Асеева Елена Александровна : другие произведения.

Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Удивительная по красоте легенда о битве бога Перуна и Скипер-зверя в сплетении с мифологией славян и русскими сказками унесет читателя в увлекательное приключение, познакомит с замечательными духами, существами и созданиями, населяющими Явь, Навь, Синюю Сваргу. В это невероятное путешествие читатель последует вместе с сестрицей и братцем, Алёнкой и Ореем, своим ходом несущими новую эру, обычаи и знания славянам и самой Яви.
  Посвящаю эту книгу моей дорогой,
  Ланочке Донченко,
  в благодарность за поддержку и дружбу.
  
  
  
  Предисловие.
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали...
  А в Небесной Синей Сварге нежданно-негаданно, а вернее ожидаемо загремел гром, засияли небеса зарницами огня, и в сверкании молний родился, явился Перун Сварожич, сын Сварога, единого бога Вселенной, и, Лады, старшей Рожаницы, богини Мирового Лада. Да, не успели отец и мать, Сварог и Лада, возликовать тому чудному явлению сыночка, как младенца коварно похитил лютый Скипер-зверь. Тот самый Скипер-зверь каковой родился в свой срок от Чернобога, повелителя Навьих глубин, одного из Верховных богов Яви. Оно, это рождение Скипер-зверя, было дюже поспешное, оттого и выродилось такое престрашное чудовище. Было оно, это чудище, сотворено от обиды. А в обиде, и так ясно, чего не сбудется, привидится, какое уродство из тебя не вылезет.
  Вот и здесь, таковое же случилось.
  Вылезло из Темновита, завсегда ведущего все к разрушению, эта страхолюдина, это уродство... И давай, такая зловредина, по Яви рыскать людишек пугать, давай в Небесную Синюю Сваргу лезть богов тревожить, давай детишек Ладиных уводить. И коль Перунушку, Скипер-зверь, в Яви в глубоком подземелье схоронил, то сестриц его: Живу, Марену, Лелю утащил в дальние земли, сомкнув их образы для матери и отца, для старших братцев, для сродников.
  И началось в Яви невесть, что...
  Перепутались времена года, то в середине лета снег пойдет, то в начале зимы цветы зацветут, то весной дождя не дождешься, то осенью на двор не выйти так хлещет, реки из берегов выступают, оземь водами заливая. А все потому что нет как нет сезонных повелителей, богинь Лели и Марены, нет и Живы богини жизни, да и не кому управляться с громом, грозами, молниями абы, тот кому они подчиняются крепко спит в глубине Мать-Сыра-Земли.
  А в Яви тем временем рыскает и тешится Скипер-зверь нет на него управы, не найдется поколь на него той силы оная может защитить от притеснения славянский люд, от полона девчужек и ребятушек, от пожара деревеньки, да поселения.
  Коли были бы средь славян воители, кои владели оружием и сражались с неприятелем, может, и вызвали они это чудовище на бой!
  Коли были бы средь славян волхвы, кои владели скрытыми силами природы, может, и провели они волшбу!
  Ан, нет!
  Нет! среди славян поколь воителей. Нет! поколь и волхвов.
  Это простой люд, каковой землю пашет и тем самым живет.
  Посему и некому защитить славян, некому обучить их воинскому делу аль ведовству. И остается простым таким землепашцам-оралам лишь полагаться на родных богов. Остается почаще имена их славить и в том, надеяться, что боги их в беде не покинут и Скипер-зверя, непременно, одолеют, так как было дотоль всегда.
  И идут, таким побытом, год за годом.
  Пуржит зима, лютует гроза, плачут бабенки и детушки, а в Небесной Синей Сварге тем стенаниям люда славянского вторит сама Лада, супруга Сварога. Богиня, как заступница семейного счастья и очага, больше всех печалиться за людей. Да и стонет ее сердечко по собственным детушкам, дочуркам и сыночку, похищенным и от взгляда родительского, гдей-то схороненных.
  - Не плачь, не кручинься сестрица Ладушка, - увещевает ее Макошь, коя из века в век держит в руках нити судеб, не токмо людских, но и божественных. И порхают в ее тоненьких белых пальчиках переливающиеся всеми цветами радуги тончайшие паутинки судеб. - Ступай-ка ты в раздолье Синей Сварги, сбирай сродников своих, дабы они нахождали Перуна. Абы смерть Скипер-зверь примет токма от рук сынка твого меньшого.
  И послушалась Лада Богородица, Макошь премудрую, и отправилась она к сродникам. Да пройти Явь, шаром плывущую во Вселенной, нельзя за один день, аль за год, а Небесную Синюю Сваргу, что привольем красок наполняет Мир, и за сто лет не обойдешь, сродников дозовешься и соберешь. Ужотко Лада ни одну обувку стоптала, ни один сарафан сменила поколь, как и указывала Великая Ткачиха, плетущая замысловатые узоры самой Вселенной, не созвала родичей: Велеса, Хорса и Стрибога. И тогда сын коровы Земун, владыка солнечного светила, да правитель воздушного пространства, Ветрыла, направились на поиски меньшого своего сродника.
  Долго аль коротко искали боги, Перуна, не о том ноне сказ ведется...
  Однако, обратившиеся в птиц волшебных Гамаюн, Алконост и Стратим, боги успели облететь всю Вселенную, побывать в Синей Сварге, обозреть Навь и людскую Явь. И, так-таки, сумели они вызнать место схрона Перуна Сварожича, по приметному колыханию в том краю землицы-матушки. А сам схорон заложен камнями стопудовыми, забит щитами дубовыми, заколочен дверями железными, засыпан песком крупинчатым, не пройти те преграды богам, сродникам сына Сварога. Стоит Стрыю подуть на пески, как они за землицу крупинками хватаются. Стоит Хорсу их лучами солнечными обжечь, как они в каменья оборачиваются. Стоит Велесу их волшбой откинуть, как они рьяными волнами вспять колышутся.
  И так боги бьются и этак, а всего-навсего, что и сумели общими силами сделать лишь верхний слой песка да землицы убрать, сметав их в кучугуры. А пред ними новое преткновение: запечатанные вровень с землей железные о две створки врата. Да нет на тех воротах засова. Нет и малой трещинки меж створками. Нет и тончайшей прорехи в землице. Никак те врата не вскрыть, сковырнуть. Никак промеж них не пролезть. Ни Стрибогу, ветрами повелевающему, ни Хорсу, лучами управляющему, ни Велесу, в любое создание обращающемуся. Так и замерли, затихли над теми воротами боги, пригорюнились, да задумались чего дальше делать.
  А все потому врата не открывались, что в Яви должно не только богам восставать супротив Скипер-зверя, но пришло время и людям славянским подняться. Простым таким землепашцам: мужикам, бабам, парням, девчинкам, ребятушкам, каковых когда-то выглядев в Яви Сварог, подивившись, славными величал.
  Ведь оно и дитю не разумному ведомо, что победа над злющим чудищем не токмо в ведовстве Велеса, огне Хорса, ветре Стрыя зиждется, но на худенькие, костлявые плечики маханькой девчушки, и на тоненькие ручонки (такого же летами) мальчонки порой опирается. Словом победа та нежданно-негаданно оказалась в руках двух ребятушек, сестрицы и братца, каковых до сих пор Макошь сберегала в небольшой деревушке, посередь густого леса, и долгой, прикорнувшей обок нее, тихонечко покачивающей свои зеленые воды, реке.
  
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали, а люди жили землепашеством и не имели никаких иных знаний али способностей. Времена кады славяне имена богов своих, отцов своих и предков славили и тем самым нить родства не перерубали...
  Это пока не сказка, а присказка. Ведь присказка поперед сказки маячит, путь-дорожку для нас выстилает, а какова та стёженька не поймешь, не узнаешь покуда ее не пройдешь, покуда ноженьками не вымеряешь.
  Это все присказка, а сказ он доколь еще впереди...
  
  Глава первая. Аленка и Орей.
  - Алёнушка, Орюшка! Иде то вы, озорники! - пронесся чуть растянутый беспокойством говорок по лесной чаще. И тотчас будто отразился от шероховатых, бурых стволов и ветвей могучих елей, каковые окружали эту небольшую полянку, бугорком приподнявшуюся над всей остальной местностью. То скорей всего землица-матушка нарочно так извернулась, дабы кулигу подставить под лучи солнышка с тем, не токмо осветив, но и согрев покрывающие ее растения. Ибо росли на прогалинке не деревья, не кусты, и даже не травы, а стлались по всей той макушке, переплетаясь с опавшими сучьями, поваленными и почитай, что полусгнившими стволами, с полувросшими в землю кудлатыми ото мха каменьями, кустики земляницы. Ее ползучие побеги столь густо прикрывали почву, что ничего под ними больше и не просматривалось. Впрочем, посреди той скученности стеблей хорошо наблюдались возвышающиеся и легошенько вздрагивающие темно-зеленые с острыми зубцами листочки, покачивающиеся рыхлые, белые соцветия и приветливо кивающие красные плоды земляницы.
  Столь густо окружающие эту маленькую опушку тенистые леса, также единодушно колыхали своими лоптастыми, поникшими ветвями, и, перебирая тончайшими хвоинками, желали чего-то спеть. Зеленые, вроде только сей миг принявшие убранство, стройные ели тянули свои вершины к небесному куполу, перенимая его насыщенную лазурь на тонкие хвоинки, каковые в переливах солнечных лучей казались прозрачно-голубыми. Иноредь они выхватывали на свои макушки перьевые хвосты белых облаков, не то, чтобы плывущих в небесах, всего-навсего неприметно колыхающих своими округлыми боками. Хотя облака если и можно было увидеть так только с этой полянки. Поелику все остальное пространство плотно смыкалось густым лесом и не только вершинами елей, но и кронами лиственниц, сосен, пихт, кедра. Однако краснолесье тянулось в этом краю не повсеместно, а почасту перемешивалось зелеными нивами, выступающими мощными вязами, дубами, каштанами, да более миловидными липами, березами, осинами. Полные воды зеленые реки извивались между теми гаями, хороня свои крутые али вспять того пологие берега в приземистых деревьях ракит, покачивающих опущенными вниз ветвями покрытыми зеленой или серо-белой листвой.
  - Алёнушка, Орюшка! Ах! Вы неслухи, таковые! А коли заплутаете в чащобе? - наново наполнилась полянка недовольным говорком бабушки Обрады, и сама она, наконец, выступив из-за ели с прищуром оглядела покоящейся пред ней земляничный надел, точно нарочно кем-то посаженный.
  Алёнушка...
  Орюшка...
  Эх, девонюшка...
  Эх, мальчонка...
  Сестрица, да братец, в единый час у матушки и батюшки родившиеся, и с тех пор всю их большую семью покоя лишившие. А бабушке Обраде и того больше других достается. Ибо очень любит она младших внучат. А те пострелята любовью бабушкиной и пользуются в ущерб своему росту. Абы стоит Обраде взгляд от тех баловней отвести, уж нет как нет ребятишек на прежнем месте, лишь веточки или травушки покачиваются, вроде тоже на озорство кручинясь, потому и обозначая след чад непоседливых. Подсказывая, куда эти шалуны убежали, под каким кустом схоронились, за каким деревом притаились. Только смех их задорный и слышится, капелью перепрыгивает с листочка на листочек, перескакивает с ветки на ветку, да и ныряет в сами травы, цветы, наполняя ароматами услады эти затаенные края, полные зверья, птиц, деревьев и растений.
  Видно, братцу и сестрице тягостно сдерживать свою радость, неймется им от жизненных сил. Обаче в полный голос не смеются ребятишки, сдерживаются поколь бабушка не начнет их звать, да причитаючи сказывать:
  - Неслухи вы оба, Алёнка да Орей! Ужот-ко вельми вас старчие закахали, а надобно лозой ракитной окатить. - Брешет Обрада насчет лозы, никады даже ладошкой не окатит она внучат своих, то молвит так только для острастки. - Ну, добре, Орей, мальчоня брыкливый. Но ты, Алёнушка, помнишь чё девчурочке надобно быть послушливой. Да и старше ты Орюшки, должна слыть образцом для него. А какой эвонто образец, ежели ты первая в кустах хоронишься.
  То Обрада сызнова выдумывает. Никак Алёнка не старше братца, всего-навсего чутком раньше него родилась, всего-навсего один вздох раньше него сделала. Хотя во всем остальном бабушка правду сказывает, конечно, заласкали старшие младших. Еще бы ведь Орюшка да Алёнушка младшие в семье, в большой славянской семье, которая жила в избе под единой крышей, где исстари все землепашцами значились. Оно ясно, что умели в славянских семьях охотиться, скотину разводить, плотничать, кузнечить, да только все это, непременно, переплеталось с землей-матушкой, на оной жили, оную любили и уважали.
  Земли-то в те времена вдосталь имелось, вся она была покрыта раздольными пажнями, густыми лесами, широкими реками, глубокими озерами, непроходимыми болотами. Посему жилось на ней вольно, да пожалуй, что и счастливо, если бы не Скипер-зверь, каковой часточко на славян набеги устраивал, желаючи перевести такой благолепный люд.
  Ясно ведь, что по юности мы все имеем тот самый благолепный образ, а именно выглядим красиво да дарим благо. Ну, а там с летами взросления уж у кого как получится. Иной по прямой тропке ступит, другой вкрив и вкось пойдет, а третий...
  Про третьего и вовсе толковать не стоит.
  И оттого, куда ты направился, меняются сами помыслы и весь образ твой. Поелику образ, который тебя представляет, и сам несет в себе суть предназначения и существования. И наблюдаем мы Явь благодаря тем самым образам, светлым ли, темным... не о том ноне сказ, то все присказка...
  А касаемо славян так народ тот юным слыл еще, понеже и образ его смотрелся миловидным, поступки благими. Юноши у славян были все как на подбор статными молодцами, а девицы стройными красавицами. Мужи да бабенки, большак и большуха, управляли семьями, где всегда почитали стариков-родителей, ценили и любили многочисленных чад. Да, чего уж тут говорить, коль семья в ладу с землей живет, в ней детушки рождаются, как всходы, и приносят они радость, счастье, да тяготой никогда не будут. А посему младший тутова завсегда усладой станет, и старший лишним кусочком поделится с ним, да любую непоседливость его не приметит.
  Вот и Алёнку с Орюшкой любили и баловали, меньших значит ребятишек отца и матери, а больше всех кахала их бабушка Обрада. Поелику сестрица да братец, были, близнецами, и больно на нее похожими, даже сейчас, несмотря на побуревшую от прожитых лет, покрытую морщинами кожу, да седину, где, кажется, не столько прибавилось темных волос, сколько побеленных. У ребятушек же вспять того волосики лежали густыми ровными прядями, почитай ковыльного цвета, напоминающими пушистые хвосты появляющиеся на стебле этого растения после цветения. Волосы Орея были чуть короче Алёнкиных, хотя им обоим до семи годков, как и полагалось, космы не стригли (дабы не лишить чад здоровья и сберечь теми самыми власами связь с богами и предками). Но за прошедшие два лета у сестрицы они доросли почитай до середины спины, а у братца лишь до плеч. Видно, потому как девчужке их укоротили на самую толику, ведь славяне помнили наказ Лады Богородицы беречь власы и заплетать их в косы. Да только косы славяне не больно плели, побольшей частью любили хаживать простоволосыми, одевая на головы очелья. Лобные твердые повязки, кои для детворы и мужей делали лубяными, берестяными али тканными, для девиц и женщин тонкими металлическими к каковым крепили отвесные полосы, рясны, служившие украшением и, единожды, оберегом.
  Алёнка и Орей зачастую носили берестяные очелья, ведь это дерево почитали славяне, полагая, что оно забирает боль и дарует здоровье. А бело-соломенные, плетеные очелья дюже красиво смотрелись на детках, придавая их бело-розовой, словно прозрачной коже (так, что сквозь нее виднелись голубые жилы, по которым текла алая кровь)легкое курение света. Одначе то так лишь казалось, чай, возникая в переливах лучей красна солнышка. Голубые глазки детишек, чуть светлее у сестрицы, чуть серей у братца, располагались в глубоких глазницах, понеже и чудились небольшими, едва прикрытыми ниточками белесых, изогнутых бровей и того же цвета частыми, длинными ресницами. Такими же не крупными были их носики с маленечко вздернутыми кверху кончиками и узкими подбородки да лбы. Однако не были детушки худенькими, вспять оба смотрелись крепкими да сбитыми. Может статься, оттого и лица их были округлыми, а губы полными, ярко красными, лоснящимися, словно тока миг назад Орей да Алёнка сметанки покушали.
  Такой ладной была и сама Обрада...
  Была когда-то в отрочестве...
  Тады и волосики у нее ковылем лоснились, и глазоньки лазурью небес отливали, и образ ее был такой же здоровый косностью, и ерзой она слыла не меньшей. Да опять же вот так и ее кадый-то в лесу бабушка выкрикивала, подзывая к себе, да не слышалось в том зове негодования али сердитости, только порой перекатывалась от звука к звуку смешинка. Ибо и ее бабушка, и сама Обрада, души не чаяли в своих внуках, несомненно, примечая в них себя в дни отрочества.
  А нынче образ Обрады дородством пышет и руки у нее пухлые, мягкие они все больше от той упитанности, не от юности, как у Алёнки и Орея. Да только бабушка тому лишь радуется, она ведь понимает, что после ее ухода из Яви останутся тут жить ее дети, внуки, да Алёнка с Ореем, точно с нее срисованные. А потому продолжится род славянских землепашцев, каковые даже в имена вкладывают тот почетный труд. Абы и величание Ория, означает- землепашец, пахарь, и содержит в себе понятие орать, пахать оземь. Будут жить потомки Обрады и нести в себе веру в богов светлых, родных, каковые их когда-то высеяли в Яви. Поелику ведают славяне, что горит в каждом из них искра бога Сварога, большака богов, покровителя кузнечного дела и ремесел, умений всяческих, кои для землепашества и быта надобны. Бога, который и научил людей пахать, сеять, огнем да железом пользоваться и завсегда жить семейным укладом. Это любой славянин с малолетству знает, что кады-то от кузницы Владыки Мира Сварога, с Синей Небесной Сварги, прилетела в Явь молния, и, ударивши о землицу-матушку зачалась огнем, так и появился первый очаг. А уж из угольков того огнища родились люди, Муж да Жена, Мужчина да Женщина. Ведают славяне, что именно Лада, большуха богов, покровительница женщин, детей, семейного союза, любви и женских дел, сбирает после смерти души, оные превратились в искры огня Сварога и несет их в Явь, дабы вложить в лоно жен, жаждущих зачать дитя.
  - Алёнушка, Орюшка! - в который раз позвала внучат Обрада, да сделав несколько шажочков вперед, подмявши ногами земляничные кустики, вышла из тени ели, в сиянии солнечных лучей поигрывающей зелено-голубой пеленой, на опушку. Бабушка недовольно качнула своей крупной головой, самую толику взволновав седые, длинные пряди волос, все еще густые и укрывающие плечи, видимо, тем проявляя недовольство, а потом неожиданно резко оглянулась. Обрада днесь даже не успела вздохнуть, поставить на оземь небольшую плетеную из лозы корзину, как из леса, на полянку вылез густой черный дым. Словно чей-то огромный язык, он махом окутал ее образ, а после принялся плескать сразу во все стороны: вверх, вправо, влево и даже вниз, черно-сизые долгие чадные лохмотки.
  А уже в другой момент, вся кулига, и лес, и небесный свод с власами облаков на нем, и само красно солнышко сокрылось в том плотном черном киселе, где схоронившимся обок ствола ели, под ее могучими ветвями, сестрице и братцу стало тягостно вздохнуть. Попервому вздохнуть, а опосля и выдохнуть. А дотоль плывущий округ кисловатый аромат хвои сменился на горечь, вроде в рот детишкам сунули уголек из печурки. Перекачивающая же своими парами морока, теперь погасила все звуки, дотоль живущие в гае и отдельными рыками, трелями, шипением, жужжанием, треском, хрустом, создающая его многозвучье, а потом вспять наполнилась далекими окриками да воплями людей, и совсем близким ревом звериным, свистом соловьиным, шипением змеиным. И того дикого гула испугавшись, ребятишки торопливо с корточек вскочили, да ладошками уши закрыли, головами замотав, принялись Обраду звать-величать:
  - Баушка! Баушка! Идей-то ты? Чё эвонто за гам?
  А Обрада деткам в сей раз не откликнулась, руками мягкими к груди их не прижала, сберегая от печали и бедствий...
  Лишь сильнее кругом засвистело, зашипело, зарычало, точно что-то тянулось ноне к детушкам, хоронившимся в густых ветвях ели. И тем чуждым, гиблым звукам внезапно добавился рокот, шелест, шорох и вроде трескотня ломаемых ветвей, поваленных стволов. Такой грохот иногда приходил с грозой. Да только гроза всегда приносила дождь, молнии, и ветер, порой она также осыпала землю-матушку губительным градом, али спускала ветровороты ломавшие деревья и ветви, как лучины. И тогда бабушка Обрада, успокаивая внучат, толковала, что сие скачет по небушку вольный, шальной конь, с черной гривой и долгим сизо-серым хвостом, поколь богами не взнузданный, оттого и резвящийся без их ведома. Она еще говаривала, что кады-нибудь явится в Явь бог с мощными плечами и крепким станом да оседлает того коня, и ужоль тогда тот не будет озорничать более в небосводе, не будет ветви с деревьев срывать, да крыши в домах молниями поджигать.
  Да только в этот раз то не гроза была. Не конь божий, хоть и шальной, шел по небесам, стряхивая со своего сизо-серого хвоста и черной гривы дождевые потоки, пущая с-под копыт яркие молнии. То было нечто иное и дюже страшное, дикое и злобное. Пугающее ребятишек так, что они сызнова заголосили, принявшись взывать к бабушке и сродникам. И тотчас утих хруст и хрипы, словно подбирающееся во мраке существо замерло, а потом ощутили братец и сестрица легкое дуновение, кое окутало их тела и легошенько тьму в сторонку отодвинуло так, что округ них вроде посерело. И сызнова стала просматриваться бурая, шероховатая кора мощного ствола и даже сизость ветвей плотно укрытых хвоинками. Тьма, впрочем, не ушла, а тока вынырнула из-под дерева, оставшись булькать вокруг нее, вроде не смея тронуть ребятушек и единожды не желая оставлять их в покое.
  А лапники ели внезапно и вовсе шелохнулись. Спервоначалу лишь те, каковые к оземе льнули. Ветви медлительно воспряли от почвы, единожды качнувшись вправо-влево, и тем движением скинули с себя все покоящиеся на них малые сухие ветоньки, да опавшие шишки и хвою. А посем ожили и те лапники, оные отвесно располагались к стволу, да принялись плавно и неспешно изгибать свои концы, переплетая меж собой махие ветоньки, хвоинки, тем самым сооружая преграду для черной мороки, звуков и запахов которые она несла. Не прошло, кажется, и нескольких мгновений, когда ветви свившись промеж себя, образовали подле детишек заслон, как впереди, с боков, так и позади. Они не оставили даже в доступности вершину ели, где ветви шелохнувшись, одновременно, опустились вниз, эдак прикрыв собой переплетенные лапники подобно крыше. И тотчас внутри образовавшейся сени серость сменилась на голубизну, и сами плетеные веточки, хвоинки легошенько засветились нежным синим светом, ровно звездочки в летнюю пору на далеком небосклоне, а прекратившееся дуновение своим последним вздохом, обдало детушек ароматом выспевшей землянички, давеча снятой с куста.
  - Батюшка, матушка, баушка, - чуть слышно шепнула Алёнушка, все поколь удерживая ладошки обок ушей, и испуганно глянула на притихшего Орюшку, стоящего напротив.
  - Чё эвонто таковое? - и вовсе еле-еле дыхнул братец, захлопав большущими соломенными ресницами, на оных, кажись, также светились синим светом звездочки али только слезинки.
  - Тише детоньки, тише... - ноне просквозила вокруг ребятишек та реченька величавая, и сызнова малешенько вздрогнули лапники и хвоинки на них, а с обратной стороны сени еще сильнее чего-то загудело, захрустело и взвыло, вроде жаждая ворваться и похитить все живое да дышащее.
  - Не толкуйте, молчите, дабы не услыхал вас лютый Скипер-зверь и егойные злыдарные приспешники. Ине выхватили они вас с-под ели, да не утащили во палаты Скипер-зверя далекие, во черных скалах прячущиеся, - вдругорядь проплыло толкование кругом и будто впорхнуло в ветви дерева, слегка приглушив сияние прикорнувшее на кончиках хвоинок. И внутри сени самую толику потускнело, точно в пасмурный осенний денечек, да стало еще слаще пахнуть земляничкой.
  А Алёнка с Ореем враз смолкли и даже рты ладошками прикрыли, освободив от них уши. Поелику поняли сестрица да братец, что их обороняет какое-то доброе создание, вызволяя от губительных подрученных злобного чудища Скипер-зверя, каковой почасту терзает люд славянский.
  И послушно исполняли детки указания светлого духа, и с тем, единожды, неосознанно претворяли предначертанное им Макошью...
  Той самой, Великой Ткачихи, каковая нынче, высоко в далях небесных, охваченных голубой морокой, сидючи на лавочке возле прялки, рассматривала сотканное ею полотно Мира. На каковом в витиеватых узорах, посередь нитей-судеб самих богов трепетало, ярко переливаясь, волоконце-судьба двух простых ребятишек, сестрицы да братца, Алёнушки да Орюшки.
  
  Глава вторая. Земляничница.
  А околот ели все поколь рокотало, хоть и приглушенно, но дюже устрашающе. И Алёнка с Ореем поглядывая друг на друга изредка вздрагивали, и тады еще ярче разгорались на ресничках обоих ребятушек синие капели слезинок таких точно, каковые поблескивали на хвоинках ветвей. Прошло достаточно времени, когда рокотание вроде как откатило от дерева, одначе продолжив чуть слышно посвистывать и шипеть где-то там вдали, все покамест перемешиваясь с отдельными окриками людей.
  А потом опять же сразу наступила тишина. Плотная такая, в коей не слышалось даже малого комариного писка, почасту витающего в лесной чаще нынче в начале липеня, месяца разграничивающего летнюю пору времени. Впрочем, безмолвие внутри ели длилось совсем чуть-чуть, ибо уже в следующий сиг Орей убрал от лица обе ладошки, высвободив рот, и качнув головой в сторону ветвей, шепотом вопросил:
  - Небось, энтов Скипер-зверь и егойные злыдарные приспешники убрались из гая.
  - Т-с... - беспокойно дыхнула Алёнка, так и не высвобождая рта, вспять того плотнее прижала к устам длани рук да живо замотала головой, призывая и братца к тишине.
   Орюшка резко вскинул вверх правую руку и обтер долгим рукавом рубахи свой нос, сбирая на ее льняное белое полотно прозрачную слизь.
  - Прекрати нюни утирывать рубахой, - убирая руки от лица, торопливо молвила девчушечка и легошенько выпучила вперед красные губешки, тем самым выражая недовольство. - Тебе чё засегда баушка говаривала?
  - Ты, чай, не баушка, - с не меньшей сердитостью отозвался малец, однако послушав сестрицу опустил руку вниз, немедля коснувшись перстами нескольких бубенчиков подвешенных на узком плетеном пояске, каковые враз громко звякнули. И тотчас за ветвями ели раздалась однократная трель пичужки "тек-тек-тек" точно все еще выглядывающей опасность. Орей торопливо перехватил качнувшиеся на поясе бубенцы (каковые туда цепляли взрослые, дабы отогнать все дурное, нездешнее) и затаился, так же, как до этого замерла напротив него Алёнка.
  Таковые точно бубенцы, как и сам плетеный пояс, был и на девоньке, то им обоим сделал отец своими руками. Поелику считалось, таким побытом, дитятко будет подпитываться мужской силой, защищающей и оберегающей его. Были у Алёнушки и пояса плетеные матушкой, но пояс изготовленный отцом ей нравился больше, потому зачастую она его и носила. И хоть простого он был плетения, всего-навсего три цвета белый, красный, черный вплел туда отец, каковые представляли собой сообразно Правь, Явь, Навь, но вельми красивым казался он девонюшке. Пояса охватывали станы ребятишек оные, как и полагалось, были обряжены в длинные белые рубахи до пят. Украшенные вышитыми матушкой да сестрицами узорами покровительства по вороту, рукавам и подолу, эти рубахи в свой срок перешили девчужке и мальчоне из родительских одеж, дабы и тут несли они обережный смысл, передавая чадам силу взрослых. Свою одежду по поверьям дети должны были получить после собственного совершеннолетия, а именно к двенадцати годам. Впрочем, Орей в отличие от сестрицы носил еще и полотняные штаны, абы пересек возраст семи годков, тады когда и лишился большей части своих волос.
  Лес же поколь хранил безмолвие, оное иногда прерывалось перекличкой птиц, словно проверяющих покинула ли его пределы опасность. А когда совсем близехонько, словно в лапниках ели, кто-то тягостно вздохнул и тем протяжным стенанием ссыпал вниз на оземь, выстланную опавшей хвоей, все синие искорки света, гай резко пробудился. И как-то по единому тому вздоху наполнился звуками, только не громкими, а лишь отдаленными, привычными этому край. И тот же миг послышался раскатистый рык бурого кома, где-то лакомившегося земляничкой, радужная перекличка горихвосток и частое жужжание всевозможных несекомых, каковые вели свое величание оттого, что их плотные тела было невозможно посечь. А возле уха Орюшки запищал, выводя свой жалобный плач, комар, будто давеча пробудившийся. Лапники ели сызнова дрогнули и принялись, малешенько покряхтывая, расплетать хвоинки, сучки да ветоньки, высвобождая для лицезрения сам лазурный свод небес, где белые кудри облаков покрылись тончайшими черными нитями, вроде поседев от произошедшего. Лучи красна солнышка впорхнули меж хвоинок и ветвей ели да малой толикой осветили стоящих внедрах обок ствола ребятушек. Совсем неспешно лапники, расплетясь, испрямились отвесно оземи, а нижние и вовсе прилегли на нее родимую да маленечко качнувшись, замерли, точно сказавши детушкам: "Погостили-де обок нас, пора и выходить на кулигу".
  Орей да Алёнка, однако, медлили, даже тогда, когда ветви застыли, окончательно перестав покачивать хвоинками. Не решались чего сказать, кого позвать, поелику понимали, что это ктой-то чудной совершил пробуждение ели...
  А кто ж мог такое сотворить?
  Да, итак ведомо, любой дух, тот каковой слыл хранителем не токма славянского род, как деды, чур, но и те каковые сберегали леса, реки, озера, болота по всей раздольной Мать-Сыра-Земле. И кого всегда почитали, уважительно величая дедушкой али матушкой. Знали детки с сызмальства, что и сама Явь живыми созданиями полна, не только деревья могли говорить, вода петь, огонь плясать, но и каждому клочку землицы был положен свой страж, помощник, чтобы люди почитали землю-матушку, и никады на ней не озорничали.
  Однако нынче тот, кто спас ребятушек, просматривался сквозь ветви ели и стоял, должно быть, всего-навсего в нескольких шагах от нее на опушке, как раз там, где до нападения Скипер-зверя и его приспешников находилась бабушка Обрада.
  - Здравия вам, Алёнушка да Орюшка, - наконец молвил дух и голос его нежный певучий наполнив прогалину, просквозил сквозь ветви и хвоинки ели, преисполнив братца да сестрицу неловкостью от осознания, что прячутся они от собственного спасителя.
  Мальчугашка уже готов был выйти из-под сени ели, как неожиданно нижние ветви дерева малешенько качнувшись, распахнулись, создав, таким образом, неширокий проход. И тотчас яркий солнечный свет проник под дерево, где хоронились дети, осветив всю сень и чуточку ослепив глаза. Орей и Алёнка немедля сомкнули очи да толком не проморгавшись, с полуприкрытыми веками направились по образовавшемуся проходу на опушку. Сначала братец, лишь потом сестрица, медленно ступая по густому покрову сухой хвои, усыпающей землю, мягкими подошвами кожаных порабошней, стянутых по краям ремешками кои косыми перекрестьями подвязывались поверх холщовых онучей оборами к ногам.
  Детвора вмале покинула сень ели, и, выступив на полянку, сразу замерла, принявшись часто-часто моргать и тем, обвыкаясь к белому свету. Меленькие звездочки еще совсем чуть-чуть витали поперед глаз, а когда погасли или вошли в лапники деревьев окружающих опушку, первое, кого увидели Алёнка и Орей, так стоящую перед ними девицу. Весьма высокую и юную, может шестью-семью их летами старшую, и дюже худенькую, точно никогда толком и не евшую. Это братец и сестрица так подумали (и помыслили зараз да оба) потому как привыкли, что в их славянском роду все женщины (как, впрочем, и мужчины) были в теле и бабушка, и матушка и сестрицы. Дивным казался цвет духа, наполовину прозрачный так, что через него можно было узреть ветви мохнатых елей, расположившихся позади, и даже их малые хвоинки, совсем чуточку подсвеченные сизым сияние. Ибо и сам девичий образ источал тот самый белесовато-голубой отлив, каковой особлива воплотился в долгополой рубахе, живописавшейся побольшей частью собственными контурами. Однако, как и у славян, сия рубаха имела многажды насыщенные переливы по подолу, вороту и краям рукавов, вроде там у нее поместилась вышивка. И те почитай синие переливы падали на круглое и несколько плосковатое (будто блинчик) лицо духа, приглушая видимость небольшого носа, впалых щек и вспять того выступающих, розоватых скул, оставляя для лицезрения большие ярко-зеленые глаза и широкие, словно лепестки цветка красные губы. На голове у деушки покрытой долгими, кудреватыми, зелено-голубыми волосами восседал большущий венок, плетеный из побегов земляницы, со вздрагивающими темно-зелеными с острыми зубцами листочками, покачивающимися рыхлыми, белыми соцветиями и кивающими красными, точь-в-точь, как орешки, плодами.
  Дух медлительно шагнул вперед необутыми ноженьками, и, хотя подошвы ее коснулись стелющейся по оземе земляницы, сами побеги оной, как и белые цветочки на ней не примялись. Ровно девица и вовсе не шла, а парила над растениями, не приминая их, вспять побуждая к жизни. Потому и отдельные побеги, наблюдаемо шевельнувшись, удлинились, листочки приподнялись, соцветия скинули лепестки и округлили макушки подобно орешкам, а сами ягоды раздобрели в росте, став почитай пламенно-красными. И сей же морг возле детушек колыхнулся аромат сладко выспевшей ягоды.
  А дух, все еще вышагивая, вскинул вверх правую руку и приложил ее дланью к груди, только после опустив вниз, тем самым движением указывая чистоту намерения и сердечность. И немедля Алёнка и Орей также приветствовали деушку, коснувшись ладонями собственной груди, да вже сестрица за обоих молвила:
  - Здаров будь дух, не ведаем токмо твоего мы величания.
  Девица немедля сдержала собственную поступь так, что ейны подошвы оперлись о листки стелющейся земляницы. И те поспешно развернув свои зеленые основания, замерли, а малахитовые, тонкие побеги, коснувшись полупрозрачной кожи духа, принялись, удлиняясь, сворачиваться в кольцо, один-в-один, как то делала змея, готовясь к нападению.
  - Земляничница я, небось, слыхивали вы обо мне от старчих, - отозвался дух и улыбнулся, слегка приоткрыв рот. И немедля детушек с еще большей силой обуяла сласть ягоды густо сидящей на кустиках, укрывающих эту небольшую кулигу.
  - Слыхивали, - теперь вступил в толкование Орей, и слышимо шмыгнул нос, да легошенько дернул рукой, будто желая его утереть. - Ведаем мы, что кажное деревцо али растение имеет свою берегиню. И ты, Земляничница, приглядываешь за энтой опушкой, растишь тутова ягодку, стережешь ее от какого лиходейства.
  - Правильно сказываешь, Орюшка, - сызнова заговорил дух и качнул головой, колыхнув своими кудреватыми, зелено-голубыми волосами так, что сие движение еще сильней приглушило видимость его лица, и даже ярко-красных губ.- Берегиней меня кличут, зато чё я из веку в век сберегаю эвонту опушку, - продолжила беседу Земляничница и слышимо вздохнула. - И служу самой богине Макошь, часточко исполняю ейны поручения. Ащё я по мере сил отвожу беду и напасть от рода славянского, от рода кой в вашей деревеньке жил-поживал до нонешнего денечка.
  Тяперича Земляничница и вовсе нескрываемо тяжело задышала, как бывает при печали, и задрожали не тока ее волосы, но и сама белесовато-голубая рубашка и даже полупрозрачная кожа, а в глубинах зеленых очей появились, сверкнув покатыми боками, голубые капли. Они немножечко покачивали своими боками в уголках глаз, да резво выскочив из них, не столько скатились по щекам, сколько слетели вниз, нырнув сквозь прорехи кустиков земляницы на оземь, этак и на самую малость, погашая сияние духа да выставляя для обзора саму кулигу. И тотчас братец да сестрица беспокойно вздрогнули да обозрели более не заслоняемую для них телом берегини опушку. Дотоль ладную такую, бугорком приподнявшуюся над иной землицей, густо поросшую земляницей, коя в свой черед переплеталась с опавшими сучьями, поваленными и почитай, что полусгнившими стволами, с полувросшими в землю кудлатыми ото мха каменьями, да окруженную лоптастыми темно-зелеными елями.
  Однако ноне сама кулига изменилась, и теперь лицезрелась не просто примятыми али вытоптанными пятачками растений земляницы, вырванными с-под нее каменьями и стволами, но, и, словно, вспаханными клочками почвы, и устланной сорванными с елей большущими лапниками. Да тока не только ели окружающие полянку были покалечены. Пострадали и иные деревья лиственниц, сосен, пихт, кедра, вязов, дубов, каштанов, лип, берез, осин, те которые высились в направление деревеньки, и днесь отсутствовали так, что через появившиеся огромные прорехи можно было углядеть саму черно-сизую, выжженную оземь, и тропку которая, извиваясь, тянулась из лесу домой.
  А когда детушки узрели лежащую на опушке возле широкой ветви ели перевернутую корзинку и высыпавшуюся из нее земляницу, разком оба вскликнули. Ибо опять же вместе признали ту корзинку, бабушкиной. И стенаниям братца да сестрицы Обрада не ответила, вроде не слыхивала внучат своих разлюбезных, разобидевшись на их озорство, аль вспять того куды-то запропастившись не по собственной воле.
  - Да, Алёнушка! Да, Орюшка! - молвила взанамест бабушки Земляничница, да качнув головушкой, снова нарастила сияние своей рубахи, волос, губ да глаз. - Беда-бедушка с вашими сродниками, со всей деревней. Токмо вас двоих я и сумела сберечь от лютого Скипер-зверя и его злыдарных приспешников.
  Голубизна неба неожиданно вроде посерела, а лучи солнца красного стали редеть, и ребятушки сие приметив, торопливо вскинули вверх головы, узрев в поднебесье сквозные, сизо-черные лоскуты дыма. Словно долгий лепесток пламени чад тянулся по небосводу, касаясь вершин деревьев, путаясь в их мощных кронах, хватаясь за ветви, теребя не только хвоинки, но и листочки, и зримо для отроковицы, да отрока направлялся он от их родной деревеньки. Отдельные его пары вже наблюдались в прорехах меж деревьями, где они клубились сквозными слоями, медленно оседая на почву и единожды захватывая все большее пространство леса. Потому вмале и на прогалинке сладость выспевшей земляники сменилась на горечь пожарища.
  И стоило тока горькому дыму приглушить аромат ягод, как детушки в голос закричали, так сильно вспужавшись за сродников, матушку, батюшку, сестриц, братцев и бабушку Обраду. Одначе с места они не дернулись, лишь ручонками всплеснули, ресничками белесыми взмахнули, слезы на щеки сгоняя, а Земляничница между тем снова заворковала, правду горькую сказывая:
  - Лютый, безжалостный тот Скипер-зверь по землице-матушке хаживает да ревет он по звериному, свистит по соловьиному, шипит по змеиному. Людей, зверей, птиц он не жалует, коль одних во полон утащит, других жизни лишит. Набивает он славянами темницы подземные, мучает их, морит голодом, а опосля из их косточек палаты свои возводит. И ваших сродников он ноньмо похитил, утащил во полон. Да токмо полно вам детушки слезы лить, носы утирать, - дополнила берегиня, смолкая.
  И тотчас Орей, дотоль возивший носом по рукаву рубашки, нюни, таким побытом, утирая, замер. И Алёнка перестала хныкать, и дланями рук со щек слезинки смахивать, прислушиваясь к говору духа.
  - Надобно сбираться в путь-дороженьку, - проронила Земляничница, чуть слышно вздохнувши, видно, так она сопереживала за детушек, что едва сдерживалась, дабы не зарюмить самой. - Во иные места вам надобно идти, в небывалые дали. Туды куда не хаживают люди, иде не ступает человеческая нога, лишь бродят во тьме кромешной тени, ужоль и не души. И даже не дух, каковой сопровождает славянина во время жизни и связывает с предками ярким сиянием света. А хаживают тамоди отпечатки, следы некогда худых людей не пригодных даже Пеклу, трусливых, слабых, безвольных.
  А клубистый дым все ярился, заполняя собою лесные чащи, выползая широкими лоскутами на опушку, опоясывая деревья, вроде и не становясь гуще, однако набивая своим серо-синим сумраком местность кругом. Делая и саму берегиню сизо-синей, приглушая на ней яркие пятна губ и глаз, оттеняя и зелено-голубые волосы. Так, что казалось еще мгновение и Земляничницу сей дым похитит, как дотоль своровал бабушку Обраду и всех людей деревушки злобный Скипер-зверь. Да только того более не мог позволить сотворить Орей, он нежданно резко шагнул вперед и вскинув от носа вверх руку, провел ею вправо-влево, рассекая таким движением комы дыма, и вновь возвращая берегине ее прозрачность белесовато-голубого отлива.
  - Як же мы пойдем? Куды? Мы ж ащё ребятки? - беспокойно вопросил мальчик, не прекращая махать рукой, и, таким образом, отгоняя от духа дымчатое курево.
  Земляничница теперича вновь ступила с места, не столько вышагивая по оземе, сколько витая над ней, едва касаясь голыми подошвами ног листочков, соцветий и ягодок. И тотчас допрежь свивающиеся возле ее стоп в кольца стебли, рьяно выбились вверх, вроде жаждая дотянуться до небес, распрямляясь по мере полета. Да так и не достигнув приволья небесного купола, легошенько скользнув вниз, стебли выпустили в разных направлениях по стволу махие отростки, да почки, которые принялись, моментально лопаясь, обращаться в листочки, цветки, ягодки, устилая тем чудным покрывалом не занятые, аль поврежденные участки почвы. Берегиня, все поколь ступая, не менее резко качнула головой, и ее зелено-голубые волосы пошли по спине малыми волнами, расплескивая в разные стороны потоки света, каковой рябью своей, едва заметной, стал вытеснять с опушки серо-синий сумрак дыма, очищая и сам воздух от той удушающей горечи. А кады с веночка духа вниз посыпались, словно искры, спелые землянички, так-таки, и не долетевшие до землицы, а в самом воздухе растворившиеся, распавшиеся на отдельные капельки, на кулиге снова стала ощущаться сладость этой лесной, летней ягодки.
  - Так иноредь бывает Орюшка, чё на малые плечики беда опускается, - сказала берегиня, и, сдержавши шаг подле мальца, глянула на него сверху вниз, посему он сразу перестал гонять дым и внимательней всмотрелся в ее лицо. - Чё малым рученькам приходится причудны дела вершить. Ибо в мудреных сплетениях жизней богов завсегда положено человеческому волоконцу явится, и тем раздольное полотно Мира скрепить.
  
  Глава третья. Братцы колтки.
  - Полно деточки тужить, горевать, - все доколь толковала Земляничница, и, простерла руку над Ореем, бережно выудив из его ковыльных влас зеленую хвоинку, острым кончиком заползшую под берестяное очелье. - Надобно вослед удела своего ступать, в те края, иде вам сумеют пособить, а там гляди-ка и усем славянам.
  - Значица, усех наших сродников старая кочерыжка Скипер-зверь утащил? - вопросил мальчик и, чтобы слезы не плеснулись из очей, плотно свел друг к дружке ниточки своих белесых бровей.
  - Усех, - скорбно протянула берегиня, да качнув рукой вбок, выпустила из полупрозрачных перст хвоинку, коя крутнувшись, подобно листочку, медленно полетела вниз к оземе. - Да тока будя Орюшка браниться, тем становясь похожим на эвонтого злодея Скипер-зверя.
  И поддерживая ту молвь недовольно зыркнула на братца стоящая позадь него Алёнка, легошенько притом вскинувши вверх свои резко выступающие плечи, бугорки на каковых приподняв материю рубахи, качнули расшитым ее подолом.
  А кругом опушки по лесной чаще все еще густыми серо-синими клубами стлался дым, вроде прибывающий со стороны деревни. Впрочем, он более не лез на полянку, лишь плотнее окутывал своими чадными лепестками ели, подныривал под лапники, и, хватаясь за вершины маленечко, смешивался с плывущими по небесному куполу белыми ворохами облаков. На кулиге и пахло только земляничной сладостью, а рябь, пущенная от волос берегини по воздуху, все покамест покачивалась обок деревьев, не пущая сюды горечь пожарища.
  - Днесь вам надобно не браниться, ни рюмить, а ступать в дали неведомые, прямохонько к бабе Яге, - молвила, будто на едином звуке, Земляничница и дюже горестно вздохнула. Посему ейна рубаха вся, прямо-таки, заколыхалась, и сквозь то движение вельми точно проступил образ берегини, с плавными очертаниями плеч, стана и чуть выступающей небольшой грудью. Однако стоило тому образу показаться, как мгновенно белесовато-голубой отлив рубахи насытился лазурью красок, и ровно смешался с цветом волос Земляничницы, али тока ели находящийся позади нее.
  - А кто энта баба Яга таковая? - поспрашал Орюшка и сызнова хмыкнул носом, столь задиристо, что из правой ноздри на губы его выскочила долгая белая сопель, сигом погодя ужотко нырнувшая обратно.
  - И як же мы туды доберемся, кады дальче сей кулиги никуды-ка не хаживали? - разумно проронила Алёнка и негодующе выпучила вперед красные губешки, сердясь на братца, и не столько видя те выскочившие на чуточку нюни, сколько ведая о них.
  Девонька, досель стоявшая позади мальчонки, сойдя с места и в пару шажков достигнув его, остановилась подле. Теперь она, легошенько скривив в сторону братца глазенки, чуть слышно дыхнула, так-таки, как старшая:
  - Брось нюни туды-сюды ворочать, то ж не красивши як, - тем самым повторяя реченьку оную досель всегда говаривала бабушка Обрада.
  Мальчуган может чего и хотел ответить сестрице и для того даже подобно ей и сам скосил влево глазенки, да не стал, поелику в толкование вновь вступила Земляничница проронив:
  - Добраться вам туды я, ей-ей, помогу, ибо мне даден клубочек... Чудной такой, дивный клубочек, каковой должон довесть вас до места, - дополнила берегиня и принялась ощупывать свою рубаху (вновь заколыхав ее белесовато-голубой поверхностью), рукава на ней, долгие волосы, а после и сам веночек.
  Земляничница даже сняла венок с головы, и внимательно оглядев, качнула его тудыли-сюдыли, вправо-влево, заглянула за каждый трепещущий листочек, за каждый волнующийся цветочек и дрожащую ягодку, лишь потом удивленно пожала плечами, обоими, и единожды. Теперь берегиня качнула уже и самой головушкой, словно встревожившись потере, и власами густыми мотнула, тем движением смыкая видимость растущих позадь нее деревьев. Она и левую руку вскинула к венку да начала его длинными, полупрозрачными перстами расчесывать точно гребешком. И этак стала смахивать вниз одиночные листочки, бутоны да ягодки, каковые падая на землицу, словно удваивались в количестве и с тем шибче распространяли округ аромат выспевшей земляники. Прошло какое-то время, в котором Алёнка и Орей, молча, наблюдали за духом, когда тот разом вздохнув, наново водрузил на голову веночек и нескрываемо гневливо зыркнув на детушек единожды, молвил:
  - Вот же неслухи какие! Вот же ерзы, озорники! Ужотко я им! Ужель я их! Завладели втай клубочком!
  Девчурочка и мальчоня, дотоль с берегини взора на сводившие да от удивления широко рты раззявивши, махом их сомкнувши, беспокойно переглянулись. Еще скорей они втянули головы в резко выступающие плечики и хором отозвались:
  - То не мы дивный клубочек тишком брали. У нас без ведома старчих ни должно ни чаво брать.
  - Да, я ведаю о том ребятушки, - незамедлительно отозвалась Земляничница, покуда поправляя на голове свой веночек. Она надвинула его почитай на брови, проступившие тончайшими зелеными волоконцами, да опустивши ручоночки вниз, вельми бойко топнула правой ноженькой о землю, наконец, примяв подошвой необутой ноги не только листочки, но и качнув соцветия, ягодки, да гулко вскликнула:
  - А, ну-тка, сей сиг явитесь предо мной колтки, каковым подобает мне услуживать: Багрец и Бешава!
  Услыхав ту чудную молвь берегини, детишки и вовсе подивились, да ресничками заморгавши, вытаращили свои глазенки. И, не мешкая, принялись озираться, желая выглядеть духов на опушке али промеж елей ее окружающих. Одначе на полянке все также было тихонько, лишь перекликались, где-то недалече "цити...цити" птахи лесные, точно посмеиваясь над повелением Земляничницы, только колыхался воздух обок деревьев малешенько покачивая их ветвями и хвоинками, тем отгоняя серо-синий клубистый дым пожарища.
  - А, ну-тка! - сызнова вскликнула берегиня и топнула ноженькой по оземе, теперь растревожив зелень растений и совсем немножечко вспушив, да словно отбросив почву вбок так, что она выззарилась из-под листвы и побегов земляницы небольшой бурой кочкой, каковая неожиданно мелко-мелко задрожала.
  Всего-навсего чуть слышимый вздох братца да сестрицы и из макушки того бугорка вырвалось вверх несколько зеленых побегов. Больно быстро стебли растения стали вытягиваться выспрь и единожды ветвиться в разные стороны, покрываться темно-зелеными заостренными на кончиках листами, и капелью поколь еще зекрых костянок, собранных в гроздья, вмале превратившись в большущий куст бузовника.
  Ветви куста, образовав округлую крону (оная, кажется, в высоту была не меньше чем рост ребятушек), замерли. Впрочем, застыли ветви, прекратив свой рост, хотя продолжили едва потряхивать самой листвой и покачивать гроздьями. А миг спустя из зарослей бузины послышался шорох, шуршание, да едва слышно ктой-то сказал:
  - Первый вылазь, чаво засегда я должон.
  - Ты старчий, ты и должон, - отозвался подобный голос, слегка хрипловатый, тонюсенький, схожий с неторопливым сгибанием хрупких веточек бузовника, который славяне еще кликали бузина черная, пищальник и даже базак.
  - Засегда такая неправедность, а я всего-навсе единый вздох раньче твоего содеял и токмо, - дополнил первый, и теперь ветви базака закачались сильней, а некие из них даже раздались в стороны высвобождая место для прохода. И в проступившей тени отбрасываемой листвой и ветвями нежданно появилось маленькое создание, должно быть, колток, едва дотягивающийся ребятишкам до пояса. Дух качнул своей круглой, как клубок, головой сверху густо увенчанной веточками бузины, где теребились от движения не только зеленые листочки, но и перекатывались так-сяк черные ягодки, и резво шагнув из куста, застыл напротив Орея.
  Теперь показавшись всем своим образом...
  Удивительным было тело колтка, словно лишь давеча срубленного пенька, каковой не стал ожидать, а, на-тка тебе, выступил из почвы, да побрел по Яви. Абы туловище его, точь-в-точь, повторяло срубленную иль сломанную нижнюю часть дерева (похоже, даже осины, поелику зеленовато-серая кора к комлю смотрелась вельми потрескавшейся), а выступающие из дна пенька два корня, замещавшие ноги, и вовсе были темно-серыми. Хотя на тех корнях-ногах, изогнувшихся на концах как стопы, восседали схожие со славянскими кожаные порабошни, стянутые по краям ремешками, кои, как и полагалось, косыми перекрестьями пролегали поверх холщовых онучей.
  Вместе с тем руки, как и лицо, у духа мало чем отличались от людских. Ибо на плоском лице с пепельно-бурой (словно давно не мытой), гладкой кожей помещался и маханький, с вычурно вздернутым кверху кончиком, нос, и небольшой, с чуть очерчиваемым губами, рот, и два желтых глазика (тока лишенных привычного для детворы белка). С тем голова, где также имелись два лоптастых уха, была напрочь лишена волос, каковые, скорей всего, заменяли веточки бузовника, ноне в липень месяце чудно как-то вызревшие.
  Орей и Алёнка, рассматривая дивный вид колтка, широко раскрыли рты так, что в них мог залететь ни один писклявый комар, а, пожалуй, и желто-черная бжела, жужжащая над цветками земляницы. Детки, конечно, ведали, что лес, как и поля, и жилища людей населены духами, но никады их в глаза видать не видывали, понеже все создания в Яви при трудах оставались.
  А тут, ну-кась, сразу два духа: Земляничница да колток. И коль берегиня была близка к роду людскому, хоть и отличалась от него своей полупрозрачностью, то колток лицезрелся иным. И не только тем, что имел явственно деревянное тело, но и обладал двумя лицами. Одно, как и положено, располагалось у духа на голове, а второе прямо на брюхе. Точнее на том месте туловища, где у человека имелся живот. Впрочем, второе, нижнее лицо колтка, точь-в-точь, повторяло верхнее. Оно также легошенько (как и первое) перекашивало губы, вращало своими желтыми глазоньками, и сама поверхность его была опять же плавной, мягонькой, как кожа на голове. Единственно чем и разнилось верхнее лицо от нижнего своим более темным цветом, будто раньше срока состарившимся.
  Братец и сестричка толком-то и не надивились на колтка, как ветви куста бузины сызнова качнувшись, раздались в стороны и из него рьяно выскочил, чуть не налетев на собрата, иной дух. Тот, второй колток ничем особо не разнился с первым, ни пеньковым, кряжистым телом, ни кореньями ногами, ни человеческими руками (с обыденной пястью и пятью пальцами на каждой), ни веточками базака на голове, ни даже двумя лицами (на голове и туловище). Всего тока глазоньки его были супротив сродника черными, оттого он смотрелся весьма проказливым.
  - Энто не я, Земляничница, дивный клубочек стащил, а Бешава! И его надобно огреть по макушке! - гулко выкрикнул первый колток, тот у какового были желтые глазки, и, не дожидаясь решения берегини, дернув левую руку в бок, огрел сомкнутым кулаком стоящего рядом собрата по животу, а, точнее, вдарил прямо по его второму носу, расположенному на туловище. Поелику ужотко в следующее мгновение оба носа колтка Бешавы еще выше вздернули кверху свои кончики, выставив напоказ сразу четыре круглые ноздри, а перекосившиеся в сторону губы, болезненно застенали, посем и вовсе крякнув...Сначала вроде "кряк...кряк", а далее совсем чудно "шааак...шааак".
  Одначе первый дух еще толком не убрал руку от лица Бешавы, как последний резко перехватил ее и тотчас пнул собрата ногой в живот (чудно как-то... не как водится коленом, а, так-таки, подошвой). Но так как пятка, али вся подошва ноги заехала желтоглазому колтку прямо в нижнее лицо тот и вовсе однократно "шаакнул", и, открывши рот, громко щелкнул рядами зубьев, почитай, что черными, шиповидными, будто стараясь схватить подошву кожаной порабошни братца. А мигом погодя духи, схватившись в объятья, резко повалились на оземь, да не прекращая мутузить друг дружку кулачками, принялись кататься так-сяк, подминая под себя листочки плетущийся земляницы, сминая ее выспевшие ягоды, ломая лежащие веточки, гулко пыхтя и порой выкрикивая:
  - Отдай! Оговорщик! Ерза! Веролом! Эт, я тобе! Не-а, я тобе!
  - Прекратите сей миг! - дюже сердито крикнула Земляничница и наново топнула ноженькой по землице так, что враз сотряслись веточки на кусте бузины и принялись скидывать вниз все поколь малахитовые костянки, стряхивать зеленые листочки. Стебли пищальника слышимо закряхтели, ровно чему-то сопереживая, и стали медленно вползать обратно в бугорок, притом уменьшаясь в толщине. Посему когда колтки замерли на земле, чуть слышно отплевываясь от заскочившей в рот почвы, листвы и хвои, стебли, словно нити качнули в воздухе своими концами и обессилено упав на бугорок, смешались с его бурой поверхностью.
  Духи медленно расплели объятия и также неспешно поднявшись на ноги, как раз напротив ребятишек, начали поправлять малешенько сместившиеся на бок веточки бузины на голове, зримо кривя друг на друга глаза и скашивая рты, таким образом, чего-то сказывая.
  - Як же вам таким остолопам не совестно пред детушками? - вопросила Земляничница так и не дождавшись от духов кротости, да повернувши в их сторону голову, тягостно ею качнула туда-сюда. - Пред детушками у оных такая беда свершилась. Бузите тут як неслухи, як злырадные приспешники Скипер-зверя потешаетесь, зубоскалите...
  - То не я, то он зубоскалит! - не мешкая, и весьма бойко отозвался желтоглазый колток и вновь самую толику шибанул собрата в бок локтем. При том ударе послышался значительный хруст, и Бешава, рывком качнувшись вперед, широко раскрыл рот да выплюнул из него маханький клубочек, словно из желтой шерстяной нити скрученный да яркими огнистыми зернятками украшенный, в лучах красна солнышка дивно переливающийся.
  А клубочек, чудной да изумительный, вылетев изо рта духа, кувыркнулся в воздухе да не раз, не два, а многажды и прыгнул прямо к стоявшим ребятушкам, сестрице да братцу, Алёнушке да Орею. И мальчонка, как истинный муж, разом тот клубочек словил, легошенько даже подпрыгнув за ним вверх, и зажав в ладошках, прижал к груди, точно о сердечко упер, оное ему радостно подыграло перестуком.
  - И я, тож не потешаюсь, то зазря на меня братушка, Багрец, клевещет, - протянул Бешава, сверкнув в сторону Алёнки черными, словно звериными, очами, почти полностью лишенными белка. - Я клубочек тот хранил впрок, дабы его никакая злыдарня не уволокла. Абы ведал, он детушкам пригождается...
  - Смолкни! - сызнова дюже строго молвила берегиня, прерывая реченьку колтка, гдей-то во середке. Посему тот недовольно сомкнул рты на обоих лицах и гулко выдохнул, может оно, сие непоседство, было рождено живостью, которое истончал клубочек, досель обжигающий внутренности Бешавы. Ну, там брюхо, грудь, горло, рот, щеки, али чего-то еще. Вже было не ясно, не понятно как изнутри дух сотворен, поелику снаружи выглядел вельми мудрено...
  Мудрено, ажно! с двумя ликами... Чего никады от рождения ребятки не ведали, не видели и не слышали от старших.
  Земляничница между тем сызнова качнула головой и, одновременно, зелеными власами которые своим отражением будто огладили ветви растущих позадь нее елей, да оглядевши стоящих по левую сторону от нее колтков, протянула:
  -Чё, ты, Бешава любишь тащить все яркое, тем, будучи схож с сорокой, мне ведомо. Обаче насей раз должон был сдержаться. Ведал же, кем энто чудо-чудное было послано мне, дабы довесть Алёнушку и Орюшку до Яги. Як же ноньмо я могу вручить их жизни тобе... Чаво же ты дальче можешь учудить?
  - Не пужай детушек, Земляничница, - сразу вступил в разговор первый колток, Багрец, и по его лицу пробежала огнистая полоса сияния, будто принятого от зажатого в ладонях Орея клубочка, али долетевшая от красна солнышка. - Ведаешь же, я старчим в нашем странствии стану, и ребятишек некому огорчить не позволю. Да и кумекаю я, путь наш долгущий, наполнен всяческими чудесами, не во вскую пору светлыми, иноредь темными. Обаче коль мы усе вчетвером, братцы, сумеем одолеть страх и дойдем до бабы Яги, она може пособит в высвобождении славян и Яви от лютого Скипер-зверя.
  - Эвонто правильно ты толкуешь, Багрец, - отозвалась Земляничница и в который раз тяжелехонько вздохнула, видимо, так переживая за детушек. - Токмо в пути-странствии не забывайте следовать за клубочком и друг дружке пособлять. Тады станет вам удача! А тяперича бросай Орюшка клубочек на оземь и ступайте за ним, ибо он без веления поведет вас к Яге, понеже так ему указано свыше.
  - Свыше? - удивленно поспрашал отрок, и громко хмыкнул носом втянув внутрь правой ноздри длинную, прозрачную нюню.
  - Свыше... - откликнулась берегиня и совсем чуточку кивнула, колыхнув на собственной прозрачной коже едва зримые сизые переливы. - Самой богиней Макошь.
  Земляничница замолчала и мальчоня, вроде напуганный той весть, резво отворил сомкнутые ладошки, выпуская из них дивный, желтый клубочек яркими огнистыми зернятками украшенный, прямо на землицу-матушку.
  
  Глава четвертая. Дедушка Гаюн.
  Земляничница враз сокрылась из глаз детушек, стоило им покинуть полянку, пройдя меж двух высоких елей, каковые ветвями придерживали тягучий чад наверху, не давая ему проползти вниз. Однако саму берегиню, так-таки, застлали его сине-серые клубы, махом сокрыв и кулигу окруженную деревьями, теми парами, словно отделив для братца и сестрицы прежнюю жизнь от нонешнего момента. Впрочем, коль Орей бойко шагал за Багрецом, Аленка, ступающая в след него, почасту оглядывалась. Не только, чтобы наблюдать исчезающую опушку, но и следить за замыкающим странников Бешавой. Не менее часто девонька вскидывала ввысь голову и зарилась в голубой небосвод, оный сменил перьевые хвосты белых облаков, на сине-черные клоки дыма, тянущегося с пожарища и указывающие на гибель деревеньки, и похищение сродников. Густой, клейкий чад не просто плыл по небесам, застревая в вершинах деревьев, увязая в кронах и опутывая ветки, он, кажется, хватался за малые листочки и хвоинки, покачиваясь на их кончиках черными каплями так схожими со слезами. Теми самыми оные текли из очей Алёнушки, струились по щекам и скатывались вниз, падая на узкую тропку, едва прикрытую опавшей хвоей да листвой по которой и шагали путники.
  А впереди бор становился все более темным да дремучим. И сами хвойные деревья своими размашистыми кронами прикрывали небесный купол, скрывая красно солнышко, и вроде просеивая остатки дыма, едва толику пропуская их вниз и с тем создавая сумрак, где в отдельных солнечных лучах курилась голубоватая морока. С каждым шагом все меньше и меньше в воздухе ощущалась горечь пожарища, коя вмале окончательно сменилась на кисловато-терпкий аромат хвои.
  Здесь стали реже встречаться обособленно растущие ельники. Они смешивались с соснами, кедрами, пихтами, иногда с лиственницей, ибо последние наблюдались лишь одиночными деревья. Впрочем, их рост и мощь стволов поражала взор. Кору тех деревьев, трещиноватую аль отслаивающуюся пластинками, покрывали зеленые полосы мха, да плетущиеся стебли растений. Почитай не имеющие нижних ветвей, они всего только и оставили, что зеленые лапники наверху, дабы основать ту кучную крону, поддержавшую саму лазурь небосклона. Ветви если и созерцались, на середине ствола или ниже, были в основном сухими, короткими отростками, опутанными густыми серыми бородами растений, порой дотягивающихся до самой оземи и в движение ветра самую толику покачивающихся.
  Необычайно смотрелись и корни тех деревьев. Не менее могутные в размахе, они, выбираясь из оземи, подобно лапам зверей (видно жаждущих шагнуть вперед), приподнимали вверх сами стволы, да, единожды, разветвляясь, создавали неровности почвы, не только валы, но и значимые углубления, словно выгребая оттуда грунт. Часточко деревья росли на упавшем и вже вошедшем в почву дюжем стволе, днесь наблюдаемом едва зримым небольшим изгибом землице-матушки. Возникшие на его остове сосны и ели в свой срок высосали из сломленного ствола все силы и с тем взрастили себя, их выступающие шишками корни также покрывали мхи, низкие и стелющиеся растения.
  Сосны, кедры, пихты, ели, лиственницы ноне правящие в лесах, будучи исполинами, не давали взросления юной поросли, создавая сумрачность внизу над землей, не пуская туда и малого солнечного света. Посему саму почву, устланную опавшей бурой хвоей, низкорослым кустарником, кислицей, черникой, брусникой да полотнищами зеленого мха, все больше покрывал плотный валежник из опавших сухих ветвей, не токмо сучковато-коротких, но и длинных, дюжих, каковые в свой черед, упав, крушили младые деревца, или коверкали (собственным падением) их стволы, придавая им чудные изгибы.
  Катившийся вперед клубочек всяк раз огибал препятствия на торенке по которой ступали странники, словно разумное создание, обходя корни, углубления, али бугры. Он дивно так скатывался вниз в небольшие овраги, где колыхали темно-зелеными водами родники, соударявшиеся капелью с боляхными валунами плотно покрытыми синеватыми, пухлыми мхами, раскидывая позадь себя огнистые искорки, оные не тухли, а вспять того попеременно перемигиваясь указывали путь. А замирали лишь тогда, кады их миновал шедший позади всех Бешава.
  А лесные чащобы, несмотря на хмурость и легкую серую мороку от спускающегося сверху солнечного света были полны жизни. И не только шуршали в них травы, звенели криницы и ручейки, похрустывали ветви кустов и валежника, но и слышалось пение птиц, задумчивое, тягучее дыхание зверей. Не редкостью в лапниках елей да сосны наблюдались небольшие с серым оперением птички, громко посвистывающие али щелкающие, будто переминающие сучки. Их раскатистое "фиуить", в сей же сиг подхватывали прыгающие по оземе, али с ветки на веточку с голубоватыми спинками птахи уже выводящие более нежные "фьить...тр". Шумные крики пестрых кедровок, перекликивались с гнусавым дребезжанием соек, и заглушались редким однозвучным перестуком клюва дятла о кору дерева или все-таки частым возгласом кукушки.
  "Ку-ку...ку-ку" иногда отзывалось эхом от сосны и взлетая ввысь терялось в пышной кроне, откуда на идущих странников удивленно поглядывали с пушистыми длинными хвостами темно-бурые белки, поблескивая с высоты черными бусинками глаз. Рев, хрип и вой зверей, как и сами рыжевато-бурые зайцы, темно-коричневые куницы и свернувшиеся в клубки в корнях деревьев ежи, не больно обращали внимание на путников, поелику были в этих местах хозяевами.
  Понеже все те звуки, такие властные, гулкие вызывали в детишках волнение и лишь позвякивающие на их поясках бубенчики, своим легким "звяк...звяк", да шагающие рядышком духи придавали уверенности в верности избранного пути.
  И так вот они шли...
  Может час, а может и иной...
  Шли потому непроходимому, густому краснолесью.
  Вже поглядывая вверх, желая в сумраке пущи разобрать, куды клонится красно солнышко...
  И чего им несет сей день.
  И с тем ходом чудилось Алёнке и Орею то их родные места. И ели, сосны, пихты смотрелись знакомыми лишь давеча в лесах примеченными, как и выныривающие с-под корней ключи кои пузырились капелью воды, плеская ее округ, и тем даря жизнь малым растениям, тутова приютившимся.
  А катившийся поперед спутников клубочек, нежданно содеяв небольшой изгиб, вбежал в лиственничник, где в основном наблюдалась одна лиственница. Не дюже высокая, не любившая темнохвойные леса, лиственница, зачастую росшая на светлых участках местности, одначе и тут не сумела принести в гай дневной свет, так как оказалось, что само солнышко приблизилось к небозёму, и на Явь надвигалась ночь.
  Дотоль немногочисленные мошки и комары (ужотко парящие обок ребятишек), стоило странникам войти в лиственничник, как-то махом умножились, несмотря, что западение солнышка поддержало гортанное пение лягушек, должно статься, как и первые вышедших на охоту. И тому песнопению зеленых квакш разком отозвались забурчавшие животы детишек, вже столько прошедших и с утра ничего не евших. Посему первым сетовать стал Орюшка, пожалуй, все поколь думающий, что он младший:
  - Кушивать хочу, хоть бы махунечкую краюшку хлебушка, хоть бы глоточек млека. И усего мене энтот гнус искусал, весь я чешусь, - дополнил братец и принялся скрести ногтями собственные щеки, а посем и голову, раскидывая в сторону пряди волос.
  И следом стенаниям мальчугашки подпел Бешава, ступающий позадь Алёнки:
  - Ужот-ка и я приморился, моченька на исходе, ноженьки не ступают, порабошни стерлись до дырья, - и напоследок тех стонов гулко закряхтел.
  - И чё вы оба, ровно махие расхныкались? Нешто не ведаете, чё надобно ступать вперед к бабе Яге? - недовольно отозвалась девонюшка, покачивая головушкой, да зыркая то на братца ступающего впереди и продолжающего яростно чесать свою голову, да отмахиваться от комарья, то на идущего сзади колтка, шибко присидающего на собственных кореньях-ногах, сгибая их не токмо (как у людей) в коленях, но и еще двух иных местах.
  - У, то девонька ты права, - вставил, наконец, как старший Багрец, останавливаясь и оглядываясь, и вслед него и все странники застыли и даже притих на земле клубочек, ожидающий всех. - Ступать нам велено шустрее, но вмале на Явь опуститься ночь, а во тьме не ровен час заплутаем. Понеже должно содеять нам привал.
  - Привал? - в оба голоса переспросили Алёнка и Орей, потому как слышали такое дивное название впервые.
  - Вестимо, привал, - застрекотал, точь-в-точь, как сорока, порой выводя торопливое "чи...чи...чи" Бешава, и упер кулачки в свой стан, слегка притом подперев второе лицо, да сообразив на нем кривизну в месте губ и носа.
  - Привал, то значица, идей-то привалиться, так-таки, на ночлег, - пояснил более спокойным голосом Багрец, а ребятушки услышали в его молви едва воспринимаемое потрескивание, будто покачивающихся ветвей.
  - Значица привал! Привал! - довольно вскликнул Бешава, и закачал головой, а погодя и плечами, туловищем, широко улыбнулся не тока верхними устами, но и нижними (сие несмотря на кривизну), по всему вероятию, жаждая прямо тут же пойти в пляс, да к тому привлечь и корни-ноги.
  Алёнка хоть и желала выполнять указанное берегиней, однако и сама чувствовала голод да усталость, а когда Бешава так рьяно возликовал позадь нее, обернувшись, довольно просила его радости, но в следующее мгновение вже широко раскрыла глазенки и пужливо "вохнула". И тотчас тому испугу вторил "охом!" оглянувшийся Орей, а за ним чуть слышно пискнул Багрец.
  Потому как позади покачивающегося колтка стояло и вовсе чудное создание. Огромное существо, одновременно, повторяло человека и медведя, точно взявши чегой-то от одного, а иное от другого. Впрочем, больше оно взяло именно от кома. Ибо тело создания, как у зверя коренастое, мощное покрывал косматый сивый мох светло-сизый на груди (сродни шерсти), а крупные пятипалые лапы (оно, как создание стояло на задних, испрямившись и с тем дюже возвышаясь), прижатые к животу, поблескивали загнутыми долгими когтями. На вельми короткой, хотя и толстой, шее восседала увитая длинным сине-сизым мхом огромная голова, вроде тоже по образу медвежья, да тока лицо существа походило на человечье. Круглое, оно ясно проступало в ворохе мха, оплетающего и сами губы, и подбородок (подобно бороде и усам), дотягивающимся до груди, большими и ясными голубыми глазами, длинным, крючковато загнутым на конце носом.
  - Гаёв дед, - слышимо выдохнул, будто в ухо ребятушкам, Багрец и наново пискнул.
  И того писка стало достаточно, дабы перестал приплясывать Бешава, стоящий к духу спиной, и мгновенно обернувшись, гулко да пронзительно завопил, точно был не его роду-племени, а какого-то иного. Будто сам не приходился духом, а значился то ли зверем, то ли человеком.
  От того дюже заливистого ора поморщилась не только Алёнушка да Орюшка, но и дедушка Гаюн, да, на-тка, шагнул вперед, волоча сами стопы по землице, и, раскрывши длани, прижатые к животу, ссыпал из них вниз пригоршню бурых шишек. Каковые толком не достигнув почвы, кувыркнулись в воздухе, и разом обернулись в подобных Гаёваму деду духов, токмо покрытых бурым мхом да имеющих разные глазки: желтого, синего, зеленого и даже красного цветов. Больно дивные, понеже как увитые, як и дед ихний, бородами да усами.
  Гаёвки, то значит внучатки деда, приземлились на землицу и тем падением свернули крик Багреца да придали Алёнке смелости, посему она поспешно вскинула вверх правую руку, и, приложив ее дланью к груди, молвила:
  - Здрав будь, дедушка Гаюн и здравия твоим внучаткам! - Девчуга медленно опустила руку вниз, тем самым движением указав на чистоту намерения и сердечность, и добавила, - мы тутова во лесу не шалим, а ступаем в иные места, в небывалые дали к бабе Яге.
  - Нашто? - пропыхтел сквозь густые заросли мха-брады и усов Гаёв дед.
  - Тык велела Земляничница и Макошь, - и вовсе едва слышно шепнул Орей да малешенько задрожал, пужаясь такого огромного духа.
  Абы знал и он, и сестрица его, что Гаёв дед - лесной дух, заботящийся и следящий за зеленой нивой, которого все звери и птицы слушаются. Власти духа и люди всегда подчинялись. Так как ведали славяне, что без позволения Гаюна нельзя было в лесу деревья рубить, иначе явится тот в истинном своем образе и вельми покарает. А облик тот оказался больно страшен, вот отрок и задрожал, а за ним испугалась и, стоящая чуть впереди, отроковица. И колтки, пожалуй, тоже вспужались и затихли птицы, звери, да и гнусь, гдей-то замерла, вже так опасаясь гнева Гаёва деда.
  У! да, то безмолвие длилось совсем крохотольку времени, понеже как в следующее его движение, ктой-то из Гаёвок (внучаток значица) весьма задорно засмеялся. Ну, ей-ей, как смеялся Орюшка али Алёнушка. Они дотоль все сидевшие обок ног дедушки Гаюна торопливо, словно ежи, расползлись в разные стороны, притаившись, кто за кустиком, кто за травушкой, кто за деревцем, кто за камушком, кто в ямке. И давай из мест схрона еловые шишки в ребятушек да колтков кидать.
  Вроде как одну шишку, а посем да махом цельную их пригоршню. Так, что девчушечка и не успела сообразить, как одна из тех шишек ей прямо в лоб угодила, а вторая прилетела мальцу в рот.
  Оно б может, стоило проявить покорливость и молча снести те удары, да того не позволили содеять колтки, как-то вельми стремительно вступившие в противоборство. Поелику уже в следующий миг еловый плод ударивший Алёнку и быстро поднятый с оземи (все доколь стонущим) Багрецом отправился в обратный путь, очень метко попав в красноглазого Гаёвка, схоронившегося за небольшим валуном. Вызвав у последнего весьма раскатистый смех, даже не хо...хо, а,прямо-таки, хихихишечки.
  В след первой шишки в иного желтоглазого внучка дедушки Гаюна, притаившегося в расщелине меж кореньев лиственницы, попала та, которая была принята ртом Орея. Ужель подобранная стоящим обок с мальчиком Бешавой, она не менее направленно угодила желтоглазому, как раз в нос. И тот же миг со стороны Гаёвок полетел рой еловых плодов, сопровождаемый развеселым хихиканьем, хахаканьем и даже фырканьем.
  Тот обильный поток шишек не просто осыпал детишек, но и понятным образом задел колтков. Вызвав в них ощутимую сердитость так, что последние ответили не менее забористым окриком:
  - Ну, мы вам ща! Огольцы! - и принялись отбивать летящие в них еловые плоды головами, руками, и даже подсигивая на месте, вскидывающимися вверх ногами-корнями (там, в основном подошвами паробошней). Их потешные прыжки, покачивание круглых, как клубок голов, удивительно меткое отражение падающих шишек (так, что они почитай все попадали во внучаток), да не менее потешный смех и колыхание бурого мха Гаёвок, вызвало не менее задорный смех у братца и сестрицы. И так как они и сами были завсегда рады-радехоньки пошалить, то немедля принялись подхватывать с землицы еловые плоды и пущать их в соперников.
  А шишек становилось все больше и больше. И, хотя в лиственничнике не должно было им находиться, абы тут не росли ели, да и ноне(в летний период) на ветвях деревьев они смотрелись покамест крохотульками, их все прибавлялось и прибавлялось с каждым взмахом лап внучаток Гаюна. И в этом узком перелеске, словно проложенном полосой между двумя рядами деревьев слышался довольный смех детей, духов, позвякивание бубенчиков на поясах первых и редкое повизгивание и покряхтывание (видимо, оттого куды попала шишка) последних, заглушающих все иные лесные звуки. А в воздухе мелькали парящие бурые плоды ели, наполняющие пространство смоляным дух хвои и оставляя от собственного движения едва приметную для глаз мороку. Кусочки почвы, высохшие травинки, тонкие сучки и даже иголочки, все то, что некогда являло лесную подстилку, также порой взмывало кверху, проносясь меж противниками и еще сильнее застилало ясность обзора.
  И такое веселье длилось не долго, не мало, а завершилось и вовсе как-то махом. Тады, когда один из выспевших плодов ели (пущенный в направление Гаёвок) угодил Гаюну прямо в глаз. От этого попадания Гаёв дед почемуй-то громко икнул, а потом нескрываемо недовольно молвил:
  - От чё ж вы тутова развили, озорники туды вас чрез колоду?
  Его голос, звучавший низко-раскатисто на последнем звуке усилился в мощи, и, завершился низким рычанием, таким, какое порой издавали комы. Сей мощный рык сдержал движение плывущего опада так, что в том малом промежутке времени стала различима, как сама рябь воздуха, так и отдельно плывущие в ней шишки, хвоинки, травинки и катушки почвы. А когда соседние деревья встряхнули своими ветвями, выражая, таким родом, недовольство, замерший в воздухе опад, за единый вздох, весь осыпался на землю. К диву ребятишек сызнова создав на почве ровную лесную подстилку, сокрыв не токмо шишки, но и ветоньки, лишь явив неприметные такие наносы. И тот же миг лиственничник наполнился розовато-голубым светом, спущенным с бледнеющего небушка нежно-багряным солнышком и смешавшегося с зеленым цветом лиственницы. И этот мягкий предвечерний перелив гая, готовящегося к покою, негромко уханьем огласил сидящий на дереве крупный рыжевато-бурый филин, а может пугач. Он блеснул своими крупными густо-желтыми глазами да шевельнул небольшими перьевыми ушками, точно подивившись произошедшему тут озорству.
  Дедушка Гаюн внезапно качнул свое могучее тело, единожды дернув головой, да встряхнув густющими прядями мха на ней, и переваливаясь вправо-влево, вельми неуклюже, направился к детишкам и колткам, волоча свои мощные, медвежьи лапы по землице-матушке. И такой у Гаёвого деда смотрелся грозный вид, что Алёнка поспешно шагнула назад и прижалась к Орею, а с иных двух сторон их подперли колтки, пожалуй, прикрыв собой спереди и сзади. Хотя Бешава так сильно вздрагивал, а его клубок голова покачиваясь, теребила (поместившиеся сверху на ней занамест волос) веточки бузины дюже пронзительно позвякивающих черными ягодками. А может то позвякивали бубенцы на поясах ребятушек, всего-навсего...
  - Нешто можно дык гамить во гае? - заговорил, вопрашая Гаюн, останавливаясь в шаге от детишек и колтков, да навис над ними своим мощным образом. - Нешто вы не ведаете, чё в энтих заповедных лесных далях правит Святобор со своими сынками Туросиком, Стукачом, Свидой и Пахмой. И ежели духи указывают тока на кой-каких кусочках бора, то Святобор повелитель усего энтого зеленого приволья, иде он поддерживает жизнь созданий, решает кому из лесных обитателей должно жить долго, кому коротко. Святобор назначает, кой зверь в нонешнюю стужу замерзнет, а кое древо сломит молния. Он справедливый и добрый властитель, но, непременно, покарает того, кто старается напакостить в лесу. Одначе, ни-ни, встретится вам с его сынками.
  Гаёв дед смолк и торопливо огляделся, вроде пужаясь чего-то, и тем вызвал заливистый визг собственных внучаток, досель притихших возле мест схрона, которые теперь принялись шибко копать опад, вскидывая вверх опавшую хвою и тем себя, ею прикрывать. Так, что не более мгновения и с утихшим верещанием пропали с глаз и они сами, только остались на месте их прежнего пребывания небольшие кучки приподнятой лесной подстилки, изредка малешенько вздрагивающей.
  - Поелику коли вы во пути-дороженьке заслышите стук топора, али углядываете оленя с расписными рогами, - продолжил толкование Гаюн, и раскатисто выдохнув, зарычал на последнем звуке. - Никак не хаживайте за той животинкой аль на стук топора, вспять того не сворачивайте с торенки, оную прокладывает пред вами чудной таковой клубок. И ведомо дальче не гомоните.
  - То ведь не мы проказничали, а твои дедушка Гаюн внучатки, - отозвался Орюшка, первым из странников прекращая вздрагивать.
  - Вы и до встречи со мной дюже галдели, стенали и хныкали, и то ладушки, чё я вас первым услыхал, - пояснил Гаёв дед и улыбнулся потому, как уголки его глаз вскинулись вверх слегка уменьшив ширину самих глазниц. - Благо, чё мне весть о вашем ходе от Земляничницы к первому прибыла. Ведать вы должны, чаво Яга не в нашем крае обитает, а в ином, чуждом. Потому допрежь ее земель придется вам спуститься в медвежье логово, туды вас клубочек ведет. Токмо в нем вы найдете проход в небывалую даль, куды ход живым людям закрыт. Но жилище сего зверя может открыться лишь тому, кто ведает его истинное величание.
  - Величание! - повторили братец и сестричка, да переглянулись между собой припоминая все, что ведали про этого зверя.
  А знали они не много ни мало следующее...
  Ком, ведмедь, черный зверь, лесник, ломыга так вот славяне звали-величали этого сильного, мощного зверя. Единожды опасаясь и восхищаясь. Обаче этот зверь получивший прозвище "ведающий мед" за любовь к меду не только считался хозяином леса, но и был олицетворением бога Велеса. А в лесу хоть и правил Святобор, духи лесные завсегда Велесу, богу семейного благополучия и хозяйства подчинялись, состоя в его рати. Поелику считалось, обликом тот бог походил на медведя и, одновременно, на человека. Ведали славяне из сказов предков, что кадый-то в Яви властвовала многие лета тьма, и люди без красна солнышка смешались, застлалась у них ночь и день, пропала скотинка, исчезла зелень с полей и лугов и лишь Велес, бог мудрости тогда пришел на помощь. Он принес славянам огонь с Небесной Синей Сварги и возродил скотоводство да земледелие. Много имен было у медведя, зверя - олицетворяющего бога Велеса, а какое считалось истинным, того не ведали детушки.
  Посему Алёнка, вскинувши вверх свои резко выступающие плечи, бугорки на каковых приподняли материю рубахи, ответила за всех:
  - Никоим побытом того величания мы не ведаем, а ты нам дедушка Гаюн его не скажешь?
  - От чаво не ведаю, то не ведаю, - молвил дух и тяперича его очи приобрели свой исходный вид, да расширившись явили нежную свою голубизну. - Одначе слыхал я от сынков Стрибога, чё в величание зверя имеется название егойного жилища. Ежели сие название ведаете, не трудным станет для вас разгадать и имя зверя.
  - Тык то значица загадка? - догадливо вопросил Орей, и, подняв вверх правую руку, обтер долгим рукавом рубахи свой нос, сбирая на ее льняное белое полотно прозрачную слизь. - А я вельми люблю загадки разгадывать.
  - Скорей то не загадка, а головоломка кою надобно решить, приложивши догадливость. Токмо голову от тех думок не сломайте, - отозвался Гаёв дедушка и тягостно дыхнул, будто сопереживая детишкам каковым помочь, толком не сумел. - А ноне оставайтесь тутова, я вас оберегать буду. А внученьки мои шалаш для вас на ночь сварганят, иде вы будете мирно почивать ноченьку.
  Дедушка Гаюн сызнова улыбнулся, потому как уголки его глаз вскинулись вверх слегка уменьшив ширину самих глазниц, а миг спустя присев на задние лапы, резко их, разогнув, прыгнул вверх и вперед, словно стараясь накрыть собой стоящих спутников. Могучее тело медведя только на морг нависло над ребятушками и колтками, вроде темной тучи, а посем враз поблекнув (почитай, что до иссера-бежевого цвета), распалось на множество тончайших высохших хвоинок, оные осыпались вниз на оземь, нежно (будто огладив) скользнув по голове, лицу стоящих. А на том месте, где допрежь находился Гаюн, неожиданно ровно вспухла лесная подстилка. Изогнувшись небольшой кочкой, она лопнула посередке, осыпав сухую хвою, листочки да ветоньки на земь, выпустив из-под себя высокий расширяющийся книзу глиняный кувшин для молока, величаемый кринка, и лежащие на нем два больших ломтя хлеба.
  - То вестимо Гаёву деду ктой-то дар приподнес, - зыркая на кринку и хлеб пояснил все поколь находящийся поперед всех Бешава, и веточки бузовника на его голове, качнулись из стороны в сторону, точно чему-то дивясь. - И он его принял, а то значица, чё ноне иде-то в лесочке люди деревца срубят, дабы поставить себе избу.
  То, ясно, и Алёнка с Ореем знали, что прежде чем рубить деревья в чаще лесной надо поднести угощение Гаюну, чтобы дух позволил их заготавливать, и сама изба стояла долго. Знали они и то, что оставляли завтрак для Гаёва деда и ожидали его позволения, и коль тот его давал, угощение пропадало. Впрочем, вельми нынче виноватой ощутила себя девчушка, по доброте душевной, понявши, что ради нее и братца будут вырублены где-то в бору деревья, да оглядевши взгрустнувшие обок них росшие лиственницы, мягко молвила:
  - Блага дарствую дедушка Гаюн за угощение мене и Орюшке. И вас опять же деревца благадарю, чё не дали нам голодными быть.
  Мальчонка меж тем резво шагнул вперед, и, присевши обок кринки, нежно огладил лежащую на ней пузырчатую, бурую поверхность ржаного ломтя (вельми схожего с весенней бороненной пашней) по-доброму поддержав сестрицу:
  - Агась, блага дарствуем, - да тотчас облизал губешки кончиком языка, тем примечая не только вкус хлеба, но и его удивительный дух, без коего ни одно кушанье у славян не было сытным.
  И немедля растущие округ лиственницы колыхнули своими вершинами. А качнувшиеся на их стволах ветви принялись похрустывая, словно сломленные, опадать вниз, стремясь попасть как раз посерединке узкого перелеска, проложенного полосой между двумя рядами деревьев, в шаге, не более того, от путников. Ветви еще продолжали лететь (чуточку кружась в воздухе), кады размыкая надвое лесную подстилку (вроде раскрывая дверь в избе) из мест своего схрона выбрались Гаёвки. Весьма скоро они побежали на своих коротких ноженьках к поваленным побегам дерева, да толкаясь меж собой, громко стеная и посмеиваясь, принялись строить из него шалаш. Укладывая ветви, друг на друга, переплетая их более тонкие побеги, хвоинками, обвивая прорехи тончайшими нитями бурого мха, который они вырывали из собственной бороды. И сызнова перелесок наполнился гамом, писком, скрипом, хрустом и хихиньками так, что того шума испугавшись все странники в голос принялись шикать на внучаток, особливо громко повторяя:
  - Тише вы тамка, тише! Чё вам дедушка Гаюн толковал?
  Да только шикай не шикай на духов, призывай к порядку, нет ли, те ровно не слыхивали. И продолжали ощипывать свои бороды, тащить ветви вверх, укладывая каждый следующий слой так, дабы он прикрывал нижележащий до половины, чуточку покачивающийся, да выплетать чудную такую округлого вида сень. Гаёвки замерли на крыше шалаша лишь тады, когда тот глянул на странников небольшим отверстием, ведущим внутрь, кажется, мигом спустя и сами, обернувшись иссера-бежевыми хвоинками, которые просыпавшись через тончайшие щели в ветвях, создали в недрах его мягкую подстилку.
  
  Глава пятая. Копша.
  Раздольные розовато-алые лучи солнышка, дотянувшись с небосвода до Мать-Сыра-Земли, единым махом разукрасили ее в разные цвета, согнав синеву ночи в глубокие моря-окияны, долгие речки, пузатые озера да звенящие ручьи, передав ужель им ее темные тона. А в лесочке от той утренней зореньки принялись переливаться зелеными оттенками хвоинки и вспыхивать на их остроносых кончиках прозрачные голубоватые росинки. Живыми в лесочке были не только духи, звери, птицы, но и деревца, кусты, травы, кои заменяли землице-матушке, или как ее еще величали славяне богине Мать-Сыра-Земле, долгие волосы. Каменные горы по поверьям людским являлись костьми богини, мощные корни деревьев - жилами, а вода, текущая по руслам рек, слыла ее кровью. И была земля всегда живой, умела цвести и петь в теплые денечки, грустить и стенать в студеную пору, да всегда старалась помочь человеку, бескорыстно делясь с ним своей сутью.
  Посему когда Алёнка вылезла из шалаша, оставив почивать в нем братца, да испрямившись, принялась радоваться теплу этого раннего утра и нежным оттенкам природы. Свежий, проворный ветерок, пробежавшись по лиственницам, качнул на них ветоньки и с хвоинок сорвавшись, полетели вниз росинки и вовсе, кажется, зазвеневшие. Дуновение воздуха огладило волосы девчужки и несильно дыхнуло в лицо так, что она враз заморгала, шумно плюхая своими частыми, длинными ресницами. То, небось, ктой-то из Листичей, духов управляющих тихими ветерками в лесу, шалил, эдак, пробуждая не только ребятушек, но и малых птах, зверей, возвещая всем о наступающем дне.
  Девонюшка лениво раскинула в сторону ручонки, потягиваясь и тягостно передернула плечиками, абы на них какая-то ерза с ветки скинула росинки (вельми одначе крупные) видимо, те каковыене успели долететь до землюшки. Капель осыпала ковыльные волосы отроковицы, скатилась по бело-розовой, словно прозрачной, коже, задевши ее розовые щеки, голубые глазки и ярко-красные губы оставивши на них полосы так, точно она горько всплакнула, припоминая сродников и сильнее всех бабушку Обраду.
  - Алёнка, чирк...чирк..чакр, подымай братца свово, пора устёженьку сбираться, - послышалось, кажется, с самой дальней лиственницы, своей мощной кроной с тонкими ветоньками на концах и мягкой хвоей касающейся серо-розоватого небосвода.
  Девчурочка немедля вскинула вверх голову и узрела сидящую на нижней ветви того дерева черно-белую с радужным переливом хвоста сороку.
  - Не рюмь девчуга, абы, неизменно, ты с братцем дотопаешь до бабы Яги, а тамка гляди-ка она пособит высвободить ваших сродников, чирк...чирк..чакр, - докричала сорока (поелику дюже громко молвила человеческим языком не говоря о птичьем) и разком спрыгнув с ветки на нижнюю качнула головой, да взмахнула крылами вроде собираясь взлететь.
  - Ты ктой таков? - удивленно вопросила Алёнушка, признавая знакомого в птице, оно как больно у той черные глазоньки проказливыми были, да и сверху головку густо венчали веточки бузины, где теребились от движения не только зеленые листочки, но и перекатывались черные ягодки. Впрочем, не больно дивясь тому, что сорока с ней человеческим языком принялась калякать. Таким раздольным, вольным каковым являлся славянский говор.
  - Ктой? Ктой? - затараторила сорока и, на-тка, взметнув крылами слетев с ветки, закружила над головой девчужки. - Тот самый я, кой весть добрую мыкает. Нешто, Алёнка не ведаешь ты, чё кады сорока стрекочет, удачу ко двору несет.
  - Эвонто Бешава, ерза непоседливая проказничает, - загутарил Багрец, выползая на карачках из шалаша и подымаясь на ноги, испрямился. - Никакая сие не сорока, всего-навсе брехливый мой собрат, - дополнил колток и на обоих его ликах (что на животе, что на голове), розоватые губы скривились, словно выражая недовольство. Абы девчушечка еще вчера приметила, что Багрец зачастую на соплеменника своего коргузится.
  - Сей миг же обертайся вспять, - досказал он, раскрывая все присущие духам оборотничества и замерши подле отроковицы, упер руки в бока, пальцами прикрыв рот на втором лице, поместившемся на животе (дюже недовольно притом поморщившемся) понеже вся последующая речь его прозвучала многажды ниже.- А чавой-то ты веселишься, братец, радуешься чему неясному, неведомому. Нешто могет дух, упрежденный поручением от Земляничницы, слыть таковым вертуном.
  Сорока, а вернее колток Бешава, внезапно свел в единую целость оба крыла, став схожим с серым переливающимся радужными цветами пятном, да перевернувшись в воздухе зримо удлинив тельце птицы, рассекая хвост на две ножки, выплеснул пепельно-бурые лучи- две ручки. Теперь уже созерцаемо дух, а не птаха, крутнулся вправо да влево, а может вверх-вниз, и, сбросив перья, обернулся Бешавой. Еще малость и колток обеими ногами, точнее порабошнями обутыми на стопах корней, коснулся земли-матушки, приземлившись напротив девчужки и собрата. И вскинув вверх маханький с вычурно вздернутым кверху кончиком нос, будто принюхиваясь к чему-то, молвил:
   - А ты братец, Багрец, як хмара какая-та. Усё веремечко брюзжиж, брюзжиж. Тем дразнишь не токмо меня, но и Алёнушку, и Орюшку.
  - А ты помызгун и топтун, - незамедлительно и вельми обиженно откликнулся старший колток и шмыгнул обеими ноздрями, точь-в-точь, как Орей, вроде переминая нюни.
  Понеже услыхав данное огорчение девонюшка сразу загутарила, дабы оборвать всякую свару:
  - Будя вам разводить тутова безладицу. Неровен сиг вы ащё и поколотите друг дружку, а нам ужоль пора подымать братца и хаживать дальче. Да и надобно разгадать величание кома, обаче никады нам тадыличи не попасть в иную, небывалую даль.
  И немедля оба колтка присмирели, да принялись, как и указывала отроковица, собираться в путь-дорожку. И коль Бешава полез в шалаш подымать Орея, Багрец кинулся к стоящей в небольшой выемке (в шаге от сени) кринке, каковую прикрыли веткой древа, и куда загодя (дабы не испортилось молоко) кинули изловленную повечеру лягушку. Колток откинул в сторону ветвь лиственницы и присев на корточки, дюже дивно согнув ноги в двух местах (не токмо в коленях, но, пожалуй, что ив лодыжках), ухватил кувшин за горлышко, да резво дернув его на себя, одновременно, испрямив ноги, поднялся с присядок. Он все поколь, прижимая к груди и второму лицу на животе кринку, заглянул в ее горло и весьма недовольно протянул:
  - Поди отседова... Погляди-ка, трясь кака усе млеко ребятишек вылакала. Усё! Ничегошеньки не оставила ребятушкам.
  - Кто выпил? Кого? - взбудоражено дыхнула девонька, сама зарясь на спину Багреца и его часто трясущиеся на голове ветоньки бузины, заменяющие там власы. Больно подивившись тому, что дух с кем-то толкует и, что квакушка могла выпить молоко.
  Однако сестрица еще толком не сумела скумекать, как из шалаша торопливо выскочил Бешава, а за ним вылез широко зевающий Орей. Младший колток немедля подскочил к собрату, и, боднув его в лоб макушкой головы, сам заглянул в глубины кувшина, да горестно всплеснув руками, обидчиво проронил в кринку:
  - То не лягушка, чё не зришь, - и сызнова попытался боднуть братца в лоб, однако последний благоразумно увернулся, посему ветоньки бузовника лишь огладили его сверху. - То, трясь какая-то. От бедушка, абы эвонта трясь усе молоко вылакала. Ты чаво ж Багрец вчарась его кады пущал в кринку не видал, чё сие дух... не квакушка.
  - А ты нашто занамест квакушки споймал духа? - мгновенно переходя в нападение, откликнулся старший колток и обрушил собственный лоб на голову братца так, что тот слышимо охнув, качнулся туда-сюда и повалился на оземь, вспахав лесную подстилку ручонками да воссев в то углубление сракой.
  - А, ну-тка, - все с тем же гневом заговорил Багрец, зарясь вглубь кувшина и явственно обращаясь к духу. - Ктой таковой, толкуй, не мешкая, и яснее ясного млеко из собя выпущай. Абы по твоей воровливости Алёнушка и Орюшка останутся голодными, понеже ведь хлебца ужотко почитай таки да нет.
  Того дивного разговора не стерпела не только сестрица, но и братец, и ежели первая разком подскочила к колтку, то второй прыжка в три оказался подле них. Детвора обступила Багреца с двух сторон и единожды заглянула в посудинку, откуда на них, с-под самого дна (где едва теребилось молочко) глянула лягушка. Только не маленькая, зелёная (кою давеча туда пускали), а здоровущая такая, будто оплывшая от выпитого молока, чудного бело-желтого цвета, лоснящаяся как взбитые сливки, у которой согнутые под туловищем ноги опять же были рыхлыми. У квакушки и выступающие глаза смотрелись непривычно ярко-красными(обведенными тонкой полосочкой белка), и мордочка больше походила на человеческое, круглое личико, с небольшим костлявым и вертлявым носиком, выступающими скулами да тонкой трещинкой заместа рта. Лягушка внезапно приотворила рот-щелочку и весьма гулко для такой крохи, на человеческом языке сказала:
  - Я не ведывал чё энто млеко, кумекал клад то. И я сей клад, аки и должно сберег.
  - У, да ты Копша, - негодующе протянул Багрец и шибко тряхнул посудинку. Отчего дух в ней находящийся стукнулся вначале об одну стенку, а потом и о другую, всколыхнув вверх малешенькие струи оставшегося молока, и вельми часто застучал по ним не тока задними согнутыми толстыми лапками, но и передними, не сильно от них разнящимися шириной.
  - Тобя кто сюдыка звал? Кто указывал млеко схоронить? А, ну, вылазь из кринки грымза чумазая, я тобе зараз затычин наставлю, - дополнил все также сердито старший колток.
  - И чё, ты язычишь дык в кринку? - гулко отозвался Копша да горестно выдохнул, пустив изо рта малый белый пузырь, меж тем не переставая стучать по остаткам молока лапками. - Вскую не чуешь, як туто-ва зык коргузится, ажно глава уся звуками заполонилась. А касаясь, ктой звал-зазывал и чё язычил, толкую, - дух смолк, и тотчас застыли его лапки, одну из которых он вскинул и перепончатыми пальцами принялся чесать свой выпученный глаз, смахивая с него в останки желтого, загустевшего молока рыжие искорки. Так, что увидев таковое свинство Алёнка спешно отпрянула от кувшина и перекосила полные ярко-красные губы, решив никоим образом то молоко не пить. Одначе Орей, будучи менее брезгливым и, может статься, более голодным лишь взволнованно облизал губешки розовым языком, так-таки, не перестав заглядывать внутрь кувшина.
  - Дык вотде, - между тем толковал дух сберегающий клады, опуская вниз лапку и наново принявшись переминать под собой молоко, совсем чуть-чуть пуская в разные стороны мелкие струи, вроде пахтая его. - Звали-зазывали сюдытка мене вы самые. Дык и бачили, вчерась по вечёру, чё понадоба нам сберечь Алёнкино и Орюшкино млеко до утру. Ну, а ктой же у гаю его лоучьши мене сбережет? Вота я, услыхав воздыхания, и, явился. Як и прошено було вами, лягушкой-квакушкой оборотился, дабы сберечь последки добра, то значица клада. И аки должно, а вами указано, добро сберег, нонича оно николеже не сгинет.
  - Эт, потому добро не сгинет, чё его нетути, ты его сожрал, - откликнулся сидящий на землице Бешава, внимательно слушающий реченьку духа, дюже громко звучавшую из пустого кувшина.
  - Вылазь из кринки, сей же миг! - тяперича наказали сообща Орей и Багрец, абы такое бесстыдство духа ужось надоело и мальчонке.
  - Вотде-вотде, ужель покидаю. Токмо допахтаю млеко до маслица, дабы добро не истощилось, и чада сыты были, - произнес Копша и принялся взбивать масло теперь и передними лапками, и так он данное сбалтывание резво проводил, что в кувшине чего только и виделось лишь мелькание его бело-желтых лапок. У духа сберегающего клады и без того выступающие ярко-красные глаза выпучились еще сильней, а на небольшом лбу, похожем на усеченный в ночном небосводе месяц, и вовсе проступили (будто пот) мельчайшие белые капельки. Внезапно лягушка-дух, резко сиганул вверх, и с тем тотчас плюхнулся на донышко кринки, а из-под его лапок вылетел выспрь небольшой такой клубочек желтого маслица и прыгнул прямо в руки Орея. Лоснящийся, он, скользнул по розоватой коже ладошки мальца и блеснул собственными бочками в розоватых лучах восходящего солнца.
  - Вох! - всполошено вскликнула сестрица стоящая обок братца и уставилась на его ладошку, где дивно так поблескивал клубочек маслица. Еще чуточку времени и маслице, под теплотой лучиков красна солнышка, распалось на два кусочка, меньшой из которых (как старшая) ухватила перстами девонюшка и сунула себе в рот.
  Орей тоже не стал медлить и пихнул к устам всю ладонь, да втянувши остатки маслица в рот, причмокнув от вкусности, принялся языком вылизывать маслянистый след, оставшийся на коже руки. А Багрец промеж того склонил кувшин на бочок и принялся его трясти туды-сюды, намереваясь вышвырнуть из него духа. Однако, как колток не размахивал кринкой, как не разворачивая заглядывал вглубь ее (сотворив суровость на лице), Копша оттуда не выходил, вспять того он крепко держался за стенки посудинки четырьмя лапками и вельми притом представлялся разнесчастным.
  - Туды тобя в марь, - сердито молвил Багрец, и наново заглянув внутрь кринки, яростно ее потряс. - Выходь говорено тобе, - дополнил он, обращаясь к духу сберегающему кладу.
  Из посудинки послышался жалостливый стон, и тады к старшему колтку, поднявшись с землицы-матушки, подступил младший, жаждущий пособить в выдворение проказливого духа из посудинки. Братцы разместились друг напротив друга, ухватив кувшин за дно и, одновременно, за горло, да днесь уже вместе начали раскачивать его так-сяк, всяк раз приговаривая:
  - А, ну-кась, кулёма пшла отсель!
  Кулёма, впрочем, пошла не сразу, а лишь с пятой попытки. И то явственно не от тряски, а по собственной воле. Поелику вельми шустро вылетев из кринки, пролетела аршина два не меньше и угодила в небольшой кустик, стелющийся по почве лапчатыми ветвями. Схоронившись в нем и замерев, Копша не просто к ветвям прислонился, а, прямо-таки, слился с узкой голубо-зеленой ее хвоей. Багрец, не мешкая, дернул на себя кувшин, вырвав его из рук братца, и заглянув внутрь него, обидчиво проронил в те пустые глубины:
  - Всё, трясь таковая чумазая выпил, - вновь потрясся кринку, он разгорячено швырнул ее на землюшку, да немедля направился к хвойному кустику, с тем же рвением досказав, - сей сиг мы тобя разыщем.
  А следом за ним вже не столько пошел, сколько упав на карачки, пополз Бешава. Младший колток резко вздрогнул всем своим тельцем и ажно ручками, корнями-ноженьками, и по его зеленовато-серой коре (аль все же коже) пробежала ярчайшая рыжеватая изморозь. Она густо покрыла всего духа мельчайшими крупинками льда, словно от опавшего снега, схоронив под собой обычный его цвет. Бешава рывком отряхнулся (как пес опосля купания), расплескав в разные направления рыжеватые кусочки льда. И стал схож с рыжей, невысокой собакой покрытой густой шерстью да повиливающей загнутым в колечко хвостом, той самой, каковая жила во дворе ребятишек. Посему узрев сие диво дивное не только Алёнка встревожено замерла, но и Орюшка перестал вылизывать и без того чистую ладошку да вытаращил свои серые глазки так точно, как дотоль пучил их Копша сидючи в кринке.
  А Бешава-пес, вильнул своим хвостиком, качнул собачей головушкой, кончики висячих ушей которой были увенчаны кисточками, перекатывающими туда-сюда черные ягодки базака, да проворно ринулся в куст, куды спрятался Копша, опережая прыткостью собственного все еще идущего братца. Пес, достигнув в три прыжка кустарника, напал на ближайшие его ветви и громко рыча, принялся копать под ним землицу, откидывая в разные стороны опавшие иголки, пожухлую листву, шишки, ошметки сучков и травы, крупинки почвы, чудно так направляя весь этот опад прямо на подходящего собрата. Понеже последний не выдержав того баловства, брюзгливо поморщившись (сразу обоими лицами) с досадой молвил:
  - Ужель опосля таковых копаний Копша, яснее ясного, убежить. Нешто, ты тумкаешь, Бешава, дожидаться станет, кады ты его сыщешь. Ты же зрил, он у саму середку куста притулился, на кой ляд у края копать заделался?
  - Не поминай Лешего у реченьке, не ровен день явится, - отозвался пес, и, перестав копать, развернул голову в сторону ступающего братца. Да поразил детишек тем, что взанамест морды на голове у колтка все также помещалось его лицо, плоское, круглое с пепельно-бурой кожей, маханьким носом, небольшим ртом, и двумя черненькими глазиками.
  Бешава толком не успел договорить как промеж лап его, выбравшись из-под длинной ветви кустарника (касающейся иголками почвы), выползла, скользнув по земле-матушке, маленькая, тоненькая желто-белая с зелеными продольными полосками змейка. Увидев оную дюже визгливо заверещала Алёнка, абы как все девчушки побаивалась гадов. И тотчас к ней шагнул впритык и чуток поперед Орей прикрыв сестрицу от змеи, поелику как все мальчишки гадов совсем не страшился. И тут же Багрец, присев на корточки, согнул ноги в коленях да прижал ко второму лицу не тока их выпирающие части, но и человеческие руки. Внезапно да срыву он прыгнул вверх, и, продолжая быть собранным в купу, подскочил почитай, что на несколько аршинов. Все с той же стремительностью старший колток перекувыркнулся через голову, одновременно, выпустив во все стороны густеющий зеленовато-серый чад, который на малость, ажно! сокрыл в себе весь его образ.
  Легкий ветерок, носящийся в воздухе, порывисто пробежался по хвоинкам и ветонькам, слышимо хрустнув смехом и на мгновение, проявился просвечивающимся нешироким лицом духа, управляющего тихими ветерками в лесу. Его озорные, крупные зеленые глаза, мясистый, с узким основанием нос (так, что казалось глазницы, ладились сразу к основанию) и пухлые голубоватые губы были опутаны клубистыми локонами волос, таких же полупрозрачных и всего-навсего видимых вследствие движения самого воздуха. Нежданно Листич выкинул вперед свою просвечивающуюся руку (точь-в-точь, повторяющую видом человеческую), и, содрав со старшего колтка зеленовато-серый пар, широко улыбнувшись, пропал, ровно войдя в ближайшую ветку лиственницы и оставив на ее кончике степенно редеющий сгусток тумана.
  А на землю тогда ж упал небольшой зверек, покрытый густым рыжим мехом. Его вытянутое тело с короткими ногами, пушистым хвостом, гибкая шея и удлиненная голова увенчанная веточками бузины лишь малость покоились на землице-матушке в бездействие. Впрочем, ужо в следующее мгновение хорек, развернувшись, напал на ползущую вблизи змейку, ухватив последнюю за хвост, вскинув ее кверху и мотнув тудыли-сюдыли. Отчего внезапно гад приоткрыл малешенький рот, и истошно завопил человеческим голосом:
  - Спасите! Уберегите! Губят мене душегубцы таковые рассекие!
  - Ктой? Когой? Иде губят? - гневливо вскликнул Бешава, все поколь таращившийся в куст, разыскивая в его глубинах духа сберегающего клады и яростно рыкнув, завершил реченьку чудным своим "шааак...шааак".
  - Мене! Мене, Копшу, губят! Кые-то пришлые, чуждые, незнамые! - продолжил вельми мощно орать дух сберегающий клады, видно надеясь, что колток ему пособит.
  Копша и вовсе единым рывком дернулся в бок, оставив в зубах хорька (а точнее Багреца) кончик своего хвоста и упал на оземь. Он переворотился туда-сюда, расплескивая в разные стороны опавшую хвою, травинки и кусочки почвы, да в том трепыхание опада и сам вроде как вспух в образе, став схожим с толстущей (хотя и короткой) змеюкой. Чешуйчатая кожа, на которой внезапно лопнула поперек и раздалась в стороны, да также сразу, как и опадающая крупинками земли лесная подстилка, скатилась вниз, показав находящегося внутри маханького (чуток пониже колтков) вельми худого человечка. Укутанного в какие-то рваные отрепья. Копша торопливо вскочил на свои тонюсенькие ноженьки, суетливо взметнул ручонками и огляделся. Понеже приметно стало его круглое лицо, днесь походящее на лягушачье с выступающими ярко-красными глазами, небольшим вертлявым носиком, выступающими скулами и тонкой трещинкой-ртом. Дух сберегающий клады еще чуточку медлил, а потом, сорвавшись с места, ринулся прямо к Алёнке, дабы суетливо нырнуть под подол ее долгой рубахи, прижаться к правой ножке, там, чай, только, и, намереваясь укрыться от буйных колтков.
  И девонька того безобразия никак не ожидающая испуганно ручками всплеснув да дюже громко вскликнув, качнулась вперед-назад. И в лад с ней громко охнул мальчонка, точно желая в том беспокойстве поддержать сестрицу.
  А округ земель тех, дремучих, покрытых могучими деревьями набирая мощь, восходило на небеса солнечное светило, кое завсегда в колеснице, запряженной неодолимыми огненными конями, выводил повелитель солнца бог Хорс, извечно, как и дотоль его отец Ра, отвечающий за благополучие всего живого в Яви.
  
  Глава шестая. Справедливый судья леса.
  - Эт, чаво в моем бору вершится? - послышался неожиданно глухой голос, сопровождаемый хрустом ветвей, посему и сами вершины лиственниц в этом узком перелеске, словно проложенном между двумя рядами деревьев, значимо склонились. Тот ощутимый скрежет наполнил ближайшее обраменье прогалины, да вовсе внезапно самая мощная лиственница, стоящая подле детишек (по правую сторону от них), резко дернулась вперед. Единожды разошедшаяся под корнями дерева землица-матушка, выставила напоказ корявые, побуревшие остовы, а сама пошла малой рябью качнув на себе вверх-вниз ребятушек да духов. Лиственница с округлой и вельми рыхлой кроной, просвечиваемой желтыми лучами солнца, резво выдернула из оземи, вроде обрубленные коренья, оборвав ответвления и оставив только самые крупные, изогнутые из них с потрескавшейся поверхностью, и шагнув ими вперед, раскидала округ рыхлые комы почвы. Так, что от такого невероятного движения в перелеске вспужались не тока дети, раскрывшие рты и воззрившиеся на дерево, но и оба колтка, в единый миг принявшие свой истинный вид.
  Для того оба духа упали на землю, крутанулись по ней, рассекая хвосты на две ножки, а передние лапки на ручки. Да сбросив в разные стороны остатки рыжей шерсти (притулившейся к травинкам и стелющимся кустикам на вроде капелек тумана), поднявшись на корни-ноги, обернулись колтками: Багрецом и Бешавой.
  И единовременно тому обращению, прячущийся под рубахой Алёнки, Копша (обхвативший ейну ножку обеими руками), громко шмыгнув носом, откликнулся:
  - Сие мене губят пришлые. Мене Копшу, тудыкась их зловредных таковых, - и сразу оборвал реченьку, так-таки, не намереваясь покидать безопасного места обок девчушки.
  А лиственница, нависающая над обоими ребятушками, нежданно повернула по коло свою рыхлую крону, а после и сам ствол, так будто вначале двигались лишь ветви, вслед них все остальное деревце. И тотчас солнечный свет, проникнув на прогалину, осенил каждый ее уголок и кустик, а с небесного свода глянуло напитанное медовым переливом солнце так схожее с весенним цветком пустодуем, пушицей или кульбабой.
  Дерево промеж того снова качнуло своей отрубистой на конце вершиной и вздрогнуло не просто каждой веточкой, но и отдельной ярко-зеленой хвоинкой, и немедля по перелеску прокатился глухой голос, вопросивший:
  - По чьему, ей-же-ей, велению Копшу губят? По чьему указанию во моем бору пришлые озорничают, дерева, птиц и зверей пугая?
  Говор еще толком не стих, как ветви лиственницы затрепетав, распахнулись в разные стороны и из самого ствола навстречу детворе выступил дух. Вже не менее худой, чем прячущийся под подолом Алёнкиной рубахи Копша, только вспять того высокий. Тело духа, бурого цвета, было вельми трещиноватым, порыпанным мало чем отличаясь от коры дерева. И так же мало чем разнилось оно с внешним видом ствола лиственницы, имея мягкий закругленный образ. Что и говорить, ноги того духа (точнее его стопы) повторяли корни, а руки, точь-в-точь, ветви, покрытые ответвлениями и хвоей, имеющие на концах множество пальцев. Едва приметное лицо, поместившееся сразу на туловище, без, как таковой шеи и головы, завершалось стогом тончайшей поросли младых веточек, всего-навсего давеча пробившихся из земли. Покрытые бледно-зеленой хвоей они, единожды, покачиваясь, трепетали. На яйцеобразном лице духа, порой смыкаемым сверху ветвями, а снизу темно-зелеными усами и брадой, каковые ему заменяли мхи да лишайники (кустистые да долгие), всего то и наблюдалось, что темно-бурые (с черными, отвесно рассеченными зрачками) глаза, да мощный нос повторяющий шляпку гриба черноватого, морщинисто-бугристого.
  - Ты сам ктой таков есть, чё бы нас выспрашивать? - отозвался Багрец, и, передернув плечами зараз ступил вперед, поравнявшись с замершими детишками. - Каким таким велением из древа выпираешь да дюжим ростом пужаешь нас, колтков и братца с сестрицей, Орея и Алёнку, коих сама Макошь к бабе Яге направила.
  - Кхы...кхы...кхы... - немедля издал дух и подавшись всем телом (али стволом) вперед, качнув рукой, подцепил на сучки, а точнее на перста, Багреца подняв его вверх да приблизив к своему лицу.
  - Дайте-ка, дайте-ка мне глянуть на того грубияна, какового надобно покарать, - проронил дух, и голос его больно сердитый колыхнул хвою на ближайших деревьях и особливо мощно на том, из которого он явился. - Жестоко покарать того оный непочтителен ко мне, самому Доброхочему, справедливому судье леса.
  И не мешкая дух, сжал перста-ветви, в которых держал колтка, такого маленького в сравнение с его пальцами и особлива с ним самим. А горемыка Багрец того сплющивания не ожидая болезненно заверещав, крепко ухватился за перста справедливого судьи леса, да стал на глазах терять привычный ему зеленовато-серый цвет (близкий к коре осины), бледнея, и вроде как уменьшаясь.
  - Дедушка, дедушка Доброхочий! - зараз и вельми громко закричали братец и сестричка, Орюшка и Алёнушка, да оба, всполошено всплеснув руками, укрыли дланями свои головушки(ужоль так растревожившись). - Не губи, не души ты, колтка!
  И коль девчужка так и замерла на месте, прижимая руки к главе, то мальчуган, торопливо развернувшись, кинулся в шалаш, на малость, пропав в нем. Впрочем, уже в следующее мгновение, отрок выполз из прохода сени на четвереньках, прижимая к груди одной рукой ломоть оставшегося от вечера хлебца. Орей, так и не успев встать на ножки, на тех жекарачках достиг кореньев-стоп Доброхочего и тады поднявшись, протянул ему навстречу подношение. Зная, наверняка, что умилостивить справедливого судью леса можно хлебом да щепоткой соли.
  - Дедушка Доброхочий! - вскликнул малец и его сразу не менее беспокойно поддержала сестрица, днесь вскинув просительно ручонки в направление духа. - Прими от нас приношенье да высвободи из встрепки колтка. Не взыщи его непочтительности к тобе, ужотко он не желал огорчить, жаждал всего-навсе нас сберечь.
  - Вожделел, вожделел, - чуть слышно отозвался из-под рубахи девчужечки Копша и, так-таки, обвил её ноженьку руками, будто сливаясь с ней собственным телом. - Он вожделел мене погубить, поелику и драл за опашь. А за чё? За то, чё я учинял вверенное мене самим Святобором... Али Велесом... - задумчиво закончил дух сберегающий клады и дюже болезненно выдохнул.
  - Смолкни тот же сиг, - сердито дыхнула девчура, и, оторвав ножку от землицы порывисто ею встряхнула, желая оторвать от нее приставшего духа. Но тот видно был весьма плотно прилеплен, посему лишь последовал за самой ногой, да горестно простонав, благоразумно замолчал.
  А Орей все поколь продолжал тянуть руки с подношением к Доброхочему. И выставленные в сторону справедливого судьи леса, дрожащие руки Алёнки выпрашивали помилование для колтка. Багрец же на тот момент и вовсе обмяк в руках духа, уже перестав кричать, свесив ножки да ручки, склонив голову, раскрыв рот да вывалив оттуда прямо черный язык и не просто с верхнего лица, но и с нижнего (того самого, каковой располагался на животе). Явив, таким образом, аль полную покорность происходящему аль свою погибель и тем еще больше испугав отроковицу, отчего она залилась горючими слезами и гулко запричитала:
  - Пусти-ка, пусти-ка, дедушка Доброхочий, Багреца, не дай ему такому разнесчастному сгинуть. Абы мы без него до Яги никак не добредем, абы Земляничница его старчим посредь нас оставила.
  - Прими от нас подношенье, - едва воспринимаемо протянул Орей, и громко хмыкнул носом, от расстройства выгнав из левой ноздри белую сопель, да так и оставив ее поблескивать над верхней ярко-красной губой, словно перекликающуюся с полными слез серыми очами.
  И то были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали... Хаживали и детушек своих, славян, оберегали.
  То были времена кады каждому бору, каждом кусту, дереву, водоему дух полагался. Кады люди жили в ладу с природой, наполняя ее своим трудом и любовью. И она! Природа, бывшая при самом боге Роде, им той же теплотой и заботой отвечала...
  А посему беспокойство Алёнки и Орея, сестрицы и братца, не токмо Копшу растрогали так, что он стих под рубахой девчушки, но и тронули Доброхочего. Посему справедливый судья леса опустил свою руку и положил на оземь Багреца, единожды приняв от мальчика подношенье в виде ломтя хлеба, лишь потом заговорив:
  - Не рюмь Алёнушка, не тревожься Орюшка, то ж дух... Он не могет помереть, ужель я самую толику его помял, дабы он помнил, чё малых нельзя обижать.
  - Да он не огорчал, Копша то вымышлял, - хрюмкая носом отозвалась Алёнка и киванием ее поддержал Орей, как и сестрица опустивший руки. - То ваш Копша, срамник такой, обернувшись квакушкой, пробрался в кринку и все наше с братцем млеко вылакал. А колтки желали ему дать встрепки, дабы он без спросу чужого не присваивал. А губить...
  - Губить его никто и не смышлял, токмо так затычин бы наставили и все, - завершил реченьку, за сестрицу, мальчоня.
  - Затычин и не больше того, - пронеслась по полянке поддерживающая молвь, явно выдохнутая Бешавой и Алёнкой, а может и самим Багрецом.
  - Пустобаять они, Доброхочий, касаясь затычин, - откликнулся Копша, теперь как показалось девчуре, слившись с ее правой ногой. - Уже-ка они мене опашь лишити и вожделели за учинение вверенного, отымать само бытие.
  - То суесловит Копша. Учинял он не вверенное ему, да и отымать бытие егойное нам не надобно, не для того мы ставлены, - тяперича весьма громко произнес Багрец продолжающий лежать на оземе и даже не падающий признаков жизни. Возле него, впрочем, зараз шелохнулся кустик травянистого растения, качнув плотно собранными зелеными листочками и шевельнув длинными бурыми усиками, точно сопереживая примятому колтку.
  - Копша все млеко ребятушек выхлебал, а им его дедушка Гаюн даровал, - молвил Бешава и для поддержки крякнул, вельми раскатисто, точно пужаясь. Младшего колтка и вовсе, коль оглядеться не наблюдалось в лесочке. Только сидел посередь прогалины (там, где последний раз и наблюдался дух) большущий осиновый пенек, с зеленовато-серой трещиноватой корой, местами без нее, с высокой щепой, которая завершалась веточками черной бузины с теребящимися на них зелеными листочками, и перекатывающимися черными ягодками.
  - Дык я тось знать не знал, ведать не ведал, чё сие дар Гаюна, - едва слышно пискнул с-под рубахи Алёнкиной Копша, и, кажись, вдавил в ее ногу собственную голову, абы нежданно по коже ершисто прошелся сверху вниз вертлявый нос, точно желая оставить там сопель. - Чаял тока единъ: беречи добро от татей. Клад ентов я аки ведется, упрятал далеконько, и, будя он вертаться с-под оземи в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень.
  Доброхочий нежданно качнулся вправо-влево, понеже колыхнулась молодая поросль веточек в навершие его головы, и заворошились темно-зеленые мхи да лишайники, заменяющие ему усы да бороду. Зримо шевельнулся его грибообразный нос, легошенько вскидываясь вверх (тем самым становясь еще более сморщенным) и единожды приподняв ближайший окоем кустистого лишайника, явил глубокую черную щель, в кою дух, подняв руку, положил даденный отроком хлеб. Глаза справедливого судьи леса, дотоль смотрящиеся грозными и самую малость поблескивающие, сразу помутнели. Сверху на них наползло несколько тонких веточек, вроде век прикрывших их, а щель-рот, поглотив хлеб, сомкнулась, вдругорядь схоронившись под темно-зелеными усами. Обаче нос-гриб все поколь продолжал казаться вскинутым и вроде сплющенным. Видно Доброхочему понравился преподнесенный дар, каковой он, пожалуй, сглотнул, даже не пережевывая, понеже уже в следующий миг молвил:
  - Вот и ладушки, чё ты, Копша, таким стал дальнозорким, - то сказывая весьма строго, точно как лесной судья, высказывая решение которое было обязательно для исполнения. И детвора от того мнения духа встревожено вздрогнула, оно как впервые видела пред собой судию. Поелику средь славян все решалось простым толкованием, абы все они меж собой были равны. И то лишь в лесах, реках, полях там, где, в сущности, имелось расхожесть сил, возможностей и главенства, богами назначались старшие, судьи и исполнители.
  Доброхочий перстами (которые заменяли ему множество ответвлений и хвоинок) огладил свои усы и бороду, распрямляя на них кустистые лишайники, и протянув руку в сторону Алёнки, самую малость приподнял подол рубахи. Одновременно, он пальцами второй руки ухватил за шиворот прилепленного к ее ножке Копшу. Доброхочий малешенько качнул духа сберегающего клады вниз-вверх и тот сразу расплел объятия, притом горько вскликнув, свесил повдоль тела руки и ноги. Справедливый судья леса тогда же приподнял Копшу вверх, опуская подол на рубахе отроковицы и сызнова качнув духа, только теперь вправо-влево, назидательно проронил:
  - Раз ты упрятал тебе не врученное, не переданное, а стянутое обманом. Я, як справедливый судья леса, назначенный самым Святобором и утвержденный богом Велесом на сию службу, указываю тебе Копша, следовать с колтками и ребятушками до Яги и кажный вечер, и кажное утро выдавать им упрятанное тобою в земле млеко.
  - Дык? - торопливо гаркнул, один-в-один, как ворон Копша, и, крутнувшись в воздухе на собственной одежонке, удерживаемой перстами Доброхочего, повернулся к нему лицом.
  А детишки, досель смотрящие на справедливого судью леса, приметили, что Копша совсем ни в отрепье то одет, вспять того очень даже прилично. На голове его сидит красный округлый колпак. Тело облачено в синий кафтан, как и положено, до колен пошитый, с длинными рукавами, стоячим воротником (застегивающийся на большие медные пуговицы), поверх оного желтовато-блестящий весьма яркий поясок проложен. А на ногах красуются красные кожаные сапожки со златого цвета подковами.
  - Вот-вот! - довольно откликнулся Багрец, наконец-то шелохнувшись, хотя и самую толику, всего-навсего подняв рук, и, видимо свернув из пальцев кукиш, направил его в сторону висящего в воздухе Копшу, очевидно, радуясь справедливому решению.
  Доброхочий меж тем медленно опустил руку, а вместе с ней и духа сберегающего клады вниз, поставив его на землицу-матушку подле лежащего Баргеца, и с тем же наставлением досказал:
  - Понеже не должон дух идти на обман и тем подводить весь наш род под гнев богов. Поелику на тебя Копша наложено мною наказание. А тебя Багрец от болести, так-таки, выручили детишки. Одна просьбой да слезами, другой даром. Потому завершай тутова прикидываться дохлым, подымайся и вместе с собратом продолжайте путь.
  Говор справедливого судьи толком не стих, как он шагнул назад, и тотчас ветви стоящей позадь него лиственницы распахнулись, затрепетав каждым отростком и хвоинкой. Оно резво повернуло по коло свой мощный ствол, словно вбирая в себя тело духа, и мотнув в ту же сторону ветвями, приняло на себя руки Доброхочего. А после легошенько вздрогнуло и само деревце, и немедля землюшка пошла под его кореньями малой зябью да раздавшись в стороны, втянула в собственные глубины корявые, обрубленные те остовы (ноги справедливого судьи), раскидывая окрест малые комочки почвы, сухую хвою и листву. Лиственница разом замерла, войдя кореньями в землю и днесь выбиваясь из дотоль росших двух рядьев в перелеске, сменив место на более близкое к середине, да продолжила покачивать на своих ветвях лохмотки темно-зеленого лишайника, а на кончиках хвоинок малую кроху мха.
  - От же всунулся, дык всунулся, - недовольно протянул Копша и туго вздохнув, повернувшись ко ребятишкам, поправил на голове колпак, малешенько сместив его на бок и тем, живописав на ней жалкую поросль златых куделек, и то в основном на лбу. Лицо духа, узенькое такое с костлявым тонким вертлявым носиком, выступающими скулами, выглядело очень морщинистым, ровно он был старичок, а удивительные ярко-красные глаза, почитай, что без белка и зрачка, сочетались цветом с пышными усами и длинной до пояса густющей бородой. Копша хоть и принадлежал к роду духов, образом своим все-таки походил на людей, абы и тельце его худенькое, и тощие ручки, ножки имели внешний вид человеческих, он и разнился с людьми так, только цветом кожи, каковая была не менее морщинистой, чем лицо и землистого оттенка.
  А мгновение погодя чудной осиновый пенек, со щепой и бузиновыми веточками на верху, махом ожил, да вскочив на свои коренья-ноги (оные он не выдергивал из земли, а словно дотоль сидел на них) гулко закричал голосом Бешавы:
  - Подымайся Багрец, будет тобе дохлятиной придуриваться! - да в един миг блеснул черными крапинками глаз, расположенных не только на самой щепе, но и на стволе пенька.
  
