Когда меня попросили представить Курта Остина, Джо Завалу и их друзей, которые служат в Национальном агентстве подводного плавания, я согласился с большим удовольствием и энтузиазмом. Я имел честь знать Курта и Джо много лет. Мы впервые встретились, когда они присоединились к NUMA по приглашению адмирала Сэндекера, вскоре после того, как мы с Элом Джордино поднялись на борт. Хотя у нас никогда не было возможности работать над одним проектом вместе, эскапады Курта и Джо на поверхности и под водой часто будоражили мое воображение и заставляли меня жалеть, что я этого не сделал.
В чем-то мы с Куртом похожи. Он на несколько лет моложе, и мы почти не похожи, но он живет в старом перестроенном эллинге на реке Потомак и коллекционирует старинные дуэльные пистолеты - разумный выбор, если учесть, насколько проще их обслуживать и хранить, чем старые. машины в моем авиационном ангаре. Он также увлекается греблей и парусным спортом, что приводит меня в изнеможение при одной мысли об этом.
Курт находчивый и проницательный, и у него больше мужества, чем у белой акулы на стероидах. Он также по-настоящему приятный парень с двумя тоннами честности, который верит во флаг, матерей и яблочный пирог. К моему огорчению, дамы находят его очень привлекательным, даже более привлекательным, чем они находят меня.
Единственный неясный вывод, к которому я могу прийти - мне очень больно об этом говорить, - это то, что из нас двоих он выглядит лучше.
Я рад, что подвиги Курта и Джо наконец-то получили хронику из файлов NUMA. Нет ни малейших сомнений в том, что вы найдете их занимательными, а также интригующим способом скоротать время. Я знаю, что у меня есть.
Дирк Питт
БЛАГОДАРНОСТИ
С ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬЮ ДОНУ СТИВЕНСУ за то, что доставил нас на "Андреа Дориа", не замочив ног, и за работу двух замечательных писателей, Элвина Москоу и Уильяма Хоффера, чьи книги "Курс на столкновение" и "Спасенный" так ярко описывают человеческую сторону этой великой морской трагедии. И за упорство бесстрашного исследователя Джона Л. Стивенса, который боролся с комарами и малярией, путешествуя по Юкатану и открывая чудеса исчезнувшей цивилизации майя.
ПРОЛОГ
25 июля 1956
К югу от острова Нантакет
БЛЕДНЫЙ КОРАБЛЬ появился ТАК БЫСТРО, что, казалось, он целиком выпрыгнул из глубин, скользя, как призрак, по серебристому озеру свечения, отбрасываемого почти полной луной. Диадемы из иллюминаторов сверкали на ее белых, как кость, бортах, когда она мчалась на восток в теплой ночи, ее остро изогнутый нос рассекал гладкое море так же легко, как стилет рассекает черный атлас.
Высоко на затемненном мостике шведско-американского лайнера "Стокгольм", в семи часах и 130 милях к востоку от Нью-Йорка, второй помощник капитана Гуннар Ниллсон осматривал залитый лунным светом океан. Большие прямоугольные окна, которые окружали рулевую рубку, давали ему панорамный обзор, насколько он мог видеть. Поверхность была спокойной, за исключением неровной зыби тут и там. Температура была за семьдесят, приятная перемена по сравнению с тяжелым влажным воздухом, который висел над Стокгольмом в то утро, когда лайнер покинул свою стоянку на пирсе Пятьдесят Седьмой улицы и направился вниз по реке Гудзон. Остатки шерстяных облаков клочьями плыли по фарфоровой луне. Видимость была в полудюжине миль по правому борту.
Нилсон перевел взгляд по левому борту, где тонкая, темная линия горизонта терялась за туманной дымкой, которая скрывала звезды и соединяла небо и море.
На мгновение он погрузился в драматизм происходящего, отрезвленный мыслью об огромной и непроходимой пустоте, которую еще предстоит пересечь. Это было обычное чувство среди моряков, и оно продолжалось бы дольше, если бы не покалывание в подошвах ног. Мощность, производимая двумя массивными дизелями мощностью 14 600 лошадиных сил, казалось, поднималась из машинного отделения через вибрирующую палубу в его корпус, который почти незаметно раскачивался, приспосабливаясь к небольшому крену. Ужас и удивление отступили, сменившись всемогущим ощущением, которое приходит, когда ты командуешь стремительным лайнером, несущимся через океан на максимальной скорости.
