Астраданская Мария : другие произведения.

Цветок и буря

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любовь - это война, в которой нет победителей. Но иногда проигравших не бывает тоже.


Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

("Фауст" Гёте)

Любовь - это как сражение.
Я не могу сказать, что она победила.
Но я точно знаю, что был проигравшим с самого начала.

(Из фильма "Прах времён")

  
   Далеко на горизонте, там, где золотисто-оранжевый край пустыни смыкался с почти таким же золотисто-оранжевым небом, едва заметно клубилась пыль; несведущий человек мог бы подумать, что это просто чересчур размытая линия горизонта - лёгкое марево, застилающее глаза в часы полуденной жары.
   Но я знал, что это не так.
   Приставив ладонь к глазам, я долго глядел на этот грозный знак надвигающейся опасности. А потом вздохнул и пошёл обратно.
   Провинция Мияру, самая южная во всём Астанисе, не была моей родиной. Мне пришлось долго привыкать к здешнему климату, и жаркому, и влажному одновременно; я никак не мог заставить себя полюбить вечное лето, царившее здесь, жару, которая отступала только после заката солнца, и пустынные пассаты, изредка долетавшие до нас и приносившие воздух, сухой и обжигающий, как песок.
   Сезон, когда эти жаркие ветры почти беспрерывно дули с востока и выжигали здесь всю растительность, превращая деревья и кусты в высохшие остовы, кое-где прикрытые полуистлевшими лохмотьями листьев, назывался здесь "зима", и мне, привыкшему к инею на деревьях и скрипу снега под ногами, было смешно и неприятно слышать это слово.
   В остальное же время здесь буйно цвела растительность, но это цветение, опять-таки, мало напоминало то, к чему привыкает человек, живущий на севере. Всё здесь было зеленым-зелено; заходя в лес, я как будто попадал под огромный зелёный колпак, внутри которого было и жарко, и душно, и влажно. Воздух был так сильно напоен сладким запахом гигантских цветов ростезия, чувствовавших себя прекрасно в здешнем климате и выраставших до совершенно гигантских размеров, что казался насквозь пропитанным благовониями.
   Прежде мне нравилось пользоваться духами, но здесь я совершенно отучился от этой привычки, потому что нос мой определённо не вынес бы двойной порции сладкого цветочного аромата.
   Итак, первые года полтора я по-настоящему ненавидел эту провинцию, и лишь гордость, да ещё осознание, что я сам выбрал такую судьбу, останавливали меня от того, чтобы жаловаться.
   Потом я смирился. Я научился вставать за несколько часов до восхода солнца, когда воздух был прохладен и свеж, а предрассветное небо радовало волшебными оттенками розового и голубого (в остальное время оно было оранжевым или зелёным, если его застилала листва). Я обустроил себе угол на террасе второго этажа, превратив его в подобие моих покоев в родном доме - моя жена специально ездила в столицу соседней провинции, чтобы раздобыть мне чашки из голубого фарфора, кансийский узорчатый шёлк для занавесей, краску из корня агуалы, дававшую тот самый редкий сине-зелёный оттенок, который я любил больше всего, а также семена карликового дерева абагаман.
   Я начал заниматься здесь тем, чем любил заниматься и дома - расписывать красками посуду и выращивать цветы в горшках. Также вдвоём с женой мы составляли букеты, и я с удовольствием учил её приёмам составления цветочных композиций - тому искусству, которое распространено в северных провинциях и не слишком популярно здесь. Правда, множества материалов нам недоставало, как, к примеру, веток и иголок сосны, кедровых шишек, а также тех гладких камней, которые встречаются только на берегу Малахитового Озера в моей родной провинции, но и без них нам удавались довольно интересные и, как я без лишней скромности считал, незаурядные композиции.
   Словом, в конце концов, я... нет, не буду говорить, что полюбил эти места.
   Но, наверное, я к ним привык.
   - Лансере... - вдруг раздался позади меня чей-то шёпот.
   Я оглянулся и увидел жену.
   После захода солнца здесь темнело очень быстро, поэтому мы оказались в окружении непроницаемой темноты, и даже огонёк светильника в руках у жены был бессилен разогнать мрак тропической ночи. Где-то у нас над головой шелестели листья пальмы, вдалеке перекрикивались обезьяны, снизу, с земли доносился какой-то шорох - очевидно, ползла змея. Ночи здесь никогда не бывают слишком тихими... ах, ну да, и ещё я забыл про москитов.
   А ведь мне следовало упомянуть о них первым делом, потому что воспоминание о том, как я провёл ночь после брачной церемонии в компании москитов вместо молодой супруги, останется со мной навсегда.
   Когда я приехал сюда, чтобы стать мужем Кайты, мы не только ни разу не виделись, но и ничего не знали друг о друге. Для неё было достаточно того, что я был Саньей - чрезвычайно выгодная и завидная партия для любой женщины; мне же было всё равно, она или другая.
   - Вы печальны, - подметила Кайта во время нашей первой встречи.
   - Нет, что вы. Бледный цвет лица у меня от рождения - это знак породистого Саньи, - пошутил я. - А также следствие долгих морозных зимних ночей, которые чересчур располагают к раздумьям.
   - О, не беспокойтесь, здесь по ночам у вас не будет ни времени, ни желания думать, - улыбнулась Кайта, и я подумал было, что она намекает на радости супружеской постели.
   Намёк был мне неприятен, не только потому, что будущая жена была мне безразлична, но и потому, что шутки и игривые замечания на тему любовных отношений в целом никогда не доставляли мне, в отличие от многих других, удовольствия.
   Но я был не прав, и Кайта не преминула доказать мне это в первую же ночь, которую мы должны были провести вместе.
   Тогда-то и сбылись её слова, да как сбылись: до самого утра я бегал по комнате и отмахивался пальмовым листом от москитов величиной с пол ладони и норовивших полакомиться моей "божественной" кровью; очевидно, присутствие в этих краях Саньи воодушевляло их не меньше, чем девушек, бросавших в мою сторону заинтересованные взгляды.
   Вот только девушки, к счастью, были отнюдь не столь кровожадны.
   Так или иначе, но думать или страдать мне действительно было недосуг, и отнюдь не по причине занятости в постели, потому что Кайта так и не появилась в ту ночь в нашей спальне.
   - Как вы жестоки!.. - только и сумел я промолвить на следующее утро, когда она, наконец, пришла.
   - Жестока?! - изумилась и даже, кажется, возмутилась она. - Позвольте, но я считала, что, наоборот, оказываю милость, избавляя от очевидно неприятных вам супружеских обязанностей!
   Но тут я поднялся с кровати, и она поняла, что я имел в виду отнюдь не её решение предоставить меня самому себе в брачную ночь - красные волдыри, покрывавшие всё моё тело, говорили сами за себя.
   - Великая Богиня! - воскликнула Кайта и бросилась ко мне, потому что я умудрился не только предстать перед ней в самом нелицеприятном виде, но ещё и упасть ей под ноги с видом самым страдальческим и томным, так что наверняка сошёл бы за героя любовной пьесы, если бы не, опять-таки, волдыри, превратившие моё лицо в подобие перезревшей тыквы.
   Герою пьесы такое лицо не под стать, а вот фууку, отпугивающему от дома злых духов - самое оно.
   Через силу улыбаясь, я посоветовал Кайте использовать меня в этом качестве, раз уж в ипостаси супруга я её не совсем устраиваю.
   Она засмеялась, и я впервые почувствовал к ней симпатию, потому что обычно мои шутки называли глупыми и совсем не смешными.
   Но радость моя была недолгой - оказалось, что москиты не только подпортили мой внешний вид, но и занесли мне в кровь какую-то заразу, от которой никогда не страдали местные жители.
   Полтора месяца я пролежал в постели.
   - Я и помыслить не могла, что москиты так на вас набросятся, - оправдывалась моя жена, дни и ночи напролёт проводившая у моего изголовья, мывшая мои волосы, кормившая меня с ложечки и так далее.
   Ладно, скажу честно: она даже развязывала на мне штаны, когда мне требовалось сходить в туалет - пальцы мои распухли до такой степени, что я едва мог ими шевелить.
   Вот так и получилось, что Кайта увидела меня обнажённым задолго до того, как мы стали супругами по-настоящему. Я так страдал - не умственно и не сердечно, а попросту, телесно - что мне было всё равно, и привычная для меня стеснительность отступила на дальний план.
   - Мужчины Санья вызывают всеобщий восторг и обожание, даже в мире насекомых, - отвечал я, пытаясь криво ухмыльнуться распухшими губами. - Но как права была поэтесса Аки Росия, утверждавшая, что земная слава не приносит истинного счастья!
   Кайта не знала, смеяться ей или плакать - всё равно от смеха.
   Так мы знакомились всё больше и больше - под полупрозрачным пологом супружеской постели, но обращаясь друг с другом примерно так же, как брат с сестрой.
   И лишь тогда, когда я почти окончательно выздоровел, моя жена, наконец, позволила себе нечто большее.
   В тот день я, наконец, оказался в состоянии принять ванну - волдыри и пятна практически сошли с моего тела - и меня переполняло блаженное ощущение чистоты и свежести. За окном был один из тех редких почти прохладных дней, которые очень редко, но всё же случаются в этих местах, и яркие солнечные лучи свободно лились сквозь полупрозрачные белые занавески, которые моя жена велела повесить в комнате, зная о том, что я не люблю тяжёлые шторы.
   Я откинулся на подушки, чувствуя себя безмерно лёгким, как птичье пёрышко - после того, как моё тело перестали покрывать гигантские волдыри, делавшие меня вдвое толще, чем я был, оказалось, что я похудел, да не вдвое, а вчетверо.
   Но Кайта, очевидно, была не против этой перемены, потому что взгляд её останавливался на мне чаще, чем обычно, и выражал он отнюдь не отвращение.
   После того же, как я откинулся на подушки и закрыл глаза, наслаждаясь прохладой накрахмаленных простынь, она наклонилась надо мной и поцеловала меня в губы.
   Я поддался ей и ответил.
   ...Она любила меня и многое мне позволяла - то, что вряд ли позволила бы другая женщина. К примеру, когда родился наш первый ребёнок - мальчик - она поступила в соответствии с традициями рода Санья, а не своего собственного. У нас в семье зелёный считается цветом мальчиков, белый - девочек, в соответствии с представлением о том, что лето - это тот период, который благоприятен для мужчины, а зима - для женщины. Традиция эта восходит к одной из легенд о зарождении рода Санья; я знал их великое множество и любил пересказывать жене.
   - Надо же, сколько их у вас, - удивилась однажды Кайта.
   - Около полутора тысяч, - усмехнулся я. - Под число тех, кто официально является наследниками в роде Санья - то есть, старших детей от законных браков между двумя Санья. Каждый может выбрать себе на вкус. Все эти легенды сходятся только в одном: Санья были первыми людьми в Астанисе, они ведут свой род от Богини Аларес, в их жилах течёт священная кровь.
   Произнося всё это - не без гордости, ибо я, как и любой другой Санья, гордился своей кровью, хотя, быть может, не так, как остальные, выставлял это напоказ - я заметил во взгляде Кайты какую-то тень и тогда впервые подумал, что она не питает к моей семье большой симпатии. Позднее выяснилось, что она и вовсе не хотела нашего с ней брака - мать заставила её, и Кайта, в пику мне, собиралась сразу же взять себе любовника.
   Но всё изменилось, когда она меня увидела... или же услышала мои несмешные шутки, я не знаю. Так или иначе, но я по-прежнему был единственным, с кем она делила постель.
   И когда родился наш сын, она, вопреки своей нелюбви к Санья, завернула его в зелёные пелёнки и приказала повесить в его комнате занавески и пологи такого же цвета.
   Я был ей благодарен - за всё, в том числе, за это.
   Сейчас жена взяла меня за руку и повела через наполненную шорохами темноту к беседке. Мне пришлось идти, переступая через лианы, стелившиеся по земле, и отодвигая воздушные корни полуночного дерева, сейчас покрытого мелкими белыми цветами, чуть светившимися в темноте, но я знал, что совсем скоро наступит сезон пустынных ветров, и лианы высохнут и скорчатся, как сброшенная змеиная кожа, а полуночное дерево перестанет мягко светиться по ночам, и его красивые корни-ветви станут похожи на изорванное тряпье, наброшенное на голый ствол.
   Мы с женой сели напротив друг друга в беседке, и она поставила плошку с масляным фитилём на стол.
   Слабый огонёк дрожал и пытался приникнуть к моей протянутой руке, как будто напуганный ночными шорохами.
   - Лансере, - повторила жена. - Говорят, в мире неспокойно. Вести редко доходят до нас со стороны Великой Пустыни, а теперь, в сезон дождей, когда размыты дороги, и с другой стороны тоже. Но у матери было видение. Нечто приближается к нам. Враг.
   Что я мог сказать?
   - Я знаю, - ровно ответил я и не смог удержаться от взгляда на восток - туда, где перед закатом я видел пыль на горизонте.
   - У тебя тоже было видение? - не могла не улыбнуться Кайта.
   - Хоть я и Санья, но всё-таки мужчина, - в ответ улыбнулся я. - Мужчины Санья вызывают любовь у женщин и у москитов, но не у духов, передающих смертным свои послания. Нет, я просто внимателен и наблюдателен. И который день, глядя в сторону пустыни, вижу, что очертания барханов изменились. Кто-то движется к нам с востока. Но кто может быть настолько безумен, кочевники?
   Теперь, вспоминая этот разговор, я могу только удивляться собственной наивности...
   Ведь я и сам был одним из тех, кто вечно хочет добиться невозможного, пусть даже ценой своей жизни - и добивается этого.
   - Кочевники? - переспросила жена с невесёлым смешком. - О, супруг мой, если бы это было так, то разве стали бы мы беспокоиться? Что нам могут сделать эти племена, не владеющие силами стихий и использующие в качестве оружия жалкие изделия из железа?
   - Тогда кто? Астаха? - предположив я, вспомнив фамилию семьи, с давних пор враждовавшей с родом моей жены.
   - Нет, мой муж. Астаха слабее нас и знают это, - возразила Кайта, и лицо её перекосилось. - Это Санья.
   - Санья? - переспросил я, как сумел, спокойно. - Но этого не может быть. У нас с вами... у нас с ними, - быстро поправился я, допустив оплошность, но жена, конечно же, не могла не заметить этой оговорки, - мирный договор. И этого договор скреплён нашим браком.
   - Значит, в семье Санья есть кто-то, кто готов тобой пожертвовать, - сказала Кайта, глядя в сторону.
   И она была права.
   Был кто-то, оскорблённый, гордый, как все Санья, и не простивший унижения мне, такому же гордому и тоже не простившему унижения...
   Точнее, была.
   - Этого не может быть, - упрямо сказал я.
  

***

   - Почему вас не взяла в мужья Санья, как принято у вас в роду, господин? - спросил меня мой слуга, понятливый и толковый юноша, однако порой позволявший себе чересчур многое.
   Например, такие вопросы.
   Я мимоходом отметил это, но был слишком задумчив, чтобы его отчитывать.
   - Санья не всегда сочетаются браком с Санья, - ответил я. - Есть множество примеров...
   - О, не пытайтесь сбить меня с толку, господин, - перебил меня слуга, ухмыляясь. - Я-то ведь знаю, что и как. Как старший сын от чистокровного брака, вы имели право на самую выгодную партию - с наследницей из другой ветви. Но вы приехали к нашей госпоже.
   Мне оставалось только дивиться, где он умудрился почерпнуть все эти сведения. Потом мне пришло в голову, что, может быть, подобные сомнения мучили и Кайту, чем она однажды поделилась со своей доверенной служанкой. А уж та не утерпела и рассказала своему приятелю...
   - Чему вы все, конечно же, очень рады, - сказал я весёлым тоном, однако давая понять, что разговоры на эту тему окончены.
   - Ещё как, - откликнулся мой слуга. - Ещё как...
   Я отвернулся и посмотрел в сторону пустыни.
   Это было неправдой.
   Никто не был мне рад, и особенно теперь - когда стало ясно, что со стороны пустыни к нам приближаются Санья, и отнюдь не с намерением мирно погостить. Повсеместно я слышал толки, что это я навлёк несчастье на род Дакана, к которому принадлежала моя жена, а также на всю провинцию Мияру. Просочился также и слух, что мирный договор был нарушен именно по моей вине: что война была развязана с исключительной целью отомстить мне, оскорбившему одну из представительниц рода.
   Бесполезно было пытаться доказать, что это не может быть правдой.
   Все кляли госпожу Дакана, мать моей жены, за то, что она устроила этот брак - погналась за знатным зятем из прославленного рода. Однако Санья как обманчивое золото из легенды про Фэйюн: красивы только издалека, а вблизи оказываются ядовиты и приносят только несчастье.
   Так говорили все.
   - Вашей матушке следует пресечь подобные разговоры, - сказал я однажды жене перед тем, как ложиться спать. - Не потому, что мне это неприятно, хотя мне это, конечно же, неприятно. А потому, что она, как никто, должна знать, что в случае прямой опасности народ и правительница должны быть едины. Недовольство и осуждение лишат её той силы, которая необходима, чтобы противостоять Санья... Неужели те, кто злословят, не понимают этого? Они ведь сами рубят сук, на котором сидят.
   Таким образом, я, вопреки своим прежним словам, первый заговорил о том, что столкновение с Санья неизбежно.
   Кайта промолчала и легла в постель, перевернувшись на другой бок и не обняв меня, как обычно.
   Вероятно, она также осуждала меня за то, что я принёс в её семью несчастье.
   Но на следующий день меня вызвали к госпоже Дакана.
   Она - правительница Мияру - жила в огромном четырёхэтажном доме, выстроенном на вершине горы, которая отделяла провинцию от Великой Пустыни, создавая ту естественную преграду, благодаря которой засушливые ветры приносили сюда испепеляющий зной не весь год подряд, а лишь три месяца зимой. Решительный и крутой нрав правительницы был известен всем, и Кайта уговорила мать позволить ей с семьей жить отдельно, очевидно, понимая, что гордому Санья будет не так-то легко смириться с необходимостью подчиняться чужим приказам, поэтому мы с тещей виделись не слишком часто.
   Меня впустили в дом и без лишних слов проводили на последний этаж, который представлял собой огромную открытую площадку. Высокие колонны по периметру зала поддерживали крышу, но, помимо них, никакой преграды не было - это было место, открытое всем ветрам и ливням. Оказавшись здесь, я понял, что госпожа Дакана первой должна была увидеть пыль, поднятую копытами лошадей многотысячной армии, двигавшейся через барханы - это, вероятно, был невероятно изнурительный, но в то же время кратчайший путь к нашей провинции. Оона Санья, бывшая в то время главой нашего рода - Бессмертная Оона, как её называли, умела принимать решения, которые казались безумными, однако в итоге оказывались наиболее мудрыми, и умела приносить жертвы, которые потом стократно окупались.
   Никому в провинции Мияру и в голову не приходило, что кто-то дерзнёт пересечь пустыню, чтобы напасть на них - прочие же дороги, особенно в период разлива рек, были непроходимы для большой армии. Именно поэтому здесь чувствовали себя в безопасности даже в наши смутные времена - и, признаться, по той же самой причине я выбрал Мияру в качестве своего будущего места пребывания. Я не любил войну... ни в одном из её аспектов, именно поэтому попросил мать устроить мой брак с девушкой из семьи Дакана.
   Но Санья были непредсказуемы. Они рушили все представления о них, они создавали, а потом сами же опрокидывали традиции.
   Мне следовало догадаться, что ни пустыня, ни горы, ни непроходимый лес не станут достаточной преградой, чтобы защитить меня от моей родной семьи... а также от моего прошлого, от моей любви, и от моей истинной природы, природы Санья.
   Госпожа Дакана стояла возле одной из колонн спиной ко мне, и тень её в этот ранний час простиралась до самого противоположного края залы.
   - Матушка. - Я опустился на колени и, растянувшись в поклоне, коснулся лбом холодного мозаичного пола. - Вы изволили меня звать.
   Она продолжала пристально вглядываться в пустыню, не поворачиваясь ко мне.
   - Лансере, - раздался её голос, глуховатый и спокойный. - Я позвала тебя, чтобы спросить: ты Дакана или Санья?
   Мне следовало ожидать такого вопроса. И хотя я прекрасно знал, как нужно на него ответить, я всё же не мог произнести ни слова.
   Всё же я попытался.
   - Матушке известно, что, принимая фамилию моей жены, я тем самым принял на себя...
   Она взмахнула рукой, прерывая мои слова, исполненные самой безукоризненной вежливости: других я в моей ситуации и не мог бы произнести. Также мне подумалось, что она, вероятно, раздражённо поморщилась, но лица её я по-прежнему не видел.
   - Подойди сюда, - промолвила госпожа Дакана. - Взгляни.
   Я приблизился к ней и остановился на почтительном расстоянии. Всё же этого было достаточно, чтобы увидеть среди барханов не просто пыль, но как бы волны иного моря, заливавшего золотисто-оранжевые песочные просторы. Это были Санья и их бело-зелёно-голубые флаги, трепетавшие на ветру. Женщина-Мужчина-Небо - вот что значило это сочетание цветов. В отличие от императорской мандалы, включавшей в себя золотой цвет Великой Богини-Солнце, Санья не стали брать его на свою эмблему, тем самым подчёркивая: нам незачем лишний раз выказывать почитание Аларес и использовать её символы, ведь каждому и так известно, что мы - её прямые потомки.
   Судя по открывшемуся мне зрелищу, наша - их - армия насчитывала несколько тысяч. Тысячи людей, тысячи знамён...
   - Теперь ты видишь, - сказала госпожа Дакана. - Война неизбежна, и противник значительно превосходит нас по силе. Если ты Санья, то я отпускаю тебя. Я не буду лишать тебя жизни и позволю тебе присоединиться к твоей семье. Если ты Санья, то уходи. Но решай сейчас.
   - Матушка также считает, что это по моей вине армия приближается сейчас к нашим границам? - спросил я ровно. - Что это я принёс на эти земли несчастье?
   - В этом виновато властолюбие Санья, - ответила госпожа, как мне показалось, с долей задумчивости. - И их желание во что бы то ни стало вернуть себе императорскую корону, которая принадлежала им когда-то прежде. Но этого не случится. Оона - умная и смелая правительница, та, кому под силу объединить под своей властью всю страну. Она победит сейчас, но рано или поздно она умрёт, и у неё не найдётся достойных преемниц, потому что такие женщины рождаются всего несколько раз в тысячелетие. Человек может победить судьбу, но разница в том, что человек, даже самый великий, умирает, и тогда судьба вновь занимает ненадолго отвоёванные у неё позиции. Судьба - это слишком сильная противница, и в союзниках у неё Время, терпеливый и неумолимый советчик; вместе они непобедимы. Чтобы победить судьбу, нужно прежде преодолеть время, а Санья слишком самовлюблённы для этого. Потому что время преодолевает тот, кто может лететь быстрее него - тот, кто легче пёрышка, а груз сознания собственной исключительности слишком тяжёл, и он приковывает Санья к земле. Им никогда не исправить той ошибки, что была однажды допущена, и не вернуть священный символ власти, которого они были лишены. Оона строит такой мир, который кажется ей нерушимым, неподвластным ни огню, ни волнам, но после её смерти он разлетится от первого же дуновения весеннего ветерка.
   - Это Великая Богиня сказала матушке такие слова? - спросил я довольно холодно, потому что моё самолюбие было также уязвлено.
   И, вероятно, эта холодность в моём голосе говорила лучше чего-либо другого о том, кто я на самом деле: Дакана или Санья.
   - Мой ум и моя способность предвосхищать события сказали мне такие слова, - ответила госпожа, которая, как мне показалось, не слишком рассердилась на мой дерзкий тон. - Я сказала это затем, чтобы ты передал мои слова Ооне, когда воссоединишься со своей семьей. Потому что сама я, вероятно, буду к этому времени уже мертва.
   - То есть, моя участь уже решена? - осведомился я. - Вы велите мне покинуть дом и вернуться к Санья?
   - Нет, я всё ещё жду твоего ответа, - возразила госпожа.
   Я прислонился к соседнему столбу и посмотрел на песчаное море, разливавшееся у подножия горы. До начала сезона пустынной зимы оставалось, по меньшей мере, несколько недель, но здесь, на большой высоте, уже ощущалось его предвестие - восточный ветер был жарким и изнуряющим, он приносил с собой песок, зной, тоску и ощущение бесконечности - того, что время застыло в этой томительной пустоте, как насекомое, оказавшееся в ловушке из переливчато-золотого янтаря и сохранённое навеки в своём первозданном состоянии, не мёртвое, но и не живое.
   Я видел крупицы песка, уже рассыпавшиеся кое-где по холодному мозаичному полу - золото на бирюзе.
   - Я Санья... - проговорил я через силу. Хотел сказать это гордо, но сам услышал в собственном голосе усталость: здешняя зима изматывала, обессиливала, в отличие от зимы настоящей, с её бодрящими морозами, с серебристым инеем на ветках, с искрящимся под лучами солнца снегом. - Я Санья, но я хочу остаться рядом с моей женой и детьми.
   Тогда госпожа Дакана повернулась ко мне лицом.
   Она была высокой и статной женщиной. Полноватой, какими часто становятся женщины в зрелости, но, что называется, величавой.
   На лице её, смуглом от южных ветров и уже покрытом сетью морщин, ярко выделялись брови, изогнутые, как два полумесяца, и глаза - большие, сияющие, как две звезды, хоть это сравнение и покажется избитым. Тем не менее, я не сказал бы, что эти глаза были красивы... Светло-серые, они казались прозрачными, как вода в реке, склонившись над которой, ты видишь своё отражение, не искажённое ничем.
   Длинные волосы, жёсткие, как конская грива, были собраны в высокий хвост; тёмные пряди перемешивались в них с седыми.
   Госпожа Дакана любила тяжёлые, крупные украшения: на обеих руках её были массивные браслеты из бирюзы, в ушах - такие же большие серьги, но, помимо этого, никаких других украшений не было, и одежда её не отличалась сложным покроем. Поверх свободного тёмного платья было ещё одно - прозрачное, но не вытканное цветами, как это принято у нас, а украшенное геометрическим узором, окаймлявшим подол и края рукавов. Эта женщина производила впечатление той, кто, не особенно впечатляясь деталями, предпочитает направлять свой пронзительный взгляд на самое главное.
   Такой была мать моей жены и правительница этих мест.
   В тот день я ещё больше проникся к ней уважением и даже чем-то, напоминавшим восхищение... и пожалел о том, что, вероятно, времени, чтобы узнать её поближе, у меня не будет.
   - Скажи Кайте, что покои для неё будут приготовлены в этом доме к вечеру, - только и промолвила она.
   Но я прекрасно понимал, что это значит: госпожа хочет, чтобы Кайта была её помощницей. Вместе они будут отражать атаку Санья и погибнут, вероятно, тоже вместе. С завтрашнего дня Кайта будет находиться в уединении, подготавливая себя к битве. Ей не будет позволено ни видеться с мужем и детьми, ни даже думать о них, чтобы не омрачить своё сознание тоской и сожалением. Суровые правила, но я понимал их необходимость: чтобы сосредоточиться на главной цели, необходимо отбросить все иные помыслы.
   Когда я передал Кайте слова её матери, она не шевельнула и бровью, так что я не смог понять, догадывалась ли она о том, что её ждёт, или же это стало для неё неожиданностью.
   - Вечереет, давай пить чай, - сказала она спокойно. И только попросила: - Завари его ты, так, как я люблю.
   В семье Санья были свои секреты приготовления чая, которыми я владел в совершенстве, и, сколько жена ни допытывалась, я не выдал их ни ей, ни кому-либо ещё. Пришлось ей смириться, но взамен она заставляла меня готовить чай по моему рецепту не реже трёх раз в месяц - так он ей полюбился. Приготовления занимали часа два, не меньше, и всё это время мне приходилось обходиться без помощи слуг, которые могли украсть мою тайну. Но я был упрям, как дракон, ревностно оберегающий свои сокровища в подводном дворце.
   Чай был готов как раз к закату, и это было ещё одним из секретов: подавать его именно в это время, чтобы изысканный аромат цветочных лепестков смешался с вечерней прохладой и свежестью, а лучи заходящего солнца оттенили янтарный цвет чая - для усиления этого эффекта использовалась исключительно тёмная посуда. Этот способ приготовления и подачи чая назывался "Последний луч солнца скрывается во тьме"...
   - Всё готово, - сказал я, входя в комнату с подносом.
   Однако Кайты там не было: она стояла на балконе, опираясь на низкие перильца, и задумчиво смотрела вдаль - туда, где багряное солнце садилось в лилово-красные тучи.
   Я поставил свой поднос на низкий столик и, взяв чашку в руки, опустился перед Кайтой на колени. Подобное почтительное отношение было предписано традициями, но жена избавила меня от необходимости следовать им слишком строго - здесь, в этой далёкой провинции, отделённой от всего мира Великой Пустыней, не так ревностно следили за исполнением церемоний, за модой и за тем, что подумают о тебе другие.
   Но сейчас мне самому захотелось сделать так.
   - Что за внезапный приступ почтительности? - весело спросила Кайта, принимая из моих рук чашку. - Вы в чём-то провинились передо мной, мой муж?
   - Боюсь, что я пересолил чай, - ответил я в тон ей. - Если так, то накажите меня по всей строгости. Например, отдайте на растерзание москитам.
   Жена улыбалась, но я видел, что её пальцы, в которых она держала чашку, дрожали.
   - Это потому, что слишком горячо, - сказала она, заметив направление моего взгляда. - Следовало подождать, прежде чем давать мне в руки кипяток. Боюсь, придётся вам всё-таки спать с москитами.
   Так, обмениваясь шутками и привычными замечаниями, мы сели на террасе за стол и принялись пить чай, ничем не давая друг другу понять, что это наше последнее чаепитие вместе, и последняя встреча вообще.
   Впрочем, что значит "давая понять"?
   Мы оба прекрасно об этом знали.
   Только тогда, когда нас окружила сплошная беззвёздная темнота, и даже огонёк светильника, поставленного на стол, не помогал мне разглядеть выражения лица Кайты, она сказала:
   - Что бы кто ни говорил о твоём происхождении, и что бы я сама ни говорила прежде, я не жалею о том, что взяла мужа из рода Санья. - Она помолчала, и в первый раз за этот вечер её голос утратил совершенно спокойный тон. - Дорогие подарки покупаются дорогой ценой. И иногда получение предшествует плате.
   Протянув руку, она коснулась моих волос.
   - Ты хочешь перед сном повидать детей? - спросил я.
   - Нет, не хочу, - ответила она. - Не вижу смысла в прощаниях.
   Вот так вот мы и расстались: вскоре после этого к дверям дома подали паланкин, и Кайта, спустившись, исчезла в темноте.
   Я не мог заставить себя спать в опустевшей комнате и поэтому отправился в спальню к детям. Наутро сын немало удивился, обнаружив меня в своей постели...
   - А мама где? - спросила дочка, которая была ещё совсем мала.
   - Мама просила передать, чтобы вы вели себя хорошо и слушались во всём меня, - ответил я и наклонился над её кроваткой, чтобы пощекотать.
   Она завизжала, захихикала и обо всём позабыла.
   После этого мне довелось ещё один раз увидеть Кайту - издалека. Я пришёл в дом госпожи Даканы, чтобы получить её дальнейшие указания, и ждал на первом этаже - во внутреннем дворике, облицованном мрамором для прохлады, как вдруг почти случайно поднял голову и разглядел высоко вверху, на открытом балконе, мою жену. Она меня видеть не могла.
   Кайта была одета в свободное белое платье безо всякого узора, перехваченное тонким ремешком. Волосы её были распущены, из украшений была только странная подвеска на груди, но я подозревал, что это и не украшение вовсе, а амулет.
   Она смотрела в сторону пустыни, и мне вдруг представилось, что она видит всадницу, летящую сквозь пустыню. Наклонившись и прижавшись к шее лошади, женщина шепчет слова, которые действуют не хуже хлыста и шпор - животное вздымается на дыбы, а после мчится во весь опор, так что любая другая всадница не смогла бы удержаться в седле, но эта будто слита со своим конём воедино. Песчаные струи взвихряются впереди и позади неё, ветер треплет чёрные волосы...
   Я отвернулся от Кайты и вошёл в дом.
  