  Глава седьмая. Истинное имя кома, да сынки Святобора.
  - Ты чё ж тумкаешь я вспужался Доброхочего? - уже в который раз произнес Багрец, оборачиваясь и стараясь сквозь Орея, Копшу и Алёнку, шагающих вослед него, разглядеть своего собрата.
  Обаче как и дотоль, Бешаве не удалось откликнуться, оно как ступающий, впереди девчушки, Копша, прижимающий к груди кринку, тягостно простонал:
  - Бедноватый я! Горемычный да сирый! Ноженьки усе собе до дырья сшибу, поелику онучи запамятовал наволочить, и подковушки золотые, колготой сбереженные у стёженьке об землицу истончаться. Растеряется по толичкам золотце и ни шиша мене не вертается.
  - Копша, а чё такое золото? То разве не мудреный яркий цвет, каковой шибче желтого горит, одначе слабее алого? - вопросила у духа Алёнка, зыркая не стокмо на его златые подошвы сапог, сколько оглядывая лесные дали.
  - Золото?! - повторил дух сберегающий клады и противно так засмеялся (вроде хи...хи...хи) будто девонька чего-то глупое ляпнула.
  Странники ужоль давно покинули перелесок, где познакомились с Гаюном и Доброхочим, да прихватив с собой Копшу и кувшинчик (каковой стал днесь его частью), направились послед клубочка, маханького такого, будто из желтой шерстяной нити скрученного да яркими огнистыми зернятками украшенного, в лучах поднявшегося на небосвод и наново ставшего желто-красным солнышка дивно переливающегося. Давно вышли с лиственничника, миновали березняк и осинник, где под пологом стройных светолюбивых деревьев поднималась поросль елей да сосен, вмале жаждая вытеснить белоствольных исветло-зелёных тех красавиц, и вступили в дубовый лес.
  Здесь земля вроде как потеряла положенную ею ровность и изогнулась неглубокими балками, внутри которых было сухо и привольно травам, поелику сами могучие дубы, чьи стволы не удалось бы обнять зараз (да и их спутники клены да липы) росли по окоему тех ложбин. В дубравах не редкостью и вельми густо вставали малинники, порой смотрящиеся плотными стенами, покрытые доколь зеленой ягодой. А выползающая из оврагов ожина, опять же качающая зекростью костянки, собственными побегами переплетала павшие стволы деревьев, низкий кустарник да огромные валуны (обряженные в серо-зеленый мхи). И мелькали то там, то сям по просекам и опушкам укрытые травами, земляничные кустики. Пение пеночек и зябликов, то сип...сип...сип, то тюю...тюю...тю, наполняло этот край такой мягкостью и теплотой, что детишки забывали о случившемся и казалось им тогда, и не было никады лютого Скипер-зверя и ступают они ни в иные, небывалые дали к бабе Яге, а к себе в деревеньку притулившуюся обок широкой с темно-зелеными водами реченьки.
  - Ты чаво Копша над Алёнкой потешаешься, вже сей миг я тобе затычин наставлю, - возмущенно молвил Бешава, ощутив в хихиканье духа подтрунивание над девонюшкой, и враз взмахнул обеими ручками да потряс плотно сжатыми кулачками, точно пужая ими размашистые кроны дубов.
  - И млеко упрятанное припомним, - дополнил не менее огорченно Багрец, вельми произошедшему по его недосмотру обману сопереживая.
  - Дык, я не-а!.. Никак не потешаюсь, - торопливо отозвался Копша, и предусмотрительно сдержал шаг, став ближе к отроковице и подальше от резво оглянувшегося и весьма недовольного Орея, ступающего поперед него. - Яснее ясного дивлюсь чё Алёнушка не ведывает о золоте, - дюже умиленно добавил дух сберегающий клады, очевидно, желая растрогать девоньку и найти в ней защитника в столь дальнем пути.
  - А, ты, сам то ведаешь чё эвонто самое золото значит? - вопросил Багрец, и, остановившись, резко повернулся, таким побытом, сдержав ход всех путников шагающих послед него. Посему и мальчонка замерев, повертался да не менее грозно глянул на духа сберегающего клады. Днесь не только Орей уткнул свои кулаки в бока, малость даже поджав позвякивающие бубенцы, но и оба колтка уперли кулачки в свой стан, тем они подперли вторые лица, сообразив на них сердитость.
  Копша, как и все идущие застыл, и благоразумно притулился к Алёнке, прижав к груди кринку. Он даже поднял вверх правую руку, да ухватился за поясок девчужки перстами, точно желая, в единый миг взобраться на нее. А так как он едва доставал девоньки до стана таковая увертка от затычин, непременно, ему бы удалась, обаче спервоначалу он заговорил, но не очень уверенно:
  - Ну, як чё значица золото. Яснее ясного энто обильность, кою носют на собе людишки, облекая в цепи, серьги, перстни и ужоль вельми сим кичатся.
  - Кичатся, - гневливо протянул Багрец, и, качнув головой, созвучно стоном откликнулся перекатившимися бузиновыми ягодками легкому ветерку, тронувшему ближайшие ветви дуба, обок которого стоял. - Тем золотом и обилием не славяне гордятся, а чуждые народы, те кои в Яви ноньмо не живут, те, каковые древле тутова обитали. А Алёнушка и Орюшка, вышедшие из славянского роду, як и их предки об том излишестве поколь не ведают. Да пущай тык дольше и будет. И тады Явь лепотой сиять не перестанет и сами люди светом ее озарять не едино лето смогут. Ты, вроде дух, должен то знать-понимать.
  - Должон, - чуть слышно протянул Копша, и, вскинув голову, посмотрел на девонюшку. Его и без того морщинистое личико и вовсе покоробилось, став похожим на гриб пырховка, каковой потемнев да осев к землице, открыв щелку, выпустил из себя пылевидные семена. И таким он стал жалким, тронув сердечко Алёнки, что, прям, бери и ложи его в люльку, качати. Посему девонька не удержалась, да сняв с головы духа сберегающего клады круглый колпак, ласково огладила его лысую лощеную с жалкой порослью златых куделек волос на лбу голову. Вызвав улыбку на лице братца и погасив всякое ворчание колтков. Вже потому они сменив гнев на милость, созвучно выдохнули (дюже громко, на вроде бр...р...р). И тотчас Багрец, да Орюшка развернулись и тронулись в путь в след дотоль легошенько подсигивающего на месте клубочка, изредка прижимающего к оземе тонкие островерхие травинки, а порой скачущего прям по кустикам, листочка, али малым камушкам. Копша еще немножечко предусмотрительно держался за поясок девчуги, а кады она водрузила на его голову колпак, повертавшись, направился следом за колтком и мальцом, вместе с тем продолжая держать малый промежуток меж ними и собой.
  А поперед их ходу нежданно-негаданно, или все-таки ожидаемо (абы тут вся земля была неровной) появилась широкая балка через оную перекинулся вроде мостка огромный ствол дерева, кореньями своими корявыми дорогу преграждающий. Казалось то дерево всего только давеча рухнуло, сломленное чьей силой, понеже и на самих корнях, как и на корешках, и мелких мочках все еще висели комья почвы. А могутная крона, впившись в противоположный край оврага, смотрелась зеленой, да легошенько помахивающей листвой. Клубочек недолго думая вспрыгнул на корешок того дуба, мощного и почитай, что черного, крепко держащегося своим концом об землюшку, и, задорно так попрыгивая туды-сюды, покатился по нему к стволу, тем самым направляя спутников на иную сторону балки.
  И Багрец, не мешкая, направился по следу клубочка, дюже резво для своих корявых ног, в единождый скок, запрыгнув на сам корень, считай на его середку. Орей, однако, помедлил, поелику не смог таким прыг-скоком достигнуть корня, лишь ступив на его поверхность одной ноженькой, туго вздохнувши, спросил:
  - Так-таки, не разгадали мы величание медведя, як же попадем в иные места, небывалые дали? - скорей всего, не столько о той головоломке переживая, сколько пугаясь идти дальше. Оно и ясно почему мальчоня того страшился, ведь по другую сторону балки к которой вел ствол дуба высились темные дерева сосен. Высокие и плотно стоящие деревья с опущенными ветвями и темно-зеленой, прямо с синеватым отливом, хвоей смотрелись непроходимыми чащобами, где редкостью летает птица али хаживает зверь, лишь похрустывая ветвями на вершинах перекрикиваются черные вороны, своим кро...кро отпугивая неразумных пришлых. И глубокая та овражина расходясь в разные стороны, кажись, не имела конца и края, протягиваясь с одной стороны на другую, разграничивая один мир от другого.
  Алёнка (услыхав волнение в словах братца) торопливо обошла остановившегося поперед нее Копшу, прижимающего к груди глиняный кувшин, и, замерев обок Орея, приобняла его за стан, да прижав к себе, и впрямь нонче, как старшая, успокоительно молвила:
  - Тык ты же вельми горазд загадки разгадывать, братец. Ты помысли, а мы тобе усе вместе пособим.
  - Пособите? - вопросил отрок, и, развернув голову, глянул прямо в голубые очи сестрицы, как и положено родне поддерживающей при любом обстоятельстве, в любой радости или беде.
  - Пособим братец, - кивнув, отозвалась девонюшка и поцеловала мальчика в щечку, так нежно и мягко, как то завсегда делала бабушка Обрада, намереваясь успокоить и придать уверенности. - Помнишь, дедушка Гаюн говаривал, чё в величание зверя имеется название егойного жилища.А як жилище кома у нас величают? - дополнила поспрашанием свою реченьку сестрицу, дюже разумно о том толкуя.
  - Берлога, - не задумываясь, отозвался Орюшка, пожалуй, он тем давно свою голову трудил.
  - Ты же ведаешь братец, чё язык наш славянский, раздольный и певучий, - протянула Алёнка, все поглядывая в серые глаза мальчугашки, тем словно передавая знания каковые впитала в себя лучше, чем он. - И отдельная молвь, кою мы сказываем, изначально впитала в себя два, а то и три понятия. Чай, и с энтим истинным величанием ведмедя также було.
  - Эдак, Алёнушка, - протянул малец, да вздев руку, принялся дланью тереть лоб и поверхность берестяного очелья, так предаваясь раздумью. - В названии берлоги может и есть два понятия, одно из коих величание ломыги?
  Девонька враз улыбнулась, озарив тем светом все свое личико, выгнав на щечки румянца, да торопливо кивнула, давая братцу время ту странную головоломку раскрыть. И днесь замерли не только клубочек и Багрец на стволе древа, но и Копша, Бешава все поколь на землице-матушке стоящие обок ребятушек. Лишь продолжал жить могучий лес раскинувший округ того места, и в нем чередом своим пели птицы, рычали звери, гудели несекомые и широкий небосвод, голубизной поблескивающий, медлительно тянул по своему гладкому полотну яркое медовое солнышко.
  А Орюшка меж тем головушкой задумчиво качал да кожицу, бело-розовую, на лбу поглаживал перстами тонкими да длинными. Он и ниточки белесых, изогнутых бровей кверху вскидывал и часто-часто ковыльными ресничками помахивал, так головушку напрягая думками, головоломку ту путанную стараясь разгадать.
  - И чё, долзе мы дык исторочь стоять тутеньки будем? - нарушая отишье, наступившее на краю оврага, вопросил Копша и вроде каркнул, один-в-один, как ворон, кор...кор.
  - Тык ведь Орюшка, пытается разгадать имя кома, - недовольно дыхнула в сторону стоящего позади духа Алёнка, и разком сняв со стана братца (дотоль его обнимающую) руку, развернулась, жаждая и взором своим строгим призвать огольца к тишине.
  - А чё тутоди кумекать и дык яснее ясного, - резво затараторил Копша, будто упреждая негодование взгляда девоньки. - Чё истинное величание ведмедя - бер. Сие вестимо из толкования егойного жилища. Поелику берлога, значица логово бера.
  Дух сберегающий клады закончил реченьку и ершисто вздыбил свои худенькие, костистые плечики, словно поражаясь таковой глупости своих путников.
  - Ты сам разгадал, аль до ентого ведал имя кома? - обидчиво вопросил Орей, разворачиваясь и пущая гневный взгляд на Копшу, и тем явно проявляя собственную разумность.
  - Яснее ясного чё ведал, могли б о том раньче спрошать, и главу не понадобилось
   трудить,- отозвался дух, да скривив на бок костлявый тонкий нос, кажется, распрямил на лице некие морщинки, вроде помолодев, и, одновременно, самую толику загородился кувшином, приподняв его кверху.
  - Вот ты, трясь какая-то! - резко выдохнул мальчонка, и торопливо дернувшись вперед, ступил днесь и второй ногой на корень дуба, да тяжко вышагивая по его поверхности подошвами порабошней, направился к стоящему Багрецу, определенно, собственным уходом избегая того, чтобы надавать затычин Копше.
  Алёнка глянула на духа сберегающего клады осуждающе и опять же с упреком качнула головой, да поспешая за братцем, как и он дотоль, ступила на древовидный корень своим концом поколь держащимся за оземь. Девчушечка одначе не собиралась молчать, желая выговорить как Орею за грубость, так и Копше за ёрничанье (ноне благоразумно, впрочем, как и Бешава направившимся следом за ней). Она для того даже отворила рот, поширше, дабы ее, непременно, услышали, но тут внезапно послышалось раскатисто-звонкое щелканье, словно ктой-то совсем близехонько топором о деревце ударил. Тарарахнул и, на-тка, затих...А после принялся стучать оглушительно и постоянно, ровно намереваясь срубить деревце.
  - Эвонто кто? Нешто человече? - все же выдохнула из себя Алёнушка, хотя и не то, что намеревалась, да преодолев сам корень, сдержала шаг на стволе дуба, таковом широком, будто зараз то четыре аль пять мостков вместе сложили.
  - Каков, таков человече, - взбудоражено отозвался Копша и, прямо-таки, подтолкнул девчурочку в сраку (абы выше не доставал) горлышком кринки, понуждая идти. - Отнюдуже тута человече взяться, то гай дремучий, стародавний. Сие, яснее ясного, сынок Святобора потешается, жаждет усяких премудрых девонюшек и мальчонь позывать да в топкой маре утопить.
  - В эвонтих далях болот таки да нет, - протянул Бешава, обаче сам шагу прибавил, точнее единым прыжком достиг духа сберегающего клады и поравнялся с ним, более не желая ступать последним.
  - Ну-кася, значица в сей яруге утопит. Небось,чуешь,аки по ней водица плещется? -дополнил Копша и горлышком кувшина сдвинул на бок колпак, оголив свою и без того лысую головенку, блеснув ее лощеной землистостью так, что оглянувшаяся Алёнка (продолжающая шагать) подумала, больна она (ну, та самая голова духа) схожа с репой, кою так любили кушать славяне в вареном, пареном и даже сыром виде.
  А по дну лога и впрямь бежала реченька, не вельми широкая, она, впрочем, хоронилась в густоте вставшего порослью леса, в основном из дуба и клена, словно там нарочно взращенных. И деревья с чахлой кроной совсем чуточку помахивающие зеленой листвой и тонкими ветвями смыкали само дно, где лишь изредка просматривалась голубизна водицы текущей по каменному узбою. Высота оврага была больно пугающей и то ладно, что путники шли посерединке ствола почитай лишенного веток, они, если где еще и имелись так выступали недлинной щеглой, образуя сучковатые подпорки, оные приходилось обходить. А стук тем временем то усиливался, то также махом стихал, точно откликался на испуг детишек, не редкостью оборачивающихся и обозревающих оставшийся позади дубравник, светлый и такой звонкий, наполненный трелями птиц и созвучным им ревом зверей.
  Таким неторопливым ходом путники преодолели почти половину ствола кады поперед них, будто придержав бег маханького клубочка (из желтой шерстяной нити скрученного да яркими огнистыми зернятками украшенного) внезапно появился человек. Дюже высокого росту, с широкими плечами да могучим станом, чье лицо закрывали долгие пряди кудрявых, зеленых волос. Человек был обряжен в полотняные штаны, длинную белую рубаху до пят, украшенную вышитыми узорами по вороту, рукавам и подолу. Стан его крепко-накрепко охватывал узкий плетеный (из бело-красно-черных нитей) поясок, на который были подвешены несколько бубенчиков. Так, что глядя на него, казалось, то одеяние он снял с Орюшки. Человек неожиданно раскатисто да громко вскрикнул. И стремительно вскинул вверх обе руки, в которых блеснул в лучах солнышка, миновавшего половину небосвода, серебристым железком, топор. Теперь он резко обрушил удар на лежащий поперек яруги ствол дуба, врезавшись самим заточенным с двух сторон лезвием топора в поверхность коры, рассекая ее на части, и тем ощутимо всколыхнув как само дерево, так и ступающих по нему странников.
  - А...а! - громко возопили ребятишки и колтки, испугавшись, что странный человек днесь разрубит дерево напополам и они упадут в такой глубокий обрыв. Понеже они немедленно остановились и сбились в единую кучу, оставив отдельно стоять только Копшу, каковой шибко потерев краем горлышка кринки собственный лоб и тем, всколыхнув на нем жалкую поросль златых куделек, гулко, для такой невелички, крикнул:
  - И не зазорно тобе чудить! Чад малешеньких пужать, стращать? Чай, с виду ты приличный, а таковое диешь...
  Человек уже сызнова занесший кверху топор, сразу остановил его движение и чуточку качнулся туды-сюды, вроде намереваясь обрушить новый удар не по стволу, а по замершему в шаге от него клубочку, изредка и самую малость подпрыгивающему на месте.
  - А...а! - снова возопили детишки и колтки, так-таки, прижавшись, друг к другу, обхватив ручонками не только станы один другого, но и ноги, то получается, как кто доставал.
  - Не верещите, сие Свида, сынок Святобора, чай приличный таковой с виду, - негромко молвил Копша в направление путников, да вскинул ввысь кринку и яростно ею потряс, призывая к вниманию сына бога. - Тобе ж яснее ясного язычу, а, ну-кась, сворачивай эвонту безобразицу, а то чё доброго завладею втай твоим топорюгой. И будяшь ты толды хаживать по гаю искивать его, то тутеньки, то тамоди. А я ужоль коли упрячу дык далеконько, и, будя он вертаться с под оземи в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень, доколь ктой его не найдёты. - Дух сберегающий клады медленно опустил вниз кувшин, прижав его к груди, и самую толику скосив свои красные очи в сторону Алёнки и Орея крепко обнявшихся, да колтков к их ногам прижавшихся, чуть слышно дополнил, - а найтить некому покамест. Понеже дух кый будять людям клады отворять ащё не народился, - и тишком засмеялся, малость подергивая златыми кудерьками волос примостившихся на лбу.
  И в то же мгновение Свида созвучно Копше захихикал, вельми так проказливо. Да махом перестав покачиваться, срыву повернув голову, глянул на детишек, небось, намереваясь их напугать.
  Одначе не тут-то было. Поелику вместо испуга вызвал удивление.
  Абы кады легкий ветерок разбросал в стороны его кудреватые зеленые волосы на братца да сестрицу, Багреца, Бешаву и Копшу зыркнул мальчонка, не больно разнящийся по возрасту с ребятушками. Его нежная с легким зеленым отливом кожа лица совсем немного искрилась голубыми крапинками, а темно-синие, крупные очи излучали радость, как и кривились в улыбке мясистые, красные губы. И ежели бы не высокий рост сынка Святобора могло подуматься, то просто соседский мальчугашка потешается над путниками, стараясь застращать. Неторопливо опустив топор вниз, и оставив его лишь в левой руке, Свида медленно завел орудие за спину, и обидчиво выпятив мясистые губы вперед, глухим голосом молвил:
  - Убирайтесь отсель, а то погублю во речушечке.
  И тотчас позади странников шибко раскатисто и громко стукнуло о дерево железко топора, вызвав ощутимое дрожание само ствола и опирающихся на него ног, не только детей, но и духов. И все странники, не мешкая, обернулись да зараз онемели, ибо увидели стоящего на стволе дуба крупного оленя. Стройное тело, которого покрытое рыжим мехом с иссера-серебристыми отметинами, опиралось на тонкие, изящные конечности, а на удлиненной шее восседала вытянутая голова, увенчанная разветвленными златыми рогами. Глаза еленя, как еще величали славяне это красивое животное, ярко-желтого цвета самую толику поблескивали, словно наполнялись слезами. Олень поднял вверх правую ногу, блеснув в солнечном свете златой широкой подковой, разделенной на две половинки, и резко опустив ее на ствол, издал тот самый слышимый ранее удар топора. Днесь враз подхваченный с разных сторон и точно отразившийся оттого который нежданно раздался позади странников.
  - Охохонюшки! Туросик, давнёшенько вожделел тобе узреть, - довольно отозвался Копша и, прямо-таки, затряс кувшинчиком, точно он стал его родименький обжигать. - Золотом да серебром и впрямь дык пыхтит, а як оно баженое лоснится. Во-во нонича мы сие обилие умыкнем да ухороним, - вельми радостно проронил дух сберегающий клады, и, сорвавшись с места, размахивая туды-сюды кувшином, торопливо побежал в сторону еленя.
  Копше, впрочем, не удалось золото да серебро стащить. Ибо Туросик внезапно качнул головой да, будто разрезав надвое воздух разветвленными рогами, тем рывком пустил в сторону бегущего духа волнообразное колыхание златой полосы света. Воздушная волна, вельми быстро достигнув бегущего Копшу, ударив его в грудь (точнее в кринку), рывком сбила с ног, а поднятые еюс поверхности ствола кусочки почвы, пылинки, опавшей листвы и махих сучков обдали тем опадом лица колтков и ребятушек. Посему как первый, так и вторые торопливо сомкнули очи, и сразу забухали, стараясь кашлем выплюнуть все попавшее в рот.
  - Охти-мнешеньки, - постанывая, протянул дух сберегающий клады и первым отворил глаза, глянув на растянутую над ним лазурь небес и неспешно катящееся по нему красно солнышко. Покоясь плашмя на спине Копша, перво-наперво, огладил прижатый к груди кувшин, каковой не тока спас от болезненного удара, но и теперь выступал как поверенный меж ним и детками в исполнении возложенного Доброхочим, посему и полагался быть сбереженным.
  Орей проморгавшись вторым (опосля Копши) прежде взглянул то на место, где находился Туросик, лишь посем отметив, что более не слышно стука топора не впереди, ни позади, ни с боков. И довольно вздохнул, оно как тяперича не наблюдалось и самих сынков Святобора, ни в виде оленя со златыми рогами, ни Свида с лицом отрока.
  - Убрались, - молвил мальчоня, расплетая руки и выпуская из объятий сестрицу, да легошенько оттолкнув от себя Бешаву, принялся смахивать с рубахи опад поднятый Туросиком.
  - Не убрались, а улызнули, вспужавшись мене, - медленно подымаясь со ствола дуба и восседая, пояснил Копша, да вскинув руку, нащупав на голове красный колпак, надвинул его себе на лоб, скрыв под ним кудельки златых волос.
  - Ни тебя они вспужались, а твоей ненасытности, - поправил духа Багрец, и теперь принялся смахивать листочки да капель почвы с Алёнкиного подола, к которому дотоль ляпился сам.
  - Усё единъ чё вспужались, ненасытности али мудрености, значимо, чё не погубили у реченьке, - отозвался Копша, и, поднявшись на ноги, оглядел себя со всех сторон. Пройдясь беспокойным взглядом по материи синего кафтана, пересчитывая все пуговицы на нем, обозревая златой поясок, красные сапожки и особлива желтовато-блестящие подковы по всему окоему подошвы проложенные.
  - Блага дарим тобя Копша за избавление от напасти, - добродушно сказала Алёнушка, смахивая пылевидную морось с лица, и нежно улыбнулась такому умному духу.
  - Дык чё ж, засегда горазд пособить, - откликнулся дух сберегающий клады и, так-таки, приосанился да повернувшись, бросил горделивый взор на колтков, видать, будучи дюже собой довольным.
  
  Глава восьмая. Чрез берлогу в межмирье.
  Сынки Святобора более не появлялись ни на стволе дуба, пролегшего мостком чрез овраг, ни в иных местах, как и не слышалось больше перестука топоров аль копыт, вероятно, они и впрямь не желали встречи с Копшей, утащенное которым никогда не возвращалось владетелю. Посему спутники благополучно прошли по дереву и остановились ужо на ином берегу балки, разглядев поперед себя дремучий лес, где растущие с корявыми стволами, высоченные сосны кронами плотно смыкали небеса не пуская вглубь бора и малого света. Отчего внутри лесной дали стоял полумрак и витал разрозненный сизый пар, вроде только сейчас поднявшийся от каменки в бане. Саму землицу тут, насколько позволял взор, испещряли поваленные деревьями с вывороченными корнями, обвитые синими мхами валуны и частый валежник. Ни наблюдалось под соснами кустов, травы, али малой поросли, лишь плотные слои бурой хвои укрывали свободные клочки почвы, пучась там, в виде взгорков, будто наметанных туда. И казалось, тот бор возник ни от ветролома, а вроде как от давешнего пожара, оный сгубил деревья на корню и с тем даровал возможность взрасти младым в единый вздох. В лесу не слышалось пения птиц и окриков зверья, и даже дотоль многочисленные несекомые, то пищащие, то жужащие здесь примолкли, токмо изредка и вельми скоро пролетали мимо. А в вершинах деревьев редкостью слышалось кро...кро выкрикиваемое черными воронами.
  Клубочек, лишь коснувшись землицы, сорвался вперед, пропав за мощным стволом сосны, чья тускло-красная с глубокими трещинами кора, смотрелась весьма облупившейся, особенно в нижней части. И тотчас Орей, словно он ноне стал старшим, а может только ощутил себя мужем, шагнул вперед да обойдя стоявшего Багреца, спрыгнув с дерева вниз, направился в след клубочка, на ходу молвив:
  - Будя стоймя стоять, надобно идти, поелику ужоль вечереет.
  И впрямь, мальчонка правильно заприметил, что по иную сторону балки, красно солнышко, миновав половину небосклона, клонилось к небозему, с тем принося в Явь вечер, а значит и ночь. Посему за отроком, проявившем смелость, немедля ступили Багрец, Алёнка, Копша и Бешава, намереваясь также как и он, не пущать в душу, аль то, что её заменяло, слабину.
  А лес с каждым шагом становился все мрачней и мрачней, и лучи солнышка, ежели и пробивались сквозь высоко поднятую, дюже размашистую, крону моментально превращались в сине-серую дымку, словно курящуюся возле отвесно развернувшихся ветвей. Под ногами плотный бурелом мешал ступать, посему (точно разумно думающий) клубочек зачастую бежал по стволам. И благо, что дети, как и духи, были маленькими, поелику не могли продавить те давно прогнившие внутренности, кои от каждого шага ворчливо трещали, не редкостью снимаясь целыми пластами аль крошась в мелкую труху подошвами порабошней да сапожек.
  Неожиданно, где-то в вершине сосны хрипло закаркали вороны, их будто шуршащие о воздух крылья наполнили стонами пространство под деревьями и вызвали скрип в ушах не только ребятушек, но и духов.Потому им в ответ не менее звонко отозвался, своим кор...кор, Копша, приглушив неприятное скрежетание слуха так, что Алёнка и Орей порадовались, что дедушка Доброхочий пристроил к ним вельми такого разумного духа.
  - Просто-напросто Копша давнёшенько в Яви бытует, много долзе чем мы колтки, - пояснил, точно приняв на себя мысли ребятишек Багрец и тягостно передернул обоими ртами (на голове и на животе), да качнул своей круглой головой сверху густо увенчанной веточками бузины, где теребились от движения не только зеленые листочки, но и перекатывались черные ягодки, подыграв их звуком соударяющимся на пояске Орея бубенчикам.
  - А бабушка Обрада говаривала, чё духи задолго людей в Яви родились, - тихонечко протянула Алёнка, как и ейный братец дивясь услышанному, да поглядывая на идущего позади нее чудного Копшу.
  - В Яви духи не рождались, они сюдыка прибыли, кажный в свой срок, - отозвался Багрец ни на шаг, не отставая от ступающего поперед него отрока. - Токмо Копша явился ащё при первых людях, то мы колтки сверстники славян. Обаче будут иные времена и иные духи, кои придут в свой срок с юными богами и тем даруют вашему племени новые свычаи. Чай, ты слыхала Алёнушка як в прежний раз, гутарил Копша про духа, оный будят пособлять людям отворять все клады, кои дотоль были схоронены, - завершил реченьку старший колток, толкуя о том не абы вопросить, а всего-навсего изъяснить.
  А глухие, непроходимые чащи вокруг по мере хода странников, вроде как легошенько менялись. Не то, чтобы сосны стали расти разобщенней, али тянуться кверху меньше, просто порой на их стволах была содраны кора, являя беловатую поверхность, а на валунах отсутствовал мох, словно ктой-то нарочно по ним прошелся, сняв верхний слой. Клубочек, в сумраке бора поблескивающий огнистыми зернятками света, нежданно вельми резво скакнул выспрь и вперед, да сойдя со ствола (по которому досель бежал), приземлился на округлый покрытый опавшей листвой бугорок. Больно так возвышающийся над остальной поверхностью землицы-матушки, и вроде прижатый с обеих сторон мощными поваленными стволами сосен.
  Огромное устье в боковой стене бугорка было прикрыто сломанными ветвями, корягами и валежником, смыкая сам наклонно-отвесный лаз в берлогу кома. Клубочек всего толику времени скакал по крыше берлоги, а посем скользнув посредь ветвей, юркнул вглубь лаза, пропав с глаз долой, обаче не перестав блистать зернятками огня, ровно зазывая внутрь.
   И ведомый тем светом Орей, пожалуй, чуточку вкусив мужества, смелости, разком спрыгнул со ствола древа, и, не дожидаясь спутников, широким шагом направился к прикрытому ветвями устью. Ухватив лапники и раскидав их в стороны, мальчоня ступил обеими ногами на приваленный к входу камень и заглянул внутрь берлоги. Узрев пред собой огромную закуту, имеющую в потолке небольшие отдушины (вроде узких отверстий через которые проникал рассеянный свет), где сами стены, густо оплетенные кореньями, являли плетеную материю, а дно было выстлано сухой травой, мхом и даже трухлявой древесиной. Отрок и тутова не стал дожидаться странников, да последовав за клубочком, одиноко поблескивающим посередь берлоги, опустившись на карачки, вполз через устье вглубь оной, громко крикнув:
  - Истинное величание кома - бер!
  Да прислушался...
  Тем временем Алёнка спрыгнув со ствола дерева к уже стоявшему на оземе Багряцу, торопливо ступила вперед, и, склонившись к устью берлоги, чуть слышно вопросила:
  - Ну, чаво? - единожды поражаясь смелости своего братца.
  И тот же миг, будто дожидаясь спроса девчуры, пол под руками Орея внутри берлоги ощутимо вздрогнул, и заколебались тонкие корневища, ответвления на стенах закуты, будто ожившие, каковые принялись распутываться и расползаться в стороны.
  - Бер, истинное величание ломыги, - дополнил негромко малец всего-навсего для верности, а землица пред ним в стене нежданно и вовсе лопнув, пролегла малыми трещинками. Еще немножечко и разрывы протянулись явственней, а после стали расходиться в стороны, точно откатываясь, вжимаясь в соседние стены, ссыпая вниз крупинчатую почву и наполняя саму берлогу ароматом вскопанной по осени сырой земли. Вместе с тем живописуя округлый лаз, сквозь каковой всего и моглось, что проползти. Проход еще толком не сумел разойтись, как больно тревожащийся клубочек юркнул в ту черную дыру принявшись освещать ее изнутри, вроде скидывая огнистые зернятки на дно и прокладывая ими путь. Орей обернулся, и, узрев стоявших возле устья берлоги сестрицу да духов, негромко дополнил:
  - Ступайте во след, - да тотчас на карачках полез в лаз, слышимо постанывая и кряхтя, будто старичок.
  А кругом берлоги суровый, непроходимый бор наполнялся тьмой и сгущал сизые клубистые пары, кои тяперича спускало вниз не солнышко (закатившееся за окоем Яви), и даже не иссера-серебристая луна, а, кажись, сами деревья. И Алёнка, вскинув вверх голову да глянув в плотные черные небеса (пригасившие сияние звезд), ощутимо вздрогнула, пугаясь таковой мглы, посему опережая старшего колтка, первой юркнула в лаз, и, опустившись на карачки, поползла в след братца.
  Ветвистый, опутанный корневищами проход по мере того как в него углублялись странники легошенько вздрагивал при каждом их движение, ссыпая на головы людей и духов пылевидную оземь. Не редкостью он преграждал путь Орею тончайшей сетью стянутых между собой корневищ и выпирающих из стен изогнутых коряг, да ощутимо дышал на путников кисло-травянистым ароматом, словно взошедших давеча на черноземе злаков. Непременно, в том ветвистом проходе, чей пол выстилала зернистая переминающаяся под руками почва, можно было бы заплутать. Понеже не раз пред Ореем появлялись новые ходы, более светлые и широкие. Однако мальчугашка настойчиво лез за поблескивающим клубочком, наталкиваясь дланями рук на скинутые им огнистые махоточки, каковые подобно искоркам не то, чтобы освещали, всего-навсего оттеняли проход. Клубочек, впрочем, и сам ни всегда торопился. Порой, особлива на изогнутых поворотах да свилках, поджидал отрока и ползущих следом странников, абы они не ошиблись.
  Все кроме клубочка продвигались постанывая, и, покряхтывая, когда натыкались на торчащие коренья, да всяк миг сплевывали приставшие крупинки землюшки к устам. Одначе громче всех стенал Копша, он лез позадь Алёнки, и, прижимая одной рукой к груди кувшин, перемещался на трех конечностях, иноредь подсигивая вверх и тогда дюже гулко бранился:
  - От туды тобя в марь. Ужоль всунулся, дык всунулся. И вскую мене энто млеко клятое понадобилось. Могти нонича лежма лежать идей-то под кустовьем, золото да серебро перекладать. Дык нетути ползу тяперича невесть куды, незнамо пошто, охти-мнешеньки.
  - Может ты смолкнешь напоследях, - гневливо отозвался Бешава, и, догнав Копшу тукнулся головой и веточками бузины (восседающей на ее макушке) в егойный зад, не то, чтобы огладив ими материю кафтана, а яростно стегнув. Посему дух сберегающий клады горестно вскликнул и смолк, обаче не перестав стонать и кряхтеть.
  Так вот они и продвигались...
  Не шли, а ползли, по земляному проходу, каковой поначалу ровно пролегал, а немного погодя принялся клониться все вниз да вниз, словно кудый-то спускаясь. Кудый-то в иные места, небывалые дали, где, может статься, и ни живут люди, ни летают птицы, ни обитают звери, а ходят какие другие существа.
  Может статься так, а может и не так.
  О том яснее ясного сказ и будет сказываться.
  Прошло достаточно времени с начала того спуска вниз, как впереди клубочка внезапно ярко блеснул дневной свет. Впрочем, не желтоватый, который привыкли наблюдать ребятушки и духи, а, прямо-таки, белесый, точно поднятый туманными испарениями. Те густые пары днесь принялись наполнять и сам лаз, особенно густо собираясь поверху его, и там хватаясь отдельными лохмотками за оземь. Они касались ползущих странников, ссыпая им на волосы мельчайшую мгу, оседали на их спины, увлажняя материю одежи. От этого чада стало тягостно дышать, а Алёнушка и вовсе принялась кашлять, почасту останавливаясь, покачивая головой и с тем вроде отгоняя от себя тягучие испарения. Туман вспять того лишь сильнее покрывал голову девчурочки россыпью капель, дивно так не скатывающихся вниз, а замерши вздрагивающих в ее ковыльных власах.
  Еще не более малости движения по проходу и Орей первым увидел, как из широкого лаза выпрыгнул наружу клубочек, а засим и сам он сумел высунуть из устья голову, узрев поперед себя раздолье зелено-голубой оземи. Малец одначе не стал медлить, и, покинув лаз, поднялся на ноги, принявшись отряхивать вымазанную в земле рубаху да полотняные штаны, смахивая с лица пыль и поджидая своих спутников. А послед него из дыры, каковая в этом миру тоже располагалась в округлом бугорке, густо заросшим невысокой зеленой травушкой, льнущей к оземе, в свой черед появились Алёнушка, Копша, Бешава и Багрец, опять же начавшие наводить на себе чистоту.
  А кругом них, как, оказалось, лежала неоглядная даль болот. И сторона эта, то являла вогнутость, в которой рябила синяя водица, то вспять таращилась кверху большущими подушками землюшки, покрытой зелеными, бурыми, серо-розовыми и даже белыми плотными комами мха. Посередь мхов только редкостью можно было увидеть белые колоски злаков, кожистые листья кустарника или низкорослые с искривленными стволами и опущенными вниз веточками сосны да березы. И землица-матушка промеж тех глубоких окон, будто целостных озер, казалась лишь островками, узкими да длинными, прокинутыми поверх водицы, чьи берега лежали вровень с ней. Над водьями курились бело-серые загустевшие пары, медлительно распадающиеся на отдельные слои, а посем опять же вяло перемешивающиеся друг с другом. Лишь позадь бугорка, из которого выбрались странники, наблюдалось меньше водяных окон, кои на стыке с небом замещались густой растительностью, видно, переходя там, в приволье луга.
  Чудным всей стороне смотрелся и сам серо-голубой небесный купол, на котором не наблюдалось красна солнышка. Может потому как солнышко ужо и тут закатилось за край земли, а может потому, как его закрыла серость облаков (схожих с рябью воды в озерцах) самую толику потревоженных ветром.
  Легкий ветерок здесь покачивал не только облака, воду, но и волосы ребятишек, и бубенцы на их поясках так, что они призывно начали звякать, сообщая, где находятся их обладатели. В этом краю было вельми тихо. И не то, чтобы здесь не имелось звуков, просто они слышались приглушенными аль далекими, особлива выделяясь пыханием над водьями пара, да заливистым писком комарья, во множестве тут прибывающего. Изредка, впрочем, проносились по болотам чудные, постанывающие оханья да щелканья, схожие со звонким хлопаньем в ладоши.
  - От тобе и марь, накаркал, тык сказать, - намеренно громко молвил Бешава, утирая губы от грязи на втором лице, и сердито глянул на стоящего подле Копшу, который от расстройства, что запачкал свой синий кафтан, озабоченно покачивал головой.
  - То не марь, нешто не видишь, - вспять чуть слышно проронил Багрец и всплеснул руками, таким движение, обращая внимания собрата на знакомое лишь им двоим. - Энто межмирье.
  - Дык кый межмирье, марь она и ёсть марь, - не скрывая своего недовольства от испачканного кафтана, колпака и сапог, дыхнул Копша, и, пристроив сбоку на землице кринку, разком шагнул вперед, вроде чегой-то желая свершить. Он стремительно прыгнул вверх единожды перекувыркнувшись чрез голову да расставив руки в стороны срыву плюхнулся на пузо, глубоко врезавшись узким подбородком в почву, и вскинув себе на лицо серо-розовый ошметок мха (точно срезанного).
  - Охти-мнешеньки! - болезненно протянул Копша, и медленно поднявшись с оземи, сев, поправил на голове, сместившийся на лицо колпак. - Ей-ей, межмирье. Эт, понадоба не вызнал я егось.
  - Конешно не вызнал, ты ж долзе в Яви обитаешь, хотя аромат егойный раз нюхнув, ни с чем иным не спутаешь, - дополнил свою прерванную речь Багрец и втянул своими двумя маханькими носами с вычурно вздернутыми кверху кончиками воздух. А тот и впрямь тут пах по особенному, дюже кислятиной отдавая, будто ктой-то не доследил и у него тесто совсем перекисло.
  - А чаво энто межмирье значица? - взбудоражено и снова хором вопросили ребятишки, почасту думая одинаково, да уставились на духов, переводя взгляд с сидящего на земле Копши на обоих колтков все поколь шевелящих носами.
  - Наша Вселенная, - принялся пояснять Багрец, как старший, а может токмо более ведающий и тому сказу, словно подпели летающие округ странников и попискивающие комары. - Собрана из трех Миров: Яви, Нави и Небесной Синей Сварги. Явь ащё часточко Белым Миром кличут, иде живут-поживают люди, духи, звери, гады да птицы. Во Синей Сварге яснее ясного боги обитают. А Навь, куды в положенный срок души людские уходят, была кады-то единой, обаче Чернобог создал Темную Навь, тем разграничив Пекло и Ирий. Промеж миров заплаточки проложены, кои сращивает их края, не больно они широкие. Эвонти заплаточки межмирьем и величают. И в том межмирье все равны, духи, люди, гады и гутарят даже боги тутова силы свои теряют. Поелику Копша и не сумел обернуться в гада, ибо в межмирье вроде як утрачиваются способности.
  - Одначе тутоньки иные способности могут явится, не меньшие, а иноредь и большие. Токмо никто не ведает як и кады они приходят, - дополнил, поддерживая старшего братца, Бешава и горемычно вздохнул, видимо, расстроившись тому, что ноне стал ровен ребятишкам.
  - Аще Ирий в кой ушествуют ясные души, частехонько кличут Синим морем-окияном, - молвил дух сберегающий клады, еще раз указывая на собственное старшинство и медлительно принялся вставать на ноги. - А Пекло, куды вски зловредности ступают, Тёмной марью.
  - Болотом чё ли? - испуганно вскликнула Алёнка и прикрыла рот ладошкой, пужаясь того, что они попали в Пекло, где правят сынки повелителя навьих глубин Чернобога в чьей власти черная, обратная свету сторона бытия.
  - Энто не Пекло, Алёнушка, - молвил Орей, и, подняв руку, приголубил волосы на голове сестрицы, единожды поправляя их ровность и успокаивая. - Всего-навсе межмирье, кое отделяет Явь от Нави, и скорей мы шествуем в Ирий, не в Пекло. Ведь не могет баба Яга жить в Пекле, туды тока мертвому стежка проложена, а живому ход заказан. Правильно, я толкую? - досказал мальчуган, направляя вопрос на Багреца, однако тот лишь испуганно качнул головой, видимо ни в чем ноне, ни будучи уверенным.
  - Отнудь не ясно, иде бытует та Яга, - взнамест старшего колтка отозвался Копша, оправляя на себе кафтан, да распрямляя на нем стоячий воротник, придерживающий его тонкую, короткую шейку. - Понеже кады я хаживал скрезь межмирье в Явь о ней, о ентой Яге, тадыличи не слыхивал. Бог она али дух, никоим побытом невесть. Дык и ежели гутарить про Навь... В Ирий, иде живут-поживают души славян, ступать льзя токмо почившему.
  - Эт, чё значица и мы почили? - в два голоса вопросили ребятушки, округляя от диву свои глазенки и качнув головами так-сяк, принялись себя ощупывать, проверяя в самом ли деле они померли али были еще живы.
  Дух сберегающий клады может и желал чего рассказать, и для того даже сделал шаг вперед, но внезапно скривил личико, погасив в морщинках свои красные глаза, оставив для взору только вертлявый нос, да болезненно запричитал:
  - Охма! Охти! Охти-мнешеньки! Ноженьки дотла протер, онучи, понеже поспешая учинить веленное Доброхочим, под сопог не наволочил. Болозень нынеча у мене, так-таки, с куку, - захныкал, как дитя Копша да вскинув вверх правую руку, показал плотно сжатый кулак, каковой вряд ли бы в сапог поместился. - Ступать нетути мочи, - и тут же повалился на оземь, врезавшись в мох сракой.
  - Пожалуй, чё вы, все-таки, живы, - протянул задумчиво Багрец, и, оглядев дали дальние, перевел взор на подпрыгивающий и зовущийся в путь маханький клубочек. - Иначе бы не обладали телами, были вроде тумана. Абы души в Нави бесплотны, и схожи со сквозистой тенью. Да и эвонто межмирье может совсем ни к Нави ведет, а к Синей Сварге, не ясно же каковую стежку клубочек внутри лаза избрал.
  
  Глава девятая. Безобразный Кадук и новые спутники.
  - Нетяжкий я, легошенький, аки маковая зернинка, - в который раз молвил сие беспокойство Копша, крепко держась обеими ручонками за шею Орея. Куды он, все-таки, залез. Абы так стенал, так причитал, что мальцу его стало жаль, и он посадил себе духа за спину, и теперь слегка согнувшись, поддерживал под сраку. Копша в свой черед ногами крепко обвил стан отрока, и цепко обнял руками его выю. Кувшин духа сберегающего клады несла Алёнка, ступающая позадь братца. Однако Копша часточко оборачивался и оглядывал столь важную ношу нынче, поколь переданную в чужие руки, словно переживая, что девчужка может ее себе прибрать.
  - Як тык маковая зернинка, а млеко, ты прорва чумазлая, цельную кринку вылакала, - сопереживая тяжести Орюшки, и больно бесстыдству Копши возмущаясь, проронил Багрец, сызнова занявший место поперед всех спутников, прямо за клубочком.
  - Ну, ежели язычить без утайки, - поучающе отметил дух сберегающий клады, - дык я не чумазлый. И вылакал не кринку, а токмо полть ейну. Понеже по вечёру Алёнка и Орей иную полоть из нее откушивали. Да и млеко я не сжирал, а схоронил под оземь. Отнюдуже оно будя вертаться в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень.
  - О... наново запел свою присказку. Слыхивали мы ее и не раз, поелику полно всяко о том гутарить, - и вовсе гневливо кликнул Бешава да возглас его, вроде, и, не отлетев, мгновенно вернувшись, слегка зазвенел в воздухе над странниками. А может это тенькали такие приставучие комары не столько даже жалящие, сколько густой серой тучей летящие над детьми и духами, вторящие бряцающим бубенцам на поясах Алёнушки и Орюшки.
  И местность кругом все также продолжала являть болотистость. И в обширных окнах слегка покачивалась стоячая сине-прозрачная вода, чрез которую можно было увидеть глубокое дно, покрытое опавшими ветвями, валежником, переплетенное белыми нитями растений и почти черными сгустками мха. Иноредь водьи смотрелись, прямо-таки, темно-синими или бурыми, и тогда на их поверхности вода пузырилась, вроде закипая. А когда те крупные пузыри лопались, в воздух выбрасывались сгустки пара и больно неприятные запахи, не просто чего-то перекисшего, а таки сгнившего. Низенькие или вспять высокие машистые бугры, пролегая по длинным островкам, были плотно укрыты ершистыми зелеными, бурыми, серо-розовыми, белыми мхами. Чьи приметные тонкие ветоньки, равным образом, переплетались со стелющимися побегами растений, заползали на коротенькие кустики (с корявыми отростками вместо ветвей) и низкие, искривленные сосенки, вроде обглоданные со всех сторон. Такие деревца зачастую были без веток, а порой на их стволах не имелось даже коры, как и хвои на ветках, словно кто-то, будучи вельми голодным, все обглодал.
   По мхам было вельми сложно ступать. Посему стоило совсем чуть-чуть сойти с того пути по оному катился клубочек, как нога проваливалась по щиколотку в воду, а при извлечении ее из лужицы гулко хлюпала. Вода в окнах оказалась кислой на вкус, пить ее побоялись, хотя жажда ребятушек изредка одолевала. Впрочем, погодя сама собой проходила, точно они вдоволь напились.
  Обилие комаров, хоть и не кусающих, но весьма заунывно верещащих, как кислятина, витающая в воздухе, подталкивали путников шагать скорей, ни давая даже малости отдохнуть али отдышаться. А кады с небосвода, все также серо-голубого лишенного солнца, посыпала мельчайшая мжица капель, холодных и на вкус соленых (будто слез пролитых за померших сродников), странники и вовсе перешли на быструю поступь, нет-нет срываясь на бег, а колтки на широченные прыжки. Дотоль почасту хнычущий Копша днесь притих и перестал следить за кринкой в руках девонюшки не то, чтобы ей доверившись, просто весьма тяжко переживая приключившееся ненастье, неприятно осыпающее с небушка на него паморось.
  - И чаво энто, - проронила Алёнка, поспешающая в след братца, да подняв вверх кувшин, махнула им туда-сюда, рассеивая ряд комарья летящего над ней. - Гнусь нас не жалит, токмо заунывно канючит? - вопросила она, обращая спрос к Бешаве, оно как тот был много ближе к ней, ступая позади.
  - Небось, думает, что вы мертвые, абы тутова живые люди не хаживают, - отозвался колток и подобно отроковице, взмахнул в свой черед рукой вправо да влево, разгоняя тучу комаров.
  Однако все те движения были бессмысленны, и гнусь ужо миг спустя сызнова сбилась в единую стаю, заверещав, кажется, сильней, доводя до дурноты. А по правую сторону от странников показалась небольшая ровная полянка, покрытая зеленой травой и яркими цветами. Их лежащие прямо на траве стебли держали на себе круглые крупные соцветия, белого, голубого, желтого, розового, синего и даже красного цвета.
  - Може, отдышимся, - молвил Орей, узрев ту лысину и разком остановился, легошенько вскинув на спине духа сберегающего клады, - а то я малость притомился.
  Мальчуган качнул головой в направлении полянки, и, с тем скинул со лба мелкую капель бусенца, который вымочил волосы и одежу не только на нем, но и на Алёнке, и на Копше, и даже ветоньки бузовника на колтках, поелику они грустно свесили вниз листочки и перестали перекатывать ягодки. Да, так, не дождавшись ответа, срыву шагнул вбок правой ноженькой, прямо в мягкую ту муравушку и также сразу провалился почти по щиколотку в воду, каковая нежданно разошлась в стороны, к довершению всего раздвинув и саму зеленую травушку.
  - Постой! Постой, Орюшка! - громко загамил Багрец, немедля замерев на месте и обернувшись. - Эвонто чаруса, коварная топь во мхах схороненная. Она в сиг тобя на дно утащит.
  Отрок и сам сие скумекал, понеже почувствовал, как ноженьку его ктой-то крепко ухватил, не вырвешь. А поверх мягонькой муравушки, растущие крупные цветы внезапно, дрогнув, обернулись плоскими шляпками гриба мухомора, чью красную кожицу усеивали белые бородавки. И те шапки гриба были такими крупными и стояли столь густо, что полностью скрывали под собой траву. А ноженьку Орея кто-то ощутимо потянул вниз так, что она войдя, по колено, вглубь чарусы, дернула вбок и само его тело. Посему оттого рывка отрок завалился на правый бок, единожды выпустив из хватки сраку Копши. И не ожидающий сего действия дух резко свалился, сквозь разошедшуюся травушку, прямо в темно-синюю водицу, вызвав слышимый плюх, и уйдя под нее наполовину. Впрочем, уже в следующий миг Копша, высунув на поверхность воды голову, и яростно взмахивая левой рукой и ногой (доколь не утопленных), громогласно заверещал:
  - Пособите! Спасите! Топну!
  А шапки мухомора промеж того сменили свои ровные образы на выпуклые (точно вспухнув), блеснув собственной лощеностью. Бородавки на них (опять же мгновенно) лопнув, выпустили в выспрь дымчатые черные пары. Поелику находившийся к ним ближе всех Орей громко закашлял, ощутив во рту ни тока кислятину, но еще и удушающую горечь.
  - Братец! - всполошено вскликнула Алёнка, и, бросив под ноги кринку, перескочив через нее, кинулась к мальчику, ухватив его за левую руку да потянув вверх. А из водицы, обок духа сберегающего клады, внезапно высунулась серая с четырьмя перстами рука, точь-в-точь, как клешня рака, сложившаяся челюстями, обряженными малюсенькими коготками. Та клешня резко щелкнула, вроде жаждая ухватить Копшу, али Орея. Посему первый испуганно зыркнув в сторону высунувшейся руки еще громче возопил:
  - Спасите! Пособите! Нешто топну?! Охти-мнешеньки!
  И словно побуждаемая теми воплями девонюшка, рывком дернула на себя братца, единожды заваливаясь на левый бок и с тем вырывая его ногу из плена водицы. А подскочившие следом к ребятушкам колтки, подхватив один другого под руки, подняли на ноги. Притом дюже взволнованный Багрец, не обращая внимание на плюхающего руками и ногами по воде Копшу, дыхнул:
  - Бежим! Бежим!
  И коль девоньку, ведомой под руку Багрецом, удалось провести вперед, сделав малость шагов, то Орей, поддерживаемый Бешавой, так и не сдвинулся с места.
  - Ты чаво, Орюшка? - вопросил младший колток, вдругорядь дергая отрока за рукав, и к тому же делая поспешный шаг, побуждая и его бежать.
  - Куды бежать? А, Копша? - весьма сурово проронил мальчоня и вытащил из объятий духа рученьку, оставляя в собственном владении поступки.
  Тем временем рука с клешней, торчащая из водицы, пропала из наблюдения, точно нырнув обратно. А на самой полянке, ноне покрытой ядовитыми грибами, на их шляпках, как-то махом лопнули все бородавки, выпустив вязкие черные пары, весьма быстро загустевшие. Хмарь самую капелюшечку кружила над мухоморами, а ужоль в следующий миг принялась наползать на тонущего в водьи Копшу, у которого теперь только и была видна, что его голова увенчанная красным колпаком. Дымчатые пары опять же собирались в средине полянки, создавая али все-таки вытягивая из воды мшистую, пупырчатую кочку. Ещё маленечко и кочка, схожая с мощным валуном, сменила цвет с черного на зеленый, где более темные пятна указывали на истлевающие части, понеже и в воздухе дюже смрадно завоняло гнилью. И немедля утопающему возгласу Копши отозвалась пузырчатая рябь водного окна.
  Впрочем, в тоже мгновение Орей, развернувшись, упал на коленки, и, выкинув руки вперед, ухватил духа за жалкую поросль златых куделек, растущих на лбу. Он срыву дернул вверх волосья и единым тем движением вырвал Копшу из водицы почитай до стана, отчего последний, вже закативший свои красные глаза в бок, раскатисто "вохнул". А когда Алёнка, вырвав руку из хватки Багреца, вернулась к братцу (сим обнаруживая с ним единство во всем), и опустившись на присядки, ухватила духа за грудки кафтана, этак, вызволяя из водицы, валун, находящийся посередь полянки, принял очертания создания.
  И глянувшие на него колтки к собственному изумлению увидели духа родственного тем, каковые обитали в Яви, и величались Кадуки, выдающегося не только округлостью образа, дюже пузатого и дымчатого, но и человеческим лицом. Абы округлое оно имело большой рот, от уха до уха (словно жаждущего сглотнуть всякого), до конца не закрывающийся, сквозь щель которого являло заостренные зубы и топорщившийся красный язык, да почти кровавые очи, без какого-либо белка али зрачка. На голове духа возвышались шляпки мухомора, кои местами, особлива по спине, окутывали и его безобразное (в виде валуна) тело.
  Понеже узрев то создание, скорей всего не привычное межмирью, Алёнка, подымаясь с присядок и прижимая к своей груди голову Копши, покачивающегося на чуть дрожащих ножках, с какового потоками стекала вода, молвила:
  - Доброго дня. Дух энтих мест.
  - Величание оного Кадук, - завершили за девоньку колтки, расположившиеся позадь детей, и с тем вызволяя из водьи мальчугашку так, что он присел на корточки.
  А Кадук, как его назвали духи, сразу сдержал движение кабаньих ног заканчивающихся копытами (проступивших в черных дымчатых парах тела), опершись ими о прилегшую к земле травушку, да наблюдаемо дернул вправо-влево длинным, словно плеть хвостом тем смахнув останки растущих рядом мухоморов и вспенив кружащее марево.
  - Зывут мене Кадук, - грозно продышал дух и качнулся вперед-назад, будто не до конца обретя свое отекшее, безобразное тело. - И тутока бытую я многий лета, абы...
  - Абы, - закончил за него, Копша, и прижался к Алёнке, склонив голову на бок и чуть потряхивая круглым колпаком. - Перетрухнул ступать дале, да на сей мари застрел. И нонечька бытуешь в кисляде, да пужаешь кажодного встречного.
  - Не кажодного, - задумчиво отозвался Кадук и своей покатой головой, восседающей прямо на теле, без всяких переходов, качнул туды-сюды, не понятно в какие стороны для наблюдающих за ним путников.
  Он может и желал ответить чего большего, и для того даже широко отворил свой округлый рот (расширив его до заостренно-длинных ушей порой чуть трепещущих), однако зыркнув в небосвод, как-то зараз замер. А в серо-голубой дали поднебесья неожиданно блеснула златыми лучами, малая крапинка света, пожалуй, озарившая пространство округ себя. Впрочем, Кадук, судя по всему, лишь отвлекая внимание на всплеск света в небесном куполе, внезапно разбух, не столько увеличившись в росте, сколько в ширине, погасив в той дымчатой хляби, как кабаньи ноги, так и хвост. И не менее размашисто растянулся его безгубый рот, слегка приоткрывшись и явив острые, шилообразные зубы, утыканные в два ряда, да красный язык, плотно покрытый белыми бородавками. Этим безобразным языком он торопливо облизал, раздвоенный глубокой выемкой, подбородок и длинный, широкий нос, конец которого напоминал шапку мухомора.
  - Понадоба когой-то пожамкать, - наконец озвучил собственные изменения дух и тотчас выплеснул изо рта длинный красный язык, каковой концом, будто змеюка, обвил обе ноги Копши. Еще сиг и язык также резко вернулся вспять, утянув за собой в открытый рот духа, Копшу, вырывая из объятий Алёнки, и скрывая его в той не малой дыре. Кадук громко икнул, и, сомкнув рот, наблюдаемо качнул брюхом, точно чегой-то туда кинув, да много тише молвил:
  - Дык вотде будя лучии. А то оченно я голодарь, малешенько тутока людей и духов хаживает, зачастую души почивших.
  А в небосводе нынче зримо затянутом серыми тучами, густыми и сыплющими вниз мельчайший и довольно-таки морозный ситничек, вновь что-то ослепительно блеснуло. Златые лучи пустили рассеянные полосы сияния во все стороны и даже вниз, тока на миг озарив все окрест, а потом опять же сразу погасли, точно тот свет был дюже дальним и долетал до межмирья отдельными пучками нитей.
  - Сожрал, - чуть слышно дыхнула Алёнушка и в той горести вздев рученьки, схоронила испытанный ужас перекосившегося на бок рта в розовых ладошках.
  - Ах, ты! старая кочерыжка! - в противность беспокойному крику сестрицы, грозно отозвался Орюшка. Мальчоня рывком вскочил с присядок на ноги, и, ринувшись к Кадуку, должно быть, в два прыжка доскочив до него, что есть мочи, огрел кулаком его по брюху. Пятерня отрока, врезавшись в мягкую, дымчатую суть духа, пронзила ее насквозь и почитай по локоть ушла в утробу. Брюхо Кадука резко дернулось вначале назад (словно втянувшись), а потом также скоро вперед, выпучившись, да будто выплюнула из себя руку мальца. И тот же миг из туманного, черного брюха духа явилась пясть Орея, коя крепко удерживала в перстах правый сапожек Копши.
  Мальчонка, лишь из пуза духа выглянула нога Копши, торопливо схватился за нее и второй рукой, да резво ступив назад, потянул ее на себя. И днесь не мешкая стан братца ручонками обхватила Алёнка, а в нее вцепился Багрец да Бешава, и, ну-ка, тянуть
  духа сберегающего клады на себя, раз...другой и третий. Кадук яростно квакнул вроде распевшаяся по весне серо-желтая жерлянка, издав нечто схожее с "уканьем". И тотчас открыв свой огромный рот, выпустил оттуда густые, черные и горькие пары, плеснув их прямо в лицо Орея. Посему мальчик, приняв ту смрадную густоту на себя, яростно затряс головой и громко закашлял, да только ногу Копши не выпустил, всего-навсего сильней на себя ее дернул. Отчего дух сберегающий клады показался из брюха и второй ногой, почти до стана.
  - Охти-ахти, ты, шелупина таковая! - грозно продышал Кадук, сызнова разинув свой большущий рот и пугая странников острыми, шилообразными зубами, утыканными в два ряда да красным языком покрытым белыми бородавками. Он теперь еще тягостно закачал длинным, широким, один-в-один, нависающим в виде шапки мухомора носом. И неожиданно изогнув свое сгустившееся тело почти, что навис над головой Орюшки, а из его нутра послышался приглушенный вопль Копши:
  - Спасите! Уберегите! Губит мене душегубец, Кадук! - а мгновением погодя в черных клубящихся парах его пасти показался сначала округлый красный колпак духа сберегающего клады, а потом и сама его голова с порослью златых куделек на лбу. И Алёнка это мелькание Копши узрев, сразу выпустила стан братца, да шагнув вперед, впритык к Кадуку (потянув за собой пристроенных позадь нее обоих колтков), ухватила проглоченного духа за волосья и чуть торчащее правое лоптастое ухо.
  - Орюшка! - вскликнула девчурочка, обращая на себя внимание братца. А последний хоть и тряс головой, да часто-часто моргал, абы пары, выпущенные из Кадука, жгли ему очи, одначе моментально сообразил, что надобно сестрице. Посему немедля выпустил из рук, дотоль удерживаемый сапог Копши, и, пособляя Алёнке, вздев руку, сунул ее в пасть Кадука, ухватив духа сберегающего клады за левое ухо. А ужоль опосля малец вместе с девонюшкой потянул Копшу вверх.
  - А...! - заорал дух сберегающий клады, и тягостно затряс головой и всем телом, вылезая из внутренностей Кадука почти до стана, да стеная тому раскатисто крику укнул, а после каркнул.
  И тотчас в небесах вельми ярко и много ближе, над путниками и чарусой, вспыхнули размашистые златые лучи, точно, желающие разогнать серость облаков, самую толику потревоженных ветром, и с тем сдержавших холодную морось. Еще не более мгновения и в серой ряби небосклона явилась, будто вынырнув из-под облаков, чудная златая птица. Весьма крупная с длинной точеной шеей, маленькой головой увенчанной хохолком да долгим широким хвостом в виде опахало (каковой в дуновении ветра блистал каждым перышком). Она вдруг блеснула своим дивным придивным желтовато-блестящим опереньем, взметнула опахалом хвоста и принялась медленно и плавно спускаться вниз, совершая небольшие круги.
  Впрочем, того прилета путники бывшие на чарусе ни видали, абы были заняты вызволением из утробы одного духа, другого. Понеже кады птица наблюдаемо опустилась над болотной полянкой, сестрица и братец сообща дернули Копшу за уши вверх так, что внутри Кадука чегой-то гулко плюхнуло, выпустив первого из нутра почти до сапожек. Посему когда детвора подхватила духа сберегающего клады уже и под руки, их самих внезапно потянуло вверх. Еще самую малость и ноги отроковицы да отрока, а за ними и колтков (весь тот срок держащихся за Алёнкин стан, да по мере сил пособляющих), оторвались от мшистой землицы. И из чрева Кадука вослед ребятушек полностью вырвался Копша, напоследок полоснув пожирателя по красному языку златой подковой, смахивая с его поверхности белые бородавки вниз в черные глубины его утробы.
  - А..! - пронеслось весьма раскатисто над болотами, да эхом отразилось со всех сторон и даже заухало в окнах водицы.
  Это Копша только сейчас приметивший собственное вызволение, вытянул в сторону лежащего на кочке кувшина руки да громко возопил:
  - Кринку! Кринку забирывайте! Без кринки я никоим побытом!
  И тогда же недвижно лежащий на землице кувшинчик, яростно сотрясся, из его донышка выросли два округлых волдыря, вроде выдавленных наружу. Они, малость, подрожав, пошли малыми трещинками, а после, срыву лопнув, выпустили из себя, раскрывшиеся как бутоны на цветках, небольшие перепончатые утиные лапки. Красные лапки теперь и сами шелохнулись, как и качнулась кринка, намереваясь, опустится на собственное дно. Она, еще раз колыхнулась, и, так-таки, перевалилась на днище, поелику лапки ее коснулись оземи, да, не мешкая, оперлись на них, на чуточку времени неподвижно затаившись. Одначе уже в следующий момент времени посудинка приподняла тулово, расширяющееся книзу с пережабиной под горлом, и побежала вначале вправо, а потом влево. На пережабине внезапно появилась тонкая трещинка, каковая раздавшись в стороны, шевельнулась по краям, и сразу послышался громкий крик:
  - Мене! Мене, Кринку запамятовали! Без мене вам никоим побытом! Никуды!
  А на черном, словно студень, вязком и, одновременно, дымчатом брюхе Кадука медленно сошлась в единую полосочку дырища, оставленная от вынутого из утробы сапога Копши. Дух теперь сомкнул и свой огромный рот, да слышимо плюхнул, выплескивая из боков длинные столбы вязкого дыма. Те пары как-то мгновенно загустели в виде рук оканчивающихся четырьмя перстами, кои сложились подобно челюстям, схожими с клешнями рака да обряженными маленькими коготками. Кадук торопливо вскинул руки вверх вслед поднимающихся колтков, детишек, Копши и чудной птицы, да резко щелкнул клешнями, пожалуй, на вершок, не дотянувшись до кожаных порабошней Бешавы. Благо в этот момент младший колток малешенько поджал ноги, а чудна птица взяла вбок, смещая собственную ношу в сторону бегающего по землице кувшинчика, всполошено закричавшего:
  - Мене туточки не вергайте! Мене забирывайте!
  И ему с высоты не менее взбудоражено отозвался Копша:
  - Кринка! Кринка аки я без тобе?! - словно прощался не с посудинкой, а с родней и, на-кась, даже легошенько дернулся в его сторону, обаче не сильно и видимо не намереваясь покинуть удерживающих его подмышки рук ребятишек.
  И в тоже мгновение, дотоль смирно лежащий недалече, клубочек, будто из желтой шерстяной нити скрученный, пригасивший сияние огнистых зерняток (может потому как вспужался Кадука), ярко вспыхнув, покатился в сторону кувшина, продолжающего бегать туда-сюда, инолды даже пытавшегося подпрыгнуть. Впрочем, подскочить повыше посудинке никак не удавалось, посему она всего-навсего гулко плюхалась на землю донышком, всяк раз, при таком падении, выкидывая вперед красные лапки. Клубочек вельми скоро докатился до кувшинчика, и, резко сиганув вверх, нырнул чрез горловину внутрь него. Отчего вже в следующий сиг кринка и сама присела на лапках. Да будто переняв от клубочка прыткость, срыву скакнула выспрь, нанизавшись горловиной на стопу Багреца, и ужо там благоразумно затихнув, свесила вниз лапки. А дивный птах, подхватив и последнего спутника, сразу и больно быстро взмыл выспрь, взметнув своими мощными крылами да обдав всех висящих под ним порывистым дуновением.
  - Ужось я вас! Ужось я вам! - гневливо прокричал в след улетающих Кадук и яростно защелкал своими клешнями-руками. Да только он зря ярился, выплескивал изо рта густые черные клубы, качал головой и тряс мухоморами, особлива приноровившихся расти на спине, ибо странников ему было не достать.
  А чудная птица, столь неожиданно пришедшая на выручку, ужотко несла путников вглубь межмирья, каковое стлалось все теми же болотными далями, привольем неведомым. И оземь покрытая водьями да мшистыми островками днесь не была землицей-матушкой. Не являлась она богиней Мать-Сыра-Земля, наполняющей собою Явь, каковая по поверьям славян живой слыла, коей каменные горы заменяли кости, мощные корни деревьев, жилы, а вода, текущая по руслам рек, кровь. То совсем другая оземь стлалась, где не должно было жить-поживать человеку, зверю, птице аль духу, обитать богам, абы она стала на вроде шва, оный крепил один мир к иному и тем самым объединял это причудное творение Рода в необозримое приволье Вселенной.
  - И чё энто Кадук тутова застрял? - прерывая молчание, вопросил Бешава, он также как и его старший братец крепко да обеими ручонками держался за стан Алёнки, точнее днесь за ее поясок, иногда покачиваясь во время полета птицы.
  - Може побоялся ступать дальче, - также негромко отозвался Багрец, видно, не желая, дабы детишки их толкование с братцем слыхивали и оттого беспокоились.
  - Вмале ведь истончится в дым, видал, скока тех белых паров над водой пузырится, - протянул младший колток и сострадательно вздохнул.
  
  Глава десятая. Жар-птица.
  Птица летела ни высоко, ни низко, а по середочке небушка, малешенько касаясь концами своих размашистых крыльев серых, словно рассыпанных облаков. И то все времечко под странниками пролегали странные земли межмирья, ниточного шва, между одним миром и иным.
  Яви и Нави?
  Али Яви и Небесной Синей Сварги?
  О том может, кто и ведал... Тот, каковой ноне в межмирье никак не мог быть...
  А дивная златыми переливами сияющая птица стала медленно спускаться вниз, изредка (точно присматриваясь к оземе) свершая не большие круги над местностью. И всякий раз такие движения, вызывали вопли ужаса в Копше и поддакивающем ему глиняном кувшине:
  - Мягше, мягше. Нешто льзя дык шибко летети наземь? - возмущался дух сберегающий клады, и легошенько тряс головой, колыхая плывущей по воздуху длинной бородой.
  - А я и тем паче крушливый, не дай боже сронишь, - вторил ему кувшин, совсем чуточку покачиваясь на ноге Бешавы, за каковую держался собственной горловиной.
  И то недовольство длилось весь срок полета, каковой шел от начала спасения обок Кадука и до тех самых пор, поколь дух не сокрылся из глаз и птица медленно, но ощутимо пошла на посадку (не больно быстро, как о том переживали Копша и кувшинчик). Дивный птах промеж того свершив еще один полукруг, выставил вниз ноги и сложив крылья на спине, весьма мягко опустился на землицу, сделав по ней несколько шагов и с тем как бы оставляя на ней, сперва колтков и посудинку, а после детушек и Копшу. Не столько ставя их на ноги, сколько, все-таки, укладывая в густые и здесь зеленые мхи.
  Сама же птица, выпустив из когтей плечики сестрицы и братца, взметнулась ввысь, теперь свершив махонькое коло над лежащими. Ужотко наблюдая сверху, как странники степенно принялись вставать с земли, кто, восседая на нее, кто все же подымаясь на ноги. Теперь дивный птах чуточку расширил круг полета, да вновь пошел на посадку, выкинув вперед свои высокие, крепкие ноги, и врезавшись их загнутыми златыми когтями в мшистую поверхность оземи. Как-то и вовсе махом он сдержала движение крыльев, и, сложив их на спине, единожды блеснул всем своим опереньем, кажным его ярчайшим перышком, кажным мельчайшим его отростком.
  - Блага дарствуем за наше спасение, - первой заговорила Алёнка, также как и Орей, поднявшаяся на ноги. Девчужка вскинула вверх правую руку, приложила ее длань к груди и тем поприветствовала чудную птицу, ростом как оказалось не больно с ней разнящуюся.
  - Здравия и тебя девонька, и твоему братцу, и всем путникам оные прибыли с вами, - ответствовал дивный птах и надо же легошенько качнул головой, вроде кланяясь златым коротким хохолком. И вслед того говора на землицу из его клюва ссыпалась капель переливающихся искорок, не то, чтобы утонувших в зелени мхов, а лишь зацепившихся за их малые отростки и чуточку качнувшихся на сих кончиках.
  - Зовут-величают меня Жар-птица, - ответила птица, продолжая дотоль начатую реченьку, и ступила вперед ближе к ребятушкам. - И прилетела я к вам, Алёнка да Орей, сестрица да братец, в помощь неспроста. Понеже рождена я была в тот срок, кады вы оба избрали эвонту стежку, абы являюсь воплощением великого бога, ноне упрятанного лютым Скипер-зверем, як и ваши сродники. И мое явление-рождение, знак судьбы, послание славянскому роду... О том, что прошли тяжкие времена и наступают инаковые... - Жар-птица стихла всего-навсего на малость, судя по всему, чтобы качнуть своей дивной головой да уже в следующее мгновение продолжила, - прилетела я из далекой Синей Сварги, иде, и, была рождена в привольности голубых небес. Прилетела к вам на выручку, ибо с энтого сига наши уделы связаны... Мой, бога, Алёнки и Орея! Ужоль, тык вот чудно сплела Макошь судьбу. Связав в единый, златой узелок, мой удел и ваш.
  - А нашто богиня тык сплела наши судьбы? - задумчиво вопросил мальчик и легошенько отодвинул от себя Копшу, каковой только поднявшись на ноги, принялся жаться к деткам и единожды часто-часто покачивать головой, словно желая сбросить с нее колпак.
  - Подь, подь сюдытка, Кринка! - наконец пояснил пошатывание собственной головы дух сберегающий клады, и, развернувшись, сердито глянул на застывший обок колтков кувшинчик. И посудинка срыву сорвавшись с места, побежала к Копше, торопливо переставляя свои утиные лапки и раскачивая тулово туда-сюда. Уже вельми скоро преодолев пролегший промежуток и замерев подле духа, кринка с тем пошатыванием, вроде вытрясла из себя маханький клубочек, который выскочив из горловины, притулившись сверху на мхи, мигнул огнистыми зернятки, особлива переливающихся в лучах сияющего оперенья дивного птаха.
  - Богиня Макошь, Великая Ткачиха, держит в своих руках полотно Мира. Витиеватые на нем узоры, усе из волоконцев судеб людских и богов собранные, - протянула Жар-птица, последние звуки молвленного и вовсе пропев. И тому говорковому пению вторил нежный свирельный свист, а из приоткрытого клюва дивного птаха вниз, в зеленые мхи, посыпались крупные перламутровые камушки.
  - Ужотко женчюг! - прервал, громким окриком пение Жар-птицы, Копша, и взбудоражено всплеснул своими руками, да затопал ноженьками на месте, став схожим с курицей готовой снести яичко. - Сие женчюг, женчюг! Таковой зрети в ракушке в море-окияне. Вельми расчудовый камык, - дополнил все также радостно дух сберегающий клады, и разком сорвавшись с места, в два аль три шага подскочил к дивному птаху, высоко поднявшему голову, и, так-таки, замершему, должно стать, от испуга. Копша между тем упал пред Жар-птицей на карачки да принялся, раздвигая скученные веточки зеленых мхов, вытягивать из них переливающиеся камушки да пихать их себе в рот.
  - Женчюг? Иде женчюг? - не менее взбаламошено вскликнула Кринка и принялась бегать по коло, натыкаясь на ноги стоящих ребятишек и колтков, отступая и сызнова продолжая свой скорый ход, однозначно не видя ничего кругом. Обаче посудинка явно слышала, потому как после очередного бодания ног Багреца, отступив назад, недвижно замерла, да посем вже точно добежала до Копши.
  Кринка теперь застыла обок духа сберегающего клады, прижавшись пережабиной под горлом к его выпученному и чуть прикрытому материей кафтана заду и легошенько вздрагивая всем своим туловом, да приседая на утиных лапках, запричитал:
  - И мене, мене того женчюга дай-ка! Вельми вожделею сие обилие в ручонках держивать!
  - Хм! - немедля смешком отозвался Орей, да хмыкнул носом, столь задиристо, что из правой ноздри на губы его выскочила долгая белая сопель, сигом погодя уже нырнувшая обратно. - Об каких ты руках болтаешь? Их же у тебя таки да нет, - дополнил он свой смех реченькой.
  А Копша внезапно изогнул спину дугой, да принялся громко кашлять и с тем выплевывать в обратный путь камушки женчюга. Ужось, однако, не позволяя им попасть во мхи, он также скоро, изловчился вылавливать их летящими в воздухе. И лишь потом, когда ладошки переполнились женчюгом, и прекратилось их изрыгание изо рта, дух отправил полные жмени себе запазуху. Притом не расстегивая медные пуговицы, а засовывая сквозь прорехи меж ними, ни сколько не обращая внимания на просьбы кувшинчика. Копша переместился с карачек на присядки, вже после того как полностью освободил свои длани от женчюга и принялся пристально оглядывать растения, точно ожидая кады ж вдругорядь запоет птица и ничего ли он там не пропустил.
  - Больче женчюга не будет. Можешь отседова ступать, - негромко молвила Жар-птица и совсем чуточку покосилась на сидящего поперед нее духа, блеснув крапинками сине-голубых глаз. Колпак на голове Копши качнулся туды-сюды, как и он весь сам, судя по всему, дюже переживая, что более не получит тех не понятных для ребятушек камушков, всего-навсего приметно сверкающих переливами света.
  Дух сберегающий клады медленно вздел голову, единожды сместив колпак на бок и
  скривил личико, погасив в морщинках красные глаза, оставив для взору только вертлявый нос, оный в свой черед часто-часто задрожал и принялся пущать из себя тончайшие струйки белесой слизи (то ли слез, то ли нюнь). И уже так это со стороны смотрелось пакостно, что не только колтки, Алёнка, но и почасту утирающий собственные нюни Орей, громко зашикали на Копшу, призывая его к благопристойности.
  - Як же тебе не совестно, - протянула за всех девчушка, легошенько выпучив вперед красные губешки, тем самым выражая недовольство. - Такой большенный, самый старчий из нас тута, а тык вот некрасивше нюни распустил, будто маханький.
  Копша слышимо выдохнул и зараз поднялся на ноги, притом не расправив на лице складочки, хотя и подтянув сопли. Таким побытом, все ж он желал задобрить дивного птаха, каковой в свой черед не поддалась на данные увертки, а вспять того ступил в сторону. Позади Жар-птицы долгий хвост, малешенько качнувшись, поднялся вверх, размашисто развернувшись и блеснув каждым отдельным перышком, таким ослепительно златым. Дух сберегающий клады еще чуточку поглядывал на птаха, но так как последний больше на него не обращал внимания, медленно развернулся да принялся оглаживать свой кафтан, ставший несколько потрепанным и грязным от пребывания в Кадуке, посему и являющий бело-серые полосы по всей материи. И тотчас послышался раскатистый вздох кувшинчика, все поколь тулящегося к Копше, досель сопереживающего, что не удалось собрать женчюга, слышимо сказавшего:
  - Дык аки прекраса он лучится, - и его возгласу довольно фыркнул дух, кособоко наблюдающий за дивным птахом.
  А Жар-птица, между тем, поглядывая лишь на поместившихся супротив него ребятушек, продолжила свой сказ, ноне, впрочем, более не переходя на пение:
  - Полотно Мира, кое соткала Макошь, имеет замысловатые узоры, удивительные перекрестия, знаменательные узелки. Разными цветами переливается оно, абы удел кажного живого создания не повторим в своем движении. И твой Орей, и твой Алёнка удел накрепко связаны с моим явлением. Коль бы оба вспужались ступать за клубочком як то велела Земляничница, али б забоялись защищать колтков перед Доброхочим, лезть во глубокий лаз берлоги кома, не случилось б и моего рождения, явления. Не было бы моего прилета в межмирье, а значица и освобождение славянского роду от Скипер-зверя во даль дальнюю отодвинулось, а может никогда и не свершилось бы вовсе.
  Чудная птица тяперича раскрыла и свои переливающиеся крылья да легохонько качнула на них кажным перышком, точно намереваясь взлететь, и единожды обдала стоящих пред ней детушек жаром огня. Только затем, когда теплые волны вроде огладив волосы братца и сестрица, чуть слышно затрещали на них, Жар-птица дополнила:
  - А днесь нам всем надобно ступать вперед. Туды, куды катился до энтого клубочек, ибо стёжка наша обчая прямо али криво, быстро али долзе, приведет куды велено.
  - Кем велено и куды сия стёжка водить, - протянул недоверчиво Копша, лишь сейчас распрямляя на личике морщинки, и взором своим суровым уперся в чуть покачивающийся хохолок птицы, поверху увенчанный крупным, белым женчюгом, вельми круглым и гладким. - Ты сама-то ведываешь? Али дык всего-навсе язычишь? - довольно грубо закончил дух сберегающий клады, и прерывисто вздрогнул, судя по всему, очень желая тот женчюг примерить на свой колпак.
  - Не-а... не ведаю, - чуть слышно отозвался дивный птах и сызнова переступил поближе к детушкам да покосился на такого жадного до того обилия Копшу, точно пугаясь его непомерности.
  - Толдо пошто язычишься... Тумкаешь сие оченно легошенько ступать к незнамой Яге, по неведомой дали, - глубокомысленно завершил дух сберегающий клады и вторящий его ненасытному взгляду кувшинчик, горестно застонал, будто сам желал примерить на себя чудной камень женчюг. - Нам хаживать, тобе летети. Али ты, опять-таки, по сим вольностям мари влачитися с нами будяшь?
  Жар-птица сразу взметнула крыльями, да подавшись вверх, взлетела в поднебесье, качнув своими вытянутыми, повисшими златыми лапами, на кончиках каковых переливались ослепительно-желтые тонкие коготки, и ужоль оттуда чуть слышно отозвалась:
  - Нет, я полечу, не могу ступать. Тык и вас не могу несть, ведь куды-ка шествовать о том ведает токмо клубочек ваш. А вас я разыскала тутова, понеже тяперича удел у нас обчий. Я буду лететь, и глазеть с небес за вашим ходом, дабы не отстать.
  - Вельми нам понадоба, дабы ты поспевала, - сурово дыхнул Копша, и, раскрывши рот, потеснив волоски пышных красных усов и густой бороды, прикрывающих губы, вынул из него узенький черный раздвоенный на кончике язык да выставил его вверх. Скорей всего он желал, чтобы его недовольство узрела Жар-птица, да она была вельми высоко и о языке духа сберегающего клады не помышляла.
  
  Глава одиннадцатая. Огненная, смрадная река.
  А болотистые земли все стлались и стлались. Они как можно понять наблюдались и справа, и слева, и даже позади странников, словно все, что осталось в Мире так только эта полоска межмирья. Должно быть не больно узкая, может вспять широкая да долгая. Понеже в данном месте стало сложным понять какой ход у времени, сколько пройдено и кады то движение закончится. И коль землица, покрытая водьями да пестрыми кочками мхов, мало чем разнилась с болотами Яви, то небесный купол, серо-голубой с легкой рябью облаков, смотрелся иным. Отсутствие на нем красна солнышка, так-таки, и не проявившегося в небосводе, ни восходом, ни западением за его грань, лишила возможности понять, когда здесь день, а когда ночь. Словно в тутошнем приволье завсегда было утро или вечер, каковой даровал свет и вместе с тем торопил шагающего, непременно, поспеть в определенный срок дойти до границы межмирья.
  Обаче чем дальше уходили путники, тем все тише и тише становилось округ. То безмолвие теперь не нарушалось даже пыханием пара над водными окнами. А легчайший ветерок, досель витавший окрест и колеблющий волосы ребятишек да перекатывающий бубенцы на их поясах, кои выдавали былые, звучные мелодии, ноне замер. Лишь продолжали гудеть над головами странников тучи комарья, своим въедливым пи...пи...пи поторапливая ступать скорей.
  Затишье небосвода если кто и нарушал так только летящая и блистающая златыми переливами Жар-птица, то зримо видимая, то наново обращающаяся в яркую крапинку. Она частенько перекликалась с ребятишками, величая их по именам, а порой вельми заливисто пела и тады ей, кажется, подыгрывал свирельный свист, ссыпающий вниз на землю мельчайшие бусенцы женчюга. Когда те махие перламутровые камушки падали в воду али мхи, Копша тягостно вздыхая, сказывал:
  - Надоть же сколь чудо-чудового занапрасно сронено.
  На что ему не менее взбудоражено и созвучно откликались колтки, старший шагающий впереди всех, и младший замыкающий странников:
  - Каков таков толк в энтих каменьях? И чё ты всяк раз тык нудишь, красоте свиста и песни не порадуешься.
  - Эт, поелику вы дык язычитесь охально об золоте, серебре да камыках, - отозвался наконец дух сберегающий клады и на всякий случай прибавил шагу, нагоняя девоньку, - поелику не глядывали чё сие обилие с людьми вершит. Куды-ка их уволокивает и в кого выворачивает. А ежели б зрели, возымели к энтому обилию и роскошеству усю кладенную учтивость.
  И тотчас сочувственно и единожды с затаенной досадой подпел то ль Жар-птице, то ль все же Копше, кувшинчик, шагающий поперед Бешавы:
  - Хоча бы в руках сие обилие подерживать!
  Да тем завыванием махом вызвал раскатистый смех ребятишек (на самую малость распугавших тучи гнуся над ними), а бы чудно было, что глиняная посудинка сама собой идет, да еще и вельми жадничает.
  - Копша, а почему кувшинчик ожил? Отколе у него ноги явились и ротик? и отчего не заимелись ручки аль глазоньки? - вопросил Орей, ступающий позадь Багреца да задержавшись на месте, оглянулся. Он теперь резко вскинул вверх правую руку, обтер долгим рукавом рубахи свой нос, собрав на ее льняное белое полотно прозрачную слизь.
  - Брось нюни туды-сюды ворочать, то ж не красивши, - молвила незамедлительно сестрица и легошенько выпучила вперед красные губешки, эдак выражая недовольство.
  - Сие, ей-ей, Алёнка праведно толкует, неприглядно ты нюни утирываешь, - протянул Копша и тягостно качнул головой, поражаясь таковому в мальце изъяну, оное заслуживало порицания (хотя, коль говорить откровенно дух сам обладал дюже скверными чертами нрава, заслуживающего еще большего порицания).
  Отрок немедля дернул руку вниз и торопливо ступил вперед, пожалуй, только днесь (кады дух ему сделал замечание) почувствовав, как та привычка безобразно выглядела со стороны.
  - Хоча бы язычком эвонто обилие лобызать, - несколько изменив дотоль высказанные предпочтения, отозвался кувшинчик и раскатисто вздохнул.
  - Цыца тамоди, Кринка, - весьма повелительно молвил Копша, и, оглянувшись, обдал шедшую позади посудинку вельми строгим взором, каковой та словно уловив, враз смолка. - Кринка, дык вототко величают его, - пояснил дух, направляя молвь в сторону отрока. - Касаемо глаз да ручек, дык пошто они ему, Орюшка, - продолжил он толкование, - абы и без того мерекает. А вспрянула Кринка поелику восприяла волшбу. Сперваначала кладенной Гаюном, засим мной, да ужось промеж нас перевитое Доброхочим. Дык и межмирье само оделено волшбой, токмо инаковой, чуждой Яви, Небесной Сварге али Нави. Поелику Кринка вспрянула, возымела ножки да ртину, а могти бы обреть крилья.
  - О! як чудно! - откликнулся Орей и качнул восхищенно головой, ужоль дивясь услышанному.
  А трясина ползла и ползла во все стороны, с наросшими кочками и густыми мхами, глубокими озерками, почасту покачивающими темно-синие воды. Здесь все чаще местность походила на мшину, где мох вытеснил иную растительность, посему за редкостью можно было увидеть кустарник али деревце, пускай даже и низенькую сосенку. И к аромату кислятины тута стал примешиваться резкий запах тухлых яиц, каковой ребятишкам не часто в Яви удавалось познать. Гнус, досель летящий над головой густой тучей, теперича превратился в черную тьму-тьмущую, порой загораживающей и сам рассеянный серо-голубой небосвод. Комарье лезло в уши, рот, глаза, нос, переплеталось с волосками и тем самым путало понимание происходящего... так-таки, лишая спокойствия, и словно подталкивая шагать, шагать, а, пожалуй, что и бежать вперед, даже без малой передышки аль отдыха.
  - Ужотко того б женчюга хоча трогнуть перстом, - снова дыхнул кувшинчик и ступив в небольшую ямку, на малость пропал с глаз путников, только оставив в видимости покачивающееся туды-сюды с пережабиной горло на коем наблюдалась шевелящаяся трещинка-рот.
  - Дался тебе тот женчюг, - негодующе молвила Алёнка и передернула плечиками, так вот возмущаясь не понятной ей жадности посудинки, и тому, что его маята, мало чем разнилась с гудением гнуси над головой. - И чё в нем имеется окромя чудного перелива.
  - Дык ктой ж ведывает, чё ёсть, - не мешкая, откликнулась Кринка, и, выйдя из ямки часто-часто переступая лапками, поспешила вверх, словно желая и вовсе взлететь. - Чё ёсть в энтом женчюге лакомого, я ж его не зрел, в руках не подерживал, язычком не лобызал, перстом нетрогнул. Тока слыхал, аки он чудово свистает.
  - То не женчюг свистит, глиняная ты посудинка, - сердито отозвался замыкающий странников Бешава, нежданно-негаданно принявшись прихрамывать на ножку... правую, а может левую. - Сие Жар-птица поет, - дополнил младший колток и сим вызвал раскатистый "охма" у кувшинчика, видать, поразившегося озвученным, отчего он зримо качнулся вправо-влево, будто заплутав в собственных лапках. Обаче устояв, продолжил свой ход, негромко проронив, словно и не желая, чтобы его услышали:
  - Надоть же аки я маху дал в своих вожделениях. Значица сие Жар-птица свистала дык прекраса, а не женчюг, - Кринка напоследок протяжно выдохнула и затихла.
  И окончательно смолкли все иные звуки, и даже гудящий вой, летящих над головой, комаров. Понеже идущим казалось, что они здесь остались один-на-один с собой, и никого кругом не было. Потому также часточко духи и ребятишки озирались, желая осознать, что нынче они в этих болотных далях ступают все вместе, а посему нечего им страшиться. С тем правящим безмолвием в сей местности застыл и воздух, лишившись и даже самого малого дуновения, словно вокруг все замерло, не только в понимании звуков, но и дыхания. И все чаще да чаще уставшим детям, казалось, нет конца и края той стороне, тому межмирью. Да пролегает он не малым узким швом, связавшим Явь и какой-то иной Мир, а, прямо-таки, широченным привольем болот, каковой и за день, за два, за три не пройти, не обойти. Днесь, кажется, и Жар-птица, появляясь в небесах, больше не пела, не свистела, лишь часто-часто взмахивая крылами, нагоняла наземь зримую белую мороку, которая собралась широкой полосой впереди, втянув в себя зеленое приволье болот и серо-голубую даль небес, и единожды разогнала всю гнусь, дотоль тучей шедшей за головами странников.
  - А то правда, гутарят, - молвила вопрос Алёнка и тяжело, прерывисто вздохнула, вроде ей не хватало воздуха. - Чё на небесах нет нечистой силы: злых духов, демонов, нежити. Оттого-то они и величаются небесами.
  - Истинно, - за всех ответил Копша, и самую толику шагнув вправо, остановившись, вгляделся в проступившую мороку, едва поблескивающую злато-красными искорками света. - Небеса дык величаются, понеже тамоди нет бесов.
  А легкая дымка с горящими искорками не то, чтобы смыкала небосвод и оземь, вспять она его отделяла. Али удаляла саму полосу, и поглядывающим вперед девонюшке да мальчоне чудилось то всего-навсего превратность стыка, зыбкая мельтешащая морока в коей иноредь вспыхивают лепестки пламени. От сей густоты воздуха у детишек спервоначалу закружилась голова, а потом на ноженьки навалилась такая слабость, что попервому остановилась сестрица, за ней следом братец. Да малостью погодя уже оба они уселись прямо в густые мхи, и, склонив головы, изогнули дугами спины, ужель так вот уставши.
  - Алёнушка! Орюшка! - воскликнули обеспокоенно колтки и разом подскочили к ребятушкам. Багрец к мальцу, Бешава к девчурочке. Только Копша и кувшинчик остались стоймя стоять, по всему вероятию, не ведая кому оказать помощь.
  - Ноги не ступают, - за себя и сестрицу отозвался отрок да гулко выдохнул, так сильно обессилив. Да тотчас вместе с девчурой качнулся вправо-влево, мотнул вперед-назад головой, а прекратил колыхание лишь кады его поддержал под бок Багрец. А Алёнке подсобил Бешава и решившийся Копша, каковой уперся в ее бок собственным плечом и задумчиво протянул:
  - Яснее ясного мы ступаем в Навь... Поелику сие межмирье вершится Смородина рекой. Огненной, смрадной, оная кислядью мари смердит. И льзя по сему межмирью ступать токмо по мосточку кый для нас скрезь них торил чудовый клубочек... Чудовый таковой, Макошью дарствованный.
  - Тык чё мы померли али помрем? - протяжно вопросила отроковица, и, испугавшись услышанного, горько всхлипнула. На глаза Алёнки миг спустя выплеснулись слезинки, опять же скоро соскользнувшие по щекам вниз, да утонувшие в материи рубахи на груди.
  - Доколе усё энто туманно, - отозвался дух сберегающий клады... Не больно в этот раз щадивший детушек, посему в следующее мгновение они ужо всхлипнули вместе, чай, не желая помирать... Али просто того пугаясь, как и положено ребятишкам.
  - Не шугайтесь, сестрица да братец, - заговорили в два голоса колтки и легошенько вздрогнули под чадами, словно передавая им часть своих сил (даже в межмирье, даже поперед Нави) не растерянных. - Мы вам пособим!
  И тотчас оба духа дернулись выспрь, вроде как взросли на собственных ногах. Так, что вытянувшиеся вверх корни-ноги, единожды подняли и сами туловища, и сами головы, отчего ужоль в следующее мгновение руки ребятушек оказались на их плечах. Лишь Копша так и остался маханьким, поддерживая Алёнушку под стан, видимо, его способности в межмирье совсем растерялись, понеже он был очень старым духом.
  А колтки и за ними детишки ужоль ступили вперед, содеяв спервоначалу малый шажочек, засим больший. Копша еще толику мельтешил обок девчуры, касаясь колпаком, одетым на голову, ее стана, а потом все-таки поспешил вперед, и, вставши послед клубочка, возглавил спутников. И за ним немедля пристроилась Кринка, пожалуй, считающая, что только, этак, она может помочь все странникам...
  И вот так они и шли...
  Клубочек, Копша, Кринка...
  Багрец и Орей...
  Бешава и Алёнка...
  Шли не один сиг, час али иной промежуток времени...
  Так-таки, не выверенный нами... Не замеченный кем другим...
  Диво дивным было то, что окромя Орея и Алёнки никто слабости не ощущал. Ни у кого из спутников ни кружилась голова, ни трясся (мелко-мелко) язык, ни дрожали ноги и руки. Всем тем, указывая, что Копша прав и может они поколь и не идут по Нави, но к ней неизменно приближаются.
  А морока, вставшая впереди, все гуще и гуще пущала вверх злато-красные искры и рыжие лепестки пламени точно собираясь вмале зачаться тучными потоками огня, и с тем сжечь не тока самих странников, но и всю оземь кругом. Малешенько погодя тот плотный чад и вовсе сменился на полымя, пусть и не густое, однако рывками выкидывающее лоскутки ярко-алой зари вверх. И тем румяным отблеском все больше и больше лишая сил девонюшку и мальчугашку так, что вскоре они не столько шли, сколько едва передвигали ноги и то лишь благодаря колткам. Каковые почитай тянули их за собой или на себе...
  Морока промеж того проступала плотнее да ближе и становилась почитай густо-кумашной с выплескивающимися ввысь клочками пламени. Не то, чтобы даже вспыхивающими, сколько всего-навсего тянущимися и густеющими прямо на глазах. Понеже вскоре пространство впереди стало созерцаться частым розоватым туманом, теперь уже наблюдаемо даже не выплескивающимся, а ровно плывущим по земле и над ней. Отчего стало, казаться, то всего лишь кипящее молоко выбрасывает вверх розоватые пары, а может тока отдельные искры.
   Посему малость погодя и сама оземь стала перекидываться вправо-влево огненными каплями, пыхать розоватыми пузырями, оные зависая в аршине, покачивали туда-сюда не только собственными очертаниями, но и колыхали плотным чадом, плывущим округ. И чем ближе подходили странники к тому месту, тем чаще и мощнее изливала бело-огнистая полоса земли пузыри, насыщая все вокруг горьковатым привкусом, отдающим гарью с пожарища.
  И все тяжелее да медленнее ступали ребятишки. От испытываемого ими головокружения и сама видимость стала рябить так, что вначале глаза сомкнул Орей, а за ним и Алёнка. А во рту у обоих детишек едким, горьким стала не только слюна, но и отяжелевшие, неповоротливые языки. Обаче, так как духи той тягости не испытывали, они продолжали, поддерживая, вести братца и сестрицу вперед. Ребятушки остановились да столь резко тогда, кады во рту у них зачался, прямо-таки, пожар, и та горечь срыву спустившись по горлу в желудок, запекла изнутри. Поелику ноги отрока и отроковицы подкосились в коленях, и они ровно подрубленные, повалились на землицу.
  А поперед спутников явственно живописалась широкая ветка реки, чудного серо-белого цвета, в коей зримо вспыхивали лоскутки кумашного пламени, проносились огнистые искры и выдувались крупные боканные пузыри. От легкой ряби светло-красного полымя и сама вялотекущая вода отливала кровавым колыханием, а берега зримо белые, побольшей частью смотрелись с черевчатым отблеском. Над самой рекой, подымаясь выспрь, парили алые пузыри и такого же цвета плотный пар, напрочь скрывающий видимость иного брега. Понеже чудилось...
  Чудилось, что другого брега и вовсе нет как нет, а сама река стелется на многие, многие версты, не имея конца и края.
  Право молвить, в этом месте, наконец-то, слышимо проявились звуки. Дотоль если, что и можно было услышать лишь сказанное спутниками. А тяперича стало воспринимаемо шипение лохмотков пламени в реке, ее бурчливое течение и даже посвистывающее выдувание пузырей. Оные в свой срок, касаясь лоскутков пламени, с гулким звуком, лопаясь, выпускали из себя кумашные пары. Вместо горечи с пожарища во ртах ребятишек вспять явилась сладость овсяного киселя, того самого который славяне вкушали на поминках по усопшим, тем соединяясь на самую толику с Миром Нави, а значит и со своими предками.
  - Киселька бы... овсяного испить, - едва протянула Алёнушка, возлежа, как и братец, на спине и всматриваясь в поднебесье... серо-дымчатое, где оставляя позади себя златую полосу летела Жар-птица. Такая далекая и, одновременно, близкая, обоим детишкам, словно давно покинутая родня или вспять давеча возвращенная.
  А воздух много сильнее наполнился ароматом овсяного киселя (схожего с кашей), сдобренного молоком да приправленного для сласти клюквенными али смородинными ягодами. Единым духом запах киселя охватил девчужку и мальчика так, что они прикрыли глазенки (вроде готовясь к смерти), и тады ж, наконец-то, его учуяли и духи. А Алёнка и Орей неожиданно застонали от болида в голос, абы горечь в их желудках, принялась ворча и шипя разъедать их изнутри.
  А может...
  То ворчала и шипела речка. Смородина речка. Огненная, смрадная река, которая кислятиной болот дотоль смердила. Река, которая жаждала извести весь славянский род, понеже ведала, зачем прибыли сюды ребятушки. И чего оставили они позади себя. И к чему должны были прийти и чего содеять?!
  А в очах сестрицы и братца, и досель сомкнутых, стало совсем темным-темно, и ноженьки да рученьки ихние принялась сводить корча, а по всему телу прошло коробление членов. Из глаз девчурочки (так как мальчонка вже ничего не мог сказать, больно тягостно дрожа) потекли слезоньки, ровно она прощалась с жизнью.
  - Алёнушка! Орюшка! - беспокойно вскрикнули колтки и томительно закачались тудыли-сюдыли на вытянутых корнях-ногах, каковые принялись уменьшаться в длине, обретая свой прежний вид. И с таким же участие к детворе кинулся Копша, да сдержавши шаг обок них, оглядел с головы до ног, удрученно исказивши свое лицо мельчайшими морщинками.
  - Смородину речку давешние роды, налюднявшие Явь, - заговорил дух сберегающий клады, и, погасив в морщинках свои красные глаза, оставил только для взору вертлявый нос. - Ащё величали Млечной рекой, у кой кисельные берега. Авось-либо дык и ёсть.
  - Может. Обаче ведь Смородина река, огненная, и разве ты не чуяшь, як от нее жаром пышит? - проронил Багрец, и резко дернул обоими плечами, посему они у него вздыбились подобно сучковатым веткам, выставив вверх остатки от срезанного отростка ствола.
  - Дурбень, ты! - вельми грубо отозвался Копша, и, обозрев стонущих в корче ребятишек, срыву ступил вбок. Ужель опосля широко шагая, он направился к реке подле каковой подпрыгивал клубочек, вроде из шерстяной нити скрученный, огнистыми зернятками перекидывающийся с водицей, каковая зеленые кочки мхов по краю берега обратила в красную плотную поверхность, подобной корке.
  Дух сберегающий клады подступил почитай к клубочку и горестно вздохнул, словно собирался содеять чего-то дюже ему неприятное.
  - Дайте, дайте мене киселька, овсяного, - чуть слышно шепнул Орей и губешки его полные, ярко красные, лоснящиеся, зараз померкли. Сперва лишившись блеска, а засим и цвета, приобретя серые тона, схожие с небосводом, раскинувшимся над путниками, в оных перестала даже вспыхивать златыми полосами Жар-птица.
  И Копша услыхав тот, вроде предсмертный возглас, стихший на последнем звуке, резко оглянулся. Днесь его красные очи, прячущиеся в складках лица, вспыхнули также ярко, как и сами огненные брызги реки, а мигом погодя досель переминающийся с ноги на ногу кувшинчик поспешил к нему. Кринка остановилась обок своего обладателя, и, беспокойно воззрилась вверх, притом слегка наклонив тулово, и вздев горло с трещинкой на пережабине.
  - Дык, не взыщи, - процедил сквозь сомкнутый рот, упрятанный в красных усах и бороде, Копша и, на-ка, резво присев на корточки, подхватил под донышко посудинку, да, не мешкая, кинул ее в реку.
  - Чё творишь! - испуганно вскликнул Бешава и, прямо-таки, икнув, качнул сначала головой, а засим ветоньками пищальника на ней, не тока зелеными листочками, но и черными ягодками. - Ежели Кринка утопнет, тобе вечно быть-побывать на ентом бережочке, абы ты не исполнил указания Доброхочего.
  - Ежели чада опочиют, - глубокомысленно протянул Копша и вдругорядь слышимо вздохнул, сопереживая своей реченьке. - Толды нетути проку в мной хоженной стёжке... - дополнил он, выявляя тем говором удивительную благородность.
  Дух разком свернул толкование, абы кувшинчик в реченьке не потонул, а окунувшись в нее, на чуток сокрыл в серо-белых водах собственное тулово, выставив вверх красные утиные лапки, часто-часто шевелящиеся в воздухе, точно жаждущие сейчас али попозжа (когда удастся вывернуться) поплыть вперед. Еще самую малость и Кринка качнувшись на водах вверх-вниз, так-таки,выровнявшись, приподнялась из реченьки. И немедленно тягостно ушла под воду почти до середины тулово (расширяющимся книзу с пережабиной под горлом), с тем опять же сразу шибутно заработав на месте лапками, вскидывая вверх яркие огнистые искорки и выдувая еще более плотные пузыри.
  - Вотде тудыкась её тудака, - сердито протянул Копша и тягостно качнул головой, затрясся и всеми остальными челнами тела (будучи таковым взволнованным). - Надоть же було дык далеконько упануть.
  Завершил он толкование, и, перестав трястись, как хворый али озябший, шагнул к краю Смородины реки. Дух качнул ручонками взад-вперед, самую толику присел на корточки, да, оттолкнувшись от мшистой кочки, полетел вперед. К всеобщему диву приземлившись на поверхность водицы, чай, таким побытом, используя остатки своих способностей. Одначе стоило ногам Копши коснуться воды, как сапоги, в оные он был обут, принялись медлительно погружаться в нее. Впрочем, сам дух сберегающий клады медлил чуточку времени, и ужотко в следующее мгновение, он, прямо-таки, дернул с себя синий кафтан. Не то, чтобы растягивая на нем медные пуговицы, а зримо срывая их, понеже они, разлетевшись в разные стороны, попадали в водицу, пустив притом широченные круги. А Копша вже сорвав и пролегающий по нему желтовато-блестящий поясок, точно прилепившийся к материи, да качнув кафтан туда обратно, кинул его вперед, как можно ближе к кувшинчику.
  Кафтан... вельми такой приличный с виду (лишь чуточку испачканный землей),распахнув рукава и борта, просквозил по воздуху, и, притулившись сверху на воду, затрепетал на её ряби, покачивая на ней и концы златого пояска. А сам Копша оказавшись голым, поразил взгляд колтков своим истощенным человеческим телом, выпирающими костьми на плечах, ребрах, торчащим вроде дуги на спине становым хребтом, вдавленным животом на котором отсутствовал пупок. Не прошло и мига как на полотно плывущего кафтана, выуживая ноги из сапог, сиганул дух сберегающий клады, да сразу присев на корточки, протянул навстречу барахтающемуся в водице кувшинчику руки. Обаче посудинка была поколь недосягаема, а кругом как то и вовсе махом вспыхнуло боканное полымя и его лепестки перекинулись на материю кафтана, и даже на выглядывающие из водицы голенища сапог.
  - Охти-мнешеньки! - болезненно вскликнул Копша и немедля качнул головой вперед, сбрасывая с нее в выбранном направлении колпак, красный, округлый, да дюже красивый с виду, притом оголяя свою лысую макушку, и узенький лоб, прикрытый жалкой порослью златых куделек. А приводнившийся колпак, опять же с лету вспыхнул по краям материи и легошенько вроде как выгнулся, видно, приподнятый выдувшимся из водицы пузырем. Да тока ему не удалось набраться мощи, понеже на колпак поспешно запрыгнул Копша, поджимая саму материю к воде, и единожды направляя руки к кувшину. Чудно так, но дух сберегающий клады весь тот срок, что сигал по речке, не поднимался со корточек, и тем больно напоминал утку, от каковой Кринке достались лапки.
  В этот раз Копше удалось ухватить кувшинчик за горловину и вытянуть его из воды, гулко стеная, будто обварив в том плывущем чаду свои ручонки. Впрочем, дух не жаловался на происходящее али боль, действуя торопливо, он рывком поднялся с присядок, прижав к груди посудинку.
  - И чё, ты, таковое диешь? чуть було мене не утоплять в энтой смрадной водице, - возмущенно протянула Кринка, дугой изгибая трещинку-рот (поместившуюся на пережабине), да внезапно раскатисто фыркнула, выпустив из собственных внутренностей (точнее из горла) большущий пузырь, махом лопнувший и превратившийся в алый густой пар.
  - Смолкни, Кринка! - вельми грозно отозвался Копша, и, не мешкая, развернулся, качнув туды-сюды посудинку, будто с трудом удерживая ее в руках, каковые зримо поменяли свой землистый цвет на розоватый, почитай до запястий. Одначе ужель в следующий момент времени дух сберегающий клады спешно прыгнул на полностью объятую пламенем поверхность кафтана обеими ногами, обтянутыми онучами (по каковым опять же перекатывались искорки полымя). Все также же скоро, едва коснувшись подошвами ног голенищ тонущих сапог, он вже погодя оказался на бережке, крепко прижимая к груди кувшинчик. Право молвить, легошенько вспенив послед себя белые с черевчатым отблеском студенистые, али вернее кисельные берега.
  - Эвонто огненная, смрадная река, - испуганно дыхнули сразу в четыре рта колтки, шевельнув чуть очерчиваемыми губами, расположенными не только на голове, но и животе, не сводя взоров с Копши. - А ежели та водица погубит ребятушек?
  Дух сберегающий клады, продолжая прижимать к груди посудинку, легошенько склонил над ней нос, качнув его вертлявым кончиком, и ощутимо втянув в себя парящий над горловиной аромат, весьма разумно молвил:
  - Небось, энто всего-навсе вера... И коль мы будям ладиться, чё сей овсяной кисель, кой вожделеют чада, дык вототко и будя. Понеже по мене, тык яснее ясного млеком веет.
  Обаче Бешава и Багрец стоящие подле сестрицы и братца страшились той смрадной водицей и вовсе их умертвить. Потому стал действовать Копша, он широкими шажочками приблизился к Орею, лежащему на спине, на землице, ужоль не падающему признаков жизни, с посеревшей кожей лица и выступающими скулами, вроде он схуднул, лишившись прежней сбитости. Сомкнутые глазки мальчика ноне не покачивали белесые, длинные ресницы, а под тонкой кожей век не перекатывались зеницы ока.
  Дух сберегающий клады спешно присел на корточки подле головы отрока, и, наклонив край горловины посудинки, плеснул в чуть приоткрытый его рот бело-желтого густого киселя. Плотный сгусток того кушанья упал Орею на уста и помалешенько принялся проскальзывать сквозь щелочку меж его губ внутрь рта.
  А Копша ужель поспешно поднявшись с присядок, шагнул в направлении лежащей девчушечки, поколь еще вздрагивающей всей плотью и особлива конечностями. Несмотря на то, что замершие губы и сомкнутые веки отроковицы, не колыхались, а посеревшую кожицу лица укрывал бусенец водицы, понималось, что сестрица супротив братца днесь еще борется за жизнь.
  - А, ну-кася, - грубо указал дух сберегающий клады, застывшему возле девоньки колтку, - придержь ейну главу, дабы Алёнушка ротанюшку отверзла.
  Бешава не мешкая, абы досель стоял рядом с девонькой, присел на корточки обок ее головы, да, как и означил Копша, надавив на подбородок(выдающийся округлостью), совсем немножко приоткрыл ейный рот. А дух сберегающий клады хоть и стоял со стороны макушки головы Алёнки в этот раз, не приседая, качнул в направления ее лица кувшином, плеснув из него поток бело-желтого киселя. Густое кушанье плюхнулось на лицо отроковицы, и, скатившись к губам, медлительно просочилось ей в рот. Притом мучнистый студень, будто окатил кожицу девонюшки, сняв с него всю серость и явив обычный бело-розовый цвет, сквозь кой проступили голубые жилы. Кисель лениво и без остатка, покинув губы, вернул и им не только полноту, но и ярко-красный цвет. Алёнушка же сглотнув киселька, сразу сделала глубокий вздох, и затрепетала на ее округлом лице каждая жилочка, на щечки выплеснулся густой краской алый румянец, качнулись частые белесые реснички да чуточку дернулся кверху и без того вздернутый кончик носика.
  - Надобно, ащё киселька поддать, - протянул Багрец, поглядывая на досель не падающего признаков жизни Орея, и вспять того, словно просыпающуюся Алёнку.
  Копша незамедлительно качнул кувшинчиком, плеснув из его горла (вельми метко) киселька в сторону лица отрока, а последки вылил прямо в широко открывшийся для вздоха рот девчуги, при этом дюже горестно молвив:
  - Ну, надоть же було утоплять усю одёву, из-за сей мелузги.
  
