно выдохнул через плоский нос, и пара игральных костей выпала из его кулака на грязную столешницу.
  
  – Шесть и два, – сказал гость. – Восемь.
  
  – Кто ты, черт побери? – Голос Кертиса сорвался от испуга.
  
  – Меня прислал Рудокоп, – он снова бросил кости. – Шесть и пять.
  
  – Это значит, что я проигрываю? – Кертис кинул косой взгляд на шпагу, стараясь делать вид, что ничего не произошло. Интересно, как быстро он сможет прыгнуть в угол, обнажить клинок, принять стойку…
  
  – Ты уже проиграл, – сказал здоровяк, мягко собирая кости в ладонь. Он поднял голову. Глаза невыразительные, как у мертвой рыбы. Как у рыбы, лежащей на рыночном лотке. Мертвые, темные и печально поблескивающие. – Хочешь знать, что будет, если ты полезешь за шпагой?
  
  Кертис не был храбрецом. Никогда не был. Ему приходилось собирать все свое мужество, чтобы припугнуть кого-либо, а когда пугали его, отвага сразу же улетучивалась.
  
  – Нет, – пробормотал он, опуская плечи.
  
  – Кинь мне сверток, – приказал здоровяк. Кертис повиновался. – И кошелек!
  
  Казалось, будто любое стремление сопротивляться покинуло Кертиса. Не осталось сил даже схитрить. Он едва-едва держался на ногах. Гость схватил брошенный на стол кошелек, кончиками пальцев растянул горловину и заглянул внутрь.
  
  Заломив от отчаяния руки, Кертис простонал:
  
  – Это все, что у меня есть.
  
  – Я знаю, – ответил человек, вставая. – Я проверил.
  
  Он вышел из-за стола, и Кертис отшатнулся к шкафу, в котором ничего не было, кроме пыли и паутины.
  
  – Мой долг уплачен? – еле слышно спросил он.
  
  – А ты как думаешь, уплачен твой долг?
  
  Они обменялись взглядами. Кертис сглотнул комок в горле.
  
  – А когда долг будет уплачен?
  
  Здоровяк высоко поднял плечи.
  
  – А как ты думаешь, когда он будет уплачен?
  
  Кертис снова сглотнул, прошептал дрожащими губами:
  
  – Когда Рудокоп скажет?
  
  Здоровяк приподнял одну бровь, разделенную напополам проплешиной шрама.
  
  – У тебя есть еще вопросы… на которые ты не знаешь ответы?
  
  Фехтовальщик упал на колени, хватаясь за голову. Лицо гостя сквозь пелену слез расплывалось. Но стыда не было. Посещения Рудокопа лишили его остатков гордости уже давно.
  
  – Оставь мне хоть что-нибудь… – прошептал он. – Хоть что-нибудь…
  
  Гость обернулся, смерив его взглядом пустых рыбьих глаз.
  
  – А зачем?
  
  Балагур прихватил еще и шпагу – все равно, кроме нее, в комнате не было ничего ценного.
  
  – Я приду через неделю, – сказал он.
  
  Он не угрожал, просто предупредил заранее, в соответствии с условиями договора, но голова Кертиса дан Брой поникла, и он зарыдал.
  
  Первым побуждением Балагура было утешить дворянчика, но он передумал. Зачем множить ошибки?
  
  – Пожалуй, тебе не стоило залезать в долги, – бросил он на прощание.
  
  Его всегда удивляло, что люди, которые занимали деньги, не пытались считать проценты. Знание пропорций и немного времени, а ведь как увлекательно. Не так уже трудно выучиться. Но, возможно, они склонны переоценивать свои доходы, отравляясь сладкой ложью и видя во всем только светлую сторону? Удача их не обманет, все наладится, все получится просто потому, что они такие вот особенные. Но Балагур не питал иллюзий. Он знал, что представляет собой лишь самый заурядный винтик в сложном механизме под названием жизнь. Он всегда опирался на трезвое видение мира.
  
  Теперь он топал по улицам, отсчитывая шаги до убежища Рудокопа. Сто пять, сто четыре, сто три…
  
  Просто поразительно, каким маленьким кажется город, если измерить его. Все его жители, все их желания, суждения и долги теснились на узкой полоске осушенного болота. По мнению Балагура, болото потихоньку пытается вернуть взятый некогда заем. И он думал, что это к лучшему, в конце концов.
  
  …семьдесят шесть,
  
  семьдесят пять,
  
  семьдесят четыре…
  
  Балагур заметил «хвост». Неужели карманник? Бросив небрежный взгляд на палатку торговца, он увидел ее краем глаза. Девушка с темными волосами, собранными под берет, одетая в куртку, слишком большую для нее. Чуть старше ребенка. Балагур сделал несколько шагов вдоль узкого прохода и повернулся, загораживая путь и откидывая полу плаща, чтобы показать рукояти четырех из шести его ножей. Преследовательница выглянула из-за угла, а он просто стоял и смотрел на нее. Только смотрел. Девочка замерла, судорожно сглотнула, дернулась вправо-влево, а потом отступила и смешалась с толпой. Вот и все, что было…
  
  …тридцать один,
  
  тридцать,
  
  двадцать девять…
  
  Сипани и, в первую очередь, его вонючий и сырой Старый Квартал кишел ворами. Они назойливо вились вокруг, словно мошки в летнюю пору. А кроме того, разбойники, грабители, взломщики, мошенники, убийцы, буяны, барышники, жулики, игроки, букмекеры, ростовщики, вымогатели, нищие, сутенеры, скупщики краденого, нечестные на руку купцы, не говоря уже о бухгалтерах и законниках. Насколько выяснил для себя Балагур, законники представляли самую отвратительную касту. Иногда казалось, что в Сипани вообще никто не трудился. Главным занятием для его жителей стало изъятие денег у себе подобных.
  
  Но Балагур никогда не считал себя лучше других.
  
  …четыре, три, два, один и двенадцать шагов вниз мимо трех охранников и через двойные двери к логову Рудокопа.
  
  Внутри клубился густой дым, пробиваемый светом от ламп в виде цветов, стояла жара от тяжелого дыхания и движущихся тел, в уши забивался негромкий гул нескончаемой болтовни. Здесь выдавали тайны, разрушали репутации и предавали доверие. Впрочем, все точно так же, как и в других подобных местах.
  
  Двое северян пристроились за столиком в углу. Один из них – острозубый, с длинными прямыми волосами – откинулся на спинку стула, едва не падая, и зажал трубку в зубах. Второй держал в правой руке бутылку, а в левой – маленькую книжку, которую рассматривал, шевеля бровями.
  
  Почти всех постоянных посетителей Балагур знал в лицо. Завсегдатаев. Некоторые приходили напиться. Некоторые – поесть. Большинство сдвинулись на азартных играх. Стучали, перекатываясь, кости, шлепали по столу карты, глаза в тщетной надежде следили за колесом рулетки.
  
  Азартные игры не приносили основного дохода Рудокопу, но благодаря им люди залезали в долги, а вот долги-то и приносили главную прибыль. Поднявшись по лестнице в двадцать три ступени, Балагур увидел охранника с татуированным лицом, который приветливо помахал ему.
  
  Трое других сидели там же, потягивая выпивку. Самый мелкий улыбнулся и кивнул, пытаясь, возможно, задружиться. Самый здоровый – напыжился и ощетинился, чувствуя соперника.
  
  Балагур не обратил внимания ни на того, ни на другого. Он давно уже оставил любые попытки разгадать сложную математику человеческих взаимоотношений, не говоря уже о том, чтобы в них участвовать. Если этот человек позволит себе что-то сверх настороженности, разговор вместо своего хозяина будет вести тесак Балагура. А он в спорах всегда оказывался сильнее даже самых убедительных доводов.
  
  Госпожа Борферо – мясистая женщина с темными кудрями, которые выбивались из-под пурпурной шапочки, – носила маленькие очки, ужасно увеличивающие глаза. И пахло от нее ламповым маслом. Она обитала в небольшой, забитой столами с бухгалтерскими книгами прихожей перед кабинетом Рудокопа. Когда она впервые встретилась с Балагуром, то ткнула пальцем в дверь за своей спиной и сказала:
  
  – Я – правая рука Рудокопа. Его не беспокой никогда. Никогда! Будешь говорить со мной.
  
  Балагур, конечно, понял, едва увидев, с каким мастерством она обращается с числами в книгах, что кабинет пустой, а Борферо и есть Рудокоп, но она выглядела такой довольной, что уловка удалась, и он решил подыграть. Он никогда не любил раскачивать лодку. Кто так поступает, обычно тонет. Кроме того, игра позволяла представить, что приказы исходят от другого человека, таинственного и всесильного. Его можно использовать, как чулан, куда складываешь вину за содеянное. Глянув на кабинет, Балагур задумался – есть ли за дверью комната или, открыв ее, он обнаружил бы кирпичную кладку?
  
  – Что ты сегодня добыл? – спросила Борферо, листая раскрытую книгу и макая перо в чернильницу. В любом серьезном деле без этого никуда.
  
  Она уважал ее и даже восхищался, но не признался бы в этом никогда в жизни. Как правило, люди обижались на его комплименты.
  
  Балагур высыпал монеты в ладонь и позволил им соскользнуть на неровные столбцы с именами заемщиков и суммами долга. По большей части медяшки с небольшими вкраплениями серебра.
  
  Борферо подалась вперед, сморщив нос и сдвигая очки на лоб. Без них ее глаза показались слишком маленькими.
  
  – Ну, и шпага тоже, – добавил Балагур, прислоняя оружие к столешнице.
  
  – Скудный урожай, – пробормотала Борферо.
  
  – Там почва каменистая.
  
  – Очень верно подмечено. – Она сбросила очки на место и принялась выводить цифры в колонке. – Жить все труднее. – Эти слова Борферо повторяла часто, будто могла объяснить ими все на свете.
  
  – Кертис дан Брой спрашивал у меня, когда долг можно будет считать выплаченным?
  
  Она подняла глаза, удивленная вопросом.
  
  – Когда Рудокоп признает, что долг выплачен.
  
  – Я ему так и сказал.
  
  – Хорошо.
  
  – Вы говорили, чтобы поискал… сверток. – Балагур выложил добычу на стол. – У дан Броя было это.
  
  Вещица казалась довольно бесполезной. Чуть меньше фута в длину, завернута в крашеную и потертую кожу с выдавленной надписью или числом. Нет, точно не число, поразмыслив, признал Балагур.
  
  Госпожа Борферо вцепилась в сверток, но тут же мысленно выругала себя за излишнюю поспешность. Она ведь знала, что никому не может доверять в этом деле. Зачем вызывать лишние вопросы. Подозрение. Как этот дешевка дан Брой завладел такой вещью? Нет ли здесь подвоха? Не работает ли Балагур на гурков? Или на Карколф? Или вообще двойная игра? Сети, которые плетет эта самодовольная сука, раскинуты без конца и края. Тройная игра? И где же выход? Где выигрыш?
  
  Четверная игра?
  
  Лицо Балагура не выражало ни малейших оттенков алчности или амбиций. Не выражало вообще ничего. Он, вне всяких сомнений, малый со странностями, но прибыл с отличными рекомендациями. Он казался деловым человеком, и Борферо это нравилось, но она никогда не произнесла бы похвалу вслух. Начальник должен соблюдать определенные принципы.
  
  Но многое на самом деле проще, чем кажется на первый взгляд. В жизни Борферо довольно часто случались неожиданные повороты.
  
  – Возможно, это оно и есть, – протянула она задумчиво, хотя не сомневалась с самого начала.
  
  Но она была не из тех женщин, которые напрасно тратят время на пустые домыслы.
  
  Балагур кивнул.
  
  – Ты хорошо поработал.
  
  Он снова кивнул.
  
  – Рудокоп хочет сделать тебе подарок. – Она всегда утверждала, что со своими людьми нужно быть щедрым, а не то найдутся другие, более щедрые.
  
  Но Балагур словно и не заметил ее великодушия.
  
  – Хочешь женщину?
  
  – Нет. – Казалось, его это предложение слегка оскорбило.
  
  – Мужчину?
  
  – Нет. – С тем же откликом.
  
  – Дурь? Выпивка…
  
  – Нет.
  
  – Но должен же ты чего-то хотеть.
  
  Он пожал плечами.
  
  Госпожа Борферо надула щеки. Она всегда дергала людей за ниточки их желаний. А что делать с человеком, который не хочет ничего?
  
  – Почему бы тебе не поразмыслить над этим?
  
  – Я подумаю, – неторопливо кивнул Балагур.
  
  – Тебе попались на глаза двое северян с выпивкой?
  
  – Да, я видел двух северян. Один читал книгу.
  
  – Правда? Книгу?
  
  – Любители чтения есть во всех уголках мира, – Балагур пожал плечами.
  
  Борферо вышла в зал, невольно обратив внимание на огорчительное отсутствие богатых посетителей. Этой ночью значительной прибыли можно не ждать. Если один из северян и читал, то ему надоело. Омут хлебал ее лучшее вино прямо из горлышка бутылки. Трое других переместились под стол. Отмель курил трубку с чагой, завоняв весь воздух вокруг. Обычно Борферо не позволяла такого, но для этих двоих пришлось сделать исключение. Почему банк обратился к услугам столь отвратных типов, она не знала. Но была уверена, что богатые люди могут не объяснять своих прихотей.
  
  – Господа, – произнесла она, опускаясь на стул.
  
  – Где? – Отмель хрипло хохотнул.
  
  Омут медленно приподнял бутылку и глянул на подельника с откровенным презрением.
  
  Но Борферо, голосом ласковым и рассудительным, продолжала гнуть свою линию.
  
  – Вы говорили, что ваши… работодатели были бы весьма признательны, если бы я раздобыла… Ну, вы упомянули некую вещь.
  
  Оба северянина оживились и подались вперед, будто на ней было что-то написано. Омут кинул на пол пустую бутылку, которая покатилась в сторону.
  
  – Весьма и весьма признательны, – сказал он.
  
  – А на какую часть моего долга может распространиться их признательность?
  
  – На весь.
  
  Борферо почувствовала легкий зуд. Свобода. Да неужели? Прямо здесь, в ее кармане? Но она не могла позволить какой-либо оплошности сыграть злую шутку. Чем больше ставка, тем больше осторожности требуется.
  
  – Мой долг будет списан?
  
  – Насмерть, – наклонился Отмель, чиркнув мундштуком трубки по заросшему щетиной горлу.
  
  – Насмерть! – прорычал его брат, приближаясь с другой стороны.
  
  Ей никогда не нравилось лицезреть покрытые шрамами рожи отребья и убийц рядом с собой. Даже их близкое дыхание выводило из равновесия.
  
  – Отлично! – пискнула Борферо, кладя сверток на стол. – Тогда я немедленно отменяю проценты по платежам. А вы, будьте любезны, передайте мое почтение вашим… работодателям.
  
  – Само собой! – Отмель не столько улыбнулся, сколько оскалил острые зубы. – Хотя, думаю, твое почтение им до одного места.
  
  – Ничего личного, – Омут не улыбался. – Просто наши работодатели не заморачиваются по мелочам.
  
  – Жить все труднее, – глубоко вздохнула Борферо.
  
  – А когда было иначе? – Омут поднялся и сграбастал сверток здоровенной лапой.
  
  Когда Омут шагнул в ночь, прохладный воздух ударил его, как пощечина. В Сипани нет ничего приятного, хотя иногда в него приходится возвращаться.
  
  – Должен признаться, – откашлялся и сплюнул он. – Я слегка перебрал.
  
  – Точно, – согласился Отмель, отрыгиваясь и вглядываясь в туман. По крайней мере, мгла слегка развеялась. Ну, достаточно неплохо для этого города, напоминающего ад. – Замечу, не самое правильное решение, когда ты на работе.
  
  – Ты прав. – Омут попытался рассмотреть добычу, насколько позволит слабое освещение. – Кто знал, что это свалится на наши головы?
  
  – Только не я… Мы же по одной, – нахмурился Отмель. – Или… не по одной?
  
  – Мы собирались по одной, – сказал Омут.
  
  – За одной кружкой обычно тянутся еще и еще. – Отмель напялил дурацкую, уродливую шляпу. – Прогуляемся до берега, а?
  
  – В этой шляпе ты выглядишь, как поганый засранец.
  
  – Ты, братишка, помешан на внешности.
  
  Омут зашипел в ответ.
  
  – А этого в самом деле хватит, чтобы перекрыть долг этой женщины, как думаешь?
  
  – Сейчас, может быть. Но ты же знаешь, как бывает. Если один раз задолжал, то выплачиваешь всю жизнь.
  
  Омут снова плюнул и зашагал вперед со свертком в руке, пока переулок особо не шатался. Он не собирался прятать добычу в карман, откуда его мог вытащить какой-нибудь говнюк. Сипани кишит ублюдками-карманниками. В последний раз, когда он приезжал сюда, какая-то сволочь сперла его носки, и северянин растер ноги до кровавых водянок, возвращаясь домой. Кто ворует носки? Проклятые стирийские ублюдки… Поэтому ценную вещь лучше не выпускать из рук. И пускай эти говнюки попробуют ею завладеть.
  
  – И кто из нас засранец? – бросил вслед Отмель. – Берег в другую сторону.
  
  – Только мы не собираемся на берег, – рявкнул Омут через плечо. – Мы должны кинуть это в колодец в старом дворе по соседству.
  
  – Мы? – Отмель поспешно догнал его. – Кинуть?
  
  – Нет, придурок, это я так шучу.
  
  – Почему в колодец?
  
  – Потому, что он так решил.
  
  – Кто решил?
  
  – Бугор.
  
  – Маленький бугор или большой бугор?
  
  Даже будучи хорошенько поддатым, Омут сообразил говорить потише.
  
  – Лысый бугор.
  
  – Вот дерьмо… – охнул Отмель. – Лично?
  
  – Лично.
  
  – Как это было? – спросил Отмель после недолгого молчания.
  
  – Это было более чем страшно. Спасибо, что напомнил.
  
  Теперь повисла тишина, прерываемая лишь шарканьем сапог по мокрой мостовой.
  
  – Лучше бы мы не ввязывались в это гребаное дело, – нарушил молчание Отмель.
  
  – Прими мои искренние благодарности, – ответил Омут. – Ты просто сраный провидец. Гребаных дел следует избегать всегда и везде, да?
  
  – Ну, мы-то стараемся изо всех сил. Только иногда ты вляпываешься в них без выбора. Потому я и говорю, что нам лучше не ввязываться. – Отмель понизил голос до шепота. – Знаешь, что лысый бугор сказал в прошлый раз?
  
  – Что ты шепчешь? Его же здесь нет.
  
  – А я не знаю, – Отмель закрутил головой.
  
  – Да нет его, нет, – Омут потер виски. Однажды он прибьет брата – слишком уж он трусливый. – Я отвечаю, нет.
  
  – А вдруг есть? Надо всегда думать, что он где-то рядом.
  
  – Может, ты заткнешься хотя бы на сраное мгновение? – Омут поймал Отмеля за грудки и сунул сверток ему в лицо. – Болтаешь, как проклятый…
  
  Он очень удивился, когда между ними проскользнула темная фигура и ладонь его опустела.
  
  Киам мчалась, словно от скорости зависела ее жизнь. Ну, если разобраться, то зависела напрямую.
  
  – Хватай его, черт подери! – орали северяне, шаркая и топая по переулку. Не слишком быстро, но, как на ее вкус, то лучше быть от них гораздо дальше.
  
  – Это девка, придурок!
  
  Здоровенные и неуклюжие, но быстрые. Они потрясали кулаками и стучали сапогами. Если им удастся ее поймать…
  
  – Кого это волнует? Отнять добычу!
  
  Воздух со свистом вырывался из ее легких, сердце бешено колотилось, мышцы горели от быстрого бега.
  
  Киам повернула за угол, скользя обмотанными тряпками ногами по влажным булыжникам, оказалась на широкой улице, где свет фонарей пробивался сквозь туман мутными пятнами и слонялись жители самого многолюдного города мира. Она нырнула в толпу и понеслась среди гуляк, подобно ткацкому челноку, уворачиваясь и огибая их. Лица то приближались, то исчезали. Вот и ночной рынок Блэксайда – ларьки, покупатели, крики торговцев, шум, разнообразные запахи и сплошная кутерьма. Киам нырнула под колеса фургона, протиснулась между продавцом и покупателем, разбросав фрукты, запрыгнула на прилавок, заваленный скользкой рыбой, в то время, как лавочник пытался сграбастать ее, но поймал лишь воздух. Одной ногой она зацепила корзину, рассыпая мидий по брусчатке. И все равно позади слышались крики и рев – северяне расталкивали людей у нее за спиной. Летели в разные стороны тележки, как будто по рынку прошелся бессмысленный и беспощадный ураган. Проскочив под ногами высокого мужчины, она в очередной раз свернула за угол, сделала два быстрых шага по осклизлым камням мимо дорожки, которую заливали волны. Пищали крысы, копошащиеся в мусоре, а крики северян все приближались. Воздух из груди Киам вырывался с болью, обжигая гортань. В отчаянии она прибавила шаг, расплескивая и разбрызгивая воду.
  
  – Вот она! – загремел голос за спиной. – Скорей сюда!
  
  Она протиснулась сквозь дыру, забранную ржавой решеткой. Острый железный заусенец обжег болью руку. На этот раз Киам даже обрадовалась, что Зеленая Старуха держала ее впроголодь. Низко пригибаясь, сжимая ворованный сверток и пытаясь восстановить дыхание, она двинулась в темноту. И тут северяне добрались до решетки. Один вцепился в прутья с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Чешуйки ржавчины посыпались дождем. Оглянувшись, Киам на миг представила, что было бы, угоди она в эти грязные лапищи.
  
  Второй прижал бородатую рожу к просвету в ограждении, сжимая в кулаке нож, который выглядел жаждущим крови. Вообще-то, когда гонишься за вором, любой нож выглядит жаждущим крови.
  
  – Верни добычу! – прорычал он, выпучив глаза и оскалившись. – И мы забудем обо всем! Верни добычу немедленно!
  
  Киам продолжала уходить, слыша визг сгибающихся прутьев.
  
  – Ты покойница, мелкая сука! Мы найдем тебя, так и знай!
  
  Она упрямо протискивалась сквозь трещину в стене, заросшую пылью и грязью.
  
  – Мы найдем тебя! – гремело за спиной.
  
  Возможно, они ее и найдут, как обещали, но вор не имеет права отвлекаться на размышления о будущем. Он должен жить сегодняшним днем. Встряхнув плащ, Киам вывернула его наизнанку, выставив напоказ выцветшую зеленую подкладку, сунула в карман шапочку, распустила волосы по плечам и, свернув в переулок близ Пятого Канала, быстро-быстро пошла, низко наклонив голову.
  
  Рядом проплыла прогулочная лодка. Болтовня, смех, позвякивание бокалов. Люди лениво двигались вдоль высоких бортов, похожие в тумане на призраки. Киам задумалась – какие они усилия прилагают, чтобы выжить, и какие приходится прилагать ей? Но быстрого ответа на этот вопрос она не находила никогда. Когда красноватые огни лодки скрылись в тумане, Киам услыхала скрипку Хоува. Она постояла немного в тени, восхищаясь красотой музыки. Посмотрела на сверток. Ну, не похож он на важную вещь. И слишком легкий. Но какое ей дело, если Зеленая Старуха дает задание? Утерев нос, она пошла по-над стеной. Музыка становилась все громче, наконец показалась спина Хоува и его движущийся смычок. Неслышно проскользнув позади него, Киам уронила сверток в широко открытый карман.
  
  Хоув не заметил, как ему в карман что-то опустили, но почувствовал три легких касания по спине, и его плащ вдруг отяжелел. Он не видел, кто подбросил добычу, да и не собирался смотреть. Он просто продолжал играть тот марш Союза, которым открывал каждое свое выступление на сцене в Адуе или перед сценой, когда он разогревал публику для выхода знаменитого Лестека. А потом умерла жена, и жизнь пошла наперекосяк. Бойкая мелодия напомнила ему о минувших днях, слезы защипали воспаленные глаза, а потому скрипач перешел к плавному менуэту, который больше подходил к его настроению, в отличие от большинства гуляющих, хотя вряд ли кто-либо из них почувствовал разницу. Местные жители любили говорить о Сипани как о культурном городе, но большинство из них были пьяницами, мерзавцами, тупыми головорезами или сочетанием того и другого.
  
  Как он докатился до этого? Самый повторяемый вопрос. Хоув плыл по улице, словно его единственной целью оставалось – заработать немного денег музыкой. У одной из лавок аромат дешевых пирожков с мясом заставил заурчать голодный желудок, а потому он прекратил играть и подставил шапку для вознаграждения. Но никто не расщедрился, что, впрочем, неудивительно. Тогда Хоув направился к Версетти, где, судя по вывеске и доносящимся из-за двери звукам осприанского вальса, как раз устроили танцульки. Посетители расслаблялись с трубками, крутили бокалы из тонкого стекла затянутыми в перчатки пальцами, презрительно щурились по сторонам сквозь прорези покрытых кусочками зеркала масок. Джерви сидел, как обычно, за столиком у стены. Напротив – женщина с высокой прической.
  
  – Немного музыки, дорогуша? – прохрипел Хоув, нависая над ней таким образом, чтобы плащ лег на колени Джерви.
  
  Сморщив нос от запаха застарелого пота, Джерви вытащил что-то из кармана Хоува.
  
  – Почему бы тебе не отвалить?
  
  Хоув последовал совету, унося с собой – хвала судьбе! – свою отвратительную музыку.
  
  – Что там происходит на улице? – Райсельд на мгновение приподняла маску, показав округлое миловидное лицо, покрытое пудрой и модной здесь скукой.
  
  В самом деле, снаружи доносился грохот, топот и выкрики на северном наречии. Похоже, какие-то беспорядки.
  
  – Будь прокляты эти северяне, – пробормотал он. – Вечно от них неудобства. Полагаю, их нужно держать на привязи, как собак. – Джерви снял шляпу и бросил на стол, подавая привычный знак. А сам откинулся на спинку стула, удерживая сверток в опущенной руке у самого пола. Мерзкая работа, но человек должен как-то получать деньги. – Тебе не о чем беспокоиться, радость моя.
  
  Она улыбнулась ему, как обычно искренне и открыто, что производило на Джерви неотразимое впечатление.
  
  – Пойдем спать? – спросил он, бросая на стол пару монет за вино.
  
  – Ну, если пора… – вздохнула она.
  
  Джерви почувствовал, что сверток забрали.
  
  Сифкисс ужом вывернулся из-под столов и побежал по улице, позволив палке в одной руке тарахтеть по прутьям ограды, и размахивая свертком, зажатым в другой. Ну, и подумаешь, что Зеленая Старуха приказала вести себя скрытно, это не для Сифкисса. Человек, когда ему полных тринадцать лет, имеет право жить своим умом, не правда ли? Скоро он сможет выполнять и задания посложнее. Может, пойдет работать на Куррикана. Любой может сказать, что он – не такой, как все. Он украл высокую шляпу, в которой смотрелся совсем как благородный господин из города, а если люди достаточно унылы, чтобы не замечать столь очевидных вещей, то, во избежание всяких сомнений, заломил ее набекрень. Дьявольски дерзкий!
  
  Да, все видели Сифкисса.
  
  Он убедился, что ни малейшей слежки за ним нет, скользнул сквозь покрытые росой кусты в трещину скрывавшейся за ними стены, а она уж честно привела его в подвал старинного храма, где тьму рассеивал лунный свет, проникавший сквозь дыры в перекрытии.
  
  Большинство детей отправились работать. Двое парней играли в кости, девчонка глодала кость, Пенс курил и не замечал ничего вокруг, а кто-то из новеньких кашлял в углу, свернувшись калачиком. Кашель Сифкиссу не понравился. Очень даже может быть, что ему придется сбрасывать отмучившегося в сточную канаву через денек или два. Но с другой стороны, это значило, что он сможет получить несколько монеток за мертвеца. Большинству людей не нравилось возиться с покойниками, но Сифкисса это волновало мало. Это как ливень – он мочит всех без разбора, говаривала Зеленая Старуха. Она и сидела в глубине, на обычном месте, сгорбившись за старым столом, который освещала единственная лампа. Длинные сально блестящие приглаженные волосы. Язык бесцельно скользил по голым деснам, когда она задумчиво посмотрела на Сифкисса. Рядом с ней стоял стройный юноша в жилете с вышитыми серебряной нитью листьями. Сифкисс, думая произвести впечатление, подошел бодрой походкой.
  
  – Получил, что приказано? – спросила Зеленая Старуха.
  
  – Конечно! – воскликнул Сифкисс, дернул головой, роняя шляпу, и выругался, поймав ее у самой земли и водружая на место. С недовольным видом бросил сверток на стол.
  
  – Тогда убирайся, – отрезала Старуха.
  
  Сифкисс недовольно зыркнул на нее, но ума хватило промолчать. Вообще, мальчишка уродился слишком уж разумным, поэтому Зеленая Старуха показала ему на прощание жилистый костлявый кулак.
  
  – Вот он, как и было обещано. – Она указала на обмотанную кожей вещицу, лежащую в круге света на старой столешнице, покрытой трещинами, с облупленной краской и осыпавшейся позолотой, но все еще красивой работы давних мастеров.
  
  «Такая же древняя, как и я», – подумала Зеленая Старуха.
  
  – Вроде бы мелочь, а столько суеты, – сказал Фэллоу.
  
  В кошельке, который он бросил на стол, чарующей музыкой звякнуло золото. Зеленая Старуха подхватила его, развязала когтистыми пальцами и тут же принялась подсчитывать монеты.
  
  – Где эта твоя девчонка Киам? – спросил Фэллоу. – Слышишь? Малышка Киам где?
  
  Плечи Зеленой Старухи напряглись, но она продолжала считать. Этим делом она могла заниматься даже на корабле в шторм.
  
  – Работает.
  
  – А когда она вернется? Она мне нравится, – Фэллоу подошел ближе, снижая голос. – Я мог бы заплатить за нее чертовски привлекательную сумму.
  
  – Она – мой лучший добытчик, – сказала Зеленая. – Можешь освободить мои руки от кого-нибудь другого. Как насчет того парня, Сифкисса?
  
  – Это который с кислой мордой принес сверток?
  
  – Хороший работник. Крепкий парнишка. Слегка дерзкий. Но может быть отличным гребцом на галере, как мне кажется. Может быть, сгодится для боев.
  
  – В яме? – фыркнул Фэллоу. – Этот мелкий засранец? Я уверен, что грести он будет только после хорошей порки.
  
  – Ну, и ладно. У них же хватает плетей.
  
  – Надеюсь, что так. Я заберу его, если надо. И еще троих, кроме него. Через неделю я еду на рынок в Вестпорт. Отберешь мне кого-нибудь, только не надо подсовывать свои отбросы.
  
  – Я никогда не подсовывала тебе отбросы.
  
  – У тебя, кроме отбросов, ничего нет, чертова старая мошенница. А что скажешь остальным из своего выводка, а? – продолжал Фэллоу дурацким «тру-ля-ляшным» голосом. – Что деток забрали слугами к богатым дворянам? Или работать на конюшнях? Или назначили гребаными императорами Гуркхула? Или еще что-то типа того?
  
  Фэллоу осклабился. Зеленая Старуха вдруг пожалела, что под рукой нет ножа, но все, что она постигла к настоящему времени, она постигала через горький опыт.
  
  – Что захочу, то и скажу… – проворчала она, продолжая перебирать пальцами монеты.
  
  Проклятые суставы. Они и вполовину не так подвижны, как раньше.
  
  – Ну, ладно, – подмигнул он. – Значит, я зайду за Киам в другой день!
  
  – Все, что тебе угодно, – пробормотала Зеленая, – только скажи.
  
  Она чертовски долго спасала Киам. Да, она не в состоянии уберечь всех, и у нее хватает мозгов это понимать, но уж одну-единственную она сумеет защитить. И в последний день, возможно, это зачтется. Никто, конечно, не скажет доброго слова, но она-то будет знать.
  
  – Сумма сходится. Сверток твой.
  
  Забрав добычу, Фэллоу поспешил убраться из этой вонючей дыры. Слишком сильно она напоминала тюрьму. Особенно вонища. И детские глаза, большие и влажные. Да, он был не против покупать и продавать их, но не хотел видеть их глаза. Как палач может постоянно смотреть в глаза жертв? Возможно, они просто привыкают. Но Фэллоу это очень не нравилось. Требовало слишком больших напряжений сердца.
  
  Его охранники сидели, развалившись, у входной двери. Он махнул им и зашагал посредине образованного бойцами квадрата.
  
  – Все получилось? – бросил через плечо Гренти.
  
  – Более-менее, – проворчал Фэллоу холодно, чтобы предотвратить дальнейшую болтовню.
  
  «Тебе нужны друзья или деньги?» – сказал как-то Куррикан, и слова запали Фэллоу в душу.
  
  Но Гренти, к несчастью, не собирался отступаться.
  
  – Идем прямиком к Куррикану?
  
  – Да! – рявкнул Фэллоу так резко, как только мог.
  
  Но Гренти любил трепать языком. Как и большинство головорезов, кстати. А как еще проводить время, занятое ничегонеделаньем?
  
  – Отличный дом у Куррикана, не правда ли? Как называются эти колонны впереди?
  
  – Пилястры, – проворчал кто-то из других охранников.
  
  – Нет! Я знаю, что такое пилястры, но не об этом спрашиваю. Я хочу узнать, как называется этот архитектурный стиль. Там виноградные листья по верху.
  
  – Там листья?
  
  – Нет, не настоящие листья. Выдолбленные долотом. Это такая общая задумка, основанная, как мне кажется…
  
  На миг Фэллоу обрадовался молчанию. Потом заволновался. Из тумана впереди прорисовалась фигура. Будто выходец из Преисподней. Нищие, пьяницы и прочие мерзавцы расступались с их пути в стороны, словно земля, поднятая плугом. Но этот человек не шевелился. Высоченный ублюдок, выше любого из телохранителей Фэллоу. В белом плаще с капюшоном. Ну, впрочем, не совсем белом. Ничто не могло оставаться чистым достаточно долго в Сипани. Плащ посерел от сырости, низ подола покрывали черные капли от грязи.
  
  – Избавьтесь от него, – приказал Фэллоу.
  
  – Освободи гребаную дорогу! – проорал Гренти.
  
  – Ты – Фэллоу? – Человек сбросил капюшон.
  
  – Это женщина, – пробормотал Гренти.
  
  И он не ошибся, хотя для женщины у нее была слишком мускулистая шея, чересчур угловатая челюсть и коротко остриженные рыжие волосы.
  
  – Меня зовут Явре, – сказала она, гордо задирая подбородок. – Львица Хоскоппа.
  
  – А она не двинутая? – проговорил Гренти. – Сбежала из богадельни.
  
  – Один раз я сбегала из богадельни, – согласилась женщина. Фэллоу никак не мог сообразить, из каких она краев. Такое странное произношение. – Ну… Это была тюрьма для чародеев. Отличие не слишком большое, поскольку большинство волшебников я бы назвала слегка двинутыми. Но это к делу не относится. У вас есть то, что нужно мне.
  
  – Да ладно? – улыбнулся Фэллоу.
  
  Теперь он почти не волновался. Во-первых, женщина. Во-вторых, сумасшедшая.
  
  – Не знаю, как убедить вас, ибо мне не хватает вежливых слов. Это моя давняя беда. Но для вас лучше было бы отдать мне это добровольно.
  
  – Знаешь, что бы я тебе дал охотно? – ухмыльнулся Фээллоу, вызвав хихиканье спутников.
  
  Но женщина не смеялась.
  
  – Это нечто, завернутое в кожу, длиной… – Она подняла руку, растопырив большой и указательный пальцы. – Раз в пять длиннее твоего «петуха».
  
  Даже если она просто знала о свертке, это уже плохо. Но шуточек насчет своего члена, росту которого не помогало ни одно из лекарских притираний, Фэллоу не переносил.
  
  Улыбка сползла с его лица.
  
  – Убейте ее.
  
  Она ударила Гренти куда-то в грудь. А может, и нет, поскольку все происходило будто в тумане. Глаза телохранителя выпучились и полезли на лоб, а сам он застыл неподвижно, приподнявшись на цыпочки и до половины вытащив меч из ножен.
  
  Второй охранник – здоровенный, как сарай, уроженец Стирии – замахнулся булавой, но угодил лишь в мелькнувшую полу плаща. Мгновение спустя с изумленным восклицанием он врезался в стену и безжизненно сполз на землю, осыпаемый пылью, кусками штукатурки и битым кирпичом.
  
  Третий телохранитель, осприанец, ловкими пальцами выхватил метательный нож, но бросить его не успел. Булава, просвистев в воздухе, отскочила от его головы. Он упал, не проронив ни звука и раскинув руки.
  
  – Эти колонны называются антирическими, – женщина прижала указательный палец ко лбу Гренти и мягко толкнула его.
  
  Он упал на бок, все еще оцепеневший. Выпученные пустые глаза смотрели в никуда.
  
  – Это я сделала голыми руками. – Она подняла большой кулак, и на свет из-под одеяний появился меч с позолоченным эфесом. – Потом я обнажу меч, который в древнее время выковали мастера из упавшей звезды. Только шестеро из ныне живущих людей видели этот клинок. Он чрезвычайно красив. Но мне придется убить тебя им.
  
  Последний из телохранителей, покосившись на Фэллоу, бросил в грязь топор и кинулся наутек.
  
  – Ха! – воскликнула женщина. Морщинки разочарования возникли около ее рыжих бровей. – Просто на будущее. Чтоб ты знал. Вздумаешь бежать, я поймаю тебя через… – Она прищурилась, окидывая Фэллоу оценивающим взглядом. – Где-то через четыре шага.
  
  Он побежал.
  
  На третьем шаге она настигла его, и мужчина упал лицом вниз на булыжники, набрав полный рот грязи. Рука его оказалась заломленной за спину.
  
  – Ты понятия не имеешь, с кем связалась, тупая сука! – Он попытался вырваться, но хватка была железной, и когда рука пошла еще дальше за спину, он завизжал от боли.
  
  – Это правда, я не великий мыслитель. – В ее голосе не слышалось ни малейшего напряжения. – Я предпочитаю простые поступки и не имею времени на философские размышления. Хочешь сказать мне, где груз, или тебя бить, пока он из тебя не вывалится?
  
  – Я работаю на Куррикана! – выдохнул Фэллоу.
  
  – Я – новичок в этом городе. Имена не оказывают на меня магического воздействия.
  
  – Мы тебя из-под земли достанем!
  
  – Конечно! – рассмеялась она. – Я и не прячусь. Меня зовут Явре. Явре, первая из пятнадцати. Рыцарь Ордена Золотого Храма. Явре, Разрывающая Скрепы, Нарушающая Клятвы, Разбивающая Лица. – Тут она хорошенько стукнула ему по затылку. Фэллоу больно ударился о булыжники, понимая, что нос сломан. Рот наполнился соленой кровью. – Чтобы отыскать меня, достаточно спросить Явре. – Она наклонилась, щекоча дыханием ухо. – Но когда ты находишь меня, то неприятности твои только начинаются. Итак, где груз?
  
  Болезненное ощущение поползло по руке, сперва не слишком сильное, но потом горячее и горячее. Вскоре рука казалась раскаленной добела. Он заскулил, как собака.
  
  – Ой-ей-ей! Внутренний карман! Внутренний карман!
  
  – Очень хорошо…
  
  Он почувствовал, как чужие ладони обшаривают его одежду, но мог только лежать, корчиться и хныкать, хотя звенящее страдание отступило. Вытянув шею, он оглянулся на нее, оскалившись.
  
  – Мать твою так! Я зуб даю…
  
  – Ты серьезно? – Ее пальцы нашли потайной карман и выудили сверток. – Ну, раз ты просишь…
  
  Нажатием большого пальца Явре сломала Фэллоу оба верхних резца. Этот прием она узнала от старого сулджика, как и очень многое в своей жизни. Потом оставила Фэллоу, сгорбившегося и пытающегося выкашлять передние зубы.
  
  – Когда мы встретимся в следующий раз, мне придется показать тебе меч! – бросила она и зашагала прочь, на ходу засовывая сверток за пояс.
  
  О, Богиня! Жители Сипани какие-то слабаки. Неужели не найдется никого, кто бы мог сопротивляться ей?
  
  Она потерла болевшую руку. Возможно, ноготь почернеет и слезет, но ничего, отрастет новый. А вот зубы у Фэллоу – нет. Вряд ли это будет первый ноготь, который она потеряла. В том числе в те незабываемые времена, когда она лишилась вдобавок к ногтю еще и кусочка пальца на ноге, благодаря почитателям Пророка Кхалюля. Они ее пытали. На миг Явре почувствовала едва ли не симпатию к своим дознавателям. И особо приятным было воспоминание, как она приложила главного из них лицом в жаровню, когда убегала. Как он шипел!
  
  Но, быть может, этот Куррикан разозлится настолько, что отправит по ее следу приличных убийц? Тогда она могла бы разобраться с ними. Не такая битва, как в прошлом году, конечно, но поможет скоротать вечерок.
  
  Рассуждая, Явре шагала быстрой и решительной походкой, расправив плечи. Она любила ходить. С каждым шагом она ощущала собственную силу. Каждая мышца расслаблялась, но сохраняла готовность к мощному прыжку, стремительному пируэту, смертельному удару. Даже не вглядываясь нарочно, она отмечала способность каждого живого человека поблизости нести угрозу, предугадывала возможную атаку, просчитывала свой ответ, воздух вокруг нее дрожал от предугадываемых столкновений, подсчета расстояний, отображения позиций, изучения подручных средств, которые можно использовать в бою. Самые жесткие неприятности те, которые вы не видите заранее, поэтому Явре всегда была оружием. Оружием, которое никогда не вкладывалось в ножны и готовилось ответить на любой выпад.
  
  Но ни один клинок не сверкнул из темноты ей наперерез. Ни стрелы, ни вспышки огня, ни отравленной иглы. И куча убийц тоже не появилась из тени.
  
  Как жаль…
  
  Только пара полупьяных северян препиралась у крыльца дома Помбрайна. Один из них рычал что-то про лысого бугра. Она не обратила на них ни малейшего внимания, взбегая вверх по лестнице, как не заметила и нескольких нахмурившихся охранников, которые выглядели доходягами даже по сравнению с людьми Фэллоу. Дальше по коридору и в главный зал с фальшивым мрамором, дешевой люстрой и корявой мозаикой, изображавшей сцены с верховой ездой. Очевидно, вечерний наплыв посетителей еще не начался. Шлюхи обоих полов, включая типчика, в принадлежности которого Явре сомневалась, лениво развалились на диванах и креслах в ожидании клиентов.
  
  Помбрайн занимался тем, что выговаривал кому-то из своих прихвостней за излишне вызывающий наряд. Когда Явре вошла, он испуганно глянул на нее.
  
  – Ты уже вернулась? Что-то пошло не так?
  
  – Все! – в полный голос расхохоталась она. Он выпучил глаза, а она смеялась еще громче. – Для них.
  
  Схватив Помбрайна за запястье, она вложила ему в ладонь сверток.
  
  Он посмотрел на ничем не примечательную кожу.
  
  – Ты это сделала?
  
  Женщина одной рукой обхватила его за плечи и сдавила. Помбрайн задохнулся, кости его заскрипели. Вне всяких сомнений, она отличалась великанским ростом, но даже в этом случае трудно поверить в такую силищу.
  
  – Ты плохо знаешь меня. Меня зовут Явре, я – львица Хоскоппа. – Она смотрела на него, вызывая неприятное и малознакомое ощущение, что он – непослушное дитя, угодившее в суровые материнские объятия. – Когда я берусь за работу, то не отступаю. Но ты еще узнаешь.
  
  – Я так и жажду расширить свой кругозор. – Помбрайн вывернулся из ее сокрушительного объятия. – Ты не… не открывала его?
  
  – Ты мне не сказал, что можно.
  
  – Хорошо. Хорошо.
  
  Он смотрел на сверток, и улыбка постепенно озаряла его лицо. Просто не верилось, что задача разрешится с такой легкостью.
  
  – Моя плата.
  
  – О, конечно! – Он потянулся за кошельком.
  
  Явре подняла мозолистую ладонь.
  
  – Половину я возьму натурой.
  
  – Натурой?
  
  – Разве ты не этим здесь торгуешь?
  
  – На половину суммы нужно много натуры. – Он приподнял бровь.
  
  – Я представляю. И я хотела бы остаться здесь на время.
  
  – Это честь для нас, – пробормотал он.
  
  – Я возьму его.
  
  – Отличный выбор! Я…
  
  – И его. И его. И ее. – Явре потерла грубые ладони. – Она может разогреть мужиков для меня. Я плачу не за то, чтобы кого-то возбуждать.
  
  – Конечно, нет.
  
  – Я – уроженка Тхонда, у меня грандиозные потребности.
  
  – Могу сказать, что теперь вижу это.
  
  – И, во имя солнца, пусть кто-нибудь приготовит для меня ванну. Я сейчас уже воняю, как сука во время течки, боюсь представить, какой смрад пойдет потом. Все городские кобели сбегутся ко мне! – Она захохотала.
  
  Один из мужчин сглотнул. Второй глянул на Помбрайна с зарождающимся отчаянием, пока Явре заталкивала их в ближайшую комнату.
  
  – …Ты! Снимай штаны! Ты! А ты ищи узел повязки на моих сиськах! Вряд ли ты развяжешь, поэтому подвинь мне ремешок, чтобы развязала…
  
  Дверь милосердно закрылась.
  
  Помбрайн схватил за плечо Скалэкея – слугу, которому он доверял больше, нежели другим, – притянул к себе.
  
  – Иди в Храм Гурков, что у третьего канала, так быстро, как сможешь. Знаешь такой? С зелеными мраморными колоннами?
  
  – Да, хозяин.
  
  – Скажешь священнику-привратнику, что у тебя сообщение для Ишри. Ей скажешь, что у мастера Помбрайна есть та вещица, о которой она спрашивала. Скажешь Ишри, понял?
  
  – Для Ишри. У мастера Помбрайна есть вещь.
  
  – Тогда выполняй! Бегом!
  
  Скалэкей умчался, а Помбрайн отправился к себе в кабинет со скоростью, лишь немного меньшей, сжимая сверток в потной ладони. Закрыл за собой дверь и повернул ключ. Все пять замков сработали с успокаивающим душу металлическим лязгом.
  
  Только после этого он позволил себе выдохнуть. Благоговейно уложил сверток на стол. Вот и наступило время его триумфа, которое хотелось продлить. Встретить с надлежащим почтением. Помбрайн подошел к шкафчику, вытащил бутылку, которую еще дед его привез из Шизнадзе для того, чтобы откупорить, отмечая самое значительное событие. Улыбнулся, протянул руку к штопору, покачивая головой.
  
  Как долго он трудился, чтобы завладеть проклятым свертком? Распускал слухи о финансовых неудачах, хотя в действительности его дела шли как нельзя более успешно. Пересекался с Карколф снова и снова, пока наконец не получилось так, что они познакомились. Как будто случайно. Втирался в доверие, в то время как дурочка-курьер полагала, что он – безмозглая марионетка, приближался крошечными шагами к положению, где он мог заполучить сверток прямиком в руки, но… Предательская удача! Карколф вывернулась из его пальцев, проклятая сука. И не оставила Помбрайну ничего, кроме растоптанных надежд. Но теперь… Благодарение судьбе! Ужасная женщина Явре со всей своей грубостью и прямотой преуспела там, где гениальные замыслы Помбрайна несправедливо потерпели крах.
  
  Но не все ли равно, каким путем пришел успех? Его улыбка расползлась еще шире, когда пробка вышла из горлышка. Сверток в его руках. Помбрайн обернулся, чтобы еще разок внимательно оглядеть добычу.
  
  Оп-па! Струя пенящегося вина хлынула мимо стакана, заливая кадирийский ковер. А Помбрайн стоял с открытым ртом, глядя на зависший в воздухе сверток. Он висел на крючке, соединенном с тоненькой, как паутинка, нитью, которая уходила в отверстие в высокой стеклянной крыше. Там распласталась черная тень.
  
  Помбрайн взвился в отчаянном прыжке, роняя стакан и бутылку, но груз ускользнул из его жадных пальцев и плавно взлетел, уходя за пределы досягаемости.
  
  – Охрана! – взревел он, потрясая кулаками. – Вор!
  
  Мгновение спустя осознал, что ярость сменяется всепоглощающим ужасом.
  
  Ишри вот-вот будет в пути.
  
  Привычным рывком Шев выдернула сверток, подхватив его затянутой в перчатку рукой.
  
  – Как рыбак, – прошептала она, сунула добычу в карман и поползла по крутому и скользкому скату крыши, упираясь наколенниками, пропитанными смолой, которые, собственно, и выполняли за нее большую часть работы.
  
  Оседлала конек, подобралась к дымоходу и сбросила веревку на улицу с противоположной стороны дома. Через мгновение она уже спускалась на землю. «Не думай о земле, никогда не думай о земле». Это, конечно, место хорошее, но если не попадать туда слишком быстро…
  
  – Как скалолаз, – шептала она, поравнявшись с широким окном.
  
  Ее взору предстала слабо освещенная, но вызывающе обставленная комната, а там…
  
  Она крепко вцепилась в веревку и зависла, плавно покачиваясь.
  
  Несмотря на то, что Шев всем сердцем желала не попасть в лапы телохранителей Помбрайна, открывшаяся картина была не из тех, мимо которой просто проходят. Четыре, но не исключено, что пять или даже шесть обнаженных тел образовывали ожившую скульптурную группу, которая шевелилась, постанывала, двигала конечностями. Пока она, склонив голову набок, разбирала, кто есть кто, краеугольный камень компании – рыжеволосый, мощного телосложения – уставился прямо на нее.
  
  – Шеведай?
  
  Никоим образом не мужчина, хотя и с могучими мускулами. Даже с коротко подрезанными волосами это лицо ни с кем не перепутаешь.
  
  – Явре? Какого дьявола ты тут делаешь?
  
  Она кивнула на обнаженные тела, сплетающиеся с ней.
  
  – А что, с первого раза непонятно?
  
  Топот охранников по мостовой отвлек внимание Шев.
  
  – Ты меня никогда не видела!
  
  Ослабив хватку, она заскользила по веревке, которая шипела, обжигая сквозь перчатку, и тяжело приземлилась, тут же кинувшись наутек, поскольку несколько вооруженных мужчин показались из-за угла.
  
  – Стой, ворюга!
  
  – Держи его!
  
  – Мой сверток! – выделялся пронзительный голос Помбрайна.
  
  Не глядя, Шев протянула руку за левое плечо, дернула завязку мешка за спиной и услышала, как стальные «ежики» рассыпались по ее следу. Услыхала крики. Двое охранников запрыгали, упали. А завтра утром их ноги еще и опухнут. Но отстали далеко не все.
  
  – Убейте его!
  
  – Стреляй!
  
  Она кинулась влево. Мгновение спустя щелкнул арбалет. Стрела высекла искру из стены рядом с ней и улетела в ночь. На бегу Шев сдернула перчатки, одна из которых до сих пор дымилась, и швырнула их через плечо. Теперь резко вправо. Хорошо, когда планируешь путь заранее. Запрыгнув на крайний столик заведения Версетти, она помчалась по ним, сбрасывая на землю столовые приборы и посуду. Посетители падали и расползались в стороны. Скрипач-оборванец кинулся в укрытие.
  
  – Как бегун, – прошептала она, спрыгивая с последней столешницы, ныряя под цепкие руки охранника.
  
  Она потянулась за правое плечо, дернула бечевку. Очередной мешок раскрылся, сбрасывая груз под самой вывеской Версетти, а Шев припустила изо всех сил.
  
  Вспыхнуло! Как будто ночь разорвала молния. За спиной Шев раздался взрыв. Фасады зданий впереди резко высветились. Послышались крики, визг. А потом еще несколько взрывов. Она знала, что позади распускаются цветки фиолетового огня, ливень золотых искр накрывает улицу, словно двор на свадьбе какого-нибудь барона.
  
  – Да, Коудам умеет делать фейерверки, – прошептала она, сопротивляясь искушению остановиться и понаблюдать за представлением, но вместо того протиснулась в темный проулок, прогнав с дороги облезлую кошку, пригнувшись, пробежала три дюжины шагов и нырнула в тесный палисадник, изо всех сил стараясь выровнять учащенное дыхание.
  
  Здесь она вытащила узелок, спрятанный в корнях засохшей ивы, достала белый балахон, быстро натянула его через голову, низко надвинула капюшон. Взяв в руку толстую освященную свечу, навострила уши.
  
  – Вот дерьмо… – пробормотала она.
  
  Когда стихли последние отголоски огненной потехи, стали слышны приближающиеся выкрики охранников Помбрайна, которые стучали во все двери подряд.
  
  – Куда он делся?
  
  – По-моему, сюда!
  
  – Проклятые фейерверки сожгли мне руку! Нет, правда, сожгли, ты же знаешь!
  
  – Мой сверток!
  
  – Давайте, давайте, – шептала Шев. Дать себя поймать этим идиотам значит допустить самый неловкий момент в ее карьере. Конечно, по сравнению с тем случаем, когда она зацепилась за крюк на скате Торговой ратуши с цветами в волосах и без нижнего белья, а внизу росла толпа зевак, пара тумаков – сущая ерунда, но все-таки. – Давайте, давайте, давайте…
  
  Наконец с противоположной стороны она услыхала пение и улыбнулась. Сестры никогда не опаздывают. Теперь она слышала их. Размеренный топот заглушил голоса головорезов Помбрайна и причитания женщины, оглушенной взрывами фейерверков. Громче шаги, громче священный гимн… И вот процессия миновала сад. Жрицы, одетые в белое, с низко надвинутыми капюшонами, перед каждой горела свеча – пламя трепетало во мраке в такт слаженных шагов.
  
  – Как жрица, – шепнула себе Шев, выбираясь из сада и втискиваясь в середину шествия.
  
  Она наклонила свечу к соседке слева, чтобы прикоснуться фитилем к огоньку, а когда та нахмурилась, подмигнула:
  
  – Не откажите девушке в свете!
  
  С утихающим волнением она «поймала ногу» и добавила свой голос к благочестивому песнопению. Они прошли по Калдис-стрит и Финтайн-Бридж, где разряженные в маски гуляки уважительно пропустили процессию. Потом мимо обиталища Помбрайна и неистово рыщущих по округе охранников, рядом с орущими друг на друга северянами, которые скрылись в тумане за спиной.
  
  В полной темноте Шев бесшумно забралась в собственное окно, не потревожив штор касанием, и обошла любимое кресло. В нем спала Карколф, один золотистый локон трепетал от ее сонного дыхания. С закрытыми глазами и лицом, лишенным привычной ехидной улыбки, с которой она рассматривала весь мир, Карколф выглядела очень молодой. Молодой и очень красивой. Благословенна будь мода на обтягивающие брюки! Свеча бросала слабые блики, заставляя сиять легкий пушок на щеке Карколф. Шев почувствовала острое желание протянуть руку и прикоснуться ладонью к ее лицу, обвести пальцем губы…
  
  Но даже для такой авантюристки, как она, это было бы слишком необдуманно. Поэтому, подавив желание, она воскликнула:
  
  – Бу!
  
  Карколф выскочила из кресла, как лягушка из кипятка, налетела на стол, чуть не упала, обернулась с выпученными глазами.
  
  – Во имя Преисподней! – пробормотала она, испуская прерывистый вздох. – Тебе обязательно было делать это?
  
  – Обязательно? Нет.
  
  Карколф прижала ладонь к ребрам.
  
  – У меня могли швы из-за тебя разойтись.
  
  – Ты удивительный ребенок! – Шев стащила через голову балахон и отбросила его в угол. – Тебе едва-едва порезали кожу.
  
  – Потеря твоего уважения ранит меня сильнее, чем любой клинок.
  
  Шев расстегнула ремни, на которых крепились ее воровские инструменты, отцепила от сапог «кошки» и начала избавляться от своего черного одеяния, действуя спокойно, будто ей не было дела – глядит Карколф или нет. Но с удовлетворением отметила, что, когда натягивала чистое платье, курьер заговорила хрипловатым от волнения голосом.
  
  – Ну?
  
  – Что – «ну»?
  
  – Я, конечно, всю жизнь мечтала понаблюдать, как Белая Сестра раздевается у меня на глазах, но мне все-таки хотелось бы узнать, нашла ли ты…
  
  Шев вытащила сверток и швырнула Карколф, которая ловко поймала его.
  
  – Я знала, что могу на тебя положиться. – Карколф ощущала легкое головокружение от облегчения, не говоря уже о некотором зуде желания.
  
  Опасные женщины всегда были ее слабостью. Проклятье! Она в самом деле превращается в своего отца.
  
  – Ты не ошиблась, – ответила Шев, опускаясь в кресло, из которого не так давно выпрыгнула напуганная Карколф. – Это Помбрайн.
  
  – Черт! Я знала это! Слизняк! Как тяжело найти в наши дни качественную подставу!
  
  – Ты не можешь доверять никому.
  
  – Но приходится. Ничего страшного, правда? – Карколф приподняла рубашку, как никогда тщательно засовывая сверток под верхний из ее двух денежных поясов.
  
  Настал черед Шев подсматривать, притворяясь, будто ей гораздо интереснее налить себе бокал вина.
  
  – А что там? – спросила она.
  
  – Будет безопаснее, если я промолчу.
  
  – То есть ты сама не знаешь.
  
  – Мне приказано не проявлять любопытства, – вынужденно признала Карколф.
  
  – А тебе даже никогда не хотелось? Я хочу сказать, что чем настойчивее мне что-то запрещают, тем сильнее мне хочется. – Шев подалась вперед, ее темные глаза завораживающе мерцали, на долю мгновения в голове Карколф возник образ, как они вдвоем катаются по ковру, хохоча и разрывая вместе сверток.
  
  Потребовалось усилие, чтобы отогнать его.
  
  – Вор может задаваться таким вопросом. Курьер не может.
  
  – А может он чуть меньше выпендриваться?
  
  – Потребуется усилие.
  
  – Ну, это же твой сверток. – Шев отхлебнула вина. – Мне так кажется.
  
  – Нет. В том-то и дело, что нет.
  
  – Мне кажется, ты больше нравилась бы мне преступницей.
  
  – Враки. Просто ты смакуешь возможность толкнуть меня на скользкий путь.
  
  – Верно. – Шев хитро выкрутилась на стуле таким образом, что ее длинные, загорелые ноги выскользнули из разреза юбки. – Почему бы тебе не остаться ненадолго? – Ее ступня скользнула вдоль внутренней стороны лодыжки Карколф, поднимаясь все выше и выше. – И ступить на скользкий путь.
  
  Карколф вздохнула едва ли не с горечью.
  
  – Дьявольщина… Я бы с удовольствием. – Порыв страсти поднялся из груди и сжал горло так, что на краткий миг она почти задохнулась. Желание запустить свертком в окно, присесть рядом, взять ладонь Шев в свои, говорить о всяких глупостях, о которых она молчала с тех пор, как перестала быть подростком. На очень краткий миг. Потом она стала прежней Карколф, резко отступила, и ступня Шев соскользнула на половицу. – Ты же знаешь о моей работе. Надо ловить ветер.
  
  Она схватила новый плащ и повернулась, накидывая его на плечи достаточно долго, чтобы ни малейшего намека на слезы не осталось на ресницах.
  
  – Ты должна отдохнуть от работы.
  
  – Я говорю себе это после каждого задания, а когда заканчиваю работу, то становлюсь… какой-то дерганой. – Карколф вздохнула, застегивая пуговицы. – Я не создана сидеть на одном месте.
  
  – Ха!
  
  – Давай, ты не будешь притворяться, что слеплена из другого теста.
  
  – Давай, не будем. Я подумываю – не отправиться ли в Адую? Или, может, вернуться на юг?
  
  – Мне хотелось бы, чтобы ты осталась, – только и смогла сказать Карколф голосом нарочито беззаботным. – Когда я вернусь, кто будет вытаскивать меня из заварушек? Ты – единственный человек в этом городе, которому я доверяю. – Совершеннейшая ложь, конечно. Она не доверяла Шев ни на волосок. Хороший курьер не доверяет никому, а Карколф была лучшим из лучших. Но все-таки ложь в этом случае была гораздо приятнее, чем правда.
  
  Она видела улыбку Шев и знала, что та обо всем догадывается.
  
  – Как мило… – Воровка решительно перехватила запястье вознамерившейся уйти Карколф. – А мои деньги?
  
  – Ой, какая я глупая! – Карколф вручила ей кошелек.
  
  – А остальные? – поинтересовалась Шев, даже не заглядывая внутрь.
  
  Карколф снова вздохнула и бросила на кровать второй кошелек. Мягко блеснули рассыпавшиеся по белой простыне золотые монеты.
  
  – Ты бы обиделась, если бы я не попыталась.
  
  – Я так тронута, что ты бережешь мои нежные чувства. Смею заметить, что буду рада видеть тебя здесь опять. Когда? – спросила она, когда курьер взялась за засов.
  
  – Я буду считать мгновения.
  
  Ей как никогда хотелось получить прощальный поцелуй, но Карколф не была уверена, что ей хватит решимости начать первой. Поэтому послала воздушный поцелуй и захлопнула за собой дверь. Стремительно пересекла затененный двор и выскочила через крепкие ворота на улицу, надеясь, что успеет выиграть время, пока Шев не рассмотрит должным образом монеты из первого кошелька. Возможно, поступок, достойный наказания свыше, но сделать это стоило только лишь для того, чтобы увидеть ее лицо.
  
  Проклятый день закончился, но нельзя исключать, что он мог быть и гораздо хуже. У Карколф оставалось достаточно времени, чтобы подняться на борт корабля, а там можно и ветер ловить. Она накинула капюшон и, морщась от боли и в недавно зашитом порезе, и в непонятно откуда взявшейся язвочке, и потертостях от дурацкого шва, зашагала сквозь туманную ночь. Ни слишком быстро и ни слишком медленно, а так, чтобы стать полностью незаметной.
  
  Дьявольщина, как же она ненавидела Сипани.
  Гиллиан Флинн
  
  Гиллиан Флинн – автор бестселлера «Исчезнувшая», занявшего первое место по версии «Нью-Йорк таймс» в 2012 году. Также в рейтинг «Нью-Йорк таймс» входили бестселлеры «Темные тайны» и «Острые предметы», последний из которых получил две награды «Ассоциации писателей-криминалистов». В прошлом она работала криминальным репортером и критиком в журнале Entertainment Weekly. Ее романы опубликованы в сорока странах мира. Проживает в Чикаго вместе с семьей.
  
  В напряженном и запутанном триллере, который Гиллиан Флинн предоставляет нашему вниманию, рассказывается, что профессиональные амбиции это, конечно, хорошо, но иногда погоня за карьерным ростом может завести вас на очень опасную территорию.
  Гиллиан Флинн
  «Что мне делать?»
  
  Я не прекращала заниматься «хэндджобом[1]», пока не достигла совершенства в этом занятии. Я бросила заниматься «хэндджобом», когда стала лучшей из лучших. В течение трех лет я считалась лучшим специалистом по «хэндджобу» в трех штатах. Ключ к успеху – не впадать в занудство. Если начинаешь слишком уж переживать о технике, анализировать ритм и давление, то утратишь естественность процесса. Просто загодя подготовьтесь мысленно, а после не думайте ни о чем, доверившись ощущениям своего тела.
  
  Ну, если коротко, то это как в гольфе.
  
  Я вкалывала, не покладая рук, шесть дней в неделю, восемь часов в день с перерывом на обед, и мое рабочее время было расписано по минутам. Один раз в год я брала двухнедельный отпуск и никогда не работала в праздники, поскольку в праздничные дни «хэндджоб» – грех. Таким образом, за три года я сделала 23 546 «хэндджобов». Поэтому не надо слушать эту суку Шардель, которая утверждает, что я бросила работу из-за нехватки таланта.
  
  Нет, я ушла потому, что после 23 546 «хэндджобов» синдром запястного канала вам гарантирован.
  
  Я честно занималась своим делом. Возможно, слово «добросовестно» больше подходит… В жизни я совершала не так много честных поступков. Детство мое прошло в городе, под надзором одноглазой матери (как вам такой факт биографии?), и о ней никто не сказал бы – вот добропорядочная леди! Нет, не из-за проблем с наркотиками и не из-за алкоголизма. У нее были проблемы с работой. Из всех ленивых сук, которых мне доводилось встречать в жизни, она была самой ленивой. Дважды в неделю мы выбирались в центр города и там попрошайничали. Поскольку мать моя терпеть не могла находиться в вертикальном положении, она планировала стратегическую задачу. Получить как можно больше денег за наикратчайший промежуток времени, а потом вернуться и, лежа на грязном продавленом матраце, запихиваться тортом «Зебра» и смотреть криминальные шоу по телику. Пятна… Это почти все, что я могу припомнить из своего детства. Я не скажу вам, какого цвета был глаз у моей мамы, но прекрасно помню пятна на мохнатом ковре – насыщенного ярко-коричневого цвета, на потолке – горячо-оранжевые, на стенах – желтые, как похмельная моча.
  
  Мы с мамой наряжались. Она надевала выцветшее хлопчатобумажное платье, поношенное, но кричащее о скромности владелицы. Мне доставались обноски, из которых я уже выросла. Потом мы усаживались на скамейку и высматривали людей, которые могли бы что-то подать. Схема очень простая. Во-первых, церковный автобус с иногородними. В родном поселке верующие просто отправят вас в церковь, но здесь они не могут отказать в помощи. Особенно печальной одноглазой женщине с ребенком. Во-вторых, женщины, которые ходят парами. Когда женщина одна, она может слишком быстро промчаться мимо вас, а со стайкой слишком трудно разговаривать. В-третьих, незамужние женщины с наивным взглядом. Точно у таких же обычно узнают дорогу или время, а мы просили денег. Кроме того, моложавые мужчины с бородками или гитарами. Никогда не останавливайте мужчин в костюмах – опыт показывает, что все они козлы. Ну, и за обручальным кольцом на пальце тоже нужно поглядывать. Не знаю почему, но женатые мужчины никогда не подают милостыню.
  
  Как мы действовали? Мы никогда не называли их мишенями, или добычей, или жертвами. Мы называли их – Тони. Просто папашку моего звали Тони, и он не мог отказать никому. Впрочем, однажды он отказал моей матери, когда та умоляла его остаться.
  
  После того, как ты выбираешь очередного Тони, у тебя есть пара секунд, чтобы определиться с методом. Некоторые предпочитают, чтобы все происходило быстро, как ограбление. И ты затягиваешь: «Намнужноденегнакусокхлебактоженампоможет…»
  
  Некоторые хотят насладиться вашим несчастьем. Они дадут денег лишь в том случае, если убедить их, что их жизнь гораздо лучше вашей, и чем печальнее рассказанная история, тем на большую выручку можно рассчитывать. Я не обвиняю их. Когда вы приходите в театр, то ждете развлечения, а как иначе?
  
  Моя мама выросла на заброшенной ферме. Ее собственная мать умерла при родах, а отец растил сою и воспитывал дочь, пока не разорился окончательно. Она поступила в колледж, но у отца обнаружили рак, ферму пришлось продать, концы перестали сходиться концами, она бросила учебу. Три года проработала официанткой, но потом обзавелась своей малышкой, мой отец сбежал от нее до того, как узнал о моем существовании… Она была одной из многих. Нуждающихся. И совсем не гордой…
  
  Итак, возникает первоначальная идея. Она развивается в историю. И можно начинать. Если удавалось быстро угадать, что человека интересует душещипательная сказка о трудном пути к успеху и саморазвитию, то я становилась ученицей далекого интерната (так оно и было на самом деле, но речь не об этом) и у моей мамы внезапно закончился бензин в автомобиле, когда она везла меня туда (я добиралась на автобусах с тремя пересадками и вполне самостоятельно). Если человек хотел историю несчастной судьбы, то у меня непременно находилось редчайшее заболевание (как мама только не изгалялась, выдумывая названия – синдром Тодда-Тиккона, болезнь Грегори-Фишера) и здравоохранение бросило нас на произвол судьбы.
  
  Моя мать была хитрой, но ленивой. А у меня амбиции зашкаливали. Много выносливости и мало гордости. К тому времени, как мне исполнилось тринадцать, я выпрашивала по сотне долларов в день, а когда стукнуло шестнадцать, послала подальше ее пятна и телик – и начальную школу тоже! – и принялась работать самостоятельно. Я выходила из дома каждое утро и побиралась ровно шесть часов. Я совершенно точно знала, к кому нужно подойти и что именно сказать. Никогда не смущалась. Просто бизнес – ты даришь людям радость, а они дают тебе деньги.
  
  Надеюсь, таким образом я объяснила, почему «хэндджоб» представлялся мне естественным развитием карьеры.
  
  «Ладони Судьбы» (не я называла заведение, уж не обессудьте) располагались в фешенебельном районе к западу от центра города. Карты Таро и хрустальные шары предоставлялись клиентам в ближних комнатах, а в дальних – нелегальный ненавязчивый секс. Я пришла по объявлению о найме администратора. Оказалось, что под «администраторами» здесь понимают проституток. Моей начальницей была Вивека – некогда администратор, а ныне добросовестная гадалка по ладони. Кстати, на самом деле ее звали не Вивека, а Дженнифер, но люди не верят, что Дженнифер может предсказывать будущее. Дженнифер может посоветовать вам фасон обуви или порекомендовать хороший овощной рынок, но должна держаться подальше от грядущего других людей. Вивека руководила несколькими гадалками из комнат в передней части дома и владела небольшим опрятным кабинетом «на задах». Он похож на врачебный кабинет. Там есть бумажные полотенца, дезинфицирующие средства и смотровой стол. Девушки задрапировали его цветными абажурами, яркими занавесями и подушками, обшитыми люрексом. Девчачьи вещи, но им они, похожи, очень важны. Я имею в виду – будь я парнем, который готов заплатить, чтобы мне подрочили, вряд ли я зашла бы в номер и воскликнула: «О Боже мой! Этот волшебный аромат свежевыпеченного штруделя и мускатного ореха! Скорее, хватай меня за член!» Я бы вообще говорила очень мало, как большинство из них и поступают.
  
  Каждый мужчина, приходящий в поисках «хэндджоба», уникален. (Мы здесь занимаемся только «хэндджобом» или, правильнее сказать, я здесь занимаюсь только «хэндджобом». На моем счету есть несколько протоколов о мелких кражах, за которые меня арестовывали в восемнадцать, девятнадцать и двадцать лет, я прекрасно понимаю, что достойной работы мне не сыскать вовеки, но не хочу осложнять свою карьеру еще и задержанием за проституцию.) Парень, пришедший в поисках «хэндджоба», разительно отличается от парня, которому нужен секс или минет. Конечно, для некоторых мужчин «хэндджоб» – суррогат полового акта. Но у меня хватало постоянных клиентов, которые не хотели ничего, кроме ручной стимуляции. «Хэндджоб» для них не считается изменой. Или они боятся венерических заболеваний, а потому никогда не осмелятся просить большего. Как правило, это напряженные, издерганные женатые мужчины, представители среднего класса, люди умственного труда. Я никого не осуждаю, просто даю свою оценку. Они хотят видеть девушку привлекательную, но не развратную. Например, в повседневной жизни я ношу очки, но, когда нахожусь на работе в кабинете, снимаю. Это отвлекает клиентов – они думают, что вы предлагаете им игру в сексуального библиотекаря, напряженно ждут первых аккордов мелодий «ЗиЗи-Топа», потом, когда ничего не услышали, мучаются, что ожидали игры в сексуального библиотекаря, а потому отвлекаются, и процесс занимает гораздо больше времени, чем следовало бы.
  
  Они хотят видеть вас доброжелательной и привлекательной, но не робкой. Они не хотят чувствовать себя хищниками. Они хотят деловых отношений. Они ориентированы на бизнес. Поэтому непринужденная светская беседа о погоде или спорте их вполне устраивает. Обычно я стараюсь отыскать своего рода внутреннюю шутку, которую мы могли бы повторять при каждой встрече. Внутренняя шутка очень похожа на символ дружеских отношений, но при этом не требует никаких иных признаков истинной дружбы. И ты говоришь ему: «О, сезон клубнички в самом разгаре, как я вижу!» или «Нам нужна славная рыбалка!» (Кстати, дарю вам эти внутренние шутки!), и оказывается – лед тронулся, клиент уже не «морозится», чувствуя дружеское отношение, и, пожалуйста, взаимопонимание налажено, и можно за него приниматься.
  
  Когда люди задают мне надоедливый вопрос: «Чем ты занимаешься?», я смело могу ответить: «Работаю с клиентами». И это правда. Для меня рабочий день удается тогда, когда я заставляю людей улыбнуться. Знаю, что звучит это излишне пафосно, но это так. Могу заверить, что предпочла бы работу библиотекаря, но беспокоюсь о своем будущем. Книги приходят и уходят, а члены у мужчин будут всегда.
  
  Но проблема в том, что мое запястье изводило меня. Мне всего лишь тридцать, но запястье у меня как у восьмидесятилетней старухи, и приходилось надевать совершенно несексуальный бандаж. Конечно, перед работой я его снимала, но звук открывающейся «липучки» заставлял мужчин нервничать. Однажды Вивека заглянула ко мне в заднюю комнату. Она – крупная женщина, слегка напоминающая каракатицу. Очень много бисера, оборочек, ленточек. Все это окружало ее вместе с сильным запахом одеколона. Волосы она красила в цвет фруктового пунша, но утверждала, что это – ее натуральный цвет. (Вивека выросла в рабочей семье, будучи самым младшим ребенком. Ей нравилось проявлять заботу о людях. Она плакала, глядя рекламу. Несколько раз пыталась стать вегетарианкой, но безрезультатно. Так я полагаю.)
  
  – Зануда, ты ясновидящая? – спросила она.
  
  Она звала меня Занудой, потому что я носила очки, читала книги и в обеденный перерыв ела йогурт. Ну, я, в самом деле, не дура, а просто сливаюсь с толпой. После того, как не попала колледж, занимаюсь самообразованием (это приличное слово, если верить справочникам). Постоянно читаю. Много размышляю. Но образованию моему не хватает системности. Меня не отпускало чувство, что я умнее окружающих людей, но если попаду в компанию действительно образованных личностей, которые окончили университеты, пьют вино и говорят на латыни, то им со мной будет дьявольски скучно. Так что по жизни мне уготовано одиночество. Потому кличку я ношу, как награду. И мне не будет скучно в обществе умных людей. Где их только найти? Вот вопрос.
  
  – Ясновидящая? Нет.
  
  – Предсказательница? У тебя бывали видения?
  
  – Нет. – Я, следом за моей матерью, считала всякие гадания по полету птиц полным дерьмом. А она, выросшая на заброшенной ферме, знала в этом толк.
  
  Вивека перестала крутить одну из своих бусинок.
  
  – Зануда, я пытаюсь тебе помочь.
  
  Я начала понимать. Обычно я не такая тормознутая, но запястье пульсировало, а боль отвлекает, и ты не думаешь ни о чем, кроме нее. Кроме того, в свое оправдание могу заметить – когда Вивека задает вопросы, она мало прислушивается к вашим ответам.
  
  – Когда я встречаю кого бы то ни было, – сказала я важным, «мудрым» голосом, – то у меня начинаются определенные видения. Я вижу, кто они и чего хотят. Я вижу это подобно цветному ореолу вокруг них.
  
  Это было не совсем так, но где-то близко к истине.
  
  – Ты читаешь ауры, – улыбнулась она. – Я знала, что ты можешь!
  
  Вот так я узнала, что мне предначертано перебраться в передние комнаты. Я читала ауры, следовательно, учить меня не нужно.
  
  – Просто говори им то, что они хотят услышать, – пояснила Вивека. – Играй с ними.
  
  Теперь, если меня спросили бы: «Чем ты занимаешься?», я совершенно честно могла бы ответить: «Я – специалист-провидец» или «Я – практикующий психолог».
  
  К гадалкам обычно ходили женщины, а в поисках «хэндджоба», как правило, мужчины, поэтому нам приходилось разделять их. Площадь-то небольшая. И, прежде чем отвести клиента в заднюю комнату, приходилось убедиться, что из передних комнат ушла женщина. Было бы не совсем правильно, если бы женщина, рассказывающая, по какой причине разрушился ее брак, вдруг услышала бы через дверь стоны оргазма. Одного раза хватило бы, чтобы лишиться сразу всего.
  
  Риска добавляло и то, что клиентуру Вивеки составляли люди из среднего и чуть выше класса. То есть очень привередливые люди. Если грудастые богатые домохозяйки не хотят, чтобы их судьбу предсказывала Дженнифер, то уж они тем более возмутятся против отставного работника секс-индустрии с больным запястьем. Тут внешность решает все. Это не те люди, которые согласились бы жить в трущобе. Их главная цель – живя в городе, делать вид, будто они живут в пригороде. Наши комнаты для гадания были оформлены в стиле «Потери Барн»[2]. Я одевалась соответственно в стиле Фанки-Арт[3], и мой наряд вполне одобрили бы в Джей Крю[4]. Деревенские блузы – вот ключ к успеху.
  
  Женщины в компании легкомысленны, увлечены фантазиями, готовы веселиться. Те, кто приходит поодиночке, ищут веры. Они обычно исполнены отчаяния, но страховки для хорошего психолога не хватает. Или просто не догадываются, как отчаянно нуждаются в психологе. Трудно их не жалеть. Но я старалась, поскольку не должен хранитель вашего будущего, ваш мистик таращить глаза на вас. Но я им сочувствовала. Большой дом в городе, мужья, которые не буянят и даже помогают с детьми, карьера, всяческие клубы. И все равно они были печальны. Они так обычно и говорят: «Мне так тоскливо». Как правило, это означало, что у них слишком много свободного времени. Конечно, я не дипломированный психолог, но в большинстве случаев все дело в лишнем времени.
  
  Поэтому я говорю им что-то типа: «Огромная страсть ворвется в вашу жизнь». А потом стараюсь угадать, что же может их расшевелить, заставить ощутить полноту жизни. Воспитание ребенка, работа волонтера в библиотеке, спасение бродячих собак, работа с Гринписом. Но нельзя предлагать, хотя это и ключ к успеху. Нужно предупредить: «Огромная страсть ворвется в вашу жизнь… Действуйте осторожно, и она затмит все в вашей жизни!»
  
  Я не утверждаю, что это очень легко, но часто получается довольно просто. Люди жаждут страсти. Хотят иметь цель. И когда они получат желаемое, то вернутся к вам, поскольку вы предсказали их будущее, и им понравилось.
  
  Сьюзан Берк не походила на других. Когда я ее увидела, она показалась умнее доброй половины людей. Дождливым апрельским днем, только что освободившись от клиента, пришедшего за «хэндджобом», я вошла в комнату, где дожидалась она. Я еще сохраняла контакты с несколькими самыми лучшими клиентами и в тот день помогала расслабиться богатенькому парню, который называл себя Майклом Одли. Я говорю «называл себя» потому, что вряд ли обеспеченный джентльмен назвал бы мне свое настоящее имя. Итак, Майкл Одли – любитель черного юмора, выпускник колледжа, очень умный, но не заносчивый, фанат бега трусцой. Это я так предполагала. Единственное, что я знала о нем наверняка, – Майкл очень любил читать. Он с жаром рекомендовал мне книги, и я, как ботан-новичок, всегда радовалась его напору и дружелюбию. «Ты должна прочитать это!» Довольно быстро у нас возник собственный частный (иногда липкий) книжный клуб. Он восхищался «классическими историями о сверхъестественном» и хотел увлечь меня. Смеялся: «Ты же провидица, в конце концов!» В тот день мы обсуждали проблемы одиночества и поиска в «Призраке Дома на Холме», потом он ушел, я протерла руки влажной салфеткой и схватила последнюю книгу, которую Майкл мне принес, – «Женщину в белом». («Ты обязательно должна ее прочитать! Это один из лучших образцов жанра!»)
  
  Потом я растрепала волосы, чтобы казаться похожей на экстрасенса, одернула деревенскую блузу и, сунув книгу под мышку, вбежала в комнату. Чуть-чуть опоздала – на тридцать семь секунд. Сьюзан Берк пожала мне руку нервным движением вверх-вниз, как птичка. Я вздрогнула и уронила книгу. Наклонившись за ней одновременно, мы стукнулись лбами. Определенно, плохое начало для работы с психотерапевтом. Это же не фильм «Три балбеса».
  
  Я жестом пригласила ее присесть. Включила свой самый «мудрый» голос и спросила о цели визита. Есть очень простой способ подсказать людям, чего они хотят. Просто спросите их об этом.
  
  Сьюзан Берк молчала несколько мгновений. А потом пробормотала:
  
  – Моя жизнь на грани краха.
  
  Она отличалась красотой, но была настолько зажата и растерянна, что с первого взгляда не понять. Требовалось рассмотреть внимательнее. Ярко-синие глаза за старомодными очками. Светлые волосы в нарочито скромной прическе. Явно из богатых. Сумочка слишком простая, чтобы быть дешевкой. Платье серой мышки, но великолепно сшитое. Нет, если подумать, может, платье и не мышиное, просто она так его носила. «Умная, но не творческая личность, – подумала я. – Конформистка. Живет в постоянном страхе сказать или сделать что-то не так. Должно быть, раньше ее давили родители, а теперь – муж. А муж наверняка с характером. Поэтому ее ежедневная задача – дожить до вечера без ссоры. Грустно. Она будет грустить…»
  
  И тут Сьюзан Берк зарыдала. Проплакала ровно полторы минуты. Я собиралась дать ей две, а потом прервать, но она успокоилась самостоятельно.
  
  – Я не знаю, что я тут делаю, – сказала она. Вытащила носовой платок из сумочки, но не воспользовалась им. – Но это безумие. И с каждым днем все хуже и хуже.
  
  – А что случилось? – выдала я беспроигрышный вопрос, вроде бы и не претендуя на то, чтобы лезть в душу.
  
  Она вытерла глаза и смотрела на меня мгновение. Потом моргнула.
  
  – А разве вы не знаете?
  
  И улыбнулась. Чувство юмора на месте. Неожиданно.
  
  – Так что мы будем делать? – спросила она, беря себя в руки. – Как будем работать?
  
  – Я – интуитивный психолог, – ответила я. – Вы понимаете, что это значит?
  
  – Вы можете угадывать желания людей.
  
  – В определенной степени, да. Но мои возможности куда больше, чем просто догадки. Здесь играют свою роль все мои органы чувств. Я могу ощущать вибрации, исходящие от людей. Могу видеть ауры. Чувствую запах отчаяния, лжи или депрессии. Этот дар проявился у меня в далеком детстве. Мать моя была неуравновешенной женщиной, подверженной черной депрессии. Ее окружала темно-синяя дымка. Когда она была рядом со мной, то кожа моя зудела, как будто рядом кто-то играет на фортепиано, а пахла она отчаяньем, которое мне казалось похожим на запах хлеба.
  
  – Хлеба? – удивилась Сьюзан.
  
  – Да, это был ее запах. Запах отчаявшейся души. – Мне пришлось подобрать новый «одорант для печальной женщины». Не палая листва, он более землистый, что ли. Грибы? Нет, некрасиво.
  
  – Хлеб… Это так удивительно, – проговорила она.
  
  Обычно люди спрашивают, а какая у них аура или запах. Это первый шаг к установлению взаимопонимания. Сьюзан поерзала на стуле.
  
  – Не хочу показаться грубой. Но… Мне кажется, мне это не подходит.
  
  Я ждала. Чуткое молчание – оружие, которое повсеместно недооценено в мире.
  
  – Ладно, – кивнула Сьюзан, заправляя волосы за уши. На пальцах блеснули массивные кольца с бриллиантами. В детстве она, по моим предположениям, была заучкой. Но стеснялась этого. Возможно, давили родители. Впрочем, как обычно. – Что же вы читаете по мне?
  
  – Что-то произошло в вашем доме.
  
  – Так я вам это говорила. – Я чувствовала, как отчаяние оставляет ее и появляется надежда на мою помощь.
  
  – Нет, вы сказали, что ваша жизнь на грани краха. А я вам говорю, что причина этого кроется в вашем доме. У вас есть муж, и я чувствую разногласия между вами. Я вижу вашу ауру болезненно зеленой, как протухший яичный желток. Но по наружному краю – бирюзовые вспышки. Это говорит мне, что вначале все было хорошо, а потом разладилось. Так ведь?
  
  Обо всем этом было нетрудно догадаться, но мне понравилась цветовая гамма, она прибавляла убедительности.
  
  Сьюзан взглянула на меня. Кажется, я зацепила ее за живое.
  
  – Также я ощущаю исходящие от вас вибрации. Такие же, как у моей матери. Отрывистые, высокие, похожие на звуки фортепиано. Вы отчаялись, вы испытываете нестерпимую боль. Вы не высыпаетесь.
  
  Упоминать проблемы со сном всегда рискованно, но, как правило, окупается сторицей. Люди, страдающие от чего-то, спят плохо. А измученные бессонницей весьма благодарны людям, которые признают их усталость.
  
  – Нет, нет, – возразила Сьюзан. – Я сплю по восемь часов.
  
  – Но это не тот отдых, что нужен. У вас тревожные сны. Не обязательно кошмары. Вы можете даже не помнить их, но просыпаетесь с ощущением тяжести, разбитая.
  
  Вот так можно выкрутиться из самого плохого положения. Сьюзан за сорок. А люди после сорока очень часто просыпаются, ощущая себя нездоровыми. Я знаю это из рекламы.
  
  – Вас беспокоит шея, – давила я. – Кроме того, от вас исходит запах пионов. Ребенок… У вас есть ребенок?
  
  Если у нее нет детей, я просто скажу: «Значит, вы мечтаете их завести». И возразить она не сможет. Уверена, любая женщина, отказываясь от материнства, испытывает сомнения. Просто она всегда думает о продолжении рода. И сделать подобный вывод – весьма логично.
  
  – Есть. И даже двое. Сын и пасынок.
  
  Пасынок? Нужно отрабатывать версию с пасынком.
  
  – Значит, в вашем доме что-то не так. Дело в вашем пасынке?
  
  Она встала, порылась в безупречной сумочке.
  
  – Сколько я вам должна?
  
  Где-то я ошиблась. И думала, что никогда больше не увижу ее. Но через четыре дня Сьюзан Берк появилась вновь.
  
  – А у предметов могут быть ауры? – спросила она. – Ну, типа, вещей. Или у дома?
  
  Потом еще через три дня:
  
  – А вы верите в злых духов? Как вы думаете, они существуют?
  
  И через день.
  
  По большей части мои догадки насчет нее подтвердились. Властные требовательные родители, крепкое, типа «Лиги плюща»[5] образование, какой-то бизнес. На мой вопрос, чем она занимается, Сьюзан начала что-то рассказывать о реструктуризации, сокращениях и перераспределении клиентуры. Я нахмурилась. Она насторожилась и сказала: «Я нахожу и устраняю проблемы». Отношения с мужем у нее сложились вполне приемлемые, за исключением того, что касалось пасынка. Берки переехали в город около года назад, и вот теперь мальчик, бывший просто трудным ребенком, начал серьезно настораживать.
  
  – Майлз никогда не был приятным ребенком, – рассказала она. – Я – единственная мама, которую он знал. Мы с его отцом поженились, когда ему было шесть лет. Но он всегда был холоден. Интроверт. Он кажется пустым. Я ненавижу себя за эти слова. Я хочу сказать, что ничего страшного в интроверте нет. Но в прошлом году, после переезда… он изменился. Стал агрессивным. Сердитым. Мрачным. Угрожающим. Я боюсь его.
  
  Мальчишке всего пятнадцать лет. Его насильно перетащили из загородного дома в город, где он никого не знал. А он был нескладным, «тормозным» ребенком. Еще бы он не стал сердитым. Может, мне стоило сказать это вслух? Но я промолчала. Я воспользовалась шансом.
  
  Я решила попытать силы в отечественном ауро-очистительном бизнесе. Часто люди, въезжающие в новый дом, звонят вам. Вы бродите по дому, жжете шалфей и рассыпаете соль. Долго бормочете. Начало новой жизни требует избавления от застоявшейся отрицательной энергии прежних владельцев. Особенно сейчас, с замедлением промышленного бума, когда люди начали перебираться в исторический центр города. Столетние дома накапливают много эманаций.
  
  – Сьюзан, а вы не задумывались, что в доме может влиять на поведение вашего пасынка.
  
  – Да, – она наклонилась, глядя мне в глаза. – Да, задумывалась. Может, я сошла с ума? Я вернулась… Знаете, почему я вернулась? На моей стене была кровь.
  
  – Кровь?
  
  Она придвинулась еще ближе. Я могла ощущать аромат мяты, маскирующий тяжелый запах изо рта.
  
  – На прошлой неделе. Я не хотела ничего говорить… Вы, наверное, думаете, что я тронулась. Но это там было. Длинный ручеек от потолка до пола. Я… Я сошла с ума?
  
  В ее дом я приехала уже на следующей неделе. Поворачивая свой верный хэтчбек на их улицу, я размышляла о ржавчине. Нет, не кровь. Что-то со стен или с крыши. Кто знает, из чего построены эти старинные дома? Кто знает, что там может просочиться спустя сто лет? Вопрос в том, какую игру поддерживать. Меня не слишком притягивала возможность применения экзорцизмов, постулатов демонологии и прочего клерикального дерьма. Не думаю, что Сьюзан стремилась к ним. Но она пригласила меня к себе домой. Такие женщины, как она, не приглашают таких, как я, если им ничего от нас не надо. Мне предстояло поразмыслить над струйкой крови, найти разумное объяснение и продолжать настаивать на очистке дома.
  
  И на повторных чистках. Нужно было обсудить денежную сторону вопроса. Двенадцать посещений, по две тысячи долларов за каждое, казалось мне неплохой ценой. Раз в месяц, на протяжении года. За это время ее пасынок разберется в своих чувствах, привыкнет к новой школе и новым одноклассникам. И вот он здоров, а я – героиня! И очень скоро Сьюзан начнет направлять ко мне всех своих богатых и издерганных подруг. У меня будет собственный бизнес. Когда люди спросят, чем я занимаюсь, я смогу ответить, что я – предприниматель, так же высокомерно, как все деловые люди. Может, мы подружимся с Сьюзан. Может, она запишет меня в клуб книголюбов. Я буду сидеть у камина, жевать сыр бри и на все вопросы отвечать, что я – бизнесвумен. Припарковавшись, я вышла из машины и полной грудью вдохнула весенний воздух, заряжающий оптимизмом.
  
  А потом я увидел дом Сьюзан. Замерла и долго смотрела на него. Пока не ощутила дрожь.
  
  Он сильно выделялся в ряду других домов.
  
  Необычный. Единственное здание в викторианском стиле в длинной череде квадратных новостроев. Не исключаю, что поэтому он казался живым. Как на мой взгляд. Фасад особняка украшала сложная, филигранная резьба по камню – цветы, завитушки, изящные стебли, ниспадающие гирлянды. Дверной проем окаймляли два ангела в натуральную величину. Они воздели руки к небесам, их лица озарял восторг, источник которого оставался мне недоступен.
  
  Я изучала дом. А он изучал меня через сводчатые окна, настолько высокие, что ребенок мог бы стоять на подоконнике в полный рост. И ребенок там был. Я видела очертания его тонкой фигуры в серых брюках, черном свитере и безупречно повязанном бордовом галстуке. Темная челка скрывала глаза. Внезапно он развернулся и стремительным движением спрыгнул с подоконника, скрывшись за тяжелыми портьерами.
  
  Ко входу вела длинная и крутая лестница. Когда я поднялась и под сенью ангелов позвонила в дверь, сердце мое сильно стучало. Ожидая ответа, прочла надпись, вырезанную в камне у моих ног.
  
   Усадьба Картерхук.
   Основана в 1893 году
   Патриком Картерхуком.
  
  Резные буквы – мощная викторианская вязь. Литера «у» стилизована перистой завитушкой. Мне почему-то захотелось прикрыть живот.
  
  Дверь открыла Сьюзан с красными глазами.
  
  – Добро пожаловать в поместье Картерхук, – нарочито торжественно произнесла она, глядя на меня.
  
  Сьюзан никогда не выглядела хорошо, встречаясь со мной, но сейчас она даже не пыталась причесаться. От нее исходил едкий запах. Не «отчаяние» или «депрессия», а просто неприятный запах изо рта и от немытого тела. Она безвольно пожала плечами.
  
  – Вот теперь у меня бессонница.
  
  Изнутри особняк ничем не подтверждал внешнее впечатление. Интерьер полностью сменили, и теперь дом выглядел просто как жилище богатого человека. У меня сразу приподнялось настроение. Я могу «очистить» это место – со вкусом выполненные светильники, гранитные столешницы, бытовая техника из нержавейки, удивительно гладко отполированные панели, мебель из мореного дуба.
  
  – Давайте начнем со струйки крови, – предложила я.
  
  Мы поднялись на второй этаж. Всего их было четыре. На лестничной клетке я перегнулась через перила и заглянула в пролет, чтобы увидеть лицо человека, который смотрел на меня с верхнего этажа. Черные глаза и волосы, фарфорово-бледная кожа. Майлз. Мы глядели друг на друга в течение долгого мгновения, а после он снова исчез. Этот ребенок превосходно соответствовал дому.
  
  Сьюзан сбросила на пол красивую набивную шпалеру, и я могла видеть стену целиком.
  
  – Это было здесь, – она провела рукой от потолка до пола.
  
  Я сделала вид, что тщательно изучаю стену, но, собственно, искать там было нечего. Она отлично вымыла стену – я до сих пор слышала запах отбеливателя.
  
  – Могу помочь вам, – сказала я. – Я ощущаю ужасную боль прямо здесь. Она есть во всем доме, но здесь больше всего. Но я могу вам помочь.
  
  – Дом скрипит всю ночь напролет, – пожаловалась она. – Я хочу сказать, он едва не стонет. Так не должно быть. Внутри все новенькое. Время от времени хлопает дверь в комнате Майлза. А он… он становится все хуже. Будто кто-то поселился в нем. Тьма окружает его. Как жука хитиновый панцирь. И он избегает меня. Как жук. Это так страшно, что я переехала бы куда-нибудь, но у нас сейчас нет денег. Временно. Мы столько отдали за этот дом, а потом еще ремонт и… И все равно муж не позволит мне уехать. Он говорит, что у Майлза просто переломный возраст. А я психую, как дура.
  
  – Могу вам помочь, – повторила я.
  
  – Позвольте, я покажу вам все.
  
  Мы двинулись по длинному узкому коридору. В доме, само собой, было темно. Едва вы отходите от окна, как мрак окутывает вас. Мы шли, и Сьюзан включала светильники.
  
  – Майлз постоянно гасит их, – пояснила она. – А мне приходится включать. Когда я прошу его не делать этого, он притворяется, будто не понимает, о чем речь. Вот наша берлога. – Она распахнула дверь, чтобы показать комнату, похожую на огромную пещеру с камином и книжными полками до потолка.
  
  – Библиотека! – ахнула я.
  
  Да тут запросто поместилась тысяча книг. Толстые, внушительные тома для умных людей. Как можно заполнить комнату множеством книг и при этом называть ее берлогой?
  
  Я шагнула через порог. Вздрогнула.
  
  – Вы чувствуете это? Вы чувствуете… тяжесть здесь?
  
  – Ненавижу эту комнату, – кивнула она.
  
  – Мне следует обратить на нее особое внимание, – сказала я.
  
  Это точно, я бы с удовольствием оставалась бы здесь на час во время каждого сеанса и читала бы. Читала бы все, что хотела.
  
  Мы вернулись в зал, где снова царил мрак. Сьюзан вздохнула и начала включать лампы. А я прислушивалась к топоту ног на лестнице. Безумный бег вверх, а после по коридору. Подойдя к запертой двери справа от меня, хозяйка постучала:
  
  – Джек, это я.
  
  Заскрипел отодвигаемый стул. Щелкнул замок. В открывшуюся дверь выглянул еще один ребенок, младше Майлза на несколько лет. Очень похожий на мать. Он улыбнулся Сьюзан, будто не видел ее целый год.
  
  – Привет, мамочка! – обнял он ее. – Я скучал по тебе.
  
  – Это Джек. Ему семь лет, – пояснила Сьюзан, взъерошив сыну волосы. – Мама должна немного поработать с нашей подругой. – Она опустилась на колени, чтобы их глаза были на одном уровне. – А ты прочитай, что я тебе задала. Потом перекусим.
  
  – Мне запирать дверь? – спросил Джек.
  
  – Да. Запирай ее всегда, дорогой.
  
  Мы пошли дальше. Позади щелкнул замок.
  
  – Почему он запирается?
  
  – Майлз не любит брата. – Должно быть, она уловила мой хмурый взгляд: кто же из подростков любит младших братьев? Продолжила: – Вам стоило поглядеть, что Майлз сделал с няней, которую невзлюбил. Это одна из причин, по которой мы сидим без денег. Медицинские счета. – Она резко развернулась ко мне. – Я не должна была это говорить. Это не так… важно. Может, несчастный случай. Не знаю, как там было на самом деле. Вдруг я вправду, к чертям, свихнулась?
  
  Ее вынужденный смешок очень сильно бросался в глаза.
  
  В конце коридора Сьюзан показала еще одну запертую дверь.
  
  – Мне бы хотелось познакомить вас с комнатой Майлза, но у меня нет ключа, – сказала она просто. – Кроме того, я очень боюсь.
  
  Она выдавила еще смешок. Но весьма неубедительно, даже не очень похоже на смех. Мы поднялись на второй этаж, где располагались несколько комнат, со вкусом выкрашенных и оклеенных обоями, уставленные изящной мебелью в викторианском стиле. В одной из них стоял только лишь кошачий лоток.
  
  – Это для нашей кошки Уилки, – объяснила Сьюзан. – Самая везучая кошка в мире – у нее имеется целая комната для хранения дерьма.
  
  – Да, вы умеете использовать пространство.
  
  – Если честно, это очень милая кошка. Ей почти двадцать лет.
  
  Я улыбнулась, показывая, как это интересно и значимо.
  
  – Наверное, у нас больше места, чем необходимо, – говорила Сьюзан. – Я думала, что, возможно, мы заведем еще одного… Возможно, надо, но я не могу растить еще одного ребенка в этом доме. Поэтому мы теперь живем в очень дорогом складе. Мой муж занимается антиквариатом. – Я представила этого нервного, раздражительного мужа. Человека, который с большей вероятностью покупает антиквариат, чем изготавливает его. Скорее всего, он нанимает стильных женщин-дизайнеров в очках с роговой оправой, чтобы те работали на него. Наверное, они и купили для него все эти книги в неимоверном количестве. Я слышала, что люди покупают книги, как предмет интерьера, будто это – мебель. Глупые люди. Я никогда не смогу их понять.
  
  Мы поднялись еще. Верхний этаж представлял собой мансарду с несколькими старинными дорожными сундуками вдоль стен.
  
  – Не выглядят ли эти ящики по-дурацки? – прошептала Сьюзан. – Но муж говорит, что они придают комнате истинный облик. Он не хотел реконструкции…
  
  Таким образом, дом обустраивался компромиссно – муж тяготел к винтажному убранству, а Сьюзан желала модерна. Наверное, таким образом они полагали, что внешний фактор поможет сгладить внутренний раскол. Но в итоге Берки не пришли к согласию, а получили лишь разочарование. Даже миллионы долларов не сделают их счастливыми. Богатые тратят деньги впустую.
  
  Мы спустились по черной лестнице, тесной и головокружительно крутой, похожей на звериную нору, и оказались в просторной и сверкающей современной кухне.
  
  Майлз сидел там, ожидая нас. Увидев его, Сьюзан напряглась.
  
  Для своего возраста он казался слишком щуплым. Бледное лицо и заостренный подбородок. Черные глаза поблескивали внимательно, как у паука. Он оценивал нас. Очень вероятно, что он ненавидит школу, подумала я. Он никогда не получал достаточно внимания, а теперь, даже если вся забота Сьюзан обрушится на него, все равно будет мало. Хитрый. Эгоцентричный.
  
