Аннотация: Посвящается Г.Ф.Лавкрафту. Произведения это автора захлестнули мое сознание, когда я был еще подростком. Именно его рассказы привили во мне тягу ко всему таинственному, ужасному, и проторили тропинку ко всей остальной литературе.
-1-
Меня зовут Генри Блейк. Именно эти имя и фамилия вышиты на моей рубахе в районе груди, чтобы ни с кем не перепутать. Я сижу возле западного окна, и веду дневниковые записи, которые по воле случая попали к вам в руки. Да, я очень на это надеюсь - однажды кто-нибудь прочтет мой дневник, и им окажется не врач.
Как же я ненавижу врачей! Они лишь притворяются, что хотят вам помочь. На деле же большинство из них работают исключительно ради денег и положения. У меня (по вине тех же самых врачей) отобрали все - работу, квартиру, свободу, саму жизнь... Не так давно я стал пациентом психиатрической лечебницы, несмотря на мое серьезно пошатнувшееся здоровье - страшный недуг или вернее смертельное заболевание, поразившее мой организм. Видела бы меня моя покойная мать! Разве можно меня считать сумасшедшим? Меня, человека образованного, культурного, прямого носителя моральных и этических ценностей. Им наплевать на два моих высших образования, на мою квалификацию опытного юриста, на мою явную рассудительность, теперь для общества я - потерянный человек. Буйный.
За всю свою сознательную жизнь я никому не причинил вреда, мухи не обидел. Да, бывали у меня стрессовые ситуации, затяжные депрессии, но этим все и ограничивалось... Не отрицаю, в последние два-три месяца со мной что-то происходит, среди ночи я могу кричать во всю глотку от приснившегося мне кошмара, буквально сотрясая стены. Еще время от времени страдаю лунатизмом. А свою жену ударил лишь потому, что она представилась мне инопланетным существом.
Или все же я и впрямь спятил?
Все началось с, казалось бы, безобидного увлечения науками высшего порядка, такими как теософия, метафизика, эзотерика, которые вскоре явились для меня знаниями обширными и неисчерпаемыми. Громоздкие тома по юриспруденции были заброшены мной в дальний угол, и пылились там невостребованные, давно изученные и не представлявшие для меня уже никакой ценности.
Свои многотрудные изыскания в тайных областях мироздания я начал в своем родном Ковентри, в Род-Айленде, где мне посчастливилось родиться на свет и получить начальное образование. Затем последовало мое обучение в Брауновском университете в Провиденсе, где успешно защитившись, я получил степень бакалавра в области экономики. Деловой центр столицы хотя и привлекал меня насыщенностью жизни, своей манящей головокружительной суетой, морем возможностей и перспектив, мне довелось крепко обосноваться в Аркхеме, где я с головой окунулся в викторианскую эпоху. Аркхем манил меня еще с детства, когда я разглядывал цветные открытки, присланные оттуда моим родным дядей, с видами на этот удивительный город.
И однажды я перебрался в Аркхем. Привычные по Ковентри дома с гротескными башенками и резными узкими оконцами, изящными балконами встретили меня как родного. Единственной целью моего переезда стало обучение в Мискатоникском университете. Жажда знаний поднимала меня на новые головокружительные высоты, в чем я обретал подлинный смысл своего существования. Поздняя женитьба (а тогда мне было уже за тридцать) разбавила мои стремления к учебе неискушенной порцией семейных отношений. Но ненадолго. Я хотел стать адвокатом, судьей, юристом - но так, чтобы о Генри Блейке заговорили (завопили) новостные сводки, и мое имя стало нарицательным. Наверное, свою решимость в этом направлении я унаследовал у отца, который был далеко не последним человеком в Ковентри, и всегда добивался успеха.
Аркхем целиком захлестнул мое воображение; здесь все казалось отличным от века двадцать первого. Старинные бульвары, аллеи с фонтанами и водостоками в виде горгулий, погруженные порой в необыкновенные лондонские туманы, рождали в моем сознании подлинную романтику. Волна необузданного восторга проносилась приятным холодящим ветерком по моей спине. Я любил подолгу проводить время наедине, прогуливаясь по вечерним улочкам Аркхема, и в моей голове рождались поразительные стихи, на время делавшие меня вольным и удивительным поэтом.