Имея 525 футов по корме и 69 футов в поперечнике, "Стокгольм" был самым маленьким лайнером в трансатлантической торговле. И все же это был особенный корабль, изящный, как яхта, с колоритными линиями, которые тянулись от ее длинного бака к корме, мягко закругленной, как бокал для вина. Ее блестящая кожа была полностью белой, за исключением единственной желтой воронки. Нилсон наслаждался властью командования. По щелчку его пальцев трое вахтенных членов экипажа выполняли его приказы. Щелчком рычага на корабельном телеграфе он мог заставить зазвенеть колокола и людей спешить к действию.
Он усмехнулся, осознав, чем было его высокомерие. Его четырехчасовая вахта была, по сути, серией рутинных задач, направленных на удержание судна на воображаемой линии, которая привела бы его в воображаемую точку рядом с приземистым красным маяком, охранявшим коварные мели Нантакета. Там "Стокгольм" совершит северо-восточный поворот на курс, который доставит его 534 пассажира мимо острова Сейбл по прямой через Атлантику на север Шотландии и, наконец, в гавань Копенгагена.
Несмотря на то, что ему было всего двадцать восемь и он присоединился к "Стокгольму" всего три месяца назад, Нилсон плавал на лодках с тех пор, как научился ходить. Подростком он работал на промысле сельди в Балтийском море, а позже служил подмастерьем моряка в крупной судоходной компании. Затем последовал Шведский морской колледж и служба в шведском военно-морском флоте. Стокгольм стал еще одним шагом к осуществлению его мечты - стать хозяином собственного корабля.
Нилсон был исключением из общего стереотипа высокого блондина-скандинава. В нем было больше от Венеции, чем от викинга. Он унаследовал итальянские гены своей матери вместе с ее каштановыми волосами, оливковой кожей, узкокостным телосложением и солнечным темпераментом. Темноволосые шведы не были чем-то необычным. Временами Нилсон задавался вопросом, имела ли средиземноморская теплота, таящаяся в его больших карих глазах, какое-то отношение к холодности его капитана. Скорее всего, это было сочетание скандинавской сдержанности и жесткой шведской морской традиции строгой дисциплины: тем не менее, Нилсон работал усерднее, чем должен был. Он не хотел давать капитану ни единого повода для придирок. Даже в эту мирную ночь, без движения, вблизи ровного моря и в прекрасную погоду, Нилсон ходил от одного крыла мостика к другому, как будто корабль находился в зубах урагана.
Мостик "Стокгольма" был разделен на два помещения: рулевую рубку шириной двадцать футов спереди и отдельный штурманский зал позади нее. Двери, ведущие к крыльям, были оставлены открытыми для легкого юго-западного бриза. По обе стороны мостика стояли радар RCA и корабельный телеграф. В центре рулевой рубки рулевой стоял на деревянной платформе в нескольких дюймах от полированной палубы, спиной к разделительной стенке, руки сжимали рулевое колесо, глаза были устремлены на циферблат гирокомпаса слева от него. Прямо перед штурвалом, под центральным окном, находился указатель курса. На трех деревянных кубиках в коробке были нанесены цифры, чтобы удерживать внимание рулевого на курсе.
Блоки были установлены на 090.
Нилсон поднялся на поверхность за несколько минут до своего восьмичасового, чтобы посмотреть сводки погоды. В районе маяка "Нантакет" прогнозировался туман. В этом не было ничего удивительного. Теплые воды Нантакетских отмелей были настоящей фабрикой тумана. Офицер, уходящий с дежурства, сказал ему, что "Стокгольм" находится чуть севернее курса, установленного капитаном. Как далеко на север, он сказать не мог. Радиомаяки определения местоположения были слишком далеко, чтобы их можно было зафиксировать.
Нилсон улыбнулся. Здесь тоже не было ничего удивительного. Капитан всегда следовал одним и тем же курсом, в двадцати милях к северу от ориентированного на восток силейна, рекомендованного международным соглашением. Маршрут не был обязательным, и капитан предпочел более северную трассу, потому что это экономило время и топливо.