  – Привет, мамочка, – сказал он. Лицо мальчика мгновенно изменилось, озарившись глупой улыбкой. – Я скучал по тебе.
  
  Сладкий, милый мамин любимчик – Джек. Он идеально копировал младшего брата. Даже когда Майлз шел, чтобы обнять Сьюзан, он имитировал осанку и разворот плеч Джека. Он обхватил ее, уткнулся носом в платье. Сьюзан смотрела на меня над его головой, губы поджаты, щеки втянуты, как если бы она обоняла отвратительный запах.
  
  – Почему ты не хочешь меня обнять? – задрал голову Майлз.
  
  Она обхватила его на краткий миг, и он тут же отшатнулся, будто обжегся.
  
  – Я слышал, что говорила ей, – произнес мальчик. – О Джеке. О няне. Обо всем. Какая же ты сука.
  
  Сьюзан вздрогнула, а он повернулся ко мне.
  
  – Надеюсь, ты уедешь и больше не вернешься. Тебе же лучше будет. – Он улыбнулся нам двоим. – Это семейное дело. Не так ли, мамочка?
  
  И он помчался по черной лестнице, топая тяжелыми кожаными башмаками и наклонившись вперед. Он и в самом деле бежал, словно покрытое хитиновым панцирем насекомое, блестящее и жесткое.
  
  Сьюзан, глядевшая в пол, вздохнула и подняла глаза.
  
  – Помогите мне.
  
  – А что ваш муж говорит обо всем этом?
  
  – Мы не обсуждаем это. Майлз – его ребенок. Он его растил. Всякий раз, когда я начинаю хотя бы критиковать его, муж утверждает, что я схожу с ума. Он часто говорит, что я схожу с ума. Дом с привидениями… Может, и правда? В любом случае, он много путешествует, а потому даже не узнает, что вы к нам приезжали.
  
  – Я в силах вам помочь. Можем мы быстро оговорить стоимость?
  
  С суммой она согласилась, но не со сроками.
  
  – Я не могу ждать целый год, пока Майлз поправится. Он может всех нас убить за это время, – в очередной раз не то усмехнулась, не то поперхнулась она.
  
  И я согласилась приезжать два раза в неделю.
  
  Как правило, я появлялась днем, когда дети были в школе, а Сьюзан – на работе. Я действительно чистила дом, мыла его. Жгла шалфей и рассыпала морскую соль. Залила кипятком лаванду и розмарин, протерла полученным настоем пол, стены и потолок. А потом сидела в библиотеке и читала. Кроме того, разнюхивала, что могла. Нашла множество фотографий лучезарно улыбающегося Джека, несколько – насупленного Майлза, парочку – мрачной Сьюзан и ни одной фотографии ее мужа. Мне даже стало жаль эту женщину. Вечно недовольный пасынок и муж, который все время в отлучке. Не удивительно, что в голове начинают кружиться темные мысли.
  
  И все же. Все же я чувствовала дом слишком хорошо. Не то чтобы он злой… но оценивающий. Он изучал меня, если можно так сказать. И это давило на меня. Однажды, протирая половицы, я внезапно ощутила острую боль в среднем пальце. Словно укус. Когда я отдернула палец, из него хлынула кровь. Я замотала его запасной тряпочкой, но палец продолжал кровоточить. И, кажется, дом был доволен.
  
  Во мне поселился страх, который я перебарывала только усилием воли. Ты – та, кто способен остановить это, говорила я себе. Значит, держись.
  
  Спустя шесть недель я заваривала лаванду на кухне – Сьюзан на работе, дети в школе – и вдруг почувствовала чье-то присутствие. Я обернулась – позади стоял Майлз в школьной форме и глядел на меня с легкой усмешкой. В руках он держал «Поворот винта»[6], который я читала перед этим.
  
  – Любишь истории о привидениях? – улыбнулся он.
  
  У него я заметила свою сумочку.
  
  – Почему ты дома, Майлз?
  
  – Я слежу за тобой. Ты интересная. Ты хочешь не допустить что-то плохое, да? Мне просто любопытно.
  
  Он шагнул ко мне, я отодвинулась. Мальчик остановился у кастрюльки с кипящей водой. Щеки его раскраснелись от жара.
  
  – Я пытаюсь помочь, Майлз.
  
  – Но ты не возражаешь, что чувствуешь зло? Чувствуешь?
  
  – Да, чувствую.
  
  Он заглянул в кастрюлю с водой. Провел пальцем по ее краю, а потом отдернул руку. И посмотрел на меня черными, блестящими, как у паука, глазами.
  
  – Ты выглядишь не так, как я предполагал. Вблизи. Я думал, ты будешь… более сексуальная. – Он использовал это слово совершенно случайно, но я поняла, что он имел в виду – сексуальная ведьма с карнавала на Хэллоуин. Помада с блеском, длинные волосы и серьги-кольца. – А ты похожа на няню.
  
  Я отступила еще. Одной няне от него уже досталось.
  
  – Ты хочешь напугать меня, Майлз?
  
  Мне очень хотелось броситься к печке и отключить газ.
  
  – Я хочу помочь тебе, – рассудительно заметил он. – Не хочу, чтобы ты крутилась здесь. Если вернешься, то умрешь. Больше я сказать не могу. Но я предупредил.
  
  Он круто развернулся и вышел из комнаты. Когда я услыхала его топот по парадной лестнице, то вылила кипяток к чертям собачьим, а потом побежала в столовую, где оставила кошелек и ключи. Хотела уехать. Протянула руку к кошельку, и горячая сладкая волна ворвалась в мои ноздри. И ключи, и бумажник, и телефон покрывала рвота. Из-за болезненного ощущения я не могла к ним прикоснуться.
  
  Разъяренная Сьюзан рывком распахнула дверь.
  
  – Он здесь? Вы в порядке? Из школы позвонили – Майлз там не появлялся. Наверное, от парадного крыльца он пошел сразу к черному ходу. Ему не нравится, что вы сюда ходите. Он вам ничего не сделал?
  
  Сверху послышался грохот. Вопль. Мы кинулись к лестнице. В прихожей на крюке, вбитом в потолок, свисала маленькая тряпичная куколка, сделанная весьма небрежно. Лицо нарисовано фломастером. На шее – петля из красной нитки. Крики доносились из комнаты Майлза. «Не-е-е-ет, сука! Сука!»
  
  Мы подошли к двери.
  
  – Хотите, я поговорю с ним? – предложила я.
  
  – Не нужно, – ответила Сьюзан.
  
  Не скрывая слезы, она вернулась по коридору в прихожую и сорвала куколку с крючка.
  
  – Вначале я подумала, что это – я, – сказала Сьюзан, вручая игрушку мне. – Но у меня не каштановые волосы.
  
  – Полагаю, это – я.
  
  – Я так устала бояться, – пробормотала Сьюзан.
  
  – Я знаю.
  
  – Вряд ли. Но скоро вы поймете.
  
  Она ушла к себе, а я занялась работой. Клянусь, я работала, как зверь. Я вымыла весь дом. Каждый сантиметр – от пола до потолка – настоем розмарина и лаванды. Я жгла шалфей и бормотала заклинания – полная тарабарщина, если быть честной. В комнатах над моей головой кричал Майлз и рыдала Сьюзан. Потом я взяла измазанные рвотой вещи, бросила их в кухонную раковину и поливала водой, пока не отмыла дочиста.
  
  Уже в сумерках я отпирала автомобиль, как вдруг пожилая женщина, пухлая и ужасно напудренная, окликнула меня с поребрика. Она, улыбаясь, вынырнула из тумана.
  
  – Я хочу поблагодарить вас за вашу помощь этой семье, – сказала она. – Особенно за помощь малышу Майлзу. Спасибо!
  
  Она прижала пальцы к губам, призывая хранить тайну, и исчезла раньше, чем я успела сказать, что не помогла еще этой семье ни в малейшей степени.
  
  Через неделю, маясь от безделья в своей крохотной квартирке (одна спальня, четырнадцать книг), я заметила нечто новое. Пятно, похожее на ржавые потеки в сливах бассейнов, на стене. Я вспомнила мать. Прежнюю жизнь. Все эти телодвижения – то туда, то сюда – не привнесли в мою жизнь ничего нового. Как только я заканчивала с одним делом, начинала ждать следующего, страдая от пустоты в голове. Но Сьюзан Берк и ее семья никуда не делись. Они застряли во мне. Сьюзан Берк, ее семья, ее дом.
  
  Открыв старенький ноутбук, я ввела в строке поиска: «Патрик Картерхук». Погудело, поскрипело, и компьютер выдал ссылку на статью на сайте одного из английских факультетов нашего университета. «Настоящее викторианское преступление». «Жуткая история Патрика Картерхука и его семьи».
  
  В 1893 году торговый магнат Патрик Картерхук с молодой женой Маргарет Картерхук и двумя сыновьями, Робертом и Честером, въехал в особняк, построенный в стиле Золотого века, в центре города. Роберт был трудным ребенком, приводился ряд историй его издевательств над одноклассниками и соседскими домашними любимцами. В двенадцать лет он поджег один из складов отца и остался, чтобы наблюдать пожарище. Он постоянно мучил своего младшего брата-тихоню. В четырнадцать Роберт стал совершенно неуправляемым, и отец решил изолировать его от общества.
  
  С 1895 года его заперли в особняке. Он не должен был никогда больше выходить под открытое небо. Таким образом, Роберт продолжал расти и набираться жестокости в своей мрачной позолоченной тюрьме. Он мазал вещи остальных членов семьи рвотой и экскрементами. Няня угодила в больницу с травмами, происхождение которых не хотела объяснять. Однажды зимним утром сбежала кухарка. Поговаривали что-то об ожогах третьей степени от кипятка и неосторожности на рабочем месте.
  
  Никто точно не знает, что именно произошло в доме ночью 7 января 1897 года, но кровавые последствия видели очень и очень многие. Патрик Картерхук обнаружен в собственной постели зарезанным. Его тело испещряли сто семнадцать ножевых ранений. Жена Патрика, Маргарет, была найдена с топором в спине на лестнице, ведущей в мансарду, а десятилетний малыш Честер – утонувшим в ванной. Роберт повесился на балке в своей комнате. По такому случаю он парадно принарядился – синий воскресный костюм, весь забрызганный кровью родителей и еще мокрый после ванны, в которой он утопил младшего брата.
  
  Под текстом – старая мутная фотография семейства Картерхуков. Четыре напряженных лица без тени улыбки, окруженные викторианскими виньетками. Сухопарый мужчина лет сорока с аккуратно подстриженной бородкой; миниатюрная блондинка с грустными и внимательными глазами, такими светлыми, что казались белыми. Два мальчика, младший светленький, как мать, а старший темноволосый, черноглазый, с легкой ухмылкой и задумчивым наклоном головы. Майлз. Старший мальчик был ужасно похож на Майлза. Не двойник, конечно, но по внутренней сущности – те же самодовольство, превосходство, скрытая угроза.
  
  Майлз.
  
  Если вы хотите убрать окровавленные половицы и залитый водой кафель, если хотите уничтожить балки, на которых висело тело Роберта Картерхука, избавиться от стен, которые впитывали в себя крики, вам придется снести дом. Можно ли удалить призраки, ставшие фактически потрохами и внутренностями дома? Или эта мерзость накапливается в воздухе? В ту ночь мне приснилась маленькая фигурка, которая, открыв дверь в комнату Сьюзан, проползла по полу к спящей и нависла над нею со сверкающим тесаком мясника, позаимствованным на кухне с оборудованием в миллион долларов. А в помещении пахло шалфеем и лавандой.
  
  Я проспала до полудня, но проснулась в темноте. Бушевала гроза. До заката я смотрела в потолок, а потом оделась и поехала в особняк Картерхуков, оставив дома бесполезные травы.
  
  Дверь открыла Сьюзан с заплаканными глазами. Ее бледное лицо светилось во мраке коридора.
  
  – Вы ясновидящая, – прошептала она. – Я только что хотела звонить вам. Ничего не прекратилось, а стало только хуже. – Она рухнула на диван.
  
  – Майлз и Джек дома?
  
  Сьюзан кивнула и ткнула пальцем в потолок.
  
  – Вчера вечером Майлз заявил совершенно спокойно, что хочет убить нас. И я в самом деле волнуюсь… потому что… Уилки… – Она снова заплакала. – О Господи.
  
  Кошка медленно вошла в комнату. Худая и облезлая старая кошка. Сьюзан указала на нее.
  
  – Взгляните, что он сделал… бедная Уилки!
  
  Я присмотрелась. Над задними лапами животного виднелся лишь неровный клочок меха. Майлз отрубил кошке хвост.
  
  – Сьюзан, у вас есть Интернет? Мне надо вам кое-что показать.
  
  Она привела меня в библиотеку, за викторианский стол, явно принадлежавший ее мужу. Нажала кнопку включения, ноутбук пискнул. После ввода пароля засветился экран. Я показала Сьюзан веб-сайт с историей Картерхуков. Когда она читала, я чувствовала на шее ее теплое дыхание.
  
  – Роберт Картерхук вам никого не напоминает? – спросила я, «открыв» фотографию.
  
  – Что это значит? – кивнула она, словно в трансе.
  
  Дождь бил в черные оконные стекла. Мне так хотелось оказаться под ярко-синим небом. Дом невыносимо давил.
  
  – Сьюзан, вы мне нравитесь. Не так много людей мне нравятся. Я хочу помочь вашей семье. Но это не по мне.
  
  – Что вы имеете в виду?
  
  – Я хочу сказать, что вам нужно разыскать другого экстрасенса. Я помочь вам не могу. Что-то не так с вашим домом. Мне кажется, вам нужно уезжать. И меня не волнует, что говорит ваш муж.
  
  – Но если мы уедем… Майлз все еще будет с нами.
  
  – Да.
  
  – Значит, тогда… он излечится? Если уедет из этого дома?
  
  – Сьюзан, я не знаю.
  
  – Но вы говорите, что…
  
  – Я хочу сказать, что вам нужна помощь, которая мне не по силам. Я не специалист. Я не могу ничего исправить. Думаю, вам нужно уехать сегодня же вечером. Найдите гостиницу. Снимите две комнаты. Заприте смежную дверь. А потом… потом будет видно. Это все, что я могу сделать для вас по-дружески.
  
  Сьюзан стояла, пошатываясь и сжимая руками горло. Наконец, отодвинулась от меня и, пробормотав извинения, исчезла за дверью. Я ждала. Запястье мое вновь пульсировало от боли. Окинула взглядом книги, заполнявшие комнату. Да, здесь мне не повезло. Не будет никаких рекомендаций для богатых и нервных подруг. Я сама уничтожила свою надежду. Дала ей не тот ответ, который она хотела. Но я, в кои-то веки, чувствовала, как успокоилась совесть. Не могла заявить, мол, совесть моя спокойна, а в самом деле это ощущала.
  
  Сьюзан промелькнула мимо двери, направляясь вниз по лестнице. Сразу за ней пробежал Майлз.
  
  – Сьюзан! – закричала я, вскакивая.
  
  Но я не могла заставить себя покинуть комнату. Послышался голос. Торопливый и недовольный. Потом все смолкло. Тишина. Ничего больше. Надо бы выйти. Но я боялась оказаться одна в темном коридоре.
  
  – Сьюзан!
  
  Ребенок, который издевался над младшим братом и угрожал мачехе. Ребенок, который сказал мне в глаза, что я умру. Ребенок, который отрезал хвост кошке. Дом, который порабощал жильцов и управлял их сознанием. Спокойствие, только спокойствие. В коридоре по-прежнему царил мрак. Я сделала шаг к двери.
  
  Внезапно в проеме возник Майлз, прямой и напряженный. Как обычно, одетый в школьную форму. Он преградил мне дорогу.
  
  – Я же говорил тебе уходить и не возвращаться. Но ты приезжала снова и снова, – сказал он рассудительно. Так говорят с провинившимся ребенком. – Разве ты не знаешь, что умрешь?
  
  – Где твоя приемная мать, Майлз? – Я попятилась. Он шагнул ко мне. Я боялась этого ребенка. – Что ты сделал с Сьюзан?
  
  – Ты все еще не понимаешь, да? – проговорил он. – Сегодня вечером мы умрем.
  
  – Извини меня, Майлз. Я не хотела тебя обидеть.
  
  Он рассмеялся, сморщив лицо. Искренне рассмеялся.
  
  – Нет, ты меня не поняла! Она хочет тебя убить. Сьюзан собирается убить тебя и меня. Оглядись по сторонам. Думаешь, ты случайно в этой комнате? Внимательно смотри. Смотри на книги…
  
  И я посмотрела на книги. Каждый раз, попадая сюда, я восхищалась ими. Даже фантазировала, как потихоньку беру одну или две для нашего книжного клуба с…
  
  С Майклом! Мой любимый клиент. Каждая из книг, которую он давал почитать мне за минувшие два года, была отсюда. «Женщина в белом», «Поворот винта», «Призрак дома на холме». Я зауважала себя, увидев их. Какой умной я стала, прочитав книги, написанные замечательными людьми. Но я не была начитанной заучкой. Я была попросту тупой шлюхой в отличной библиотеке. Майлз вытащил из ящика стола фотографию. Свадебное фото. Летний закат озарял жениха и невесту. Сьюзан – живая и цветущая копия той женщины, которую я знаю. А жених? Его лицо я узнала с трудом, но я наверняка узнала бы его член. Два года кряду я делала «хэндджоб» мужу Сьюзан.
  
  Майлз глядел на меня слегка прищурившись, как комик, отпустивший шутку и ждущий реакции зала.
  
  – Она хочет убить тебя, но, я уверен, она собирается прикончить и меня тоже.
  
  – Что ты имеешь в виду?
  
  – Прямо сейчас она звонит на «девять-один-один». А мне приказала задержать тебя. Когда она вернется, то застрелит тебя, а после расскажет копам одну из двух историй. Первая из них. Ты – мошенница, которая утверждает, что обладает ментальными способностями и охотится за психологически уязвимыми людьми. Ты сказала Сьюзан, что поможешь упокоить неуравновешенного и нервного сына, но на самом деле твоя цель – проникнуть в дом и обокрасть нас. Когда она тебя раскрыла, ты стала агрессивной, выстрелила в меня, а она застрелила тебя в порядке самообороны.
  
  – Что-то мне не нравится. А вторая история?
  
  – Что ты на самом деле работала в пределах закона. Ты считала, что дом поработил меня. Но оказалось, что дело вовсе не в этом. Просто я – юный социопат. Ты разозлила меня, и я тебя убил. Потом я напал на Сьюзан. Мы боролись за пистолет, и она случайно застрелила меня, обороняясь.
  
  – Зачем ей убивать тебя?
  
  – Она меня не любит и никогда не любила. Я не ее сын. Она хотела отправить меня к моей родной матери, но той я до лампочки. Тогда она хотела пристроить меня в школу-интернат, но отец запретил. Нет, она точно хочет меня убить. Для нее это мелочи. Она этим всю жизнь занимается – выявляет и устраняет проблемы. Не колеблется на пути зла.
  
  – Но она выглядит так…
  
  – Серая мышка? Нет, это не так. Она хотела, чтобы ты так ее видела. А она – красивая и к тому же – успешный руководитель. Она – хозяин положения. Но тебе нужно было видеть кого-то, кто слабее тебя. Чтобы ты доминировала. Разве я не прав? Разве ты не так работаешь? Манипулируешь теми, кто поддается.
  
  Моя мама и я играли в эту игру десять лет: находи у людей слабые места и дави на них. Я не могу представить лучшего способа для работы с людьми.
  
  – Она хочет убить меня… из-за твоего отца?
  
  – У Сьюзан Берк был идеальный брак, но ты разрушила его. Мой папа ушел. Он бросил ее.
  
  – Я уверена, наше с ним… э-э-э… знакомство не стало причиной его ухода.
  
  – Но она верит в эту причину. Она выявила проблему и намерена ее устранить.
  
  – А твой папа знает, что я здесь?
  
  – Пока нет. Он ведь все время путешествует. Но что будет, когда мой папа узнает эту историю со слов Сьюзан? Да она еще расскажет, что, обнаружив у него визитку психотерапевта по имени Ребекка, она обратилась к ней с отчаянным призывом о помощи… Представь его чувство вины. Его малыш мертв из-за того, что он любил «хэндджоб». Его жена была вынуждена защищать семью и убивать из-за того, что он любил «хэндджоб». Это ужасное чувство вины. Он всю жизнь будет искупать ее перед женой и не сможет искупить. Вот она – истинная цель!
  
  – А как она вышла на меня? Визитная карточка?
  
  – Сьюзан нашла визитку. Ей показалось странным. Подозрительным. Да, мой папа обожает истории о привидениях, но он величайший скептик в мире, когда речь заходит о чтении судьбы по ладони. Если… Если речь в самом деле не зашла о чтении и ладонях. Она проследила за ним. Потом договорилась о встрече с тобой. И когда ты пришла с его экземпляром «Женщины в белом», кусочки головоломки сложились.
  
  – И она доверилась тебе?
  
  – Вначале мне это очень понравилось. Но потом я понял, что она пытается меня заморочить. Рассказала мне, что собирается убить тебя для того, чтобы я не догадался о том, что она хочет убить и меня.
  
  – Почему бы ей не пристрелить меня в переулке однажды ночью?
  
  – Тогда мой папа не будет страдать. И вдруг ее кто-то заметит? Нет, она хочет убить тебя здесь, чтобы самой выглядеть, как жертва. И, если подумать, здесь это сделать проще всего. Таким образом, она выдумала историю о доме с привидениями, чтобы заманить тебя сюда. Особняк Картерхуков! Какой ужас…
  
  – Но Картерхуки? Я же читала о них в Интернете.
  
  – Картерхуки – выдумка. Нет, они, конечно, существовали, но их смерти вряд ли были такими, как ты прочитала.
  
  – Но я же читала!
  
  – Ты прочитала о них потому, что она написала о них. Это же Интернет! Ты знаешь, как легко создать веб-страницу? А потом сделать кое-какие ссылки на нее, чтобы люди заходили, читали и делали «перепост» на своих страницах. Все предельно просто. Особенно для такого человека, как Сьюзан.
  
  – А фотография?
  
  – Ты не была на блошином рынке? Там стоит коробка из-под обуви, набитая старыми фотографиями. Доллар за штуку. Не так сложно найти ребенка, похожего на меня. Особенно если есть человек, готовый поверить. Разиня, как ты.
  
  – А кровавые потеки на стене?
  
  – Она просто сказала, что они были. Создавала определенный настрой. Она ведь знала, что ты любишь истории о привидениях. Хотела, чтобы ты поверила и пришла. Она любит вертеть людьми. Она хотела, чтобы вы подружились, чтобы ты переживала за нее, а потом – бац! Этот шокирующий миг, когда ты поймешь, что приходит смерть. Ты бы испытала разочарование и страх. Твои чувства предали тебя! – Он ухмыльнулся.
  
  – А кто отрезал хвост вашей кошке?
  
  – Это мэнская порода, тупица. У них нет хвостов. Может, на остальные вопросы я отвечу по дороге? У меня нет желания умирать здесь.
  
  – Ты хочешь бежать со мной?
  
  – Давай рассмотрим варианты – бежать с тобой или остаться здесь и умереть? Да, я хочу бежать с тобой! Она, скорее всего, уже позвонила. И, скорее всего, на нижней площадке лестницы. Я приготовил пожарную лестницу в своей комнате.
  
  Каблуки Сьюзан стучали в гостиной, приближаясь к лестнице. Всего два пролета, а ходит она быстро. Она позвала меня по имени.
  
  – Ну, пожалуйста, возьми меня с собой, – проговорил Майлз. – Пожалуйста. Хотя бы пока мой папа не вернется. Я боюсь. Ну, пожалуйста.
  
  – А Джек?
  
  – Его она любит. Она хочет избавиться от нас.
  
  Шаги Сьюзан всего на пролет ниже. Она приближалась.
  
  Мы спустились по пожарной лестнице. Со стороны это выглядело, наверное, как в кино.
  
  Сели в мою машину и тронулись с места раньше, чем я успела обдумать, какого черта я делаю. Встречные фары освещали лицо Майлза, бледное, похожее на Луну. Дождевые капли сбегали по его лбу, щекам и подбородку.
  
  – Позвони отцу, – сказала я.
  
  – Он в Африке.
  
  Дождь бил в крышу автомобиля. Сьюзан Берк (изворотливая мошенница!) сумела так напугать меня своим особняком, что я действовала, не размышляя. А теперь я начала анализировать. Успешная женщина выходит замуж за богатого мужчину. У них рождается ребенок – настоящее чудо. Жизнь прекрасна за одним лишь исключением – нежеланный пасынок. Я поверила, когда она заявила, что Майлз всегда был холоден к ней. Но скорее всего, дело в том, что она никогда не любила Майлза. Я уверена, она пыталась избавиться от него с самого начала. Ну, разве такая леди, как Сьюзан Берк, согласится возиться с чудаковатым и нескладным сыном другой женщины? Сьюзан и Майкл пытались найти какой-то выход, но неприязненные отношения вскоре пронизали их обоих. Он отдалился. Ее близость раздражала его. Он обратился ко мне. И начал приходить постоянно. У нас довольно много общего. Например, любовь к книгам. Он обманывал себя, думал, что это – нормальные отношения. Но все, что связано со Сьюзан, продолжало рушиться. Он ушел. Оставил Майлза, поскольку путешествовал за границей, но собирался начать что-то делать, как только вернется. Это я просто предполагала, но улыбчивый Майкл, который приходил ко мне, выглядел как парень, который не бросит своего ребенка. К несчастью, Сьюзан раскрыла нашу маленькую тайну и обвинила меня в крахе своего супружества. Представьте себе ее ярость – падшая женщина, типа меня, увела ее мужа! Она и без того зациклена на ребенке, которого терпеть не могла, и доме, который ее раздражал. Как решить проблему? Она начинает планировать. Заманивает меня. Майлз пытался предупредить меня довольно дурацким способом, играя со мной и слегка переигрывая. Сьюзан рассказала соседям, что я способна помочь несчастному Майлзу, поэтому, когда они узнают правду: я – бывшая проститутка и мошенница, она будет выглядеть несчастной обманутой жертвой и купаться в жалости. А я буду выглядеть разорительницей семейного очага. Идеальный способ оправдать убийство.
  
  Майлз повернул ко мне похожее на полную луну лицо и улыбнулся.
  
  – А знаешь, ты только что стала похитителем.
  
  – Думаю, нам следует обратиться в полицию.
  
  – Нам надо ехать в Чаттанугу, штат Теннесси, – воскликнул он нетерпеливо, словно приступил к выполнению давно задуманного плана. – В этом году там будет «Кровавая Ива». Раньше это всегда проходило за границей, а в Соединенных Штатах последний раз в 1978 году.
  
  – Понятия не имею, о чем ты.
  
  – Это самая большая конференция по сверхъестественному в мире. Сьюзан запретила мне туда ехать. А ты можешь меня отвезти. Мне кажется, тебе самой понравится, ведь ты любишь истории о привидениях. Ты сможешь выбраться на шоссе, если повернешь налево на третьем светофоре.
  
  – Я не повезу тебя в Чаттанугу.
  
  – Лучше бы повезла. А то я сейчас позвоню…
  
  – Ты – мелкий засранец.
  
  – А ты – воровка и похитительница.
  
  – Нет.
  
  – Сьюзан звонила «девять-один-один» не потому, что хотела тебя убить. – Майлз рассмеялся. – Она позвонила «девять-один-один» потому, что я сказал ей, будто поймал тебя на краже. – Он похлопал по карману. Послышался звон. – А сейчас она поднялась наверх и обнаружила, что ее беспокойный пасынок похищен то ли гадалкой, то ли проституткой. Так что придется несколько дней прятаться. И ничего страшного. «Кровавая Ива» раньше четверга не начнется.
  
  – Сьюзан хотела меня убить, потому что узнала обо мне и твоем папе…
  
  – Можешь смело говорить «хэндджоб». Ты меня не смутишь.
  
  – Сьюзан узнала?
  
  – Сьюзан ничего не знала. Она чрезвычайно умная тупица. А я догадался. Я постоянно беру книги отца. Нашел твою визитную карточку, твои заметки на полях. Я пошел к твоей работе и все выяснил. Часть из того, что говорила Сьюзан, правда. Она в самом деле считает меня не таким, как все. Когда мы приехали сюда – после того, как я сказал, что не хочу, я очень ясно высказался, что не хочу сюда! – я начал подстраивать в доме всякие штуки. Просто чтобы досадить ей. Сделал страничку на сайте. Собственноручно. Я сам придумал рассказ о Картерхуках. Я отправил ее к тебе просто для того, чтобы убедится – сообразит она наконец-то и уберется отсюда? Но она повелась на эту чушь.
  
  – Значит, Сьюзан говорила правду обо всех этих ужасах, что происходили в доме? О том, что ты угрожал убить своего брата?
  
  – Это скорее говорит о том, что она думала обо мне, раз с такой легкостью поверила.
  
  – И ты столкнул няньку с лестницы?
  
  – Она просто упала. Я не жестокий, я умный.
  
  – А в тот день, когда я нашла блевотину на своем кошельке? Ты тогда буянил наверху, подвесил куклу на светильник.
  
  – Блевотина моя. Ты же меня не послушалась. Не уехала. И кукла моя. И еще кусочек лезвия в половице и твой порезанный палец. Меня вдохновило описание древнеримских войн. Ты не читала?..
  
  – Нет. Орал тоже ты? Звучало так, будто ты в ярости.
  
  – О! Это точно. Сьюзан разрезала мою кредитную карту и оставила на столе. Она пыталась изолировать меня. Но потом я понял, что ты – мой путь из этого дурацкого дома. Мне нужен взрослый – водить машину, снять номер в гостинице. Я слишком мелкий для своего возраста. Мне пятнадцать лет, но выгляжу я только на двенадцать. Мне нужен был человек вроде тебя, чтобы вырваться на свободу. Я просто хотел, чтобы ты вытащила меня из дома. Ну, так и получилось. Ты же не собираешься втравливать в это дело копов? Думаю, судимость тебе ни к чему.
  
  Майлз не ошибся. Такие люди, как я, не побегут в полицию, поскольку для нас это обычно плохо заканчивается.
  
  – Здесь налево, чтобы выехать на автостраду, – напомнил он.
  
  И я повернула.
  
  Я вцепилась в его историю, покрутила, осмотрела со всех сторон. Постой-ка, постой-ка!
  
  – Погоди! Сьюзан сказала, что ты отрубил кошке хвост. А ты говорил про мэнскую породу…
  
  – Ха! Отличный вопрос! – улыбнулся он. – Кто-то из нас соврал. Думаю, тебе придется выбирать, кому поверить. Поверишь, что чокнулась Сьюзан или что чокнулся я? Какая правда больше тебе по душе? Сначала я хотел, чтобы ты поверила во вранье Сьюзан, тогда ты будешь мне сочувствовать, ведь нам предстоит подружиться. Но с другой стороны, может, лучше, если ты будешь считать пройдохой меня? Тогда ты скорее поймешь, кто здесь главный… А что ты скажешь?
  
  Мы ехали молча, пока я перебирала доводы «за» и «против».
  
  – Я хочу сказать, – прервал тишину Майлз. – Я хочу сказать, что тут игра беспроигрышная. Если Сьюзан сбрендила и хотела нас выгнать, то мы ушли.
  
  – А что она скажет твоему отцу, когда тот вернется домой?
  
  – Это тоже зависит от того, в какую историю тебе хочется поверить.
  
  – Но он в самом деле в Африке?
  
  – Не думаю, что мой папа – фактор, который может повлиять на принятие решений.
  
  – Ладно, допустим. Но что, если чокнутый ты, Майлз? Твоя мачеха натравит на нас копов?
  
  – Там церковь. Припаркуйся на стоянке.
  
  Я внимательно оглядела его, пытаясь обнаружить оружие. Как-то очень не хотелось, чтобы мое тело выкинули из машины около заброшенной церкви.
  
  – Просто сделай, как я прошу, ладно? – рявкнул Майлз.
  
  Я притормозила на стоянке рядом с церковью со ставнями на окнах, которая стояла близ шоссе. Майлз выскочил под дождь и, взбежав по ступенькам, укрылся под «козырьком» на крыльце и вытащил из кармана телефон. Повернувшись ко мне спиной, он набрал номер и говорил около минуты. После разбил мобильник о землю, растоптал остатки каблуком и вернулся в машину. От него пахло весной и тревогой.
  
  – Ладно, я только что поговорил с моей слегка нервничающей мачехой. Я сказал ей, что ты меня бесила, дом меня достал со всеми его непонятками, вдобавок ее дурацкая привычки тащить в гости сомнительных личностей. Поэтому я сбежал и буду жить у отца. Он только что вернулся из Африки, поэтому я могу к нему перебраться. Она никогда не звонит папе.
  
  А телефон он разбил, чтобы я не могла проверить – звонил ли он Сьюзан на самом деле или снова разыгрывает меня.
  
  – А что ты скажешь отцу?
  
  – Давай держать в уме, что когда у тебя двое родителей, которые ненавидят друг друга, как кошка с собакой, которые всегда стремятся или уехать подальше, или вычеркнуть тебя из своей жизни, ты можешь рассказывать что угодно. Огромный простор для воображения. Поэтому можешь не беспокоиться. Езжай по автобану. Через три часа будет мотель. Там есть кабельное телевидение и ресторанчик.
  
  И я покатила по шоссе. У этого пятнадцатилетнего мальчишки ум острее моего, хоть я и вдвое старше. Я убедила себя, что все в рамках закона, как когда-то решила, что «гадания по полету птиц» не такое уж и дерьмо. Я подумала, что этот ребенок может быть отличным партнером по бизнесу. Малышу нужен взрослый, чтобы свободно передвигаться по миру, а мошенница вроде меня вполне может использовать подростка в своих целях.
  
  «Чем ты занимаешься?» – будут спрашивать меня. А я отвечу: «Я – мама». Представить страшно, сколько афер я смогу провернуть, если меня будут воспринимать как заботливую маму?
  
  Плюс к тому название конференции, «Кровавая Ива», звучало очень заманчиво.
  
  Спустя три часа, как и обещал Майлз, мы припарковались у мотеля. Сняли две смежные комнаты.
  
  – Спокойной ночи, – сказал он. – Не вздумай ночью улизнуть, иначе мне придется вызвать полицию и вновь обратиться к истории о похищении. Обещаю, что это был последний раз, когда я тебе угрожал, не хочу выглядеть козлом. Наша главная задача – добраться до Чаттануги! Клянусь, там мы оттянемся по полной. Не могу поверить, что у меня получилось. Я хотел сбежать, еще когда был сопливым малышом. – Он исполнил быстрый танец, подтверждающий крайний восторг, и скрылся в своей комнате.
  
  Малыш начал мне нравиться. Пусть социопат, но социопат симпатичный. Меня переполняли добрые надежды. Я ехала с умным мальчишкой туда, где множество людей собирались, чтобы говорить о книгах. Я, наконец-то, покидаю этот город. Первый раз в жизни. У меня новая рабочая роль – мама. Я решила не заморачиваться, что никогда не узнаю истину о событиях в особняке Картерхуков (да кто они такие, по большому счету?). Но из двух вариантов – облапошили меня или нет, я выбрала все-таки, что не облапошили. Скольких людей я убедила в том и сем, так пусть самым большим подвигом в моей жизни будет убеждение самой себя в разумности поступков. Может, они и не благородны, зато разумны.
  
  Прилегла на постель, глядя на дверь в соседнюю комнату. Встала, проверила замок. Выключила свет. Полежала, глядя в потолок. Опять на дверь.
  
  Подперла ее комодом.
  
  Вот теперь мне совершенно не о чем волноваться.
  Мэтью Хьюз
  
  Мэтью Хьюз родился в Англии, в Ливерпуле, но большую часть взрослой жизни провел в Канаде. Работал журналистом, штатным спичрайтером в канадском министерстве юстиции и окружающей среды, а также вольнонаемным спичрайтером для политиков и бизнесменов в Британской Колумбии, пока не посвятил себя писательству целиком. Испытав несомненное влияние со стороны Джека Вэнса, Хьюз заработал репутацию, описывая приключения таких негодяев, как криминальный босс Старой Земли Лафф Имбри, живший в эпоху, предшествующую Умирающей Земле, в серии романов, таких как «Мартышкин труд», «Обмани меня дважды», «Черный бриллиант», «Мажеструм», «Геспера», «Спиральный лабиринт», «Шаблон», «Квартет и триптих», «Желтый кабошон», «Иной» и «Общины», а также сборниках рассказов «Охотник за сутью», «Девять историй Чингиза Хопторна», «Предназначение Лаффа». Среди его последних книг – трилогия в стиле городской фэнтези «В ад и обратно: проклятые парни», «Костюм не включен», «Дочерта платить». Кроме того, он пишет детективы под именем Мэтт Хьюз и романы для медийного распространения под именем Хью Мэтьюз.
  
  Исчерпавший запас удачи вор в бегах оказывается в полном опасностей лесу, с парой монет в кошельке, и находит ценный магический предмет, который может принести удачу. А может и не принести.
  Мэтью Хьюз
  «Таверна семи благословений»
  
  Вор Раффалон спал, укрывшись под папоротником, весь день, пока не спадет жара, невдалеке от дороги в лесу, и проснулся от звуков схватки. Перекатился на живот и тихонько вытащил нож, на всякий случай. Лежал неподвижно, пытаясь разглядеть сквозь ветви, что происходит.
  
  Силуэты дерущихся, неразборчивые вопли, шипящие и гортанные одновременно. Приглушенный крик, будто человеку закрыли рот рукой, резкий удар твердого дерева по человеческому черепу. Раффалон не собирался предлагать помощь. Это голоса Вандаайо, граница с землями которых неподалеку отсюда. Воины Вандаайо покидали свои территории только для совершения регулярных ритуалов, группами по шестеро, и никогда не забывали прихватить крюки, сети и дубины. Их регулярные празднества отмечались поеданием человеческой плоти, так что если бы Раффалон попытался вмешаться в охоту на стороне дичи, то лишь стал бы добавкой для этих полулюдей.
  
  Он подождал, пока бедного пленника связали, привязали к шесту и унесли. А потом еще немного. Вандаайо вполне могли решить, что там, где нашли одного дурака, зашедшего в лес, найдут и другого. Лишь услышав, как птицы и мелкие звери снова занялись своими делами, он встал и начал красться в сторону дороги.
  
  Не нашел ничего, кроме вещей несчастного путешественника, которого уже утащили на восток, в земли Вандаайо. Оглядел их. Потертый кожаный дорожный мешок, бутылка воды, деревянный посох, отполированный ладонью у одного конца. Особенно ничего не ожидая, присел и принялся рыться в котомке. Там была рубаха среднего качества, набор для разведения огня, куда хуже, чем у него самого, и резной кусок дерева размером с ладонь.
  
  Он принялся разглядывать резьбу. Силуэты людей и животных, соединенные между собой, можно сказать, непристойным образом, но, с точки зрения опытного глаза Раффалона, анатомически неправдоподобно. Внутри ромба в центре была глубоко вырезана идеограмма, и вор вдруг понял, что ему трудно сфокусировать на ней взгляд.
  
  Эта сложность заставила Раффалона широко улыбнуться. У предмета есть магические свойства. Наверняка за него можно выручить кое-какие деньги на базаре в Порт-Тэйсе, меньше чем в дневном переходе в том направлении, куда он и так шел. Чудотворцев там было предостаточно. Он перевернул предмет, чтобы посмотреть, что изображено с другой стороны. И внутри что-то слегка переместилось.
  
  Коробочка, подумал он. Еще лучше. Он повертел предмет, разглядывая его с разных сторон, но не нашел ни петель, ни запоров, ни какого-либо очевидного способа его открыть. Еще лучше, коробочка с секретом.
  
  День налаживался. Для Раффалона он начался с бегства в лес на рассвете, по холоду, с парой медных монет в кошельке и половинкой буханки черствого хлеба в заплечном мешке. Он не сошелся во мнениях с фермером по поводу окончательной судьбы курицы, которую вор обнаружил за ветхой оградой курятника. Сейчас уже была середина дня, курица осталась в курятнике, а хлеб он съел по дороге. Остались монеты, да вот эта коробочка, сама по себе ценная, и кто знает, что в ней там внутри?
  
  Кожаный мешок тоже пригодится. Выкинув рубаху, которая ему была явно велика и пахла немытым телом, он закинул лямку на плечо. Открыл бутылку, понюхал содержимое, надеясь, что это окажется вино или арак, но там оказалась всего лишь вода. Убрал ее в мешок. Мгновение подумав, решил не брать посох, пусть ему и предстояло подыматься по крутому склону, до того, как дорога снова начнет спускаться в долину Тэйса. С ножом он все равно лучше управится, если достать успеет.
  
  Шагая вперед, он продолжал глядеть на коробочку и заметил потертость с одного края. Надавил. Ничего не произошло. Потер. Снова никакого результата. Попробовал сдвигать, туда-сюда. Услышал слабый щелчок внутри. Часть дерева сдвинулась в сторону, открыв дырочку, как от иглы.
  
  Иглы у Раффалона не было, но был нож и куча дерева, из которого состоял лес. Обстругав веточку до нужного размера, он вставил ее в дырочку и надавил. С противоположного конца выскочила деревянная пробка. Понажимав туда-сюда, вор внезапно увидел, как резная часть коробочки съехала в сторону. Она оказалась крышкой, навешенной на потайной петле.
  
  Внутри, на подкладке из пурпурной бархатной ткани, покрывавшей пустое пространство в центре, лежала деревянная фигурка размером с большой палец. Она походила на небольшого пухлого человека, лысого, явно мужского пола, со скромно склоненной головой и скромной улыбкой. Раффалон взял фигурку, чтобы рассмотреть получше.
  
  Когда его пальцы коснулись гладкого дерева, в них слегка закололо. Покалывание пошло по ладони и в руку, все сильнее. Встревоженный, он инстинктивно попытался выбросить фигурку, но пальцы и рука отказались ему повиноваться. Покалывание перешло в дрожь, становящуюся все сильнее. Несколько мгновений вор стоял посреди лесной дороги, дрожа всем телом. Его глаза закатились, дыхание прервалось, колени одеревенели, а сквозь голову, казалось, подул сильный ветер, от левого виска до правого.
  
  И внезапно ощущения прекратились. Тело снова подчинялось ему, за исключением того, что не подчинилась рука, когда он еще раз попытался выбросить фигурку. Предплечье двигалось, а вот ладонь не отпускала ее. Непослушные пальцы плотно сжались вокруг гладкого дерева, и всей воли Раффалона, весьма немалой, оказалось недостаточно, чтобы разжать их.
  
  Тем временем он услышал голос.
  
  Лучше бы нам идти. Если Вандаайо охотятся, лучше рот не разевать.
  
  Особо ни на что не надеясь, вор резко обернулся. Никого не было. Слова звучали в его голове, уши тут ни при чем. Рука разжалась. Он обратился к предмету, лежащему в ладони.
  
  – Кто ты такой?
  
  Долгая история, ответил голос в том месте, где вор привык слышать лишь свой собственный. И на разговор расходуется энергия.
  
  Раффалон согласился со словами насчет разевания рта. Быстро пошел в сторону Порт-Тэйса, поглядывая по сторонам лесной дороги. Но успел сделать всего два-три шага, когда его ноги встали, и он понял, что разворачивается обратно, туда, откуда шел.
  
  В другую сторону, сказал голос. Мы должны спасти Фульферина. В голове Раффалона возник образ рослого худощавого мужчины в кожаной одежде, с длинным подбородком и глазами, будто глядящими вдаль. Вор тряхнул головой, пытаясь избавиться от этого незваного образа. Спасать идиотов не было в его привычках. Но попытка совладать с непослушными нижними конечностями оказалась безуспешной.
  
  Ты тратишь энергию, которая тебе потребуется, когда мы догоним Вандаайо, сказал голос в голове. Внутри его головы возник следующий образ – полдюжины ссутулившихся воинов Вандаайо, с лысыми головами, острыми зубами и ушами и пятнистой кожей разных оттенков зеленого. Они неспешно бежали по лесной тропе, двое из них несли на шесте длинный мешок, опутанный веревками.
  
  Вор уже не стал пытаться избавиться от образа и принялся разглядывать его с некоторым интересом. Он не знал никого, кому довелось бы воочию видеть Вандаайо. Со всей неизбежностью те, кому удавалось увидеть их поблизости, а не на достаточном расстоянии, когда увидевший успевал быстро развернуться и побежать прочь, затем видели перед собой лишь колоду мясника рядом с большим котлом.
  
  Раффалон знал то, что было известно всем, – эта раса создана Ольверионом Олицетворенным, самодовольным чудотворцем прошлой эпохи, который намеревался сделать их проклятием своих врагов. К сожалению, волшебник что-то упустил в процессе создания, и его плоть стала первой человеческой плотью, которую вкусили его создания.
  
  Упорными и непрекращающимися усилиями окрестное население добилось того, что сдерживало людоедов в пределах небольшой долины, когда-то бывшей владением Ольвериона. Но все попытки войти в это глубокое ущелье и раз и навсегда уничтожить чудовищ всегда заканчивались большой кровью. Чудотворец не ограничивал себя, наделяя созданий умением вести бой, а также наградил их непревзойденным талантом устраивать засады.
  
  Со временем установилось негласное правило. Местные бароны не вели своих воинов в долину, а Вандаайо не трогали их города и деревни. Полулюдям дозволялось хватать добычу только на дороге, идущей через лес к западу от долины, и на тропе, ведущей к горам на северо-востоке. Местным было известно время, когда Вандаайо выходят охотиться, и они избегали этих дорог. Странники же и бродяги, такие, как Раффалон, вор, и Фульферин, божий человек, могли испытывать судьбу на свое усмотрение.
  
  Ноги понесли Раффалона вперед, и образ людоедов исчез из его головы. Он вернулся к месту, где несчастного схватили. Не останавливаясь, он свернул с дороги и пошел через кусты, почти сразу же оказавшись на звериной тропе. Увидел помет оленя и разлапистые отпечатки ног Вандаайо, хорошо отличимые по их перепончатой форме и глубоким отпечаткам от когтей на больших пальцах, заметным в мягкой земле.
  
  Следы вели в земли Вандаайо. Раффалон заметил капли крови на кустах рядом с тропой. Но, даже видя все это, решительно шагал дальше.
  
  – Погоди! – мысленно сказал он. – Нам надо найти тихое место и обсудить это дело!
  
  Шаг его не замедлился.
  
  Что тут обсуждать, спросил голос в его голове.
  
  – Как все это получится, если ты не добьешься от меня согласия!
  
  Похоже, божество задумалось над его словами.
  
  Честно сказано. Это дополнительно ослабит мою энергию. Давай найдем неприметное место.
  
  Тропа вывела их по тихому лугу, который пересекал извилистый ручей. Вор увидел иву с густыми ветвями.
  
  – Вот это подойдет.
  
  Нырнув под ветви ивы, он сел на узловатый корень и огляделся, убеждаясь, что он здесь один. И обратился к небольшому резному куску дерева в руке.
  
  – Кто ты такой? – повторил он свой самый первый вопрос.
  
  Меньше, чем был, и меньше, чем буду.
  
  Раффалон застонал. По его опыту сущности, разговаривающие в такой высокопарной манере, обычно были очень высокого о себе мнения, сравнимой с которым была лишь небрежность к удобствам тех, кто им служил. Неудивительно, учитывая их собственное долгое существование.
  
  С другой стороны, решимость пленившего его спасти незадачливого Фульферина оставляла шанс на некоторое внимание к чужим потребностям. Возможно, следует обсудить условия. Он высказал это предложение куску дерева.
  
  Я не вижу необходимости в условиях, с безумным спокойствием ответил голос. Фульферину необходимо, чтобы его спасли. У тебя сейчас заданий нет. С одной стороны – серьезная необходимость, с другой – простое безделье.
  
  – Кто сказал, что у меня сейчас дел нет?
  
  У меня есть доступ к тайникам твоей памяти, ответил голос, не говоря уже о складе твоего характера. Голос зазвучал сухо. Ты вряд ли потерпишь наставления. Фульферин попадает в другую категорию, лучшую.
  
  – Фульферин висит в сети у Вандаайо и скоро будет вариться в котле. Не та категория, которой взыщут люди его моральных качеств.
  
  Его ноги выпрямились, и он понял, что выходит из-под ивы.
  
  – Погоди! Ты уже потерял одно вьючное животное, которое досталось Вандаайо. Если потеряешь меня, неужели думаешь, что сможешь овладеть одним из этих людоедов, чтобы…
  
  Фульферин не вьючное животное, ответил голос. Он верующий, приверженец. Он знает ритуал, который восставит имя мое.
  
  – Однако пока что он на пути к ужину с Вандаайо. Что мне подсказывает, что кому-то из вас надо очень поспешить.
  
  Его ноги остановились.
  
  Ты говоришь дело, сказал голос. Говори дальше.
  
  – Фульферин необходим? – спросил вор. – Если тебе требуется лишь транспорт…
  
  Фульферин незаменим. Только ему ведом ритуал.
  
  – Значит, я должен спасти его от Вандаайо?
  
  Я же сказал, что это необходимость.
  
  – Почему? Почему я должен рисковать своей жизнью?
  
  По причинам, что за пределами твоего понимания. Причинам возвышенным и непревзойденным.
  
  – Божьи дела, – предположил Раффалон. – Ты поиздержавшееся божество, у которого остался, возможно, всего один последователь. И ты даже не можешь спасти его сам от супового котла.
  
  Фульферин не должен быть сварен.
  
  – И как ты предотвратишь это?
  
  Пошлю тебя.
  
  – Но я не желаю.
  
  Эту проблему я должен решить.
  
  – Что возвращает нас к необходимости договора.
  
  По тишине в голове Раффалон понял, что божество размышляет.
  
  Говори, но быстрее, услышал он.
  
  – Ты хочешь, чтобы спасли твоего последователя. Я хочу жить.
  
  Вполне справедливо. Я приложу все усилия, чтобы ты остался жив.
  
  Ноги вора снова принялись шагать.
  
  – Погоди! Просто выжить мне недостаточно!
  
  Ты не ценишь свое существование?
  
  – У меня оно и так было, пока я тебя не встретил. Если я вынужден рисковать ради тебя, это определенно заслуживает некоторой компенсации.
  
  Опять ощущение, что другой взвешивает возможности.
  
  Что у тебя на уме, услышал он.
  
  – Богатство – большое богатство – всегда желаемо.
  
  Я не распоряжаюсь грубой материей, сказал голос, лишь определенными атрибутами личностей в их отношениях с потоком феноменов.
  
  – В смысле, ты не можешь дать мне кучу драгоценностей?
  
  Даже малейшего количества.
  
  Вор задумался.
  
  – А что за «атрибуты личностей» ты можешь изменить? Силу десятка людей, способность летать, неуязвимость к заточенному оружию? Все это было бы полезно.
  
  Увы, все это не в моей сфере.
  
  Раффалон решил, что, возможно, лучше поставить вопрос по-другому.
  
  – Что именно ты можешь предложить?
  
  Мои силы, сказало божество, лежат в мире вероятностей.
  
  – В смысле, ты можешь делать невероятное вероятным?
  
  Скорее, скажем так, я могу менять шансы, влияющие на избранную личность.
  
  Раффалон просиял.
  
  – Значит, ты можешь сделать так, чтобы я выиграл в заготийской лотерее?
  
  Буду честен, ответил голос. В моем нынешнем состоянии я могу увеличить шанс от одного из миллиона до одного из тысячи.
  
  – Все равно одного из?
  
  Да.
  
  – Итак, в целом, ты божество удачи, но в мелочах?
  
  В настоящее время моя сила ослаблена. Фульферин должен помочь мне восстановить ее.
  
  – Если выживет, – сказал вор. И ему пришла в голову мысль. – Ему твоя удача не очень-то помогла.
  
  Он не призывал моей помощи. Он действовал… наверное, я могу сказать, что на энтузиазме. Кроме того, мне требуется сохранять силу. Коробочка помогает, в качестве изолятора.
  
  Раффалон немного подумал.
  
  – Подытожу. Ты хочешь, чтобы я рискнул своей жизнью в обстоятельствах, в которых отрицательный исход будет весьма болезненным и мерзким. Взамен ты обеспечишь, чтобы я, по ходу дела, не спотыкался и не растрепал волосы.
  
  В соперничестве на равных я склоню исход в твою пользу.
  
  – Я один против полудюжины голодных Вандаайо не соперничество на равных, на мой взгляд.
  
  Это единственные условия, которые я могу предложить, ответило божество.
  
  – Ты можешь управлять моим телом. Можешь хотя бы изменить его?
  
  Раффалон коснулся своего изрядного носа.
  
  – Может, хоть это уменьшишь?
  
  Он коснулся другой части тела.
  
  – Или эту сделаешь более выдающейся?
  
  Я могу лишь контролировать определенные извилины твоего мозга. Они создают поле, которое я могу усилить.
  
  – И только тогда, когда моя плоть касается твоего изображения.
  
  Нет. Если я их изменю, они такими и останутся.
  
  – Есть в этом что-то, – сказал вор. – Но это вовсе не лучшая из сделок, какие я когда-либо заключал.
  
  Это лучшее, что я могу предложить. С другой стороны, мне нет нужды это предлагать. Я могу принуждать тебя, пока твоя плоть касается моего портала.
  
  – Портала?
  
  Деревянного идола.
  
  – Понимаю.
  
  Раффалон отвел в сторону ветви ивы и вышел на лужайку, к тропе. Увидел следы крови, вероятно – Фульферина.
  
  – Если твой почитатель выживет и исполнит ритуал, о котором ты говорил, твоя сила повысится?
  
  О да. Многократно.
  
  – И что тогда насчет заготийской лотереи?
  
  Ты обязательно что-нибудь выиграешь.
  
  – Всякий раз, как куплю билет?
  
  Всякий раз.
  
  Вор вышел на тропу.
  
  – А эта небольшая удача распространится на другие мои попытки?
  
  Он задумался о тех случаях, когда малейшая помощь от божества удачи ему вполне пригодилась бы, в том числе отчаянный побег, который привел лишь к увеличению срока, который ему пришлось отрабатывать на топчаке в качестве покаяния.
  
  Тебе следует спасти Фульферина, и тогда он сможет исполнить все требуемые ритуалы.
  
  – Ладно, тогда договорились, – сказал Раффалон. Повернул свой все еще длинный нос в том направлении, где жили Вандаайо, и двинулся по тропе.
  
  – Может, тебе было бы лучше путешествовать внутри твоей коробочки, обитой бархатом? – спросил он, сделав пару шагов.
  
  Нет. Тогда ты можешь решить, что лучше нарушить сделку.
  
  Операция шла успешно. Вандаайо бежали вперед не слишком рьяно, да и не смотрели за тем, не следит ли кто за ними. Вряд ли кто-то захотел бы бежать по тропе следом за шестью представителями их племени, так что они не бросили ни одного взгляда через пятнистое зеленое плечо. Ближе к вечеру, когда Раффалон спускался по склону в небольшую долину, он увидел движение в зелени среди деревьев на другой стороне ложбины. Полулюди шли, не замедляя шаг, подымаясь по тропе, идущей зигзагами вверх и дальше. Вор увидел, как на одном из поворотов тропы группа остановилась, и двое, несшие груз на шесте, передали его другой паре.
  
  Раффалон более-менее представлял, сколько еще идти до земли Вандаайо. Вряд ли охотники за людьми успеют достичь границы до темноты. Скорее всего, на ночь остановятся. После роковой ошибки Ольвериона эта часть леса стала необитаемой, а крупные хищники, которых тут теперь достаточно, вряд ли побрезгуют плотью оборотней, когда им есть хочется.
  
  Он постепенно нагонял их, пока не услышал покрякивание и шумное дыхание. Они были в паре поворотов тропы впереди. Начало смеркаться, он услышал и другие звуки. Подполз вперед и увидел, что тропа пересекает еще одну лужайку. Вандаайо прервали путь и принялись собирать дрова для костра и ветки папоротника, чтобы спать на них. Фульферин был все так же замотан в сеть, которой его поймали, и привязан к шесту, так что ему пришлось просто лежать кулем рядом с тропой.
  
  Раффалон устроился за деревом и принялся следить за полулюдьми. Те развели костер и расселись вокруг него на корточках или скрестив ноги. С собой у них были большие кожаные мешки, из которых они достали куски мерзко пахнущего мяса и глиняные бутылки. К треску костра добавился хруст разрываемой плоти и бульканье, а потом – покрякивание, отрыжка и даже предостерегающий рык, когда кто-нибудь из Вандаайо проявлял излишний интерес к харчам своего товарища.
  
  Стемнело. Услышав звук с другой тропы, полулюди насторожились. Положили недоеденное и встали, оглядываясь. Но спустя мгновение расслабились, но не слишком, увидев, как из леса вышла другая группа их соплеменников, неся на шесте свой вклад в ритуальную трапезу племени.
  
  Полулюди обменялись приветствиями – по крайней мере, так Раффалон истолковал их покрякивание и ворчание. Однако он заметил, что две группы не смешиваются и что те, следом за которыми он шел, расслабились не окончательно, внимательно следя, как вновь пришедшие пошли за дровами для костра и ветками для ночлега. Двое из первой группы сразу же ушли от костра и уселись на корточки рядом с беднягой Фульферином, члены же второй группы постарались положить свою добычу как можно дальше от первой группы, насколько это позволял размер лужайки.
  
  Последние лучи света, озарявшие густую листву над головой вора, угасли. Он смотрел, как вновь пришедшие взялись за нехитрую трапезу, а затем обе группы улеглись, каждая по дальнюю от другой группы сторону костра. Между двумя кострами осталась лишь утоптанная трава, на которой не было ни одного Вандаайо.
  
  – Гм, – тихо сказал вор сам себе. Еще немного поглядев на противников, отполз подальше в лес и тихо обратился к божеству: – Мне потребуются обе руки.
  
  Он почувствовал, как та рука, что держала изображение божества, поднялась к вороту туники. Спустя мгновение маленький кусок дерева упал ему за пазуху и оказался у живота.
  
  Пока часть меня касается части тебя, я сохраняю власть над тобой, сказал голос у него в голове.
  
  Вора разобрало любопытство.
  
  – Ты действительно внутри дерева?
  
  Я там, где я есть. Идол открывает… проводимость между там и здесь. А теперь, будь добр, займись спасением.
  
  Пожав плечами, Раффалон отошел еще дальше по тропе, до того места, где видел небольшой ручей. Стал на колени и опустил руки в воду, ощупывая дно. Нашел то, что ему нужно. Встал и огляделся. В полусотне шагов от него стояло раскидистое дерево, нависая над ручьем. Он подошел к нему, порылся в мешке и достал крепкую веревку с узлами, на конце которой был крюк. Кинул вверх. Везение было на его стороне. Крюк крепко уцепился за ветку с первого броска.
  
  Оставив веревку на дереве, он вернулся к краю лужайки. В мешке Фульферина уже лежали несколько камешков размером от ногтя большого пальца до кулака.
  
  Не выходя из-за деревьев, он скрытно обошел лужайку, пока не нашел подходящее для его целей дерево. Полез наверх и вскоре нашел удобное место в развилке ветвей, с видом на оба лагеря. И принялся ждать.
  
  На лужайку опустилась ночная тьма. Костры Вандаайо прогорели, и в них подкинули дров. И они снова прогорели. К этому времени все людоеды лежали на земле, свернувшись или распластавшись. Бодрствовали лишь по одному из каждой группы. Раффалон подметил, что часовые не смотрели в темноту, ожидая угрозы оттуда. Они пристально глядели друг на друга.
  
  Он дождался, пока один из часовых не встал, чтобы подкинуть полено в костер. Когда сутулая фигура наклонилась за куском дерева, он шепотом обратился к божеству.
  
  – Сейчас нам не помешало бы немного удачи.
  
  И кинул камешек в темноту. Снаряд пролетел в ночном воздухе, и вор с удовлетворением услышал щелчок, когда камешек ударился в лысую башку Вандаайо.
  
  – Ау! – вскрикнул раненый часовой и изрыгнул поток нечленораздельных гортанных звуков в сторону своего бодрствующего оппонента. Тот внимательно вгляделся и, хотя и не мог понять, почему другой возмутился, не отказал себе в удовольствии позлорадствовать.
  
  Раненный в голову часовой вернулся на место и кинул полено в огонь. Присел, потирая ссадину на голове и глядя на оппонента, прищурившись и что-то бормоча. Раффалон решил, что это истовые клятвы отомстить за причиненный вред.
  
  Вор дождался, пока второй часовой не решит, что пора подбросить в костер дров. Тот наклонился, чтобы взять бревно из запаса, сделанного его группой, и вор снова бросил камешек. Как и в первый раз, услышал стук удара, крик боли, а затем и радостное уханье с другой стороны лужайки.
  
  Свежераненный Вандаайо подошел к краю пустого пространства между кострами и выдал несколько фраз обидчику, выставив нижнюю челюсть и потрясая кулаками. Адресат этих слов и жестов ответил тем же, а еще показал другому голую зеленую задницу, сопроводив это громкими шлепками жестких рук по ней.
  
  И в тот самый момент, когда первый из часовых стоял, согнувшись и повернувшись задом к другому, Раффалон снова кинул камень, на сей раз побольше. Раздался звонкий удар по голове хлопающего себя по заднице, и новый крик боли и гнева.
  
  Раненый Вандаайо резко развернулся и ринулся через пустое пространство, нащупывая рукой дубинку, заткнутую за веревку, которой был опоясан. Его оппонент схватил свое оружие, дубину, вытесанную из серого камня, выкрикнул боевой клич и ринулся навстречу. Они столкнулись посреди лужайки и набросились друг на друга. Горячность и плохая координация движений сполна компенсировались недюжинной силой, которой славились воины Вандаайо.
  
  Шум и возня разбудили остальных, которые садились, вставали, моргая и осматриваясь. Раффалон быстро бросил несколько камней подряд, в том числе самый крупный. Благодаря удаче, дарованной маленьким божеством, каждый попал в цель, одного из полусонных воинов в двух группах. Один попал так удачно, что командир группы, пленившей Фульферина, упал на землю. Увидев, что главный лежит ничком, а часовой дерется с часовым из другой группы, остальные схватили оружие и с улюлюканьем ринулись на врага. Враги же, страдая от собственных ранений, ринулись им навстречу.
  
  Раффалон с легкостью спустился с дерева и пошел вокруг лужайки, туда, где лежал связанный Фульферин. Но ноги его не послушались и понесли в противоположном направлении.
  
  Нам может понадобиться что-то, что задержит погоню, прозвучал голос в его голове. Следом возник образ того, как он и спасенный почитатель бегут по тропе, а злополучный бедняга остается, чтобы Вандаайо из-за него переругались еще сильнее.
  
  – Ты жестокий бог, – прошептал вор, идя к другому пленнику.
  
  Я, по природе своей, доброе божество, наделяющее теми малыми благословениями, что ныне в моих силах, последовал ответ. Но сейчас я делаю то, что должно.
  
  Раффалон ничего не сказал в ответ, подбираясь туда, где у края лужайки лежала фигура, замотанная в крепкую сеть и стянутая плетеными кожаными шнурами. Он достал нож и разрезал путы.
  
  – Тихо! – прошептал он. – Я помогу. Вставай и иди следом, молча.
  
  Он не слишком хорошо разглядел человека, до костров было далеко, но увидел кивок и услышал стон, когда тот встал. Побежал вдоль края лужайки, туда, где лежал Фульферин, слыша, как следом бежит освобожденный пленник. Божий человек проснулся и принялся дергаться, связанный, бормоча под нос нечто, похожее на заклинание.
  
  – Спокойно, – прошептал Раффалон. – Я разрежу путы, и мы сбежим, пока они будут драться друг с другом.
  
  – Поспеши! – сказал связанный. – Я вижу, что их только шестеро на ногах осталось.
  
  Орудуя ножом, Раффалон поднял взгляд и увидел, что схватка действительно близится к завершению. Двое Вандаайо из группы, захватившей Фульферина, стояли спиной к спине, окруженные четырьмя противниками. Окончание схватки – лишь вопрос времени, а затем победители пойдут поглядеть на то, что завоевали.
  
  – Сюда, – сказал он, когда Фульферин поднялся на ноги.
  
  Хотя оба пленника долго лежали связанные, и у них, совершенно очевидно, затекли ноги, они поспевали следом за Раффалоном в сторону тропы, ведущей обратно к лесной дороге. Они бежали в темноте ночного леса, и тут он услышал удары и невнятные звуки. Спустя мгновение зазвучал мерзкий торжествующий клич Вандаайо.
  
  – Быстрее! – бросил он через плечо.
  
  Они добежали до небольшого ручья, в котором он набирал камни, а затем он повел их вверх по течению, к свисающей с дерева веревке с узлами.
  
  – Полезай! – сказал он Фульферину.
  
  Божий человек явно восстановил силы, поскольку взлетел вверх по веревке, будто тренированный акробат.
  
  – А теперь ты, – сказал Раффалон, поворачиваясь к плохо различимому силуэту второго пленника.
  
  Этот, пусть и ростом пониже, оказался не настолько тренированным и взбирался с трудом. Из лагеря Вандаайо раздались иные звуки – вопли злобы и гнева. Протянув руки в темноту, Раффалон обхватил второго пленника за пояс и приподнял. Тот, ухватившись за веревку и руками, и ногами, полез вверх бодрее.
  
  Дождавшись, пока ноги лезущего не окажутся выше его головы, Раффалон полез следом по пеньковой веревке, про себя ругая верхнего за медлительность. Со стороны лужайки послышалось шлепанье плоских ног Вандаайо. Добравшись до ветки, за которую зацепился крюк, он обратился к двоим спасенным:
  
  – Быстрее вверх, и тихо.
  
  Отцепляя крюк и выбирая веревку, он слышал тихий шорох. А затем и сам полез вверх, в густую листву дерева. Увидел два комка темноты среди густой листвы. Оба спасенных сидели на крепких ветвях, привалившись спинами к стволу.
  
  – Полное молчание, – прошептал он, усевшись на ветку, и замер. Увидел сквозь листья свет факелов. Вандаайо шли вдоль ручья, по обе стороны от него, низко наклонившись и принюхиваясь. Но прошли мимо дерева, не посмотрев вверх.
  
  Шло время. Преследователи вернулись с опущенными плечами. Они обращались друг к другу в тоне, который Раффалон счел за обвинительный. Один толкнул другого, факел с шипением упал в ручей. Ворча, они двинулись обратно вдоль ручья, к тропе и остаткам лагеря.
  
  – Мы будем ждать, – тихо сказал Раффалон. – Пока не рассветет. А потом выберемся обратно на дорогу в Порт-Тэйс.
  
  – Согласен, – ответил Фульферин.
  
  – Я тоже, – ответил второй спасенный. Почему-то Раффалон не удивился, услышав голос молодой женщины. Когда он помогал пленнику забраться, обхватив его за грудь, его руки ощутили две выпуклости, не такие большие, как ему бы понравилось, но определенно женские.
  
  – Первым сторожить буду я, – сказал он. Прислушиваясь к успокаивающемуся дыханию спасенных, он подумал, что если бы и согласился кого-то оставить у Вандаайо, то это был бы Фульферин.
  
  Маленькое божество прочло его мысли.
  
  Я должен сделать то, что должно, сказал бог.
  
  С первыми лучами солнца они услышали, как Вандаайо уходят, но ждали на дереве до позднего утра. Спустившись, напились воды из ручья и двинулись вверх по течению.
  
  – Полулюди наверняка захотят возместить потерю дичи, – сказал остальным Раффалон. – Они любят устраивать засады на тропах и дорогах. Кроме того, шум воды будет маскировать шум шагов.
  
  Некоторое время они молча шли друг за другом. А затем вор почувствовал, как его дернули за рукав.
  
  – Это мой дорожный мешок у тебя на плече, – сказал Фульферин.
  
  – На этот счет есть разные мнения, – ответил Раффалон. – Я обнаружил его брошенным, что означает…
  
  Но с этими словами он ощутил, как его руки сами по себе сняли лямку с плеча и отдали кожаный мешок другому.
  
  Фульферин откинул клапан и сунул руку внутрь. Достал коробочку с секретом и сокрушенно вскрикнул, увидев, что она открыта и обитая бархатом выемка пуста.
  
  Он резко глянул на спасителя.
  
  Отдай меня ему, сказал голос в голове вора. Раффалон послушался без малейших колебаний, довольный тем, что снова станет хозяином себе. Внимательно поглядел на Фульферина, когда фигурка божества перешла к тому в руки. На самом деле руки оказались ни при чем. Худощавый мужчина не коснулся дерева фигурки, аккуратно выставив перед собой коробочку так, чтобы Раффалон положил идола внутрь. А затем аккуратно сдвинул крышку на место и защелкнул скрытый замок.
  
  Раффалон услышал, как Фульферин вздохнул с облегчением. Тот закинул на плечо лямку кожаного мешка, и вор пригляделся повнимательнее. Интересно было сравнить образ, который маленькое божество создало в его сознании, с реальностью. И они не сходились. Физически Фульферин, как и было показано, оказался рослым и худощавым, с длинными узловатыми пальцами и торчащими коленями и локтями. Но лицо оказалось совершенно иным. Раффалону показали человека, грезящего наяву с широко открытыми глазами, но сейчас он видел перед собой того, кто шагу не ступит, не просчитав всего.
  
  Молодая женщина, наблюдавшая за этим обменом, явно не намеревалась выбирать между двумя мужчинами, с которыми оказалась, и пусть и один из них ее спас, вряд ли с радостью согласилась бы проводить время с любым из них. В свою очередь, Фульферин ее просто игнорировал. Его явно заботила лишь коробочка и ее содержимое.
  
  Раффалон оглядел женщину столь же бесцеремонно, как оглядывала его она. Уже не девочка, но и не почтенная дама, с острым взглядом и еще более острым носом и тонкогубым ртом, с легкостью насмешливо кривившимся. Одета побогаче фермерской дочки, но победнее купеческой. Когда взгляд Раффалона наконец добрался до ее лица, они встретились глазами.
  
  – Я Раффалон, уже показавший себя тебе как человек отважный и находчивый. Это Фульферин, человек божий. Как тебя зовут и кто ты такая?
  
  – Эрминия – ответила она. – Мой отец – хозяин трактира «Серая Птица» в Фоссете.
  
  – И как же ты полулюдям в плен попалась?
  
  – Отец послал меня собрать грибов к банкету магистрата.
  
  Раффалон морщил лоб.
  
  – Это когда Вандаайо на охоту вышли?
  
  Уголки губ девушки опустились.
  
  – Лицензия у трактира в следующем месяце кончается. У отца своя точка зрения насчет ценности этого.
  
  – Надо идти, – сказал Фульферин, прижимая мешок к груди. Показал подбородком на ручей. – Куда он ведет?
  
  Вор пожал плечами.
  
  – Я видел карты. Он идет параллельно лесной дороге. Протекает через заброшенное поместье, где никто не живет со времен оплошности Ольвериона. Если найдем его, там можно будет укрыться, пока не будем уверены, что Вандаайо домой отправились.
  
  – Мне нужно как можно быстрее добраться в Порт-Тэйс.
  
  Раффалон красноречиво махнул рукой в заросли по обеим берегам ручья. Фульферин умолк, но вор заметил в его вовсе не не-от-мира-сего глазах размышления и расчеты. Видимо, Фульферину тоже пришла в голову мысль, что хорошо бы кого-то бросить, чтобы отвлечь людоедов. Но божий человек сделал жест рукой, давая понять спасшему их, что согласен, чтобы он их вел.
  
  Спустя час они оказались у запруды, ниже которой, судя по всему, ранее была стремнина. Забравшись на нее, они увидели длинное узкое озеро. На одном из его берегов среди заросших сорняками огородов и неухоженных плодовых деревьев возвышалось покрытое мхом сооружение из опутанных лозой каменных стен, спиралевидных башен, куполов, колоннад, арчатых коридоров и перистилей.
  
  Обследовав его, они выяснили, что одна из башен выстроена как оборонительная. Вероятно, несколько поколений назад, когда Вандаайо представляли собой лишь едва зарождающуюся проблему. С крепкими дверьми и мощными петлями, так хорошо смазанными, что они и по сей день не заржавели. Хранившаяся в подвале еда, конечно же, давно сгнила, но вино в одной из бочек оказалось вполне приличным.
  
  Эрминия сказала, что соберет фруктов в саду, если кто-нибудь пойдет вместе с ней и постоит на страже. Вызвался Раффалон. Фульферин сказал, что заберется на самую верхушку башни и будет дозорным. Крикнет, если увидит идущих в их сторону Вандаайо. Вор сомневался, что божий человек решится открыть рот в такой ситуации, так что, когда он и девушка добрались до сада, сам нашел место повыше и принялся следить.
  
  Эрминия набрала яблок, хурмы, керб и дрэгонфрута, завернув их в свою шаль. Окликнула Раффалона, который спустился к ней. Вор решил, что сейчас удобный момент, чтобы проверить, насколько девушка благодарна ему за спасение от котла Вандаайо. Она была не в его вкусе, но оказалась под рукой.
  
  Мгновение спустя лицо, горящее от хорошей пощечины, и бедро, болящее от удара коленом, от которого он вовремя увернулся, ясно показали, что Эрминия четко обозначила границы. Разозлившись, вор на мгновение подумал, не стоит ли заручиться поддержкой Фульферина и организовать спланированный штурм добродетели дочери трактирщика. Но сама мысль о любом совместном деле с почитателем божества тревожила его куда больше, чем возможность вынудить девушку уступить.
  
  Выставив руки ладонями вперед в знак поражения, он повел Эрминию обратно к башне, где они закрыли за собой дверь на засов и забрались наверх по спиральной лестнице, на последний этаж. Здесь они увидели Фульферина, отнюдь не на страже, а, напротив, лежащим на грязном диване и пьющим вино из кожаной фляги, которую он наполнил из огромной бочки в подвале.
  
  Стекол в окнах не было, но погода стояла теплая. Раффалон разобрал на столе, и Эрминия выложила собранный урожай. Найдя стулья, они сели. Фульферин встал с дивана и присоединился к ним, выложив на стол флягу с вином. Девушка покопалась в буфете и вернулась к столу с изрядного размера поварским ножом. Но вместо того, чтобы резать им фрукты, она многозначительно показала острие обоим мужчинам и убрала нож в складки длинной юбки.
  
  Они ели молча, передавая друг другу флягу. Вино слегка отдавало уксусом, но было вполне приличным. Наполнив желудок и согрев кровь вином, вор слегка отодвинулся от стола и внимательно поглядел на божьего человека.
  
  Фульферин поглядел в ответ с выражением, в котором ясно читалось нежелание удовлетворять любопытство чужих ему людей. Но Раффалон проигнорировал молчаливый отказ.
  
  – Твой бог заключил со мной соглашение. Поскольку я тебя спас, то уверен, что ты желаешь помочь ему его выполнить.
  
  – Какое соглашение?
  
  Глаза, совершенно мирские, прищурились.
  
  – Он божество удачи, по мелочам. Сказал, что если я тебе помогу, то он благословит меня своим могуществом. Я считаю, что его влияние уже помогло мне, и оно станет еще сильнее, если ты увеличишь его силы.
  
  Фульферин пожал плечами. Сказанное его явно не заинтересовало.
  
  – О каком это вы боге говорите? – спросила Эрминия.
  
  Фульферин явно не намеревался отвечать. Раффалон описал всю последовательность событий, которые свели их вместе. Правда, не стал раскрывать намерение бога пожертвовать ею, решив, что в этом нет никакой выгоды.
  
  Девушка наклонилась вперед и нахмурилась.
  
  – И что это за ритуал, который должен восстановить его силы? И, кстати, как его имя?
  
  Раффалон понял, что не может ответить, и повернулся к Фульферину выжидающе. Божий человек снова не проявил ни малейшего желания беседовать, но Раффалон настоял.
  
  – Боги, которые не слышат своих имен от поклоняющихся им, постепенно их забывают. Будто проваливаются в глубокий сон, от которого им очень трудно пробудиться.
  
  – Значит, ритуал пробудит его?
  
  Божий человек пожал плечами.
  
  – Я в этом не специалист.
  
  Вор попытался расспрашивать его дальше, но Фульферин ясно показал, что раздражен и считает этот допрос оскорбительным.
  
  – К чему такая нерешительность? – спросила Эрминия. – Разве ты не почитатель этого бога, посвятивший себя тому, чтобы восстановить его силы? Говори!
  
  Но Фульферин промолчал. Вместо этого, сделав раздраженный жест, встал из-за стола, взял дорожный мешок с его драгоценным содержимым и пошел вверх по лестнице, ведущей к двери, выходящей на плоскую крышу башни.
  
  Раффалон глядел ему вслед, мрачно размышляя. Фульферин вовсе не такой человек, каковым его считает этот бог. Он вспомнил, как осторожен был Фульферин, стараясь не коснуться идола, что дало бы божеству доступ к его самым сокровенным мыслям.
  
  Вор задумчиво прокашлялся. Искоса поглядел на Эрминию. Девушка сидела, поставив локти на стол и опершись на них подбородком. Молча глядела вслед Фульферину.
  
  А затем искоса глянула на Раффалона, наклонив голову. По движению ее губ было понятно, что она что-то знает.
  
  – Что? – спросил вор. – Что ты знаешь?
  
  Но по выражению ее лица стало понятно, что она не станет этим делиться.
  
  Раффалон хмыкнул.
  
  – В следующий раз буду поразборчивее, спасая людей от котла Вандаайо, – сказал он.
  
  Ответом ему был короткий невеселый смешок Эрминии. Взяв яблоко, она подошла к окну и села так, чтобы следить за одним из подходов к поместью. Раффалон устроился у противоположного. День клонился к вечеру, они по очереди подходили к столу, чтобы глотнуть вина или съесть фруктов, и продолжали наблюдение, каждый по отдельности.
  
  Ближе к ночи с крыши спустился Фульферин. Они не стали разводить огонь, поскольку закрыть окна было нечем. Раффалон вызвался сторожить первым. Эрминия сказала, что будет второй. Фульферин пожал плечами и лег на пол, положив мешок под голову.
  
  Три часа прошли без происшествий, и Раффалон разбудил девушку, осторожно, поскольку она спала с ножом в руке. Сам улегся спать. В углу громко храпел Фульферин, но после тяжелого дня и недолгого сна, да еще на дереве, вор быстро провалился в забытье.
  
  Проснулся, увидев, что уже давно рассвело. Эрминия трясла его за плечо.
  
  – Вставай! – сказала она. – Этот ублюдок нас предал!
  
  Вскочив на ноги, он бросился к окну следом за ней. Солнце уже поднялось над лесом на добрую ширину ладони. Внизу, на засыпанном листьями и мощенном камнем внутреннем дворе, горел костер, от которого столбом подымался вверх серый дым. Фульферина нигде не было.
  
  – Вандаайо наверняка увидели дым, – сказала девушка. – Нам надо убираться отсюда!
  
  Раффалон уже бежал к лестнице. Подобрав по дороге мешок, прыжками сбежал вниз. Эрминия бежала следом. Оказавшись на первом этаже, он увидел, что крепкая дверь открыта, а замок забит грязью.
  
  Выбежав во двор, вор быстро раскидал костер, а затем подошел к резной ограде сада и поглядел наружу. И увидел движение среди деревьев позади озера. Спустя мгновение разглядел силуэты Вандаайо. Те нырнули в воду, всецело доверяясь инстинктам земноводных, от которых происходили. У них не займет много времени переплыть озеро.
  
  – Бежим! – сказал он.
  
  Они бежали по тропе, которая, как он думал, ведет к дороге в Порт-Тэйс.
  
  – Если повезет, Фульферин пошел сюда же, и мы его нагоним.
  
  – И что? – спросила девушка, тяжело дыша и стараясь не отставать.
  
  – Мы вдвоем его сильнее, так что предоставим его той судьбе, которую он уготовил нам.
  
  – Оставим его Вандаайо? Согласна.
  
  Тропа была хорошо утоптана, и следов на ней не было, но Раффалон подметил перевернутый камешек, более темный, чем остальные. Когда они пробежали еще немного, увидел нитку, повисшую на колючке. Влияние бога удачи в мелочах все еще было с ним.
  
  Они добежали до ручья пошире прежнего. Перешли его по уложенным в воде камням. Пришлось замедлить шаг, и Эрминия заговорила.
  
  – Я кое-что знаю о Фульферине, и он не знает, что я знаю.
  
  – Что? – спросил вор. – И откуда?
  
  – Он проходил через Фоссет и останавливался в нашем трактире.
  
  – Он тебя не узнал.
  
  – Я по большей части занята на кухне, отскребаю горшки, мою тарелки, пока Эльфри, моя сестра, блондинка с изрядной грудью и полными бедрами, ловит на себе взгляды клиентов. С ними работает она. Отец считает, что это хорошо для дела.
  
  Раффалон протянул руку, помогая ей перешагнуть большой промежуток между камнями.
  
  – И что ты знаешь о Фульферине?
  
  – Он всего лишь низкопробный чародей, вот и все.
  
  Девушка отважно перепрыгнула с камня на камень.
  
  – Сомневаюсь, что знает больше, чем несколько слабеньких заклинаний, но он служит Больбеку, называющему себя Могущественным, знаменитому в Порт-Тэйсе чудотворцу.
  
  – Так зачем Больбек послал его дорогой через Фоссет?
  
  – Фоссет стоит на старой дороге, ведущей к развалинам Исариоса.
  
  Вор хорошо знал это место, обрушившиеся стены, вздыбившиеся мостовые. Оно было разрушено во время землетрясения тысячелетие назад.
  
  – И?
  
  – Фульферин копается в развалинах, ищет изображения ушедших богов. А потом доставляет их хозяину. Иногда они копают землю вместе.
  
  – Чтобы возродить их силы?
  
  Они перебрались через ручей. Девушка покачала головой.
  
  – Речь тут и о силе, если быть точной, но из того, что я подслушала, когда они шептались в тот раз, когда путешествовали вместе и остановились в «Серой Птице», чудотворец пользуется божествами примерно так же, как паук – мухами.
  
  – А-а, – ответил Раффалон. Единожды оказавшись в заключении, где с ним обращались так, как ему совсем не нравилось, он всегда больше сочувствовал мухам и старался противиться паукам. – Он одурачил бога.
  
  – По всей видимости, даже боги склонны верить тому, во что они желают верить. Особенно когда им отчаянно хочется выжить. И когда могущественный маг скрывает истинную сущность своего помощника.
  
  Вор вспомнил невинный образ Фульферина, который показал ему бог.
  
  – Гм. Но нам лучше поторапливаться.
  
  Они быстро шли по тропе. Вор понял, что всякий раз ставит ногу так, что получает максимум устойчивости, в правильное место. Что им особо не мешают кусты. Задумался, влияет ли его удача на противника, мешая ему, и решил, что вряд ли. Но и того, что есть, вполне может хватить, чтобы сбежать от Вандаайо. Интересно, удачей ли было то, что он нашел Эрминию. Похоже, она весьма полезный попутчик.
  
  Наткнувшись на еще один перевернутый камешек, он задержался, разглядывая его. Нижняя часть была еще влажной, хотя солнце уже поднялось высоко и день был теплым.
  
  – Он идет медленнее, – сказал Раффалон девушке. – Думает, что Вандаайо нас поймали и ему некуда спешить.
  
  – Он показался мне одним из тех, кто, похоже, всегда ожидает, что обстоятельства сложатся в его пользу, – ответила Эрминия.
  
  Они шли быстро, но старались идти тише. Приходилось то подыматься, то спускаться, и вскоре они пошли по траверсу высокой гряды. Раффалон увидел впереди движение. Остановился и пригляделся.
  
  – Вон он, – с уверенностью сказал вор.
  
  – Он длинноногий, – сказала Эрминия. – Если нас услышит, то сможет убежать.
  
  Вор с удовольствием осознал, что постоянное мытье горшков и тарелок не заставило девушку утратить способность сосредотачиваться на главном. Принялся оглядываться по сторонам, ища возможность выиграть время и расстояние.
  
  Впереди гряда и тропа плавно сворачивали вправо. Если быстро и тихо срезать путь через лощину, можно будет выйти на тропу впереди Фульферина, который шагал лениво.
  
  – Туда, – сказал он. Недавно упавшее высокое дерево придавило к земле подлесок, в противном случае оказавшийся бы непроходимым. Пробравшись через кусты, они обошли вывернутые корни дерева и пошли прямо. А потом и побежали, пригибаясь.
  
  На большей части упавшее дерево было лишено веток. Когда они до них дошли, то свернули в сторону, оказавшись на покрытом мхом и лишайником пространстве, русле пересохшего ручья. Двигались, будто в тоннеле, под нависающими ветвями дерева и в конце концов оказались в двух шагах от тропы, отделяемые от нее лишь цветущим кустарником.
  
  Парень и девушка подошли к тропе в тот самый момент, когда к тому же месту небрежно подошел голенастый Фульферин. Времени планировать атаку не было. Они просто выскочили из-за куста и набросились на предавшего их. Раффалон схватил его за плечи, Эрминия – за ноги, и вдвоем они решительно сбили с ног рослого мужчину. Еще одна кроха удачи, и вор упал коленками прямо в ребра ворующему богов. Тот шумно выдохнул.
  
  Порывшись в мешке, Раффалон достал кусок веревки. Вместе с Эрминией они быстро перевернули на живот судорожно дышащего противника и связали ему запястья и лодыжки. Потом снова повернули его на спину и усадили спиной к бугру. Девушка быстро оторвала полосу от его рубахи и заткнула ему рот, чтобы он не прочел какое-нибудь отвлекающее заклинание.
  
  – Если бы ты нас просто бросил, я бы не был так мстителен, – сказал тем временем Раффалон. – Но зажечь костер, чтобы привлечь Вандаайо?
  
  Остальное он оставил невысказанным.
  
  Эрминия была более прямолинейна. От души пнула Фульферина ногой в ребра.
  
  – Пошли дальше, – сказала она Раффалону.
  
  Связанный отчаянно корчил лицо, будто желая что-то сказать. Раффалон нагнулся и вынул кляп, но приставил нож к горлу подлеца.
  
  – Мой хозяин заплатит вам, если вы поможете мне доставить ему то, что я ему несу, – сказал помощник чудотворца.
  
  Парень и девушка не ответили.
  
  – Этот предмет завершит проект, который имеет огромную важность для него.
  
  Раффалон взял кожаный мешок.
  
  – Я обязательно скажу ему, что ты до самого конца о нем думал.
  
  На лице Фульферина появилось лукавое выражение.
  
  – Но ты же не знаешь, кто он!
  
  – Не знал, пока девушка мне не сказала, – ответил Раффалон, кивнув в сторону Эрминии, и заткнул кляп обратно. Поглядел назад по тропе и увидел пятнистые зеленые силуэты. – А теперь мы пойдем.
  
  Дом Больбека Всемогущего располагался в верхней части Порт-Тэйса, на холме, от которого шел спуск к порту на реке. Он был выстроен в странном сочетании черных железных панелей и полусфер из лазурно-голубого кристалла. Дабы отпугнуть незваных гостей, дом был огорожен высокой изгородью из мыслящего колючего плюща, чьи шипастые ловчие усы постоянно покачивались в воздухе в поисках запаха плоти.
  
  Раффалон и Эрминия подошли к единственному проходу в ограде, узенькой деревянной арке. Как только они приблизились, воздух стал холоднее, и внутри проема зависло нечто полупрозрачное.
  
  – Мой хозяин не ждет посетителей, – сказало оно.
  
  – Скажи своему хозяину, что принесли то, доставки чего он определенно ждет, – сказал Раффалон, выставляя вперед резную коробочку.
  
  Привидение вздохнуло и растворилось, улетев в направлении особняка.
  
  Парень и девушка ждали, отмахиваясь от бездумно колышащихся щупалец. Вскоре привратник вновь засветился внутри арки.
  
  – Следуйте, – сказало привидение.
  
  Хищный плющ раздвинул ветви, и призрак повел людей по светящимся плитам дорожки к высоким дверям, на створках которых были резные изображения перекошенных лиц. Лишь когда они дошли до дверей, Раффалон увидел, что лица шевелятся, поворачиваясь в его сторону, и понял, что это двое лесных элементалей, порабощенные чудотворцем и поставленные охранять вход.
  
  При приближении призрака двери открылись. Парень и девушка вошли в прихожую, явно созданную так, чтобы сбивать с толку все органы чувств. Почувствовав накатившую тошноту, вор закрыл глаза.
  
  – Мы не потерпим дурного обращения. И уйдем немедленно, – сказал он, разворачиваясь и на ощупь идя к дверям. Поймал за руку Эрминию и повел за собой. Опустив взгляд, она послушно двинулась к выходу.
  
  – Подождите, – прозвучал повелительный голос. Головокружение внезапно прекратилось. Раффалон открыл глаза и увидел, что рядом с ними оказался невысокий пузатый мужчина в кроваво-красном одеянии с черными рунами и высоком головном уборе из вычурно сложенной ткани и кожи. Выражение его лица было безразличным.
  
  – Что вы мне принесли? – спросил он.
  
  Сунув руку в дорожный мешок, Раффалон вытащил резную коробочку.
  
  На лице Больбека промелькнуло выражение алчности.
  
  – Что с Фульферином? – спросил он.
  
  – Он принял приглашение к ужину, – ответил вор. – В земле Вандаайо.
  
  Снова мимолетная гримаса на лице чудотворца, вроде бы сожаление.
  
  – А в коробке? – спросил он.
  
  – Фульферин сказал, что это божество удачи в мелочах, – ответил Раффалон. – Так сказать, – добавил он, с понимающей улыбкой.
  
  В глазах Бальбека не переставая светилась жадность.
  
  – Неси в мою мастерскую, – сказал он.
  
  Раффалон остался на месте.
  
  – Сначала следует обсудить вопрос цены.
  
  Больбек назвал цену. Раффалон удвоил ее. Маг махнул рукой, давая понять, что торговаться ниже его достоинства.
  
  – Договорились. Неси.
  
  Развернувшись, он вошел в дверь, появившуюся в стене при его приближении.
  
  Вор встревожился. Иногда те, кто слишком легко соглашается на грабительскую цену, делают это лишь потому, что на самом деле не собираются платить. Идя вместе с Эрминией следом за чудотворцем, он на всякий случай приготовился к бегству.
  
  Комната, в которую они вошли, была непонятной формы и размера. Стены то приближались, то отодвигались, в зависимости от того, смотреть на них прямо или краем глаза, да и углы между ними и потолком с полом тоже не казались постоянными. Раффалон заметил шкафы и серванты, в которых стояли предметы, которые ему очень хотелось рассмотреть повнимательнее. Если по правде, он бы с удовольствием забрал их с собой, чтобы изучить на досуге и продать побыстрее.
  
  Но Больбек не оставил ему времени. Чудотворец спешно прошел по каменному полу к занавешенной нише в стене. Откинул тяжелый парчовый занавес, за которым оказались два предмета, с которыми он, по видимости, сейчас работал. Первый – цилиндрический контейнер из белого золота, по бокам которого сверкали выполненные из блестящего металла строчки букв. Вор не смог разобрать надписи, но у него было ощущение, что один из символов он уже видел на деревянной коробочке. Должно быть, это достаточно мощные заклинания, подумал он, судя по тому, как они ритмично вспыхивают, будто медленно бьющееся сердце.
  
  Вторым предметом был каркас в форме человеческой фигуры, очень похожий на того человека, который его сделал. Проволочный каркас из золота и электрона, соединенный с цилиндром толстыми витыми проводами из серебра, он состоял из двух половин, соединенных на петлях так, что чудотворец мог открыть его и стать внутрь, поглощая всю энергию, которую, по всей видимости, создавал цилиндр.
  
  Больбек оглядел аппарат. Удовлетворившись увиденным, повернулся к Раффалону.
  
  – Коробка, – сказал он.
  
  – Деньги, – ответил вор.
  
  Безразличное лицо мага вспыхнуло раздражением. Он произнес два слова и сделал сложное движение рукой. В воздухе перед вором появился кожаный кошель и тут же упал на пол с характерным звуком, судя по которому внутри лежало немало монет Порт-Тэйса.
  
  Раффалон отдал коробочку и наклонился, чтобы подобрать кошель. Затем отвернулся, как бы для того, чтобы проверить содержимое, и тайком коснулся складки одежды, вне поля зрения Больбека. Его рука сомкнулась на предмете, там спрятанном. Затем он убрал монеты и многозначительно поглядел на Эрминию.
  
  Девушка, которая до этого изо всех сил старалась не привлекать к себе внимания, начала потихоньку двигаться к одному из сервантов, внимательно глядя на закрытый стеклянный кувшин, наполненный синей жидкостью, в которой плавал гомункулус с коротенькими ручками и ножками и огромными желтыми глазами.
  
  Чудотворец поставил коробочку на небольшой стол перед цилиндром из белого золота и резко открыл ящик стола, вытащил оттуда длинные, по локоть, перчатки и тут же натянул их. Перчатки были сделаны из сверкающей чешуйчатой кожи и светились в полумраке комнаты так, будто внутри них были радуги.
  
  С нескрываемым возбуждением Больбек повернулся к коробочке. Быстро нашел входное отверстие сбоку и вытащил маленький потертый кусок дерева. А затем достал из ящика булавку и вставил в дырочку. Прежде безжизненное, его лицо стало очень живым, а дыхание – быстрым и резким.
  
  Раффалон услышал щелчок открывающейся коробочки и поглядел на Эрминию. Девушка уже подошла к серванту и теперь развернулась, задев локтем кувшин. Тот пошатнулся, едва не опрокинувшись, резко звякнуло стекло о стекло, когда крышка соскочила с него и наружу выплеснулась синяя слизь.
  
  Больбек резко повернул голову.
  
  – Идиотка! Убирайся от… – начал он, но в это мгновение Раффалон быстро выхватил крохотную статуэтку бога удачи из потайного кармана и коснулся ею обнаженной шеи чудотворца. Маг тут же одеревенел. У него на шее вздулись жилы, глаза выпучились. Губы кривились, он пытался что-то произнести. На всякий случай, чтобы этого не произошло, Раффалон сжал ему губы пальцами.
  
  Вор изумился тому, как долго мастер заклинаний смог сопротивляться силе божества. Его самого подчинили практически мгновенно. Но наконец борьба окончилась. Тело Больбека обмякло, но в его глазах светилось отчаяние.
  
  – Все хорошо? – спросил вор, продолжая прижимать идола к шее мага.
  
  – Я все еще изучаю содержимое памяти, – ответил бог устами чудотворца. – Очень занятно.
  
  Эрминия подошла ближе.
  
  – Что бы сделало с тобой это? – спросила она, показывая на аппарат.
  
  – Растворило бы меня, забрало мою силу и отдало Больбеку.
  
  Последовала небольшая пауза.
  
  – В цилиндре уже заточены шесть божеств. Мое появление там позволило бы этому парню сделать финальный шаг, полностью высосав из нас энергию. Затем энергия была бы передана в клетку и поглощена его существом.
  
  – И он бы стал божеством? – спросил вор.
  
  – Нет. Эта процедура не сработала бы. Как всегда. Но он пережил бы несколько чрезвычайно интересных моментов, прежде чем катаклизм уничтожил бы его, его дом и окрестности.
  
  Раффалон поглядел в глаза Больбека. В них читались злоба и отчаяние.
  
  – Тем не менее, почему-то мне не кажется, что он станет благодарить нас за вмешательство.
  
  – Не станет, – ответил бог устами чудотворца. – Желательно связать его покрепче, в том числе пальцы. И сделать кляп получше. Ему известны заклинания, состоящие всего из одного слога, и он полон решимости использовать их против вас.
  
  – Вот она, благодарность волшебника, – сказала Эрминия. Походив по комнате, нашла веревки, цепи и тряпку, а затем занялась Больбеком, делая его безопасным для окружающих. Связала даже пальцы на ногах, на всякий случай. Когда маг был обездвижен целиком и полностью, Раффалон убрал статуэтку божества от его кожи и поставил на столик.
  
  – И что теперь? – спросил он.
  
  Бог снова заговорил с ним беззвучно, внутри его ума.
  
  Я изучил его память насчет устройства аппарата, сказал он. Если ты аккуратно отвинтишь крышку, заключенные там будут освобождены.
  
  – Скорее всего, они будут разгневаны и несколько неразборчивы в своем гневе, – сказал вор.
  
  Я позабочусь, чтобы они не причинили вам вреда. На самом деле, я думаю, что они сразу поймут, чем обязаны вам двоим, и возблагодарят вас тем, что в их силах.
  
  Пересказав слова божества Эрминии, Раффалон посоветовал ей подойти поближе к нему. А затем протянул руку к крышке цилиндра и начал медленно поворачивать. Показалась тонкая резьба, белое золото тонко поскрипывало по мере того, как отвинчивалась крышка.
  
  Последний оборот, и крышка взлетела в воздух, отбросив руку Раффалона в сторону. Наружу вырвался сверкающий разноцветный поток, такой яркий, что вор прищурился. Поток ударил в потолок, воздух наполнился сильными ароматами, раскатами грома и волнами давления, от которых у Раффалона заболели уши.
  
  Невидимые руки сжали Раффалона и Эрминию, едва не раздавив, и подняли в воздух. Вор решил, что в следующее мгновение его разобьют о плиты пола, но столь же быстро, как подняли, их мягко опустили обратно.
  
  Сожалею, произнес другой голос. Пото объяснил, что вы наши спасители, а не наши тюремщики.
  
  – Пото? – одновременно спросили Раффалон и Эрминия.
  
  Это мое имя, сказал голос, уже известный вору как голос бога удачи в мелочах. Но сейчас он звучал радостно. Митрон меня узнал, как и я его. Мы вроде братьев, только в божественном смысле.
  
  – Митрон?
  
  Бог всадников и колесничих, ответил другой голос. Меня и Пото часто призывали одновременно.
  
  Бог удачи представил остальных божеств. Итеран, владыка перекрестков. Бельсерен, распоряжающийся силой и здоровьем. Самирави, богиня эротического удовлетворения. Фаззант, покровитель сборщиков налогов и инспекторов. Тьюкс, который, если его должным образом умилостивить, может выполнить самое сокровенное желание.
  
  Мы очень благодарны тебе, сказал Пото. Каждый из нас благословит вас обоих тем, что в его власти, поскольку благодаря вам все мы вспомнили наши имена и восстановили наше могущество.
  
  – В смысле, я могу смело играть на скачках?
  
  Всегда, ответил Митрон.
  
  Раффалон принялся мысленно подсчитывать прочие прибыли. Он никогда не попадет в засаду на перекрестке. Никогда не будет болеть и уставать, не будет испытывать неловкости и неудовлетворенности в интимной близости. А какие возможности он получит, будучи благословлен покровителем сборщиков налогов и инспекторов, он даже и представить себе не мог.
  
  Они совершенно не будут трогать тебя, сказал другой голос, по всей видимости, принадлежащий Фаззанту.
  
  – Благодарю вас всех, – сказал Раффалон, церемонно поклонившись.
  
  – И я тоже, – сказала Эрминия, хотя Раффалон сперва не признал музыкальный голос за голос девушки. Повернувшись к ней, он увидел, что Самирави уже выполнила обещание. Глаза девушки уже не были слишком близко посаженными, и нос стал не таким длинным и заостренным. Губы стали полными, с подбородка пропал пушок. Ее женские прелести, сверху и снизу, стали выразительнее, вся она светилась здоровьем и привлекательностью.
  
  Судя по тому, как она сама на него смотрела, видимо, его тоже несколько изменили и улучшили. Он ощупал нос и понял, что тот стал куда короче и красивее, а когда он скрытно сунул руку в карман штанов, то ощутил, что первоначальная просьба насчет более выдающейся части тела тоже не осталась забытой и была удовлетворена полностью.
  
  – В особенности благодарю Тьюкса, – сказал он.
  
