Затухающий огненный шар, багрово-красный, как холмик раскалён-ных углей, медленно опускался в море и, как бы не решаясь коснуться холодной поверхности воды, сжимался, вытягивая окружность в овал.
Перистые облака окрасились в пурпурно-розовые тона и незаметно меняя свои причудливые формы, неторопливо и величаво плыли вдаль по кристалльно-чистому, прозрачному и голубому небосводу.
Морские волны искрились россыпью драгоценных камней, перекаты-вали в себе пойманные солнечные зайчики и мерцали глубинным, завораживающим взор сиянием.
С высоких башен прибрежных стен были видны лишь море и небо; дымка вечернего тумана скрадывала очертания дальних берегов. Очарование тишины, мирно угасающего дня не тревожилось даже кликами чаек, стремительными стаями парящих над поверхностью воды.
Но дозорные на башнях не замечали великолепия развернувшейся перед ни-ми картины, им было не до услады мягкой негой майских сумерек. Их тревожило другое. Белые пятнышки парусов, показавшиеся с востока, обогнули южную оконечность города и устремились к городской стене.
Они несли с собой кровь и горе, разрушение и смерть. Кому как не византийцам было знать это?
Штурм сухопутных стен начался почти одновременно с атакой турецкого флота.
Над главными башнями Константинополя завились дымные шлейфы от костров. Увидев сигнал тревоги, звонари повисли на рычагах и канатах, приводящих в движение литые медные колокола. В дворах пугливо завыли собаки, протяжным голосами вторили им коровы и овцы, беспокойно затоптались в стойлах лошади и мулы. Стаи птиц поднялись в воздух и начали метаться над крышами домов, оглашая окрестности громкими криками.
Захлопали двери и ставни окон; матери звали к себе детей; по улицам бежали ополченцы, пристегивая на ходу перевязь с мечом или поправляя неловко наде-тый в спешке шлем.
- Тревога, тревога! - утробно гудели большие колокола.
- На помощь! На помощь ! - на все голоса перекликались малые.
Услышав колокольный звон, как бы взывающий к Небесам о спасении, турки на мгновение растерялись, затем прибавили шаг, с удвоенной энергией колотя в бубны и медные тарелки, выкликивая боевые кличи и стуча клинками плашмя по деревянным и железным частям щитов.
Звуки неслись навстречу, сталкивались на полпути, теснили друг друга, подобно воинским отрядам. С одной стороны, под крики и топот ног, поддержанный завыванием сурр, мерно, как шум прибоя на обкатанной гальке, как шорох бесчисленных лапок насекомых по земле, катился ритмичный перестук барабанов и колотушек, с другой - в заоблачные выси взлетал тревожный звон церковного металла.
Город спешно готовился к отражению врага. По проходам вдоль зубчатых стен забегали вооруженные люди, на винтовых лестницах и в гулких коридорах загрохотали сапоги спешащей на свои места стражи. В узких бойницах замелькали встревоженные лица, из-за частокола бревенчатого сруба показались укрытые щитами фигуры наблюдателей. На площадках башен натужно скрипели вороты натягиваемых баллист и катапульт; под котлами, где топилась смола, заплясали языки разжигаемого огня. Распоряжения военачальников тонули в гудках сиг-нальных рожков и в звоне оружия; отдельными возгласами доносились голоса командиров, подбадривающих своих бойцов и ответные задорные выкрики воинов. Вскоре первоначальная суматоха улеглась, уступая место тревожному, напряженному ожиданию.
Османские войска не торопились с началом штурма. Наученные горьким опытом, они не рвались в бой, как прежде; напротив, было видно, что передвижение полков подчинено хорошо продуманному плану и руководится чёткими приказами командиров. Аккынджи, в большинстве своем составляющие первую волну атакующих, продвигались к стенам под прикрытием массивных бревенчатых щитов высотой в два человеческих роста; за ними следовали повозки, доверху груженные соломой и мешками с землей. Почти каждый воин нес в руках или за спиной вязанку сучьев; некоторые толкали перед собой тачки с камнем и щеб-нем для засыпки рва; третьи, выстроившись цепочкой, дружно тащили длинные составные лестницы для преодоления стен.
Подтянув бревенчатые щиты к краю углубления, аккынджи с полными охапками фашин принялись выбегать из-за укрытий и сбрасывать свою поклажу в ров. Отделавшись от груза, они мчались к повозкам и высвободив из упряжи медлительных волов, сами подкатывали телеги ко рву и опрокидывали вниз вместе со всем их содержимым.
Потери воинов первого эшелона были велики: с башен города метко били катапульты, поражая осаждающих градом камней и глиняных ядер; укрывшиеся за частоколом сруба защитники выпускали в сторону врага ливень стрел, дротиков и снарядов из пращей. Хотя стрелы летели густо, почти каждая из них находила цель: из-за большой скученности атакующие не могли надежно защититься от них.
Засыпав ров на большом протяжении, турки разом опрокинули в него свои бревенчатые щиты и перебегая по ним, как по мосткам, с победным ревом устремились на древесный сруб. Навстречу им из медных труб сифонов хлынули потоки пылающей нефти, воздух раскололся от грохота сотен орудий. Но атакующие не останавливались; невзирая на град смертоносных снарядов, лавины вопящих людей продолжали упорно катиться вверх по склону вала, к четырех ярдовой стене и частоколу на ней. Пламя за спиной у турок высвечивало темные силуэты бегущих фигур, из-за нехватки места образующих порой сплошные ряды. Это игра-ло на руку ромейским пушкарям: одно ядро валило с ног иногда до десятка вра-жеских солдат.
