Аннотация: Психологический хоррор современного Российского общества.
От автора:
Книга написана в течении одного года. За это время случилось многое. Жизнь кардинальным образом изменилась. Произошло столько событий, что если всех их описать, то выйдет очередная книга. В разное время бывали разные ситуации, тени которых отразились на этом произведении. Именно поэтому книга получилась такой неоднозначной, но затрагивающей важные остро-социальные темы, происходящие в жизни человечества и ставящие свои вопросы, ответы на которые читатель найдёт в этой книге.
Автор, в начале, писал сам для себя, пытаясь увидеть вектор развития в данном направлении. В итоге понял, что данная тема не свойственна его таланту, в виду малого развития и неспособности выйти на новый уровень книгосочинительства и дальнейшие изыскания подобного творчества не увидят свет. Поэтому, автор надеется, что читатель поймёт и поддержит данное соображение и приложит максимум усилий, для воплощения сего замысла в жизнь.
Исходя из вышеперечисленного, оценки вида: фигня, отстой, говно и прочие эпитеты от глубоко-духовно-развитого читателя, автору очень важны и необходимы, как стакан разбавленного уксуса перед молитвой. Так что, не уважаемые каннибалы, клерикалы, жыды, попы, цырковные мощееды и прочие легионы хрюсионских багахульников - перехрюстившись по три раза и ёбнув пол литра вдребезги, для храбрости, с опаской выражайте своё феерическое "Фу". Оценки нормальной части общества в виде многочисленных военов еХд и сочувствующих движу, автор и так знает. Но будет только счастлив, если они помогут автору избежать появления новых произведений. И помни читатель, если ты молчишь, то значит содействуешь проявлению бухого ангелка в воспалённом мозгу автора. А это чревато новыми книгами.
"Человек человеку - волк.
Но волчья стая опасна для каждой овцы!"
љ Buchoy Angelok
***
Сонное время. Оно тянулось час за часом, издавая гулкие звуки в пустой мало освещённой комнате вечного поиска мыслей. Как только скользчайшая мысль проникала в подсознание, она мгновенно преобразовывалась в исчезающий образ, вовлекающий сиюсекундное написание увиденного на старой, нетленной бумаге.
Сковывающее бремя. Оно заставляло вечность, посылать импульсы в безмятежное подсознание. То, в свою очередь, замещало мысли в сознании, убеждая в необходимости выполнять обыденное снова и снова.
Тихая обыденность. Она давала понять, что ярким краскам и играющей фантазии не найдется места в этом гулком месте. Всюду играет в свои мрачные игры одно лишь холодное воображение.
Непредсказуемая обстановка. Невозможно было предугадать, что произойдет в следующее мгновение. Кто или что окажется рядом. Какие последствия приобретут те или иные действия и поступки.
Пролог
У одиноко стоящей избы, что поодаль от реки забвения, сидел некто. О нем ничего не было известно. Как он здесь оказался, каким ветром его сюда занесло, кто его знает... Сидел он на камне и что-то записывал на потрёпанных временем листах бумаги, постоянно отрываясь от своего дела на некоторое мгновение, думая о чем-то. Или это камень сидел на нем, и молчал, погрузившись в вековые раздумья о вечности бытия.
Не было ни времени суток, ни порядка перемены погоды. Но каждый раз он выходил из избы, садился на одинокий камень и наносил чернила на бумагу. То, как он вырисовывал буквы, поражало скудное воображение здешних цырковных гадов, которые бывали у одинокого камня, чтобы насладиться мыслью его...
...И загоралась бумага под чернилами его. И скрипела ржавая сталь при касании о старую бумагу. И сбегались на скрип тот гады цырковные. И просили они его. И умоляли воцырковленно. И падали на немощные колени перед ним. И было жаль цырковных гадов ему. И гладил он по гривам их. И кидал он гадкую пригадкую еду. И мигом подбирали гады угощение. И целовали его ноги. И зажигали они свечи цырковные. И освещали письмена его. И начинал писать он.
Шёл двадцать пятый день декабря. Время зимнее, лютое. Именно в этот день гады цырковные пробуждались от равноапостольного бодуна, издавая сонный вопль на всю незыблемую округу. Даже слепые птицы, которые издавна считались злейшими врагами цыркви, не смели в этот день самовольно обгаживать ненавистный трупный сарай, с гниющим мертвецом надетым на купольный кол. Прекрасные снежинки, грациозно вращаясь в завораживающем танце, при касании о цырковные владения, сею же секунду превращались в безликую слякоть, которая липкими каплями падала на воцырковленную территорию.
Трупный сарай, по какому-то дикому недоразумению именуемый "домом божьим" либо злачным словом "цырковь", видимо для сокрытия своих нечестивых делишек, в этот день кишил гадами цырковными и испускал зловонный смрад цырковных свечей.
Поодаль, у одиноко стоящей избы, гулял ветер. Его огромные ладони вонзались в пустоту, заставляя содрогаться всех здешних обитателей. Ветер любил шутки, но шутки не любили его. С их помощью, ветер заставлял слепых птиц слетаться над цырковью. И в этот день, все повторилось вновь.
Птицы кубарем летели к трупному сараю, всеми силами сопротивляясь могучему шутнику. Ветер знал, что птиц отпугивает свечной смрад, особенно сильно испускаемый в этот странный день. Левой рукой он отгонял смрад в пустоту, а правой направлял слепых птиц на то несуразное место, которое как гриб появилось из ниоткуда, препятствуя свободному странствию вольного ветра.
Хоть птицы были и слепы, но они отчетливо осознавали, куда следует пускать вонючие мины. Птицы тоже ненавидели цырковь, так как ее купол, с мертвецом на макушке, часто сбивал несчастных птиц, которые искренне недоумевали, какого дятла тут разросся этот смердящий сарай.
Как когда-то сказал некто, который жил в одинокой избе, что у реки забвения: - "Что уже было, будет вновь". И как по волшебству, огромная стая слепых птиц, промчалась над трупным сараем, изрядно подпортив его внешний облик дурно пахнущими выделениями пернатой жизнедеятельности.
Взвыли гады цырковные, стали сыпать проклятиями огульными, да стремглав бежали они, поджав хвосты, и смывали одеждами своими птичью благодать.
Вдруг, раздался пронзительный скрип. Из избы вышел некто, разбуженный неистовыми воплями гадов цырковных. Ветер, сполна потешившись своей старой шуткой, сел на крышу избы и умиротворенно смотрел на него.