И вот однажды ко мне пришло осознание пустоты и тщетности накопленных мною знаний. Не принимая того в расчет, я ходил по грани обыденности, которая могла превратить меня в серого обывателя, и сулила доживать свой век неприметной мышью. Время шло, и мне с трудом удалось добиться продвижения по карьерной лестнице, - стать ведущим специалистом в захудалом сберегательном банке, что никак не связывалось с моими амбициями и возможностями.
Душа томилась, сказал бы какой-нибудь всемирно-признанный гений мысли, и я изнуренно искал иные пути собственного развития. Находясь в уединении, я стал уделять особое внимание ночным сновидениям, которые все чаще беспокоили меня яркими навязчивыми образами. Они стали той отдушиной, что помогла мне отстраниться от бытовой рутины, и я, обложившись сонниками, грезил снами. Мало-помалу, я углублялся в изучение снов, и уже рассматривал их как феномен и загадку человеческой психики.
Книги о сновидениях стали моими соратниками, я прочел труды Зигмунда Фрейда на эту тему, хотя и счел их не вполне значимыми и убедительными. Для меня стала важна сама структура снов, их природа и умение ими управлять, нежели их психологическая составляющая.
Не отказываясь от поставленных целей, я столкнулся со многими эзотерическими авторами, которые позволили более близко постичь систему снов. Сильное впечатление на меня произвел "Журнал снов" выдающегося шведского ученого и ясновидца Эммануила Сведенборга, написанного им во время своего путешествия в Нидерланды в далеком 1744 году. Изучив все его работы, я все дальше и дальше отстранялся от внешнего мира, всецело погружаясь во что-то ранее мне неведомое и таинственное.
На работе коллеги изменили ко мне свое отношение, я почувствовал их отстраненность, как если бы во мне они увидели изгоя. Хотя я сам был этому искренне рад, и уже умышленно избегал праздных разговоров: все только по существу, по делу, как если бы ничего кроме банковских операций не существовало. Находясь в пресной среде жалких карьеристов, я все чаще ощущал себя чужеродным элементом в их обществе, которое расставляло акценты на вещах, не представлявших для меня никакого интереса. И те рутинные обязанности, что приходилось мне исполнять в силу своей должности, повисали на мне тяжким бременем.
Еще большее влияние на меня произвели книги датского прозаика-искусствоведа Йоргена Огора, позднее ставшего ярким мистиком своего времени (годы жизни 1797-1834), известного лишь в самых узких кругах.
Хочу вас предостеречь и держаться подальше от многих его творений, потому что увлечение ими может сильно расшатать ваши представления о мире, каким вы его себе представляете. Во время чтения его трактата о вселенском порождении древних тварей "Октулус", я часто отвлекался на посторонние шумы в доме, и меня ни на миг не покидало ясное присутствие чего-то или кого-то, кто незримо находился рядом со мной. Иногда казалось, что ветер, гуляющий за окном, с гудением перерастает в странную незнакомую мне мелодию - нездешнюю, нечеловеческую, - и в ней угадываются чьи-то обеспокоенные голоса. Глубокими ночами, когда края полной луны были идеально ровными, как бы вытесанными по соответствующему лекалу, и небесное светило по всем законам геометрии являлось идеальным кругом, мне доводилось слышать странные заунывные мотивы, доносившиеся из-за окон. Непередаваемое чувство тревоги приковывало меня к постели, словно паралитика.
В попытке отбросить дурные мысли, я ложился спать, но уже посреди ночи с ужасом просыпался, обливаясь холодным потом. Бывали случаи, когда жена заставала меня раздетого в гостиной, в кухне, в коридоре, и пыталась вывести из бессознательного состояния. Однажды приняв супругу за инопланетное существо, я едва не разбил напольную вазу об ее чудную голову. Разумеется, она не могла больше терпеть мои выходки, пусть и неосознанные, и, испив чашу подобных мучений до дна, переехала к маме, желая окончательно расторгнуть со мной всякие отношения.
