Артищев Александр Владимирович : другие произведения.

Гибель Византии (часть I)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 6.06*5  Ваша оценка:
  
   ГИБЕЛЬ ВИЗАНТИИ.
  
  
  
   (исторический роман )
  
  
  
  
  
   (отрывки из романа)
  
  
  
  
  ГЛАВА I
  
  
  
  
   Человек торопливо пробирался вдоль запутанных улочек спящего города. Время от времени он останавливался и чутко вслушивался в окружающую тишину. Вопреки строжайшему указу городских властей он не только не имел при себе фонаря, но напротив, старался избегать освещенных участков дороги. Широкая черная накидка, в которую он был плотно закутан, делала его почти невидимым; ноги в сапогах с мягкой кожанной подошвой ступали бесшумно, как кошачьи лапы. Ему была известна прямая дорога, но он предпочел окружной путь.
   Серебристый свет луны отбрасывал на землю косые тени от стен и кирпичных крыш строений; местами тускло блестела неровная кладка булыжной мостовой. Порывы ветра разносили вдоль лабиринта трущоб солоноватый воздух с близлежащего моря, вытягивали из черных провалов тупиков застарелую вонь городских клоак и отстойников.
   Спросонок гулко залаяла собака и ее лай, подхваченный бродячими псами, раскатился в тишине оглушающим многоголосым эхом. Человек досадливо поморщился. Его глаза из-под надвинутого по самую кромку бровей капюшона заблестели еще настороженней и он прибавил шагу, по-прежнему укрываясь на неосвещенной стороне дороги. В очередной раз оглянувшись, он внезапно споткнулся обо что-то и еле сдержав равновесие, резко отпрыгнул в сторону, выхватывая руку из-под полы плаща. Чуть помедлив, пристально оглядевшись вокруг, он приблизился и склонившись над тем, что было укрыто в тени, быстро ощупал покрывающую его жесткую, пропитанную чем-то липким ткань.
   На земле лежал труп мужчины и путнику не составило труда признать короткий, своеобразного покроя плащ, который он сам передал убитому не более двух часов назад. Тело слуги еще не успело остыть и человек в черной накидке мысленно отмерил расстояние, которое тот успел преодолеть от одной из полупустых и грязных портовых таверн, в которой они расстались еще до наступления полуночи. Он распрямился и поспешил вперед, даже не оглянувшись напоследок на мертвое тело того, кто не один год делил с ним пищу и кров и принял на себя предназначенный другому удар.
   Испытания как-будто подстерегали путника на каждом шагу: двое жалкого вида грабителей внезапно набросились на него из узкого проулка, но отблеск выхваченного из-за пояса длинного клинка заставил их вновь отступить в темноту. Это нелепое происшествие даже слегка позабавило закутанного в плащ человека, хотя поводов для веселья было немного.
  Минутное облегчение улетучилось быстро.
   - Слишком хорошо для правды, - бормотал он под нос, по-прежнему двигаясь вдоль неосвещенной стороны улицы. - Микеле не мог погибнуть от рук городских бродяг, он был им просто не по зубам. Бедняга нарвался на хищников поопаснее тех двух полуночных шакалов.
   Постепенно ветхие лачуги сменялись кичливыми фасадами домов зажиточных горожан и тут он впервые отчетливо, каждым вздыбившимся волосом своей кожи ощутил на себе чьи-то пристальные взгляды. Страх холодной змейкой пополз по напрягшимся мышцам, и тело, мгновенно покрывшись испариной, завибрировало в мелкой противной дрожи. Он сам поразился своему испугу: не раз ему приходилось бывать на волосок от смерти, но этот невыносимый обессиливающий страх и чувство беспомощ-ности впервые безраздельно овладели им.
   Окружающее неуловимо изменилось: тусклый лунный свет стал беспощадно ярким, стены домов задвигались, смыкаясь подобно створам капканов, и даже камни мостовой, казалось, излучали волны ненависти к одинокому, гонимому как зверь чужаку. Усилием воли он принудил себя продолжить путь и даже внешне его осторожная походка ничуть не изменилась. Лишь только смахнул украдкой со лба струящийся холодный пот. О н и следовали за ним по пятам; он чувствовал на себе их взгляды, крадущиеся шаги чуть поотдаль и тяжелое горячее дыхание гончих псов, почуявших добычу.
   Спасение пришло нежданно, как чудо, ниспосланное с небес. Вдалеке послышался гулкий топот ночной стражи и, в отголосок к нему, захлебывающийся лай потревоженных дворняг. Пришелец, уже не скрываясь, поспешил навстречу. Враги не отставали ни на шаг, стремясь исправить свою оплошность, отрезать его от приближающегося караула. Багровый свет коптящих факелов неудержимо разрастался, выхватывая из темноты все новые и новые участки пути; стали слышны отдельные голоса и взрывы грубого смеха. Беглец рывком пересек улицу и рис-куя быть замеченным солдатами, углубился в мрак близлежащего переулка. Это дало ему некоторую передышку - теперь между ним и его преследователями оказалось более двух десятков вооруженных латников. Но все равно он спешил, бежал, уже отбросив остатки осторожности: время, отпущенное Судьбой, летело слишком быстро. Цель была почти близка: впереди отчетливо проглядывалось приземистое здание с уродливыми каменными львами по бокам парадного крыльца. Через неплотно закрытые ставни окна второго этажа пробивались тонкие струйки желтоватого света, которые подобно лучам маяка манили и звали к себе, обещаяя покой и защиту. Он на мгновение остановился перевести дух, но неожидан-ный шорох, как шелест сухих листьев на мостовой, заставил его вжаться спиной в кирпичную стену. Он сунул руку под полу плаща и затаил дыхание.
   Преследователь вынырнул из темноты внезапно, бесшумно, как оборотень, как сгусток окружающего мрака. Сделав несколько шагов, он замер в нерешительности, поворачивая туловище из стороны в сторону. Темный силуэт его сильной и ловкой, изготовившейся к резкому броску фигуры напоминал своим внутренним сходством совершенство форм
  натянутого арбалета. Шаг, еще шаг, но тут он заметил затаившегося против-ника и издав гортанный выкрик, прыгнул в его сторону. Незнакомец молниеносно выхватил из-за пояса дротик и метнул его в грудь врага. Тот коротко взмахнул взмахнул руками и опрокинулся навзничь. По телу пробежали судороги, оно вытянулось и застыло, хотя правая рука с зажатым в ней кинжалом еще шевелилась, подобно жалу скорпиона, как бы силясь дотянуться до цели.
   Путник вышел из укрытия и с силой наступил на стиснувшие кинжал пальцы. Послышался тихий хруст ломающихся костей.
   - Кто подослал тебя?- он за волосы оторвал голову преследователя от земли и вплотную приблизил к ней лицо.- Кто? Говори !
   Но нападавший был уже мертв. Незнакомец разжал пальцы и голова с глухим звуком упала на землю. Он быстро пересек улицу, взбежал по ступеням крыльца и схватив дверное медное кольцо, выбил условный стук.
  Спустя несколько томительных мгновений сквозь щель смотрового оконца блеснул луч света и в зарешеченном отверстии показался чей-то глаз.
   - Кто ты?- глухо спросил за дверью голос.-- Что тебе нужно в этот час?
   Вместо ответа незнакомец просунул снятый с пальца перстень.
  Окошко захлопнулось и через вскоре послышался лязг отпираемого засова. Человек быстро зашел вовнутрь, захлопул за собой дверь, задвинул засов и лишь после этого скинул плащ на руки привратнику. На груди его матово блеснуло распятие на массивной золотой цепи.
   - Где хозяин? - отрывисто спросил он.
   - На втором этаже, в своем кабинете, - почтительно ответил слуга.- Если синьор позволит, я покажу дорогу.
   Гость посторонился. Привратник прошел вперед, освещая маслянной лампой крутую деревянную лестницу. Незнакомец молча следовал за ним, его твердые, уверенные шаги разительно отличались от крадущейся поступи на улицах. Поднявшись наверх, они прошли по длинному и темному коридору. Подойдя к широкой двери, слуга осторожно стукнул в нее два раза. С обратной стороны донесся невнятный, едва различимый голос. Проскользнув вовнутрь, привратникпочтительно обратился к тучному, лысеющему человеку, сидящему за большим, покрытым зеленым сукном столом. Он что-то быстрозаписывал в лежащую перед ним увесистую книгу.
   - К вам пришел человек, синьор Ломеллино, -- слуга положил перед ним перстень незнакомца.- Я опознал печатку и вспомнил, что даже поздней ночью ваше распоряжение впустить ее владельца имеет силу.
  Купец распрямился и внимательно посмотрел на пришельца, который неторопливо подошел к столу, придвинул себе кресло и уселся в него, щурясь на пламя восьми свечей.
   - Иди отдыхать, Пьеро,-- хозяин захлопнул деловую книгу и бросил цепкий взгляд на железный перстень, - но перед тем тщательно проверь, нет ли посторонних людей возле моего дома.
   Дверь бесшумно закрылась за слугой и в течении некоторого времени хозяин и гость молча изучали друг друга.
  - Признаться, я не ожидал столь позднего визита, - произнес купец, отводя глаза в сторону. - Тебя прислал магистрат Генуи?
  - Я устал и у меня пересохло в глотке, -- последовал ответ.
   Ломеллино встал из-за стола, отпер дверцу вделанного в стену шкафа, извлек из него стеклянный шторф с вином и два серебрянных кубка. Один из них он наполнил доверху, в другой же -- чуть плеснул. Пришелец принял полный кубок и не раздумывая, опорожнил его
  - Да, я прибыл из Генуи. Я, Лодовико Бертруччо, послан к тебе, подеста Галаты с немаловажным известием. Необходимо помнить, синьор Ломеллино, что сообщение весьма секретно и о нем до определенного времени должен знать лишь строго ограниченный круг людей.
   Лодовико умолк, глядя на подрагивающее пламя свечей.
   - Корабль, на котором я плыл, за грехи наши был потоплен турецкой эскадрой. Лишь благодаря покровительству Святой Девы я и мой слуга остались живы и с несколькими другими счастливцами добрались до берега. Не стану описывать свои злоключения, скажу лишь, что нам в очередной раз повезло и день назад, на византийской торговой карраке, мы прибыли в Константинополь.
   - Но не ответит ли синьор Бертруччо, к чему вся эта скрытность? Разве не мог он, не таясь, явиться ко мне, правителю Галаты и передать сообщение?
   - Город наводнен всевозможными шпионами. Я догадывался об этом, но действительность превзошла все мои ожидания. С подложными письмами я послал впереди себя двух двойников, одним из которых был Микеле, мой слуга, весьма проворный малый. Как видишь, синьор подеста, добраться до тебя удалось только мне.
   - Кому и зачем понадобилось препятствовать тебе? Кто мог опознать тебя?
   - Не знаю. Предателей хватает повсюду. Даже в Сенате, я уверен, их немалое число. А что до исполнителей..... На пристани в Константино-поле, среди толпы я заметил юношу с лицом святого Себастьяна. Он пристально смотрел на меня и клянусь Всевышним, мне не понравился его стеклянный немигающий взгляд !
   - Это был Ангел, - помрачнел подеста.- Тебе повезло, синьор посланник: ты остался жив, хотя тогда тебя на примету взял сам дьявол !
   - Дьявол, ангел -- довольно пустой игры слов! Я сейчас весьма далек от мистики,- раздраженно махнул рукой Бертруччо.- Пора, пожалуй, переходить к делу, синьор подеста, известие, доставенное мною, не из числа приятных.
   - Но что же все-таки произошло, из-за чего встревожен Сенат?- спросил купец, обращаясь в слух.
   Послышался стук в дверь. Генуэзцы откинулись в креслах, их лица мгновен-но приняли непроницаемое выражения. Вошел слуга с увесистой дубиной в руке, но спохватившись, тут же спрятал ее за спину.
   - Все спокойно, хозяин. Я осмотрел улицу и ближайшие переулки. Нигде ничего подозрительного.
   - Вот как ? Ничего подозрительного? - гость наполнил свой кубок и взглянул на слугу. - С каких же это пор трупы людей на улицах стали обычным зрелищем для генуэзцев?
   - Простите, синьор, - Пьеро растерянно уставился на Лодовико ,- о каких трупах вы изволите говорить? Улица совершенно пустынна......
   Купец махнул рукой и Пьеро, отвесив поклон, поспешил удалиться. Его глуповатое деревенское лицо выражало обиженное недоумение.
   - У тебя хорошие слуги, - язвительно заметил генуэзец. - Я допускаю, мертвеца уже могло не быть, но кровь на камнях должна была остаться. Я пью за беззаботную слепоту - она зачастую неплохо облегчает жизнь, хотя в дальнейшем может пустить ее под откос.
   - К своему стыду я должен признаться, что перестал что-либо понимать.
   - Теперь меня это не удивляет. Странно лишь, что вы, галатские прохвосты, сидя на бочке с порохом, до сих пор не утратили своей душевшой благости. А ведь фитиль-то уже подожжен, синьор подеста!
   - Эти слова пугают меня.
   - Разве для колонии в новость, что на левобережной стороне Босфора турки спешно сооружают крепость ? После завершения строительства она наглухо замкнёт пролив, поставив под контроль движение судов из Черного моря иобратно.
   Подеста смотрел на Лодовико остановившимися глазами. Потрясение на время лишило его речи.
   - Но ведь это означает конец прибрежной торговли, - сумел наконец выдавить он.
   - Не только. Это еще означает и конец Византии,- отчеканил гость, вновь прикладываясь к кубку.
   Он пил большими глотками, как бы празднуя неизбежную тризну.
   - Султан согнал туда целую армию каменщиков. Строительство не прекращается даже по ночам.
   -Турки не осмелятся напасть на Константинополь! - в голосе купца звучала робкая надежда.
   Генуэзец рассмеялся хриплым каркающим смехом.
   - Кто им помешает? Они осмеливались нападать на целые страны, обладающие сильным войском и многочисленным населением. И покоряли их, синьор подеста ! А что осталось от Византии? Дым былого могущества и дряхлые стены опустевшего города.
   Подеста вскочил с места и заходил по комнате, покачиваясь и ломая себе руки.
   - Это конец.... конец всего, созданного с такими трудами ! За что Всевышний карает нас? !
   - За вашу жадность и самонадеянность, - охотно ответил гость, наливая себе третий кубок. - Не нужно так убиваться, синьор Ломеллино ! В конфликте императора с турками колония останется в стороне и будет преспокойно набивать карманы,выворачивая их поначалу у побежденных, а затем и у победителей.
   - А если султан в первую очередь обрушится на нас !?- вскричал подеста, не обращая внимания на издевательский тон собеседника. - Ведь у Галаты нет могучих стен Константинополя, гарнизон ее слаб, а командиры наёмников продажны, как непотребные девки!
   - Золото творит чудеса. В крайнем случае отделаетесь надлежащим выкупом. И еще одно сообщение, равносильное приказу: наши соотечественники должны быстро и неприметно извлечь вклады не только из византийских, но и венецианских торговых домов, так как по некоторым сведениям война Венеции с султанатом начнется вскоре после падения Константинополя.
   - Это достаточно серьёзный шаг, чтобы я или кто -либо другой мог бы взять на себя ответственность, - возразил Ломеллино.- Мне нужны веские гарантии, что это будет оправданно в дальнейшем. А перстень.... Он всего лишь вызывает до-верие к твоим словам, но не более того.
   Бертруччо искоса взглянул на него, вытянул из внутреннего кармана камзола свернутый в трубку пергамент бросил его на стол.
   - Этот документ многое скажет посвященному человеку.
   - Сдается мне, - добавил он чуть слышно, -- что именно за ним, а не за моей скромной персоной гонялись те несостоявшиеся убийцы.
  
  Подеста взломал печать и быстро пробежал глазами по тексту. Шумно вздохнул, внимательно перечитал заново, затем приблизив пергамент к пламени свечей, принялся дотошно изучать подписи и печати под ним.
   - Надеюсь, подлинность сомнений не вызывает? - осведомился гость.
   Подеста отрицательно покачал головой и поднял глаза на посланника.
   - Синьор не возразит, если я оставлю документ при себе?
   - Синьор возражает, так как этот документ обязан сопровождать его повсюду.
   Ломеллино пожал плечами и с видимым сожалением вернул пергамент владельцу.
   - Что предпримет магистрат в ближайшее время?- спросил он.
   - Республика не заинтересована в падении Византии: с османами договориться о свободной торговле будет значительно сложнее. Сенат согласен на бесплатный провоз всех желающих сразиться под стенами Константинополя, но я сомневаюсь, что их наберется значительное число.
   В наступившей тишине слабо потресивало пламя свечей имерно капал расплавленный воск.
   - Возможно ли, что город сдастся без борьбы? - прервал молчание генуэзец.
   Ломеллино сделал отрицательный жест.
   - Пока у власти император Константин, это не произойдет.
   - Жаль. Некоторые проблемы отпали бы сами собой.
   Подеста не сводил с гостя глаз.
   - Не скажет ли синьор Бертруччо что-либо о намерениях Запада? Не готовится ли новый поход на неверных под знаком Святого Креста ?
   - В Европе самоубийц становится все меньше.
   Ломеллино отпил из кубка.
   - Тогда нам остается одно - надеяться на милость Божью.
   Ответа не последовало и купец заговорил вновь, убеждая скорее себя, чем собеседника.
   - Уже дважды османы подступали к стенам города и оба раза уходили ни с чем. Господь не оставит нас в беде !
   - Господь не оставит нас в беде....- как эхо отозвался гость, поднимаясь на ноги.-- Я устал, почтенный, устал так, что тебе и вообразить непросто. А утром у меня еще немало разных дел. Прикажи застелить постель, сегодня я заночую у тебя.
   - Я проведу тебя в свою опочивальню,- засуетился подеста направляясь к выходу.- Мне до утра нужно многое закончить, а сведения, полученные от тебя, при всем моем желании не дадут сомкнуть глаз не одну последующую ночь.
   Держа подсвечник в вытянутой руке, он пошел впереди освещая гостю дорогу и часто оглядываясь назад. Пройдя вдоль узкого коридора, он остановился перед дверью и приглашающе распахнул ее настежь.
   - Если мое скромное ложе устроит синьора посланника, то я прошу его отдыхать спокойно до тех пор, пока неотложные дела вновь не призовут его к себе.
   Генуэзец без церемоний повалился на широкую кровать, не снимая ни запыленного камзола, ни покрытых грязью сапог.
   - Если синьор Бертруччо пожелает, - купец остановился в дверях, - то утром Пьеро проведет его до того места, какое синьору угодно будет назвать.
   - Нет, благодарю,- ответил тот, безуспешно пытаясь подавить раздирающую рот зевоту. - В соглядатаях я не нуждаюсь.
   И прежде чем подеста успел удалиться на несколько шагов, он услышал при-глушенный дверью могучий храп генуэзца, по-видимому и впрямь смертельно уставшего, давно не имевшего нормального отдыха. Ломеллино повернулся к двери и прищурил глаза.
   - Не нуждаешься в соглядатаях, не так ли? Вскоре ты убедишься, что обложен достаточно плотными сетями и вряд ли легко выберешься из них. Люди Феофана редко упускают свою добычу.
   Тяжело ступая, он вернулся в свой кабинет и до самого утра обдумывал услышанные им неожиданные и безрадостные вести.
  
  
  
  
  
  
   Утреннее солнце высветлило нежно-розовые хлопья пушистых облаков, встрепенуло птиц, облепивших раскидистые ветви деревьев. Громкий возбужденный щебет наполнил воздух, отразился от стен домов и зазвенел дразняще, как звуки колокольчиков. Первые лучи вызолотили обжигающим сиянием купола церкей и колоколен, отразились на флюгерах и черепице крыш, изгнали остатки тьмы с улиц и из колодцев кольцевых дворов.
   Царственный город медленно просыпался от утренней дремы: слышались голоса людей, скрип ставен и дверей. Загрохотали на булыжнике окованные железом колеса арб и телег; натужно скрипели оси тяжело груженных повозок, заглушаемые дробным перестуком копыт ослов и мулов. Звучно топоча, ночная стража удалилась на покой, уступая улицы и площади во владение громкоголосым толпам торговцев, мастеровых и разносчиков овощей.
   У городских ворот, в толпе селян, направляющихся в Константино-поль, возникла небольшая заминка: шестеро всадников в запыленных кольчужных костюмах уверенно протискивались сквозь плотное скопление арб и повозок, заставляя их владельцев поспешно уступать дорогу. Городская стража преградила было проезд, но дюжий десятник, взглянув в лицо головного всадника, сделал своим воинам разрешающую
  отмашку рукой. Маленький отряд миновал городские ворота и рысью устремился к центру столицы.
   - Кто это?- один из стражников приблизился к командиру и кивнул в их сторону головой.
   - Видать, какие-то важные птицы?
   - Послушай, умник,- перед подчиненным десятник не счел нужным скрывать дурного настроения, - занимался бы ты своим делом. А если и впредь тебе повстречаются эти птички, постарайся не встревать у них на пути.
   - Эй, хватит там копаться ! - заорал он на кучку селян,
  пытающихся растащить сцепившиеся колесами телеги. - Долго будете загораживать проезд? Быстрее шевелитесь, я вам говорю !
   Десятник зашагал вперед, щедро награждая тычками попадающих под руку.
  
  
  
   Оборванный старик, удобно устроившись на пересечении двух улиц, просительно тянул руку к прохожим. Кое-как прикрытое лохмотьями тело сотрясалось в мелком ознобе, то ли от прохлады раннего утра, то ли от старческой немощи. Удлиненное иссохшее лицо с полуприкрытыми гноящимися глазами не выра-жало ничего, кроме терпеливого ожидания и
  безропотного покорства судьбе. Плаксивым монотонным голосом он тихо и невнятно бормотал себе под нос заученные слова, пытаясь высмотреть крупицу сострадания в проплывающих мимо него лицах. Сострадание, сильно смахивающее на брезгливую жалость, порой оборачивалось звенящей на камнях монеткой и тогда старик ловил ее опрокинутой горстью руки, как ловят кузнечиков маленькие дети.
   Эти металлические кружочки много значили для него: они ненадолго воскре-шали то единственное, что еще удерживало нищего в его никчемной жизни - его воспоминания. На эти монетки ( когда их соберется достаточное число ) в ближайшей таверне ему нальют пузатый кувшинчик вина; немного, всего лишь на пару десятков глотков. И это вино, невыдержанное и кислое, разольется по жилам подобно горячей неугомонной крови, встряхнет и напружинит дряхлые мышцы и он вновь
  ощутит в своем теле былую силу и молодой задор. Прошлое воскреснет и окружит его веселым сомном призраков, давно уже канувших в небытиё. Он застучит кулаком по столу, затянет надтреснувшим голосом боевую песнь и станет окидывать окружающих вызывающим взглядом, требуя к себе вни-мания и уважения.
   Прохожий ! Будь милосерден, кинь в убогую глиняную плошку мелкую, завалящуюся в кошеле медную монетку !
   Цокот копыт заставил старика насторожиться. Острый нюх попрошайки сделал мгновенный вывод и он быстро отполз к стене, чтобы не быть втоптанным в мостовую.
   Всадники торопились. Подъехав к мрачноватому двухэтажному особняку, ворота которого растворились при первом же стуке, они поочередно исчезли в арочном проеме и створы, обшитые листовой медью, столь же бесшумно закрылись за ними.
   Спустя час стук копыт вновь потревожил попрошайку. Вжавшись в стену, он по-птичьи втянул голову в плечи, но успел отметить про себя, что число верховых сократилось наполовину, а старший из них успел сменить кольчугу и дорожный плащ на темный кожанный камзол.
   Проехав полгорода, всадники осадили лошадей у дворцового комплекса и окружающего его парка. Предводитель соскочил с коня и бросил поводья одному из сопровождающих. Приблизившись к страже на воротах, он молча приподнял свисающий на грудь жетон с выбитым изображением двухглавого орла. Гвардейцы расступились и он быстрым шагом направился к полускрытому кронами деревьев дворцу.
  