Подойдя к реке забвения, некто погрузил в её бесконечные воды ладони и умылся пресной водою. Камень, наблюдавший за происходящим, думал о том, какие мысли посетят его сегодня. Какие образы увидит он теперь?
В то время, пока некто сидел на камне и вспоминал забытое, цырковные гады отмывали трупный дом от птичьего дерьма. Уж было отскребли они и стены, и купол, но труп, насаженный на кол, так и не был отмыт, потому как не дотягивались твари до него. Так и стоял он, полностью покрытый многовековым слоем птичьей благодарности. И от того смердел он и гнил все быстрее и быстрее. И никто не мог ему помочь. Или не хотел. Видимо, такова была его судьба, сидеть на коле и смотреть в пустоту, вдыхая неиссякаемый аромат помёта и свечей. И повторялось это бесконечно, да не было сему ни конца ни края.
Как только сталь коснулась того, отчего раздался звонкий скрип по всей округе, в ту же минуту поднялся шум копыт и тон ступней пронёсся пред избой, забыв про все дела и про сарай цырковный.
"Томились свечи в ожидании конца,
цырковный поп, что ростом метр с хером,
отдвинув сборник лжи его скопца,
занялся своим грязным чорствым телом".
То стали первые строки новых мыслей, от которых гады цырковные замерли, а на их немытых лицах, застыла статная улыбка того самого купольного трупа, когда его впервые усадили на кол. Рассмеявшийся ветер, провидев мыслей ход мыслителя седого, встрепехнул тварей, что те аж вздрогнули и подскочили, будто им наметили клеймом по телу. Усевшись на холодный снег, что крысой пятился от задниц вероломных, цырковники затихли, и мыслитель продолжил странствие воображения по необъятному простору пустоты.
"В грехах укутавшись, дремает поп,
девятый сон уж видит его чрево,
и крайней плотью трется об попа холоп,
свой стыд повесив на сухое древо".
Услышав знакомый сюжет, церковные гады зашевелились. Улыбка воссияла на их немытых рылах и казалось, освещала их похотливые сущности. Но то был тёмный свет, скрывавший истину от посторонних взглядов. Ежедневные молитвы в трупном сарае, подпитывали смердящий объект поклонения цырковников, взглянув на который, невозможно было не содрогнуться от увиденного. Настолько вид был отвратителен и непонятлив даже пустоте, окутавшей все здешнее и даже саму себя. В тот миг, когда в состоянии транса, некто был погружен в раздумья, цырковный смрад свечей зловонных, слившись в танце мертвеца с беззвучной пустотой, рыжею лисицей направился к избе. Ветер, вслушавшийся в пронзительный скрип стали о бумагу, не сразу уловил подмену окружения. Слова, как струны скрипки, входили в подсознание и вырисовывали образы немыслимых масштабов и проекций.
"Судьбы не достойны вершения,
каков толк от ваших слов,
грешите - ради спасения,
пополнив рабами улов".
Оставив собравшихся наедине со своими мыслями, некто встал, окинув каждого своим нордическим взглядом. Лишь вольный ветер смог запечатлеть его мудрость, в глубине цвета синих глаз. Пасть избы поглотила его, наевшись до сыта, отклонилась чуть набок и впала в дрёму.
Некто лёг на деревянную кровать из чёрного дуба, покрытую живою простынёй из паутины. Его взгляд был направлен вглубь подсознания. Он засыпал, медленно погружаясь в мелодичные шорохи, которые исходили от паутины, постепенно окутывающей своего хозяина. Паутина сохранила в памяти те образы, когда она хватала всех, кому не повезло было попасться в её холодные объятия. Пленённые прохладой - засыпали навсегда.
Они проснулись. Взор их ослепил на утро северный удар лучей. Сомкнув глаза, во тьму за шкафом, стаей воронов, качнулись. Шурша разбитыми сердцами бывших навьих дней.
Там на стене, где плесень бледная прилипла к потолку, размашисто вбит облик Люцифера. Фломастер чёрный раскрывал всю суть ему. Свое воззрение на мир он рисовал умело. А демон или взгляд его борьбы, раскрыл все карты перед теми, кто вбивал его. Картина злая, в полумраке, без вины, осталась вечность сторожить, судьбы не зная.
****
Очередь из погасших душ тянулась далеко, не видно было изначалия толпы. Молчаливая линия из полупрозрачных тел, стояла уже много лет, ожидая своей очереди на перерождение. То тут, то там, возникали вспышки гнева, которые мгновенно подавлялись кем-то старше. Тем, кто сотворил закон последовательности цикла жизни "до и после". Я, то есть он, был пятым в очереди к переменам. Из материала тонкого, которым соткан сон, рождаясь вновь, мы обретали жизнь и плоть. И так вращалось Коло, смерть была началом возрождения, закон всего не нами писан, но для нас. Вокруг лишь звёзды, тьма связала всех с космическим огнём. Обломки, тени прошлого, утративших энергию планет, беззвучно таяли, стираясь в пыль галактик.
Вот моя очередь. Интрига. Опасения, как в первый раз. Тот кто передо мною был - уже рождён. И скоро он в колонию для малолетних снова попадёт. Название ей "школа", безобидно, да? И те же крики, даже вопли, боль, вражда. Рождение ужасно по сюжету своему. Рождённый обречён погибнуть от ножа врага. Нити судьбы коснулись тела моего.
И снова тот же мир или война. Те же улыбки детские окрашивают взор небес. Песнь ливня быстрого проходит как стрела. Из леса показался вдруг Велес. Я понял о лирической судьбе. Мудрость в стихах несётся по волнам в крови. Гул прошлых жизней эхом отзывается во мне. Готов вонзится в память - ты лишь позови.
****
Поначалу, он вбирал в себя забытые знания о мире, окружающем все вокруг. События окрашивались в яркие цвета. Кровь тоже яркая, сквозь боль так же была слышна. Он словно соколом летал над струнами чудес. Луна баюкала и охраняла сон. А ночь держала оборону от беды. Спокойствие и тишину устроил угомон. А если что, то ворог отгребал п...ы :)
Не все спокойно было в королевстве жизни том. Ведь время не стоит на месте уж. Окреп в сражениях он сам с собой. И из ребёнка получился муж. Борьба с врагами закаляла дух. А тело закалялось обливанием водой. Глаза огнём пылали, до сих пор он не потух. Семаргл огненный отождествлял его с собой.
