Аннотация: Два эпизода большой повести скомпанованные в отдельный рассказ
ДВЕ ВСТРЕЧИ С КАЩЕЕМ
--
Откуда, Ваня, путь держишь?
Увидев, как гость сыто откинулся в легком креслице, Кащей справедливо решил, что настало время светской беседы. Действительно, многочисленные тарелки, столпившиеся на столе, уже порядком опустели, и первого червячка можно было считать заморенным. Зеленоглазый рыжеволосый красавец с пухлыми губами, с простым именем Иван и столь же традиционным прозвищем "Дурак" против беседы не возражал. Он вытер засаленную ладонь о ватную фуфайку, которую даже на ночь снимал не всегда, и расслабленно пошевелил пальцами.
--
Да так. Прогулялся тут у вас по округе. Приглядывал, может, что в хозяйстве пригодится.
--
И как? Нашел что-нибудь?
--
По мелочи, граф, по мелочи. Безделушки в основном. - Похвастать Ваня был не против, но вежливость понимал, и потому рассказывать не торопился. Пусть хозяин сначала от любопытства помучается, поупрашивает. Иначе, какой интерес?
--
Ты бы, Ванюша, не очень завирался! Дорога-то у нас одна. Идти, кроме как на Кукино болото некуда. Ты, поди, к Спуду в спецхран забрался, там и мелочь свою прихватил.
Иван Дурак сердито расправил плечи, которые шириной вполне могли поспорить с торцом стола.
--
Ты на что это намекаешь? Что я вор, по-твоему? Или что без спроса стащил?
Хозяин замахал пухлыми руками.
--
Да ладно тебе! Разве я невежа какой, гостей гнусными намеками обижать! Скучно я живу, редко ко мне кто заходит. Вот и пытаюсь тебя расшевелить, а ты сопишь только и ничего не рассказываешь.
Ваньке этот круглощекий, улыбчивый мужчина с крупной лысой головой был по душе, и сердиться на него совершенно не хотелось. Час назад, впервые увидев друг друга, они сразу перешли на "ты". Кащею нравилось называть гостя Ванюшей. А Ванька в ответ по-свойски тыкал хозяина "графом".
--
Ну, заглянул я в этот спецхран. Пацаны знакомые попросили - вот и завернул. Потолковал там вежливо, по понятиям, мне и отдали, что требовалось - добровольно! - Иван внушительно выделил последнее слово.
Кащей согласно закивал.
--
Да знаю я. Из под Спуда не очень-то без спроса утащишь. Видел я эту собачку, медведя перекусит и не поморщится. С ней только вежливо и можно. Загадки то трудные были?
--
Не-а, - сознаваться про ножницы как-то не хотелось, - так, ерунда, про морковку. Давай, граф, я тебе лучше вещички покажу, может, что дельное про них присоветуешь.
Иван Дурак выбрел по лесной дороге к замку Кащея как раз к обеду. Впрочем, если бы он не читал на карте заковыристую надпись, то этот загородный особняк с веселыми разноцветными башенками за замок никогда бы не признал. Разве что каменная стена вокруг, да и то. Если хорошо разбежаться, Ванька точно мог бы до края допрыгнуть. Правда, прыгать не пришлось, на его рев: "Эй! Есть кто живой?", из дома выскочил невысокий человек с аккуратным круглым животиком и, смешно подпрыгивая, побежал отпирать металлические ворота. Он так спешил на зов случайного прохожего, что даже не переоделся, выбежал как есть - в широком атласном халате голубого цвета и шлепанцах на босу ногу.
Мужчина оказался редкостным непоседой. Он еще из-за ворот представился графом Кащеем, но сразу же попросил называть его по-простому, без чинов, и тут же потащил Ваньку умываться. По дороге к умывальнику граф успел показать гостю все три этажа весьма уютно и со вкусом обставленного дома и определить тому спальную комнату. Там Иван бросил чехол с видавшей виды секирой, но мешок с вещичками прихватил с собой, на всякий случай. Потом его оставили в небольшой обеденной зале на втором этаже, и, пока он таращился на развешанные по стенам украшения, стол в центре комнаты прямо на глазах стал покрываться судками, тарелками и вазами. Кащей успевал на бегу задавать вежливые вопросы, но едва Иван сглатывал слюну и открывал для ответа рот, хозяин уже куда-то пропадал, чтобы тут же появиться из других дверей с огромным подносом, уставленным новой порцией соблазнительной снеди. На столе, казалось, уже было все - от дымящейся стерляжьей ухи до крепеньких соленых рыжиков размером не больше пятака, а гостеприимный граф все носил и носил. Последней появилась миска с ароматной полевой клубникой.
Единственное, с чем не справился хозяин, так это не смог снять с гостя фуфайку. Тут Иван наотрез отказался. В знак доверия к Кащею он только расстегнул ее, перецепив потрепанный солдатский ремень на портки. Под фуфайкой открылась на удивление чистая красная рубаха.
