Я углублялась в Лес, в котором, казалось, не было ни одного охотника. Но смутное предчувствие беды тревожило с самого начала, придавая остроту невозвратности, смертельной опасности моим шагам. Но Лес звал, - не стоять же на месте?.. Прошлого у меня не было, тем сильнее влекло будущее.
Я узнавала Лес, дышала лёгким запахом его смолистой дранки. Земляничные и родниковые поцелуи, ласковый голос листвы, золотой взгляд солнца сквозь неё... Лес был ослепительно прекрасен. Он стал для меня воздухом, счастьем и молодостью. Да, да, летучей, крылатой молодостью! Ноги несли с необыкновенной лёгкостью, а отражение в ручье начало мне льстить.
Я ничему не удивлялась, потому что уже была переполнена удивлением: грудная клетка так мала снаружи - а в ней поместилась Вселенная. Сразу, как только я осмелилась войти в Лес. Как радостно нести в себе Вселенную, как легко!
Я шла дальше и дальше, не стесняясь смеяться и плакать от счастья и одиночества. Лес был прекрасен. И чуточку отстранён. Своя собственная жизнь совершалась в нём, - от корней до кончиков листьев живая и таинственная. Я могла задыхаться от счастья или страдания - он не менялся в лице. Он просто был, но всё, что происходило со мной, происходило в нём. Он был одновременно взрослым и ребёнком, юные и могучие деревья стояли рядом, как разные возрасты одного человека...
Ах, как он ласков, как внимателен!.. Не было ничего желаннее пребывания в этом Лесу, а вообразить чужого человека, идущего навстречу, было равнозначно удару по глазам, по нервам. Одно представление о нём заставляло инстинктивно отвернуться. Лес всё понимал. Ему нравилась моя верность.
А я поняла, что Земля тоже женщина, она умеет дрожать моей дрожью и понимать моё счастье. Она нежно отталкивала меня от себя в объятия шёлковых крон леса: пари, детка!..
Чем дальше я углублялась в Лес, тем моложе чувствовала себя. Не могу сказать, что мне было легко - взволнованная душа жила напряжённой жизнью, тело переживало гормональные бури, меняло состав крови - умирали клетки, неспособные к любви. Порой казалось, что умираю я...
Когда поняла, что заблудилась? Когда почувствовала, что уже не иду по Лесу, а нахожусь у него в плену? Испугалась ли я того? Нет. Важнее Леса уже не было ничего. Исчезла последняя память о своей собственной, отдельной от него жизни. Я больше не помнила, что любила кого-то другого: детей, собаку Аву, дом...
Лес я любила животнее и безусловнее. Понимала, это нехорошо, но даже стыдно не было. Это просто СЛУЧИЛОСЬ со мной, что я могла поделать?!..
И всё-таки однажды ночью подумалось: здесь, наверное, есть хищники. Должны быть. Хищники должны быть в Лесу! И возможно, они нападут. В ту ночь Лес стоял как мёртвый. Возможно, он спал, или душа его была далеко.
С тоской поняла, что не помню, откуда иду. Мне просто некуда вернуться из Леса, если стану ему не нужна. Было темно. Я побежала, спотыкаясь о корни деревьев, налетая на кусты, что-то бормоча, наверное, не самое умное из того, что произносила в жизни. А когда меж деревьев мелькнул свет окон дома, ничуть не испугалась, даже обрадовалась.
Если бы знать, что ждёт меня там!.. Услышав голоса, я не сразу разобрала, о чём разговор. Но агрессия и мстительность, звучавшие в словах внятно, насторожили. Через секунду поняла: это голоса знакомых мужчин. Мужчин, которые сделали мне в прошлом плохо. Ни одного из них уже нет на этом свете.
Шестнадцатилетний Равиль был моим соседом и жил этажом ниже. А мне пятнадцать, и у меня - любовь. Любовь звали Юрой, он был старше нас. Каждый вечер девочки и мальчики из трёх пятиэтажек собирались в беседке общего двора и до полуночи не расходились. Однажды в такой поздний час, войдя вместе со мной в подъезд, Равиль шутливо выхватил из моих рук брелок с ключами. Сказал, отдаст, если я зайду к нему выпить чаю и поговорить.
Я знала, что нравлюсь Равилю. Но у меня любовь! Поэтому было и жалко Равиля, и досадно. Однако ключи он не отдавал, и я вошла в квартиру. Я нисколько не боялась его, потому что уже осознала свою женскую власть: он сильно робел передо мной.
Мы пили чай на кухне, потом он показывал семейный альбом, себя маленького и родителей, которых в тот час дома не оказалось: уехали на дачу. А после чаепития я строго потребовала ключи и ушла.
На следующий вечер я встретила свою любовь, готовая, как всегда, ответить на его ласковое приветствие, остановиться и поговорить. Но Юра прошёл мимо, глядя сквозь меня. Помню, я очень расстроилась... Позже подружка сказала, когда в беседке собралась исключительно мужская компания, Равиль похвастал, что вчера он стал мужчиной, а я - его женщиной. Братья рассказали моей подружке: все наперебой стали задавать Равилю вопросы, и он очень достоверно поведал, как это произошло. Посреди рассказа Юра встал, произнёс, взглянув на Равиля: 'Трепло', и ушёл из беседки. Когда встретил меня - молча прошёл насквозь. Он ушёл к девушке, которая была старше меня, и женился на ней. Ей уже было восемнадцать. Он расхотел ждать, когда я подрасту, хотя мы договаривались об этом.