  Глава двенадцатая. Калинов мост.
  - Ну-кася, явилася, кода-ка понадоба минула, - протянул Копша, выплескивая все накопившееся недовольство супротив приземлившийся на бережок Жар-птицы, каковая принесла в клюве тонкую, златую полосу света, опустившуюся сверхуна водицу. Больше напоминающее кайму, весьма ажурное по краям, световое полотно, притулившись к поверхности реченьки, и, само нежданно вспыхнуло злато-кровавыми лепестками пламени. А потом принялось вспучиваться, поднимаясь выше стояния речки, создавая, таким побытом, мосток да вместе с тем малешенько поигрывая с бело-серой водицей, вплетая в себя боканные лоскуты полымя и огнистые искры.
  Посему когда ребятишки, напоенные овсяным кисельком, смогли сесть, поперед них над водицей пролег слегка изогнутый злато-кровавый настил (только не из бревен, а из света), иноредь вспыхивающий огнистыми крупинками. Мост как раз расположился над тем местом, где все поколь пыхая пузырями, медленно погружались в водицу сапожки Копши, в след дотоль уже утопшему кафтану и колпаку. Таким образом, указывая на великодушие духа, пожертвовавшего, ради спасения детей, не только одеждой и обувкой, но ине пожалевшего собственные руки, пясти коих сменили землистый цвет на розоватый, должно статься, так обгорев. А световой настил, еще маленько подрожав, погодя все-таки застыл, наблюдаемо став плотным, чей иной конец (супротив того, который воткнулся в ближайший брег) терялся в глубинах густого ало-серого пара, однозначно, пахнувшего овсяным киселем... а может тока парным молоком.
  Это, как кому казалось...
  - Прибыла кады смогла, - отозвалась Жар-птица, и, перестав вышагивать по земле, остановилась подле вытянутых ног сидящих детишек. - Абы с поднебесья тянула эвонтов луч, - дополнила она и качнула головой, да венчающим ее хохолком, - оный удалось мне выудить из серых кучных облаков, каковые стыковались с тьмой плывущей обок них. Обаче, нам стоит поторопиться...
  Впрочем, дивному птаху не удалось договорить, понеже его прервала Алёнка, поддерживаемая под спину Бешавой. Девонюшка, досель оглядывающая странников, днесь повернула голову вправо туда, где стоял Копша, и, обозрев его с головы до ног, немедля вскинула вверх свои резко выступающие плечи, бугорки на каковых приподняв материю рубахи, сподобили на ней множество складок, да взбудоражено сказала:
  - От же, Копша! Враля ты какая... Сам говаривал, чё под сапожоньки не наволочил онучи, а они, так-таки, там были повязаны.
  И тотчас колтки, Орей, Жар-птица и вжесь спущенный на оземь кувшинчик уставились на Копшу, поражаясь таким вракам да осуждающе качнули головами (а некто и самим тулово). Посему последний стыдливо прикрыл порозовевшими, от смрадности водицы, руками срамные места (каковые одначе, как и пуп, и иные признаки людей на теле духа не имелись) и вдумчиво отозвался:
  - Сие не лганье. Всего-навсе запамятовал я... Таковое частехонько со мной учиняется, ежели я с устатку в стёжку отправился пеши.
  - Запамятовал он, - сердито процедил Багрец, и еще выше вздернул кончики своих носов на обоих лицах, выставив напоказ сразу четыре круглые ноздри, а перекосившиеся в сторону губы, болезненно взроптав, и вовсе крякнули, вроде так "кряк...кряк". - А коль мы сей миг тебе, кулёма, за энто виляние по башке надоем?Она ноне тык удачно колпаком-то не прикрыта, - сердито досказал старший колток, тяперича издав и совсем чудной звук, похожий на "шааак... шааак".
  - А по главе не надоть бивать, - торопливо откликнулся Копша, и, шагнув влево, прижавшись к Алёнке, вскинул вверх руки да прикрыл макушку головы розоватыми дланями. - Понеже колпакя отдавывал, як и инаковую одёву да обувку, дабы уберечь чад, -и сия реченька прозвучала так ровно, без бахвальства присущего духу, что стало ясным, он жертвовал, и своим имуществом, и собой не ради выгадывания, а по щедроте души (коль она та душа у племени духов имелась).
  - И впрямь, чё вы притесняете Копшу, - вступился Орюшка, да поддерживаемый Багрецом, принялся неспешно подниматься на ноги. - Ведь я же его нес на раменах, не вы... Поелику я благадарствую Копше, чё он спас меня и сестрицу от болести, напавшей на нас...
  Малец распрямил стан и легошенько вздрогнул сверху до низу, качнувшись вправо-влево, вроде подрубленного деревца. Одначе он все-таки устоял, не упал. Может потому, как ему весь тот срок пособлял Багрец... А может потому как мальчик ноне проявил свой дух мужа, во всем и всегда умеющий выстоять, несмотря на слабость. И сызнова обнаруживая свой мужской образ, Орей протянул руку и придержал подмышку, медлительно поднявшуюся в след него Алёнушку.
  - Я вас уберег не от болести, а от погибели, - вставил в образовавшуюся тишь, нарушаемую только медлительно лопающимися пузырями над рекой, дух сберегающий клады. - Абы за Смородину, Млечну речку живому хождение возбраняется. И то ладушки, чё вы зачуяли аки льзя минуть ее... То значица выкушать овсяного киселька. Коем в Яви поминают живые мертвых и, эдак, оживляют память о былом. И сия зачуть кажет на вас аки на чудовых чад, кые в давнишние времена...
  - Энто никому ненадобно ведать, чё було в давнишние времена, - за всех проронил Бешава, и по его лицу, поместившемуся на голове, пробежала огнистая полоса, видать, живописавшая так недовольство. - Ибо Орей и Алёнка живут-поживают в сие веремя. И им совсем не к чему ведать какими дурачищами были те... иные люди, погибшие в потопе.
  - Сие ты занапрасно дык язычишься, чай, поелику оченно младой. Абы ты може чё-нить и слыхал, обаче доколь малешенько зрел, чуял, полошился, - глубокомысленно произнес Копша, и, качнув головой, сотряс с них длани собственных рук, оные переместились сызнова к срамным местам, прикрыв их (пожалуй, только в силу свычки). - Инде людям понадоба ведать пошто сгинули древлие рода... Дак и не усе они, те древлие люди были дурачищами. Середи них многий слыли редкостными, велими, ясными. Особлива те кои жили-почивали спервоначалу. И юшку они исконь лили не жалеючи, дабы уберечь Явь, кою величали Бел Светом, от вской нечисти, небось, не токма злом явленную...
  - Будя о том! - молвил Багрец, тем возгласом сворачивая разгорающуюся безладицу. Он, дотоль придерживая под стан Орея одной рукой, иную вскинул вверх и махнул ею, сим движением точно смыкая рот Копше, каковой почему-то дюже горестно вздохнув, отвернул голову от ребятишек, сокрыв, эдак, лицо и переживание на нем.
  - Вы, чаво! - тяперича, прямо-таки, вскликнула Жар-птица и позади нее долгий хвост легошенько качнувшись, поднялся вверх, размашисто развернувшись и блеснув кажным отдельным перышком, таким ослепительно златым. - Нешто не зрите, чё окрест творится?! - вопросила она.
  И тот же миг все стихли...
  И, кажется, замерли пузыри в реке.
  Лишь продолжили свое порхание огнистые искры в воздухе и водице, самую толику оттеняя одно и придавая иному кумашные полутона.
  А округ (права была Жар-птица) небеса и оземь наполнялись тьмой, да так быстро, так-таки, мгновенно. И если болотистые земли ужотко полностью сокрыла чорная мгла, подступив с того края к спутникам и словно надавив на них, то над реченькой пары, допрежь ало-плотные, стали не столько густеть, сколько сначала краснеть, а потом синеть. Не прошло и толики времени, как их кучная марность сомкнула в сем мраке и сами берега, и реченьку, и водицу, колыхающуюся в ней. Да сызнова содеяв приглушенность звуков, утопила в них досель царящие запахи, как и само ощущение жизни. Всего-навсего продолжали не часто вспыхивать лоскутки боканного пламени на воде и с тем подсвечивать злато-кровавый мосток, проложенный над ней.
  Еще чуточку времени и клубочек, словно из желтой шерстяной нити, скрученный да яркими огнистыми зернятками украшенный, торопливо спрыгнул с землицы (на которой весь тот срок, замерши, лежал), и, приземлившись на чуть изогнутую поверхность настила, поигрывающего рябью света, покатился вперед, зазывая путников за собой. И тому зову следуя, первой в след клубочка, шагнула Жар-птица, собравши в единое перо свой дивный хвост и словно факел вздевши его вверх, таким образом, освещая путь для странников. И также не мешкая за дивным птахом ступил Орей, поддерживаемый Багрецом, и Аленка ведомая под руку Бешавой, и тока засим взошли на мосток Кринка да Копша.
  Дух сберегающий клады сделав несколько неспешных шажков по поверхности настила, слышимо охнул и с тем, не скрывая огорчения, али желая высказаться, протянул:
  - И не подобает вам язычиться о давнишних веременах с таковым непочтением. Абы не ведаете вы, какие толды люди бытовали. Як собя во имя рода не щадили ... Не постигаете, кых побоищ мы духи тожно трогивали и сколь в ниху теряли нашего роду! А вы, будя... будя о том... о сем.
  Копша как-то разом смолк в той мгле и горестно задышал, будто зарюмил, застонало чем-то своем...
  О том, что некогда пережил сам, и что ноне напрочь позабыли иные, люди ли, духи...
  О том, что продолжало отдаваться беспокойством и болью в нем, духе сберегающем клады.
  И сие плывущее в Копше огорчение, даже в густой тьме, ощутила Алёнушка. Посему желая поддержать духа, чуть слышно (оно как и сама побаивалась сего мрака) молвила:
  - Не кручинься Копша об ушедшем, ведь нонича в Яви столько боли и слез. И надобно нам всем того лютого Скипер-зверя осилить, дабы он славян не мучал. - Девчушка на малость прервалась, прислушиваясь к стонущему о прежнем времени духе, и растерянно дополнила, - да в нонешнее веремя, без вас духов, небось, мы люди сызнова не справимся, - таким родом, призывая к единению всего светлого, доброго и живущего в Яви.
  Копша, впрочем, не откликнулся, поразив отроковицу собственными переживаниями, оным тот, как казалось, не был досель подчинен. Однако и без ответа девчура ведала, ощущая то своим сердечком (заключенным в груди), что дух сберегающий клады, на первый взгляд такой жадный, ради Яви и жизни людей может пожертвовать не только тем не понятным золотом, обилием, но и, по всему вероятию, самой жизнью. Чего дотоль ранее, ради ребятушек, выказал...
  Тягучий мрак, проступая позади Алёнки(несмотря на сияние хвоста, и всего оперенья Жар-птицы), смыкал идущего послед нее Копшу, ровно как отдалял дремучие времена, об каковых он днесь так полошился. А пар, дотоль алый, нынче смоляной, клубился все мощнее, становясь чадным, горьким. Курясь над самой реченькой, хмарь частенько выплескивала во все стороны широкие разрозненные полосы, не редкостью заслонявшие не только впереди ступающим сам мост, сверкающий огнистыми крохами, но и сияние дивного птаха. Эта морока, плывущая не только разрозненными лучами, но и пухлыми пежинами, витыми клоками, вмале полностью поглотила лоскутки кумашного пламени на воде и огненные искорки, пляшущие на их кончиках. И тогда же затихли звуки, и перестали слышаться набухающие пузыри, допрежь с легким шорохом лопающиеся. Лишь все еще воспринимался шелест ступающих по мосту ног и лап. И вспять тому безмолвию все сильней и сильней стал ощущаться жар, колыхающийся в воздухе и касающийся кожи лица, рук, пощелкивающий волосами на голове и малешенько обжигающий стопы, и то вопреки кожаным порабошням прикрывающим ноги. Одначе в этот раз все спутники и даже Копша ту жарынь принимали молча и все также не издавая ни звука шли вперед, вслед изредка заслоняемых курящейся мглой Жар-птицей и клубочком.
  И долзе так тянулся мосток.
  Пожалуй, не один час, должно статься, два или три.
  Впрочем, время спустя того хода клубочек, Жар-птица, а послед них и Орей с Багрецом ступили на плотную оземь. Да не на ту, по каковой досель шагали в межмирье и коя кочками мха и водьями выступала. А на ту, по оной будто каменья и мелкий такой окатыш рассыпали, под стопами ног переминающийся попервоначалу в дресву, хрящ, а посем и совсем в песок. Оно и до этого места совсем ни чем не пахло, всего-навсего горечь витала кругом, заскакивая в рот, ровно с пожарища. А стоило и Алёнке с Бешавой ступить на каменистый бережок, как и смрад испарился. И, кажись, пропали все запахи, не только приятные, но и вспять им противные.
  - Охма! Охти-мнешеньки! Бегчи Кринка! Бегчи! - нежданно раздался позади громкий крик Копши. И тотчас развернувшиеся странники, в сияние света отбрасываемого Жар-птицей, разглядели бегущих по мостку кувшинчика и духа сберегающего клады, вельми выпучившего свои красные глаза (во тьме, так-таки, вспыхивающие кровавыми пятнами). Бег Кринки и Копши кажный миг убыстрялся, а все потому как позадь них мост-луч медлительно сворачиваясь в рулон, будто жаждалих нагнать и подмять. Его дивный, в свете оперенья птицы, червлёно-желтый цвет(вроде раскаленный докрасна), принялся ссыпать в разные стороны сгустки крупных кровавых брызг, да раскидывать кроваво-златые лепестки полымя, особлива желавшие поджарить сраку духа сберегающего клады и донышко кувшинчика, не столько даже их ноги и лапы.
  - Шибче! Шибче! - испуганно заверещали ребятишки и колтки, узрев надвигающуюся на их спутников погибель в виде огромного рулона (видимо, вобравшего все же три часа ходу). И сей же миг Жар-птица распахнула свои внушительные крылья, и, сорвавшись с места, воспарила в воздух, направив собственный полет навстречу бегущим. Ее мощные лапы, разомкнув хватку, подцепили на загнутые златые когти Копшу за густющую красную бороду (малешенько притом вскинув его лицо вверх) и Кринку за горловину. И дивный птах сразу вильнув в бок, сокрылся вместе с духом и посудинкой в плотной тьме, впрочем, лишь для иных странников.
  - Сие, небось, Калинов мост! - послышался низенький голос Копши из того непроницаемого мрака. А ужотко в следующее мгновение из курящейся угольной хмари показался дивный птах держащий в лапах Кринку и духа, каковой с вздетой вверх головой, озабоченно проронил:
  - Занятно отонудуже ты энтов луч влачила?
  - Из высот небесных влачила, он тамоди за облако концом цеплялся, - пояснила Жар-птица, неспешно сбавляя высоту и пристраивая на оземь сначала Копшу да кувшинчика, а засим приземляясь сама, едва ухватившись за каменистую почву обеими лапами, вогнав в нее златые когти. Замерев на месте, она распушила свой хвост, который легошенько качнувшись, поднялся вверх, размашисто развернувшись и блеснув каждым отдельным перышком, таким ослепительно златым. Одначе в той царящей тьме лишь самую малость осветившим пространство.
  А на Смородина реченьке, так-таки, не догнавший детишкиных спутников мост, днесь весь свернулся в рулон, словно тканного полотна, и уперся в край берега. Ярко вспыхнуло на его поверхности полымя, выплеснув и на каменистую землю, и на ало-серую водицу махунечкие искорки да отдельные лохмотки огня. Рулон, кажется, и горел всего-то пару мгновений, однако и за сей срок, полностью иссякнув, единожды пустив в разные стороны снопы огнистых капелек, воспарил вверх дымчатой едва зримой завесой.
  - Река Смородина, - заговорил Копша, стоило только поднявшемуся вверх пару затеряться во тьме. - Лежма лежит возля межмирья и Мира мертвых, межмирья и Нави. И реку ту льзя минуть токмо по Калиновому мостку. Кой, небось, ктой-то из богов, тобе Жар-птица лучом в небеса метнул, дабы пособить чадам, - дух враз прервался и удивленно качнул головой, поражаясь тому, что боги так вот открыто помогали Орею и Алёнке, очевидно, желая избавить и саму Явь от лютого Скипер-зверя.
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали. Времена кады они жили в Яви ли, Синей Сварге ли, в Нави все едино обок славян, коих чадами величали. Посему в те времена боги всеми силами помогали детишкам своим, малым али большим, и яснее ясного вельми их любили...
  
  Глава тринадцатая. Удивительная встреча.
  И сызнова странники ступали вперед...
  А вокруг, как и досель правила хмарь. Плотная, курящаяся, заползающая в рот и нос да словно давящая на голову, уши, глаза, отчего кажный шаг становился тягостным, кажный вздох прерывистым. Особлива от сей мучительности страдали детишки, каковые даже испив овсяного киселька, спустя время стали ощущать слабость. Оно яснее ясного, что им нужен был отдых. Одначе плывущая тьма ноне не озарялась Жар-птицей, коя какой-то срок назад улетела в небеса, да сразу в них погасла. Посему невозможно было в сем края выбрать место привала али малого роздыха. Ибо окрест ничего толком не наблюдалось, всего лишь созерцался бегущий впереди клубочек, своими огнистыми крапинками указывающий путь.
  На самой же земле, выстланной каменьями (в основном дресвой да хрящом), при движении ног превращающимися в песок, не примечалось мельчайшей травинки, не то, чтобы там кустика или деревца. Не было в этой стороне и запаха, пусть бы смрадного али кислого, не являлось и малого дуновения. И сызнова, как вначале пути по межмирью, звуки чудились приглушенными, и весьма ближними, словно только поднятыми от шарканья стоп о гальку и песок, да так и повисшими в воздухе. Ощутимым в сей густой мороке являлось только одно, что само движение шло вроде как под уклон, будто дотоль все времечко ступали по выровненной оземе, а тяперича принялись спускаться с возвышения.
  Изредка поперед клубочка появлялись размазанные серые тени, напоминающие собственными очертаниями людей. Да только те дымчатые люди супротив теням, так-таки, имели глаза, обвод носа, губ, космы на голове и даже распашную в основании долгополую рубаху. Вместе с тем белесость их тел, конечностей и глаз, указывала на них как на созданий родственных все же духам, не людям.
  Кады очередная такая тень, едва качнув ворохом волос, проявилась впереди клубочка, да наблюдаемо выпучила вперед свои глаза (каковые в темноте засверкали зеленоватым светом), и широко раззявила беззубый рот, Алёнка испуганно вскрикнув, тотчас замерла на месте. Она и дотоль видела тех странных существ (вельми резво исчезающих), обаче нынче, когда тень так явственно себя проявила, и вовсе вспужалась. А поскольку подле отроковицы шел Бешава, поддерживающий ее под локоток,так и он немедля застыл. И вскинув вверх голову, с беспокойством взглянул на девчушечку, стараясь понять, почему она оробела. А малостью погодя сдержали шаг ступающие впереди Багрец и Орей, да шествующие позади (также парой) Копша и Кринка.
  - Ты чё Алёнушка? - беспокойно вопросил младший из колтков, да вскинув вверх и левую руку, поддержал локоток девонюшки обеими пятернями.
  - Як чё? - всполошено откликнулась отроковица и совсем чуть-чуть вытянула вперед выю, будто желая тем оглядеть местность и мелькающие на ней дымчатые существа. - Ужели вы не зрите, энти тени, кажущие поперед клубочка.
  А серовато-прозрачный человек, допрежь таращившийся из темени, внезапно замерцал своими зелеными очами, и срыву сомкнув пред собой густые черные пары, на вроде завесы, сокрылся в том мраке, так ровно его и не было никогда.
  - Какие таковые тени? - обеспокоенно переспросил Орей да принялся оглядываться, тудыли-сюдыли, словно и впрямь ничего странного не наблюдал.
  - Ты чё, Алёнушка, никак подустала, - с тревогой в голосе, коя не редкостью сопровождалась утиным"кряк...кряк", протянул Багрец, и обернувшись, уставился на девчушку, в плывущей темени сливающейся с ней собственным ликом.
  - Ну, як же... як?! - разгорячено запричитала отроковица, и, вскинув вверх обе ручонки, прикрыла дланями рот, так вот переживая и волнуясь не только тому, что видела, но и тому, что не видели другие. Еще миг и девонька топнула правой ноженькой, вогнав подошву порабошня в плотную поверхность песка и гальки, да ощутимо выплеснула вверх ее аромат, оный насытил пространство округ легким степным духом, уже лишенного трав и заполненного только ветроворотом поднятой мельчайшей иссушенной почвы.
  - Не полошись, Алёнушка, - вмешался в толкование стоящий позади нее Копша, с недавнего времени весьма ею уважаемый. - Ты истинно углядаешь тени... Отзвуки людей, кые баиваться хаживать дале по Нави, кые баиваться повеления богов в Ирий им, али Пекло, кые баиваться инакового рождения в Яви. Сие тока последки людей неладных, негожих аже Пеклу, страшливых, слабовольных.
  Дух сберегающий клады смолк и девчужка почувствовала, как его ладонь коснулась ее спины, дивно так (при столь малом росте Копши) пройдясь по ней сверху вниз, не столько даже по материи рубахи, сколько по становому хребту, вершителю самой жизни человека. Ровно Копша тем касанием чегой-то перепроверял, али только успокаивал отроковицу, абы в следующее мгновение, не для всех, а тока для нее он тихонечко шепнул:
  - Не вскому дадено то узреть. Постичь дадено токмо даровитым, избранным. Таковым аки ты девонюшка. Небось, ведаешь ты, чё величание твое значица избранная...
  - Алая, огненная, солнечная, - опять же негромко отозвалась Алёнка, поясняя значение собственного имени и теперь только поняв, что те тени в темнеди весь тот срок видела лишь она и Копша, такой разительный, древний дух.
  А в не менее черных небесах (столь не привычных Яви, абы там небосвод смотрелся зачастую сине-марным), воспринимаемых всего-навсего поднятой кверху головой, неожиданно, где-то осмысленно впереди блеснула малая златая прореха, будто разрезавшая мрак надвое. Этот яркий свет, впрочем, созерцался толику времени, и, погаснув, поглощенный густой хмарью, ужель проявился сиянием, мгновение погодя, и вовсе близехонько, в чуть вскинутом взгляде.
  - Для усех инаких алая, огненная, солнешная, а для лучшатых людей, - все также шепотком досказал Копша и вроде как подул на стоящую поперед него девчурочку, видно, внедряя в нее собственные познания. - Избранная, красная, красивая и не в ясности образа, а в постижении скровенности духа. Поелику и була ты избрана Макошью, абы даровитостью володеешь.
  - Какой такой даровитостью? - удивленно вопросила Алёнушка и оглянулась, да узрев духа сберегающего клады, вскинула вверх свои резко выступающие плечи, бугорки на каковых приподняли материю рубахи, качнувшей своим расшитым подолом.
  Да только Копша не откликнулся, он, ступив назад, прикрыл дланью поднятой руки свои глаза, словно заслоняясь от кумашного сияния, оное исходило от Алёнки и было зримо всего-навсего им одним, абы стоящий подле Бешава, ничего такого не приметив, ровным голосом протянул:
  - Пожалуй, Жар-птица вертается, - таким побытом, наблюдая только за мерцанием света в поднебесье.
  Наверху же тьма стлалась больно густо, ибо легкий отблеск златого сияния оперенья дивного птаха едва мог ее разметать. Впрочем, желтовато-блестящие переливы зримо проступали над странниками, снижаясь все ниже и ниже, да отвлекая их от переживаний девонюшки. А время спустя свет исходящий от Жар-птицы, так-таки, разрезав на части черную хмарь проявил ее весьма крупный образ с длинной точеной шеей, маленькой головой, увенчанной хохолком, да долгим широким хвостом в виде опахало, блистающим каждым перышком. Она вдруг блеснула своим дивным придивным желтовато-блестящим опереньем, взметнула опахалом хвоста и принялась медленно и плавно спускаться вниз, совершая небольшие круги, притом рассеивая вокруг себя мглу. Не то, чтобы ее, уничтожая аль изгоняя, просто размыкая.
  А на ощутимой полосе небозема, внезапно тончайшим лучом, проявился красно-коричневый свет, словно предшествующий рассвету. Жар-птица меж тем свершив и последний круг над странниками, стремительно свершила посадку прямо под ноги Алёнки, да сложив крылья на спине, тяжко-тяжко задышав молвила:
  - Лучше б я туды не летала. Глядите-ка, чё за мной уцепилось, - и немедля снизила собственное сияние, одначе не перестав переливаться златом, всего-навсе погасив насыщенность света на оперенье. Она теперича и вовсе шагнула ближе к девчурочке, да прижалась к ней, будто желая (коли было возможным) нырнуть под материю ейной долгополой рубашки.
  А в небосводе, досель мрачно-темном, красно-бурая полоса принялась разрастаться, захватывая весь зримый окоем. Распространяясь не только по дугообразной поверхности небесного купола, но и по сравнительно выровнявшейся оземи. И если небесное приволье лишь побурело, то землица полностью сменила тона, по первому с черного на боканные, а засим на цветные. И тутова не токмо почва окрасилась в светлые тона, по большей частью бурые, желтые, серые, но и сквозь ее каменистую поверхность стала вылезать травушка. Сначала невысокая, она, потянувшись вверх, слегка склонила свои метелки вправо, и, качнув ими, ссыпала наземь мельчайшие зерна. И опять же враз те семена словно, и, не достигнув почвы, выпустили вниз коренья, а вверх тонкую поросль веток, как-то махом обратившись в небольшие кусты. Ветви, которых, значимо побурев, также мгновенно из полноватых почек, заполнивших все отростки, выдавили листочки, цветочки и, кажется, единым духом новые зерна. А миг спустя осыпавшиеся семена вызвали рост деревьев, не просто тонкой поросли, а, прямо-таки, дружно явившихся могутных дубов, елей, берез, яблонь, вишен, подмявших под себя кровавость небосклона, коя пролегла от восходящего из-под колоземицы рдяного светила, показавшегося всего-навсего верхней своей краюхой.
  Еще совсем чуть-чуть и впереди, обаче, как и с боков, позади, колыхнули зелеными кронами мощные деревья, в свой срок наполнившие ветви цветами и плодами, да раскидавшие в разные стороны малую россыпь семян. И немедля лазурь листочков, как и кумашность плодов, сменилась болотностью и кровавостью расцветки. А бурая полоса небозема, рябью волны пройдясь над головами спутников да вроде схлынув назад, затерялась в дали, там, откуда прилетела Жар-птица и, где созерцалась краюха рдяного светила. Видать, и в той стороне сменив цвета на земле, и, пожалуй, заместив каменную поверхность почвы на лесные дали, позади путников.
  Почти в шаге от места, где стояли путники, нежданно слышимо хрустнув, в оземе образовалась малая трещинка. Она срыву проложила в разных направлениях более значимые разрывы, один из которых дотянулся до ближайшего дерева и поднырнул под его корни, слегка приподняв их над самой землей. А миг спустя из-под изогнутого, бурого корневища выплеснулась вверх столбом водица. Темно-синяя, она, ровно сиганула вперед, врезавшись в почву и раскидывая ее вправо-влево, принялась пробивать себе русло, одновременно, расширяясь, бурча и убыстряясь, разбрасывая капель во всех направлениях и с тем, образовывая родники, ручьи, озерца.
  И поднятые в воздух капелюшки водицы переплелись с ароматом цветов, украсивших не только деревья, кусты, но и кончики трав, собственной красочностью превратив сей край в благоухающую, плодоносящую рощу. Легкий порыв ветра сначала тока просквозил, где-то в поднебесье, ощутимо свистнув, а посем резко опустившись вниз, колыхнул зараз ветви деревьев, стряхнув с них лепестки цвета, оные закружились в воздухе, опять же взметнув крылышками и обратившись в крупных с ладонь бабочек. Всякого разного цвета: белого, желтого, красного, голубого, зекрого. И вся эта дивная сторона заполненная деревьями (не только могучими дубами, пышными елями, стройными березами, раскидистыми яблонями, ветвистыми вишнями), кустарниками, кустиками, мхами, травами, полноводными реками, витиеватыми криницами и плоскими озерами, поражала взор собственной юностью. А яркость красок и насыщенность запахов, в сиянии восходящего на небосвод светила, не теряла истинности собственного цвета, лишь подсвечивалась отдельными короткими кровавыми полосами, проложенными по кронам деревьев. Впрочем, все также сия местность таила в себе тишину, нарушаемую только перекличкой воды в ближайшей речке, колыханием ветвей на деревах, шептанием листвы и взмахами крыльев бабочек, так будто этот край никады и не был населен птицами, зверями, али гадами.
  Хотя не то дивное и быстрое преображение земли привлекало внимание странников, а летящее в поднебесье им навстречу существо, точно и впрямь ведомое хвостом Жар-птицы, иль только толкнувшее поперед собственного движения ту самую волну перемен. И то приближающееся создание созерцалось наполовину змеем. Имеющее вниз от стана плотное, крупное змеиное туловище, с извивающимся в полете хвостом, сверху оно обладало человеческой его частью, с головой, руками, грудью. Змеиная часть тела буровато-зеленой расцветки, в сиянии одного из лучей следующего за созданием, вспыхивала червлёными искорками, ровно пролитой крови. Полупрозрачные крылья, усеянные тончайшими черными жилками, выходившие из спины существа и по виду схожие с огромными лепестками (будто давеча снятыми с какого-то мощного цветка), неторопливо взмахивали в воздухе, разгоняя в разные стороны парящих кругом бабочек.
  Создание, очевидно, направившее полет вниз, медлительно приближаясь, вмале обрисовалось четче, и странники разглядели, что до стана сие была женщина. Стройная, с большой грудью крепко обтянутой поддерживающей узкой полосой черной кожи (притом с оголенной остальной частью тела), крепкими, мышцастыми руками и плечами, каковые выдавали в ней не простую женщину, привычную к труду в доме или поле (девицу, мать, бабку), а нечто более могучее, с чем поколь не сталкивались ребятушки и обобщенно славяне. Ее молочно-белая кожа человеческого тела, озаряемая изнутри желтоватым сиянием, подсвечивала более яркие, прямо-таки медовые, выпуклые жилы и нитки мышц (шевелившиеся, во время движения рук, покачивания плеч).
   На каплевидном лице создания с высоким лбом, выпуклой спинкой носа, располагался широкий рот с большими, слегка выступающими светло-красными устами, и обращающие на себя внимание крупные черные очи, словно поглотившие зрачок и белок. Своей тьмой они поблескивали из-под выступающих надбровных дуг, очерченных тонкими черными бровями, и, кажись, пронзали всех разом, особлива духов, посему Копша протяжно выдохнул, а колтки, вспять захлебываясь воздухом, всхлипнули. Густые, черные, вьющиеся волосы женщины были распущены и той мощной тучей покрывали спину, дотягиваясь до стана, а точнее до того места, где человеческое соединялось со змеиным, покрытым чешуйчатой, сухой кожей.
  Впрочем, стоило только кончику хвоста существа коснуться зеленой поросли трав, ластящейся к стопам ног детишек и духов, да лапкам кувшинчика, как кожа змеиного туловища, приподнявшись, каждой отдельной пластинкой, дотоль лежащей взакрой, одновременно, переместилась вправо. И тот же миг вправо, в след щиточков, будто разворачиваясь, дернулся и сам хвост, и змеиное тело, распадаясь на две части. Еще один виток и со змеиного туловища и хвоста вниз осыпались все пластинки, высвобождая с-под себя человеческие ноги, оголенные, мускулистые, крепкие покрытые молочно-белой коже озаряемой изнутри желтоватым сиянием.
  Днесь пред странниками предстала вельми высокая женщина (пожалуй, что в ней имелось не меньше косовой сажени, а может и более того), отчего ребятушки и духи срыву вскинули свои головы вверх, дивясь такой мощи и единожды ее пугаясь. Чудясь тому, что на той окромя узкой полосы прикрывающей грудь, короткой, черной, кожаной поневы, да укрепленного обок нее на тонкой, железной цепи длинного ножа, с изогнутым клинком (заточенным с двух сторон) и мощной рукоятью обтянутой витой синей кожей, ничего не имелось.
  Босые стопы женщины, коснувшись травы, ступили ровно по тем верхушкам и немедля позади нее оба крыла взметнулись, сначала вверх, потом вниз. И таковым движением правое крыло зримо вошло в густые волосы, единожды, пригнувшись к голове да явив на ней железный, гладкий яйцевидный убор с небольшим штырьком на макушке и поместившимися подле ушей двумя длинными, острыми рогами, точь-в-точь, каковые носили дикие туры. А левое крыло, меж тем опустившись вниз да качнувшись из стороны в сторону, обратилось в черную, короткую накидку. Женщина теперь выбросила вперед руку, до локтя обряженную в перстатую черную рукавицу, и резко сжала кулак так, что из зримо проявившихся под тонкой материей косточек показались четыре длинных переливающихся коготка. Она качнула кулаком вправо-влево, блеснув когтями, оные словно царапнули, что-то али тока сжали вмертвую хватку. И немедля в руке создания проявился длинный железный посох, спервоначалу показавшись венчающим его четырехугольным, синим камнем (по виду не меньше чем с хороший кулак), засим собственным острым концом, зараз воткнувшимся в землю. Этот посох был дюже длинным, да в отличие от посоха пастушьего, очень ровным, гладким будто с того железа вылитым.
  Женщина, крепко сжав свой посох в длани руки, необоримо глянула на стоящих напротив и близехонько от нее странников, сдержав взор на братце и сестрице. И в миг в ее черных, с едва заметной полоской белка наверху, глазах, вдругорядь вспыхнули черные огни, точно тлеющие угольки и она низким да единожды вельми мягким, голосом вопросила:
  - Кто вы таковые? И чё добиваетесь на меже Верхнего царства Нави? Вы? доколь ащё живые?
  
  Глава четырнадцатая. Яга Виевна.
  - Мы, - заговорила Алёнка, поскольку все молчали, пужаясь женщины, а она наблюдаемо тому сердилась, сбирая на своем ровном высоком лбу тончайшую сеть морщинок. - Ступаем в дали неведомые, прямохонько к бабе Яге, як нам указала Земляничнца, а ей дотоль богиня Макошь.
  - Хо! Хо! Хо! - и вовсе громогласно рассмеялась женщина, погасив в том хохоте последние слова девчушечки и ее молочно-белая кожа, озаряемая изнутри желтоватым сиянием, вспыхнула много сильней, днесь сменив цвет на почти златой.И тот же миг, допрежь парящие в воздухе, разноцветные бабочки, сложив крылышки, повалились вниз, пропав в травушке али тока схоронившись на ее тонкой поросли. Женщина теперь больно резко выдернула из земли конец посоха да качнула им так-сяк, вроде намереваясь венчающим его синим переливающимся камнем огреть стоявших супротив нее. Посему того движения испугавшись, странники купно сбились меж собой и лишь поместившийся впереди всех Орей, раскинув ручонки в разные стороны, загородил сестрицу, духов и посудинку. Обаче женщина не собиралась стращать дальше явившихся в Навь, и сызнова воткнула посох в землю. Притом четырехугольный, синий с огромный кулак камень в навершие посоха вспыхнул яркими лепестками пламени, только не красными (обыденными), а темно-голубыми. Полымя столь ярко зачалось, что Алёнка громко вскликнув, подняла правую руку, направив вытянутый указательный перст на камень. Обращая внимание женщины на собственный посох, да страшась, что огонь теперь перекинется на волосы, али плащ той.
  Впрочем, пламя не перекинулось, вспять мгновенно пошло на убыль, переменив на посохе камень в костяк головы, гладкий, синий, словно слепленный из множества отдельных костей, посему и созерцающийся полосами широких швов и пустыми глазницами. И череп тот (то девчура поняла, малость погодя) был явственно не звериный, а человеческий. И лишь Алёнушка это осмыслила и опустила руку, женщина сразу перевела взгляд на нее, завершая свой смех, и малешенько качнула головой, точно поражаясь чему-то.
  - Сие богиня... богиня, - зашептал стоявший, позади отроковицы Копша и тяперича выглянул из-за ее спины. - Чудовая богиня, таковой не ведаю я. И ты, Алёнушка, в свой черед чудовая, поелику токмо едина углядала хождение из свету во тьму, из дни в нощь. Инаковые николечки не узрели. Чудовая, я энто смаху постиг... Ты, да я...
  Дух сберегающий клады резко прервался(не договорив, что-то дюже его волнующее), и тотчас в разговор вступила женщина, низким голосом молвив:
  - На меже Верхней Нави, иде нонечька вы все оказались, девонюшка, еще не Мира мертвых, но ужоль и не Мира живых, - толкуя, ровно одной Алёнушке, - николи не было бабы Яги. Энто вас, по всем вероятиям, обманула Земляничница, а може и сама Макошь. Инолды и она плетет неведомо что, особлива на своем полотне Мира. Тутова, в самом Верхнем Мире Нави, каковой предшествует Срединному и Нижнему, величаемому Пекло, Темная Навь али Светлому - Ирию, Светлой Нави обитают тока пустые, никчемные тени, некода трусливых людей, забоявшихся ступать подалее и хаживаю-похаживаю я! Я - Яга Виевна, дочь бога Вия, владыки Срединного царства Нави, имеющая, як богиня, хождение в кажный из Миров Нави. Я! - Яга Виевна смолкла, и, сместив взор на Орея, заприметив, как сильней он вжал правую руку в грудь сестрицы, а левой загородил стоящего рядом Бешаву, улыбнувшись той смелости, продолжила, - я! могучий воитель, понимающий языки всех порождений Нави, Яви и Синей Сварги. Обаче ежели вы прибыли до меня, с прошением пособить, удивительным образом пройдя Смородину речку, иде ледяные, покачливые волны со слезами и кровью людской перемешаны, чай, не без помощи какого-то бога, толды должны ведать, чёв побоищах я не принимаю участия. И николиже, никакую сторону не избираю, абы полагаю сие не достойным моего беспокойства.
  - А кто таков воитель? И чё таковое чудное ты носишь на главе? - чуть слышно выдохнул поспрашание Орей, заворожено глядя то на убор богини, то на клинок, подвешенный на цепочке к ее поневе, да вроде держащийся за гашник на стане.
  Яга Виевна незамедлительно качнула своим чудным посохом и голубоватое пламя, выплеснувшись из пустых глазниц человеческого черепа венчающего его, потекло, точь-в-точь, как водица вниз. Еще толика времени, и полымя окутало со всех сторон поверхность посоха, да как-то враз уменьшившись в сиянии, единожды, сменило железное древко на деревянное, а костяк головы в навершие на железко топора, только на более вытянутое, да искривленное, подобное полумесяцу.
  - Бердыш, холодное оружие, - пояснила незамедлительно богиня, поди, сказывая о появившемся орудие.
  И тотчас, дотоль чуть примолкшее голубое пламя вспыхнуло много сильней, особыми лохмотками ухватив железко бердыша. Еще толком не осев, оно обаче заместило его очертания с полумесяца на три вытянутых зубца, схожих с вилами.
  - Острога, - молвила Яга Виевна и странники поняли, что она им показывает то самое оружие, и его разные образы.
  Абы сиг погодя блистание пламени сызнова увеличилось (но только в верхушке древка), принявшись посылать лоскутки огня в разные стороны, и с тем скрывая под собой тризубец. Однако всего-навсего затем, дабы в следующий момент на его месте (стоило только полымя прижухнуть) появился единственный, короткий, заточенный с двух сторон и вроде как приплюснутый наконечник.
  - Сие ланец, - проронила дочь Вия, проявляя удивительную ровность голоса и взгляда направленного лишь на Орея, ровно давая разъяснения для него одного. - Ащё его величают копье, колющее, метальное оружие, применимое як в ближнем, дык и дальнем бою.
  Яга Виевна теперь приподняла вверх ланец, одновременно, наклонив наконечник в сторону мальца, и качнула им из стороны в сторону, будто, таким побытом, распределяя по его древку вмиг возгоревшийся в навершие голубой огонь. И тем полыханием не только меняя его вид, но и саму длину так, что странникам, показалось, часть древка, так-таки, сгорела. А под затухающими лепестками пламени проявилось значимо короткое оружие с деревянной рукоятью и мощной шишкообразной головкой.
  - Булава, - истолковала богиня и вдругорядь малешенько потрясла оружием, вздыбливая на его поверхности полымя, густо объявшее, как рукоять, так и набалдашник. Посему вже в грядущий сиг, схлынувшие голубые клочки огня открыли железную рукоять и венчающую ее мощный, железный шишак, покрытый шестью короткими пластинами.
   - Шестопёр, коль на набалдашнике шесть перьев, - дополнила дочура Вия и чуть дернув оружием, ровно плеснула по поверхности шишака пластины так, что они изогнулись и явственно увеличились в количестве. - А кады перьев больче приварено на желваке, дык сие ужотко пернач. Таковое оружие оченно ладненько як ударяет тык и дробит вражину. А днесь, покажу-ка, опору кажного воителя, меч! - дыхнула Яга Виевна.
  Она рывком вскинула вверх пернач, словно грозя его страшным желваком с приваренными к нему перьями, самим небесам, здесь имеющим бурый цвет (по оным протянулись кровавые полосы света исходящие от рдяного светила), да часто-часто принялась им крутить из стороны в сторону. Оттого мельтешения и сам вспыхнувший на железном полотне огонь сросся в единый голубой поток, где зримо наблюдались пляшущие внутри него серебристые горящие частицы. Полымя еще толком не стихло, когда под его сиянием проявился и вовсе огромный нож, много больший чем тот каковой висел у Яги Виевны на цепочке обок поневы. Удивительно длинный клинок того меча заточенный с двух сторон, посередке которого пролегал неширокий желобок, завершался чуть округлым кончиком. По самой поверхности клинка вельми гладкого, желтовато-бурого цвета, примечательно проступали более темные узоры то ли волн, то ли чудных символов, да ясно образы людей, зверей, птиц. Не менее занимательной была рукоять меча, златого сияния да дивно украшенная переплетениями ветвей дерева, она имела на конце шишкообразный, каменный набалдашник и вовсе переливающийся темно-синими проблесками.
  - Меч! - все с той же горделивой пылкостью, допрежь будто сдерживаемой, заговорила богиня. - Надежный друже испоспешатель любого воителя, ратника, воина, бойца, ратоборца. Оружие свято чтимое, к коему должно обращаться, аки обладающему душой. Им льзя наносить рубящие удары, - отметила Яга Виевна и резко опустила вниз меч, раскидывая окрест лепестки голубого пламени да точно намереваясь поразить стоящих поперед нее странников. Отчего последние, все окромя Орея, испуганно вскликнули, а кувшинчик, схоронившийся позади Алёнки, и вовсе зашелся рыданиями, больно того движения мог узреть али понять. Впрочем, клинок оружия лишь просквозил над головами ребятишек и их путников да вновь воспорил вверх, стараясь теперича своим несколько затупленным концом достать до бурых небес или тока кровавого луча пришедшего от светила следом за дочерью Вия. А лепестки пламени кроху времени поплясав в воздухе, сжались в мельчайшие искорки и теми горящими капельками улетели наземь, упав промеж травы, и, должно статься, затерявшись в ней.
  - А может меч, и колоть, - дополнила свою прервавшуюся речь богиня и в очах ее черных разом вспыхнули огни, чай, жаждущие поджечь собственными всполохами все окрест. Видимо Яга Виевна вельми распалилась, однако в этот раз не стала выказывать действий, особлива в сторону странников, абы дюже препротивно постанывала посудинка, точно заходясь в предсмертном издыхание. Вспять того богиня вдругорядь принялась крутить мечом из стороны в сторону, наращивая на нем голубое полымя(собирающееся в единый поток), где зримо наблюдались пляшущие в недрах его серебристые горящие частицы. Единожды дочь Вия будто подтолкнула рукой оружие вверх и в зримо увеличившемся в высоту потоке пламени мгновенно проявился железный посох, увенчанный четырехугольным, переливающимся камнем. Яга Виевна резко опустила посох вниз, воткнув один его конец в землю, и ссыпав с самой поверхности древка и каменного навершья отдельные клочки огня да искорок, и снизив гулкость собственного голоса, да порывистость движений, сказала:
  - Обаче завсегда оружие, меч то ль, булава, аль ланец, служит воителю в бою, дабы тот сдюжил заслонить землицу-матушку и род от сквернавца. И сие неважно от кого он ставит заслон, от людей, чудищ али самих богов. - Богиня днесь раскатисто выдохнула и вроде тем воздыханием погасила сияние в собственных очах, да качнув головой, дополнила, - а на главе моей, мальчоня, шелом. Воинский убор, сберегающий главу от ударов оружия. Бытует ащё и кольчуга, да я не люблю в ней хаживать, понеже она сковывает мене раменья. Ноньмо я ответствовала на твои поспрашания мальчоня? - тяперича направленно она обратилась к отроку и легохонько улыбнулась, приподняв вверх лишь правый уголок рта.
  - Орей, мене величают Орей, - немедля откликнулся мальчик, дотоль с широко открытым ртом следящий за каждым движением дочуры Вия. - А эвонто сестрица, моя родная, Алёнка, да Жар-птица, да духи Бешава, Багрец, Копша. И чудно ожившая посудинка, кою кличут Кринка. - Отрок, назвавши себя и всех стоящих позадь него, в завершении приветствия вскинул вверх правую руку, и, приложив ее дланью к груди, досказал, - здравия тебе Яга Виевна!
  - Гой еси и тобе Орей, да инаковым не хворать! - отозвалась богиня и днесь громко засмеялась, будто чему-то поражаясь. - Обаче, чудно здравия вам всем желать тутоть в Нави, - отметила она и резко свернула свой гулкий смех, - иде не ровен час взойдет для вас Рудяное Солнце Мертвых. И толды направитесь вы во пажить привольную, закрадную, от глаз живых сокрытую, дабы як и полагается мертвым пройти три суда: суд предков, суд совести и суд бога Удрзеца. И, так-таки, бог Удрзец владыка мертвых, аки опора тех деяний, станет вершить куды вам ступать дале в Явь ли, Темную али Светлую Навь ли. Понеже, кумекаю я, должно мне за вас поколь вступиться, и тому споспешествует, чё нынеча Верхняя Навь без владыки бытует. Як Горыня, великан, ее покинул, дык и стоит она без повелителя. Поелику некому умерших сюдакась приводить, некому встречать да к инаковому рождению вести, некому волшбу указать да страх явить. И все тута ноньмо вершится без должного порядка, без свычаев заведенных. Понеже Марена во полоне, да и нетути в Верхней Нави, куды-ка уходят корни всего живого и отнудь берутся истоки всех вод, водчего путей и стёжек. Абы мене богине Мрака того владычества не надобно. Вотде и вы сюдытка прибыли, токмо не уразумею, як торенку сумели отыскать?
  - Нас клубочек в Навь привел, - ответил мальчугашка и лишь сейчас, опустил досель прижатую к груди сестрицы руку вниз, да иной перестал загораживать хоронившихся за ним колтков. - Клубочек даденый нам Земляничницей, оному богиня Макошь указала к тебе привесть, - дополнил он да легошенько дернул подбородок вверх, тем указывая на притаившейся в травушке в шаге от него клубочек, маханький такой, небось, из желтой шерстяной нити скрученный по которому яркие огнистые зернятки часто ярились.
  Яга Виевна, едва бросив взор на клубочек, наново качнула головушкой (будто поражаясь той невидали), да таким несильным движением пустила по раскинутым на спине и плечах густым волосам малую волну, подобно чуть приметному дуновению ветра, а вслух проронила:
  - Мудрено як ты толкуешь, Орей. Чё значица "землепашец, пахарь", сие не ладное величание, для мальчони обладающего столь смелым духом и отважной душой. Токмо, должно мне пояснить, Орюшка, что эвонот клубочек сама Макошь и скатала. Чудной таковой клубочек и вельми гиблый для живых людей. Абы кажет он стёжку в Навь, куды-ка не должно хаживать живым, кои тутоди все едино смерть примут. И то ладно, чё у вас дивная птаха имеется, Жар-птица, коей сияние я в небесах заприметила. А то бы вмале Рудяное Солнце Мертвых для вас взошло. Дык нашто, молвите мене, вас в Навь Макошь направила?
  - Пожалуй, чё помощь сыскать, ибо повадился шастать по землице-матушке лютый, безжалостный Скипер-зверь со своими злыдарными приспешниками, - теперь заговорила Алёнушка, и, вспоминая о случившемся, вскинула обе рученьки ладонь на ладонь к груди. - По Мать-Сыра-Земле он хаживает да ревет по звериному, свистит по соловьиному, шипит по змеиному. Людей, зверей, птиц он не жалует, ежели одних вполон утащит, иных жизни лишает, - продолжила девонька сказывать то, чего слыхала давеча от Земляничницы и голос ее тоненький задрожал, затрепетала и сама кожица на щеках, куда из глаз выплеснулись горячие слезинки. - Набивает он славянами темницы подземные, мучает их, морит голодом, а опосля из их косточек палаты возводит. Вота и наших сродников утащил Скипер-зверь в полон, може посему мы сюдыка и прибыли, дабы у тобе як у воителя помощи поспрашать.
  - Сие девонюшка таки да нет, - разом отозвалась богиня и лицо ее дотоль светлое, посуровело, а очи сызнова принялись черными огнями поблескивать, может статься, она сердилась. - Абы подобает в таковом случае самим славянам ступать за сродниками. Да и со Скипер-зверем не сумею я сладить, не в моей эвонто силе. И не буду даже пробывать, понеже в побоищах я не участвую, полагая то чуждым моему беспокойству. Не принимаю я сторон добра али зла, светлого али темного. Живу я в Нави, поелику и свет, и тьма обе стихии родные мене. Дык и ведаю я, чё без слез пролитых не познаешь ты смеха, без горя горшего не вкусишь радости ясной, - и то сказывала Яга Виевна так искренно, что скорбным вздохом отзывалась ей отроковица (глотая соленые слезы, текущие по щечкам) и не менее тоскливо хмыкал носом стоящий рядышком мальчуган (вспоминая своих сродников), понимая, не обходят и богов беды.
  - Може ты тадыличи, як по-иному сумеешь нам пособить? Ведь не зря мы в Навь прибыли, - вопросила Алёнушка и днесь сама принялась хмыкать носом, как Орей, пугаясь, что ежели богиня им откажет, тогда не тока они с братцем, духами и птицей сгинут, но и сродники их там, в далекой, а может и близкой Яви, пропадут.
  А позади ребятушек жалостливо заохали духи, и дотоль примолкший кувшинчик, прямо-таки, заголосил, по всему вероятию, больно желая жить. И ежели колтки тока охали да покачивали головами, изредка выглядывая из-за спины Орюшки, а Копша слышимо покряхтывал, морща личико и пряча в тех складочках глазенки, то Кринка поджав лапки под себя уселась на донышко, и, широко раскрыв свой маханький рот, вельми скорбно зарыдала. И только Жар-птица стояла во середке, промеж духов, да склонив голову на бок, удивленно косилась на посудинку, столь нарочито проявляющей свои чувства.
  И днесь поглядывая на странников, зримо задумалась Яга Виевна, заложив тончайшее плетение морщинок на высоком лбу. И казалось сестрице, а вместе с тем и братцу, что те тонкие морщинки разом избороздили лицо богини, сменив его молочно-белый цвет кожи (озаряемый изнутри желтоватым сиянием), на почитай серый, ровно она так чувствовала печаль ребятишек, ведала их боль, али сей миг пропустила испытанное ими чрез себя.
  - Ну, будя... будя хныкать, - наконец отозвалась дочь Вия и нескрываемо горестно вздохнула, - будя вам причитать. Эт, ты права, Алёнка, избранная, красивая, красная. Точнехонько подметила, чё могу вам иначе пособить. Абы я аки и Макошь опять же умею плести узоры, да уделы... Обаче плету я токмо малые лоскутки, лепестки, переплетая меж собой Явь да Навь, связывая их тончайшими волоконцами. И о том ведает Макошь, понеже те ветошки часточко меняют узоры и на ее замысловатом полотне Мира. Одначе за энту помощь отдадите вы мене клубочек чудной, дабы более никто не хаживал в Навь, не испытывал моего терпения нытьем.
  
  Глава пятнадцатая. Глаза и ручки для Кринки.
  - Сокрою-ка я вас у собя во тереме, - молвила богиня, таки и не дожидаясь ответа странников. А те продолжали молчать, понеже понимали, ноне иного пути у них нет. - Лишь кода-ка вы окажитесь в моих владениях, - дополнила Яга Виевна и сделала небольшой шажок вперед, - сможете затеряться там, и, таким побытом, мы на толику сдержим восхождение Рудяного Солнца Мертвых, а значица и саму погибель вашу.
  Дочь Вия тяперича прошлась взглядом по лицам ребятушек, да легошенько им улыбнулась, растягивая уголки рта и тем вроде как успокаивая, посему ужоль в следующий миг братец и сестрица согласно кивнули. И тотчас Алёнка, вскинув правую руку вверх, тыльной стороной длани утерла мокрые от слез глазоньки, а Орей насадил на левый рукав рубахи прозрачную слизь, по свычке сняв её с носа. Однако в этот раз девонька не стала порицать мальца, только стоявшая напротив богиня чуть скривила свои светло-красные уста, живописав на них недовольство, да разом оторвав от земли конец посоха, шагнула впритык к детишкам, нависнув над ними своим могучим образом.
  - Не пужайтесь токмо, и не верезжите, - предупредительно отметила она и теперь подняла высоко свой посох, наблюдаемо поймав на четырехугольный, синий камень, венчающий его, тянущийся по небосводу кроваво-красный луч, пришедший от Рудяного Солнца, все поколь виднеющегося на небозёме только малой краюхой.
  Диковинный камень в навершие посоха словно насадил на себя тот луч светила, опять же созерцаемо проткнув его сияние насквозь и выйдя с обратной стороны вже человеческим черепом, слепленным из множества отдельных костей, переплетенных широкими швами и поражающий пустыми глазницами. Его цвет, в солнечной полосе, казавшийся багрово-синим, принял на себя и сам кровавый отблеск, пропустив тот через глазницы. Отчего Алёнке почудилось, костяк головы уставился на нее, пустив из своих черевчатых очей кровавые дымчатые потоки, оные плотными сгустками стали стлаться вовсе стороны, и вроде как очерчивать края сомкнутой кривой всюду одинаково удаленной от самого черепа, этак, создавая нечто схожее с колесом. Еще несколько вздохов ребятушек и клубистое колесо стремительно упало вниз на оземь, ощутимо коснувшись своими парами стоящих странников да и саму богиню. И тот же миг дочура Вия резко опустила наземь посох (все также увенчанный человеческим черепом), воткнув его заостренный конец в недра пузырящегося бурого облака плотно прикрывшего саму почву и склонившиеся в одном направление замершие травы.
  - Пошто камень в твоем посохе переменяется в костяк главы? - вопрошала, прерывая молчание, девчужка и приподняла вверх голову, стараясь разглядеть в легком красноватом тумане, оставленном упавшим вниз густым колесом, лицо богини.
  - Какой таковой костяк главы? - не менее удивленно переспросил Орей и срыву повернулся в сторону сестрицы, больно расширив серые очи, словно того преображения камня он не видел и вовсе, и для него лучи, как и дымка выбились только из багрово-синего камня.
  - Избранная... - чуть слышно дыхнул, стоящий позади отроковицы, Копша, и много громче фыркнул, вроде недовольного (али вспять восхищенного) ежа.
  - Избранная, красная, - повторила в полный голос Яга Виевна и в кровавом чаду, все поколь курящимся, ее выступающие светло-красные губы живописали улыбку. - Ты зришь Алёнушка, чё инаковыми не воспринимаемо, абы супротив братца, родичами названа правильно. Обладая даровитостью, ты вмале станешь главой особого сословия, ибосия избранность ступает от самой Макоши, ею нарочно дык сплетено. Понеже ничему дальче не дивись.
  И девонюшка, не мешкая, кивнула, соглашаясь с указаниями богини. А ужель опосля стоящих прошелестел ветер, вскинувший вверх подолы рубах ребятишек, звонко качнувший бубенчики, подвешенные к узким пояскам, огибающим их станы, да всколыхнувший поневу богини, одначе так не сумевший разбить, парящее над землицей и покрывающими ее травами, плотное бурое облако.
  - Почасту я толкую с братьями-ветрами даже тутока в Нави, - наново заговорила Яга Виевна, и теперь качнув посох, вырвала из солнечной полосы череп. - Абы умею ими повелевать. Обаче не самим Стрибогом, а токмо его сынками... Богом зимнего ветра - Позвиздом, Осенним - Провеем, Весенним - Подагой да Летним - Догодой. Понеже дотоль значилась я грозовой богиней... Допрежь того, як народился истинный властитель, сей природной силы.
  А дуновение ветра, до тех пор лишь скорое, неожиданно стало порывистым так, что сидящий на донышке кувшинчик, ощутимо дернувшись вперед, будто воткнулся в ноги, стоящего поперед него, мальчика всем туловом и особлива горловиной, слышимо всхлипнув. Однако стоило ему, чуть качнувшись, сызнова опуститься на донышко (поджавши под себя утиные лапки), как прямо под клубящимся облаком, травы, досель замершие и склонившиеся в одну сторону, принялись переплетать промеж себя стебли, образовывая общее округло-замкнутое полотно. Еще немножечко и сотворенная холстина, высящаяся узкой полосой над землей, срыву дернувшись вверх (словно возрастая), создала околот странников и богини плотную, замкнутую, круглую стену, единожды выстелив тем плетением и само дно, на каковое опирались их ноги. Эдак, став схожим со ступой, деревянным сосудом, в каковом толкли чего-нибудь пестом, впрочем, в этом случае плетеную из стеблей трав, почитай бурого цвета, где не проглядывало и малой прорехи али выемки.
  Ступа нежданно (хотя и ощутимо, для всех в ней находящихся) дернулась вверх и легошенько приподнялась над землей собственным дном. И незамедлительно богиня вскинула руку, направляя ее вне ступы, да громко, с ощутимой неодолимостью молвила:
  - Подь, сюдытка, клубочек, ежели послан до мене, - и также разом, ровно подвластный зову богини, клубочек, лежащий вне ступы, шевельнувшись, скользнул по примятой травушке взад-вперед. Лишь засим опять же сразу подскочил ввысь, сначала на чуточку, а в иной раз прямо в ладошку Яги Виевны.
  - Значица тобе послан, - отметила Алёнка, а узрев легкий кивок дочуры Вия, по-доброму улыбнулась.
  Яга Виевна между тем, крепко сжала в кулак руку, в длани которой лежал клубочек, сокрыв под долгими, мощными перстами его огнистое сияние, али прямо впитав в ручонку. Ибо кады в следующий раз она раскрыла кулак, чудного клубочка на ладони ужоль не имелось. А ступа, тем образом и вовсе ощутимо воспарила кверху. И хотя стенки ее достигали плеч ребятушек, им обоим, так-таки, удалось узреть, как разом плетенный сосуд, в котором оказались странники и богиня, зависнув над землей, может в пяти-шести саженях, внезапно дернулся вправо, полетев ровнешенько супротив небозема. Впрочем, вже в следующий миг движения ступа крутнулась по кругу, единовременно, качнув находящихся в ней туда-сюда, сбив мощь в ногах Жар-птицы и духов, да качнув в сторону Орея, сидящего на донышке, кувшинчика, каковой вельми громко вскрикнул от испуга.
  - Усе веремечко сия посудинка верещит, - отметила богиня и со зримым недовольством качнула головой, - и як токмо вас эвонто не изнуряет.
  - Может, Кринка, верещит, понеже ни чё не видит, - не столько вопрошая, сколько, пожалуй, утверждая, отозвалась Алёнка. Девонюшка, не мешкая, подняла руку да ухватилась за край стены ступы, абы ее не так мощно раскачивало, и сразу за её плетеный из бело-красных-черных нитей поясочек, охватывающий стан, схватились Копша и Бешава, стоящие несколько позади. А Багрец промеж того бочком прижался к правой ноге Орея, одновременно, ухватив Кринку за горловину, да придвинул к себе, дабы так вот и ее не мотыляло.
  - Оченно досадно кода-ка у тобе ротанюшку докучают, - приглушенно молвил кувшинчик и горестно вздохнул будто его ктой-то дюже тем поступком разобидел, а не вспять того придержал от падений.
  - Думается мене, чё надоть сей Кринки вашей даровать очи, абы она не нудила попусту, - протянула Яга Виевна, и перевела дотоль направленный куда-то вперед (али назад) взор на Алёнку, а посем оглядела и Орея. Дочура Вия днесь приоткрыла свой широкий рот, мягко изогнув светло-красные уста подобием улыбки, да чуточку прищурила крупные глаза, погасив в них черноту, и вспять тому проявив окоемку белка, моментально став краше и вроде как добрее. Ее молочно-белая кожа допрежь слегка озаряемая изнутри желтоватым сиянием, таким образом, подсвечивающая медовые жилы и шевелившиеся нитки мышц, ноне и вовсе зазолотилась, да столь насыщенно, чудно, точно Ягу Виевну сверху кто осыпал капелью того самого золота, которым так дорожил Копша.
  - И ручоночек ему не хватает, - проронил, поддерживая предложение богини, мальчонка и резко кивнул, да тотчас ухватился за край стены ступы, ибо его вновь качнуло вправо-влево.
  - А ручонки нашто? - удивленно переспросила богиня и вскинула вверх тонкие черные брови, живописав их видом крыши изб на лбу, кои подперли край шелома.
  - Дабы женчюг хватать, оный Жар-птица сыплет из клюва при пении, - пояснила девонюшка, припоминая, как Кринка того женчюга вожделела, да враз прыснула смехом, и тот же сиг её веселье поддержал братец. И безудержная капель радости, наполнила своим светом пространство округ так, что даже кровавый луч Рудяного Солнца двигающийся в след летящей ступе, наблюдаемо замер и задрожал часто-часто, пойдя малыми трещинками, может намереваясь от той жизни, истончаемой ребятишками, вскоре лопнуть.
  - Чё ж будя по вашему прошению! - величаво молвила Яга Виевна, и, подняв ввысь свой посох, перевернула его кверху низом, отчего венчающий его человеческий череп навис над кувшинчиком. Богиня теперь не менее стремительно дернула вниз само древко посоха и легошенько коснулась посудинки макушкой костяка головы. Да таковым задеванием сбросила с пустых глазниц черепа яркие проблески голубого дыма. Эти плотные лоскутки хмари упали на край горловины Кринки и уже оттуда кучными, текучими комками скатились по внешним стенкам вниз, захватив в свои объятья все тулово. Еще чуточку времени, в котором Багрец пугливо таращился на плотную голубую дымку охватившую кувшинчик(не ведая отпустить его горло, аль продолжать удерживать), а детишки удивленно взирали на творимое диво(от сей неожиданности прекратив смеяться), как Кринка произнесла из-под паров:
  - Ужотко я зрю? - то, не столько утверждая, сколько все же вопрошая.
  А немного погодя плотный чад, скользнув вниз по тулову, опустились на дно ступы (войдя в ее бурые плетения), и перед странниками да Ягой Виевной показался преобразившийся кувшинчик, с широко раскрытыми ярко-голубыми очами, словно поглотившими зрачок и белок, кои расположились повыше рта-трещинки, прямо над пережабиной. Да, как и просили ребятушки, обладающий двумя тонкими ручонками, согнутыми в локотках, имеющих и пясти, и перста (ровно по пять на кажной), только и разнящиеся с людскими, что бурым их цветом.
  - Зрю, - тяперича он ответил сам себе. - И руки возымею, - днесь он молвил для всех и рывком вскинул вверх свои тонкие ручки да принялся их крутить, будто выставляя напоказ. - Зрю! Руки возымею! Зрю! - голосисто воскликнул кувшинчик и принялся часто-часто моргать веками, по краю имеющих короткие белесые реснички, то смыкая, то наново размыкая очи.
  - Смолкни, - сурово сказала богиня, перевернув посох, да опустив его вниз, вогнала острый конец древко в плетеное дно ступы. - А то сразу, усе отыму! - дополнила она, и, согнав с уст улыбку, распрямила брови, вернув им положенную ровность. И Кринка немедля смолкла. Она также скоро опустила ручонки, прижав их к тулово,пониже рта-трещинки. Обаче не перестала зариться на все округ нее, поколь смыкаемое стенами ступы, видимо радуясь, а может, даже, и восхищаясь.
  А ступа... странная такая продолжала лететь.
  Не больно скоро, не вельми тихо. Как-то так, своим чередом, своим ходом.
  Не больно высоко над землицей, не вельми низко. Притом всё же не касаясь донышком крон деревьев. Одначе своим полетом колыхая на них листву, приминая соцветия, срывая лепестки, которые снова обращались в крупных бабочек, будто замирающих позади.
  А под ступой этот редкостный Мир смотрелся покрывалом, собранным из крон деревьев: могучих дубов, пышных елей, стройных берез, раскидистых яблонь, ветвистых вишен, а порой выглядывающих из-под них кустарников, кустиков, мхов, трав. В широких расселинах леса наблюдались темно-синие речные узбои, плоские, круглые, зелено-голубые озера и витиеватые, словно нити, голубо-синие кипуны. И все эти родственные Яви зелено-синие цвета мешали в себе кровавое сияние застывшего на небе малой краюхой Рудяного Солнца Мертвых, придающего буроватые али красные тона всей Верхней Нави.
  - Жар-птица, - прерывая затянувшееся отишье, молвила богиня, дотоль беспокойно поглядывающая вправо и словно следящая за двигающимся в след ступы кровавым лучом светила. - Ты, Алёнушка, ведаешь, чьим воплощением сия дивная птица будять вмале?
  - Не-а, не ведаю, - отозвалась девчуга, почасту зыркающая через стенку ступы на стелющейся под ними редкостный по краскам Мир, и тотчас качнула головой, смахивая со щеки, прилетевшую тудыличи прядь волос, досель плавно парящую позади.
  - Энтот бог... Бог, чьим воплощением будять Жар-птица, - продолжила толкование Яга Виевна и малешенько потрясла посохом, тем движением придав быстроты ступе. - Он токмо и сумеет одолеть Скипер-зверя, абы станет повелителем грозы, грома и войны. Великий бог славян, кой изловит, оседлает коня, почасту в Яви по небушку скачущего и озорничающего.
  
  Глава шестнадцатая. Терем на курьих ножках.
  А по правую руку от ребятушек, стоявших супротив богини, в окружении густого краснолесья показались чертоги сомкнутые высоким частоколом. Множество желтовато-серых кольев, мощных в обхвате и вельми высоких, вбитые в оземь да плотно прилегающие друг к другу, образовывали коло. На заструганных вершинах тех шестов поместились белые, и залащенные черепа зверей, пустыми глазницами, зыркающие поперед себя. Обаче ни частокол, ни даже черепа зверей перехватили внимание сестрицы да братца (понеже лишь они могли из-за стен ступы наблюдать сей край), а сами чертоги Яги Виевны, поднимавшиеся посередь двора. Серо-дымчатые деревянные четырехугольные срубы, вроде нанизанные пятью уровнями, они, кажется, и не имели крыши. Только из срезанной верхней их части выпячивалась остроносая, высокая макушка, сложенная из плоских деревянных дщиц, да увенчанная златым сияющим клубом, вельми ярко раскидывающим вокруг лучи света, каковым она подпирала сам буро-красный небосвод. Сами же срубы не имели окон, дверей, али ставень и опирались на два мощных каменных столба, зрительно приподнимающих постройку над землей. А кады чертоги нежданно качнулись вправо-влево, ровно ожив, Алёнка и Орей скумекали, что это не столбы, а куриные ноги, токмо вельми огромные, покрытые наложенными друг на дружку чешуйками с выпяченными вперед перстами и загнутыми когтями.
  Ступа с Ягой Виевной и странниками все также не скоро, не тихо перелетела через частокол, и, продолжая свершать не частые вращения по коло, принялась опускаться вниз, как раз поперед чертогов на двор, густо поросший зеленой травушкой-муравушкой. Одначе ступа толком не достигла оземи, как прямо в полете стебли дотоль ее создавшие начали расплетаться, шевелясь, образуя прорехи, дыры и, прямо-таки, опадая вниз, еще в воздухе истлевая на нет. Истлевая али тока уменьшаясь в длине и ширине. Это неспешное разрушение дна и стен ступы продолжалось до тех самых пор, поколь подошвы ног странников и богини не коснулись землицы, поросшей травушкой, будто войдя в нее оставшимися отдельными стебельками, которые разом вскинули ввысь удлиненные макушки.
  Аленка и Орей, сообща выдохнув от такого странного приземления, торопливо оглядели просторный двор, довольно пустынный, где всего-навсего, что и стояли чертоги, да росло обок них высокое дерево с развесистой кроной. Ветви того дерева, по виду схожего с яблоней, длинные тянущиеся вверх, покрывала тонкая паветь, в свой черед утыканных бурыми долгими колючками. Ярко зеленую листву, опушенную снизу и слегка изогнутую в серединке, подпирало множество нежно-малиновых цветков, вельми дивно пахнущих. От сего насыщенного аромата у ребятишек сразу закружилась голова и поперед глаз проплыла легкая розовая дымка так, что и сестрица, и братец тягостно качнулись так-сяк да сомкнули веки.
  Впрочем, в следующий момент, когда Алёнка открыла очи стоявшая поперед нее Яга Виевна (чье лицо было зримо вполоборота) качнула головой и вместе с тем позадь ее спины густые кудельки волос шелохнулись ровно живые. Богиня медленно повернула в сторону девчурочки голову, днесь показав и иную половину своего лица, и последняя тотчас громко вскрикнула, так вот вспужавшись. Абы та, другая сторона лица дочурки Вия, супротив дотоль зримой, молодой да красивой, вспять поражала старостью и ветхостью серо-желтой морщинистой кожи, по краю подбородочного выступа и вовсе висевшей оттянутой книзу складкой. Скошенный на бок, горбатый до средины, нос, пучился костяным и высохшим кончиком, а в противность широкого рта и светло-красных губ по правую сторону, левая являла серость уст, густо усеянных крупными выемками да черным длинным клыком, вылезшим изо рта и поджавшим под себя верхнюю брылу. Обаче лишь черный глаз на той стороне продолжал блистать тьмой, малешенько даже вспыхивая златыми лоскутками полымя.
  - Ох! - довершила свой испуг отроковица и торопливо шагнула назад, подальше от богини, притом наступив на ногу находящемуся за спиной Копше не менее болезненно застонавшему.
  - Чё Алёнушка? Пужает тебя мой инакий лик? - вопросила Яга Виевна и наново качнула головой, вроде делая сам образ красивый и безобразный пляшущим под дымчатой рябью воздуха.
  - Не ведаю, - едва слышно выдохнула девонюшка, и, поднявши вверх ручонки, тыльной стороной ладоней утерла очи, смахивая оттуда наваждение. - То ты мене мнишься красивой, младой, то вспять старой да безобразной. И не пойму я толь морока эвонто, то ль взабыль, - дополнила девонька, сызнова наблюдая впереди себя благообразную лицом богиню.
  Яга Виевна широко улыбнулась, с теплотой поглядев на Алёнку, а после, переведя взор на удивленно зарящегося то на нее, то на сестрицу, Орея, ничего такого не наблюдающего, молвила:
  - А я таковая и есть, - днесь богиня вскинула ввысь взор, уставившись в боканные небеса, где точно замерло на одном месте Рудяное Солнцем, да легохонько засмеялась, став и вовсе раскрасавицей. - И я, и эвонтов Мир, абы мы оба с ним связываем, сплетаем Явь и Навь, - дополнила она, теперь резко сворачивая смех. - Стоймя стоим мы на меже жизни и смерти. Понеже Верхняя Навь ниспосылает вечную погибель али вспять новую жизнь, а я удерживаю во руках веремя и междупутье, места кои не смыкаются зримыми пределами. - Медленно переводя взгляд на отроковицу, точно сказывая лишь для нее, дополнила дочь Вия, - богиня Мрака я, и не столь в уразумении ночи, тьмы, сколь человеческого бытия. Поелику завсегда могу пособить людям, а могу вспять сгубить его в мрачных, угрюмых мыслях, деяниях, поступках, як в Яви, дык и в Нави. Мощь моя велика, аки богини и воителя, но не часточко я ее, пробую, ибо денно и нощно горюю...
  Яга Виевна резко смолкла, будто не договорив, посему не только сестрица, но и братец ощутили, боль оную та испытывала и, очевидно, хоронила в себе. А богиня срыву вырвала из оземи конец посоха и с той же поспешностью, словно спасаясь от глаз ребятушек развернувшись к ним спиной, широко шагнула вперед, ближе к чертогам, да переводя толкование, произнесла:
  - Чай, узрели вы на высоком тыне костяки глав зверья, обитающего в Яви. Свершенным обережным колом и мудростью своего рода, укрывают они мои чертоги да двор, абы никто сюдытка не захаживал, да Навьи знания не обретал. - Продолжая вышагивать вперед, дочура Вия наклонила посох, да острым его концом, резко стукнула об землю, сорвав с нее тонкие отростки травушки и много громче вскликнула, - воротись терем по-старому, як я тобе и ставила! К Срединой Нави задом, ко мене передом! Замыкая таковым движением для Орея, Алёнки и ихних спутников вхождение в Мир мертвых! - Чертоги зримо качнулись вправо-влево, когда богиня, обернувшись к ребятишкам, доколь стоящим, сказала, - обаче ведайте, сестрица да братец, ктой скрезь курево пройдет, так-таки, Навь обогнет, за сим в инакий Мир вступит.
  Дочура Вия замолчала и детишки только сей сиг, когда терем принялся, покачиваясь, разворачиваться, заметили, что допрежь созерцаемые огромными курьи ножки, стали оставлять позадь себя легкую дымку, вьющуюся в воздухе серыми клубами. Однако ясно просматривались сами ноги, покрытые наложенными друг на дружку чешуйками, попеременно переступающие, приподнимающие над землицей сначала одну лапу, засим иную. И также чередуясь их опускающих, вминающих почву выпяченными вперед перстами, поджимающих под себя поросль травы-муравы загнутыми когтями, и опять же оставляющих позади хмарь клубов.
  Еще немножечко и терем повернулся к странникам и богини боком, а посем также переступая, переминаясь на месте, ужоль и самим передом, выставив зад в сторону Срединной Нави, где жил и правил Вий. Сын одного из верховных богов Чернобога и небесной Козы Седуни, богини Рожаницы, Седой, Старой, сотворенной самим Родом и вскормившей молоком Темных богов. Полагали славяне, что сын могучего Темновита, есть владыка Срединной Нави и повелитель страхов, мучений. Ужасный, сутулый старик с тяжелыми веками, опущенными до оземи, Вий управлял темными стихиями и всяческой нечистью. Будучи справедливым судьей Темной Нави, он следил за четким исполнением наказаний всех тех, оные при жизни нарушали законы Прави и Яви.
  - Мой отец, Вий Чернобогович, - молвила Яга Виевна, словно ощутив на себе думки ребятушек про Срединную Навь. - Говаривал мене, чё Темновит, Темный витязь як ащё величает собя Повелитель Нощи, не породил сынов своих: властителя Срединной Нави, Вия, управителя Нижней Нави, Кащея, и дотоль правящего в Верхней Нави, Горына Змеевича, а привел их из инаковых Миров. Чуждых, темных, нездешних Миров, инакой, выворотной стороны Нави.
  - А чё такое могеть быть? - негромко вопросила девчушечка, зарясь на спину богини, по которой, чуть колышущимися и дивно-кудреватыми полосами, струились черные волосы.
  - Могеть, Алёнушка. Абы Мир наш чудовый, кой величают Вселенной, - отметила Яга Виевна, замирая на месте и в этот раз, наблюдая тока за покачивающимся теремом. - Не имеет предела, и стелиться в усе стороны, вусе края. И для богов не смыкается голубым али черным куполом небесным.
  - Небес, иде нет бесов, - зачем-то проронил Орей, может, поддерживая богиня, а может просто думая о своем и тот же миг шагнул вперед, потянув в след себя Багреца, ухватившегося за поясок на его стане, и словно подтолкнув Кринку, поколь продолжающую молча на все таращиться.
  - Может и дык вотде, - отозвалась богиня, и чуточку повела плечами колыхнув на них короткую накидку да космы кудреватых волос. - Касаемо сказаний кои слыхали вы, тамоди не гутарено едино... Чё столь тяжкие веки, кои мой отец без помощи слуг не подымает, есть проклятие Сварога. Посланное на главу Вия за то, чё он кода-ка... В побоище меж Сварожичами и Темновитами, принял сторону свово отца... Могучего Чернобога во чью силу завсегда верил!
  А чертоги богини, вже окончательно развернувшись, блеснули голубыми огнями круглых окошек, проходящих, почитай в пять рядьев, на каждом уровне. Да опять же медленно, покачивая туды-сюды само строение, загнутые когти на лапах принялись разрывать оземь под собой, образуя выемки, отбрасывая саму почву вперед и, таким побытом, созидая наклонную насыпь. Лапы наблюдаемо нагребли пологую возвышенность, да ступив в вырытые ямки, словно присели на взгорье, войдя в ее макушку первым венцом сруба. И тотчас в нижнем уровне строения проступила широкой щелью, отворяющаяся дверь, а из закладного бревна, пролегая по земляной насыпи, выкатилась навстречу богине узкая красная гладко-лоснящаяся дорожка, замершая собственным концом поперед ее ног.
  Впрочем, Яга Виевна не двинулась с места, а дверь в тереме, крохотку подрожав, принялась медленно отворяться, являя внутри строения плотную тьму. А когда она, так-таки, полностью раскрылась из терема, прямо из плотного мрака, неспешно вышагивая, показался боляхный черный кот, всего-навсего увенчанный лоскутками белых пятен, на груди (в виде платка) и на лапках (в виде сапожек), да со златыми крупными глазищами. Еще чуточку и кот, вельми такой здоровущий, сделав пару шажков, застыл на месте. Днесь он приотворил небольшой рот, и, показав игольчатые белые зубы, запел нежным человеческим голосом, ровно укачивающим детушек:
  - А котики серые,
  А хвостики белые,
  По домам бегали,
  Дрему дремотную сбирали...
  Сказывая ту самую песенку оную почасту пела Алёнке да Орею, сестрице да братцу их матушка, баюкая на ночь. И со звучанием тех напевов, кажись, наступал вокруг вечор, приносящий в славянские деревеньки, избы, семьи успокоение и блага дать.
  А малость погодя мурлыканье кота сменилось на мягкий, рассыпчатый говорок матушки и ослабшие ноженьки девчуры да мальчика дрогнули, сомкнулись веки и сами тела качнулись вперед-назад, вроде намереваясь упасть. И тот же сиг гулко звякнули бубенцы, подвешенные на их поясках обережной рукой отца, пробуждая и единожды указывая на связь с предками через плоть и кровь отцову. Ещё толику времени, каковое здесь длилось дольше обычного, и не выдержав того умора ребятишки медлительно опустились на оземь, усевшись в густую травушку и тем самым отрывая от собственных поясков, допрежь за них державшихся духов. Понеже немедля колтки, Копша и даже Жар-птица в четыре голоса закричали:
  - Алёнушка! Орюшка! Чёй-то с вами?!
  А порывчато обернувшаяся богиня, приметившая будто придремавших (хотя и с открытыми очами) детишек, малость покачивающихся так-сяк, весьма строго молвила:
  - Баюн, зараз смолкни. - Лишь посем поворачивая голову и вельми сурово сверкнув черными глазищами в направлении стоящего поперед нее на дорожке кота, досказала, - нешто, дурафья не зришь, то мною приведены гости, ребятушки совсем живы.
  - Совсем живы, мур...мур?! - ровно поспрашая, а может, тока повторяя, отозвался Баюн, опять же человеческим голосом, прекращая песнопения и сразу переходя к толкованию. И от этой реченьки Алёнка мгновенно пробудилась, осоловело глянув на богиню, а затем на кота.
  - Чаво дык? - растяжно вздыхая, вопросил Орей, только сейчас отворив свои серые очи, в первый морг, глянув на сестрицу лишь после на богиню и ее чудного кота.
  - Сие знавать кот-котище нас убаюкал, - отозвалась девонюшка и резво качнула головушкой, окончательно разрушая царящее округ нее чудо.
  - Кот тока проявил волшбу, - поправила сестрицу Яга Виевна, называя свершенное истинным величанием и чуть заметно улыбнулась, эдак, поучая пришедших в Верхнюю Навь и тем, даря незабываемые знания им обоим, а может только более способной отроковице.
  Алёнка, однако, чудное величание в след богини не повторила, абы обретя мощь в ногах стала подниматься с землицы. Вместе с тем, она, протянув руку, подхватила, все поколь покачивающегося, братца подмышку, потянув его вверх, помогая и ему встать на ноги. А из терема тотчас принялись выползать аль выходить всякие гады. Весьма разнящиеся с Баюном длиной да шириной полностью черные коты; серебристые али черные крупные змеи; боляхные зеленые и бурые лягушки, да враз поднявшиеся в воздух вороны, смурные с синеватым отливом оперенья, мощными и острыми клювами.
   И все также придерживая Орея, сестрица ступила вперед, в след шагнувшей Яги Виевны, ведя за собой духов, да самую малость подталкивая пред собой неуверенно копошившего утиными лапками в траве-мураве кувшинчика. И коль все странники вышагивали несмело, пугаясь, кто кого (кто лягушек, кто змей, а Кринка почему-то воронов), то Жар-птица, будто предваряя воина - бога, чьим воплощением являлась, ступала позадь всех смело и столь же важно глазела на гадов и птиц. Пожалуй, посему последние не мешкая, направились к высоченному частоколу окружающему двор и чертоги, медлительно взмахивая крылами, приземляясь, а точнее впиваясь в белые, залащенные черепа зверей своими загнутыми, черными когтями. Разом смыкая на спине крылья, склоняя головы и неподвижно замирая словно куммиры. Именно о куммирне, небольшом огороженном месте под открытым небом, где располагали куммиры, стоило ноне оглядеть двор Яги Виевны и сидящих на частоколе воронах, подумала девчужка. Образ предка, пращура, бога в виде куммира (где кум- понимался как родственник, а мир - воспринимался окружающим участком) славяне вырезали особым образом из определенных деревьев, сберегая, таким образом, связь меж Миром Яви и Миром Светлой Нави, позволяя живым общаться с ушедшими.
  - Сие ты правильно подметила, Алёнушка, оченно схож мой двор с куммирней, и то яснее ясного неспроста, - внезапно вставила богиня, прерывая раздумье отроковицы, и говоря о том, что было вестимо тока ей. Посему девоньке почудилось, дочура Вия, понимает ее и без толкования вслух. Впрочем, Орей и духи, и даже Жар-птица, удивленно воззрились в спину шагающей поперед всех Яги Виевны, а Копша малешенько качнув головой, чуть слышно молвил:
  - Избранная, красная, красивая, - определенно толкуя о девчурочке, о ейной даровитости, оную приметил раньше он, а позже подтвердила и богиня, теперь ступившая правой, а посем и левой ноженькой на красную дорожку.
  И немедленно вороны, дотоль замерши сидящие на частоколе, подняли вверх головы и гулко, раскатисто закаркали. Их протяжное, хриплое "крук...крук" ровно они смыкали все в коло, огромный круг, навеял на странников грусть, понеже досель хоронящийся за девчугой Копша, не менее громко им отозвался:
  - Крок...крок...
  А тягостно вздохнувший Багрец, как и Бешава, идущие след в след за ребятишками, горестно, вроде на поминках молвили:
  - Раскрычались як на тризне...
  - До тризны ащё доколь далеконько, - бодро отозвалась дочура Вия и без промедления, точно подвластные ее реченьке, а может мыслям, смолкли вороны на тыне, и в разные стороны расползлись, разошлись гады и коты, выстроившись по краям дорожки в ряды, только остался стоять посередь нее, прям у входа во терем Баюн. Некие из змей, свернувшись в клубки всего-навсего, что и таращили свои зеленые бусинки глаз. Иные, однако, слышимо шипя, приподнялись на хвостах, раззявили рты да шевелили раздвоенными черными языками, пугая охающего кувшинчика, и единожды кланяясь шагающей позади всех странников Жар-птице, точно признавая в ней кого-то...
  - Почитая в ней воплощение бога, - пояснила Яга Виевна. Хотя Алёнка была убеждена, что не говорила вслух о собственных догадках, тока думала.
  Богиня обернулась, так-таки, не сдерживая шаг, и нежно улыбнувшись лишь правым уголком рта, прошлась взором по лицу отроковицы, вроде проверяя собственные соображения. А зыркающая на Ягу Виевну, девонюшка, почему-то ощутила родственность к ней, не то, чтобы кровную, а, пожалуй, духовную, связанную с одинаковой даровитостью и может испытываемыми чувствами.
  Более спокойно (можно молвить, не подавая о себе вестей) вели себя бурые и зеленые лягушки, головы которых срослись с широким, коротким туловищем. Расположенные же по бокам плоских голов выпуклые глаза, изредка смыкались наползающими снизу веками. Передние лапы, как и согнутые задние, снабженные четырьмя да пятью пальцами, вместе с тем дрожмя дрожали, будто лягухи едва успели придержать их от волнения. И посередь того колыхания коты, совсем черные, без единого белого али серого пятнышка, приветственно покачивали головами, зараз шевелили угловатыми ушами и смыкая ступающих, направлялись в след им, таким родом, замыкая Жар-птицу.И опять же наблюдаемо шевелили длинными, белыми усами, чай, принюхиваясь к воплощению бога, только и могшего победить Скипер-зверя.
  - Як величают того бога, коего почитают в Жар-птице твои гады, к коему мы, небось, посланы.И каковой могеть победить Скипер-зверя? - направила вопрос к богине Алёнка. Она тяперича выпустила из хватки руку братца, да твердо шагнула вдогон Яги Виевны, тем выказывая собственную смелость и силу, пожалуй, что дарованную лишь славянским женам, девицам, отроковицам.
  
  Глава семнадцатая. Диво не кончается.
  Богиня, однако, девчурочке не ответила, может потому, как не вышел срок... А может понеже они все пройдя через отворенную дверь во след Баюна и дочуры Вия вступили внутрь терема. К диву ребятишек (и, пожалуй, что духов) оказавшись не в жилище, а в новом дворе, также как и первый, сомкнутом по коло высоким частоколом из желтовато-серых кольев, мощных в обхвате, подпирающих заостренными вершинами лазурь небосвода, лишенного солнца, не токмо Рудяного Мертвого, но и Явного Живого. Окромя того тына, двора, дали небес и построек внутри терема ничего более не просматривалась. Хотя, чудилось, сей небольшой двор помещается не в сомкнутом стенами жилище, не смыкается частоколом, а находится в каком-то приволье, должно статься, поэтому тутова легкое дуновение колыхало волосы и чуть покачивало бубенцы, подвешенные на узких плетеных поясках сестрицы и братца. Вместе с тем он весьма походил на славянский двор с домом, ухожами и оградой.
  Понеже на дворе, посередине его, стоял четырехстенный сруб с одной широкой горницей и холодными сенцами, с небольшим слюдяным оконцем (расположенным по левую сторону от закрытой двери), крытый двухскатным тесом. С одного края крыши избы, устремляясь ввысь, таращилась резная дымница, твореная из древесины. Да и сам двор богини, где по правую от сруба сторону поместились в ряд баня, сарай, житница, сенник, хлев единожды были крыты пилеными, тесаными досками, и, этак, образовывали поветь.
  И весь этот простор со строениями, где земля поросла зеленой травушкой и имелась дорожка, устланная неширокими, колотыми напополам брусками, показался Алёнке и Орею таковым близким, знакомым, что они застыли в самом начале двора. И тот же сиг поправую сторону от кривенькой, срубленной баньки, с единым оконцем (пустившим из себя плотные белые пары), нежданно обнаружилась, будто выступив из того густого чада, такая же, пожалуй, что срубленная токмо для одного человека.
  - Як тык? Все во тереме поместилось? И, на-тка, иная банька явилась, - вопросила отроковица, кивнув на выскочившую из пара вторую баньку, обращая новый спрос к Яге Виевне, не больно ожидая, что на него ответят.
  - Перун! - нежданно произнесла богиня, и, содеяв широкие шаги вперед, остановилась посередине двора, подле усевшегося Баюна, воткнув в саму оземь конец посоха, в малости от его пушистого хвоста. - Того бога, кой токмо и могет одолеть Скипер-зверя, а понеже пособить славянам, создав в сем роду воителей, защитников... Того бога, сынка Лады и Сварога, величают Перун. Да тока сокрыта мощь бога, аки и сам он, под толщей песка да железа, глубоко под землицей-матушкой во Яви, беспросыпным сном сморенный. Не всякому дадено до него дойтить, не всякому дадено его пробудить...
  Дочура Вия тяперича стремительно обернулась и в очах ее черных разом вспыхнули огни, словно жаждущие поджечь собственными всполохами все округ. Обаче в этот раз того сияния сестрица и братец не вспужались, лишь раскатисто ойкнул кувшинчик и прикрыв голубые глаза веками, а саму трещинку-рот ладошками, таким побытом, прекратил поступления из собственных недр звуков.
  - Мудреная ты Алёнушка, - продолжила толкование богиня, так словно и не было пояснений о Перуне, только звучал для нее дотоль молвленный вопрос отроковицы. - Не всякой дадено узреть двойственность меня, аки богини, и моего Мира. И тобе девонюшка великий удел выпал. Опять же як и твому братцу, - днесь Яга Виевна сместила взор на мальца, и нежно тому улыбнулась, точно радуясь виденному диву. - Смелому, светлому отроку, завсегда заслоняющего спиной слабого али малого...
  Богиня смолкла и в лучезарном сиянии ейной улыбки, ровно вышедшей из уст, всего-навсего на чуть-чуть проявились туманные образы братца и восседающего на его спине Копши, все поколь покачивающего своим красным округлым колпаком, притулившимся на голове.
  - Як же Яга Виевна нам довелось дойтить до Нави, нешто стёжка тудака такая краткая? И от нашей деревеньки во днях лёживала? - поспрашал ноне отрок, не стокма кичась собственной даровитостью, сколько просто желая вызнать интересующее его.
   - Не просто во днях стёжки, а всего-навсе в едином выдохе Навь от Яви пребывает, - немедля заговорила богиня заложив тончайшее плетение на своем высоком лбу, небось о чем печалясь. - Ужотко, кажись, человек ащё дышит, ащё живет и свет Яви его голубит. Дышит он, делая прерывный вдох, опосля медлительный выдох. А засим нежданно обмирает на последнем издохе. Затихает на том самом выдохе с ним тело и выпущает из собя душу да дух. А душа она чё? Она устремляется в Навь, по туманному зыбуну, гонимая стаями гнуся, вже тудыкась во Синее море-окиян, Ирий, али в Темную марь, Пекло... Дух же...
  Яга Виевна смолкла и отвернула голову, вроде скрывая собственный взгляд, а может одни думы от зорко глядящей на нее девчурочки, оная, как и иные странники, торопливо сошла с места и направилась в след нее. Они уставились на дочуру Вия уже все вместе, когда застыли близехонько от нее, опять же гуртом.
  - Дух, - дополнила богиня, вложив в пояснения ощутимую горечь, словно тоску по Яви, где сияло златое Солнце в голубых небесах. - Он останется обок тела, абы связан с ним тончайшими волоконцами, и будят тамоди пребывать, доколь сродники не возложат почившее тело на краду. Доколь полымя не пережжет сии волоконца. Доколь прах не смешается с землицей-матушкой. Тока тогды дух наипаче высвободится из оков. И станет хаживать онпо той стороне, кою любил, берег и чтил человек. Вмале... Вмале, як и прах, дух насытит оземь, древа, травы, воду, чувствами, ощущениями, знаниями, нажитыми за срок бытия тела.
  Богиня наново прервалась и тогда же низкие, деревянные двери в обеих баньках тихонечко заскрыпев, отворились, и из темных недр строений в разные направления повалили плотные, белые клубы пара, единожды явив на пороге духов.
  У баньки правой - одного духа, у левой - второго.
  Однако оба они созерцались тощими, низенькими такими (не дюже разнящиеся с колтками ростом), с розово-красной, ослизлой кожей сверху больно густо облепленной листьями. У правого - дубовыми, у левого - березовыми. Посему ребятишки разом (вовсе не сговариваясь) решили, что первый из них Банник, а другая Баенная матушка. Она, эта разность, погодя и вовсе стала хорошо видна. Ибо оба голых духа, кто, как прикрывал срамные части тела, и коли Банник длинной, черной бородой (сверху выстланной тонкими розовыми корочками), то Банниха густыми (почитай до земли) черными волосами, пожалуй, никады-ка не чесанными. Ейный супруг тоже был при волосах, только много более короткими и менее густыми, хотя и такими же черными, будто волглыми.
  - А тяперича Алёнушка и Орюшка должно вам в баньке попариться, - прервав отишье, кое в тот миг разглядывания духов не нарушали, кажется, даже многочисленные гады, коты и птицы, оставшиеся вне двора, отметила Яга Виевна. - И ежели Орея парить возьмется Байник, то Алёнку Банница, - дополнила богиня и чуточку развернув голову, только левым глазком оглядела ребятишек, да притулившегося к их ногам кувшинчика.
  - Не-а, - разом откликнулись сестрица да братец и закачали с испугу головушками. - Не пойдем без старчих мы в баню, особлива поодиночке. Понеже ведаем чё духи бани вельми суровые...
  - А иноредь, - досказала то, одна девчужка, понизив голос, и прикрыв рот ладошкой, абы услышали лишь стоящие рядом. - Бывают они и лютыми, да играючи, могут затащить на печь, ободрать кожу, али раскаленными камнями с каменки закидать.
  Яга Виевна днесь зримо улыбнулась и сызнова левым уголком рта, а после вроде не сдержавшись, громко засмеялась, погасив в зазвучавшем хохоте последнюю молвь отроковицы. Ее молочно-белая кожа, озаряемая изнутри желтоватым сиянием, от сей радости вспыхнула много сильней, сменив цвет на почти златой. И энтов смех враз поддержал Баюн, мудрено так поднявши вверх верхнюю губу, явив игольчатые белые зубы и хрипло зафыркав. А тем временем в ползающие во двор из Нави серебристые али черные змеи, запрыгивающие зеленые да бурые лягушки, ступающие черные коты и друг за другом влетающие с синеватым отливом вороны, на самую толику замерли.
  Кто как...
  Кто на оземе, кто в воздухе...
  Так, словно на крохотулечку, богиня собственным смехом сдержала время. И приметившая сие действие Алёнушка, повернув голову, воззрилась на неспешно смыкающую дверь, разделяющую Верхнюю Навь и нонешний двор, оказавшийся внутри терема. Тяперича опять же протяжно скрипнули петли на двери, и его медлительное, растянутое звучание вернуло и зверью движение, и девчушечке понимание непрекращающегося течения времени, только мгновением выдернутого из прошлого али будущего. Посему ужотко в следующий момент, когда дверь, коснувшись проема, погасила кровавый свет Нави, отроковица тягостно качнула головой, прогоняя раздумье, да наблюдая торопливое улепетывание в разные стороны зверья и гадов, хоронившихся в малых щелях под постройками, и воссевших на крыши бань, сарая, житниц, сенника, хлева птиц.
  Густая хмарь, сызнова вырвавшись из оконцев банек, плотными языками принялась тянуться по воздуху, не столько желая убраться вверх, сколько смущая ребятушек, собственным жаром и ароматом горьковатого дыма наполненного спелостью ягод и трав.
  - Сие усе россказни, Алёнушка, - завершая свой смех, весьма громогласный, молвила Яга Виевна, и теперь повернув голову, глянула на ребятишек обеими очами. - Скудоумными людьми выдуманные и засим середь славян разошедшиеся. Абы банные духи являются одними из самых значимых в бытие вашего рода. Живут и управляют эвонти духи на меже света и тьмы, понеже сами бани завсегда ставят на отшибе. Отваживают они от сих строений вскую нечисть, тудыкась инолды забредающую, сберегают от пожаров, радеют о чистоте и порядке. Обосновываясь на грани Миров, и не суть важно, каких... Во вскую пору, при вском случае тягостно жить и править. Поелику и устанавливаются строгие свычаи, коих понадоба придерживаться, дабы не свершилось беды, горести али напасти... Но ты, Алёнушка, да и ты, Орюшка, - с мягкостью досказала богиня, дюже широко улыбаясь и тем, успокаивая детишек, - должны смело взглянуть в лица банных духов, абы принять их образы и зачуять их суть.
  Яга Виевна теперь медленно повела головой вправо, и, следуя за тем движением, отроки перевели взоры на банных духов, вглядываясь в их лица, пусть малостью и прикрытых волосами да бородой с усами, впрочем, и с тем, будучи какими-то знакомыми... А может даже родственными, близкими.
  - Ох! - гулко вскликнула девчура, и, срыву сорвавшись с места, побежала навстречу стоящей на пороге бани Банницы. Понеже к собственному удивлению в ее чертах приметила схожесть с помершим дедушкой Дареном. Имеющим когда-то такое же широкое лицо с крутым лбом и вроде волнистой спинкой носа, округлым подбородком, тонкими, блекло-алыми устами и небольшими голубыми очами, к самой смерти и вовсе поглядывающие белесостью того цвета.
  - Дедушка! Дедушка! - громко закричал, вослед сестрице, Орюшка. Днесь, так-таки, кинувшийся к стоящему в иной банке Баеннику, также углядев в нем родственность с Дареном, особлива в его долгой и белесо-седой бороде да усах.
  Из голубых глаз ребятишек, вроде одинаковых, и единожды разных, чуть светлее у сестрицы, чуть серей у братца разом на щеки выплеснулись крупной капелью слезы. А в радостном возгласе единожды пронеслось столько горечи утраты, что сразу тягостно вздохнули оставшиеся стоять обок богини духи, кувшинчик и Жар-птица.И больше всех огорчился Копша, абы оставшись без подола девоньки, оным прикрывался, махом сомкнул руки на срамном месте, своего поколь оголенного тела.
  - Пущай... пущай дык и кумекают, - ласково протянула Яга Виевна еще мягче, нежнее улыбнувшись, словно любуясь тем, с каковой радостью Алёнка обняла Баенную матушку, а Орей прижал к себе Банника.
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали... Времена кады боги управляли не токмо Явью, Навью, Небесной Сваргой, но и человеческими душами. Времена кады сама Навь от Яви не просто во днях пути лежма лежала, а всего-навсе в едином выдохе пребывала. В издохе жизненном держалась...
  
  Глава восемнадцатая. Банька, как путь в иной Мир.
  Пар наново заскочил в рот Алёнушке и сей густой сдержался там, на маленечко сбив дыхание и вызвав прерывистое биение сердца в груди. Обаче привычная с малолетства, точнее даже с рождения (абы роды завсегда проходили в бане) к плотному пару и жару, девчушка еще глубже вздохнула, вроде раздвигая в стороны легкие, принимая в них чад, а с ним снимая хворь и слабость.
  - Пошто ты схожа с дедушкой Дареном? - вопросила, возлежавшая на полке, отроковица, обращаясь к Баенной матушке.
  В бревенчатой баньке с низким потолком, где нынче находилась Алёнка и Банниха, с правой стороны от небольшой двери и высокого порога (дабы пар внутри помещения пребывал дольше) стояла печь-каменка. Выложенная в виде очага из крупных булыжников и без трубы во время топки она обогревала как камни, так и стены. Дым, покидающий чрез оконце в стене и приоткрытую дверь парилку, оставлял повсюду копоть, кою засим, прекращая топить, сметали и смывали водицей. Однако потолок и стены в таком помещении так и продолжали являть закоптелость, таким побытом, не только убивая всякую нечисть, но и наполняя воздух легким дымком, приятно горьковатым. Повдоль стены парилки обок каменки поместился полок с приступками и подголовьем, где и возлежала девонюшка. А по супротивной стене стояла низкая лавка на которой находились чаны с горячей и холодной водой, шайки для мытья и оката, лежали запаренные березовые веники и вехотки для мытья, и не только мочалки, творенные из бересты, но и пучки сена, и лохмотки ткани.
   - Абы пояснить, чё мы не суровые, а вспять того нежные, близкие тобе, аки сродники. Поелику и кажемся в образе предка знамого, - отозвалась Банница, она нонче стояла супротив полка на оном лежала девчуга и в своих худобитных ручонках удерживала березовые веники, вельми в пару ставшие мягонькими. - Бываеть, чё мы сердимся, ибо сама мерекай, смывают люди в бане грязь да хворь, а ее понадоба суметь одолеть, дабы она в стенах не прижилась, - прервав молвь, Банная матушка повела головой вправо-влево, и отроковица, наблюдая за ней опять же взором прошлась так-сяк, созерцая покрытые копотью черные стены. - Обаче ту гнусь мы на собя не берем, токмо выдворяем из бани, и сие вельми тягостный труд. И усе наши старания токаво благо людского вершатся. Дабы человек опосля придя в баню, отдохнул тамка душой и телом, набралси здоровья. А ежели понадоба и родил нового сродника. Чай, ведаешь Алёнушка, чё в бане бабенки чад рожают,- Банниха того не столько спрашивала, сколько всего-навсего утверждала, посему девчура и не ответила.
  Хотя и сама она знала, что завсегда роды принимали в бане, ибо будучи женским таинством, не могли проходить они в общей избе. Да и яснее ясного в баньке ведь проще обмыть родившееся дитя, а коль надобность есть и саму роженицу. О том отроковица лишь задумалась, обаче уже в следующий миг мысли те из нее улетучились, понеже как Банница принялась ее парить. Влажный с гибкими, тонкими веточками веник не шибко прошелся по телу девчушки, от ног до головы... туды-сюды... туды-сюды. И сызнова взметнувшийся от каменки тягучий пар, насыщенный ароматом тока давеча испеченного хлеба, каковой поддала не Банная матушка, а кто-то иной, наполнил баню, малешенько так перемешивавшись с духом гари.
  А веники, дрогнув вверху, да ссыпав мельчайшую мгу на спину Алёнки, разком замерли на ее плечах, вроде уставши, давая самому тело согреться, напитаться духом кваса, или все же хмеля, выспевшего, напитавшегося летним деньком да солнечным светом. И вже посем передав яркость света напитку, оный даровал славянам бог Квасура. Бог, управляющий сусеками хмельных напитков, обучивший славян хмелеварению, радости и веселью. Полагали славяне, что Квасура один из самых старых богов, одначе помладше Сварога. Кадый-то явился он в Мир вкупе с богом Китоврасом, получеловеком-полуконем (проще полканом), выйдя с валуна, каковой в свой черед расколол мечом бог Индра. А Лада-матушка указала ему, как варить сурью, смешавшую мед и травы да осуриваемую на солнце красном. Ведал тот бог приготовлением золотистого пива и пахнущего хлебцом кваса, почасту настоянного на ржаных сухарях. Может статься, поэтому и сам Квасура казался славянам рыжеволосым, рыжебородым мужем, почасту смеющимся.
  Разморенная в квасном чаду Алёнка прикрыла очи, ровно ослабевшая. И наступившая темень поперед глаз неожиданно качнулась вперед-назад, словно следуя за березовыми ветвями веников, принявшихся с двух сторон нагонять жар на тело отроковицы, а потом легошенько так постегивать по спине, лядвиям, замерев на подошвах стоп. И девчуга вновь принявшись думать, внезапно поняла, что все теперича творящиеся в бане является особым обрядом, пожалуй, разрешающим ей и Орею вступить в иной мир жилища Яги Виевны, допрежь никому не доступному. Может потому поперед наблюдения Алёнушки качнулось черными тучами пространство, да послышалась молвь:
  - И вовсе не надобно нас, духов бани, задабривать, всего-навсе стоит проявить уважение. И толды... толды мы покажемся людям сродниками, не сердитыми, грозными, а токмо сурьезными, за их бытие отвечающими. И тадыличи могем милостиво наделить чудовыми дарами. Так-таки, научим играть на свирели, волыни, варгане, а, могти дарствовать шапку-невидимку.
  - Шапку-невидимку? - удивленно вопросил Орей и резво поднявшись, сел на полку, вопреки тому, что дотоль Байник растер его веником, как мочалой, легонечко похлопав им по спине и ногам да тем вроде как обессилив. И тут же курящийся тягучий пар, насыщенный ароматом хвои, будто загодя снятой с ели, заполонил сам рот, сдержав последующий спрос отрока. А поперед мальчика стоящий банный дух с лицом дедушки Дарена, сжимающий в руках по дубовому венику, изобразил в чертах лика изумление. Вроде дивясь тому, что Орей тех поверий не знал.
  - Агась, могу дарствовать шапку-невидимку, таковую, чё наволочишь на главу и станешь невидим для инаковых людей, а, пожалуй, и духов, - ответствовал Баенник и принялся раскручивать над своей головой веники, желая их, эдак, прогреть.
  - Не-а, нашто она мене, пред кем хорониться - задумчиво протянул отрок, перебирая услышанное и самую толику качнул головой, а с тем и мокрыми длинными прядями волос, днесь не удерживаемых очельем (снятым в предбаннике) и потому почасту залезающих в рот.
  Эта вторая банька, где ноне находился Орей и Банник, мало чем разнилась с той, в каковой парилась его сестрица. Точь-в-точь, та же небольшая комнатка с бревенчатыми стенами да низким потолком основу, которой составляла большая, выложенная из булыжника печь-каменка, без трубы. Обок нее размещался полог для парения, где сидывал мальчонка, а на коротконогой лавке по правую от него сторону стояли чаны с горячей и холодной водой, шайки для мытья и оката, лежали вехотки для мытья да дубовые веники. Прочные, с плотной листвой и упругими ветвями дубовые веники чаще использовали в бане мужи, считая, что они придают силу и вельми хорошо бодрят.
  Малец глубоко вогнал вглубь себя дымной аромат, кажись, ощутив его в бурчливо-голодном животе, и тотчас воззрился на четырех сынков банного духа, не больно разнящихся ростом с собственным отцом, и днесь замерших округ каменки с маханькими шаечками в руках. На их лысых головах, несколько вытянутых к макушке, лица имели черты, подобные лику дедушки Дарена, и являли ту же косматость бород да усов. Удивительными были ноги духов, короткие, похожие на лапки небольшого зверька, с пятью перстами оканчивающиеся черными, удлиненными коготками, оные слышимо царапали пол в баньке, сотворенный нарочно со щелями, куда утекала вода, сверху застланного еловым лапником. Людскими, впрочем, смотрелись их руки, густо поросшие черной курчавой шерстью, а тощие да голые туловища прикрывали листы ольхи, липы, рябины, калины, ивы и даже иголки сосны, ели.
  - И то ладушки, чё шапка тобе не надобна, - зримо довольно отозвался Банной, по всему вероятию, не больно жаждущий отдать тот непонятный головной убор, каковой почитали дивом придивным.
  А вслед того, вроде из самих черных стен парилки, прямо из щелей, имеющихся между кругляком, показались маханькие головешки, должно статься с десяток. Спервоначалу они явили свои лощеные гладкие темечки, а засим как-то зараз дернувшись вперед, обнаружили небольшие, с кулак, да и только, головы, будто кукишем увенчанные, вероятно, этак, носы обнаруживающие. Одначе с тем покрытых вспыхивающими двумя, тремя, али четырьмя зернятками кровавых очей.
  - Пшли, пшли отсель, - торопко оглядываясь, молвил Баенник, определенно, направляя указания ни на сынков своих, а на таращившиеся из стен головешки, каковые сразу растаяли, или тока укрылись в ряби прозрачного пара. - Банные анчутки, - пояснил дух и горестно вздохнув, продолжил крутить над головой дубовые веники, - часточко в банях проказничающие, понеже люди их за моих ребятушек принимают. А мои сынки, як ты скумекал николи и ни-ни... Абы оченно послушны. А тяперича ложись, я тобе ащё попарю.
  И отрок, послушавшись Баенника, улегся на спину, дланями рук слегка прикрыв срамные места. И,не мешкая, сынки банного духа плеснули на раскаленные камыки каменки водицы, наполнив прозрачно-колеблющимся паром, жарким и легким для дыханияс горьковато-вяжущим ароматом душмянки пространство парилки. А Байник принялся охаживать мальчугашку влажными вениками плавно, полюбовно, сначала по ногам, лядвиям, рукам, животе, груди. Хлестая размеренно, нежно, едва касаясь, много мягче, чем дотоль парили спину. Хотя отроку желалось бойче, сильнее...
  А кучная хмарь наступала со всех сторон и словно вертела детишек по коло, Алёнку в одной баньке, Орея в иной, поелику завсегда мужи и бабенки у славян парились в разное время. И, кажись, то кружение не снижала холодная водица, а густющий аромат мяты, душмянки, хлеба, хвои лишь шибче размягчал дух и тело. И в том чаду как будто слышались благодарственные слова детушек, а может и всех славян, проторивших для Орея и Алёнки путь в иной Мир...
  И вовсе ни в Мир Нави, и ни в Мир Яви, а какой-то другой Мир.
  Тот в коем только и смогла сберечь от погибели сестрицу да братца, Алёнку да Орея, Яга Виевна.
  И в толковании том, ребятушек али всех предков славян, звучала молвь:
  - Тебе баня на стоянье, мене на здоровье. Хозяин с хозяюшкой, с малыми детушками гостите нам в гости.
  Таковым сказом почитая, да величая дары поданные духом бани и всей его семьи. Таким удивительным духом, в обычаях славян строгого, грозного, а на самом деле вельми доброго, всегда радеющего за людей.
  
  Глава девятнадцатая. Изба Яги Виевны.
  Ребятишки, открывши дверь, вступили в избу богини. После бани они были обряжены в чистые, белые рубахи, без всякой вышивки (пожалуй, что и не перешитых из родительских одеж, а сварганенных из нового холста), да всего только подхваченных плетеным (некогда отцом из бело-красно-черных нитей) пояском с подвешенными к ним бубенчиками. И наново (как дотоль удивило сестрицу и братца расположение самого сруба в тереме) оба поразились схожести внутреннего убранства жилища Яги Виевны с тем, что наблюдали с рождения в славянских строениях. Впрочем, в этом срубе отсутствовало какое-никакое ложе.
  В избе богини по левую от входа сторону поместилась здоровущая печь, чье закопченное чело устьем было обращено внутрь помещения и освещалось боковым окном. Печь стояла посередь комнаты так, что меж стеной с оконцом оставалось небольшое место. На сей стене была укреплена узкая дщица, где находились чугунки, крынки, утятницы, мисы, маханькие бочкары, а ее саму подпирали ухваты, клюки, помело, печной совок да садник. От боковой стенки печи (начинаясь, почитай, под потолком, и, доходя до супротивной стороны избы) пролегали полати, деревянный настил, на коем можно было почивать. Под полатями стояли узкие лавки, они проходили также от печи, повдоль стен и завершались в ином углу сруба. На скамле, поместившейся как раз напротив входа, находилась расписная с резными боками прялка, состоящая из отвесной части (куда привязывалась кудель) и находящегося поперек его, донца (куда садилась пряха).
  Обаче сердцевину избы составлял боляхный четырехугольный стол на полозьях, дабы моглось разом его двинуть куды нужно. Мороку, плывущую по срубу, приглушало мерцание света, каковой распространяли, поместившиеся и укрепленные в стенах, светецы со вставленными в них лучинами (тонкими, длинными щепами, отколотыми от сухого полена).
  Вошедшие в избу детишки, перво-наперво, оглядели само убранство избы и лишь посем устремили взор на стол уставленный плошками, мисами да чашами, плоскими али вспять с высокими бортами, на которых поместились всякие яства. Обок стола на скамлях, устланных красной материей, сидели колтки, Копша и Кринка, одни супротив иных. Жар-птица вспять того поместилась на полатях в самом углу (куда был поставлен посох богини), ровно притушив собственное сияние али тока собрав его вокруг себя в клубок. Яга Виевна же стояла подле прялки, вполоборота, и полюбовно поглаживала ее лопаску больше походящую по виду на головку, а может яблоко, с долгими серьгами, где на лазурь цвета были нанесены красные маки да сизые листочки. Символ сна и смерти, мак мог усыпить любого, как малого, так и старого, а коль понадобится довести и до погибели. Пожалуй, поелику и был он написан на прялке, абы богиня могла сплести как малую грезу да жизнь, так и саму смерть.
  Дочура Вия ноне и вовсе преобразилась, по всему вероятию, приняв малый рост, посему стала не выше обыкновенного человека. Она также сняла с головы шелом, с пояса оружие, и сменила свои чудные короткие одеяния на обычные, те в каковых в деревеньке бабенки хаживали. Понеже на ней была надета долгая рубаха с красным тканьем в полоску, с длинными и узкими рукавами, ухваченными у запястья узорчатыми зарукавьями (украшенными разноцветными каменьями), да легкий кумашного цвета саян (прямой сарафан, собранный в мелкую складку на спине и по бокам). Чего только не хватало в этом обыденном наряде богини так шитья на рубахе да пояса, завсегда для славян бывшим оберегом от нечисти. Да и волосы черные, вьющиеся, Яга Виевна никак не убрала и держала их все такими же распущенными, плотно укрывающими спину. Сбочку от ног дочуры Вия сидывал Баюн, изредка ластящийся головой об подол саяна и раскатисто урчащий, точно укачивающий так, что в сумрачности того помещения не токмо позевывали, осоловело перемигиваясь духи, но и посудинка.
  - Смолкни, Баюн, - мягко протянула богиня, узрев вошедших ребятишек, - а то гляди-ка своими заклинаниями отымешь у чад усе силы. А они, эвонти силы им, ой! як ащё понадобятся.
  - Благадарствуем за добрый пар, Яга Виевна, - за себя и Алёнку молвил Орей, да довольно растянул на лице улыбку, ибо дюже любил париться.
  - Да, чё ж Орюшка на здоровьице тобе да сестричке твоей, - отозвалась богиня и медленно повернувшись к ребятушкам, вскинувши вверх правую ручонку, всеми перстами зараз повела в сторону стола. - А теперича усаживайтесь за стол, да покушайте. Дабы завершить обряд перехода из Яви в Навь, и сбереглось вероятие вдругорядь вам вертаться к живым. Ибо ведаете вы оба, чё помершего надоть поперед сожжения помыть, обрядить во усе новое, опосля того помянуть.
  Детишки тока кивнули в ответ, и так как были дюже голодны, сразу поспешили к столу, усевшись за него супротив друг друга. Понеже Орей оказался на одной лавке с колтками, а Аленка села рядом с кувшинчиком и Копшей. Яга Виевна самую малость находилась на прежнем месте, а после и сама направилась к столу, воссев во главе его.
  - А пошто ты, Кринка,к столу притулилась, никак шамать будешь? - дыхнул вопрос Орей, удивленно зыркая на посудинку, расположившуюся подле девчуги, посиживающую на скамле на донышке да выставившую вперед утиные лапки.
  И Алёнка, вслед за братцем, повернула голову да глянула на посудинку, одначе сдержала взор ни на нем, а на сидевшем подле Копше ноне приодевшемся. Поелику на духе созерцался красный кафтан с длинными рукавами да стоячим воротником (застегивающийся на большие златые пуговицы), прихваченный желтовато-блестящим пояском, да синие сапоги со златыми подковами.
  - Копша, а ты иде одёвку взял? - подивившись той обнове, вопросила девонюшка.
  - Сие мене ейна милость, Яга Виевна, жаловала, - резво и вельми довольно пояснил дух сберегающий клады, да поднявши левую руку вверх, огладил большие пуговицы на кафтане. - Золотые, эт вам не хухры-мухры, - дополнил Копша, и днесь вскинув, и правую рученьку показал удерживаемый в ней головной убор. - Да и колпак дарствовала, синий, ей-ей, к сапожкам. А Кринка, - это он молвил, пристраивая гладкий головной убор себе на колени. - Дык чё ж, ежели желвить не могти, нехай посидит сбочку, со богиней, духами да людями. Кода-ка ж ему ащё таковая отрада будять.
  - Охма! Таковая отрада! Таковая отрада! - запел кувшинчик да принялся раскачивать свое тулово на лавке туды-сюды, будто намереваясь с нее упасть.
  Посему, пожалуй, боясь того али тока желая призвать посудинку к порядку Яга Виевна не громко молвила:
  - Смолкни Кринка! А вы ребятишки кушайте, поколь усё тутеньки теплое да сытное. Ты ж Баюн, - обратилась богиня к продолжающему сидеть около лавки, на которой стояла прялка, коту. - Спой-ка нам сказ затейный и, единожды, назидательный.
  А на столе в плошках, мисах да чашах, плоских али вспять с высокими бортами, дюже много всяких яств находилось и вельми они щекотали ароматами носы ребятушек. Были там и яйца вареные, и блины платочком свернутые (символизирующие скорбь по умершему), политые маковым молоком иль медом (символизирующим сладкую жизнь в Нави), и блинцы поменьше, и булочки (сплетенные в виде погребального костра), и кутья рассыпчатая вареная из зерен пошеницы, овса, гороха, ячменя (орехами, медом, маком справленные), и ягодные густые кисели. В основном сей пищей славяне поминали померших своих, не только тех каковые давеча ушли, но и тех каковые Предками величались. На столе находились опять же всевозможные сласти, весьма любимые ребятней. Тут тебе и кулага, приготовленная из ржаного солода, муки и калины, вкусная и полезная; леваши - лепешки из толченных ягод, высушенных на печи; пастила - печеные яблоки взбитые с медом и яйцом, да высушенные в печи; мазуня - сладкая мешанина с патокой; тесто - особая сладость из сухарей и меда. И коль поминальная пища, указывала на уход из Яви, то сладости вспять будто напоминали детишкам о необходимости вернуться в нее.
  Орюшка первым выхватил яичко с плошки да блинец, и, принялся торопко засовывать второе в рот, а первое не менее скоро очищать от скорлупы. И к той поспешности также резво присоединилась Алёнка, вспять взяв с мисы румяную булочку, сплетенную в виде погребального костра. Духи к изумлению сестрицы и братца тоже стали кушать, да только в основном маковое молоко, набирая его из чаши ложечкой и отправляя себе в рот. То молоко, как и мед на столе, полагали славяне, должны были сделать жизнь усопшего в Ирии сладким. И кады за столом только и стало слышаться, что причмокивание да стук ложечек, Баюн поднявшись на лапоньки, принялся прохаживаться округ стола да петь-попевать чудной сказ.
  - Далеконько али близехонько, - так дивно начал толковать человеческим языком кот и при этом часточко урчать, точно подыгрывать на свирели. - Давненько али надысь, сие ведомо токмо Роду Небесному, родился-явился от него у Коровы Земун рогатый да крепкий аки тур, сыночек Велес, мур...мур. Слыл мальчоня, як чудо небесное. Абы должно було богу принесть в Мир движение. Абы должно було богу стать Отцом для людей, инаковых племен, зверей во Яви. Абы должно було богу проторить стёжку для Вышни. Во травушке-муравушке махонький Велес всего-навсе шажочек вершил, раменьями толичку качнул, на приволье Синей Сварги глядывал, аки оземь под егойными ноженьками, на-тка, раздалась. И упанул ребятеночек во приглубую пропасть, во раздолье Мира поднебесного, явного. Даль Синего Море-Окияна колыхается под Велесом, ярится белыми пенами, ухватывает во тесную зыбку водицы, вьет их прядями, кубыть вожделея задавить. И дык вотде и задавила бы мур...мур...
  Как-то разом свернул толкование Баюн, и тотчас перестала подпевать ему тонкой погудкой свирель. Однако,не прекратив прохаживаться вокруг стола, он теперь протяжно вздохнул, словно желал обратить внимание обеих ребятишек на себя. Да те были дюже заняты кушаньями, пожалуй, посему ужо в следующий момент кот сызнова принялся за свой сказ:
  - Поелику ту волшбу сотворял бог Пан. Обаче Велес, набирающийся мощи аже шибко, не за дни, а за малу меру, обратился во рьяного тура и айда на рога те пенистые волны, на рога ту волшбу примать. И на-кось тобе вска ворожба умалилась, убавилась да развеялась аки дым, мур...мур. А сам Велес Быкович приторился к осередку... Ни боляхному, ни малому, а таковому кый льзя за дни обойтить, за нощь оглядать. Иде должно спасти от бога Темного, от Кащея Чернобоговича, Азовушку, дочуру Сварога и Матери Сва, лепотой вского тронувшего.
  Баюн вдругорядь прервался, впрочем, понималось только на малость времени, на толику его, не больше того... И в ту малую его кроху всего и смогли ребятишки мазуни да леваши покушать, и приправить их блинцами политыми сладким маковым молоком. Небольшими блинцами в платочки свернутыми, ровно слезы по ушедшему в Навь утирающими. А кот богини вже наново запел, не редкостью в том сказе, себе, свирелью урча, и тем, кажется, убаюкивая, усыпляя да покачивая, может на руках, а может и в люльке:
  - Могутный, казистый Велес единъ молвью разящей аки стрела, осилил Кащея, выдворив его со чудного осередка, с Синего Моря-Окияна. Ибо сам энтот бог ёсть владыка чародейства и волшбы, поелику и прынялся он творить на осередке дивную обитель для собе и Азовушки, купавой таковой деушки, мур...мур. Прынялся он созидать благолепны терема, ростить древа, наполнять усе волшбой да упавостью. Иде стали напоследи Велес и Азовушка живать-поживать, аки муж и жинка, да чудеса прославлять.
  - Чудеса! Чудеса! Охма! Таковая отрада! Таковая отрада! - внезапно прервав кота, запел кувшинчик да принялся раскачивать тулово на лавке так-сяк, пожалуй, что ей-ей намереваясь с нее упасть.
  - Цыц! Цыц! Смолкни! Эка, бестолковая какая! - вже разом зашумели на посудинку колтки (единожды качнув круглыми головами, сверху увенчанными веточками бузины) и особлива Копша. Дух сберегающий клады в порыве сердитости даже вскинул с ног свой колпак да резко мотнул им в сторону, притом прикрыв очи и рот Кринки, коя охнув! махом стихла. Небось, решив, что лишилась их как таковых. Колпак еще чуточку укрывал собой так величаемое лицо посудинки, а посем рывком руки Копши был возвращен ему на колени. Вместе с тем явив широко раскрытые и недвижно застывшие ярко-голубые очи, словно поглотившие зрачок и белок, расположившиеся повыше, наконец-то сомкнувшегося рта-трещинки, прямо над пережабиной.
  Впрочем, вся эта маята, казалось, не отвлекла ни на чуточку Баюна от его толкования, посему коли духи ворчали на посудинку, ребятушки продолжали слушать сказителя и поглощать еду.
  - И усе бы ладно, усе б добро промеж мужа да жинки, Велеса да Азовушки, дык и шло, коли бы не беда бедовая... Таковая чернющая, болезная, злющая. Был да был зван Велес Быкович ко двору Дыя. Ко двору богу ночного, звездного неба, часточко кланяющегося темным силам и вожделениям, могшему менять образы, со божеского на инаковый, поелику и жаждущего во Вселенной владычить своей волошбой. Дати Дый, Велесу чару с отравой, коя излившись в бога отимала егойну мощь, егойну волошбу. Дабы токмо Дый и могти слыть ейным владыкой, усмиряя богов, покоряя людей, мур...мур. Велес же истерявши мощь ушествовал во Срединную Навь, иде стал томиться во пештере, абы лишившись тело явного должон был бог ждать-пождать инаких веремен во Вселенной. Узнавши про то горье горедушное, Азовушка по доброй воле сошла во Срединную Навь ко супругу дабы с ним пождать инаких веремен во Вселенной. Ждать-пождать инаковой стёженьки для собя и свово муженька.
  Баюн громко заурчал, и, сдержавши шаг, притулился на пол, для ровности выстланный деревянными дщицами, подле короткой лавки, на которой восседала задумавшись Яга Виевна, за весь тот срок не проронившая слова, ни вкусившая еды, лишь иногда горестно вздыхающая. Богиня оперлась о стол локотком да поддерживала, точно отяжелевшую головушку указательным перстом. Днесь протяжно-урчаще вздохнул и сам кот, да вздевши вверх правую лапу, подушечкой ейной расправил туды-сюды свои долгие, белые усы, малость даже задрожавшие, будто их ктой-то дернул с обеих сторон.
  - Дождались? - чуть слышно вопросила Алёнка, словно подвергнувшись малой дрожи и тем махом пробуждаясь от покоя. Девчурока ажно перестала кушать и рука ее, ей-ей, сжимающая булочку замерла на поверхности дубового стола.
  - Таки да нет, - горестно произнес Баюн, и от сей кручины качнул головой. - Абы в Срединной Нави Велес был-пребывал лишенным тела, а Азовушка обретала в явном, мур...мур. И кода-ка Велес ушествовал, дабы пройтить скрезь инакии врата, во инаковых веременах будучи рожденным. Азовушка, ей-же-ей, осталась жить-поживать, хаживать-похаживать во Нави, иде стала слыть дочурой Вия и величаться...
  - Смолкни Баюн! - словно пробуждаясь от думок, гулко сказала Яга Виевна, и кот сразу замолчал. Богиня убрала от головы дотоль поддерживающий ее перст, и, вскинув взор, оглядела притихших за столом странников, сдержав взгляд на Алёнке. Дочура Вия теперь и вовсе наблюдаемо тяжело вздохнула так, что под материей рубахи легошенько колыхнулась ее грудь, а после не убирая из голоса необоримости дополнила:
  - Я велела спеть сказ назидательный!
  - Нехай дык! - резво отозвался Баюн, поколь удерживая лапу около морды, посему легошенько дернул ее в сторону сидящей на лавке богини. Он также скосил в ту сторону и оба глаза, будто чего-то сообщая. Но так как Орей продолжал жевать блин, а духи пить маковое молочко, одна отроковица приняла весть от кота, и, переведя взгляд, вперилась в лицо Яги Виевны. И наново приметила Алёнка иной образ богини, днесь полностью растерявший молодость и красоту, вспять того поражающий старостью и ветхость серо-желтой морщинистой кожи, по краю подбородочного выступа и вовсе висевшей оттянутой книзу складкой. Скошенный влево горбатый нос, пучился костяным, высохшим кончиком, а из широкого рта вылезали два черных клыка поджимающих верхнюю брылу, посеревшую да густо усеянную крупными выемками. И тока черные глаза дочуры Вия продолжали блистать тьмой, капелюшечку вспыхивая златыми лоскутками полымя, и тем указывать на ее младость. Понеже девчуга как-то сама собой скумекал, что ей желал пояснить Баюн, абы под явной красотой Яги Виевны хоронилась старуха обремененная потерей любого, пережитым расставанием и, пожалуй, невозможностью его вернуть.
  - Поелику Велес подзабыл Азовушку, родившись в инаковом Мире, с инаким уделом, - внезапно, словно подтверждая догадки отроковицы, скороговоркой произнес Баюн, и, немедля поднявшись на все четыре лапы, шагнул вперед. - А Азовушка избравшая Навь по свому хотению, соделывалась тутова пленницей, стражем межи Мира живых и мертвых. И стала хаживать-похаживать в Верхней Нави, не дозволяя людям проникать в таины жизти и смерти, не дозволяя им собя пленить. Обаче обладая мудростью Яви да Нави завсегда она жаждет указать верный путь да уберечь пришлого от оплошности, кою кода-то сама свершила, мур...мур.
  - Чай, ты не уразумел, чё я велела? - очень грозно вопросила Яга Виевна и малешенько качнула все тело вправо, ровно желая узреть уходящего от нее по полу сруба кота. И, так-таки, свела вместе свои тонки черные брови, приняв вельми строгий вид. А Алёнушка сразу (словно с глаз ее спала пелена) увидела сидящую за столом красивую, младую женщину, чья молочно-белая кожа озарялась изнутри желтоватым сиянием, и тем подсвечивала медовые выпуклые жилы и шевелившиеся, во время движения рук, покачивания плеч, нитки мышц. Каплевидное лицо богини с высоким лбом, выпуклой спинкой носа, поражало крупными черными глазами и широким ртом с большими, слегка выступающими светло-красными устами. Богиня легохонько и, очевидно, недовольно колыхнула головой, шевельнув густыми, черными, вьющимися волосами (каковых никогда не бывало в славянском роду), и тот же миг кот прибавил шагу, стараясь как можно скорей завернуть за стол, да резво принялся сказывать:
  - Далеконько али близехонько, давненько али надысь, сие ведомо токмо Роду Небесному, летели...
  - Ты б, чай, инакую причету язычил, нешто понадоба одинакую талдычить, - прерывая кота, молвил Копша, и, склонив голову, воззрился на свой синий колпак, лежащий у него на коленях.
  - Не близок свет, невдали тьма, искони али оногдась, эвонто знамо всего-навсе Роду Небесному мур...мур, - не отвечая духу, хотя и разом исправившись проронил Баюнсызнова заурчав, и тем точно подыграв свирелью. - Голубым привольем раскинулась Вселенная, по кый летели три сияющих сокола, отец да два сынка, Род да Белбог с Чернобогом. Полагалось тем сынкам напредки одному стать богом света, добра и справедливости, инакому вечным противником брата, владыкой Нави и указателем Веремени. Аки день и нощь разнятся братушки, токмо не ратуют на смерть, ни жаждут погибели, всего-навсе воспоследуют положенному соперничеству, мур...мур. Летели три сияющих сокола, отец да два сынка, Род да Белбог с Чернобогом, прямехонько над раздольем Мира поднебесного, кой во Синим Море-Окияне колыхает волнами, ярится белыми пенами. И ежели Род стёжку сынкам протаривал, тык Белбог и Чернобог во клювах нашивали сноп колосьев да ком оземи, то из чё родится жизнь, то иде она проявится.
  Ребятишки ужоль перестали вкушать и осоловелыми глазенками (кажный миг тягостно прикрывающимися веками) глазели друг на дружку. И даже духи, и, кажись, посудинка покачиваясь, стали клевать носами. Может колтки и Копша еще не сомкнули очи, обаче к тому явственно готовились, а Баюн тем временем толковал, все больше и чаще урча, а с тем укачивая, убаюкивая:
  - Нежданно-негаданно, али усе же ведомо, по слову Роду молвленному, выронил из клюва Чернобог ком оземи, а сам оборотившись сизым селезнем нырнул во кипучие, во приглубые воды Синего Море-Окияна, кой колыхает волнами, ярится белыми пенами. И тот же морг по волшбе да силе молви Чернобога выпростался из синих вод осередком Буян, остие Мира, али самой Вселенной, мур...мур. И взросла на Буяне белешенькая Мер-гора, пуп самой Яви, на кой поднялся дуб. Ащё самая толичка и, простираясь обапол, из Синего Моря-Окияна по мощи Темного Витязя явилось Веремя от истока до завершения ставшее мерой. А невдолге из лика Рода выступило Солнце явное, из груди Месяц серебряный, отгородив дни и нощи. И тадыличи взмыл в приволье небес Белбог, соколом быстрокрылым качнул во той дали снопами колосьев, усеял само небушко звездами ярыми, а землицу-матушку смарагдовым быльем. И як даровали Миру явному жизть боги, дык и даровали суть самим людям в нем рожденным. Одним златые искорки Прави, инаким черные угольки Кривды, мур...мур.
  