   Звуки его шагов заглушались мелодичным журчанием фонтанов; в зеленых нишах застыли в остановившемся движении мраморные изваяния редкой красоты. Боковые ответвления центральной аллеи растворялись в густых насаждениях пальм, олеандров и кипарисов, уводили на открытые, аккуратно подстриженные полянки, сплетаясь и вновь расходясь там в замысловатых узорах. Стайка сереньких пав рассыпалась перед пришельцем и долго еще спесивый павлин не мог забыть обиды, возмущенно кудахтая и распуская свой дивный хвост.
   Поднявшись по по лестнице и пройдя длинными галереями дворца, гонец на- равился прямо к дверям императорского кабинета, но у в хода вновь дорогу ему преградили скрещенные алебарды. Бросив на них мимолетный взгляд, он повер-нулся к приподнявшемуся с кресла начальнику караула.
   - Его величеству императору срочное послание от Феофана Никейского.
   Капитан гвардейцев узнавающе взглянул на него, осторожно постучал и прошел в помещение. Вскоре дверь распахнулась перед гонцом.
   - Император примет тебя.
   В просторной зале, одну из стен которой полностью занимали три больших арочных окна, к нему повернулись двое. Один из них, стоящий возле высокого секретера, был долговяз и сухопарен, с острой козлиной бородкой на костистом лице. В правой руке он держал гусиное перо, ладонь другой придерживала развер-нутый список пергамента. По-видимому, его только оторвали от доклада и он не был доволен помехой.
   В другом человеке безошибочно угадывался правитель. Крупную, широкую в кости фигуру венчала массивная голова с высоким, благородной формы лбом; во-левое лицо обрамлялось аккуратно подстриженной бородкой, зачесанные со лба каштанового цвета волосы красиво оттеняли необычную белизну кожи. В его жес-тах и во взгляде проступала спокойная, уверенная властность и сила, внушающая невольное уважение окружающим.
   Темные глаза из-под сдвинутых густых бровей императора испытывающе взглянули на вошедшего.
   - Что привело тебя к нам?
   Он хорошо знал склонившегося перед ним человека - Алексий, доверенное лицо Феофана Никейского, искусного дипломата и главы разведывательной службы, не раз служил посредником между ними.
   - Досточтимый Феофан поручил мне передать вашему величеству послание, добавив при этом, что оно имеет чрезвычайную важность.
   Константин кивнул секретарю. Тот принял из рук Алексия свернутую в труб-ку бумагу, сломал печать и развернул послание.
   - Читай, Георгий.
   Секретарь слегка прокашлялся и приблизил бумагу к глазам.
  
  
   " Его величеству василевсу Константину ХI
   Опасность надвигается, государь. Сегодня мною получены достоверные сведения о начавшемся по приказу турецкого султана возведении на левобережной, западной стороне Босфора сильной крепости. Угроза, связанная со строительством, достаточно очевидна
  
  и не скрывается врагом -- будущая крепость способна в любое
  время перекрыть движение судов по проливу, отрезав Константинополь от привозного зерна....."
  
  
  
  
  
  Лицо василевса окаменело, пальцы судорожно сжали край туники. Он повер-нулся, приблизился к окну и глядя в невидимую точку, скрестил на груди руки.
   - Почему ты остановился? Читай! - донесся оттуда его голос.
   "....Помимо этого спешу сообщить, что перехваченные нами ту рецкие гонцы, а также люди из окружения султана указывают на концентрацию османских войск в Анатолии. В большинстве своем это мобильные части, способные двинуться в поход по первому приказу."
  
  
   Секретарь светнул послание и замер в выжидательной позе.
   Император медленно повернулся, сделал несколько шагов в направлении стола и остановился возле него.
   - Поначалу султан шлет нам послов с почтительной просьбой уступить ему эти земли, затем самовольно захватывает их, даже не потрудившись дождаться от нас ответа. Его наглость начинает переходить все границы, но мы положим этому конец !
   Константин склонился над картой и не поднимая головы, обратился к секретарю.
   - Подготовь послание, Георгий, в котором мы, правитель Империи ромеев, заявляем протест против захвата исконно византийских земель, возведения на них каких-либо укреплений и требуем объяснений данного поступка султана.
   Секретарь поклонился и вышел из кабинета. Император повернулся к молча выжидающему Алексию.
   - Ступай и ты. Передай нашу благодарность Феофану и пожелание и впредь получать информацию о всех событиях, имеющих прямое или косвенное отношение к государству.
   В опустевшей зале василевс долго всматривался в расстеленную на столе карту. Где-то там, у кривой бирюзовой ленты, где берега пролива смыкаются на расстояние пушечного выстрела, уже начинают закладываться первые камни форта, способному подобно тромбу в артерии заблокировать подвоз провианта в столицу, поставив ее тем самым на грань катастрофы.
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА II
  
  
  
  
   Каждое утро, с наступлением рассвета, оживали прибрежные скалы. Груженные битым камнем подводы медленно тянулись вверх по укатанной дороге; непроспавшиеся возницы, зябко ёжась на прохладном ветру, кричали и хлопали бичами, пытаясь ускорить неторопливую поступь волов. Впереди уже слышался стук топоров и резкое повизгивание пил, доносился прянный запах древесных опилок.
   Порой под ногами вздрагивала земля и ветер разносил вдалеке клубы пушистого дыма - в открытых карьерах рвали порохом базальтовые глыбы. Чуть поотдаль от каменоломен, на обширной площадке, в несколько слоев покрытой каменной крошкой и пылью, громко звенело железо - рабы обтёсывали обломки, тщательно выглаживая неровные сколы.
   Длинные вереницы невольников с плетенными котомками за спиной струились между скал по направлению к воде; параллельно им двигались цепочки рабов с носилками в руках, некоторые толкали впереди себя двуручные тачки с песком и известью. У самого берега, всего лишь в полусотне метров от воды, суетились тысячи умелых каменщиков, согнанных сюда, на берега Босфора, со всех концов подвластных султану земель. Каждому из них выделялся небольшой участок застройки и двое рабов-подручных. Контуры будующих строений, обозначенные колышками и бечевой, постепенно вырастали в серые стены, прибавляя в день порой по два-три фута.
   Время шло. Солнце все выше поднималось над горизонтом, наполняя воздух удушливым зноем, но стройка, как гигантский муравейник, не останавливалась ни на мгновение. Полдень еще не наступил, но люди уже начали выбиваться из сил. По лицам работников обильно струился едкий пот, затекал глаза, блестел ма-товыми дорожками на потрытых грязной коростой телах. Немеющие мышцы сводились в судорогах; легкие, подобно кузнечным мехам, с натугой втягивали в себя стоячий влажный
  воздух; острые сколы камней немилосердно впивались в израненные подошвы ног.
   Пройдет еще немного времени и отлаженный механизм начнет давать сбои. То там, то тут покатятся обратно тяжелые тачки, подминая под себя изнуренных людей. Все чаще каменный груз начнет вырываться из слабеющих пальцев и не останется более сил, чтобы вновь взвалить на спину неподъемную ношу. И тогда голоса надсмотрщиков перейдут в крик, начнут свистеть бичи из воловьих шкур, оставляя на сожженых солнцем спинах длинные кровавые полосы. Крики истязаемых людей сольются с яростным рыком пьянеющих от собственной жестокости надзирателей; продвижение быстро восстановится, груз будет подобран другими, а нарушитель так и останется лежать на земле, пока специальные бригады могильщиков не оттащат крючьями бездыханное тело прочь. Они отволокут его к широким зловонным ямам, над которыми с монотонным жужжанием роятся трупные мухи и сбросят вниз, прямо на изумрудный щевелящийся
  ковер.
   Стены росли быстро, как трава после дождя. На фоне бирюзового небосклона постепенно начинали вырисовыватьсягрозные в своей красоте башни и бастио-ны, незамысловатые строения внутри самой крепости, до самой воды спускаю-щейся по склону берега своими зубчатыми стенами. А там, у каменного мола строящейся пристани уже покачивалось на волнах
  с два десятка барж и легких феллук под косыми белоснежными
  парусами.
   И так, изо дня в день, порой даже при свете факелов, крохотные фигурки, подобно движущемуся мху, облепляли угрюмые, прежде необита-емые скалы.
  
  
  
  
   Шум многолюдного азиатского базара был слышен издалека. Нестройный гул сотен и тысяч голосов заглушал крикливых торговцев шашлыков, лепешек и жареной рыбы, растворял в себе ржание лошадей, блеяние коз и овец, перепуганное кудахтание в птичьих клетках. Потоки людей, обтекающих тесные ряды лавок и лотков, пестрели яркими красками, образующими сложный, беспрерывно меняющийся узор. В толпе проплывали лица всех оттенков кожи, полотнянные чалмы мешались с меховыми шапками и стальными шлемами, туники и халаты - с плащами и долгополыми кафтанами.
   Полуголые мальчишки юркой стайкой шныряли между ног суетящихся, до хрипоты спорящих и кричащих друг на друга людей. Унылые фигуры рабов с веревками на шеях в ожидании продажи пугливо жались в стороне, топчась в пыли босыми ногами; через жалкие лохмотья невольников просвечивали серые немытые тела. Небольшие группы стражников уверенно рассекали толпу, выискивая взглядами мелких воришек и прочих нарушителей порядка, а так же беззастенчиво отбирая приглянувшийся им товар. Богатые менялы степенно восседали на мягких подушках и ловко перебирая пальцами, пересчитывали, взвешивали и об-менивали разложенные перед ними монеты. Через их руки проходили деньги со всех концов света: монеты с выбитыми на них профилями царей и полководцев, изображениями животных и светил, покрытых рубленным латинским шрифтом, округлыми греческими буквами и затейливой арабской вязью; монеты овальные круглые, квадратные, с дырочкой для ношения на шее или свернутые в кружок.
   Здесь покупалось и продавалось всё - от потрепанной одежды, фруктов и ово-щей, кончая великолепным оружием и драгоценностями. Кое-где, примостившись возле лавок, бродячие цирюльники, старательно изогнувшись и оберегая себя от нежелательных толчков под руку, узкими и кривыми, отточенными до бритвенной остроты ножами снимали грязную мыльную пену вместе с волосами с голов клиентов. А те, сидя на раскладных стульчиках, а то и просто на земле, безучастно смотрели вниз, себе под ноги, полностью отдавшись в руки опытных мастеров.
   Сюда приходили не только за покупками, многих влекло желание встряхнуться, потолкаться в гуще людей, а может и встретить знакомых и обменяться с ними новостями.
  
   В центре базарной площади возникло оживление: любители поразвлечься стравили двух петухов и зрители, сопя и возбужденно выкрикивая ставки, ожесточенно работали локтями, чтобы не быть выжатыми из плотного гомонящего круга.
   Солнце, укорачивая тени, все выше поднималось над горизонтом. На смену уходящим прибывали новые потоки людей. Базар бурлил, живя своей особой не-повторимой жизнью.
  
  
  
  
   Молодой смуглокожий солдат с бочкообразным телом на коротких кривых ногах, на скуластом безволосом лице которого недобрым огнем горели темные глаза, выбрался из шумной толпы и быстро зашагал вдоль узкой и грязной улицы. На некотором расстоянии от него следовала группа до зубов вооруженных воинов, часть из которых не спускала с него глаз, в то время как другие зорко смотрели по сторонам. Юноша шел, угрюмо глядя в землю перед собой, не замечая, что навстречу ему движется купец в богатом, шитом золотом халате, в сопровождении двух рослых слуг с палками в руках.
   Столкновение казалось неизбежным, когда купец остановился и поднял крик, воздевая руки к верху. Брызгая слюной, он призывал все небесные кары на головы дерзких и непочтительных юнцов, грозил самолично обломать с десяток палок о пятки наглеца. Толстые щеки тряслись от гнева и возмущения: как смел этот ничтожный сипах, не имеющий и ломанного гроша за душой не уступить дорогу ему, уважаемому негоцианту, чьими товарами не брезгуют даже евнухи гарема самого паши !
   Слуги, занеся тяжелые палки, стали угрожающе приближаться, когда вдруг купец внезапно смолк, с ужасом уставился на бескровное лицо стоящего перед ним человека и со стоном повалился на колени.
   - Прости меня, о великий, прости ! Заклинаю тебя милостью Аллаха ! Прости меня, недостойного, за то, что сразу не признал твой божественный лик ! - громко всхлипывая, твердил он.
   Слуги ошеломленно смотрели на своего господина, ползающего в пыли у ног простого солдата и нерешительно переглянувшись, тоже опустились на колени.
   Презрительная усмешка скривила губы молодого человека. Он медленно высвободил саблю из ножен и размахнувшись, с оттяжкой ударил по толстой склоненной шее. Мольбы оборвались. Голова, подпрыг-нув, тряпичным мячиком покатилась по земле и капельки крови, брызнувшие из-под клинка, разбежались в пыли грязно-серыми шариками.
   Возгласы ужаса раздались среди случайных очевидцев происшедшего. Воин брезгливо перешагнул через тело, дергающееся в луже собственной крови и быстрым шагом продолжил свой путь. Подоспевшая стража, пригвоздив копьями к земле оцепеневших от страха слуг, бросилась вслед за своим господином, бросая свирепые взгляды на стремительно разбегающихся прочь прохожих.
  
  
  
   Переодетый простым воином, великий султан Мехмед II, которого на свою беду признал незадачливый купец, был раздражен до предела. С самого пробуждения его терзала смутная тревога, не давало покоя ощущение некой опасности. Было ли причиной тому обрывки предутреннего сна, или же то был знак, ниспо-сланный свыше, он не знал. Пытаясь найти ответ, он пристально всматривался в окружающие лица, пытаясь отыскать в их выражении отголоски ночного кошмара. Но они лишь светились обычным подобострастием. Стремясь уйти от на-вязчивых мыслей, он приказал облачить себя в одежду сипаха, в которой любил появлятся неузнаным на людях и через черный ход вышел из дворца. Сегодня ему более чем когда-либо хотелось узнать, что говорят о нем люди.
  Но и тут его поджидало разочарование: за несколько часов, проведенных на рынке, на этом своеобразном восточном оракуле общественного мнения, он так ничего и не услышал о себе. Ему, необщительному и скрытному, не удавалось расположить людей к беседе, а попытки перевести разговор на деяния султана, встречали резкий отпор: люди начинали подозревать в нем доносчика. И тогда они, пожелав своему повелителю всяческих благ и здоровья, вознеся обычную хвалу его мудрости и великодушию, тут же возвращались к своим прежним спорам, увы, имеющих малое отношение к интересующей Мехмеда теме. Или же, приняв султана за заинтересованного покупателя, принимались нахваливать свой товар, убеждая в его неповтори-мости и смехотворно низкой цене. А некий здоровенный десятник с криком: " Что ты здесь вынюхиваешь!? Никак порчу наводишь на моего господина?", даже ухватил Мехмеда за воротник, но тут же был поднят на копья сбежавшейся личной охраной султана. Чем дольше ходил Мехмед, тем больше убеждался, что людям мало дела до того, что лично не затрагивает их, а возбужденные толки, вызванные усмирением юным монархом взбунтовавшегося в очередной раз корпуса янычар, давно уже пошли на убыль.
   Тревога не оставляла молодого правителя. Он жаждал всевластия и славы, шел к ним нелегким путем, подкупая лестью и наградами
  наиболее влиятельных царедворцев, и с немыслимой жестокостью устраняя тех, у кого хватало дерзости воспрепятствовать ему.
   Устремленный вперед да не оглянется на полпути !
   И все же, в глубине души он понимал, что его могущество держится на песке. Малейшее колебание или проявление слабости - и его многочисленные недруги не замедлят расправиться с ним. Мехмеду повсюду мерещились ловушки и заговоры, но беспощадно карая заподозренных, он понимал, что этого мало. Что для укрепления своей власти он должен предпринять нечто большее, чем набившие оскомину публичные казни изменников престола и заветов Пророка, чьи отсеченные головы, выставленные на всеобщее обозрение, медленно истлевают на кольях. Величие и грандиозность замыслов должны поражать воображение окружающих, внушать им веру в избранность вождя, ведущего свой народ к сверкающим высотам. Иначе.....
   Но даже в малом сделано еще не всё. Принц Орхан, его сводный брат и по-следний оставшийся в живых из претендентов на престол, содержится на его же, Мехмеда, деньги (какая ирония судьбы !) в цепких руках христиан, этих главных и злейших врагах священного Учения.
   Константинополь ! При одном упоминании этого наименования волна ненависти захлестывала султана.
   Многочисленные убийцы, засылаемые в столицу Византии с единствен-ной целью - добраться до Орхана и умертвить его - бесследно исчезали, уничтожаемые, по-видимому более умным и осторожным врагом. Император Константин оказался достаточно дальновиден, чтобы беречь как зеницу ока случайно доставшийся ему столь ценный приз, как наследный принц, продолжатель династии и правнук славного султана Баязида. А пока жив Орхан, нет и не будет в Османском государстве полного покорноства перед волей султана.
   Мехмед вскочил с дивана и отшвыривая ногами попадающиеся на пути предметы, несколько раз пресек просторную, утопающую в роскоши палату. На грохот опрокидываемых светильников из-за двери встревоженно выглянул началь-ник охраны и тут же исчез, встретившись с мерцающим от бешенства взглядом султана.
   Давно пора покончить с этим городом, последней чревоточине христианства во владениях османов, наглость правителей которого доходит не только до противодействия божественной воле наместника Аллаха на земле, но и до неприкрытых угроз в его адрес !
   От дикой, необузданной ярости потемнело в глазах. Мехмед бросился на уст-ланный подушками диван, вцепился в них, изо всех сил стараясь подавить охва-тившую его, сводящую с ума ненависть. Глаза его заполнились злыми слезами, грудь спирало тяжелым дыханием, кровь толчками била в ломящие от боли вис-ки. С трудом овладев собой, он перевернулся на спину и несколько раз глубоко вздохнул.
   Так значит этот мелкий морейский князёк Константин, посаженный на ви-зантийский трон отцом Мехмеда, Мурадом II , требует объяснений поступкам сул-тана !? Что ж, вскоре этот император без империи узнает, для чего понадобилось Мехмеду возводить неприступную крепость на самом узком месте пролива!
   Резко и требовательно зазвенел серебрянный гонг. Звон еще не стих, но на-чальник охраны уже стоял перед диваном и осторожно заглядывал в темные пос-ле недавней вспышки глаза своего повелителя.
   - Отправляйся к Халиль-паше, он нужен мне сейчас, - медленно, почти по сло-гам произнес султан. - И поторопись, если дорожишь своей головой.
  
  
  
   Внезапный вызов сильно встревожил великого визиря. Подгоняя одевающих его слуг, Халиль-паша засыпал начальника стражи вопросами, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Но тот лишь пожимал плечами, выразительно возводя взгляд к расписному потолку - он действительно ничего не знал. Время от време-ни он отвлекался от этого занятия и с яростью обрушивался на слуг: зная нетер-пеливый и вспыльчивый нрав
  Своего господина, оба царедворца хорошо представляли цену нежелатель-ного промедления.
   Полный недобрых предчувствий, визирь приказал принести золотое чекан-ное блюдо и доверху засыпать его золотыми монетами. Взмахом руки отогнав бросившихся было подсоблять слуг, визирь с трудом оторвал его от стола, опустил на свой пояс край импровизированного подноса, чтобы хоть как то облегчить его немалую тяжесть, и быстрым
  шагом поспешил к покоем султана.
   - Какое настроение ниспослал Аллах сегодня нашему повелителю?- вновь не удержался он от вопроса.
   - Гневное,- кратко ответил ему начальник охраны.
   У входа в покои каменными изваяниями застыли стоящие в два ряда огром-ные стражи. Под их пустыми, ничего не выражающими взглядами у великого визиря непроизвольно задергалось левое веко. Стараясь сдержать нервную дрожь, Халиль-паша переступил порог и отвешивая низкие поклоны, едва не наступив в лужицу масла из поваленного светильника, приблизился к ложу султана.
   Тот молча и неподвижно смотрел как бы сквозь него, оперев голову на ладонь руки. Положив тяжёлое блюдо к ногам повелителя, визирь с поклоном отступил на два шага.
   - Что это? - Мехмед кивнул на золото, тускло отсвечивающее в пламени ламп.
   Халиль-паша почтительно приложил руки к груди.
   - Не гневайся, господин, таков обычай у сатрапов: когда повелитель зовет своих слуг в неурочный час, долг не велит им являться к султану с пустыми руками.
   Мехмед пренебрежительно хмыкнул.
   - Я пока не нуждаюсь в твоем, визирь. Лучше уж я подарю тебе и подарю значительно больше. Но взамен я хочу одного - отдай мне Город !
   Последние слова Мехмед произнес, приподнявшись на локте и впившись немигающим взглядом в своего придворного.
   Окружающее вихрем закружилось в глазах визиря. Противная дрожь едва не подкосила ноги; воздух сгустился и затруднил дыхание; предметы, покачиваясь и расплываясь, медленно удалялись прочь от него, теряя свои формы и очертания. И вот вокруг уже не осталось ничего, кроме высвеченных огнями ламп стен опочивальни и этого пристального недоброго взгляда. Откуда-то издалека, как-будто из другого мира, донёсся до него требовательный голос:
   - Что же ты молчишь, Учитель? Я жду ответа!
   Язык плохо повиновался визирю, но он нашел в себе силы произнести:
   - Мой повелитель! Аллах, вручивший тебе все земли византийцев, отдаст, безусловно, и Город. Я же, твой верный слуга, и все остальные сатрапы будем верно помогать тебе в этом.
   Мехмед удовлётворенно откинулся на своём ложе.
   - Взгляни на эти подушки: сон не шел ко мне. Мы будем вместе бороться с неверными и Город, оплот язычества, падёт. Ступай, обдумай мои слова!
   Когда двери закрылись за великим визирем, Мехмед вновь призвал к себе начальника охраны.
   - Пойдешь к Саган-паше и передашь ему мое повеление: с сегодняшней ночи он лично возглавит строительство Румели-хиссар и головой ответит, если оно не будет в срок завершено.
   Поклонившись, начальник охраны, поспешил к выходу, но у самых дверей султан вновь остановил его.
  