  А теперь, сказал Пото, мы должны попрощаться. У нас еще есть дело к этому возгордившемуся волшебнику.
  
  Мы освободили всех его прислужников и устрашителей, добавил Митрон. Если по дороге увидишь кого-то, кто тебе понравится, можешь забирать.
  
  Ему все это более не понадобится, сказал голос Физзанта.
  
  Раффалон снова благодарно поклонился. Эрминия сделала грациозный реверанс.
  
  – Никогда прежде у меня не получалось сделать это правильно, – сказала она, очаровательно улыбаясь.
  
  Они вышли из мастерской чудотворца, где вновь заревели ветра. По всему особняку хлопали двери, слетали крышки с сундуков, распахивались двери кладовых.
  
  Несколько позже, с набитыми карманами и заполненным доверху сундуком, они шли по одному из красивейших бульваров Порт-Тэйса в поисках места, где остановиться на ночлег.
  
  – Я вот все думаю, – сказала Эрминия. – Если мы построим таверну на перекрестке, неподалеку от хорошего места скачек…
  
  Она призадумалась и продолжила:
  
  – Я буду обслуживать посетителей, а ты устроишь в заведении азартные игры, может, даже тотализатор…
  
  – И у нас не будет проблем с жадными и придирчивыми чиновниками, – сказал Раффалон.
  
  – Вон там гостиница, через дорогу, – сказал вор. – Снимем номер на ночь, а там посмотрим.
  
  И был чрезвычайно удивлен, когда Эрминия мгновенно и недвусмысленно выразила свое согласие.
  
  За ночь они поняли, что теперь чудесно подходят друг другу.
  
  – Чтобы преуспеть, надо выбрать таверне хорошее название, – сказала Эрминия, удовлетворенно обнимая его.
  
  – Уверен, что при такой удаче я его легко придумаю, – ответил Раффалон.
  Джо Р. Лансдейл
  
  Плодовитый писатель из Техаса Джо Лансдейл получил премии «Эдгар», «Бритиш Фэнтези», американские премии «Хоррор», «Мистери», международную премию авторов детективов «Крайм Эворд» и девять премий имени Брэма Стокера. Хотя он больше известен триллерами и романами в стиле «хоррор», такими как The Nightrunners, Bubba Ho-Tep, The Bottoms, The God of the Razor и The Drive-in, он также пишет популярные серии о Хэпе Коллинзе и Леонарде Пайне – Savage Season, Mucho Mojo, The Two-Bear Mambo, Bad Chili, Rumble Tumble, Captains Outrageous, а также вестерны, такие как The Magic Wagon. Некоторые его романы абсолютно не поддаются классификации, такие как Zeppelins West, The Drive-in и The Drive-in 2: Not Just One of Them Sequels. В число его прочих романов входят такие как Dead in the West, The Big Blow, Sunset and Sawdust, Act of Love, Freezer Burn, Waltz of Shadows и Leather Maiden. Его романы вошли в знаменитые серии о Бэтмене и Тарзане. Короткие рассказы вышли в сборниках By Bizarre Hands, Sanctified and Chicken-Fried, The Best of Joe R. Lansdale, The Shadows, Kith and Kin, The Long Ones, Stories by Mama Lansdale’s Youngest Boy, Bestsellers Guaranteed, «На дальнем краю пустыни Кадиллаков с мертвым народцем», Electric Gumbo, Writer of the Purple Rage, Fist Full of Stories, Bumper Crop, The Good, the Bad, and the Indifferent, Selected Stories by Joe R. Lansdale, For a Few Stories More, Mad Dog Summer and Other Stories, The King and Other Stories, «Дорога мертвеца», High Cotton: The Selected Stories of Joe R. Lansdale и антология Flaming Zeppelins: The Adventures of Ned the Seal. В качестве редактора он выпустил такие антологии, как The Best of the West, Retro Pulp Tales, Son of Retro Pulp Tales (совместно с Кейт Лансдейл), Razored Saddles (совместно с Пэт Ло-Брутто), Dark at Heart: All New Tales of Dark Suspense (совместно с женой, Карен Лансдейл), The Horror Hall of Fame: The Stoker Winners, антологию в честь Роберта Говарда, Cross Plains Universe, совместно со Скоттом Каппом.
  
  В честь самого Лансдейла вышла антология под названием Lords of the Razor. Свежие книги автора – два романа о Хэпе и Леонарде, Vanilla Ride и Devil Red, а также короткие романы Hyenas и Dead Aim, романы «У края темных вод» и The Thicket, две новые антологии – The Urban Fantasy Anthology, совместно с Питером С. Биглем, и Crucified Dreams. Вышли также три новых сборника, Shadows West (совместно с Джоном Л. Лансдейлом), Trapped in the Saturday Matinee и Bleeding Shadows. Писатель живет с семьей в Накодочес, штат Техас.
  
  В своем произведении, попавшем в наш сборник, автор отправляет своих известных персонажей, Хэпа и Леонарда, в сложное и опасное путешествие, в котором они должны спасти «Принцессу в беде». Правда, не совсем в таком стиле, как это обычно описывается в сказках.
  Джо Р. Лансдейл
  «Согнутая ветка»
  
  Тогда я вернулся с работы вечером, и Бретт, моя рыжая, сидела за столом на кухне. На этой неделе у нее не было ночных смен на дежурствах в больнице, так что я удивился, увидев ее на ногах. В два часа ночи. Я закончил работать ночным сторожем на заводе по производству собачьей еды, в надежде на то, что мой приятель Леонард скоро вернется из Мичигана, куда поехал кого-то ловить по поручению нашего друга Марвина, который нанял его на разовую работу в своем детективном агентстве. Время от времени мы на него работали.
  
  На этот раз мне работы не нашлось, и поскольку у Леонарда другой работы не было, а деньги ему были нужнее, чем мне, работать отправился он. А я временно подрабатывал на заводе собачьей еды. Нормально, но очень скучно. Самым захватывающим из приключений была погоня за крысами, которых я обнаружил в хранилище. Они надгрызали мешки с кормом, отнимали хлеб насущный у ищеек, так сказать. И навсегда поняли, что со мной лучше не связываться.
  
  Я все надеялся, что у Мартина что-нибудь для меня найдется и я смогу уйти с завода, но пока что ничего не было. Но недельная зарплата в бумажнике была.
  
  – И что ты тут делаешь? – спросил я.
  
  – Беспокоюсь, – ответила она.
  
  Я сел за стол рядом.
  
  – У нас же достаточно денег, так?
  
  – Нам многое надо менять. Я о Тилли.
  
  – Вот черт.
  
  – Все не так, как раньше, – сказала Бретт.
  
  Немного из графы А, немного из графы Б, вот что она имела в виду.
  
  Графа А – когда она связалась с клубом байкеров, а потом ее украли, чтобы сделать проституткой, отчасти по делу, поскольку этим она и занималась, отчасти – против ее воли, поскольку ей не собирались за это платить. Мы ее вытащили, я, Бретт и Леонард. Потом она сорвалась и влипла в бытовые неприятности в Тайлере, но с этим ей помогла Бретт, по крайней мере, ухитрилась отсрочить катастрофу. Каждый раз, когда Бретт заговаривала о Тилли, это значило, что ей придется паковать вещи, брать отпуск на работе и отправляться на пару дней, чтобы исправить какую-нибудь глупость, которой можно было избежать с самого начала. Но, поскольку Тилли приходилась Бретт дочерью, я пытался о ней заботиться. Хотя я ей не нравился, и она мне тоже. Но я любил Бретт и пытался поддерживать ее, как мог. Бретт прекрасно знала, каково мне это делать.
  
  – Снова придется на пару дней уехать? – спросил я.
  
  – Может, и побольше.
  
  – Почему это?
  
  – Она пропала.
  
  – Наверное, она уже не первый раз на порошке сидит. Ты же ее знаешь. Смылась, не говоря ни слова, так же и вернется, если только ей деньги не понадобятся или если торнадо жилой вагончик не опрокинет.
  
  – В этом всем нет ее вины.
  
  – Бретт, малышка, вот только не начинай мне рассказывать, какая ты плохая мать.
  
  – Я такая и была.
  
  – Ты сама была молода, и я думаю, что ты отнюдь не все плохо делала. Были определенные обстоятельства, и ты старалась сделать для нее все, что могла. Вся ерунда, в которой она живет, – ее собственный выбор.
  
  – Возможно.
  
  – Но ты не согласна.
  
  – Неважно. Она моя дочь.
  
  – А у тебя есть я.
  
  – Мне позвонила ее подруга, ты ее не знаешь. Зовут Моникой, нормальная девушка. Думаю, у нее голова на плечах получше, чем у Тилли. Она была у нее в прошлый раз, когда я туда зашла. Думаю, она стала бы хорошим примером для моей девочки. Мне казалось, что Тилли начинает приводить дела в порядок, и я постоянно держала связь с Моникой, чтобы быть в курсе. Та позвонила и сказала, что они собирались в кино на вечерний сеанс, в компании девушек. Вот только Тилли не пришла. И не позвонила. А теперь уже три дня прошло. Моника сказала, что когда перестала с ума сходить, то стала тревожиться. Сказала, что парень, с которым жила Тилли, вот он может быть проблемой. Он привык пасти шлюх, и Тилли легко может вернуться к этому. В смысле… ну, у парня еще и кое-какие проблемы с наркотиками, и у Тилли иногда. Он мог с ней поругаться. Он мог попытаться заработать на ней денег, или ввязаться во что-то скверное и втянуть Тилли заодно.
  
  – Моника думает, что он ее дома держит?
  
  – Может, и хуже.
  
  – Я-то думал, он в порядке.
  
  – Я тоже, – сказала Бретт. – Но в последнее время – не очень. Сначала он был просто сказочным принцем, бывший наркоман, взявшийся за ум, а потом вдруг он не хочет выпускать ее из дома, не хочет, чтобы она с кем-то общалась. Не хочет, чтобы она виделась с Моникой. Моника думает, что он сам хочет выбирать, с кем Тилли встречаться.
  
  – Проституция, – сказал я.
  
  Бретт кивнула.
  
  – Ага, иногда такие парни ведут себя именно так. Типа, о тебе заботятся, типа того, что у них были те же проблемы, что у тебя, а потом Тилли вдруг понимает, что она снова на коксе и продает себя, чтобы за него платить. А потом перестает получать за это деньги. Когда он сам все забирает.
  
  – Сутенеры так и делают, держа девок на наркоте и забирая все деньги.
  
  – Ага, – выдохнула Бретт. – Именно. С ней такое уже бывало, и сам понимаешь…
  
  – Ты думаешь, что это могло случиться снова.
  
  – Ага. Думаю.
  
  – Это не имеет значения, поскольку такое нельзя спланировать. Он просто мог сам слететь с катушек и потянуть ее за собой. Получив желаемое, не хочет делиться с остальными и демонстрировать ее окружающим.
  
  – Поначалу он очень даже с удовольствием ее всем демонстрировал, – сказала Бретт. – Хотел, чтобы она одевалась сексуальнее, сходил с ума, если кто-то на нее заглядывался. Она принадлежала ему, но он хотел выставлять ее, и в то же время чтобы никто не смел глядеть на это представление. А потом захотел. Может, когда снова проблемы с наркотиками начались. Я не знаю. И мне плевать. Я просто хочу знать, что она в безопасности.
  
  – И хочешь, чтобы я это выяснил?
  
  – Хочу, чтобы мы это выяснили.
  
  – Тогда давай я для начала съезжу на завод собачьей еды и получу расчет.
  
  – Побыстрее, – сказала Бретт.
  
  – Понимаю, – ответил я. – Но все равно надо.
  
  Странно было начинать выяснять что-то подобное, когда рядом нет Леонарда. В таких обстоятельствах я предпочитал, чтобы он был рядом. Он всегда был мне хорошей опорой. Я считал себя вполне крепким в этой сфере, но никогда не помешает, если рядом друг, который тебе как брат. Просто чтобы быть увереннее.
  
  Тилли жила неподалеку от Тайлера, между нашим домом и Баллоком, в небольшом пригороде. Тайлер, конечно, поменьше Далласа и Хьюстона, но это большой городок или небольшой город, как вам больше нравится. Населения тысяч сто, куча машин, нелегальные иммигранты и студенты колледжа. Иммигранты, которых любят нанимать, чтобы платить поменьше, а потом делать из них козлов отпущения при каждом удобном случае, забывая, что их бы вообще здесь не было, чтобы винить их за то, что они делают и чего не делают, если бы им не предлагали работу.
  
  Когда мы добрались до дома Тилли, то увидели на стоянке две машины.
  
  – Это машины Тилли и Роберта. Обе здесь, – сказала Бретт.
  
  Я вышел и постучался в дверь, но никто не открыл. Сложно объяснить, но иногда ты стучишься, зная, что внутри кто-то есть, а иногда возникает ощущение пустоты, будто стучишь по выбеленному солнцем черепу, ожидая, что мозг, которого внутри давно нет, вдруг пробудится. А иногда ты просто очень зол, а тот, кто внутри, прячется. Я помню, как моя мать так время от времени делала, когда приходил сборщик налогов. Всегда было интересно, знают ли они, что мы дома и просто прячемся, чтобы не платить налоги, на которые у нас нет денег, но которые платить обязаны. Например, налог на машину. В надежде, что они не увезут ее.
  
  Я обошел дом и постучал в заднюю дверь – с тем же результатом. Обошел весь дом вместе с Бретт, заглядывая в окна. Большая их часть была закрыта ставнями и занавесками, но за окном кухни с заднего двора занавески были открыты. Сложив руки и прижавшись к стеклу, мы поглядели внутрь. Ничего не видно.
  
  Наконец вернулись к моей машине и присели на капот.
  
  – Хочешь, чтобы я забрался внутрь? – спросил я.
  
  – Не знаю. Я вчера в полицию звонила, ну, в контору шерифа, но они ничего не стали делать.
  
  – Не прошло двадцать четыре часа?
  
  – На самом деле уже прошло. Давно. Но дело в том, что они ее уже знают.
  
  Подробностей я не знал, но можно догадаться. Тилли часто попадала в неприятности, время от времени ей удавалось сбежать, когда у полиции не хватало сотрудников, чтобы вовремя поймать проститутку, наркомана и вообще головную боль для окружающих, постоянную.
  
  – О’кей. Беру ответственность на себя. Заберусь туда.
  
  Вокруг были дома, но никого не было видно, и я не видел, чтобы кто-нибудь отдернул занавески, чтобы подсмотреть. Достав из перчаточного ящика набор отмычек, которыми я время от времени пользовался, когда работал на агентство, я снова обошел дом и открыл заднюю дверь. Взломщик из меня не слишком хороший, и, по правде говоря, обычно это выглядит не так, как в кино, по крайней мере, у меня. Всегда приходится повозиться. Однако замок оказался достаточно простым, и все заняло у меня около пяти минут. Затем я и Бретт вошли внутрь.
  
  – Тилли, Роберт, – окликнула Бретт. – Это я, мама.
  
  Никто не отозвался. Как о стенку горох.
  
  – Подожди у двери, – сказал я.
  
  Я пошел по дому, заглядывая в комнаты. Ничего особенного, но в гостиной стул и кофейный столик опрокинуты. Что-то пролилось на пол и стало липким. Рядом – разбитый стакан. Вернувшись, я рассказал Бретт об увиденном.
  
  – Может, теперь служители закона заинтересуются, – добавил я.
  
  Когда мы вышли наружу, я вдруг увидел дорожку из мелких капель крови. До того я ее не заметил, но теперь, выходя из дома, когда лучи солнца упали под нужным углом, разглядел. Так, будто кто-то рассыпал рубины разного размера в траве.
  
  – Бретт, милая, иди к машине и сиди там, за рулем, – сказал я. – Вот ключи, на случай если придется уехать. И если будет надо, уезжай. Обо мне не беспокойся.
  
  – Чушь, – сказала она. – Пошли, возьмем пистолет из бардачка.
  
  У меня было разрешение на скрытое ношение оружия, но я редко носил пистолет с собой. На самом деле мне вообще не нравилось оружие, но с моей работой – я не имею в виду работу ночного сторожа на заводе собачьей еды – иногда эти штуки нужны.
  
  Мы дошли до машины, взяли из бардачка оружие, старомодный револьвер, и пошли по следу капель крови.
  
  След уходил в лес, а там мы его потеряли. Прошли немного по тропе, и я увидел место, где что-то затаскивали в кусты, которые остались примяты. Мы пошли туда и увидели лежащее на земле тело. Человек лежал лицом вниз. Мне, конечно, не следовало трогать тело, но я толкнул его носком ботинка, и оно перевернулось. У трупа оказалось лицо молодого парня с забитыми муравьями глазами и сплющенным и окровавленным носом, так, будто человека волокли по земле лицом вниз. На груди была дырка от пули вроде бы. Я их немного видел, по пальцам пересчитать. Эта была ровнехонько на кармане рубашки. Потом я увидел еще одну, в правом боку. Видимо, первым выстрелом его ранили, он попытался сбежать, и тут тот, кто его ранил, догнал его и выстрелил снова, а потом утащил в кусты. Затем я заметил, что у парня татуировки по обеим рукам снизу доверху, и не слишком хорошие. Такие, будто пьяница пытался писать иероглифами или на санскрите. Пьяница или товарищ по камере.
  
  – Это он, – сказала Бретт, стоя рядом со мной.
  
  – В смысле, Роберт, приятель Тилли.
  
  – Ага, – сказала она и принялась смотреть по сторонам. И я тоже. До некоторой степени я был готов увидеть и тело ее дочери, но его здесь не было. Мы даже вернулись в дом и прошли по всем комнатам, не касаясь ничего, кроме дверной ручки, на случай если не нашли Тилли в первый раз, спрятанную под кроватью, в шкафу, в холодильнике. Холодильника у них не было, а в шкафу и под кроватью мы ничего не нашли.
  
  Они прислали молодого парня в висящих, не по размеру, штанах и с бляхой, сияющей, как детские мечты на Рождество. В бедренной кобуре у него был пистолет такого размера, будто он собрался на слонов охотиться. Ковбойская шляпа со слишком высокой тульей и слишком широкими полями. Будто мальчик-переросток, собравшийся поиграть в ковбоев. Он представился заместителем шерифа.
  
  С ним прибыл и другой парень, постарше, который сидел на пассажирском месте. Молодой вышел из машины, старший – нет. Просто открыл дверь и остался сидеть внутри. Он выглядел как человек, ждущий, когда выслужится до пенсии, и не уверенный, что ему это удастся. Может, ему лет сорок, но что-то в его лице делало его старше. Пистолет у него в кобуре был поменьше. Это я четко разглядел. А свою ковбойскую шляпу он положил на колено.
  
  Молодой парень выслушал наши показания. Выглядел заинтересованным, что-то записал в блокноте. Я сообщил ему, что у меня в перчаточном ящике оружие и что у меня есть на него разрешение, чтобы не усугублять ситуацию, если он сам его найдет. Через некоторое время старший вышел из машины и подошел к нам.
  
  – Все записал, Олфорд?
  
  – Да, сэр, – ответил заместитель.
  
  Я увидел, что на бляхе у старшего написано «ШЕРИФ». Бляха была так похожа на те, что мы покупали в детстве, вместе с пистонным пистолетом, но без пистонов. Пистоны надо было покупать отдельно.
  
  Он задал нам несколько вопросов, тех же, что задавал молодой, на случай если мы начнем путаться, как я понял. И внимательно глядел на Бретт. Не стану его винить. Она выглядела отлично, как всегда. Длинные рыжие волосы, волнами спадающие по плечам, великолепное тело, поддерживаемое в порядке тренировками, и лицо, от которого Чудо-Женщине захотелось бы биться головой о стену.
  
  – Пойдемте со мной, – сказал мне шериф.
  
  – Я тоже, – сказала Бретт. – Я вам не божья коровка.
  
  – Не сомневаюсь, – сказал шериф. – Олфорд, садись в машину и приведи в порядок все записи.
  
  – Они в порядке, шериф, – сказал Олфорд.
  
  – Все равно иди в машину.
  
  Мы отошли достаточно далеко. Шериф, которого, как выяснилось, звали Натан Хьюз, обратился к нам снова.
  
  – Олфорд – человек мэра. Что еще поделаешь?
  
  – Он себе форму в «Гудвилле» купил? – спросил я.
  
  – Не надо такого неуважения, – сказал шериф. – Он ее с веревки для белья стянул.
  
  Мы дошли до тела.
  
  – Я его перевернул, – сообщил я.
  
  – Зная, что этого не следует делать, – сказал шериф Хьюз.
  
  – Знаю. Но я должен был проверить, может, он жив.
  
  – Когда они выглядят так, лицом вниз, лицом вверх, и так ясно, что мертвые.
  
  – Возможно.
  
  – Ты что-то знаешь, – сказал шериф. – Ты все подметил, ты сказал, что вас здесь двое и кто вы такие, так что я позвонил кое-куда, кое-что разузнал. Шеф из Ла-Борде, знаешь ли, сказал, что ты настоящая заноза. И обычно работаешь с черным парнем по имени Леонард.
  
  – Ага, точняк, – согласился я. – В смысле, я действительно работаю с черным парнем по имени Леонард. Насчет занозы не знаю.
  
  – Думаю, да, – сказал шериф. – Шеф мне кое-что рассказал.
  
  – Болтовня, – сказал я.
  
  Когда мы закончили осмотр тела, то вернулись к машине. Шериф сказал Олфорду взять фотокамеру и сделать снимки.
  
  – Нет у нас настоящей команды, – сказал он. – Я, Олфорд, еще один заместитель и диспетчер. Иногда пончиками бесплатно кормят.
  
  – Помогает поддерживать форму, – сказал я.
  
  – Еще бы, – сказал шериф и посмотрел на Бретт. – Вы весьма хорошо держитесь, учитывая, что ваша дочь пропала, а ее парень мертв.
  
  Он все еще с нами играет, пытается выяснить, не имеем ли мы отношения к случившемуся.
  
  – Поверьте, я очень встревожена, – ответила Бретт.
  
  Пришлось пару часов подождать в мотеле, пока не приехал шериф. Он сообщил, что никакой информации нет.
  
  – Мы не нашли вашу дочь, – сказал он Бретт. – И это хорошая новость, наверное.
  
  – Наверное, – сказала Бретт.
  
  Шерифа здесь не было, когда она сорвалась и рыдала в голос, но, возможно, он заметил, что у нее красные глаза. Выслушав все, что он должен был ей сказать, она просто ушла в ванную и закрыла дверь.
  
  – Слушай, скажу тебе все напрямик. То, что ты уже наверняка сам понял. Я завалящий шериф из завалящего городка, с двумя заместителями, которым впервые придется расследовать убийство. Им бы сбежавших котов с собаками искать да выяснять, кто спер крекеры из отрубной муки в начальной школе. И то за счастье. Я не могу сказать тебе, чтобы ты работал сам по себе или что сюда можно привести людей и поопытнее. Но будь я на твоем месте, с тем, что я о тебе знаю, скажу тебе по секрету, что я и делаю сейчас, на случай если ты вдруг не въехал. Попробуй сам что-то поискать.
  
  Я кивнул.
  
  – Нет никаких идей, с чего начать?
  
  – Я же сказал, я завалящий шериф, но когда-то я работал в большом городе. Приехал сюда, чтобы поменьше на трупы смотреть. Пока что так и было. Это первая смерть за пять лет, если не считать самоубийств. Погибший – Роберт Остин, и его разыскивали за какое-то дерьмо. Девочка, дочка твоей женщины, ходят слухи, что она кое-чем занималась, если понимаешь, о чем я.
  
  – Слухи, скорее, верные, – сказал я.
  
  – Этот парень, Роберт, торговал наркотой и торговал девушкой. В таком городке люди, пользовавшиеся ее услугами… ну, все все знают. Каждый знает, какую кучу дерьма навалит сосед, и отличит ее по запаху. Роберт, скорее всего, продавал наркоту Бастеру Смиту. Бастер заправляет шоу «Госпел Опри» в Марвел-Крик.
  
  – Я там родился.
  
  – Тогда ты хорошо знаешь дела. Место было крутое и жесткое. Все эти дела с выпивкой и прочее. Сейчас городок известен только старинными домами, кабаков больше нет. «Госпел Опри», скажем так, хорошее прикрытие для старины Бастера. В Марвел-Крик его считают набожным бизнесменом. Для меня же, как нормального христианина, он – оскорбление самого названия.
  
  – Все понятно.
  
  – Ему около пятидесяти, он зачесывает волосы назад и очень клево себя ведет. Носит эти ужасные пиджаки в клетку в спортивном стиле, постоянно. Я его пару раз встречал, когда там бывал. Один раз даже сходил на «Опри». Хорошее шоу. Но про него продолжают ходить слухи, и, пусть это слухи, я склонен им верить. Он дилер, живущий простой жизнью, на первый взгляд, чистый до скрипа, но обделывающий грязные дела с черного хода. И хватающий все, что ему под руку попадется.
  
  Еще есть парень по имени Кевин Криспер, он тут в «Гоу-Марте» обретается, сидит на скамейке перед дверьми. Это его точка. Он там наркотой торгует, и по слухам, хотя мы и ничего доказать не можем, он работает на Бастера. Я за ним слежу, но пока ни разу его не поймал на том, чего ему лучше бы не делать. У него есть один-два помощника. У всех у них есть приводы, но ничего и близко такого, за что их можно было бы закрыть. В смысле, я знаю, чем они занимаются, но доказать не могу. Не могу сделать того, что следует сделать. Собственно, Кевин Криспер продает наркоту мелким оптом и сидит на проценте. Основную долю имеет Бастер, поскольку он все поставляет. По крайней мере, «белого». Тилли, и я лучше скажу это прежде, чем твоя подруга выйдет, была покупателем, но ходят слухи, что она так застряла в наркоте, что уже ничего не соображала. Ушла в мертвую зону, оставшись с минимумом мозгов, только чтобы не сдохнуть, вот и все. Роберт, возможно, ее использовал через Кевина. У Тилли, как я уже сказал, мозгов осталось не больше, чем у надувной куклы, настолько она себе их загадила.
  
  – Вы все это знали и ничего не делали? – спросил я.
  
  – Так точно. Разве не здорово? Слушай сюда, шеф из Ла-Борда сказал, что ты умнее, чем на первый взгляд кажешься, хотя я, вроде бы, это уже говорил. Есть вещи, которые ты можешь сделать, а я – нет. Закон и все такое. Но если ты на этом попадешься, я тебе ничего не говорил, а если скажешь, что говорил, назову тебя большущим лжецом. И даже тебя арестую. Как тебе наши современные органы правопорядка?
  
  – Как-нибудь переживу, – сказал я.
  
  Пришлось повозиться, но я наконец-то уговорил Бретт, чтобы она позволила мне отвезти ее домой. Я позвонил Леонарду с мобильника, но он не ответил. Я отправил сообщение. Доехал до делового квартала Баллока, до перекрестка, подошел к «Гоу-Марту» и нашел Кевина Криспера. Мужик лет сорока, пытающийся выглядеть на тридцать. Кевин был похож на человека, который промок до нитки, а потом полез сушиться в микроволновку, кожа – как у мумии Тутанхамона. Но мускулистые руки, такие, которые некоторые люди имеют от рождения. Длинные, жилистые, наполненные скрытой силой.
  
  – Слышал, ты можешь мне кое-что продать, – сказал я, подходя к нему.
  
  – Кое-что? – переспросил он. – Что именно? Я вообще похож на того, кто что-то продает? Кастрюли, сковородки. А может, перчатки и обувь?
  
  – Мне говорили, что у тебя есть чем поразвлечься. Парень по имени Роберт сказал. Ты же Кевин, так?
  
  – Ага, это я. А когда тебе Роберт это сказал? – спросил Кевин, подняв голову.
  
  Я просчитал время, на случай если Кевин уже знает, когда именно Роберт сыграл в ящик.
  
  – Еще он говорил, что тут есть девушка, которая может сделать мне одолжение. За некоторую сумму, – добавил я.
  
  – Ты все это слышал, а?
  
  – Слышал.
  
  – А он не предлагал тебе, чтобы он сам о тебе позаботился?
  
  – Сказал, что работает на тебя и что мне лучше с тобой поговорить.
  
  – Как смешно, что он так сказал.
  
  – Слушай, у тебя товар либо есть, либо нет. У меня есть деньги. Мне нужны определенные услуги. Я хотел бы повеселиться с девушкой и себя в порядок привести. Ты знаешь, от кого я пришел.
  
  Он кивнул.
  
  – Скажем так, я знаю, как добраться до этой девушки, и знаю, что тебе надо, чтобы себя в порядок привести, но неужели ты думаешь, что у меня все при себе? Думаешь, у меня дырка от этой девушки в заднем кармане лежит вместе с мешочком кокса?
  
  – Было бы здорово, если бы так.
  
  – Слушай, вот что я тебе скажу. Мне нравится Роберт, и коли уж он тебя прислал, у меня есть место, куда ты можешь прийти за товаром и девушкой. Мотелем мы не пользуемся. Здесь все друг друга знают.
  
  – Так что за место?
  
  – Ты здесь до вечера задержишься?
  
  – Возможно.
  
  – Если хочешь телку и заворот мозгов, то лучше тебе задержаться.
  
  – Заворот мозгов?
  
  – Товар, которым я торгую. Смесь. Принимаешь, у тебя встает, а в голове приход, так весело, что съедешь, лучше не бывает.
  
  – Точно?
  
  – Так я слышал. Ясен пень, на себе не пробую.
  
  – Плохая реклама для продажи.
  
  – Ну, не совсем. Девочку я пробовал, естественно, но остальное – товар, чувак. Если примешься за товар, которым торгуешь, особенно когда его хватает, очень быстро на косяке повиснешь.
  
  Он назвал мне адрес и назначил время. Я его поблагодарил, постаравшись изобразить возбуждение и предвкушение. Отъехал в сторону, к кафе, и снова позвонил Леонарду, остановив машину на стоянке. Мне казалось, что дело в Мичигане уже должно было закончиться и он уже должен был бы ехать по Техасу, но было похоже, что дело затянулось. Снова то же самое. Ответа нет. Я отправил ему подробное сообщение, даже рассказал, где и в какое время я должен встретиться с дилером. Объяснил все, что Кевин объяснил мне. Пошел в кафе и выпил кофе с сэндвичем. Решил, что, возможно, лучше подкрепиться. Купил ланч с собой и рукоятку для топора в продуктовом магазине, отнес в машину и поехал туда, где должен был встретиться с Кевином. Только на четыре часа раньше.
  
  Еще пару раз пытался дозвониться Леонарду, снова отправил ему сообщения с той же информацией, но, чем бы он там ни был занят, телефон он не включал. Место встречи Кевин назначил не в чаще леса, но за городом, вполне понятно, учитывая, какие услуги он предоставляет. Поскольку я не думал, что Тилли, вероятно, единственная девушка, имеющаяся у него, так сказать, в доступе, реально была в доступе, а Роберт мертв, как две буровые машины, а также подозревал, что Кевин об этом прекрасно осведомлен, то решил, что вряд ли следует рассчитывать на его гостеприимство и то, что он приведет Тилли прямиком ко мне. Мы с Бретт и Леонардом однажды уже ее спасали пару лет назад из схожей ситуации, в которую она ввязалась по глупости, отчасти мне даже хотелось оставить ее как есть. Конечно, я так не мог поступить с дочерью Бретт, и это было главным. Но мои чувства тоже были немаленькими. Я ощущал себя одним из тех парней, которые станут переводить через дорогу бешеную собаку, решив, что она потерялась.
  
  Задумался насчет того, не потеряюсь ли сам. Решил немного отклониться от маршрута, съехав на небольшую дорогу, почти что охотничью тропу. Проехал по ней, а потом еще немного по пешей тропе. Припарковал машину в надежде, что ее здесь никто не обнаружит и не решит сломать зажигание и на ней уехать или просто попортить. Достал револьвер из перчаточного ящика и заткнул за пояс сзади, а сверху прикрыл рубашкой навыпуск. Потом взял еду, которую купил в кафе заранее, гамбургер, картошку фри и «Диет-Колу» в банке, в другую руку взял рукоятку для топора, развернув к плечу сзади, чтобы ее было не очень заметно, и пошел на назначенное место встречи.
  
  Увидев дом, явно готовый развалиться и расположившийся среди деревьев, понял, что подозрения были правильны. Любой, кто решил бы, придя сюда, что здесь он позабавится с девкой и закинется наркотой, был бы просто тупицей. Я не решил ни того, ни другого, но тупицей я был уже потому, что вообще здесь очутился. Подойдя к двери, я дернул её. Закрыта. Я обошел дом. Тоже закрытая дверь, но достаточно тонкая. Решил оставить ее в качестве аварийного выхода, можно будет просто ногой вышибить. Можно вышибить и сейчас и ждать его внутри, но если он сам решит войти через заднюю дверь, то это уже будет мой прокол.
  
  Я отошел в лес влево от дома, нашел упавшее дерево и сел на него. Съел ужин, так сказать, с учетом, что он был безвкусным, как трава, и подходил только человеку с железным желудком. Сначала съел картошку фри, такую жирную, что от нее садовая статуя бы обгадилась. Потом бургер с «Диет-Колой». Мясо выглядело подозрительно, но я уже достаточно проголодался. Я всегда испытываю голод, когда думаю, что мне предстоит кого-то убить или самому быть убитым.
  
  Начало темнеть, прилетели москиты, противно звеня. Пара даже меня укусила. Интересно, подумал я, не переносят ли они нильскую лихорадку или что похуже. Прихлопнул их. Заметил ползущего по штанине клеща, явно намеревающегося укусить меня за яйца, и возгордился тем фактом, что спас эту важную часть.
  
  Через некоторое время я увидел, как подъехал Кевин. Припарковав машину, он вошел в дом. Загорелся свет. Тилли с ним не было. Вряд ли у него вообще что-то с собой было. Тоже приехал раньше. Я решил, что подожду еще пару минут, а затем внезапно нападу на него. Поглядел на часы. Выждал, чтобы он успел почувствовать себя в безопасности. На случай, если у него есть пистолет, а он у него наверняка есть, лучше использовать фактор внезапности. Конечно, у меня он тоже есть, но если дело дойдет до стрельбы, всякое может случиться.
  
  Я задумался об этом, затем о другом, а потом ощутил что-то холодное у затылка. Поскольку на дворе была середина лета, стемнело совсем недавно, вряд ли это был прохладный ветерок.
  
  Это оказался ствол пистолета.
  
  Даже сказать не могу, каким уродом я себя почувствовал. Сижу здесь, собираюсь к нему подкрасться, а они сами ко мне подкрались. Медленно обернулся назад. Там стоял невысокий толстый мужчина с лицом, похожим на использованную мишень, так много на нем было оспин. Он улыбался мне, обнажив зубы, за работу с которыми дантист взял бы штук пятнадцать баксов.
  
  – Сам понимаешь, я могу тебя пристрелить, – сказал он.
  
  – Угу.
  
  – Но мы лучше просто пойдем туда и встретимся с Кевином. Вставай-ка.
  
  Я встал, оставив на бревне рукоятку от топора. Мужчина обыскал меня, нашел револьвер и убрал его в карман широких штанов. Потом подобрал рукоятку от топора и коснулся моего плеча.
  
  – Иди к дому, – сказал он.
  
  Стареем, подумал я. Раньше я был бы готов к такому. Или, по крайней мере, так думал. Думал, что поступил ловко, приехав раньше, но они меня выследили. Луноликий мужик с кратерами оспин на лице поджидал меня в лесу, а Кевин вышел напоказ, в качестве приманки.
  
  – За лесом дорога есть, болван, – сказал Луноликий. – Я прошел по ней, а потом через лес. Спрятался и ждал. Думал, что придется выслеживать тебя всерьез, но ты выбрал место совсем рядом. Все было просто, чувак. Кевин сказал, что ты считаешь себя ловким парнем, но на самом деле ты не слишком ловкий, так ведь?
  
  – Вынужден согласиться, – ответил я.
  
  В доме нас ждал Кевин.
  
  – Ни сока, ни закусок, а? – сказал он. – Конечно, ведь ты не за этим пришел, так ведь? Ты мне с самого начала не понравился.
  
  – У тебя в доме зеркал нету?
  
  Луноликий двинул мне рукояткой топора по ногам сзади, и я упал на колени.
  
  – Я заподозрил, что у тебя иная причина со мной встретиться. Заподозрил, что ты ищешь Тилли или Роберта. Должен сказать тебе, думаю, что ты знаешь, что Роберт мертв.
  
  – Попал, – ответил я. – Я знаю, что он мертв. А что с Тилли?
  
  – С ней все в порядке, но это ненадолго, – ответил Кевин. – Мистер Смит предпочитает выжать из товара все прежде, чем его выкинуть. Он держит ее то на одном, то на другом, так, чтобы продавать ее, пока еще есть, что продавать, сам понимаешь. А потом у нее будет передоз, что сочтут случайностью. Когда найдут ее где-нибудь в яме, с растущими из задницы поганками.
  
  – С Робертом все не выглядело случайностью.
  
  – От него проблем больше оказалось. Все вышло из-под контроля. Сам понимаешь, он подсел, вместе со шлюхой. Нам не нравятся дилеры, которые подсаживаются, если мы сами их подсадить не собираемся.
  
  Они оба рассмеялись. Судя по всему, они многое не договаривали.
  
  – Сажай его на стул, – сказал Кевин.
  
  Они были готовы к встрече. Стул уже стоял посреди комнаты. Меня было хорошо видно в окно, когда Кевин время от времени выходил наружу. Похоже, он солгал, когда сказал, что у него с собой товара нет. Судя по тому, как он нервно дергался, товар при нем был. После того как они усадили меня на стул, Кевин взял пистолет Луноликого и приставил к моей голове, а Луноликий привязал к стулу мои руки и ноги.
  
  – А теперь тебе придется рассказать, зачем ты здесь, – сказал Кевин, когда меня связали окончательно.
  
  – Поди трахни осла в зад на бегу.
  
  – О, как некрасиво, – сказал Кевин. – Джубиль, подержи пушку.
  
  Джубиль, Луноликий, взял пистолет. Кевин схватил рукоятку от топора, ту, что принес я. И я понял, что пожалею об этом. Он со всей силы ударил мне по голеням. Боль пронзила меня от ног по спине и до самой головы. Мгновение я думал, что меня стошнит и я вырублюсь.
  
  – Больно, должно быть, – сказал Кевин.
  
  – Сам знаешь, – ответил я. Не особенно круто, но хоть что-то, пусть и прозвучало, будто голос карлика из-под подушки.
  
  Кевин отошел и положил рукоятку топора у двери. Сунул руку в карман и достал длинный складной нож. Раскрыл.
  
  – Мне этот дом бабушка оставила. Не слишком много, но иногда я сюда по делам прихожу. И чувствую себя несколько сентиментально, даже если все идет по-плохому. Как сейчас. Я не очень-то хочу проливать здесь кровь, но сделаю это, если понадобится. Так что, ради себя и меня, лучше говори.
  
  – Я заговорю, и ты меня так просто отпустишь?
  
  – Конечно.
  
  – Чушь.
  
  – О’кей, ты прав. Я собираюсь тебя убить. Но я могу сделать это быстро, просто перерезав горло. Подумать противно, но быстро кончится. Истечь кровью хорошо. В Роберта два раза пришлось стрелять. Не так хорошо. До второй пули ему было очень больно. А здесь и с этим ножом я могу сделать твои последние мгновения очень долгими.
  
  – Значит, у меня выбор. Я говорю, и ты режешь мне глотку, я не говорю, и ты меня режешь, пока я не заговорю?
  
  – Как-то так.
  
  И тут я увидел в окне голову Леонарда. Понял, что надо тянуть время.
  
  – Так что ты хочешь узнать? Может, я что-то и знаю, если это не касается математики.
  
  – О’кей. Для начала, кто ты такой, на хрен?
  
  – Я переписчик.
  
  – Это обойдется тебе в порез, – сказал Кевин. – Для начала ухо отрежу.
  
  – Прежде чем сделаешь это, выслушай еще кое-что, правда, – сказал я.
  
  – И что бы это могло быть?
  
  – Ад грядет.
  
  В этот момент дверь вылетела от удара ноги Леонарда. Он подобрал рукоять топора быстрее, чем сказать «Боже, это рукоять топора?».
  
  – Ша, педики, ниггер пришел, – сказал Леонард, быстро шагая вперед.
  
  Мгновенно пройдя вперед, он ударил Луноликому рукояткой по зубам, с левой руки. Луноликий упал на пол, выронив пистолет, который полетел в сторону.
  
  Свет блеснул на бритой черной голове Леонарда, сверкал в его глазах, сверкал на новенькой лакированной рукоятке. Пронзив воздух, будто горячий нож масло, рукоять попала в Кевина. Раздался звук, словно ударили ремнем по кожаному дивану, в разные стороны полетели зубы и капли крови. Теперь уж точно дом бабушки Кевина замаран кровью. Брызги попали на окно и стену, зубы со стуком упали на пол.
  
  Кевин упал ничком, выронив нож. Попытался ползти к нему, но Леонард с силой наступил ему на пальцы и снова опустил рукоять топора. На этот раз звук был такой, будто кто-то отрубил голову индейке мясницким ножом.
  
  Кевин уже не шевелился, но Леонард еще раз ударил его, на всякий случай. Потом подошел к Луноликому, который пытался встать, и двинул ему ногой в зубы. Луноликому и так требовались услуги стоматолога, но теперь они обойдутся ему куда дороже.
  
  Когда Кевин очнулся, он был привязан к стулу вместо меня. Леонард стоял рядом, опираясь на рукоятку от топора. Я сидел на полу перед ним. Луноликий все еще валялся на полу. Если он не был мертв или в коме, то, наверное, погрузился куда-то в глубины своего сознания.
  
  – Как дела? – спросил я.
  
  – Пошел на хрен, – ответил Кевин, но очень неразборчиво. И плюясь кровью.
  
  – Если будешь уходить отсюда, а такое возможно, не забудь собрать свои зубы, – сказал я. – Только не перепутай с теми самоцветами, что раньше были во рту Джубиля. Можешь положить в стакан с водой и заморозить. Говорят, сейчас просто чудеса творят с выбитыми зубами.
  
  – Кто ты? – спросил он.
  
  – Меня зовут Хэп, а это мой брат, Леонард. Но вы уже знакомы.
  
  – Рад, что ты представился, на хрен.
  
  Я встал и повернулся к Леонарду.
  
  – И не думал, что ты придешь.
  
  – Я уже домой ехал, когда ты позвонил. Выехал два дня назад, но попал в зону, где мобильный не берет. В низинах. Немного поздновато твое сообщение получил.
  
  – Хорошо, что не слишком.
  
  Я снова повернулся к Кевину.
  
  – Кевин, нам надо поговорить, и мне нужны кое-какие ответы. Если они мне понравятся, я тебе даже горло не перережу.
  
  Они рассказали нам, что Тилли забрал парень, руководящий «Госпел Опри», Бастер Смит, и что Кевин с Луноликим помогали ему забрать ее. Она в старом здании кинотеатра. Здание театра мне было хорошо знакомо, поскольку я родом из Марвел-Крика, и много раз ходил туда в кино, пока рос. Там была сцена и киноэкран, проводили шоу для детей, приглашая клоунов, жонглеров и прочих затейников. Представления обычно были ужасны, и я всегда радовался, когда все уходили со сцены и в зале гасили свет, оставляя меня наедине с тараканами и фильмом.
  
  Леонард не хотел оставлять им машину, но решил ее не портить. Испортить он хотел только их самих. Мне такое не особо нравилось, но что поделать? Они первые начали.
  
  Леонард положил их в багажник своей машины, а я поехал за ним следом, когда он меня довез до нее. Мы привезли их к реке. Леонард выпустил их из багажника. Они кое-как выбрались. Леонард хорошо обработал их рукоятью топора еще до этого.
  
  – Я собираюсь переломать вам ноги, обоим. По одной каждому, – сказал он.
  
  – В этом нет нужды, Леонард, – сказал я.
  
  – Знаю. Но очень хочется.
  
  – Погоди, выслушай своего друга, – начал Кевин. – Мы просто работали на этого подонка. Мы теперь не в деле. И надеемся, что вы заберете вашу девчонку.
  
  – О да, мы ее заберем, если там будет, что забирать, – сказал Леонард. – Но вот еще что. Вы собирались убить моего друга. Если бы я не появился, убили бы. Так какую ногу?
  
  Кевин и Луноликий поглядели на меня.
  
  – Он от своего не отступит, – сказал я. – А вы действительно собирались меня убить.
  
  – Но мы тут умрем, если нам ноги сломать, – сказал Луноликий.
  
  – Нехрена трагедию разыгрывать, – сказал Леонард. – Ползти сможете, может, палки найдете, чтобы на них опираться. На самом деле это уже не наша проблема. – Так какую ногу? – снова спросил он. – Или я сам выберу.
  
  – Левую, – сказал Кевин. Луноликий промолчал. – Но…
  
  Прежде чем Кевин успел что-то сказать, Леонард взмахнул рукояткой топора. Она просвистела в воздухе и врезалась в колено, сбоку, в самое слабое место. Раздался звук, будто сломали коробку с бильярдными шарами. Кевин с криком упал и схватился за колено.
  
  – Одну, – сказал Леонард.
  
  Луноликий попытался бежать. Я был в долгу перед Леонардом, так что побежал следом. Догнал Луноликого, схватил за плечо, развернул к себе и врезал ему по морде с правой. Луноликий упал. Прежде чем он успел подняться, рядом уже оказался Леонард с рукояткой топора в руке. Вроде бы он сделал целых три удара, чтобы добиться своего, не помню. Я отвернулся. Но вроде бы это была правая нога.
  
  Мы оставили машину Леонарда на стоянке у церкви, и это показалось нам иронией судьбы. А потом поехали в Марвел-Крик на моей.
  
  – Что, если эти парни выберутся из леса и позвонят? Предупредят Бастера?
  
  – До их машины не одна миля, – ответил Леонард. – До Ноу Энтерпрайз. У них по одной ноге сломано. Кроме того, это ты не хотел, чтобы я их убил. По мне, лучше бы им лежать в Сабине, чтобы их рыбы ели.
  
  – Экий ты хладнокровный, брат.
  
  – Совершенно.
  
  Мы думали, что придется поискать, где выступает «Госпел Опри», но, проезжая, увидели народ, собравшийся на представление. Большую толпу.
  
  – Только внутрь запускают, – сказал Леонард. – Сколько времени? Девять? Или десять? Никогда не думал, что Иисус так допоздна зависал.
  
  – Точно. Он обычно рано ложился и рано вставал.
  
  Достав револьвер, я убрал его под рубашку сзади. Рукоятку топора и все, что с ней было связано, мы оставили на заднем сиденье. Подойдя ближе, мы увидели, что толпа растет.
  
  – Что тут такое? – спросил я пожилого мужчину с тросточкой.
  
  – «Госпел Опри», как обычно. Сегодня шоу молодых дарований. Неужто не знаете?
  
  – Нет, не знаем, – ответил я.
  
  – Веселее, чем цирк с обезьянами. Поют, танцуют, разыгрывают комедии. Отличное развлечение.
  
  – Тебя впустят, сынок, – добавил он, поглядев на Леонарда. – Хотя я помню времена, когда не впустили бы.
  
  – Боже, как времена меняются, – ответил Леонард.
  
  Оглядевшись, я увидел, как люди по очереди заходят через другую дверь, боковую.
  
  – А это кто? – спросил я старика.
  
  – Дарования. Записываются на выступление.
  
  – Тогда пошли, Хэп, – сказал Леонард.
  
  И мы встали в очередь вместе с дарованиями.
  
  – Веселее, чем цирк с обезьянами, – сказал я. – И таких, как ты, пускают, Леонард.
  
  – Ну, сэр, точняк, что этим заправляют белые голодранцы. Точняк.
  
  Внутри сидел за столом невысокий мужчина. Сделав скучающее выражение лица, он спросил наши имена, и мы их назвали, без фамилий. Леонард сказал, что мы исполним песню.
  
  Конечно же, мужик не нашел нас в списке.
  
  – Мы в программе, – сказал я. – Звонили заранее, и все такое. В Овертоне нас считают уникальными.
  
  – Овертон такого размера, что его переплюнуть можно, – сказал мужчина.
  
  – Угу, но мы здесь, и мы не маленькие.
  
  Он ненадолго задумался.
  
  – Вот что. Есть двое парней, которые играют на волынках и которые отменили выступление. В прачечной килты потеряли или что-то вроде. Я отдам вам их место. Вы не регистрировались, но так сойдет. Так будете петь?
  
  – Аки птички долбаные, – сказал Леонард.
  
  Мужик поглядел на него и медленно улыбнулся. Вряд ли Иисус всегда пребывал в доме сем. Он махнул нам рукой, и мы пошли дальше.
  
  – Певцы? – переспросил я.
  
  – Уникумы, – ответил Леонард.
  
  Все сработало, и нас отвели за кулисы. Там уже вовсю готовились. Старый мужчина в чем-то вроде сержантской формы, толстый и лысый, дышащий так, будто ему не хватало кислородной подушки, держал куклу для чревовещания, одетую рядовым, в пилотке, и все такое. Скажу я вам, терпеть я не могу чревовещателей. Когда я был ребенком, как-то вечером увидел старый фильм «Глубокой ночью», из нескольких новелл. Одна из них была про чревовещателя, чья кукла отняла у него жизнь. Перепугался до чертиков. Потом нервничал, только увидев кусок дерева, вырезанный для куклы. А эта кукла выглядела так, будто над ней поработали крысы и человек с ножом для колки льда.
  
  – И давно этим занимаетесь? – спросил я.
  
  Он со свистом вдохнул, прежде чем ответить.
  
  – Я зарабатывал этим нормальные деньги. А сейчас никуда не берут, только на эти шоу дарований и детские праздники. Не так все хорошо, как прежде. У них теперь этот клятый Интернет есть. Ох, парни, вы же на меня не наябедничаете, а? Они же хотят, чтобы мы слова лишнего не сказали.
  
  – Ни хрена не скажем, – ответил Леонард.
  
  Старик рассмеялся.
  
  – У вас ничего выпить не найдется, а?
  
  Мы сознались, что нет.
  
  – Ну и ладно. Просто спросил.
  
  Он немного тряхнул куклу, поднялась пыль.
  
  – Рядовой Джонсон пообносился. Жена раз ножом его ткнула, а еще меня им по голове молотила. Повреждения были и у меня, и у него. Сознание потерял, старый пердун, а очнулся в памперсе.
  
  Усмехнувшись собственной шутке, он продолжил:
  
  – Денег не было, чтобы его починить. Приходится по ходу представления делать вид, что закрытый глаз – то, что и было задумано. Это добавляет изюминку.
  
  – Еще бы, – сказал я. – Вы их сразите наповал.
  
  Оставалось надеяться, что он не сразит наповал себя. У него было красное лицо, он тяжело дышал и выглядел так, будто у него в любой момент может случиться инсульт. Может, насчет старого пердуна и обморока он и не шутил.
  
  Мы все стояли, выстроившись в ряд и глядя в сторону сцены. Там выступали танцоры. Группа играла и пела, словно хор умирающих коров, а танцоры плясали так, будто у них были деревянные ноги. Потом выступал молодой горбоносый парень, игравший на скрипке так скверно, как будто он бревно пилил. От такого визга даже зад сморщится.
  
  – Сестры конкурс выиграют, – сказал старик. – Я их еще не видел, но они скоро покажутся. Сучки с дырками сушеными. Каждую неделю выходят и выигрывают пять сотен долларов. Гимны клятые. Заставляют народ вспомнить об Иисусе, и все считают себя обязанными за них голосовать. Блин, мне пора.
  
  Старик заковылял на сцену в обнимку с жуткой куклой, подобрав по пути табурет. Его выступление было таким ужасным, что мне хотелось повеситься на веревке от занавеса, но все-таки я восхитился стариканом. Не сдается. Свистит, хрипит, но старается владеть голосом. К концу выступления кукла выглядела здоровее его самого.
  
  Он вернулся, с табуреткой и куклой. Сел на табурет.
  
  – Попытался взять высокую ноту, когда рядовой должен был запеть «Буги-вуги Багл Бой», и чуть не обгадился. Такое ощущение, что ребра сместились.
  
  – Вы хорошо выступили, – сказал я.
  
  – Хорошо я выступал полсотни лет назад, весенним утром, перед этим всласть потрахавшись. Вот тогда я хорошо выступал. По крайней мере, так мне приятнее об этом вспоминать. Может, это было и днем посреди лета, и я с телкой в лесу трахался.
  
  – Просто присядьте и отдохните, – сказал я.
  
  – Уж ты прав, – ответил он. – Точно ничего выпить нет?
  
  – Точно.
  
  На сцену вышла другая танцевальная группа, следом за ними должен был выступать парень, который жонглировал кеглями из боулинга. Мы с Леонардом принялись оглядываться. Место не выглядело так, будто здесь могли бы держать проституток. По крайней мере, если их не использовали забесплатно, пока не затрахают окончательно. Оно не выглядело как место, где кто-то продает наркотики. Просто было похоже на место, где проводят скверные шоу. Конечно, хорошее прикрытие, но я засомневался.
  
  Я заметил, что тех, кто закончил выступление, уводят одной и той же дорогой и что по обе стороны входа на темную лестницу стоят крепкие парни. На церковных дьяконов они не походили, но я решил так их для себя называть. Оставив Леонарда, я подошел к ним и заглянул дальше.
  
  – А что там такое? – спросил я.
  
  – Частная собственность, сэр, – сказал один из них, выходя вперед.
  
  Я вернулся к Леонарду.
  
  – Там наверху целый этаж еще, – сказал я.
  
  – С другой стороны от сцены тоже лестница, – ответил он. – Даже отсюда видно. И тоже быки на охране.
  
  Я поглядел. Точно. Еще двое парней. Если те двое, что поближе, уж точно не дьяконы, то те даже не из хора. Почему-то я сомневался, что наверху хранились книги с гимнами.
  
  – Бастер с черной братвой не водится, – сказал Леонард, – одни белые громилы.
  
  – Не так уж давно такие, как он, вообще твоих братьев не впускали и, возможно, привыкли к этому.
  
  – На самом деле не так, – сказал Леонард. – Они сюда входили, и ты это знаешь.
  
  – Ага, в качестве уборщиков, – ответил я. – А еще по лестнице сзади, и садились только там, на балконе.
  
  – Деньги ниггеров ничем не хуже других, – сказал Леонард. – Знаю. Как-то раз сидел там на балконе и плюнул на голову белому парню.
  
  – Не делал ты такого, – сказал я.
  
  – Нет, но помечтать-то можно.
  
  Мы шепотом обсудили план представления, и вдруг объявился коротышка, который нас регистрировал.
  
  – «Сладкие Девушки» заболели, – сказал он.
  
  – Кто? – переспросил я.
  
  – Певицы, что госпелы поют, я же говорил, – сказал старый чревовещатель, подходя к нам. – Памперсы для взрослых скомкались, вот и выйти не могут. Или услышали, что выйдет петь молодая девушка, и решили слить. Знаю, они здесь. Я их видел, этих самодовольных задниц.
  
  – Хватит уже, – сказал коротышка.
  
  – Простите, – сказал чревовещатель и заковылял обратно к табурету.
  
  Я думал о других вещах и не заметил молодой девушки, на самом деле. Но вроде бы вспомнил, что она исполняет песню Пэтси Клайн, и неплохо.
  
  – «Сладкие Сестры» сказали, что заболели, – повторил коротышка.
  
  – Обе сразу? – спросил Леонард.
  
  – Это случилось с ними внезапно, так что вы двое следующие.
  
  – Ого, – сказал я.
  
  Леонард схватил меня за локоть.
  
  – Ладно тебе, я еще помню «Старый обветренный крест».
  
  – Издеваешься? Мы действительно выйдем на сцену?
  
  – Я пою в душе, – ответил Леонард. – Все сделаю, как надо.
  
  – Вот черт.
  
  Ну, мы вышли, и я тоже вспомнил старую песню. Я атеист, но хорошие госпелы мне нравятся, время от времени. Своего оркестра у нас не было, но местный знал мелодию, типа того, хотя я не помню, чтобы в ней было соло на тубе. И мы начали. Леонард пел хорошо, на самом деле очень даже. Я, типа, подпевал, когда он подымал руку, давая мне знак, но потом забыл слова и начал петь всякую ерунду.
  
  – Уволен, – сказала мне старая леди в первом ряду, в кресле-каталке.
  
  Леонард допевал, а я прищелкивал пальцами, пытаясь выглядеть круто. Будь у меня темные очки, я бы их скинул.
  
  Когда мы более-менее закончили, все явно были счастливы, что мы уходим со сцены. Кто-то даже кинул в меня смятым бумажным стаканчиком, но промахнулся, обормот.
  
  Мы вышли со сцены.
  
  – Проклятье, Хэп, ты все запорол, – сказал Леонард. – Мы могли выиграть деньги. Вернее, я мог.
  
  – Я не смог петь дуэтом, поскольку до сих пор мы ни разу не пели вместе. Да и вообще выходить на сцену не собирался.
  
  – А я вот всегда хотел.
  
  – Ты пел отлично, только не думай, что это станет твоей второй работой, – сказал я.
  
  – Что до тебя, так тебе нечего и думать о такой. Ладно, посмотрим, сможем ли найти Тилли.
  
  – Если она жива.
  
  – Она жива, и они за все это заплатят. А если она мертва, то заплатят с процентами.
  
  Тилли мне не особенно нравилась, но мне нравилась Бретт. А Бретт называла Тилли согнутой веточкой. «Хэп, она согнутая веточка. Согнутая, но не сломавшаяся, – говорила она. – Она может выдержать бурю и остаться целой».
  
  Но до сих пор она была посреди бури, как я понимал, и если информация правильна, то она этого не заслужила. Это даже хуже того, что следовало бы делать с политиками.
  
  Мы двинулись к лестнице с той стороны, где вышли со сцены, рядом с мальчиками из хора. Стоящий рядом мужчина показал в сторону выхода. Упитанный парень в линялом лиловом костюме из синтетики, достойном музея.
  
  – Плохо было, парни, – сказал он. – Реально плохо.
  
  Не обращая на него внимания, мы пошли к лестнице.
  
  – Не сюда, – сказал он, хватая меня за рукав. Я стряхнул его руку и пошел дальше. Похоже, почти никто из присутствующих понятия не имел, что творится наверху, понятия не имел, что человек, заведующий «Евангельской Оперой», столь же преподобен, как лезвие тесака.
  
  – Эти парни шутить не станут, – сказал тот, что хватал меня за рукав. Он имел в виду двоих парней у лестницы. Они шагнули вперед, один ко мне, второй – к Леонарду.
  
  – Вы сюда не пойдете, – сказал мальчик-хорист, оказавшийся передо мной.
  
  Я треснул ему по яйцам, он слегка согнулся, и я тут же отвесил ему хук правой. Ударившись о стену, он ринулся на меня, взбешенный. Я снова ударил его, прямым правым в челюсть. Упав на колено, он попытался выхватить из-под пиджака пистолет. Я достал свой и ударил им ему по голове. Он упал на четвереньки, и я снова его ударил. У него подогнулись локти, будто он не смог отжаться от пола, и растянулся на полу. Только в этот момент я почувствовал, что моя нога очень болит там, куда ударил рукояткой топора Кевин. Я хотел пнуть противника ногой, но передумал.
  
  Глянул на Леонарда. Его противник уже лежал без сознания у лестницы. Думаю, он уложил его одним хорошим ударом кулака. Перевернув своего, я забрал у него пистолет, и у меня оказалось по пистолету в каждой руке. Я пошел к лестнице следом за Леонардом и тут услышал со стороны сцены смех. Видимо, хоть у кого-то что-то получилось. Может, удачная шутка.
  
  Когда я поднялся по лестнице, Леонард уже забрал у своего противника пистолет и взвел курок. Я обернулся, глядя, заметили ли дьяконы, что мы затеяли. Если нет, то скоро поймут. Тот, что меня за рукав хватал, им скажет. Он, может, и не знает, что там происходит, но он четко знает, на кого он работает.
  
  Конечно, если мы ошиблись и наверху просто зал для игры в бинго, нам многое придется объяснять. Хотя нам и так многое придется объяснять.
  
  Дьяконы очнулись. Они пробежали по сцене между танцорами, мужчиной и женщиной в костюме лошади. Мужчина был сзади, там, где задница. Я это увидел, поскольку немного спустился, когда услышал топот ног. Певчие врезались в лошадь, свалив ее, мужчина и женщина выпали из костюма, сказав нечто, что не ожидаешь услышать на «Госпел Опри». Думаю, Господь сделал большую черную отметку в книгах их жизней.
  
  Дьяконы не достали оружие и буквально налетели на меня, так быстро они бежали. Увидев револьвер и пистолет, который я забрал у одного из мальчиков-хористов, они стали как вкопанные. Будто заледенели.
  
  – Вы действительно сдохнуть хотите? – спросил я.
  
  Один мотнул головой и побежал обратно по сцене, мимо лошади, которая снова стала единым целым. Где-то играли труба и пианино. Лошадь танцевала, время от времени проклятая труба выдавала отдельные ноты. Чтоб ему сквозь землю провалиться, парню с этой тубой.
  
  Другой дьякон, тот, что не побежал, поднял руки.
  
  – Тебе придется, по крайней мере, забрать у меня пистолет, чтобы я мог сказать, что был без оружия.
  
  – Пойдет, – сказал я. – Доставай его медленно.
  
  Он сделал это, присел, положил пистолет на пол и отошел назад.
  
  – Не хочу проблем, – сказал он.
  
  – Это здорово, поскольку настроение у меня хреновое, – ответил я.
  
  Он попятился и пошел по сцене быстрым шагом. Пара в костюме лошади только что закончила выступление. Женщина сняла лошадиную голову и бросила зрителям. Хорошо бы, она попала в ту старую леди в кресле-каталке, подумал я, которая сказала, что я уволен.
  
  Подобрав пистолет, небольшой, калибра девять миллиметров, я снова пошел вверх по лестнице. Леонард меня ждал.
  
  – В туалет ходил? – спросил он.
  
  – Разоружал одного джентльмена, – ответил я.
  
  Леонард показал на дверь своим пистолетом.
  
  – Дверь одна. Посмотрим, что за ней? Девушка или тигр?
  
  – Думаю, там могут быть оба, – сказал я.
  
  Мы быстро прошли по коридору, и Леонард пнул дверь ногой. Дверь распахнулась внутрь и повисла на одной петле, а потом упала. Туалет. Пустой.
  
  – Они сортир охраняли? – сказал Леонард. – Неужели?
  
  Возможно, здесь был проход дальше, но мы его сразу не заметили, а искать было немного некогда. Заткнув пистолеты за пояс и прикрыв рубашками, мы спустились по лестнице и прошли за кулисами. Народ с «Евангельской Оперы» ничего не понял и не испугался. Представление продолжалось, как бы то ни было. Сейчас было нечто вроде комедии. Когда мы подошли к другой лестнице, то миновали мужчину и женщину, выступавших в костюме лошади. Они злобно на нас посмотрели.
  
  – Вы этот беспорядок устроили? – спросила женщина.
  
  – Нет, мэм, – ответил я, не останавливаясь. Мы пошли на лестницу, ту, что охраняли дьяконы. Подымаясь, достали пистолеты. Увидели коридор и две двери.
  
  – Ты в одну, я в другую, – сказал Леонард.
  
  Выбрав двери, мы кивнули друг другу и вышибли их ударами ног. Моя сразу слетела с петель, судя по всему, очень старая. Входя внутрь, я слышал, как Леонард продолжает пинать свою.
  
  В комнате стояла кровать и небольшая лампа, справа, а еще стоящие в ряд четыре кресла. Чтоб мне сдохнуть, если я вру, но в этих креслах сидели четверо мужчин. Тот, что ближе ко мне, читал газету. Будто у брадобрея в ожидании своей очереди. Тилли лежала на кровати, поверх нее лежал голый мужчина, и его задница прыгала, словно баскетбольный мяч. Тилли, по сути, здесь не было, она была где-то еще. Глаза у нее были открыты, но с тем же шансом они могли быть и закрыты. Она была худая, как скелет. Похоже, ее некоторое время не кормили ничем, кроме того, что давали через иглу. Сейчас она выглядела как Бретт, прошедшая через концлагерь, и это взбесило меня еще сильнее.
  
  Четверо мужчин встали. Они были одеты, только один разулся, поставив ботинки под кресло. А другой был в форме полицейского и уже положил руку на рукоять пистолета. Судя по всему, слегка отлучился со службы, чтобы немного потрахаться и дунуть.
  
  В этот момент в дверь ворвался Леонард. Коп выхватил пистолет, и я тут же выстрелил в него. Пуля попала в руку, он упал на пол и стал кататься, будто Кудрявый из «Трех Идиотов».
  
  – Не стреляйте в меня, только не стреляйте! – вопил он.
  
  Кровь забрызгала все вокруг.
  
  Трое других кинулись было бежать, но Леонард обматерил их с ног до головы, и они сели, будто снова ожидая очереди. Будь прокляты их матери.
  
  – Где этот козел? Бастер? – спросил я.
  
  Никто ничего не сказал.
  
  – Он задал вам вопрос, – сказал Леонард. – Можете молчать, но мы вам пальцы на ногах отстрелим. А потом и члены.
  
  К этому времени мужчина на кровати слез с Тилли и стоял рядом, прикрыв пах рукой.
  
  – Будь у меня такая индюшачьая шейка, как у тебя, я бы ее тоже прятал. Но я специалист по хренам, и этот особенно уродлив.
  
  – А он разбирается в хренах, – сказал я.
  
  Мужик в полицейской форме перестал кататься по полу и спрятал голову под кресло.
  
  – Я ранен, я ранен, – твердил он.
  
  – Без дураков, – добавил я.
  
  Подойдя к кровати, я услышал, как тяжело дышит Тилли. Снял с края кровати одеяло и укрыл ее. Поглядел на голого мужика, прикрывающего пах, и окончательно взбесился. Не знаю, что на меня нашло, но я просто не мог смириться с тем, что такие люди живут на этом свете, такие, которые в состоянии сидеть в креслах и ждать очереди покрыть девочку, накачанную наркотой. Я ударил голому мужику ногой по яйцам, потом пистолетом по голове, а потом принялся за трех остальных, перед этим пнув ногой полицейского и отбросив подальше под кровать его пистолет.
  
  Я бил этих троих пистолетами, с обеих рук. Так быстро, что, наверное, в этот момент походил на многорукого Шиву. Они пытались бежать от меня, но Леонард пинками возвращал их обратно, а я просто не останавливался. Я понимал, что неправ. Понимал, что веду себя дико. Чувствовал себя ужасно, но в то же время чувствовал себя правым.
  
  Очень скоро все они умылись кровью. Двое упали на пол. Еще один свалился в кресло. Голый лежал на полу и не шевелился, на боку, залив пол перед собой рвотой, и в воздухе повис кислый запах.
  
  – О’кей, – сказал Леонард. Подошел к тому, что был без обуви, и приставил ему к носу пистолет. Тому, кто упал в кресло. – Где Бастер?
  
  Ответа не потребовалось. Распахнулась дверь, и вбежали двое, один с ружьем в руках. Он принялся палить, но мы не стояли на месте. Я упал на пол за кровать, а Леонард прыгнул через проем двери, которую вышиб до этого, и приземлился в коридоре. Через щель под кроватью я увидел ноги противника и быстро выстрелил три раза. Явно попал, поскольку он вскрикнул и упал. Я снова выстрелил, прямо ему в темя, и его голова раскололась, словно большой орех. У второго был пистолет, и он тоже стрелял не переставая, но пока что ему удалось лишь убить босого мужика в кресле позади меня и сделать несколько дырок в стене.
  
  Из-под кровати я увидел ноги Леонарда. Тот вбежал через другой проем, той двери, которую я вышиб, и набросился на ублюдка. Я вскочил на ноги и побежал вокруг кровати, едва не споткнувшись о полицейского, который, пока я за ним не следил, пополз к дверному проему.
  
  – Стоять, – скомандовал я ему, будто собаке.
  
  Он перестал ползти.
  
  Когда я дошел до Леонарда, он уже свалил противника. Тот как-то ухитрился выстрелить себе в ногу. Я пнул его по голове, давая понять, что вступил в игру, а затем Леонард протянул руку и вырвал у него пистолет. Судя по меткости, этому парню нельзя было давать в руки оружие. Когда-нибудь он себе и в голову попадет.
  
  – Задержался, – сказал я Леонарду.
  
  – Точно, но я иду, только если много стрельбы слышу. И всех кладу.
  
  Выйдя наружу через проем, в который вбежали первые двое, я услышал вопли внизу, в зале. От стрельбы все всполошились, наверное, это было самое впечатляющее шоу за весь вечер.
  
  Когда я поднялся в комнату наверху, то увидел, что старый вид здания был маскировкой. Там было достаточно современной мебели, в том числе большой диван. Он был немного сдвинут от стены, и я увидел торчащие из-под него ноги. Подошел, положил пистолеты на кофейный столик и схватил лежащего за лодыжки. Вытащил наружу. Мужик пытался сопротивляться, цепляясь за пол, но лишь скреб ногтями. Рослый худощавый мужчина в клетчатом пиджаке спортивного стиля и волосами цвета черного крема для обуви.
  
  – Ты Бастер Смит? – спросил я.
  
  – Нет, – ответил он.
  
  Я достал из заднего кармана его брюк бумажник и нашел водительские права.
  
  – Нет, ты и есть, – настаивал я. – Уверен, ты всегда попадался, когда ребенком в прятки играл.
  
  – На самом деле да, – сказал он, становясь на колено.
  
  Я отошел и взял пистолеты.
  
  – Я ничего не буду пытаться выяснить. Пристрелю тебя, а потом Леонард пристрелит всех остальных, а потом нам придется долго все это объяснять. Но ты уже будешь мертв.
  
  За решетку мы не попали.
  
  Это главное. И скажу вам почему. Когда все закончилось и всех повязали, в том числе меня и Леонарда, нас отвели к начальнику полиции. После допросов, обысков, вплоть до резиновой перчатки в задницу, на случай, если у нас там ручные гранаты. Начальник полиции оказался приятным парнем с коротко стриженными черными волосами и одним ухом, торчащим больше другого, будто указатель поворота. Он сидел за большим столом красного дерева с небольшой табличкой «Начальник полиции».
  
  – Ну, что ж, Хэп Коллинз, – сказал он.
  
  И я узнал его. Немного постарел. Все такой же тренированный. Джеймс Делл. Мы в школу вместе ходили.
  
  – Давненько не виделись, – сказал он. – Лучше всего помню, что ты мне не нравился.
  
  – Вас целый клуб, – сказал Леонард. – У Хэпа даже рассылка есть.
  
  – Я и Джим встречались с одной и той же девушкой, – сказал я.
  
  – В разное время, – учточнил Джим.
  
  – Он был после меня, – сказал я.
  
  – Точно. И женился на ней.
  
  – Значит, ты победил.
  
  – Хотелось бы, чтобы так, – ответил Джеймс. – Вы, ребята, разворошили улей. Постреляли людей. Ранили людей. Хэп, одного ты убил. А еще до меня дошли слухи про двоих парней со сломанными ногами в Ноу Энтерпрайз. Они там сами шерифу сдались.
  
  – Хороший парень, – сказал я.
  
  – Один из тех, кого вы подстрелили, – полицейский.
  
  – Знаю. Он сидел в очереди, чтобы насиловать молодую женщину. Как она, кстати?
  
  – В больнице. Пока что состояние тяжелое. Но она выкарабкается. Судя по всему, она не чуралась наркотиков, так что, возможно, у нее некоторый иммунитет к лекарствам. Еще не ела, не один день. С Бастером Смитом мы поговорили. Он раскололся, как спелый орех. Крутой только тогда, когда его деньги за него работают. Кстати, тот коп был начальником полиции.
  
  – Ого. А ты тогда кто? – спросил Леонард.
  
  – Новый начальник полиции. Еще должен заметить, что один из тех, кого убило шальной пулей, – мэр. Теперь дохлый, как старая консервная банка.
  
  – Мэр. Начальник полиции. Хорошо повеселились, – сказал я.
  
  Говоря короче, нам пришлось сидеть за решеткой, пока наш друг Марвин Хэнсон не нашел хорошего адвоката, а потом мы вышли, и вышли без предъявления обвинения, несмотря на то, что выследили такого ублюдка и подняли такой шум. Прежний начальник полиции погиб от нашей руки, в списке погибших от шальной пули оказался и мэр, да и остальные были известными гражданами города. И оказалось проще нас отпустить, чтобы замести грязь под ковер своими способами.
  
  Суть же дела была проста. Преступление, совершенное в отношении Тилли, было настолько скверным, что они решили списать все наши действия на самооборону. Черт, в конце концов, это же Техас.
  
  Бретт и я забрались в постель. Она легла на мою согнутую руку.
  
  – Тилли завтра из больницы выпишут, – сказала она.
  
  После трех месяцев, там проведенных. Все шло очень скверно, но, должен сказать, девчонка оказалась крепкой, как вчерашняя фахита.
  
  – Мне надо будет приехать за ней, – сказала Бретт.
  
  – Конечно, – ответил я.
  
  – Я знаю, что она тебе не нравится.
  
  – Правильно.
  
  – Ты не обязан был делать того, что сделал.
  
  – Нет, обязан.
  
  – Ради меня?
  
  – Ради тебя и ее.
  
  – Но ведь она тебе не нравится.
  
  – Мне много что не нравится, – сказал я. – Но ты ее любишь. Ты считаешь, что она – согнутая веточка, и, возможно, ты права. Никто такого не заслуживает.
  
  – Но ведь она сама во все это влезла, так?
  
  – Ага. Влезла. Я даже не думаю, что она особенно изменится. Когда-нибудь она не выдержит, она погибнет. Она подхватывает мужиков, как утки майских жуков ловят. Наобум.
  
  – Знаю. Я пыталась быть хорошей матерью.
  
  – И это я знаю, так что не начинай снова о том, как ты не сумела это сделать. Ты сделала все, что смогла.
  
  – Я довела ее отца до того, что он спился.
  
  – Да, довела. Но, по-любому, он сам к этому катился.
  
  – Катился, сам знаешь.
  
  – Я в этом не сомневаюсь.
  
  – Я люблю тебя, Хэп.
  
  – А я тебя люблю, Бретт.
  
  – Хочешь потерять еще пять минут жизни, но круто?
  
  – Звучит не очень классно, – рассмеялся я.
  
  Она тоже рассмеялась, откатилась вбок и выключила свет. И потом она была очень классной.
  Майкл Суэнвик
  
  Майкл Суэнвик дебютировал в 1980 году и за прошедшие 34 года зарекомендовал себя как один из самых плодовитых писателей в жанре научной фантастики, постоянно пользующийся успехом, равно как и один из лучших романистов своего поколения. Он получил премию Теодора Стерджена и читательскую премию журнала Айзека Азимова. В 1991 году его роман «Путь прилива» принес ему премию «Небьюла», а в 1996 году он получил премию World Fantasy за рассказ «Между небом и землей». Он пять раз удостаивался премии «Хьюго» в период с 1999 по 2004 год за рассказы «Машины бьется пульс», «Скерцо с тираннозавром», «Пес сказал гав-гав», «Медленная жизнь» и «Хронолегион». Среди его других книг – романы «В зоне выброса», «Вакуумные цветы», «Дочь железного дракона», «Джек/Фауст», «Кости земли» и «Драконы Вавилона». Короткие произведения вышли в сборниках Gravity’s Angels, A Geography of Unknown Lands, Slow Dancing Through Time, «Лунные гончие», Puck Aleshire’s Abecedary, Tales of Old Earth, Cigar-Box Faust and Other Miniatures, Michael Swanwick’s Field Guide to the Mesozoic Megafauna и Periodic Table of SF. В числе последних работ крупное ретроспективное издание «Однажды на краю времени» и роман «Танцы с медведями». Майкл Суэнвик живет в Филадельфии с женой, Марианной Портер, и ведет веб-сайт www.michaelswanwick.com, а также блог www.floggingbabel.blogspot.com.
  
  В приведенном ниже расказе он отправляет своих записных мошенников, Даргера и Довеска, потрясающих ловкачей, в сюрреалистический постутопический Нью-Орлеан, наполненный карликовыми мастодонтами, морскими змеями и бесчисленными зомби. Там они узнают, что делать деньги – в буквальном смысле этого слова – может оказаться легко, а вот заниматься этим долго и остаться в живых – очень и очень трудно.
  Майкл Суэнвик
  «Смуглые девки»
  
  Независимый портовый город и (по словам некоторых) обитель пиратов Новый Орлеан был домом для обитателей странного вида. Место, где морские змеи тащили суда мимо полей, на которых трудились зомби, к пристаням, где груз перекочевывал в деревянные фургоны, запряженные карликовыми мастодонтами размером с лошадь першеронской породы и ездящие по улицам, мощенным битыми ракушками устриц. Так что никто не счел бы особенно примечательным, когда в течение трех дней у дверей роскошного номера в «Масон Фема» стояла бесконечная очередь из молодых женщин просто ради возможности задрать юбку или распахнуть блузку, чтобы продемонстрировать татуированное бедро, грудь или ягодицу двоим судьям, которые сидели на сдвоенном кресле, сдержанно разглядывая посетительниц, задавая им по паре вопросов, а затем выпроваживая.
  
  Женщины шли, увидев написанное от руки объявление, которое развесили в нескольких приходах. И написано там было следующее:
  
   ИЩУ НАСЛЕДНИЦУ
  
   ЕСЛИ ВЫ…
  
   МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА ВОЗРАСТА 18–21 ГОД
  
   ВЫРОСШАЯ БЕЗ ОТЦА
  
   ИМЕЮЩАЯ ТАТУИРОВКУ НА ИНТИМНОЙ ЧАСТИ ТЕЛА С РОЖДЕНИЯ
  
   ВЫ МОЖЕТЕ ОКАЗАТЬСЯ НАСЛЕДНИЦЕЙ ИЗРЯДНОГО БОГАТСТВА
  
   СОБЕСЕДОВАНИЕ С УТРА ДО ВЕЧЕРА В «МАСОН ФЕМА», НОМЕР 1.
  
  – Думаешь, я уже устал, – сказал Даргер во время короткого перерыва. – А вот и нет.
  
  – Бесконечное количество оттенков женской красоты действительно потрясает, – согласился Довесок. – Как и их горячее желание ее демонстрировать.
  
  – Следующая, – добавил он, открывая дверь.
  
  Женщина решительно вошла в комнату, неся за собой запах манильской сигары. Потрясающе высокая, под метр девяносто, в платье с серебристыми кружевами, такое же коричневое с золотом, как ее кожа. Сэр Плас показал на хрустальную пепельницу на полке серванта. Изящно кивнув, женщина затушила сигару.
  
  – Ваше имя? – спросил Даргер, когда Давесон вернулся в кресло.
  
  – Мое настоящее имя или сценическое?
  
  – Ну, какое пожелаете.
  
  – Тогда скажу настоящее.
  
  Женщина скинула шляпу и стянула перчатки. Аккуратно положила все на полку серванта.
  
  – Тонимур Петикотс. Смуглая Юбчонка. Можете звать меня Тони.
  
  – Расскажите что-нибудь о себе, Тони, – сказал Довесок.
  
  – Родилась куколкой и всю жизнь работала с циркачами, – начала Тони, расстегивая блузку. – В последнее время играла в дешевом шоу «Утопийские Технологии Сделали Спящую Красавицу Бессмертной, Но Она Обречена Не Проснуться». Лежала в стеклянном гробу в одежде из собственных волос с рукой в правильном месте. Зрители все пытались понять, жива я или нет. Я хорошо умею контролировать дыхание.
  
  Сложив блузку, она положила ее рядом с перчатками и шляпой.
  
  – Джейк, мой муж, был зазывалой. Следил за зрителями и, когда видел созревшего клиента, ловил его по дороге ко мне и шепотом объяснял, что за пару купюр тот может провести со мной время наедине. А сам он подглядывал через щель в занавеске.
  
  Тони вынула ноги из юбки, одну за другой, и положила ее поверх блузки. Начала развязывать нижние юбки.
  
  – Когда избранный снимал штаны и собирался забраться в гроб, Джейк выскакивал с воплями, крича, что разрешается только смотреть, но не пользоваться моим уязвимым состоянием.
  
  Положив нижнее белье поверх юбки, она сняла подвязки и принялась скатывать с ног чулки.
  
  – На его кошельке это обычно хорошо сказывалось.
  
  – В смысле, вы дразнили клиентов? – осторожно спросил Давесон.
  
  – По большей части просто лежала. Но была готова в любой момент вскочить и вырубить сукина сына, если он перестанет себя контролировать. Жульничали мы по-всякому. Динамо, кидалово, разводка – как хотите, так и называйте.
  
  Совершенно нагая молодая женщина подняла длинные густые черные волосы, показывая шею сзади.
  
  – Как-то раз клиент уже наполовину в гроб залез, а Джейка все не было. Я открыла глаза, совершенно неожиданно для него, и заорала прямо в лицо ублюдку. Он свалился на пол, ударился головой, и я не стала выяснять, потерял он сознание или сдох. Сдернула с него пиджак и кинулась искать мужа. Выяснилось, что Джейк сбежал с Женщиной-Змеей. Спустя пару недель она его прогнала, и он хотел, чтобы я позволила ему вернуться ко мне, но я такого делать не стала.
  
  Она медленно повернулась, так, что Даргер и Давесон получили возможность оглядеть в подробностях все ее великолепное тело.
  
  – Э-э… у вас, похоже, татуировок нет, – прокашлявшись, сказал Даргер.
  
  – Ага, я об этом сразу подумала. Поговорила с некоторыми девочками, с которыми вы беседовали, они сказали, что вы задаете кучу вопросов, но не домогаетесь. Последнее далеко не всем понравилось. Особенно после того, как им пришлось по-быстрому нарисовать себе татуировки. Сложив два плюс два, я решила, что вы организуете какое-то жульничество, в котором вам требуется партнер-женщина, быстро соображающая и склонная к воровству.
  
  Смуглая Юбчонка поставила руки на бедра и улыбнулась.
  
  – Ну? Я получила работу?
  
  Оскалившись, как собака – что не удивительно, учитывая, что исходные гены были исключительно собачьи, – Давесон встал и протянул лапу. Но Даргер мгновенно стал между ним и молодой женщиной.
  
  – Простите, мисс Петикотс, я и мой друг должны немного переговорить в другой комнате. Вы тем временем сможете одеться, – сказал он.
  
  Когда двое самцов уединились, Даргер обратился к Давесону.
  
  – Хвала Богу, что я успел тебя остановить! – яростно зашептал он. – Ты уже был готов посвятить эту женщину в тайну нашего замысла!
  
  – Ну, а почему бы и нет? – тихо сказал Давесон. – Мы ищем женщину потрясающей внешности, не слишком приверженную общепринятой морали, уверенную в себе, инициативную и изобретательную. То, что необходимо каждому хорошему жулику. У Тони все налицо.
  
  – Одно дело работать с любителем, другое – с профессионалом. Она будет спать с нами обоими, настроит нас друг против друга, а потом смоется, прихватив всю добычу и оставив нас в глупом положении после всех наших стараний.
  
  – Это сексизм и, осмелюсь сказать, неблагородная клевета на противоположный пол. Я ошеломлен тем, что слышу такое от тебя.
  
  Даргер печально покачал головой.
  
  – Я сторонюсь не всяких женщин, но сознательных обманщиц – определенно, – сказал он. – И говорю это на основании неоднократного печального опыта.
  
  – Ну, если ты настаиваешь на том, что мы обойдемся без этого безупречного молодого создания, то я настаиваю, чтобы ты занимался этим без меня, – заявил Давесон, сложив лапы на груди.
  
  – Ох ты, Боже мой!
  
  – Я должен хранить верность своим принципам.
  
  Даргер понял, что дальнейшие споры бесполезны. Сделав максимально доброжелательное лицо, он вышел в другую комнату.
  
  – Ты с нами работаешь, дорогая.
  
  Он достал из кармана инкрустированный серебром флакон и, открутив крышечку, вытащил единственную лежащую там таблетку.
  
  – Проглоти это, и к завтрашнему утру у тебя будет татуировка, которая нам нужна. Можешь, конечно, сначала обратиться к фармакологу, чтобы проверить…
  
  – О, я вам доверяю. Если бы вы хотели сделать что-то скверное, вы бы не дожидались, пока я приду. Некоторые из девочек, что к вам приходили, очень наблюдательные.
  
  Тони проглотила таблетку.
  
  – Так в чем фенька?
  
  – Мы собираемся устроить бизнес с черным налом.
  
  – О, я всегда хотела, чтобы у меня была такая возможность!
  
  Радостно гикнув, Тони обняла их обоих.
  
  У Даргера очень чесались руки проверить, на месте ли его кошелек, но он не стал этого делать.
  
  На следующий день рабочие-зомби принесли десять ящиков черного нала – реально черных прямоугольников пергамента, выкрашенных в черный в далеком Виксбурге. По приказу Довеска их поставили у дверей комнаты Тони, центральной в номере. Войти в нее или выйти можно было только через комнату Даргера. Оставив леди заниматься платьем и макияжем, партнеры по бизнесу отправились на переговоры к потенциальным лохам.
  
  Даргер начал обход с портового района.
  
  Офис спекулянта Жана-Нажена Лафита был обставлен и украшен со вкусом. Главным украшением являлся череп мауизавра с изящной резьбой и серебряной инкрустацией. «Герцог» Лафит, как он себя именовал, или «Пират» Лафит, как именовали его все остальные, был худощавым симпатичным мужчиной с оливковой кожей, длинными волнистыми волосами и усами, такими тонкими, будто их нарисовали карандашом для подводки бровей. В отличие от других богатых людей, вместо трости он носил при себе витой хлыст на поясе.
  
  – Слиток серебра напрокат! – воскликнул он. – В жизни подобного не слышал.
  
  – Предложение достаточно простое, – ответил Даргер. – Серебро будет служить катализатором для определенного биотехнологического процесса, подробности которого я не вправе вам раскрывать. Распорядок таков. Серебро превратят в коллоидный порошок. Затем, когда биотехнологический процесс завершится, порошок расплавят и превратят обратно в слиток. Вы ничего не потеряете. Более того, мы обременим ваше богатство только, скажем так, дней на десять. Взамен мы готовы предложить вам сумму в десять процентов от вашего вложения. Очень неплохая прибыль, и ни малейшего риска.
  
  На лице спекулянта появилась едва различимая жестокая улыбка.
  
  – Но есть риск того, что вы просто возьмете серебро и смоетесь с ним.
  
  – Это оскорбительное предположение, и услышь я его от человека, которого уважал бы не так, как вас, я бы ему этого не спустил. Однако…
  
  Даргер махнул рукой в сторону окна, через которое была видна суета на складах и погрузочных площадях.
  
  – …я знаю, что вам принадлежит половина того, что я вижу в окне. Предоставьте моему консорциуму в аренду помещение для технологического процесса, поставьте вокруг него охранников столько, сколько пожелаете. Мы привезем оборудование, вы привезете серебро. Договорились?
  
  Пират Лафит на мгновение задумался.
  
  – По рукам! – отрезал он, протягивая руку. – Пятнадцать процентов и аренда здания.
  
  Они пожали друг другу руки.
  
  – Не станете возражать, если слиток проверит оценщик с хорошей репутацией? – спросил Даргер.
  
  Тем временем во Французском квартале Довесок вел почти идентичный разговор с худощавой желчной женщиной, одетой в строгое черное платье. Она являлась не только мэром Нового Орлеана, но и владелицей самого большого в городе борделя, пользовавшегося исключительно дурной славой. Позади нее молча стояли два обезьяночеловека из северо-западной Канады, в форме и наготове. Оба едва скрывали злобу, обычное дело для зверей, которых сделали разумными, подобно людям, но не окончательно.
  
  – Оценщик? – возмущенно спросила женщина. – Разве моего слова не достаточно? А если нет, зачем нам тогда вообще бизнес начинать?
  
  – Ответ «да» на все три ваших вопроса, мадам мэр Трежоли, – дружелюбно ответил Довесок. – Анализ – чтобы вам подстраховаться. Как вы, без сомнения, знаете, серебро легко смешать с другими металлами. Когда мы закончим работать с серебром, порошок будет расплавлен и заново отлит в слиток. Естественно, вам захочется быть уверенной в том, что вернувшийся вам слиток имеет ту же ценность, что и тот, который вы предоставляете нам в аренду.
  
  – Гм.
  
  Они сидели в вестибюле принадлежащего Мадам-мэру дома терпимости, она – в большом плетеном кресле, сходство которого с троном вряд ли было непреднамеренным, а Довесок – на складном деревянном стуле, лицом к ней. Время еще было раннее, так что рабочее время предприятия пока не наступило. Но посыльные и правительственные прислужники то и дело приходили и уходили. Вот и сейчас один из них что-то шептал на ухо Мадам-мэру Трежоли. Она махнула рукой, отсылая его.
  
  – Семнадцать с половиной процентов, соглашайтесь, или идите.
  
  – Я соглашаюсь.
  
  – Хорошо, – сказала Трежоли. – А теперь у меня дела с владельцем зомби. Ставьте стул рядом и поглядите. Если нам предстоит вести дела, это будет вам полезно.
  
  Округлый и радушный мужчина, вошедший в вестибюль, пришел в сопровождении полудюжины зомби. Довесок с интересом поглядел на них. С тусклыми глазами и одеревеневшими лицами, нездоровым блеском кожи, они совсем не были похожи на гниющие трупы легенд Утопии. Скорее, были похожи на поденных рабочих в состоянии полного изнеможения. Что и было основным моментом, без сомнения.
  
  – Доброе утро! – сказал радушный мужчина, довольно потирая руки. – Я привел еженедельный караван должников, которые, отслужив свое, теперь достойны снисхождения и вольноотпущеничества.
  
  – Меня всегда интересовал источник вашей подневольной рабочей силы, – сказал Довесок. – Значит, это бедолаги, которые не могли расплатиться с долгами?
  
  – Именно так, – ответил хозяин зомби. – В Новом Орлеане отказались от варварской и дорогой практики содержать тюрьмы для должников. Вместо этого те, кто совершил преступления в этой области, химическим способом лишаются способности к самостоятельному мышлению и отправляются на работы до тех пор, пока не выплатят долг обществу. Что нынешние счастливцы успешно сделали.
  
  Проказливо подмигнув, он продолжил:
  
  – Думаю, вам следует помнить об этом, прежде чем слишком сильно пользоваться кредитной линией в комнатах наверху. Вы готовы начать, Мадам-мэр Трежоли?
  
  – Можете приступать, Мастер Боунс.
  
  Мастер Боунс повелительно махнул рукой, и первый зомби покорно вышел вперед.
  
  – Через распутство попал ты в долги и через честный труд заслужил освобождение от них, – сказал он. – Открывай рот.
  
  Бледное создание повиновалось. Мастер Боунс достал ложку и погрузил ее в стоящую на столике солонку. Всыпал соль в рот человеку.
  
  – Теперь глотай.
  
  С человеком начало происходить постепенное и значительное превращение. Он выпрямился и огляделся, нерешительно и пугливо.
  
  – Я… – сказал он. – Я вспомнил. Это… это моя жена?
  
  – Молчать, – сказал хозяин зомби. – Церемония еще не окончена.
  
  Канадские охранники сместились, став по обе стороны хозяйки на случай, если недавний зомби потеряет соображение и нападет на нее.
  
  – Настоящим ты снова объявляешься свободным гражданином Нового Орлеана, не имеющим долгов ни перед кем, – сдержанно сказала Трежоли. – Иди и более не транжирь.
  
  Она выставила ногу и приподняла юбку над лодыжкой.
  
  – Можешь поцеловать мне ногу.
  
  – Так ты не просил Трежоли о кредитной линии в ее доме развлечений? – спросила Довеска Тони, когда тот рассказывал обо всем своим сотоварищам.
  
  – Конечно, нет! – воскликнул Довесок. – Я сказал ей, что моим тайным желанием всегда было открыть небольшой элитный бордель для своего личного пользования. Гарем, если хотите, но такой, в котором служащие будут меняться и хорошо оплачиваться. Предложил ей вскорости, когда я смогу себе такое позволить, поспособствовать мне в подборе подходящего отеля и создании подобного учреждения.
  
  – И что она сказала?
  
  – Она мне сказала, что сомневается, что мне известно, насколько дорого обойдется подобное учреждение.
  
  – И что ты ответил?
  
  – Что не думаю, что деньги будут проблемой – с легкостью ответил Довесок. – Поскольку я собираюсь вскорости очень много их заработать.
  
  – Как с вами весело, мальчики! – радостно завопила Тони.
  
  – К другому делу, – сказал Даргер. – Доставили твое новое платье.
  
  – Я его уже видела, – ответила Тони, скривившись. – Оно не рассчитано на то, чтобы демонстрировать главные преимущества моего тела – вообще какие-либо преимущества, если уж на то пошло.
  
  – Действительно, оно скромное до жесткости, – согласился Даргер. – Однако твой персонаж скромен и неопытен. В ее невинных глазах Новый Орлеан – ужасающее гнездо порока, клоака похоти и связанных с ней грехов. Следовательно, она должна находиться под постоянной защитой стойких и непоколебимых мужчин самой высокой морали.
  
  – Далее, – начал Давесон. – Она слабое место нашего плана: тот, кто увидит ее татуировки и узнает ее значение, может погубить нас, украв девчонку прямо на улице…
  
  – Ой! – тихо сказала Тони, тоном, явно рассчитанным, чтобы пробудить в любом мужчине поблизости инстинкт защитника.
  
  Довесок инстинктивно шагнул к ней, но тут же взял себя в руки. Плотоядно (кем он и являлся) улыбнулся.
  
  – У тебя получится.
  
  Третья встреча с потенциальным инвестором состоялась вечером в полутемном клубе в обедневшем приходе на границе Французского квартала. Развлечения, которым здесь предавались, были, с общественной точки зрения, слишком непотребными даже для исключительно свободных нравов местных жителей. Бледные официантки безжизненно ходили между небольшими столиками, принимая заказы и поднося напитки, а небольшой джаз-банд играл на духовых и ударных непотребную музыку, аккомпанируя идущему на сцене шоу.
  
  – Вижу, вы не поклонник сценического секса, – сказал хозяин зомби Джереми Боунс. Свет от свеч в канделябре на столе делал капли пота на его лице сверкающими, будто дождинки.
  
  – Артистический успех подобных представлений полностью зависит от степени, до которой он соотносится с сексуальными склонностями зрителя, – ответил Даргер. – Признаюсь, мои лежат в несколько иной области. Но не обращайте внимания. Вернемся к делу. Следовательно, условия для вас приемлемы?
  
  – Верно. Однако мне не ясно, почему вы настаиваете на том, что анализ должен быть проведен в Банке Сан-Франциско, учитывая, что в Новом Орлеане имеются несколько своих учреждений такого рода.
  
  – Которые без исключения принадлежат целиком и частями вам, Мадам-мэру Трежоли и Герцогу Лафиту.
  
  – В смысле, Пирату Лафиту. Экспертиза – в любом случае экспертиза, а банк – в любом случае банк. Почему для вас имеет значение принадлежность?
  
  – Сегодня днем вы привели к мэру шестерых зомби, чтобы их освободить. В предположении, что это обычная неделя в вашей практике, мы получаем около трехсот зомби в год. Однако всю черную работу в городе выполняют зомби, не говоря уже о десятках тысяч, работающих на плантациях вдоль реки.
  
  – Многие из тех, кто задолжал, получили приговоры на несколько лет.
  
  – Я тут поспрашивал и выяснил, что корабли Лафита ввозят около двух сотен заключенных в неделю из поселений и территорий по всей Миссисипи до самого Сент-Луиса.
  
  На лице полного мужчины появилась легкая улыбка.
  
  – Чистая правда, что многие правительства решают, что дешевле заплатить нам, чтобы мы разобрались с их нарушителями закона, чем самим строить тюрьмы.
  
  – Мадам Трежоли отправляет этих бедолаг в городскую систему исполнения наказаний, вы платите ей за головы, а после того, как они превращены в зомби, вы сдаете их в аренду чернорабочими по цене, от которой работодатели не могут отказаться. Те, кто поступает к вам на службу, редко от вас уходят.
  
  – Если представитель правительства или член семьи предоставляет мне бумаги, свидетельствующие, что долг перед обществом выплачен, я безмерно счастлив освободить такого. Уверяю вас, мало кто приходит ко мне с подобными документами. Но я всегда открыт для тех, кто это сделает. В чем именно вы возражаете против подобного распорядка?
  
  – Возражаю? – удивленно переспросил Даргер. – Я не возражаю. Это ваша система, и, как человек пришлый, я в нее не вмешиваюсь. Я просто объясняю причину, в силу которой хотел бы использовать для экспертизы независимый банк.
  
  – А именно?
  
  – Если проще, то я доволен, что смог договориться с вами по отдельности. Всех вас, вместе взятых, я счел бы слишком искусными, чтобы вести с вами дело, – сказал Даргер, поворачиваясь к сцене и глянув туда. Сидящий в первом ряду зритель вытащил из бумажника несколько купюр и многозначительно постучал ими по столу. Одна из безжизненных официанток взяла деньги и повела его за занавес в дальней части зала. – Думаю, действуя вместе, вы бы заглотили меня и моих партнеров, не поперхнувшись.
  
  – О, тут нечего опасаться, – сказал Мастер Боунс. – Мы действуем совместно лишь тогда, когда речь заходит о серьезной прибыли. Ваше скромное предприятие, каково бы оно ни было, не подходит под это определение.
  
  – Очень рад это слышать.
  
  На следующий день трое заговорщиков трижды посетили Экспертное бюро новоорлеанского филиала Банка Сан-Франциско. Во время первого визита один из зомби-телохранителей Мадам-мэра Трежоли, в зеленом костюме, открыл переносной сейф и извлек из него слиток серебра. Затем, к изумлению мэра и оценщика, Довесок приказал нанятым им зомби принести несколько тяжелых кожаных сумок, из которых достали дрели, весы, кислоты, реактивы и другие инструменты, которые тут же установили для работы.
  
  Оскорбленный оценщик открыл было рот, чтобы возразить.
  
  – Уверен, вы не станете возражать, если мы предоставим собственное оборудование, – учтиво сказал Даргер. – Мы здесь люди пришлые, и хотя никто не ставит под сомнение честность самого престижного финансового учреждения Сан-Франциско, в хорошем бизнесе всегда должно предпринимать соответствующие предосторожности.
  
  Пока он говорил, Тони и Довесок одновременно потянулись к весам и столкнулись, едва не свалив их. Все повернулись и протянули руки, чтобы поймать весы. Но спас аппаратуру от крушения именно Довесок.
  
  – Упс, – сказала Тони, очаровательно краснея.
  
  Проверяющий быстро выполнил анализы. По окончании поднял взгляд.
  
  – Результат – 925-я проба, – сказал он. – Стандарт стерлинга.
  
  Небрежно кивнув, Мадам-мэр Трежоли согласилась.
  
  – Девушка. Сколько вы за нее хотите? – спросила она.
  
  Даргер и Сэр Плас повернулись одновременно. И слегка сдвинулись, становясь по обе стороны от Тони.
  
  – Мисс Петикотс под нашей опекой, и разговора об этом быть не может, – сказал Даргер. – Кроме того, у вас не настолько благопристойный бизнес для такого невинного ребенка, как она.
  
  – Невинность в большой цене в моем заведении. Я дам вам серебряный слиток. Навсегда. Делайте с ним все, что хотите.
  
  – Поверьте, мадам, достаточно скоро для меня серебряные слитки станут разменной монетой.
  
  Мастер Боунс смотрел на процедуру проверки, в том числе на хаотичную кучу оборудования, принадлежащего троице, с блаженной улыбкой. Но его взгляд постоянно возвращался к Тони. И наконец поджал губы.
  
