Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Июль 2015г.
Проходят люди, мимо меня идут, как прохожие, как не знакомые, чужие. На лицах их мука, на одеждах их мука, внутри них мука, вокруг них мука.
Люди разных возрастов, разные люди, мужчины и женщины. Я их не рассматривал, тем более, что многие из них промелькнули пройдя мимо меня.
В сущности, я никуда и не выходил, лежу на диванчике своём... не, скорее - возлежу, на боку.
Все эти люди одеты просто, обыденно, повседневно. Ни модных и стильных нарядов, ни, тем более, лоска и блеска в этих одеждах.
Может выделить хоть какую то, одну, молодую - обаятельную и привлекательную? Но, опять таки, одетую весьма не богато, даже просто, повседневно. Костюм её, брюки, да свитерок, или вообще - роба. Ничего, заслуживающего внимания, меня возлежащего посреди своего ложа, ложа типа - диван. Наблюдаю, значит. Наблюдаю.
И вот, в школе, а это школа. Появилась в школе вся эта свора друзей-приятелей, которые - борцы, или нет, я не знаю за что они борются, скорее - бойцы, во!
Нет, не то. Как-то на "Б", но слово такое... а, вспомнил - бийцы! Это такие хулиганы, которые любят драться, а точнее, кого нибудь бить, желательно слабого. По сути, характер их деятельности относительно целесообразности вполне соответствует поведению. Надо сказать, они ничем не занимаются таким, полезным, кроме, разве что, хвалятся своими борцовскими(хулиганскими) способностями. В этом они очень способные ученики, очень.
Особенно один из них, весьма крупный урод, школьник-детинка. Причём, он такой урод, что всегда ходит в маске.
А маска, необычная такая, в какую рядятся маньяки, что людей режут. Это такой Джокер, вечно улыбающиеся, так, что рот маски растянут в эту улыбочку до самых ушей, однозначно -жуткую, наводящую страх и ужас на слабых, изгоев и загнанных в угол.
Вообще, я бы, это даже ртом не назвал, это пасть, звериная, что-то не человеческое.
А губы, губы - две, крупные, жирные, красные пиявки. Давно раздувшиеся от кровавых удовольствий, его, кровососущего рта, по которому и растекается эта зловещая улыбка Джокера. Такой, кровавой, помадой вокруг рта-пасти, растянутой до ушей.
И он крупный малый, весьма.
Что скрывает маска, которую он никогда не снимает? Насколько уродлива его физиономия, что свирепая маска маньяка, у него вместо лица? Я знаю, что скрывается под ней.
А рыло маски увенчано короной. Такая же тиара, как на дряхлом мертвеце-некроманте, повелевающем мёртвыми. Обод венца венценосного, и лучи торчащие иглами в виде полу-звезды, с острыми и длинными как зубцами. И короной его увенчали по той причине, по которой он скрывает своё истинное лицо. По этой причине на его голове корона. По умолчанию!
Весь этот имидж, больше приличествует нечистой силушке, и их коронованному королю, повелителю мертвецов.
Вообще, эта корона мне кое что напоминает, где-то я видел такую же. Точно, Статуя Свободы, в США. Блестящие шипы, как иглы-зубцы венчающие венец.
Итак, в чём же суть?
Решил, этот, который в маске, я его назову - Свирепым, Свирепый Джокер, бросил он вызов моему другу.
Мой друг силён, но не горит желанием сражаться со Свирепым Джокером, потому как, за спиной и вокруг сильного хулигана, как правило, собираются целая кучка льстецов и лицемеров, потакающих ему во всём, лишь бы не попасть под горячую и тяжёлую руку Свирепого Джокера.
А мне, мне бросил вызов другой школьник, за спиной которого стоит тот самый - Свирепый, ничуть не скрывая этого кстати, но открыто и откровенно подстрекая остолопа броситься на меня.
Надо описать этого школьника, который мне бросил вызов, яросяся, бычася и храбряся, на драку со мной стремяся. Это такой тип, вечно прикрывающиеся своим папой.
Отцом может быть? Нет, папой!
Не тот ли это, приколист, который позорит семью свою, только тем уже, что над мамой прикалывается каждую минуту? Как бы, над мамой жены, над тёщей. Т.е. вошёл в семью, и наглел, наглел, обнаглел до того, что расхрабрился на меня, да так, что и не остановишь его ничем.
И, с тем же нахальством, нагло, он принялся меня оскорблять всякую минуту, как маму, которая и не мама ему вовсе, а глупая тёща, которую пора на кладбище списать.