Навстречу туркам ползли, как по склонам вулкана, широкие струи жидкого огня; катились подожженые, щедро пропитанные нефтью цилиндрические кипы хлопка и пакли; упруго рвались у них под ногами пороховые мины; под тяжестью бегущих воинов с треском оседали хрупкие перекрытия "волчьих" ям с кольями на дне. От пролитой крови земля превратилась в чавкающее месиво; аккынджи скользили в нем, падали и оставались лежать, втоптанные в грязь своими же товарищами.
Части воинов все же удалось невредимыми добраться до стен. И тут, ко всеобщему ужасу выяснилось, что, как это часто бывает, не все носильщики приставных лестниц поспевают за передовыми отрядами. Тогда воины в нетерпении, уворачиваясь от сбрасываемых сверху бревен и камней, принялись карабкаться друг другу на плечи, устраивать подобие ступенчатых куч из тел погибших. Пока отдельные смельчаки взбирались на стены, защитники города еще имели возможность отражать их, но когда наконец поднесли лестницы и число штурмующих резко возросло, они отступили через калитки за частокол и заперлись там.
Некоторые из атакующих бросились на заграждение, другие принялись подрубать топорами бревна и массивые опроы частокола. Из-за темноты и разъедающего глаза дыма все приходилось делать почти вслепую, наощупь. То и дело слышались громкие требования огня, чтобы подпалить деревянную преграду. Те, кто бросались на призывы с факелами в руках, почти все падали на полпути, поражаемые стрелами защитников: пламя факелов безошибочно направляло прицелы лучников, засевших за узкими, в две ладони шириной, бойницами. Другие с риском для себя выхватывали выпавший из рук мертвеца факел и прикрываясь маленькими щитами во весь опор мчались к срубу. Но все попытки поджечь час-токол кончались неудачей: бревна заранее были щедро смочены водой.
И все же, несмотря на колоссальные потери, туркам удалось во многих местах разрушить ограждение. Сдержать аккынджи у проломов не было возможности: число атакующих в десятки раз превышало число защитников. Горожане уже готовились отступить, когда в рядах врага вдруг вспыхнуло смятение, очень скоро переросшее в панику - струи пылающей нефти дотекли до рва, заваленного на всем своем протяжении горючими материалами: бревнами, хворостом, связками соломы. Почти сразу же трескучие языки огня взвились вверх и охватывая все новые и новые участки, стали быстро отрезать передовые отряды от остальной части войск.
Аккынджи обратились в повальное бегство. Выйдя из проломов, защитники преследовали их, увеличивая увеличивая панику в рядах неприятеля. Возле еще не охваченных пожаром участков возникло чудовищное столпотворение. Стремясь первыми перебраться на безопасную сторону, рослые и сильные воины сталкивали в бушующее пламя тех, кто послабее. Истошные крики заживо сгораемых людей подстегивали остальных не хуже бича.
На стороне турецкого лагеря также поднялось волнение. Воду для тушения пожара таскали из реки во всем, что попадалось под руку: в бочках, в кожаных мехах, в котлах для разогрева пищи, а то и в собственных шлемах. Заступами и лопатами швыряли в пламя землю и песок, сбрасывали вниз тела убитых со-ратников. Нестерпимое зловоние зависло в воздухе; от сильного жара обугленные тела корчились и шевелились как живые.
Несколько долгих часов продолжалась борьба осаждающих с огнем. От пожара удалось отвоевать лишь небольшой участок рва между воротами Полиандра и святого Романа.
Сказать, что султан был взбешен неудачным штурмом, означало сказать лишь часть правды. В гневе он приказал было подвергнуть примерной казни каждого пятого из числа бежавших за ров, но вскоре, поддавшись уговорам пашей, изменил решение. От османских полководцев сейчас требовалось, не теряя времени, продолжать натиск, иначе растерянность и страх перед врагом овладеют всей армией.
Спустя час по уцелевшему от пожара проходу двинулись на приступ полки анатолийских санджак-беев. Хорошо вооруженные, выучкой и храбростью мало уступающие янычарам, эти войска не без оснований считались главной ударной силой османской армии и на них, соответственно, возлагались гораздо большие надежды турецких пашей. Это сражение, как и предыдущее, длилось не менее четырех часов. Частично проложенный аккынджи путь облегчил задачу анатолийцам: они без особых потерь преодолели заваленный телами убитых вал и после упорного боя овладели первым рубежом обороны - четырехярдовой стеной. Затем, через еще незаколоченные проёмы в частоколе выбили защитников из сруба.
Но на втором ярусе, там, где дорогу им преградили могучие двенадцатиярдовые стены, атака быстро захлебнулась. Напрасно Исхак-паша плетьми заставлял гнать воинов на приступ: раз за разом анатолийцы накатывались на стены, и разбиваясь о них, как волны прибоя о скалу, отходили прочь, усеивая своими телами подступы к укреплениям.
После очередной атаки они, немилосердно забросанные стрелами и камнями, отступили чуть дальше прежнего; затем, когда на их головы обрушились струи горящей нефти и греческого огня, отступили еще. И, наконец, после удачной вылазки горожан через боковые калитки башен, они не выдержали и побежали прочь.
Зря богатырь бейлер-бей осыпал своих воинов проклятиями вперемешку с ударами кривого меча. "Спасай свою жизнь" - довлело над каждым. Но в это время произошло нечто, похожее на счастливое предзнаменование. Тяжелое ядро, пущеное почти вслепую последней уцелевшей из трех пушек Урбана, угодило прямо в середину земляной насыпи, сооруженной возле недавнего пролома. Поднялось тяжелое облако пыли, по плечами и каскам осаждающих забарабанили комья земли. Предсказание Лонга сбылось: хлипкое cооружение не выдержало сильного толчка и осело, расползлось посторонам, открывая взглядам атакую-щих зияющую брешь в стенах. Воины бейлер-бея поначалу растерялись от неожиданности, затем не менее пяти сотен бойцов, оглушая себя радостными криками, устремились к пролому.