  – В моем клубе найдется место для вашей юной подруги. Если вы решите дать ее мне в аренду, ну, скажем, на год, я с радостью откажусь от моих двадцати процентов прибыли в вашем предприятии, – сказал он. Затем он повернулся к Тони. – Не беспокойся, лапочка. Под действием зомбирующих наркотиков ты не будешь чувствовать ничего, а потом ничего не вспомнишь. Так, будто вообще ничего не было. Более того, тебе будут причитаться комиссионные с каждой коммерческой встречи, и по окончании ты будешь иметь значительную сумму в трастовом фонде.
  
  Не обращая внимания на возмущенный взгляд Тони, Даргер заговорил с Боунсом со всей учтивостью.
  
  – Совсем по секрету, сэр, мы сегодня уже отклонили куда лучшее, чем ваше, предложение. Но мой партнер и я не станем участвовать в торговле нашей дорогой подругой ни за какие деньги. Она для нас – сокровище за пределами любой цены.
  
  – Я готов, – сказал оценщик. – Где будем сверлить?
  
  Даргер небрежно повел пальцем над слитком и будто случайно ткнул в самую середину.
  
  – Вот тут.
  
  – Как я понимаю, за глаза они зовут меня Пиратом, – тихо и гневно проговорил Жан-Нажен Лафит. – Но это оскорбление, которого я не потерплю, если мне скажут его в лицо. Да, случилось так, что мне достались имя и фамилия, одинаковые с легендарным флибустьером. Но вы никогда не найдете доказательств того, что я хоть раз в жизни совершил незаконное деяние.
  
  – Как и сегодня, сэр! – воскликнул Даргер. – Мы проводим абсолютно законную процедуру в рамках бизнеса.
  
  – Я тоже так считаю, иначе меня бы здесь не было. Тем не менее, вы должны понять, почему я счел оскорблением то, что вы и ваши неуклюжие сотоварищи подвергли сомнению качество моего серебра.
  
  – Ни слова более, сэр! Мы здесь все джентльмены, за исключением, конечно же, мисс Петикотс, взращенной в нежности сироты и христианки. Если вам будет достаточно моего слова, то и вашего слова будет достаточно для меня. Мы можем отменить экспертизу.
  
  Даргер вежливо кашлянул.
  
  – Но, для моей собственной безопасности, с точки зрения закона, в отсутствие результата анализа мне потребуется нотариально заверенное обязательство от вас в том, что вы удовлетворитесь качеством серебра, возвращенного вам нами, каково бы оно ни было.
  
  От взгляда Пирата Лафита расплавилось бы и железо, но он ничего не мог сделать против обезоруживающей улыбки Даргера.
  
  – Что ж, ладно, проводите анализ, – согласился Лафит.
  
  Даргер небрежно покрутил пальцем в воздухе и снова указал ровно в середину слитка.
  
  – Тут.
  
  – Интересно, возможно ли, чтобы ваша мисс Петикотс… – начал Пират Лафит, пока оценщик работал.
  
  – Она не продается! – с горячностью возразил Даргер. – Не продается, не сдается в аренду, не обменивается, не может быть приобретена ни на каких условиях. Точка.
  
  На лице Пирата Лафита появилось раздражение.
  
  – Я просто хотел спросить, не хотела бы она завтра со мной поохотиться. В дельте реки встречается очень интересная дичь.
  
  – Она не принимает участия в светских мероприятиях, – ответил Даргер и повернулся к оценщику. – Итак, сэр?
  
  – Стандарт стерлинга, – ответил тот. – Как обычно.
  
  – Другого я и не ожидал.
  
  Трое заговорщиков для виду отослали в «Масон Фема» зомби с лабораторным оборудованием по окончании экспертиз, а сами отправились поужинать. Потом благочинно прогулялись по городу. Тони, засидевшаяся в своей комнате, пока шли переговоры, особенно обрадовалась прогулке. Но самое сильное облегчение Даргер, Довесок и Тони испытали, когда увидели тяжелые мешки в гостиной их номера.
  
  – Кому предоставим честь? – спросил Даргер.
  
  – Безусловно, леди, – ответил Довесок с легким поклоном.
  
  Тони сделала реверанс, а затем, открыв тайный замок на дне одного из мешков, вытащила серебряный слиток. Вытащила второй и третий, из второго и третьего мешков. Заговорщики вздохнули с облегчением, глядя на серебро, поблескивающее в свете лампы.
  
  – Ловко было сделано, когда ты подменял настоящие слитки поддельными, – сказала Тони.
  
  – Нет, этот трюк был бы невозможен без отвлекающего маневра, – вежливо возразил Даргер. – Который вы исполнили идеально. Даже присутствовавший там оценщик, который три раза видел, как вы едва не свалили оборудование на пол, ничего не заподозрил.
  
  – Скажи-ка мне вот что, – начала Тони. – Зачем ты сделал подмену до проверки, а не после? Иначе тебе бы не потребовалось вставлять этот маленький кусок серебра в середину для анализа. Сошел бы и просто посеребренный слиток свинца.
  
  – Мы имеем дело с людьми подозрительными. Так получится, что они сначала получили подтверждение, что слитки настоящие, а потом – то, что мы и близко к ним не подошли. Слитки лежат в депозитном сейфе в уважаемом банке, так что они не думают, что хоть чем-то рискуют. Все вроде бы чище некуда.
  
  – Но мы же на этом не остановимся, так? – с тревогой спросила Тони. – Я так хотела заняться черным налом.
  
  – Не беспокойся, моя хорошая, – сказал Довесок. – Это только начало. Но оно послужит нам чем-то вроде страховки. Даже если дело пойдет плохо, мы уже сделали хорошую прибыль.
  
  Он налил бренди в три небольших бокала и раздал их.
  
  – За кого выпьем?
  
  – За Мадам-мэра Трежоли! – сказал Даргер.
  
  Они выпили.
  
  – Что вы о ней думаете? – спросила Тони. – В профессиональном плане.
  
  – Она намного хитрее, чем позволяет тебе увидеть, – ответил Довесок. – Но, как ты безусловно знаешь, самодовольного хитреца проще всего надурить.
  
  Он налил по второму бокалу.
  
  – За Мастера Боунса!
  
  Они выпили.
  
  – А что с ним? – спросила Тони.
  
  – С ним проблем побольше, – сказал Даргер. – Мягко стелет, да жестко выспишься. В некотором смысле он вообще на человека не похож.
  
  – Может, пробует собственный товар? – предположил Довесок.
  
  – В смысле, экстракт рыбы фугу? Нет. Его ум вполне активен. Но я не заметил в нем ни единого проблеска сочувствия. Подозреваю, он так долго возился с зомби, что думает, что все мы такие же.
  
  Последний тост был за Пирата Лафита, со всей очевидностью.
  
  – Думаю, он очарователен, – сказала Тони. – Правда, вы, наверное, не согласитесь.
  
  – Он фальшив и склонен к позерству, – сказал Даргер. – Мерзавец, делающий вид, что он джентльмен, манипулирующий законами, но выставляющий себя честнейшим из граждан. А следовательно, он мне нравится до определенной степени. Думаю, это человек, с которым мы можем иметь дело. Попомните мои слова, когда эти трое завтра с нами увидятся, это произойдет по его инициативе.
  
  Некоторое время они говорили о деле. Затем Довесок достал колоду карт. Они играли в юкер, канасту и покер, а поскольку играли на интерес, никто не стал возражать, когда игра стала соревнованием на ловкую сдачу карт с низа колоды и подкидывание карт из рукава. Никто не возмущался, когда в одну из раздач на столе оказались одиннадцать тузов.
  
  – Глядите, сколько времени! – наконец сказал Даргер. – Завтра предстоит тяжелый день.
  
  И они отправились по комнатам.
  
  В эту ночь, засыпая, Даргер услышал, как дверь, соединяющая его комнату и комнату Тони, открылась и закрылась, тихо. Раздалось шуршание простыней, и она залезла к нему в кровать. А затем теплое обнаженное тело Тони прижалось к нему, а ее рука сомкнулась на самой интимной его части. Он мгновенно проснулся.
  
  – Что ты делаешь, ради всего святого? – яростно прошептал он.
  
  Тони неожиданно отпустила его и сильно ударила в плечо.
  
  – Ох, как же это легко для вас, – тихо ответила она. – Как все просто у мужчин! Эта мерзкая старуха пыталась меня купить. Этот ужасный коротышка хотел, чтобы вы позволили ему накачать меня наркотой. Один Господь знает, что на уме было у Пирата Лафита. Заметь, все они делали предложения вам. Никто мне слова не сказал.
  
  На грудь Даргера упали горячие слезы.
  
  – Всю жизнь у меня были защитники-мужчины. Я без них не могла. Мой папочка, пока я не сбежала. Мой первый муж, пока его не сожрали гигантские крабы. Потом всевозможные приятели, а под конец этот подонок Джейк.
  
  – Тебе не о чем беспокоиться. Довесок и я никогда не бросали сотоварища и впредь не бросим. В этом плане наша репутация безупречна.
  
  – Я сама себя в этом убеждаю и, пока светит солнце, верю. Но ночью… ну, последняя неделя была самым длинным сроком, когда я обходилась без мужского тела, чтобы утешиться.
  
  – Да, но ты же понимаешь…
  
  Тони поднялась. Даже в полумраке, озаряемая лишь проникавшим в окно лунным светом, она представляла собой величественное зрелище. А потом она наклонилась, целуя Даргера в щеку.
  
  – Никогда мне еще не приходилось умолять мужчину, но… пожалуйста.
  
  Даргер считал себя человеком чести, но это было единственным искушением, преодолев которое мужчина потерял бы уважение к себе.
  
  Утром Даргер проснулся в одиночестве. Подумал о событиях минувшей ночи и улыбнулся. Подумал об их возможных последствиях и скривился. А затем спустился в столовую, чтобы позавтракать.
  
  – Что дальше? – спросила Тони, когда они подкрепились кофе из цикория, пончиками-бенье и нарезанным беконфрутом.
  
  – Мы заронили в головы всех трех игроков подозрение, что прибыль мероприятия может оказаться куда больше, чем мы предлагаем, – сказал Довесок. – Мельком показали им нашу загадочную юную подопечную, намекнув, что она – ключ к делу. Мы задали им головоломку, которой они не видят решения. Поразмыслив, они могут прийти лишь к одному решению. Что единственная причина, по которой мы получили превосходство, – та, что мы играли с ними поодиночке.
  
  Он сунул в рот последний бенье.
  
  – Так что рано или поздно они объединятся и потребуют от нас объяснений.
  
  – Тем временем… – начал Даргер.
  
  – Понимаю, понимаю. Назад в мою мрачную комнату, раскладывать пасьянсы и читать воодушевляющую литературу, подобающую скромной юной девственнице.
  
  – Важно оставаться в роли, – сказал Довесон.
  
  – Это я понимаю. Но в следующий раз, пожалуйста, делайте из меня что-нибудь такое, что не надо хранить в темноте, будто мешок картошки. Может, племянницу испанского пленника. Наследницу светского льва. Да хоть шлюху, наконец.
  
  – Ты – Женщина-Загадка, – сказал Даргер. – Освященная временем и, можно сказать, завидная роль.
  
  Таким образом, когда Даргер и Довесон вышли из «Масон Фема» ровно в десять, по своей непоколебимой привычке, они не были слишком уж ошеломлены, увидев всех троих своих благодетелей, ждущих их снаружи. После грубого обмена угрозами и оскорблениями, протестуя на каждом шагу, они привели лохов в номер.
  
  Двери всех трех спален были открыты в залитую солнечным светом гостиную. Учитывая элегантный декор комнаты, ящики с черной бумагой, сложенные у двери комнаты Тони Петикотс, выглядели бельмом на глазу.
  
  Жестом предложив гостям садиться, Даргер сделал покаянное лицо.
  
  – Чтобы адекватно объяснить цель нашего предприятия, нам придется уйти в прошлое на два поколения, до того, как Сан-Франциско стал финансовым центром Северной Америки. Дальновидные руководители этого города-государства вознамерились создать новую экономику на основе купюр, которые невозможно подделать, и до нынешних времен пользуются плодами величайшего гравера-генетика своего времени Финеаса Уипснейда Мак-Гонигла.
  
  – Какое-то нереальное имя, – фыркнула Мадам-мэр Трежоли.
  
  – Безусловно, это являлось его псевдонимом, чтобы уберечь его от похитителей и прочего, – объяснил Довесон. – В обычной жизни он был известен как Магнус Нортон.
  
  – Продолжай.
  
  Даргер заговорил снова.
  
  – Результаты вам известны. Нортон создал сто тринадцать различных бактерий, которые в рамках своей естественной жизнедеятельности слой за слоем укладывают сложнейшим узором многоцветные чернила. Узор и цвета столь сложны, что фальшивомонетчики просто отчаялись. Это в сочетании с безупречной монетарной политикой сделало доллар Сан-Франциско общей валютой сотни государств Северной Америки. Однако во всем этом мероприятии имелось одно слабое место. Сам Нортон.
  
  – Нортон втайне создал собственные печатные чаны, используя созданные им бактерии, и начал массовое изготовление банкнот, не только неотличимых от подлинных, но, по сути, являвшихся подлинными во всех смыслах. Сделал их столько, что стал богатейшим человеком на континенте.
  
  – К несчастью для этого великого человека, он как-то раз недостаточно заплатил своему поставщику бумаги, возник спор, который закончился тем, что служащие правопорядка Сан-Франциско его арестовали.
  
  Пират Лафит элегантно поднял указательный палец.
  
  – Откуда вы все это знаете? – спросил он.
  
  – Мой коллега и я – журналисты, – ответил Даргер. Увидев реакцию слушателей, поднял обе руки. – Не те, кому нравится ворошить грязь, смею вас заверить! Коррупция – необходимая и проверенная временем часть любой системы правления, что мы всем сердцем поддерживаем. Нет, мы описываем общественных деятелей, воздавая им похвалу пропорционально их щедрости. Пишем интересные истории о парнях-героях, спасающих наследниц из огня, котят, проглоченных крокодилами, когда те чудесным образом невредимыми минуют их пищеварительную систему, и, конечно же, развлекаем людей забытыми историями прошлого, о негодяях, которые с естественным течением времени стали безвредны.
  
  – Так мы и натолкнулись на историю Нортона, – разъяснил Довесон.
  
  – Действительно. Мы выяснили, что по хитрой причуде, подобной лабиринту системы банковского регулирования, установленной в Сан-Франциско, созданные Нортоном деньги нельзя ни уничтожить, ни использовать как законную валюту. Поэтому, дабы предотвратить их незаконное использование, они были подвергнуты другому биолитографическому процессу, в ходе которого они оказались пропитаны черными чернилами, и настолько глубоко за счет потрясающе хитро подобранного состава, что они не могут быть отбелены при помощи любого известного процесса отбеливания, чтобы бумага в результате не разрушилась.
  
  – И вот тут начинается самое интересное. Нортон, как вы помните, был непревзойденным мастером своего дела. Естественно, что отцы города не слишком хотели отказываться от его услуг. Так что вместо того, чтобы поместить его в обычную тюрьму, они построили окруженный высокой стеной укрепленный особняк, в котором устроили лабораторию, и снабдили его всеми необходимыми для работы материалами.
  
  – Представьте себе, что чувствовал Нортон! Мгновение назад он был на грани того, чтобы стать самым богатым человеком в Северной Америке, а потом вдруг стал практически рабом. Пока он шел на сотрудничество, его кормили изысканной едой, вином, дозволяли встречаться с женой на супружеском ложе… но, какой бы она ни была комфортабельной, тюрьма оставалась тюрьмой, и он никогда не мог покинуть ее. Однако он был человеком хитроумным и, хотя и не смог устроить побег, совершил изощренное отмщение. Если уж у него нет огромного богатства, пусть оно будет у его потомков. Когда-нибудь происхождение черных денег будет забыто, и они будут выставлены на аукцион, как это обычно происходит со всеми ненужными вещами после улаживания бюрократических формальностей. Его дети, или внуки, или правнуки приобретут их и, используя гениальный метод, изобретенный им, превратят их обратно в пригодную валюту, сделавшись богаче Креза.
  
  – Если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах, говорили древние, – перебил его Довесок. – Шли десятилетия. Нортон умер, черные деньги оставались в хранилище. К тому времени, когда мы начали наше расследование, казалось, что все его родные исчезли. У него было трое детей. Дочь, которую мужчины не интересовали, сын, который умер молодым, и второй сын, который так и не женился. Однако второй сын в молодости немало путешествовал, и в тех же самых забытых семейных бумагах, где был изложен план Нортона, мы нашли сведения о том, что его сын платил деньги в пользу незаконнорожденного ребенка, девочки, зачатой около двадцати лет назад. Пользуясь тем, что мы понимали тонкости работы бюрократического аппарата, в отличие от жены и детей Нортона, мы подкупили нужных чиновников, и нам продали ящики с бесполезной, на их взгляд, бумагой. А затем мы прибыли в Новый Орлеан и нашли Тони Петикотс.
  
  – Это ничего не объясняет, – сказала Мадам-мэр Трежоли.
  
  Даргер тяжко вздохнул.
  
  – Мы надеялись, что вас удовлетворит частичное объяснение. Теперь, как я понимаю, все или ничего. Вот они, перед вами, ящики с черным налом, черными купюрами.
  
  Он снял крышку с одного из верхних ящиков. Достал горсть черных бумажных прямоугольников, потряс в воздухе, чтобы все видели, и положил обратно.
  
  – А теперь я и мой коллега представим вас нашей юной питомице.
  
  Даргер и Довесок быстро растащили ящики в стороны от двери. Довесон постучал.
  
  – Мисс Петикотс? Вы подобающе одеты? У нас к вам посетители.
  
  Дверь открылась. Из полумрака настороженно глянули большие карие глаза Тони.
  
  – Заходите, – тихо сказала она.
  
  Все медленно вошли внутрь. Тони поглядела на Даргера и Довеска. Те не глядели ей в глаза, и она склонила голову, смущаясь.
  
  – Кажется, я знаю, зачем они все сюда пришли. Но… должна ли я? Действительно должна?
  
  – Да, дитя, должна, – мрачно сказал Довесон.
  
  Тони сжала губы и подняла подбородок, глядя вдаль, словно капитан шхуны, ведущий судно в опасные воды. И, заведя руки за спину, начала расстегивать платье.
  
  – Магнус Нортон сделал то, чего не мог сделать никто другой. Создал микроорганизм, который способен сожрать чернила, которыми были выкрашены банкноты, совершенно не повреждая остальные. Банкноты необходимо просто положить в жидкую питательную среду и добавить коллоидное серебро в качестве катализатора. В течение недели там останутся лишь идеальные купюры Банка Сан-Франциско и серебряный порошок – сказал Даргер. – Однако у него была проблема. Как передать информацию о способе создания микроорганизма своей семье. Достаточно надежным способом, чтобы она пережила десятилетия забвения.
  
  Тони расстегнула платье. Прижав одну руку к груди, чтобы платье не падало спереди, она вынула одну руку из рукава. Прижав ее к груди, вынула другую.
  
  – Сейчас? – спросила она.
  
  Сэр Плас кивнул.
  
  Мелкими, будто кукольными шагами Тони подошла и стала лицом к стене. А затем опустила платье так, что стала видна ее нагая спина и ягодицы. На одной из которых была большая татуировка семи ярких цветов из трех концентрических кругов. Каждый круг состоял из огромного числа коротеньких, почти параллельных линий, исходящих из центра татуировки, где кожа была девственно чиста. Любой, умеющий читать генетический код, с легкостью смог бы воссоздать организм по этому описанию.
  
  – Это же Escherichia coli, кишечная палочка, не так ли? – подал голос мастер Боунс, до того молчавший.
  
  – Да, сэр, одна из ее вариаций. Нортон встроил татуировку в собственный геном, а затем зачал со своей женой троих детей, думая, что они, в свою очередь, родят еще больше. Но Фортуна – дама ветреная, и мисс Петикотс осталась единственной наследницей. Но этого будет достаточно.
  
  Он повернулся к Тони.
  
  – Можешь снова одеться. Наши гости удовлетворили свое любопытство, и теперь они уйдут.
  
  Даргер вывел гостей обратно и крепко закрыл за собой дверь.
  
  – Теперь вы узнали то, за чем пришли. Осмелюсь заметить, ценой надругательства над скромностью невинной девушки.
  
  – Это сказано чрезвычайно хамски! – отрезал Пират Лафит.
  
  В последовавшей за его вспышкой тишине все услышали, как в соседней комнате горько плачет Тони Петикотс.
  
  – Вы сделали свое дело, и теперь я просто прошу вас уйти, – сказал Даргер.
  
  Теперь, когда Тони Петикотс перестала быть тайной, троим заговорщикам оставалось лишь ждать, когда прибудет речным путем якобы заказанное ими оборудование, и отбиваться от высокопоставленных лохов, которые по очереди подкатывали к ним с предложениями огромных взяток за технологию процесса и сундуки с черной бумагой. Согласно простейшей логике, они неизбежно должны были это сделать.
  
  На следующее утро им принесли почту, два письма с предложением встречи. Троица отправилась позавтракать в придорожное кафе. Они едва закончили и принялись пить по второй чашке кофе, когда Тони поглядела поверх плеча Даргера.
  
  – О Боже милосердный на небесах! – воскликнула она. – Это Джейк.
  
  Увидев непонимание на лицах сотоварищей, объяснила:
  
  – Мой муж! Он разговаривает с Пиратом Лафитом. И они идут сюда.
  
  – Продолжаем улыбаться как ни в чем не бывало, – тихо сказал Даргер. – Сэр Плас, ты знаешь, что делать.
  
  Хватило бы досчитать до десяти, когда конкуренты дошли до их столика.
  
  – Джейк! – с удивлением воскликнул Довесон, вставая со стула.
  
  – Пришел за деньгами, несомненно, – сказал Даргер, доставая из кармана стопку купюр, одну большого достоинства, снаружи, и кучу мелких внутри. Любой благоразумный бизнесмен всегда с собой такое носит. – Мадам-мэр просила тебе сказать… – начал он, поворачиваясь.
  
  И увидел перед собой незнакомца, по всей видимости, Джейка, о котором говорила Тони, и Пирата Лафита, чье лицо исказилось от изумления.
  
  Даргер поспешно убрал стопку купюр в карман.
  
  – Просила тебе сказать это в любое время, когда решишь воспользоваться ее заведением, она с радостью предоставит тебе скидку в 10 процентов на все товары и услуги, кроме алкоголя. Она решила оказать эту любезность в знак уважения, в качестве твоего работодателя, к тебе, как и ко всем своим новым работникам.
  
  Лафит резко развернулся, схватил Джейка за ворот и стал трясти, словно терьер крысу.
  
  – Теперь я понимаю, – прошипел он сквозь зубы. – Почтенная хозяйка борделя решила лишить меня представившейся возможности и послала тебя с твоими небылицами по поводу этой достойной и безобидной юной девушки.
  
  – Честно, босс, я ни малейшего понятия не имею, что несет этот… чужак. Я честно все выложил. Услышал, что моя грязная шлюха…
  
  Заревев от гнева, Пират Лафит ударил Джейка с такой силой, что тот вылетел на улицу. А затем вынул из-за пояса хлыст и принялся охаживать лежащего с такой силой, что рубашка и жилет Герцога намокли от пота к тому времени, когда он закончил.
  
  Тяжело дыша, повернулся к Даргеру и Довеску и коснулся пальцами края шляпы.
  
  – Господа. Мы поговорим позже, когда я не буду столь охвачен чувствами. Сегодня, в пять часов, у меня в офисе. У меня к вам есть предложение.
  
  Затем он повернулся к Тони.
  
  – Мисс Петикотс, прошу прощения, что вам пришлось стать свидетельницей такому.
  
  И решительно ушел прочь.
  
  – Ого! – выдохнула Тони. – Он отколошматил Джейка так, что тот был в дюйме от того, чтобы расстаться со своей никчемной жизнью. Никогда в жизни не видела более романтичного зрелища.
  
  – Как ломовую лошадь? Романтично? – переспросил Даргер.
  
  Тони одарила его высокомерным взглядом.
  
  – Ты же не слишком понимаешь глубины женского сердца, так ведь?
  
  – Определенно, – ответил Даргер. – И, похоже, не пойму никогда.
  
  Валявшийся на улице Джейк начал с трудом подыматься.
  
  – Простите меня, – сказал Даргер, подходя к побитому и окровавленному мужчине и помогая ему встать. Что-то тихо добавил и, отсчитав несколько купюр из пачки, сунул тому в руку.
  
  – Что ты ему дал? – спросила Тони, когда он вернулся в кафе.
  
  – Строгое предупреждение выдал, более нам не мешать. И семнадцать долларов. Сумма достаточно оскорбительная, чтобы, несмотря на раны, он рассказал свою историю, все более неправдоподобную, Мастеру Боунсу и Мадам-мэру.
  
  Тони рывком обняла Даргера и Довеску.
  
  – Ребята, как же вы добры ко мне. Люблю вас обоих, до невозможности.
  
  – Однако, похоже, нам рано расслабляться, – сказал Довесон. – Судя по посланию Мадам-мэра Трежоли, она будет здесь прямо сейчас. Что, если мне будет позволено так сказать, чертовски своеобразно.
  
  – Должно быть, что-то произошло, – сказал Даргер, прищуриваясь и глядя в небо. – Трежоли нет, подходит время встречи с Мастером Боуном. Оставайтесь здесь, на случай, если Мадам-мэр все-таки придет, а я повидаюсь с хозяином зомби, погляжу, что он скажет.
  
  – А я пойду в комнату, чтобы платье поправить, – сказала Тони.
  
  – Поправить? – спросил Довесок.
  
  – Немного потуже, и чтобы капельку побольше грудь показывало.
  
  – Твоя роль – девушка скромная и невинная, – встревоженно сказал Даргер.
  
  – Скромная и невинная девушка, которая втайне мечтает, чтобы главный негодяй мира научил ее всем грешным делам, о которых она слышала, но даже представить себе не может. Я такую роль уже играла, джентльмены. Поверьте, таких людей, как Пират Лафит, привлекает не невинность сама по себе, а мучительное желание совратить эту невинность.
  
  И она ушла.
  
  – Какая замечательная юная леди наша мисс Петикотс, – сказал Довесок.
  
  Даргер скривился.
  
  После того как Даргер ушел, Довесок откинулся на спинку стула и принялся лениво поглядывать на проходящих людей. Но занимался этим не слишком долго, заметив хорошенькую женщину в противоположном конце кафе, которая смотрела на него не отрываясь. Он поглядел ей в глаза, она смутилась и поспешно отвернулась.
  
  На основе изрядного опыта Довесок знал, что означают такие взгляды. Оставив на столе деньги в оплату завтрака, он неторопливо подошел и представился юной леди. Та не оставила незамеченным его внимание и после достаточно короткого разговора пригласила в свою комнату в отель поблизости. Изобразив удивление, Довесок согласился.
  
  То, что случилось потом, случалось уже неоднократно в его богатой событиями жизни, но от этого оно не стало менее приятным.
  
  Однако, выйдя из отеля, Довесок встревожился, когда к нему внезапно подошли и схватили за руки два канадских обезьяночеловека, одетые в форму громилы, ростом за два метра, покрытые рыжей шерстью.
  
  – Похоже, ты тут немного развлекся с одной из местных потаскух, – сказала Мадам-мэр Трежоли. Благожелательности в ее голосе было еще меньше, чем обычно.
  
  – Достаточно жесткая характеристика для леди, которая, с моей точки зрения, может быть весьма высоких моральных принципов. Кроме того, хочу спросить, по какой причине я задержан таким грубым способом.
  
  – Со временем. Сначала скажи мне, было ваше свидание оплачиваемым или нет.
  
  – Я думал, что нет, в самом разгаре его. Но после она показала мне свою профсоюзную карточку и сообщила, что в соответствии с правилами должна взять меня с деньги не только за проведенное время, но и за позицию, в которой это делалось. Я, конечно же, был ошеломлен.
  
  – И что ты сделал?
  
  – Безусловно, заплатил, – возмущенно ответил Довесон. – Я же не подлец!
  
  – Тем не менее, женщина, с которой ты совокуплялся, не является зарегистрированным членом Международного Сестричества Проституток, Дам Полусвета и Распутниц. Что означает, что, хотя никто и не возражает против твоего сексуального поведения, если оно не оплачивается, заплатив ей, ты участвовал в деятельности, нарушающей правила профсоюза. А это противозаконно, сэр.
  
  – Очевидно, вы меня подставили. В противном случае вы бы ничего этого не знали.
  
  – Неверно и то, и то. Сейчас имеет значение то, что у тебя есть три вещи, мне необходимые. Девушка с родимой отметиной, ящики с деньгами и знание того, как их использовать, чтобы сделать их пригодными к обращению.
  
  – Теперь понял. Без сомнения, Мадам-мэр, вы пытаетесь меня подкупить. Уверяю вас, что никакое количество денег…
  
  – Денег? – переспросила Мадам-мэр, коротко и жестко усмехнувшись. – Я предлагаю тебе нечто, куда более ценное. Твой разум.
  
  Она достала шприц.
  
  – Люди считают, что экстракт, превращающий человека в зомби, целиком получен из рыбы фугу. На самом деле там имеются атропин, дурман и еще дюжина прочих препаратов, смешанные в такой пропорции, что ощущения будут очень неприятными, с гарантией.
  
  – Угрозы на меня не подействуют.
  
  – Пока что. Но после того, как ты вкусишь, что тебе предстоит, уверена, согласишься. Где-нибудь через неделю я заберу тебя обратно с полей. Тогда и договоримся.
  
  Обезьянообразные охранники Мадам-мэра Трежоли крепко держали Довеска, и он не смог вырваться. Она поднесла шприц к его шее, и Довесок почувствовал болезненный укол.
  
  Мир исчез.
  
  Тем временем Даргер взял напрокат мегатерия с паланкином и зомби-погонщиком и ехал мимо бесчисленных рядов сараев, загонов и навесов для кормления зомби на краю города. Мастер Боунс показал ему высокие, по грудь, корыта, которые наполняли помоями утром и вечером, и лежащие рядами жестяные ложки, которыми ели бедные создания.
  
  – Когда кто-то из моих милашек поест, ложку убирают, моют и стерилизуют, прежде чем использовать снова, – сказал Мастер Боунс. – Соблюдаются все предосторожности, дабы они не передавали друг другу заразные болезни.
  
  – Очень человечно, сэр. Не говоря уже о том, что совершенно правильно с точки зрения бизнеса.
  
  – Вы меня хорошо понимаете.
  
  Они вышли наружу, где пара зомби, мужского и женского пола, в превосходном состоянии, идеально подходящие друг к другу по росту и цвету волос и кожи, ожидали их, держа зонтики.
  
  – Скажите мне, мистер Даргер, как бы вы оценили пропорцию между гражданами Нового Орлеана и зомби?
  
  Даргер задумался.
  
  – Примерно поровну? – предположил он.
  
  – Шесть зомби на одного полноценного гражданина города. Конечно, кажется, что меньше, учитывая, что большая часть зомби работает на полях и они редко появляются в городе. Но я могу наводнить ими город, если пожелаю.
  
  – И зачем, ради всего святого, это бы вам понадобилось?
  
  – У вас есть нечто, чего я желаю, – вместо ответа сказал Мастер Боунс.
  
  – Могу предположить. Уверяю вас, никакое количество денег не может купить у меня то, что по определению является количеством денег, куда большим. Так что нам нечего обсуждать.
  
  – О, а я считаю, что есть, – сказал Мастер Боунс, показывая на ближайший загон, внутри которого стоял бык изрядного размера и силы. Темного цвета с серой полосой по спине, он был увенчан длинными и острыми рогами. – Это евразийский аурох, предок современных домашних коров. Последние вымерли в семнадцатом столетии на территории Польши, и вид был генетически восстановлен лишь столетие назад. В силу его буйного характера он непригоден в качестве мясного скота, но я держу для разведения небольшого стада, поставляя их в Республику Баха и другие мексиканские государства, где все еще популярны бои быков. Бастардо – особенно агрессивный представитель своего вида. А теперь поглядите на соседний загон.
  
  В соседнем загоне было множество рабочих-зомби, и пахло оттуда просто невыносимо. Зомби стояли неподвижно, глядя в никуда.
  
  – Они не выглядят сильными, не так ли? По отдельности – нет. Но сила в количестве.
  
  Подойдя к ограде, Мастер Боунс шлепнул зомби ладонью по плечу.
  
  – Открой ворота между твоим загоном и соседним.
  
  Когда ворота были открыты, Мастер Боунс сложил руки рупором у рта.
  
  – Всем! Убить ауроха. Живо! – крикнул он.
  
  Без энтузиазма, но и без нерешительности человеческое содержимое загона потекло в соседний, на огромного зверя. Злобно ревя, Бастардо затоптал нескольких копытами. Остальные продолжали прибывать. Бык наклонил голову и пронзил рогом одно тело, а затем резко поднял голову, подкидывая свежий окровавленный труп в воздух. Но зомби продолжали идти.
  
  Мощная голова поднималась и опускалась, снова и снова. Летели тела. Но другие зомби уже забрались быку на спину, схватили его за ноги и за бока, мешая двигаться. В реве огромного зверя послышался оттенок страха. Поверх тел забравшихся на него залезали все новые, ноги быка не выдержали веса и подогнулись. По бокам быка стучали кулаки, руки тянули его за рога. Бык сопротивлялся и уже почти встал, а потом снова упал, поглощенный морем тел, сокрушающим его.
  
  Когда аурох упал в первый раз, Мастер Боунс захихикал. Смеялся все более злорадно и расплакался от смеха, всхрапывая, так его веселило это зрелище.
  
  Аурох издал пронзительный вопль боли… и воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком кулаков по трупу зверя.
  
  Утерев слезы рукавом, Мастер Боунс снова сложил ладони рупором.
  
  – Очень хорошо. Отлично получилось. Благодарю вас. Остановитесь. Вернитесь в ваш загон. Да, именно так.
  
  Он повернулся спиной к окровавленному телу быка и нескольким трупам зомби, недвижно лежащим в грязи.
  
  – Я привык говорить прямо. Отдавай деньги и девчонку в это же время завтра утром, или ты и твой партнер вымрете, как аурохи, – сказал он Даргеру. – Нет силы более ужасной, чем безмозглая толпа. А я управляю самой огромной толпой в истории.
  
  – Сэр! – возразил Даргер. – Необходимое оборудование еще не прибыло из Социалистической Утопии Миннеаполиса! Я никак не могу…
  
  – Тогда я даю тебе четыре дня на размышление.
  
  Одуловатое лицо хозяина зомби прорезала злорадная улыбка.
  
  – Пока будешь решать, оставлю тебе этих двух зомби. Пользуйся ими, как хочешь. Они сделают все, что ты им скажешь. Способны выполнять весьма сложные приказания, но они не осознают их.
  
  Затем он обратился к зомби.
  
  – Вы слышали голос этого человека. Повинуйтесь ему. Но если он попытается покинуть Новый Орлеан, убейте его. Вы это сделаете?
  
  – Если… покинет… убить… его.
  
  – Да-а-а.
  
  Что-то было не так.
  
  Что-то было не так, но Довесок не мог понять, что именно. Он не мог сосредоточиться. Мысли были в полном беспорядке, и он не мог найти правильные слова, с которых начал бы порядок наводить. Так, будто он забыл, как думать. Тем временем его тело двигалось помимо его воли. Ему казалось, что иначе и быть не может. Но он все равно понимал, что что-то не так.
  
  Восход, закат. Для него это не имело значения.
  
  Его тело систематически работало, срезая сахарный тростник при помощи мачете. Работа происходила без участия его сознания, равномерно и постоянно. На подушечках лап появились пузыри, набухли и лопнули. Ему было безразлично. Кто-то сказал ему работать, и он работал, пока время не остановилось. Мир покрылся туманом, но его лапы продолжали махать мачете сами по себе, а ноги сами по себе несли его к следующим растениям.
  
  Тем не менее ощущение неправильности осталось. Довесок чувствовал себя будто оглушенный, как, наверное, чувствует себя бык, которому кувалдой меж рогов двинули, или единственный выживший в ужасающей катастрофе. Произошло что-то ужасное, и ему обязательно надо что-то с этим делать.
  
  Еще бы знать что.
  
  Вдалеке протрубил горн, и все рабочие вокруг него тут же прекратили работу. Как и он сам. Без спешки он присоединился к их безмолвной компании и медленно пошел обратно к навесам, где их кормили.
  
  Возможно, он спал, возможно, и нет. Пришло утро, и Довеска понесло толпой к корыту с едой, где он проглотил десять ложек помоев по приказу зомби-надзирателя. Как и остальным, ему дали мачете, и все пошли в поле. И он снова принялся работать.
  
  Шли часы.
  
  Раздался цокот копыт и скрип колес. Рядом с Довеском остановилась телега, запряженная карликовыми мастодонтами. Он продолжал работать. Кто-то спрыгнул с телеги и вырвал мачете из его руки.
  
  – Открой рот, – сказал голос.
  
  Ему сказал… кто-то… не повиноваться приказам чужаков. Но голос звучал знакомо, хотя он и не мог понять почему. Его рот медленно открылся. Туда что-то вложили.
  
  – Теперь закрой и глотай.
  
  Рот совершил требуемое.
  
  В глазах поплыло, и он едва не упал. Глубоко, в потаенных глубинах сознания, загорелась искра света. Она стала янтарной, будто уголек среди пепла потухшего костра. Становилась все больше и ярче, еще больше, пока ему не показалось, что внутри его светит солнце. Внешний мир приобрел четкость, а вместе с этим Довесок ощутил, что он, Довесок, имеет личность, отдельную от остальной реальности. Сначала он почувствовал зуд в глотке и во рту, пересохших, как пески Сахары. Потом понял, что перед ним стоит тот, кого он знает. И наконец понял, что этот человек – его друг и товарищ Обри Даргер.
  
  – Как долго я… – начал Довесок, не в состоянии завершить фразу.
  
  – Больше суток. Меньше двух. Когда ты не вернулся в отель, Тони и я очень встревожились и начали тебя искать. Новый Орлеан полнится слухами, так что, учитывая, что ты – единственная антропоморфированная собака на весь город, случай с твоим исчезновением был у всех на слуху. Но даже узнав, что тебя отправили работать на плантации сахарного тростника, мы не облегчили себе задачу, поскольку тут сотни квадратных миль полей. К счастью, Тони знала, где собираются мастеровые, которые могут знать, куда делся собакоголовый зомби. От них мы и узнали, где тебя искать.
  
  – Я… понимаю.
  
  Довесок постарался сосредоточиться на более важных вопросах.
  
  – Мадам-мэр Трежоли, как ты мог догадаться, не намеревалась покупать у нас ящики с черной бумагой. Что с остальными лохами?
  
  – Разговор с Пиратом Лафитом прошел хорошо. Тони разыграла его, как по писаному. А вот с Мастером Боуном все куда менее удачно. Тем не менее мы уговорили Лафита на цену, которая его практически обанкротит, а мы трое станем богачами. Тони сейчас отправилась с ним на побережье, дабы удостовериться, что он не передумает в последний момент. Само ее присутствие настолько кружит ему голову, что он будет просто не в состоянии рассуждать здраво.
  
  – Ты уже не так осуждающе отзываешься о девушке, как раньше.
  
  Скривив рот, Даргер небрежно сказал, что действительно вынужден признать то, что ошибся в ней.
  
  – Тони растет на глазах, как я понимаю. Она стала прекрасным дополнением нашей команде.
  
  – Это хорошо, – сказал Довесок. И тут заметил на заднем крае телеги двоих зомби, неподвижно сидящих на груде мешков.
  
  – А зачем у тебя на телеге все это?
  
  – Там соль. Очень много соли.
  
  Когда они добрались до навеса для кормления, Довесок опрокинул корыто, выливая помои на землю. Затем по его команде принадлежащие Даргеру зомби поставили корыто обратно и наполнили его солью. Даргер тем временем взял банку с краской и нарисовал на стене сарая приблизительную карту Нового Орлеана. Нарисовал на ней три стрелки – к борделю Мадам-мэра Трежоли, офису Жана-Нажена Лафита на побережье и клубу, где по вечерам заседал Мастер Джереми Боунс. А затем сделал надписи у стрелок крупными печатными буквами.
  
   ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДОСТАВИЛ ВАС СЮДА
  
   ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПОМЕСТИЛА ВАС СЮДА
  
   ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ ВАС ЗДЕСЬ
  
  А сверху написал сегодняшнюю дату.
  
  – Вот, – сказал Даргер, закончив. Повернулся к подчиненным ему зомби. – Вам было сказано выполнять мои команды.
  
  – Да-а-а, – безжизненно сказал мужчина.
  
  – Мы должны, – сказала женщина. – Под… чи… нять… ся.
  
  – Вот вам ложки для еды. Когда зомби-рабочие вернутся в хлев, накормите каждого из них ложкой соли. Соли. Отсюда, из корыта. Берете ложку соли. Приказываете открыть рот. Кладете в рот соль. Приказываете проглотить. Сможете это сделать?
  
  – Да-а-а.
  
  – Соль. Гло… тать.
  
  – Когда все будут накормлены, обязательно сами съешьте по ложке соли, – сказал Довесок.
  
  – Соли.
  
  – Да-а-а.
  
  Вскоре зомби пришли есть, и у них во рту вместо помоев оказалась соль. Их сознания начали чудесным образом очищаться. Десяток за десятком они читали написанное Даргером. Те, кто провел в заключении годы и даже десятилетия сверх срока, к которому их приговорили, вполне понятно, пришли в ярость. Которая определенно должна была подтолкнуть их к активным действиям.
  
  – Солнце заходит, – сказал Даргер. Вдали виднелись возвращающиеся с полей зомби. – У нас как раз времени на то, чтобы вернуться в отель и принять взятку от Пирата Лафита, прежде чем начнется восстание.
  
  Но, вернувшись в «Масон Фема», они увидели, что свет в номере потушен, а Тони Петикотс нигде нет. Как и Пирата Лафита.
  
  Ящики с черной бумагой, сослужив свою службу, стояли по обе стороны двери в спальню Тони. Поспешно засветив масляную лампу, Даргер распахнул дверь. Посреди аккуратно заправленной постели лежала записка. Взяв ее в руки, он прочел вслух.
  
   Дорогие мальчики!
  
   Я знаю, вы не верите в любовь с первого взгляда, ведь вы оба Циники. Но Жан-Нажен и я – Родственные Души, созданные друг для друга. Я сказала ему, что такому Отважному мужчине не пристало заниматься Торговлей, имея собственные корабли, банки и пристани, и он согласился. Что он создан быть Пиратом согласно его имени, а я буду его Королевой Пиратов.
  
   Прошу прощения за подставу с Черными Деньгами, но девушка не может начать новую жизнь, обманывая своего Муженька ни за что.
  
   С любовью,
  
   Тони Петикотс
  
   P. S. Вы такие прикольные мальчики, оба.
  
  – Скажи мне, Тони с тобой спала? – спросил Даргер после долгой паузы.
  
  Довесок слегка испугался. Но затем положил лапу на грудь и твердо сказал, правда, стараясь не смотреть Даргеру в глаза:
  
  – По моей просьбе – нет. Ты не хочешь сказать, что она…
  
  – Нет. Конечно же, нет.
  
  Снова наступило неловкое молчание.
  
  – Ну, ладно, – сказал Даргер. – Как я и предсказывал, после всех наших усилий мы остались ни с чем.
  
  – Ты забыл про серебряные слитки, – сказал Довесок.
  
  – Вряд ли даже стоит…
  
  Но Довесон уже стал на колени и начал копаться под кроватью Тони. Вытащил три кожаные сумки и достал из них три слитка.
  
  – Совершенно очевидно, что это…
  
  Рывком открыв складной нож, Довесок царапнул каждый из слитков один за другим. Первый оказался свинцовым, покрытым серебром. А вот два других были серебряные. Даргер шумно выдохнул с невероятным облегчением.
  
  – Тост! – воскликнул Довесок, вставая. – За женщин, благослови их Господь. Преданных, верных и непоколебимо честных! За образец всяческой добродетели, сэр!
  
  Вдалеке раздался звук бьющегося оконного стекла.
  
  – За это я выпью, – ответил Даргер. – Капельку, а потом делаем ноги. Думаю, нам надо избежать большой заварухи, которая уже началась.
  Дэвид У. Болл
  
  Бывший пилот, мастер по изготовлению саркофагов и бизнесмен Дэвид У. Болл посетил более шестидесяти стран на шести континентах, пересек пустыню Сахара четыре раза в ходе подготовки своего романа Empires of Sand, ездил по Андам в микроавтобусе «Фольксваген». Другие исследовательские поездки забрасывали его в Китай, Турцию, Алжир и на Мальту. Он работал таксистом в Нью-Йорке, устанавливал телекоммуникационное оборудование в Камеруне, реставрировал дома викторианского стиля в Денвере и качал бензин в Грэнд Титонс. Среди его романов-бестселлеров – эпический исторический роман Ironfire, уже упомянутый Empires of Sand и триллер на современную тематику China Run. Он живет с семьей на небольшой ферме в Колорадо, где после почти десятилетнего перерыва в писательской работе вновь выращивает свои небылицы.
  
  Говорят, что на вкус и на цвет товарищей нет, но желание обладать красотой, особенно когда она стоит приличную сумму денег, может столкнуть вас с некоторыми весьма сомнительными личностями…
  Дэвид У. Болл
  «Сертификат происхождения»
  
  Письмо доставили в галерею Вольфа вместе с обычными для нее каталогами и объявлениями. На нем было написано «личное», так что секретарша Макса оставила его на столе нераспечатанным.
  
  Макс вскрыл конверт здоровой рукой и достал письмо, аккуратно написанное от руки. «Дорогой мистер Вольф, я слышал, что вы хорошо разбираетесь в странных картинах и иногда их продаете. У меня есть такая, не уверен, что она много стоит, но я подумал, что Вы были бы не против посмотреть ее – и если Вы согласитесь, то мы могли бы сделать на ней дело. По-тихому, конечно же. Если Вас заинтересовало мое предложение, то пошлите письмо на абонентский ящик, указанный ниже. С уважением, Л. М.».
  
  А затем Макс увидел фотографию. Моргнул, не веря своим глазам. Грудь сдавило, – от радости, печали и шока одновременно. Отбросив в сторону кипу бумаг, он положил фотографию на журнал записей. Открыл ящик стола, нашарил в нем увеличительное стекло и наклонился поближе к столу.
  
  Фотография была сделана любительски, с плохим освещением, но это не играло роли. Макс знал эту картину, как должен был знать ее любой студент-историк. Прекрасное и проклятое творение, вышедшее из-под кисти безумца.
  
  Числящееся пропавшим со времен Второй мировой.
  
  Он выпрямился. Глаза слезились. Кружилась голова, и он начал шарить в кармане жилета в поисках таблеток.
  
  Макс не слышал, как секретарша пожелала ему доброй ночи, не осознал, что за окнами стемнело. Его сознание кипело, он лихорадочно вспоминал историю. Нацисты, потом Штази, торговцы оружием и кардиналы Римско-Католической церкви. Сколько насилия и мерзости в прошлом этой картины. Он прекрасно понимал, какой будет следующая остановка в ее длинной и сложной истории. Здоровая рука задрожала. Макс Вольф снял трубку телефона.
  
  Воскресным утром две недели спустя Макс ожидал клиента в частной студии неподалеку от храма Воскресения Христова в Колорадо-Спрингс.
  
  Он сидел в мягчайшем кресле, которое едва не поглотило его небольшое тело. Несмотря на звукоизоляцию, услышал гром и ощутил, как здание содрогнулось, когда четыре тысячи воодушевленных молящихся начали топотать, хлопать в ладоши, смеяться, кричать и петь в храме поблизости. Служба была в самом разгаре.
  
  Преподобный Джо Кули Барбер занимался спасением душ, и бизнес этот процветал. С помощью обаяния, внешнего вида и голоса, усиленного микрофоном, он создал империю, которая раскинулась в сорока семи государствах на шести континентах. Его воскресная программа «Верующим», простецкая смесь евангельских песнопений и притч, синхронно переводилась на шестьдесят восемь языков. Он опубликовал семнадцать книг, которые многие годы оставались бестселлерами. Его медиаотдел продавал компакт-диски, видео и футболки, и на каждом продукте была голографическая эмблема храма Воскресения Христова для защиты от подделок.
  
  У него работали почти тысяча человек, среди которых бухгалтеров и людей с аттестатами МВА было не меньше, чем певчих в хоре, которых было 229. Это число было избрано им после явившегося ему откровения, случившегося тогда, когда он был на самом дне жизни – спившийся, обедневший и отчаявшийся. Тогда он уронил Библию, и она открылась на 229-й странице Нового Завета. Подобрав Библию, он прочел второй стих третьего посланния Иоанна: «Молюсь, чтобы ты здравствовал и преуспевал, как преуспевает душа твоя». Джо Кули предпочел понять слово «преуспевать» в его современном значении и построил на его основе свой лейтмотив. «Бог хочет, чтобы мы были богаты».
  
  Он был не первым проповедником, призывающим к преуспеянию, но стал наилучшим из них («Слегка богаче князя мира сего», – как он иногда шутил). Он жил по законам своей проповеди. Ему принадлежали самолет «Гольфстрим», небольшой парк автомобилей, в числе которых были «Астон-Мартин» и «Бентли», а также то, что он обычно описывал как «скромную небольшую конеферму в Кентукки», где он выращивал чистопородных лошадей. «Я не проповедник конца времен, я проповедник лучшего из времен», – говаривал он.
  
  Вместе с богатством появились и противоречия. На каждый доллар, заработанный на служении, Джо Кули Барбер зарабатывал пять долларов в офшорных компаниях, скрытых среди непроницаемого переплетения отношений собственности. При всех его заявлениях, что из каждого доллара тридцать центов идут на миссионерскую деятельность, Налоговое управление США, Министерство юстиции и комитеты Конгресса начали с дюжину расследований его деятельности. Джо Кули Барбер все отрицал, великодушно указывая на то, что не найдено ни малейшего доказательства его незаконных действий. «Я богобоязненный и бесхитростный гуманист», – говорил он. Он кормил десятки тысяч голодных в Азии и Африке, миллионы таблеток от малярии с логотипом «Церкви Христа Воскресшего» спасали жизни грудных детей в Бангладеш и Ботсване. Ежегодные миссии обучали фермеров Малави и Танзании современным методам ведения сельского хозяйства, обеспечивали их тракторами и семенами, чтобы они сами могли прокормить себя. Он строил церкви в Замбии и открывал новые школы в Заире.
  
  «Свора ничтожеств», так он обычно называл следователей и политиков в приватных разговорах. Но он наслаждался их вниманием и процветал благодаря ему. Чем больше на него жаловались, тем больше к нему текло денег. «Ваши доллары мостят дорогу к вашему спасению, – проповедовал Джо Кули перед объективами телекамер. – Ваши доллары – суд Божий нашему служению».
  
  – Макс, друг мой! – воскликнул Джо Кули, вытирая пот со лба после того, как он ворвался в студию полчаса спустя. – Прости, что задержал тебя.
  
  – Вовсе нет, – ответил Макс. – Серьезное дело. Никогда прежде не видел тебя за работой.
  
  – Ты иудей? – спросил Джо Кули с широкой улыбкой.
  
  – Нет.
  
  – Тогда почему ты не приходишь сюда каждую неделю?
  
  – Ехать далековато. Может, если бы ты твой самолет присылал…
  
  – Незачем! – ответил Джо Кули, отправляясь в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. – Я не дальше, чем экран твоего телевизора.
  
  Он вышел, на ходу вытирая руки.
  
  – Ладно, давай к делу. Я едва поверил, когда ты позвонил.
  
  Кули заговорил тише.
  
  – Разве такое может быть? Караваджо?
  
  Макс кивнул.
  
  – Во всем мире есть около девяноста его картин. Как только я узнал об этой, сразу о тебе подумал.
  
  – Я так понимаю, что это должно пройти скрытно?
  
  – Исключительно для твоей личной коллекции, – ответил Макс. – Если, конечно, ты хочешь.
  
  – Пошли в студию, – сказал проповедник, протягивая руку и помогая Максу встать. Эксперт по живописи взял трость. Его правая рука была искалечена, пальцы согнуты и расплющены. Закинув лямку портфеля на плечо, он взял в руку большой кожаный портфолио.
  
  – Только не говори мне, что она у тебя прямо здесь, в этой папке! – воскликнул Джо Кули. Его глаза расширились. – Какая смелость!
  
  – Едва ли, – ответил Макс. – Она хорошо упакована, твои люди сопровождали меня всю дорогу. Кроме того, я не слишком похож на лоха. Один раз нес 5 миллионов баксов через весь Манхэттен вот в этом портфеле. Всех происшествий было, что мне пытались помочь перейти улицу.
  
  – Я не настолько доверчив, но понимаю, о чем ты, – сказал Джо Кули. Максу было семьдесят с небольшим, и ростом он был чуть выше метра пятидесяти. Всегда носил серую шляпу, а после многих лет, проведенных за изучением исторических документов и разглядыванием картин, с глазами у него было так плохо, что толстые линзы очков просто искажали черты его лица. Выглядел он, как старый добрый счетовод, но, несмотря на это, Джо Кули знал, что Макс – опытный переговорщик и человек с иключительным деловым чутьем. Макс руководил уважаемой во всем мире картинной галереей, регулярно посещая «Кристис» и «Сотбис». Однако самый прибыльный его бизнес таился в недрах подпольной коммерции, в мире, где люди, сторонящиеся известности, продавали и покупали произведения искусства или использовали их в качестве эквивалента крупных денежных сумм при покупке крупных партий наркотиков и оружия. Макс всегда мог найти нужную картину и согласовать условия сделки.
  
  Они забрались в гольфкар, чтобы проехать через весь комплекс. Храм Воскресения Христова занимал участок в 28 гектаров земли рядом с Садом Богов. Помимо самого храма, здесь находились отделы по работе с пожертвованиями, вещательная студия, церковный колледж и музей. Гольф-кар проезжал через украшенные статуями сады, мимо прудов для созерцания, и Джо Кули постоянно махал рукой и выкрикивал приветствия прихожанам, наслаждающимся солнечным днем.
  
  Музей был гордостью и отрадой Джо Кули Барбера. Он любил прекрасное, вещи, которые буквально кричали о славе Божией. Верил, что нет лучшего служения Всемогущему, чем собирать образы, прославляющие Его и Его Слово. Галереи были наполнены религиозным искусством всех эпох: мозаики из стекла, греческие иконы, иллюстрированные рукописи и раннехристианские тексты в свитках, картины Джотто, Рембрандта, Рубенса и Эль Греко. Были и собственные картины Джо Кули, написанные маслом, по большей части иллюстрации к библейским притчам о процветании, об Иове и Соломоне. Для Макса они были будто прыщи на стене, но эти экспонаты оказывались среди самых популярных.
  
  А затем они вошли в убежище Джо Кули, нечто среднее между рабочим кабинетом и студией художника, с панорамными окнами с видом на окружающую местность. Вокруг большого стола для заседаний стояли скамьи, мольберты и книжные полки, заполненные редкими изданиями Библии и другими книгами в богатых кожаных переплетах.
  
  Макс положил портфолио на стол, расстегнул защелки и вынул внутренний конверт. Картина была скромно завернута в мягкую белую хлопковую ткань. Макс развернул ткань и аккуратно поднял картину, а затем положил ее на мольберт. Отошел к стене и щелкнул выключателем. Картину залил мягкий свет.
  
  Юный пастух Давид, с мечом в одной руке и окровавленной головой Голиафа, воина филистимлян, в другой. Лицо Голиафа сковала смерть, его глаза и рот открыты, на лбу ссадина, из разрубленной шеи капает кровь.
  
  Джо Кули Барбер зачарованно глядел на картину в безмолвном восхищении.
  
  – Она меньше, чем я думал, – тихо сказал он. – И темнее.
  
  Макс достал из портфеля несколько толстых скоросшивателей.
  
  – Я, конечно же, принес документы, подтверждающие происхождение, – сказал он, выкладывая скоросшиватели на стол. Затем вытащил из них стопки бумаги – вырезки, книги, рукописные документы.
  
  Джо Кули знал, что все эти документы – для него. Максу они не требовались.
  
  – Начинай, мой друг-профессор, – сказал он. – Хорошо бы выпить. Виски? Вина?
  
  – Просто воды.
  
  Проповедник налил себе виски, затем воды Максу и пододвинул стул.
  
  – Его работы бывали очень мрачны. Отрубленные головы, как эта. Убийства, предательство, мученичество. Мгновения окончательного откровения. Это был его дар, запечатлеть такое мгновение. Эту сцену он писал раза четыре за всю его жизнь, и с каждым разом проявлялось его возмужание как художника, выраженное в этих двух лицах, – сказал Макс. – Вероятно, это вторая версия, та, в которой на лице Давида гордость в сочетании с глубочайшим смирением. Триумф Царства Небесного над силами Сатаны.
  
  Макс провел по холсту изувеченной рукой, с любовью следуя линиям кисти Караваджо, будто подражая художнику за работой.
  
  – Он был настолько уверен в себе, что очень редко делал эскизы, не то что другие художники. Писал жизнь, как она есть. Оставались пентименто, закрашенные места, где краска сильно выступает на холсте, вот, видишь, здесь и здесь. Каков гений, понимаешь? И все это он делал так быстро, что кто-то сказал, что его кистью водит сам Бог. А какой свет! Гляди, как цвет плоти переходит в тень, кроваво-красный переходит в черный, свет переходит во тьму и смерть. Такое мастерство света. Или мастерство тьмы, с какой точки зрения посмотреть.
  
  – Конечно, света, – сказал Джо Кули Барбер. – Я никогда еще не видел, чтобы ты так обращался с картиной.
  
  Макс смущенно улыбнулся.
  
  – Не слишком много картин, подобных этой, не слишком много подобных художников. Его стиль был нов и великолепен, но настолько груб, что часто шокировал его покровителей из числа служителей Церкви, которые часто сетовали на его вульгарность и профанацию. Он брал себе моделями шлюх, написал Деву Марию в платье с низким вырезом. Писал у святых прыщи и грязные ногти. Элита Церкви считала его несносным. Они желали видеть в святых совершенство.
  
  – Прямо как Сенат США, – тихо сказал Джо Кули, потягивая виски.
  
  – Его жизнь была так же груба, как его картины. Мучимая душа. Некоторые думают, что безумие произошло от отравления свинцом из красок, другие же говорят, что его мучила его собственная гениальность. Как бы то ни было, жил он тяжело, пил и дрался на дуэлях. Ходил по шлюхам, играл, его таскали по судам. Напал на слугу в кабаке за плохое обслуживание, ткнул ножом судью в драке за проститутку. Убил служащего полиции, его подвергали пыткам, он сбегал. Другого бы в тюрьме сгноили за такое, но, хотя у Караваджо и были недоброжелатели в среде Церкви, были у него и могущественные покровители, например вот этот.
  
  Макс открыл страницу книги по истории искусств, заранее заложенную. На ней был портрет священника аскетичного вида.
  
  – Это Сципион Боргезе, племянник папы Павла V. Папы, который приказал Галилею отречься от еретических взглядов об устройстве Солнечной системы. Павел сделал его кардиналом-племянником, наделив неимоверной властью. Умнейший, безжалостный и беспринципный человек. Кроме того, что Сципион был фактическим главой правительства Ватикана, он занимал несколько постов и имел несколько титулов, что делало его безмерно богатым. Он шантажировал мужчин и развращал их души. Вводил налоги и приобретал поместья – целые деревни – путем вымогательства и папских эдиктов. Завел у себя обширную коллекцию порнографии, а его гомосексуальные наклонности позорили Церковь.
  
  Джо Кули не сдержался и довольно усмехнулся.
  
  – Почему-то та Церковь всегда преуспевала в воспитании отъявленных негодяев, – сказал он.
  
  – Да, но, при всех его прегрешениях, он был великим покровителем искусств. Использовал свое богатство, чтобы построить величественную виллу, где были выставлены работы Рафаэля, Тициана, Бернини и Караваджо, его тогдашнего фаворита.
  
  – Чем-то этот человек мне по душе, – сказал Джо Кули. – Конечно, кроме пристрастия к мальчикам. Все творится во славу Божию.
  
  Макс взял в руку другую папку.
  
  – Что же до этой картины, сначала она принадлежала Церкви, – сказал он. – Или, точнее, Церковь первой ее украла. Боргезе начал агрессивно скупать произведения искусства и учился пользоваться своей властью. Джузеппе Чезари, выдающийся художник, собрал серьезную коллекцию из более чем ста картин, в том числе несколько работ Караваджо, с тех пор как тот в молодости работал в его мастерской. Боргезе выяснил, что у Чезари также имеется коллекция аркебуз. Чезари был человеком безобидным и коллекционировал аркебузы ради их художественной ценности, но коллекционировать такое оружие было незаконно. Боргезе приказал арестовать Чезари и конфисковать его имущество. Чезари был приговорен к смерти. Приговор был отменен, но не ранее, чем Чезари согласился принести картины в дар Апостольскому Престолу. А спустя несколько месяцев папа отдал всю коллекцию кардиналу-племяннику.
  
  – Примерно в это время Караваджо убил человека, считая, что тот обманул его во время игры в мяч. Сбежал из Рима, за его голову была назначена награда. Остаток жизни он провел в бегах, в надежде, что Боргезе когда-нибудь сможет добиться папского помилования. Будучи изгнанником, он написал одни из лучших своих картин. На Мальте писал картины для рыцарей-иоаннитов, сам стал членом ордена и был им, пока орден не заточил его в тюрьму за дуэли. Он сбежал, но в Неаполе подвергся нападению и был тяжело ранен, скорее всего, наемными убийцами, нанятыми орденом. Затем отправился обратно в Рим. Ему даровали помилование, но он умер от лихорадки, не успев узнать об этом.
  
  Макс покачал головой.
  
  – Ему было всего тридцать восемь. Представь себе, что еще он мог бы создать, проживи он еще лет двадцать.
  
  Макс подвинул по столу большую папку.
  
  – Что до нашей картины, Боргезе расстался с ней лишь потому, что получил другую версию, которую Караваджо прислал ему из изгнания. Эту же он использовал в качестве составной части взятки, которую дал польскому графу Красинскому. Вместе с ней отправились еще три картины, кисти Аннибале Карраччи, Рени и Ланфранко, а также украшенный драгоценными камнями реликварий исключительной ценности. Мы сверили данные с каталогом имущества графа Красинского. Перед смертью граф завещал картины и реликварий своему брату, который только что королевским указом был назначен епископом Стависким. Можешь убедиться, эти картины включены в каталог церковного имущества в 1685 году.
  
  Макс достал лист из стопки.
  
  – Тут, конечно же, по-польски написано, но я обвел нужные слова. – Картины и реликварий оставались в безопасности и безвестности почти три столетия, пережив пожары и восстания. Большую часть этого времени о Караваджо не вспоминал никто, кроме историков, вплоть до двадцатого столетия, когда ученые наконец стали осознавать, каким гигантом живописи он был.
  
  Джо Кули встал.
  
  – Пора еще выпить. Точно не хочешь ничего покрепче?
  
  – Еще воды. Мне еще долго рассказывать.
  
  Макс открыл толстую папку, наполненную пожелтевшими документами и вырезками из газет. Первой в них была черно-белая фотография немецкого офицера. Макс подвинул ее по столу.
  
  – Эсэсовец, – сказал Джо Кули. – Красив, дьявол.
  
  Макс кивнул.
  
  – Вальтер Бек. Эта фотография сделана вскоре после того, как ему присвоили звание штандартенфюрера, за год до окончания войны.
  
  Джо Кули внимательно поглядел на вытянутое угловатое лицо и умные глаза.
  
  – Идеальный немецкий офицер, – сказал он. – И, судя по взгляду, хладнокровный ублюдок.
  
  Макс достал из скоросшивателя скрепленную стопку листов. Копия сообщения о рождении в берлинских газетах.
  
  – Он был старшим сыном Отто Бека, выдающегося немецкого эксперта по продаже картин. Галерея Бека была одной из старейших в Берлине, ее основал дед Отто, как магазин товаров для художников. Продавал масляные краски, холсты и рамы. Художники всегда жили в бедности, так что Бек иногда обменивал материалы на их работы. Отец Отто занялся продажей картин. Бизнес процветал, и в 1900 году Бек перевел магазин в роскошное двухэтажное здание. Семья жила на втором этаже, а первый был целиком отдан галерее и мастерским, где мастеровые Бека реставрировали и восстанавливали картины. Художники, коллекционеры и кураторы приносили туда поврежденные картины со всей Европы.
  
  Вальтер работал у отца пару лет. Отлично соображал в бизнесе, но не питал особой любви к живописи. Молодой и амбициозный, он втянулся в социалистическую лихорадку тридцатых. Потом вступил в нацистскую партию. Отец возражал, но Вальтеру было плевать. Он хорошо понимал текущую политическую ситуацию и понимал место в ней Гитлера. Быстро продвинулся по партийной линии, и полученная в отцовской галерее подготовка привела его в Зондерауфтраг Линц.
  
  – А теперь по-человечески, Макс.
  
  – «Отряд специального назначения «Линц». Тайный проект Гитлера. Гитлер был художником, которому недостало публичного признания, и поэтому он считал, что все картины Европы по праву принадлежат ему. Был одержим создать в Линце картинную галерею, сделать после войны этот город культурной столицей Европы. Перед войной его агенты посещали музеи, галереи и частные коллекции по всей Европе, создавая подробнейший список наиболее ценных произведений искусства. В результате у армии Гитлера было подробное руководство по поводу того, где и что следует конфисковывать – в качестве военного трофея, – как только немецкие войска занимали определенные территории. Бек помогал систематизировать руководство, в результате чего узнал, где хранится данная картина.
  
  Бек мог провести всю войну в Париже, там, где всегда был наилучший выбор произведений искусства, но он был человеком заносчивым и однажды совершил ошибку, поспорив с самим Альфредом Розенбергом. Розенберг, один из самых влиятельных людей в Германии тех лет, признанный идеолог нацизма, добился того, что Бека направили на Восточный фронт. Он был превосходным офицером, но исключительно жестоким даже по меркам СС. Россия, Чехословакия, Польша – во всех этих странах Бек стал по окончании войны одним из самых разыскиваемых военных преступников.
  
  Снова пожелтевшие вырезки, тексты на языках, которые Джо Кули даже распознать не мог. Видимо, восточноевропейские, подумал он. А некоторые определенно на иврите. И на всех одна и та же фотография. Подписей он прочесть не мог, но понимал, что это человек, на которого шла охота.
  
  Немецкая колонна остановилась на пригорке неподалеку от старинной польской деревни Стависки. Пять грузовиков с солдатами, два танка и несколько других машин, остатки окруженных частей, сбившиеся вместе и отступающие. Штандартенфюрер СС Вальтер Бек вылез из открытой штабной машины с полевым биноклем в руках. Потянул ноги и хладнокровно посмотрел в бинокль на дорогу, тянущуюся позади. Русских не видно. Благодаря минам, заложенным солдатами Бека, они задержатся еще на пару часов, дав ему возможность сделать дело. Бек знал, что война безнадежно проиграна и скоро на него будут охотиться люди, которые ничего не забывают. Сдаться в плен означает подписать себе смертный приговор. Он будет скрываться, но сначала ему нужно найти средства, благодаря которым преследователи никогда не найдут его.
  
  Он поглядел на деревню. На первый взгляд, война как-то миновала ее. Он увидел шпиль старой церкви и башню ратуши с часами позади него. Все выглядело совершенно мирно. Можно отправить солдат, чтобы они нашли то, что ему необходимо, но жители деревни наверняка давно и тщательно припрятали свое драгоценное сокровище. Времени на игру в прятки нет.
  
  – Приведите деревенского священника, мэра и его семью, – приказал он унтерштурмфюреру.
  
  – Яволь, штандартенфюрер.
  
  – И двадцать пять жителей деревни, – добавил Бек.
  
  Офицер уехал на грузовике с солдатами, а адъютант тем временем разложил походный стул и стол. Бек сел за стол с бутылкой вина в руке и повернулся лицом к солнцу, наслаждаясь теплом.
  
  Грузовик вскоре вернулся и остановился неподалеку от Бека, который потягивал вино. Солдаты выкрикивали приказы, выталкивая из грузовика жителей деревни. Женщины, дети и старики. Священника, мэра, жену мэра, дочь мэра и маленького ребенка подвели к штандартенфюреру. Мэр, дородный мужчина с румяными щеками, священник, старый, худощавый и раздраженный.
  
  – Я протестую, – начал мэр. – Мы люди мирные…
  
  Солдат мгновенно ударил его в живот прикладом карабина. Мэр рухнул на колени и согнулся, судорожно дыша. Его начало тошнить.
  
  – Неприятности не потребуются, если сделаете, как я скажу, – начал Бек. – Мне просто нужны несколько предметов из вашей церкви.
  
  – Нашу церковь и так догола ободрали, – сказал священник. – Ничего ценного не осталось.
  
  – Напротив, – сказал Бек. – Карраччи и Караваджо. Рени. Ланфранко.
  
  Он улыбнулся.
  
  – Память меня не обманывает? Подарки графа Красинского брату-епископу.
  
  Дернувшееся лицо священника было единственным необходимым доказательством.
  
  – Ваше превосходительство! – выпалил мэр с ярко-красным лицом. – Эти картины еще до войны были отправлены в Гдыню. Да, в Гдыню…
  
  Он едва смог перевести дыхание.
  
  – Помогите мне, святой отец, – сказал Бек священнику. – Вы наверняка помните. За декоративной стеной в крипте или под аккуратно сложенной кучей булыжника? Без сомнения, обыск даст результат. Наверняка где-то рядом с реликварием, подозреваю.
  
  Бек отпил вина.
  
  – Который, кстати, я тоже заберу, но можете оставить себе его содержимое. Палец святого Вараввы, если я не ошибаюсь? Или, может, ребро Ядвиги, или волос Казимира, или палец ноги Саркандера? Простите, но я не могу помнить все подробности. И подумать не могу, чтобы лишить подобную драгоценную реликвию вашего почитания.
  
  Бек поглядел на часы.
  
  – Но, боюсь, у меня очень мало времени. Большевики наступают.
  
  – Мы не можем отдать то, чем не обладаем, – сказал священник.
  
  – Что ж, хорошо, – сказал Бек, вставая и сбрасывая кожаные перчатки на стол. Открыл кобуру и вынул свой «люгер». Выбрав в толпе старика, выстрелил в него. Рядом со стариком рухнула на колени женщина, подвывая от горя. Старик корчился в предсмертных конвульсиях. Бек пристрелил и женщину. Жители деревни заголосили. Солдаты Бека мгновенно окружили их, вскинув оружие на изготовку.
  
  – Итак, святой отец? – спросил Бек. – Чем вы готовы пожертвовать, чтобы защитить несколько картин? Какова в вашей церкви цена холсту, масляной краске и паре побрякушек? Десяток жизней? Или все присутствующие? Или вы желаете сделать мучениками всю деревню?
  
  Священник закрыл глаза и перекрестился, склонив голову в молитве. Бек приставил «люгер» к его виску. Священник вздрогнул от прикосновения горячего металла, но продолжил молитву. Оценив вероятность того, что только священнику известно, где спрятано желаемое, Бек убрал пистолет в кобуру и повернулся к стоящему на коленях мэру.
  
  – Вы не представили меня своей семье, – сказал он, подходя к молодой женщине с ребенком. – Ваша возлюбленная дочь, как я понимаю?
  
  Толстые щеки мэра задрожали от страха. Его дочь ахнула и отшатнулась, прижимая к себе ребенка. Младенец заплакал.
  
  – Пожалуйста, нет, – тихо взмолилась она. По ее щекам текли слезы.
  
  Бек умилился, глядя на младенца.
  
  – Какой чудесный ребенок. Ты, должно быть, им гордишься.
  
  Забрав у женщины ребенка, он пошел к краю насыпи, усеянному острыми камнями, подбрасывая ребенка вверх и ловя, будто заботливый дядюшка. Плач ребенка перешел в визг.
  
  Мать ребенка застонала и обмякла.
  
  – Святой отец, скажите им, – взмолилась она, обращаясь к священнику.
  
  Бек подбросил ребенка еще выше. Тот душераздирающе вопил. Женщина упала в обморок, другая женщина закричала.
  
  – Да, святой отец, – сказал Бек сквозь вопли ребенка. – Скажите.
  
  Священник молился.
  
  Бек подбросил ребенка еще выше. Малышка завывала.
  
  – Умоляю вас, – проговорила дочь мэра, ползя в сторону Бека на коленях. – Не причиняйте вреда моей малышке.
  
  Солдат преградил ей путь.
  
  Ребенок подлетел в воздух еще выше, а потом еще выше. Мать и ребенок истерически вопили.
  
  – Ежи, прошу! Во имя любви Господней, дай ему то, что он хочет! – взмолилась жена мэра, обращаясь к мужу.
  
  Бек едва не промахнулся, грубо поймав ребенка одной рукой. Малышка извивалась и брыкалась, яростно подвывая.
  
  – Очень трудно, на самом деле, – сказал Бек. – Не уверен, что поймаю ее в следующий раз.
  
  И снова принялся подкидывать младенца.
  
  – Да! Мы вам покажем! – крикнул мэр.
  
  – Нет! – отрезал священник. – Молчите!
  
  Мэр не обращал на него внимания, умоляюще глядя на Бека.
  
  – Если мы сделаем все, как вы скажете, вы оставите в покое деревню? Вы отпустите всех нас?
  
  – Мне более ничего от вас не надо. Даю вам слово.
  
  Десяток солдат отвезли мэра и священника обратно в деревню. Бек вернул младенца матери и снова сел, греясь на солнце. Спустя сорок минут, когда унтерштурмфюрер доложил, что видит приближающихся русских, грузовик вернулся, подскакивая на ухабах дороги. Внутри него уже был драгоценный груз.
  
  Священник молча глядел, как Бек рассматривает реликварий, изящный ларец из слоновой кости и золота, сверкающий рубинами и жемчугом, а затем каждую из картин. Именно те, которые и ожидал увидеть Бек.
  
  Когда все было погружено, Бек сложил стул и убрал в штабную машину.
  
  – Можете идти, – сказал он мэру. – И лучше спрячьтесь побыстрее, поскольку ваши новые хозяева, русские, как я слышал, не очень-то любят поляков.
  
  Заревели моторы, жители деревни, подобрав мертвых, двинулись вниз с холма.
  
  Подошел унтерштурмфюрер.
  
  – Ожидаю команды, штандартенфюрер, чтобы исполнить ваши приказания.
  
  Танковые орудия уже были наведены на деревню, чтобы выполнить приказ о тактике выжженной земли, отданный немецким командованием.
  
  – Было бы непростительно разрушить столь живописную деревню, – сказал Бек. – Столетия истории не должны превращаться в развалины. Оставим Стависки на забаву русским.
  
  – Только вон тех наших друзей, – добавил он, кивнул в сторону уходящих жителей. – Более ничего.
  
  Машина Бека тронулась, а у одного из грузовиков откинули брезентовый борт. Загрохотали пулеметы.
  
  Спустя полчаса крики прекратились, пыль и дым осели. Тишину на поле у деревни нарушал лишь гул приближающейся колонны русских войск.
  
  Джо Кули Барбер положил на стол фотографию каменного мемориала перед церковью в Стависки, воздвигнутого в память убитых во время войны жителях.
  
  – Боже мой, – тихо сказал он. – Я думал, они так только с евреями поступали.
  
  Потом взял вырезку из южноамериканской газеты, на которой была фотография Бека.
  
  – Значит, Бек сбежал в Южную Америку, прихватив картины?
  
  – Не все так просто. Потребовалось некоторое время и работа со множеством источников, чтобы сложить все воедино. Рапорты армии США, документы ЦРУ, репортажи журналистов, все в таком роде. А затем и это.
  
  Макс полистал стопку увеличенных изображений с микрофильмов, черно-белых и едва читаемых.
  
  – В семидесятых годах мы нашли – вернее, это сделали в Штази, тайной полиции Восточной Германии, – собрание документов, спрятанное в подвале одного дома в Берлине, в советском его секторе. Они стали частью секретных архивов Штази, а после падения Берлинской стены были опубликованы, как и тысячи других. Там оказался и дневник, который вел Генрих, младший брат Вальтера Бека, который был слишком молод, чтобы отправиться на войну. Вот его копия.
  
  – На немецком, – сказал Джо Кули. – На английском никто не мог написать?
  
  – Перевод на обратной стороне.
  
  Беки всегда хорошо вели бизнес. После Первой мировой гордым немцам пришлось распродавать семейные наследия, чтобы выживать в условиях ужасающей инфляции. К тридцатым годам в ход пошли не только картины, но и серебряная посуда и ювелирные украшения. С приходом к власти нацистов эта торговля стала еще интенсивнее. Даже евреи продавали Беку свои ценности, и даже после Хрустальной ночи в 1938 году, когда вести дела с ними стало слишком опасно. Отто Бек не обманывал евреев, но понимал, что часто получает выгоду из их уничтожения. В 1940 году, когда уже шла война, его бизнес процветал, как никогда прежде. Офицеры возвращались с фронта с военной добычей, продавая все – картины, гобелены, золото и серебро. Бек платил хорошую цену. К его магазину постоянно подъезжали лимузины членов правительства и высших армейских чинов. У него покупали картины агенты, работавшие лично для Гитлера. Постоянно появлялся Геринг. Отто Бек продавал им то, что они хотели, но в личных беседах посмеивался над вкусами нацистов в области искусства.
  
  – Матисс, Ван Гог, Кандинский, Клее. Боже мой, в его руках скоро будет весь мир, а фюрер предпочитает картины охоты и натюрморты, – говорил он младшему сыну.
  
  Генриха совершенно не интересовали оружие и игры в войну, которыми увлекалось большинство детей его возраста. Он любил картины, проходившие через галерею Беков. Отправился вместе с отцом в Париж в возрасте всего восьми лет, и Отто Бек никак не мог вытащить его из Лувра.
  
  С тех пор как он вырос достаточно, чтобы держать в руке кисть, Генрих каждую свободную минуту посвящал живописи. Он был аккуратен от природы и проявил заметный талант, если не гениальность. Один из сотрудников отца посоветовал ему оттачивать технику живописи, копируя свои любимые картины. Генрих больше всего любил барокко. После полудюжины попыток у него получилась исключительно хорошая копия картины Веласкеса. Лишь благодаря разнице между свежей краской и старой, с кракелюром, трещинами, возникающими с течением времени, лишь самые лучшие реставраторы, работавшие у его отца, были в состоянии отличить копию от оригинала. Если бы не помешала война, Генрих Бек мог бы стать известным художником.
  
  Он в деталях изучил бизнес отца, помогая реставраторам устранять отметины, оставленные на картинах войной. Отпечатки сапог, глубокие царапины, аккуратные дырки от пуль и рваные края холстов, после того, как бесценные картины вырезали из рам армейскими ножами. Безмолвные свидетельства войны, которой он не видел в лицо.
  
  Но затем начались бомбардировки союзной авиации, и война стала ближе. Отто перебрался в подвал – с семьей, картинами и оборудованием. Мастерские были заполнены рамами и холстами под потолок, семья спала в крохотной комнате на койках. Перекрытия гудели и дрожали, когда начиналась бомбежка, но работа не останавливалась.
  
  Клиенты галереи с каждой неделей становились все более нервными, пытаясь создать финансовую основу для бегства, обеспечить новые документы или хотя бы просто выжить. Картины, столовое серебро и деньги рекой текли в галерею Бека в течение зимы 1944/45 годов.
  
  «Война совсем рядом. Наш дом пахнет масляными красками, стряпней матери и страхом», – написал Генрих Бек в дневнике.
  
  Как-то ночью весной 1945 года Генрих, оторвав взгляд от мольберта, увидел стоящего в полумраке человека. И сразу его узнал.
  
  – Вальтер!
  
  Пришел Отто, из другой комнаты, где он работал с бухгалтерскими ведомостями. Последний раз они видели Вальтера еще в начале войны, в 1941 году, когда нацистское командование только собиралось открыть Восточный фронт. Тогда он был в черной форме СС. Сейчас же он был в гражданском.
  
  Исхудавший, с жестким лицом, пахнущий табаком и алкоголем.
  
  – Вальтер? – обратился к сыну Отто. – Ты в порядке?
  
  – У меня есть вещи, которые вы сохраните для меня.
  
  – Куда ты собрался? – спросил сына Отто Бек.
  
  Вальтер ничего не ответил, шагнув в сторону. Вошли двое мужчин с ящиком в руках.
  
  – Я тебе вопрос задал, Вальтер, – раздраженно сказал Отто. Отто был хозяином в доме, а Вальтер – его сыном, эсэсовец он там или кто. – Куда ты…
  
  Вальтер закатил отцу пощечину, такую, что тот упал.
  
  – Козел! – рявкнул он. – Сделай так, чтобы этот ящик хранился в безопасном месте. Ты понял?
  
  Отто был настолько ошеломлен, что не ответил.
  
  – Да, я тебя слышал, – тихо ответил Генрих вместо отца. – Мы о нем позаботимся. Я обещаю.
  
  Вальтер развернулся и пошел вверх по лестнице. Осмелев немного, Генрих пошел следом.
  
  – Вальтер, погоди! Ты теперь генерал? Что ты делал на войне? Тебя не ранили? Насколько близко русские? Ты не голоден?
  
  Вальтер Бек ушел в ночь, сев на заднее сиденье ждавшей его машины. Машина быстро уехала, и следующий вопрос так и не сорвался с губ Генриха.
  
  У Отто Бека текла по губе кровь и появился синяк на скуле. Генрих помог ему сесть в кресло, побежал за водой и салфеткой. Отто махнул рукой, глядя на опустевшую лестницу и думая о жене, которая спала.
  
  – Не говори ей, что он здесь был, – попросил он. Отто Бек более не сказал о Вальтере ни слова всю свою оставшуюся жизнь.
  
  Ящик спрятали в погребе еще ниже подвала, там, где Отто хранил самые ценные картины. Стены погреба были обиты железом и герметизированы, чтобы избежать сырости. Картины оставались там и после войны, долгое время, уже после того, как русские пришли сюда в поисках Вальтера. Возмездие русских бывшим эсэсовцам было жесточайшим, особенно для таких, как Вальтер Бек, «прославившихся» на Восточном фронте.
  
  Настал день, когда русские солдаты вломились в дом. Отто едва успел втолкнуть сына на лестницу в подвал и закрыть люк. Русские избили Отто до смерти и застрелили его жену. Разнесли на куски галерею, но были слишком пьяны и ничего не соображали, так что не нашли люка в подвал, где, дрожа, прятался Генрих наедине с сокровищами. Три месяца они мочились на бесценные полотна и пили водку, а Генрих прятался у них под ногами, выживая на джемах, черством хлебе и воде из бочки, пахшей соляркой, слушая, как русские играют на балалайке. Вылезал наверх он лишь тогда, когда они спали или уходили в патруль.
  
  – Боже мой, – сказал Джо Кули. – Как же парень смог пережить такое?
  
  – Ему повезло больше, чем многим, – сказал Макс. – Он остался в живых.
  
  Когда русские ушли, Генрих снова занялся отцовским бизнесом, приспосабливаясь к новым реалиям жизни в Восточном Берлине. Шли годы, Генрих ничего не слышал про Вальтера и решил, что брат либо мертв, либо в плену в Советском Союзе, что означало почти то же самое. Но однажды в галерею пришел человек с письмом от Вальтера, в котором тот сказал, что Генрих должен отдать ящик посланцу.
  
  – После этого записи в дневнике Генриха продолжались лишь пару месяцев, – сказал Макс. – Последняя запись была сделана за два дня до того, как в галерею вломились сотрудники Штази. Вероятно, они знали о его сделках на черном рынке. Дальнейшей информации о Генрихе у нас нет. Он исчез.
  
  Макс помолчал, отпив воды. Снял очки и потер глаза.
  
  – Вальтер тоже исчез, но оказалось, что он получил немалую помощь из весьма неожиданных источников.
  
  Он взял другой документ, рассекреченный рапорт из архива армии США, и продолжил рассказ.
  
  Вальтер Бек был взят в плен американскими военными по дороге в Северную Италию. По документам он числился как Хорст Шмидт, капеллан вермахта. Допрос, проведенный лейтенантом армии США, едва начался, когда Бек, тяжело больной, поскольку по дороге подхватил грипп, к счастью своему, упал в обморок. Его отнесли в лазарет. После выздоровления в результате ошибок в документации его отправили в лагерь военнопленных общего режима без дальнейших допросов. Ни разу даже не закатали ему рукав, а то увидели бы в подмышечной впадине эсэсовскую татуировку – группу крови. После освобождения военнопленных он провел три года, работая в оливковой роще на ферме, принадлежавшей его товарищу по СС, одной из многих в подпольной системе, созданной для укрытия бывших нацистов. Как-то раз он получил конверт, в котором было удостоверение сотрудника Красного Креста и разрешение на въезд в Аргентину. Это было сделано благодаря Алоизу Хюдалю, австрийскому католическому епископу.
  
  В мае 1948 года он взошел на борт хорватского грузового судна, которое отправлялось в Буэнос-Айрес. Там его приняли к себе немецкие беженцы, скрывавшиеся среди аргентинской католической общины. Ему дали работу на фабрике по изготовлению седел, но вскоре обширные знакомства и связи предоставили ему возможность работать на правительство Перона, которому были очень необходимы опытные люди, такие как Бек, чтобы готовить военные кадры. Вскоре Бека перепродали ЦРУ, и управление платило ему за информацию о людях, с которыми он был знаком по прежнему месту жительства, оказавшемуся теперь в Восточном Берлине. Вскоре Бек зажил роскошно, с удовольствием служа двум господам. Женился на женщине с богатым наследством и думал, что его будущее безоблачно.
  
  Но где-то лет через десять все начало портиться. Американцам надоело платить за слухи, да и денег у них стало поменьше. А затем группа израильского спецназа выкрала Адольфа Эйхмана, жившего совсем неподалеку от Бека.
  
  Аргентина перестала быть безопасным местом. И деньги были нужны. Бросив жену, даже не попрощавшись, он ушел в глубокое подполье. Прятался в подвале дома, принадлежащего аргентинскому дипломату, сочувствующему ему. Использовав связи, он отправил в Берлин человека, чтобы тот пришел в отцовскую галерею и забрал спрятанные картины, которые он оставил там в 1945 году. Ящик доставили в Аргентину с дипломатической почтой. Это было дорого, но нацисты часто так поступали, чтобы организовать контрабанду из Европы.
  
  Бек разломал реликварий, вынув драгоценные камни и переплавив золото, а затем все это продал. Также избавился от нескольких картин, современных, работ Пикассо и Шагала, которые в то время очень высоко ценились.
  
  Отправился в Парагвай. Президент страны Альфредо Стресснер долгое время предоставлял убежище нацистам. Почти десятилетие Бек прожил в Асунсьоне, постоянно платя правительственным чиновникам за защиту. Но в стране становилось все более неуютно, коррупция в правительстве Стресснера набирала обороты. Люди, настолько лишенные чести, вполне могли выдать его евреям за скромные деньги, а те не собирались прощать преступления давно окончившейся войны. Одной из наиболее значимых их целей в Парагвае числился Йозеф Менгеле.
  
  Как-то раз Бек заметил двоих молодых парней, которые наблюдали за ним в кафе. Они вели себя так, будто не знакомы друг с другом, один читал газету, другой стоял рядом с велосипедом, но для растущей паранойи Бека они вполне могли бы быть со Звездой Давида на груди. Они следили за ним, но он оторвался от слежки. Не возвращаясь домой, собрал все ценности из тайника и улетел в Ла Пас.
  
  – И это приводит нас к Виктору Маслову, – сказал Макс. Снова достал из папки толстую пачку вырезок из газет. – Этот человек не раз фигурировал в статьях «Нью-Йорк таймс», посвященных мировой торговле оружием.
  
  Виктор Маслов начал с нуля. Он работал на двоюродного брата, который приобрел американский бомбардировщик времен Второй мировой и переделал его в грузовой самолет. Бизнесмен из брата был никудышный, а вот Маслов проявил талант в этом деле. Он быстро научился пилотировать самолет и вскоре уже возил контрабанду в Югославию, Грецию и Венгрию. Сначала они возили муку и зерно, потом – пиво и виски, каждый раз совершая все более опасные ночные посадки. Постепенно образовалась сеть партнеров в Европе и Африке. Вскоре он обзавелся еще двумя самолетами и принялся торговать стрелковым оружием наряду с виски. Потом перестал торговать виски окончательно и торговал исключительно оружием. Расширение географии локальных конфликтов позволяло его бизнесу процветать. Вскоре среди его самолетов появился русский Ил-76, на котором можно было перевозить даже танки.
  
  Он покупал товар в Америке и Европе, а продавал по всему миру, дотошно следя за сертификацией, чтобы не нарушать международные законы. Он жил в мире убийц и деспотов, в котором нельзя выжить, не будучи безжалостным и ловким. Где бы он ни торговал, это приводило к людским смертям, напрямую от проданного им оружия или в результате тайных махинаций его предприятия. Он был властителем теневого мира мировой торговли оружием, защищенным влиятельными покровителями из разных стран. Правительства клеймили его на словах, продолжая вести с ним дела втайне.
  
  Пресса окрестила его «Торговцем смертью». В журналах выходили статьи с цветными фотографиями разрушений, вызванных проданным им оружием, иногда одновременно с описанием сцен его частной жизни. Один из самых завидных холостяков в мире, он владел домами в Лос-Анджелесе и Париже, играл по-крупному и обладал безупречным вкусом в одежде и женщинах. Но единственной его настоящей страстью было другое. Он обожал искусство. Собирал произведения искусства, изучал историю, глубоко впечатленный всем этим. Самоучка, он много времени проводил в галереях и музеях по всему миру. Приобретал произведения искусства на всемирно известных аукционах, у официальных дилеров, а также из менее законных источников. Он не только любил искусство, но и иногда использовал произведения искусства в качестве валюты при совершении сделок, если контролирующие правительственные органы мешали непосредственному их финансированию.
  
  В 1981 году Маслов прибыл в Боливию для переговоров с генералом Луисом Гарсия Меса по поводу крупной партии оружия. Генерал, новый президент Боливии, был жестким правителем. Он пришел к власти в 1980 году, в силу странного стечения обстоятельств, когда договорились между собой главари наркокартеля Роберто Суареса, бывшие нацисты и юные неофашисты, объединившиеся под началом Клауса Барбье, бывшего гестаповца, известного в мире под прозвищем «Лионский палач».
  
  Маслов не любил вести дела с клиентами, получавшими деньги от наркоторговли, поскольку они всегда находились под пристальным вниманием Управления по контролю оборота наркотиков США. Этой организации Маслов боялся больше, чем наркобаронов. Те, по крайней мере, руководствовались понятиями чести, а вот Управление не раз использовало чрезвычайно грязные методы, устранив не одного из его конкурентов. Маслов был рад их исчезновению, но не желал пополнять их ряды.
  
  Маслов находился в Паласио Квемадо в Ла Пасе, в последний день трудных переговоров, в ходе которых он пришел к выводу, что Меса – не заслуживающий доверия дурак, который продержится у власти не более полугода. Меса предложил ему изрядный заказ, но хотел приобрести оружия больше, чем мог себе позволить, в особенности – автоматическое оружие и гранатометы. Ему не хватало восьми миллионов долларов по ценам, которые предложил Маслов. Наличных денег у Месы было мало, и он предложил расплатиться наркотиками. Искренне удивился, когда в ответ Маслов громко расхохотался, но принял это за намек на повышение цены. Раздраженный Маслов извинился перед Месой и сказал, что ему надо посоветоваться с помощниками.
  
  И тут, едва глядя вокруг, заметил картину Караваджо.
  
  Подлетел к ней едва не бегом, темной картине в темном углу, висящей среди полудюжины других, напротив стены, на которой в позолоченных рамах висели портреты боливийских диктаторов и генералов, крохотных на фоне шестиметрового изображения Симона Боливара верхом на лошади в момент его очередной победы на поле боя.
  
  Картина не была подписана, но Маслов узнал ее, как узнал бы свое отражение в зеркале. Остальные картины на этой стене тоже были ценными, но для него они уже не имели значения.
  
  Маслов вернулся к Меса.
  
  – Как, возможно, известно вашему превосходительству, я, в некотором роде, любитель искусства. Я тут увидел четыре-пять картин, которые меня заинтересовали. Возможно, мы сможем организовать сделку так, чтобы уладить ваши проблемы с наличными деньгами?
  
  – С этими мы уже ничего не сможем сделать. Они принадлежат новому поставщику. Другу Барбье, полковнику Беку. Патовая ситуация. Боюсь, его мнение об их ценности, скажем так, сильно преувеличено.
  
  – Простите за нескромный вопрос, но сколько за них хочет полковник Бек?
  
  – Он хочет то, чего все они хотят, – презрительно ответил Меса. – Денег и дипломатический паспорт. Заявляет, что картины стоят восемь миллионов. Наши эксперты оценили их не дороже четырех.
  
  Маслов знал этих экспертов. Директор государственного музея, человек, всю жизнь приобретавший лишь портреты генералов и их лошадей. Должно быть, дурак изрядный, если так прокололся, но так тому и быть.
  
  – Ваш эксперт неправ, – сказал Маслов.
  
  – Возможно, но без разницы. Мы уже вызвали специалиста из Парижа, чтобы выяснить причину различия в оценках.
  
  Маслов пожал плечами.
  
  – Как пожелаете, но я бы дал вам восемь, как хочет Бек. Однако мне нужно улетать сегодня вечером. Предложение остается в силе лишь в том случае, если мы заключаем соглашение прямо сейчас. Вы получите оружие – весь заказанный объем – до конца недели.
  
  Меса едва смог скрыть изумление, но понял, что это возможность сойтись в цене.
  
  – К сожалению, друг мой, все не так просто. Это очень щедрое предложение, но картины не принесены в дар. Полковник Бек захочет получить наличные.
  
  – И сколько?
  
  Бек просил два миллиона долларов.
  
  – Три миллиона, – сказал Меса.
  
  – Почему бы вам не бросить его в тюрьму и не оставить все себе?
  
  – Его немецкие друзья продолжают нас поддерживать. Мы не можем с ними враждовать. Кроме того, это не единственные дела между нами и Беком. Он еще может нам понадобиться.
  
  – Очень хорошо, – сказал Маслов. – Тогда я сам заплачу полковнику.
  
  – Но… – начал Меса, подыскивая слова. Он понял, что его перехитрили.
  
  – Я настаиваю, – сказал Маслов, вставая. – Так мы договорились?
  
  Этой ночью работы Караваджо, Веласкеса, Пикассо, Брака и еще пара других отправились в Лос-Анджелес вместе с Виктором Масловым. С борта самолета он позвонил генералу Торрелио, министру внутренних дел, который искал способы свергнуть молодого выскочку Месу. Маслов не слишком часто предавал клиентов, но знал, что никогда нельзя принимать сторону неудачника. Генерал Торрелио с радостью выслушал подробности предстоящей поставки и быстро перевел Маслову два миллиона долларов в счет скидки за поставку оружия. Маслов понимал, что эти деньги получены от Управления по контролю за оборотом наркотиков, что его лишь еще больше порадовало. Спустя неделю обещанное оружие прибыло на укромный аэродром неподалеку от Ла Паса. Люди Торрелио организовали засаду, перебили солдат Месы и захватили оружие, проданное Масловым Месе. Это стало началом конца диктаторского правления молодого Месы.
  
  Полковник боливийской армии передал Вальтеру Беку сообщение о встрече, на которой с ним должны были расплатиться за картины и отдать новый паспорт. Бек пришел на место с немецкой пунктуальностью, уверенный в том, что боливийские генералы не предают своих благодетелей.
  
  Спустя восемнадцать часов Вальтера Бека в бессознательном состоянии выгрузили из самолета в Тель-Авиве и кинули в кузов потрепанного грузовика. Пленившие его не озаботились тем, чтобы повторять спектакль с судебным процессом, который провели над Эйхманом. Бек проснулся нагим в крохотной темной тюремной камере в пустыне Негев с щелью вместо окна. До крови сбил руки, молотя по стенам, призывая на помощь людей, которые его не слышали. В камере было адски жарко.
  
  – Воды! – орал он. – Животные!
  
  В Боливии пошли слухи о похищении Бека израильтянами. В Тель-Авиве все отрицали. Конечно, все понимали, что они лгут.
  
  Макс закрыл папку, посвященную Вальтеру Беку и Виктору Маслову.
  
  – Вот как все это было, в общих чертах, – сказал он.
  
  – В общих чертах, – повторил Джо Кули. – Но возникает очевидный вопрос. Как же такой человек, как Виктор Маслов, расстался с этой картиной? Как она попала к тебе?
  
  – Мелкий воришка по имени Лонни. Один из самых интересных клиентов, с каким мне доводилось работать за последние тридцать лет. Прислал письмо.
  
  Макс нашел другую вырезку из журнала, на которой была его фотография.
  
  – Помнишь эту статью?
  
  У Макса всегда было чутье на людей. Иногда он ошибался, но очень редко. Тревога, которую он ощутил, когда Лонни Мэк связался с ним будто гром среди ясного неба, была лишь внешним проявлением. Он ожидал какого-то мошенничества, но эти ожидания развеялись, как только он повстречался с вором. К концу разговора он был как никогда уверен, что Лонни Мэк нашел подлинник. В мире искусств иногда так случается. Картина Рембрандта, всплывшая на барахолке, картина Брака на чердаке у какой-нибудь тетушки Салли. Мелкий воришка Лонни, случайно споткнувшийся о золотую жилу.
  
  Лонни оказался худощавым и нервным, но вежливым парнем. Никак не мог понять, можно ли доверять Максу. Сначала сказал, что картину украл его приятель, но быстро отказался от этих слов.
  
  – Значит, вам можно верить, в смысле, даже если она краденая? В смысле, не то что я это сделал. Я просто кое-кого знаю.
  
  Макс махнул рукой.
  
  – Пожалуйста, мистер Мэк, расскажите все как есть. Если я вам не смогу помочь, то честно скажу об этом. С такими вещами всегда существует множество возможностей. В том числе – вернуть ее владельцу или его страховой компании за соответствующее вознаграждение. Это может быть сделано анонимно.
  
  – Правда? – спросил Лонни, и его глаза загорелись. – Ну, о’кей. Знаете, я, это, термитчик.
  
  – Прошу прощения?
  
  – Термиты, ну, вы поняли. Жуки.
  
  – А-а, – протянул Макс, приподнимая брови, хотя и ничего не понял.
  
  – У моего брата Фрэнка фирма. Мы уничтожаем термитов-древоточцев. Они кучу вреда причиняют, знаете? Могут сгрызть дом типа вашего за неделю. И избавиться от них можно только газом.
  
  – Газом?
  
  – Ага. Сульфурилфторид. Приходится обматывать весь дом брезентом и их травить. Это три дня занимает. Я единственный, кто разбирается в системах сигнализации, это нужно, чтобы мы очистили дом, а потом его закрыли. Ну, я всегда говорю владельцам, чтобы они сменили код после того, как мы закончим, но я же этому всему учился, сами понимаете. Могу настроить коробочку так, чтобы можно было забраться после, даже когда они код сменят. Я осматриваю дом, гляжу, что там есть, если залезть потом. Мы травим термитов, снимаем брезент, все такое. Спустя пару недель или месяц я возвращаюсь и работаю. Я не жадный, брал только то, от чего легко потом избавиться.
  
  – Это не рискованно?
  
  – Не, легче легкого. Выйдя, я снова включаю сигнализацию, а потом разбиваю стекло в двери. Заорала тревога, приехала полиция, ба-бах. Взлом, решат они.
  
  Макс начал веселиться.
  
  – И именно так тебе попалась эта картина? На работе… с термитами?
  
  Лонни радостно закивал.
  