Скандинавские капитаны не несли вахту на мостике, обычно оставляя корабль под присмотром одного офицера. Нилсон быстро освоился с серией заданий. Пройдитесь по мостику. Проверьте правый радар. Взгляните на машинные телеграфы на каждом крыле мостика, чтобы убедиться, что они были переведены на полный ход вперед. Осмотрите море с крыла. Убедитесь, что два белых навигационных огня на топовых мачтах горят. Возвращайся в рулевую рубку. Изучи гирокомпас. Держи рулевого в напряжении. Пройдись еще немного.
Капитан поднялся около девяти после ужина в своей каюте прямо под мостиком. Неразговорчивый мужчина под пятьдесят, он выглядел старше, его резкий профиль был изношен по краям, как скалистый мыс, размытый неумолимым морем. Его поза все еще была прямой, как шомпол, униформа отутюжена как бритва. Глаза цвета айсберга настороженно поблескивали на обветренных останках его румяного лица. В течение десяти минут он расхаживал за мостом, глядя на океан и принюхиваясь к теплому воздуху, как охотничья собака, почуявшая запах фазана. Затем он зашел в рулевую рубку и изучил навигационную карту, словно в поисках предзнаменования.
Через мгновение он сказал: "Измените курс на восемьдесят семь градусов".
Нилсон перевернул огромную кость в поле курс, чтобы прочитать 087. Капитан задержался достаточно долго, чтобы посмотреть, как рулевой настраивает штурвал, затем вернулся в свою каюту.
Вернувшись в штурманскую, Нилсон стер линию в девяносто градусов, нарисовал карандашом новый курс капитана и рассчитал местоположение корабля по точному расчету. Он расширил линию пути в соответствии со скоростью и затраченным временем и нарисовал знак X. Новая линия должна была отвести их примерно на пять миль от маяка. Нилсон подсчитал, что сильные северные течения продвинут судно на целых две мили.
Нилсон подошел к радару, установленному возле правой двери, и переключил дальность действия с пятнадцати миль на пятьдесят. Тонкая желтая стрелка указателя указала на стройные арии Кейп-Кода и островов Нантакет и Мартас-Винъярд. Корабли были слишком малы, чтобы радар мог их засечь на таком расстоянии. Он вернул диапазон к первоначальной настройке и возобновил свое хождение.
Около десяти капитан вернулся на мостик. "Я буду в своей каюте заниматься бумажной работой", - объявил он. "Через два часа я изменю курс на север. Вызови меня на мостик, если увидишь маяк до этого ". Он прищурился в окно, как будто почувствовал что-то, чего не мог видеть. "Или если будет туман или другая плохая погода".
"Стокгольм" находился теперь в сорока милях к западу от маяка, достаточно близко, чтобы засечь его радиомаяк. Радиопеленгатор показывал, что "Стокгольм" находится более чем в двух милях к северу от курса капитана. Течения, должно быть, толкают Стокгольм на север, заключил Нилсон.
Через несколько минут другое исправление RDF показало корабль почти в трех милях к северу от курса. По-прежнему беспокоиться не о чем; он просто будет внимательно следить за ним. Согласно постоянному приказу, в случае отклонения от курса следовало вызвать капитана. Нилсон представил выражение морщинистого лица капитана, едва скрываемое презрение в его обожженных морем глазах. Ты вызвал меня сюда из моей каюты для этого? Нилсон задумчиво почесал подбородок. Может быть, проблема была в пеленгаторе. Радиомаяки все еще могут быть слишком далеко для точного определения.
Нилсон знал, что он был созданием воли капитана. И все же, в конце концов, он был офицером, командующим мостиком. Он принял свое решение.
"Рули восемьдесят девять", - приказал он рулевому.
Штурвал сместился вправо, направляя судно немного южнее, ближе к первоначальному курсу.
Команда мостика меняла посты, как это делалось каждые восемьдесят минут. Ларс Хансен вышел из режима ожидания и встал за штурвал.
Нилсон скривился, не совсем довольный переменой. Он никогда не чувствовал себя комфортно, деля смену с этим человеком. Шведский флот - это сплошной бизнес. Офицеры разговаривали с членами экипажа только для того, чтобы отдавать приказы. Обмен любезностями просто так не производился. Нилсон иногда нарушал правило, тихо обмениваясь шуткой или ироничным замечанием с членом экипажа. С Хансеном - никогда.