- Ай-я ! Город наш !
- Аллах указал нам дорогу !
- Вперед ! Бей неверных !
То, что преодолев земляную кручу, они окажутся в устроенной кондотьером ловушке, никто из них и помыслить не мог. Лишь когда первые ряды сорвались в ров, широкой дугой опоясывающий участок пролома, а идущие им вслед полегли от выстрелов в упор из расставленных на валу пушек, анатолийцы в панике подались назад. Но было уже поздно.
Со стен полетели вниз камни и бочонки с порохом, обрушилось содержимое котлов с растопленной смолой, а мечущиеся подобно светлячкам огни факелов помогали городским лучникам правильно выбирать себе цель. Из западни удалось выбраться едва ли десятой части угодивших в нее турок.
Это был конец - удержать спасающихся бегством солдат стало невозможно. Они во весь дух неслись обратно, сметая на своем пути тех, кто пытался остановить паническое бегство.
На правом фланге стен Константинополя турок ждал не менее сокрушительный разгром. Саган-паша сорвал себе горло, пытаясь собрать вокруг себя потерянных в ночной мгле санджак-беев и тысяцких; сумятица была такова, что целые отряды сражались между собой, уверенные в том, что бьются с врагом. Караджа-бею был уготован еще более неприятный сюрприз: войнуки, подневольные воины-христиане, составляющие почти треть его войска, наотрез отказались идти на приступ, угрожая в случае применения к ним насильственных или карательных мер немедленно перейти на сторону врага.
Ночь кончалась. Полоска неба на востоке стремительно светлела, предвещая наступление нового дня. Османская армия, потеряв в сражении множество солдат, спешно возвращалась на свои прежние рубежи.
ГЛАВА XLII
- Я не знаю, что мне делать !
Султан метался вдоль шатра, отшвыривая от себя встречающиеся на пути предметы.
- Я думал, что командую армией, но оказалось - стадом свиней !
Военачальники угрюмо молчали, стараясь без особой необходимости не поднимать на повелителя глаз. Это еще больше распаляло Мехмеда.
- Я вручил вам огромное войско, опытных и умелых солдат. И что я вижу? Греки жгут вас, как полудохлых крыс, а вы не можете дать им хорошего отпора !
- Еще не все потеряно, мой повелитель, - осмелился подать голос Саган-паша. - Твои воины не привыкли вести ночные бои и только этим объясняется наше поражение. С восходом солнца мы продолжим натиск и сопротивление неверных будет сломлено. Верь мне, о великий !
- Я больше никому не верю ! - кричал Мехмед. - Своими посулами вы заставили меня продолжать войну, я понадеялся на ваши клятвы и пошел на поводу у большинства. Что я получил взамен?
Он бросился на ложе и тяжело задышал.
- Еще одна такая битва - и я лишусь своей армии, - донесся оттуда его страдальческий голос.
Военачальники понурились.
- А вы - своих голов ! - добавил Мехмед, приподнимаясь и обводя всех недобрым взглядом.
- Великий султан еще не посылал в бой свою гвардию, - тихо, но достаточно внятно напомнил Караджа-бей. - Там, где не пройдет простой воин, всегда найдет дорогу янычар.
- Что-о....? - задохнулся от гнева командир янычарского корпуса Торгут-бей.
Он сделал шаг к султану и в обвиняющем жесте вытянул руку в сторону паши.
- Не слушай, о великий, неумных советов! Бейлер-бей забывает, что гвардия предназначена не для битв, а для охраны твоей святейшей особы. Кто осмелится оспорить, что один янычар стоит десяти воинов и не менее трех десятков аккынджи? Тем более их надо беречь и не допускать к сражениям. Совет же послать янычар на уничтожение может исходить лишь от глупца или предателя !
- Трусливый пес! Я вырву тебе твой подлый язык !
Караджа-бей с поднятыми кулаками бросился на командира гвардии, но Исхак-паша обхватил его поперек груди своими сильными руками и удержал на месте.
- Тихо! - заорал Мехмед, вскакивая с места.
- Распетушились тут! С меня довольно и ночной потехи!
- Чем же ты так возмущен, Торгут-бей? - обратился он к сатрапу. - Разве тебе неведомо, что султаны для того и холят свою гвардию, чтобы она в решающий час переломила ход событий в пользу своего господина?
- Я знаю это, повелитель, - смиренно отвечал гигант. - Но осмелюсь заметить, что отправив янычар на стены, мы можем попусту потерять их. Кто же тогда остановит и повернет вспять перетрусивших, оробевших подобно псам солдат бейлер-беев, готовых хоть сейчас без оглядки бежать от города?
Исхак-паша возмущенно покачал своей огромной головой.
- Сладко же ты запел, Торгут-бей ! Вот только я не пойму, о ком идет речь: то ли о гвардии, то ли о полицейских-чауши.
Он сделал шаг в сторону бея и громко рявкнул:
- Если вздумал говорить, говори прямо, без утайки! Привык отсиживаться за нашими спинами, здорадствуя в рукав! Думаешь, мы не знаем, что ты больше всех страшишься штурма, боишься поражения своих хваленых солдат?
- Я никого и ничего не боюсь! - взревел в ответ Торгут-бей. - Только гнева Аллаха и султана, повелителя моего. И не вздумайте проверять меня на храбрость, беи, иначе от ваших голов останутся одни пустые черепки !
- Мой повелитель ! - он с низким поклоном обратился к Мехмеду.- Если Аллах не желает твоей скорейшей победы, молю тебя - отступись. Но если ты уверен в себе и в своих слугах, приказывай ! Я и мои воины без промедления двинемся на штурм.