  – Ну и дом, я вам скажу! Какого-то бизнесмена, по всему миру торгует, типа того. Я с ним никогда и не виделся. Постоянно в разъездах и перелетах, они сказали. Непоседа. Я общался только с его сотрудником, куратором вроде как. Даже не знал, что это за работа, пока он мне не объяснил. Он заботится обо всех этих штуках. Блин, а штук там всяких полно. Мраморные статуи, как в музее, бронзовые, везде картины, антикварная мебель. На самом деле, мне это не сильно понравилось, понимаете? Я даже подумал, что термиты тут на пользу бы пошли, но разве такое клиенту скажешь?
  
  Мы огляделись. Блин, термитов там было! Сразу видно по их какашкам. Маленькие крошки дерьма. Как их увидишь, знай, этот дом твой, поехали.
  
  Он очень беспокоился насчет картин. Я ему сказал, что наверняка термиты сюда с одной из рам попали, для начала из какой-нибудь Бора-Бора, что газ уничтожит термитов, но не повредит ничего, разве что еду и собак, типа того. Он сказал, что не может рисковать, и принялся возиться, вынимая картины из рам.
  
  Вызвал парней из фирмы с броневиками, чтобы все забрать, и тут мне повезло. Мои ребята уже принялись за дело, сами понимаете, брезентом все обматывают, пластиком, а эти ребята складывают картины в ящики, в белых перчатках, понимаете ли. Огромная трата времени, но ведь мне за нее не платят, о’кей? Там, наверное, сотня ящиков была по всему дому, но мне плевать было, я уже подметил хороший набор медных горшков и сковородок на кухне.
  
  Они закончили, подписали бумаги, броневики уехали, а я принялся проверять, все ли ушли. Понимаете, работа такая, надо быть очень осторожным, чтобы никого газом не травануть, кроме термитов. И тут увидел, что они ящик забыли. Он оказался наполовину прикрыт нашим пластиком, и они его забыли, понимаете?
  
  Я понятия не имел, что в нем, но знал, что могу его взять, а никто и не чухнется, поскольку все бумаги подписали, и все такое, а если они и заметят, то решат, что это ребята из фирмы с броневиками. А страховая компания за все заплатит. А я страховые компании страсть как не люблю, понимаете? И я его взял.
  
  Лонни пожал плечами.
  
  – Легко, нечего сказать, но, знаете ли, я был очень разочарован, когда открыл ящик. Там на мильярд баксов шмоток в том доме, а мне досталась старая картина. Да еще такая отстойная. Мальчишка с головой мужика, кровища. Такую рядом с телевизором не повесишь, понимаете?
  
  Уже думал ее выкинуть или отнести назад и оставить в коридоре, чтобы никто и не узнал. Черт, я ничего не мог сделать с картиной. Единственная картина, которую я стащил до этого, была сделана на бархате. Говорят, ее для Элвиса Пресли нарисовали, понимаете? Или, может, он сам ее нарисовал? По-любому, восемьсот баксов за нее получил и был счастлив.
  
  А теперь с этой не знал, что делать. Прибил ее в сарае. Как-то раз Делла, подружка моя, она в салоне красоты работает, так вот, лет пять назад она принесла журнал из салона, из тех, что клиенты глядят, пока ждут, и там была история про утерянную картину. Очень похожую на мою, только там она висела в Италии или что-то вроде. Я понимал, что и моя старая, ну… и что? Просто подумал, что на этом можно сделать настоящее дело. Принес ее домой, показал Делле, и мы повесили ее в кухонном углу.
  
  – Так вот как ты меня нашел, – сказал Макс. За тридцать лет работы галерею Вольфа публично обвиняли один-единственный раз. История была сенсационной, в ней фигурировали знаменитые клиенты и домыслы насчет того, что Вольф продал краденую картину на «черном рынке». Макс проделывал подобное не раз и не два, но не при таких обстоятельствах, как писали в статье. Дело не закончилось ничем, кроме иска в суд за клевету, который Макс выиграл, и сопутствующей этому рекламы, которая ему вовсе не помешала. Статья вышла в том же номере, где была другая, о пропавшей картине Караваджо.
  
  – Точно так, – с гордостью сказал Лонни. – Я прочел статью. Итак, мистер Макс Вольф, как думаете, сможете мне помочь?
  
  Джо Кули расхохотался.
  
  – Только представьте себе, картина Караваджо на стене трейлера. Рядом с бутылкой соуса для спагетти.
  
  – Думаю, сам Караваджо это бы оценил, – с улыбкой ответил Макс.
  
  Он закрыл папку и похлопал по ней.
  
  – Так что теперь она твоя. С таким-то простым происхождением. Осуждение, увенчаное проклятием, как сказал один мудрец. Зеркальное отражение ее создателя.
  
  Он слегка пожал плечами.
  
  – Или просто прекрасная картина. Итак, скажи, ты удовлетворен?
  
  – Я удовлетворен, Макс, друг мой, с того самого момента, как ты мне сказал, что я вообще могу ее купить. Но мне любопытно. Почему ты обратился ко мне? Почему ты не вернул картину Маслову?
  
  – Чистой воды экономика. Я весьма неплохо знаю Виктора Маслова. Он заплатил бы мне вознаграждение за находку. Щедрое, но, с другой стороны, скромное вознаграждение. Ты, в свою очередь, заплатишь мне больше. Куда меньше, чем ее истинная стоимость, но много больше, чем Маслов. И никогда не станешь демонстрировать ее публично, как сделал бы это Виктор. А если выставишь, то столкнешься с бесконечной и отвратительной чередой судебных исков прежних ее владельцев, которые попытаются вернуть себе то, что когда-то им принадлежало. Нет публичности – нет проблем. Картина удовлетворит твое тщеславие – прости, но ведь это так? Ты будешь за ней следить, а вопрос собственности оставишь своим наследникам. Виктор – реалист. Я всегда с ним честно вел дела, ценю его как клиента, но я ему ничем не обязан. Он картину потерял, я нашел. Я не вор и не полицейский на службе у Виктора. Просто посредник в области произведений искусства.
  
  Джо Кули Барбер рассмеялся.
  
  – Как все просто, правда, – сказал он, качая головой. – Мне этого действительно достаточно.
  
  – Думаю, теперь я выпью бокал вина, – сказал Макс.
  
  Джо Кули налил ему вина, а потом двойной виски себе. Снял трубку и связался со своим финансовым менеджером. Тот, в свою очередь, связался с банкиром. Нью-Йорк, Багамы, Каймановы острова, деньги летели со скоростью света, пока Макс потягивал вино, задумавшись. Получив подтверждение от своего банкира, он встал, и Джо Кули помог ему собрать вещи.
  
  – Значит, дело сделано, – сказал Макс.
  
  – Как обычно, быстро, – ответил Джо Кули Барбер. – Господь всеблагий улыбается, глядя, как эта несчастная картина наконец нашла место в таком благословенном доме, как этот. Новая глава в ее происхождении, золотая.
  
  Взлетел небольшой реактивный самолет, и Макс любовался прекрасным видом заходящего за Пайкс Пик солнца. Почувствовал огромное облегчение и спокойно спал все время, пока они летели. Вернувшись в свой кабинет на Манхэттене, он позвонил Лонни Мэку, который пришел в неистовую радость, услышав, что получит полмиллиона долларов за картину, которую едва не выкинул.
  
  – Деньги получишь завтра, – сказал Макс. – Но должен тебе напомнить, чтобы ты никому и ничего об этом не рассказывал.
  
  – Шутите? – обиженно спросил Лонни, которого предостережение Макса вырвало из эйфории. – Я никогда не болтаю о работе.
  
  – Конечно же, нет, – согласился Макс. – Просто будь осторожен. Скажи, где мы встретимся. Безопасное место, на твое усмотрение.
  
  Лонни на мгновение задумался, а затем назвал адрес. Вешая трубку, Макс слышал, как парень радостно гикает.
  
  А затем позвонил по другому номеру.
  
  – Виктор? Макс. Весьма неплохо, благодарю тебя. У меня чудесные новости. Я вернул твою картину. Да, Караваджо.
  
  Макс улыбнулся реакции Маслова. Из всех его клиентов Виктор Маслов больше всех любил искусство.
  
  – Да, совершенно уверен. В хорошем состоянии, учитывая, что пару лет в сарае провисела. Веришь, нет, остались пятна от спагетти, но все поправимо. Я ее уже почистил, у себя в мастерской. Хороша, будто новенькая. Прямо сейчас гляжу в глаза Давиду.
  
  Он слегка коснулся рукой щеки пастуха.
  
  – Какая сильная работа, друг мой. Триумф добра над злом.
  
  Макс коротко изложил Маслову детали того, как он вышел на картину.
  
  – Да, – сказал он со смехом. – Все так просто оказалось. Повезло, вот и все. Он хороший мальчик, Виктор. Я пообещал ему полмиллиона – скромная плата, я считаю, даже несмотря на то, что он ее украл. Да, хорошо. Ты сделаешь это для меня? Секунду, я бумажку уже потерял.
  
  Он похлопал по карманам и понял, что бумажка все еще лежит на столе. Прочел адрес.
  
  – Да, правильно.
  
  – А теперь дело насчет вознаграждения нашедшему, которое тебе причитается, – сказал Маслов. – Я подумывал насчет пяти миллионов.
  
  – Прошу тебя, Виктор. Ты хороший клиент, но это слишком щедро.
  
  – Для меня эта картина стоит во много раз больше. Я думал, что навсегда ее потерял. Думал, куратор ее стащил.
  
  Виктор рассмеялся.
  
  – И вот так, парень из фирмы по борьбе с термитами.
  
  Максу было известно, что куратор коллекции Виктора погиб в автомобильной катастрофе, достаточно скоро после кражи.
  
  – Я с удовольствием возьму твои деньги, когда картина будет у тебя, в безопасности, – сказал Макс. – Так что тебе нужно лишь кого-нибудь за ней прислать.
  
  Не удержался, чтобы не подколоть Виктора, легонько.
  
  – Кого-нибудь компетентного, пожалуйста. Я не хочу снова ее потерять.
  
  На следующий день Лонни Мэк получил наличные, аккуратные пачки банкнот в алюминиевом чемоданчике, который принес ему совершенно незнакомый человек. Лонни никогда в жизни столько денег не видел. Принес их домой Делле, вкупе с бутылкой дорогого шампанского, и они принялись рассуждать, как поедут в Лас-Вегас.
  
  Ночью на местных каналах телевидения в выпуске новостей сообщили о сильном взрыве на стоянке трейлеров, вероятно, в результате утечки пропана. На снятых с вертолетов кадрах были видны языки пламени и клубы дыма после взрыва, который снес полдюжины трейлеров и убил неизвестно сколько людей.
  
  Эту часть своего дела Макс не очень-то любил. Нельзя было позволить, чтобы Лонни принялся сочинять истории для прессы, не говоря уже о том, что он мог бы появиться у него на пороге через год и потребовать еще денег.
  
  Новый куратор коллекции Виктора Маслова в сопровождении двоих телохранителей лично забрал картину Караваджо, буквально закипев от энтузиазма, когда ее увидел. Спустя пару дней Виктор перечислил Максу вознаграждение, за вычетом тех денег, которые ушли в дым вместе с Лонни.
  
  Теперь Максу оставалось лишь решить, что делать с подлинником Караваджо, все так же лежащим у него в кабинете.
  
  Безусловно, излагая историю картины Джо Кули, он скрыл пару подробностей. А именно, насчет Генриха Бека, младшего брата Вальтера. Его дневник заканчивался перед приходом к нему людей из Штази, но на этом не заканчивалась история его жизни.
  
  Русские, убившие его родителей, оставались на постое в его доме несколько месяцев, а он прятался в хранилище под подвалом. Вылезал только по ночам, в поисках еды и воды, в те редкие моменты, когда это можно было сделать безопасно.
  
  Живя здесь, скрытый люком, который сделал его отец, Генрих наполнил одиночество этих месяцев живописью. Окруженный прекрасными картинами, он был лишен холстов, поэтому стал писать поверх тех картин, которые ему меньше всего нравились, пробуя новые приемы, а затем счищая написанное. Работал над копиями, учась подражать манере работы с кистью, смешению цветов и глубине. Качество копий его радовало, а также то, как он совершенствовался, создавая их. Среди оригиналов были, конечно же, и те, что привез его брат. Чем больше Генрих изучал Караваджо, тем больше им восхищался. Он сделал шесть копий, но оставил в целости лишь две, а остальные холсты использовал заново. Генрих понимал, что эти две копии – лучшее, что им написано.
  
  Со временем русские покинули галерею, и он вылез из укрытия. Жизнь в послевоенном Берлине была трудна, но Генрих имел талант к выживанию. Работать с картинами было все так же просто, они были лучше денег, если знать тонкости и иметь нужные связи. У Генриха было и то, и другое. У него остались десятки картин, сохранившиеся в подвале, и он начал торговлю. Долгое время он вел дела тайно, покупая у людей без имени и продавая людям без лица, помогая вновь обиженным немцам, которым пришлось отринуть прошлое и склониться перед русскими властителями, постепенно приспосабливаясь к тонкостям коррупции, процветавшей среди большевиков.
  
  Достаточно быстро Генрих догадался, что может продавать и свои копии. Это было несложно, поскольку новая элита имела деньги, но совершенно не разбиралась в искусстве. Генрих понимал, что отцу было бы стыдно за него, но отец был мертв, а он – нет, и эта истина определяла все прочие правила. Он писал новые копии, продавал, подкупал и выживал. Война уходила в прошлое, Берлин заново отстраивался, а по радио говорили о новой войне, холодной.
  
  Холодное и безжалостное письмо от Вальтера с требованием отдать ящик посланцу натолкнуло Генриха на мысль. Он среагировал импульсивно, злясь на Вальтера. За то, что тот опозорил семью, за родителей, погибших из-за того, что он творил, за письмо, в котором он просто требовал подчиниться, ничего не спрашивая ни про него, ни про родителей.
  
  Он послал Вальтеру одну из копий, уверенный, что Вальтер не заметит разницы.
  
  Следователи Штази объяснили ему, насколько он ошибался. Они пришли вечером, когда галерея закрылась и он был один. Не только сотрудники Штази, но и бывшие эсэсовцы, и они хорошо знали, что искать. Спросили его, где спрятан оригинал. Чем больше он все отрицал, тем больше его избивали.
  
  – Ты дурак, – сказал один из них. – Твой брат оставил метку на всех картинах. А на той, которую ты отправил, ее нет.
  
  Генрих не отдал картину. Решил, что лучше умрет, чем это сделает. Им почти удалось его вынудить, так жестоко они его избивали.
  
  Но сказочно обогатились, погрузив к себе в машину другие полотна. Взяли все, что могли унести. Прежде чем уйти, один из пришедших отвязал его правую руку от левой и силой положил на стол.
  
  – Твой брат сказал нам не убивать тебя, – сказал он, удерживая отчаянно сопротивляющегося Генриха. – Но сказал, чтобы мы сделали так, чтобы ты больше никогда его не обманул.
  
  Другой взял в руку молоток с круглым бойком и методично переломал все пальцы и пястные кости на правой руке Генриха, одну за другой.
  
  Генрих Бек больше не написал ни слова в дневнике, и больше никогда не писал картин. У него ушло два года на то, чтобы заработать денег столько, чтобы он смог купить паспорт умершего немца по имени Макс Вольф, а затем с помощью подкупа выбраться из Восточного Берлина, завернув подлинник картины Караваджо и одну копию среди собственных картин. Глянув на пару полотен, сотрудник американской таможни махнул рукой и пропустил его, признав их за любительские работы второсортного студента.
  
  И теперь Макс думал, что ему делать с подлинником. Он старик, его время на исходе. Может, пора подумать о наследии. Хорошо бы отдать ее в дар деревне Стависки, туда, где она пробыла более трех столетий, но это настолько… неприбыльно.
  
  Пролистав сообщения в своем телефоне, он наткнулся на одно, от недавно разбогатевшего китайского коллекционера, который искал ценные картины. Что-нибудь важное, сказал он. Что-нибудь впечатляющее. Он собирался создать музей.
  Керри Вон
  
  Керри Вон получила известность как автор невероятно популярной серии романов о приключениях Китти Норвилл, сотрудницы радиостанции и оборотня, ведущей ток-шоу и дающей советы сверхъестественным созданиям. Одиннадцатый и двенадцатый романы, Kitty Rocks the House и Kitty in the Underworld, вышли в 2013 году. Среди других ее романов книги Voices of Dragons и Steel в стиле книг для юношества, фэнтези Discord’s Apple и роман о супергерое After the Golden Age. Короткие рассказы Вон выходили в сборниках Lightspeed, Asimov’s Science Fiction, Subterranean, «Диких Картах», Realms of Fantasy, Jim Baen’s Universe, Paradox, Strange Horizons, Weird Tales, All-Star Zeppelin Adventure Stories. Некоторые ее короткие рассказы вышли в сборниках Straying from the Path и Kitty’s Greatest Hits. Она живет в Колорадо. Вскоре выйдет ее новый роман Dreams of the Golden Age, продолжение истории про супергероя, и следующие книги серии о Китти.
  
  Даже негодяям нужно место, где можно выпить и расслабиться, такое, как клуб «Голубая Луна», описываемый в приведенном ниже рассказе, хотя, находясь в месте, где собираются негодяи, надо всегда быть начеку. Даже если ты сам негодяй.
  Керри Вон
  «Ревущие двадцатые»
  
  Клуб «Голубая Луна» хорош тем, что он невидим, так что туда никогда не нагрянут непрошеные гости. Плохо же то, что, будучи невидим, он труднодоступен для большей части людей. Чтобы в него попасть, надо обладать малой толикой магии, а у Мадам М она имеется. Найти места, находящиеся не совсем здесь, для нее не представляет проблемы. Она говорит, чтобы нас высадили из машины на углу Пятой и Пайн, и отправляет водителя. Я иду следом за ней по мокрому тротуару вдоль кирпичных домов. Время еще раннее, на улицах много людей и машин, все толкаются и куда-то спешат, не глядя по сторонам. Хрипло гудят сигналы машин, оранжевый свет уличных фонарей делает полированную сталь и хмурые лица людей похожими на светящиеся изнутри янтарным светом. Я поплотнее натягиваю на плечи норковый воротник. Воротник Мадам М съехал до самых локтей, обнажив гладкую кожу ее спины. Идя рядом, мы похожи, как сестры.
  
  Переулок, в который она сворачивает, ничем не отличается от остальных, потом мы сворачиваем в следующий проход и идем, пока не оказываемся наедине с мусорными баками, орущим под железной пожарной лестницей котом и хмурящимся небом. Она стучит по кирпичной стене, достаточно далеко от ближайших дверей или окон, но я не удивляюсь, когда на уровне головы в стене открывается окошечко. Она наклоняется и что-то шепчет. Открывается дверь. Непонятно, то ли дверь выкрашена так, что походит на кирпичную стену, то ли открылась сама стена. Не знаю, да это и не имеет значения.
  
  По коридору плывет музыка джазового трио, и звук этот божественен. Привратник, горилла в человеческом образе, в сшитом на заказ костюме, чтобы на плечах не треснул, оглядывает нас и утвердительно кивает. Сходство с гориллой усиливается наличием густых волос на груди, виднеющихся из-под воротничка, на руках и в ушах. Затем он улыбается, обнажая клыки, а глаза сверкают янтарным светом. Какое-то существо, даже гадать не хочу, какое. Я иду вперед, стараясь не встречаться с ним взглядом. Гардеробщица, выглядящая вполне нормально, но кто ее знает, берет наши меха, и я даю ей хорошие чаевые. Коротко стриженный и чисто выбритый официант провожает нас дальше. Только что освободился столик, конечно же, ведь для Мадам М всегда столик освобождается. Я заказываю нам обеим содовую, и официант с улыбкой глядит на меня. Зачем приходить в такое место, если тебе не нужна выпивка? А выпивка здесь всегда хорошая, высшего сорта, контрабандная, а не забодяженная где-нибудь в глуши в ванной. Может, я потом ему скажу, и он сбегает.
  
  Мы оказываемся неподалеку от танцпола, вечеринка уже идет вовсю, народу достаточно. Трио состоит из белого парня за пианино и двоих черных за контрабасом и ударными. На сцене стоит микрофон, возможно, кто-то и споет, позже. Пока что они играют, с легкой перчинкой, а пары танцуют на крохотном танцполе прямо перед ними. На первый взгляд – нормальная публика нормальным вечером, модницы и женщины в вечерних платьях, мужчины в костюмах, пара – даже во фраках. Но, приглядевшись, можно заметить клыки во рту, когти на пальцах, отблеск призрачного крыла, крохотные рожки под зачесанными назад волосами, другие части тела, о которых можно лишь догадываться. Эта публика не любит привлекать к себе внимание, и я не стану их разглядывать. Иначе они могут начать приглядываться ко мне и Мадам М.
  
  Виднеются двери, ведущие в другие комнаты. Там можно поиграть в карты или в кости, или что-то еще, что только вздумается. Одна из дверей прикрыта колышащейся сверкающей занавесью из стеклянных бус, сквозь нее и сигаретный дым я с трудом различаю величественную женщину, сидящую на софе у кофейного столика и принимающую просителей. Вокруг нее толпятся мужчины в костюмах и женщины, накрашенные, как куклы. Видно плохо, как через травленое стекло.
  
  Мадам М хочет поговорить с Джиджи, женщиной, сидящей за занавесью, хозяйкой заведения. Я считаю, что это плохая мысль, но не спорю, поскольку Мадам М умнее меня в такого рода делах. Переговоры, сделки, тайны и мошенничества. Я лучше разбираюсь в другом. Как прикрывать ей спину и увидеть опасность прежде, чем она причинит вред.
  
  Нас всего двое, в логове, где игроки и контрабандисты – самые безобидные. Здесь есть такие, что выпьют твою кровь, только дай, порвут тебе глотку зубами, а некоторые вполне готовы купить твою душу, несмотря на то, как дешево нынче многие души стоят. М и я отлично сочетаемся друг с другом. Она проделывает свои фокусы, я слежу и охраняю. На первый взгляд, пара городских девок, в ярких шелках и оборочках, с голыми плечами и коленками, в платьях, которые разлетаются, обнажая наши бедра, когда мы махаем ногами, танцуя. Блестки и перья поверх завитых волос. Они считают, что мы легкая добыча, и они ошибаются.
  
  Напитки приносят быстрее, чем я ожидала, думая, что официант взял заказ у кого-то еще. Но нет, вот он, лощеный, улыбающийся. Ставит стаканы с подноса на стол. Играет музыка, Мадам М потягивает содовую.
  
  – Сейчас что-то плохое будет, – тихо говорит она.
  
  Я оглядываюсь по сторонам. В углу играют в карты. Рядом рядовой гангстер пытается произвести впечатление на свою девушку, они оба наклонились к столику, и он хвастается золотым браслетом на часах. Девушка улыбается, но у нее жадные глаза. Она от него чего-то хочет. Проистекает и дюжина других мелких интрижек. По большей части народ приходит сюда, чтобы хорошо провести время, выпить хорошего алкоголя и повеселиться, чтобы отвлечься от плохого.
  
  – Облава? – говорю я. – Налет? Рокко наконец решился пойти в атаку на Марголиса?
  
  Энтони Марголис – один из игроков за карточным столом. Пришел сюда, чтобы показать, что его не беспокоит ни Рокко, ни другие.
  
  – Нет, покруче. Все к чертям полетит.
  
  Слыша такое от нее, я не уверена, что это метафора.
  
  – Один из твоих снов?
  
  – Видений, – уточняет она. Отпивает из бокала, оставив на стекле отпечаток яркой помады.
  
  – Будущего?
  
  – Да.
  
  – Что мне нужно делать?
  
  – Как обычно. Вкладывать деньги в выпивку и держать глаза открытыми.
  
  Она начинает размышлять вслух, и это меня нервирует. Сильнее, чем обычно. Я киваю в сторону занавеси из стеклянных бус.
  
  – Она должна была бы догадаться, что ты здесь.
  
  – Она хочет, чтобы я сама подошла и попросила, – говорит М.
  
  – Разве мы здесь не за этим, а?
  
  – Давай сделаем вид, что мы пришли хорошо провести время.
  
  Она откидывается на спинку стула, потягиваясь, кладет руку на спинку моего стула. Я вытаскиваю из сумочки сигарету, прикуриваю и предлагаю ей. Она берет ее украшенной драгоценностями рукой в перчатке. Затягивается, выпускает клуб дыма, с ленивым видом открыв рот. Слегка притопывает в такт музыке.
  
  Делать вид, что мы пришли хорошо провести время, у нее получается отлично. Она может зарабатывать на жизнь, взявшись за любое дело, которое пришло бы ей на ум, но сейчас оказалась в этом месте, и не случайно. Как и я.
  
  В месте, где пахнет спиртным и опилками. Все идет своим чередом, официанты с напитками двигаются от бара к столикам и обратно, ходит по залу разносчица сигарет. Игра в карты в углу сопровождается нервным смехом, мужчины делают вид, что только что проигранный кем-то из них «косарь» ничего не значит, но капли пота падают им на воротники. Если и будут какие-то неприятности, так от них. Один из игроков повздорит с другим, опрокинет стол, начнется потасовка. Горилла у дверей заставил их сдать оружие, так что хоть стрельбы не приходится опасаться. М и я легко укроемся от драки. А вот от пуль – вряд ли. Невидимость далеко не всегда спасает от шальной пули.
  
  Трио играет уже третью мелодию, я наполовину опорожнила свой бокал, и тут в зал вваливается парень, хватая ртом воздух, как вынутая из воды рыба, на которую он и похож. Интересно, что он сказал, чтобы горилла его пропустил. Наверное, у него какой-нибудь шарм или аура. Найти место, а потом сделать вид, что так и надо. Он стоит у входа, широко открыв глаза и оглядываясь по сторонам, будто не веря, что у него получилось. Не знает, что ему теперь делать. На нем невыразительный коричневый костюм, а в руке он держит мягкую шляпу. Коротко стриженный и с квадратной челюстью, а еще у него пистолет, в нагрудной кобуре, под пиджаком. Видимо, сделал заклинание, чтобы его скрыть, иначе бы горилла точно заметил.
  
  Все в «Голубой Луне» останавливается на полтакта, поскольку равновесие смещено, и все это чувствуют. Пианист смазывает аккорд, басист промахивается мимо струны. Парень глядит на всех, слегка выпрямляется и делает недовольное лицо.
  
  И все сразу же идет так же, как за секунду до этого, будто ничего и не случилось.
  
  Я гляжу на музыкантов, краем глаза следя за вновь пришедшим парнем. Наклоняюсь к М с видом, будто хочу сказать какую-то шутку.
  
  – Похоже, среди нас федерал.
  
  М соблюдает вежливость, не поворачиваясь и не глядя, но приподнимает бровь.
  
  – И как он вошел?
  
  – Не знаю. Он при оружии.
  
  – Может, тоже пришел сюда, чтобы развлечься. Как все остальные.
  
  Федерал выглядит как охотник, выследивший дичь. Небрежно прислоняется к бару. Не машет рукой бармену, ничего не спрашивает, просто смотрит, смотрит жадным взглядом на контрабандную выпивку, видимо, размышляя, какая крутая была бы облава, если бы он реально мог ее организовать. Бармен не обращает на него внимания, протирая стойку, холодный, как кусок льда, делая вид, что не знает, что ему в затылок дышит федерал. Спустя минуту федерал подзывает официанта, и тот указывает ему на столик у стены. У меня идут мурашки по шее, поскольку я его не вижу, но ощущаю, что он смотрит прямо на меня.
  
  Парень знает достаточно, чтобы сюда попасть, скоро он поймет, кто здесь главный, и проблема того, как М и мне выбраться отсюда в целости, станет намного сложнее.
  
  М кладет руку мне на предплечье и проводит, один раз. Знак успокоиться. Я слушаю музыку, гляжу на танцующих и все время напоминаю себе, что мы должны выглядеть так, будто пришли сюда поразвлечься.
  
  Разносчица сигарет проходит мимо нашего столика в четвертый раз, поглядев на меня и М, но не сказав ни слова. Стильная малышка в бархатных шортах и бюстье, с темными волосами, убранными под небольшую шляпку. Из тех девушек, у которых ноги от ушей и всегда слишком много макияжа, но таков стиль, и она знает, как его блюсти. Ловко лавируя между столиками, она несет перед собой коробку, отсчитывает сдачу, не сбиваясь, так, будто уже давно этим занимается. И еще ухитряется улыбаться.
  
  Она проходит в пятый раз, не предлагая сигареты, но поглядев мне в глаза. Я поднимаю руку, чтобы она остановилась. Кажется, она мне благодарна за это, и слегка вздыхает, судя по блеску блесток на вырезе ее бюстье.
  
  – Пачку сигарет, – говорю я. – Ты что-то хотела спросить, не так ли?
  
  Она глядит на нас, по очереди, и я понимаю, что она о нас наслышана, но не знает, кто из нас Мадам М, а кто – ее подручная Паулина. Я киваю на М, давая знать, с кем ей надо разговаривать.
  
  – В чем проблема, милая? – спрашивает М. – Только быстро.
  
  Я делаю вид, что копаюсь в сумочке в поисках купюры, заставляя ее ждать, чтобы дать ей необходимое время.
  
  Она поджимает губы.
  
  – Я влипла. В смысле, мы оба влипли. В смысле…
  
  Она переходит на едва слышный шепот.
  
  – В смысле, мне надо отсюда сваливать и своего парня прихватить.
  
  – Твоего парня?
  
  – Один из ребят Энтони, – говорит она, бросая взгляд в угол. Я сразу же замечаю ее парня, одного из громил, стоящих на охране, не слишком массивного и с детским лицом, в дешевом костюме. Он держит руки в карманах и потеет больше всех остальных. Поглядывает в нашу сторону, его губы дрожат, будто он хочет что-то сказать.
  
  – Мы скопили денег, чтобы уехать в Калифорнию, завязать. Но не хотим, чтобы Энтони нас искал… или она.
  
  Делать жест в сторону женщины за занавесью не обязательно.
  
  – Я… мы… мы можем вам заплатить.
  
  Она явно встревожена, будто точно понимает, что именно она сейчас сказала. Будто знает, какова настоящая цена за услуги М.
  
  М оглядывает ее, слегка улыбаясь. Я беру купюру. Нельзя рыться в сумочке дольше, чем следует.
  
  – Ваши боссы этого не одобряют, как я понимаю? Или вы, ребята, решили бросить доходную работу – и свои семьи – чтобы сбежать? История Ромео и Джульетты, как обычно?
  
  Девушка прикусывает губу. Проблема не слишком сложная, не та, с какими обычно приходят к М. Но она хорошо знает Энтони, а еще она хорошо знает Джиджи, так что проблема не так проста, как кажется. Я гляжу на М. Даже не знаю, что она может сейчас сказать.
  
  Потушив сигарету, М берет новую из пачки, только что мною купленной.
  
  – Думаю, мы сможем что-нибудь придумать. Но будь внимательна – попытка у вас будет только одна.
  
  Девушка поспешно кивает.
  
  – И сколько…
  
  – Я кое-что узнаю, а потом подумаю. А пока что… Паулина?
  
  Моя рука уже в сумочке, и я нахожу пустой коробок от спичек, зная, что ей он нужен.
  
  – Мне нужны твои волосы и его волосы. Это поможет мне следить за вами. Можешь это сделать? – спрашивает М.
  
  У нее уже есть волосы, наготове. Сунув пальцы под белую перчатку, она вытаскивает две тонкие пряди, сплетенные вместе. М явно впечатлена тем, насколько хорошо девушка приготовилась. Точно знала, о чем ее попросят.
  
  Я даю девушке купюру, которую вынула из сумочки, и это помогает нам скрыть передачу волос. Положив волосы в коробок, я отдаю его М. Завершая передачу, девушка снова нацепляет на лицо профессиональную улыбку вишневых губ и идет дальше.
  
  – Потребуешь у них их первенца? – спрашиваю я М, приподнимая брови.
  
  М кривится.
  
  – И что я буду делать с ребенком?
  
  Значит, теперь мне придется следить за девушкой и ее милым, пытаясь догадаться, что именно спланировала М. Наверное, весело будет посмотреть. М сама решит, когда начать действовать, и мне остается лишь ждать, когда она подаст мне знак.
  
  Музыканты делают перерыв и отходят назад. К сцене выходит певица, красивая пухлая чернокожая женщина в розовом платье с блестками, с завитыми волосами и заколкой с шелковой магнолией. Регулирует стойку с микрофоном под себя.
  
  М отодвигает бокал и встает из-за стола.
  
  – Придется вести себя нахально. Я передам сообщение Джиджи, – говорит она, кивая в сторону бармена.
  
  Я гляжу на бармена, который не поднимает взгляд, весь этот вечер наливая газировку и выпивку, смешивая коктейли и бросая вишенки в бокалы, как заведенный. Лишь вытирая лицо рукой, когда никто не видит, снова и снова.
  
  – Думаешь, сработает?
  
  – Быть может, если сделаю вид, что отчаялась, Джиджи со мной поговорит.
  
  Не скажу, что М выглядит хоть сколько-то отчаявшейся.
  
  – Буду удерживать форт.
  
  Она ухмыляется. Я смотрю, как она плавно идет к бару, покачивая скрытыми платьем бедрами. Стеклянные бусы и блестки сверкают. Каштановые волосы, убранные в идеальный пучок, ни одной выбившейся прядки, кожа идеальная, как слоновая кость. Люди считают, что она поддерживает свою внешность магией, но это не так. Не настолько она тщеславна, чтобы тратить магию на такой пустяк, как хороший внешний вид.
  
  Женщина у микрофона начинает петь, приятным и роскошным голосом, великолепный джаз, который не услышишь в обычном клубе, куда можно зайти с улицы. Я откидываюсь на спинку стула, потягивая газировку, и внимательно слежу. Слежу за людьми, которые следят за М, раздумывая, что там она затеяла.
  
  Дым и полумрак за занавесью остаются прежними. Джиджи наверняка знает, что мы здесь, но ее это скорее всего не волнует.
  
  Картежники. Бедный молодой громила продолжает поглядывать на разносчицу сигарет, которая продолжает ходить кругами. Дело у нее идет хорошо, она постоянно улыбается, и люди не замечают морщины раздумий, бороздящие ее лоб. Она умнее своего милого, ни разу на него не посмотрела. Парня тоже вряд ли выгонят, кто станет ему выговаривать за то, что он смотрит на длинноногую девушку, хоть весь вечер. Я пытаюсь думать о том, как М станет выполнять свое обещание помочь им скрыться. Может, пришлет им пару билетов на поезд и сотворит заклинание, сделав их невидимыми. Или как-то еще сделает, что их никто не заметит. Это было бы просто.
  
  С другой стороны, наверняка есть способ решить все без магии. Если так, М наверняка просто объяснит им, что делать, намекнув, что она не слишком полагается на те трюки, которые принесли ей известность. Пусть люди гадают. Угроза и отвлекающий маневр. Вот все, что нужно, чтобы помочь этим ребятам выбраться из города. Остается надеяться, что, когда они попадут туда, куда желают, они хорошо устроятся, заведут детишек и все такое. И поймут, насколько им повезло.
  
  Шея все так же продолжает зудеть. Федерал на меня пялится. На меня, не на М, иначе он бы уже подошел к ней, туда, где она опирается на стойку бара, пытаясь поговорить с барменом. Я федерала не вижу, но нисколько не удивлена, когда он подходит к нашему столику, отодвигает стул, на котором до этого сидела М, и садится. Я даже не вздрагиваю.
  
  – Не возражаете?
  
  Я ухмыляюсь. Пачка сигарет, которую мы купили у девушки, все так же лежит на столе. Я беру ее в руку и протягиваю ему.
  
  – Сигарету?
  
  Федерал берет сигарету, не сводя с меня взгляда. Я из вежливости чиркаю спичкой, предлагая ему огоньку. И жду, пока он что-нибудь скажет. Он явно намеревался смотреть и дальше, а я позволяю ему это делать. Хоть всю ночь, пока поет эта красавица у микрофона.
  
  – Я знаю, кто ты, – наконец говорит он.
  
  – А?
  
  – Я думаю, мы можем друг другу помочь.
  
  Он откидывается на спинку стула с видом крутого и глядит на певицу.
  
  – Скажем так, я хочу войти в дело, и мне нужен партнер…
  
  – Я даю тебе ключ от точки, ты делаешь так, чтобы меня не загребли во время облавы, может, что-нибудь мне под столом сунешь, чтобы потом держать меня у себя в кармане?
  
  До этого самого момента он думал, что надурил меня.
  
  – Ну, если излагать без обиняков.
  
  – Я решила сэкономить время.
  
  – Эту точку прикроют, так или иначе. Но если нам помогут, сделать это будет проще, а ты похожа на женщину, которая знает, что почем.
  
  Он не с той женщиной разговаривает, мог бы уже понять. Может, думает, что я хочу выйти из дела, что мне надоело быть наемной помощницей. Это кое-что говорит о его взглядах на мир.
  
  – Льстец, – говорю я, слегка прикрыв глаза.
  
  – Да, признаюсь, здесь все чудно устроено, – говорит федерал. Оглядывает зал, игроков, танцующих. Я абсолютно уверена, что он не видит рожек, скрывающихся под обручами с перьями, хвостов, убранных в брюки. На мгновение задерживает взгляд на игроках, а потом снова смотрит на певицу. Занавесь из стеклянных бус он, похоже, вообще не замечает.
  
  – Подумать только, как оно все это время от нас ускользало, – говорит он, затушив сигарету.
  
  – Можно тебе вопрос задать? – говорю я, глядя на него с искренним любопытством. Он махает рукой. – Как ты сюда вошел? Такой парень, как ты, в чистом костюме и с чистыми руками, не смог бы даже дверь найти, но ты здесь.
  
  – Не считай меня за глупого. Мы уже долгое время следим за этой точкой.
  
  Блефует. И не открывает все карты. Возможно, он сам знает пару трюков и фокусов. Может, силой заставил какого-нибудь заштатного предсказателя ему помочь. Может, храни его небеса, нашел книгу заклинаний и сам научился ею пользоваться. Все равно что дать человеку в руки заряженный пистолет, не объяснив, как он действует.
  
  Нельзя его закладывать, поскольку ничто в «Голубой Луне» не помешает пулям из его пистолета убивать, если он начнет стрелять.
  
  – Как насчет того, чтобы ты пока просто помолчала и никому не говорила, что я здесь? – спрашивает он. Можно подумать, я кому-то говорить это хотела. – Если у тебя еще есть, что предложить, мы можем договориться.
  
  – Я это обдумаю и дам тебе знать.
  
  – Благодарю за сигарету, – говорит он, вставая. Возвращается за свой столик. У меня ощущение, что он действительно считает, что я ему помогу, если он здесь надолго задержится.
  
  М, проведя у бара целые две минуты, возвращается, покачивая бедрами и сдержанно улыбаясь. Приносит с собой два бокала с содовой.
  
  – У тебя друг появился, – говорит она.
  
  – Кажется, у нас нарисовался крестоносец с динамитной шашкой, который понятия не имеет, что с ней делать, – говорю я. – Хорошо бы нам подумать, как выбираться. Позаботиться о наших Ромео и Джульетте, а потом уйти, пока не поздно. Только скажи, я устрою отвлекающий…
  
  – Нет, мне еще надо с Джиджи поговорить.
  
  Я знала, что она это скажет.
  
  – Так что сказал бармен?
  
  – Ни хрена не сказал. Он зомби.
  
  Джиджи взяла к себе барменом зомби? Я усмехаюсь.
  
  – Клево. Значит, стопка виски – полная стопка виски, ни капли меньше, ни капли в пользу музыкантов.
  
  Я гляжу в сторону бара. Да уж, бармен стоит на том же самом месте, протирая стойку, туда-сюда, снова и снова. Кожа серая, лицо обмякшее.
  
  – Она со мной поговорит, мне только надо дождаться, пока она не вытерпит.
  
  – Не получится, если она не хочет с тобой говорить.
  
  Поставив подбородок на ладони, она жестко глядит в сторону занавеси из стеклянных бус. Мы ждем, и я постоянно борюсь с желанием поглядеть через плечо на федерала, который все так же сидит за столиком и смотрит, выжидая.
  
  Певица допевает последнюю песню, медленную и печальную, что-то насчет того, как он все поступал с ней плохо, а она все возвращалась, так, как девушки всегда поступают в подобных песнях. Люди слушают песни, думая, что сами-то так никогда не поступят, никогда не вернутся к человеку, который с ними плохо обращался. А потом поступают точно так же. Ведь у них – совсем другое дело. У них другая любовь, не такая, как у всех, ведь так тяжело быть в разлуке, когда любишь, когда уверена, что он переменится, и продолжаешь возвращаться, снова и снова. Пока в твоей жизни не появится человек, который усадит тебя на стул и скажет: «Перестань». Как сделала это со мной М.
  
  Редко, когда тебе в жизни такой человек попадается.
  
  Джиджи не собирается говорить с М, в этом я уверена, нам придется сидеть тут всю ночь, а еще я уверена, что федерал сотворит какую-нибудь глупость, поскольку, будь он умен, он бы уже прикинул обстановку в точке и ушел, а потом вернулся бы с хорошим подкреплением. А так мог бы мишень на себе нарисовать для верности. Я уж как-нибудь выведу М через заднюю дверь. Чтобы попасть в «Голубую Луну», нужно немного магии, и чтобы выйти, тоже немного магии не помешает, но я, если понадобится, могу и проломиться без нее. Плюнуть на тонкости, вот как побеждается магия.
  
  – Он тебя разрабатывает, – говорит М.
  
  С деревянной спиной я гляжу через плечо, краем глаза. Сложно делать вид, что отдыхаешь, в таком состоянии.
  
  – Он безобиден, – продолает М. – У него нет ловушки со взведенной пружиной, а еще он слишком горд, чтобы уйти совсем без добычи.
  
  – Меня беспокоит только то, что случится, когда он этот свой пистолет вытащит.
  
  – Паулина, расслабься. Джиджи беспокоит меня куда больше, чем какой-то парень в костюме, работающий на правительство.
  
  За занавесью из стеклянных бус ничего не меняется. Джиджи все так же сидит, к ней все так же подходят просители, и она вообще не обращает внимания на М. Придется поверить Мадам М. Она очень редко ошибается. Но сейчас она явно не видит всей картины.
  
  Кажется, у меня созрел план, как избавиться от федерала.
  
  – Ты мне доверяешь? – спрашиваю я М. Та морщит лоб.
  
  – Конечно. Что ты задумала?
  
  – Это займет не больше минуты.
  
  – Я не об этом спросила.
  
  Но я уже ухожу. Небрежно иду по залу, уворачиваясь от снующих официантов, и намеренно гляжу на федерала. Изображаю интерес и задумчивость. Как я и надеялась, он за мной следил, и теперь я ему очаровательно улыбаюсь. У столика стоит еще один стул, отодвинутый, специально для меня. Пусть думает, что он сам меня пригласил и держит все под контролем.
  
  – Не возражаете, если я сяду?
  
  Он показывает на стул, и я усаживаюсь, скромно скрестив ноги. Сую руку в сумочку, чтобы достать пачку сигарет. Не ту, что мы купили у девушки, а другую, которую мы носим на всякий случай.
  
  – Еще сигарету? – предлагаю я. Он ее берет, я с готовностью чиркаю спичкой.
  
  Он медленно и глубоко затягивается, и то, что он выдыхает, пахнет не совсем табаком, но он не замечает.
  
  – Похоже, у тебя есть, что сказать.
  
  – Просто небольшой совет, – начинаю я. – Дело в том, что ты не с теми заговорил, если хотел чего-то добиться от меня или моей подруги.
  
  Он скептически морщит лоб. Наверное, думал, что все здесь уже вычислил.
  
  – Я знаю, кто вы такие. Мадам М и Паулина, две дамы, которые – вовсе не то, чем кажутся. Вы думаете, что вас не видно, но вы оставили отпечатки пальцев в куче дел в этом городке.
  
  – Отпечатки пальцев не значат, что мы мешок в руках держали. Пусть этим занимаются люди повычурнее.
  
  Если уж на то пошло, у нас нет в собственности заведения типа «Голубой Луны». Нет банды, как у Энтони. Мы постоянно перемещаемся, поскольку по движущейся цели труднее попасть.
  
  – Тогда с какими вычурными людьми мне надо было поговорить?
  
  – Договор в силе? Я тебе помогу, ты мне дашь знать, когда надо уматывать, прежде чем все начнется? – спрашиваю я, глядя на него и моргая.
  
  Он стряхивает пепел и снова глубоко затягивается.
  
  – Конечно. Я помогу тебе выбраться, обязательно.
  
  Разницы нет, верю я ему или нет.
  
  – Ты действительно хочешь знать, что здесь происходит и с кем следует иметь дело? Тогда с ней поговори.
  
  Я киваю в сторону сцены.
  
  – С певицей? – спрашивает он, хмурясь.
  
  – Именно. Хорошая маскировка, а? Она стоит у всех на виду, но и сама всех видит, а никто даже и не понимает, что она не просто за чаевые работает.
  
  – Очень интересно.
  
  – Можешь быть уверен.
  
  Я уже собираюсь встать и уйти, когда он наклоняется ближе. Его дыхание пахнет тем, что он курил, кисло-сладким, неправильно, но едва-едва.
  
  – Я могу заказать тебе выпить? В знак симпатии?
  
  – Благодарю, но мне есть что попить. Содовую. Я законопослушный гражданин, почти как ты.
  
  – Ну, ладно. И нос чистым держишь, да?
  
  Я не могу ему двинуть в рожу, пока что. А если все сработает, то и не понадобится.
  
  Возвращаясь за свой столик, я приостанавливаюсь, поскольку обстановка изменилась. Пока я не следила, разносчица сигарет куда-то исчезла. Любимый означенной девушки обливается потом, его босс скоро это заметит, особенно если этот болван так и будет пялиться на дверь и ерзать, так, будто хочет побыстрее выбежать. М стоит у двери, разговаривая с гориллой и пытаясь привлечь мое внимание. Судя по тому, как она хмурится, дело серьезное, но я делаю вид, что не понимаю намек. Она раздраженно приподнимает брови. Давно пора было сделать отвлекающий маневр. Если я поняла ее план, то нужно сделать длинный шнур, чтобы рвануло не сразу. Значит, у меня еще есть время, чтобы начать.
  
  Нацепив на лицо улыбку, я иду к игрокам.
  
  Энтони меня замечает. Скорее всего, он следил за мной и М не менее внимательно, чем мы за ним. Может, чуть менее. Но я сомневаюсь, что он хоть сколько-то понимает, что мы собираемся сделать. В смысле, что мы на самом деле собираемся делать. Две бешеные ведьмы, кто знает, что девчонка задумала, когда она начинает строить планы, точно?
  
  Я касаюсь плеча игрока, сидящего напротив Энтони. Парень вздрагивает и облизывает губы. Вряд ли у него что-то толковое получится теперь, до конца игры. Я сосредотачиваюсь на Энтони.
  
  – Паулина. Куколка, – говорит Энтони, разводя руки в притворной радости. – Сколько же будет стоить перекупить тебя у той девчонки?
  
  Он считает себя умным. Думает, что поставил меня на место, да еще и М в придачу. Я знаю, что он видит, вернее, что он думает, что видит.
  
  – О, милый, ты же знаешь, что я тебе не по карману, – с деланой печалью отвечаю я.
  
  – А Мадам, значит, по карману?
  
  – Пора б тебе понять, мы как сестры.
  
  Он качает головой, будто это чистая глупость.
  
  – Гарри, сдай карты леди, не возражаешь?
  
  Он дает знак, и мужчины за столиком двигаются. Любимый разносчицы сигарет приносит стул. Я знаю, почем тут играют, по две «косых». Достаю из сумочки стопку купюр и кладу на стол. Игроки делают вид, что не удивлены.
  
  Тот, которого зовут Гарри, с тоненькими усами и в синем, почти лиловом костюме, сдает мне карты, и мы начинаем играть. Гарри местный и абсолютно честный парень, поскольку, будь он иным, никто бы не стал играть с Энтони. Люди играют с Энтони, думая, что могут обогатиться за его счет, но секрет в том, что Энтони сам очень хороший игрок. Никогда не идет на принцип, всегда готов спасовать, если необходимо.
  
  Я беру карты и начинаю играть. Играла уже достаточно в своей жизни, и это стало рефлексом, привычкой. Карты сделают то, что они должны сделать, надо только войти в их ритм.
  
  Первое правило игры – играть в ноль, поскольку две «косых» – не шутка, сколько бы у тебя денег ни было. Чтобы сохранить лицо и чтобы парни не подумали, что они нечестно играют с девушкой. Мы играем, я отыгрываю вложенное, в конце концов, я играю тут не затем, чтобы выиграть. Но и не затем, чтобы проиграть. Я играю, чтобы тянуть время, следя за Энтони, который следит за мной, потому что думает, что я что-то собираюсь сделать. Одновременно я слежу за парнем, за М и за федералом. И, на всякий случай, за занавесью из стеклянных бус. Раз М собирается навести шухер в этом чудесном клубе, Джиджи должна это заметить и вступить в дело.
  
  М снова стояла у бара, судя по всему, более расслабленная, чем минуту назад. Может, я не слишком опоздала. Может, все сработает, и нам не придется удирать отсюда под градом пуль. Может, кого-то и удивит, что М не окружают мужчины, только и мечтающие провести время с такой прекрасной куколкой, которая здесь сама по себе. Может, она просто решила не позволять им ее увидеть, думаю я.
  
  Двое парней из числа сидящих за столом знают про М, следовательно, они не могут сбрасывать меня со счетов. Но двое парней считают меня деревенщиной. Получается у них, правда, с трудом, но они держатся за это, из гордости. И кто тогда деревенщина?
  
  Я проигрываю одну сдачу, одну выигрываю, игроки списывают это на везение, поскольку это легче, чем признать, что женщина может играть по-настоящему. Я выигрываю не слишком много, так что они не разозлились. Снова начинается шутливая беседа, они не забывают, что я здесь, но и не принимают меня всерьез.
  
  – Томми, ты там в порядке? – спрашивает Энтони, поглядев на своего телохранителя, который держится пальцами за воротничок. Если он не будет осторожен, все провалит. Я понимаю, почему девушке потребовалась наша помощь. Но сейчас я могу лишь на мгновение оторвать взгляд от карт и поглядеть на него с сочувствием.
  
  Томми смотрит на босса маленькими черными глазами кролика.
  
  – Тут немного жарковато, сэр, – говорит он.
  
  – Ты же в обморок не грохнешься, а? Скажи, ведь ты не грохнешься в обморок?
  
  – Нет, нет, сэр!
  
  – Хорошо.
  
  Энтони на взводе, все может полететь к чертям. Еще не поздно уйти, если я смогу предупредить М…
  
  Федерал все так же курит сигарету, которую я ему дала, бледнеет и раздраженно встает из-за столика. Смотрит на игроков. Точнее, на меня. Будто понял, что я солгала, что в сигарете, которую я ему дала, не табак. Идет к нашему столу, хотя должен был бы знать, что лучше ему не подходить к Энтони. А может, уже не понимает, обкурившись…
  
  Мне надо вести себя хладнокровно, не подпрыгнуть со страху, хотя очень хочется. Приходится сделать вид, будто я понятия не имею, в чем дело.
  
  – Что еще этому клоуну нужно? – бурчит Энтони. Его парни напрягаются, навострив уши, будто охотничьи псы у пруда с утками.
  
  И тут певица берет высокую ноту, бешено высокую, от которой дребезжат бокалы на столах, а у меня сердце колотится. Все мы лишь восхищенно смотрим, как она ее тянет, во весь голос, разведя руки, закрыв глаза и запрокинув голову, будто выпевая песнь творения.
  
  Федерал останавливается, слушая ее, подходит к столику у сцены и оседает на стул, будто в зыбучий песок. Певица поет припев, ласково улыбаясь только что обретенному страстному почитателю.
  
  Я вижу, как М подмигивает певице. Да уж, М всегда знает, что делает.
  
  Игра продолжается. Охранники Энтони слегка расслабились, все, кроме любимого разносчицы сигарет, который все так же смотрит на дверь. Энтони качает головой. Некоторое время спустя М касается серег, поправляет головную повязку и приглаживает перья в ней. Пора поджигать шнур. Я скидываю в руку пару тузов и пасую. Кон закончился, сдающий собирает карты, тасует и сдает снова.
  
  Никто даже не подумает обвинить меня в том, что я карты подкинула. Где, черт подери, мне их прятать, в таком одеянии, с обнаженными руками?
  
  – Ребята, – начинаю я, собирая остатки своего выигрыша и методично складывая его в сумочку, – хочу поблагодарить вас за прекрасно проведенное время, но мне надо идти. Надеюсь, вы не обидитесь.
  
  Я смущенно хлопаю глазами. Они не возражают, поскольку я действительно ничем их не обидела. Я их не обчистила. Я не слишком уязвила их гордость.
  
  – Паулина, дорогая. Всегда рад видеть тебя у меня за столом, – говорит Энтони, как обычно, разводя руки. Наклонившись, я целую его в щеку, и его партнеры начинают стрелять в него взглядами, похожими на пистолетные выстрелы. Лучезарно им улыбнувшись, я возвращаюсь к Мадам М.
  
  – Ну, я уже начинаю подумывать, получится ли у нас это дело, – говорит она.
  
  – Что это ты хочешь сказать? – недовольно спрашиваю я.
  
  – Без разницы, мы теперь заодно.
  
  – Ты еще меня поблагодаришь за то, что я федерала сглазила, погоди.
  
  Она кивает в сторону игроков.
  
  – Где-то минут пять, пока они поймут?
  
  – Где-то.
  
  – Пойду, припудрю носик. Будешь удерживать форт?
  
  – Как обычно.
  
  Проходит минут пять, точно, как мы предсказали.
  
  – Эй, и с чего ты хочешь ходить? – орет один из игроков. Громко, достаточно, чтобы все посетители «Голубой Луны» посмотрели в их сторону.
  
  – В смысле, с чего я собираюсь ходить, это ты с чего ходить собираешься?
  
  – У тебя не может быть трех тузов, три туза у меня!
  
  – Ребята, ребята! – начинает Энтони, но уже поздно. Энтони соблюдает правила, поэтому они оставили пистолеты в гардеробе. Конечно же, это не мешает одному из игроков опрокинуть стол, когда другой пытается двинуть ему по морде. Карты, фишки и купюры летят во все стороны. Телохранители и прихлебалы бросаются защищать Энтони, который уже словил удар в челюсть.
  
  Все, кроме Томми, который оказался умнее, чем выглядит, поскольку просто убирается с дороги. М подходит к нему и что-то шепчет на ухо. Он идет следом за ней к выходу. Скорее всего, никто их не видит, кроме меня.
  
  Я ухожу к задней стене и пытаюсь стать невидимой, но у меня это хуже получается, чем у М. Драка разворачивается на танцполе, вопит кто-то из танцующих, на сцену срочно возвращаются музыканты и играют, пытаясь отвлечь публику. Пара ребят поднимают взгляды, хрустят костяшками пальцев и радостно улыбаются, обнажая нечеловеческого размера клыки. Они-то будут драться с наслаждением и, конечно же, победят.
  
  Я решаю не нарываться на неприятности и сижу у бара, в сторонке. Однако приходится подвинуться, когда бармен-зомби принимается вытирать стойку около меня.
  
  Подходит М, и мы смотрим на разворачивающиеся события вместе с парой других ночных созданий. Я беру в руку пустую бутылку со стойки, которую бармен-зомби забыл вовремя убрать. На всякий случай.
  
  – Все круто? – спрашиваю я М. Та улыбается. Я представляю себе, что разносчица сигарет и Томми уже сидят в автобусе, едущем к побережью. Удачи им.
  
  – Неплохое развлечение, – замечает она. Я сияю от гордости.
  
  Федерал все так же смотрит на певицу, казалось, не замечая, как все вокруг него рушится в хлам. Певица подходит, приседает на край его столика, продолжая напевать и накручивая прядь его волос на палец. У нее в руке откуда-то появляется бокал, и она предлагает его федералу. Тот с благодарностью берет его, глядя на нее влюбленными глазами, и делает изрядный глоток. Теперь о нем можно не беспокоиться.
  
  – Ты знала, что она сирена, а? – спрашивает М, глядя на происходящее.
  
  – Еще бы, – отвечаю я.
  
  Она ухмыляется.
  
  – И что я не стану доверять этой выпивке, лучше ее выплюну?
  
  – О да.
  
  Федерал потягивает контрабандный виски, на небесах от счастья, видимо, думая, что сирена поет для него одного.
  
  – Он не собирался никаких проблем устраивать, сама знаешь, – говорит она. – По крайней мере, сегодня.
  
  – Нет, не знаю.
  
  Она качает головой.
  
  Один из громил врезается в бар, и я разбиваю бутылку о его голову. Классический ход, я просто не могу удержаться. Бутылка разбивается, осколки стекла звенят по полу, как колокольчики, и тупица сползает на пол без сознания. Очень приятно.
  
  Посреди «Голубой Луны» разворачивается массовая драка, сопровождаемая потусторонним рыком. Похоже, покрытых шерстью парней здесь больше, чем я думаю, с некоторых клыков уже капает кровь, все заходит несколько дальше, чем я ожидала. Я начинаю думать, что пора отсюда М выводить.
  
  И тут раздается звон стекла, будто звук падающих сосулек, заглушая все. Этот звук должен быть тихим, но он просто гремит, и все замирает. Останавливается время. Драки прекращаются, перестают мелькать кулаки, поднятые вверх стулья не опускаются. Все оборачиваются к занавеси из стеклянных бус. Там стоит женщина, отодвинув нити в сторону черным мундштуком, глядя на всех из-под длинных ресниц. На ней облегающее платье из красного шелка, она стоит, слегка подбоченившись и скрестив руки на груди. Что-то в ней есть такое, что, раз взглянув, ты не можешь отвести взгляд. А как только она тебя увидит, ты попался, поскольку она сразу все о тебе знает, и ты ничего не можешь с этим поделать.
  
  Все, даже певица, даже Энтони, даже я, отворачиваемся смущенно, понимая, что перешли границу. Все отворачиваются, но не федерал, который роняет голову на стол и, похоже, плачет. И не М, которая глядит на женщину.
  
  Все кончается. По какому-то сигналу входят горилла и пара его приятелей и принимаются вышвыривать всех подряд, в том числе Энтони и его ребят. Гангстер орет, что понятия не имеет, что произошло, и что он тут совершенно ни при чем, но это роли не играет. Он даже не замечает пропажи Томми. Когда заметит, может, даже догадается, что я и М имеем к этому какое-то отношение. Но уже ничего не сможет сделать. Кроме того, там, откуда пришел Томми, есть еще добрая сотня таких же, а месть никогда не идет на пользу бизнесу.
  
  Когда беспорядок заканчивается, официанты бросаются сметать с пола стекло и ставить столы по местам. Тут я понимаю, почему мне так тяжело за ними следить. Их трое, и они тройняшки. Или нечто иное. Двигаются согласованно и молча, будто читают друг у друга мысли, так быстро, что каждый работает за троих. Как вам такое?
  
  Вдали, позади столов, позади официантов, убирающих битое стекло и вытирающих пролитую выпивку, стоит женщина в красном. Она встречается взглядом с М. Тянутся секунды. Я жду, затаив дыхание, с колотящимся сердцем, поскольку не понимаю, что сейчас случится, как все обернется, кто отвернется первым и что все это будет означать. М надо знать только одно: будет ли Джиджи с ней разговаривать? Джиджи не сдается.
  
  Потом Джиджи глядит назад, на нескольких людей, которые выходят из ее комнаты, пока она держит занавесь открытой. Мужчины в костюмах, но не бандиты, преуспевающие бизнесмены в сшитых на заказ костюмах и с дорогими платками в нагрудных карманах пиджаков, с бутонами в петлицах. Под руку с прекрасными женщинами с идеально накрашенными лицами, в коротких платьях и с жемчугами на шее, на высоких каблуках, с выражением скуки и превосходства на лицах. Содержанки, не наемные, думаю я, слишком уж сильно держатся за своих возлюбленных, будто упадут, если на мгновение отпустят. Вот почему, думаю я, М всегда работает сама на себя.
  
  Мы не содержанки. Мы работаем для себя, нам не надо ни за кого держаться.
  
  Женщина в красном, Джиджи, кивает. М кивает в ответ, и обе они отворачиваются. Джиджи уходит обратно за занавесь, а М ищет взглядом стул. Стулья и столы поблизости опрокинуты, мы стоим посреди всего этого, будто две шлюпки в дрейфе. Я машу рукой официанту, который мгновенно подбегает и ставит пару стульев и стол в нормальное положение. Быстро все вытирает, а потом даже находит небольшую вазу с искусственными цветами и ставит на стол.
  
  Мы опускаемся на стулья и наклоняемся друг к другу.
  
  – Что это значит? – спрашиваю я.
  
  – Я не знаю.
  
  – Она будет с тобой разговаривать или нет?
  
  – Я не знаю, – спокойно, будто это ничего не значит, отвечает она. Может, действительно ничего. Так мало шансов начать что-то.
  
  – Она с тобой играет, заставляет тебя ждать. Думает, что она лучше тебя, и пытается это тебе доказать.
  
  – Если пытается доказать, значит, знает, что это не так.
  
  – И сколько еще будем ждать?
  
  Я нетерпелива. Мы и так слишком долго здесь просидели, я явственно представляю себе Энтони и его ребят, поджидающих нас снаружи, чтобы с нами немного потолковать. У М есть ее фокусы, мы сможем ускользнуть, но у Энтони тоже есть свои фокусы, и, боюсь, может настать день, когда фокусов М нам не хватит. Надо предвидеть это, пока оно не случилось, но я опасаюсь, что у меня это не получится.
  
  – Еще немного, – говорит она. – Мне казалось, она тебе понравилась.
  
  Она кивает певице, которая возвращается на сцену. М права. Прекрасная женщина, и поет прекрасно. Пары снова начинают танцевать, так, будто ничего не произошло. В таких местах всегда случаются драки, отчасти люди и за этим сюда приходят. Я замечаю, что федерал тоже исчез. Видимо, его вышвырнули вместе с остальными буянами. Остается лишь надеяться, что он напился в хлам и не вспомнит ни «Голубую Луну», ни нас.
  
  Слишком долго мы здесь сидим.
  
  – Просто прекрасная девушка, вот и все, – говорю я. – Я за тебя беспокоилась.
  
  – Я в порядке, – отвечает она.
  
  Я приподнимаю брови.
  
  – Я думала, я за тобой приглядываю, – добавляет она.
  
  – Точно, приглядываешь.
  
  Подходит официант. То ли тот же, то ли один из его братьев, не знаю. Может, это и трюк какой, если для него есть надобность, если Джиджи решила проделать нечто, и официанты выглядят тройняшками. Меня бы такое не удивило. Пару минут подумав, зачем бы мне самой могли понадобиться тройняшки, я это бросаю. Можно М спросить, она наверняка что-нибудь скажет.
  
  Но официант разговаривает с М, и я слушаю.
  
  – Она увидится с вами прямо сейчас, в задней комнате, если вы пройдете со мной.
  
  М поворачивается ко мне с видом «я же говорила!» и встает. Я подхватываю сумочку. Официант дергается.
  
  – Простите, но со мной может пройти только Мадам, – извиняющимся тоном говорит он.
  
  Как вам такое? Я пытаюсь спланировать дальнейшие действия. Я ни за что не отпущу М одну туда.
  
  – Паулина моя лучшая подруга! – с искренним изумлением и обидой говорит М. – Мы никуда врозь не ходим. Мы как сестры!
  
  Бедный парень вздыхает. Понимает, что его дурачат, но что тут сделаешь?
  
  – Хорошо, хорошо. Тогда пойдемте обе.
  
  Мы проходим через занавесь из стеклянных бус, которые мелодично звенят, преломляя неяркий свет всеми цветами радуги. Музыка внезапно становится намного тише, будто мы оказались в другом здании. Или другом мире.
  
  Джиджи лежит на красной бархатной софе, поджав гладенькие ноги. И хмурится.
  
  – Я хотела поговорить только с Мадам, – говорит она легко и небрежно, но официант сразу сникает.
  
  – О, позволь Паулине остаться. Обещаю, она мухи не обидит.
  
  Ага, и палец ей в рот не клади, клянусь Богом, думаю я.
  
  Скептически приподняв брови, Джиджи стряхивает пепел с сигареты в мундштуке.
  
  – Вы два сапога – пара. Чудесно. Входите обе.
  
  У нее нет ни телохранителей, ни громил, которые попытались бы найти спрятанные пистолеты или предотвратить драку, прежде чем она разгорится. Скорее, нет обычных телохранителей, не считая гориллы у входной двери. Здесь, в святая святых, ей не требуются мужчины в костюмах с пистолетами в нагрудной кобуре. За ней приглядывают иные глаза. Даже не знаю, что именно случится с тем, кто попытается здесь что-то затеять, но у меня нет ни малейшего желания проверять.
  
  Джиджи указывает мундштуком на обитые тканью стулья с прямой спинкой у небольшого круглого стола напротив нее. Для серьезных переговоров, когда люди смотрят друг в другу глаза, договариваясь и пытаясь понять скрытые мысли друг друга. М уверенно садится на стул, скрестив лодыжки и наклоняясь вперед, так, будто собирается рассказать нечто тайное. Я устраиваюсь на софе у дальней стены и делаю вид, что разглядываю ногти.
  
  Комната обставлена, как приемная, со стульями и диванчиками у столов, сервантами вдоль стен, в которых стояли сверкающие хрустальные графины с янтарного цвета жидкостями. Светильники от Тиффани дают мягкий желтый свет, и темные тисненые обои кажутся сотканными из теней. Если смотреть снаружи, то комната выглядит темной, сквозь занавесь из стеклянных бус и сигаретный дым. Глядя отсюда, тем не менее, можно четко видеть бар, столики, танцпол и джаз-банд на сцене. Даже вход, дверь и стоящего на страже гориллу. Казалось, что такого не может быть, что здесь что-то не так, но я решаю слишком сильно об этом не задумываться. Висящий в воздухе туман странный, будто опиум, но я уверена, что это обычный табачный дым. Может, своих сообщников она и дурманит, но не себя.
  
  Женщина в красном начинает говорить первой, по праву хозяина.
  
  – Что ж, дорогая, и как мы проведем этот небольшой танец?
  
  – Ты знаешь, что предстоит, – говорит М, явно не собираясь ни танцевать, ни играть в игры. Не могу сказать, удивлена этому Джиджи или нет. На ее лице не вздрагивает ни один мускул, она даже не моргает, и даже мундштук у нее в руке не дрожит. Дым все так же идет к потолку ровной струйкой.
  
  Тянутся секунды. Мы ждем, согласится Джиджи или нет. Не соглашается.
  
  – И?
  
  – Я хочу поставить фургоны в круг. Сила – в количестве. Вместе мы сильнее, чем порознь. Как это было всегда.
  
  – А что мне с того? – спрашивает она. Прямо клише какое-то. Видимо, изнежилась, думаю я. Не то чтобы изнежилась в том, как она обращается с людьми и ведет дела. Изнежилась, привыкнув к удобствам. Она знает, что у нее есть, и держится за это. Не думает о будущем, думает, что все и так хорошо. М не получит нужный ответ, когда этот разговор закончится.
  
  – Безопасность, – тут же отвечает М. – Долголетие. Мир.
  
  – Очень абстрактные понятия.
  
  – Мы можем объединить силы, – говорит М. – Удвоить защиту, нашу и твою, и стервятники, такие как Энтони Марголис, как этот федерал, к нам не притронутся. Гм, как вообще этот федерал сюда попал сегодня? На тебя не похоже, Джиджи, чтобы ты упускала из виду брешь в броне.
  
  Джиджи изо всех сил старается не суетиться, но тут выпрямляет ноги и перекладывает по-другому. Глядит на М с презрением.
  
  – Он ничтожество. Не слишком много потребовалось, чтобы о нем позаботиться, не так ли?
  
  Она глядит на меня и жестко улыбается.
  
  Как же тяжело промолчать. Я прикусываю язык и пытаюсь оглядеть каждый дюйм комнаты в поисках того, что может прыгнуть и укусить нас.
  
  Фонограф в углу, на небольшом столике красного дерева, раструб в виде раковины повернут в центр комнаты, как и должно быть, но на его площадке нет пластинки, а в тонарме нет иглы. Значит, он предназначен не для проигрывания музыки, а для чего-то еще. У меня мурашки по коже идут от мысли, для чего еще он может быть предназначен.
  
  – То, что скоро случится, – снова начинает М. – Это не магия. Не вампиры, не сирены или что-то подобное. Чистая экономика. Бизнесмены, банкиры и биржевые брокеры, люди с деньгами, вот кто все погубит. Такие, как ты, которые думают, что они в полной безопасности, что ничто никогда не изменится. Что ты будешь делать, Джиджи, когда изменится все?
  
  – Что это ты так стала обо мне беспокоиться? – с деланым удивлением спрашивает Джиджи.
  
  – Почему бы и нет?
  
  – Я сама могу о себе позаботиться. А тебе следует позаботиться о себе, вместо того чтобы тревожиться за тех, кто не нуждается в твоей помощи.
  
  Она снова затягивается сигаретой и выпускает клуб дыма из округлого рта. Как это могла бы сделать М. М долго глядит на женщину в красном. Джиджи не замечает печали в ее взгляде, поскольку и не смотрит, протянув руку и стряхивая пепел в стеклянную пепельницу.
  
  И вдруг внезапно поднимает взгляд, озабоченно. Я не вижу причины, в силу которой она почувствовала бы беспокойство. М не делает ничего особенного, я тоже ни на дюйм не сдвигаюсь. А вот Джиджи глядит ей за спину, в зал, через занавесь из стеклянных бус. Там тихо. Джаз-банд перестает играть, стихает гул голосов, даже бокалы не звенят. Теперь начинаю беспокоиться и я. Не надо быть экстрасенсом, чтобы ощутить, что атмосфера заведения полностью изменилась. И куда хуже, чем можно судить по встревоженному внешнему виду Джиджи.
  
  Раздается выстрел, и на пол с глухим стуком падает тело.
  
  М бросается к занавеси, я – следом, готовая в любой момент столкнуть ее в сторону ради безопасности. Это я должна первой бросаться навстречу неприятностям, почему ей все время надо посмотреть, что происходит? После секундного замешательства Джиджи приподнимает платье и вытаскивает пистолет из кобуры на подвязке. Теперь я понимаю, что все плохо, и даже хуже.
  
  М откидывает занавесь, и мы видим картину разворачивающихся событий во всей красе. Пять или десять парней, в костюмах и мягких шляпах, плотно нахлобученных на головы, вломились в заведение, вооруженные и готовые к бою, как солдаты Первой мировой. Некоторые с автоматами, некоторые с ружьями, один – с револьвером. Тот самый самодовольный федерал, который устраивает облаву, как и обещал. Видимо, протрезвел после того, как его вышвырнули. И ничего не забыл, что скверно. Может, воском уши затыкал, чтобы сирене не поддаться. Ага, точно. Я вижу, что у них у всех в ушах ватные затычки. Вряд ли у него на руках все козыри, но он явно понимает, что за игра тут идет. Но лучше бы уж подождал, пока не выяснит все, а не часть. Грохочут ботинки, кричит женщина.
  
  Охранявший дверь горилла лежит на полу мертвее мертвого. Федералу нужно было стрелять серебряными пулями, чтобы его убить. Иначе никто его убить не смог бы.
  
  – Всем оставаться на местах! – орет федерал.
  
  Будто в кино. Я представляю себе эту картину. Стрельба, все падают и умирают, пытаются укрыться, дергаются, когда в них пули попадают, падают так, как никто в жизни не падает, но в кино это выглядит нормально, с точки зрения тех, кто снимает его. Никогда не видела в кино брызг крови. Может, они пока что не научились это имитировать.
  
  Я хватаю М за руку, оттаскивая ее в сторону, и мимо нас проносится Джиджи. Наверное, чтобы увидеть происходящее целиком. Плевать, если ее подстрелят, но надо вытаскивать отсюда М.
  
  Все ошеломленно глядят, оставаясь на местах, как и требовал федерал. Джиджи и все ее люди, музыканты и певица и даже зомби-бармен.
  
  Такого просто не может быть. «Голубая Луна» всегда считалась безопасным местом, а если федералы могут устроить облаву в точке, которая невидима для посторонних глаз, на что еще они способны? Будто мир потерял частичку своего волшебства.
  
  М кладет руку поверх моей, улыбаясь, давая безмолвную команду. Ждем. Либо она с ума сошла, либо у нее план есть. Поскольку у М обычно всегда в запасе план, я соглашаюсь ждать.
  
  – Все на пол! Лицом вниз! Это облава!
  
  Он выкрикивает это с таким удовольствием, будто битву выиграл. Его подчиненные рассыпаются по залу.
  
  Федерал смотрит через весь зал, прямо на меня, так, будто я ему особенно не угодила. Слишком далеко, чтобы до него дотянуться, чтобы хоть что-то сделать. И я просто хмурюсь. Мысли в голову лезут разные. Как у него револьвер выхватить, двинув ему ногой под коленную чашечку. Но, сжав кулаки, я яростно смотрю на него, и ничего более.
  
  – Не предвидела, что такое случится, так ведь? – спрашивает М Джиджи, наклонившись к ней.
  
  – А ты? – бросает в ответ Джиджи.
  
  М глядит на меня, и я улыбаюсь.
  
  Она проходит мимо Джиджи, на танцпол. Все смотрят на нее. Просто идя вперед, она приковывает всеобщее внимание, без остатка. Мне хочется заорать, поскольку здесь и сейчас внимание – не самая лучшая штука. Все федералы наставляют на нее оружие, пальцы касаются спусковых крючков. Но она знает, что делает, как всегда, знает.
  
  Поднимает руку и делает жест, согнув пальцы вроде бы совершенно простым образом, но никто и никогда не смог бы повторить этот жест. Глядя прямо на федерала, машет другой рукой, будто обводя ею всех присутствующих. Воздух словно становится разреженным, звуки утихают. У меня щелкает в ушах, будто во время жестокого насморка, когда уши были заложены и вдруг перестали. Яростный рык федерала замирает. Замирают пальцы на спусковых крючках, стрелки не шевелятся, никто даже не моргает. Неподвижнее каменных, поскольку неподвижность камня естественна, а тут происходит нечто иное.
  
  Остальные присутствующие, музыканты, певица, официанты, клиенты и гангстеры, переглядываются, будто убеждаясь, что им это не снится. Встряхиваются, будто только что вышли из-под ливня, начинают ходить, разглядывая стрелков, которые вынужденно превратились в статуи.
  
  – Я просто сделала то, что этот парень просил, – говорит М, делая жест, будто стряхивает с рук пыль, но я знаю, что на них ни пылинки. Федерал не в состоянии что-либо сделать, когда она подходит к нему и начинает ощупывать карманы его пиджака и брюк. Но мне кажется, что я улавливаю возмущение в его слезящихся глазах.
  
  Она находит книгу заклинаний во внутреннем кармане пиджака, небольшую, в красной обложке, с потертыми краями и драным переплетом, будто она пролежала на чердаке столетие или два. Выглядит точно так, как можно ожидать, когда речь о давно утерянной книге заклинаний. Проглядев первые пару страниц, М ехидно ухмыляется.
  
  – Так я и думала, – говорит она. – Талант нужен так далеко забраться самому. Мог бы добиться и большего. Но решил, что нужно просто схватить это в руки и целиться, как с пистолетом. Что ж, это работает по-другому. Паулина?
  
  Я подхожу к ней. Она отдает мне книгу, и я убираю ее в сумочку. Избавимся от нее позже.
  
  – Приберешься тут сама? – спрашивает М Джиджи.
  
  Джиджи поджимает губы. Возможно, в голове у нее сейчас вертится миллион мыслей, но она ничего не говорит. Может, она в шоке от того, что М сделала на ее территории, но она никак этого не показывает. Даже теперь Джиджи не имеет представления о том, какой силой на самом деле обладает М. Просто М очень редко ее демонстрирует.
  
  – Ага. Конечно. Обчищу их и выкину.
  
  Джиджи кивает, и официанты-тройняшки принимаются обходить громил, забирая у них оружие. Как бы нам ни хотелось, чтобы все они исчезли совсем, скорее всего, Джиджи просто лишит их памяти и выкинет в каком-нибудь переулке подальше отсюда, чтобы они более никогда ее не тревожили. Найдет нового охранника.
  
  – Помни, о чем я сказала, – снова начинает М. – Дай знать, если передумаешь.
  
  – Обязательно, – отвечает Джиджи, злобно скалясь.
  
  М снова глядит на нее, с печалью. Она могла бы стоять тут целую вечность, но я касаюсь ее руки и показываю на дверь. Даже не знаю, что теперь думать о Джиджи. Разве что пожалеть ее. Иметь поблизости такого человека, как М, который предлогает тебе помощь, и плюнуть на это.
  
  – М, не встревай в неприятности, – окликает нас Джиджи, когда мы выходим за дверь.
  
  – И ты тоже, Джиджи.
  
  Вот и все. Я лишь напоследок гляжу на прекрасную певицу, которая снова поет, пытаясь вернуть всех в нормальное состояние, ласково напевая, как это хорошо, танцевать в объятиях любимого мужчины. Скоро будет светать, заведение закроется. Она поет в практически пустом зале, в котором остались лишь официанты и зомби-бармен, все с той же тряпкой в руке, протирающий стойку.
  
  Забрав меха у гардеробщицы, мы идем к выходу. Новый охранник, тоже огромный, с грудью, как бочка, со странной шерстью вокруг ушей, открывает нам дверь, и мы снова оказываемся на улице, у грязной кирпичной стены, со светящим вдали фонарем, в свете которого мы отбрасываем длинные тени. М идет вперед. Машина с шофером должна быть где-то поблизости. Она сама нас найдет, если М пожелает, чтобы она это сделала. Но в данный момент М, видимо, просто хочется пройтись. Я иду рядом.
  
  – Ты там бутылку виски не прихватила? – спрашивает М, кивая в сторону моей сумочки.
  
  – Быть может. Надо покопаться.
  
  Сумочка размером с два моих сложенных кулака, но там помещалось все необходимое, так уж она создана. Сигареты, деньги, покерные жетоны, маленький скромный карманный пистолет на случай непредвиденных обстоятельств, который никто не найдет, если я того не захочу, горсть жетонов на автобус, запасные чулки, катушка с нитками и губная помада. А теперь еще и эта странная книга заклинаний. Надо поглядеть, может, и бутылка виски найдется.
  
  – Забудь, – со вздохом говорит М. – Я знала, что вряд ли что-то выйдет. И ладно.
  
  – Она не понимает, что творит, – говорю я.
  
  – Это не наша проблема. Теперь.
  
  Мы проходим с полмили. Может, я и крута, может, у М есть ее магия, но наши туфли для такого не приспособлены, и у меня начинают ныть ноги. Но я продолжаю идти рядом с М. Небо сереет, скоро взойдет солнце.
  
  Мы приостанавливаемся, услышав пение, хрипловатое и не очень мелодичное. Оно доносится из-за угла. Не сдержавшись, я выхожу, чтобы посмотреть. Вот он. Федерал лежит в кювете, без пиджака, в драной рубашке. У плеча болтается пустая кобура, но у него в руке револьвер, и он им помахивает с выражением отчаяния на лице. Джиджи забрала у них оружие, но, видимо, у него был еще один револьвер, может, в штанах спрятанный. Итак, вот он, федерал, с револьвером в руке, потерявшийся, как щенок, пытающийся понять, что с ним случилось и кто в этом виноват.
  
  Я загораживаю собой М так, как всегда себе представляла, когда проигрывала в уме подобный сценарий. Мы можем скрыться, сбежать с глаз долой прежде, чем он вообще поймет, что мы тут. Я двигаюсь назад, сдвигая спиной М.
  
  Слишком поздно. Федерал нас видит, и внезапно его рука перестает качаться. Он вскакивает на ноги и наставляет оружие на нас.
  
  Целится. Револьвер самый что ни на есть настоящий. И задней двери нет, чтобы сбежать. Я слышу, как позади меня тяжело дышит М. Не знаю, есть ли у нее в запасе трюки на такой случай.
  
  – Что… что там произошло? – спрашивает он, двигая револьвером, будто продолжением руки.
  
  Я ощущаю, как под шелком платья по коже струится пот.
  
  – Я понятия не имею, что ты думаешь, что видел.
  
  – Нет, ты знаешь, ты все видела, ты видела все! А я даже не помню! И что мне теперь сказать начальству?
  
  Он может меня застрелить и сказать, что я сама виновата. Точно может. Он не может вернуться с облавы с пустыми руками. Как же это глупо, думаю я, что все так заканчивается. Стоять в переулке на прицеле у пьяного в дым федерала.
  
  Я делаю шаг вперед и выхватываю у него револьвер одним плавным движением, которого он не может предугадать. Револьвер уходит из его руки, будто выдернутый из земли цветок. Федерал рыдает, размазывая ладонями по лицу слезы и сопли. Оседает на тротуар.
  
  Мы стоим, глядя на него. Я держу в руке оружие, которого не хотела касаться. Но чувствую облегчение. М в безопасности. Растянувшись на асфальте, федерал снова принимается невнятно напевать, и я вдруг разбираю слова песни. Той песни, которую пела в «Голубой Луне» сирена о парне, который с ней плохо обращался.
  
  Я вытряхиваю патроны из барабана в сумочку и бросаю револьвер на тротуар.
  
  – Думаешь, следует ему помочь? – спрашиваю я. – Вызвать копов или что-то подобное?
  
  – Он никуда не уйдет. Они скоро его сами найдут. Пошли, Паулина.
  
  Она берет меня под руку, и мы уходим. Вскоре рядом с нами останавливается машина, как по писаному. Водитель выходит и открывает нам дверь. Пора возвращаться домой, смыть с лица макияж и завалиться в постель.
  
  – Я иногда думаю, насколько все могло быть по-другому, – говорит М. – В смысле, с Джиджи.
  
  – Не думаю, что ты могла что-то сказать…
  
  – Не здесь, и не сейчас, – говорит она, погружаясь в раздумья. Не знаю, что за паутину она плетет, какие планы строит или какие прошлые планы она рушит из-за их ошибочности.
  
  – Я говорю про прошлое. Десять лет назад, двадцать. Неужели все это случилось лишь потому, что я у нее куклу забрала или она у меня лакрицу стащила? Может, потому, что мама ее больше любила или меня больше любила? Не знаю, кого мама больше любила, если она вообще кого-то из нас любила. Может, теперь это вообще ни капли не значит.
  
  Я ничего не отвечаю. А что я могу сказать? Я даже ничего не знаю про М и маму Джиджи, может, потому что сама не спрашивала. И не стану. Не хочу, мне это не нужно, потому что это ничего не изменит.
  
  – Полагаю, вряд ли, – говорю я. – Ты и твоя сестра сделали все это сами, по большей части, черт подери.
  
  М улыбается и сжимает мою руку.
  
  – Какая я везучая, что ты со мной рядом.
  
  – О, а вот я не уверена. Я-то думала, что мне повезло, что ты вообще стала со мной возиться.
  
  – Мы двое – самая лучшая банда в этом проклятом городе, понимаешь? Что бы ни случилось, с нами все в порядке будет.
  
  Но в ее голосе нет уверенности.
  
  – Да, мэм, – твердо отвечаю я. – Обязательно.
  Скотт Линч
  
  Скотт Линч, автор романов-фэнтези, более всего известен своей серией «Джентльмены-ублюдки» про вора-ловкача в полном опасностей вымышленном мире. В серию вошли «Обманы Локки Ламоры», дошедший до финала конкурсов World Fantasy Award и British Fantasy Society Award, «Красное море под красным небом» и The Republic of Thieves. Он также пишет онлайн-сериал, роман Queen of the Iron Sands, на своем интернет-сайте www.scottlynch.us. Скотт Линч живет в Нью-Ричмонде, штат Висконсин, но также проводит несколько месяцев в году в Массачусетсе со своим партнером, пишущей научную фантастику и фэнтези Элизабет Бер.
  
  В этом рассказе он показывает нам осажденный город, в котором идет война между волшебниками, на который обрушиваются с неба удары смертоносной магии. Группа воров и негодяев, отчаявшихся найти спасение, должна украсть то, что украсть невозможно, – прежде, чем они обрекут себя навеки.
  Скотт Линч
  «Год и день в Старом Терадане»
  1. Волшебная погода
  
  Когда Амарель Парасис вышла на улицу сразу после заката, чтобы пойти напиться, шел дождь. В нем чувствовалось странное волшебство. Капли дождя были бледно-лиловыми, красными и медного оттенка. Плавные линии, будто струи жидких сумерек, превращающиеся в светящийся туман, когда они ударяли в теплую от дневного солнца мостовую. Ощущение от воздуха было такое, будто на коже лопались пузырьки шампанского. Над темными крышами вдали сверкали молнии, бело-голубые, следом за ними раздавались раскаты грома. Амарель готова была поклясться, что слышит сквозь гром крики.
  
  Волшебники снова за свое взялись, будь они прокляты.
  
  Что ж, ей хотелось выпить, у нее назначена встреча, а странный дождь – отнюдь не самое худшее, что падало на нее с небес в Терадане. Амарель шла по улице, и с нее падали капли – цветов, названий для которых не было в человеческом языке. Двигалась по призрачной дороге сквозь туман, струящийся, будто мрак в глубине оранжево-малинового моря. Как обычно, когда волшебники особенно разойдутся, приходится идти одной. На улице Бледных Саванов не было ни души. С авеню Семи Углов сквозь окна лавок с тоской поглядывали торговцы.
  
  Такие вечера нравились ей больше всего, когда-то. Скверная погода, чтобы на улице было поменьше свидетелей. Гром, чтобы скрыть стук ног тех, кто крадется по крышам. А теперь такие вечера стали для нее вечерами одиночества, непредсказуемости и опасностей.
  
  Показалась двойная дуга серебристых огней, мост через канал Связанных Крыльев. Последний перед тем местом, куда она шла. Огни горели в лампах, закрепленных на мокрых от дождя статуях, в капюшонах и кандалах. Амарель старательно смотрела под ноги, пока шла по мосту. На память помнила все таблички под статуями. Например, первые две, слева.
  
   БОЛАР КАСС
  
   ИЗМЕННИК
  
   ТЕПЕРЬ Я БУДУ СЛУЖИТЬ ТЕРАДАНУ ВСЕГДА
  
   КЕМИРА СОЛАР
  
   УБИЙЦА
  
   ТЕПЕРЬ Я БУДУ СЛУЖИТЬ ТЕРАДАНУ ВСЕГДА
  
  Сами по себе статуи ее не беспокоили, как и лампы. Что такого, если город освещает некоторые свои улицы и мосты за счет нераскаявшихся душ приговоренных, навсегда заключенных в театрального вида статуях, под которыми прикреплены глупые таблички? Нет, проблема была в том, что неупокоенные души все время шептали, обращаясь к проходящим мимо.
  
  Посмотри на меня, живое сердце, узри цену нарушенных клятв.
  
  – Отвали, Болар, – пробормотала Амарель. – Я не собираюсь плести заговор, чтобы свергнуть Чрезвычайный Парламент.
  
  Услышь предостережение, пока твоя кровь еще горяча, узри вечную расплату за мою жадность и жестокость!
  
  – У меня нет семьи, Кемира, чтобы ее отравить.
  
  Амарель, зашептала последняя в левом ряду статуя. Ведь это ты должна была быть здесь, предательская сука.
  
  Амарель поглядела на табличку, хотя всякий раз обещала себе, что не будет этого делать.
  
   СКАВИЙ С УЛИЦЫ ТЕНЕЙ
  
   ВОР
  
   ТЕПЕРЬ Я БУДУ СЛУЖИТЬ ТЕРАДАНУ ВСЕГДА
  
  – Я тебя никогда не предавала, – прошептала Амарель. – Заплатила за убежище. Как все мы. Умоляли тебя выйти из игры, вместе с нами, но ты не послушал. И все сорвал.
  
  Ты преклонила колени пред моими убийцами прежде, чем остыл мой труп.
  
  – Мы все приобрели себе убежище в городе, Скав. Таков был план. А ты не захотел по-хорошему.
  
  Когда-нибудь ты разделишь это бдение со мной.
  
  – Я теперь со всем этим завязала. Освещай мост и оставь меня в покое.
  
  Вряд ли разумно разговаривать с мертвецами. Амарель шла дальше. Она ходила этой дорогой лишь тогда, когда хотела выпить, а когда она проходила мост, то выпить ей обычно хотелось вдвое больше.
  
  По ущельям улиц катились раскаты грома. Где-то на востоке загорелся дом, неестественно лиловым пламенем. Небо между крышей дома и низкими светящимися тучами заполнило множество тварей с крыльями, как у летучих мышей, пронзительно кричащих. Некоторые из них сцепились клубками и дрались, когтями, зазубренными рогами, перекидываясь глиняными кувшинами со взрывчатым туманом. Цель, которой добивались эти создания, была ведома лишь богам и волшебникам.
  
  Будь прокляты волшебники и их глупая вражда. Как скверно, что они правят городом. Как скверно, что Амарель нуждается в их защите.
  2. Нутро зверя, меблированное
  
  «Знак Обрушившегося Огня» располагался на западной стороне улицы Скованных Крыльев. Вернее, где раньше была западная сторона улицы, вся целиком. Но пятнадцать столетий назад случилось так, что здесь не осталось ничего, кроме громады перекрученных костей, в те времена, когда дикие драконы еще имели смелость возмущаться растущим в размерах Тераданом и иногда посещали город. Этот в свой смертный час разместился столь живописно, что давно забытый предприниматель попросту снял с туши чешую и плоть, а затем накрыл крышей крепкие, как сталь, кости прямо там, где они оказались.
  
  Амарель прошла сквозь пасть дракона, стряхивая желто-оранжевые капли дождя с волос и глядя, как светящиеся струйки пара поднимаются от ковра там, где капли на него упали. Вышибалы, которые стояли, опершись о зазубренные клыки высотой в два с половиной метра, кивнули ей в знак приветствия.
  
  Таверна располагалась там, где у дракона раньше были гланды. Ее двери выглядели богато и открывались плавно.
  
  В Шее ели, а в Хвосте играли. В Лапах были комнаты, в которых спали или не спали, по желанию постояльцев. Амарель шла по делу в Глотку, питейное заведение, укрывшееся под хребтом и ребрами мертвого зверя, где на полках и стеллажах позади стойки бара сверкали сто тысяч разных бутылок.
  
  Граск Золотой Коготь, распорядитель таверны, был гоблином, покрытым матово-черной чешуей и щегольским костюмом, сотканным из находящихся в обращении купюр Банка Терадана. Костюмы он менял каждый вечер, и они состояли из купюр разного достоинства. Сегодня на нем был костюм из полтинников.
  
  – Амарель Парасис, Незримая Графиня! – прокричал он. – Рад видеть, что у тебя почти все в порядке!
  
  – Наверняка это ненадолго, Граск.
  
  – Я всегда пересчитываю бокалы и столовое серебро после того, как ты уходишь.
  
  – Я завязала, и меня это устраивает, – сказала Амарель. Она провернула три дела в «Знаке Обрушившегося Огня» в те времена, когда еще не бросила свое ремесло. И уж точно не со столовым серебром. – Софара нынче в баре?
  
  – Конечно, – ответил Граск. – Сегодня же семнадцатое. То же самое число, что и в любом другом месяце, когда твоя небольшая команда собирается вместе и вы убеждаете друг друга, что все произошло случайно. Те из вас, кто теперь не занят уличным освещением.
  
  Амарель гневно поглядела на гоблина, и тот спешно подбежал к ней, взял за левую руку и покаянно облизнул костяшки ее пальцев.
  
  – Прости, – сказал он. – Не хотел вести себя, как задница. Знаю, ты выплатила пошлину, ты теперь праведная овечка, живущая под бомбежкой, как и все мы. Гляди, Софара машет. За мной стакан.
  
  Софара Мирис имела странную внешность. Глаза разного цвета, кожа цвета красного дерева, волосы цвета морской волны и ловкие руки картежника из переулка. Выплатив пошлину Чрезвычайному Парламенту за предоставленное убежище, она осталась в розыске в восемнадцати городах за 312 подтвержденных случаев уголовных преступлений. И теперь стала старшим магом-миксологом в «Знаке Обрушившегося Огня». Сейчас она уже до половины приготовила напиток, предназначенный для Амарели.
  
  – Привет, прохожая, – сказала Софара, накарябав на грифельной доске заказ и отдав его одному из либационаров, чьи энциклопедические знания по поводу содержимого и местонахождения всех бутылок бара только и обеспечивали его нормальную работу. – Помнишь времена, когда мы были людьми поинтереснее?
  
  – Думаю, быть в живых и на свободе тоже весьма интересно, – сказала Амарель. – Твоя жена нынче не зайдет?
  
  – Может в любую минуту прийти, – ответила Софара, перемешивая спиртное и иллюзии в многослойный коктейль. – Самосборный, зарезервировал нам кабинку. Я смешиваю тебе «Взлет и Падение Империй», но слышала, что Граск сказал. Хочешь два одинаковых? Или что-то еще?
  
  – Не сделаешь мне «Опасность в Плавании»? – спросила Амарель.
  
  – Тебе выбирать. Почему бы тебе не присесть? Я приду, когда коктейли сделаю.
  
  В Глотке было с десяток дюжин кабинок и столиков на галерее, аккуратно размещенных и разгороженных занавесками, чтобы создать чувство интимности и уединения посреди шумного действа. Сквозь потолочные окна в крыше, уложенной на ребра, сверкали отблески молний, грохотал гром. Амарель пошла к зарезервированной кабинке. Ее друзья собрались, как обычно, в тот же самый день, как всегда, и во главе стола сидел Шраплин.
  
  Шраплин Самосборный, тихо жужжащее собрание проводов и шестеренок, был одет в потрепанный пунцовый плащ, вышитый серебряными нитями. Его скульптурное бронзовое лицо с глазами из черных самоцветов навсегда застыло в легкой улыбке. Бывший рабочий-литейщик, он воспользовался одним из древних законов Терадана, согласно которому разумный автомат обладал правом собственности на свою голову и мысли в ней. И в течение пятнадцати лет постоянно воровал шестерни, винты, болты и провода, переделывая свое механическое тело, начиная с шеи. В конечном счете в нем не осталось ни крупинки от прежнего, и он оказался способен освободиться от вечного магического договора, с ним связанного. И вскоре уже встретился с родственными воровскими душами из банды Амарели Парасис.
  
  – Выглядишь мокрой, босс, – сказал он. – Что там еще сверху льет?
  
  – Дурацкая вода, – ответила Амарель, садясь рядом. – Совершенно чудная. И не называй меня боссом.
  
  – Некоторые шаблоны намертво выгравированы на моих мыслительных дисках, босс, – ответил Шраплин, подливая капельку вязкой черной жидкости из стакана в заливную горловину на шее. – Парламент явно взялся за дело. Когда я сюда пришел, лиловый огонь обрушился на Верхние Пустоши.
  
  – Единственное преимущество жизни в нашем процветающем царстве волшебников, – со вздохом сказала Амарель. – Каждый день что-нибудь интересное поблизости бабахает. Эй, а вот и наши девочки.
  
  Софара Мирис держала в одной руке поднос с выпивкой, а другой обнимала за талию Брэндуин Мирис. Брэндуин, с кожей бледно-лилового цвета, не имеющего никакого отношения к магии, носила очки с толстыми янтарными линзами, под которыми скрывались золотистые глаза. Оружейница, махинатор и ремонтник разумных автоматов, Брэндуин имела в послужном списке смертный приговор в трех округах за поставки устройств, которые столь часто позволяли Незримой Графине избегать скучного пребывания в исправительных учреждениях. Единственное, что она лично украла за все время, проведенное в команде, – сердце их мага.
  
  – Шраплин, игрушечка моя, – сказала Брэндуин. Коснулась автомата пальцами, прежде чем сесть. – Клапаны щелкают, трубы булькают?
  
  – Борюсь за исправность и против ржавчины, – ответил Шраплин. – Как твой собственный метаболизм и потребности?
  
  – За ними ухаживают, – с ухмылкой ответила Софара. – Итак, объявляем встречу Совместного Сострадания и Алкоголевыжирания Отставников открытой? Это для тебя, Шраплин, нечто флегматичное и сангвиничное, – добавила она, протягивая стопку с черной жижей.
  
  Искусственный человек не нуждался в алкоголе, поэтому специально для него под стойкой бара хранились магически смешанные с гудроновой политурой эссенции человеческих темпераментов.
  
  – «Черные Лампы Очей Ее» для меня, – сказала Софара. – «Слоновая Башня» для прекрасной искусницы. А для вас, ваша светлость, «Взлет и Падение Империй» и «Опасность в Плавании».
  
  Амарель взяла бокал с первым коктейлем, толстого стекла, внутри которого были девять слоев ликеров розового оттенка, в каждом из которых виднелся движущийся пейзаж в миниатюре. От свежевспаханных полей и зеленых холмов в первом слое к величественным городам в середине и к покрытой руинами пустыне сверху, прикрытой облаками пены.
  
  – Ничего от Нефры не слышно? – спросила она.
  
  – Как всегда, – ответил Шраплин. – Передавала привет, просила не ждать.
  
  – Передавала привет и просила не ждать, – тихо повторила Амарель. Глянула перед собой, в разноцветные глаза, подведенные глаза и холодные черные камни, выжидающе смотрящие на нее. Как всегда. Да будет так. Она подняла бокал, и остальные сделали то же самое.
  
  – У меня тост, – продолжила она. – Мы это сделали и остались живы. Мы сами сели в тюрьму, чтобы избежать худшей тюрьмы. За друзей, которых с нами нет, ушедших туда, откуда их не вернут ни наши слова, ни наши сокровища. Мы это сделали и остались живы. За цепи, которые мы отринули, и те, которые сами надели на себя. Мы это сделали и остались живы.
  
  Она залпом выпила коктейль, все слои залитой пеной истории, прямо в глотку. Обычно она так не поступала, не смягчив эффект предварительным ужином, но, черт, похоже, сегодня подходящий вечер для этого. Сквозь потолочные окна продолжали сверкать отблески молний.
  
  – Ничего не подобрали по дороге сюда, босс? – спросил Шраплин.
  
  – Графиня мертва, да здравствует Графиня, – ответила Амарель, твердо ставя бокал на стол. – Теперь мне начинать возню, вытаскивая карты и сдавая их, или вы просто сложите все деньги в кучу передо мной?
  
  – Ой, милая, мы не собираемся пользоваться твоей колодой, – сказала Брэндуин. – Она фокусов знает побольше, чем цирковой пес.
  
  – Я дам вам фору, – сказала Амарель. Подняла бокал с «Опасностью В Плавании», любуясь миниатюрными волнами с пенными гребнями из ванили, и в два глотка выпила коктейль, добавив огня в разгорающийся в желудке пожар. – Иногда я ценю магию. Итак, будем в карты играть или в гляделки? Следующая сдача за мой счет!
  3. Руки мошенников
  
  – Следующая сдача за мой счет, – снова сказала Амарель полтора часа спустя. На столе была мешанина из карт, купюр и пустых бокалов.
  
  – Следующая сдача В Ваш Счет, босс, – сказал Шраплин. – Вы втрое нас всех опережаете.
  
  – Справедливо, пожалуй. Какого черта мне было попросту не напиться?
  
  – Вот кое-что, что я называю «Аморальный Инструмент», – сказала Софара. Ее глаза блестели. – Мне не дозволено делать его для клиентов. На самом деле, интересно, как он повлияет на тебя.
  
  – Как с гуся вода, – сказала Амарель, но заметила, что углы зала уже немного расплываются в глазах, а карты уже не совсем ее слушались, покачиваясь в руке. – Это непорядок. Непорядок! Шраплин, ты, думаю, самый трезвый из нас. Сколько карт в стандартной колоде?
  
  – Шестьдесят, босс.
  
  – А сколько сейчас карт на руках и на столе, на первый взгляд?
  
  – Семьдесят восемь.
  
