Жизнь в Сеуте. Завоевание Алкасера. Смерть и характер Генриха.
Историю португальцев в северо-западной Африке с 1415 по 1464 гг. рассказывает Зурара в своих хрониках Педру де Менезиша и его сына Дуарте (1), которые являются продолжением "Хроники Сеуты". Для первой автор использовал официальные отчеты, отправленные на родину, письма Педру и повествования, написанные на месте, и благодаря им он сумел подробно описать поражения, понесенные португальцами во время их набегов, имена тех, кто отличился с обеих сторон, и даже характер ранений, полученных участниками сражений; для написания второй Зурара сам переправился в Африку и провел там год, занимаясь сбором сведений местных жителей, а также у собственных земляков. Если в его трудах, как и у Лопиша, порой отсутствуют точные даты, то хронист объясняет причину этого: в Португалии не было обычая указывать в письмах год, а только день и месяц.
Педру де Менезиш успешно защищал Сеуту с 1415 г. до своей смерти в 1437 г., т.е. в течение 32 лет, отражая все попытки мавров отбить город, и его личное военное искусство и доблесть его солдат представляют хронику рыцарственных деяний, стОящих гораздо больше, чем любой из фантастических рыцарских романов, бывших тогда в моде. Сеута дважды подвергалась осаде с суши и с моря, и в течение 16 лет губернатор никогда не снимал кольчуги, так что она расползлась в нескольких местах, как будто была из ткани. Часто ему приходилось сражаться дважды за один день. Осада 1418 г. была снята принцем Генрихом, который прибыл в Сеуту с большим флотом, провел здесь три месяца, а затем захотел напасть на Гибралтар, но воздержался на том основании, что права на завоевание этого города принадлежали Кастилии, а также поскольку его отец, знавший о его крестоносных устремлениях и, возможно, осведомленный о его амбициях, приказал ему вернуться домой.
Иностранцы приезжали в Сеуту, чтобы ознакомиться с военным делом, чтобы быть принятым в рыцарскйи орден, или чтобы сражаться в поединках - среди них был дядя императора Сигизмунда и много менее знатных лиц. Война шла как на суше, так и на море, ибо Педру содержал большой флот, и некоторое представление о размере христианских судов можно получить на основе замечания хрониста, что ни одна фуста не считалась полностью оснащенной, если она несла меньше 53 гребцов. На суше мавры полагались в основном на засады и на своих всадников, а многочисленную пехоту мало использовали, тогда как португальцы были обязаны победами в полевых сражениях своим рыцарям, которые, пусть их было немного, носили доспехи, и своим арбалетчикам. Во время осад они наносили противнику большой урон своей артиллерией, а также устанавливали пушки (trons) на своих судах.
Нетрудно будет выбрать самые впечатляющие эпизоды, относящиеся к осаде Сеуты и поддаться соблазну заново пересказать эпопею битвы в Гибралтарском проливе между португальской каравеллой и большой пиратской галерой из Прованса, которая после шестичасового сражения была взята на абордаж, и радость рабов, трудившихся на вёслах. Но такие события носили исключительный характер, и мы предпочитаем показать повседневные эпизоды военной жизни в пограничном городе, взятые из хроники Дуарте де Менезиша, из главы под названием "Как мавры поступили к Сеуте, и как дон Дуарте спас своего шурина от смерти" (2).
"Через несколько дней после прибытия в Сеуту дона Фернанду де Норонья, зятя графа Виана, накануне дня Девы Марии в сентябре, праздника Ее рождения, к городу подступило 400 конных и 1000 пеших мавров. И так как графа уведомили обо всем, что собирались предпринять против него противники, он накануне запретил кому бы то ни было выходить из города, поскольку, сказал он, "Я уверен, что на днях мавританские всадники с пехотой будут здесь". Он знал об этом, ибо у него были среди них свои шпионы, и так как мавры - алчный народ, они сообщают много сведений за небольшую плату.
И когда день был в разгаре, граф послал за своим оруженосцем по имени Алвару Жил. "Отправься, - сказал он, - к тем дозорным башням, но не ходи дальше, ибо я знаю наверняка, что мавры уже появились, или появятся ночью, и не подвергай себя риску, а нас - трудностям". Алвару Жил был исполнительным оруженосцем и выполнил то, что сказал ему граф, и когда он выехал на разведку от Альджазиры, мавры - либо потому, что они устали (3), либо потому, что такова была воля Божья - высыпали из всех засад, в которых скрывались, и попытались схватить Алвару Жила; но он хорошо знал желание своих противников и имел хорошую лошадь, которую он пришпоривал как только мог, так что он благополучно добрался под защитой мавров до города. Те, кто нес дозор на городской сторожевой башне, начали звонить в набат, и по этому сигналу жители немедленно взялись за оружие, а граф сразу издал приказы, запрещавшие кому бы то ни было выходить из города.
"Сеньор", сказал Жуан Перейра (по прозвищу Августин), горячий рыцарь большой репутации, "позвольте Айришу да Кунья и его брату и Руи Мендишу и мне совершить вылазку и посмотреть, что собой представляют эти мавры, и если мы увидим, что это люди, с которыми мы должны сразиться, мы вернемся и сообщим вам..."
"Очень хорошо, идите", сказал граф, "но недалеко, и следите за всем, что делают мавры, ибо вы давно имеете дело с ними и знаете их образ действий".
Фидалгуш быстро привели себя в готовность, и как только они выехали из города и мавры увидели их, они начали отступать, либо чтобы заставить их поверить, что они боятся их и заманить их подальше, либо потому, что они видели по их поведению, что они не собираются нападать на них. И тогда другие жители города, один за другим, начали выходить наружу, пока к четырем фидалгуш не присоединилось еще пятнадцать человек. "Теперь", сказал Жуан Перейра, "нас здесь так много, что мы вполне можем нанести удар по этим маврам, ибо было бы большим стыдом для нас позволить им оставаться там, где они сейчас, и, может быть, они не решаются сделать больше того, что они делают, ибо они, по-видимому, юнцы, которые пришли сюда скорее для того, чтобы осмотреть (город), чем из желания подвергать себя риску или трудам".