  Глава двадцатая. Ночные духи.
  - Прибыла... прибыла ночь...
  Почему-то слышалось Алёнушке в забытье чувств, вопреки сну в коем она пребывала, вроде проскальзывая сквозь сомкнутые ресницы. И, казалось, Баюн, несмотря на шиканье богини, продолжал свой сказ, сопровождаемый легким наигрышем свирели, входивший в голову девоньки тугой молвью:
  - И сей осередок Буян, пуп Мира, ёсть место сречи Велеса и Азовушки, Велеса и...
  Одначе на этом пояснения резко прервались, будто коту было не велено толковать дальше, посему ужо в следующий момент, кады отроковицу ктой-то качнул на руках так-сяк али вверх-вниз, послышалось:
  - В таковую пору промеж Нави и Яви разомкнуты врата и сведущие могут углядывать вещие сны. В таковую пору должно величать великих Темных богов, Творцов Мира Явного, мур...мур. Абы Навь Темная, Нижняя, управляемая Кащеем, Срединная, али Верхняя, досель слывущая без владыки, не токмо ёсть суть сновидений, темной волшбы, но и обитель Предков. И встает-подымается за Смородина рекой во пожнях дальних, чащобах густых, реках могучих, послед нее лежащих, Рудяное Солнце Мертвых. Мур-мур... - то, кажись, последнее, что услышала девонюшка, погружаясь и вовсе в плотный сон.
  Чего ж услышали Орей, колтки, Копша, Кринка, али Жар-птица, прикорнувшая на полатях, нельзя было сказать, понеже все они крепко спали-почивали, когда Алёнушка (сродниками, правильно, названная, как огненная, солнечная, избранная, красная, красивая и не в ясности образа, а в постижении скровенности духа) еще внимала словам Баюна. Каковой вроде нарочно убаюкал одних и оставил отроковицу усваивать говоренное им, небось, намереваясь сказать чего-то надобное только ей одной. Посему погодя девчуга восприняла идущую погудкой молвь кота:
  - И не будять рождения в Яви без угасания, як нетути вершений Белбога без деяний Чернобога. И хоть казати людям чё ратуют те братцы промеж себя, обаче из века в век учиняют они единое коло жизни.
  А поперед очей Алёнки завертелось огромное колесо, сотворенное из гнутого деревянного обода да спиц вставленных в ступицу, будто, намереваясь намотать на себя и ее саму, а может и отрока, каковой в этот раз с устатку снов как таковых и не видел.
  - А, ну-кась, Грёза ступай-ка нонича прочь из моей избы. И, давай-ка, забирывай с собой Бадяйку, Манису и Намного, не надобно дабы вы тутоди отирались, чад малешеньких пужали. Абы им понадоба выспаться, а мене в отишие покуметь, да спрясть проворнее, - неожиданно послышался низкий и единожды мягкий голос Яги Виевны, однако значимо снизивший собственную гулкость, по всему вероятию, не желая пробудить почивающих ребятишек.
  И немедля Алёнушка проснулась, как-то сразу открыв глазенки. И к собственному удивлению обнаружила себя лежащей обок братца (вельми крепко почивающего) на лежанки печи, на мягкой перинке, головушкой подпирающей сам дымоход. На детишках не было кожаных порабошней, холщовых онучей, поясков и подвешенных к ним бубенчиков, ровно их, прежде чем положить на печь, раздели. Отроковице даже показалось, что саму пещь дотоль протопили, и тепло, подымаясь от перекрыши, все еще ярилось рядом с дымоходом. Чудно так было узреть себя на лежанке печи, абы того перемещения она не помнила, посему торопливо дернула в сторону братца левый локоток, тукнув им его в бок. Впрочем, Орей лежащий, как и Алёнка, на спине никак на тот удар не отозвался, лишь недовольно буркнул чегой-то. И тотчас развернувшись на левый бок, спиной к сестрице, пожалуй, заснул еще крепче.
  По сей причине, вельми увлеченная услышанным, девчуга и сама поверталась на правый бок, не только желая разузнать, где иные странники, но и намереваясь увидеть ночных духов, по поверьям славян приходящих из недр Нави. Абы Грёза вытягивала из людей силу. Бадяй, почасту прохаживающийся под окнами изб, шумя и являясь в жутких обличьях, таким побытом, кормился страхами людей. Манис насылал мороки, кошмары во снах, а Намной наваливаясь на спящего и душА, забирал у человека здоровье. Супротив тех духов, по поводу иль без него попавших в избу, славяне всегда защищались оберегами, да водили дружбу с духами земными, которых еще величали домашними. Обережные символы размещались на жилище и во дворах, скрывая, эдак, уязвимые места для всякой нечисти. Их почасту располагали в виде конька, на крышах домов; в живописании солнца красного под крышей, на наличниках окон, подле дверей; подвешивали подкову внутри избы над входом; отображали знак рода - колесо с восьмью лучами, направленными в одну сторону, на печи. Этот символ славяне, как обережный вышивали на рубашках, вписывали в украшения: ожерелья (шейные и грудные гривны), браслеты, нательные обереги, гребни, писали при помощи наузов в посланиях богам.
  Впрочем, самой крепкой защитой в той борьбе с нечистью считались ладные отношения с домашними духами. Большаком оных завсегда был Доброжил, Батанушка, Домовой - дух выступающий хозяином дома и помощником семьи да жинка его - Домовушка, Волосатка, Домовиха, указывающая обок, а в случае смерти взрослого мужчины остающаяся за главную. Жили-поживали подле тех верховенствующих духов и проказница Мокруха (любившая ночами прясть да опосля себя оставляющая мокрое место), Запечник (тот кой прятался за пещью и старался предостеречь хозяев от наступающих бед), Клетник (обитающий в клети), Тюха Лохматая (присматривающая за хозяйством, да хозяйскими детками), Коргоруши (помощники Домового, духи приносящие счастье и припасы в жилище), Лизун, Жировик и иные, которых, ежели в семье добрые отношения, бывало не мало. Дабы умилостивить домашних духов славяне угощали их, любили, толковали, хвалили, ведая в них живых, думающих созданий.
  В этих поверьях, всегда выступающих обережной силой, не сомневалась Алёнка. Чай, посему не испугалась ночных духов Нави, она, приподнявшись на правом локотке, подалась вперед. И в сумраке жилища, где почти полностью погасила сияние Жар-птица, прикорнувшая на полатях в углу, отроковица узрела сидящую супротив нее подле убранного стола на лавке стройную, младую и не одетую девицу. Тело духа, прозрачное, сквозь оное моглось узреть бревенчатые стены избы, обрисовывалось по краю едва заметной дымкой. Поелику и наблюдалось её лицо, с широким лбом, острым подбородком, кривым носом да тонкими, и порой проявляющимися кумашным цветом, губами. Долгими до самого пола были белесые волосы девицы-духа иноредь пускающие по себе рябь волнения да крупными темно-бурые очи, будто вобравшие в себя, и зрачок, и белок. Вспять же прозрачному телу зримо сверкали своей ясностью и красотой небольшие шаровидные груди, чьи бурые сосочки были чуточку вздернуты вверх. Правая рука девицы покоилась на коленях, а левая ласково поглаживала притулившегося рядышком на лавке Баюна, прикрывшего очи и раскатисто урчащего, словно все еще сказывающего молвь, впрочем, ужель без напевов свирели. Чудным было еще то, что по другую сторону от Грёзы (а то, несомненно, представлялась она) сидела, точь-в-точь, такая же девица. Тока не прозрачная, а серо-дымчатая со сходным образом лица, стана, груди, волос и темно-бурых очей, вобравших в себя, и зрачок, и белок.
  Иные духи, поместившиеся по правую сторону от Баюна, смотрелись по-разному. Один из них, пожалуй, что Бадяйка пугал безобразностью человеческого облика. Невысокий, такой, с узко-округлым туловищем, которое покрывала смурная чешуя, местами все ж отвалившейся и посему являющая боляхные белые пежины. Коряво изгибались, вроде даже не руки, а только коряги завершающиеся тремя сучками (занамест перст и пястей). Усечено-округлая голова была ровно напялена сверху на туловище, вставленным узким острием и, кажется, не могла свершать и малого поворота. На той голове буро-черной, вспять поросшей густой шерстью, изредка проступали зеленые вспыхивающие очи, почитай с пол лица, да, щерился, растягиваясь внизу, единой чертой, рот, несомненно, жаждущий спугнуть, привести в трепетание и, этак, накормиться испытанным человеком страхом.
  Вспять Бадяйки, Манис смотрелся едва воспринимаемым, прозрачно-сизым духом. Его короткое туловище имело зримую угловатость костей на руках, ногах, вспученности ребер и хребтины. А долгие будто плети руки и ноги, наблюдаемо свисающие вниз, дотягивались до пола. На вытянуто-веретенообразной, как морква, голове сплюснутое лицо Маниса всего только и наблюдалось, что выпяченным, как шапка гриба носом, иноредь пускающим вниз белые, слюдяные волоконца.
  Чего толковать ежели средь тех духов, Намной, смотрелся самым крупным (пожалуй, все же уступая в росте только Грёзе). Его плотное тело с зеленой кожей, лоснящейся от влажности, точно он тока вылез из воды, свидетельствовало о мощи того духа, умеющего так сказать наваливаться. Широкими, накаченными были руки, ноги, да и само все его туловище. Супротив иных духов он созерцался видимым, хотя его оголенное тело не имело признаков пола и волос. Местами оно и вовсе являло лишь взгорья мышц, бугорки в конечностях, а овально-сплюснутая голова, растянутая в стороны двумя огромными треугольными ушами, соприкасающимися со всей поверхностью щек, сидела прямо на туловище, отчего плечи входили в подбородочную область. Тутова и голова гладко-лоснящаяся не имела волос, а на вытянутом лице отсутствовал как таковой лоб, скулы, абы оно было вельми плоским, с крупными круглыми и красными очами, загнутым вроде клюва птицы носом да большими, буро-серыми устами.
  Все духи, дотоль взирающие на сидящую на лавке (где стояла расписная прялка) Ягу Виевну, поглаживающую на веретене костяное пряслице, стоило Алёнке приподняться, уставились на нее и тотчас осклабились. Может они хотели улыбнуться, но того у них по причине собственных деяний и сути не получилось. Поелику они именно осклабились, выставив напоказ (у кого как имелось) человеческие али звериные (снабженные длинными клыками) ощеренные пасти. Конечно, девчушечка могла тех оскалов испугаться, но она за эти дни такого насмотрелась, что даже образы ночных духов, всяк раз вызывающих кошмары у славян, ее не всполошили. Алёнушка всего только, что и сделала, так раскатисто "охнула!".
  И тады ж Яга Виевна перевела на нее взор, а Баюн широко раскрыл свои златые крупные глазищи, каковые блеснули яркими огнями, ровно отразившись от переливов оперенья Жар-птицы.
  - Мое почтение, - несмело протянула девонька, поглядывая на ночных духов, не зная как еще можно тех поприветствовать, абы нельзя ж было им желать здоровья али выказывать свою сердечность.
  - Правильно кумекаешь Алёнушка, мур...мур, правильно, - проурчал Баюн, те толкования перемешивая с мурлыканьем и,эдак,вроде их заглушая. - Нешто можно ночным духам здравия волить али сердечность обнаружить, так-таки, не ровен сиг ащё и явятся во сне, да давай-ка душить, мять, кошмары насылать, б-рррр.
  Днесь кот тягостно качнул головой, будто намереваясь скинуть с нее замершую руку Грёзы, да поднял вверх свой толстый, пушистый хвост, принявшись помахивать его кончиком вправо-влево так, что тень от него, подражая тому движению, также стала перемещаться по бревенчатой стене так-сяк.
  - И тобе не хворать, девонюшка, - все-таки, ответствовал за всех Бадяйка. И немедленно на голове его, буро-черной, еще ярче вспыхнули разом увеличившиеся зеленые очи, да пошла малешенькой волной черточка-ротик, пожалуй, что нагнав на Алёнку страху. Посему она легошенько вздрогнула, а у Баюна встала дыбом шерсть, не тока на покачивающемся хвосте, спине, груди, лапках, но и на морде, вельми так сказать ершисто.
  - А, иде Копша, колтки и Кринка? - прошептала отроковица, тяперича зыркнув на богиню, да едва-едва сдерживая в себе ту прерывистую дрожь тела. Алёнка также приметила, что ейных спутников нигде в избе не видать, единожды боясь себе признаться, что может их ужоль куда-то задевали ночные духи.
  - Иде! Иде, - довольно откликнулась богиня и широко улыбнулась, показав свои белые зубы даже в полусумраке жилища и в свете, откидываемом лучинами, больно зримые. - Спят-сопят в подпечье, иде любит полеживать Баюн, ежели нет тамоди дров для инакий топки.
  - А нашто тобе Яга Виевна печь в избе, ужель у тобе тутова холода бывают? - заинтересованно вопросила девчинка, приподнимаясь с лежанки да усаживаясь на мягкой перинке, цветастой простью устеленной.
  - А як же бывают, - немедля пояснила дочура Вия и тем говором погасила на лице улыбку, днесь пробежавшись тонкими своими перстами по деревянному точеному веретену, оттянутому в острие и утолщенному к иному его концу, словно плотнее насаживая на него пряслице.- И у нас порой пуржит, заметает, вьется круговерть, раскидывая снег да лед окрест. Абы нетути порядка в природе, нет сезонных повелителей, богинь Лели и Марены, нет и Живы богини жизни. Поелику в Яви, а инолды и в Нави такая маета, разлад, ибо дочуры старшей Рожаницы, Лады, большухи богов, да Сварога, Владыки Мира, большака богов, утащил во дальние земли Скипер-зверь, сомкнув для отца и матери их образы.
  - И их тоже Скипер-зверь утащил? - беспокойно выдохнула Алёнка и качнула головой вже так пугаясь за богинь, ставших, как оказалось, тоже пленницами лютого Скипер-зверя.
  - Давнёшенько, давнёшенько сия беда во Небесной Сварге свершилась, - горестно отозвалась богиня, и, поднявшись с лавки ступила поперед печки, заглядывая в девчушкино лицо, а может и в сами ее голубые, цвета небес Яви, очи. - И ужоль вмале должно завершится, абы тому, небось, сплетено волоконце. А ты поколь спи-засыпай Алёнушка, понадоба нынеча тобе отдохнуть да сил набраться, красная, красивая, избранная, - дошептала богиня, и, подняв правую руку, ласково огладила растрепавшиеся без очелья ковыльные волосики девчужки.
  И отроковица, также обозревающая поперед себя лико Яги Виевны да ее, вспять черные, глаза (поглотившие и чуть заметную полоску белка) увидела, как они неожиданно вспыхнули мельчайшими, серебристыми пежинками, став похожими на ночное небо, усыпанное яркими звездами, так сильно напоминающими Явь. Алёнка враз дернула веками вниз, погасив в наступившей тьме, ночной, звездный небосвод, а кады наново открыла глаза, Яга Виевна ужоль восседала на лавке (лицом к ней и печи),теперь поместившись прямо на донце прялки, да неспешно поправляла на лопаске привязанную к ней серо-желтую кудель, коя напоминала очищенное от костры волокно льна. Сама же девонька лежма леживала на печке, подложивши длань под щечку, так и не приметив, как сызнова улеглась.
  А по полу избы курился, будто выбиваясь из самих ровных деревянных дщиц густой зеленый чад, каковой плыл, пузырился и наблюдаемо собирался в самой середке помещения, в пространстве между печкой и столом, в плотный ком. Он даже малешенько приподнялся вверх, собравши и малые свои лепестки, да в той курящейся мороке нежданно явил дверь. Только не деревянную, а вроде как прозрачно-зеленую, внутри которой так и продолжали яриться пузыри, изредка выпускающие отдельные клочки вне ее поверхности.
  Дверь внезапно и вовсе вроде как дрогнула, по едва зримому дымчатому окоему. И, ну-тка, принялась отворяться в сторону притихшей на лежанке печи Алёнушки, слышимо так поскрипывая, покряхтывая, образовывая узкую щель, черную как ночь с мельчайшими проблесками в ней серебристой капели, пролегшей отдельными тонкими лучами по глади пола. И тотчас с лавки поднялась Грёза, да сняла наконец-то с головы Баюна руку, но лишь затем дабы ухватить собственную тень за пясть. Девица-дух самую толику потянула вверх собственную серо-дымчатую бесплотность и последняя также мягко подавшись, встала с лавки. Шагнув вперед, словно разрезая поверхностью стола свое туловище напополам, оставляя одну его часть над ним, а иную под ним, аль все же проходя сквозь столешницу, Грёза направилась к раскрытой двери. И надо же, таким побытом, потянула за собой тень, разрезая и ее на части или все же проводя сквозь стол. А ужель с иной стороны столешницы они обе и девица, и ее бесплотность сразу вошли в приотворенную дымчатую дверь, пропав в колыхающей серебристые капли тьме.
  В след Грезы и ее тени поднялись с лавки Бадяйка, Манис и Намной, они может тоже могли пройти сквозь стол (того дивящаяся Алёнка не ведала), однако не стали. Напротив того все три духа, как и полагалось, обошли ту стоялую утварь избы и уже всяк в свой черед вступили в черноту. Кады же в темнеди пропал и последний дух, Намной, в ней внезапно громко чего-то хлопнуло, будто открывшись или вспять закрывшись, а посем зримо качнулась печь да иная хоромная утварь жилища Яги Виевны. И, одновременно, с тем по пролегшему по полу, в направлении печи, лучу, выплеснувшись из дверного проема, поползла тонкая черная кудель, слизывая с половиц серебристую полосу и громко рыча точно голодный пес.
  - Пшла прочь! - сурово молвила Яга Виевна, даже не взглянув на то движение мороки, обаче услышав его урчание. Богиня для пущей грозности даже легохонько притопнула правой ноженькой обутой в кожаную порабошню, стянутую по краям ремешками кои косыми перекрестьями обор подвязывались поверх холщового онуча.
  И сей же морг черная кудель втянулась обратно в щель, оставив на дщицах пола мокрые пятна, словно плюхнувшейся туда водицы. Остатки серебристых лучей вобрались следом, а дверь малешенько качнувшись так-сяк принялась затворяться и вовсе как-то пронзительно, скорбно поскрипывая, да покряхтывая, ровно жалуясь на что-то.
  - И куды они ушли? - негромко вопросила Алёнка, зыркая, как сомкнувшаяся дверь, потеряв собственные очертания, вдругорядь заклубилась зелеными парами, став медленно оседать вниз, и точно втягиваться в саму половицу на оную дотоль опиралась, оставляя послед себя малую капель водицы.
  - Ясне ясного куды. В Явь ушествовали, людей стращать да сим насыщаться, - отозвался с лавки Баюн, и громко заурчав, поднявшись на все четыре лапы, изогнул дугой спину, приглаживая собственную шерстку и, кажись, еще выше вздел свой пушистый хвост.
  - Як же дык? - торопливо вопросила девчушечка и, прямо-таки, села на печи, встрепав долгие ковыльные волосы, да вскинула вверх свои резко выступающие плечи, бугорки на каковых приподняли материю рубахи. - Як тык могеть быть чё в тереме стоит изба, а в избе дверь в Явь.
  Яга Виевна, поправив кудель на прялке, положила веретено собе на колени, да воззрившись на отроковицу, заложила тончайшее плетение на своем высоком лбу, будто беспокоясь о чем-то аль сердясь, одначе, все-таки, ответствовала:
  - Поелику дверь в Навь для вских ночных духов отворяется токмо скрозь мое жилище. Абы я являюсь стражем межи Мира живых и мертвых, хаживаю-похаживаю в Верхней Нави и слежу, кто сыдыкась прихаживает. Понеже и клубочек ваш я прибирывала, дабы паче никто в сей Мир из живых не прихождал, не обрекал собя на погибель вечную, на блуждание в Верхней Нави, без вероятия нового рождения и жизни. Ибо клубочек энтот вельми опасный для должного уклада Мира Яви и Нави, кой установили Белбог и Чернобог.
  Позади Алёнки дюже громко всхрапнул спящий Орюшка и ему тотчас снизу, с подпечья, прерывистым храпом довольства отозвались духи, к диву тут в Нави крепко почивающие, а может только сморенные маковым молочком. А потом и вовсе тихонечко подпел кувшинчик:
  - Охма! Таковая отрада! - пожалуй, и во сне продолжая чем-то восторгаться.
  Девчуга снова отворила рот намереваясь вызнать, все, что ее так растревожило, да только богиня сие уловив, молвила вельми указательно:
  - Ты ж, Алёнушка, ложись почивать, поелику мене понадоба трудится, прясть, а сиречь вы отсель николиже не уйдете. Абы усё чё нынеча сотворено... усё дабы вы остались живыми, дабы обмануть Навь, обойти ейны уклады. И банька в оной парились, и пишта поминальная, сие обряд коим прощаются живые с ушедшими. Энти таинства вершатся, дабы почивший мог вступить в Навь, поелику мы соблюли их и для вас. А тяперича надоть мене дык спрясть волоконце, абы могли вы из Нави в Явь возвернуться.
  Яга Виевна смолкла, и тотчас Баюн спрыгнул с лавки на пол, мягко ступив на него всеми четырьмя лапками так, что ни скрипнула, ни одна половица, да принялся хаживать, как и в прошлый раз по коло, огибая стол, почасту касаясь его ножек кончиком вскинутого вверх хвоста. Кот сделал новый виток, и, остановившись поперед стола, развернул в сторону печи голову.
  - Спи-дитятко, почивай, свои глазки закрывай,
  Стану петь я, распевать, колыбель твою качать, - ужотко в следующий миг забалякал, замурлыкал кот и воззрившись на сидящую на печи девчинку ярко блеснул своими желтыми очами. Тем сиянием ровно ее ослепив. Посему Алёнка порывисто зажмурилась, а кады отворила очи занамест избы, кота и богини сидящей на лавке, увидела небольшую лесную полянку, окруженную могучими темно-зелеными елями с лаптастыми, поникшими ветвями, дюже ярко пригретую лучами солнышка. На кулиге той, подставленной бугорком солнцу красному, вельми густо росла земляница, чьи ползучие побеги переплетались с опавшими сучьями, поваленными и почитай, что полусгнившими стволами, с полувросшими в землю кудлатыми ото мха каменьями, а темно-зеленые с острыми зубцами листочки, покачивали рыхлыми, белыми соцветиями, да кивали кумашными плодами.
  Сладкий аромат земляницы коснулся ноздрей девонюшки и словно пощекотал их изнутри. Внезапно под ногами отроковицы, ноне пришедшей в лес босой (чего никогда старшие не позволяли делать) шелохнулись стебли, вроде собираясь уползти, и, темно-зеленые листочки сразу опустились вниз, прижавшись к почве выставив кверху красно-алые ягоды земляницы. Ягодки легошенько вздрогнули и зазвенели, так как звенели бубенчики, подвешенные на узком пояске, охватывающем стан, каковые туда цепляли, чтобы отогнать все дурное, нездешнее, да всяк раз слышать дорогое чадо. Кажется, они перекликнулись с протяжной трелью "фиуить" и нежной "фьить...тр" исполненными какими-то птахами.
  А Алёнушка и вовсе нежданно-негаданно сообразила, что ужо спит и качающаяся земляница, выдающая тот колыбельный, нежный перезвон ей снится. И тем своим видением дарует радость зреть родные леса Яви, слышать знакомые певучие трели птиц, вдыхать нежные ароматы землицы-матушки. Тот ни с чем несравнимый дух богини Мать-Сыра-Земли, оный каждый человек всегда в душе носит. Богини плодородия и хорошего урожая, каковую на заре времен Род, бел-горюч Алатырь камнем, спахтал из пролитого молока коровы Земун и козы Седунь. Как Мать, все чувствует, сия богиня, все слышит, любит и питает. Из плоти ее все выходит, рождаются травы и деревья, звери и люди, и по смерти своей в нее же и возвращаются. Извечно обращались люди к богине с прошением об излечении, али даровании силы, абы ведали о ее жертвенности и могуществе.
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали...
  Времена кады люди Мать-Сыру-Землю живой богиней воспринимали, воздухом ее дышали, водами омывались, добром питались. Времена кады всякий миг боги о чадах своих, славянах, помнили, а те в ответ всегда их славили. Кого славили, кого токмо чтили. Чтили, а значица в душах их дела чудные держали.
  
  Глава двадцать первая. Две великие пряхи судеб.
  Алёнка сунула в рот ягодку, сорвав ее с покачивающегося стебелька, сызнова ощутив сласть выспевшей земляницы, и глубоко вздохнув, восприняла кисло-горьковатый дух леса. Зеленые стройные ели, ровно обрядившиеся в сарафаны, окружая небольшую кулигу, тянули свои вершины к небесному куполу, каковой в течение солнечных лучей казался прозрачно-лазурным и самую малость поблескивал сбрызнутой капелью водицы. Иззелена-голубоватая морока, плывущая на полянке, заслоняла и саму густо растущую земляницу на ней, оставляя ярко сиять всего-навсего кумашные ягодки. Рассыпчатая трель пташек оглашала саму кулигу разнообразием звуков, которым порой созвучно подпевали позвякивающие бубенцы, подвешенные к пояску.
  Неожиданно звучание бубенцов резко возросло, погасив все трели птиц, словно ктой-то вблизи девчушки часточко ими затряс, а после раздался тихий голос, ужоль больно на матушкин похожий:
  - Алёнушка, глянь-ка на мене.
  Отроковица, тянувшая руку к ягодке, враз сдержав сие движение, вскинула вверх голову, и порывисто испрямившись, огляделась. Миг спустя приметив стоявшую в нескольких шагах от нее, обок зеленой ели, рассеивающей сизо-голубое марево, младую и красивую девицу, обряженную в долгополую иссиня-белую рубаху, распашным подолом прикрывающую не только стопы, но и кустики земляницы кругом себя. Такие же долгие рукава полностью скрывали и опущенные вниз руки деушки, частью словно сливаясь с материей рубахи. Посему, казалось, и нет у той рук вовсе, лишь колеблются позади высоко вскинутые вверх узкие крылья, тихонечко трепещущие каждым отдельным бело-серым перышком. Снежно-белая кожа лица, по образу напоминающего яичко, слегка серебрилась, малешенько поблескивая теми мельчайшими вкраплениями. Понеже Алёнке, почудилось, это на небушке, дотоль ушедшая ночь оставила али позабыла, россыпь звездочек. Особлива притом присыпав большой лоб девахи, и задержав ту изморозь на вскинутых соломенных бровях, да загнутых ресницах. Звезды, пожалуй, цеплялись и за небольшой нос, за полные черевчатого цвета уста, блистали в ярко-серых, ясных очах девчины. И усыпали ее долгие до плеч белые волнистые локоны, тем самым наполняя их серебристым оттенком.
  - Ты ктой? - вопросила Алёнушка, дивясь образу той деушки, белизне не только одеяния, кожи, но и трепещущим позади нее крыльям.
  - Ириса, - отозвалась деваха и ее голос, мягкий, нежный заиграл серебристыми песенными переливами, качнув позадь нее ветви ели. - Я, Ириса, крылатая дева, приносящая во сне послания от богов и предков. И нонеча я прибыла в твой сон, абы пробудить тобя. Тык повелела богиня Макошь.
  - Пробудить? - переспросила отроковица да провела пересохшим от ягодной сладости языком по губешкам, слизывая оттуда остатки сока. - Значица, я почиваю?
  - Почиваешь, - подтвердила Ириса, и, подняв вверх правую руку, наконец, явив и саму пясть, легошенько щелкнула промеж тонких, бело-серых перст, издав громкий хлопучий звук.
  И тотчас досель звучавший одним мотив звон бубенцов смолк, и погасла прозрачная лазурь небосвода, вроде закатилось за небозем красно солнышко, сокрыв в полутьме и саму кулигу, и окружающие ее ели, и растущую на ней земляницу. Только продолжала в явившейся сумрачности витать, крутясь и извиваясь иззелена-голубоватая морока.
  - Ты, почиваешь Алёнушка. Обаче тобе надобно пробудиться, - молвила Ириса и взмахнула чуть сильней своими крыльями. Раз... другой... третий. - Дык велит Макошь, дабы усё постичь. Ибо токмо избранным повелось ведать истоки происходящего.
  Легчайший порыв ветра коснулся теперь лица девонюшки и точно облизал веки, потянул вверх реснички, поощряя отворить глазенки.
  - Надобно пробудиться! - тяперича крылатая дева, прямо-таки, гаркнула, растеряв в голосе все серебристые переливы. - Одначе токмо виду не подавай тому, чё узришь, братца не буди, - днесь и вовсе та молвь едва прошелестела подле девчушки. А зримое лицо Ирисы махом сомкнула иззелена-голубоватая морока, оставив сиять только полные черевчатого цвета уста (местами присыпанные ясными звездочками) так схожими с утренним небосводом Яви, как раз поперед восхода солнышка красного. Губы крылатой девы чуточку шевельнулись, словно сдув на Алёнку россыпь серебристой капели, каковая опустившись на реснички нижних век качнувшись на них, и впрямь приоткрыла очи.
  А жилище богине, представшей поперед взора девчинки, чудно как-то преобразилось. В нем ровно исчезли стены, потолок, пол, стол да лавки, лишь осталась одна скамля на которой находилась прялка обок оной сидела Яга Виевна. Не было видать притаившейся на полатях в углу Жар-птицы, не наблюдался и Баюн.
   Впрочем, и сама скамля, и богиня, на ней восседающая, парили вроде как в воздухе, супротив Алёнки, так-таки, лицом к ней. Яркий, и явственно, солнечный, златой в своем сиянии, свет, идущий широкими полосами, схоронивший в себе и саму внутренность сруба, и стоялую в ней утварь, правил кругом. Посему отроковице, лежащей на правом боку, показалось, что нет под ней печи, нет позади братца родимого, а плывет она на кончике одного из лучей, кажись пролегшего от самой кудели, а может токмо чрез нее прошедшего, гдей-то в небесах...Там, где нет бесов, и живут-поживают светлые боги славян.
  Яга Виевна в тех блестяще-желтых лучах и сама будто сияла. И коль раньше ее молочно-белая кожа озарялась желтоватыми переливами изнутри, ноне, может статься, собралась снаружи, чуть-чуть передав те златые проблески рубахе с красным тканьем в полоску и кумашному сарафану, одетому на ней. Тяперича и кудель, привязанная к лопаске, изменилась, наполнив само волокно полосами разных тонов: белых, желтых, голубых, красных. Да и лопаска прялки чудилась вроде живой, понеже изредка покачивала головой и, одновременно, встряхивала долгими серьгами, вырезанными на ней. А красные маки да сизые листочки, рисованные на лазури и вовсе поместившись на лопаске (не тока снаружи прялки прикрытые куделью, но и нанесенные извне) маленечко трясли соцветиями, един-един, как живые.
  Сама богиня левой ручкой сторожко вытягивала из кудели тонкую паутинку и присоединяла ее к веретену, точней к прикрученной на ней нити. Неспешно приводя во вращение веретено, и сей миг, его, отпуская. А продолжающее крутиться в воздухе веретено, пряслице коего и сберегало то вращение, своей белой костяной поверхностью соприкасаясь со златыми лучами, ровно высекало из них мельчайшие, желтые крохи, скидывая их на вытянутую и скручиваемую нить. Иноредь меняя ейный цвет, а порой только созидая на них златые перевои. Обаче творила свою работу богиня медленно, неспешно вытягивая нить, а засим замирая на малое времечко. Алёнка ведала, что прясть дюже сложно, тут нужна была сноровка. Ибо стоило чуть сильней потянуть, и нить могла мигом оборваться, а коль дать слабины, станет она неровной, толстой. И казалось девчужке, что Яга Виевна затихая с вытянутой нитью чегой-то обдумывает (туго вздыхая), а может лишь беспокоится, посему и не спешит. Поелику вельми редко дочура Вия наматывала образовавшуюся нить на веретено. Все больше вздыхала, не решалась, а коль сызнова бралась прясть, капелючешку погодя вновь замедляла движение перст и веретена.
  Сияние солнечного света в помещении меж тем прибавлялось, наполняя ослепительностью особенно образ богини и ее прялку. Нежданно откуда-то сверху (ибо сие было зримо над головой Яги Виевны) будто продавив энти златые переливы, потоком еще более густым в сиянии, спустился клубящийся пар. Оно б его может Алёнка и не приметила, ежели бы тот видимый туман не состоял из мельчайшего крошева блёсток, непонятного цвета, то ли боканного, то ли все ж огнистого. Впрочем, курившаяся мга на чуток замерла, где-то недалече от Яги Виевны, и в ее пелене моментально проявился образ женщины. Взрослой, пожившей бабенки, дородной (не то, чтобы толстой, просто имеющей крупное сложение тела) и все поколь поражающей взор собственной красой, моложавостью лица и белизной кожи. Ее округлое лицо с волнистой спинкой носа, чермными губами и выступающими розоватыми скулами, словно кожу там тронуло дыханием холода, особо подчеркивались удивительным цветом глаз. Не крупные они, кажется, лишь едва-едва прикрывались мохнатыми, длинными ресницами, и имели густой сине-алый цвет (напоминая ночное небо), утопив в себе не то, чтобы зрачок, но даже малую малость белка. Было не ясным, какие у женщины волосы, абы они полностью скрывались под занимательным облегающим голову головным убором. Перед того убора, из плотной голубой материи протканной златой нитью, выступал над теменем возвышением в виде полукруглых валиков-бор. К украшенному яркими самоцветными каменьями убору, сзади прикреплялась широкая лента, концы оной дотягивались до средины спины.
  Обряженная в красную рубаху с отложным воротом и короткими до локтя рукавами (по краю имеющих пышную оборку), да густую белую поневу, чередующуюся более узкими зелеными, желтыми, голубыми и черными полосами, низ которой украшала сплошная полоса марного цвета, бабёнка так и смотрелась в туманном образе. И коли б не ее столь наполненные цветом ночи очи, показалась бы Алёнке всего только тенью.
  Женщина, и, очевидно, богиня, неспешно содеяла малый шажочек вперед, ступив по златости сияния кожаной обувкой с острым носом на высокой подошве и высокими бортами. Да созвучно тому ходу качнула головой, вроде взыграв каплевидными черными подвесками в ушах, оплетенными сеткой и единожды блеснувшими радужными переливами затрепетавших крыльями бабочек.
  - Здравия тебе, Азовушка! - молвила нежно-мелодичным голосом богиня и вскинула вверх правую руку, приложив ее дланью к груди, лишь после опустив вниз, тем самым указав на чистоту намерения и сердечность.
  - И тобе не хворать, Макошь! - незамедлительно отозвалась Яга Виевна, да сдержав движение рук и веретена, повернула голову в сторону гостьи.
  Великой богини славян, Великой Ткачихи, Матери Судьбы, коя являясь богиней судьбы, выступала прядильщицей не только людских нитей жизни, но и божественных. В любой миг могла Макошь оборвать волоконце судьбы, впрочем, никады того не делала. Нитями своими богиня связывала в единую суть всю жизнь отдельного человека, вплетая его в удел самого полотна Мира, однако всегда оставляла для него выбор.
  - Обаче, ежели прибыла ко мне, величай як приличествует, - продолжила дочура Вия и чуть слышно хмыкнув, собрала на своем ровном высоком лбу тончайшую сеть морщинок. - Нешто не ведаешь, чё Азовушка, Золотая Матерь, Ясуня Святогоровна всего-навсе тени Яги Виевны. Всего-навсе оттиск былого. Того, чё николеже не возвернется.
  - Вернется, Ягушка, понеже я и туто, - проронила Макошь и многоцветные ленты, спущенные от убора на ее спину, малешенько шевельнулись, ровно живые. - Понеже ты не ошиблась и верный удел ребятушкам выткала. Удел оный вернет их в Явь, и тем в единый перевой, вплетет твою судьбу и его... Его, Велеса... Абы кады придет час, имел он возможность разыскать тобя. Абы сумел он, опосля долгих мытарств, обресть должное счастье. И стать не тока покровителем волшбы для славян, покровителем волхвов, колдунов, знахарей. Но и быть самим - Водчим всех Путей в Нави и Яви.
  - Сие, токмо, турусы, - горько отозвалась Яга Виевна, и в руках ейных удерживаемая нить зримо для подглядывающей Алёнки задрожала. И тогда же гулко бухнуло в груди девоньки сердце, подкатив своей грузностью к самому рту, вроде намереваясь выплеснуться долгим криком. Да тока отроковица, помня наказ Ирисы, сдержалась, чуть слышно и протяжно вздохнув и, тем самым, приостановив столь ярое биение сердца.
  - Отнудь... - то ли вопросила, то ли все ж установила Макошь и вздевши вверх правую руку огладила свои не крупные очи, будто смахнув с кончиков мохнатых, длинных ресниц белоснежную ниточку, которая резко расширившись явила для созерцающей Алёнки образ дочуры Вия. Точь-в-точь, такой, оный она созерцала при встрече. Образ воительницы, стройной, крепкой девицы с мышцастыми плечами и ногами, где узкая полоса кожи прикрывала лишь грудь, а короткая, черная понева, удерживала на поясе (в свой черед укрепленный на тонкой, железной цепи) длинный нож. Все также на голове богини находился железный шелом с небольшим штырьком на макушке и двумя длинными, острыми рогами, поместившимися со стороны ушей. И самую толику (вроде под дуновением ветра) развевалась позади спины Яги Виевны черная, короткая накидка (а может все же крылья), да переливался синий крупный камень, венчающий длинный железный посох, удерживаемый левой рукой. Супротив богини ноне поместился зрелый и красивый муж, каковой наблюдался не так ясно, словно в туманной дымке. Впрочем, даже в той мороке была заметна его рослость и мощь, как в плечах, так и руках, стане. Молочно-белая кожа того мужа переливалась златым светом, иногда вроде выступающим и снаружи. Миловидное его лицо вельми напоминало по виду яйцо, и было усеяно морщинками, особенно плотно расположившимися подле серо-синих глаз, и по поверхности большого лба, где росли небольшие загнутые злато-синие рога. Длинными пепельно-седыми были волосы, борода и усы мужа. Курчаво-густые они струились вниз, закрученными прядями касаясь плеч и груди. Едва прикрывая собой крупную сизо-рыжую птицу, сидящую на правом плече, и, касаясь мощной головы медведя венчающего на левом раменье перекинутый через него сиво-бурый (как и сама рубаха) плащ.
  - Встреча будять, обаче не скоро, - мягко проронила Великая Ткачиха, собственной молвью разрушая видение Алёнки и будто сворачивая его сызнова в тончайшую нить, затрепетавшую в златистом сиянии. Голос Макоши слышимо прозвучал низко, пожалуй, желая успокоить Ягу Виевну, точно так, как старшая может уговаривать младшую не противится собственной судьбе. И тотчас Великая Ткачиха улыбнулась, так мило, что в сердце, али душе девонюшки послышалась трель соловушки, возвещающего восход красна солнышка.
  - Толды нашто чад ко мене приважила? - вопросила дочура Вия, лишь мельком глянув на богиню судьбы, словно и не приметив возникшихда схоронившихся образов. - Чай, ведаешь, стерегу я межу Яви и Нави, никого, сюдытка окромя мертвых не пускаю и яснее ясного не выпускаю. Томлюсь я нынеча... Не ведаю, аки спрясть удел Алёнки да Орея, дабы они могли возвернуться в Явь, живыми и здоровыми.
  - Сие легче легкого, - отозвалась Макошь и еще сильней улыбнулась, пустив округ себя пляс радужного света, да им будто подсветила собственным глазам, в глубине которых проявилось яркое крошево серебра. - Выручка из полона Скипер-зверя, сынка Лады да Сварога, громовержца Перуна, связана с тобой и чадами. Поелику спряди ребятушкам должное, славянам новых заступников в образе волхвов и воителей, собе встречу с Велесом, послав скрезь них какую весть. Небось, пойдет твой разумный кот, коего Велес вспомнит вмале. Абы дотоль долзе блуждал кот по цепи туды-сюды по древу на острове Буяне, в инаком вашем веремечке.
  И тот же миг поперед взора девчуры явилась тьма с кружащими в ней белыми полосами, и из нее послышался голосок, ласково запевший:
  - Вы коты, коты, коты
   У вас желтые хвосты.
   Вы коты, коты, коты.
  Принесите дремоты.
  - Пробудись Алёнка! Сие надобно для тобе и Орея, для всех славян, - послышался голос Ирисы, мягкий, нежный взыгравший серебристыми песенными переливами. Голос крылатой девы приносящей во сне людям послания от богов и предков. И в этот раз, по всему вероятию, действуя по поручению Макоши премудрой, Великой Ткачихи, плетущей замысловатые узоры самой Вселенной. И отроковица не мешкая отворила очи, узрев в клубящемся златистом сиянии двух богинь: Ягу Виевну, сидящую на скамле обок прялки, и, стоящую супротив нее, Макошь.
  - Ты сама, Ягушка, пряха, - меж тем толковала Великая Ткачиха и девчужке почудилось та ровно ожидала, когда она вновь пробудится. - Тока плетешь судьбы, тех кои свиваются с Верхней Навью, понеже могешь похлопотать о верности выбранного ребятушками пути. Убери все инаковые ветвины того хода, оставь токмо надобное всем... Надобное всей Яви и Сварге Небесной.
  - Выбор завсегда остается людям. Да и ведаешь ты про Уклад, и должное испытание, - чуть слышно проронила дочура Вия и туго вздохнула, а ее левая рука держащая дотоль вытягиваемую из кудели нить едва заметно задрожала. И сразу в груди Алёнки затрепетало малое сердечко, не столько даже сочувствуя богине, сколько понимая, что в это мгновение ее судьба (как и судьба братца) заключены в той кудели, да паутиночке каковую Яга Виевна удерживала в тонких своих перстах.
  - Ты сама и есть энтот Уклад, - отметила Макошь, и днесь девурочка услышала, как к трепыханию ее сердца прибавилось прерывистое дыхание Орея, лежащего подле нее. - Всегда была им и будешь. И в твоей мочи сомкнуть очи на явное... На подсказки мною оставленные в Нави, иде не должно мене бывать.
  Богиня судьбы смолкла, а Яга Виевна и дотоль не сводившая с нее взору, маленечко скосила очи в сторону отроковицы (впрочем, так абы последняя того не приметила). И немедля дочура Вия крепче ухватила правой рукой веретено, удерживая его от колыхания, а значит от трепетания сердце сестрицы и усмиряя дыхание ее братца.
  -Толкуешь, я должна сомкнуть очи и не приметить, чё чадам ктой-то подскажет аки собя понадоба вести, - не столько вопрошая, сколько неприкрыто поясняя, молвила Яга Виевна и качнула головушкой, ровно поражаясь такой невидали. - А значица, детушкам не тока должно пошамать на входе в Навь овсяного киселька, побаниться, помянуть ухождение из Яви. Но и опосля, вкусить аблочек, от Древа Мира в моем дворе, и этак возвернуть жизненную силу. Да пожелвить ржаного пирожка, знак человеческой общности, не токма живых, но и почивших. Абы без сего поминального обряда не отверзнется выход из Верхней Нави и межмирья.
  - И энто тоже... и то, як пособить дале богам, Перуну и славянам. Нонича все в твоей силе, - и вовсе чуть слышно протянула Макошь и образ ее стал заволакиваться дымчатыми парами, теряя и сами очертания. Вместе с тем хороня в той клубящейся и почему-то радужной дымке и саму Ягу Виевну.
  Богиня судьбы смолкла поглощенная морокой и кругом сомкнувшей очи Алёнки наступила тишина и тьма. Впрочем, вже в следующий миг послышался мягкий, нежный заигравший серебристыми песенными переливами голос Ирисы, молвивший:
  - Алёнушка, всё постигла, - а миг спустя на смену ему пришел нежно-мелодичный голос Макоши проронившей, - всенепременно с братцем вкусите пирожка с пещи на коей почиваете...
  - И наливного аблочка с Древа Мира, - это, кажись, добавила сама Яга Виевна.
  А потом, заглушая все подсказки забалякал, замурлыкал кот Баюн, погружая девонюшку в сон:
  - А котики серые,
   А хвостики белые,
   По двору бегали,
   По двору бегали,
   Дрему дремотную сбирали.
  Алёнка сызнова отворила очи. Только в этот раз ей никто не указывал, то случилось само собой, а может потому, как наевшись во сне землянички в прошлый раз, она все поколь испытывала жажду. Ноне в избе более не созерцалось Макоши, а бревенчатые стены, пол, потолок находились на положенном им месте, да все также супротив печи, чье устье было обращено внутрь помещения и освещалось окном (вельми затемненным), располагался боляхный четырехугольный стол на полозьях. Опять же, начинаясь от боковой стенки пещи, проходили почитай под потолком полати, на которых крепко почивала, закрывши глаза, Жар-птица, а под ней упершись синим камнем в угол, стоял железный посох богини. Возле стола на узкой лавке (устланной красной материей), свернувшись клубочком, дремал Баюн, иноредь урчащий и самую толику шевеливший кончиком хвоста, прикрывающим как розовый нос, так и сомкнутые глаза. И вспять златистого сияния снова в срубе правил сумрак, оттеняемый горящими лучинами, вставленными в светецы укрепленные в стенах.
  Яга Виевна же продолжала сидеть на лавке возле прялки, прижав к груди веретено, будто о чем-то размышляя, али печалясь. Посему кожу высокого лба богини покрывало тончайшее плетение морщинок, крупные черные глаза заволокла туманная поволока, а щеки усыпала меньше макового зернышка мжица, ровно скинутая туда с небосвода. И весь образ ее созерцался таким вымученным, что дрогнуло внутри груди у Алёнки сердечко и сами собой увлажнились очи, ровно намеревалась она и вовсе зарюмить.
  Впрочем, в тот же миг, кады ужо девонюшка хотела окликнуть Ягу Виевну, чтобы поддержать, та вроде как пробудилась от задумчивости. Она легошенько колыхнула головой, и, тем самым согнала со щек морось водицы, да прояснила собственный взор. Ее густые, черные волосы всей своей мощной тучей колыхнулись по спине, одновременно, затрепетав каждой отдельной прядью.
  И тот же миг серо-желтая кудель, привязанная на лопаске прялки, малешенько засветилась, заалела, будто восходящее, на небесный купол, красно солнышко. И созвучно тем переливам света засияла и сама прялка. Особлива насыщенно венчающая лопаску головка, которая ко всему прочему чуть-чуть качнулась, затеребив долгими серьгами, да вроде как наполнив светом и лазурь, и красные маки, и сизые листочки, нанесенные на ее деревянную поверхность. Медленно спустив, сей, свет, кажись, и на само донце прялки на оном сидела Яга Виевна, понеже и ее кумашного цвета саян, собранный в мелкую складку на спине и по бокам, принялся поигрывать кармазиновыми оттенками. Богиня теперь проворно перекинула так-сяк из правой руки в левую веретено, точно досель она только опробовала кудель и лишь днесь намеревалась по-настоящему прясть.
  Прясть судьбы ребятишек, Алёнушки и Орюшки, сестрицы и братца.
  И немедля лучина, вставленная в светец укрепленный на стене над головой дочуры Вия, вспыхнула много ярче. Пожалуй, поэтому, когда Яга Виевна, опустила правую руку с веретеном вниз, а перстами левой начала вытягивать из кудели нить, и ее лицо, и рубаха с красным тканьем в полоску, и даже черные волосы принялись алеть, ровно перенимая на себя сияние самой кудели.
  А мгновением погодя по самой нити-уделу Алёнки и Орея от кудели к веретену пробежала махунечкая, горящая искорка, будто сошедшая с ночного небосвода Яви, али только заскочившая чрез оконце в избу. Ибо окошко и впрямь, не столько даже потемнев, сколько окрасившись снаружи в сине-багровые, ночные цвета легохонько присыпала себя просом серебристых звезд. Кажная из которых, при движении рук Яги Виевны, скатывалась на кудель, наполняя тяперича вже и его серебристыми, синими или, все-таки, багровыми переливами. Сие перемещение звездочек как-то чудно было связано и с самой богиней. Понеже когда последующая искорка намоталась вместе с нитью на веретено, кое повиснув в воздухе поколь продолжало вращаться степенно вытягивая и скручивая судьбу ребятушек, лицо дочуры Вия стало вельми сосредоточенным, словно наполнившись заботами да трудностями.
   Еще малешенько и на лбу богини протянулись морщинки, да не тем тончайшим плетением, а, так-таки, глубокими неровностями, грубо как-то полоснувшими саму кожу. И не менее широкими двумя бороздками залегли они промеж тонких черных бровей. Лучики таких же морщинок расположились возле крупных глаз дочуры Вия, и простерлись от крыльев ноздрей к уголкам верхней светло-красной брылы. Да и сама кожа Яги Виевны допрежь молочно-белая, озаряемая изнутри желтоватым сиянием, совсем чуточку пожелтела, сменив медовость выпуклых жил и ниток мышц на изжелто-белый их цвет, точно в него вошла алость кудели и сменила оттенок.
  Прошло совсем немного времени, в котором богиня продолжала прясть, а тишина, правящая внутри жилища, изредка нарушалась жужжанием веретена да урчанием лежащего на лавке Баюна. Не было слышно, в этот раз, ни дремавших в подпечье духов, али кувшинчика, сморенных волшбой Яги Виевны, ни ворочался даже Орей, будто также притаившейся на печи. Хотя девонька понимала, окромя нее и Яги Виевны, небось, все спят крепко-крепко и лишь ей дадено великое диво, наблюдать прядение собственной судьбы, а может и всей ее семьи, всего народа, самой Яви.
  Кады ж в клубочек, растущий на веретене, попала пятая аль шестая звездочка, отроковица, оглядев богиню, скумекала, что та стареет. Не больно скоро, хотя и зримо. И теперь уже наблюдается как пожившая, зрелая бабенка, ровня возрастом Макоши, растерявшей златое сияние кожи да вроде как иссушив ее до смаглости.
  Впрочем, ужель иным моментом проворные пальцы дочуры Вия пробежали по вытягиваемой из кудели нити разравнивая и будто размещая по середочке новую звездочку, и разом мощные морщины расчертили побуревшую кожу ее лица. Однако ноне они не обезобразили Ягу Виевну, лишь основательно состарили, источив морщинками да бороздками вдоль и поперек кожу, погасив яркость губ, глаз, бровей и ресниц, да схоронив под ней ее былую красу. Теперь и сам облик богини принял стариковский вид, свесились вниз ее дотоль крепкие, мышцастые плечи, выгнулась горбом спина, обвисла грудь, исхудали руки и ноги. И, кажется, обветшала, истерлась сама одежда, дотоль надеванная рубаха с красным тканьем в полоску да легкий кумашного цвета сарафан. У Яги Виевны побелели тонкие брови и ресницы, частью и вовсе словно выпавшие, стали пепельными волосы и здесь ровно лишившиеся своей прежней густоты. И окончательно вошло в богиню да погасло алое сияние, досель спущенное на нее с кудели. Всего-навсего продолжали оставаться молодыми и проворными перста богини, вытягивающие серебристо-синюю с багровым отливом нить из алой кудели прикрученного к веретену.
  Когда же через окошко с небушка на кудель упала и последняя звезда, оставив там сиять лишь марность цвета, Яга Виевна вроде как поблекла, полностью лишившись красок даже тех темных, которые переняла во время старения. Еще малость и она стала схожа с тенью оные видела девчушечка в верховьях Верхней Нави, только нынче супротив тех размазанных серых очертаний, богиня не имела даже обвода глаз, носа, косм на голове, степенно убывая на нет. Какой-то миг и та дымчатость дочуры Вия, продолжающая удерживать веретено и нить в перстах, исчезла, качнувшись в воздухе парными волнами, едва зримыми. Оставив о себе памятью, все поколь повисшее посередь пространства потолка и пола избы, вращающееся веретено, вытягивающего из кудели и скручивающего нить, с сидящей на ней серебристой звездочкой.
  В срубе также сразу, как пропала богиня, прекратил урчать, спящий на лавке, Баюн и потухли все лучины. Продолжала сиять только нить и звездочка, точно указывающая Алёнке дальнейший удел ее и братца.
  
  
  Глава двадцать вторая. Ржаные пирожки.
  Звездочка, кажется, так и не потухла, лишь время спустя упорхнула в сине-багровую даль небосвода, что зарился из оконца, и тогда Алёнушка открыла глаза и проснулась. Впрочем, девонюшка не сразу сообразила, что виденное ею и вовсе не было сном, а случилось взаправду.
  Ноне в избе все было на прежнем месте, и пещь, и стол, и полати, и лавки. Однако дотоль созерцаемые в ночи спящими Жар-птица и Баюн более не наблюдались на полатях и лавке. Не было в жилище и Яги Виевны, ни младой, ни старой, ни в виде дымчатой тени, а ее расписная с резными боками прялка стояла без всякой кудели, нити из нее спряженной и веретена. Да и в самом срубе, вспять раньше царящего сумрака али златистого сияния, правил солнечный свет, словно вошедший через оконце.
  Позади девчушки, упершись ей лбом в спину почивал Орей, часто сопевший и, кажись, (то Алёнка лишь ведала) пускающий на материю её рубахи прозрачные нюни, да слюни. Нежданно сама печь под ребятушками вроде как вздрогнула, пожалуй, что качнувшись так-сяк, а потом послышался вельми недовольная молвь Копши:
  - Понадоба их подъять. Яга Виевна велела пирожки с пещи выпростать. А они аки я глядываю ужотко вызрели. Чё доброго сгарывают.
  - Сам и доставай, нешто надобно ребятишек будить, - и вовсе досадливо отозвался Багрец али Бешава, того пожалуй отроковица не поняла, сызнова сомкнув очи.
  - Дык я не мочь... Я же дух, - незамедлительно проронил Копша.
  И тотчас округ сестрицы и братца, что-то гулко захрустело аль заходило тудыли-сюдыли. А малость погодя печь под ними сызнова качнулась, теперь пробуждая Орея, то все времечко крепко почивающего.
  - Чё прилучилось? - вопросил мальчоня, да привстав с лежанки, оперся на локоть и выглянул из-за сестрицы.
   И тут же под детишками ощутимо содрогнулась поверхность теплой печи вкупе с перинкой на коей они леживали. Самую толику даже качнув чад вверх-вниз, словно встряхнув или все же окончательно пробудив. Посему следом за братцем и девонька привстала на локотке, широко раскрыв глазенки и узрев, как из-под стола на средину избы выступил кот Баюн, ярко блеснув златыми очами.
  Еще немножко правила кругом тишь... Не нарушаемая даже урчанием кота али пререканием духов, примостившихся, где-то поблизости от него.
  Правила тишь, да благодать, а после по жилищу прокатился раскатистый, глухой говор, нежданно сказавший:
  - Ужоль поспели! Надобно доставать! Живей! Живей!
  - Пирожки испеклись, - пояснил Баюн, и, широко раскрыв свои глазищи, зыркнул попервому на печь, лишь засим на Орея да Алёнку.
  - Поспели! Поспели! Выпрастывайте пирожки! - наново послышалось в срубе, и, немедленно пещь под ребятушками вздрогнула так, что не токмо отрок, но и девчужка враз на ней уселись, часто-часто заморгав своими ресничками. Печь теперь качнулась более настойчиво, точно желая скинуть чад с себя вниз. Посему ужоль в следующий морг сестрица, а за ней и братец принялись спускаться по лесенке, приставленной к ней. А оказавшись на полу, оглядели стоящих подле обоих колтков, Копшу, Кринку и Жар-птицу ( все поколь внутри избы не больно-то сияющую, пожалуй, самую ее малость). И тогда ж торопливо оправив к низу свои рубашонки, ступили в бок да узрели диво дивное...
  Ибо на передней стенке, поверх устья (чела печи), на белесой ее поверхности проступали два ока, разместившиеся в глубоких, крупных глазницах, имеющие черный цвет, поглотившие не только зеницу, но и белок. Поверх них пролегали чуть вскинувшиеся вверх тонкие черные брови, а сами веки покрывали загнутые и, опять же, черные долгие реснички. Устье нежданно-негаданно, словно живописуя собой рот, шевельнулось. Спервоначалу сжавшись, засим распрямляясь и тотчас ребятишки, да и иные их окружающие, услышали:
  - Поспели! Поспели пирожки, Ягой Виевной ставленые! ржаные! да сладкие! с малинкой, капусткой да мясцом! Выпрастывайте пошустрей!
  Глазоньки печи внезапно и вовсе сомкнулись широченными прозрачно-белесыми веками, и в тот же момент она вся вздрогнула, от самого опечка (в ее основании) до трубы. А из порожка (стены расположенной над отверстием устья и препятствующей выходу нагретого воздуха) нежданно плюхнул клуб серо-черного дыма. Точно все пирожки в печи сгорели, али тока от беспокойства перегрелась она сама, вдругорядь широко отворившая свои очи, да вскинувшая ввысь черные реснички.
  Поелику узрев тот дым, пыхнувший в избу, ребятишки торопливо огляделись, в поисках утвари к ней. Обаче первой, пристроенный к стене обок оконца, садник (деревянную лопату нарочно готовленную для высадки хлеба или выпечки из печи) узрела Алёнка, да подхватив его, поспешно кинулась к печи.
  - Тобе пособить? - вопросил, следящий за кажным шагом сестрицы, братец, видать жаждущий принять участие в том деле и сам протянул руки, стараясь взяться за садник.
  - Не-а, мене привычней, - отозвалась девонюшка, сказывая так, понеже и впрямь приученная с малолетства к труду, ужоль ту работенку не раз делала.
  А печь, чай, тоже ту работенку не раз свершая, еще ширше отворила свой рот, али тока устье, куды спешно отроковица сунула садник, подхватив противень со дна горнила, где все поколь красные лепестки огня легошенько ластились к смоляным углям. Алёнка приподняла противень, усаженный румяными пирожками и тихонечко пыхтя себе под нос, да тем, сдувая растрепавшиеся волоски (почемуй-то жаждущие залезть в рот), сторожко усадила его на шесток (небольшой помост перед устьем) слегка наклонив сам садник и, таким побытом, высвобождая широкий, плоский его конец. Лишь посем она пристроила лопату подле печи, оперев ее о стену, да опустив вниз ручонки, прерывисто дыхнула, так запыхавшись, будто вынула не ржаные пирожочки, а, прямо-таки, куль с мукой.
  - Понеже ржаные пирожки, аки знак человеческой общности, здравствующих и почивших, яснее ясного имут не малую вескость, мур...мур, - нежданно вставил кот, а повернувшая к нему девчура узрела перво-наперво стоящего подле братца, а ужо за ним духов, Жар-птицу, позади коей переминался с ноги на ногу кувшинчик. Баюн тяперича сделал маханький шажочек вперед, и, вздев вверх свой пушистый, черный хвост, вроде потянувшись, изогнул дугой спину.
  - Тяготу, значица, - продолжил он свои пояснения, и недовольно фыркнув, разом расправил и саму спину, и белые долгие усы, принявшиеся чуть-чуть подрагивать. - Абы не перечесть сих тонешеньких витых плетений, причастности к свому роду и предкам, мур...мур.
  - Ужотко, аки добренько! - довольно молвила пещь, шевельнув краями устья да живописав ими едва заметную улыбку, единожды она прищурила свои крупные очи, больно, чему-то радуясь.
  Хвост Баюна теперь созвучно долгим его усам принялся легошенько покачиваться так-сяк, а сам он глянул в направлении подшестка, где стояла посуда, произнес:
  - А, ну-кась, складите пирожки на боляхную тарель и, яснее ясного, пошамайте. Чай, усе пошамайте... ежели жаждите в Явь вертаться, мур...мур.
  - Усе! Усе! Жаждем! - загалдели все разом странники, лишь Алёнка помалкивала, ровно, понимая, что открытые нынешней ночью тайны, полагались только ей одной.
  Посему она первая (ибо стояла к подшестку и печи ближе всех) торопливо склонившись, заглянула в полутемную нишу, хранившей посуду и вынула оттуда единственно стоящую, плоскую и большую тарель. Девонька выпрямившись пристроила тарель на шесток подле поддона да принялась перекладывать горячие, обжигающие пирожки. Да, токмо того ей не удалось сделать одной, абы в помощь к ней пришел Орей. И вже ребятишки вкупе стали шустро перекладывать пирожки на посудинку, под шумные возгласы топтавшихся позади духов, Жар-птицы и Кринки, каждый миг выкрикивающих:
  - Куды положил? Направо его! А энтот налево! Нешто не зришь, чё вкривь! Не красивше! Сикось-накось! Ровней! Ровней!
  И громче всех при этом выкладывании голосил, переступающий позади странников, кувшинчик. Из-за своего малого росточку, он ничего не видел (пожалуй, как и сами духи), но толкаясь в спины Багреца и Бешавы, а порой и Копши, наступая на пальцы стоящей подле Жар-птицы, вельми пылко покрикивал:
  - Куды-ка? Положь! Вкривь! Сикось-накось! - по всему вероятию, вельми сопереживая тому действию, да, непременно, желая вернуться в Явь.
  Детишки, вопреки столь горячему понуканию ихних спутников, так-таки, выложили на тарель пирожочки и вместе ухватив ее за края, направились к столу, все также сопровождаемые духами, посудинкой и чудной птицей. Тяжко переступая, всяк миг оглядываясь и с тем боясь обронить ношу, братец и сестрица дошли до стола да водрузили посудину с пирожками на средину столешницы.
  - Чай, усе пошамайте... ежели жаждите в Явь вертаться, - вновь повторил Баюн, и, шагнув к ребятушкам, сперва головушкой обтерся об ноженьки Алёнки, опосля Орея, малость даже приподнимая подолы их долгих рубах.
  - Лепота! - ублаготворено дыхнула печь и разком расщепенила устье, дотоль живописавшее улыбку. Пещь также сомкнула очи, разместившиеся в глубоких, крупных глазницах, упрятав их черный цвет, под прозрачно-белесыми веками и неподвижно замерла, став опять неотличимой от печей славянских, никады не оживающих и тем паче не калякающих.
  А ребятушки между тем уже уселись на скамли обок стола, да взяв по пирожку, принялись торопливо их кушать. Почасту такие откушанные пирожочки обдувая, а сами кусочки, отправленные в рот, перекатывая от щеки к щеке. Спутники детишек тоже не медлили (в желании попасть наново в Явь) и сами залезли на лавки, пристроившись обок сестрицы да братца, Багрец и Бешава подле Орея, Копша и кувшинчик рядышком с Алёнкой, став кушать поданные им пирожки. Лишь не стала присаживаться к столу Жар-птица, вспять того она размашисто расправила позади себя долгий хвост (каковой блеснул кажным отдельным перышком, таким ослепительно златым), и осветила точно солнечными лучами всю избу. Да принялась хаживать-похаживать близехонько от Баюна, стоящего в проеме меж печкой и столом, гулко цокая златыми коготками по дщицам пола. Дивный птах высоко вздел свою небольшую головку, увенчанную коротким хохолком, да покачивая им туды-сюды, открывши ослепительно-желтый клюв, проронил:
  - Мене эвонто не грозит, понеже могу я парить промеж Яви и Нави, да Синей Сварги, ибо являюсь воплощением великого бога.
  - Бога Перуна, каковой токмо и сумеет одолеть Скипер-зверя, а поелику пособить нам и всем славянам, - дополнила Алёнка, отрываясь от жевания пирожка, и озвучивая то, что услышала от Яги Виевны и Макоши, сложив, эдак, очевидное.
  - Да, бога Перуна, повелителя грозы, войны и грома, - закончила Жар-птица, и, блеснув крапинками сине-голубых глаз, ссыпала из клюва капель переливающихся искорок женчюга вторив его падению свирельным свистом.
  - Авось ты ведаешь, чё толкуешь, мур...мур, - глубокомысленно отозвался Баюн и присев на месте, воззрился на упавший ему под ноги женчюг, сверкающий али словно пускающий окрест радугу света.
  - Надоть ещежды она чудо-чудовое занапрасно сроняла, - недовольно пропыхтел Копша одной рукой удерживая на коленях колпак, а правой засовывая себе в рот пирожок с малинкой, аж до середки. Дух сберегающий клады тотчас раскатисто-тягостно дыхнул, то ль с трудом проглатывая кусок, то ль все ж переживая за оброненный женчюг.
  - А мене, мене пирожочка, - просительно молвил кувшинчик, и, вскинув вверх тонкие человеческие ручки, шевельнул перстами, так выпрашивая себе еды.
  - Нашто тобе он, - все еще давясь пирожком, тока иным его куском, отозвался Копша, и сердито глянул на сидящую подле посудинку. - У тобе усё единъ нетути зубов, языка, черева, теснины, токмо ротанюшка.
  - Дык, я тож вожделею ухаживать в Явь. Углядать какова она ёсть, - пояснила свои желания Кринка и обреченно опустив руки, широко отворила свой рот, там явив всего-навсего глубокую, черную дыру.
  - Нешто, ты мерекаешь, во тобе у Нави ёсть кака понадоба? - вопросил дух сберегающий клады, и, переведя взор на тарель легошенько боднул сидящую подле Алёнку головой в ручонку, так вот поощряя дать ему новый пирожочек. Кувшинчик обаче не откликнулся, не ведая чего сказать, впрочем, разом сокрыл свой рот, пожалуй, соглашаясь с Копшей, абы был крепко-накрепко связан с ним указанием, некогда выданным тому Доброхочим, справедливым судьей леса.
  И сей же миг в избе снова настала тишь.
  И, пожалуй, что благодать.
  Поди, всего только и нарушаемая, что прерывистым дыханием ребятушек торопливо жующих пирожки да цоканьем коготков по деревянному полу прохаживающейся Жар-птицы. Баюн еще самую толику зарился на лежащие пред ним крупинки женчюга, а после резко выбросил вперед правую лапу да прикрыл их переливы подушечкой.
  - А нынеча, коль вы усе, окромя башковитой Жар-птицы и пустошной Кринки насытились пирожков, - дополнил он, сопровождая реченьку мурлыканьем, - понадоба вам сбирать во дворе аблочки. Дык, Яга Виевна указала.
  Кот днесь сразу сошел с места и направился вперед, пройдя подле Жар-птицы, да коснувшись ее хохолка кончиком вскинутого ввысь хвоста, словно стряхнул с него махие златые пежинки, пристроенные сверху. Удивительно, но на полу избы и впрямь не осталось просыпанного дотоль женчюга, точно никады туда и не падающего иль все же подобранного лапой Баюна. Кот меж тем степенно достиг скамли, на каковой стояла прялка Яги Виевны, и, содеяв резкий поворот, коснулся деревянного ее края хвостом, будто огладив им воздух или свершив волошбу. Абы на лавке незамедлительно появились плетеная корзинка и вещи для ребятишек: берестяные очелья, пояски с подвешенными к ним бубенчиками, кожаные порабошни, онучи и полотняные штаны для Орея.
  
  Глава двадцать третья. Наливные яблочки.
  Дверь, смыкающая выход из сруба богини, поскрипывая петлями, медленно отворилась, и сестрица да братец, стоявшие перед ней, узрели новое диво. Ибо теперь больше уже не сталался поперед них двор с ухожами и четырехстенной избой, а в обрамлении густого краснолесья (по коло сомкнутого высоким частоколом увенчанным черепами зверей на которых сидели черные вороны) стоял терем, поддерживаемый куриными ногами, токмо больно огромными. Чудно так все это ребятушкам показалось, посему они принялись оглядываться, качать головушками да пожимать плечиками. Понеже позади себя видели они все ту же бревенчатую избу с сенцами и одной горницей, да то ж убранство в ней: печь, полати, стол на полозьях, лавки, да прялку на скамле. А снаружи ужоль наблюдали серо-дымчатые деревянные срубы, нанизанные друг на друга, каковые не имели крыши, да венчалась остроносой макушкой со златым сияющим клубом.
  На этом дворе, плотно поросшем зеленой травушкой-муравушкой, всего только, что и имелось так дерево с развесистой кроной, разместившееся обок чертогов, а сами цвета созерцались вроде в кровавой дымке, каковую создавало Рудяное Солнце Мертвых, проложившее в воздухе и по земле отдельные, широкие полосы света. Сам терем продолжал стоять задом к Срединой Нави, а передом к Верхней Нави, так-таки, замыкая своим расположением переход в Мир мертвых странникам, входя закладным бревном в насыпанный им земляной вал, по поверхности которого пролегала узкая красная дорожка.
  - Як же дык? - удивленно вопросила Алёнка, пожалуй, раз в третий обозревая сзади избу, а потом сам простор двора. - Вчерась тутова был сруб да ухожи, а днесь...
  - Сие вчерась було, не нонича, - протянул разумно Баюн, и, пройдя промеж стоящих в проеме двери детишек, первым выступил на дорожку. - Вчерась, а нонича усё по инаковому, абы Навь кажный раз по-всячески видится.
  Вслед кота из избы шагнул и Орюшка, за ним Алёнушка (с корзиной, удерживаемой в правой руке), а ужоль опосля духи, Кринка, да Жар-птица. Рудяное Солнце Мертвых теперь, кажется, вылезло шибче из-под оземи, полотна крон, каковые своей однородностью, созидал вдали лес. Легкое дуновение ветра, ровно прибывшего также с его восходом, теребило пряди ковыльных волос детушек, сестрицыны дотянувшиеся до средины спины, братца всего-навсего до плеч, прихваченные на голове бело-соломенными, плетеными очельями.
  Кругом было ни тихо, ни громко, а как-то тревожно.
  Может еще и потому что стоило странникам покинуть терем богини, как гулко и хрипло принялись кричать с тына вороны, словно кому-то о чем-то, сказывая, да изредка им вторило шипение змей, видать, притаившихся под чертогами.
  Баюн первым спустился с насыпи и неспешно вышагивая, направился к яблоне. Его движения были столь замедленным, что кота успели обогнать не только ребятушки (направившиеся следом), но и духи, и даже Кринка (зачем-то протяжно фыркнувшая в его сторону) дюже часточко переставляющая свои утиные лапки и на ходу размашисто размахивающая опущенными ручонками. Лишь Жар-птица не стала торопиться, поелику ногами шла менее проворно, чем умела летать.
  Высокое дерево с развесистой кроной, чьи ветви, по виду были схожи с яблоней, длинные и единожды тянущиеся вверх, покрывала тонкая паветь, в свой черед утыканных бурыми долгими колючками. Ярко зеленую листву, опушенную снизу и слегка изогнутую в серединке, ноне подпирало не только множество нежно-малиновых цветков (вельми дивно пахнущих), но и крупных боканных яблок, прямо-таки, наливных, поблескивающих ровностью бочков. Орей первым, подойдя к дереву, торопко вскинул вверх руку, протягивая его к ближайшей павети и висящему не нем яблочку, и тот же сиг сама ветка поднялась в сторону, тем всполошив всех странников. Еще малость того движения и дерево резко качнуло всеми ветвями сразу, и вроде как распахнуло ближайшие из них вправо да влево, выставляя к наблюдению мощный, серо-бурый ствол, оный в свой черед развернулся вправо, явив расположенное в его серединке большущее лицо.
  Удивительное такое лицо, по виду человеческое, проступающее заподлицо с корой, будучи не столько вырезанным, нанесенным, а изначально выросшим с деревом. Гладь самого округлого лика (ибо обок него кора имела изрядные трещины), чья поверхность вспять иной была зеленовато-серой, проступала широким покатым лбом и крупными очами. Занамест бровей на лице (явно бабёнки, не младой, обаче и не старой, а будто пожившей) находились две тонкие ветоньки, покрытые махунечкими зелеными листочками. Приплюснутый нос, выступающие с розовым отливом (вроде румянца) щеки, красные, полные губы, да малость скошенный вправо подбородок все это было наполнено жизнью. Посему чуть колыхалась сама кора-кожа лица, трепетали тонкие как стебельки трав реснички, иноредь наползали на лоб рассеянные, легкие морщинки, а кады на ребятишек глянули голубо-синие очи (схожие с небушком Яви), последние аж! вздрогнули.
  Орей тотчас опустил дотоль вскинутую руку, а крона древа промеж того нежданно вся шелохнулась, подняв ветви и потянувшись ими высоко вверх, мгновением погодя, кажется, достав до самого кровавого небосвода. Кончики ветвей и трепетавших на них листочков, колеблющихся соцветий, покачивающихся колючек и боканных яблок, словно вошли в приволье небес, разорвав кровавые его краски, али только пробив их насквозь. Да скользнув много выше, в разом проступившую темно-синюю, неоглядную даль подцепили на тонкую паветь ясное, вроде колеса, солнышко Яви с правой стороны кроны, и серпом поблескивающую Луну слева. Листочки, касающиеся глади небесного купола, заблистали как серебристые звездочки, а цветочки точно присыпались сверху многоцветием мелко-рассыпчатого бисера. И опять же, сразу дотоль боканные яблоки, внезапно взыграли златыми переливами света, так ровно по деревцу спервоначалу рябь пробежалась только по кроне, а посем скатилась к низу, к тем веткам, оные продолжали покачиваться подле земли и стоящих странников.
  Еще малая толика сей тревожности и из дали дальней...Пожалуй, из-под самого кровяного небушка, а может все же выше его лежащего темно-синего, слышимо донеслась трель соловушки. И его красочный дюр-дюр-дюр немедленно поддержал продолжительным жужжанием рой пчел (схоронившихся в стволе), а после с-под корней дерева шипением отозвалась змея. И тут же перекликаясь с теми чудными звуками, докатилась донизу песнь, исполненная нежным человеческим голосом, будто на едином выдохе, может принесенная сюда из Ирия, а может даже из самой Синей Сварги.
  - Нашто тобе аблочко? - заглушая это дивное многоголосье звуков, поспрашало, шевельнув губами Древо, обращаясь перво-наперво к Орею, и голос его низкий, хрипотцой приправленный, на последнем звуке и вовсе скрипнул.
  - Мене? Не ведаю, тык Баюн и Яга Виевна указала содеять, - отозвался мальчонка и с волнения резко вскинул вверх правую руку, намереваясь сызнова насадить на рукав рубахи нюни. Однако тотчас припомнив, как сие осуждают иные: люди, духи, боги, лишь провел тыльной стороной длани по губешкам.
  - Эт, же чудовая невидаль, деревце... а калякает, - негромко протянула стоявшая подле Копши, Кринка и качнулась на лапках туды-сюда, так больно сама не была диковинкой.
  - Цыц! Цыц! - шумнули на посудинку духи, все втроем, не только Копша, но и разместившиеся с иного ее боку колтки, перекосив в сторону губы на всех четырех лицах, и протяжно крякнули, сначала "кряк...кряк", а далее совсем чудно "шааак...шааак, ведать дюже тревожась да понимая, что спрашивает дерево не спроста.
  - А, ты, девонька, ведаешь нашто вам аблочки? - днесь обращаясь к Алёнке, вопросило деревце.
  - Дабы вернуть жизненную силу, - незамедлительно ответила отроковица, припоминая услышанную ночью подсказку.
  - Правильно калякаешь, правильно, мур...мур, - протянул Баюн, и обойдя стоящих духов да посудинку, выступив поперед ребятишек, принялся головушкой ластиться к девонюшке, словно подталкивая корзинку удерживаемую ее в руке. - Возвернет вам усем жизненной силы плод от Древа Мира, Мирового Древа, кое не вскому в образе ясном мнится. Древо кое есть основа Мироздания, и единит промеж друг друга Сваргу, Явь и Навь. Ветвистая крона Древа теряется во небесном приволье, удерживая на собе осередок, иде лежма лежит Синяя Сварга да плещется возлебок Синее море-окиян, Ирий. Хаживают тамоди светлые боги и души предков славянских. Витают на сих ветвях заветные птицы, Гамаюн, воплощение бога мудрости Велеса, да Алконост, сестрица светлых птиц Рарога и Стратима, воплощение солнечного бога Хорса. Да сидит-посиживает во гнездышке соловушка, кой вёсну да тепель зазывает, мур...мур. Ствол Мирового Древа сие кубыть Явь раздольная, иде бытуют люди разные, вроде бжёл, свой улеёк сотворившие, мур...мур. Корнища ж ползучие опущаются в саму Навь и пребывают во владении Чернобога да сынков егойных, абы тамоди правят темные боги. Да лежма лежит на них лютый змий Шкурубей, вельми вожделеющий испалить усё Древо.
  Кот смолк, и, вскинув голову, воззрился на Алёнку, будто чегой-то желая пояснить, обаче вместо молви всего-навсего пуще замурчал. И девчушечка, не мешкая, шагнула вперед да опустив корзинку, пристроила ее на оземь. Услыхав, как недовольно али все же сердито зашипел змей Шкурубей, где-то в кореньях, переплетая тот шорох с желанием испалить Древо. И мгновенно этот шепот подхватили пчелы, дотоль мирно жужжащие в стволе, и ужоль дополнили его собственной тревогой, беспокойством, пожалуй, что о судьбе дерева, а может, все-таки, Яви. А кады Алёнка испрямила спину да глянула в лицо явленное в Древе Мира, то узрела, как дрогнули на нем тонкие веточки-брови, качнув малыми листочками, и растянулись в улыбке полные, красные губы. И тогда сверху из поднебесья прилетело красочное пение соловья дюр...дюр...дюр, точно успокаивающего, подбадривающего, али все же сберегающего Явь и живущий в нем улей с людьми.
  А деревцо нежданно качнуло туды-сюды ветвями (упертыми в темно-синие небеса), на кончиках которых сидело желтое солнышко, да переливалась луна, серебристыми звездами созерцались листочки, а лепестки соцветий были присыпаны масеньким бисером, и стряхнуло с себя златые плоды. Яблоки, медленно кружась в вихре опадающих листков, лепестков, сверкая в кровавых лучах Рудяного Солнца Мертвых златыми боками, вмале осыпались в стоящую на земле корзинку, к диву ребятушек сызнова став боканными.
  
  Глава двадцать четвертая. В Ирий али Синюю Сваргу.
  - Ну, чё ж.., - послышался позади странников низкий и единожды мягкий голос Яги Виевны, - ежели вы откушали аблочек от Древа Мира и наполнились жизненной силой, должно вам и в Явь вертаться. Обаче поперед того, понадоба вам добыть сурью да живую водицу, дабы пробудить почивающего неодолимым сном бога Перуна, сынка самого Сварога и Лады, кой токмо и могёт пособить славянам, а значица и вашим сродникам.
  Голос богини стих и все странники дотоль стоящие поперед Мирового Древа и вкушающие яблочки из корзины (все, окромя кувшинчика, Баюна и Жар-птицы) оглянулись. А Яга Виевна вновь созерцалась в прежнем своем облике. Могучей и рослой воительницы обряженной в чудную одежду: узкую, кожаную полосу, прикрывающую только грудь, короткую, черную поневу, удерживающую на поясе длинный нож. На голове богини восседал железный шелом с небольшим штырьком на макушке и двумя длинными, острыми рогами, поместившимися со стороны ушей, а левая рука, обряженная в черную перстатую рукавицу, удерживала длинный железный посох, увенчанный четырехугольным, синим переливающимся камнем. Позади дочуры Вия развевались черной волной, соприкасаясь с накидкой, густые, вьющиеся волосы так, точно она торопилась али явилась в свой терем только что. Ярко поблескивали всполохами огня ее крупные черные глаза, поглотившие зрачок и белок, озарялась изнутри желтоватым сиянием молочно-белая кожа, чай, указывая на ее беспокойство и лишь легошенько растянутые уголки рта, улыбаясь, успокаивали ребятишек. Посему узрев ту улыбку, негромко, одначе с ощутимой тревогой в голосе, изредка срывающимся на шепот, Алёнка вопросила:
  - Иде ту живую водицу и сурью нам надобно раздобыть? Куды-ка ступать?
  - Кому лететь, кому лезть, - и вовсе непонятно отозвалась богиня и медленно вздела вверх свою головушку, взором указывая на даль дальнюю в небесах, рвано-кровавыми краями окаймляющую темно-синюю дыру и ровно поддерживаемую концами ветвей дерева.
  - Чё ж туто-ва куметь, - едва шепнул находящийся возле детишек Копша, досель ни одно яблочко в себя впихнувший. - Яга Виевна язычит, чё Древо Мира аки лествица, али стёжка по кой льзя притти во всяк из Миров.
  - Дык и есть, во всяк из Миров, - подтвердила думку духа дочура Вия и для верности качнула головушкой, тем самым притулив досель развивающиеся позади волосы и накидку к спине. - Токмо надобно ноньмо тутока выбрать вам, Орюшка и Алёнушка, кому лететь со мной за сурьей, кому лезть по Древу у саму вышину за живой водицей.
  Богиня медлительно вскинула вверх длинный железный посох, и венчающий его четырехугольный, синий камень выбросил вперед голубой луч, каковой спервоначалу скользнул по головам стоящих духов, детишек, и лишь погодя опустился на древо. Голубая полоса света прошлась повдоль ствола дерева, коснувшись красных, полных губ, приплюснутого носа, бровей усыпанных листочками на лице и словно запрыгала по веточкам, в виде ступенек устремляясь тудыличи, прямехонько, в темно-синий небосвод, таращившийся из дыры. Там, гдей-то в непроглядной синей мороке, вмале, затерявшись. А сестрица и братец, следящие за движением посоха Яги Виевны, также враз развернулись и подняв головы, устремили взоры вослед лучика в далекое поднебесье, пужаясь той выси, того неясного поручения. И еще больше той непонятности забоялись духи и кувшинчик, не просто вздрогнувшие, но еще и протяжно всхлипнувшие.
  - Я полезу, - чуть слышно протянул отрок, и голосок его затрепетал на последнем звуке. Мальчугашка резко опустил голову, и часто-часто заколебались его белесые, длинные реснички, не давая, таким образом, показаться слезинкам, оные, все-таки, блеснули в серых очах своими боками.
  - Мы сообща, - также негромко отозвалась девчура и ухватила братца за руку, не смея отпустить от себя, того с кем завсегда рядом ходила, и развернув голову, воззрилась в его лицо.
  - Не-а, дык не получится, - все еще не глядя на Алёнушку, отозвался Орей и протяжно выдохнул, тем течением воздуха, погасив в очах слезы, а в себе слабость. - Ты полетишь за сурьей с Ягой Виевной, а я полезу, понеже... понеже..., - мальчик прервался, не ведая чего молвить, дабы сберечь сестрицу оттого тяжелого поручения, которое яснее ясного необходимо было исполнить.
  - Понеже Орюшка обязан претворить должное ему як мужу, як грядущему воителю. Кой в свой срок встанет у главы рати и будять важивать за собой заступников славянского роду, - пояснила богиня и днесь срыву дернула посох вправо, а посем влево, таким движением разрывая связь с лучом, отчего оторванный его конец упал на землю, и, коснувшись травушки, слышимо зашипел, задымился. Еще чуточку и серый дым поплыл вверх, зеленая трава-мурава сначала побурела, потом почернела, да и сам конец голубой полосы принял темно-синие переливы. Яга Виевна порывисто ударила синим камнем в навершие посоха по голубому лучу и тот мелко-мелко задрожав, пустил едва зримой волной содрогание по полотну полосы, туда наверх в поднебесье, оставляя опосля собственного движения по всей поверхности зримую прочность. Всего-навсего, где и продолжая волноваться так на лице дерева, все поколь трепещущих ее губах и колышущихся листочках бровей.
  Богиня, сойдя с места, медленной поступью направилась сквозь стоящих странников к Древу Мира, и, остановившись вполоборота в шаге от него, глянула на мальчонку. И немедля в ее черных глазах, поглотивших белок и зрачок, блеснуло красноватое пламя, вроде всполохов, схожих с праведным огнем, разгорающимся внутри всякого воителя встающего на защиту собственной семьи, рода и земли. И Орей, хотя никогда не ведал про то благородное пламя, вырвал пясть из руки сестрицы и шагнув вперед, поравнялся с дочурой Вия, днесь обозревая голубой луч обок древа изогнувшийся ступенями.
  - Орей, чё значица "землепашец, пахарь", не ладное величание выбрали для тобе родичи, - молвила Яга Виевна и протянула мальчугашке левую руку, в длань которой тот разом вложил свою пясть. - Абы ты, аки грядущий воитель, могучий княжич должон иметь и величание достойное явленной смелости. Ну, да ты, Орюшка, засегда неси у сердечке мое толкование, засегда памятуй, чё сам выбираешь свою стёжку и лествицу, ввысь ли, к долу... Усе засегда в твоих руках и деяниях. Я же в свой черед, сплела тобе удел этак, чё из Нави торенка твоя прибудет токмо в Явь. Поелику ни чё не баивайся. Да и тамоди, куды-ка ты ступаешь пуще надобным будять ум. А пособит тобе во той стёженьке Баюн, оченно башковитый он.
  Дочура Вия смолкла и тотчас резко вскинула ввысь саму руку, одновременно, с тем подняв вверх повисшего на ней и собственной вытянутой руке Орея. Ноги отрока мотнулись в воздухе так-сяк, однако ужотко в иной миг, коснувшись поверхности луча, крепко оперлись на одну из ступеней на нем. Богиня, не мешкая, выпустила пясть мальца, а тот легошенько качнувшись на луче, так-таки, устояв, испрямил спину и глубоко вздохнул. Он даже оглянулся назад, зыркнув на сестрицу и духов, да широко, ободряюще улыбнулся, лишь затем перевел взгляд на Ягу Виевну, ноне, почитай сровнявшуюся с ним ростом. И тотчас протяжно заурчал Баюн, весь тот срок стоявший поперед Алёнки. Он внезапно присел на все четыре лапы, поджав к туловищу голову и хвост, превратившись в черный ком. Да также срыву оторвавшись от земли, разогнув в прыжке спину, выкинул вперед передние лапы, и испрямил задние. Вже таким скорым полетом, кот в мгновение ока достиг луча, опустившись на ступень позадь стоящего отрока, немедля на нем замерев и сразу вскинув вверх свой пушистый хвост.
  - Издревле, - молвила богиня, заприметив приземление кота на луч-лестницу, и улыбнулась, растягивая уголки рта да тем вроде как успокаивая вздрогнувшего мальчоню. - Ключи от врат во Ирий берегли враны. И кода-ка во Яви водворялась вёсна враны отворяли врата и спускали отнудь небесные, животворные воды. Обаче спустя веремя Сварог велел птице-стражу отдавывать ключи от Ирия Небесного ласточке. Поелику гулкое карканье врана полошило души людские, навевая сполохи, отвлекая от раздумий. Вран не посмел ослухаться Владыку Мира и большака богов да отдал ключи инаковому хранителю, одначе единъ из них сберег. Единъ... тот кой отворит потаенную дверцу и впустит тобе в Ирий, иде ты и добудешь живую водицу, - дополнила богиня, и, опустив правую руку вниз, дотронулась подушечками перст до укрепленного на цепи длинного ножа, заточенным с двух сторон клинком касающегося поверхности черной кожаной поневы. Наблюдаемо для отрока извлекая из навершия мощной рукояти (обтянутой витой синей кожи) небольшой злато-переливающийся предмет, вельми схожий с деревянным крюком коим дергают сено из стога, да только многажды меньшим и имеющим загиб на одном конце и кольцо на ином. Яга Виевна протянула тот крюк мальчику, и кады последний несмело его принял, досказала:
  - Ключ, от потаенной дверцы в Ирий, сбереги его, и не кому не калякай, чё удерживал сие чудо чудовое во руках кадый-то, - Орей понятливо кивнул и приблизил к собственному лицу дивный крюк, повернув его то так, то сяк. - Понеже окромя вранов моих, бытующих в Нави, никъто не должен ведать сию тайну, ибо энто их волошба, ни моя... Мене на малость толичную тока и дадена. - Мальчуган днесь перевел взгляд на богиню и еще раз кивнул, а та в свой черед продолжала, - лествица вас с Баюном приведет, так-таки, в Ирий. Ну, а тамка вы ужоль сами найдете живую воду, проявив, эдак, разумение. Баюн, - теперь дочура Вия обратилась к коту, и тот стремительно перепрыгнул с нижней ступени на верхнюю, поравнявшись с отроком. - Як добудете водицу, по лествице спущайтесь напрямки ко реке Смородина, да на рубеже Нави и межмирья поджидайте нас. Тудыличь духи, Кринка и Жар-птица дык же устремятся. Да и мы с Алёнушкой, добыв сурью, к сему рубежу прибудем. Усе в должный срок.
  Богиня тяперича и сама кивнула, тем поощряя Орея идти первым по своей стежке, и тот лишь мельком оглядев стоящую внизу сестрицу, незамедлительно развернувшись, ступил вперед. А Баюн ровно поджидающий начала движения, слегка присел на передние лапы, да срыву прыгнув вверх, преодолев две ступени зараз, пристроился поперед мальца, таким родом, направляя их общий путь. Отрок крепко зажал в кулаке даденный ему ключ, и, прижав руку к животу, вже пошел по лестнице, больше не оглядываясь и не останавливаясь. Он всего-навсего замедлил шаг тады, когда взошел на ступень, приткнувшуюся к губам лица на стволе дерева, и еще медлительней поднялся по лестнице, чья поверхность касалась бровей, чай, боясь потревожить трепещущие на них листочки.
  А позади Алёнки, не сводящей взору со ступающего наверх братца, внезапно послышался легкий шелест крыльев птиц и пронзительный крик лебедей, ганг-го...ганг-го. Девчинка враз оглянулась и впрямь приметила опускающихся на оземь четырех гусей али лебедей. Крупных птиц с длинными шеями, красными, сжатыми по бокам, клювами, и черными глазами, зримо поблескивающих на белом их оперении. Не менее громкое га...га-го неожиданно долетело еще и сверху, и в кровавых полосах света Рудяного Солнца Мертвых отроковица разглядела кружившихся по поднебесью словно поалевших еще пятерых али семерых таких же птиц.
  Крепкие, перепончатые ноги гусей или лебедей, багрецом поблескивающие, воткнулись в оземь, поджав под себя зеленую травушку, а мощные крылья все еще расправленные колыхнули каждым перышком, когда богиня, обращаясь к духам, произнесла:
  - Энто гуси-лебеди, мои подручники, они вас усех: Копша, Багрец, Бешава и Кринка вынесут к речке Смородине, иде вы поджидайте нас и Орея с Баюном. Ты ж, Жар-птица, полетишь послед них. - Дочура Вия даже не взглянула на спутников мальца и девчинки. Хотя они все сразу закивали, затрясли головками, веточками бузины, колпаком и даже хохолком в навершие пристроенном, а богиня уже продолжала толкование, - и нам Алёнушка с тобой должно лететь, дабы поспеть, усё претворить.
  И девонюшка, не мешкая, развернулась к стоящей Яге Виевне, единожды шагнув к ней ближе, обаче не преминув воззриться вверх, где по голубоватому лучу-лесенке в след Баюна, вышагивал Орей.
  А колтки, Копша, да, стоявший за ними, кувшинчик, между тем выполняя указанное богиней, торопливо поспешили к птицам, кои ожидая тех, так и не сложили на спине крылья, продолжая держать их раскрытыми и легошенько трепетать каждым отдельным долгим пером. И ежели Багрец, Бешава да дух сберегающий клады понятливо обойдя гусей-лебедей, воссели на их спины, надвинувшись ближе на долгие шеи, то Кринка почемуй-то замешкала. Принявшись бойко бегать туды-сюды, от одной птицы до иной, не ведая на какую из них усесться. И тотчас Жар-птица, сойдя с места, махом взметнула крылами да оторвавшись от землицы, уже в полете ухватила посудинку за горло, сжавши её в лапе, прямо-таки, воткнув загнутые златые коготки в глиняную поверхность, чуть повыше расположенных на ней глаз. Отчего Кринка сразу сомкнула свои ярко-голубые очи плотными веками, и, раскрывши широко трещинку-рот, громко возопила:
  - Пособите! Уберегите! Зениц лишити вожделеют! - и, вскинув вверх тонкие руки, стала хвататься за лапы дивного птаха, будто желая их оторвать от себя. Хотя Жар-птица всего только и жаждала, что пособить Кринки. Посему подлетев к четвертому гусю-лебедю, ожидающему своего вершника, она выпустила горловину посудинки из хватки собственных лап.
  Все поколь взывающий к помощи кувшинчик и вовсе на капелюшечку зависнув в воздухе без поддержки, яростно взвыл. Опосля того стремительно упав вниз, приземлившись прямо на спину гуся-лебедя, гулко да раскатисто зарюмил. Да только его стенаниям никто не откликнулся, ибо иные птицы (как и та на которую он уселся, опустивши руки и вцепившись в перья на ее шее) сообща взмахнув крыльями, пошли ввысь. И уже, кажется, в едином вздохе оказались они в поднебесье, обок своих собратьев и рядом с Жар-птицей, да словно сменив белое оперенье на кумашные его переливы.
  Яга Виевна, дождавшись отлета иных странников, теперь и сама дернула левую руку, в оной находился железный посох, к груди. И тот будто войдя в тело богини, на малость пролег узкой полосой сверху до низу, по ее груди, животу, ногам. Синий же, четырехугольный камень, ярко вспыхнув, заместил (тоже на малешенько) ее молочно-белую кожу, озаряемую изнутри желтоватым сиянием, почитай голубым цветом. Внезапно резко просквозивший округ ветер, всколыхнул не только густые, черные волосы дочуры Вия, правителя Срединной Нави и старшего сына верховного бога Чернобога, но и взметнул ее накидку. Полы, которой разом поднявшись вверх, пошли вниз, и, распавшись на две части, точно втянули в себя шелом и выходившие из него длинные, острые рога. Ужоль мгновением погодя обратившись в два полупрозрачных крыла усеянных тончайшими черными жилками, по виду схожими с огромными лепестками, будто давеча снятыми с какого-то мощного цветка.
  Теперь богиня содеяла один малый шаг выспрь и вперед, да вроде как оперлась правой стопой (так-таки, не обутой) о сам воздух, притом резко выдернув вверх левую ногу, присоединяя ее к иной. Оголенные, мускулистые, крепкие ноги Яги Виевны с молочно-белой кожей, неожиданно, плотно сошлись меж собой. И нижняя часть тела богини, зримо для стоящей супротив нее Алёнки, пошла вправо, пожалуй, что заворачиваясь в едином направлении, переплетаясь промеж себя и, одновременно, покрываясь махими буровато-зелеными пластинками, ложащимися взакрой. Еще самая малость и над землей парила Яга Виевна, сверху в привычном для отроковицы человеческом образе, а снизу (от стана) имеющая змеиное тело.
  - Ты, чай, углядала нашу сречу с Макошью? - вопросила богиня, застигая врасплох отроковицу и глаза ейные, черные, даже из такой дали, блеснули кровавыми лепестками пламени, ровно измеряя совестливость.
  - Агась, - не смея солгать Яге Виевне, отозвалась отроковица и малешенько кивнула.
  - Инось, чё лыгать не могешь, - довольно молвила дочура Вия, погашая в очах всполохи огня да чуточку их прищурив, растянула уголки своего широкого рта, улыбаясь.
  Богиня днесь резко взметнула обоими крылами и вроде как пошла навстречу стоявшей девонюшке, легонечко при сем изогнув спину и выставив вперед руки. В той быстроте полета она лишь просквозила концом своего змеиного хвоста по оземи, всколыхнув на ней зеленую травушку, да рывком подхватив подмышки Алёнушку, прислонив к груди, зараз направила движение в кровавое поднебесье. В том полете опять же стремительно меняя собственный полет, своротом влево и точно двигаясь вглубь раскидистых ветвей Мирового Древа.
  
  Глава двадцать пятая. По межмирью к вратам Ирия.
  Орей неторопливо шагал вослед Баюна, стараясь не смотреть вниз, абы вопреки подбадриванию богини, что путь его из Нави проляжет в Явь, вельми боялся свалиться с такой высоты. Поступь его поначалу по ступеням лестницы, когда они вже миновали и само лицо на стволе, и нижние ветви, была бодрой. Впрочем, когда они принялись выхаживать по верхним ветвям, к коим, кажись, самой малостью липился голубой луч, а даль земли стала слаться лишь зелено-красной полстиной крон леса и более светлым ее пятачком подымающегося Мирового Древа, отрок, наконец, остановился. И тотчас опустив голову, тягостно качнулся вправо-влево от зримой высоты, чье пространство от земли до этого удаления, кажется, стелющегося уже и в небесном своде расчертили широкие кровавые полосы, пролегшие от Рудяного Солнца Мертвых, выпячивающегося на небозёме небольшой горбушкой.
  Ноне оно было хорошо созерцаемо.
  На границе зеленого приволья леса, созданного единым холстом, Солнце Мертвых поражало взор своим ослепительно кумашным цветом, выбрасывающим вперед размашистые кровоточащие лучи, каковые касаясь макушек деревьев, сбрасывали на их зеленые убранства пятна юшки, словно кадый-то пролитой людьми, а может только по вине людей. Такие же сдобренные боканным цветом, чуть зримые в проблесках солнечных лучей, облака, наблюдающиеся в виде легчайших волн, плыли окрест. Та малая зыбь порой цеплялась за отдельные ветви Древа Мира и малешенько трепетала, сливаясь с колыханием листочков (серебристых как звезды), цветов (чьи лепестки усыпало многоцветие бисера), и покачиванием златых яблочек, иноредь поблескивающих черевчатыми боками. И ощутимо, ровно только, что в небосводе всколыхнулся ветрила, пронеслось его порывистое и единожды жаркое дуновение, наполнившее пространство округ чуть слышимым поскрипыванием и шорохом.
  - Красна водица в облацех! - нежданно заговорил Баюн. Он, так-таки, остановился послед того как сдержал свою поступь малец, и развернувшись, уселся на ступени, воззрившись вниз.
  - Чё? - всполошено переспросил отрок, и, только тяперича вздев голову, перевел взор на кота, да вельми тягостно содрогнулся, таким образом, выказывая свой страх. Поелику и так ясно, что Орей хоть и проявил внизу, во дворе богини, смелость, продолжал быть мальчиком, поколь еще очень малым.
  - Толкую, чё и в облацах зрим кармазиновый свет, кой пущает Солнце Мертвых, - пояснил более разборчиво кот и внезапно ощерился, явив игольчатые белые зубы. Небось, таким родом, он желал подбодрить мальчугашку, одначе вспять того лишь вызвал смех в нем.
  - Ну и осклабился, ты, - молвил Орей, довершая свой смех, дюже звонкий, который отдельными смешинками коснулся не тока ветвей, но и облаков. В свой черед, также всколыхнувших и пустивших во все стороны зыбь волнения, и вроде раскидав во все стороны кровавую капель света.
  Баюн, впрочем, никак тому смеху не огорчился, вспять обрадовался. Он лишь малую малость качнул головой, упрятал вглубь рта свои зубы, и, согнав улыбку, отметил, видать поучая:
  - И то инось, чё ты хохочешь. Да тока не должно забывать, чё мы с тобой пребываем в межмирье, кые протянулось промеж Верхней Нави и Ирием, мур...мур. Ирия, страны иде обитают души почивших, ждущие инакового явления в Явь. И сия страна вельми занимательна, дык язычить... - Кот на толику прервался, вроде требуя от мальца серьезности, и кады последний прекратил на полувздохе собственный смех, напряженно застыв, дополнил, - волшбой пышит Ирий, тепель и солнце тамка. Текут ото всюды кринички, да кипуны, чудовые песни звучат, ароматы диво-дивные плывут мур...мур. И то благо, чё ноньмо у вершины Древа Мира, за вратами Ирия, окромя Рарога и Финиста, птице дев нема. А сиречь не выбраться нам из Ирия ясного, абы инакии птицы Гамаюн, Алконост, Стратим своими погудками удерживают души в тамошней стороне. И то ладно, чё не родилась докуда Сирин-птица и не явилась поколь, воплощением юного бога, Жар-птица, понеже, кумекаю я, мур...мур. Сумеем мы тудыяк войтить и посем выйтить. Обаче ты тамоди в Ирии, держись обок мене, дабы беды-бедушки не прилучилось.
  Баюн замолчал и разом поднялся на все четыре лапы, также моментально вскинув вверх свой толстый, пушистый хвост, да принявшись помахивать его кончиком вправо-влево. Он теперича развернулся, и, направился сызнова вверх по лестнице, ступая с одной ступени на другую, порой перепрыгивая через некие из них. И Орюшка, успокоенный той неспешной молвью кота, также ступил вверх по лесенке-лучу, уставившись на кончик его хвоста.
  - Рарог, - проронил, промеж того шагающий, Баюн и мальчоня прислушался к его говорку. - Эвонту птицу ащё кличут Рариг, Раршек. Огненная она аки лепесток полымя, сестрица Стратим-птицы и Алконост. Поелику ёсть Рарог воплощение великого Семаргла, кою, як птицу полымя, бог выпользует кода-ка надоть претворить веление егойного Отца Сварога, мур...мур.
  - А Финист чье воплощение? Какого такового бога? - вопросил отрок, стоило только коту свернуть свои пояснения.
  - Финист вельми чудовый птах, - туманно отозвался Баюн и тотчас сиганул сразу чрез две ступени, посему изъяснения его прозвучали приглушенно. - Близка она к огню, сия величавая птица, мур...мур, кыя всяк раз умирая, возрождается в полымя. Само место ейно бывать обапол Жар-птицы да они доколь того не ведают. Може сия птица и будят кады-нить божьим воплощение, да нонечька у единенно обитает. Чё ж коль раньше должного ей бога родилась. Инолды и таковое прилучается, мур...мур.
  - Какого бога? - сызнова поспрашал мальчонка и вслед кота торопливо переступил через ступень, желая его догнать.
  - Оченно ты, Орей, пытливый, - недовольно отозвался Баюн, и, сдержав собственный ход, остановился на верхней ступени, да резво развернувшись, уставился своими златыми большущими глазищами прямо на отрока. - Може то в познаниях ладно, обаче инде бывает не надобным. Понеже боле слухай, меншы выпрашивай. И, ну-кася, вонде! крепше ключ держи! - Кот теперь раззявил свой рот, оскалив игольчатые, мелкие зубы, да, прямо-таки, рыкнув (аки пес), дополнил, - а то чё доброго обронишь.
  - Чё энто я, оброню, - негромко протянул мальчуган, ощутив как на него повеяло сердитостью от кота. Однако послушавшись Баюна, крепче сжал в левом кулаке ключ, да по привычке дернул вверх правую руку, намереваясь насадить на ейный рукав копошащиеся в ноздрях нюни. Да тока сразу припомнив как то действо неприятно иным, торопливо опустил руку вниз, перехватив ею чуть покачивающиеся на пояске бубенчики, легошенько так позвякивающие в созвучие с его шагом.
  Кот между тем неторопливо повернулся, и, вздев вверх свой пушистый хвост, кажись, распрямил на его кончике каждую шерстинку, на краешке оных внезапно вспыхнули мельчайшие крапинки света. Однако эти крохи были не красно-кровавого сияния, оставленного лучами Рудяного Солнца Мертвых, а почитай, что огненно-синего. Еще не более мгновения, в котором Орей вздохнул, а после выдохнул, и кумашное сияние света округ него зримо сменило оттенок на более приглушенный, который также разом посинел, словно Солнце Мертвых вспять закатилось за небозем. Мальчик поспешно дернул голову вправо и с таковой вышины, все-таки, сумел разобрать стелющиеся понизу, должно стать, что подле корней Древа Мира сине-алые тона оземи, прикрытые сверху полотнами леса али тока перекрасившейся листвы.
  Теперь и сами ветви Мирового Древа не только внизу, но и вверху растеряли кровавые оттенки, вспять того являя зелень с легкой морокой сини. Да и сами облака, плывущие в поднебесье, изредка колыхая волосяными лоскутами, покачивали на себе мельчайшие, ровно бисер, огненно-алые крапинки света. И все остальное обозрение чудилось отроку в дивных сине-багровых переливах, словно напоследок пущенных зашедшим за край небозема Солнцем Мертвых и вступающей в права ночной порой. Легонький ветерок наполненной прохладой дыхнул в лицо Орея, заскочив собственной свежестью ему в рот, а затем и в нос, и тотчас внутри ноздрей, словно чегой-то зашкворчала, чай, закипая али тока жарясь. Густой чад проплыл поперед очей и колыхнул так-сяк саму голубоватую лестницу, ветви дерева и зеленую листву на ней так, что согласно тому движению отрок сызнова качнулся, а ноги в коленях задрожали, не в силах удержать его самого.
  - Того бога, кой будять воплощением Финист-птицы, - послышался будто издалека голос Баюна. - Станут звать-величать Огненный Волх, будя он сынком Мать-Сыра-Земли и бога Индры. Бог кый сумеет не токмо облекаться огненной птицей Финист, но и Серым Волком, водырем волчьей летающей своры ратующей со злом.
  Эта молвь кота толь сказанная, толь всего лишь придуманная Ореем наполнила все пространство округ него и, на-тка, качнула ноне и сами ветки да столь рьяно, что ноги его подкосились. И мальчоня сам того не осознавая, повалился вперед, опустившись на колени, вогнав в ступень длани обеих рук и воткнувшись подбородком в верхнюю из них. А поперед его взора принялась колыхаться поверхность самой лестницы, вроде теряя дотоль заложенные на ней ступени, и должно стать, что разворачиваясь, распрямляясь. Еще маленечко того наблюдения и по ветвям, наблюдаемо для мальчика, пролегла неширокая, извилистая стежка, ослепительно-серебристого цвета, а листва, как и сам небосвод, округ сменила свои приглушенные синие тона на сине-марные. Посему стало пониматься, в данном месте окончательно наступила ночь, пустив зябь волнения по всей поверхности небес, словно пробежавшей по водной глади волны.
  Орей тяжко качнул головой, и незамедлительно ступени лестницы на чуть-чуть опустились вниз, притулившись к ветвям дерева. А перед глазами мальчугана также разом рассеялся стелющийся пар, и теперь явственней послышался спрос Баюна:
  - Чай, тяжко тобе хаживать у ввысь. Понеже, як боязно.
  - Боязно, - правдиво отозвался мальчоня, медлительно поднимаясь с карачек, и все поколь ощущая дрожь в коленях и слабость в спине.
  - И то ладушки, чё могешь балабонить правду, - тут же произнес кот, он всего лишь и располагался, что в шаге от мальчика. Поелику, как только последний выпрямился, Баюн сразу зыркнул на него своими крупными златыми очами. - Небось, за правду тобе воздастся...
  Да тока последнюю молвь кот не столько сказал, сколько вскрикнул. Оно как ужоль в следующий миг, торенка, на каковой они стояли, порывисто затрепетала, и тотчас заколыхались и сами ветви удерживающие ее на собственных кончиках. Боковые отростки, крупных ветвей, внезапно резко дернулись в направлении стоящих, да выкинув много более тонкую паветь, вроде ужи, обмотались округ станов Орея и Баюна, немножечко потревожив бубенцы на одном из них.
  Теперь ветви и вовсе разом вскинулись вверх, а вместе с ними пошли выспрь и намотанные на них мальчугашка да кот едва слышимо охнувшие. Хотя, пожалуй, что охнул один Орей, а Баюн хранил молчаливое постоянство, лишь вздев правую лапу, расправил на своей черной морде, будто позвякивающие белые усы.
  - Вототко ужо воздается, - протянул кот, поясняя происходящее и с тем уменьшая оханье в мальчонке, и без того больно расширившим свои глазоньки. - Поелику смелость вского мужа держится не токмо в удальстве, но и правде. Да и ведаешь ты, чё лишь ступающий путем Прави достигнет врат Ирия.
  А ветви вже несли ввысь нанизанных на них. Иноредь вертясь то вправо, то влево, а порой все же по коло. И в том мощном движение все реже и реже стенал мальчик, а чаще, оглядываясь, обозревал сине-марное приволье окрест себя, пускающее по собственному полотну небольшую рябь, точно малого волнения на море-окияне. И, где-то наверху наблюдаемо проступало златым колом яркое сияние, теми долгими ослепительно-желтыми, али, так-таки, огненными лучами расчерчивая сам небосвод на отдельные полосы, в которых плясали короткие лоскутки света. А позади летящих оставались не только ветви, отростки с чуть колеблющимися на них серебристо-синими листочками, багряно-огненные цветки, злато-синие крупные плоды, но и сам ослепительно-серебристый путь, проложенный в виде узкой дорожки.
  Кажется, тот полет, супротив хода длился много дольше, а завершился столь внезапно, что Орей всего только и сумел, как закрыть, а потом открыть глаза. Понеже впереди него раскинувшийся небосвод махом сменил свои сине-марные оттенки на ослепительно-желтые. И посередь него нарисовалось огромное златое колесо (пожалуй, занимающее весь видимый предел неба), словно лежащее на тонких ветоньках Древа Мира. От его боляхной ступицы отходило восемь загнутых спиц, имеющих единое направление, которые на собственных концах поблескивали чуть заметными выемками, ровно замочных скважин.
  - Зришь, чё у врат направление лучей посолонь, - громко выкрикнул Баюн и днесь отросток несущий его замер близехонько от колеса. - Сие коловрат, знак таковой, связан с Навьим Миром. Миром инакий Яви, сутью коего ёсть безлетное движение и верчение.
  Теперь и малец замер обок кота, чуть качнувшись вперед-назад, ощутимо осознав, что ноне созерцаемо врат и в отношении земли, не важно, Нави али межмирья, находится вверх тормашками.
  
  Глава двадцать шестая. Сметанное озеро.
  А ветви Мирового Древа, дотоль раскинувшиеся во всех направлениях, как-то одновременно, дрогнув, распахнулись. И явили узкий проход меж собой, ограниченный с двух сторон, расположившимися вельми ровно, ветвинами, каковые не просто покрывала мелкая поросль, сучки да зеленые листочки, а переплетали тончайшие, голубые паутинки, (местами собранные в кустистые бороды), ползучие зеленые растения. Все это витье образовывало сплошной холст, для лепоты украшенный крупными цветами с множеством соцветий: белых, розовых, синих, голубых, малиновых тонов, чья сердцевина, непременно, сияла златыми переливами. Сама зелень в сочетании с красками цветов придавала ту неповторимость света тонким волокнам облаков, плывущих в пространстве прохода, оные порой располагались сплошными полосами от ветви к ветви, али вспять покачивались рыхлыми комьями, цепляясь за кончики ползучих растений.
  Яга Виевна, часто-часто махая двумя полупрозрачными крылами, усеянными тончайшими черными жилками, прижимая к груди Алёнку, вельми резко вошла в образовавшийся проход, долгий, и, пожалуй, что высокий. Ибо свивка ветвей едва просматривалась зеленым полотнище внизу и чуть проступала наверху, где, впрочем, цветы белых, розовых, голубых тонов своим размещением создавали световые малахитовые полосы, златые узкие струи, кумашные пучки стрел да сине-серебристую капель. Весь этот свет не прекращал пусть и медленного, но движения, поэтому златые струи, точь-в-точь, как ленты, кружась, переплетались с зелеными полосами, нанизывали на себя кумашные стрелы, покачивали сине-серебристые капли. Несмотря на отсутствие в проходе солнечных лучей, тех которые наполняли Явь, али солнца, то которое подымалось в Верхней Нави, здесь было дюже светло, словно сами цветы, зелено-лощенная листва истончали лучезарность. От быстроты полета пред очами девчуры мелькали все эти ослепительные цвета, а волокна облаков, облизывая кожу лица и волосы, оседали мельчайшей мгой на них, принимаясь мерцать там, как звезды в ночную пору на небесах. Сладкий аромат от встречного ветра, бьющего в лицо, заскакивал в приоткрытый рот отроковицы, оставляя на языке медовую пыльцу.
  - Сие Астра цветет, - тихонечко молвила Яга Виевна, точно страшась растревожить то дивное плетение света. - Цветок таковой, чудовый, Родом ниспосланный цвесть в Сварге Небесной. Кода-то Род, зачинатель света и тьмы, усего сущего и явленного в Мире, отец славянских богов-творцов, создатель неба и земли-матушки, златыми лучами от звезд далеконьких озарил энтов цветок. Тепельные, дарующие бытие, они коснулись лепестков Астры и та раскрылася, а и из ейной середочки выступила во пожни Сварги Синей златая богиня Майя. Злата Майя лепотой своей смутила усю Вселенную.И толды из вышних, инаких Миров слетел к дивной деушке белым голубем Вышний, дабы в свой черед родился у них Крышень. Бог богов кой одарил людей знаниями и свычаями. Долзе Крышень сторожил Мир явный. Долзе ступал воителем за людей в Яви живущих. Обаче сие було прежь доныне, в зачине бытия.
  Богиня резко оборвала свой сказ, точно также, как Алёнка сомкнула рот, захлебнувшись медовым ароматом, струящегося в лицо ветра, аль кружащихся в проходе световых полос, колыхающих облака. И тотчас вскинула голову вверх, прижав затылок к груди Яги Виевны, да воззрилась в ее узкий подбородок, словно стараясь через него рассмотреть само лицо, и понять, почему та замолчала. И богиня, тот пытливый взгляд девчужки, ровно ощутила да мягко изогнула светло-красные уста, подобием улыбки, продолжив говор:
  - Сие усё було в давешней Яви, кою обогревал великий Ра, бог Солнца, вышедший из лика Рода. Яви оная погибла во потопе изначальном. Абы зиждиться энтов Мир на равномерности светлого и темного, явьего и навьего, в поддержании закона Прави. Понеже нельзи светлым богам побеждать темных, ибо посем понадоба будят ещежды творить Явь. Дык оно и прилучилось опосля битвы Сварожичей с Черным Змеем. Поелику нынеча в Яви живут-поживают славяне, а Астра ждет-поджидает, доколь ее во Синию Сваргу да Явь перенесут, да лучами звездными пригреют. Дабы выхаживала из той середочки златая богиня Майя Златогорка, могучая воительница, матушка, родимая, Коляды, бога кой одарит славян новыми знаниями и свычаями.
  - Ты сие сама спряла? - негромко вопросила отроковица, все поколь зыркая в подбородок дочуры Вия, которая легошенько качнула головой, тем указав, что сплела такую мудреную нить, скорей всего, сама Макошь.
  И так вот они и летели...
  Быстро али медленно, долго али коротко.
  Того Алёнка не могла понять, абы оглядывая дивное плетение света, трепетание волокон облаков, да вдыхая изумительный аромат Астры, кажись, на малую малость забывалась сном. Крепким таким, от которого ее всяк раз легошенько встряхивая туды-сюды, пробуждала Яга Виевна. Видимо, сама богиня ведала каков по сроку их полет в межмирье, да токмо не сказывала. Абы говорила она лишь о том, что по ее суждение должно было пригодится девоньке.
  Кучность облаков, стелющаяся впереди, меж тем стала вроде увеличиваться, или густел сам воздух, впитывая в себя световые малахитовые полосы, златые узкие струи, кумашные пучки стрел, сине-серебристую капель. Когда ж наблюдаемое пространство и вовсе сомкнулось непроницаемостью облаков (плывущих по низу, и чуть подсвечиваемых переливами златого света с трех иных сторон), капель водицы словно мельчайший, осенний дождь окропил богиню, и девонюшку, дюже купно укрыв кожу рук, лица, увлажнив волосы и одежу. Обаче супротив осеннего, этот ситничек был вельми теплым, несущим на себе свежесть и аромат. Посему притулившись к губам Алёнки, он наполнил сам рот сладким медовым вкусом, будто дотоль удалось испить девчуге чашу вкусного напитка, настоянного на молоке, куды добавили не тока вишен, терна, яблок, трав пахучих, но и сдобрили мерочкой маслица, тем окончательно пробудив. Поелику отроковица сызнова отворив веки, торопливо качнула головой.
  И незамедлительно Яга Виевна снизила быстроту полета да легонечко качнулась вправо-влево, вместе с Алёнкой, прижатой к груди, так что у последней гулко звякнули бубенцы, подвешенные к плетеному пояску на стане. И этот звук далеко так растекся по околотку, иль все же эхом отозвался со всех сторон, всколыхнув густоту облаков. И также срыву прилепленные к коже, волосам и одежде капельки скатились вниз и словно пробели в полотнище густых паров брешь, чрез которую девчушечка сумела узреть белое приволье едва колеблющихся в волнении вод и торчащий посередь него крохотный зеленый клочок оземи. На тот малый круглый осередок землицы, нежданно, и со всех сторон, плеснули кудлатые волны, вспенив воду подле берега. И тады сразу стало ясно, что под Алёнкой и Ягой Виевной, застывших в воздухе, пролегло приволье водное, чай, величаемое морем-окияном.
  Еще малешенько и облака, досель густой морокой обступающие их, принялись скудеть, потихонечку рассеиваясь. Внезапно обок отроковицы и богини пронесся резкий порыв ветра, не просто взметнувший густые пары, а, прямо-таки, подхвативший да утащивший их куды-то вдаль и сбив там, в мощные гряды и хлопья, кажись, на грани небес и оземи. Теперь стало хорошо созерцаемо само небо, блестяще-желтого отлива, точно натертого чем-то, не имеющего солнечного али лунного светила. Каковое, впрочем, вдоль и поперек избороздили проложенные вроде мостов, али дорог, многочисленные разноцветные дугообразные ленты (один-в-один, как радуги), где особенно выделялись златые полосы, ограненные по одну сторону темно-синей, а по иную малиново-красной каймой. Поверхности тех радуг, упирающихся концами в землю, были усыпаны серебристыми звездами. Такими ясными, с лоском сияния, оное наблюдалось даже в легком движении самих их многочисленных вершин и лучиков.
  На стыке с землей дугообразные световые мосты бледнели, входя в нее едва приметными светло-зелеными ступенями и вспять того устремляясь вверх набирали яркость. Вместе с тем они не затмевали своим переливами саму желтизну небосклона, посему кругом все было зримо в привычном для девчуги ярком солнечном сиянии. Чай, поэтому и удалось узреть, что осередок омывается не морем-окияном, а всего только озерцом. Округ, которого, в свой черед, стлалась златая ковыль степи, колыхающая розоватыми, тонкими волосками, сверху сбрызнутая капелью цветов, вельми пахнущая медовым духом, ровно перестоявшимся под солнцем разнотравьем. Эта немалая равнина по одну сторону (как раз там, где в небесах все поколь ярились гребни белых облаков) завершалась лесным окоемом поперед которого виднелась небольшая деревенька. С десяток срубов (не больно отличающихся от тех, где жили славяне) были крыты простым тесом, а в стенах поблескивали голубые, мерцающие окошки, точно отражающиеся от зелени травы-муравы, покрывающей землю обапол них.
  Яга Виевна нежданно-негаданно склонилась вправо, словно намереваясь упасть так, что девчура увидела поперед себя то круглое, как и сам островок, озерцо, да шибко быстро понеслась к нему, днесь и вовсе перестав махать крылами, всего изредка вскидывая их вверх.
  - Сию озерину, - молвила богиня и говор ее низкий да единожды мягкий, чудилось, наполнил весь небесный купол, придав самим полосам еще большего движения. - Кличут-величают Сметанным. Нешто ты, Алёнушка, про него николине слыхала? - поспрашала Яга Виевна и отроковица выпучив широко глазенки, наблюдая приближения самого островка на бело-молочной водице, качнула головой. - Небось, не ведаешь ты и про рождение дочурок Лады и Сварога? - дополнила спросом реченьку богиня, и, ощутив как испуганно вздрогнула девчужка засмеялась. Да столь звонко, что с переплетенных полос и лент принялись опадать в озерцо сине-серебристые капли, вызывая немалый в ней всплеск. Яга Виевна, теперь, порывчато сдержав полет, враз зачастила крылами, единожды выровняв свое и девоньки расположение супротив оземи, да вдругорядь пойдя отвесно к ней, принялась много мягче опускаться вниз.
  - Кода-ка, - продолжила свое неторопливое толкование богиня, еще крепче поддерживая отроковицу подмышки. - Премудрая Макошь надоумила богиню Мирового Лада ступать к Сметанному озерцу, кое во пожнях приволья Синей Сварги таиться и выудить оттеда Щуку. Щучину должно было состряпать и усю пожущерить, дабы родились у Лады чада. Як и велела, дык богиня и содеяла. Щуку изловила, во печи состряпала, пожущерила, а последки косточки, на-тка, во приволье пажити и возвернула. Во луга синие, злачные, иде завсегда Небесная Корова Земун паслась. - Яга Виевна прервалась, а под ногами спускающихся наземь, четче выступил поросший зелеными травами да кустами островок, омываемый густыми сметанными водами озерка. - А спустя должный срок, - молвила богиня, опять возвращаясь к повествованию, и светло-красные ее уста дрогнули, - у Лады явились три дочуры: Жива, Марена да Леля. Жива - богиня жизни, весеннего пробуждения вод и побегов, младых и чистых душ, кои она дарует человеку при рождении, а опосля смерти паивает сурицей из Чаши Безлетной Жизни. Марена - богиня жатвы, смерти и зимы, и Леля связная с возрождением природы и любви, прибытием вёсны. А у коровы Земун тожто народился бог Велес. Наделенный силой волшбы, он явлением своим принашивал в Мир движение, череду дня и нощи, тепели и холода, бытия и смерти. Могучий и мудрый бог-оборотень, могший принимать любые лики, Велес стоймя стоит на страже свилки промеж творения и распада, не давая сему рушенью вступить в Мир.
  Голос Яги Виевны неожиданно сорвавшись, затих. Губы, дотоль легошенько вздрагивающие, неподвижно замерли, и принялись зримо сереть, словно каменея. На высоком лбу разом залегло тончайшее плетение морщин, которые, пожалуй, избороздили и все ее лицо, затемнив на нем молочно-белый цвет кожи, сменив его на серый.
  - Энто, значица мы в Синей Сварге? - поспрашала Алёнушка, она хоть и не видела богиню (прижимаясь спиной и головушкой к ее груди), однако почувствовала, как той тяжко взгрустнулось, посему в созвучие с ней прерывисто вздохнула.
  - Да, в Синей Небесной Сварге, - отозвалась немедля Яга Виевна и, на-тка тебе, склонившись, поцеловала такую нежную отроковицу в макушку, будто благодаря за поддержку. - Иде сияют ясны звезды да живут боги.
  - Ты, ему, Велесу-то, пошли весточку, дабы он припомнил про тобе и любовь вашу, - и вовсе тихонечко проронила девчушечка, восстанавливая в памяти услышанное в избушке в Верхней Нави, от Баюна да Макоши, да тотчас застыла, затаив собственное дыхание да прислушиваясь к богини.
  - Чай, ты права, може послухаю тобе и Макошь, да пошлю, - молвила дочура Вия и тяперича из ее черных глаз выкатились серебристые слезинки да скользнув по щекам, улетели вниз, нырнув в Сметанное озеро, и единожды будто забрали с собой серость и морщинки с ее лица. - Пошлю ему весточку. Да токмо ты никому-ка не калякай того, чё ноньмо ночью узрела. Не калякай того, чё тобе открылось и ащё откроется. Абы то дадено тока тобе, избранной, красивой девонюшке, Алёнушке.
  Отроковица обаче не успела ответить богине, лишь кивнула, а все потому как последняя, желая свернуть толкование, разом прекратила махать крылами. Сдержав их в раскрытом, чуть трепещущем виде и единым махом, ровно падением, понеслась к осередку. Прибрежная полоса которого поросла зелеными растениями, где на прямых, коротких стеблях покачивались листы, сверху гладкие, а снизу покрытые короткими серыми волосками (таковые большущие, могшие, небось, укрыть и саму Ягу Виевну), самую толику оттеняющиеся бело-молочностью водной глади и желтоватыми лучами спущенными с самого небосвода.
  Кончик хвоста богини коснулся оземи, оная на осередке смотрелась рыхлым белым мельчайшим скоплением песка, как кожа ее змеиного тела, приподнявшись, каждой отдельной пластинкой, дотоль лежащей взакрой, одновременно, переместилась вправо. И тот же миг вправо, в след щиточков, словно разворачиваясь, дернулся и сам хвост, и змеиное тело, распадаясь на две части. Еще один виток и со змеиного тела вниз осыпались все пластинки, высвобождая из-под себя человеческие ноги, оголенные, мускулистые, крепкие, покрытые молочно-белой коже озаряемой изнутри желтоватым сиянием. Босые стопы Яги Виевны ступили по белому песочку, поджав отдельную его рыхлость перстами, и тотчас опустив на его поверхность саму Алёнку, коя оперлась о саму землицу ноженьками, обутыми в кожаные порабошни.
  - А ноньмовскую и почем мы сюды прибыли, - молвила дочура Вия и ступила поперед девонюшки, сдержав трепыхание крыльев на спине, словно затаившихся. Богиня теперича вскинула вверх руку, обведя окружающий их окоем, и следуя тому движению, отроковица обозрела живописавшийся островок, в ближайшей дали узрев все те же мощные растения, переплетенные вьющимися голубыми стеблями, покрытыми острыми синими шипами и пятилопастными листьями. Да растущие подле них огромные грибы, чьи плоские шляпки ярко-красного цвета были усеяны белыми бородавчатыми крупинками, а высокие ножки (особлива утолщенные у основания) малешенько поблескивали серебром.
  - Энто дивный осередок, - проронила через малый промежуток времени богиня, точно давая возможность оглядеться девоньке. - Кой лежма лежит на Сметанном озерине и дарует пристанище черновым духам природы, - принялась неспешно пояснять Яга Виевна, когда оглядевшись, девчурочка вдругорядь воззрилась на нее. - Разумею, ты о том ужотко ведаешь, Алёнушка. Чё обок людей живет-поживает нежить, коя не иму души, обаче обликом схожа с человеком. Нежить сие пришлые с инаковых Миров, все больче с Миров Нави. Некие, одначе, из них рождаются в Пекле и насылают на род людской вски напасти. Да тока нежить, аки и духи природы, преже всего существа Мира Светлой Нави и рождаются они на эвонтом осередке на окраине Небесной Синей Сварги. Да ужоль посем расходятся по Яви. Нынеча ты узришь юнака духа, кой в Явь ащё не хаживал. Ему понадоба помощь... - богиня на миг смолкла, легошенько растянув уголки своих губ, - оную могёшь оказать ты, Алёнушка, а в блага дарность дух пособит и нам.
  - И, чаво энто? - едва шепнула девчужка и в созвучие тому волнению малеша выпучила вперед свои голубые глазенки, став схожей с малым лягушонком, вынутым из водицы.
  Яга Виевна теперь и вовсе громко расхохоталась, вскинув вверх голову и устремив взор в златых оттенков поднебесье, прочерченное радужными дугами. И также стремительно свернув собственную радость, впрочем, продолжая лицезреть небеса, молвила:
  - Понадоба тобе вызнать у духа, кой величается Купальский Дедок, отнюдуже с осередка вскинется в небеса радуга. Радуга по оной хаживает богиня Лада в кузню Сварога, неся в криночке сурью. Дедок, - дополнила богиня, разделяя толкование малым молчанием, точно намекая на что-то. - Он хоть и величается Дедок, обаче летами оченно юн. Да и поприще в Яви ему доколь не указано. Понеже не родился, не явился бог коему должон он служивать. Обаче росток того бога, того духа вже пора высадить в Яви. И сему богу уделом велено переплетаться с Навью. Абы и сам сын да дочь великого бога Семаргла свиты с новым явленным славянским праздником Купалой. А, прислуживающий деткам Семаргла, Купальский дедок, будять напрочь связан як со свычаями того дня, дык и с цветком, величаемым Папороть-кветка. Сей чудовый цветок нонича Купальский Дедок ужотко могет ростить. Цветок кой со веременем станет одаривать людей даровитостью отворять вские замки, искивать упрятанные клады, явным из коих всегда будут знания.
  То были времена кады по Яви, земле-матушке, боги славянские хаживали. Кады Навь от Яви али от Синей Небесной Сварги вздох межмирья отделял. Времена кады славянский люд в Нави, Ирии, Сварге боги по-свойски принимали... Абы детьми своими их считали.
  