  – Как-то странно, – сказала Амарель. – Кто-то не мухлюет? Должно уже быть под девяносто. Кто не мухлюет?
  
  – Совершенно честно заверяю, что не сыграла честно ни одного кона с того момента, как мы начали, – заявила Брэндуин.
  
  – Волшебник, – сказала Софара, хлопнув картами себе по груди. – Этим все сказано.
  
  – А у меня специальные руки прикручены, для мошенничества, – сказал Шраплин, пошевелив пальцами, которые слились в сплошные серебристые веера.
  
  – Это печально, – сказала Амарель, сунув руку за ухо и достав семьдесят девятую карту из своих черных локонов. Добавила ее в расклад на столе. – Стареем и дряхлеем.
  
  Небо разорвала молния, осветив зал сине-белым мерцанием. Почти тут же долбанул гром, стекла в потолочных окнах задребезжали. Вздрогнули, похоже, даже древние кости, составлявшие каркас здания. Пьющие встрепенулись и забормотали.
  
  – Долбаные волшебники, – сказала Амарель. – Исключая присутствующих, конечно же.
  
  – И почему бы нам исключать присутствующих? – сказала Брэндуин, запуская пальцы в волосы Софары и изящно скидывая восьмидесятую карту другой рукой.
  
  – Всю неделю такое творится, – сказала Софара. – Думала, это Ивовандас, там, на Верхней Пустоши. Она и ее противник, которого я не смогла определить, плюются огнем и дождем, запускают летающих тварей в небо. Продавцы зонтиков уже сколотили состояния, делая новые модели кожаными и кольчужными.
  
  – Надо, чтобы кто-то прогулялся к ним и вежливо попросил отдохнуть, – сказал Шраплин, медленно поворачивая блестящую голову и глядя на Амарель. – Может, кто-нибудь знаменитый. Заметный, уважаемый. С репутацией человека опасного.
  
  – Лучше промолчать, и тебя за дурака сочтут, чем вмешаться в дела волшебников, устранив все сомнения. Кто-то еще хочет кон сыграть? Следующий все равно за мой счет. По-любому, я хотела выиграть все ваши деньги, тогда бы считала, что вечер удался.
  4. Проблемы со стеклянными потолками
  
  Громы и молнии продолжались еще час. Хлопающие крыльями и завывающие твари регулярно ударялись в крышу. Половина клиентов Глотки уже смылись, несмотря на призывы Граска Золотого Когтя.
  
  – «Знак Обрушившегося Огня» стоит здесь уже пятнадцать столетий! – кричал он. – Это самое безопасное место во всем Терадане! Вы действительно хотите выходить на улицу в такую ночь? Не подумывали о наших чудесных комнатах в Лапах?
  
  Раздался пронзительный звон бьющегося стекла. Нечто большое, мокрое и уже мертвое свалилось на пол у бара, а следом обрушился дождь осколков потолочного окна и обычный дождь, из воды. Граск визгливо крикнул штатному волшебнику, чтобы тот убрал мусор. Исход клиентов вспыхнул с новой силой.
  
  – Ах, как хорошо, что у меня выходной, – сказала Софара, отпивая из бокала нечто синее и незамысловатое. В баре ей уже запретили делать заклинания на напитки.
  
  – Ты знаешь, – медленно начала Амарель, – возможно, кому-то действительно надо пойти на Верхнюю Пустошь и сказать этой старой суке-ведьме, чтобы прибрала на поводок своих зверьков.
  
  Зал все сильнее плыл у нее в глазах, шумный вечер приобрел откровенно импрессионистский оттенок. Граск Золотой Коготь превратился в яркое пятно, бегающее за другими яркими пятнами, и даже карты на столе плыли в глазах так, что она не могла разобрать их старшинство.
  
  – Эй, Софара, ты у нас гражданин с положением в обществе, – сказала она. – Почему бы нам не выбрать тебя в Парламент, чтобы ты остановила этих идиотов?
  
  – О, гениально! Ну, для начала мне надо украсть или изобрести хорошее средство поддержания молодости, что-нибудь получше моих нынешних «три за пять», чтобы совершенствоваться в магии еще столетие-другое, – сказала волшебница. – Боюсь, ты сочтешь такую отсрочку слишком длительной.
  
  – А потом тебе потребуется внешний источник силы, чтобы себя поддерживать, – сказала Брэндуин.
  
  – Да, – согласилась Софара, – и обуздать его так, чтобы остальные волшебники, представляющие реальную опасность, не заметили. О, а еще мне потребуется совершенно потерять мою и так продолбанную голову! Надо быть маньяком с мертвыми глазами и грязной душой, чтобы желать провести всю свою жизнь, продленную магией, в драках с другими маньяками. Как только овладеваешь такой силой, с карусели уже не слезть. Дерешься, как черт, просто ради того, чтобы тебя не прибили.
  
  – Пришлепнули! – сказала Брэндуин.
  
  – Я в такие игры не играю, – сказала Софара, опустошая стакан и со стуком ставя его на стол.
  
  В этот момент раздался ужасающий грохот и треск. Крылатая черная тварь весом в полтонны, покрытая мокрой от дождя и омерзительно пахнущей шерстью, влетела в потолочное окно и рухнула прямо им на стол, разнеся его вдребезги. Что-то шумело и мелькало, и Амарель почему-то очутилась на полу. С ощущением тупой боли меж грудей.
  
  Некая часть ее личности, упорная и обязательная, прорвалась сквозь алкогольный океан сознания, цепляясь за соломинку, и постепенно осознала последовательность событий. Конечно, Шраплин. Ловкий автомат оттолкнул ее в сторону, прежде чем нырнуть через стол, чтобы сбить в другую сторону Софару и Брэндуин.
  
  – Эй, а ты совсем не пьян! – сказала Амарель, садясь.
  
  – Это часть моего мухлежа, босс, – сказал автомат, вдруг оказавшийся рядом с ней. Совсем рядом. Софара и Брэндуин были вне опасности, а вот ему придавило ногу столом и упавшей тварью.
  
  – Ты лучший из всех автоматов! Бедная твоя нога! – сказала Брэндуин, подползая и целуя его в бронзовую макушку.
  
  – У меня дома три запасные, – ответил Шраплин.
  
  – Все, хватит! – пробормотала Амарель, с трудом подымаясь на ноги и покачиваясь. – Никто не смеет ронять хренову горгулью на моих друзей!
  
  – Мне кажется, это бьяхи, – сказала Брэндуин, тыкая пальцем в тварь. У мертвой твари были перепончатые крылья и зазубренное копье-рог, торчащее из того места, которое можно было бы назвать шеей. А пахла она, как перезрелый сыр, который прополоскали в гангренозном гное и кладбищенской росе.
  
  – Думаю, любовь моя, это ворпилакс, – возразила Софара. Пьяная, с трудом помогла жене вытащить Шраплина из-под туши твари. – Учитывая двустороннюю симметрию.
  
  – Плевать мне, что это за тварь, – сказала Амарель, с трудом влезая в длинный черный плащ. – Никто не смеет швырять таких тварей на стол, где я в карты играю, и на моих друзей. Я намерена найти эту Ивовандас и слегка вразумить ее.
  
  – От спешки трупы бывают, босс, – сказал Шраплин, вытряхивая из своей испорченной ноги пружинки и другие детали. – Я совсем недавно с вами повеселился и видел результат.
  
  – Чертовы тупые чародеи, все дело убивают! – выругался Граск Золотой Коготь, наконец добравшись до их кабинки. Следом бежали бармены и официанты. – Софара! Ты не ранена? Как остальные? Шраплин! Дорого это обойдется! И не говори, что дешево!
  
  – Вскоре меня можно будет восстановить до полной функциональности, – ответил Шраплин. – Но я бы предложил, чтобы за такую чудесную ночь ты куда-нибудь выкинул наш счет.
  
  – Я, это, хорошо, если только вам с того неприятностей не будет, – сказал гоблин, отправляя официантов со швабрами к растущей луже разноцветной дождевой воды и серой слизи, текущей из трупа твари.
  
  – Если ты сделаешь это не по принуждению, то это не будет воровством или иным нарушением правил предоставления убежища, – сказала Софара. – И, Амарель, Шраплин прав. Ты не можешь просто пойти и обругать члена Чрезвычайного Парламента! Даже если сумеешь в целости пробраться через Верхнюю Пустошь в таком хаосе…
  
  – Естественно, смогу, – ответила Амарель, стоя почти прямо, и с третьей попытки развернула плечи. – Я не какой-нибудь турист с киселем вместо мышц, я Незримая Графиня! Я могу украсть звук восхода солнца и акульи слезы. Я позаимствовала книгу из библиотеки Хазара и не вернула ее. Прошла Лабиринт Пауков Смерти в Мораске ДВАЖДЫ…
  
  – Знаю, – перебила ее Софара. – Я там была.
  
  – …а потом вернулась и украла всех Пауков Смерти!
  
  – Это было десять лет назад и ранее огромного количества крепкой выпивки, – возразила Софара. – Ладно тебе, дорогая, я же большую их часть сама смешивала. Не надо нас так пугать, Амарель. Ты завязала, и ты пьяна. Иди домой.
  
  – Эта вонючая тварь могла всех нас прибить, – сказала Амарель.
  
  – Ну, немного удачи и много стараний Шраплина, и ей это не удалось. Ладно тебе, Амарель. Пообещай нам, что не будешь делать никаких глупостей сегодня. Ты обещаешь?
  5. Все сомнения прочь
  
  Верхняя Пустошь, к востоку от улицы Скованных Крыльев, была совершенно свободна от ее прежних обитателей и полна мерзких сюрпризов, сопутствующих разворачивающейся битве. Амарель обходила открытые места, переходя от арки к арке, от забора к забору и от одной темной подворотни к другой. Постоянно спотыкалась. Мир неожиданно стал текучим, плывя по краям и вращаясь под неожиданными углами. Она была не слишком пьяна, чтобы забыть, что надо идти с огромной осторожностью, но еще слишком пьяна, чтобы понять, что лучше бы ей немедленно сбежать туда, откуда она пришла.
  
  Когда-то на Верхней Пустоши стояли особняки, окруженные фигурно подстриженными садами и общественными фонтанами, но после прибытия волшебницы Ивовандас все их обитатели быстро съехали. Следствием споров в Чрезвычайном Парламенте стали дыры в мостовой, разломанные и пересохшие фонтаны и особняки, разломанные, будто игрушечные домики, надоевшие непослушным детям. Лиловый огонь, вспыхнувший ранее, все еще горел над высокими остовами из кирпича и дерева. Амарель боком переступала через текущий по улице ручьями расплавленный свинец, когда-то бывший крышей зданий.
  
  Найти особняк Ивовандас было несложно, это было единственное целое здание во всей округе, освещенное, ухоженное, окруженное гладкими стенами, на которых светились магические знаки, и живой изгородью красно-зеленого цвета, под ветвями которой валялись скелеты птиц и мелких животных. Извилистая тропа протяженностью метров сорок, вымощенная плитами алебастра, светящимися изнутри, вела к золотой входной двери.
  
  Вполне уместно. Охранный лабиринт, это точно.
  
  Вопли ужасных созданий, летающих в вышине, мешали сосредоточиться, но Амарель призвала на помощь три десятилетия опыта, и он не подвел ее. Четырех камней-ловушек она избежала благодаря интуиции, а двух – по пьяному везению. Трюк с нарушением гравитации также был ей знаком, и она неуклюже перекатилась колесом через опасный участок. Магия вернула ее на землю головой вверх, а не ногами к небу. Она даже не почувствовала ясный зов статуй гипнотических жаб, стоящих на газоне, поскольку была слишком пьяной, чтобы встретиться с ними взглядом.
  
  Добравшись до двери, она увидела, как золотая поверхность заколыхалась, будто пруд расплавленного металла, и из нее появилось скульптурное изображение руки с кольцом. Достав из-под плаща складную дубинку, Амарель ткнула ею кольцо, встав в стороне. После небольшой паузы, когда дротики просвистели в воздухе, раздался грохочущий голос.
  
  – КТО ЯВИЛСЯ НЕЗВАНЫМ ГОСТЕМ К ДВЕРИ ИВОВАНДАС, ВЕРХОВНОЙ ЗАКЛИНАТЕЛЬНИЦЫ ПОЧТЕННОГО ПАРЛАМЕНТА ТЕРАДАНА? ГОВОРИ, ЧЕРВЬ!
  
  – Я не буду слушать от дверей всякую хрень, – ответила Амарель. – Я польстила твоей хозяйке, постучавшись. Скажи ей, что здесь гражданин Терадана, желающий прямо и без прикрас выразить мнение насчет ее потрясающей меткости.
  
  – ТВОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПОНЯТНО, НО, ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, ГЛУБОКО ОСКОРБИТЕЛЬНО. СЕЙЧАС НА ДОЛИ ТВОЕГО МОЗГА БУДУТ НАПРАВЛЕНЫ ДУГИ ЭЛЕКТРОДИНАМИЧЕСКОЙ СИЛЫ, ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ОН НЕ ПРЕВРАТИТСЯ В КИПЯЩУЮ ЖИЖУ. ЧТОБЫ ПРИНЯТЬ ЭТОТ ПРИГОВОР В ВИДЕ УНИВЕРСАЛЬНОЙ ПИКТОГРАММЫ, КРИКНИ ОДИН РАЗ. ЧТОБЫ ИСПРОСИТЬ БОЛЕЕ БЫСТРЫЙ ПУТЬ В НЕБЫТИЕ, КРИКНИ ДВАЖДЫ И ЖДИ ТОГО, ЧТО ПРОИЗОЙДЕТ.
  
  – Меня зовут Амарель Парасис, я также известна как Незримая Графиня. Глупые разборки твоей хозяйки превращают прекрасный древний город в дерьмовую нищую ферму и мешают мне играть в карты. Ты открывать собираешься, или мне окно найти?
  
  – АМАРЕЛЬ ПАРАСИС, – сказала дверь. Повисла пауза. – ИЗВЕСТНОЕ ИМЯ. ТЫ ПРИОБРЕЛА У ПАРЛАМЕНТА ТЕРАДАНА ПРАВО НА УБЕЖИЩЕ ДВА ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД.
  
  – Дверь-умница, – сказала Амарель.
  
  – ГОСПОЖА ПРИМЕТ ТЕБЯ.
  
  Скульптурное изображение руки с кольцом исчезло в жидкой поверхности двери. Вместо нее вылетела дюжина других рук, хватая Амарель за горло, руки, ноги и волосы. Подняв ее в воздух, руки протащили ее через колеблющуюся поверхность, которая в следующее мгновение затвердела безо всякого следа того, что кто-то прошел через нее.
  6. Шкаф с Золотыми Руками
  
  Амарель очнулась, чувствуя себя вполне нормально, но уже лишенная всего своего оружия и одетая в чужую шелковую ночнушку.
  
  Она оказалась в зале без дверей, на пуховой перине, плавающей на поверхности жидкого золота, покрывающего весь пол. Или являющейся полом. Из закрытых резным стеклом потолочных окон падали столбы рубиново-красного света, а когда Амарель отбросила одеяло, оно растворилось облачком ароматного пара.
  
  Под поверхностью золотого пруда что-то начало пузыриться и пениться. Затем появилась небольшая полусфера. Подымаясь выше, она превратилась в рослую худощавую человеческую фигуру. Жидкость плавно стекла с нее, обнажив сизо-серую женщину-альбиноса с безупречными золотыми глазами и волосами, состоящими из тысяч золотых бабочек, изящно трепещущих крыльями.
  
  – Добрый день, Амарель, – сказала волшебница Ивовандас. Она пошла к кровати, но ее ноги не касались поверхности пруда. – Ты хорошо выспалась, я уверена. Вчера ночью ты была просто великолепна!
  
  – Правда? Я не помню… ух, вот, кое-что вспоминаю… на мне твоя одежда?
  
  – Да.
  
  – А почему похмелья нет?
  
  – Я его убрала, пока ты спала, – ответила Ивовандас. – У меня целая коллекция бутилированных болезней. Твое похмелье достойно упоминаний в легендах. Тут живут драконы! И, говоря «тут», я подразумеваю именно «тут», позади твоих глазных яблок, и они жили бы там до конца недели, не меньше. У меня найдется другая голова, куда это влить когда-нибудь. Или я верну его тебе, если ты меня подведешь.
  
  – Подведу тебя? Что?!
  
  Амарель вскочила, и ее ступни увязли в перине.
  
  – Ты меня с кем-то путаешь, с тем, кто знает, что происходит. Начнем с того момента, когда я была великолепна.
  
  – Меня еще никогда и никто так не оскорблял! В моей прихожей, еще до того, как мы успели пройти в студию. Ты дала потрясающе дикое толкование всем огрехам моего характера, по большей части воображаемым, а потом выдала самое точное из всех возможных указаний, куда я и мои товарищи должны впредь направляться выяснять свои дела во имя удобства твоего и твоих товарищей.
  
  – Я, это, кажется, кое-что вспоминаю.
  
  – Вот что мне интересно, гражданка Парасис. Когда ты приобрела убежище у Парламента Терадана, тебе разъяснили, что персональные угрозы членам Парламента могут быть основанием для полной отмены привилегий убежища, или нет?
  
  – Я… припоминаю что-то в этом роде… в документах… может, на задней странице… может, на полях?
  
  – Ты согласна с тем, что твои заявления, сделанные этой ночью, подпадают под определение персональных угроз?
  
  – Мои заявления?
  
  Улыбнувшись, Ивовандас достала жужащий голубой кристалл, и из него вырвался луч, создавая в воздухе над периной отчетливое изображение. Это была Амарель, в черном плаще, с которого стекал, струясь паром, магический дождь. Она размахивала сжатыми в кулаки руками и орала.
  
  – И еще, ты, ядовитая бледная громошлюха! НИКОМУ не дозволено кидать дохлого ворпилакса на моих друзей, НИКОМУ! Что ты там кидаешь на других членов твоего братства острошляпых подонков, дело твое, но в следующий раз, когда ты станешь играться жизнями невинных граждан, закрой двери покрепче, надень стальной корсет потолще и найми пробующего еду, поняла, о чем я?
  
  Изображение исчезло.
  
  – Проклятье, – сказала Амарель. – Я всегда считала, что спьяну я добрая.
  
  – Мне 310 лет, но этой ночью я узнала несколько новых слов! – ответила Ивовандас. – О, нам так весело было, пока я не решила, что угрожают мне лично.
  
  – Да. Похоже, что так. И, как ты думаешь, как нам следует, это, уладить проблему?
  
  – В обычной ситуации, – начала Ивовандас, – я бы магически перенаправила ток твоей нижней кишки тебе в легкие, в качестве моего личного способа объявить, что твои привилегии убежища прекращены. Но твои навыки, твоя репутация… у меня есть дело, как раз для такого подрядчика. Почему бы тебе не одеться и не побеседовать со мной в студии?
  
  Мощная сила ударила Амарель в спину, и она упала с перины головой в золотой пруд. Она не плыла вниз, а, по ощущениям, скорее всплывала вверх и появилась в студии Ивовандас, пройдя сквозь пол. Это была большая комната, заполненная книжными шкафами, полками со свитками и лакированными панелями стен в виде шкуры василиска. Внезапно увидела, что на ней снова ее собственная одежда.
  
  На стене висела написанная маслом картина с изображением спальни, в которой только что находилась Амарель, с мастерски выполненным изображением плывущей над золотым прудом Ивовандас. Амарель увидела, как фигура стала расти внутри рамки картины, а затем из картины выступили голова и руки. Ивовандас выпрыгнула из картины и поплыла над полом, на середину студии.
  
  – А теперь объясню все, без прикрас, – сказала Ивовандас. – В Терадане есть некоторый объект, который ты должна обрести. Будут тебе в этом помогать твои друзья или нет – не мое дело. В качестве дополнительного стимула, если ты успешно и без лишнего шума доставишь мне этот объект, ты сможешь весьма серьезно ослабить, э-э, ставшие достоянием общественности разногласия между мной и одним моим товарищем по Парламенту.
  
  – Но как же условия убежища! – спросила Амарель. – Ты получила часть моей пошлины! И ты же знаешь, как это действует. Я не могу воровать в пределах Терадана.
  
  – Ну, и угрожать мне ты тоже не можешь, – сказала Ивовандас. – И это ключевой момент, поэтому что ты теряешь?
  
  – Вечность, проведенную в качестве уличного фонаря.
  
  – Похвальная предусмотрительность в долговременном плане, – согласилась Ивовандас. – Но я считаю, что если ты досконально оценишь ситуацию, то поймешь, что ты, фигурально выражаясь, очутилась в реке, и я единственная, кто согласен продать тебе весла.
  
  Амарель принялась расхаживать, сунув сжатые в кулаки руки в карманы. Ей и ее команде необходимо безопасное убежище в Терадане, они стали слишком знамениты, слишком много раз прокололись, слишком много раз заимствовали всякие интересные штуки у богатых и влиятельных персон в самых разных местах. Система Терадана отличалась святой простотой. Платишь изрядную сумму Чрезвычайному Парламенту и остаешься в Терадане, перестав заниматься преступным бизнесом, который доставил тебе неприятности за пределами города. Навсегда.
  
  – Посочувствуй и мне, Амарель. Не то чтобы уговорить гения преступного мира заново заняться своим делом в пределах города совершенно незаконно для меня, но я и представить не могу, чтобы мои товарищи оставили без внимания такой случай, если они когда-нибудь об этом узнают. Делай, как я сказала, и я с радостью разобью этот маленький голубой кристалл. Мы обе будем довольны, в гармонии и равновесии.
  
  – И что ты хочешь, чтобы я для тебя достала?
  
  Ивовандас открыла высокий шкаф у стены, по правую руку. Внутри был гладкий гобелен, окруженный золотыми руками, весьма похожими на те, что втащили Амарель через порог. Руки ожили, замелькав над гобеленом. В них вдруг появились золотые иголки и черные нитки. На поверхности появились линии, быстро превращаясь в карту районов Терадана с ориентирами: Верхняя Пустошь, «Знак Обрушившегося Огня», Низины Мертвого Света и сотни других стежок за стежком проявлялись на ткани.
  
  Когда карта была завершена, одна из рук сделала последние стежки, огненно-алым, в северо-восточной части города.
  
  – Улица Процветания, – сказала Ивовандас. – У Ворот Фортуны, рядом со Старым Парламентом.
  
  – Я там была, – сказала Амарель. – И что ты хочешь?
  
  – Улица Процветания. Ворота Фортуны. Рядом со Старым Парламентом.
  
  – Я в первый раз расслышала, – сказала Амарель. – Но что ты… о нет. Ты не можешь. Ты даже намекать на это не можешь!
  
  – Я хочу, чтобы ты украла улицу Процветания, – сказала Ивовандас. – Всю улицу. От начала и до конца. До последнего кирпича и камня. Она должна перестать существовать. Она должна исчезнуть из Терадана.
  
  – Эта улица длиной метров триста, посреди столь важного и богатого района, что даже безумцы не развязывают там ваши войны, и там полно народу в любое время суток!
  
  – Следовательно, это тебе на руку, чтобы убрать ее, не привлекая внимания, – сказала Ивовандас. – Но это уже твое дело, так или иначе, а я не собираюсь давать тебе советы в той области, где ты специалист.
  
  – Это. Же. УЛИЦА.
  
  – А ты – Амарель Парасис. Ты вчера вечером ничего не кричала насчет того, что можешь украсть звук восхода солнца?
  
  – В определенный день года, на вершине определенной горы, и при помощи гномов и медной трубы, такой, что я не… проклятье, это очень сложно!
  
  – Ты воруешь слезы акул.
  
  – Если умеешь найти акулу, страдающую меланхолией, то ты уже на полпути к успеху.
  
  – Кстати, а что ты сделала с Пауками Смерти из Мораски, когда их стащила?
  
  – Я отправила их по почте в разные храмы поклонения паукам священникам, которые меня раздражали. Скажем так, в закрытом пространстве пауки проголодались и разозлились, и в этом культе теперь очень строгие правила относительно посылочных ящиков с отверстиями для вентиляции. Кстати, я отправила их доплатными посылками.
  
  – Очаровательно! – воскликнула Ивовандас. – Что ж, мне кажется, ты та, кто вполне способен украсть улицу.
  
  – Полагаю, единственной альтернативой будет пьедестал с табличкой «Теперь я буду всегда служить Терадану».
  
  – Эта, или какое-нибудь более изысканное и персональное проклятие, – ответила Ивовандас. – Но, в целом, ты поняла главные черты предоставленных альтернатив.
  
  – Зачем улицу? – спросила Амарель. – Прежде чем я приступлю, давай поговорим искренне, насколько это возможно. Зачем тебе надо убрать эту улицу и почему это настолько ослабит бои между тобой и твоим… о черт, это же источник, так?
  
  – Да, – ответила Ивовандас, обнажив в хищной улыбке зубы, гравированные тончайшими и сложнейшими золотыми узорами. – Улица Процветания – внешний источник силы чародея Джарроу, самого нелюбимого мною коллеги. Именно благодаря ему он продолжает находить способы вести это утомительное состязание в вызове существ и воздействии на погоду. Без него я его прихлопну за полдня и вернусь домой ко времени чаепития.
  
  – Прости, если это нескромный вопрос, но я думала, что местонахождение этих источников – самая охраняемая тайна из всех, которые есть у тебя и… твоих коллег.
  
  – Джарроу поступил неосмотрительно, – ответила Ивовандас. – Но затем понял, что само по себе знание бесполезно, если его не претворить в действия. Улица – весьма серьезная штука, чтобы от нее избавиться, и вопрос того, как это сделать, держал меня в тупике, пока не пришла ты, дурная на голову и бешеная во хмелю. Итак, мы заключим договор?
  
  Шкаф с золотыми руками распустил вышитую на гобелене карту и принялся вышивать новое изображение, договор из нескольких пунктов, аккуратным ровным почерком. Амарель внимательно глядела. Пункты договора оказались неожиданно прямолинейными. Обмен улицы (одна штука) на голубой кристалл (одна штука) с последующим его разрушением, но вот потом…
  
  – Что это, черт побери? – спросила Амарель. – Крайний срок? Год и один день?
  
  – Традиционный период времени для подобных договоров, – сказала Ивовандас. – Наверняка ты понимаешь, что в этом есть смысл. Я бы предпочла лишить Джарроу клыков достаточно быстро, не за пять и не за десять лет или другое их количество, постоянно меняющееся. Я требую, чтобы ты работала упорно и сосредоточенно. А тебе требуется стимул, более сложный, чем просто уничтожение в случае неудачи. Вот оно, все здесь.
  
  – Год и день, – сказала Амарель. – Либо я доставляю улицу, либо лишаюсь гражданства и мирских богатств, поступая к тебе в вечное услужение.
  
  – Это может оказаться интереснейшей и комфортабельной жизнью, – сказала Ивовандас. – Но ты можешь избежать этого, если ты настолько умна, как я предполагаю.
  
  – А что, если я тайком доложу об этом договоре волшебнику Джарроу, в надежде, что он обойдется со мной получше?
  
  – Разумное предположение о возможности предательского сговора, не хуже моего собственного! Отдаю должное силе твоего духа, но должна напомнить, что у Джарроу нет голубого кристалла, не говоря уже о том, что ни он, ни ты понятия не имеете, где находится мой внешний источник силы. Сама решай, кто из нас более легкая мишень. Если ты руководствуешься мудростью, то сунь руки в карманы.
  
  Амарель сунула руки в карманы и достала перо и небольшую чернильницу, каким-то образом там очутившиеся.
  
  – Одна улица. За один кристалл. Год и день, – сказала она.
  
  – Вот оно все, черной нитью по белой ткани, – ответила Ивовандас. – Подписываешь?
  
  Амарель поглядела на договор и скрипнула зубами. Мама всегда ей резко выговаривала за эту привычку. Наконец она открыла чернильницу и макнула в нее перо.
  7. Неожиданная смена одежды
  
  Обычные для волшебников суета и разногласия утихли. Даже Ивовандас и Джарроу, похоже, решили отдохнуть от забот, когда Амарель покинула Верхнюю Пустошь в персиковой дымке дневного света. Часы били три часа пополудни, по всему городу, перебивая друг друга, отдаваясь эхом. Перезвон продолжался где-то две с половиной минуты, поскольку все часы в Терадане преднамеренно устанавливали вразнобой, чтобы сбить с толку злых духов.
  
  Мысли Амарель были странной смесью тревоги и расчетов. Махнув рукой механовипеду, вскоре она уже летела над крышами города в качающемся кресле, запряженном стаей механических воробьев. Обращаться за помощью можно было только в одно место. Придется свалиться на голову друзьям, как вынесенный морской волной на берег хлам.
  
  Софара и Брэндуин жили в небольшом покосившемся домике на улице Шанквиль, который они купили по очень хорошей цене, учитывая, что в нем было пять этажей. Или шесть, время от времени. Куда иногда пропадал шестой, никто не знал, но, хотя он и вежливо отмалчивался в ответ на вопросы о своих делах, с другой стороны, он столь же вежливо не лез в дела людей. Амарель приказала механовипеду зависнуть у окна третьего этажа, специального входа для друзей по срочному делу.
  
  Хозяйки дома были на месте, и, по удачному стечению обстоятельств, с ними был и Шраплин. Брэндуин возилась с поршнями его запасной левой ноги, а Софара лежала, растянувшись, в бархатном гамаке, с темными очками на глазах и в белоснежном берете, от которого исходил белый туман анальгетика, окутывая ее голову нимбом.
  
  – И как это ты не залита рвотой и не молишь о смерти? – спросила Софара. – Как, учитывая, что ты выпила втрое больше допустимой для твоего веса дозы, а похмелье по полной программе – у меня?
  
  – Мне неожиданно помогли, Соф. Можешь прикрыть комнату для конфиденциальной беседы?
  
  – Весь дом достаточно безопасен в этом смысле, – простонала волшебница, скатываясь с гамака с минимумом изящества и достоинства. – Ну, если хочешь, чтобы я соткала тишину поглубже, дай минуту, чтобы я свои шарики-ролики в кучу собрала. Погоди-ка…
  
  Сняв темные очки, она холодно поглядела на Амарель. Аккуратно обойдя кучу инструментов и деталей механизмов на ковре, она подошла к Амарель, принюхиваясь.
  
  – Что-то не так, милейшая? – спросила Брэндуин.
  
  – Тс-с-с, – сказала Софара. Протерла глаза, будто только что проснулась, протянула руку и отогнула левый лацкан плаща Амарель, и вытащила блестящую золотую нитку из черной шерстяной ткани.
  
  – Ты была у другого волшебника, – сказала она, приподнимая брови цвета морской волны.
  
  Софара хлопнула в ладоши, и комнату окутала зловещая тишина. Звуки города за окном исчезли, начисто.
  
  – Ивовандас, – сказала Амарель. – Вчера я сбежала и натворила глупостей. В свое оправдание могу лишь сказать, что была очень зла, а коктейли ты мне смешивала.
  
  – Ты непоколебимо неугомонная сука, – сказала Софара. – Ладно, эта маленькая ниточка позволит Ивовандас подслушивать, если только в каменных стенах этого дома не сработают мои контрзаклинания и определенные фундаментальные искажения. Тут есть какие-то махинации, позади всего этого что-то скрыто. Снимай остальную одежду.
  
  – Что?
  
  – Давай быстро, Амарель!
  
  Софара принесла из дальнего угла комнаты ящик, украшенный серебром, открыла его и нетерпеливо махнула рукой. Амарель стряхнула с плеч плащ.
  
  – Теперь понимаешь, какая она непосредственная? – сказала Брэндуин, орудуя крохотными мехами, чтобы надуть внутри ноги Шраплина трубку, заполненную светящимся зеленым маслом. – Мы бы никогда ничего не добились, если бы она все время ждала, пока я первая что-то сделаю.
  
  – Следи за собственной работой, – сказала Софара. – Осмотрю все за двоих, а потом тебе все расскажу.
  
  – Иногда мне кажется, что «друг» – просто слово для обозначения тех, кого я пока что не убила, – сказала Амарель, выпрыгивая из сапог, снимая леггинсы, пояса, жилет, блузку, скидывая острые предметы, мотки веревки, дымовые капсулы и нижнее белье.
  
  Вытащив последний кусок нитки, Софара захлопнула ящик и прочла заклинания над замком.
  
  Потом, немного подумав, улыбнулась и неторопливо подала Амарель одеяние из черного шелка, на котором синим и белым были вышиты карты звездного неба.
  
  – Похоже, мне сегодня судьба в чужих шмотках ходить, – пробормотала Амарель.
  
  – Прости, что забрала твои вещи, – сказала Софара. – Мне нужно проверить их на прочие фокусы, но Ивовандас настолько из другой весовой категории, что на это уйдет не один день.
  
  – Никогда не позволяй волшебникам прикасаться к твоей одежде, – сказала Брэндуин. – По крайней мере, пока они не пообещают переехать жить к тебе. Теперь можно говорить без опаски.
  
  – Даже и не знаю, как начать, – сказала Амарель. – Если сжато, то я временно вышла на службу.
  
  Затем она рассказала все подробно, прерываясь лишь, чтобы ответить на нервные вопросы Софары по поводу систем защиты и отделки особняка Ивовандас.
  
  – Чертовски сложно это, босс, – сказал Шраплин, когда Амарель закончила рассказ. Часы начали бить пять, но некоторое время не могли остановиться. Городских часов слышно не было из-за заклинания тишины, сотворенного Софарой. – Я так думал, когда на нас свалилась та работа с акульими слезами. Но улица!
  
  – Интересно, как Джарроу узнал, что это источник силы, – сказала Софара, поправляя на голове обезболивающий берет. Он ей очень пригодился, пока она слушала рассказ Амарель. – Как ему удалось его обуздать так, чтобы никто не вмешался!
  
  – Ближе к делу, мечтательница, – сказала Брэндуин, массируя жене ноги. – Текущий вопрос в том, как нам вообще это сделать?
  
  – Я только за советом пришла, – поспешно сказала Амарель. – Тут лишь моя вина, и никто другой не обязан рисковать правом на убежище только потому, что я нажралась и нахамила волшебнице.
  
  – Позвольте вас просветить, босс, – сказал Шраплин. – Если вы не хотите, чтобы я вам помогал, можете прямо сейчас обдумать, как мне голову разбить.
  
  – Амарель, ты не можешь выкинуть нас на улицу теперь! Это же такая классная проделка! – сказала Софара. – Кроме того, было бы крайне неблагоразумно позволить тебе возиться с этим одной.
  
  – Я благодарна, но считаю, что я отвечаю за вашу безопасность, – сказала Амарель.
  
  – Чрезвычайный Парламент рушит свой собственный город наобум, босс, – сказал Шраплин, разводя руками. – Чего нам еще бояться? На мой взгляд, двух с половиной лет спокойной жизни было вполне достаточно.
  
  – Точно, – сказала Софара. – Брось ты эти свои тонкости, Амарель, ты же знаешь, что мы не дадим тебе… ой, погоди. Ты слащавый мешок хитрости с сиськами! Ты к нам не за советом пришла! Сделала такое благородное лицо, что мы сами напросились, не получив удовольствия от зрелища того, как просила бы нас ты!
  
  – А вы и попались, – с ухмылкой ответила Амарель. – Значит, договорились, выходим с пенсии и крадем улицу. Если у кого-то есть мнение, как, на хрен, мы это сделаем, почтовый ящик для предложений открыт.
  8. Удар по больному
  
  Первые два дня они провели, занимаясь разведкой и оценкой ситуации. Улица Процветания составляла в длину триста сорок метров, шла с севера на юг и имела среднюю ширину в девять метров. Ее пересекали девять авеню и пятнадцать переулков. На улице находились сто шесть домов, жилые и коммерческие, в их числе бар, в котором подавали напитки такого высокого качества, что третий день был потерян в похмелье и спорах.
  
  Они продолжили дело вечером четвертого дня, когда от канализационных канав шел теплый пар, а уличные фонари светились будто жемчужины в складках серого тумана. Часы начали отбивать одиннадцать, и процесс длился столь долго, что осталось немного времени до двенадцати.
  
  Женщина с лиловой кожей в комбинезоне муниципального работника хладнокровно возилась со знаком на столбе на пересечении улиц Процветания и Магдамар. Убрала деревянную дощечку с надписью «ул. Процветания» в мешок и коснулась пальцами шляпы, приветствуя любопытствующего пьяного гоблина. Брэндуин лишила знаков три перекрестка за то время, пока по всему городу били часы.
  
  На перекрестке улиц Процветания и Девяти Пальцев вежливый работник с бронзовой головой закрашивал знаки «ул. Процветания» матовым черным лаком. Двумя кварталами севернее механовипед, летевший необычно низко, врезался в столб со знаком. В его кресле сидела темноволосая женщина. И так шесть раз. На прославившейся своей запутанностью развязке из семи дорог, где в улицу Процветания вливались несколько улиц Гоблинского Рынка, волшебница, прикинувшаяся кошачьей тенью, тихо бормотала заклинания разрушения букв, превращая ближайшие знаки в чистые доски.
  
  Им было необходимо снять сорок шесть досок и знаков и очистить вывески шестнадцати заведений, имевших в названии упоминание об улице. А потом надо было вылить из оплетенной бутыли крепкий раствор купороса на памятный знак на мостовой, на котором железными буквами было выложено «УЛИЦА ПРОЦВЕТАНИЯ». Когда надпись превратилась в У. А П..Ц..Т..И… они плеснули на нее воды и бросились бежать, чтобы избавиться от комбинезонов, краски и краденой собственности города.
  
  Когда на следующий день состоялся разговор с Ивовандас, та была менее чем впечатлена.
  
  – Ничего не произошло, – сказала она, опасно поблескивая золотыми глазами. Бабочки на ее голове замерли. – Ни на триллионную часть не изменилась сила источника Джарроу. Хотя заблудившиеся туристы и путешественники уже есть. Ты должна украсть улицу, Амарель, а не попортить ее отделку.
  
  – Я и не ожидала, что все будет просто, – ответила Амарель. – Просто подумала, что сначала надо попробовать простейший из способов. Никогда не кидай на стол Архиграфа, если можно обойтись двойкой.
  
  – Карта не есть территория, – сказала Ивовандас, взмахивая рукой и отправляя Амарель на газон перед особняком. Гипнотические скульптуры жаб заставили ее потерять едва ли не больше времени, чем разговор.
  9. Грубой силой
  
  Следующая их попытка потребовала одиннадцати дней на планирование и подготовку, в том числе два дня, потерянные, когда битва между волшебниками из Парламента в западных районах города привела к обрушению Храма-Моста Бога Тайных Имен.
  
  На пересечении улиц Процветания и Лангуинской, в южной оконечности улицы Процветания, восстановили уличные знаки. Небо вокруг города еще едва пошло ало-оранжевыми полосами, а часы то ли били, то ли не били семь. На Лангуинской остановился караван бронированных грузовых карет, в которые были запряжены лошади в доспехах. Караван должен был свернуть на север. На каретах висели таблички:
  
   НУСБАРК ДЕСИСКО И СЫНОВЬЯ
   ПЕРЕВОЗКА ОПАСНЫХ ЖИВОТНЫХ
  
  Караван влился в поток уличного движения, и тут женщина в огненно-красном платье, верхом на механическом кролике, грубо подрезала первую из карет, спровоцировав зрелищную цепную аварию. Экипажи опрокидывались один за другим, колеса одно за другим слетали с осей, упряжки лошадей с диким ржанием рвались вперед, врезаясь во всех подряд, поскольку порвалась страховочная упряжь. Борт одной из опрокинувшихся карет разлетелся в куски, и оттуда вырвался мохнатый рычащий зверь.
  
  – БЕЖИМ! – крикнул кто-то. Оказалось, это была женщина в красном платье. – ЭТО ПРЫГУЧИЙ ОБОРОТЕНЬ-ШАКАЛ!
  
  Спустя мгновение поврежденный механический кролик взорвался, ее обволокло паром и искрами. Красное платье было выворотным, и Амарель прекрасно умела выворачивать его одним движением. Спустя три секунды она выбежала из облака пара, одетая в черный плащ с капюшоном. Шраплин, вовсе не обескураженный наличием на себе сорока килограммов меха, шкуры и острых когтей из дерева, неторопливо включил усиленные пружины-амортизаторы в ногах, которые встроила ему Брэндуин. И прыжками поскакал по улице сквозь толпу, завывая. Люди ударились в панику и побежали в разные стороны.
  
  В течение следующих тридцати секунд произошли двадцать два незапланированных столкновения экипажей и механовипедов, и движение встало на два квартала от первоначальной аварии. Амарели было некогда их считать, она спешно бежала на север следом за Шраплином.
  
  Еще одна, по странному стечению обстоятельств, бракованная карета в караване Нусбарка Десиско треснула, и находящиеся внутри них ульи, огромные, в человеческий рост, оказались посреди уличного шума и на свету. Тысячи Полихроматических Пчел-Вонючек, переливаясь всеми цветами радуги и тревожась за судьбу своих маток, разлетелись вокруг, изрыгая оборонительный нектар с омерзительным запахом на все, до чего могли долететь. Слабый отголосок этой вони достиг Амарель, которая бежала в северном направлении, и она пожалела, что позавтракала. День еще толком не начался, а сотням людей придется сжечь свою одежду.
  
  На всем протяжении улицы Процветания Софара заранее сотворила голосовые заклинания, и сейчас они начали действовать. Грубые голоса приказывали экипажам остановить движение, прохожим – бежать, магазинам – закрываться, гражданам – молиться об избавлении. Кричали про оборотней-шакалов, василисков, пчел-вонючек, ос-растлительниц, бешеных ворпилаксах и чуме. Приказывали констеблям и боеспособным гражданам баррикадировать улицу бочками и повозками на всех перекрестках. Некоторые так и сделали.
  
  Амарель добежала до переулка, следующего за проездом Девяти Пальцев, и отыскала сверток, который оставила за гнилым ящиком этой ночью. И вскоре вышла на улицу в форме констебля полиции Терадана, со сверкающими капитанскими лычками на воротнике и стальной дубинкой в руке. Используя звучащие бессмысленные и противоречивые приказания, подогревая панику, она загнала торговцев в магазины и приказала закрыть двери покрепче. Встречая настоящих констеблей, она тыкала их иглой с наркотиком, замаскированной в торце дубинки. Тела лежащих без сознания констеблей, которых легко было принять за мертвых, добавили пикантный оттенок в общий беспорядок.
  
  В северной оконечности улицы Процветания экипаж констеблей, специальный, для подавления беспорядков, которым правили две женщины в форме, попал в невероятную аварию, наехав на лоток уличного продавца фондю. Экипаж загорелся от открытого пламени, и сидевшие в нем Брэндуин и Софара бросили шлемы и с воплями побежали, заражая граждан бессмысленной паникой еще до того, как собранные внутри экипажа ракеты и канистры с топливом начали взрываться. В течение следующего получаса улицу Процветания осыпал розовато-белый чихательный порошок, обвевал усыпляющий дым, а в глаза оставшимся на улице лез едкий перечный порошок.
  
  Вскоре двум волшебникам из Парламента пришлось с большой неохотой вмешаться, чтобы помочь полиции и уборщикам восстановить порядок. Офис компании Нусбарка Десиско и сыновей оказался пуст, там не было никаких бумаг. Вероятно, их унесли, когда бежали из города. Прыгучего оборотня-шакала так нигде и не нашли и пришли к выводу, что какой-нибудь волшебник взял его себе в качестве домашнего любимца.
  
  – Что значит ничего не произошло? – спросила Амарель, в ярости меряя шагами студию Ивовандас на следующий день. Она изложила волшебнице ситуацию, но та слушала ее вполуха, штудируя старинную книгу заклинаний, которая временами сама по себе постанывала и смеялась. – Мы перекрыли движение по всей улице Процветания больше, чем на три часа! Украли улицу у всех, в общепринятом смысле этого слова! Движение встало, возвели баррикады, была парализована торговля…
  
  – Амарель, – сказала волшебница, не отводя взгляд от книги. – Я восхищена твоим деятельным подходом к проблеме, но, боюсь, это не привело ни к чему. Я не обнаружила ни малейшего снижения колдовских способностей Джарроу. Я действительно хотела бы, чтобы случилось иначе. Не забывай о гипнотических жабах, я недавно серьезно усилила их мощь.
  
  Она щелкнула пальцами, и Амарель оказалась на газоне.
  10. Типографский метод
  
  Следующим этапом операции руководила Софара, на неопределенный срок оставив работу мага-миксолога.
  
  – В основном это было ради легкого доступа к бару, – сказала она. – Они мне ноги целовать будут, если я когда-нибудь решу вернуться.
  
  Последовали полтора месяца тщательного изучения и порчи глаз. Софара возилась с заклинаниями, счетами, старинными книгами по магии и журналами на четырех языках и в нескольких формах чудотворческой символики. Скоро у Амарели заболели глаза.
  
  – Все время тебе повторяю, не смотри на них! – сказала Софара, поправляя обезболивающий берет на голове у Амарель. – У тебя оптическая геометрия глаз не та, и у Брэндуин тоже! Вы хуже кошек.
  
  Брэндуин рыскала по библиотекам и публичным архивам. Амарель порылась в семнадцати частных коллекциях серьезной ценности. Шраплин использовал свои неутомимые механические органы чувств, пролистывая тысячи страниц тысяч книг. Дом Брэндуин и Софары уже утопал в кучах листов с заметками наряду с неряшливым, но подробным списком свитков, брошюр, томов и дневников.
  
  – Любой путеводитель по городу, – заклинала Амарель, словно мантру. – Любые заметки путешественника, записи о налогах, о проживании, упоминания о ремонтах, любые дневники и воспоминания. Когда-нибудь мы делали что-либо более безумное? Как мы можем рассчитывать найти все письменные упоминания об улице Процветания во всех существующих документах?
  
  – Не можем, – согласилась Софара. – Но если мои расчеты хоть немного правильны, если это вообще может сработать, то нам надо изменить лишь некий критический процент записей, особенно – в муниципальных архивах.
  
  Шраплин и Брэндуин занялись резьбой по дереву, создавая идеальные копии сорока шести знаков и шестнадцати вывесок, которые им уже довелось украсть. Резали, шлифовали, покрывали лаком и делали гравировку, внося небольшую неточность в каждую из надписей.
  
  – Я нашла ключ, – сказала Брэндуин, выходя из пропахшей благовониями мастерской как-то вечером, с красными глазами, баюкая крохотную белую моль, усевшуюся ей на палец. – Я назвала ее Подстроечная Моль. Очень сложное и действенное заклинание, которое я могу сотворить с любым объектом такого размера.
  
  – И что она сделает? – спросила Амарель.
  
  – Они станут множиться и делать нашу работу, – сказала Софара. – Для того чтобы вручную изменить все записи, нам потребуется не один год. А если сотворить над этими маленькими крошками заклинания, которые придадут им силы и направят в нужное русло, они смогут сделать практически всю необходимую работу за одну ночь.
  
  – И сколько нам их надо? – спросил Шраплин.
  
  Девять дней спустя, разойдясь по тщательно выбранным точкам города, они выпустили 3449 Подстроечных Молей, заколдованных Софарой. Моль затрепетала крылышками, разлетаясь по библиотекам, архивам, кладовым магазинов, частным студиям и прикроватным ящикам. 2625 Подстоечных Молей избежали участи быть съеденными летучими мышами и заигранными кошками, и обнаружили 617 451 упоминание слова «улица Процветания». В каждом случае они сделали одно изменение, но ключевое. К рассвету все они умерли от изнеможения.
  
  Амарель и ее комнада заменили сорок шесть уличных знаков и шестнадцать вывесок под покровом тьмы, а затем выдрали две буквы из восстановленной надписи на мостовой. УЛИЦА ПРОЦВЕТАН, гласили измененные записи. ПРОЦВЕТАН, было написано на знаках и вывесках.
  
  «Улица Процветан» было написано во всех путеводителях, личных дневниках, договорах аренды, судебных постановлениях и налоговых ведомостях, за исключением считаного числа записей, хранившихся в магически охраняемых тайниках Чрезвычайного Парламента.
  
  За одну ночь улица Процветания была заменена близкой родственницей, улицей Процветан.
  
  – Амарель, – начала Ивовандас, изящно попивая из чашки расплавленное золото, нагретое ею в миниатюрном настольном тигле. – Я понимаю твое раздражение очередной неудаче, неудаче столь оригинального и далеко идущего плана, но вынуждена настаивать на необходимости отказаться от бесплодного метафизического подхода. Не пытайся украсть имя улицы, ее деловую ценность, последние буквы ее названия. Нужно украсть улицу, физически, целиком!
  
  – Превратить обратно в лужайку? – со стоном спросила Амарель.
  
  – Обратно в лужайку, моя милая!
  11. После Амарели – хоть потоп
  
  Двадцать семь дней спустя с запада дул сильный летний ветер, совершенно естественный, неся клубящиеся черные грозовые тучи. Как обычно, волшебники из Парламента хранили лишь собственные территории, предоставив остальному Терадану сопротивляться самостоятельно. Так что вполне правдоподобно, теоретически, что пересекавший улицу Процветания акведук, севернее переулка Хромой Матроны, сам избрал эту ночь, чтобы сломаться от перегрузки.
  
  На улице Процветания и так уже сражались с кучами мусора, забившими сливные решетки (а кучи эти обладали необычной для них плотностью и размерами, благодаря заклинаниям Софары Мирис), учитывая ее неблагополучное положение в низине у подножия других районов города. И пенный поток из рухнувшего акведука превратил ручьи, в которых можно было лишь промочить ноги, в опасного вида реку глубиной по пояс.
  
  Амарель и ее друзья спрятались в искусственно созданой тени на крыше высокого дома, терпеливо следя за тем, чтобы никто, в особенности дети и гоблины, не пострадали бы от наводнения более серьезно, чем просто промокнув. Скоро прибудут городские гидроманты и все приведут в порядок, но этой ночью им придется изрядно повозиться.
  
  – Если по мне, то это все-таки несколько метафизично, – сказала Софара.
  
  – Гибридный подход, в некотором роде, – ответила Амарель. – В конце концов, как она может быть улицей, если физически она превратилась в канал?
  12. Нет
  
  – Нет, – сказала Ивовандас, и Амарель вернулась на газон.
  13. Поучительный опыт
  
  Прошло полгода. Несмотря на акты вандализма, беспорядки, шакалов-оборотней, ошибки переписчиков и наводнение, улица Процветания заслуживала своего названия более, чем когда-либо. Амарель прогуливалась по мостовой, лицо согревало осеннее солнце, она любовалась бронзовеющими листьями деревьев-богомолов, мелкими облачками, кружащимися в воздухе, на каждом из которых было каллиграфически написанное благословение каждому, кому они встретятся на пути.
  
  В толпе было шумно, стояла какофония криков, шепотов, скрипа колес и цокота копыт. Движущиеся на север экипажи освободили дорогу, уступая ее грохочущей карете, в полтора раза выше других, но такой же по ширине, как остальные. Она была черна, как задница смерти, лишена окон и покрыта серебряной и перламутровой инкрустацией. У нее не было ни лошадей, ни кучера, а каждое из ее четырех колес представляло собой круглую стальную клетку, внутри которой на четырех конечностях бежали порабощенные красноглазые гули.
  
  Карета заскрипела рессорами, сворачивая и резко останавливаясь рядом с Амарелью. Гули кровожадно поглядели на нее, не дыша, их мертвенная плоть, готовая рассыпаться, будто рисовая бумага, была испещрена старыми гноящимися ранами. Распахнулась черная дверь, выпала подножка, вставая в гнездо. Проход в карету загораживала бархатная занавесь, скрывая все находящееся внутри. Послышался голос, холодный, как хлороформ и забытая обида.
  
  – Неужели ты не понимаешь, что тебя приглашают, гражданка Парасис?
  
  Бегать от волшебников средь бела дня не было среди навыков, которые Амарель когда-либо тренировала, так что она нагло влезала в карету, пригнув голову.
  
  И с удивлением очутилась в теплой серой комнате размером не меньше, чем сорок на сорок метров, со слегка куполообразным потолком, освещенным плавающими в воздухе серебристыми огнями. Посреди помещения тикал, пульсировал и шевелился огромный механический аппарат, что-то вроде модели планетной системы, но вместо планет и лун на тонких рычажках были подобия мужчин и женщин, подобия, изготовленные в преувеличенных подробностях и со смешными изъянами. В одном из них Амарель узнала Ивовандас, по золотым глазам и волосам из бабочек.
  
  Там было тринадцать фигур, и они двигались по сложным пересекающимся траекториям вокруг модели города Терадан.
  
  Дверь кареты тут же закрылась. Не было видно никакого движения, кроме почти гипнотического покачивания и вращения планетарной модели с фигурками волшебников.
  
  – Мои товарищи, – произнес холодный голос у нее за спиной. – В виде небесных тел, вращающиеся по орбитам, влияющие друг на друга. Как и в случае с небесными телами, не слишком сложно вычислить и предсказать их движение.
  
  Амарель обернулась и ахнула. Перед ней стоял мужчина, невысокого роста, худощавый, с черной кожей и короткими рыжими волосами, почти щетиной. У него на лице были два шрама, на подбородке и сбоку на челюсти эти шрамы были хорошо знакомы ее пальцам и губам. Вот только глаза были неправильными. Это были мертвые, как стекло, глаза отравителя.
  
  – Ты ни хрена права не имеешь на это лицо, – сказала Амарель, стараясь не сорваться на крик.
  
  – Скавий с Улицы Теней, не так ли? Вернее, такой, какой он был? Пришел в Терадан вместе с тобой, но мы не получили его денег за право на убежище. Он их промотал, как-то очень впечатляюще, насколько я помню.
  
  – Напился и проиграл все, одним броском костей, – сказала Амарель, облизывая губы. – Джэрроу, – с трудом сказала она.
  
  – Рад с тобой познакомиться, Амарель Парасис, – сказал мужчина. На нем был простенький черный пиджак и бриджи. Протянул руку, но она не пожала ее. – Проиграл одним броском костей? Как глупо.
  
  – Я и сама знаю, как можно спьяну ошибиться, – сказала Амарель.
  
  – А потом он пошел и сделал нечто, еще более глупое, – сказал Джэрроу. – Достиг вершины карьеры преступника. Стал уличным фонарем.
  
  – Пожалуйста… прими другой образ.
  
  – Нет, – ответил Джэрроу, почесав затылок, и погрозил ей пальцем. – Это хорошее начало для разговора, ради которого я тебя сюда пригласил, Амарель. Поговорим же о поведении, которое может для кое-кого закончиться превращением в украшение улицы.
  
  – Я завязала.
  
  – Конечно, малышка. Знаешь, в моей семье есть очень старая поговорка. «Первый раз – случайность. Дважды – совпадение. Трижды – это другой волшебник тебя наколоть пытается». Ты ведь раньше не слишком часто бывала на улице Процветания? Твое жилье на Хелендэйл. К югу от улицы Скованных Крыльев. Правильно?
  
  – Насчет местоположения моей квартиры – конечно.
  
  – У тебя железный хребет, Амарель, и я здесь не за тем, чтобы и дальше шутить или стыдить тебя. Я просто хочу сказать, так просто, если тебе это больше нравится, что будет очень жаль, если необычные феномены и дальше станут одолевать район Терадана, к которому я испытываю нежные чувства. Уплаченные тобой за убежище деньги чего-то стоят для тебя. И мое доброе отношение тоже. Ты делаешь вид, что слушаешь, или действительно слушаешь?
  
  – Я слушаю.
  
  – Вот еще кое-что, чтобы твой слух острее стал, – сказал Джэрроу. В его руках появился джутовый мешок, и он бросил его ей. Мешок весил килограммов пять, и его содержимое позвякивало. – Нормальное для меня подтверждение серьезности намерений. Ты же знаешь, как заведено. В любом случае, в лучшем из вероятных миров нам больше не придется вести подобные разговоры. В каком мире ты хочешь пребывать, Амарель Парасис?
  
  Воздух стал холодным. Огни померкли и устремились в углы помещения, исчезая, как звезды за облаками. У Амарели скрутило живот, и в следующее мгновение ее сапоги стояли на мостовой. Вокруг шумела улица, ее лица касались листья деревьев-богомолов.
  
  Солнце стояло высоко и согревало. А черной кареты нигде не было.
  
  Амарель перевернула мешок и тряхнула. И выругалась, когда оттуда вывалилась голова Шраплина. Края трубок, выходящие из шеи, были гнутыми и обгорелыми.
  
  – Даже не знаю, что сказать, босс, – ровным слабым голосом прознес Шраплин. – Мне стыдно. Этой ночью я в засаду попал.
  
  – И какого черта они сотворили?
  
  – Технически говоря, ничего незаконного, босс. Оставили в целости мою голову и ее содержимое. Что же до остального, скажем так, я не надеюсь увидеть это снова.
  
  – Мне жаль, Шраплин. Я отнесу тебя к Брэндуин. Мне очень, очень жаль.
  
  – Хватит извиняться, босс.
  
  За ушами автомата что-то зажужжало и звякнуло, и он издал приглушенный стон.
  
  – Должен сказать, мое уважение к этим волшебникам высокого уровня движется, так сказать, в задницу.
  
  – Нам нужна помощь, – прошептала Амарель. – Если мы хотим прекратить этот бардак, думаю, настало время, когда пора собрать вместе всю банду.
  14. Возвращение Сквирн Нефритовый Язык
  
  Для гоблина она была рослой, но это не имело особого значения для представителей других рас. Ее чешуйки были похожи на черное стекло, а глаза – цвета океанских глубин, начинавшихся там, где кончался континентальный шельф. Острые уши были проколоты серебряными колечками, в некоторые из них были вставлены перья для письма, так, чтобы их было легко взять при надобности.
  
  Они пришли вместе, чтобы встретиться с ней в укромном уголке в Министерстве Финансов и Продовольствия Терадана. Месте, пропахшем давними привычками и респектабельностью, с рабочими, которые умирали за письменными столами, оставив пустые ящики входящих документов. И она не слишком обрадовалась, их увидев.
  
  – Мы уже не те, что прежде! – прошипела Нефра, когда Амарель закончила свой рассказ, отгороженная от непрошеных слушателей стенами кабинета гоблина и созданным Софарой звуконепроницаемым пузырем. – Погляди на себя! Погляди, что ты натворила! И погляди на меня. Чем я вообще могу тебе помочь? Теперь я пропитанный чернилами бюрократ, вот и все. Пишу правила и разрабатываю штампы для банкнот.
  
  Амарель смотрела на нее, прикусив губу. Сквирн Нефритовый Язык шесть раз сажали в тюрьму, и шесть раз она бежала. Идя по территориям государств, где ее ждал приговор суда, можно было обойти весь мир. Контрабандист, переговорщик, поставщик странных вещей, она была лучшим мастером поддельных документов, каких знала Амарель. Она могла с первого взгляда запомнить любую подпись, а потом воспроизвести ее, правой или левой рукой.
  
  – Нам тебя не хватало на наших пьянках, – сказала Брэндуин. – Ты там всегда желанный гость. Мы все время тебя ждали.
  
  – Я больше не с вами, – глухо сказала Нефра, вцепившись в рабочий стол, будто он превратился в стену между ней и старыми друзьями. – Я как рак-отшельник, который свой дом на себе таскает. Может, вы все и дурачили себя, когда говорили, что завязали, но я это по-настоящему сделала. Я не приходила к вам потому, что вы хотели видеть Сквирн Нефритовый Язык, а не пугливое мелкое существо в ее обличье.
  
  – Мы без тебя, как рука без пальца, – сказала Амарель. – У нас полгода на то, чтобы исчезла улица длиной в триста метров, и сейчас нам нужны в помощь твои липкие зеленые мозги. Ты же сама сказала, погляди, что ты натворила! А ты погляди, что Джэрроу сделал с Шраплином.
  
  Амарель сунула руку в кожаную сумку. Голова автомата выкатилась на стол Нефритового Языка. У гоблина заклокотало в глотке.
  
  – Ха-ха! Ну у тебя и лицо! – сказал Шраплин.
  
  – А как насчет твоего вида, ты, дурья башка? – рыкнула она. – В ящик тебя убрать, чтобы ты меня так не пугал больше!
  
  – Теперь ты понимаешь, почему ты нам нужна, – сказала Амарель. – Шраплин – предупреждение для нас. Наш следующий выстрел должен быть верным.
  
  – Три смешные сучки и хитрожопый автомат без жопы, – сказала Нефра. – Думаете, можете так вот прийти, сыграть на струнах моего сердца и прервать мою скорбную завязку?
  
  – Да, – ответила Амарель.
  
  – Все равно мы уже не те, что прежде.
  
  Она коснулась лица Шраплина чешуйчатой рукой, а потом крутанула голову за макушку.
  
  – Я точно не та, что прежде. Но какого хрена. Может, ты и права, что тебе нужна помощь, в этом по крайней мере.
  
  – Итак, ты собираешься взять отпуск за свой счет или что-то вроде? – спросил Шраплин, перестав голосить «Чтоза-а-а-бли-и-ин!»
  
  – За свой счет? Ты уверен, что тебе содержимое головы не повредили?
  
  Нефритовый Язык поглядела на бывших товарищей по команде.
  
  – Лапочки, мягкотелые, наперсточники, если вы хотите провернуть это, муниципальная бюрократия Терадана – последнее, чем стоит бросаться!
  15. Честный бизнес
  
  – Я ни разу не просила помочь нам хоть чем-то во всем этом деле, – сказала Амарель. – Ни разу. Но теперь придется это переменить.
  
  – Теоретически я не питаю отвращения к мелким одолжениям, – ответила Ивовандас. – Учитывая, что потенциальная награда за твой окончательный успех так заманчива. Но ты должна понять, что большая часть моих магических сил сейчас требуется для другого. Не говоря уже о том, что я не могу сделать нечто, достаточно явное, что укрепит подозрения Джэрроу. У него ровно такая же власть убить вас на месте, как у меня, если он докажет нашим товарищам нарушение вами условий предоставления убежища.
  
  – Мы начинаем вести бизнес, – сказала Амарель. – Консорциум по рекультивации Верхней Пустоши. И нам нужна твоя подпись в качестве держателя контрольного пакета акций.
  
  – Зачем?
  
  – Потому что никто не станет с тобой судиться, – ответила Амарель, доставая папку с бумагами из-под плаща и кладя ее на стол Ивовандас. – Нам потребуется пара фургонов и дюжина рабочих. Это мы обеспечим. Мы собираемся вести земляные работы на территории разрушенных особняков Верхней Пустоши в те дни, когда ты и Джэрроу не будете пулять друг в друга.
  
  – Опять же, зачем?
  
  – Нам надо взять здесь кое-какие вещи, – с улыбкой ответила Амарель. – А некоторые вещи спрятать. Если мы займемся этим сами по себе, наследники семей, стремглав сбежавшие, когда ты здесь обосновалась и начала перестреливаться с другими волшебниками, встанут в очередь, чтобы засудить нас. Если же ты будешь держателем акций, они ни хрена на такое не решатся.
  
  – Я просмотрю эти бумаги, – сказала Ивовандас. – И верну их тебе, если сочту, что это предприятие нам подходит.
  
  Амарель снова оказалась на газоне. Однако спустя три дня бумаги появились у нее дома, подписанные и нотариально заверенные. Консорциум по рекультивации Верхней Пустоши заработал.
  
  Чрезвычайный Парламент имел абсолютную власть над Тераданом, но волшебникам было глубоко наплевать на такие мирские дела, как уборка улиц и делопроизводство. Все эти дела они доверили враждующей между собой и скрытной городской бюрократии, представители которой могли творить все, что угодно, лишь бы были подстрижены кусты и устранялись повреждения от непрекращающихся боев между волшебниками. Нефра работала в потаенных глубинах этого сооружения, поэтому ей было доступно все. Она провернула всю необходимую бумажную работу, подделала или приобрела основные разрешения, обошла все привычные проволочки и слушания, заметя их под ковер и встав на него.
  
  Брэндуин наняла рабочих, дюжину крепких мужчин и женщин. Им платили фиксированное жалованье, временные надбавки за работу в опасных условиях вблизи от сражений, которые вела Ивовандас, а еще надбавку за то, чтобы рты закрытыми держали. Неделю или две они аккуратно вели земляные работы в развалинах когда-то величественных домов, пряча под брезентом в фургонах все найденное.
  
  Затем Брэндуин и Шраплин потратили неделю, переделывая три фургона в передвижные магазины. Сделали деревянные юбки до земли, установили откидные козырьки и прочные крыши, вырезали вывески и раскрасили фургоны, чтобы те привлекали внимание. Один фургон превратился в книжный магазин, два других – в продуктовые.
  
  Лабиринт взяток и всевозможных разрешений, который приходилось проходить, открывая подобное предприятие, оказался даже посложнее того, который пришлось миновать перед началом земляных работ. Нефра превзошла себя, вплетая шантаж и угрозы в причудливый узор взяточничества. Были разрешения на торговлю, висевшие на фургонах, подлинными или идеальными копиями подлинных, не имело никакого значения. Ни одна процедурная задержка не выдерживала столкновения с напором Нефры.
  
  Оставалось четыре месяца, а Амарель и Софара занимались совершенно честным бизнесом. Амарель с утра торговала книгами на улице Процветания, а Софара употребляла все свои магические умения на приготовление роскошных завтраков для толп людей на улице Гальбан. Она готовила торты-мороженое с грецкими орехами в форме единорогов и василисков, заставляла свежие фрукты сами собой сжиматься, цедя сок в стаканы, делала так, что инжир и финики начинали грубо ругаться, когда покупатели начинали их есть, не в силах удержаться от смеха. После обеда она и Амарель менялись местами.
  
  Время от времени на торговлю выезжала Брэндуин, в третьем фургоне, продавая пиво и сладости, но чаще она была занята другим делом, создавая специальное тело и конечности для Шраплина. Тело было спрятано в глубине мастерской Брэндуин, и Шраплин никогда не показывался с ним на людях, выходя из дома только в одном из стандартных.
  
  Как-то солнечным днем, когда Амарель торговала книгами на улице Процветания, случайный порыв ветра открыл одну из выставленных книг, перелистывая страницы. Она повернулась, чтобы закрыть ее, и с испугом увидела черно-белое изображение лица Скавия на странице.
  
  – Амарель, похоже, у тебя неожиданно проснулся вкус к литературе, – произнесло изображение.
  
  – Прежняя профессия не дозволена, – сквозь зубы ответила она. – Денег маловато стало.
  
  – Решила открывать новые пути, а? Новые улицы? И даже не улыбнешься? Что ж, чудесно, будь по-твоему. Я мог тебя прикончить, сама знаешь. Не знаю, кто или что вызвало странные события предыдущих месяцев…
  
  Амарель принялась злобно переворачивать страницу за страницей, но изображение проявлялось на каждой из них, не переставая говорить.
  
  – …но самым умным и мудрым было бы превратить твои кости в плавленое стекло, не испытывая судьбу. К сожалению, мне необходимы доказательства проступков. Я не могу так просто нарушить условия убежища. Люди могут и перестать отдавать нам большие кучи сокровищ за такую привилегию.
  
  – Мои партнеры в деле и я заняты совершенно скучной и законной коммерцией, – сказала Амарель.
  
  – Знаю. Я всю твою подноготную знаю. Очень скучно. Думаю, нам надо закончить беседу. Напомнить тебе, что тебе и далее следует оставаться скучной, иначе я могу решить, что у некоей истории не будет счастливого конца.
  
  Книга захлопнулась сама по себе. Амарель медленно выдохнула, потерла глаза и вернулась к работе.
  
  Шли дни, шел своим чередом честный бизнес. Женщины начали чаще ездить туда-сюда на своих фургонах, вложив часть прибыли в покупку механических лошадей, чтобы облегчить работу.
  
  Оставалось три месяца до окончания договора. Фургоны с улицы Процветания начали регулярно пересекаться с фургонами, прибывшими из других районов города, исполняя сложный танец, который регулярно заканчивался на фургоне Консорциума по рекультивации Верхней Пустоши, без внешних отличий, который вечером подъезжал к одному из домов, где велись земляные работы.
  
  Прошло еще два месяца, и не было места на улице Процветания, где Амарель, Софара или Брэндуин не останавливались бы хоть раз, ни одного купца, которого они не знали бы по имени, ни одного констебля, которого бы они не умиротворяли бесплатной едой, вкусным пивом и книгами в подарок, иногда.
  
  За три дня до истечения срока договора северную оконечность улицы Процветания встряхнуло от громкого взрыва. Вылетели окна, пешеходы попадали на тротуар. Стоящий на участке в частном владении особняк горел, уже практически полностью обрушившись. На подъездной дороге лежала на боку огромная черная карета с разорванными взрывом клетками-колесами и смятой крышей. Внутри не было ничего, кроме сидений с дорогой обивкой и ковра на полу.
  
  На следующий день Амарель Парасис вежливо пригласили в особняк волшебницы Ивовандас.
  16. Болезнь, бутилированная
  
  – Удовлетворена ли я? Удовлетворение – слабое слово, – сказала Ивовандас, блестя зубами, пронизанными золотыми нитями. Бабочки бешено били крыльями. – Удовлетворение – это некрепкое вино. Удовлетворение – лишь крохотный отблеск того, что я чувствую. Наслаждение и чувство исполненного желания бьются у меня в груди, будто праздничный оркестр! Семьдесят лет бесплодных раздоров и презрения от этого ублюдка, меняющего лица, и теперь его страдания всегда у меня перед глазами, в свое удовольствие.
  
  – Я так довольна, что ты смогла раздавить его, – сказала Амарель. – Ты успела вернуться домой к чаепитию?
  
  Золотоликая волшебница проигнорировала ее шутку, глядя на стеклянный цилиндр на столе. Сантиметров пятнадцать высотой и семь диаметром, закрытый притертой стеклянной пробкой и запечатанный воском цвета высохшей крови. Внутри него находился несчастный Джэрроу, уменьшенный до нужного размера и одетый в лохмотья. Он превратился (или был превращен) в мертвенно-бледного человечка с серебристо-черной бородой.
  
  – Джэрроу.
  
  Она вздохнула.
  
  – Джэрроу. Законы пропорций и симметрии восстановлены в нашем взаимодействии. Мое непрерывное удовольствие идеально уравновешивается твоим нескончаемым страданием и умиранием.
  
  – Следовательно, очевидно, ты признаешь, что я украла улицу Процветания в соответствии с договором, – сказала Амарель.
  
  Джэрроу яростно замолотил кулаками по стеклу.
  
  – О, совершенно очевидно, дорогая Амарель, ты совершенно оправдала себя! Однако улица по-прежнему на месте, не так ли? По ней ездят и ходят, на ней идет торговля. Прежде чем я отдам тебе голубой кристалл, не будешь ли ты так любезна объяснить все мне и моему бывшему коллеге?
  
  – С удовольствием, – ответила Амарель. – После того, как провалились наши предыдущие попытки, мы решили действовать совершенно буквально. Улица Процветания представляет собой примерно 2650 квадратных метров кирпичной и каменной поверхности. Мы задали себе простой вопрос. А кто в действительности рассматривает каждый кирпич и каждый камень?
  
  – Уж точно не бедный Джэрроу, – ответила Ивовандас. – Иначе бы не попал в эту бутылку, чтобы присоединиться к моей коллекции.
  
  – Мы решили совершенно физически украсть каждый квадратный метр улицы Процветания, кирпич за кирпичом и камень за камнем, – продолжила Амарель. – И это поставило перед нами три проблемы. Первое, как это сделать, чтобы никто не заметил шум и возню? Второе, как это сделать, чтобы никто не стал ругаться на грязь, оставленную нами на улице? И третье, как обеспечить рабочую силу, необходимую, чтобы выполнить такую объемную и монотонную работу?
  
  Сначала отвечу на второй вопрос. Мы использовали Консорциум по рекультивации Верхней Пустоши. Перебрав все разрушенные вами двоими в ходе вашей вражды особняки, рабочие обеспечили нас необходимым количеством кирпича и камня.
  
  В наших торговых фургонах было оборудовано большое скрытое пространство, и мы возили их поначалу по разным улицам города, не только по улице Процветания, до бесконечности, чтобы устранить подозрения в том, что они непосредственно нацелены на источник силы Джэрроу.
  
  Джэрроу принялся биться головой о стеклянную стену своей тюрьмы.
  
  – Постепенно мы решили, что пора приниматься за реальное дело. Насчет остального, полагаю, ты уже догадалась. Основную работу выполнял Шраплин, автомат, чья встреча с Джэрроу оставила на нем неизгладимый след, и он был согласен терпеть любую скуку и лишения, только бы отомстить. Шраплин использовал специально сконструированные и изготовленные Брэндуин Мирис руки-инструменты, чтобы выковыривать кирпичи и камни улицы Процветания и заменять их на кирпичи и камни из особняков Верхней Пустоши. Ночью мусор, добытый им за день, сбрасывался в тех же самых руинах. Что же до того, что никто не видел и не слышал, как Шраплин работает у нас под фургонами, могу лишь сказать, что наш маг чрезвычайно преуспел в сотворении заклинаний, создающих непроницаемый барьер для звуков в любом пространстве и любой форме.
  
  После этого оставалось лишь одно, – продолжила Амарель, зевая и потягиваясь. – Провести не один месяц, тщательно устанавливая фургоны над каждым квадратным метром улицы Процветания, меняя их один за другим. Никто и не замечал, что участки, где мы стояли, выглядят не совсем так, как они выглядели час или два назад. Со временем, когда мы вынули из мостовой последний кирпич, оказавшийся ключевой точкой, источник силы Джэррроу стал просто улицей города.
  
  – Помоги мне! – заорал Джэрроу высоким и еле слышным голосом, будто брошенный на ветер шепот. – Забери меня у нее! Я стану им, для тебя! Я могу стать Скавием! Я могу стать тем, кем ты только захочешь!
  
  – Думаю, хватит с тебя, – сказала Ивовандас, любовно убирая стеклянную тюрьму в ящик стола и продолжая улыбаться. Согнула пальцы, и между ними появился знакомый голубой кристалл.
  
  – Ты немало пострадала ради этого, – сказала она. – И я отдаю его тебе, как свою часть договора, честно заключенного и честно исполненного.
  
  Амарель взяла светящийся кристалл и раздавила каблуком.
  
  – На этом все кончено? – спросила она. – Все вернулось в гармоничное равновесие? Я могу идти своей дорогой, оставив тебя следующие пару лет беседовать с Джэрроу?
  
  – В некотором роде, – ответила Ивовандас. – В то время как я, согласно договору, уничтожила кристалл с записью несдержанного визита в состоянии опьянения, случившегося в прошлом году, я только что обрела даже более интересную запись, в которой ты признаешься в ряде преступлений, совершенных в Терадане, и называешь по имени своих сообщников.
  
  – Да, – согласилась Амарель. – Нечто подобное я и ожидала. Решила, что, если мне снова придется столкнуться с предательством, неплохо бы сначала обзавестись благодарными слушателями.
  
  – Я и есть самый благодарный слушатель! О, мы так много можем сделать друг для друга! Подумай, Амарель, мои желания и ожидания вполне понятны. Я считаю себя достаточно умелой в определении источника силы моих коллег. Устранив Джэрроу, я создала дисбаланс союзов в Парламенте. Начнутся новые проверки на прочность и схватки. Я буду следить за ними, очень, очень осторожно, и, со всей неизбежностью, ожидаю, что появится новая цель для тебя и твоих друзей, которую вы для меня добудете.
  
  – Ты хочешь, чтобы мы вынесли Чрезвычайный Парламент, устраняя источники силы один за другим, – сказала Амарель. – До тех пор, пока он не станет Парламентом Ивовандас.
  
  – Твоей жизни на это может и не хватить, – сказала волшебница. – Но будет достигнут существенный прогресс! Тем временем я намереваюсь позволить тебе оставаться в городе, на свободе, наслаждаясь статусом убежища и живя в свое удовольствие. Пока ты и твои друзья мне не понадобитесь. А я вас позову, не сомневайся.
  17. Предстоящая работа
  
  Амарель встретилась с ними на мосту Скованных Крыльев, в приятном лиловом свете закатных сумерек. В городе было тихо, на Верхней Пустоши никто не воевал, с неба не падал ни огонь, ни визжащие твари, вцепившиеся друг в друга когтями.
  
  Они встали полукругом перед статуей Скавия. Софара что-то пробормотала и сделала движение пальцами.
  
  – Мы в пузыре, – сказала она. – Никто нас не услышит и даже не увидит, если я… заткнись, Скавий, я знаю, что ты нас слышишь. Ты – особое дело. Как все прошло, Амарель?
  
  – Как мы и ожидали, – ответила Амарель. – В точности.
  
  – Я же тебе говорила, что такие чародеи предают инстинктивно, но они совершенно безумны, – сказала Софара. – Как она повела игру?
  
  – Хочет, чтобы мы за бесплатно были у нее на поводке, чтобы она могла искать источники силы своих коллег и посылать нас за ними.
  
  – Похоже, хороший способ убить время, босс, – сказал Шраплин, отвинчивая крышку у себя на груди и возясь с каким-то механизмом, который начал было слегка дребезжать. – Я еще выдержу такое пару раз, чтобы скинуть еще пару этих засранцев. Она сэкономит нам кучу сил, если впредь будет точнее указывать на источник.
  
  – Не могу не согласиться, – сказала Софара. – А теперь стой смирно.
  
  Она провела пальцами сквозь волосы Амарели и через пару секунд аккуратно вытащила вьющийся черный волосок.
  
  – Вот он, мой маленький шпион, – сказала она. – Как я рада, Ам, что ты тогда принесла мне те штуки, которые Ивовандас на тебя навесила. Я бы никогда и не научилась делать их такими незаметными, если бы те не раскурочила.
  
  – Думаешь, он сообщит тебе достаточно? – спросила Брэндуин.
  
  – Сомневаюсь, честно говоря, – ответила Софара, убирая волосок в сумку и улыбаясь. – Но я смогу помотреть на все, что дозволили увидеть Амарели, а это намного лучше, чем ничего. Если мы сможем вычислить ее привычки и образ жизни, эта сука со временем начнет оставлять нам улику за уликой относительно ее собственного источника силы.
  
  – Шлеп! – сказала Брэндуин.
  
  – Ага. И такие игры мне очень нравятся, – ответила Софара.
  
  – Думаю, у меня получится послать кое-какие сообщения за пределы города, – сказала Нефритовый Язык. – Некоторые из людей, которые жаждут нашей крови, ненавидят Чрезвычайный Парламент больше, чем нас. Если мы сможем с ними договориться прежде, чем свалим этих волшебников, думаю, мы купим этим себе дорогу обратно в нормальный мир. Убежище Терадана наоборот. По крайней мере, в паре мест.
  
  – Нравится мне, как вы все придумали, – сказала Амарель. – Ивовандас в качестве подставного лица, а потом, когда мы от нее нужное получим, можно ее и в речку скинуть. Ее и всех ее друзей. У кого там вино?
  
  Нефра достала бутылку, нечто цвета сердолика, светящееся и явно дорогое. Они передавали ее по кругу, и даже Шраплин за компанию плеснул себе вина на подбородок. Держа в руке полупустую бутылку, Амарель повернулась к статуе Скавия.
  
  – Вот так и есть, ты, задница. Похоже, мы не настолько завязали, как собирались. Пятеро воров против всего Чрезвычайного Парламента. Безумие. Ставка из тех, какие тебе больше всего нравились. Может, теперь лучшего мнения о нас станешь? А если не можешь, то погрей для нас несколько пьедесталов заранее, ладно? В конце концов, мы вполне можем стать уличными фонарями в будущем. А это – за наш счет.
  
  И она разбила бутылку о пьедестал. Они глядели, как светящееся игристое вино стекает по мрамору. Спустя мгновения Софара и Брэндуин ушли, под руку, в сторону улицы Скованных Крыльев. Следом пошел Шраплин, а потом и Нефра.
  
  Амарель стояла в белом свете того, что осталось в этом мире от Скавия. Что он там ей шептал, она никому не рассказала.
  
  И бегом догнала остальных.
  
  – Эй, хорошо, что вернулась! – крикнула Нефра. – Пойдешь с нами в «Знак Обрушившегося Огня»? Мы собираемся поиграть.
  
  – Ага, – ответила Амарель. Воздух Терадана казался ей слаще, чем многие месяцы до этого. – Черт подери, да, мы поиграем!
  Брэдли Дентон
  
  Лауреат премий World Fantasy Award и John W. Campbell Memorial Award, Брэдли Дентон родился в 1958 году. Вырос он в Канзасе и получил магистерскую степень в Канзасском университете. Первый свой рассказ он опубликовал в 1984 году и вскоре стал постоянным корреспондентом журнала The Magazine of Fantasy and Science Fiction. Первый его роман, Wrack and Roll, был опубликован в 1986 году. За ним последовали «Лунатики», Buddy Holly Is Alive and Well on Ganymede, Blackburn, и Laughin’ Boy. Более всего он известен своей серией рассказов и романов Blackburn с эксцентричным серийным убийцей в качестве героя, но премию John W. Campbell Memorial Award он получил за роман Buddy Holly Is Alive and Well on Ganymede, а двухтомник A Conflagration Artist и «Дом Калвина Кулиджа для усопших комиков» были награждены World Fantasy Award в номинации Best Collection. Его рассказы также выходили в сборнике «На день ближе к смерти. Восемь аргументов против бессмертия». Живет он в Остине, штат Техас.
  
  В лаконичном и динамичном комическом триллере, приведенном ниже, мы узнаем, что главное – не инструмент, а музыка.
  Брэдли Дентон
  «Крутая медь»
  1. Потерявшийся в лесу
  
  В небе светил лишь крохотный кусочек луны, над головой были лишь перекрученные ветви дубов и техасских кедров, и я не тревожился, что пятеро воров в своем покосившемся домике меня заметят. Во-первых, я был в лесу, метрах в сорока от дома, во-вторых, на дворе была ночь пятницы, если точнее, то уже 1:30 субботы. И самое главное – тем, за кем я следил, было лет по семнадцать, и их ничего не интересовало, кроме смартфонов и того, что у них в штанах.
  
  Насколько я понимал, самым опасным у них явлением был кантри-панк Хэнка Уильямса Третьего, чья музыка разносилась на весь лес всякий раз, как открывалась дверь дома. Жалкое подобие настоящих преступников, эти дети, и это была одна из причин, по которым я решил лишить их неправедно нажитого. Я сомневался, что мне придется долго возиться, а для них это могло стать хорошим уроком. К обоюдному благу. Опять же, если моя бывшая позовет меня учителем в школу, на следующей неделе, и один из этих парней окажется у меня на уроке, то вышедший на замену крутой Мэтью Маркс с удовольствием увидит испуг на их прыщавых мордах.
  
  Но сейчас я решил, что надо осмотреться получше. Помимо огрызка луны, имеющееся освещение составляли блеклые лучи света из окон дома и кремово-желтый свет лампы на крыльце. Неплохо. Но я следил уже сорок пять минут, в складной бинокль, и никак не мог уловить момент передачи денег. Особенно если это сделают внутри. Мне надо было точно знать, который из мальчишек возьмет наличку, куда он ее уберет, станет делиться с остальными или зажмет. Еще я хотел знать, сколько им удалось надыбать. Нет особого смысла следить за подростками из-за паршивой сотни баксов… тем более вламываться в эту развалюху позже, если там нет ничего, кроме пустых банок из-под пива и пакетов от «Читос». Я уже попадал в подобную ситуацию, когда меня еще чихуахуа покусал, которого я не заметил сразу. Чихуахуа я смог продать за двадцать баксов, что совсем не компенсировало причиненных боли и хлопот. Надеюсь, он закончил свои дни на вок-сковороде.
  
  Та напасть научила меня тому, что внешность может оказаться обманчива. Дом с чихуахуа был мини-особняком, принадлежащим процветающим торговцам марихуаной, но в нем почти ни фига не оказалось. Деревенский покосившийся домик являл разительный контраст с ним, похожий на слегка увеличенную хижину из парка «Догпатч». Когда-то он был элегантным гостевым домиком на третьем по величине ранчо округа Кингмэн, но теперь он стал старым, уродливым и ветхим. Что не мешало ему, возможно, иметь золотую сердцевину.
  
  Вышел я на этот домик при помощи смартфона, принадлежащего звезде футбольной команды старшеклассников школы Кингмэн, по имени Донни. Стоя в коридоре перед уроком, я услышал, как он хвастается другу по поводу своих криминальных подвигов в межсезонье. Вот вам преимущество быть старым болваном в школе, да еще тем, кто только на замену выходит. Если бы я не стал прямо перед ними и не рявкнул, мальчишки вообще меня бы не заметили. А еще они игнорировали школьное правило: не болтать по телефону во время урока и не переписываться. Благодаря этому я всегда мог подслушать или подсмотреть их сообщения, проходя мимо парты, будто призрак.
  
  Узнав адрес и старательно погуглив, я выяснил, что покосившийся домик и два гектара земли принадлежат папочке-бузьнисмену другого старшеклассника по имени Джаред. На него я до того внимания не обращал, но сейчас вычислил его, со своего наблюдательного поста в лесу. Если не обманули фото из фейсбука.
  
  Похоже, папочка Джареда не очень-то заморачивался стрижкой газона или иным уходом за своей деревенской собственностью. Несомненно, он купил ее в качестве вложения денег, незадолго до недавнего краха на рынке недвижимости. И теперь у его семнадцатилетнего наследника был дом для тусовок. Ближайший жилой дом был в полумиле отсюда, и это тусовочное место вполне могло использоваться для незаконных дел.
  
  Я был уверен, что тяжелыми наркотиками тут не пахнет, поэтому не стал заморачиваться насчет серьезного оружия. Конечно, будучи в Техасе, вполне можно было ожидать, что в домике есть пара ружей или винтовок для охоты на оленя. Но штуки, которые нужно перезаряжать после каждого выстрела, меня не слишком-то беспокоили.
  
  У меня оружия не было. Никогда с собой не беру его. Оружие – костыль для тех, кто хорошо бегать не умеет. С собой у меня был только швейцарский армейский нож, на случай, если потребуется портативный инструмент для взлома.
  
  И я не думал, что он потребуется. Пока что эти мальчишки не выказали достаточно соображения, чтобы хотя бы дверь закрывать.
  2. Дурацкая торговля
  
  Когда на моих часах было 1:55, я увидел свет фар машины со стороны проселочной дороги, к северу от покосившегося домика. Машина, подпрыгивая, поехала по гравийной подъездной дороге, к востоку от моего укрытия. Я присел за стволом дуба, дожидаясь, пока грязный и ржавый белый грузовичок без боковых и задних окон не проехал мимо. Выглядело многообещающе.
  
  Грузовичок проехал мимо «Крайслера ПТ Крузер», «Хонды Цивик» и фордовского пикапа, стоявших на газоне на другой стороне подъездной дороги. И остановился на широкой грунтовой площадке у самого двора домика, заросшего сорняками. Развернулся и сдал назад, едва не упершись задним бампером в ступени крыльца. Открылись задние двери.
  
  На крыльцо вышел худощавый парень с всклокоченными каштановыми волосами, Джаред, и рослая девушка с длинными прямыми светлыми волосами, вставшая со старого диванчика, стоявшего у входной двери. Джаред махнул рукой, приглашая кого-то войти. Музыка Хэнка Уильямса Третьего стихла. В тишине были слышны стрекот сверчков и цикад, но доносившиеся с крыльца голоса были неразборчивы.
  
  Я сложил бинокль. Вряд ли кто-то посмотрит в этом направлении теперь, когда грузовик приехал. Сунув бинокль в задний карман черных джинсов, я застегнул молнию на черной куртке и накинул капюшон. В конце апреля в центральном Техасе было слишком тепло для такой одежды, даже посреди ночи. От водостойкой туши для ресниц, которой я вымазал себе лицо, чесалась кожа. Но иногда приходится приносить комфорт в жертву стилю.
  
  Выйдя из-под деревьев, я срезал метров пятнадцать, перейдя на полусогнутых подъездную дорогу, и притаился за «ПТ Крузером». Постояв секунду, перешел за «Хонду Цивик». Колени еще не болели, мешая идти быстрее, но давали о себе знать больше, чем хотелось бы. Когда я пришел к врачу, вернувшись сюда из Чикаго, техасский доктор сказал, что я в приличной форме для «сорокатрехлетнего мужика, курящего, пьющего и с начинающимся артритом». И это от семидесятилетнего деда с пузом, как пляжный мяч, и дыханием, отпахивающим арахисовым маслом. Может, я бы и не обратил внимания, если бы он не спросил, не хочу ли я что-то предпринять по поводу моих редеющих волос.
  
  – По крайней мере, еще не седые, – сказал я.
  
  – Тик-так, – ответил он. Нравятся мне такие.
  
  Я присел слева от переднего бампера «Цивика», затаив дыхание. С крыльца доносилась болтовня, типа «Привет-как-дела». Но, помимо нее, слышались и тихие голоса из кузова фордовского пикапа, с другой стороны от «Хонды».
  
  – Что происходит? – прошептала девушка-подросток.
  
  – Они приехали, чтобы сделать предложение, – ответил мужской голос. – Не беспокойся. Тайлер все сделает.
  
  – Почему ты не там, с ними, Донни?
  
  – Не, все нормуль. Ладно тебе, Мэрайза. Поцелуй меня еще раз.
  
  Имя «Мэрайза» я узнал пару дней назад, когда выходил на замену на занятие по мировой литературе, где школьников готовили к колледжу. Миниатюрная темноволосая девушка с огромными карими глазами и еле заметным техасским акцентом. Она сказала нечто внятное по поводу книги «Победитель на деревянной лошадке» Д. Г. Лоуренса. Меня это впечатлило достаточно, чтобы я ее запомнил.
  
  Но, как выяснилось, она оказалась таким же подростком-правонарушителем. Жалко, я не думал, что среди этих воров есть и умные. Безусловно, этим конкретным ворам хватило ума, чтобы залезть среди ночи в сельскую школу округа Кингмэн и вылезти, не попав под объективы камер видеонаблюдения, но там всего три камеры были в рабочем состоянии, и две из них были направлены на главный вход. Чтобы избежать их, не требовалось университетских премудростей.
  
  Услышав влажные звуки того, как Мэрайза и Донни ели друг друга губами, я отполз к заднему бамперу «Цивика» и выглянул. Я оказался метрах в десяти от дома, напротив западного угла крыльца. На крыльце даже перил не было. Если мальчишки и приехавшие покупатели будут стоять там, я смогу увидеть все.
  
  В кузове пикапа Донни прилагал все усилия, чтобы превратить свои обнимашки с Мэрайзой в нечто большее. Но Мэрайза каждые пару секунд прерывала его, приподымаясь и глядя на то, что происходило на крыльце. Весело. Но мне тоже надо глядеть на крыльцо.
  
  Трое старшеклассников, белые – Джаред, девушка, вставшая с диванчика, и Тайлер, приятель Донни из футбольной команды, стояли спиной к открытой двери. Тайлер, курносый коротко стриженный качок в синих джинсах и футболке «Тоби Кит», явно был обречен на карьеру в Лиге Американского Футбола либо на карьеру грабителя винных магазинов. Ни слова не смог бы сказать по поводу «Победителя на деревянной лошадке».
  
  Спиной к грузовику стояли двое взрослых придурков. Один, красномордый небритый белый мужик в бейсболке «НАСКАР», выглядел как чуть более худощавая и сильно постаревшая копия Тайлера. На вид ему было лет шестьдесят пять – семьдесят, но, может, и меньше, если жизнь тяжелая была. Мне показалось, что я его узнал, что это один из давних приятелей-синяков моего старика, но я не был уверен.
  
  Другой мужик, худощавый тип с гладкой кожей, мрачным лицом и глазами цвета оружейной стали, был лет тридцати с чем-то. На нем были белая ковбойская шляпа, красный жилет из шотландки с золотой вышивкой поверх черной рубашки с белыми перламутровыми пуговицами, золотистый галстук-боло, отутюженные черные слаксы и красные ковбойские ботинки с острыми носами. На запятье у него виднелись часы. Еще один человек, который знает, что комфорт иногда следует принести в жертву стилю. А может, только что с шоу пришел.
  
  Говорил мужик в бейсболке НАСКАР.
  
  – …нам понравилось предложение, но мы хотели бы сначала оценить товар. Карлос и я хотим хлебнуть своего пивка, понимаете, о чем я?
  
  Тайлер ухмыльнулся и протянул руку мужчине в ковбойской шляпе.
  
  – Карлос, да? Я еще дорасту до твоего бизнеса.
  
  Я вздрогнул. Тайлер вел себя, как коммивояжер, торгующий бытовой техникой. Нездорово.
  
  Карлосу это тоже не понравилось. Он прищурился, его плечи дернулись. И он не протянул руки Тайлеру.
  
  Мужик в бейсболке натянуто усмехнулся.
  
  – Э-э, «Карлос» – не настоящее его имя. Я его только сейчас так называю, специально. Меня можешь называть «мистер Энтони», как я тебе по телефону представился, в знак уважения к старшему. Ладно, давайте ближе к делу.
  
  Оба-на, это тот самый мужик, которого я с детства помню. Бобби Энтони. Отец называл его Бобби Тон. Некоторое время в тюряге сидел. И мама его ни капельки не любила.
  
  Тайлер уронил руку. Судя по мрачному лицу, он решил, что Карлос и Бобби Тон его не уважают. И оскорбился.
  
  Я снова вздрогнул. Плохой ход, Тайлер. Эти ребята тебе кишки через нос выдернут, если что.
  
  К счастью, мрачное выражение мгновенно исчезло с его лица. Тайлер снова стал похож на Уилли Ломана.
  
  – Ну, да, конечно! Давайте за дело! Джаред, не хочешь их принести?
  
  – Все сразу? – недоуменно спросил Джаред.
  
  – Кейли поможет, – сказал Тайлер, кивая на светловолосую девушку, которая глядела под ноги, стряхивая пряди со лба.
  
  Карлос прокашлялся и заговорил. Он был одет как музыкант из группы и стоял на крыльце домика в Техасе, но речь у него была не хуже, чем у диктора на радио в Коннектикуте.
  
  – Насколько я понимаю, у вас имеются три разные модели. Полагаю, что вы принесете их по одной за раз, чтобы я мог отдельно оценить каждую.
  
  Тайлер и Джаред тупо поглядели на него, Кейли продолжала смотреть под ноги.
  
  – Проклятье, ребята, чего ждем? – рявкнул на них Бобби Тон.
  
  Тайлер махнул рукой Джареду, и тот кинулся в дом. Кейли шаркнула ногой, но не двинулась с места.
  
  В кузове «Форда» раздался стон Донни. Глянув туда, я увидел, что Мэрайза смотрит на происходящее, опершись руками на край кузова. А Донни пытается стащить ее обратно.
  
  – Донни, нет! – сказала Мэрайза в голос.
  
  Донни снова застонал и потянул ее к себе. Мэрайза исчеза в кузове, и у меня возникло скверное ощущение, что надо что-то сделать. И это будет полной глупостью с моей стороны.
  
  – Донни! Баста, да? – послышалось из кузова вместе со звуком пощечины. Видимо, по лицу Донни. Я слегка расслабился.
  
  Карлос глянул в сторону «Форда». Едва не на меня. Я затаил дыхание.
  
  Но взгляд Карлоса не задержался на месте. Он снова повернулся к Тайлеру, поглядел на часы и что-то пробормотал по поводу любителей.
  
  Мэрайза снова поднялась, чтобы поглядеть через борт.
  
  Встал Донни.
  
  – Ну его на хрен, – прошипел он, спрыгнув на землю и затопал к крыльцу.
  
  – Пока, – прошептала Мэрайза. Она была ко мне спиной, но у меня возникло ощущение, что она улыбается.
  
  Я тоже улыбнулся и поглядел на крыльцо.
  
  Тайлер снова сделал мрачное лицо, глядя на Донни.
  
  – Что-то нужно, брат?
  
  – Ага, только не дают.
  
  Бобби Тон прокашлялся.
  
  – Ребята, если вы отложите свои любовные дела на время, пока мы не закончим, будем очень признательны.
  
  Джаред вышел наружу, неся в руках трапециевидный пластиковый кофр, едва не с него самого размером. С глухим стуком поставил его на бетонное крыльцо, и Тайлер присел, расстегивая замки.
  
  – Только полюбуйтесь, джентльмены, – сказал он.
  
  Верхняя часть кофра откинулась, так что я не мог увидеть, что внутри. Но увидел кислое выражение на лице Карлоса.
  
  – Чо, хреново? – спросил Бобби.
  
  Карлос медленно и мрачно качнул головой.
  
  – В жопу засунуть, – сказал он по-испански, но все с той же интонацией диктора из Коннектикута.
  
  Бобби Тон сделал шаг вперед, поддел ботинком кофр и сбросил его с крыльца. Кофр упал на землю, из него вывалился большой белый раструб сузафона и прокатился с полметра в мою сторону, пока не замер широкой стороной к крыльцу. Изогнутая белая труба вывалилась из кофра, а затем кофр упал поверх нее.
  
  – Эй! – заорал Донни. – Какого черта?!
  
  Карлос мрачно поглядел на Донни и Тайлера.
  
  – Фибергласс, – рыкнул он.
  
  Сунув руку под жилет, он достал из-за спины револьвер, такой огромный, какие, я думал, только в мультфильмах бывают.
  
  Взвел курок и выстрелил в раструб сузафона.
  
  Стрелок он оказался меткий.
  3. Чепуха-а!
  
  Я присел пониже, укрываясь за левым задним колесом «Цивика». Движение могло меня выдать, но это лучше, чем пулю словить. Карлос выпустил пять пуль подряд, и грохоту от каждого было как от полшашки динамита. Я опознал звук. Ружейные патроны «Магнум .410».
  
  Когда эхо последнего выстрела стихло и у меня перестало звенеть в ушах, я рискнул снова выглянуть из-за бампера «Цивика», слыша крики подростков. В раструбе сузафона было пять дырок размером с мяч для гольфа и куча мелких. Трава вокруг раструба была покрыта белой пылью от фибергласса.
  
  Бобби Тон ковырялся мизинцами в ушах, а Карлос отщелкнул барабан огромного револьвера и вытряхнул стреляные ружейные гильзы. Потом сунул руку в карман жилета и вставил в барабан новые патроны, пять штук.
  
  – Этот пистолет зовется «Судья», – сказал Карлос, защелкивая барабан обратно. – И «Судья» не любит фибергласс.
  
  Он искоса глянул на Бобби Тона.
  
  – Ты им не говорил, что «Судье» не понравится фибергласс?
  
  – Я упомянул, что инструментами низкого качества мы не интересуемся, – сказал Бобби, кивнув.
  
  Тайлер ткнул пальцем в сторону дырявого раструба.
  
  – Это же «Кинг»! Труба за четыре штуки баксов!
  
  – Как скажешь, – ответил Бобби Тон. – Я в этом не разбираюсь. Я лишь посредник.
  
  Карлос заткнул «Судью» за пояс.
  
  – Итак, дети, что еще у вас есть? – спросил он.
  
  Тайлер, Донни и Джаред нервно переговаривались, встав в кружок, а Кейли снова села на потрепанную софу. Я глянул на «Форд». Вряд ли хоть одна из пуль попала в пикап, но я решил, что Мэрайза наверняка изрядно испугалась. Конечно же, ее не было видно. Наверное, ничком лежит в кузове.
  
  Хорошо. Умным девочкам, таким, как Мэрайза, положено пугаться перестрелок а-ля Додж-сити. Иначе когда-нибудь она окажется в толстовке с капюшоном, с выкрашенным водостойкой тушью для глаз лицом посреди сорной травы.
  
  Джаред вытащил на крыльцо следующий черный кофр. На этот раз, когда Тайлер его открыл, я увидел внутри блестящий, как золото, раструб из покрытой лаком полированной меди.
  
  Карлос поджал губы.
  
  – Это выглядит приемлемо. Сейчас выясним.
  
  Несколькими уверенными движениями собрал сузафон. Надел идущие по кругу трубы через голову на плечо, положил пальцы на клапаны и прижал к губам мундштук.
  