***

   Гроза разразилась внезапно, как и всегда бывает с грозой в пустыне. Слухи о том, что мои родичи приближаются к Мияру с воинственными намерениями, ходили давно, и люди повсеместно поносили меня и правительницу за то, что мы принесли им несчастье, но после того, как Санья под бело-зелёно-голубыми знамёнами расположились огромным лагерем возле стены, обносившей город, всё неожиданно стихло. Стало ясно, что прежде люди верили в то, что говорили, и одновременно в глубине души не верили.
   Приближающаяся армия была полумифической, легендарной - ей пугали детишек, но её не боялись на самом деле. Но в одно прекрасное утро этот грозный призрак неожиданно облёкся в плоть и кровь: жители близлежащих мест, проснувшись, увидели на востоке вместо привычных бескрайних барханов шатры и знамёна и услышали конское ржание и выговор, свойственный северным провинциям.
   Примерно до полудня того рокового дня жители Мияру не могли прийти в себя, поражённые открывшимся им зрелищем, и пытались сделать вид, что ничего не произошло вообще - занимались привычными делами и не перекинулись друг с другом даже словом относительно увиденного. Но это было недолгое затишье, после которого разразилась чудовищная паника.
   Люди бросали свои семьи, дома, животных и бежали в горы, чтобы укрыться в тамошних пещерах. Старухи подогревали страх, овладевший всеми, рассказами о тех войнах, которые якобы видели в молодости: о том, как земля обрушивалась под их ногами, и гигантские волны смывали целые многолюдные города. Откуда-то появился слух о том, что людям ни в коем случае нельзя находиться в одном и том же месте, скученными; рассказывали, что в подобных случаях их мгновенно окружает стена пламени, и они попадают в огненную ловушку, из которой нет никакого выхода.
   Я сильно подозревал, что этот слух каким-то образом распустили Санья, прекрасно знавшие, что опасность грозит им лишь в том случае, если всё население провинции (превосходившее по численности армию врага) объединится вокруг правительницы, тем самым удесятерив её мощь.
   Те немногие, кто понимал это, пытались вразумить обезумевших от страха, но всё было бесполезно: каждый стремился спастись поодиночке и, наплевав на других, сохранить собственную жизнь. При таких условиях нечего было даже и думать ни о победе, ни о достойном отражении атаки; положение наше было катастрофическим.
   Некоторые доходили до того, чтобы открыто предъявлять госпоже Дакана требование сдать противнице город, невзирая на то, что это означало практически полное истребление всего рода, в особенности женской линии. Уж кто-кто, а я знал, что в этих случаях Санья не знают ни милосердия, ни пощады, и Оона безжалостно истребляет тех, кто может представлять для неё какую-то опасность. Но народу не было дело до его правительницы; я боялся, что дело дойдёт до предательства, и кто-то тайно откроет для врага ворота.
   В этих-то условиях Санья и послали нам предложение о переговорах, однако настаивали на том, чтобы со стороны Дакана выступал непременно я.
   Это условие вызвало у жителей Мияру бурю возмущения.
   - Предатель! Предатель! - повсеместно вопили они. - Он уйдёт к ним и не вернётся, разве это не совершенно ясно? Он Санья, мы должны использовать его как заложника!
   Госпожа Дакана вызвала меня к себе.
   - Иди и узнай, что они предлагают нам, - приказала она. И, помолчав, добавила: - Если ты не вернёшься, то мы с твоей женой не будем тебя проклинать. Остальные будут, что бы ни случилось, но тебе не должно быть до них дела.
   - Я вернусь, - сказал я.
   - Твоей жене не жить при любом исходе.
   - Здесь остаются мои дети.
   На этом наш разговор был окончен. В тот же день, после того, как пробило полночь, мне велели одеть накидку с капюшоном, закутавшую меня с головы до ног, и кружным путём провели через весь город - не к главным воротам, а к тайным, о существовании которых мало кому было известно. Все эти предосторожности были предприняты для того, чтобы местные жители ни о чём не узнали и не смогли попытаться сорвать переговоры.
   Высокая кирпичная стена, ограждавшая главный город провинции Мияру, служила ещё одним препятствием для засушливых пустынных пассатов; как только я очутился по другую её сторону, лицо мне сразу же обожгло колючим сухим ветром.
   Там мои спутники передали меня в руки людей Санья, и, в их молчаливом сопровождении, под светом единственной звезды, горевшей на тёмном небосклоне, я отправился к лагерю.
   Там горели многочисленные огни, однако было тихо, и я не видел никого из людей. По-прежнему не произнося ни слова, мои провожатые кивнули мне в сторону одного из шатров, и я вошёл в него, ожидая увидеть Оону.
   Однако меня ждала другая женщина.
   - Я рада, что всё закончилось благополучно, - ни глазом не моргнув, произнесла та, кого я не видел больше семи лет. - Теперь ты в безопасности.
   Некоторое время мы молчали и переговаривались лишь взглядами.
   "Слышала, люди утверждают, будто это я подговорила Оону начать войну с Мияру, чтобы отомстить тебе за оскорбление, - читал я в насмешливом и остром взгляде Вэлис. - И, может быть, ты и сам думал так. Что же вы скажете теперь? Я тебя спасла".
   "Если хочешь узнать, почему я сбежал от тебя семь лет назад, сбежал, когда всё уже было готово к свадьбе, то просто спроси об этом, - отвечал ей взглядом я. - Спроси, и я отвечу".
   Но она не спросила.
   - Нравится тебе этот шатёр? - осведомилась Вэлис. - Я приказала захватить некоторые из твоих вещей, и остальное устроить по твоему вкусу, чтобы даже в этих неприглядных местах ты чувствовал себя как дома.
   Я окинул взглядом стены, затянутые шёлком моего любимого лазурного цвета, пол, застеленный мягкой шкурой, ширму с изысканной росписью, отгородившую постель. На столике стояла моя любимая лампа, абажур для которой когда-то вышивала для меня сама Вэлис - для неё, ненавидевшей любое рукоделие, это было настоящим подвигом.
   В углу в кадке стоял цветок, который я когда-то посадил для неё, и который она презрительно называла кактусом. Так и говорила:
   - А в постель со мной ты тоже будешь брать этот кактус? Может, мне лучше сразу взять в мужья лиану, а не тебя? Ты любишь обниматься - ну так она умеет делать это не хуже. - И смеялась звонко и зло.
   Тем не менее, в моё отсутствие Вэлис хорошо ухаживала за цветком: он вырос почти в четыре раза.
   - Ну что, я всё ещё хорошо помню твои вкусы? - спросила она с усмешкой.
   - Семь лет - это долгий срок, - ровно ответил я. - Мои вкусы переменились.
   - В таком случае мне остаётся радоваться, что я тебе никогда не нравилась, - засмеялась Вэлис. - Человек неверен в любви, но он всегда верен в ненависти, не правда ли? В качестве той, кого ты ненавидишь, меня никто не заменит. Ни одна супруга в мире.
   Воздух в её присутствии начинал дрожать от напряжения - словно она проводила через него разряд.
   И прозвище у неё было соответствующее: Грозовая Молния.
   "А ты по-прежнему совершенно меня не понимаешь, Вэлис, - хотелось сказать мне. - Не понимаешь, что я не такой, как ты, и что меня не вдохновляют ни вражда, ни ненависть. Я сбежал от тебя, потому что устал от вечной войны с тобой. Но ты приехала вслед за мной и привезла войну сюда".
   Я отступил от неё на пару шагов и сказал:
   - Мне хотелось бы узнать, какие условия вы предлагаете Мияру. Я должен вести переговоры с тобой?
   - Переговоры? - Вэлис выгнула бровь. - Какие переговоры, Лансере? Нам не о чем говорить с этим жалким захолустным родом, который ты неизвестно почему выбрал в качестве своей новой семьи. Ну да не мне обсуждать или осуждать твои вкусы. Надеюсь, ты был счастлив эти семь лет в компании пустынных отшельников и здешних москитов. - И она презрительно улыбнулась.
   Что было самое ужасное в ней, так это то, что она умела уничтожать и оплёвывать своими насмешками и злыми словами все мои лучшие мысли и мечты. Вот и сейчас мне показалось, будто она каким-то образом вторглась мне в душу, вырвала у меня дорогое воспоминание о первых месяцах, проведённых с женой, и безжалостно швырнула его в грязь.
   - Конечно же, мы не могли начинать битву, оставив тебя у Дакана: Санья слишком ценят свою кровь, и никакие оскорбления и прочие личные обиды тут не причём, - продолжала Вэлис. - Но теперь ты здесь, и дальнейшие проволочки не имеют смысла.
   Я сразу всё понял и не хотел терять больше времени.
   - Отведи меня к Ооне, - перебил я Вэлис. - Немедленно.
   Она замолчала и посмотрела на меня каким-то тусклым взглядом, однако почти сразу же пожала плечами, развернулась и сделала мне знак следовать за ней.
   Приведя меня в другой шатёр, Вэлис молча взмахнула рукой и удалилась.
   Я отодвинул занавеску, прикрывавшую вход.
   Оона была одна внутри - без слуг, без охраны, без помощниц и без подруг. Она сидела возле жаровни с раскалёнными камнями и, помимо тлеющих угольев в очаге, никакого другого источника света в шатре не было. Эта женщина сидела в темноте и сама казалось сгустком тьмы - но не той тьмы, которая царит в Подземном Мире и ожидает грешников, но другой, первозданной, древней и стихийной - той, из которой был создан мир.
   Я всегда избегал думать о своём отношении к этой женщине.
   Потому что, вероятно, боялся обнаружить, что она по-прежнему мне нравится, несмотря на все её жестокие поступки и злодеяния, в корне противоречившие моему мировоззрению.
   Сейчас мне пришло в голову, что, войдя к ней без предупреждения, я поступил не просто невежливо, но в высшей степени легкомысленно - в военное время действуют совсем иные законы, и наказанием мне может быть не просто всеобщее порицание, но смерть. Кто осудит Оону Санью за то, что она на месте испепелит человека, пробравшегося тайком в её шатёр?
   Это уж не говоря о том, что чужое мнение - как хула, так и хвала - никогда её не волновало.
   Такие мысли обуревали меня в этом тёмном шатре, но, тем не менее, я продолжал стоять, не двигаясь и не произнося ни слова, чтобы хотя бы обозначить своё присутствие. Страха я, как ни странно, не испытывал... хотя, как говорили, теперь эту женщину боялись все, включая ближайших её приспешников. Ну, кроме Вэлис, разумеется. Вэлис обожала Оону.
   Быть может, мне передалась часть её чувств, как передалось многое другое?
   - Подходи к очагу, погрей руки, Лансере, - вдруг сказала Оона, и я понял, что она заметила меня с самого начала. - Ночью в пустыне холодно.
   Поколебавшись, я сделал несколько шагов вперёд. Тлеющие угли в очаге бросали зловещий отблеск на её фигуру, и я не видел её лица, полускрытого во мраке, но зато отлично видел пальцы, протянутые к жаровне.
   Оона, как и госпожа Дакана, никогда не носила много украшений; сейчас на её руках было одно-единственное кольцо, но зато с очень большим, вытянутым в длину почти половины пальца камнем. Камень этот был чёрным и очень гладким; несмотря на свою неправильную форму, он притягивал взгляд, как притягивают его любые страшные вещи, обретающие подобие светозарности и красоты в своей исключительной степени мрачности или уродства.
   Камень этот блестел, и в него хотелось заглянуть, как хочется порой заглянуть в колодец... В нашем роду существовала легенда о призрачном колодце, который будто бы является некоторым людям в самые тёмные и беззвёздные ночи. На небе нет луны, однако она отражается в воде колодца, и, увидев это, человек, конечно же, стремится подойти поближе и посмотреть. Но лунные блики на поверхности колодезной воды обманчивы: наклонившись, ты не увидишь ни луны, ни собственного отражения, а наклонившись ещё сильнее, в бессильной попытке отыскать хоть что-нибудь, свалишься и утонешь.
   В детстве я очень боялся этого колодца и всё же, как только случалась очередная безлунная ночь, тайком выбирался из дома и бродил по саду, пытаясь отыскать его, несмотря на страх.
   - О чём ты думаешь, Лансере? - вдруг раздался глуховатый голос Ооны. - Хочешь, чтобы я отдала тебе это кольцо?
   Я вздрогнул и очнулся от своих мыслей. Не было ничего удивительного в том, что они на меня нахлынули: в присутствии Ооны почти все люди начинали вести себя странно и делать то, чего никогда от себя сами не ожидали. Говорили, что это её магия, но я подозревал, что она не предпринимает никаких усилий, чтобы заставить людей вести себя необычно, и таково свойство её личности - менять окружающих одним только своим присутствием.
   - Ты пришёл, чтобы поблагодарить меня за то, что семь лет назад я дала тебе разрешение на этот брак? - продолжала Оона. - Понравилось тебе здесь?
   Она не была насмешливой, в отличие от Вэлис.
   Если Вэлис спрашивала примерно то же самое с заметной долей иронии, то в голосе Ооны я слышал только спокойный интерес.
   Задаваться вопросом, играет она или нет, не имело смысла; никто не мог понять подоплёки поступков этой женщины. Семь лет назад, когда я решил нарушить свои брачные соглашения с Вэлис, то поначалу намеревался попросту сбежать куда-нибудь в горы и жить отшельником, потому что возможности другого брака после такого вопиющего нарушения приличий я для себя не видел. Однако моя мать поговорила с Ооной, которая уже была в ту пору главой рода, и та сама, своей рукой, разорвала моё соглашение с семьей Вэлис. А также велела передать, что я могу высказать свои пожелания относительно новой супруги.
   Я остановил свой выбор на семье Дакана в далёкой провинции Мияру.
   Что заставило Оону разрешить мне расторгнуть обязательства, учитывая, что Вэлис была её любимицей, я не знал. Поначалу я решил, что она рассказала обо всём Вэлис, и та, уязвлённая, сама попросила её поступить так.
   Но всё оказалось гораздо хуже: как мне стало известно потом, Вэлис ни о чём не знала и продолжала готовиться к свадьбе. В то время, как я тоже готовился - к отъезду в провинцию Мияру.
   Я никогда не забуду ошеломлённый взгляд Вэлис, которым она проводила меня в тот день, когда, подчиняясь необъяснимому порыву, решила неожиданно приехать к нам домой, однако застала там свадебную повозку, готовую к дальнему пути и украшенную знамёнами другой семьи. Прежде мне иногда хотелось отомстить Вэлис за ту боль, которую она мне постоянно причиняла, но когда я увидел этот взгляд, то ощутил лишь чудовищную горечь. С тех пор я понял, что бесполезно мстить тем людям, которых любишь - эта месть никогда не принесёт удовлетворения.
   Не знаю, поняла ли это Вэлис - ведь до сих пор она не имела возможности отомстить мне за то оскорбление. Эта возможность появилась у неё с началом войны между Санья и Дакана, но, судя по всему, она решила её отвергнуть... Однако не думаю, чтобы она меня простила или забыла то, что я сделал.
   - Благодарю вас, - ответил я на вопрос Ооны. - Мне жилось здесь хорошо.
   - Что же, теперь, спустя семь лет, я могу сказать: мне понравился твой выбор, - сказала она. - Я люблю людей, который поступают необычно, и находят новые возможности там, где остальные слепо цепляются за традиции.
   Я молчал, потому что хорошо знал: похвала Ооны может быть опаснее, чем её осуждение.
   Так же, как любовь Вэлис была хуже её ненависти.
   - Я приехал сюда затем, чтобы быть подальше от войны, - повторил я то, что сотни раз говорил самому себе.
   - Понимаю твоё желание, - спокойно сказала Оона. - Но войны не избежать, такие сейчас времена. Нелегко родиться полководцем в те времена, когда знамёна пылятся в дальнем сундуке, и народ думает только о музыке, поэзии и танцах; нелегко и когда случается наоборот. Но жизнь в неблагоприятных обстоятельствах имеет свои преимущества.
   - Я пришёл, чтобы передать вам слова матери моей жены, - произнёс я неожиданно для самого себя.
   И сказал Ооне всё, что сказала мне госпожа Дакана: что построенный ею мир разлетится после её смерти от первого дуновения весеннего ветерка.
   Оона внимательно меня выслушала; всё это время я бессознательно глядел на её пальцы, желая подметить мельчайшее движение, но руки её, сложенные на коленях, были спокойны. Пальцы её не вздрогнули, не попытались сжаться в кулак и не коснулись тёмного, гладкого, жутковатого камня на кольце.
   Вдруг уголья в жаровне разгорелись ярче, как будто кто-то подбросил в огонь дров, и вспыхнувшее пламя на мгновение выхватило из темноты лицо Ооны. Я успел его увидеть: взгляд ярко очерченных, как будто нарисованных глаз был спокойным, сверкающим, ясным - если только можно назвать ясной чернильную темноту.
   - Мать твоей супруги права, - сказала Оона, когда я договорил. - Права во всём, кроме одного: она считает, что я этого не понимаю. Лансере, многие великие люди, желавшие переустроить мир, спотыкались на одной вещи: они слишком привязывались к плодам своей работы. Они начинали с решительных и стремительных преобразований, забывая о собственных выгодах, однако заканчивали тем, что, устроив всё по собственному желанию, начинали бояться за этот с таким трудом отвоёванный порядок. Их одолевал страх, что дело их жизни погибнет; они стремились передать то, что создали, потомкам, однако потомки неизменно пускают на ветер то, что с таким трудом заработано родителями - это вечный закон жизни. У меня нет детей. Нет преемницы, которую я бы заклинала у смертного ложа продолжить мои начинания. Я не боюсь того, что мой мир будет разрушен после моей смерти. И всё-таки я построю его.
   С этими словами Оона поднялась на ноги. Несмотря на то, что она была примерно такого же роста, как и я, в этот момент она показалась очень высокой - огонь взметнулся в очаге и, всполошив тени, притаившиеся по углам шатра, создал эту жутковатую иллюзию гигантского, нечеловеческого роста.
   Я не отшатнулся, хотя в какое-то мгновение мне инстинктивно хотелось это сделать.
   Что я чувствовал?
   Я чувствовал силу, исходившую от этой женщины. За последние семь лет, что я её не видел, она не постарела лицом, но, видимо, окончательно созрела внутренне. Я слышал о ней, начиная с самого детства: когда я был ребёнком, она была девушкой, провозгласившей себя носительницей божественной миссии. Теперь, когда я стал мужчиной, она больше не говорила высокопарных слов, однако делала то, что любому другому на её месте было бы не под силу. На моих глазах, шаг за шагом, совершалось это невероятное превращение: из дочери одной из увядающих ветвей рода, к тому же, не от чистокровного брака, а от любовной связи с наложником, то есть, будучи Саньей только наполовину, Оона превратилась в главу семьи и предводительницу, внушавшую всем вокруг страх и трепет.
   За последние несколько веков род Санья оскудел и ослаб, и прежние мечты о возвращении себе высшей власти несколько потускнели в нём. Но то же самое случилось и с императорской фамилией: последние представительницы рода были откровенно слабы и инфантильны. Влиятельные представительницы семей, осевших в разных провинциях Астаниса, самовольно захватывали власть, провозглашали себя правительницами, устанавливали собственные законы, строили города и крепости и ничуть не считались с высочайшими указами. Императрицы жили своей, обособленной жизнью в столице и смотрели на всё это сквозь пальцы, не имея ни сил, ни особого желания что-либо изменить.
   Но вот появилась Оона, первым делом напомнившая семье Санья о честолюбивой мести, испокон веков владевшей родом.
   Она сказала, что чувствует себя наделённой полномочиями Великой Богини; той, кому суждено изменить мир. Поначалу над ней посмеивались за глаза и приглашали её поучаствовать в различных празднованиях и церемониях разве что затем, чтобы развлечься. Но Оона не доставляла весельчакам большого удовольствия: все их насмешки вдребезги разбивалась о её абсолютную и ничем непоколебимую уверенность в собственной правоте. И те, кто высмеивал её стремление совершить невозможное - ухватить птицу в небе - почему-то именно себя ощущали в её присутствии самыми большими идиотами. А Оона продолжала невозмутимо твердить про свою божественную миссию, и, мало-помалу, эти речи начинали пробуждать полузабытые мечты и устремления в груди каждого Санья...
   В конечном счёте, побеждают, кто умеют объединить вокруг себя людей и зажечь их сердца какой-либо идеей, неважно, осуществимой или нет. Позднее мне удалось узнать, что это же является основным законом для женщины, владеющей магией стихий - силы её возрастают пропорционально тому, сколько человек поддерживает её порыв, вкладывая в него частицу своей души. Оона сплотила вокруг себя всю семью Санья, играя на нашем чувстве крови, нашей гордости и нашем честолюбии.
   Однако не всё складывалось для неё так гладко.
   Уверовав в силу Ооны, остальные члены рода Санья начали требовать от неё самых решительных действий, причём как можно быстрее: вспомнив о своём желании власти, они возжаждали заполучить ей немедленно. Но Оона, вопреки этим желаниям, начала сближаться с императорской семьей и, хуже того, действовать от имени Императрицы, что выглядело совсем уж глупо: следовало, пользуясь возможностью, свергнуть эту слабовольную и нерешительную девушку и занять её место, а не дружить с ней, выполняя её капризы.
   Так, по крайней мере, считали все в роде Санья.
   В какой-то момент действия Ооны, унижавшие гордость семьи, которую она сама же и восстановила в каждом, стали настолько непопулярными, что она чуть было не потеряла свою власть в качестве главы рода. Но именно в то время разразилась война с одной из наиболее влиятельных семей в Астанисе - Фэнье.
   Самые решительные члены рода Санья давно уже настаивали на том, чтобы Оона развязала эту войну и положила конец владычеству Фэнье в центральных провинциях, однако та как будто бы колебалась, опасаясь более сильного противника.
   Я был непосредственным участником интриг, приведших к открытому столкновению, и поэтому хорошо знал о том, как всё произошло: Оона старалась поддержать в Фэнью уверенность в собственном превосходстве, однако в то же самое время наносила им одно мелкое оскорбление за другим, в итоге спровоцировав их первыми объявить о разрыве всяческих отношений, что означало войну.
   Почему она не желала первой пойти в атаку, а ждала открытого нападения со стороны противника, осталось для всех загадкой.
   У меня были некоторые соображения на этот счёт, но они развеялись в пыль и прах вместе с дальнейшим течением событий. Одержав сокрушительную победу над Фэнье, Оона перестала прибегать к помощи интриг и впоследствии первая объявляла войну, даже не трудясь изобрести для этого хоть сколько-нибудь правдоподобного предлога - как произошло теперь с семьей Дакана.
   Она "карала" провинции от лица Императрицы за неповиновение высшей власти, как будто бы позабыв свои прежние мечты вернуть Санья власть, и нашей семье пришлось на время смириться с этим не самым приятным для самолюбия положением верных подданных Светлейшей Госпожи. Все верили, что Оона лишь ждёт удобного момента, чтобы столкнуть с пьедестала свою слабую повелительницу и взять в свои руки единоличную власть; вожделенный плод любой женщины из рода Санья - корона Императрицы - был от Ооны на расстоянии полушага.
   Я гадал, удастся ли ей его сорвать.
   Казалось, не оставалось ничего, что было бы не под силу этой женщине, но сегодня что-то заставило меня усомниться. И даже не в том, что она сумеет вырвать регалии из рук Императрицы, а в том, что она захочет это сделать.
   Оона, тем временем, сделала мне знак следовать за ней и вышла из шатра.
   Небо уже начало немного светлеть, и в этом синеватом предутреннем свете я смог, наконец, разглядеть её лицо. Теперь ей должно было быть уже больше сорока лет, но выглядела она гораздо моложе; все говорили, что это также магия, но я почему-то не сомневался, что Оона не особенно заботится о собственной внешности и уж точно не использует для этих целей драгоценную силу стихий. Она была красива - как красиво то, чем можно любоваться издали, избегая подойти ближе, чтобы не обжечь глаза. Красота её была слишком яркой, слишком броской; слишком алые губы, слишком чётко очерченные брови, слишком жгучие чёрные глаза. Волосы, которые она никогда не убирала в причёску, свободно развевались за её спиной, простое тёмное платье было украшено одной-единственной брошью с каким-то очень светлым камнем, прозрачным, как вода в горном ручье, и составлявшим яркий контраст с кольцом.
   - Есть ли что-либо выше, чем корона Императрицы? - спросил я задумчиво, полунамеренно выдавая Ооне свои мысли.
   Она повернулась ко мне, и на губах её заскользила какая-то странная улыбка.
   - Конечно, есть, - сказала она. - Напомню, что это Богиня назначает земных правительниц, а не наоборот.
   Я остановился; мне показалось, что я вдруг угадал её тайные помыслы и желания. Но неужели она удовольствуется этим - вершить власть исподтишка и, считая себя воплощением Аларес, назначать новых Императриц вместо того, чтобы самой стать Светлейшей Госпожой?
   Вряд ли кто-то из Санья согласится с подобной незавидной - с их точки зрения - ролью.
   Оона, тем временем, шла вперёд, и я шёл вслед за ней, проваливаясь в рыхлый песок под ногами.
   Но вот мы обогнули один из барханов, высотой напоминавший холм, и моему взгляду открылась картина, которая заставила меня замереть: тысячи Санья, мужчины и женщины, на лошадях и спешившиеся, расположились между дюнами.
   Ветер развевал их чёрные волосы, тени от барханов волнами ложились на бледные лица, чёрные глаза были обращены к небу.
   - Ежедневная молитва накануне восхода солнца, - любезно пояснила Оона. - Очень помогает сосредоточиться и собрать необходимые для атаки силы.
   Судя по всему, за те семь лет, что я отсутствовал, она успела навести в семье Санья, в которой было немало изнеженных мужчин и женщин, достаточно строгие и суровые порядки.
   - На самом деле женщина, в полной мере овладевшая силами стихий, может довольствоваться помощью сторонников, которые находятся от неё на достаточном расстоянии. И, при желании, биться в одиночестве против целой провинции. Однако физическое присутствие приспешников поддерживает и укрепляет воительницу, она быстрее восполняет потерянные силы. Именно поэтому, взвесив оба варианта, я решила, что для меня будет выгоднее преодолеть трудности, связанные с переходом армии через пустыню, нежели оказаться в уязвимом положении в момент битвы, - продолжала Оона, зачем-то посвящая меня в секреты своей тактики. - Я взяла с собой десять тысяч человек. Против населения целой провинции это ничтожно мало, но вопрос не в количестве, а в качестве. Та правительница, которая опирается лишь на поддержку своих подданных, пусть даже многократно превосходящих числом противника, совершает ошибку, потому что чувство настоящей преданности редко встречается в людях. А вот родственное чувство сильно во всех. Я не стала опираться на поддержку какой-либо провинции, я собрала свою армию из Санья. Нас мало, но все мы связаны нерасторжимыми узами общей крови, и это чувство даёт нам многократное превосходство над противником.
   Я молчал - мне хотелось сказать кое-что Ооне, но я не знал, следует ли мне это делать.
   Наконец, я решился.
   - Мне кажется, что человек, который собрался изменить мир, - начал я с некоторым усилием, - должен стремиться к тому, чтобы ни от чего не зависеть. Он должен предусмотреть самый неблагоприятный вариант развития событий, и даже в этом случае знать, как остаться на плаву. К примеру, если по стране - на мгновение предположим - пронесётся какая-то удивительная болезнь, которая выкосит всех Санья подчистую... Что вы тогда будете делать? Именно поэтому я считаю, что человек должен уметь объединить вокруг себя самых разных людей, вне зависимости от их происхождения, крови, статуса, возраста, мировоззрения и прочего. Тогда, что бы ни случилось и какое бы крушение не настигло его планы, этот человек сумеет начать всё заново и собрать вокруг себя сторонников.
   - И каким же образом этого добиться? - спросила Оона, испытующе глядя на меня.
   - Искренностью побуждений, уверенностью в своих целях и воззванием к тем идеалам, которые найдут отклик в сердцах каждого, а не только Санья... - начал я и осёкся, вдруг сообразив, что глупо с ней спорить.
   Оона искоса смотрела на меня, и невозможно было понять, одобрила она мой порыв или нет.
   - Что ж, может быть, такой образ мыслей и представляет для меня некоторый интерес, - наконец, сказала она.
   И снова меня пронзило жутковатое ощущение того, что заслужить её похвалу - значит навлечь на себя погибель.
   - Я пришёл сюда, считая, что Санья готовы к переговорам, - сказал я, вспомнив о своей основной цели. - И хотя Вэлис пояснила мне, что я заблуждался, я всё-таки хотел бы спросить. Есть ли какой-то способ избежать битвы? Если Дакана сдадутся, согласны вы пощадить жизнь хотя бы малолетних детей?
   Оона не колебалась ни одного мгновения.
   - Нет, - сказала она твёрдо. - Битва будет в любом случае, что бы ни предложили мне Дакана. Более того. Она будет, даже если городские ворота откроют настежь, и мне на бирюзовом блюде преподнесут ключи от дома правительницы. Так что можешь предупредить предателей - я знаю, они имеются - что их предательство не будет иметь никакого смысла.
   - Но почему? - изумился я.
   Оона повернулась и посмотрела на меня в упор.
   - Потому что мне нужно испытать мои силы, - сказала она. - Я имею основание предполагать, что они значительно возросли, и поэтому пересекла пустыню, чтобы не сеять разрушение в центральной части страны. Я не желаю бессмысленных жертв. В этой провинции их будет меньше.
   - Но их всё-таки будет очень много! - вскричал я, не сумев совладать с собой. - И люди, которые здесь живут, ничем не хуже прочих, они ничем не хуже Санья! Почему бы вам не остановиться посередине пустыни и не устроить там испытание своих сил - к примеру, превратить барханы в цветущий сад?
   - Потому что мне нужен противник, - пожала плечами Оона. - Хотя бы в некоторой степени равный мне. Сила рождается из противодействия. Хороший враг значит больше хорошего друга - в этой старинной пословице скрыт глубокий смысл.
   То, что она говорила, казалось мне настолько бездушным, что никакое восхищение этой женщиной не могло перевесить во мне отвращения к её бесчеловечности. К тому же, я начал подозревать, что это именно она заразила Вэлис теми идеями, которые, в итоге, привели наши отношения к краху.
   - Довольно, - сказал я резко. - Дайте мне провожатых, чтобы я мог вернуться. Впрочем, если вы откажетесь это делать, неважно. Я сам найду путь обратно.
   - Полно, Лансере, - возразила Оона с материнской снисходительностью в голосе. - Зачем тебе возвращаться? Разве там осталось что-то дорогое для тебя?
   - Мои дети.
   Она ничего не ответила, только усмехнулась и пошла обратно, сделав знак следовать за собой.
   Но вернулись мы не в тот шатёр, в котором я застал её у жаровни - Оона приказала мне зайти в другой.
   Я отодвинул занавеску и тут же остановился, потрясённый: навстречу мне с радостными криками кинулись мои сын и дочь.
   Оправившись от изумления, я не стал спрашивать, как они оказались здесь: очевидно, предатели нашлись не только среди жителей Мияру, но и в моём собственном доме, среди слуг. Оона желала доказать мне, что ей под силу что угодно, и она это доказала.
   Я подумал о моей жене и о госпоже Дакана, и сердце у меня защемило: битва их проиграна с самого начала, и всё же они будут сражаться. Подобная ситуация - когда заведомо более слабый противник не отступает перед врагом и из последних сил пытается выдержать натиск - с детства вызывала у меня слёзы.
   Милостиво улыбнувшись моим детям, Оона отправила их играть в другой шатёр. Те с довольным визгом убежали: очевидно, "приключение" заставило их позабыть и о матери, и о родном доме - по крайней мере, вид у них был совершенно счастливый. Я подумал, что они вряд ли будут долго горевать, если я увезу их с собой и буду воспитывать в семье Санья.
   - Ты, вероятно, наслышан, что я приказываю казнить побеждённых врагов и всех их потомков по женской линии, - заметила Оона. - Но это не касается твоей дочери. Она Санья, даже если её матерью была Дакана, и мы будем воспитывать её как Санью. Она ещё слишком мала и даже не запомнит свою мать.
   Я не знал, что ответить.
   Вероятно, она была права, и мне следовало лишь принять неизбежное.
   - Теперь оставлю тебя одного, - сказала Оона, угадывая моё желание. - Ты знаешь, где меня найти.
   Мы оба вышли на свежий воздух и направились в противоположные стороны.
   Я побродил немного по лагерю, бездумно заглядывая в открытые шатры. Санья устроили всё без особой роскоши, однако, в то же время, с комфортом, как бы подчёркивая: даже в пустыне, в военных условиях, они - мы - остаёмся знатным родом, не забывающим о чувстве собственного достоинства, и не пристало нам спать подобно простолюдинам.
   Когда я вернулся в тот шатёр, в котором несколько часов назад застал Вэлис, мои дети уже были там - спали в обнимку на застеленном матрасе справа от входа.
   Я отодвинул ширму и увидел чёрные волосы, в беспорядке разметавшиеся по подушке.
   Вэлис лежала в моей постели, и на мгновение мне показалось, будто этих семи лет, разделявших нас, и не было вовсе.
   Прежде нам доводилось несколько раз спать в одной постели, и я любил эти редкие ночи, наполненные нежностью, гораздо больше моментов страсти, однако никогда не просил Вэлис об этом специально. Я знал, что она не любит спать вдвоём, и к тому же всегда был слишком скромен, чтобы настаивать на выполнении моих желаний... Мне хотелось, чтобы она сама поняла, как это для меня важно. Или, точнее, постепенно привыкла к моим вкусам и хоть немного разделила их - потому что принуждать её к чему-то мне было неприятно.
   Но моя осторожная тактика не принесла успеха.
   Постояв немного перед постелью, я присел на её краешек, избегая придвигаться к Вэлис. Она перевернулась на другой бок и посмотрела на меня невозмутимо - так, что прочитать эмоции по её лицу было невозможно.
   "Неужели ты забыла то, что произошло?" - снова спросил я взглядом.
   "Нет, и я ещё отомщу тебе. Но потом, а сейчас ложись рядом со мной и давай поспим оставшиеся пару часов до рассвета", - прочитал я в синевато сверкнувших глазах.
   Такие безмолвные разговоры всегда получались у нас лучше, чем обычные - последние почти всегда превращались в ссоры или, в лучшем случае, споры. Так что постепенно я полюбил глаза Вэлис больше, чем звук её голоса...
   Не раздеваясь, я лёг на постель и закрыл глаза, повернувшись к Вэлис спиной.
   Некоторое время спустя я услышал шорох: она поднималась на ноги. Она никогда не могла долго усидеть на одном месте или выдержать в моих объятиях хотя бы полчаса: если она не засыпала сразу же, то быстро вырывалась, объясняя это тем, что ей жарко, холодно, душно, щекотно и ещё тысячей разных причин. Я знал, что дело в том, что ей попросту неприятна моя нежность, и не понимал, каким образом мы будем спать вместе каждую ночь после свадьбы.
   В конечном счёте, нам и не пришлось.
   Сквозь полуприкрытые ресницы я видел, как Вэлис выходит из шатра. Она жить не могла без движения, без скачек на лошадях, без войны - открыто объявленной или хотя бы закулисной. В те же периоды, когда активные действия были невозможны, Вэлис удовлетворяла свою страсть и ярость в ритуальном танце с кинжалами.
   Я видел, что она и сейчас исполняет его: тень её падала с наружной стороны на ткань шатра и прихотливо извивалась на ней, точно пламя в пылающем костре. Тень от её клинка резко и быстро взметалась вверх, и в иные моменты казалось, что Вэлис вот-вот вонзит лезвие в ткань, и наш тряпичный домик обрушится мне на голову.
   Точно так же прежде, когда я видел этот танец, мне казалось, что Вэлис очень хочется вонзить свой клинок мне в сердце, и она с большим трудом удерживает себя от осуществления этого желания.
   Однако, в конце концов, оно всё-таки исполнилось, даром что кинжал остался необагрённым кровью.
   Снаружи пустыня гудела и ревела, как во время песчаной бури; шатёр ходил ходуном - я знал, что это Вэлис проявляет свою необузданную силу, и боялся, что дети проснутся и испугаются.
   Наконец, она вернулась - тяжело дыша, но улыбаясь. Пот градом катился с её разгорячённого лица, с волос и одежды сыпался песок, грудь тяжело вздымалась; после этого танца Вэлис обычно смягчалась и позволяла обнимать себя довольно долго.
   Но сейчас она прошлась по шатру, сцепив руки на груди; остановилась перед разложенным на полу матрасом, наклонилась, поглядела на моих детей.
   - Они похожи на тебя, - заметила вслух.
   Я молчал.
   - Как ты думаешь, я смогу их полюбить? - спросила Вэлис с напускной весёлостью, возвратившись обратно, загородив постель ширмой и присев на покрывало рядом со мной.
   - Нет, - честно ответил я.
   - Почему? - Красивая бровь изогнулась.
   - Потому что они похожи на меня.
   Какое-то время Вэлис молчала, а потом звонко расхохоталась.
   - Честно признаюсь, я скучала по твоим шуткам, - сообщила она. - Хотя чувство юмора у тебя, как всегда, прескверное.
   - А это была не шутка, - сказал я серьёзно.
   Улыбка сползла с её малиновых губ - из всей косметики она использовала только помаду, однако красила рот очень ярко.
   - Ты не имеешь даже отдалённого представления о том, насколько я на самом деле ревнива, Лансере, - отчеканила Вэлис, прожигая меня взглядом. - Ты даже помыслить не можешь о том, что я сделаю с тобой за то, что ты принадлежал другой женщине и имеешь от неё детей. Я убью тебя.
   - Давай. Прямо сейчас, - предложил я, распахивая ворот халата и открывая грудь. - Я знаю, тебе всегда этого хотелось.
   Я прямо встретил её распалённый, горящий от гнева взгляд.
   Какое-то время она глядела мне в глаза, а потом схватила прядь моих волос, выбившихся из причёски, больно оттянула её в сторону и впилась мне в губы.
  