   - Когда строительство окончится, каждый корабль,плывущий по проливу, должен быть подвергнут тщательному досмотру.
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА III
  
  
  
  
   Послы, более чем месяц назад отправленные к султану, вернулись в Константинополь. Не успели они смыть пыль со своих лиц и сменить дорожные одежды, как им был передан приказ срочно явиться к императору. Вести, привезенные ими были безрадостны, и вечером того же дня в Вуколеоне был созван синклит.
   Продольный Зал дворца знавал лучшие времена. Когда-то глянцевый мозаично-мраморный пол сбился и потускнел; полувыцветшие настенные фрески, подобно старой паутине, опутывали сети бесчисленных мелких трещинок. Вездесущая пыль, вспугнутая движением воздуха, медленно кружилась в солнечных лучах, окрашенных в яркие цвета оконных витражей.
   Тёмные скамьи из резного дуба изредка поскрипывали под тяжестью сидящих в них сановников, чьи взгляды бесцельно скользили по росписям на стенах и по вросшим в колонны массивным канделябрам. Гнетущая тишина прерывалась осторожным перешептыванием синклитиков, многие из которых догадывались о причине столь неожиданного созыва.
   Мерная поступь дворцовой стражи возвестила о приближении императора, своеобразным эхом ей откликнулся скрип скамей и шорох одежд поднимающих-ся со своих мест людей.
   Громкий голос камергера отразился от стен и дальних уголков зала:
   - Его величество император Константин XI !
   Василевс прошел к тронному возвышению в передней части Продольного Зала и повернулся лицом к собранию.
   - Приветствую вас, благородные нобили и димархи !
   Опустившись на трон, он сделал рукой знак присаживаться.
   - Вы приглашены сегодня для того, чтобы подробнее ознакомиться с неблагоприятным положением, в котором оказалась Империя. Долгие годы опасность обходила нас стороной. Но теперь, когда она вплотную приблизилась к границам государства, необходимо принять незамедлитель- ные меры, чтобы не дать ей перерасти в угрозу, гибельную по последствиям для нас и нашего народа.
   Повинуясь взмаху руки, к возвышению приблизился рослый человек с короткой светлой бородкой на лице.
   - Пусть члены благородного синклита внимательно выслушают сообщение, которое донесёт до них посланник ко двору турецкого султана.
  
   В напряжённом безмолвии голос Алексия звучал резко и бесстрастно. В скупых и сжатых фразах он поведал сенату о причинах и целях отправки посольства в Анатолию.
   - Более трех недель вы ожидали аудиенции у султана?- переспросил секретарь, обмакивая перо в чернильницу.
   - Именно так, благородный синклит. За это время мы имели удовольствие многократно наблюдать, как те, кому и в сладком сне не могла пригрезиться мысль о предпочтении, оказываемом им перед лицом посольства Византии, беспрепятственно проходили в покои султана.
   - Когда же вы бы приняты наконец султаном, какой ответ был получен вами на послание императора? - вновь задал вопрос секретарь.
   - Государь, благородный синклит ! Султан выслушал, помедлил и скривив рот, произнес следущее : " Передайте своему императору и всем прочим, что я мало похож на своих предков, слишком слабых и нерешительных для великих дел. Моя же власть простирается так далеко, что им и не смелось мечтать". Когда же я попросил его прояснить смысл этих слов, он заявил, что в том нет нужды и что вскоре мы, ромеи, сами все узнаем и поймем.
   В зале стояла такая тишина, что свозь стеклянные витражи окон было слышно щебетание птиц в саду. Стратег Кантакузин скрестил на груди руки и был не-мало удивлен, заметив, что своим непроизвольным жестом привлек внимание большинства присутствующих.
   - Что же еще сказал султан Мехмед?
   - Больше ничего. Но когда мы, отчаявшись услышать конкретный ответ, повернулись к выходу, он неожиданно остановил нас: " Больше не приходите ко мне ни с чем подобным. В следующий раз вас ждет мучительная смерть". Это были его последние слова.
   Среди сенаторов пробежал возмущенный ропот. Скрипнула скамья под поднявшимся на ноги Кантакузином.
   - Недопустимо более терпеть, государь! Утратив волю к действиям, мы потеряем всё . Прикажи и через несколько дней от крепости на берегах Босфора останутся одни руины !
   С места встал высокий худой старик с цепкими, глубоко запавшими глазами на удлинённом костистом кице. Его седые и кустистые брови недовольно вздернулись вверх.
   - О чем ты говоришь, стратег? К чему ты нас толкаешь? Совет этот опасен, василевс и приводит меня в смятение. Подобными непродумаными действиями мы развяжем войну, ту самую, к которой стремятся османы.
   Собрание взволнованно загудело. Кантакузин с побагровевшим от гнева лицом обрушился на сенатора.
   - Не хочешь ли ты сказать, Лука Нотар, что я, столь необдуманно произнося-щий слова, не достоин высокого звания стратега? Так ли я понял тебя? Или ты смеешь намекать, что я действую на руку османам и с ними заодно?
   - Нет, мастер, ты ошибся,- поднял голос и Нотар, стараясь перекрыть нарастающий шум.
   - Ты неверно толкуешь мои слова и ищешь в них скрытый смысл, которого там нет. Я всего лишь хотел сказать, что недопустимо начинать военные действия против турецкого правителя, который только и ждёт предлога обрушиться на Империю.
   - Для войны султану не нужен предлог, - бросил со своего места Феофил Палеолог, протостратор * Византии и двоюродный брат императора.
   - Зато ему нужна наша земля,- выкрикнул кто-то,и собрание утонуло в разно-голосом шуме.
   - Османы отняли у нас все земли!
   - Еще немного, и они поселятся в наших домах!
   - Константинополь слишком крупная ставка, и им нельзя рисковать!
   - Мы не допустим...!
   - ....!
   - Тихо! - голос императора перекрыл крики, и все замолкли в мгновение ока.
   - Тихо, благородные номархи! Сейчас не время состязаться в умении перекри-чать друг друга. Необходимо быстро и трезво оценить ситуацию. Опасность вели-ка, она близится к нашему дому и мы должны ясно осознать это. У нас пока еще есть возможность опередить ход событий и первыми нанести удар.
   Он осмотрел притихший зал и остановил взгляд на Димитрии Кантакузине.
   - Стратег Кантакузин высказал дельную мысль. Поскольку незаконный захват чужих земель приравнен к открытому объявлению войны, нас не должны мучить сомнения - война уже началась. И если крепость на европейском берегу Босфора не будет уничтожена, положение столицы нашей -- Константинополя - резко ухудшится. Но и в словах мегадуки** Нотара нельзя усомниться. Султан Мехмед давно вынашивает планы захвата Империи и мы не должны дать ему повод напасть на нашу столицу
  прежде, чем будем в достаточной мере подготовлены к обороне. Сенаторы молчали, обмениваясь беспомощными взглядами.
   - Говори,- кивнул василевс приподнявшемуся Феофилу.
   - Государь, благородные члены синклита ! Османских султан строит крепость для войны с Византией, это ясно каждому. У нас нет сил для открытой схватки с превосходящим по мощи врагом, и борьба, таким образом, сведётся к обороне ряда крепостей на обречённой на захват территории Империи. Мы же, в свою очередь, можем увеличить это число и овладеть цитаделью лишь тогда, когда строительство будет близко к завершению. Этим мы выиграем время, необходимое нам для довооружения, а кроме того, в руках Империи окажется сильная крепость, способная оттянуть на себя часть войск врага.
   - Что скажешь на это ты, мегадука?- обратился Константин к Луке Нотару.
   - Прошу меня простить, государь, - хмуро ответил тот, - но я не верю в чудеса и не умею мечтать. Взять цитадель после её постройки немыслимо, разрушить её сейчас - смертельно опасно.
  
  
  
  -------------------------------------------------------------
  (* -- протостратор -- командующий сухопутными частями войск.)
  ** -- мегадука -- командующий военным флотом
  
  
  
   - Допустим даже,- заторопился он, заметив гневный жест Кантакузина, - наши войска, а они у нас крайне малочисленны и вы хорошо осведомлены об этом, перебьют стоителей и обрушат башни в море. Изменим ли мы этим свое положение к лучшему? Нет ! Султан пригонит новых рабочих и под прикрытием сильного войска они восстановят руины вдвое быстрее прежнего срока. Если же мы укрепимся в её стенах, что само по себе потребует немало времени и усилий, султан обложит крепость отборными войсками и постепенно принудит гарнизон к сдаче. Безусловно, протостратор прав, часть сил врага оттянется на осаду цитадели, но и мы не вправе распылять свои более чем немногочисленные отряды. Не говоря уж и о тех крепостях, которые находятся в нашем владении и защитить которые нам не под силу.
   - Какой же выход ты предлагаешь?- спросил император.
   - Выслушай меня, государь, и не гневайся, - Лука провёл ладонью по лицу и всем собравшимся стало видно, как нелегко даются ему слова. - Я знаю, мои речи не придутся по вкусу многим из сидящих здесь членов Совета, но всё-таки я скажу вам, ромеи : не ссорьтесь с султаном, не вызывайте его гнева отказом от уступок....
   Собрание вздрогнуло от громкого оскорбительного хохота Кантакузина.
   - Может, почтенный мегадука объяснит благородному сенату, - презительно бросил он, - как он собирается замиряться с тем, кто стремится его уничтожить. По моему скромному разумению здесь возможны лишь два исхода, но напавший первым имеет хотя бы преимущество неожиданности. И потом, что означают эти призывы к терпению и заискиванию перед недругом? Не пристало ромеям клонить свои головы !
   Но всё же, несмотря на рукоплескания, синклит не поддержал стратега. Среди многих гневных выкриков в адрес султана, проскальзывало затаённое тоскливое бессилие: угроза ответного удара была слишком велика, а непрошенные мысли об огромной армии османского владыки парализовали не один незаурядный государственный ум.
   Синклит принял сторону мегадуки, и в поздний час, когда восковые свечи до середины оплыли тяжёлыми жёлтыми каплями, вынес решение не препятствовать пока постройке турецкой крепости, незамедлительно начать концентрацию продовольствия и войск в столице, и, уповая на помощь Всевышнего, послать ко всем христианским государям Европы гонцов с просьбой об участии в отражении неверных.
   Император тяжело поднялся с трона, встали и члены Совета.
   - Мы, скрепя сердцем, соглашаемся с вами, благородные номархи. Империя сейчас не в состоянии вести войну с султаном. Но мы не вправе сидеть сложа руки, рассчитывая только на заступничество Спасителя. Нами будут предприняты шаги, достаточно эффективные, вследствии которых никто не сможет упрекнуть нас в беспечии и нерешительности. На этом я расспускаю синклит. Ступайте по домам, но не забудьте услышанного здесь, не позволяйте самоуспокоенности проникнуть в ваши души. Опасность близка и нам придется собраться со всеми силами, чтобы сообща и с Божьей помощью отразить её.
   Когда сенаторы, возбуждённо переговариваясь, группами покидали зал, мегадука, стоящий в окружении своих сторонников чуть поодаль, ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, он встретился глазами с Алексием, и холод его стального взгляда обжёг димарха недобрым предчувствием.
  
  
   Зеленоватая, насыщенная благовониями вода тихо плескалась о мраморные бортики бассейна. Отжимая намокшие после купания волосы, Ефросиния поднялась по ступеням и пройдя несколько шагов, опустилась на устланное простынями каменное ложе.
   Темнокожая служанка выпорхнула из двери и принялась неторопливо обтирать свою госпожу тонким батистовым полотенцем, без устали вслух восхищаясь нежностью и белизной её кожи. Яркие лучи полуденного солнца, отвесно падающие сквозь маленькие проёмы окон, золотыми бликами играли на поверхности воды, и гетера, щуря на них веки, в сладкой полудрёме отдалась во власть заботливых, хорошо знающих своё дело рук мулатки, массирующей и умащающей её тело ароматными притираниями. Длинные волнистые волосы были расчесаны, надушены и заплетены в венчающую голову подобно короне косу. Ефросиния поднялась и со слабым вздохом покорно ждала, пока служанка облачала её в полупрозрачную, мягкими складками спускающуюся до самого пола тунику. Затем, величаво ступая, Ефросиния прошла в опочивальню, оставляя на гладких мозаичных плитках влажные отпечатки босых ног.
  Задёрнутые шторы создавали уютный полумрак, и потому, лишь подойдя вполтную, она увидела на своей постели лежащего человека. От неожидан-ности Ефросиния непроизвольно вздрогнула и мгновение поколебавшись, подошла поближе, желая рассмотреть непрошенного гостя. Это был молодой мужчина, почти юноша, одетый в камзол из тонкой тёмной ткани. Он был прекрасен лицом, как языческий бог, прилегший отдохнуть от суеты мирской под сенью раскидистого куста роз.
   - Эй, кто ты? Что ты здесь делаешь?- не переставая удивляться, окликнула гетера и подёргала краешек покрывала, на котором лежал незнакомец.
   Юноша приоткрыл веки и со сладкой улыбкой, расслабленно потягиваясь, приподнялся с кровати. Его необыкновенного фиалкового цвета глаза взглянули в лицо женщины, и на нее вдруг нахлынула волна ужаса. Полубезумный взгляд, взгляд, полный ненависти и холодной, скрытой злобы на мгновение заставил ее оцепенеть; заворожил ее, как завораживают немигающие глаза рептилии.
   - Ты уже вернулась, прекрасная, - тонко пропел он, с хрустом вытягивая руки и томно встряхивая кистями. - Тогда сядь поближе ко мне и рассказывай.
   - Как ты попал сюда и что тебе нужно?- возмущенно произнесла Ефросиния, отступая на два шага и пытаясь подавить подступающий к горлу страх.
   - Это мое ремесло, бесподобная Ефросиния, - улыбаясь, ответил незнакомец,- приходить туда, где меня не ждут и слушать то, что мне не желают поведать.
   - Ты несешь чушь ! Я позову слуг и они вытолкают тебя в шею, - гневно произнесла красавица и подойдя к столику, схватила серебрянный колокольчик.
   Но не успела она подять руку, как юноша изогнулся подобно дикой кошке и сделав громадный прыжок, очутился рядом с ней. Нежные холённые пальцы гетеры, сжимающие звонок, захрустели в руке незнакомца, а раскрытый для крика рот так и не смог выдавить ни звука - умелые пальцы ловко стиснули горло, прервав дыхание, но не причиняя боли. В следущее мгновение потолок как будто опрокинулся на неё, она почувствовала, что летит по воздуху и на какое-то время потеряла сознание.
   Постепенно радужные, мелькающие в стремительной пляске зигзаги и полосы стали тускнеть и исчезать, и она вновь увидела в пугающей близости от себя безупречно красивое лицо незнакомца. Он лежал рядом и подперев голову рукой, с терпеливым равнодушием ждал, когда жизнь возвратится в её тело. Испуганно дёрнувшись, гетера отползла, цепляясь дрожащими пальцами за край бархатного покрывала. Юноша довольно усмехнулся и откинулся на спину.
   - Ну вот, ты уже проснулась. А теперь слушай и запоминай: мне не страшны ни твои крики, ни твои слуги. Но всё же будет лучше, если мы обойдемся без лишнего шума и крови.
   - Что ты хочешь от меня? - дрожащим голосом произнесла красавица, отползая всё дальше и дальше, пока неуткнулась в спинку кровати.- Тебе нужны мои драгоценности и украшения? Бери всё, только не убивай ! Но может ты пришел за другим?
   Она попыталась улыбнуться и принять сооблазнительную позу. Её рука нащупала край просторной туники и поползла вверх, обнажая стройную белую ногу.
   - Что же дальше?- спросил юноша, растягивая губы в неприятной усмешке.
   Ефросиния торопливо принялась расстёгивать заколку на плече.
   - Довольно, -- остановил он её. - Мне не нужно ничего из того, что ты столь щедро предлагаешь. Ты лишь ответишь на несколько моих вопросов и я оставлю тебя в покое, наедине с твоими сокровищами.
   Рука остановилась, но после мимолетного облегчения красавица вновь ощутила сдавливающий сердце животный страх. Незнакомец резко приблизился и она с ужасом уставилась в чёрную пустоту его зрачков.
   - Ты провела эту ночь здесь, с мегадукой Лукой Нотаром, - чётко и раздельно выговорил юноша, дыша ей прямо в лицо.- Что тебе рассказывал этот старик?
   - Он говорил, что любит меня, - задыхаясь и обмирая от страха, произнесла Ефросиния, - что я единственная его услада. Говорил, что когда близок со мной, то нет счастливее человека ......
   Юноша презрительно сплюнул.
   - Я не о том тебя спрашиваю, дура. Что он говорил о синклите и о своих связях с султаном?
   Цепкие пальцы, подобно щупальцам спрута , вновь оплели её хрупкую шею.
   - Пусти меня.... я.... а-а-а-...,-- она натужно захрипела и тогда они ослабили свою хватку.
   Несколько мгновений она лежала на спине с выкатившимися глазами на побагровевшем лице, пока раскрытый рот судорожно заглатывал живительный воздух.
   - Клянусь Богородицей, господин, - гетера зарыдала, прикрывая руками потемневшее красными пятнами горло, - я ничего не знаю.... Он никогда не говорит со мной о делах. И вчера он говорил лишь о любви. Верь мне, это правда ! Клянусь тебе Святым Писанием !
   - Что ж, придется поверить, - усмехнулся юноша и поднялся с кровати.- Такие как ты всегда очень набожны. Но запомни, потаскуха, когда ты что-либо узнаешь, ты пошлёшь своего слугу с подробной запиской в Пизанский квартал, в мастерскую кривого бондаря.
   Он сладостно потянулся, запрокидывая голову к потолку.
   - А если ты позабудешь это сделать или проговоришься мегадуке, я приду к тебе еще раз.
   Его глаза непонятно сверкнули.
   - Ведь мы за это время успели полюбить друг друга, не так ли ?
   Он насмешливо улыбнулся её отражению в зеркале и тихо исчез за дверью. Ефросиния, бледная как смерть, обессиленно опустилась на подушки и вновь впала в беспамятство.
  
  
  
  
  
  
   Большой высокобортный парусник медленно плыл вдоль Босфорского пролива, напоминающего широкий и могучий речной поток, закованный в крутые скалистые берега. Попутный ветер слегка надувал приспущенные паруса, вымпел со стилизованным изображением венецианского крылатого льва лениво полоскался на верхушке мачты.
   Ничто, казалось, не предвещало беды: ни журчание и плеск воды вдоль бортов, ни протяжное поскрипывание вантов, ни тоскливые крики вездесу-щих чаек. Матросы, развалясь на влажных от утренней росы досках, изредка перекидывались пустыми, ничего не значащими фразами и, щурясь от яркого солнца, бросали по сторонам скучающие взгляды. Обнажённый по пояс грек-лоцман обеими руками сжимал рукоять руля, привычным взглядом угадывая невидимые под водой мели и обходя завихрения встречных течений. Его не оторвал от этого занятия даже возглас одного из моряков, встревоженно зовущего своего капитана.
   Ритчи, потягиваясь, вышел из своей каюты. Вслед за ним в дверях показался его помощник. Их оплывшие лица и мутные глаза достаточно ярко свидетельствовали о несколько затянувшейся дегустации вин с херсонесских виноградников.
   - Ну что, что там такое?- капитан приблизился к группе оживлённо переговаривающихся возле правого борта матросов.- Что вы так расшуме-лись?
   Хмель в одно мгновение вылетел у него из головы: на берегу с каждой минутой вырастали из утренней туманной дымки очертания крепости, высокими, частично недостроенными башнями нависающей над кромкой пролива. Это казалось немыслимым, невозможным - всего три месяца назад на этом месте была лишь выжженная солнцем и солью земля, усеянная к тому же громадными серыми глыбами камня.
   Как бы прогоняя наваждение, Ритчи несколько раз энегично тряхнул головой и повернулся к лоцману.
   - Что за дьявол, Клитос? Когда мы плыли в прошлый раз, ничего этого не было и впомине !
   - Это османская крепость, - ответил грек, всматриваясь в треугольный флаг, реющий над башней.- Как угодно, капитан, но мне не нравится всё это !
   Ритчи задумчиво потёр запястье своей руки.
   - Надо срочно доложить сенату Республики, - озабоченно проговорил он. - Эти приготовления турок доверия не внушают.
   С одной из башен крепости взвился белый дымок, и спусти несколько мгно-вений ядро с шумом подняло столб воды в сотне саженей от борта.
   - Они приказывают нам остановиться,- лоцман
   вопросительно взглянул на капитана.
   - Никто, кроме великого дожа и Сената не в праве приказывать венецианцам,- раздраженно откликнулся Ритчи и, махнув рукой, скомандо-вал матросам:
   - Выкатывайте пушки к бою !
   Второе ядро упало значительно ближе. Среди моряков поднялось волнение, но капитан упрямо вел корабль мимо турецкой крепости.
   Тогда мощные укрепления замерцали многочисленными вспышками, расползающимися в белые кудрявые облачка дыма. Ядра проносились над кораблем, обрывали снасти, проделывали рваные дыры в парусах. На палубе вспыхнула паника, раздались крики ужаса, когда каменный снаряд упал в скопление людей, пре вратив часть из них в кровавое месиво.
   Лоцман, пригнувшись, с диким оскалом на лице, продолжал вести судно, пытаясь выйти из-под обстрела и бесперерывно маневрируя под градом ядер. С два десятка небольших бронзовых пушек, выставленных по бортам для защиты от пиратов, молчали: канониры, стоя подле них с зажжеными фитилями, не решались стрелять. С треском полетели доски из проломлен-ного борта, и вода тугой струей стала заливаться в трюм, портя и губя дорогие товары.
   Капитан в разорванном камзоле и с забрызганным кровью лицом, расталкивая мечущихся по палубе людей, подбежал к канонирам.
   - Почему не стреляете, вы, трусливые ублюдки!- закричал он, пытась вырвать фитиль из рук стоящего перед ним человека.
   - Синьор, пожалейте мою жену и ребятишек, -- не отдавал фитиль моряк.
   Ритчи сбил его с ног ударом кулака и торопливо нацелив орудие, сам поджёг запал. Чугунное ядро с треском снесло зубец на бастионе крепости, но эта слабая попытка сопротивления уже ничего не могла изменить. Корабль погружался в воду, и вскоре головы венецианских моряков, судорожно цепляющихся за обломки, чёрными точками замелькали в зеленой глади воды.
   Двое стражников втолкнули венецианца в большую просторную залу, ещё пахнущую известью, но уже отделанную с всей восточной тягой к роскоши. Широкие ковры с затейливым персидским орнаментом покрывали стены от потолка до самого низа; выложенный гладкими плитками пол во многих местах был тоже прикрыт узорчатыми ковровыми дорожками. Курильницы по краям залы источали приторный аромат, окутывая душный стоячий воздух мутной пеленой, которая была особенно заметна в отвесных лучах солнца, ниспадающих из узких стрельчатых окон.
   У входа и по углам залы угрюмо набычились рослые стражи с копьями в руках, а по краям центральной ковровой дорожки стояли кучки тихо переговаривающихся придворных и военных чинов. В центре залы, в окружении своих советников восседал зять самого султана Саган-паша.
   Руки венецианца были крепко спутанны за спиной; на лбу, облепленном мок-рыми волосами запеклась глубокая ссадина.
   - Кто ты?- надменно спросил Саган-паша через своего толмача, сквозь при-щуренные веки разглядывая пленника.
   - Капитан Ритчи! - последовал вызывающий ответ.- А ты? Кто ты таков? По какому праву ты посмел потопить мое судно?
   У придворных вытянулись лица от такой неслыханной дерзости, но паша, ка-залось, забавлялся разговором.
   - Почему ты не подчинился моему приказу и не остановил корабль?
   - Ты потопил мое судно, мое достояние и дорого заплатишь за это Республике!
   - Я заплачу ей твоей головой, - нахмурившись произнес паша, поднимаясь с подушек.
   - Уберите его !
   - Османская собака ! - яростно закричал Ритчи, бросаясь вперёд.
   Но стражники, схватив его, повалили на пол и принялись ногами избивать сыплющего проклятиями венецианца.
   - Обезглавьте его,- паша повернулся, чтобы уйти.
   К нему приблизился начальник охраны и что-то тихо спросил.
   - И всех остальных тоже !
   Упирающегося венецианца выволокли из зала. Саган-паша повернулся к коменданту крепости Румели-хиссар и тот тут же сделал шаг вперед.
   - Начиная с этого дня ты будешь топить всех подряд, кто будет противиться досмотру. Надо прекратить подвоз хлеба в Константинополь. Так повелел нам владыка наш, султан !
   У самого выхода Саган-паша остановился.
   - Для этого дерзкого обезглавливание - слишком лёгкая смерть,- злобно усме-хаясь проговорил он. - Посадите его лучше на кол, это будет хорошим уроком для остальных. А перед тем, на его глазах, казните всю его команду.
   Ажурные створки дверей тихо закрылись за пашой.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА IV
  
  
  
  
   Кресло на колёсах было придвинуто к самому окну, и через распахнутые ставни ветер доносил душистый аромат цветущего липового дерева. Тонкие старческие руки Феофана, испещрённые голубыми прожилками вен, изредка и беспричинно вздрагивали, глаза сосредоточились на некой точке небосвода. Третий час он пребывал в состоянии раздумья, и это не было пустым времяпровождением.
   Когда-то в далёкой, давно ушедшей молодости, в одной из бесчисленных приграничных стычек с боевыми отрядами турок-османов, он был выбит из седла и, рухнув с размаху на землю, так и остался недвижим. Этот день изменил всю его последущую жизнь - ноги навсегда отказались служить ему. Личный врач императора Мануила II , осмотрев привезённое в Константинополь неподвижное тело, бесстрастно заявил: "Мне жаль говорить тебе это, витязь, но позвоночник твой серьёзно поврежден. Ты никогда более не сможешь ходить". Феофан воспринял приговор с удивительным спокойствием. Осознание своей увечности вошло в него прочно, как входит лезвие меча в хорошо подогнанные ножны. Был призван искусный мастер, в течении двух дней соорудивший удобное кресло-каталку, которое и вместило в себя парализованное тело и за несколько десятилетий ставшее как бы неотъемлемой частью своего хозяина.
   От природы наделённый острым умом и развитым воображением, Феофан долгие годы проводил за изучением богатой фамильной библиотеки, в которой преобладали труды античных философов, учённых и общественных деятелей. Тяжелые фолианты на богословские темы не привлекали его, он сумел избежать отчаяния и опустошённости, сопутствующих тяжкому увечью, краху надежд и честолюбивых устремлений; он не свернул на путь, ведущий отчаявшихся к религиоз-ному фанатизму, к отказу от радостей и тягот земного существования.
   Человеческая мысль, вытисненная красными и чёрными буквами на пожелтевших листах пергамента, открывала ему всеновые и новые горизонты познания. Но некоторое время спустя неизбежное все-таки произошло: умственное перенапряжение, усугубляемое вынужденным затворничеством вызвало у него глубокую депрессию. Дурную услугу оказала ему и натренированная логика, которая сметая с пути хитроумные софизмы, с пренебрежением отмахиваясь от заурядных жизненных ценностей, взлетая в высшие сферы, стремилась обособится от окружающей реальности, постепенно подтачивая и разрушая сознание.
   " Вся суть человеческого существования -- абсолютная бесмысленность перед ликом Вечности и Мироздания, непознаваемое в неведомом, безрезультатность в отсутствии цели".
   "Человеческая жизнь, как и жизнь вообще -- лишь ненужная случайность, неосторожно оборонненая Творцом на его пути в непостижимые глубины Все-ленной ...."
  