После этих слов они в полной готовности пришпорили своих коней и помчались на мавров, которые сначала обратились к ним спиной с целью обратиться в бегство; но когда некоторые из их предводителей оглянулись и увидели, что преследователей так мало, они посчитали постыдным показать, что их одолела такая горстка неприятелей. Итак, они стали громко кричать другим, призывая тех вернуться и быстро обрушиться на наших людей, и они погнали их перед собой вплоть до Порт-Ламейру, ниже верхней сторожевой башни. И правда то, что наши должны были сделать там короткую остановку, но они не могли выдержать натиск столь огромного количества неприятелей силами своего небольшого отряда, и не могли сделать ничего, кроме как отступать по возможности как можно более осторожно; но противник в один момент подступил так близко к ним, что Руи Мендиш получил удар копьем и пал мертвым наземь; и кто мог бы сдержать мавров, когда этот фидалгу пал, ибо не было никого, кто не пытался бы достичь его.
Граф, подобно тот, хорошо знал что должен явиться результатом дела, был уже в на поле боя и дон Фернанду и дон Дуарте, сын графа, были с ним, прося его позволить им следовать за другими... Дон Фернанду и дон Дуарте настаивали все больше и больше на их первой просьбе и подумали, что граф имел некоторую тень страха, и он очень хорошо понял это по их взглядам и, улыбаясь, сказал: "Теперь, моя сыновья, я увижу, кто повернется к врагу спиной", и сразу дал шпоры своей лошади, приказав всем следовать за ним, и когда они достигли так называемой Башни Повешенного, то встретились с маврами, которые гнались за христианами, выбившимися из сил и охваченными крайним страхом. Как только граф увидел их, он громко закричал и призвал на помощь Святого Иакова, и дон Фернандо и дон Дуарте не замешкались в деле, равно как и другие, которые сопровождали их. И хотя христиан насчитывалось не более 79, а мавров было так много, Бог пожелал помочь его верным таким образом, что они скоро заставили противника повернуть тыл, не без больших потерь, ибо равнина была усеяна телами, лишенными душ. И христиане продолжили убивать и ранить их неприятеля, пока они не достигли Лизирао, и там граф хотелся натянуть поводья, но ему послышалось, что голос, невидимый и неизвестный, повелел ему идти далее и ни в коем случае не останавливаться, как он и сделал...
Так как окраины города этого города являются частью того большого горного хребта, который называется Химейра, дон Фернанду сопровождал графа, насколько он мог, но поскольку в таких делах невозможно сохранять боевой строй, ибо каждый человек хочет использовать время с наибольшей пользой для себя, когда дон Фернанду прибыл выше Канавеала, он оказался в окружении мавров, и его лошадь была настолько уставшей, что стояла неподвижно, не в силах пошевелиться. И когда враги увидели это, они повернулись к нему, и у него не осталось надежды, кроме как заставить их дорого заплатить за свою смерть, как должен был сделать человек его ранга. Но дон Дуарте, который гнал противников перед собой, убивая одних и заставляя других укрыться в лесу и кустарнике, где лошади не могли последовать за ними, ибо местность там была настолько неровная, что проехать верхом можно было только в нескольких местах, случайно бросил взгляд на главный отряд отступавших мавров и увидел, какой опасности подвергается дон Фернанду, после чего пришпорил своего коня и обрушился на мавров, которые очень скоро получили доказательство его силы. И тяготы дона Фернанду не остались неотомщенными, убитыми и ранеными, таким образом, что некоторые разбросанные на одну сторону, другие другому, пока холм, на котором они не будут находиться на оставшемся пустом, и дон Дуарте привел другую лошадь для своего шурина и они преследовали мавров до поста Льва, и даже там было убито много неверных.
"Слаб, поистине, - замечает Зурара, - был тот, кто не послал несколько душ в ад в этот день". Когда всё закончилось, граф посвятил в рыцари двух кастильских сеньоров, которые прибыли из своей страны, чтобы заслужить эту почесть, и они вознесли много благодарственных молитв Богу за то, что им представилась возможность получить ее.
Принцу Генриху пришлось ждать двадцать лет, прежде чем он сумел продолжить свой крестовый поход в Марокко и взять реванш за поражение при Танжере, и даже тогда он был обязан этой возможностью событиям, произошедшим далеко от Португалии. Завоевание Константинополя турками в 1453 г. и их наступление на Балканском полуострове представляло серьезную угрозу для западной цивилизации, и опасаясь еще худшего, папа Каликст III обратился к правителям христианского мира с призывом соединить свои силы в походе против неверных. В 1456 г. он направил приглашение Афонсу V, и монарх, который заслужил впоследствии прозвище "короля-рыцаря", охотно согласился. Он пообещал служить в течение года с 12 000 солдат за собственный счет и, несмотря на жалобы подданных, собрал необходимые средства и приказал начать чеканку новой монеты, золотого крузаду, для покрытия затрат на экспедицию. Тем не менее, отсутствие единства среди христиан снова пришло на помощь общему врагу. Другие короли не смогли или не захотели поддержать проект, и со смертью папы два года он окончательно провалился. Тем не менее, Афонсу решил перенести свое оружие в Африку; сначала он думал напасть на Танжер, но, в конечном счете, выбрал своей целью Алькасер-Сегир. 30 сентября 1458 г. он отплыл из Сетубала и 3 октября достиг Сагреша, где к нему присоединился Генрих, полный бодрости и веры, несмотря на свои 64 года; и на следующий день он высадился в Лагуше и подождал подхода остальной части флота. Когда португальский флот собрался в исторической бухте, он насчитывал 280 кораблей и нес 22 000 человек (4). С ним Афонсу вышел в море 17 октября, пересек Гибралтарский пролив и 21-го числа подошел к Алкасеру, после того, как задержался перед Танжером, чтобы поймать попутный ветер. Успех 1415 г. в Сеуте был повторен. Португальцы высадились на берег перед городом, оттеснили защитников за стены, и, несмотря на то, что мавры беспокоили их пушечным огнем, арбалетными стрелами и большими камнями, они расставили на позициях свои бомбарды, осадные машины и штурмовые лестницы, и устремились на приступ. В полночь мавры увидели, что дальнейшее сопротивление бесполезно и отправили посланников к Генриху с предложением сдачи. Принц ответил, что Афонсу разрешает им уйти из города и взять с собой жён, детей и имущество, но они должны оставить своих рабов-христиан. Эвакуация произошла 23 октября, и после этого король вступил в город пешком со своим дядей Генрихом, своим братом Фернанду, и кузеном Педру, сыном регента, и направился в мечеть, которая уже была превращена в церковь, посвященную Богородице Милосердия, и там вознес благодарственные молитвы Богу за победу (5). Афонсу предоставил должность губернатора города Дуарте де Менезишу за его великие добродетели и верность (6), и уже упомянутая хроника Зурары содержит описание его правления. Он оправдал оказанное доверие, защищая Алкасер в течение 53 дней от нападения султана Феса с армией в приблизительно 100 000 человек, но пожертвовал жизнью несколько лет спустя, чтобы спасти жизнь своего господина. Мавры настолько дурно обращались с его останками, что от них не сохранилось ничего, кроме одного зуба, который похоронили в великолепной гробнице, воздвигнутой в его честь в церкви Св. Франциска в Сантареме. Как гробница, так и зуб хранятся теперь в музее этого же города.