  И выдал быструю басовую гамму, от которой задребезжал бампер «Цивика». Я ощущал звук грудью. Не такой резкий, как выстрелы «Судьи», но проникавший глубже. Я впечатлился.
  
  После тридцати секунд игры Карлос остановился, снял с себя инструмент, разобрал и положил в кофр. Захлопнув кофр, встал и поглядел на Бобби Тона.
  
  – Двадцать две сотни, – сказал он.
  
  Донни издал звук, как осел, которому двинули ногой по яйцам.
  
  – Чепуха-а! – воскликнул Тайлер.
  
  Карлос отвернулся и поглядел в темноту.
  
  Бобби Тон выставил руки в сторону ребят, ладонями вверх.
  
  – Если он сказал двадцать две сотни, значит, двадцать две.
  
  – Иисусе, – сказал Тайлер. Его голос коммивояжера по бытовой технике стал плачущим. – Это же «Конн». Их сейчас по восемь тысяч продают, а этим пользовались месяца четыре, типа того. С ним даже на парад не выходили. Четыре тысячи, не меньше. Особенно после того, как вы тут «Кинга» расстреляли.
  
  Карлос стоял, будто каменный.
  
  – Ребята, так или никак, – сказал Бобби Тон, приподняв брови. – Если никак, он другого предложения делать не станет.
  
  Тайлер и Донни выругались. Но Джаред поглядел на Кейли, которая сидела на софе, прикрыв лицо волосами и глядя на коленки.
  
  Я увидел, что она кивнула.
  
  Джаред и Тайлер переглянулись, и Тайлер разочарованно застонал.
  
  – Ну, попали так попали, – сказал он.
  
  Карлос повернулся к ним и завел руку за спину. Мальчишки вздрогнули. Но на этот раз он вытащил кожаный бумажник размером с небольшой блокнот. Открыл его, будто Библию, отсчитал двадцать две сотенные купюры и отдал Бобби Тону. А затем убрал бумажник обратно, к «Судье».
  
  Бобби снял со стопки две купюры и протянул Тайлеру остальное.
  
  – Чувак, ты нас обделяешь, – заныл Тайлер.
  
  Бобби Тон нахмурился.
  
  – Ни разу. Мои десять процентов, как нашедшего. Так что вы мне еще двадцать баксов должны.
  
  Тайлер забрал пачку сотенных и сунул в задний карман.
  
  – Итак, лучшее вы напоследок оставили? – спросил Карлос.
  
  Донни показал большим пальцем в дом, и Джаред вошел внутрь.
  
  – Так и есть, сэр, – сказал Тайлер. Мальчишка изо всех сил старался прийти в себя. – Этому около трех лет, но он в идеальном состоянии. Новый обошелся бы вам в 15 килобаксов.
  
  – Сузафоны редко столько стоят, – сказал Карлос, приподняв брови.
  
  Тайлер ухмыльнулся, когда Джаред вытащил на крыльцо третий кофр и поставил его рядом со вторым.
  
  – Потому что эта хрень – не сузафон, – сказал он. Присел, расстегивая замки, и с радостным выражением лица открыл кофр. – Если верить моим повернутым музыкантам из окрестра, это концертная туба «Грониц». Была гордостью руководителя оркестра Кингмэн Скул с тех пор, как он убедил какого-то богача хренова из Сан-Антонио принести ее им в дар. Однако потеря мистера Гаррета может стать вашим приобретением.
  
  При этих словах я заскрипел зубами. До нынешнего момента я еще надеялся, что Дэвид Гаррет как-то участвует в заговоре по краже сузафонов. В конце концов, преподаватель с маленькой зарплатой, имеющий доступ к дорогим инструментам. Но его здесь не было, а теперь еще Тайлера явно забавляют его предстоящие страдания.
  
  Идиотизм. Я даже знаком с Гарретом не был, но был почти уверен, что он спит с моей бывшей. Меня бы порадовало, окажись он преступником. За те пять недель, что я провел в Кингмэн, я узнал лишь, что Гаррет талантлив, популярен, симпатичен и ездит на почти новом «Ниссан Максима». А еще он афроамериканец, что несколько роднит его с Элизабет. Безусловно, я понимал, что мои европейские гены – не та причина, по которой рухнул наш брак. Но я жалел, что не родился черным, с шести лет, когда увидел, как играет Фредди Кинг в «Армадилло» в Остине. Отец меня и кое-чему хорошему научил, а не только замки вскрывать.
  
  Карлос наклонился, поглядел в кофр и вздохнул.
  
  – Нет, не думаю.
  
  Тайлер выпрямился, выпучив глаза.
  
  – Вы шутите? Это же совершенно идеальная вещь.
  
  – Посмотрите только на этот металл! – сказал Донни. – Его тут больше, чем в трех сузафонах!
  
  Карлос снова поглядел в кофр.
  
  – Это был бы прекрасный инструмент для записи в студии или для симфонического оркестра, но это не мой рынок. Думаю, вы могли ошибиться в силу того, что в Мексике сузафоны обычно называют тубами.
  
  Он презрительно посмотрел на Донни.
  
  – Что же до количества металла, подозреваю, ты решил, что я и металлоломом занимаюсь. Нет, не занимаюсь.
  
  Он еще раз заглянул в кофр.
  
  – Восемь сотен.
  
  Снова отвернулся и стал глядеть в темноту.
  
  – Чепуха-а! – заорал Донни. – Бычье ДЕРЬМО!
  
  Бобби Тон выставил руки.
  
  – Мальчики, у вас десять секунд.
  
  Тайлер и Доннер снова принялись топать и ругаться. Затем, как и в первый раз, Джаред поглядел на Кейли. Лицо девушки все так же было прикрыто волосами. Она снимала с лодыжки кусочек отслоившейся кожи. Но снова кивнула Джареду, и Джаред передал сообщение Тайлеру.
  
  Тайлер застонал и протянул руку.
  
  Как и в прошлый раз, Карлос достал большой бумажник и отсчитал купюры. Отдал их Бобби Тону.
  
  Бобби снял верхнюю купюру и сунул в карман.
  
  – Теперь вы не должны мне двадцать баксов, – сказал он, отдавая Тайлеру оставшиеся семь сотен.
  
  Тайлер, мрачный, как кастрированный бульдог, сунул купюры к остальным, в задний карман. Карман стал пухлым, но это его, похоже, лишь печалило.
  
  Я сделаю все, что смогу, чтобы избавить его от этой ноши. Двадцать семь сотен – не слишком большой урожай за день. Но я часто выходил на дело и за меньшим.
  
  Карлос повернулся к Бобби Тону.
  
  – Если больше ничего нет, то поехали.
  
  Бобби показал на дом.
  
  – У вас там больше ничего нет?
  
  – Не, это все, что мы смогли стащить, – сказал Донни. – В Кингмэне теперь остался только один сузафон, и тот старый и побитый.
  
  – В таком случае можете расширить зону поиска на другие школы, – сказал Бобби Тон. – Карлос сказал мне, что мы найдем применение для горнов и тромбонов, но они столько не стоят. Если хотите денег побольше, ищите другие сузафоны.
  
  Карлос небрежно махнул рукой в сторону разбитого раструба на траве, скривив верхнюю губу.
  
  – Не забывайте, никакого фибергласса.
  
  Повисло молчание. Потом Бобби Тон пнул ногой крышку кофра с тубой.
  
  – Хорошо, мальчики, грузите их.
  
  Джаред наклонился к кофрам, но Донни преградил ему путь.
  
  – Я сам, кларнетист.
  
  Донни присел, застегивая замки кофра с тубой, дотащил до грузовичка и бросил кофр внутрь. Тот с грохотом упал.
  
  – Полегче! – сказал Бобби Тон.
  
  Донни зло поглядел на него.
  
  – А, все нормально. Он же всего семь сотен стоит.
  
  Пнул левую заднюю дверь грузовичка, и она с грохотом закрылась.
  
  – Хватит, это невежливо, – сказал Бобби Тон.
  
  Карлос гневно поглядел на Донни.
  
  Донни, не обращая на них внимания, потянулся за кофром с сузафоном.
  
  И в этот момент зарычал двигатель грузовика. Взревел, и грузовичок рванул прочь от крыльца, выбрасывая траву и землю задними колесами. Правая задняя дверь болталась из стороны в сторону. Виляя на грунтовой площадке, грузовичок выскочил на гравийную дорогу и понесся в ночь, к главной дороге.
  
  Когда грузовичок проносился мимо меня, я мельком увидел водителя.
  
  Мэрайза.
  
  Я глянул на крыльцо, ожидая, что Карлос снова вытащит «Судью». Но Карлос стоял на месте в некотором ошеломлении, пока остальные парни на крыльце орали. Кейли откинула волосы с лица и глядела, как уезжает грузовик.
  
  Я тоже глядел. Когда машина выехала на асфальт, у нее загорелись фары, и она с ревом понеслась на восток. Правый задний габарит мигал, это качалась из стороны в сторону правая задняя дверь. Затем габаритные огни исчезли за дубами, и рев мотора стал еле слышен.
  
  На крыльце продолжались крики и ругань. Когда все умолкли, заговорил Карлос.
  
  – Блин, и чья подруга только что мою тубу свистнула? – спросил он, в первый раз за вечер говоря, как настоящий техасец.
  4. Я не извращенец
  
  Понятия не имею, зачем Мэрайза это сделала. Может, взбесилась на то, как Донни выскочил, когда она не захотела ноги расставить. Но для умной девочки угнать грузовик – глупый способ выразить недовольство. Учитывая, что Карлос может опробовать «Судью» не только на фиберглассовом раструбе сузафона.
  
  А вот Бобби Тон явно занервничал. Я услышал, как он требует от Тайлера отдать семь сотен за тубу и еще пять – за грузовик.
  
  – Я спер этот ящик дерьма исключительно ради нынешней сделки, – сказал он. – Так что мне на него наплевать, как на машину. Дело принципа. Ты приглашаешь человека по делу, и человек вправе ожидать, что он уедет на той же машине, на которой приехал.
  
  Мальчишки поглядели на Кейли, которая снова едва заметно кивнула, роняя волосы на лицо.
  
  Тайлер, ссутулившись от позора, сунул руку в задний карман и достал пачку купюр. Отсчитал двенадцать и отдал Бобби Тону. Тот, в свою очередь, отсчитал восемь и протянул Карлосу.
  
  Карлос протянул руку.
  
  – Вознаграждение нашедшего себе оставь, – сказал он.
  
  Бобби Тон снял верхнюю купюру и отдал остальные.
  
  – Вот за что я тебя ценю, Карлос.
  
  Карлос достал бумажник и убрал в него купюры.
  
  – Свое дело ты сделал, – сказал он и холодно поглядел на Тайлера. – Но эту сотню отдашь мне ты, пендехо.
  
  Испанское слово «тупица» прозвучало в его устах как-то неестественно. Он сделал ударение на первый слог, а не на второй.
  
  – А потом отвезешь мистера Энтони, меня и мой сузафон к нашим машинам, которые мы оставили в Кингмэне. Если у нас с тобой еще когда-нибудь дела будут, ты позаботишься о том, чтобы процесс передачи был более профессионален. Усек?
  
  На этот раз Тайлер даже не поглядел на Джареда и Кейли. Просто кивнул и отдал Карлосу сотню.
  
  Я едва не застонал. Банда ворующих сузафоны в Кингмэне осталась с жалким уловом в четырнадцать сотен. И расстрелянным фиберглассом.
  
  А я не собирался пытаться стырить наличные у Бобби Тона и Карлоса. Всего лишь хотел отнять у детей конфетку на сдачу, так сказать. После рождественского кошмара в Чикаго с этим Санта-Клаусом с «Зиг-Зауэром» – в особенности. Тот заработок обеспечил мой переезд обратно в Техас, но он не стоил нарушения Правила Номер Один: тебя не должны застрелить.
  
  О’кей, четырнадцать сотен – немного. Но кое-что. Да и слишком много времени я потратил, чтобы это провернуть. Надо перестать думать о Мэрайзе, угнавшей грузовик. Это не имеет отношения к моей цели.
  
  Кейли встала и забрала у Тайлера оставшиеся деньги, не сказала ни слова, не подняла взгляд. Просто спокойно… взяла их и ушла. Тайлер удивленно моргнул, но ничего не сказал. Кейли и Джаред ушли в дом и закрыли за собой дверь.
  
  – Хорошо, молодежь, – сказал Бобби Тон, хлопнув ладонями. – Мне и Карлосу пора оставить детскую комнату. Кто поведет?
  
  Донни что-то промямлил и махнул рукой в сторону фордовского пикапа.
  
  Я отодвинулся от заднего бампера «Цивика» и переместился к передней части машины. Замер, прислушиваясь. Раздался скрежет пластикового кофра сузафона, его подняли. Сделав резкий вдох, я перебежал перед «Фордом» к углу задней стены покосившегося домика. Присел вне видимости от машин, прижимаясь спиной к шершавой деревянной обшивке.
  
  Выглянул из-за угла. Тайлер спускался к крыльца с кофром в руках, следом шли Донни, Бобби Тон и Карлос.
  
  – Эй, а Мэрайза где? – спросил Тайлер, загружая кофр с сузафоном в кузов пикапа. Похоже, он был тугим на голову.
  
  – Делась, – ответил Донни.
  
  Тайлер забрался в кузов вместе с кофром, трое остальных пошли вперед. Когда Донни завел мотор, я снова нырнул за угол, прежде чем зажгутся фары. Выглянул снова, когда «Форд» проехал мимо разбитого раструба сузафона, сдавая назад. Донни переключил передачу и выехал на дорогу.
  
  Когда машина отъехала далеко, я еще пару минут оставался на месте, прислушиваясь. Слышал лишь приглушенные голоса Джареда и Кейли, больше никаких. Я был вполне уверен, что они в домике одни. Я уже несколько часов следил за домом, глядя на приезжающие и уезжающие машины. «Форд» – машина Донни, Тайлер приехал с ним, пассажиром. «Хонда» принадлежала Джареду. А Кейли – «ПТ Крузер», и она привезла с собой Мэрайзу. Интересно, что станется теперь с их дружбой, учитывая, что Мэрайза запорола дело, которое, похоже, организовала Кейли. Но я выбросил и эту мысль из головы, как не относящуюся к моей цели.
  
  Прополз вокруг дома, к его южной стороне, следом за голосами Джареда и Кейли. Миновав бетонную тумбу у восточной стены, увидел, что задняя дверь открыта. За ней была тонкая деревянная, но на ней не было ни замка, ни крючка. Швейцарский армейский нож не понадобится.
  
  Оказавшись на южной стороне, я приостановился в кустах под вторым окном. Как и задняя дверь, оно было открыто и лишь прикрыто деревянными ставнями. Внутри горел неяркий свет и слышался шорох, но голоса стихли. Похоже, Джаред и Кейли зашли куда дальше, чем Донни и Мэрайза.
  
  Когда звуки стали достаточно ритмичными, я рискнул встать и заглянуть внутрь. Не обращая внимания на подростков в постели, я оглядел их одежду, валяющуюся на полу. Свет от лампы, стоявшей на потертом столе, был не слишком яркий, но его хватило, чтобы увидеть белые шорты Кейли, лежащие у двери. Сложенные купюры явственно проступали в одном из карманов.
  
  В кино воров-одиночек обычно изображают гениями планирования. Но в ходе настоящей кражи, особенно когда крадешь у других воров, сообразительность значит меньше, чем везение. Деньги достаются грязью и подлостью.
  
  Я вернулся той же дорогой, что пришел, аккуратно открыл внутреннюю дверь и проскользнул внутрь. Остальное было просто. Я прошел через небольшую подсобку, потом через кухню, вышел в коридор и пошел к двери спальни, ориентируясь на свет лампы. Джаред и Кейли были слишком заняты, чтобы отвлечь их, понадобилась бы ручная граната. Поэтому я просто забрал шорты и тихо вернулся обратно. Вышел на бетонное крыльцо. Тридцать секунд, зашел и вышел.
  
  Осторожно закрыв внутреннюю дверь, я вынул деньги из левого заднего кармана шорт Кейли и переложил в карман своих джинсов. В правом заднем кармане нашел ее смартфон. Теперь, когда деньги были у меня, я решил позволить себе небольшое любопытство. Ткнул экран, тот зажегся, показывая последние сообщения, которые просматривала Кейли прежде, чем снять одежду.
  
  РАДА ТЫ ОК. С МНОЙ ВСЕ ОК. 2. БЕЗ ПРОБЛЕМ.
  
  Отправитель был обозначен как МРЗА.
  
  Может, Мэрайза вовсе и не запорола сделку Кейли. Может, они что-то совместно придумали.
  
  Понятия не имею, что за задумка, взять двадцать две сотни баксов и превратить их в четырнадцать. Как бы то ни было, теперь эти дети не получили ничего, кроме горького урока на тему, что преступлением не заработаешь.
  
  По крайней мере, достаточно не заработаешь.
  
  Уже не тревожась насчет шума, я пробежал между «Хондой» и «ПТ Крузером», через подъездную дорогу и в лес. Отсюда, при помощи верного карманного фонарика, я проберусь по оленьим тропам к дороге, где я оставил свою «Тойоту Короллу».
  
  Телефон и шорты Кейли я оставил на крыльце. Хорошо хоть внутри шорт нижнего белья не было, а то я бы омерзение почувствовал.
  
  Пусть я и скверный человек, но не извращенец. Есть, за что держаться.
  
  За это и за четырнадцать сотен долларов, свиснутые у малолетних преступников, крадущих сузафоны.
  5. Кроме шуток
  
  Когда я приехал в сельскую школу Кингмэн в понедельник утром, ощущая себя придурком в брюках цвета хаки и синей спортивной рубашке, то у самых дверей столкнулся с шестидесятилетним помощником шерифа. Коренастый, с большим носом, он стоял посреди вестибюля с кирпичными стенами и кафельным полом, будто памятник местным органам правопорядка. В пилотских темных очках, форме цвета оленьей кожи и шляпе-стетсоне, он жевал жвачку, медленно и зловеще. Кобура с револьвером калибра .357 была открыта, и более у него на поясе не было ничего, кроме наручников. Я с детства не видел копов ни с чем, кроме самозарядных пистолетов, и чаще всего у них на поясе висели рации, шокеры, складные дубинки, баллончики с перцовым газом и прочие игрушки. Но этот парень принадлежал к старой школе.
  
  Я его не узнал, хотя и вырос в округе Кингмэн. Значит, несмотря на возраст, он здесь новенький. И я решил с ним потрепаться. Всегда лучше быть на короткой ноге с потенциальным источником проблем, если возможно.
  
  – Типа, проблемы какие, шеф? – спросил я, глядя, как в школу стекается поток детей. Пришлось говорить погромче, чтобы их перекричать.
  
  – Взлом и кража в пятницу вечером, – ответил помощник шерифа, не глядя на меня. – Украдена школьная собственность.
  
  Я наклонил голову в сторону, как удивленный спаниэль.
  
  – И как этому поможет то, что вы здесь стоите в понедельник утром?
  
  Брови помощника шерифа приподнялись на пару миллиметров.
  
  – Делаю то, что могу, – ответил он и глянул на меня поверх очков. – Я сказал шерифу, что подозреваю учеников. Она выдвинула идею, что виновные увидят меня и начнут нервничать. А нервных детей легко заметить. В теории.
  
  Я глянул на поток детей, высоких и низкорослых, толстых и худеньких, белых, черных и коричневых. Половина их текла мимо нас, не отрывая взглядов от смартфонов, другая же половина либо была поглощена болтовней, либо глазела на нас.
  
  – Что ж, тогда удачи вам, – сказал я.
  
  Помощник шерифа поправил очки.
  
  – Я хорошо понимаю, что этих мелких ублюдков не испугать толстым стариком. Но, как уже сказал, делаю все, что могу. А когда звонок прозвенит, схожу, вторую чашку кофе выпью.
  
  Он поглядел на часы на стене позади него.
  
  – Через тринадцать минут.
  
  Я кивнул в сторону расстегнутой кобуры.
  
  – Будьте осторожнее, не пристрелите случайно кого-нибудь из этих мелких ублюдков, дружище.
  
  Он приподнял бровь.
  
  – Пока что это ты меня называешь «шеф» и «дружище». Мне кажется, это сарказм. Так что, если кого и пристрелю, так тебя.
  
  Я поглядел на мои наручные часы.
  
  – Отложу это приглашение на потом, полковник. Директор меня видеть хотела, и, как вы правильно заметили, до звонка всего тринадцать минут.
  
  – Какая жалость, – сказал помощник шерифа. – С тобой так весело было.
  
  – Мэтью Маркс меня зовут, если что, – сказал я, протягивая руку. – Опытный учитель на подмену. Рад с вами познакомиться, заместитель шерифа…
  
  Я поглядел на прямоугольную карточку над его жетоном.
  
  – Бизвэкс? – с удивлением спросил я. Пчелиный воск, что за фамилия?
  
  – Не твое собачье дело, – сказал он, не протянув руки.
  
  – Но у нас есть нечто общее, шеф. Наши фамилии на «экс» заканчиваются.
  
  – Не слышал о братьях по алфавиту, – буркнул он, с лицом, похожим теперь на носатый камень.
  
  Переведя предложенную для пожатия руку в подобие отдания чести, я пошел дальше по коридору, протискиваясь сквозь толпу детей, пока кирпичная стена не сменилась стеклянными панелями. Проходя поперек коридора, мне пришлось дважды останавливаться, чтобы не столкнуться с детьми, не отрывавшими взглядов от смартфонов. Затем я вошел в учительскую.
  
  Лестер, офис-менеджер – он терпеть не мог, когда его называли секретарем, – сидел, облокотившись на длинную стойку, разделявшую комнату пополам, на его рабочее место и место для посетителей. Лестер был бывшим учителем истории и тренером, вышедшим на пенсию, но оставшимся в школе. По его словам, жена ему пригрозила, что проткнет его садовыми ножницами, если он будет дома сидеть. Сейчас Лестер сидел, уронив лысую голову на ладони, и на его красное пухлое лицо шел пар из огромной термосной кружки. Галстук был закинут через плечо, на клетчатую рубашку, чтобы не упасть в кружку.
  
  – У нее ученик, – сказал Лестер, не поднимая взгляд. Голосом, будто гравий в блендер сунули. – Так что стой здесь и молчи, Бога ради. У меня похмелье, мать его.
  
  Я оперся на стойку, глядя на него.
  
  – У твоей матери часто бывало похмелье, а, Лестер?
  
  – Знал бы моего папочку, не спрашивал бы. Захлопнись уже.
  
  Я поцокал языком.
  
  – Парень, нынче утром всем неплохо. Заместитель шерифа Бизвэкс в вестибюле голову был готов мне оторвать.
  
  – А, Эрнест, – отозвался Лекстер. – Бизвэксом его звали, когда он в Хьюстоне в полиции служил. Даже не знаю, почему. Теперь он помощник шерифа в Кингмэне, эдакая почетная пенсия, как он говорит. Шериф, видимо, это одобрила, поскольку Эрнест приехал сюда утром на своей машине. Хороший новый «Крайслер», знаешь ли, вот только тебе ни полицейской радиостанции, ни места для арестованных, ни даже стойки под ружье. Думаю, Эрнест собирается все утро и день стоять в вестибюле с грозным видом, в перерывах почитывая Луи Лямура в мягкой обложке. Может, пару раз даже вздремнет. У него, по-моему, сиденье откидывается.
  
  – Может, я подсуну ему петарду в выхлопную трубу, – сказал я. – Я умею.
  
  Глаза Лестера расширились, и он тихо присвистнул.
  
  – Нет, лучше тебе этого не делать. Я с ним в юго-западном дивизионе Техаса в футбол играл, во времена «Критэйшез». Помню, как он полузащитнику шею сломал, ударив совершенно по-честному. Пришлось ему грузовичок в службе доставки «Баттеркраст» водить, и оттуда вылетел, когда раз в трубочку дунул не вовремя.
  
  Внутренняя дверь, ведущая в кабинет директора, открылась, и наружу вышла невысокая темноволосая девочка в джинсах и ярко-красной футболке «Кингмэн Кугар Бэнд». Перекинув синий рюкзачок из одной руки в другую, она закрыла за собой дверь и поглядела на меня. Это была Мэрайза.
  
  – О, привет, мистер Маркс, – сказала она, приподняв брови, с совершенно музыкальным техасским акцентом. – Вы сегодня снова будете вести урок по мировой литературе?
  
  – Я, это, не знаю, – ответил я. В полном замешательстве. Последний раз я видел девочку, когда она угнала грузовичок с тубой в кузове. – Могу предположить, Элиз… это, мисс Оуэнс скажет мне, куда выходить на работу.
  
  Сидевший за стойкой Лестер тихо хрюкнул.
  
  Мэрайза улыбнулась. Вероятно, она знала, что «мисс Оуэнс» и я когда-то были женаты. На самом деле прошло всего шесть лет с того времени, как Элизабет со мной развелась, и я умотал в Чикаго. Для семнадцатилетней девушки это была почти что история древнего мира. Хорошо бы, чтобы и для меня так же.
  
  – Ну, надеюсь, вы снова у нас будете, – сказала Мэрайза. – Мне очень понравился тот рассказ Д. Г. Лоуренса. А то мистер Моррис заставит нас в десятый раз писать про «Бочонок амонтильядо».
  
  – Пидняжки, – сказал я.
  
  – Что? – переспросила Мэрайза, хмурясь.
  
  Внутренняя дверь снова открылась, и вышла моя бывшая, рослая, с гладкой кожей, в великолепном синем брючном костюме. Ее волосы были убраны назад, подчеркивая высокий лоб, темные глаза и идеальные скулы. Было бы куда приятнее, если бы она себя забросила после того, как мы разошлись, но такого везения мне не пришло.
  
  – Как я уже вам говорила, мистер Маркс, кроме шуток, – сказала Элизабет. – Я не потерплю их в стенах школы Кингмэн.
  
  Она поглядела на Мэрайзу.
  
  – Давай, не опаздывай. Ты там нужна, чтобы шкафы открыть.
  
  – Да, мэм, – ответила Мэрайза и пошла к двери. – Увидимся, мистер Маркс, – сказала она мне, кивая.
  
  Я проводил ее взглядом и увидел надпись на спине.
  
  «Бэд Эсс», большими печатными буквами. «Вредина». Но к слову были добавлены еще две буквы, стильно написанные от руки. «Б» и «Р».
  
  «Бэд Брасс». «Крутая медь».
  6. Искры и пожары
  
  Я повернулся к Элизабет.
  
  – Надень я такую футболку, когда я здесь учился, меня бы домой отправили. После подзатыльника от Лестера.
  
  – Ну, так то ты, – фыркнув, сказал Лестер.
  
  Элизабет пожала плечами.
  
  – У нас жалоба от родителей есть. Потом, правда, этот родитель выяснил, что футболки – подарок от анонимного спонсора группы из Сан-Антонио. Если пожертвования – единственный способ содержать школьный курс музыки и оркестр, возможно, придется смириться с некоторой вульгарностью.
  
  – Даже баптистам? – спросил я.
  
  – В особенности – баптистам. Они должны лучше других осознавать, что все мы грешны. Ладно, пойдемте, мистер Маркс.
  
  Я пошел в кабинет следом за Элизабет, слыша, как Лестер пробормотал себе под нос: «Мистер Маркс?»
  
  – Ты знаешь, что можешь обращаться ко мне по имени, – сказала Элизабет, садясь за стол. – Тут все знают, что мы раньше трахались.
  
  Еле заметно улыбнувшись, Элизабет показала на два черных кресла с виниловой обивкой у стола.
  
  – Ну, говори, Мэтт.
  
  Я бочком сел в одно из кресел, положив ногу на ногу.
  
  – Люблю я, когда мы бранимся, Лизбет. Значит, искорки еще не погасли.
  
  – Мы в Техасе. Здесь от искорок пожары загораются, ломая сотни судеб.
  
  – Ты преувеличиваешь. Пока что жизнь мы сломали только мне. Ты, в свою очередь, возглавляешь школу, входящую в двадцатку или тридцатку лучших, от Конро до Накодочес. И много у вас учеников-вредин, кстати? Случайно не 666?
  
  Ее губы вытянулись в линию.
  
  – Ты, похоже, до сих пор считаешь Кингмэн «задницей сатаны». Но я тебе благодарна за то, что ты меня сюда притащил. Я до смерти боялась любого места в Техасе, исключая Остин, но в Кингмэне поняла, что хорошие люди есть повсюду.
  
  Она раздраженно вздохнула. Какой знакомый вздох!
  
  – Почему ты вернулся, Мэтт? Твои родители умерли, я тебе тут, как заноза в боку. И вряд ли тебе хорошо живется в крохотной квартирке над хозяйственным магазином.
  
  – «Каса де Кингман Замки и Запчасти» – явление временное, – сказал я. – Помимо квартиры, я все-таки здесь вырос. Это мой дом. Но я не могу его идеализировать, поскольку хорошо знаю, под каким камнем что спрятано. Например, то, что в этом округе более чем хватает старого и всем известного расизма. Знаешь, сколько людей гадости говорили, когда мы поженились?
  
  На самом деле из того, что я слышал, по большей части люди говорили, что я ее недостоин. Я мог окончить Техасский университет, попасть в почетный список декана, получить степень по педагогике, но для стариков я всегда остался малолетним преступником в третьем поколении. Не то что они были в этом неправы, но было нехорошо с их стороны постоянно об этом напоминать.
  
  Элизабет усмехнулась.
  
  – Если я позволю доморощенному расизму напугать меня, мне вообще нигде не выжить.
  
  Затем она нахмурилась.
  
  – Но если бы у меня не было этой работы, я бы отправилась туда, где нашла бы такую же. Тут мы подходим к тому, что я тебе хотела сказать.
  
  Она наклонилась вперед.
  
  – Может, ты решил, что если поглядишь и подождешь, то со временем освободится место, и ты снова будешь работать в школе постоянно. Но такое случится не скоро. Тем временем ты мог бы найти работу с полной загрузкой, скажем, в Далласе. Или в Фортуорте, или в Оклахоме.
  
  Она приподняла брови.
  
  – Да хоть в Канаде. Если тебе нравилось в Чикаго, то в Канаду ты просто влюбишься. Снег. Лед. Лоси. Все, чего здесь нет.
  
  – Не, – ответил я, скривившись. – Там некоторые по-французски говорят. А мне и испанского уже хватило, здесь.
  
  Я поглядел на часы.
  
  – Ладно, сейчас звонок будет. Куда мне сегодня? Кстати, можешь сообщать на голосовую почту. Если не хочешь браниться.
  
  – Я тебе не сообщила, поскольку точно не знала, – ответила Элизабет. – Знаю, что пара учителей отзвонились, сказали, что приболели. Вечно это случается под конец семестра, когда они понимают, что положенный больничный не отгуляли. Я думала, что одним из них будет Моррис, так что ты мог бы снова вести уроки английского и литературы. Но так случилось, что он пришел.
  
  – Жалко. Некоторые из этих детей почти талантливы.
  
  – Знаю.
  
  Она поглядела на стол. И снова заговорила, тише.
  
  – Однако кое-кто, от кого я не ожидала такого… сделал это. Послал сообщение «Я сегодня не могу прийти», без объяснения причин. А теперь не отвечает ни на звонки, ни на сообщения.
  
  Я ждал. Учитывая тон Элизабет, было нетрудно догадаться, кто провинился. Но я хотел, чтобы она сама это сказала.
  
  – Преподаватель оркестра, – сказала Элизабет. – Дэвид Гаррет.
  
  – Ты имеешь в виду парня, на котором катаешься, как на быке в родео? – сказал я, выпрямляя ноги.
  
  Ее это не задело.
  
  – Весьма вульгарное определение, – сказала она. – И никто больше этого не знает. Так что помалкивай.
  
  Я усмехнулся с неожиданной горечью.
  
  – Черт, Лестер, наверное, красными крестиками в календаре отмечает те дни, когда ты и мистер Гаррет приходите на работу с интервалом меньше пяти минут. Городок-то маленький, Лизбет. Если директор школы играет на трубе с владыкой школьного оркестра ботанов, это замечу не я один.
  
  Элизабет наградила меня взглядом, которым можно было бы разрезать стекло.
  
  – Все, что я хочу от тебя услышать, – возьмешь ли ты первый час с симфоническим окрестром, потом час побездельничаешь, а потом прикроешь два часа подряд по истории. Мисс Конли оставила DVD по битве при Геттисберге, сказала, что как раз для обоих уроков. Потом ты можешь идти домой с оплатой за полдня. Или взять еще два урока на самостоятельных занятиях после обеда. Через неделю экзамены, и мало кто из нормальных учителей их возьмет.
  
  Я попытался ответить ей таким же взглядом, но в этом она меня явно превосходила.
  
  – Во-первых, я ни фига не знаю, как вести занятия с оркестром. Во-вторых, благодарю за «нормальных учителей». В-третьих…
  
  Если бы мое приключение на выходных оказалось более доходным… а так, восемьдесят баксов не повредят.
  
  – О’кей. После обеда тоже поработаю.
  
  Элизабет снова обрела самообладание вожака стаи.
  
  – Насчет оркестра не беспокойся. За этим здесь Мэрайза была. Она еще подросток, но ее уже взрослые уважают. Например, Дэвид. Я дала ей ключи от шкафов с инструментами, и она проведет репетицию. Тебе надо только проследить, чтобы ей никто не мешал. В пятницу уже весенний концерт, так что они должны хорошо все играть. После концерта будут продавать выпечку и устроят барбекю, если людям шоу понравится, они больше купят. Наш благотворитель предоставил хорошие инструменты и футболки, но нам все равно нужны деньги, чтобы вывозить оркестр на футбольные матчи и районные конкурсы в следующем году.
  
  – Думаешь, твой, э-э, мистер Гаррет к пятнице выйдет? – спросил я. – В смысле, несколько беспокоит, что он не сказал, почему сегодня не вышел, не думаешь? Опять же, что очутился вне зоны покрытия мобильной связи.
  
  Эти вопросы не были ни приятными, ни полезными с моей стороны. Правда, и я уже не тот приятный и полезный парень, как когда-то был.
  
  На этот раз Элизабет сохранила спокойствие.
  
  – У Дэвида брат в какие-то неприятности попал. Он не стал рассказывать подробности, а я не спрашивала. Но, думаю, он именно поэтому отсутствует. В любом случае, он не подставит оркестр. На самом деле вчера здесь был, в воскресенье. Мы оба ставили новые замки на шкафы с инструментами. Дэвид за них из своего кармана заплатил, кстати.
  
  Она вздохнула.
  
  – А теперь скажи, какое тебе до этого дело.
  
  – Эй, я просто хотел помочь, если смогу, – сказал я. – Совершенно уверен, что смогу до пятницы научиться дирижировать.
  
  – Ага, запомню обязательно, – сказала она, уже готовая меня выпроводить.
  
  Но я еще не закончил.
  
  – Кстати, о новых замках. Заместитель шерифа сказал, что инструменты украли.
  
  На самом деле не сказал такими словами, но это совсем небольшая ложь.
  
  – Для сегодняшнего урока это проблема?
  
  Элизабет покачала головой.
  
  – Нет. На самом деле один из украденых инструментов – тубу – вернули. Он волшебным образом появился у погрузочных ворот кафетерия вчера утром. Видимо, вор понял, что на черном рынке инструментов для оркестров не нужны те, на которых сидя играют. Когда жаришь польку, кумбию, ранчеру и поп-музыку подряд, никто из музыкантов не сидит. Особенно те, кто на басах играет.
  
  Я понимал, что тубу вернула Мэрайза, скорее всего, но не понимал, зачем. И уже понял, даже до того, как увидел, как одет Карлос, что сузафоны воруют, чтобы перепродать другим оркестрам – может, в Техасе, может, в Мексике. Кому еще они нужны, черт их дери?
  
  – Вот поэтому я предпочитаю блюз в электричестве. Можешь сидеть, можешь стоять, тебе не надо морщиться и дуть в трубу и плевать слюнями во все стороны. Если ты, конечно, не барабанщик. Плюс к тому не надо слушаться приказов от басистов.
  
  – Я помню, – сказала Элизабет, улыбнувшись совсем слегка, но очень искренне. Встала, подошла к двери и положила руку на ее ручку. – Так уж получилось, что у нас в школьном оркестре очень хороший трубач-басист. Сам увидишь.
  
  Зазвонил звонок, и она открыла дверь.
  
  – Иди, уже опаздываешь.
  
  Я встал, поглядел на нее, и у меня защемило сердце.
  
  – Наверняка Энни на чем-нибудь играла бы.
  
  Эти слова сорвались с моих губ прежде, чем я осознал их.
  
  Элизабет закрыла глаза, а я пожалел, что не откусил себе язык вместо того, чтобы размышлять вслух.
  
  Она открыла глаза, и мы вернулись в настоящее.
  
  Открыла дверь.
  
  – Зал для оркестра в новой пристройке, подальше от остальных классов. Иди по этой стороне коридора до выхода на стоянку позади школы. По коридору между кафетерием и спортзалом, потом…
  
  Я пошел мимо нее.
  
  – Просто пойду на звук щенячьих визгов, – сказал я.
  
  Элизабет закрыла за мной дверь, и я миновал стойку, за которой сидел Лестер, все так же склонившись над кружкой с кофе.
  
  – Ты все это слышал? – спросил я.
  
  Он глянул на меня затуманенными глазами.
  
  – Надо же хоть как-то развлекаться. Вряд ли я привыкну сидеть дома и смотреть всякое «мыло» вместе с женой. Она же меня зарежет.
  
  – Не могу ее в этом винить, Лестер.
  
  – Вот все так.
  
  Толкнув наружную дверь, я вышел в пустой коридор. Наверное, чувствовал бы себя куда лучше, если бы на минуту раньше вышел из кабинета Элизабет. В конце концов, мне с Элизабет всегда хорошо было. Главное – не затягивать.
  
  Но некоторые вещи сами себе предел устанавливают.
  7. Метеоризм, китовый
  
  Мэрайза, как вы помните, была худощавой и невысокой, так что туба «Грониц» казалась изрядно больше играющей на ней. Когда Мэрайза надела ее на себя, оперев на колени, остались видны только ноги в белых кроссовках, торчащие из-под переплетения латунных трубок.
  
  Тем не менее, сидя в верхнем ряду оркестровой, она выкрикивала команды и отсчитывала такт не хуже армейского сержанта. Как и сказала Элизабет, остальные ее уважали и слушались.
  
  Их было пятьдесят шесть, и это был самый большой оркестр за всю историю Кингмэна. И играли они отлично. Особенно Мэрайза. Даже соло в «Звездах и полосах навсегда», которое обычно играют на флейте-пикколо, сыграла она. Каждая нота тубы звучала четко и правильно, и они сыпались друг за другом с огромной скоростью.
  
  Ну, если честно, все они напоминали мне китовый пердеж. Но очень быстрый, четко выраженный и идеальный китовый пердеж.
  
  Я впечатлился. И озадачился. Девочка явно с удовольствием играла в этом старомодном школьном оркестре. Как же она могла стать частью банды, занявшейся воровством сузафонов, обкрадывая этот самый оркестр? Или она вернула назад тубу только потому, что поняла, что иначе у нее не будет нормальной трубы?
  
  Товарищи по банде и их покупатель знали, что она сделала. А покупатель взял с собой огромный, до идиотизма, револьвер, заряженный ружейными патронами. И не боялся его применить. Вне зависимости от мотивов Мэрайзы, не следовало ли ей несколько раз подумать, прежде чем возвращать свой «Грониц»?
  
  Вроде бы все это не должно было меня беспокоить. Мэрайза оказалась малолетней воровкой, а я спер у нее и ее приятелей-воров деньги. Я всегда воровал только у плохих людей. Так что ее мотивы – не мое дело. Как и их последствия.
  
  Но, сидя на репетиции оркестра, было сложно сдержать любопытство. Двое приятелей-воров были здесь, вместе с Мэрайзой. Кейли, в такой же футболке с надписью «Крутая медь» на спине, игравшая на трубе, сидела в одном ряду с Мэрайзой. А Джаред сидел в нижнем ряду, слева от дирижерского пульта, за который я уселся. Один из восьмерых кларнетистов, первый в ряду. Видимо, он был лучшим среди них.
  
  Когда я только вошел в зал, посередине очередной музыкальной фразы, первое, что я увидел – футболку «Кингмэн Кугар Бэнд» на Джареде, со спины.
  
  Футболку с надписью «Клевое дерево».
  
  – По ходу, это не бравада, если это правда, – сказал я.
  
  – Чо? – переспросил Джаред.
  
  Сейчас, когда очередная музыкальная фраза закончилась и «Звезды и полосы навсегда» завершились мощным китовым пердежем всей басовой секции, я потер уши и задумался, где же мне провести предстоящий свободный час. Не в учительской, где отношение к подменным учителям было, как к разносчикам ветрянки, и было невозможно вздремнуть. В уборщицких царил слишком веселый запах. А в моей «Тойоте» кресла не откидываются, как в «Крайслере» помощника шерифа Бизвэкса. Значит, в преподавательской оркестра, вон той, в задней части репетиционного зала, за дверью с непрозрачным окном.
  
  Кроме того, на самом деле я понимал, что это единственный шанс порыться в столе у Дэвида Гаррета. Не то чтобы «лучше знать своего врага», но «лучше знать того, кто тебя сменил».
  
  Когда отзвучали последние аккорды, Мэрайза встала, оперев тубу на левое бедро и сильно наклонившись вправо, чтобы удержать равновесие.
  
  – Отлично, а теперь давайте сделаем так, чтобы мистер Гаррет не отменил концерт! – заорала она. – Деревянные духовые, не бросать ваши мокрые трости на пол! Медные духовые, подтереть за собой слюни! Ударные, бегом отсюда! Если инструмент остается здесь, убираем его быстро! Три минуты на все!
  
  Наклонившись к мундштуку тубы, она быстро сыграла семь нот. «Стрижка и бритье, два четвертака», классический рифф Бо Дидли.
  
  Никто из учеников на меня и не глянул за подтверждением. Все принялись исполнять приказ Мэрайзы, хлопая кофрами. Я оставался на месте, глядя на Мэрайзу, Кейли и Джареда. Ни капли чувства вины и нервозности на лицах, это после таких-то чудесных выходных. Правда, и у меня тоже.
  
  Не похоже, чтобы они выглядели разочарованными или подавленными из-за того, что у них добычу сперли. Это меня слегка раздражало.
  
  Школьники заканчивали паковать инструменты, а Кейли с Джаредом подошли к Мэрайзе, стоявшей у северной стены, основную часть которой занимал огромный пятидверный дубовый шкаф. Туда убрали тромбоны, валторны, баритоны и пару горнов, а затем Мэрайза и ее приятели закрыли двери новенькими замками. Последней в шкаф отправилась туба. Затем Кейли и Джаред вместе с остальными школьниками вышли через большие распашные двери зала, а Мэрайза принялась пробираться между складными стульями, чтобы забрать свой рюкзак. Потом, по дороге к выходу, остановилась у дирижерского пульта, рядом со мной.
  
  – Спасибо, что с нами понянчились, – сказала она. – Мы еще увидимся на уроке литературы?
  
  – Боюсь, нет. Я нянька, но не на полный день. Хотя получать деньги, ничего не делая?..
  
  Я обвел рукой зал.
  
  – Как мне было во все это встроиться? Или умение ничего не делать… форте в моем исполнении?
  
  Мэрайза язвительно улыбнулась.
  
  – Музыкальная шутка. Очень умно, мистер Маркс. Но сделайте так, чтобы мисс Оуэнс этого не услышала.
  
  Она пошла прочь, и я решил попробовать.
  
  – Мне любопытно, – сказал я. – Как ты заставила воров вернуть «Грониц»?
  
  Она остановилась и нахмурилась.
  
  – А почему вы думаете, что я имею к этому хоть какое-то отношение?
  
  – Ты единственная в оркестре, кто на тубе играет. Если бы я спер тубу, то обратился бы за выкупом именно к тебе.
  
  – Это не сработало бы. У меня денег нет.
  
  – Как думаешь, кто украл трубы? – спросил я, пытаясь подойти с другой стороны.
  
  Мэрайза поглядела на меня, даже не моргнув.
  
  – Так и не скажешь. Никогда не догадаешься, кто ворует.
  
  Развернувшись со скоростью, скорее, балерины, чем девушки, играющей на тубе, она быстро ушла.
  8. Девочка в лиловом бикини
  
  Я дошел до двери и смотрел ей вслед, пока она не свернула за угол, к кафетерию. Во всем коридоре пристройки никого не осталось. Я вернулся в репетиционный зал и закрыл распашные двери.
  
  Потом подошел к двери преподавательской и подергал ее. Закрыта. Достав из кармана две скрепки, я за двадцать секунд разобрался с замком и оказался внутри. Закрыл за собой дверь и защелкнул замок.
  
  Ткнул выключатель на стене из шлакоблока. Зажглись две круглые люминесцентные лампы. Я оглядел захламленную комнату, едва три на три метра размером. Если убрать шкафы, сложенные одна на одну коробки, стол и массивное офисное кресло.
  
  Я сел в кресло и тронул средний ящик стола. Тоже закрыт. Это меня порадовало.
  
  Замок отнял у меня где-то минуту. Многовато для ящика стола, но время у меня было. Совсем не возражаю, если наткнусь на что-нибудь, выставляющее Гаррета в плохом свете. Я представил себе, как отправлю Элизабет доказательство того, что она совершила ужасную ошибку.
  
  Поначалу я не заметил в ящике ничего стоящего. Ручки, мелочь, трости для кларнета и саксофона. Розовый ластик, сломанная дирижерская палочка. Пара мундштуков для медных духовых.
  
  Но под ними оказался блокнот на пружинке. Я достал его и открыл. Куча небрежно написанных заметок насчет ранжирования деревянных духовых. Захватывает, как текст экзамена на права.
  
  Из-под задней обложки блокнота вывалились пара конвертов формата «легал». Незапечатанные, так что я их открыл.
  
  О’кей, я бы все равно их открыл.
  
  В первом лежала стопка из пяти фотографий, распечатанных на домашнем принтере с цифровых снимков. Фотографии Элизабет, и некоторые из них были очень пикантны.
  
  Ну, если по правде, то не особенно. Но не стоит такие в школе хранить. Даже у баптистов есть границы на ту тему, в каком виде дети могут увидеть директора. И какие ее части. Снимки были сделаны в солнечный летний день на пляже в Галвестоне, и Элизабет выглядела хорошо. Не хуже девочек в лиловых бикини из порно. Так что мальчики-подростки их быстро отсканят и выложат по всему Интернету.
  
  Меня это взбесило. Неужели Гаррету действительно надо было их распечатывать и на работу приносить? Неужели он не мог восемь часов провести, не глянув на пупок Элизабет? Черт, я уже шесть лет воздерживаюсь, и ничего. Более-менее.
  
  Я заткнул фото в бикини обратно в конверт, решив не разглядывать их слишком пристально. Теперь я знаю, где их снова найти.
  
  А потом я открыл второй конверт. Там была всего одна фотография, куда более старая. Снятая настоящим пленочным фотоаппаратом и напечатанная в фотостудии. Вот насколько старая.
  
  На ней был Дэвид Гаррет, в бытность свою старшеклассником, на фоне большого дома на ранчо и с еще одним кадром, на пару лет его помоложе. Подросток Дэвид ухмылялся и держал – вернее сказать, был одет в – блестящий медный сузафон. Он и тогда был симпатичным, возможно, одаренным и популярным, несмотря на то, что в оркестре его считали чудиком. Так хотелось вернуться назад во времени и закатить ему пощечину.
  
  Но, помимо этого желания, я весьма заинтересовался другим парнем.
  
  Он был белым. И он, и Дэвид были в футболках с портретом Джимми Хендрикса и синих джинсах. Футболки разного цвета, но такого вида, будто их купил один и тот же человек в одном магазине.
  
  Чтобы что-то понять, мне потребовалась минута, как ни странно. Может, сбили с толку темно-русые волосы второго парня, поскольку я его таким еще не видел. Но затем я его узнал. На нем не было красного жилета и ковбойской шляпы, но серые глаза и мрачное выражение лица с годами не очень-то изменились.
  
  На фотографии он был с фиберглассовым сузафоном на плечах. Может, поэтому и мрачный, раз медного не досталось.
  
  И это был тот самый покупатель, встретившийся субботней ночью с бандой малолеток. Чувак с чудовищным револьвером по имени «Судья».
  
  Карлос.
  9. Слабый мундштук
  
  Я смотрел на фото Гаррета и Карлоса, когда услышал, как двойные двери репетиционного зала открылись.
  
  Поглядел вправо. Дверь в кабинет закрыта на замок, ставни на окнах тоже закрыты. Кто бы там ни был снаружи, меня не увидят. Может, даже не увидят, что свет включен. Я затих и прислушался.
  
  – Давай быстрее, Донни.
  
  Голос Мэрайзы.
  
  – Мне нельзя опаздывать. На шесть-семь минут могу уйти, но не на десять.
  
  – Тогда зачем ты меня сюда притащила? – спросил Донни. – И где мистер Маркс? Ты сказала, он подменял. Но мы не видели, чтобы он проходил по коридору.
  
  – Думаю, пошел на стоянку на заднем дворе, чтобы покурить, – сказала Мэрайза. – Или что-нибудь еще. Он ушел, как и все остальные. В пристройке сегодня больше никаких уроков нет, так что здесь самое безопасное место для разговора. Так что ты хочешь? Почему просто эсэмэску не послал?
  
  На стоянку, чтобы покурить? Как бесцеремонно. Я не курю. По крайней мере, сигареты и в школе.
  
  – Что у меня за проблема?
  
  Голос Донни дрогнул.
  
  – Ты шутишь? Ты сперла грузовик мистера Энтони, привезла обратно тубу, а грузовик бросила в кювете. Мне пришлось этих чуваков в город везти. А теперь Кейли заявляет, что у нее нет денег, вырученных за «Конн». А ты на эсэмэски не отвечаешь с тех пор, как смылась.
  
  – Во-первых, этот грузовик не принадлежит мистеру Энтони, – холодно и уверенно заговорила Мэрайза. – Он его угнал, а украсть у того, кто сам крадет, – уже не совсем воровство. Во-вторых, Кейли вам велела не показывать покупателям ничего, кроме сузафонов. Любая из нас вам сказала бы, что они дали бы за тубу бросовую цену, прежде чем вы ее сперли, если бы вы нам хоть намекнули, что собираетесь.
  
  – Я вообще ничего заранее сказать не мог! – ответил Донни. – Кроме того, мистер Энтони не говорил нам не брать тубу. По крайней мере, туба Карлоса в бешенство не привела. Не то что тот сузафон. А потом он снова взбесился, когда ты грузовик угнала! Ты!
  
  Мэрайза что-то неразборчиво пробормотала по-испански.
  
  – Я вообще не понимаю всего этого снобизма насчет фибергласса. Что же до того, что я сделала, – ну, «Грониц» нельзя продавать так дешево. Это неправильно, – сказала она.
  
  – Но Кейли кивнула!
  
  – Это не было сигналом соглашаться. Мистер Энтони приходится Кейли то ли двоюродным, то ли троюродным дядей, что-то вроде, она говорила, что он заправлял темными делишками всего округа Кингмэн с тех пор, когда еще наших матерей на свете не было. Насколько она поняла по его поведению, они предлагали нам наилучшую цену, на какую можно рассчитывать. Вот что она хотела сказать.
  
  Снова заговорил Донни, тихо и мрачно.
  
  – Что ж, она ошиблась. Тайлер перед первым уроком получил сообщение от мистера Энтони. Похоже, Карлос готов дать нам хорошие деньги за тубу, если мы ее притащим сегодня ночью. Двадцать пять сотен.
  
  – Скажите на милость! – выпалила Мэрайза по-испански.
  
  – Я серьезно, – продолжал Донни. – И, слушай, Кейли должна принести четырнадцать сотен и отдать Тайлеру. Потом сложим их с двадцатью пятью сотнями и поделим. Но больше не можем доверять Кейли дальше их хранить у себя. Тайлер сказал, что, если она не объявится, он как следует отколошматит Джареда. Не по-детски, с выбитыми зубами и сломанными костями. И хочет, чтобы Кейли на это посмотрела. А потом отправит ее папочке по электронке письмо, где расскажет, что она и Джаред трахаются. Чтобы ее старик перестал класть деньги в трастовый фонд ей на колледж. Мы слышали, он ее в Бейлор хочет отправить, но только если она целкой останется. Это его правило или в Бейлоре, не знаешь?
  
  – Без малейшего понятия, – ответила Мэрайза. – Но знаю, что кто-то залез в дом и спер деньги, пока Кейли и Джаред спали. Они и не поняли, пока мама Кейли не позвонила и их не разбудила. А мобильник Кейли они нашли на заднем крыльце.
  
  Донни явно не купился на это.
  
  – Откуда нам знать, что они это не придумали, чтобы денежки зажать?
  
  – Откуда мы знаем, что это не ты с Тайлером пришли тайком, чтобы их спереть? – парировала Мэрайза.
  
  Этот фрагмент ситуации возник по моей вине, и он мог закончиться плохо. Но этого не случилось бы, если бы сами детишки не были вороватой мразью. Так что я не чувствовал за собой особой вины.
  
  – Придется тебе поверить мне на слово, – сказал Донни, вдруг придав голосу роматничную интонацию. Возможно, он считал ее соблазнительной. – Я не буду тебе голову морочить, Мэрайза. Слишком сильно ты мне нравишься. Именно поэтому я тебя во все это и втянул. Но подключить Кейли и Джареда было твоей идеей, так что, если они нас кинули, это твоя оплошность.
  
  Мэрайза резко усмехнулась.
  
  – Ты меня в это втянул не потому, что я тебе так нравлюсь. Ты втянул меня потому, что ты и Тайлер понятия не имели, сколько стоят эти трубы. А Кейли – единственная, кто мог бы хоть как-то раскусить мистера Энтони. Джаред пошел довеском к Кейли. Так что если не хочешь, чтобы в следующий раз вам мешались чудики из оркестра, не воруй у оркестра инструменты.
  
  Мне подумалось, что Донни пожал плечами.
  
  – Мы думали, все просто будет. Клянусь перед Богом, Мэрайза, я хотел, чтобы ты получила свою долю. Понимал, что тебе придется играть на этом дрянном сузафоне, которому больше двадцати лет, если мы заберем хорошие, и мне это не нравилось. Ты мне действительно нравишься…
  
  Спустя мгновение я услышал чмоканье соединяющейся плоти, как тогда, субботней ночью.
  
  – Знаешь, что? – сказала Мэрайза. – Никуда мы больше не пойдем. У тебя мундштук слабоват. Надо было сразу понять. Я же на медных играю.
  
  Донни хмыкнул.
  
  – О’кей, кое на что ты годишься. Ты собираешься взять тубу домой, чтобы позаниматься, правильно?
  
  – Нет. Когда я занимаюсь на «Гронице», я делаю это здесь. И обычно в присутствии мистера Гаррета.
  
  – Но не сегодня, – возразил Донни. – И сейчас никто не может помешать тебе ее забрать. Даже этот заместитель шерифа в вестибюле. А мисс Оуэнс должна была дать тебе ключи от шкафов. Забирай тубу домой, и сегодня вечером мы ее продадим.
  
  – Тогда я буду первой из подозреваемых, – ответила Мэрайза.
  
  – Без проблем, – сказал Донни. – Прокатишься с Кейли в этом ее дурацком «ПТ Крузере», хорошо? А потом скажешь, что ее украли из машины, когда вы остановились купить «Кока-колы», или что-нибудь в этом духе. Ради такого случая я даже окно ей разобью в машине.
  
  – Какой ты классный, Донни.
  
  – Позволь мне доказать это.
  
  – Как ты сам сказал, придется поверить тебе на слово.
  
  Донни снова хмыкнул.
  
  – О’кей, ладно. Встречаемся на ранчо у Джареда в 11:30 вечера. Если придется смываться от мамы, сделай это. Кейли и Джаред должны принести четырнадцать сотен…
  
  – У них их нет.
  
  – …а ты – тубу. Не опаздывай.
  
  – Это ошибка, – сказала Мэрайза. – Неужели не помнишь, какая дешевка этот Карлос? Почему ты думаешь, что он заплатит двадцать пять сотен за тубу, которую он полтора дня назад вообще покупать не хотел?
  
  – Я знаю только то, что написал Тайлеру мистер Энтони. Написал, что, если мы снова устоим беспорядок, Карлос нас всех отловит и сделает нам лишние дырки в задницах своим громадным револьвером.
  
  – Может, да, может, нет, – тихо сказала Мэрайза, снова по-испански. – Думаю, не стоит выяснять.
  
  Она резко и шумно выдохнула, и ее голос снова стал нормальным.
  
  – Хорошо, я кое о чем подумаю. А теперь лучше возвращаться на уроки. Ты первый.
  
  – Чо? И почему?
  
  – Чтобы никто не видел нас вместе, выходящими из пристройки. Если туба должна исчезнуть снова, не надо, чтобы кто-то потом сказал, что видел нас вместе поблизости от репетиционного зала. Ты не в оркестре. А я на тубе играю. Сечешь?
  
  – Ох, ладно.
  
  Скрипнула одна из двойных дверей.
  
  – Не забудь, 11:30. Если сможешь, лучше пораньше.
  
  Дверь стукнула о другую, закрываясь. Я ожидал услышать, как вышла бы и Мэрайза.
  
  Но услышал, как она копается в рюкзаке. А потом услышал ее голос.
  
  – Оставляю на голосовую почту, чтобы ты был уверен, что это не кто-то другой, с моего телефона, – сказала она. – Ты был прав. Они хотят «Грониц». Так что я его привезу. Сегодня вечером в 11:30. В деревенском домике Джареда. Но они хотят и деньги, а у нас их нет. Так что не подвешивай нас, иначе все кончится полным дерьмом.
  
  Последнее слово она снова сказала по-испански.
  
  Раздался тихий щелчок, когда открылась одна из дверей, а потом наступила тишина.
  
  Я взял в руку последнее фото, Гаррета и Карлоса, когда они еще подростками были. Кроме того, что у них был разный цвет кожи и разные инструменты, в остальном они были очень похожи.
  
  Я убрал фотографию обратно в конверт, но вздремнуть мне уже расхотелось. Надо подумать, как я проведу нынешний вечер.
  
  Он может принести мне двадцать пять сотен баксов. Я привык жить роскошно, в своей квартире над хозяйственным магазином, и они мне пригодятся.
  10. Решение по земле пушистого кролика
  
  К десяти вечера я уже снова был в лесу к северо-западу от покосившегося домика, в темной одежде и с выкрашенным тушью для глаз лицом. Ощущал нечто в заднем кармане джинсов, от чего чувствовал себя несколько глупо.
  
  В доме было темно, у подъездной дороги не было ни одной машины. Поэтому я решил начать наблюдение с той же позиции, что в субботу. Я приехал рано. Но в моем крохотном mp3-плеере было полное собрание Отиса Раша. Я все хорошо сделал.
  
  Вернее, сделал бы, если бы не заснул. Потому что не смог вздремнуть днем в школе.
  
  Я проснулся, когда в наушниках-затычках играла «Crosscut Saw», прижавшись правой щекой к стволу дуба. Голени зудели, по ним ползали муравьи. Выдернув из ушей затычки, я сунул их в карман джинсов вместе с mp3-плеером и принялся хлопать по ногам, пока не добился того, что по ним никто не ползает. Посмотрел на часы. 11:15.
  
  По другую сторону подъездной дороги в слабом свете луны и желтом свете ламп из покосившегося домика стояли пикап Донни, «Хонда» Джареда и «ПТ Крузер» Кейли. Я не услышал, как они приехали, из-за музыки Отиса в наушниках. Интересно, как у них там дела, с учетом того, что пропавшие четырнадцать сотен ни откуда не материализуются. Если только чудики из оркестра не порылись по копилкам у родителей.
  
  И тут на подъездную дорогу упал свет фар. По крайней мере, я проснулся вовремя, подумал я, к приезду Бобби Энтони и Карлоса.
  
  Но новенький «Ниссан Максима» привез не Бобби Тона и Карлоса, хотя в нем и сидели двое. Водителя я не смог разглядеть, но я знал, что машина принадлежит Дэвиду Гаррету, руководителю оркестра Кингмэна и фотографу-любителю по части лиловых бикини. Так что вполне законно было предположить, что за рулем он. А вот лицо пассажира было освещено вполне достаточно, чтобы я узнал директора школы Элизабет Оуэнс, энтузиаста-педагога и любительскую модель для съемок в лиловом бикини.
  
  Что бы это ни означало и каков бы ни был результат, он меня не обрадует по-любому. По крайней мере, проснулся я окончательно.
  
  «Максима» остановилась у подъездной дороги между «ПТ Крузером» и домом. Гаррет и Элизабет вышли. На них были джинсы и футболки, будто на субботнем выезде кружка живописи. Они поднялись на крыльцо и сразу же зашли в дом. Не знаю, была ли дверь открыта или кто-то из ребят им открыл. Но этой ночью внутри не играла музыка Хэнка Уильямса Третьего.
  
  Похоже, что окна покосившегося домика были открыты, чтобы впустить внутрь немного сырого апрельского воздуха. Раз на крыльце никого нет, подумал я, не надо заботиться об особой скрытности, как в субботу. И менее чем через две минуты после того, как Гаррет и Элизабет вошли в дом, я уже сидел под окном передней у северной стены.
  
  Пробегая к дому от леса, я мельком глянул в окно и теперь знал, что Донни, Тайлер, Кейли, Джаред и Мэрайза были внутри, вместе с Гарретом и Элизабет. Ребята из оркестра вели себя расслабленно и особо не болтали. Такое впечатление, что они вовсе не испугались вновь прибывших. А вот Тайлер и Донни явно напряглись. Ругались и ныли. Легко понять, почему. Директор и ее парень испортили им все дело.
  
  – Вариант только один, ребята, – сказала Элизабет. – Если два пропавших инструмента будут возвращены, мы не станем заявлять на вас.
  
  Звучит странно. Позволять мерзавцам слезть с крючка как-то не по-техасски. Элизабет, конечно, из Остина, Земли Пушистых Лохов Штата Одинокой Звезды, но даже она не стала бы просто говорить: «Что ж, дети есть дети», столкнувшись с воровством такого масштаба.
  
  – Кто-то накрысячил! – сказал Тайлер. Пытался говорить, как гангстер, точно так же, как пытался изображать коммивояжера два дня назад. Получилось ничуть не лучше. – Донни, это твоя клятая подружка!
  
  Я услышал скрип ножек стула по полу, и заговорил Дэвид Гаррет. У него был низкий, мощный и повелительный голос. Сейчас он мне нравился меньше, чем когда-либо.
  
  – Присядь, Тайлер, – сказал Гаррет. – В свое время мне пришлось выбирать между оркестром и футболом, и я выбрал оркестр. Но до сих пор помню, как хорошенько треснуть.
  
  Стул снова скрипнул, но уже тише.
  
  – Так-то лучше. Для начала, никто не стучал. Стукачи пошли бы к шерифу, а не ко мне. Но я бы все равно узнал, что произошло, увидев, как Донни проехал на своем пикапе в три часа ночи в воскресенье с кофром от сузафона в кузове. Потом я поговорил с музыкантами, они описали покупателя, и я понял, кто это. Попросил друзей, и ему намекнули, что оркестру из Корпус Кристи для записи требуется туба. Очень скоро он сообщил вам об этом. Вот так все и получилось.
  
  Я почему-то подумал, что на самом деле Гаррет видел пикап Донни с сузафоном в кузове… когда ехал домой, проведя ночь дома у Элизабет. Ведь не обязательно ехать в воскресенье из дома директора прямо в церковь, правда? Даже если весь город знает, что ты с ней спишь.
  
  Но слова насчет стукачей, которые не стукачи, если они сказали учителю, а не копам, – некоторая натяжка. С другой стороны, настучать на воров может и не называться стукачеством, если ты с самого начала не член банды.
  
  Кроме того, я знал то, что Тайлер и Донни, привыкшие играть в команде, понять не могли. Чтобы гарантировать отсутствие утечек, надо работать одному.
  
  – Итак, вот что должно быть сделано, – продолжила Элизабет. – Прежде чем прибудут покупатели, Донни и Тайлер вынесут тубу на крыльцо. Пусть покупатели ее увидят, когда остановятся у дома, и людей, которых они узнают. Пусть выйдут из машины и подымутся на крыльцо. А потом можете уходить внутрь. Дальше с ними будет мистер Гаррет разбираться.
  
  – Типа? – спросил Тайлер. – Задержание гражданским лицом, вроде того?
  
  – Никого не надо задерживать, – ответил Гаррет. – Незачем, поскольку мы просто все на места поставим. Для этого мне нужно просто поговорить с покупателями. В особенности с одним из них.
  
  – Ведь «Грониц» не надо будет из кофра доставать, так? – спросила Мэрайза. – Эти парни с ним церемониться не станут.
  
  – Достаточно, чтобы ребята крышку открыли, – ответил Гаррет. – Если покупатели его не увидят, могут занервничать и уехать. А если это случится, то нам действительно придется обращаться к шерифу, чтобы вернуть «Конн». Хорошего с того никому не будет. Хватит и того, что «Кинг» повредили. Только раструб, так что разберемся, как его заменить.
  
  Повисло молчание.
  
  – Это, парень по имени Карлос выстрелил в «Кинг» просто потому, что не ожидал, что это фибергласс. Если он снова напорется на что-то неожиданное, может снова стрелять начать, – сказал Донни.
  
  Гаррет издал звук, нечто среднее между стоном и кряканьем.
  
  – Не беспокойся. Он никого не ранит. Наверное, и пистолет взаймы взял, чтобы круче выглядеть.
  
  Я услышал доносящийся с дороги рокот и дребезг. Обернулся и увидел фары, движущиеся по подъездной дороге.
  
  Снова время для тубы.
  11. Ты не заберешь мою тубу
  
  Я спешно перебежал в северном направлении и спрятался между «ПТ Крузером» и «Хондой». Посмотрел, как к дому подъехал, дребезжа, мятый и грязный минивэн «Плимут». Машина заехала в карман у дома, а потом задним ходом сдала к крыльцу, точно так же, как белый грузовичок два дня назад. Никакого сомнения, что эта старая развалина тоже угнана ради сегодняшней сделки.
  
  У меня еще оставалась крохотная надежда, что я смогу стырить деньги, полученные за краденое, но проблем явно стало больше. Гаррет устроил ложную продажу, и никто никому денег не отдаст. С другой стороны, Бобби Тон и Карлос, по идее, должны были приехать с двадцатью пятью сотнями налички. Раз уж я здесь, стоит остаться и поглядеть, как все обернется. Судя по фотографии в столе у Гаррета, он и Карлос давно друг друга знают. Может, шокированный неожиданной встречей Карлос бумажник потеряет. Или, по крайней мере, контроль над ситуацией.
  
  Кроме того, как и Лестер, я был лишен возможности смотреть «мыло». В моей квартире над хозяйственным магазином кабельных каналов не было.
  
  Присев за задним бампером «ПТ Крузера», я смотрел, как Тайлер и Донни вышли из передней двери и закрыли ее за собой. Донни нес кофр с тубой и поставил ее на крыльцо в тот момент, когда стих мотор минивэна. Бобби Тон и Карлос вышли из машины. Я подметил, что они одеты точно так же, как в субботу. Будто специальная униформа для скупки ворованных медных труб. Даже та же самая ковбойская шляпа у Карлоса.
  
  Донни наклонился, открыл кофр и начал доставать оттуда тубу. Бобби Тон и Карлос поднялись на крыльцо, и Бобби Тон открыл заднюю дверь минивэна.
  
  В этот момент дверь снова открылась, и наружу выскочила Мэрайза, разбивая вдребезги план Гаррета и Элизабет. Оттолкнула Донни от кофра и закрыла «Грониц» внутри.
  
  – Этот инструмент больше не продается, – сказала она.
  
  Карлос метнулся вперед, схватил кофр и швырнул его в минивэн. Бобби Тон захлопнул дверь машины, а Карлос достал из-за спины «Судью». Я напрягся.
  
  – Раз вы решили сорвать сделку, – сказал Карлос, – условия меняются. Цена составит пятьсот долларов.
  
  Мне вдруг подумалось, что он с самого начала рассчитывал на пятьсот долларов.
  
  Бобби Тон улыбнулся парням щербатым ртом.
  
  – Все, как в прошлый раз. Так или никак. Но если никак, я и Карлос все равно его заберем.
  
  И тут на крыльцо вышел Дэвид Гаррет.
  
  – Всем моложе тридцати – в дом, – сказал он.
  
  Донни и Тайлер подчинились, но Мэрайза осталась, яростно глядя на Бобби Тона и Карлоса.
  
  – Не получите мою тубу, – сказала она по-испански.
  
  Да и испанский знать было не обязательно. Было понятно, что если Бобби и Карлос попытаются уехать с «Гроницем» в машине, у них на загривке повиснет дикая кошка весом в сорок килограммов с надписью «Крутая медь» на спине.
  
  Эта девочка мне определенно нравилась.
  
  Но Карлос глядел мимо Мэрайзы. Он и Гаррет напряженно глядели друг на друга, как разозленные петухи.
  
  – Скажи своей ученице, что я не знаю испанского, – сказал Карлос. Слово «ученица» он выплюнул, будто комок дерьма летучей мыши.
  
  – Шла бы ты внутрь, Мэрайза, – сказал Гаррет.
  
  – Они забрали «Грониц», – ответила девушка.
  
  – Они его не заберут. Иди внутрь, к мисс Оуэнс и остальным, а я все улажу.
  
  Мэрайза медленно попятилась, не сводя взгляда с Карлоса. Потом развернулась и ушла в дом. Гаррет закрыл дверь.
  
  Я слегка расслабился.
  
  Гаррет вздохнул.
  
  – Чарли, не понимаю, о чем ты думаешь, хватаясь за этот идиотский револьвер. Его впору Йосемитскому Сэму носить.
  
  Карлос, он же Чарли, вспыхнул.
  
  – А ты всегда хотел быть Багзом Банни, – сказал он. «Судья» все еще был у него в руке, но рука задрожала.
  
  Бобби Тон прокашлялся.
  
  – Это, Карлос, мне кажется, что ситуация переросла из деловой встречи в нечто иное. Если у тебя некая личная вражда к этому джентльмену, я попрошу тебя вернуть мне «Судью». Оружие полезно, когда надо настоять на своем, поэтому я с радостью его тебе одолжил. Но в бизнесе нет места личной неприязни.
  
  Он протянул руку.
  
  Я едва не присвистнул. Бобби Энтони, такой, каким я его знал, когда сам ребенком был, носил пистолет калибра .25 в заднем кармане и возил ружье под сиденьем своего «Интернешнл Харвестера». Я мог бы и догадаться, что к старости он решил объединить два оружия в одном. А еще догадаться, что парень, который одевается и разговаривает, как Карлос, вряд ли станет заводить себе «Судью».
  
  У Чарли-Карлоса на лице появилась боль, будто партнерша в танце наступила ему шпилькой на подъем ноги. Но он крутанул «Судью» на пальце, перехватил за ствол и протянул Бобби Тону.
  
  Взяв револьвер, Бобби крутанул барабан и прищурился, глядя на патроны. Заткнул оружие за пояс и кивнул в сторону Гаррета.
  
  – Приступайте, выясняйте все, что хотите выяснить. Тогда, возможно, и у меня будет другое предложение. Сложное оказалось предприятие, но я слишком много времени и сил в него вложил, чтобы просто так уйти.
  
  Я чувствовал себя точно так же. Будто я и Бобби Тон из одного теста слеплены. Он сходил в тюрьму, я – в Техасский университет, но есть те, кто считает, что большой разницы тут нет.
  
  Гаррет шагнул к Чарли-Карлосу, тот сделал шаг назад и едва не свалился с крыльца. Гаррет остановился и покачал головой.
  
  – Слушай, Чарли, мне плевать на деньги, – сказал он. – Не знаю, как ты узнал пин-код, и ладно. Я просто рад, что ты снова в Техасе. И не думал, что ты когда-нибудь домой вернешься.
  
  Я слегка позавидовал Чарли. Насколько я знал, никто не обрадовался тому, что я домой вернулся. А я ведь даже ни у кого банковский счет не взламывал.
  
  – Мне пришлось, – мрачно ответил Чарли. – Калифорния уже не та, что раньше. Техас – то место, где мне сейчас лучше всего играть мою музыку. Я собираю свою группу, Дэвид. Потусовался в Бахе с реальными парнями, научился играть реальную музыку.
  
  – Правда? Тогда скажи что-нибудь по-испански, Чарли.
  
  Чарли надулся.
  
  – Нет. Знаешь, почему? Если ты не певец, реальным парням плевать, какие слова ты сказать умеешь. Важно, какие ноты ты сыграть можешь. Так что, пока ты торчишь в школе, уча детей играть гаммы и марши, я буду создавать реальную музыку в реальном мире и для реальных людей.
  
  Он ткнул себе пальцем в грудь.
  
  – Больше никакого второго места в ряду и фибергласса.
  
  Гаррет разозлился.
  
  – Значит, ты решил нарушить завещание мамы, покупать и продавать инструменты, украденные в школах? Инструменты, которые были куплены, в первую очередь, на мамины деньги?
  
  – Мама оставила деньги на то, чтобы помогать музыкантам, – ответил Чарли. – А не только школьным оркестрам. И ты должен был советоваться со мной. Однако сделал все сам. Я выражаю свое несогласие.
  
  – Погодите-ка, – вмешался Бобби Тон. – Вы тут говорите, типа, что у вас одна мать? Мне кажется, это невозможно, с точки зрения цвета.
  
  Я едва не заговорил, так мне хотелось выговорить ему за грубость, но решил, что это тоже будет грубостью.
  
  Гаррет едва глянул на Бобби.
  
  – Не ваше дело, – сказал он. И снова поглядел на Чарли. – Ты действительно хочешь получить желаемое, воруя у детей?
  
  У Чарли скривилась верхняя губа.
  
  – У детей, которым и так плевать. Если бы им плевать не было, они бы сами не принялись продавать школьные инструменты.
  
  – Эти ребята не из оркестра, – сказал Гаррет. – А ребята из оркестра пытались позвонить мне сразу, как узнали, что происходит. Но у меня… у меня телефон был выключен. И они сделали то, что сочли наилучшим. И не позвонили шерифу, потому что не хотели, чтобы их друзья в тюрьму попали, за что ты должен быть им благодарен.
  
  – Новая подружка? – спросил Чарли. – Обычно так и бывает, когда ты кому-то нужен, но предпочитаешь заняться чем-то получше.
  
  О да. Они точно братья.
  
  – Я пытаюсь сказать тебе, что ребята из оркестра ничего не крали, – возразил Гаррет. – Плохого они сделали лишь то, что попытались защитить пару здоровых дурней из белой швали родом.
  
  Из дома послышались протестующие крики. Донни и Тайлер явно не были согласны с такой характеристикой. Будучи сам из той же породы, я, тем не менее, не мог не согласиться с точностью определения.
  
  Бобби Тон прокашлялся.
  
  – Простите, сэр, но мне тоже кажется, что это оскорбительный термин.
  
  На этот раз Гаррет даже не поглядел на него.
  
  – Скажите, что вы никогда не использовали аналогичный, говоря про черных, и я извинюсь.
  
  Бобби почесал подбородок.
  
  – Принято, – сказал он. – Но ближе к делу. Ребята, вы со своим дерьмом разобрались, чтобы мы могли завершить сделку?
  
  Гаррет повернулся к нему.
  
  – Неужели не понял? Сделки не будет. Ты и Чарли достаете тубу «Грониц» из вашей машины, а потом возвращаете сузафон «Конн». И даете деньги на новый раструб для «Кинга». Взамен – никто не отправится в тюрьму.
  
  – И что мне потом делать? – спросил Чарли.
  
  Гаррет повернулся обратно.
  
  – Ты мой брат. Оставайся у меня. Верни деньги, какие еще остались. С этого и начнем.
  
  – На твоих условиях, – сказал Чарли и язвительно фыркнул. – И никакой группы у меня.
  
  – Как я уже сказал, с этого начнем.
  
  Бобби Тон встал между ними, щелкнул языком и вытащил из-за пояса «Судью».
  
  – Из того, что я слышу, я понял, что вы двое между собой все решаете, а я ни с чем остаюсь. Ни от сегодняшней сделки, ни от дальнейшей перепродажи. Я так старался не жадничать, поскольку для меня это новый бизнес. Рад был роли посредника, на соответствующей оплате.
  
  Гаррет поглядел на револьвер.
  
  – Могу за труды семьдесят шесть долларов дать, – сказал он. – Больше с собой нет.
  
  Бобби держал «Судью» стволом вниз, но взвел курок.
  
  – Семьдесят шесть баксов? – переспросил он. – У человека с благотворительным счетом в банке, и все такое? Нет, мне нужно не меньше тысячи, чтобы освободить тубу из заключения в этом минивэне.
  
  Он снова почесал подбородок свободной рукой.
  
  – На самом деле тысячу просто за то, что я уйду, не пристрелив тебя. А пристрелить придется обоих, чтобы меня в расизме не обвинили. Одна тысяча долларов. А потом можете делать все, что вам вздумается, с тубами, сузафонами, стеклянными гармониками, мать их, и что там еще у вас есть.
  
  Чарли поглядел на него.
  
  – Ты знаешь, что у меня сегодня только пять сотен. Здесь на крыльце тысячи долларов нет.
  
  Бобби Тон поднял револьвер.
  
  – Тогда кто-то из вас пойдет и найдет их.
  
  – Или ты получишь пятьсот семьдесят шесть долларов прямо сейчас, – сказал Гаррет.
  
  Бобби, похоже, не услышал это предложение. И начал покачивать стволом револьвера, переводя его с Чарли на Гаррета и обратно.
  
  – Эни, Мини, Майни, Мо, – сказал он.
  
  Открылась дверь, и вышла Элизабет. У нее в руке был мобильный, и она глядела на Бобби Тона.
  
  – Хочешь, чтобы шериф тут оказался? – спросила она.
  
  – Элизабет, нет… – со стоном начал Гаррет.
  
  Бобби перестал качать «Судьей» и слегка опустил ствол. И поглядел на Элизабет иронически.
  
  – Мэм, никто из службы шерифа не попадет сюда быстрее, чем за тридцать минут. Если вы решили потревожить меня тем, что собираетесь обвинить меня в противозаконных действиях, что ж, мне придется просто пристрелить вас всех, чтобы это предотвратить.
  
  Я снова напрягся. Бобби Тон не знает, что я здесь. Если колени не подведут, я смогу на него наброситься, прежде чем он среагирует. Или не смогу. Я собрался мысленно кинуть монетку.
  
  И в этот момент по подъездной дороге снова захрустели колеса машины.
  
  Что ж, хорошо. Интересно, насколько еще может усложниться ситуация. Скоро узнаем.
  12. Всем пришел Бизвэкс
  
  Похоже, никто из стоящих на крыльце шума не услышал. Они были слишком заняты своей четырехсторонней техасско-мексиканской ничьей.
  
  Черный «Крайслер 300» медленно подъехал по дороге, мимо моего укрытия. С погашенными фарами. Практически беззвучно, если не считать хруста гравия под колесами.
  
  У меня возникло предчувствие, что развитие событий приведет к тому, что «Судье» придется снова высказаться.
  
  Поэтому, пока машина тихо ехала мимо меня, я на полусогнутых вышел из укрытия и пошел вплотную к ее заднему бамперу. Может, если смогу подобраться поближе к крыльцу, то успею прыгнуть и попытаться закрыть собой Элизабет.
  
  Затем кто-то, кажется, Чарли-Карлос, заметил «Крайслер» и заорал. Так что я был готов к тому, что машина резко остановилась, мигнув стоп-сигналами, и я не разбил голову о багажник.
  
  Выглянул из-за левого стоп-сигнала в тот самый момент, когда зажглись фары «Крайслера», заливая светом крыльцо. Бобби Тон, Чарли, Гаррет и Элизабет вздрогнули от внезапно яркого света.
  
  Дверь машины открылась, и водитель вышел, отгораживая себя ею от крыльца.
  
  – Всем оставаться на местах, – сказал он низким спокойным голосом. – Подозреваю, мне следует кого-то арестовать. Но дайте разглядеть, кого именно.
  
  Это был Эрнест, также известный как помощник шерифа Бизвэкс. Видимо, в какой-то момент после нашей утренней встречи он решил, что следует сделать нечто большее, чем просто стоять посреди вестибюля. Но допустил тактическую ошибку.
  
  Первый выстрел «Судьи» разбил левую фару «Крайслера». Грохот еще стоял у меня в ушах, когда я ринулся вперед и схватил Эрнеста за ремень. Тут же швырнул его лицом вниз на сиденье. Его шляпа упала, обнажив прическу цвета и фактуры скребковой щетки в голубом свете приборной панели.
  
  На крыльце поднялся крик, хлопнула дверь.
  
  – Слезь с меня, черт тебя дери! – заорал Эрнест в подушку пассажирского сиденья. – Кто бы ты ни был, ты мешаешь служителю правопорядка!
  
  Я держал Эрнеста, прижав ему шею предплечьем и упершись коленом в крестец.
  
  – Не думаю, что ты сейчас при исполнении, – рыкнул я, пытаясь исказить голос. Изобразил нечто среднее между голосом Уинстона Черчилля и Бэтмена. – Это не патрульная машина. Радио нет.
  
  – У меня рация в бардачке, – возмутился Эрнест. – Только включить. Без разницы, при исполнении я или нет. Есть основание полагать, что тут совершается преступление. Выстрел в фару и твое колено на моей заднице уже подпадают.
  
  «Судья» громыхнул снова, и я услышал, как разлетелась вторая фара. Глянув в лобовое стекло, увидел, что свет в доме и на крыльце тоже погас.
  
  – Послушай-ка, помощник, – сказал я. – Я – невинный прохожий, но, по случаю, знаю, что дело только в паре инструментов из оркестра. Не стоило подставляться под пули.
  
  Эрнест попытался стряхнуть меня с себя.
  
  – Согласен. Так дай мне подняться, чтобы я мог отстреливаться.
  
  Мне это представилось плохим решением. Бобби Тон пока не прострелил ничего, кроме фар. Но если Эрнест начнет стрелять в ответ, кого-нибудь могут убить. Например, меня.
  
  – Эй! – крикнул Бобби Тон с крыльца. – Похоже, вы все тут заодно с этими детишками, думаете не головой, а задницами, не лучше их. Предлагаю убрать машину с дороги, чтобы я мог спокойно уехать. Даю вам… две минуты. Это щедро с моей стороны. А вы все как считаете, щедро?
  
  – Чудесно! – рявкнул я.
  
  Эрнест с удвоенной силой попытался освободиться, но я крепко держал его.
  
  – Слушай меня, – сказал он, тяжело дыша. – Раз у нас две минуты, мистер Невинный Прохожий, хочу, чтобы ты кое-что понял. Я сорок лет служил закону в Техасе, и есть правила, которым я следую. Одно из которых гласит, что, если подозреваемый стреляет в меня из огнестрела, я, во имя Господа, сразу же стреляю в ответ.
  
  Я взялся свободной рукой за пистолет Эрнеста калибра .357.
  
  – Уважаю. Но мои собственные правила касаются исключительно самосохранения. И я буду следовать им.
  
  Конечно же, кобура Эрнеста была расстегнута. Пистолет скользнул в мою руку, будто влажная тыквенная семечка.
  
  – Не в курсе, что ты с ним делать собрался, – сказал Эрнест. – Он заряжен стреляными патронами, ничем больше.
  
  Я обалдел.
  
  – Зачем, ради всего святого?
  
  Эрнест усмехнулся, но в его положении это прозвучало, скорее, как хрюканье.
  
  – Я наполовину в отставке, в округе Кингмэн. И давно понял, что фактор угрозы от пистолета вполне срабатывает и без пуль. Кроме того, если какой-нибудь умник схватит мой пистолет, сам виноват.
  
  – Смешно, ага, – сказал я. – Настолько же смешно, как помощник шерифа, который подъезжает к месту совершаемого преступления без боевых патронов и без подмоги.
  
  – Преступления бывают разные, – ответил Эрнест. – Я заметил тощего старого мужлана и парня, одетого, как Рой Роджерс, в ржавом минивэне со стикером «Женщины за Обаму» на бампере. Выглядело подозрительно, и я поехал следом. А теперь ты намекнул, что помимо кражи ржавого «Плимута» ценой с кастрюлю эти парни замешаны в недавней крупной краже тубы. Но пока что ситуация не выглядит как оправдывающая стрельбу боевыми. Во что мне было бы стрелять, в сузафон?
  
  – Ты был бы уже не первым, – ответил я. – Но теперь понимаю, что слова насчет техасского служителя правопорядка, всегда стреляющего в ответ, – чушь.
  
  Эрнест попытался ударить меня кулаком левой руки, взмахом назад, но человеческие руки не гнутся в этом направлении.
  
  – Я не хочу никого убивать из-за полуразвалившегося старухомобиля или горна-переростка, – прохрипел он. – Но я не фанатик. У меня есть под рукой нормальные патроны, но я не скажу тебе, где.
  
  – В перчаточном ящике, – сказал я. – Вместе с рацией.
  
  Эрнест снова хрюкнул.
  
  – Только дай мне встать, гений.
  
  Я бросил пистолет назад изо всех сил, услышал, как он упал на землю за машинами. Ощупав ремень Эрнеста, нашел кобуру с наручниками. После тридцати секунд возни смог защелкнуть их у него на запястьях за спиной.
  
  – Вот что я тебе скажу, чтобы быть честным, – начал Эрнест. – Если я выясню, кто ты такой, ты будешь бежать, пока в океан не нырнешь. А потом тебе придется плыть до самой Кубы.
  
  Мотор «Крайслера» продолжал работать на холостых. Усевшись поверх ног Эрнеста, я помахал рукой темным силуэтам на крыльце, воткнул заднюю передачу, не закрывая дверь. Она могла прищемить Эрнесту ступни.
  
  Я вдавил газ в пол, и машина дернулась назад, вихляя, как перепуганная белка, и размахивая открытой дверью. Когда мы миновали пикап Донни, я выкрутил руль влево, и «Крайслер», подпрыгивая, поехал по жесткой траве к востоку от подъездной дороги. После каждой кочки Эрнест ругался, и я наконец вдавил в пол тормоз, когда мы отъехали от дороги метров на двадцать, оказавшись у деревьев. Заглушив мотор, я выкинул ключи в темноту.
  
  – Ты раздолбал моей новенькой машине поддон картера и глушитель, – сказал Эрнест. – Так что, когда доплывешь до Кубы, ползи дальше, мать твою, до самых Канарских островов, будь они прокляты.
  
  Ничего не ответив, я вылез из машины, заткнул внутрь ноги Эрнеста и закрыл дверь. Жалко, что машину попортил, но моей вины тут нет. Не думаю, что Эрнест прав, меня ругая. Ведь он сам мне весь вечер испортил.
  
  Я спешно пробежал вдоль деревьев обратно к покосившемуся домику. Понимал, что денег мне здесь больше не нарыть. Но прежде чем перебежать подъездную дорогу по направлению к моей «Тойоте», я хотел убедиться, что Элизабет и ребятам из оркестра ничего не грозит. Хрен с ними, с остальными. Они все настоящие подонки, кроме Гаррета. А он – приятель Элизабет, так что хрен с ним тоже.
  
  Я уже пробежал половину пути, когда завизжал колесами минивэн «Плимут». Зажглись фары, и он с грохотом понесся по подъездной дороге, быстро набирая скорость. У дома поднялся крик. Видимо, Бобби Тон решил скостить потери и уехать с тубой.
  
  Я приостановился, глядя, как проносится мимо минивэн, и освещения в кабине хватило, чтобы я снова увидел за рулем Мэрайзу, увозящую «Грониц».
  
  – Боже, как же она эту тубу любит, – сказал я вслух.
  
  Минивэн доехал до окружной дороги и загромыхал дальше. Я уже собирался было идти дальше, к покосившемуся домику, когда услышал в паре метров слева от себя металлический щелчок.
  
  Точно так, как щелкает взводимый курок пистолета.
  13. Приятель, рад познакомиться
  
  Я повернулся на звук, и мне в лицо ударил луч фонарика.
  
  – Кто бы ты ни был, ты создал больше проблем, чем можешь себе… – тихо и зло начал Гаррет.
  
  Он умолк. Яркий диск фонарика приблизился.
  
  – Ты на полном серьезе лицо черным выкрасил? – спросил Гаррет.
  
  Я решил вышибать клин клином.
  
  – А ты на полном серьезе пистолет на меня наставил?
  
  Он опустил фонарик ниже.
  
  – Я не наставил, – сказал он. – Просто в руке держу. Нашел тут на земле.
  
  Теперь я увидел пистолет в его левой руке, стволом вниз. Но я слышал, как он его взвел, и понимал, что он не «просто в руке его держит». По крайней мере, думает иначе. Если Эрнест мне не солгал, боевых патронов в нем нет.
  
  Мои глаза приспособились, и я лучше разглядел лицо Гаррета. Тот смотрел на меня, озадаченно хмурясь.
  
  – Я с тобой знаком? – спросил он.
  
  Я видел Гаррета в школе только издалека, сомневаюсь, что он меня вообще заметил. Есть шанс, что он видел меня на фотографиях у Элизабет, но им не меньше шести лет. Так что возраст, черный спортивный костюм и плохое освещение, возможно, не дадут ему узнать меня.
  
  Отвечая, я снова попытался говорить голосом Черчилля и Бэтмена, как и с Эрнестом.
  
  – Нет. Но я на твоей стороне.
  
  – Какая, к черту, сторона? – спросил он, хмурясь еще сильнее.
  
  – На той, чтобы вернуть твою медь и чтобы никто в тюрьму не попал. И чтобы никого не подстрелили.
  
  – А что тебе с того?
  
  – Допустим, я обеспокоенный родитель.
  
  – Бегающий среди ночи с лицом, выкрашенным черным?
  
  – Хорошо, обеспокоенный родитель, у которого хобби.
  
  Гаррет покачал головой.
  
  – Мне пришлось убежать от дурня с огромным револьвером, а теперь я наткнулся на лазутчика, одетого, как ниндзя. В это самое время одна из моих учениц едет отсюда на угнанном минивэне, чтобы не дать дурню украсть тубу. Мой заблудший брат стал дельцом на черном рынке краденых сузафонов, чтобы отомстить мне за тяжелое детство. Моя подруга не хочет впутывать в неприятности своих учеников, и мы договариваемся с бандитами, которые стрелять не умеют, вместо того, чтобы шерифу позвонить. А теперь мне надо идти и доложить, что я нашел обеспокоенного родителя с мордой, черной краской выкрашенной, но у меня все так же нет денег, которые дурень хочет за потраченное время и проблемы.
  
  Он вздохнул.
  
  – Я отправился в сельскую школу, желая жить попроще. Иисусе.
  
  – А где до этого преподавал? – спросил я.
  
  – В Чикаго. Двенадцать лет. Два года назад сюда переехал.
  
  Вселенная полна совпадений.
  
  – Никогда в Чикаго не был, – солгал я. – Слышал, там неплохо. Уровень воровства сузафонов низок.
  
  Я поднял руки.
  
  – Я сейчас в задний карман полезу, только не нервничай.
  
  Гаррет получше перехватил пистолет, но не навел на меня. Мелочь, а приятно.
  
  Достав из заднего кармана пачку из четырнадцати сотенных, я снял сверху четыре купюры и убрал обратно. Остальные десять протянул Гаррету.
  
  – Если отдашь это джентльмену на крыльце, он согласится уйти, – сказал я. – Хотя, возможно, тебе придется его подвезти. Остальное – как получить назад инструменты, как наказать детей-воришек и как решить детские проблемы, весь этот навоз конский – твой целиком.
  
  – В Робина Гуда играешь, типа того? – спросил Гаррет, глядя на деньги. – И насколько они грязные?
  
  Меня возмутило, что он не может просто заткнуться и взять бабки.
  
  – Не грязнее любых, какие тебе могут в руки попасть. Предложение истекает через пять секунд, парниша.
  
  Он взял деньги.
  
  – О’кей. Типа, спасибо.
  
  Теперь я знал, что с Элизабет и школьниками все будет в порядке. Посему повернулся и пошел к дороге.
  
  – Эй, погоди, – окликнул меня Гаррет. – Кто бы ты ни был, лучше останься.
  
  Я приостановился, оглядываясь, и увидел, что он поднимает пистолет.
  
  И я улыбнулся ему во весь рот в надежде, что лунного света хватит, чтобы он увидел мои зубы.
  
  – Во-первых, в пистолете нет ничего, кроме меди, – сказал я. – Во-вторых, тебе еще придется спасать помощника шерифа, которого я сковал его же наручниками в его «Крайслере». А кстати, можешь списать все происшедшее на загадочного незнакомца, того, что его сковал. Немного поругать парней, укравших инструменты, только аккуратно. А вот если расскажешь заместителю шерифа про дурня, то этот дурень позаботится о том, чтобы вместе с ним в тюрьму загремели твой брат и ребятишки. Я этого мужика знаю, поверь мне. Усек?
  
  Гаррет опустил пистолет.
  
  – Усек.
  
  Он посмотрел на оружие.
  
  – То-то я думаю, он какой-то легкий. Но я же в оружии не разбираюсь. Я школьный учитель. И музыкант.
  
  – Это уже хорошо, – ответил я, показывая на покосившийся домик. – Иди, заплати мужику, пусть он отсюда сваливает. А потом позаботься о помощнике шерифа.
  
  – С ними я справлюсь, – сказал Гаррет. – Это мой проклятый брат, с которым одни проблемы будут. У нас одна мать была, но она так и не смогла добиться, чтобы мы ужились рядом.
  
  Я пожал плечами.
  
  – От людей меньше проблем, когда они получают то, что хотят. Я подслушал часть вашего разговора, помню, он говорил про какую-то банду. Дай ему эту банду.
  
  Я снова отвернулся.
  
  – Только без фибергласса.
  
  И я потрусил в лес, туда, где началось мое нынешнее приключение. На этот раз Гаррет ничего не сказал, и хорошо. Я поддался глупому альтруистическому порыву, а теперь сам на себя злился.
  
  Мне это не нравилось. Я попытался убедить себя в том, что вся эта заваруха стоила четырехсот долларов, которые у меня остались.
  
  Но вместо этого лишь убедил себя в том, что быть хорошим парнем – большой геморрой.
  14. Друзья познаются в беде
  
  Я особенно не спешил, не торопясь пробираясь через лес. Минут через пятнадцать я вышел на окружную дорогу, где припарковал свою «Тойоту». Она была спрятана в неглубокой впадине под ветвями огромного дуба, практически невидимая. Хоть что-то я правильно сделал сегодня вечером.
  
  – Стой на месте, приятель.
  
  Голос прозвучал позади меня, и я узнал его.
  
  Повернулся, расставив руки в стороны. Бобби Тон стоял на краю дороги, и ствол «Судьи» поблескивал даже в слабом лунном свете.
  
  – Как я рад, что догнал тебя, – сказал Бобби. – Знаешь, теперь, когда мне заплатили, мне надо, чтобы меня подвезли. Остальных решил не беспокоить, учитывая, что тут поблизости оказался помощник шерифа. Я подумал, что лучше всего смыться сразу.
  
  – Понял, – ответил я. – И ты знаешь, что я здесь потому…
  
  – О, этот учитель оркестра упомянул о тебе. Да уж, вот он ты.
  
  Бобби Тон подошел ближе и пригляделся.
  
  – Боже мой, ты ли это, малыш Мэтти Маркс? Я тебя не видел с тех пор, как я с твоим папочкой последний раз перевозили партию благословенной конопли из Восточного Техаса. Давненько это было.
  
  Он поцокал языком.
  
  – Кстати, очень жалко было, когда узнал, что его не стало. Я тогда в казенном доме жил, иначе бы обязательно на похороны пришел. Упокой его душу, Господи, и твою маму тоже.
  
  – Спасибо, Бобби, – сказал я, опуская руки.
  
  – Кстати, коли речь зашла, – продолжил он. – Хочу тебе сказать, что тоже опечалился, услышав про твою малышку. Ужасная штука, этот синдром внезапной смерти. Ни ты не виноват, ни жена, и никто не знает, почему. Похоже, эта потеря повлияла на твой брак, и я сожалел, когда услышал об этом. Я нормально отношусь к смешанным бракам, правда.
  
  Я поглядел в глаза Бобби Тону. Не думаю, что в них было сострадание. Но хотелось верить, что было.
  
  – Ценю твои соболезнования, – ответил я. – Но, надеюсь, ты не обидишься, если я попрошу тебя опустить эту ручную пушку.
  
  Он подошел на шаг ближе.
  
  – Что ж, ты все такой же, – отметил он. – Подожду, пока ты не высадишь меня в городе.
  
  Этого я и ожидал.
  
  – Поехали, – сказал я.
  
  Завел мотор «Тойоты», включил фары, а Бобби Тон все еще держал «Судью» стволом в мою сторону.
  
  – Сынок, я думал, мне показалось, – сказал он. – Ты действительно лицо черным выкрасил, так?
  
  – Не хотел бы говорить об этом, – ответил я.
  
  Бобби прокашлялся.
  
  – Ну, это совершенно неуместно, должен тебе сказать. Поскольку у нас есть немного времени, пока ехать будем, объясню, почему. А когда мы доедем до места, я попрошу честно показать, что ты понял и принял мое послание понимания и терпимости.
  
  – Сколько? – спросил я.
  
  – В зависимости от того, сколько у тебя есть, – ответил Бобби Тон. Прошел вперед и постучал стволом «Судьи» по лобовому стеклу «Тойоты». – Ладно тебе, сынок. Я оставил мою новую машину позади газовой заправки. Жду не дождусь, когда ты ее увидишь. Большой серебристый «Додж Рэм», старая модель. Руки чешутся снова за его руль сесть.
  
  Я вывел «Тойтоту» на грунтовую дорогу, ведущую меня обратно к пустым карманам.
  15. Главное – музыка, а не инструмент
  
  Элизабет не вызывала меня в школу всю оставшуюся неделю. Но я пришел на весенний концерт в пятницу вечером, несмотря на стоимость билета в три бакса. Было любопытно, как поживают гангстеры-сузафонисты.
  
  Даже не знаю, чего я ждал. Мэрайза, Кейли и Джаред сидели на своих местах в оркестре и играли хорошо. Насколько я могу понять. Акустика в спортзале школы Кингмэна отвратительная, особенно с моего места, в заднем ряду. Но Дэвид Гаррет, похоже, был доволен учениками, как и все остальные родители и бабушки с дедушками. Оркестр не раз вставал кланяться в ответ на аплодисменты, а «Звезды и полосы навсегда» даже на бис сыграли.
  
  Но у меня было четкое ощущение, что это лишь подготовка.
  
  Соло на тубе в исполнении Мэрайзы было отличным, даже в убогой акустике спортзала. Не понимаю, как ей удавалось сделать каждый звук этого китового пердежа даже лучше, чем в репетиционной. Но у нее получилось.
  
  Когда отыграли выход на бис, а Гаррет с оркестром выслушали аплодисменты, Элизабет поднялась со своего места в первом ряду и повернулась лицом к зрителям.
  
  – Еще раз поблагодарим «Кугар Бэнд»! – крикнула она, и все зааплодировали и заулюлюкали. – Теперь для тех, кто может немного задержаться, ежегодная распродажа выпечки и обед с барбекю на стоянке школы, на заднем дворе. Мне сказали, что у некоторых членов оркестра есть для нас сюрприз.
  
  Я остался на месте, пока оркестр собирался, а остальные выходили. Почти все шли на задний двор, похоже, в этом году распродажа выпечки действительно пойдет хорошо. Но я не собирался оставаться. Просто ждал, пока все выйдут и можно будет пройти к другой двери.
  
  А потом заметил, что оркестранты складывают инструменты рядом со складными креслами в дальнем конце спортзала. И рядом с растущей горой инструментов стоят Донни, Тайлер и помощник шерифа Бизвэкс.
  
  Надо выяснить, в чем тут дело.
  