****
"Помню подрался я в первый раз. Победой тогда закончился бой. Отринув сомнения в своих глазах. Меня бог войны повёл за собой. Белая гордость и белая сила, гром из небес осветил небосвод. Взять из земли рунный меч трудно было. Сталью скрепив кровь из белых пород.
Вечность, смеясь, говорила со мною. Властвовать музыкой снов был готов. Нить оборвав, встрепенулся вдруг ворон. Взор ослепив светом чёрных костров. Падая вниз по бездонному миру. Мысль поглощая тысячей слов. Вопль цвета ночи зовёт меня к пиру. Собственным телом насытив волков. Вдруг, зацепившись за ветвь Игдрассиля. Смерть потревожив отца всех богов. До солнца лучей оставалась лишь миля. Восстать, разорвав бремя сотни оков..."
Часть 1
Резко проснувшись от назойливого стука в дверь. Подойдя ко входу, он посмотрел в "око Саурона". Сквозь него он мог видеть многое, что происходит по ту сторону сумерек. Увидев заплывшую рожу свиноподобного недочеловека, Он сказал детским, хорошо отрепетированным голосом -"кто там"? За дверью был слышен мат. Второй выблядок в форме, услышав очередную порцию "ничего не знаю", вытолкнул прокуренный воздух из гнилой пасти и изрёк порцию говна в стиле "десятирукого восьмихуя". Свиноподобный начал настаивать, чтобы ему открыли дверь. На что получил ответ, что родителей нет дома и запрещено открывать дверь незнакомцам. Тогда хряк спросил, не слышал ли Он ночью чего-то подозрительного? На что получил отрицательный ответ. Сплюнув, жирдяй пошёл выше по лестнице, упомянув про очередной глухарь.
Подойдя к окну, не касаясь занавески, Он посмотрел вниз. Куча падальщиков сбежалась к подъезду. Двое обыскивали карманы, остальные осматривали всё вокруг. Окурок, оставленный прямо возле трупа, наведёт мусоров на ложный след. Местный алкаш, без признаков насильственной смерти, будет доставлен в морг. Где вероятно, выяснится истинная причина его внезапной телепортации в мир иной. Но вполне естественно, что "очередной рузке пьяница" повиснет в общем списке нераскрытых дел. А телом будут наслаждаться могильные черви в выгребной яме, куда выбросят это подобие человека.
Открыв холодильник, достал сырокопченую колбасу и листики салата. Отрезав кусок, Он вдруг представил, из чего, а точнее из кого сделана эта отрава. Труп россиянина за окном, как бы символизировал основные ингредиенты в производстве отечественного продукта питания. Он почти никогда не ел эти испражнения Расиянской системы, заменяя их на рыночные товары, исключительно из рук белого человека. Хотя тех бабок, составляющих слабеющую конкуренцию черным свиньям, лишь с натяжкой можно было назвать людьми, а уж белыми и подавно.
Умывшись холодной водой, Он словно вошёл в состояние покоя. Когда все тревоги и заботы отошли на второй план. Даже назойливое визжание сирен не включало в нем чувство тревоги. Так повторялось каждый день. Он обращался в нового себя, при этом оставаясь самим собой. С новым днём приходили новые победы. И так раз за разом, жизнь за жизнью, до слияния с энергией космоса. А потом снова в нескончаемый путь великих свершений.
"Зиг Хайль! Зиг Хайль! -Зазвонил телефон". На самом деле, у него не было телефона. По скайпу позвонила его новая подружка, с которой он познакомился накануне в прожыдовленной социальной сети. Она напомнила о встрече, которая намечена на сегодняшний вечер. Он прекрасно помнил о данном событии. Но в своей новой роли Он был забывчивым парнем. Никогда еще он не говорил о себе настоящем. Ни одна живая душа не знала его истиную сущность. Для этого лживого мирка - Он был вынужден лгать ему в ответ. Он прекрасно справлялся с этой игрой. Так же как игра управляла миром и заставляла лгать всем людям.
Дождавшись, пока рассосётся движуха у подъезда, он оделся в так ненавистный ему, но удобный костюм "овощ-стайл". Новый грим изображал гримасу общечеловека с промытыми мозгами. Очки выражали ум и начитанность, но так же выставляли не лучшие качества новой роли, которую ему предстоит сыграть.
Прогулявшись до соседнего района, в очередной раз навестил тамошнего попа. Он всегда так поступал - чертил чёрным маркером на полу у двери пентаграмму и перевернутый крест, с тремя шестерками внизу. Едкий запах валерьянки, надежно пропитал дверь поповской конуры. Все коты облюбовали второй этаж и ежедневно оставляли "на нужды цыркви" продукты пищеварения и будоражащий запах свежей мочи. Он презирал весь цырковный балаган. И поп, как символ барыги опиумом для быдла, заслуживал кары, за свои грязные деяния на территории Руси.
Подходя к месту встречи, которое невозможно было изменить, Он напевал себе мелодию разрывающейся грязной плоти, которую ему предстоит покромсать, превозмогая тошноту и рвоту от невыносимого зрелища, которое по цепочке откроется его воображению. Заточенное лезвие погладит целлюлозные бока и насладится привкусом отравленных внутренних органов, пропускающих через свои клетки всю ту муть, которой до отказа пичкала их тупая шалава, по чьей то злой воле или ошибке сознания, рожденная в порочном вальсе трущихся грязью отбросов. Войдя в Макдак и осмотрев окружающих мышей, грызущих испражнения, которые спустя всего лишь пару лет, начнут съедать их изнутри, тела будут распадаться на куски, распространяя дальше всю заразу, дав смысл жизни новым видам внутри них самих.
Она вошла, немного потупив свой неразумный взор. Как будто в зеркало смотрясь, окинула гниющие тела своим потусклым взглядом. Глаза. Ее серебряные очи, все ещё светились сталью. Искра от былого пламени осталась, и сражалась за тепло, преодолевая действий неразумность, безразличие к самой себе её хозяйки. Он помахал рукой, пока другою поправлял очки. Неряшливо, как будто сквозь характер свой, улыбку скорчил сквозь шептание сил. Она заметила его, немного ошалевши от того, как неестественно по мнению, которое ведь даже было не её, ведет себя очередной влюбившийся глупец. Она кокетливо присела, играя взглядом и сказала: -"Ну, привет". От аромата, нет, от вони всех её духов, какими брызгала себя эта особа час назад. Ведь если рано, по утру, всего на миг, одно мгновенье, ощутив тот запах тела... -стремительный порыв безумной рвоты удалился б из тебя, от смрада трупного, гниющей плоти, разложившейся уже. А так и вроде бы нормальный запах снизошёл до фибр души твоей, почти очаровав. Смущаясь, ты ответил: -"О, привет! Ну как дела"? Отринув мысль свою на всякие любезности, которыми ты сыплешь тухлых дам, при первой своей встрече с ними.