Мы уже видели, что в течение некоторого времени перед экспедицией Генрих был слишком занят приготовлениями к ней, чтобы уделить внимание открытиям, поэтому "никто не ходил в Гвинею". Но после возвращения принца из Алкасера Диогу Гомиш напомнил ему о просьбе короля Номи-Манса, и инфант отправил миссию, чтобы обучить негров Гамбии христианской вере. После этого мы больше не слышим о Генрихе до осени 1460 г., когда он, очевидно, приводил в порядок свои дела, сознавая, что конец близок. 22 августа он официально подарил острова Тершейра и Грасиоза своему племяннику и наследнику Фернанду, а 18 сентября передал духовную власть над островом Тейшейра ордену Христа. В тот же день он предусмотрел служение месс за упокой своей души на островах Сан-Мигел, Санта-Мария, Тейшейра и Грасиоза, и передал светскую власть над пятью из островов Зеленого Мыса королю, а духовную - ордену Христа (7). 13 (или 28) октября он составил свое смиренное завещание (8). После этого мы располагаем только записью Диогу Гомиша о его смерти о похоронах.
"В 1460 г. сеньор инфант Генрих заболел в своем городе на мысе Сан-Винсент и скончался от болезни 13 ноября того же года, в четверг; и в ночь его смерти его перенесли в церковь Богородицы в Лагуше и там похоронили со всеми почестями. И король Афонсу пребывал тогда в городе Эворе, и как он сам, так и его люди были очень опечалены смертью такого великого сеньора, поскольку он тратил все свои доходы и всё, что получал из Гвинеи, на войну и на непрерывную отправку флотов в море против сарацин за веру Христа. В конце года король Афонсу послал за мной, ибо по его приказу я оставался в Лагуше рядом с телом инфанта, обеспечивая потребности священников, которые несли непрерывное бдение и служили требы, и он приказал мне посмотреть, подверглось ли тело инфанта тлению, ибо он хотел перенести его кости в красивый монастырь, называвшийся Санта-Мария Баталья, построенный его отцом Жуаном I для монахов ордена проповедников. Когда я подошел к трупу и снял с него саван, я обнаружил его сухим и не тронутым тлением, кроме кончика носа, и облаченным в грубую власяницу из конского волоса; хорошо поёт Церковь: "Ты не дашь святому Твоему увидеть тление" (Псалом 15:10. - Aspar). Сеньор инфант оставался девственником до самой смерти, и оказал много благодеяний при своей жизни, о чём было бы слишком долго рассказывать. Затем король приказал своему родственнику герцогу Фернанду Бежа и епископам и графам препроводить тело в монастырь Баталья, где король ожидал его. И тело инфанта было погребено в большой и очень красивой часовне, построенной по велению его отца, короля Жуана, и там покоится сам король, и его супруга, донья Филиппа, мать инфанта, и его пятеро братьев, чья память будет прославляться вечно, и они покоятся там в святом мире. Аминь".
Как и пишет Гомиш, гробница Генриха находится в часовне Основателя (9), а под ней - его лежащая статуя в доспехах, с изящным балдахином над его головой. На лицевой стороне гробницы - три гербовых щита с его личным гербом, крестом и девизом ордена Подвязки и крестом ордена Христа; на фризе начертан его девиз: "Talantdebienfaire" ("Талант к благим делам" фр.)) (10), окруженный ветвями падуба и надписью, в которой говорится о том, кто покоится в этой гробнице, и в которой на месте даты смерти оставлен пробел. Портрет принца в Парижском манускрипте "Хроники Гвинеи" также обрамлен ветвями падуба, а под ним и среди ветвей - пирамиды в двух овалах с его девизом. Фрей Луиш де Соуза полагает, что дерево и пирамиды были выбраны принцем в качестве своих эмблем по следующим причинам. Дикость и невзрачность падуба и сухие, несъедобные плоды, которые он приносит, символизируют трудность и бесплодность природы предприятия, за которое он взялся в стремлении возделать пустыни Африки, подвергаясь многочисленным опасностям на море и на суше; а с помощью пирамид, творения древних царей Египта, бесполезного труда, в то же время считавшегося одним из чудес света, он хотел показать величие своего ума, и что он не ожидал никакого вознаграждения от своих открытий.