  Глава двадцать седьмая. Солнцева сторона.
  - И чаво тяперича деять? Куды ключ сувать? - вопросил Орей, оглядывая висевшие впереди него врата в Ирий, смотревшиеся огромным златым колесом, едва поддерживаемым тончайшей паветью Мирового Древа. Его загнутые восемь спиц-лучей, сияние от которых смыкали и саму едва виднеющуюся промеж них синюю рябь, малешенько вздрогнули, и тот же миг качнулись ухваченные отростками по стану малец да кот. Однако если лучи дрогнули дабы начать собственное неспешное движение посолонь (то есть по движению самого солнца Яви), то Баюн и Орей медленно стали приближаться к самим вратам, точно отростки Древа вели их прямехонько к нужной замочной скважине, поблескивающих чуть приметными выемками на концах спиц.
  Из мест соприкосновения златых лучей и окоема, по которому они перемещались, нежданно выплеснулись широкие струи голубого, серебристого, алого пара. А миг спустя на их туманном полотнище ярко вспыхнули мельчайшие красные, синие и белые звезды, то одиночные, то собранные в стайки, а то, прямо-таки, осыпавшиеся в виде дождевой капели. За теми переливающимися крохами света затрепетав, как волосы на ветру, потянулись закрученные узкие волоконца, каковые своими игольчатыми концами коснувшись лучей, принялись иссекать из них златые, серебристые, радужные искры, частицы да совсем мельчайшую пыль.
  Легчайшее дуновение капелюшечку огладило волосы Орея и шевельнуло материю его рубахи и полотняных штанов, словно наполнив их изнутри воздухом. Посему рубаха стала пузыриться на груди, а штаны особлива в лядвиях. Чуть слышимый шорох, шебуршание, и даже скрежет, будто чего-то тягостно ползущего, разом наполнило пространство. И едва воспринимаемым биением молота о наковальню отозвалось стучавшее в груди мальчонки сердце, пожалуй, желающее выскочить ему в рот.
  - Сувать, сувать, - отозвался, наконец, Баюн, и немножечко развернув голову в направлении парящего рядышком отрока, зыркнул на него правым глазом, блеснув его златыми переливами. - Тобе б, чай, токмо сунуть куды его. Держи, дык давай-ка крепше, а то ежели обронишь, несдобровать. Небось, не ведаешь, як сим ключом дорожат враны. Кода-ка Сварог велел отдавывать ключи от Ирия ласточке, дюже вран осерчал. Да дык дернул за опахее, чё до сих пор она раздвоенный его носит.
  Орей услыхав ту молвь и того крепче сжал в кулаке ключ, так-таки, вогнав его в кожу ладони, да тягостно выдохнул, ужоль не больно радуясь, что направился в путь с таким сердитым котом, только его и пугающим. А колыхающиеся голубые, серебристые, алые туманы, на которых мерцали мельчайшие красные, синие и белые звезды, степенно принялись расходиться, приближаясь к Орею и Баюну, опутывая их, густея под ногами, по всему вероятию, превращаясь под подошвами порабошней и мягкими подушечками лап в плотные комы пара. Их тучность вмале и вовсе увеличилась так, что мальчугашка опершись о тучные облака не провалился. И тотчас отросток Мирового Древа выпустил его стан из хватки, как-то разом скатившись вниз, да пройдя насквозь само насыщенное серебристыми парами облако, неспешно затрепетал, где-то внизу.
  А мальчик испуганно качнулся взад-вперед и широко раскинув в стороны руки, взметнул ими, будто птица, намеревающаяся взлететь. Одначе плотность пара под его ногами была достаточной. Посему Орей устоял, и сызнова прижав левую руку с ключом к груди, кинул беспокойный взгляд на стоящего подле него на ином облаке Баюна. Кот между тем опустился на все четыре лапы, высоко вздернул вверх свой пушистый хвост и концом его несильно стукнул об отросток Древа Мира. После чего сам отросток распутал стан Баюна и стремительно опрокинулся наземь, устремляясь вослед своего братца, теряясь в синеве света, едва оттеняемого чуть заметными ветвями дерева.
  Отрок глубоко вздохнул, не решаясь глядеть туды, куда унеслись отростки и откуда таращились ветви Мирового Древа, да трепетала рябью волнения сине-марность небосвода, а может и самого море-окияна. Страшась, что коль посмотрит, непременно, свалится, абы в понимании не стоял, а, пожалуй, все-таки лежал, удерживаемый, в таком положении, отвесно замершим облаком. Неожиданно пахучий и сладкий аромат, точно хлебного лакомства на меду, пронесся рядом и качнул как сами туманы, так и закрученные узкие волоконца каковые испускали красные, синие и белые звезды. Сия насыщенность запаха была такой стойкой, яркой, что не только Орей, но и Баюн, широко раскрыв рты, облизали уста, будто смахивая с них ту нежную сласть. А мальчик и совсем ухватил правой рукой, плывущий подле него, густой серебристый пар, и, зажав его пухлость в длани, торопливо сунул себе в рот. Однако ощутил во рту всего-навсего малешенькие комочки снега, холодного и вельми плотно скатанного.
  - Во-во! Нахождал куды-ка сунуть, - гулко молвил кот и днесь захихикал, вельми так неприятно для отрока. Посему последний разом сомкнул рот и обидчиво зыркнул на стоящего подле на облаке Баюна, ровно, желая его огреть али дернуть за хвост. Кот, должно быть, того хотения уловил, да дернул свой пушистый, точно взъерошенный на кончике (как колючки ежа), хвост в сторону, подальче от мальчони. Впрочем, враз прекратив свой недобрый смех, качнул головой в направления врат, указывая мальцу туда только и таращиться. Поелику, как неспешно двигающийся посолонь ближайший луч (вельми оказавшийся вблизи мощным в ширину и длину) блеснул переливами злата, и словно яркой искоркой вспыхнула на нем коловидная замочная скважина. Она внезапно, вроде скользнула вниз мельчайшей горящей искоркой и замерла напротив Орея, еще мощнее замерцав, прямо-таки, как ночная звездочка на небосводе.
  И сие ослепительное сияние звездочки сразу сняло с мальчугашки всякое недовольство. Потому он, повернувшись к вратам и двигающейся пред ним спицы, поспешно выкинул вперед левую руку, направив к личине златой ключ. В след того движения, дернулось вперед и само облако, и кажись, сам луч стал перемещаться рывками, ровно чегой-то его сдерживало, али вспять слишком резво подталкивала иная спица идущая сверху. Малец крепче сжал в руке кольцо, на конце злато-переливающегося, ключа, а иной, с загибом, не мешкая, сунул в сияющую замочную скважину. Тихий скрежет и ощутимый рывок последовали, пожалуй, что одновременно. Вроде в сияющей личине кто-то цепко ухватил крючок и дернул вглубь луча, а вслед него потянул и самого отрока, и облако, плывущее под ним.
  А малость погодя ключ внезапно задергался в руке мальчика да принялся сам собой проворачиваться, всяк миг жаждая и вовсе вырваться из его перст. Да тока Орей помнил наказ Яги Виевны да Баюна и крепко сжимал кольцо, с тем дозволяя ключу поворачиваться. Резкий скрип теперь выплеснулся из замочной скважины порывом ветра, который ударил отрока в грудь. Толкнув его назад, намереваясь скинуть вниз, недозволяя войти в Ирий. И немедля ключ прекратил собственное вращение в замочной скважине, вроде ослабнув, а посем колыхнувшись, выпал в ладонь мальчугашки. Луч содеял еще один дрыг в сторону посолонь, иот личины, по поверхности самой спицы, в разные стороны пролегло восемь тонких полос. Тока в этот раз полосы были неровными, а зачинаясь от замочной скважины, отходя, значимо расширялись. Нитевидные трещины меж ними набрякли много сильней и, на-тка, словно надломились. Спица содеяла еще один рывок движения. Кады нежданно стремительно дунувший из Ирия ветер (обдавший как мальчоню, так и кота) распахнул настежь все восемь полос на луче, явив небольшой такой вход, вроде круглой, звериной норы. Златые полосы, раскрывшись, замерли не сразу, а легошенько продолжали покачиваться, и вместе с ними качался так-сяк Орей, едва устоявший на облаке, благо оно удерживало его ноги. Одначе дуновение не только всколыхнуло власы на его голове, но и сызнова вздыбило рубаху, наполнив полотняные штаны сквозистым воздухом. Ветер чуть было не сдернул с иного облака Баюна, абы последний гулко мурлыкнув, наново высоко вздел свой хвост, столь мощно распушив на теле шерсть, что стал схож с ежом, вельми так ощерившимся колючками.
  Теплое веяние воздуха проплыло окрест стоящих так, словно там за вратами правило красное солнышко, днесь несколько притемнившее златое сияние лучей. А после из образовавшейся в луче норы-прорехи долетел наигрыш свирели, каковым вторили глухие удары в бубен. И доплыл из нее нежный женский голос, выводивший величавую песню, чью молвь Орей не сумел разобрать, хотя и пожелал. Поелику он торопливо сжал в левом кулаке ключ, и порывисто вырвав из облака сначала одну, после другую ногу, шагнул на все еще дрожащую от волнения распахнувшуюся полосу. Мальчик сделал два широких шага по полосе, опустился перед образовавшейся норой на присядки, да ужоль склонив голову, вступил в Ирий.
  - Обожди мене, - сердито дыхнул, вслед отрока, Баюн, выпутывая собственные лапы из облака, да единым махом перепрыгивая к кромке полосы. Он еще немножечко постоял поперед самой норы, резво дернувшись туды-сюды, словно стряхивая с себя колючки, пригладил саму шерстку, лишь затем прыжком очутился в Ирии.
  А Орей вже будучи по ту сторону от межмирья и врат, поднялся на ноги, испрямляясь, оглядывая стлавшийся впереди него Мир, Ирий, куда уходили души людей, шествующих Путем Прави.
  Ирий, оный еще кликали Синим морем-окияном.
  Обаче то, что раскинулось впереди мальчонки и кота не больно походило на море-окиян, а явственно было сушей, схожей с Явью, где жили славяне. Абы также как и в Яви по левую сторону от пришлых стлались поля ржи, пшеницы, овса, проса, ячменя, колышущие ядрено-желтыми колосками. Иноредь промеж того насыщенно-желтого, ровного полотнища просматривались и зеленые злаки, точно зерна были поколь в так величаемом молочке. Витые снопы, аккуратно собранные в суслоны и увенчанные сноп-крышами (сберегающими от дождя) виднелись на поле в разных местах. Словно собирали на пожне урожай не сразу, все больше оставляя в суслонах дозревание зерна.
  Раскинувшееся приволье соприкасалось на небоземе с небосводом, который поражал своей нежной лазурью, перемешавшей голубизну с зеленцой, может потому, как в нем отражались темно-синие полянки цветов то там, то сям разбросанные по глади ослепительно-желтой пожни. Сами злаковые поля, разметавшиеся с одной стороны, ограничивала ездовая двухколейная полоса, по оной не раз катили сноповозки да телеги, и чья середка густо поросла зеленой травой усыпанной яркими белыми, розовыми и голубыми пупавками. Цветка, каковой славяне так величали, ибо их тонкие лепестки окружали возвышающийся желтый пупок.
  Сию дорогу, середина которой трепыхала головками пупавок, по иную сторону плотно обступил лесной край. Могучие, высокие пихты, ели, сосны, лиственницы, в малахитовых убранствах перемежевались с крупными клочками дубрав, осинников, липняков и березников, чья зелень листвы будто лоснилась от гладкости. Все, как на подбор крепкие с толстыми ровными стволами деревья, поражали взор плавностью коры и раскидистостью крон, а мощные ветви имели множество ответвлений. Земля же в лесном пределе поросла нежной травушкой-муравушкой, не больно высокой, переплетающейся со стелющимися кустарничками на которых поблескивали ярко красные, синие, черные ягодки. Плотные лохмы голубых, тончайших нитей опутывали ветви деревьев, и, свисая вниз долгими прядями легошенько покачиваясь, встряхивали бубенцами, укрепленными на их кончиках.
  И тем одиночным али вспять многоголосым динь...динь вторила громкая и яркая по звучанию птичья перекличка, не всегда выводящая трели песнопений, порой всего-навсего взывающая щебетанием. Однако высокое кле-кле, тиу-тиу, цик-цик, чак-чак перемешивалось прекрасными раскатами песен выводимых соловьями. Их раздольное "дью...дью" не заглушало дотоль услышанный Ореем наигрыш свирели, сопровождаемый глухими ударами бубна и нежного женского голоса.
  Дуновение ветра, едва ощутимого, несло на себе сразу множество запахов. Не только кислость зелени и хвои присущей лесам, но и сладость выспевшего на солнца зерна, перемешанного с соленым духом скошенной травы, горечью вскопанной земли и свежестью прошедшего намедни дождя.
  Впрочем, ни даль оземи, ее запахи иль цвета поразили в первый момент мальчоню, а раскинувшийся над ним лазурный небосвод, точно колыхающаяся озерная водица, прозрачная и чистая, сквозь кою, кажется, просматривались ползущие по сине-песчаному дну белые туманные сгустки и полосы облаков.
  Ни звуки Ирия тронули отрока, а расположившиеся на небесном куполе, тут зримо выгнувшемся покатостью и с тем отдаляющим его середку, три солнышка. Коловидные, сияющие они поместились в небушке прямехонько друг за дружкой, будто удаляясь от врат и, единожды, уменьшаясь в размахе. Посему ближайшее солнышко (в виде боляхного колеса) испуская кайму бледно-желтого света, сей едва приметной рябью касалось самой землюшки. Точнее даже грунтовой дороги, перемешивая на ней цвет песочной оземи и ярких всплесков пупавок. Иное солнце, вже уступающее первому в размахе, занимало почитай срединное место на небе, словно тутова главенствуя, и собственной яркостью, наполненностью златыми переливами, точь-в-точь, повторяло красно солнышко Яви. Меньшое из светил, зависало в самом удалении, втрое, а то и вчетверо уступая первому из своих собратьев, одначе, вспять иным, имея насыщенно боканный цвет, дюже слепящий очи мальца.
  - Эвонто, чё? Нешто три солнца? - едва выдохнул Орей, поражаясь увиденному в Ирии и теплоте окутывающей его, да будто убаюкивающей песенными погудками.
  - Яснее ясного, - сразу отозвался Баюн, и, занявши место обок мальчугана, боднул его головой в лядвею, жаждая не то, чтобы пробудить, а, так-таки, не дать уснуть. - Сие ж Ирий, солнцева сторона, иде безлетно правит лето. И солнце красное, солнце ясное тутока кажной эре положено, кажному люду. Абы загодя дык создано, мур..мур. То могучее, стареющее Ра, допрежь в Яви правящее, а ноне ушедшее с инаковыми временами и людьми. Во середочке поместилось солнце, нонича в Яви властвует, Хорсом светлым величаемое. А меньшое, кое с вышины зарится, ащё доколь не взошедшее в Яви, Макошью в полотно Мира не вплетенное. Эвонто усё чудо-чудовое, диво-дивное николеже мною не зримое, токмо слыхиваемое от вранов, мур...мур.
  - Дык, эт чаво, - едва ворочая от волнения языком, протянул отрок, и, склонив голову, воззрился на ластящегося к нему кота. - Ты сюдака раньче не хаживал? Не хаживал в Ирий?
  - Николи, мур...мур, - ответствовал Баюн и тотчас перестав тереться о материю штанов мальца, перевел взор с него на лазурные небеса, сей миг пошедших более мощной зыбью волнения и вроде как блеснувших переливающейся красной молнией. - Нашто мене сыдакась хаживать. Я ж в Нави живу-поживаю, в услужении Яги Виевны числюсь. Об энтой солнцевой стороне обаче слыхивал я от врана, каковой тута кода-то стражем стоял.
  - А як же мы тады? Коль ты в Ирии не бывал? Як же живую воду разыщем? - затараторил Орюшка, и в том волнении поднял вверх обе руки, прикрыв находящийся в левой длани ключ еще и другой пястью. А позади стоящих мальчика и кота нежданно срыву дернулись спицы златых ворот-коловрата, своими загнутыми лучиками касаясь как землицы, так и небушка, высекая из них искры все серебристые, красные, голубые, златые. Нора али калитка, кою отворил ключ ворона, в след движения врат и сама дернулась, вельми стремительно свернувшись в единую искру, малую кроху замочной скважины.
  - Вох! -испуганно вскликнул мальчуган, оборачиваясь и наблюдая за тем как шибко быстро сомкнулся проход и ворота продолжили свое неспешное движение.
  - Ни то тобе должно полошить, аки мы водицу разыщем, - протянул Баюн, и легошенько фыркнул, точно ему чегой-то на нос попало. - А то куды-ка мы ее нальем.
  Орей услыхав больно разумную молвь кота, теперь и вовсе тягостно сотрясся, понимая, что тот прав. Абы взобравшись по Древу Мира, пройдя сквозь калитку и ужотко оказавшись в Ирии, они не подумали взять с собой какую-нибудь посудинку. Мальчонка дернул голову в направлении кота (который медлительно воссел подле его ног) словно выпрашивая поддержки али помощь. Однако вместо этого, Баюн малешенько скосил глаза влево и вверх, указывая на что-то, и отрок, следуя за его взглядом, вдругорядь вздел голову, да тотчас узрел медленно приближающуюся к ним по воздуху большущую птицу.
  - Може она тобе пособит. Финист-птица, - чуть слышно шепнул кот и тяперича прилег на ездовую полосу (зачинающуюся подле ворот) обок ног Орея.
  А Финист-птица (схожая с соколом, и вместе с тем во много раз превышающая его по виду) имела крупное крепкое тело с широкой грудью, длинный узкий хвост и широченные заостренные крылья, на которых, она будто и не летела, а тока парила. Уже такими застывшими в воздухе смотрелись ее густо-красные перья, кажется, и не колыхнувшиеся не разу. Быстрый луч солнышка срединного (того самого, которого Баюн назвал Хорсом светлым) нагнав птицу в полете, скользнул по ее оперенью и скинул с него вниз россыпь мельчайших искорок. Горящие крупинки упали на ездовую полосу, на зеленую траву и на цветки пупавки, придав кончикам их лепестков боканные тона, вспыхнувших подобно меньшому солнышку Ирия.
  
  Глава двадцать восьмая. Купальский Дедок.
  - Нешто тык могет быть, чё бог ащё не народился? Чё я старче его стану? - вопросила Алёнка, вышагивая позадь богини, и поглядывая не ее полупрозрачные крылья, усеянные тончайшими черными жилками, по виду схожими с огромными лепестками. Каковые, как, оказалось, выходили прямо из хребтины, на месте стыка с кожей слегка окрашиваясь в бело-молочный цвет, и легошенько приподнимали вверх узкую черную кожаную полосу, прикрывающую грудь.
  - Яснее ясного старче его будяшь. Да ни единого его, а и инаких, кои принесут в Явь знания, свычаи и величие роду славному, Правь славящих, роду славянскому, - проронила Яга Виевна, и, оглянувшись, мельком одарила девонюшку улыбкой, да вторили движению ее головы затрепетавшие крылья, словно желая поднять своего обладателя ввысь.
  А по обеим сторонам от идущих все также росли высоченные листы, едва покачивающиеся на коротких стеблях, переплетенные вьющимися голубыми побегами, да огромные грибы увенчанные ярко-красными плоскими шляпками (под каковым при желании могла спокойно, даже не пригибая головы, спрятаться дочура Вия). Не наблюдалось на этом островке деревьев, кустов, кустиков и даже травушки, а белый песок, лежал тут рыхлыми низкими кочками. Зато вельми много здесь было родничков, криниц, ключей каковые выбивались из землицы белыми потоками, густея по окоему, да плотной пенкой (которая появляется на остывшем молоке) по бережкам пролегая. Днесь серебристыми искорками поблескивали не только ножки грибов у основания, но и все округ, словно ктой-то те малые крохи звезд ссыпал на сам осередок. Легкий ветерок малешенько колыхал волосы богини и Алёнки, примешивая к молочному духу, какую-то сласть толи меда, толи выпечки. Впрочем, сие малое дуновение не могло никак задеть мощные и толстые листья. Поелику они сами по себе порой покачивались и ровно, как вздыхали. Несильный полумрак, каковой создавали шапки грибов, царивший на островке имел все тот же златой оттенок, а в воздухе носились ворохом порхающие бабочки, жуки, бжелы.
  - Чай, я ужоль толковала, - молвила богиня, продолжая шагать вперед по едва приметной тропке проложенной между растениями и грибами. - Чё хаживаете вы с Ореем из Нави прямехонько у Явь, у даль дальнюю, вызволять не тока сродников, но и бога Перуна. Кый заточен во приглубой пештере под землицей-матушкой, сном крепко-накрепко сморенный. Бог оный тока и могет осилить Скипер-зверя. Полетите вы тудыяк на гусях-лебедях, посречаете богов светлых, кои пособят вам сойтить во ту печору, абы сами никак пробиться скрозь преграды не могут. Тамоди вы водицей живой, кою добудет Орей, окропите бога, а опосля сурьей напоите. И восстанет Перун и вступит со Скипер-зверем в единоборство, дабы возвернуть вам сродников, а славянам мирны дни.
  Богиня тяперича и вовсе содеяла широченный шаг, сразу поворачивая влево да переступая чрез заложенную на земле выпуклину. Ее два полупрозрачных крыла (усеянных тончайшими черными жилками) неожиданно колыхнулись назад-вперед, а под молочно-белой кожей спины (озаряемой изнутри желтоватым сиянием), от тех взмахов, вельми ясно проступили выпуклые жилы и шевелившиеся нитки мышц. Босые стопы Яги Виевны также разом оторвались от песочка укрывающего землицу и вроде шагнув по воздуху, опустились уже на иной стороне бугорка.
  - А сурью ты испросишь у Лады, - продолжила пояснения богиня, вдругорядь ступая по земле и удерживая крылья в замершем состоянии. - Встретишься с ней на радуге-мосточке, кои любит она сотворять, и усе ей о стежке далеконькой вашей обскажешь.
  Алёнка и дотоль не поспевающая за Ягой Виевной ноне и вовсе перешла на торопливую скороходь. Она, прямо-таки, вбежала на бугорок вослед дочуры Вия, и сразу застыла на его вершине. Ибо узрела поперед себя небольшую полянку, поросшую малахитовыми растениями (не больно высокими), чьи крупные изогнутые перистые листочки выходили из древесной, точно кулачок, верхушки корневища. Некие из тех побегов еще не раскрывшиеся, были завернуты как улитка, и покоились поколь на корневищах. Однако красоту той кулиги составляли крупные (пожалуй, что в локоть длиной и высотой) многолепестковые цветы, средину которых составляли короткие волоконца, высоко приподнятые над листами на тонкой розовой ножке и окрашенные в чремной, златой, малиновый цвета.
  - Ох! - восторженно дыхнула отроковица, узрев такую лепоту цвета, в ослепительно желтых лучах света, спущенных с самого неба, вроде как поигрывающих серебряными и златыми горящими крошками.
  - Сие Папороть-кветка, - сказала богиня, и резко сдержала шаг подле зачинающихся растений, оные росли столь густо, что образовывали пущу. - Чудовое растеньице, кое доколь небытует в Яви. Обаче наступит веремя и ентот цвет будуть искивать славяне у ночь на Купалу, - чуть слышно дополнила Яга Виевна и срыву смолкла, словно чегой-то реченькой оборванной не довершила.
  Алёнка медленно спустилась с бугорка да поравнявшись с дочурой Вия, остановилась, оглядывая ту небольшую полянку с дивным растением Папороть-кветкой, по коло окруженную мощными грибами, легошенько вроде как покачивающими своими шляпками. Несильное дуновение днесь тронуло и сами изогнутые перистые листочки, качнуло на тонких ножках крупные цветы так, что они зазвенели, точь-в-точь, как бубенцы, подвешенные к пояску девонюшки.
  - А нашто его будут искивать? Сию Папороть-кветку? - шепотком вопросила отроковица и повернула голову в сторону стоящей рядышком богини.
  - Дык, будуть искивать дабы обресть знаний и доли, - также негромко отозвалась Яга Виевна и взгляд ее, устремленный вглубь стоящих растений, будто выхватил надобное, посему и на устах явилась улыбка, содеяв ее лицо еще красивше. - Понесла я тобе в Синюю Сваргу, абы никто-ка окромя богов сие межмирье не пройдет, не пролетит. В межмирье забудется сном вский не смеющий сюдытка хаживать. Стёжка сыдакась завсегда для смертных сокрыта.Чай, Лада поразится, углядав тобя... Да, ты, ей не гутарь, кто тобе принес, пущай сама кумекает, - и последняя молвь дочуры Вия прозвучала так скорбно, наложив на ее высокий лоб серую паутинку морщинок, ровно она запечалилась.
  - Видела я ночью той, в избе твоей, - и вовсе едва шелохнулся голос Алёнушки, больно жаждущий поддержать богиню, такую красивую и единожды печальную. - Чё, ты встретишь Велеса, он прибудет к тобе. Макошь не лыгала тебе.
  Девчужка смолкла, а растения поперед нее пошли зримой волной, точно кто-то шел внутри них, и тем ходом колыхал сами побеги. И того течения листвы заприметила отроковица да повернув голову, внимательно вгляделась в Папороть-кветку, единожды мельком узрев, как резко дернула в ее сторону взор богиня, и блеснули в уголках ее черных очей крупные полупрозрачные слезинки.
  А листва впереди девчурочки и Яги Виевны качнулась еще сильней, и тот же миг ближайшие побеги Папороть-кветки, разойдясь в разные стороны, выпустили из себя маханького духа, похожего на мальчонку годов трех. Словно перебравший еды с выпученным животом, он и лицо имел такое же круглое, с выпуклыми щеками, оные усыпала россыпь веснушек. Его загнутый, точно клюв птицы, нос собственным кончиком, кажется, касался тонких губ, а огромные лоптастые уши завершались вострыми мочками. Обряженный в долгополую, желтую рубаху без шитья, охваченную плетеным красным пояском по стану, на котором висели суконные небольшие кисы (затягивающиеся шнурами), дух имел и человеческие руки, и соломенные кудреватые волосы. А разнился с людьми, всего только цветом кожи, коя у него была зеленоватого отлива, да сидящим на голове (переплетенным стеблем с власами) ярко малиновым цветком Папороть-кветки.
  - Здрав будь, Купальский Дедок! - очень нежно обратилась к духу богиня и Аленка вслед ее приветствия вскинула вверх правую руку и приложила длань к груди, тем движением указывая на чистоту намерения и сердечность.
  - Здравия и тебе Яга Виевна! и тебе отроковица! - отозвался дух и низко склонился пред богиней и девчинкой, коснувшись правой рукой самой белой землицы островка, сотворив то, чего никогда славяне не делали. А голос его прозвучал так низко и хрипло, что коли б девчуга его не видела, подумала, ей-ей, с ней толкует старичок.
  - Зришь, привыла я девонюшку, аки и сулила. Девонюшку, Алёнушку, коя пособит тобе отнесть в Явь Папороть-кветку, - протянула богиня (кады дух испрямился), и мягко изогнув светло-красные уста, чуточку прищурив крупные глаза, погасила в них черноту, став краше и добрее. Посему ее молочно-белая кожа и вовсе зазолотилась, столь насыщенно, словно парящие в воздухе златые горящие крошки, опав вниз, укрыли ее сверху.
  - Вох! - довольно вскликнул Купальский Дедок и весь засиял, не тока ощерившись, но и пустив зябь света по лепесткам цветка пристроенного в его волосах. - Значит это ты, девонька, которая несет иную эру рождения богов и духов. Наконец, ты прибыла, чтобы отнести ростки новой жизни в Явь! Ты, Алёнушка, человеческим ходом прокладывающая путь самим богам, так как их явление всегда связано с людским движением вперед, - дух теперь смолк и залился смехом, так напоминающим зазвончатую капель дождя сопровождаемую низким растянутым окриком совы "уугуу", ровно взывающей кому-то во тьме.
  И этот чудной такой смех враз поддержала дотоль удивленно зарящаяся на Купальского Дедка девчинка, а посем вторила ему и богиня, только ее прысканье походило на раздольное дуновение ветра, оному, пожалуй, подпел тихий посвист пичужки, приятным слуху "сирьрьрь". Еще мгновение и чудные цветы Папороть-кветки качнули своими боляхными многолепестковыми соцветиями, окрашенными в чремной, златой, малиновый цвета, издав притом звонкое, нежное "динь...динь...динь", точно кто-то враз встряхнул бубенцами. Воркующими шариками (как их еще величали славяне), не просто подвешиваемыми к поясу для оберега детей, али на серьги, запястные браслеты (для веселья), а на изготовленную деревянную рукоять, коя при движении вызывала мелодичную погудку. И тотчас короткие волоконца, высоко приподнятые над листами на тонкой розовой ножке и составляющие срединку цветов, резко вздрогнули, стряхнув со своих кончиков мельчайшие красные горящие крохи, зависшие в воздухе и вельми ослепительно замерцавшие, точь-в-точь, как воспорившие от костра искры.
  Купальский Дедок все поколь продолжая тешиться смехом сдернул с пояса суконный мешочек, да ужоль ухватив его обеими ручонками потянув в стороны шнуры, расширил саму горловину на нем. Да тот же миг повертавшись спиной к отроковице и богине срыву прыгнул вверх и вперед, в полете выхватывая горловиной кисы веющие в воздухе красные крохи, стряхнутые середкой ближайшего цветка. В том порывчатом парение дух, опять-таки, подцепил горловиной ослепительные искорки и сотряс их внутрь мешочка.
  Он толком не успел приземлиться на малахитовые растения, покрывающие тутова оземь, едва тока ступив голыми стопами (густо заплетенными соломенными кудреватыми волосками) на древесный кулачок верхушки корневища (из которого в свой черед выбивались крупные изогнутые перистые листочки), как дотоль замершие возле цветов горящие крохи порывисто сорвались с места и направили свое веяние вверх. Впрочем, Купальский Дедок также не медлил, и слегка присев, рывком оторвался от корневища растения (шевельнув перистые листочки), да взлетев ввысь и вперед сызнова взмахнул кисой, поймав вглубь нее горящие искры. Дух нынче выкинул вправо руку и зараз насадил еще несколько красных крох внутрь мешочка, лишь опосля приземлился на землю. Должно стать, в трех, а то и четырех шагах от стоящих Яги Виевны и Алёнки, вже прекративших ссыпать смешки да с интересом наблюдающих за происходящим.
  А на полянке мелодичное динь...динь...динь лишь набирало мощь. И все сильней и сильней покачивались многолепестковые соцветия Папороть-кветки, сбрасывая с чремных, златых, малиновых волоконцев горящую капель света. Да все чаще и чаще сигал кверху Купальский Дедок, наполняя свой суконный мешочек искорками. Иногда он застывал на оземе, опираясь босыми стопами о листья, али корневища, в первом случае цепляясь перстами за изогнутые стволы, во втором втыкая в них маханькие пятки, да резко встряхивал кису. И тогда становилось заметным, как выпирала с обеих сторон материя кисы, а через ее серую суконь пробивались легошенькие красные полосы света.
  Впрочем, несмотря на быстроту излова искорок духом, их вмале над полянкой кружилось столько, что они своим множеством образовали огромную стайку, сокрыв и сам желтовато-ослепительный небосвод. Купальский Дедок наново опустился на малахитовый листок растения, тяперича опершись стопами о его чуть покачивающийся стебель, да встряхнув мешочек, шнурами содеял вокруг сомкнутой горловины крепкий узел.
  Лишь после этого дух спрыгнул с растения вниз, ступив ужель на саму землю, да виляя меж Папороть-кветкой, направился к отроковице и богине, покачивая сжимаемой в правой руке кисой. И сие же мгновение цветки недвижно замерли, перестав покачивать своими соцветиями. А горящие искорки (ярко блеснув) срыву осыпались вниз, да скатившись по листкам, стеблям, цветкам, словно вошли в белую песчаную почву, единожды собственным падением явив для лицезрения сам небосвод. Кой опять же насыщенно мигнув (точно усыпанное звездами ночное небо Яви) моментально погасил свои переливы, кажется, впитав в себя те горящие искорки али токмо усмирив их сияние.
  Купальский Дедок, качнув малахитовые растения, снова выступил из той поросли, раздвигая ближайшие листья. И остановившись напротив девчушечки и Яги Виевны выставив в их направление мешочек, удерживаемый за шнурки, молвил:
  - Возьми эту кису, Алёнушка, и отнеси ее в Явь. Это великий дар Небесной Синей Сварги славянам, каковой прижившись в Мире живых, будет даровать людям знания и вечный поиск счастья. Принесенная туда человеком, Папороть-кветка степенно обживет земли Яви и станет распускаться в один из праздников, который свяжет мой приход и явление юного бога, Купалы. Когда ты прибудешь в Явь, Алёнушка, выдерни нижнюю нить из мешочка и семена ссыплются, да вскоре дадут побеги, таким образом, проложив пришествие нового бога славянского рода.
  Девонька, не мешкая, протянула руку и ухватила кису, оглядывая и удивляясь теплу, исходящему от нее, да едва приметному красноватому сиянию, пробивающемуся чрез матерчатые стенки.
  - Лады, Купальский Дедок, - отозвалась отроковица, прижимая к груди мешочек и переводя взор на духа, - сделаю усё як ты велишь, - и легошенько вздохнула.
  И тому вздоху вторил благодарным вопросом Купальский Дедок, каковой сызнова склонился пред девчужкой и богиней, коснувшись оземи обеими руками:
  - Благодарствую за помощь, Алёнка, человеческим ходом прокладывающая путь самим богам. Как же сейчас я сумею тебя отблагодарить?
  И девчурочка торопливо, да в том, пожалуй, опережая молвь и самой богини, сказала:
  - Надобно мене вызнать отнюдуже с осередка вскинется радуга-мосток по коей богиня Лада направиться к свому муженьку Сварогу. Абы мене на-ть встретится с богиней и выпросить у нее сурью... Сурью для ейного сынка, Перуна, упрятанного, идей-то глубоко под землицей-матушкой.
  
  Купальский Дедок резво метнул взгляд на Ягу Виевну, и легошенько качнув головой, а вместе с ней и цветком, пристроенным в его волосах, явив на тонких губах улыбку, молвил:
  - Ну, что ж... За согласие твое и помощь, и я тебе помогу. Сам к Ладе-матушке тебя, Алёнушка, провожу.
  
  Глава двадцать девятая. Финист и его дары.
  А Финист вже приблизился к стоящим мальчонке и коту, да резко пошел на посадку, сложив крылья и выкинув вперед мощные, рудо-желтые лапы. Его сильные пальцы, острыми красно-алыми и круто загнутыми когтями, прямо-таки, воткнулись в землицу, ездовой полосы, единожды ссыпав с оперенья вниз остатки искорок. Некие из них даже долетели до мальца, попав ему в лицо. Одначе они не обожгли кожу, а вспять того огладили, как дождевые капли, спущенные с небушка. Большие выпукло-бурые глаза птицы(охваченные по окоему желтым кольцом) едва пробежались по лежащему на земле Баюну и воззрились прямо на Орея. Короткий, серпообразный клюв, блеснув злато-красными переливами, приоткрылся, явив мельчайшие зубцы на верхней его части, и Финист заговорил по-человечески:
  - Живые, пошто вы прибыли в Ирий? И каким побытом сумели сыдыкась добраться? - голос у птицы слышался низким, раскатистым в котором порой проносилось "кееек...кееек". И тотчас музыка, выводимая свирелью и поддерживаемая бубнами, женским голосом, да и многоголосье птиц, стала слышаться приглушенней, словно теперь она плыла не из ближайшей дубровы, а откуда-то издалече.
  Отрок, уставившись на Финиста, однако, не всполошился его чудному человеческому говору, абы ужо и не такое видывал, не такое слыхивал. Посему, не мешкая, он вскинул вверх правую руку, приложил ее дланью к груди, и лишь после того как опустил вниз (этак указав чистоту намерения и сердечность), протянул:
  - Здрав будь Финист! Птица чудная, здешняя, - молвив больно мудрено и, сам, поразившись той разумности, может подхваченной от кота, который, кажись, ноне полностью вжался в землицу, опустив и хвост, стараясь с ней совсем слиться.
  - Гой еси, малец и тобе! - отозвалась птица и резко качнула головой, скатив вниз с оперенья яркие брызги огня, будто выпорхнувшие с-под оперенья. - Я Финист, птица-сокол, стою ноне на меже Ирия, сберегая его тишину. Дарю энтому Миру счастье и вечную молодость, абы сам бессмертен! Я приветствую всяк прихаживающего в Ирий, того, оный в Яви шествовал путем Прави, дабы проводить его дальче во Сварожьи пожни! Тык пошто ты сюдытка пожаловал? Ни мертвый, а живой, приведший за собой насельника из Верхней Нави, чуждого Ирию?
  - Сие ащё понадоба прояснить, кто кого сюдыяк прывел, - чуть слышно откликнулся, из-под ног мальчони, Баюн, и, опустив голову, уперся лбом в землюшку, словно хороня в ней свою мордочку, небось, страшась птицу сберегающую Ирий. Да только Финист ровно и не приметил толкований кота. Он даже не повел в его сторону взором, видимо, намереваясь беседовать лишь с тем, кто его приветствовал, посему продолжал взирать на мальчика, каковой качнув головушкой, молвил:
  - Мене зовут Орей и прибыл я сюды с котом Баюном, и впрямь насельником из Верхней Нави, дабы набрать живой водицы...
  Мальчик еще толком не успел досказать, как его вельми сурово оборвал Финист, часто-часто защелкав клювом и, прямо-таки, надвинувшись на него широкой грудью. Птица нынеча и вовсе шагнула вперед, когти ее острые красно-алые, как ножи точенные, блеснули в лучах всех трех солнц, а поравнявшийся с лицом отрока клюв, приоткрывшись, сердито дыхнул:
  - Може вам ащё и молодильных аблочков в Нави понадобились?
  
  - Аблочки опять же были б не лишними, - прошептал кот, он может и хотел смолчать, да в меру болтливости не сумел.
  Яркие горящие капельки вдругорядь выпорхнули с-под густо-красного оперенья птицы и, ну-тка, схлынули вниз, отлетели в стороны, окропив лицо мальчонки тем жаром, одначе не напугав его нисколечко. Орей резко вздел вверх правую руку, смахнул рукавом рубахи с кожи лица, все еще мерцающие, рыжие искорки и, зыркнув вглубь очей птицы, сказал:
  - Пошто ты Финист кумекаешь, чё та водица мне на худое дело надобна? Чаво для собя я ее выпрашиваю? Не-а, не для собя! - голос мальчугашки нежданно набрал силу, а вскинувшиеся вверх белесые ниточки бровей заложили на бело-розовой коже лба тончайшие трещинки. - Понадобилась та водица мене, абы пробудить от глубокого сна бога Перуна, сынка самого Сварога и Лады, кой токмо и сумеет осилить Скипер-зверя да высвободить славян и моих сродников из полона. Поелику я не отступлю, не струхну, ибо лез по дереву пужаясь высоты и с пустыми руками в Явь не могу возвернуться.
  Орей замолчал и торопливо ступил впритык к птице, заглянув той прямо в клюв, откуда выпорхнул легкий дымок и вроде как окурил саму кожу лица, согнав с нее не только тонкие трещинки, капель искорок, но и розовый оттенок, наполнив белизну златыми переливами.
  - Смелый, какой, - разом согнав с себя негодования, много теплее отозвался Финист и днесь дыхнул сильней. Понеже курящийся златой дымок, выпорхнув из клюва, ноне окатил всего мальчонку, не тока его лицо, кожу рук, шеи, но и впитался в одежу: рубашку, штаны, первому придав бело-златые тона, второму красно-златые.
  - Храброе сердце и отважная душа, - дополнила птица и тяперича отступила назад, кидая с тем больно сердитый взор на лежащего под ногами кота, который мог бы вступиться за отрока, обаче не стал. Вспять того он испуганно замер на землице и даже тягостно вздрогнул, будто ощутил на себе тот суровый взор Финиста. Еще миг и шерстка Баюна враз вскинулась вверх, как иголки ежа, а кончик хвоста принялся резко дергаться, так-сяк, вспенивая белый песочек и создавая обок себя легкую мороку, в коей, небось, он желал сокрыться.
  - Чаво ж Орей, ежели ты прибыл с таковым праведным хотеньем, - снова заговорил Финист и воззрился на мальчугана, с очевидной теплотой сей раз поглядывая. - Дабы добыть воду живую во спасение, да будеть по твоему хотению. Наберешь ты ее во ближайшем лесочке березовом, во любом из источников. Абы вся водица в Ирии оживляющая, спасающая, дарующая вечную благость и жизть в солнцевой стороне. Тамка же сыщешь и кринку, дабы мог унесть водицу. Токмо далеко во березняк не захаживай, ибо от пения чудесных птиц ирийских завсегда тутова останешься. Не мешкая вертайся к вратам и ухаживай во Явь, пособи богу Перуну и людям славянским. И за энто тобе воздастся. А я кода-ка обрету бога, стану не тока Ирий сберегать, но и весь твой род, абы дык мене Макошью сплетено.
  Малец довольно выдохнул и засветился весь, ужоль так обрадовавшись услышанному. Не только тому, что может исполнить указанное Ягой Виевной и принести живую водицу. Но и тому, что будет вмале у славян, новый заступник, бог, какового Баюн звал-величал Огненным Волхвом, сын Мать-Сыра-Земли и бога Индры. Бог, который будет оборачиваться огненной птицей Финист, и Серым Волком, ведущим за собой на побоище со злом всю волчью летающую свору.
  - Блага дарствую Финист птица-сокол, стоящая ноне на меже Ирия и сберегающая его тишину, - проронил мальчик и кивнул, будучи так благодарным птице. Да только та никак не отозвалась на радость отрока, вспять сызнова резко ступила назад обеими лапами, и, вскинув в стороны широкие, и единожды заостренные, крылья, рывком подняла тело вверх, кажется, даже не трепыхнув ни единым перышком.
  - А за смелость, чё не вспужался мене птицы огненной, ты ступающий путем Прави, Орей, будешь одарен! - гулко вскликнул Финист, подавшись выше, обаче оставаясь в пределах видимости для мальчугана. Птица нежданно-негаданно вскинула вверх свои крылья, сомкнув над головой сами заостренные кончики. По ее оперенью снизу вверх пробежали горящие брызги, выскочившие прямо из-под острых красно-алых, круто загнутых когтей, каковые в свой черед точно прошлись по лучу среднего солнышка, высекая искры и вскидывая их спервоначалу на собственные лапы. Мельчайшие боканные крохи света плотно покрыли оперенье Финиста, а после и вовсе вспыхнули долгим единым лоскутом пламени. Сей лепесток, ярко-красного огня, закрутился вправую сторону, принявшись превращаться в столб огненного вихреворота, медлительно двигающегося вверх к лазури небосвода. Озерная водица, прозрачная и чистая поместившаяся в поднебесье, внезапно пошла высокой волной (да только в том месте, куда поднимаясь, стремился огненный вихреворот). Ползущий по сине-песчаному дну озера один из белых дымных сгустков стремительно всколыхнулся к ее поверхности. А когда конец огненного столба коснулся ряби воды, парное облако выпорхнуло из небосвода и словно надвинулось на вихреворот, оплетая его своими белыми туманностями, впитывая в себя, и оттого расползаясь вширь. Слышимо зашипел тот сгусток пара, в нем еще раз ярко взметнулись красные ветоньки огня, али только крылья птицы-сокола, а после окончательно погасли, заглатывая в себя и самого Финиста. Густое облако тягостно качнулось вправо-влево, да принялось, будто под тяжестью, опускаться наземь. По мере того движения теряя в лучах сам белый дымок. Посему когда облако соприкоснулось с землей (опустившись в нескольких шагах от отрока), от него остались лишь малешенькие космы, кои удерживали на себе переливающуюся красным светом какую-то утварь.
  - Ну, надоть же Орей, Финист тобе даровал налушник, в кый заключен тугой лук, да тул с калёными стрелами, - молвил Баюн, да вскинув от оземи голову, принялся медленно подыматься на лапы, сперва только сев, а посем ужотко встав. Все с той же плавностью движений кот развернулся, и, подступив к самому дару (оный поколь облизывали лохмотки испарений), широко раздав в стороны пучки белых усов, обнюхал лежащий налушник и тул.
  А налушник и впрямь был дивным. Плоский и словно повторяющий по виду черты лука. Он, пожалуй, что был содеян из плотного материала, обтянут сверху красной материей с густым мягким ворсом и оснащен ослепительно-желтой петлей, в каковую вставили тонкий перекидной через плечо поясок. Не менее чудным смотрелся кожаный, желтый тул по виду, ровно маханький бочонок, украшенный красным изображением Финиста, где бляшки и пластины повторяли каждое в отдельности его перышко, клюв и даже глаза. А поверх самой крышки и вовсе пролегала рудо-желтая лапа, которая выступающими красно-алыми, круто загнутыми когтями насаживала ее на сам бочонок. В небольшие петли на туле был вставлен сыромятный пояс с большущей, златой пряжкой, точь-в-точь, повторяющей дубовый лист.
  Того тула да налушника отрок никогда не видывал, потому как славяне этой ратной утварью не пользовались. Впрочем, глянув на таковые переливы света Орей, восхитившись, восторженно вздохнул. Должно стать, Яга Виевна была права, в груди у мальчугашки жила душа истинного воителя, а может и того непонятного княжича. Оттого он торопливо ступил вперед, поравнялся с котом, и присев на корточки, протянул руки к налушнику. Да начал очень бережно оглаживать его поверхность правыми перстами. Под движением его пальчиков, туды-сюды вроде как качнулся и сам ворс материи, сменив красный цвет на почти огненный, чай, жаждущий возгорется. Орей все с той же медлительностью положил подле ноги ключ от врат, и, придерживая налушник обеими руками, бережно его раскрыл, сняв одну из половинок (плотно вошедшую в иную), освобождая, таким побытом, сам лук.
  Да тот же миг громко охнул!
  Ужо так раскатисто, гулко, может статься, тем вспугнув в ближайшем к ним березовом лесочке птах. Посему они, дотоль приглушенно певшие, махом нарастили мощь своих трелей, и, немедля к ним присоединился отдаленный напев свирели. А мальчонка то охнул, все по причине дюже распрекрасного лука, каковой улегшись на песочек, блеснул огненно-красными переливами. Это был чудное оружие, оное Орей никогда не видел. Поелику у них в деревеньке луки походили на плавно изогнутую дугу. Сей же хоть и был загнут дугой, но совсем по-иному. Ибо его деревянная основа (величаемая "кибить") расходилась двумя плавно выгнутыми плечами, от рукояти до обоих концов. Спинка лука, направленная на цель, переливалась густо-красным цветом, а противоположная сторона (живот), вельми гладкая, вспять поблескивала алыми тонами. Костяными, ослепительно-желтого цвета, точно шедшими заподлицо, были и концы оружия, куды надевались петли тетивы. Сама же тетива тонкая, лазурная мерцала яркими горящими брызгами, ровно снятыми с оперенья Финиста. Орей ведал, что тетиву не надевали на лук наглухо, снимая, когда оружием не пользовались, дабы не ослабить ее. Виденная же им на луке тетива вспять смотрелась крепко натянутой, будто уже готовая к использованию.
  Мальчик поднял оружие на руки, и, ощутив его легкость, качнул вверх-вниз, вправо-влево так, что не только зазвенела струна, но и сами кибити на нем скрипнули, аль завыли, ужотко таким оно казалось тугим. Мальчугашка тяперича и сам качнул головой, оно как таким тот лук был большим, не для его рук творенным, и видать даренный на грядущее его. Со всей осторожностью, абы и держать это переливающееся красно-желтыми цветами оружие, стало волнительно, он вставил верхним концом лук в налушник, а посем прикрыл другой его половинкой.
  Да тотчас подтянул к себе тул, чью крышку прикрывала рудо-желтая лапа. Впрочем, мальчонка, перво-наперво, огладил перстами, да ощупал сыромятный пояс и златую пряжку, поражаясь тонкости жилок проступающих на дубовом листочке. Пояс в свой черед крепился с тулом, будучи вставленным в петлю. Орей, конечно же, созерцал у старших в деревне пояса, которыми они подпоясывались, направляясь на охоту, но никогда не зрел такой красивой, сияющей пряжки.
  Все поколь продолжая дивиться всему сразу и каждому дару в отдельности, малец теперича бережливо придержал тул и открыл крышку на нем так, что, слышимо, щелкнули круто загнутые когти, дотоль насажанные сверху на него, вроде как раскрываясь. Он положил крышку, и, придерживая сам тул левой рукой достал из его недр татаранку, как называли стрелу в его деревеньке старшие. И тут опять стрела была сотворена не как обычно из древесины: березы, ели, сосны, а из чего-то иного. Ибо тонкое ее древко переливалось красно-алым цветом, поблескивал златом вострый наконечник, да едва колыхались тонкие волоски на девяти густо-красных перьях, будто снятых с самого Финиста.
  - Тугой лук, коему подвластно всяко ра-стоянье, - вставил Баюн в образовавшееся безмолвие, в котором неподвижно застыв, да отворив рот, любовался своим даром мальчик. - Калёные огненные стрелы, не ведающие промаха. Чай, Финист милостиво наделил тобе, кубыть пред тем сгоревши у полыме.
  
  Глава тридцатая. Богиня Лада.
  Алёнка неспешно шагала вослед Купальского Дедка, иногда оборачиваясь и желая за растущими позади нее высоченными листами, переплетенными вьющимися голубыми побегами да соседствующими обок них огромными грибами(увенчанных ярко-красными, плоскими шляпками), разглядеть оставшуюся на полянке Ягу Виевну. Девонька ступала еще потому неспешно, по едва начертавшейся впереди тропке, понеже сам дух и вовсе еле-еле двигался, хотя весьма часто семенил ногами. Оно как будучи таким маханьким не мог вышагивать скорее. Яга Виевна, впрочем, позади не виднелась. Богиню как-то разом заслонили грибы, али может она и сама утаилась, не желая, чтобы ее узрела богиня Лада.
  Яркая вспышка света неожиданно явилась на небосводе и словно молния с остроносым наконечником стрелы воткнулась куда-то в островок. Оставшиеся опосля ее движения легчайшие курящиеся пары зримо в блестяще-желтых небесах принялись виться промеж друг друга (точь-в-точь, как долгие ленты), меняя окрас, особенно выделяя златую полосу в середке да прихватывая ее по обеим сторонам синей и малиновой струями. Еще малость того витиеватого перелива и ужоль-ка в небушке пролег новый мосток-радуга, поблескивающий лощеными полосами и опершийся одним концом об островок в Сметанном озере.
  - Бежим! Шустрей! - громко крикнул Купальский Дедок и вельми рьяно снялся с места не то, чтобы шагом, а, прямо-таки, огромадными прыжками. Да вже через малую толику времени преодолел большущий промежуток, и, перемахнув чрез ближайший гриб (шляпкой своей нависающей над торенкой) приземлившись прямо за ним, сокрылся с глаз отроковицы
  - Погодь! Погодь! - взбалмошно воскликнула Алёнка. Она дотоль зарилась себе за спину, посему не сразу приметила, как сиганул от нее вверх и вперед дух, лишь его услышала. Впрочем, девонюшка также не стала медлить, и спешно перейдя с шага на бег, понеслась по тропочке вперед, пугаясь потерять своего проводника, и с тем не повстречаться с Ладой.
  Однако отроковица зазря тревожилась. Ибо стоило ей выскочить с-под нависающей шляпки гриба, как поперед нее на поверхности стежки (ровно выстланной белым песочком) явился Купальский Дедок. Он внезапно яростно качнул головой и мотнувшиеся из стороны в сторону соломенные волосы, будто встряхнули на себе Папороть-кветку. Лепестки цветка (восседающего на голове) взметнулись вверх, оставив послед собственного движения малиновые потоки света, да точно крылья уже в следующий сиг подняли своего обладателя сызнова выспрь. И столь высоко, что Алёнке, вскинувшей взор, почудилось, дух перепорхнул через выступившую впереди, и, врезавшуюся в оземь концом, радугу и, на-тка тебе, улетел куда-то ни туда.
  На стыке с землей дугообразный световой мост не столько бледнел, как то казалось раньше, сколько перемешивался с белым цветом песка, да оттенялся зеленью растений. Легкая морока, плывущая подле, несильно покачивала ленты на радуге, делая их не прочно связанными, вроде как перебираемые струны на гуслях. Девчурочка, резко сдержала бег, и, замерла, стоило только поперед нее выступить тому мостку, опирающемуся на стежку и точно подпертому грибом (растущим рядышком). Поверхность радуги собственным завершием, пролегая по ярко-красной шляпке гриба, оттенила сим цветом и сами полосы златого, малинового, синего да усеяла их белыми бородавчатыми крупинками.
  - Алёнка! Шустрей! - позвал отроковицу дух, оказывается, так-таки, не перемахнувший куда-то ни туда, а всего-навсего застывший рядом с радугой, да в сиянии ее света заслоняемый зелеными листами растения. - Шустрей, - дополнил Купальский Дедок, - а то не ровен час Лада-матушка уйдет на иной мосток и тогда придется бежать нам в след нее.
  Дух тяперича резво вспрыгнул на радугу, прямохенько на ее златую срединку, коя под голыми подошвами его ног, малешенько качнулась вниз-вверх, да протянул навстречу девоньке руку. Алёнка, дотоль с широко раскрытым ртом разглядывающая радуга, не больно торопясь сделала опасливый шажок. Одначе поглядывая на подбадривающего ее Купальского Духа, часто-часто переступающего на одном месте ноженьками, да взбудоражено трясущего протянутой к ней рукой, следующие шажки содеяла более проворно, и, подступив к краю мостка, снова замерла подле синей полосы. Отроковица протянула руку и осторожно коснулась перстами самой полосы света, сквозь которую созерцался белый песочек, покрывающий оземь, всего только, что принявший голубой оттенок. Впрочем, стоило Алёнке надавить на поверхность полосы, которая под подушечками перст прогнулась вниз, как разом послышалась взыгравшая высокой погудкой струна гуслей. Нежный наигрыш принес с собой тоску по сродникам, утащенным Скипер-зверем и волнение за Орея, пожалуй, ради нее избравшего более тяжелое испытание. Именно поэтому девонюшка сразу пробудилась от бездействия, и, вскинув руку вверх, ухватилась за пятерню духа, да при помощи его резво забралась на радугу.
  И незамедлительно под ней и стоящим впереди Купальским Дедком закачалась златая лента, а сами стопы утонули в ее вязкости почитай по щиколотку, эдак, не давай свалиться. И нежному наигрышу гуслей (крыловидных о три струны), загудев, присоединились звуки сопели, дудки, жалейки, свирели и волынки.
  А по обе стороны от шагающих по радуге духа и девчуги, словно в туманности блестяще-желтого отлива небес, принялись появляться белые лебеди. Они, кажется, возникали из самой белесой мороки, а может только впитывали ее в себя. Однако каждый раз представлялись чисто-белыми птицами, с чуть рыжеватым отливом перьев на голове и изогнутой длинной шеей. Их маленькие, розовые лапы были прижаты к телу, красные клювы опущены вниз, а черные, как бусинки глаза поглядывали на Алёнку. Лебеди казались замершими, али окаменевшими и только чуть трепещущиеся в распахнутых крыльях перья указывали, что сами птицы живы, всего-навсего приглядываются к ступающим вверх по радуге.
  - Будут когда-то говорить, - молвил нежданно Купальский Дедок, шагающий поперед девоньки, коя крепко держала его пясть в ладони. - Что вселенский свет, схож с птицей-лебедем, который удерживает в своем сердце само солнце. Потому игра гуслей всякий раз вызывает видение этой птицы... Птицы, лебедя, каковой взмахом крыла творит лад в Мире, словно сопрягая струны гуслей и саму жизнь, - сказывая о чем-то таком неведомом, удивительном даже для Алёнки.
  Дух смолк и тотчас позади них белый лебедь резво взметнул крылами. Он срыву ударился о синюю полосу радуги, и, войдя в ее поверхность, пустил округ малую зябь. А вместе его касания со световой лентой неожиданно вспыхнула серебристая звезда, такая ясная, яркая, наблюдающаяся в легком колыхании ее многочисленных вершин и лучиков пущенных в разные стороны.
  Под ногами Алёнки же вязкость златой полосы с каждым шагом вверх увеличивалась. Чудилось, не столько снижая саму торопливость шага, сколько не давая удерживаемой ею ноге соскользнуть вниз. Хотя поколь взбирались, на сей покатый мосток, девчушечка не раз взмахнула руками и качнулась туды-сюды, выуживая ноги из студенистой полосы. Порой и вовсе желая опуститься на карачки и, таким побытом, продолжить свое восхождение. А осередок тем чередом окруженный, бело-желтыми, точно взбитыми, водами Сметанного озера, оставался внизу, поражая с высоты малахитовостью зелени и иноредь проступающими поверх них красными шляпками грибов.
  Отроковица сызнова резко выдернула ногу из златой полосы, и услыхала как гудению гуслей (весь тот срок ее сопровождающих) с подпевающими им сопелью да волынкой, нежданно примешалось едва слышимое "дзинь...дзинь".Ровно изданное ейными бубенцами, подвешенными к пояску и днесь касающихся кисы даденной духом. И девонька не мешкая остановилась, пристраивая ногу поверх ленты света. Она выпустила из хватки правую пясть Купальского Дедка и торопливо ощупала поясок, кису и бубенцы на нем, страшась растерять как первое, так и второе. А ужо в следующий морг приметила как легким волнением златой полосы, по которой они с духом шли, отозвалась малиновая, а потом и синяя, вроде как малешенько опустившись вниз. Впрочем, световые ленты опустились вниз попеременно, спервоначалу малиновая, затем синяя, и с тем наново и много сильней качнули златую дугу, пролегшую посередке.
  Алёнка поспешно вздела вверх голову и увидала, как в макушку мостка (кружалом выпирающего выспрь), воткнулся конец иной радуги. Он вплыл в нее срыву, словно разорвав на две части мосток, да принялся перевивать промеж себя цвета и полосы. Спаивать в единое целое ленты радуги, одновременно, меняя по окоему саму расцветку на ней, с синей и малиновой на зекрую и кумашную. Ауже в следующий момент времени, в той свершающейся вязи полос, проступил образ женщины, неспешно шагающей и несущей в руках небольшую глиняную, лощеную кринку с крышкой. Обряженную в ярко-желтую рубаху с отложным воротом и короткими до локтя рукавами (по краю имеющих пышную оборку), да густую белую поневу, чередующуюся более узкими синими, красными, златыми полосами.
  - Ох! - горестно вскликнула Алёнка, - запоздали!
  И оттого горько окрика махом перестали трепетать перышки на крыльях лебедей, туманностями витающих впереди, и они словно горючие каменья попадали на поверхность радуги, мгновенно вспыхнув на ней серебристыми переливами звезд. И свет тех серебристых светил, ослепительно-призывный, пустил ярую волну по обеим полосам радуги (окончательно сменив тона на зелено-голубой и красно-алый), оная докатившись до иного мостка, качнула на его поверхности саму богиню, вряд ли женщину, бабенку. Последняя, сразу замерла на месте и перевела взор на духа да девонюшку.
  Образ богини супротив того, что кады-то явился Алёнке, Макошью, был не туманным, а зримым. Посему с легкостью наблюдалась статность и красота старшей Рожаницы, при ее небольшом, в сравнении с Ягой Виевной, росте. Полногрудая, с узким станом и неширокими плечами, Лада, хоть и чудилась старшей, смотрелась вельми моложавой, коль не юной. Словно ее, супротив даже Макоши, время не старило и даже не считывало лета. Каплевидное лицо Богородицы завершалось выступающим подбородком, а мягкий, крупный лоб лоснился, как у деушки. Крупные очи Лады, темно-синего цвета, напоминали ясное летнее небо Яви так, что порой казалось от черных зрачков курясь, отходили малые ряби белых облаков, приносящих в полуденный зной, тень. Большой с горбинкой у основания нос, впалые щеки да нежно-алые, точно с вкраплениями златых полос губы придавали старшей Рожанице еще пущей нежности, благолепия. И даже столь непривычные угловатые скулы, в сиянии златых переливов бело-молочной кожи, не портили сей дивный образ, даруя ей еще большей пригожести.
  Стоило богини застыть на радуге, как отроковица торопливо выдернула левую ногу из полосы, и, содеяв огромный такой шаг, зараз нагнала дотоль семенящего впереди Купальского Дедка. А Лада между тем легошенько (больно дивясь чему), качнула головой и ее долгие касающиеся световых лент пшенично-златые волосы пошли волнами, коим в свой черед подсветили висевшие в мочках ушей (на тонких цепочках) крупные прозрачно-белые камушки, плеснувшие во все стороны солнечно-желтые переливы сияния.
  Алёнка, больше не останавливаясь, суетливо ступала по радуге. Она даже обогнала духа, каковой шагнув вправо, вроде как притаился, будто не желая держать пред Богородицей ответ за свои деяния. А полоса света становилась все более густой, плотной так, что каждый шаг девчужке давался с трудом, одначе она продолжала идти, страшась, что старшая Рожаница не станет ее дожидаться и вступит на соседний мосток. Еще пара шагов и правая ноженька почти по щиколотку застряла в световой ленте. Точно ее там ухватили не только за кожаную порабошню, стянутую по краям ремешками, но и за сам холщовый онуч, перевязанный поверх ноги оборами. Девчушка порывисто дернула вверх ноженьку, раз, другой, а посем опустивши взгляд, заприметила, как златая полоса принялась утягивать в себя и сами порабошни, и онучи, кажись и иной ноги. Обаче того Алёнушка не испугалась, она всего-навсего всполошилась собственной медлительности, не сразу скумекав, что все это неспроста.
  - Ты як тута оказалась? - нежданно прозвучал спрос, и нежному, чистому голосу Богородицы высоко подпели гусли, поддерживаемые скрипучей волынкой.
  Девонюшка немедля замерла, прекратив слабые попытки выдернуть ноги из полосы и вскинув взор, уставилась на богиню, чья лепота, словно восхитительная напевная мелодия, заполонила весь окоем. Осветив тем ярким, насыщенным теплом любви сердце и душу девчужки так, что ее захолонуло от сих чувств, а на глазах выступили крупной капелью слезы. Тока слезы не горшие, а светлые, радостью и теплом жизни наполненные.
  - Я, Алёнка, к тобе прибыла, абы ты пособила мене, - чуть слышно отозвалась девчурочка и вскинула в направление богини обе руки, сложив длани промеж себя, вроде выпрашивая чего-то, али моля о чем-то. А точнее, всего-навсего желая прикоснуться к этому чудному, неповторимому источнику Любви, некогда явившемуся от дыхания Рода и силой той, разрушившему темницу, в которой было заключено само Рождение.
  Лада в свой черед взметнула левую ручоньку вверх, точно переминая чегой-то долгими тонкими перстами, и тогда ж больно скоро, вроде течения в реченьки, принялась струиться златая полоса ввысь, утягивая за собой, как отроковицу, так и застывшего позади нее Купальского Дедка. Световая лента застыла, кажись, и не сразу, даже кады девчура оказалась перед старшей Рожаницей и та глянула на нее синью небес Яви струящихся из очей. И девчушечка тут же зашлась в волнение да порывисто задрожала, как рвущийся на деревце под ударами ветра одинокий листочек
  - Ну, чаво, ты? - еще с большей нежностью вопросила Лада, и протянутая ее рука нежно огладила волоски на голове Алёнушки, расправляя те, оные выбились с-под очелья. - Чай, я тобе не съем. Понеже не тем управляю, - днесь богиня и вовсе прошлась перстами, кожа на которых переливалась злато-белыми всполохами, полицу отроковицы. Полюбовно оглаживая, как сам лоб, щеки (смахивая оттуда капель слезинок), так и губы, оставляя на них сладость меда, каковой еще миг и заполонил весь рот девчуги, успокаивая и придавая смелости. И немедля, досель скользящая под ногами полоса света, неподвижно замерла, а в спину девонюшки, а точнее все же в ее ноги, врезался Купальский Дедок, едва слышно охнувший.
  - Сие ежели желаешь, испросишь ты, Алёнушка, у Яги Виевны. Толкуют сие она, богиня Мрака, могет пожущерить чадушко, - дополнила свою реченьку Богородица и, на-тка тебе, зазвончато (точь-в-точь, как летний дождик) принялась ронять смех. Единожды пустив желто-белые всполохи сияния во всех направлениях и от лица, и от одежды, и от златых сапог на мягкой подошве с заостренными, да чуть приподнятыми кверху носками.
  - То усё вздор, Яга Виевна вельми добрая и славная она. Всем пособить горазда. Мене ли, братцу, али дык самому Купальскому Дедку, - торопливо отозвалась девонька, широко разводя руки и тем движением, словно стараясь обнять старшую Рожаницу, иль тока к ней прикоснуться. Впрочем, уже в следующий момент она тягостно уронила вниз руки, прерывисто вздохнув, ибо припомнила выданные ей указания дочурой Вия: "Стёжка сыдакась завсегда для смертных сокрыта. Чай, Лада поразится, углядав тобя... Да, ты, ей не гутарь, кто тобе принес, пущай сама кумекает".
  - Да я и сама домекнула. Обаче некому сюдытка человека прынесть, окромя Яги Виевны, могшей запросто хаживать-подхаживать промеж Нави, Ирия и Сварги, - будто прочтя мысли отроковицы, откликнулась большуха богов.И так по-доброму глянула на Алёнку, что та поняла не зачем и вовсе от Богородицы таится. Понеже стоило богини воззриться в твои очи, как ты волей своей все ей и поведаешь, ужоль такой она была светлой, чистой, нежной, ровно руки ласкающей матери, которым невозможно не довериться, не отдаться. А миг спустя округ старшей Рожаницы, словно выпорхнув из ее одежды: ярко-желтой рубахи, да белой поневы чередующей синие, красные, златые полосы, закружились мельчайшие бабочки, часто-часто заколыхавшие переливающимися крылышками.
  - Нашто же она тобе, Алёнушка, в Сваргу прынесла? - вопросила Богородица, все поколь роняя отдельные росинки смеха, которые точно соприкасались с летающими бабочками и придавали им еще и кружение.
  - Дабы ты пособила, сынку своему, - удивленно молвила отроковица, поражаясь, что богиня не ощутила очевидное, да вскинувши вверх свои резко выступающие плечи, бугорками на них враз приподняла материю рубахи, качнувшей своим расшитым подолом.
  А старшая Рожаница, богиня Мирового Лада, большуха богов, покровительница женщин, детей, семейного союза, любви и женских дел тотчас перестала смеяться. На лицо ее, светлое, с молочным оттенком кожи и легким златистым сиянием наползала серая тень печали, брови тонкие, темно-пшеничные сошлись меж собой, образовав единую черту, и губы нежно-алые легохонько заколыхались, ровно вторя волнению славянской девонюшки. А пошедшие волной пшенично-златые власы, коснувшись световой ленты, пустили по ней плотную зыбь.
  - Перунушке, сынку моему? - и вовсе прошептала Богородица, и дотоль парящие вокруг нее разноцветные бабочки недвижно замерли в воздухе, сначала посерев, а посем мгновенно почернев, вроде обожженные огнем али тока болью.
  - Да! Да...да...да! - нежданно опережая девчуру прыснул реченьку Купальский Дедок, обаче так и не выглянув из-за ее спины. - Будто, ты не знаешь, Лада, кто наша отроковица? А она та самая вестница Рода, источник новой эры. Именно Алёнка принесет своему народу новые знания, обычаи, и новых богов: Перуна, Купалу, Даждьбога, Коляду. Тех, которые собственной поступью даруют возрождение новой жизни. Которые возвысят тебя Ладу - девушку, до уровня Великой Матери.
  И тотчас девонюшка, поддерживая духа, дополнила его молвь собственными знаниями, о богине, говоренными ей в свой срок старшими:
  - И ты Ладушка-матушка наполняешь Явь особым миропониманием, даруешь моим людям дивные понятия - лада. Поелику величают славянские бабенки своего любого - ладо, а те их - ладушкой. И засегда уговором важного дела является молвь - лады, а чудные пекущиеся по вёсне оладушки, становятся источником возрождения самой жизни.
  Тяперича смолкла и Алёнка, поражаясь только, что мудрено озвученному. Предполагая, что вся эта разумность ничто иное, как спряженное на волоконце ее судьбы, в избушке в Верхней Нави, Ягой Виевной, дочурой бога Вия, владыки Срединного царства Нави, имеющей ход в любые из миров Нави. Могучей воительнице, понимающей языки всех порождений Нави, Яви и Синей Сварги. Обаче в побоищах, как дотоль она говаривала, не
  принимающей участия (полагая то чуждым ее беспокойству), не принимающей сторон добра али зла, светлого али темного, поелику обе эти стихии были ей родными. Обаче...
  Обаче, определенно, имеющей на все свое мнение, а потому и влияние.
  И тогда ж, пожалуй, не в силах сдержать собственное волнение, Лада протянула в направление стоящей супротив нее девчужки руку, и, раскрывши длань, точно испрашивая помощи, али тока усилий предшествующих рождению чего-то нового... не важно бога ли, эры ли, проронила:
  - Чем? Чем могти пособить сынку своему, титечным чадушком похищенным?
  - Дай-ка мене сурью, - сразу отозвалась Алёнка, и резво качнула головушкой. И тотчас закруживший округ радуги ветер, резко стукнул ее в бок, качнув так-сяк так, что если бы не стоявший позади Купальский Дедок, сдержавший сие покачивание, девонька сорвалась вниз.
  - Ведаешь, аки сурья облыжна? - тороплива поспрашала Богородица, и рывком дернула вперед правую руку в оной удерживала кринку. Одначе так, и не дождавшись ответа, досказала сама, - ежели человек ее выпьет, одурманен станет, лишится ума-разума. Да и богу не надоть давать паче трех глотков. Сынку же моему, Перунушке, стоит и усе пять, шесть глотков испить, оченно, любый мой, он ослаб, не сразу мощь в него явится.
  Богиня и сама вроде качнулась вперед-назад, точно желая отдать Алёнке кринку, и, одновременно, не смея. Впрочем, отроковица сама торопливо ступила в направлении большухи богов и обеими ручонками ухватила не малую такую кринку, прижимая ее к груди. И тады же ктой-то, может Купальский Дедок, а может и сам Род (не всегда позволяющий богам, так открыто вмешиваться в дела людей) дернул девчужку вниз.
  И тут же пред ней блеснули испуганные очи Лады, напоминающие ясное летнее небушко Яви, от черных зрачков коих курясь, отходили малые ряби белых облаков, а потом и сам блестяще-желтые небосклон Синей Сварги. Однако уже мигом спустя Алёнка потеряла из наблюдения старшую Рожаницу и понеслась вниз, дюже скоро вращаясь и точно нанизывая на себя златые, синие, зекрые, малиновые, кумашные полосы радуги. То по отдельности, то все махом.
  Да только сей вельми скорый полет длился самую толику времени, в оном девонька, прижав к груди большую такую кринку, даже не успела испугаться, ибо ее резко подхватили подмышки крепкие руки, а в ухо низким голосом Яга Виевна успокоительно молвила:
  - Не пужайся, Алёнушка! Я возлебок! Надысь, седни и завсегда!
  То были времена кады, единый бог Род явив Миры и все их наполняющее: небо, землю, горы, реки, моря-окияны, родил Сварога, большака богов. Времена кады Владыка Мира, великий бог-кузнец, Сварог, сковав могутные цепи, связал ими все сотворенное Родом Мироздание. Времена кады в Яви, Нави и Синей Сварге все шествовало по особым законам, оные не должно было нарушать даже богам.
  
  
  Глава тридцать первая. Живая водица.
  - Лоучьши б Финист, занамест лука да татаранки жаловал нам молодильные аблочки, - недовольно молвил Баюн, вышагивая поперед отрока по ездовой полосе да намереваясь свернуть в ближайший березняк, оный рос по левую от них сторону. Кот сызнова вздернул вверх свой хвост, распушив его кончик, и инолды помахивал им туды-сюды, одначе вельми как-то резко, должно нервно.
  - Нашто они тебе, энти аблочки? - вопросил Орей. Он уже охватил стан поясом (проложив его сверху по плетеному), таким побытом, пристроив сам тул со стрелами на бок. А налушник, при помощи перекидного пояска, закинул на спину, именно так ему посоветовал содеять кот, вельми порой мудростью пышущий. Не забыл малец подхватить и ключ от врат Ирия с оземи и днесь сжимал его в левой длани, боясь обронить.
  - Нашто, нашто... Така невидаль завсегда в хозяйстве надобна, - протянул Баюн и легошенько фыркнул, будто поражаясь глупости отрока. - Чай, припрется в Навь ащё кто-нить, за аблочком. А он, на-тка, ужоль у Яги Виевны и не придетси хаживать-подхаживать у таковые дали, карабкаться у таковые высоты. Бери, мил человече, пользовайся, мур...мур.
  Мальчугашка, идущий вослед кота, слышимо усмехнулся. Не то, чтобы не поверив такой щедрости Баюна, просто думая, что коль теперь клубочек (словно из желтой шерстяной нити скрученный да яркими огнистыми зернятками украшенный), данный им Макошью, Яга Виевна прибрала, никто в Верхнюю Навь из живых пожаловать не сумеет. Понеже и так ясно не кому будет туда ход указать.
  - И то ладушки, - продолжил толкование Баюн, будучи вельми словоохотливым, и сызнова затряс кончиком своего хвоста, ровно насаживая на него парящий луч от срединного солнышка. - Чё Рарог не прилетал, довольно с нас полымя Финиста. А дык гляди-ка и я от их знича чорну шерстку на каку-нить рудую сменил бы, мур...мур. Эт я к тому толкую, чё ты на собя глянь-ка, Орей. Ежели одежа твоя боканно-златой стала, то рожа и руки кубыть посмурели.
  - Чаво? - переспросил мальчик и принялся обозревать свои руки, абы лица яснее ясного не мог увидеть. И впрямь подмечая, что кожа на обеих руках стала злато-смуглой. Впрочем, на ней никакой боли али жжения не ощущалось, ровно та смена оттенка прошла незаметно для него.
   - Ужоль ты вроде как завидливый, чё мене одарили, не тобе, - протянул Орей, разглядывая и вельми радуясь тому, что и рубаха, штаны днесь имели дивный красно-златой цвет. - Может потому как ты не здешний, як молвил Финист, пришелец из Верхней Нави, чуждый Ирию.
  - У то ащё не ясно, ладно чё ты здешний, а я пришлый, али нет. Эвонто мы попозжа уточним, - отозвался незамедлительно Баюн, обаче в этот раз не обидчиво, а вспять вроде как сопереживая.
  Кот смолк, и тут же свернув налево, направился в лежащую, по ту сторону от езжалой полосы, березовую рощу, заприметив в ней узенькую торенку, словно протоптанную людскими ногами. Прозрачный и чистый воздух в березняке далеко разносил звуки, посему слышалось, как в нем едва-едва покачивались ветви, шелестели, точно переговариваясь друг с другом листочки и перекидывалась капелью, где-то совсем близехонько протекающая водица.
  Впрочем, стоило в лесок войти, в след кота, Орею (ступив обутыми в порабошнями ноженьками по земляному оврингу), как все те малые звуки заместило пение птиц. Особлива в котором выделялась раскатистая трель соловья, ровно подлаживающаяся под наигрыш свирели. Высокие деревья в березняке перемежевались младыми, юной порослью али и вовсе кустарником, стелющим ветоньки по оземе. Обаче даже такие крохотные деревца и тут сберегали присущий им цвет коры: бело-молочной, желтоватой аль розовой. Будучи дюже ровной и гладкой, на которой не имелось каких либо признаков шелушения али отслаивания, как то бывало в Яви. Хотя наблюдались на коре тонкие, короткие, черные чечевички, придающие деревьям еще большей схожести с березами Яви. Сами стволы берез были ровными, а кроны пышными, густыми, ветви же на них либо устремлялись вверх к небосводу, либо вспять повисали вниз. Их густо усыпали листочки и то сразу крупные малахитовые, то вспять нежно-зеленые маханькие (словно давеча распустившиеся, а потому все еще клейкие), то и совсем желтые (уже готовящиеся опасть). Дивно так, но на деревцах зараз покачивались не тока пышные серёжчатые соцветия желтые, зеленые, но и бурые, небось, давнешенько иссохшие. Из чуть надломленных веточек сочился наземь тончайшей капелью березовый сок, а под деревьями (касаясь пучащихся из почвы корней) сидели крупные грибы с красно-бурыми, гладкими шляпками, и мощными расширенными к низу ножками, ужоль готовые прыгнуть в кузовок. Так, что казалось, сами березы и растущее под ними тут единожды перемешивают все сезоны от весны до самой осени. Понеже в березняке и ароматы перепутывались. И пахло там не только сладостью цветов, но и смолистостью набухающих почек, клейкостью распускающихся листочков, спелостью ягод и грибным духом.
  В подлеске соседствуя с юными березами, росли также кусты черемухи, малины, рябины. И сей кустарник покрывала, как зекрая листва лета, сбитые соцветия весны, так и выспевшие ягоды осени. Посему в малахитовости куста виднелись цветы белые, розовые, одиночные али в кистях, а подле них покачивались зеленые, иль выспевшие черные, красные костянки.
  Это разноцветье стлалось и по земле, где в низких травах перевивались ползучие с множеством ветвистых побегов кустарнички, покрытые кожистыми, малешенькими и блестящими листочками, зеленовато-белыми цветочками, местами собранными в гроздья и синевато-черными, красными, да синими плодами. Промеж которых были протянуты, едва трепеща, нити белесых паутинок, порой удерживающих на себе лепестки цветов или высохшие побуревшие листочки. А небольшие полянки (всего-навсе в несколько шагов) поражали яркостью цветов: подснежников, жарок, медуницы, молодильников, лютиков, колокольчиков, блистающими голубыми, желтыми, синими, красными цветами. Сызнова взошедшими не в свой черед, а вылезшими из оземи все вместе, должно стать, лишь для того, чтобы создать сию насыщенность, красоту да наполнить воздух цветочным ароматом.
  Земля тута была ровной, без оврагов, вымоин али углублений, столь обыкновенных для Яви, только в крохотных ямках увитых зеленым, мягким мхом поблескивали голубоватой водицей родники да ключи. В березняке не наблюдалось валежника, поваленных стволов, пеньков, будто того там отродясь не бывало, или прилежно в свой срок убиралось. И с каждым шагом с ближайших деревьев все звонче и звонче напевали соловьи, сливаясь с мелодией свирели. Еще немного и этому заливистому наигрышу стали вторить дрозды. Их щебечущие, трескучие напевы, переплетаясь с раскатистым тикс...тикс, сопровождались ощутимыми ударами бубна. Многоголосие березняка дополнялось тихими трелями, певучими ти...ти, звонким свитом, а потом и вовсе женским голосом, который будто призывая Орея, вывел молвь самой песни:
  " Вы же все не такие...вы имели славу иную,
  И дошли до нашего Ирия, здесь цветы увидели чудные,
  И деревья, а также луга.
  Вы должны тут свивать снопы, на полях сих трудиться в жатву,
  И ячмень полоть, и пшено собирать в закрома Сварога небесного.
  Ибо то богатство иное!
  На земле вы были во прахе и в болезнях все, и в страданиях,
  Ныне ж будут мирные дни"***
  Мальчонка дотоль вышагивающий по торенке, вослед кота, сразу остановился, и, вскинув голову, воззрился в переливающееся златистым светом, в нежной лазури небес, солнце красное, кое ноне не токмо в Ирии занимало срединное место, но и правило в Яви. Еще, кажется, не более мгновения и отрок сомкнул очи, свесил вниз обе руки да неподвижно замер, ровно, ослабевши. Понеже уже в иной момент его левые перста, дрогнув, разжали кулак, и выронили на землицу схороненный в ладони златый ключ. Днесь затряслись, слабея, ноги в коленях, и дабы не упасть, мальчугашка медленно опустившись, сел на оземь. Вытянув вперед ноги, и уложив тул подле себя на тропку, он, свесив голову, принялся покачиваться вперед-назад, точно желая вмале и вовсе улечься почивать.
  Обаче того ему не позволил сделать Баюн. Кот, допрежь вышагивающий по оврингу, видно почуяв слабость отрока, обернулся, да немедля остановившись, слегка оскалился, явив свои игольчатые зубы.
  - Про сие я и толковал тобе, Орей, - молвил Баюн, обращаясь к мальчику, который право молвить, никак не откликнулся, все поколь покачиваясь туды-сюды. - Чё тобе благостью станет моя пришлость Ирию.
  Баюн тяперича развернулся, и неспешно вышагивая по торенке, приблизился к мальцу. Он ступил передними лапками на вытянутые ноги мальчони, заглянув ему в лицо, и все еще скалясь, дополнил:
  - Дык усё ноньмо, аки гутарится, в моих лапах. Вотде не разбужу тобе и останешься ты в солнцевой стороне. Ибо волшбой пышит Ирий, тепель и солнце тутока, текут ото всюды кринички, да кипуны, чудовые песни звучат, ароматы диво-дивные плывут мур...мур. И той волшбе не могет противостоять душа людская, токмо божеская али жителя Нави, кому сыдакась доступ сомкнут. Ежели бы ты Орей сим ключом калиточку не отворил мене бы в Ирий не впустил, я б того диву николеже не узрел. И ноньмо не тока твой удел в моих лапах зачинается, но и, пожалуй, удел самого сынка Лады да Сварога зиждется, мур...мур. - Кот тяперича вытянул изо рта свой розовый, покрытый мельчайшими шипами, язык и облизал сомкнутые веки мальчика, а посем его нос да губы, словно собирая с них всю слабость. - Обаче не буду я больче бахвалиться своими лапами, поелику за то могу схлопотать от Яги Виевны. Аль чё хужее безлетно тутока застрять, - дополнил Баюн и вдругорядь прошелся языком по векам отрока, теперь вскидывая их вверх.
  Посему осоловелые, в первый момент, серо-голубые глазенки Орея лишь малостью погодя воззрились на кота более осмысленно. Мальчугашка, кажись, даже услыхал молвь Баюна, потому торопливо принялся шарить левыми перстами по землице, а нащупав ключ, сызнова сомкнул его в длани.
  - У, да! Лучше лапами тобе не бахвалиться, - хрипло отозвался малец, и теперь ощупал лежащий на оземе тул, торопко шевельнул плечами, и с тем качнув примостившимся на спине налушником, таким побытом, проверяя дары Финиста на сохранность.
  Орей хоть и пробудился от волшбы, однако сиг спустя сызнова тягостно моргнул, точно не желая отворять очи. Ибо кругом еще громче разливались песнями птицы и им вторили свирель, глухие удары бубна и зовущий голос женщины. Нежданно на березу, ветвями нависающую над мальцом и котом, прилетев, уселся буровато-златой соловей. Да качнув из стороны в сторону длинным, закругленным хвостом, гулко засвистел, иноредь вставляя в те пронзительные песнопения фюи...тррр.
  Баюн не мешкая, ступил вперед, пройдя по лежащим на тропке ногам Орея не только передними, но и задними лапами, да сойдя с него, остановился недалече от дерева. Он вздел голову вверх, устремил взор на поющую птичку и больно некрасивше оскалившись, произнес:
  - Пожалуй, я тобе нонича словлю и пошамаю. Понеже николи не видывал столь непонятливого певца. Чай, ты тупенек али тока прикидываешься? Не зришь, чё отрок живой? Не мерекаешь, чё Финист сюдыяк его пустил, дабы он водицы набрал? Живой таковой водицы, кою мог унесть бы в Явь да оживить ею кого понадоба.
  Соловей сразу перестал выводить свои трели и немедля смолкла музыка свирели, бубна да голоса женщины, остались звучать лишь не частые трели печужек, раздающихся с разных мест березняка. Он повел в сторону кота головушкой, блеснул двумя зернятками синих очей и человеческим, вельми тонюсеньким, голосом ответил:
  - Чё эвонто я тупенек? Просто работа у мене таковая, петь. Нешто надобно тык грубить да ащё и в Ирии, - с ощутимой обидой дополнил соловей, и враз сиганув с ветки, раскрывши крылышки, улетел кудый-то вправо, затерявшись в листве дерева.
  - От дык-то лоучьши будять, - протянул довольный кот и теперича ступил с тропки во травушку, на ходу досказав, - и ты давай-ка, Орей, подымайси. Водицу пора набирать да улепетывать. А то гляди-ка тутеньки и останешься, совсем волшбой покоренный.
  Мальчик торопливо вскочил на ноги и поспешил в след Баюна, сворачивая, как и тот с тропинки, на ходу поправляя тул (покачивающийся возле правого бедра) и оглядывая само древо да его чуть выступающие с-под земли корни, подпирающие свои сузившимися спинами красно-бурые шляпки грибов. А поперед них лежала небольшая прогалина, густо поросшая малахитовой травушкой и голубыми, да белыми подснежниками-перелесками, на оной, то там, то сям виднелись небольшие круглые, как корытца, родники. Возле ближайшего из них, окруженного по краю зелеными мягкими мхами, словно воткнутый в них стоял небольшой кувшин (чем-то смахивающий на Кринку ожившую в межмирье). Да тока эта посудинка, вспять ожившего, была варганена не из глины, а вроде как из камня. Абы на ее серой поверхности просматривались мельчайшие желтые, красные вкрапления, подобно капели, впрочем, не нанесенной туды, а идущей заподлицо. Сие был бочковатый кувшин с очень узким и длинным горлом, да витиевато выгнутой ручкой. Подойдя к роднику кот, неспешно обнюхал мох, кувшин, да приблизив мордочку к воде, обвел носом и ее саму, притом слышимо фыркнув и прерывисто встряхнув усами.
  - Може стоит испить водицы, абы совсем оживеть? - молвил Баюн, словно направляя спрос к мальчику. Одначе последний не ответствовал, потому как не ведал чего можно коту, а чего нельзя. Он тока легошенько вскинул плечики вверх, тем высказывая собственные незнания. Да поравнявшись с Баюном заглянул в криницу, голубая водица в которой не шевелилась, будучи замершей, и через чью прозрачность проглядывало донышко, выложенное мельчайшими темно-синими голышами, присыпанных сверху крошевом златого песочка.
  Отрок неспешно опустился пред корытцем с водицей на корточки, усадив туло обок правой согнутой ноги (воткнув его дно прямо в мягкие, точно перьевые мхи) и протянув руку, ухватил кувшин. Вже, не мешкая, он опустил узкое, длинное горло посудинки в родник, и черпанул им воды. И сей же миг легкий порыв ветра взметнул и остальную, досель неподвижную, водицу в кипуне вверх, коя всплеснулась узкими лепестками, точно полымя в костре, на самую толику неподвижно замерла. Но лишь затем, чтобы ужо в следующий момент времени приняться распадаться на отдельные капли.
  Орей резво выдернул кувшин из криницы и тотчас разделившаяся капель опала моросью дождя в воду, вызвав воспринимаемое слухом динь...динь, тихого звяканья, будто позвавшего его. Посему он разом сдержал движение правой руки с посудинкой, и, вскинув голову, огляделся. Понеже отроку показалось, что его окликнули старшие. А после внезапно так захотелось пить, что Орей, не задумываясь, дернул кувшин ко рту и прикоснулся к его прохладному горлу губами.
  Однако испить ему, так-таки, не удалось. Оно как то движение посудинки заприметил Баюн, досель неспешно принюхивающийся к водице, оная осыпавшись ситничком в родник легошенько так заколыхала ее поверхность, так-сяк, точно желая укачать. Поелику он, также подняв голову, сердито осклабился, выставив белые игольчатые зубы и, прямо-таки, зашипев на мальца, молвил:
  - А, ну-кася, опустил кринку! - да немедля прошелся по его подбородку поднятым кверху толстым, пушистым хвостом. Оглаживая саму кожу кончиком хвоста, кот ровно толкнул отрока в лицо, посему тот дернулся назад, усевшись сракой на землю, и воткнул в нее нижний край налушника. Долгие, колючие шерстинки хвоста пробежались по окоему нижней полной ярко-красной губешки мальчугашки и вроде как покарябали ее. Понеже последний громко ойкнул, и рывком отодвинув кувшин в сторону, пришел в себя, да недовольно вопросил:
  - Чаво делаешь? Сам же хотел испить водицы.
  - Мене можно, тобе никак, - отозвался Баюн, изогнув дугой спину и став схожим с боляхным бочонком. - А то могешь тутоди остаться.
  - Усё ты запугиваешь мене, - недоверчиво отозвался Орей, однако полный водицы кувшин опустил вниз, не решаясь пить из него.
  - Ты, чё ли не ведаешь, аки у ваших поверьях язычится, - заговорил кот и тяперича ткнул концом хвоста в сомкнутые уста мальчонки, сызнова колючками коребнув на них кожу. - Чё душа человече опосля смерти окунается в воду. Живую воду Ирия, дабы сплотиться тутова со своими предками. Погружается она в кринички да кипуны становитси единой с теми ктой в Ирии бытует. Понеже и жущерить тобе не должно ни чё в Ирии, а то гляди-ка задержишься на малость туто мур...мур. Може на лета, може на века. Сие як свершиться.
  Мальчоня дотоль поглядывающий кособоко на Баюна, чуть слышно вздохнул, должно стать, доверившись его пояснениям. Поелику установив кувшин дном в мох, принялся оглядывать саму полянку, обдумывая, чем таким сомкнуть само горлышко, чтобы в пути не разлить воду. Впрочем, в этом месте, коль, что и росло, так только малахитовая травушка и голубые да белые подснежники-перелески, ничего большего, чем можно было прикрыть посудинку. Малец, наконец, перевел взор на собственные ноги, обутые в кожаные порабошни, стянутые по краям ремешками кои косыми перекрестьями подвязывались поверх холщовых онучей. Да недолго думая положил ключ подле себя на мох и стал расшнуровываться. Кот легошенько скосил свои златые очи вбок, глянувши на отрока и легошенько фыркнув, поспрашал:
  - Чё таковое мудреное творишь?
  Орей сняв ремешки и порабошни с правой ноги, подался вперед, все поколь не поясняя собственных действий. Днесь он обхватил коленями сам кувшин, чуточку распрямляя обувку и одев ее на горло (опустив края вниз), принялся перематывать сверху ремешком, стягивая крепко-накрепко концы узлом.
  - Умно! - глубокомысленно выдохнул Баюн, когда мальчуган снявши и вторую обувку укрепил ее на кувшине ремешком. - Дык, по всему вероятию, не расплескаешь, токмо босоногому не оченно хаживать ладно.
  - Ничегось я свычный, - отозвался Орей, развертывая на ногах онучи да бережно сложивши их промеж себя, положил подле родничка на мох, туды отколь ранее поднял кувшин. Отрок сжал в левой ладони ключ от врат Ирия, правой рукой под ручку ухватил посудинку, да резво поднявшись с земли, вошел обеими подошвами ног в мох, пустив в кринице махой зыбью саму водицу.
  - Ты, чай, онучи бы тутока не оставлял, прибрал бы. Може кода-ка понадобятся, мур...мур, - протянул Баюн, поводя головой в сторону лежащей свернутой материи и слышимо фыркнул, точно оставшись недовольным ейным запахом аль видом.
  Обаче Орей не отозвался, он ужоль развернулся да неспешно вышагивая, прижимая к груди кувшин, направился к тропке, припоминая молвленное Финистом: "Не мешкая вертайся к вратам и ухаживай во Явь, пособи богу Перуну и людям славянским". Больше не желая испытывать себя на стойкость и выслушивать недовольства кота, ибо онучи, как и понятно, просто-напросто некуда было класть.
  
  Глава тридцать вторая. Водоверть, как путь в Явь.
  - Токмо одного разуметь не могу, - чуть слышно молвил Орей, переступив с ноги на ногу, абы пролегающая от врат Ирия златая полоса обжигала голые стопы. - Почему Верхняя Навь тык походит на Ирий, - дополнил он и обернулся, глянув не столько на стоящего позади него кота, столько на прореху в воротах Ирия. И через которую все еще можно было наблюдать стелющиеся поля ржи, пшеницы, овса, просо, ячменя, по одну сторону, да лесные дали, по иную, а также нежную лазурь небосвода, напоминающего колыхающуюся озерную водицу. Лишь не просматривались три солнышка, как пояснил кадый-то Баюн, являющие собой три светила Яви, погибшее, правящее и поколь не рожденное.
  - Чё ж не мудрено, кые твои разумения, тока пшы и усё, - медлительно отозвался Баюн да шибко звонко замурчал, в той своей молви, словно перемалывая реченьку. - Обаче тута не чё мудреного таки да нет, мур...мур. Абы Верхняя Навь приветствует людей таким видом кой он зрил в Яви. Ежели ты следовал путем Прави, на-тка, тобе предверие Ирия. Нетути, получи темную, зыбкую топь, предверие Пекла.
  Малец легошенько охнул. Ужоль так жег пятки златый луч, протянувшийся от образовавшейся прорехи в огромном, златом колесе-воротах Ирия, занимающем весь видимый предел неба и точно подпертый тонкими ветоньками Древа Мира. Восемь загнутых спиц колеса, имеющих единое направление, поблескивая чуть заметными выемками замочных скважин на концах, едва приметно двигались, малешенько покачивая отрока и кота туды-сюды, не столько даже вверх-вниз как то полагалось, а словно вперед-назад. И коль позади Орей видел врата, а по бокам, будто безграничное синее небо, пускающее по полотну мелкую зыбь и колыхающее ослепительно-желтые лучи раскинутые от врат Ирия, то впереди лишь долгие ветви дерева. На которых легонечко покачивались серебристо-синие листочки, багряно-огненные цветки, злато-синие крупные плоды, а на самих кончиках едва-едва удерживался ослепительно-серебристый путь, ведущий в Верхнюю Навь. Широкие струи голубого, серебристого, алого пара выплескивающиеся из мест соприкосновения златых лучей и небесного окоема, несли на себе красные, синие, белые звезды, то одиночные, то собранные в стайки, а то, прямо-таки, осыпавшиеся в виде дождевой капели. В след них тянулись закрученные узкие волоконца, каковые в свой черед, своими игольчатыми концами иссекали из лучей златые, серебристые, радужные искры, частицы да вовсе мельчайшую пыль.
  Со стороны Ирия покуда долетало многоголосье птиц, не всегда выводящее трели песнопений, порой всего-навсего слышимое щебетанием. Однако больше не воспринимались трели соловья, игра свирели али женский голос, да и запахи, правящие в солнцевой стране, теперь потеряли собственную насыщенность, и продолжал витать подле мальчика лишь пахучий сладкий аромат хлебного лакомства печенного на меду. А миг спустя многозвучие Ирия внезапно заглушил чуть слышимый шорох, шебуршание, и даже скрежет, словно чего-то тягостно ползущего и где-то очень близко. Услыхав сей шум, ровно чуждый всему живому, порывисто вздрогнул не только Орей (плотнее прижав к груди кувшин, и зажав в левой руке ключ), но и Баюн, всколыхнув дыбом всё шерсть на себе, да шибко взъерошив хвост.
  - Як же мы отсель спустимся? - протянул отрок, поглядывая на дорожку, легошенько покачивающуюся впереди и концом своим словно ухватившуюся за ветку Мирового Древа. Осознавая, что как до голубоватой стежки, так и до самих ветвей (не говоря уже о Верхней Нави) больно далеко.
  - Езжаем аки на салазках, - ответил Баюн да резво подскочил кверху и единожды вперед. Кот выставил макушку головы в сторону стоящего поперед него мальца и крепко вдарил его лбом в зад, таким побытом, сталкивая вниз. От сего удара Орей тягостно качнулся вперед, и, так-таки, не удержавшись на полосе, сорвавшись, полетел к едва покачивающимся ветвям, содеяв в полете переворот чрез голову, да враз закрыв глаза и отворив рот. Баюн одначе не просто столкнул мальчугашку, а полетел вслед него. Отрок свершил еще один переворот через голову так, что туло шибанулось по висящему на спине налушнику, опускаясь сракой на серебристую дорожку (кою кады-то создала Яга Виевна), да не мешкая, свершая крутые повороты, понесся по ней вниз. Еще мгновение и на сию стежку ужель на все четыре лапы приземлился кот, да вдругорядь боднув макушкой головы мальчишечку в спину, поехал в след него. Орей громко вскликнул, раз-другой еще в полете, а кады почувствовал плавное движение вниз на собственной сраке, отворил очи, и прерывисто выдохнув, прокричал в сторону мчащегося позади кота:
  - Погодь Баюн, як прибудем, я тебе ужоль всыплю по самую макушку.
  Ветви Мирового Древа как-то враз выступили поперед летящей Алёнки (прижимающей к себе глиняный кувшин с сурьей), тулящейся к груди Яги Виевны (неспешно колышущей двумя полупрозрачными крылами), оставляя позади межмирье которое связывало Небесную Синюю Сваргу и Верхнюю Навь. Еще малость и ветоньки дерева махом разошлись в стороны, выказывая впереди уже и саму Верхнюю Навь. Поелику показавшиеся бурые тона небес не возможно было спутать с зелено-многоцветным полотнищем межмирья, али блестяще-желтыми небесами Синей Сварги. Ветви теперь, кажется, удлинились на многие аршины, а позади вспять стали смыкаться, словно замыкая собою и сам ствол. Их отдельные тончайшие отростки (утыканные бурыми долгими колючками), колыхнули ярко зеленую листву (опушенную снизу) и качнули соцветия нежно-малиновых цветков, да крупных боканных яблок, прямо-таки, наливных, поблескивающих ровностью бочков. И вовсе хрупкая, как нити, паветь потянулась вперед, эдак, вроде вынося на себе летящих, или тока указывая направление. И тут же под ногами девонюшки и чуть покачивающимся кончиком змеиного хвоста богини проступил лесной край.
  Не больно высоко, не дюже низко. А как-то так... по середочке.
  Этот дивный лес смотрелся покрывалом крон деревьев: могучими дубами, пышными елями, стройными березами, раскидистыми яблонями, ветвистыми вишнями, и прячущимися под ними кустарниками, кустиками, мхами, травами. А в широких расселинах меж деревьев просматривались темно-синие речные узбои, плоские, круглые, зелено-голубые озера и витиеватые будто нити, голубо-синие ключи. И все это в сиянии Рудяного Солнца Мертвых широкими своими лучами расчертившего оземь и придавшего зелени кровавые тона. Супротив выглядывающего Солнца Мертвых, показавшегося с-под колоземицы верхней своей краюхой (близехонько от летящих), появилась широкая ветка реки (серо-белого цвета), в которой созерцаемо вспыхивали лоскутки алого пламени, проносились огнистые искры и выдувались крупные пузыри. От легкой ряби светло-красного полымя и сама вялотекущая водица порой отливала кровавым колыханием, а белые ее берега, в местах соприкосновения с лучами Солнца, имели багряный отблеск. Над рекой, подымаясь вверх, парили кумашные пузыри и такого же цвета плотный пар, больно густой, напрочь скрывающий видимость иного брега. Посему чудилось, что другого брега и вовсе нет, а река стелется на многие и многие версты, не имея конца и края.
  Еще самая малость полета, и паветь Древа Мира истончилась, как и перестал сквозь нее казаться сам ствол, ветви, словно став туманной дымкой али памяткой. И Яга Виевна немедля пошла вниз, да подлетев к самой бережине реки Смородины, притулила на оземь (поросшую густыми зелеными мхами)на ноженьки спервоначалу Алёнушку, а потом и сама коснулась ее кончиком собственного змеиного хвоста. И тотчас дотоль свистящее в ушах девонюшки дуновение сменилось на шипение лохмотков пламени в реке, ее бурчливое течение и даже посвистывающее выдувание пузырей.
  - Дивно, як туто землица поросла, светло стало, - протянула отроковица, шагнув вперед и оглядевши саму реченьку по бережку устланную высоким зеленым мхом. Припоминая, что допрежь того, в царящей плотной, курящейся тьме, видела сию почву выстланную каменьями, мелкой такой дресвой да хрящом, от движения ног по ней превращающуюся в песок.
  И ежели раньше здесь не имелось даже малого запаха, дуновения ветра, то ноне вельми приятно пахло сладостью цветущего луга, к которому примешивался хвойный дух лесов. А легчайшие порывы ветра легонечко колыхали волосы девоньки и богини, ковыльные, прямые одной, черные, вьющиеся другой.
  - Светло доколь вы тутоди. Доколь Рудяное Солнце Мертвых подыматься вожделеет. Доколь землица Верхней Нави вас привечает, - пояснила Яга Виевна, и, вскинув правую руку вверх, повела ею повдоль обозримого окоема (раскинувшей впереди Нави), ужоль вроде зеленого, и лишь малостью потемневшего от кроваво-красных лучей выглядывающего с-под небозема светила. Богиня теперича млешенько качнула рукой, обтянутой кожаной перстатой рукавицей, вправо-влево, и срыву сжала ее в кулак так, что из зримо проявившихся под материей косточек показались четыре длинных переливающихся коготка. Она дернула теперь кулаком туда-сюда, и блеснувшие когти словно корябнули что-то или тока сжали вмертвую хватку. И тут же в проблесках света проявился длинный железный посох, спервоначалу показавшись венчающим его четырехугольным, синим камнем, засим собственным острым концом, сразу воткнувшимся в землю.
  Алёнка, зачаровано наблюдающая за дочурой Вия и ейным дюже ярко переливающимся камнем в навершие посоха, внезапно приметила как возле деревца ветвистой вишни, первым зачинающим сподряд лесной край, а дотоль поросший кустарниками, кустиками, мхами да травами, появилась размазанная вроде тумана серая дымчатость. Напоминающая собственным очертаниям человека, тень та, так-таки, имела глаза, обвод носа, губ, космы на голове и даже распашную в основании долгополую рубаху. Вместе с тем белесость ее тела, конечностей и глаз, указывала на нее как на создание родственное все же духам, не людям.
  - Чё она на мене зарится? Эвонта тень, - молвила девчужка, обращая на ту серую дымчатость человека внимание богини. - Чай, истину, сказывают славяне, чё в Верхней Нави стекается усе мертвое, а по брегам реки Смородины хаживают тени померших предков.
  - Ан, нет, то усё суесловие, - ответила незамедлительно Яга Виевна и повернув голову в сторону вишни, дюже купно покрытой кровавыми ягодами, сердито зыркнула на выглядывающую из-за веточек тень. - Верхняя Навь пустое царство, туто-ва никто не живет, не хаживает окромя мене. Усе ступают, пройдя реку Смородину, в Ирий али Пекло. А мешкают тута, токмо боягузы, те кои страшаться хаживать дальче, страшаться жить дальче. Поелику застревают в ветвях деревов, кустов и, так-таки, за них и держаться, поколь не иссякнут.
  Богиня, толком не договорив, резко взмахнув крыльями, развернулась в сторону реки да подлетела к ее берегу, поросшему зелеными мхами, по грани опаленных светло-красным пламенем. Теперь она вскинула вверх посох, будто подцепив на четырехугольный, синий камень луч света протянувшейся от Рудяного Солнца, каковой зараз пошел мерцать темно-голубыми лепестками огня. Полымя зачалось столь рьяно, что вмале переместилось и на само древко посоха, а после и на руку богини. И коль в первом случае камень заменился на череп, гладкий, синий, словно слепленный из множества отдельных костей, посему и зрящийся полосами широких швов и пустыми глазницами. То древко, как и рука, дочуры Вия стали схожи со струями воды, льющейся откуда-то сверху единым потоком. Яга Виевна малешенько дернула посохом, ровно сбивая с него пламя, и в тот же момент из пустых глазниц человеческого черепа венчающего его, ярким светом выплеснулся мощный поток, точь-точь, как водица. Сия широкая струя плесканула прямо внедра реки Смородины, ударившись о ее поверхность...
  Али чегой-то подобное...
  Сие было сложно понять, аль разобрать...
  Да того и не требовалось.
  Однако вже в следующее мгновение, кады поток темно-голубого света, плеснувший из посоха богини, коснулся серо-белой водицы реки, по ее поверхности пошла сильная рябь. Еще толика и рябь принялась коловращаться, образуя спервоначалу малую, а засим и вовсе боляхную в размахе воронку, сим образовывая лишь водокруть, а затем и саму суводь, круговую струю над бездонным омутом.
  Яга Виевна днесь еще выше вскинула вверх свой посох, словно стараясь макушкой его человеческого черепа коснуться бурых небес Верхней Нави, да вместе с тем зримо подняла выспрь образовавшуюся воронкой, огромную в размахе суводь. Повисшую над речкой Смородиной в поднебесье, схлопывающей подымающиеся по обе стороны от суводи алые пузыри и впитывая в себя такого же цвета курящийся плотный пар.
  - Сия водоверть привестися вас в Явь. Ибо она аки и Древо Мира, и лаз скрезь берлогу бера, ёсть вход в инакий Мир, межмирье, як тому и должно, - проронила богиня и только кады девчинка перевела взор на крутящуюся в воздухе суводь, перестала тянуть ввысь посох, опустив его вниз, и наблюдаемо снизив сияние камня-черепа в навершие.
  И тотчас в небесах... бурых... али тока кроваво-темных проступила серебристая полоса, вельми лощеная, яркая. Ее поверхность, вроде как нарочно начищенная, выступила много яснее и на ней показались, спускающиеся на слазках али тока на собственных сраках образы Орея и Баюна. И ежели первый, один-в-один, съезжал на сраке, иной, пожалуй, что опирался на все четыре лапы, посему следуя послед мальца, иноредь сдерживал собственное движение. Может пугаясь отрока, а может всего-навсего не желая его обгонять.
  Едва воспринимаемо, будто в туманной мороке, проступил и образ Мирового Дерева с долгими ветвями, дотянувшимися до самого небушка, тока не бурого, а темно-синего. Легохонько покачивая на своей размашистой кроне вроде колеса висящее солнышко Яви, сияющее златыми переливами, да примостившееся с иного края серпом поблескивающую Луну. Колыхая блистающими, как серебристые звездочки, листочками, трепеща цветочками, принявшими на себя все многоцветие бисера мелко-рассыпчатого, да покачивая боканно-златыми яблочками. Сами ветви дерева на собственных кончиках ветвей удерживали ослепительно-серебристую дорожку, и точно отдалялись или бледнели по мере спуска мальчика да кота вниз. Еще малость того спуска и конец полосы коснулся самой земли, а Древо и вовсе померкло. Лишь остались просматриваться тончайшие ветоньки, к коим та дорожка дотоль крепилась, местами касающаяся полотном нежно-зеленых листочков.
  И тут же небеса, оные подпирала крона Мирового Древа, явили кроваво-бурые тона, а на их поверхности проступили белые вкрапления, погодя принявшие облик гусей да блеснувшей крохой златого света Жар-птицей. Легкий шелест крыльев птиц и пронзительное ганг-го...ганг-го, внезапно перемешалось с недовольным мурлыканьем Баюна и негодующим возгласом Орея:
  - Погодь, погодь, нонича тобе задам.
  - Як же тык? - не сводя взора с приближающегося братца и летящих в небесах гусей-лебедей, вопросила Алёнка. - Як могет быть, чё мы с тобой раньче иных сюдыка прибыли. Мы же далеко летали, да позже иных с твоего двора в Верхней Нави отправились.
  Девонька теперь опустила голову, перевела взгляд на парящую богиню, стараясь разглядеть о чем там думает. Да только Яга Виевна совсем не хоронилась, она медленно опустила вниз, все поколь вскинутую руку, втыкая край посоха в мшистую землицу, и повернувшись к отроковице, пояснила:
  - Вестимо, могет быть и не таковое. Абы в Нави веремя хаживает дык, а в Яви али Ирии, Синей Небесной Сварге по инакому. Чё ужо толды толковать про межмирье, иде оно может наипаче стоймя стоять.
  Алёнка толком даже не успела уразуметь сказанное дочурой Вия, как ослепительно-серебристая полоса дернулась вверх и резко скинула с себя на оземь дотоль съезжающих по ней мальчонку и кота. И коль первый сразу приземлился на землюшку, во мягонькие мхи босыми стопами, то второй туда же всеми четырьмя лапами, да немедля кинулся к Яге Виевне, дюже шибко спрятавшись за ее змеиным хвостом. А серебристая дороженька теперича пошла малой рябью, да стала вроде как распадаться на махунечкие лоскутки, которые точно впитывались в кровавые лучи Рудяного Солнца Мертвых, смешиваясь с их сиянием, и вгоняя в них остатки тонких веточек да отдельных листочков Древа Мира.
  - Чаво Баюн схоронилси за Ягой Виевной? Чай, прибыло веремя получить затычину, - сердито молвил Орей и шибутно шагнул навстречу сестрице, ей, так-таки, улыбнувшись, обаче грозно косясь в сторону богини и хоронящегося за ней кота.
  - И какова подоплека наддать Баюну затычин? - вопросом отозвалась Яга Виевна и широко просияв улыбкой, принялась малешенько ронять смех, которому вторили с небес гуси-лебеди, выводившие звонкое свое ганг-го...ганг-го. - Нешто он тобе без обувки оставил, али як по-инаковому огорчил.
  Отрок немедля перестал гневаться, и плотнее прижав к груди кувшин с живой водой, легошенько качнул правым плечом, вроде скидывая с него туло да пристраивая его снова на бочину. Он перевел взор на дочуру Вия, и прерывистым голосом произнес:
  - Он мене столкнул, не предупредивши! И от энтого я дюже вспужалси. Ну, а опосля...
  - Опосля он мене усе стёженьку стращал, мур...мур, - перебивая мальца, досказал Баюн, и самую толику выглянул из-за змеиного хвоста богини, блеснув златыми своими очами. - А я чё... Я токмо вожделел ему пособить, поелику и толканул. Дабы нам шибче в Навь явится.
  - Мог бы молвить, и я бы не дык вспужался, - уже более миролюбиво протянул Орей, и, переступив босыми ногами туды-сюды, приминая мох, дополнил, - а обувкой пришлось кринку закрыть, абы водицу не пролить. - Он теперь враз широко шагнул вперед, и, вздев вверх левую руку, протянул ее к богине, единожды раскрывая кулак и выставляя ладонь, на которой покоился златый ключ. - Тык, вертаю тебе, - сказал мальчик, - блага дарю за помочь, тебя и врана, того оный ключ мене дал попользоваться. Не тревожьтесь, не кому не скажу, чё удерживал сие чудо-чудное во руках кадый-то.
  Яга Виевна самую чуточку кивнула, и еще ярче просияв улыбкой, сняла с длани отрока златой ключ от врат Ирия, полностью смыкая его в собственной руке. Так, словно то не ворон им владел, а, все-таки, она.
  Алёнка, меж тем оглядевши братца сзади, тороплива ступила к нему ближе, и, перекатив по груди кринку с сурьей в левую руку, правой огладила поверхность налушника, обтянутого красной ворсистой материей, оная сразу взыграла кровавыми переливами света в лучах Солнца Мертвых, а после с той же нежностью прошлась по полотну его красно-златой рубахи.
  - Эвонто мене Финист, птица-сокол, каковой стоит на меже Ирия, сберегая его тишину, подарил, - пояснил Орей, опуская выставленную к богини руку вниз и повернув голову к сестрице, улыбнулся ей. - И налушник с тугим луком, и тул с калёными стрелами, и цвет одежи.
  - Финист, вроде як и кожу тобе опалил, оченно ты нонечка посмуревшим глядишься, - мягко отозвалась Яга Виевна, и мальчоня вторил ей торопливым кивком. Он хоть и не видел своего лица, однако, наблюдал на руках теперь будто потемневшую кожу. Алёнка, впрочем, не стала хвалиться даром Купальского Дедка, оставляя сей сказ для братца на потом. Она всего-навсего, чуть приподняла глиняный кувшин, таивший сурью, да негромко дыхнула:
  - Эвонто мене сама Лада даровала.
  И от сей тихой реченьке, широко раззявил от удивления рот Орей, поражаясь тому, чему стала очевидцем его сестрица, да с тем колыхнул головушкой. А в небесах много громче прозвучало пронзительное ганг-го...ганг-го, каковому отозвался свирельный свист Жар-птицы, и тот же миг на оземь недалече от стоящих Яги Виевны, ребятишек и Баюна упали крупные перламутровые камушки женчюга.
  - Ещежды чудо-чудовое занапрасно сроняла, - едва долетел недовольный говор Копши, восседающего на птице. И тотчас три лебедя из десяти резко пошли вниз, намереваясь приземлиться, а все иные словно замерли в поднебесье, изредка взмахивая крылами и, кажись, держась на кровавых лучах Рудяного Солнца Мертвых.
  То были времена, кады боги славянские по Яви хаживали. В Синей Сварге и Нави они опять же главенствовали. И было сие правление разумным и правильным. И были те времена еще молоды, как сами люди, как сами Боги. А неким богам и богиням лишь предстояло родиться, али возвеличиться.
  