Итак, этот напыщенный нахал, оскорбляет меня всякий день, раздражает, я устал уже от его нападок.
Я не хотел с ним состязаться, я не хочу его убивать, у меня нет желания биться с ним, ради чего? Кому это нужно?
Впрочем, я догадываюсь - кому, это нужно. Это Свирепый Джокер, он подбирается к моему другу, и все друзья моего друга, его враги. Тут такая интрига, бросив вызов моему другу, он хочет стать абсолютным "королём" во всей школе.
В принципе, мой друг, он не друг мне, а скорее приятель, от слова - приятный. Мы приятельствуем, а друзья собрались вокруг Свирепого Джокера, физиономия на маске его, растянута в такой приятной и кровавой улыбке, что каждый его "друг" знает своё место, которое соответствует статусу каждого в иерархии школьной пирамидки, установленной по умолчанию.
Итак, мой недруг, неприятель, он не унимается, и не уймётся, никогда! Потому что за его спиной не Отец, а папа, тот самый, в маске.
Есть у его папы игрушка, такая машинка, с реактивной установочкой на железной основочке, как железный аргумент. Теперь такая машинка, вдвое большая есть и у него самого, у моего неприятеля. Новые игрушки, военные машинки, на станине кузова трубки: складываются, раскладываются, подобно конструктору трансформируются.
Я даже похвалил их, за эти игрушки, даже восхищался ими. Может я становлюсь льстецом и лицемером. Ток всегда бывает, когда тебя подминают, когда, потом, тебя уже и нет.
Но стал я замечать, что этот, мой неприятель, он и сам, не горит особым желанием сражаться со мной. Больше быкует, гонор и понты не подкреплены серьёзным намерением противостоять мне.
На моих глазах сила его таяла, испарялась, уходила от него, и крепость его оставляла, словно отступая от него.
Вид его, какой-то, не русский уже, как и у его старшего друга в маске.
Маска приобретает свои настоящие очертания, под стать короне, на кожухе проявляются ярко-красные полосы, звёзды вырисовываются, символы такие, знакомые всем. И мне тоже. Как на маске вратаря сборной США по хоккею. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять что этот тип, фанат сборной США, и тем хочет выделиться особенно.
Свирепый Джокер бросил вызов моему приятелю. Но мой приятель опешил даже. И не совсем готов к драке. Он, такой, хоть и сильный парень, однако по характеру - очкарик, излюбленное его дело никак не соответствует драке. Но вся компания, за спиной отмороженного Джокера, они его уже сами выставляют, буквально толкают на ристалище, мол - не бойся, разберись-ка с этим очкариком. Сами же, за спиной маньяка этого, тусуются, прячутся, боятся что ли?
Маньяк силён, весьма, но я замечаю робость в его глазах. Да, это страх, и боится он на самом деле. Не смотря на то, что он корчит улыбочку на всю свою пасть, но кривится его рот, а губы дрожат. Это то, что скрывает его маска - страх!
И вот конфуз, он не только не наступает, но отходит, и отступление очевидное, хотя и незаметное. Что-то его сильно пугает. Неужели мой друг, который очкарик, хотя и активный, подвижный и не выглядит слабаком, его напугал? Но очкарик-то растёт, растёт у меня на глазах, незаметно как-то, но так же очевидно, эквивалентно отступлению отмороженного маньяка в маске Свирепого Джокера, фаната сборной США.
Более того, я заметил, как мы с другом моим, приятелем, уже стоим выше их всех, вместе взятых. То ли мы возвысились, то ли они упали ниже, а скорее и то, и другое одновременно. Приятель мой, возвышаясь, стал чуть крепче, больше что ли.
Я не принимал вызов сварливого, и он, как старая карга сварливый до ужаса. За ним стоит Свирепый Джокер и самомнение. Самомнение его, позволяет бросать в мой адрес оскорбительные остроты и ругань, а Джокер, это Джокер. Словно, да бы окончательно убедиться, что я не полезу на него, он спокойно приготовился ко сну, отошёл к своей койке.
Мой приятель предлагал мне, но что? Чего он мнётся да разминается? Готовится к драке, это ясно. Урод ждёт!
Но мне не говорит прямо ничего, кроме того, чего я понять не в состоянии пока что. Что-то призывает, что-то показывает, что-то предлагает, крутится вокруг да около, всего этого, моя мысль, но ничего понять не может. Кроме того, что не происходит ничего, лишь нас поносят и нас гнобят, вот эти друзья, не наши...