***

   Мы с Вэлис были одногодками, наши матери находились в хороших отношениях, и поэтому нас решили поженить ещё тогда, когда мы оба только-только учились выговаривать первые слова.
   О том, что у меня уже есть будущая жена, я знал с самого детства, однако увидел её впервые тогда, когда мне исполнилось одиннадцать.
   - Твоя невеста приедет тебя поздравить, - сообщила мне мать накануне моего дня рождения. - Она очень красива и уже проявила большой талант к магии стихий.
   Поначалу я испугался, но потом обрадовался: это было новое, значительное событие в моей не пестревшей разнообразием жизни. У меня не было родных братьев и сестёр, сблизиться с двоюродными я не умел, и даже дети слуг не обращали на меня внимания - я был застенчивым и тихим ребёнком и предпочитал всегда играть в одиночестве. Но будущая супруга - это было, как мне казалось, совсем другое дело. Почему-то я сразу же преисполнился уверенностью, что Вэлис станет мне лучшей подругой, которая разделит все движения моей души, и ждал её с радостью и трепетом, хотя и не позволял никому догадаться о моих чувствах.
   Я отложил, чтобы показать Вэлис, свои самые любимые книжки, цветные картинки, "шёлковые рассказы" и другие сокровища; часть из них я собирался, оторвав от сердца, подарить ей. Долгие годы играя в одиночестве, я приучился "разговаривать" с цветами и прочей растительностью в саду и придумывать различные истории из их жизни; сейчас я тщательно перетряхнул свою память, выбирая для совей невесты самые необычные и интересные из них. Также я взял отросток моего любимого цветка, за которым ухаживал уже несколько лет, и посадил его в отдельный горшок, чтобы отдать его Вэлис: мне хотелось, чтобы она увезла с собой обратно эту маленькую частичку меня и моего мира.
   Однако всё не заладилось с самого начала: Вэлис и её мать приехали на две недели раньше оговоренной даты. С самого утра я, ничего не зная, был в саду в моём тайном месте - обычно мне позволяли играть одному и не особо хватались меня, зная, что я всё равно не склонен ни к шалостям, ни к авантюрам вроде того, чтобы сбежать из дома в соседний город. Теперь же меня искали, но я, забравшись на своё любимое дерево в самой дальней части сада, ничего не слышал и, в блаженном неведении, подставлял лицо ласковым лучам летнего солнца.
   Явился я домой только к обеду и тогда же узнал, что моя невеста уже часа три дожидается меня в моей комнате.
   Я покраснел и побледнел, сообразив, что она, скучая, уже, вероятно, успела перебрать и детально изучить все мои сокровища, приготовленные для неё и выложенные на видном месте.
   Меня спешно переодели в парадное платье и красиво причесали.
   Краем уха я услышал, как мать Вэлис разрешала обойтись без излишних церемоний, потому что дочка их всё равно терпеть не может, и лучше, чтобы дети познакомились в непринуждённой обстановке. После этого мне разрешили увидеться с моей невестой наедине и опустить положенные для подобных случаев обряды.
   Некоторое время я простоял перед дверьми моей комнаты, не решаясь их открыть - так велико было моё волнение. Но, наконец, собрался с силами и проскользнул на порог.
   Я увидел на моей постели красивую девочку в ярко-алом платье, и она мне сразу же очень понравилась - я робко улыбнулся, однако не решился сказать что-нибудь, надеясь, что она заговорит первой.
   Но, к моему удивлению, Вэлис вела себя так, как будто и не заметила моего присутствия, что, конечно же, было невозможно. Она глядела прямо перед собой с самым скучающим видом, а потом вдруг вскочила на ноги, выхватила из своего рукава два кинжала и принялась танцевать.
   Я остолбенел от изумления и ужаса: Вэлис носилась по моей комнате, как вихрь, сметая всё на своём пути в каком-то диком, яростном, страстном танце. Все мои книжки и прочие сокровища полетели на пол: моя невеста безжалостно топтала их, продолжая распаляться всё больше и больше. Единственным, что мне удалось спасти, был отросток цветка, посаженный в горшок - когда я понял, что ему грозит та же участь, что и остальным подаркам для Вэлис, то, жалобно вскрикнув, кинулся ей наперерез и успел в последний момент схватить горшок и прижать его к груди.
   Только потом я сообразил, что, делая это, подвергался, ни много ни мало, смертельной опасности: Вэлис так быстро и яростно взмахивала своими кинжалами, что, окажись я к ней слишком близко, она бы не успела остановиться и проткнула меня насквозь. Но мне повезло. Или нет - это как посмотреть.
   Но тогда у меня были более светлые взгляды на мир.
   После этого небольшого происшествия Вэлис остановилась и кинула в мою сторону злобно сверкнувший взгляд. Видно было, что она устала и запыхалась, и я понадеялся, что на этом всё закончится, но радость моя была очень преждевременной.
   Впереди меня ждало гораздо худшее: отдохнув и спрятав кинжалы, Вэлис щёлкнула пальцами, и в моей комнате появился настоящий вихрь. Вызванный моей невестой ураганный ветер довершил разрушения, который были совершены во время танца, и вскоре от всех вещей, находившихся в моей комнате, остался, в буквальном смысле, только прах.
   Я стоял, прижимая к груди спасённый цветок, и был настолько потрясён, что не мог вымолвить ни слова.
   - Это была сила стихий, - произнесла Вэлис довольно равнодушным тоном, когда от моей комнаты остались одни руины. - Видел когда-нибудь такое?
   Это были её первые слова, обращённые ко мне, но говорила она, даже не повернув в мою сторону лица.
   - Я раньше думал, что девушки имеют право пользоваться силой стихий только во время войны, - пробормотал я, не зная, что ещё сказать.
   И тогда она, наконец, ко мне повернулась.
   - А у меня и есть война! - воскликнула Вэлис и, прищурившись, метнула в мою сторону кинжал. - С тобой. Ты мой враг, защищайся!
   Это было последней каплей, почему-то оскорбившей меня даже больше, чем уничтожение моих сокровищ и прочих принадлежавших мне вещей.
   Вэлис бросила свой кинжал так, что его рукоять больно ударила меня по переносице, и я ощутил этот удар как унизительную пощёчину.
   Но, самое главное, я не мог понять: что я ей сделал? За что она меня так люто возненавидела с первого взгляда, в то время как я собирался подарить ей лучшее, что у меня было?
   Только гордость помогла мне сдержать слёзы, хотя мне очень хотелось плакать от обиды и горького чувства несправедливости. Выбежав из комнаты, я бросился к матери, и с порога выпалил, что никогда! ни за что! ни за какую награду не стану мужем этой девочки. Уж лучше уйти в дом простолюдинки.
   Но мать только посмеялась: рядом с ней находилась мать Вэлис, которую я, в пылу своего отчаяния, даже не заметил, и матери было неудобно перед подругой. Тем не менее, я воспринял это как ещё одно свидетельство разрушения моего мира: прежде мать, у которой я был единственным ребёнком, была ко мне неизменно ласкова и не отвергала меня.
   Спрятавшись в одной из пустовавших комнат нашего большого дома я, наконец, дал волю слезам. Хотелось дать также волю гневу, но, увы, я при всём желании не мог бы найти в себе столько ярости, сколько было в Вэлис, и выплеснуть её, в отместку, на неё.
   Вдоволь наплакавшись, я выбрался из своего укрытия и побрёл обратно. По дороге до моего слуха долетела пара фраз, брошенных звонким голосом моей невесты, и я почти неосознанно подобрался поближе к дверям.
   - ...что я могу сделать, если он меня раздражает? - спрашивала Вэлис сердито. - Ужасно раздражает, и всё!
   Очевидно, мать отчитывала её за то, что она устроила.
   Я уже успел излить свою обиду в слезах и поэтому не слишком расстроился, однако по-прежнему не понимал, как такое может быть.
   Как и все Санья, в душе я был горд и самолюбив и, в ответ на чужое дурное отношение, отвечал тем же. Но почему можно невзлюбить кого-то, кто не сделал тебе ничего плохого - это было мне недоступно.
   Так и не найдя ответа на этот вопрос, я решил попросту держаться от Вэлис подальше.
   На следующий день наши матери, напуганные предыдущей встречей, окончившейся столь плачевно, решили всё-таки устроить церемонию знакомства жениха и невесты по всем правилам.
   Нас с Вэлис обрядили в традиционные одеяния и заставили выполнить все обряды: представиться друг другу, обменяться символическими подарками, а потом цветами и написать друг другу по стихотворению.
   Вэлис смотрела на меня хмуро и неприязненно, и то и дело встряхивала головой, от чего многочисленные стеклянные трубочки на её традиционном головном уборе невесты мелодично звенели. Стихотворение её было написано отменно, и при первом взгляде, к нему нельзя было придраться, но я сразу же почувствовал в каждом слове злую насмешку - над моей внешностью, характером, интересами и образом жизни.
   И опять-таки, при всём желании я не мог ответить ей тем же - просто не умел.
   Судя по всему, родители не желали отказываться от идеи поженить нас, несмотря на столь очевидную взаимную неприязнь невесты и жениха, но я решил, что у меня есть ещё много времени: что-нибудь может измениться. Например, Вэлис заболеет и умрёт.
   При этой мысли я почувствовал себя так, будто бы мне, наконец, удалось отомстить, и я торжествующе посмотрел на свою невесту, но она даже не глядела в мою сторону.
   Удовлетворив в этом пожелании, нехарактерном для меня, весь остававшийся у меня гнев, я успокоился и в последующие дни, как мог, избегал Вэлис.
   Но не тут-то было!
   Ей категорически запретили использовать свою силу в доме, и она, пожав плечами, ушла на улицу, выбрав место как раз под моими окнами. Так что, просыпаясь, я каждое утро имел радость лицезреть, как Вэлис вызывает в моём саду то дождь, то бурю, то грозу с молниями, и бедные деревья сгибаются под тяжестью ливневых струй. Прежде чудеса, которые творят женщины, обладающие даром магии, вызывали мой живейший интерес, но теперь я мечтал только об одном: чтобы всё это поскорее закончилось - по крайней мере, раньше, чем Вэлис успеет уничтожить мой любимый сад так же, как она уничтожила вещи в моей комнате.
   Чтобы не сталкиваться с ней, я днями напролёт сидел взаперти, но однажды мне всё-таки пришлось выйти в сад. Я постарался прошмыгнуть мимо Вэлис как можно быстрее, чтобы она не успела меня заметить, но увы!
   - Опять ты здесь, - раздался её раздражённый голос как раз в тот момент, когда я попытался скрыться за одной из хозяйственных построек. - Преследуешь ты меня, что ли? Великая Богиня, да что же мне сделать, чтобы ты от меня, наконец, отстал!
   Я остановился, как вкопанный, не веря своим ушам.
   Это я-то?! Отстал от неё?!
   Эти слова казались мне настолько невероятным абсурдом, что я не смог найти, что ответить, и так и ушёл, унося на своих плечах бремя совершенно несправедливого обвинения.
   Весь день с утра до вечера Вэлис демонстрировала под моими окнами свои чудеса, но вечером становилось ещё хуже: нам приходилось видеть друг друга во время ужина. Чтобы избежать дальнейших обвинений в "преследовании" я сидел всё время с опущенными глазами, но это не мешало мне слышать голос Вэлис. А она всё время хвалилась: своими успехами, своим талантом, своими замечательными подругами, сёстрами и братьями, тем, что она уже дважды видела Светлейшую Госпожу, тем, что её стихи признали лучшими на конкурсе, который проводили в канун Второго месяца Огня, и так далее. Под конец у меня стало сводить зубы от этого безудержного хвастовства, но я терпел, уговаривая себя, что ещё немного - и она уедет.
   Однако Вэлис не торопилась уезжать, и с каждым днём её издевательства становились всё изощрённее.
   Мне казалось, что она поставила своей целью попросту сжить меня со света. Я старался лишний раз не выходить из своей комнаты, но иногда мне всё же приходилось это делать, и вот, в один прекрасный день, меня настиг очередной удар.
   Стоило мне выйти из дома, как в саду зарядил крупный град. Тяжелейшие ледяные шары размером с куриное яйцо падали с совершенно ясного, безоблачного неба, а Вэлис стояла в сторонке и зло смеялась.
   Я сообразил, что град побьёт все цветы, и тут уже по-настоящему разозлился.
   Но едва я хотел кинуться к Вэлис, чтобы, если надо, задушить её своими руками, как меня, в прямом смысле, настигла кара небес - одна из градин ударила мне в висок, и я повалился на землю навзничь.
   Когда я очнулся, то увидел перед собой Вэлис, и на какое-то мгновение мне почудились испуг и раскаяние в её взгляде, но так как сразу же после этого она начала хохотать и насмехаться над тем, что я свалился прямо в грязь, то я решил, что мне это только привиделось.
   Тогда я поднялся на ноги и, исполненный мрачной решимости, отправился к матери, чтобы во второй и в последний раз сказать ей, что я скорее совершу самоубийство, чем соглашусь переехать к Вэлис в дом.
   Меня редко видели в подобном настроении, и это возымело эффект. Все сразу же бросились уговаривать меня не торопиться с выводами и подождать ещё немного.
   - Да вы просто очень сильно ей понравились, господин! - увещевала меня старая нянька Вэлис, которая приехала вместе с ней. - Уж поверьте мне, я-то её с детства знаю! С ней всегда так. С теми, к кому она равнодушна, она просто холодна и язвит без меры, а вот с теми, кого любит... Упаси Богиня хоть одну служанку стать её любимицей! Все они боятся этого, как самой страшной кары! Да вы только посмотрите, как она старается произвести на вас впечатление. Дома мы что только ни делаем, пытаясь заставить её заниматься, чтобы развивать свои способности, палками бьём, а здесь она целыми днями напролёт устраивает чудеса, и всё для ваших глаз! Никогда с ней такого не было...
   Я слушал это в большой растерянности и в глубине души по-прежнему не верил, что так может быть. Мне казалось, что нянька Вэлис всего лишь пытается меня задобрить, чтобы я не успел сделать каких-то поспешных шагов.
   Но всё же, сбитый с толку этими словами, я решил поговорить с Вэлис и каким-то образом узнать правду.
   Я нашёл её в окружении моих двоюродных сестёр и служанок: она читала стихи собственного сочинения, в которых в очередной раз высмеивала меня, причём ещё более зло и жестоко, чем раньше. Все громко хохотали.
   В глазах у меня потемнело от ярости, но я решил сдержаться и дождаться того момента, когда удастся поговорить с Вэлис наедине - несмотря ни на что, мне не хотелось устраивать скандал прилюдно.
   Наконец, мне представилась такая возможность: Вэлис снова ушла в сад. Тогда, ни мгновения не мешкая, я побежал следом, схватил её за руку и круто развернул к себе.
   - Ты - хвастливая, самовлюблённая, капризная и бессердечная девчонка! - крикнул я, глядя ей в глаза. - И ещё вдобавок ко всему обманщица! Я тебя ненавижу! Меня тошнит от тебя и твоего самодовольства, поняла?
   Не дожидаясь реакции, я развернулся и убежал в дом.
   Поступив так, я ожидал, как минимум, молнии, которая ударит в меня с неба и испепелит на месте, но на душе у меня было легко, и я не жалел о том, что сделал. После этого, казалось мне, Вэлис уж точно не захочет брать меня в мужья и уговорит свою мать, которая, судя по всему, идёт у неё на поводу, отказаться от этого брака.
   В то время я ещё не понимал той особенности характера Вэлис, которая в дальнейшем причинила мне столько мучений, и весь следующий день ходил по дому и саду, вздрагивая от каждого шороха. Я ждал свою молнию, или новый град, или просто камень, который свалится мне на голову и оборвёт мои мучения в этом грешном мире. Лучше бы он, конечно, свалился на голову Вэлис, но тут уж я ничего не мог поделать, потому что не обладал магией стихий. Да если и обладал бы, то, наверное, не решился бы её убить...
   Так я думал и оглядывался, каждое мгновение ожидая увидеть за своей спиной демона, который, по поверьям, появляется перед человеком в момент смерти.
   Но всё было подозрительно спокойно и даже, наоборот, лучше, чем обычно: небо было ясным и безоблачным, солнце светило не жарко, но ласково, птицы пели мелодичнее, чем обычно, аромат цветов был удивительно тонким и изысканным...
   Я бы даже подумал, что и в этом не обошлось без вмешательства Вэлис, если бы подобное предположение не было столь невероятным.
   Но, когда пришло время ужина, меня ждал очередной сюрприз: моя невеста была мила и очаровательна, она улыбалась, просила меня передать ей блюдо с фруктами, разговаривала вежливо и приветливо. Я не мог понять причины этой перемены, особенно учитывая то, что Вэлис, казалось бы, должна была возненавидеть меня ещё больше, чем прежде, и лишь однажды, краем глаза заметив странную улыбку на её губах, заподозрил, что это просто очередная насмешка надо мной.
   Тогда я встал из-за стола и, не заканчивая ужин, ушёл в свою комнату.
   Там я пролежал, не вставая с постели, весь следующий день, а к вечеру мне принесли радостную весть: завтра Вэлис наконец-то уезжает.
   Я вскочил на ноги, не скрывая своей радости - это был настоящий, самый дорогой подарок ко дню моего рождения, который также приходился на следующий день. Лучшего я и ждать не мог.
   Наутро я долго лежал в постели, закрыв глаза и наслаждаясь тем, что за окном впервые за две недели светит ясное солнце, и я не слышу ни ливня, ни града, ни завываний ветра. Из-за приезда Вэлис и связанного с ним переполоха нам пришлось отменить празднование моего дня рождения, поэтому я не ожидал, что дом, как в предыдущие годы, будет украшен, и мать позовёт актёров, однако не слишком расстраивался - для меня было достаточно того, что самый страшный кошмар в моей жизни, наконец, закончился.
   По традиции, в этот день меня не будили, разрешая подольше остаться в постели, но моя нянька не выдержала и постучала в двери.
   - Вы только посмотрите! - закричала она. - Посмотрите, что на улице!
   Я вскочил на ноги, похолодев от ужаса: в первое мгновение я подумал, что Вэлис напоследок расправилась с моим садом и цветами. Не одеваясь и не причёсываясь, я выскочил из дома как был, босиком и с распущёнными волосами.
   И остолбенел.
   Мой день рождения приходится на первый день второго месяца Воды - то есть, самую середину лета, вслед за днями летнего солнцестояния. Но теперь весь сад был засыпан снегом, как в канун самой морозной зимы.
   При этом погода была совершенно тёплой, как и полагалось, но сугробы не таяли. Изумлённый, я сделал несколько шагов - босиком по снегу - однако ноги у меня ничуть не замёрзли, как будто я шёл по траве. Ирисы, пионы, аквилегии и маки в самом цвету, засыпанные этим нехолодным снегом, были так красивы, что хотелось восхищённо ахнуть.
   Ветви деревьев, переплетённые над моей головой, были сплошь посеребрены инеем, как на моих любимых картинках, изображавших зиму.
   - Какое чудо природы! - изумлялись все вокруг.
   Я был уверен, что природа здесь не причём, и что это дело рук Вэлис, однако не понимал, с чего вдруг она решила устроить такое красивое зрелище. Поверить, что это было подарком ко дню моего рождения, я не мог при всём желании - после того, как мои самые прекрасные мечты были разбиты таким жестоким образом, я очень быстро стал недоверчивым, и теперь везде подозревал подвох, особенно там, где была как-то замешана моя невеста.
   В конечном итоге, я убедил себя в том, что Вэлис в очередной раз решила надо мной посмеяться, не подозревая, что я люблю зиму, и что её насмешка будет мне только в радость.
   Но всё же я надолго запомнил тот день и своё ощущение, когда я выбежал в сад и застал его в снежном убранстве посередине лета. Это несколько скрасило мои ужасные воспоминания о пребывании Вэлис в нашем доме, и я думал о ней без прежней ненависти. К тому же, мой росток в горшке, с таким трудом спасённый от разрушительного вихря, таинственным образом исчез - не то чтобы я всерьёз верил, что моя невеста прихватила его с собой, но...
   Через некоторое время к нам пришло известие о том, что Вэлис сильно болеет - говорили, что она потратила слишком много сил на разрушительные чудеса в моём доме, и по приезду домой слегла. Я вспомнил своё давнишнее желание - чтобы она заболела и умерла - и почувствовал себя виноватым. Не вынеся укоров совести, я написал Вэлис письмо, в котором признавался в своём проступке, а также делал неуклюжую попытку помириться.
   Она ничего не ответила.
   Но вскоре после этого мы узнали, что она совершенно выздоровела и чувствует себя лучше, чем прежде. Я же почувствовал себя совершенным идиотом, над глупостью и наивностью которого в очередной раз посмеялись.
   В следующий раз мы с Вэлис увиделись, когда ей и мне было уже по пятнадцать лет. Это было то время, когда Оона Санья начинала своё стремительное восхождение к славе, и все только и делали, что обсуждали её поступки и решения. Род Санья всегда был многочисленным, но за последние несколько десятилетий он успел распасться на множество независимых друг от друга семей, расселившихся по всей территории Астаниса и мало поддерживавших отношения друг между другом. Статус главы рода превратился в номинальный, не дававший никаких реальных полномочий - то есть, с ним произошло примерно то же самое, что и с титулом Императрицы.
   Оона Санья поставила своей целью всё это изменить. Она начала с того, что разъезжала по стране и налаживала отношения со всеми семьями, носившими фамилию Санья, какой бы захудалой и бедной ни была очередная ветвь некогда пышного родового древа. Она вникала во все детали, помогала устраивать браки, мирила поссорившихся матерей и дочерей, помогала слишком обедневшим семьям деньгами, а с тех, кто долгое время процветал и, благодаря этому, зазнался, наоборот, старалась сбить лишнюю спесь.
   Поначалу Оона получала в благодарность лишь насмешки и злобу - от тех, кому не нравилось её вмешательство в личные дела семьи, но вскоре большинство Санья, особенно те семьи, в которых не было сильных представительниц рода, уже не знали, как обойтись без её советов и помощи.
   Настал тот момент, когда Оона решила посетить и нашу семью.
   Мы были наслышаны о том, что эта женщина бывает и жестокой, и суровой, и безжалостно критикует те порядки, которые приходятся ей не по душе. В глубине души моя мать очень боялась насмешек и осуждения - я унаследовал от неё эту склонность - и чувствовала себя неуютно в преддверии посещения знаменитой гостьи, поэтому пригласила свою подругу - мать Вэлис, которая была в хороших отношениях с Ооной и могла подсказать, как лучше себя вести. Вэлис тоже решила приехать.
   Я не знал, как к этому относиться.
   С одной стороны, во мне ещё были живы воспоминания о пережитом кошмаре, с другой - мне говорили, что Вэлис выросла, изменилась и, уж конечно, больше не позволяет себе такого поведения.
   Но единожды укушенный тигром человек продолжает бояться этих животных, даже если все вокруг утверждают, что тигры в нынешние времена безобиднее новорожденных котят.
   Поэтому я ждал Вэлис, как ждут неожиданной и стремительной атаки врага.
   Памятуя о предыдущем опыте, я начал морально готовиться за несколько недель до назначенной даты, и, как выяснилось, оказался совершенно прав. В один прекрасный день - как я и думал, раньше ожидаемого - ворота в нашем доме распахнулись, и в них влетела всадница на взмыленном коне. Чёрные волосы девушки, стянутые в высокий хвост, совершенно перекосившийся от быстрой скачки, были растрёпаны и прилипали к взмокшему лицу, чёрное платье с меховым воротом было распахнуто на груди, хотя на дворе стоял конец зимы, и было достаточно холодно.
   Вэлис скинула свой заляпанный дорожной грязью плащ - швырнула его, не глядя, куда-то себе за спину сразу же засуетившимся слугам, подняла руку, унизанную кольцами, и небрежным движением поправила волосы. Впрочем, причёске её, безнадёжно испорченной ветром, это мало помогло - как она была взлохмаченной, так и осталась.
   Кормилица попыталась утащить меня внутрь дома, чтобы заставить переодеться и встретить невесту, как подобало, но я вырвался из её рук. В конце концов, Вэлис не утруждала себя ни церемониями, ни даже приведением себя в надлежащий вид, так почему же я должен был?
   Поэтому я как был, в обычной одежде и с домашней причёской, подошёл к гостье, всё ещё гарцевавшей на лошади посреди двора.
   - Мама приедет позже, - невозмутимо сообщила та, глядя на меня сверху вниз. - Думаю, что я обогнала её примерно на сутки. Что я больше всего ненавижу - так это медленную езду, а другой по таким дорогам в карете и не получится. Поэтому я наплевала на всё и решила ехать вперёд одна. Матушка была против, но госпожа Оона сказала ей позволить мне делать то, что я хочу. Она невероятно умная, госпожа Оона. И сразу же обратила внимание на мои таланты. Хотя она, конечно, ещё сильнее, чем я.
   Вероятно, заполучить от неё подобного рода комплимент было нелёгким делом.
   Вэлис рассказывала всё это доверительным тоном, каким могла бы говорить с давним другом, и я пришёл в некоторое замешательство. Неужели она и впрямь изменилась?
   Пока я пытался сообразить, что бы такое ответить, и каким голосом это сделать, она вдруг сильнее оттянула ворот своего платья и достала из-за пазухи отломанную ветку дерева с несколькими распустившимися цветами.
   - На юге слива уже зацвела, - сообщила Вэлис и, ослепительно улыбнувшись, протянула ветку мне. - Это тебе. Можешь считать, что я привезла весну тебе в подарок. Хотя я помню, что ты больше любишь зиму.
   Тут я совсем смешался и, наверное, был бы окончательно покорён, если бы не инстинкт, прочно укоренившийся во мне со времени прошлой встречи и подсказывавший, что добрая Вэлис - это ненастоящая Вэлис.
   Как оказалось впоследствии, инстинкт подсказывал мне совершенно верно.
   Тем не менее, я робко улыбнулся и от растерянности сделал свою самую большую ошибку - попытался неуклюже пошутить.
   - Так, значит, ты скакала двое сутки напролёт, чтобы спасти драгоценный кусочек весны от увядания? - спросил я смущённо.
   Вэлис прекратила улыбаться и смерила меня таким взглядом, что мне захотелось срочно оглянуться - тень демона, настигающего человека перед смертью, снова замаячила за моей спиной.
   - Конечно же, нет, - отрезала она ледяным тоном. - Кажется, я уже сказала, что просто не выношу медленную езду. Кстати, тебе кто-нибудь говорил, что у тебя отвратное чувство юмора? Если нет, то имей в виду, чтобы в следующий раз не опозориться перед высокопоставленными гостями. Лично я советую тебе просто молчать и сидеть, потупив взор - тогда эти алые пятна на твоём лице, может быть, сойдут за краску смущения на щеках невинного юноши, и будут смотреться хоть сколько-нибудь прилично. Если же ты, в дополнении к ним, будешь открывать рот, то будешь похож на анчжуинского болванчика. Знаешь таких, с ярко раскрашенным лицом? Если ткнуть его в бок, он раскрывает рот и начинает петь какую-то бессмыслицу. Ты умеешь петь? Впрочем, нет, не надо мне демонстрировать свои таланты. Не уверена, что я это вынесу.
   С этими словами Вэлис усмехнулась, спрыгнула с лошади без посторонней помощи и направилась в сторону главного входа так уверенно, как будто уже много лет была в этом доме хозяйкой.
   Я молча шёл вслед за ней, облитый за одно мгновение таким количеством унижений, какого прежде не могло накопиться и за несколько лет.
   И всё повторилось. С небольшим улучшением - видимо, Вэлис то ли запретили использовать магию на людях, то ли она сама больше не хотела тратить силы, но на этот раз обошлось без ливней, гроз, града и разрушительного смерча. Однако всё это с успехом заменял острый язык Вэлис, и многое другое острое, что было в ней.
   Она была с ног до головы увешана оружием - своими любимыми кинжалами всех форм и размеров, с которыми принималась танцевать при любой удобной возможности, особенно когда вдруг начинала скучать. Когда Вэлис шла, все эти кинжалы начинали звенеть, и вскоре к ним присоединялся другой звон - кухонных ножей, зеркал, металлических шпилек для волос и даже, казалось, самого воздуха, который начинал звенеть от напряжения. Постепенно я привык к тому, что этот звон сопровождает появление Вэлис, и в дальнейшем каждый раз оглядывался и искал её взглядом, едва только слышал что-либо подобное. Я не мог отделаться от этой привычки даже в Мияру и несколько раз вызвал удивление у моей жены, когда, заслышав мелодичный звон колокольчиков, которые она любила развешивать по дому, вздрагивал и начинал крутить головой по сторонам...
   Итак, как я уже сказал, Вэлис продолжила насмехаться и издеваться надо мной. На этот раз я решил не тратить на неё силы и молча терпел, только изредка огрызаясь и помня о том, что через каких-то нескольких дней всё закончится, и она оставит меня в покое ещё на пару лет. О том, что будет тогда, когда подойдёт возраст вступать в брак, я предпочитал не думать.
   А потом приехала Оона.
   В тот день Вэлис, подустав от беспрестанных перепалок со мной - очевидно, её острый язык тоже нуждался иногда в отдыхе - милостиво согласилась поиграть со мной в карточную игру "Четыре времени года". Так что мы сидели в моей комнате и предавались этому достаточно спокойному занятию, которое было мне по душе, когда все слуги вдруг страшно засуетились и забегали по дому, так что в первое мгновение в голове промелькнуло: пожар.
   А второго мгновения и не было, потому что сразу же после этого двери распахнулись, и вошла Оона. Я никогда её не видел прежде, но сразу понял: это она.
   Она вошла бесшумно и остановилась на пороге, не улыбнувшись, однако глядя нам обоим - и мне и Вэлис - прямо в глаза. И от этого взгляда хотелось поёжиться, но не как от чего неприятного, а от чего-то, пробирающего до глубины души.
   - Дети, - сразу же, с порога, безо всяких приветствий и церемоний сказала она. И это слово прозвучало совершенно необидно из её уст, хотя нам с Вэлис было уже пятнадцать, и мы совершенно не считали себя детьми. - Мне нужна ваша помощь.
   Мы с Вэлис торопливо, неловко и почти одновременно поклонились, а потом подняли головы, жадно вглядываясь в гостью и стараясь не пропускать ни одного её слова.
   И странное дело - хоть мы раньше часто слышали или читали в древних книгах слова про то, какая наша семья особенная и удивительная, и они не очень сильно нас трогали, теперь всё было совершенно по-другому. Мы как будто впервые по-настоящему увидели то, на что смотрели до этого сотни раз - скользили взглядом по рисунку-загадке, запечатавшему дверь, однако видели лишь бессмысленное переплетение линий. И вот вдруг произошло чудо, и узор ожил на наших глазах - секретный механизм заработал и повернулся, открывая дверь, ведущую в новый, удивительный мир.
   Я говорю и за Вэлис тоже, потому что в тот момент я впервые ощутил, что она чувствует то же самое, что и я. И это уже само по себе было невероятным ощущением.
   - Все легенды сходятся в том, что Санья были первыми людьми, заселившими эти земли после наводнения, - говорила Оона. - Потомками сантийцев-волшебников, полубогов, обладавших силами всех стихий. Так почему же с нами произошло то, что произошло сейчас? Почему мы ведём себя, как обычные люди, и даже хуже их: посвящаем свою жизнь мелочным интригам, спорам и склокам, удовлетворению глупого тщеславия и праздному безделью? Почему мы тратим жизнь на то, чтобы вкусно поесть, лениво поваляться в постели, поболтать с друзьями и посмотреть вульгарное представление актёров? Почему так бездарно растрачиваем те могущественные силы, которые оставили нам в наследство предки, и которые позволяют нам - никому кроме нас! - подняться намного выше обычных людей и раскрыть в себе такие способности, о которых те, лениво валяющиеся в постели, и не подозревают?!
   Почему мы ссоримся друг с другом, в то время как нам следует объединиться и противостоять всему миру, но не родным братьям и сёстрам, матерям и отцам? Почему девочки используют свой драгоценный дар, доставшийся им от прародительниц, на то, чтобы, устраивая фокусы, вызывать зависть подруг и очаровывать будущих мужей? Почему другие семьи укрепляются в разных провинциях и захватывают территории, а мы, исконные обитатели этих земель, рассыпались по всей стране, как горсть жемчуга, высыпанная в грязь, и позволяем остальным брать то, что принадлежит нам по праву?
   Нам нужно вспомнить о том, кто мы на самом деле, и ещё не поздно это сделать. Священная кровь Санья может проснуться в нас в любой момент, как только мы захотим её пробудить, потому что для неё не существует ни времени, ни других препятствий. Да, мы потеряли много лет и успели отдать нашим противникам многое, но это неважно, потому что у нас есть - и всегда будет - то, чего нет у них!
   Кровь Санья даст вам силу для того, чтобы преодолеть любые препятствия и, если надо, перевернуть весь мир. В один прекрасный момент она вспыхнет в ваших венах и потечёт по ним, подобно жидкому огню, и тогда вы почувствуете, что всесильны. Впереди вас будет тьма и противник, превосходящий вас во много раз по силам, но вы, не оглядываясь, будете знать, что позади вас - братья и сёстры, которые чувствуют то же, что и вы. И вместе вы будете непобедимы, как тысячеглавый дракон, один взмах крыльев которого посылает гром по всем мирам!
   Так говорила Оона, и мы с Вэлис даже не столько вслушивались в её слова, сколько чувствовали их всем сердцем. Нам казалось, будто от каждой её фразы священная кровь Санья, прежде дремавшая в нас, начинает течь по венам всё быстрее и быстрее, и этого ощущения было достаточно, чтобы верить Ооне безоговорочно - в тот момент мы готовы были, не мешкая, кинуться вслед за ней в огонь и в воду.
   Так, Оона поначалу зажгла наши сердца, а потом перешла к конкретному заданию, которое приготовила для нас.
   - Семья Санья была издавна приближена к императорскому двору, - напомнила она более спокойным тоном. - Но с некоторых пор это изменилось. Теперь там царствуют Фэнье, возомнившие себя мудрецами - как будто бы количество бездумно прочитанных книжек может перевесить хоть каплю священной крови. Так как талант женщин из рода Санья в области сил стихий бесспорен, Фэнье внушают Светлейшей Госпоже мысль о том, что мы бездарны во всех иных искусствах. Будто бы мы годимся лишь на то, чтобы устраивать фокусы на потребу толпе, а из древних сочинений не помним наизусть ни строчки и, уж конечно, не способны вникнуть в их смысл - а также пренебрегаем правилами приличия. Я хочу, чтобы вы доказали, что это не так. Пусть Светлейшая Госпожа увидит, что Фэнье могут зубрить покрытые пылью талмуды годами и, благодаря этому, мнить, что разбираются в литературе и в этикете, но Санья достаточно нескольких месяцев для того, чтобы добиться того же самого, и поэтому они тратят время на другое. Нынешней осенью государыня, как обычно, устраивает праздник, во время которого хочет полюбоваться талантами отпрысков знатных семейств и отметить среди них наиболее достойных. Я хочу, чтобы вы двое, а также другие девушки и юноши из рода Санья отправились во дворец и показали Фэнье, а также всем прочим, что это наше место - возле Светлейшей Госпожи. Хватит ли вам для этого полугода?
   И опять-таки, мы с Вэлис, не задумываясь, одновременно вскричали:
   - Да, госпожа!
   Соревновательный дух, так или иначе, присутствует во всех юношах и девушках, это уж не говоря про юношей и девушек Санья - Оона знала, какие струны нужно затрагивать.
   Я, к тому же, затаил на Фэнье личную обиду: один из них был возлюбленным моей матери после того, как умер мой отец, однако оставил её и - маме это было известно - распространял о ней обидные слухи, не посмотрев на то, что она Санья. Не снеся такого положения, мать скрылась в одном из дальних поместий и, болезненно гордая, не желала больше иметь ни с кем отношений, опасаясь повторения того, что произошло. А ведь если бы не этот Фэнье, оскорбивший её и оставшийся безнаказанным, у меня могли бы быть родные сёстры и братья... Так что отомстить этому зазнавшемуся семейству было делом не только Санья, но и моей личной чести.
   Что касается Вэлис, то подобная цель как нельзя лучше отвечала всем её устремлениям - в соперничестве, в битве, в борьбе её таланты раскрывались в полную силу, и она чувствовала себя в родной стихии.
   - Это тоже война, Вэлис, - сказала ей Оона напоследок. - Человек, который рождён для определённой задачи, будет выполнять её в любых условиях, даже если они ей совершенно не соответствуют.
   Знал бы я, что одиннадцать лет спустя примерно то же самое она скажет и мне, только в совершенно противоположной ситуации...
   Тогда же глаза у Вэлис засверкали так, что я всерьёз испугался: сейчас, притянутая её страстью, прямиком в мою комнату ударит молния.
   - Значит, так, - заявила моя невеста, как только Оона оставила нас наедине. - Доставай все свои книжки и учи меня. Я же видела в прошлый раз: у тебя полно этих легенд и древних сказаний. Будешь мне пересказывать, или хоть вслух читать.
   - Почему это я должен читать тебе вслух? - проворчал я. - Ты что, маленькая, и сама не умеешь?
   Глаза у Вэлис опасно сузились.
   - Потому что я смогу вынести всё это занудство только в твоём исполнении, бестолочь! - отрезала она.
   Прошло ещё некоторое время, прежде чем мне удалось осознать: это был комплимент, а не оскорбление.
   Так началась та пора, которую сейчас, с высоты прожитых лет, я могу назвать самой прекрасной в моей жизни... Впрочем, тогда, как чаще всего и бывает, я даже не подозревал, что позже буду вспомнить эти месяцы как что-то особенное, и всего лишь благодарил судьбу за то, что нашёлся кто-то, направивший воинственную энергию Вэлис в мирное русло.
   Она оказалась способной ученицей, понимавшей меня буквально с полуслова. Стоило мне, увлекшись, начать вдаваться в излишне подробные объяснения, что автор того или иного сочинения имел в виду, и как его трактовали различные комментаторы, как Вэлис кричала, перебивая меня:
   - Хватит уже! Я всё поняла!
   И дальше в её исполнении следовала язвительная и циничная пародия на прослушанное, из которой, впрочем, следовало, что Вэлис действительно всё поняла.
   Хоть меня и коробило от её постоянных насмешек над всем и вся, иногда я всё же не мог сдержать улыбки, и это, казалось бы, должно было льстить её самолюбию, но она почему-то, наоборот, злилась, замолкала и холодно спрашивала меня:
   - Что ты смеёшься, как идиот?
   Но это, конечно же, было далеко от того потока брани, насмешек и оскорблений, которым Вэлис окатывала меня в то время, когда не была занята другим делом и другим противником.
   Я был тогда совсем юным и, по неопытности, посчитал, что наши отношения изменились и никогда уже не вернутся на прежний уровень...
   Особенно мне нравились те моменты, когда мы вместе зубрили стихи знаменитых поэтесс, а также "Изумрудные чертоги" - сборник известных изречений, которые, как считалось при дворе, должен был знать хорошо образованный и воспитанный человек. Этот сборник насчитывал несколько тысяч страниц и, казалось бы, совершенно невозможно было выучить всё чуть больше, чем за полгода, но и Оона, и Вэлис, и все Санья задались целью показать, что именно невозможное нам под силу. Так, мы с Вэлис учили эти изречения по очереди, или же одновременно, а потом устраивали друг другу проверки и многоуровневые экзамены. Вэлис была особенно изощрённа в выборе различных наказаний для того, кто "провалится", поэтому я старался изо всех сил.
   - Тот, кто не справится с заданием, будет ублажать другого в постели, - заявила она однажды.
   Я похолодел от ужаса, уверенный, что она затеяла это лишь для того, чтобы в очередной раз надо мной поиздеваться, и, до смерти напуганный, показал самый лучший результат, на который был способен.
   Вэлис смотрела мои задания - мы сами проверяли друг друга - не утруждая себя обычными насмешками над моим почерком, исправлениями и так далее, и воцарившаяся в комнате тишина пугала меня даже больше, чем ожидание рокового вердикта.
   - Блестяще, - наконец, сказала она свирепым тоном. - Высший балл.
   Я не смог сдержать вздоха облегчения и сполз в кресле, чувствуя себя так, как будто только что получил помилование или, по крайней мере, отсрочку казни.
   Вэлис швырнула мне свои бумаги.
   - Ты ещё, кажется, должен проверить моё задание, - напомнила она всё так же злобно.
   И я понял, что ничего ещё не закончилось. На самом деле, проигрыш Вэлис пугал меня даже больше, чем мой собственный - какая разница, кому кого придётся ублажать, если в итоге нам придётся оказаться в одной постели, а страшнее этого только попасть в объятия Хатори-Онто, предводителя всех демонов в Подземном Мире? Утешало только то, что Вэлис никогда ещё не допускала промахов в экзаменационных заданиях, и я был уверен, что этот раз не станет исключением.
   Но я оказался не прав.