Обычный с виду разговор двух юных тел. Обычная еда. Обычные напитки. Обычные машины подъезжают к ресторану быстрого питания. Обычные пустышки из движенья "еХд" садятся в них. Обычная работа и обычные стенания. И как обычно ты позвал её к себе. И вы идёте, озаряя серый томный вид гнетущих улиц. Держась за руки, ты воображаешь уж себе. Какие ночью испытает она муки. Ты не повёл её домой, ведь ты неглуп. Ты предложил ей в парке потереться грязью. И снова, как в тот раз, усевшись под искомый дуб. Ты начал руки об нее тереть, как в морге трупы обтирают мазью. Она замерзла, лезет тебе под штаны. Пытается сказать тебе что "любит". Ты крепко прижимаешь её плоть к себе. Рукой лаская ручку лезвия, которое очередную гниль погубит. Последний взгляд на эту мерзопакостную суку, так высок. Последние слова ты произнёс над ухом. Прикосновение ножа к её трясущейся в конвульсиях теряющейся тушке.
-"Ах, как прекрасна эта ночь, ты посмотри. Ты видишь? Полная луна взошла над нами, для тебя. А небо подарило взор на звезды. А там, в немыслимом периметре галактик, предки смотрят на объятия тебя, да и, меня. Судить они не станут нас -таков конец в моей печальной прозе. Луна очистила ту душу, что была посажена в тюрьму в виде такой как ты. Лети же к ней! Она опять тебя полюбит. И ты не будешь видеть старь грядущих дней".
Очистив рукава куртки от липкой крови, он подумал: -"ну хоть на что-то эта дрянь годится". Выкинув в яму бутылку "путинки", которую он покупал каждый раз, когда шёл на очередное дело. Она неплохо очищала одежду и придавала аромат заплесневелой обыденности, чему Он был безумно рад. После того, как зарыл расчленённый труп и накрыл листьями, Его сознание ушло во тьму. Голос разума погружался в бездну мрака, невыносимо больно было понимать, что убивая неразумных человечешек, он убивал и сам себя. Ведь основная масса трупов -белокожие, но грязные создания. Их образ жизни, образ мысли, действия позорящие Расу. Они предали суть свою. И нет дороги тем обратно, кто оступиться смог хоть раз. В его объятиях немых уснут безумцы навсегда, земля накроет их тела, а дождь кислотный, городской, разъест всю грязь, очистив душу. И крик безумия вырвется наружу, свобода - вот её цена!
Разинув беззубую пасть, старая собака поглотила очередной кусок безжизненного мяса. Блоха, сидевшая на голове и рвавшая собачью плоть, указывала нервным окончаниям, путь направления, где мясо изрыгнуть ей предстоит, переварив в себе ту гниль, что в мыслях своих нёс бекон.
Он вышел из маршрутки. В ней успел загримироваться и сменить верхнюю одежду, обувь. Теперь Ему на вид все сорок лет. Идёт домой уверенной походкой, а на руке кольцо, а на кольце слова. А дома ждёт жена, уставившись в очко телеэкрана. В нём речь толкает президент этой страны. А за окном бредёт холодный дождь. Он кислотою прожигает вонь бомжей, там у подъезда собралась бухая стая. А мыши разбрелись по конурам. И ни одна овца не выйдет разбираться с стаей дохлых вшей. -Таким он представлял свое возможное развитие судьбы. Все в смутно-розовых тонах, ыконы сгнившие повисли на стенах, и вонь говна витает в ветхой хате: - "маэстро! Вспомни о сожжённой вате"! Собака грязная скулит и просит жрать. А все что тебе хочется - поспать. Возможно, все бы так и стало, если бы не...
Придя домой, Он принял душ. Холодная вода была приятна телу, оставив мысли отданные скомканному делу, он лёг в постель и вверг себя в владения сна. И снился ему дьявол, сатана. И там он был, и рвал он чью то плоть. В безумие впадал, не приходя в сознание, хоть. Но слыла среди демонов молва, что пьет Он кровь, что утоляет жажду Он сперва, что конунг Он и легионы тьмы ему верны, что удостоен был Он власти сатаны. На том кончался Его сон и волчий вой, который слышать приходилось не впервой. И просыпался Он и начинался старый новый день. А возвращаться к прежней скучной жизни было лень. И появлялась тьма среди света лучей. И снова слышал крови зов - "убей, убей!"
Часть 2
Утолив голод, Он посмотрел на график событий, которые предвещали дальнейшие его поступки. Заканчивались деньги, эти раскрашенные прямоугольные бумажки, которыми и подтереться было бы опасно. Пропитаны они не столько слоем грязного свинца, но сколько ядами от трупов предыдущих их владельцев. Кои их лапали, как похотливую шалаву-малолетку, садящуюся в ржавый пыльный гроб, колёсами срывающий асфальт, и мчащийся по дряблым улицам проёбаной страны. В которой довелось судьбой немилой, нам находиться вместе, друг на друга скаля пасть и заставляя слабого в пропасть упасть.
Он шёл по блёклому пейзажу, смотря сквозь него. Ему неинтересны были эти черви. Которые, чрез силы, зацеплялись за гниющие куски издохшей в пыль овцы, пытаясь до дна набить свои пропитые гнилые чрева. Он проходил мимо просящих милостыню попрошаек. Ведь отдать последнее не входило в его планы. Он рад бы остановиться на минуту, порыскав в своих карманах и, ничего путного на откуп не найдя, пронзить ослабшее немое тело, не в силах звать на помощь, ибо нечем уж. И некому придти - никто не слышит. А если и услышит, то негромко дышит и пятится отсюдова к тому ж. Он подарил б не деньги, а мечту. В последний миг взглянуть туда, где небо. В надежде, что там примут жертвы тело. И душу никому не продадут.
