Он жил один. В однокомнатной Хрущевке на первом этаже. Переехал сюда три года назад после того, как умерла жена, и он по просьбе дочери разменял их трехкомнатную на двух и однокомнатную с доплатой. Это все что о нем знали соседи. Дочь к нему по началу приезжала, привозила на праздники фрукты и консервы с заграничными этикетками, но потом он с ней рассорился, и больше ее здесь не видели.
Роста он был небольшого, худой, с плешью на самой макушке и пожелтевшими от никотина усами. Голос у него был высокий и с теми неприятным интонациями, как у треснувшего колокола, который не звонит, а досадливо дребезжит.
Зимой он ходил в сером драповом пальто и меховой облезлой шапке. А в тепло надевал красную байковую рубашку в крупную клетку и синие тренировочные штаны с пузырями на коленях и обвислым задом.
В ЖКО, куда он ходил узнать почему повысили плату за электричество или когда будут ставить домофоны, он одевал костюм мышиного цвета с вытертыми локтями и лоснящимися карманами, и соседи видели на его лацканах орденские планки. Кто-то говорил, что во время войны он служил в танковых войсках и даже будто бы был сильно ранен. Но сам он ничего не рассказывал, а спрашивать никто и не хотел.
В День Победы он тоже надевал костюм с орденами и, сидя перед включенным экраном телевизора, по которому транслировался парад, выпивал стакан водки, а затем, до самой ночи, переключая с канала на канал, смотрел фильмы о войне, так и засыпая у телевизора и просыпаясь только от пронзительного звука в конце вещания.
Звали его не то Павел Семенович, не то Петр Савельевич. В начале-то помнили как, но после того как он переругался с домкомом и чуть ли не со всеми жильцами, выгуливающими собак, разговаривать с ним как-то перестали, да он и до того был не особенно говорлив.
Как-то он купил себе резную деревянную трость и не потому, что ходить было тяжело, а так, ради франтовства, что-ли. Во дворе над ним за это подсмеивались, но скоро привыкли и перестали.
За худобу и сутулую спину, а больше всего из-за трости дворовые мальчишки прозвали его Колдуном, и скоро его никто иначе и не называл.
Друзей у него не было. Он не играл во дворе в домино, не сидел на лавочке перед подъездом, и очень скоро местные бабули решили, что не иначе как он колдун и есть. И когда его сутулая фигура появлялась на дорожке возле дома, они замолкали, а после его ухода перекрещивались мелко и быстро. Он все это знал, слышал шепот за своей спиной и ребячьи выкрики, но внимания не обращал.
Каждый год на Пасху он ездил на другой конец города - к жене на могилу. Впрочем, никто не знал, куда он ездил. Уезжал он с утра и возвращался к вечеру.
Как-то, уехав, он забыл выключить кран на кухне. Вернее, за день до этого горячую воду выключили во всем доме, а в воскресенье включили после обеда. Поток воды струился по ступеням подъезда, и соседи, вызвав слесаря, взломали дверь. После того, как кран перекрыли, непрошеные гости с любопытством рассмотрели квартиру. Разговевшиеся бабульки с сожалением обнаружили вместо котла, сушеных трав и летучих мышей под потолком - обыкновенный шкаф, телевизор, трильяж с помутневшим зеркалом, старый диван и над ним великолепный туркменский ковер ручной работы. На ковре висела шашка. Любопытные руки вынули ее из ножен - на тонком лезвии блеснула гравировка "... за боевые заслуги... Лично от маршала Жукова."
Когда он возвратился, молча выслушал причитания соседки и, под неодобрительный шепоток окружающих, захлопнул за собой дверь с развороченным замком.
После этого за ним прочно закрепилась репутация нелюдима. На чем все и остановились. Интерес к его личности пропал.
Наступили промозглые дни ноября. Дома пропитались сыростью и холодом. Природа терпеливо ожидала своей дальнейшей участи, так же, как приговоренный к казни и потерявший надежду на спасение, безучастно ожидает приведения приговора в исполнение. Дворы опустели. Мокрые скамейки с облупившейся от постоянных дождей краской, покинуто стояли деревянными калеками под тонкими ветвями голых кустов.
Хрущевская пятиэтажка, казалось, насупилась своими маленькими балконами и застыла серым глазастым уродом среди скучнеющих деревьев. Старушки, облачившись в пальто "прощай молодость" и теплые сапоги из скрипящего кожзаменителя, встречались случайно около магазина и обсуждали районные новости. Новостей было мало, оставалось ругать правительство и рассказывать друг другу содержание телесериалов.
В один из таких одинаковых осенних дней в подъезде, где жил Колдун, и появился маленький котенок. Откуда он взялся неизвестно. Котенок сидел под холодной батареей, трясся всем тонким телом и пищал. Выкинуть его из подъезда никто не мог - на улице было холодно и это означало, что он непременно погибнет, но и терпеть его писк не было сил.