   Заметив у неё несколько ошибок, причём откровенно грубых, я впал в такой панический ужас, что мне не пришло в голову ничего лучшего, кроме как тупо солгать.
   - И у тебя тоже блестяще, - объявил я, дрожа под пронизывающим взглядом Вэлис.
   - Нет ошибок, говоришь? - осведомилась она каким-то странным тоном.
   - Ну да, всё правильно... - пролепетал я, уверенный, что сейчас она перепроверит всё сама, и мой обман раскроется.
   Но Вэлис оставила всё, как есть - правда, не разговаривала со мной до вечера и смотрела на меня с таким презрением, что я разве что не превращался под её взглядом в лужицу грязи.
   Я был уверен, что она не может простить мне моей победы, благодаря которой она упустила возможность поиздеваться надо мной особенно изощрённо - прийти в голову, что она злится за мой обман, даровавший ей несправедливый высший балл, мне, конечно же, не могло.
   Но в итоге мы вызубрили "Изумрудные чертоги" даже за меньший срок, чем требовалось.
   Ах да, забыл сказать - на всё время, необходимое для подготовки к празднику, Вэлис осталась у меня. Она не объявляла об этом решении, просто не уехала в назначенный срок - и в последующие полгода тоже.
   Моя мать была ошеломлена подобным нарушением приличий, но ещё худшее потрясение ждало её впереди - так как мы с Вэлис занимались с утра до позднего вечера, то, в конце концов, моя невеста, недолго думая, решила перебраться ко мне в комнату и спать там.
   Если бы мы были обычными юношей и девушкой, на это можно было бы смотреть сквозь пальцы - возраст уже позволял нам заводить любовные отношения. Но для будущих супругов считалось крайне неприличным вступать в связь раньше начала брачных церемоний.
   - Лансере, - наконец, не выдержала моя мать и обратилась ко мне, не решаясь призвать к порядку Вэлис. - Разве так можно?
   Этот разговор был неприятен для нас обоих: для матери потому, что этот вопрос она должна была задавать моей невесте, для меня потому, что я всегда чувствовал себя неловко при упоминании этой темы - хуже были только скабрезные шутки. Если бы Вэлис прознала об этом, мне бы, вероятно, не поздоровилось, но, к счастью, ей попросту не представилось такой возможности.
   - Нельзя, - кивнул я, помявшись. - Но как её остановишь?..
   Мать выглядела такой же несчастной, каким обычно чувствовал себя в присутствии Вэлис я сам, поэтому я поспешил утешить её тем, что моя невеста терпеть меня не может, и, скорее, возьмёт к себе в постель жабу, чем захочет завести со мной любовные отношения. Это прозвучало убедительно - видимо, потому, что я и сам был в этом свято уверен, несмотря на эпизод с экзаменом.
   Впервые эта уверенность поколебалась лишь несколько месяцев спустя, в разгар лета.
   Это было то время, когда мы с Вэлис освоили и вызубрили приличную часть необходимой литературы и столь же прилично от неё устали - даже я, куда больше, чем она, склонный к чтению. Вэлис решила, в дополнение ко всему, выучить и исполнить танец - для неё наилучшим отдыхом было движение.
   Я же на этот раз и от умственной деятельности устал так, как мог бы устать от тяжёлого физического труда - хотя, может быть, это её присутствие действовало на меня подобным образом.
   Так или иначе, мы решили устроить для себя день, или, вернее, вечер отдыха. Я предавался праздному безделью, лёжа в постели и наслаждаясь ночной свежестью, которой веяло из распахнутого настежь окна, ароматами благоухающего сада и предчувствием дождя, разлитым в воздухе. Вэлис танцевала под моим окном - почти так же, как четыре года тому назад, хотя тогда её "танцы" были куда более разрушительными.
   Изредка я кидал в сторону окна взгляд и видел её тень, метавшуюся по саду и разрывавшую узоры, которые лунный свет плёл на поверхности стены, окна и посыпанных белым песком дорожек.
   Мне отчего-то было тоскливо, и я, в наивности своей, винил во всём усталость.
   Вдруг Вэлис остановилась. Я перестал слышать звук её лёгких прыжков и позвякивание кинжалов, и мне хотелось понять, что произошло: не захотелось ведь ей неожиданно полюбоваться на луну, в самом деле? В усталость же моей невесты я тем более не мог поверить, потому что обладала она, как мне казалось, поистине неисчерпаемым запасом физической энергии.
   Я испытывал по-настоящему мучительное желание подойти к окну, однако сдерживался, не желая проявлять по отношению к Вэлис излишнее любопытство - это было чревато новыми насмешками.
   Так я лежал, замерев и напряжённо вслушиваясь в тишину за окном, как вдруг, случайно скосив глаза, обнаружил, что Вэлис уже здесь, в комнате - стоит на пороге.
   От неожиданности я вздрогнул и даже вскрикнул - прекрасный повод для новой насмешки, но Вэлис почему-то его упустила.
   Она стояла неподвижно и смотрела на меня так, что я чувствовал себя неуютно - на самом деле, чувство было немного другим, и я до сих пор не знаю ему названия, но тогда мне казалось, что это замешательство.
   Не отрывая от меня взгляда и даже не мигая, Вэлис подошла ближе, откинула покрывало и легла на постель рядом со мной.
   - Холодно, - сказала она резким тоном, сильно контрастировавшим с её застывшим, как у статуи, выражением лица. - Я замёрзла.
   Я хотел было чуть отодвинуться, однако обнаружил, что не способен пошевелиться.
   Тем не менее, говорить я мог, и даже сносно.
   - Холодно? - переспросил я с неуверенным смешком. - Да на дворе же разгар лета. И пот льёт с тебя градом.
   Обычно любые мои попытки спорить с Вэлис карались, причём весьма сурово, но на этот раз она промолчала, только придвинулась ещё ближе, так что я ощутил жар её разгорячённого тела даже через одежду.
   Она вела себя очень странно - по-другому я ни сказать, ни подумать в тот момент не мог. Никаких объяснений такому поведению у меня не было - разве что она ударилась головой во время своего танца.
   Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю, чем объяснить мою поистине младенческую наивность, тем более что я не был настолько уж не просвещён на этот счёт. Но мысль о том, что Вэлис чего-то от меня хочет, действительно даже не пришла мне в голову.
   И только когда она вдруг схватила меня за оба запястья, села на меня верхом, крепко придавив к постели, и наклонилась над моим лицом, я осознал - и по-настоящему поверил - что она собирается меня поцеловать.
   - Не надо, - испуганно попросил я, не имея сил для попытки вырваться. - Ну пожалуйста, не надо! Ты же знаешь, мы не должны...
   Вэлис выпрямилась.
   - Не должны что? - спросила она таким тоном, что вся моя запоздалая убеждённость в её намерении куда-то улетучилась.
   - Ну как что... - промямлил я.
   - Да вот так. Что? - безжалостно повторила Вэлис, всё ещё сидя на мне верхом и скрестив руки на груди. - Я внимательно тебя слушаю!
   Я понял, что мне некуда деваться, и сдался.
   - Спать как любовники, - проговорил я с трудом.
   - Спать? Как любовники? С тобой? - раздельно переспрашивала она, и брезгливое недоумение в её голосе было таким искренним, таким настоящим, что я не мог в него не поверить. - Ты что, всерьёз подумал, что я...
   Я отвернулся и вжался пылавшей щекой в подушку, как будто это чем-то могло меня спасти. Не слушая сыпавшихся со стороны Вэлис оскорблений, я и сам на все лады мысленно клял себя: в самом деле, каким же идиотом надо было быть, чтобы хоть на мгновение предположить такое?
   Большего стыда я, наверное, никогда в жизни не испытывал.
   Как мне удалось пережить ту ночь и не покончить с собой (или не быть убитым Вэлис), я уже плохо помню. Но после этого, конечно же, я очень долго не мог допустить и тени мысли, что она ко мне неравнодушна.
   Между тем, Вэлис ни разу больше не припомнила мне этой неловкой ситуации, и, не будь я настолько смущён и пристыжен, это должно было бы вызвать у меня некоторые подозрения. Но я был занят тем, что усердно старался выкинуть произошедшее из памяти, и никогда не возвращался мыслями к той унизительной ночи добровольно.
   Теперь я могу предположить, что моей невестой владели примерно те же чувства, и мы оба проявили небывалое рвение в нашей подготовке к празднику.
   Вэлис продолжала совершенствовать свой танец, по-прежнему по ночам, при лунном свете. Я же в это время никак не мог заснуть - меня слишком отвлекал звук кинжалов, рассекающих воздух, и звон прочих металлических предметов в нашем доме, который вскоре стал к нему присоединяться. Этот звон был мелодичен и красив, и действовал на меня, как чарующая музыка, но всё же спать я не мог - постоянно пребывал на границе бодрствования и небытия. У меня было ощущение, что я бесконечно падаю в какой-то дивный туманный полусон, наполняющий мою душу мучительной тоской по чему-то несбыточному, из которого меня так же бесконечно вырывают другие звуки, принадлежащие реальности - крики птиц, перебранка служанок где-то за домом, скрип половиц, стук посуды.
   Сон-пробуждение-сон-пробуждение-сон-пробуждение - последние месяцы, проведенные с Вэлис в тот год, выглядели именно так.
   Точно так же, как наши отношения с самого начала и до конца...
   Однажды Вэлис вернулась в комнату слишком быстро, и я не успел по-настоящему проснуться. То есть, я не спал, но не мог заставить себя ни пошевелиться, ни приподнять веки - сознание моё пробудилось, но тело всё ещё пребывало погружённым в сладостную дрёму. Я не знал, считает ли Вэлис, что я сплю, или знает правду, но голос у неё был другим, не таким, как обычно.
   - Знаешь, Оона запрещает нам использовать силу стихий слишком часто и, в особенности, у кого-то на глазах, - сказала она почти доверительно. - Она говорит, то, что окружено тайной, во-первых, приобретает большую значимость, а, во-вторых, окружено большим страхом. И это, наверное, правильно, но когда я танцую, внутри меня слишком быстро накапливается сила, мне необходимо выплеснуть её куда-то, иначе мне кажется, что она разорвёт меня. Поэтому я вызывала сегодня ветер, и ты это, наверное, видел. Никому не говори. Впрочем, я знаю, что ты не скажешь.
   Она усмехнулась.
   Мне хотелось протянуть руку и сжать её ладонь в своей, но я знал, что даже если мне удастся пошевелиться, то сон окончательно закончится, и Вэлис сразу же станет прежней.
   Поэтому я ничего не сделал.
   Та полудрёма, в которую я впадал, ничуть не восстанавливала моих сил, а, наоборот, отнимала их, и Вэлис, несмотря на всю её энергию, тоже нуждалась в полноценном сне, которого не получала, поэтому в начале осени мы оба выглядели измождёнными и бродили по дому, как две тени.
   Но когда Вэлис пытались призвать отдохнуть и восстановить силы, она только злилась и огрызалась - я же не мог спать по не зависевшим от меня причинам.
   В конце концов, я пришёл было к печальному выводу, что мы подведём Оону и провалим наше задание, потому что едва сможем доволочь ноги до императорского дворца.
   Но, когда пришло время праздника, силы неожиданно к нам вернулись - одновременно к обоим, и это было похоже на чудо.
   Точно так же нами обоими овладело лихорадочное волнение, и все прочие чувства были позабыты.
   Мы не были единственными юношей и девушкой в роду Санья, которые должны были появиться на празднике - таких было несколько десятков, но Оона дала нам всем разные задание, чтобы каждый мог проявить таланты, присущие именно ему. За несколько дней до начала приёма мы встретились с ними и с Ооной во дворце Аранса, находившимся в непосредственной близости от столицы. Оона посмотрела наши представления, похвалила нас, а затем отдала приказ, который поначалу неприятно удивил всех: одеть и мальчиков, и девочек в одинаковый наряд, причём не отличающийся излишней роскошью, а также сделать всем одинаковые причёски.
   Однако она пояснила своё желание:
   - Все будут стараться разрядиться в пух и прах, и мы на этом фоне будем привлекать взгляды. Пусть Светлейшая Госпожа увидит братьев и сестёр, единых во всём, включая одежду и причёску, и в то же время совершенно разных, обладающих уникальными дарованиями. И пусть она поймёт, что даже если Санья обрядить в обычные платья простых подданных и уравнять их с остальными, они всё равно будут выделяться среди них, как выделяется жемчуг среди обычной белой гальки.
   Стоит ли говорить, что эти слова нам всем понравились.
   Когда приготовления были закончены, мы с Вэлис одновременно посмотрелись в зеркало.
   - Да мы с тобой просто близнецы, Лансере! - усмехнулась она.
   В самом деле, одинакового роста, в одинаковых нарядах и с одинаковыми причёсками - волосами, стянутыми на затылке в хвост и перехваченными длинным шёлковым шнуром, мы казались чрезвычайно похожи, и видеть это было странно.
   В назначенный день перед нами были распахнуты двери императорского сада, и церемонии начались. Надо сказать, что в те времена упадка высочайшей власти многие из нас видели в собственных усадьбах большую роскошь, и поэтому были не слишком поражены видом сада и дворцов. Однако благоговение перед Светлейшей Госпожой, а также стремление утереть нос высокомерным Фэнье, ощущавшим себя здесь как дома, были велики в каждом из нас, и все мы ощущали трепет.
   Перед лицом Светлейшей Госпожи были устроены различные конкурсы - стихосложение, музицирование, составление букетов, придумывание благовоний и другие, и никто из нас не ударил в грязь лицом. Как я уже говорил, я с детства любил цветы, и поэтому принял участие в конкурсе на составление букетов; моя композиция удостоилась похвалы со стороны самой Императрицы и, кажется, это был редкостный успех - я говорю "кажется", потому что плохо запомнил эти дни, прошедшие для меня как в дурманной одури. Как ни странно, собственные выступления и похвалы, которых они удостаивались, меня почти не волновали - я слишком переживал за танец Вэлис, который она решила оставить напоследок.
   Она этого не знала, но месяцы мелодичного звона, от звука которого я впадал в тревожно-мечтательный полусон, не прошли для меня бесследно: хоть я и не принимал никакого участия в танце Вэлис, бессознательно я начал считать его и своим тоже. Мне казалось, что это что-то, принадлежащее только нам двоим - бессонные ночи, лунный свет, тяжесть, разделённая на двоих - и я очень волновался от того, как воспримет этот танец публика.
   Вэлис хорошо сложила свои стихи, ни разу не ошиблась в конкурсе на отгадывании цитат и казалась довольной, но я чувствовал, что в глубине души она также не придаёт большого значения этим промежуточным успехам. Не знаю, как для остальных Санья, но для нас двоих всё зависело от её последнего танца - впечатление, которое он произведёт, означало для нас или оглушительный успех, или не менее сокрушительное поражение.
   Всё это время мы жили в разных павильонах, встречаясь лишь во время приёма у Светлейшей Госпожи, где, разумеется, не могли перекинуться и словом, но это же и избавило нас от того противостояния, которое неизменно проявлялась в наших разговорах - мне казалось, что когда я не слышу слов Вэлис, то могу гораздо лучше понимать её чувства, и то особенное, что у нас было, не перебивается ничем иным. Хотя в то же время некий червячок сомнения - что я сам себе всё придумал - не оставлял меня ни тогда, ни позже...
   Наконец, наступил последний день праздника.
   Я был в числе остальных гостей в Зале Ожидания Наград - распорядительницы рассадили нас по своему усмотрению, так что я оказался в дальнем ряду и боялся, что Вэлис меня не заметит.
   Она вошла - в простом тёмном платье, однако вся унизанная серебряными браслетами, которые сразу же, при ходьбе, создали отголосок того звона, от которого я терял сон и покой. Пройдя между рядами гостей, Вэлис остановилась и как будто бы скользнула по ним взглядом. Я понадеялся, что она ищет меня, и сосредоточил все свои силы на мысленном пожелании ей удачи.
   Старание моё, как мне почудилось, принесло плоды - она оглянулась и задержала на мне взгляд. Но во взгляде этом не было ничего общего с теми чувствами, которые испытывал я - он был, как и при первой нашей встрече, враждебным, насмешливым и даже презрительным. Когда я увидел этот взгляд, то мне показалось, что меня окатили ледяной водой.
   Я поспешно опустил взгляд, чувствуя себя так, будто меня ударили в незащищённое место, а Вэлис продолжила свой путь.
   Остановившись перед государыней, она низко поклонилась и, после положенных церемоний, объявила:
   - Я назвала свой танец "Звенящий меч рассекает мираж, созданный луной" и посвящаю его... - она запнулась, и я был уверен, что она назовёт либо саму Светлейшую госпожу, либо Оону, но Вэлис продолжила: - моему будущему супругу.
   Я даже не сразу понял, что она имеет в виду меня. А когда понял, она уже начала танцевать: быстро взмахнула длинными рукавами и выхватила, как будто из ниоткуда, свои кинжалы.
   Её танец был ярок, страстен и стремителен. Вместо музыки он сопровождался звоном браслетов, надетых на Вэлис, и её мечей; такого, конечно же, никто не ожидал, и я видел на изумлённых лицах полнейшее непонимание происходящего, но, в то же время, смутное волнение.
   Я дрожал от смятения, в то время как Вэлис летала по залу, останавливаясь, чтобы взмахнуть мечами, то в одном месте, то в другом - точь-в-точь как молния, которая вспыхивает каждый раз в новой части небосклона, чтобы пронзить своим светом скопление грозовых туч до самой земли. В какое-то мгновение я поверил, что она, не удержавшись, призовёт силы стихий - или же стихии сами явятся на страстный, отчаянный зов, явленный в её танце, что, конечно же, было строжайше запрещено в императорском дворце. Это означало бы смерть Вэлис, а заодно и мою, потому что в тот момент я ощущал себя единым с нею существом, но, как ни странно, мне ничуть не было страшно.
   Но, к счастью, обошлось без этого.
   Наконец, всё закончилось, и вместо звона кинжалов наступила звенящая тишина.
   Остановившись, Вэлис поклонилась Светлейшей Госпоже с самым невозмутимым видом, но я был уверен, что внутри она дрожит точно так же, как я - я чувствовал её дрожь всем телом, всем сердцем, всей душой.
   Все растерянно молчали - очевидно, ждали, какой вердикт вынесет государыня, и опасались выражать мнение первыми.
   Но вдруг со своего места поднялась одна из женщин Фэнье.
   - Очень удивительный и необычный танец, - заметила она. - И все мы, конечно же, оценили мастерство и красоту движений госпожи Санья. Но появляться перед лицом Светлейшей Госпожи с оружием в руках... Я уверена, гопожа Санья и в мыслях не имела оскорбительного намёка, но всё же...
   И она умолкла, как бы изображая растерянное недоумение.
   Я видел, как Вэлис вспыхнула и вся пошла красными пятнами. В любое другое время она легко нашла бы достойный, остроумный ответ, но сейчас, после танца, у неё не было сил. Она была измождена - я это знал и чувствовал.
   Тогда я поднялся со своего места и вышел в центр зала.
   Не помню, что я думал и чувствовал в тот момент - кажется, ничего. По крайней мере, у меня не было ни страхов, ни мыслей о приличиях, ни даже попыток лихорадочно придумать достойный ответ, который спас бы честь рода Санья и лично Вэлис.
   Поклонившись, я сказал:
   - Моя будущая супруга посвятила свой танец мне, поэтому я, чувствуя себя в некотором роде к нему причастным, возьму на себя смелость ответить вместо неё. Я уверен, госпожа Фэнье и в мыслях не имела оскорбить госпожу Санья и, позавидовав её талантам, выставить её в невыгодном свете перед Светлейшей Госпожой, но всё же...
   Я не имел намерения умышленно посмеяться над госпожой Фэнье и её выпадом в сторону Вэлис, довольно неуклюже замаскированным под сомнение, но эта фраза пришла мне на ум как будто сама собой, и кое-где в зале раздались смешки.
   - Позволю себе процитировать одно из изречений в "Изумрудных чертогах", - продолжал я. - "Опасен не тот, кто открыто заявляет о своих намерениях, а тот, кто прячется за чужими спинами. Враг не тот, кто приходит с оружием в руках, а тот, кто прячет его под полой халата. Льстец не тот, кто совершает что-то в честь правительницы, а тот, кто, не совершая ничего, делает вид, будто заботится о том, чтобы другие правильно её прославляли". А также: "Тот, чьи помыслы чисты, не увидит в своих действиях дурного намёка. Дурной намёк увидит тайно замышляющий коварство, потому что каждый видит в других то, что представляет собой сам". Разумеется, я не хочу отнести все эти слова к госпоже Фэнье, - добавил я. - Но это первое, что приходит на ум. От себя же скажу вот что: если кинжалы в руках моей невесты и могут являть собой намёк, то намёк на то, что Санья готовы быть самыми преданными воинами в свите Светлейшей Госпожи и защищать её всеми силами. Даже при помощи оружия, не только на словах.
   Сказав так, я снова поклонился и отошёл в сторону.
   - Госпожа Фэнье усмотрела в моём танце оскорбительный намёк против той, кого я глубоко почитаю. Из-за этого я чувствую себя безмерно несчастной и прошу у Светлейшей Госпожи позволения удалиться, - промолвила Вэлис, всё это время молчавшая.
   Императрица сделала знак, и мы вдвоём, не обменявшись ни словом, ни взглядом, отправились к дверям.
   Покинув Зал Ожидания Наград, Вэлис отправились в те покои, в которых переодевалась перед танцем, чтобы сменить свой наряд на такой же, в каком был я - тёмное платье с узором из серебристых полос. Надо сказать, что, несмотря на всю простоту этого одеяния, оно очень подходило к чёрным волосам и белой коже Санья, и мы смотрелись... ну, примерно как если бы луна и ночь нежданно-негаданно спустилась на цветущий сад, который представляли из себя другие придворные.
   Я вошёл за Вэлис следом, и меня не решились остановить, хотя мыслимо ли это было - чтобы я находился в той комнате, где переодевается моя невеста? В голове у меня промелькнуло, что это знак: распорядительницы сомневаются, стоит ли им одёргивать нас, потому что не понимают, каким станет после сегодняшнего станет положения Санья во дворце.
   Это были минуты величайшей неуверенности, когда как победа, так и падение в пропасть одинаково возможны, и великие весы судьбы несколько мгновений колеблются, перед тем как принять точное положение. Но нам с Вэлис, как тем, кто уже сделал своё дело, было всё равно.
   Она переоделась, не обращая на меня никакого внимания, и тут двери распахнулись.
   К нам подбежала радостно взволнованная служанка Ооны и сообщила, что Императрица велела госпоже Фэнье пересесть на дальнее место, что, несомненно, говорило об утрате расположения.
   - Также Светлейшая Госпожа изволила говорить, что вы с госпожой Вэлис смотрелись прямо как брат и сестра, и что она, пожалуй, понимает наш обычай женить родственников, - сказала девушка, лучась от удовольствия.
   Это было больше, чем просто успех - всем было известно, что именно эта традиция Санья, благодаря которой в брак вступают, зачастую, двоюродные братья и сёстры, а также тёти и племянники, вызывает наибольшее осуждение.
   - Прекрасно, - сказала Вэлис так, как будто ни мгновения не сомневалась в этой победе. - Благодарю за хорошие известия.
   Служанка ушла, и мы, оставшись наедине, повернулись друг к другу.
   - Да мне свой веер, я хочу обмахнуться - жарко, - сказала она всё таким же невозмутимым, обыденным тоном.
   Я сделал ей навстречу несколько шагов.
   И вот здесь бы мне хотелось сказать, что произошло нечто невероятное... Что мы, впервые за много дней, прямо посмотрев друг другу в глаза, упали на пол, будто поражённые молнией.
   Но на самом деле я ничего не помню.
   Потом нам рассказывали, что мы оба потеряли сознание, причём, судя по всему, действительно почти одновременно, и беспробудно спали почти десять дней подряд - так сказались на нас месяцы недосыпания.
   Оона приказала поднять нас и отвезти во дворец Аранса - владение семьи Санья, чтобы там, вдали от врагов, а заодно и от новоиспечённых друзей, которые тут же у нас объявились, мы могли прийти в себя после месяцев утомительной работы. Мы были героями дня, оказавшимися в одном ряду с другими легендарными личностями из рода Санья, но ничего не знали об этом, потому что не могли отнять голов от подушки. Оона велела постелить нам постели в зале, который самолично назвала Залом Наслаждения Мечтой - и нас оставили там вдвоём, невзирая на приличия.
   Моя служанка потом рассказывала мне, что всё это выглядело, как в волшебной сказке: комната была заставлена цветами, и мы лежали среди них головами друг к другу, в одинаковой одежде, похожие, как сестра и брат, и даже грудь у нас вздымалась одновременно. Наверное, она приукрашивала, чтобы сделать мне приятно, но я часто представлял се6е эту картину и жалел, что не мог увидеть её собственными глазами.
   Так шли дни, но и этот сон закончился, как заканчивались другие.
   Вэлис проснулась раньше меня, и когда я окончательно пришёл в себя, она давно уже была на ногах; прежние сила, энергия и желание воевать с миром вернулись к ней.
   - Наконец-то эти Фэнье увидели своё место, - самодовольно усмехнулась она. -Значит, всё было не зря!
   - Неужели ты танцевала только для этого? - спросил я печально.
   Мне и самому, конечно, приятно было утереть им нос, но верить в то, что это было единственной целью Вэлис, мне не хотелось - я всё ещё считал этот танец нашим общим выступлением, общей тайной, общим сокровищем.
   Но моя невеста посмотрела на меня, как на умалишенного.
   - Конечно, для этого! Какие ещё цели у меня могли быть? - спросила она с искренним недоумением. - Положить конец владычеству Фэнье, показать, чего стоят Санья!
   Мне вдруг стало дурно - я понял, что все мои смутные мечты, ощущение, что у нас появилось что-то общее, и что мы разделяем одни и те же чувства, несмотря на разницу в их внешнем проявлении, было лишь иллюзией.
   Дальнейшее поведение Вэлис, так или иначе, подтверждало это - она не проявляла ко мне интереса, наслаждалась своим успехом и, судя по всему, совершенно не считала, что чем-то мне обязана. Да, строго говоря, так оно и было, если бы не моё ощущение, что я тоже вложил в её танец часть своей души. Но этому не было никаких доказательств, кроме как если бы она чувствовала то же самое, а раз она не чувствовала...
   Тут надо сказать, что меня не меньше осыпали почестями за мой находчивый ответ, который очень понравился Императрице и, во-первых, спас Вэлис, а, во-вторых, опозорил Фэнье, но мне не было до этого никакого дела. Слишком расстроенный крушением моей мечты, я бродил по дворцу, как в полусне, и пропускал хвалебные речи мимо ушей.
   Зато Вэлис, судя по всему, мой успех очень раздражал.
   Поначалу потеряв ко мне какой-либо интерес, она вскоре обнаружила, что я, как и она, стал в семье Санья героем, и это немало её взбесило - по крайней мере, так это выглядело со стороны. Она снова обрушила на меня лавину своих насмешек и оскорблений, пользуясь любым удобным случаем, чтобы выставить меня в дурном или нелепом свете, что периодически весьма неплохо у неё получалось.
   Я принимал это как нечто само собой разумеющееся: конечно, вот она, настоящая Вэлис, и те настоящие отношения, которые всегда были у нас, а вовсе не тот мираж, который я увидел в одном из своих бредовых полуснов. Я очень злился на себя, а на Вэлис и её насмешки никак не реагировал, вернувшись к своему первоначальным мыслям - ещё несколько дней, и всё это закончится: мы разъедемся по разным домам и не увидим друг друга, по крайней мере, следующие пару лет.
   Но в Арансу приезжали всё новые и новые Санья, взволнованные известием об успехе в императорском дворце, и мы с Вэлис были вынуждены выслушивать всё новые и новые похвалы - точнее, это я был вынужден, а она выглядела вполне довольной.
   В конце концов, гостей нагрянуло особенно много, и в нашу честь устроили пир. Для меня в этом не было никакого удовольствия - к тому же, нас с Вэлис посадили вместе, и мы были вынуждены любезно улыбаться весь вечер, в том числе друг другу, хотя я по глазам моей невесты видел, что она гораздо больше хочет съесть живьём меня, нежели одно из тех изысканных кушаний, которыми были уставлены столы.
   Однако в открытую насмехаться надо мной прилюдно она не могла, и поэтому выбрала новый способ издевательства: постоянно подливала мне вино и чуть ли не силой заставляла меня пить.
   - Мой будущий супруг выглядит таким печальным. Вероятно, он слишком устал от воздаваемых ему почестей, - говорила она любезным тоном и с яростно сверкавшими глазами. - Но, думаю, кансийское вино способно развеять любую грусть. В том числе и ту, которая другим кажется удовольствием.
   Гости смеялись и находили дополнительное веселье в том, чтобы помогать моей будущей жене меня спаивать. Чтобы не создавать себе дополнительных проблем, я пил; веселее мне не стало, но некое подобие расслабленности и приятного безразличия ко всему я получил.
   В конце концов, гостям прискучило это развлечение, да и результат, с их точки зрения, был вполне удовлетворителен, и они оставили меня в покое. Однако теперь я уже продолжал пить по собственной воле, пытаясь спастись от бесконечной скуки, которая всегда нападала на меня во время праздничных застолий.
   Вдруг Вэлис схватила меня за запястье.
   - Хватит, - сказала она сквозь зубы.
   Я поморщился.
   - Сначала сама меня насильно спаиваешь, а потом требуешь остановиться? Нет уж.
   И, вырвав у неё руку, я плеснул себе в кубок ещё вина.
   Я уже собирался поднести его к губам, как вдруг Вэлис снова взяла меня за запястье, но так мягко, что я от неожиданности испугался и растерянно уставился на неё. Её взгляд был каким-то странным, блестящим, но я не мог поручиться, что это не обман моего собственного зрения - картинка у меня перед глазами уже начинала расплываться.
   Ладонь её, которую она положила поверх моей руки, в которой я по-прежнему держал кубок, была сухой и горячей. Так же мягко Вэлис отвела мою руку с кубком в сторону и, схватив меня свободной рукой за волосы, чтобы я не мог увернуться, крепко поцеловала.
   В зале стоял шум и гам: изрядно пьяные гости уже не видели ничего, кроме себя и собственных тарелок, в которые зачастую падали лицом, и на нас с Вэлис никто не обращал внимания.
   - Не надо, так нельзя... - только и мог лепетать я в перерывах между её жаркими поцелуями, хотя в глубине души, конечно же, думал прямо противоположное и не пытался её остановить.
   Но Вэлис и не замечала моих слабых протестов.
   Затолкнув меня за одну из колонн, чтобы никто уж точно ничего не увидел - кубок с вином давным-давно выпал из моей руки и нашёл приют где-то под столом - моя невеста прижала меня к стене и, просунув руку мне под одежду, принялась беззастенчиво гладить во всех местах. То, что она делала, было далеко от слова "ласкать"; её страсть была скорее злой, чем нежной, и после этого вечера я обнаружил на своём теле множество синяков, но тогда я не чувствовал боли.
   Ноги у меня подкашивались - и от выпитого вина, и от чувств, которые я испытывал, и я почти ничего не соображал, но мне было мучительно жарко и точно так же, как Вэлис, хотелось большего.
   До этого вечера я был уверен, что строг в соблюдении тех приличий, которые мне внушила мать и, нарушая какие-то мелкие из них, способен быть непреклонен в главном, но теперь я ощутил, что легко могу нарушить основной запрет, и это испугало меня, но не заставило оттолкнуть Вэлис.
   Она, тем временем, принялась стаскивать с меня одежду - отбросила в сторону мою верхнюю накидку, развязала ту, что была под ней, и теперь пыталась избавить меня от шёлковой нижней рубахи, позабыв о том, что у неё тоже есть завязки. Не справившись с этой задачей, Вэлис толкнула меня на пол и, попросту задрав на мне всю остававшуюся верхнюю одежду, попыталась стащить с меня штаны.
   Я испугался, что сейчас всё и произойдёт, и почти смирился с этой мыслью, как вдруг моя невеста, не говоря ни слова, вскочила на ноги и бросилась вон из зала; я смог только растерянно промычать ей что-то вслед.
   Я ждал, что она вернётся, но она не возвращалась. Тогда я с трудом поднялся на ноги и принялся бессмысленно бродить по коридорам дворцам, почти везде натыкаясь на пьяных гостей, лежавших вповалку прямо на циновках, которыми был застелен пол - пир удался на славу. Впрочем, я и сам выглядел не лучше их - полураздетый, растрёпанный, по-прежнему ничего не соображавший. Я не протрезвел, однако и пьяный угар тоже схлынул, оставив меня в мучительной тоске - и тело моё, тосковавшее по прерванным объятиям, и душу, тосковавшую по чему-то, что было непонятно мне самому. Вероятно, по Вэлис, однако мысль о том, что я люблю её, ещё ни разу не приходила мне в голову.
   Не зная, где найти для себя место, я вышел в сад и там увидел на только что выпавшем снегу свежие следы от конских копыт. Тогда мне, как воочию, представилось: вот моя невеста выбегает из дворца, бежит к конюшням, хватает под уздцы первую попавшуюся лошадь, вскакивает на неё, требует распахнуть ворота и вылетает из них - в зиму, в ночь, в метель... Из-под копыт вздымаются снежные вихри, иней, падая с деревьев, осыпается на всклокоченные чёрные волосы.
   Поглядев с тоской на запертые ворота, я оглянулся и увидел Оону.
   Я в смятении поклонился, чувствуя сильную неловкость за свой неподобающий вид, но она только усмехнулась и продолжила свой путь. Мне вдруг показалось, что она всё знает - и про наши мучительные отношения с Вэлис, и о том, что произошло только что, и мне стало стыдно, как будто меня увидели раздетым. Я вернулся в дом и переоделся в новую одежду, но легче от этого не стало. До самого утра я бродил по галереям, вглядываясь в темноту сада и ожидая, что Вэлис вот-вот вернётся - я хотел увидеть её, хотя и не знал, что сказать ей.
   Но она не вернулась, и наутро от неё принесли записку, отправленную из ближайшего города, до которого она успела добраться. Вэлис писала, что отправляется в своё родное поместье - соскучилась по дому, которого не видела больше полугода.
   Этот поступок вызвал всеобщее смятение - как можно вести себя до такой степени взбалмошно и неприлично, уезжать, когда тебе вздумается, не поставив никого в известность? Но ни Оона, ни хозяйка дворца Аранса ничего не сказали, и гостям пришлось, волей-неволей, умолкнуть, выражая своё недовольство только в перешёптываниях.
   Я же отправился к Ооне и попросил у неё позволения тоже покинуть Арансу - без Вэлис мне было нечего здесь делать.
   Меня отпустили, и я вернулся домой.
   Здесь, в спокойствии и тишине нашего художественно запущенного сада, я смог, наконец, обо всём поразмыслить - я думал и думал о наших отношениях с Вэлис, не переставая, почти три месяца.
   Заново воскрешая в памяти сцены, на которые прежде не обратил должного внимания - слова няни, эпизод с экзаменом, попытка Вэлис поцеловать меня в ту ночь, когда она начала учить свой танец - я понимал их по-другому и пытался решить для себя один-единственный вопрос: любит она меня или нет?
   И иногда мне казалось, что всё это время я был слеп и не замечал очевидного, а иногда, наоборот, - что я полнейший глупец и вижу то, чего нет.
   Не то чтобы мне приходилось по-настоящему влюбляться, но всё же, памятуя свою детскую полувлюблённость в ту же Вэлис - ещё до того, как мы познакомились - я знал, как это должно быть: желание быть к человеку ближе, радовать его, разделить с ним самое прекрасное, чем владеешь. Близость и взаимная поддержка, нежность и ласковая забота.
   - Она не может меня любить, - повторял я вслух растерянно. - Любовь так не проявляется.
   Приходя к такому выводу, я списывал произошедшее во дворце Аранса на то, что Вэлис была пьяна и тоже ничего не соображала, но что-то не давало мне окончательно увериться в этом варианте, и через день-другой я снова начинал колебаться.
   Мысль же о том, что она всего-навсего хотела провести со мной ночь, вообще ни разу не пришла мне в голову. Страсть была неотделимо связана в моём сознании с любовью, и, хотя вокруг все сплошь и рядом неразборчиво предавались постельным утехам, я как будто бы этого не замечал и не мог представить, что кто-то может захотеть спать с другим человеком, не испытывая к нему любви.
   Так прошла зима.
   Я не смог найти ответа на мучивший меня вопрос, и он, неразрешённый, наполнял меня какой-то особенной, горькой печалью, но в то же время, как я думаю теперь, и новым пониманием жизни. Все остальные, кто видел меня, также говорили, что я выглядел повзрослевшим.
   И вот однажды Вэлис снова появилась в нашем доме - безо всякого предупреждения. Почти так же, как и год назад, она влетела, взмыленная, в распахнутые ворота и остановилась посреди двора, гарцуя на своей великолепной гнедой лошади.
   Увидев её, я, как ни странно, не испытал ни удивления, ни смятения, ни страха - только странное чувство, что происходит то, что должно произойти.
   Повинуясь этому ощущению, я вышел во двор навстречу Вэлис.
   - Где же мой подарок? - спросил я, улыбаясь. - Ты должна была привезти ветку цветущей сливы...
   Глаза моей невесты сверкнули, но она ничего не сказала и, молча протянув руку, отломила ветку от стоявшего неподалёку деревца. Она стиснула её в кулаке, и я, увидев, как напряглось всё её тело, а по лицу потекли крупные капли пота, вдруг моментально понял, что она пытается сделать. Веточка в её руке задрожала, и я каким-то особым слухом вдруг услышал, или почувствовал болезненный стон растения, чьи силы пытались пробудить раньше назначенного природой срока.
   Повинуясь инстинкту, я бросился к Вэлис и накрыл её руку своей, пытаясь защитить более слабое существо от её неумеренной силы.
   - Надо более нежно, - проговорил я, задыхаясь. - Ты так убьёшь его, а не заставишь расцвести! Твоя сила подходит для разрушения, она идеальна, чтобы вызывать шторм, грозу, метель или ветер, но здесь нужно другое. Без любви ничего не получится, ты должна его любить. Знаю, что ты не можешь. Я помогу тебе...
   Так я говорил, чуть поглаживая её пальцы, яростно сжимавшие ветку сливы. И эти пальцы немного расслаблялись, и веточка расслаблялась тоже, и вот я увидел крохотные зелёные листики, пробивавшиеся мне навстречу, и нежные бутоны, через мгновение развернувшие лепестки...
   Тогда я осторожно отпустил запястье Вэлис, забирая веточку из её ладони. Она отдёрнула руку и отвернулась, но краем взгляда продолжала следить за мной - я был в этом уверен.
   "Видишь, вдвоём мы сможем многое, - говорил я ей взглядом. - Я без твоей силы ничего не стою, но и ты с моей помощью можешь совершить то, чего бы не смогла сделать одна. Мы и в самом деле хорошая пара, Вэлис".
   Вэлис молча спрыгнула с лошади и отправилась в дом.
   Мать была потрясена её неожиданным приездом, как и всеми остальными её действиями, но, как и многие другие, не умела сопротивляться её силе и самоуверенности - моя невеста вновь осталась у меня в доме, как будто в этом не было ничего неприличного.
   - Это в последний раз, Лансере, - сказала мать мне в смятении. - Через год вам нужно будет начинать готовиться к свадьбе, вы не должны будете видеться вообще!
   Я кивнул и хладнокровно пообещал, чуть ли не поклялся перед статуей Великой Богини, что мы не нарушим никаких правил, и это притом, что для себя уже твёрдо решил поступить прямо противоположным образом.
   Поздним вечером я дождался, когда в доме все уснут, и, выскользнув из своей спальни, отправился в ту комнату, где устроилась Вэлис. Я действовал как будто по наитию - в тот момент для меня не существовало больше сомнений, любит ли она меня, хочет ли, чтобы я пришёл, ждёт ли, или уже давно легла спать и, увидев меня в своей комнате, осыплет злыми насмешками.
   Вэлис не спала и ничего у меня не спросила, когда я, осторожно приоткрыв дверь, остановился на пороге - только погасила все лампы, кроме одной, лившей из-под золотистого абажура такой же золотистый, мягкий свет. Поднявшись на ноги, она встала около постели, скрестив руки на груди, будто каменный страж, охраняющий вход в небесные чертоги, и холодно усмехнулась.
   - Какой ты смелый, - сказала она с издёвкой в голосе. - Целых полгода решался и, наконец, решился.
   Но я твёрдо решил не обращать внимания на её насмешки.
   Опустившись на её постель, я закрыл глаза и попытался не вздрогнуть, когда моего тела коснулась ледяная рука - Вэлис развязывала завязки моей лёгкой верхней накидки.
   - Ну что, ты больше не будешь твердить "не надо" и "так нельзя"? - спросила она, передразнив мой испуганный, сбивчивый голос. - У меня от этого всё желание сразу пропадает.
   Я подумал, что это неправда: от того, что я ей сопротивлялся, её желание, наоборот, только усиливалось, но произносить этого вслух не стал.
   - Почему тебе хочется это сделать? - спросил я. - Мы могли бы подождать ещё два года и не нарушать приличий.