Город, построенный инфантом, находился на мысе, согласно Зураре (11), который сообщает, что он собрался сделать его торговым портом, где идущие с Востока на Запад суда могли бы найти укрытие и принять на борт съестные припасы и лоцманов, как в Кадисе. Согласно Кадамосто, Генрих также построил замок в Сагреше, который был сожжен Дрейком в 1587 г., когда этот английский пират занял бухту у его подножия в качестве базы, из которой планировал напасть на возвращавшийся из Нового Света испанский флот с грузом золота и серебра. Рука времени и небрежение завершили дело разрушения, и когда в 1840 г. Мэйджор составлял план этого места, от замка уцелело лишь несколько руин (12). В воротах форта, который перекрывает перешеек полуострова, в том же году находившимся тогда у власти правительством была установлена мраморная плита с гербом инфанта - армиллярной сферой, современным кораблем под всеми парусами, и надписями на латыни и португальском. Но инфант достоин более внушительного памятника, который был бы виден тысячам проходящих мимо кораблей и напоминал бы мореплавателям, что в этом месте или рядом с ним провел всю свою жизнь один из героев всемирной истории и организатор череды морских открытий. Португальские корабли, огибающие мыс, обычно опускают свои паруса в знак уважения перед Св. Винсентом, который покоится там и считается небесным покровителем столицы, и они вполне могли бы опускать паруса и здесь.
Есть также три статуи инфанта: одна - под южным крыльцом церкви Жеронимуш в Белене, около Лиссабона, которая была построена королем Мануэлом в память об открытии морского пути в Индию; вторая - недавно воздвигнутая на берегах Тежу около церкви; и третья, также современной работы, перед фондовой биржей в Порту, недалеко от дома, в котором он, как предполагается, появился на свет. Его родной город отпраздновал 500-летнюю годовщину этого события в 1894 г., в то время как в Англии, к которой он наполовину принадлежал по крови, появились две его самых лучших биографии, написанных Мэйджором и сэром Раймондом Бизли (13). У нас есть два современных портрета Мореплавателя (14) - один, датированный ок. 1453 г., в манускрипте "Хроники Гвинеи" в Парижской Национальной библиотеке, а другой содержится в одном из триптихов Нуньо Гонсалвиша, датируемом 1457-59 гг., в Музее старинного искусства в Лиссабоне (15). Они очень похожи позой и даже одеждой, хотя цвет последней отличается; фактически, единственное существенное отличие заключается в выражении лица, которое на миниатюре - более ясное, но несколько статичное, тогда как на портрете у инфанта мечтательное выражение, соответствующее одной из сторон его двойственной личности, ибо он был как идеалистом, так и практиком.
Внешность и характер Генриха подробно описаны его панегиристом Зурарой:
"Благородный принц ростом тела достигал доброй высоты и был человеком плотного сложения, с широкими и сильными членами; волосы имел несколько стоявшие; цвет [тела] от природы [имел] белый (16), однако, вследствие продолжительного труда, [цвет] со временем сделался иного вида. Его наружность с первого взгляда внушала страх непривыкшим [к ней]; в гневе [был] безудержен (хотя и в редких случаях), с каковым имел весьма грозный вид. Крепость сердца и острота ума достигали в нем весьма превосходной степени; никто не мог сравниться с ним в стремлении завершить великие и высокие деяния. Сластолюбие и корысть никогда не находили приюта в груди его, ибо был он столь умерен с первого же своего поступка, что всю свою жизнь провел в целомудренной чистоте; и, таким образом, девственным, приняла его земля...
Его дом был общим приютом для всех добрых людей королевства, и еще более - чужестранцев, какового великого слава вынудила его весьма увеличить свои расходы, ибо обычно при нем находились люди разнообразных народов, столь далеко отстоящих от нашего обычая, что почти все принимали сие за чудо; от лица коего ни один [из них] никогда не смог уйти без полезного [для себя] благодеяния.
Все свои дни проводил он в величайшем труде, так что среди всех народов людских поистине нельзя сказать ни об одном [человеке], что он в большей мере сделался господином самому себе. Едва ли можно было бы счесть, сколько пар ночей его очи не знали сна, и столь упорно [было] тело [его], что почти казалось, будто он преобразил свою [человеческую] природу, сделав ее иною. Такова была продолжительность его труда, и таким суровым образом [он велся], что, подобно тому, как поэты измыслили, будто Атлас, гигант, держал небеса на своих плечах (по причине великого познания, кое было в нем относительно движений небесных тел), так же и у людей нашего королевства вошло в пословицу, что великие труды сего принца сокрушали высоты гор.
Он был человеком великой рассудительности и влияния, благоразумным и добропамятным, однако в некоторых случаях медлительным, либо вследствие власти, кою имела флегма над его нравом, либо же по причине выбора его воли, движимой некою определенною целью, людям неизвестною. Его манеры были спокойны, а слова мягки; [он был] тверд в горести и смирен в благоденствии.
Никогда не знали в нем ненависти, как и недоброжелательства, в отношении какого-либо человека, сколь бы тяжко тот ни провинился перед ним. И таково было его благодушие относительно сего, что сведущие люди его порицали за то, что ему недоставало распределительной справедливости, ибо и во всех остальных делах он держался того же. И сие полагали таковым оттого, что некоторых из своих слуг, что покинули его при осаде Танжера (каковое было самым опасным из происшествий, в коих он только находился, как прежде, так и после того), не только оставил без какого-либо наказания и примирил их с собою, но даже и наградил их по преимуществу, сверх некоторых других, кои хорошо ему служили; каковые [награды], согласно людскому суждению, были далеки от их заслуг. И только сей его недостаток нашел я, о котором [подобает] написать.
Весьма малую часть своей жизни он пил вино (и сие было вскоре с началом его воспитания); однако затем всю свою жизнь был его лишен. Великую любовь питал [он] всегда к государственным делам сих королевств, посвящая большую часть своего труда их благому развитию; и весьма радовался, испытывая пробные новшества, для всеобщей пользы, хотя бы то и было сопряжено для него с великими расходами. И, таким образом, он услаждался работою с оружием, и особенно против врагов святой веры; и тем же образом желал мира со всеми христианами.
Обычно он был любим всеми, ибо почти всем приносил пользу и никому - ущерба. Его ответы были неизменно ласковы, каковыми он весьма чтил положение каждого из людей, не преуменьшая его состояния.