   Листы с подобными записями густо устилали пол в библиотеке, в месте добровольного заточения Феофана.
   В одной из кризисных ситуаций, находясь на полшага от нервной горячки, Феофан вдруг осознал, что стоит на пути к безумию и вновь усилием воли изменил образ своей жизни. Он стал больше появляться на людях, участвовать в общественной жизни, посещать званые вечера и философские диспуты. Хотя и не раз подмечал, как тягостно действует на окружающих вид прикованного к креслу беспомощного калеки.
   Способность к глубоким умозаключениям, к быстрым и нетривиальным решениям помогла ему войти в русло большой политики, которую Византия, хотя и утратившая былое могущество, но продолжавшая оставать-ся крупным культурным и религиозным центром, вела среди окружающих народов. Входя во всё большее доверие при императорском дворе, он не задумываясь срывал один покров за другим, обнажая для себя сложные, запутанные связи между влиятельнейшими людьми цивилизованного мира.
   Довольно скоро он уяснил для себя, что ключ, ведущий к успеху и власти над людьми - количество отобранной и тщательно обработанной информации, способной возвысить или, наоборот, уничтожить человека. И он повсеместно пользовался своими знаниями: мозговая работа приносила ему почти физическое наслаждение, постепенно становясь единственным смыслом существования.
   Шли годы; сменялись и уходили в небытие министры, сановники и военачальники, и вскоре Феофан встал во главе обширной разведывательной сети, держащей своих осведомителей во всех царствующих дворах европейских и азиатских государств. Эта тайная, незримая для посторонних глаз организация была более чем необходима: каждая война, любой затяжной конфликт болезненно отражался на благосостоянии Империи. Дорогие, оплаченные полновесным золотом, но крайне важные сведения стекались к Феофану значительно раньше, чем ко многим его конкурентам в крупнейших державах. Даже итальянские республики, немалую часть своих доходов с торговли перечисляющие в карманы разведывательных служб не имели таких осведомителей, какими безраздельно владела византийская дипломатия. Нередко в качестве устрашения ею пускались в ход и яд, и кинжал, порой строптивые исчезали безвести и навсегда, а искушённые становились заложниками собственных интриг.
   Но для Империи наступали тяжёлые времена: на протяжении нескольких столетий Византия, находясь в центре противоречивых устремлений Запада и Востока, получала удары с обеих сторон. Её могущество и слава постепенно угасали, и просуществовав почти тысячелетие, Империя оказалась у опасной черты.
   Как бы преследуемая Роком, Византия неудержимо шла навстречу своей гибели. Сотрясаемая междусобицами и волнениями, она терпела поражения даже от своих вассалов и союзников и вскоре оказалась один на один с воинственной Османской империей, вынашивающей планы захвата новых земель. Но и здесь был найден временный выход - загодя распознав опаснейшего врага, Феофан предпринял необходимые меры, и вскоре в окружении султана и наиболее влиятельных турецких вельмож появилось немало людей, позвякивающих в кошелях византийским золотом.
   Опасность вторжения обошла Византию стороной, но дела шли все хуже и хуже. Государство беднело и приходило в упадок, торговля не приносила прежних доходов, а разросшийся, как гигантская язва, пригород Константинополя - Галата - пристанище генуэзских купцов, медленно пожирал экономику Империи, подводя её к неминуемому краху.
   Феофан не мог не видеть этого, но его доклады василевсу Иоанну VIII отличались сдержанностью: любой агрессивный шаг по отношению к генуэзской колонии привел бы к резкому ухудшению отношений с могучей торговой республикой. Недопустимо было в те сложные времена терять важного союзника, приобретая тем самым в его лице опасного врага. И Феофан, скрепя сердце, ограничивался лишь пристальным наблюдением за усиливающимся влиянием галатских купцов, не теряющих крепкой связи с Метрополией. По его совету, император сделал попытку ограничить влияние выходцев из Лигурии, увеличив в противовес им льготы венецианцам, давним соперникам Генуи. Таким обраом, старый дипломат, играя на противоречиях между конкурентами, обращал на пользу Империи их непрекращающиеся разногласия.
   Лишенный способности самостоятельно передвигаться, Феофан приблизил к себе Алексия, сына опального тверского боярина, за свое участие в мятеже против Михаила, великого князя Московского, изгнанного за пределы страны. Умный и невозмутимый северянин быстро вошел в курс замысловатых планов и интриг Феофана и стал на советах держать слово своего хозяина, к тому времени уже отошедшего от официальных должностей и предпочитающего держаться в тени. Кроме Алексия, кроме разветвлённой сети осведомителей и негласных сторонников, под рукой у Феофана всегда находилось несколько десятков человек, готовых на всё по приказу своего господина, и мрачная слава о них разносилась далеко за пределами Византии.
   Стремясь сдержать нарастающую угрозу и облегчить участь своей страны, старый дипломат приложил немало усилий для заключения Унии, объединяющей, хотя бы только на словах, католическую и православную Церкви. Атеист и прагматик, Феофан рассуждал холодно и здраво: эфемерное соглашение не в силах изменить сложившийся уклад веры в сознании людей, а папский престол ещё достаточно влиятелен, чтобы оказать помощь в трудный час.
   "Уния -- всего лищь выгодная сделка, - убеждал он василевса, - и греки приобретут от этого гораздо больше, чем потеряют".
   Измученный болезнью и многочисленными заботами, престарелый Иоанн VII дал своё согласие и даже сделал все от себя зависящее, чтобы план, задуманный его советником, осуществился. Однако хорошо про-считанный замысел едва не потерпел крах: внешне поддавшееся уговорам, но в глубине души настроенное резко против, константинопольское духовенство не приминуло вскинуться на дыбы. На Вселенском Соборе во Флоренции разразился скандал, когда почтенные прелаты в ходе переговоров сцепились между собой из-за схоластических противоречий и, перейдя с богословских тем на личности, громогласно понося друг друга, позабыв про сан свой и возраст, были весьма близки к рукопашной. Столь бурное совещание тут же стало мишенью для острот всякого рода шутников и бродячих поэтов, которые, в стремлении перещеголять друг друга, далеко разнесли молву о состоявшемся "благочинном" диспуте.
   Упорство и строптивость вождя православного духовенства Марка Эфесского, для которого уступить - означало отречься, вызвало гнев василевса, и непокорный епископ просидел под замком все заключительные переговоры, которые вёл его его заклятый враг - предводитель латинофильской партии епископ Исидор. В соглашении, помимо прочего, оговаривалась военная помощь Византии, а так же готовность папского престола в случае необходимости подвигнуть народы
  Европы на новый крестовый поход.
   И наконец, после долгих прений, в великолепном кафедральном соборе Флоренции состоялось торжественное заключение союза между римско-католической и греко-православной Церквями.
   Но Уния осталась лишь на бумаге. Константинопольское духовенство отвергло договоренность, а Империя, в свою очередь, так и не дождалась обещанной помощи - папский престол не спешил выполнять взятые им на себя довольнопроблематичные обязательства. Византийцы в большинстве своём отвернулись от униатов - неприятие чуждой по обрядам церковной службы оказалось сильнее прагматических интересов, и Исидор, получивший от папы сан кардинала, был вынужден вернуться обратно в Рим.
   Тем временем из Турции до Феофана доходили тревожные вести. Османский правитель Мурад II пришел в сильное раздражение, прознав о союзе Империи с римским духовенством, и отношения Константинополя с султанатом резко обострились. В этом отчасти была и вина византийских соглядатаев, втайне убеждающих султанское окружение в значимости этой по существу бесполезной сделки. Но гнев Мурада II пока не спешил обрушиться на маленькое непокорное государство - перед Османской империей возникли проблемы посерьёзнее.
   Продвижение турецких войск на запад всколыхнуло европейские народы, попавшие под угрозу завоевания. Опасность заставила их сплотиться в военную коалицию, и руководство над спешно собранным ополчением венгров, сербов и чехов принял на себя воевода Трансильвании Янош Хуньяди. Опытный полководец, он нанёс несколько сокрушительных поражений турецким войскам и отбросил их далеко назад, освобождая захваченные территории от чужеземного ига.
   Воодушевленные успехами коалиции, а также подстрекаемые византийскими эмиссарами, народы Центральной Европы и Балкан поднялись на борьбу с приверженцами ислама. С благословения папы был предпринят новый крестовый поход, в котором основным ядром на этот раз явились полки польского короля Янгелона Владислава III . Крестоносцы одержали ряд внушительных побед и не встречая сопротивления, вторглись в Болгарию. София вскоре пала, недолго удерживаемая турецким гарнизоном и войска союзников овладели большей частью Балкан.
   Христианский мир ликовал. Казалось, ещё немного и власти мусульманских захватчиков в Европе придет конец. Но живучесть Османского государства была беспредельной, и вместо уничтоженных армий турки быстро набирали новые, ещё более многочисленные.
   Испуганный необычайным размахом освободительного движения, Мурад II за одно лето собрал огромную армию и двинул ее навстречу небольшому тридцатитысячному войску
  крестоносцев. Он не стремился вступить в открытое сражение. К чему лишний раз испытывать военное счастье? Не лучше ли заключить взаимовыгодное перемирие? И, чтобы, упаси Аллах, не уязвить самолюбия ни одного из предводителей, каждому из них, в самых изысканных выражениях, было предложено лично, от своего имени, скрепить подписями и печатями сделку.
   Часть вождей крестоносцев купилась на эту старую как мир уловку. Феофан, несмотря на бесконечно рассылаемые предупреждения, не смог предотвратить неизбежное. Коалиция распалась: сербский князь Георгий Бранкович, в котором малодушие и сооблазн перед щедрыми посулами турецких послов пересилили верность данному слову, отказался продлить договор о союзе, а обещанный венецианцами флот по необъясни-мым причинам задержался с прибытием.
   Поредевшее, ослабленное, раздираемое внутренними противоречиями крестоносное ополчение осталось один на один против армии Мурада. И вопреки всякой логике, первым начало против него военную кампанию. Воспользовавшись своим огромным численным преимуществом, в битве под Варной султан полностью уничтожил противника. В этом кровопролитней-шем сражении погибли почти все участники похода, включая самого Владислава III и находящегося при нём посланца папы - кардинала Джулиано Чезарини, вдохновителя и активнейшего организатора сопротивления.
   Варненская катастрофа заставила содрогнуться мир. Антитурецкая коалиция полностью распалась; была сломлена вера народов в единство монархов христианского мира. Во всех соборах торжественно служили молебны по душам павших храбрецов. Люди содрогались при одном упоминании об османах; казалось, кривой мусульманский меч уже завис над всей Европой. Всеобщей популярностью стали пользоваться гадалки и пророки; звездочеты упорно обшаривали ночной небосвод в поисках знамения; мистицизм и суеверия вознеслись до небывалого уровня, люди находились на грани массовой истерии. Правители европейских стран и княжеств пребывали в полном замешательстве - стремительный натиск турок опрокидывал все мечты о новом эффективном союзе; папский двор замкнулся в угрюмом молчании.
   Леденящим дыханием смерти повеяло и на Византию. Слишком долго она оставалась вдали от событий и не в обычаях завоевателей всех времён и народов было пройти мимо лакомого куска, не отведав его. Император Иоанн VIII, сгорбленный годами и несчастьями, распростился с последней надеждой на помощь крестоносцев и послал гонцов к султану, стремясь задобрить его покорностью и богатыми дарами. Немало золота и драгоценностей вложил и Феофан, чтобы, воспользовавшись корыстолюбием придворных сановников, хоть на время отвести угрозу от Империи.
   Разгром крестоносцев под Варной не сломил лишь одного Константина, морейского князя из рода Палеологов. Человек незаурядной храбрости и силы духа, он не оставил попыток сплотить разрозненные греческие княжества в единное монолитное государство, которое можно было бы противопоставить Османской империи. Последующий по его замыслу военный союз Византии с вассальной Мореей мог бы задержать стремительно растущую мощь султаната и принудить его отказаться от новых завоеваний. Это не могло не стать известным турецкому владыке и месть последовала незамедлительно.
   Пройдя Центральную Грецию, османская армия всей мощью обрушилась на длинную стену Истма, охраняющую перешеек Пеллопонес-ского полуострова. Прорвав оборонный пояс сразу в нескольких местах, турки открыли себе путь в Морею. Войска непокорного князя были разбиты, цветущие города и сёла превращены в развалины. Поставленный в безвыходное положение, Константин заключил мир с султаном и с трудом сохранил независимость своей страны, ежегодно выплачивая колоссальную дань.
   Обезвредив Константина, дочиста разграбив и опустошив окружающие земли, султан двинулся в новый поход. Гонцы Феофана вовремя отбыли в Венгрию, но армия Мурада двигалась настолько быстро, что собрать внушительное войско Яношу Хунъяди просто не удалось.
   Вновь, как и полвека назад, турецкая армия и венгерское ополчение сошлись на печально знаменитом Косовом поле. Венгры сражались отважно, но османские войска, значительно превосходящие их по численности, неудержимо наступали. И вновь, как и прежде, сражение закончилось победой турок, истребивших почти всё войско противника. Не имеющая более сил для борьбы, Венгрия пала, попав под жестокий гнёт османского владычества, а напуганная поражением своей бывшей союзницы Сербия капитулировала, даже не пытаясь дать отпора. Была поглощена также и Албания, лишь в горных областях этой маленькой страны не утихала упорная борьба с завоевателями: непримиримый враг турок князь Скандербек в течении ещё многих лет отбивал попытки чужеземцев подмять под себя свободолюбивый народ.
   И только Византия - единственное государство ближнего Присреди-земноморья - оставалась препятствием к установлению султанатом своего единоличного господства на этой обширной территорией.
   Разгром Венгерского королевства тяжело подействовал на престарелого Иоанна VIII. Он впал в глубокую депрессию, отчаявшись спасти Византию, и в том же месяце тихо скончался, не оставив после себя наследника. На опустевший трон взошел морейский деспот Константин из импе-раторского рода Палеологов, тот самый непокорный князь, стремящийся к объединению всех греческих земель под эгидой Византии и возрождению былого могущества Восточной империи. Как ни странно, но Мурад II не препятствовал решению синклита, выбравшего себе нового василевса. Феофану стала известна фраза, произнесённая султаном, когда тот услышал это имя в числе прочих имен претендентов:
   - Деспот Константин? Пожалуй, этот морейский князёк будет достаточно безвреден - он в полной мере испытал силу моего гнева и во всем будет покорен воле Аллаха !
   Султан не зря опасался другого, более опасного конкурента: король Арагона и Неаполя Альфонс V, один из могущественнейших государей Присредиземноморья, открыто лелеял мечту о воссоздании Латинской империи, в чём немало были заинтересованы западные державы. За ним стояла реальная сила: договора о союзе и родственные связи со многими королевскими домами Европы. Это могло серьёзно подорвать престиж Османского султаната, свести на нет его последние военные победы.
  
   Но и византийская знать отвергла притязания чужака: её мало устраивал сильный и жёсткий правитель, не считающийся ни с чем, кроме собственных притязаний, рассматривающий Византию лишь как форпост для новых завоеваний. Это могло означать как бы новый захват государства чужезем-цами, подобный тому, какой имел место два с половиной столетия назад.
   День 6 января 1439 года дал Империи нового василевса, взошедшего на престол под именем Константина XI Палеолога. На торжественной коронации присутствовала вся византийская знать и население Константинополья приветствовало своего нового правителя.
   Император Константин, променявший относительно спокойную жизнь полувассального князя на полный опасностей и тревог константинопольский трон, был человеком неистощимого мужества и энергии. Не каждый понимал, что двигало им, скорее воином, чем осторожным политиком, когда он с первых дней своего правления сосредоточил все силы для военного отпора турецким завоевателям.
   - Этого безумца сооблазнил потускневший блеск имперской короны, - говорили одни.
   - Он из породы мечтателей, если собирается восстановить хотя бы часть былой силы Византии, - вторили им другие, красноречиво пожимая плечами.
   - Нет, он последний монарх среди сонма османских прихлебателей и пораженцев, - горячо возражали третьи. - Именно такой царь и нужен нам сейчас !
   Но все сходились на том, что последнее вольное государство, маленьким островком сохранившееся среди бурлящей, свирепой борьбы за власть и выживание, недолго останется в стороне от близкой опасности. Это было достаточно очевидно, и многим в те тягостные дни вспоминались слова древнего пророчества судьбы столицы : " Константином воздвигся, с Константином и падёшь !" Так, за три года до подступающей катастрофы, Константин XI стал последним правителем агонизируещей империи.
  
  
  
   Негромкий стук в дверь прервал невеселые размышления Феофана. Он медленно повернул голову и вопросительно взглянул на вошедшего человека.
   - В чём дело, сын мой?- мягко спросил старик.
   Его глаза ласково сощурились, опутываясь сетью мелких морщин, из-за чего лицо стало похожим на печённое яблоко.
   - Я вижу, ты чем-то встревожен?
   - Да, мастер, и это не пустая тревога, -- Алексий несколько раз прошёлся вдоль кабинета, затем опустился на краешек кресла перед дипломатом.
   - Плохие вести, мастер.
   - Я слушаю, сын мой, -- испещрённые синими прожилками руки вновь сцепи-лись пальцами и медленно опустились на красно-золотистую парчу халата.
   - Турецкие отряды открыто пересекли границу и спровоцировали столкнове-ние вблизи от города Эпиват. Наконец-то у султана появился повод нанести удар по Византии.
   - Расскажи всё по порядку, - веки престарелого дипломата дрогнули, прикрывая глаза.
   - Османские кочевники перегнали стада на земли ромеев и отказались их уводить, осыпая насмешками и угрозами возмущённых жителей. Селяне не потерпели на своих полях прожорливых животных и их вызывающе держащихся хозяев и прогнали палками и тех, и других со своих участков. На следующий день два конных отряда, которые, впрочем, не являлись частями армии султана, с двух сторон ворвались в село, жители которого столь бесцеремонно обощлись с их сопле-менниками и долтла сожгли его. Обитатели соседних деревень, прознав об этом, устроили засаду, и на обратном пути грабители были основательно потрёпаны: лишь трети от их общего числа удалось вырваться живыми. Селяне, зная мстительный характер своих османских соседей, запросили
  помощи у гарнизона города Эпиват. Спустя два дня полк пеших сипахов в сопровождении конного отряда, общим числом около восьмисот сабель, перейдя границу в том же месте, столкнулся с высланным навстречу ромейским отрядом. В открытом бою, поддержанные местными жителями, византийские воины опрокинули врага и, обратив в бегство, преследовали до самой границы. Конница ускакала раньше, а вот из полка сипахов мало кто спасся.
   Алексий сделал паузу, затем продолжил:
   - Далее, во избежания повторения происшедшего, жители Эпивата послали уведомление зачинщику организованного налета Исфендиар-бею, в котором объявляли всех проживающих в городе турок заложниками и в случае нового нападения грозили предать их смерти.
   - Едва ли это остановит Исфендиар-бея, - заметил Феофан,- если он вздумает вновь поквитаться с обидчиками. Решимость горожан заслуживает похвалы, хотя подобного и следовало ожидать - не так уж много у них осталось, чтобы страшиться это утратить. И потому они готовы стоять до конца. А что касается намерений турок.... Ты был на приёме у султана. Расскажи мне еще раз, какое впечатление произвел на тебя этот юноша.
   - Этот низкорослый кривоногий подросток, важно восседающий в окружении своих сановников, показался мне воплощением зла, мастер. Упрямство и ум в глазах, звенящая злоба в голосе, лицо, и без того некрасивое, обезображено жестокой усмешкой. Лишь слепой бы не заметил, что власть приносит ему чувственное наслаждение, а свирепость и чужие страдания возвышают его в собственных глазах. Это настоящее чудовище, мастер. Я был бы счастлив расправиться с ним, в куски изрубить это исчадие преисподни, но мои ножны были пусты, а стража следила за каждым движением.
   - Всё верно, - задумчиво проговорил Феофан, медленно кивая головой в такт своим словам, - я именно так и представлял его. Жестокий и властный, подобно всем восточным владыкам, не обделённый умом, упорный в своих мечтах и стремлениях, неистовый в желании подчинять себе всё и вся, этот юноша далеко пойдет, если его вовремя не остановить. А сделать это будет весьма непросто.
  