Второй голос принадлежал Таковскому. Его во времена истории с Равилем любила моя старшая сестра. Это было далеко, на другой земле. Она называлась Мангышлак. Сестра слала мне оттуда письма, и все они были о Таковском, о её сумасшедшей любви к нему. И когда через несколько лет мы встретились в одном городе, я просто преклонялась перед этим человеком - таким мужественным, красивым и очень умным. Таковский когда-то за что-то сидел в тюрьме, и его опыт стоял за ним, ощущался во всём - в жестах, в какой-то особенно убедительной манере говорить внушительно, коротко, афористично. Моя сестра уже была замужем, и они дружили с Таковским и его женой домами. Таковский относился ко мне снисходительно и нежно, называл сестрёнкой, и часто брал с собой. В те давние социалистические времена у него был бизнес: он покупал у иностранцев запрещённую в СССР музыку и перепродавал её, тиражируя на замечательной, невиданной импортной технике... Меня брал с собой, когда шёл на встречу с иностранцами, потому что я немного говорила по-английски, - достаточно, чтобы переводить их беседы. Я всегда была рада общению с ним, или, скорее, польщена тем, что такой серьёзный человек просит о помощи, а я в состоянии её оказать.
Однажды он попросил пойти к нему домой, потому что жена с дочкой завтра приедут из отпуска, а в квартире, по его словам, был страшный бардак. Надо помыть посуду и прибраться, хотя бы слегка. Я с готовностью согласилась.
Когда Таковский закрыл за нами дверь своей квартиры, то первое, что сказал, было:
- Раздевайся.
Ни малейшей возможности к побегу. Он всё предусмотрел и продумал заранее, и действовал уверенно. Минуты не прошло, как сопротивляться уже было бесполезно. Когда вернулась домой, села в кресло. Я не могла пошевелиться - казалось, моя грудная клетка заполнена толчёным стеклом, при малейшем движении оно причиняет боль. Я не могла пошевелиться два или три дня и столько же ночей. Кажется, на то время я или сошла с ума, или вообще перестала быть. Такой меня и застал близкий человек, у которого были ключи от моего дома.
Третий голос принадлежал моему первому мужу. Да, да, именно этим голосом, полным ненависти и злости, он говорил мне когда-то:
- Ты ушла от меня?! Ты вернёшься. Сейчас я пойду и положу свою руку под трамвайное колесо. Знаешь кольцо у завода, где трамваи замедляют ход? Вот там я это и сделаю. Я знаю, ты добрая - калеку не бросишь. Ты вернёшься! И тогда я тебе отомщу, вот тогда ты за всё заплатишь!..
И сейчас, открывая своей изуродованной, наподобие клешни, рукой окно, он сказал, оборачиваясь к тем, кто был в доме:
- Вот она. Теперь она за всё заплатит. Пришло время терять и ей. Теперь она узнает, что такое потерять единственное, что есть. Так она за всё заплатит.
Я бросилась бежать.
Я бежала, как не бегала и в ранней юности.
Я мчалась от своего прошлого на пределе возможностей, но оно не бежало - оно летело за мной жутким облаком, меняя очертания.
В один момент оно обволокло меня и подняло так высоко, что сердце моё, итак зашедшееся от ужаса, остановилось.
Я стояла на ровной металлической площадке - вершине грандиозной металлической конструкции, достававшей до неба. Далеко внизу расстилался безбрежный океан. Но я смотрела в небо - там, ещё прекрасно видимый сквозь стекло вертолёта, смотрел на меня тот, кто стал единственным, безмерно дорогим и заключал в себе все звуки, запахи, всё счастье моего Леса - моей последней любви, вернувшей мне молодость и сияющую Вселенную в груди...
Он улетал. А я не могла как следует разглядеть его сквозь пелену слёз, застилавших глаза - слёз не от горя - ведь он улетал ЖИТЬ... Это было главное. Слёзы застилали глаза, потому что он слепил меня. Теперь я узнала, как любят до слепоты.
Конструкция подо мной пошатнулась, и я увидела страшный океан, куда мне предстояло упасть.
А я так боюсь высоты.
Но удержаться невозможно, поверхность площадки была удивительно гладкой... я начала скатываться вниз...
Ужас и отчаяние были так сильны, что меня подбросило в постели - я резко проснулась. Первые ощущения, что ждали снаружи сна, изумили. Я точно знала, что сегодня получу письмо, которое не будет пахнуть Лесом. Этим письмом всё закончится, с тоской поняла я. Тоска вползла в сияющую Вселенную и заполнила её толчёным стеклом. От этого я не могла пошевелиться... Лежала и чувствовала, что во мне оживают клетки, неспособные умереть без любви: они очнулись и требовали... еды.