Он замялся, переступая с ноги на ногу.
- Однако....., - конец фразы повис в воздухе.
- Говори ! - потребовал султан.
- Прости меня, повелитель! Я хотел лишь сказать, что если янычары, проявив чудеса храбрости, все как один полягут под стенами, никакие в мире силы не помогут сохранить тебе армию, а тем более - овладеть городом.
- Ты прав ! - султан взволнованно заходил по зале.
- Мой господин! - громко произнес Саган-паша, неприязнено меряя взглядом Торгут-бея. - Войска измотаны, число воинов оскудело на треть. Нужны новые, свежие силы, способные вести за собой в атаку изнуренных в предыдущих сражениях солдат. Или ты принимаешь нелегкое и весьма рискованное решение и тогда полки янычар, за исключением немногих, специально отобранных тобой для защиты твоей святейшей особы, идут на приступ впереди всех, или....
Он на мгновение смолк и со вздохом продолжил:
- .... или, что еще более тяжко, надо отдавать приказ войскам об отступлении от стен.
Мехмед изумленно возрился на своего зятя.
- И это говоришь мне ты? Ты, который всегда ратовал за войну?
Саган-паша уныло развел руками.
- Повелитель, мы балансируем на лезвии ножа. Если мы всеми силами не начнем новый штурм, то вынуждены будем в скором времени признать свое поражение.
Мехмед отвернулся, чтобы скрыть растерянность. Медленными шагами приблизился к курильнице и провел пальцем по круглым отверстиям дымоходов.
- Великий визирь, - окликнул он не оборачиваясь. - Почему не слышно твоего голоса?
Халиль-паша коротко откашлялся.
- Мой повелитель, я не говорил потому, что всем присутствующим известно мое мнение.
- Я желаю не догадываться, а слышать его своими ушами.
- Еще не поздно, повелитель, вновь отправить к византийцам парламентера с выгодными предложениями мира.
Мехмед провёл пальцем по выпуклому боку серебрянного сосуда. Послышался резкий дребезжащий звук.
- Нет, - пробурчал он себе под нос. - Поздно. Уже поздно.
Но вслух, повернувшись к сатрапам, произнес:
- Пусть будет так ! Мы сделаем еще одну попытку. Но если и в этот раз враг ответит высокомерным отказом, пощады ему не будет!
Голос султана задрожал от еле сдерживаемой ярости.
- Я повторяю вам, сатрапы - поражения для меня не существует ! Отступить от стен я не позволю никому и никогда. Если византийцы не примут условия мира, я буду кидать войска на штурм вновь и вновь, всех, до последнего солдата! Либо все лягут здесь костьми, либо мы будем пировать на черепах врагов.
Он замолчал, кидая изподлобья мрачные и подозрительные взгляды на пашей.
- Вы поняли меня, сатрапы? Такова моя воля и воля Аллаха! А теперь ступайте и готовьтесь к новому штурму. Торгут-бей, выводи и строй своих янычар. Если через час выбранный мною парламентер не возвратится или вернется с пустыми руками, янычары поведут войска в атаку !
- Говори, - кивнул он вышедшему вперед Саган-паше.
- Великий султан, я давно собирался сказать тебе. Перебежчики из лагеря греков поведали мне, что в в стенах города, на левом фланге, есть небольшая калитка....
- Там много калиток ! - возразил Мехмед. - И византийцы весьма удачно пользуются ими.
- Да, господин. Но эта калитка, по их уговору со мной должна в полдень каждого дня на короткий срок отпираться.
- Вот как? - заинтересовался султан. - Почему же ты раньше молчал?
Военачальники замерли, с нетерпением ожидая ответа. Караджа-бей побледнел и волком уставился на на зятя султана.
- Я держал это в тайне только потому, что нашим воинам ни разу не удавалось именно в это время приблизиться к стенам.
- Ты лжешь ! - рассвирипел Караджа-бей. - Ты хочешь сказать, твоим воинам. Сколько раз мои храбрецы штурмовали эти стены, но ты молчал о тайном ходе, чтобы приписать всю заслугу себе. Ты повинен в смерти тысяч, десятков тысяч солдат !
- Это действительно моя заслуга, - запальчиво отвечал паша. - А что касается тех тысяч смертей .....
Мехмед остановил его.
- Ваши споры затягивают время. Я же добавлю к уже обещанному: первому, кто поднимется и водрузит османский флаг на одной из башен, я пожалую не только титул санджак-бея, но и столько золота, сколько он сможет взвалить на свои плечи.
- Проваливайте отсюда ! - заорал он во внезапном приступе бешенства.
- И не возвращайтесь до тех пор, пока город не будет взят !
ГЛАВА XLII
Звуки сигнальных рожков вновь подняли горожан на ноги. Без счета посылая проклятия в адрес врага (не дали даже отдохнуть и подкрепиться пищей!) защитники разобрали сложенное было оружие и разошлись по своим местам.
К уцелевшему от пожара проходу через ров вновь приближались толпы аккынджи. Перейдя на другую сторону рва, они не бросились как обычно, к стенам вверх по склону вала, а принялись издалека осыпать сруб стрелами. Заминка объяснялась просто: вскоре нестройные толпы азиатов раздались в стороны, уступая место длинной, тянущейся на протяжении целой мили спаренной колонне солдат.