   Он надолго погрузился в раздумие.
   " Непросто? "- в душе Алексия скребли кошки.
   Ведь можно было хотя бы попытаться.... Спокойная, но маловразумительная речь, плавные и непоятные телодвижения - всё бы это сбило с толку стражу и помогло бы сократить расстояние. И тогда - быстрый бросок, размах и удар в голову, в висок, кулаком в тяжёлой латной рукавице. Алексий украдкой взглянул на лежащие на коленях кисти
  своих рук. Пальцы на них судорожно, до боли, вонзились ногтями в ладони. Он вздохнул и медленно разжал их. Удар, всего лишь один удар ! Этого было бы достаточно.
   " Почему? Почему ты не позволил мне сделать это?"- молча вопро-шал он, с упрёком глядя на своего наставника .
   Но вслух произнёс другое:
   - Как следует поступить сейчас, мастер? Отправиться ли с полученным известием к императору?
   - Пока в том нет нужды,- ответил Феофан.- О происшедшем василевсу до\ложат и без нашего участия. Опасность со стороны османского правителя пока еще далека - третьего дня он отправился во главе своего войска на усмирение мятежного бея Карамана. И до тех пор, пока он не принудит своего вассала к пол-ному покорству, у Империи
  будет время для лучшей подготовки к защите.
   - Я не знал об этом,- с легкой досадой ответил молодой человек.
   - Когда тебе сообщили о походе, мастер?
   - На следующий день после принятия решения. Хотя подготовка к нему велась уже давно.
   - Мы думали, что сбор войска происходит для войны с Империей.
   - Так же считали и придворные султана. Но под влиянием одного из знатных сановников Мехмед изменил первоначальный план, решив поначалу обезопасить свой тыл.
   - Мне кажется, я догадываюсь, кем являлся этот советник, - нахмурясь, произнес Алексий.
   - Да, сын мой, имя его нетрудно угадать. Больше ты ничего не хочешь мне рассказать?
   - Нет, мастер. Но я хотел бы спросить....
   - Что? Я слушаю.
   - Мехмед. Ведь я бы мог ...., - Алексий осекся.
   Некоторое время помолчав, он отрицательно качнул головой, встал, поклонился и вышел из комнаты.
   К чему вопросы, если ответ на них известен заранее?
   Нет, он не был фанатиком, готовым при первом же случае возвести себя на мученический алтарь. Но видит Бог, как иногда бывает трудно преодолеть внезапно возникающее сильнейшее искушение ! Тем более, он знал, что жаждау убийства, охватившая его при взгляде на Мехмеда - праведна, и теперь оставалось лишь сожалеть об этой упущенной возможности.
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА V
  
  
  
  
   Большая галера медленно разворачивалась в стоячей воде Золотого Рога, пристраиваясь бортом к каменному причалу Влахерн. Толстые пеньковые канаты, брошенные с палубы, были тут же подхвачены служителями порта и обмотаны вокруг мраморных причальных тумб, до блеска отполированных бесчисленным множеством подобных же канатов. На пристань были спущены сходни и по ним, по скрипящим и убегающим из-под ног ступеням, вниз с корабля сошли двое мужчин.
   Сбежавшиеся портовые зеваки, все дни свои проводящие в пустой праздности и болтовне, почтительно расступились, уступая дорогу новоприбывшим. В одном из них, могучем статном воине, чьи густые брови грозно нависали над глазами, а тяжелую нижнюю челюсть скрывала черная борода, многие сразу признали Димитрия Кантакузина, одного из влиятельнейших людей государства.
   Второй из них никому не был знаком - молодой человек приятной наружности, уже перешагнувший порог юности, но еще не вошедший в зрелый возраст. На нем был тёмно-зеленый кафтан, перетянутый у талии узким ремешком, с которого свисал средней длины меч; заправленные в сапоги брючины плотно обхватывали стройные ноги; из-под берета с косо всаженным за ободок пером густыми волнами спускались на плечи тёмно-русые со светлыми прядями волосы; под его тонкими как нить бровями блестели светлые, смотрящие вокруг себя с любопытством приезжего, глаза.
   - Дорогу, дорогу ! - послышались грубые окрики, и зеваки бросились по сторонам, спасаясь от лошадинных копыт.
   Небольшой отряд конных солдат приблизился к стратегу, и сотник, соскочив с коня, по-воински поприветствовал Кантакузина.
   - Познакомься, Эвбул, - произнёс тот, небрежно ответив на приветствие.- Это мой племянник Роман. Он долгое время жил со своей матерью, а моей сестрой в Генуе. Но узнав о целях моей поездки, тут же пожелал приехать в Константинополь, чтобы по мере сил содействовать нам в дни
  испытаний. Его отец, как, впрочем, и твой, погиб в морском сражении с неверными.
   Угрюмо-спокойные глаза сотника потеплели, когда он взглянул на Романа и, сделав шаг в сторону, он пригласил стратега и его племянника сесть на подведённых к ним лошадей. Вскоре, выбравшись из оживленной сутолоки порта, они быстрой рысью направились к родовому особняку Кантакузинов.
  
   Роман с интересом смотрел по сторонам, окружающее не переставало поражать, приковывая его внимание своей необычностью.
   Рядом с величественными храмами и дворцами, над грязными, давно не метёнными мостовыми кренились в разные стороны убогие лачуги в окружении зловонных куч мусора. Довольно часто встречались груды развалин, некоторые зда-ния стояли совершенно пустыми, темнея черными провалами окон; лишь мастерство строителей предохраняло их от быстрого разрушения. Необычно много было и нищих. Всадники проезжали вдоль пустырей, где в кучах отбросов копошились старики и дети, мимо засеянных просом и овсом участков, где когда-то высились громады строений, а теперь лишь мирно паслись козы. Резкий контраст между различными районами приходящего в упадок города не переставал удивлять Романа. Вызывало недоумение также и странное, непривычное поведение людей.
   Встречающиеся на пути горожане быстро и небрежно кланялись и торопились уступить дорогу, не отрывая от земли опущенного взгляда. Утренняя оживленность пошла на спад, солнце клонилось к закату, и казалось, какое-то глубокое безразличие и усталость овладевают людьми.
   Уличные торговцы вели себя не столь шумно, как в других, кипящих жизнью портовых городах, не было слышно криков и смеха детей, даже в голосах собак, казалось, звучала непонятная взлаивающая тоска. Над городом постепенно, вместе с темнотой, нависала угрюмая пелена пустоты и отчуждённости. Лишь птицы, весело щебеча и перелетая с ветки на ветку, жили своей обособленной от людей жизнью.
   " Будто я приехал в дом, где лежит покойник",- недоумевающе подумал Роман и прибавил ходу коню.
   Тут его отвлекла неожиданная мысль: они ехали уже с полчаса, но не только не пересекли город из конца в конец, напротив, за каждым поворотом перед его взглядом открывались все новые и новые улицы, аккуратно разделяющие скопления зданий на ровные кварталы.
   " Воистину говорили знающие люди, что Константинополь по величине не имеет себе равных",- подумал Роман, вспоминая узкие и кривые улочки Генуи, затёртые в настолько плотном нагромождении домов, что на многие из них никогда не падал луч света. Здесь же дух захватывал от размаха застройки, и он с невольным почтением подумал о таланте древних зодчих, создавших подобное чудо света.
  Ещё несколько кварталов - и они въехали на широкий, вымощенный хорошо подогнанными каменными плитами проспект, конец которого уходил далеко впе-ред, теряясь в глубине вечерних сумерек. По правой стороне высился двухэтаж-ный особняк с маленькими башнями по краям, обнесённый массивной чугунной оградой и более напоминающий собой хорошо продуманное оборонительное сооружение, чем предназначенный для жилья дом. Железные створы ворот, утыканые острыми шипами, медленно распахнулись, и по выложенной морской галькой дорожке всадники подъехали к самому крыльцу.
   - Вот мы и дома, - произнес Кантакузин, спускаясь с седла и бросая поводья подбежавшему конюху.
   Роман последовал его примеру и вслед за дядей поднялся по широким мраморным ступеням в гостинную залу.
   В наступивших сумерках весело потрескивали свечи и пляшущее пламя от огня в камине отбрасывало на стены карикатуртно кривые тени от мебели и от сидящих в креслах людей.
   - Как тебе понравился Город ? - спросил Димитрий, повернув голову и ласко-во глядя на племянника.
   - Он великолепен, - улыбнулся Роман, - но в то же время запущен и неухожен, как дом, в который позабыл дорогу хозяин.
   - Ты прав, мой мальчик, - нахмурился стратег.- Город одряхлел, но в том не наша вина. Когда реки меняют свои русла, города на их прежних берегах умирают.
   - Но чем же так озабочены люди,- спросил Роман, оборачиваясь в сторону дяди.- Ведь даже на лицах нищих я заметил печать какой-то неуспокоенности. И это-то у бродяг - людей не слишком склонных думать даже о завтрашнем дне !
   - Бродяги - это порождение нашего неустроенного мира, где печаль и горе легко уживаются с дурацким колпаком шутовства. Они лишь искажённое зеркальное отражение нас самих, чьей милостью они живы, с кем делят печали и страдания. Что же касается озабоченности горожан, то вскоре ты поймешь, что там, где тревога каждый день гложет сердца, нет и не может быть места радости и веселью. Священники твердят, что в том расплата нам за наши грехи. Что ж, как знать, может они и правы. Пусть Бог им будет судьей, а я верю, что несмотря ни на что Константинополь возродится к новой жизни и вновь, как и прежде, вернёт себе утраченное величие.
   Стратег замолчал, его глаза, смотрящие на пламя свечей, непреклонно сузились.
   - Надо только не дать нашим недругам схватить нас за горло.
   - Но ведь они уже сделали это, - возразил Роман. - В Генуе говорят, что мир с султаном висит на волоске и что дни Империи уже сочтены.
   - Пусть говорят, что угодно,- загремел Кантакузин, приподнимаясь с кресла. - Ты не должен открывать свои уши навстречу злым наветам. Султан обломает зубы о твердыни Константинополя, а пока будет биться сердце Города - будет жить и Империя !
   Повисло неловкое молчание.
   - Прости меня, - смягчаясь заговорил Димитрий, опуская тяжелую ладонь на плечо племянника. - Я был излишне резок с тобой. Ты молод и подвержен дурным влияниям. Запомни, Роман, на то ты и воин, чтобы быть готовым ко всему, идти до конца и, если понадобится - принять смерть с открытым забралом.
   Он смолк, и они ещё долго сидели в тишине, прислушиваясь к мерному потрескиванию горящих свечей.
  
  
  
  
  
   Лето протекло в вялых приготовлениях. Средств не хватало даже на самое необходимое. Удалось осуществить лишь немногое из задуманного и это удручало людей, принявших на себя бремя ответственности и не привыкших плыть по воле течения.
  
   Тревога не оставляла василевса и Константин вновь отправил послов в Рим. Он напоминал, требовал, угрожал, но папский престол не спешил с ответом. В настойчивости византийского правительства слишком явно звучали нотки утопающего, в надежде на чудо цепляющегося за соломинку. Мало сочувствуя морально сломленному сопернику, высшее римское духовенство ограничивалось звучащими издевательски призывами к стойкости и терпению, а также многословными заверениями в прочности союза. Лишь в конце октября в Константинополь отбыл кардинал Исидор, бывший епископ православной Церкви, некогда изгнанный из города своими противниками.
   Константин и его ближайшее окружение предприняли еще одну героическую попытку примирить враждующие лагеря церковнослужи-телей. Василевс торопился: посланник Феофана уведомил его, что внушительное войско численностью до 50 тысяч сабель отделилось от армии султана, движущейся на юго-восток, в сторону мятежного Караманского эмирата. Вскоре, под предводительством опытного полководца Турхан-бея на грузовых судах началась переправка солдат в Морею. Это означало, что помощи от братьев Константина, Фоки и Димитрия, уже не дождаться. Положение заметно ухудшалось. Но это, казалось, лишь подливало масла в огонь неутихающей религиозной межусобицы, грозящей расколоть византийцев на разные лагеря. Взаимное ожесточение, подпитанное тревогой и страхом за каждый еще не прожитый день, продолжало давать свои злокачественные всходы.
  
  
  
  
   По рассохшимся, скрипящим ступеням лестницы кардинал Исидор медленно поднялся на корму галеры и, приблизившись к кромке борта, опустил ладони на брусья перил. Перед ним, как на наполненной светом картине, в мельчайших де-талях разворачивалась панорама Константинополя.
   В прозрачном, кристалльно чистом воздухе, как золотые половинки яйца, сверкали раскаленным металлом купола церквей и храмов; светлые прямоугольники зданий ступенями спускались вниз почти до самого моря, а там, у берега, казалось, прямо из воды, вырастали геометрически совершенные стены и башни оборонного пояса, увенчанного бесчисленным множеством зубцов. Дорожка от солнца, искрясь и сияя на волнах, вела прямо в город; сквозь плеск воды доносился дальний колокольный перезвон.
   Ноздри прелата жадно раздулись, вбирая восхительный, пьянящий аромат морского бриза и от нахлынувших воспоминаний внезапно, в острой тоске, защемило сердце.
   Все тринадцать предыдущих лет прошли в бесплодных метаниях. Не принятый на родине взбунтовавшимися после заключения Унии ортодоксами, упорно видящими в нём лишь изменника веры и святых устоев, ренегата, сменившего ради благ земных клобук епископа на пропахшую ересью шапку кардинала, он был вынужден покинуть Константинополь.
   Но и Рим встретил изгнанника прохладно. Папа Николай IV и его окружение стремились убрать подальше от столицы неудобного многим священнослужителя, живое напоминание о несостоявшейся сделке. Вскоре последовало назначение Исидора наместником святейшего престола в Литве и в России. Исидор отправился в Московию, но и там его подстерегла неудача: возмущённые непомерными требованиями апологетов католицизма, русские иерархи еще во Флоренции отвергли Унию, и великий князь Московский Василий II, подстрекаемый патриаршеством, объявил Исидора самозванцем и бросил его в темницу.
   С большим трудом, подкупив несговорчивых стражей, кардинал бежал из застенка и зверинными тропами пройдя сквозь леса, укрылся в соседнем Литовском княжестве. Лишь позднее Исидор осознал, что побег был скорее всего подстроен - князь Василий не желал неминуемых осложнений для своего сотрясаемого мятежами престола и не собирался из-за опального прелата ухудшать и без того не слишком дружественные отношения с католическим миром.
   И вновь Рим, вновь интриги, подпольная борьба за место под солнцем на той вселенской ярмарке властолюбия, тщеславия и стяжательсва. Уединившись в отдаленном монастыре, Исидор почти все свое время проводил в молитвах и благих делах : жизнь среди сановников от церкви стала ему омерзительна. И едва прослышав о посольстве от императора Константина, воспрянул духом так, что чуть насмерть не загнал своего любимого жеребца по дороге в Рим. Долго настаивать там ему не пришлось: кроме него не оказалось ни одного желающего принять на себя миссию представителя папского престола в Византии.
   И вот теперь, после десятка с лишним лет разлуки, он вновь возвращается в этот прекрасный город на семи холмах, в город, ради которого он поступился верой и честью, и который отверг его жертву, в город, по недоброй воле судьбы оказавшийся на пороге катастрофы и потому ставший ему в стократ дороже, в город, одно название которого неземной музыкой звучит в его ушах - в Константинополь.
   - Ваше преосвященство, - раздался голос за спиной.
   Кардинал обернулся и высоты своего внушительного роста невидяще взглянул на приземистого римлянина, капитана галеры.
   - Я слушаю тебя, сын мой, - глухо произнёс он и, не сдержавшись, вновь взглянул на вырисовывающуюся на фоне лазурной воды и неба ровную полосу Морских стен города.
   " Здравствуй всегда, Царица цариц",- неслышно прошептали его губы.
   - Не укажет ли синьор кардинал пристань, в которой он предпочтёт поставить корабль, - допытывался капитан, настойчиво заглядывая в лицо прелату.
   - Плыви к Влахернскому причалу, - ответил Исидор, и тут же забыв о собеседнике, жадно впился глазами в проплывающие мимо, до боли знакомые кварталы Города.
   С палубы неслись хохот и нетерпеливые восклицания. Кардинал досадливо поморщился: папский престол не счёл нужным выполнить взятые на себя даже те ничтожные обязательства, и Исидору пришлось на свои более чем скудные средства нанимать на острове Хиос две галеры, около полутора сотен солдат, да еще столько же из числа портовых головорезов. Но точно так же он бы поступил, если бы римская курия сдержала свои обещания.
   Да, он изгнанник. Ну и что с того? Разве можно обвинять любимую за то, что тяжкий недуг, поразивший ее, исказил до того прекрасные черты?
   Долго, очень долго разворачивалась галера, пристраиваясь бортом к каменному молу. А там, вблизи от полощущих по ветру флагов, уже толпились празднично одетые люди, слышались приветственные возгласы и смех.
   - Они встречают меня ! - захолонуло сердце от радости, и у дородного, в расцвете сил мужчины едва не подкосились ноги.
   Краски ярче заиграли в глазах, воздух живительной струёй вливался в грудь, наполняя тело пьянящей легкостью и силой.
   Толпа взорвалась радостными криками, когда он ступил ногой на отшлифованный временем камень причала. С башен ухнули крепостные орудия, и в образовавшийся живой коридор, на белоснежном красавце-коне въехал император. Пурпурная мантия волнами спускалась с его плеч на круп скакуна, вышитый золотом хитон облегал широкую грудь, а на отделанных драгоценными каменьями сапожках василевса сверкали золотом двухглавые орлы - фамильный герб Палеологов, символ неукрощенного духа Империи.
   Вслед за императором двигалась его свита, и во многих из них Исидор узнавал некогда близких ему людей. На мгновение ему мучительно захотелось поверить, что не было тех долгих лет изгнания, что это праздничное торжество и люди на пристани - всё это для него, Исидора, бывшего гражданина и епископа Византии. Но тут же, невесело усмехнувшись, одёрнул себя : нет, они видят в нём всего лишь посланника Ватикана, представителя католической Церкви и вассальных ей европейских государств. Им не нужен он как личность, в этом качестве он давно умер для ромеев.
   Император легко, подобно юноше, спустился с коня и приблизившись к прелату, почтительно приветствовал его. Исидор ответил на приветствие, заверяя василевса в своём дружеском расположении к нему и к его государству, а также выразил желание как можно скорее разрешить спорные вопросы, мешающие установлению согласия и прочного договора.
   - Кроме того, я надеюсь, василевс помнит, что я по происхождению ромей, и интересы отечества, которое я, невзирая на обстоятельства, по-прежнему считаю своим, остаются для меня превыше всего.
   - Мы рассчитывали услышать это и будем рады принять в свой круг ещё одного союзника и друга. Для нас человек, поступающий согласно своим убеждениям и долгу, вне зависимости от сторонних суждений, всегда был и будет достоин уважения.
   Константин отступил на полшага в сторону и сделал рукой приглашающий жест. Сдерживаемая тонкой цепочкой гвардейцев толпа вновь взорвалась приветственными криками, и на дорогу перед прелатом и василевсом полетели охапки цветов. Под звуки кимвалов и фанфар они приблизились к карете, впряжённой в шестерку лошадей, но Исидор вежливо отклонил приглашение сесть в неё, мотивируя своё нежелание тем, что сквозь маленькие оконца ему не удасться в достаточной мере насладиться обликом Константинополя. Тогда, как бы заранее предвидя отказ, к нему подвели гнедого жеребца, украшенного разноцветными лентами и бантами, с пышным плюмажем между ушей.
   Торжественный кортеж медленно проехал по улицам и площадям; кардинал лёгкими поклонами отвечал на приветствия, то и дело поднимая руку для благословения. Истосковавшееся по праздникам население высыпало из домов; многочисленные зеваки, рискуя вывалится вниз головой свешивались с окон и с крыш, махали шляпами, беретами и платками. Радостный гул катился волнами, подобно приливу, а поверх него как бы барашками пены всплывали громкие ликующие выкрики.
   Прелат вновь ощутил угрызения совести - сам того не желая, он предстал перед этими людьми в качестве избавителя от близкой беды, вестника мира, покоя и процветания. В их глазах он вырастал в вершителя судеб, ведущего за собой объединные войска Европы, в святого Георгия -драконоборца, избавителя от врага измученных тревогой горожан.
   Но чем он мог ответить на эту надежду? Он знал слишком много, чтобы не питать пустых иллюзий, и не мог ничего дать воспрянувшим духом ромеям. Исидору вдруг на мгновение захотелось крикнуть во всю мощь своих лёгких: "Люди, вы обманулись ! За мной нет никого и ничего, кроме галер и трёх сотен солдат !" И пусть тогда его разорвут в клочья, лишь бы только не продлять эту медленную пытку.
   Но кортеж продолжал двигаться вдоль улиц, и кардинал по-прежнему дарил улыбки, отвечал на приветствия, благословляюще поднимал руку и только на мгновение, украдкой, как-бы от солнца, прикрыл ладонью мучительно щиплющие непролитыми слезами глаза.
  
  
  
  
   Однако далеко не все разделяли радость горожан. Противники Унии, отчаявшись что-либо изменить в происходящем, решились нанести ответный удар. Православная партия сделала всё возможное, чтобы поднять на открытое сопротивление. Монастыри загудели, как встревоженные ульи; вдохновенные проповеди разжигали фанатизм; колокола на звонницах, сотрясая ударами ветхие строения, собирали людей со всей округи. Подобно стаям чёрных воронов схизматики высыпали прочь из тесных келий и толпами шли по улицам, сзывая народ и выкрикивая хулу латинянам. Церковные хоругви с ликами Христа и Богоматери раскачивались, как мачты корабля при шторме; в тёмной массе монашеских ряс белыми пятнами мелькали искаженные религиозным исступлением лица.
   Шествия быстро обрастали мирянами, тянулись со всех концов города к центру. Настроение толпы изменчиво и многие из тех, кто еще недавно приветствовал торжественный въезд кардинала в Константинополь, теперь громко выражали свой протест. Из трущоб и подвалов зданий выползали отбросы общества - воры, бродяги, нищие и калеки. Людской поток рос прямо на глазах; возбуждение, подогреваемое горячим вином и страстными призывами священников грозило вылиться в открытый бунт.
   Притягиваемые как магнитом толпы стекались к монастырю Пантократора, где в тиши и уединении укрылся бывший глава православной Церкви Георгий Схоларий, под именем Геннадия принявший схизму. Приблизившись к монастырю, толпа в растерянности остановилась перед запертыми воротами. Неожиданное препятствие охладило пыл; вдохновители угасли - никто не мог допустить кощунственной мысли о штурме монастырских стен, освящённых, казалось, самим духом непротивления насилию. Громкий стук оставался без ответа, лишь на мгно-вение в смотровом окошке мелькнул чей-то перепуганный глаз и тут же скрылся за бурым деревом заслонки.
   Время шло, нетерпение жгло души, и толпа, пополняемая новыми людьми стала глухо волноваться. Уже первые камни застучали в массивные створы; истеричные выкрики: "Геннадия держат взаперти !" будоражили людей, вызывали мрачные подозрения. Камни всё чаще стучали по стенам, порой перелетали через ограду; невесть откуда взявшим-ся бревном стали сокрушать ворота. Наконец они поддались, и толпа с криками, сметая с пути немногочисленных перепуганных монахов-служек, пытающихся образумить людей, ворвалась на территорию монастыря.
   Добежав до келий, горожане остановились: впитанное с материнским молоком почтение перед таинством богослужения удерживало их на почтительном расстоянии.
   Поначалу робко, затем всё громче и громче зазвучали призывы:
   - Пусть Геннадий выйдет к нам !
   - Мы ждём твоего слова !
   - Скажи, Схоларий, что нам делать ?
   Толпа бурлила и волновалась. Стиснутые множеством разгоряченных тел, монахини, пытаясь вызволиться, бились подобно выброшенной на берег рыбе и исступленно визжа, впивались ногтями в лица окружающих. Невзирая на святость места проклятия сыпались градом; рослые энергично работали локтями, приземистые старались уберечь от ударов головы. Требования нарастали, звуча угрожающе. Казалось, еще немного - и терпение толпы лопнет, взорвавшись неудержимым стремлением к разрушению. Внезапно люди ахнули и подались назад. Дверь кельи распахнулась, и из нее выглянул человек в грубом черном облачении. Его пронизывающие глаза из-под надвинутого по самые брови капюшона горели мрачным и недобрым огнём, крючковатый нос хищно нависал над тонкой щелью рта. Жгуче осмотрев пришельцев, он презрительно передернул плечами, вышел, прикрыл за собой дверь и застучал по ней мо-лотком. Закончив, Геннадий вновь укрылся в келье, оставив на двери прибитый листок. В тишине отчётливо лязгнул задвигаемый засов.
   Оторопевшая от неожиданности толпа некоторое время мрачно созерцала распятый на двери пергаментный лист, затем вновь раздались крики:
   - Читайте ! Читайте !
   - Он оставил нам послание !
   - Волочите монахов к двери, они знают грамоту !
   Вперёд протиснулся тучный игумен, уверенно рассекающий людскую массу внушительным животом. Протолкавшись к двери, он требовательно вскинул руки, призывая к тишине.
   Народ всколыхнулся: послание желали услышать все. Задние отчаянно стали пробиваться вперёд, передние же не уступали своих мест, и игумен, притиснутый к дубовой двери, истошно завопил, осыпая проклятиями напирающих на него людей и пытаясь отлепить придавленное к посланию лицо.
   Понемногу волнение улеглось, и священнослужитель стал читать зычным, хорошо поставленным голосом:
  
   " О, жалкие ромеи! Зачем вы отступили от пути пра ведного, удалились от Бога, понадеявшись на силу франков и латинян ! Вместе с Городом, ввергнутым в прах, вместе с пленом, который вас постигнет, утратите вы веру свою и благочестие. Вы отступили от отеческого предания и стали проповедывать бесчестие. Горе вам, когда придёт на вас суд Божий !"
  