Увидел он стоящих вдоль шалав. Они угрюмо продавали свою душу. Ведь тело то уж, никому не было нужно. Никто больше не вожделел их нрав. Таков удел макдаковских шалав. Вот подкатила медленно семёрка и старый хрыщ приопустил окно. К нему на каблуках подошла тётка и с омерзением села в то дерьмо. А остальные шлюхи пахли "ягуаром", убив в себе надежду на рождение детей. Хотя какие могут быть к таким предъявы? Родили бы на свет очередных мёртвых блядей. В сторонке от событий, сутенёр тёр по мобиле. Заказ на шлюх хрюстианских превышает план. Расейские быдланы не нажрутся гнили. От этого цветёт путанский клан.
Он подошёл неряшливой походкой. Из под очков виднелся ушлый глаз. Холодное, как лёд, железо прикоснулось к глотке. И сутенёр почувствовал большой экстаз. Он потерял сезонную всю прибыль, взамен, ему оставили какой-то жизни срок. Хоть он и отложил чужую гибель. Каков от жизни той то будет прок?
А шлюхи поставлялись прямиком из храма. Где жыд спасает юных спутанных овец. Их не воспитывала в свое время мама. И на панели слышно их биение сердец. Они трясутся от дождя и зноя. Их покрывает толстый слой из грязи и говна. Судьба их - быть мешками для святого духа. Взахлёб им насладиться, всем дано сполна. Здесь не пройдёт матриархата сила. Тут установлен денежный закон. И в ком не выпирает жизни жила. Того рожают прямо чрез гандон. Они бесправны в этом мире фальши. Их мнения тревожат лишь самих себя. Стоят и ждут чего-то сучки дальше. Друг дружку взглядом страха теребя. Они порочны, развращённы ложью. Религия промыла им мозги. И трётся плоть о плоть немытой кожей. И распадаются мечты в куски. На них плевало даже государство. Пришлось вступить бедняжкам в "еХд'э". Упали эти души в троецарство. И не сказать теперь ни "бэ" ни "мэ". И проходя на эшафот, немая шлюха, куражилась в пульсирующем зле. В чём тонит вся страна - в том тонит и движуха, пресытившись кораллами на дне.
Скрипит колодками разбитое корыто. Терзая слух коррозией своей. Из гроба торчат груди неприкрыто. Я снова слышу крови зов: - "убей"! С одышкой дышит жирный мутный мент. Над ним, как стая голубей, пыхтит овца. Валютой закрепит потом патент. А сучка бьётся нёбом до конца. Привыкли мы к обыденности серой, невольные участники в этом кине. Пробежкой неказистой, неумелой, пытаясь выбраться - стоим в том же говне. Теряя человечности остатки. Спускаясь ниже на обломки дна. Вступайте в еХд знамо ребятки. Пусть гложет совесть, мучаясь, одна.
Он номерок блатной набрал на циферблате. Там три семёрки застонали в такт брюзжа. И объяснившись с девушкой на мате. Пошёл на встречу с ней он не спеша. Припомнив те немыслимые позы. В какие ставила себя очередная мразь. И продавая своё мастерство за розы. Все чувства тела превращая в грязь.
Радиация ждала прямо у подъезда(Он так называл её, из-за характерного последствия в виде разносортных диагнозов, выносимых потреблядям не утихающей болезни, которых она наделяла ВИЧ инфекциями), переступая с ноги на ногу, пытаясь согреться. Её волосы рассыпались ветвями на холодном северном ветру. Короткая юбка, чулки, куртка, шпильки. Эта потасканная, заживо гниющая молодая проститутка, всем своим видом вселяла клиентам уверенность, что у неё "это" в первый раз. Её погасшие глаза, цвета унылых панельных домов, возле которых она продавала себя за раскрашенные бумажки, успокаивали доверчивых ублюдков, погружая их в самозабвенный гипноз. Она умела обольщать любого, кто опускал себя в её обман и лесть. Но те, кто чувствовал, нет -знал, кто видел всю суть этих заживо гниющих юных тел, тот никогда не падал в сточные канавы кукол и блудниц.
Он подошёл сзади и закрыл своими холодными ладонями ей глаза. От неожиданности шлюха вздрогнула и голову вдавила в свою б/у-шную грудь. Как мышь, при виде хищного кота, сжимается в комок и замирает в ступоре, не смея убежать. Он шёпотом сказал: - "а вот и я". Она с пустой улыбкой и зубами, пожелтевшими от кожаных сигар, смеялась хрипло, будто вот вот сейчас начнёт кровягой харкать. Да, СПИД не угас в ней, не потух и не умолк. Он размножается в отравленном организме, подпитывается ежедневными вливаниями грязи и разврата в её двадцатилетнее тело. Килограмм дешёвого макияжа скрывает ее затхлый вид. Она ходящая бацилла, заражает всех вокруг себя. Кто толерантен или ищет приключений. На этот раз решил впустить он её в цырковь. В отстойник смрада, вони, лжи. Туда, где пропадают люди, заплутавшие случайно или по обману тонущих овец. И там, в искусственном пространстве обретая сути свой конец.
"Мы отвечаем тонкой ложью на обман,
Вы заслужили оказаться в дураках,
Мы не согласны выполнять ваш план,
Не нужен нам гнилой библейский прах".
Часть 3
Трупный сарай, биореактор, выгребная яма, отстойник, склеп... Много эпитетов носит это каббалистическое пристанище шлюх и наркоманов. Но одно название, в достатке определяет точность и выразительность всего того умопомрачительного безумия, которое имеет место быть в нём - "цырковь". Так просто, кратко, но в то же время многогранно отражает всю подноготную клерикального маскарада. Некий небезызвестный герой одного модного движа, в своей многобуквенной автобиографии также упомянул про кукольный спектакль -"Вошёл я в город мертвецов с толпой людей, до входа внутрь были веселы они. Играла музыка, румянец на щеках девиц огнём сиял. Я наблюдал за ними как бы позади. Но как под тенью очерчивался свет от тьмы. Вмиг люди обратились табуном овец. Подсел я на измену - сердце прошептало мне "беги". Парнокопытных в этом месте было пруд-пруди! Один лишь я прошёл в самый конец. Уныние и тягость отражалось в мутных отблесках свечей. И овцы каялись повсюду на моих глазах. А на стене раскинулся дохлый еврей. Не мил мне стал обитель рабских мертвецов душой. Попятился назад ко входу было уж. А на спине моей толстовки надпись "еХд герой". Я выбрался из мрака трупных ядов луж".