Горожане во все глаза смотрели на мерно шагающих, до зубов вооруженных воинов в роскошных одеждах и доспехах. Голову каждого из них прикрывал блестящий, похожий на луковицу шлем с пышным венчиком перьев на макушке; от основания шлема спускалась по обе стороны плечей мелкая кольчужная сетка для предохранения шеи от косых ударов сабли или меча; более крупная кольчуга мягко облегала тело почти до колен; грудь была защищена железной бляхой величиной с большую тарелку; ноги были обуты в красные сафьяновые сапоги, выше которых пестрели шаровары из яркой расцветки ситца; за плечами развевался в такт шагам просторный плащ зелено-красного цвета. Каждый воин держал в руке короткое копье с широким острием на конце, левый бок прикрывался круглым деревянным щитом, пёстро раскрашенным и обитым по краям железными полосами. У правого бока покачивался колчан с луком и стрелами, с пояса свисали нож и короткий меч, лезвие которого плавно загибалось вовнутрь, что делало его похожим на саблю, заточенную с обратной стороны клинка.
- Янычары ! - пробежал среди защитников тревожный шепоток.
- Янычары идут !
Мало кто из горожан не был наслышан о свирепости и бесстрашии этих воинов, составляющих наиболее привелегированную часть османской армии. Сызмальства вырванные из своих семей чудовищным даже по тем жестоким временам налогом "на кровь", они воспитывались и росли в фанатичной преданности исламу и воле своих владык, турецких султанов, и со временем пополняли ряды дворцовой гвардии.
Если не принимать во внимание редкие, немногочисленные стычки, в которых участвовали янычары, большинство горожан и их итальянские союзники впервые видели перед собой в таком количестве этих знаменитых, прославленных своей жестокостью и воинской выучкой солдат.
- Молодцы ! Смело шагают, - одобрительно крякнул Лонг и потёр свои узловатые руки.
- Вот бы вызвать на поединок их командира !
Кондотеру возразил Альберто, длинноволосый наемник со сморщенным старушечьим лицом и неблагозвучным прозвищем :
- Смелости у них хоть отбавляй, да только вот потому, что еще не познакомились с моей милашкой.
Он многозначительно похлопал рукой по заострённому бревну, уложенному в желоб баллисты.
- Ну что ж, попробуй, - согласился кондотьер. - А мы посмотрим и сделаем выводы.
Наемник выверил прицел, затем деревянным молотком сбил в сторону пусковой крючок. Метательная машина дёрнулась и отпрыгнула назад; огромное бревно взмыло в воздух и пролетев по дуге, упало прямо в середину строя гвардейцев.
- Попал ! - взвыл от радости Альберто.
Порядок янычар на мгновение смешался. Но только на мгновение.
Пронзительная музыка загремела с новой силой, убитых и изувеченных тотчас же отволокли в сторону и колонна, так и не замедлив движения, вновь сомкнула свои ряды.
- Еще? - трясясь от возбуждения, спросил Альберто.
Лонг отрицательно мотнул головой.
- Нет. Пусть подойдут поближе.
- Своих не жалеют! - вскричал один из горожан, глядя, как онбаши добивают покалеченных воинов.
- Они никого не жалеют, - пробурчал седой, как лунь старик, по виду - бывший солдат.- Тут, брат Никифор, не зевай и не подставляй понапрасну шею.
Он сплюнул наземь и пальцем проверил натяжку тетивы самострела.
Подойдя вплотную ко рву, колонна разделилась. Сдвоенные ряды янычар направились в противоположные стороны и стали строиться там по сотням, вдоль почти всего крепостного вала.
- Как только пойдут в атаку, сталкивайте на них бочонки пороха, - приказал своим бойцам Контарини.
- Но бочки-то не покатятся, застрянут, - возразил один из наемников. - Вон сколько мертвецов навалили, чуть ли не в пару слоев !
- Делай что велено! - рявкнул Контарини, в глубине души понимая правоту ландскнехта.
- Хотя нет, - тут же изменил он своё решение. - Будем метать их катапультами.
Горожане высовывались из-за проломов в частоколе, грозили врагу оружием, сыпали насмешками и оскорблениями.
- Сыны воронов !
- Шакалье семя !
- Подойдите ближе, мы вам всыплем !
- Вобьем железо в ваши глотки !
Некоторые смельчаки в полный рост выходили на край протейхизмы и тщательно прицелившись, стреляли из луков. Хотя многие стрелы падали в середину шеренг янычар, те не отвечали горожанам, спешно выравнивая свой боевой порядок. Постепенно насмешки стихали, стих и дикий восточный марш, сопровождавший до того перемещение янычар.
Тягостное ожидание подобно вязкому предгрозовому воздуху зависло над обеими неприятельскими сторонами. Горожане не сводили глаз с ровного строя вышколенных солдат, янычары же стояли неподвижно, как на параде, хмуро меряя взглядами укрепления города, который им предстояло положить к ногам султана. Все замерло; даже время, казалось, приостановило свое движение. Только ветер нес пыль и чуть поигрывал полотнищами знамен.
Длинноволосому Альберто первому изменила выдержка. Громко выкрикнув проклятие, он дернул крюк пускового механизма баллисты. Заранее нацеленное бревно, как и первый раз, обрушилось прямо в центр построения вражеской сотни. Послышались крики ярости и боли. Заглушая их взревели сурры и под гро-хот больших барабанов печатая шаг, янычары двинулись вверх по склону.
Они шли, топча как землю тела убитых единоверцев; на вскинутых над головами щитах дробно грохотал град камней из катапульт; некоторые снаряды были так велики, что давили людей своей тяжестью, как виноград. Пушечные ядра и картечь пробивали бреши в рядах янычар; навстречу атакующим летели из баллист бревна, железные стрелы, горшки с зажигательной смесью. Струи горящей нефти прокладывали себе путь между тел мертвецов; казалось, сама земля пылает под ногами захватчиков. Но янычар ничто не могло остановить. Они шли вперед, как одержимые.