Услышав приглашение перекусить, Дурак решительно утер нос рукавом и устремился к хозяйскому креслицу, которое нечаянно оказалось ближе. Граф немного смутился, но гостя, который уже что-то жевал, зря тревожить не стал. И вот теперь, слегка осоловев от еды и на редкость вкусного кваса, в котором крепости было, наверное, побольше, чем в молодом вине, Ванька лениво рылся в мешке и раздумывал, чем бы удивить Кащея. Честно говоря, в спецхране он переволновался и второпях пожадничал. Схватил, что под руку попало, не разбираясь, и теперь сам не очень понимал, зачем эти вещи нужны и как ими пользуются.
--
Вот, гляди - сапоги с крыльями. Голенища, конечно, странные, словно чулки бабские, но сделаны, черт, хорошо - по-городскому, на каблуках. И сидят как влитые, если без портянок надеть. С портянками, правда, не лезут никак. Одна ерунда с ними - ходить в них не получается, наденешь и стоишь, как столб в землю вкопанный. Я уже и так, и этак, а они только пищат: "Назовите координаты! Назовите координаты!".
Кащей к сапогам отнесся без интереса.
--
Это диво я уже видел. Ты бы у них сам координаты спросил.
--
Как это, спросил?
--
Да, просто. Надеваешь их в этой комнате и говоришь: "Назовите координаты!". Они тебе цифры и диктуют, а потом, если вдруг соскучишься по мне и навестить захочешь, то снова их надеваешь, повторяешь этот номер и шагаешь. Раз и у меня. Только циферки старательно запоминай, а то занесет - костей не соберешь.
--
Ага, - согласился Иван, - если так, то полезная вещь. По гостям шляться. А еще лучше, наоборот, из гостей ноги делать. - Ему вдруг припомнилась пухленькая Иринка, которую отец берег от парней, как вредная жена заначенный на праздник заморский самогон. Сволочной мужик этот Прохор, право слово.
Упрятав на место сапоги, Ванька еще поковырялся в мешке. Скатерку приятному собеседнику показывать не хотелось, и он достал из мешка самогудку. С ней у него проблем не было - вещь простая и даже полезная. На вид, правда, ничего особенного. Резная коробочка, на боку две кнопочки, сверху две крышечки на пружинках, под ними две ямочки, на одной стороне коробки дырка, а с другой два коротких, широких раструба.
Иван хитро улыбнулся и нажал на кнопочку, - раздалась ритмичная музыка, и кто-то высоким, немного писклявым голосом запел на иностранном языке. Кащей в такт музыке задвигал бровями и с интересом вытянул шею, разглядывая диковину. Молча послушали, следом началась другая песня, очень похожая, но исполнял уже кто-то другой, потом женщина тоскливо запела про несчастную любовь, и Кащей пригорюнился. Когда певица замолчала, бодрый дурашливый голос начал рассказывать: какая сейчас за окном температура, и светит ли на улице солнце. Заодно, этот же голос попытался угадать погоду на завтра и, напоследок, похвалил портянки черниговской артели Семена Маклакова. Снова заиграла бодрая песня.
--
А по заказу сыграть может?
--
Не-е, по заказу не может, но если не нравится эта песня, можно поискать другую. - Иван взялся нажимать на вторую кнопку.
С каждым нажатием мелодии немного менялись, но почему-то везде после двух-трех песен один и тот же дурашливый голос начинал им рассказывать про температуру и портянки Маклакова. Наконец, Кащею это надоело:
--
Ну-ка, Ваня, дай ее сюда. Не может быть, чтобы такая волшебная вещь и не могла сыграть то, что душа просит.
Получив самогудку, он повертел ее, пощелкал кнопочками, крышечками, потряс, попытался покрутить дудки, подуть в них. Потом выключил музыку и задумчиво уставился на дырку с задней стороны коробочки.
--
Может на ней самому играть надо? Ты не пробовал?
Ванька помотал головой. Кащей приладился к дырке и дунул, но выдуть ничего не смог - мешал ребристый узор, воздух упрямо разбегался в стороны. Граф не сдался, лицо его раскраснелось, щеки раздулись, румянец очень быстро перебрался на лысину и даже шею. Утомившись, он отклеился от коробочки и сердито вздохнул, самогудка неожиданно свистнула. Вздрогнув, Кащей радостно потряс строптивую вещичку:
--
Может все-таки! Ну-ка, Ваня, попробуй, а то я взмок что-то.
У Ивана тоже ничего не выходило. Граф топтался рядом и, вытягивая губы, пытался научить Ваньку прижиматься ими к коробке.
--
Ты делай, будто девку целуешь. Ну-ну. Да ты не в себя втягивай, ты дуй. Вот так, смотри. Стой! - и Кащей бросился к стене, где на ковре среди сабель и пистолетов висела завернутая каралькой труба. Граф выдернул из трубы мундштук и сунул его Ивану. - Посмотри, может, подойдет?