Они пришли на место. Цырковь была досыта набита слабохарактерными глупцами, от чего можно было сравнить это зрелище со шпротами в банке. Дряблые старухи рыскали то там то тут, держа за неуверенные руки своих внуков, которые уже очень скоро пополнят длинный список пизданутых на голову зомби, пройдя соответствующий перечень ритуалов, под пристальным руководительством попов -жирных пидорасов в платьях. Что особо поражало, так это поникшие головы, направленные исключительно себе под ноги, как-будто все эти жмурики каждый раз пытаются сосчитать количество лобковых вшей, высыпавшихся из под потных ряс служителей культа смерти. Они стояли разрозненно, отрешённо простаивая перед театральной сценой, где выступали искусные актёры цырка. Своими монотонными речами ввергая публику в затягивающийся сон, как мух в паутину. Рабы простаивали по несколько долгих часов, заставляя ещё не поддавшихся малых детей мучиться и лицезреть полное повиновение их отцов и матерей перед чем то невиданно жутким. Ещё не понимая куда их приволокли, дети становятся невольными участниками военных событий, где на карту положены их жизни.
Тёмная месса в самом разгаре. Из потаённой комнаты, как из параллельного мирка, выполз жирный поп. Еле перекатывающийся с одной ноги на другую. Его пузо свисало аж до самых колен. Радиация подметила невообразимое уродство служителя культа, что по хрюстанутым верованиям является ничем иным, как даром яхвеича, благодатью есусовой. Морщинистое свиноподобное рыло хлюпало массивными щёками, глазищи переглядывались друг с другом, будто играя в жмурки. Если бы он споткнулся о свой женственный наряд, то волнами бы распластался на скользком полу, создав неимоверную сейсмическую активность, которая в свою очередь погрузила бы тщедушных обитателей цыркви в реакционный хаос, заставляя в дикой давке спасаться бегством от падения в адем - заповедник для хрюстанутых неандертальцев.
Хрюстиане лобызали жирные пальцы бегемотоподобного, одетые в золотые кольца с камушками, видимо цвета крови самого есусыча. Расступаясь перед ним, падали на немощные колени и в безконечном экстазе бились лбом о твёрдый пол, наполняя зал барабанными громыханиями. Он, оставшись поодаль от цыркулирующего акта безумства, наблюдал происходящее со стороны. И звучащая какофония из гулких ударов, смешивалась в тактичный ритм из барабанного оркестра дрессированных негров, исполняющих первобытные пассажи звуков, посвящённых древнему культовому каннибализму, который дошёл до наших смутных дней. Одно лишь упоминание о преклонении перед отрубленными конечностями, именуемыми мощами, передаёт всю атмосферу недочеловеческой натуры местной абраамисткой секты хрюсов. Умалишённые старухи в старых платьях, проеденных молью, кончали при приближении батюшки и набожно крестились, повторяя заученную с раннего детства мантру о спасении от жизни. Ведь жить то опасно!
Поп был явно под синевой. О чём свидетельствовали фиолетовые мешки под лупоглазыми глазами кишкоблуда. То и дело, его постоянно подхватывали за руки двое прислужников-олигофренов. Они как тампоны, впитывали каждое бульканье из огромной ротовой полости их владыки. Эта умопомрачительная картина дружной идиллии, издалека навевала святую троицу голубчиков, дружно отплясывающих брачные танцы перед друг дружкой, во время ночных посиделок у цырковной буржуйки, окружённых размалеванными дощечками с жыдкими черепами, обтянутыми обгорелой свиной кожей, каждую ночь наблюдающими на нескончаемую содомию гомогенных цырковников. Блаженные выражения лиц у женоподобных подрясочников, отражающие все образы кривых зеркал в комнате ужаса, как бы подтверждали версию об ориентации рясоносцев.
Когда угрюмая паства разбрелась, совершив свои религиозные излияния. Изрядно повеселив Его неверующее величество. Он подослал Радиацию к благоухающей спиртом багеме. Грациозными движениями своих форм, она заставила вызвать чувство отвращения у святой троицы петушек. Приманка не сработала - жертвы скорее клюнули бы на него самого, чем на обаятельную девчушку, роль которой обязана быть сыграна блестяще в эту грядущую ночь.
"Батюшка Пафсикакий, благословите." - Раздалось в пустых казематах трупного сарая.
-"Бог благословит."
Тампоны позади попа, оценивающе осмотрели молодого человека спортивного телосложения.
-"А по чём у вас свечи, скажите-ка?"
-"По триста рубь за пару - ибо целебные!"
-"От геморроя лечат"?
-"Когда лечат, а когда и калечат".
Тут голубчики скромно опустили глаза в пол, как бы гневаясь на религиозного деятеля за столь правдивую откровенность.
Радиация хотела добавить свою коронную фразу о том, что "покупая свечи, с собой их не уносят, а оставляют в цыркви". И дико поугарать над конкурентами по сравнительно честному отъёму денег у населения. Но было очевидно, что должного эффекта это не произведёт. Ведь уличить лжеца во лжи, когда вокруг лишь лжец и обличитель, не возымеет тех последствий, которые возможны при присутствии толпы. Да и заражать уже больных ВИЧ, особого веселья не добавило бы.
Покинув тлетворный мирок двинутых умом, они направились в метро. Именно там, где железный червь поглощает гниющее мясо и через некоторое время высирает переваренный осадок, собираются разношёрстные прихлебатели до чужих денюжек, так горячо любимых "поп'ой Росиянским". Когда солнце заходит за горизонт, из подземных путей выползают умалишённые попрошайки, которые несут заработанное непосильным трудом своим работодателям.