  
   Игумен закончил чтение; недобрая тишина повисла в воздухе. Потрясённые услышанным, люди растерянно переглядывались: грозное предсказание эхом продолжало звучать у каждого в ушах. Отравленные злобой слова упали на благодатную почву, и отчаяние с новой силой забродило в душах, разрастаясь и не находя выхода.
   - Анафему Флорентийскому Собору ! - надрывно закричал чей-то голос.
   Спрессованая масса людей вздрогнула.
   - Будь проклята Уния и униаты ! - взлетел исступлённый женский визг.
   Толпа взорвалась градом проклятий и оскорблений. Высыпав из-за монастырской ограды, люди разбегались по всему городу, выкрикивая угрозы католикам и латинофилам.
   Бурлящие потоки монахов и монахинь, игуменов и церковных служек, мирян и солдат растекались по улицам, понося "бесчестных отступников" и грозя им немедленной смертью. Начались погромы. Горожане врывались в трактиры и харчевни, вышибали двери и рамы окон в лавках виноторгов-цев, и выходя оттуда с полными чашами вина, до дна осушали их в честь иконы Богородицы, славя её и призывая в защитницы Города.
   Вино кружило головы; многие без сил опускались на четвереньки и уже сидя на земле, продолжали распалять себя, захлёбываясь словами и руганью. Более выносливые не прекращали буйства, организуя шествия по городу и, прикрываясь святыми образами и хоругвями, кричали на все голоса:
   - Не нужно нам ни помощи латинян, ни единения с ними !
   - Нам не надобна Уния! Пусть удалятся они от нас со своим неправедным учением !
   Глухая смута постепенно овладела Константинополем. Подняла голову и партия туркофилов, ранее избегавшая открытой политической борьбы. Её вождь, мегадука Лука Нотар, страстно ненавидящий всё, что связано с латинянами произнёс фразу, ставшую затем легендарной: " Лучше увидеть в Городе царствующей турецкую чалму, чем папскую тиару !"
   Эти слова были тут же подхваченны и разнесены сторонниками мегадуки, а население столицы тем временем продолжало волноваться, разрываясь между противоборствующими лагерями.
   Кое-где вспыхнули схватки вооруженных групировок; гигантская чаша Ипподрома, способная вместить в себя в то время почти всё население Константинополя, едва не оказалась, как и прежде, во времена расцвета Империи, ареной кровавого побоища. Угрожающим стало и положение на окраинах города. Жители латинских кварталов спешно баррикадировались в своих домах; отряды латников оцепили перекрестки улиц и площади Константинополя; конные патрули гвардейцев рассеивали наиболее решительно настроенные толпы горожан. Но всё же, несмотря на яростное сопротивление части населения, Исидор провёл богослужение в храме святой Софии.
   Католическим его можно было назвать лишь отчасти: у кардинала не было достаточного опыта канонической службы, да и латинский язык, непонятный большинству присутствующих, с трудом давался прелату. Красное облачение Исидора, хотя и резало глаз своей непривычностью, почти терялось на фоне подавляющего великолепия древнего храма.
   Стройные, украшенные резными капителями, подпирающие собой высокие арочные своды, колонны светились в предзакатных солнечных лучах богатой палитрой красок - белый проконесский мрамор, светло-зеленый эвбейский, красный и голубовато-белый карийский, египетский розовый и жёлтый нумидийский порфир. На глянцевом полу, мощенном плитами многоцветного мрамора, как в тихих водах озера, отражались парящие в высоте светильники на бронзовых цепях.
   Обширный зал был полон приглушеного, рассеянного света. Янтарные лучи сочились из многочисленных окон и растекались вширь, до самых дальних уголков храма. Переступившего порог охватывало ощущение тайны, тихой и покойной, ласковой, как звуки небесного песнопения.
   Над отливающем позолотой алтарем высился полусвод, два других окружали его по бокам, как бы повествуя непосвященным о трех ипостасях Святой Троицы - Отце, Сыне и Святом Духе. Три малых полусвода объединял в себе большой, отражающий нераздельное единство трех составных Божественной Сути. Над полусводами, растворяя в себе весь храм, парил в воздухе колоссальный купол. Безмерно огромный, подобно небу, свод, казалось, удерживался на весу лишь столпами солнечного света
  из полукруглых окон по его краям; олицетворял собой единение Троицы с миром, Бога с человечеством, мистическую связь вечности и пространства.
   Иногда, сквозь малые окна куполов, из неба в небо, пролетали голуби и нежным, как у ангелов, шорохом крыльев смущали благочестивый покой тысячелетнего храма.
   Храма святой Премудрости.
   Хор мальчиков-служек по-детски неокрепшими голосами выводил щемяще-чарующую мелодию литургии, и это песнопение, отражаясь от бесчисленных арочных сводов, как бы окутывало молящихся со всех сторон тончайшей паутинкой небесных звуков и тихого, чуть слышного нежного шепота.
   Одни внимали радостно и истово, с глазами, полными воодушевления; лица других были сумрачны и враждебны, казалось, лишь долг верноподданных удерживает их здесь. Исидор вёл службу умно и тонко, стараясь не вызывать раздражения у немалого числа присутствующих православных епископов. Он понимал, что его сутана и латинский язык для
  многих из них, что красная тряпка для быка, но изменить что-либо не было в его силах.
   Кардинал не стал затягивать богослужение. Окончив, он склонил голову перед паствой, и с облегчением перейдя на греческий язык, заговорил:
   - Братья и сёстры мои ! Пусть этот день будет памятен всем. Великая Уния, сплотившая две Церкви, вновь явила нам пример миролюбия и терпимости. И это пойдет, не может не пойти на благо христиан всего мира. Я верю, связь не порвётся с веками, и согласие неминуемо принесет свои добрые плоды.
   Он смолк, окидывая взглядом внимающих ему людей. Затем повернулся в сторону стоящих с правого края, в первых рядах, императора и его свиты.
   - Я знаю, решение это нелегко далось вам. Подобно тому, как наречие родственных племён, разделённых пространством, со временем меняется до такой степени, что народы впоследствии с трудом понимают друг друга, так и в лоне Вселенской Церкви иногда возникают иные вероучения и ереси. Но трижды преступен тот, кто пользуясь этим, пытается расколоть Святое учение на чуждые друг другу части и колеблет тем самым вековые устои христианства. Бог един у нас, и я назову кощунством любую попытку использовать имя Создателя в своих неблаговидных целях.
   Исидор поднял руки.
   - Я же желаю, чтобы враг, готовящийся пожрать нас, аки лев рыкающий, был повержен и изгнан обратно в пустыню. И как представитель святейшего Ватика-на, сделаю все от себя зависящее для посильного участия главы католической Церкви папы Николая V в деле отражения натиска неверных. Сегодня же мои гонцы отправятся в Рим, и постановление Флорентийского собора вступят в силу. Да святится воля Господня. Во имя Отца, Сына и Святого духа !
   Константин согласно наклонил голову, но когда он заговорил, его голос был полон горечи.
   - И мы желаем, чтобы слова, которые здесь только что звучали, сбылись и сбылись как можно скорее. Гонцы Империи не раз поспешали в Рим, но не находили там ничего, кроме радушного приёма и уклончивых обещаний. Но мы не теряем надежды, что Господь услышит молитвы наши. Да святится во веки веков Его воля. Во имя Отца, Сына и Святого духа!
   - Во имя Отца, Сына и Святого духа! - эхом пронеслось среди присутствующих.
   - Амен ! - заключил Исидор, воздевая над ними распятие.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА VI
  
  
  
  
   В то время как в Константинополе постепенно угасали волнения, вызванные прибытием папского легата, войска Турхан-бея уже двигались по землям Мореи.
   Перед испытанным в битвах полководцем ставилась одна, достаточно ясная цель: не допустить воссоединения греческих князей Фоки и Димитрия и всячески препятствовать им в посылке войск на помощь Константино-полю.
   Но эта задача казалась до обидного малой обласканному султаном турецкому сатрапу: он поклялся покорить для своего повелителя все земли, через которые пройдет его войско. Не встречая серьёзного сопротивления, османская армия прошла вдоль низменных равнин залива Кипарисов. Её головные отряды легко овладевали слабо защищёнными городами, не успевшими отстроить разрушенные в предыдущей войне стены. Обогнув
  горную гряду, войско вышло на плодородные приморские берега и, разоряя окрестные сёла, устремилось вглубь страны.
   И там впервые, на засеянном овсом поле, дорогу захватчиками преградило наспех собранное греческое ополчение.
   Передовые отряды турок замерли в нерешительности, ожидая подхода основных сил; гонцы тут же помчались к Турхан-бею с известием. Выжидание было благоприятным для обеих сторон: к туркам подтягивались растянувшиеся на много верст полки османского бея; ополчение же бесперерывно пополнялось стекающимися с близлежащих земель селянами. Последними пришли спустившиеся с высокогорных пастбищ пастухи, ведя на привязи своры лохматых, злобных волкодавов.
  Оборванные, плохо вооруженные отряды ополченцев, воинственно размахи-вающие топорами и самодельными пиками, быстро сливались, подобно капелькам ртути, в одну большую, громкоголосую, воодушевленную собст-венной решимостью толпу.
   Турхан-бей медлил, ожидая подхода дружин морейских князей - ввязываться в бой с землепашцами и пастухами казалось ему оскорбитель-ным. Но время шло и, потеряв терпение, он послал конницу на разгон неровного строя ополченцев.
   Схватка была короткой и жестокой: отступив поначалу под сильным натиском, греки яростно набросились на врага. Град стрел и камней полетел в чужеземцев; в лошадей швыряли охапки пылающей соломы, и они, дико храпя, вскидывались на дыбы, сбрасывая седоков на ножи поселян. Тяжёлые цепы молотили всадников, ломали кости и черепа; распрямленными косами и серпами на длинных рукоятях подрезали сухожилия на ногах у лошадей; топорами и вилами добивали упавших на землю. Пастухи спустили собак, и огромные, свирепые как волки псы, вгрызались в лошадинные бока, хватали выброшенных из седел людей за горло. Даже длинные пастушечьи кнуты превратились в тот день в оружие: утыканные острыми гвоздями, они с громкими хлопками впивались в тела, вы-бивали глаза, рвали плоть на куски.
   Отпор был настолько силен и неожидан, что сбитая с толку, растерянная и поредевшая конница повернула и обратилась в позорное бегство. Разъярённый неудачей авангарда и торжествуюшими криками противника, Турхан-бей двинул вперёд всё войско.
   Отважные, полные решимости, но плохо организованные, не имеющие понятия о боевом построении, вооруженные к тому же не предназначенными для битв орудиями труда, отряды ополченцев не могли долго сдерживать напор отборных частей турецкой армии. После яростного сопротивления греки стали отступать, растворяясь в близлежащих неприступных скалах. Устремившиеся было в погоню турки не смогли долго преследовать беглецов: кони часто оступались на узких горных тропках, срывались в овраги и ущелья вместе с седоками; за каждым камнем подстерегали затаившиеся в засаде стрелки.
   Удовольствовавшись тем, что поле битвы осталось за ними, турецкие войска продолжили поход. Оставляя позади себя разорённые города Пелопоннеса, Турхан-бей направился вглубь Аркадии: дорога на Коринф была открыта.
   Постоянные набеги тревожили турок. Разбитые в открытом бою, ополченцы разделились на множество маленьких групп и повели партизанскую борьбу про-тив захватчиков. Даже при дневном свете можно было ждать нападения из заса-ды; приотставшие или просто зазевавшиеся солдаты жизнью расплачивались за свою беспечность. С окружающих отвесных скал порой внезапно срывались ог-ромные валуны и увлекая за собой лавины камней, с ужасным грохотом обруши-вались вниз,
  давя людей и повозки.
   По длинной, извилистой дороге османское войско растянулось, подобно гигантскому змею, теряя тем самым в подвижности и маневренности. Запасы продовольствия стали подходить к концу; нечасто встречающиеся колодцы и родники были щедро сдобрены ядовитыми травами. Близлежащие сёла и деревеньки при приближении войск оказывались пусты - заблаговременно предупреждённые жители бежали, уводя за собой скот и уничтожая посевы. Едкий дым горящих строений, подобно сизому шлейфу, тянулся вслед за захватчиками.
   Начался падёж лошадей - на бесплодых скалах для них не находилось достаточно пищи. Люди задыхались от палящего зноя: жесткие лучи высокогорного солнца вытапливали остатки сил из изнуренных тел. Турхан-бей распорядился оставить обоз и пленных, но эта мера лишь обозлила солдат. Открытый ропот, предшественник бунта, всё шире распостранялся среди воинов. Облегчить положение помог бы бой с врагом, но греки, наученные горьким опытом, избегали теперь открытого столкновения, предпочитая терзать захватчиков неожиданными наскоками.
   Не пройдя и половины пути, Турхан-бей остановил продвижение: дальше дорога углублялась в узкое, как лезвие ножа, ущелье и пролегала по руслу высохшей реки. Опытный военачальник понял, что здесь, где даже маленький отряд способен остановить целую армию, он может потерять всё своё войско. Разбив в долине укреплённый лагерь, бей послал своего старшего сына Ахмеда с сильным отрядом конных воинов на разведку пути.
  
  Осторожно и медленно продвигалась конница вдоль каменистого дна ущелья; дозорные до рези в глазах всматривались в крутизну поросших кустарником скал, пытаясь уловить в плывущем мареве приметы замаскированной засады. Прошел день, нервы у привыкших к степным просторам воинов начали сдавать. И когда перед ними открылась вдруг широкая дорога, уводящая в сторону от опасной тес-нины, охраняемая небольшой, тут же обратившейся в бегство заставой, они радос-тно устремились по ней, увлекая за собой и своего неопытного командира. Там их и подстерегли объединенные дружины морейских князей Фоки и Димитрия.
   В кровавой сече турецкий авангард был полностью истреблён, а сам Ахмед попал в плен.
   Разгром передового полка был настолько внушителен, что Турхан-бей, оставив первоначальные планы, спешно вывел войска обратно к заливу и, рассредоточив солдат по захваченным ранее областям Пелопоннеса, стал выжидать распоряжений султана, попутно ведя нелегкие переговоры с князьями о выкупе сына.
   И всё же, несмотря на неудачу, османское войско сыграло именно ту роль, для которой и было предназначено. Между Фокой и Димитрием вновь вспыхнули разногласия: младший звал брата на помощь Империи, но тот возражал, справедливо указывая, что переправив воинов в Константинополь и имея у себя за спиной еще не разбитого и сильного врага, они сами, своими руками предадут Морею во власть хозяйничающих шаек османов.
  
  
  
  
  
   Спустя два месяца после возвращения Кантакузина из Генуи в залив Золо-того Рога вошли два тяжело груженных судна.
   Толпящиеся на пристани горожане и моряки во все глаза смотрели, как массивные галеры с темными провалами орудийных бойниц в бортах величаво разворачивались под дружный всплеск длинных рядов весел. На мачте одного из кораблей, рядом с генуэзским флагом, развевался командирский вымпел с изображением родового герба в виде узорного щита, на фоне лазоревого поля которого рука в стальной шипастой перчатке душила жалящую её змею. Это прибыл завербованный Кантакузином, при посредничестве галатских купцов, отряд генуэзских воинов во главе со своим кондотьером Иоганном Джустиниани, прозван-ного за свой немалый рост Лонгом -- Длинным.
   Об этом человеке слагались легенды - сама Удача, казалось, искала его, следовала за ним по пятам. Участник бесчисленных сражений, непревзойдённый специалист по взятию и обороне крепостей, изучивший до мельчайших деталей военные уловки противника - уже одно имя его вселяло надежду. Не только он - семь сотен испытанных в сражениях солдат казались горожанам железным стержнем, вбитым в уже рушашиеся стены Империи. Ну как тут не уверовать в благосклонность Провидения ? И никто в то время не мог и предположить, какую ро-ковую роль сыграют генуэзские ландскнехты в последующих событиях.
   Толпа ликовала, теснясь на причале. Наиболее нетерпеливые бросались в лодки и плыли, испуская радостные крики, навстечу галерам. Со стен в приветственном салюте грохотали пушки и реяли полотнища знамён. Корабли с шумом сбросили якоря. На пристань перекинули мостки и под скрип досщатых трапов с палуб на землю непрерывной вереницей стали спускаться воины, чьи тела как будто бы навеки срослись с кольчугой и броней, а шлемы казались продолжением голов. Растолкав толпу налитыми силой плечами, они высвободили большую площадку и тут же принялись разгружать трюмы своих кораблей.
   Перед изумленной публикой вырастали горы оружия и хитроумных приспособлений ратного ремесла. Среди связок копий и алебард, дротиков и стрел для арбалетов лениво развалились утыканные острыми гвоздями брёвна с колёсами по краям; отдельными кучками лежали мечи, палаши и огромные двухлезвенные топоры для уничтожения осадных сооружений. Рогатины, абордажные сети, строенные зазубренные крючья с мотками верёвок на концах, плавильные котлы, слитки металла и бочонки с порохом - всё это сортировалось и складывалось прямо на земле, поражая воображение горожан, отвыкших от вида такого количества и разнообразия орудий убийства и защиты от него.
   Сгибаясь под тяжестью, воины выволокли с кораблей несколько малых ка-тапульт и похожих на большие арбалеты баллист, способных метать до сотни стрел одновременно. Наёмники были сумрачны и деловиты: не отвечая на заигрывание городских гулящих девиц, отмалчиваясь на приветствия проживающих в Константинополе соотечественников, они
  безжалостно опустошали кладовые своих галер, изредка перебрасываясь короткими отрывистыми фразами.
   Выгрузкой руководил рослый широкоплечий человек с густой смолистой бородой на массивной челюсти и сплюснутыми на макушке, поредевшими от частого ношения шлема волосами. Его зычный голос был слышен издалека; ткани одежды трещали под напором крепких мышц; загорелые, изрезанные шрамами черты лица казалось навсегда застыли в маске непреклонной решимости.
   - Это он ! Это он ! - возбуждённо неслось среди горожан, и они, вытягивая шеи и приподнимаясь на носки, старались получше рассмотреть прославленного воина.
   Делегация представителей Галаты растерянно топталась на месте, лишенная возможности приблизиться с приветственным словом к Джустиниани - кондотьер бесперерывно перемещался между выгружаемым снаряжением и кораблями, отдавая распоряжения и приказы своим солдатам. Наконец, улучив момент, глава делегации преградил ему дорогу. Лонг остановился, смерил негоцианта с ног до головы цепким взглядом, от которого генуэзцу стало слегка не по себе.
   Преодолев смущение, но всё же чуть запинаясь, представитель напыщенно произнёс заготовленную речь. Джустиниани слушал молча, не отрывая глаз от продолжающейся разгрузки кораблей, всем своим видом выражая раздражение занятого делом человека, вынужденного ради пустых приличий терять драгоценное время.
   Наконец, потеряв терпение, он жестом остановил разговорившегося соотечественика.
   - Прошу великодушно извинить меня, старейшина, но солнце уже близко к закату, а дни в это время года, к сожалению, коротки. Передай моё пожелание колонии всяческих благ и процветания, а так же....
   - Эй, ты ! Ты что делаешь ! - внезапно заорал он, отворачиваясь от собесед-ника.
   Поток ругани, смешанный с чудовищным богохульством, обрушился на голову ландскнехта, по неосторожности выронившего бочонок с порохом на причал .
   Представитель общины вздрогнул от неожиданности, невольно отступил на шаг и с досадой передернув плечами, оскорбленно удалился.
   Вскоре на пристани как принимающий от лица императора, в окружении конной свиты, появился Кантакузин. Спешившись, стратег приблизился к Лонгу и обменялся с кондотьером приветствием. Горожане взволнованно зашептались и даже ландскнехты удивленно подняли головы: за исключением лишь некоторых внешних черт, сходство между военачальниками было настолько велико, что, казалось, для отливки этих мощных тел была использована одна форма.
   Выгрузка подошла к концу, облегчённые галеры поднялись над водой на два фута. На доставленные подводы погрузили то, что представляло первоочередную ценность, возле прочего же снаряжения встали часовые, держа в руках длинные древки алебард.
   Джустиниани проревел приказ, и городской люд радостно зашумел, глядя на выстраивающихся в колонну ландскнехтов. Раздалась новая команда, и причал задрожал под мерной поступью семи сотен тяжело вооруженных солдат.
  