Византийцы не стали долго удерживать сруб. Когда первые ряды неприятеля вплотную приблизились к стене, прозвучал сигнал отхода. Выпустив напоследок залп стрел из луков, горожане укрылись за воротами.
Воинская элита не собиралась впустую растрачивать себя. Остановившись на безопасном расстоянии от укреплений, янычары выжидали, пока носильщики осадных лестниц, уворачиваясь от града летящих в них стрел и камней, приставят свою громоздкую ношу к стенам. Когда наконец крючья на верхних перекладинах лестниц намертво вцепились в кладку, прозвучал сигнал к атаке. Дружный вопль вылетел из десятка тысяч глоток, янычары разом ударили ятаганами плашмя по щитам и бросились в атаку.
Началось решающе сражение за Константинополь. Битва, в которую обе стороны вложили все свое воинское мастерство, выдержку и отвагу, и о которой впоследствии никто из выживших не мог вспоминать без содрогания.
Грохотали пушки и бомбарды, выли сурры и сигнальные рожки, ритмично били огромные, в рост человека, барабаны. Вспыхивали розовые языки огня, клочьями вилась нефтяная гарь, белыми облакими плыл над землей пушистый пороховой дым. Янычары плотно, как муравьи, ползли по лестницам; срывались, падали, сбитые вражескими стрелами, но не отступали. Вскоре на стенах разгорелась упорная рукопашная схватка, в которой ни одна сторона долго не могла одолеть другую.
Воины сшибались щитами, теснили неприятеля всей массой своих тел, скользили в лужах крови, падали и тут же погибали под ударами. Сброшенные со стен летели вниз с головокружительной высоты и их истошные крики резко стихали, когда соприкоснувшись с землей, они растягивались на ней сплющенным комком одежд и доспехов. Порой густой дым застилал сражающихся и они, не в силах разглядеть в зловонном тумане врага, вслепую продолжали наносить удары. Хриплое дыхание и звон железа оглушали бойцов не менее, чем рев орудий; в глазах рябило от напряжения, от ярких солнечних бликов на оружии и доспехах. Под ноги летели изрубленные в крошево щиты, с противным скрежетом застревали в прямых клинках христиан изогнутые лезвия ятаганов. Извиваясь угрями, раненые ползали между ног бойцов и не имея сил подняться, кололи мечами снизу вверх, хватали за ноги, пытались поглубже запустить зубы в плоть врага. Порой, не выдержав напряжения, воины выскакивали из гущи сражающихся и отходили в сторону, стараясь отдышаться перед тем, как вновь окунуться в жестокую сечу.
Густые потоки крови медленно стекали по стенам, окрашивая их в цвет ярчайшей киновари; казалось, кровоточат сами камни. Люди кричали, стонали, вопили от страха, ярости и боли; некоторые рыдали, не стыдясь своих слез, другие - заходились в безудержном хохоте. Шум битвы то стихал, то перекрывал все мыс-лимые пределы; казалось, весь мир сошелся в одной ужасной, остервенелой схватке.
То и дело прикрываясь щитом, Роман отчаянно отбивался от двух наседавших на него янычар. В голове у сотника мутилось, держащая меч рука онемела от множества нанесенных и отраженных ударов. Два перекошенных от злобы лица прыгали перед ним как в дьявольской пляске, гримасничали и раскрывали рты в пароксизме ярости. Внезапно один из янычар коротко всхлипнул и волчком завертелся на месте, пытаясь дотянуться до вонзившейся в спину стрелы. Сбив с ног второго воина, Роман заколол его ударом в шею и бросился к приставной лестнице, с которой, через небольшие промежутки времени, соскакивали вниз все но-вые и новые вражеские бойцы.
- Прикройте меня! - крикнул он горожанам и подхватив валяющийся под ногами багор, изо всех сил уперся им в перекладину лестницы.
Однако оттолкнуть от стены осадное приспособление, чей вес многократно увеличивался тяжестью облепивших его солдат, одному человеку было не по плечу. Только с помощью двух ополченцев, поспешивших к своему командиру, удалось сдвинуть лестницу с места. Скользнув по стене, она рухнула вниз, впечатывая в землю свой живой груз. После этого осталось лишь обезвредить тех, кто уже поднялся на площадку башни.
Роман смахнул с лица пот и устало присел на каменный выступ, рядом с телом убитого им янычара. Крики и звон оружия на соседних участках постепенно стихали; по-видимому, натиск удалось отразить по всему рубежу обороны. Турки беспорядочно откатывались назад, собираясь силами для новой атаки.
- Проклятие! - выдохнул сотник. - Когда же всё это кончится?
Веки, как под невыносимой тяжестью, смыкались против воли. Мимо него, будто в тумане, ходили ополченцы, переговаривались, смеялись, осматривали поврежденное оружие. Некоторые как могли, врачевали свои раны, другие добивали вражеских солдат и сбрасывали их трупы вниз. Роман глубоко вздохнул, опустил голову на скрещенные на коленях руки и не в силах противиться дремоте, впал в короткий полусон-полубодрствование. И почти сразу же очнулся, ощутив у себя на плече чью-то руку. Сквозь застилающую глаза мутную пелену, он признал в сидящем перед ним на корточках человеке Фому, молочного брата Алевтины.
- Ты здесь? - спросил сотник, уже не способный чему-либо удивляться. - Это ты пустил стрелу в янычара?
- Ты ранен, - вместо ответа произнес Фома. - Позволь мне тебя перевязать.
- Всего лишь царапина, - отмахнулся Роман.
- Ты ранен и обессилен, - настаивал конюх. - Пойдем со мной, я отведу тебя к своей госпоже. Ты отдохнешь, тебе обработают рану. Затем вновь вернешься на стены.
Роман пожал плечами.