Постыдного или же бесчестного слова никогда не слышали из его уст. Он был весьма покорен всем велениям святой Церкви, и с великим благочестием слушал все ее службы; и с не меньшею торжественностью и церемонностью проводились они в его часовне, нежели могли быть проведены где-нибудь в коллегии какой-либо кафедральной церкви... Почти половину года проводил он в постах, руки же бедняков никогда не оставались пусты, когда те покидали его присутствие... Сердце его никогда не ведало страха [иного], нежели страх согрешить" (17).
Этот панегирик - вполне искренний, и все же, хотя Барруш последовал в том же духе, он звучит для многих преувеличенно и неубедительно; он может даже вызвать у них предубеждение против Генриха, ибо великих добродетелей, в отличие от других редкостей, обычно не ищут и не восхищаются ими, так как цена их приобретения обычно превышает ту, которую может заставить себя заплатить большинство людей. И, тем не менее, Кадамосто, иностранец, описавший свое путешествие в Венеции после смерти инфанта, немало хвалит принца, хотя и уделяет ему меньше места, как если бы было излишним говорить больше о столь знаменитом человеке. Он описывает Генриха как первого, кто задумался над тем, чтобы осуществить исследования той части Моря-Океана, которая простиралась к югу, и как столь же достойного похвалы за свои исследования в области астрономии. Наполовину извиняясь перед читателем за свою краткость, он добавляет: "Я скажу лишь, что принц, обладая великодушным сердцем и величественными и высокими талантами, полностью посвятил себя рыцарскому служению Господу Нашему Иисусу Христу в ведении войны с варварами, и не вступал в брак, но хранил целомудрие в своей молодости; он весьма отличился в войне с маврами, как лично, так и благодаря принятым им мерам, которые достойны большой памяти". Затем он рассказывает о клятве, данной Генрихом своему отцу на его смертном ложе - продолжать крестовый поход, и показывает, как она была выполнена, и он приписывает проход мыса Бохадор желанию инфанта узнать лежащие за ним земли, чтобы нанести ущерб маврам (18). Следует сказать, тем не менее, что король Дуарте изобличает другую сторону личности Генриха в советах, которые он дал ему перед экспедицией против Танжера (19); из них следует, что последний был человеком непостоянным, поспешным в своих решениях, слишком готовым взять на себя обязательства, но не выполнить их, наконец, что он слишком щедро тратил деньги, а собирал их, не проявляя особой скрупулезности в этом. Его щедрость к талантливым людям, как мы видели, комментирует Зурара, и вместе с огромными расходами на снаряжение исследовательских экспедиций она позволяет объяснить оставшиеся после него долги.
Генриха обвиняли в эгоизме и ставили ему в вину смерть его братьев Фернанду и Педру. В последнем случае Оливейра Мартинш, один из главных критиков, следует авторитету Руи де Пина (20), который, вероятно, повторил обвинения, циркулировавшие в его время, но несправедливо по отношению к исторической правде возлагать на Генриха всю ответственность за ту или иную из этих трагедий. Когда в 1438 г. король Дуарте созвал кортесы, чтобы обсудить сдачу Сеуты, оказалось, что мнения разделились. Инфанты Педру и Жуан, многие представители знати и третьего сословия считали, что необходимо выполнить условия, выдвинутые маврами. Архиепископ Лиссабона и большинство собрания считали, что король не может сдать Сеуту без согласия папы римского, потому что это будет означать, что ради спасения одного человека допустимо осквернение церквей. Третья партия проголосовала за то, чтобы как можно больше затянуть время и убедить мавров принять денежный выкуп вместо города; если же они откажутся, король должен обратиться за помощью к Святейшему престолу и другим монархам, чтобы добиться освобождения Фернанду, и только в крайнем случае должен передать Сеуту. Четвертая партия утверждала, что Сеута имела слишком большую ценность для христианского мира, чтобы ее уступать. После долгих колебаний Дуарте решил запросить мнения папы и королей Кастилии, Арагона, Франции и Англии; первый не дал прямого ответа, другие же увещевали его, что необходимо удержать город и выкупить брата, но не предложили никакой денежной помощи для этого, и в конечном итоге ничего не было сделано. Генрих согласился с последней партией. Пребывание Сеуты под властью Португалии означало постоянную угрозу для ислама, поскольку она должна была послужить базой для новых кампаний против старинного врага христианства! Стратегическое значение города побудило короля считать Сеуту собственностью Бога и более ценной, чем жизнь его брата.
Явная безучастность Генриха в защите Педру от интриг герцога Браганса и других, которая привела к битве при Альфарробейре, также объяснима. Король принял их сторону, и встать на сторону Педру означало бы разделить его заблуждения, восстать против своего господина и повелителя, центральной власти и подвергнуть опасности единство страны; лояльность запрещала принцу пойти на такой шаг. Кроме того, переход в лагерь сторонников Педру подверг бы опасности дело всей его жизни, которое не могло продолжаться без доброй воли Афонсу V и даже семейства Браганса, у которого Генрих был вынужден впоследствии брать в долг деньги для организации своих морских экспедиций. Между принесением в жертву дела, которое он считал служением Богу, и принесением в жертву своего брата он мог выбрать только второе, в соответствии с идеями, в которых был воспитан (21).
Связь Генриха с университетом (22), его так называемая академия в Сагреше и конечные цели организованных им исследовательских экспедиций - те детали его биографии, которые вызывают особенно много споров. В отношении первого существует традиция, что он основал кафедру математики в Лиссабоне, и он, несомненно, приобрел дома для университета и выделял субсидии кафедре теологии, поскольку хотел увеличить знания, "от которых проистекают все блага"; профессор должен был получать 12 марок серебра каждое Рождество из десятины, получаемой орденом Христа с Мадейры. Титул, принятый инфантом, - "Покровитель португальских наук" - должен объяснить это благоволение. Некоторые современные авторы, рассматривающие прошлое с точки зрения настоящего и не осведомленные о политике секретности, выражают удивление, что они не включали кафедру космографии. Его дарения ордену Христа уже упоминались, но в дополнение к ним он построил два монастыря и хоры в монастыре Богородицы в Томаре, церкви в Помбале и Соуре и на Азорских островах, и часовне в Рестелло в Лиссабоне на Тежу, где Васко да Гама молился и бодрствовал всю ночь перед началом своего плавания в Индию. Впоследствии ее место заняла величественная громада Жеронимуш.