Одиночество окончательно подорвало мое моральное и психическое равновесие; копаясь в тоннах литературы, я превращался в человека одержимого. Все реже мне хотелось общения с другими людьми, и вскоре напавшая на меня бессонница на долгие месяцы сделала меня своим невольным пленником. Избавиться от чудовищных книг я не мог, как не в силах алкоголик самостоятельно вырваться из рабского плена водки, и стал живым свидетелем воплощения самых моих диких кошмаров из воображений собственного ума.
В полицию на меня стали поступать жалобы от соседей, которые все чаще стали слышать, как за стенами моей квартиры слышались звериные крики, умалишенные стоны и прочий горячечный бред, заставлявший их цепенеть от ужаса. Эти обвинения я счел чистой воды провокацией, потому что ничего подобного не могло происходить в обжитых стенах нашей квартиры, и все свои подозрения в подстрекательстве я переложил на жену, которая претендовала на положенную ей долю в имуществе. А потом усомнился в своих утверждениях.
Со мной стали происходить вещи из ряда вон выходящие.
-2-
Все началось поздним вечером в апреле 18-го числа 1984 года, и если быть точным в 22:17 по местному времени. Мои глаза слипались, клонило ко сну, да так что сковало онемением руки и ноги, а посторонние шумы, едва различимые за окном, растворялись как сахар в горячем чае, не желая более нарушать мой покой. И вот сквозь узкие щелки прищуренных глаз, я обнаружил зияющий пролом в северной стене моей гостиной, которого никак не могло быть там. И мой притупленный едва осознанный взгляд - чем больше я всматривался в черную дыру, - обострялся, пока мне не привиделся в ней маленький островок чужой комнаты. В углах ее стояли книжные шкафы, и я начал различать на полках за стеклами книги и названия их с такой легкостью, будто находился в шаге от них. Переключив сознание в центр комнаты, я различил высокие стеллажи все с теми же книгами - их были сотни.
Мне, с долей усилия, все же удалось подняться с кресла и проследовать в таинственную комнату, представшую передо мной в тонком видении. Я даже смог обонять запахи, хлынувшие мне в нос, когда мое тело буквально просочилось сквозь прозрачную стену. Это были терпкий запах пота, так пахнет животное после длительного и изнурительного бега в летний зной, едва уловимый аромат майской сирени и ярко-выраженный запах меди, возможно, свежей только что пролитой человеческой крови. Природы этих запахов я не понимал.
В полутени за невзрачным офисным столом сидел мужчина средних лет, и поначалу мне показалось, что он не заметил моего появления. Однако я ошибся. Он словно чего-то выжидал, испытывая меня молчанием, или просто подбирая слова для контакта со мной.
- Несказанно рад нашей встрече, - сказал тот, кого я видел впервые в жизни.
На его бледном вытянутом лице играла легкая усмешка, показавшаяся мне в тот момент не вполне уместной. Однако его дерзкий взгляд вряд ли вообще когда смягчался. В его глазах я обнаружил глубокий отпечаток боли и испытанных некогда страданий. Когда он говорил со мной, его тонкие губы двигались едва заметно, как если бы у него отсутствовали зубы, и этот человек не хотел, чтобы его беззубость стала всеобщим достоянием. Правой рукой он сжимал перо, не выпачканное в чернилах.
- Мое имя Говард, - произнес незнакомец, ничем не прояснив ситуацию. И все же мой интерес к его персоне буквально воспламенился, достигнув апогея. Наедине с ним (не знаю почему) я почувствовал себя несмышленым учеником перед учителем-гуру, ничуть не осознавая, чем было вызвано подобное мое состояние. Возможно, уже в ту самую минуту мое внутреннее око разглядело в этом человеке колоссальную неистребимую энергию.