Подошел, будто дырка была вырезана специально для него. Ванька торжественно встал. Для разминки поиграл губами, протер мундштук и, задрав голову, как заправский горнист, - дунул.
Раздался громкий неприличный звук. Дурак втянул голову в плечи и смущенно оглянулся.
--
Я не понял. Это ты или самогудка? - ехидно поинтересовался Кащей и демонстративно понюхал воздух.
--
Сам попробуй! - напыжился Ванька.
Граф взял коробку задумчиво ее повертел, но дуть не стал.
--
Не обижайся, Ванюша, шучу я. Что-то мы не так делаем. Давай, попробуем кнопки понажимать, повертеть чего-нибудь.
--
Чего тут вертеть, - буркнул Ванька, но самогудку назад забрал.
Некоторое время в комнате раздавались разной громкости трубные звуки да попеременные вздохи Кащея и Ивана. Скоро выяснилось, что кнопки никак не помогают - если включить музыку, то воздух в коробку не вдувается. Зато, если открыть обе крышечки, то неприличные звуки стихают, и к ним добавляется сипение.
--
Знаю! - Кошей в восторге от своей догадливости всплеснул руками. - Надо в ямки горошины кинуть.
--
Горошины? Так неси.
Граф потер лысину.
--
Нету его у меня. Как-то не очень я к гороху, не кушаю я его. - Тут он бросился к своему концу стола, туда, где стояла миска с клубникой. - Подожди-ка, сейчас найдем замену. Вот держи!
Кащей кинул Ваньке сухую ягодку. Тот покрутил ее в пальцах, откусил торчащий стебелек, запихал ягодку под крышку и дунул. Неприличный звук вышел прерывистым, с переливами и посвистом.
--
Получается! - граф с удвоенным энтузиазмом принялся ковыряться пухлыми пальцами в тарелке. Второй сухой ягодки не находилось.
Теперь осенило Ивана, он вспомнил, как выплевывал в угол горошину черного перца, попавшую ему вместе с рыжиком. Не слова не говоря, Ванька плюхнулся на четвереньки и устремился на поиски.
--
Нашел!
--
Что там, Ваня?
--
Перчик!
Иван Дурак опять принял позу войскового горниста перед побудкой, размял губы и со всей силы дунул.
Удар звука сотряс комнату.
Все, что было в обеденной зале, отшатнулось от Ивана. Вздрогнув, покачнулся стол, повалилась посуда. Из окон посыпались стекла, тяжелый портрет в межоконном простенке рухнул на пол. Графа откинуло к стене. Падая, он сорвал гобелен и накрылся им с головой. Напоследок, сверху на эту кучу-малу опрокинулось креслице. Стало тихо.
Несколько секунд не раздавалось ни шороха, ни скрипа. Иван ошеломленно хлопал глазами, но вот, наконец, в углу завозился Кащей, и звуки вернулись в комнату.
Граф выбрался из-под гобелена и помотал головой, потом поковырялся в ухе, потом попрыгал на одной ноге, будто вытряхивал воду.
--
Что ... - он опять поковырялся в ухе и заорал. - ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?
--
Не знаю. Сыграл вот.
--
ЧТО?
--
НА САМОГУДКЕ СЫГРАЛ. - Заорал в ответ Иван. Граф огляделся.
--
ТЫ ПОТИШЕ НЕ МОГ?
--
Мог, наверное, - Дурак пожал плечами.
--
ЧТО?
--
МОГ, ГОВОРЮ! И ХВАТИТ ОРАТЬ, Я НОРМАЛЬНО СЛЫШУ!
Кащей сбавил тон.
--
А-а. Ну, так давай, сыграй потихоньку. - Ванька с готовностью поднес самогудку к губам. - СТОЙ!
Граф бросился к столу, стал торопливо рвать салфетки и запихивать обрывки в уши. Потом он для верности зажал уши руками и закричал:
--
ДАВАЙ!
Ванюха осторожно подул. По комнате поплыл тихий мелодичный звук. Тело Ивана расслабилось и отяжелело. Стены залы потеряли цвета, сквозь них проступило лесное озеро. На берегу стояли легкие светлые березки с яркой весенней листвой. Просвечивающие кусты ивы нависали над озерным берегом. Недалеко, стоя по пояс в обманчиво прозрачной воде, бесстыдно плескались голые девушки. Чтобы лучше видеть, Иван закрыл глаза и залюбовался на блестящие от капелек плечи, на крутые изгибы спин возле самой воды. Сладко потянуло внизу живота. Ванькин рот сам собой приоткрылся, руки ослабли и опустились. Звук самогудки стих.
Не открывая глаз, Дурак поправил спереди портки, сладко вздохнул и лишь потом вернулся в комнату к Кащею. Тот все еще стоял, зажав уши руками, и настороженно ждал. Иван жестами показал ему, что уши можно открыть, что бояться нечего. Граф вытащил бумагу и недоверчиво спросил.