   - Потому что меня тошнит от этого бессмысленного правила, что супруги должны спать вместе только после свадьбы, - ответила она, фыркнув. - Если ты спросишь заодно, не боюсь ли я гнева Великой Богини, то нет, не боюсь. Оона говорит, что мы, Санья, сами боги, и мне наплевать на всех остальных богов. Я не собираюсь подчиняться чьим-то требованиям и следовать установленным традициям. Я Санья. Я буду устанавливать традиции сама! - сказала она с гордостью и со злостью одновременно.
   - Но я тоже Санья, - напомнил я, улыбнувшись.
   - А иначе тебя бы здесь и не было.
   Вэлис сняла с меня всю верхнюю одежду и оставила дрожать от холода в одних только штанах из полупрозрачной лёгкой ткани, то ли чтобы внимательно разглядеть меня с ног до головы, то ли чтобы помучить, заставляя мёрзнуть и краснеть от стыда - я уже говорил, что всегда был застенчив.
   Я смотрел на неё сквозь опущенные ресницы и видел, что она не шевелится и не сводит с меня жадного взгляда.
   Наконец, она наклонилась и просунула руку мне под штаны.
   Но, сколько она ни старалась, никакого эффекта не было.
   - Почему с тобой не работает то, что работает со всеми другими?! - вдруг вскричала она, не выдержав.
   Это "со всеми другими" больно ударило меня - я и не подозревал до этого, что у неё были любовники.
   - Потому что мне нужна нежность, - ответил я в смятении. - Вэлис, я не смогу так, как ты хочешь. Я не знаю, способен ли я на жаркую страсть вообще, но, чтобы хотя бы попытаться... мне нужно чувствовать, что меня любят.
   Произносить эти слова было ещё более стыдно, чем лежать перед ней раздетым и никак не реагировать на её бурные ласки. Признаваться в этой вещи значило обнажать также часть своей души, и это было до того больно, что мне пришлось крепко зажмуриться - иначе по моим щекам, против воли, потекли бы жгучие слёзы стыда.
   - Ладно! - вдруг сказала Вэлис как-то отрывисто и бросилась на постель рядом со мной. - Не способен так не способен. Я так и знала, что у нас ничего не получится!
   В голосе её прозвучало злое отчаяние, и я испуганно раскрыл глаза.
   Мне показалось, что она тоже едва сдерживает слёзы, и, не зная, как помочь, я притянул её к себе и обнял. Сначала она попыталась меня оттолкнуть, но вдруг как будто передумала и, раздражённо нахмурившись, положила руку мне на спину.
   Так мы лежали на постели, довольно робко и неуклюже обнимая друг друга, и холодный ветер, дувший из окна, покрывал мою кожу мурашками. Вдруг Вэлис придвинулась ко мне ближе и обняла меня крепче; дыхание её участилось.
   - Ты... мой хороший, - с трудом пробормотала она, одновременно больно сжимая мои волосы в кулаке.
   И эти слова подействовали на меня так, как на других действуют самые страстные призывы. Не то чтобы я смог совершенно расслабиться, но та невидимая преграда, которая отделяла меня от Вэлис, пошатнулась, и сквозь пошедшие по ней трещины хлынули тот жар и та страстность, которыми обладала моя невеста. Я испустил слабый стон, и она, моментально почувствовав, что я готов поддаться, взяла дело в свои руки.
   Опрокинув меня на спину, Вэлис, как уже пыталась когда-то, придавила меня к постели и принялась покрывать жаркими поцелуями.
   Мне казалось, будто я упал в огромное озеро кипящей лавы, и это было одновременно больно и хорошо. Огонь обжигал меня, не сжигая полностью, и я старался, по мере своих сил, раскрыться ему навстречу и позволить сделать со мной то, что хотелось Вэлис, подавляя собственное инстинктивное сопротивление.
   Не думаю, чтобы она подозревала о чувствах, которые я испытывал, однако страсть её становилась тем более сильной, чем больнее я себе делал, пытаясь впустить её в себя, в свою душу. В то время как она впускала меня в своё тело.
   Не самое подходящее описание для первой ночи, проведённой вместе... и в любовных романах пишут совсем иначе, но описывать другие подробности мне стыдно.
   Скажу только, что поддавшись страсти Вэлис, я испытал самые сильные ощущения в своей жизни, и первый опыт любовных отношений здесь совершенно не причём. Думаю, я испытал бы то же самое, даже если бы она была у меня десятой.
   Когда всё закончилось, я долго ещё лежал на постели, закутавшись в покрывало, чувствуя себя одновременно больным, опустошённым, счастливым и полным сил. Вэлис танцевала в саду, и я снова слышал мелодичный звон её кинжалов, но на этот раз был уверен в том, что я не сплю, и это ощущение наполняло меня ещё большей радостью.
   Пару часов спустя я почувствовал, что уже в силах подняться на ноги, и, накинув на себя верхний халат, подошёл к окну.
   Вэлис летала по саду, и лезвия её кинжалов ослепительно вспыхивали в лунном свете, мягко лившемся с небес. Время от времени она останавливалась и звонко хохотала; от этого смеха ветви деревьев дрожали, как от ветра, и снежинки сыпались с них белоснежным вихрем.
   Мне было радостно слышать этот смех и чувствовать, что Вэлис счастлива. У меня не появилось никаких подозрений даже тогда, когда она вывела из-под навеса своего коня, вскочила на него и вылетела из ворот в снежную мглу, как несколько месяцев назад во дворце Аранса.
   Я был уверен, что она попросту хочет излить свою бешеную энергию в быстрой скачке. Мне бы, конечно, больше хотелось провести остаток этой ночи вместе, в объятиях друг друга, но я понимал, что не стоит желать невозможного и нужно радоваться тому, что есть. Поэтому я возвратился в постель и, уткнувшись в подушку, которая теперь хранила запах волос Вэлис, спокойно уснул, уверенный, что к рассвету она вернётся.
   Но она не вернулась.
   Обессиленный после ночных событий, я не смог подняться с первыми петухами и, в итоге, спал до тех пор, пока двери не открылись, и в комнату не вошла моя мать. Обнаружив меня в постели Вэлис, раздетого, она, конечно же, сразу всё поняла и смертельно побледнела, однако ничего не сказала и только сдержанно заметила, что моя невеста уехала и, видимо, не вернётся.
   Мне было так стыдно, как никогда в жизни.
   Опозоренный и раздавленный чувством собственной вины, я выбрался в сад, который утопал в лужах. Вместе с отъездом Вэлис наступила резкая оттепель, и весь снег растаял, превратившись в грязевые потоки - это была та самая неприятная пора весны, когда от зимнего покрова не остаётся и следа, а листья и цветы ещё даже не думают распускаться.
   От моего прежнего спокойствия не осталось и следа - после того, что случилось, я безумно тосковал по Вэлис и не знал, как унять боль в сердце. Я не мог заставить себя ничем заняться и только сидел целыми днями посреди комнаты, уставившись на вазу с той веткой сливы, которая расцвела благодаря нашим общим усилиям. Смирившись с тем, что Вэлис уехала, я ждал её письма, в котором она всё объяснит или хотя бы просто скажет, что любит меня, что скучает так же, как я скучаю по ней...
   Мать не разговаривала со мной, и я не мог поставить ей это в вину - я и сам не мог не презирать себя за то, что так хладнокровно нарушил данное ей обещание.
   Я терпеливо ждал, уговаривая себя, что у Вэлис много дел, что у неё нет времени, что я никогда не буду для неё на первом месте, но что рано или поздно она всё-таки заскучает и вспомнит обо мне. Но отчаянно желанное письмо не приходило.
   Наконец, я не выдержал и, наплевав на гордость, написал письмо сам. В ответ мне пришла явная отписка - пара строк, написанная торопливым почерком, из которых мне стало ясно, что Вэлис даже и не думает обо мне, и что напоминание о том, что где-то там кто-то её ждёт, только действует ей на нервы, в то время как она занята куда более интересными и важными для неё вещами.
   Что самое ужасное, это было отнюдь не желание сделать мне больно - наученный горьким опытом, я умел безошибочно распознавать в Вэлис эту вещь. Просто она получила от меня желаемое - моё тело или же мою любовь - добилась своего и утратила ко мне всякий интерес.
   Иногда я читал в книгах о таких случаях - что человек жаждет получить только то, что недоступно, и, получая это, сразу же разочаровывается. По этой же причине правило, что будущие супруги не должны заводить любовных отношений до свадьбы, обретало смысл, и получалось, что та жертва, которую я принёс, поступившись обещанием матери и собственным представлением о приличиях, была не только неразумна, но и вредна.
   Я думал, что делаю это во имя нашей с Вэлис любви, а, выходило, именно этим всё и разрушил.
   "Но тогда это была никакая не любовь, - с горечью думал я. - Любовь не могла бы исчезнуть только от того, что я дал ей то, чего она желала. Любовь не может подчиняться этим правилам, завязанным на самолюбии, гордости и прочих вещах того же свойства... А если это не было истинной любовью, то мне не о чем жалеть".
   Так я пытался успокоить себя, но разве успокоишь сердце, которое пыталось открыться навстречу другому человеку, и было отвергнуто? Нет, такую рану ничем не вылечишь, и нужно только ждать, пока она затянется, оставив после себя некрасивый рубец.
   Впрочем, других вариантов у меня и не было.
   Так прошёл почти год, и мне исполнилось семнадцать.
   Никаких вестей от Вэлис по-прежнему не приходило, и моя мать (в конце концов, простившая мне мой некрасивый поступок и мой позор) не понимала, как ей быть - начинать приготовления к свадьбе или нет? Она ждала письма от матери Вэлис, но та ей не писала, и всё это выглядело так, будто они хотят замять вопрос о браке и попросту от нас отделаться.
   Моя мать, сама однажды пережившая то, что её отвергли, сильно страдала от этой ситуации.
   - Разве это ты виноват в том, что случилось? Нет, я точно знаю, что это была она, хоть ты ничего и не рассказываешь! - взволнованно говорила она. - И теперь они решили нами пренебречь, выкинуть нас, как ненужный хлам! Да как будто бы эта гордячка Вэлис такой подарок, как будто бы кто-то, кроме тебя, сумеет её полюбить...
   - Не надо, мама, - просил я, потому что мне становилось от этих слов только хуже, но мать меня не слушала.
   - Что ж, если им нужен кто-то лучше, пусть ищут кого-то лучше! - всё больше распалялась она. - Вот только поверь мне, ничего у них не получится, и в итоге они останутся с треснувшей посудой. Я же найду для тебя такую невесту, которая сможет оценить тебя по достоинству, которая по-настоящему полюбит тебя. Даже если она не будет Саньей.
   Чтобы сделать матери приятно, я не возражал и делал вид, будто соглашаюсь, хотя мне было тошно и подумать о каком-то другом браке.
   В это время нас решила посетить - совершенно неожиданно - Оона Санья.
   Для матери это было большим ударом: хоть она и пыталась убедить меня, что ничего страшного в поступке Вэлис нет, но, всегда болезненно реагировавшая на насмешки, она ощущала и себя, и меня опозоренными до конца жизни и не знала, как глядеть людям в глаза. Ооне же, без сомнений, было всё известно.
   Чтобы избавить мать от лишних мучений, я вызвался сказать, что она больна, и под этим предлогом встретить Оону лично. Успев немного узнать эту женщину, я был уверен, что она смотрит на случившееся иначе, чем моя мать, и вряд ли по-настоящему презирает меня.
   К тому же, после года затворничества мне было приятно отвлечься от своих переживаний и заняться каким-то делом.
   Так или иначе, я постарался принять Оону по всем правилам.
   Когда она приехала, я встретил её со всеми положенными церемониями, и, хоть она и не придавала им большого значения, я видел, что она довольна.
   - Мне приятно видеть, как ты взрослеешь, - улыбнулась она, когда мы остались наедине.
   Почему-то почувствовав себя от этой похвалы смущённым, я ничего не ответил и только низко поклонился. А потом вызвался заварить тот самый чай, который впоследствии так полюбился моей жене. Оона с удовольствием согласилась и долго сидела с чашкой в руках, изредка делая по маленькому глотку и глубоко вдыхая цветочный аромат.
   - Мир образуется в результате борьбы противоположных энергий, - вдруг сказала она. - В результате борьбы стихий. И эта борьба, это противостояние неизбежно сопровождает любое стоящее дело и любое настоящее чувство.
   Я замер, понимая, что она говорит о нас с Вэлис, и отнюдь не желая этого разговора.
   - Вероятно, это так, - сказал я, справившись с неприятным чувством и глядя в пол. - Но что я могу поделать с тем, что мне борьба не приносит счастья?
   - Ты страдаешь не от борьбы, а от того, что она проявляется слишком грубо, - возразила Оона мягко, как будто бы жалея меня, и от этой жалости мне стало ещё более неприятно. - Но поверь мне, это не всегда бывает так. Настоящие враги, или противники, уважают друг друга, ценят друг друга, учатся друг у друга. И не причиняют друг другу боли. Это становится достижимо, когда ты начинаешь больше ценить не тех людей, которые похожи на тебя, а тех, которые, наоборот, во всём отличаются. Возможно... когда-нибудь она научится.
   Прямое упоминание о Вэлис разбередило в моей душе незажившую рану, и я снова поклонился, ничего не ответив.
   К счастью, Оона не стала продолжать эту тему и, допив чай, сообщила о цели своего приезда: она желала лично пригласить меня с матерью на торжества, посвящённые тому, что она была провозглашена новой главой рода Санья. Да, Оона добилась этого - и хоть прежде это звание было, скорее, пустой формальностью, я остро ощущал, что вскоре всё изменится.
   Я поехал на эти торжества один, без матери, по той же причине - она бы не вынесла такого количества людей вокруг себя, увидев в их глазах только насмешки. Мне же было почти всё равно: я знал, что Оона хорошо ко мне относится, и знал, что другие вскоре станут делать, а заодно и думать так, как велит им она - исходя из этого, слишком большой поток презрения мне не грозил. Кроме того, мне, наверное, хотелось увидеть Вэлис... хотя я старался не напоминать себе лишний раз о ней.
   Прежде звание главы рода носила какая-то старушка, о которой почти никто не помнил - ходили слухи, что ей помогли уйти из этого мира, в котором она и без того слишком долго задержалась. Мне не хотелось думать, что Оона способна на убийство, но в глубине души я знал, что это так, и предпочитал воздержаться от размышлений над этим вопросом.
   Большой дворец, расположенный в живописном месте на берегу озера, был полон людей - я знал, что наш род многочисленен, но даже и не подозревал, что настолько. Сталкиваясь в коридорах с людьми, многие из которых были похожи на меня и Вэлис как две капли воды - всё та же белая кожа, жгучие глаза, длинные чёрные волосы - я ощущал себя странно, как будто попал в заколдованный лабиринт, или зазеркалье, или сон, в котором просыпаешься и снова обнаруживаешь себя во сне. Они смотрели на меня насмешливо, заинтересованно, некоторые даже с откровенным любовным интересом - в конце концов, несмотря на моё двусмысленное положение, я всё ещё был свободен и считался не таким уж незавидным женихом. В общем, они смотрели на меня по-разному, и все они - мы - были разными.
   Я пытался отыскать Вэлис, но, в конце концов, понял, что этот зеркальный, спирально закручивавшийся лабиринт приведёт меня куда угодно, кроме того места, в которое я стремился.
   Тогда я отказался от своего намерения и просто бродил по саду, по галереям, открытым навстречу всем ветрам, по берегу озера, бирюзовая гладь которого легко дрожала, как будто от постоянного напряжения. Я платил лодочнику, садился в лодку и плыл, всматриваясь в эту гладь; небо было надо мной и подо мной, я не видел ничего, кроме неба, но иногда мне казалось, будто чья-то тень стоит у меня за спиной. Тогда я оборачивался, но видел позади себя лишь дворец, теперь принадлежавший Ооне Санье вместе с властью - официальной и реальной - над всеми нами.
   И тогда, когда я уже перестал чего-либо ждать, я вдруг встретил Вэлис.
   Я наткнулся на неё самым глупым образом - в том зале, где все мы ежедневно завтракали, дожидаясь приезда Ооны, которая всё ещё разъезжала по стране, твёрдо намереваясь собрать в своих владениях всех людей, носивших фамилию Санья или имевших к ней хоть какое-то отношение.
   Вэлис ела, пила, смеялась и обнимала какого-то юношу, судя по чёрным волосам, нашего общего родственника. Я даже не смог разглядеть его лица - потому что перед глазами у меня сразу потемнело, а ноги подкосились, как от сильного удара по голове. Но бежать было уже поздно - я стоял на пороге зала, меня заметили, ко мне обращались с вопросами, меня увидела она.
   Я сделал шаг в сторону наугад, мысленно надеясь только на одно: что у неё хватит милосердия не нападать на меня в такой момент, когда я оглушён и беззащитен.
   Она не пощадила.
   Она сразу же начала меня высмеивать, и хоть я и не слышал её слов, это ничего не меняло. Когда я смог добраться до какой-то из подушек, разложенных на полу перед столиками, я уже обладал опытом кровопролитной битвы. Я знал, каково это: неожиданно получить удар в самом начале решающего сражения и потом ползти на четвереньках под ливнем огня, или просто ливнем... истекать кровью и не видеть ни врагов, ни союзников, но просто ползти куда-то, подчиняясь инстинкту выживания.
   Я рухнул на подушки и, несмотря на весь тот шквал эмоций и боли, который на меня обрушился, вдруг обнаружил в своём сознании мысль, поразительно спокойную и бесстрастную.
   "Ты открываешь для меня новый мир, - была эта мысль. - Благодаря тебе я испытываю то, чего никогда не испытал бы сам, и как будто бы проживаю другую жизнь. Мы с тобой и впрямь как близнецы..."
   Так это сражение закончилось, и я в нём не погиб. Более того, к концу битвы - завтрака - я обнаружил, что то, что показалось мне поначалу смертельной раной, было лишь небольшой царапиной, и она больно саднила, но вся кровь через неё никак не смогла бы вытечь. Я собрался с силами и вслушался в то, что мне говорили соседи, перестал отвечать им невпопад, а, в конце концов, даже смог взглянуть на Вэлис.
   Она криво улыбнулась, но я уже успел понять, что в наших отношениях всё - слова, мимика, жесты - не имеет большого значения, а истинен лишь взгляд. А глаза у неё были... нет, не печальными, но такими, как будто она понимала гораздо больше, чем пыталась показать.
   Тогда я поднялся и вышел из зала, чувствуя себя опустошённым и лёгким; пол слегка покачивался у меня под ногами, но я ступал по нему твёрдо и чувствовал себя так, как, наверное, может чувствовать раненый военачальник, проигравший сражение, но взамен обретший нечто большее - частицу себя, прежде утерянную.
   Я по-прежнему пребывал в состоянии как бы лёгкой контузии, но оно же избавляло меня от лишних эмоций. Вечером я разузнал у прислуги, в какой комнате расположилась Вэлис, и решительно отправился к ней.
   Думаю, меня не остановило бы, и если бы она была со своим новым любовником, но, к счастью, она была одна - сидела перед столиком у зеркала и примеряла украшения. Повернувшись ко мне и не выказав никакого удивления, Вэлис продемонстрировала мне веер, украшенный павлиньими перьями, золотые серьги, кольцо с каким-то диковинным камнем кроваво-красного цвета, очень гладким, с многочисленными золотистыми прожилками, сверкавшими в свете ламп.
   - Красиво, правда? - невозмутимо спросила Вэлис, надевая кольцо на палец и вытягивая руку перед собой.
   Мне вдруг показалось, что она как-то изменилась: не то чтобы стала более расслабленной... но, может быть, и так. Каким-то шестым чувством я ощущал, что разрыв со мной не пошёл ей на пользу, что бы она сама ни думала по этому поводу, но, конечно же, не сказал этого, опасаясь, что во мне говорит лишь оскорблённое самолюбие.
   - Я хотел обсудить с тобой сложившуюся ситуацию, - сказал я ровно. - Мы попали в довольно двусмысленное положение, не находишь?
   - Какую ещё ситуацию? - спросила Вэлис, продолжая лениво любоваться своим кольцом.
   Но на этот раз я не собирался позволить ей сбить меня с толку.
   - Свадьбу, - прямо сказал я, не сводя глаз с её лица. - Ты всё ещё хочешь, чтобы я был твоим мужем, или нет?
   Тогда она опустила руку с кольцом, отложила в сторону все другие украшения и повернулась ко мне.
   - А ты? - так же прямо и просто спросила она.
   Но в её взгляде я прочитал гораздо большее. "А ты хочешь стать моим мужем, зная, какая я? Зная, что у меня будут другие любовники, другие дела, другие цели, далёкие от того, чтобы сидеть с тобой дома и растить детей и цветы? Я не изменюсь ради тебя, даже не надейся. Подумай, готов ли ты на это".
   Я вспомнил своё утреннее ощущение, когда увидел её с другим мужчиной. После первого брака женщины нередко брали себе других мужей, или, уж во всяком случае, заводили любовников, но мужчины Санья были слишком избалованы ощущением собственного непоколебимого превосходства и не привыкли к этому. А вместе с ними и я. Я не мог представить, чтобы Вэлис была одновременно со мной и с кем-то другим.
   И я отвернулся и уже хотел ответить "Нет" - порвать эти мучительные узы, соединившие нас то ли по воле родителей, то ли по желанию судьбы, но в этот момент двери распахнулись, и в комнату вошла Оона.
   Быстрым, стремительным взглядом она окинула роскошное платье Вэлис, разбросанные повсюду украшения и веера, недоеденные фрукты на золотом подносе.
   Моя невеста встала, чтобы поклониться ей, но Оона сделала шаг вперёд и с размаху влепила ей такую пощёчину, что Вэлис не удержалась на ногах и повалилась на пол, изумлённо расширив глаза и прижимая ладонь к красной, как будто ошпаренной кипятком, щеке.
   Она не вскрикнула, но я вскрикнул вместо неё.
   - Целый год ты занималась какой-то ерундой: заводила одного любовника за другим, накупала платья и украшения, бездельничала, о наших общих целях даже не вспоминала, - выговаривала ей Оона без злости, ровным, уничтожающим тоном. - В кого ты превратилась, тебе не стыдно? Мне противно на те6я смотреть.
   Вэлис глядела на неё выпученными глазами, и я физически ощущал, как она пыталась подавить клокотавшую в ней ярость.
   - Вы... вы ничего мне не высказывали прежде... - наконец, с трудом произнесла, точнее, прохрипела она, и я знал, какого нечеловеческого усилия ей стоила эта попытка говорить спокойно.
   - Если ты можешь остановиться в потакании собственным слабостям только после того, как я выскажу недовольство, то ты тем более мне не нужна, - жёстко сказала Оона. - Ты решила, что твой талант оправдывает всё? Мне проще найти бесталанную девушку с несокрушимой волей и поделиться с ней частью своих сил, чем воспитывать тебя. Прощай. Ты мне больше не интересна.
   И, не оглядываясь, она ушла прочь.
   Вэлис продолжала трястись на полу и хрипеть, будто задыхаясь. В какой-то момент мне показалось, что изо рта у неё пойдёт пена, и я, испугавшись, попытался помочь ей встать.
   Она позволила уложить её в постель, но будто и не замечала меня: смотрела в никуда расширенными, выпученными глазами, в которых от сильнейшего напряжения полопались сосуды, сжимала кулаки, кусала до крови губы. Зубы у неё стучали так, словно она провела ночь голой на морозе.
   - Я... я убью её... эту... Тварь. - Слова вырывались из Вэлис, как будто сгустки крови после судорожного, выворачивающего на изнанку кашля. - Я её убью. Она не знает, на что я способна.
   Никогда я ещё не видел её в такой дикой, свирепой, по-настоящему животной ярости.
   Пол и все вещи в комнате дрожали, как во время землетрясения; пламя свечей взметалось чуть ли не до потолка, и дрожал, и бесновался, бросая на стены яркий отблеск и заставляя тени плясать в каком-то диком, страшном танце. Я знал, что Вэлис не в состоянии контролировать свою силу в этот момент, и боялся, что она устроит несчастье даже без собственного на то желания.
   Я держал её за обе руки, и мне хотелось плакать, так больно мне было, хотя Вэлис ничего не говорила, не делала и даже, судя по всему, не осознавала моего присутствия.
   Но я являлся тем щитом между ней и Ооной, которому пришлось принять на себя большую часть её бессознательных, инстинктивных ударов, и я прочувствовал все эти невидимые удары сполна.
   "Может, это моя судьба - пытаться сдержать её силу, направить на что-то менее разрушительное, защитить от Вэлис тех, кто слаб, а Вэлис - от самой себя?" - подумал я в какой-то момент, пытаясь облегчить этой мыслью собственные страдания.
   Наконец, под утро, она чуть успокоилась и смогла заснуть.
   Я сидел на её постели, сгорбившись и чувствуя себя постаревшим, как минимум, лет на десять.
   После завтрака Оона объявила, что собирает всех в главном зале - это была её первая торжественная речь в новом статусе главы семьи, и большинство из Санья, в общем-то, приехали именно для того, чтобы услышать эти слова.
   Вэлис проснулась и молча стала переодеваться, чтобы тоже пойти. Свирепый гнев её поутих, но оставалось кое-что во взгляде - затаённая злоба, холодная и сверкающая, как лезвие одного из её кинжалов - что заставляло меня по-прежнему бояться. Я не сомневался, что Вэлис способна попытаться убить Оону прямо во время торжественной речи, на глазах у сотен людей. Оставалось только надеяться, что Оона предусмотрела такую возможность и не позволит этому случиться.
   Вэлис всё ещё слегка потряхивало после пережитых ночью эмоций, и поэтому я взял её под локоть, чтобы поддержать и помочь идти.
   Она поглядела на меня тускло и удивлённо, как будто только что увидела. Оно и было понятно - другой, куда более грозный, могущественный и, наверное, любимый враг занимал сейчас все её помыслы.
   Вместе мы вошли в огромный зал и устроились в одном из его углов. Здесь уже собралось множество людей - в основном, конечно, женщины рода Санья, главы семей, но многие взяли с собой дочерей, мужей и даже сыновей. Всеми владело предчувствие чего-то необычайного - памятуя о тех воззваниях Ооны, которыми она зажигала в сердце каждого Саньи особенный трепет, мы и сейчас ждали чего-то подобного: прославления нашей фамилии, призыва к пробуждению божественной крови, одна капля которой способна двигать горы и осушать моря.
   Когда Оона вошла в парадном облачении, всех нас, я в этом уверен, охватило чувство гордости и того особого восхищения, которое испытывают перед царственной особой те, кто и себя считает людьми далеко не последнего сорта. В тот момент я начал подозревать, что чувствителен к энергиям не одной только Вэлис, но и всех Санья вообще - до того остро я ощущал чувства собравшихся в зале. Это было настроение воинов - тех, кто увидел человека, за которого пойдут в смертельный бой, и кто посчитал своего предводителя достойным этой жертвы.
   Думаю, если бы Оона с порога призвала нас сокрушить императорский дворец и взять власть в свои руки, присутствующие вскочили бы и в едином порыве бросились к своим лошадям, чтобы скакать в столицу и сделать это немедленно.
   Но она молча прошла в центр зала и села в приготовленное для неё кресло - сама, без чьей-либо помощи придерживая длинный подол своего платья, но это, как ни странно, создало эффект даже большего величия, чем если бы за ней следовала толпа слуг.
   Присутствующие стали преподносить ей подарки, говорить положенные слова - Оона продолжала молчать и только смотрела на нас с возвышения своим пронзительным, иссиня-чёрным, как демоново крыло, взглядом.
   Когда все приготовленные подарки были вручены и поток славословий иссяк, несколько подмороженный молчанием Ооны, она встала со своего кресла и чуть взмахнула рукой. По этому знаку одновременно захлопнулись все двери, находившиеся по четырём сторонам зала, и этот звук вызвал у меня, да и у всех остальных, невольную дрожь. Не сомневаюсь, что по многим спинам пробежал холодок - ощущалось всё это так, как будто нас заперли в ловушке.
   А дальше произошло то, чего никто не ожидал - точно так же, как вчера Вэлис не ожидала, что ей отвесят звонкую оплеуху.
   Безо всяких предисловий, Оона обрушила на нас поток своего гнева, возмущения и, хуже того, презрения.
   Слова её были острыми, резкими и беспощадными, как ливень из стрел, сыплющихся с наименее защищённой стороны.
   - Четыре года я без устали разъезжаю по стране и пытаюсь пробудить в вас хотя бы отголосок чувства собственного достоинства, - говорила она. - И что происходит? Вы взволнованно киваете в ответ на мои слова, жаждете, чтобы я выполнила ваши затаённые мечты и вернула семье Санья императорскую власть, а сами продолжаете предаваться лени, порокам и беспутству. Купаетесь в роскоши, тратите деньги на удовольствия и верите, будто в это самое время кто-то другой, к примеру я, приведёт вас, не приложивших ни малейшего усилия, к власти и славе, а заодно обессмертит ваше имя! Вы что же, возомнили, что можно служить одновременно двоим господам? Что ж, это возможно, но в итоге вы будете получать соответственное жалованье от обоих - жалкую горстку серебра вместо истинной награды. Впрочем, что касается меня, я не готова платить вам даже этого. Мне не нужны люди, которые не преданы моим целям всей душой! Я не готова терпеть подле себя тех, кто не согласен принести мне в жертву всё, что имеет. Живите богато, не отказывайтесь от любовных отношений - я не требую от вас аскезы и самобичевания. Но будьте готовы оставить всё это по первому моему знаку и даже без оного! Мне нужно, чтобы в любой момент жизни вы были готовы принести на алтарь победы абсолютно всё: своё богатство, свои радости, свою любовь, свою жизнь, свою душу. Что вы получите взамен? То, что я обещала - силу богов. Но не ранее.
   В зале царила такая тишина, что было слышно звук дыхания человека, находившегося у противоположной стены.
   Приподняв голову, я увидел, что все сидят с опущенными глазами, до корней волос залитые краской стыда. Оона не обращалась ни к кому конкретно, но каждый ощущал её слова, как направленные лично против себя, даже я - хотя меня-то вряд ли можно было обвинить в распутстве и потакании легкомысленным желаниям.
   В тот день я узнал, что это такое - ощущать чужую вину, как свою собственную, и, вероятно, это было оборотной стороной волнующего чувства единства, сплочённости, связанности общей кровью.
   - У вас есть время до сегодняшнего вечера, чтобы решить для себя: готовы вы выполнять мои требования или нет, - продолжила Оона. - Согласны вы идти туда, куда я хочу вас привести, или нет. Но имейте в виду, что после того, как вы согласитесь, обратного пути не будет. Меньше всего на свете я терплю отступников, предателей и тех, кто пытается удержаться на двух стульях. С такими людьми я буду расправляться безжалостно, не посмотрев ни на кровь, ни на имя. Не ждите от меня ни оправдания, ни сочувствия к собственным слабостям. Я не пощажу никого.
   С этими словами она стиснула в кулаке вещицу, выполненную из чистого золота - драгоценное перо птицы коху, символ рода Санья. Оно было одновременно лёгким, как положено птичьему пёрышку, и очень прочным, что соответствовало свойствам нашей божественной крови - принадлежности к утончённым высшим сферам и в то же время несгибаемости, неуничтожаемости.
   И мы с ужасом увидели, как золото крошится в руке Ооны в пыль.
   Каждому было ясно, что это означает: она пойдёт даже на то, чтобы стереть с лица земли собственный род, если он не оправдает её ожиданий.
   Сказав это, Оона подобрала подол своего одеяния и покинула зал, не удостоив ни одного из нас даже взглядом.
   Долгое время после того, как она ушла, никто из нас не мог ни поднять головы, ни даже пошевелиться. Потом, когда первое впечатление прошло, в зале послышались голоса, кое-где переходившие в возмущённый ропот: да кто она такая? Как смеет осуждать нас, она, ещё вчера бывшая никем?
   Это возмущение было понятно: прежде Оона только льстила нам всем, разжигая честолюбивые мечты и обещая звёзды с неба, а также помогала решать возникающие проблемы, не высказывая никакой критики, а теперь, как только получила реальную власть, показала, как говорится, своё истинное лицо.
   Но, наряду с высказываемым возмущением я чувствовал то, что таилось под ним: тщательно скрываемый страх. Да и как иначе? Это мы, мы сами в едином порыве воодушевления наградили Оону властью. И сами же будем виноваты, если это принесёт нам погибель.
   Двери, тем временем, раскрыли, и Санья стали покидать зал - по одиночке, с помрачневшими лицами, погружённые в собственные размышления.
   Мы с Вэлис выходили одними из последних.
   Я искоса глядел на неё, но не мог понять её мыслей: она глядела куда-то перед собой сосредоточенно и зло, но эта злость была отличной от той, которая владела ей ночью и утром. Вернувшись в свою комнату, Вэлис остановилась на пороге и медленно обвела всю обстановку взглядом.
   Я стоял за её спиной и ждал.
   - Дай мне какой-нибудь мешок, Лансере, - вдруг сказала она.
   Мешка у меня не было, поэтому я снял с себя верхнюю атласную накидку, тёмно-синюю с золотым узором, и протянул её ей. Вэлис, не поворачиваясь ко мне, кивнула, связала полы моего одеяния с рукавами и стала скидывать в него, как в корзину, все свои вещи. Она смела с туалетного столика веера, заколки, серьги, кольца, броши, шпильки, деньги, статуэтки, цветы, зеркала - всё. А потом распахнула окно и вытряхнула этот драгоценный груз прямо на головы работавших в саду служанок.
   Я по-прежнему стоял на пороге и не мог видеть этой картины, но мог представить себе чувства девушек, на которых в буквальном смысле посыпалось с неба золото.
   После этого Вэлис переоделась в своё самое простое платье, завязала волосы в обычный низкий хвост и вышла из комнаты. Я пошёл вслед за ней, догадываясь, куда она направляется - и оказался прав.
   Пробившись через кордон слуг Ооны - а, точнее попросту проигнорировав и их, и все запертые двери, теперь отделявшие нас от нашей предводительницы, из чего я сделал вывод, что Оона всегда позволяла моей невесте многое - Вэлис твёрдым шагом прошла на середину её комнаты.
   Оона, полулежавшая с какими-то свитками на диване, при её появлении отложила свои бумаги, однако удивления или возмущения не выказала.
   Вэлис глубоко вздохнула и поклонилась - не так низко, как следовало бы, но всё же.
   - Я прошу... меня простить, - проговорила она довольно отрывисто, и я знал, что всё это очень для неё нелегко. - Я признаю, что позабыла обо всём, в том числе и об истинном смысле моей жизни. Но вы мне о нём напомнили, и хотя я не могу сказать, что благодарна за этот урок... я всё же за него благодарна. Я раздам все мои платья и украшения слугам, пусть купаются в золоте. Потому что знаки внешнего отличия - это для тех, кто не может и без них утвердиться в жизни. Пусть простолюдины радуются таким вещам и считают, что они вознесли их на самую вершину. Истинная Санья и в нищенском рубище будет сознавать, что она выше Императрицы. И вести себя соответственно. С сегодняшнего дня я готова всецело служить вам, моей семье... моей крови. И больше никогда не позабуду об этом.
   Сказав это, Вэлис содрогнулась, как от лёгкого озноба, пробежавшего по спине.
   Я стоял позади неё и ощущал примерно то же самое, что и во время её танца с кинжалами - свою причастность.
   Не знаю уж, была ли на самом деле моя заслуга в том, что она сумела преодолеть свою злость и свою гордость, но мне хотелось думать, что была.
   - Хорошо, - ответила Оона без тени улыбки. - Я прощаю тебя.
   Мы с Вэлис поклонились.
   Тогда Оона поднялась с тахты и прошлась по комнате.
   - Наша следующая цель - это Фэнье, - сообщила она. - Но я не собираюсь следовать той глупой тактике, на которой вы все настаиваете, а, точнее, попросту без неё. Наша война не будет моментальной и победоносной, как хочется всем вам, совершенно разучившимся терпению. Наша война будет затяжной и долгой, выматывающей, идущей по всем фронтам. И периодически нам придётся отступать, делать вид, что мы проигрываем и уступаем Фэнье в силе. Я знаю, что гордость Санья восстаёт против этого, но придётся на время смирить гордость. Уничтожить противника - это значит уничтожить абсолютно все пути, вступив на которые, он может заново обрести самоуважение и чувство собственного достоинства. А поскольку эти пути могут быть очень разными, то и наша война будет очень разной. И меньше всего она будет благородной, потому что стереть в пыль человеческое достоинство - это преступление гораздо более серьёзное, чем простое убийство.
   - Мне всё равно, - моментально откликнулась Вэлис. - Я готова взять на душу любой самый страшный грех, если это поможет нам победить. Для меня нет ничего важнее, чем моя семья, моя кровь, мой род, и ради них я принесу любую жертву.
   И она чуть прикрыла глаза.
   - А ты, Лансере? - спросила Оона, внимательно глядя на меня. - Ты готов помогать нам в этой войне, зная, что наши действия порой будут грязными и некрасивыми?
   Была ли истинной моя мысль о том, что я нужен Вэлис, пусть даже сама она этого не понимает, что это именно я, а никто иной, может повернуть её силу в нужную сторону и не позволить ей погубить себя?
   Я не знаю этого до сих пор.
   Но, помимо этого, в моей душе зародилось малодушное желание купить ценой этой войны несколько месяцев того счастья, которое было у нас с Вэлис во время подготовки к празднику у Императрицы. Ведь тогда Фэнье точно так же были нашим общим врагом...
   - Да, я готов, - сказал я и, не почувствовав в собственных словах большой уверенности, опустил глаза. - Я... готов попытаться.
   Оона раскрыла перед нами двери.
   - Тогда идите и ждите моих дальнейших указаний, - сказала она и вдруг добавила: - Нам неизвестны пути, которые выбирает для нас Великая Богиня. Поэтому, изо всех сил стремясь к своей цели, помните, что в итоге она может привести вас совсем не к тому, чего вы желаете. Но к тому, что больше нужно для вас самих. Я сама тоже это помню.
   Я не вполне понял, к чему были эти слова, но они несколько успокоили меня.
   Мы с Вэлис ушли, полные мыслей о том, что нам готовит будущее, однако оно сложилось совсем не так, как мы предполагали, и моим надеждам, а также страхам, не суждено было сбыться.
   В тот же вечер Оона отправила меня домой, и последующие месяцы мы с Вэлис не виделись. Я принимал посильное участие в разразившихся интригах - иногда писал какие-то письма, выполнял поручения Ооны, не всегда понимая, что именно и для чего я делаю, и каким образом будут использованы результаты моих усилий, но это незнание было для меня благом. В глубине души я совсем не хотел понимать и видеть то, чему непосредственно помогал произойти, я малодушно прятался в своём доме, заглушая чувство не то чтобы собственной вины, но того, что я делаю что-то, чего не должен делать, и Оона позволяла мне поступать так. Мне бы даже показалось, что она намеренно щадит меня, если бы я не был столь уверен в том, что эта женщина меньше всего склонна беречь чьи-то чувства.
   Но вот, наконец, стало известно о том, что тактика Ооны дала результат - Фэнье сами бросили нам вызов. Когда встал вопрос о непосредственной атаке, нас вновь собрали во дворце Аранса, самом близком к владениям нашего противника.
   Я имел достаточно расплывчатое представление о том, как происходит битва, и не был уверен, что хочу узнавать это подробнее. Поэтому я собирался отказаться от непосредственного участия - при том количестве людей, которое собрала вокруг себя Оона, вряд ли что-то могла значить потеря одного человека, да ещё и столь мало устремлённого к победе, как я.
   Когда я увидел Вэлис, то моё первоначальное намерение только укрепилось. За прошедшие месяцы она изменилась - черты её лица заострились, губы были сурово сжаты, глаза горели жёстким и жестоким огнём; я знал, что теперь её не волнует ничего, кроме победы, а меня она не помнит и не замечает. Мне оставалось только отступить в сторону и дать ей дорогу к желанной цели.
   На собрании она сидела по правую руку от Ооны - холодная и сдержанная, точно обузданный вихрь. Глядя на такую Вэлис, я начинал понимать, что Ооне, действительно, нет равных в управлении силами стихий - раз уж даже такую яростную мощь, какая таилась в моей невесте, ей удалось сдержать и направить в собственных целях.
   После того, как собрание, на котором были оговорены все детали нападения, закончилось, я подошёл к Ооне и сказал, что хотел бы вернуться домой.
   Она кивнула, и я уже развернулся было, собираясь покинуть зал, как вдруг меня настиг окрик Вэлис.
   - Нет! Ты нужен мне там! - сказала она, даже не посмотрев на меня.
   Губы её были по-прежнему крепко сжаты, взгляд устремлён в невидимую мне точку, и если бы не это "ты", я бы подумал, что она разговаривает сама с собой - или, может, с Великой Богиней.
   Я обернулся и долго смотрел на неё, но она не пошевелилась.
   Потом вновь подошёл к Ооне и, глубоко вздохнув, спросил, в какой комнате мне расположиться.
  