Мало известно, но создано много гипотез и написано об Академии, или школе в Сагреше, в "Tercena Nabal", или военно-морском арсенале, который постепенно вырос в небольшой город, называвшийся "Город инфанта", где Генрих некоторое время проживал и откуда он издавал грамоты. Строительство арсенала началось после его возвращения из экспедиции в Танжер, и когда Зурара писал "Хронику Гвинеи", его стены еще строили, и только несколько домов существовали, хотя работы непрерывно продолжались. Здесь, по-видимому, находился дворец Генриха, несомненно, очень скромный, ввиду его привычек, церковь Св. Екатерины, часовня, посвященная Богородице, дом для исследований и обсерватория, и очень большая роза ветров, руины которых можно видеть до сих пор, но нет ничего, что могло бы подтвердить пышное название "Академии". Как пишет барон Норденшельд, "Академия", вероятно, состояла из обучения навигации, важной для того периода, но в небольшом объеме (23). Никаких карт или географических трудов, созданных в стенах "школы Сагреша", не дошло до нас, но в хрониках есть упоминания о выполнявшихся там работах, и их подтверждения на картах итальянских картографов, Андреа Бьянко, Фра Мауро и Бенинказы. Зурара утверждает, что очертания западного побережья Африки на "Mappa Mundi" были не истиной, а только плодом фантазии, но те, что были нанесены на карты по приказу Генриха, были основаны на результатах исследований, выполненных его моряками (24). Самое лучшее доказательство продуктивности "школы Сагреша", тем не менее, состоит в организованных по указу Генриха морских плаваниях и колониальных предприятиях, ставших их следствием (25).
Среди ученых нет единства мнений по поводу конечной цели, которую поставил перед собой Генрих в своих морских исследованиях. Опираясь на молчание Зурары, Виньо утверждал, что инфант никогда не планировал достичь Восточных Индий, а стремился лишь установить связи с Пресвитером Иоанном (26). Гоиш, как мы видели, недвусмысленно указывает, что Генрих хотел найти последнего, и хотя он писал спустя почти столетие после смерти инфанта, король Мануэл сделал похожее утверждение в письме-патенте о присуждении Васко да Гаме титула адмирала 10 января 1502 г. Король говорил в нем, что Генрих начал открытие Гвинеи с намерением и желанием найти путь в Индию, следуя вдоль этого побережья (27). Как отмечает доктор Кортесао, упоминание "Индии" в дарственной грамоте мореплавателю, проложившему путь туда, и сделанное всего через четыре года после великого путешествия, не может относиться к владениям Пресвитера Иоанна. Кроме этого, до нас дошло фактически современное подтверждение намерений Генриха. В 16-й главе "Хроники Гвинеи" Зурара говорит о принце следующим образом: "Он хотел узнать не только об этой земле, но также и об Индиях, и о земле Пресвитера Иоанна, если будет возможно"; а это было только в 1442 г. Следует также принимать во внимание папские буллы. В булле от 8 января 1454 г. папа Николай V засвидетельствовал желание Генриха сделать океан судоходным вплоть до "индийцев, которые, как говорят, поклоняются имени Христа" (т.е. так называемых христиан Св. Фомы на Малабарском побережье); тогда как папа Каликст III в марте 1456 г. предоставил ордену Христа духовную юрисдикцию над всеми землями, которые будут открыты португальскими исследователями за мысом Нон, во всей Гвинее и за этой южной областью "до самих индийцев".
В этих "индийцах" Виньо видел всего-навсего абиссинцев. Он ссылается на утверждение Николая V, что на памяти людей ни один корабль не плавал в южных и восточных морях, и что земли, граничившие с ними, были неизвестны, и спрашивал, мог ли папа сказать то же самое о Восточных Индиях. Но и о берегах Восточной Африки ничего нельзя было сказать с достоверностью; в обоих случаях утверждение было бы неточным. Виньо добавлял, что папа не мог сказать об индийских несторианах, что они, "как говорят, поклоняются Христу", но эта фраза в еще меньшей степени могла относиться к подданным Пресвитера Иоанна, вероисповедание которых было хорошо известно в Риме. Французский ученый был прав, когда отмечал, что индийские несториане не могли помочь португальцам (в войне с мусульманами. - Aspar), поскольку у них не было ни своей земли, ни монарха, но Генрих не мог заранее знать об этом, и Виньо оказался не в состоянии объяснить упомянутую выше ссылку в "Хронике Гвинеи". Далее он полагается на отсутствие всяких упоминаний о Восточных Индиях в Алкасовашском договоре, но забывает, что в этом соглашении речь шла только о спорных территориях. Весьма вероятно, что Генрих изначально искал только Пресвитера Иоанна, но со временем его планы изменились. Он должен был узнать о доходной восточной торговле, которая была монополией итальянцев, и, естественно, захотел получить долю в ней для своей страны. Никаких аргументов на сей счет нельзя извлечь из молчания хронистов, ибо девизом португальской политики было изречение "resnonverba" ("больше дела, меньше слов" (лат.)).
Хотя Генрих с самого начала и до последних дней оставался крестоносцем, ибо его жизнь началась и закончилась крестоносными экспедициями (в Сеуту и Алькасер), он способствовал также развитию торговли как ради ее самой, так и в качестве средства для обращения африканских туземцев в христианство; и сэр Раймонд Бизли, несомненно, прав, полагая, что строительство крепости и фактории в Аргене означало изменение его политики. Набеги были запрещены, и на смену им пришла мирная торговля. В результате аларвы и азанаги приносили золотой песок и доставляли чернокожих рабов из Джолофа и Мандинго вместе со шкурами и гуммиарабиком, чтобы обменять их на красную и синюю ткань, грубые платки, шали и другие подобные товары небольшой ценности, изготавливавшиеся в Алемтежу (28).