--
Ты играл?
--
Классная штука, граф. Сейчас покажу.
Ванька перетащил кресло в центре залы, поудобней уселся, набрал полную грудь воздуха и, закрыв глаза, потихоньку подул в мундштук. Темнота под веками послушно растаяла, опять возникло озеро. На этот раз Ваня стоял ближе к берегу, и купающиеся фигуры видно было лучше. Оказалось, это не бабы - в озере резвились русалки. Когда они выпрыгивали из воды повыше, солнце игриво взблескивало на зеркальной чешуе, начинающейся сразу под вполне женскими попами. Грудь у русалок отсутствовала, точнее все они были по-мужски плоскогрудыми. Но это нисколько не смущало.
Иван купался в сладкой истоме, от желания бросило в жар и зазвенело в голове. Сердце укатилось вниз живота и там упруго стучало, настойчиво просясь наружу. Ванька почувствовал нежное прикосновение к ноге и опустил взгляд. Перед ним на коленях стоял Кащей. Он восторженно улыбался, поглаживал Ванькину ногу и шептал:
--
Люб ты мне, Ванюша. Играй еще. Все хорошо будет, я, что хочешь, для тебя сделаю.
От неожиданности Иван перестал дуть, и озеро растаяло. А Кащей остался. Он, и правда, стоял перед креслом и гладил Ванькино колено.
--
Граф, ты чего? Сбрендил?
--
Ты играй, Ванюша, играй. Порадуй меня. - Кащей ласково провел рукой по бедру и уткнулся лысой головой в Ванькино плечо.
Дурак испугано вскочил, и Кащей с готовностью прижался к нему всем телом, потянувшись влажными губами к шее. Иван оттолкнул графа и, торопливо поднеся самогудку ко рту, резко дунул.
Комната во второй раз вздрогнула от звукового смерча. Со стола посыпалась новая порция посуды, забренчали окна, потеряв последние, случайно уцелевшие с прошлого раза стекла. С ковра оборвались и застучали по полу развешанные на нем сабли и пистоли. Кащея плашмя опрокинуло на спину и крепко приложило затылком.
Не дожидаясь, когда пройдет глухота, Иван перешагнул через тело графа и, хрустя осколками, направился к окну. Подставив разгоряченные щеки под теплый летний ветерок, он глубоко носом вздохнул. С лугов за оградой потянуло слегка пряным запахом полевых ромашек.
Немного придя в себя, Дурак старательно застегнул фуфайку и, перетянув ее ремнем, вернулся к лежащему без движения бледному Кащею. Из ушей у того текла кровь, успев замазать красными полосками лысину и накапав на пол. Иван перетащил графа в кресло, обтер салфетками голову и похлопал по щекам. Через некоторое время хозяин порозовел, выпрямился и приоткрыл мутные глаза.
--
Зачем ты так, Ваня? Я ведь не со зла, от души. Да, и не я это, самогудка твоя.
Дурак в растерянности развел руками.
--
Так я что? В чувство тебя немного привести хотел.
Кащей, закряхтев, встал с кресла.
--
Спасибо, привел. Что-то мне нехорошо. Пойду. Надо одному побыть, помучиться немного, в себя прийти.
Ванька дернулся на помощь, но граф отмахнулся.
--
Не надо, я сам. - В дверях он обернулся. - Что мы туда запихали? Клубничка с перцем? Интересная музыка вышла. Да! Не убирайся здесь, я потом. Позже.
Граф тихонько притворил за собой дверь. Иван немного потоптался, допил из опрокинутого кувшина остатки кваса и тоже ушел из комнаты. Через другую дверь.
В доме не сиделось, и Дурак вышел немного прогуляться. Ворота были заперты, впрочем, на дорогу и не тянуло. Ванька зашел за дом и обнаружил с любовью ухоженный, маленький садик с тенистой беседкой. Но только он там расположился, вытянув ноги и собираясь подремать, как из подвального окна донеслись стоны и всхлипы.
В подвале кто-то страдал. Кто-то бормотал, вскрикивал, скулил, иногда даже оттуда раздавались вопли. Ванька сначала озаботился, что, может, требуется его помощь, но потом вспомнил желание Кащея побыть одному и успокоился. Мучается человек, бывает. Правда, из любопытства он попытался разобрать бормотание, но подвал глушил звуки, и слов было не различить. Уснуть под такой аккомпанемент тоже никак не получалось. Вопли отпугивали подбиравшуюся дрему, и через некоторое время Ивану стало скучно. Он ушел из сада, вернулся на парадное крыльцо и там пристроился на ступеньках.
К вечеру хозяин немного отошел. Слышал он уже нормально, наверное, уши зажили. На ужин устроились довольно поздно и в другой комнате, этажом повыше. Видимо, отремонтировать обеденную залу за один вечер не удалось.