  
  
  
   Империя накапливала силы. Непрерывной чередой стекались в Константинополь доверху груженные подводы с зерном и продовольстви-ем. В кузнях по ночам перестали гаснуть горны, и под звонкий стук молотов всё новые и новые бруски добела раскаленного металла вытягива-лись и заострялись, приобретая веками выверенные формы мечей, сабель и палашей.
   Спешно восстанавливались обвалившиеся во многих местах крепостные стены; заменялись попорченные сыростью деревянные мостки, перекрытия, лестницы, ржавые решётки бойниц. На площадках башен сколачивались подвижные платформы; кое-где возводились дополнительные защитные приспособления; городские ворота укреплялись и обшивались новыми железными и бронзовыми листами. Десятки каменщиков, подобно муравьям, ползали по гигантскому акведуку Валента, очищая его от водорослей и грязи, обновляя осыпающуюся кладку этого древнего сооружения; в городских цистернах, открытых и подземных, заплескались
  вновь целые озёра ключевой воды.
   В заливе Золотого Рога и в бухте Феодосия бросали якоря италийские гале-ры. Многие из них везли небольшие отряды добровольцев, в большинстве своём укомплектованные романтически настроенной молодежью. Немало было среди них и авантюристов всех мастей, охотников до легкой добычи, непосед и прочих искателей приключений. Три венецианских парусника доставили в Константинополь сильный отряд наёмников: республика Святого Марка не желала оставаться в стороне от событий, непосредственно затрагивающих её торговые интересы. Во-енная удача изменчива, от поражения не застрахован никто. Зачем же в таком случае лишать себя лакомых кусков при разделе хотя бы части наследства Османского султаната, если по воле судьбы его армия будет разбита под стенами города? Предлог для военной помощи был достаточно благовиден: не связывая себя обоюдным договором, Венеция брала под защиту своих колонистов в Константино-оле. Кондотьер прибывших трёх сотен ландскнехтов, Иероним Милош, выходец из Моравии, вместе с делегацией жителей Венецианского квартала, был в первый же день принят императором.
   Даже далёкая Кастилия направила в Византию своего консула Франциска Толедского, происходящего по материнской линии из царской династии Комнинов, который на вырученные от продажи родового поместья деньги сколотил из средиземноморских пиратов свирепую ватагу.
   Всё это сильно поднимало дух горожан, но высшие сановники при встречах отводили глаза в сторону: мизерность приходящей помощи сидетельствовала о провале миссий и посольств к королевским домам Венгрии, Чехии, Сербии и Франции. Рассчитывать на нечто большее, чем крохотные отряды добровольцев и наёмных воинов, уже не приходилось; идея крестовых походов бесславно канула в Лету.
   Судьба Константинополя, последнего осколка некогда обширного и могучего государства, стянувшегося в точку вокруг своей великой столицы, хотя и вызывала тревогу и сочувствие всего христианского мира, однако не могла подвигнуть погрязших в мелких каждодневных дрязгах больших и малых венценосцев на что-либо большее, чем громогласные заверения в своей воинственности и верности общехристианскому завету о помощи ближнему.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА VII
  
  
  
  
   Феофил Палеолог задумчиво перелистывал лежащий у него на коленях тяжелый фолиант и изредка, вскользь, делал пометки на полях. Из открытого окна доносились голоса, скрип гравия и стук подков: слуги выводили и чистили лошадей, готовя их к выезду.
   Дверь распахнулась и в кабинет летящей походкой вошла девушка лет семнадцати, преисполненная изяществом и той особой красотой, свойствен-ной только юности. Её золотистые волосы, убранные от висков, свиваясь в локоны, мягко спускались прямо на плечи; удлиненное, с правильными чертами, лицо казалось чуть шире из-за больших тёмных глаз, оттенённых ровной полоской бровей. Линия красиво очерченных губ свидетельстовала о твердом характере и силе воли, внося чуть жёсткую нотку в гармонию прекрасного лица.
   Девушка пересекла комату и присела на краешек кресла напротив Феофила.
   - Отец, - произнесла она. - Это верно, что во дворце императора сегодня будет дан приём в честь наших гостей?
   - Да, Алевтина,- Палеолог слегка улыбнулся в бороду при слове "гостей".- Император устраивает торжество для наших союзников и я, как должностное лицо, обязан при этом присутствовать.
   - Там будет весело, отец?- Алевтина заглянула ему в глаза.
   - Навряд ли, - вновь усмехнулся Феофил.- Скорее, там будет очень шумно.
   - Я хочу поехать во дворец вместе с тобой, - твердо сказала дочь, поднимаясь с кресла.
   Затем, поколебавшись, уже менее уверенно добавила:
   - Я даже и не припомню, когда в последний раз была во дворце. Кажется, во время коронации императора. Там было так красиво, празднично. И много интересных людей. С тех пор прошло ....
   - Четыре года, - подсказал Феофил.
   - Ч е т ы р е года ! - воскликнула она.- Всего лишь ! Ты думаешь, император не рассердится, узнав, что ты держишь взаперти единственную дочь?
   Феофил рассмеялся.
   - Я думаю, василевс простит мне этот маленький грех.
   Тем более, что у него сейчас других забот предостаточно. Не сердись на меня - владеющий сокровищем становится скупцом. Но если ты действительно хочешь сопровождать меня во дворец -- поторопись, - он взглянул на стенные часы. - На сборы тебе осталось не более трех часов.
   Алевтина просияла и торопливо поцеловав отца в лоб, вышла из кабинета. Феофил упруго поднялся из кресла и подошел к окну. Перед парадным входом в особняк молодой конюх выгуливал нетерпеливо всхрапывающего жеребца, любимого коня протостратора. Палеолог некоторое время любовался игрой выпуклых мышц скакуна, затем перевел взгляд дальше, в сторону уводящей в парк тенистой аллеи.
   После смерти жены он всю свою любовь, всю неизрасходованную неж-ность отдал единственной дочери и по мере того, как проходили годы, он находил в ней всё новые и новые черты сходства с матерью. Грациозность формирующегося стана, очертания высокого лба, лучистый взгляд и теплое золото струящихся волос - всё вызывало в нём образ
  безвременно ушедшей из жизни Ирины. Даже походка, улыбка и смех были удивительно схожи. Иногда мистическое чувство охватывало Феофила - ему казалось, что душа матери воплотилась в Алевтине и ждёт лишь срока, чтобы пробудившись от сна, вновь войти в покинутый ею мир. И тем более тяжкой для него была мысль о том, что неизбежен тот день, когда некий человек вторгнется в его дом и отнимет, похитит то, что с каждым годом становилось для него всё дороже - его дочь. Возможность вторичной женитьбы не приходила ему в голову, да и ни одна из женщин не могла заменить ему Ирину, чей образ никогда не покидал его.
   Спустя некоторое время пара пристяжных лошадей уже везла карету по направлению к Влахернскому дворцу. Феофил со своим оруженосцем ехали верхом спереди кареты, а замыкал процессию небольшой отряд конных гвардейцев, сопровождавших своего командира повсюду, в любой час дня и ночи.
   Огромные, окованные узорным железом ворота Влахернского дворца были радушно распахнуты навстречу съезжающимся гостям. По бокам от парадного входа уже толпились конюшие и слуги, держа на поводу лошадей своих хозяев; из ярко освещенных окон лились звуки музыки и слышались голоса людей.
   В просторном зале уже собрался цвет византийской знати и прочие именитые гости. Мимо неподвижных стражей прогуливались, степенно беседуя, сенаторы и военачальники; чуть обособленно держались представители древних аристократических родов и служители церкви. Оживлённо и деловито переговаривались богатые негоцианты; громко звучали натренированные в шуме битв голоса кондотьеров, прорезывая многоголосье резким чужеземным говором. Многие из приглашенных явились с жёнами и дочерьми, другие привели старших сыновей как продолжателей рода и наследников фамильных владений.
   Феофила Палеолога узнавали, приветствовали, уступали дорогу. Лишь в середине залы его задержал высокий, крепкого телосложения человек, которого сопровождал щеголевато одетый юноша.
   - Приветствую тебя, любезный Феофил, - звучно пророкотал Кантакузин, расплываясь в широкой улыбке и разводя руки в стороны.
   - Доброго здравия тебе, благородный Димитрий, - ответил протостратор.
   - Я вижу, ты оказал честь двору, разделив приглашение со своей дочерью,-стратег остановил взгляд на лице Алевтины.
   Девушка вспыхнула и опустила голову, не выдержав пронизывающего взгляда тёмных глаз.
   - Ты заметно похорошела со дня нашей последней встречи,- продолжал Димитрий. - Годы пошли тебе на пользу - время, старящее нас, сделало тебя красивой.
   - Она упросила меня взять её с собой на торжество, - Феофил ободряюще улыбнулся дочери, - и я не мог ей отказать.
   - Ты поступил правильно, друг мой, и я сожалею, что она не просила тебя об этом раньше !
   Кантакузин, полуобернувшись, положил руку на плечо юноши и принудил его сделать шаг вперёд.
   - Позволь представить тебе, Феофил, и тебе, прекрасная Алевтина, моего племянника Романа. Он слишком долго прожил со своей матерью, а моей сестрой среди латинян в Лигурии, и я, вняв его просьбам, взял его с собой в Константинополь, чтобы здесь сделать из него настоящего ромея и воина.
   Алевтина улыбнулась словам стратега и взглянула на молодого чеовека. Роман слегка покривился с досады, хотя к невоздержанности на язык своего дядюшки уже успел привыкнуть.
   - Ну, что ж, Феофил,- пророкотал Кантакузин, снимая руку с плеча Романа,- оставим молодых развлекать друг друга, а сами отойдем в сторонку: мне надо тебе кое-что сообщить.
   Оставшись наедине с Алевтиной, Роман неожиданно растерял свою самоуверенность. Прослывший в беззаботной Генуе покорителем девичьих сердец, молодой человек стоял перед девушкой, не в силах вымолвить ни слова. Мимо них парами или небольшими группами проходили гости; слышались приветстственные возгласы, обрывки бесед и шорох жестких складок одеяний.
   Молчание начинало тяготить обоих. Роман попытался Завязать разговор, внутренне молясь про себя, чтобы эта попытка удалась. Хотя и не сразу, он начал получать односложные ответы. Это вдохновило его и прежнее красноречие вновь вернулось к нему. Слова, в которых правда вдохновенно смешивалась с вымыслом, потекли неудержимым потоком. Время от времени он останавливался, ловил на себе заинтересованный и слегка удивленный взгляд Алевтины, и вновь принимался блуждать по извилистому руслу своего воображения.
   Вскоре их беседа, а точнее его монолог, был прерван посередине: растворились украшенные резьбой и позолотой двери и голос камергера громко возвестил:
   - Василевс Константин приглашает уважаемых гостей разделить с ним трапезу!
   Легкий гул волной прокатился по залу; темы неторопливых бесед сразу же оказались исчерпаны, и гости, соблюдая правила этикета, поочередно проследовали за прислугой к своим местам.
   Огромный пиршественный зал был наполнен светом сотен и сотен свечей; в камине, в который могли въехать сразу пятеро конников в ряд, жаркий огонь перебегал с одного внушительного полена на другое. Причудливой формы светильники свисали на бронзовых цепях с потолка, покрытого живописными фресками на библейские сюжеты. Длинные ряды столов, расставленных в форме незамкнутого с одной стороны прямоугольника ломились от выставленной на них снеди.
   Горы невиданных заморских фруктов прогибали своей тяжестью столешницы; в серебрянных и позолоченных кувшинах томились вина с лучших виноградников; шипели в объёмистых кадках пиво многих сортов и мёд. Огромные, зажаренные целиком кабаны уткнулись рылами в блюда, выставляя наружу кривые желтые клыки; большие, диковинного вида рыбы, в немом удивлении пуча глаза, держали в открытых ртах бекасинные яйца; белоснежные лебеди, капризно изгибая свои длинные шеи, казалось, плыли вдоль столов на своих серебрянных подносах; начинённые дичью, размерами не уступающие мельничьим жерновам, пироги источали дразнящие ароматы, а тонкая подрумяненная корочка на них еще хранила жар пекарни; сочные, нашпигованнные жиром тушки перепелов высились темными холмиками, обрамленные по краям зелеными листиками салата.
   Вскоре, после того как все были рассажены и шум голосов стал постепенно стихать, камергер, трижды стукнув золочённым жезлом об пол, провозгласил:
   - Великий василевс Империи ромеев Константин XI Палеолог !
   Гости поднялись на ноги и замерли, обратясь к дверям в дальнем конце залы. Створки медленно распахнулись, выпуская отряд гвардейцев, чьи чёрные воронённые кирасы и шлемы были искусно украшены золотыми насечками, а длинные кавалерийские шпоры мерно звенели в такт их шагам. Разделившись на два ряда, они встали по бокам двери, образовав широкий коридор из закованных в броню тел. Ещё несколько томительных мгновений - и перед приглашенными появился сам император.
   Золотые регалии царской власти украшали пурпурный паллий; огромный, размерами с дикое яблоко рубин, играя в свете свечей кровавыми отблесками, свисал с золотой цепи на широкую грудь; почти касаясь мозаичного пола, просторная белоснежная мантия из шкур горностая мягкими складками спускалась с плеч; искорки драгоценных камней, нашитых на одежду, мелькали разноцветными огоньками; на длинных и чуть подвитых волосах удобно устроилась иссиня-чёрная соболья шапочка.
   Приблизившись к трону на небольшом возвышении в центральной части сдвинутых в ряды столов, император улыбнулся и громко произнёс:
   - Мы приветствуем вас, благородные подданные Империи!
   Он слегка поклонился, сделал паузу, обводя взглядом лица людей.
   - Приветствуем и вас, отважные иноземцы, наши верные союзники, в тяжёлый час поспешившие нам на помощь! Мы приветствуем вас всех и желаем всем долгих лет жизни и здравия!
   В приглашающем жесте он слегка раздвинул и приподнял руки.
   - Мы рады видеть вас всех за своим столом и надеемся, что наше скромное угощение придется вам по вкусу. Устраивайтесь поудобнее и воздайте должное искусству царских поваров.
   Гостей не пришлось просить дважды. Разместившийся на хорах струнный оркестр, повинуясь взмаху палочки дирижёра, затянул мелодию, как нельзя более подходящую для трапезы: неторопливую, слегка тягучую и помпезную. Под звуки арф, флейт и клавессина слуги обносили гостей новыми блюдами, виночерпии без устали подливали вино и мёд в быстро пустеющие кубки.
   Пиршество шло своим чередом; у многих из участников шум винных паров в голове начинал заглушать голоса соседей, а языки порой начинали плести бессмысленные фразы. Заметно отяжелев, некоторые забывались в хмельном сне, и слуги осторожно, под руки выносили их из-за стола и усаживали в экипажи. Те, кто был покрепче, продолжали веселье, позабыв на время гнетущую тревогу последних месяцев.
   Сидящий по правую руку от Кантакузина Роман несколько раз бросал взгляды в сторону, где, полускрытая фигурой отца, сидела Алевтина. Один раз ему посчастливилось встретиться с ней глазами и, воспользовавшись случаем, он послал ей одну из самых своих чарующих улыбок. К его удовлетворению, Алевтина ответила на нее, слегка смутившись от неожиданности. Воодушевленный удачным началом, Роман осушил полный кубок в честь прекрасной половины человечества и тут же принялся обдумывать способы еще раз привлечь внимание дочери Феофила.
   Пир протекал настолько оживлённо, что мало кто обращал внимание на не сходящую с лиц высших советников тяжелую задумчивость. Вечер уже близился к концу, когда император поднялся и, сделав знак, запрещающий приближённым следовать его примеру, тихо удалился. За ним, по одному, исчезли и димархи, что, впрочем, осталось незамеченным для большинства уже изрядно захмелевших бражников.
  
  
  
  
   В кабинете василевса ярко горели свечи, трещали поленья в камине, а около огня, зябко нахохлившись в своей каталке, сидел Феофан. Император сделал знак, и слуги, пододвинув кресла рассаживающимся димархам, поспешили бесшумно удалиться.
   - Время позднее, - Константин был против обыкновения мрачен и многословен, - и всё же я созвал вас сегодня, в разгар приёма во дворце, чтобы не привлекать ненужного внимания к нашему совету. Хотя уже успело войти в обыкновение приглашать на совещания командиров союзных отрядов, я решил время от времени отступать от этой практики: ни к чему увеличивать круг лиц, посвященных в государственные тайны. Молва имеет свойства преувеличивать отрицательные стороны событий и может вызвать в людской массе излишнюю тревожность, а то и подтолкнуть к панике.
   Я желаю, чтобы тот, кто по каким-либо причинам мог быть недостаточно осведомлен о происшедших за последнее время изменениях, незамедлительно ознакомился с ними и составил свое мнение. Таким образом мы попытаемся охватить ситуацию в целом и дальнейшие действия будут вытекать из уже принятых нами решений.
   В своё время каждому из вас была поставлена определённая задача и надо отметить, что не оказалось ни одного, не справившегося с возникшими трудностями. Первому мы предоставим слово Феофану Никейскому, нашему советнику по внешним делам.
   Император откинулся в кресле и сделал приглашающий жест.
   - Пусть василевс и димархи простят меня, если я начну с главного, известного всем и давно, - голос старого дипломата был мягок и мог показаться непосвященному почти добродушным. - Турецкий султан Мехмед и его окружение на протяжении последних нескольких месяцев предпринимают меры, определенно имеющие под собой угрожающий смысл. Возведение двух крепостей на берегах Босфора уже само по себе означает многое. И если постройка первой, Анатоли-хиссар, ещё могло быть расценена как желание закрепить своё владычество на азиатской стороне пролива, то закладка Румели-хиссар на ромейских землях - открытый вызов нашей государственности. О том же свидетельствует второе название новой крепости: Богаз-кессен, рассекающая горло. Чьё рассечённое горло подразу-мевается при этом, пояснять нет нужды.
   Необъявленная война уже начата: в короткий срок подавлена, хотя и не приведена ещё к полному покорству вассальная нам Морея. Обезврежен, разгромленный в нескольких сражениях противник османских султанов и наш негласный союзник, эмир Карамана. Венгерское королевство было принуждено к заключению мирного договора, лишающего его части владений, но дающего столь желанную передышку. На землях Сербии, Валахии и Албании расположились сильные отряды турок и их вассалов. Болгарскому государству османы сломали хребет и оно не скоро найдет в себе силы сбросить иноземное иго. К северу от нас многочисленные татарские племена терзают непрекращающимися набегами границы со-предельных им христианских стран, подавляя наступательный порыв противников мусульман.
   Феофан чуть усмехнулся и обвел взглядом лица.
   - Итак, арена расчищена, посторонние добровольно или насильно изгнаны в зрительские ряды и на ристалище выходят два основных участника состязания, заклятые враги, самим ходом Истории обреченные сражаться друг с другом насмерть.
   Он вздохнул и развёл руками.
   - Остаётся лишь сожалеть о том, что условия, в которых мы находимся, никак нельзя назвать выгодными. Армия османского владыки, состоящая из двух больших, почти равных частей, европейской и азиатской, собирается сейчас достаточно энергично, без какой-либо оглядки на неизбежные при этом колоссальные денежные расходы.
   - Что недвусмысленно означает ее скорое появление здесь, под стенами Константинополя, - подвёл черту Кантакузин.
   - Насколько скорое, затруднительно ответить,- возразил Феофан.- Всё зависит от величины армии, которую султан и его окружение сочтут необходимой для успешного штрума. Могу лишь сказать, что уже имеющихся в наличии ста пятьдесяти тысяч воинов, по их мнению, еще не достаточно для выполнения этой задачи.
   - Сто пятьдесят тысяч воинов?! Мы не ослышались? - Кантакузин привстал со своего места.
   - Мне понятно удивление стратега, но тем не менее, число это не окончательно. Скорее всего, султан расчитывает привести под стены города армию, вдвое превосходящую количеством сабель те войска, которыми он уже располагает на этот день.
   - Цифры утешения не вызывают, - Нотар был взбешён и еле скрывал свои чувства.
   - Далее, - Феофан сцепил пальцы рук , - мною был произведен анализ расклада сил на мировых подмостках. И здесь положение неутешительно, как только что выразился уважаемый мегадука. В Европы нет сейчас реальной силы, способной противостоять нашествию османов. История повторяется в своём движении по спирали: из века в век кочевые орды и дикие племена текли с востока к Великому Океану, разоряя на своем пути цивилизованный мир.
   - Однако,- возразил Феофил Палеолог, - Империя на протяжении тысячелетия находила в себе силы обезвреживать захватчиков - не силой, так золотом; не золотом, так спровоцированными межусобицами в стане врага. Неужели всё так изменилось, что мы заранее расписываемся в своём бессилии?
   - Изменился мир, изменились мы сами, - развёл плечами старик. - Сейчас не исламские народы, а вся Европа расколота на враждующие лагеря. На землях Италии тлеет непрекращающаяся война: Флорентийская республика враждует с Венецией и Неаполитанским королевством, Генуя находится под угрозой разгрома герцогом Рене Анжуйским, а папский престол пытается не допустить захвата своих земель правителем Милана, герцегом Франческо Сфорца. В ненамного лучшем положении германские князья, формально объединённые императором Фридрихом в единое государство - бесконечные войны пускают по ветру богатство их земель.
   Московская Русь, государство близкое нам по вере и по духу, занято сейчас подчинением своей власти многочисленных удельных княжеств, а так же отражением непереходящей угрозы со стороны Крымского и Казанского ханств; набеги боевых отрядов татар в немалой степени питают ту непрекращающуюся смуту, которая сводит на нет усилия московских князей. Схожа ситуация и на Пиренейском полуострове, хотя там отвоёвывание христианами своих земель у арабов ведется достаточно успешно. Английское и Французские королевства измотали друг друга в длительной войне и хотя имеют ещё достаточно сил для оказания помощи, безусловно, предпочтут наводить порядок и подавлять мятежи - следствие любого затяжного конфликта - в своих владениях, чем отправлять войска в другую часть света.
   Крестовые походы можно было бы оживить, хотя Европа достаточно обескровлена и дух авантюризма почти выветрился из голов безземельных феодалов, но для этого требуется золото, сотни тысяч перперов*. Ни для кого из нас не секрет, что государственная казна пуста, как никогда, и мне, к сожалению, всё чаще приходит на ум поговорка: "Беден - значит, виновен вдвойне".
   - Однако я не исключаю прибытия новых отрядов из перечисленных мною стран, - добавил дипломат, заметив, какое удручающее впечатление произвели на окружающих его слова.
   И хотя он не собирался щадить их чувств и был уверен, что из сказанного им многое известно димархам давно, ради объективности он продолжал:
   - Всегда найдутся люди, неугомонные в жажде неизведанных ощущений и в поиске наживы, готовые бросить на игральный стол единственное своё достояние - жизнь. Но чтобы их удержать, опять-таки нужно золото.
   - Золото будет, - глухо произнёс Константин.- Я пойду на самые крайние, не-популярные меры, прикажу переплавить на монеты церковную утварь, но деньги для уплаты жалования наёмникам и добровольцам будут разысканы.
   - Из услышанного мною здесь вытекает простой и ёмкий вывод -- помощи ждать неоткуда, - лицо мегадуки плыло красными пятнами, -
  Разве что с небес. Но пожелает ли Всевышний обратить к нам, к отступникам, свой лик?
   Феофан развёл руками.
   - Этот вопрос сложен для меня,- в его скорбном голосе звучали насмешливые нотки.
   " Кощунство..... священные дароносицы - в звонкий металл...." - не слыша его, беззвучно шептал мегадука.
   - Значит договор, подписанный главой католической церкви....,- Константин намеренно не закончил фразы.
   - Первосвященник выполнил первую часть обязательства, - усмехнулся дипломат. - Две галеры с тремя сотнями солдат во главе с кардиналом Исидором уже в Константинополе. Не станем вдаваться в подробности, уточняя, что корабли и люди были наняты самим кардиналом и на его личные деньги. Что касается второй части.... Что ж, бросить клич, зовущий к походу на неверных не составит труда. Но для сбора многочисленной рати
  необходимо время, не говоря уж о средствах. У нас же, как впрочем и у
  
  _______________________________________________
  * - перпер -- византийская золотая монета, около 1 грамма.
  
  
  папского Рима, в запасе нет ни того, ни другого. В наш прагматичный век трудно вдохновлять на защиту слабого и обедневшего государства. И все же, несмотря ни на что, мы не оставляем усилий получить помощь от государств, мало заинтересованных в усилении османов. Вероятнее всего мы добьемся успеха, но времени осталось слишком мало.
   Двери кабинета приоткрылись, пропуская лакеев с канделябрами в руках. Заменив свечи, они удалились так же тихо, как и вошли.
   - Святейший Рим пустил по ветру свои обещания, - Нотар был уже не в силах сдержать яд в своём голосе. - А мы, глупцы, старались, ползали, стирая в кровь колени, в ногах тиароносного паяца в Ватикане, вымалвая прощение и мирный договор. Осквернена вера, память наших предков! Великий Храм смердит католицизмом, а взамен......
   Император хлопнул ладонью по столу.
   - Довольно травить свою душу. Сделанного вспять не воротишь.
   - Брат наш, - повернулся он к Феофилу, - мы желаем услышать, что было предпринято для подготовки к отражению врага.
   Протостратор подался вперед и слегка наклонил голову.
   - Государь, мероприятия по укреплению обороны столицы были поделены между мной, стратегом Димитрием и мегадукой Лукой Нотаром на три равные доли. Мною осуществлялась обновление сухопутных стен Города, метательных орудий на них и заготовка боевых припасов.
   После тщательного осмотра выявилось следующее: ветхость стен Феодосия* подошла к той грани, за которой следует разрушение. Оно происходит уже сейчас: многие камни под своей тяжестью выскальзывают из гнёзд. Для полного восстановления необходимо разобрать кладку и выложить стены заново. Но, поскольку в данное время подобный шаг не был бы оправдан даже для слабоумных, строители предпринимают все усилия сцепить известью и замешанном на битуме песке наиболее опасные участки. Во многих местах щели кладки забиваются свинцовыми гвоздями, заливаются костянным клеем.
   Крепостной ров вокруг стен очищен от мусора, дренажная система приведена в порядок; на заполнение рва водой из реки Ликос потребуется около трех дней. Но я не считаю это целесообразным: затопленный водой ров лишь облегчит проникновение осаждающих к стенам. Враг непременно воспользуется плавучими мостками, плотами, плоскодонками, а так же пустыми бочонками и надутыми воздухом мехами из козьих и бараньих шкур. Более того, переправка небольших отрядов в ночное время будет практически бесшумной, что позволит им короткий срок перебить береговую стражу и попытаться овладеть или хотя бы заложить по-роховые мины под первый ряд защитных укреплений. В отсутствии же воды эти преимущества осаждающих будут частично утеряны. Для перехода через ров они будут вынуждены заполнить его большим количеством сыпучих материалов -- камнями, землей или щебнем. При глубине рва в десять саженей и вдвое большей ширине на это уйдёт немало времени. Будут ли эти работы проводиться днем или ночью, при свете факелов,
  
  ___________________________________________________________
  ** - трехярусная система оборонительных сооружений, построенная в V веке императором Феодосием.
  