Дуарте Пашеку описывает эту торговлю и отмечает большие преимущества, которые Генрих принес Португалии своими открытиями, ибо земли между Сенегалом и Сьерра-Леоне ежегодно приносили более 3500 рабов и много слоновой кости, золота и тонких хлопковых тканей. Кроме того, его путешествия привели к открытию дальней Гвинеи и Индии (29).
Сэр Р. Бизли считал, что Диогу Гомиш обратился к торговле только тогда, когда, направляясь к Индии, столкнулся с сильными течениями за Рио-Гранде, и Гомиш сам рассказывает нам о переписке Генриха с купцом из Орана, который сообщал инфанту о взаимоотношениях негритянских государствах в глубине материка. Это - еще одно подтверждение его поиска знаний и часть европейской стратегии экспансии, постоянные результаты которой появляются со времени деятельности Мореплавателя (30).
Его труды по колонизации новооткрытых островов уже рассматривались, но мы можем добавить, что основание им церквей на Корву и Флорише показывает, что они достигали самых дальних из Азорских островов; в то же время представляет интерес использование им фламандцев, ибо это доказывает, что он опережал общественное мнение, приглашая иностранцев на помощь в национальном предприятии. С другой страны, морские плавания в Гвинею и торговля с ней были строго ограничены за теми португальцами, которые имели лицензию Генриха, и он сам пользовался на родине различными монопольными правами, пожалованными королем, в том числе правом на ловлю тунца и добычу кораллов на побережье Алгарви, окраски, производства и продажи мыла (31).
Мы уже отмечали, насколько неполными являются наши знания о путешествиях, предпринятых под эгидой Генриха, - в основном, из-за политики секретности, включавшей в себя замалчивание фактов, которые могли бы оказаться на руку соперникам. В то же самое время были приняты меры, направленные на выведывание планов других держав и документов, подтверждающих правовые титулы, относящиеся к притязаниям соперников. Эта политика в полной мере проявилась при жизни Жуана II, но еще при жизни Генриха на службе у Афонсу V состоял кастилец, исполнявший обязанности "чтеца кастильских хроник и книг". Кроме того, после смерти принца, как утверждает доктор Кортесао, его карты, навигационные инструменты и бумаги были увезены в Лиссабон и не упоминаются в подробной описи его имущества.
Загадочное молчание, которое хранят хронисты XV в. об открытиях, таким образом, находит свое объяснение. Когда Барруш начал писать о них, он не смог найти ни одного полного экземпляра "Хроники Гвинеи" Зурары, и утверждает, что в правление Афонсу V было сделано больше открытий, чем те, о которых он рассказывает (32). В то же время представляется весьма сомнительным, что король не позаботился об описании путешествий, совершенных после 1448 г., когда он поручил Зураре описать со всеми подробностями героические деяния семейства Менезиш в Африке. Дамьян да Гоиш говорит, что в его время исторические труды, существовавшие раньше, исчезли. Он замечает, что в хронике правления Афонсу V, написанной Руи де Пиной, только одна глава была посвящена путешествиям, а в хронике короля Дуарте того же автора ничего не говорилось об этом предмете, в то время как не существовало ни одной хроники, которая бы охватывала последнюю часть правления Жуана I, т.е. начало периода открытий. Гоиш не упоминает о труде Сервейры, из которого Зурара почерпнул большинство своих сведений, так что он, очевидно, также исчез. Пина писал в XVI в., используя труд своего предшественника, Зурары, который составил хронику короля Дуарте и написал часть хроники Афонсу V, но ничего не говорит о самых важных событиях той эпохи - путешествиях и открытиях. Ничем иным, кроме официальной политики секретности, нельзя объяснить его молчание. В качестве королевского хрониста он, должно быть, повиновался данному ему приказу, в противном случае он не посмел бы пропустить выдающиеся достижения, к записи которых проявляли интерес так много живших тогда лиц. Исчезновение более ранних и более полных трудов Сервейры и других авторов, упомянутых Зурарой, также следует приписать политике секретности. Они почти наверняка были уничтожены.
Даже "Хроника Гвинеи" подвергалась искажениям и содержит лакуны (33), как показывает ее тщательный текстологический анализ, и у нас нет почти никаких сведений об атлантических путешествиях на Запад. Все сведения, позаимствованные из той же хроники Пиной, составляют всего одну главу. Кроме того, если еще в ту пору, когда открытия находились в младенческой стадии и их дальнейшего развития нельзя было предвидеть, Зурара получил указание описать их, и если Сервейра изложил их более подробно, то как могло произойти, что им уделялось меньше значения в тот период, когда они изменили лицо мира? Вероятно, существует всего один ответ, который мы и даем здесь, вслед за доктором Жайме Кортесао (34). Мы лишь случайно недавно узнали, что посол Пресвитера Иоанна побывал в Лиссабоне за восемь лет до смерти Генриха, и нельзя не задаться вопросом, какие другие важные находки могут ждать ученых в португальских архивах. Кроме того, только в XVII в. Каэтано де Соуза издал документ, согласно которому через два года после этого посольства, 7 июня 1454 г., Афонсу V предоставил ордену Христа духовную юрисдикцию над Нубией и Эфиопией, и мы до сих пор остаемся в неведении о мотивах, которые привели к этой уступке.
Политика секретности приводила к уничтожению не только исторических трудов, но и морские лоции, карты, инструкции мореплавателям подвергались той же участи, так что лишь немногих из тех, что относятся к раннему периоду, дошли до нас. Португальское правительство пыталось предотвратить экспорт карт, но меры по противодействию усилиям итальянских агентов были не всегда успешными. После возвращения Кабрала из Индии один из этих людей писал: "Невозможно заполучить карту этого путешествия, поскольку король постановил карать смертью любого, кто вывезет ее за границу" (35). Тем не менее, Кантино раздобыл в Лиссабоне карту, которая носит его имя, испанский картограф Хуан де ла Коса вернулся с двумя картами в 1503 г. из своей миссии в тот же город, и бдительность увеличилась после путешествия Магеллана. Утверждается, что навигационные карты иногда выдавались только "Индийской палатой", и по окончании путешествия они должны были быть возвращены туда (36). Те карты, которые являлись приложением к "Esmeraldo", отсутствуют, и, вероятно, были удалены преднамеренно.