***

   Утро нападения выдалось холодным, ясным и безоблачным.
   Владения семьи Фэнье простирались на многие сотни сян и были разбросаны по всему Астанису, но мы окружили только одно из них - все понимали, что всё решится в ходе первой же битвы. Последняя война, в которой участвовали Санья, произошла больше ста лет тому назад, и с тех пор разговоры о невиданной силе, о божественной крови, об ужасе, который внушают наши способности, стали казаться легендой всем, включая нас самих. От этой битвы зависело то, останутся ли эти слова красивой и страшной сказкой, или воплотятся в жизнь, и всем придётся посторониться перед грозным призраком, ожившим и вставшим из могилы.
   - Что мы делаем? - услышал я случайно слова одной из женщин ещё до того, как мы выехали из лагеря. - Это сумасшествие. Если мы проиграем, то будет потеряно всё, чего удалось добиться - расположение Светлейшей Госпожи, вера в то, что Санья чего-то стоят... Фэнье уничтожат нас.
   - Именно поэтому мы должны победить, - ответила ей другая. - У нас нет иного выхода. Все пути для отступления сожжены.
   Но, судя по моим ощущениям, сомнения и страхи продолжали одолевать многих - ровно до тех пор, пока мы не увидели Оону.
   Она проехала перед нами полностью одетая, на лошади, и сила её спокойствия и уверенности в победе были так велики, что все находившиеся рядом преисполнились тех же самых чувств, как будто окунувшись в воду того же океана, в котором давно уже находилась она.
   - Вся наша сила здесь, - сказала Оона, дотронувшись кончиком пальца до своего лба, перехваченного ярко-алой головной повязкой. - Совершить невозможное не сложнее, чем избавиться от всякого сомнения, что мы это сделаем. И не проще. Но сейчас я требую от вас именно этого. Избавьтесь от всех своих мыслей, кроме одной-единственной: мы победим. Дайте мне вашу силу, свободную от страхов, сомнений и суеты, и доверьтесь мне полностью. Я обещала, что приведу вас к невиданным высотам в случае, если вы будете готовы отдать ради меня всё, и я сделаю это.
   Часть из женщин, включая Вэлис, были, как она, на лошадях, остальные - расположились полукругом вокруг неё.
   - Как только ворота стены, окружающей дворец, рухнут, вы ворвётесь внутрь, - приказала Оона. - И убьёте всех, включая слуг и младенцев. Всё, что произойдёт сегодня, должно запомниться надолго.
   И, хоть я и ожидал чего-то подобного, от этих слов на меня накатила дурнота.
   - Лансере, - вдруг кивнула Оона в мою сторону, и мне тотчас подвели гнедого жеребца. - Ты тоже садись на лошадь.
   - Нет. - Я покачал головой. - Я не стану никого убивать.
   - Знаю, что не станешь, - ответила, к моему удивлению, она. - Я и не требую. Просто скачи вместе с Вэлис.
   Я постарался поймать её взгляд: значило ли это, что она хочет, чтобы я не позволил Вэлис использовать её силу бесконтрольно, не позволил ей убивать людей, вопреки её собственному приказу? Но Оона уже смотрела в другую сторону.
   Тогда я без лишних размышлений сел на лошадь и занял своё место среди женщин, чуть позади Вэлис.
   Стало очень тихо, как перед грозой - платья женщин чуть развевались от ветра, и я слышал шелест дорогой материи.
   Лёгкая тошнота накатывала на меня и снова отступала, как прилив и отлив.
   Оона выехала на лошади вперед всех нас, и мы сосредоточили свои взгляды, помыслы, желание победы на ней.
   Потом... не знаю, что случилось.
   Я внезапно перестал слышать - полностью. Я видел, как содрогнулся воздух, как содрогнулась земля, как по небу словно пробежали тысячи длинных синеватых искр и устремившись к воздетой руке Ооны, зажгли её, будто факел. Я видел, как взметнулась под копытами пыль, как, тяжело зашатавшись, будто раненый сильнейшим ударом человек, начала обрушиваться каменная стена, окружавшая дворец Фэнье.
   Все вокруг кричали, и мы, и противники - я ничего не слышал, но чувствовал этот жуткий, безмолвный, полный в равной степени отчаяния и победы крик своей кожей.
   Не выдержав всего этого, я пригнулся к шее лошади - мне показалось, что на меня обрушивается весь мир.
   Когда я, невероятным усилием удержавшись от потери сознания, смог снова поднять голову, всадницы, окружавшие меня, уже ринулись к стене. Вэлис была впереди всех; в правой руке она сжимала штандарт с бело-зелёно-голубым флагом Санья, и он развевался на ветру, точно языки невиданного многоцветного пламени.
   Я бросился вслед за ней.
   В какой момент ко мне снова вернулся слух, не знаю. Но многого это не изменило - до той поры я ощущал крики окружающих всем своим телом, теперь же стал их слышать, в чём-то это было даже легче.
   Вэлис врывалась в дома и флигели дворца, она мчалась на своей лошади по коридорам, галереям, спальням, и под её копытами проваливался пол, ломалась мебель, гибли люди. Вокруг неё сам собой вспыхивал огонь и охватывал деревянные строения, кусты, бросавшихся врассыпную слуг.
   Я вдруг совершенно ясно понял, что все мои мечты на тему того, что я смогу обуздать её силу, утихомирить её ярость - это глупые фантазии, не имеющие ничего общего с реальностью. Я не мог сделать ни-че-го. Я был абсолютно против неё бессилен.
   Поняв это, я закрыл глаза, выпустил поводья и свалился с лошади, продолжавшей мчаться куда-то вперёд. Каким-то чудом мне удалось не расшибиться насмерть; я поднялся на ноги и остановился напротив одного из павильонов, наполовину охваченного пламенем.
   Вэлис тоже остановилась посреди двора и закричала, размахивая нашим флагом:
   - Разрушьте здесь всё до основания! Пусть от этого дворца не останется даже пепла!
   На моих глазах разбивались вазы из драгоценного редкого фарфора, срывались со стен картины, гибли в пламени книги - семья Фэнье, издавна славившаяся своей учёностью, обладала большой коллекцией произведений искусства, в их библиотеках насчитывались сотни тысяч книг, многие из которых существовали в единственном экземпляре.
   - Какое это имеет отношение к Фэнье?!.. - закричал я в какой-то момент, прекрасно зная, что никто не услышит моих слов. - Ведь это наследство наших предков, их жизнь, их чувства, их мечты, запечатлённые на страницах книг и полотнах картин, какое право мы имеем уничтожать всё это...
   Сбежав от творившегося вокруг безумия, я спрятался за стеной какого-то сарая и плакал бессильно, как ребёнок.
   А потом меня нашла Вэлис.
   Она набросилась на меня яростно, как тигрица, и, подмяв под себя, принялась покрывать поцелуями, больше похожими на укусы. Она сдавливала меня в объятиях, как безвольную тряпичную куклу, и пила из меня - мою силу, мои слёзы, моё дыхание, мою кровь.
   После этого я, кажется, надолго потерял сознание, потому что в следующий момент, который я запомнил, вокруг уже царила кромешная темнота, которую не разгоняли ни светильники, ни слабый свет луны.
   Всё было кончено - на месте бывшего дворца Фэнье, лежавшего в пепле и руинах, Санья разбили лагерь и закатили пир.
   Я был оглушён, раздавлен, опустошён, уничтожен - у меня не осталось ни единой мысли и ни единого чувства.
   Оона лично принесла мне кубок то ли с вином, то ли с лекарством, то ли с простой водой.
   - Выпей, станет легче, - посоветовала она.
   Я выпил, не почувствовав никакого вкуса, но легче мне не стало.
   Выбравшись из лагеря, я бесцельно бродил по пепелищу, кашляя от дыма и гари и закрывая рукой слезившиеся глаза. От окончательного падения в бездну тьмы и отчаяния меня спасло принятое решение - немедленно бежать. От Вэлис, от Ооны, от семьи Санья, от этого страшного места, ставшего местом нашей победы.
   Я собирался исполнить своё намерение перед рассветом - просто уйти, не ставя никого в известность. Почему-то мне казалось, что Оона простит мне этот побег, а даже если не простит и решит казнить за предательство - мне было всё равно.
   Рано утром я поднялся и вышел на улицу, чтобы взять себе первую попавшуюся лошадь. Твёрдость моего решения была подобна глотку живительного воздуха - я дышал только им и видел перед собой только образ оставленного вдалеке дома, а иначе задохнулся бы от запаха гари и ослеп бы от вида обугленных столбов, торчавших из земли.
   Но вдруг в этот смрад ворвалась какая-то другая нотка - я почувствовал свежесть, цветочный аромат.
   Сверху на меня что-то посыпалось, и в первое мгновение я подумал: снег.
   Однако это был не снег, а цветочные лепестки, падавшие горстями с неба и за несколько мгновений устлавшие всё вокруг нежно-розовым покровом, который скрыл от моих глаз и руины, и пепел, и кровь.
   Поражённый, я остановился.
   Потом, как во сне, пошёл обратно.
   Вэлис полулежала в постели, прижимая руку к груди и кашляя, выхаркивая из себя кровь. Вокруг неё суетилась служанка, или, может быть, одна из наших женщин, умоляя её остановиться и не тратить силы, не убивать себя.
   Не имея сил оттолкнуть её, Вэлис просто крыла её страшными ругательствами.
   Увидев меня, она рывком приподнялась и села, не сводя с меня немигающего взгляда. Лицо её было не просто бледным - оно было серым, как пепел, летавший в воздухе.
   - Останься, - вымолвила она чужим, глухим, замогильным голосом. - Останься со мной, я всё исправлю.
   Что тут сказать?
   Глупо повторять, что решение, принятое мной до этого, было твёрдым, как кремень, как камень, как скала...
   Я остался, потому что никогда и никого в жизни не любил так сильно, как её.
  

***

   Недели две спустя мы приехали в одно из отдалённых поместий семьи Вэлис. Она сказала, что приказала построить этот дворец для меня - чтобы жить здесь вместе со мной после свадьбы. Судя по цвету краски, работы были закончены лишь недавно, и это значило, что Вэлис строила этот дворец и тогда, когда, по словам Ооны, заводила любовников одного за другим, и тогда, когда готовилась к войне с Фэнье.
   - Наверное, в таком случае, нам и следовало переехать сюда после свадьбы, - заметил я с улыбкой. - А не сейчас...
   - Мы и устроим здесь свадьбу, - серьёзно пообещала Вэлис. - Друг для друга. Без глупых благословлений глупой богини.
   Я молчал, но душу мою переполняла тяжесть дурного предчувствия.
   Не то чтобы я был очень суеверен и по-настоящему боялся, что наши действия оскорбят Великую Богиню, но что-то подсказывало мне, что двух свадеб у нас быть не может, и если мы выбираем эту, друг для друга, то второй, для всего окружающего мира, уже не будет.
   Тем не менее, я молчал, потому что знал: спорить бесполезно. Если уж Вэлис что-то решила, то так и будет. К тому же, если выбирать из "для нас" или "для всего окружающего мира", то я и сам, несомненно, выбрал бы первое... Разве могло что-то быть важнее того, что у неё вообще появилось такое намерение? Связать свою судьбу со мной - не клятвами и церемониями, а желанием, идущим из самого сердца.
   Поэтому я просто взял Вэлис за руку, и мы стояли вдвоём посреди цветущего сада, прислушиваясь к пению птиц.
   Теперь я уже не был настолько наивен, как три года назад, чтобы всерьёз полагать, будто теперь у нас всегда будет так, но всё же это бы новый шаг на пути наших непростых отношений. Правда, судя по испытанной схеме, вслед за шагом должно было последовать отступление, но я старался об этом не думать.
   Вэлис честно старалась выдержать испытание и насладиться со мной видом природы, но спустя четверть часа, как она ни крепилась, тело начало выдавать её: её рука ощутимо подрагивала в моей, ладонь становилась то горячей, то холодной, и я отчётливо ощущал, каких усилий ей стоит стоять на месте и делать вид, что она наслаждается созерцанием. Однако я не торопился прекращать её мучения - в конце концов, не всё же ей мучить меня, когда-то должно быть и наоборот - и только внутренне посмеивался.
   Наконец, и во мне проснулась жалость.
   - Иди, - сказал я, улыбнувшись. - Занимайся тем, чем хочется.
   Вэлис не пришлось долго уговаривать.
   - Вечером, - таинственно пообещала она и исчезла.
   Я продолжил бродить по саду, на этот раз в одиночестве, однако не испытывая никакого огорчения по этому поводу. Вэлис была не права, считая, что мне обязательно нужно, чтобы она разделила мою любовь к природе и к другим вещам, которые ей были не слишком интересны. Нет, мне было достаточно её присутствия где-то рядом и знания того, что она меня любит, а заниматься своими любимыми делами я вполне мог и один.
   К вечеру Вэлис отпустила почти всех слуг. Я продолжал стоять посреди сада; в наступивших сумерках цветов уже не было видно, но сладкий, душистый аромат только усилился. Когда стало совсем темно, повсюду зажглись разноцветные фонари - они напоминали россыпь драгоценных камней, брошенных наугад в листву и теперь сверкавших в самых разнообразных местах. Вокруг них вились такие же разноцветные бабочки - хлопали крылышками и пытались пробиться к свету сквозь преграду, которая для нас была всего лишь бумагой, однако для них являлась непреодолимой...
   Вэлис позвала меня откуда-то из глубины дома, и я пошёл её искать.
   Она была в спальне, в полном свадебном облачении.
   Я вошёл и остановился на пороге, чувствуя себя как-то странно. Те же самые светильники, что и в саду, горели здесь, заливая всю комнату разноцветным мягким светом - красным, синим, изумрудным. В этом свете полупрозрачный полог над кроватью мерцал, и переливался, и казался звёздной пылью, нанизанной на тонкие, едва видимые нити.
   - Я чувствую себя здесь каким-то... неправильным, - признался я, пытаясь улыбкой скрыть неуверенность. - Несоответствующим обстановке.
   Вэлис поднялась на ноги.
   - Сейчас мы это исправим, - пообещала она. - Я сама тебя одену и причешу.
   - Где же это видано, чтобы невеста сама делала жениху свадебную причёску? Это должна делать служанка, - удивился я, однако возражать даже не пытался.
   Она усадила меня перед собой и принялась расплетать мои волосы.
   - Это потому, что я хочу быть для тебя всем, - сказала Вэлис чуть позже. - Я хочу, чтобы в твоей жизни не было ничего, кроме меня.
   - Какие заявления, - чуть усмехнулся я, стараясь не выдать удивления. - Но ведь в моей жизни и так, кроме тебя, ничего нет. Ты была моей первой женщиной и единственной. У меня нет ни любовниц, ни сестёр, ни просто подруг. И мужчин тоже нет. Ни отца, ни друзей, ни братьев. Так что твоё желание в точности исполнено.
   - Если бы, - откликнулась Вэлис, и в голосе её как будто прозвучала печаль.
   Закончив мою причёску, она помогла мне переодеться, и вскоре мы сидели друг напротив друга в свадебных нарядах, она в бело-золотом, я - в сине-зелёном.
   Окружённые тишиной и разноцветным светом, который казался мне похожим на свет звёзд, мы начали нашу свадебную трапезу и обменялись клятвами, которые никто, кроме нас, не услышал.
   Потом Вэлис рассекла своим кинжалом палец, и то же самое сделал я. Мы соединили руки над чашей, и в неё пролилась наша общая кровь, кровь Санья, божественная кровь, а потом по очереди сделали глоток.
   Напиток был солоновато-терпким, как слёзы.
   - Теперь мы связаны нерасторжимыми узами, - сказала Вэлис, разбивая чашу об пол. - Которые исчезнут лишь со смертью одного из нас.
   Светильники погасли, свечи догорели, и нас окружила первозданная темнота.
   Позже, лёжа с ней в постели лицом к лицу, я взял её руку в свою и долго гладил ладонь и прикасался губами к кончикам пальцев. Вэлис не возражала и не шевелилась, глядя на меня широко раскрытыми в полутьме глазами.
   Тогда, всё ещё держа её руку в своей, я поднёс её к собственному лицу и принялся водить её пальцами по своим щёкам, губам, глазам.
   - Что ты делаешь? - спросила моя невеста, точнее, теперь уже, наверное, жена, подчиняясь моим движениям.
   - Позволяю тебе узнать настоящего меня, - откликнулся я. - Того, которого ты никогда не видела.
   Она ничего не ответила, но несколько мгновений спустя закрыла глаза.
   Тогда я притянул её к себе и крепко обнял.
   И до утра мы лежали так, не засыпая, в объятиях друг друга, и между нами не было никаких преград - ни одежды, ни сопротивления, ни слов.
  

