Болото за городом только с виду казалось непроходимым, я была уверена, что перейду его и окажусь на той стороне, где живёт отец. И почему раньше не приходила в голову мысль, что жить можно у него? Почему забыла, что отец недалеко, и места в его жилище столько, что нам с сыном точно найдётся по комнате! Это болото я видела из окон автобуса не раз, проезжая мимо, но память о том, что за ним - дом моего отца, отшибло напрочь. И вдруг вспомнила! Дом моего отца... Что может быть лучше после утраты своего - нам, выброшенным на чужой берег?
Ну что ж, забыла и забыла - всё-таки прошло сорок лет с тех пор, как я видела отца последний раз.
В доме оказалась Надька. Она, как всегда, пила вкусно заваренный чай, чашку за чашкой. Вокруг был беспорядок. В одной из комнат, похоже, устраивали кинотеатр. Ещё неубранные стулья, остатки водки в рюмках и бутылках, полные пепельницы хранили дух вчерашнего веселья. Я начала убирать прокисшее застолье.
Надька, не отрываясь от чаепития, громко жаловалась на домработницу и мужа, которые ничего не делают. Потом вдруг сказала, что должна отдать мне одну вещичку:
- Вообще-то она давно моя, но должна быть у тебя. Помнишь, летом восемьдесят второго мы с тобой ездили в Крым к тёткам и купили одинаковый лак для ногтей? Когда мы поссорились, я забрала оба лака, чтобы тебе досадить, а сказала, что не видела твоего! - хвалилась Надька.
Подумалось: лучше бы отдала мою конфету... Проснувшись раньше меня, Надька съела две конфеты со своего блюдца и одну с моего. Каждое утро с чем-нибудь вкусным к чаю ставила их рядом с нашими кроватями мать...
- Скажи спасибо, что одну оставила, могла бы обе съесть - безжалостно произнесла чем-то очень довольная Надька.
Надо же, до сих пор не могу забыть такой пустяк, а ведь больше пятидесяти лет прошло. Как и тот случай на террасе дома на улице, названной именем Сен Катаямы. Я тогда думала, что он китаец.
Надька заговорщески приблизила лицо, прошептав заветное: 'Открой рот, закрой глаза'. Так мы обычно угощали друг друга конфетами. Я открыла рот и честно зажмурилась. На язык упала засохшая муха. Причём, отдельно твёрдые хитиновые ножки, отдельно ломкие крылья... бррр-р.... долго отплевывалась. Надька, болтая ногами, сидела на перилах террасы и смотрела на меня, как на подопытную мышь.
И этот случай помню! всё-таки странно, что у меня такая хорошая память, - по сути, это же злопамятность? Конечно, я не чувствую за те случаи обиды на Надьку. Но ведь помню их! А могла бы забыть.
Я не чувствую обиды на неё и за последний, взрослый обман, едва не стоивший мне жизни, - просто с тех пор Надьки для меня нет. Странно, что вижу её здесь. Но, если подумать, что же странного? Ведь она любимая дочь отца. А я? Незадолго до смерти он сказал мне, что я не его дочь... Думаю, он заблуждался. Но он так считал, и с этим ничего поделать нельзя. А я тогда даже не сообразила спросить, а кто же, раз так, мой настоящий отец? Настолько невозможна была сама мысль, что отцом может быть кто-то другой, а не он.
Вижу я не совсем Надьку, а лишь порханье её кимоно по комнатам, её смех в ответ на чей-то мужской голос в одной из спален. Вскользь догадываюсь, что это её муж, но вообще-то мысли мои заняты другим. Отец тоже должен быть здесь, я ощущаю его присутствие уже давно, но где же он сам?
В просторной прихожей полутемно, как ночью, хотя за окнами стоит улыбающийся день, ясный, как молодой паренёк в косоворотке. Отец сидит у стены, слегка прикасаясь к ней спиной. Спина его совершенно прямая - стены едва касается, а сдвинутая на глаза кепка не даёт понять, закрыты они или открыты.
Я села рядом, на банкетку, и заглянула под козырёк кепки. Мне показалось, отец спит. Лицо его, как всегда, ослепительно красиво. Губы изумительного рисунка слегка приоткрыты и светло поблескивают зубы - он умер в сорок три года, когда ещё не было нужды лечить их, они белые и здоровые. Я сижу возле него, еле дыша и, хотя поняла уже, что он не спит, молчу. Чтобы заговорить, надо ждать, когда он обратит на меня внимание.
Сидеть так близко от отца сладко и мучительно. Какое же это счастье - близость по-настоящему родного человека, в которого веришь всецело. Это невыносимое, невозможное счастье разрывает мне грудь. Глотаю созревшие слёзы, стараясь, чтобы они не выкатились наружу.
Несколько раз я подавалась ближе к отцу, но так и не посмела нарушить молчание. Казалось, он прекрасно чувствует моё состояние, и вот-вот посмотрит на меня, тогда я скажу о главном: что мы с его внуком, моим сыном, тут, рядом - и можем остаться с ним.
В прихожую забежал молодой человек с капризным выражением на лице. Он тряс рукой, на которой было пятнышко крови - видимо, укололся. Он явно искал сочувствия. Сочувствие подоспело в виде порхающего кимоно и что-то залопотало... Я не вникаю в смысл китайской речи, парочка не вызывает никаких эмоций, потому что все эмоции, на которые я сейчас способна, обращены к отцу.
А наше с ним время кончается, каким-то образом я понимаю это. К счастью, тёмная прихожая уже пуста - никого, кроме нас. Он слегка качнулся ко мне. Это был знак.
- Пап... а ты всегда сидя спишь? - спросила я совсем не то, что хотела. Отец, не поворачивая головы, посмотрел на меня, и глаза мои помимо воли сразу заволокло слезами. Я опустила лицо и захотела спрятаться у него на груди под знакомым, в мелкую бежевую звёздочку коричневым пиджаком, но не посмела, захлебнувшись в своём сиротском желании спрятать лицо на груди меж родных лацканов. Полы его пиджака были расстёгнуты...
- Я найду возможность встретиться с тобой по этому поводу, - вдруг произнёс отец, не меняя положения, и я снова подняла к нему уже залитое слезами лицо...
Мимо опять прошмыгнула Надька.
- По какому поводу? - прошептала я, но отец меня уже не слышал. Я снова в пространстве комнаты, надвое поделённой двумя узкими шкафами, за которыми слабо мерцает монитор нетбука сына. Умирающие ирисы и герберы в вазах таращатся на меня в темноте...
Хозяин квартиры на своей половине проковылял на кухню: шмяк - тапок; тук -
деревяшка вместо ноги. Шмяк-тук, шмяк-тук... Бумс! Не вписался в дверной проём. Тишина. Сейчас придёт в себя, сядет на такой же колченогий, как он сам, табурет - под одной ножкой собрание сочинений Стругацких, на корешке одной из книг можно прочесть: 'Хромая судьба'. Хромой хозяин на хромом табурете продолжит есть свиные уши - сварил зараз столько, что второй день не может доесть. Мне ничего не остаётся, только слушать, как они хрустят, и ждать, когда наступит утро.