Это было первое путешествие Хансена на "Стокгольме". Он появился на борту в качестве замены в последнюю минуту, когда человек, подписавший контракт, не появился: согласно документам Хансена, он побывал на нескольких кораблях. И все же никто не мог определить его место, во что было трудно поверить. Хансен был высоким, широкоплечим, с узкой челюстью, а его светлые волосы были коротко подстрижены. То же описание можно было бы применить к нескольким миллионам других скандинавских мужчин в возрасте чуть за двадцать. Было бы трудно забыть лицо Хансена. Сильный белый шрам тянулся от его выступающей скулы почти до правого угла .его рта, так что его губы казались изогнутыми с одной стороны в гротескной улыбке. Хансен служил в основном на грузовых судах, что могло объяснить его анонимность. Нилсон подозревал, что это, скорее всего, из-за поведения мужчины. Он держался особняком, говорил только тогда, когда к нему обращались, и то не очень много. Никто никогда не спрашивал его о его шраме.
Он оказался хорошим членом команды, должен был признать Нилсон, ловко выполнял приказы и не задавал вопросов. Вот почему Нилсон был озадачен, сверяясь с компасом. В прошлые смены Хансен показал себя компетентным рулевым. Сегодня вечером он позволил кораблю дрейфовать, как будто его внимание было рассеянным. Нилсон понимал, что потребовалось некоторое время, чтобы освоиться со штурвалом. Однако, за исключением течения, рулевое управление было нетребовательным. Никакого воющего ветра. Никаких гигантских волн, захлестывающих палубу. Просто поверни колесо немного в эту сторону, немного в ту.
Нилсон проверил гирокомпас. Никаких сомнений. Корабль слегка покачивало. Он стоял близко к плечу рулевого. "Держи оборону, Хансен", - сказал он с мягким юмором. "Это не военный корабль, ты же знаешь".
Голова Хансена повернулась на мускулистой шее. Отраженный свет от компаса придавал его глазам животный блеск и подчеркивал глубину шрама. Казалось, от его взгляда исходил жар. Почувствовав. тихая агрессивность, Нилсон почти. рефлекторно отступил назад. Тем не менее, он упрямо стоял на своем и указал на цифры на поле для гольфа.
Рулевой несколько секунд смотрел на него без всякого выражения, затем почти незаметно кивнул.
Нилсон убедился, что курс был устойчивым, пробормотал свое одобрение, затем скрылся в штурманской рубке. .
От Хансена у него мурашки по коже, подумал он, дрожа, когда снова подключался к радиосвязи, чтобы увидеть эффект дрейфа. Что-то не сходилось. Даже с двухступенчатой поправкой на юг "Стокгольм" отклонялся к северу от курса на три мили.
Он вернулся в рулевую рубку и, не глядя на Хансена, приказал: "Два градуса вправо".
Хансен открутил руль на девяносто один градус.
Нилсон изменил номера в ячейках курса и следил за компасом до тех пор, пока не убедился, что Хансен вывел судно на новый галс. Затем он склонился над радаром, желтое свечение от прицела придавало его темной коже желтоватый оттенок. Стрелка зачистки осветила точку в левой части экрана, примерно в двенадцати милях от него. Нилсон поднял бровь.
В Стокгольме была компания.
Нилсон не знал, что корпус и надстройка "Стокгольма" омывались невидимыми электронными волнами, которые отражались от вращающейся антенны радара, установленной высоко на мостике судна, несущегося к нему с противоположной стороны. Несколькими минутами ранее на просторном мостике итальянского линейного пассажирского судна "Андреа Дориа" офицер, обслуживающий радиолокационный прицел, окликнул коренастого мужчину, одетого в темно-синий берет и вечерне-синюю униформу. .
"Капитан, я вижу корабль, в семнадцати милях, четыре градуса по правому борту.
Радар постоянно отслеживался на расстоянии двадцати миль с трех часов, когда старший капитан Пьеро Каламаи вышел на крыло мостика и увидел серые клочья, парящие над западным морем, похожие на души утопленников.
Капитан немедленно приказал подготовить судно к работе в тумане. Экипаж из 572 человек был в полной боевой готовности. Противотуманный горн автоматически включался с интервалом в сто секунд.
Впередсмотрящий из "вороньего гнезда" был переведен на носовую часть, откуда у него был более четкий обзор. Экипаж машинного отделения был переведен в режим ожидания, готовый мгновенно отреагировать в случае чрезвычайной ситуации Двери между одиннадцатью водонепроницаемыми отсеками корабля были запечатаны.