- Генри Блейк, - представился я, и когда протянул руку для крепкого мужского рукопожатия, остался ни с чем. Этикет и деликатность, взаимная вежливость, судя по всему, его вовсе не интересовали.
Нельзя дословно пересказать нашу беседу, которая длилась, как мне показалось, более часа, но впечатлений я набрался предостаточно. Говард говорил тихо, умеренно, словно у него в запасе была неисчерпаемая уйма времени. Было в нем что-то удивительное и отталкивающее одновременно. За все то время, что мы общались, он даже не предложил мне присесть в свободное кресло, хотя я и не чувствовал усталости.
- Позволю себе признаться, что я долго шел к нашей встрече, - c неподдельным восторгом заявил он. - Мое заключение, одиночество, пребывание в месте, лишенном нормального человеческого общения, привели меня в состояние полной ничтожности. Вы не знаете, кто я, а мне известно о вас немного. Ваш пытливый ум сделался однажды близким мне по духу, и я смог-таки заглянуть в некоторые сферы вашей жизни.
Он объяснялся не вполне доступно моему разумению, и я попросил пояснений.
- Мой друг, - Говард выдавил легкую вымученную улыбку на лице. - Главное заключается в том, что встретившись с вами, я обрел новое дыхание, новую жизнь. Повторюсь, мое пленение было столь длительным, что невозможно описать мое состояние, которое вряд ли отразится на моем челе. Будучи жив, здесь на земле, своим воображением я создавал миры, которые поработили меня после телесной смерти...
- Так вы мертвы? - с трепетом в груди вопросил я.
- Вы слишком категоричны по отношению ко мне. По-вашему я действительно мертв? Мы беседуем вместе, как вы могли заметить. Разве мертвые могут вступать в диалог?
Он был бесконечно прав, но все же передо мной сидел не живой человек. Я оглянулся назад - в зияющем проломе, который явился дверью меж двух миров, виднелись мой старый обитый гобеленом диван и стул с резной спинкой...
Каким-то непостижимым образом я стоял на пороге смерти, бесцеремонно переступил черту, отделявшую мир мертвых от мира живых. Я невольно посмотрел на Говарда другим животрепещущим взглядом. Он ничем не отличался от обычного человека, такого же, как и сотни тысяч других. Да, похоже, я действительно сходил с ума.
В углах библиотеки я заметил фосфоресцирующие фиолетовые и розовые сгустки, как бы растекающиеся по стенам и полу. Мне пришлось усилием мыслей подавить в себе тревожные чувства и вести себя непринужденно спокойно.
- Что это за место? - спросил я.
- Та самая знаменитая библиотека в Мискатоникском университете. Не удивляйтесь, время и пространство иногда теряет ту плоскость, по которой вынужденно движется в земном измерении, и люди порой не способны понять и вместить в себя всю многогранность этих явлений.
Говард еще долго рассказывал о безвременном пространстве, о древних существах, населяющих землю, о мироздании - его лекция словно поработила мой разум, и я слушал его с открытым ртом, внимая каждому слову. В какой-то момент мне даже показалось, что мое сознание целиком и полностью погружено в некую непостижимую и всеобъемлющую субстанцию, где, постепенно растворяясь с ней, оно становится его неотъемлемой частью.
Напоследок он сказал мне:
- Отыщи меня здесь.
-3-
Мое возвращение в прежнее состояние и в собственную комнату оказалось куда более тягостным. Будто из меня вытягивали все соки, насильно вырывали из меня энергию, физическую силу и вообще самообладание. Покачиваясь от головокружения и легкого приступа тошноты, я приник к дивану, показавшимся мне спасительным оплотом в минуту горького отчаяния.
С этой безумной ночи началось мое стремительное увядание. Я доковылял до спальни, открыл аптечку, и с великим трудом разжевал нужные таблетки, показавшиеся мне твердыми камешками. Обезболивающие и снотворное погрузили меня в скоро приближающееся блаженство, пока не наступило утро, чтобы встретить меня свежей порцией телесной боли.