Вначале разговор не клеился, поэтому больше налегали на еду и напитки. Полюбившийся Ивану квас быстро закончился, и он принялся за хозяйский ром. Граф от Дурака не отставал, опустошал рюмки и тарелки так, что завидно было посмотреть. В конце концов, беседа все-таки завязалась, похоже, ром помог. Ванька взялся пересказывать последние черниговские анекдоты. Кащей от души над ними хохотал, а, просмеявшись, говорил, что слышал эту байку еще до Ванюхиного рождения, но просил рассказать еще.
Когда анекдоты закончились, Иван сам пристал к хозяину с расспросами.
--
Слышь, граф, а ты что, один живешь? Я что-то за весь день не видел здесь никого. Как с таким огромным домищем-то управляешься?
--
Да дом, это ерунда - слово нужное знаю. А вообще-то, да. Один я, если Смерть не считать.
--
Смерть? Твою? Ты же говорят бессмертный?
--
Кто говорит?
--
Ну, народ. - Иван смутился. - Говорят, что смерть у тебя на конце иглы, а игла в яйце, яйцо в утке. Ну, и так далее.
--
Меньше, Ванюша, слухам верь. Вечно смешают в одну кучу ложь и правду, да так, что и не отличишь, где что. Есть у меня Смерть, как и у всякого обычного человека, только повезло мне. Или не повезло, это как посмотреть. В общем, смерть мне досталась с червоточинкой, бракованная.
--
Чего?
--
А ни чего, наркоманка она! - И Кащей, видя недоумевающую физиономию Ивана, взялся рассказывать.
--
Я когда-то сам этим делом не брезговал. Сильно увлекался. Ну, и как-то раз, похоже, перебрал, вот Смерть моя и пришла. Говорит, что положено, а у самой глаза по сторонам рыскают. Чувствует, что наркота у меня имеется, а у нее как раз отходняк, невтерпеж ей. Я, как только понял в чем дело, сразу предлагаю: "Помирать, так помирать, только, что добру пропадать? Давай, мол, кольнемся напоследок". Долго ее уламывал, но уломал, и вкатил я ей все, что у меня было. Две недели она под кайфом валялась. А я еще героинчика прикупил. Только она отходить стала, я ей еще дозу.
--
Так и держал ее несколько лет - сто или двести, - продолжал он. - А потом мне как-то жить надоело, или обидел меня кто, не помню уже. В общем, не дал я ей дозы, думал, очухается и заберет меня. Так не тут-то было, у нее такая ломка началась - я две недели любовался. Так ее колотило, аж на коленях дозу выпрашивала. Ну, и сжалился я. Теперь вот вдвоем и живем. Я ее в подвале держу.
--
Так вот кто стонал, - догадался Иван.
--
Ну, как не стонать. У меня там и дыбка, и жаровенька, щипчики разные, клещики, иголки опять же - нравятся мне иголочки. Развлекаемся с ней иногда.
--
За что ты ее мучаешь? - Дурак огорчился. - Можно же как-нибудь по-человечески!
--
Ну, ты, Ваня, сказал! А ты свою Смерть любишь? Да, и не прав ты, нравится она мне. Привык я к Смертушке своей. А то, что экспериментирую над ней помаленьку, так над кем же еще? Что ей сделается? Покричит немного, потом дозу получит и забудет все. Висит себе на цепях, кайфует.
Иван подумал и решил, что осуждать Кащея не вправе. Еще неизвестно, как бы он со своей поступил, если бы она к нему в руки попала.
Раздумывал Дурак долго, и хозяин, заскучав, принялся напевать себе под нос. Очнувшийся Ванька песню поддержал, и скоро их голоса набрали силу. Дуэт получился на славу, два тенора - побасовитей у Дурака, повыше у Кащея - удачно дополняли друг друга. Песня вплеталась в ночь, добавляя ей простора и уюта одновременно. Спели одну, взялись за другую, потом еще и еще, больше упирали на старые, проверенные временем, но не стеснялись и новомодных распевок. Про самогудку, по молчаливому уговору, не вспоминали - лучше уж петь самим, без музыки, а капелла.
После торжественной и печальной песни про мотылька, сгоревшего в пламени любви, Иван совсем расчувствовался и решил одарить гостеприимного Кащея. Выбор, правда, был невелик. Про самогудку, понятно, речь идти не могла. От сапогов-чулков с крылышками граф решительно отказался: "Я, Ваня, из замка ни ногой, боюсь Смерть одну оставлять. Вдруг случится с ней что-нибудь, и ни одного родного человека рядом". Еще была скатерть-самобранка, и Иван достал из мешка скомканное и обмотанное проволокой льняное полотнище.