Квартира Колдуна был ближе всех к лестнице, и он уже несколько раз выглядывал из двери, раздосадованный тонким кошачьим мяуканьем. Наконец, невыдержав, шаркая тапочками по кафельным плиткам, он спустился вниз. Котенок по прежнему сидел под батареей и пищал охрипшим голосом. Иногда он замолкал и, переводя дух, крупно дрожал. Глаза его постоянно слезились, свалявшаяся шерсть была неопределенного грязно-серого цвета, а уши покрывали болячки.
Колдун постоял над ним несколько минут, разглядывая, а затем, взяв двумя пальцами за шиворот и брезгливо отставив от себя руку, понес домой. Котенок поджал хвост, мявкнул и замолчал.
Дома Колдун посадил котенка в раковину и, поливая душем, вымыл с хозяйственным мылом. Котенок отчаянно вырывался, громко кричал от ужаса и несколько раз глубоко поцарапал ему руки.
Вымыв, Колдун вытер котенка старой рубахой и, сидя с ним на кухне перед включенной настольной лампой, обработал йодом болячки на тонких ушах и свои поцарапанные руки. Котенок успокоился и только крупно дрожал, прижав уши, и мотая головой каждый раз, когда на ранку попадал йод.
Колдун закрыл крышкой пузырек и перевернул котенка на спину. Раздвинув ему задние лапы, он посмотрел и одобрительно хмыкнул. Это был кот.
Через месяц толстый, с блестящей шерстью, игривый как все дети, он носился по квартире вдогонку за хозяйскими тапочками или, взлетая на самый верх занавесок, раскачиваясь, прыгал на спинку дивана. Котенок мог делать все что вздумается, но лазить по ковру ему было запрещено, и после двух попыток он это понял.
По вечерам он сворачивался клубком на коленях Колдуна и в его меховом животике заводился невидимый мотор.
Колдун назвал его Пешка.
Через два месяца, когда уже выпал снег, Колдун сплел для Пешки поводок и каждый вечер выводил его погулять возле дома. Пешка словно породистый пес не спеша шел у хозяйских ног. Появление этой пары вызвало новый интерес к "странному" жильцу и о нем снова засудачили, забыв на время о правительстве и телесериалах. Бабульки говорили, что он имеет тайную силу, раз так приучил к себе бедное животное, а соседка рассказывала, что сама слыша как Колдун спрашивал кота, что он будет на завтрак, и тот якобы отвечал: "Омлет".
Колдун и правда разговаривал с Пешкой: то вспоминал молодость, то жаловался на старость. Пешка внимательно слушал, и, казалось, все понимал.
Зиму сменила весна, пролетело короткое лето и опять пожелтели листья, заморосил долгий дождь.
Пешка за год превратился в огромного красавца - кота. Колдун отпускал его гулять одного и очень беспокоился, если того долго не было. И как только за дверью раздавалось тихое царапанье, он спешил в коридор. Пешка неторопливо заходил в квартиру, в знак приветствия терся о хозяйские ноги и медленно с достоинством шел на кухню. Колдун кормил его и ругал за долгое отсутствие. Пешкины острые когти рвали обивку на входной двери и кое-где уже выглядывали куски ваты. Но как раз за это Колдун никогда кота не ругал. Иногда они по прежнему выходили гулять вдвоем, и Пешка ни на шаг не отходил от хозяина. Собак он не боялся, и пренебрежительно не замечая, проходил под самым носом надрывавшихся на поводке псов. На собак без ошейников он так шикал, что те от такой наглости столбенели и забывали об агрессии.
В этот вечер они тоже вышли прогуляться вдвоем. Колдун, глубоко задумавшись, не спеша шел по дороге и ворошил тростью опавшие листья. Пешка, казалось, тоже думал о чем -то своем. С деревьев сыпались капли прошедшего дождя. Было грустно и сыро.
Вернувшись, Колдун налил в блюдце молока и, почесав Пешку за ухом, лег спать.
Он умер во сне. Тихо и безболезненно.
Через несколько дней обеспокоенные соседи вызвали милиционера и тот взломал дверь.
Колдун лежал, выпростав поверх одеяла худые руки в старческих морщинах. Его лицо было торжественно и сосредоточенно, будто он старался разрешить какой-то важный для себя вопрос. Около Колдуна, на постели, лежал Пешка. Увидев вошедших, он угрожающе зашипел и выгнул дугой спину. Пешка точно взбесился - он никого не подпускал к постели Колдуна. Тогда милиционер, попросил всех выйти из квартиры и застрелил его.
Когда Колдуна похоронили, дочка, подыскивая покупателей на квартиру, очень сокрушалась, что придется полностью делать ремонт. А то сильно воняет кошатиной.