Политика секретности была национальной, а не навязанной сверху. На кортесах 1481 г. представители третьего сословия ходатайствовали перед Жуаном II о том, чтобы иностранцам не разрешалось находиться в его владениях, добавляя, что это касается флорентийцев и генуэзцев, которые не только не приносили никакой пользы, но, напротив, разгласили секреты о Мине, центре португальской торговли на гвинейском побережье, и об островах. Они были правы даже в большей степени, чем могли знать, ибо весьма вероятно, что во время своего пребывания в Португалии Колумб собрал сведения, которые позволили ему найти новые острова на Западе.
Крайним пунктом, достигнутым моряками на побережье Западной Африки при жизни Генриха, как обычно считается, была Сьерра-Леоне, но в документе от января 1458 г. инфант утверждает: "Господь Наш позволил мне узнать о землях, лежащих за мысом Нон, всей земле Берберии и Нубии, а также 300 лигах гвинейского побережья". Ввиду этого утверждения и очертаний Гвинейского залива, нанесенных на генуэзской планисфере 1457 г. и на карте Фра Мауро 1459 г., доктор Ж. Кортесао приходит к выводу, что португальцы достигли мыса Пальмас. Он также утверждает, что существуют материалы, доказывающие, что в 1452 г. Диогу де Тейве был в американских водах, и обязуется привести их в книге, над которой сейчас работает. Вероятно, он прав, предполагая, что коммерческая информация, содержащаяся в надписях на карте Фра Мауро, была почерпнута португальцами из местных источников (37).
(1) Напечатанное в серии Ineditos de Historia portuguesa, vols. i и ii (Лиссабон, 1792, 1793). Сеньор Афонсу де Дорнеллас собрал много информации об этих отличившихся людях в своей Historia e Genealogia, vol. iv (Лиссабон, 1916).
(2) Ibid. cap. 5.
(3) От ожидания.
(4) Caetano de Sousa, Historia Genealogica da Casa Real, Provas, vol. ii, p. 18.
(5) Экспедиция описана Пиной, Cronica de D. Afonso V, cap. 138 и Гоишем, Cronica de Principe D. Joao, cap. 10.
(6) AlgunsDocumentos, p. 25.
(7) Все эти документы содержатся в Alguns Documentos, pp. 26, 27.
(8) Напечатано маркизом де Соуза Гольштейн в EscoladeSagres, и т.п. (Лиссабон, 1877).
(10) Эта мода была введена королевой Филиппой, и Жуан и его сыновья выбрали каждый свой собственный девиз, всегда на французском языке.
(11) Дон Франсишку Мануэл де Мелло помещает его на соседнем мысе Сагреш (Epanaphoras, ed. от 1931, p. 243).
(12) Точное местоположение города Генриха до сих пор остается предметом дискуссий. Д-р Жюль Мис (Henri le Navigateuretl`Academie Portugaise de Sagres, Брюссель, 1901) наиболее подробно рассмотрел этот вопрос, но так и не пришел к определенному выводу.
(13) В серии "Национальные герои".
(14) Прозвище было изобретено Мэйджором и не принято португальцами; Генрих побуждал к плаваниям других, но сам совершил только три морских путешествия, да и те просто через Гибралтарский пролив. Парижский портрет воспроизведен в цвете Майором и M. де ла Ронсье.
(15) См. авторитетное и иллюстрированное исследование д-ра Жозе де Фигередо, директора музея, OPintor Nuno Goncalves, и мою статью в BurlingtonMagazine за 1910 г.
(16) Унаследованный от его матери. Его брат Педру был рыжебородым англичанином.
(17) Хроника Гвинеи, cap. iv.
(18) Предисловие к описанию его путешествий.
(19) Напечатаны в Caetano de Sousa, Historia Genealogica da Casa Real, Provas vol. я, pp. 536-38.
(20) Д-р Домингуш Маурисио, в уже цитированных статьях в Broteria, доказал, что Пина - далеко не самый надежный историк. Обвинения O. Мартинша - в OsfilhosdeD. JoaoI.
(21) Joaquim Bensaude, As origens do plano das Indias (Париж, 1930), p. 14.
(22) Вплоть до последних лет в Португалии существовал только один университет, который вначале был основан в Лиссабоне но в конце концов нашел более подходящее местоположение в Коимбре.
(23) Цитируется по Хронике Гвинеи, vol. ii, p. 109.
(24) Хроника Гвинеи, cap. 78.
(25) О "Сагрешской школе" не написано ничего лучшего, чем исследование покойного Висенте Алмейды д`Эка в специальном выпуске Boletim Лиссабон Географического Общества в ознаменование 500-летнюю годовщину взятия Сеуты.
(26) Histoire critique de agrande entreprise (Париж, 1911), vol. i, cap. 4.
(27) Alguns Documentos, p. 127.
(28) Esmeraldo, cap. 24.
(29) Ibid. cap. 33.
(30) Сэр Р. Бизли, "Prince Henry of Portugal and his Political, Commercial and Colonizing Work" в American Historical Review, январь 1912 г.
(31) Д-р Fortunato de Almeida, Historia de Portugal, vol. iii, pp. 531, 539.
(32) Аsia, dec. I, bk. ii, cap. 2.
(33) Alvaro J. da Costa Pimpao, A Cronica de Guine (Coimbra, 1926).
(34) Его важные статьи о политике секретности можно найти в обзоре Lusitania за январь 1924 г.
(35) Historia da Colonisacao do Brazil, vol. ii, p. 227.
(36) См. A. Magnaghi, Il Planisfero del 1523 (Флоренция, 1929), p. 16. Харисс придерживается противоположной точки зрения, считая, что колониальная политика Португалии была обычно либеральной и, что правительство, как правило, не делало секрета из своих карт (Discovery ofNorthAmerica, Париж, 1892, p. 273).
(37) См. новую иллюстрированную HistoriadePortugal, под редакцией профессора Дамьяна Пиреша, vol. iii, p. 382.