--
Не был бы ты, граф, бессмертным, я бы, конечно, не стал тебе эту маньячку предлагать. В общем, это самобранка, хотя готовит она так себе - то пересолит, то не дожарит. Может, не умеет, а, может, притворяется, и огрызается как сапожник, но главная загвоздка не в этом. Без присмотра ее оставлять нельзя. Я прошлой ночью в лесу ночевал, мешок слабо завязал, так еле спасся. Выползла, гадина, навалилась сверху - чуть не задушила. "Не могу", - говорит, - "без кровушки", а сама в глотку лезет. Чудом оторвал ее от себя!
Кащей, сначала смотревший на невзрачный комок без интереса, к концу Ванькиного рассказа оживился.
--
А размер-то большой?
--
По разному. Вытягивается она, твой стол точно накроет, еще и до пола свисать будет.
--
А напасть на несколько человек сразу сможет?
--
Да я откуда, граф, знаю? Недавно она у меня!
--
Любопытная вещица, а то, понимаешь, есть у меня несколько соседей. Давно мечтаю их чем-нибудь удивить, а оставить у себя на ночь никак не удается. Может скатерка поможет? - Кащей заулыбался.
--
Да, я же говорю, готовить она не умеет. Еще перетравит тебе гостей.
--
Ничего, ничего. Угощенье приготовить я и сам смогу. Так, говоришь, разговаривает она, то есть, договориться можно?
Иван взял вилку и ткнул в скатерку.
--
Слышишь, что граф спрашивает?
--
Да, пошли вы! - глухо донеслось из мотка.
--
Не надо, Ваня. Не трожь самобранку, я с ней потом сам поговорю. - Кащей был доволен. - Кровушки ей, значит, хочется, ну-ну.
Развеселившийся граф предложил спеть еще. И спели, потом опять спели. Иван так разошелся, что снова расстегнул фуфайку. Спать разошлись уже заполночь, когда ром на столе закончился.
Проснулся Дурак рано, пора ему было продолжать дорогу. Засунув в умывальне тяжелую голову в бак с водой, он немного взбодрился и решил, чтобы не засиживаться, обойтись без завтрака. Огорченный Кащей вышел провожать Ивана на крыльцо, вид у хозяина был румяный и свежий, будто и не гуляли вчера.
--
Стало быть, Ванюша, не хочешь у меня задержаться? Погостить денек, другой?
--
Извини, граф. Я бы и рад, да не могу. Ждут меня.
--
Ты не поверишь, а ведь я сегодня ночью совсем про тебя забыл. - Кащей, казалось, был искренне огорчен. - Заболтался со скатеркой.
--
Ничего, - успокоил Иван, - свидимся еще. Как-нибудь соберусь и приеду к тебе на недельку, погостить. Всю ночь песни петь будем, и вспоминать про меня не потребуется.
Граф смущенно закашлялся.
--
Так я тогда тебя жду?
--
Слово! - и Иван протянул руку прощаться.
Кащей долго стоял возле ворот, провожая удаляющуюся в маковые поля фигурку, потом, вздохнув, пробормотал: "Везет дуракам!", и побрел в дом ремонтировать обеденную залу.
* * *
Прошло лето, началась осень, и выпало Ивану Дураку снова ехать той же дорогой, только в другую сторону. Не удалось пристроить волшебные вещи в хорошие руки, а значит, надо выполнять обещание, возвращать их в спецхран. Сапоги-скороходы, подаренные городской артели для торговой надобности, быстро отобрали заречные контрабандисты, потом их захватила Дятловская братва и приспособила для наркокурьеров. Впрочем, тоже ненадолго, уже чуть было не достались они царской охранке, да Ванька успел, перехватил под носом у стрельцов.
Самогудке тоже не повезло. Ее Иван отдал мужикам села Довольного, чтобы смогли они выкупить землю у Дикого барина. А барин в самогудку такого запихал, совсем в кровопийцу превратился. Вместе со своими домочадцами полсела загрыз, пока не отобрал Ванюха опасную коробочку. Одна надежда у Дурака оставалась, что хоть скатерть-самобранка попала в надежные руки. А так как прямая дорога на Кукино болото все равно вела через Кащеев замок, так что ж не заехать, не убедиться. Заодно и погостить денек-другой.
Путешествовал Дурак на этот раз с комфортом, на гнедой кобыле Сечке. Та, правда, бегать не любила, и, когда требовалось прибавить ход, начинала двигаться боком и высоко подбрасывать зад, но в остальном была кобылой неприхотливой и послушной. А так, все было, как и прежде: вещички в мешке, фуфайка туго перетянута солдатским ремнем, за спиной в чехле старенькая секира, которую Иван уже привык выдавать за меч-кладенец.
Осень в этом году выпала сухая и теплая, встречный воздух приветливо раздувал рыжие кудри. Маковые поля, через которые вела знакомая дорога, уже давно были убраны, только ветер лениво шуршал в рядах сухих стебельков. Кащеев замок показался издалека, возвышаясь веселыми башенками над стеной осеннего леса. Иван неспешно трусил еще час, прежде чем добрался до ворот.