  Глава тридцать третья. Через межмирье в Явь.
  Гуси-лебеди ступили на оземь и тотчас сложили на спине свои мощные крылья, едва приклонив головы, словно кланяясь стоящим, али тока богине, да блеснули в сиянии лучей Солнца Мертвых черными, как древесные угольки очами.
  - Чё ж, пора вам ужотко. Гуси-лебеди приносют вас в Явь, прямехонько к схрону бога Перуна, - молвила незамедлительно Яга Виевна, и вспять птицам подалась вверх, коснувшись верхушек мхов кончиком собственного змеиного хвоста. И тут же позади нее затрепетали полупрозрачные крылья, да качнулся висящий обок черной кожаной поневы на тонкой, железной цепи длинный нож. Лишь остался поколь неподвижным посох дочуры Вия, все еще воткнутый в пухлые зеленые мхи.
  Легкий порыв ветра, просквозивший где-то недалече, внезапно поднял вверх крупные лепестки цветов, и они, закружившись в воздухе, опять же махом взметнув крылышками, обратились в крупных красно-бурых бабочек.
  - Веремя, - негромко дополнила сие витание в небесах бабочек, переливающихся в кровавых лучах Солнца Мертвых, Яга Виевна, указывая на необходимое расставание. - Пора вам. Забирывайте с собой Баюна и оставите его в услужении Велеса. Абы вам выпадет с ним скорая среча. - Алёнка и досель не сводившая взору с богини, торопливо кивнула, понимая ее указания. - Гутаришь токмо ему, сей дар прислала дочура Вия, похаживающая по Верхней Нави, а больче ни чё не язычь. Веремя прибудет сам он усё постигнет, - досказала Яга Виевна, и качнула головой, всколыхнув черные, вьющиеся волосы на спине, пошедшие вроде как малой рябью. А в черных ее очах внезапно блеснули слезинки, словно задержавшиеся в их уголках. Еще морг век и они вдруг наполнились рдяными переливами света, одначе не соскользнули вниз, а, так-таки, и остались переливаться в глазах.
  - Ладно, тык и содею, як ты велишь, - ответила девонюшка и с очей ее на щеки выплеснулись крупные капельки слез, прочертив тонкие полосы на коже, а нос вельми громко хлюпнув, перекатил внутри себя, так-сяк, переживания за богиню.
  - Блага дарствуем тобе за усе, - днесь по-мужски и дюже ровным голосом отозвался Орей, да лишь плотнее прижал к груди каменный кувшин с сурьей. - За помощь, баню, добрый стол, за наше спасение, вызволение бога, и выручку из беды сродников и славян. Сего мы никады-ка не забудем! И завсегда тобе Яга Виевна добрым словом помянем!
  - Ну, ащё доколь никого не вызволили и не одолели. Сие усе впереди, - проронила богиня. Однако ей по нраву пришлась молвь мальчика, абы она растянула уголки своего широкого рта, мягко изогнув светло-красные уста подобием улыбки, да чуточку прищурив крупные глаза, погасила в них черноту, вспять проявив кайму белка, и сразу стала краше да вроде как добрее. - Токмо ведаю я Орюшка, чё прибудут инакие времена, кода-ка позабудут славяне усё мною дарованное. Обаче то будять не скоро, оченно не скоро. Вы же оба вмале сретитесь с богами и обрятеть чудовые дары. Не просто мешочек Купальского Дедка, али тугой лук и калёные стрелы Финиста-сокола, а обретете знания, волшбу и воинскую доблесть. Пущай тока сии дары завсегда будуть вести вас стёжкой Прави.
  Богиня резко прервалась, ибо Алёнка вроде малой девоньки, прямо-таки, зарюмила и из глаз её ужель ручейками потекли горючие слезы. Вже так отроковице было жалко расставаться с Ягой Виевной, коей предстояло еще долго в Верхней Нави одной хаживать. Однако ни богиня, ни стоящий подле сестрицы Орей не успели ее успокоить али приободрить. Понеже как в следующий миг, дотоль как девчужка вскинула правую руку, прислонивши рукав к очам, в толкование вступил Баюн. Он досель еще прячущийся за дочурой Вия поспешно ступил поперед, да замерши промеж нее и ребятишек, вздыбил хвост вверх и недовольно молвил:
  - У тока я никуды-ка не полечу. Ни к кому-ка инакому в услужение не пойду! Избавьте мене от энтого.
  - А куды ж ты охальник денешься! - сердито дыхнула Яга Виевна, и, опустив взор на стоящего кота, ровно осыпала сверху на него рдяно-переливающиеся слезинки, вылетевшие из ее глаз. Сии крохотные капельки, коснувшись гладкой, черной шерсти кота увеличились в количестве, да зараз вспыхнув, как искорки, зачались огнем, да таким ярым, ядреным. Пыхающие в разные стороны лепестки буро-черевчатого пламени, полностью окутали Баюна, поглотив не только его тело, голову, лапы, но и высоко вздыбившийся хвост.
  - Охти! охма! охти-мнешеньки! - визгливо заверещал кот и принялся крутиться на месте, стараясь сбить с себя полымя, али хотя бы скинуть его с собственного хвоста. Ужоль, кажись, превращаясь в огромный пылающий клубок, такой яркий, жаркий, что не только Алёнка, перестав рюмить, взвизгнула от испуга, но и Орей торопливо ступил назад. Обаче, кады чудилось, Баюн безвозвратно сгорит в огне, богиня резко выдернула из земли конец посоха, точно встряхнув в его навершие костяк головы. Из глазниц, переливающегося синими тонами черепа выплеснулся поток голубоватого пара, да закурился, заворковал в воздухе, наблюдаемо плотнея. Еще не больше нескольких вздохов и тот чудной клубистый туман резко и весьма скоро упал (точь-в-точь, как водица) размашистым потоком на крутящегося на оземе кота. Не столько сворачивая полымя на теле Баюна, сколько сталкивая его, прочь, прямо к ногам Орея.
  Серый чад пыхнул во всех направлениях, спервоначалу на котище, засим, приглушая пламя, на землицу. А малостью погодя сквозь его рассеявшиеся пары проступил живой да невредимый Баюн, всего-навсего, что лишившийся своей дюже гладкой черной шерсти, как и белых лоскутков на груди (в виде платка) и лапках (в виде сапожек), ставший ноне серо-пепельным, вроде линялым и единожды многажды присмиревшим. А поперед ног мальчонки проявились, лежащие на мхе, красные сапоги да онучи.
  - Сие тобе Орюшка от мене обувочка, - молвила Яга Виевна, опуская вниз посох и с тем придавая костяку головы в его навершие ровные темно-синие переливы, лишь облизывающие ту гладь. - Абы не был ты босоногим воителем.
  - Охты! - вместе теперь выдохнули братец и сестрица, один радуясь обнове, а другая, сопереживая столь посеревшему виду Баюна.
  И коль отрок сразу уселся на оземь, поправив, улегшийся справа, тул, да пристроив подле кувшин, принялся обуваться, то Алёнка, глянувши на сиротливо обнюхивающего свою потускневшую шерсть кота, произнесла:
  - Як же он тяперича. Такой никакой... такой жалкий с нами отправиться? А коль вспужает своим образом Велеса?
  - Велеса никто не могет вспужать. Наипаче жалкий образ Баюна, - отозвалась на спрос отроковицы богиня и громко засмеялась, точно схлопнув кружащиеся над Смородиновой рекой крупные пузыри. - Обаче Велес и сам волшбой водит. Он волх и оборотень, и ежели пожелает истый образ возвернет Баюну, - дополнила дочура Вия, резко сворачивая смех. - А вам чада напоследях молвлю, дабы вы жили по совести, значица с-вестью кою получили от богов. Держивали эвонту весть в своих сердцах да душах. Ибо сама совесть ёсть махая толика души, кою вы наследуете от своих праотцов.
  Яга Виевна замолчала и всего-навсе повела свой взор на гусей-лебедей, таким побытом, повелевая отправляться в путь. И коль Алёнушка, сызнова хмыкнув носиком, торопливо поспешила в след ставшего послушным Баюна, то Орей повязав онучи, натянув сапоженьки, да подхватив кувшин, лишь поднялся на ноженьки. Мальчугашка переступил с ноги на ногу, точно разминая сапоги, которые в сиянии буро-кровавых лучей Солнца Мертвых вспыхнули боканным цветом. Пошитые из цельного куска кожи, они были мягонькими, а подошва вспять прочная. Длинные голенища, косо срезанные доходили до колена, посему сапоги спереди смотрелись выше, чем сзади.
  - Блага дарствую, - проронил Орей, и, вздев чуть выше кувшин, крепко его обнял левой рукой.
  - Береги сестрицу, - и вовсе едва слышно протянула богиня, и кады отрок в ответ кивнул, легошенько ему улыбнулась. Ужоль сразу став такой раскрасавицей, блеснувшей молочно-белой кожей (озаряемой изнутри желтоватым сиянием), высоким лбом на каплевидном лице, светло-красными устами, да крупными черными глазами, днесь не отличимыми от людских.
  А мальчик, между тем развернувшись, поспешил ко все поколь незанятой птице. Ибо два иных гуся-лебедя, на каковых восседали Алёнка и кот, уже расправили крылья и легошенько ими взмахнули. Малец воссел на спину своей птицы, почитай подле долгой ее шеи, опустив ноги повдоль груди, так и не достав до земли (ужотко таким был тот гусь-лебедь большеньким). И тот же миг его лебедь поднял вверх саму шею, изогнув ее дугой, так дабы отрок смог ухватиться правой рукой за нее. Белые перышки на шее пошли малой рябью, и птица враз расправила крылья, да содеяв несколько широких шажочков, первой взмыла в небеса, к своей стае. И вже лишь за ней, не менее рьяно взмахнув крылами, отправились в поднебесье иные гуси-лебеди, унося на себе Алёнку и Баюна.
  Гуси-лебеди взлетели в небушко Верхней Нави так шибко, что порыв ветра чуть было не столкнул с их спин вершников. Обаче сестрица, как и братец, только крепче обхватили дугу коей изогнулась шея птицы, а кот, пожалуй, что прилег на ее спину, вжавшись в само оперенье.
  Еще малость взмахов крыльев и лебеди поравнялись с теми, каковые все то время, замерши, ожидали их в вышине. И тотчас возле них пролетела Жар-птица, блеснув желтовато-блестящим опереньем да качнув маленькой головой увенчанной хохолком. Ее долгий широкий хвост, следующей за ней в виде опахало полыхнул кажным отдельным перышком. А певучему голосу вторил нежный свирельный свист, приветствующий ребятишек.
  - Гляды-ка ещежды чудо-чудовое занапрасно сроняла, - всполошено откликнулся Копша, восседающий поверх спины гуся-лебедя и, кажись, даже не держась за ее шею. И лицо духа узенькое такое, с костлявым носиком, выступающими скулами, вельми морщинистое и вовсе избороздили махунечкие трещинки, ровно землистую кожу на нем посекли. А красные глаза его, почитай, что без белка и зрачка, сочетающиеся цветом с пышными усами и длинной до пояса густой бородой, ярко вспыхнули. Ужотко таким он казался недовольным. Копша все также был одет в красный кафтан с длинными рукавами да стоячим воротником, прихваченный желтовато-блестящим пояском, и обут в синие сапожки со златистыми подковами. А на голове его восседал синий колпак, легошенько сместившийся в бок, а посему показывающий лишь жалкую поросль златых куделек на лбу.
  Птица, на которой восседал Копша, сразу зашла за лебедя Орея, также как и гусь Аленки, поравнявшись друг с другом. Впрочем, они оставили меж собой небольшой промежуток, чтобы не касались чуть колышущиеся их крылья. И тотчас за ними выстроились птицы, на оных восседали Бешава и Багрец, один вослед Копши, иной за девчинкой. Братья колтки дюже довольные, придерживались за перышки гусей-лебедей, выхватив их из самой шеи, да немножечко покачивали небольшими головушками увенчанными веточками бузовника, где теребились от движения не только зеленые листочки, но и перекатывались так-сяк черные ягодки. Их личики у каждого по два, одно на голове, другое на животе, являли малешенькие, с вздернутыми кверху кончиками, носики, небольшие, с чуть очерчиваемыми губами, ротики и глазики. У Багреца желтые, у Бешава черные.
  Последующие две птицы, заняв место за теми, на которых сидели колтки, зримо выстроили птичий клин. И коль тот, каковой нес на себе Баюна, поместился за Бешавой, то за Багрецом разместился несший на себе Кринку. Ту самую оная в свой черед в межмирье ожила и ноне не только болтала перепончатыми красными утиными лапками в воздухе, держалась за перья и шею двумя тонкими ручками, сгибающимися в локотках, имеющих и пясти, и перста (ровно по пять на каждой).Но и зарилась на все округ ярко-голубыми очами, будто поглотившими зрачок и белок, расположившимися повыше рта-трещинки, прямо над пережабиной тулово.
  Остальные три гуся-лебедя, как и Жар-птица, достроили клин, расположившись позади иных собратьев. И тады же лебедь Орея, как самый сильный, али опытный, порывисто взмахнул крылами и направил полет выспрь так, что показалось странникам еще малость и они, проткнут бурые небеса собственным полетом. Обаче сей взлет был не долгим. Ибо малостью погодя первая в клине птица резко развернулась и полетела отвесно вниз, уводя стаю за собой.
  А поперед очей летящих путников между тем проступила зеленая даль полотнища лесов по правую сторону, и по левую густая бело-серая морока. Еще чуточку и она сменилась на бескрайнее полотно серо-белого цвета реки Смородины, где созерцаемо вспыхивали лоскутки алого пламени, проносились огнистые искры и выдувались крупные кумашные пузыри. Легчайшая рябь светло-красного полымя в сплетение с лучами Рудяного Солнца Мертвых создавали кровавое колыхание самой водицы, берег которой имел багряный отблеск. Посередь реки живописалась огромная в размахе и словно бездонная воронка почитай серо-розового отсвета медленно вращающаяся по коло, и с тем вроде как выхватывающая отдельные струи, вспенивающая их края и разбрасывающая в разные стороны мельчайшие капли.
  - Спасите! Пособите! -внезапно и очень громко завопила Кринка, да тягостно затряслась на птице, вроде жаждая вырвать у той из шеи все до одного перышки.
  - Цыца тамоди! - грубо выкрикнул Копша и благоразумно прилег на гуся-лебедя, приобняв его вытянутую шею обеими руками. - Зенки сомкни-ка! - добавил дух сберегающий клады, и тотчас все окромя гусей-лебедей и Жар-птицы закрыли очи. Понеже как было очень страшно. А кувшинчик не мешкая перестал верещать и словно слился во едино со своей птицей, вжавшись в ее шею.
  А воронка, ей-ей, приближалась, и крылья гусей-лебедей поднимались и опускались равномерно, и в том даже, не выбивалась из строя Жар-птица. Края воронки надвинулись и вовсе махом. Посему мельчайший бусенецем водицы окропил кожу странников и перья птиц, и тотчас сама серо-розоватая поверхность воронки, крутившая по коло струи воды, малешенько прогнулась вниз, точно прокладывая неширокий проход. С обеих сторон, в сем узком лазу, вода не просто дрожала, а будто ярилась, закручивалась, выпуская из себя боляхные пузыри, плескаясь долгими струями. Тягучая пелена резко выступила впереди и позади, вроде мороки она с одной стороны сомкнула вход, а с иной принялась обволакивать летящих птиц и странников подобием тумана. Сгущающийся впереди чад, делал и сам воздух тягостным для вздоха, но еще более тугим для выдоха.
  А немного погодя, все кругом внезапно забурлило, послышался пронзительно дребезжащий звук, скрип и свист, словно водица окрест пыталась прорвать парящую мороку и утопить в себе летящих. Булькающие пузыри в образовавшемся проходе источали резкое шипение и плюханье, а белесые струи нежданно-негаданно принялись вспыхивать редрыми лохмотками пламени, они ровно выныривали из глубин, и, растекаясь во всех направлениях, пускали по оставшейся глади мощные волны. А после вспять выкидывали в сторону летящих мелко-струйчатые потоки воды, каковые плавным движение окатывали странников и птиц, на одних увлажняя одежу, с иных всего-навсего скатываясь мельчайшей дряпней. Одновременно оставляя позади себя дух прохладной ночи, кою досель кропил дозжик.
  Больно сильно у обоих ребятушек тяжелели руки, в которых они удерживали кувшины с сурьей да с живой водой. Поелику почасту сестрица да братец перекатывали их по груди направляя то в правую, то в левую руку. Еще более тяжелехонько стучали по лядвьи мальца тул, а по спине налушник, обаче тот старался не обращать внимания на удары. Только и думал о том, как бы ни уронить такой драгоценный кувшин с живой водой.
  И так вот они и летели...
  Быстро али медленно, долзе али коротко.
  Неведомо ни детишкам, ни духам, ни Кринки, ни Жар-птице.
  Пожалуй, о том все же знали Баюн да гуси-лебеди, но они молчали, лишь иноредь перекликаясь промеж себя пронзительным ганг-го...ганг-го.
  Неожиданно впереди вельми как-то стремительно проступило черное пятно. Оно столь шибко показалось, что и Орей (восседающий на старшей птице), и Алёнка (следующая по его правую сторону и единожды позади), и Копша (летящий на птице по левую сторону), ужоль отворившие очи и почасту слизывающие капель водицы текущей по лицам прямо к устам, заметно обрадовались.
  - Чё эвонто, Копша? - незамедлительно вопросила девонюшка, обращаясь к духу. Однако тот не успел ответить. Понеже, как само пятно разом расширилось, заполонив весь обозримый окоем воронки и, кажись, воткнувшись в ее стены, подмяв собственной чернотой зябь воды, боляхные пузыри да долгие струи на ней. Еще малая толика времени и мгла тягучим, плотным туманом надвинулась на летящих путников, мгновенно поглощая мальца, девчинку, духов, посудинку, кота. И лишь когда в нее влетела Жар-птица, осветившая округ себя пространство златыми переливами, стала видна, вся птичья стая, попавшая, по всему вероятию, в плотную тьму.
  
  Глава тридцать четвертая. Чугайстер.
  А тьма стлалась и стлалась окрест дюже долго...
  Ее, эту мглу, не могло побороть даже сияние Жар-птицы. Не могло оно разбить плотные пары, кружащиеся вокруг. Однако сияния дивного птаха хватало, дабы гуси-лебеди видели друг дружку, а посему летели, не ломая клина, прямо за своей старшей на каковой восседал Орей.
  Впрочем, нежданно в черноте, которая раскинулась над летящими, словно по единой выдохнутой молви, проступила серебристая россыпь. Просо мельчайших звезд, почасту перемигивающихся инолды красными али синими огнями, а с той стороны, откуда прибыли странники и гуси-лебеди, на полосе небозема проступил осветленный луч, встающего или заходящего солнца.
  - Сие Явь! Явь! - гулко выкрикнул Копша, и, сняв с головешки свой колпак, восторженно замахал им в воздухе, так радуясь звездному небосводу, днесь принявшему сине-марные тона. И тотчас радость духа поддержали и все остальные странники, и даже Кринка, наконец, отворив глазенки, бурно возликовала:
  -Явь! Явь! Нонечька могу ейну лепоту углядать!
  -Чё ж тутова ноне можно углядеть, кады ночь йдет, - протянул не больно веселым голосом Багрец и тугим вздохом его поддержал Бешава, сидящий на супротивной птице.
  А полет гусей-лебедей не прерывался ни на миг. Они все также едва взмахивали крыльями и в сиянии, откидываемом Жар-птицей, их белые перышки переливались серебристыми отблесками, словно впитанными от притаившихся в поднебесье звездах. Марность небосвода, кажется, застилала и саму землицу-матушку, топила в себе звуки, запахи, дуновение ветра. Посему чего и ощущалось окрест так только витающий кислый дух лесов, оные изредка проступали внизу плотными своими кронами. Еще реже проблеском света отражалась Жар-птица в поверхностях рек, лениво катящих свои воды. Однако мягкость и теплынь ночи, подсказывала путникам, что в этой стороне Яви правит теплое время года.
  Неспешный сей полет, и покачивание на спинах гусей-лебедей, странников вызывал ощутимое успокоение. Поелику вмале смолкли все разговоры, выровнялось дыхание летящих, точно они готовились ко сну, а Копша наново водрузил свой колпак на голову. Едва воспринимаемое дуновение воздуха, облизывало кожу на лицах да мордах, смыкая очи, охлаждая разгоряченные рты, высушивая капель водицы оставшейся на одеже, шерсти, перьях, опосля межмирья. А кады Кринка нежданно-негаданно гулко всхрапнула, раздался мурлыкающий голос Баюна, пропевшего:
  - Вы коты, коты, коты
   У вас желтые хвосты.
   Вы коты, коты, коты.
  Принесите дремоты.
  - Ноньмо тобя с гуся, ей-ей, скидану, - махом пробуждаясь и не скрывая собственного гнева вскрикнул Копша, да тягостно затряс головой, точно дотоль не ладно одел на нее колпак и теперича желал его поправить. Красные глаза духа сберегающего клады ярко вспыхнули в ночной тьме, словно впитав в себя сквозящие в вышине звезды. И то сияние разом сомкнуло рот Баюну, пробудив всех приморившихся.
  - Не обессудьте, запамятовал, мур...мур, - протянул кот, он так и не вскинулся от птицы, продолжая прижиматься к ней грудью, и лишь протяжно фыркнул, когда его морду прикрыли взметнувшиеся перышки последней.
  - Надобно итить на привал. Усе, пожалуй, запыхались, - доплыла молвь от летящей позади Жар-птица и последние звуки сказанного она, так-таки, пропела. И тому певучему голосу вторил нежный свирельный свист, а из приоткрытого ее клюва вниз посыпался крупный женчюг блеснувший в переливах оперенья перламутровым светом.
  И немедля старшая в стае, летящая первой в клине, птица (на которой восседал Орюшка, все время жмущий к груди кувшин с живой водой) ощутимо направилась вниз. И следуя за ней, все гуси-лебеди и даже Жар-птица, полетели к оземе. А впереди, маленечко погодя, различимо стали проступать темные полосы леса, сперва лишь их густая крона, засим уже отдельные деревья, росшие повдоль извилистого узбоя реки. В неторопливом течение водицы ярким пятном отразилась Жар-птица, оная чуточку осветила ближайший берег реченьки, покрытый зарослями ракитника. Невысокие деревца с тонкими стволами и свисающими ветвями покрывала густая, курчавая листва. Они так плотно обступили бережину, что старшей птице не сразу удалось найти меж ними прореху. Обаче вмале такая прогалина выступила впереди. И гусь-лебедь немедленно полетел к ней, вельми резко взяв вниз, так что Орей на ней тягостно качнулся туды-сюды и легошенько наклонил голову, чтобы не упасть.
  И тотчас все иные птицы, следуя за старшей, принялись спускаться. Сперва только изменив направление, засим переставая взмахивать крыльями. Их крепкие, перепончатые лапы также каждые в свой черед коснулись земли, густо поросшей невысокой травушкой, а на спине, словно по единому вздоху сложились крылья.
  Впрочем, первым поднялся с гуся отрок, едва покачиваясь на негнущихся ногах, по бедру правого какового постукивал тул, а по затекшей спине налушник. Алёнка покинула своего гуся-лебедя второй, а может даже вместе с Копшей. Одначе она еще какое-то времечко стояла обок птицы, переступая с ноги на ногу, да проронив той:
  - Блага дарствую, - лишь опосля направилась в след братца, который решил обосноваться посередь прогалинки, и ужоль сразу воссел на землицу, поставив подле кувшин и, наконец-то, опустивши вниз, отяжелевшие от него руки.
  А гуси-лебеди между тем сгрузив с себя всех спутников, направились к водице, переступая по травушке лапами и переговариваясь своим пронзительным ганг-го...ганг-го. Вмале спустившись по пологому бережку в реченьку и ужель в следующее мгновение они наполнили сию местность легким шелестом крыльев и более тихим га...га-го, по всему вероятию, не только отдыхая, купаясь, но и насыщаясь. Абы с тем сама прогалинка переполнилась кислым ароматом выспевшей речной ряски.
  - Надобно и Алёнушку с Орюшкой напотчевать упрятанным млеком и сметанкой, - вставил в ночи, озаряемой сиянием Жар-птицы, оставшейся со спутниками, Багрец, и в его толкование еле-еле воспринималось потрескивание, словно покачивающихся ветвей. - А мы с Бешавой сходим сберем сушняк, дабы огня развесть, - дополнил колток обращаясь к братцу. И оба духа закивали, а на их головешках разом закачались веточки бузины, где теребились от движения не только зеленые листочки, но и перекатывались черные ягодки. Колтки не дожидаясь выдачи упрятанного от детишек, развернулись, и, переступая своими корнями-ногами на концах которых, изогнувшимися как стопы, восседали кожаные порабошни направились к ближайшей полосе ракитника, намереваясь там сыскать хворост. Всего-навсего, чем отличаясь друг от друга, так тем, что Бешава ноне малешенько прихрамывал на ножку... правую, а может левую.
  - Млеко енто було упрятано, и токмо. Отнюдуже будя он вертаться в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень, - все-таки, отозвался вслед колткам Копша и туго вздохнул, точно чегой-то от себя отрывал. Он перевел взор на шедшую позади Алёнки посудинку и днесь прерывисто выдохнул, будто намереваясь зайтись в рыданиях.
  Девонюшка не обращая внимание на те споры, ужотко подступила к сидящему братцу, и, установив кувшин с сурьей обок стоящего с живой водой, опустилась и сама на землицу. А мальчугашка капелюшечку передохнув, снял с себя налушник, да тул (вже так уставши их носить за собой), и уложил все подле кувшинов, понимая, что и первое, и второе ноне было для них дюже важным.
  - Ну, ежели упрятал, - глубокомысленно протянул Баюн шагающий в след отроковицы, а посему и замерший позадь ее спины. - Тадыличи вынимай чадам на вечерье млеко.
  - Кто б указывал, - обидчиво отозвался Копша и неспешно переминаясь с ноги на ногу тронулся с места к ребятишкам, сопровождаемый кувшинчиком. - Кто надысь вожделел усех загубить завлекающими величаниями, да к долу сронить.
  - Я ж повинилси, абы заголосил по забывчивости, - немедля проронил Баюн и днесь прилегши на оземь, подкатился под спину отроковицы, чай, таким образом, желая ее поддержать, али вспять прикрыться ею.
  Дух сберегающий клады в сопровождении Кринки шествующий следом за Жар-птицей, остановился, кады чудная птица расположилась на земле, супротив ребятишек, этак, вельми ярко осветив ближайшую местность, вплоть до ракитника с одной стороны и до реки, с иной. Копша еще немножечко топтался на месте, а после, все-таки, снял с головы синий, ей-ей, в цвет сапожек, колпак, и резко качнув им в направлении стоявшего рядышком кувшинчика, громогласно молвил:
  - Явись-появись, ей-же-ей, упрятанное под оземью млеко, вертающееся в кладенный срок, изо дня в день и дык ежедень.
  Из колпака неожиданно вырвался вперед столп златых искорок, каковой стремительно осыпал посудинку сверху донизу, густо покрыв не только расширяющееся книзу с пережабиной под горлом глиняное тулово, ярко-голубые очи, тонкую трещинку-рот, человеческие ручки, имеющие пясти и перста, но и перепончатые утиные лапки. Посему Кринка как-то враз тягостно задрожала, а посем... на-тка тебе, впитала в себя те искорки, вроде и сама разгоревшись изнутри. Однако полыхала теми златыми всполохами света она не долго, ибо в последующий миг, пригасив сияние, перестала дрожать, да широко раскрыв ротик, выдохнула оттуда большущий такой молочный пузырь, словно пред тем шибко закипев изнутри.
  - Извольте, пошамать, - дополнил произошедшее Копша, скривив личико. Он раскрыл рот, притом потеснив волоски пышных красных усов и густой бороды, прикрывающих губы, вынул из него узенький черный раздвоенный на кончике язык и выставил его вверх, будто ощупывая сам воздух. В котором ноне ощущался кислый запах ряски снабженный ароматом кипяченного молока, али настоявшейся сметанки.
  Дух тяперича и сам направился к ребятишкам, нарочито пройдя промеж них и опустившейся на оземь Жар-птицы, да уселся подле девчужки, привалившись к ней иным боком и головой, сложив на вытянутых ногах руки и колпак. А Кринка, ровно переполнившаяся млеком тягостно покачиваясь из стороны в сторону, и с тем переступая с лапы на лапу, подошла спервоначалу к Орею. Малец заглянул внутрь посудинки, и бережливо засунув туды правую рученьку подцепил на перста и длань малешенько желтоватой, густой сметанки. Да торопливо закинув ее в рот, рывком мотнул голову в направлении сестрицы, указывая кувшинчику, перво-наперво накормить ее.
  И поколь детишки так вот кушали из Кринки, перепосылая ее туды-сюды, и таким образом, уступая еду сроднику, возвернулись колтки. Вже они принесли в руках охапки сухих, опавших ветвей, и, приблизившись к сидящим уложили их в единую кучу, как раз промеж Жар-птицы и ребятишек. Засим также неторопливо и теперь прихрамывая на обе ноженьки Бешава да Багрец опустились на оземь, по обе стороны от дивного птаха, и, повернув головы, одновременно, воззрились на него. Кажется, не просто верхними глазами, но и теми оные находились у них на животах, блеснув в ночи черными и желтыми огоньками.
  Еще не более малости времени они вот так зарились на Жар-птицу, да вновь, единожды, дернув вверх головы, вздели и кончики маханьких носов, выставив напоказ сразу четыре круглые ноздри, а маленечко перекосившиеся их губы, недовольно возроптали:
  - Нешто не ясно? Надо огонька развесть, - а после и совсем крякнули, сначала "кряк...кряк", а далее более чудно "шааак...шааак".
  - А чё вы на мене зыркаете? Точно я горазда, даровать таковые искры, - удивленно произнесла Жар-птица, глянув сперва на Бешаву, а потом на Багреца, и качнула своим златым коротким хохолком, ноне увенчанным махунечкими кроваво-бурыми каменьями, словно принятыми на себя от Рудяного Солнца Мертвых в Верхней Нави.
  И тут же по воздуху, хотя днесь и не ощущалось какого-никакого дуновения, даже малого, просквозила боляхная искра. Яркая, переливающаяся, и, пожалуй, что желто-рдяного сияния. Она упала на сушняк, и сразу зачалась огнем, каковой охватил весь хворост махом. Точно та искра просыпалась вниз мельчайшими горящими брызгами, понеже огонь вырвался ослепительными бликами снизу и сразу со всех сторон, да покряхтывая (вроде объевшихся сметанки ребятушек), принялся распространять округ свет и тепло, в том, кажись, заслоняя и саму Жар-птицу.
  А погодя округ сидящих перед костерком странников прокатилось по коло огромное туманно-златое колесо, схожее с тем кое возили на себе сноповозки. Боляхный обод со спицами, насаженными на мощную ступицу колеса, внезапно замер обапол Бешавы и наблюдаемо дернулся вперед, будто желая накатить на сидящую Алёнку. Обаче оно тут же качнулось назад, и вроде как раскидало в стороны собственную дымчатость, каковая также разком уплотнившись али тока сгустившись, явила в легчайшем вращении обода спервоначалу туманный образ существа, после проступившего много яснее. Поелику, когда кручение колеса, вогнало дымчатые пары в оземь, перестав яриться поперед глаз, пред странниками предстало чудное создание...
  То ль человека, то ль духа...
  Обаче данное существо имело ноги, руки, голову и тело, только густо поросшее черно-белой, короткой шерстью. На плотно укрытом, также шерстью, лице просматривались два ярко-голубых глаза да круглая дыра занамест рта, края которой огибали густо-черные длинные усы, чьи кончики касались средины груди. Существо было довольно высоким, раза в два выше ребятишек, и мощным, с крепкими руками, округлой как дуга спиной. На создании была одета долгополая рубаха, пожалуй, что белого цвета, а может прозрачного, ибо чрез нее проглядывала бело-черная шерстка ветвисто-поросшая на груди.
  - Ты кто? - вместо приветствия, вопросил малец и дернул руку в направлении кувшинов с сурьей и живой водой, прикрывая их дланью от явившейся невидали.
  И в тот же момент, ужо немного разгрузившаяся от сметанки Кринка, развернувшись в направлении явившегося создания, широко раззявила свою тонкую щель-рот и гулко заорала:
  - Охма, охти-мнешеньки! Нонечька пожущерять усего!
  - Цыца! - мгновенно зашикали на вопящую посудинку все сидящие обок костерка, и особлива загневался Копша. Он даже взмахнул в сторону кувшинчика дотоль лежащим на ногах колпаком, таким побытом, не тока сворачивая его крик, но и хороня покачивающееся внутри молоко куды-то в схрон. Кувшинчик от такой нежданности сразу опустился на донышко, поджав под себя лапки, и сомкнул очи. А дивное создание, вельми раскатисто и хрипло протянуло, представляясь:
  - Мене величают Чугайштер. Нешто понадоба дык вижжать? Я ж вам полымя принеш! Аки и прошили.
  - Ночи доброй, тобе дух, - за всех отозвалась Алёнка, не сразу в той шепелявости разобрав имя явившегося, и легохонько качнула головой, так вот приветствуя его и блага даря за помощь.
  - Обаче будять напрашно гутарить чё нонича ночь. Аки нонича, чай, полдень, али идей-то околь того. Нука-ся попляшем, - протянул Чугайстер, направляя последнюю молвь в сторону сидящей супротив него девонюшки и примостившейся обок ее ног Кринки, сложившей на тулове свои ручонки и переплетя промеж друг дружке перста.
  - Пляши сам. Нешто не зришь, як мы усе запыхались, летевши из далеконько. Нам понадоба отоспаться, абы завтры поутру ещежды в стёжку, - грубо отозвался Копша, и, подавшись вперед, привстал на колени, выглянув из-за лепестков костерка да стараясь разглядеть существо. - А.., - ужоль вроде как разочарованно протянул он, сызнова опускаясь на сраку, подминая под себя полы кафтана. - Ты Ночник, Лесной Человек, заступник людей от шишиг, древлий дух, поелику и беззубый, усё пришептываешьси.
  - Ни чё я не бежжубый, они у мене ешть, токмо не вше. Вше вони мене вне надобны. Обаче я рад чё мене вы прижнали. А шишиги тутока и прямь шалять, - молвил Чугайстер, и, приотворив свою дырку-рот явил разрозненные ряды зубов, таких же черно-белых, как и сама его шерстка. - Да и пляшать я не тобе жвал, а девонюшку иль на инакий конеш мальчонку, - досказал он, днесь растянув свой рот широко, должно стать, что улыбнувшись. Посему стали узкими его очи и из-под шерсти выглянул длинный костистый нос, на кончике оного качнулись так-сяк долгие лохмы шерсти.
  - Не-а, мы плясать с сестрицей не станем, не зови, не величай нас, - за себя и Алёнку, ответил Орей, и качнул головой, встряхнув на ней ковыльные волосья, выбившиеся из-под очелья за время странствия и полета. Понеже, мальчик, как и девонюшка, ведал, что Ночник хоть и не гневливый дух, а может так вот шутя, закружить в плясе вихрем и тем сгубить простого человека.
  А Алёнка беспокойно оглядевшись кругом в поисках шишиг, легонечко вздрогнула. Оно как вспужалась шишиг, про каковых упомянул Лесной Человек. Ибо эти маленькие существа, вельми жестокие, ватагой набросившись на человека, утаскивали его в водицу. Невысокие, да черные те духи, с тонкими ножками и ручками, покачиваясь, хоронились али сливались с камышами по берегам речушек и озерцов день-деньской, а в ночи пробуждаясь, разевали рты и зыркали кровавыми очами из сих зарослей.
  - Ведаем мы, - желая поддержать братца, отозвалась и девчурочка, придвигаясь ближе к нему, и вроде отклоняясь от посапывающего позади Баюна. - Чё пляс твой быстр и не одна обувка на ногах людских того не выдержит, - дополнила Алёнка и тотчас сидящий подле Орей развернувшись, протянул руку и успокоительно огладил волосы на ее голове, этак, поддерживая, вроде старшего.
  А в ночи такой плотной с сине-марным небосводом, на каковом блистали всякого оттенка звезды (белые, зеленые, розовые) всего, что и слышалось только шорох плещущихся в речке гусей-лебедей, да хрумканье развеселого костерка, вспыхивающего желто-красными лепестками полымя и с тем подминающего под собой весь принесенный колтками сушняк. Внезапно по левую сторону от ребятушек, по ветвям ракитника, преграждающего приволье землицы ярко вспыхнули, ровно по единому хотению, мельчайшие зеленые огоньки и тотчас им издалека подпел своим тугим, протяжным окриком ух...ух пугач. А после окрест костерка, на прогалинке, на речке, да в ближайшем лесочке застрекотали сверчки и принялись голосисто им подпевать лягушки, словно допрежь того испугавшиеся вновь прибывших, но теперь попривыкшие к ним. А может, все-таки, обитателей сей стороны успокоил своим прибытием Чугайстер.
  - Оно може жавтры поутру и вовше не наштупит, - прерывая тишину, молвил Лесной Человек, точно озвучивая ранее сказанное Копшей. - Понеже эвонто жавтры ужотко инаковый день-деньшкой не прыхаживает. Аки допрежь було, нощь, день, нощь, день... А ноньмо як? - вопросил Чугайстер и протянув руки, поросшие черной шерсткой к костерку, гулко хлопнул в ладоши. И сразу обе руки вздрогнули почитай до плеч, особлива качнувшись в локтях. А по бело-черной, местами смотрящейся и вовсе пятнами, шерстке, по каждому отдельному волоску, по его тонкому кончику, пробежали (выскочившие с-под кожи на локтях) рдяные искорки. Они тугим комком собрались на перстах Лесного Человека и покачивающейся большущей каплей, упали в костер, взъерошив там не тока лохмотки огня, но и вскосматив сами угольки. Посему уже в следующее мгновение полымя стало гореть ярче и теплее, точно его подкормили сухим хворостом.
  - И як ноньма? - спросил Копша, ибо иные странники наблюдали за всколыхнувшимся костерком.
  - Ноньма, - горемычно протянул Чугайстер, так словно его кто обидел, или потянул за кончик языка, посему он, резко опустивши руки вниз, дернулся к огню. - Шолнышко крашное не выхаживало на небушко. Поелику дня-деньшкого нетути. А ушё доколь правит нощь тьмущая. Дык чё пляшать не штанете? - снова возвращаясь к собственному желанию, переспросил Ночник. Одначе в этот раз ему никто не ответил. Абы все странники (должно стать и почивающий за девонюшкой Баюн) вскинули вверх головы и воззрились в даль небесного купола. Такого неоглядного, раздольного, даже с этого места Яви, на окоеме всего-навсего смыкаемого кронами подымающихся округ темных, как валуны лесов.
  - Яжичатся обапол, - продолжил Лесной Человек, кады так и не выяснив причину отсутствия солнца, все путники опустивши голову, воззрились на него. - Чё Хорш не штал вывожить швою колешницу в небеша, кудыка направившишь. Кого-то чё ли выручать. Сие уше божешкие деяния.
  - И чё тяперича делать, як без солнышка лететь к схрону Перуна? Як у таковой тьме его гуси-лебеди разыщут? - вопросила Алёнка, обводя всех беспокойным взором и легошенько надвинулась на лежащего позади Баюна, выпрашивая ответа у него. Однако кот даже не падал виду, что к нему обратились, только громко, раскатисто замурчал, точно стараясь укачать, оставляя сии вопросы на завтра, на утро, которое всегда мудрее вечера.
  Впрочем, пожалуй, что не в этот раз и не в сем речении...
  Абы движение того самого утра вроде как отодвигалось на непонятно какой срок...
  Девонюшке всего только, что и подпискнул сидящий подле ног кувшинчик да торопливо сомкнул очи, то ли чего-то испугавшись, то ли просто так.
  - Ну, как-нить, - протянули в два голоска, но больно неуверенно братья колтки и затрясли головешками, а значица и веточками бузины на них, теперича согнав с них как листочки, так и черные костянки.
  Широко раскрыл свой рот Копша, но тотчас сомкнул его и разком вскочив на ноженьки, сердито так топнул правой из них. Вогнавши подошву сапожка в самую землицу, в этом месте перемешивающейся с песочком.
  - Цыца! - днесь он и вовсе яростно вскрикнул, видать пугая кого-то. И тут же детишки, как и сам дух сберегающий клады дотоль, узрели двигающееся позади сидящих Жар-птицы, колтков и Чугайстера худющее создание. Не дюже высокое с тонкими, вроде стеблей рогозы, колышущимися ногами и руками, чай, потому и издающими шуршание, подобно высохшим листам осоки. Такое же худосочное черно-зеленое тельце существа было обернуто сизыми, длинными листьями, а на тонко-заостренной голове, посередь коей блестели красными огнями очи, покачиваясь восседал толстый бурый початок, точь-в-точь, снятый с рогозы.
  - Сие шишига, прихаживала на людей вжглянуть, вожделеет кого-нить утащить, - пояснил Лесной Человек о покачивающемся и явственно приближающемся создание. Он внезапно резко вскинул к костру руку, ухватил вполон пляшущий лепесток полымя, да с той же поспешностью закинул его себе за спину. Весьма притом метко попав его концом прямо в колышущуюся шишигу.
  - Пшла, отсель! - сердито дыхнул Чугайстер и сызнова дернул рукой, опрокидывая на шишигу новый лохмоток пламени и единожды ссыпая мельчайшие горящие искорки на братцев колтков и Жар-птицу. Благо последняя раскрыла крылья, вызвав переливы света, яснее осветившие прогалину и саму реку, и так загородила от искорок Багреца да Бешаву, единожды вызвав громкий вопль в шишиге. Впрочем, ей, так-таки, досталось от лепестка пламени, коим словно плетью помахивал Ночник. Ибо уже в следующий миг шишига сомкнула свои очи. А когда полымя коснулось початка на ее голове, пошедшего малыми рдяными искрами, та резко повернувшись, шипя и шурша сухими листьями одежды, побежала к водице, гулко выкрикнув:
  - Туды вас в марь, паршивцы, нешто на вас дня не хватило! Явилися тутока в ночи полыхать!
  Было дюже хорошо видно, как ейны тонкие стебли ног, словно волокли позади себя длинное, толстое, изогнутое корневище, чей конец напоследок застрял в прибрежной рогозе. Впрочем, это не помешало шишиге сокрыться в растениях, а малость погодя, кады послышался ощутимый такой всплеск (ровно она нырнула в воду), погасли в том направление и досель пляшущие на ее початке искорки огня.
  - Ужоль, - немедля отозвался допрежь лишь мурлыкающий позади спины Алёнки Баюн. -Небось, шишига для тобе Чугайстер, так-таки, поплясала.
  И тотчас вызванное в ребятишках волнение, от прихода шишиги, сменилось на развеселый их смех, каковой поддержали не только духи, Жар-птица, Лесной Человек, но и Кринка. Оная право молвить не столько смеялась, сколько крякала весьма раскатисто, единожды покачиваясь назад-вперед, она будто желала подцепить на свое горлышко вспенивающийся в костерке кумашный огонь.
  - А ежели вас сия тьма пужаеть, - вставил в зазвучавшее в ночи, али в дне веселье Чугайстер, все поколь продолжая кряхтеть, словно старичок костями. - Можно жавшегда пожвать того, кый швет дарует. Дык вотде Жыжа, вон тож древлий дух и вешьма шо мной родштвенен.
  
  Глава тридцать пятая. Жыжа.
  Жыжу ждали дюже долго. Алёнка и Орей даже уснули, прислонившись друг к дружке. Им может и успели привидится сны, но по всему вероятию, вельми короткие, в коих всего-навсего слышался раскатисто-хриплый окрик Чугайстера, кого-то зазывающего, али только приглашающего, как званого гостя.
  Яркое пламя костра продолжало выплясывать долгими лепестками вверх, и Лесной Человек иноредь хлопая в ладоши, убыстрял его движение, да ворошил угольки под ним, делая его ослепительнее и жарче. Посему сидящие возле костра спутники ребятушек не сразу поняли, что призванный древлий дух прибыл. Впрочем, они это почувствовали, так как сияние, возникшее позади Ночника, Бешавы, Жар-птицы и Багреца припекло им спины, и опалило лица Алёнки и Орея, поелику последние сразу пробудились, а Кринка сидящая подле них и вовсе испуганно застонав, молвила:
  - Усе мои очи испалил, тудыличи тобя в марь! - сворачивая реченьку не очень приятным обзыванием.
  - Може притворишь женки малешенько, а то жришь ушех ошлепил, - поддержал кувшинчика Лесной Человек и тяперича оглянулся, абы позади них стоял старичок, простой такой с виду. Невысокий, да худенький, не больно чем разнящийся с человеком, легошенько даже сутулившийся. Его узкое личико по-доброму глазело на ребятишек крупными серыми очами, а широкий нос нависал своим вытянутым кончиком над тонкими алыми губами, проглядывающими сквозь долгие дымчатые усы и бороду, лежащие крупными кудельками. Такими же густыми, длинными кудреватыми были и его волосы, дотягивающие до средины спины. Обряженный в удивительное огненное одеяние, словно холста материи намотанного на тело, без швов али шнуров, поясков, оное имело множество узких и широких складок, загибов, да извилин.
  Дух чем и отличался от людей так, тока большущими стопами (при ходьбе выглядывающими с-под подола одеяния)да поместившимся прямо над головой, точно нависающего, здоровущего, златого колеса, вже хоть и не имеющего спиц али ступицы, обаче располагающего гнутым ободом. Сама внутренняя поверхность колеса горела златыми всполохами пламени, а на ободе разместились двенадцать глаз. Из которых одиннадцать были плотно сомкнуты веками, а двенадцатый едва-едва приоткрыт. Расположившись на самом верху колеса, сей глаз даже через ту маленькую щелочку испускал яркий свет, оный освещал все кругом, прямо как днем. Посему детишки сперва и не поняли, то взошло солнышко красное, или только осветил полянку старичок. Каковой медленно переступая, опирался на деревянный посох, в свой черед, увенчанный малешенькой круглой головой покрытой прямо на маковке зеленым мхом, видать замещающим там волосы. Костяной лоб, да обтянутые зелено-бурой кожей щеки, подбородок и кривой нос, указывали, что это, пожалуй, было также существо. А когда в его пустых и, прямо-таки, огромных глазницах нежданно появились черные зрачки, окутанные серой полосой света, а раскрывшийся рот заклацкал черными зубами, стало ясно, что сама голова живая. Подступив почитай впритык к Чугайстеру, дух замерши, оглядел всех сидящих людскими серыми очами, словно огладив, а посем открывши рот, весьма глухо молвило:
  - Дык я токмо в единъ око поглядываю, - будто оправдывая принесенную на прогалину яркость, вельми светло осветившую и плавающих белых гусей-лебедей по реченьке. - Здравия вам, я Жыжа. Живу-поживаю под землюшкой-матушкой, согреваю ее недра. Обаче засегда могу жару пустить, и тогды скалы в прах обратятся. Поелику поглядываю токмо единъ оком, усе инакие николи не отворяю, - дополнил дух и легошенько качнул своим колесом, теперь зримо засиявшим огнем внутри и принявшимся очень медленно кружиться по кругу.
  - Ждрав и ты будь! - за всех ответил Чугайстер, все поколь продолжая, зарится на духа, родственного ему, пожалуй, что лишь собственной древностью. - Поджидаем тобе, ужо оченно долже... Ужолько и день-деньской шошел на нетути. И вечёр прибыл.
  - Вечёр? - всполошено вопросили сестрица и братец да торопливо вскинули головы, стараясь понять, как Лесной Человек сумел разобрать наступающую ночь. А в небосводе, в сине-марном его полотнище продолжали сиять яркие переливы звезд, словно просыпанных сквозь сито, понеже таких далеких. Немножечко, впрочем, померкших в ослепительности света откидываемого глазом Жыжи, расположившемся в колесе, и ноне медлительно перемещающемся.
  - Должно стать, чё вечёр ужотко, - отозвался лежащий позади Алёнки Баюн и раскатисто мурлыкнул, будто зевнув, а посем шевельнувшись, поднялся сразу на все четыре лапы, вскинув высоко вверх хвост и принявшись помахивать им вправо-влево. Иногда задевая его вздыбившимся, как колючки ежа, кончиком спину девчужки.
  - Дык чё мене величали? - вопросил Жыжа, и тяперича перевел взгляд на Чугайстера, самую толику качнув головой, а вместе с ней и колесом, плеснув яркий свет в очи сидящих, особенно окатив им ребятушек, Копшу, Кринку и Баюна.
  - Охти-ахти! - болезненно и сызнова застонал кувшинчик, да зараз сомкнув глазенки, отвалился назад, уткнувшись туловом прямо девчинке в правый бок, словно ища там спасения.
  - Спекешь чадушек, шбавь швет, - беспокойно протянул Ночник, да и сам торопливо заморгал, благо, что очи его были с боков прикрыты бело-черными волосками, скинутыми туды, вероятно, с бровей.
  И Жыжа сразу натянул на глаз в колесе кожистое, плотное веко, оставив на нем лишь тончайшую паутинку, единожды утащив в след него и само сияние. И тут же прекратилось движение колеса, и будто присмирел полыхающий внутри него огонек. Посему округ стоящего духа, как и возле сидящих странников, свет погас, оставив только легкий полусумрак, освещаемый двумя костерками. Одним, тем каковой поддерживал Чугайстер, вторым, который все еще плясал в колесе Жыжи. А в ночи дотоль плотно правящей в сей стороне, вновь послышался раскатистый ухающий окрик птицы и скрипом отозвался ей схоронившийся под налушником али тулом сверчок.
  - Величали тобе, дабы пособил нам у стёженьке. Не мене ж едину таковую доля-недолю горемычную тянуть, - пояснил Копша, вельми принявшись как-то в лад толковать с наново прибывшим духом, то ли его испугавшись, то ли все же пытаясь подластиться. Он даже малешенько привстал с землицы (прямо-таки на коленочки), скривил личико, погасив в морщинках свои красные глаза, оставив для лицезрения только вертлявый нос, оный в свой черед часто-часто задрожал и принялся пущать из себя тончайшие струйки белесой слизи, точно стараясь умилостивить духа еще и сопелью.
  - Дык чё ж пособлю, ты токмо не рюмь и нюни не пущай, вельми тады не красившим кажишься, - торопливо отозвался Жыжа и легошенько выгнул свои алые тонкие губы, улыбнувшись.
  И тотчас в навершие его посоха голова создания выпучила вперед огромные глазищи, наполнив серую полосу округ зрачков всполохами красного, да раскрывши рот, клацкнув промеж себя черными зубами, молвила человеческим говорком:
  - Эт, чаво ж понадоба вдругорядь топать?
  - Ты ж усе единъ в навершие торчишь. Ноженьками хаживать не станешь, - сердито отозвался Копша, неспешно подымаясь на ноги и смахивая с лица дланью выскочившие поперед носа нюни. Становясь как-то враз вельми гневливым, чего дотоль за ним детишки не наблюдали. Понеже удивленно сестрица да братец перевели на него взоры, приметив как расползлись на лице духа все допрежь заложенные складочки и опять проступили ярко-красные очи. А голова в навершие посоха и вовсе яростно затряслась, пустив в разные стороны из очей сгустки света, огнистого такого, жаждая может пожечь стоящего Копшу. Да только всего, что и смогли те лучи это коснуться Чугайстера, да искрами ссыпаться на Бешаву. Отчего колток громко вскрикнул, вспужавшись, что его тельце, повторяющее срубленную нижнюю часть осины, зачнется огнем. На то буйство головы никто окромя колтка не обратил внимания, лишь Алёнка и Орей широко раскрыли рты, вновь подивившись чуду чудному, кое за последнее время столь явственно наполнило их жизни.
  Жыжа сворачивая гневливость собственного посоха, срыву качнул им туды-сюды, таким образом, погасив огни в очах головы, смыкая и сам его рот, видать любящий потолковать, а потом, обращаясь к ребятишкам, спросил:
  - Кто-й же из вас ведает куды-ка понадоба хаживать-подхаживать?
  - Чай, гуси-лебеди, - отозвался Баюн и мягко ступая лапками в зеленую низкую травушку, направился по кругу, обходя попервому Алёнку, стоявшего Копшу, Чугайстера да на миг замирая обок Жыжи. - Птицы Верхней Нави, прислуживающие богини Мрака, стражу межи Мира живых и мертвых, Яги Виевны, знамо ведают куды-ка понадоба лететь, мур...мур.
  Кот смолк и сразу шагнул вперед, словно зазывая за собой духа. И тот, ровно подвластный его навьей силе, али волшбе, не мешкая, развернулся и ступил во след, всего-навсего проронив в направление странников:
  - Пойду-ка, потолкую с гусями-лебедями, а вы ужотко сбирайтесь в овринг.
  Жыжа, следуя за Баюном, едва только содеял несколько шажочеков, толком даже не удалившись от костра, посему и не приглушив само сияние на прогалинке, когда Орей поднялся на ноги, легошенько шевельнув плечами. Он толикой развернулся к сестрице да протянув в ее сторону руку, ровно взрослый, перенявший на себя старшинство, али и впрямь ставший мужем, дюже серьезно сказал:
  - Подымайси Алёнушка, недосужно нам сиживать, кады сродники в полоне, кады ждут-пождут высвобождения славяне от лютого Скипер-зверя.
  Девонька торопливо вскинула вверх руку, вложив ее в длань братца, ощутив тамошнюю теплоту и силу, да уже опираясь на его мощь, с легкостью поднялась, поражаясь тому, как резко переменился Орей, став не просто старше, а вроде мудрее, сильнее, отважнее. Потому вторя его словам и девонюшка качнув головушкой, отозвалась согласием:
  - Да, братушка, ждет-пождет нас, иде-то боженька Перун, каковой мощью своей сметет эвонто чудище и дарует Яви покой. - Днесь Алёнка перевела взор на сидящего Ночника, и самую толику пригнув головушку, дополнила, - блага дарим тобе Чугайстер за тепло костра и помощь присланную. За теплоту речей и доброту сердца.
  
  Глава тридцать шестая. Стрибог, Хорс и Велес.
  А ветра тута и вовсе не было...
  Словно всякое дуновение гдей-то замерло, али потерялся тот, каковой от зачина бытия сие движение претворял. И то ладно, что окрест царило тепло, и летящие на птицах Нави странники не мерзли, лишь изредка покачивали плечиками стряхивая с них зазевавшиеся капельки водицы упавшие сверху. Чугайстер вже давненько затерялся во тьме, и то, несмотря на сияние которое посылал шагающий внизу по оземе Жыжа. Кажется, Лесной Человек малую толику времени еще созерцался сидящим обок костерка, изредка хлопающим в ладоши и тем, вспенивающим лоскутки черевчатого полымя. А посем как-то махом сомкнулся густой тьмой, той, оная ноне правила вверху, позади и впереди. Обаче растворялась в сияние света, желто-ослепительного, которое раскидывал обапол себя Жыжа, иль точнее его чудное, медлительно вращающееся колесо над головой, увенчанное огромными очами, теперича частью открытыми.
  Все также впереди клина гусей-лебедей находился тот на коем сидел Орей, а по праву его сторону (однако немного сзади, как то и полагалось в стае) летела на иной птице Алёнка. Как и другие спутники, занявшие должные им места на птицах в клине.
  Жыжа в свой черед шел по земле-матушке неспешно, подстраиваясь под полет самих гусей-лебедей, каковые также медленно взмахивали крылами, будто паря. А в поднебесье округ летящих, да и вверху стлалась мгла. Густая сдобренная марными тонами и сбрызнутая сиянием серебристых звезд, она иногда перемежевалась синими, зелеными али алыми светилами. Пухлые волокна облаков, замерших опять же, как и само веяние ветра, капелюшечку трепетали в поднебесье. Пожалуй, их, что и встряхивало, так это движение крыльев гусей-лебедей. И тогда они покачивались вверх-вниз, а отплывающие от них густые, влажные пары накатывали на лица, заскакивали во рты, наполняя влажной прохладой самих странников, не только снаружи, но и изнутри.
  Вместе с тем внизу, где шествовал Жыжа в ярком сияние света (распространяемом его очами, отворенными лишь малой частью) просматривался плотным строем лес, чьи верхушки деревьев, одиночными всплесками, возвышались над зеленью полстины проложенной их кронами. Краснолесье там перемещалось чистыми лесками, а после вновь поднимались стройные ели, с рыхлыми кронами лиственницы, и вспять с широкими, округлыми сосны. Их яркая зелень хвои, будто переливалась в свете сеяном Жыжей, и легошенько покачивались сами ветви, пожалуй, что отклоняясь от шагающего духа. Средь деревьев, особенно в местах их скученного роста, не редкостью наблюдались сухие, точно с опаленными верхушками, или и вовсе полностью побуревшие, покрасневшие дерева, готовящиеся к погибели, али только тронутые ее рукой. Впрочем, само зелено-сизое полотнище крон стлалось не дюже долго, вскоре став проглядывать лишь разрозненными пятачками, пятнами зелени, а потом и совсем одиночными деревьями, то высокими, то низенькими.
  Земля, поросшая низкой малахитового цвета растительностью, мхами да стелющимися кустарниками, казалась какой-то исколотой. Ужель такой это был непостоянный край, с множеством глубоких падин, ложбин аль вспять отлогих возвышенностей, вытянутых бугрищ. Даже там, где созерцалась сравнительная ее ровность, не редкостью располагались длинные с крутыми склонами балки, в которых едва поблескивали голубыми водами озера, а не высокие холмы с плавными очертаниями склонов тянулись в разных направлениях, пересекая широкие равнинные участки.
  Чудилось, что эту сторону напрочь покинул ветер, уже так было спокойно кругом, и еле-еле колыхались в поднебесье растянутые пары облаков, в сиянии света поблескивающие снизу голубоватой изморозью. Может поэтому и сами птицы, и звери не подавали положенных звуков, лишь, изредка слышалось далекое уханье совы, или отдельная трель пичужки, враз возникающей и также махом замирающей. Словно тот, кто сию погудку посылал, приветствовал восход солнышка и тотчас смолкал, узрев собственную оплошность.
  Жыжа изредка прибавлял шагу. Ровно вспоминая о чем-то начинал торопиться, иль просто забывал про гусей-лебедей летящих в поднебесье. И тот же сиг позадь него вспыхивала клочками ядреного огнистого света земля, и, цвет ее незамедлительно менялся с зеленого на бурый, будто сгоревший или тока растерявший окрас. Не яркое полымя, вскидываясь вверх узкими, трепещущими лепестками охватывало саму оземь, траву, али мох ее покрывающий, легошенько так поплясывая. Обаче этот огонь не успевал разойтись в стороны, объять поросшие округ травы, деревья, понеже тут же в сияние света Жыжи возникал туманный образ ветви, сучкастого нароста или все же коряги. Покрытый зеленым густым мхом, с корявыми сучьями занамест рук и очами синего света, дымчатый образ точно плескал из себя струи голубоватого света и тем однозначно гасил всякое трепетание пламени. Единожды указывая, что за сим место, как и за всяким иным следит, наблюдает дух, всегда приходящий в помощь не столько людям, сколько самому гаю.
  Алёнка не зарилась вниз, больно страшась таковой высоты. Она все больше устремляла взор вперед, где даль мглы степенно отступала, словно вытесняемая светом Жыжи, да плотнее прижимала к груди кувшин с сурьей. Иногда девонюшка оборачивалась и ужотко позади себя наблюдала надвигающуюся тьму, поедающую свет, облекающую все в темные тона, точно сдирающую с деревьев да землицы яркие цвета.
  Малость погодя того полета отроковица, припомнив указанное ей Купальским Дедком, сторожко отпустила изогнутую дугой шею птицы (за которую весь тот срок держалась), и, свесив руку вниз, нащупала покачивающийся подле ноги суконный мешочек, тепло коего и едва приметное красное сияние наполняло изнутри саму материю. Все, также действуя неспешно и вельми медленно, боясь свалиться с гуся-лебедя, али опрокинуть столь дорогой кувшин, Алёнушка нащупала перстами и сам шов, заложенный по низу кисы, да принялась кончиком ноготка ковырять нити, составляющие ее полотно. Чрез толику времени девчушке, так-таки, удалось подцепить одно из волоконцев, каковое засим подхватили и сами ее перста да легошенько дернули в сторону.
  А киса, как и все дотоль увиденное, сестрицей да братцем дышало волшбой. Посему кады девчужка выдернула нить из сукони, само полотнище не разошлось, а всего-навсе заложило малую щель. И сей же миг из той тончайшей прорешины вниз стали ссыпаться,
  переливаясь, кружась, порхая красные мельчайшие искры, больше походящие на снежинки.
  Внизу же степенно край принялся менять свой облик. Спервоначалу он лишился леса, даже малых его зелено-сизых пятачков, перейдя в кустистую местность, вельми редко прикрывающую почву. А потом и совсем заместился степной стороной, колышущей бурыми, сухими травами. В этом месте стало сравнительно теплее, коль не сказать точнее, жарче. И узкие лохмотки облаков, едва покачивающие боками, полностью истончились, да теперь всего только, что и плыли куцыми волоконцами, или неподвижно висели рыхлыми снежками. Местность же стала смотреться более ровной, пропали не тока возвышенности на ней, но и падины, как и исчезли многочисленные озерца. И шедший по той иссохшей степи Жыжа все чаще и чаще раскидывал окрест себя клочки ядреного огнистого света. Яркое полымя, которого моментально принималось поедать завядшие растения, разбрызгивая кругом все новые и новые лоскутки огня.
  Впрочем, и тут (также как и допрежь в лесах)в дымчатых ветроворотах являлись образы худющих, сизо-серых духов, с косматыми седыми бородами да копнами волос. Крутясь зараз с ветроворотами, духи, словно вспенивали остатки растений, пыль и крохи земли, да двигаясь прямо на огонь, подхватывая в собственные силки, мгновенно прекращали его распространение.
  Последний такой лохмоток огня упавший от Жыжи на оземь и вовсе буро-серую, лишившуюся даже сухой травы, обаче, не был потушен духом, словно владения Степовых, тутова завершились. А сама земля покрылась желтовато-серым песком, сызнова выгнувшись холмами, али тока наносами, сдвинутыми сюды силой ветра, кучугурами такими не высокими. И сразу из-за тех кучугуров блеснул ослепительно-желтый свет (будто подымающегося солнышка-красного) в единое мгновение осветивший оземь, вплоть до шагающего Жыжи так, что последний не мешкая замер на месте, лишь продолжила свой полет стая гусей-лебедей.
  Еще малешенько время и дотоль неподвижный, лишенный даже малого дуновения воздух, наполнился резкими его порывами, будто впереди ктой-то могучий рьяно выдохнул. От этого порывистого веянья закачались не только сами птицы, тягостно затрясся крыльями (точно не справляясь с посланной мощью), но и восседающие на них странники. А Алёнка и совсем опрокинулась назад, а руки ее, дрогнув, разом ослабев, выпустили из хватки шею птицы, за кою она держалась правой, и кувшин с сурьей поддерживаемой левой. Глиняная, лощеная кринка, прямо-таки, съехала по груди отроковицы вниз, воткнувшись в спину гуся-лебедя, отчего первая испуганно вскрикнула, а вторая громко загалдела га...га-го. И тотчас, словно подавая зов, певуче запела летящая позади Жар-птица, и ее голосу вторил нежный свирельный свист, а из приоткрытого клюва вниз переливаясь в лучах света, истончаемого Жыжей и неведомым созданием, посыпался потоком женчюг. И девчушечка, точно ощутив посланную ей поддержку, срыву подхватила за горло кувшин, уберегая его от падения.
  - Лоучьши б я не углядывал сего мотовства, - горестно выдохнул Копша, сидящий на гусе супротив Аленки, и его одобрительным возгласом поддержал летящий позади кувшинчик. - Засегда таковое мотовство водить к ноужде, ужотко вы мене поверьте, - дополнил дух, вдругорядь протяжно вздыхая.
  Впрочем, его стенаний никто не слышал. Поелику, когда Жар-птица повысила звучание своей песни, порывы ветра сразу притихли, оставив только малое его трепетание, каковое всего-навсего теребило оперение птиц, да колыхало волосы у ребятишек. А девчушка также сразу смогла податься вперед и вновь ухватиться рукой за выгнутую дугой шею птицы на оной восседала. И тот же миг кучугуры вроде как раздались в стороны и стала обозреваться даль земли, местами покрытая бурой травой. Посередь оглядываемого пространства которого, прямо на оземе, лежали огромные железные двухстворчатые врата. Заподлецо с почвой те переливающиеся серебром ворота были запечатаны. Лоснилась их поверхность ровностью, да дыбились на них длинные и мощные петли-стрелы. Не имелось на тех воротах засова, не наблюдалось и малой трещинки, прорехи меж петлями стопудовыми али землицей-матушкой.
  И стояли, замерши, над теми воротами три бога.
  Три могучих силача да красавца.
  Никак те ворота сковырнуть им не удавалось, никак промеж них пролезть у них не получалось.
  И стояли, замерши, над теми воротами, поглядывая да печалясь три бога.
  Великие и славные славянские боги.
  Старшим, из каковых был бог - Стрибог, правитель воздушного пространства, тот который в начале начал явился в Мир из дыхания Рода. Высокий и дюжий в плечах бог, смотрелся не одряхшим, вспять того поражал собственной удалью и силой. Его молочно-белая кожа, едва переливающаяся изнутри златым сиянием, была ровной и чистой. И лишь на высоком и широком лбу бога залегали глубокие морщины расположенные повдоль прямых, коротких бровей. Густые, вихрастые, серо-пепельные брови повисали над ярко-серыми очами, в оных, кажется, ярились ветра, переносившие по Яви звуки, ароматы, семена, живительные облака с дождем. А короткий нос склонялся загнутым кончиком над большим ртом с чермными блестящими губами. Седые и долгие до плеч власы Ветрылы сдерживало златое очелье, а пепельные усы и достигающая груди густая борода, на концах закручивающаяся в завитки, порой легошенько вздымалась вверх. Лазурная рубаха (почитай до колен) густо украшенная вышивкой по вороту, рукавам, подолу, как и того же цвета полотняные штаны, одетые на боге, малешенько трепетали, ровно их изнутри кто-то раздымал ветром. Стан Стрыя был на несколько раз крепко охвачен длинным, широким, синим поясом, стягивающимся на левом боку боляхным узлом, долгие концы которого, свешиваясь вниз, почитай касались голенища сапога. Мягонькие, пошитые из кожи и тут опять же лазурные, сапоги доходили до колена бога, и, будучи там косо срезанными, смотрелись спереди выше, чем сзади.
  Порыв ветра, точно вылетев из кудлатых волосков Стрибога, сызнова прошелся по небу и оземе, легошенько тронув гусей-лебедей и сидящих на них странников, да заколыхал сияние света, кое распространял Жыжа. Поелику оно не столько погасло, сколько померкло в сияние истончаемом вторым по старшинству, богом Хорсом.
  Ужоль то был яснее ясного степенный такой муж не менее рослый и высокий чем Стрибог. Обаче более крупного сложения и вовсе с мощными руками да размашистыми плечами. Та же белая кожа у бога, почти, что затмевалась златыми переливами света. Посему, чудилось, она только иноредь становится белой, а весь остальной срок полыхает ослепительно-желтым светом. Лицо Хорса, вроде повторяющего коло самого солнышка, живописало непреклонность и силу, понеже и начертались на чуть вдавленном его лбу неглубокие борозды морщинок, залегших там от волнения. Ибо Хорс, один из важнейших богов, владыка солнечного светила, каковое он издревле выводил в солнечной колеснице на небесный купол, мыслился славянами не самими лучами, а его колом, символизирующим добро и благополучие. Сын бога Ра (в свой черед уступившим ему движение по небосводу и сменившим воз и волов на колесницу и коней) Хорс имел крупные медового оттенка очи, а его рыже-красные выгнутые дугой брови да густые ресницы, придавали им и вовсе насыщенное сияние. Небольшим вздернутым был нос владыки солнечного светила и толстыми, красные губы, малость прикрываемые кумашными усами и брадой, не больно длинной, одначе плотно хоронящей в кудельках сам подбородок. Не менее яркими смотрелись и волосы сына Ра, рыже-красные они едва касались его могучих плеч, а по лбу были стянуты боканным очельем. Позадь головы же бога кружилось туманное коло иноредь переливающееся ослепительно-желтым сиянием и раскидывающее окрест долгие солнечные лучи света. Обряженный в белую, долгополую рубаху и полотняные штаны, обутый в того же цвета сапоги, Хорс охватил свой стан широким плетеным поясом.В котором переливались все цвета радуги, словно снятой с небосвода. На боге также имелся широкий голубой (как сами небеса) плащ. Переброшенный одним концом через правое плечо сына Ра, да скрепленный на груди плоской круглой златой бляхой, плащ при нечастом дуновении ветра колыхал своим краем украшенным златистой полосой.
  А Жыжа внезапно и вовсе притушил сияние окрест себя, сомкнув одиннадцать глаз в навершие горящего, златыми всполохами пламени (прямо над его головой), здоровущего колеса, оставив раскрытым лишь один из них. Он медленно перевел взор своих крупных серых очей с небес на оземь и тотчас сместил сияние раскрытого глаза туда же. Еще немного времени и земля в месте соприкосновения с тем светом точно вскинула вверх махунечкие потоки пыли, после закружилась столбом и зараз проложила по своей поверхности тончайшие разрывы. А уже в следующий момент и сами трещинки, в свой черед, надломившись, явили широкую щель с едва начертавшимися внутри нее широкими ступенями, ведущими внедра Мать-Сыра-Земли. Жыжа немедля прищурил свой единственно горящий в колесе глаз, и, сойдя с места, направился к расщелине (не прощаясь и даже не глядя на летящих в поднебесье) так, словно свет, истончаемый Хорсом, слепил его серые очи на лице.
  Дух ступил на первую ступень в расселине, когда третий бог, и то явственно Велес, мудрый, как сама Вселенная да могучий, как сама жизнь и смерть, вскинул голову и устремил взор на летящую стаю гусей-лебедей, видать, услыхав пение Жар-птицы.
  Казалось, издали, откуда приближались странники верхом на птицах, Велес был самим рослым из богов. Впрочем, вспять двум другим не таким мощным в кости, пожалуй, что в силу собственной юности. Абы и вовсе не имел усов и бороды, только малую поросль пушка над верхней, узкой губой, такой же сочно красной, как и нижняя. Молочно-белая его кожа, как и у иных богов, переливалась златым светом, иногда вроде выступающим и снаружи. Нежное, миловидное лицо бога вельми напоминало по виду яйцо и не обладало ни единой морщинки, али отметины, пятнышка, а большой лоб светился, легошенько утягивая за собой и без того высокие белесые брови. Красивым был нос Велеса, ровный, прямой с четко обозначенными ноздрями, и, большими, серо-синие, глаза, схожие с небесным куполом, перемешавшим в своей летней голубизне грозовые тучи. А короткие соломенного оттенка волосы, едва колыхали кудреватыми прядями, изредка взметаясь и касаясь небольших загнутых златых рогов, кои росли прямо с-под рубежа влас на лбу.
  Обряженный в белую рубаху без какой либо вышивки, укороченную, с клиновидным вырезом на груди, да белые широкие штаны и того же оттенка сапоги, бог накинул на себя бурый плащ (перебросив его чрез левое плечо), один-в-один, в виде шкуры медведя. Ибо мощная голова кома покоилась на его плече, зарясь кровавыми очами и оскаливая верхнюю, клыкастую челюсть. На правом же плече Велеса восседал крупный филин, а может пугач. Бочкообразное тело, которого, покрывало рыхлое рыжевато-бурое оперенье, с удлиненными как ушки на голове перьями, чьи крупные ярко-желтые глаза, всяк миг полыхали сиянием. Бог был опоясан кожаным, черным поясом с крупной серебристой пряжкой, наподобие когтистой лапы ведмедя и удерживал в руках высокий, деревянный посох. Не больно ровный, с множеством сучков по поверхности сей посох заканчивался рогатиной, увенчанной двумя ослепительными белыми камнями.
  Жыжа тем временем шагнул и на иную ступень лестницы, принявшись торопливо спускаться вглубь расщелины, направив навершие в виде головешки духа деревянного посоха вниз, каковой словно на прощание громко выкрикнул:
  - Ужель оченно слепит зенки свет божий. Дальче ужель сами как-нить...
  
  Глава тридцать седьмая. Дар Алёнке.
  Гуси-лебеди, сызнова взлетев в сине-марные небеса, сразу затерялись в мерцание серебристых вкраплений звездных светил, став вроде как пепельным бисером, затмевающим белое оперенье. А странники, медленно ступая по земле здесь, как и кругом, лишенной растительности, направились к находящимся над железными воротами богам. Орей первым подошел к ним, и, перекатив по груди бочковатый кувшин с очень узким и длинным горлом, да витиевато выгнутой ручкой (каковой был обмотан кожаными поршнями), остановившись напротив Велеса, срыву вскинул к груди правую длань, указывая на чистоту намерения и сердечность, да громко молвил:
  - Здравия вам боги! - и тяперича вскинул вверх голову, устремляя взор на них, абы те были больно высокими, пожалуй, что повыше самой Яги Виевны.
  - Здарова и вам усем! - протянул за себя и иных богов Велес, а Хорс и Стрибог, малешенько заслоняемые егойным образом, враз шагнули вперед, дабы видеть прибывших.
  И тады же висящее позади головы Хорса туманное коло, переливающееся ослепительно-желтым светом придающее его рыже-красным волосам огненное сияние, насыщенностью красок осенило все вокруг, единожды полоснув сей яркостью и очи странников. Посему они все разом остановились позади ребятушек, и, сомкнув веки, болезненно охнули, а Кринка и вовсе вскрикнула, пугаясь их как таковых лишиться.
  - Мы прибыли сюдыка усе, - молвила Алёнка, стоящая возле братца, приоткрывая правый глаз и сквозь тонкую ту щелочку наблюдая богов, словно вошедших в дюжие солнечные лучи. - Дабы высвободить из полона бога Перуна, кой токмо и сумеет победить лютого Скипер-зверя и высвободить утащенных им славян, середь оных и наши сродники. Прибыли нонича мы из самой Верхней Нави отколь хаживали в Синюю Сваргу за сурьей и Ирий за живой водой. И ащё мы привезли тобе Велес дар от богини Яги Виевны, таковой упавой и добренькой, коя тамка в Нави ходит-подхаживает одна-одинешенька. Обаче завсегда рада бываеть добрым людям и богам. Эвонто кот Баюн, - дополнила девонька и махнула головой в бок, абы кот замер позади нее, ровно хоронясь от взора богов. - Чудной такой, порой сердитый, а инолды ничево дык, хорошенький, - да зараз смолкла, помня наказ Яги Виевны ничего иного Велесу не сказывать. Да в том исполняя уговоренное, глубоко вздохнула, точно проглотив само хотение, поведать о чем вызнала и направить бога к так тоскующей по нему богине, дочуре Вия.
  - Добре, - отозвался высоким, звонким голосом Велес и широко улыбнулся красными, как выспевшая вишня губами, став, чай, еще моложе да красивше. - Чё прибыли к нам с помощью, да таковым даром, - бог теперь перевел взгляд на кота, и, оглядев его серо-пепельный окрас, словно линялый, досказал, - токмо вельми он блеклый, понадоба Баюну придать цвету.
  Днесь Велес резко приподнял и, одновременно, наклонил свой деревянный посох рогатиной вниз. И тотчас два ярких, крупных белых камня венчающих его концы вспыхнули перламутровыми огнями, выпустив из себя долгие переливающиеся лучи. Легошенько колеблющиеся, вроде струй водицы, лучи проскользнули промеж стоящих ребятишек и дотянулись до Баюна. Они небольшими потоками, теперь ужо точно водицы, схлынули на гладкую шерсть кота, полностью окутав его в перламутровые краски, не тока тело, голову, лапы, но и сызнова высоко вздыбившийся хвост, распушенный на кончике, как колючки ежа. В этот раз, впрочем, Баюн не возмущался, лишь довольно и продолжительно заурчал из недр сотворенного пузыря. Велес тем временем дернул посох вправо, словно прочерчивая полосу света белыми камнями в воздухе и единожды сорвал перламутровый пузырь водицы с кота, окатив им потрескавшуюся бурую землицу. А позади стоящих детишек снова предстал невредимый Баюн поросший гладкой черной шерсткой имеющий белые лоскутки на груди в виде платка и на лапках в виде сапожек.
  Кот днесь медленно оглядел себя со всех сторон, и явственно оставшись довольным возвращенным ему цветом, благоразумно подчиняясь силе и могуществу бога, выступил из-за девчужки. Он, степенно ступая лапами по выжженной землице, теперь направился прямехонько к Велесу, каковой сызнова вскинул рогатину посоха вверх, притушив на его концах сияние белых камней. А по левую сторону от Алёнки, как раз в том месте куды плеснулась с кота водица, как-то сразу впитавшаяся в оземь, нежданно набух малый бугорок. Точно чегой-то изнутри надавило на почву. Еще чуточку бугорок пучился вверх, а после также махом разошелся надвое и из него выглянул схожий с кукишем махунечкий древесный корешок на поверхности которого лежал завернутый, точь-в-точь, как улитка, зеленый побег. Больно напомнивший отроковице Папороть-кветку виденную ею в Синей Небесной Сварге. Баюн промеж того достиг стоящего Велеса да принялся ластиться к его ноге, таким образом, благодаря, и сопровождая это раскатистым урчанием, в коем слышались нежные, мурлыкающие песнопения.
  - Як же вы усе дык вота сходились? - вопросил, вступая в толкование, Стрибог и голос его вспять Велесу прозвучал низко и мощно. А легкое дуновение, выдохнутое богом, разом встрепало волосы на ребятишках, качнуло подвешенные на узких плетеных поясках, охватывающих их станы, бубенчики (громко звякнувшие), тряхнуло ветоньки бузины на головах колтков и чуть было не сорвало колпак с макушки Копши.
  - Мы долзе шли, - пояснил мальчоня, и качнул головой, стараясь тем движение приладить на ней растрепавшиеся ковыльные власы. - Я, Орей и сестрица моя, Алёнушка, прямо от деревеньки, куды прибыл Скипер-зверь со своими злыдарными приспешниками. Обаче от него нас схоронила в гаю Земляничница. А сие лютое чудище утащило наших сродников у полон, деревеньку спаливши. Понеже Земляничница дала нам дивный клубочек и братьев колтков, Бешаву да Багреца, у помощь, да направила к Яге Виевне. А ужоль во стёженке мы повстречали Копшу да Кринку, в межмирье Жар-птицу, коя будеть воплощением бога Перуна, кода-ка мы его пробудем.
  - Чай, и впрямь дользе вы хаживали, - теперь заговорил Хорс глубоким, мощным гласом, и, уперев руки в стан, качнулся туды-сюды, небось, поражаясь терпению и упорству ребятишек. - И не зря к нам прибыли, абы никак мы не могем отворить эвонти врата, а братушке нашему Велесу никак не удается проничь скрозь щели. Ибо и оборотившись, он много ширше сих прорех. Обаче вы, чай, сумеете проничь скрезь щели. А живая вода и сурья пробудит и возвернет силы Перуну, ужотко и о том вы порадели.
  - О том Яга Виевна порадела, - торопливо поправила, Хорса, Алёнка и зыркнула на Велеса, наблюдая, как он на ее молвь откликается, да только бог хоть и слушал ее, большого интереса не проявлял. Посему девчура вздохнувши, продолжила толкование, - и подарила мене сречу с Ладой-матушкой, коя даровала кувшин с сурьей, - и при энтих словах отроковица качнула в руках кринку глиняную. - Да молвила скокмо понадоба дать сурье боженьке. А Орюшка хаживал в Ирий, набрал тамоди живой водицы, и встретилси с Финистом, кой ему даровал луч тугой и калены стрелы.
  - А тобе кто-нить из богинь чё-либо даровал, Алёнушка, девонюшка ты таковая ладная? - вопросил Велес и чуточку склонил на бок голову, коснувшись соломенными волосами восседающего на правом плече крупного филина (а может пугача), каковой недовольно колыхнул своим рыжевато-бурым рыхлым опереньем, и, полыхнув ярко-желтыми, крупными очами, гулко ухнул, словно приветствуя ночь.
  - Не-а, - удивленно отозвалась девчурочка, вскинувши вверх свои резко выступающие плечи, бугорки на каковых враз приподняли материю рубахи, качнув ее подолом. - А нашто мене дар? Сие ж я делывала не ради дара, а дабы пособить боженьке, сродникам и усем славянам.
  - Дык за эвонту доблесть и понадоба тобе воздать, - проронил Велес и вдругорядь широко улыбнулся, ужель будучи таким благоприятным. И тот светлый огонь, оный вроде плясал златым сиянием, перемещаясь по его молочной коже, ноне заплескался на небольших загнутых рогах, совсем его не портящих. - И коль того не содеяли две великие богини Ладушка и Ягушка, - дополнил бог, столь нежно назвав дочуру Вия, что и отроковица сразу заулыбалась, думая, что тот почувствовал чегой-то к богине. - Тожто сие свершу я! Я, наделенный силой волшбы, принесший в Мир движение, чередование дня и ночи, тепла и холода, жизни и смерти. Могутный бог-оборотень, могший принимать вские лики, дарую тобе, Алёнушка, способности волхования и волшбы. И будешь ты, аки и усе твои потомки, толковать Велесовы премудрости, распутывать мудреные знаки, владеть затаенными силами природы, заглядывать в грядущее и ушедшее, исцелять людей, язычиться с почившими и инаковыми Мирами, ведать целебную мощь мурав, заговоры и песни. И йдут из твоего роду, девонюшка: волхвы, знахари, ведуны, ворожеи, кощунники.
  Велес резко смолк, и тотчас переступив чрез кота, шагнул ближе к отроковице, да сызнова вскинув посох, обратил его рогатину в ее сторону. Вже скинув набухшие две капли бело-прозрачной водицы прямо девчинке на голову, кои набрякнув не столько стекли по власам, сколько в них впитались, да так скоро, что того никто и не приметил. Лишь Алёнка почувствовала, как внутри нее будто забурлила кровь, и легкий парок, просочившись сквозь тонкую, бело-розовую кожу, привнес в нее златые переливы. Точно, как дотоль в Ирии Финист придал коже Орея бело-златые тона. Велес обаче на том не остановился, и, выровняв свой посох, воткнул его конец в оземь, устремив рогатину в небосвод да резво присев на корточки, поцеловал отроковицу в макушку, чуть слышно и только для нее прошептав:
  - Дарую тобе, Алёнушка, як достойной, не токмо силу, но и таины богов.
  
  Глава тридцать восьмая. Странники мурашики.
  - Значица усех оборачивать? - ужо второй раз переспросил Велес, поглядывая сверху вниз на выстроившихся пред ним в единый ряд странников, и легошенько засмеялся. И тому веселью вторил не только пугач, сидящий на его плече, но и Баюн стоящий подле ноги, да широко отворивший рот и показавший игольчатые белые зубы.
  - Окромя мене, - дополнил кот свой смех и прижался тяперича к ноге бога, чай, больше не желая каких-никаких новых походов.
  - Ужоль скокмо понадоба язычить, усех окромя Баюна, - за всех и вельми недовольно молвил Копша, он теперь пристроился по правую от девчужки руку, иногда, так-таки, тулясь к ней. Однако не то, чтобы побаиваясь богов, просто, будучи в силу свычки вельми прилипчивым. Подле духа сберегающего клады поместились Кринка и Жар-птица, а за Ореем стояли оба колтка. Малец по наущению Стрибога снял с себя тул и налушник, оставив сие ему на сохранение, абы боги желали, непременно, дождаться их возвращения. Посему в небесах продолжали кружить гуси-лебеди, дожидающиеся, когда выведет красно солнышко бог Хорс, все также едва проступающие пепельным бисером в сине-марном его полотнище.
  - Нешто льзя чадам без снеди и малешенько пребывати, - вставил Копша и качнул вправо-влево вертлявым кончиком носа, словно принюхиваясь к чему-то, чуть слышно притом хлюпнув, и, этак, подобрав нюни, выплеснувшиеся на пышные красные усы.
  И немедля гулко засмеялся Стрибог и от того смеха вспенился вверх небольшой такой вихорь пыли, подняв с оземи в закрутившейся заверти мельчайшие песчинки, переливающиеся (в солнечных лучах плывущих от Хорса) желто-златыми цветами. Стрый немедля качнул головой и вскинул вверх прямые, короткие и единожды густые, вихрастые брови, нависающие над ярко-серыми очами, и завихрение сразу замерло на месте, мгновением спустя, также стремительно осыпавшись вниз всеми крупинками, и на почве не перестав сиять златом.
  - Ну, добре. Раз усе, тык усе. И аки я толковал, оборачиваю вас в мурашеков, абы токмо они пройдут скрезь щель меж створками, - молвил Велес, пройдясь взором от Копши повдоль ряда и остановившись на Багреце. - Кода-ка ж попадете у подземный мир, ты, Алёнушка, - продолжил толковать бог, теперь сместив взгляд на нее, - язычешь таковой заговор: по Велесовому велению, и моему хотению должно нам усем принять свой истый образ. И тады ж обернетесь вспять, поелику ноньмо в твоей силе оборачивать не тока себя, но и инаких. А молвь заветная ужель бытует знаниями во твоей главе.
  Бог днесь резко вскинул вверх свой посох, точно подхватывая на концы его рогов солнечный луч, которое рассылало туманное коло, поместившиеся позади головы Хорса.
  И нанизав его на переливающиеся белые камни, медлительно опустил вниз и сам посох, и этот луч, оный коснувшись бурой, сухой земли растекся по ней полосой, да словно принял на себя стоящих в ряд странников, легошенько так позлатив их обувку да лапы. А миг спустя поверхность посоха, покрытая не частыми сучками, зримо вздрогнула, да не только ейная черноватая, трещиноватая кора, но и сами белые камни на концах рогатины. И немедля сучки стремительно сжались (будто теряясь в трещинах ствола), а потом опять же рывком удлинились, выпустив из себя тончайшие отростки, кои шевельнувшись черноватыми своими навершиями, как живые, вельми быстро принялись расти, направляя собственное движение в сторону стоящих странников. Вместе с тем дюже скорым ростом не больно широкие побеги меняли свой цвет спервоначалу с черноватого на бурый, а засим и вовсе на зеленый. Посему кады их удлиненные, шевелящиеся в воздухе, кончики (будто ощупывающие само пространство) достигли ребятушек и их спутников, дотронувшись до лбов, как первых, так и вторых (иных, право молвить, коснулись лишь горловины да хохолка головы)цвет их стал, прямо-таки, малахитовым, легошенько даже переливающийся темно-зеленой капелью. И эти искорки (вкрапленные в сам цвет) и сами в едином порыве пыхнув светом, не мешкая, скатились по отросткам к завершиям, да переместившись на лбы странников, соскользнув вниз по телам и вверх на головы, купно так покрыли стоявших.
  Однако это течение капели было разновременным. Понеже первого из спутников детушек темно-зелеными искорками укрыло Багреца (видать не зря на него так долго смотрел перед волшбой Велес). Искорки, будто сотворили на старшем колтке переливающуюся зеленую накидку, окутав и его оба лица, и даже ветоньки бузины венчающие голову так, что Багрец громко икнул, вроде зараз переломив сразу несколько веточек пищальника. И тот же морг теперь ужо сам дух плеснул в разные стороны нежной лазурью мерцающие лучи света, будто всю яркость искорок старший колток вобрал в себя, оставив только мягкость сияния. Еще чуточку и переливы света, окончательно впитавшись в Багреца стали неотличимы от его кожи, сменив зеленовато-серую кору на теле, темно-серую на ногах и пепельно-бурую на лице на, так-таки, малахитовую. А после он вроде как подпрыгнул вверх, али это его только приподнял с землицы отросток, подцепив за лоб. Абы сам старший колток днесь не касался оземи, и принялся скукоживаться, уменьшаясь в длине и ширине.
  Впрочем, ребятишки, как и другие их спутники того превращения ужотко не наблюдали. Ибо их тела опять же сразу укрыла россыпь темно-зеленых росинок, сменив цвет кожи, одежи, оперенья и даже кувшинов, прижимаемых к груди, на малахитовый. А Багрец промеж того стал и совсем крошечным таким, что неможно было б его разглядеть людям, да, пожалуй, что и зрящим в сам корень богам. Он все также накрепко скрепленный с кончиком отростка посоха (каковой, чтобы удержать духа выпустил из себя тонкую паутинку) качнулся на ней туды-сюды. Еще капелюшечка времени, в котором все странники, разом подпрыгнув, оторвались от оземи принявшись уменьшаться в образе, и у махунечкого Багреца чуть теребящиеся ветоньки бузовника, обернулись в крепкие, длинные усики, шевельнувшиеся, словно ощупывая воздух. Туловище его вроде как сузилось, образовав маханькую грудку и каплевидное брюшко. И тотчас ручки да ножки превратились в лапки, а из средины грудки вытянулись еще две лапки, как из смыка ее и головы вылезли два удлиненных, полупрозрачных крылышка, неподвижно сомкнувшиеся.Лишь и осталось, что от прежнего Багреца так тока его два плоских лица с вычурно вздернутыми кверху носиками, небольшими ротиками, и желтыми глазками.
  И также медленно али быстро (того было сложно уразуметь) и все иные странники (и даже Кринка), уменьшившись, обзавелись еще парой лапок да крылышками. Их дотоль единое туловище разделилось на грудь и брюшко, обратив самих путников в мурашиков. Сменив на их головах волосики, веточки бузины, колпак, хохолок на крепкие, длинные усики. Только девонюшка и мальчик в двух передних лапках продолжали удерживать малешенькие кувшины с сурьей и живой водой, да Жар-птица вопреки смене цвета не потеряла своего сияния, ладно его, рассылая округ, и почемуй-то не имелось у Кринки усиков, точно не знавших с чего оборачиваться.
  Покачиваясь на тонких паутинках, оные в свой черед выпустили и остальные отростки посоха, мураши странники принялись оглядывать собственное превращение, наблюдая под собой огромные пространства бурого и серебристого цвета, кады нежданно это приволье земли качнулось. То просто Велес выдернул посох из землицы-матушки и тряхнул им так, что все отростки перепутались промеж себя и с тем собрали в единый пучок тонкие паутинки, а значит объединили и самих муравьишек. Бог теперича качнул посохом в сторону впаянных в оземь железных врат, направляя теребящихся на паутинках странников к стыку створок, где едва-едва просматривалась и вовсе нитевидная щелочка, сквозь которую только и могли пробиться такие крохи.
  А для самих мурашиков надвинувшаяся поверхность ворот (вроде бесконечного полотнища) смотрелась дюже не ровной, напоминающей обычную землицу, где высокие взгорья перемежевались глубокими рытвинами, широкими падями, водомоинами с крутыми склонами полными водицы. Да созерцалась промеж них и вовсе бездонная пропасть, не больно широкая одначе с отвесными стенами, тьмой-тьмущей пышущая.
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали, с детушками своими по-дружески толковали, завсегда будучи готовыми им пособить. Времена кады боги одаривали самых достойных тем али иным умением, даровитостью, способностями. Времена кады славяне от мала до велика были и сами горазды богам помочь не требуя за то никакой блага дарности.
  
  Глава тридцать девятая. Сквозь щель к подземелью.
  И ноне тут стлалась тьма...
  Долго-долго стлалась...
  Ужель такая густющая, что кроме нее ничего и не виделось, даже собственного носа на сохраненном при волошбе личике, аль лапок, усиков, в которые обратились ручки да волосики, ветоньки бузины, колпак, хохолок. В том мраке, каковой создавала глубокая бездна, куда медленно на паутиночках спускал их Велес, почитай ничего и не слышалось. Всего-навсе изредка воспринималось раскатистое дыхание Копши да жалостливые стенания Кринки, по всему вероятию, не больно радующейся поменянному образу, а может, пугающейся сей тьмы. И даже (чего дивного) не дышала своим сиянием Жар-птица, пусть ноне не златым, а лишь малахитовым, обаче не растерявшего его сверху, а здесь, в недрах пропасти, ровно потушившей.
  - И долзе тык тьма-тьмущая будять стлаться? - вставил, прерывая отишье, Багрец, и его слегка хрипловатый, тонюсенький, схожий с неторопливым сгибанием хрупких веточек бузовника, голос легошенько дрогнул.
  - У то б Жарушка ее подсветила, энту тьму-тьмущую, - поддержал, братца, Бешава, много более бодрым гласом, - а то ничегошеньки не зримо, ажно собственного носу.
  Да только Жар-птица не отозвалась колткам, ровно их не слышала, али упорхнула куды-то. А дотоль начатое еще над железными воротами движение вниз продолжалось, не больно скоро, не больно медленно. А как то так... посередочке...
  - А ежели у дык вота на чё-нить натыкнемси, чё толды? - теперь из той черноты послышался низенький голосок Копши и прерывистым всхлипом ему вторил кувшинчик, определенно, жаждущий зарюмить и этими воплями осветить бездонную пропасть.
  - Чаво... чаво будем тадыличи биться, сие ж Явь, как-никак, - не уверенно молвил Багрец и также прерывисто вздохнул али выдохнул. - Жаль токмо, - дополнил он, - чё обратил в мурашей нас бог. И покамест мы не сымем энтов образ, не сумеем пустить у ход инаковые свои облики.
  - Може вы усе очи отворите, нешто надобно дык долзе их держать сомкнутыми, - наконец сказала Жар-птица и тем самым ввела всех странников в волнение, не только духов, посудинку, но и ребятишек. Абы, как оказалось и сестрица с братцем досель спускались с закрытыми глазоньками, пожалуй, что испугавшись бездонной пропасти.
  Однако стоило всем открыть очи, как сызнова стали просматриваться спускающиеся вниз, повисшие на тонких паутинках, словно прихваченные за головушки, семеро муравьишек, сберегших собственные лица, а посему и различимые в сиянии малахитового света откидываемого Жар-птицей. Сей свет также освещал и пучащиеся неровные стены пропасти, вставшие по обе стороны и явившееся внизу дно, в виде более-менее ровной деревянной поверхности, чай, и не имеющей трещинок, щербинок или выемок.
  Еще чуточку того спуска и края бездны резко оборвались, так точно сами врата нависали над чем-то али только лежали на том, давая всю ту же малую (в сравнение с муравьями) прореху, долгую и уходящую во все стороны, да несмотря на сияние Жар-птицы теряющуюся в тьме-тьмущей. И тогда же лапки Алёнки да Орея, а посем и иных спутников коснулись сей ровной деревянной, темно-серой поверхности, дубовых щитов проложенных под железными вратами. Паутинки, прицепившиеся к мурашам, легошенько дрогнув, надорвались, выпустив их из своей хватки. Да разом пошли вверх, словно Велес, досель опускающий вниз посох, сейчас срыву вскинул его вверх, и с тем вытянул из щели или пропасти (то для кого как) отростки.
  А в этом темном и огромном пространстве правила тишина. Плотная и густая, она, кажется, вторила самому мраку, пужая вновь прибывших отсутствием и даже малого дуновения. Обаче неожиданно из пропасти выпорхнул легошенький ветерок, каковой принес на себе аромат дневного жара и горечь земли сдобренной людским потОм. Присланный самим Стрибогом ветер пронесся по всему этому приволью и затих, где-то далече и тотчас послышался голос Велеса, несколько приглушенный, словно толкующий не сквозь щели меж створок, а плывущий тутова, рядышком:
  - Сие дубовые щиты, днесь найдёты меж ними прорешину и хаживайте по ней.
  Ребятишки, однако, не откликнулись, они только кивнули своими муравьиными головушками и с тем качнули крепкими, долгими усиками. Да, не мешкая, сойдя с места, проворно побежали вперед, переступая зараз четырьмя лапками, абы двумя иными прижимали к груди уменьшившиеся кувшины с сурьей и живой водой. А в след сестрицы и братца опять же торопливо направились и другие путники.
  То было больно дивно, кады Орей и Алёнка пустились бежать, оно как все четыре лапки сами собой подчинялись им и переступали в свой черед, не торопясь и, на-тка, не отставая. Когда ощущалось их движение и нежное, едва ощутимое касание дубовой поверхности щита да легкое поскрипывание коготков, венчающих лапки, о само дерево. Не часто мальчонка, бегущий впереди, оглядывался, зыркая на Алёнушку да зримо улыбался. Ужоль малостью даже посмеиваясь, наблюдая такой дивный образ сестрицы, и не менее чудной вид духов, посудинки да птицы двигающихся позади него.
  И так вот они и бежали...
  Долго ли, коротко...
  Быстро ли, медленно...
  Одначе, в свой срок, так-таки, разыскав в этой дали надобную прорешину, про которую толковал Велес. Отрок первым достиг преграждающей им путь щели, уходящей в обе стороны, да там вдали теряющей свои концы, и замер на самом ее краешке, заглянув внутрь.
  - А коль сия хлябь не сквозистая? - разумно вопросил, замерший справа от девонюшки, Копша, все поколь перебирая на месте средними лапками, словно не до конца ему подчиняющимися.
  - И дык может быть, - отозвался Орей и повернув голову, зыркнул на сестрицу стоящую рядышком, будто вопрошая ее поддержки али тока ответа.
   А сама бездна не больно казала собственное дно, оно терялось в черном мраке и, кажись, дышало оттуда легким дуновением воздуха, больно кислого. Впрочем, сами стены пропасти смотрелись довольно ровными, точно туто вплотную были сдвинуты упомянутые Велесом дубовые щиты, оставившие промеж себя тонкую щелочку.
  Алёнка враз перевела взор на братца, сама не ведая чего сказать, чего делать, и с тем малешенько качнулась вперед, переступив средними лапками да изогнув тельце. Однако потому как передние ее лапки удерживали кувшин с сурьей, а задние стояли на месте, пожалуй, по забывчивости, тельце девоньки-мурашика резко дернулось вниз. Коготки, потеряв опору с поверхностью, соскользнули вниз, и отроковица, следуя за ними, и сама вся полетела в пропасть, али хлябь, как молвил Копша.
  От той внезапности произошедшего, девчужка даже не успела вскрикнуть аль испугаться. Однако за нее загамил Орей, узрев, как сестрица упала в глубокую бездну, махом сокрывшись в ее тьме-тьмущей, а после его поддержали и иные их спутники. Особлива в том им потворствовала Кринка, прямо-таки, заголосившая:
  - Пособите! Спасите, девонюшку Алёнку!
  А отроковица, переваливаясь чрез голову, хоть и слышала кувшинчика, всего-навсего наблюдала, что заостренные кончики своих лап, да поколь мелькающие деревянные стены в оных отражалось сияние распространяемое дивным птахом.
  - Крылья! Крылья Алёнушка! - громко выкрикнула Жар-птица, и, раскрыв свои прозрачные, удлиненные крылышки разом прыгнула в пропасть, и тотчас за ней нырнули все остальные. Следуя не столько даже за дивной птицей, сколько за Ореем.
  - Какие крылья? - громко и не скрывая удивления, вопросила девчурочка и коль могла б, непременно, вскинула бы вверх свои резко выступающие плечи, приподняв материю рубахи, а так только вздернула передние лапки, чуть сильнее прижав к себе глиняную, лощеную кринку с крышкой.
  Девчуга не то, чтобы летела, а точно парила, будучи такой легонькой. Впрочем, вместе с тем вельми скоро так, что мелькали не только коготки на ее лапках, неровные и выщербленные стены щитов, но и появляющийся, да вроде сближающийся с ней малахитовый свет Жар-птицы. И чем ниже падала девонюшка тем все шибче и шибче убыстрялся ее полет, а поперед ее глаз все сливалось в черно-малахитовый свет, будто прочерченный единой полосой. И сама хлябь наполнялась гамом (то ли криком, то ли стоном) распространяемым падающими духами, посудинкой и Жар-птицей, в котором удавалось выхватить отдельную молвь:
  - Сестрица! Крылья! Ух! як задорно! Спасите, оченно хропкий я! Пособите! Охохонюшки, аки прытко!
  И чьи это слышались вопли, было сложным разобрать не только девчужке, но и иным ее спутникам. Хотя стенания о помощи однозначно выкрикивала Кринка, все еще думающая, что она глиняная посудинка. Тот гвалт вмале усилился, а все потому как девчушечку, наконец, догнал Орей, а потом и другие, и Жар-птица зависнув вблизи, порывисто взмахивая свои крылами вельми ясно произнесла:
  - Крылья! У вас усех есть крылья! Велес того нарочно на кудесничал. Взмахните ими!
  Да только дивного птаха никто не слышал. Одни продолжая переваливаться через голову, другие восторженно, али пужливо выкрикивая:
  - Ух! як задорно! - то гутарили колтки.
  - Спасите, оченно я хропкий!- яснее ясного верещал так кувшинчик.
  - Пособите! Охохонюшки, аки прытко! - просительно вздыхал Копша.
  - Сестрица як ты? - вопрошал беспокоящийся Орей.
  А стены нежданно-негаданно сменили свои темно-серые оттенки дубовых щитов на пепельные, словно исполосованные вдоль и поперек широченными полосами белого, желтого, черного цвета. И вовсе махом дотоль более или менее ровные стены заместились на покатые, округлые вспученности, вроде на смену щитам пришли огромные горные гряды али только насыпанные боляхные валуны.
  Посему как-то сразу изменилось и падение странников муравьишек. И коль раньше оно было отвесным, ноне стало извилистым, не раз изменяющим путь из-за очевидного падения на твердую поверхность камня, али бокового соударения с ним. Первой такое изменение падения испытала девчинка. Она внезапно воткнулась головой в Бешаву, да сбив его плавный полет, свалила колтка на покатую поверхность валуна, с тем начав ужоль съезд прямо на нем. В след сестрицы, точно и тут оседлав, на Багреца сверху упал Орей. В спину же мальца воткнулся сразу шестью лапками Копша, а кувшинчик в свой черед собственным брюшком врезался в Алёнку. Таким побытом, оба братца колтка оказались салазками, на брюхах которых спускались вниз иные их спутники. Лишь продолжала парить в воздухе Жар-птица, коей было привычно лететь.
  Шесть коготков завершающих лапки Бешавы, как и Багреца, пытались зацепиться за поверхность камня. Впрочем, он был довольно гладким, хотя зримо имел множество трещинок, ямок и выпуклостей. Поелику само скольжение колткам не удалось замедлить, а от того, что на спины их давили сразу по два вершника, быстрота движения увеличилась так, что летевшая следом Жар-птица еле-еле за ними поспевала. Хотя, в отличие от давешних спусков, сей не был долгим, али это так показалось.
  Ибо нежданно само скольжение завершилось и эта слепившаяся в единое ватага, отскочив от полотна камня, вылетела, зависнув в каком-то необъятном пространстве. Единожды собственным движением тот ком странников мурашей сбил полет Жар-птицы и присоединил ее в общее скопище людей, духов, посудинки.
  Хотя и то неподвижное парение в обширном просторе длилось толику времени и завершилось резким падением всех путников вниз, по всему вероятию, с еще большей быстротой, чем прежде. От сей быстротечности даже Копша и Кринка смолкли и ежели досель верещали, днесь лишь тягостно вздохнули, ровно задыхаясь бьющим снизу воздухом. А поперед глаз странников моментально промелькнули серые в широкую полосу натолкнутые друг на друга валуны, сменившиеся на бурые земляные стены, хоть и не сильно близкие, одначе в сияние падающей рядышком Жар-птицы видимые.
  - Прытко! Прытко вертай нас в нас, Алёнка! - заходясь визгом, выкрикнул Копша, словно обдав теми воплями саму девонюшку и, на-тка, столкнул с ее спины посудинку.
  - Неть! Да! - послышалось со всех сторон, от зашедшихся ором духов да Жар-птицы и только Орей да Кринка смолчали.
  И Алёнка вже и сама не ведая чего делать, так сильно испугавшись за своих спутников, и особлива за братца, громко молвила:
  - По Велесовому велению, и моему хотению должно нам усем принять свой истый образ.
  И немедля все стихли.
  Небось, обрадовавшись или только взгрустнув.
  А мгновение спустя послышался громкий щелчок, и по всем странникам прокатилась легкая зыбь, словно выскочившая изо рта. Световой, лазурный поток, состоящий из мельчайших искорок, исторгнутый и самой кожей, скатился сверху вниз, прямо с головы до брюшка, затронув собой как усики, так и лапки, и коготки на них. А после, как оказалось твердое покрытие прикрывающее голову, грудь и брюшко лопнуло.
  Единожды и на всех.
  И принялось отваливаться вниз, отдельными клочками, пятнами, али тока искрами, обгоняя летящую вниз ораву и по мере движения обращаясь в мельчайшие капли водицы. А сама ватага, также степенно теряя муравьиное покрытие, обретала свой истинный образ, рук, ног, головы, перьев, глиняного тельца, одежды. Вместе с тем принимая дотоль им положенную длину, ширину, толщину.
  Понеже не прошло и чутоки времени кады последняя капель, схлынув вниз отдельными кусочками, явила положенные образы ребятушек, духов, посудинки и Жар-птицы. А Алёнушка опустив голову, узрела далеко внизу земляной неровный пол к каковому они все стремительно неслись, не паря, не летя, а, так-таки, резко падая.
  
  Глава сороковая. Виевич.
  В сей раз громко закричала Алёнушка. Пожалуй, потому, как первой узрела внизу далекий земляной пол, в какой-то дюже длинной и высокой пештере. Осознавая, что ударившись об этот пол без последствий, да еще при таком скором падении, не удастся. Посему ужоль в следующий миг ейный вопль подхватила Кринка, а Орей крепче прижав к груди бочковатый кувшин с очень узким и длинным горлом, да витиевато выгнутой ручкой, единожды выкинул вверх правую руку, желая за чего-нибудь ухватиться. И тут же отделившаяся от падающих странников Жар-птица взметнула крыльями, переливающимися златым светом, да ухватила за руку мальца. И немедля в ноги отрока вцепились, шибко съехавший вниз по правой Копша, да не успевший упасть Багрец, в свой черед подцепивший Алёнку прямо за шиворот рубахи. На ногах коей в свой черед сумели повиснуть Бешава и Кринка.
  И тотчас падение наземь замедлилось. Казалось, даже, все странники разом воспарили ввысь. А затем также помаленечку стали опускаться вниз.
  Неспешно так, полегонечку...
  И тогда ж смолкла Алёнушка и посудинка, крепко впившаяся обеими руками в правую ее ногу, точно жаждущая, коль чего не так оторвать ее напрочь. Да только исторгнутый девонюшкой и кувшинчиком ор какое-то время кружил по сей пещере, отразившись сперва от земляных стен и пола, засим и от каменного потолка. Еще чуточку и тому блуждающему и степенно смолкающему крику откуда-то издалека отозвалось глухое шипение, будто встревоженной змеи, которое поддержал легкий шорох земли. Обширная печора, уходящая в обе стороны от опускающихся вниз путников, наблюдалась неровными, вроде копаными земляными стенами и поражала взор нависающими с потолка бочинами серых каменных валунов, исполосованных вдоль и поперек тонкими лучиками белого, желтого, черного цветов. Эти каменья местами покрывали и пол, там пучась средь бурой земли невысокими бугорками.Ибо внизу в отличие от верха камык был небольшой в обхвате, словно обмельчавший, али тока срубленный.
  А Жар-птица медлительно (и это при таковой численности висящих в ее лапах) опускалась вниз, прямо к полу пещеры, чье земляную поверхность первым коснулись Бешава и Кринка, один корнями-ногами, на стопах которых восседали кожаные порабошни, другой перепончатыми утиными лапками. Лишь опосля того на ноженьки встала Алёнушка, а ужель за ней Багрец, Копша, да Орюшка. И все поколь волнуя крылышками, продолжала витать в воздухе Жар-птица, видать, таким побытом, чувствуя себя более важной, а может, просто освещая сию долгую, извилистую пештеру, будто кем-то копанную.
  В том рытом переходе было довольно тепло, а стены, хоть и земляные, имели тонкую прослойку цвета, где бурые тона менялись на серый да черный. Иногда и вовсе в них проскальзывали тонешенькие черточки красного али малахитового оттенка, в оных зыркали кривыми или острыми боками камыки, пыхающие лучистым златым отливом, да едва проступали пятнами голыши, переливающиеся почти синим цветом. Удивительное плетение полос на буром полотнище создавало узкие лучи, расходящиеся во всех направлениях, круги и даже выступающие пологие складки, а мельчайшие прорехи в землице напоминали долгие морщины.
  В пештере властвовал паморок, который подавляли только переливы Жар-птицы, поелику стоящие странники не сразу приметили ярко вспыхнувшие желтым светом огоньки, явившиеся в правом, теряющимся изгибом, проходе. Однако малешенько погодя, когда огоньки вроде приглушили сияние, стал наблюдаться облик создания. Каковой по-первому разглядел лишь кувшинчик, посему зараз и вельми громко заголосил:
  - Пособите! Ноньмо пожущерят!
  От сего столь внезапного ора, спервоначалу все странники вздрогнули, обаче, опять же сразу придя в себя, зашикали, зашумели:
  - Цыц! Цыца Кринка! - стараясь перекричать сам кувшинчик. Особлива в том старался Копша, понеже как имел власть указывать посудинке. Ужотко и не ясно чего послушалась Кринка, однако стремительно прервала собственный крик, и, вытянув вперед ручку, точь-в-точь, человеческую, направила указательный перст в полутемный проход, широко раскрыв свои ярко-голубые очи, словно поглотившие зрачок и белок. И находящиеся округ ребятишки да духи, проследив за направлением перста посудинки и сами испуганно застыли. А Алёнка да Копша и вовсе отворили рот, точно желая поддержать притихший вопль страха Кринки.
  Абы ноне на них медлительно ползло огромное создание.
  Человек ли...
  Змея ли...
  Вернее, человек и змея разом.
  Ибо имея огромное змеиное удлиненное туловище (покрытое зеленой чешуей), завершающееся округлым тонким хвостом, оно единожды было увенчано человеческой головой. Несильно расширяясь подобно плечам создание обладало двумя человеческими, жилистыми руками, впрочем не имело ног. Короткие, темные с проседью волосы существа дотягивались до тех самых приметных плеч, слегка касаясь их своими кудряшками. На узком и также зеленом лице создания с нешироким лбом и мощным, раздвоенным подбородком, поблескивали два желтых глаза, горбатый нос и пухлые, черные губы.
  - Виевич, змее-люди, - едва слышно проронил Копша и торопливо шагнул вперед, пожалуй, что, не испугавшись создания, а вспять решив его поприветствовать, поелику и открыл рот.
  - Сие ж небыль, - чуть слышно отозвался Багрец, слышимо крякнув, и качнул головой, сверху густо увенчанной веточками бузины, колыхнувших зелеными листочками, да перекатившими туды-сюды черными ягодками.
  - Кака ж небыль, - обидчиво дыхнул Копша, словно то его назвали преданьем. - Кода-ка, встарь виевичи жили-поживали на Мать-Сыра-Земле, обаче опосля Изначальной битвы меж светом и тьмой, коя отмежевала Правь, Явь и Навь, они ушествовали под оземь.
  А ползущий виевич, слегка извивающий телом и хвостом, легошенько придерживающий над поверхностью пола пещеры голову вмале приблизившись к странникам, замер напротив них. Он теперь немножечко привстал над полом, приподняв и переднюю часть туловища (став враз нависать над путниками), да опершись на хвост,малешенько шевельнул чешуйками на груди (тутова имеющих коловидное пересечение). Виевич открыл свой рот, высунул оттуда черный, узкий раздвоенный на кончике язык, ровно ощупав им сам воздух, человеческим голосом, очень хрипло и иноредь перемешивая в говорке змеиное шипение, сказал:
  - Нашто вы сыдакась прибыли?
  - Здрав будь! Ищем тута мы свово боженьку, - отозвался Орей, и, обойдя стоящего поперед него Копшу, глянул на змея-человека снизу вверх, ужотко такой он был высокий. - Боженьку Перуна, - дополнил мальчугашка, - коего кадый-то, задолго доныне, ащё юнцом, зарыл сюдытка лютый Скипер-зверь. Вельми в нем нужда ёсть у всего славянского люда.
  Виевич легошенько качнул головой и глаза его желтые с продольным, узким зрачком, подернулись туманной дымкой, а после прозрачные чешуйки-веки резко подались вниз и тотчас сами очи заблестели яркими златыми огоньками. Змея-человек теперь переплел промеж друг друга руки, приткнув их к груди, и сызнова, мешая речь да шипение, молвил:
  - Ведаю я иде лежма лежит ваш бог Перун. Под сей долгой сланью землицы он замурован, во недрах оземи, во дальней печере. Да токмо крепко-накрепко почивает он вже не единъ век. Занапрасно вы сыдакась прибыли, не пробудить вам его. Да и не жалует мое племя ваше, абы славяне в свой срок собственным явлением оченно потеснили нас с Мать-Сыра-Земли. Поелику ноне мой род живет-поживает в энтой приглубой сторонушке.
  - А, иде в ту пештеру вход? - вопросил Копша, и, шагнув вперед, в свой черед, обходя Орея, снял с головы колпак и, на-тка тебе, низенько поклонился виевичу. Приметив сие приветствие духа и змее-человек в ответ маленечко преклонил голову, колыхнув темными с проседью власами, на концах закрученными в кудельки, да приятно улыбнулся. И так было дивно, что Копша проявил к этому созданию, дитю Вия, бога Срединной Нави, повелителя страхов и мучений, сына одного из верховного богов Чернобога и небесной Козы Седуни, богини Рожаницы, Седой, Старой, сотворенной самим Родом и вскормившей молоком Темных богов, положенную почтительность.
  - Нешто дык надобно явно подольститься? - недовольно, хотя и негромко поспрашал стоящий подле Алёнки Багрец и тягостно выдохнул, небось, раздражаясь на Копшу. - Чай, тумкает, чё виевич днесь клад какой ему укажет, - дополнил также шепотом старший колток, поясняя о происходящем девчужке. - Абы они живут под землюшкой и усе те клады ведают, - Багрец теперь перевел взор на отроковицу и дюже расширил свои желтые глазенки, легошенько их, закатив вправо, а посем влево.
  По всему вероятию, колток был прав, толкуя о причастности Копши.И о том, видать, знал и сам виевич, понеже как он, теперь и вовсе вздел вверх свою пухлую черную верхнюю губу, явив ровный ряд белых зубов, и негромко засмеялся. Чем моментально огорчил духа сберегающего клады, оно как тот вспять свесил вниз голову, и, нацепив на нее колпак, с тем же огорчением произнес:
  - Я токмо и вожделел, всего-навсе вызнать про боженьку, - той своей реченькой ноне вызывая смех и у ребятишек, колтков да и у самой Кринки. Ибо она нежданно громко заёкала, мешая кряканье и какое-то пыхтение. А по пештере в обе стороны разлетелся тот развеселый ребячий смех, вельми задорный такой. Каковой протяжным уханьем вскоре возвернулся обратно и словно качнул на стенах прохода прослойки цветов: серого, черного, красного и малахитового. Посему они затрепетали и пустили во все стороны прямо по бурой земле лучистые полосы. А виевич срыву прервал смех и испуганно оглянулся, точно проверяя чегой-то. Он поспешно вскинул левую руку от груди вверх к лицу, и, приложив указательный перст к губам, слышимо зашипел, предотвращая всякое веселье. Понеже странники, не только огорченный Копша, но и иные поняли, что змее-люди не все такие приветливые как этот.
  - Потише, - теперича виевич молвью озвучил собственное шипение, так-таки, не убирая перст от лица, хотя ребятишки, духи и кувшинчик моментально перестали хохотать. - Не надоть дабы вас слышали мои сродники. Вже они могти быть с вами не дык добры. Я яснее ясного могу указать вам вход в печеру, но он оченно узкий, да дюжий, як туды спуститесь? Да и пробудить бога не полоучится, абы он сморен заклятьем лютым на него наложенным.
  - Ты тока тот вход укажи, а тамоди мы сами, - протянул Орей. И качнув головой в сторону стоящей позади сестрицы, дополнил, - коль нам у том спуске не пособит Жар-птица, тогды пособит Алёнушка. Поелику она тяперича могет волховать, ей намедни силы таковые бог Велес даровал.
  - Бог даровал девонюшке волшбу? - удивленно переспросил змея-человек, и отрок торопливо кивнул, да легоньким покачиванием головы его поддержала сестрица. Виевич перевел взор своих желтых очей на Алёнку, да сызнова мягко улыбнулся, точно радуясь за нее. - Чё ж... Значица прибыло веремя и роду людскому теми знаниями указывать, ежели сам Велес, Нисхождение Всевышнего для усего живого в Яви, даровал девонюшке волшбу. Кода-ка мои братья пробили сей проход промеж камней и печеры, иде лежма лежит бог Перун, доступ тудыкась вы найдёти прошествуя впредь по энтому колидору. Он, - виевич протянул левую руку, выставляя сами сомкнутые перста в направление лежащего позади странников прохода, досказывая, - узкой расщелиной раскинулся промеж пола. И да пособит вам волшба Велеса и знания кои он даровал. Да поспешайте, али тудыкась наземь, али выспрь. Абы коль пожалуют мои братья, вашему прибытию сыдакась они не возрадуются.
  - Блага дарим, - тотчас откликнулись все стоящие, и лишь недовольно чегой-то буркнул Копша, так-таки, не решившийся спросить о кладе, посему и оставшись тем толкованием раздраженным.
  А ребятишки уже торопливо развернулись и в окружение духов, посудинки и Жар-птицы (все поколь парящей над ними) направились прямехонько по проходу. Суматошливо странники переставляли свои ноженьки обутые в кожаные порабошни, красные али синие мягонькие сапожки, да перепончатые утиные лапки, иноредь оглядывались да зыркали на все поколь стоящего виевича, самую толику им улыбающегося. А поверхность пола в пещере не больно ровная, посередке и вовсе вроде пробитая в виде узкой тропочки, по краям перемежевала крупные с острыми краями валуны, да каменья поменьше. Сама же ейна земляная полстина не редкостью была присыпана мельчайшим отломышком да песочком.
  Поперед же той торенки, словно подоткнутая с обоих концов боляхными серыми камыками, лежала узкая (как и указывал виевич) расщелина. Когда путники подступили к ней, остановившись на самом ее краешке, да заглянули вниз, то всего, что и удалось им рассмотреть лишь пыхающую тьму-тьмущую. Жар-птица, дотоль летящая над ними, и освещающая сам путь, взметнула опахалом хвоста и принялась медленно да плавно спускаться вниз, совершая махунечкие круги.
  Птица выкинула вперед свои высокие, крепкие ноги, да врезавшись их загнутыми златыми когтями в бурую оземь, словно сжала и крохотные камушки, лежащие на ней. Как-то и вовсе махом сдержав движение крыльев, и сложив их на спине да единожды блеснув всем своим опереньем, кажным его ярчайшим перышком, кажным мельчайшим его отростком. А после все, также насыщенно переливаясь, и сама направилась к расщелине, которую, пожалуй, что можно было с легкостью перепрыгнуть ребятушкам.
  Подступив к расселине, Жар-птица тяперича осветила и ее саму. Понеже всем стоящим подле края и даже выглядывающему из-за Копши, кувшинчику, удалось увидеть, как неровны стены углубления, точно рубленные, иссеченные. Сама же щель была вельми глубокая, наново завершающаяся плоским дном и имеющая в одной из стен не высокий и снова узкий вход. Казалось самой расщелины никады здесь раньше и не было, а явилась она нежданно, может потомуй-ка отсюда чегой-то хотели удалить, а землица не выдержав-то и лопнула.
  - Не-а, - торопливо молвила Жар-птица, и, закачав головой, затрясла хохолком, - я туды вас снесть не сумею, вельми як узко. Надобно тобе, Алёнка, волховать.
  И теперь все странники перевели взор с расщелину на стоящую, подле Орея, девоньку, требуя от нее того, чего она никогда не делала, и, пожалуй, что не умела.
  - Як? Я ж не ведаю... Не ведаю, як волшбу творить, - испуганно переглядываясь с братцем, молвила девчуга и вновь сместила взор на колтков, а после повернула голову да посмотрела на Копшу и Жар-птицу, вроде ища в них поддержки.
  - А ты вспамятуй, Алёнушка, чё тобе бог Велес язычил, - отозвался сам старший из них Копша. Он хоть порой и вел себя как дитя, лыгал, изворачивался, но всегда проявлял мудрость. Вот и в этот раз он, поддерживая отроковицу, воззрился в ее голубые очи своими ярко-красными, и досказал:
  - Он толковал, что нонечька в твоей силе оборачивать не тока себя, но и инаких. А молвь заветная ужель бытует знаниями во твоей главе. Понеже ты сокрой очи и померекай, о чем таковом... О той мудреной волшбой дышущей молви и она, на-тка, явится тобе.
  Алёнушка перевела взор с духа сберегающего клады на Жар-птицу да узрела ее легкое покачивание головушки и тотчас почувствовала, как рука стоящего слева братца коснулась её плеча и родненький его голос, подбадривающе протянул:
  - Верно, гутарит Копша, дык и делай.
  И девчужка подчиняясь тем советам, сразу сомкнула глазенки и неподвижно замерла. И немедленно затихли кругом нее странники, и даже Орей снял с плеча руку, страшась потревожить сестрицу. Алёнка днесь глубоко вздохнула, потом выдохнула, да открывши рот (поколь с сомкнутыми очами) принялась сказывать то, что само на язык легло:
  - Матушка, Мать-Сыра-Земля, пахтанная Алатырь камнем из пролитого молока коровы Земун и козы Седунь, чувствуешь ты усе, любишь, ростишь и питаешь. Из плоти твоей усе выходит, рождаются травы и деревья, звери и люди, и по смерти своей в нее же и возвращаются. Протяни свои вервие отсель и наземь сей расселины, оплети их долгими своими власами, создай для нас прочную да легкую лествицу. Да будя по реченью моему. Отныне и вовеки веков, от круга до круга. Тык було, тако еси и тык будя неизменно.
  Стоило девчурочке смолкнуть, как края расщелины срыву дернулся ввысь, вроде набухнув пред всходами. Еще малость и сама землица лопнув, выпустила бурый тонкий побег, каковой на малешенько поднявшись вверх, зараз изогнулся, и, переметнувшись чрез край щели, устремился к ее дну. Прямо на глазах увеличиваясь в ширине, стремясь вниз и с тем удлиняясь. Единожды ствол выпускал из своей поверхности более тонкие отростки, которые подобным образом многажды делились, на более тонешенькие и опять же скоро растягивались в длину и ширину. В свой черед сии побеги переплетались промеж себя, яростно вклинивались в стену, хватаясь за землицу, врезаясь в углубления на ней, щели, окутывая вспученности. И таким быстрым ростом, укрупнением отростков создавали зримую лестницу, спускающуюся по стене ступенями-перекладинами, оплетенными ужоль более тонкими бурыми побегами, стремясь к дну самой расщелины. Скрывая тем витьем и саму земляную стену, ее неровности, углубления али выемки, творя какое-то единое корневое плетением, где средь толстых с кулак стволов просматривались и вовсе нитевидные, едва колеблющие своими навершиями.
  