"Андреа Дориа" находился на последнем отрезке 4 000-мильного девятидневного плавания из порта приписки Генуя, перевозя 1134 пассажира и 401 тонну груза. Несмотря на густой туман, застилавший его палубы, "Дориа" шел на полной скорости, его мощные двухтурбинные двигатели мощностью 35 000 лошадиных сил гнали большой корабль по морю со скоростью двадцать два узла.
Итальянская линия не играла в азартные игры со своими судами и пассажирами. Она также не платила капитанам за то, чтобы они прибывали с опозданием. Время - деньги. Никто не знал этого лучше, чем капитан Каламаи, который командовал кораблем во всех его трансатлантических переходах. Он был полон решимости, что корабль прибудет в Нью-Йорк ни секундой позже того часа, который он потерял во время шторма двумя ночами ранее.
Когда "Дориа" проходил мимо маяка в десять двадцать вечера, мостик мог засечь судно на радаре и услышать одинокий вой его сирены, но оно было невидимо на расстоянии менее мили.. Когда маяк остался позади, капитан "Дориа" приказал взять курс строго на запад, к Нью-Йорку
Радарный индикатор направлялся на восток, прямо на "Дорию", Каламаи склонился над экраном радара, нахмурив брови, наблюдая за . прогресс вспышки: радар не мог сказать капитану, на какую заднюю часть судна он смотрит и насколько оно велико. Он не знал, что смотрит на быстроходный океанский лайнер. При общей скорости в сорок узлов два корабля приближались друг к другу со скоростью две мили каждые три минуты.
Положение корабля было загадочным. Корабли, идущие на восток, должны были следовать маршрутом в двадцати милях к югу. Возможно, рыбацкая лодка.
Согласно правилам дорожного движения, суда, идущие прямо друг на друга в открытом море, должны проходить от левого борта к левому, подобно автомобилям, приближающимся с противоположных направлений: если суда, маневрирующие в соответствии с этим правилом, вынуждены пересекаться, они могут вместо этого пройти с правого борта на левый.
Судя по радару, другое судно благополучно прошло бы справа от Doria, если бы оба судна придерживались одного курса. Как автомобили на английском шоссе, где водители держатся левой стороны.
Каламаи приказал своей команде внимательно следить за другим кораблем. Осторожность никогда не помешает.
Корабли находились примерно в десяти милях друг от друга, когда Нилсон включил подсветку под панелью управления Bial рядом с радаром и приготовился перенести изменяющееся положение точки на бумагу.
Он крикнул: "Куда мы направляемся, Хансен?"
"Девяносто градусов", - спокойно ответил рулевой.
Нилсон отметил крестики на доске для рисования и провел линии между ними, снова проверил точку, затем приказал дежурному наблюдателю вести наблюдение с левого крыла мостика. Его сюжетная линия показывала другой корабль, несущийся в их направлении параллельным курсом, немного левее. Он вышел на крыло и осмотрел ночь в бинокль. Никаких признаков другого судна. Он ходил взад-вперед от крыла к крылу, останавливаясь у радара при каждом заходе. Он запросил еще один отчет о курсе.
"Все еще девяносто градусов, сэр", - сказал Хансен.
Нилсон начал проверять гирокомпас. Даже малейшее отклонение могло стать критическим, и он хотел убедиться, что курс верен. Хансен протянул руку и стянул шнур через голову. Корабельный ремень прозвенел шесть раз. Пробило одиннадцать часов. Ниллсону нравилось узнавать корабельное время. В позднюю смену, когда одиночество и скука соединились воедино, звон корабельного колокола воплотил романтическую привязанность, которую он испытывал к морю в детстве. Позже он будет вспоминать этот лязг как звук рока.
Отвлекшись от намеченной рутинной работы, Нилсон заглянул в прицел радара и сделал еще одну пометку на графической доске.
Одиннадцать часов. Два корабля разделяло семь миль.
Нилсон рассчитал, что корабли пройдут друг мимо друга слева направо с более чем достаточным расстоянием между ними. Он снова вышел на крыло и посмотрел в бинокль влево. Сводящий с ума. Там, где радар показывал присутствие корабля, была только темнота. Возможно, ходовые огни были разбиты. Или это был корабль ВМС на маневрах.