- Мне некуда идти. Мое место здесь.
Он со вздохом вытянул ноги вперед.
- Передай своей госпоже, что я всегда рад быть рядом с ней. Но сейчас, увы, я сам себе больше не принадлежу.
Он позволил Фоме перетянуть платком кровоточащее плечо, поднялся на ноги и осмотрелся вокруг. То тут, то там ополченцы опускались на землю, чтобы набраться сил перед новой атакой.
- Ступай к своей госпоже, - он повернулся к Фоме, - и скажи ей, что как только мы отразим врага, я буду счастлив видеть ее вновь.
- Почему ты не уходишь? - спросил он чуть погодя.
- Дочь Палеолога строго наказала мне быть все время с тобой, если ты откажешься спуститься со стен и оберегать тебя в бою.
Роман усмехнулся, покрутил головой, затем подошел к краю площадки.
- Вставайте, вставайте ! - закричал он своим воинам и вытащил меч из ножен.
- Всем приготовиться к бою !
Подступы к городу вновь заполняли толпы вражеских солдат.
В просвет между зубцами башни Джустиниани Лонг мрачно смотрел на движущиеся к стенам людские массы. То, что происходило на глазах кондотьера, не укладывалось у него в голове. Он не раз принимал участие в обороне многих городов, своими знаниями и воинским талантом принуждал к сдаче на первый взгляд совершенно неприступные крепости. Но битва за Константинополь - нечто из ряда вон выходящее. Какой еще город в состоянии был выдержать бесперерывную череду столь ожесточенных штурмов? Какая армия, подвергшаяся подобному избиению, способна была продолжать осаду?
Полдень еще не наступил, но турки, уже трижды отраженные от стен, вновь идут в атаку. Они идут нестройными толпами, идут обреченно навстречу смерти, стерегущей их с натянутых тетив баллист и катапульт, из жерел заряженных пушек, с острий стрел, копий и мечей.
Лонг перевел взгляд на стены. Да, и защитники города тоже готовятся к смерти. Некоторые стоят на коленях, уткнув лица в сложенные ладони; другие, осеняя себя крестами, бьют земные поклоны; третьи молча внимают словам священников, впервые за долгое время сняв со склоненных голов помятые шлемы и каски.
- Сын мой, не желаешь ли причаститься? - послышался за спиной голос полкового духовника.
Джустиниани покорно принял облатку губами и вновь повернулся к надвигающимся толпам.
Проклятие! Когда же иссякнет нечеловеческое упрямство азиатов?
Лонг машинально пожевал облатку и выплюнул ее вниз. Кажется, целая вечность минула с первых дней осады. Неужели верны боязливые разговоры, что, дескать, мусульманское божество сильнее бога христиан? Ведь что только ни делали защитники Константинополя с чужеземцами! Жгли их, топили в воде, в упор расстреливали из пушек и арбалетов, подрывали на минах, сталкивали вниз со стен, в куски рубили мечами и топорами - всё напрасно. Почти каждый день они вновь и вновь идут на штурм, и даже смерть, похоже, не в силах остановить их.
Лонг невольно поёжился. Это не война - нечто более страшное. Бойня для фанатиков - вот, пожалуй, верное определение.
- А если так, то что здесь делаю я? - вслух спросил он себя.- Моё место среди нормальных людей, а не в кругу одержимых дьяволом !
И тут же смущенно обернулся: не слышал ли кто этих слов, свидетельства минутной слабости. Нет, благодарение Богу, никто не поднял головы, все заняты своим делом. С досады Лонг был готов откусить себе язык. Негоже командиру перед самым началом боя высказывать вслух малодушные мысли. По-видимому, сказалась усталость - следствие непрерывного трехдневного напряжения без сна и без отдыха. Отсюда и тупая боль в затылке, и темные круги перед глазами.
Джустиниани приложил стальную перчатку ко лбу, чтобы холодом металла остудить пылающую кожу. Затем повернулся к своим ландскнехтам и расплылся в широкой улыбке.
- Слушайте все ! - его зычный бас разнесся далеко над стенами.
- Пусть нехристи твердят себе, что, дескать, велик их бог. Дьявол, сидящий в нас, задаст хорошую взбучку любому чужеземному божку. Пусть знают мусульмане.....
Еще продолжая говорить, он махнул рукой. Конец фразы утонул в оглушительном реве орудий.
Стоя рядом с императором, Феофил Палеолог наблюдал за удачной, но не принесшей желаемого результата вылазкой Кантакузина. После чего отправился на осмотр участка, прикрываемого генуэзкими солдатами. Зрелище было удручающим. Стены в плачевном состоянии, наемники измотаны так, что еле держатся на ногах. Однако кондотьер Лонг наотрез отказался принять помощь, заменить своих ландскнехтов византийскими отрядами. Да и времени оставалось в обрез. Просто же снять воинов со своего участка протостратор не мог: и без того малолюдные укрепления опустели бы полностью. И все же Феофил дал себе слово при первом же тревожном признаке послать, даже с риском для собственных по-зиций, посильную помощь Джустиниани.
- Государь, - убеждал он тогда василевса, - до сих пор лигурийцы сражались отважно. Но при следующем приступе они могут оказаться слабым звеном в обороне. Необходимо ссадить с коней гвардейцев стратега и укрепить ими отряд Лонга.
Но Константин был убежден в стойкости генуэзцев.
- Конница нам нужна для новой вылазки, - возразил он. - Да и потом, брат мой, как мы можем заранее судить, какой участок окажется в наибольшей опасности? Всадники, в отличие от пехоты, могут в короткий срок поспеть к любому рубежу обороны. Если же мы спешим воинов и расставим их на каком-то определенном участке укреплений, перебросить их потом на другое место будет нежелательно для нас - это может посеять страх в душе остающихся.