***

   В том дворце мы провели вместе с Вэлис несколько месяцев, но я по-прежнему называю самым счастливым временем в своей жизни подготовку к празднику у Императрицы.
   Потому что то, что происходило после "свадебной церемонии", принадлежало уже как бы и не мне, и запомнил всё это тоже не я, а кто-то другой, тот, который на свадебном ложе подносил руку Вэлис к своему лицу.
   Мне трудно говорить о тех месяцах, которые длились нескончаемо, словно беспредельность, и в то же время промелькнули быстро, как один день.
   Поэтому я сразу перейду к следующему этапу, очередному "пробуждению".
   В том, что оно рано или поздно наступит, я не сомневался, но всё же это было тяжело - однажды проснуться и не обнаружить в своей постели Вэлис, к присутствию которой я успел уже привыкнуть.
   Позавтракав в одиночестве, я вышел в сад, где уже бурно расцветала осень. Дул лёгкий ветер, с деревьев падали разлапистые, глянцевито-алые листья клёнов, небо было безоблачным и спокойно-синим. Я бродил по засыпанным листьями дорожкам, стоял на берегу пруда, смотрел на гладь воды, покрытую переливавшейся рябью.
   Я знал, что Вэлис уехала - не вынесла, не выдержала, устала, и знал, что, наверное, так и должно быть, но всё равно мне было грустно.
   Не перемолвившись ни с кем и словом, я продолжил жить, как обычно - читать книги, гулять по саду, писать не слишком хорошие стихи. Тогда же я увлёкся расписыванием посуды - чтобы занять себя чем-то новым в ожидании Вэлис. Она могла вернуться через месяц, через год, а могла и не вернуться вообще, но я всё равно ждал.
   И однажды услышал во дворе топот конских копыт и шорох гравия и листьев под ними.
   Я замер в своей комнате, отложив в сторону краски и кисти, которыми наносил рисунок на чашу, похожую на ту, что Вэлис выбрала для свадебной церемонии. Глубоко вдохнув, я прислонился к стене и не побежал её встречать.
   Несколько мгновений спустя длинное платье прошелестело по коридору, и на пороге моей комнаты появилась женщина.
   Оона.
   Я снова глубоко вздохнул, подавляя стон разочарования, и низко поклонился, коснувшись лбом пола.
   - Я находилась неподалёку в этих местах и решила тебя навестить, - улыбнулась она. - Съездишь со мной на прогулку?
   Мне не оставалось ничего другого, кроме как согласиться на её предложение. Я испытывал смутное чувство, что она жалеет меня и хочет поддержать, и, с одной стороны, мне было муторно от этого, но, с другой, я не мог до конца поверить, чтобы такая женщина, как она, требовавшая от нас с лёгкостью пожертвовать жизнью, могла сочувствовать страданиям, испытанным из-за любви.
   Усадив меня в экипаж, она поехала верхом вровень с ним. Я ни о чём не думал, просто подставляя лицо прохладному осеннему ветру, врывавшемуся сквозь не занавешенное ничем окно.
   Мы добрались до ближайшего города, и там Оона помогла мне выбраться из экипажа. Вместе мы неспешно пошли по лабиринту узких улочек, окружённых деревянными некрашеными домами и покосившимися заборами.
   - Здесь живёт один из мастеров, специализирующийся на изготовлении церемониальных клинков, - рассказывала она, взяв меня под локоть. - Теперь, благодаря упрочившемуся положению Санья во дворце, именно я буду преподносить меч в дар Хатори-Онто во время весенних церемоний, посвящённых празднованию Нового Года. Я захотела изготовить этот меч сама и провела в этом городе около месяца, изучая все тонкости процесса. Долгое время, конечно, особенно для главы рода Санья. - Она усмехнулась. - И не сомневаюсь, что за время моего отсутствия против меня наплели интриг. Знали бы они, что я уехала, подвергая себя опасности, всего лишь для того, чтобы лично изготовить клинок, который будет положен к ногам статуи демона! Наверное, посмеялись бы надо мной. Люди так часто принимают фальшивое за истинное, а истинное - за глупость и нелепость. Иногда мне сложно удержаться от презрения.
   Я молчал, не зная, что можно на это сказать, но, кажется, она и не ждала ответа.
   - Сегодня мой меч готов, - продолжила Оона. - Мне пришлось подвергнуть его множеству испытаний. Наносить ему удары тяжёлым молотом, дробить его на части и снова соединять их воедино, раскалять его в огромной печи и сразу же вслед за этим остужать в ледяной воде. Я хочу показать тебе результат.
   С этими словами она покинула меня, войдя в один из непримечательных домов, ничем не отличавшихся от других на той же улице.
   Я ждал, закутавшись в простую тёмную накидку, которую Оона предложила мне, чтобы скрыть яркую, цветную одежду, выдававшую знатного господина в квартале простолюдинов. Нам ни к чему было привлекать лишнее внимание - никто не знал о том, что глава рода Санья находится в одном из обычных, провинциальных городов и живёт в доме у одного из наиболее искусных мастеров, который также почему-то скрывал свою искусность и выдавал себя за простого кузнеца.
   Вся эта история не то чтобы облегчила мою боль - нет, она по-прежнему оставалась, но с моих плеч как будто сняли лишнюю тяжесть. И мне было печально и легко, я чувствовал себя осенним ветром, и жёлтым листом, отрывающимся от ветки, и птицей, уносящейся вдаль с протяжным криком...
   Наконец, Оона вернулась, держа в руках свой меч, обёрнутый тонкой тканью; она прижимала его к груди бережно, как новорожденного ребёнка. Мне внезапно подумалось, что, несмотря на свою жестокость, она могла бы быть хорошей матерью: суровой, но справедливой.
   Но вот она сдёрнула ткань со своего меча и вытащила его из ножен. Длинный и чуть изогнутый, он сверкнул в лучах бледного солнца, и на мгновение в нём отразилось всё, что нас окружало: осень, бездонное небо, падающие листья, улетающие птицы, моё собственное лицо, в котором я внезапно увидел что-то, чего не замечал раньше.
   - Для того чтобы получить результат, необходимо вначале принести жертву, - сказала Оона, поднимая меч перед собой. - Даже если и первое, и второе не найдут никакого понимания у окружающих. Это непреложный закон. Поэтому я и провела здесь этот месяц, о чём никто, кроме тебя, не знает и не узнает.
   Она взмахнула клинком, и тот с тихим свистом рассёк воздух.
   Свист этот показался мне чем-то похожим на мелодичный звон, сопровождавший появление Вэлис, и я вздрогнул, хотя и знал, что это всего лишь моя иллюзия.
   - Как бы я хотела точно так же рассечь то покрывало, которое люди сознательно набрасывают себе на голову, чтобы не видеть истины, - сказала Оона, стиснув зубы и опустив меч. - Разбить те цепи, в которые они старательно заковывают сами себя, чтобы уберечься от свободы и силы, скрытых в них. Но процесс изготовления этого меча научил меня ещё большему терпению. И я пришла к выводу, что даже если мне удастся показать настоящий мир одному-единственному человеку, то это стоит всего.
   Я подумал было, что она имеет в виду меня, и опустил взгляд.
   - Мне кажется, что я понимаю ваши слова. Но не думаю, что это то, чего я хочу, - ответил я, не желая быть неискренним. - Меня не вдохновляют свобода и сила. Другие вещи трогают моё сердце: любовь, нежность, красота.
   Некоторое время Оона внимательно смотрела на меня, а потом вдруг улыбнулась.
   - Ты неправильно меня понял, - сказала она мягко.
   Мне стало стыдно за мой самонадеянный порыв, и, смутившись, я отвернулся, но она, как ни в чём не бывало, снова взяла меня под локоть, и мы пошли обратно.
   На этот раз Оона выбрала другой путь - через ту часть города, в которой, судя по всему, недавно произошёл пожар. Когда я увидел остовы домов и наполовину обугленные деревья, слишком живо напомнившие мне день битвы с Фэнье, в моей душе что-то взметнулось, и я содрогнулся, как будто мне нанесли удар.
   - Я понимаю, что иной раз война бывает необходима, - произнёс я в смятении, сам не зная, зачем. - Но сколько времени понадобится для этих деревьев, чтобы снова зацвести, для этой почвы, чтобы на ней смогла появиться трава... сколько долгих потерянных лет...
   Ничего не отвечая, Оона дотронулась до одной из обгоревших ветвей, и та покрылась листьями.
   - Возродить к жизни погибшее дерево не так уж сложно, - усмехнулась она. - Когда есть, для кого это делать.
   Я вспомнил, каких усилий стоило Вэлис заставить ветку расцвести, какое напряжение я видел на её лице.
   - Ваша сила и в самом деле превосходит всё, что я когда-либо видел и знал, - сказал я Ооне, поклонившись.
   - Это не моя сила, а твоя, - пожала плечами она.
   - Но я же ничего не делал, - возразил я. - Когда-то я помог Вэлис сделать так, чтобы бутоны сливы распустились раньше обычного, но теперь я даже не пытался.
   - Всё это сложно объяснить. Под видимым скрыто невидимое, но люди не понимают сути глубинных процессов, не чувствуют незримых прикосновений, не замечают действия неизвестных им сил. - Оона отвернулась. - В то время как именно они заставляют все события на земле свершаться. Люди видят только следствия и, в ослеплении своём, принимают их за причины. Как глупо! Но я не могу открыть глаза насильно. Слова, сказанные напрямую, не имеют никакой силы. Только собственный опыт может в чём-то убедить.
   Она замолчала, и мне показалось, что я увидел в её тёмных, бездонных глазах горечь, сверкнувшую, как вспышка холодного пламени.
   Но я не знал, что ответить ей на эти слова, истинного смысла которых, пожалуй, в то время ещё не понимал.
   - Я думаю, что роду Санья повезло иметь такую предводительницу, - наконец, сказал я. - А, может быть, и всему Астанису.
   - Сомневаюсь, что ты повторишь свои слова, когда увидишь тот ад, в который я собираюсь превратить эти земли, - усмехнулась Оона. - Лансере, война будет продолжаться. Фэнье - это было только начало. Я не успокоюсь до тех пор, пока не выжгу дотла все провинции и не залью их кровью. В том числе, кровью невинных.
   Учитывая всё то, что она говорила перед этим, я посчитал её слова за провокацию и не стал отвечать.
   Проводив меня до дворца, она уехала, а я вновь остался в одиночестве - читать свои книги, гулять по саду и расписывать цветными картинками стеклянную посуду. В какой-то из дней, когда я бродил по дворцу, пытаясь разобраться в хитросплетениях галерей и коридоров, я раскрыл двери в покои на верхнем этаже и обнаружил внутри кадку с растением. Приблизившись, я с изумлением узнал тот самый цветок, который я когда-то спас от разрушительных сил Вэлис, и понял, что этот высокий, мощный куст вырос из того отростка, который я приготовил для моей невесты больше семи лет назад.
   Значит, она действительно увезла его с собой, во что я тогда не мог до конца поверить.
   Охваченный нежностью, я перенёс цветок в свою комнату, и он скрашивал мои будни в течение ещё нескольких недель.
   А потом Вэлис вернулась.
   В один из дней я, зачитавшись ночью допоздна, спал дольше обычного и, проснувшись к обеду, сразу услышал какие-то необычные звуки: топот ног, взволнованные голоса прислуги, звон посуды, чей-то смех.
   Наскоро одевшись, я вышел из комнаты и узнал о том, что хозяйка дворца приехала в сопровождении гостей и устраивает застолье. Одно только это вызвало у меня неприятную оторопь - Вэлис ведь всегда знала, что я не люблю многолюдные сборища.
   Тем не менее, я подавил возмущение и вошёл в зал, в котором все собрались - для того, чтобы получить новый удар.
   Вэлис сидела в центре на подушках и, глядя мне в глаза насмешливо и дерзко, обнимала за плечи какого-то юношу - совершенно так же, как в тот раз, во дворце Ооны.
   Мне только на мгновение стало больно, а затем волна ярости и гнева, поднявшаяся во мне, затмила все остальные чувства.
   Я ответил ей столь же прямым взглядом.
   "Повторяешься? - спрашивал я. - Тот же самый приём? Не думай, что по больному месту можно бить дважды. Второй раз удар отрикошетит".
   - Добро пожаловать, - сказал я, поклонившись. - Моя драгоценная супруга. Жаль, что вы не предупредили о своём возвращении, я приказал бы приготовить комнаты для гостей.
   - Нет, это мой супруг воистину драгоценен, - отвечала Вэлис, судя по её виду, страшно довольная и моей репликой, и яростью в моём взгляде. - Он так заботлив и находчив, а также прощает всё. Я же обещала, что он извинит нас за нежданное вторжение.
   Гости одобрительно зашумели.
   Я опустился на подушки напротив Вэлис, не сводя с неё пристального взгляда. Она приказала налить мне вина, чуть улыбаясь и глядя в сторону.
   В этот момент я осознал то, что для этого каждый раз ускользало от моего понимания: она наносила удар по мне, чтобы добиться ответного удара. Так же, как в одиннадцать лет она обрадовалась и присмирела после того, как я назвал её дрянной девчонкой, так и теперь она ждала моего гнева, моего выпада, моего наступления на её бастионы.
   Она питалась этими чувствами, ей нужна была война.
   В том числе война со мной - сражение, в котором никогда не будет окончательного победителя.
   "В войне все средства хороши, Вэлис, - сказал я ей мысленно. - Кроме предательства. А то, что ты сделала, после того, что между нами было, называется именно так. И не важно, было ли что-то на самом деле или ты устроила это, только чтобы подразнить меня".
   Она не отвела взгляд и не смутилась, но как будто бы что-то поняла и слегка опустила ресницы. Впрочем, раскаяния на её лице по-прежнему не было заметно, да и не думаю, что оно бы что-то изменило.
   Просидев с гостями несколько часов, я поднялся и ушёл.
   Вэлис не пошла за мной, однако к вечеру появилась в нашей комнате и, как ни в чём не бывало, стала раздеваться. К этому времени я уже лежал в постели, и она, проскользнув под покрывало, принялась целовать меня. Я ответил на её поцелуи, и даже тело на этот раз не подвело меня - несмотря на то, что мои чувства были далеки от страсти, оно откликнулось на призыв той, кто действительно была для меня супругой, с которой я чувствовал нерасторжимую связь, и физическую, и душевную.
   Мы занимались любовью яростно и грубо - так, как, наверное, всегда хотелось ей.
   После этого я отвернулся от Вэлис, а она, удовлетворённая, прильнула к моей спине и даже обняла меня. Видимо, это было чем-то вроде компенсации за причинённую боль. Подобные отношения были для неё в порядке вещей: удар - ответный удар - страстное примирение, и она показывала, что готова даже проявить нежность после того, как я сделаю то, чего хочется ей.
   "Думаешь, если я сплю с тобой, как обычно, то ничего не изменилось? Всё в порядке, ты всё загладила?" - подумал я, глядя широко раскрытыми глазами в темноту.
   Но она продолжала обнимать меня, скользя губами по моей шее, и, очевидно, на этот раз не чувствовала моих мыслей. Впрочем, я ведь лежал спиной к ней, и она не видела моего взгляда.
   - Ты всё-таки нашёл этот кактус, - рассмеялась она, заметив в углу комнаты кадку с цветком. - А я уж думала, когда ты, наконец, его обнаружишь!
   Я посмотрел на растение, и гнев мой слегка утих, перемешавшись напополам с острой печалью.
   "Может, мне нужно смириться с тем, что она такая? - с болью подумал я. - Она ведь тоже меняется под моим воздействием. Медленно, но разве бывает по-другому..."
   Так, я не сразу решился на то, о чём подумал в первое же мгновение, когда увидел её в зале.
   Наше расставание затянулось ещё на несколько недель. Всё это время Вэлис провела во дворце, весёлая, довольная, полная сил, и совершенно не замечала, что я колеблюсь, размышляя над тем, что пора уже, наконец, покончить с этим раз и навсегда. И что чаша весов, в которой лежал "разрыв", медленно, но верно перетягивала ту, которая была наполнена "любовью".
   Приезд Ооны завершил дело.
   Я не стал с ней встречаться, сам не зная, почему, но Вэлис встретилась и после прибежала ко мне, полная радостного, кипучего оживления.
   - Новая война, Лансере! - вскричала она, появившись в комнате. - Великая Богиня, как долго я этого ждала!
   - Вот как, - сказал я, глядя куда-то вдаль. - Что ж, тебе следует готовиться к ней.
   - Да, конечно, - откликнулась она. И рассеянно добавила: - Напиши своей матери, что после того, как она закончится, мы, наконец, утроим нормальную свадьбу. Я так понимаю, что для неё вся эта ситуация непроста.
   - Напишу, - кивнул я.
   И в самом деле стал писать письмо, как только Вэлис ушла. Но не матери, а ей самой.
   В этом письме я излил весь свой гнев, всё своё отчаяние, всю свою боль. Я писал, что ненавижу войну во всех смыслах, что мне ненавистно мировоззрение Вэлис, что я не разделяю её идеалов, что мои желания прямо противоположны тому, чего хочет она. Я писал, что когда-то воображал нас идеальными партнёрами, дополняющими друг друга; я надеялся, что её сила уравновесит мою слабость, а моя нежность смягчит её ярость. Но я не рассчитал собственных сил, я устал, и я не готов больше терпеть боль, потому что если для неё подобные отношения - это залог бодрости духа, то меня они убивают.
   Я нападал на неё, обличал, пытался доказать правоту собственного мировоззрения и того, что она следует неправильным идеалам.
   И, доказав это самому себе, я уронил голову на руки и сидел так до утра, выплеснув на бумагу совершенно все чувства, которые раздирали мою грудь на протяжении почти восьми лет.
   С первыми лучами солнца ко мне пришло понимание, терпкое, как молодое яблочное вино - мой любимый осенний напиток, который я пил на протяжении тех месяцев, что ждал Вэлис во дворце, так и не ставшим для нас настоящим домом.
   Нет правых и виноватых, победителей и проигравших.
   Вэлис не виновата в своём мировоззрении и своих желаниях, а я не виноват в том, что не смог их разделить.
   Мы просто разные, и каждому из нас следует идти своим путём.
   Подумав так, я поднялся на ноги и бросил своё длинное письмо в огонь.
   А потом уехал - в тот день, когда выпал первый снег, но не по желанию Вэлис, захотевшей сделать мне приятно, а по велению природы, которая, не обращая внимания на людские чувства и желания, заставляет один сезон сменяться другим. Зима наступила, потому что должна была наступить, и потому что ничто на свете не способно нарушить закон вселенской справедливости.
   Я вернулся домой к матери, которой я также сделал больно, не задумываясь ни о чём и поддавшись своей гибельной любви. Конечно же, она знала о том, что я жил с Вэлис вне брака, жил уже больше полугода, и это было гораздо хуже одной проведённой вместе ночи. Но, смирившись один раз, мать простила меня и во второй, за более серьёзное преступление, и я подумал, что мы с ней похожи в этом умении прощать и отпускать всё более тяжкие грехи.
   Теперь она надеялась, что мы с Вэлис всё-таки исполним волю Богини и рано или поздно заживём по правилам, искупив свой проступок законным браком, но мне предстояло разрушить эту веру. Я бы дорого отдал за то, чтобы не делать этого, но менять что-то было уже поздно.
   Я сказал матери, что не могу согласиться на брак с Вэлис, что я хочу расторгнуть договорённость. Немыслимо было, чтобы такое требование поступало со стороны мужчины, и я был уверен, что уж этого-то мне мать не простит, но, к моему изумлению, она согласилась с тем, что это правильное решение.
   - Позор позором, - сказала мать, отвернувшись, - а я не могу больше смотреть, как она тебя мучает.
   После этого она сама отправилась к Ооне и получила от неё необходимое разрешение.
   Я выбрал себе невесту, и всё свершилось.
   Хотелось ли мне отомстить Вэлис за всю испытанную по её вине боль?
   Сознательно нет, но бессознательно, вероятно, да. Я отомстил и в тот же миг понял, что месть причинила мне ещё большую боль - я уже говорил об этом - потому что боль Вэлис, которую я ощущал как свою собственную, наслоилась на ту, которую испытывал я сам, и... нет, я не умер, потому что мог теперь вынести гораздо более сильное страдание, чем прежде.
   Вероятно, это было влияние Вэлис.
   Так я и думал в последнюю минуту расставания, уезжая в свадебном экипаже в далёкую провинцию, в которой не было зимы и не должно было быть войны.
   "Ты научила меня большей стойкости, а я, надеюсь, научил тебя большей любви... - мысленно говорил ей я. - Но теперь наши пути разошлись - наверное, потому, что нам больше нечего дать друг другу. Или, может быть, потому что мы не хотим друг у друга брать. Прощай".
   И мы расстались на долгие семь лет.
   А что же наши нерасторжимые узы, скреплённые общей кровью?
   Они никуда не делись, все эти годы я продолжал ощущать их и никогда не предавал, несмотря на то, что считался мужем другой женщины.
   Думаю, что Вэлис прекрасно об этом знала.
  

***

   Снаружи в пустыне давно уже взошло солнце, но здесь, внутри шатра, по-прежнему царила темнота.
   Я лежал на спине, закутавшись в шёлковое покрывало; Вэлис лежала на животе, сцепив руки перед собой в замок. Чёрные волосы, кое-как собранные в высокий хвост, выбивались из него и падали ей на лоб, на плечи, на грудь.
   Она по-прежнему была похожа на меня, как моя сестра-близнец, хотя не думаю, что многие это замечали.
   - Знаешь, я привезла кое-что ещё, - вдруг сказала она, не поворачиваясь ко мне.
   А потом поднялась на ноги и достала из сундука одежду, в которой я сразу же узнал наши свадебные наряды - бело-золотистый и сине-зелёный. Поколебавшись на мгновение, я протянул руку и взял вчетверо сложенную, дорогую, гладкую ткань. Поскольку постель была отгорожена ширмой, мои дети, даже если бы проснулись, не смогли бы увидеть меня, но я старался переодеться побыстрее. Странно было чувствовать, что и после стольких лет я по-прежнему испытываю стеснение, оставаясь обнаж енным, даже перед Вэлис, которая уже видела меня таким.
   Она не стеснялась.
   Переодевшись, мы оба вернулись в постель и, застелив её, легли на спину, не глядя друг на друга.
   Складки ткани под потолком собрались так, что казалось, будто это темень ночного неба простирается над нами, кое-где освещённая мягким, переливающимся светом далёких звёзд.
   - Хочешь, я расскажу тебе свою любимую легенду о появлении рода Санья на земле? - вдруг спросила Вэлис. - Ты, конечно, читал гораздо больше древних книг, чем я, но я уверена, что такой ты не знаешь.
   Не поворачиваясь к ней, я кивнул.
   Тогда она начала говорить.
   - В те времена, когда нашего мира ещё не существовало, где-то на краю звёздного неба жил всесильный дух. У него, или у неё было много имён: Бытие, Ничто, Темнота, Пустота, а также Хаос. Я буду называть её Хаос и говорить о ней в женском роде, потому что это больше отвечает моим представлениям. Так вот, Хаос была всесильна, но однажды она ощутила странное чувство, которое не давало ей покоя и мешало наслаждаться своей силой.
   Это чувство становилось всё сильнее, и в конце концов Хаос пришлось обратиться к Великой Богине Аларес, хоть она её и ненавидела - потому что сама она не могла понять, что с ней происходит.
   "Тебе хочется любить кого-нибудь", - сказала ей Великая Богиня.
   Но в том мире, который окружал Хаос, не было ничего, кроме неё самой, и ей было некого любить. Так она и сказала Аларес, и та одолжила ей свой сверкающий острый меч, сказав: разруби им себя пополам и создай из себя то, что полюбишь.
   Хаос обрадовалась и так и сделала.
   Заглянув в свои бездонные глубины, она отобрала всё то, что ей нравилось больше всего, и, как ей казалось, заслуживало наибольшего восхищения. Взяв сверкающий меч Аларес, она отсекла от себя эту часть и создала из неё другое существо, чтобы оно стало её супругом. Но она не подумала об одной вещи... Отдав своему Возлюбленному лучшее, что у неё было, сама Хаос осталась с тем, что ей нравилось меньше всего. И Возлюбленный, который сам был её частью, никак не мог полюбить то, что осталось в ней. Поняв это, Хаос пришла в бешенство и захотела его убить, но не смогла это сделать. Может быть, потому, что отдала ему слишком много своей силы, и ей просто не удавалось это сделать, а, может быть, любовь не позволяла ей нанести смертельный удар... Так или иначе, но Хаос всё время нападала на своего супруга, стремясь его уничтожить, а ему приходилось защищаться.
   Они провели в этой долгой битве несколько веков и очень устали.
   В конце концов, Хаос выбрала время, когда её Возлюбленный спал, и снова отправилась к Великой Богине Аларес, швырнув ей под ноги её сверкающий меч.
   "Ты обманула меня!" - закричала Хаос в бешенстве.
   "Я говорила тебе разделить себя, то есть каждое своё качество, пополам, и из них сотворить подобное тебе существо, а не создавать свою полную противоположность, - возразила Великая Богиня. - Но теперь уже ничего не поделаешь. Если ты убьёшь его, то и сама погибнешь, потому что изначально вы едины. Кроме того, если он исчезнет, тебе будет уже не из чего создавать себе нового супруга, а прожить без другого существа ты уже не сможешь, потому что познала желание любить кого-то. Но я могу дать тебе другой совет".
   С этими словами Аларес взяла обратно свой меч и дала Хаос вместо него большой пестик.
   "Благодаря своему неразумному поступку, ты обречена вечно сражаться со своим супругом, - сказала она. - Но я могу подсказать тебе одну хитрую уловку. Вы не сможете биться, если будете заняты чем-то другим. Возьми этот венчик и предложи своему супругу помочь тебе взбить звёздную субстанцию, потому что твоей силы на это не хватает. Когда он согласится, схватитесь вдвоём за этот венчик и работайте изо всех сил... Вскоре звёздная субстанция, благодаря вашим усилиям, превратится в шар. Продолжайте трудиться над своим шаром, украшайте его и преобразовывайте, как вам захочется. Все ваши помысли должны быть только о нём, но не друг о друге, и тогда вы прекратите сражаться, и сможете отдохнуть от вашей битвы. Вы не сможете по-настоящему любить друг друга, но у вас будет возможность излить свою любовь на ваше общее творение. Таково последствие твоей ошибки, и ничего другого я не могу тебе предложить".
   Так сказала Аларес, и Хаос не оставалось ничего другого, кроме как последовать её совету. Она и её Возлюбленный схватились за венчик и взвихрили звёздную субстанцию, закручивая её в шар... так был создан наш мир. Они оба полюбили его и принялись разнообразно украшать, собирая частицы звёздной пыли и создавая из них камни, минералы, растения и животных. Потом им захотелось создать некое отдалённое подобие самих себя, и Хаос создала женщину, а её супруг - мужчину. Это были первые Санья в нашем мире, брат и сестра.
   "Посмотрим, - подумала Хаос. - Может, хоть они смогут полюбить друг друга".
   И брат и сестра Санья испытали друг к другу взаимное влечение. Но, поскольку создания походят на своих творцов, первые мужчина и женщина походили на Хаос и её супруга и, будучи противоположностями, хотели сражаться.
   Так с тех пор и повелось... Мужчин и женщин рода Санья тянет друг к другу, и им хочется стать единым целым, каким они были когда-то, но они не могут этого сделать. Они обречены любить и ненавидеть друг друга одновременно, и вечно страдать от этого - до конца времён. Или до тех пор, пока Богиня Аларес не простит Хаос её ошибку и не придумает для неё новый совет.
   Вэлис замолкла и отвернула голову от меня ещё сильнее.
   Я не мог не понимать того, что происходило в ней.
   Но именно в тот момент, когда она, быть может, сделала то, чего я от неё так долго ждал, я осознал другую вещь. Я понял, как должен поступить, мой будущий путь вдруг распростёрся передо мной с совершенной ясностью, и сердце у меня заболело так, как будто в него воткнули нож - но не тот кинжал, с которым танцевала Вэлис, а нечто другое... может быть, это был Великий Меч Богини Аларес, обозначающий судьбу.
   - Я думаю, что всё-таки смогу полюбить твоих детей, что бы ты ни говорил, - проговорила Вэлис, всё ещё не поворачиваясь ко мне и не подозревая о моих мыслях. - Я попытаюсь.
   Я молчал, и внутри у меня всё обрывалось.
   Наконец, она перевернулась на другой бок и посмотрела на меня - не так, как обычно. Не то чтобы она отчаянно ждала моего ответа - нет, её взгляд был полон уверенности в себе, как прежде, и совершенно невозмутим, но нечто новое появилось в нём, то, чего я так долго ждал. Наверное, это что-то можно было назвать доверием...
   Которое я должен был предать во имя того, что было больше чем моё личное, или даже общее с ней счастье.
   - Красивая, замечательная легенда, - сказал я, глубоко вдохнув. - Лучше я никогда в жизни не читал.
   Во взгляде Вэлис начало появляться понимание, тело едва заметно напряглось.
   - Но ты же понимаешь, как я должен поступить, - закончил я. - Я возвращаюсь к своей супруге.
   "Это не потому, что я хочу причинить тебе боль, - я изо всех сил старался донести до неё эту мысль взглядом. - Просто я не могу по-другому".
   Но я не был уверен, что на этот раз Вэлис поняла.
   На мгновение её глаза расширились, и в них как будто бы мелькнуло то же самое, что я увидел, когда уезжал в далёкую провинцию в свадебном экипаже. Но она тут же тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, вскочила на ноги и широко, искренне улыбнулась. Вокруг, повсюду в воздухе, разлился мелодичный звон.
   - Прекрасно! - воскликнула Вэлис. - Не могу сказать, что я мечтала об этом всю жизнь, но, думаю, так и должно было быть. Наконец-то мы сразимся с тобой по-настоящему.
   Я вспоминал те слова, которые она сказала мне, когда мы только познакомились. Сколько же в них оказалось правды... Детская шутка воплотилась спустя пятнадцать лет в реальности, и может быть, это была сила Вэлис претворять желаемое в действительность. А, может быть, она и в том юном возрасте прекрасно знала о том, что нам суждено - чувствовала где-то в глубине души.
   "А у меня и есть война! С тобой. Ты мой враг, защищайся!"
   - Да, мы сразимся с тобой по-настоящему, - эхом ответил я и тоже поднялся на ноги.
   Вместе мы вышли из шатра.
   Не знаю, насколько Вэлис осознавала то, что ей предстоит меня убить, и причиняла ли эта мысль ей хоть малейшую боль, но выглядела она взбодрившейся, оживлённой, радостной; знакомая мне энергия - предвкушение битвы и азарт победы вернулись к ней.
   - Жду-не дождусь, - звонко сказала она, глядя на солнце и прикрывая глаза рукой. - Наконец-то станет ясно, кому из нас суждена победа. Пусть сама жизнь рассудит.
   "У меня мало шансов, - подумал я отстранённо. - Вернее, их совсем нет".
   Я хотел найти Оону и попросить её позаботиться о моих детях, хотя уверенность в том, что она сделает это, и без того не оставляла меня. Волнения или страха я в тот момент не испытывал.
   Мы продолжали идти куда-то по бескрайней пустыне, огибая барханы и проваливаясь ногами в горячий песок.
   И вдруг увидели её.
   Оона стояла перед остальными Санья и заканчивала произнесённую речь - мы услышали лишь последние несколько фраз.
   - И помните о том, что предательство - это самый худший грех, за который придётся расплачиваться не только на этом свете, но и на том, - громко говорила она. - Никто не пожалеет предателя, никто не кинет ему даже обглоданную кость, как паршивой собаке. Я лично сотру в пыль любого, кому закрадётся в голову мысль о предательстве - так, что не останется даже трупа, чтобы похоронить. А после этого спущусь вслед за этим человеком в Подземный Мир, и те мучения, которые он там испытает, покажутся ему сладостью в сравнении с тем, что для него приготовлю я. Я, Оона Санья, вам это обещаю.
   И она усмехнулась, с силой сжав кулак.
   Вслед за этим Оона обернулась и, увидев нас, пошла нам навстречу.
   - Я хотела преподнести тебе кое-что, - издалека крикнула она Вэлис.
   И, приблизившись, протянула ей меч.
   На мгновение мне показалось, будто этот тот самый клинок, который Оона когда-то лично изготовила под началом искусного мастера, скрывающегося в одном из бедных домов провинциального города. Но, когда Вэлис вытащила его из ножен, я понял, что ошибся - да и к тому же, тот меч должен был давно уже быть преподнесён к ногам статуи демона Хатори-Онто.
   - Разумеется, я не предлагаю обагрять этот меч кровью, - сказала Оона, заметив мой взгляд. - Это всего лишь символ, но в нашей битве символы имеют большое значение.
   Я слегка поклонился в благодарность за то, что меня удостоили объяснения.
   - Мы близки к достижению нашей цели, Вэлис, - продолжила Оона, повернувшись и глядя ей в глаза. - После того, как эта провинция будет покорена, ничто не сможет остановить Санья. Нам суждена победа, но она не достанется легко. Необходимы жертвы, но я надеюсь, что ты не остановишься перед тем, чтобы их принести. Ничто не даётся просто так.
   На мгновение мне показалось, что Оона всё знает о том, что только что произошло между мной и Вэлис.
   Может быть, так оно и было.
   - Поэтому будь моим мечом, - закончила Оона. - И принеси мне самую блистательную победу из всех!
   - Да, - ответила Вэлис, стиснув зубы, и я понял, что она не остановится ни перед чем. - Да, я это сделаю.
   Развернувшись, она пошла прочь, и мы с Ооной остались наедине.
   - Я возвращаюсь, - сказал я, глядя вдаль. - Останусь с моей женой. Надеюсь, что вы, как и обещали, не причините нашим детям зла.
   - Не беспокойся за них, - ответила она. - Они Санья. А я верна своему слову. Позволь мне проводить тебя.
   И, взяв меня под локоть, как когда-то в далёкий осенний день, Оона повела меня через весь лагерь, мимо разноцветных шатров и штандартов с флагами Санья, развевавшимися на ветру, обратно к стене, окружавшей город.
   - Не передумаешь? - спросила она в последний момент, остановившись. - Мне очень жаль терять тебя после всего, что было.
   Я молча покачал головой.
   - Не ненавидь меня, - вдруг добавила Оона. - Считается, что излишне властолюбивая правительница - это бедствие. Я же спрошу: разве тому, кто по-настоящему любит власть, доставит удовольствие повелевать кучкой глупцов, которые преданно смотрят ему в рот и исполняют все его капризы? Тому, кого одолевает такое желание, следует создать марионеточный театр, а не видеть себя с короной на голове. Истинная же правительница тоже жаждет подчинения, но она хочет, чтобы ей подчинялись те, кто равен ей по силе. Поэтому, чтобы исполнить своё желание, вначале ей приходится отыскать таких людей и дать им все возможности для развития. Ей приходится создавать в стране такие условия, при которых могли бы выдвинуться те, кого она посчитает достойными своей жажды власти. Так то, что вначале было, может быть, самолюбивым желанием, приносит благо всему государству. И это - природа истинного властолюбия и истинной власти. Я бы даже сказала больше: природа истинного зла.
   И она как-то странно усмехнулась.
   - Я не ненавижу вас, - покачал головой я. - В конце концов, я тоже Санья, и остаюсь им даже несмотря на то, что выбираю другую сторону. И я могу повторить то же самое, что сказал когда-то: нашей семье повезло.
   Оглянувшись, я посмотрел на далёкий дом госпожи Дакана, возвышавшийся на вершине горы, и воспоминания вихрем пронеслись передо мной: москиты, улыбка моей жены в ответ на мои банальные шутки, наше последнее чаепитие, светлый, твёрдый взгляд ей матери, бирюзовый узор на мраморном полу...
   - Но это мой новый дом, - добавил я, и голос у меня всё-таки дрогнул. - И пусть поначалу я не любил его, но я всё-таки буду защищать его до последней капли крови. Я не могу поступить иначе. Вы презираете их за то, что они слабы, вы посчитали эту далёкую маленькую провинцию необходимой жертвой на пути к своей цели, и, может быть, это и в самом деле наименьшая из жертв, но я не могу остаться в ваших рядах и смотреть на то, как вы сметаете с лица земли тех, кто не способен вам чем-то ответить. Пусть я лучше умру вместе с ними и не увижу ничего.
   - Вэлис будет моим мечом в этой битве, - сочла необходимым напомнить Оона, то ли случайно, то ли намеренно задевая моё самое больное место. - Как знать, может быть, именно ей придётся нанести тебе смертельный удар.
   Слова её всколыхнули в моём сердце боль, ненадолго утихшую, и безмятежность покинула меня.
   - В таком случае передайте ей, что я не буду держать на неё зла, - сказал я в смятении. - Я знаю, что это её путь, и что она не может иначе. Я же буду только рад погибнуть от её руки. Кто любит... тот поймёт мои чувства.
   Оона молчала, но взгляд её был внимательным и казался таким понимающим, что я не смог остановиться и сказал то, чего, быть может, не следовало говорить.
   - Нечто связывает нас с Вэлис, какая-то странная судьба, - проговорил я, закрыв глаза. - Что-то большее, чем даже нерасторжимые узы и не видимый никому свадебный обряд. Иногда мне кажется, что мы по-настоящему сестра и брат. Что-то подсказывает мне, что это наша последняя битва, что нам обоим предстоит погибнуть в ней, и что провидение с самого начала вело нас к этому. Я пытался переубедить её, пытался воздействовать своим мировоззрением и сделать её похожей на меня, но теперь я понял свою ошибку. Мне жаль, что я не могу исправить прошлое, но, верно, так было задумано с самого начала. Если нам суждено обоим умереть, отстаивая свой мир и свои цели, то пусть так оно и будет. Я не боюсь смерти. Не буду говорить громких слов о том, что прожил свою жизнь достойно, но нет ничего, в чём я бы искренне раскаивался, за что мне было бы теперь стыдно, и за что, как мне кажется, я мог бы попасть в Подземный Мир. Неисполнение необходимых церемоний не кажется мне серьёзным преступлением, что бы ни думали по этому поводу люди. Что же касается Вэлис, то мне неизвестно, совершала ли она какие-то тяжкие грехи, но даже если так, то... пусть моя жертва будет необходимым искуплением, той платой, которую я смогу принести, чтобы освободить её. Я не позволю демонам её коснуться, и там, в другом мире, мы сможем быть счастливы.
   Я замолчал, дрожа от напряжения и испытывая болезненный стыд за свою неуместную откровенность, тем более что многое из того, что я сказал, стало открытием для меня самого.
   Оона ничего не говорила, и я думал, что она оставит мои слова без ответа, которого я совсем не требовал, но когда я уже развернулся, чтобы идти, она коснулась рукой моего плеча.
   - Не стоит так торопиться с выводами относительно судьбы, - сказала она. - Ты видишь больше, чем другие, но может статься и так, что есть то, что пока ещё не открыто твоему взгляду. Великий замысел на то и великий замысел, чтобы никто из нас не мог разгадать смысла всех его деталей, и чтобы с каждой новой точки пути нам открывалась новая картина. Бездна значения скрыта во всех переплетениях узоров жизни.
   Я кивнул.
   - Наверное, вы правы. Может быть, я просто придумываю себе иллюзию, чтобы спастись от слишком сильной боли. Но я всё же поверю в неё всем сердцем, и пусть она поможет мне совершить то, что я должен совершить, и выполнить мой долг.
   Оона повернулась ко мне в профиль, обратив свой взгляд на золотистое марево пустыни, казавшейся сейчас, в лучах полуденного солнца, оранжево-алой, как будто залитой багряной краской.
   - Когда-то давно у меня была младшая сестра, - вдруг сказала она и замолчала.
   Я ждал следующей фразы, восприняв это неожиданное признание как нечто вроде откровенности в обмен на откровенность.
   - Мы были рождены от одной матери, но от разных отцов, - продолжила Оона, выждав некоторое время. - Она - от брака с Саньей, я нет. То есть, я была старшей дочерью, но не имела никаких прав наследования. Всё моё детство ушло на то, чтобы доказать себе и окружающим, что я, Санья лишь наполовину, неполноценная, сильнее и выше той, которая не обладает примесью "низкой" крови. Я считала, что это моя судьба - доказать миру, что кровь не значит всё. - Она усмехнулась. - Но однажды, когда я взобралась на вершину своей горы, я увидела, что впереди неё находится другая, более высокая. И так происходило ещё множество раз. Впрочем, я хотела сказать не об этом.
   Она снова повернулась ко мне, и солнце отразилось в её черных глазах, как будто капля огня, упавшая в сердцевину вековечной тьмы.
   - Моя сестра умерла и прокляла меня напоследок. И проклятие её звучало так: "Ты никогда не найдёшь противника себе по силам, никогда". Она знала, чем проклинать, моя сестра.
   Красивые, чётко очерченные губы, не полные, но и не тонкие, изогнулись в улыбке, которая со стороны казалась гордой и довольной.
   - Предсмертное проклятие очень трудно снять, - сказала Оона. - Даже моих сил на это не хватило. Впрочем, есть один способ, и думаю, что он тебе известен. Искренняя, самопожертвенная...
   Она осеклась и, усмехнувшись, закончила:
   - А, впрочем, может быть, это и не проклятие было вовсе, а моя судьба. Я ведь тоже не знаю своего предначертания.
   - Что ж, если вы надеетесь найти такого противника здесь, то я, наверное, благодарен вам за эту честь, - сказал я, поклонившись. - От лица моей жены и её матери. Мы постараемся дать вам то, чего вы так желаете.
   С этими словами я развернулся и пошёл обратно к стене.
   И чем ближе я к ней подходил, тем легче становилось у меня на душе. Все сомнения и страхи внезапно отпустили меня; мосты были сожжены, решение было принято. Смерть была близка, но я ничуть её не боялся, и в этом состоянии можно было даже позволить себе поверить в чудо.
   У нас не было шансов на победу против Ооны и Вэлис, но...
   Но без боя мы не сдадимся.
   Люди, которые провожали меня в лагерь Санья, встретили меня в том же месте, где мы расстались, и, судя по их виду, безмерно удивились моему возвращению.
   Я не стал обращать на это внимания.
   - Переговоры завершены, - сообщил я. - Санья будут беспощадны и не пожалеют никого. Всё, что нам остаётся - это биться насмерть, и мы это сделаем.
   Лицо одной из моих провожатых перекосилось.
   - Вы вернулись, чтобы передать эти слова госпоже? - спросила она.
   - Нет. - Я сделал паузу. - Я вернулся, чтобы победа не далась им легко. В конце концов, я тоже Санья и знаю, чего от них ожидать. И что нужно делать дальше. Проводите меня обратно, я хочу поговорить с госпожой.
   Когда мы вернулись в четырёхэтажный дом с высокими колоннами и мраморным полом, на котором беспорядочными вставками из бирюзы был вычерчен красивый, но пока ещё непонятный мне узор, госпожи Дакана не было на месте. Но это было и к лучшему - я всё равно пришёл за другим.
   Покои, в которых находилась моя жена, не охранялись - никому и в голову не могло прийти, что кто-то дерзнёт нарушить её уединение.
   Я беспрепятственно распахнул двери и остановился, переступив через порог.
   Кайта, стоявшая на коленях перед статуэткой Великой Богини, повернулась и начала как-то очень медленно поднимать голову. Точно так же, очень медленно, расширялись её глаза, тёмно-голубые, такого же цвета, как бирюза в узорах пола и потолка, и в украшениях её матери. Или, может быть, это мне просто так казалось, потому что время остановило свой ход для меня в этот момент...
   - Я никогда бы не дерзнул войти сюда, если бы у нас был другой выход, - сказал я отрывисто, подходя ближе. - Если был бы шанс, что, совершив всё по правилам, вы обретёте силу, способную победить Оону Санью. Но так как этого шанса нет, и мы погибнем, то не всё ли равно теперь?
   "Пойми меня, - молился я про себя. - Пойми меня правильно и не отвергай ту помощь, которую я хочу предложить".
   Кайта не отвечала, но и не отшатнулась, когда я подошёл почти вплотную и сел напротив неё на колени. Глаза её стали совсем огромными, и в них как будто плескалось море - чистые, прозрачные, лазурно-голубые волны, сквозь которые видно белое песчаное дно, усыпанное ракушками и морскими звёздами. Разительный контраст с темнотой беззвёздной ночи, которая расстилается в глазах Санья... и в моих глазах, вероятно, тоже.
   - Мы должны победить, - сказал я и взял руку Кайты в свою. - Мы можем победить, хоть это и кажется совершенно невероятным. Для меня не секрет, как происходит битва. Главная сила Ооны не в её магическом даре, но в том влиянии, которая она имеет на своих последователей. Их мысленная поддержка, их устремление к общей цели - вот та энергия, которую она собирает и претворяет в разящий удар. Поначалу Санья представляли собой не менее разрозненное сборище, чем жители этих мест. Но Ооне удалось совершить невозможное и объединить их в одну семью, почему не удастся нам? У нас, конечно, гораздо меньше времени, чем было у неё, и нет общей, связывающей нас крови, но... можно хотя бы попытаться.
   Губы Кайты зашевелились, однако я не сразу услышал её слова.
   - Как? - спрашивала она очень тихо. - Как этого добиться?
   - Доверься мне, - сказал я, сжимая её ладонь всё сильнее. - Я сделаю то, что надо. Ты же возьми всю мою любовь и сражайся ею. Я люблю тебя, слышишь? И не забыв обо мне, как требует от тебя традиция, но помня в каждое мгновение, собери наши общие силы и нанеси удар.
   Она закрыла глаза и сняла со своей груди то самое простенькое деревянное ожерелье, которое я видел в прошлый раз издалека.
   Молча моя супруга надела его мне на шею.
   - Какой у тебя красивый наряд, - вдруг сказала она, дотронувшись до ткани на моей груди. - Я никогда его раньше не видела.
   Я вдруг понял то, что напрочь выскользнуло из моего внимания: я вернулся в свадебном наряде Вэлис, в том самом, в котором мы с ней испивали из одной чаши, чтобы связать себя нерасторжимыми узами. Я вернулся, после того, как изменил моей жене с Вэлис... и после того, как перед этим изменил Вэлис с моей женой.
   Я подумал, что моё представление о себе самом как о том, кому не уготована участь в Подземном Мире, и кто не совершал за всю жизнь никаких преступлений, было всё-таки очень самонадеянным.
   Но, как ни странно, я по-прежнему не испытывал ни раскаяния, ни чувства, что я в чём-то не прав.
   "Может быть, у меня просто нет совести, вот и всё", - подумал я с удивившим меня самого спокойствием.
   - Наши дети добрались до лагеря? - спросила Кайта своим обычным тоном. - Оона прислала мне письмо с просьбой отдать их и позволить вырастить в семье Санья. Я посчитала это наилучшим решением и подумала, что ты согласишься со мной.
   "Так значит, среди наших слуг всё-таки не было предателей", - мелькнуло у меня в голове.
   - Всё хорошо, - сказал я вслух. - И хорошо, что они ещё маленькие, и скоро всё забудут. Оона неплохая женщина. Жестокая, но не злая.
   Кайта сжала мою ладонь так же сильно, как до этого сжимал её руку я, а после этого поднялась на ноги и отвернулась.
   - Иди, - сказала она.
   И я вышел.
   "Отступать некуда, все мосты сожжены, - подумал я, прислонившись затылком к захлопнувшимся дверям и тяжело дыша. - Теперь мы либо победим, либо умрём, но ничего уже не изменишь. Если я решу предаться сожалениям о том, что сделал, то это также будет смерти подобно".
   Так я пытался придать себе сил, и силы пришли.
   Вернувшись в свой дом и переодевшись в другой наряд, я отправился на улицы города, охваченного паникой.
   - Вы с ума сошли, они же вас голыми руками разорвут, господин, - пытался отговорить меня мой слуга. - Им лишь бы свалить на кого-нибудь вину в этот страшный час!
   - Им лишь бы уцепиться за что-нибудь, что пообещает спасение в этот страшный час, - возразил я. - Не бойся, я знаю, что делаю.
   Выйдя в центр главной площади, я остановился и закричал - так громко, как мог, и голос у меня неожиданно оказался очень звучным.
   - Кто-нибудь хочет посмотреть своими глазами на предателя? - кричал я. - Бросить камнем в того, кто навлёк несчастье на всю провинцию? Тогда идите сюда. Сделайте, если вам от этого будет легче, и если, излив всю свою злобу, вы сможете спокойно умереть! Я Санья, растерзав меня, вы удовлетворите свою ненависть к захватчикам! Или предпочтёте оставить это на потом, когда в результате атаки погибнут ваши близкие? Лучше убить того, кто виноват, чем защитить!
   Люди обступали меня, глядя изумлённо и недоверчиво.
   - Что ж, я вижу, никто не решается первым пойти на преступление, - заключил я, убедившись, что никто не делает того, что я им предлагаю, и обводя взглядом толпу. - Тогда давайте поговорим по-другому. Поговорим о том, что можно сделать, чтобы избежать гибели. Или, если её не избежать, умереть не как трусам или бессловесным ягнятам, для которых устроили бойню, а как людям, о которых будет говорить вся страна! Санья считаются непобедимыми, но я со всей ответственностью утверждаю, что их можно победить. Я был одним из них, я видел, как всё начиналось. Они ничем не отличались от нас, когда пришла Оона!
   - Они обладают божественной кровью, - возразил мне кто-то из толпы.
   Я повернулся и нашёл взглядом того, кто сказал эти слова.
   - Сила не в крови, - ответил я, глядя ему в глаза, и прикоснулся пальцами ко лбу. - Вся сила здесь. Вот то, что нам говорила Оона. И, как видите, её слова оправдались, несмотря на то, что поначалу и среди Санья ей никто не верил. Всё преимущество противника в том, что у них есть такая предводительница. Но то, на что способен один человек, возможно и для другого. Я могу сделать то же самое.
   - Ты мужчина! - закричали мне.
   - Нет никакой разницы!
   - Но мужчины не обладают силами стихий!
   - Сражаться будет моя жена. Черпая силу у своей матери, у меня, у вас у всех! Мы должны сделать так, чтобы эта сила превзошла то, что есть у Санья, и мы можем это сделать! Санья сражаются за своё превосходство, мы же будем сражаться, чтобы защитить тех, кого любим! Будем сражаться за то, чтобы сильный не мог растерзать слабого просто так, смеясь над его беззащитностью! Мы не позволим причинить боль тем, кто не может ничем ответить - маленьким детям, животным, птицам, деревьям, цветам! Они дают нам каждый день свою искреннюю любовь, ничего не требуя взамен, как же мы можем позволить обидеть тех, кто любит нас? Это самая страшная боль на свете. Не позволяйте себе испытать то, что однажды испытал я, когда на моих глазах уничтожали красоту, а я только прятался за стеной сарая! Верьте моему опыту, вы не простите себе этого никогда! И жизнь, которую, быть может, удастся спасти, окажется для вас тяжким бременем, которое вы возненавидите!
   - Но ты сам Санья, - раздался из толпы чей-то не очень уверенный голос. - Как же можешь предлагать помощь в том, чтобы растерзать своих?
   - Я не Санья, - ответил я. - И не Дакана. Не мужчина и не женщина. Я никто. Просто человек.
   Толпа затихла, глядя на меня всё так же настороженно, но уже без прежней злобы.
   Чуть передохнув, я снова начал говорить.
   - Главное правило Ооны в том, чтобы верить! Преодолевать невозможное. Пересекать поставленные себе границы и не бояться ничего. Она хитрит и играет на вере Санья в том, что они - исключительные люди с божественной кровью. Но на самом деле она прекрасно знает правду, что дело не в этом! Нет никаких божественных сил. Точнее, они есть - но в каждом. Не только во мне, потому что я тоже Санья, но и в любом из вас! Все запреты, все ограничения, все разделения на Санью и не-Санью, на мужчину и женщину, были придуманы теми, кто знает правду и боится, что, обнаружив истину, человек обретёт в самом себе нечеловеческую силу! И свергнет любую власть. Я знаю.
   - Но у нас мало времени, - сказал кто-то. - Почти нет. Когда их первая атака?
   - Этого я не знаю, - покачал головой я. - Времени у нас действительно мало. Но это тоже работает на нас! Поддерживать усилия и яркое, сильное желание на протяжении долгого периода трудно. Но тогда, когда времени нет, мы можем вложить все силы, которые у нас есть, не боясь того, что они будут исчерпаны! Мы победим, я обещаю вам! Клянусь вам той кровью, которая течёт в моих венах, и которую вы и они называют божественной! Если вы приложите все усилия, мы победим!
   И тогда, когда я, наконец, увидел, как недоверие на лицах сменяется волнением, оживлением, радостью, я вдруг ясно осознал, что обманываю их, обещая победу.
   Что я не должен её обещать.
   Слёзы подступили к моим глазам, но я стиснул зубы, не меняя выражения лица.
   - Я буду рядом с вами! - закричал я. - Двери моего дома будут открыты для всех, что бы ни было между нами до этого! Приходите, если почувствуете сомнения, если на вас нападёт страх, если вы снова решите, что я предатель, который желает вам зла! Может, до этого момента я и думал только о себе, но теперь всё изменилось. Вы - моя семья, мои братья и сёстры, и я живу и умру ради вас!
   Кто-то в толпе заплакал.
   - Только верьте мне, - закончил я, проглотив ком, стоявший в горле. - Доверьтесь. И приходите за тем, что истинно важно.
   Перед глазами у меня на мгновение потемнело, и я пошатнулся, но мой слуга поддержал меня.
   - Не надо, - сказал я ему. - Всё в порядке.
   Вдвоём мы двинулись обратно к нашему с Кайтой дому, и толпа, подождав мгновение, потянулась следом. Кто-то плакал, кто-то говорил, кто-то просто шёл позади - но шёл.
   "Это победа, - промелькнуло у меня. - Я победил".
   Но я не испытывал ни радости, ни гордости.
   В голове у меня было пусто и легко.
  