Вскоре мое самочувствие пришло в норму, силы восстановились, но рези в районе живота изредка напоминали о себе. Мне подумалось, что мое долгое пребывание в четырех стенах, и как следствие недостаток кислорода, прямым образом воздействует на мое пошатнувшееся здоровье, и уже через неделю я позволил себе часовые прогулки по Аркхему. Мискатоникскую библиотеку я посетил трижды, и каждый раз не напрасно. Выуживая информацию из попавших мне в руки книг, мне кое-что становилось понятным, из того о чем говорил Говард.
Расположение стеллажей в библиотеке оказалось иным, нежели в моем недавнем видении, не было тех мягких кресел, а стол вообще стоял возле западного окна. Седой опрятный библиотекарь наградил меня белоснежной улыбкой за мое первое посещение. Из-за двух кусочков выпуклого стекла в металлической оправе на меня смотрел мужчина в летах, но еще не успевший растерять вкуса к жизни.
- Добрый день! Чего изволите? - вежливость выплескивала из него как излишки кипящей воды из переполненного чайника.
- Писатель... Говард...
- Роберт Говард, Говард Лавкрафт? - спросил библиотекарь?
- Пожалуй, оба автора меня интересуют. И если вас не затруднит, хотелось бы увидеть книги с их биографией и фото.
- Нет проблем, - сказал высокий худощавый работник библиотеки. Его рост сразу же был мною оценен, когда он встал, чтобы отправится на поиски книг, которые меня интересовали. Рядом с ним я оказался достаточно низок, чтобы почувствовать себя неловко.
Открыв книгу с захватывающим дух названием "Necronomicon", я обратился к первым ее страницам в поисках биографии автора. С бумажного листа на меня смотрел, словно живой, человек из моих снов. С содроганием в душе, я зажмурил глаза, пытаясь избавиться от обмана, навязанного мне собственным зрением, и еще несколько раз прочел имя автора.
"Говард Филипс Лавкрафт".
Библиотекарь украдкой следил за мной, в опасениях, что я, возможно, припрячу книгу во внутренний карман плаща, чтобы присвоить себе. Мне же было все равно. Несколько часов я провел в библиотеке, окунувшись в новый неведомый мир. По прочтении книги с самых глубин моей души поднялось нечто доселе дремавшее, и мне остро захотелось исчезнуть с лица земли, перестать быть, начать свое существование где-нибудь на далекой планете, которой, возможно, и нет вовсе.
"Я больше не принадлежу этому миру", - раздался голос в моей голове, жуткий, отчетливый и слишком чужой, чтобы принять его за свой собственный.
-4-
Мое состояние ухудшалось, телесные силы покидали меня, и в чем же причина - я долго не понимал. Неделю я мог безвылазно находиться дома, согреваясь горячим чаем. Книги стали моими единственными собеседниками, и все-таки вскоре мне, стиснув зубы, пришлось обратиться к врачам. Поставленный ими диагноз шокировал. Рак пищевода на последних стадиях.
Я ненавидел медиков и сейчас их ненавижу! Отчаяние, боль, неизбежность взяли меня в тиски, обездвижили. А врачи ничего не могли поделать, разводили руками, предлагали стационарное "лечение".Несколько раз у меня случались нервные срывы, и жена, собрав вещи, покинула меня.
Спустя месяц после ее ухода я снова прошел сквозь стену. Только в этот раз оказался не в библиотеке, а в месте пугающем. По всем законам логики и здравого смысла, места, подобного этому, не могло существовать. И все же стена за моей спиной превратилась во всепоглощающую тьму, к которой не хотелось прикасаться, настолько сильным казалось зло, исходившее от нее.
Нет моей комнаты, нет любимого дивана, нет и самого Аркхема с его викторианскими домами! Куда идти, что предпринять, и что делать? Память будто стиралась. Я чувствовал боль в районе живота и слепое отчаяние. Одиночество вгрызалось мне в сердце, оставляя не заживаемые раны.