  значения не имеет: в любом случае враг попадёт под сильный обстрел стенных орудий. Как и всегда, перед штурмом, осаждающими начнут сбрасываться в ров бревна и фашины*, которые нам не составит труда поджечь в любой выбранный нами момент. Огненная преграда страшнее водной: переправившиеся под стены штурмовые отряды будут полностью отрезаны от основных сил и легко истребятся защитниками: достаточно будет одной вылазки.
   Следующая за протейхизмой** стена частично приведена в годность, осталось только распределить и расставить метательные орудия. Третий, основной уровень защитных стен находится в наиболее плачевном состоянии и восстановительные работы в последние дни ведутся именно на нем. Большая часть каменщиков переведена на ремонт башен: при штурме они непременно попадут под основной удар.
   Я мог бы сейчас огласить количество и виды имеющихся у нас метательных и огнестрельных орудий, но прошу согласия василевса передать слово стратегу Димитрию, поскольку я из-за недостатка времени перепоручил ему часть своих обязанностей.
   Палеолог вопросительно взглянул на императора.
   Константин кивнул головой. Стратег выпятил скрытую курчавой бородой челюсть, повернул голову к василевсу и заговорил. Говорил он долго. Его глухой, рокочущий голос заполнял собой всё помещение, заставлял подрагивать огоньки свечей. Он перечислял метательные механизмы, от примитивных фрондибол, напоминающих колодзенного журавля, до усовершенствованных баллист, схожих с огромными, в три
  человеческих роста арбалетами, стреляющих заостренными бревнами в обхват толщиной. Посетовал на ветхость кладки стен, которым отдача крепостных пушек приносила вреда не меньше, чем удары вражеского тарана.
   - Интенсивный огонь ядрами и рассыпными пулями может быть открыт только в критические для защитников дни, - убеждал он.
   - Рассыпные пули?- Константин удивленно поднял брови.
   - Недавнее изобретение инженера Иоганна Немецкого, - пояснил протостратор. - Более десятка свинцовых пуль упаковываются в промасленную бумагу и закладывается в жерло пушки вместо ядра. Выстреливая широким веером, они поражают большее число вражеских солдат. При дальней стрельбе пули зашиваются в пропитанную селитрой и
  набитую порохом холстину, которая ещё в полете разрывается, выстреливая своим содержимым в разные стороны.
   - На башнях так же размещены сифоны для подачи сильных струй горящей нефти, - продолжал стратег, - На платформах устанавливаются котлы для разогрева вода, смолы и свинца. Железные желоба для подачи кипящих жидкостей протянуты от котлов к самым стенам.
   Запасы греческого огня достаточно велики, их должно хватить на поджёг не только подступов к Константинополю, но и части Золотого Рога. Мастера огненных дел заготавливают новый состав, который воспламеняется при соприкосно-вении с водой: его основа - маленькие зернышки какого-
  
  ______________________________________________________
  * фашины -- связки хвороста или прутьев для заполнения ям.
  ** протейхизма -- первый ряд стен высотой не более пяти метров.
  
  то сплава, образующегося после сильного прокаливания в железных ретортах смеси поташа, соды и угля. Этим составом будут снабжены все экипажи ромейских кораблей. Помимо того, нашими техниками разработаны особые снаряды, полые изнутри и начинённые порохом -- после выстрела они с большой силой взрываются, приземляясь на тер-ритории противника.
   - Однако орудийная стрельба разрушает стены, - напомнил Нотар.
   - Ничто не помешает нам метать снаряды катапультами, - возразил стратег.
   - Основная часть пороха и прочих огненосных смесей сосредоточены в Арсенале. Здание надёжно охраняется смешанными звеньями ромеев, германцев и московитов. В кладовых Арсенала содержится также приведённое в полную готовность оружие: пики, алебарды, метательные копья, мечи, палаши, цепы, булавы и секиры. Очищены от ржавчины кольчуги, шлемы, кирасы и щиты. Всё это уже не раз бывало в употреблении, но ещё может надежно послужить.
   - В оружии и в доспехах недостатка нет, - подтвердил протостратор, - имеющимися запасами можно вооружить целую армию.
   - Армию, которой у нас, увы, нет, - развёл руками Феофан.
   - Перехожу к дальнейшему, - продолжал Кантакузин, неодобрительно поглядывая в сторону дипломата. - Цистерна Бона очищена от грязи и водорослей и промывается водой. На очереди цистерны Мокия и Аспара. На это уйдет не более недели. Подземное хранилище Тысячи и одной колонн уже залито водой. При первых же признаках порчи вода сольётся и заменится новой.
   С провиантом дела обстоят хуже, хотя амбары уже частично заполнены зер-ном. Для беспокойства пока нет места: хлеба должно хватить на восемь месяцев осады. Этот срок будет увеличен за счёт прибытия беженцев из близлежащих селений: они, безусловно, пригонят с собой своих животных. Однако дополнительная закупка зерна в Морее и прилегающих областях нам не повредит.
   Константин не ответил. Казалось, он настолько погружен в свои мысли, что попросту не слышал последних слов Кантакузина. Сановники молча переглянулись. Император протянул руку, приподнял со стола серебрянный колокольчик и коротко позвонил.
   - Принесите свечей,- приказал он вошедшему слуге.
   - Уважаемый мегадука, - обратился Константин к Нотару, с лица которого не сходило скептическое выражение, - вероятно, у тебя есть, что сказать нам. Если это так, то мы слушаем тебя.
   К тому времени Нотар уже полностью овладел собой. Всем своим нутром он ощущал исходящую от окружающих недоброжелательность и не находил тому объяснения. Разве что причина в том, что он неоднократно пытался предостеречь тех, в чьих руках находятся линии судеб тысяч и тысяч людей, о тяжелых последствиях, к которым приведут потуги взвалить свои на плечи неподъёмное? Ведь война, которая надвигается на
  ромеев, будет более походить на схватку престарелого, дряхлого Геракла с молодым, сильным и беспощадным Антеем, питающегося соками с окружающих земель. Время Византии прошло и надо найти в себе мужество приноровиться к изменившейся реальности, не пытаться жить воспоминаниями. Но людям не по вкусу горечь правды, им предпочтительнее блуждать в лабиринтах собственных грёз. Вот почему они так беспощадны к тем, кто не страшится раскрыть глаза добровольным слепцам.
   - Морские стены Константинополя выдержат осаду, - твердо заявил он.- Ни одно судно не сможет без вреда для себя высадить штурмовые отряды на берег.
   - Тем более, - подтвердил протостратор, - что турки не привыкли воевать на море и едва ли рискнут приблизиться к крепостным стенам с моря.
   - На войне нельзя ничего предугадать, - Лука был слегка уязвлен, - а отсутствие умения может быть перекрыто превосходящей численностью. Против множества феллук пушки бессильны.
   Василевс нетерпеливо повел головой.
   - Достаточно ли защищены гавани и Залив?
   - Гавани Феодосия, Кондоскалия и Юлиана находятся под прикрытием крепостной артиллерии и огнемётных устройств: перекрёстная стрельба уничтожит любого смельчака, рискнувшего прорваться в бухты. Возле ворот святого Иоанна, святого Лазаря и Псамафийских ворот, на башнях смонтированы ремонтные краны - своими крючьями и клещами они ухватят и опрокинут любое судно, от галеры до крупного парусника. Механизм подъёма Цепи* вычищен и отлажен, пробным испытаниям мешает частое перемещение ромейских и союзных кораблей.
   - В состоянии ли враг прорвать Цепь?
   - Не думаю. Для этого небходимо иметь корабли, оснащённые специальными приспособлениями - гигантскими "ножницами" или особо
   прочным тараном. Кочевым народам не под силу одолеть военный гений наших предков.
   Константин согласно кивнул головой.
   - Теперь самое время предоставить слово нашему секретарю. Ему и некоторым другим доверенным лицам поручено было провести негласную перепись боеспособного населения столицы.
   Георгий Франдзи, до того тихо сидящий у края стола, встал, поклонился и развернул лежащий перед ним свиток пергамента.
   - Великий василевс, уважаемые димархи. Мною и подчиненными мне людьми третьего дня была проведена тайная перепись населения города Константинополя, в том числе подданых Империи мужского пола в возрасте от 16 до 60 лет. Из почти 32 тысяч обитателей столицы способно держать оружие в руках 4973 человека. Остальные -- старики, женщины и хворые -- могут быть использованы лишь на вспомогательных работах.
   Глубокая могильная тищина, как свинец, давила на плечи сидящих.
   - Это число, вероятно, несколько увеличится за счет прибытия беженцев из прилегающих к городу земель, - продолжал секретарь.
   - Как и уменьшится за счет бегства малодушных, - пожал плечами Феофан. - И оно, это бегство, уже началось.
   - Количество наёмников и добровольцев, находящихся на данный
  
  __________________________________________________________
   * - железная цепь, протянутая поперёк залива Золотого Рога и запирающая константинопольский порт; контролировала вход и выход кораблей в открытое море.
  
  момент в Константинополе, включая недавно прибывший отряд лигурий-ского кондотьера Джустиниани, а также экипажи италийских галер, не превышает двух тысяч человек.
   Георгий свернул свои записи, вновь коротко поклонился и опустился на стул. Первым нарушил тягостное молчание Феофан.
   - Все мы знали об оскуднении населения нашей столицы, но цифры, огла-шенные уважаемым секретарем, невольно вызывают удручение.
   - Двадцать вражеских солдат на одного ополченца, - в глазах Кантакузина прыгали искорки угрюмого веселья. - И это ещё минимум от вероятного.
   - И по одному человеку на три сажени укреплений, - отозвался Феофил.
   - А так же обезлюдевшие палубы кораблей, пустые кузни и мастерские, никем не охраняемые дворцы, цистрены, площади, Арсенал, - мегадука на мгновение сбился, затем с ещё большей горячностью продолжил:
   - Уважаемый протостратор ошибается в подсчёте: один защитник должен будет оборонять не три сажени стен и башен - на его долю выпадет значительно больше. Трехярусные сооружения сухопутных стен поглотят без остатка все семь тысяч воинов, которыми мы можем распоряжаться. Что и говорить, нам впору вооружать даже монахов в святых обителях!
   - Число монахов, способных носить оружие, я уже включил в список,-- бесстрастно произнёс Георгий.
   Стратег хлопнул ладонями о подлокотники кресла и громко расхохотался. Нотар на время потерял дар речи.
   - Это вызовет недовольство духовенства, - наконец вымолвил он.
   - Недовольные будут выражать свои чувства в темнице, - резко ответил император.
   - Кому же как не священослужителям первыми встать на защиту веры Христовой? - насмешливо ввернул Феофан.
   Набожный мегадука вздрогнул и покосился в его сторону.
   - Итак, подведём итоги, - происнёс Константин. - Помощи ждать более неоткуда, надежда на мир с османами весьма невелика, количество воинов в столице незначительно и, следовательно, оборона Константино-поля явится для нас серьёзным испытанием.
   - Меня интересует вопрос, - протостратор взглядом испросил разрешения у императора и повернулся к Феофану. - Насколько боеспособна турецкая армия при новом султане. Ведь он, как известно, весьма молод, а значит и лишен необходимого опыта..
   - Новый правитель Османской державы действительно молод, - подтвердил дипломат, - но сохранился костяк старой гвардии султана Мурада II. Это испытанные, умудренные жизнью полководцы, не одно десятилетие проводящие завоевательные походы. Они, без сомнений, удержат своего повелителя от опрометчивого шага. Многих из них мы хорошо знаем, некоторые имеют большое влияние на султана.
   Феофил с Кантакузином обменялись быстрыми взглядами.
   - Есть ли среди их числа те, с кем ещё недавно поддерживались дружеские отношения?
   Феофан улыбнулся, отчего лицо его покрылось ещё более густой сетью морщин.
   - До недавнего времени часть из них испытывала если не приязнь, то, во всяком случае, уважение и зависть к традициям и культуре нашего государства. Как, впрочем, и подобает варварам, несмотря на своё зазнайство и похвальбу первобытной силой, преклоняться перед всем, что стоит несравненно выше их по уровню развития. Сам великий визирь, наставник молодого султана и первое лицо при турецком дворе, не раз оказывал нам знаки своего расположения.
   - Так может быть..., -- Димитрий всем телом подался вперёд.
   - Ситуация изменилась, -- отрицательно покачал головой Феофан. - Мехмед спит и грезит о захвате Константинополя, а воля владыки для азиатских сатрапов превыше их собственной жизни.
   Однако сановники не сводили с него глаз.
   " Старый лис опять хитрит", - стратег и протостратор были единодушны в своем мнении.
   - Феофан затеял какую-то новую интригу и, как знать, может его тайные связи с визирем усилят позиции моей партии, и значит появится возможность обойтись без драки", - лихорадочно строил планы Нотар.
   "Опять тайны, закулисная игра", - недовольно думал император, - "Недосказанность только вредит делу".
   И вслух произнёс:
   - У нас в запасе имеется всё для развеивания грёз врагов, а чтобы им спалось не столь сладко, я послал уведомление султану о невыплаченной за последние два года дани.
   - Какой дани?- лицо Феофана начало сереть и оплывать, подобно куску тающего воска.
   - Дань, которая выплачивается турецким престолом за содержание в Константинополе османского принца Орхана, - жестко ответил император.
   Старик вздрогнул, как от удара палкой.
   - Не надо было этого делать, государь, - тихо проговорил он. - Ведь это всё равно, что дразнить костью обезумевшую от голода собаку.
   - Что же неверного ты увидел в моем поступке?- со скрытой досадой спросил василевс. - Я предупредил своего недруга, что владею сильным оружием против его власти. Не знаю, насколько это образумит зарвавшегося юнца, но что заставит призадуматься -- в этом я уверен!
   Феофан мелко и скорбно качал головой.
   - Великий василевс прав в своих словах: получив уведомление, султан задума-ется, непременно задумается. Если от ярости не потеряет способность мыслить.
   - Прошу василевса простить меня, - продолжал он, - что в отличие от венце-носных правителей династии Палеологов, я никогда не вступаю в схватку с более сильным врагом на открытой местности и с поднятым забралом.
   Лицо Константина потемнело, брови грозно двинулись к переносице.
   - Дело сделано и не заслуживает дальнейшего обсуждения. Мне непонятны упрёки, скрытые в твоих словах. Я никогда не сожалею о совершённом мною.
   Он поднялся на ноги, давая понять, что совещание подошло к концу.
   - Близится рассвет. Ступайте по домам, мои соратники. С восходом солнца нас вновь призовут к себе неотложные дела.
  
  
  
  
  
   Длинные перекладины паланкина мерно поскрипывали в такт шагам носильщиков, цокот копыт конной охраны звонко отражался от стен погуженных в сон домов. Феофан наклонился к окошечку и сделал знак Алексию приблизиться. Всадник подъехал пости вплотную и перегнулся с седла.
   - Василевс Константин имел счастье родиться правителем, а ты понимаешь, что я говорю отнюдь не только о происхождении. Однако Господь, щедро оделив его достоинствами государя, позабыл снабдить мировозрением опытного политика. Безусловно, тактика хороша и сама посебе, но она проигрывает там, где властвует стратегия. Мало действовать, надо ещё суметь предвидеть. Жизнь во сто крат нелогичнее догм геометрии, где прямая - кратчайнее расстояние между двумя точками. Тысячелетиями власть в Империи держалась на силе и коварстве: умение перехитрить врага считалось равнозначным бескровной победе над ним. Для достижения своих целей пускались в ход все средства, мыслимые и немыслимые. Не останавливались даже перед кровосмешением и близкородственными убийствами. Слишком часто изначально благородные идеи впоследствии подменялись корыстолюбием и жаждой власти, низким предательством и животными страстями. Византия утратила меру добра и зла и за это ответ должны нести потомки. Впрочем, оставим эти бесплодные рассуждения. Я хочу поделиться с тобой другим.
   Феофан на мгновение смолк, затем заговорил на древнегреческом, понятным лишь им обоим.
   - Тебе известно, Алексий, какая игра велась вокруг претендента на турецкий престол. Венеция и Генуя, Ватикан и Франкское королевство, а так же многие другие желают оказать гостеприимство Орхану. Немудрено: одним своим именем принц способен внести многолетнюю смуту в османский султанат. Ведь при турецком дворе, как, впрочем, и при любом другом, достаточно много обиженных или обделенных властью. И они не преминут сделать ставку на нового владыку. Содержание своего сводного брата под замком недешево обходится обходится Мехмеду, но он способен дать значительно больше, лишь бы соперник его благополучно переместился в мир иной. Мы же не уступали принца, хотя в заманчивых предложениях не было недостатка. Республика Святого Марка была наиболее щедра в своих обещаниях и я уже готовился склонять василевса к подписанию договора: венецианцы согласны были предоставить половину своего военного флота, а так же три полка конных ландскнехтов. В то же время ничто не могло препятствовать появлению в Анатолии лже-Орхана, двойника принца, который при нашей поддержке и с помощью тех же венецианских солдат, повел бы борьбу за турецкий престол. Одно лишь неприятное обстоятельство удерживало меня: роль Византии в этой прямой агрессии против султаната скрыть было бы невозможно. Поэтому я, невзирая на предполагаемые выгоды от этого предприятия, решил пока что не ввязываться в рискованную авантюру и договориться с турками по-хорошему. Но теперь....
   Дипломат замолчал.
   - Что же произошло на совете у императора?
   - Василевс объявил, что послал уведомление султану о невыплачен-ной дани. Конечно же, это равносильно прямому вызову и оставляет мало надежд на компромисс.
   - Но разве раньше это было возможным, мастер?
   Феофан повернул голову и с легким удивлением взглянул на своего собеседника.
   - Я был уверен, что у тебя сложилось на этот счёт своё мнение.
   - Мне известно, мастер, что велись длительные переговоры с некоторыми сановниками султана и верховный советник.....
   - Воздержись от упоминания имен, - Феофан предостерегающе поднял палец.
   Лицо всадника омрачилось.
   - Я ручаюсь за преданность своих людей, - он кивнул в сторону рослых широкоплечих носильщиков. - Тем более, что они ни слова не понимают из нашей беседы.
   Старик лишь пожал плечами на эти слова.
   - Ты забыл? Неведомо пусть будет левой руке, что творит правая. А сообразительному человеку достаточно несколько выхваченных из разговора имен и названий, чтобы составить себе впечатление о его сути.
   Алексий согласно наклонил голову.
   - Да, ты прав, велись продолжительные переговоры с неким сановником из окружения султана. На них обсуждалась возможность сохранения независимости Империи, с выплатой ежегодной посильной дани и с условием содержания Орхана отрезанным от всего мира вплоть до его естественной кончины. Это был второй премлемый для нас путь. Однако прямолинейность василевса смешала все карты. Теперь Мехмед и слышать не захочет о предполагаемом перемирии. А мне ещё странным казалось его нетерпение: никогда ещё османские войска не собирались столь торопливо.
   - Прошу прощения, мастер, но чем вызвана эта поспешность? Ведь всем, в том числе и султанскому окружению, хорошо известно местопребывание Орхана. Так же ни для кого не является секретом наше намерение с наибольшей для себя выгодой использовать его в своих интересах. Охраной уже пресечены десятки попыток покушения на принца: убийцы караулили его в дворцовом парке во время прогулок, пробирались по каминным трубам, проникали в покои под видом слуг и даже танцовщиц. Не раз изощренность методов врага вызывала невольное восхищение и тем приятнее было в лишний раз удостоверится в своем превосходстве. А сколько было выявлено блюд, начиненных всевозможны-ми ядами! Их зачастую скармливали тем же незадачливым лазутчикам, после их тщательного допроса, разумеется.
   - Пусть чувство собственного превосходства не тешит тебя черезмерно: в скором времени на выручку отдельным смельчакам придёт целая армия. И ни один из договоров с европейскими странами уже не может быть заключен: у нас остались едва ли не считанные дни до выступления турецких войск.
   - А если мы сейчас выпустим принца,- Алексий ещё ниже перегнулся с седла,- или напротив, передадим его в руки брата? Принесет ли это пользу Империи?
   - Едва ли. Пока восточная часть султаната наводнена войсками, восстание там невозможно. Добровольная же сдача Орхана - признак беспомощности и бессилия перед Роком. Его брат, султан, уверен, что обложив Константинополь войсками, он одним ударом поразит две цели - уберет претендента на престол и заполучит великолепную столицу для своего государства.
   - Те же мечты до него лелеяли многие, - всадник распрямился и похлопал по шее коня.
   Некоторое время они молчали. Затем старик заговорил вновь:
   - Необходимо будет усилить охрану принца: разъярённые нашествием турок горожане могут сильно облегчить задачу Мехмеду и его приспешникам.
   - Охрана принца организована мною. Ни одна мышь без моего ведома не проскочит к нему. А что касается горожан.... Даже если толпа прорвётся в покои, Орхана им там не найти, - угрюмо заключил Алексий.
  
Оценка: 6.06*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"