  Глава сорок первая. Перун.
  Алёнка вслед братца принялась спускаться по лестнице вниз, придерживаясь за нее правой рукой и прижимая левой к груди глиняную кринку. Когда края расщелины еще поколь наблюдались, девчурочка напоследях зыркнула позадь стоящих духов, посудинки и Жар-птицы прочертив взором полосу по проходу пештеры стараясь рассмотреть виевича. Обаче там, где они дотоль с ним толковали, более ничего не созерцалось, будто змея-человека там отродясь и не было, а все дотоль виденное, лишь мнилось.
  - Токмо вниз не гляди, - молвил спускающийся первым Орей, также прижимающий к груди кувшин с живой водой, да почасту останавливающийся, абы с одной рукой сходить по лестнице было неудобно. Посему малец почасту замирал на одной ступеньке, легошенько покачиваясь, перехватывался правой рукой, приседал на корточки и, только после переступал ноженьками, испрямляя спину. Девонька не зримо для братца кивнула и продолжила неспешный спуск вниз, переступая ножками, испрямляясь, перехватываясь правой рукой, малешенько покачиваясь, приседая на корточки да дюже пугаясь такой высокой расщелины, чье дно стало видно, кады следом за ней ступила на лестницу Жар-птица.
  Однако дивный птах в отличие от детушек не столько спускался, сколько спрыгивал со ступени на ступеньку. И ее трепещущий, словно мерцающий свет, то вспыхивал много сильней опереньем, то вроде как, теряя силу, загасал. Жар-птица сходила более скоро, чем братец и сестрица, не больно пугаясь глубины расселины. Посему каждый раз нагоняя Алёнку, она застывала на верхней ступени, ожидая, когда последняя продолжит спуск. Ибо не редко отроковица, как и отрок, прижималась грудью к самой лесенке, прислоняя щеку к верхней перекладине-ступени и тягостно выдыхая, прислушивалась к происходящему.
  Следом за Жар-птицей по лестнице стали спускаться братья колтки, Копша, а последним Кринка. Она и вовсе не осмеливалась долгое время сходить вниз, одначе узрев, что иные преодолели половину лестницы, так-таки, решилась. Поелику, как и другие, повернувшись лицом (аль тем, что у ней было занамест него), перехватываясь руками и переступая лапками, направилась вниз, заунывно вздыхая, раскатисто жалобно кряхтя, стеная, а порой и повисая на верхней ступени.
  - Чё, ты, тамка охаешь? - недовольно вопросил Копша, застывая на месте и сердито зыркнул вверх на спускающегося кувшинчика. - Ально я распаляюсь на тобе. Дык и вожделею скинуть тобе, постылую пискунью, наземь.
  - Ужель я ж хропкий, чай, ухнусь и усё! не сбирете в попять, - ответил кувшинчик, и, переступив на перекладине с одной лапки на другую, маленько скосил свои ярко-голубые очи, проверяя чего там внизу делает Копша, не намеревается ли его скинуть.
  - Кому ж ноньмо понадоба, - с той же досадой дополнил дух сберегающий клады вдругорядь продолжив спуск по лестнице. - Тобе сбирать. Вже вмале сыщем бога Перуна и усё понадоба в ны с тобой истощиться, - дополнив то с очевидным, слышимым в голосе огорчением.
  - Не-а, надобность не отпадет, - торопливо молвила в ответ Алёнка, прислушавшись к толкованию духа и посудинки. - Обаче вы дюже мене и братцу дороги стали. И ты Копша и Кринка. Правда, Орюшка, - досказала она, переступая ноженьками вниз.
  - Правда, - отозвался мальчугашка и подошвы его сапог днесь коснулись поверхности дна, где земля была присыпана мелким окатышем, а сам он на маленечко застыл вот так вот, прижимаясь к лесенке и легошенько передыхая.
  - Слыхивал, Копша, я аки и ты драгой Алёнушке да Орюшке, - довольно молвил кувшинчик, сызнова начиная свой прерванный спуск и, кажись, еще заунывнее вздыхая, кряхтя и охая.
  Орей, меж тем передохнувши чуточку, отступил от лестницы, и, развернувшись, оглядел саму расщелину в одной из стен которой просматривался низкий неширокий вход, на вроде нового подземного коридора, откуда слышалось легкое дуновение ветра и мерное дыхание. А за тот срок с лестницы ужоль спустилась девонька и спрыгнула Жар-птица, впрочем, все поколь спускались духи и посудинка.
  Отроковица и сама, развернувшись, теперича подошла к братцу, да, застывши подле него, заглянула в подземный коридор, каковой глянул на нее мрачной тьмой. Однако та тьма правила самую толику времени. Абы стоило к тому врубу (словно треснувшему с-под пола, посему там, будучи широким и резко смыкающимся над головой ребятушек) приблизиться Жар-птице, как желтовато-блестящее сияние, истончаемое ее опереньем, враз проникнув внутрь, осветило недлинный, узкий проход, ведущий в более глубокую пещеру.
  Орей торопливо оглянулся да приметив, как с лестницы спустились и иные его спутники, не мешкая, шагнул внутрь вруба. Мальчугашка слегка пригнул голову, абы сужение прохода над ним, завершалось свешивающимися тонкими каменными соломинками и прядками, увенчанными капельками водицы. В этом пусть и узком подземном коридоре под ногами земля плюхала грязевыми лужицами, перемешивая мельчайшую дресву и низенькие каменные наросты, расположившиеся повдоль стен. Сам проход словно шел под уклон, и спускающиеся детишки, а за ними Жар-птица, духи, посудинка почасту соскальзывали, покачивались, и изредка охали, ужель все от таковой тяжести их движения.
  Впрочем, подземный коридор был коротким. Посему вмале братец, а за ним сестрица и другие странники выйдя из него замерли в боляхной пештере, где, однако, просматривались все стены, как и высоченный потолок. Супротив каменного, ровного дна (и туто-ва идущего под уклон к средине пещеры), стены и потолок были хоть и гладкими, да земляными. Не наблюдались в них трещинки, выемки али вздутия. Ровно пред приходом странников печору хорошенько обмыли, оставив блистать серый, лощеный пол, позабыв водицу в подземном коридоре чрез который только, что сюда все вступили. Сама же пещера больше напоминала огромную горницу, чьи, стены, как и полагалось, в таком случае лежали супротив друг друга. В ней даже дальний потолок ровнешенько расположился, опершись на четыре стены. В пештере пахло сладким ароматом, точно пролитого с ложки ослепительно-желтого медка, и легкое дуновение, кажется, витало где-то подле потолка. Понеже к медовому запаху добавлялась ощутимая свежесть, оставленная давеча прошедшим дозжиком.
  Хотя вошедшие в пещеру странники (легошенько возвышаясь с этого края входа в нее)уставились, перво-наперво, на поместившееся посередь пола каменное, огромное ложе и лежащего на нем Перуна. Даже прикрытый сверху красным широким полотнищем бог поражал собственным ростом и мощью в раменах и стане, а с-под тонкой и мягкой материи виднелись вздыбливающиеся как бугры да гряды мускулы не тока на руках, ногах, но и покачивающейся созвучно дыханию вниз-вверх груди. Лицо Перуна со светло-молочной кожей светилось златыми переливами, как и у иных богов, дотоль виденных путниками, обладая мужественными чертами, коль не молвить властностью и силой. Густые, светлобурые с рыжиной волосы, покоились на голове волнами, и такими же пышными были его курчавые на концах усы (скрывавшие верхнюю губу), каковые пролегали по груди. Широкий подбородок бога хоть и покрывала вьющаяся борода, но не дюже обильная, словно лишь давеча начавшая свой рост. Длинным, мясистым смотрелся нос Перуна с большими ноздрями, крупными и, поколь, сомкнутыми очи. Такие же светлобурые, изогнутые брови и густые ресницы бога изредка вздрагивали, и не редкостью на ровный большой лоб набегали тонкие морщинки, придавая ему, суровость али, пожалуй, что гневливость. И в такой момент под красным полотнищем, оным он был прикрыт, разом сжимались кулаки, а из приотворенного рта вырывалось легкое дуновение, сразу уносившееся ввысь, тем, не столько утягивая туда дыхание Перуна, сколько наполняя саму печору свежестью оставленной после дождя.
  Жар-птица, сойдя с места, содеяла несколько малешеньких шажочков вперед, да разком взметнула крыльями, подавшись вверх к потолку пещеры. В полете она качнула своими вытянутыми, повисшими златыми лапами, на кончиках каковых переливались ослепительно-желтые тонкие коготки, и уже с вышины громко запела. И голосу ее высокому вторил нежный свирельный свист, а из приоткрытого клюва вниз на каменный пол, да на покоящегося на ложе Перуна посыпались перламутровые камушки. Жар-птица нежданно-негаданно резко взяла вправо и в полете коснулась перьями крыла сперва одной стены, а посем, содеяв большущий круг, и всех иных. И златое сияние с ее оперенья мгновенно перекинулось на земляную поверхность стен, сперва покрыв их лишь искорками, а после долгой единой полосой, коя словно набрякнув светом, раскатилась в разные стороны.
  Еще не больше сига и эта полоса ослепительно-желтого сияния плотно покрыла весь потолок и стены, докатившись, небось, до пола. И немедленно в пештере стало светло, ярко, и ровно проступил каждый отдельный ее уголок, да златыми переливами отозвалась кожа Перуна лежащего на каменном возвышении. Жар-птица теперь резко пошла вниз, да сложив крылья на спине, выставив вперед лапы, воткнулась загнутыми коготками в край ложа, замерев подле бога, чьим воплощением должна была стать, сей миг смолкнув.
  А златой цвет на стенах и потолке принялся бледнеть, теряя собственную насыщенность, вплетая в себя голубые тона, которые в свой черед выпускали тучные, вихрастые клубы пара алого, черевчатого, синего, зеленого света. Пары зримо перемешивались, местами приобретая и вовсе сине-марные тона, легошенько колыхая на себе закручивающуюся красную водокруть, точно втягивающую в себя яркие краски. Слева от той медленно кружащей заверти появилась, вроде выступив изнутри, мерцающая россыпь нежно-голубых звезд. Их длинные, разветвляющиеся лучики воткнулись в синюю поверхность пространства, теперь не столько перемещающегося по стенам и потолку пещеры, а захватившего весь свободный его простор. Стайки мельчайших звезд в основном алых и желтых цветов днесь были раскинуты то слева, то справа от круговерти, будучи весьма удаленными от нее.
  Сама же заверть, еще чуточку сворачивая свои красные тончайшие полосы по коло, как-то махом замерла, пустив округ себя легкую зябь света, с тем колыхнув не только сами ближайшие звезды, но и их лучики. А потом в ее туманной и степенно теряющей красный цвет круговерти проступила яркая и почти синяя капля. Она внезапно так рьяно стала увеличиваться в обхвате, отодвигая назад и саму заверть и раскинувшееся промеж нее сине-марное пространство. И ужоль вмале живописалась не столько крохотной каплей, али даже огромным в размахе клубком, сколько местностью.
  На раскинувшимся том пространстве (растянувшимся от одной до иной стены пещеры) просматривалось блестяще-желтого отлива небо, будто натертое чем-то, не имеющее солнечного али лунного светила. Каковое, впрочем, вдоль и поперек избороздили проложенные вроде мостов, али дорог, многочисленные разноцветные дугообразные ленты (один-в-один, как радуги), где особенно выделялись златые полосы, ограненные по одну сторону темно-синей, а по иную малиново-красной каймой. Поверхности тех радуг, упирающихся концами в оземь, были усыпаны серебристыми звездами. Такими ясными, с лоском сияния, оное наблюдалось даже в легком движении самих их многочисленных вершин и лучиков. На стыке с землей дугообразные световые мосты бледнели, входя в нее едва приметными светло-зелеными ступенями и вспять того устремляясь вверх набирали яркость. Вместе с тем они не затмевали своими переливами желтизну небосклона.
  Сама землица, под тем златым небосводом, раскинулась широкой равниной, поросшей златым ковылем, колыхающим розоватыми, тонкими волосками. В свой черед по одному сторону (той которой и наблюдалась)она завершалась небольшой деревенькой, окруженной мощным наделом леса, где могучие дубы перемежевались белоствольными березами, растущими пятачками, да словно обряженными в ярко-зеленые сарафаны елями.
  С десяток срубов, не больно отличающихся от тех где жили славяне, были крыты простым тесом, а в стенах поблескивали голубые, мерцающие окошки, точно отражающиеся от зелени травы-муравы покрывающей землю обок них. Прямо по той травушке от сруба к срубу пролегали узкие торенки, выложенные мелкими гладкими кругляшами в которых отражались ясные серебристые звезды, усыпающие радуги.
  Внезапно не только срубы, деревья, но и сама земля, мостки-радуги над ней вздрогнули, а златая поверхность неба пустила зыбь волнения. И тот же миг тишина в пештере, дотоль прерываемая лишь мерным дыханием спящего Перуна, наполнилась раскатами грома. Сильный треск, гул и грохот пронеслись по явившейся местности, вдругорядь качнув ее так-сяк. А в златом небосводе мелькнули, зараз и в разных местах, длинные огненные струи, которые вдарили в землю, особлива в той яркости поразив один из крайних срубов. Кажись,они даже влетели в резную его дымницу, творенную из древесины, коя таращилась, устремляясь ввысь из крыши.
  Дверь, ведущая в этот четырехстенный сруб, расположенная по правую сторону от небольшого оконца, резко распахнулась и на узенькое крылечко (об одну ступень) из жилища выступил бог.
  Сварог.
  Сие сразу поняли не только глазеющие на явленное плетение событий духи, но и ребятушки.
  Сын самого Рода, Небесный Отец и Владыка Мира, большак богов, покровитель кузнечного дела и ремесел, умений всяческих, оные для землепашества и быта надобны, каковые завсегда варганили собственными руками. Могучий и крепкий бог, легошенько повел своими дюжими плечами, колыхнув на них белую льняную рубаху, да качнул головой увитой густыми, кудрявыми, светлобурыми с рыжиной волосами по лбу придерживаемых златым широким очельем. Такими же пышными вьющимися были усы и брада Сварога, изогнутыми, слегка вздернутыми вверх, брови между коих пролегли две морщинки, указывающие на зрелый возраст Владыки Мира, а крупные очи его переливались темно-синими радужками.
  Большак богов торопливо шагнул вперед, сходя с крыльца на дорожку, и легошенько качнул на руках малешенького мальчоню с голубыми глазенками и белокурыми кудряшками влас, укутанного в бело-голубое полотнище. А чадо опять же враз с шагом отца гулко вскрикнуло и, не мешкая, послышались громовой треск и шум, да в златых небесах, будто рассекая надвое один из мостов-радуг, пронеслась длинная огненная струя. Сварог лишь крепче прижал к груди своего сыночка и глубоким, мощным гласом запел:
  - Люли, люли, люленьки,
  Прилетели гуленьки.
  Стали гули ворковать,
  Стали Перуна качать.
  Стал Перунушка засыпать.
  Бог опять качнул туда-сюда чадо на руках (мощных, да мышцастых с закатанными до локтя рукавами),так точно пробовал на крепость свой огромный молот, оным сварганил Мир. И, на-тка тебе, стоило ему наново запеть, как со всех сторон к большаку богов стали слетаться белые голуби. Их небольшие стайки, словно дотоль отражающиеся в камушках серебристые звезды, и сами принялись переливаться в сиянии ослепительно-желтого небосвода, а глухое, раскатистое воркование голубей вторившее голосу Сварога моментально успокоили громовые раскаты и мерцание молний, как и укачали беспокойного Перуна. Посему младенец сомкнул очи и заснул.
  А Владыка Мира, продолжая прижимать к груди дитя, ужоль подходил к широкому навесу, загороженному дубами, с высокими раскидистыми кронами и толстыми черными стволами, точно опаленных огнем. Сам же деревянный навес в свой черед укрывал кузницу.
  Бог вступил в ковальню, где посередь каменного, круглого пола на высоком и мощном чурбане располагалась не менее тяжелая, огромная наковальня. Немного левей наковальни на каменном возвышении поместился горн. В горне имелась широкая расщелина для углей и глиняное сопло, чрез которое к древесному углю, находящемуся на дне жаровни, подводили воздух.
  В кузни, однако, помощником Сварога выступал его старший сын Семаргл, об том ведали, наблюдая разворачивающийся пред ними сказ на стенах и потолке пещеры, ребятишки и духи. Считалось, что Семаргл, рожденный от удара небесного молота об Алатырь камень, был в ковальне своего Отца не токмо молотобойцем, но и следил за кузнечным горном, нагнетая туды воздух и жар. Одначе они не ожидали узреть обок горна стоящего здоровущего, с рыже-красным окрасом меха, пса, окаймленного долгими лепестками кумашного полымя. Широкий лоб на остромордой главе с синими большущими глазами будто переходили в стоячие торчком дюжие уши. Мощной была шея пса и не менее могутная грудь, а поджарое, крепкое тело удерживали четыре высокие лапы.
  Стоило только в кузню войти Сварогу, покачивая на руках младенца, как Семаргл вскинул свои долгие, узкие крылья, дотоль лежащие в покое у него на спине, и легохонько ими взмахнул. Тем стремительным движением, разбрасывая округ себя по ковальне златые горящие искры, да точно вспенивая в жаровне пламя. А большак богов промеж того неспешно снял бело-голубое полотнище с Перуна да поставил его на ноженьки, прямо на наковальню. Семаргл вдругорядь взмахнул крыльями и теперь Священный Небесный Огонь, выпорхнув из расщелины горна, словно приливной волной плеснулся на наковальню, объяв и саму поверхность и стоящего на нем младенца. И тут же Сварог поднял огромный ослепительно-желтый молот с каменного пола. Да поддерживая одной рукой маленького сына, резко ударил молотом по наковальне и пляшущему огню, каковой нежно лизнув долгими лепестками Перуна, моментально растекся в стороны, поглощая и саму кузню, и богов в ней находящихся, лишь оставляя на стенах и потолке пещеры кумашное сияние.
  То были времена, кады все было по-простому. И боги славянские, в Небесной Синей Сварге, в деревянных срубах жили, как и люди в Яви. Времена кады славяне на равных могли наблюдать рождение и становление своих богов. Времена кады боги принимали в управление силы природы, и той мощью защищали людей.
  
  Глава сорок вторая. Живая вода и сурья.
  - Энто Небесная Синяя Сварга, - пояснила Алёнка, когда на стенах пропали дивные образы, и осталось сиять тока красно-златые тона. - Я там с Ягой Виевной была. А то чё мы ноне наблюдали, снится... Снится то Перуну, як чудеса былые. Небось, скучает боженька за сродниками, отцом да матушкой.
  - Ага, - кивнув, поддержал сестрицу Орей, однако он и без ее подсказки понял, что сие проскользнувшее было исстари, а днесь только виделось во сне богу.
  Мальчик еще малость медлил, словно ожидая продолжения сна Перуна, но так как сияние на стенах вспять стало зримо тухнуть, теряя яркость, торопливо шагнул вниз с горки. Он легошенько качнул в руках бочковатый кувшин с узким и длинным горлом, перевязанным порабошнем, еще плотнее прижимая его к груди, да оглядев саму пещеру, только сейчас приметил лежащую прямо подле ложа бога (на каменном полу) огромную дубину с железной рукоятью и мощной шишкообразной головкой.
  - Булава! - довольно молвил отрок, указывая на дубину перстом правой руки, припомнив пояснения Яги Виевны, и широко улыбнулся, радуясь собственной смышлености.
  И тотчас вослед братца направилась сестрица, поддерживая кивком его радость, абы как сие оружие величалось ужель и не помнила. Понеже ей то было не надобно и не интересно. За Алёнкой же, не мешкая, принялись ступать вниз с горки к центру печоры и остальные странники: Багрец, Бешава, Копша и Кринка. Одначе спуск тот хоть и был недолгим, оказался крутым. Поелику ребятушки больно переживая за свои кувшины шли не торопливо, а Орей почасту оглядывался проверяя, как там сестрица и с тем проявляя удивительную ноне заботу, оную раньше никады не выказывал.
  Точно до этих событий был только отроком, а ноне и впрямь стал мужем. Дотоль подбирал нюни рукавом, а ноне ни-ни...
  Наконец, странники спустились с пригорка, и, ступив на выровненную часть каменного пола, остановились возле ложа на котором лежал бог, поперед его огромной булавы, да разом вскинули вверх головы.
  - Эт, як высоко, - протянула девонюшка, ибо до края одра было не возможно даже дотянуться перстами. - Як же мы туды взберемся? - вопросила она, поворачивая голову к стоящему подле братцу.
  - Як... як.., - отозвался мальчугашка, и, опустив голову, огляделся, вроде разыскивая здесь какую-нибудь лесенку. Он еще малешенько озирался, а засим разом засияв улыбкой, да зыркнув на сестрицу, молвил, - дык нашто ж тады тута Жар-птица. Она нас тудыличи и подымет.
  Алёнка, услыхав ответ братца, да глянувши прямо в его серые глаза и сама засветилась улыбкой, поражаясь такой разумности.
  - Эгей! - то уже вклинился в толкование детишек Копша, - а, ну-тка, Жар-птица пособика Алёнушке да Орюшке, - дополнил он, обращаясь к сидящей на ложе на самом краешке птице, словно окаменевшей.
  - Эй! Ай! Ой! - вперемешку закричали колтки и особливой громкостью им поддакнула Кринка, также желающая хотя б тем эханьем помочь ребятишкам.
  Жар-птица, впрочем, откликнулась не сразу, будто тот весь срок, сидя обок своего грядущего воплощения, о чем думала. Однако погодя, кады уже ее и Орюшка позвал, она ступила вправо. Неспешно развернувшись, дивный птах тяперича широко раскрыл свои крылья, да резко ими взметнув, одновременно, спрыгнул с одра и направил полет перво-наперво к мальчоне.
  Высокие ноги Жар-птицы вытянулись вперед, и, загнутые златые когти сомкнулись за шиворотом рубашки отрока, кады она пролетела над ним. Она срыву подняла мальчика вверх, оторвав его ноги от каменного пола пештеры, и тотчас резко пошла вправо, свершая поворот. А в следующий миг, много мощней взмахнув крыльями, пролетала над лежащим на ложе богом. Однако Жар-птица не выпустила в этот раз Орея из крепости своих лап, а вспять того пошла ввысь, словно стремясь к самому потолку. Может так дивный птах старался напугать отрока, а может только проверял его смелость. Да только мальчонка никак испугу не подался, сызнова качнувшись под птицей туды-сюды. Он лишь глянул вниз, днесь разглядев сверху и саму пештеру, и лежащего на каменном возвышение такого могучего, укутанного в красное полотнище бога, чьи сомкнутые веки едва-едва вздрагивали. Орей перевел взор на стоящую подле ложа сестрицу, испуганно заохавшую, ужоль вспужавшуюся за братца родного, да поддерживающе улыбнулся.
  - Спервоначалу, - сверху молвила, поясняя свои действия Жар-птица не только для отрока, но и дюже волновавшихся его спутников, да сдержав движение крыльев, зависла с ним над богом под потолком пещеры. - Надобно Перуна окропить живой водой, дабы он пробудился.
  - Отсель, чё ли? - переспросил Орей и вскинул вверх правую руку, направив ее к горловине кувшина, словно и так понимая, что ответит ему дивный птах.
  - Яснее ясного отсель, - отозвалась Жар-птица, все поколь оставаясь на месте. Теперь, кажется, перестав трепетать и даже малым желтовато-блестящим пером, вместе с тем дюже ладно осветив ноне и саму пештеру и ложе, и бога возлежащего на нем.
  Малец торопливо перекатил бочковатый кувшин на середку груди и принялся искать, а после и развязывать на его горловине тугие узлы, кои когда-то связал ремешками. Все также легошенько покачиваясь, почитай под потолком, отрок освободил горловину от порабошней и сбросил их в след ремешков наземь. И тут же из горловины кувшина ему в нос ударило множество запахов, не только кислинка зелени и хвои присущей лесам, но и сладость выспевшего на солнца зерна, перемешанного с соленым духом скошенной травы, горечью вскопанной земли и свежестью прошедшего давеча дождя. Словно мальчугашка вновь вступил в Ирий. Пожалуй, поэтому внезапно ослабли перста Орея, а голова малость отяжелела. И дабы не уронить кувшин он вцепился в него обеими руками, да зыркнул на стоящих странников, ожидая указаний птицы. Жар-птица между тем вновь взмахнула крыльями и принялась, опускать мальчика вниз, притом пояснивши:
  - Погодь, покудова не подлечу к главе Перуна. Ужоль тадыкась начинай окроплять, да сотри-ка не разливай ее попусту, токмо на тело бога, дабы хватило.
  Малец, впрочем, не отозвался, он лишь кивнул, ибо понимал, как ноне важно все содеять правильно, чтобы пробудить бога. Ощущая, что теперича в его руках находится все испытанное, пройденное им, сестрицей, и их спутниками. Находится, должно быть, и сама жизнь его сродников, высвобождение славян от лютого Скипер-зверя.
  Посему, кады Жар-птица, вновь содеяла круг по пештере, и подлетела к лицу спящего Перуна, замерев над ним не больно высоко, отрок купно свел вместе ниточки белесых, изогнутых бровей. И, не мешкая, перстами правой руки зачерпнул водицу из горловины кувшина да плеснул ее прямо в лицо сына Сварога, окропив не только очи, губы, нос, но и подбородок. А дивный птах за сим наблюдающий легошенько дернул мальчоню вдоль тела бога так, что следующая доля живой водицы плотно покрыла его шею, да материю полотнища на груди.
  И так вот они и окропляли Перуна...
  Неспешно, неторопливо...
  Жар-птица взмахивала крылами и перемещала, удерживая, мальчугашку в лапах впродоль тела бога...
  А Орей набирая в длань водицу, частыми каплями опрыскивал полотнище, в которое сын Сварога был завернут.
  И так вот они летели...
  Летели недолго, одначе и не коротко, а чай, посередочке...
  Особлива густо окропил остатками живой водицы отрок стопы бога, обряженные в красные сапоги, остатки слив из самого бочковатого кувшина.
  А миг спустя капель водицы укрывшая материю полотнища, да возлежащая на коже Перуна, весь тот срок, как-то зараз зашипела. Еще толика времени, и она впиталась либо в материю, либо в кожу. И досель раскатистое дыхание сына Сварога прервалось, он затих. Перестала даже вздыбливаться его грудь, вздрагивать веки прикрывающие очи.
  Еще чуточку того безмолвия и грудь бога выгнулась дугой, послышался мерный звук у...у...у, вроде чегой-то заклокотало внутри него. А засим по всему телу, словно выплеснувшись с-под светлобурых с рыжиной волос Перуна, прошла мелкая рябь волнения. Она даже колыхнула под его светло-молочной кожей златые переливы света, качнула вздыбливающиеся как бугры и гряды мускулы на руках, ногах, груди прикрытой красным полотнищем. Конечности Перуна резко дрогнули(вроде снимая с себя путы).И тут же само полотнище, скрывающее сына Сварога, развернулось, материя его медлительно сползла вниз, повиснув с обеих сторон от каменного ложа. С тем высвободив самого бога, чье туловище было, будто заковано в серебристую сложенную из железных колец и длинную, почитай до колен, рубашку. На боге также наблюдались серебристые полотняные штаны, да красные сапоги, пошитые из кожи и косо срезанные.
  Перун тяперича приотворил рот и протяжно выдохнул, словно застонав как немощный, едва дрогнули светлобурые, изогнутые брови и густые ресницы его, приотворяя сами веки. И на мальца все поколь зависшего над сыном Сварога глянули сине-голубые очи, дюже яркие.
  И тотчас Жар-птица резко пошла вниз, одновременно, делая поворот в полете, зримо снижаясь, но только не на ложе, где полеживал боженька, а туда, где стояли странники. Дивный птах выпустил шиворот рубахи мальчугана, как раз над самим каменным полом, а сам, взметнувшись вверх, снова содеял небольшой круг под потолком. Обаче тока затем, чтобы вдругорядь и вельми стремительно взять вниз, да теперь уже ухватить за шиворот рубахи Алёнку. Так, что неожидающая того девонька громко да испуганно вскрикнула.
  Впрочем, отроковица полошилась недолго, и ужель в следующий миг стихла, оно как Жар-птица резво взяв вправо, развернувшись, опустила ее стопы прямо на край ложа обок руки бога.
  - Ты б там бережливей, - вскрикнул Орей да беспокойно глянул на стоящую на самом краешке возвышения сестрицу, капелюшечку покачивающуюся. А Жар-птица, выпустив шиворот рубахи девонюшки, сразу взлетела вверх, теперь зависнув вне посредственной близи от лица бога. Алёнушка еще разочек другой качнулась так-сяк, да ступив с места, сторожко двинулась по краю ложа прямо к голове сына Сварога. А внизу подле возвышения братец, страшась за сестрицу, торопливо пристроил пустой бочковатый кувшин на пол, да пошел повдоль ложа, желая, если Алёнка упадет, успеть ее подхватить. И немедленно вослед отрока направились духи и даже Кринка, также сопереживающая отроковице.
  - Ты Жар-птица? Мое воплощение? - послышался глухой голос Перуна, ровно оборвавший молвь в конце.
  - Да, я, Жар-птица, воплощение могучего Молниевержца, Стреловержца Перуна Сварожича в Яви, - отозвалась птица и запела, вторя тому певучему голосу нежным свирельным свистом, да ссыпая наземь камушки женчюга. - Ибо прибыло твое веремя!
  Алёнка, дойдя до головы бога, замерла прямо подле его подбородка увитого светлобурой с рыжиной бородой. И немедля внизу под возвышением застыли Орей да духи, лишь кувшинчик того сразу не приметив налетел на Копшу, ударившись об его спину и гулко охнул! А Жар-птица чуть взметнув крыльями, легошенько подалась вверх, и смолкла, свернув толкование и песнопения, понеже понимала, что теперь должно действовать отроковице.
  Девонюшка же по-доброму посмотрела на лежащего сына Сварога, каковой был не в силах даже двинуть головой, всего только перевел на нее взор своих сине-голубых очей, и ласково ему, улыбнувшись, молвила:
  - Сей сиг мы тобе, боженька, напоим сурьей, кою я из рук матушки Ладушки пояла и ты оживешь. Мене Алёнкой величают, - пояснила девчужка приметив удивление в очах Перуна, столь схожих с небесами, набравшихся сини поперед надвигающейся грозы. - А то был мой братец Орюшка, и тамка ащё прибыли духи, - продолжила толкования отроковица, покачивая головой в сторону странников, стоящих подле ложа. - Братья колтки Багрец и Бешава, Копша, да ожившая в межмирье Кринка.
  - Я! Я - Кринка! - громко закричала посудинка, обращая на себя внимание. И тотчас на нее все стоящие подле зацыкали, а Копша и вовсе полыхнул красными глазами, указывая замолчать.
  - Сей сиг, ты выпьешь сурью боженька и обретешь силу, - сызнова ворковала обок Перуна девчурочка, да малешенько потянула на себя крышку с кувшина, которая слышимо хрустнув, отворилась, обдав ее медово-молочным ароматом. - Ты подымишься и выступишь, одолеешь лютого Скипер-зверя, высвободишь своих сестричек да весь славянский люд, - дополнила она.
  Алёнушка опять же неторопливо приблизила к губам бога кувшин и чуточку наклонив горловину, плеснула из него ярко-желтую струю. Сурья срыву упала на уста Перуна да вроде как растеклась по ним, просочилась сквозь неплотную щель внутрь рта. А мгновением погодя по телу сына Сварога, наново сверху вниз, прямо с-под корней его светлобурых с рыжиной волос, выпорхнула златая дымка, она прокатилась по коже бога, по его кольчатой рубашке и даже по коже красных сапог. А сам Перун гулко охнул, и много более тихим охом поддержал его находящийся внизу подле странников и возвышения кувшинчик.
  Бог шевельнул туды-сюды руками, сжал крепко кулаки, а после их разжал, шевельнув каждым отдельным перстом. Теперь он с легкостью вскинул правую руку, да перехватив у Алёнки глиняный кувшин, всего-навсего двумя перстами (ужоль такой бог был мощный), плеснул еще один глоток сурьи в свой приоткрытый рот. А девонюшка тотчас припомнила кадый-то сказанное ей Ладой, большухой богов и матушкой Перуна: "Сурья облыжна. Ежели человек ее выпьет, одурманен станет, лишится ума-разума. Да и богу не надоть давать паче трех глотков. Сынку же моему, Перунушке, стоит и усе пять, шесть глотков испить, оченно, любый мой, он ослаб, не сразу мощь в него явится."
  Посему стоило сыну Сварогу отстранить от себя кувшин, да сглотнуть сурью, а по телу его сызнова пробежать златой дымке, как Алёнка торопливо вопросила:
  - Скокма чуешь в собе силы боженька?
  - Чай, силы хватит поддыматься, - отозвался Перун, и все поколь удерживая в перстах кувшин, шевельнул ногами. Он маленечко потянулся, расправляя сведенную сном спину прикрытую плащом, каковой покрывая плечи, впереди на груди стягивался крупной коловидной пряжкой, а опосля принялся подниматься. Бог уселся на возвышении, повел могучими плечами, качнул головой вправо-влево, таким образом, пробуждая все свое крепкое, точно кованное тело, отчего звоном отозвались серебристые, железные кольца из оных была сотворена его рубаха-кольчуга. Все также неспешно Перун развернулся на ложе да спустил ноги вниз, воткнув подошвы красных сапог в каменный пол пештеры, несколько подтолкнув лежащую там булаву, каковая крутнулась так-сяк, чуть было, не задев поместившихся подле нее путников, поелику духи, посудинка да Орей торопливо отступили назад.
  Алёнушка, стоило токмо богу усесться, поспешно подошла к нему ближе, и, застывши рядышком, оглядела сверху до низу. Заприметив, как все еще покачивает вперед да назад сына Сварога, а в перстах его тягостно дрожит кувшин с сурьей, да дюже властно проронила:
  - Нет-ка боженька, мало в тобе доколь силушки. Выкушай сурьи ащё два глоточка.
  Перун не стал препираться с девчушечкой, ровно ноне она была старшей, и немедля поднес к губам кувшин да откушал оттудова, как было велено два глотка. И тот же морг по телу бога, вдругорядь сверху вниз, прямо с под корней его светлобурых с рыжиной волос выпорхнула златая дымка. Она прокатилась по коже сына Сварога, по его кольчатой рубашке (взыграв кажным отдельным колечком на ней), по полотну красных сапог, и выплеснулась вихрастым паром из-под его подошв. Этот клочковатый дым пронесся по глади каменного пола в разных направлениях, обдав своими парами стоящих подле духов, посудинку и мальца так, что они все враз охнули! Вже таким тот парок был жарким.
  - Ну, як боженька? Скокма нонича в собе силы чуешь? - вопросила сразу отроковица. И опять оглядела Перуна, оный разом обретя мощь в теле, перестал покачиваться и вспять ровно упрочился. Ужоль такими тугими стали мышцы на его груди, приподнявшие даже кольчатую рубаху, из-под каковой просматривалась материя белой, обыденной. Руки бога опять же окрепли и дотоль чуть вздрагивающие пальцы замерли, точно страшась раздавить такой маханький кувшин с сурьей.
  - Силы хватит мене поддыматься на ноги да ступать в Явь и Синюю Сваргу, - ответил Перун и ноне глас его, наполнившись мощью, зазвучал высоко. Он, кажется, даже взлетел к парящей под потолком пещеры Жар-птице и качнул ее златые перышки, каждое в отдельности, единожды взметнув опахало хвоста, осветив саму печеру много яснее. А бог, в подтверждение реченьки, немедля да с легкостью поднялся на ноги, поведя могучими плечами, и распустившийся по спине долгий красный плащ колыхнул собственным подолом. Перун содеял небольшой шаг вперед и самую толику, вроде как вздрогнул. По телу его днесь снизу вверх пробежала малая рябь, колыхнув в ином направлении сапоги, материю штанов, кольчатую рубаху, кожу лица и даже волосы на голове. Понеже узрев такое волнение, вельми вспужавшись за сына Сварога, поспешно его обступили духи и Орей. И ежели братцы колтки да Копша лишь вскинули свои ручки, то мальчонка подскочив к богу впритык, подпер его правую ногу своим плечом.
  - Нет-ка боженька, - не менее распереживавшись за бога вскликнула отроковица и также, как духи протянула к нему руки. - Мало в тобе доколь силушки, выкушай сурьи ащё два глоточка, як и велела твоя матушка Ладушка.
  - Матушка, - протянул Перун и разом двинул к губам кувшин, срыву опрокинув в рот еще два глоточка, как и указывала Лада, да передала Алёнка. В этот раз клочковатый дым выплеснулся сразу со светлобурых с рыжиной волос, светло-молочной кожи лица, с его кольчуги, материи серебристых штанов да красных сапог.
  Перун гулко ухнул! и, на-тка тебе, резко сомкнул промеж себя перста, в которых удерживал кувшин, не просто раздавив его на черепки, а превратив, прямо-таки, в песок. Посему с-под сошедшихся перст, просочившись, посыпался вниз мельчайший, златой песочек. Сын Сварога медленно опустил голову, и, воззрившись на стоящего подле него мальца, поддерживающего его лядвью, растянув уголки рта, мягко улыбнулся. Отчего качнулись усы бога, концы которых дотягиваясь до груди больно там курчавились. Он все также неспешно перевел взор, разворачивая лишь голову да стан, на стоящую на каменном ложе девонюшку, да с необоримостью в голосе, где слышался раскатистый шум, словно зачинающегося в небосводе грома, всегда приходящего с грозой, приносящего в Явь дождь, молнии, и ветер, вопросил:
  - И скокма я дык, Алёнушка, спал-почивал?
  А девчушечка в ответ вельми радостно засияла богу. И вспомнила она, как кадый-то говаривала им бабушка Обрада, про вольного, шального коня, с черной гривой и долгим сизо-серым хвостом, каковой приносил на себе дожди, гром и молнии, скачущего по небушку Яви и доколь богами не взнузданного. Сей миг осознав, что толковала бабушка про Перуна ноне от сна восставшего. Бога с мощными плечами и крепким станом который оседлает того коня, и ужоль тогда тот не будет озорничать более в небосводе, не будет ветви с деревьев срывать, да крыши в домах молниями поджигать, и вроде волнуясь от этого прозрения, ответила:
  - Долзе, долзе, ты боженька спал-почивал. Вже ты вырос, возмужал, пришло веремя тобе, оседлать коня, кой по небосводу скачет без вершника, пора тобе покарать лютого Скипер-зверя.
  - А як же вы сюдытка пробрались? - поспрашал Перун и так как Орей шагнул вбок, выпуская из хватки его ногу, теперича и сам весь развернулся, разглядывая прибывших к нему странников.
  - Нас бог Велес обратил в муравьишек и сюдыкась спустил, - пояснил мальчоня, абы бог, оглядев иных путников, с интересом уставился на него. - Допрежь даровав сестрице способности волхования и волшбы, понеже мы ноньмо туто люди, а не мурашки. - Отрок чуть ступил в сторону, и, вскинув вверх голову и сам воззрился в сине-голубые очи Перуна, досказав, - а братцы твои, боги: Велес, Хорс и Стрибог, они к тобе пробиться скрезь врата не сумели, поелику ждут-поджидают наверху.
  - А вы значица не вспужались ко мене спущаться? Хаживать в Синюю Сваргу, да Ирий, за сурьей и живой водой? - вопросил сын Сварога, и легошенько качнул головой, всколыхнув светлобурыми с рыжиной курчавыми волосами, ровно дивясь чемуй-то.
  - Ащё мы хаживали в Верхнюю Навь к Яге Виевне, - чуть слышно пискнула Кринка, едва выглянув из-за Копши, и сызнова за ним спряталась, должно быть, так пужаясь грозного образа бога.
  - Во...аки, к самой Яге Виевне, - протянул Перун, зыркнув теперь и на посудинку, словно зараз выпустив из очей своих лохмотки полымя, али это только так показалось всем находящимся в пештере.
  -Дык всяко було, - отозвался отрок на спрос бога, да как досель всегда сестрица, дернул вверх свои плечики, качнув на них красно-златую рубаху. - Инолды и пужались мы, обаче не оробели, вспять не повертали. Абы ведали, чё надобно пособить нашим сродникам.
  - Ужоль ты правильно толкуешь, - протянул Перун и вновь засиял улыбкой да глубоко вздохнул, радуясь жизни, которая ноне текла в нем. - За то будешь одарен мною, - дополнил бог.
  
  Глава сорок третья. Первый княжич - Орей.
  - Одарен будешь, аки достойный, - продолжил Перун, поглядывая теперь только на мальца, и грозно свел свои мохнатые, светлобурые брови прочертив меж ними тонюсенькую морщинку, словно явившуюся на все еще его младое лицо от пережитого. - Поелику станешь первым княжичем, доблестным воителем. Кой, як оплот славянского рода, с оружием в руках, будеть заслонять жизнь, волю, веру и честь свово народа.
  И Алёнка замершая на краешке ложа и Орюшка стоящий подле бога, враз вспомнили как прощаясь, молвила им Яга Виевна : " Вы же оба вмале сретитесь с богами и обрятеть чудовые дары. Не просто мешочек Купальского Дедка, али тугой лук и калёные стрелы Финиста-сокола, а обретете знания, волшбу и воинскую доблесть".
  То ли сказывая о том пророчески, то ли, все-таки, эдак, спрядя их судьбу.
  А Перун, промеж тех воспоминаний ребятушек (вслух не озвученных), ухватил правой рукой своего долгий плащ, да приподняв его вверх, левой ухватился за сам краешек. И резко да дюже порывисто оторвал от подола накидки узкую полосу.
  - Охма! - вскликнула Алёнка, духи и посудинка. Одна возмущаясь тому, как испортил свой прекрасный плащ сын Сварога. А другие, пожалуй, что пугаясь бога, посему все зараз ступили назад.
  Перун, отпустив полу своего плаща, ухватил обеими руками оторванный кусок да с той же стремительностью взметнул кверху материю, единожды вроде как сводя руки. И материя, легошенько взлетев выспрь, зримо скукожилась, став более плотной.
  Сие полотно еще толком не успело опуститься вниз, как бог присел на одно колено, уперев его в каменный пол пещеры, и возложил материю на плечи стоящего напротив мальчонки. Он с той же резкостью движения выхватил из своей кольчуги одно колечко на груди, да легошенько дернув вбок, выкрутил его из общей вязи, оставив в этом месте малую прореху. Днесь сын Сварога резко и весьма могутно согнул промеж перст колечко, разломив его на части, и насадил эти кусочки на материю накидки, поместившейся на отроке. Однако когда созданный плащ, пылающий кумашным цветом, коснулся спины и рук Орея, бог снял ткань с правого плеча, оставив его только на левом, да вздев руку сызнова крутнул в перстах остатки кольца. И с-под его перст вниз посыпался серебристый песочек, каковой покрыл материю ни абы как, а начертал на плече мальчика боляхную птицу с загнутым клювом, да когтистыми лапами. У той птицы даже просматривались переливающиеся очи и словно размашисто раскрытые крылья.
  - Корзно, як одёва княжича, будять засегда указывать на власть, мощь и славу, коей ты ащё будучи юнцом увенчал собя, Орей! - вельми торжественно молвил Перун, и дуновение которое он издал, выдыхая ту речь, всколыхнули ковыльные власы на голове мальчугашки. - И от ныне и до веку будять Орей твой род княжить, разумом, смелостью оберегая славян от врага! - дополнил сын Сварога и теперича выпустив из хватки правое плечо мальца, огладил его всколыхнувшиеся волосы, не забывая, таким побытом, что пред ним еще поколь ребятенок.
  Бог срыву поднялся на ноги, да сызнова осмотрелся, задумчиво зарясь в потолок да стены пештеры, которые ярко освещала замершая вверху Жар-птица. Его лицо и без того мужественное, когда вот так он обдумывал чегой-то становилось суровым, а тонкая ниточка промеж сошедшихся бровей, делала его еще и взрослее. Понеже чудилось Перун ужо не так и молод, как кажется. Он еще малость оглядывался округ, а после, повернувшись к ложу, протянув руки, подхватил Алёнку подмышки, да приподнявши ее вверх, нежно поцеловал в макушку, так вот поблагодарив. Неспешно, дабы не испугать еще сильней, бог опустил девонюшку вниз, поставив рядом с братцем, и только засим произнес:
  - А нонича понадоба тобе Орей даровать и меч, як истинному воителю.
  И мальчонка вже сразу припомнил, что о том оружие им в Верхней Нави рассказывала Яга Виевна, толкуя как о надежном друге и помощнике любого воителя, ратника, воина, бойца, ратоборца. Оружие свято чтимом, к каковому должно обращаться, как к обладающему душой, каковым можно наносить рубящие и колющие удары.
  Перун, пристроив обок братца Алёнку, поднял с пола булаву с железной рукоятью и мощным, шишкообразным навершием. Нынче он ужель более не раздумывал, а сразу развернувшись, обойдя само ложе, подступил к супротивной входу стене, последние шажочки, сделав вельми скоро да вроде как вбежав на бывшее и там взгорье. Вже следуя во всем с ретивостью и быстротой, кою дотоль ребятишки никогда не наблюдали, сын Сварога легошенько перекинул с руки на руку булаву, точно поигрывая ею, да разом нанес мощный удар по земляной поверхности стены. Тем могутным толчком Перун не только качнул саму пештеру, но и проложил по всей поверхности стены трещины, где тонкие, едва приметные, где широкие, глубокие, прямо-таки, оторвавшие от некогда единого земляного пласта боляхные куски. Бог наново перекинул с руки в руки свою булаву, днесь ейным железным желваком проскользнув по потрескавшейся поверхности пещеры, да выхватив ее в правую руку, застыл. Абы тот же миг со стены принялась осыпаться вниз шматками земля, из-под которой, высвобождаясь, блеснула каменная поверхность с мельчайшим просом серебристых, рудяных да кумашных полос, вкраплений и даже выпирающих ломтей.
  Оземь еще толком не успела обвалиться вниз, как Перун, вскинув булаву выспрь, нанес удар по стене сверху вниз, приладившись шишкообразной вершиной особлива в выпирающие ломти, переливающегося серебром, камня, этак отлаживая от него огромный ком. Мощный грохот и треск тотчас наполнили всю печеру так, что вспужавшись того грохота гулко застенал кувшинчик, да разком поджавши под себя перепончатые лапки, опустился на дно, видать, думая, что, таким родом, не будет замечен грозным богом. В этот раз на Кринку никто даже не цыкнул из странников, абы они разглядывали творимое сыном Сварога, может, и, пугаясь, да вслух того не высказывая.
  А боляхный кусок камня опять же лопнув повдоль стены, заскрипев, отвалился от поверхности, стоило богу лишь маленечко тронуть его вершиной булавы. Впрочем, отломившийся булыжник (оставив в каменной стене не малую впадину), так-таки, не упал на пол, его успел подхватить на левую руку, прямо на длань, сын Сварога, да едва качнув так-сяк, точно проверяя на крепость, оглядел со всех сторон. Продолжая удерживать в правой руке оружие, а в левой булыжник Перун, развернувшись, широкой поступью направился к ложу. Он с легкостью подкинул вверх камень, самую толику поддав его вверх. Посему булыжник, просквозив в воздухе, с ощутимым скрежетанием приземлился на средину ложа, днесь, кажись, качнув и сами каменные его стены.
  - Тутова, небось, и на щит хватит, - молвил бог, останавливаясь возле возвышения и зыркнул на стоящих с иной его стороны детишек, духов и посудинку.- Вы доколь отступите, дабы я вас не зашиб, - дополнил Перун и качнул головой, ужо то указывая Орею. Поелику последний распахнул руки да принялся вытеснять своих путников на пригорок к проходу, по оному они и пришли. И Копша, Багрец, Бешава, Алёнка, подчиняясь велению бога и мальца, повернувшись, торопливо поспешили наверх. Обаче внизу осталась недвижно сидевшая на собственном донышке, поджавшая под себя лапки, Кринка, словно не воспринявшая указания али от испуга присмиревшая, посему мальчонка торопливо подняв ее, прижал к груди, и поспешил наверх к странникам.
  - Пособи мене! - властно дыхнул, в направлении висевшей под потолком Жар-птицы, Перун, стоило только странникам достигнуть выхода из пештеры и замереть обок той щели. И сей же миг дивный птах часто-часто замахал крылами, не только насыщая светом (будто дневным) саму пещеру, но и в том движении оставляя послед ослепительно-желтых перьев полосы брызжущего огня. Каковой, в свой черед, ровно наполнившись жаром, струями полымя, принялся проливаться вниз, попадая прямо на лежащий, на возвышении, каменный булыжник, в сияние света переливающийся злато-серебристыми всполохами. Пламя, приземлившись на ложе и на булыжник, тут же выкинуло ввысь долгие красно-златые лепестки, в единый морг, окружая собой не только камень, но и поверхность ложа.
  - О! вралиха, а язычила, чё те яскорки жаловать не могет, - чуть слышно протянул стоящий обок девчужки Копша и недовольно качнул головой, указывая той молвью на Жар-птицу.
  - Може не умела и токмо, - вступаясь за дивного птаха также тихонечко отозвалась Алёнка, во все глаза, одначе, зыркая на творимое Перуном деяние. И словно поддерживая отроковицу, легошенько охнула посудинка, еще плотнее прижавшись к Орею, обвивши его шею ручонками, и даже благоразумно прикрыв очи.
  А сын Сварога вновь поднял вверх свое оружие, и его шишкообразная вершина нежданно-негаданно засветилась серебристыми переливами, плеснув с себя вниз огненно-красные струи. Эти узкие потоки света, упав на поверхность ложа и лежащий там булыжник, объединились с пляшущими по ним лепестками полымя, а мгновение спустя вслед них туда же приземлилось навершие булавы бога. Раздался оглушительный треск, скрип и рокотание. Пламя теперь уже злато-огненное, перемешавшее в себе серебристый и красный свет, прыснуло во все стороны, облизав не только все возвышение, лицо и грудь Перуна, саму булаву, но и точно, дотянувшись, обдало жаром Жар-птицу и стоящих на возвышение ребятушек да духов. Понеже одни гулко охнули, а иные вскрикнули. Еще чуточку ярился огонь на поверхности ложа, а кады сын Сварога наново нанес удар по лежащему булыжнику(вроде оплавляющийся в лохмотках пламени), послышался скрипучий треск. И разом по стенкам возвышения пролегли большущие трещины, словно потянувшие в стороны саму его поверхность. Каменное ложе внезапно и вовсе разломилось на две половинки, правая из каковых до середины ушла в пол, проложив и по его полотну множественные расщелины, взъерошив сами пласты вплоть до земляной стены пещеры.
  Перун стремительно вырвал из огня свою объятую пламенем булаву, да резко дунул на нее. Из его рта вырвался порывистый поток воздуха, каковой обдав само оружие, упал на возвышение да той голубой струей водицы загасил пляшущее полымя, вызвав серые пары. Клубистые, они вырвались ввысь и единожды в направление бога, обдав его лицо, грудь, волоски бороды и усов, оставив на них мельчайшую капель водицы.
  Еще немножечко и кучной пар осел книзу, принявшись стлаться по каменному полу, а Перун, пристроив булаву обок ноги, не мешкая, шагнул к разлому в ложе и, вынул из него переливающееся серебристым сиянием оружие. Бог, удерживая меч, да круглый щит в руках легошенько их потряс, словно смахивая такие же, как и на лице, зазевавшиеся капельки водицы, да днесь показал его стоящим обапол входа в пештеру странникам. И Орей понимая, что сие оружие предназначено ему передал стоящей подле сестрице кувшинчик, да торопливо сбежал с возвышения. Все также скоро он обошел треснувшее ложе, как раз с того краю, где оно поколь оставалось целым и застыл напротив сына Сварога.
  - Сие, Орей, меч, - проронил Перун и протянул отроку оружие, таким побытом, чтобы последний взялся за его рукоять, каковая сияла златыми переливами и была дивно украшена плетением ветвей древа, завершаясь на конце шишкообразным, рудного цвета и явно каменным, набалдашником. Малец медленно принял в руку рукоять меча, прижав его перстами к длани, ощутив, абы сын Сварога ужоль выпустил клинок, всю его тяжесть. Теперь он вскинул вверх (как то делал со своей булавой Перун) длинный клинок, блеснув тонкостью лезвия заточенного с двух сторон. И тут же пролегающий посередке клинка неширокий желобок, вроде малой змейки, шевельнулся серебристыми переливами света и качнулся вправо-влево округлый кончик, и вовсе точно протекла вниз, вплоть до рукояти, извилистость злато-бурых узоров, чудных символов да образов людей, зверей, птиц, нанесенных на его поверхности.
  - Меч! - восторженно воскликнул Орей, качнув клинок оружия вправо-влево, полыхнув сиянием златых лучей опускаемых на него летающей под потолком Жар-птицей. - Надежный друже и споспешатель любого воителя, ратника, воина, бойца, ратоборца. Оружие свято чтимое, к коему должно обращаться, аки обладающему душой, - выдохнув в точности то, что молвила когда-то Яга Виевна.
  - Правильно толкуешь, - согласно молвил Перун и широко улыбнулся так, что исторгнутое им сияние было зримо даже с-под курчавых волосков брады. - Ты будешь засегда биться им со ворогом. А эвонто щит, - дополнил бог, протягивая ноне иное свое творение отроку, - оным ты засегда сумеешь прикрыться от ворога.
  Мальчонка принял от сына Сварога щит, вставив руку (абы так его развернул Перун) промеж двух красных кожаных ремней, маленечко сдвинув в бок ременную, на которой его можно было носить (закрепленных с изнаночной стороны). И засим повернул его так, дабы странники все поколь стоящие за ложем увидели сам щит. Это было небольшое, круглое и единожды выпуклое творение, ровно выкованное из чего-то цельного, огнистого цвета, где тонкой полосой по краю пролегало кумашное сияние, а посередке переливался такого же цвета образ бога Перуна, держащего в одной руке булаву. Ужотко образ бога созерцался таковым живым, несмотря на блистание света, понеже легошенько волновались его власы, брада и даже покачивались концы усов, а кольчатая рубаха, кажется, покачивала кольцами, когда тот вздыхал, аль выдыхал.
  - А сие, дабы в тобе вошли знания воителя, к коим инакие будять прилагать лета, - произнес сын Сварога. И теперь шагнув ближе к мальчоне, резко качнул головой, ссыпав на его ковыльные власы мельчайшие капельки водицы, тот весь срок недвижно висевшие на вьющейся светлобурой с рыжиной бороде бога. И капель зримо крутнувшись в полете, вроде махунечких колес(скоро съезжавших с горки), густо усеяла волосы отрока, облепив и бело-соломенное, плетенное его очелье, блеснув голубоватым светом, да махом войдя внутрь густых ровных прядок.
  Еще морг времени, и словно изнутри легким паром отозвалась кожа головы и лба мальчика, озарив сами волосы и придав им светлобурые с рыжиной тона, а очелье окрасив в серебряные оттенки, таким образом, словно сроднив Орея с самим Перуном.
  - От дык будять добре! - довольно проронил сын Сварога, оглядывая сверху отрока, ужо перенявшего от него цвет влас, и, пожалуй, что само умение воинское. - А ноньмо пора нам отсель выступать, абы прибыло веремя осилить Скипер-зверя.
  
  Глава сорок четвертая. Наверх к богам.
  Перун медленно прошелся по пештере, не раз зыркнув на щель чрез кою прибыли сюда странники, и обок которой покуда стояли, легошенько так помахивая своей железной булавой. А вослед него тот весь срок следовал малец, прижимая к себе щит и устремляя вверх клинок меча, ужоль не ведая куды его, так-таки, пристроить.
  - Дык, - протянул бог, завершая свой ход обок стены пещеры, где дотоль выбил камень, и сотряс с нее землицу. - Тута покамест и наколупаем малешенько камыков, навалим их возвышением, и толды ужотко будям рушати накат, - пояснил сын Сварога свои дальнейшие действия отроку, застывшему справа, - а, ты Орей поколь ступай к сестрице да духам, заслони их щитом, - дополнил он указание для мальчугашки.
  И Орей, не мешкая, развернувшись, и обойдя сломанное ложе, с легкостью вбежал на возвышение, да остановился подле Алёнки и иных путников, опустив и уперев завершие меча в каменный пол. Он словно ведая каким побытом должно прикрываться, вскинул вверх щит, сооружая из него навес и заслонил им сестрицу, держащую на руках кувшинчик (с испуга сомкнувшего очи), Копшу, Бешаву да Багреца, сразу притулившихся к нему.
  - А ты-ка, - это сын Сварога молвил к подлетевшей к нему Жар-птице, сдержавшей движение своих огнистых крыльев над его головой. - Пособи мальчоне, заслони их сиянием.
  И птица, воплощение бога, стремительно взметнула крыльями, да содеяв широкий поворот, направила свой полет к замершим под щитом странникам. Жар-птица, зависнув над самим щитом, принялась часто-часто взметать крыльями, нагнетая само ослепительно-желтое сияние, кое скатываясь вниз в виде зябкой дымки, создало дополнительный навес.
  Перун же, словно только того заслона и ожидая, оглянулся. Его взор лишь мельком прошелся по находящимся на иной стороне пештеры ребятишкам да духам, а потом он срыву ударил булавой по стене, ровно ее даже не вскинув вверх, таким образом, указывая, что во всем и всегда действует напролом. И стена тот же миг яростно захрустела, а дотоль мощные трещины, еще явственней пролегли по ней, днесь прокладывая разломы вже во всех направлениях, да словно сходясь с теми, каковые протянулись по полу. Гулко и протяжно застонала вся печера, и по потолку, по его допрежь ровному полотну, проступили, будто выдавленные сверху тонкие трещины.
  От сего тягостно стенания пештеры, под ногами сестрицы, братца и их путников задрожал пол, и затряслись сами колени. Посему Алёнка, прижав к груди чуть слышно поскуливающую Кринку, ступила ближе к Орею, и тотчас Копша вельми резво нырнул под ее рубаху, прильнув, в свой черед, к ногам девоньки. Братцы колтки вспять ухватились за рубаху отрока (много сильней, чем прежде) и также, как посудинка сокрыли глаза, не тока на лицах на голове, но и тех которые располагались на животах.
  Перун снова рубанул навершием булавы по стене, и мощному скрежету сей миг вторили принявшиеся отваливаться от нее огромные каменья. Стена тяперича лопнула по всей поверхности, проложив те могутные щели и на потолок так, что и с него посыпались вниз не меньшие куски земли, а после принялись отваливаться боляхные серо-бурые булыжники. Густая плотная буро-черная хмарь разом объяла образ бога, сокрыв под собой. Понеже ребятушкам, приглядывающим за сыном Сварога с-под щита и сквозь златую дымку созданную Жар-птицей, казалось, что его и вовсе накрыли те мощные валуны, разом принявшиеся осыпаться вниз с потолка, да со стены. Обаче тот же момент, когда окромя мги в печоре ничего не стало наблюдаться, серебристая булава Перуна ярко блеснула из серой дымчатости, вдругорядь вдарившись о стены и теперь уже о потолок, точно тот взобрался на образовавшуюся насыпь.
  Послышалось новое рокотание, а после по пещере пронеслось ощутимое дуновение, словно сверху на витающую темную хмарь ктой-то прыснул дождем. Свежестью тяперича дыхнуло на ребятишек и духов, несмотря на огненный навес, созданный Жар-птицей по поверхности которого зримо и во всех направлениях мелькали златые да кумашные огненные брызги. А лицо Орея покрылось испариной, не столько вспотев, сколько покрывшись капелью влаги, осевшей от дыхания бога.
  Дуновение, прокатившись по печере, согнало вниз витающие черные пары, явив самого Перуна стоящего на каменно-земляном возвышение, и головой касающегося потолка, только ноне лишившегося земляной гладкости, а нависающего отдельными мощными валунами. Сын Сварога теперь вскинул вверх булаву да легошенько наклонился, изогнув свою мощную спину, прикрытую ровно прилипшим к кольчатой рубахе полотном плаща, да не больно сильно, а так, чай, вполсилы ударил шишкообразным набалдашником в один из камней. И сызнова слышимо хрустнула, зарокотала пештера да принялась скидывать с потолка иные валуны, голыши, булыжники, кругляши, окатыши, хрящ, мелкий песочек и густую пыль, оную мощным дуновением Перун согнал наземь, прямо к дотоль ужо полностью развалившемуся ложу.
  Еще чуточку того скрежетания и камнепада, и проступил зримо уходящий и ужоль порушенный подземный проход, в котором встретились странники и виевич, а бог поднявшись по сотворенной насыпи, поравнялся с ним. Он беспокойно оглядел сей долгий, извилистый коридор, да пролегшие по нему во всех направлениях трещинки. Зыркнул на нависающие с потолками бочины каменных валунов, серого цвета исполосованных вдоль и поперек тонкими белыми, желтыми, черными полосами. А малость погодя резко присел на корточки, опустив вниз булаву, да переведя взор на стоящих под навесом Жар-птицы детишек и духов, вроде прикрытых еще и частью не порушенного потолка, подпертого самим сиянием, молвил:
  - А, ну-тка, доколь не укажу отсель не выступайте, - вже точно проверяя плотность того покрытия.
  Сын Сварога с той же ретивостью поднялся с корточек, так и не дослушав, как с-под низу согласием ответил мальчугашка и наново нарастила сияние Жар-птица взмахами крыльев, по всему вероятию, прикрыв и себя. Теперь булава его вырвалась вверх много проворнее, чем встал бог, и с мощью ударила в камень, нависающий ниже всех с потолка, допрежь венчающего подземный коридор. И сызнова послышалось мощное грохотание, треск, а все кругом заполонили падающие каменья, пыль да густая хмарь.
  И так вот и продолжалось...
  Бог яростно бил желваком оружия в потолок по валунам. Подземный проход, как и пещера, где он был заточен, громко стонала да рокотала, ссыпая вниз камни и песок. Все округ наполнялось мгой серой пыли, а миг спустя оседало под дыханием Перуна наземь. И, чудилось, не могут те мощные валуны нанести вреда сыну Сварога и даже колыхнуть его светлобурые с рыжиной кудреватые волосья на голове.
  И длилась та работа, ни долго, ни коротко, а ужель вельми скоро, словно бог все вершил молниеносно.
  Одначе внезапно осыпавшиеся вниз каменья, куски деревянных щитов, да осевшая хмарь явили часть огромных железных двухстворчатых ворот. Заподлицо с почвой изнутри сии железные ворота были запечатаны, черным цветом переливаясь, созерцались они вздутиями да ямами. А посередь них проходил мощный каменный засов, так-таки, тем и скрывающий даже малую трещинку, прореху меж петлями стопудовыми али землицей-матушкой. Понеже и не могли пробиться с Яви к братцу боги, абы засов смыкал ворота с изнанки, запечатав кадый-то, таким родом, сына Сварога.
  И Перун, небось, желая поскорей высвободиться, срыву нанес мощный удар по каменному засову...
  Один!
  Второй!
  Третий!
  И засов захрустев, зарокотав, словно то был Скипер-зверь, лопнул в месте удара, принявшись отваливаться частями наземь. Днесь затрещали и сами створки, да одна из них, та самая, которая наблюдалась удерживаемой стопудовыми петлями, начала отворяться. Подминая под себя остатки каменьев (еще где-то цепляющихся за сами врата), да будто желая придавить и самого Перуна. Благо он вельми рьяно сбежал по твореной насыпи вниз, снова оказавшись в пештере, чей пол густо укрывали не только крупные каменья, но и галька, дресва, хрящ, песок.
  Лишь малешенько все еще скрипела, подминая под себя камни, створка ворот, и стенала землица, выдержавшая те могутные удары сына Сварога, когда послышался низкий и мощный глас Стрибога:
  - Гляди-ка, вже детушкам удалось, чё мы не сумели.
  - Значица пора прибыла мене вдругорядь осветить Явь, - поддерживая братца, отозвался глубоким, мощным гласом Хорс. - Всего-навсе братушку обниму, и во стёженьку, - дополнил бог откуда-то сверху. И в то же мгновение солнечное сияние, впорхнув чрез отворившуюся створку ворот, осветило и порушенный, да все еще уходящий в обе стороны подземный коридор виевичей и саму печеру, где хоронились Перун и странники. И этот свет, опосля сумрачности пещеры, оказался таким ослепительным, что не только ребятушки, духи, Жар-птица, витающая над ними, но и сын Сварога сомкнули очи.
  - Будя тобе братушка очи наши пощипывать, - вскликнул недовольно Перун, и, вскинувши вверх руку, притулил ее о свои мохнатые светлобурые с рыжиной брови, заслоняясь от яркости света.
  И немедля сияние малость приутихло, снизив собственную мощь, оставив только теплоту солнечного света, проникшего в пештеру, посему в ней стали видны поколь не присыпанные углы, да потрескавшиеся стены, потолок и пол. А засим и Жар-птица перестала взмахивать крылами и спускать вниз ослепительно-желтые переливы, вроде зябкой дымки создающей навес. Она теперича и вовсе резко взяла вверх, да свершив малый круг над головой стоящего Перуна, вылетела чрез проем оставленный открывшейся створкой наружу. Орей медленно опустил вниз щит и огляделся, приметив недвижно стоящего поперед него бога, шибко окутанного переливами солнечного света, точно то Хорс так нежно оглаживал своего братца, прихорашивая кудельки его волос, и не менее ласково колыхал отдельные пряди Стрибог, пославший в пещеру легкое дуновение.
  - Хаживайте ко мене, - проронил сын Сварога, и кивнул мальцу да и его сестрице зараз.
  И отрок самую толику качнулся туды-сюды, стараясь взбодрить али пробудить прижавшихся к нему братцев колтков, не только крепко его обвивших зелено-серыми ручонками, но и сомкнувших глаза. От того покачивания у Багреца да Бешавы всего-навсе, что и качнулись веточки бузины пристроенные на круглых, как клубки, головах, словно зазвенев перекатившимися так-сяк черными ягодками. Обаче то дзинькали и вовсе не ягодки пищальника на веточках духов, а подвешенные на плетеных, отцом детушек, поясках бубенчики. Абы звякнули они не только на пояске Орея, но и его сестрицы. Ибо Алёнка, также желающая выполнить указание бога, тягостно дернулась, стараясь таки изгнать с-под подола рубашки Копшу, каковой туды в свой срок нырнул и теперь не желал покидать безопасного места.
  И ежели колтки братцы (хоть и вспужались произошедшего с пештерой)сразу отворили свои глазенки, как на верхних, так и на нижних лицах. И даже расплели объятия, однако продолжили держаться за сыромятный пояс, повязанный поверх тканного на стане мальчугашки. И даже несмело шагнули вослед Орея, направившись к богу, то Алёнка оставалась на месте.
  А все потому как дух сберегающий клады, больно крепко обвивший ее левую ноженьку, не желал из-под подола выходить.
  - Копша, миленький, - тихонечко протянула девонюшка, и, перекатив по груди кувшинчик и вовсе словно обмерший, погладила голову, духа пройдясь дланью поверх материи. - Вылазь оттоль, а то як я пойду, - дополнила она и теперь почувствовала, как мелко-мелко задрожал Копша, чай, став дюже немощным.
  Отроковица еще раз огладила голову духа али токмо его колпак (ужоль то под материей рубахи было невозможным разобрать) и так как последний никак не отозвался, сошла с места, и, прижимая к груди Кринку, принялась спускаться вослед братца, с трудом переставляя левую ножку. Орей прижимая к груди щит с одного бока да вскинутый острием вверх меч с иного, между тем достиг сына Сварога, остановившись подле него. И бог разком подцепил его под спину и вместе с висящими на его поясе колтками, вскинув выспрь усадил себе на правое плечо. И коль оттого нежданного рывка пронзительно охнули Бешава и Багрец, крепче впиваясь в сыромятный пояс Орея. То сам мальчонка и виду не падал, ужель в единый миг, оказавшись на плече сына Сварога и такой высоте, лишь легошенько качнул спиной, выпрямляя ее и с тем усаживая подле себя духов.
  В супротив резкости, с каковой Перун подхватил мальца, много мягче он поднял Алёнушку, поддержав под спину, да прижал к своей груди, словно утаивая в кудельках собственной бороды.
  - А, ну-тка, Орюшка! - громогласно воскликнул бог, и, качнув головой, вскинул вверх свой длинный правый ус так, что он, взлетевши вверх приземлился прямо на вытянутые ножки мальчони и сидящих колтков. - Ухватись за ус мой, дабы не впасть, - досказал Перун и отрок также, как и Багрец и Бешава, вцепился в ус. Тока если колтки схватились за ус обеими ручонками, отпустивши для того пояс мальчонки. То отрок всего-навсего обвил его правой рукой, в которой держал меч, положив его сверху на собственные лядвьи.
  Сын Сварога торопливо сошел с места да в мгновение ока вбежав на возвышение, оное сам же и насыпал при разрушении стен да потолка пештеры и подземного коридора, застыл на самом его вверху. Он днесь высоко вскинул вверх свою булаву и гулко крикнул:
  - А, ну-тка, братцы вытягивайте мене отсель!
  И тотчас за шишкообразное навершие булавы, кто выше кто ниже ухватились три пясти богов: Стрибога, Хорса да Велеса и рывком выдернули братца с-под оземи. Уже мгновением погодя поставивши его сверху на землицу Яви. Да теперь без всякого указания боги выпустили булаву, и, ступив вперед, обняли братца разом...
  Так вот втроем, зараз одного Перуна.
  
  Глава сорок пятая. Рождение рыси.
  - Чую, долзе я почивал, - протянул Перун и выступил из объятий братцев богов, днесь обозревая как их лица, так и весь этот чудной край, где землица лишь местами была покрыта бурой травой. Тут же рядышком оземь, и вовсе лишенная какой-никакой растительности, поражала взор мощной ямищей с одной стороны да чуть наклоненной внутрь пештеры железной створкой доколь так и не отворившейся, вроде зацепившейся за не порушенные каменные стены. А в поднебесье, где продолжали летать белыми отблесками гуси-лебеди, все также стлалась мгла, густая сдобренная марными тонами и сбрызнутая сиянием серебристого света звезд, иногда перемеживающих синие, зеленые али алые цвета.
  Только по правую сторону от врат, там, куда кадый-то плеснулась водица от волошбы Велеса, ноне казались невысокие всходы малахитовых растений Папороть-кветки, чьи крупные изогнутые перистые листочки, выходили из древесной, точно кулачок верхушки корневища, уже вельми плотно занимающие сие место. Посему узрев это обилие Папороть-кветки девонюшка, все поколь пребывающая на руке Перуна (прижатая к его груди), торопливо скользнула перстами по плетеному пояску, проверяя даденый ей Купальским Дедком суконный мешочек, к удивлению оказавшимся совсем пустым.
  Сын Сварога неторопливо опустился на одно колено и спустил с рук на землю спервоначалу Алёнку, с замершей на ее руках посудинкой, да под рубахой Копшей, а потом также легошенько, скинув вниз свой ус, снял с плеча Орея и братьев колтков. Он, стремительно поднялся на ноги, качнув своими дюжими плечами и сызнова прошелся взором по землюшке, где подле всходящих растений Папороть-кветки сидел Баюн и Жар-птица, да зыркнув на стоящих супротив него богов, молвил:
  - Оченно памороком Явь заполнена.
  - Сему не долзе быть, - сразу откликнулся Хорс, и, протянув руку к Перуну, нежно огладил его светлобурые с рыжиной волоски на браде, да вроде как сбрызнул на них златые росинки. Эти крупинки, упав на бороду, в свой черед, скатились по ней вниз, нырнув на кольчатую рубашку сына Сварога, да просквозив по ее кольцам, сменили серебристое их сияние на ослепительно-желтое. Солнечный бог тяперича сместил руку в сторону стоящих ребятишек, и, оглядев светлобурые с рыжиной волосья Орея, сдержал движение пясти прямо над Алёнушкой. Хорс легошенько качнул перстами, теперь ссыпав прямо на голову отроковицы такие же мельчайшие, златые искорки, каковые поднырнув под сами коренья ее влас, пустили долгие ослепительно-желтые пары. Отдельные те мельчайшие крохи света притулились и на щечки, и на носик девчужки, так-таки, впитавшись в бело-розовую кожицу, да словно блеснув там мельчайшими такими пятнашками. Еще немножечко дымчатые пары витали обок волос Алёнки, погодя же, схлынув наземь, явили ужоль не ковыльный их цвет (оный появляется на том растение и теребится пушистым хвостом на стебле после цветения), а, прямо-таки, красный, огненный, или только рыжий... Какового никогда в славянском роду допрежь не было.
  - То тобе Алёнушка, аки дар от мене, красна солнышка. Тобе алой, огненной, солнечной, избранной, красной, красивой и не в ясности образа, а в постижении скровенности духа, - пояснил Хорс, и резко дернул дотоль простертую над девонькой руку, к себе. - А ты, Перунушка, поджидай свово верного соратника, кой вже трентий век не взнузданным скачет по небушку Яви, - досказал солнечный бог, и, не мешкая, развернувшись, шагнул в сторону от стоящих братцев, ребятушек да духов. Он и вовсе придивно так ступил ввысь, не на почву, а опершись кожаными подошвами белых сапог, будто о воздух. Хорс сделал широкий шаг, ровно побежав выспрь к мироколице прямо по воздуху, двигаясь единожды вперед и с тем удаляясь от оставшихся внизу на земле.
  Еще несколько тех быстрых да скорых шагов и солнечный бог, так и не останавливаясь, вскинул вверх руку, сунув три перста в рот, и, ну-тка, шумно свистнул. А ужель сиг спустя тот раскатистый звук прокатился по Яви, должно стать, обогнув ее по коло долгими протяжными переливами, да словно плеснув погудки вдаль черно-марных небес (стоило Хорсу ступить по воздуху, напрочь, растерявших сияние звезд). Солнечный бог лишь на малость сдержал шаг, и его все доколь слышимым отголоскам свиста отозвались кружащие в поднебесье гуси-лебеди, своим пронзительным ганг-го...ганг-го, да громким га...га-го, вроде прощающиеся с детишками и духами. Птицы Верхней Нави тотчас выстроили клин и направили свой полет вослед Хорса, наново медленно ступившего по воздуху вперед.
  Нежданно в дали небесного раздолья, темного, как ночь, ярко вспыхнула златая искорка, такая же переливающаяся, как и на щечках Алёнки. Взблеск света еще толику времени переливался, будто набираясь мощи, а опосля враз из-под отдаленной полосы небозема появились, прокатившись по Яви, широкие лучи солнышка красного. Сперва лишь одной полосой, которая дотянулась до медленно идущего по небосводу Хорса и летящих позадь него гусей-лебедей. Птицы сызнова пронзительным ганг-го...ганг-го, да громким га...га-го, окликнули странников, и с оземи им прощально отозвалась девонька, гулко вскрикнувшая:
  - Доброй вам стёженьки! Блага дарствуем за помощь!
  А гуси-лебеди направили полет обок ступающего бога, да миновав его, полетели словно на само подымающееся с-под небозема солнышко, вмале сгинув в сиянии той полосы. Днесь подошвы белых сапог Хорса коснулись неспешно крадущегося по небесному куполу солнечного луча, и сразу на него оперлись. Единожды обламывая часть луча и сбрасывая вниз, прямо на землицу и стоящих богов, ребятушек да духов, а иной ровно впаивая в саму обувку. Понеже ужо миг спустя по той желтоватой полосе в небесах зримо просквозили во всех направлениях красные, огненные али тока рыжие искорки. Они как-то махом, вроде по единому речению, вспыхнули лоскутками пламени, да принялись кружиться промеж себя, закручиваясь в плоское такое коло, какое завсегда наблюдали люди на небесном куполе, указывающее на ясное солнышко.
  Хорс теперь сделал и вовсе пару широких шажочков, иль тока преодолел тот промежуток бегом и созерцаемо вспрыгнул на все поколь крутящееся коло. Уже чуть присевшие на его ровном красно-огнистом полотне лоскутки полымя, так-таки, лизнули кожу сапог солнечного бога, да двинувшись вверх по голенищу, моментально сменили их белый цвет на рыжий. Само же коло внезапно завертелось по кругу, ссыпав наземь малую россыпь мельчайших росинок, да опять же свершая коловращательное движение понеслось в направлении подымающегося из-под небозема солнышка, унося на себе Хорса. Нонче, впрочем, солнце красное показалось не мощной краюхой хлеба, медлительно покидающего землицу, а головами пятерых огненно-рыжих коней, будто выступивших единым образом. Вытянутые с большими темно-синими, как и сам небосвод, глазами, широкими ноздрями, выдыхающими огнистые струи и чуть покачивающимися ушами, те кони сперва плеснули поперед себя длинные, кудреватые гривы, переливающиеся кумашным светом, и только потом ступили на землю али, все-таки, по воздуху своими высокими, стройными ногами, скользнув златыми копытами по грани небес и почвы. И тот же миг показались их мощные тела, качнувшие зараз вправо-влево не менее долгими огнистыми хвостами.
  Хорс еще, кажись, малость наблюдался стоящим на том крутящимся коловрате, иноредь поглядывая позадь себя, словно на богов или тока ребятишек да их спутников, а посем, когда кони выступили много выше, враз пропал в сиянии желтоватых лучей пущенных в его сторону. Тяперича кони, одновременно, сделали широкий шаг вперед, и выволокли из-под небозема большущую, злато-огненную колесницу, с низенькими резными бортами, восседающую на двух здоровущих кумашных колесах, весьма скоро вращающихся. И моментально вся видимая Явь наполнилась приятным для взора солнечным светом, согревая дотоль влажные да остывшие места. Колесница внезапно легошенько дернулась назад. Впрочем, лишь затем, чтобы проворнее завертелись ее два колеса да в полный рост, стоящим на вознице, проявился Хорс, крепко удерживающий в руках златые, долгие поводья, позадь которого, развеваясь, тянулся голубой долгий плащ по подолу украшенный златой полосой, порой сливающейся с лазурью утреннего небушка.
  - Сие не ладно, чё тобе Орей понадоба всяк веремя удерживать вскинутым меч. Як же ты толды налушник да тул понесешь. Вельми энто в походе не сподручно, поелику надоть для тобе сотворить ножны, - нежданно молвил Велес. Он доколь, как и иные стоящие подле, зарился в небосвод, а после прошелся взглядом по детишкам, приметив как пучится с под материи рубахи сестрицы прячущийся там Копша, да удерживает в приподнятом положение свое оружие братец.
  Сын коровы Земун теперь легонько колыхнул своими могучими плечами. Посему на правом из них шелохнувшийся туды-сюды крупный рыжевато-бурый пугач, недовольно ухнул, блеснув ярко-желтыми очами. В след того он качнул свой высокий деревянный посох с множеством сучков на поверхности черноватой коры, заканчивающийся рогатиной, подхватив на один из его отростков (прямо на венчающий его белый камень) солнечный поток света. И разом сучок вздрогнул, словно надломившись надвое, выпуская из себя тонкий зеленый побег, каковой стремительно удлинившись и, одновременно, расширившись, пыхнул светом. Все также окутанный зеленоватыми парами отросток, больше походящий на мощную ветвь, слышимо хрустнув, надломился, плашмя и сразу повалился вниз, продолжив пускать во все стороны клубистые пары. Ветвь, кажется, толком не достигла землицы, как Велес вскинув посох, да наклонивши его, ударил концами рогатины в густоту того чада, тем толчком проложив по коре трещины да ссыпав на них россыпь мельчайшего переливающегося песочка. Теперь слышимо хрустнула кора, и принялась опадать наземь пежинами зеленого пара, опережая полет самой ветви. Этот чад наблюдаемо затрепетал и словно растекся, коснувшись бурой почвы, а под ноги мальчику свалились ножны. Такие же по виду, как клинок меча и явственно деревянные, одначе поверху обтянутые черноватой кожей и усыпанные по краям да наконечнику белыми мельчайшими камушками, переливающимися в солнечных лучах. Возле устья ножен просматривались небольшие колечки, чрез которые пролегал тонкий ремешок, кожаный и серебристый.
  - Сие дар тобе, Орей, от мене! - молвил Велес, и на упавший под ноги отрока предмет немедля уставились братья колтки, и разместившийся чуток левее сестрицы, Перун, и Стрибог. -В сии ножны понадоба вставить меч. И дык вотде завсегда его можно подвешивать к поясу на стан, али перекидывать скрозь левое раменье.
  - Блага дарстую за дар, боженька, - тотчас отозвался Орей, и, продев левую руку сквозь ременной пояс, закинул на спину круглый щит. А после торопливо присел на корточки, да подняв с земли ножны, принялся их с интересом оглядывать.
  - На добрые дела, - ответил Велес и весь, прямо-таки, засиял красными, как выспевшая вишня губами, ужоль будучи таким купавым да добрым богом. Поелику воззрившаяся на него Алёнка горестно вздохнула, а на глазоньки ее голубые накатили слезинки, в каковых она точно припомнила бывшее у нее видение, где Велес созерцался, супротив нонешнего, поседевшим, а его миловидное лицо покрывали морщинки пережитого.
  - Не надоть кручиниться, Алёнушка, - мягко протянул Стрибог, точно подметивший тяготу в девчушечке, да соленые росинки на ее щечках. - Чаму быть, того не миновать, усе ужель Макошью спрядено, да Долей и Недолей во клубочки скатано, - дополнил этот на вид столь суровый бог, колыхнув седыми да долгими до плеч власами, оное сдерживало проходящее по лбу златое очелье. Ветрыла протянул руку да огладил рыжие, огнистые волосики на голове девчужки, придавая их дотоль бывшей ровности легкие, кудреватые завитки, кои имелись у богов, но никогда не водились в славянском роду.
  Высокий и могутный в плечах бог, поражающий собственной мощью, неожиданно присел на корточки, да рывком оттолкнувшись от земли, воспарил вверх. Его молочно-белая кожа, едва переливающаяся изнутри златым сиянием, стоило Стрыю шагнуть по воздуху (так как допрежь того ступал Хорс) сразу посерела. Густые, посеченные сединой волосы вскинулись во всех направлениях, словно бог дунул на себя. Еще толика, и, те седые долгие лепестки зараз удлинившись, опутали тело Стрибога, схоронив в серовато-белом цвете и долгую лазурную рубаху, и полотняные штаны, и широкий плетеный синий пояс, и кожаные сапоги. Оставив для наблюдения тока лицо бога с ярко-серыми очами, высоким, широким лбом на котором залегали глубокие морщины повдоль прямых вихрастых бровей, короткий загнутый нос, да чермные блестящие губы, проступающие даже чрез пепельные усы и курчавую броду.
  Толика времени и мощное дуновение прошлось по небесам, рассеивая образ Ветрыла и наполняя его синь лохмотками серых курчавых облаков. Ветер с не меньшей силой коснулся стоящих на земле, колыхнув плащи на богах. Один бурый в виде шкуры кома, иной красный. Он опять же взметнул корзно кумашного цвета одетого на мальчугашке, каковой уже поднявшись с присядок, пристроил ножны с мечом себе на сыромятный пояс, охвативший его стан. Веяние, оставленное Ветрылой, колыхнуло и волосья, бороды, усы, ветоньки бузины на богах, людях и духах, а Копша, пожалуй, отойдя от страху, приподняв подол Алёнкиной рубахи, вынырнув с-под него, шагнул вперед. Да, вроде не было дотоль его такого долгого испуга, как ни в чем не бывало, принялся озираться, щуря свои ярко-красные глаза, да оправляя вниз пышные усы и бороду. Дух сберегающий клады, неспешно обозрев стоящих напротив ребятушек Перуна и Велеса, повернулся в сторону девонюшки (все поколь удерживающей в руках посудинку), да нежданно часто-часто затопал по земле золотыми подковами синих сапожек, точно желая высечь из-под них искры. Он скривил само личико, погасив в морщинках красные глаза, и пустив из вертлявого носа тончайшие струйки белесой слизи, голосисто заорал:
  - Охти! Охма! охти-мнешеньки! беда-бедовая! Горье горедушное! Чё ж с тобой прилучилось Кринка! Криночка родимая! Дражайшая! Издохла ты начисто! - Копша днесь сорвал с головы синий, ей-ей в цвет сапожкам, колпак и приткнул его к лицу, принявшись пущать нюни прямо в ту матерчатую поверхность, громко рыдая и часточко выкрикивая причитания.
  Сия голосистость всполошила не только ребятушек, колтков, но, пожалуй, что и богов, оные моментально воззрились сверху вниз на зашедшегося в рыданиях и топоте Копшу. Алёнка, впрочем, не сразу понявшая, чего так раскричался дух сберегающий клады, торопливо вскинула вверх кувшинчик, поворачивая его к себе лицом (точнее тем местом, где у посудинки находились ярко-голубые очи и расположившаяся ниже трещинка-рот). И к собственному ужасу узрела не только бездвижно повисшие человеческие руки, перепончатые утиные лапки, но и плотно сокрытые очи, рот кувшинчика, вроде как даже окаменевшие и лишившиеся самой жизни. Видать посудинка весьма вспужалась, как выходя из пештеры Перун, порушил преграды и врата, а может просто пришло время ей сызнова обратиться в обычную высокую расширяющуюся книзу глиняную кринку для молока.
  - Як же дык, - встревожено проронила Алёнка и легошенько встряхнула посудинку, думая, таким побытом, пробудить, а глаза ее переполнились слезами и теплые их ручейки скатились на щечки.
  - Ты же ведаешь, Алёнушка, чё усе кода-то завершается? - вопросил Велес, и, воткнув свой посох в почву, сам присел на одно колено, уперев его в оземь.
  - Завершается, - дрожащим голоском повторила вослед бога отроковица и перевела взора с окаменевшего кувшинчика на сына коровы Земун, глянув в его большие серо-синие глаза, схожие с небосводом, перемешавшим в своей летней голубизне грозовые тучи.
  - Завершается усе и засегда, мур...мур, - проронил внезапно Баюн, он ужоль весь тот срок молчавший, да сидевший подле делянки, где тянулась из земли Папороть-кветка, поднявшись на все четыре лапы, направился к богу. - Абы у единых стёжка завершается, у инаких стелится, а у трентьих токмо-токмо зачинается, - дополнил свою реченьку мурчанием кот и высоко вздыбил свой хвост, распушив на его кончике шерсть.
  - Долзе же ты немотствовал, дабы ноньмо мудрено язычить, - сердито отозвался Копша, в сторону приблизившегося, к Велесу, Баюна, не переставая рюмить. Он лишь на немножечко оторвал от лица измазанный нюнями колпак с сокрушением во взоре зыркнул на окаменевшую посудинку, и вдругорядь зашелся в рыданиях.
  Баюн ровно и не обратив внимания не гневливость духа, замер подле Велеса, ласково коснулся его упертого в оземь колена головой, да словно поучая али наущая, мурлыкая, произнес:
  - Може боженька понадоба и Кринку одарить, не токмо чадушек. Вже не зря она у Навь ходила-подхаживала, на гусях-лебедях летывала, подоземь нисхаживала. Нешто могет нонича из сего странствия выступить без перерождения, мур...мур? - кот вроде задал вопрос, а вроде и нет. Однако тем внушением свернул рыдания Копши и слезы, вытекающие из очей Алёнки. Понеже не только девчуга просяще уставилась на бога, но и дух сберегающий клады вытянул в его направлении ручонки, в которых удерживал колпак, раскрывши красные свои очи и много сильней пустив из носа белесую слизь.
  Отроковица еще маленечко медлила, а потом и сама протянула к Велесу руки передавая ему окаменевший, али как выразился Копша "начисто издохший" кувшинчик. Сын коровы Земун легошенько качнул головой и в сиянии солнечного света, вышедших коней и колесницы на треть небес, блеснули его загнутые златые рога, росшие прямо с-под рубежа соломенных кудреватых волос на лбу. Он принял на правую ладонь такой малешенький глиняный кувшинчик, внимательно обозрев его плотно сокрытые очи, сомкнутую рот-трещинку и безвольно повисшие руки да лапки.
  Все также неспешно бог приблизил к своему лицу длань с Кринкой, и, склонившись над ней, выдул изо рта большущий таковой полупрозрачный пузырь. Каковой вспучившись шаром принял в свою внутреннюю пустоту кувшинчик и словно сомкнул его прозрачными стенками со всех сторон.
  Морг времени и пузырь, маленечко покачивая так-сяк посудинку, оторвался от ладони Велеса и принялся медленно подыматься вверх, единожды будто перенимая бурые тона от глины, чей сутью и была весь тот срок Кринка. Первоначально лишь перемешивая на своей прозрачной поверхности бурые тона, в виде небольших пятен и узких полос, степенно перепутывая струи, встряхивая пежины, будто сбалтывая и саму посудинку. Все это время в котором шар подымался выспрь, переминая на свои стенки бурый тон, Велес, едва шевеля губами, чегой-то шептал. А когда пузырь, полностью окрасившись, застыл в нескольких саженях над головой сына коровы Земун, тот резко поднялся с колена, оставляя ластиться Баюна подле белых кожаных сапог. Бог рывком дернул правым плечом, на котором сидел рыже-бурый пугач, и гулко выкрикнул указание:
  - А, ну-тка, скинь-ка его с таковой выси!
  И филин, сразу пробудившись, пустил рябь волнения по своему оперенью, взъерошив кажное перышко на себе и став вдвое крупнее. Крупные, круглые ярко-желтые глаза яростно блеснули и пугач срыву спрыгнув с плеча Велеса, широко раскрыв крылья, взметнул ими. Порывистое дуновение всколыхнуло не только рыжие, кудреватые власы Алёнки (кады птица над ней пролетела), но и встрепало жалкую поросль златых куделек Копши, прикрывающих его узкий лоб, отчего последний сызнова хмыкнув, подобрав, отправил остатки нюней вспять в нос. Он даже нацепил на голову свой синий колпак, вельми как-то придивно растеряв не только мятость, но и сырость на поверхности материи.
  А птица Велеса ужоль разом пошла вверх и все ее дотоль взъерошенное оперение в сиянии солнечных лучей принялось полыхать рыжими, огненными лепестками полымя. Кажется, не более вздоха, морга, движения звука (оха! - выдохнутого отроковицей) и пугач и сам весь оказался, как охваченный огнем шар, только это полымя ярилось не внутри, а снаружи, зримо и изредка выплескивая в стороны кумашные листочки. Он дюже резко вдарился в пузырь в котором находился кувшинчик и теперь сойдясь с ним в единое целое, перебросил на него сие огнистое пламя.
  Впрочем, теперь тот здоровый шар уже не витал, не висел и даже не летел в воздухе, а вельми резко направился наземь. Врезавшись в бурую почву и подняв вверх пары мельчайшей землицы, песка и пыли, он плотным комом окружил место падение, перемешав в себе не только огонь, глину, но и филина, кувшинчик. Мельчайшая порошина покружившись еще чуточку, медлительно опустилась вниз, явив сидящего на земле рыжевато-бурого с удлиненными ушками на голове, и крупными круглыми ярко-желтыми глазами пугача, и лежащего подле рыжего с редким крапом по шерсти зверя.
  Филин немедля расправил свои мощные крылья, и, прыгнув вверх да вперед, моментально встал на них, направив полет прямо к Велесу. Он содеял всего-навсего небольшой круг, да залетев со спины бога, сложив крылья, впился в его правое плечо черными загнутыми когтями. Пугач даже зримо качнулся, вперед-назад, сдерживая свое движение и тот же миг сомкнув очи, словно переняв от кувшинчика окаменение, неподвижно застыл.
  А диковинный зверь также разом вскинул с землицы-матушки, где поколь малыми всплесками ярилась бурая пороша, свою небольшую, округлую голову, с боляхными ушками, увенчанными длинными кисточками да такими же удлиненными волосами по бокам самой мордочки. По густой, высокой и мягонькой шерстке той животинки прокатилось малое волнение, а из широких прорезей глаз, глянули ярко-голубые очи, почитай не имеющие белка, обаче блестящие круглыми черными зрачками, словно сберегшего то, что раньше наволховала Яга Виевна.
  Зверь резво поднялся на четыре крупные лапы и чуточку, будто осваиваясь, качнул вправо-влево своим коротким, плотным телом (чем-то напоминающим кота, впрочем, с тем будучи его крупнее). Короткий, вспять кошкиного, хвост, вскинулся немного вверх, показав взошедшему на небушко солнышку ровно обрубленный кончик.
  - Вота, Баюн, - протянул Велес, оглядывая созданную животинку, которая шагнув вперед, перво-наперво принялась обнюхивать землицу. - Як ты поучал, сотворил я с кринки диковинного зверя, коего допрежь николи не было в Яви. Создал я его в дар усем славянам, аки оберег их землицы-матушки. И отныне до веку будять зверь живописаться на воинском стяге да водить за собой ратников, воителей. Ибо храбрость глиняной посудинки, хаживающей за чадами в Навь, Явь, подземный мир станет завсегда даровать способности воинству ратовать до последнего вздоха, а хитрость пособит сберечь жизнь. - Сын коровы Земун прервался и перевел взор со стоящего обок его ноги кота, на поместившихся напротив сестрицы да братца, - одначе культ сего зверя, аки его рождение в Яви, - продолжил пояснения бог, попеременно поглядывая на ребятишек и словно засеивая в них знания. - Отсель и до веку будять тайным, дарованным токмо вам двоим, а опосля волхвам, кои станут переимать мудрость от тобе Алёнушка. Абы ведай ты, девонюшка, чё сей зверь, вобрав пережитое глиняной кринкой, сумеет бывать не тока в Яви, но и хаживать в Верхнюю Навь.
  Велес вдругорядь замолчал, да склонил голову малешенько в бок, тем потеснив недвижно притулившегося на его плече филина, чай, так любуясь новой животинкой. А та в свой черед, медленно переступая с лапы на лапу, обвыкаясь с новым своим видом, неспешно приблизилась к Перуну, тот срок молчавшим, однако также внимательно, как и иные за всем наблюдающим.Зверь с интересом обнюхал красные кожаные сапоги сына Сварога, спервоначалу на одной ноге, потом на другой.
  - А як же энту животинку величать? - вопросили, громко крякнув, два братца колтка, таковой молвью недовольной, точно им сей зверь не больно понравился.
  - Не ведаю, - ответил Велес, пожимая плечами да сызнова, колыхая на правом из них пугача, каковой теперь отворив свои круглые глаза, сердито и протяжно ухнул.
  - Яснее ясного, чё Кринке доля приваливала, обресть сей образ. А як же я ноньмо? - нежданно и дюже горестно, с легким дрожанием своего и без того тонюсенького голосочка, пролепетал Копша и вновь нагнав на личико морщинки принялся гасить в них свои красные глаза, единожды слышимо захлюпав вертлявым носиком. - Я?! Я ж должон претворить веленное Доброхочим, кой ставлен Святобором и упрочен богом Велесом, аки справедливый судия гая, - горестно и теперь вновь пустив нюни из носа, токмо дюже жидкие, проронил дух сберегающий клады. - Сиречь хаживать с колтками и чадушками до Яги и кажный вечёр и кажно утре выдавывать им упрятанное млеко. - Копша сложил ладошки рук промеж себя, и, прижав их к груди, тягостно качнулся вперед-назад, точь-в-точь, намереваясь упасть, - абы млеко будять спускиваться токмо скрезь кринку. Абы я его упрятал далече, отнюдуже оно будя вертаться в кладенный ему срок. Изо дня в день и дык ежедень.
  - Пожалуй, чё освобожу я тобе от того указания Доброхочего, абы старчий над ним, - вступил в толкование Велес, и не желая глазеть на то, как дух сопляки пускает, отвел от него взгляд. -Вже, як до Яги ты добрел, а Кринка ноньмо новый образ имеет. Понеже могешь остаточки того млеко собе прибрать, - досказал бог.
  А Копша немедля опустил прижатые к груди руки вниз, прекратил пущать слизь из носа, да расправив все морщинки, явил вельми довольное выражение лица. Миг спустя принявшись, как и все иные, с интересом разглядывать явленную животинку. Зверь промеж того вновь сойдя с места подошел к Велесу, обнюхав его сапоги и стоящего подле Баюна (легошенько притом взъерошившего свою черную шерсть) и остановившись напротив ребятушек да духов, чуть вскинув голову, словил на черный нос воздух.
  - Вельми рудявый он, - молвил Орей, оглядев подошедшую животинку, и опустившись на присядки перед ним, простер руку да огладил его мягонькую шерсть, схожую с рудой, каковую кузнецы в железо перековывали.
  - Значица он рудявый, рудяной, русый, - протянул Перун, оглядывая поигрывающие в переливах солнечного света волоски шерсти зверя. - Али тока рудсь, русавый, русь, рысь.
  - Рысь! - воскликнули в два голоса Алёнушка и Орюшка, и одобрительным возгласом их поддержали Бешава, Багрец и даже Копша, многажды подобревший.
  - А мене величание русь оченно приглянулось, - протянул Велес, поглядывающий на новое свое творение, каковое вослед братца принялась оглаживать по шерстке и сестрица. Зверь же поднял вверх свой короткий хвост и начал тереться с не меньшей радостью о протянутые к нему руки, да слышимо и громко замурлыкал, так как дотоль пел Баюн, каковой вспять выгнув спину, топорщил на ней шерсть.
  - Чё ж, братушка, коль тобе приглянулось сие величание, - проронил Перун и положил свою мощную руку поверх левого плеча Велеса, прямо на боляхную голову кома, покоящегося там и вроде стягивающего перекинутый через это раменье бурый плащ. - Тогды пущай потомки Алёнушки и Орея, кои мене выручили, и дали нам с тобой сию сречу, завсегда зовутся русами славянскими, русичами.
  А рысь теперь не просто громко заурчала, тыкаясь головой в протянутые руки детушек, но и, вскинув от земли лапу, стала охаживать мягкой ее подушечкой сапог Орея, словно предлагая поиграть так вот.
  - Признала нас Кринка, - довольно отозвался мальчоня, и тотчас зверь, переступив ближе, лизнул кожу его лица, нос да губы, будто целуясь, вызывая тем улыбку и задорный смех стоящей подле сестрицы.
  - Не-а, - поправила братца Алёнка, упершись в его правое плечико рученькой, да иной, огладив густую шерстку на спине животинки. - Припомнила, - днесь также как и отрок, намекая на кувшинчик.
  - Жаль, чё наша рысь тока больче не толкует, аки Кринка, - отметил Орей, да и сам, подавшись вперед прижался к морде зверя, войдя не крупным носиком, с маленечко вздернутым кверху кончиком, ему промеж очей, будто прислушиваясь.
  - Толкует, - отозвалась Алёнка на миг прекращая оглаживать шерсть рыси, воспринимая ее фырканье. - Да токмо тот говорок не всякий услышит, лишь тот кой ведает волшбу.
  
  Глава сорок шестая. Конь Перуна.
  Злато-огненная солнечная колесница, с низенькими резными бортами, восседающая на двух здоровущих кумашных колесах (дюже скоро вращающихся) ведомая пятью огненно-рыжими конями с длинными, кудревато-кумашными гривами, еще немножко просматривалась в синеве небосвода. На ней все также стоял Хорс, крепко удерживающий в руках златые, долгие поводья, поглядывающий на раскинувшуюся под ним Явь крупными медового оттенка очами, да улыбающийся в свои кумашные усы и бороду, скрывающую в собственных кудельках подбородок. А после, как-то и вовсе рывком огненно-рыжие кони вывели на средину небосвода возницу с богом. Еще мгновение и вертящиеся колеса, выплеснули златое сияние и заслонили им видимость и самой колесницы, и Хорса, и солнечных коней, став схожими с огромным плоским блином, чьи переливы растеклись по окоему поднебесья.
  - Сие значица, не должно людям видеть образ Хорса ясным? - вопросила Алёнка, отстраняя руку от рыси и наблюдая за изменением небушка, где к златому сиянию внезапно добавилась темная полоса, стелющаяся по стыку лучей красна солнышка и далеких крон лесов.
  - Правильно разумеешь, - отозвался Велес, и, оглянувшись, и сам воззрился в небеса, чуточку прищурив правый глаз, точно к чему приноравливаясь. - То тайна, девонюшка, - дополнил он, и теперь легошенько качнул головой, тем кивком обращая внимание на происходящее стоящему подле Перуну, - ибо суть вещей отворяется явной не для усех людей. Токмо для даровитых, кои сумеют то чудо уразуметь.
  Велес вдругорядь да более настойчивей качнул головой, и, следуя тому движению сын бога Сварога, наконец-то, обернувшись, уставился на небесный свод, где темная полоса стала проступать резче, словно тянула на себе кудлатые серо-синие грозовые тучи, всего-навсего озаряемые сверху солнечным светом. Узрев которые не только Орей, Алёнка, но и братья колтки маленечко так взволновались, подумавши, то скачет на них злющий Скипер-зверь али его злыдарные приспешники, а Копша совсем тягостно заохал.
  - Зришь энто, братушка, - ноне сын коровы Земун и вовсе решил все пояснить, дабы никто не волновался и не охал. - Сие твой конь, величавый, хаживает по небесам без вершника,
  не взнузданный, ярится он без ведома, пужает стариков, деушек, да малых чадушек, - продолжил сказывать Велес, призывая Перуна к битве, и глас его звучал величавой погудкой, точно бог не говорил, а, прямо-таки, пел. - Пора, братушка тобе его обуздать! Пора, ему ощутить твою руку! Твою, Громовержца, Молниевержца, Стреловержца Перуна! Бога битв и войны!
  И созвучно тому песнопению сына коровы Земун нежным свирельным свистом отозвалась Жар-птица. Она дотоль сидящая прямо на одном из кустиков Папороть-кветки зараз взметнув крылами, подалась в небосвод, принявшись своим полетом свершать широкое коло, ссыпая вниз крупные перламутровые камушки, таким родом, подзадоривая сына бога Сварога.
  Да только Перун и сам не больно медлил.
  Он, срыву развернувшись, шагнул вперед, словно уменьшая промежуток меж собой и темной полосой идущей по небесному куполу. Все, также действуя стремительно, сын Сварога остановился, да положив под ноги булаву с железной рукоятью и мощной шишкообразной головкой, принялся раздеваться. Сперва снявши с себя красный плащ, кольчатую, ослепительно-желтую рубаху, одетую под ней белую, потом красные, кожаные сапоги, и даже холщевые онучи.
  На Перуне нынче только и осталось, что серебристые полотняные штаны. Бог легошенько повел своими мощными, налитыми силой раменьями, взыграл мышцами на могутной спине, и, вскинув голову, всмотрелся в небеса. Да только не в сине-серую полосу, явственно приближающуюся, а прямо на Жар-птицу. Коя сделав еще один круг, зараз завершив свои песни и ссыпание женчюга, вызвавшее раскатистое пыхтение в стоявшем подле детушек Копши, зависла прямехонько над Перуном. Дивный птах теперича стал часто-часто махать крыльями, наращивая сияние на каждом желтовато-блестящем перышке и вторя ему, не менее шибко колебался долгий, широкий в виде опахало хвост. Он даже подогнул под себя высокие ноги, схоронив в оперенье златые коготки на них. А сын бога Сварога промеж того присел на корточки и оперся левой рукой о почву, вогнав в нее не только перста и но всю пясть.
  Еще самая толика времени, в котором Жар-птица продолжала висеть в небесах, на одном месте, наращивая сияние, а бог перекатывал тугие мышцы под своей светло-молочной кожей светившейся златыми переливами. Когда Перун внезапно рывком воспарил ввысь. Не столько взлетая или шагнув, как дотоль сделали Хорс и Стрибог, сколько всего-навсего прыгнув. Потому как тело его, сразу испрямившись в полете, словило на плечи Жар-птицу, а ее грудь ударилась о голову Перуна.
  Удар был таким мощным, еще и потому, как бог резко дернул головой назад, тем толчком, словно раскрошив саму птицу на перламутровые камушки женчюга, также скоренько скатившиеся по его телу. Впрочем, женчюг хотя и спустился по волосам, коже, материи штанов вниз не упал, а точно смешался со златыми переливами кожи сына Сварога. Понеже в следующий морг Перун и сам полыхнул злато-перламутровым сиянием, и, сделав шаг вперед, оперся обеими стопами о воздух, так как дотоль творили его братцы боги.
  - Она чё иссякла? - тихонько вопросил Орей, а стоявший подле Копша и вовсе горемычно подвыл, чай, расстроившись тому, что весь тот долгий путь таки не удалось того чудо-чудового в руках подержать.
  - Не-а, токмо воплотилась в бога, - пояснил Велес, он хоть и стоял малешенько впереди, слыхал спрос мальца и воздыхания духа. - Ибо тока кода-ка ты ёсть суть чудовой птицы тебе дадено хаживать по небесам аки по оземе, - досказал сын коровы Земун, и, оглянувшись с теплотой, посмотрел на отрока и отроковицу, на колтков, и даже на рысь. Он лишь сердито зыркнул на Копшу, поелику тот сызнова желал расхныкаться али чего еще хуже пустить нюни, посему и заложил на личике морщинки. Впрочем, словив вельми недовольный взгляд бога дух сберегающий клады сразу расхотел реветь, вспять того даже развеселился, нагнав на свои губы, прячущиеся под красными пышными усами и длинной густющей бородой, улыбку.
  Перун тем временем в поднебесье сызнова повел плечами, распределяя новое злато-перламутровым сияние по телу. Он неторопливо повернулся в сторону приближающейся темной полосы, внутри вспыхивающей серебристыми да огненными струями, и впрямь, словно гонимой солнечным светом, и застыл, воткнув в синь небосвода мощные стопы, почитай по щиколотки. А чуток погодя и сама сине-сизая полоса живописалась надвигающимся темно-серым с черным основанием дугообразным валом, каковой будто плескал во все стороны огненные струи, и потоки дождя.
  Внезапно гребень туч, зримо надломившись, разошелся на две части и из него выскочил (али тока показался) огромный черный конь, с сизо-серой клубистой гривой и таким же густым тучным хвостом, идущий вскачь. Его серебряные копыта, каждый раз соприкасаясь с небесным куполом, иссякали серебристые и огненные струи, улетающие вниз, а из приоткрытого рта вылетали бело-серые хлопья вспененной слюны, враз обращающиеся в сгустки туч и волокна, пристающие к его развевающейся гриве. Стук копыт о небосвод сопровождался раскатистым грохотом, треском и гулом, будто навстречу стоящему Перуну шел не конь иль грозовая туча, а, так-таки, сам лютый Скипер-зверь.
  Сын Сварога ужо давно приметил жеребца, и, обозрев сумятицу оную тот оставлял опосля себя на земле: ломая ветви, вырывая деревья с корнем из почвы, переламывая стволы пополам, вспенивая реки да озера, распугивая зверей и птиц и все, доколь сливая огненные струи, обильно сдобренные дождевым потоком, торопливо направился ему навстречу. Видать, Перун не желал, чтобы озорник конь намочил Велеса, ребятишек да их спутников, взъерошил им всем волосы, али ветоньки занамест тех, и растревожил своим яристым видом.
  Еще чуточку и сын Сварога перешел на скороходь, а посем и вовсе побежал. Понеже от этого моментально уменьшающего промежутка меж ними, находящимся внизу детушкам почудилось, что еще маленечко и Перун врежется в коня или тот его сшибет собственным скачем. Однако кады до черного коня, и, вовсе широко разевающего рот и показавшего белые зубы, точно, жаждущие укусить бога, осталось совсем немножко, сын Сварога резко выкинул вперед руку. Перун все с той же быстротой словил парящую в небесах сизо-серую клубистую гриву, и, намотав ее на пясть, зараз сиганул вверх, отталкиваясь босыми стопами от небосвода, ноне ставшего сине-серым, будто впитавшим в себя лохмотки пены скинутой изо рта жеребца. Ужоль в полете сын Сварога торопливо переступил ногами по воздуху али только по посмуревшему небушку и воткнул стопы в спину коня.
  Мгновение и бог теперь смотрелся в полный рост на спине рьяного жеребца, крепко удерживая в правой руке его вихрастую гриву и легонечко покачиваясь туда-сюда. Еще толика времени и Перун, подпрыгнув вверх, соскользнул ногами по выпученным бокам жеребца и уселся на него сверху. Конь попервому не понял чего с ним приключилось, лишь яростней дернул голову вперед, намереваясь скакать скорей. Да только могучая рука сына Сварога потянула ухваченную гриву на себя, сдерживая коня, а подошвы его ног будто впились в выпученные бока.
  И видать того не ожидая черный жеребец срыву встал на дыбы, яростно мотнул головой, да сдержав скок, принялся крутиться на одном месте. Попеременно он поднимался на задние ноги, вскидывал круп, а затем делал необузданный рывок вперед, и вдругорядь будучи сдерживаем одной рукой бога. И всякий раз кады так вертелся конь с-под копыт его, соударяясь с небом, струились вниз потоки огненных стрел, изо рта выплескивались сине-белые, пенистые тучи и слышалось оглушительное рокотание, то ли он так ржал, то ли его так успокаивал Перун.
  От этой сумятицы днесь небесный купол и сам стал сизо-черным, заволокли густые тучи допрежь кажущееся солнышко красное, а земля, над которой ярился конь, местами полыхала огнем, а частью и вовсе ушла под водицу. Еще чуточку того безобразия и Перун схватил остальную вольно плывущую по небосводу гриву коня, намотав ее на пясть левой руки. И, не мешкая, потянул на себя голову жеребца, вскидывая взор его черно-серых, крупных очей ввысь, по всему вероятию, в саму даль небесную. И тотчас конь замер, признавая в боге властителя или тока восхищаясь привольем Вселенной.
  И тьма, словно пришедшая из глубоких пучин Вселенной али только всклокоченная жеребцом Перуна, покрывающая весь зримый небосвод, принялась редеть, изливаясь вниз на землю-матушку, на Явь плотными потоками, усмиряя полыхающий там огонь, обуздывая течение разлившихся рек, впитывая воду в почву. Сизые облака теперь полностью сошли на нет, а голубизна умытого небосвода и златого или рыжего солнышка, блеснули яркостью красок, словно улыбнувшись могучему Громовержцу, Молниевержцу, Стреловержцу, каковой выпутав из пястей гриву жеребца направил его вниз, туды где весь тот срок бога ожидали Велес, Алёнка, Орей и ихние спутники.
  То были времена кады боги, обретая свои умения, связывали силы природы всего-навсего могутными руками. Времена кады волховали они и той волшбой сотворяли зверей да птиц. Времена кады славяне могли увидеть ступающего по небушку Перуна али улыбающегося им стоявшего на солнечной колеснице Хорса.
  
  Глава сорок седьмая. В путь.
  Черный, как грозовая туча, жеребец Перуна, ступил на оземь и с-под его серебряных копыт, выскочили во все стороны мельчайшие огненные капли (серебристого и синего сияния) каковые упав на поверхности бурой почвы, принялись плясать на ней вроде живых. Конь бога поражал своим мощным видом, крупной головой с большими черно-серыми глазами, расположенными по бокам, в темноте оных словно отражались все еще посигавающие по землице горящие искры. Длинной была шея жеребца, густо сомкнутая сизо-серой яристой гривой, дотягивающейся до оземи, и будто прикрывающей с обеих сторон округленное туловище. А вихрастый тучный хвост покрывший, на много саженей позадь него, землю все поколь кружил средь волосков, захваченных виром, песок, пыль да капель водицы, точно намереваясь вскинуть дальше столб сувоя да продолжив сие движение сокрушить, сломать, уничтожить или залить все вставшее на его дороженьке.
  - Ну, чё братушка, - протянул Велес, переводя взгляд с мощного коня Стреловержца ужоль втрое превышающего обычного, на стоящего подле него Орея. - Пора и мене в торенку. Дабы сумел я привесть к палатам Скипер-зверя славянское воинство, ноньмо собранное мною, лишь опосля и засегда княжем, - досказал сын коровы Земун, и малец торопливо кивнул точно, подумав, что в тот путь бог возьмет его с собой.
  - Нет, Орей, ты,аки и Алёнушка, направитесь со мной, а с братушкой Велесом мы сретимся обапол палат Скипер-зверя. Отправимся мы тудака, иде нонечька томятся ваши сродники, - отозвался Перун и легошенько качнул в руках, перекинув с правой в левую, свою железную булаву, або ужотко обрядившись в свою одежу, кольчугу да сапоги, перекатил под теми кольцами могутными мускулами.
  А Велес резво шагнул вперед, ужель так скоро да широко, махом покрыв несколько саженей, и вогнал в оземь свой деревянный, увенчанный рогатиной посох, почитай до середины. Бог вскинул вверх голову и из его небольших загнутых рогов, росших на лбу прямо по рубежу соломенных волос, выплеснулись злато-смаглые лучи, рьяно ударившие в голубой небосвод и словно заложившие на ровности его полотна кудреватые всплески белых облаков. Велес теперь раскинул в стороны руки и широко расставил сдержавшие ход ноги, из каковых также моментально и лучисто плеснули потоки смаглого света. Это насыщенное сияние моментально окутало образ сына коровы Земун, как тура имеющего мощь самой Мать-Сыра-Земли.
  Однако и в той дымчатости переливов было зримо как нежданно голова ломыги покоящаяся на плече бога, и, удерживающая бурый плащ, многажды увеличилась в ширину. Едва зримый рывок и она сместилась в бок, подминая под себя загнутые рога, а после и голову Велеса. Бурый плащ вспять плотно обвил тело сына коровы Земун, схоронив под собой и одежу, и обувку, и саму кожу. Еще самая толика превращения, и сидящий на правом плече бога рыжевато-бурый пугач, взметнув крыльями, сорвавшись и пробив дыру в туманном паре, резко пошел в небосвод, вмале пропав там, в кудреватых всплесках белых облаков. А, полностью объятый бурой шерстью, Велес стремительно повернулся по кругу, обок воткнутого в землю посоха, окутывая и его смаглыми всплесками сияния. И теми дымчатыми полосами бог будто втянул посох в собственную спину, али тока бурую шерсть, а после упал на все четыре лапы.
  Легкое дуновение, промелькнувшее только подле сына коровы Земун, сорвало вниз переливы света, и пред ребятушками, духами и Перуном предстал огромный бер, ком, ведмедь, черный зверь, лесник, ломыга, как величали славяне этого сильного, мощного зверя.
  Единожды опасного и прекрасного.
  Зверя получившего прозвище "ведающий мед" за любовь к меду и считающегося не только хозяином леса, но и олицетворением бога Велеса.
  Зверя, чье истинное имя - бер, открывало проход чрез его жилище прямо в межмирье.
  И ноне приобретший образ кома, Велес, смотрелся могучим зверем, не больно в том росте уступая стоящему чуть поодаль и гулко фыркающему жеребцу Перуна, в свой черед, косо поглядывающему на него. Вельми крупным было туловище ломыги, короткими и сильными лапы, мощной с крутым лбом голова. Черный зверь (абы в переливах красна солнышка и дуновения ветра бурая шерсть порой чернела) разом отворил пасть, показав загнутые, вершков в пять, клыки, расположенные на верхней и нижней челюстях, и слышимо хрипло зарычал. И ежели Орею послышался только рык бога, ровно призывающий к бою, а посему и будоражащий его воинскую, княжескую кровь, то Алёнка услышала, обращенную к Перуну молвь:
  - До сречи, братушка!
  Велес-ком, днесь переваливаясь с лапы на лапу, развернулся, и тот же миг с небосвода, дотоль голубого лишь с отдельными кудреватыми всплесками белых облаков, словно подцепив их на свой приподнятый, распушенный хвост, стремительно явился пугач. Птица бога столь скоро слетела вниз, что ее не сразу увидели, а кады заметили, она, выставив вперед лапы да растопырив свои мощные загнутые когти, подхватила на их кончики всех трех духов: Копшу, Багреца и Бешаву.
  Да вже так дивно...
  Колтков на одну лапу, чьи венчающие голову ветоньки бузовника зацепились за соседние ее коготки, а Копшу за стоячий ворот кафтана. Посему дух сберегающий клады громко икнув, вельми недовольно произнес:
  - Вратъ, гляди-ка тамоди не порывай, а то понадоба тобе ново дарствовать. Понеже сею одёву, мене, сама Яга Виевна за рачение милостиво жаловала.
  Пугач между тем схватился за кафтан дюже бережливо и тотчас направив полет к стоящему Велесу-кому, швырнул духов прямо на его спину. Да, не мешкая, вдругорядь пошел ввысь, чай, заходя на новый разворот. Видать филин желал теперь уцепить в свои когти Баяна.Однако кот, будучи шибко разумным, и сам, сорвавшись с места, в пять прыжков достиг стоящего бога и заскочил на его спину. Ужотко оттуда, принявшись указывать духам, поколь на спине толком не усевшихся:
  - А, ну-кась, расселися тутоди аки приличествует.
  - А як приличествует? - вопросил вельми раздраженно Копша, нынче сидящий на спине ломыги поперед всех иных духов, и рьяно поправил стоячий ворот своего кафтана, да прошелся дланью по колпаку, проверяя его нахождение на собственной голове.
  Одначе кот, усевшийся позадь Бешавы, как и подобает прямо на сраку да положивший передние лапы ему на раменья, духу сберегающему клады не ответил. Поелику и Бешава, и Багрец поместившиеся сразу за Копшей единожды обернувшись, состроили на своих
  личиках широкие улыбки и блеснули глазиками, один черными, иной желтыми, да громко выкрикнули:
  - Прощайте Алёнушка, Орюшка, чай, свидимся с вами у нашем гае!
  - Углядываемся! ежели вы тамка клад какой-нить найдёти! - дополнил много тише Копша, даже не повернувшись.
  А все потому как черный зверь, в каковой обратился Велес, выкинул вперед передние лапы, и срыву сойдя с места, понесся куды-то вдаль, точно стремясь к краю небозема, откуда дотоль вышли рьяные кони Хорса. Еще немного времени и пошедший вниз филин, зависший над сидящими духами и котом, обратился в единую со скачущим медведем буро-черную полосу, теперь стелющуюся по землице.
  - И нам пора! - молвил Перун, когда и след Велеса простыл, лишь осталась витать округ оземи бурая поземка, сеющая вниз мельчайшую пыль. Бог шагнул к девонюшке, и, подхватив ее одной рукой под спину с легкостью подняв, усадил на своего черного коня. Шерсть, какового враз пошла малой зыбью, обдав Алёнушку легкой дождевой капелью, особлива покрыв ее руки и личико.
  - Даже не попрощалась с колтками и Копшей, - горестно проронила отроковица и глаза ее голубенькие наполнились слезами, ужоль так вот она расстроилась. И ту горесть Молниевержец сразу приметил да придержав под спину девчужку, ласково огладил ее огненные, шедшие кудельками волосы, успокаивая да широко улыбнулся, приоткрыв рот и блеснув своими перламутровыми зубами, словно впитавшими в себя женчюг Жар-птицы.
  - Не надобно кручиниться, Алёнушка, - нежно дополнил свою улыбку бог. - Вмале, ужотко вмале повидаешься ты со сродниками, а там може и с колтками, Копшей, понеже они живут-поживают в кажном гае, лесочке, роще, иде хаживают славяне.
  И той теплотой, не то, чтобы божеской, а, так-таки, родительской, Перун снял с девоньки всякое расстройство, посему и она в ответ улыбнулась, явив свои бело-белешенькие зубы. А Стреловержец все с той же порывистостью уже развернулся к Орею, собираясь и его усадить на коня. Малец промеж того перекинул сквозь иное плечо налушник, несколько потеснив на ней находящийся щит, подцепил к поясу тул с калеными стрелами, да чуточку качнувшись от тяготы, шагнул навстречу Перуну.
  - Оченно тяжко? - вопросил сын Сварога, узрев, как прерывисто выдохнул отрок, ибо дары были не по времени ему дарены, а тока по заслуге.
  - Ни чё боженька, донесу, - отозвался мальчугашка, и, вскинув руку, отер рукавом рубашки выступивший с-под очелья бусенец пота, чай, таким побытом, приобретая новую свычку.
  - Ну, коль донесешь, тогды ладушки, - задорно молвил бог, и с той же легкостью подхватил мальчика под спину, да усадил его позадь сестрицы, и лишь засим с легкостью вскочил на своего черного коня...
  Черного, как грозовая туча, длинную шею которого устилала сизо-серая клубистая грива, а позадь крупа вихрился тучной хвост вспенивающий землицу виром, в каковом ярился песок, пыль да водица. Мощные ноги жеребца зараз ступили вперед и вверх, да словно направились по воздуху в поднебесье, медленно и верно, утягивая за собой легчайший столб сувоя.
  - Рысь, - гулко молвил Громовержец, и качнул железной булавой над зверем, оставшимся на землице и уставившимся в небосвод, куда и вышагивал конь с вершниками на себе. - Ступай за нами, - дополнил бог и тот же миг из-под серебряных копыт жеребца вниз посыпались огненные капли, серебристого и синего сияния, которые купно покрыв рысь, ровно толкнули ее следом в поднебесье. Посему уже миг спустя зверь ступил на серо-сизый хвост, стлавшийся по небушку, и побежал по нему вослед коня, почасту приклоняя голову и словно к чему-то принюхиваясь.
  
