Я запел. На первом же куплете
зал заткнулся, перестав жевать.
За кулисой молча ждали дети,
пёс, козёл и Чуня-свиномать.

Начал свист один толстяк-растяпа,
поперхнулся, бедный соловей...
Я поправил медный шлем под шляпой 
и надвинул тулью до бровей.

Насвистевшись, топали ногами,
заорали. Продолжая петь,
я всё ждал, когда прибудет Мамик
И начнёт швырять на сцену снедь.

Появилась! Гордо-величаво               
в грудь мою метнула бутерброд,        
и с восторгом новую забаву
подхватил запасливый народ.

Полетели пиво, шоколадки,
пачки чипсов, фрукты, крем-брюле...
Я всё пел, раскрашенный и сладкий,
да локтём ласкал бронежилет.

Мой агент кулак казал из ложи,  
Вот урод! Не дал же ни куска!
Целый зал хотел набить мне рожу,
но на сцену Бобик не пускал.

Я гундосил. Мамик, туфли скинув,   
запустила мне их - аж в висок,         
и ушла походкой балерины  
грациозно-нервной и босой.

Зал сдурел, примером вдохновлённый,
и в меня уже, на этот раз,
полетели обувь, телефоны,
зажигалки, сумки, свитера.

Я допел, прицениваясь к груде
барахла, - решил, что "до хрена":  
Тыщ на двести здесь, пожалуй, будет!
И мигнул довольным пацанам.

Налетели, хабар выбрав ловко,           
в чёрный ход умчались со всех ног,     
где стоит со светомаскировкой
неприступный дедов "Воронок". 
 
Мамик ждёт меня в пожарном люке, 
мне осталось накормить зверьё...
Я позвал их, растопырив руки 
и на задний план ушёл всерьёз. 

Ели быстро: Чуня, выгнув спину,
выбирала чипсы и пивко,
Боб - колбаску, Казик - апельсины, 
наконец, добрался до бычков...

Отыскал по сердцу папироску,
я поджёг, а дальше - как всегда:
Гул затих, я вышел на подмостки,
и сказал: Спасибо, господа!

На полгода выручили, братцы, 
нашу ферму. Я вас так люблю!
До свиданья! - Не привык прощаться.
И мы все ушли в пожарный люк.