  Когда последние из оркестрантов положили кофры, я прошел с заднего ряда через весь спортзал. Голова Эрнеста едва заметно повернулась в мою сторону.
  
  – Смирно, джентльмены, – сказал Эрнест, когда я подошел ближе. Парни прижались спинами к сложенным креслам и поглядели вверх и вдаль.
  
  – Заместитель шерифа, – сказал я, проходя мимо и протягивая руку. – Не виделись с утра понедельника, думаю, дай, поздороваюсь.
  
  Эрнест опять не пожал мне руки.
  
  – С чего бы я тебя помнить должен?
  
  Я опустил руку.
  
  – Может, и нет. Я Мэтью Маркс. Обе фамилии на «экс» кончаются, приятели по алфавиту.
  
  Эрнест опустил голову и мрачно глянул на меня поверх темных очков.
  
  – Не бывает, – сказал он. – Есть что-то, чем могу помочь? А то у меня дела.
  
  – Вполне понимаю, – ответил я. – Эти ребята вызвались добровольцами, помогать оркестру?
  
  Эрнест кивнул.
  
  – Именно так. А еще в ближайшем будущем они будут делать все, о чем я их попрошу, вплоть до чистки ботинок и ремонта машины. Сами вызвались это делать, чтобы послужить блестящим примером для всех молодых парней округа Кингмэн, желающих и дальше дышать воздухом свободы и иметь хоть какой-то шанс играть в футбол в следующем сезоне. Это правильно, джентльмены?
  
  – Да, сэр, – в унисон ответили Донни и Тайлер.
  
  Я не удержался от ухмылки. Жаль, что не слышал разговор Гаррета и Эрнеста, когда тот снял с него наручники. Видимо, Донни и Тайлеру предоставили выбор между арестом и покаянием. Не знаю, уверены ли они до сих пор, что правильный выбор сделали.
  
  – Что-то смешное, мистер Маркс? – спросил Эрнест.
  
  – Нет, сэр, – ответил я, качая головой. – Просто хотел поздоровкаться.
  
  – Понял, – сказал Эрнест, приподнимая очки. – Возможно, больше ничего не захочешь сказать. А то что-то голос больно знакомый.
  
  Я отдал ему честь, как и в прошлый раз, а затем развернулся и пошел к двери.
  
  Но увидел Элизабет и Гаррета у задней двери. Элизабет махала рукой, подзывая меня.
  
  Сделать вид, что я не заметил, не получилось бы, и я подошел.
  
  – Не думаю, что вы официально знакомились, – сказала Элизабет очень быстро, как всегда в тех редких случаях, когда нервничала. – Мэтью Маркс, это Дэвид Гаррет. Дэвид, я и Мэтт раньше были женаты.
  
  Мы с Гарретом пожали друг другу руки.
  
  – Я тоже женат был, – сказал он.
  
  – Но не на Элизабет.
  
  – Повезло меньше.
  
  – Пока не бранитесь? – спросил я, глядя на Элизабет.
  
  Она возвела глаза к небу, будто молясь о силе духа.
  
  – О’кей, это к делу не относится. А сейчас я хочу пирога. Дэвид?
  
  – Иди пока, – сказал он. – Я бы хотел чуть-чуть поговорить с мистером Марксом наедине.
  
  Глаза Элизабет расширилсь.
  
  – О, это очень плохая мысль.
  
  – Обещаю вести себя хорошо, – сказал Гаррет.
  
  Я улыбнулся ему понимающей улыбкой.
  
  – Я тоже, как он.
  
  Элизабет подняла руки, сдаваясь.
  
  – Здесь заместитель шерифа. Так, на всякий случай говорю.
  
  И она вышла.
  
  – О’кей, – сказал Гаррет. – Я тебя узнал, даже без черной краски на лице.
  
  – Я догадался.
  
  – И могу предположить лишь одну причину, по которой ты там оказался. Ты следил за мной и Элизабет. И пришел туда следом за нами.
  
  Мне даже в голову не приходило, что Гаррет может о таком подумать. Я открыл было рот, чтобы сказать, что он ошибается, и вдруг понял, что лучше позволить ему остаться при этом мнении.
  
  – Это было глупостью и никогда не повторится, – сказал я.
  
  – Хорошо бы, – сказал Гаррет. – На этот раз спущу на тормозах, поскольку ты помог мне выпутаться. Но возвращать тысячу баксов не буду, для начала, потому что не могу. Мой брат теперь со мной живет. Люди думают, что я богат, но я всего лишь распорядитель наследства, оставленного моей мамой. В личной собственности у меня только зарплата школьного учителя, а это значит, что лишней тысячи у меня никогда не бывает. Очень жаль, но это так.
  
  – Ничего страшного, – ответил я. – Это был мой выбор.
  
  И деньги твоей мамы, добавил я про себя.
  
  Гаррет кивнул.
  
  – Хорошо. Я ничего не скажу Элизабет насчет того, что ты там тогда был. Каждому из нас придется начинать с нуля.
  
  Он снова протянул мне руку.
  
  Мы снова пожали друг другу руки, очень быстро, явно того не желая. Затем он открыл дверь и сделал жест рукой.
  
  – Пойдешь на праздник?
  
  Я уже хотел было отказаться, но поглядел на толпу людей и столики с едой на стоянке. И увидел за поварским столом Бобби Энтони. На нем была бейсболка «Guns & Ammo» и футболка с надписью «Люблю родео» под застиранную джинсовую куртку.
  
  Я кивнул Гаррету и вышел наружу. Подождал, пока он не подойдет к Элизабет, стоявшей у заваленного пирожными стола.
  
  Я двинулся следом за Бобби Тоном, к краю толпы. Он заметил меня и остановился у фонарного столба, прислонившись к нему и снимая пластиковую обертку с бумажного лотка с овсяным печеньем. Я подходил ближе, когда он откусил кусок.
  
  – Сам знаешь, сейчас все на шоколадные бросаются. А я вот скажу, что нет ничего лучше хорошего овсяного печенья. Настоящего, с карамельным сахаром, сам понимаешь.
  
  Он протянул лоточек мне.
  
  – Давай, Мэтти, за мой счет.
  
  Я взял одно печенье и попробовал.
  
  – Хорошее, – сказал я. – На четыреста баксов не тянет, но неплохое.
  
  Бобби оскалил щербатый рот.
  
  – Ладно, если бы я знал, что ты эти четыре сотни долларов честным трудом заработал, то чувствовал бы себя виноватым. Но я знаю, кто тебя вырастил. Лично я в ад не верю, так что надеюсь, что он вкушает овсяное печенье и косячки одесную Господа. Прямо сейчас.
  
  – Какие особенные у тебя небеса, Бобби, – сказал я, оглядываясь по сторонам. – Да и земля особенная. По которой ты можешь ходить среди людей, которых ты наколол, зная, что они тебя не тронут.
  
  Он кивнул и доел печенье.
  
  – Господь мой милосерд, – сказал он, указывая пальцем в небеса. – Поэтому я уверен, что твоя маленькая девочка тоже там. Запомни, Мэтти. Если у тебя украли что-то драгоценное, ты не можешь украсть это обратно. Ни с небес, ни на земле. Даже не пробуй.
  
  Я развернулся обратно к столикам с едой.
  
  – Увидимся, Бобби, – сказал я.
  
  – Нет, если я тебя первым увижу, Мэтти.
  
  На другой стороне стоянки, у погрузочного окна кафетерия, началась какая-то суета, и я пошел туда. На возвышение вышел брат Дэвида Гаррета, Чарли, одетый точно так же, как там, у покосившегося домика. Вместе с ним была дюжина ребят из школьного оркестра, с инструментами. Все были одеты так же, как и он. Я увидел Кейли с фанфарой, Джареда с кларнетом… и Мэрайзу с сузафоном из белого фибергласса с пятью рваными дырками в раструбе.
  
  Стоявший пониже Гаррет свистнул, привлекая внимание, а Элизабет подняла руки.
  
  – Вот обещанный сюрприз, – сказала она. – Леди и джентльмены, впервые выступает «Банда де Пумас»!
  
  Чарли поднял обе руки и резко опустил, будто топором рубанул. И «Банда де Пумас» отожгла подряд три композиции, самые громкие, духовые и ударные мексиканские мелодии, какие я когда-либо слышал в округе Кингмэн. Они отрепетировали все за четыре дня, но смотрелось все так, будто они играют их не первый год. Во второй композиции Кейли даже запела, но по-испански, и я не смог понять текст. А вот сузафон Мэрайзы был, как всегда, идеален и на первом месте. Я понял, что «Банда де Пумас» скоро обретет популярность.
  
  Перед последней композицией Чарли ненадолго исчез, а затем появился с медным сузафоном «Конн» на плечах. Он и Мэрайза завели чарующий басовый дуэт. Я и не думал, что такое вообще возможно.
  
  А затем участники группы исчезли внутри. Все, кроме Мэрайзы, которая сошла с возвышения и начала ходить среди зрителей. В раструб сузафона ей бросали пятерки, десятки и двадцатки.
  
  Порывшись по карманам, я нашел две мятые купюры по одному доллару. До этого подумывал взять себе кусок грудинки, уж очень вкусно она пахла. Но какого черта. Когда толпа вокруг Мэрайзы поредела, я подошел и кинул их в раструб.
  
  – Думаю, все на хорошее дело пойдет, – сказал я.
  
  – Да, – сказала Мэрайза по-испански. – Брат мистера Гаррета Карлос будет руководить группой, и все, что останется после необходимых затрат, мы будем отдавать в фонд школы.
  
  Она коснулась воротника красного жилета.
  
  – Костюмы нам спонсировал благотворитель, на это мы денег не тратили. Если придете на следующий концерт, обещаю, мы сыграем больше трех песен.
  
  – Звук чумовой был, – сказал я. Протянул руку и коснулся рваной дыры в раструбе сузафона. – Несмотря на поврежденную тубу из фибергласса.
  
  Мэрайза ослепительно улыбнулась.
  
  – Главное – музыка, а не инструмент, – сказала она по-испански.
  
  Оглядевшись по сторонам, я увидел, что в радиусе пяти метров никого нет.
  
  – Ты знала, что я там буду в понедельник с деньгами, так ведь? – сказал я. – Наверняка меня увидела в субботу, когда уезжала на грузовичке. И знала, что я побывал в кабинете у Гаррета, когда привела Донни в репетиционный зал утром в понедельник.
  
  Вместо ответа она прижала губы к мундштуку и выдала рифф из семи басовых нот. «Стрижка и бритье: два четвертака».
  
  И резко развернулась, как балерина. Опять. Неслабый трюк с сузафоном на плечах.
  
  – Я сразу понял, что ты умная, когда ты выбрала Д. Г. Лоуренса своим уродом, – сказал я ей вслед. Пара родителей резко на меня глянули, но мне было плевать.
  
  Потом я пошел к двери спортзала и столкнулся с выходящим оттуда Лестером. Он шел под руку с ошеломительной брюнеткой, на голову выше его ростом и лет на тридцать моложе, не меньше.
  
  – Там барбекю не осталось, мистер Маркс? – спросил Лестер. – Моя милая супруга настаивает на том, что хочет грудинки. Так что мне нужно чертовски срочно ее покормить.
  
  Ошеломительная брюнетка ослепительно улыбнулась.
  
  – Иначе я его зарежу, – очаровательнейшим голосом сказала она.
  
  Я сказал им, что моя доля еще должна была остаться, и придержал им дверь. Поглядев на погрузочное окно, увидел, как там стоят Гаррет и Элизабет, разговаривая и смеясь. Хотел подойти и пожелать доброй ночи, но передумал. Прошел через спортзал, вышел в вестибюль, а затем на основную стоянку.
  
  Неделя обернулась вовсе не так, как я надеялся. Я выкручивался куда лучше и в куда более сложных обстоятельствах, в Чикаго, и все никак не мог понять, откуда у меня такие проблемы в родном городе. Может, я могу преуспевать только в том месте, где мне не слишком хорошо живется? Например, в Чикаго.
  
  Однако, садясь в свою «Тойоту», я поглядел через всю стоянку окружной школы Кингмэн… и там на полутемной границе искусственного освещения увидел, как Бобби Тон протягивает обернутый пластиком лоток с овсяным печеньем пухлому парню с волосами, убранными в конский хвост. Парень одновременно протянул Бобби нечто, что тот сразу убрал в карман куртки. Я заметил, что лоток с овсяным печеньем почему-то выглядит больше, чем раньше.
  
  Бобби Тон поглядел, как пухлый парень забирается во внедорожник и уезжает. А потом сам забрался в свой большой серебристый «Додж Рэм» и тоже уехал.
  
  Похоже, я до сих пор не выяснил, где он теперь живет. Неправильно, ведь он старый друг семьи.
  
  Нет, я пока не уеду в Чикаго или куда-то еще. Слишком много любопытного случилось в родных землях. Типа странной женитьбы Лестера на девушке из шоу, склонной к насилию. Типа невынужденного услужения, в которое поступили к заметителю шерифа Бизваксу Донни и Тайлер. Типа того, выберет Кейли Джареда или учебу в Бейлоре. Типа Мэрайзы, собирающейся сделать карьеру в группе.
  
  По крайней мере, останусь до понедельника, чтобы выяснить, позовет ли меня Элизабет снова работать.
  
  А еще мне не понравилось, что Бобби Тон мне сказал, что ничего нельзя обратно украсть. Не думаю, что он это всерьез.
  
  Дождавшись, пока габаритные огни «Доджа» почти исчезнут вдали, на шоссе, я завел «Тойоту», включил фары и поехал по Кингмэну, выслеживать Бобби Тона.
  
  Я не знал, что он себе в карман куртки сунул.
  
  Но был уверен, что оно станет моим.
  Чери Прист
  
  Чери Прист, вероятно, наиболее известна как автор серии «Заводной век» в стиле стимпанк, в которую вошли романы «Костотряс», Clementine, «Дредноут», Ganymede и недавний The Inexplicables, а также короткая новелла Tanglefoot. Однако помимо этого она написала серию Southern Gothic Eden Moore, в которую вошли Four and Twenty Blackbirds, Wings to the Kingdom и Not Flesh Nor Feathers, а также серию Cheshire Red Reports, состоящую из романов Bloodshot и Hellbent. Помимо серий, она написала отдельные романы – Dreadful Skin, Fathom и Those Who Went Remain There Still. Новейшее из ее произведений – роман Fiddlehead. Живет она в Чаттануге, штат Теннесси.
  
  Иногда, когда дела пошли туго, лучше иметь на своей стороне крутого мужика. И чем хуже дела, тем круче должен быть этот мужик…
  Чери Прист
  «Тяжелый металл»
  
  Килгор Джонс вылез из своего «Эльдорадо» и пнул дверь, закрывая ее. Дверь отскочила и снова открылась, и ему пришлось толкнуть ее бедром. Старая машина протестующе скрипнула и закачалась, но на этот раз замок защелкнулся – к счастью для него. «Веселый Роджер» был машиной немаленькой, но и водитель у него был такой же.
  
  Не будет большой натяжкой сказать, что росту в нем было метра два, а весу, на первый взгляд, – под четверть тонны. Лысый, без фокусов в виде усов и бороды, он носил изрядные бакенбарды, рыжие, отливающие на солнце, и зеркальные очки-пилоты. Все остальное на нем было черным. Если спросить его, почему, он без обиняков отвечал, что черное стройнит.
  
  Невзирая на такую одежду, Килгор отбрасывал округлую тень, эдакое затмение от одного человека. Сейчас он шел по куче выбоин в асфальте, называвшихся здесь стоянкой.
  
  Перед ним было старое здание подъемника над шахтой, уродище девятнадцатого века постройки, предназначенное для работы, а не для красоты. Из красного кирпича, с зеленой крышей, размером не меньше старой церкви в Чаттануге, в которую его уже не пускали, поскольку распевающий о Сатане пастор – дело понятное, а вот прихожанин, рассказывающий о чудовищах, – просто дурачок.
  
  Подходя к зданию, он увидел на стенах заплатки, там, где старые окна, двери и проемы обложили новым кирпичом. Заметил остатки белой краски вокруг главных ворот и входной платформы, обитых свинцом, ободранных и покачивающихся на холодном и резком ноябрьском ветру. Под ногами хрустел гравий, ветер ударял в складки пальто. Яркое солнце повисло в пронзительно голубом небе без единого облачка, не слишком-то согревая землю. Копчушки еще не такие хрустящие, как будут через месяц, но он ощущал их запах.
  
  – Привет? – сказал в пустоту Килгор. Слово эхом отдалось от стен здания и бойлерной рядом с ним, отскочило от диспетчерской и буровой через дорогу, дребезжа горным оборудованием производства прошлого века, брошенным рядом. – Есть кто? Мисс Хьюсман?
  
  Взойдя по ступеням на входную платформу, он встал на обшитом деревом участке, глядя на опустошенное здание. Там валялись тыквы, остатки после мероприятия по сбору средств в Хэллоуин, если верить до сих пор висящей растяжке. На поддонах с написанными от руки красным маркером ценниками со скидкой. Даже самые большие, килограммов по тридцать, выглядели крошечными под этим высоким угловатым потолком, под которым повисла арматура транспортеров и труб для перекачки рудной пульпы, сделанных еще до рождения бабушки и дедушки Килгора.
  
  Ветер свистел среди них, по стропилам крыши, вороша опавшие листья и взъерошивая перья на маленьких толстых птичках, усевшихся на тяговых тросах.
  
  – Привет? – снова окликнул он. – Есть кто?
  
  – Привет? – откликнулся кто-то, потом что-то еще, но Килгор не разобрал, что. Голос шел откуда-то изнутри, из-за поддонов с тыквами, от дальней стены… может, от двери, ведущей в офис управляющего.
  
  Килгор пошел на звук громкоговорителя.
  
  – …простите, но если вы насчет Рича, он ушел домой, на один день, и, похоже, забрал с собой деньги за тыквы. Если хотите купить и у вас есть сумма без сдачи, погляжу, чем вам помочь. Вся выручка пойдет на поддержку музея…
  
  Дверь с грохотом распахнулась от удара плечом. Вышла женщина, с руками, занятыми всякой всячиной – папками, бумагами, журналами времен Буша-старшего и курьерской сумкой, из которой торчал изящный краешек планшета. Остановилась. Если точнее, то замерла. Кого бы она ни ожидала увидеть, но явно не Килгора Джонса.
  
  – Чем… чем могу помочь? – спросила она. Сдвинулась к стене и положила вещи на старую подставку для телефона, закрепленную там.
  
  Молодая, рослая и худощавая. Длинные светлые волосы, блестящие и ухоженные. Большой, не по размеру, кардиган поверх черной футболки с изображением группы, неизвестной Килгору, какая-то надпись. Темные джинсы, покрытые пятнами красной грязи, обычной для городка Дактаун штата Теннесси, в форме отпечатков ладоней. Видимо, ее собственных, решил Килгор.
  
  Сдвинул очки на лоб.
  
  – Мисс Хьюсман?
  
  – Да? В смысле, да. – Она кивнула, будто расслабившись, когда услышала свою фамилию. – Меня зовут Бетани. Кроме, как в университете, меня никто мисс Хьюсман не называл. А вы…
  
  Он шагнул вперед, протягивая руку.
  
  – Килгор Джонс. Думаю, Дженнифер Эндрюс вам сказала, что я должен прийти.
  
  Напряженное лицо Бетани, готовой то ли бежать, то ли отбиваться, несколько расслабилось.
  
  – Да! Вы тот парень, который работал с пастором Мартином в Сэнд Маунтин в свое время. А вы… вы Тяжелый? Ну, Джен сказала…
  
  Она протянула руку, и они обменялись рукопожатием. У нее оказались маленькие холодные пальцы, унизанные изящными сверкающими серебряными кольцами.
  
  Килгор улыбнулся, обезоруживающе, как он думал. С его габаритами дать людям расслабиться было весьма затруднительно, и он приучил себя следить за каждым своим движением.
  
  – Позвольте, угадаю. Она сказала, что, когда вы меня увидите, сразу поймете, почему меня так называют.
  
  Она покраснела, а может, просто румянец от холода на щеках проступил.
  
  – Более-менее. Извините, не хотела показаться невежливой. Любой друг пастора Мартина…
  
  Она умолкла и посмотрела в потолок здания, оглядывая его, словно чтобы убедиться, что они одни.
  
  – Джен сказала, что пастор не придет. Как думаете, почему?
  
  Килгор понял, что придется что-то рассказать по поводу Сэнд Маунтин. В конце концов, она сама об этом речь завела.
  
  Но не открыл рта. Она имеет право знать правду, но ничего хорошего с этого ей не будет.
  
  – Не могу сказать, но я пришел, чтобы помочь, если смогу. Если у вас есть немного времени, я хотел бы задать пару вопросов.
  
  – О’кей, но давайте поговорим там, где потеплее.
  
  – А что вы можете предложить?
  
  – Туда подняться, – сказала она, мотнув головой. – Музей закрыт, но у меня есть ключ. А у них есть обогреватель.
  
  Она взяла в руку курьерскую сумку, но все остальное оставила на полке.
  
  – Можем пройтись, это не проблема. Даже в такой ветер, здесь так близко, что садиться за руль было бы безумием.
  
  Он уже хотел было возразить, но сдержался.
  
  – Хорошо. Могу помочь вам что-то донести?
  
  – Не, – небрежно ответила она, дернув дверь офиса, и та с визгом закрылась. – Это все здесь без проблем полежит. Воровать нечего, никому это не нужно. С тех пор…
  
  Она помолчала и, видимо, передумала.
  
  – Уже нет. Я вам все расскажу, когда у меня в руке чашка кофе будет.
  
  Подъем оказался коротким, но не настолько, чтобы он не вспомнил про «Веселого Роджера», въехать на котором было бы куда проще. Он терпеть не мог холмы и подъемы. Считал их одним из главных своих врагов. На вершине стоял музей, невысокое одноэтажное здание, не слишком старое по сравнению с остальными, но слишком новое, чтобы выглядеть старинным. Неровная крыша, окаймленная дешевым белым сайдингом, засыпанная гравием стоянка, на которой уместилось бы полдюжины машин, если их правильно расставить.
  
  Килгор вытащил из кармана бандану и вытер лоб, вспотевший, несмотря на ветер.
  
  – Похоже, в музей не особо ездят, так?
  
  – Почему вы так сказали? – спросила она, откапывая ключи в сумке и открывая дверь.
  
  – Судя по парковке, они не рассчитывают на обилие посетителей.
  
  Она поглядела через плечо.
  
  – О да, думаю, вы правы. Если подумать, я никогда не видела тут больше трех-четырех машин. Одна из которых – машина Эммау Пит.
  
  – Эммау Пит? Координатора волонтеров?
  
  Дверь распахнулась. Бетани пошарила рукой за дверью и включила свет, хотя на улице было вполне светло.
  
  – Откуда вы знаете?
  
  – Я звонил утром, перед тем как выехать, и на звонок ответила она. Похоже, она… интересная леди.
  
  – Интересная, так и есть. Сама здесь почти каждый день работает, волонтером. А в остальном – она же на пенсии.
  
  Бетани кинула сумку на стойку, двинулась дальше и провела его в очень грязную и очень запущенную кухоньку.
  
  Порылась в шкафу, ища кофе «Фолджерс», наскребла его в фильтр и принялась возиться в маленькой холодной кухне. Кофе варился, только что включенный обогреватель нагрелся, и у них изо ртов перестал идти пар. От здания было ощущение чего-то дешевого и временного, как от трейлера, стены тоньше, чем сыр, порезанный для сэндвичей. Музей закрылся не более пары часов назад, но уже насквозь промерз.
  
  Бетани вцепилась пальцами в чашку, оставив маленькие отпечатки на гладкой белой поверхности. Обогреватель громко гудел, от кофе шли теплые клубы пара.
  
  Она прокашлялась.
  
  – Понимаю, насколько безумно это звучит… но Адам и Грег мертвы. Я не понимаю, почему оно их забрало, и не знаю, не стану ли следующей. Столько… столько всего, что я не могу понять в происходящем. Про это место. И про это существо.
  
  – Вы впервые в Дактауне? – настойчиво спросил Килгор.
  
  Она кивнула.
  
  – Если бы не программа, я бы никогда о нем и не услышала. На кафедре экологии университета Теннесси, в Ноксвилле, лет десять-двенадцать занимались очисткой здешних мест. Отслеживали, давали рекомендации. Я много прочла документов и журналов наблюдений, потрясающе, если ты чудик, который таким интересуется. Если бы я такой не была, то написала бы диплом на другую тему.
  
  Она коротко тихо усмехнулась, вроде бы, чтобы разрядить обстановку, но ее смех прозвучал странно.
  
  – Хорошо. Чтобы все по местам расставить. Вы, Адам Фрай и Грег Малькольм отправились в эту поездку вместе, правильно?
  
  – Правильно. Я вызвалась, поскольку они первокурсники, а я через семестр уже защищаться буду. Большая часть моих исследований посвящена добыче со срезанием горы. Сами понимаете, угледобывающие компании к северу и востоку отсюда. Но рудник Бурра Бурра стал легендой, а ущерб, причиненный в результате работ в этом Меднорудном Бассейне, тоже уникален по своему масштабу. Поэтому, несмотря на то, что это не совсем мой кусок хлеба, когда выдалась возможность поработать в поле, я, что называется, бросила шляпу на стол. Тогда это казалось мне хорошей идеей.
  
  – Золотые слова, – сказал Килгор, наливая себе еще чашку и ставя кувшин обратно на горелку. – А теперь скажите мне, когда вы сюда прибыли?
  
  – Полторы недели назад. Остановились в «Холидэй Инн Экспресс», у шоссе. Университет обеспечил проезд и небольшие суточные, всего на девять тысяч. Мы должны были проверить рН почвы по намеченной схеме и составить каталог болезней растений вокруг охраняемой зоны.
  
  – Охраняемой зоны? – переспросил Килгор, хмурясь.
  
  – Полоса красной почвы, старая земля, выцветшая от воздействия диоксида серы. Там никто не живет и ничего не растет. В ходе правительственной программы рекультивации эту зону специально оставили нетронутой. Как я слышала, в качестве напоминания, но, полагаю, просто деньги закончились.
  
  Килгор слышал о мертвой красной земле, но не знал, что такая еще где-то осталась. Видел старые снимки Агентства по защите окружающей среды, большую картинку на развороте «Лайф» многолетней давности, до начала рекультивации. Сто с лишним квадратных километров безжизненной земли, отравленные красные холмы, насколько глаза видят. Если не считать домов, церквей и шахтного комплекса посередине, будто на марсианскую поверхность смотришь.
  
  Бетани продолжила рассказ, время от времени поглядывая на него, чтобы убедиться, что он ее слушает.
  
  – Теперь нормально выглядит, будто деревья здесь всегда были, и вокруг нас старые естественные леса. Но на это ушли годы. Подобрать сорта травы, устойчивые к кислотной почве, чтобы закрепить ее, потом посадить особые сорта деревьев. Посадить растения, которые в состоянии фильтровать токсины корнями. Растительность дала этой земле шанс возродиться. Со временем.
  
  Она махнула рукой в сторону долины.
  
  – Это сработало. Но они оставили одну дебильную полоску земли, и рядом с водой. Поэтому нас и отправили все проверить. Почву и саму воду, в кратере.
  
  Килгор навострил уши.
  
  – А где кратер? Если музей находится на месте старой шахты, то он должен быть неподалеку, так?
  
  – Прямо за стоянкой. Знаете что? Бросьте этот кофе, он ужасный.
  
  Она внезапно вскочила и вылила остывшее содержимое чашки в раковину.
  
  – Пойдемте. Я вам покажу.
  
  Она вышла с кухни, мимо деревянной стойки с рекламными брошюрами о местных достопримечательностях. Весьма условно «местных». Килгор двинулся следом.
  
  Ее ботинки шаркали и хрустели по неровной поверхности стоянки, и вскоре она остановилась рядом с большой металлической клетью, в которой шахтеров когда-то опускали на километр вниз, в шахту, добывать медь. Повернулась, и ветер разметал ее волосы. Чтобы Килгор ее услышал, ей пришлось почти что кричать.
  
  – Здесь раньше была фабрика, прямо тут, на гребне естественного хребта! У них были поднятые над землей тросы для ковшей, в которых руду возили у них над головами!
  
  Она обернулась, и ее волосы разлетелись ореолом, огромным и золотистым, больше чем у Медузы Горгоны. Такое впечатление, будто она стоит на краю утеса и готова прыгнуть в любой момент.
  
  Она сказала что-то еще, но Килгор не услышал из-за ветра. Но подошел ближе и стал слушать дальше.
  
  – Шахта обвалилась уже не один год назад, но в то время в ней уже медь не добывали, на самом деле. Больше денег зарабатывали на серной кислоте, которую делали из диоксида серы, побочного продукта при плавке шихты. Сами знаете, та штука, которая лишила эти земли копчушек. Ладно, вот оно. Вот озеро, в котором утонули мои друзья.
  
  Позади клети по всему склону острого зазубренного хребта протянулся огромный кратер, наполненный лазурно-голубой водой и окруженный зеленеющими деревьями. Будто кто-то выдернул затычку, и часть земли утекла в гигантский слив, оставив после себя лишь этот лазурный пруд, сверкающий у самого дна мира.
  
  Килгор с трудом сдержался от того, чтобы назвать зрелище «прекрасным», и отвел Бетани от края, чтобы ее ветром не сдуло.
  
  Они вернулись на засыпанную гравием стоянку.
  
  – Там они и умерли. Адам первым, через два дня после того, как мы приехали. Несчастный случай, нелепый, так они сказали. Он упал и… забыл, что плавать умеет, или какая-то подобная чушь, так и написали.
  
  – А они отправили его тело домой? Не думаю, что у них тут есть возможность вскрытие провести.
  
  – Ага, сейчас он уже дома. А вот Грег… он умер два дня спустя, и его тело до сих пор в медцентре Меднорудного Бассейна, и мне никто сказать не может, отдадут ли его. Никто мне ни фига не говорит. Эммау Пит считает меня мелкой наглой сучкой из большого города, будто Ноксвилль – это Нью-Йорк, а я там всю жизнь подковерными интригами занимаюсь. Не знает, что я слышала, как она это сказала, но, возможно, ей и плевать.
  
  Она поглядела на Килгора как-то хитро.
  
  – Может, с вами они нормально разговаривать будут.
  
  – Я постараюсь вести себя максимально дружелюбно… но мой опыт говорит, что обычно люди быстрее открываются красивым женщинам, таким, как вы, а не здоровым мужикам типа меня.
  
  Она пожала плечами.
  
  – Не здесь. Они меня недолюбливают. Они мне не доверяют. Поставили на одну ступень с юристами и специалистами по охране природы, теми, кто закрыл шахты и лишил работы весь город. Ты либо за медь, либо против нее. Будто жизнь, которую мы вернули этой земле, ни фига не стоит.
  
  Килгор Джонс издал неразборчивый звук, выражая недовольство, но она не отозвалась. Лишь глядела поверх хребта, в лазурную дыру в серо-красной земле, окруженную непокорными деревьями, вцепившимися корнями в стены кратера, держащимися за них, перекрученными, но живыми. Будто огромное живое «пошел на хрен» всей истории этого места.
  
  Однако она так и не сказала того, что он ожидал услышать, и Килгор решил снова немного подтолкнуть ее. Дружески, но недвусмысленно.
  
  – Расскажите мне, что вы видели тогда вечером, когда Грег утонул.
  
  Она медленно кивнула. Не ему, а себе самой.
  
  – Что-то поднялось, едва не вышло из воды, но не вышло. Оно что-то шептало Грегу, – сказала она, едва громче того шепота, о котором рассказывала. – Звало его. Манило его. А потом, когда он не поддался, схватило его и утащило прямо в озеро.
  
  – Опишите это… существо, которое вы видели.
  
  – Я… я не могу.
  
  – Лучше бы смогли, поскольку я полный профан в чтении мыслей. Бетани, – сказал он, настойчиво, стараясь скрыть нетерпение. – Вы попросили о помощи. Так говорите же со мной.
  
  Она сглотнула и скрестила руки на животе, подтягивая края кардигана.
  
  – Оно выглядело, как человек, но это не человек. Как шахтер – шахтер прежних лет, века девятнадцатого. Но не совсем.
  
  Она сдвинула брови.
  
  – Думаете, это призрак?
  
  Такой стиль разговора был для Килгора привычнее. А вот для студентки-дипломницы – явно нет.
  
  – Призраки, по большей части, созданы на основе воспоминаний и воображения. Их собственного и окружающих. Единожды в тринадцатое полнолуние призрак может набраться сил, чтобы создать рябь в мире реальности, но я никогда не слышал, чтобы силы у него было столько, чтобы утащить взрослого мужчину.
  
  Бетани спрятала руки в рукава и засунула в подмышки.
  
  – Это существо… чем бы оно ни было, это не воспоминание. Оно было здесь, на самом деле. А если это не призрак, то что это?
  
  – Пока не знаю, – ответил Килгор. Не надо высказывать догадки, они ее только испугают. Надо побольше информации, значит, надо поговорить с местными. Если забыть его вежливые протесты насчет отношения местных к Бетани, она для них – чужая. За милю видно.
  
  Килгор тоже не был местным, да и Чаттануга – такая же сельская местность, как и Ноксвилль, для них. Но быть местным – это не только адрес, по которому ты живешь.
  
  Он оставил Бетани на ступенях музея. Пожал ей руку, взял с нее обещание, что она будет на связи и будет держаться подальше от кратера. Она согласилась, но Килгор не знал, значит ли что-нибудь ее согласие. Безотчетный ужас, который охватил ее, когда она видела, как ее товарищ-студент тонет, ничто по сравнению с серенадой создания из иного мира. Или ее собственным любопытством.
  
  Серенада. Сирена.
  
  Слово само всплыло в памяти и отказывалось погружаться обратно. Он мысленно подметил это, поскольку нет смысла игнорировать совпадения. Сирены – водные элементали в своем роде. Они зовут, заманивают и убивают. Правда, обычно являются в более привлекательном облике, чем шахтер девятнадцатого века.
  
  – Все когда-то бывает впервые, – пробормотал он. – А потом лишь повторяется.
  
  Дернул непослушную дверь «Эльдорадо» и уселся в машину.
  
  – Оно говорило с Грегом, и Грег не слушал. Тогда оно решило прибегнуть к силе.
  
  Он поглядел на серебряное распятие, висящее над зеркалом заднего вида, дрожащее и покачивающееся, как маятник. Это был подарок от человека, которого он больше не услышит. Человека, которого он привык считать отцом. В третьей церкви, из которой его выгнали. Последней. Той, мимо которой он иногда проезжал, так и не закончив их спор, но зная, что ему лучше не входить.
  
  Они изгнали его, будто он какой-нибудь проклятый богом вампир, который бы и сам через порог церкви не переступил.
  
  В любом случае, он больше туда не приходил. Понимал, что там его видеть не желают, и на это не повлияет ни его желание, ни молитвы, сколько бы их ни было. По всей вероятности.
  
  Он вздохнул. Конечно, сейчас ему бы помощь не помешала. Смирившись с этим, Килгор достал из кармана маленькую записную книжку и записал все, что узнал сегодня. Пролистал до последней страницы. Два адреса. Местное питейное заведение, точка, которую держит некий Эд, и местная женщина, которую то ли зовут, то ли прозвали Эммау Пит, волонтера, работающего в музее и придерживающегося не слишком хорошего мнения о бедной мисс Хьюсман.
  
  Судя по тому, что часы показывают, насчет бара думать рановато. Там не будет тех, с кем поговорить стоит. А миссис Пит? Время ужина еще не настало, а она говорила, что он может заехать ближе к вечеру. Она знала, что он приедет, но ему хотелось бы сначала позвонить, из вежливости… но, как она сама призналась, у нее телефона нет. Всегда говорила по телефону в музее, и это ее вполне устраивало.
  
  У Килгора Джонса телефон был, но дрянной, без GPS. Оставалось утешиться тем, что милостью Божией Дактаун все-таки был на картах Гугл, и пачка листов, заранее распечатанных дома, дала ему представление о здешних местах.
  
  Эммау Пит жила на расстоянии плевка от шахты – в пешей доступности для человека, который любил ходить пешком больше, чем Килгор. Однако поиск подъездной дороги на «Эльдорадо» занял у него минут двадцать. Дорога не была никак отмечена, не была посыпана гравием, и он вычислил ее лишь методом исключения, проехав по четырем соседним, совершенно таким же. Загадка, как в таких городках почту разносят. У всех, наверное, свои хитрости. Все друг друга знают, редко, что теряется или пропадает. Однако тогда ситуация со студентами из университета выглядит еще загадочнее.
  
  А может, и вовсе нет. Эти ребята – пришлые, местные не обязаны за ними приглядывать. Так что пропасть они могут куда проще, чем письмо какое-нибудь.
  
  Он включил стояночный тормоз, машина резко дернулась и остановилась, привычно поскрипывая.
  
  Дом Эммау Пит оказался хорошо отремонтированным крафтсмановским домиком, с садиком спереди, но не таким ухоженным, как висячие горшки с цветами на его крыльце. Сейчас там были исключительно лиловые и розовые петуньи, поскольку все остальное уже завяло. И эти завянут, где-нибудь перед Днем Благодарения. Но пока что они оттеняли белый домик с серой крышей, словно сигнализируя, что дом жилой. Что о нем кто-то заботится.
  
  Килгор осторожно наступил на ступеньки, убедился, что они достаточно прочные, поднялся и постучал в выкрашенную в красный цвет дверь.
  
  Из-за двери доносилось бормотание телевизора, вроде бы местные новости. Скрипнул стул, потом доска, послышались шаги, и в крошечном окошке, заменяющем дверной глазок, появился глаз.
  
  Но дверь не открыли.
  
  – Кто там?
  
  Килгор постарался придать себе максимально вежливый вид, сложил руки на груди и слегка ссутулился, чтобы скрыть свой немаленький рост.
  
  – Прошу прощения, мэм, мне нужно увидеться с Эммау Пит. Это не вы, случайно?
  
  – А тебе-то зачем?
  
  – Я Килгор Джонс. Мы сегодня утром по телефону разговаривали.
  
  – Точно, припоминаю. Большой ты сукин сын, а?
  
  – Мне так часто говорят.
  
  – И что тебе тогда надо? Ты же не из патрульных, это я помню.
  
  – Я автомеханик из Чаттануги.
  
  Глаз в окошке прищурился.
  
  – Расследующий случай случайно утонувшего…
  
  – Не утонувшего, мэм. Того, что это вызвало.
  
  Он услышал щелчок. Повернулась дверная ручка, и дверь со скрипом приоткрылась на дюйм.
  
  – Ты меня заинтересовал, здоровяк. Не обмани мои ожидания.
  
  Она открыла дверь, и Килгор ее увидел. Невысокая, пожилая, но не старая. С седыми волосами и яркими глазами, в опрятном синем платье и серых тапочках.
  
  – Ты же не ясновидец, а?
  
  – Нет, мэм. Я не вижу и не ощущаю ничего, кроме того, что видно обычным зрением.
  
  – Значит, боец. Раз не ясновидец.
  
  Она вздохнула и распахнула дверь одним движением руки в запястье.
  
  – Тогда проходи, наверное.
  
  Отойдя в сторону, чтобы пропустить его, она развернулась и неспешно пошла по заставленному вещами дому. Не захламленному и грязному, просто до отказа набитому необходимыми пожилой барахольщице вещами. Стопки книг о Гражданской войне и Диком Западе из «Тайм Лайф», серии книг о паранормальных явлениях восьмидесятых годов, статуэтки, местные и заморские, колокольчики, привезенные из туристических поездок, коллекционные ложки с эмблемами, фотографии родных и близких в рамках, занимающие все свободное пространство на стене, несколько аккуратно расставленных чайников, прихватки, ряды кофейных кружек на крючках у полок, домотканые шерстяные платки с яркими незатейливыми узорами, занавески из старых простыней, рождественские картинки деревень с людьми, катающимися на коньках, почтовыми отделениями и станциями железной дороги, домашними животными, машинами. И гирлянды на каждой двери.
  
  – Я чайник поставлю, а ты присядь.
  
  Конечно, чайник поставит. Килгор знал, что от пожилой южанки без чая из дома не уйдешь, точно так же, как с молодой южанкой разговор не заведешь, пока она кофе не сварит. Будто тут никто поговорить не может, что-нибудь не прихлебывая, чтобы отвлекаться иногда.
  
  Но ведь и в Первой Баптистской все то же самое было, так? Если не совместный обед, то хлеб вкусить вместе, поэтому они и называли церковь Дом Братства.
  
  Эммау, чье имя он сначала принял за обращение «грэндма», бабушка, показала рукой на обеденный стол, красиво отделаный и крепко сбитый, видимо, сделаный на заказ. Небольшие стулья с ним совершенно не сочетались, а еще они выглядели так, что ни один из них не выдержит вес Килгора без необратимых повреждений.
  
  Он уже готов был предложить выйти на крыльцо, но тут заметил прочную кедровую скамейку, явно принесенную из сада. На кухне Эммау она служила столиком для стопки полотенец и литых чугунных кастрюль, стоявших одна на другой.
  
  – Может, я, возможно… разберу на этой скамье? – сказал он. – Нам обоим лучше будет, если я ничего не сломаю.
  
  Она поперхнулась смехом, как курильщик лет восьмидесяти, но возраст у нее еще не тот, да и сигарет Килгор не заметил.
  
  – Как пожелаешь.
  
  Дело не в смехе, понял он. Сказанные ею слова прозвучали так же хрипло, как и смех. В них сквозил не возраст, а нечто иное. Аккуратно приспособив мебель под себя, он уселся.
  
  – Надеюсь, я не сильно потревожил, особенно если вы чувствуете себя нехорошо?
  
  – Нехорошо? – переспросила она, бросив на него резкий взгляд, от плиты. – Ты кашель имел в виду? Это еще мелочи, ты просто в городе не освоился, иначе услышал бы и похуже. Все мы, кто постарше, кто здесь вырос… у всех один голос.
  
  – Очень жаль это слышать.
  
  – Почему? Ничего не болит, и я внимания не обращаю. Дает ощущение одного племени, – сообщила она, вытаскивая из шкафа коробку пакетиков с чаем. Сдернула со стены пару кружек. Себе оставила светло-розовую, с изящной ручкой, а ему дала большую, в виде Твити, сидящей на краю ванной.
  
  – Когда-то давно между Дактауном и Копперхиллом жило большое племя. Компания хорошо о рабочих заботилась, – сказала она, хотя ее кашель говорил об обратном. – Теперь все это ушло, как и большая часть нас. Таков порядок вещей.
  
  – Но земли здесь чудесно восстановились, – сказал он, показав, сколько налить кипятку, и окунул в воду пакетик. – Как-то так.
  
  – Как-то так, да уж. Как-то змеи, как-то крысы, как-то жуки. Давно от них отвыкли, а тут, нате, снова они ползают. Не говоря уже об этих проклятых деревьях. Нравилась нам наша красная земля, я тебе скажу…
  
  Она поглядела на Килгора поверх кружки.
  
  – Но ты тут не за чаем и не за трепом. Хочешь поговорить насчет кратера и того, что в нем спит.
  
  Килгору не понравилась фраза. Слишком много предположений и скрытого смысла. Интересно, что она на самом деле знает.
  
  – Да, мэм, – откровенно сказал он. – Вы работали в музее дольше, чем кто-либо, и до мозга костей местная. Думаю, что лучше всего с вами об этом говорить.
  
  – А что ты уже узнал?
  
  – Только то, что Бетани Хьюсман видела, как она считает.
  
  Эммау Пит презрительно фыркнула, и по чаю пошла рябь.
  
  – Эта девочка. Думает, что очень много знает. Она мне не сказала, что что-то видела. И шерифу тоже не сказала.
  
  – Мне сказала, что вы ее недолюбливаете. Считает, что потому, что она пришлая.
  
  – Потому, что она попыталась заказать в буфете на заправке на краю города жиденькую хрень наполовину с кофеином, наполовину без, и что-то-там-еще, и вела себя раздражительно, когда ей дали простой кофе из капельной кофеварки, – выпалила она.
  
  Килгор понял, что они говорят об одном и том же.
  
  – Так что она ни фига мне не сказала… но с тобой поговорит. Ладно, значит, она там что-то видела, так?
  
  – Что-то, похожее на шахтера прежних времен, поднявшееся из воды. Оно утащило в кратер ее друга и утопило его.
  
  – Похожее на шахтера? – задумчиво переспросила Эммау, будто поставив вопросительный знак самой интонацией. – Что ж, иногда эти существа принимают ту форму, за которую их и прозвали. Показывают нам то, что мы ожидаем увидеть.
  
  Она закрыла глаза и принялась глубоко дышать над кружкой, вдыхая пар и улыбаясь, но улыбка была мрачной.
  
  – Это существа, бывшие здесь прежде нас… прежде шахты. Прежде индейцев. И пребудут здесь, когда уйдет последний из нас.
  
  – Думаете, их это обрадует? Когда уйдут последние из нас?
  
  – Не знаю. Они принадлежат этой земле.
  
  Килгор нахмурился.
  
  – Но студенты-экологи из университета тоже заботятся о земле – приводят ее в порядок. Можно было бы подумать, что местные привидения или элементали должны бы этому радоваться.
  
  – Дактауну они не нужны. И тому, что на дне озера, – тоже не нужны. Мир не состоит из хиппи и солнечного света, парень. В нем должно быть равновесие, сам понимаешь. Здесь, в Бассейне, все всегда было завязано на металл. Земля, в которой скрыта медь, штуки, которые вытаскивают медь, штуки, которые работают с медью. Равновесие.
  
  – Ага, точно, но 150 лет здесь равновесия не было, а эти ребята не должны были рисковать жизнями, чтобы восстановить его.
  
  – Почему нет? – спросила она, подмигнув, но за этим светилось нечто жесткое. Килгор изобразил изумление, но она отмахнулась. – Нет, ладно. Ты же знаешь, я шучу. Что бы это ни был за старый черт, не следует оставлять его здесь и дальше. Нельзя позволить ему пировать. Так что выясни и разберись с ним.
  
  – Как?
  
  – Без понятия. Но если эта тварь такая мерзкая, что людей убивает, вряд ли ты чего-то разговорами добьешься. По крайней мере, ты.
  
  Он задумался.
  
  – Благодарю вас, – наконец сказал Килгор, отрывая губы от головы Твити. – Вы дали мне хорошую пищу для размышлений.
  
  Допив чай, он снова поблагодарил женщину, а затем вернулся в отель, чтобы подготовиться к ночной работе. Снял номер в том же «Холидэй Инн Экспресс», что и студентка-дипломница, не особенно удобный, но на многие мили вокруг ничего другого не было.
  
  Идя по коридору в номер, он столкнулся с Бетани. Та стояла босиком, с ведерком со льдом.
  
  – Привет! – чирикнула она.
  
  – Привет, – ответил Килгор, поправляя рюкзак на плече, чтобы не задеть ее.
  
  – Даже не знаю, почему удивилась, увидев вас здесь, – сказала Бетани. – Хотя больше тут упасть некуда.
  
  – Близко, и здесь чисто. Переночевать хватит.
  
  – Так вы ненадолго? Один раз переночевать?
  
  – Как пойдет. Посмотрим, что дальше будет.
  
  Она задрожала, крепче ухватив ведерко со льдом.
  
  – Уверены, что с вами все нормально будет?
  
  – Как всегда.
  
  Она нервно засмеялась. Интересно, она когда-нибудь по-другому смеется?
  
  – Похоже, вас никто не беспокоит, по крайней мере, не слишком часто.
  
  – Нет, мэм, не беспокоят.
  
  Они пожелали друг другу спокойной ночи, и он дошел до своего номера. Включил свет. Ничего выдающегося, но и ничего ужасающего. Кровать с убогим одеялом, небольшая стопка туалетных принадлежностей размером с пробники, раковина с поцарапанным смесителем.
  
  Интересно, почему Бетани решила, что если он спокойно вывалил самое сокровенное, сказал, что его обычно не беспокоят, но уж если беспокоят, то по-крупному. Все смотрели в кино про тюрьмы. Если что-то затеваешь, сперва надо свалить самого большого. Чудовища тоже это знают. Пока что ему удавалось избегать тесного с ними знакомства, только пару шрамов заработал, но таких хороших шрамов, что каждый день вспоминаешь тех, кому повезло меньше.
  
  Не-существа… они куда хуже, чем бестелесные.
  
  Не-существа иногда дерутся и кусаются, вопят, плюются ядом или огнем. Не-существа могут менять форму, сдвигать кости. Иногда их не унять ничем, кроме Библии и грубой силы.
  
  У Килгора была Библия, маленькая, в красном кожаном переплете, со страницами из тонкой вощеной бумаги, потрепанными и постоянно слипающимися. Он уже не читал ее так часто, как прежде. Нужды не было. Знал ее с начала до конца и из конца в начало не хуже самого дьявола. Но всегда держал при себе, поскольку однажды она отвела удар когтей, которые вспороли бы ему грудь, а так у него просто был вид, будто он потерял сознание и упал на решетку барбекю.
  
  Повезло тогда.
  
  Не имея помощи от смертных, он мог надеяться лишь на удачу. Хорошо бы, пастор Мартин рядом был, но поезд уже ушел, так ведь?
  
  Поэтому, когда настала ночь, он положил Добрую Книгу в карман, рядом с потрепанным блокнотом. Старой штукой, заполненной его мыслями, наблюдениями, записями и маленькими подробными изображениями того, что может ему потом пригодиться. Час или два возни в Интернете дали ему название или, по крайней мере, направление. Для начала – лучше, чем ничего.
  
  Снова он забрался в свою машину. Кинул рюкзак на пассажирское сиденье, случайно задев серебряный крест на зеркале заднего вида. Тот закачался вперед-назад, громко стуча о стекло. Килгор схватил священную побрякушку. Подержал в руке секунду-другую.
  
  – На хрен, – сказал он, сняв крест и повесив себе на шею. Церкви у него нет, а вот вера есть. А еще верный «Веселый Роджер», который завелся с первого раза.
  
  Фары машины прорезали черный мрак, освещаемый лишь парой фонарей и парой магазинчиков на углу, гордости Дактауна. Кромешный мрак в деревенской глухомани.
  
  До шахты было километра три, но знаков, как и нормального освещения, было очень немного. Звезды над головой слишком яркие, деревья, нависающие над дорогой, слишком высокие. Он ехал по рабочей дороге, ведущей к берегу озера в кратере.
  
  Глядел на деревья, пытаясь увидеть что-нибудь живое, в них скрывающееся. Хоть намек на прежнее равновесие. Хоть какой-то знак воскрешения.
  
  Доехал до шлагбаума, перекрывающего дорогу. Фары высветили огроменный знак «Вход запрещен». Потом он увидел остальную часть надписи, говорящей, что того, кто поедет дальше, застрелят без предупреждения и скормят медведям забавы ради. Может, потому и написали, что медведей здесь нет.
  
  Он вышел из машины, чтобы осмотреть все получше. Знак на шлагбауме поперек дороги, низком, на уровне бедра, висел гордо, будто значок полицейского, но Килгору даже плюнуть на него лень было. Закрыт шлагбаум был на ржавый замок и цепь. Пара резких ударов обитыми железом носами рабочих ботинок устранила его, и следующим ударом ноги он откинул шлагбаум в сторону. Железка остановила свой полет, ударившись в потертый ствол какого-то хвойного дерева.
  
  Даже и возиться не стоило. Грунтовая дорога продолжалась еще сотню метров, заканчиваясь широкой полосой, едва достаточной, чтобы машину развернуть.
  
  Порядком повозившись, Килгор развернул машину так, чтобы можно было быстро уехать, если вдруг потребуется. Сдал назад, поставил машину на стояночный тормоз и открыл дверь, чтобы потолочная лампа светила в салоне, пока он снаряжение подбирает.
  
  Пластиковая бутылка из-под кетчупа со святой водой. Потертый амулет григри, который он сделал в Новом Орлеане, за год до Урагана. Фонарик с запасными батарейками, налобный фонарик, который он позаимствовал у приятеля-автомеханика. Старый серебряный нож для пирогов. Иногда серебро роль играет, но слишком уж дорого оно стоит. Так что взял первое, что под руку попалось.
  
  Заряженный пистолет калибра девять миллиметров, на всякий случай.
  
  Похлопав себя по груди, он убедился, что блокнот и Библия на месте. Заткнул пистолет за пояс, спереди, чтобы вытащить проще было, пусть и слегка вздрогнул от прикосновения холодного металла к животу. Надел на голову ремешок со светодиодным фонариком. Глупо, но руки свободны, а в темноте это важнее, чем важный вид.
  
  Остальное распихал по карманам полупальто военного стиля.
  
  Килгор закрыл дверь машины, и свет погас. Включил налобный фонарик, и тот осветил деревья, конечно, не так роскошно, как фары «Эльдорадо», но за пределами этого так называемого городка и такое освещение добивало достаточно далеко.
  
  Мгновение Килгор стоял, прислушиваясь. Не услышал ничего особенного. Это его несколько обеспокоило, но потом он вспомнил, что Эммау Пит что-то бормотала на тот счет, что твари ползучие только возвращаются, так что, наверное, в тишине нет ничего подозрительного. Не шуршали в траве и не стрекотали сверчки, не шуршали листьями мыши, не копошились в ветвях белки, сооружая гнезда. Никого и ничего, кроме того, что затаилось в кратере.
  
  У Килгора было отличное чувство направления, практически безошибочное, по крайней мере, так его мать всегда говорила. Он ощущал направление на кратер будто внутри головы. Запах воды, струящийся меж деревьев, неприятный запах залежавшихся в заднем кармане медных монет.
  
  Дорога позволила ему подобраться близко.
  
  Он принюхался, вытер нос рукавом и решительно двинулся вперед.
  
  Склон становился все круче, с каждым шагом. Килгор поскальзывался, хватаясь за кусты, но раз особенно неудачно оступился и упал, выставив руки.
  
  И вот он вышел на открытое место у воды. Кольцо красной почвы, которое преграждало деревьям путь. А может, деревья просто сами не хотели погружать корни в этот подозрительный пруд. Маленький и мерзкий пляжик, угловатый и голый, как край ванной.
  
  Не шевеля ничем, кроме шеи, здоровяк оглядывался по сторонам. Все равно ничего не слышно. Но ощутил нечто, что ему не нравилось. Покалывающее ощущение в коже, говорящее о том, что на него смотрят.
  
  Он достал блокнот. Яркий свет фонарика слишком сильно освещал страницы, но Килгор прищурился и разглядел то, что сам написал.
  
  – Ты забрал двоих ребят, – тихо сказал он. Как и свет в темноте, тихий звук его слов разнесся далеко. – Они пришли сюда, чтобы помочь Бассейну, и ты их убил.
  
  По гладкой черной поверхности пруда пробежала рябь. Килгор услышал тихий плеск воды и звон, будто от ветряного колокольчика на одной ноте.
  
  – Эммау Пит сказала мне нечто, и я задумался. Сказала, что разговорами тебя не остановить, если я говорить буду. Интересно, есть ли тут кто-то, кому ты повинуешься. Всякий чего-нибудь боится, но тебе тут клево живется, так ведь?
  
  Вода снова всколыхнулась. Краем глаза Килгор уловил движение в воде существа, которое плыло под водой, но не всплывало.
  
  – Она назвала тебя мелким старым Ником, и это не просто слова. Имела в виду, что ты мелкий дьявол, но я сомневаюсь, что ты достоин звания дьявола. Дьявол способен вылезти из воды и натворить побольше… безобразий, где-нибудь еще. А ты ведь не можешь, так?
  
  Килгор поднял взгляд, не поднимая головы. В свете фонаря увидел очертания округлой и лысой головы, похожей на его собственную. Он делал это специально, поддразнивая тварь.
  
  Килгор сдержал дрожь отвращения и снова поглядел в блокнот.
  
  – Даже не знаю, как прочесть правильно, – сознался он. – Может, имя и не правильное, но совпадение изрядное, так что буду называть тебя Купферникелем.
  
  Глаза головы в воде были чернее, чем ночное небо над водой. Такие черные, как будто древняя тьма зла струилась из них.
  
  Килгор встретился взглядом с тварью.
  
  – Это слово… оно для тебя что-то значит?
  
  Раздалось низкое булькающее фырканье. Тварь ответила так тихо, что Килгор едва разобрал слова.
  
  Глупые духи.
  
  – Глупые духи, – повторил Килгор, очень удивленный, чтобы сказать что-то еще, прежде чем глянуть в блокнот. Очень часто такие твари вообще говорить не умеют или умеют, но так, что их очень трудно понять. А тут голос был достаточно отчетлив, пусть и такой, будто доносился с огромного расстояния, из-под земли.
  
  – Но ведь они опасны, так? И привязаны к металлу… такому металлу, как здесь, на руднике Бурра Бурра, типа того.
  
  В старину немецкие горняки жаловались на проклятую медную руду, из которой нельзя выплавить медь. Они не знали, что в основе этой руды не медь, а другой металл, и руда представляет собой арсенид никеля. Не могли добыть медь, поскольку ее в той руде не было.
  
  – Ты от них не особенно отличаешься, Купферникель. Видимо, пытаешься прикинуться кем-то другим. Ты не элементал, не живое создание, в этом я уверен.
  
  Твои слова ничего не значат. Ты ничего не значишь. Здесь нет жизни.
  
  – Ты должен был быть мелкой тварью, незначительной. На небольшой полоске, где трава не растет. Но загрязнение от рудника позволило тебе вырасти из коротких штанишек.
  
  Я сильнее, чем ты думаешь, зашипела тварь и начала подниматься из воды, выходя к берегу, к Килгору, намеренно медленно, на ногах с вывернутыми коленями, с острым, как бритва, силуэтом.
  
  – Нет, – возразил Килгор, не сходя с места и игнорируя блеф твари. – Если бы у тебя была своя сила, ты бы не надел кожу мертвого человека. У тебя просто плотности не хватает. Не хватает жизни.
  
  Килгор быстро оглядел деревья в ярком свете налобного фонарика. Деревья стояли, казалось, сплошной непроницаемой линией, ряд стволов, разделенных полосками тьмы. Будто клетка.
  
  Тварь снова что-то прошипела, но остановилась по колени в блестящей воде. Тоже поглядела на деревья, пытаясь понять, что ищет Килгор. Ничего не увидев, снова оскалилась.
  
  Ты знаешь мало, а понимаешь еще меньше.
  
  – Тогда выйди из воды. Выйди сюда и преподай мне урок, а, Ник?
  
  Тварь задумалась и ринулась вперед. Но тут же отступила, будто передумала.
  
  Килгору эти трюки были хорошо знакомы.
  
  – Значит, не можешь, а?
  
  Могу, сказала тварь.
  
  – Покажи.
  
  Но тварь снова поглядела на деревья, ища некий ответ, тот, которого Килгор не видел. Присела в воде, угрожающе, но готовая отступить. На ней болталась одежда, комбинезон шахтера столетней давности, из грубой ткани, ботинки и перчатки, вокруг пустых глаз виднелась копоть от свечи. Промокшая и жесткая одежда висела поверх костлявого силуэта, проступающего через нее изгибами и дугами. Нечто попрочнее мифов и преданий.
  
  – Давай, выходи и ударь меня, если ты такой крутой. Я вышибал дерьмо из тварей покрупнее тебя и из тебя вышибу.
  
  Угольно-черные глаза прищурились, и из глазниц заструился дым цвета сажи.
  
  Ты боишься воды.
  
  – А ты боишься земли.
  
  Я ничего не боюсь.
  
  – Тогда почему смотришь на деревья?
  
  Скривившись, тварь слегка погрузилась под воду, скрипя суставами. Дым заструился изо рта, такой же, как из черных глаз.
  
  Я не боюсь деревьев.
  
  – А я темноты не боюсь, но знаю, что в ней.
  
  Килгор прикинул расстояние от края воды. Метров десять, не меньше. Далеко, даже прыгнув, тварь вряд ли его схватит. Но лучше не рисковать. И он тихонько отошел на метр назад, не сводя взгляда с дымящихся кратеров глаз твари на лице, похожем на засохшее яблоко. Едва не выронил блокнот, но подхватил. Навел на него фонарик и начал читать.
  
  – Стоячим камнем и ведьминым древом заклинаем тебя, где сошлись твои…
  
  Килгор прокашлялся, не обращая внимания на злобное шипение твари, стоящей в воде.
  
  – Могучий Господь лесов и зверей, охотник и добыча, взываю к тебе.
  
  Никто не ответит! Нет здесь жизни!
  
  – Услышь меня, приди сюда снова, в свой священный дом. Хранитель врат зимы, страж живой земли, – выдохнул Килгор, и может, ему и показалось, но что-то мелькнуло среди деревьев, за пределами освещенного фонарем пространства.
  
  Никого не осталось, чтобы услышать тебя!
  
  – Тогда самая лучшая молитва для тебя, хрен такой! – рыкнул Килгор. – Во имя Иисуса, Отца, Сына и Святаго Духа…
  
  Себя послушай, трус, прошипела тварь. Поешь песни царю распятому и старых богов призываешь, подряд.
  
  Килгор покачал головой. Он уже такое слышал, и от существ посветлее этого, и от людей.
  
  – Бог-Творец, пошли ангелов Твоих. Пошли их в такой форме, которую признает этот козел, и надели их силой Твоей.
  
  У твоего бога нет ангелов для таких, как я. Нет мечей. Нет молитв.
  
  И он увидел, недалеко от «Эльдорадо», на этот раз – точно. Движение между скрученными деревьями, будто пар, текущий над камнями, то медленно, то молниеносно, в странном месте меж двух миров.
  
  – Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих, – сказал он любимую фразу из книги в красном переплете.
  
  Нигде не уточнялось, какими будут эти ангелы или как они будут свершать обещанную охрану.
  
  Ты не можешь получить и то, и другое. Старые пути и новые боги.
  
  – Один Бог, – поправил Килгор. – Всего один – старый, новый, всегда бывший. Но рабочая сила у Него бывала самая разная.
  
  Одно точно, иногда твари принимают то имя, которым их назвали. Форму, в которой их ожидают увидеть. Килгор не знал, как это действует и почему. Не особенно понимал механизм Закона, но подозревал, что и никто из живущих на грешной земле не понимает. Знал лишь, что Бог на его стороне. Верил в это сильнее, чем в собственное имя.
  
  Твой Христос не имеет здесь силы!
  
  – Ты ошибаешься в этом, как и во всем остальном, – сказал Килгор. Может, сказал бы и что-то еще, но у деревьев задрожал яркий белый свет. Заискрился и ринулся вперед. Килгор едва не ослеп, вовремя прикрыв глаза рукой и немного отойдя назад. Слезящимися глазами следил за тварью.
  
  Свет озарил стволы деревьев, будто вспышка сверхновой. Тени упали на озеро, на дыру, где когда-то была шахта, над хребтом, за клетью, вдоль упорных ростков, цепляющихся за красную, как марсианская поверхность, почву.
  
  – Здесь еще есть жизнь! – крикнул Килгор едва слышно. Ему перехватило дыхание от этой божественной и величественной иллюминации.
  
  Сквозь пальцы, сквозь яростное сияние холоднее света ноябрьского солнца он увидел четвероногий силуэт с ногами, тонкими, как молодой побег дерева, широкой грудью и горделивой головой, увенчанной короной, огромной, как расставленные в стороны руки Килгора. Нет, вовсе не корона – оленьи рога, вот на что это похоже.
  
  У существа были не только рога, но и имена, но Килгор не мог заставить себя произнести хоть одно из известных ему. Ни в молитве, ни в просьбе, поскольку это бы уже смахивало на святотатство. Хоть он и понимал, что это существо призвал его Бог, не его губам произносить его имя.
  
  Он вдохнул и выдохнул. Заставил себя дышать, вопреки пронизывающему вся и все свету.
  
  – Тубал-каин, – наконец произнес он, приветствуя рогатого стража. Имя из могущественной красной книги. Килгор едва усмехнулся, вспомнив забытую легенду. – Ты был кузнецом, хвала Иисусу! Узрел пути Твоя, Господи. Узрел поворот колеса Твоя…
  
  Величественный олень шевельнулся. Его силуэт колебался, переходя от еле видной проекции во плоть и кровь и обратно, но он гневно глядел на тварь в озере, которая склонилась пред ярким светом.
  
  Тварь корчилась, не сдвигаясь с места, будто муха в патоке. Вопила и дергалась вперед-назад, но безуспешно… но нет, она начала медленно смещаться в сторону сияющего существа у деревьев. Невидимая сила вытащила ее из воды, брыкающуюся, злобную. С нее текла вода, тварь ругалась на языке, который не понял бы никто из ныне живущих. Одновременно засыхая и увядая, как когда-то сохли здесь на корню деревья и трава.
  
  – Забери его! – еле слышно выдохнул Килгор, еле дыша, хрипло. Тварь, принявшая облик шахтера, поднималась вверх, корчась, умирая и продолжая двигаться к деревьям. Килгор почувствовал, как его грудь будто сжимает огромная рука, все сильнее. Он потер глаза, но не увидел ничего, кроме пронзительного света, угасающего у деревьев… а потом увидел звезды.
  
  А потом не видел уже ничего, даже обычного света ночного неба.
  
  Не видел ничего.
  
  И вдруг свет начал возвращаться к нему, мигая, то тут, то там. По частичкам, будто черная мозаика в глазах пропадала, пиксель за пикселем.
  
  Он снова увидел звезды, над ним. Моргнул. Настоящие звезды, а не те звездочки, что мелькали перед глазами перед тем, как погас свет.
  
  Он лежал на спине и вдруг ощутил сильный толчок в бок. Кто-то тыкнул его палкой.
  
  – Ай… – еле слышно сказал он. Отмахнулся рукой от палки.
  
  Палка была в руке Эммау Пит, а в другой руке она держала огромный фонарь с большой девятивольтовой батареей снизу. Надо отдать ей должное, в лицо ему не светила. Светила на землю рядом, где валялся слетевший с его головы налобный фонарик. Погасший.
  
  – Просыпайся, здоровяк. Ты все сделал.
  
  – Все… сделал? Я не…
  
  Килгор начал медленно подниматься, опираясь на локти.
  
  – Ничего я не делал.
  
  Судя по хмурому выражению лица, Эммау была готова поспорить.
  
  – Без разницы. Возьми себя в руки. Я твою машину нашла, на холме, но аккумулятор явно заряжать придется. Жизнь бывает не разных видов, знаешь ли. А я еще хочу до дома доехать.
  
  – Вы сюда пришли пешком?
  
  На этот раз она посветила фонарем ему в лицо, и Килгор вздрогнул.
  
  – Пришла, конечно. Как еще я могла добраться до этого источника света? Ехать между деревьев? Что у меня за машина, как ты думаешь? А на велосипеде я не езжу. Так и не научилась. Неестественно это, на двух колесах ездить.
  
  – Совершенно уверен… что это совершенно естественно, – с ухмылкой возразил Килгор.
  
  Она протянула ему руку ради приличия, но он встал на ноги без ее помощи.
  
  – Значит, вы так меня нашли? Шли на свет?
  
  – Не хуже, чем за звездой Вифлеемской.
  
  – Попридержите язык, мэм, – сказал Килгор то ли в шутку, то ли всерьез.
  
  – Ну конечно. Просишь языческих стражей о помощи, а мне и насчет астрологии пошутить нельзя. Чудесно. Большой толстый лицемер.
  
  Килгор отряхнулся и ощупал себя на предмет переломов. Все в полном порядке. И вообще, он нормально себя чувствовал, хоть и устало.
  
  – Я большой, толстый и много что еще, вот только не лицемер.
  
  – Ну и ладно, может, еще в себя не пришел. Эй, держись-ка!
  
  Она сделала шаг и придержала его. Сработало это, большей частью, потому, что Килгор не хотел на нее свалиться.
  
  – Постой на месте, если надо.
  
  – Даже не знаю, что со мной, – тихо сказал Килгор. – Я же ничего не сделал. Попросил о помощи, и она пришла. Вот и все.
  
  Она похлопала его по руке.
  
  – Нет, дорогуша. Это не все. Ты был прав.
  
  Она повела его, взяв под руку, вверх по склону, к «Веселому Роджеру».
  
  – Здесь была жизнь. Много жизни. Твоя жизнь. А мой Старик…
  
  Она подмигнула.
  
  – Он позаимствовал часть силы, чтобы сделать свое дело. Ты правильно сделал, что призвал его.
  
  Килгор нахмурился, глядя на миниатюрную женщину, крепко вцепившуюся в его руку. Она уверенно вела его вперед.
  
  – Я знала, что если прямо тебя об этом попрошу, ты никогда такого не сделаешь. Хоть в миллион лет. Хвала Ему, у Него время есть, а вот у тебя и меня – нет.
  
  Они шли, и огонек в ее глазах все горел, не от света фонаря и не от лунного света.
  Дэниел Абрахам
  
  Дэниел Абрахам живет с семьей в Альбукерке, штат Нью-Мексико, возглавляя отдел технической поддержки местного интернет-провайдера. Начав писательскую карьеру с коротких рассказов, он вскоре получил признание, печатаясь в Asimov’s Science Fiction, SCI FICTION, The Magazine of Fantasy & Science Fiction, Realms of Fantasy, The Infinite Matrix, антологиях Vanishing Acts, The Silver Web, Bones of the World, The Dark, «Дикие карты» и других. Некоторые рассказы вышли в первом его сборнике, «Плач Левиафана». Начав писать романы, он выпустил их несколько подряд, такие как серия «Суровая расплата», состоящая из романов «Тень среди лета», «Предательство среди зимы», «Война среди осени» и «Расплата за весну». Он также написал серию The Dagger and the Coin, в которую вошли The Dragon’s Path, The King’s Blood и The Tyrant’s Law. Помимо этого он написал роман «Бегство охотника», в соавторстве с Дж. Мартином и Гарднером Дозуа, под псевдонимом M. L. N. Hanover четырехтомник романов о паранормальном Black Sun’s Daughter, а также серию романов в стиле «космической оперы» «Пространство» в соавторстве с Таем Френком и под псевдонимом Джеймс Кори. На сегодняшний момент в серию вошли «Пробуждение Левиафана», «Война Калибана» и «Врата Абаддона».
  
  В самом худшем из мест, где жизнь ничего не стоит и главный девиз – каждый за себя, очень здорово найти друга, на которого можно рассчитывать. Иногда встречаешь таких друзей в самом неожиданном месте…
  Дэниел Абрахам
  «Суть любви»
  
  Полоска земли вдоль реки Таунис, в черте огромного города Неврипал, называлась Независимый Северный Берег и в состав города не входила. Образовавшись как политическое недоразумение, когда столетия назад волшебники Ханской Империи взмолились о мире после Войны Десяти Императоров, земли вдоль спокойной темной реки были отданы Совету Нестрипона, но для зимнего дворца Ханской Империи и земель вокруг него, так любимых Императрицей, сделали исключение. В качестве сентиментального жеста доброй воли, которые часто следуют за войнами между монархами из одного семейства, земли формально оставили в собственности Ханской Империи, пусть там и не было ни граждан, ни органов власти. Мэр и горожане Неврипала, отнюдь не разделяя внутрисемейную щедрость к поверженным врагам, объявили, что выживание Независимого Северного Берега – проблема его населения и никого другого. Поскольку здесь не было органов власти Ханской Империи, а власть Нестрипона не желала брать на себя никакой ответственности, место стало поистине уникальным. Автономной зоной, где закон защищал и обеспечивал беззаконие. Спустя многие годы Северный Берег превратился в исключительно любопытное место. Здесь собрались отбросы дюжины разных культур, добровольно или вынужденно, когда больше бежать некуда было. Ленивые темные воды Тауниса тащили на себе баржи и плоты, пристававшие к заболоченному берегу. Преступники и должники бежали сюда, беженцы войн, межгосударственных и гражданских, рабы порочных привычек и безнадежные бедняки.
  
  И Независимый Северный Берег рос, подобно огромному и безмозглому организму.
  
  Здесь не было магистратов, но это не означало, что никто не занимается планированием, что здесь нет ни архитекторов, ни гениев, ни безумцев. Скорее, это означало, что все, живущие здесь, выкручивались, как кто умеет, безо всяких ограничений. С течением десятилетий рост населения вынудил жителей строить дома все выше. Строили один этаж, потом другой, потом еще, строили из того, что попадалось под руку, под девизом «Что нашлось – всегда сгодится». Башни домов кренились, качались, иногда рушились, превращая живущих в них мужчин и женщин в кровавое месиво, и тут же восстанавливались выжившими или следующей волной переселенцев. Между домами висели мостики из веревок и дерева, их становилось все больше, и скоро стали говорить, что любой местный в состоянии пройти от пограничной стены на севере до вод реки на юге, не касаясь ногами земли. Дерьмо, мочу и мусор выкидывали из окон, где они и валялись, пока их не смывал очередной ливень. Ненадежные и шаткие дома быстро росли, будто деревья на тучных землях, благодаря естественному человеческому желанию не быть тем, на кого гадят сверху. Улицы, если можно их так назвать, становились все уже и темнее, иногда совершенно исчезая под навесами из просмоленных досок, превращаясь в новые дома и хижины.
  
  Как и в любом городском сообществе, здесь были свои достопримечательности и центральные места. Храм посреди города, который, как говорят, когда-то был частью дворца Ханской Империи. Водяной Базар, построенный прямо над рекой, где мужчины и женщины торговали безделушками и хламом с одержимостью торговцев драгоценностями. Опиумные притоны вдоль стены, где люди до смерти усыпляли себя за бледными занавесями из бус, приобретшими уже янтарный цвет от выдыхаемого ими дыма. Районы, со своими границами, невидимыми глазу чужака, но имевшие свои названия. Соль, Изразцовый Тупик, Джимтаун.
  
  Длиной километра три и километра два в самом широком месте, Независимый Северный Берег служил обиталищем пятидесяти тысячам человек. Те зачатки порядка, что здесь соблюдались, были установлены заправилами преступного мира, скрывавшимися на Берегу от преследования в других местах. Скудная еда попадала сюда за счет благотворительности горожан Неврипала, если стража на воротах старшего города проявляла великодушие, или была украдена с судов, идущих по реке. Или выловлена среди мусора, по реке плывущего. Обитатели города-без-гражданства варьировались от грязных и голодных младенцев, оканчивавших свою недолгую жизнь во мраке в руках служителей Храма в темных одеждах, и тощих, как щепки, полубезумных от голода и ломок наркоманов до владык преступности и насилия, из чьих пентхаусов открывался вид на огни мира порядочных людей, отражавшихся в водах реки, как в закопченном зеркале.
  
  А в глубине города, не слишком близко к стене, но и не слишком близко к реке, не на почетном, но ненадежном верху, но и не утонув в мусоре и отбросах внизу, душащих обитателей нижних этажей, находилась небольшая комната с жестяной жаровней под толстым глиняным дымоходом и двумя древними и грязными матрасами. На одном из матрасов лежал принц Степпан Хомри, беглый престолонаследник из Лирии. На другом Аса, тайно в него влюбленный.
  
  Несмотря на поздний час, они не спали.
  
  – Я люблю ее, – сказал принц, закинув руку на лоб. В его глазах каплями блестели слезы. Прошло десять дней с двадцатитрехлетней годовщины его наречения, он был старше своего спутника на полгода. – Я люблю ее, а ее в работный дом продадут.
  
  У Асы в голове теснились полдюжины вариантов ответа. Ты ее всего раз видел, издалека. Лучше в работный дом, чем здесь жить. Может, ты путаешь любовь с томлением иного рода. В конце концов он выбрал самый дипломатичный ответ.
  
  – Мне жаль.
  
  – Видел бы ты ее. Будто рассвет зимним утром.
  
  – В смысле, ледяная?
  
  – Нет, – ответил принц. – Чистая, светлая, она сияла, как горизонт, так ярко, что едва смотреть можешь.
  
  – А-а.
  
  – Я спросил ее имя у тамошнего парня. Зелани, дочь Джоста. Готов поклясться, что в ее жилах королевская кровь. Ты бы понял, если бы ее увидел. Держала себя так, будто она – королева перед коронацией. Мне было суждено ее встретить. Теперь я понимаю это. Какой бы ни был замысел богов на мой счет, мне было суждено встретить ее. И наверняка мне было суждено спасти ее. Видел бы ты ее отца. У него лицо мясника.
  
  Аса повернулся на другой бок, матрас захрустел.
  
  – Думаешь, я глупый, – сказал принц. Его глаза уже покраснели от рыданий, а лицо застыло маской меланхолии.
  
  Аса вздохнул.
  
  – Я думаю, что за тобой охотится твоя мачеха, которой только и надо, чтобы ты мордой вниз по реке плыл. Твой отец в плену у кайринского волшебника, если вообще жив. Половина народу в твоей стране считает тебя убийцей, а другая – дураком. У тебя и так забот полон рот, чтобы еще себе что-то искать.
  
  – Я же ничего такого не хотел, – сказал он. – Разве не понимаешь?
  
  Аса всю жизнь провел на Независимом Северном Береге и в его окрестностях, был мелким вором, прислужником в Храме, мошенником, информатором и – как и весь город – воплощением истины о том, что цель оправдывает средства. Стать неофициальным покровителем политического беженца было не слишком мудро с его стороны, но так уж случилось.
  
  Когда они познакомились, еще зимой, Степпан только попал на Берег, одетый в хорошо пошитый плащ из тщательно вычесанной шерсти, вроде бы скромно выглядящий, здесь он в нем выделялся, как пятно крови на свадебном платье. У него было мрачное лицо, исполненное праведного возмущения от царящей вокруг нищеты и одолевающего его мужественного самобичевания. Аккуратно зашитых в рукав монет он лишился в первые полчаса, после того как перебрался через стену. Даже жрецы не желали с ним связываться, но он остался здесь. Спустя несколько месяцев его волосы стали длиннее и грязнее, одежда приобрела желто-коричневый цвет, как и все, что полоскали в водах Тауниса. Он глядел на все заплаканными глазами щенка, потерявшего хозяина. Не брился уже месяц, и черные усы блестели, будто смазанные маслом. Живое воплощение фразы не-этого-я-хотел, и Асе приходилось позволять ему высказывать свою точку зрения.
  
  – Так где она была?
  
  – Я увидел ее на прогулке, рядом с домом, таким, будто готовым упасть. С четырьмя колоннами.
  
  – Знаю такой. Это было два дня назад?
  
  Принц Степпан кивнул. Повернулся и привстал на локтях.
  
  – Ты найдешь ее, ради меня? Передашь ей от меня послание?
  
  – Нет, ни при каких обстоятельствах я никому о тебе не скажу, если не буду полностью уверен в этом человеке. Но постараюсь выяснить ситуацию. Посмотрю, что там можно узнать. Зелани, дочь Джоста? Тогда ладно.
  
  Аса хорошо знал этот дом. Старая башня, в которой когда-то находилась конюшня дворца Ханской Империи и которая с тех пор постепенно пришла в упадок. Живущая там семья, вполне возможно, находится в таком отчаянном положении, что готова продать подросшего ребенка в работный дом. В Неврипале работорговля запрещена, но Независимый Северный Берег – не Неврипал. Аса знал пару мест, где вполне респектабельные бизнесмены встречаются, чтобы совершить сделку, формально не нарушая закон. Если по правде, это отнюдь не худшее, что отец может сделать с дочерью.
  
  – Благодарю тебя, друг мой, – сказал принц. – Я люблю ее.
  
  Это ты уже говорил, с горечью подумал Аса, но промолчал.
  
  Когда солнце лишь начало озарять небо на востоке, Аса уже шел по веревочным мостам, соединяющим дома. Пахло дымом и нечистотами, в общем‑то, как обычно. Из окон, ничем не закрытых, и с улиц доносились голоса – крики и ругань, а иногда и смех с пением. Мужчины и женщины в темных плащах протискивались мимо друг друга на узеньких, в ладонь, мостах, притираясь животами и спинами так, что в иной ситуации это показалось бы интимным, но было для всех привычным. Раз в неделю или реже какой-нибудь мостик падал, пара-тройка людей летели в вонючем воздухе и разбивались о крыши или что там им внизу попадется. В конце концов, от дизентерии умирало куда больше народу, и с этим тоже ничего нельзя было поделать. Мосты восстанавливали, если у живущих поблизости была лишняя веревка и им не было наплевать. Или не восстанавливали. Пути города постоянно менялись, как медленно текущая по равнине река, не знающая, какое русло выбрать. За это Аса любил город. Но лишь за это.
  
  В желтом утреннем свете старая башня выглядела особенно печально. Она склонилась к востоку, а окна, прорубленное там, где они понадобились, испещрили ее стены подобно архитектурной сыпи. Аса спустился по веревочной лестнице, потом по деревянной, сделанной из бревен плавника, выловленных из реки и прибитых к стене гвоздями, и вскоре оказался на дворе, который описал Степпан. Из земли торчали четыре массивные колонны, высокие и величественные, как деревья, в тени окружающих зданий. В грязи спали пара десятков человек, некоторые потягивались, просыпаясь. Чуть подальше трое мальчишек играли в догонялки с собакой, которую еще никто съесть не успел.
  
  – Ищу мужика по имени Джост. Его дочь Зелани, – сказал Аса, касаясь плеча одного из мужчин. Тот покачал головой и пожал плечами. Тот же вопрос следующему, потом следующему, снова и снова, пока движения и слова не стали ритмичными, как шум прибоя. Когда ближе к полудню одна женщина кивнула и показала, то показала в сторону реки. Аса выругался. Плохой знак.
  
  Людей из работных домов размещали у западного причала. У них были упитанные лица, они смеялись, но выглядело это жестоко, в том смысле, что если драгоценный камень оправить в жесть, он будет выглядеть уродливо. Постройку загонов еще не закончили, но пара местных ребят бодро сколачивали стены, сооружая изгородь для своих менее удачливых сородичей. Надзиратель работного дома стоял на берегу и курил трубку, глядя на медленный водоворот на реке. Столом ему служила доска, лежащая на двух кучах кирпича, поверх которой для пущей важности накинули лиловую тряпку. Мужчины и женщины выстроились в очередь в ожидании начала торгов. Среди них был усталого вида мужик, наверное, вдвое старше принца, рядом с которым стояла бледная девушка.
  
  – Джост? – спросил Аса, подходя ближе.
  
  Мужчина поднял взгляд, спустя мгновение это сделала и его дочь.
  
  – Ага, – сказал мужчина.
  
  Аса улыбнулся.
  
  – А это, должно быть, прекрасная Зелани.
  
  Худощавая девица, темноволосая, но волосы пожиже, чем ожидал Аса, и несколько более круглолицая и полногрудая, чем обычно в этом возрасте. Асе не показалось, что девушка наделена какой-то там невиданной красотой, и уж точно она – не воплощенный зимний рассвет, но достаточно хорошенькая, и улыбаться может. В глазах читался ум, а может, и нет, но хитрость – точно. Если тут и есть королевская кровь, то она очень хорошо спряталась.
  
  – Чего тебе? – спросила она.
  
  – В очереди в работный дом? – спросил Аса.
  
  – Если они вообще сядут за стол и начнут найм, – сказал отец девушки.
  
  – Найм? Я думал, правильное слово – покупка.
  
  – Ну, тебя они на хрен не спросили, а?
  
  Аса повернулся к девушке, но, прежде чем успел заговорить, из переулка сзади послышался знакомый голос. Джозеп Рыжий, шатаясь, вышел к ним, он махал здоровой рукой и ухмылялся, будто только что жемчужину в ночном горшке нашел.
  
  – Извини, – сказал Аса, глядя в глаза девушке, вроде бы многозначительно. Та сначала скривилась, потом неуверенно улыбнулась и отвернулась.
  
  – Значит, Аса, вот ты где, шлепок конченый, – сказал Джозеп, когда они отошли в сторону. – Я тебя искал.
  
  – Польщен.
  
  – Тебя еще интересуют новости об охотниках?
  
  Аса приподнял брови, и мужчина усмехнулся.
  
  – Да, все еще интересуют. Что у тебя?
  
  – За стену этой ночью пара людей из магистрата пришли. Шарятся в Изразцовом Тупике, людей спрашивают, картинку показывают.
  
  Аса сплюнул. Поглядел на очередь, на недостроенный загон, на девушку, которую принц Степпан думает, что любит. Не могу же я сразу все дела сделать, подумал он. И сунул медную монету в здоровую руку Джозепа.
  
  – Может, покажешь?
  
  Охотники из магистрата не отличались изяществом тактики. В доспехах из дубленой кожи и с эмблемой Высшего Совета на груди в виде весов и топора, с мечами на боку, они имели возможность купить еды на неделю всякому, кто решился бы им помочь. Расхаживали по улицам, распространяя вокруг себя ореол уверенности, и не обращали внимания на большинство жителей. Заговаривали только с теми, кто одет получше, и даже с ними говорили резко и высокомерно. Аса и Джозеп Рыжий некоторое время незаметно следили за ними, и увиденное не навело Асу на хорошие мысли.
  
  – И кто у них на картинке? – спросил Аса.
  
  – Думаешь, мне показали? Не снизойдут до меня-то.
  
  – А что спрашивают?
  
  – «Вот этого мужчину не видели?»
  
  У Асы подвело живот. Если Совет Неврипала решил договориться с врагами Степпана, скоро все станет безнадежно. Джозеп кивнул, будто соглашаясь. Сочинив сразу пять вариантов бегства, Аса с улыбкой вышел на улицу и подошел к охотникам. У тех были жесткие, как камень, глаза, а один из них положил руку на рукоять меча.
  
  – Доброго утра. Слышал, вы, парни, что-то ищете, подумал, могу быть полезен.
  
  – И кто ты?
  
  – Аса.
  
  Охотники переглянулись, будто не зная, обидеться или рассмеяться. Повисло тяжелое молчание. Затем один из охотников убрал руку с рукояти и достал из-за пояса свиток из плотной бумаги. Поднес к лицу Асы вплотную, как подносят к носу охотничьей собаки предмет с запахом. Но вместо тонкого носа и широко расставленных глаз Степпана Аса увидел нарисованное чернилами очень знакомое широкое лицо. Прищурился, чтобы скрыть облегчение.
  
  – Канцлер Роуз? – спросил Аса, изобразив недоумение.
  
  Охотники переглянулись, видимо, несколько больше заинтересовавшись Асой, чем до этого.
  
  – Ты его знаешь?
  
  – Знал. Сказал бы, что вам лучше поискать на кладбище. Он шесть лет назад умер.
  
  – Не умер, – сказал второй охотник. – Использовал зелье, чтобы имитировать смерть, похоронил вместо себя слугу. А теперь мы пришли, чтобы найти, куда они подевались.
  
  – Ты его видел? – спросил первый. – Он здесь живет?
  
  – Если и живет, то не видел. И… при всем уважении, канцлер Роуз разгромил армию Сарапина и лично убил семьдесят человек. Если бы он здесь жил, то уже заправлял бы тут всем, а мы бы по утрам маршировали в рядах его армии. По крайней мере, так я слышал.
  
  Охотники переглянулись с выражением презрения на лицах.
  
  – У нас есть причины полагать, что он здесь. А если он здесь, мы его найдем.
  
  – Да помогут вам боги, – ответил Аса. – Поспрашиваю, а если что-то узнаю… Ну, если узнаю, какова награда?
  
  Спустя пятнадцать минут Аса шел обратно к причалу. Загон уже достроили, и надзиратель присел у своей доски, накрытой лиловой тряпкой. Однако ни один из рабов еще не занял место в загоне. Скоро начнется. Зелани и ее отца нигде не было. Аса не знал, отказали им в месте в работном доме или старый Джост решил продать дочь подороже. Большую часть дня очередь медленно продвигалась, но эти двое так и не показались. Наконец Аса сдался, потратил сэкономленную монету в грязной кухоньке у реки и пошел обратно в маленькую комнатку с небольшим мешком вареных голубей.
  
  Степпан сидел у жаровни, подкидывая в огонь веточки и крохотные кусочки угля. Поглядел на Асу, и мерцающий свет огня отразился в его темных глазах. От дыма и тепла комната стала казаться еще меньше. За одной из тонких стен завопила женщина, пронзительно, будто хищный кот в брачный сезон. На матрасе Степпана лежал серый тряпочный сверток. Аса бросил мешок с едой и сел на матрас рядом с ним.
  
  – Как день прошел? – спросил Степпан.
  
  – Интересно. Видел твою возлюбленную. Ты прав, отец собирается ее продать.
  
  – И?
  
  – И жизнь брата Роуза из Храма скоро станет намного интереснее. Прошлое ему снова на пятки наступает, хотя я и не знаю, что нам до того. Мне кажется, мы договорились, что это не раскрывается.
  
  Принц поглядел на тряпочный сверток, как мышь на сытую змею.
  
  – Может возникнуть необходимость.
  
  Аса вытащил голубя и задумчиво откусил кусок. Мясо на грани протухшего, но хорошо приправлено солью и перцем, так что сойдет. Степпан одной рукой взял птицу, а второй принялся разворачивать сверток. Ножны, покрытые зеленой эмалью, такие вычурные и яркие, что заткнули бы за пояс весь наряд охотников. Степпан обнажил клинок.
  
  – И что за необходимость у тебя на уме? Перебить всю охрану работного дома? Или всего лишь ее отца?
  
  – Ее продают, и я должен найти возможность ее купить, – сказал Степпан. – Если я дам цену выше, чем у работного дома, то смогу получить ее в собственность, а потом освободить.
  
  – Я не думаю, что ты сможешь продать это за такие деньги. Не на нашем рынке.
  
  – Я и не собирался.
  
  Аса откусил еще кусок и положил обглоданный скелет птицы на матрас. Степпан отвернулся, не зная, гордиться или стыдиться.
  
  – И почему бы тебе не рассказать свой план мне? – осторожно произнося каждое слово, сказал Аса.
  
  – Всем известно, что Независимый Северный Берег – пристанище воров и преступников. Я не могу назвать преступлением кражу у воров. Воровские бароны собираются в Соли. Так ты сказал. Наверняка там будет достаточно золота, чтобы купить ей свободу.
  
  – Нет. Это не…
  
  – Прекрати! – крикнул Степпан и резко повернулся с клинком в руке. Судя по слезам в его глазах, он и сам понимал, насколько плох его план. – Ты мой спутник и единственный друг, я навеки в долгу перед тобой, но ты не можешь заставить меня бросить ее. Не можешь сказать мне, что нельзя и пытаться.
  
  – Ты никому не поможешь мертвым. И есть другой способ.
  
  – Какой?
  
  – Я еще не придумал, – сказал Аса, подбирая с матраса голубя.
  
  Рот у Степпана открылся и закрылся, как у марионетки. Острие клинка опустилось к полу, и он коротко и безрадостно усмехнулся. Они ели молча, снаружи зашло солнце, и мрак окутал грязные улицы. Подвывания женщины перешли в ругань на языке, которого Аса не знал, а потом вдруг резко оборвались. Степпан подкладывал веточки в дымящий огонь в жаровне, потом отошел к окну в коридоре, чтобы помочиться, а вернувшись, рухнул на матрас. Аса сел, прижавшись спиной к холодной поскрипывающей стене.
  
  Лучшим планом, конечно же, было бы, чтобы кое-кто – хоть кто-то на самом деле – вырос из наивных иллюзий насчет любви, но поскольку по свистку такое не сделаешь, нужен запасной вариант. Иначе Степпан действительно натворит нечто отчаянное, красочное и самоубийственное. Идея выкупить девушку неплоха, но в той части, откуда взять монеты, – ужасна. Наверное, есть другой способ. Дыхание Степпана, лежавшего в дальнем конце комнаты, становилось медленнее и глубже, он сложил руки под головой, как ребенок. В сумраке его щеки виднелись лишь как более светлое пятно, а изгиб губ и вовсе потерялся под усами и бородой. Сколько там, интересно, работные дома платят? Не зная, какой может быть цена, трудно найти конкретное решение. Аса вспомнил об охотниках, разыскивающих Канцлера Роуза, числившегося мертвым, и шутку насчет вознаграждения. Для большинства людей Независимого Северного Берега жизнь человеческая была чертовски дешевой.
  
  Жизнь дешева, да и трупы недороги.
  
  Степпан мгновенно открыл глаза.
  
  – Что?
  
  – Что «что»?
  
  – Ты смеялся.
  
  – Правда? Ну, в голову кое-что смешное пришло.
  
  Степпан улыбнулся совершенно искренне.
  
  – Ты о чем-то думал?
  
  – И подумаю еще, только утром, а ты пока убери эту штуку обратно в тайник, а?
  
  – Конечно. Спасибо тебе, Аса. За все. Даже не знаю, что я без тебя делал бы.
  
  Скорее всего, погиб бы, подумал Аса.
  
  Храм располагался на краю города, его подвалы глубоко уходили во влажную прибрежную землю. Поверх здания висела огромная сеть из веревок. Мусор, отбросы, птичьи гнезда и скелеты животных, скопившиеся на них за многие годы, перекрывали те немногие лучи солнечного света, что не были закрыты более высокими зданиями вокруг него. Неяркие лучи озаряли висящие в воздухе пыль и грязь, лишь изредка отблескивая на алых и золотых черепицах, древних стеклах искусной работы, дорожках из желтого мрамора, которые поддерживали в чистоте жрецы и монахи. Часто говорили, что здесь как в джунглях под нависающими ветвями деревьев, но Асе казалось, что это больше похоже на нечто подводное. Руины, оставшиеся под водой после страшного наводнения.
  
  Воздух согревали факелы и светильники даже среди дня, и в центральном зале со статуями семи богов пахло сладкими благовониями. Жрецы и лекари, живущие в этих темных коридорах и поклонявшиеся богам во мраке, представляли собой странную смесь святых людей, посвятивших жизнь служению самым несчастным, и чудовищ, готовых обгадить все вокруг. Иногда, очень редко, эти качества сочетались в одном человеке.
  
  Аса сидел на серой скамье, глядя на идущего по проходу дородного жреца. Годы выбелили его волосы и смягчили черты лица, но любой, приглядевшись, опознал бы в нем того человека, которого искали охотники. Он говорил низким и хриплым голосом, похожим на звук оползня.
  
  – Аса.
  
  – Канцлер Роуз.
  
  – Это имя более не принадлежит мне, – сказал жрец, опускаясь на скамью перед Асой и немного разворачиваясь, чтобы глядеть на него поверх массивного плеча. – И ты это знаешь. Вынужден предположить, что ты сказал это не случайно.
  
  – Даже и не думал. Но я не единственный, кто произнес это имя за последнее время. Вчера в Изразцовом Тупике говорил с охотниками магистрата. У них твой портрет.
  
  Роуз сжал губы и тяжело выдохнул.
  
  – Я слышал.
  
  – Я предположил, что у тебя должен быть план, как избежать опасности.
  
  – Возможно. А, возможно, пришло время сдаться на милость суда Совета.
  
  Аса издал смешок. Роуз поглядел на него обиженно.
  
  – Ты так не думаешь, друг мой Аса?
  
  – Я думаю, что ты все такой же хладнокровный убийца, как тогда, когда еще был у власти, и надел одеяние жреца только потому, что не считаешь, что над тобой властен кто-либо, кроме богов.
  
  – Правда. Чистая правда.
  
  – Значит, у тебя есть план.
  
  – Возможно.
  
  – Ну, если у тебя нет, то есть у меня. А плата за мою помощь будет вполне выгодной.
  
  Роуз долго молчал. Семь богов взирали на них пустыми глазами, высеченными в камне. Где-то неподалеку хор из десятка голосов начал полуденную молитву. Аса с трудом сдерживал нетерпение. Рассказывали, что канцлер Роуз мог перерезать человеку горло и вытащить язык в образовавшуюся дырку в наказание за то, что его перебили. Вполне возможно, что это преувеличение, но шанс на это не слишком высок.
  
  – И что тебе от меня нужно? – спросил Роуз.
  
  – Твоя помощь в моей проблеме. Твой опыт. Ничего такого, чего бы ты раньше не делал. Взамен я помогу тебе выдернуть зубы охотникам и избавиться от них так, что они и не узнают, что ты в этом замешан.
  
  – Подозрительно выгодно.
  
  – Я вполне могу принести выгоду.
  
  – Тогда рассказывай все, что ты придумал, – сказал Роуз.
  
  Аса рассказал, стараясь поменьше приукрашивать, а не как обычно. Роуз слушал с угрожающе свирепым лицом. А под конец беззвучно смеялся с такой силой, что под ним скрипела скамья.
  
  – Их хватятся, – сказал он, взяв себя в руки.
  
  – Возможно, но такая проблема существовала всегда. Если честно, ты ведь все равно их убить собирался.
  
  – Собирался.
  
  – Так что они все равно исчезли бы. А в данном случае они перестанут ворошить грязь слишком глубоко, ты не замешан, и у нас обоих есть немного денег. А если они все-таки смогут вернуться в мир, в опасности лишь я. Никто же не знает в точности, что ты вообще здесь есть.
  
  Хор завершил песнопение нестройно, как будто богов и следовало чествовать чем-то незаконченным.
  
  – Мой способ проще, – сказал Роуз.
  
  – В моем никого не надо убивать.
  
  – Это хорошо?
  
  – Друг мой, ты убил много людей и поэтому попал сюда. Неубедительный аргумент в пользу подобной стратегии.
  
  Человек, который некогда повелевал народами взмахом хлыста, задумался.
  
  – Когда-нибудь все равно до этого дойдет. Придут магистраты. Или солдаты. Сожгут все это по самую ватерлинию и скажут, что сделали мир чище.
  
  – Возможно, – согласился Аса. – Но они не делают этого прямо сейчас, так зачем об этом говорить?
  
  Роуз вздохнул.
  
  – Ладно, попробуем по-твоему.
  
  Остаток дня ушел на приготовления. Список трав и зелий, который дал Роуз, оказался короче, чем ожидал Аса, но сложнее в плане их достать. Сушеная лобелия и подорожник, винный спирт и порошок мышьяка. Аса менял одно на другое, говорил вкрадчиво, обещал, угрожал, льстил, умолял, хныкал и воровал. К заходу солнца у Роуза было все, что он попросил, и даже больше, а Аса чувствовал себя, как веревка после соревнований по перетягиванию. Но дело было сделано.
  
  Независимый Северный Берег не спал никогда, но периодически дремал. Румяный закат сделал тени темнее, башни и переходы окрасились в красный цвет. Начали загораться огни, поблескивая в окнах и на крышах, воздух заполнял дым, пахнущий деревом, углем и сушеным навозом. Иногда по ночам над Таунисом подымался туман, смешиваясь с дымом, и Неврипал на противоположном берегу исчезал из виду. В такие ночи Независимый Северный Берег будто стоял на краю безбрежного моря, безмолвного и окутанного мглой. Друзья и сообщники собирались вместе, чтобы попеть, пожаловаться на жизнь или составить план бегства. Лишенные убежищ умоляли пустить их в тепло, дать еды или умирали по углам, никем не оплаканные. Люди ложились спать, влюблялись, кричали, плакали и танцевали. Как в любом большом городе, только больше, и за это Аса его отчасти любил, но лишь отчасти.
  
  Степпана в комнате не было, как и его меча. Его не было в черепичном коридоре, где они иногда проводили вечера, играя со стариками без пальцев и без зубов. Не было в переулке или общем зале. Наркоман, живший в соседней комнате, сказал, что не видел его с полудня. Легкость мыслей сменилась небольшой тревогой. Разгадка исчезновения принца Степпана была совершенно проста, пусть и задним числом.
   Около полуночи Аса вышел на улицу у реки, рядом с причалом. Степпан сидел на причале, свесив ноги и уставившись на загоны. Там, где этим утром был надзиратель, горели факелы, освещая загородку и заключенных. Десять мужчин и шесть женщин, начиная с почти детей и заканчивая выживающими из ума, сбились в одну кучу. Они стали собственностью работных домов. Прежде чем их отправят, их станет много больше. Аса видел, как в загоны набивали столько людей, что там едва дышать можно было. Вокруг стояли и сидели семеро охранников, пересмеиваясь. От близости воды и тумана их голоса ка�
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"