Я не находил никаких ориентиров, благодаря которым смог бы выбирать дорогу, местность вокруг постоянно менялась: двигались черные тени, кусты и деревья вырастали то в одном месте, гибли, поглощаемые болотной топью, и вновь появлялись на новых клочках земли. Пространство, чем бы оно ни было, дышало собственной жизнью.
Само мое нахождение в этих адских кругах являлось абсурдным. Обрывки неясных воспоминаний возникали в моем воспаленном мозгу, и рвали на части надломленную целостность моей души. Мне казалось явным Незримое присутствие потерянных человеческих душ, некогда пребывающих на земле, но я не видел Их. О боже, я стал одним из них!
Что-то важное мелькало в сознании, и тут же, словно вспышка далекой звезды, исчезало. В отчаянии я пробирался среди неведомых мне растений, гигантских деревьев и уродливых насекомых, выискивая что-либо родное глазу и близкое сердцу. Однако встречал дикости, несуразности, полное несоответствие всем законам логики. Аномальная геометрия представленного мне мира буквально будоражила воображение, и снова за очередным кустом я видел чьи-то (бог весть чьи) беглые тени.
Моим верным и неизменным спутником оставались физическая боль и душевное страдание. И хотя мне нет тридцати, я чувствовал себя дряхлым стариком, изнывающим от всяких недугов, ноги не слушались, становясь как бы ватными. Пространство вокруг меня было настолько ненормальным, насколько я мог это осознавать. И только тогда ко мне пришло некоторое понимание того, что мне довелось попасть в реалии, созданные больным воображением Говарда. Наша встреча как бы состоялась, и я в полной мере ощутил себя персонажем, будто скопированным со страниц его безумного "Necronomicon".
Я бесцельно брел вдоль троп, поросших болотным мхом, вдыхал запах несвежей тины и мертвой рыбы. Фиолетовые грибы-переростки на тонкой ножке конусовидными шляпками касались моих плеч. Перед глазами мелькали черно-белые образы паукообразных кустов, яйцевидные стволы деревьев грозились лопнуть, забрызгав меня пахучей маслянистой жижей, бирюзовые валуны преграждали дорогу...
Небо, не знающее восходов и закатов, желало меня поглотить, ночь и день слились воедино, как в Писании еще до начала полного сотворения Мира. Спустившись с холма к речке, я обнаружил бутылку из темного стекла с надписью на этикетке "CocaCola".
-5-
Очнулся я на операционном столе, различая склонившихся надо мной хирургов в стерильных белых масках. На грани жизни и смерти. И вновь провалился в беспамятство. Скоро меня выписали, определив амбулаторное лечение или реабилитацию на дому. Для них я числился обузой, куском мяса, занимающим их время и койку. Спустя пару недель во мне проснулось настоящее безумие на фоне моего душевного и физического истощения.
Ночью я мог открыть форточку, протиснуть в нее голову, и волком завыть. Получалось правдоподобно. Соседи думали, что к ним подселили зверя. В полицейском отчете так и значилось: "возможное издевательство над животными". Меня определили в психиатрическую лечебницу Аркхема. С тех пор я ищу (жажду) встречи с Говардом.
Стали вспоминаться подробности нашего разговора, которые до некоторого времени числились пробелами в моей памяти. Он что-то говорил о Создателе, что-то неоспоримо важное. Однажды я вспомню. Говард поведал мне, что многое прояснилось после его телесной смерти, что во многом он был не прав при жизни.
Врачи искромсали меня внутри, извлекли опухоль размером с большую жабу. И я начинаю понимать, что случилось с моим телом, почему вообще тело подвергается подобным разрушениям... И очень надеюсь, что истина откроется мне прежде, чем мне придется покинуть этот мир.
Стена в палате дважды обретала иной оттенок, сразу после вечерних уколов. И я знаю, что там, за стеной, он уже ждет меня. Писатель с мировым именем, человек, прикоснувшийся к вечной юдоли, и мы вместе услышим песнь, возносящуюся к высотам, не подвластным человеческому разуму...
На этом записи обрываются. Дневник найден под койкой в палате N74 в психиатрической больнице городка Аркхем в июле 1984 года.