Он посмотрел направо. Луна ярко освещала воду. Снова налево. По-прежнему ничего. Мог ли корабль находиться в полосе тумана? Маловероятно. Ни одно судно не двигалось бы так быстро в густом тумане. Он подумал о том, чтобы уменьшить скорость "Стокгольма". Нет. Капитан услышал бы звон корабельного телеграфа и прибежал бы. Он позвонит этому отмороженному ублюдку после того, как корабли благополучно пройдут мимо.
В 11:03 радары на обоих судах показали, что их разделяет четыре мили.
По-прежнему нет света.
Нилсон снова подумал о том, чтобы позвонить капитану, и снова отверг эту идею. Он также не отдавал приказа подавать предупредительные сигналы, как того требует международное право. Пустая трата времени. Они находились в открытом океане, взошла луна, и видимость, должно быть, составляла пять миль.
"Стокгольм" продолжал рассекать ночь со скоростью восемнадцать узлов.
Человек в "вороньем гнезде" крикнул: "Огни по левому борту!"
Наконец-то.
Позже аналитики озадаченно качали головами, задаваясь вопросом, как два оснащенных радарами корабля могли притянуться друг к другу, как магниты, в открытом океане.
Нилсон прошел на левое крыло мостика и прочел огни другого корабля. Две белые точки, одна высокая, другая низкая, светились в темноте. Хорошо. Расположение огней указывало на то, что судно пройдет влево: В поле зрения появился красный фонарь по левому борту, подтверждающий, что судно направляется прочь от Стокгольма. Суда пройдут порттопорт. Радар показал расстояние более чем в две мили. Он взглянул на,, часы. Было 11:06 вечера.
Судя по тому, что капитан "Андреа Дориа" мог видеть на экране радара, корабли должны безопасно пройти друг мимо друга справа. Когда корабли разделяло менее трех с половиной миль, Каламаи приказал повернуть на четыре градуса влево, чтобы увеличить разрыв между ними. Вскоре в тумане появилось призрачное свечение, и постепенно стали видны белые ходовые огни. Капитан Каламаи ожидал увидеть зеленый свет по правому борту другого корабля. Теперь в любое время
На расстоянии одной мили друг от друга.
Нилсон вспомнил, как обозреватель сказал, что в стокгольмском "холоде" включи десятицентовик и получи восемь центов сдачи, пришло время применить эту ловкость.
"Два румба по правому борту", - приказал он рулевому. Как и Каламаи, Эйч хотел больше пространства для дыхания. `
Хансен повернул штурвал на два полных оборота вправо.. Нос корабля накренился на двадцать градусов по правому борту: .
"Выпрямись до середины корабля и держи судно ровно"
Зазвонил телефон на стене. Нилсон подошел, чтобы снять трубку.
"Мост", - сказал Нилсон. Уверенный в безопасном прохождении, он повернулся лицом к стене, спиной к окнам.
Звонил впередсмотрящий с "вороньего гнезда". "Огни двадцать градусов по левому борту.
"Спасибо", - ответил Нилсон и повесил трубку. Он подошел и проверил радар, не подозревая о новой траектории движения "Дориа". Теперь вспышки были настолько близки друг к другу, что чтение не имело для него никакого смысла. Он подошел к левому крылу и без особой спешки поднес бинокль к глазам и сфокусировался на боях.
Спокойствие покинуло его.
"Боже мой". Он ахнул, впервые увидев изменение огней на топе мачты.
Дальний и ближний свет поменялись местами: корабль больше не освещал его красным светом по левому борту. Свет был зеленым. По правому борту. С тех пор, как он смотрел в последний раз, другой корабль, казалось, резко повернул влево.
Теперь сверкающие палубные огни огромного черного корабля вырисовывались из густого тумана.это скрывало его и выставляло его правый борт прямо на пути набирающего скорость "Стокгольма".
Он прокричал изменение курса. "Жесткий задний борт!"
Развернувшись, он схватился за рычаги корабельного телеграфа обеими руками, дернул их до упора, затем до упора вниз, как будто мог остановить корабль одной лишь решимостью. Безумный звон наполнил воздух.
Полный ход за кормой.
Нилсон снова повернулся к штурвалу. Хансен стоял там, как каменный страж перед языческим храмом.