Момент истины - неподалёку сидели трое прожжённых алкосталкеров и распивали волшебный бутыль, не менее волшебной путинки. Подойдя поближе к святой троице, был слышен мат и хриплые возгласы на религиозно-философские темы. Особо горячо обсуждался рай. В сборнике жыдовских анекдотов, его назвали "адемом". Который в Его представлении выглядел в невообразимо искрящихся тонах:
Этакий заброшенный зоопарк, с шести метровым скрипящим колесом обозрения, на котором испуганные высотой птичьего полёта прокажённые шлюхи, с крысиным хихиканьем и воплями рожающей свиноматки, представляют глубины своих тухлых впадин, отполированных многолетним опытом и "успехом" у бомжей-наркоманов. А вокруг разлагаются сотни безумно верующих сектантов, смотрящих снизу вверх и мечтающих о эрекции шишковидных обрубков, которые пригодны лишь для опорожнения под себя. В безсилии что-либо изменить, мертвецы так и валяются под палящим солнцем на горячем как угли песке. Кряхтя и вознося дрищавые конечности куда-то ввысь, они умоляют заведующего зоопарком о корыте трупных испражнений, дабы напиться досыта, утолив эту нескончаемую жажду. Некоторые из безумцев, после многовековых стенаний и брожения глистов внутри своих чрев, поедающих раковые опухоли, дарованные заведующим своим обожаемым питомцам, подумывают о языческих заклинаниях для призыва дождя. Чтобы хоть раз ощутить приятное прикосновение живительной влаги, до иссохших полу съеденных языков, которыми они вынуждены ужинать. Так как кроме собственного дерьма в зоопарке ничего не наблюдается. Заведующий строго наказывает рецидивистов, лишая их единственной возможности раз в тридцать лет, искупаться в огромной выгребной канаве. Ведь тамошняя фауна паразитов, сосущих желудочную желчь, с грязных тел рабов своих неминуемых помешательств, при прикосновении вселенских отбросов от такого необычного душа, вылезают из обреченных мертвяков и не вкушают их плоть, пока не выветрится блаженная вонь местной ванны.
Когда заведующий адемом выключает свет и идёт на терапию снов, то рабы этого ужасного обиталища наслаждаются холодным мраком. Ледяной коркой покрываются их вялые тела, но слизывать её нечем. Они сползаются в огромную кучу, издалека напоминающую кусок свежего говна, который упал метеоритом из необъятных просторов космоса. Хрюстанутые шлюхи падают с колеса обозрения, со скоростью улитки, врезаются в кучу и ищут самую большую шишку, чтобы утолить бурление гноя в немытых чревах. А остальным адемовцам приходится жарить друг друга под хвост. "В агонии трутся они своей грязью, и стонут их глотки, и кал в них течёт. Вот если налили бы им малость водки, содом захлестнул бы хрюстианский нарот". Оргия праведников длится девять месяцев, ровно столько времени проходит терапия снов. И лишь из самой большой шишки изходит дух святой. И очередная престарелая шлюха залетает. И через шесть месяцев из её чрева вылезает очередной недоношенный выблядок. Которого в очередной раз назовут распространённой в зоопарке кличкой "есус".
По старому пустынному обычаю, применяемому жыдами во время вдыхания испаряющихся газов говорящих кустов, которые как антенны передавали послания воображаемых персонажей в их повреждённый моск, содомиты адемские, иссохшие, после оргий, как мощи московских бомжей, вгрызаются в дряхлую плоть самых старых рабов, которым уж немило пребывание в этом бажественном месте, выбранным ими самими, стоит отметить! Пир каннибализма распространяется по всему зоопарку, и преодолевая отсутствие сил после страстей хрюстовых, все верующие сползаются в последней схватке за символ веры их безумства - обрезанный член. А кто обглодает его, смакуя каждый миллиметр предмета обожания - тот станет любимчиком заведующего. И возможно, через безконечность эпох, обжора будет отпущен из зоопарка на Землю, чтобы повторить те же ошибки и угодить снова в адем.
Новоиспечённый "есус" впитывает в себя всю здешнюю обстановку. Участвует в страстных игрищах с раннего возраста. Приучается к святым обычаям места сего.
Наигравшись вдоволь во взрослые игры и почувствовав себя одиноким, в искажённом окружении оскопленных безумцев, он обматывается в разлагающуюся кожу съеденного раба, затыкает образовавшиеся бездонные дыры в своём юношеском чреве и уходит от багемного общества чумных прожигателей времени за пределы обжитой каннибалами пустыни. Стая диких пучеглазых собак становится его новой семьёй. Он впервые в жизни чувствует себя частью чего-то большего, чем серое безликое скотообщество невольных безумцев, до безпамятства верящих в невообразимую муть, именуемую религией. В стае он становится мужчиной. Так как впервые за свою непродолжительную карьеру новорождённого мессии, познал суть святой собаки, и с уверенностью в шишке, он падает на Землю, захватывая умы таких же ублюдков, нуждающихся в опоре кого-то более сильного, кто поведёт их по жизни и в итоге, они достучатся до повторяющегося замысла несуществующего заговора выдуманного разума, в голове шизофренического больного индивида, который по сигналу в своём ущербном мозге, прогнал всю эту телегу забвения.
Часть 4
Познакомившись с солдатами крысянства, Он начал применять методы гипноза, чтобы запрограммировать будущих смертников на само подрыв в одной из многих крысиных нор. Он, можно считать, подарил им смысл жизни - поступок, достойный бурных оваций и аплодисментов от возбуждённых масс, ждущих зрелищ. Радиация своими чарами убедила троицу в их святой миссии, раздавая венерическую заразу сразу на троих. "Второе пришествие есуса", очередной блеф, откровенное враньё, несбыточная мечта многих опарышей, распадающихся на куски и отравляющих окружающее пространство вокруг себя. Чем безумней ложь - тем больше в неё верят. Пара отговорок, подчерпнутых из жыдовских анекдотов, элементарный гипноз, и убеждённые овцы готовы отдаться в пасть оглушающему взрыву, обнажающему всю суть религиозного мракобесия. Подкрепив результат одеколоном, все разошлись.
Дрожь в коленях, пульсирующий стук в голове, несвязанная речь. Мёртвое сердце качает кровь, как бы оживая от предстоящего триумфа.
-"Ого, так много!"
-"А вы чего хотели. Чтобы есус услышал наш призыв, нужно как можно больше."
Трое потрёпанных троллей взяли спортивную сумку, наполненную незнамо чем.
-"Всё запомнили?"
-"Да, да!"
-"Ну, с б...." Тут Он хотел было упомянуть бога, но вовремя одумавшись, выпалил - "с баклажкой аккуратнее."
Переглянувшись, святая троица двинулась к трупному сараю.