Эта сцена мне напоминает театр. И в театре установили койку под окошком, как бы в избе, свет погасили, и началась финальная сцена всего спектакля. Появляется главный персонаж сцены, мой обидчик, который никогда не устаёт оскорблять меня, и готов он ко сну.
"Барыня легли и просют!"
В данном случае - барин. Который укладывается в тёплую постельку с чувством выполненного долга, довольный собой, предвкушая негу отдыха от славных дел своих, с гордостью глядя в своё цивилизованное будущее. И по привычке продолжает ворчать на меня, как бы рисуя уже славное ристалище, где он победитель и достойный обладатель тёплой постельки и звания наихрабрейшего, коим отмороженный фанат американской сборной по хоккею "Свирепый Джокер", им доволен, бесспорно.
А между мной и этим барином, прошёлся такой холодок, это даже не холодок и не прохлада, это целый холодильник. Да его папа, который к Отцу никакого отношения не имел, и не имеет. Поэтому его положение, что он уже почему-то выше меня оказался, это всего лишь сцена, в театре. Он так заигрался, что реально уже театр напоминает, где на сцене лишь он. Ложится в пуховую постельку такой себе барин, уже даж улёгся. Ночнушку белую надел, колпачок спальный нацепил, чтобы выглядеть не только барином, но цивилизованным барином. Улёгся значит, за окошком ночь настала, свет погас. И следующий акт этой сцены в его театре, предвещает глубокий и безмятежный, и такой здоровый, его сон. Даже от туда, уже по привычке бросил пару бессмысленных, но колких фраз в мою сторону, поворчал напоследок, всё, спит... можно занавес, и не шуметь, пожалуйста!
А я настроен сразиться! Сейчас!
Я успокоился. Да, но ему этого мало. И вижу, как этот остряк ослаб, изнежился, раскумаренный сном как дурманом уже чуть ли не храпит. Так разморило его, совсем, от неги этой, которая - безнаказанность. И стало мне обидно совсем, да так, что...
И тут я, как тать, ночью! набросился на него в ярости своей. Схватил его, вытащил из тёпленькой постельки его, выволок силой...
Он смотрел на меня с таким удивлённым лицом, физиономию его перекосило от испуга так, что и не опишешь словами. Словно, никак не ожидал он, от меня такой наглости и такой храбрости. Он вообще и представить себе не мог, что всё вот так, вот обернётся для него. Совершенно уверенный в своей безнаказанности, как и убеждённый в моей мягкотелой боязливости. В его театре, где центральное место на его сцене, под окошком, занимает только он. По факту не могло такого случиться на этой сцене, чтобы я, да на него, да ночью, да в ярости, да за грудки. Да, чтобы взял, да выволок, да и наказал, вот так... не-е... нет, такого быть не может.
Он думал, что я не собираюсь с ним биться, и выяснять отношения.
Улёгся, барин, на перине, небось уже сладкие сны видел?
Давай, подымайся, шут-шутник, шутки закончились, начинается моя правда!
Видит Бог, я не собирался сражаться, и уже не сражался даже. И он был уверен в этом. И потому, вооружённый своей убеждённостью в безнаказанности, терроризировал меня без устали, и не успокоился бы, никогда. Поэтому-то, в какой-то момент, я взял, да передумал! да так передумал, что и он не ожидал от меня такой продуманной передумки.
Вытащил я его, из мягкой постельки его, и принялся за воспитание, основательно принялся. И страх напал на него, ужас объял его, а силы в руках и в ногах оставили его, и сопротивляться мне он уже не смог.
Я не ведаю, как будет разбираться мой приятель с этим, со своим уродом в маске. С барином, с отмороженным, у меня никаких разговоров больше не будет.
Я, конечно, за приятеля буду болеть, если что. Против всех ополчившихся на нас школьников. Но своему остряку, я сейчас наваляю так, что мама не горюй. Так всыплю, так отделаю.
Вот, мгновение поединка настало, час мой приблизился, и в сей час он схлопочет у меня по полной программе, не заявленной в его спектакле, в его театре, да на его сцене. За всё получит! Ибо я исполненный решительности покончить с ним нынче же, и не отступлюсь, пока не разберусь с ним окончательно.
Я, было, в какой-то момент даже, по привычке, побоялся. Но порывался, и видя воочию его негу, взял себя в руки, набрался решительности, и понял, что отступать-то уже некуда, давно некуда.
Я не настроен злобно. Но он хотел ристалища, хотел сразиться со мной, он провцировал меня, всякую минуту дразнил. Вот, последний акт его спектакля, в его театре, на его сцене. Я явился, чтобы покончить с ним, как он и просил меня, собственно всё. Конец!