Скрепя сердце, Феофил был вынужден признать правоту императора.
С площадки башни он смотрел, как турецкая пехота, теснимая своей же конницей, подступает ко рву, переход через который слишком узок, чтобы пропустить такое количество солдат. Как в толкотне воины спихивают друг друга в почти уже доверха полное мертвецами углубление рва. Как там, в полураздавленной, копошащейся массе слабо шевелятся изломанные фигурки людей, в агонии цепляющиеся за ноги проходящих прямо по ним солдат. Как те, кто еще не свалился, нелепо дрыгая коленями, выдергивают застревающие между телами ступни, отшвыривают прочь путающиеся в ногах внутренности распоротых человеческих животов. Как воины, преодолев ров, идут вперед, ступая прямо по мертвым те-лам и грязь из крови, земли и вытекших мозгов облепляет им ноги почти до колен. Не встречая сопротивления, они овладевают протейхизмой, проникают сквозь проломы сруба и движутся к стенам города. Они уже близко. Еще ближе.... Со стороны ворот Святого Романа послышался грохот орудий.
Протостратор убрал от глаза зрительную трубу. Затем поклонился императору и поспешил на свой участок. По дорог, то и дело пришпоривая коня, Феофил пытался отрешиться от увиденного, вернуть себе прежнюю ясность ума. То, что изо дня в день происходило на подступах к Константинополю, в представлении Феофила мало походило на битву. Он воспринимал это как свирепое взаимное истребление, в котором только победитель имеет право на существование.
Лед и пламя, холод и жар - они не совместимы, пока одно не поглотит другое. Так две могучие стихии из века в век будут сходиться между собой в слепой, яростной и беспощадной борьбе, пока не восстановится утраченное некогда равновесие. Но как смириться, если разум восстает против законов Мироздания, где разрушение в конце концов всегда одерживает верх над созиданием?
Лонг обернулся на громкий крик. Отброшенная от стены штурмовая лестница встала торчком и на какое-то время застыла в этом неустойчивом положении, щедро осыпая с себя взобравшихся на нее солдат. Затем с ужасающей силой рухнула обратно на стену, переломилась пополам и исчезла в облаке пыли. Одна, всего лишь одна из двух десятков. По остальным же, невзирая на потери, упрямо ползли на стены цепочки неприятельских воинов. Пока еще горожанам удается отражать врага, но Лонг понимал, что положение в любой момент может измениться. Теперь он уже жалел, что не принял предложенную протостратором помощь. Но как он мог поступить иначе, зная, что и у Феофила каждый боец на счету?
- Продержимся, - пробормотал он сквозь зубы, почти уже не веря в успех.
Он подошел к правому боку башни, всмотрелся в кипящую на стенах схватку, выхватил меч и крикнул своим солдатам:
- Пятеро - за мной! Остальным не спать у самострелов!
Выбежав через боковую дверцу башни, он вместе с горожанами отбросил за стены почти уже прорвавшихся турок, затем схватил бочонок пороха, запалил короткий фитиль и залег за каменным парапетом. С завидным хладнокровием дождавшись, пока огонь доберется до конца фитиля, он обеими руками швырнул бочонок в приставленную лестницу. Раздался упругий взрыв, по воздуху проплыло облако дыма.
Кондотьер обеими руками стер с лица пыль и копоть.
- Ну вот, полегче стало, - крикнул он и выпрямился в полный рост.
В это мгновение острая боль пронзила ему бедро. Джустиниани непроизвольно дернул ногой и перевел взгляд вниз. Всего лишь стрела, да и то на излёте. Прорвала штанину и на два пальца засела в плоти. Лонг схватил стрелу за оперённый конец и одним рывком извлек ее из тела. Он знал, что будет боль, но не мог представить ее силы. Если бы воины не подхватили его под руки, кондотьер без чувств упал бы наземь.
- Командир ранен! - суетились вокруг него генуэзцы.
- Молчать! - задыхаясь от боли, взревел Лонг.
- Перевяжите меня, но только поскорее.
- Поднимите меня на башню, - приказал он, когда повязка неумело была на-ложена на бедро.
На верхней площадке он вновь надолго припал к бойнице, время от времени отдавая распоряжения своим подручным. Когда он наступал на правую ногу, в сапоге громко хлюпало: несмотря на корпию и бинты, кровотечение не останавливалось. Неподалеку с громким треском разлетелось в мраморную крошку пушечное ядро. Осколок рассек Лонгу кожу над бровью, глаз начала заливать теплая струйка крови.
- Где этот лекаришка, черт бы его побрал! - заорал кондотьер адьютанту.- Когда он нужен.....
Он смолк, удивленно уставясь перед собой. Всё вокруг стремительно бледнело, таяло и расплывалось как в тумане; в ушах появился неприятный свист. Джустиниани почувствовал, что еще мгновение - и он потеряет сознание.
- Н-нет! - выдохнул он, пытаясь опереться о стену.
Однако каменная кладка уплыла куда-то в сторону и Лонг, загремев доспехами, тяжело рухнул навзничь.
- Командир убит! - во весь голос завопил Доменик и подскочил к упавшему кондотьеру.
- Убит... убит..., - эхом пронеслось среди наемников.
Сразу несколько человек бросилось поднимать Джустиниани. Лонг приоткрыл глаза.
- Нет, он жив! Жив! - послышались радостные возгласы.
- Все по своим местам! - прохрипел Лонг, и оттолкнув от себя солдат, вновь провалился в забытье.
Генуэзцы растерянно смотрели друг на друга. Без сильной, целенаправленной воли кондотьера они вдруг почувствовали потерянными и одинокими, брошенными на произвол судьбы.