  Глава сорок восьмая. К палатам Скипер-зверя.
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали...
  А днесь один из них неспешно так ехал по поднебесью на своем могутном грозовом и черном, как туча коне, да поперед него сидели простые славянские ребятушки.
  Сестрица, да братец, Алёнушка да Орюшка, в единый час у матушки и батюшки родившиеся, и с тех пор всю их большую семью покоя лишившие...
  Обаче ноне за свою смелость и упорство, одаренные Велесом и Перуном волшбой да воинской доблестью, своим ходом меняющие жизнь и обычаи некогда простого люда, землепашцев, славян.
  Несущие в свой род, народ - воителей, кои владея оружием, будут всегда сражаться с неприятелями, да чудищами стрелами, бердышами, острогами, копьями, булавами, мечами!
  Несущие в свой род, народ - волхвов, кои владея скрытыми силами природы, будут всегда сражаться с неприятелями, да чудищами силой волшбы!
  И сама землица-матушка с той высоты, по оной мерно вышагивал конь Перуна, казалась лишь пестринами всякого цвета. То ярилась она желтыми лугами да пожнями, колыхающими травы туды-сюды, переминая в том волнение, лепестки соцветий иноредь придающих марные, голубые, али белые всплески. То разом замещалась зелеными полотнищами лесов, уже малахитовыми оттенками переминающейся, средь которых редкостью наблюдались голубые ветки речушек али плоские как лужицы озера.
  И стлалась та Мать-Сыра-Земля как по правую сторону, так и по левую, как спереди, так и позади, где в лучах желтовато-блестящего солнца ясного смотрелась такой милой, любимой.
  Не только Алёнушке да Орюшке, но и Перунушке.
  Понеже часто поглядывая вниз улыбались сестричка и братец, да сиял теплотой боженька.
  И редкостью ржал, будто предупреждая о чем, черный конь бога, проворно, хотя и не скоро ступая по самому небесному куполу.
  А впереди все также, что и наблюдалось всего-навсего приволье земли, пожней, лугов да лесов их перемеживающих. Да была та землица ровной, вроде редкостью в ней смотрелись овраги али впадины, да и те побольшей частью водой наполненные, еще реже можно было узреть какие возвышения, взгорья или даже холмы.
  И вот так они и ехали на коне...
  Впереди на жеребце сидела Алёнка за ней Орей, а после сам Перун...
  А послед коня, прямо-таки, по его сизо-серому вихрастому хвосту бежала рысь...
  Та самая, которая когда-то была Кринкой, а опосля, обращенная Велесом, стала никем иным как хищным зверем.
  И ехали они так не один сиг, час али иной промежуток времени...
  Так-таки, не выверенный нами... Не замеченный кем другим...
  Может о нем... о том промежутке времени, ведал Перун, али шедший позади них по небосводу в златой колеснице, ведомой пятью огненными жеребцами, Хорс, ровно их сопровождающий. Но боги о том детишкам не сказывали, поелику те в свой черед того и не поспрошали.
  Разрозненные белые, словно волокна, облака, стелющиеся впереди, и изредка вроде смыкающие просмотр для сестрицы и братца, всякий раз, колыхаясь, вплетались в сизо-серую густую гриву коня, наполняя ее еще большей тучностью. Они изредка цеплялись и за носки красных сапог Перуна. Одначе также скоро рассеивались, стоило Громовержцу тока качнуть обувкой.
  А плотные полосы лесов в яркости своей ставшими темно-малахитовыми уходили своими холстами к грани голубого небесного купола, на стыке небозема принимая легкую лазурность цвета. Между теми пролегшими полосами гая лучисто блистали, извиваясь, синие воды рек, каковые точно пускали вверх легкую сизую дымку, легчайшими парами цепляющуюся за вершины елей да сосен. Впрочем, тут стали появляться более глубокие обрывы, да широкие долины, разрубающие оземь на части, вспучивая одни ее части, опуская иные. Стены таких не глубоких лощин, зачастую отлогие, покрывали лиственные леса, не всегда дубы, вязы, инолды осины, березы, промеж которых росли не частые кустарники, а невысокие травы пробивались сквозь опавшую листву и сухие ветви. По дну таковых долин, ужоль каменистых, катили свои воды реки, не бурные, вспять спокойные, а может всего-навсего затаившиеся.
  Обаче погодя того хода коня Перуна поперед полосы крон деревьев и низких взгорий да оврагов стеной поднялись, невысокие хребты. Ужель вмале в удалении блеснувшие кряжистыми хребтами, теряющими свои вершины в синем приволье небес, да вроде заглушаемые черными пятнами, стелющимися по грани небозема. И горы те лишь поначалу были покрыты густыми полотнищами зеленых лесов, дальше же созерцались каменистыми боками и срезанными макушками. И казалось тогда детишкам, сестрице да братцу, что жеребец боженьки по тем маковкам горным идет, копытами от них отталкивается да мощные валуны вниз с вершин сталкивает.
  А долгие и словно не имеющие дна долины (нынче пролегшие меж утесистыми, высокими грядами)наполнились мощными валунами, переплетенными со стволами павших деревьев и сверху присыпанные мельчайшим песком да высохшим валежником. Не наблюдалось под тем слоем и даже маханького родничка, али затихшего кипуна, а на склонах каменных, будто обглоданных, не имелось и малого кустика, травинки или ветоньки.
  Лишь утесистые гряды каменными макушками зарились в синь небес...
  Лишь каменьями да погибшими остовами деревьев полны были долины...
  Лишь пахло тут гибелью гибельной...
  Не слыхать рыка звериного, окрика птичьего...
  Всего только и витает в этих каменных землях дуновение холода, вроде закидывая сверху землицу-матушку черной, лютой сажей.
  Ужо все ближе и ближе встают поперед ребятушек да бога черными пятнами обряженные скалистые взгорья...
  Все чаще и чаще ступает конь Перуна по макушкам тех взгорье, перемахивает через долины, и опять же порывисто направляется вниз, стремясь коснуться самой оземи.
  А впереди него, и вершников ноне пролегла широкая равнина, окруженная с трех сторон мощными склонами хребтов, чьи каменистые вершины входили в сам небосвод, теряясь в его дали. Да только и сами черные вершины, и не менее черные склоны горных гряд сменили оттенок небушка, передав ему черную сизость, точно по той глади прошелся своим хвостом конь Перуна.
  Поперед же замкнутого горного кряжа и сама землица почернела, не виделось на ней какой-никакой даже малой растительности, али ствола сухого, порушенного деревца. Только каменистые насыпи, сползая с самих склонов, лежали невысокими буграми и на самой равнине, и вдоль покатой ложбинки, расположенной посередь нее, да тем разломом, множественными трещинками подходящей к огромной ограде, али точнее к ее двухстворчатым железным воротам. Стены той ограды, из огромных валунов наваленные, были больно высокими, а промежутки меж них перекрывали пожелтевшие кости людей да зверей, своим полукругом пролегая посередь плоскогорья, они с обеих сторон вклинивались в горную гряду. Ужоль вспять горного кряжа ограда не дотягивалась до небес, однако смотрелась высокой. А поверх нее, словно на высоких шестах поместились костяные черепа людей, медведей, волков, оленей да лис, обок которых недвижно замершие, или тока притаившись, прилегли грифоны. Их, то ли птичьи, то ли волчьи головы с черными боляхными клювами, осклабившись, застыли на львиных телах, самую толику прижав к спинам мощные крылья. Посеревшие от времени или только темного небосвода, протянувшегося почитай над ними, костяки голов зверей перекатывали внутри пустых глазниц красные огни, жаждущие поджечь любое взошедшее на земле растеньице, явившуюся животинку, пролетевшую печужку. Почерневшие, одурманенные грифоны, и вовсе схоронили свои очи под веками, застыла неподвижно на них шерсть, и перья в крыльях не колыхались, только иногда мощные загнутые когти на передних лапах, зримо вжимались, входя в каменную поверхность ограды, а миг спустя ослабевая, разжимались. Точно грифоны почивали, и видели сны в которых, как и всегда охраняли добро и сражались со злом.
  На месте же стыка ограды и горной гряды угловатые валуны словно и вовсе плетением людских рук переходили в черную каменную стену горного склона. И ужотко то были также костяные руки, лишенные кожи, плоти, крови, где просматривались не только пясти, перста, но и иные кости. Мощными покатыми булыжниками ограда входила в черную оземь, пучась там небольшими черными валами, не дюже ровными, среди коих порой созерцались красно-кровавые трепещущиеся лохмотки кожистых гребней.
  Впрочем, перво-наперво, на что кинули свой взор ребятишки да Перун - это на железные о две створки ворота, заподлицо входившие в черные валуны, где и сами уступы, ямки али впадинки законопачены были костями людскими, да звериными, каковые дыбились длинными и мощными петлями-стрелами.
  Пожалуй, поблескивали бы они серебристыми переливами, лоснились ровностью, коли бы не полил их кто, иль покрасил кумашной кровью людской.
  Пожалуй, не видать бы и малой трещинки, прорехи меж створками и землей о которую они упирались, коли бы не человеческие руки по локоть их подпирающие, серостью кожи поражающей, перстами вздрагивающими потрясающие так, что казалось люди поддерживающие их были замурованы прямо в оземь.
  Нет на тех воротах засова, нет замочной скважины, абы изнутри они отворяются. Поелику те оные за ними прячутся дюже боятся прибывшего Громовержца Перуна, чей черный конь рьяно по земле копытами забил, на бой ворога вызывая.
  
  Глава сорок девятая. Василиски и грифоны.
  Внезапно притуленные к мощным стенам ограды небольшие черные валы, не дюже ровные, пролегающие по всей длине городьбы, среди которых порой просматривались красно-кровавые трепещущиеся лохмотки кожистых гребней, одновременно, дрогнули. Еще мгновение и то, что казалось лишь валами, обернулось телами толстых да длинных змей. Вытянутые и покрытые черной чешуей, не имеющие ног, они завершались тонкими хвостами с одной стороны, и громадными петушиными головами с другой. Несколько, впрочем, плоские и, единожды, закругленные спереди, головы имели загнутые, черные клювы, покачивающиеся по обеим сторонам от них не менее большие сережки, а венчались высокими красно-кровавыми гребнями. По брюху змеи пролегала тонкая ниточка ярко-желтого цвета, оная стала видна, стоило им только вскинуть головы и собрать длинные тела в кольца. Такими же насыщенно желтыми были и огромные глаза чудищ, вовсе не имеющих зрачка да белка. Яростно защелкав клювами, сии здоровущие змеи принялись выплескивать из собственных внутренностей черные комки слюны падающей на почву и моментально обращающую ее в камень. Они, высовывая из клювов долгий с раздвоенным кончиком и опять же черный язык, вроде ощупывали им пространство округ себя, али тока принюхивались ко пришлым.
  - А, ну-кась, зараз усе сомкнули очи, - торопливо молвил Перун, разглядев ползущих в его сторону существ. - Абы энто василиски. Оченно подлые творения, ибо умерщвляют усе живое: птиц, зверей, растения, воду. Яснее ясного ноньмо почему туто окромя камыков ничего и нетути. Ужоль як дюже смертоносен взор василиска, усе оборачивающего в каменье. И опять же смертоносно дыхание сего гада, опаляет оно усе обапол, опочивая птиц да зверей. - И выполняя указание бога детишки, как и дотоль шедшая по хвосту его жеребца рысь закрыли глаза, а Перун промеж того дополнил, не скрывая собственной грозности, - чё ж прибыло веремечко, комуй-то косточки пощекотать. Конь, - то он молвил, обращаясь к своему жеребцу, - поколь будь на оземе да сберегай чад.
  Громовержец немедля перекинул через спину коня ногу и спрыгнул вниз, обеими подошвами красных сапог ступив на черную, как сажа, опаленную взором лютых василисков землю-матушку, даже и таковой, оставаясь богиней Мать-Сыра-Земля. И тот же миг его кумашный плащ, как и кольчатая, ослепительно-желтая рубаха запылали перламутрово-златыми переливами. Сын Сварога легошенько так перекинул с руки на руку свою булаву с железной рукоятью и мощным шишкообразным желваком, а потом зараз широко шагнул вверх и вперед, единым махом оказавшись в небосводе и, единожды, почитай над ползущими ему навстречу василисками.
  А гады и сами вельми жаждая погубить Стреловержца широко раскрыли рты и яростно дыхнули черными клубами пара. Они испрямили дотоль кольцами ползущие по земле тела, раскрыли свои буро-переливающиеся кожистые крылья, плотно возлежащие на чешуйчато-черной спине, и стремительно ими взмахнули. Их не больно широкие, обаче длинные крылья, по поверхности которых проступали черные сетчатые жилки, моментально подняли своих обладателей в небесный купол.
  Василиски, взлетев в поднебесье, закружили по коло и их движения были бесшумны да быстры. Казалось, что они и не летят, а всего-навсего скользят в серо-сизых поднебесьях, таким образом, стараясь сбить с толку, довести до головокружения неспешно шагающего им навстречу Громовержца.
  Их плавные движения то отвесно вниз (будто в желании удариться об почерневшую оземь), то также стремительно вверх (будто и там предпочитая спалить все живое), не редко сменялись быстрым полетом в направлении самого бога. Однако кады казалось до Стреловержца всего-то и осталась малость промежутка василиски моментально изгибали свои черные змеиные тела и уходили вверх. Посему, казалось, так гады играют с боженькой, али все же пугаются его. Ибо их черное дыхание, как и сияние ярко-желтых очей, жаждущих обратить все живое в камень, плюхая в направление Перуна комки слюны и свет, мгновенно рассеивалось. Пожалуй, что василискам было не по силе навредить Громовержцу...
  Вмале сын Сварога достиг кружащих в общем хороводе чудищ, чей полет стал более мягким, без всяких отвесных падений, и все большей частью сжимающихся в единый ком. Чай, таким побытом, гады (коль не сумели превратить в камень бога) старались стиснуть Перуна в собственных переплетающихся телах. Сам же Молниевержец замер, и высоко вскинув вверх булаву, ухватился за ее железную рукоять обеими руками. Мощная шишкообразная головка оружия дотянулась, кажется, до самой поверхности небесного купола, разгоняя ее черную сизость, чрез каковую всего толикой просочился солнечный желто-рыжий лучик.
  - Батюшка Род, - нежданно и громогласно вскрикнул Перун, ужоль оглушая тем ором не тока парящих округ василисков, но и расположившихся внизу на коне ребятишек, - пособи-ка мене!
  И сей же сиг на шишкообразном навершие булавы разом вспыхнул круглый красно-огненный шар, внутри коего зримо переплетаясь, замелькали мельчайшие горящие брызги и долгие витиеватые струи. Шар, каковой славяне порой называли, родня, неожиданно увеличился в размахе и ослепительно заблистал огненными боками, словно зараз отразив в себе и черные скалы, и валуны городьбы, и скользящие черные тела василисков. Еще чуточку того движения и родня(означающий молнию данную самим Родом) созерцаемо колыхнула боками, проложив по ним множество нитевидных разрывов в оных зараз и по многажды отразились глаза василисков. Понеже витающие округ бога гады, глянули сами на себя, да не в одни очи, а сразу во многие...
  И тады ж Перун шибко подался вверх, не столько даже шагнув, сколько сиганув. Посему подошвы его сапог ровно оперлись о сизые куристые волокна небес, а шишкообразная головка оружия утянула в след себя огненную родню. Стреловержец теперь порывисто качнул булавой так-сяк и тем скорым движением разбил стенки шаровой молнии Рода, на мельчайшие осколки, словно дотоль то была глиняная посудинка али чего подобное. И в это же самое мгновение и сами переплетенные гады вспыхнули лоскутками красного полымя, к которым точно присоседился ярко-желтый огонь, пусть и единичный, обаче не менее плотный, прилетевший от лопнувшей родни.
  Черными каплями камней, принялась, отламываясь, опадать чешуя василисков, бурые кожистые крылья, переливающиеся сетчатыми жилками, и вовсе падучими искрами полетели вниз. А немного погодя заломились назад змеиные, длинные тела чудищ, упали на спину крупные петушиные головы, сомкнулись дотоль смертоносные очи, плотно затворились загнутые черные клювы. Высокие красно-кровавые гребни и не менее большие сережки, покачивающиеся по обеим сторонам головы окаменев, мгновенно почернели. Поелику и тела погибших василисков еще толком не упав на землицу, ужоль обернулись в крупные длинные валуны, а достигнув почвы не менее каменистой, развалились на менее крупные булыжники, вскинув вверх высокие столбы черной сажи и пыли. Тем скорым падением они также наполнили всю долгую равнину клокочущим грохотом, от которого не только дрожмя задрожала оземь, но и самую чуточку качнулись стены ограды, да двухстворчатые железные ворота. В свой черед собственным покачиванием вогнавшие людские руки, их подпирающие, почитай по пясти в черную землицу-матушку.
  Перун резво опустил вниз булаву и легошенько перекатил ее из руки в руку так, что шишкообразный желвак, проскользнув по воздуху, позадь него и впереди, раскидал сизую черноту вспять, да пусть и на малость, но высвободил голубизну сомкнутого небосвода. Не все василиски, обратившиеся в камыки, еще успели достигнуть оземи, как досель притаившиеся на городьбе грифоны внезапно встряхнули мощными крылами, прижатыми к почерневшим львиным спинам. Они поднялись на крепкие лапы, вогнав пальцы, завершающиеся острыми загнутыми черными когтями, вглубь каменьев (на которые опирались), вырвав оттуда черные отломышки и мельчайшую пыль. Показав во всей красе свои крупные тела, венчающиеся широколобыми головами с лоптастыми стоячими ушами, с вытянутыми волчьими мордами, покрытыми перьями,и сверкающими черными крупными клювами. Мощными были шеи грифонов и такой же могутной, широкой грудь, а тонкий, словно плеть, хвост заканчивался пушистым пучком из оного выглядывал черный загнутый коготь. Огромные крылья существ раскрывшись, взметнули своих обладателей выспрь, а черные, ровно лишенные жизни очи неподвижно воззрились в опирающегося о сизые куристые волокна небесного купола Перуна.
  Медлительный, али раздумчивый полет грифонов сопровождался слышимым рычанием, будто с горных гряд сходил поток каменьев, принося остаткам жизни в этой замкнутой долине смерть и погибель. Одначе Молниевержец не желал уничтожить сих существ. Абы понимал, что вспять василискам, грифоны допрежь времен берегли подступы из мира Яви в Навь, не позволяя ходить в межмирье не посвященным. Впрочем, бог знал, коль то создание перейдет с рыка в крик ни кому не поздоровится, увянут травы, падут мертвыми все живые. Вже такими грифоны были удивительными существами.
  Понеже сын Сварога выставил вперед правую руку, да легонечко ударил по ладони шишкообразной головкой булавы, тем несильным шлепком (абы в сей сиг послышался раскатистый щелчок) явив на ее ровной поверхности злато-перламутровые искры. Перун, и тут, действуя скоро, закинул на правое плечо булаву, ухватил свободными перстами руки из длани горящую капельку, моментально взыгравшую переливами в его крепких двух пальцах. Да не размахиваясь, так лишь с полплеча, пустил искру в направление летящего навстречу ему грифона. И горящая капель, вырвавшись из перст бога, молниеносно направившись в сторону создания, оставляя позади долгий красно-рыжий хвост, превратилась в изогнутую огненную струю. Каковая скоротечно просквозив в поднебесье, врезалась прямо в широколобую голову грифона, не просто опрокинув его вниз, а, прямо-таки, окутав вихрастыми огненными полосами. Они, напав на черную шерсть да перья существа, рьяно на них возгоревшись, обсыпали всего его тело лепестками пляшущего злато-перламутрового пламени. Грифон перевернулся в небесах через голову, и, не справившись с колеблющимся на нем огнем, прижав к телу крылья, резко опрокинулся на оземь, вскинув вверх черные пары сажи и пыли. В свой черед плотно его окутавшие и словно сокрывшие внутри того черного чада.
  А Перун рывком метнул из левой ладони горящие капли в направлении остальных летящих созданий. Огненные струи, переливаясь перламутровыми долгими хвостами, понеслись в сторону грифонов и с той же мощью опрокинули их, ссыпав на черные тела искры, воспламенив лепестками полымя, да бросив на саму землицу-матушку.
  И допрежь лишь раскатистое рычание наполняющее равнину сразу перешло в стоны и хрипы, а сама земля, когда на нее горящими комами упали грифоны, вроде как зарюмила. А может то заплакала Алёнка, приоткрывшая без спросу очи, и узревшая гибель величественных существ, одурманенных злобой Скипер-зверя.
  Впрочем, девонюшка, выглядывающая из-за шеи коня, зазря тревожилась. Ибо Перун не собирался уничтожать грифонов, а всего-навсего старался их пробудить.
  Понеже немного погодя, грифон в коего первым была послана огненная струя, погребенный черной сажей да пылью, наблюдаемо содрогнулся под той порошиной. И вскочив на все четыре лапы, тягостно затряс спервоначалу головой, туловищем, а после взметнул обоими крылами. Тем дрыгом он не только стряхнул с себя черную пыль и сажу, но и скинул всю одурманенность наложенную на него Скипер-зверем. С тем явив желтоватую шерсть и оперенье тела, головы да крыльев, и с золотым отливом крупные очи, днесь осознанно глянувшие на все поколь стоящего в поднебесье Громовержца.
  - Нешто место ваше туто? - воскликнул Перун, приметив осмысленный взор грифона. - Туто на службе лютого Скипер-зверя? - вопросил бог. И так как, и последний из существ упал объятый пламенем на землю, и сам ухватил с плеча в руку булаву, да рьяно побежал вниз, стараясь в несколько шагов достигнуть ее поверхности.
  Молниевержец так и не добежав, рывком спрыгнул с небосвода, и, воткнув в черную землицу красные подошвы сапог (войдя в нее до средины голенищ)замер, как раз напротив первого грифона, и с той же мощью в голосе где, кажись, зарокотали раскаты грома поспрашал:
  - Должно вам беречи подступы к Ирию, да тайные проходы из Яви в Навь, а не быть тутова камыками на службе у Скипер-зверя. Прибыло веремя вашего высвобождения, от мене сынка Сварога да Лады, большака и большухи богов! Мене Громовержца Перуна!
  Бог теперь поднял вверх свою булаву, этак, словно окончательно пробуждал грифонов и возвращал их, подателей мудрости, к охранительному служению. И тотчас создания приклонили свои широколобые головы с вытянутыми волчьими мордами, увенчанные серебристыми крупными клювами, прижав к макушке лоптастые уши, не тока ощущая вину за службу злу, но и давая зарок на служение добру.
  
  Глава пятидесятая. Скипер-зверь и его приспешники.
  Вже и со глаз сокрылись грифоны, точно поглощенные переливами света солнышка красного, того самого, что поколь озаряло голубое небушко позадь стоящего коня Перуна и сидящих на нем ребятушек. Видно там, куда лишь временами наведывался Скипер-зверь продолжали править светлые боги. Однако поперед взора сестрицы да братца, где высились черные скалы, упирающиеся в сизые небеса, все поколь властвовало лютое чудовище, допрежь пожравшее людей, зверей, птиц, травы, схоронившее самуоземь под слоем черной сажи.
  Громовержец досель недвижно стоящий и поглядывающий на сомкнутые створки ворот, так и не дождавшись выхода Скипер-зверя, развернулся да направился к своему коню. И наново он действовал скоро, вышагивая широко, точно прорубая черную поверхность землицы, колыхая на ней слой сажи, будоража само ее полотнище, шибко рассеченное трещинами да выемками. Перун, достигнув своего могутного жеребца, да сызнова закинув булаву на левое плечо, правой дланью подхватил под спину Орея, и опустил его вниз на землю, а после поставив обок него и Алёнку. И тотчас стоявшая на хвосте коня рысь, приблизилась к детишкам да Молниевержцу, и замерла позади, пугливо зашевелив своими боляхными ушками, увенчанными длинными кисточками, и чуть слышно зарычала, всем видом о чем предупреждая. Поелику не только сестрица да братец, конь бога, но и сам Перун уставились на железные ворота, политые кровью человеческой, чьи створки, кажется, поддерживались людьми, замурованными в оземь прямо по локти. Слышимо заскрипев, закряхтев, створки принялись отворяться, не просто наползая на торчащие из черной земли человеческие руки, а, прямо-таки, перемалывая их.
  И уже в следующее мгновение к скрипу и кряхтению присоединился слышимый скрежет ломаемых костей. И те отдельные руки кои еще были зримы, от давления на них мощных(и как оказалось толстых) створок превращались прямо на глазах в мешанину костей, плоти и крови, коя хлынув плотными сгустками на землю, разбавила ее черный цвет кумашным. Врата медленно приотворялись и внутри ограды явили черные, как и все кругом, палаты Скипер-зверя, своими постройками, вошедшими в скальную гряду.
  Впрочем, перво-наперво, на что бросили взор стоявшие ребятки да бог так, это на первый ряд каменных строений. Больше похожие на сдвинутые промеж себя округленные бочонки, тока в сем случае вельми высокие и огромные в размахе, оные венчали крыши напоминающие луковки, копны, и даже шляпки грибов. Входом в ту палату служила широкая каменная лестница, упирающаяся в черные махонистые врата, сложенные внахлест перекрывающими друг друга человеческими руками, лишенными плоти, а потому переливающимися серо-желтыми костями. Не наблюдалось на той долгой постройке, пролегшей справа налево, каких окошков али дверей, точно сдвинутые бочонки и вовсе не являлись жилищем, а служили всего только местом полона похищенных людей.
  - Охти-мнешеньки, - горестно протянула Алёнушка, узрев те новые ворота, сложенные из костей людских, и точно окаменевших. - Скока же он злыдарина людей перевел, - досказала отроковица да вскинув руки, схоронила лицо в раскрытых дланях, страшась подумать о своих сродниках, матушке, отце, братцах, сестрицах, бабушке Обраде, и тихонечко всхлипнула.
  И, не мешкая, Орей шагнул к девчужке, правой рукой приобняв, схоронил ее голову на своей груди, да купно сведя вместе изогнутые брови (ноне, как и у Перуна ставшие светлобурыми с рыжиной), заложив промеж них тончайшую трещинку гнева, с сердитостью в голосе, молвил:
  - Не кручинься, сестрица, абы прибыло веремечко за усё ответить Скипер-зверю и его приспешникам.
  А из открывающихся створок ворот в направлении ребятишек, коня, рыси и самого сына Сварога клубистыми парами пошел черно-сизый дым. Он ужотко яростно запыхтев обок створок, самой землицы плеснул теми клубами и вверх, жаждая заслонить и без того темное небушко, да не дать ему сменить своего образа.
  Еще толика времени, в котором раскрывшиеся створки замерли подле самих стен ограды, как послышались протяжные стоны, всхлипы и скулеж, а после из клубящегося черного дыма показались люди. Тощие, изможденные, в серых рваных одеяниях, едва прикрывающих их костистые тела, с длинными поседевшими волосами. С трудом переставляя босые ноги, люди покачивались туды-сюды, всяк раз, стараясь ступить промеж лежащего посередь их хода разлома с множественными трещинами повдоль него отходящих. Переплетенные толстой ужой, люди, будто взнузданные кони, тягостно тянули чегой-то позади себя, подгоняемые, яростно щелкающими в воздухе и опускающимися на их спины, широкими кожаными ремнями, укрепленными на палках. Теми гулкими ударами не только разрывающими одежду, кожу, выплескивающими струи красной юшки, но и вызывающие те самые стоны, всхлипы, скулеж.
  И ту всю боль на кнутах несли не люди, а чудища, вельми превышающие ростом обычного человека. Вроде схожие телом с ними, одначе занамест человеческой головы несущие на плечах собачью, удлиненную, и, пожалуй, что сдавленную с обеих сторон. Сия голова, покрытая короткой буро-серой шерстью, была легошенько наклонена вперед, вместе с тем ясно являя на себе морду с глубокими, округлыми черными глазищами, мощными челюстями (маленечко осклабившимися) да широким носом с большими ноздрями. Человеческие же их тела имели мощные плечи, мускулистые руки и ноги, всего только прикрытые короткой черной до колен поневой. Как и в случае с грифонами, эти создания легошенько покачивались из стороны в сторону, будто одурманенные властью Скипер-зверя.
  - Песьиголовцы, - проронил Перун, не столько разгораясь праведным гневом, сколько отзываясь жалостью.
  А люди, медленно переставляющие ноги, клонили свои отяжелевшие головы вперед, горбатили выгнувшиеся дугой спины и горестно стенали, волоча вслед себя громадное сооружение, огражденное со всех сторон железными прутьями. Густой черный смрад степенно рассеиваясь, опустился к почве, обнаруживая внутри того решетчатого строения трех сидящих созданий (вельми высоких даже в сравнении с песьиголовцами),в таких же серых лохмотьях, как и люди, да густо покрытых сизо-седыми длинными волосами. Не зримы были с-под тех взлохмаченных влас лица созданий, только проглядывали их исхудавшие полусогнутые спины, мелко-мелко дрожащие плечи, да руки, закованные в толстые цепи, перста каковых сбирали черную сажу с землицы и словно хоронящие ту порошу в дланях.
  - Сестрицы мои, - горестно произнес Перун лишь стали наблюдаться исхудавшие серо-сизые существа в решетчатых сооружениях.
  Бог теперь срыву вскинул вверх свою огромную булаву и потряс шишкообразным навершием, пугая им сами черно-сизые небеса, единожды вызывая на бой лютое чудище такой ярой молвью:
  - А, ну-кась, явись сюдытка Скипер-зверь! Прибыл я до твоего распроклятого роду-племени, в Пекле да тьме взращенному! Я сын Сварога и Лады, Громовержец Перун!
  Реченька раскатистая боженьки еще толком не стихла, всего-навсего отозвалась от каменных стен ограды, как тотчас земля под ногами сестрицы, братца, Перуна, его коня и рыси ощутимо вздрогнула. А мгновение спустя зримо качнулись и сами палаты Скипер-зверя, напоминающие, мощные и высокие, сдвинутые бочонки, и вроде подпрыгнули вверх венчающие постройки крыши, похожие на луковки, копны, али шляпки гриба. Широкая каменная лестница теперь дрожмя задрожала и принялась, испрямляя заложенные на ней ступени, выдвигаться вперед, единожды прикрывая своим черным, выровненным полотнищем, пролегшую по земле глубокую рытвину. И тотчас махонистые врата о две створки, сложенные внахлест перекрывающими друг друга человеческими руками, лишенными плоти, а потому переливающихся серо-желтыми костями, начали бесшумно раскрываться внутрь палат, откуда в свой черед густо плюхнули вниз и растеклись по лестнице да самой почве черные вязкие потоки дыма.
  Еще чуточку движения створок, уходящих внутрь палат и там теряющихся в черных столбах пара, горьким смрадом обдающим пространство округ, когда на выровненную лестницу выступил Скипер-зверь.
  Ужо это было чудище, тучное, грубое, лающее...
  Безобразное такое...
  Сие значица не имел он благолепного образа, да не то, чтобы не был красив, али неумел дарить благо...
  Он, этот, Скипер-зверь, смешал в себе образы разных зверей, гадов, несекомых... Понеже и созерцался уродливым чудовищем.
  Его не больно длинное, змеиное тело с выпуклым брюшком, округлой спиной, было покрыто длинными и узкими (вроде железными) чешуйками, напоминающими щит Орея. Однако на брюшке те чешуйки вспять приподнятые имели острые края. Голова Скипер-зверя смотрелась вытянуто-округленной с весьма широким черепом, ветвеобразными, короткими рогами и удлиненной мордой, на каковой находились два больших черно-желтых ока, широкая пасть и здоровущие щели ноздрей (пышущие черным смрадом). В месте соединения головы и туловища также располагалась густая, рыже-красная волосяная грива, плотно притулившаяся к щетинкам туловища, которое подпирали шесть мощных, высоких ног похожих на лошадиные, а посему завершающиеся черными наростами копыт. Длинным, гибким и вельми толстым был хвост Скипер-зверя имеющий на своем конце толстое и острое жало.
  Чудище, неспешно шагая, спустилось с выровненной лестницы, выступило с ворот ограды, да рьяно стукнуло по почве зараз шестью копытами. Посему землица-матушка тягостно вздрогнула, закачались черные скалы, с грохотанием ссыпав с себя камни, прямо вниз на равнину, где застывший Перун собственным образом прикрыл поместившихся позадь него ребятушек и рысь. Скипер-зверь вдругорядь выпустил из ноздрей черный смрад, да внезапно зашипел по-змеиному, засвистел по-соловьиному, заревел по-звериному, чай, желая напугать бога, да сестрицу с братцем (вряд ли коня, каковой только малостью был его поменьше), а потом и вовсе раскрывши пасть хрипло молвил:
  - Ты, Перун, славный молодец, удалой боец! Чай, не станем мы с тобой враждовать, вспять того побратаемся. Токмо ты от отца да матери отрекись, назовись ты моим подручным, будяшь мене служить из века в век. А тобе взамен того дарую я слыть повелителем черной нечисти, усего змеиного племени.
  Да только чудище не успело толком смолкнуть и сомкнуть пасть, дышащую черным смрадом, как громко-громко засмеялся Молниевержец, легохонько качнувшись вправо-влево, перекатив по груди, прямо по кольчатой рубахе, свою железную булаву.
  - Небось, ты от злобы вокорень оглох Скипер-зверь! Небось, не слышишь чё тобе я толковал, - заговорил Громовержец мешая слова да гулкий смех, встрепавший гриву на его жеребце. - Мой отец Сварог, моя матушка Лада, николиже от них не отступлю я! А служу всего-навсе Роду вечному, да отцу и матушке! У то я кода-ка тобе толковал. Да ты, грымза чумазая, сего не постиг, не скумекал, понеже нонича я эвонто в тобе вобью! Высвобожу Мать-Сыра-Землю от сей пакости, выведу из полона сестриц родимых, да славянский люд!
  А Скипер-зверь еще шибче зашипел по-змеиному, засвистел по-соловьиному, заревел по-звериному, да принялся покачивать своей головушкой. И из открытой его пасти полетели в разные стороны черные комья слюны, кои падая на оземь разом увеличивались в ширину да длину, а сползшая с них вниз струйками черная водица, явила тех самых приспешников: нечисть и змеиное племя. Поелику опять же сразу, поясняя происходящее, сын Сварога сердито проронил:
  - Ишь, повылазили аспиды, ламии, мантикоры.
  И впрямь сие змеиное племя созерцалось перво-наперво, а все потому как сами перечисленные богом чудовища обладали внушительным видом. Они может, и были помельче Скипер-зверя, однако даже так выглядели здоровущими и страшными.
  Аспиды наблюдались, как змеи с вытянутыми телами, толстыми, которые в обхвате, пожалуй, были не меньше ствола ильма али дуба. Покрытые черной чешуей, они в той тьме сокрыли не только то, чем дышали, слышали, но и видели. И всего, что оставили зримым, так это черный птичий клюв, наросты, рога обок них, да кожистые долгие крылья, оные сразу раскрыв, пробовали на прочность. Были у аспидов и четыре лапы, мощные и тут напоминающие птичьи, посему и имеющие перста и загнутые, как ножи острые, когти, да два толстых хвоста, словно то спервоначалу шел один отросток, каковой к концу раздваивался.
  Ламии также имели змеиные тела, не большие, не малые, а такие по середочке. Переливающиеся серо-бурой чешуей они опирались на короткие звериные распластанные четыре лапы, в свой черед, увенчанные плотными пальцами и загнутыми острыми когтями. Их длинные, широкие хвосты покрывали темно-серые роговые щетки. А мощные головы завершались вытянутыми мордами, больно схожими с мордой пса. Поелику и смотрелись они кудлатой шерстью плотно оплетающей морду, с-под которой выглядывали заостренные уголки ушей, крупные черные очи и широкая пасть, с рядами кровавых зубов да кумашно-черными языками, шевелящимися и вроде как ощупывающими землю али небеса. Сие потому кто, как себя вел. Кто смотрел в оземь, кто в поднебесье.
  Мантикоры были самыми небольшими, в сравнении с иными змеиными собратьями (по виду как обычный конь). Плотного сложения тела, поросшие желто-серой, короткой шерстью, опирались на мощные лапы, а длинные тонкие хвосты, утыканные на кончике острыми шипами, кажется, роднили их со зверьем. Однако человеческие лица не только по виду, но и имеющимся на них носом, глазами, ртом, приближали к людям. Впрочем, и тут кожу густо покрывала шерсть. Все эти лица мантикор словно обладали едиными чертами: толстого отекшего носа, огромного рта (не имеющего губ, а посему являющего три ряда черных кривых зубов), да почти кумашного цвета очами, без белка али зрачка, сокрытых в узких, вскинутых уголками вверх глазницах.
  Впрочем, не только эти огромные гады наполнили землицу округ Скипер-зверя, а иные...
  Такие махие, тонкие, щуплые, невзрачные...
  Всех тех, которых величали нечистью... И кои чернотой собственной захватили оставшееся пространство змеиными телами, али перемешанными звериными и птичьими. Посему вскидывающими выспрь кожистые крылья, удлиненные, округлые головы, щелкающие клювами, пучащие черно-желтые очи, топающие копытами или лапами и издающих хрипящий рык.
  
  Глава пятьдесят первая. Вонство Перуна и Велеса.
  А Мать-Сыра-Земля нежданно-негаданно словно ухнула, да легонько сотряслась, может не в силах держать на себе всю ту нечисть...
  Нечисть такую черную, злобную...
  От каковой аж! дух пощипывало...
  А для Алёнки опять же внезапно вся землица слышимо наполнилась шорохом, будто качнулись травы, гдей-то в дали дальней, а после долетел и вовсе раскатистый крик ворона "крур...крук", "крок...крок". В том окрике девонюшка будто услышала обещание победы над Скипер-зверем, понеже немножечко качнувшись вперед-назад, она подняла вверх руку, и, коснувшись подола кольчатой рубахи сына Сварога, обращая на себя его внимание, негромко молвила:
  - Удача в сече будять за Перуном и Велесом да за их ратью.
  - Какой таковой ратью, - чуть слышно отозвался стоящий обок сестрицы Орей, оглядывая расположившихся впереди чудовищ во главе со Скипер-зверем. - Оглядись Алёнушка, мы тутова едины. Окромя нашего боженьки и его коня, таки да нет никого, - закончил малец и голос его на последнем звуке дрогнул.
  - Як же нетути, - протянул Громовержец, и сам торопливо дернув голову, повернул ее в направление ребятушек. - А ты, Алёнушка, рысь... У то, погляди-ка, цельна рать, - дополнил бог и широко улыбнулся, блеснув бело-перламутровыми зубами, с-под светлобурой с рыжиной бороды. - А вотде и мой братушка, Велес, - досказал сын Сварога сместив взор с сестрицы да братца.
  И тот же сиг позади детушек захрустели перемалываемые каменья, али песочек, возле земли закурился, вскинувшись ввысь, черный дымок, поднятой сажи, сквозь которую явился, разогнав ее в сторону сам Велес. Ноне, впрочем, сын коровы Земун вельми чудно выглядел, словно не до конца сняв с себя образ медведя. Ужоль мощное туловище, короткие, сильные лапы все это оставалось поколь медвежьим, как и покрывающая его буро-черная густая шерсть. Одначе голова бога хоть и напоминала видом своим главу ломыги, не имела звериной морды. Вспять та морда бера сместившись вверх, теперь словно венчала собой волосы Велеса, зарясь кровавыми очами и оскаливая верхнюю, клыкастую челюсть, пожалуй, что в сам небосвод. А на голове поместилось божеское лицо сына коровы Земун, не имеющего усов и бороды, только малую поросль пушка над верхней, узкой ярко-красной, как выспевшая вишня, губой. Молочно-белая кожа лица Велеса и теперь переливалась златым светом, иноредь вроде выступающим и снаружи, не имея не единой морщинки, отметины, аль пятнышка. Ровный, прямой с четко обозначенными ноздрями нос и большие серо-синие глаза, схожие с небосводом, перемешавшим в своей летней голубизне грозовые тучи, обращали на себя все внимание. Не было ноне с богом духов, спутников Алёнки и Орея, Баюна, посоха и даже пугача, будто он их, где позабыл, али оставил для сохранности.
  Сын коровы Земун днесь неспешно шел на задних медвежьих лапах, легошенько покачиваясь из стороны в сторону, а в передних удерживал небольшую посудинку. Весьма схожую с ситцем. Частым таким решетом в деревянный обод сомкнутый, чрез который сеют, бьют али протирают бабенки злаки да муку.
  - Оченно я поспешал братушка, - мешая молвь с глухим рыком кома, протянул Велес. - Чё сумел то и собрал, обаче язычу я тобе, множество простого люда эвонто лютое поганище изничтожило. Углядал бы ты скокмо деревень сгоревших, косточек славянских землицу-матушку покрывают, и вольные те дали почитай без присмотра да опоры сыновней ветшают, - бог смолк, и, сделав широкий шаг, поравнялся со стоящими ребятишками и рысью. Да рывком дернул в сторону Перуна ситце, малешенько качнув внутри него бурые, маханькие, круглые зернятки, напоминающие горчичные семена. Сын Сварога враз подался вперед, и, заглянув в решето, негромко хмыкнул, видать, не больно радуясь такому малому счету зерняток, али думая о чем-то своем. Он всего-навсе мельком прошелся взглядом по ситцу и находящемуся в нем, да подняв взор своих ярких сине-голубых очей на Велеса, проронил:
  - Ужоль, братушка, люди нам тута пособить не сумеют. Ибо ты тока глянь-ка, какую нечисть энто поганище наплевало.
  Сын коровы Земун качнул головой, словно разминая свою короткую звериную шею, да вздыбливая шерсть на загривке, все также хрипло ответил:
  - Чё ж Перун, ведомо, чё мантикора любит шамать человече. Нападая вже глотает его целиком, али закидывает ендовитыми шипами. Сие поганое да злое чудище. Касаемо, аспида дык пугаясь, тот змей выпущает из собя густое жаркое пламя. А у ламьи рот, коль отворится, дык широк, чё в него зараз войтить могти человек иль животинка. Поелику, кумекаю я, понадоба энтим зерняткам даровать облик бера да волка. Облики зверей кои и засим станут служить славянским воителям, способностями волкодлаков и берсерков.
  И тотчас над головами стоящих богов и детушек, с той стороны откуда допрежь все они и прибыли пролетел, сделав широкий круг, пугач. Тот самый, каковой сидел на плече Велеса. Его рыжевато-бурое оперенье яркими переливами сверкнуло в поднебесье, а все потому как широкий луч солнечного света, пролегший от колесницы Хорса или от его ярых пятерых коней, дотянулся до этих мест, придав черной земле легкий тона златого сияния. Словно заплясав мельчайшими, златыми брызгами по горелой черни, по тому плотному осадку сажи. Еще немножечко и мощный порыв ветра взъерошил черную копоть, вскинув ее с оземи, и швырнув в сторону стоящего Скипер-зверя и его воинства.
  Этот порыв ветра был столь яростным, что чуть не сшиб с ног Алёнку да Орея, благо мальца ухватил за плечо Перун, а девоньку придержал за иное раменье Велес. Лишь рысь, все-таки, мотнуло вперед, посему она гулко зафырчав, вздыбила свою рыжевато-бурую шерсть, с тем крепко уцепившись за почву когтями все четырех лап.
  Мощное веяние не просто рассеяло сажу позади стоящих богов и ребятишек, но и явило на его месте бурую чуть потрескавшуюся от жара землю. А в поднебесье дотоль черно-сизом, на чуть-чуть, выступило лицо Стрибога с высоким, широким лбом на котором залегали глубокие морщины повдоль густых вихрастых бровей. Показался даже короткий загнутый вниз нос, чермные блестящие губы, зарящиеся чрез пепельные усы и курчавую бороду да ярко-серые очи бога. А по краю неба, не только с той стороны, где восходило солнце красное, и наблюдалась голубизна небес, но и по окоему черных скал обозначились злато-огненные полосы, словно посланные от колесницы Хорса.
  Солнечный бог и сам созерцался стоящим на колеснице, с низенькими резными бортами, восседающей на двух здоровущих кумашных колесах, которую тянули пять златых жеребцов. Хорс широко расставив ноги, крепко удерживал в руках златые, долгие поводья, а позадь него, развеваясь, тянулся голубой долгий плащ, сливающийся с лазурью утреннего небесного купола. И той могутностью солнечных сил бог точно разгонял черно-сизый чад на небосводе поперед себя, сводя их в боляхное пятно, которое наблюдалось над воинством Скипер-зверя.
  Поелику вмале над Велесом, Перуном, Алёнкой и Ореем ярко переливалась голубизна небесного склона, а сама землица позадь них, досель прикрытая сажей, стала просматриваться бурой, растрескавшейся почвой.
  - Чай, водицы понадоба будет поддать, - отметил Велес, и, развернувшись в сторону проступившей бурой полосы земли, с размаху мотнул на нее из ситца семена. А разлетевшиеся единой полосой зернятки ровно подхваченные крыльями пугача (моментально слетевшего вниз) рассыпались во все стороны, да упав на оземь, также мгновенно вошли во ее малые трещинки, прорехи, углубления, дыры.
  Филин, вдругорядь свершив круг, стремительно пошел вспять, и почти зависнув над Велесом, продолжил легошенько трепетать крыльями. И, не мешкая, Перун направился к своему жеребцу (весь тот срок смирно стоявшему) да обойдя по кругу, остановился обок его крупа. Он с легкостью перекинул с руки на руку булаву, да срыву опустив ее вниз, прошелся шишкообразной головкой по серебряным копытам коня. Притом буйно всколыхнув тучный сизо-серый хвост, так что в нем зримо закружились серебристые и огненные струи, и послышался раскатистый треск. Стреловержец торопко ступил вбок и тотчас жеребец резко дрыгнул задними ногами, пустив с-под копыт голубоватые, яркие искры, одновременно, стряхнув с волосков долгого хвоста, взметнувшегося ввысь (вроде грозовой кучной тучи) быстрые, да длинные струи водицы. Лазуревые потоки воды, купно покрыв землицу, смешали на ней в едино трещины, прорехи, углубления, дыры. И с тем опять же разболтали высеянные семена и саму почву в единую основу.
  Не то, чтобы бурую, как допрежь было... А, так-таки, в серую, словно перелинявшую, редкую, грубую, блестящую, напоминающую короткий волосяной покров, али тока огромную шкуру зверя.
  Еще чуточку тишины, в которой, кажется, смолкли и гады Скипер-зверя, и поверхность оземи наново многажды как надломилась, покрывшись трещинками, ужоль больно тонкими, как ниточки, волоконца, а может даже паутинки...
  И тогда ж из тех разрывов выглянули махунечкие всходы, всего-навсего округлые макушки голов зверей, то ли комов, то ли волков, одначе всех имеющих тот самый серый блестящий отлив шерсти. А вже в следующий морг (абы ноне все измерялось тем самым движением века, человечьего или божьего) из тех тонких трещинок, еще мощней надломившихся, и обратившихся в большущие разрывы, щели, пробоины, показались и сами головы комов да волков. У одних округлые, могутные с небольшими ушами, у иных с узкими, острыми мордами... Однако у всех имеющих крепкие широкие выи. Абы еще тот самый морг, взмах ресниц, и из землицы звери показались наполовину, явив переднюю часть тела и передние лапы. Мощные туловища и такие же широкие с загнутыми долгими когтями лапы ломыг, и уже более стройные крепкие туловища и стройные лапы волков.
  Звери все и зараз, оперлись передними лапами об оземь и рывком дернув остатки туловищ вверх, вырвали себя из полона почвы. И также махом оказались на земле, опершись четырьмя лапами об нее, шевельнув могучими телами и качнув хвостами. Одни короткими, едва выделяющимися из серой шерсти, а иные длинными и толстыми, больно схожими с поленом.
  Еще немножко времени...
  Абы теперь время измерялось не единым моргом века...
  И медведи да волки, пожалуй, что количеством втрое превосходящие приспешников Скипер-зверя да окрашенные в серо-серебристый цвет, не отличимый от общего образа, вскинули вверх свои головы и взревели.
  Одни - зарычав, а иные - завыв.
  - Энто люди, али тока звери? - чуть слышно вопросила Алёнушка, и, протянув руку, едва коснулась повисшей вдоль тела лапы кома-Велеса, все поколь удерживающей ситце, теперь только пустое.
  - Ноньмо звери, а дык, в Яви, они люди. Славяне, единого с вами роду-племени, - немедля отозвался сын коровы Земун и перевел божеский взор на девчужку вельми по-доброму ей, улыбнувшись и притом блеснув белыми рядами человеческих зубов. - Як токмо завершится бой с супостатом Скипер-зверем, я возверну им истинным образ. И станут они ещежды людьми, да токмо сберегут даровитость волкодлаков и берсерков, - дополнил бог, и, вскинув вверх лапу, затряс ситцем, будто жаждая из него чего вновь высеять. Обаче окромя черной сажи, порошей пошедшей, из решета ничего не явилось.
  Впрочем, само ситце нежданно-негаданно принялось созерцаемо расширяться.
  Не только вширь... но и сызнова вширь...
  Не только деревянным ободом, но и натянутой меж ним сеткой.
  Поелику когда Велес его качнул так-сяк ужель в который разочек, само ситце стало в размахе не меньше самого бога. И тотчас сын коровы Земун, резким движением бросил сие здоровущее решето об землюшку, недалече от места, где поколь стояли ребятушки и сами боги. Ситце одной стороной деревянного обода срыву вошло в почву, взъерошив вверх черную сажу, и той дымчатостью заполонив малые прорехи в натянутой сетке. Сотворив, таким родом, из черной копоти плотную корку, не просто впитавшуюся в сетку, а, прямо-таки, вжарившуюся в нее. Деревянный обод легохонько качнулся в сторону ребятишек, а нижний его край окончательно сроднился с землей.
  - Сие вам пристанище, Алёнушка и Орюшка, - молвил Велес, легошенько кивнув в сторону появившегося укрытия. - За ним сокроетесь, и не будяте выпячиваться доколь я али мой братушка не позволим. - Бог теперь перевел взор на мальца, каковой тронул рукой висящий на поясе меч, и самую толику просияв улыбкой, добавил, - будя Орюшка... Ащё будя во твоем уделе не едино побоище. Но нонича ты в него не вступишь, абы дитя ащё. А усе чё жаловано тобе богами на грядущее, кода-ка мы не явимся плечом к плечу ратовать. Понеже днесь я, Перун, да звери дикие взамест славян людей пойдут у сечу.
  
  Глава пятьдесят вторая. Бой.
  И тотчас все пространство Мать-Сыра-Земли, заключенной в черные скалы и все поколь находящейся под сизо-черным небосводом, наполнилось змеиным шипением, вроде аспиды, мантикоры, ламьи да нечисть, углядев медведей и волков преисполнились лютой злобы. Той самой, которую испытывал Скипер-зверь ко всей Яви и живущим в ней птицам, зверям, людям, богам.
  Да только сие раскатистое, долгое шипение не испугало воинство Перуна и Велеса.
  Не испугало оно и Алёнку, Орея, рысь укрывшихся за многажды расширившимся решетом, чье сетчатое дно, облепленное сажей, стало ноне вроде каменным.
  Одних не испугало, понеже как они пришли биться за людей и Явь.
  А иных, потому как вельми многое ребятушки за эти дни увидели и узнали.
  И уже, кажется, в следующий момент Перун, восседающий на жеребце с сизо-серой клубистой гривой и таким же густым тучным хвостом, вогнав подошвы собственных сапог в покатые бока, направил его ход навстречу Скипер-зверю и змеиному племени. И тотчас неспешно ступил вослед Громовержца Велес. Рьяно качнув головой, бог сместил морду медведя вниз прямо на собственное лицо, прикрывая его сверху, али только сменив на истинное.
  Сын коровы Земун, впрочем, шел не спеша, покачиваясь вправо-влево, переступая по земле припорошенной черной сажей лишь задними лапами, точно давая времечко набраться прыткости хода жеребцу Молниевержца. И все поколь недвижно стояли на полосе оземи, пусть и потрескавшейся, серо-блестящие медведи и волки, в сути своей обратившиеся в зверей люди славянские. И едва покачивая своими крыльями да трепеща рыхлым рыжевато-бурым опереньем, парил прямо над Велесом его филин, двигаясь созвучно шагу бога.
  А змеиное племя промеж того немножечко так расползшееся по обе стороны от Скипер-зверя, прикрыло собственными телами врата ограды, ее стены, решетчатое строение в коем томились сестрицы Перуна, песьиголовцев, и самих славян-невольников. Внезапно послышался раскатистый свист, каковой чуток приоткрыв свою пасть выдохнул Скипер-зверь. Он был таким мощным и громким, что оглушил находящихся в укрытии Алёнку и Орея так, что они торопливо подняв руки, крепко прижали длани к ушам. Оглоушил он и беров с волками из воинства Перуна и Велеса так, что они одновременно, взвыли, вскинув вверх свои морды у одних могутные округлые, у иных узкие, острые, так вот желая напугать ворога.
  Сей свист ошарашил и самих богов. Посему сын коровы Земун, сдержав поступь, опустился на все четыре лапы, и, слегка наклонив голову, подставил тому резкому звуку свою могучую медвежью макушку, где закачались округлые уши. И немедля взметнув крылами, спустился к спине кома-бога и пугач, почитай коснувшись его бурой шерсти когтистыми лапами. Остановился и жеребец Перуна, пригнув к груди голову, утопив ноздри и очи в развивающейся сизо-серой гриве, много сильней расправив позади тучный свой хвост.
  - Чё энто ты, конь мой верный, сдержал свову поступь? - грозно вскрикнул Стреловержец, и, вытянув вперед правую руку, яростно потряс в сторону Скипер-зверя удерживаемой в ней булавой. - Нешто дашь слабины пред свистом той погани! - досказал бог и только теперь стояло ясно, что жеребец не остановился, а его сдержал свист Скипер-зверя.
  - Нетути мощитому свисту погани противостоять, - заговорил по-человечески конь Перуна, и зримо стало, как дрогнули его ноги, а задние и вовсе вошли в землицу серебристыми подковами, да волнами заколебалась на его туловище черная шерсть. И тот же миг, Скипер-зверь со свиста перешел на дуновение, яростно взъерошив черную сажу с оземи в небеса и заполонив видимость в густой черный смрад.
  - Не могти того быть! - гулко произнес сын Сварога и принялся яростно покачивать туды-сюды булавой и с тем рассекать и сам густой черный смрад копоти, и словно разделять идущий от Скипер-зверя свист. Еще толика и позади Велеса, малость тока в поднебесье, вроде коснувшись веющего над ним пугача, просквозил Стрибог, весь окруженный своими седыми кудлатыми волосами. Его лицо лишь на капелюшечку времени выступило из вихрастых туч, на черно-сизых небесах, всего только и явив чермные блестящие губы, едва увитые волосками пепельных усов и брады. Да тут же послышался не менее громкий, резкий звук, схожий со свистом, в свой черед, выпущенный Стрыем.
  А морг спустя стремительное дуновение не только толкнуло порошу вспять, на-ка тебе, вогнав ее в воинство Скипер-зверя, осыпав черной сажей тела аспидов, мантикор и ламьи, но и сомкнуло пасть их предводителю так, что перестали пыхать черным дымом здоровущие щели его ноздрей. Ветрыла же вскоре будто вошел в черно-сизый небосвод, сокрывшись посередь пространства, пролегшего между противниками.
  И немедля сойдя с места да сразу переходя на скок, громыхая серебряными копытами по земле и выпуская с-под них долгие серебристые и златые струйки, ринулся навстречу Скипер-зверю конь Перуна, удерживая вершника на спине своей. А послед жеребца сына Сварога также срыву помчался ком-Велес, выбрасывая вперед передние лапы и словно подталкивая могутное тело обеими задними, все также сопровождаемый летящим над ним филином. И ужоль более, не мешкая, сначала тока шагом, а после и опять же рьяно, срываясь с места, позади сына коровы Земун двинулось остальное воинство беров и волков, вмале переходя на скороходь.
  Впрочем, противники воинства Перуна и Велеса, как и сам Скипер-зверь, в бег не пустились, они всего только, что выстроились повдоль ограды и ворот ведущих к палатам, продолжая сим рядом загораживать строение, в оном томились богини. И зримо застучали копытами, ногами, лапами об оземь наполняя местность грохотом и треском, точно жаждая взломать Мать-Сыру-Землю, али проложить по ней трещины.
  А конь Перуна внезапно широко прыгнул ввысь и уже в следующий момент пошел по небесам, взметнувшись, должно стать, перед самим Скипер-зверем. Поелику не ожидающее того чудовище вздыбило вверх свою вытянуто-округлую голову с удлиненной мордой, раскрыло пасть и дыхнуло из щелевых ноздрей черным смрадом, намереваясь поглотить в нем коль не жеребца, так Громовержца. Обаче конь бога проскакал не столько над головой Скипер-зверя, скока чуток сбоку. Посему пущенный чад их не задел, а сам Молниевержец, наклонившись, наотмашь ударил шишкообразным навершием булавы прямо по голове чудище, как раз промеж ветвистых, коротких рогов. Пройдясь вскользь, по щетинкам головы, булава не просто вскинула их вверх, а, прямо-таки, сорвав, разрезала прячущуюся под ними кожу, пустившую из образовавшегося разрыва черную густую кровь, потекшую как раз промеж двух глаз. Однако Скипер-зверю тот удар не нанес особого увечья, абы ужо в следующий миг тот яростно качнул головой, стремясь подцепить коня бога на свой правый рог и даже для того приподнял верхнюю часть тела, оторвав от землицы две высокие, мощные передние ноги.
  Да только жеребец Перуна вже миновал чудище, а потому конец рога всего-навсего коснулся его копыт, высекая из-под них ядреные серебристые и златые струи. Огненными потоками они скатились по морде Скипер-зверя, и, попав на его густую, рыже-красную волосяную гриву, прикрывающую, пожалуй, что выю (поместившуюся как раз между головой и змеевидным туловищем), мгновенно объяли ее яркими лепестками полымя. Вспыхнув стремительно, огонь принялся плясать поверх волос, треща да скрежетая ими.
  Скипер-зверь резво закачал головой, сбивая полымя на гриве и черные капли крови с рассечения, каковое оставило оружие бога, разлетелись в разные стороны, попав на ближайших ему мантикор, прожигая в их желто-серой шерсти крупные сквозные(вплоть до костей) дыры. Он теперь рывком вздернул выспрь, единожды, изогнув свой длинный хвост, выбрасывая навстречу скачущему сыну Сварога имеющееся на его конце толстое и острое жало. Да только Перун упер подошвы сапог прямо в бока жеребца, и со всей мощи ударил булавой по жалу. И сей удар Стреловержца был так силен, что послышался громкий грохот, а по поверхности жала пролегли тонкие трещинки, словно порастрескавшемуся глиняному кувшину. Скипер-зверь торопливо дернул хвост влево, и вместе с тем движением, ровно просыпал раскрошившееся на кусочки жало, кое ужо теми частичками полетело наземь.
  А жеребец Перуна шел высоко по поднебесью, и слышалось громыхание его копыт, будто пришедшая на землю гроза, с оглушительным треском, сильным гулом и в раскатах грохота. Еще немножко того быстрого хода в черно-сизых небесах, и сын Сварога, рывком развернул коня, толикой сдержав поступь его копыт по воздуху. Дробный стук серебристых копыт жеребца по воздуху выплеснул из-под них, мгновенно разлетевшиеся в разные стороны, яркие огненные сгустки. Вытянутая с большими пепельными глазами голова легошенько накренилась, выставляя кверху заостренные уши, выглянувшие из сизо-серой клубистой гривы, а из широких ноздрей коня разом пыхнул голубовато-серый дым, рьяно закружившийся, как сгустки туч. Перун все также скоро преклонился вбок, чуть свешавшись с жеребца, и выхватил с-под его копыта левой рукой долгую ломанную татаранку.
  Огненная... Она ярко вспыхнула в поднебесье, озарив все пространство златыми переливами, когда Громовержец вскинул руку вверх, тем, кажется, вогнав ее в сизо-черные тучи. Бог малешенько качнул татаранку туды-сюды и она, на-тка тебе, еще сильней изогнулась в серединке, став схожей с молнией. Перун теперь качнул и булавой удерживаемой правой рукой, да громко крикнул, на чуточку заглушая раскатистый грохот, треск и гул, каковой вызывали удары копыт коня о воздух:
  - А я, Молниевержец, смёртушка твоя быстрая, Скипер-зверь! Ужоль-ка к ней ты сбирайся!
  И чудище лютое, ту реченьку услышавши, немедля стало поворачиваться в сторону сына Сварога, переступать своими шестью ногами, не менее гулко громыхая черными наростами копыт по земле, вызывая ее тягостный стон и содрогание. Его длинный, толстый хвост с обломанным острием на конце дернувшись влево, прошелся по стоящим обок него аспидам и мантикорам, сбив их с ног, да повалив на оземь. Посему поколь хвост, покачиваясь, разворачивался вослед Скипер-зверя, те его пособники оные еще не были им задеты, сорвались с места и побежали навстречу идущему в скок воинству богов и бегущему поперед всех Велесу.
  Скипер-зверь широко раскрыл свою пасть, блеснув красноватыми загнутыми длинными зубами, и вновь пустил черный дым из ноздрей, густо укрывшим всю его морду. И сей же миг, Перун вскинув вверх правую руку, срыву кинул в сторону чудовища булаву, также скоро дернув вперед молнию, из конца которой вылетело несколько долгих огненных стрел, вже только ровных, с переливающимся острым жалом и перённым перламутрово-златым комлем. В след которых, сорвавшись с места, вельми ходко поскакал конь бога.
  А внизу на самой землице, вся нечисть и змеиное племя опять же направилось навстречу идущим им медведям и волкам во главе с Велесом-бером, переставляя мощные аль короткие лапы, или двигаясь и вовсе ползком. И такой шум, гам, гвалт поднялся на оземе, что сотряслась не только сама Мать-Сыра-Земля, но и качнулись окружающие сие пространство черные скалы, ноне раскинувшиеся в виде горной замкнутой гряды. Они даже тряхнули со своих неровных вершин камыки, которые скользнув на каменистые насыпи, низверглись по ним вниз стремительным потоком.
  Да только того камнепада никто и не приметил. Ибо воинство Велеса и Перуна, раздавшись на два потока, понеслось вправо и влево, как раз по обе стороны от покатой ложбинки, расположенной посередь равнины, да тем разломом, множественными трещинками, словно подходящей к огромной ограде, али точнее к ее двухстворчатым железным воротам. Видно, потому как одну часть своих приспешников, при развороте, Скипер-зверь задел хвостом, Велес взял влево. Он и дотоль шел первым среди волков и ломыг (будучи крупнее их), понеже первым и напал на мантикору, высоко выпрыгнув вперед, разом покрыв промежуток до нее. Бог широко раскрыл свою медвежью пасть да вцепился в длинный тонкий хвост, утыканный на кончике острыми шипами, этак, не только сбив с ног чудище, но и не дав ему метнуть свои ядовитые шипы, которые окрасившись в кумашные цвета ровно набухли вширь да длину. Сын коровы Земун, обаче ухватил опашь в основании, его передние лапы врезались в лицо мантикоры, придавив к земле левую щеку, наступив сразу на имеющиеся на нем нос, глаза, рот. Удар бога был таким мощным, что боляхные, пухлые губы чудовища разорвались на части, а зубы мелкие, шипообразные, высыпались изо рта на оземь. Велес крепко впился зубами в хвост мантикоры, еще мощнее надавив лапами на ее морду, и срыву мотнул голову в бок. Таким побытом, отрывая опашь от туловища, и единожды раздавливая саму голову чудища, окропляя все кругом сизой его кровушкой. И допрежь летящий над богом пугач, резко пошел вверх, да свершив мощный круг над полем брани, чуть слышно и протяжно ухнул, словно сообщая чегой-то Велесу.
  Посему в следующий миг бог выбросил правую переднюю лапу в сторону и подгреб под себя нечисть. Махие, тонкие, щуплые, невзрачные со змеиными сизыми телами да птичьими головами, жаждущие встать на крылья они лишь хрипло взвизгнули, когда сын коровы Земун втоптал нечисть в останки погибшей мантикоры, скинув вниз и сам ее не нужный теперь хвост. Мантикора, впрочем, еще зримо шевельнула своими звериными лапами, будто желая подцепить на загнутые когти кого живого, да то ужо были последние ее трепыхания. А сизая, густая кровушка, тягучими каплями, вытекая из павшего тела чудища, обильно залила черную землю.
  Да только на то уже никто не обращал внимания, абы в след погибшей мантикоры, сошлись в бою все остальные приспешники Скипер-зверя и воинство богов. Поелику шедшие ближе всех к Велесу три волка широкими прыжками кинулись на иную мантикору, сразу вцепившись ей в брюхо, и горло. А двигающийся за ними медведь заскочил чудищу на спину, даже и, не приметив, как набрякли, окрасившись в кумашные цвета на ее хвосте, шипы. Мантикора резко остановившись, крутнулась по кругу, стараясь сбросить со спины кома, али раскидать волков, но, так и не справившись с ними, только мотнула хвостом, выпустив из него шипы. Кои в свой черед густо укрыли спину восседающего на нем медведя, и воткнулись в бок волка, крепко удерживающего ее за горло. Желто-серая, короткая шерсть чудища ужоль густо посерела от крови, плеснувшейся во все стороны от рваных ран, оставленных клыками зверей, разрывающих ее брюхо. Еще чуточку времени и волки разом вынырнули из-под покачивающейся мантикоры, да тотчас на землицу, из разошедшегося надвое чрева, стали вываливаться набрякшие черные внутренности.
  Чудище тягостно качнулось туда-сюда и повалилось прямо на схватившего и терзавшего его горло волка, густо покрытого серыми клоками юшки, подминая того под себя. И все поколь на спине мантикоры, словно в горячке, продолжал рвать его плоть, расплескивая кровь в обе стороны бер, теперь полностью покрытый острыми шипами. Медведь застыл как-то сразу, допрежь того, как дернулись под упавшей мантикорой вытянутые лапы волка, и она сама окаменела, перекосив в сторону не только свой большущий рот, но и выпучив черные очи.
  А звери своим чередом нападали на иных чудовищ, переплетаясь в плотные сгустки тел, расплескивая кровь: алую, серую, черную, наполняя все пространство окриками, воем, рычанием и стонами.
  Велес промеж того схватился с аспидом, в которого дотоль в два его толстых хвоста, одновременно, впились волк и медведь. Ибо змей внезапно, хотя и ожидаемо выкинул вверх свои кожистые, длинные крылья, и, взметнув ими, поднялся с земли. Сын коровы Земун сразу сие увидев, и, сам порывисто выпрыгнул с оземи вверх, вытянув вперед свои мощные звериные лапы, да подогнув к груди голову. Он со всего маха врезался в правое крыло аспида, проходя его насквозь, разрывая само кожистое полотно, и, единожды, надсаживая саму основу так, что из спины, раскидывая во всех направлениях черные чешуйки, выглянула сизая кость, плеснув изнутри черную кровь. Плавно начинающийся полета змея был моментально сбит, и сам он, повалившись на правый бок, срыву въехал в своего собрата мантикора, придавливая его сверху более мощным телесами. И тот же сиг к голове упавшего аспида сиганул иной медведь, вгрызаясь в его шею, не позволяя не то, чтобы взлететь, но даже и жить.
  А Велес все также в полете приземлился на спину другого змея, не мешкая, вогнал в нее, блеснувшие, как кинжалы, острые клыки, расшвыряв щетинки, да едва пустив тонкие струйки черной юшки, стал вгрызаться в саму плоть. Долгие черные вязкие комки крови, миг спустя густо покрыли голову бога и ажно усеяли его шкуру на спине, а аспид слышимо зашипев, начал крутиться на месте, яростно щелкая клювом. Еще немножечко того кружения и сын коровы Земун, недвижно застыл, перестали дрожать его уши, выгнулась дугой спина, и лапы приподнявшись вверх, оперлись о загнутые могутные когти. И тады ж замер аспид, не просто перестав крутиться на месте, но и щелкать клювом, шипеть. Еще маленечко и Велес срыву дернул вверх голову, вырывая из тела змея сизый становой хребет, единожды, вроде как втягивая в недра чрева его голову, переламывая сами ребра.
  Яростный хруст на чуточку будто погасил все иные звуки, и струи черной крови ударили ввысь, окатывая и тело аспида, и самого бога.
  А мгновением погодя такой же громкий скрежет переламываемых костей долетел справа, где мощный медведь, схватил мантикору за хвост, прямо за ее конец, вогнав набрякшие шила себе в пасть. Ком тем же рывком вырвал хребтину из тела чудовища, таким родом, ломая его где-то посередь спины. Низко пролетел над Велесом филин и гулко, что-то ухнул. Понеже бог торопливо высвободил пасть из-под спинного хребта аспида, и, выпрыгнул вверх и единожды вправо, стараясь сбить с коротких, звериных, распластанных в разные стороны четырех лап, ламию. Чья собачья морда и огромная пасть удерживала, перехватив поперек, одного из волков, оного, рьяно мотнув справа налево, разорвала напополам.
  Впрочем, Велесу не удалось сбить с лап, али повалить чудище, он всего только его толкнул в правый бок, приземляясь сверху наголову, придавливая ее и останки погибшего волка к земле. Сын коровы Земун подцепил одной из лап верхнюю челюсть ламьи, прямо загнутыми длинными когтями за не менее острые длинные зубы, задрав вверх обвисшую брылу, и срыву дернул ее к себе. И наново гулкий хруст ломаемых костей прокатился по местности, как-то враз смешавшись с другими звуками и собачья челюсть, надломившись, отпала в сторону, плеснув в стороны потоки сине-пепельной юшки. А сама ламья тягостно качнувшись на своих распластанных лапах, осела к оземи, так-таки, и, не выпустив из пасти придушенного, мертвого волка.
  А окрест и иные беры стали набрасываться на ламей, чаще действуя заодно, подминая к земле их головы, надламывая более хрупкие верхние челюсти, вгрызаясь в заостренные уши, крупные очи и даже кумашно-черные языки.
  Гулкий и ровно общий вопль наполнил всю эту равнину. Посему аспиды, словно испугавшись его, всяк миг пытались взлететь в поднебесье, да только разъярившиеся волки и медведи, поступая как Велес, и сами, врезаясь в крылья, разрывали их на части. Зубами они хватали шипы, пущенные мантикорами, вгрызались в спины, выи аспидов. И той грозностью, раскатистым рыком и горящими очами разгоняли змеиную мелочь. Ту каковую величали нечистью...
  
  Глава пятьдесят третья. Завершение побоища.
  И весь тот долгий срок, что боги и славяне, обращенные в зверей, бились, Алёнушка, Орюшка да рысь хоронились за созданным из ситца укрытием, как им и велел Велес. Заполнившееся сажей сетчатое дно, как и сам деревянный обод решета, словно окаменевшие, иногда, впрочем, вздрагивали. Как раз тады когда в обратную сторону ситца попадали шипы мантикоры, ужель так жаждущих навредить ребятишкам. Однако то им не удавалось, ибо детишки были от самой сечи далеко, да и пугач бога, не редко над ними пролетающий, наблюдал, дабы с ними чего не случилось. Ведь не зря та птица бога, летала над полем сражения кругами, почасту гулко ухая.
  Малец разоружившийся, да сложивший в единое место налушник, тул, щит, лишь оставив на поясе меч, иноредь, все-таки, выглядывал из укрытия, не менее гулко охая да вздыхая. Таким образом, сопереживая богам и их воинству, и гневаясь на супостатов, он поглаживал саму рукоять меча, точно жаждая сей миг вступить в битву.
  Алёнка супротив братца присев на землицу, прислонившись ко дну решета, и поглаживая по голове прилегшую обок ее ног рысь, тягостно вздыхала. Ужо так душой своей светлой сопереживая стонам раненных и последним крикам убиенных, изредка сказывая вслух:
  - Ащё один из славян почил, - ноне, как обладающая волшбой ту боль, ровно пропуская через себя, и тогда долгими струями текли из голубых очей девоньки на ее розовые щечки соленые слезы, оплакивая павших.
  А тем временем с поднебесья прямо на Скипер-зверя скороходью шел жеребец Перуна. Обаче обгоняя конский скок, сперва в голову чудовища ударила пущенная Громовержцем булава, а в след нее осыпались огненные стрелы, с переливающимся острым жалом и перённым перламутрово-златым комлем, выпущенным из молнии. Своим шишкообразным навершием оружие врезалось в один из ветвеобразных рогов, отколов его до половины, да вместе с тем раскрошив отвалившийся кусок. Булава прокатилась по голове чудища да с осколками рога улетела вниз на землю. А огненные стрелы, достигнув Скипер-зверя, купно покрыли собой густую, рыже-красную волосяную гриву, прикрывающую его выю. И немедля зачались ярким огнем, принявшись пожирать сами власы, перекатываясь на змеиное тело и голову лепестками полымя, выплясывая тонкими языками прямо по длинным, узким щетинкам, залезая в черно-желтые очи и здоровущие щели ноздрей чудища.
  Перун между тем перекинул с левой руки в правую свою молнию, и, воткнув в бока скачущего коня подошвы сапог, вроде как приподнялся над его спиной. И тотчас жеребец бога перестал сближаться со Скипер-зверем, вспять выровняв свой ход, и, проскакав прямо над вытянутой вверх удлиненной мордой того, в кою Молниевержец резко метнул огненные стрелы из молнии, осыпав ими и спину врага. И снова пламя густыми лепестками заплясало по спине чудища, а конь ужель вдругорядь брал вверх. Впрочем, в этот раз сын Сварога стремительно перекинув левую ногу, спрыгнул со спины жеребца, вниз прямо в пляшущее пламя на Скипер-звере.
  Бог в полете ухватил загнувший дугой хвост чудовища, пониже обломанного шипа, и, приземлившись на его спину, ступил ногами в лохмотки златого полымя, облизавшего красные кожаные сапоги и материю серебристых полотняных штанов. И тотчас, порывисто дернул на себя сам опашь да шип, отчего Скипер-зверь гулко свистнул, а после не менее громко зашипел. Одначе он даже не успел оглянуться, когда Перун, взмахнув молнией, и пустив из нее, злато-огненные струи во все стороны, резким ударом отрубил ему хвост до половины. Бог теперь дернул отрубленный кусок вправо, расплескивая кругом сочившуюся оттуда черную кровь, бросив все еще шевелившийся опашь в сторону раскидывающей шипы мантикоры, эдак сбив ее с ног, и тем, позволив мощному кому вгрызться в горло последней.
  Скипер-зверь теперь слышимо захрипел, пустив не только черные потоки юшки из оставшегося хвоста, но и синюю пену из приоткрытой пасти, да спешно обернулся. Из его открывшейся глотки в направление Перуна вырвался черный густой чад, да только бог того дыму не стал дожидаться. Он торопливо присев на корточки, оттолкнулся подошвами сапог от спины чудища, и, выпрыгнув вверх, ярко вспыхнул злато-перламутровым сиянием. Громовержец уже в небосводе, размашисто раскинув обе руки, переворотился чрез голову, оказавшись вверх тормашками.
  Очутившись в направлении земли головой вниз.
  Перун, всего ничего висел неподвижно так вот, а когда Скипер-зверь, не приметив противника на собственной спине, сызнова дернул голову в сторону, сорвавшись с места, понесся вниз головой. Бог днесь свел вместе руки, ухватив молнию в обе длани, и выставил ее вперед. Златые переливы света от молнии по мере полета оставляли послед себя долгие кумашные пары, словно теперь горел и сам воздух али тока плавился. И они редели, натыкаясь в полете на могутное тело сына Сварога и вовсе перламутровыми лепестками вспыхивающее, изменяя цвет не только его кожи, волос, но и кольчуги.
  Стремительность движения бога была столь мгновенна, что Скипер-зверь успел всего только качнуть головой (в попытке оглядеться), когда в средину его тела, пробивая насквозь плоть, раскидывая в разные стороны чешуйки, вслед них ошметки черной кожи и сгустки крови, врезалась разгоревшаяся златая молния. Чудовище болезненно свистнуло, сразу же переходя на хрипы, его мощное змеиное тело с округлой спиной содрогнулось, а из выпуклого брюшка, высеивая вниз в почву чешуйки с острыми краями, выплескивая струи черной крови, вырвалась татаранка с переливающимся острым жалом и перённым перламутрово-златым комлем.
  Златая молния вошла в тело Скипер-зверя почитай до конца, посему Перун, сгрудившись, опустился на спину врага на ноги, оказавшись присевшим на корточки. А в поднебесье то все время жеребец бога легошенько кружащий, загромыхал копытами, оглашая лежащую внизу Мать-Сыру-Землю мощным треском, сильным гулом и раскатами грохота. Перекрашивая черно-сизые небеса в серо-синие тона, присущие приходу грозы.
  Сын Сварога, резко испрямившись, поднялся с присядок и также срыву вырвал из плоти Скипер-зверя молнию, пронзившую его тело насквозь, да вдругорядь выпрыгнул вверх, переливаясь перламутрово-златым светом. И тотчас шесть мощных, высоких ног чудовища наблюдаемо задрожали и сам он мотнулся так-сяк, пустив серо-сизую пену изо рта, качнулись в его больших желтых глазницах черные очи, словно пытаясь разыскать али увидеть в небесном своде собственного противника. Он даже для того приподнял вытянуто-округлую голову, выставив в небесный купол здоровущие щели ноздрей, кои малешенько задрожав втянули в себя воздух Яви.
  - Було тобе погань внегда-то указано, було заповедано самим Родом, чё примешь ты смерть от буйного Стреловержца, сынка Лады да Сварога! Дык тому и быть! - гулко выкрикнул с поднебесья Перун, и наново вскинув вверх молнию, днесь послал во все стороны из нее огненные татаранки, точно желая рассеять там остатки черни, напущенной туда Скипер-зверем.
  А затем бог ухватил молнию в обе руки, сжав ее конец в дланях, и снова понесся вниз. Да только в этот раз, как и положено, вниз ногами, ослепительно полыхая перламутрово-златыми переливами и оставляя по обе стороны от спины плывущее по воздуху опахало крыльев, блистающих каждым отдельным перышком (не то, чтобы явным, а все-таки дымчатым). Перун все в том же полете нанес удар по шее Скипер-зверя, вонзив пылающую молнию вглубь плоти, созерцаемо прямо в горящую огнем волосяную гриву, брызгая выступившей в месте рассечения черной кровью. Подошвы сапог Громовержца уперлись в черную почву, и сам он снова присел, доведя молнию до обратной стороны шеи чудовища, и тут же выпустив ее из рук, поднял с оземи лежащую на ней булаву.
  Тело Скипер-зверя сызнова содрогнулось, а Молниевержец испрямляясь, встал с присядок, и вскинув над головой булаву, сшибу нанес удар навершием по голове противника, окончательно отделяя ее от змеиного тела.
  А поле брани ужоль купно покрылось погибшими.
  И не только славянами, обращенными в беров да волков, но и змеиного племени.
  К этому времени вся нечисть кудый-то расползлась.
  И более не наблюдалось махих, тонких, щуплых, невзрачных тех гадов...Чернотой собственных тел, перемешавших змеиные, звериные и птичьи образы, заполнявших пространство между приспешниками Скипер-зверя.
  Их, пожалуй, задавили солнечные лучи Хорса, каковые поджимали на небесном куполе черно-сизый цвет, высвобождая саму синь на нем, али серость грозовых туч, да протягивая яркие полосы света по землице-матушке.
  Впрочем, мантикоры, аспиды и ламьи все поколь продолжали биться. И мантикоры метали свои острые ядовитые шипы, ламьи (раскрывая мощные собачьи пасти) разрывали на части волков, трепали медведей, а аспиды (перестав пытаться взлететь) пускали зелено-сизый огонь. Да только не уступали им в ярой ярости воинов славяне, зверьми нападающие на супостатов, раздирающие на части их тела, вгрызающиеся в шеи, спины, хвосты.
  И даже не пугал их зелено-сизый огонь, исторгаемый из клювов аспидов. Он, выплескиваясь округлым боляхным комом, разливался в разных направлениях лепестковыми струями, оные охватывая шкуры зверей, махом обугливали их до черной сажи, всего, что оставляя так только кровавые куски плоти на белых костях.
  И если с левой стороны от покатой ложбинки, расположенной посередь равнины, да разломами и множественными трещинками подходящей к раскрытым двухстворчатым железным воротам ограды, где бился Велес, воинство богов ужо почти полностью подмяло врага. То справа вспять поле брани оставалось за змеиным племенем, каковые плотно поколь прикрывали решетчатое строение с богинями, славянами-невольниками да прижатыми к ним песьиголовцами. Абы с сей стороны три аспида разойдясь, так-таки, не переставая, выпускали зелено-сизое полымя.
  Филин и досель свершающий круг над сечей, содеяв полет, справа от ложбинки, и, заприметив множество павших славян, гулко заухал в сторону Велеса. Поелику бог резко вскинул вверх голову, прислушиваясь к присланному сигналу. Он дотоль стоявший сверху на голове ламьи, срыву дернул на себя подхваченную лапой, под обвисшую брылу, верхнюю челюсть, и, переломив ее наполовину, так и не дожидаясь падения чудовища, оттолкнувшись от него, взлетел вверх, в само поднебесье.
  Его бурая шерсть нежданно принялась переливаться радужным цветом, охватывая тем сияние всего Велеса. Сын коровы Земун легошенько подался вниз и с той же быстротой понесся прямо на аспида прикрывающего своим змеиным телом решетчатое сооружение, где томились богини. Как татаранка он вмале пролетел над змеем, и, выставив вперед руку, ухватил его за хвост, прямо за один из раздвоенных концов. Все с той же стремительностью бог взмыл вверх и еще в полете принялся раскручивать над головой аспида. Посему тот в страхе выпучил свои черные глазенки, и принялся щелкать клювом, чай, желая за что-нибудь ухватиться. Велес сделал несколько широких кругов в небе со змеем, а после выпустил его из лапы так, что последний гулко заверещав, с быстротой улетел кудый-то далеко за черные скалы, вскоре слившись с сине-серыми, кучными тучами, навеянными там конем Перуна.
  И тот же миг на одной из вершин черных скал проявился во весь свой могучий рост Стрибог.
  Он и допрежь ощущался носящимся по полю брани, то там, то сям веющий на супостатов потоки ветра, а ноне замер опершись на вершину черной каменной скалы подошвами лазурных сапог. Его молочно-белая кожа, едва переливающаяся изнутри златым сиянием, теперь вроде как посмурела, а на высоком и широком лбу залегали глубокие морщины, придавившие густые, серо-пепельные брови, прямо к ярко-серым очам, созерцаемо гневающимся. Все также обряженный в лазурную рубаху, полотняные штаны, охваченный широким плетеным поясом, стягивающимся на левом боку боляхным узлом, Ветрыла ноне удерживал в руках златой огромный лук, почитай в полный его рост, одним концом опирающийся на носок сапога. Бог грозно оглядел место побоища, и легошенько качнув правой рукой, словно из синей тучи вынул, серо-пепельную стрелу с переливающимся серебристым острым жалом и перённым серым комлем.
  Стрый приложил к луку татаранку и оттянул перстами правой руки тетиву так, что зримо изогнулось и само древко, и чуть дрогнула спица стрелы. Еще мгновение и татаранка вылетела из заухавшего, застонавшего лука да понеслась в сторону аспида, вдругорядь выдохнувшего из пасти пламя. Ее полет был и вовсе мимолетным, а ужо в следующий сиг серебристое жало стрелы врезалось в левый глаз чудища, войдя в него вплоть до перённого серого комля. А Ветрыла ужотко выпускал одну за другой татаранки, как градом обсыпая ими аспидов, ламей, мантикор, и тем, пособляя не только Велесу, но и славянам.
  А голова Скипер-зверя промеж того с грохотанием оторвавшись от выи повалилась на землю и широкая струя черной крови плеснула вперед. Плотно закрылись черными веками очи, а из отворенной пасти наземь выплеснулись черные сгустки слюней, пены и крови, с потоком вывалив из глотки черный, удлиненный язык. И тотчас вниз, отделившись от тела и головы чудовища, отпала златая молния. Только она не успела долететь до оземи, как Перун подхватил левой рукой, сызнова сжав ее конец. Все поколь покачивая в правой руке булаву, он рывком сунул конец молнии вглубь рассеченной плоти Скипер-зверя, да в мешанине черных костей, крови, внутренностей подцепил на нее сердце. Черное, сплюснутое, и, одновременно, круглое сердце чудища, поддетое на конец молнии, вылезло из темных недр его туловища, окутанное тонкими жилами и вервиями, пустив вниз вязкие потоки юшки. Все еще сжимающееся и расширяющееся оно имело заостренную нижнюю часть, и единожды было потянуто влево и вперед. Множество вогнутостей, борозд, ложбинок покрывали его поверхность, кои, как и само сердце, маленечко колебались, точно чуя, что это последние мгновения их жизни.
  Днесь и само все поколь стоявшее тело Скипер-зверя качнулось, сначала вслед вынутого сердца, и слышимо хлюпнув, порвались жилы и вервия соединяющие их, а после вспять. Туловище чудовища теперь яростно содрогнулось...
  Раз... Другой... Третий...
  Шесть ног как-то зараз задрожав, подогнулись в коленях. И останки Скипер-зверя рухнув вниз на брюхо, притом качнувшись вперед, подмяли под себя ноги. А миг спустя туловище и вовсе повалилось на левый бок, вспять вскидывая с земли ноги и продолжая ими легонечко дрыгать.
  И, не мешкая, Перун поднял вверх на молнии черное и поколь трепыхающееся сердце Скипер-зверя, да оттолкнувшись от земли, зараз, взлетел в небосвод. Он теперь немножечко качнул в правой руке булаву, эдак, разгоняя остатки серо-синих грозовых туч, или тока сколачивая из них капель холодного дождя наземь, и поколь бьющихся противников, да гулко, обращая на себя внимание, крикнул:
  - Усе! Нетути вашего властителя! Вже и сердце его угасло! Ащё малешенько и вы за ним всугонь отправитесь! Погодите токмо мене!
  И тот же миг внизу на землице-матушке, где и шла горячая сеча промеж зверей и гадов, все замерли. И даже Стрибог перестал, натягивая мощный, тугой лук, пускать в аспидов свои стрелы. Он и дотоль стоявший на одной из вершин черных скал, порывисто поднял вверх голову, воззрившись на Громовержца. И с-под пепельных усов и густой бороды Стрыя блеснула широкая улыбка, а серые очи и вовсе замерцали, ровно звезды в ночную пору на небесном склоне, уж так он был рад. И только Велес, поколь продолжал раскручивать иного аспида в небосводе, крепко удерживая за кончик одного из хвостов, точно раздумывая выпустить его сейчас иль погодя. Впрочем, сын коровы Земун не стал тянуть и выпустил змея из лапы так, что последний с быстротой улетел кудый-то далеко за черные скалы, миновав не только Перуна с поднятым вверх сердцем Скипер-зверя, но и замершего много выше его коня. А жеребец, словно того ожидая, тягостно затряс головой и с его сизо-серой кучной гривы или с тучного хвоста вниз полилась потоками водица. А может дождь пошел с сине-серых, густых туч навеянных им туда прежде.
  И тогда ж внизу ярым криком радости отозвались славяне, не только обращенные в зверей (оные гулко завыли и зарычали, вскинув морды в небосвод), но и те каковые были невольниками, тянувшие на себе решетчатое сооружение, с находящимися в нем сестрицами сына Сварога. И будто вторя им, вспять жалостливо заскулили приспешники Скипер-зверя, поколь живые, да принялись торопливо уползать в сторону распахнутых врат, стараясь сокрыться внутри ограды, обок палат. Днесь еще ярче на небушке, почитай посередь его приволья, живописался Хорс, стоящий на большущей злато-огненной колеснице, крепко удерживающий в поводу пятерых огненных жеребцов. Своим неспешным движение солнечный бог не просто вытеснил черно-сизый оттенок с него, но и истончил сине-серые, грозовые тучи, нагнанные туда конем Перуна, вернув небесному куполу лазурные тона нежные и чистые по ясности. Солнечными лучами Хорс озарил и Мать-Сыру-Землю так, что и там чернота стала смотреться только малыми вкраплениями. Лишь продолжали нарушать сию целостную видопись черные скалы с вершинами, упирающимися в небо, что горной замкнутой грядой окружали палаты Скипер-зверя и всю эту равнину, на котором шла сеча.
  Перун, торопливо оглядевшись, заприметил за горной грядой, где-то на линии небозема, раскинувшуюся синь воды, да легошенько так качнул левым плечом, вроде пробуя свои силы. Еще толику он будто примеривался, а после, закинув назад досель поднятую левую руку с молнией, срыву метнул ее и находящееся на ней сердце Скипер-зверя в ту далекую полосу водицы, больно раскинувшуюся привольем. Все доколь сотрясающееся остатками жизни, черное, как и сама суть чудища, сердце, проливая вниз из разорванных вервий капель крови, шипя, понеслось над землицей, над черными скалами и бухнулось в ту сине-голубую даль воды. Единожды и вместе с молнией оно ушло на дно, да словно оставило и тут позади себя капель черной юшки, которая разлившись по море-окияну, придала водице черные переливы. На поверхности море-окияна не сильно качнулась волна и сама вода стала вроде как темно-синей, растеряв дотоль бывшую голубизну али только сменив ее на более темный тон.
  А Перун не дожидаясь падения сердца в воду, торопливо и широко шагая, начал спускаться вниз. Обаче того хода бога, как и более неспешного спуска с небес Велеса и коня Стреловержца, никто не наблюдал. Абы внезапно сама Мать-Сыра-Земля тягостно содрогнулась, по ней вроде как прокатился короткий звон, а опосля и вовсе продолжительное звяканье. И жутко тяжело сотряслись палаты Скипер-зверя, похожие на сдвинутые промеж себя округленные бочонки, вельми высокие и огромные в размахе, и вроде подпрыгнули вверх венчающие постройки крыши, похожие на луковки, копны, али шляпки гриба. А потом и вовсе мелко-мелко задрожала широкая каменная лестница с выровненными на ней ступенями, каковые принялись трескаться и прокладывать как вниз, так и в стороны глубокие трещины, будто стараясь глубокой рытвиной, располосовавшей почву самой равнины надвое, проложить углубление и сквозь нее. Еще морг времени и сквозь проем раскрытых ворот (сложенных внахлест человеческих рук), выступая из самих палат, показались люди. Тощие, изможденные, в серых рваных одеяниях, чуть прикрывающих их костистые тела, с длинными поседевшими волосами.
  Дети, девы, юноши, старики...
  Они вышли, кажется, разом из проема врат...
  И были, чай, дотоль связанные ужой...
  А может и цепями.
  Посему теперь, освобожденные от них, люди застыли обок врат, испуганно оглядываясь, щурясь, и облизывая иссохшие губы. Видно, пугаясь, ползущих в их сторону приспешников Скипер-зверя, жаждущих схорониться, коль не в самих палатах, так хотя бы во дворе. Еще чуточку неподвижности и бывшие невольники торопливо и словно по единому указанию поспешили вниз по растрескавшейся лестнице стараясь побыстрей покинуть огражденные палаты Скипер-зверя.
  Все такой же скученной оравой они, крепко ухватив малых ребятишек за руки, вышли за врата ограды, и остановились по правую от них сторону, недалече от решетчатого сооружения, в котором были заключены богини. Теперь с испугом оглядывая само место сечи, усыпанное телами павших беров и волков, а также мантикор, аспидов и ламий.
  Перун к тому времени ступил с небушка на землю, и, вскинув вверх булаву, яростно потряс ею, этак, распугивая остатки змеиного племени, каковое, то там, то сям добивали комы и волки, и иноредь (не больно часто) сшибал стрелами Стрибог. Бог тем же широким шагом приблизился к телу Скипер-зверя, и, ухватив его за кровоточащие остатки хвоста, с легкость поднял вверх, да все также гулко с легким громыханием в голосе вскрикнул:
  - А, нут-ка, Мать-Сыра-Земля пособи-ка сынку свому! - таким родом, точно уговаривая суровую матушку, помочь.
  Одначе землица-матушка в том уговоре не нуждалась. Видать, понеже, как и сама натерпелась от чудовищ, и с тем вельми и всегда сопереживала собственным чадам, кои жили-поживали на ней, трудились да плодились. Посему в следующий момент она и сама сотряслась по всей поверхности, яростно качнув как черные скалы, ограду, так и палаты, а после разлом, с множественными трещинками разрезавший равнину на две половинки и подходящий к ограде, и распахнутым двухстворчатым железным воротам в ней, зримо вздрогнул.
  Еще чуточку и завершие разлома принялось ползти в направлении каменной, широкой лестницы и впрямь прокладывая по своей поверхности трещины, поколь тончайшие. И наново землица сотряслась... качнув скалы, ограду, палаты. А лестница, яростно заскрежетав, начала лопаться на огромные валуны, оные также враз стали проваливаться в образовывающиеся под ними расселины. Спервоначалу лишь небольшая та трещина, толикой погодя многажды расширилась и поглотила в себя остатки лестницы, ближайшие строения палат, а после, словно волной раздалась в стороны, поедая уже и сам двор, да неровными стенами глубокой пропасти замерла обок ограды.
  Перун резко качнул в левой руке удерживаемое тело Скипер-зверя и присев на корточки, выкинул высоко вверх и вперед его, метясь прямо в образовавшуюся и все поколь скрежетающую почвой али камыками бездну. Останки чудовища с ощутимым скрипом, ровно в полете и сами щетинки длинные, узкие и вроде железные терлись о воздух, миновав ограду, юркнули в пропасть, гулко там ухнув. А Громовержец ужо шагнул к голове чудовища, ухватив за ветвеобразный, короткий рог и даже не размахиваясь, метнул и ее в бездну.
  Велес-бер, досель неторопливо шедший в небосводе вниз и полыхающий радужными переливами, словно пляшущими внутри его бурой медвежьей шкуры, упал на четыре лапы. Из его буро-радужной шкуры нежданно стало плескаться вверх смаглое сияние, создавая над спиной долгую светящуюся полосу. Бог резво переворотился через голову, точно сорвав с собственного тела шкуру медведя, качнув ею как подолом плаща, да сместил саму голову ломыги на левое плечо.
  Вновь представ в своем божеском виде, расплескивая кругом остатки дымчатой смаглости. Рослый, могутный и юный, не имеющий усов да бороды, лишь пушок над верхней, узкой губой. Молочно-белая кожа Велеса сызнова переливалась златым светом, поплясывающим поверх нее. А короткие, соломенного цвета волосы едва колыхались в дуновение ветра кудреватыми прядями, касаясь небольших загнутых златых рогов, кои росли прямо с-под рубежа влас на лбу. Бог опять был обряжен в белую рубаху, укороченную с клиновидным вырезом на груди, белые широкие штаны и такого же оттенка сапоги, и охвачен кожаным черным поясом с крупной серебристой пряжкой в виде когтистой лапы кома. А через левое плечо его пролегала медвежья шкура.
  Сын коровы Земун порывисто поднял вверх руку и выхватил из кружащейся над ним дымчатости радужного света высокий, деревянный посох, не больно ровный, с множеством сучков по поверхности, завершающийся рогатиной, чьи концы венчали два ярких белых камня. И тут же свершив широкий круг над богом, да выкинув вниз загнутые мощные лапы, словно схватившись за его правое плечо, опустился на него, разом сложив крылья на спине рыжевато-бурый пугач.
  Велес, все поколь вышагивая по воздуху, легохонько качнул посохом и подхватил на белые камни, нанизанные на концы рогатины, солнечный луч, пущенный от красна солнышка, оные принялись переливаться медовыми оттенками, рассылая окрест полосы. Опять же не торопливо сын коровы Земун наклонил посох и направил медовые полосы на буро-черную оземь. Яркие лучи, выскользнув али тока упав с концов рогатины на почву, легонечко ее качнули. Моментально заложив на ней небольшие бугорки, которые погодя принялись перекатываться по землице, а вместе с тем неспешно, обаче, верно, перемещать павшие тела приспешников Скипер-зверя к ограде и к проложенной Мать-Сыра-Землей пропасти, зияющей изнутри черным дном. Вместе с тем всего только встряхивая на себе павших беров и волков, стоящих славян, песьиголовцев и даже Перуна.
  Не прошло и малости времени, когда те приливные волны, колебания землицы, перекатив гадов вперед, скинули вглубь пропасти их мертвые и черные тела.
  И немедля оземь сотряслась...
  Теперь пролегли трещины по черным скалам, лопнула и сама ограда Скипер-зверя. Состоящая из огромных валунов больно высоких, она вроде как проложила щели меж камней, из промежутков которых выдавила пожелтевшие кости людей да зверей. А послед костей толкнула и сами валуны, так, что дотоль стоящая полукругом посередь равнины, с обеих сторон вклинивающаяся в горную гряду, ограда разом содрогнулась и осыпалась в пропасть, начиная с верхних камней, завершаясь нижними, подминая под себя двухстворчатые ворота. Не просто засыпая тела Скипер-зверя и его приспешников, но и сравнивая ее с самой поверхностью земли. Еще чуточку и сверху на образовавшееся каменное полотно посыпались растрескавшиеся на части черные скалы, окружающие равнину, вначале только отдельными камыками.
  Стоящий на одной из вершин горной гряды Стрибог, рывком вскинул вверх свой могучий лук и рьяно топнул по скале ногой, еще сильней проложив на ней широкие трещины. И каменистая насыпь начала сползать наземь, а вслед нее заскрежетали, закряхтели и сами черные скалы. Ветрыла, не мешкая, прыгнул вверх, и допрежь лишь расколотая на части вершина, огромным валуном сорвавшись, оставляя позадь себя широкий столб пыли, сбирая по мере движения более мелкие камыки, покатилась вниз.
  Трескались, скрипя, мощные склоны хребтов, окружающие широкую равнину, где лежали досель палаты Скипер-зверя и стенали невольники люди и боги. Теряющиеся в небесных далях вершины черных скал медленно, но верно разрушаясь, скидывали вниз по собственным склонам огромные валуны, голыши, булыжники, кругляши, окатыши и камешки, сооружая сверху над погребением новую гору, которую и пройдя века, не сумеет одолеть Скипер-зверь и его злыдарные приспешники.
  
  Глава пятьдесят четвертая. Дочуры Лады и Сварога.
  Земля все еще гудела и скрежетала, и по бокам горной гряды, словно содравших досель покрывающую их чернь, все поколь продолжали ссыпаться камыки. Да только то были небольшие такие кругляши, ужоль сравнивающие по высоте насыпанную над погребением гору, притулившуюся к каменным хребтам окружающим равнину, уменьшавшуюся, как раз на промежуток палат и двора Скипер-зверя.
  Все время сечи дюже переживающие за богов и людей Алёнка да Орей, наконец, выступили из своего укрытия, окаменевшего, как огромный такой валун ситца, в сопровождении огненной рыси. Да только тотчас и застыли, с ужасом оглядывая покрытую буро-черную землю алой кровью славян да телами беров и волков.
  Перун в сопровождении Велеса направился к решетчатому сооружению, огражденному со всех сторон железными прутьями, где, никак не отзываясь на победу, сидели три богини. Три старшие сестрицы Громовержца. Худые и высокие, обряженные в серые лохмотья, да покрытые сизо-седыми долгими волосами. С-под тех влас не проглядывали лица богинь. Лишь наблюдались их исхудавшие полусогнутые спины, мелко-мелко дрожащие плечи, да руки, закованные в толстые цепи, перста каковых сбирали черную сажу с землицы и словно хоронили ту порошу в дланях.
  - Песьиголовцы! - еще даже не приблизившись, громко молвил Велес, покачивая при ходьбе удерживаемым посохом. - Пробудитесь, очнитесь! Оглядитесь! - и голос бога такой высокий, мощный будто качнул туды-сюды дотоль недвижных созданий.
  Понеже песьиголовцы мотнули своими собачьими головами, кои несли высокие, мощные человеческие тела. В их допрежь дымчатых глазах также махом проступила осмысленность, а черный цвет, колыхнувшись, сменился на бурый. Существа теперь передернули плечами да глянув на кнуты в собственных руках, с еще большим волнением уставились на стоящих близехонько от них невольников, переплетенных толстой ужой, словно взнузданные кони. Еще чуточку тех дум и песьиголовцы в негодовании бросили себе под ноги кнуты наступили на них босыми стопами ног, переламывая на части сами палки, да торопливо бросились к славянам высвобождать их из пут и веревок.
  А Перун, подойдя первым к решетчатому сооружению, оглядел его со всех сторон, да не приметив там двери, али замка, перекинул в левую руку булаву. Бог правой ухватился за ближайшую к нему стенку сооружения, сжав в ладони, кажись, зараз два, а то и три прута. И рывком дернув на себя решетчатую стенку, отсоединил ее от трех иных, а вже после, срыву махнув булавой, сбил и крышу на ней. Обаче он ударил не больно сильно, а, чай, так в полсилушки...
  А может и меньше того...
  Ибо и остальные стенки, оторвавшись, упали на землю, почитай под ноги стоявших недалече людей, никого, таким побытом, не покалечив, тока высвобождая богинь из полона. Сын Сварога и вырванную стенку кинул справа от себя на оземь, да шагнув ближе к богиням, мягко молвил:
  - Сестрицы родименькие, нонича и вы вольны.
  Одначе богини никак брату меньшому не отозвались, и даже головушками не качнули, все, также продолжая сбирать черную сажу с почвы и хоронить ту порошу в дланях. И зримо опечалился Перун, купно сведя свои светлобурые изогнутые брови, нагнав на ровный большой лоб тонкие морщинки. Между тем Велес, достигнув Громовержца, несильно так потряс посохом, словив сияние света на белые камни, венчающие рогатины, придав им таким покачиванием зекрые переливы, раскидывающие окрест себя длинные потоки пара.
  - Погодь, братушка, не кручинься, нонечька мы их пробудем, - с теплотой в голосе протянул сын коровы Земун, и, поравнявшись с Перуном, повернув голову в его сторону, легошенько и ободряюще кивнул.
  И тот же миг переливы камней в навершие посоха бога созерцаемо набухали, ровно большущие капли. Да все поколь травяного, малахитового, болотного цветов, переминающих лишь разные оттенки зеленого. Велес легошенько качнул посох в сторону ближайшей богини, и те разбухшие капли, сорвавшись вниз, полетели прямо на ее голову, покрыв седые, растрепанные волосы той малахитовостью цвета, скользнув по бурой коже травянистостью, и окутав серые одежи болотным дымком. Днесь и всю сестрицу Перуна вроде как обволокло зеленью оттенка, на немножко сокрыв под теми плотными парами сам образ. Нежданно резкий порыв ветра пронесся подле богов и богинь, и в том дуновении на миг проступило, в туманном видении, лицо Стрибога с ярко-серыми очами, высоким лбом на котором залегали глубокие морщины повдоль густых вихрастых бровей, короткий с загнутым кончиком нос, да чермные блестящие губы зарящиеся даже чрез пепельные усы и курчавую бороду. Сие веяние вроде как рывком содрало с сестрицы Перуна зеленые дымчатые пары, бросив их прямо на черно-бурую оземь, единожды явив ее истинный облик.
  Жива, легошенько повела головушкой, и также неспешно поднялась с плоского бревенчатого днища решетчатого сооружения на ноженьки. Открыв всей Яви дивную свою красу. Лепоту богини жизни, весеннего пробуждения вод и побегов, младых и чистых душ, каковые она дарует человеку при рождении, а послед жизни поит сурицей из Чаши Безлетной Жизни.
  Высокая и тонкая как березка, Жива, ноне смотрелась юной девой, тока давеча вошедшей в пору младости. Ее нежная светло-молочная кожа, как и у брата, светилась златыми переливами, а почитай льняные, переливающиеся волосы дотягивались до землицы, кончиками точно переплетаясь с тонким зеленым плащом, накинутым на оба плеча и сотканным из стеблей разнообразных трав. Красивое лицо богини, округлое с заостренным подбородком, привлекало ярким румянцем щек, небольшим носиком, явно очерченными боканными губами и ослепительной зеленью очей. Обряженная в долгую зеленую рубаху, свободного кроя с длинными и узкими рукавами (собранными складками по руке и ухваченными у запястья узорчатыми зарукавьями) да в легкий желтый сарафан. Обутая в кожаные порабошни, стянутые по краям ремешками (только и тут малахитового цвета), богиня, прижимая к груди обе руки, удерживала в них тонкие зеленые колосья, оные кончики малешенько пожелтели, словно принявшись спеть.
  А Велес не дожидаясь, когда Жива окончательно пробудится от векового полона, сызнова качнул посох, сменив на камнях зеленое сияние на прямо-таки златое, да, как и допрежь того, скинул разбухшие капли на иную сестрицу Перуна. И тут вновь сорвавшиеся капли полетели на голову богини, покрыв седые, растрепанные волосы златым цветом, скользнув по серо-бурой коже медовостью, и окутав серые одежи соломенным дымком. Все те же златые пары окутали и вторую сестрицу, да только ненадолго, как раз на тот миг, в какой успел подуть Ветрыла, проскользнув где-то вблизи.
  А из содранного с богини златого пара, брошенного на оземь, явилась сама Леля. Богиня весны, девичьей любви и красоты, юная, прекрасная, с ковыльными распущенными вьющимися волосами в каковых переливались златые пряди. А нежность белой кожи (искрящейся златым сиянием) в сплетение с мягкостью черт лица, синевой крупных очей, кумашностью пухлых губ, румянцем щек, прямым носом, и густотой тонких бровей да загнутых ресниц, делали Лелю и вовсе удивительной по красоте и чистоте, точно лишь давеча пробудившейся юности и весны. Обряженная в медового оттенка распашную рубаху, чей подол, ворот и длинные узкие рукава украшала златая вышивка, как и всю нагрудную часть (в коей наблюдались растения, звери и животные), богиня была обута в порабошни, только здесь молочно-белые.
  Леля в след сестрицы поднялась на ноги, абы дотоль опять же, как и Жива, сидела на бревенчатом днище, да огляделась, кады Велес принялся волховать над последней богиней, все поколь одурманенной Скипер-зверем. Понеже в посохе его камни сызнова поменяли цвет, теперь напитавшись тьмой. Чернь их была такой насыщенной, что вроде как перетекла и на саму рогатину, посему сын коровы Земун торопливо направил посох на богиню. И вспять тому, как кудесил раньше, принялся тягостно его трясти и скидывать с посоха не просто разбухшие капели, а, так-таки, всю черноту, которая заполонила рогатину. Черные струи, скользнув вниз, высвободили сами камни и рогатину, и угольным дымом окурили со всех сторон богиню, кажись, принявшись даже пухнуть, али расшириться. Обаче не долго, ибо того не позволил Стрый, вновь дуновением содравший с сестрицы Перуна дымчатую мглу и согнав ее на землицу.
  А на Явь глянула своими черными очами Марена. Богиня не уступала в красоте своим сестрам Живе и Леле, а посему ее тонкая светло-молочная кожа порой светилась златыми переливами. У Марены был мягкий овал лица с прямым носом, явно очерченные (сияющим багрецом) плотные губы, тонкие черные брови и ресницы, да такие же темные кудреватые власы. Впрочем, на лице богини, как у ее сестер, не созерцался румянец. На щеках лишь иногда искрились златые переливы, обаче не часто, абы белизна кожи, словно ледяной, снежной коркой, гасило любое сияние. Ее ярко-лазурная рубаха, свободного кроя с длинными и узкими рукавами, да такого же пронзительного цвета сарафан (чей округлый вырез на груди и проймы рукавов были украшены широкой черной полосой), вроде как не вязались оттенком со златыми сапогами на мягкой подошве (с заостренными и чуть приподнятыми кверху носками), обутыми на ноженьки богини.
  Марена, вспять сестрицам, поднявшись на ноженьки, сразу шагнула правой из них вперед, и сверкнула очами, точно примечая все дотоль прошедшее мимо нее - богини жатвы, плодородия, смерти, зимы и единожды справедливости. Богини каковая никогда не станет противостоять своей матери Лады - любви, али сестре Живе - пробуждению, а будет равноправной в созидательной и разрушительной силе наполняющей Явь да Навь.
  - Сестрицы, - мягко молвил, такой грозный, могучий Перун и протянул богиням левую руку, о которую те зараз все и оперлись, коснувшись тонкими перстами. Сын Сварога неторопко сместил руку к себе, и сестрицы в след нее спустились с плоского бревенчатого днища сооружения на землю, да тотчас прижались к груди братца, такого могутного в сравнении с ними. Перун и сам приобнял богинь, одной рукой всех троих, и коснулись его округлой груди их головы, вже так он был рад им.
  И тот же сиг и сама оземь, досель черно-бурая, и небеса лазурные и воздух искристо-прозрачный наполнился жизнью...
  Светом, плодородием, справедливостью...
  И почва под ногами богинь тихонечко так выпучилась, а после и вовсе проложила паутинчатую вязь по всему окоему, и даже заполонила гору, под оной теперь был заточен Скипер-зверь со своими приспешниками, и даже черные скалы. Еще чуточку времени и из тех прорех выглянула наружу тонкая поросль травы, а в небесах, допрежь века черно-сизых, послышалось раскатистое тиу...тиу, хррр, чак...чак, которому подпело тихое цик...цик, и зазвончатое чек...чек. Так будто в единый миг наполнилось это пространство птичьим пением, а может только звонкой музыкой славян, кою решили исполнить домрачей и гусляр, сыграв на домре и гуслях, а их поддержали собственным пением смык, бубен и жалейка, да низкий голос кощунника, того каковой разъяснял, толковал происходящее. Каковой только должен был открыться в Яви и средь славян, да выйти из роду маханькой девонюшки Алёнки.
  А тем временем Велес оглядел место сечи, павших, да живых, неподвижно стоявших волков и беров, и днесь качнул ужоль в их направлении своим посохом, плеснув с белых камней капель голубо-белых росинок. Оные, в свой черед, подхватив, расплескал во все стороны Стрибог, лишь толикой времени проявившись в воздухе и не столько своим лицом, сколько в седых долгих власах. И немедля волки да комы, пережившие битву, перевернулись чрез головы, и ступили на землицу-матушку людскими ногами, обретя свои истинные человеческие образы, однако сохранив в себе способности даренного им оборотничества.
  Обрели свой людской образ и павшие в той страшной битве воители. Впрочем, так и не поднявшиеся на ноги, продолжающие глядеть в синь небес застывшими навсегда бездвижными очами. А обок тех тел, схоронив лицо в дланях, стояла маленькая девчушечка Алёнушка и горько плакала, а братец ее (оный всего-навсего один вздох позже нее сделал) поместившись подле, гладил сестрицу по кудреватым, рыжим, прямо-таки, красным, огненным волосам и молчал...
  Орей, ноне хотел и стал княжем, воителем и ратником... Все поколь оставался малым мальчиком, каковой не нашел молви, чтобы успокоить сестрицу.
  И ежели в поднебесье пели птицы славу победе...
  Али то славяне складывали легенды и мифы...
  То на земле горько плакала маленькая девонька, прошедшая межмирье, Навь, Синею Сваргу и, так-таки, не сберегшую той поступью людей своего рода.
  И то жалостливое сетование моментально приглушило радость победы, пения птиц, и даже дуновение ветра. И само пространство замерло. А богини, отступив от Перуна, с участием глянули на находящихся посередь поля брани ребятушек...
  Таких маханьких...
  На которых столько Макошью было возложено...
  И поход в Яви, межмирье, Верхней Нави. И полет в Синюю Сваргу, Ирий... И наново возвращение в Явь, вызволение Перуна, а потом лицезрение страшной сечи зверей и гадов, людей, богов и нечисти...
  И крупные, почитай, голубые, как и глаза Алёнки, слезы выплескиваясь из-под дланей, срывались с ее подбородка, и летели, ныряя, прямо в зеленые травы, уже ласкающиеся обок ног.
  - Сие будет токмо единъ раз, - нежданно громко крикнула Марена и ступила вбок от братца и сестриц, став вельми суровой, и погасив на коже златые переливы, словно желая осыпать землю крупными снежинками. - За безмерную отвагу славян, в кой ратовали они за нас, богинь, я помилую и отпущу усех павших. И внегда минуют века, ихние потомки молвят, - продолжила богиня, вскидывая вверх голову, позадь оной плеснулся узким потоком серебристого света косой клин, схожий с косой, срезающей злаки в полях. - Ибо шли наши предки в бой без рубах и тем потрясли Марену, и она отступила.
  Днесь богиня легошенько шагнула вверх (вновь, как и иные боги до нее) опершись ноженькой обутой в златые сапожки о воздух. А ее длинный сарафан, украшенный по подолу широкой черной полосой, точно напитанный последним, смертельным вздохом (таким тягучим), многажды расширившимся нижним краем полотнища пронесся над полем брани. Пройдясь тем приторным духом не только по лицам павших, но и живых, напомнив Алёнке и Орею ароматы Верхней Нави, каковая пахла овсяным киселем, зацветающими деревьями, парным духом, кисловатым привкусом ржаных пирожков и сладостью выспевшего яблока. Поелику ребятишкам, как-то сразу стало ясно, что им удалось выйти из Верхней Нави, а Яге Виевне сплести таковой удел, только потому как Марена весь тот срок была в полоне у Скипер-зверя.
  А черный подол сарафана богини дымчатым чадом проскользнул над сечей, и вроде как отер слезы с лица и дланей Алёнки, единожды сбросив вниз капель лазури, такой густой, плотной, ровно давеча сошедшей росы. Еще толика и сама Марена перевернулась чрез голову, раскидывая в сторону черные полосы света, в тех туманных парах, оборачиваясь в огромного ворона. Ее длинные узкие крылья с редкими взмахами, словно едва удерживали богиню в поднебесье, в черное оперенье в сиянии солнечных лучей переливалось синеватым да марным отливом. Громкое, раскатистое "крух" днесь заполонило все пространство, поглотив переливы птичьего пения и звучания музыки людей. А сиг спустя Марена-ворон точно вошла в синь небес, то ли схоронившись в них, то ли, таким родом, перейдя в Навь.
  И тотчас шевельнулись лежащие обок детишек павшие, сначала лишь открыв очи, а после, принявшись, покачивая головами, подыматься с земли на ноги. Оглядываясь да легошенько покачивая плечами, славяне были зримо напуганы, будто и вовсе впервые видели Явь...
  А может, потому как ушли в Верхней Нави больно далеко...
  Они с тем же волнением ощупывали себя, зарясь на разодранные, откушенные части тел, из каковых сочилась алая кровь, огладывая кости, пучащиеся из разрывов.
  Абы Марена, как богиня смерти, тока вернула телам души, а излечивать не стала, поелику то было не в ее власти.
  То было в силах Живы.
  Посему иная сестрица Перуна немедля ступила от братца в сторонку да единожды ввысь. Жива взметнула руками, оные также зараз обернулись в крылья, выпустив из поверхности кожи в разных направлениях белые, долгие перья. И моментально вся зачалась теми белыми перьями, вроде вспыхнувшее пламя, заплясало на ней долгими лепестками, оборачивая ее в лебедушку. Ноги Живы наново содеяли шаг, махом уменьшившись до черных лап, а шея, и дотоль тонкая, удлинилась, как и округлилось туловище. Небольшая голова богини блеснула красным клювом, каковой приоткрывшись гулко застенал, словно впитывая в себя боль павших в той сечи. Мощные, долгие крылья прошелестели, кажется, над всем полем брани, абы лебедушка не только стягивала места разрывов, наращивала на костях плоть, кожу, но и единым взмахом возвращала лишенные конечности.
  Впитывая, утягивая в себя и саму текущую юшку...
  Ужель потому, в следующий морг, на славянах, которые досель числились павшими, али покалеченными, стянулись раны, зарубцевались рассечения, и сами они по себе стали живыми и невредимыми.
  Лебедушка-Жива ссыпала с крылышек белую капель да допрежь удерживаемые в перстах тонкие зеленые колосья на черные скалы, свершив над ними боляхный круг. И тогда их склоны, каменные, безжизненные, зазеленели мельчайшей порослью трав, посему Алёнка, торопливо вскинувши голову вверх, громко закричала, обращаясь к богиням:
  - Блага дарстуем Марена и Жива, чё возвратили к жизни славян и саму землицу-матушку.
  А богиня-лебедушка содеяв и еще один широкий круг над полем брани, осыпала вниз махий крап водицы и единожды рассеянных малахитовых лучей, верно, дарую теперь здоровье людям и земле. Да опосля того резко взяла вверх и сокрылась в дали поднебесья, словно обернувшись в долгую рассеянную белую полосу облака.
  И немедля заговорил Перун, все поколь приобнявши Лелю за стан, обращаясь к славянам, ожившим, али тем которые сумели сохранить жизнь во время побоища:
  - Нынеча боги даровали вам знания волхования и воинской доблести, кою вы пронесли в сече скрезь собственные зубы. Вы сбережете даденное вам, и вящее никъто и николиже не подомнет вас, рысичей, русов славянских, не захватит у полон, и не оставит от вас тока горчичное семя. Будяте вы аки воители, волхвы, землепашцы жить-поживать. Будяте беречь дарованное мной и Велесом, коему вас обучат сестрица и братец, Алёнушка и Орей. Абы сии чада собственной смелостью подымали славян от землепашцев до самих воителей и волхвов, до русов!
  Бог последнюю молвь и вовсе выкрикнул и дотоль стоявший в поднебесье конь бога яростно топнул правой ноженькой, вызвав с-под нее сноп искр златых и серебристых, таким побытом, утверждая говорок своего властителя. Перун теперь рывком шагнул вверх, и вместе с ним ввысь ступила его сестрица Леля, богиня весны, девичьей любви и красоты, та каковая берегла чистоту любой девицы до величания ее невестой. И немедля конь срыву сиганул вниз, наклоняя голову, и подхватывая на свою широкую спину детей бога Сварога и богини Лады, сын которых, усадив поперед себя сестрицу, легошенько качнул удерживаемой им в левой руке булавой. А в след тронувшего по небушку жеребца Громовержца, увозивших братца и сестрицу, торопко шагнул Велес, принявшись переливаться радужным светом, а обок него внезапно в дымчатом пару проявился Баюн. Таким каким его видели ребятушки со златыми крупными глазищами и черной шерсткой только, что и увенчанный лоскутками белых пятен, на груди (в виде платка) и на лапках (в виде сапожек). Сын коровы Земун всего-навсего на малость замер в той лазури поднебесья, расчерченной златыми полосами красна солнышка, да оглянувшись назад, с теплотой улыбнулся детишкам.
  Таким маханьким, сестрице и братцу, Алёнушке и Орею.
  
  Эпилог.
  А Леля, сидящая поперед Молниевержца на его жеребце, ступающему по небосводу, нежданно вскинула вверх рученьки, да и сомкнутых промеж друг друга ладоней просыпала переливающиеся в сияние солнечных лучей цветы. Сии цветы плотными, кучными сгустками облепили спервоначалу Перуна, его коня, а после шагающего внизу по поднебесью Велеса. Особлива плотно укрыв его бурую, медвежью шкуру-плащ. Сын коровы Земун, слышимо засмеявшись, маленечко повел плечом, на котором сидел пугач и словно ухнув вместе с ним, ссыпал тот цвет на землицу-матушку.
  Кружась в поднебесье, да медлительно опускаясь вниз, соцветия оные состояли из множества тонких лепестков, белых, розовых, голубых, марных и имели в серединке трубчатый, желтый глазок вмале достигли земли. Они осыпались на славян, наблюдающих за уходом богов (каковые погодя словно слились с синью небес, али просто сокрылись в лучах солнышка красного), а потом упали на саму оземь, чай, желая излить на нее семена.
   А Алёнка, глянувши на тот цветок, коснувшийся ее кожаных порабошней, вспомнила, что видела точно такой, когда летела в межмирье из Верхней Нави в Небесную Синюю Сваргу. Цветок, каковой Яга Виевна величала Астрой, таковой, чудовый, Родом ниспосланный цвести в Сварге Небесной. Из цветка какового, принесенного в Синюю Сваргу и Явь, явится в свой срок Майя Златогорка, могучая воительница, матушка, родимая, Коляды, бога, который подарит славянам новые знания и обычаи.
  То все думала девонька, стоящая обок братца... Сама маханькая, как и Орюшка...
  Однако понимающая, что знаниями ноне удивительными обладает.
  Впрочем, нежданно... хотя и ожидаемо, послышался чуть хрипловатый растянутый говорок, единожды, наполненный беспокойством:
  - Алёнушка! Орюшка! - и тотчас будто отразился он от покачивающей свои тонкие островерхие лепестки травушки, упавших на оземь цветков астры, а после прокатился и над всей местностью, где совсем недавно не на жизнь, на смерть бились славяне-землепашцы и приспешники Скипер-зверя.
  - Баушка! - также сразу и вельми громко отозвались сестрица и братец признав в стоящих пленниках, тощих, изможденных, в серые рваные одеяния укутанных, с поседевшими волосами, сродника, и более не хоронясь, кинулись к нему.
  Туда к родименькой бабушке Обраде, на каковую так оба были похожи. И оная даже сейчас, несмотря на полон и прожитые годы, вопреки морщинам, седине, берегла бело-розовый цвет кожи, с просматриваемыми сквозь нее голубыми жилами и текущей по ним алой кровью. Серые очи в глубоких глазницах, едва прикрытые ниточками белесых, изогнутых бровей и того же цвета частые, длинные ресницы, крупный нос с маленечко вздернутым кверху кончиком, узкий подбородок, да все поколь полные красные губы.
  Ребятушки в единый морг, кажись, преодолели промежуток до Обрады и нырнули в пухлые, мягкие и родные руки той, заключившие их в объятия, жаждая лишь одного прижаться к ее груди, услышать биение ее сердца, тепло ее души и тем сразу (как то и полагалось) возвратиться в собственное отрочество.
  
  То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали...
  Времена кады они вместе со своими детушками-славянами одолевали чудовищ, нечисть, гадов. Времена кады боги учили славян уму-разуму, даровали им волхование и воинскую доблесть...
  То были славные времена...
  Времена кады славяне имена богов своих, отцов своих и предков славили и тем самым нить родства не перерубали. Времена кады люди богов ведали, несли в сердце к ним любовь, а посему жили достойно и славно.
  То были времена...
  
  
  
  КОНЕЦ.
  
  г. Краснодар, апрель 2016г. - июль 2017г., кветень 2016г. - липень 2017г.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"