"Черт возьми, я сказал жесткий борт!" Крикнул Нилсон хриплым голосом.
Хансен начал поворачивать штурвал. Нилсон не мог поверить своим глазам. Хансен не поворачивал штурвал вправо, что дало бы им шанс, пусть даже незначительный, избежать столкновения. Он медленно и намеренно повернул его влево.
Нос "Стокгольма" вошел в смертельный поворот.
Нилсон услышал сигнал сирены и понял, что он, должно быть, принадлежит другому кораблю.
В машинном отделении царил хаос: команда лихорадочно крутила штурвал, который должен был остановить двигатель правого борта. Они пытались открыть клапаны, которые переключили бы мощность и остановили двигатель левого борта. Корабль содрогнулся, когда торможение началось слишком поздно. "Стокгольм" стрелой полетел на незащищенный корабль.
В левом крыле Нилсон мрачно вцепился в корабельный телеграф.
Как и Нилсон, капитан Каламаи наблюдал, как на верхушке мачты материализуются огни, меняются местами, видел красный фонарь по левому борту, сияющий, как рубин на бархате спинки. Понял, что другой корабль сделал резкий правый поворот прямо на пути "Дориа".
Никакого предупреждения. Ни сирены, ни свистка.
Об остановке не могло быть и речи на такой скорости. Кораблю понадобились бы мили пространства, чтобы заскользить и остановиться.
У Каламаи были секунды, чтобы действовать. Он мог приказать повернуть направо,
прямо к опасности, надеясь, что корабли заденут друг друга. Возможно, ускоряющаяся "Мария" сможет обогнать атакующий корабль..
Каламаи принял отчаянное решение.
Все ушли, - рявкнул он.
Окликнул офицер с мостика. Капитан хотел, чтобы двигатели были выключены? Каламаи покачал головой. "Поддерживайте полный ход". Он знал, что "Дориа" лучше поворачивается на более высокой скорости. .
В череде спиц рулевой обеими руками повернул штурвал влево. Дважды пронзительно свистнул свисток, подавая сигнал влево. поворот. Большой корабль боролся с инерцией движения вперед на протяжении полумили, прежде чем его накренило в начале поворота.
Капитан знал, что идет на большой риск, обнажая широкий борт "Дории". Он молился, чтобы другое судно отошло подальше, пока еще было время. Он все еще не мог поверить, что корабли идут курсами столкновения. Все это казалось сном.
Крик одного из его офицеров вернул его к реальности. "Она идет прямо на нас]"
Приближающийся корабль был направлен на правое крыло, за которым в ужасе наблюдал Каламаи. Острый вздернутый нос, казалось, был нацелен прямо на него..
Шкипер "Дориа" имел репутацию жесткого человека, умеющего держать себя в руках. Но в тот момент он сделал то, что сделал бы любой здравомыслящий человек на его месте. Он бежал, спасая свою жизнь.
Усиленный нос шведского корабля пробил металлическую обшивку "Андреа Дориа" с легкостью штыка, пробив почти треть девятифутовой ширины лайнера, прежде чем тот остановился.
Имея вес 29 100 тонн, что более чем в два раза больше веса "Стокгольма", итальянский лайнер потащил за собой судно, развернувшись вокруг точки столкновения ниже и кормой крыла мостика правого борта. Когда подбитая "Дория" рванулась вперед, покореженный нос "Стокгольма" освободился, вспоров семь из десяти пассажирских палуб лайнера, подобно клюву хищника, вгрызающемуся в плоть своей жертвы. Он царапнул по длинному черному корпусу ярким дождем искр.
Зияющая клиновидная дыра, зиявшая в борту "Дориа", имела высоту сорок футов вверху и сужалась до семи футов ниже уровня моря внизу.
Тысячи галлонов морской воды хлынули в огромную рану и заполнили пустые подвесные топливные баки, которые были открыты при столкновении. Корабль накренился вправо под весом пятисот тонн морской воды, хлынувшей в генераторное отделение. Маслянистая река хлынула через туннель доступа и люки и начала подниматься сквозь решетки пола машинного отделения. Борющаяся машинная команда скользила по промасленным палубам, как цирковые клоуны, принимающие участие в падении.
Хлынуло еще больше воды, поднялось вокруг неповрежденных пустых топливных баков по левому борту и подняло их вверх, как мыльные пузыри.