В тот день он позвонил мне из Киева. Из трубки лился пафос.
- Братик, сижу в "Маракане" с большими дядями. Веґришь, самые лучшие телки Киева с нами. Набрали их ***ву гору, по 500 за ночь. Из-за опта скидку сделали. Сейґчас еще по 150 ляпнем и поедем на яхте кататься. Ты как жив - здоров?
- Нормально, Санечка, нормально. Завтра утром в Шарм-эль-Шейх улетаю, хочу бархатный сезон продлить. Вернешься - набери. Пересечемся, чайку попьем. О своих подвигах расскажу.
- Давай, брат лихой. Обязательно наберу.
Я положил трубку и начал допаковывать чемоданы. Чеґрез какое-то время я закончил и уже собрался ложиться, когда опять зазвонил мобильный. Высветился номер Гавґрилы. Я понимал, что он находится в состоянии коматоза, и 15 секунд думал, стоит ли отвечать. Но почему-то все-таки ответил.
- Алло, - голос Гаврилы был тусклым и безжизненным, особенно контрастным после звонка из "Мараканы".
- Что, совсем нажрался? Или девки все соки высосали?
- Я еду в Харьков, - мне показалось, что он меня не усґлышал.
- Час назад Оксана повесилась.
Как будто воздушная яма в самолете. Потом мысль, ****ь, на *** я взял трубку. Потом: таким не шутят. Поґтом: надо ему что-то сказать. *****, что говорить... Длинґная, длинная пауза. Он тоже молчит, я только слышу шум движения машин. Ночь, октябрь за окном, шум машины в трубке, и мороз по плечам.
- Держись, братан. Держись, - понимаю, что все это до ****ы, ничего другого сказать не могу.
- А что мне остается? - отстраненно отвечает он и вешаґет трубку.
Я не был на похоронах. И Слава Богу. Я не видел, как билась в истерике их дочка, которая первая обнаружила Оксану в петле, еще дергающуюся. Я не видел, как плакал Гаврила, и говорил, что теперь он ее простил. Я не слышал перешептывания Оксаниных подружек, которые говорили, что в тот вечер у Оксаны были гости, попросили показать фотографии из ее юности. Она поднялась на второй этаж, открыла семейный альбом, посмотрела на него и полезґла в петлю. Я этого не слышал и не видел. Я был далеко. Но мысль об этом не покидала меня ни на минуту.
"Прошел где-то год, и спалили вора под Ростовом", - пел Михаил Круг. Действительно, прошел где-то год. Я был у Гаврилки в гостях. Мы сидели возле бассейна во внутреннем дворике его красивого дома. Маша, его дочка, теперь жила с ним. И должен признать, в Гаврилке реально проснулись отґцовские чувства. Все свободное время он уделял ей. Маша в полной мере ощущала родительскую любовь и ласку. Гляґдя на вальяжного Гаврилку, развалившегося в шезлонге со стаканом виски, подставившего пузо ласковому майскому солнышку, в черных очках от Prada; на Машу, плавающую в бассейне на ярко-желтом надувном матрасике; на девочґку Олю, которая жила с ним в течение последних 1,5 лет, и тщательно следила за тем, чтобы виски и лед всегда были под рукой; на садовника, обрезавшего кусты сирени, можно было поверить в то, что в этом доме, наконец, воцарился дуґшевный покой и простое человеческое счастье.
- Ну, как ты, братик? - я сделал большой глоток и с удоґвольствием закурил.
- Как видишь, - он задумчиво смотрел куда-то в даль. - Телок забросил, стараюсь не бухать, занимаюсь семьей, точґнее тем, что от нее осталось.
Повисла пауза, и, глядя вслед Оле, направившейся за очередной дозой спиртного, я вдруг с саднящим ощущениґем в груди осознал, насколько несправедлива порой бываґет жизнь. В этой картинке из глянцевого журнала все было прекрасно. И этот дом, и этот бассейн, и мерин 221 модели, стоявший в гараже, телефон Vertu, тускло поблескивающий на столе в момент, когда на него падало солнце... Одного не доставало. Оксаны. Она все это выстрадала. Она шла к этому с Гаврилой бок о бок, вырывая у жизни счастье зубами. Маленькими, маленькими кусочками. Она строила все это, как строят карточный домик, внимательно и бережно, боґясь неосторожно дунуть, чтобы не рассыпался. Рассыпалґся. А самое обидное, рассыпался из-за девочки, чье имя уже давно все забыли. И Гаврилка - первый. И в результате, Окґсана получила место на кладбище, а персонажем глянцевой картинки стала Оля, потрудившаяся ради всего этого разве что ****ой. Обидно, Господи.
- Это ж как надо любить деньги, чтобы со мной жить, - Гаврила приподнял очки и смотрел на меня своим фирменґным немигающим взглядом. У меня началась истерика. Я давно так искренне не смеялся. Красавчик, он всегда был очень самокритичен. Ха-ха-ха...
Говорят, история повторяется. Один раз в трагедии, друґгой раз в фарсе. Готов поспорить, когда у человека в жизни все хорошо, он стремится поделиться радостью с окружаюґщими. Гаврилка не был исключением...