***

   Знак был дан мне ранним утром полторы или две недели спустя.
   Всё это время я находился на ногах, почти не ел и совсем не спал. Тогда-то и пригодился тот опыт, который я получил с Вэлис - опыт пребывания в дурманном полусне, но на ногах целыми днями подряд.
   Я не спал, но это не было для меня слишком тяжело. Нечто поддерживало меня, горело во мне, подпитывая изнутри, и я даже не боялся, что эти силы, появившиеся неизвестно откуда, таким же неизвестным образом исчезнут. Я был уверен, что этого не произойдёт.
   Санья давали нам время на подготовку - зная главную цель Ооны, я этому не удивлялся - и я использовал этот короткий период, как мог.
   Но однажды утром, проснувшись, я увидел под своим окном снежные просторы и иней, серебрившийся на деревьях, как когда-то, в день своего рождения.
   А, посмотрев вдаль, в пустыню, разглядел снегом вычерченное слово, ослепительно белевшее среди ало-золотых барханов.
   Это слово было: "Ночь".
   Вэлис давала мне знать, когда начнётся атака.
   В груди у меня мучительно заболело, и я прижал руку к сердцу. Непозволительно было сейчас предаваться эмоциям, совершенно невозможно, когда от меня зависело столь многое, и когда, поверив моим искренним словам, на меня понадеялись все, и я силился сдержать поток воспоминаний, хлынувший на меня снаружи и изнутри, но не преуспел.
   Повсюду раздался мелодичный звон...
   Я вдруг вспомнил, что точно так же звенели многочисленные колокольчики в нашем доме, которые мать развешивала в доме весной, накануне Нового Года, когда я был ребёнком. Потом она почему-то перестала это делать, и я совсем позабыл этот звук, впоследствии связав его в сознании только с Вэлис.
   Но, оказалось, что она всего лишь напомнила мне о том, что я давно забыл...
  
   Раннее утро, просторный дом, залитый солнечным светом. Снег в саду ещё не сошёл, но всё течёт и тает, капли прозрачной воды падают с сосулек и со звоном разбиваются о свежевыкрашенные перила веранды - алое с изумрудным, красивое и яркое сочетание цветов. Но, помимо этого, всё как будто в лёгкой дымке - снег, сад, нежно-голубое небо над головой и ослепительно белые цветы сливы, которая расцветает самой первой.
   Служанки приделывают цветы к балкам и к коньку крыши, и я тоже бегу, чтобы срезать с деревца цветущую ветку, но мать хватает меня за руку и останавливает.
   - Зачем? - спрашивает она. - Просто чтобы поставить в воду и полюбоваться?
   - Но они же так делают! - киваю я в сторону служанок.
   - Они это они. А ты это ты. И я не хочу, чтобы цветы были для тебя предметом развлечения. Если хочешь ветку сливы, отрежь её, но люби её, думай о ней... и пусть она станет частью твоей жизни, пусть будет напоминать тебе о красоте.
   - Х-хорошо, - растерянно отвечаю маленький я.
   А потом я сижу в своей комнате, глядя на цветущую ветку, которую мне приходится поставить в банку с водой за неимением вазы - вазу пришлось бы просить у матери, но я этого не хочу - и эта банка, и эти несколько распустившихся бутонов, маленьких и неприглядных, для меня прекраснее всего на свете.
   Мать, встав на лестницу, развешивает по дому колокольчики, и ветер развевает её платье, длинное и светлое - лёгкая ткань струится в воздухе подобно дымке, подобно облаку, подобно млечному пути.
   И вот все приготовления закончены.
   Снаружи - весна, капель, гомон птиц; весенний ветер врывается в наш дом, все колокольчики начинают звенеть разом, создавая удивительную мелодию, и мне начинает казаться, что я только что проснулся.
   Забравшись на ало-изумрудные перила, я гляжу в сад, окутанный бело-розовым туманом, и глаза мои раскрываются всё шире, всё шире и шире...
  
   Продолжая прижимать руку к груди и не отрывая взгляда от барханов, я наощупь двинулся в сторону кресла перед столом.
   Рухнув в него, я протянул руку, взял кисть и начал водить ею по бумаге, не вполне понимая, что именно я пишу.
   Как выяснилось впоследствии, стихи...
   А потом в распахнутое окно влетела птица, но, как оказалось, не простая - это был почтовый голубь, принёсший мне записку. Я развернул её, не колеблясь, однако пальцы и губы у меня всё же слегка подрагивали.
   В руке у меня оказался листок бумаги, на котором не было ничего, кроме нескольких стихотворных строк.
   Взгляд мой почти непроизвольно упал на стол, где лежал точно такой же.
   "Не может такого быть", - подумал я и хотел было сличить стихотворения, чтобы понять, насколько они на самом деле похожи, но слёзы застилали мне глаза, и я не мог разглядеть ничего, кроме нескольких слов, одинаковых на обоих листках.
   Тогда, оставив свои попытки, я соединил оба листа, скатал их в свиток, и перевязал его лентой, вытащив её из своей причёски.
   Освобождённые волосы упали мне на плечи и спину, но я не стал даже собирать их в хвост.
   Встав из-за стола, я достал из шкафа свадебный сине-зелёный наряд и переоделся в него, а потом вышел из комнаты.
   Внизу уже толпились, дожидаясь меня, люди - этот дом ни разу не был пуст, начиная с того дня, что я появился на главной площади города.
   - Этой ночью будет атака, - громко сказал я, появившись на лестнице. - Сегодня случится то, чего все мы ждём!
   Люди одобрительно закричали. Все уже порядком устали ждать битвы, и это было то состояние, когда проще уже пойти на верную смерть и покончить со всем разом, нежели продолжать тянуть медленную пытку и дальше.
   Я видел в глазах искреннюю радость, и эта радость вдохновляла, обновляла, возрождала меня самого, заставляя позабыть о боли.
   Когда на сад спустились сумерки, я повёл всех в дом госпожи Даканы, но сам не вошёл в него.
   - Не оставляй нас! - просили меня многие.
   Я сделал шаг назад, не позволяя схватить себя за руку.
   - Никогда, - сказал я, помотав головой. - Я не оставляю, но буду впереди вас. Я встречу врага первым, как и положено Санье. Несмотря на то, что я не Санья.
   И, улыбнувшись, я развернулся и скрылся в темноте.
   Когда я проходил через сад, взгляд мой упал на шелестевшее в темноте деревце. Слива и другие привычные мне растения не росли в этих южных местах, но небольшую яблоню в горшке я вырастил сам, укрывая её пологом зимой, и переставляя во время сезонных ливней в помещение. Она не цвела, но я всё же отрезал ветку и спрятал её в рукаве.
   Мой верный слуга повёл меня к городским воротам - помня о словах Ооны, я не боялся их открыть.
   - Зачем? - спросил он. - Ну зачем вам туда идти?
   - Потому что в этот момент они должны верить мне более чем когда-либо, - сказал я. - А я же обещал, что ради них умру. Я должен показать, что действительно сделаю это.
   С этими словами я толкнул ворота, и они с тягучим скрипом поддались.
   Где-то в небе раздался глухой рокот; я видел, как чёрная туча, нависшая над городом, волнуется, дрожит и как будто тяжело вздыхает, переполненная разрывающими её изнутри грозовыми зарядами.
   Ворота снова закрылись, и я остался наедине с пустыней, будучи первым и единственным препятствием на пути Санья к городской стене. В своём свадебном дорогом наряде, с распущенными волосами, с веткой нецветущей яблони в руке.
   "Что ж, Вэлис, тебе придётся перешагнуть через мой труп, чтобы сделать то, что ты когда-то сделала с Фэнье", - подумал я почти весело.
   Такой ли жертвы ждала от неё Оона?
   Песчаный ветер почти не дул, и вокруг было очень тихо, если не считать тучи, глухо клокотавшей над моей головой.
   Позади меня и позади стены возвышалась гора, и в доме на её вершине, который казался отсюда очень маленьким, горел крохотный яркий огонёк - я знал, что это Кайта, что она стоит на балконе с ритуальной свечой в руке, и что, быть может, видит сейчас меня.
   Где-то впереди горели среди мертвенной синевы пустыни яркие огни и развевались невидимые в темноте знамёна.
   Вдруг эти огни взметнулись, и позади них взметнулось ещё что-то, огромное и тёмное - темнее неба и мертвенных песков, чернее глаз Саньи, олицетворяющих непроглядную воду потустороннего колодца. Глухой ропот начал нарастать, откуда-то сверху на меня посыпался песок.
   Колени у меня, против воли, задрожали.
   "Теперь уже поздно бояться, - сказал я себе, что было силы вцепившись в свою ветку. - Теперь уже всё сделано. Я сделал всё, что мог".
   И страх отступил так же резко, как и нахлынул.
   Я не шевелился и не оглядывался.
   Стоял ли за моей спиной демон, как бывает перед мгновением смерти, или там была только Кайта со своей свечой?..
   Всё началось внезапно и очень быстро - так что я даже подумать ни о чём не успел. Что-то налетело на меня из темноты, холодное и режущее, как тысячи клинков, и одновременно обжигающее, как песок пустыни в самый жаркий летний месяц. Впрочем, может быть, это и был песок...
   Меня отбросило куда-то в сторону, перекувырнуло в воздухе, ветка вылетела из моих рук и раскрошилась на сотни древесных обломков, точно стеклянная.
   Когда я смог подняться и оглянуться, то огонёк на вершине горы уже погас.
   "Как, уже?.. - только и смог подумать я, ощущая мертвенную пустоту в груди. - Наша битва проиграна так быстро?.."
   Гигантский смерч, пролетев через всю пустыню, вдребезги разбился о городскую стену, не сломав её, но это было лишь первой атакой, за которой неминуемо должна была последовать вторая. И в этой же первой атаке мы потеряли ту, кто сражалась за нас...
   Не позволяя себе больше думать об этом, я доковылял до ворот и выпрямился, упираясь руками в колени.
   "Пусть так, но ещё не всё потеряно, - изо всех думал я, стараясь мыслями поддержать тех, кто остался в доме госпожи Даканы и саму её - если она была ещё жива. - Мы ещё не проиграли! Мы победим, я обещаю вам!"
   Смешно было и сейчас верить в это, но всё же я верил, вопреки всей очевидности, вопреки всему, что происходило.
   На что я надеялся? Что в последний момент случится чудо, и у меня проснётся способность повелевать стихиями?
   Не знаю.
   Может быть, именно на это.
   Мой свадебный наряд порвался и висел на мне оборванными клочьями, спутанные волосы прилипали к лицу.
   - Мы победим!.. - закричал я, пытаясь перекричать рокот грозовой тучи, исходившей непролитым дождём над моей головой.
   То, что я не сдержался и выкрикнул это вслух, свидетельствовало о моей всё быстрее угасавшей вере - я пытался поддержать своим голосом сам себя, и я это знал.
   Вдруг от цепочки огней по другую сторону пустыни отделился один и начал стремительно приближаться.
   - Вэлис... - выдохнул я, тяжело дыша.
   Потому что это была она, я знал.
   Она летела через всю пустыню со знаменем Санья в одной руке и с мечом Ооны в другой - летела, чтобы вонзить этот меч в мою грудь.
   Я выпрямился и глядел в темноту, широко раскрыв глаза.
   "Знаешь, о чём я думаю сейчас? - промелькнуло у меня в голове. - Я не читаю молитвы Великой Богине, нет. Я вспоминаю ту книгу, "Изумрудные чертоги", которую мы учили с тобой наизусть одиннадцать лет назад. Столько времени прошло, а я до сих пор всё прекрасно помню, все полторы тысячи страниц! Вот она, твоя сила, Вэлис, вот твоё влияние на меня!.. Я запомнил всё это только благодаря тебе, ты слышишь?"
   И я рассмеялся, чувствуя небывалое счастье, затопившее меня, как волной.
   Вдалеке послышался топот копыт, показалась смутная фигура со знакомыми встрёпанными волосами, собранными в высокий хвост.
   Я закрыл глаза.
   И тут же открыл снова, потому что Вэлис изо всей силы хлестнула меня чем-то по руке.
   - Заткнись, идиот! - кричала она, и на лице её была написана такая же свирепая ярость, как пятнадцать лет назад, когда она отчитывала меня за то, что я её "преследовал". - Заткнись, скотина! Ты всё это прекрасно знал! Ты всё это спланировал, я знаю!
   Выпустив поводья, она разразилась яростной бранью, отбросила в сторону свой меч и вытерла рукавом лицо.
   Она плакала - слёзы блеснули на её щеках в синевато-белом свете первой молнии, наконец, вырвавшейся из чёрной тучи, заполонившей небо.
   - Заткнись, - предупредила Вэлис в последний раз и, соскочив с лошади, повернулась ко мне спиной.
   Спереди на нас нёсся очередной чёрный смерч, огромнее предыдущего, но Вэлис вскинула руки, и он разбился о невидимую преграду - разлетелся на мириады пылинок, как прежде разлетелась моя ветка яблони.
   Вэлис звонко расхохоталась, и, отвечая на её смех, грозовая туча засверкала тысячами молний. В их белоснежном свете, засверкавшем посреди ночи и ярко осветившим дом и город, я отчётливо увидел лицо моей невесты, и сестры, и жены, полное радости и гнева, её тяжело вздымавшуюся грудь, её свадебный наряд, прилипавший к разгорячённому и взмокшему телу.
   - Ты прекрасна! - закричал я, невзирая на предупреждение и пытаясь донести свой голос сквозь грохот грома.
   Вэлис крикнула что-то в ответ - вероятно, очередное ругательство.
   Я смеялся, вытирая слёзы.
   Но вот далёкие огни погасли, и что-то новое заслонило горизонт - уже не смерч, но как будто стена, поднявшаяся от края до края пустыни и с каждым мгновением выраставшая всё сильнее. Вэлис побледнела.
   - Ты сможешь! - крикнул я.
   Она стиснула зубы и снова подняла руки.
   Я явственно ощутил рёв стихии. Так шумит океан во время самого страшного шторма, так один гигантский вал сталкивается с другим, и в это время крушатся корабли, гибнут люди, вздымается до небес чёрная волна.
   Но крик Вэлис, яростный и отчаянный, вырвавшийся из её груди, был сильнее и громче этого рёва.
   Волны обрушились на нас со всех сторон, но дорогу им преградила стена пламени, вдруг поднявшаяся как будто из-под земли.
   Вэлис дрожала, подавшись вперёд и стискивая зубы всё сильнее. Глаза её были раскрыты так широко, что я боялся, что сейчас полопаются все сосуды, и по её щекам потекут кровавые слёзы. Я знал, что она сдерживает этот натиск из последних сил и очень старался помочь ей, но даже вдвоём мы были слишком слабы.
   Наконец, волны отхлынули, оставив на песке мокрый след и распластавшиеся, безжизненные водоросли.
   Вэлис сгорбилась, тяжело дыша и кашляя.
   - Лансере, - вдруг сказала она дрогнувшим голосом. - Я...
   Я не знал, что ответить ей.
   "Ещё не достаточно, Оона?! - закричал я мысленно, повернувшись в сторону огней. - Ты всё ещё не испытала свои силы, как хотела?!"
   И вдруг как будто наяву увидел её - предводительницу рода Санья, ничуть не уставшую от этого сражения и только едва-едва распробовавшую его вкус. Усмехнувшись, она вскочила на лошадь и вновь взмахнула рукой.
   Где-то за горизонтом стали собираться грозовые тучи, и были они в десятки раз больше той единственной над нашей головой, сверкавшей от молний и переливавшейся фиолетово-синим цветом.
   Я увидел, что спина и плечи Вэлис сотрясаются от рыданий.
   - Я знала, что она сильнее меня, - проговорила она, вскинув голову и позволяя слёзам свободно литься по щекам. - Но не подозревала, что настолько...
   Тучи, собравшиеся над горизонтом, одновременно разразились молниями, и мы увидели белоснежную цепь, сверкнувшую над пустыней и пробежавшую по барханам волной расплавленного серебра.
   Вэлис прекратила рыдать и снова вскинула руки, но я бросился к ней, обхватил её и, заставив опустить их, изо всех сил прижал спиной к своей груди.
   - Не надо, - сказал я тихо над самым её ухом. - Уже ничего не сделаешь. Пусть будет так, как будет. Лучше посмотри... Посмотри наверх, Вэлис!
   Она затихла в моих объятиях и подняла голову.
   Туча над нами рассеялась, и небо сверкало миллиардами звёзд.
   Я ощутил, как вздрогнуло тело в моих руках, как заколотилось чужое сердце, которое я накрыл своей ладонью, как будто стараясь - как глупо... - защитить от надвигавшейся бури.
   - О!.. - восхищённо вздохнула Вэлис, и слёзы снова хлынули по её щекам потоком. - Как красиво!
   Я обнимал её так нежно и в то же время так сильно, как только мог, и мы вдвоём смотрели на небо, соприкасаясь щеками.
   Где-то вдалеке - я мог бы поклясться, что видел это - Оона бросилась вперёд на своём чёрном скакуне, и новый, яркий огонь отделился от цепи огней, чтобы устремиться в нашу сторону и повести на нас полчища грозовых туч.
   Я сильнее сжал руку Вэлис, которую держал в своей, и улыбнулся, стараясь, чтобы она почувствовала мою улыбку, мою радость, моё счастье встретить завершение всего рядом с ней - встретить так, что не могло быть лучше.
   Но тогда, когда я уже хотел закрыть глаза, чтобы в последний миг не видеть её, а только ощущать, Вэлис вдруг со всей силы оттолкнула меня и издала воинственный вопль, полный ярости и отваги, такой громкий, что его, наверное, могли бы услышать и на другом конце страны.
   И я, упав на землю, вдруг увидел новый свет - настолько яркий, что это не могло быть ничем, кроме как светом наступившего дня.
   Порывисто обернувшись, я увидел, как из-за горы поднимается солнце - или, быть может, его огненный двойник.
   Разве могли пусть даже миллиарды грозовых туч, носивших в своей утробе все молнии и ливни мира, противопоставить хоть что-то солнцу, взошедшему посреди ночи? Нет, они не могли.
   И они подчинились и растворились в свете огненных солнечных лучей, как обычные тени, исчезающие после рассвета.
   Вэлис упала на землю.
   Я бросился к ней - она была ещё жива.
   - Оона заявила, что предатель будет вечно гореть в кострах Подземного Мира, и что она лично явится подбросить сучьев, - проговорила она, положив голову мне на колени. - Но мне теперь ничто не страшно. Думаю, ты можешь себе представить.
   И, из последних сил рассмеявшись, она подняла ко мне улыбающееся лицо, и я увидел в её глазах огненное море счастья, ликования и торжества.
   Я не мог ничего ответить, у меня не было слёз.
   Потом она медленно закрыла глаза, тихо вздохнула в последний раз, и солнечный свет погас, вновь поглощённый темнотой. Но это была уже не ночь, это были предрассветные сумерки - синеватая вуаль, окутавшая небо, сквозь которую ещё волшебнее и ещё прекраснее мерцали миллиарды звёзд.
   Я сидел, держа Вэлис на руках, смотрел на светлеющее небо и что-то шептал - кажется, строчки из её последнего стихотворения. Или, может быть, из своего собственного.
   Сквозь пустыню к нам летела всадница на вороном, чернее ночи, коне.
   Но у меня не было к ней ненависти, как по-прежнему не было и слёз, чтобы оплакать Вэлис.
   Всё же, когда топот копыт стал слишком явственен, и в лицо мне брызнули струи песка, я прошептал:
   - Вы это с самого начала задумали. Вынудили Вэлис противостоять вам. Вам хотелось найти непобедимую противницу, и вы её действительно нашли. Но только ненадолго...
   Но Оона закричала:
   - Нет, Лансере, нет!
   И голос её казался таким искренним, что я не мог не повернуть голову в её сторону.
   Она плакала, как самая обыкновенная женщина. Обыкновенная женщина, потерявшая подругу, сестру, ребёнка...
   - Я не хотела этого, - проговорила Оона, вытерев слёзы, и тут же улыбнулась какой-то странной улыбкой, горькой и удовлетворённой одновременно. - Но я рада, что так произошло. Думаешь, мне просто было говорить ей всё, что я говорила, и видеть, как она слепо подчиняется моим требованиям, не понимая, что я на самом деле хочу сказать? Но я верила, верила, всегда верила в неё! Я знала, что в решающий момент она отвергнет даже меня и поверит голосу своего сердца! И как же я рада за неё.
   На лице её было написано почти такое же торжество, какое я видел в глазах Вэлис в последнее мгновение её жизни.
   В этот момент я вспомнил фразу Ооны про то, что напрямую сказанные слова ничего не докажут, про настоящий мир, открытый глазам хотя бы одного-единственного человека, и понял всё.
   - Вот как, - сказал я тихо.
   - Я никогда не говорила заведомую неправду, - добавила Оона. - Но этот мир устроен так, что любые слова могут быть поняты двояко, и что у истины два лица. Предательство - это действительно непрощаемый грех, и я презираю тех, кто предаёт. Предаёт своё сердце, предаёт свой внутренний голос, который говорит о том, как нужно поступить... о, я видела таких людей. Я видела их и в том мире. Что значит физическая смерть по сравнению с этим? Ничего.
   Она усмехнулась, и я увидел в её глазах презрение, скользнувшее, словно отблеск меча.
   Бережно уложив Вэлис на барханы и укрыв её остатками свадебного наряда - клочьями ткани, оторвавшимися и от её одеяния, и от моего, я поднялся на ноги.
   - Но вы же не будете говорить, что всё это было устроено исключительно для того, чтобы спасти душу Вэлис и открыть ей свет, - отстранённо заметил я.
   На лицо Ооны как будто набежала тень.
   - В этом мире... - начала она и осеклась ненадолго. - В этом мире разные намерения и цели переплетаются так же тесно, как мечты разных людей, приводящие их в итоге к сужденному пути. Всё вместе это составляет великий замысел, который ввергает в трепет любого, кому удаётся хотя бы ненадолго приподнять край покрывала, скрывающего тайну бытия.
   Я медленно брёл куда-то вдоль барханов, кутаясь в остатки своего сине-зелёного свадебного наряда.
   - Никто ни в чём не виноват, - продолжила Оона. - Каждый просто следует своему предназначению. Истинная сила заключается не в магии, а в том, чтобы видеть нити судьбы, переплетающие разных людей, и строить свой путь в точном соответствии с ними. Истинное счастье в том, чтобы помочь судьбе свершиться.
   - И это говоришь ты, которая учила преодолевать судьбу и совершать невозможное... - остановившись, сказал я тихо.
   - Да, - усмехнулась Оона. - Поверь мне, эти вещи совсем друг другу не противоречат.
   Я повернулся к ней, и некоторое время мы глядели друг на друга.
   - Твой путь ведёт тебя ко мне, - вдруг совершенно прямо сказала она и сделала шаг вперёд.
   - Как самоуверенно, - пробормотал я, не отшатнувшись, однако опустив голову и больше не глядя ей в глаза. - Будете говорить, что вам это точно известно?
   - Нет, но я очень на это надеюсь, - призналась она так же просто и искренне, как просто и искренне плакала над смертью Вэлис.
   Я позволил ей взять меня под локоть и подвести к её коню.
   - Ты самый дорогой мне Санья, потому что не похож ни на кого из нас, - говорила она, усаживая меня на лошадь впереди себя и бережно прижимая к своей груди. - Вместе мы победим мир. Точнее, я завоюю его и брошу к твоим ногам, и пощажу всех своих врагов, потому что так захочешь ты. Я испугаю их своей жестокостью, а ты откроешь им свет любви своим безграничным милосердием. И тогда, быть может, они хоть немного увидят истину, потому что истина всегда скрывает в себе обе противоположности, и свет, и тьму. Я не боюсь причинять людям боль, но я не позволю никому больше причинить боль тебе. Я сохраню твою мечту, я позволю ей воплотиться, используя те средства, которые недостойны твоих рук, но в решающий момент уйду с твоего пути, потому что хоть нас и двое, и мы равноправны, но ты один. И Един в своей силе. И я люблю тебя так, как не любит и не полюбит никто другой.
   Она хлестнула лошадь, и та полетела по барханам куда-то навстречу солнцу, медленно восходившему над пустыней.
   Я знал, что всё остальное - чудовищная боль от потери Вэлис, от смерти Кайты, сомнения насчёт Ооны, моя борьба с ней, необходимость жить в новых условиях и приспосабливаться к новой роли, попытки не утерять мой истинный, с таким трудом найденный путь, новые битвы, новые победы - всё это ещё придёт ко мне.
   Но сейчас, в этот предрассветный миг, когда прохладный ветер дул мне в лицо и развевал распущенные волосы, когда последние звёзды всё ещё горели на розовато-голубом небе, и в то же время солнце уже поднималось из-за горизонта, щедро разливая свой золотистый свет, я вдруг ощутил невиданную свободу и силу, и вся тяжесть как будто упала с моих плеч.
   Это было, как если бы за моей спиной неожиданно распахнулись крылья.
   Я летел вперёд...
   И мне казалось, будто не только Оона, но и Вэлис сейчас обнимает меня, и улыбается вместе со мной, и смотрит на солнце, почти не щуря чёрные глаза.
   "Моё предназначение - это любить, - думал я. - Отдавать настолько много любви, насколько только может хватить сил. А силы неисчерпаемы, как неисчерпаема любовь. Твоим именем и ради тебя. И никакая смерть не может быть на этом пути преградой".
  

Конец.

19 декабря 2011 - 12 января 2012 гг.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"