На крик никто не отозвался, и Ваньке это не понравилось. Он всю дорогу представлял, как выскочит граф из дверей, как, теряя шлепанцы, сбежит с крыльца и, радуясь его приходу, бросится к воротам. Вместо этого за спиной равнодушно шумел лес, а дом стоял молчаливый и безлюдный. Хотя, казалось, что есть там кто-то, казалось, доносится из дома едва слышимый крик. Полчаса проорав в пустоту, Иван полез через стену.
Справившись с запором и привязав кобылу у крыльца, Ванюха поднялся к дверям. Сомнений уже не оставалось, кто-то в доме был, кто-то там то ли выл, то ли стонал, не умолкая. Сечка от этого воя всхрапывала и пятилась, натягивая поводья. Ванька, пригладив ладонью волосы, открыл дверь и прошел в вестибюль. Стон заполнял весь первый этаж, множась эхом от стен, но, зато, стало понятно, что раздается он из подвала. "Опять Смерть, что ли свою мучает?" - поморщился Дурак. Его крик "Есть, кто живой!" утонул в вое, Иван сам себя не услышал. Оглядевшись, он высмотрел ступеньки в подвал, но идти туда не хотелось - встречаться со смертью, пусть и чужой, удовольствие не большое.
Лучше пройтись по дому, осмотреться, решил Иван и оказался прав. Беда обнаружилась в злосчастной обеденной зале на втором этаже. Стоны из подвала сюда доносились глухо. Комната была тщательно отреставрирована и казалась пустой, может быть из-за одинокого стола в центре, накрытого клетчатым чехлом. Иван присмотрелся и через некоторое время признал в чехле самобранку. Скатерть лежала неспокойно. Поверхность ее вздувалась пузырями и постоянно морщилась, будто от ветерка, хотя окна были плотно закрыты. Края самобранки опускались до самого пола, пряча под собой не только стол, но и стоящие возле него пять стульев - один в торце, четыре по бокам. К тому же, было заметно, что на стульях что-то навалено.
Пока Дурак пытался сообразить, что он видит, самобранка подала голос.
--
Приперся, будто здесь его ждали. Так и будешь стоять, моргалами хлопать? Садись уж, раз пришел, сейчас соображу пожрать чего-нибудь. - И скатерть забулькала, перегоняя пузырь с края стола и пытаясь выровнять на нем плоское место.
--
Ежики-святы! Ты что натворила, душа потосконная? - Иван снял с ковра саблю и попытался приподнять край скатерти, чтобы взглянуть на стул.
--
Не лезь! - завопила самобранка. - К девкам под подол заглядывать будешь, а ко мне не лезь!
--
С девками я без тебя разберусь, тряпка безмозглая. А ну, быстро концы задрала! - и Ванюха сердито ткнул саблей в пузырь, перекатывающийся по скатерти.
Острый кончик сабли проткнул в скатерти дырку, и оттуда выступила кровь. Самобранка ойкнула и принялась торопливо затягивать порез, пряча его в морщинах. Одновременно ожил край скатерти на торце стола. Там на стуле кто-то завозился, забился под полотнищем, пытаясь выбраться наружу. Иван от испуга отшатнулся и разозлился уже основательно. Перехватив саблю двумя руками и подняв ее над головой, он заорал:
--
Края на стол! На шнурки порублю!
--
Ладно-ладно. Сдаюсь! Ты поосторожней со своей бритвочкой.
Несмотря на смиренные причитания, отпускать пойманные жертвы скатерти не хотелось. Она неторопливо ползла вверх, медленно освобождая сидящие фигуры. Дурак прыгал вокруг, угрожающе размахивал саблей, торопил самобранку, поддевая ее за украшенный бахромой край. Одежда на сидящих болталась как на проволочных вешалках, даже сквозь плотные сюртуки на спинах у них проглядывала гребенка позвонков. Последними показались лежащие на столе головы и руки, и стало ясно, что на стульях сидят скелеты, обтянутые тонкой прозрачной кожей.
Последнюю особу, шевелящуюся во главе стола, самобранке было особенно жалко. Она морщилась, елозила по ней краями, ласкала бахромой. Иван уже, не выдержав, собирался рубануть по-настоящему, как фигура, наконец-то, дернулась посильней, и из-под скатерти на руки Ванюхи выпал Кащей. Загремела по полу выпавшая сабля. Ванька, конечно, давно догадывался, кто может выжить в такой переделке, но узнать графа было трудно. От прежнего хозяина остался только большой череп, обтянутый теперь серой шершавой кожей, да спереди продолжал топорщиться живот, растеряв всю свою былую привлекательность.
Кащей припал к груди Дурака и зашепелявил безгубым ртом:
--
Ванюша! Спаситель! Выпила! Всего выпила пиявка твоя ненасытная. Насухо высосала! Я же как соломенный теперь, сломаюсь сейчас.
--
Погоди, Кащей. - Иван осторожно поставил графа на пол. - Ты как попался-то? Я ведь тебя предупреждал. Людей вон загубил!
