- Скажи, -
просил цветок, - а правда ли, что где-то есть другая жизнь,
что начинается не с возвращения весны?
Не только холод ночи, утра нежность, шелест близлежащих трав,
паденье капель с вышины
и тело рвущие ветра?
Я мал, могу склониться лишь, когда они ревут,
бояться... или ждать, что вдруг меня сорвут,
а не сорвут - так осень-смерть придёт за мной,
как за другими.
Потом... другие ирисы взойдут другой весной,
но я уже не буду ими.

- Скажи, - шептал, не видя никого, цветок,
и слушал голос, сам не зная чей, Ван Гог -
художник, что порой в труде своём не видел толка.
"Бери побольше тёмных красок! - говорили мастера, -
Сюжет картине нужен, что за пятен глупая игра?
Советы наши не гони взашей,
не то не видеть тебе славы, как своих ушей!"
И что тут возразить? Но только...

Он слышал голос. Голос спрашивал про жизнь,
и отвечал Ван Гог, как мог, без лжи,
хотя порой и думал: вдруг я много хуже прочих лгу,
когда рисую счастье, радость жизни на лугу,
в полях, под звёздами, в ярчайших красках лета?
Ведь я-то знаю - жизнь трудна,
мне не преграда дождь и ветер, не конец с началом осень и весна,
и я могу ходить, но много ль это?
И всё же, раз уж руки дал мне Бог,
и краски яркие небес под силу мне вложить в цвета земные,
то на картинах с подписью "Ван Гог"
увидит новый, яркий мир цветок,
а, может быть, когда-то - и все остальные.