Раннее утро, как обычно, наполнилось ароматом свежевыперженных выхлопных газов из железных гробов, возящих будущих трупов, которые обязательно попадут в морг под холодный скальпель. Потрошитель, разрезающий мертвецов, как художник рассекает безчувственную плоть, нарезая искусные узоры, разве что уступающие в мастерстве вечному морозу, вырезающему живописные пейзажи на замёрзшем окне. Разрыхляя тушку, ввергая кусок острой стали внутрь, он как бы совершает некий акт, похожий на терзание грязью. Сюжет банален и так прост, но от восторга зарождающегося всплеска эмоций, он всеми клетками своего тела ощущает прошедшую жизнь его немого пациента, удовлетворённого опьяняющим массажем на нержавеющем столе. Окончив свой обряд и высвободив бурю радости и гнева, уставший терапевт кладёт все органы обратно в труп. Зашив все чувства, что оставил он во чреве безсознательно гниющей оболочки, повесив бирку "на корма червям". Отправив снова в гроб скупого волей к жизни.
Войдя во храм спасителя овечьих душ, и перефразируя чухонский диалект, на брудершафт лакнув лосьона из стеклянной банки, лакеи, смерча из огня и оглушающего крика, ринулись на сборище парнокопытных. У алтаря, где издревле богам, да в жертву приносили славные дары - теперь же, шоу велось, не отходя от кассы. Натужный шоумен в рясе, скипетром дрожа, как дирижёр он машет вверх то вниз, указывая куклам без яиц, какой тональностью мычащих звуков петь сонмы из басен про жыдов для жыдоёбов, продавших одежду всю с себя, да развращающих друг друга своим нагим видом, повышая рейтинги безумства на квадратный метр обоссавшихся глухих сердец.
У алтаря позора, перекрестившись по три раза, как научены жыдом, оставили посылку волшебства. Там несколько угарных единиц тротила на килограммы массы опостылевших овец. И пудра, с крыльев зубной феи, стряхнута в железную коробку из под мармелада. Молва агонии прорвётся до седьмых врат ада. И тонны боли, паники, от страха сдохнуть под завалами в дерьме, опорожнённым из
издохших стен, с которых срали сотни лет жыды и рептилойды, мимикрировали суки, раздавая верующим в глотки на минет.
Сказание ходит у людей, мол ссы в глаза им, бей этих блядей и наблюдай за сим. Ответ будет один - опущены глаза, и исподлобья смотрит, нет, не волк, а слабая овца! Кривит душой и это уже не в первой. Воздать по совести им не велит закон жыдов. Ну что ж - удел рабов увы таков.
Забормотали сталкеры с улыбкою, как Он их научил. С призывами к есусу окропили стадо шерстяное спиртом из бутылки. По три раза посылая на хуй глав.попа с его прислугой не людской. Безликие и жалкие людишки озираясь на троих, сияющих в доспехах из фуфаек, как аватары истинного бога, молитвами взывая к деградации мечты, пытались их остановить лишь словом - дел, конечно не последовало бы за ним, ведь стадо неспособно дать отпор, и как всё не печально, все как один побегут, да под топор. Оглядывались тухлые жыды со стен и потолков. Не понимая, от чего закончился бардак, расспрашивая друг у друга что да как. И близился их неминуемый конец. Смерть - это новое начало жизни... вам рабы пиздец!
Расстегнувший ширинку, обоссал один из алковоенов все мощи, что годами тут копились от бомжей. Слюнявили их приходящие и уходящие стада. И лобызали кунихрюсы, чтобы вкус почувствовать, да трупной соли отсосать, да без стыда. Передавая за безплатно, что кощунственно конечно, сотни вшей! Не говоря уже о ВИЧ инфекции, посредством целования святых мощей. Хвалебные напевы багу пели не рабы, но поцреоты жизни по есусычу, отдавшись полностью веселью, что играло в их делах. Незримой поступью подкрался сзади поп и оприходовать он сталкера хотел, подставить под напор святого духа, да возжелать врага религии своей. Но жирным пузом он упёрся в его зад, попятившись как бегемот назад. В оцепенении заохали рабы, ведь видеть искупление грехов так откровенно - тяжело, увы. Не вышло взять святую троицу на испуг. Залаял Хрюстафорыч за окном, печально, вдруг.
Послышались сирены - "мусора"! Гремит навзрыд сметающий всю плесень мощный взрыв. И сотни трупов, в лужах крови спали у цырковного двора. То был последний сталкеров испепеляющий порыв. Они, как капитаны хрузке-НЛО, последними покинули безумный дряхлый мир. Оставшись в оцеплении жыдохрюсов и пойдя на дно, в пучину ада, на последний поминальный пир. Обескураженный поступками троих, Он наблюдал за этим действом вдалеке и, позабыв программу дел своих, мобилу скинул в Москвабад реке. Рыдали, плакали и выли по сион-ТВ жыды. Проклятия кидали, как говно под дверь. Ведь пошатнулся Мордор и к ногам орды, кто ж будет пенсию нести теперь? По всем каналам рвали жёппь тогда, да сообщали о нацистах вновь. И вопрошали - "сколько можно, да?!" Смотреть как проливают рептилойдов кровь. Что за хрезда страдает россиянский люд и Люцифер стращает рузке власть. Что им достаточно взрывоопасных блюд, не дайте РоСионии пропасть! Повсюду копоть разлилась волной, обломки стен накрыли вонь попов. Отныне хрюсов направляли на убой, рецепт вкусняшек был уже готов. На голубом экране распластался бич, он умер не от взрыва, к сожалению. Ему по голове прильнул кирпич, в конце ведущий призывал к смирению.
Его искали по всему городу. Наружные камеры чётко зафиксировали момент передачи сумки, с предполагаемой взрывчаткой, троим террористам-смертникам. Его фоторобот был на каждом посту. Репортажи по ТВ не умолкали, Он стал известнее чем вопли о Сириусе и жыдорептилоидах. Повсюду рыскали мусора. Останавливали каждого и проверяли документы. Всех похожих задерживали. Но, они и не догадывались, что искали загримированного. Неспокойное время захлестнуло улицы. Выходить без веской причины было опасно. Одно неаккуратное движение в сторону и Он мог попасться в сети системы.
Часть 5
Уйдя во тьму, скрывшись в тени, оставшись наедине с самим собой, Он размышлял о грядущем. События сменяли друг друга, образовывая новые возможности, для правильного вектора движения. Только вперёд, шаг назад равноценен гибели. Движение - это жизнь. Разорви оковы, сковывающие волю к жизни. Иди и не оглядывайся. Твой путь предопределён самим тобою. Даже в кромешной тьме, чёрный огонь внутри тебя пылает, освещая тропу, по которой шагает твой неумолкающий разум.