--
Да, наплевать на них, на соседей этих. На меня посмотри! Клофелину она мне подмешала, гадина!
--
Давай, вали на меня! - заверещала со стола самобранка, успевшая убавиться в размерах и теперь похожая на тонкий и узкий водяной матрац. - Как сказал, так и сделала!
--
Граф, ты чего? Сам что ли это придумал?
--
Да слушай ты ее больше, пиявку тряпочную. Здоровье бы сейчас поправить - мяска свеженького, кровушки чуток человеческой. А, Ванюша?
Кащей потянулся к Ивану, мелко застучав зубами и облизываясь черным высохшим языком. Дурак испугано оттолкнул графа и тот привалился к стене. Медленно распрямившись на подрагивающих ногах, он закрыл глаза прозрачными веками и уставился сквозь них на Ивана.
--
Сожрать бы тебя, Ванюша. За подарки твои!
--
Но-но, Кащей! Не видишь, меч-кладенец у меня. Врежу, мало не покажется. - Ванька поправил чехол с секиркой.
--
Меч-кладенец у него! У всех кладенец, и ничего, всех сжирали.
--
Ты бы это, граф, шел бы лучше в подвал. Там твоя Смерть тебя дожидается. Слышишь, как воет.
Опираясь о стену и причитая на ходу: "Кровушки мне, кровушки!" - он медленно побрел к выходу.
Иван взглядом проводил Кащея и обернулся. Во время. Самобранка, подкараулив момент, пыталась до него дотянуться. Она одним краем сползла со стола, но жидкость внутри перетянула, и скатерка мокрой тряпкой плюхнулась Ваньке под ноги.
--
Ты куда, упырь тряпичный, собрался? - Дурак решительно подобрал с пола саблю.
--
Да упала я просто. Скользко тут.
Иван саблей и сапогами загнал скатерть в угол и угрожающе навис над ней.
--
Значит, так! Сейчас ты выпустишь всю наворованную кровь и станешь маленьким носовым платком. Сухим! - и он угрожающе ткнул ее саблей.
--
Забирай, кровопийца! - заорала самобранка и выплеснула красный фонтан, специально окатив Ивана, но тут же, изображая послушность, уменьшилась.
Иван прошипел сквозь зубы ругательство, выкинул самобранку саблей на сухое место и принялся скручивать ее в жгут. Потом он завязал жгут в узел, со всей силы затянул его и, сняв с себя солдатский ремень, взялся тесно обматывать получившийся комок. Скатерть кряхтела, но не сопротивлялась. Почувствовав под пальцами влагу, Ванька шмякнул скатертью по стене.
--
Я сказал все! - из самобранки торопливо выкатилось несколько капель.
--
Подумаешь! - проскрипело из-под ремня, - там было-то.
Ванюха закинул получившийся сверток к себе в мешок, затянул его и огляделся. Пора было уходить. Кащея ждать не хотелось, хозяин замка перестал нравиться совершенно. Когда Иван спускался на первый этаж, вой Смерти плавно стих. В доме установилась напряженная тишина, которую лишь слегка распугивал скрип Ванькиных сапог. Дурак немного потоптался в вестибюле, ожидая, что из подвала вот-вот поднимется хозяин. Но графа не было, и Иван вышел на крыльцо.
Кащей шел по ступенькам ему навстречу, и морда его была перемазана кровью. Ванька испуганно замер в дверях, пытаясь втихую нащупать за спиной секиру, граф тоже остановился и протянул руки.
--
Не та, Ваня! Не та. Человечью надо.
--
Кащей, ты чего? - Иван глянул за графа. Там, на земле, еще дергая ногами, лежала Сечка с перегрызенным горлом. - Ты кобылу-то за что загрыз?
--
А что делать прикажешь? Тебя что ли жрать, спасителя? - Кащей уронил руки и наклонил голову.
Немного помолчав, он пробурчал:
--
В общем, так, Ваня. Хватай свои вещички и катись отсюда.
Иван, собравшись с духом, сделал осторожный шаг.
--
Так я пошел?
Граф смотрел под ноги и молчал. Ванюха осторожненько, бочком, спустился мимо него с крыльца и поспешно зашагал к воротам. Он уже прикрывал за собой створку, когда Кащей крикнул:
--
Эй, Дурак! Не приходи больше. В третий раз даже тебе не повезет!
Иван кивнул и широко зашагал по дороге. Граф не стал смотреть, как живой человек, набирая скорость, удаляется прочь, торопясь скрыться в лесу. Чтобы не поддаться соблазну и не броситься вдогонку, он развернулся и ушел в дом. Вскоре из подвала донеслись стоны и крики. Пытки всегда помогали Кащею разогнать тоску и успокоиться. А Иван чуть ли не бегом мчался по лесной тропе и мечтал оказаться к вечеру где-нибудь подальше, лучше всего в тридевятом царстве.